Маркус. Воскресенье

«Возьми шарф, ложись на живот и продвигайся ко мне, – комиссар говорил нарочито скучным голосом. – Тебе не от кого убегать. Посмотри на меня!

Солнце спряталось за тучи, и стекло стало сумеречно-голубым, небо и лагуна отражались в нем, разбиваясь на шахматные клетки. В какой-то момент он увидел тени мечущихся рук под стеклянной крышей, движения веток, но нет, показалось. Почему Вирга сидит неподвижно? Еще минута стеклянного хруста, две промоины соединятся в одну, и мост поцелуев вывернет наизнанку. Еще можно прыгнуть в расширяющуюся полынью и оказаться на полу оранжереи, пусть даже с переломанными ногами, еще можно остаться в живых, ну двигайся же, чертова кукла, почему ты не двигаешься?»

Маркус еще раз проглядел страницы, написанные ночью, сначала их было тринадцать, но одна уже отправилась в мусорную корзину. Суббота промелькнула, как полчаса травяного забытья. Он сел работать после полудня и опомнился только оттого, что стая ночных комаров искусала его до костей, пробравшись в щель под оконной сеткой. Этих комаров здесь называли тигровыми, и они не боялись ничего, ни лосьонов, ни чадящих свечек, расставленных хозяйкой на лестнице.

«Ему показалось, что галерея обрушилась в тишине. На деле у него просто заложило уши от грохота. В глаза ему брызнуло стеклянное солнце, он зажмурился и некоторое время стоял так, вцепившись руками в чугунные перила.

Когда он открыл глаза, башни „Бриатико“ стояли свободно и фасад приобрел красоту первоначального замысла. Стекла галереи лежали на клумбах зазубренными толстыми льдинами. Трудно было поверить, что весь этот холм земли, пронизанный черными и розовыми корнями растений, держался на сотне деревянных перекладин, скрытых теперь под грудой битого стекла и мусором, в который превратились штамбовые розы и жимолость. Тишина гудела у него в ушах. По аллее бежал сержант с разинутым ртом, но крик был немым, и разинутый рот чернел понапрасну. Он хотел было окликнуть его, но язык распух и лежал во рту пыльным куском войлока. Голова комиссара лежала на пустом паркинге, начисто срезанная стеклом, и сверху казалась блестящим черным корневищем пальмы. Парадная дверь распахнулась, сержант вошел в здание, и пружина с грохотом вернула дверь назад, железное эхо забилось в низине между холмами, и Садовник понял, что к нему вернулся слух».

Он отхлебнул холодного кофе и потянулся. На часах было около семи утра, но усталости он не чувствовал, только глаза щипало от дыма, и немного затекали пальцы. На тарелке возле компьютера лежал подсохший кусок сыра со следами от зубов, но Маркус так и не вспомнил, откуда он взялся.

«Теперь он ждал, что дубовая дверь распахнется еще раз, и в проеме покажется босая растрепанная Вирга, ее волосы и плечи будут покрыты белой пылью. Она направится в сторону парка, достигнет поворота на каменоломню, сядет на скутер, поставит босые ступни на педали и помчится сначала прямо, а потом вниз – с такой скоростью, что ветер выдует штукатурку у нее из волос. Тем временем „Картахена“ пойдет вдоль песчаной косы к выходу в открытое море: туда, где узковатый пролив похож на горлышко античной вазы. Пойдет осторожно, малым ходом, избегая отмелей. Он подумал, что какое-то время Вирга и ее дед будут двигаться параллельно, не зная друг о друге. Потом он подумал, что мог бы воспользоваться калиткой, добраться до шоссе и сесть на автобус до Рима. Впрочем, какой там Рим. Рим казался выдуманным городом, будто город обитателей луны, оказавшийся волнами застывшей лавы. Нет, пожалуй, Рим вообще не существовал. Почему же не открывается дверь?»

Маркус пробежал глазами последнюю строчку, захлопнул компьютер, сунул его в сумку между курткой и свитером и спустился на первый этаж. В столовой было тихо, хозяйка ушла к воскресной мессе, у окна доедал свой завтрак бритый мужичок в кепке, похожий на одного из тех, что принимают футбольные ставки в окраинных барах.

Просидев там около часа, Маркус выпил несколько чашек кофе, сгрыз целую миску миндальных сухарей, прочел двенадцать страниц и понял, что финал никуда не годится. Обрушить галерею – это все равно что признать поражение. В финале не должно быть ни одной смерти, смерть кроется не в решениях, а в нерешительности. Ты убиваешь, потому что не знаешь, чем закончить линию персонажа: она болтается, будто конец поливального шланга, вырванного из гнезда.

Предупредив хозяина, что вернется через час, Маркус оставил сумку возле конторки и отправился в участок за правами. Чисто выметенная площадь была пуста, на террасе кафе сидел знакомый самоанец в белой куртке, перед ним стояла тарелка с мидиями. Маркус помахал самоанцу и остановился было у фонтана, чтобы набить трубку, когда сзади послышались шаги и на плечо ему легла тяжелая рука.

– Тебя-то мне и надо, – сказал сержант, – меня как раз послали за тобой в мотель.

Без желтой хрустящей куртки сержант казался не таким громоздким, даже глиняное лицо посветлело и разгладилось на ярком солнце.

– Послали?

– Ну да, капо с самого утра в участке, и мне первым делом велели тебя привести.

Сержант повернулся и медленно пошел в сторону участка, заложив руки за спину, а Маркус пошел за ним. В какой-то момент он поймал себя на том, что испытывает что-то вроде удовольствия, и засмеялся. Нужно было подольше грызть миндальные сухарики, сказал он себе, стараясь не обгонять сержанта, нужно было битый час проторчать в столовой мотеля, чтобы сюжет выровнял себя сам. Если я не ошибся в своих предположениях, думал он, то Петра гуляет где-то неподалеку. Написав финал, я потер медную лампу, и все джины должны собраться на одном пятачке, иначе книга никуда не годится. Держу пари, что девочка в участке.

Они миновали церковь, у ее дверей стоял отец Эулалио, сложив руки на груди, он вглядывался в небо с недоверчивым видом. Стоит там такой важный и не знает, что он адресат целой груды комиссарских записок, подумал Маркус. Когда я начал сочинять их в ноттингемской гостинице, я даже не помнил его лица. Теперь вижу: такая же гончарная глина с окисью железа, как у всех траянцев.

Низкорослые, курчавые, с глазами камышовых котов, они всегда казались мне некрасивыми, я даже находил в их лицах черты вырождения, но стоило мне начать книгу, как я по уши влюбился в эту породу. Кстати, я арестован или мы просто гуляем? Я ведь могу отказаться и пойти по своим делам. Итальянцы законопослушны до такой же степени, до какой ненавидят закон и правительство. Но я-то не итальянец.

У дверей участка их встретил маленький дежурный, вид у него был встревоженный, но благостный. Наверное, комиссар навел в участке шороху после долгого отсутствия, подумал Маркус, толкая дверь безымянного кабинета. Сержант остался в коридоре и принялся обсуждать с дежурным запоздалый гол Ди Марии в матче Реал Мадрид – Барселона. Их пронзительные голоса заставили стоящую у окна девушку обернуться и посмотреть на вошедшего.

– Привет, Петра. – Он закрыл дверь, и в кабинете стало тихо.

– Входите. – Она не подала ему руки и не улыбнулась.

Волосы ее стали гладкими, ни одного завитка, щеки бледными, а ноги и руки тонкими, как будто из прежней Петры вылупилась новая, сбросив крепкую румяную скорлупу.

– Мать сказала, что вы приходили к нам домой, когда я была в отъезде. – Девушка села на подоконник и сложила руки на коленях. – Она принимает вас за другого человека, но я-то знаю, что это были вы. И как у вас только наглости хватило? Довольно странное поведение для человека, подозреваемого в убийстве.

Синий жакет был ей великоват, в вырезе виднелась ложбинка между грудями, Маркус вспомнил, что там есть несколько родинок, и улыбнулся. Ее суровость его забавляла.

– Ты все еще в это веришь? И с каких пор мы на «вы»?

– Я верю только фактам, а их достаточно. Факт первый: вы приехали сюда, чтобы продать оливковую рощу, принадлежащую поместью. Ту, что с севера граничит с каменоломней. И собираетесь продать еще одну, апельсиновую, на восточном склоне. Но знаете ли вы, что любые манипуляции с земельными участками регистрируются в полиции? Я была единственной, кто мог связать эту продажу с вашим приездом, потому что мне известно, кто вы такой.

– А кто я такой? – рассеянно спросил Маркус, поглощенный своими мыслями. Что-то знакомое прозвучало в последних словах Петры, но, мелькнув, тут же ускользнуло из памяти. Каменоломня? Оливковая роща? Мотор обошелся мне в сто сорок шесть оливковых стволов, но он того стоил. Фирма «Меркруйзер», зверское железо, с таким мотором и новым парусом я доберусь до цели меньше чем за месяц.

Кто-то продал оливковую рощу и собирается продать еще одну, апельсиновую. Пеникелла продал оливковую рощу и купил мотор. И раз двадцать сообщил мне об этом. Таких совпадений не бывает. На скалистом побережье не так уж много оливковых рощ. Получается, что клошар и есть тот, кто продал западный склон «Бриатико»?

– Кто вы такой? Вы внук синьоры Диакопи, живущий по чужим документам. Вы получили наследство от Стефании, но сумели это скрыть. Вам нужно было завладеть поместьем и заработать на распродаже участков, арендатор путался бы у вас под ногами. А поскольку аренда была пожизненной, вы с отцом решили сократить ее срок и пристрелили хозяина отеля.

– Ты же знаешь, что это не так, верно?

– Осталось понять, – Петра как будто не слышала вопроса, – как старуха умудрилась оставить вам землю. Нотариус Витти клятвенно меня заверил, что после ее смерти все было отписано греческому монастырю. Надо еще взглянуть на это завещание, не будет ли оно таким же фантиком, как документы мертвого англичанина.

Каким же я был идиотом, думал Маркус, сто сорок шесть стволов и миндальное дерево! Он продал часть своего холма скрепя сердце только ради того, чтобы убраться отсюда поскорее. Обменял прошлое на возможность движения.

– О чем вы задумались? – Петра начинала нервничать, на лбу у нее набухла толстая голубая жила. – Вас удивляет, что сержант еще не стоит здесь с наручниками, чтобы отправить вас в камеру?

– Меня удивляет другое. Если ты пришла рассказать все это комиссару, то зачем рассказываешь мне? Ладно, кусок холма продан на прошлой неделе, и ты считаешь, что я приехал сюда, чтобы подписать акт о продаже. Но если я преступник, зачем мне рисковать свободой и приезжать сюда, когда все можно сделать через адвоката?

– Этого я пока не знаю, – сказала она тихо. – Но вы мне расскажете.

– И почему ты думаешь, что комиссар тебе поверит, если не поверил шесть лет назад?

– Комиссар – это я. – Ты?

– Меня пока не утвердили окончательно, но я уже полгода заменяю прежнего шефа. Он был отстранен по подозрению в подделке свидетельских показаний.

Она слезла с подоконника, подошла к столу и принялась перебирать какие-то бумаги. Только теперь Маркус заметил знакомые нашивки на кармане синего жакета.

– Он был оправдан за недостатком улик, – хмуро добавила Петра. – Но занимать прежнюю должность уже не мог и вышел в отставку. К тому времени я закончила практику в квестуре и получила эту работу.

– Слушай, я страшно рад за тебя. – Маркус сделал шаг к столу, но она быстро вытянула руку ладонью вперед:

– То, что вы до сих пор свободны, не означает, что вы не преступник. Дело «Бриатико» закрыто, это верно. Но это дело находится между вами и законом, а то, о чем мы говорим, находится между вами и мной.

– Если бы ты прочла мою книгу, то знала бы все ответы!

– У меня нет к вам вопросов. Мы с вами в расчете. Я потеряла брата. Вы убили того, кому я должна была отомстить. Забирайте свои документы и уходите.

– Петра, ты ошибаешься. Я скажу тебе, кто продал оливковую рощу. Но он не убийца. То, что я оказался здесь в эти дни, чистой воды совпадение. Капитан вовсе не был моим отцом. Английская горничная не была моей матерью. Марка с сицилийской королевой никогда меня не интересовала. Дай мне лист бумаги, я все напишу.

Маркус старался говорить тихо и убедительно, но она вертела в пальцах карандаш и смотрела в окно со скучающим видом. В какой-то момент он услышал себя со стороны, как бывает, когда слушаешь собственный голос в записи, и поразился: его речи звучали как речи лжеца.

– О да, вы напишете, – она холодно посмотрела ему в лицо, – вы все что угодно напишете, это ведь ваше ремесло. И все что угодно сделаете. Про человека иногда узнаешь две вещи сразу, это как в незнакомом городе услышать бой часов: сразу понимаешь, где ратуша и который час.

– Какая, к черту, ратуша! Я мог бы многое тебе объяснить, если мы выйдем отсюда и выпьем хотя бы кофе. Почему в этой деревне никто никого не слушает?

– Машину получите в понедельник утром на паркинге, – сказала Петра, снова уставившись в окно. – Сегодня патрульного нет в участке, а ключи у него.

– Ладно, я понял. Сними свой казенный пиджак, повесь его на спинку стула, и пойдем в «Колонну». Там я расскажу тебе, как обстоят дела.

– Ваши права на конторке дежурного. Больше сюда не приходите.

– Я куплю тебе вишневого мороженого. Как раньше.

– Уходите, пока я не передумала.

– Петра.

– Да убирайся же.