FLAUTISTA_LIBICO

Раньше человек, преступивший закон, становился как будто бы невидимым, зазорным, тем, на что стыдно поднять глаза. Взять хоть древнейшие племена: преступника просто переставали замечать, он становился прозрачным, то есть другим. А теперь, я думаю, все перевернулось с ног на голову. Став убийцей, ты выпрыгиваешь из толпы, будто пятитонный скат-манта из воды. Ты становишься другим, но ты жив – софиты высвечивают тебя в партере, будто подставного клоуна, люди поворачивают к тебе головы, шуршат фольгой и обсуждают твои обстоятельства.

По версии полиции, капитан по прозвищу Ли Сопра покончил с собой, прыгнув в воду со скалы в каменоломне. Сначала они решили, что это несчастный случай, но потом выяснилось, что нет. Он тоже был убийцей, взлетающим скатом, он взлетел, но с грохотом плюхнулся обратно, бедолага, а все почему? Потому что ему не хватало безразличия. Если судьба видит, что ты чего-то очень хочешь, то всегда отвечает уклончиво. Чтобы стать по-настоящему безразличным, надо понять, что тебе нигде ничего не принадлежит и принадлежать не может.

Это и к именам относится, между прочим. Однажды мне пришла в голову фамилия, которую можно было использовать в «Бриатико», если я когда-нибудь туда доберусь. Фамилия принадлежала учительнице пения в интернате капуцинов. У нее была большая крепкая грудь под серым платьем, замшевые сандалии на больших крепких ногах и серая замшевая сумка с золотой кисточкой. Две недели эта кисточка, отрезанная швейцарским ножом, лежала у меня под матрасом, а потом исчезла (как исчезало все, приносящее радость, стоило кому-то об этом разнюхать).

Знаешь, бывают такие фонтанчики, сказала мне учительница пения, которые никогда не закрывают, – скажем, на железнодорожной станции. Об их источнике никто не задумывается, может, неподалеку есть карстовая подземная река или еще что. Вот с музыкой похожая штука: все ее пьют, и никто не задумывается. Потому что ее так много, что хватит на всех и навсегда.

Забавно было ехать в сторону Салерно (с отличной дорожной сумкой, купленной у цыган), пересаживаться с одного автобуса на другой и понятия не иметь, что я стану делать, когда приеду. Моей уверенности, что все будет по-моему, тоже хватает на всех и навсегда, будто той железнодорожной воды в фонтанчике.

Новый сотрудник «Бриатико» получил комнату и свернутый рулоном матрас, оставалось дождаться подходящего вечера. В первую же субботу, когда половина персонала разъехалась по домам, а дежурные врачи уселись за карты, сотрудник прошел прямиком в комнату Стефании, намереваясь простучать стены деревянным молоточком, взятым в кабинете остеопата. Сотрудник открыл знакомые двери отмычкой и с удивлением обнаружил, что комнаты Стефании больше не существует. Вместо нее устроили кабинет хозяина: стена между спальней и ванной исчезла, вместо нее появилась витражная ширма с двумя красными лисами в зеленой траве. Постояв там некоторое время, сотрудник сделал вывод (который впоследствии подтвердился) и вышел, бормоча проклятия.

В газете писали, что здание больше года перестраивали на новый манер: так, чтобы старикам было удобно там шуршать. Ясное дело, когда стену бабкиной спальни снесли, сейф выпал на руки Аверичи, как муравьиная личинка. Из которой вылупились его смерть и позор.

Ведь не найди он бабкиного тайника и не начни швырять деньгами, сердце конюха не лопнуло бы от зависти, выплеснув чернильную ярость. А не будь письма, мне бы и в голову не пришло тащиться в «Бриатико». Но теперь я здесь, я уже давно здесь.