Глава 26

Насидевшись на набережной, мы с Томми поехали на север и, миновав пост охраны на въезде в закрытый поселок, перебрались на остров Си. Обогнув территорию частного загородного клуба, мы оказались напротив одного из домов дяди Джека. Там Томми попросила меня остановиться.

– Подожди немного, я сейчас вернусь, – пообещала она.

Прислонившись к капоту, я смотрел, как она отперла входную дверь и, не обращая внимания на протесты уборщицы, которую я не знал, взбежала наверх. Вернулась Томми и впрямь минуты через три. Под мышкой она держала брезентовую дорожную сумку, а на лице ее играла шальная улыбка. Отмахнувшись от не желавшей успокаиваться уборщицы, Томми запрыгнула в кабину.

– Поехали.

Я был уверен, что на выезде нас обязательно остановят, и не ошибся. Шлагбаум на посту безопасности был опущен, а возле него стоял здоровенный охранник. Остановив нас взмахом руки, он шагнул вперед.

– Будьте добры, сэр, выйдите из машины, – велел он мне.

Я повиновался, и охранник, обойдя «Викки», обратился к Томми:

– Теперь вы, леди…

– У вас что, других дел нет? – отозвалась Томми, не двигаясь с места.

Охранник распахнул дверцу и поднял руку, собираясь схватить ее за плечо.

– Хозяева сейчас будут здесь, и полиция тоже. Как мне сказали, вас собираются задержать за незаконное проникновение и попытку кражи.

– Вот как? – Томми улыбнулась и, покачав головой, помахала перед носом охранника своим водительским удостоверением и связкой ключей. – Хотелось бы мне посмотреть, как у них получится арестовать за незаконное проникновение в мой собственный дом? И что я могла украсть из дома, где все и так – мое?

– Что вы имеете в виду, мэм?

– Вот что… – Она протянула ему водительское удостоверение, где было написано ее имя и указан адрес – тот самый дом, в котором мы побывали несколько минут назад.

– В таком случае, мэм, прошу прощения.

Томми повернулась ко мне.

– Садись в машину, Чейз.

Я забрался в салон. Охранник вернул Томми удостоверение и отступил в сторону.

– И передайте моему отцу, – сказала ему Томми, – что в доме еще остались кое-какие мои вещи и что на днях я за ними заеду.

– Хорошо, мэм, мисс Макфарленд.

– Открывайте шлагбаум.

Охранник нажал кнопку на пульте, я дал газ, и мы тронулись с места. Когда пост охраны остался далеко позади, я сказал:

– Хотелось бы мне знать, что ты задумала… Не хочешь рассказать?

Томми рассмеялась.

– Пока нет, но обязательно расскажу. Скоро. А сейчас давай съездим к моему старому дому.

– Ты хочешь сказать…

– Да, к тому, который в Суте.

– У тебя и от него есть ключ?

Томми ухмыльнулась.

– Да, что-то вроде ключа…

Дядя Джек переехал из Суты в новый особняк на острове Си вскоре после отъезда Томми в Калифорнию. Насколько мне было известно, с тех пор старый дом стоял пустым. Дядя Джек держал там только своих лошадей, число которых за эти годы сократилось до одного старого жеребца породы американский сэддлбред. Звали его Маленький Бубба; он приходился сыном Большому Буббе, и сейчас ему было, наверное, лет двадцать. Несмотря на кличку, Маленький Бубба был далеко не мал: его рост до плеча равнялся восемнадцати ладоням^[48], а живого веса в нем было не меньше тысячи двухсот фунтов^[49]. В последнее время он находился на свободном выпасе на лугу возле особняка, откуда он смотрел на проезжающие по шоссе автомобили и, должно быть, грезил о тех временах, когда Томми и я усаживались ему на спину и отправлялись на прогулку по лесным тропам Суты. Почему дядя Джек не продал его, как остальных лошадей, я не знал, но, похоже, это имело какое-то отношение к дяде.

Подъехав к особняку, я осторожно толкнул бампером «Викки» кованые железные ворота, и они распахнулись, громко скрипя и осыпая капот ржавчиной. Трава на газоне вдоль подъездной дорожки вымахала почти до пояса (собственно говоря, это была уже не трава, а сплошные сорняки), а сам дом давно нуждался в ремонте или хотя бы в слое свежей краски. Старая краска возле окон и вентиляционных отверстий под свесом крыши давно потрескалась и отстала и теперь свешивалась длинными неопрятными полосами. Входная дверь намокла и разбухла внизу, и я прикинул, что открыть ее будет трудновато.

– У тебя есть фонарик? – спросила Томми.

Я достал из консоли между сиденьями небольшой фонарик и протянул ей.

– Годится?

Не отвечая, Томми засунула фонарь в задний карман джинсов и долго стояла, молча глядя на дом. Не оборачиваясь ко мне, она спросила:

– Ты помнишь моего брата?

История Питера была еще одной тайной семейства Макфарленд. Сам я с ним не встречался, да и Томми никогда мне о нем не рассказывала. Единственное, что я знал о Питере, – это то, что он был старше Томми и погиб, случайно выстрелив себе в голову из отцовского пистолета. В свое время я, конечно, пытался расспрашивать о нем кое-кого из взрослых, но никто не смог рассказать мне ничего конкретного: все, к кому я ни обращался, только пожимали плечами.

Томми показала на грязное подвальное окошко:

– Он умер вон там, в этой комнате.

При этом она не столько обращалась ко мне, сколько разговаривала или, точнее, рассуждала сама с собой. Как только я это понял, у меня сразу стали появляться все новые и новые вопросы, но я попытался обуздать профессиональное любопытство. Что ни говори, а сейчас был не самый подходящий момент, чтобы играть в журналиста.

Тем временем Томми подошла к крыльцу и подобрала с земли половинку кирпича, отвалившуюся от низкого квадратного столба, на котором стоял чудом уцелевший цветочный вазон из потрескавшейся обожженной глины. Поднявшись по ступенькам, Томми заглянула в пыльное стекло входной двери и, не говоря ни слова, взмахнула кирпичом. От удара стекло треснуло и провалилось внутрь, Томми просунула в дыру руку и отперла замок. Вопреки моим ожиданиям разбухшая дверь открылась сравнительно легко, Томми шагнула в прихожую, и я поспешил ее догнать.

Когда я вошел, Томми стояла, сложив на груди руки, и разглядывала почерневшие от плесени стены. Дышать ее спорами было небезопасно, и Томми действительно подняла воротник толстовки повыше, закрывая рот. Наконец она сдвинулась с места и, обойдя массивную дубовую лестницу на второй этаж, открыла какую-то дверь. Включив фонарик, Томми стала спускаться в подвал.

Здесь тоже пахло плесенью и грибами. Водоотливной насос давно не работал, и на бетонном полу стояли лужи вонючей воды. У подножия подвальной лестницы Томми задержалась. Луч ее фонарика метался по стенам, и мне показалось, что я слышу тихие шорохи, словно какие-то твари в панике разбегались, спасаясь от света.

Стеллажи для вина были полнехоньки. Здесь было, наверное, не меньше двухсот бутылок, а может, и больше. Все они были аккуратно уложены на стеллажи с наклонными полками, отчего их пробки насквозь пропитались вином.

Томми со вздохом опустилась на нижнюю ступеньку. Луч фонаря продолжал блуждать по комнате, пока не остановился на большом кожаном кресле с лопнувшей подушкой. Большая часть набивки либо сгнила, либо была сгрызена и растащена крысами, которых в подвале наверняка хватало.

– Раньше Джек часто спускался сюда и часами дегустировал свои вина, – неожиданно сказала Томми, и меня в очередной раз покоробило, что она назвала отца просто по имени. – Пит был старше меня почти на пять лет. Он рос тихим, неуверенным в себе мальчиком, к тому же у него были серьезные проблемы со здоровьем. Астма или что-то вроде этого… Джек заставлял его ходить с ним и массировать ему ноги, пока сам он наслаждался выдержанным каберне или пино нуар. Но это было еще не все… Примерно после третьего или четвертого бокала Джек запирал дверь в подвал и какое-то время оставался с Питером наедине. Я не знала, что происходит, пока мне не исполнилось восемь. Именно тогда Джек впервые привел в подвал нас обоих… а ведь у меня тогда даже месячные еще не начались!

Она негромко скрипнула зубами и тряхнула головой, стараясь смахнуть с ресниц слезы.

– Когда Питер ему надоел, он принялся за меня. Это продолжалось почти год – целый год Джек приводил в подвал нас обоих и… Мы с Питом никогда не говорили об этом. Никогда! Однажды вечером Джек, как обычно, привел нас в подвал, и пока… пока он был со мной, Пит вытащил у него из кармана пистолет. Он хотел выстрелить в него, но Джек в последний момент перехватил его руку и… – Томми снова покачала головой. – Полиция сочла это несчастным случаем. Местная община, деловые круги, церковь – все жалели Джека. В газете даже появилась статья под заголовком «ЕЩЕ ОДНА ТРАГЕДИЯ В СЕМЬЕ ИЗВЕСТНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ». В статье говорилось о том, как много потерь пришлось пережить Джеку. – Она вздохнула. – У лжи – глубокие корни.

Томми немного помолчала, потом повернулась ко мне и добавила:

– Все это случилось в ту ночь, когда я прибежала к вам из Суты…

Выбравшись из подвала, мы прошли через кухню на черное крыльцо. Бассейн на заднем дворе зарос похожими на зеленую паклю водорослями, кафель выше уровня воды почти весь отвалился, а сквозь трещины в каменных плитах, которыми была вымощена площадка возле бассейна, проросла трава. Томми, впрочем, смотрела не на бассейн, а на конюшню, где в одном из стойл виднелась голова Маленького Буббы. Конь смотрел на нас, и Томми тронула меня за плечо.

– Сходи проверь, как там у него дела, а я сейчас вернусь.

– Может, мне пойти с тобой? – предложил я, и она слабо улыбнулась.

– Нет, не нужно. Я справлюсь.

Обогнув бассейн, я пересек лужайку и подошел к коню. Дверца стойла была открыта^[50], но Маленький Бубба не вышел мне навстречу. Он только негромко заржал и несколько раз коснулся моего лица отвислыми влажными губами, словно целовал после долгой разлуки.

– Ну, как дела, старик? Как поживаешь? Не скучно тебе тут одному? – спрашивал я, внимательно разглядывая коня. Против ожидания, Бубба выглядел довольно ухоженным: его недавно вычистили и подстригли гриву и хвост, а на ногах я заметил новенькие подковы. Похоже, дядя неплохо о нем заботился.

Отыскав в соседнем пустующем стойле грабли, я вытащил наружу старую подстилку и засыпал пол свежими опилками, а в кормушку добавил овса. Я как раз заканчивал чистить самозаполняющуюся поилку, когда снаружи заработал мотор «Викки». Потрепав на прощание Буббу по холке, я вышел из стойла и увидел, как Томми выбралась из кабины и встала рядом с машиной, глядя на дом. Проследив за ее взглядом, я увидел вырывавшиеся из кухонного окна клубы дыма. Дым густел, поднимался все выше, а еще несколько секунд спустя такой же дым повалил и из вентиляционных отверстий под крышей.

Томми сложила руки на груди и с удовлетворенным видом оглянулась на меня. Ее напряженно приподнятые худые плечи чуть заметно расслабились и стали не такими угловатыми.

– Твоя работа?

Она кивнула.

– Почему-то мне кажется – твой отец не обрадуется, когда узнает, что ты натворила.

Томми рассмеялась.

– Не обрадуется – это еще мягко сказано!

В следующее мгновение дом сотряс сильный взрыв, от которого вылетели стекла и сорвало с петель раздвижные двери кухни. Град сверкающих стеклянных осколков обрушился на площадку возле бассейна. В воздухе, словно бумеранги, пронеслись рейки раздробленных жалюзи.

Позади нас раздался топот копыт. Обернувшись, я увидел, что Маленький Бубба, напуганный грохотом, поскакал в направлении луга. И тут же где-то в глубине дома прозвучал еще один, куда более мощный взрыв, полностью разрушивший одну из боковых стен. В дыму показались языки пламени, жадно лизавшие бревна и сломанные, размочаленные доски. Не прошло и десяти секунд, как огромный особняк превратился в гигантский костер.

Томми продолжала смотреть на пожар, но лицо ее не выдавало никаких эмоций. Выглядела она совершенно спокойной, чего нельзя было сказать обо мне. Бросив несколько взглядов в сторону шоссе, я спросил:

– Слушай, не пора нам убираться отсюда?

– А зачем?

– Твой отец… Если он застанет нас здесь…

Томми повернулась и, забравшись в салон, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

– Это не его дом.

Заслышав далекий вой пожарных сирен, я поскорее включил передачу и, объехав конюшню сзади, направил машину по старой лесовозной дороге. Вскоре мы уже были в лесу. Оказавшись под прикрытием деревьев, мы остановились и некоторое время смотрели, как поднимаются в небо языки пламени. Ветер раздувал огонь и нес в нашу сторону пепел и горячую сажу, которая сыпалась на капот, на листья, на траву вокруг нас. Скрюченные от жара хлопья упали Томми на плечо, и она смахнула их рукой. На наших глазах второй этаж горящего особняка провалился внутрь, и к небу взвился столб горячих искр.

– Мне уже давно хотелось это сделать.

Пожарные сирены завывали совсем близко. Я включил полный привод и, лавируя между деревьями, медленно поехал глубже в чащу. Какое-то время мы двигались параллельно главной дороге, потом пересекли Бычье болото и еще долго бесцельно колесили по окрестностям Суты, пока в Южной Джорджии не наступила ночь. К тому моменту, когда я свернул с шоссе на нашу подъездную дорожку, Томми крепко спала.

* * *

Загнав «Викки» в амбар, я на руках отнес Томми на второй этаж и уложил в постель. Я как раз укутывал ее одеялом, удивляясь про себя, какой горячей кажется ее кожа, когда она, так и не открыв глаз, положила ладонь мне на затылок и, заставив меня наклониться, нежно поцеловала в лоб.

– Я люблю тебя, Чейз Уокер.

Томми и раньше говорила мне нечто подобное, но таких интонаций я еще никогда от нее не слышал. Впрочем, мое замешательство длилось недолго – сердце подсказало мне, чт'o значат эти слова на самом деле. Выключив свет, я плотно закрыл дверь в комнату и, стараясь ступать как можно тише, спустился вниз. Выйдя из амбара, я, однако, пошел не к дому, а свернул к пастбищу. Ночное небо казалось светлым от множества звезд, которые сверкали и переливались как крошечные ограненные алмазы, в каждом из которых задержался свет ушедшего дня, и только в моей душе царил непроглядный мрак. Добравшись до изгороди, я понял, что больше не могу сдерживаться. Закрыв лицо ладонями, я упал на колени и зарыдал.

Прошло какое-то время, и я почувствовал, как на плечо мне легла дядина рука.

Я кое-как вытер глаза. Всего в паре футов от меня кружились над подсохшей коровьей лепешкой какие-то насекомые.

– Почему? Почему ты мне ничего не сказал?

Дядя посмотрел на окно комнаты, где спала Томми.

– Она знала, что тебе будет очень больно, и хотела, чтобы ты узнал обо всем от нее.

– А как же врачи? Врачи и все те новые лекарства, о которых постоянно твердят по радио и по телевизору? Неужели ничего нельзя сделать?

Он покачал головой.

– Когда я за ней прилетел, врачи сказали, что она давно должна была бы умереть. С точки зрения современной медицины то, что Томми до сих пор жива, объяснить невозможно. Ее иммунитет… его у Томми просто нет. Ее может убить простенький насморк, который мы с тобой даже не заметим.

– Но не можем же мы просто сидеть сложа руки!.. Подумай, может быть, что-то все-таки можно… Ведь сейчас мы просто ждем, пока она… умрет.

– Она взрослая женщина, Чейз, и сама принимает решения. – Отвернувшись, дядя торопливо вытер глаза рукавом, потом снял бейсболку и принялся вертеть ее в руках. – И нам надо научиться принимать ее решения. Ты пойми, вопрос вовсе не в том, когда она… когда это произойдет, а в том, чт'o нам делать, как вести себя, пока не настанет конец.

– Черт… хреново. Как же это все хреново!

– Послушай, Чейз… – Тон, которым говорил дядя, тронул меня до глубины души. – Там, наверху, спит маленькая, напуганная девочка, и сейчас мы ей очень нужны. Нужны даже больше, чем раньше.

* * *

Настала суббота. Когда лучи раннего утреннего солнца осветили комнату и упали на лицо Томми, я уже не спал. Впрочем, этой ночью я так и не заснул по-настоящему – слишком уж много мыслей роилось в моей голове.

Прошел час, за ним – другой… Наконец веки Томми затрепетали, и она открыла глаза. Первые несколько минут никто из нас не произносил ни слова. Наконец Томми выпростала из-под одеяла руку и ощупью нашла мою ладонь.

– Наверное, мне следовало сразу тебе сказать.

Не сразу мне удалось поймать ее взгляд.

– Нам всем следовало сделать много всего…

Она села на кровати, покачнулась.

– Помоги мне дойти до ванной, ладно?

Поддерживая Томми под мышки, я подвел ее к раковине и, пока она обеими руками держала щетку, выдавил на нее немного зубной пасты. Потом я опустил крышку унитаза, чтобы Томми могла чистить зубы сидя. Когда она сплюнула в раковину, пена была в основном красного цвета.

– Если бы моя жизнь по-прежнему была фильмом, эту ее часть наверняка выбросили бы при монтаже, – заметила Томми, разглядывая себя в зеркале. – Мы были временными героями в бесконечной мыльной опере, – добавила она. – Актерский состав все время меняется, но сюжет – очень редко. Почти никогда.

Поднявшись, она обняла меня за шею, словно собираясь с силами и пытаясь взять себя в руки. Она повисла на мне всей тяжестью, и я уже собирался отнести ее обратно в постель, когда Томми вдруг сказала одну вещь, задуматься о которой мне помешали мой собственный эгоизм и слепая жалость.

– Знаешь, ты вовсе не единственный человек с пустотой в сердце. С девчонками это тоже случается, просто эту пустоту мы и вы заполняем по-разному.

Она вытерла глаза, потом взяла мое лицо в ладони и попыталась улыбнуться.

– Все-таки в моем положении есть свои плюсы, – сказала Томми. – Как бы я ни старалась, я все равно не смогу располнеть, а значит – теперь я могу есть все что захочу и сколько захочу. Например, сейчас мне хочется шоколада…

* * *

Иногда мне снится, что я снова застрял в кипарисовом пне. Мутная вода заливает меня с головой, я задыхаюсь, мои легкие пылают от недостатка воздуха, но дяди все нет и нет, и ни одна машина не сворачивает с шоссе на нашу подъездную дорожку. За мгновение до того, как окончательно провалиться во мрак небытия, я просыпаюсь и долго лежу, тяжело дыша и обливаясь потом, не в силах разжать пальцы, сжимающие деревянное изголовье кровати. Страх понемногу отступает, и я начинаю замечать, что вода больше не грозит захлестнуть, утащить меня на дно и что врывающийся мне в горло ночной воздух свеж и приятен. До самого утра я лежу и просто дышу, наполняя легкие живительным кислородом, и все-таки он уже не так сладок, как тот самый первый вдох, который я делаю, едва вынырнув из воды на поверхность.

Сейчас я прижался лбом ко лбу Томми и увидел черную воду, которая заливала ее с головой, почувствовал, как уходит у нее из-под ног последняя опора, и она начинает соскальзывать вниз, где нет ничего, кроме черноты.

Наконец она пришла в себя настолько, что смогла – с моей помощью – спуститься с лестницы. Через двор я вел ее под руку, чувствуя, с какой осторожностью она движется, как тщательно выверяет каждый следующий шаг.

– Иногда, – сказала по этому поводу Томми, – мне кажется, будто я иду по битому стеклу.

Я не ответил.

Когда мы вошли в кухню, дядя, тетя Лорна и Майки уже сидели за столом. Мальчишка ел овсянку и, почти не задумываясь, двигал фигуры на шахматной доске, стоявшей на столе между ним и дядей. В шахматах я по-прежнему разбирался не лучше, чем в квантовой физике, но даже мне было ясно, что дядины дела плохи.

Поздоровавшись, мы сели к столу, и тетя Лорна, вооружившись парой стеганых прихваток, достала из духовки только что испеченный фунтовый торт^[51].

– Мэнди звонила, – сообщил дядя, ненадолго отвлекшись от доски. – Сказала, что ей нужно заскочить к нам сегодня утром. По делу государственной важности.

Я кивнул. Позади меня тетя Лорна воткнула в торт десять разноцветных тонких свечей и взяла его, чтобы поставить на стол.

– Сдаюсь, – быстро сказал дядя, убирая со стола шахматную доску, и тетя поставила блюдо с тортом перед Майки. Он удивленно вскинул на нее взгляд, и тетя улыбнулась. Достав из кармана фартука спички, она стала одну за другой зажигать свечи.

– Поскольку мы не знаем точно, когда у тебя день рождения, – говорила она, – мы с дядей решили отметить его сегодня, то есть первого августа. С днем рождения, Бадди! – добавила она, целуя его в лоб.

Майки в растерянности выпрямился на стуле. Взгляд его перебегал с торта на нас и обратно.

– С днем рождения тебя-я!.. – запел дядя, и мы подхватили знакомый с детства мотив: – С днем рождения, с днем рождения!..

Свечи понемногу разгорались, освещая лицо Майки, который, казалось, пришел в еще большее замешательство. Мы допели нашу немудреную песенку и стали ждать, чтобы он задул свечи. Мальчик не шевелился, и я догадался, в чем может быть дело.

– Теперь ты должен их задуть, – подсказал я шепотом.

– Только сначала загадай желание, – добавила Томми.

Майки зажмурился, глубоко вдохнул, от чего его худенькие ребра разошлись в стороны, как мехи баяна, и выдохнул – медленно, но сильно. Когда он открыл глаза, над погашенными свечами поднималось десять сизых дымков.

Тетя Лорна вонзила в торт нож, отрезала большой кусок и, положив на отдельную тарелку, поставила перед мальчиком, а я невольно подумал, что самым замечательным было вовсе не то, что Майки ухитрился задуть все свечи разом, и даже не то, что все это время он держал дядю за руку. Самым замечательным была улыбка, появившаяся на лице мальчугана. Должно быть, по привычке Майки старался ее спрятать, но как только он забывал контролировать себя, улыбка расцветала вновь.

И это была настоящая детская  улыбка. Ничего прекраснее я в жизни не видел.