ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Салон первого класса был почти пуст, и большинство пассажиров спали, хотя впереди и виднелась пара горящих лампочек над креслами.

Лиза посмотрела в иллюминатор. Снаружи царил кромешный мрак, без малейших проблесков света. Должно быть, они летели над Атлантикой. Небо было угольно-черным, и разглядеть линию горизонта она не смогла — там, внизу, черный океан попросту сливался с темными небесами.

Неумолчно и басовито, на одной ноте, ревели моторы. Время от времени создавалось впечатление, будто лайнер останавливается и содрогается, словно переводя дыхание, прежде чем ринуться дальше, и у Лизы в груди замирало сердце. Она была уверена, что они вот-вот рухнут в океан, но двигатели лишь меняли тон, и они летели дальше.

Если бы только она могла заснуть! Лиза невероятно завидовала тем пассажирам, которые преспокойно откинули спинки своих кресел и погрузились в глубокий сон. Пожалуй, капелька спиртного поможет ей расслабиться. Лиза нажала кнопку звонка и нечаянно уронила лежавшее у нее на колене письмо Нелли, которое уже успела прочитать сегодня не меньше дюжины раз. Она наклонилась, пытаясь найти его и поднять, но тут к ней подошла стюардесса.

— Я помогу вам. — Девушка присела на корточки. — Вы, наверное, задели его каблуком, и оно отлетело назад.

— Большое спасибо, — улыбнулась Лиза. — Вы не могли бы принести мне виски? Со льдом.

— Сию минуту. — Девушке было лет восемнадцать на вид. Она была симпатичная и стройная, со светлыми волосами, заплетенными во французскую косичку. Такая молоденькая — и уже получила столь ответственную работу.

— Вы ведь Лиза Анжелис, не правда ли? — Стюардесса уже успела вернуться с подносом, на котором стоял стакан с виски.

— Да.

— Надеюсь, вы извините меня… Я видела «Покаяние» несколько недель назад в Гонконге. Вы были великолепны.

— Вам не за что извиняться, — улыбнулась Лиза. — Я польщена, но все-таки, думаю, Гэри Мэддокс затмил меня своей игрой.

— Вы сыграли ничуть не хуже. Ну, вот ваш заказ.

Значит, «Покаяние» до сих пор идет в кинотеатрах, а ведь прошло четыре года после его выхода на экран. Хотя чему тут удивляться? Подобно «Психо»^[96], эта кинокартина войдет в историю кинематографа. Ни один из фильмов студии «О’Брайен продакшнз» не удостоился столь восторженных отзывов. В последнее время Лиза все чаще склонялась к мысли, что Гэри попросту не удаются триллеры, и даже предлагала ему попробовать себя в другом жанре, но он упорствовал в стремлении стать еще одним Джозефом Дентом. Тем не менее финансовые отчеты компании показывали устойчивую прибыль.

Отставив стакан в сторону — она пила виски слишком быстро — Лиза вновь чуть не уронила письмо от Нелли. Она сложила его и спрятала в сумочку. Теперь Лиза знала его содержание наизусть. Какое потрясение она испытала, получив весточку от своей семьи через столько лет!

Лиза редко читала письма от своих поклонников. Обычно этим занималась ее агент, хотя иногда какое-нибудь особенно трогательное письмо передавали ей, и тогда она писала несколько строчек в ответ, прилагая фото с дарственной надписью.

Когда письмо Нелли пришло в Беверли-Хиллз, в офис компании «О’Брайен продакшнз», голубой конверт авиапочты передали Лизе уже вскрытым. К нему была прикреплена коротенькая записка: «Похоже, это личное». Она обнаружила письмо у себя на столе, когда сегодня утром пришла в контору.

На адресе отправителя значилось: «Миссис Хелен Кларк, Саут-Парк-роуд, 30, Кросби, Ливерпуль, Англия».

— О нет, только не это! — вырвалось у Лизы.

Почерк был аккуратным и твердым. Она развернула письмо и взглянула на подпись. Письмо заканчивалось словами: «Твоя любящая сестра Нелли».

Лиза застонала и стала читать.

«Ты действительно НАША Лиззи? — Таковы были первые слова. — Если нет, немедленно выбрось это письмо. Приношу извинения за то, что потревожила тебя. Но если ты — НАША Лиззи, читай дальше, прошу тебя.

Как я нашла тебя? (Если это ты, конечно.) В общем, пять лет назад, на мамин день рождения, мы с Джоан и мамой пошли в кино. Мы смотрели фильм под названием “Апрельские цветы”. Едва ты появилась на экране, как мама сказала: “Это же наша Лиззи!” Как ты можешь себе представить, все в зрительном зале повернулись к нам. Одни засмеялись, другие (включая и меня с Джоан) посоветовали ей замолчать. Тем не менее мама упрямо твердила, что это именно ты. Откровенно говоря, она испортила нам весь вечер. На следующий день мама вновь попросила Джоан отвести ее в кинотеатр, а в субботу увязалась следом за Джимми и его девушкой, предварительно убедив их сходить в кино и подтвердить, что она действительно нашла свою давно потерянную Лиззи».

Лиза опять застонала. В последнее время она редко думала о своей семье и совсем не была уверена, что ей хочется вспоминать о своих родных сейчас. Несколько мгновений Лиза даже раздумывала, не порвать ли письмо, прежде чем она успеет прочесть еще хоть слово, но потом решила, что это будет слишком уж безответственно. Вздохнув, она стала читать дальше.

«…С тех пор вся наша семья читала “Ливерпуль эхо” от корки до корки, чтобы узнать, где идут фильмы с участием Лизы Анжелис, а потом отвезти туда маму. Однажды мы побывали даже в “Континентале” в Сикомбе, где посмотрели замечательную картину "Авантюрист”. Мама все больше убеждалась в том, что права, ведь там ты была моложе, хотя никто из НАС тебя не узнал. Ты выглядела слишком элегантной, чтобы оказаться нашей сестрой! По-моему, мама даже написала тебе несколько писем, но Джоан их так и не отправила.

Как бы там ни было, никто не придавал уверениям мамы особого значения. Мы пытались развеселить ее, потому что она нервничала, не получив ответа На свои письма. (Интересно, а дошли бы они до тебя? И ответила бы ты, если бы даже и дошли? В том, разумеется, случае, если ты — НАША Лиззи.)

Почему я пишу тебе сама? Дело в том, что на прошлой неделе Стэн (мой муж) пригласил меня в кино. Не помню, что мы смотрели, потому что я разволновалась, совсем как мама несколько лет назад. Я не обратила внимания на название компании — “О’Брайен продакшнз”, — но когда в титрах минутой позже появилась надпись: “Лиза Анжелис, продюсер”, я подумала: “Невероятное совпадение!” — и решила написать тебе.

Сейчас я изложу тебе причину, побудившую меня тебе написать, — ты наверняка уже потеряла терпение. Причина эта, увы, очень печальная. Наша мама умирает, у нее рак легких. Это все сигареты! В последнее время она выкуривала по шестьдесят штук в день. Мама лежит в больнице Уолтона, и жить ей осталось неделю, может быть, две. Если ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО наша Лиззи, пожалуйста, приезжай. По крайней мере, мама умрет счастливой. Она скорбела о тебе так, словно потеряла тебя навсегда, как Рори. Твой уход разбил ей сердце. Мама всегда тебя очень любила, Лиззи — Лиза. Она всех нас очень любила.

Что-то я расчувствовалась. Заканчиваю. На тот случай, если ты не сможешь или не захочешь приехать, сообщаю, что у нас все в порядке. Я уже четырнадцать лет замужем, и Стэн — замечательный муж. Я работаю завучем в начальной школе в Ватерлоо. У меня двое чудесных детей, Натали (ей тринадцать лет) и Люк (ему восемь). Когда мама узнала, как мы со Стэном назвали своих детей, с ней чуть не случился удар. Натали — такого имени вообще нет в святках, а Лука — это ПРОТЕСТАНТСКИЙ святой! Старшей дочери Кевина, Саре, исполнилось двадцать четыре года. Она замужем, и Кевин уже дважды стал дедушкой. У него есть еще две дочери. Тони и Крис тоже женаты, и оба счастливы, у них по двое детей. Джимми развелся (к неописуемому ужасу мамы, как ты легко можешь себе представить) и на некоторое время вернулся в отчий дом, но теперь, похоже, снова готов жениться.

Ну, что еще тебе рассказать? У Пэдди… — сердце Лизы замерло, — …тоже все очень хорошо. Он стал фотокорреспондентом и разъезжает по всему миру. Мы его почти не видим. Мама беспокоится о нем, потому что его командировки могут быть опасными. Сейчас он во Вьетнаме, так что, на мой взгляд, у нее есть причины для беспокойства. Так, теперь Джоан. Боюсь, что Джоан превратилась… Я не стану повторять описание, данное ей Натали. Скажем так, она осталась старой девой и к тому же не очень счастлива. Джоан почему-то решила, что обязана остаться с мамой, хоть в этом не было никакой необходимости, и сейчас ей кажется, будто она пожертвовала собой. Стэн называет ее “самопровозглашенной мученицей”. Наконец, Шон и Дугал, наши младшие братья. Оба поступили в один и тот же университет, Шон — на физический, а Дугал — на химический факультет. Сейчас они работают в исследовательском центре неподалеку от Честера. И женились они тоже в один день — вот это был праздник! Вся Чосер-стрит отправилась в церковь, чтобы посмотреть на церемонию. Мама, кстати, по-прежнему живет в старом доме.

Заканчиваю, моя дорогая Лиззи. Надеюсь, мое письмо не слишком тебя расстроило.

Твоя любящая сестра Нелли».

— Уважаемые пассажиры, просим вас пристегнуть ремни.

Лиза вздрогнула и проснулась. Нет, ну надо же — заснуть именно тогда, когда самолет пошел на посадку! Со всех сторон лайнер окружили серые тучи; на мгновение он словно споткнулся, двигатели закашлялись, и самолет начал снижение. Он вынырнул из облаков, и Лиза увидела бесконечные ряды домов, зеленые поля и серебристую змейку реки. Затем стали видны автомобили и люди, пусть и не крупнее булавочной головки.

Англия! Родной дом. Или нет? И где же, в таком случае, ее дом?

Прочитав письмо, Лиза тут же принялась звонить в авиакассу, чтобы забронировать билет. Свободные места были только на рейсе, отправлявшемся в десять часов вечера. Она выиграет восемь часов во времени и прибудет в Лондон завтра в полдень. Лиза немедленно помчалась домой, в «Тимперлиз», укладывать вещи.

В холл вышел Ральф, чтобы посмотреть, кто приехал.

— Я лечу домой, — сообщила она.

— Что случилось? — Милый Ральф, на его лице отражались забота и тревога.

— Моя мать умирает. Я должна лететь. — Она не сможет жить дальше, если не увидит Китти перед смертью.

— Разумеется, должна. Я отвезу тебя в аэропорт.

В тот вечер, когда они ехали в машине, Ральф спросил:

— Ты вернешься к Рождеству? Без тебя все будет совсем не так.

— Я постараюсь. Письмо шло целую неделю, так что бедная мама могла уже умереть, — ответила Лиза, хотя и молилась, чтобы мама успела повидать свою Лиззи.

— Мама! Я никогда не слышал, чтобы ты так ее называла.

— Проследи, чтобы Вита ела хоть немного, ладно? И помогай Милли, только незаметно. А то в последнее время ей становится все труднее управляться по хозяйству.

— У нас все будет хорошо, так что можешь не беспокоиться на этот счет, — заверил ее Ральф.

В аэропорту было очень холодно, а это значило, что в Ливерпуле будет еще холоднее. Лиза решила не брать с собой соболью шубку. Она бы чувствовала себя по-дурацки, явившись в больницу Уолтона в мехах стоимостью в три тысячи долларов. «Пижоны» — так они называли людей, носивших слишком шикарную одежду. Лиззи О’Брайен, пижонка, разодевшаяся в пух и прах, чтобы посмотреть, как умирает ее мать. Лиза надела пальто из светло-коричневого джерси. Ожидая такси в аэропорту Хитроу, она чувствовала, как порывы ледяного ветра продувают тонкую ткань насквозь. Температура здесь была градусов на сорок или пятьдесят ниже^[97], чем в Калифорнии. Вся дрожа, Лиза устроилась на заднем сиденье и, когда они подъехали к Лондону, подумала, а не потратить ли пару часов и не попросить ли водителя отвезти ее на Оксфорд-стрит, где она могла бы купить себе теплое пальто, но потом решила, что не стоит. За эти несколько часов Китти может умереть, и тогда окажется, что она, Лиза, зря проделала такой долгий путь. Завтра она купит себе что-нибудь подходящее в Ливерпуле.

Небо было неприятного серо-стального цвета, и дождь со снегом хлестал по стеклам таксомотора. Из-за разницы во времени и погоде Лиза чувствовала себя растерянной и сбитой с толку, глядя в окно на магазины, обильно украшенные рождественскими гирляндами.

На Юстон-стэйшн у нее едва хватило времени на то, чтобы выпить чашку чая перед отходом поезда, идущего до Ливерпуля. Посетители ресторана, в котором громко звучали рождественские гимны, были одеты очень тепло; даже оборванный бродяга, сидевший в уголке в окружении сумок, в которых хранились все его пожитки, надел толстое твидовое пальто. Несколько человек окинули Лизу любопытными взглядами, и она почувствовала себя едва ли не голой. «Какая нелепость», — с оттенком сухой иронии подумала она. На счету в банке у нее лежат миллионы долларов, но сейчас, в данный момент, бродяга одет теплее ее!

Лизе казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она добралась до Ливерпуля. Поезд останавливался на каждой станции и то и дело тормозил, принимаясь ползти со скоростью улитки. Но по крайней мере отопление работало нормально. Хотя ничего хорошего в этом не было: горячий воздух, дующий из-под сиденья, обжигал Лизе кожу на ногах.

Было уже за полночь, когда они наконец прибыли на железнодорожный вокзал Лайм-стрит. Лиза вышла из жарко натопленного поезда. Из-за резкого перепада температур у нее перехватило дыхание. Водители такси, ожидающие пассажиров, собрались в кружок, топая ногами, и пар от их дыхания белыми клубами повис в темном холодном воздухе.

К Лизе подошел мужчина средних лет и взял ее саквояж.

— Вам куда, милочка? — Его гнусавый ливерпульский акцент неприятно резал слух.

— В больницу Уолтона. — Она едва могла говорить, так ей было холодно.

Поднимая саквояж, мужчина озабоченно взглянул на нее.

— Э-э, милочка, залезайте побыстрее, — сказал он. — На переднем сиденье у меня лежит плед. Вот, возьмите его и хорошенько закутайтесь. Господи Иисусе, вы так стучите зубами, что люди подумают, будто у меня сзади оркестр наяривает румбу.

Мужчина склонился над Лизой и помог ей укрыть ноги клетчатым шотландским пледом. Она почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы. Жители Ливерпуля и впрямь были солью земли.

— Ну-ка, милочка, хлебните вот этого. — Мужчина протянул ей бутылку виски. — Это согреет вам душу и сердце.

Лиза взяла бутылку. Губы у нее онемели, и виски пролилось на подбородок, когда она сделала несколько глотков. Водитель сел за руль и вывел машину с привокзальной площади.

Он болтал не умолкая до самой больницы. Откуда она приехала? Из самой Калифорнии? Господи Иисусе, неужели она забыла о том, что погода не везде одинаковая? Разве она не знала, что в Ливерпуле зимой холодно?

— Мне следовало бы знать об этом, ведь я здесь родилась, — ответила Лиза.

— Выходит, вы избавились от акцента?

— Я уехала отсюда давным-давно.

Зачем же тогда она вернулась, полюбопытствовал мужчина. А, умирает мама. Как печально. Но какая же она славная дочь, раз прилетела к своей маме из самой Калифорнии!

— Она наверняка будет очень рада видеть вас. В какой она палате?

— Понятия не имею, — призналась Лиза. — Меня никто не ждет.

— Когда через минуту мы приедем в больницу, оставайтесь в машине, а я наведу для вас справки, а потом подвезу к самым дверям, чтобы вы не бродили по такой холодине от одного здания к другому. Как ее зовут, милочка?

— О’Брайен. Китти О’Брайен. Большое вам спасибо, вы — ангел.

Мужчина рассмеялся.

— Обязательно расскажу своей женушке, что возил в своей машине леди из самой Калифорнии и что она назвала меня ангелом.

Когда они приехали в больницу, водитель выскочил из машины и исчез. Его не было несколько минут. Вернувшись, он сообщил:

— Ваша мать лежит в палате Ф-2. — И подвез Лизу к самой двери.

После того как она ему заплатила, он вдруг сказал:

— Послушайте, милочка, моя смена заканчивается только в восемь часов утра. Вот, держите номер телефона моей компании. Если захотите уйти пораньше, позвоните и попросите Сэма, и если я буду свободен, то подъеду и заберу вас. Договорились?

Лиза слышала, как гудят лампочки в гирлянде на елке, стоящей в вестибюле. Но, за исключением этих звуков, в больнице царила жутковатая, мертвая тишина, и стук шагов по выложенному плиткой полу гулким эхом метался по пустынным коридорам, когда Лиза, следуя указателям, шла к палате Ф-2.

Лиза прошла мимо освещенной стеклянной будки, в которой за столом сидела медсестра и что-то писала. Заслышав ее шаги, женщина вздрогнула и испуганно подняла голову. Устыдившись, Лиза двинулась дальше на цыпочках, пока не подошла к дверям палаты матери.

Она уже подняла руку, чтобы толкнуть вращающиеся двустворчатые двери, как вдруг мужество покинуло ее. Проделав путь длиной в несколько тысяч миль, Лиза не могла заставить себя преодолеть последние несколько ярдов. Как сейчас выглядит мама? Ведь прошла почти четверть века с тех пор, как они виделись в последний раз.

Дверь отворилась, и молоденькая медсестра, испуганно вскрикнув, отпрянула.

— Извините, вы меня напугали. Кого вы ищете?

— Свою мать, миссис О’Брайен.

— Она лежит на первой кровати. — Медсестра выглядела на удивление бодрой, учитывая поздний час. — Ее дочь вот уже несколько недель приходит сюда каждый день. Я только что уговорила ее пойти домой и немного поспать.

— Какая дочь — Нелли?

— Извините, но я не знаю ее имени. У нее рыжие волосы.

— Тогда это Джоан.

— Должно быть, миссис О’Брайен замечательная мать. У нее бывает больше посетителей, чем у всех остальных пациентов вместе взятых.

— Так оно и есть.

Палата была длинной, и вдоль обеих сторон стояло по меньшей мере по десять кроватей. На каждой спала женщина. На белых стенах висели праздничные украшения, но красная лампа в центре помещения придавала палате какой-то зловещий вид. «Наверное, так выглядит ад», — подумала Лиза.

Китти лежала рядом с еще одной тускло освещенной стеклянной кабинкой, в которой сидела пожилая медсестра, перебиравшая папки в картотечном шкафу. Вокруг кровати матери занавески были задернуты.

— Она спит. — Медсестра приоткрыла занавеску и знаком предложила Лизе войти.

Лиза сделала глубокий вдох и шагнула внутрь. Она услышала, как с тихим шорохом у нее за спиной занавеска вернулась на прежнее место.

Они подложили маме под спину сразу три подушки, так что она спала почти в сидячем положении. На ней была розовая нейлоновая пижама, и ключицы отчетливо проступали сквозь тонкую ткань. Руки Китти покоились поверх белой простыни, туго натянутой поперек кровати. Концы ее были заправлены под матрас. От Китти осталось так мало, что под простыней едва угадывалось ее исхудавшее тело.

Лиза остановилась, глядя на нее, и почувствовала, как годы повернули вспять. Мама, моя мама.

Она присела рядом с кроватью и взяла тонкую руку Китти. Восковая кожа на вид и на ощупь напоминала мягкий шелк, и вены выделялись на ней так отчетливо, что рука казалась простроченной синими нитками.

— Мама, — вздохнула Лиза. Она наклонилась и прижалась щекой к изможденному лицу.

Китти удалили все зубы, и нижняя челюсть ввалилась так глубоко, что казалось, будто у нее нет подбородка. Бледные веки затрепетали, но глаза не открылись.

— Это ты, Лиззи? — прошептала Китти.

Как она догадалась?

— Да, мам?

— Ты и вправду здесь? — Ее невнятный голос был еле слышен.

— Да, мам, я здесь. Держу тебя за руку.

У Китти снова затрепетали веки, словно она была не в силах приподнять их. Наконец ее попытки увенчались успехом и глаза приоткрылись. Китти смотрела на пустой стул, стоящий по другую сторону кровати.

— Где ты, Лиззи, родная моя?

— Я здесь, мама. — Лиза потянулась и повернула лицо матери к себе. Голубые глаза закрывала молочно-белая пленка.

— Я знала, что ты придешь. — Китти подняла другую руку и накрыла ею ладонь Лизы. — Я хочу сказать тебе кое-что.

— Нет, мам, не надо мне ничего говорить.

— Надо, родная.

Лиза наклонила голову. Она едва слышала то, что говорила ей мать.

— Мне очень жаль, что так получилось. Ты была права: я все знала. Прости меня, Лиззи, родная моя.

— Это не имеет значения, мам. Со мной ведь не произошло ничего непоправимого.

«У смертного одра всегда приходится лгать», — подумала Лиза.

Китти покачала головой и заплакала. Слезы были крупными и медленно стекали по ее изрезанному морщинками лицу. Лиза порылась в кармане в поисках носового платка, но его там не оказалось, поэтому она просто смахнула слезинки тыльной стороной ладони.

— Пожалуйста, не плачь, мам. Со мной все в порядке. Ты даже представить себе не можешь, насколько у меня все хорошо.

— Это — самая ужасная вещь…

— Мама, тебе нельзя утомляться. Давай посидим тихонько.

— …какую только может совершить мать… — Голос у Китти сорвался, и она закрыла глаза. Ей явно стоило больших усилий произнести следующие слова: — Я хочу сказать тебе еще кое-что. Том не твой отец, родная моя. Это другой, иностранец…

Господи Иисусе! Что она только что сказала? Наверное, мама бредит. Она явно не в себе. Лиза взяла ее исхудавшие руки в свои и почувствовала, как в ладони у нее едва ощутимо бьется пульс матери. Она на мгновение прижалась щекой к груди, вскормившей ее, потом выпрямилась и стала глядеть на исхудавшее лицо с ввалившимися щеками. В палате кто-то закричал, и Лиза услышала торопливые шаги медсестры, которая поспешила успокоить пациентку.

Лиза не знала, сколько она просидела вот так. Час или два. Когда она подняла глаза на большие белые часы, висевшие на стене в конце палаты, те показывали полночь. Перед ее мысленным взором проплывали воспоминания. Война, они с мамой сидят в убежище, и Китти поочередно трогает их всех легкими, невесомыми прикосновениями, словно пересчитывает своих любимых детей. А вот ее мать вся в синяках после того, как ее избил Том. Вот она не находит себе места от беспокойства, когда сначала Кевин, а потом и Рори ушли на войну. Вечеринка, которую она подготовила на четырнадцатый день рождения Лиззи… Желе, сумочка, которую Китти купила ей в подарок, — а Лиззи взяла и ушла из дома. Тогда у нее были совсем другие планы насчет того, как лучше отметить свой день рождения, — прокатиться в Саутпорт со своим американским кавалером.

«Я не буду плакать, — пообещала себе Лиза. — Мама может проснуться и расстроиться, а я не хочу ее огорчать. Я и так делала это слишком часто».

Она вновь опустила взгляд на хрупкую фигурку, под весом которой даже не прогибался матрас, и подумала о том, какое чудо совершило это крошечное тело, произведя на свет одиннадцать детей, восьмерых здоровых мальчиков и трех дочерей.

Внезапно дыхание Китти стало хриплым и громким. Лиза почувствовала, как участился ее пульс. Она в тревоге вскочила на ноги и постучала в окно кабинки. Пожилая медсестра сразу же подошла к ним. Она почти грубо взяла Китти за запястье, и ее пальцы принялись мять и ощупывать его.

— Мне очень жаль, милочка. Боюсь, она умерла.

Лиза опустилась на стул и негромко заплакала.

— Ты, проклятая лицемерка!

Она подняла голову. На нее смотрела костлявая рыжеволосая женщина, в ее глазах бушевала ярость. Джоан! Это не могла быть Джоан, ведь она на два года младше ее, а этой женщине с дряблой кожей, тонкими губами и оскаленными в злобной гримасе зубами можно было дать все пятьдесят.

— Джоан, это я, Лиззи.

Джоан не узнала ее. Лиза вскочила на ноги и потянулась к сестре.

— Я прекрасно знаю, кто ты. Явилась — не запылилась, а теперь льешь крокодиловы слезы, проклятая лицемерка. Оказалась рядом с нашей мамой, когда она умерла, а ведь это я сидела здесь день за днем, ночь за ночью…

Лиза хотела взять сестру за руку, но та отдернула кисть.

— Не прикасайся ко мне!

— Прости меня, прости. — Лиза вдруг почувствовала себя чужой, совершеннейшей незнакомкой, которая навязалась на шею бедной умирающей женщине.

— Раньше надо было просить прощения. Почему бы тебе не убраться отсюда? Возвращайся в Америку, в свой шикарный дом, и оставь нашу маму в покое.

Джоан заплакала, ее тонкие птичьи плечи сотрясались от рыданий. Она плашмя повалилась на мертвое тело матери. Медсестра принялась оттаскивать ее, и Лиза беспомощно смотрела на обеих, а потом, схватив саквояж, бегом бросилась прочь из палаты, всем естеством ощущая ужасный стук своих каблуков по пустым коридорам.

В вестибюле был телефон. Лиза принялась рыться в сумочке в поисках номера, который дал ей Сэм.

— Извините, но он уехал в аэропорт Спик, — сказала женщина, снявшая трубку. — Прислать вам кого-нибудь другого?

— Да, пожалуйста, прямо сейчас.

Лиза вышла наружу, в темноту больничного двора, не замечая пронизывающего ветра, который насквозь продувал ее тоненькое пальто. Джоан права, она действительно лицемерка. Ведь Китти могла умереть много лет назад, а она, Лиза, почти не вспоминала о матери. Теперь же она примчалась сюда, делая вид, что расстроена, — нет, нет, не делая вид, она на самом деле расстроена, но… все это не имеет смысла.

Лиза расхаживала взад и вперед по бетонной дорожке, споря сама с собой, пытаясь справиться с охватившими ее эмоциями, а в голых ветвях деревьев пронзительно завывал ветер. В темноте она налетела на куст и почувствовала, как его шипы впились ей в ногу, и тут завизжали тормоза и на подъездную дорожку выехала какая-то машина.

Ее такси! Лиза побежала обратно к входу. Но автомобиль оказался самым обычным «седаном». Из него выскочили двое мужчин — высоких и светловолосых. Они с лязгом захлопнули дверцы и бегом устремились к зданию. Это были ее братья, хотя Лиза не была уверена, кто именно из них.

Ей отчаянно хотелось крикнуть им: «Это я, Лиззи!», — но у нее не хватило мужества. Она вдруг перестала быть Лизой Анжелис, голливудской звездой, у которой в банке столько денег, сколько ее семье не заработать и за всю жизнь. В мгновение ока она превратилась в маленькую Лиззи О’Брайен, взволнованную и испуганную. Братья могут отнестись к ней так же, как Джоан. Этого она не вынесет.

Отпрянув обратно в темноту, Лиза стала ждать такси.

В зале ожидания ей пришлось просидеть несколько часов, пока наконец первый поезд не отправился на Лондон в шесть утра, и тогда Лизе показалось, что ее жизнь совершила полный оборот. Во время долгого ожидания и потом, в вагоне, она не обращала внимания ни на что, кроме бури эмоций, бушевавшей у нее в душе. Ей не давала покоя мысль о том, что она опять, как много лет назад, убегает от своей семьи.