Садовник

В тот день я даже не заметил, как добрался до Траяно. апрельский дождь был не слишком холодным, но меня била дрожь, и я шел очень быстро, почти бежал. Обычно дорога в деревню занимает не меньше часа, и я беру с собой пса, чтобы разговаривать с ним по дороге. В этот раз Зампа остался во флигеле, мне было не до него, но, не пройдя и километра, я увидел, что он трусит за мной по обочине шоссе с независимым видом.

Я не спросил у Петры, где теперь ее брат, но готов был встретиться с ним на его территории. Ему должно быть лет двадцать семь, если верить его сестре, он парень крепкий и привычный к портовым дракам. Я знал, что процедурная сестра дежурит до полудня, и был уверен, что увижу только брата или вообще никого.

Спустившись в деревню, я миновал недавно отреставрированную церковь и невольно подумал о ней словами Паолы: с одной стороны стена церкви облицована зеленым мрамором, полукруглый портал украшен фронтоном с розеткой, и так далее. Она с ума сходила по всем этим порталам, купелям и розеткам. Заметив священника, стоявшего в дверях церкви, я о нем подумал словами Паолы: деревенский padre, сложенные руки, острый подбородок, человек с винноцветными волосами, очень хитрый, погляди только на эти птичьи глаза, идущие вниз от переносицы!

У дома Понте не было никакой ограды, ее заменяла живая изгородь из плотно сросшихся кустов терновника, за ними виднелись пара яблонь и запущенный розарий, а дальше белела стена небольшого дома со скошенной крышей.

Калитка держалась на двух вкопанных в землю столбах – не калитка, а так, видимость одна. Я толкнул ее и направился к дому, разглядывая розовые кусты, занимавшие добрую четверть сада. Тайник мог быть где угодно: под камнями на заднем дворе, как сказала Петра, или в дупле, или в самой гуще розовых кустов. Хорошо бы застать здесь ее брата, чтобы не тратить время на поиски. На крыльце дома мелькнула тень, дверь стукнула, и я невольно сделал шаг назад.

– Господи, Бри!

Это была женщина – белолицая, с высоко поднятыми светлыми волосами, заколотыми гребнем. Она сбежала по ступенькам крыльца и направилась ко мне, в руках у нее были ножницы для стрижки кустов. Зампа стоял на садовой дорожке, опустив голову и слегка показывая зубы, это означало, что он сторожит хозяина, хотя с виду безмятежен.

– Соседка принесла еду, она там, в доме. – Женщина подошла поближе. – Зачем ты пришел, мой мальчик? Не можешь успокоиться? О, я знаю.

Я молчал, чувствуя, как пальцы наливаются знакомой тяжестью. За все время, что провел в «Бриатико», у меня еще не было ни одного приступа, нет, был один, с непривычки, когда весь вечер пришлось стучать по клавишам.

– Ты так похудел. – Она качала головой, как фарфоровый китаец, от плеча к плечу.

Глаза у нее были чистого синего цвета, такой цвет в моей коробке с красками назывался персидской синью и закончился одним из первых. Глаза были хороши, но их портило беспокойное движение зрачков.

– Скоро ты станешь свободным, – сказал она, – я тебе помогу. А пока этот день не наступит, я не стану чесать волосы и стричь ногти. Честное благородное слово.

– Я попозже зайду, – сказал я, спрятав опухшие кулаки за спину.

Странное чувство испытываешь, когда тебя принимают за кого-то другого. Женщина пожала плечами и вернулась на крыльцо, заметив перед этим, что мой отец, который работал на днях в саду, разбросал все камни на заднем дворе, да так и оставил в беспорядке. Так что собрать их предстоит мне, потому что от сестры нет никакого толку. Одни разбрасывают, другие собирают, сказала она напоследок. На это мне ответить было нечего.

Я свистнул пса и пошел, почти побежал к калитке. Мне казалось, что мой уход расстроил хозяйку и что она смотрит мне в спину, но, обернувшись, я увидел, что на крыльце никого нет.

Мать Петры могла бы сойти за англичанку, думал я, возвращаясь ни с чем в богадельню, в ней нет ничего южного, местного – ни мелких черт, ни порывистых движений, ни шелковичных теней под глазами. Такую женщину можно увидеть в лондонской кинохронике времен Второй мировой: впалые скулы, фетровая шляпка надвинута на выгнутую бровь, подрисованные бежевым гримом чулки, лопатки сведены в ожидании воздушного налета, на туфлях черная мягкая пыль или известковый порошок.