8

17 июля 2010 года

Оливия Зейлер листала свой ежедневник и громко вздыхала, прочитывая каждую новую страничку. На ближайшие недели она назначила слишком много встреч, причем сама сознавала, что от большинства из них спокойно могла отказаться. Ланч с Эттой из журнала «Писк моды» для обсуждения колонки о знаменитых книгах в свете того, какими блюдами они могли бы оказаться, если б вдруг невероятным образом превратились в пищу – в качестве примера Этта привела «Грозовой перевал»^[25], уподобив его йоркширскому пудингу, – оздоровительная комплексная прогулка в Хэмпстед-Хит^[26] с Сабиной, личным тренером Оливии, чаепитие в Британской библиотеке с Куртом Фогелем… Он хотел добиться от нее согласия судить конкурс англо-германских журналистов, возраст участников которого варьировался в диапазоне от одиннадцати до тринадцати лет. Может, она единственный человек в мире, способный с огромным удовольствием строить планы встреч едва ли не с первым встречным, вполне сознавая, что в должное время пошлет имейл с вежливым отказом? Неужели так трудно сразу сказать: «Извини, Курт, но нет, я не могу быть судьей»? Почему кажется, что так круто сказать: «О господи, да, как бы мне хотелось…», а потом изыскать способ увильнуть, сославшись на непредвиденные обстоятельства? Оливии хотелось бы обсудить это с Чарли – она знала, что никого другого ей не удастся соблазнить подобным разговором. Доминик наверняка не соблазнится. Она допускала, что отчасти это связано с желанием порадовать людей, но в большей степени все-таки с тем, чтобы доставить удовольствие самой себе.

Зазвонил мобильник, и Оливия взяла его, решив не соглашаться ни на какие предложения, кто бы ни звонил, даже на такое предложение, которое ей хотелось бы принять и не отменять. Необходимо очистить ежедневник от фальшивых встреч, прежде чем назначать более реальные.

– Это я. Крис Гиббс, – услышала Зейлер в трубке.

– Привет, Крис Гиббс. О боже, вот и доказательство! Не зря говорится: «Кто над чайником стоит, у того он не кипит». Ты позвонил только потому, что я ждала звонка от Курта Фогеля из Дортмундского общества германо-британской дружбы. А раньше, когда я ждала твоего звонка, звонил кто угодно, только не ты, и вот теперь, наконец, ты сам прозвонился.

– У тебя по-прежнему есть резервный ключ от резиденции Чарли?

– Боже мой, что-то случилось? – мгновенно встревожилась Оливия.

– Пока нет, насколько мне известно.

– Тогда зачем тебе нужен ключ?

– Подумал, что там вполне достаточно места для встречи, – ответил Гиббс.

– Нашей?

– Естественно, нашей – вместе с Уотерхаусом и Чарли после их возвращения. Надо же продолжить свадебную вечеринку.

Ну что тут, блин, скажешь?

– Не будет ли это… несколько навязчиво?

В трубке послышался какой-то хриплый смешок.

– Шучу, – добавил Крис. – Да, только нашей. Я не видел тебя уже… – он помедлил, видимо, занявшись подсчетом, – около сорока восьми часов. По-моему, есть все задатки для появления у меня нового ощущения накопленного недовольства.

«А ведь он опять пошутил; все сводится к шуточкам, – подумала она. – Да еще цитирует меня. В очередной раз».

– Это спорный вопрос, – откликнулся Гиббс.

Зейлер не считала, что может встречаться с ним в доме Чарли. Заниматься сексом в их с Саймоном кровати? Невыносимая мысль. Взяв ручку, она открыла в ежедневнике страничку с личными данными и написала в именной графе: «Оливия Гиббс». Выглядела запись красиво, гармонично: округлость буквы «О» дополнялась буквами «б»… Может, попробовать написать небрежнее? Ей хотелось узнать, какие возникнут ощущения при виде нового написания – только и всего. Хотя следовало бы просто перечеркнуть написанное. С другой стороны, Дом никогда не заметит этого, даже если кто-то подсунет этот ежедневник ему под нос. Самым замечательным в Доме, с точки зрения введения его в заблуждение, было то, что его практически ничего не волновало.

– О чем ты задумалась? – спросил Гиббс.

– Да ни о чем. Совершенно ни о чем. – Если б она могла быть столь же убедительной с Эттой из журнала «Писк моды»!

Оливия не обладала силой воли и считала волевых людей сверхъестественными. К счастью, ей с избытком хватало страхов и тревог. Она не могла согласиться с предложением Криса, не испытывая ощущения того, что переступила за грань, которую жутко боялась переступать, даже при наличии гарантии отмены возможного будущего свидания.

– Ладно, а что если подыскать удобный отель? – предложил он.

– Но как же твоя работа? И как же быть с Дебби?

Зейлер вновь открыла ежедневник, теперь на последнем разделе «Заметки» и опять написала «ОЛИВИЯ ГИББС», более аккуратным почерком. Написала внизу странички заглавными буквами.

– Ну, уж это мои проблемы, а не твои, – сказал ее собеседник. – Если тебе не хочется заглянуть в Спиллинг, я приеду в Лондон.

– Если тебе нужна сговорчивая… подружка, то можно найти ее и поближе к дому, – заметила Оливия, молясь, чтобы он не воспользовался этим советом.

А зачем тогда дала его?

– С какой радости? – удивился Гиббс. – Есть только два знакомых мне человека, с которыми не соскучишься: Саймон Уотерхаус и ты. Уотерхауса я поиметь не могу… остаешься только ты.

– А мне казалось, что я как раз наскучила тебе, – сочла своим долгом напомнить Оливия на тот случай, если он забыл. – Ты говорил, что я подобна пестрому воскресному приложению.

– Да разве ж я против пестроты? Всегда интересно, когда не знаешь, чего можно от тебя ждать, только и всего.

До нее донесся смачный хруст. Неужели он хрупает яблоком?

– Кстати, о той вилле «Дельфины», – произнес Крис.

Всполошившись, Оливия на мгновение испугалась, что он собирается предложить встретиться и заняться сексом на той самой вилле, где Чарли с Саймоном проводят медовый месяц.

– Мне нужно сообщить Степфорду, где обитает Уотерхаус. Всплыло тут у нас одно дельце…

– Что? Ни в коем случае, Крис! Если ты скажешь ему, я… – Зейлер не удалось придумать, чем бы пригрозить ему. – А что там такое у вас всплыло?

Очередной хруст, пережевывание, а потом предложение:

– Ты позволишь мне сообщить Степфорду, а я расскажу, что именно всплыло.

– Нет! Ты же не посмеешь погубить медовый месяц Чарли, рассказав Сэму, где они обосновались, чтобы тот вытащил Саймона домой. Мне тошно уже при одной мысли об этом.

– Ему не придется возвращаться домой… Степфорду нужно лишь быстро переговорить с ним – и ничего более. Я дам ему номер смотрителя с вебсайта… Доминос Пицца, или как его там зовут. Степфорд позвонит, и все закончится за пять минут… После чего ваш драгоценный Уотерхаус сможет преспокойно вернуться обратно на свой лежак.

Оливия скорчила уморительную рожицу в телефон.

– Но с чего, собственно, такая неотложность? – спросила она и, не удержавшись, ехидно добавила: – На роскошных виллах не держат лежаков, там обычно загорают в шезлонгах.

– Речь может идти об убийстве.

– О, черт! Черт, черт, черт! И зачем только я проболталась, где они?!

– Ты вправду хочешь, чтобы я продолжал хранить молчание?

– Как же ты утерпишь, если кого-то убили?

– Кто бы ни стал жертвой убийства, она останется такой же и спустя две недели, когда Уотерхаус вернется, – спокойно ответил Гиббс.

По его тону Оливия догадалась, что он пожал плечами.

– Какого рода роль ты пытаешься играть? – отрывисто спросила Зейлер. – Неужели тебе хочется произвести на меня впечатление циничного индивидуалиста? Если так, то в данном случае это не сработает. Круто, конечно, порвать должностные инструкции и действовать в одиночку. Но наплевательское отношение к убийству невинных горожан совершенно недопустимо.

– Да пока даже точно не известно, убит ли кто-то. Вдобавок ты же сама обругала мой план.

– Прости?

– Тебе же полагалось умолять меня ничего не говорить, – пояснил Гиббс, – и я уже склонялся к согласию, при условии, что ты согласишься встретиться со мной.

– Разумеется, сам-то ты жив! – проворчала Оливия. – Порою под рукой не оказывается букета цветов, зато шантаж всегда наготове.

Молчание.

Лив надеялась, что не обидела Криса, хотя, безусловно, он вполне заслужил оскорбление.

– Общение с тобой не похоже на общение с другими людьми, – наконец изрек полицейский. – С другими людьми я говорю то, что хочу сказать, и они отвечают мне тем же. С тобой же все иначе… и я уже не понимаю, то ли притворяюсь ублюдком, то ли действительно ублюдочен, то ли озвучиваю текст какой-то новой, неведомой мне пьесы.

– Она называется поддразнивающей сексуальной прелюдией.

– Точно, – отозвался Крис и, сделав паузу, добавил: – Опять же, мне хочется убедиться, что я больше не стану называть шезлонги лежаками.

Оливия вздохнула. Это была вторая придуманная им шутка – за всю его жизнь, вероятно. Могла ли она отказаться?

– Ты приедешь в Лондон, – милостиво предложила она, – а я оплачу отель. Таким образом, мы оба… внесем своеобразный вклад, – поставленная перед выбором затрат сил или денег, Лив всегда выбирала последнее.

– Я выезжаю се… – произнес Гиббс и отключился, не договорив «сейчас же».

Некоторое время Зейлер смущенно разглядывала в ежедневнике фамилию от своего невероятного замужества и всевозможные версии ее написания. Осознав содеянное, женщина мысленно выругалась: в данном случае она почему-то даже не вспомнила о своей девичьей фамилии, хотя долго спорила с Домом по поводу изменения фамилии, выражая настойчивое желание стать Зейлер-Ланд, а не просто Ланд, потому что… сейчас она так и не смогла вспомнить выдвинутые ею причины.

Неужели она не на все сто процентов уверена в своем желании связать судьбу с Домиником?

Если б она собралась замуж за другого… не обязательно за Криса Гиббса, но… ладно, можно также использовать его, как пример случайного кандидата, хотя сама идея эта крайне смехотворна – у них нет ничего общего, он же очевидно принадлежал к миру простаков, пользующихся лежаками… Может ли она относиться к нему серьезно?

Оливия твердо сказала себе, что не может. Ее ежедневник, однако, казалось, думал иначе.