Глава 51

Я достал из шкафа свой «тревожный чемоданчик», Синди взяла чемодан со всем необходимым, который тоже был давно готов. Одетую в розовый спортивный костюм Энни я перенес в «Субурбан» на руках и устроил на заднем сиденье. Прежде чем сесть за руль, я бросил взгляд на озеро, точнее, на причал на другой стороне залива. Чарли не мог не услышать телефонного звонка, и точно!.. Опираясь на байдарочное весло, он стоял там в одних пижамных штанах и, почесывая у Джорджии за ушами, прислушивался к нашим сборам.

Небольшой запас времени у нас был, и я, осторожно лавируя между деревьями и кустарниками, спустился на берег. Услышав мои шаги и шорох ветвей, Чарли тотчас повернулся в мою сторону.

– Эй, я здесь, – негромко позвал я.

– Будешь оперировать? – так же тихо откликнулся он.

– Пока не знаю, может быть. Все решится через час или два.

– Как только будешь знать наверняка, звони.

Чарли замер, ожидая услышать, как я пойду обратно к машине, но я оставался на месте. Так ничего и не услышав, он кивнул, и мы несколько минут стояли молча, разделенные лишь зеркалом темной воды. Наконец он прошептал:

– Риз?..

– Да?

Чарли потер глаза, почесал локоть.

– Ты… понимаешь?

Отразившись от поверхности воды, его голос унесся вдаль – вдогонку за моими обратившимися в пепел игрушечными корабликами, и затих где-то на середине Таллалы.

Я знал, что он имеет в виду.

– Я стараюсь.

Чарли кивнул и, негромко свистнув собаке, стал подниматься к своему дому, а я вернулся к машине. По гравийной подъездной дорожке мы доехали до дороги с твердым покрытием: отсюда до вертолетной площадки окружной больницы оставалось не больше шести миль. Энни и Синди, крепко обняв друг друга, сидели на заднем сиденье; в зеркало заднего вида мне были хорошо видны их глаза, в которых отражались сигнальные огоньки и светящиеся циферблаты приборной панели, и я подумал, что их надо как-то подбодрить, но ничего не сказал. Мысленно я проигрывал последовательность своих действий: здесь подрезать, здесь пережать, здесь – наложить швы, да еще не забывать следить за показаниями приборов. Каждая мелочь могла иметь решающее значение. Второго шанса не будет.

Выстроив в уме примерный план предстоящей операции, я посмотрел на часы. Ройер, должно быть, уже в воздухе – разговаривает по телефону с координатором донорской программы. Через час он прилетит в Техас, через два – будет держать в руках донорское сердце, следовательно, в больницу Ройер вернется часа через три с половиной. Значит, времени нам хватит, но почти без запаса, ведь, как только Ройер поместит сердце в контейнер-охладитель, начнется отсчет критического времени хранения трансплантата, которое, увы, не бесконечно. Даже в специальном термоизоляционном контейнере донорское сердце хранится не больше четырех часов, после чего становится непригодным для пересадки.

До окраины Клейтона, где находилась вертолетная площадка окружной больницы, мы добрались меньше чем за десять минут. Освещенный несколькими прожекторами вертолет, похожий на большую белую птицу, уже ждал, и его лопасти медленно вращались. Пилот Стив Эшдейл, которого я хорошо знал, стоял навытяжку у металлической лестницы, ведущей в чрево машины; его летная форма была тщательно отутюжена. Когда-то Стив служил в морской авиации, налетав невероятное количество часов, и привычка к аккуратности въелась в его плоть и кровь.

Я припарковал «Субурбан» и, взяв Энни на руки, перенес в вертолет. Стив подал мне руку и улыбнулся.

– Рад вас видеть, док. Ройер ввел меня в курс дела, так что, если у вас все готово, давайте взлетать.

Как правило, вертолеты «Лайф Флайт» представляют собой небольшие машины, рассчитанные на двух медиков, один из которых по совместительству является пилотом, и одного-двух пациентов, но атлантский центр службы экстренной эвакуации больных обслуживал слишком большую территорию, поэтому машина, которую прислал Ройер, оказалась довольно большой: мы прекрасно там разместились, и еще осталось место.

Энни я уложил на специальные носилки, укрепленные по центру салона; мы с Синди уселись по сторонам от нее. Стив поднялся к себе в кабину – выглянув оттуда, он знаком показал нам на пристяжные ремни и переговорные устройства, подсоединенные к бортовой связи. Не успели мы пристегнуться, как вертолет взлетел. Нас качнуло вперед, потом бросило назад. Мгновение спустя вертолет выровнялся и, взяв курс на Атланту, помчался сквозь ночную мглу. Одновременно мы набирали высоту, так что вскоре я разглядел далеко под нами очертания озера Бертон.

– Красивое зрелище, – раздался в наушниках голос Стива. – Даже ночью… – Он показал на рыборазводную ферму и прилегающий к ней луг. – Я садился здесь года три назад, – добавил пилот. – Хорошая площадка.

Энни, слегка приподнявшись на носилках, попыталась посмотреть в блистер-иллюминатор, а Синди, крепко держась за поручни кресла, внимательно следила за ней, готовясь подхватить, если что-то пойдет не так. Дышала девочка глубоко, но довольно часто и с явным усилием.

– Темно. Ничего не видно, – проговорила она разочарованно.

В самом деле, внизу можно было различить только редкие огни ферм и домов.

– Вы в первый раз летите на вертолете? – спросил я у Синди.

Она кивнула.

– И надеюсь, в последний.

Энни несильно потянула меня за руку.

– А где сейчас доктор Ройер?

Я на мгновение задумался, пытаясь сообразить, как лучше ответить на ее вопрос.

– Я думаю, сейчас он летит в Техас за твоим новым сердцем.

Девочка потянула сильнее, чтобы я наклонился ближе, и негромко сказала в микрофон переговорного устройства:

– А в Техасе? Что он будет там делать?

И снова я на мгновение задумался, но потом решил: раз это сердце предназначено для Энни, значит, она имеет право знать подробности.

– Ты правда хочешь, чтобы я рассказал? – спросил я на всякий случай, и девочка кивнула.

– Как я уже сказал, сейчас доктор Ройер летит в Техас. Как только он туда прилетит, он вскроет тело донора, тщательно обследует сердце и сделает специальный укол, чтобы его остановить. Тогда другие врачи смогут официально объявить пациента мертвым.

Энни с трудом сглотнула, и в уголках ее глаз заблестели слезы.

– А потом?

– Потом доктор Ройер начнет поливать сердце холодным физиологическим раствором, чтобы довести до нужной температуры. Для этого ему понадобится не меньше двух галлонов по-настоящему холодной жидкости – лактата Рингера или обычного солевого раствора.

Вопреки моим опасениям подробности, похоже, несколько успокоили и Энни, и даже Синди, которая слышала в наушниках весь разговор.

– На то, чтобы вырезать сердце, Ройеру потребуется не больше двух минут, – продолжал я. – Как только сердце будет вынуто из груди донора, начнется отсчет так называемого критического времени, в течение которого сердце сохраняет все свои свойства, хотя через него больше не течет кровь. Это время не слишком велико, поэтому важна каждая секунда, и Ройеру придется действовать очень быстро. Сначала он положит донорское сердце в стерильный сосуд и тщательно промоет, чтобы избавиться от старой крови, потом положит в двойной целлофановый пакет и спрячет в большой красно-белый пластмассовый термос – наподобие тех, какие ты наверняка видела на пляже.

При этих словах Энни попыталась улыбнуться, но явно через силу.

– Когда донорское сердце будет как следует упаковано, доктор Ройер сядет на тот же самолет и полетит в Атланту, где мы с тобой уже будем его ждать.

Энни судорожно сглотнула.

– А я? Что будет в это время со мной?

– Мы доставим тебя в больницу, положим в ту же самую палату, в которой ты лежала в последний раз, и дадим наркоз – настоящий, сильный наркоз. А когда через несколько часов ты проснешься, у тебя уже будет новый моторчик.

– Я же не об этом спрашиваю!..

– Не об этом? – И снова мне пришлось задуматься, что сказать дальше. – Ты веришь в Зубную фею, Энни?

Девочка отрицательно покачала головой.

– А когда-нибудь верила?

Она кивнула.

– А вот я до сих пор верю в Зубную фею. Может, и не так сильно, как раньше, но… В общем, я точно знаю, что иногда самое лучшее, что только можно себе вообразить, случается, пока ты спишь.

Энни снова посмотрела в иллюминатор, за которым со скоростью больше ста миль в час неслась ночная мгла. Прошло несколько минут, и она снова спросила:

– А ты знаешь что-нибудь об этом человеке? Ну, который умер?..

Я кивнул, и девочка напряглась в ожидании.

– Это была женщина, которая попала в страшную автомобильную аварию и серьезно повредила голову. Ее мозг погиб, и никакой надежды на то, что она когда-нибудь снова откроет глаза, не оставалось. Да, ее тело продолжало жить, но только с помощью сложных машин, какие ты наверняка видела в больнице. Без них оно бы тоже умерло в течение нескольких минут. Когда об этом узнали ее близкие, они решили, что лучший способ почтить память человека, который был им очень дорог, – это подарить его сердце кому-то, кто в нем нуждается. Например, тебе.

Энни закашлялась, да так сильно, что ее глаза от напряжения сошлись на переносице.

– А сколько ей было лет, этой женщине? – спросила она.

Давным-давно я взял за правило не сообщать реципиентам никаких сведений о донорах до тех пор, пока они не начнут поправляться после операции, но что-то в глазах Энни подсказало мне, что она спрашивает не из любопытства. Ей действительно было важно это знать – и не ради себя.

– Двадцать пять или двадцать шесть.

На протяжении нескольких секунд взгляд Энни скользил по стенам вертолетного салона – лампочкам, вентилям, переключателям, металлическим и пластиковым контейнерам с лекарствами и специальным оборудованием. Это соединение медицины и авиации, несомненно, казалось ей непривычным и странным, но она ничего не сказала. Вместо этого Энни задала следующий вопрос:

– Как ты думаешь, Риз, она… эта женщина… Она уже в раю?

Я пожал плечами.

– Этого я не знаю. Думаю, единственный, кто мог бы сказать тебе точно, это она сама.

Энни задумчиво нахмурилась и потерла золотой сандалик на шее, а затем принялась рассматривать окружавшее ее оборудование – медицинское, авиационное и спасательное. Ее пульс слегка участился, но цвет лица оставался нормальным, да и дыхание, хоть и затрудненное, оставалось глубоким и ровным. Ее взгляд снова остановился на мне.

– Риз?..

– Да?..

В наш разговор внезапно вклинился Стив:

– Джонни?..

Я поднял голову. Дверь пилотской кабины была открыта, и я увидел впереди огни Атланты.

– Ройер звонит из Техаса. Соединяю…

Я кивнул, прекрасно зная, что Стив отключил наушники Энни и Синди и что Ройера услышу только я.

В наушниках щелкнуло, захрипело и раздался голос партнера.

– Джонни?..

– Слышу тебя. Рассказывай…

– Мы только недавно приземлились, но я успел на нее взглянуть. Ей прекратили колоть дофамин, но давление пока не снижается. Электрокардиограмма выглядит неплохо, частота сердечных сокращений в норме, сердечная мышца, похоже, не пострадала, хотя точнее я смогу сказать, только когда вскрою грудину. На рентгене, во всяком случае, никаких признаков контузии сердца я не заметил. Легкие не коллапсированы, воспаления нет. Девять шансов из десяти, что это сердце нам подойдет.

Я тут же внес кое-какие коррективы в свой мысленный план, а вслух сказал:

– Позвони, когда будешь знать точно.

– Обязательно.

Ройер дал отбой и, как я подозревал, вернулся в операционную, где другие врачи проводили исследования, пытаясь выяснить, насколько пригодны для использования другие органы и ткани погибшей женщины. Порядок изъятия донорских органов, кстати, установлен раз и навсегда, и определяется физиологическими и морфологическими особенностями последних, а отнюдь не нуждами пациентов. Первым всегда изымается сердце, затем наступает черед печени, почек, роговицы глаза, костного вещества, кожи и других тканей. Таким образом, мы могли быть уверены, что никто не прикоснется к телу до тех пор, пока Ройер не прибудет в Техас и не закончит свою работу.

Энни снова сжала мои пальцы, и я мысленно перенесся из Техаса намного восточнее – в вертолет, который стремительно приближался к Атланте.

– Риз?..

– Что?

– Ты только не волнуйся, ладно?

– Не буду. – Я кивнул и стал смотреть поверх плеча Стива на приближающиеся огни.

– Риз!.. – Энни снова потянула меня за руку, заставляя наклониться. Теперь ее лицо было совсем рядом.

– Не волнуйся, – повторила она.

– Ладно. – Я высвободил руку и сделал вид, будто в данный момент мне очень важно смотреть вперед.

Энни подергала меня за рукав и делано улыбнулась.

– А что бы сказал обо всем этом мистер Шекспир?

Я порылся в памяти и в свою очередь не слишком искренне улыбнулся. Я вдруг понял, что моя способность запоминать чужие слова, которые приносили мне облегчение и утешение, куда-то исчезла. В одно мгновение я полностью позабыл все, что когда-либо читал. Казалось, будто слова и строки, хранившиеся в моей голове, неожиданно обнаружили, что больше не нужны, и отправились искать другую страдающую, измученную душу. В замешательстве я взмахнул рукой, стараясь припомнить хоть что-то, но ни одна строчка так и не всплыла в памяти, и я почувствовал себя одиноким и несчастным.

Обворованным.

Энни обхватила меня за шею руками и, почти прижавшись губами к уху (хотя в этом не было нужды, поскольку на нас по-прежнему были переговорные устройства), прошептала:

– Даже если я не проснусь, у меня все равно будет новое сердце!

Синди негромко ахнула и, прижав ладонь к губам, отвернулась к бортовому иллюминатору, где уже вставала освещенная прожекторами громада Стоун-маунтин^[82]. В полутьме я не мог разглядеть ее глаз, но в голубом свечении, исходившем от приборной панели, я различал блестящие мокрые дорожки у нее на щеках.

Атланта была совсем близко – большой, современный город, выросший на земле, сожженной Шерманом полтора столетия назад. Внизу я различил Четырехсотое шоссе, отмеченное огнями светофоров на перекрестках да фарами идущих на север машин. Вертолет тем временем сделал небольшой круг и начал спускаться словно в световой колодец. На дне его мелькали крошечные фигурки врачей и сестер, собравшихся на посадочной площадке, чтобы встретить Энни – и меня. Иллюзий я не питал: слухи о моем возвращении наверняка успели широко распространиться, а значит, моей безвестности пришел конец.

Поначалу, правда, никто из персонала больницы не спешил со мной заговорить, но, когда мы посадили Энни в кресло и вкатили в коридор первого этажа, я сам повернулся к Майку Рамиресу:

– Ну, как поживает твоя семья?

Майк расплылся в улыбке.

– Все отлично, док! У меня ведь теперь четверо… – Майк слегка раздулся от гордости, а его улыбка сделалась еще шире. – Мальчишки заканчивают школу, дочки пока дома, с Софией.

Потом к нам стали подходить врачи и медсестры, они желали Энни всего хорошего, а мне пожимали руку или обнимали. Не скрою, это было приятно – и даже очень приятно, – но когда мы погрузились в лифт, я напомнил себе, что эти объятия и приветствия не имеют почти никакого отношения ко мне.

Все дело было в Энни, которую доставили сюда на вертолете вовсе не для того, чтобы удалить миндалины.

Мы собирались пересадить ей новое сердце.