Глава 15

Я сидел на носу своей яхты и любовался волнующейся под ветром травой. Когда-то «Вдохновение» было морским судном, но во время захвата курьера, перевозившего на нем наркотики, спецназ проделал в его бортах столько дырок, что оно едва не пошло ко дну. Несмотря на это, вернуть яхте первоначальные мореходные качества было вполне возможно, но для этого требовался хороший ремонт, а у меня не было столько денег.

Да, порой огонь автоматических винтовок крушит не только полированное дерево обшивки, но и кое-какие иллюзии.

Впрочем, для плавания по рекам и протокам «Вдохновение» вполне годилось, не говоря уже о том, чтобы спокойно стоять на якоре, служа домом для человека, которому нужно где-то ночевать. Во всяком случае, на воде яхта держалась.

Заделать дырки от пуль было сравнительно легко. Куда труднее (и дороже) было восстановить судовые механизмы. Тем не менее на это я денег не пожалел, так что теперь и двигатель, и все остальное работало как часы, хотя внешний вид «Вдохновения» по-прежнему оставлял желать лучшего.

Именно об этом я размышлял, глядя, как опускается за горизонт солнце и над болотами сгущаются сумерки, когда услышал, как кто-то окликает меня с берега. Поглядев в ту сторону, я увидел Мэнди Паркер, которая размахивала над головой какими-то бумагами.

– Подожди минуточку, я сейчас! – крикнул я в ответ. Через минуту я уже греб к берегу, гадая, как она меня нашла. Должно быть, эта мысль отразилась на моем лице, поскольку, как только я причалил к зарослям униолы, Мэнди сказала:

– Дядя Уилли и «Гугл-карты» – вот и весь секрет.

– Не зря тебя взяли на работу в офис прокурора, – заметил я.

Мэнди рассмеялась. Ее каблуки тонули в мягкой почве, из-за чего ей приходилось стоять буквально на цыпочках.

– Теперь я вижу: ты не шутил, когда сказал, что живешь на воде. – Она протянула мне зажатую в руке папку. – Судья вынесла положительное решение. Мальчик может переезжать уже завтра.

– Ты уже сообщила дяде Уилли?

– Только что ему звонила. Он сказал, что завтра утром первым делом приготовит комнату. – Мэнди немного помолчала. – Я подумала, вдруг ты захочешь поехать за мальчиком вместе со мной.

– Конечно, захочу. Спасибо.

Мэнди оглядела пустынный пейзаж, особо отметив отсутствие соседей, затем снова повернулась ко мне.

– Не представляю, как ты здесь живешь! Ведь это же с ума можно сойти от одиночества!

– Поехали, я тебе покажу.

Она с сомнением воззрилась на челнок.

– Что?! Вот в этом?!.

– Ну да. Впрочем, если вас в прокуратуре обучают ходить по воде…

Мэнди смело шагнула в лодку и, сев лицом ко мне, сказала:

– Если мы опрокинемся и я намочу мой новый костюм, я…

– Что?

Она посмотрела на воду вокруг, на быстро удаляющийся берег и покрепче вцепилась в борта.

– …Пришлю тебе счет из химчистки – вот что!

К счастью, все обошлось. Меньше чем через минуту мы причалили к яхте, и я помог Мэнди подняться на борт.

Только стоя на носу яхты, она сумела в полной мере оценить красоту пейзажа.

– Да-а… – проговорила Мэнди уже совсем другим голосом, в котором не было и тени насмешки. – Ради такого можно мириться с любыми неудобствами!

Солнце опустилось уже совсем низко, и его отраженный от поверхности воды свет стал из насыщенно-янтарного багряно-красно-лиловым с оранжево-желтыми переливами. Торчащие из воды травы потемнели и стали темно-синими, как подступающая ночь.

Сев в кресло, Мэнди сбросила с ног туфли и покачала головой.

– Давненько я не выезжала из города, – добавила она.

– Ты не голодна? – спросил я.

В задумчивости Мэнди провела пальцами по заделанным пулевым отверстиям в рубке. Судя по всему, они не произвели на нее большого впечатления, хотя, возможно, она не знала, что это такое.

– А разве здесь можно готовить?

– Ну, кое-какие ограничения, конечно, имеются, но пожарить рыбу можно в любой момент. Была бы рыба…

– Что ж, рыба так рыба. В жизни надо попробовать все.

В это время суток стаи барабулек поднимались вверх по реке, и сейчас вода буквально кипела от множества рыбешек. Можно было подумать, что здесь происходит какой-то массовый заплыв или рыбьи гонки. Огромные стаи мальков – втрое, вчетверо шире и длиннее яхты, кормились возле травы, то есть – вполне в пределах досягаемости.

Медлить я не стал. Достав накидную сеть-«парашют», я аккуратно свернул шнур, отцепил одно грузило, чтобы она лучше разворачивалась, и, примерившись, метнул ее с кормы. Дав сети погрузиться, я потянул за шнур и вытащил ее на яхту. В сетке бултыхалась рыбья мелочь размером с палец – десятка четыре или больше. Под удивленным взглядом Мэнди я вытряхнул улов на палубу и наклонился, чтобы выбрать подходящих по размеру живцов.

– Похоже, ты проделываешь это не в первый раз, – заметила она.

Я опустил десяток рыбешек в болтавшийся за бортом бидон для наживки, а остальных столкнул обратно в воду. Вынув из креплений два удилища, я насадил живцов на крючки, подцепив острием под верхний плавник, и переставил поплавки на глубину около шести футов. Перейдя на нос, я забросил лесы в воду. Течение тут же подхватило их и потянуло, так что поплавки заплясали на небольших волнах.

Не прошло и нескольких секунд, как оба поплавка исчезли под водой. Я резко подсек, потом передал одно удилище Мэнди.

– О’кей, – сказал я. – Наматывай потихоньку.

Чтобы дать Мэнди больше места, я отошел к борту, оставив ее на носу. Во время этого маневра я на пару секунд выпустил Мэнди из виду. В свое время точно так же поступал со мной дядя. Он нарочно оставлял меня с рыбиной один на один, чтобы я научился принимать правильные решения и обрел уверенность. Но на сей раз мои благие намерения привели к довольно неожиданным результатам.

Копируя мои действия, Мэнди стала быстро наматывать леску на катушку. Она подтаскивала рыбу к яхте, а рыба, в свою очередь, тянула в противоположную сторону. Как выяснилось довольно скоро, я не учел, что ее добыча была намного крупнее, чем моя, и сопротивлялась сильнее, к тому же Мэнди была без туфель, и ее ноги в нейлоновых колготках скользили по палубе, не давая ей упереться как следует. Пытаясь сорваться с крючка, рыба металась и дергалась и тащила Мэнди за собой к воде.

Как и большинство неопытных рыбаков в подобных ситуациях, Мэнди растерялась. Отпустить катушку и стравить лесу она не догадалась, а выпускать удилище из рук не хотела. Я не успел ничего предпринять – через считаные мгновения она уже достигла леерного ограждения, перевалилась через него и исчезла за бортом, подняв фонтан брызг.

Услышав всплеск, я подумал: «Господи, только не это!» Я действовал почти автоматически: вставив удилище в крепление, я отпустил стопор, позволив катушке свободно разматываться, а сам бросился на нос. Перегнувшись через борт, я увидел, что Мэнди барахтается в воде совсем рядом с яхтой, изо всех сил стараясь удержаться на плаву.

– Держись! – Наклонившись как можно ниже, я протянул ей руку. Мэнди крепко ухватилась за нее, и я, преодолевая течение, потащил ее к корме, где в воду уходила небольшая лестница. Когда прилив достигал максимума, глубина под днищем яхты составляла футов двенадцать-четырнадцать, но сейчас там было не больше шести-восьми футов. А если учесть, что устричные колонии поднимались порой фута на три над дном, то Мэнди, пытаясь нащупать опору под ногами, могла довольно серьезно пораниться: острые края раковин были способны рассечь мясо буквально до кости.

В какой-то момент я заметил, что Мэнди ухитрилась запутаться в леске, поэтому каждый раз, когда рыба на другом конце совершала очередной мощный рывок, прокурорша ненадолго погружалась с головой. Но лестница была уже совсем рядом, Мэнди потянулась к ней, ухватилась за ступеньку и вскарабкалась на палубу. Вода ручьем текла с ее волос и одежды, а глаза все еще были расширены от страха.

Схватив полотенце, я усадил ее в кресло и поспешил убедиться, что она не изрезала себе ноги. Не обнаружив никаких следов крови ни на голенях, ни на ступнях, я выпрямился и отступил чуть-чуть назад. Я был уверен, что Мэнди не преминет высказать все, что она думает обо мне и о рыбалке.

Она действительно открыла рот и… засмеялась. Кроме того, Мэнди по-прежнему сжимала в руке сломанное удилище. Я ошибся – она вовсе не запуталась в леске. Несмотря на неожиданное падение в воду, Мэнди продолжала удерживать пойманную рыбу.

Смеялась она минуты три, так что под конец у нее на глазах даже показались слезы. Наконец Мэнди успокоилась и протянула мне удилище со словами:

– Надеюсь, моя рыба окажется достаточно большой.

Леска все еще была туго натянута, но к этому времени добыча успела основательно выдохнуться. Я без труда подтянул ее к берегу, подвел подсачек и вытащил на палубу. Это был очень крупный красный горбыль дюймов тридцати длиной, а весил он, должно быть, фунтов восемь-девять. Не рыбакам эти цифры, наверное, ничего не скажут, но специалисты знают, что восьмифунтовый горбыль сопротивляется как тридцатифунтовый лосось.

Потом я вытащил свою рыбу и положил рядом с первой. Мэнди к этому времени окончательно отдышалась, убрала с лица намокшие волосы и стерла со щек размокшую косметику. Окинув критическим взглядом нашу добычу, она заметила с невинным видом:

– Моя больше. – Наклонившись, Мэнди измерила обеих рыбин пальцами и добавила, не скрывая своего торжества: – В два раза!

Я кивнул и, пустив горбылей в сетчатый садок за бортом, открыл люк и повел Мэнди вниз.

– Вот душ, – сказал я, показывая кабинку в углу. – Только будь осторожнее – вода нагревается очень сильно. Вот в этом шкафчике найдется халат и пара спортивных костюмов твоего размера. – Я покачал головой и добавил самым серьезным тоном: – Это очень хорошо, что твоя рыба вдвое больше, иначе… иначе я чувствовал бы себя крайне неловко.

Пока Мэнди мылась и приводила себя в порядок, я достал из садка нашу добычу и зажег газовый гриль. К тому моменту, когда минут через десять Мэнди появилась из люка, я успел приготовить кукурузную мамалыгу с сыром, нарезать помидоры и почти закончил поджаривать рыбу.

Обоняние привело ее прямо на нос. Стоя напротив меня, Мэнди с одобрением оглядела результаты моей работы.

– Ты и впрямь умеешь готовить, – заметила она.

Я покосился на устроенный мною второпях беспорядок и вручил ей тарелку.

– Это все дядя Уилли… Его влияние и его уроки.

– Уникальный человек, этот твой дядя Уилли. Единственный в своем роде, – сказала Мэнди без тени насмешки, и я кивнул.

– Честно говоря, мне не хочется даже думать, что где-то может быть второй такой человек. Двух дядей Уилли мир просто не выдержит.

Мэнди с интересом покосилась на решетку гриля, где поджаривались два куска рыбного филе.

– И который из них мой? – осведомилась она.

– Тот, что поменьше, естественно.

– Ах вот как? Уезжай-ка из города, парень, пока не поздно!.. – И она бросила в меня хлебной коркой.

Я со смехом увернулся, потом достал второе складное кресло, и мы сели, забросив босые ноги на леер и держа тарелки на коленях. Некоторое время мы молча ели, глядя как кувыркаются в потоках ветра чайки – аметистово-розовые в лучах заходящего солнца. Потом со стороны океана появилось небольшое – голов десять – стадо морских свиней^[39], которые, сверкая похожими на дельфиньи плавниками, двигались вверх по течению вслед за косяками барабулек.

Мэнди поглядела на мою правую ногу.

– Откуда у тебя этот шрам?

Я машинально провел кончиком пальца по тонкой белой полоске, которая начиналась на ступне и поднималась по внутренней стороне подъема.

– Наступил на стекло. Мне тогда было года три.

– Ничего себе! – Мэнди покачала головой.

– Когда я был маленьким, мне хотелось, чтобы он поскорее исчез, но теперь… – Я покачал головой. – Если бы не он, я мог бы подумать… подумать, что мне все это приснилось.

– Что приснилось?

– Встреча с родным отцом. А шрам – вещественное доказательство того, что это было на самом деле, что я это не придумал и не увидел во сне. Для меня это очень важно.

– Как это было? – спросила Мэнди, и я рассказал все, что сохранила моя память. Когда я закончил, она долго молчала. Наконец Мэнди спросила, показывая на воду за бортом: –Скажи, а рыба здесь всегда хорошо ловится?

– Здесь – не всегда. Под яхтой дно ровное, да и глубина сравнительно небольшая, но вон там, дальше… – Я показал рукой. – Там дно круто обрывается вниз, так что даже во время отлива глубина в этом месте составляет больше четырнадцати футов. На бровке постоянно держится крупная рыба – там она кормится, к тому же там безопаснее.

– Откуда ты все это знаешь?

– Все, что мне известно о рыбах и их повадках, я узнал от дяди.

– Он действительно хороший рыбак?

Я пожал плечами.

– Иногда мне кажется, что он сам когда-то был рыбой.

– Странно… – протянула Мэнди. – Абсолютное большинство мужчин, с которыми я работаю, практически никогда не говорят о том, какую роль в их жизни сыграл отец, дед, дядя или старший брат. А если они о них и вспоминают, то как-то… не слишком хорошо. У меня даже сложилось впечатление, что все мужчины постоянно стараются превзойти друг друга или доказать, что всего в жизни они добились исключительно благодаря собственным усилиям.

– Ну, у нас с дядей тоже не все бывало гладко.

– Возможно, но, несмотря на это, ты рассказываешь о нем с уважением, хотя… хотя он, несомненно, не всегда бывал прав. До сих пор ты проводишь с ним много времени, и тебе, похоже, это нравится.

Я кивнул.

– Когда я был ребенком, у дяди был небольшой катер или, лучше сказать, лодка с дохленьким пятисильным подвесным моторчиком. Сидеть в ней следовало очень прямо – стоило только немного наклониться в сторону, как она тут же начинала черпать бортом. Однажды мы вместе поехали в ней на рыбалку. Дядя разбудил меня задолго до рассвета, привез сюда, сунул в руки печенье, с ног до головы обмазал кремом от загара, насадил на мой крючок червяка и… и научил меня терпению. С тех пор мы поймали немало больших и маленьких рыб, но я до сих пор помню тот наш поход.

– Вместе… – повторила Мэнди задумчиво. – Должно быть это и есть ключевое слово. – Она покачала головой. – На работе я постоянно сталкиваюсь с мужчинами, которым безразличны окружающие. А расплачиваться за это приходится их сыновьям.

Я искоса взглянул на нее. Мне было не совсем понятно, как мы так быстро перешли от легкой болтовни к обсуждению мировых проблем.

– У тебя сегодня был тяжелый день? – наконец спросил я.

Она долго не отвечала, гоняя по тарелке остатки мамалыги.

– Извини, – ответила наконец Мэнди. – Наверное, для младших сотрудников окружной прокуратуры должно существовать что-то вроде декомпрессионной камеры, куда они могли бы забираться в конце рабочего дня.

– Кстати, как получилось, что дело этого мальчишки передали тебе?

– Я сама просила поручить его мне.

– Гм-м… Значит, ты у нас – добрая самаритянка? Флоренс Найтингейл?^[40]

Она улыбнулась.

– Нет. Просто я случайно увидела, как он сидит в «Скорой помощи», – почти голый, весь израненный и очень одинокий, и мне захотелось узнать, у кого поднялась рука… кто сотворил с ним такое. И почему. А еще мне захотелось сделать так, чтобы эти подонки до конца своих дней рассматривали небо сквозь тюремную решетку.

– То есть ты решила отомстить?

Она покачала головой.

– Дело не в этом. Есть такая штука – справедливость. Это не месть, это другое…

– Тебя научили этому в юридическом колледже?

– Нет, на игровой площадке в начальной школе.

– Как это? Впрочем, можешь не рассказывать, если не хочешь, – спохватился я.

– Отчего же не рассказать?.. – Мэнди пожала плечами. – Я тогда была в четвертом классе. На большой перемене мы играли во дворе на снаряде для лазанья – называется «джунгли»… Ну, ты наверняка знаешь – эта штука немного похожа на геодезический купол. Я как раз висела на одной из перекладин, когда наш классный хулиган подбежал ко мне, сдернул с меня трусики и убежал с ними. Весь остаток дня я думала только о том, как бы с ним посчитаться. В классе он сидел позади меня, и вот, спустя пару недель, я вдруг поняла, что оценки у него почти такие же, как у меня…

Я улыбнулся.

– Похоже, со зрением у этого парня был полный порядок.

Она кивнула.

– В конце учебного года нам нужно было писать стандартные тесты, от которых зависело, переведут тебя в следующий класс или нет. В общем, я пошла к учительнице и попросила разрешения написать тесты заранее, так как я якобы должна была уехать из города. Учительница пошла мне навстречу. За день до общего экзамена я успешно ответила на все вопросы и перешла в следующий класс. Ну а когда пришли результаты тестов этого парня… В общем, пришлось ему остаться в четвертом еще на год.

– Ловко. – Я откинулся на спинку кресла. – Впредь постараюсь не попадаться тебе в суде.

Мэнди отмахнулась.

– Разумеется, я злилась на этого ублюдка, но я поступила справедливо. Он сам потопил свой собственный корабль – надо было лучше учиться, а не ломать глаза, заглядывая мне через плечо. – Она немного помолчала и закончила: – С тех пор каждый раз, когда при мне обижают слабых, я вспоминаю школьный двор и думаю о том, что каждый хулиган в конце концов непременно получит по заслугам.

– Что ж, будем надеяться, что это универсальный закон и что он работает во всех случаях, – сказал я. – Кстати, о хулиганах… Тебе не удалось напасть на след этого Бо?

– Думаю, я его нашла, хотя кое-что нужно еще проверить. Если это тот, кого мы ищем, то… Короче говоря, он действительно сидит в тюрьме, как сказал нам тот парень из «Братьев Джессап». Завтра я собираюсь навестить мистера Бо и задать ему несколько вопросов. – Мэнди взглянула на меня. – Поедешь со мной?

Она могла бы и не спрашивать.

– Конечно, – быстро сказал я. – Но только если ты пообещаешь не рассказывать дяде Уилли о нашем сегодняшнем приключении. Думаю, он будет очень недоволен, если узнает, что тебе пришлось искупаться по моему недосмотру.

* * *

Когда Мэнди объявила Майки, что он может переехать к дяде, мальчишка, казалось, нисколько не удивился. Между тем множество людей приложили немало усилий, чтобы это стало возможным, и Майки, насколько я мог судить, это знал. Подобная реакция с его стороны могла говорить только об одном: в своей коротенькой жизни он уже побывал в нескольких приемных семьях, но каждый раз это кончалось одинаково, поэтому очередной переезд не пробуждал в мальчугане никаких особенных надежд. Я знал это точно, потому что сам в свое время прошел через нечто подобное.

Прежде чем дядя и тетя Лорна взяли меня к себе, я уже попадал в приемные семьи. В первые разы, оказавшись в новом доме, я наивно раскрывал душу перед людьми, которые, как я надеялся, станут для меня не приемными, а настоящими родителями, но меня только били или ставили в угол. Этим людям нужно было государственное пособие, которое выплачивалось на ребенка, – и ничего больше. Кормить-то меня кормили, но этим их так называемая «родительская забота» и исчерпывалась.

Пару раз обжегшись, я поумнел и стал вести себя сдержаннее, запретив себе надеяться. Почему? Да потому что человеку, который ни на что не надеется, трудно причинить боль. Встречая каждых новых «родителей» с распростертыми объятиями, ты довольно скоро узнаёшь, что они так же холодны и равнодушны, как предыдущие, и невольно тоже учишься быть безразличным и холодным, чтобы следующее разочарование не могло тебя ранить.

Так или примерно так звучат лживые доводы, которые ты твердишь себе снова и снова, пока тебя везут в дом новых потенциальных опекунов.

Майки тоже лгал. Я понял это, когда сидел на своей яхте и любовался закатом. Его сдержанность, как и у меня когда-то, была просто маской, защитной окраской существа, которое слишком часто страдало из-за того, что позволяло себе надеяться. Вместе с тем я не исключал, что где-то до сих пор живут люди, которым Майки по-настоящему дорог. Возможно, они банально не могли его прокормить (а такие варианты встречаются гораздо чаще, чем принято думать), возможно, существовали какие-то другие важные причины, и все-таки кто-то по нему скучал, тосковал, любил его. Я чувствовал это, нет – знал наверняка, потому что на самом деле нет и не может быть ребенка, который не нужен абсолютно никому.

Я до сих пор помню первое лето, которое я провел в доме дяди и тети Лорны. На мой день рождения, который решено было отпраздновать 31 июля, дядя подарил мне две вещи: наручные водонепроницаемые часы «Таймекс», которые к тому же светились в темноте, и обещание взять меня на рыбалку.

На следующее утро мы встали очень рано. Дядя опрыскал себя и меня средством от москитов, и мы отправились в путь, когда на моих новеньких часах была одна минута шестого. Я нес небольшой рюкзак с завтраком, а дядя – наши удочки и небольшой электрический фонарик. Вместе мы пересекли пастбище и углубились в Суту. Луны в тот день не было, или она уже зашла, в лесу царила кромешная тьма, и я даже спросил, не лучше ли нам дождаться, пока станет хоть чуточку светлее.

В ответ дядя только покачал головой и, не сказав ни слова, двинулся дальше в чащу. Я мог бы принять подобную реакцию за уже ставшее мне привычным равнодушие, которое взрослые часто проявляют по отношению к детским страхам, если бы дядя не сделал одну вещь, которую я, наверное, не забуду никогда: он включил свой фонарик, но вместо того, чтобы светить на дорогу перед собой, развернул фонарик назад, чтобы я видел, куда иду.

Так мы прошагали милю или две, огибая кипарисовые пни, непроходимые заросли колючих кустарников и наполненные водой бочаги. Примерно на половине пути я потянул его за штанину. Дядя обернулся ко мне, и я спросил, как он видит что-то в такой темноте.

Он посмотрел вперед и пожал плечами.

– Мне вовсе не обязательно что-то видеть, – сказал он.

– Почему?

Дядя улыбнулся и, наклонившись, сказал тихо-тихо – сказал н'a ухо, словно открывая свой главный секрет:

– Потому что я знаю, куда иду.

Выпрямившись, он уже собирался идти дальше, но я снова его остановил.

– Но… разве ты не боишься?

– Боюсь?.. – Дядя снова пожал плечами. – Чего мне бояться?..

– Ну… – Я поглядел в непроглядную темноту по сторонам тропинки. – Даже не знаю… Чего-нибудь такого…

Он опустился передо мной на колени и, показав удочками в глубь болота, сказал, слегка выделив голосом первое слово:

– Здесь  ничто не может тебе повредить.

– Откуда ты знаешь?

– Я в этих местах вырос.

– А… змеи?

– Змеи здесь действительно водятся, только знаешь, что я тебе скажу? Любая змея боится тебя гораздо больше, чем ты ее.

– А пауки?

– Да, пауки здесь тоже встречаются, но они совсем маленькие и их легко раздавить.

– А как насчет чудовищ?

– Кого ты имеешь в виду? Ведьм? Водяных? Оборотней-ругару?

Я кивнул.

– Послушай… рано или поздно ты все равно это узнаешь, так почему бы не сейчас?.. – Дядя крепко взял меня за плечи обеими руками и привлек к себе; от него приятно пахло кофе и репеллентом. – Единственное чудовище, которого следует по-настоящему опасаться, каждое утро смотрит на тебя из зеркала в ванной комнате, но и его можно укротить и приручить… С ним даже можно подружиться, и тогда ты легко преодолеешь любые другие опасности, которые ждут тебя в жизни. Ну как, понял?..

– Да, сэр.

К тому времени, когда мы добрались до места, где стояла его моторка (только мотор был снят), я окончательно убедился, что дядя обладает рентгеновским зрением.

Погрузившись в лодку, мы на веслах вышли в озеро и вскоре миновали Святилище. К этому времени уже начало понемногу светать. Вода в озере была сплошь усыпана крошечными розовыми лепестками цветущей лагерстремии, и, каждый раз, когда дядя вынимал весло из воды, они налипали на блестящую мокрую лопасть, чтобы тут же оказаться смытыми обратно.

К половине одиннадцатого мы поймали с полсотни солнечников и десяток ушастых окуней. Наш сетчатый садок на кольцах растянулся во всю длину и тащился за лодкой, как связка сарделек.

Мы рыбачили до 11:37. Потом дядя открыл рюкзак и достал наш завтрак: бутерброды с арахисовым маслом и желе и печенье «Орео» на десерт. Лодку мы привязали к торчащему из воды стволу кипариса, чтобы нас не снесло: в последнее время прошло немало дождей, отток воды увеличился, и течение было довольно сильным, к тому же мы находились близ устья ручья или канала, который соединял озеро с Алтамахой. Местами на поверхности даже появлялись небольшие водовороты, и дядя сказал, что это бывает в местах, где течение натыкается на песчаное дно и образует низовые водные потоки.

– Берегись этих водоворотов, – добавил дядя с полным ртом. – Если наткнешься на такой во время купания, старайся держать голову над водой. Они, правда, не особенно сильные, но… В общем, утонуть ты не утонешь, но если все-таки окажешься под водой, водоворот помешает тебе выплыть на поверхность достаточно быстро. Вынырнуть-то ты вынырнешь, но прежде успеешь десять раз пожалеть, что вообще полез в воду…

Я посмотрел на водоворот, который возник у самого борта лодки. Казалось, это какая-то очень большая рыба ходит на глубине и ждет, чтобы кто-то из нас свалился в воду. Наконец я спросил:

– А ты на сколько можешь задержать дыхание?

– Точно не знаю. Наверное, на минуту или около того. – Он тоже взглянул на кружившуюся совсем рядом воду и добавил, возвращаясь к предыдущей теме: – Ну а если ты все-таки окажешься в одном из таких водоворотов, главное – не бойся: они исчезают так же быстро, как появляются. Не трать силы и не сопротивляйся, дай течению увлечь тебя вниз. Как только ты опустишься на дно, поток сразу ослабеет и отпустит тебя. Тогда не зевай – отталкивайся посильнее ногами и всплывай. – Дядя вздохнул. – Когда-то давно, когда все было немного иначе, мы с моим братом Джеком ныряли в такие водовороты просто для развлечения.

Когда мы доели наши бутерброды, дядя неожиданно сказал:

– Дай-ка мне взглянуть на твою удочку.

Я протянул ему удилище. На моих глазах дядя отрезал поплавок и крючок, заменив их специальной спиннинговой снастью с вращающейся приманкой на конце. Улыбнувшись, он поплевал на снасть и сказал:

– После полудня вода нагревается на солнышке, а рыба становится ленивой и сонной, поэтому нам с тобой нужно ее разбудить. Вот эта штука… – держа удилище на весу, дядя поиграл сверкающей блесной, – выглядит достаточно соблазнительно, ни одна рыба такую не пропустит. Уж не знаю, то ли она возбуждает рыбий аппетит, то ли они просто злятся, что их потревожили, однако хищники бросаются на нее как сумасшедшие.

И он был прав. Уже третий заброс принес нам довольно крупного окуня.

Пока я закидывал блесну в четвертый раз, дядя показал мне на торчащие из воды огромные кипарисовые пни. Их было десять или двенадцать – огромных, наполовину сгнивших, черных от старости. Я и не знал, что кипарисы бывают такими большими.

– Видишь вон те пни? Много лет назад, когда мой отец только купил этот участок, он срубил эти деревья, очистил от сучков, связал в плот и сплавил по реке до Брансуика. На тамошней лесопилке их превратили в доски и продали. С тех пор древесина из наших мест продается по всему миру. Отец не раз говорил мне, что балки Бруклинского моста тоже родом из этого болота.

– А что такое Бруклинский мост?

– Это такой большой мост в Нью-Йорке.

Я опустил руку в воду, чтобы проверить втягивающую силу небольшого водоворотика, который медленно смещался вдоль борта лодки.

– Куда течет вся эта вода?

– По каналу она попадает в реку, а оттуда – в Атлантический океан. – Дядя сглотнул и уставился куда-то вдаль, быть может – на далекий, скрытый за деревьями горизонт. – И, если ты настоящий мужчина, ты сможешь доплыть отсюда до любого уголка мира, – добавил он.

– Правда?

– Конечно, правда! Впрочем, когда ты доберешься до океана, тебе может понадобиться лодка побольше, но… На самом деле единственное, что может тебе помешать, – это твой собственный страх.

– А ты когда-нибудь это делал?

– Что именно?

– Доплывал отсюда до океана?

Он снова окинул взглядом пространство.

– Да… много раз.

К этому времени мы уже отвязали лодку, и течение потащило нас с хорошей скоростью. Взяв весло, дядя вставил его в специальную уключину на корме и, используя как руль, направил нашу лодку к топкому глинистому берегу, где, наполовину высунувшись из воды, валялся обрубок древесного сука толщиной с руку. Он давно почернел и напитался водой, но выглядел еще достаточно прочным. Дядя привязал его к фалиню и швырнул с кормы в воду. Намокшая деревяшка сразу погрузилась в воду, и он удовлетворенно кивнул.

– Мы уже в ручье, – пояснил дядя. – Течение несет нас слишком быстро, а это полено нас малость притормозит. – Он улыбнулся. – Здесь должна хорошо брать крупная рыба. Было бы обидно упустить такой случай.

Я снова взглянул на водовороты вокруг, на бревно, которое мы тащили за собой, и почему-то почувствовал себя не слишком уютно. Вроде все было нормально, но меня пробрала какая-то дрожь. Не знаю, может быть, это было предчувствие?

В 15:07 (я не забывал посматривать на свои новенькие часы) мы обогнули очередную излучину, за которой увидели огромную сосну, упавшую поперек ручья. Если бы мы шли пешком, сосна стала бы для нас удобным мостом, чтобы перебраться с одного берега на другой, но сейчас она перегородила русло, мешая нам плыть дальше.

Дядя снова вставил весло в кормовую уключину.

– Наклонись вперед как можно ниже, – предупредил он. – И не высовывай руки. Я скажу, когда можно будет снова выпрямиться. Понял?

Я кивнул и наклонился вперед, но забыл убрать удочку, которая торчала над бортом. Орудуя веслом как рулем, дядя уже почти провел нас под сосной, когда крючок моей блесны зацепился за кору. Увидев, что катушка на моей удочке начала быстро разматываться, я машинально вскочил и потянулся к ней.

– Не вставай, Чейз! – крикнул дядя. – Я ее держу!

Но было уже поздно. От моего резкого движения лодка, стоявшая в этот момент наискось к течению, сильно накренилась, и внутрь хлынула вода.

В следующее мгновение лодка перевернулась, и мы оба оказались в ручье. Течение подхватило меня, как щепочку, закружило и потянуло на дно, но не успел я толком испугаться, как державшая меня сила ослабла. Я взглянул вверх и увидел просвечивающее сквозь буро-коричневую воду солнце. Оттолкнувшись ногами от дна, я устремился к нему точно Супермен.

Дядя сказал правду – это было здорово!

Наверное, на этом все бы и закончилось, если бы не течение, которое отнесло меня к скоплению полузатонувших поломанных деревьев. На первый взгляд эта груда скользких, перепутанных ветвей походила на подводную бобровую плотину, но впоследствии я узнал, что это был самый обыкновенный залом, которые часто встречаются на реках, где сплавляют лес. Все эти деревья остались здесь, наткнувшись на корни огромного, с начисто выгнившей сердцевиной кипарисового пня, которые проросли в воду и торчали там наподобие щупалец гигантского осьминога. Некоторые были толстыми, некоторые – тонкими, однако все они глубоко ушли в речное дно и оставались достаточно прочными. В них-то и застревали проплывавшие по реке сломанные или отмершие ветки и стволы упавших в воду деревьев.

Течением меня занесло в самую гущу кипарисовых корней и гнилых, черных ветвей, которые мертвой хваткой вцепились в мою одежду, не давая подняться на поверхность. В довершение всего моя левая нога застряла в развилке толстого корня. В панике я рванулся, но застрял еще сильнее. Я хотел закричать, позвать на помощь, но только наглотался воды. Из последних сил я ухватился за торчащий над головой корень и попытался подтянуться на руках, но добился только того, что моя голова оказалась в дупле кипарисового пня. Теперь мои нос и рот были над поверхностью, но сверху на меня обрушивался настоящий водопад, образовавшийся внутри пня после того, как вода в реке поднялась выше обычного уровня. Правда, я помнил, что расщепленная верхушка пня возвышалась над водой футов на десять, но где-то в его боковой стенке была трещина или щель – в нее-то и вливалась падавшая мне на голову вода.

К счастью, между струей водопада и внутренней поверхностью пня оставалось немного свободного пространства, и я сумел вдохнуть затхлого, пахнущего гнилью воздуха. Вдохнул и тут же закашлялся – все-таки я успел изрядно нахлебаться. Течение продолжало куда-то меня тянуть, и мне пришлось покрепче уцепиться за пень.

Именно в этот момент я почувствовал, что дядя пытается освободить мою ногу, но она крепко сидела в развилке корня и к тому же здорово болела. Впрочем, в данный момент меня больше беспокоило, как бы не сорваться – снова оказаться под водой мне не улыбалось, и я держался за скользкое дерево буквально из последних сил. Только потом я сообразил, что можно встать враспор, упершись в пень рукой и спиной. Так я и сделал, и мне сразу стало полегче. Я даже рискнул сделать еще один вдох, а потом опустил голову на левую руку, так что фосфоресцирующий циферблат моих новеньких часов оказался прямо перед моими глазами. Часы шли, и я непроизвольно следил взглядом, как бежит по кругу острая секундная стрелка.

Тем временем дядя не прекращал попыток высвободить мою ногу. Сначала он попытался растащить или сломать корни и ветки, в которых застряла моя нога. Минуты через полторы мои руки начали дрожать от напряжения, а нога онемела, но дядя все еще возился где-то подо мной. Через две с половиной минуты (совершенно машинально я отметил время по часам) я понял, что понемногу сползаю в воду. На третьей минуте водопад снова начал поливать меня сверху, но я провалился уже слишком глубоко и не мог уклониться. Воздуха не хватало, я задыхался – и в конце концов просто отпустил руки, перестав цепляться за скользкое, гнилое дерево.

На какое-то время я, наверное, потерял сознание, потому что дальше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на берегу, на траве, а рядом сидит дядя. Он чихал, кашлял и плевался совсем как его старенький подвесной мотор, а его лицо и губы были какого-то странного синюшного оттенка. Глаза дяди налились кровью, дыхание было тяжелым и частым, но он улыбался.

Опустив взгляд, я взглянул на свою ногу, но она была на месте – мне удалось даже пошевелить пальцами. Убедившись, что у меня ничего не сломано, я снова вытянулся на траве и заплакал.

Сквозь слезы я почувствовал, что дядя обнял меня за плечи и прижал к себе. Сердце у него стучало как сумасшедшее, к тому же он никак не мог отдышаться.

– Дядя… – Я потянул его за мокрый рукав и заплакал еще сильнее. – Дядя Уилли… Ты же мог… мог умереть!..

Он попытался усмехнуться, но только выплюнул очередную порцию мутной воды.

– Не мог, – проговорил он наконец. – Один раз я уже был мертв, а дважды не умирают.

– Но… но ты оставался под водой больше трех минут!

– Правда?

Я показал ему на циферблат часов и кивнул.

– Что ж… – Рукавом рубахи он вытер выступившую в уголках губ пену. Рубашка у него была изодрана буквально в клочья – очевидно, он цеплялся ею за подводные корни и сучки. – Для меня это определенно рекорд.

За время моих скитаний по приемным семьям и интернатам я не раз сталкивался с мужчинами, которые должны были стать моими воспитателями и опекунами. Они были очень разными – эти люди, но у них была одна общая черта: все они много обещали и нарушали слово еще до того, как я успевал поверить в обещанное. В конце концов я научился обращать на них и на их слова не больше внимания, чем на прилипший к подошве комочек жевательной резинки.

До сегодняшнего дня.

– Но… почему?

Дядя снова прижал меня к себе, так что его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего, потом отвел в сторону упавшие мне на глаза волосы и вытер мои слезы согнутым грязным пальцем. Я видел – он изо всех сил старается улыбаться, но его дыхание все еще было затрудненным и хриплым. В конце концов дядя снова откашлялся и сплюнул. В его глазах промелькнуло какое-то странное выражение, и на мгновение я увидел перед собой сломленного и несчастного человека, которому очень одиноко жить в этом мире. Совсем как мне.

Наконец он сказал:

– Потому что у меня нет никого дороже тебя, Чейз.

И вот тогда, в объятиях этого странного человека, который неловко, но крепко прижимал меня к своей груди, я впервые позволил себе надеяться, что мой настоящий отец никогда не объявится.