Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2008
Ты говоришь, что девочка действует в старом добром духе, и я думаю, что ты прав. Она расследует убийства затем, чтобы обелить имя брата, поэтому и лезет в дело Аверичи. Раньше это раздражало меня и заставляло гнать ее прочь, а теперь я начал понимать. Смешно говорить расследует, так как все, что она приносит, лишь рассуждения, не скрепленные доказательствами, однако кое-что из ее бормотания пригодилось мне на деле, это следует признать.
В феврале, признаюсь тебе, я немного дополнил показания свидетелей, иначе мне было не арестовать вдову, хотя в ее причастности я был совершенно уверен. Дописал, что в парке в ту ночь видели женщину, или скажем так – кого-то светловолосого в длинном платье. В отеле только одна блондинка, и наутро она уже сидела у меня в участке и отвечала на вопросы. Железное алиби, к сожалению. Такое же, как у смазливого тренера, который, как мне доносили, уже обслужил половину Аннунциаты.
Девчонка говорит, что Диакопи пошел на встречу с ее братом, чтобы убрать свидетеля, дескать, брат застал его на месте преступления. Глаза у нее круглые, честные, но на руках гусиная кожа – видно, что подвирает. Пора уже сказать ей, что я знаю, в чем там дело. Или еще помучить? Видишь ли, падре, с девчонкой не все так просто, в ней есть правильные штуки, нужные следователю, но редко встречающиеся, однако есть и прожилки всякой женской дряни, которые не дают ей развернуться. Вот я думаю: богоугодное ли будет дело, если я, скажем, займусь, ее воспитанием?
Мне понравилось, как она бегала по поляне, засекая время от одного капитанского выхода на сцену до другого, и как нагло обыскала комнаты своих подозреваемых, тоже понравилось. И ведь не зря старалась. Правда, злая, как январская бефана, но это можно обтесать, меня ведь обтесали.
Смешно, что в этом их спектакле Диакопи играл женщину, наверняка с детства мечтал напялить платье. Две роли у него были в этом сезоне: старая тетка и старый капитан, – и обе он сыграл неплохо, только под занавес напортачил.
Оказалось, что он хорош в искусстве раскрашивать себе физиономию. Я сам едва его узнал, встретив в гостиничном баре, а ведь я видел его еще мальчишкой, гордо восседавшим на пегой лошади, – мы с ним почти однолетки, между прочим. Так что, увидев седого землистого старика, сидящего с рюмкой граппы, я мог принять его за кого угодно, только не за костлявого мелкого задиру, которого я отлупил однажды на деревенских танцах. Году этак в семьдесят шестом.