FLAUTISTA_LIBICO

«…не дожинать до края поля своего, и оставшегося от жатвы своей не подбирать». Я нарушаю и этот закон, что мне до Писания, похоже, мне никакой закон не писан.

В ту ночь, когда Аверичи был застрелен, меня накрыло внезапное спокойствие, упавшее откуда-то сверху, будто дождь на горящий в пустыне терновый куст. Несколько минут можно было насладиться этим покоем, стоя в беседке над телом моего врага. Ночь была такой тихой, что слышно было жужжание звезд. Лицо Аверичи было запрокинуто, руки лежали вдоль перил, как будто он засмотрелся в небо или просто дремлет, разбросав ноги в светлых льняных брюках.

В какой-то момент сомнение царапнуло мне щеку, будто майский жук. Но нет, к черту, либо я делаю то, что хочу, либо со мной случится то, о чем говорил здешний доктор.

Были времена, когда мы с доктором просиживали в библиотеке до полуночи, играли в шахматы или откупоривали бутылку амароне, за которую он непременно расписывался в винной книге. Доктор здесь единственный человек, который не пьет на дармовщину.

– Знаешь? – сказал он мне однажды, доставая стаканы из своего личного тайника за томами Британники. – Пора мне собирать манатки и валить отсюда куда глаза глядят. Либо я сделаю то, что хочу, либо сопьюсь, отсырею и сгнию, не дожив до сорока. Был такой физик, Ферми, кажется, так вот он собрался поставить в своем доме двойные рамы и для начала рассчитал эффект от утепления. Цифры сказали ему, что температура в доме понизится на один градус. Быть такого не может, сказал он и снова принялся вычислять, температура упорно падала, в доме становилось все холоднее, пока он не догадался, что ошибся на одну запятую.

– К чему это вы?

– А ты подумай. – Он почесал затылок, и несколько светлых волосков упали на красную плитку пола. – Почему он ошибся, этот Ферми? Потому что делал дело, недостойное гения. Вот и мы с тобой – торчим тут, на этом погосте, забитом стенающими призраками, и сами понемногу становимся мертвецами.

Ну нет, дотторе, меня отсюда калачом не выманишь, мне восемь лет хотелось оказаться в этом доме, моем собственном доме, не казенном. Приходилось вытягивать из памяти подробности – пол в холле мозаичный? окна стрельчатые? в башенках на крыше гнездятся сороки? Дом расплывался, выцветал, как переводная картинка на крышке пенала, превращался в придуманное прошлое. Хорошо прощупывались только аллея с желтой акацией, поставлявшей мне стручки для свистков, и часовня, из окна которой мне однажды удалось вытащить кусок зеленого стекла для секрета. Витраж после этого выглядел так себе, а через несколько дней Лидио пришел туда со слесарной тележкой и вставил во все окна решетки.

И вот я здесь (не мытьем, так катаньем), брожу по служебным коридорам, где сохранились прежние обои в меандрах, разглядываю выложенного смальтой дракона на полу парадного зала, превратившегося в столовую, спускаюсь на дикий пляж, где, как и раньше, купаются только трагические одиночки. Да что пляж, иногда я ночую на продавленной тахте в потайном чулане, о котором никто здесь понятия не имеет. В том самом чулане, вероятно, где моя мать умудрилась зачать меня на груде несвежих простыней.