Глава 20

Алина была готова к появлению новых трупов. Она даже ждала этого, гадая, как скоро Чекан позвонит ей и скажет, что где-нибудь за городом в дачном поселке нашли сожженное женское тело со следами пыток. В том, что злосчастный Ферт виновен в чем угодно, но только не в серии убийств, Алина была уверена целиком и полностью, так что, когда во вторник среди рабочего дня на экране телефона высветилось «Семен Опер» (черт, так и не переписала имя!), к разговору об очередной трагической смерти она была готова.

Правда, труп оказался другим.

— Тут такое дело, — Чекан как-то странно мялся, будто подбирая слова. — В общем, у нас подозреваемый скончался. Сегодня ночью.

— Как скончался? — опешила Алина.

— Самоубийство, — ответил Семен. — Тело в морге Покровской больницы, она ночью была дежурной. Уже даже вскрытие сделали.

— Понятно. Я сейчас туда подъеду, — сказала Алина и повесила трубку.

Больница походила на замок двух бледных сестер — Тоски и Смерти, и морг, несомненно, был его цитаделью. Чтобы попасть в прозекторскую, нужно было пройти по длинному, холодному помещению с низким потолком и серыми стенами, скрадывавшими и без того тусклый свет, меж ровных рядов голубовато-бледных босых стоп с бирками на пальцах, торчащих из-под легких пластиковых покрывал. Шаги отдавались гулким эхом. В небольшой комнате за толстой дверью с маленьким круглым окошком резко воняло едким и кислым. Рядом с трупом, лежащим на металлическом столе, стоял местный патологоанатом: крупный, неприветливый мужчина с усталым лицом и всклокоченными жесткими волосами.

— Я уже все закончил, — сообщил он Алине. — А вы чего приехали-то?

Алина пролистала заключение с диагнозом и результатами исследований, посмотрела на белое лицо покойника, с которым разговаривала всего пару дней назад, на иссеченные внутренности, аккуратно разложенные по эмалированным лоткам, на то, что из них извлекли, и перевела взгляд на врача.

— И каким же образом, по-Вашему, он умудрился это сделать?

Первым истекающего кровью подозреваемого обнаружил дежурный по ИВС в начале четвертого часа утра. Услышал крики, а потом частый, панический стук в дверь, которым сокамерники несчастного Ферта пытались подать сигнал о случившейся беде. Когда дежурный распахнул дверь, тот лежал на полу, скорчившись в позе эмбриона от мучительной, раздирающей боли в животе, и хрипло стонал, пуская пузыри в лужу крови, скопившейся под головой. Другая такая же лужа натекла из заднего прохода. Он был почти без сознания, только бормотал что-то бессвязное, а по дороге в больницу и вовсе лишился чувств. Несмотря на экстренные реанимационные меры и усилия врачей, в половине пятого утра Александр Витальевич Ферт скончался, не приходя в сознание, от острой кровопотери вследствие обширного внутреннего кровотечения.

При вскрытии из внутренностей мертвеца извлекли двести двадцать семь портновских булавок — мелких, острых и тонких, в клочья изорвавших стенки желудка и устье двенадцатиперстной кишки.

Сейчас эти булавки, частью кое-как отмытые от побуревшей крови, частью слипшиеся в ощетинившийся колючий ком, тускло поблескивали в металлическом белом поддоне.

— Так как, на Ваш взгляд, он это сделал? — повторила вопрос Алина.

Патологоанатом пожал плечами.

— Ну как… проглотил, надо полагать.

— Проглотил больше двухсот булавок и при этом ни одна из них не поранила глотку или пищевод? Вы же сами исследовали труп и писали заключение. Ни уколов, ни царапин.

— Да откуда мне знать? — вдруг огрызнулся врач. — Как еще могли булавки попасть в желудок, если он их не глотал?

Мертвец безучастно лежал между Алиной и патологоанатомом и молчал, не желая давать подсказок. Алина обратила внимание, что на левой скуле у него появилась гематома, которой раньше не было, а костяшки пальцев правой руки ободраны.

— Тем не менее, по телефону Вы сказали сотрудникам полиции, что это самоубийство, — заметила Алина. — Вот я и подумала, что у Вас есть какая-то своя оригинальная версия того, как человеку удалось набить желудок острым железом, не поранив ни ротовой полости, ни глотки, ни пищевода.

Версий у врача не было и думать над ними он не желал. Вместо этого он запахнул расстегнутый халат и фыркнул.

— А что это, если не суицид? Убийство? Думаете, что кто-то затолкал ему в горло вот это все, — он показал на булавки, — да еще и проглотить заставил? Иных версий, кроме того, что покойный свел счеты с жизнью, и быть не может. А что касается отсутствия характерных сопутствующих повреждений, то знаете, я за десять лет работы повидал всякое, и…

— Давайте не будем сейчас меряться тем, кто и что повидал, — перебила Алина, — и предаваться воспоминаниям. Тело я забираю. Направление на судебно-медицинское исследование пришлю Вашему руководству.

И вышла, стараясь не обращать внимания на сердитое бормотание за спиной.

На улице потеплело, ветра не было, но, когда Алина спустилась с крыльца, ее трясло, как будто она выскочила на мороз. Несомненно, врач морга Покровской больницы повидал на своем веку многое и привык ничему не удивляться; ей тоже довелось насмотреться на всякое во время работы судебно-медицинским экспертом. Из желудков и мертвых, и живых потерпевших извлекали порой самые неожиданные и опасные предметы: шприцы, битое стекло, бритвенные лезвия, маникюрные ножницы, зажигалки, газовые баллончики и даже куски стекловаты. Разнообразные иголки тоже редкостью не были, пусть и не в подобном количестве. Но Алина была уверена, что ни хмурый больничный потрошитель, ни она ни разу не видели совершенно гладкого, неповрежденного пищевода у человека, умудрившегося проглотить без малого двести пятьдесят портновских булавок. Разница между ней и ее недружелюбным коллегой была в том, что тот мог отмахнуться от этого невероятного факта, просто признав его существование: да, удивительное дело, бывает же. Он мог так сделать, потому что не знал о табличках с надписью «ВЕДЬМА» рядом с обгорелыми трупами женщин, по подозрению в убийствах которых был задержан человек, лежащий сейчас бледной безжизненной тушей на прозекторском столе в холодном подвале больницы.

А Алина знала.

Она глубоко вздохнула и постаралась унять дрожь. Потом села в машину и достала телефон. Чекан взял трубку почти сразу, как будто бы ждал звонка.

— Ну, как дела? — спросил он. — Посмотрела?

— Да, — ответила Алина. — Посмотрела.

— И как?

— Впечатляюще. Семен, ты не мог бы попросить следователя оформить направление для судебно-медицинской экспертизы? Я уже предупредила в больнице, что заберу тело в Бюро.

— Зачем?

— Затем, — ответила Алина, — что я хочу провести более подробное исследование.

— Не ответила, — заметил Чекан.

Алина вздохнула. Из дверей приемного покоя, нетвердо держась на ногах, вышел человек с перебинтованной головой и со следами на лице ночи, полной сражений. Пальто и порванные на коленях брюки были покрыты запекшейся кровью. Человек прищурился на тусклое солнце, размытое среди бледных облаков, достал сигарету и закурил. В луже, посреди которой он встал, отражалось небо, и казалось, что его ноги упираются в осевшие на землю серые тучи.

— Семен, это не самоубийство, — сказала Алина. — У парня в желудке ком булавок размером с твой кулак, и никаких повреждений, как если бы он их глотал. Такое ощущение, что эти булавки просто появились у него внутри, все разом.

— Круто, — ответил Чекан и замолчал.

Алина тоже молча ждала.

— И ты хочешь узнать, как они у него там появились?

— Чисто теоретически проделать такое можно было бы, если засунуть эти злополучные булавки в кусок какого-нибудь жира, типа масла или маргарина, и проглотить, — объяснила Алина. — Правда, потребовалось бы глотать килограмм, а то и больше. По частям. Я не представляю, как это можно осуществить в камере изолятора, но все-таки хочу убедиться, что в остатках слизистой оболочки желудка и в кишечнике нет масложировых следов.

— А если их там нет?

Мужчина в окровавленном пальто докурил и двинулся обратно в приемный покой. Потревоженные облака в луже взвихрились, как под порывами ветра.

— Ты знаешь, что я не могу давать заключений об обстоятельствах смерти. Только излагаю факты. И если я не найду хоть какого-то разумного объяснения тому, что увидела — а я уверена, что не найду — результаты исследования однозначно исключат версию самоубийства.

— Тогда придется дело открывать. По факту насильственной смерти.

— Это уже не мне решать.

Чекан откашлялся.

— Алина, — сказал он, — тут и так все на ушах. Ты себе представить не можешь. Прилетело всем. В первую очередь, конечно, ребятам из полка охраны: трясут их сейчас, чтобы выяснить, каким образом булавки могли попасть к задержанному. Заодно и сокамерников его допрашивают. И те, и другие отказываются, говорят, что ничего не знают и не видели. Следователю тоже досталось, за то, что подписал постановление о продлении содержания в изоляторе и не дал перевести подозреваемого в «Кресты». Типа, там надзор лучше и такого бы не случилось. Ну и нам с Максом, как инициаторам этого решения и вообще, причастным к делу. Так что если сейчас не удастся закрыть все, как суицид… В общем, ты понимаешь.

— Понимаю. Но это не суицид. Уж извини.

— А у тебя есть своя версия?

— Есть, — ответила Алина. — Но тебе не понравится.

«Потому что она и мне совсем не нравится».

— Кстати, у покойника синяк на лице и характерные ссадины на кулаках. Не в курсе, откуда они взялись?

— Он с сокамерниками подрался, — хмуро ответил Чекан. — Позапрошлой ночью. Говорят, мешал им спать, постоянно просыпался и орал, что кто-то стоит в углу и смотрит на него. Вроде, какая-то старуха. Кошмары, наверное. Вчера перевели в другую камеру, и вот…

— Ясно, — сказала Алина.

Они помолчали.

— У тебя какие планы на вечер? — спросил Чекан. — Если хочешь, давай встретимся, посидим где-нибудь…

— Нет, — ответила Алина. — У меня вечером очень важное дело.