Глава 22

В последних классах школы наши с Эммой совместные прогулки оказались несколько ограниченны. Мы по-прежнему могли сходить вместе в кино, в кафе или в один-два небольших магазина, но шататься по универмагу или по парку в течение трех-четырех часов было Эмме уже не по силам. Для этого пришлось бы брать напрокат инвалидное кресло, а ей, естественно, не хотелось показываться перед знакомыми в таком виде.

Ее вынужденное затворничество напоминало мне, что драгоценное время уходит, и я с новым рвением взялся за книги. Я штудировал каждый научный труд, каждую статью о человеческом сердце, какие мне только удавалось найти, но увы: чем больше я читал, тем сильнее недоумевал, почему в учебниках чаще всего говорится о нем как об органе, который практически не поддается лечению. Наука вообще и медицина в частности – спасибо Аристотелю и Декарту – разделила человеческое тело на части и системы. В общем-то, это было правильно: как же иначе разобраться с его устройством? Дело было в другом: я начал подозревать, что поправиться и получить исцеление – две совершенно разные вещи.

Как-то раз, когда мы возвращались из школы, Эмма взяла меня за руку и увлекла в яблоневый сад, принадлежавший одному из наших соседей старику Скиннеру. В последнее время она была какая-то грустная, вялая, почти не рисовала и редко выходила из дома без меня. Сегодня, однако, Эмма выглядела особенно бледной и хрупкой, а за ее улыбкой скрывалась печаль. Казалось, она понимает, что времени у нее осталось немного, и уже ни на что не надеется.

Усадив меня под большой яблоней, земля вокруг которой была усыпана упавшими плодами, Эмма протянула мне какую-то небольшую коробочку, завязанную красной ленточкой. Солнце опустилось довольно низко, и можно было ясно различить седые пряди, совсем недавно появившиеся у нее надо лбом и над ушами. Эмма была брюнеткой, и эта ранняя седина особенно бросалась в глаза.

Развязав ленту, я увидел в коробке небольшой золотой медальон на тонкой золотой цепочке, размером с четвертак. На лицевой его стороне было выгравировано: «Больше всего хранимого храни сердце твое…» Продолжение цитаты я нашел на оборотной стороне: «…потому что из него источник жизни». Двенадцать магических слов… Ни слова не говоря, Эмма повесила медальон мне на шею, и мы долго сидели под деревом среди травы, запаха яблок и птичьего пения, снедаемые тревогой и неуверенностью. Эмма прислушивалась к мерному биению моего здорового сердца, а я – к неровному, замирающему, слабому стуку в ее груди. Я легко коснулся ее волос, заглянул в глаза и прошептал про себя: «О, Слава! Однажды тобой соблазненный, // Тогда я прельстился не фразой стозвонной, // А тем, что в глубинах любимого взгляда // Безмолвно сияла любовь, как награда!»^[44]

Тем вечером я понял и многое другое, и мне стало окончательно ясно, что врачи могут помочь человеку поправить здоровье, могут продлить ему жизнь, но они не в силах его исцелить, сделать здоровым и целым. Это, как я теперь знал, задача совершенно иная, куда боле сложная.