Глава 13

Вражеские кони оказались привычными к виду чудовищного тигра — увы, они не скинули седоков и не понеслись прочь, когда Граднир издал бешеный рев. Гончары, правда, на миг растерялись и драка началась не сразу.

Граднир повернул в сторону, к холму, но жрецы уже поняли, откуда в местных лесах взялся огромный тигр с двумя седоками. Ехавший впереди молодой, лет двадцати пяти, светловолосый Гончар — с кругом на груди, без камней, как у неофита, но не из черного, а из белого металла — резко натянул узду, подняв коня на дыбы, и выкинул вперед руку, прокричав:

— Strajn'ra vuar!

Тигр споткнулся, но тут же гигантским прыжком отлетел в сторону. Мы едва удержались на его спине.

— Arre Аigner! — следующая команда того же Гончара.

Вспышка. На месте, где только что были мы, уже вилась дымком внушительная яма, и земля в ней горела.

— Ё-моё! — содрогнулся Ксантис, сидевший позади. — С ним огненный Арр! Райтэ, вся надежда на тебя. Жги их!

Лучше бы он этого не говорил, потому что я растерялся, и следующую минуту, показавшейся вечностью, думал лишь о том, чтобы не упасть: Граднир метался из стороны в сторону, уворачиваясь от огненных вспышек.

Одна из молний ударила по моему мечу, вырвав и расплавив его.

Ксантис не мог сосредоточиться на ответном ударе. Почувствовав, что рука земляного дарэйли, державшая меня, разжалась, я оглянулся: он катился по придорожной траве.

Земля тут же содрогнулась, поползла в стороны, как трухлявая ткань. Двое дарэйли жрецов рухнули в образовавшуюся на ровном месте дыру. Осталось четверо против нас троих. Задние лапы Граднира тоже провалились, он рванулся вперед, и я, не удержавшись, слетел на край ямы.

— Держись! — долетел голос Ксантиса.

Земля вокруг него свивалась воронкой, словно почва стала жидкой.

Вокруг все мельтешило, разносились крики, команды. Всадников стало гораздо больше — это подоспел княжеский авангард. Но сцепились они почему-то не с нами, а с двумя жрецами, отбегавшими от воронки. Двое дарэйли, атаковавшие льдом и пламенем, развернулись к ним, чтобы поскорей разделаться с нежданными врагами и взяться за нас. Поднялись клубы пара, отряд князя рассыпался, ловко уходя от ударов.

Я не успел порадоваться разладу среди Гончаров: мои плечи захлестнула петля — невидимая, но стальной твердости. Казалось, что меня держал сам воздух, затвердевший как лед. Это что-то новенькое. Знать бы, с чем мы столкнулись. С какими дарэйли.

А петля, между тем, тянула мое разом продрогшее тело к Верховному Гончару — и знака никакого не надо, чтобы понять, кто он. Одни его глаза чего стоят — таким взглядом можно резать сталь и скалы похлеще клинка Ллуфа.

Двое дарэйли стояли за его спиной, положив ему ладони на плечи. Их развернутые крылья силы — алое и белоснежное — казались крыльями самого Сьента. Я содрогнулся, поняв, что не могу ничего сделать — ноги шли к ним сами.

— Р-рви связь, Райтэ!!! Р-р-рауу, голову им руби, князь! — первый рев Граднира был адресован мне, а второй — седому всаднику, наседавшему на одного из дарэйли второго жреца. Тот походил на дикобраза с гребнем из толстенных игл и отмахивался длиннющими когтями, которым позавидовал бы и Граднир. Впрочем, меч человека вскоре аккуратно постриг когти дарэйли, а по вялости контратак можно было догадаться, что Гончары приказали не трогать князя.

Рви связь. Как?

Сьент улыбался, но по его лбу тек пот, а жилы вздулись от напряжения. Он тянул меня к себе, как рыбу. Рыбак, Тьма его подери.

Меч, мне нужен меч.

Я вспомнил слова призыва металла, ощущение клинка в руке. Желание взять оружие было таким отчаянным, что… осуществилось. Ринхорт не зря вбивал в меня учение. Но то, что появилось в руке, удивило: сталь багровела, как раскаленная, хотя ладонь не чувствовала жара.

Взмах — и державшая меня петля лопнула.

Отдача сбросила меня в трещину. Извернувшись в воздухе, я зацепился за торчавший над обрывом корень. Сухая земля крошилась и расползалась под моим весом. Ноги нашарили какой-то уступ. Рывок — я выскочил из ямы. Но ко мне и тигру, уже лежавшему без движения, тянулись десятки ледяных щупальцев, а над нашими головами начал формироваться странный решетчатый купол из световых прутьев.

— Подчинись мне, Райтегор! — влетел в уши властный голос то ли давно сгнившего в гробу Ионта, то ли Верховного жреца.

— Отойди, Сьент! — прогремел еще один голос. Кричал старик. — Он — мой!

— Он тебе не по зубам, князь, — ответил Верховный неожиданно весело, словно происходящее его лишь забавляло.

"Весело тебе, гад?!" — рассвирепел я, поднимаясь на ноги. Точнее, меня что-то подняло, и не за шкирку, а словно чья-то рука зацепила сердце в кулак и потянула из тела.

Крыло! Сразу вокруг потемнело: оно было… большое. Очень большое.

Я чувствовал между лопаток толчки от рвущейся в мир силы, а в душе — какое-то злое, предвкушающее торжество. Боковым зрением увидел у левого плеча струящийся мрак, прочерченный двумя серебристо-серыми сполохами, и алеющие кончики перьев. Ничего, симпатично даже.

Внезапно на поле боя стало тихо: замер звон мечей, стихли крики раненых. Только вдалеке слышалось истеричное лошадиное ржание: это разбегались кони погибших.

Я медленно огляделся, удивляясь, почему все — и друзья, и враги — разом побледнели и уставились на меня, словно только что заметили?

Со зрением что-то случилось. Войско Доранта вдруг резко поредело: половина людей выглядела, как бледные полупрозрачные тени, сидевшие на призрачных конях. Фигура князя — то, что это был он, я понял по мерцавшему золотом ободу на неприкрытых шлемом седых волосах — казалась размытой, как и облики уцелевших дарэйли.

Верховный Гончар, только что стоявший перед Дорантом, совсем куда-то пропал. А, вот и он: на его месте я заметил какое-то белесое пятно, очертаниями напоминавшее человека в жреческой мантии.

Пятно шевельнулось: высший иерарх медленно, как во сне, направился ко мне, перешагивая через трупы. Мертвые тела видны были хорошо, но при движении жреца от них отлетали облачки всех оттенков от серого к черному и тянулись за ним.

Мне до жути захотелось поглотить их, вобрать в себя. Даже рука с мечом дернулась — принять исходившую из мертвых силу. Левая. В ней теперь было странное, кривое и зазубренное орудие — помесь меча с серпом, и цвет у него был тоже непонятный: мглистый, как клочок черного тумана. Такое оружие носили высшие маги — линнери. А ведь я его не призывал.

Направив острие кривого меча на ясно различимую фигуру позади Верховного, — это был второй жрец, — я приказал подойти:

— Indhar're!

Сьент вздрогнул, оглянулся на брата по вере. Тот упал на колени, его затрясло от ужаса:

— Нет! Я… я не хочу!

— Дай мне свой знак, Гончар, — потребовал я, надеясь, что пройдет тот же номер, как с Вроном и Авьелом.

Верховный, остановившийся саженях в двух, вмешался:

— Ты не имеешь права требовать его себе, Райтегор. Ты не жрец.

— Я жнец, — усмехнулся я, поднимая кривой меч.

Какое бестолковое крыло! Я лишь расправил сведенные внезапной судорогой плечи, а меня потащило в сторону, крыло вздыбилось саженей этак на пять, смело Верховного и смахнуло световые прутья купола, опущенного на Ксантиса и Граднира. Решетка рассыпалась искрами.

Оба моих друга кубарем влетели в гущу княжеского отряда, донесся рык Граднира:

— Отец наш Сущий, свобода!

Ряды всадников сомкнулись, и я не видел, что происходило с моими друзьями. Надо было подумать о жрецах. Пока Верховный поднимался, я понял, что надо делать: нити, связавшие Гончаров и их рабов, были ясно видны, и надо было только отсечь их.

Легко сказать. Два дарэйли Сьента не отходили от хозяина, и уже снова положили ему ладони на плечи, готовя новое нападение. А вот второй жрец был далеко от своих, и я направил кривой меч на идущие к нему нити и взмахнул. Мимо. Крыло за спиной судорожно дернулось, подняв меня на сажень над землей и швырнув между жрецом и его дарэйли.

Удар в грудь. Что-то затрещало. Кажется, мои кости: кто-то метнул в меня ледяную глыбу. Я успел заслониться огненным мечом. От глыбы остались не успевшие испариться осколки. По израненным ими рукам потекла кровь.

Верховный швырнул светящуюся сеть. Она опускалась надо мной шатром, рассекая в клочья всех, с кем соприкоснулись ее концы. Тошнотворно запахло горелой плотью.

Подняв над головой оба меча, я скрестил их — раскаленный, дышащий огнем клинок в правой руке и мглистый полусерп в левой. Длинное крыло защитным коконом свернулось вокруг меня, и когда сеть коснулась мечей, по ней пошли молнии, да и гром раздался изрядный — я чуть не оглох.

Клочки сети опустились наземь: в ловушке образовалась внушительная дырка по центру. От огненного меча осталась бесполезная рукоять в руке. Пришлось бросить. Целил я в "ледяного" и почти попал: рукоять чиркнула по его плечу, от которого взвилось облачко пара. Но дарэйли живучи, тут нечего обольщаться.

— Я и тебе не по зубам, Сьент, — усмехнулся я, развернув крыло. Зрение почти пришло в норму. Бледное пятно, каким я недавно видел Верховного, потемнело и вполне походило на человека.

На поле боя опять стало тихо: князь Дорант остановил своих, ожидая развития событий. Похоже, убийство жрецов не было его целью. Значит, я был прав в своих подозрениях: он просто хотел захватить меня. Зачем ему-то я сдался?

Ситуация патовая: никто ко мне не мог приблизиться. Сами жрецы боялись сети, окружавшей меня саженей на десять. Нацеленные на меня острия стрел поблескивали в лучах восходящего солнца. Да и у Гончаров еще четверо дарэйли со своими сюрпризами. Но никто ничего не предпринимал: я нужен им всем живым, нетрудно догадаться.

— Арр, Парк, уберите сеть, — спокойно приказал Верховный.

— Невозможно, господин, — развел руки рыжеватый дарэйли.

Второй тоже отрицательно качнул каштановой головой:

— Она нам уже не подчиняется.

Брови Сьента удивленно взлетели, но он быстро оправился.

— Принц Райтегор Ардонский, — обратился он ко мне со всей официальностью. — Прошу выслушать меня. Мы все немного погорячились от неожиданности, но драка нам ни к чему. Все предложения, которые передала тебе дарэйли Шойна, остаются в силе. Мы предлагаем тебе стать одним из нас, Гончаром.

— Он лжет! — выкрикнул князь Дорант. — Не соглашайся, Райтегор!

Верховный чуть повернул к нему голову.

— По какому праву вы вмешиваетесь в наши переговоры с наследным принцем Ардонской империи, ваша светлость?

Старик, восседавший на гнедом жеребце, подъехал ближе, крепко сжимая внушительный меч:

— Нет уже давно той империи. И я вмешиваюсь по праву старшего родственника. Райтегор — сын моей дочери, княжны Сеаны Энеарелли, и мой внук.

Мне бы радоваться: дед во всеуслышание признал внука, но что-то мешало радости.

— Почему же вы хотите захватить меня в плен, князь, если я ваш внук? Или это такое проявление родственных чувств?

— Ты действительно хочешь это слышать? — старик властно выпрямился в седле. — Изволь. Я не знаю, могу ли назвать тебя внуком по праву крови, хотя формально это так. Но ты — дарэйли. Ты рожден рабом. И я хотел либо освободить тебя, либо, если не получилось бы, собственноручно убить, чтобы ты не позорил имя Энеарелли. Никто из нас никогда не будет рабом! Но сейчас я вижу, что заблуждался в отношении тебя, как ошибся, прокляв несчастную Сеану…

— Если ты знал о судьбе дочери, почему ты был с ее убийцами?

— Потому и узнал. И я был неофитом, а не жрецом. И стал им, чтобы помешать изловить тебя, Райтэ. Тебе предложили стать Гончаром. Так вот, лучше быть рабом, чем одним из этих подлых убийц женщин и детей. И еще я слышал, что дарэйли не могут стать Гончарами. Тебя заманивают в западню. Знай это, когда будешь принимать решение.

Он покосился на улыбавшегося Верховного. Тот не стал возражать. И вообще, мне казалось, что происходившее мало его беспокоило. Зато его показное равнодушие заставляло меня сильно нервничать. Что у Сьента на уме?

— Я это знаю, — ответил я князю. — Где мои друзья?

— Они живы.

Князь махнул рукой в перчатке, ряды всадников расступились, и я увидел израненных, но живых Граднира и Ксантиса. Тигрище оскалился и подмигнул, шевельнув при этом хвостом так, что лошадь находившегося рядом рыцаря повалилась вместе с седоком, как подрубленная. Граднир виновато поджал хвост, подцепил когтем рыцаря, не успевшего высвободить ноги из стремян, и поднял вместе с кобылой. Ксантис задорно засмеялся.

Они неисправимы, эти дарэйли! — скрипнул я зубами. Они находят повод потешаться даже на поле боя, находясь, в сущности, в плену у врагов. "Зачем же я понадобился князю?" — мучила меня мысль. Я спросил:

— Надеюсь, они не пленники?

— Пока нет, — старик пожал плечами. — Это зависит от тебя. Если ты примешь предложение Сферикала, то хотя бы эти двое не будут рабами.

— Вряд ли ты их удержишь. Они мои вассалы.

На непроницаемом лице старика не отразилось удивления, но он удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Если тебе уже сейчас доверяют свои жизни по доброй воле, ты будешь достойным наследником короны князей Энеарелли.

— А как же твой сын и мой дядя? У тебя уже есть наследник.

Только на самом дне холодных стариковских глаз плеснула застарелая боль, когда он признался:

— Увы, Единый не был к нему милосерден. Он безумен, и потому не может унаследовать титул князя. Если ты выдержишь испытание, то я назову наследником тебя, как последнего мужчину в роду Энеарелли, способного отвечать за себя и присягнувших тебе людей и… — он покосился на моих друзей, — и не совсем людей.

— Какое испытание?

Дорант поднял полуторный меч. От него веяло древностью. Украшенное золотыми рунами лезвие имело форму вытянутого ромбовидного лепестка, резко расширяясь от гарды и сужаясь к клиновидному острию. Таким можно и разрубить кольчугу в рукопашной, и проколоть на скаку тяжелые латы.

— Это меч Иллинир, хранитель династии, — сказал старик. — Он создан одним из Энеарелли и не может причинить вреда нашей крови. Смотри.

Он отдал клинок одному из своих рыцарей в синем плаще поверх лат, стянул перчатку с руки, отстегнул налокотник и, вытянув ладонь, приказал:

— Руби!

Тот махнул мечом и со всей силы опустил на беззащитную руку старика. И тут же рыцаря словно вырвала из седла невидимая рука: меч отлетел, потянув за собой воина. Тот ударился оземь, и его спасло только то, что клинок упал сверху плашмя, оставив в латах внушительную вмятину.

Дорант, пару мгновений продержав перед собой вытянутую руку, дабы все убедились, что она цела и невредима, и лишь потом спешился, подобрал меч и вложил в ножны.

— Готов ли ты пройти испытание, Райтегор?

Предупреждающий рык Граднира и крик Ксантиса — "Не соглашайся, это ловушка!" — опоздали. Я кивнул:

— Готов.

Верховный с возраставшим любопытством наблюдал за происходящим и приказал дернувшемуся было второму жрецу не вмешиваться.

Я прошел по сети, оставляя рваные дыры следов — она таяла под подошвой, как снег под утюгом, наполненным раскаленными углями.

Князь огляделся — что тут уцелело после бурной встречи трех враждебных сторон? — и, взмахом меча снеся уцелевшее деревце, показал на пенек.

— Ты мне будешь руку рубить или голову? — озаботился я.

— По правилам, рубят голову. Тот, кто претендует на корону князей Энеарелли, должен поплатиться головой, если его притязания не подтвердятся его кровью.

А солнце светило так ласково, как мамины глаза когда-то. Распуганные утренним грохотом и землетрясением птицы возвращались к насиженным гнездам, и где-то высоко-высоко пел жаворонок. Жизнь была так прекрасна, что даже воспоминание о Шойне ее не омрачало.

Вот только брат… Кто отомстит жрецам за Дьята и всех остальных, невинно убитых?

"Ты дурак, Райтэ. Сам суешь башку в западню", — ворохнулся внутренний голос, как будто без него непонятно, что дурнее меня в двух мирах точно никого не найдется.

Верховный перестал улыбаться и весь подобрался, как рысь для прыжка. Двое дарэйли опять встали за его спиной и положили ладони ему на плечи. Что он задумал? Воспользуется тем, что нам с дедом, занятым выяснением родственных отношений, не до него и захватит обоих?

Взглядом приказав Градниру и Ксантису не вмешиваться, а последить лучше за Сьентом, я положил голову на импровизированную плаху. Будь, что будет.

Ловко меня поймал князь. Знает ведь от Гончаров, что нет во мне крови Энеарелли. Откуда, если княжна Сеана умерла в первую брачную ночь, и мы с братом — неизвестно чьи дети, непонятно какой пришедшей в наш мир сущности? И пусть зачавшее нас тело было телом Сеаны, но… имел ли я право на дух династии Энеарелли? А меч — он ведь не столько материальная, сколько духовная сущность, иначе как он еще до соприкосновения с плотью почувствует, чья кровь у претендента на имя хранимой им династии?

Но я знал, что поступаю правильно — так, как должен.

— Уверен ли ты, Райтегор, взявший себе древнее имя Энеарелли, в своем праве крови? — спросил князь, занося меч. — Еще не поздно отказаться, и я пощажу тебя, хотя должен убить за такую дерзость.

— Уверен, — выдохнул я.

— Если Иллинир признает тебя, ты — мой наследник, Райтегор. Если нет, да покарает тебя, посягнувшего на чужое имя, воля Единого.

Меч опустился.

Наверное.

Я ничего не почувствовал.

Зато грянули яростные, оглушительные крики. Я вскочил с колен. Тело князя, пронзенное мечом, падало навзничь, и я едва успел подхватить его, не дав коснуться земли. По рукам потекла кровь, смешиваясь с кровью из моих не успевших затянуться ран от осколков ледяной глыбы.

Из груди старика торчала рукоять Иллинира.

Как так? Этот меч не может посягнуть на кровь своего создателя! Не мог же старик лгать!

Люди князя окружали нас, крича и потрясая оружием. Граднир пятился, скалил клыки, не подпуская их.

Старик открыл глаза, прохрипел, пуская кровавые пузыри:

— Не он. Жрецы.

Сразу оставив меня в покое, один из рыцарей развернулся, показывая мечом на Гончаров. Те уже заняли круговую оборону, и по их предусмотрительной скорости стало ясно, что они готовы были к такому повороту, а значит, сами и спровоцировали. Но как они смогли?

Оставшийся с нами воин поднял забрало и я увидел морщинистое седобородое лицо. В карих глазах вассала стояли слезы. Он снял плащ, расстелил на земле и бережно уложил на него раненого. Меч, вошедший рядом с сердцем, он трогать не стал, как и я, сразу поняв, что это только ускорит кончину.

До нас долетели слова Верховного:

— Клянусь милостью Сущего, мы не замышляли зла князю!

Эта ложь вызвала такую ярость отряда, что люди забыли о могуществе слуг Эйне и ринулись скопом, но их встретила стена огня, и атака захлебнулась. Ксантис пытался забросать пламя землей, а мой вассал и так был на грани истощения, и я приказал ему отступить. Лучше подождать, когда "огненный" сам себя исчерпает.

— Отводи людей! — приказал я седобородому.

Рыцарь, стрельнув злыми глазами, не стал выяснять, по какому праву я тут распоряжаюсь, прокричал команду, и его люди отступили. Многие остались лежать — жрецы не подпускали атакующих, но я понимал: если бы они контратаковали всерьез, от княжеского отряда давно бы уже никого не осталось.

Почувствовав, что князь силится что-то сказать, я склонился к нему.

— Райтэ… — позвал умирающий.

— Я здесь, князь.

— Дай руку.

Твердая, заскорузлая ладонь чуть сжала мои пальцы, укладывая на окровавленную грудь.

— Я старый дурак… — прохрипел он. — Плевать, порченая у тебя кровь или нет… У тебя глаза Сеаны. Ты — Энеарелли. И я… признаю тебя. Будешь… князем… после меня. Ольхан, ты слышал.

Седобородый рыцарь кивнул:

— Слышал, ваша светлость. Я засвидетельствую перед Богом и миром.

— Меч… подменен. Найди.

Седобородый кивнул. Ясно, что подменен. И даже мне понятно, что у жрецов был только один миг для подмены: когда при показательном испытании меч выпал из рук того вассала в синем плаще и оказался на минуту-две без присмотра. И все-таки ловкость и быстрота подмены удивляла: и жрецы, и их рабы были в тот миг далеко. Кто-то из дарэйли обладает даром иллюзий, или в княжеском отряде есть предатель, тайный Гончар?

Стена огня стала ниже, в ней появились проплешины: дарэйли Сьента уставал.

Я выпрямился. В ладонях, перепачканных и моей, и кровью деда, уже ощущалась знакомая тяжесть мечей — огненного, воскресшего, как будто не таял, и мглистого.

Распустив крыло силы за спиной, словно мой личный стяг, я пошел на Гончаров, приказав Градниру и Ксантису прикрывать людей. Может, сейчас я превращусь в дракона? — мелькнула надежда и погасла. Дракон решительно не хотел вылазить.

Зато зрение опять начало шалить: в глазах стояло огненное марево, в котором растворилось большинство людей на поле боя, в том числе Верховный. Сфокусировав взгляд на ясно видимой черной фигуре второго Гончара, я увидел светящиеся жгуты, тянувшиеся от его рук к двум дарэйли.

Взлетел и опустился кривой меч. Вырвалось из горла рычание:

— Ar're'nner!

Нити лопнули, и концы их хлестнули по жрецу так, что разорвали его сердце. Вскрикнув, он упал лицом в жидкую грязь. Но радоваться не пришлось: через миг я заметил, что Верховный успел перехватить разорванные нити и привязать к себе. Этот миг промедления едва не погубил меня: один из дарэйли ударил огненной стрелой, целя в мою левую руку с мечом-серпом.

Взмах крыла, и стрела погасла, отдав силу двум серым сполохам, ослепительно засиявшим в мглистых перьях. Второй взмах, и с крыла сорвались две пылающих стрелы: одна — в горло Сьента, вторая — в грудь его огненного дарэйли. Но я с ужасом увидел, как исказился их полет, и обе вошли в жреческий знак на груди врага. Верховный, чуть покачнувшись, выпрямился и торжествующе улыбнулся:

— Я тоже не по зубам тебе, Райтегор!

— Зато моему мечу ты на один зуб, — процедил я, поднимая кривое оружие, подозрительно напоминавшее косу.

Самодовольная улыбочка слетела с губ Сьента, когда разошедшиеся от взмаха меча черные молнии начали срезать струны, тянувшиеся от рук жреца к его рабам. На этот раз я не забыл о заклинании освобождения.

Воздух завибрировал тяжелым, нутряным гулом. Дарэйли, вскрикнув, замерли. Когда прошел шок, двое освобожденных побежали в сторону, и к ним метнулся Граднир: еще натворят чего бывшие рабы, ошалевшие от свободы.

Но концы оборванных струн не причинили никакого вреда Верховному. Никакого! И через миг я оторопело наблюдал, как от двух его бывших рабов протянулись светящиеся жгуты к запястьям жреца и сами обвили их. Они добровольно отдавали себя ему. Только сейчас я понял, что имел в виду Ринхорт, когда говорил, что дарэйли сами могут не принять свободу.

Стало так горько, что я закричал:

— Вы же свободны! Что заставляет вас быть рабами?

Огненный покачал головой и крикнул в ответ:

— Потом поймешь, маленький глупец! На том свете.

Он обрушил на меня поток пламени, и я едва успел обвернуться крылом и отскочить от линии атаки. Какое там отвести удар! Я скорее почуял нутром, нежели осознал: такую силу моему жалкому крылышку не проглотить целиком и сразу. Вот по частям бы…

Как по заказу, пламя расщепилось на несколько щупалец, и в следующую минуту было очень весело. Огненные пальцы пытались ухватить меня, как пятернёй букашку. А если к огненному присоединится второй дарэйли? Или ему не до меня, сдерживает остальных? Краем глаза я видел, что лучники тщетно посылают в жреца стрелы, сгоравшие на полпути к цели.

Когда мне надоело прыгать зайчиком и уворачиваться, я завопил:

— Граднир, Ксантис! Хватит глазеть!

Землю, наконец, тряхнуло. Сьент ухнул в образовавшуюся ямину вместе с дарэйли.

— Окружай! — донесся голос Ольхана. — Готовь копья! Лучники, стреляй!

Мы не успели. Из ямы взвился огненный частокол, сожравший пущенные стрелы и копья. Пыхнуло жаром, и обезумевшие кони подскакавших слишком близко всадников взвились на дыбы, скидывая седоков прямо в огненное марево. Раздались крики боли.

Отряд снова отступил на безопасное расстояние.

— Да завали ты его, Ксантис! — рыкнул Граднир.

— Не могу, дарэйли форм не дает, зараза!

На мой вопросительный взгляд "земляной" пояснил коротко:

— Парк — светлый, он воссоздает форму поверхности, не успеваю разрушать.

Если вспомнить световой решетчатый купол, то напрашивался вывод что, дарэйли форм способен воздействовать на все стихии. Над этой загадкой потом подумаю, — решил я. О сфере Логоса надо узнать как можно больше. Жаль, что я упустил время, когда рядом был Тион.

Я бросился к телу деда. Он был еще жив, хотя любой человек по всем моим представлениям о таких ранах, давно должен был умереть: меч вошел рядом с сердцем. Не любой, значит. Едва вздымалась его грудь, пузырилась розовая пена у рта, но кровь почти перестала сочиться. Вокруг меча она почему-то запеклась. Может быть, причина такой живучести в том, что дед был неофитом десять лет, и его тело подверглось воздействию дарэйли? Жрецы живучи.

— Мы можем помочь князю, еще не поздно! — крикнул Верховный. — Я призову дарэйли жизни, он будет спасен!

Седобородый рыцарь не выдержал, выпрямился и зычно спросил:

— На каких условиях, Гончар?

— Принц Райтегор станет моим учеником. Если он поклянется, мы освободим и его вассалов.

— Согласен! — не раздумывая, крикнул я. Потому что, задумайся на миг, то не решусь. Не смогу.

Старик захрипел:

— Нет, Райтэ! Не верь!

Ольхан, вскинув на меня изумленный взгляд, тоже вмешался:

— Где гарантия, что он не приведет сюда весь Сферикал?

Сьент услышал и ответил:

— Я останусь у вас заложником. А за Мариэт отправятся дарэйли Арр и Парк.

— Ты останешься один? — не поверил Ольхан.

Заметив, что огонь вокруг ямы стал совсем слабым, я понял, что Сьент преследует сразу две цели: и пытается заполучить меня, и хочет спасти своего дарэйли. Еще немного, и его Арр умрет от истощения. "У тебя очень умный и хитрый враг, Райтэ", — признал я.

— Тогда торопись, Гончар, — громко сказал я, пока мои друзья не вмешались в переговоры. — Я даю слово стать твоим учеником, как только ты выполнишь обещанное.

Огонь резко погас, а над провалом взвилась крылатая трехглавая фигура.

Я не сразу осознал, что именно вижу: глаза вдруг заслезились от яркого солнца.

Двое дарэйли, обняв жреца, поднялись вместе, слаженно взмахивая крыльями силы. Два крыла на троих. Они взлетели, как единое существо. Это было так прекрасно, что я затаил дыхание.

Опустив хозяина в сажени от провала, дарэйли на минуту положили ладони друг другу на плечи и коснулись лбами. И такой сосредоточенной в кулак мощью вдруг повеяло от их фигур и трепещущих крыльев, что у меня заныло сердце. Потом они расцепили руки, свистнули, призывая разбежавшихся коней, и ускакали.

Осталось ждать. И на всякий случай, если Верховный обманул и отправил своих за подмогой, готовиться к смерти. Но я должен попытаться спасти деда.

Князя окружили приближенные, Граднир и десятка два рыцарей взяли на себя охрану Сьента, а Ксантис пришел капать мне на мозги.

— Надеюсь, ты понимаешь, что натворил? — мрачно спросил "земляной", словно на самом деле сильно сомневался в моем рассудке.

Я кивнул и тут же отвлек от своей больной мозоли:

— Почему они не захотели свободы?

— Ты видел, как они летели? Как одна душа. Потому и не захотели, — сокрушенно, но с ноткой зависти ответил он.

— Они дарэйлины?

— Нет. У Сьента все такие. Они любят его не как хозяина, а как друга.

— Он же Гончар! — я искренне не понимал, что в нем особенного, в этом ненавистном жреце. — Как можно любить Гончара?!

Ксантис опустил взгляд и вздохнул.

— Не знаю, поймешь ли ты… Легко рвать гнилое, но невозможно — истинное. Жреца, если это истинный Гончар, а не одно название, связывают с его творениями узы прочнее и родительских, и любовных, и всех известных вместе взятых. Его дарэйли — часть творца, часть его души. Неотъемлемая часть. А Сьент — настоящий Гончар. По крайней мере, в этом убеждены его дарэйли.

— Но, если верить слухам, он не их создатель.

— Он их вернул, это не меньше. Никто из них не променяет единство с ним и друг с другом на пустую свободу и одиночество. Для них это все равно, что лишиться души.

— Почему я узнаю об этом только сейчас?

— Ты не спрашивал, — пожал он плечами.