19

Триста восемь дней.

Вот сколько времени провел я на борту старой замшелой посудины под названием «Баунти», прежде чем мы достигли пункта нашего назначения. Впрочем, к моему удивлению, половину этого времени составили дни, когда я не так уж и сокрушался по поводу выпавшей мне доли или моего места в этом мире. Я довольно долго негодовал на команду за то, как она обошлась со мной при пересечении экватора, однако спустя некоторое время забылось и это, как забывается все на свете. Ну а кроме того, я долго обдумывал свое бегство из лап королевского флота, однако так редко и ненадолго сходил с корабля на берег, что в конце концов выбросил из головы и бегство. А вскоре переменились и погода, и море, и воздух запах слаще, и матросы стали поговаривать, что в любую из ближайших недель, дней, часов, а то и минут один из нас увидит землю и выкрикнет заветное слово и все мы превознесем его, как героя.

Одним утром капитан, готовясь к этому долгожданному мгновению, собрал на палубе всю команду, офицеров и матросов, чтобы сказать несколько слов на тему, как он выразился, «чрезвычайно насущную». Как правило, я имел в подобных случаях определенные представления о том, что он скажет, поскольку слышал, как он проборматывал в своей каюте мысли, которыми собирался поделиться с командой, однако в то утро не знал о них ничего и отметил только, что, когда капитан забрался на ящик, чтобы лучше видеть каждого матроса, лицо его выражало некоторую стесненность.

– Ну что же, матросы, – громко произнес он, и, клянусь, я расслышал в его интонации нервозность, – похоже на то, что пройдет всего лишь несколько часов и мы бросим якорь в конечном порту нашего плавания – славного плавания, вы с этим согласны?

По толпе матросов прокатилось вежливое бормотание, под конец коего все закивали. Никто не стал бы отрицать, что справились мы с нашим делом совсем неплохо. Из разговоров матросов, слышанных мной в Портсмуте, я знал, что им случалось бывать в переделках пострашнее тех, что выпали нам, да и капитаны доставались с куда большей, чем у нашего, склонностью к порке.

– Что и говорить, – продолжал мистер Блай, – погода нам иногда выпадала суровая. Однако каждый из вас проявлял великую стойкость. Плавание оказалось куда более долгим, чем мог предвидеть кто-либо. Тем не менее нам удалось довести его до конца, и вот мы у цели, живые и невредимые. И думаю, я вправе сказать, что ни один корабль, вписанный в историю британского флота, не ставил еще такого, как наш, рекорда по части дисциплинарных взысканий. Конечно, нам, офицерам, приходилось временами наводить на борту порядок, однако я высоко ставлю тот факт, что на столько тысяч проделанных нами миль пришлась всего одна порка. И благодарить за это следует вас, всех и каждого.

– Я бы свою долю благодарности золотом взял! – выкрикнул, желая потешить товарищей, Исаак Мартин.

– Заткнись, ты! – рявкнул наш паскудник. – Всем молчать, когда к вам обращается капитан!

– Нет-нет, мистер Хейвуд! – крикнул капитан и взмахнул рукой, чтобы сбить этого пса с взятого им следа. – В этом нет никакой необходимости. Мистер Мартин прав, и замечание его разумно. Увы, я нахожусь не в том положении, чтобы предложить вам, матросы, финансовое вознаграждение, но будьте уверены, если бы денежные сундуки сэра Джозефа Банкса принадлежали мне, я постарался бы честно оплатить ваши труды.

Ответом на эти слова послужили всеобщие рукоплескания, и я подумал, что в предвидении скорого освобождения из нашей плавучей тюрьмы каждый, кто только есть на борту, ощущает себя членом счастливой, радостной компании.

– Однако мое положение позволяет мне предоставить вам некоторое количество свободного досуга, – весело сообщил капитан. – Никто не знает, сколько времени мы проведем на Отэити, собирая ростки хлебного дерева. Разумеется, кое-какую работу нам выполнять придется. Собрать и сохранить их нужно будет в количествах немалых. Да и корабль требует кое-какого ремонта. Тем не менее я рассчитываю, что каждый из вас получит более чем достаточное время для отдыха от трудов; я прослежу за тем, чтобы вся работа на острове была поровну разделена между офицерами и матросами.

Матросы снова одобрительно загомонили, и я подумал, что, может быть, на этом выступление капитана и закончится, но нет, он обвел всех нас взглядом, посерьезнел, помолчал, глядя в палубу, – щеки его, заметил я, порозовели.

– Есть, однако, вопрос… довольно важный вопрос, на котором я хотел бы остановиться, – объявил он наконец, и таким взволнованным голосом, какого я у него еще не слышал. – Как многие из вас знают, я, когда был помоложе, посетил эти острова вместе с покойным капитаном Куком.

– Да благословит Бог его священное имя! – крикнул кто-то из стоящих в заднем ряду.

– Да благословит его Бог, – отозвался капитан Блай. – Воистину так. Хорошо сказано, друг мой. Однако упомянул я об этом потому, что среди вас немало и… ну, в общем, новичков, которым здешние обычаи неизвестны. И я обязан предупредить вас, что… что живущие здесь люди могут не знать наших христианских правил.

Теперь он смотрел на нас так, точно все уже объяснил, однако глаза матросов оставались пустыми; похоже, никто из них не понял, о чем шла речь.

– Говоря о христианских правилах, я, разумеется, имею в виду то, как ведем себя и здесь, и дома мы, мужчины, и то… как бы это сказать?.. то, как ведут себя здешние женщины. В отличие от наших достойных жен – вот я о чем.

– Надеюсь! – взревел Вильям Маспратт. – А то мне приходится платить моей супружнице по фартингу каждый раз, как я захочу, чтобы она поцеловала мою свистульку!

Матросы захохотали, капитан смутился.

– Мистер Маспратт, прошу вас, – сказал он, покачав головой. – Ваша вульгарность неуместна. Давайте не будем опускаться до уровня дикарей.

Он снова помялся, откашлялся и, похоже, почувствовал себя немного увереннее.

– Мы все здесь мужчины, не так ли? Поэтому буду говорить прямо. Женщины этих островов… они привычны к знакам внимания со стороны многих мужчин. Они неразборчивы, понимаете? Конечно, это не делает их людьми недостойными, таков их обычай, вот и все. Они не похожи на нас, на тех, кто, прилепившись к жене своей, навсегда остается ей верным.

Новые крики, шуточки, однако капитану удалось перекричать всех.

– Многие из них тяжело больны, – продолжал он. – Речь идет, если называть вещи своими именами, о венерических болезнях. И потому я советую всем вам и каждому не ставить себя в положение, чреватое тем, что и вы такое подхватите. Конечно, мужчина есть мужчина, а вы провели долгое время в море, довольствуясь лишь обществом друг друга, однако я прошу вас помнить, встречаясь с туземцами, о вашем здоровье… ну а если это вам не по силам, о вашей нравственности. Мы, может быть, и окажемся среди дикарей, но ведь мы англичане, понимаете?

Матросы молчали вмертвую, я ждал, что они в любое мгновение разразятся хохотом, однако его опередил прозвучавший слева от меня писклявый голос, который принадлежал мичману Джорджу Стюарту.

– Я-то шотландец, – с сильным акцентом произнес он. – Значит, я могу валять кого захочу, капитан?

Команда загоготала, мистер Блай сошел с ящика, покачивая головой от смущения и разочарования сразу. В любом другом случае замечание вроде этого вызвало бы взрыв его возмущения, однако плаванию нашему предстояло вот-вот завершиться, и потому дисциплину на судне можно было немного ослабить.

– Вот так, Тернстайл, – сказал мистер Блай, ухватив меня, проходившего мимо него, за воротник. – Надеюсь, хотя бы ты учтешь мой совет.

– Конечно, сэр, – ответил я. Следует сказать, что в венерических болезнях я смыслил столько же, сколько свинья в апельсинах, однако само звучание этих слов представлялось мне неприятным.

– Сомневаюсь, чтобы Турнепс понравился хоть одной туземной леди, – заметил, подходя к нам, мистер Хейвуд, паскудник. – Уж больно он неказистый, верно?

– Попридержите язык, сэр, – ответил капитан и ушел, оставив униженного офицера стоять с разинутым ртом. Я подмигнул ему и побежал следом за капитаном.

Это произошло на следующее утро, рано, солнце еще не оторвалось от горизонта, но света хватало, чтобы увидеть все, что могло появиться вдали, и я стоял на носу корабля, наедине с моими мыслями. Людей на палубе было мало, корабль вел, стоя неподалеку от меня у руля, мистер Линклеттер, старший матрос, негромко и мелодично напевавший «Милую Дженни из Голуэй-Бей».

Где-то там, вдали, лежал наш остров, думал я, и на нем меня ждут новые приключения. Голову мою наполняли мысли насчет туземных женщин, в последние месяцы они были главной темой матросских разговоров. Матросы уверяли, что они разгуливают в чем мать родила, и я представлял себе это с волнением и ужасом. Дело в том, что мне только еще предстояло познать женщину, я с тревогой думал об этом ночами и не мог заснуть, по временам невольно прикидывая, не лучше ли мне будет и вовсе остаться на борту корабля, не встречаться с затаившейся впереди реальностью.

– Турнепс, – негромко окликнул меня допевший песню мистер Линклеттер, однако я не обернулся. Я дал себе слово больше на это имя не откликаться. – Тернстайл, – сказал он немного настойчивее, но все еще почти шепотом.

Я, еще не готовый отогнать мои мысли, не готовый открыто встретиться с миром, снова остался неподвижным.

– Джон, – наконец произнес он, и на сей раз я повернулся и увидел, что мистер Линклеттер улыбается.

Он повел головой туда, куда я только что смотрел, я обернулся снова, прищурился, чтобы видеть яснее.

– Посмотри, – сказал он, и я – при всех донимавших меня тревогах – почувствовал, как мое лицо расплывается в широкой улыбке, и испытал в тот миг такое волнение, что мог бы, пожалуй, прыгнуть в восторге за борт и поплыть впереди корабля.

Земля.

Мы достигли ее.