Глава 14

Я люблю работать по ночам. Считается, что ночью к журналистам приходит Муза и нашептывает им на ухо готовые фразы, стилистически выверенные и с уже расставленными знаками препинания.

Если дать мне волю, я потихоньку сползаю на ночной ритм жизни: пишу до шести утра, затем ложусь спать, просыпаюсь к тому времени, когда нормальные люди полдничают, и в результате полностью выпадаю из социума. Дошло до того, что однажды я неделю жила без воды на кухне, потому что не могла вызвать слесаря починить кран. Когда в пять вечера я набрала номер диспетчерской, мне сердито ответили:

– Звоните завтра в восемь утра, примем заявку.

Но в восемь утра я видела первый сон, поэтому позвонила в конце рабочего дня и снова услышала:

– Звоните завтра в восемь утра, примем заявку.

– Послушайте, – возмутилась я, – почему вы не можете принять заявку сейчас? На завтра?

– А вы почему не можете позвонить завтра с утра? – парировала диспетчер.

– Утром меня не будет дома, – соврала я.

– Если вас не будет дома, как же слесарь попадет в вашу квартиру? В окно влетит, что ли?

– К его приходу я вернусь. Вы же назовете точное время, когда он придет?

– Девушка, не морочьте мне голову! – отрезала собеседница. – Сантехника ждут весь день, как праздник!

Я нашла выход: вообще не ложилась спать, утром вызвала водопроводчика, дождалась его прихода, оставшиеся сутки тупо слонялась по квартире, клевала носом перед телевизором и отправилась в постель в девять вечера, как первоклассница. Я вернулась к нормальному ритму жизни, и что же? Выяснилось, что при некоторой тренировке Муза может отлично прилетать и днем. Статья, написанная при дневном свете, на поверку оказывается ничуть не хуже той, которая творилась при искусственном освещении.

В общем, с ночными посиделками я завязала. Однако сегодня пришлось сделать исключение. Пока Нащекины спали, я всю ночь не сомкнула глаз, изучая бумаги, которые раздобыла в соцзащите.

Надо признать, уборщица постаралась на совесть: ничего не перепутала, аккуратно отксерила все личные дела и подшила листы в скоросшиватель. Эх, если бы начальство знало о скрытых талантах поломойки, то, возможно, ей бы доверили что-нибудь посложнее швабры.

Под утро я лишь на несколько часов забылась тревожным сном, но проснулась бодрая и готовая действовать.

Алка возилась на кухне, нервно гремела вилками и переставляла тарелки на столе.

– Где Никита? – спросила я.

Она обернулась с таким видом, словно у нее руки чесались огреть меня половником по лбу, и процедила:

– В ванной.

Дверь в ванную была закрыта, слышался шум льющейся воды. Я осторожно поскреблась:

– Никита, ты там? Ты что делаешь?

Звук льющейся воды прекратился.

– Умываюсь, – отозвался Нащекин.

– Знаешь, – прокричала я в дверной косяк, – я всю ночь изучала документы и теперь нахожусь в некоторой растерянности! Информации много, но она какая-то разрозненная, требуется время, чтобы ее осмыслить, понимаешь? Единственное, что я знаю наверняка, – под подозрением все! У всех, кроме Ленки, отняли девочек! Эй, ты меня слышишь? Ты чего там затих?

– Слушай, Лютикова, – сказал из-за двери Никита, – можно мне спокойно посидеть в «уголке задумчивости»? У меня тут тоже накопилось кое-что со вчерашнего, надо осмыслить.

Я не могла ждать, меня так и распирало с кем-нибудь поделиться. За неимением лучшего собеседника я вернулась на кухню к Алке.

– Я предполагаю, – прямо с порога завела я, – что убийства Махнач и Прудниковой связаны с их профессиональной деятельностью, а конкретно – с изъятием детей из семьи. Их убила какая-то мать, у которой забрали ребенка.

– Ну, Лютикова, ты прямо гениальный детектив, – насмешливо протянула Алка. – Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном лице! Правильно, Алябьева – та самая мать, у которой забрали ребенка. Именно этой версии с самого начала и придерживалось следствие. Поразительно, что тебе понадобились всего сутки, чтобы докумекать! Какая сообразительность!

– Нет, Алка, у несчастной матери отняли не мальчика, а девочку.

В который раз я объяснила свою догадку насчет красных колготок и, отодвинув тарелки в сторону, разложила на столе личные дела.

– Смотри, что получается. За четыре месяца, что Махнач работала в должности инспектора, она отобрала детей у четырех матерей. Первая – Корягина Анна Николаевна, в ноябре прошлого года у нее забрали шестилетнюю дочь Свету. Потом в декабре у Бадмаевой Динары Дорджиевны изъяли дочь Полину, которой едва исполнился годик…

– У них что – план? – перебила Алка. – Раз в месяц обязательно надо лишить кого-нибудь родительских прав, иначе премию не выдадут?

– Очень может быть, – согласилась я, – потому что Новый год на график изъятия детей не повлиял. Обычно в январе деловая жизнь замирает, чиновники еще полмесяца приходят в себя после праздников, но тут четырнадцатого января, прямо в первый рабочий день, Махнач забрала из семьи Яичкиных двух девочек – Машу и Марину.

Кстати, это единственная полная семья, где есть и мать, и отец. И вот, наконец, в феврале отдел опеки и попечительства отобрал сына у Алябьевой Елены Сергеевны.

На кухню зашел Никита: в белом махровом халате, чисто выбритый, источающий тонкий запах одеколона, он выглядел настоящим джентльменом, словно и не нажирался вчера, как свинья.

– Значит, это тебе и кажется подозрительным? – спросил Нащекин. – Что опека работает по плану: изъять одного ребенка в месяц, так?

– Не только, тут много подозрительного. Взять, к примеру, семью Яичкиных. У мамы высшее образование, она учительница географии, папа, судя по документам, тоже приличный человек, не бездельник, работает на металлургическом заводе штамповщиком. А детей у них отобрали! Как такое может быть, а?

Никита возразил:

– По-твоему, наличие высшего образования или работы – это гарантия того, что родитель хорошо выполняет свои обязанности? Вдруг этот папаша Яичкин днем на заводе детали штампует, а вечером – собственных дочерей насилует? Может такое быть?

– Ну ладно, оставим Яичкиных в покое, я не знаю эту семью. Но ты посмотри личное дело Ленки! Оно же шито белыми нитками!

Я раскрыла папку и принялась переворачивать страницы.

– Вот, первый документ – это заявление Ленки в психологический центр «Доверие ради жизни» по поводу занятий Костика с логопедом. Не знаю, какое отношение логопед имеет к тому, чтобы признать Алябьеву плохой матерью. По логике она, наоборот, хорошая мать, раз заботится о том, чтобы ребенок правильно выговаривал буквы. Но, очевидно, у государства другая логика.

– Дай-ка посмотреть. – Алка цапнула бумагу.

– Идем дальше. В дело подшиты три отчета инспектора Махнач о визитах к Ленке домой. Было три визита!

Странно, ведь Ленка упоминала только об одном, который состоялся неделю назад. А по документам выходит, что уже на протяжении трех месяцев инспектор отдела опеки и попечительства регулярно наведывается в квартиру Алябьевой и фиксирует, в каких условиях живет ребенок. Я прочитала отчеты, и у меня волосы встали дыбом! Вот, взгляните сами: «В квартире грязь, бегают тараканы, мать валяется пьяная», «Ребенок голодный, грызет карандаш, говорит, что ничего не ел с утра», «У мальчика отсутствует личное спальное место, он спит вместе с матерью на раскладушке», «В квартире нет игрушек, ребенок играет с поясом от материнского халата»…

По мере того как я читала, у Никиты расширялись глаза.

– Вот видишь, – сказала я, – даже ты поверил в этот бред, а ведь ты хорошо знаешь Ленку. Что же тогда говорить о других? На самом деле это всё ложь! Я была в квартире и собственными глазами видела, что у Костика есть всё необходимое. И кровать, и детский столик для рисования, и куча игрушек. И Ленка спит вовсе не на раскладушке, у нее нормальный диван. И нет там никаких тараканов!

Алка заглянула мне через плечо и заметила:

– Вообще-то Алябьева сама подписала эти отчеты…

– Я тоже обратила внимание на ее подписи. И вот что я вам скажу: это фальшивка! Я, конечно, не криминалист, но видно даже невооруженным глазом. Сравните подпись на заявлении к логопеду и подписи на отчетах – разве они похожи? Это подделка, причем весьма небрежная, Махнач даже не дала себе труда аккуратно перерисовать факсимиле.

Нащекин вгляделся в подписи и кивнул:

– Согласен, ничего общего. Значит, дело о лишении Алябьевой родительских прав сфабриковано. Но зачем? Кому понадобилось, чтобы Костик стал сиротой?

– Я думаю, мальчика, что называется, «присмотрели». Отделу опеки и попечительства дали задание – изъять из семьи именно этого ребенка. Помнишь, что тебе сказали в детском доме? Уже есть усыновители, и у них готовы документы. Сейчас Ленку лишат родительских прав, а учитывая, что она находится под следствием, это сделают в ускоренном порядке, и всё – ребенка можно забирать.

Алка покачала головой.

– Детские дома переполнены сиротами, бери любого. Зачем им понадобился именно Костя? И потом, усыновители предпочитают грудничков, чтобы ребенок думал, что он родной. А здесь – пятилетний мальчик, который помнит свою маму. Да еще дополнительная морока: сначала надо лишить ее родительских прав. Не слишком ли сложная комбинация?

– Не знаю. Но не забывай, что многие новорожденные, от которых отказываются в родильных домах, с отклонениями. Разве наркоманка будет заботиться о том, чтобы родить здорового малыша? А если ребенок чудом родился здоровым, то без материнского ухода он деградирует. Слышала страшилки про дома малютки? Детей там привязывают колготками к кроватям, чтобы не досаждали персоналу. Думаешь, это благотворно влияет на психику? Кому-то понадобился здоровый, ухоженный, домашний ребенок. То, что он уже подрощенный, возможно, даже плюс, не надо с памперсами возиться, ночами не спать. Ну, а что он маму свою помнит – тоже не беда, детская психика очень пластична, когда у него появится новая мама, он забудет старую. Особенно если придумать, что это вовсе не мама была, а, например, злая колдунья, которая его из коляски украла.

Никита налил кофе из кофемашины и протянул мне чашку.

– И все-таки сомнительно, – заметил он, – чтобы мать лишили родительских прав только на основании отчетов инспектора. Я знаю, что у нас на каждом шагу нарушают закон, но не до такой же степени…

Я пригубила ароматный напиток, поставила чашку на стол и снова открыла скоросшиватель.

– Ты прав, в деле есть еще четыре документа. Первый – это заявление в отдел опеки и попечительства от некоего Г.И. Тутова, проживающего по соседству с Еленой Сергеевной Алябьевой. Сосед жалуется, что из квартиры Алябьевой регулярно слышны крики и плач ребенка, он уверен, что мальчика избивают. Второй документ – это психологический портрет Костика Алябьева, составленный А.В. Заболотной, штатным психологом центра «Доверие ради жизни». Психолог фиксирует, что развитие ребенка ниже возрастной нормы, он замкнут, тревожен, самооценка низкая – ну, и так далее в том же духе, сплошь отрицательные характеристики. Третий документ – это показания И.А. Евдокимовой, воспитателя группы, в которую ходит Костик. Воспитательница утверждает, что мальчик по утрам приходит в сад заплаканный, в синяках и ссадинах, вечером отказывается идти домой, что он боится свою мать и просит дать ему с собой хлеба, «потому что дома нет еды». В общем, тоже кошмар и ужас. И наконец, последняя бумага – это характеристика от заведующей ДОУ № 67 М.Г. Бизенковой…

– ДОУ? – перебила Алка. – Что это такое?

– ДОУ – это аббревиатура от «дошкольное образовательное учреждение».

– Похоже на УДО – условно-досрочное освобождение.

Я растянула губы в улыбке, дав понять, что оценила шутку, хотя она была и не к месту. Если бы у Алки отняли ребенка, я бы посмотрела, как бы она хохмила.

– Так вот, заведующая садом Бизенкова утверждает, что Елена Сергеевна Алябьева неоднократно приходила в сад в нетрезвом состоянии, а однажды вообще без уважительной причины не забрала сына из садика, на телефонные звонки не отвечала, мальчик ночевал дома у воспитателя.

– Она просто забыла про своего ребенка! – ахнула Алка.

– Да-да, я бы тоже ужаснулась: «Ах, какая нехорошая мамашка!» – если бы не одно «но». Точно такую же характеристику получила уже знакомая нам Корягина Анна Николаевна. Где личное дело Корягиной?

Никита протянул папку. Полистав страницы, я нашла нужный документ.

– Вот, читайте, слово в слово! Корягина якобы тоже являлась в сад пьяная и тоже в один прекрасный день не забрала ребенка домой. На следующий день соцзащита изъяла у нее дочь Свету.

– Почему «якобы»? – возразила Алка. – Возможно, это правда, бывают же похожие случаи.

– Нет! – закричала я. – Не может быть двух абсолютно идентичных случаев! Если уж так совпало, что две матери, которые водят своих детей в сад № 67, действительно плохо выполняют свои обязанности, они «косячат» по-разному! А Бизенкова написала характеристики слово в слово! На самом деле она распечатала документы из одного файла, изменила лишь фамилию матери! Эти характеристики не имеют ничего общего с реальностью! Нет, это не простое равнодушие или халатность. Я утверждаю, что Бизенкова – продажная чиновница, она работает по заказу соцзащиты. Ей велели очернить именно этих матерей – и она выполнила приказ!

– Не ори, мы не глухие, – поморщилась Алка. – Ты всех огульно обвиняешь, а я пытаюсь быть объективной. Возможно, заведующая – занятой человек, которой некогда ломать голову над новым текстом. Не у всех же есть литературные способности, как у тебя.

Я едва не задохнулась от возмущения:

– Некогда?! Ребенка навсегда забирают из семьи, разрушают его жизнь, превращают жизнь матери в ад, а ей, видите ли, некогда осмыслить пару предложений?! Я пойду в прокуратуру! Вот с этими самыми документами дойду до прокурора города, пусть он почитает! И сделает выводы! Бизенкову надо судить!

Я сгребла со стола личные дела и понеслась к выходу. Забыв, что я в халате, стала натягивать пуховик, но запуталась в рукавах и выронила бумаги. Супруги Нащекины кинулись их поднимать.

Никита положил руку мне на плечо:

– Люська, успокойся. С чем ты пойдешь к прокурору? С ксерокопиями документов? А каким образом ты их получила? Законно?

– И потом, – добавила Алка, – тебе же следователь Унганцев сказал, что дело и так находится на контроле у прокурора.

Я встрепенулась:

– Точно – Унганцев! Мне надо с ним поговорить! Я расскажу, что в городе действует преступная группировка, которая отнимает детей у нормальных родителей.

Алка хмыкнула:

– Вернее, действовала, ведь Махнач и Прудникова убиты.

– У них могли остаться сообщники, та же заведующая садом Бизенкова, например.

– А как это поможет Ленке? – спросил Никита. – Не забывай, ее обвиняют в убийстве. Возможно, она хорошая мать, и сына у нее отняли незаконно, но в деле об убийстве двух женщин улики против нее. И кстати, неизвестно, насколько нормальны остальные «лишенцы». Может, у них-то как раз и следовало забрать детей?

Я повесила пуховик на место и сказала:

– Вы правы, друзья мои. Я забыла, что главная цель – вытащить Ленку из тюрьмы. Начну с того, что проверю остальных родителей, возможно, кто-то из них окажется убийцей. – И добавила после некоторого размышления: – Парадокс заключается в том, что этот человек должен быть замечательным родителем, потому что таким образом он боролся за свою семью.