Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2008

С тех пор как я понял, что не могу посещать церковь, прошло довольно много времени. Но должен заметить, что переписка со священником не заменяет мне утренней мессы, как ячмень не заменяет кофе. Я заметил, что письма к тебе становятся все меньше похожи на исповедь и все больше – на полицейский отчет. Ничего не поделаешь, ты единственный умный человек на двадцати шести километрах подвластного мне побережья. С кем же мне еще разговаривать?

Мой сержант совершенно не ловит мышей, путает бумаги и отлынивает от дежурства на дорогах. А эти дежурства прилично пополняют нашу копилку, так же как Святая неделя пополняет твою копилку «на ремонт церковной крыши». Я знаю, что он мечтает о повышении, зарится на мое место точно также, как Аттилио, и больше того, намерен сразу жениться на одной местной бамболе. Только ждать ему придется долго. Не уйду в отставку, пока не наберется корзина денег на восстановление часовни. Хотя, признаюсь тебе, эта работа выела мне глаза, будто дым от зажаренной заживо змеи.

Впрочем, надежда на корзину денег становится все более ощутимой. Я уже почти готов приступить к действиям, вот только выжду немного, пока этот плод нальется соком.

Знаешь ли ты, падре, что австралийские аборигены рисовали животных только двумя способами: взгляд либо сверху, либо сбоку. К тому же все эти опоссумы и эму рисовались прозрачными, чтобы внутренности были видны, как в анатомическом атласе. Человека же никогда не рисовали с кишками и спинным хребтом, человек – не предмет охоты. Теперь когда я складываю прежде неизвестные детали со старыми и хорошо изученными, то вижу своего старого дружка Диакопи почти прозрачным. Внутри у него, будто в стиральном барабане, крутится синий клочок бумаги.

Я могу глядеть на него и сверху, и сбоку, и всяко-разно. Теперь он предмет моей охоты.