6

Капитан Беседа, поместив Голикова в госпиталь, дня два не мог решить, кого назначить старшим отделения.

Кошелев исполнителен, но еще не обладает нужными для роли старшего волевыми качествами — его не будут слушать. «Может быть, назначить Каменюку?» — мелькнула мысль, но, усмехнувшись, капитан стал перебирать другие фамилии.

Самсонов? Слишком мал и слишком поглощен своими делами…

Авилкин? Нет, из него сейчас помощника не выйдет. А правда, почему бы не назначить Каменюку? Это поднимет его в собственных глазах. Хотя… прием с назначением дезорганизатора старшим стал в некотором роде воспитательным штампом. Десятки душещипательных статей обыграли его, рассказывая о молниеносном превращении в благолепных агнцев озорников, возведенных на командные высоты.

Но как отнесется к назначению Каменюки отделение, да и сам он? Еще подумав и поколебавшись, капитан Беседа все же решил остановить свой выбор на Артеме.

Все опасения оказались излишними. Каменюка сразу проникся чувством ответственности и принял назначение как должное.

Отделение было теперь всегда первым на построении, в классе стало чисто, а на уроках, стоило только Каменюке грозно посмотреть на нарушителя порядка, как тот затихал. Командирский раж и воинственность Каменюки были столь велики, что их пришлось даже несколько умерять.

Однажды во время игры четвертого отделения в волейбол в зимнем спортивном зале Артем пришел туда в шинели, застегнутой на все пуговицы и туго перетянутой ремнем.

— Авилкин, на развод! — стоя в дверях, крикнул Каменюка и вышел, уверенный, что вызванный немедленно последует за ним. Но Павлик решил доиграть партию и продолжал азартно прыгать у сетки.

Артем, обнаружив через некоторое время, что Авилкин не идет за ним, возвратился, схватил непослушного за шиворот и потащил его с криком:

— Надевай шинель! Ты что, военных порядков не знаешь? Развод — святое дело!

За Авилкина вступился Дадико, началась свалка, прекращенная вовремя подоспевшим Беседой.

Главное, что радовало воспитателя, это появившееся у Артема стремление быть предельно честным. Видно, он считал это неотъемлемой частью своих служебных обязанностей.

Как-то раз капитана вызвали на сутки в военный округ. Возвращался он оттуда с неспокойным сердцем. Не случилось ли чего-нибудь в отделении?

Приведя себя в порядок с дороги, он заторопился в училище. Шла самоподготовка. Открыв дверь класса, Алексей Николаевич увидел Артема, сидящего за столом воспитателя.

— Отделение, смир-рно! — громко скомандовал Каменюка и на высокой ноте доложил: — Товарищ капитан, в ваше отсутствие суворовец Авилкин Павел не вышел на утреннюю зарядку — притворился больным. Суворовец Самсонов Семен получил замечание на уроке английского языка. Никаких других нарушений дисциплины не было. Докладывает старший суворовец отделения Каменюка Артем!

Он сделал шаг в сторону и независимо посмотрел на товарищей, вздернув крутой подбородок с бороздкой посредине.

Когда воспитатель вышел из класса, к Артему подскочил Авилкин, посверкивая зеленоватыми глазами.

— Ябеда, доносчик!

Каменюка хладнокровно оглядел его с головы до ног:

— Если бы я пошел к капитану тайно… А я при всех сказал.

Он подумал и добавил:

— Так комсомольцы делают…

— Фискал! — кричал Авилкин.

— А ты нарушитель дисциплины! Этому тебя Суворов учит?

— А ты, а ты… ворюга! — взвизгнул Авилкин.

Каменюка побледнел. Со сжатыми кулаками бросился он на Авилкина, но остановился, приблизив к его лицу свое.

— Если бы я не был старшим, я б тебе показал!

Но Павлик уже и сам перетрусил.

— Ты чего? Ты чего? — забормотал он и отбежал к своей парте.

Возможно, отделение и не одобрило бы прямолинейности старшего, но Каменюка не щадил и себя, когда дело касалось службы. В прошлое воскресенье, возвратись из городского отпуска, он доложил Беседе:

— Товарищ капитан! Суворовец четвертого отделения пятой роты Каменюка Артем из городского отпуска прибыл. На улице мне было сделано замечание неизвестным лейтенантом, что нельзя держать руку в кармане и щелкать семечки, — виновато добавил он, опуская голову.

Воспитатель пожурил Артема: «Не забывай о чести училища», но на ротном построении похвалил:

— Каменюка поступил так, как полагается военному человеку: правдивость для суворовца прежде всего!

Командирские обязанности вызвали у Артема стремление подражать старшим в подаче команд и даже выработать свой «стиль».

Беседа с изумлением заметил, что Каменюка вместо «смирно» стал устрашающе выкрикивать: «Фыр-рна!», а а коридоре приветствовал старшину небрежным прикосновением руки к шапке — точь-в-точь, как Стрепух, и так же, как тот, цедил сквозь зубы: «Здрам-желам!»

Пришлось увести «новатора» в пустой класс и там потребовать объяснения: что означают эти нарушения строевого устава.

Артем стал было пояснять, что хочет покрасивее приветствовать: «В первой роте один офицер так руку прикладывает, будто в висок себя бьет, — ну, это некрасиво; другой будто горсточкой воду хлюпает, — тоже некрасиво, или ладошкой глаза заслоняет, как от солнца, а я…»

Капитан Беседа показал, как следует подавать команду, отдавать честь, и повторять эти уроки больше не пришлось.

Словом, к старшему трудно было придраться, и товарищи подчинялись ему почти безропотно. Только Авилкин пытался временами сопротивляться, но, как правило, безуспешно. После одного бурного столкновения с Авилкиным Каменюка с горечью сказал Алексею Николаевичу:

— Теперь я понимаю, товарищ капитан, как неприятно командиру, когда его приказ не выполняют…

— Ничего, не унывай, — подбодрил капитан Беседа. — Капля камень точит.

За последний месяц даже лицо, даже внешний вид Каменюки изменились. Он старался не давать повода для замечаний, поэтому исчез лихой залом шапки, цыганский напуск брюк на голенища, а ремень занял на талии надлежащее место.

Было бы преувеличением сказать, что Артем стал неузнаваемым, превратился в «пай-мальчика». Это был все тот же Каменюка — ершистый, задиристый, своевольный — и в то же время не тот: какая-то внутренняя сила сдерживала его. Синие глаза Артема стали чище, в них исчезло выражение недоверчивости к людям, и они по-детски, открыто и ясно начинали смотреть на мир.

Капитану Беседе не раз хотелось спросить Каменюку о часах. Он чувствовал, что сейчас Артем будет откровенен. Но осторожность и боязнь неудачным движением разрушить все то новое, что с великим трудом создавал он в характере Артема, останавливали воспитателя.

Однажды Каменюка, оставшись наедине с офицером, начал было:

— Я хотел вам сказать, товарищ капитан… — но не докончил, запнулся от волнения.

И Алексей Николаевич поспешил ему на выручку:

— Да, да, Артем, и я хотел сказать, что у нас в отделении еще плохо проходят дежурства.