8. Образование симптомов

Наряду с другими защитными техниками, которые поражают своей изобретательностью и изощренностью проявления, эта техника защиты удивляет своей нелогичностью и слепым движением к разрушению как психики, так и тела. Эта техника поражает своей разрушающей обращенностью против того, кого она якобы призвана защищать.

По большому счету образование симптомов следует считать одной из разновидностей переноса, а именно вымещением, объектом которого является сам носитель этого защитного механизма.

Вероятность возникновения защиты этого типа тем выше, чем сильнее и (или) длительнее воздействия внешних или внутренних блокираторов желаний, с одной стороны, и чем невозможнее убрать эти блокираторы и сильнее исполнить свои желания, осуществить свои цели, — с другой. При этом невозможность устранения фрустратора сопровождается невозможностью от- реагирования агрессии на виновнике или на замещающем его предмете (вымещение). И тогда предметом агрессии становлюсь я сам.

Обращение или возвращение энергии танатоса на самого себя вызвано принципиальной невозможностью отреагирования вовне. Благодаря наличию цензуры Сверх- Я (даже если эта инстанция и не очень сильно развита, но главное, она есть), агрессия на другом лице, на животных и на неодушевленных предметах сопровождается сознательными или бессознательными угрызениями совести, чувством вины, что и является страхом перед Сверх-Я. К страху перед Сверх-Я может присоединиться страх Я перед реальностью в том случае, если отреагирования происходили не на безропотных мальчиках для битья, а на равных себе или на тех, кто сильнее тебя.

Можно даже сказать, что неотреагированная до конца агрессия вовне возвращается на себя, обогащенная страхами возмездия и укорами совести. Тут одно из двух: если и бить кого-нибудь, то с чистой совестью — или не бить вообще. Но всякое битье другого — это в конечном счете удар по своему Сверх-Я и Я.

Обращенность против себя оборачивается образованием телесных и психических симптомов, т. е. знаков болезни.

К физическим телесным симптомам относятся: холодные ноги и руки, потливость, сердечная аритмия, головокружение, жестокие головные боли, повышенное или пониженное давление, инфаркт миокарда, повышенная кислотность, гастрит, язва желудка, мышечные спазмы, дерматиты, бронхиальная астма и т. д. Боимся, что перечислить в конце концов пришлось бы больше половины симптомов, отраженных в медицинских справочниках.

Психическая симптоматика еще более бесконечна: ри шражительность, плохая концентрация или рас-н|п и-ни мое 11. внимания, депрессивные состояния, чувство неполноценности, повышенная тревожность, пути зм и т. д.

В восприятии симптоматики существуют определенные закономерности. Люди менее всего склонны серьезно воспринимать психическую симптоматику. Исключение составляет симптоматика, выраженная на уровне болезни, клиники. При этом индивид с трудом воспринимает гот факт, что многие физические симптомы связаны с психическими заболеваниями. Как правило, психопатическую симптоматику неклинической выраженности игнорируют. На нее обращают внимание, если она уже катастрофически сказывается на возможности вести обычный образ жизни. Но и тут к психотерапевту, к психоло- гу не спешат (справедливости ради следует сказать, что фигура психолога в нашем обществе редка, нова, необычна, к тому же часто за психологов выдают себя люди, которые не имеют психологического образования, но которые самонадеянно считают, что они могут заниматься психологической диагностикой, консультированием и психотерапией). Дело доводят до того, что необходимо обращаться к медику, психиатру. Но эта "тяжелая артиллерия" не привыкла, а может и не хочет иметь дело с душой, ей нужно тело. Тело — это зримо, осязаемо. Если работа с психикой в психиатрических клиниках ведется, то в основном через тело (конечно, есть и исключения, но они именно исключения). Психотропные лекарства действуют на психику опосредованно, снизу вверх, через изменение соматики. Содержание психических патологий, проблем, конфликтов меньше всего интересует врачей, а если и интересует, то только для того, чтобы дифференцировать диагностику, например, для того, чтобы отличить бред преследования от бреда ревности и т. д. Справедливости ради нужно сказать, что многие психические заболевания частью своей этиологии имеют и телесные причины (нарушение химизма тканей, травма, токсикоз и т. д.). Вообще заболевание — это следствие конвергенции самых различных причин.

Но есть та область психических заболеваний, чья этиология совершенно не биологическая, не соматическая, а собственно психическая и социальная. Это — область психоневрозов (чаще используют просто термин "невроз", но тут может возникнуть недоразумение; есть, например, невроз желудка).

Невроз — это, конечно, неудавшееся вытеснение. В этом отношении невроз может быть поставлен в один ряд с описками, оговорками, ошибочными действиями, сновидениями и "грезами наяву" (фантазиями). Через невротическую симптоматику, так же как через сновидение, оговорку и т. д. прорывается бессознательное. И в неврозе это бессознательному удается. Благодаря неврозу фрустрированное желание, внутренний конфликт предстает сознанию индивида. Но, во-первых, индивид страдает, "болеет" невротической симптоматикой, во-вторых, невротические симптомы нужно еще расшифровать, их символику нужно разгадать (аналогичная ситуация со сновидением). Довольно часто страдающий смутно догадывается, какая проблема скрыта за симптомом, но полная разгадка ему бывает не под силу (тут как раз и нужна помощь психолога, психотерапевта или психоаналитика) или разгадка может быть сама по себе чудовищна для сознания, и тогда под бдительным оком цензурального Сверх-Я она не допускается до осмысления.

Уход в симптоматику, в болезнь — своеобразное решение нерешаемых проблем в жизни индивида.

Отчего человек выбирает язык симптомов? Психоаналитически на этот вопрос довольно точно ответил К.Ом: "Энергия влечения, которая не может разрядиться в целенаправленной, желаемой активности, выбирает форму выражения, которая по ту сторону задачи, которую необходимо решить, и по ту сторону желания, которое нужно удовлетворить. Она связывается в симптоме" [88, с.80]. Другими, его же словами: "Симптом оттягивает на себя энергию влечения" [88, с.81].

Человек не смог реально решить свои проблемы, не смог сублимировать первичные желания либидо и танатоса на социально приемлемых предметах. Не решают проблемы и другие защитные механизмы. Мало того, их интенсивное использование как раз инициирует образование симптомов. Человек отказывается от надежды самоактуализации в нормальном мире, в процессе взаимодействия с людьми. И через симптом он сообщает об этом своему окружению. Как сказал бы Фрейд, для своей неспособности и своего бессилия что-либо изменить в своей жизни человек, например, находит соматическое выражение, как это происходит в случае с истерической конверсией (convertio= обращаю, направляю) — классическим неврозом, наиболее часто встречавшимся в эпоху Фрейда. Сейчас он встречается довольно редко. Сейчас возможностей для выражения своих проблем и исполнения надежд самоактуализации гораздо больше. Истерия была изначально сугубо женским неврозом эпохи Шар-ко и Фрейда. Для буржуазной дамы средних слоев истерия иногда была единственной возможностью если не самоутвердиться, то, по крайней мере, сообщить миру, что и у женщины есть проблемы, что она человек.

Истерический припадок — это невербальное сообщение ("пантомимическая фантазия") миру. Но это не только сообщение, а и первичное переживание проблемы, первичное отнятие энергии у ущемленного аффекта и перенос, связывание его на соме, теле.

У Фрейда была пациентка, которая долгие годы страдала от невралгической боли на лице:

"Мне было любопытно, был ли вызван этот симптом психическими причинами. Когда я попытался спровоцировать травмирующую сцену, я увидел, что больная перенеслась в период своей наибольшей чувствительности по отношению к своему мужу: рассказала о разговоре, который она вела с ним, о его замечании, которое она болезненно восприняла, затем она вдруг неожиданно схватилась за щеку, громко вскрикнула от боли и сказала: "Это было для меня как удар по лицу". Однако благодаря этому боль и симптом исчезли" [Цит. по: 86, с.63].

Невралгическая боль на лице была истерическим, беспомощным ответом на оскорбление со стороны своего мужа.

Истерическим ответом был у Петра I нервный тик на лице, возникший как реакция на те ужасные сцены, которые он пережил во время стрелецкого мятежа, когда он только таким образом, через симптом, мог отреагировать свое яростное бессилие. Позднее, уже в период своего всевластия, этот тик проявлялся, когда Петр страшно гневался, и гнев был уже реакцией послесловия на то, что страшно и унизительно, что не нравится, но что уже произошло и ничего нельзя было сделать.

Иван Грозный был беспомощным свидетелем диких сцен в царских палатах и в Боярской думе. Ответом на эти сцены стала патологическая структура характера.

Истерическая конверсия (связывание психической энергии на соме в виде симптома, в виде аномалии, в виде болевых ощущений) — свидетельство того, что вытеснение в определенной мере удалось, психологическая проблема не осозналась. Эта проблема переместилась вниз на уровень физиологии, на уровень тела и застряла. И вытащить ее только физиологическими средствами (лекарствами, хирургическим вмешательством) невозможно. Поскольку этиологически истерический невроз истоком имеет психологическую проблему, "психодинамический ядерный конфликт" (Ф.Александер), то избавиться от него можно только психологическими средствами. Фрейд, например, это делал, перемещая пациента в психотрав- мирующую ситуацию; он ее вызывал, заставляя пациента все время "крутиться" вокруг проблемы; в конце концов вызывал катарсис и тем самым происходило избавление от симптома.

Другие неврозы могут сопровождаться образованием соматических симптомов, но не это главное в их картине, в их нозологии. Здесь главными являются особые психические состояния, которые болезненно переживаются (страхи, депрессии, дисфории, эйфории и другие аффекты), и особые действия и (или) помыслы, абсурдность которых часто осознают сами пациенты. Все это и делает неадекватной жизнь невротика и заставляет его страдать (в отличие от психотика, поведение которого еще более неадекватно, но он чаще всего эту неадекватность не ощущает). Невротик сам страдает от невозможности стать нормальным, от невозможности изменить себя, приладить себя к этому миру, от невозможности изменить мир, чтобы сделать его объектом для себя. Пси- хотик без задержки и без сомнения меняет мир и себя. В случае с психотиком страдает мир.

При неврозе навязчивости (ананкастическая симптоматика) вытеснение не имеет полного успеха. Казалось бы, содержание предмета, связанного с влечением (например, страх за жизнь своего ребенка в приводимом нами случае с женщиной на юге), исчезает, вытесняется. Но вытесненное проникает в сознание в другой предметности, другим замещающимся аффектом (страх перед круглыми предметами, если продолжить наш пример). Аффективность ущемленного (не нашедшего разрядки) состояния снижается, сознанию подсунут тот предмет, бояться которого можно (страх социализировался). Опасность от сына не отвести — и жить с вечными укорами совести, что плохая мать, недосмотрела, невозможно. И реальный страх за жизнь сына и жуткий укор самой себе превращается в реальный социально приемлемый симптом: страх перед круглыми предметами. Это страдание уже выносимо. К тому же как симптом он может вылечиться, от него можно избавиться. Невроз навязчивых состояний — это попытка самолечения какой-то фобии. Опасности от острых, круглых предметов можно избежать, если делать то-то и то-то. (А вот "кто на черточку наступит, тот Ленина погубит".) В результате такого самолечения возникает еще один симптом — "навязчивые состояния".

Шансы на избавление от этого невроза тем больше, чем больше осознается, что предмет социально приемлемых страхов в действительности маскирует реальный предмет реального страха, но замененного в силу своей невыносимости. Часто ананкасты смутно ощущают эту подмену. Чем больше маниакальной убежденности в реальности и обоснованности тех актуальных, явных страхов, которые имеет больной, тем ниже шансы выхода на сокрытое содержание страхов, выхода на бессознательные страхи, которые сокрыты нынешними явными страхами. Впрочем, это уже не невроз, а психоз, когда присутствует маниакальная убежденность. Вспомним еще раз пример смолодым ананкастом, который каждый раз, покидая дом, проверял, выключены ли все лампы, выдернуты ли все шнуры из розеток. Эти навязчивые и обстоятельные обходы дома должны были обеспечить уверенность, что дом в его отсутствие не сгорит. Но ведь иногда же при обходе не выдергивал шнура, иногда даже втыкал в розетку шнур. Ведь хотел, чтобы дом сгорел, и таким образом хотел избавиться от своего отца: потерю дома отец не переживет, в лучшем случае станет алкоголиком, и тогда пациент возьмет на себя роль главы семейства (Эдипов комплекс устранить отца-конкурента). То, что иногда ошибался в своих навязчивых обходах дома, означает, что бессознательное прорывалось наружу и говорило ему: твои страхи и обходы — это подмена, на самом деле ты другого хочешь, другого боишься.

Психологические отклонения в поведении, психические заболевания, в том числе соматические симптомы при некоторых неврозах и психозах достаточно легко причислить к защитным техникам как паллиативным средствам решения и актуальной, и жизненной ситуации человека. Ситуация с классическими соматическими заболеваниями, с тем, что всегда было интересом не психолога, а врача-медика, гораздо сложнее. Тут-то причем психологическая защита? Тут-то что защищают, скрывают соматические заболевания? На этот вопрос мы сможем ответить, если обратимся к так называемой психосоматической медицине.

Психосоматическая медицина возникла в двадцатые годы нашего столетия как реакция на механическую, ато- мистски-молекулярную ограниченность естественнонаучной медицины.

Концептуально психосоматическая медицина рассматривает человека как некую целостность, как личность (а не просто как биологическое тело) со своей жизненной судьбой и актуальной жизненной ситуацией. Если классическая естественно-научная (лабораторная) медицина исследует и лечит реальные патологические процессы, в лучшем случае всего человека как некий единый организм (заметим: организм), то предметом психосоматического интереса является (как видно из самого определения "психосоматический") как физическое (соматическое), так и психосоциальное бытие человека

В области этиологии (происхождения болезни) выдающиеся теоретики и практики психосоматической медицины работали с моделью мультикаузальной (многопричинной) обусловленности (Ф.Александер) или плюралистической моделью патологических факторов (Т.Юксюоль), т. е. психосоматики исходили из того, что "вместо одной и (или) даже нескольких причин возникновения болезни следует предположить наличие целой совокупности самых различных факторов, которые, сочетаясь, запускают процесс болезни" [99, с.239]. При этом факторам психологическим приписывается определяющая роль. Один из самых крупных психосоматиков Франц Александер считал, что в этой "мультикаузальной обусловленности" первую скрипку играет тип психоэмоционального исходного конфликта, или "ядерный психодинамический фактор", который как правило может отстоять от самой болезни далеко во времени.

Некоторые из психосоматиков, например, Ф.Дун- бар [75], считали, что характер нозологии и патогенеза болезни определяет структура личности, в частности ее характер. Согласно ему же к образованию симптомов сердечно-сосудистых болезней предрасположены целеустремленные, прилежные, много и фанатично работающие люди, не спонтанные, а постоянно контролирующие свое поведение. Их своеобразным антиподом являются люди, которые как правило импульсивны, нацелены на ежедневные радости, далекое будущее их мало волнует, люди, экстремально отрицающие авторитеты (мать, отец, воспитатель, муж, управляющий и т. д.). При этом для них характерно чувство вины и подверженость самоистязаниям. Люди с подобным типичным поведением, как правило, жертвы несчастных случаев. По Александеру, в далекие детские годы эти ядерные конфликты возникают вследствие подавления первичных влечений ребенка.

Рассмотрим психоаналитическую трактовку некоторых соматических симптомов.

"Ядерным психодинамическим ядром" этиопатоге- неза язвы желудка является следующая конфликтная ситуация [73].

Во-первых, потенциальный язвенник желает остаться в зависимой инфантильной ситуации. Он желает, чтобы его любили, чтобы о нем заботились. Ему нужно быть объектом любви и почитания, заботы и ласки. Это состояние должно напоминать состояние в почти младенческом возрасте, когда ребенка любили, о нем заботились, над ним ворковали, его кормили. Желание любви у потенциального язвенника как раз является регрессом, возвратом в это инфантильное состояние. В детстве произошла фиксация на этом состоянии в одном из двух случаев: или ребенок недополучал любви и заботы, "не доел", или его "перекормили" любовью и заботой, не давали и шага самостоятельно сделать, поработили своей любовью. В обоих случаях с возрастом взращивается чаще всего на бессознательном уровне комплекс неполноценности.

С другой стороны, этой тяге иметь защиту, быть любимым противостоит тенденция, желание приобрести независимость, автономность, разорвать пуповину, зависимость. Эта тенденция особенно сильно проявляется в первый кризис детства ("Я сам") и в пубертате.

В результате обе тенденции взаимно усиливаются; чем больше хочется любви и внимания, тем резче проявляется желание независимости и автономности.

Чаще всего внешне конфликт проявляется в агрессивном, отчужденном противостоянии тому, от кого и хотел бы получить помощь, любовь, заботу, убежище (см. главу о реактивных образованиях), но…

В самых глубинах бессознательного присутствует такое же желание любви, защиты, комфорта, как у маленьких детей. Но это субдоминантное поведение от сознания тщательно замаскировано, скрыто под агрессивным, иногда почти наглым поведением, честолюбивыми тенденциями. Правда, иногда вдруг на мгновенье агрессивное поведение сменяется раскаянием, чувством вины, угрызениями совести. Добавим, что не у всех потенциальных язвенников наблюдается внешняя агрессия, внешний напор; может и явно присутствовать пассивная "стойка", оральные желания: "Ну, полюби меня!" или "Люби меня больше!".

Если не осуществляется желание быть любимым, если это инфантильное желание гиперкомпенсировано собственной независимостью, сверхответственностью за все и за всех, если инфантильная любовь не сублимирована на более высокий уровень любви, на равенство и богатство позиций (быть не только объектом, но и субъектом любви: любовь не только как секс, но и духовная любовь), то потенциальный язвенник вступает на путь регрессивного замещения: "быть любимым" подменяется "быть накормленным". Раньше в далеком детстве оба эти состояния во времени сливались, они представляли единое целое. А сейчас? Сейчас продолжает работать символ "быть сытым", он символизирует, опосредует состояние быть любимым. Кстати, этот символ широко распространен в быту: накормить гостя, дать ему приют означает, что он любим, уважаем.

Желудок функционирует реально в ожидании символической пищи. Он начинает выделять желудочный сок. Процесс ожидания и переваривания символической пищи протекает независимо от динамики функционирования реальной потребности в пище. Но символическая еда ожидается, а затем "переваривается", как это происходит в ожидании и переваривании реальной пищи. В результате желудок подвергается хроническому воздействию гиперсекреции желудочного сока, которая начинает медленно, но верно изменять кислотную среду желудка и его стенки. Постоянный "перенапряг" кислотной среды, вазомоторики и нейроэндокринной системы желудка приводит к появлению первых симптомов "невроза желудка": изжоги, отрыжки, ощущений боли. Это — сигнал начинающейся или уже продолжающейся эрозии стенок желудка; ну, тут уже и до язвы недалеко.

Аналогичной этиологией обладают почти все болезни желудочно-кишечного тракта, в том числе язва двенадцатиперстной кишки, а также бронхиальная астма. Чрезмерная, неразрешимая в детстве и подростковом возрасте зависимость от матери или замещающего ее лица сказывается на развитии личностных характеристик. Инфантильная зависимость в детстве формирует пассивные тенденции, готовность к личностной зависимости, желание защиты у другого лица в моменты опасности. Если брать физиологический уровень поведения, то можно сказать, что у этих индивидов наблюдается вегетативный дисбаланс в пользу доминирующего функционирования парасимпатической нервной системы, которая как раз и иннервирует желудочно-кишечный тракт.

Вместо того, чтобы мобилизовать свои усилия активно выходить из конфликтных ситуаций, индивид прекращает активность, снижает возбуждение (за что отвечает симпатическая нервная система). Его поведение напоминает поведение человека расслабляющегося, релаксиру- ющего ("вегетативный отдых"). Предельным примером тому является человек, у которого наблюдается диарея (усиленная дефекация), когда он ощущает себя в опасности.

Психодинамическим ядром этиологии болезней сердечно-сосудистой системы (функциональная гипертония, ангина, мигрень, ревматоидный артрит) является постоянная неспособность свободного отреагирования возбуждения, агрессии. Это, как правило, люди прилежные, целеустремленные, честолюбивые, неспонтанные. Всю свою активность они подменяют долгосрочными целями. Они стремятся к успеху, высоким социальным достижениям. Такой набор личностных свойств часто встречается у лиц определенных профессий (юристы, менеджеры, педагоги).

Коронарные кандидаты — это как раз они, если набор перечисленных свойств выражен ярко, выпукло. Чрезмерное честолюбие, чрезмерная активность, завышенный уровень притязаний, плюс неумение расслабиться — и коронарная симптоматика гарантирована. В этом случае преобладает активность симпатической нервной системы. Она постоянно чрезмерно возбуждена, она готова к большим усилиям, она постоянно держит весь организм в режиме всеобщей мобилизации, а отреагирования нет или оно мало, или оно психологического комфорта не приносит. Физиологически этот напор находит свое выражение в повышенной сердечной деятельности, повышенном кровяном давлении, расширении кровеносных сосудов в скелетной мускулатуре, повышенном выделении углеводов (симпатическая система как раз иннер- вирует эти органы). Но это не то повышение нагрузки, не то повышение возбуждения, которые тренируют организм. Ведь разрядки нет, нет расслабления. Сильное Сверх-Я запрещает отреагирование. Результат — перегрузка, изнашивание организма и психики, закрепление (хро- низация) основного психодинамического конфликта и образование патологической психической и физиологической симптоматики.

Для женщин, которые подвержены угрозе тиреотоксикоза, ядром этиологии является угроза безопасности, постоянно переживаемая в детском возрасте, частые страхи смерти. Чаше всего переживание этих состояний вызывается неблагоприятными условиями воспитания: неудачный брак родителей, нестабильность поведения и личностных свойств хотя бы одного из родителей. В актуальной ситуации беременные женщины включают страхи за судьбу своего плода, за свою судьбу. В результате резкое повышение тревожности, плаксивости.

Психосоматики считают, что если болезнь обусловлена нарушенными ранее или сейчас отношениями с социальным окружением, то конечно же, наряду с медикаментозным лечением требуется психотерапевтическая или даже психоаналитическая проработка ядерного психоэмоционального конфликта. Вот почему психосоматика является методом, "который рассматривает отношение между врачом и пациентом как систему взаимообоюдных межличностных реакций" [73, с.47]. Психоаналитически ориентированный врач-психосоматик рассматривает отношения между врачом и пациентом как модель отношений, на которой могут быть проиграны реальные нарушенные отношения пациента с миром.

И вновь мы подходим к вопросу: а отчего защищает соматическая симптоматика?

Относительно невротической симптоматики Фрейд писал, что "так много людей убежали в невроз от жизненных конфликтов, разрешение которых стало им не по силам, и получили при этом несомненную, хотя со временем дорогостоящую выгоду от болезни… Кому из вас не случалось обнаружить такие причины, скрывающиеся за неврозом, что он должен был признать болезнь самым лучшим из возможных в данном положении выходов?" [58, с.70–71]. Это же можно отнести и к соматической симптоматике.

Бегство в болезнь — это попытка физиологическим способом решить психологические и социальные проблемы, скорее избавиться от них путем перевода их на уровень физиологической регуляции, заостряя их до болезненного симптома. Выгода от болезни двоякая. Во-первых, к больному совершенно иное отношение, ему больше внимания, больше забот, больше если не любви, то сочувствия и жалости. Иногда это единственная цель, к которой стремится болезнь. Иногда только через болезнь, через симптом я возвращаю, предъявляю утраченные в здоровом состоянии отношения со своим окружением.

Трехлетнему ребенку, которого отдали в детский садик, ничего не остается, как заболеть, чтобы его вновь вернули домой, к любимой маме.

Во-вторых, выгода от болезни состоит в том, что со мной, с больным, будут работать, меня будут лечить. Болезнь — это призыв к помощи со стороны. Болезнь причиняет страдания, но болезнь приносит и помощь. И кто знает, может быть, врач, работая с симптоматикой, разгадает и устранит действительные причины. Фрейд: "Болезненные состояния не могут существовать, когда загадка и разрешается, и разрешение их принимается больными" [58, с.69].

Но выгоды от болезни чрезвычайно сомнительны. Во- первых, болезнь все же приносит страдания, иногда невыносимые. Во-вторых, если это уход, бегство в болезнь, то болезненное замещение в удовлетворении потребностей все же не реальное удовлетворение желания, не действительное решение проблемы. В-третьих, болезненная симптоматика может зайти так далеко, настолько хрони- фицироваться, а болезненные, патологические состояния стать настолько необратимыми, что выход из болезни становится невозможным. И тело становится жертвой нерешенных психологических конфликтов. Слабое Я, слабая душа следствием имеют немощное тело, которое в свою очередь становится алиби для слабого духом и душой человека.

Работа с бегством в болезнь. Традиционная медицина, когда она действительно работает с болезнью, задается вопросом: Почему человек заболел, какие причины обусловили появление и течение болезни? Вопрос "Почему?" — самый радикальный для медицины. Дальше этого вопроса медик не идет.

Однако относительно болезни можно и нужно задать вопрос еще более радикальный: Зачем, для чего мне эта болезнь? В чем смысл "болезненного" послания для меня? О чем говорит моему психическому моя физическая, соматическая патология? Какую нерешенную психическую проблему она маскирует и одновременно символизирует?

Видимо, в почти каждом жизненно приобретенном симптоме существует психологическая компонента, подоплека. Собственное тело "подставляется" вместо того объекта, на который первоначально должна была быть направлена неструктурированная энергия бессознательного. Скорее всего, это энергия танатоса. При действительном разрешении ситуации энергия танатоса направляется на окружение, на среду, ее преобразование, в результате чего могут быть удовлетворены какие- то потребности.

В случае с бегством в болезнь энергия танатоса, встречаясь или с препятствием со стороны среды, или с препят- стниями цензуры Сверх-Я, которые запрещают проявлять деструкцию в адрес среды, ретрофлексируется, т. е. эта энергия разворачивается назад и с той же силой бьет по телу, по самому слабому его участку. ДляЯ разрушение собственного тела через появление симптоматики более безопасно, чем наказание или угроза наказания со стороны среды или угрызения совести.

К тому же разрушение тела происходит бессознательно, и определенное время патологические изменения не ощущаются. Но даже тогда, когда патология накопилась и уже дает сознанию о себе знать, Я обманывается и не связывает физическую симптоматику с нерешенными жизненными проблемами.

Видимо, осознание связи болезненной симптоматики со своей психической основой — первый шаг в работе с психологической защитой "бегство в болезнь".

Второй шаг состоит в принятии того, что хозяином, субъектом этого симптома, этой болезни являюсь я. Это — мой симптом, это — моя болезнь. Это — следствие моего слабого Я, которое пошло на поводу запретов реальности или цензуры Сверх-Я. Мое Я позволило мне иметь этот симптом. Видимо, этот симптом мне для чего-то нужен.

Третий шаг — это осознание того, как я создаю симптом. Мы хотим подчеркнуть формулировку "Как я делаю симптом", а не "Как симптом проявляется". Во второй формулировке я снимаю с себя авторство симптома, тут симптом как бы действует объективно, проявляется помимо моей воли.

Четвертый шаг — это осознание того, что скрывает симптом. Или вопрос можно задать по-другому: "Для чего мне этот симптом?"

Понятно, что выделение шагов в этой работе чисто условно.

Сердечные боли… У меня болит сердце. Какая душевная сердечная боль скрывается за физической сердечной болью? Устраню ли я свою физическую боль в сердце, не устранив, не разрешив душевной сердечной боли? Хотим обратить ваше внимание на то, что выражение "сердечные боли" используется как в прямом значении, так и в переносном, метафорическом.

У меня болит горло. Как оно болит? Оно у меня сжимается. Не хочу ли я кричать? Что я хочу выкричать? Кому я хочу кричать? Может быть, на кого я хочу кричать?

У меня болит горло? У меня комок в горле? Что это за комок? Что я не могу проглотить? Какие слова, выражения, звуки застряли у меня в горле? Чего я не хочу сказать? Чего я боюсь сказать, вымолвить? А может быть, чего я не хочу впустить в себя, проглотить? Какую обиду я не могу проглотить?

Или: я чувствую тошноту внутри. Чего я не могу переварить? Чего я не могу принять, усвоить? От чего меня тошнит? Примечательно, что в языке, передающем физическую симптоматику ("Меня тошнит", "У меня за него болит сердце", "У меня внутри все сжимается от страха") уже есть возможность метафорического переосмысления состояния, уже есть возможность выхода на содержание проблемы.

Завершая эту главу, приведем в качестве примера работы с симптоматикой случай из практики гештальтте- рапевта Ф.Перлза:

"Один скрипач был направлен ко мне со спазмом, который развивался в левой руке через 15 минут игры на инструменте. У него было стремление стать солистом, но пока он играл в оркестре, спазм не возникал. Все невралгические обследования дали отрицательный результат. Это был психосоматический случай и требовался психоанализ…

Когда он пришел ко мне и сделал движение к кушетке (при классическом психоанализе пациент лежит на кушетке. — Э.К.), я остановил его и попросил принести скрипку.

"Зачем?"

"Я хочу увидеть, как Вам удалось создать спазм".

Он принес скрипку и стал великолепно играть стоя. Я увидел, что он опирается на правую ногу, а левая нога обвивает правую. Примерно через 10 минут он стал покачиваться. Качание незаметно нарастало, в течение последующих нескольких минут движение пальцев замедлилось, ноты стали исполняться неаккуратно. Он прервал игру.

"Вы видите? Становится трудно. Если я заставлю себя продолжать, то разовьется спазм и я не смогу играть совсем".

"И у Вас никогда не бывает спазмов, когда Вы играете в оркестре?".

"Никогда".

"Вы сидите?"

"Конечно, но как солист я должен стоять".

"Хорошо, позвольте мне помассировать Ваши руки. Сейчас встаньте. Поставьте ноги раздельно, слегка согнув в коленях. Теперь начните снова".

Через 20 минут великолепной игры слезы навернулись ему на глаза. Он бормотал: "Я не могу поверить, я не хочу поверить".

Тем временем его сеанс закончился, но я попросил своего следующего клиента подождать. Это было слишком важно! Я хотел убедиться и позволил моему клиенту поиграть еще несколько минут" [43, с.63–64].

Перлз показал своему клиенту, как с помощью таких бессознательных манипуляций с телом тот создает симптом спазма, когда солирует. Видимо, спазм позволял клиенту не быть солистом и тем самым не обнаружить, что его исполнительские способности не столь велики, как ему хотелось бы. Перлз отмечает, что несмотря на исчезновение спазма и предоставившуюся возможность стать солистом, его клиент так и не стал выдающимся исполнителем. По крайней мере, Перлз никогда не видел имени своего клиента в ряду выдающихся солистов.