LV
— Что-то здесь не так, — сказал Маккормак, прекращая стрелять и отставляя винтовку.
Остальные последовали его примеру; Келлехер отложил в сторону пулеметную ленту.
— Это ненормально, — продолжал Джон. — Как будто специально. Фигачат вокруг, но не в нас. Как будто снаряд, который снес голову Кэффри, — святой Патрик, прими его душу! — попал совершенно случайно.
Он взял бутылку уиски, отпил и передал другим. Бутылка вернулась к нему пустой. Он закурил трубку.
— Каллинен, ты на посту.
Остальные закурили сигареты.
— Если мы проведем здесь еще одну ночь, хорошо бы похоронить Кэффри, — сказал Галлэхер.
— А мне на этих британцев насрать, — внезапно произнес Каллинен.
О своих националистических воззрениях он сообщил, не оборачиваясь; выполняя полученный приказ, он обозревал окрестности, скрывающие вражеское присутствие. Каждые сорок секунд «Яростный» окутывался в ватное облачко, появляющееся на конце какой-нибудь из его смертоносных трубочек.
— Я бы побрился, — сказал О’Рурки.
Каждый посмотрел на своих соседей. Лица у всех посерели и покрылись щетиной. Взгляды некоторых дрожали.
— Хочешь выразить свое почтение Гертруде? — спросил Галлэхер.
— А ведь ее действительно зовут Гертруда, — прошептал О’Рурки. — Я совершенно забыл.
Он как-то странно посмотрел на Галлэхера:
— А ты-то почему запомнил?
— Заткнитесь! — сказал Келлехер.
— Не будем о ней говорить, — гаркнул Маккормак. — Мы же договорились, что больше не будем о ней говорить.
— А Диллон? Его нет, — выпалил Келлехер.
Все выразили удивление.
— Может быть, на втором этаже, — предположил Маккормак.
— Или с девчонкой, — сказал Галлэхер.
— Он? — прыснул со смеху Каллинен.
Все увидели, как он затрясся. Потом замер. Затем все услышали:
— Все. Мне на этих бриттов насрать.
— Действительно, странно, — сказал О’Рурки. — Как будто они нас жалеют.
Он провел рукой по щекам.
— Я бы побрился, — сказал он.
— Сноб, — сказал Галлэхер. — Хочешь понравиться Гертруде?
Маккормак потряс своим кольтом:
— Черт бы вас побрал! Первого, кто о ней заговорит, я шлепну на месте, понятно?
— Надо бы похоронить Кэффри до наступления ночи, — сказал Галлэхер.
— Где же Диллон? — спросил Келлехер.
— Попробую найти где-нибудь бритву, — сказал О’Рурки.
Пока остальные хранили молчание, он заходил по комнате, роясь во всех ящиках и не находя в них ничего подходящего.
— Черт, — сказал он, — ничего.
— Неужели ты думаешь, — сказал Галлэхер, — что почтовые барышни бреются, да еще и одноразовыми бритвами? Нужно быть законченным интеллектуалом, чтобы представить себе такое.
— А мне, — сказал Каллинен, — мне на этих британцев насрать.
— Почему бы и нет? — возразил Келлехер. — Диллон рассказывал, что есть женщины, правда не почтовые барышни, а настоящие леди, которые бреют себе ноги одноразовыми бритвами.
— Вот видишь, — сказал О’Рурки, продолжая рыться в ящиках, Каллинену, который продолжал стоять на посту к ним спиной.
— А мне кажется, — сказал Галлэхер, — что надо бы похоронить Кэффри до наступления сумерек.
— Говорят даже, — продолжал Келлехер, — говорят даже, что есть бабенции, которые заливают себе ноги чем-то вроде воска и, когда эта штука остывает, отдирают ее вместе с волосами. Радикально, хотя больновато, и потом, позволить себе такое могут только суперледи, чуть ли не прынцессы!
— Хитроумно, — сказал О’Рурки.
Он мечтательно теребил тюбик красного воска для печатей.
— Попробуй, — сказал ему Келлехер.
— Все, — сказал Каллинен, — в гробу я видел этих британцев.
— Нельзя же сидеть всю ночь рядом с трупом, — сказал Галлэхер.
— Интересно, где Мэт Диллон, — сказал Маккормак.
— А чем? — спросил Ларри.
— Тем, что ты держишь в руке.
— Да шутит он, — сказал Галлэхер.
— Может быть, Диллон мертв, — сказал Маккормак. — Мы об этом не подумали.
— Я его растоплю и вылью тебе на лицо, — сказал Келлехер. — Вот увидишь, какая гладкая кожа получится.
— Надо бы откупорить еще пузырь уиски, — сказал Маккормак.
Очередной снаряд взорвался в соседнем доме. С треснувшего потолка посыпалась штукатурка.
— Мне на этих британцев насрать, — сказал Каллинен.