Глава 14

- Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому, - бормотал Рамиро, быстрым шагом идя к окну. Он знал эти слова наизусть. Он ненавидел их. - Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно своим способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями. Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; совершай по отношению к другим такие благие поступки, какие хотел бы по отношению к себе. Ненавистные три кита. Ах, черт.

Площадь перед дворцом была запружена народом - судя по всему, стражников просто оттеснили от ворот. Людская масса колыхалась. Двойная цепь гвардейцев стояла, намертво впаявшись, перед крыльцом, не давая людям пройти ко входу во внутренние покои замка.

От глухого, невыразительного ропота становилось не по себе. Какой-то мужчина, забравшись на плечи товарищу, запел на хорошем французском и отлично поставленным голосом:

- О, низойди в наш мир, природы дочь,

Свобода!

Власть, высшую в стране, мы взяли навсегда.

Тебе возводят храм избранники народа,

Поправ насилия года!

Пусть короли всех стран теснят народ

свободный!

Все в прах они падут, богиня, пред тобой!

Пятою их поправ, дай мир нам

благородный,

Дорогу к счастью нам открой![3 - Песни первой французской революции. (Перев. В. Рождественского.)]

Певец соскользнул с плеч приятеля и канул в толпе.

- Что это? - брезгливо спросил отец где-то рядом, и Рамиро, повернувшись, увидел его. Альваро стоял боком к окну, рассматривая народ, собравшийся на площади. - Кто допустил их сюда? Где начальник стражи?

- Я здесь, ваше величество, - Лоренсо склонился в глубоком поклоне. - Прошу извинить меня за допущенную оплошность. Сегодня днем простым людям был открыт вход в замковый двор, и в какой-то момент они пошли сплошным потоком. Мои люди не успели их остановить…

- Отец, - негромко произнес Рамиро, обращая на себя внимание, - они выкрикивают революционный лозунг. Французский лозунг.

Как бы в подтверждение его слов, толпа снова грянула:

- Свобода! Равенство! Братство!

Рядом возник бледный Марко. Дорита стояла неподалеку, держа за руку Леокадию. Растерянные аристократы толпились у окон.

- Король! - крикнули из толпы. - Мы желаем видеть короля!

Лоренсо решил, что доклад и оправдания повременят, и, перегнувшись через подоконник, крикнул в ответ:

- Вы уже видели вашего государя и его семью во время праздничного шествия и мессы! Почему вы врываетесь сюда и прерываете их отдых?

- Мы хотим поговорить с королем! - ответил все тот же голос. Рамиро попытался определить, кто говорит. Бесполезно. При такой массе народа…

- Расходитесь по домам! - гаркнул Лоренсо.

- Сеньор де Ортис, - сказал Альваро, и Лоренсо оглянулся, вопросительно глядя на короля, - если мой народ желает видеть меня и говорить со мной, я выйду к нему.

Все, кроме Рамиро, заговорили одновременно:

- Ваше величество, я не думаю, что это возможно…

- Альваро, это опасно…

- Отец, они сумасшедшие, не делайте этого!

- Отец…

Король Альваро V поднял ладонь, и возражающие умолкли. Лоренсо переводил взгляд с его величества на Рамиро, как будто ждал какого-то приказа. Какого? Что принц ему сейчас мог приказать?

- Если мой народ, - обманчиво мягко произнес король, - просит, чтобы я вышел к нему, я пойду к нему. Вы все останетесь здесь. Со мной отправится начальник стражи и гвардейцы.

- И я, - добавил Рамиро.

Они с отцом посмотрели в глаза друг другу. Рамиро, не мигая, выдержал взгляд короля - и Альваро отвел глаза, кивнул.

- Хорошо, если ты хочешь. Тебе надо этому учиться. Я никогда не боялся моего народа и не боюсь сейчас. Это недоразумение должно быть улажено.

Король развернулся и направился к выходу; в тишине зала, где все замерли, шаги Альваро казались лязганьем металла, стуком двух камней, меж которыми проскакивает искра.

Рамиро двинулся следом за отцом, глядя в его прямую спину, в колыхавшийся короткий плащ. На плаще летела чайка.

Верный друг Лоренсо, превратившийся теперь в опасного зверя, готового защищать все, что ему дорого, шел рядом - и казалось, он перетекает, словно мед, из одного движения в другое. Обманчивое спокойствие движений, мягкие сапоги с кожаными подошвами, рука на эфесе сабли, пистолеты за поясом. Его люди тоже двигались рядом с ними - Рамиро ощущал их, как скользящие по стенам тени, когда идешь ночью со свечой.

Перестук сапог по мраморной лестнице, звонкая ясность Привратницкого зала, и вот - светлый прямоугольник впереди, двери, открытые перед Альваро V.

О чем сейчас думает отец?

Он ведь неплохой правитель, только в последнее время рассеян и ленив. В нем есть то, что нужно королям, - эта самая нацеленность, он сейчас похож на летящую стрелу, - иначе много лет назад его не выбрал бы ни Эстебан, ни совет. Выбрали бы кого-нибудь другого, например, герцога Морено, в чьих жилах тоже течет королевская кровь. Но герцог так и остался в совете, а умирающий Эстебан прошептал имя брата, и совет проголосовал единодушно, и Фасинадо был доволен. Короля любили. Здесь всегда любили королевскую семью.

До сегодняшнего дня…

Отец вышел на ступени, плавным полукругом спускавшиеся к площади, и остановился; Рамиро встал чуть позади, по правую руку от короля. К двум цепям охраны добавилась еще одна, гвардейцы заняли свои места. Рамиро не видел Лоренсо, но знал, что тот где-то рядом. Принц вскинул глаза и быстро оглядел стены: так и есть, гвардейцы с ружьями уже расположились по периметру двора, взяв толпу на прицел.

«Господи, - подумал Рамиро, - Господи, только не дай здесь пролиться крови».

- Вы звали меня, - произнес отец громко, и его голос растекся над притихшей толпой, - я пришел к вам. Чего вы хотите?

Люди молчали. Рамиро не понимал, что происходит, - ведь на Фасинадо всегда было мирно, и волнения если случались, то скорее по случаю неумеренного возлияния на празднике, а не по политическим причинам. Здесь же… Его сильно тревожило, что толпа выкрикивала лозунг, который утопил Францию в крови. И еще тот голосистый человек, что пел по-французски… Народ французский язык не знает. Это послание предназначалось тем, кто собрался в бальном зале.

Это - чужое.

- Вы не хотите мне ответить? - Альваро еще возвысил голос. Рамиро смотрел теперь на отца - высокого, крепкого, куда только подевалась грузность и мягкий взгляд! - Вы позвали меня сюда, крикнув под моими окнами про свободу. Вы хотели говорить со мной. Что же, я жду, говорите!

И снова тишина. Рамиро перевел взгляд на толпу: мужчины, женщины, дети. Сутулый старик крепко сжимает палку. Малышка с соломенными волосами сосет палец, глядя на короля круглыми черными глазенками.

- Свобода! Вы хотите свободы?

- Да! - крикнул кто-то из толпы. - Хотим!

Альваро обрадовался.

- Значит, вы пришли взять ее? - он раскинул руки. - Пришли забрать то, что мы хранили для вас веками? Вы все служите нам, королям Фасинадо, но мы служим вам и живем для вас. И для себя тоже, конечно, - добавил он потише, - но мы такие же люди, как вы.

Рамиро хотел сказать ему - не надо. Альваро никогда не был силен по части речей. Обычно их за него писал Амистад. Искусство управлять толпой тяжело и не всякому доступно. Рамиро ощущал, как вибрирует тончайшая нить внимания - та, что связывала сейчас Альваро с площадью, на которой стояли люди. Много людей. Очень много.

- Так что же? - вопросил король и опустил руки. - Никто не желает объяснить мне, чего вы хотите?

- Вот этого, - произнес тот же голос.

В следующий миг Рамиро услышал звук, который будет помнить до конца своих дней: звук взводимого курка. Принц не успел даже двинуться, он все равно не смог бы ничего сделать. Грянул выстрел, дружный вопль пронесся над толпой, в воздухе повисло маленькое облачко - а король Альваро V начал падать, словно большая подбитая птица.

Завизжали женщины, Рамиро услышал глубокий тоскливый крик, донесшийся откуда-то сверху, и догадался, что кричит Дорита. В следующий миг звуки отодвинулись, почти исчезнув, и Рамиро был благодарен настигшей его глухоте. Он упал на колени рядом с отцом, которого бережно уложили на ступени растерянные гвардейцы, и заглянул Альваро в лицо.

Король силился что-то сказать, но не мог. На губах показалась кровавая пена, и Рамиро, как завороженный, глядел на крохотные пузырьки. Пуля попала в грудь, судя по всему, близко от сердца. Рамиро смотрел, смотрел несколько долгих мгновений, а затем, спохватившись, произнес отчетливо то, что должен, просто обязан был успеть сказать:

- Отец. Я люблю тебя.

Альваро услышал, понял. Зеленые глаза - точно такие же, как у сына, словно отразившиеся в зеркале - вспыхнули огнем, уголки губ дернулись в подобии улыбки, и взгляд застыл, навеки впаянный в смертное спокойствие, как в янтарь. Рамиро положил руку отцу на грудь, откуда толчками еще шла кровь - та самая, древняя, которая чиста и служит. На белой ткани расцветали кровавые маки, и все вокруг делалось алым - а может, это поднималась в Рамиро ярость, горячая, какой он никогда еще не испытывал.

Он медленно встал с колен, и звуки возвращались, и возвращались цвета и движение - Рамиро увидел, как гвардейцы тащат убийцу, которому некуда было скрыться в толпе. Люди отшатывались, плакала женщина. Толпа жадно смотрела на ступени. И Рамиро понимал, что это теперь его забота. Его, и больше ничья.

- Вы этого хотели? - хрипло спросил он, обращаясь к людям.

Странно, однако его услышали. Плач смолк. Толпа глядела на него голодным волком - зверь почуял кровь, и если сейчас его не осадить, не дать понять, кто здесь хозяин, то разрушений и жертв не избежать. Безумие на крови - одно из самых опасных.

Рамиро стал спускаться по ступеням; гвардейцы, оказавшиеся на его пути, нерешительно расступились. За спиной замысловато выругался Лоренсо. Принц остановился на последней ступеньке, чтобы хоть немного возвышаться над толпой - и вместе с тем оказаться к ней как можно ближе.

Усилием воли он заставил себя снова различать лица. Если ярость возьмет над ним верх, Рамиро поднимет руку, даст знак, и гвардейцы, что засели на стенах и крыше, что целятся из окон, начнут палить в толпу. Этого нельзя допустить. Очень хочется отомстить, но нельзя. Этот старик с палкой, он не виноват, просто глуп. И девочка с соломенными волосами.

В голове не было ни одной мысли. Ни единой.

Осталось говорить то, что подсказывало сердце.

- Вы этого хотели? - произнес Рамиро уже громче, чувствуя, как голос вибрирует, словно до отказа натянутая струна. - Вы пришли сюда, чтобы убить своего правителя, который всегда был добр к вам и никогда не взращивал любовь к нему - страхом, доверие к нему - предательством! Видели ли вы, чтобы мы казнили здесь без суда и следствия? Видели ли вы, чтобы мы, лос Домингос, не любили вас, жители Фасинадо? Как посмели вы усомниться в нас, тех, кто живет для вас всех, дышит вами, просыпается с мыслью о вас? Фасинадо - это не только горы и песок, виноградники и дороги! Это вы, его жители, без вас остров пуст. И мы живем для того, чтобы служить вам, ожидая, что вы будете так же служить нам. Без этого все мы - прах и тлен.

Рамиро перевел дыхание. Он чуял, что завладел вниманием толпы.

- Мой отец, который лежит сейчас здесь мертвый, не душил вас непомерными налогами, не унижал вас пытками, не думал только лишь о себе. Возможно, он был не самым великим правителем на земле, но он являлся королем своего народа. А его народ пришел сюда, чтобы убить его.

- Нет! - раздались голоса из толпы. - Мы этого не хотели!

- Тогда почему допустили это? Почему пришли сюда? Вы совершили преступление не только против власти, ибо нет за моим отцом того греха, за который можно было бы отнять у него жизнь!

Гробовое молчание. Рамиро смотрел в глаза - жаркие черные, теплые карие, грозовые синие и небесные голубые, и знал, что прав.

И люди это знали.

- Вы знаете меня. Я жил с вами всю свою жизнь. И сейчас я мог бы наказать вас. Сегодня, в праздник Тела Христова, когда вы убили моего отца. Сегодня, в великий и счастливый день, которому мы так радовались вместе с вами. Что мне делать? Я не привык отдавать приказы, после которых не остается чести, а честь - это то, что принадлежит только мне. И вам, если вы захотите.

Он понял, что должен делать. Рука потянулась к ножнам на поясе, и Рамиро извлек из роскошных ножен кинжал, который носил с собою всегда. Дамасская сталь.

- Сотни лет назад мои предки приняли христианство, обязавшись повиноваться Ватикану. Сегодня католический праздник, который обагрен кровью. Пусть же будет так, и да простит меня кардинал. Задолго до того, как христианство принесло свет на нашу землю, такие, как я, клялись таким, как вы, своею кровью. Вступая на трон, король подписывал ею свою дальнейшую судьбу. Вы помните, как это бывало, вы храните эти предания, которые я слышал от вас, когда играл с вашими детьми, сам будучи ребенком. Если теперь я хочу справедливости, хочу быть достойным вас, я должен попросить вас быть меня достойными. Но после этой клятвы нет пути назад. В ней нет слов, только одно.

И Рамиро, раскрыв левую ладонь, полоснул по ней кинжалом - щедро, от души.

Кровь упала на землю теплыми тяжелыми каплями. Толпа ахнула и чуть подалась назад - про древний обычай помнили все.

- Если так велит Бог, - раздался за спиной Рамиро звучный голос Леокадии, - если так велят обычаи, то мы следуем им.

Она подошла - сейчас в ней, как никогда, видна была гордая стать, - взяла у Рамиро кинжал и проколола себе палец, а затем подняла руку, демонстрируя людям обагренную кровью ладонь. Рамиро не успел и шевельнуться - а сестра уже передала кинжал дальше, бледному до синевы Марко, который, не колеблясь и сжав губы, тоже полоснул по ладони. И вот кинжал уже в руках Дориты поет свою песню. Рамиро на мгновение заколебался - пришел терпкий страх, что сейчас вдова, подобно некоторым девам из сказаний, всадит нож себе в грудь, чтобы в смерти быть с любимым мужем, - однако Дорита также провела клинком по ладони и, подождав мгновение, резко выбросила левую руку вперед. Капли крови полетели веером, падая у ног людей и сворачиваясь катышками в пыли.

Рамиро подошел к мачехе и забрал у нее кинжал.

- Отойдите, - негромко велел он, - все, сейчас же, назад.

Сообразительный Лоренсо тут же подхватил Дориту под руку; Леокадия и Марко отступили сами.

- Мы, Домингосы, говорим, что служим вам своею кровью. - Рамиро вновь повернулся к толпе. - Мы отдали ее вам в доказательство. Мой отец отдал ее больше всех нас сегодня. Сейчас, здесь, вы можете попросить чего-то у нас, и мы выполним одну вашу просьбу. Решайте.

Он равнодушно ждал. Если они сейчас крикнут - свободы…

- Прощения, - выдохнула женщина, стоявшая впереди, и заплакала.

И толпа подхватила:

- Прощения! Прощения!

Рамиро кивнул, сошел со ступеньки (Лоренсо испустил очередное сдавленное проклятие) и медленно двинулся прямо на толпу. Гвардейцы во второй цепи расступились, пропуская его. Вот еще шаг, толпа все ближе, ближе… она похожа на море, расходящееся перед Моисеем, чтобы открыть ему путь.

Далеко Рамиро не пошел, остановился напротив первого же крепкого мужчины, попавшегося ему на пути. Это был, судя по одежде, рыбак, здоровенный, заросший и немолодой, но с явственной силой в огромных ручищах. При желании он сломает Рамиро шею за пару мгновений. Принц протянул ему окровавленный кинжал.

- Я поклялся своею кровью. Мы, Домингосы, даруем вам прощение за убийство одного из нас. Вам, пошедшим на поводу, но не убивавшим. Вам, последовавшим за зовом, который не должен был прозвучать. Примите наше прощение… и покажите, что вы его достойны.

Он молился про себя, чтобы его поняли правильно, чтобы островные обычаи, казалось бы, давно позабытые и всплывавшие в старых сказках, оказались сильнее жажды крови или чувства вины.

Рыбак смотрел на принца близко посаженными глазками. Потом отступил на шаг и поклонился - широко, в пояс. Встав на колени, он принял из рук Рамиро кинжал и взрезал свою руку, а затем протянул ее принцу. Рамиро пожал ладонь. Он не чувствовал боли. Кинжал исчез в толпе, и люди стали один за другим опускаться на колени, и вот по площади пошла волна - даже те, кто не коснулся еще кинжала, склонялись перед человеком, стоявшим среди них.

Рамиро смотрел на все это, слегка прищурившись. В голове было пусто. В душе и сердце - тоже. Благословенная пустота, продлись как можно дольше!

- Мы поклялись друг другу, - произнес он негромко. - Будем же хранить эту клятву.

Рамиро развернулся и пошел обратно во дворец, поднялся по ступеням - одна, вторая, третья, - на миг замер рядом с телом отца, у которого скорчилась Дорита, обхватив руками мертвого мужа, поймал ошеломленный взгляд Леокадии - и вошел во дворец. И тут пустота уступила место оглушающей боли. Рамиро пошатнулся и, слепо вытянув руки, оперся ими о стену, оставив на ней кровавые отпечатки.