20

Надо отдать ему должное.

Руб наутро не просто встал на ноги, но и отправился с нами на работу. Он был черный от синяков, и раны то и дело принимались кровоточить, но он все равно поехал и работал, насколько хватало сил. Думаю, на свете немного найдется людей, чтобы после таких побоев наутро поднялись и могли работать.

Потому что это Руб.

Больше ничем я объяснить это не могу.

Они так вздорили утром с отцом, что перебудили весь дом, но в итоге Руб настоял на своем. Миссис Волф просила, а правильнее сказать – умоляла его поменьше болтаться вечерами, и против этого он никак не мог бы возразить. Он все пообещал, мы погрузились в фургон и отвалили.

Только уже после обеда Руб спросил про кое-какие нечеткие детали ночных событий.

– Ну а далеко пришлось, Кэм?

Его слова подошли и встали передо мной. Они хотели правды.

Я бросил работу.

– Далеко что?

– Ты понял. – Он высмотрел себя у меня в глазах. – Далеко ты меня вчера тащил?

– Ну, прилично.

– Всю дорогу?

Я кивнул.

– Прости, – сказал он, но мы оба знали, что это ни к чему.

– Чего там, – отозвался я.

Остаток дня пролетел довольно быстро. Я поглядывал, как там Руб, и понимал, что с ним все равно все будет как надо. Такой уж он человек. Пока жив, у него все в порядке.

– Ты чего глядишь? – спросил он, заметив, что я за ним наблюдаю, погруженный в свои мысли.

– Да так.

И мы даже позволили себе посмеяться, особенно я, потому что я зарекался попадаться на разглядывании людей. По-моему, подсматривать – не такая уж дурная привычка. Вот попадаться – это надо изживать.

Когда мы вернулись домой, Октавия уже ждала. При виде Руба лицо у нее стало точно такое, как ночью у Сары.

– Не спрашивай, – упредил он, проходя мимо.

Увидев меня, Октавия, кажется, обрадовалась, что я не в таком же состоянии. И спросила одними губами:

– Что случилось?

– Потом расскажу, – ответил я.

В комнате на моем столе меня ждал подарок. Старая пишущая машинка стального цвета с черными клавишами. Я замер и рассматривал ее с нескольких шагов.

– Нравится? – раздался голос позади. – Я увидела ее в секонд-хенде и поняла, что надо купить.

Она улыбнулась и тронула меня за локоть. – Она твоя, Кэм.

Я подошел, потрогал. Пробежал пальцами по клавишам, почувствовал их отзыв.

– Спасибо. – Я обернулся к ней. – Спасибо, Октавия. Чудесная штука.

– Отлично.

Тем временем Сара говорила по телефону со Стивом. Назавтра предстояла полуфинальная игра, и мы с Октавией решили сходить. Я никак не предполагал, что Стив еще нынче вечером приедет к нам.

Мы с Октавией сидели на крыльце, и тут он подкатил на машине. Подошел к нам.

– Привет, Октавия, Кэм.

– Привет, Стив.

Я поднялся на ноги, и мы глядели друг на друга и оба вспоминали наш последний разговор на этом крыльце. В этот вечер, однако, лицо Стива было раскрошено, как тогда, на стадионе, еще в самом начале зимы.

– Я знаю, что случилось вчера, – начал он, – Сара рассказала.

– Пришел Руба проведать? – спросил я. – Он в постели, но, наверное, еще не спит.

Я потянулся открыть дверь, но Стив не хотел входить.

Он стоял передо мной, не двигаясь.

– Что? – спросил я. – Что?

Его речь была отрывистой, но спокойной.

– Я не Руба проведать – я к тебе.

Октавия поерзала на диване, а я не отрываясь смотрел на Стива.

Он продолжил:

– Сара сказала, ты ночью нес его на руках от старого депо до дому.

– Ну, большое дело…

– Нет. Не ври, Кэм. Это большое дело.

Он возвышался надо мной, но теперь это была просто физическая особенность. Разница в росте.

– Это большое дело, договорились?

– Договорились, – подтвердил я.

Мы улыбнулись друг другу.

Вот Стив.

Вот я.

Молчание копилось у наших ног, а мы улыбались друг другу.

Потом он прошел в дом, но задержался там недолго. Потом ушла и Октавия, так что я отправился к себе попечатать на машинке. По правде говоря, я побаивался, поскольку печатать на ней хотелось что-то выдающееся. Пошел одиннадцатый час, а я все еще сидел перед ней, не трогая клавишей.

Вот-вот, говорил я себе. Слова вот-вот придут.

В воскресенье мы с Октавией отправились в гавань пораньше, чтобы не опоздать на матч к Стиву.

Я стоял у воды, слушая издали песню гармошки, и вдруг рядом возник Руб. Я удивился его появлению, но отметил, что лицо у него начало подживать.

– Привет, Кэм, – сказал он.

– Привет, Руб.

Его что-то беспокоило, я заметил.

– Ты что здесь делаешь? – спросил я.

Он наклонился, меся руками в карманах. Мы смотрели на воду, и я чувствовал: Руб раскисает, самую малость. Он повернулся и ответил:

– Пришел тебе кое-что сказать.

Он смотрел на меня. Мы были в глазах друг друга.

– Руб? – окликнул я.

Вода в бухте вздыбилась и опала.

– В общем, – начал он, – всю жизнь я вроде думал, что ты должен тянуться за мной, понимаешь?

Лицо у него сделалось такое, будто он потянулся ко мне.

Я кивнул.

– Но теперь-то я понимаю. Теперь понимаю.

Я ждал, но продолжения не было. Я переспросил:

– Что понимаешь?

Он глядел на меня и дрогнувшим голосом сказал:

– Это я тянусь за тобой…

Его слова окружили меня и проникли внутрь. Влезли под кожу, и я знал, что обратно они не выйдут. Они останутся во мне навсегда, как и этот миг между Рубеном Волфом и мной.

Мы склонились у парапета.

Думая истину.

И когда наконец выпрямились и обернулись навстречу миру, я почувствовал, как что-то карабкается сквозь меня. На четвереньках, внутри, и вот поднимается, поднимается – и я разулыбался.

Я улыбался, думая: «Голод», – потому что прекрасно понимал, как оно бывает.

Голод.

Стремление.

Мы шагали, и мало-помалу я ощущал их красоту и пробовал их на вкус, будто слова на языке.