На Рождество, после нашего переезда в «Мелроуз», Кит купил для меня «четвертую из ста» фотокопию часовни Королевского колледжа^[30].

– Мне подумалось, это изображение будет приятным напоминанием о Кембридже, раз уж мы пока не собираемся жить там, – сказал он.

Я же не видела в этой фотографии ничего, кроме символа моего поражения, и она испортила мне Рождество. Смеющаяся девушка на ступенях часовни, казалось, смеялась именно надо мной.

– И вот в январе, обнаружив тот адрес в навигаторе Кита, я опять задумалась о… в общем, о том его внезапном изменении планов, – призналась я Сэму. – Он убеждал меня в том, что беспокоился о моем нервном напряжении, но что если он утаил истинную причину? Вдруг желание переехать в Кембридж возникло у него в первую очередь потому, что там он завел подругу?

«Селину Гейн», – мысленно добавила я и продолжила:

– Но потом они расстались, может, крупно поссорились, и она дала ему от ворот поворот… и именно из-за нее он запел другую песню. Однако со временем они как-то вновь связались и помирились, и на сей раз Кит не стал предлагать мне переехать, придумав план получше: жить с ней в доме одиннадцать по Бентли-гроув, держа меня в Литтл-Холлинге, на безопасном отдалении. Кит любит коттедж «Мелроуз» – он в точности добился того, что задумал в две тысячи третьем году: нашел дом, который понравился ему даже больше, чем дом семнадцать по Пардонер-лейн. И он никогда не откажется от него без крайней необходимости. Пару недель назад Кит заказал местному портретисту написать с него картину, словно этот коттедж принадлежит к человеческому роду или живым существам.

А разве сама ты не так воспринимаешь ваш дом?

Я не смела признаться самой себе, что нахожусь на грани ненависти к своему собственному дому, несмотря на всю его красоту и невинность.

– Киту нужны две женщины, как большинству мужчин, – сердито заявила я. – Две жизни. Со мной в коттедже «Мелроуз» – одно гнездышко, а другое – в Кембридже с Селиной Гейн. Его не волнуют мои нужды. Я по-прежнему хочу переехать. Но он больше даже не заикается о переезде. Полагает, что я довольна своей жизнью, а с чего мне быть довольной? – резко бросила я Сэму, который, подобно «Мелроузу», не сделал мне ничего плохого.

– Вы же не знаете, есть ли у Кита связь с Селиной Гейн, – заметил он.

– А вы не знаете, что у него нет этой связи.

И больше вам нечего сказать, не так ли? Нечего больше сказать, и сделать вы больше ничего не можете, невозможно ничего узнать. Добро пожаловать в мой мир!

– Вы рассказывали все это Саймону Уотерхаусу? – спросил мой собеседник.

Разговаривать с Саймоном было легче, чем с Сэмом, намного легче. Тогда я чувствовала себя менее нервной, и Саймона не отпугивала странность моей истории. А Комботекру она отпугивала, хотя тот всячески старался скрыть свое беспокойство. Во время разговора с Уотерхаусом у меня почему-то сложилось впечатление, что странность была его стихией. Он одобрял все мои замечания, которые вызвали бы недоверие у большинства людей, и озадачивался, казалось, более правдоподобными деталями, задавая мне вопросы, не имевшие никакой очевидной связи с ними. Он упорно расспрашивал меня о родителях Кита, о том, когда и почему тот перестал общаться с ними.

Я рассказала Саймону далеко не все. Не желая признаваться ни в чем противозаконном, я не упомянула о моих привычных слежках, о моих пятницах в Кембридже. Не стала я рассказывать и о том, что иногда провожала Селину Гейн до работы, тайно следуя за ней, или что однажды в приемной госпиталя она обернулась и спросила, не могла ли видеть меня где-то раньше.

– Нет, – быстро ответила я тогда, подавив волнение, – вряд ли.

– Может, вы живете на Бентли-гроув? – спросила она.

Должно быть, именно там она видела меня – возможно, даже не раз.

И я вновь солгала, придумав, что там живут мои друзья.

Я не сказала Саймону, что всего через две недели после встречи в госпитале вновь случайно столкнулась с Селиной в городе. Решив, что в тот день в доме № 11 на Бентли-гроув ничего особенного не произойдет, я пошла в центр, намереваясь где-нибудь перекусить. Я уже присмотрела кафе «Браун» на Трампингтон-стрит, когда заметила, что она идет впереди меня. Я узнала ее – утром, припарковав машину в тупиковом конце Бентли-гроув, я видела, как она вышла из дома в той же самой одежде: зеленая джинсовая куртка, черные брюки и сапоги на высоких каблуках. Это была именно она, и она меня не видела. Меня ужасно раздосадовало, что эта женщина не пошла в Адденбрук, – ведь я не сомневалась, что она направилась в госпиталь тем утром, где ей следовало бы провести целый день. Я направилась вслед за ней по Кингс-парэйд и Тринити-стрит. Селина зашла в магазин одежды, а я болталась поблизости. Она провела там целую вечность – так долго, что я уже начала сомневаться, не подвели ли меня глаза. Возможно, я потеряла ее след и напрасно торчала возле этого магазина, а она тем временем давно сбежала, оставив меня с носом.

Прождав почти целый час, я чертовски расстроилась и поступила настолько глупо, что мне до сих пор с трудом верится в это. Я вошла в тот магазин. Вошла в полной уверенности, что ее там нет, – но она была там. Она стояла возле кассы вместе с кассиршей, и обе они взирали на меня сердитыми и одновременно торжествующими взглядами. Без всяких вопросов я поняла, что они – подруги.

– В чем дело? – требовательно спросила Селина Гейн. – Кто вы и почему преследуете меня? Даже не вздумайте отпираться, иначе я позвоню в полицию.

У меня аж коленки подкосились. Я потрясенно смотрела на нее, не зная, что сказать. Я заметила, что она не носит обручального кольца, но лучше мне от этого практически не стало.

– Запри дверь, – сказала она своей подруге и добавила для меня: – Я намерена добиться от вас ответа, чего бы мне это ни стоило.

Не дав кассирше шанса опередить меня, я выскочила из магазина и со всех ног бросилась бежать по Тринити-стрит, точно преследуемое животное, спасающее свою шкуру. Наконец, осмелившись остановиться, я повернулась, увидела, что за мной никого нет – или, по крайней мере, никого, кто проявлял бы ко мне хоть какой-то интерес, – и расплакалась от облегчения. Мне удалось выйти сухой из воды. Она не узнала, кто я такая. Только на следующий день мне пришло в голову, что я могла бы спокойно сказать: «Меня зовут Конни Боускилл. Я – жена Кита Боускилла». Как она восприняла бы мои слова? Было бы на ее лице чистое непонимание или потрясение? Знала ли она Кита? Знала ли, что он женат?

Но тогда я еще сама не знала, как ее зовут. Узнала, только сегодня утром, после сообщения Сэма Комботекры.

– Конни? – попытался он привлечь мое внимание.

– Мм?

– Вы говорили с Саймоном Уотерхаусом?

– Да, – ответила я, – я рассказала ему все, что теперь рассказала вам.

– И что он ответил? – спросил Сэм.