ПЕРВОЕ

Через десять дней Иисус нашел сверкавший на солнце чистый родник. Начав пить, он увидел в воде худое, изможденное лицо, которое приближалось, чтобы коснуться его языка своим. Он улыбнулся, и отражение ответило ему измученной улыбкой.

Образы, лица и голоса, которые наплывали на него во время тяжелого, беспокойного сна, его бредовые видения в полуденное время были — он знал это — плодом его больного воображения. И только один голос — голос матери — возвращал его в то состояние, которое люди вроде Иофама назвали бы здравомыслием.

«Я неважно себя чувствую, сын, а ухаживать за мной некому. Возвращайся немедленно. По милости Божьей я могу говорить с тобой, когда ты так далеко, и знаю, что ты меня слышишь. Возвращайся, сынок. Я чувствую боль в правом боку — словно оружие пронзает его. Я едва могу дышать. Я не перенесу этой муки. Возвращайся скорее».

Был ясный день, и казалось, что голос звучал не в его собственной голове, а шел от скопления небольших скал, усеянных белыми иссушенными костями птиц.

— Нет, мама, я не могу, ты знаешь.

«Оружие проходит мое сердце, сын. Сбывается пророчество, которое я слышала в Вифлееме. Немедленно возвращайся к своей матери. Дай мне исцелиться. Давай будем снова счастливо жить вместе».

— Я должен забыть взятое на себя обязательство и жить, как живут другие?

«Ах, мой дорогой сын, об этом мы поговорим в другой раз — когда мне будет лучше. Ты знаешь, что ты должен делать. Боль нестерпима. Возвращайся ко мне. Я попрошу жену Иофама, чтобы она приготовила для тебя тушеную баранину с травами и свежий хлеб. Ты голоден, ты болен. Я умираю от мысли, что ты погибаешь в пустыне».

Иисус горько усмехнулся:

— Итак, наконец-то ты появляешься. Слышен только голос, но я чувствую твое присутствие по запаху. Прочь, отец зла!

«Сын, сын, ты бормочешь глупости, в твоих словах нет смысла. С тобой говорит твоя любящая мать. О, как я страдаю!»

— Я затыкаю уши, чтобы не слышать тебя. Ты хорошо подражаешь голосу моей матери, но интонация выдает тебя: там, где ее голос падает, твой — повышается. Можешь говорить дальше, если хочешь, но твои старания напрасны.

Затем наступила тишина. Часом позже раздался пронзительный страдальческий крик: «Исцели, исцели меня, сын! Сними мою боль! Я не в силах перенести ее!»

— Нет, я не пойду домой.

«Тебе, разыскивающему зло, нужно заглянуть в свое собственное сердце. Ты злой мальчик! О, боль сжигает меня, как огонь!»

Иисус заколебался. Это был стон его матери, и он заставил его вздрогнуть. Он посмотрел на запад — в сторону дома. Его мать больна, и сам он болен. Здесь он не может сотворить добро. Зло — в мире людей, и он должен немедленно напрячь все свои силы, чтобы сразиться с ним. Высоко в небе кружили стервятники: один, два, три… Они всегда чувствуют, когда их ждет такой подарок, как высохшее мясо. Еще немного, и они жадно сорвут с падали ее отвратительный покров, затем сокрушительный удар клюва, и вот уже выдрана первая большая полоса сухого, но вкусного мяса, а под ней самое лакомое — влажная, мягкая плоть.

«О, хвала Господу! Ты идешь домой! Мне нужны твои утешающие руки, твой умиротворяющий голос!»

— Нет! — Иисус стал громко молиться, а голос извне старался заглушить его молитву. — Отец мой небесный, дай мне силы не слушать нечестивых советов!

«О сын мой, ты слишком болен, ты впадаешь в безумие!»

— Безумие?! Безумие?! — вскричал он. — Это не голос моей матери! Звучание слова похоже, но сходства все же не достаточно. Ты плохо стараешься, отец зла!

Со стороны тех же скал послышался хриплый смех.

— Теперь она от нас никуда не денется! — произнес незнакомый мужской голос. — Только она чуть ослабела, тут мы ее и сцапали! Ты хороший, очень хороший сын!

Иисус улыбнулся с облегчением:

— Наконец-то ты действуешь открыто! Скоро ли я тебя увижу? И в каком облике? В облике светоносного — самого прекрасного из ангелов?

Ответа не последовало. После этого тишина стояла много дней. Так много, что Иисус потерял им счет. Он ушел далеко от того места, хотя знал, что оно не более нечистое, чем любое другое, оскверненное присутствием зла. Но он осознавал, что то место было отмечено еще и позором соблазна, которому он едва не уступил. Однажды, на закате, Иисус отдыхал поблизости от скалы, которая своими очертаниями напоминала гигантский гниющий собачий клык. Вдруг зазубренная вершина скалы начала таять и колыхаться, а затем приняла форму лица с длинным носом и иззубренным ртом. В глазах-трещинах угнездились светлячки. Иисус заговорил первым:

— Почему ты не являешься в твоем собственном облике?

Иззубренный рот заговорил — с той же интонацией и тем же голосом, что и сам Иисус:

— Ага, ты имеешь в виду облик светоносного — самого прекрасного из ангелов. — Затем голос зазвучал с таким лязгом, будто рассыпались сложенные в кучу римские копья: — Но ведь падшего, падшего ангела — так это и было записано! Ты уже знаешь, а если не знаешь, то тебе следует знать, что эту историю перевирают. Падшим-то был как раз Бог, а не я. Как ты воспринимаешь меня — как видение, вышедшее из твоих голодных кишок?

— О нет. Я ждал тебя. В некотором смысле я могу быть доволен — наконец-то я оказался в присутствии первого и последнего зла на земле.

— Последнего, говоришь? Ты признаешь законченность? Ты думаешь, что все это закончится вместе со мной, что старик со стоном растает, уступив тебе победу?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Зло, которое было еще до того, как человек сам познал, что такое зло. Последний враг. Гниль, которая лежит в основе всего остального зла.

— У тебя задатки оратора. Только не говори больше о гнили. Если зло пахнет дурно, то пахнет ли добро лепестками роз? Скоро ты договоришься до того, что станешь утверждать, будто Бог хорош, поскольку гранат очень хорош на вкус. Осторожнее обращайся со словами. В мире есть вещи, которые гораздо больше слов. Невозможно передать словами, что такое любовь, мир, покой.

— Странно слышать от тебя слово «любовь».

— Почему же странно? Совокупление мужчины и женщины, пенис во влагалище, семя подступает, семя извергается, сладкий судорожный рывок, громкий крик… Впрочем, тебе эти вещи знакомы. И все это моя сфера.

— «Любовь» — это слово, которым я воспользовался, чтобы…

— Я воспользовался им первым, малыш. И тогда Адам познал свою жену. Знание, познание… Плод от древа, что может быть слаще? Смотри!

И Иисус увидел. Он увидел себя со своей покойной женой Сарой, снова живой и более чем оживленной в постели. Лежа на ней, он работал, как насос, выражение его лица было бессмысленно, рот полуоткрыт, вот его губы раскрылись шире, он исторг из себя крик, и семя потоком хлынуло в Сару.

— Это освящено Всевышним, — произнес Иисус. — Так зарождаются души человеческие.

— Ты не произвел на свет ни единой человеческой души. Нет, нет, только не говори, что ты плохо старался. И помни, что любовь не интересуют человеческие души, она думает только о себе.

— Таков умысел Божий. Только Бог способен творить, лишь ум Господень занят творением.

— Хорошо, а если ум Господень оставить в покое? Тогда высвобождается место для твоего покорного слуги.

— Слуги, который сказал, что служить не будет?

— Ты, молодой человек, донельзя буквален! И по-моему, напрочь лишен чувства юмора. Что касается меня, то я люблю смех. Смотри и слушай!

Пустыня ожила от ярких огней. Обнаженные девицы, пухлые и стройные, с восторженными стонами отдавались своим блестевшим от пота любовникам, волосатые лапы которых впивались в их дергающиеся бедра.

— Наслаждение! — произнес голос. — И никаких мыслей о добре и зле. Какие же это унылые понятия! А, я вижу, твоя собственная плоть волнуется. Ты ведь человек, в конце концов. О, смотри, и ты среди них — большой и голый. Видишь, то, что ты делаешь, имеет мало общего с заселением Царства Божьего человеческими душами. Это то, чем ты мечтал заниматься с Сарой, но был слишком робким, чтобы пойти дальше мечтаний. А теперь смотри, куда извергается твое семя. Это не создаст новых душ. Но о чем тут беспокоиться? Разве от этого есть какой-то вред? Смотри, как вы оба счастливы — ты и эта женщина, не важно, кто она. Прислушайся, какой восторг! Они смеются, они счастливы. А какие унылые предложения ты собираешься сделать миру?

— Не будешь ли ты столь любезен разогнать это пустое видение? — сказал Иисус. — Ты мог бы придумать и более основательные соблазны. Это все выглядит очень по-детски.

Невидимая сила послушно рассеяла видение, но больше ничего не произошло — вокруг была только холодная ночь. Иисус нашел место для ночлега в каменистой расщелине, однако озноб мешал ему заснуть. Он почувствовал некоторое облегчение, когда увидел сначала колеблющийся свет фонаря, а затем и человека, который нес его, шагая в сторону Иисуса. Человек этот был средних лет, совершенно лыс, одет в белое, лицо гладко выбрито. Подойдя к Иисусу, он сказал:

— Вот встречаются два ночных странника. Благодарение Богу, что я нашел человека, с которым могу скоротать эту ночь, с ее холодом, звуками и отвратительными видениями, порожденными голодом. Далеко направляешься?

Продолжая говорить, человек очень быстро сложил костер, уверенно отыскав при слабом свете фонаря сухие прутья и ветки, затем достал из складок одежды пучок соломы и два кремня, чтобы зажечь огонь.

— Я проделал долгий путь — с самых греческих островов, — сказал человек.

Насторожившись, Иисус молча наблюдал за ним.

— Ты не спрашиваешь, что я ищу здесь, в Палестине?

— Не спрашиваю.

— Ага, по крайней мере, ты умеешь говорить! Как ты считаешь, мой арамейский достаточно понятен?

Костер ярко запылал, и человек подбросил в огонь хвороста.

— Не лучшее средство, чтобы проникать в глубины истины. Я имею в виду арамейский язык. Такие понятия, как «Бог», «закон», в арамейском, да и в еврейском, кстати, обросли условностями, предрассудками и племенными предубеждениями. Ты понимаешь, о чем я? Я не слишком быстро говорю? Или, может быть, ты считаешь, что здесь не место и не время для таких разговоров?

— Ты знаешь, кто я? — спросил Иисус.

— Какая нам нужда называть свои имена? Судя по твоему виду и по тому, что ты избрал местом обитания пустыню, я бы сказал, что ты святой отшельник, который пришел сюда, чтобы размышлять о вечных тайнах Бога, о добре и зле. Я не ошибся?

— Оставь меня, — сказал Иисус. — Затопчи свой костер, если хочешь. Разведи где-нибудь другой. Может быть, ты и выглядишь греком, но все же ты — отец лжи.

Человек усмехнулся:

— Ты делаешь мне большую честь. Я вообще не отец чего бы то ни было. Если бы я знал, что такое ложь, я знал бы, что такое истина. Возможно, истину знаешь ты. Возможно, сам Бог, если Он существует, направил меня к тебе. Подумай только, поговорив с тобой и вооружившись истиной, я поспешу назад на греческие острова и посею там зубы дракона, если тебе известен этот образ. Не уделишь ли ты мне час для беседы?

— В Писании сказано…

— Ах, нет, нет! — молниеносно прервал его грек. — Пожалуйста, не забывай, что я не был воспитан на священных еврейских книгах. Утверждение, подтверждение, опровержение, низвержение… О нет, ваши тексты мне не помогут. Я шел сюда, чтобы просветить свой разум. Вероятно, я не туда попал. Молчишь. Возможно, ты опасаешься обнаженного клинка разума и предпочитаешь вести скучную, утомительную игру цитатами. Даже если я был бы отцом лжи, как ты меня назвал, — нелепость из нелепостей! — разум все-таки остается разумом. Разум стоит отдельно от Бога и дьявола, одинаково равнодушный и к громовым словам одного, и к льстивым речам другого.

— Что ты хочешь знать? — спросил Иисус.

— Вот это уже гораздо лучше! Я хочу знать, необходимо ли миру, да, по сути, и Вселенной, зло. Ты сам, вероятно, иногда используешь выражение «неизбежное зло». Наши обычные высказывания часто содержат в себе глубокие истины. Так ответь мне, неизбежно ли зло?

— Можно сказать, что благодаря существованию зла ярче сияет доброта Бога. И если Божьи создания сотворены таким образом, что они свободны в своем выборе, тогда должно существовать добро и еще что-то другое, чтобы между ними можно было выбирать.

— Следовательно, зло необходимо?

— Нет, оно не необходимо. Зло — следствие свободы воли. А вот свобода воли необходима.

— Какой же у тебя туман в мыслях, когда ты не можешь опереться на глинобитные стены своих текстов!

— Никакого тумана, грек. Да, в сущности, не важно, грек ты, или отец лжи, или кто еще. Бог позволяет человеку выбирать добро или не выбирать добро. Если человек не выбирает добро, он выбирает не добро. Это не обязательно зло. Но из-за того, что под влиянием отца лжи человек лишается воли, он очень часто выбирает именно зло.

— И что же, Бог недостаточно велик, чтобы уничтожить на земле это зло?

— Прежде Богу пришлось бы уничтожить право человека на свободный выбор. Он не сделает этого.

— Ты говоришь так, будто посвящен в мысли Бога.

— Бог — во мне. Я — в Боге.

— Может быть, ты и есть Бог?

— Я — от Бога. Бог — не существо из плоти.

— От Бога? Ты претендуешь на какое-то родство с Богом? Может быть, ты сын Божий?

Иисус промолчал.

— Странная химера, если это слово тебе знакомо. Плоть, происходящая от чистого духа!

Несмотря на тепло, исходившее от костра, Иисуса начала бить дрожь. Грек это сразу же заметил:

— Очень даже человеческая плоть!

— Плоть, рожденная женщиной, — произнес Иисус, дрожа всем телом, — но не мужчиной и женщиной. Дух — от субстанции Бога, который есть Бог Отец. Эта плоть и этот дух — того, кто должен был явиться и кто уже явился и чье присутствие будет явлено миру. Мессии.

— Будет явлено! — улыбнулся грек, начав таять, как свечное сало. — То есть при условии, что ты пройдешь через это испытание в пустыне. А если пройдешь через него, станешь Мессией для небольшого, малозначительного народа. Но ведь мир есть и за пределами Палестины. И каким же образом ты — слово Божье, ставшее плотию, — будешь явлен хотя бы тем немытым и забитым туземцам, чьи туманные диалекты вовсе не приспособлены к высказыванию суждений и доводов? Через все то же слово Божье? А как же этим немытым понять, что явленное им слово — именно Божье? Я знаю — ты будешь проделывать разные штуки, чтобы они рты пораскрывали от удивления. Будешь превращать воду в вино, исцелять истерическую слепоту и паралич. Тебе знакомо слово «истерический»? Ты будешь добиваться своего всяческими фокусами, но не словом Божьим, каким бы оно ни было, это слово. Любите друг друга, дети мои! Любите Бога, которого вы никогда не видели! Прекратите творить зло, иначе огонь поразит вас! Но люди уже множество раз слышали подобные речи. Потому-то ты и должен подавать все это под соусом из чудес, если тебе знакомо слово «соус». Ты вызываешь у меня отвращение!

Сальный рот расплылся вместе с сальным подбородком. Фонарь тоже превратился в сало. Ком сала, который еще совсем недавно был отцом лжи, скатился в костер, тот ярко вспыхнул на мгновенье и затем погас. Со стороны встающей в небе луны донесся смех.

Дни потянулись дальше, посещения прекратились. Затем однажды в голодном бреду Иисус обошел какую-то скалу и наткнулся на стол, заставленный яствами. Наверное, ни о чем другом и не может грезить человек, находящийся в помраченном от голода состоянии: теплый ячменный отвар, сладкий золотистый крем, не вино, но виноградный сок, кусочки цыпленка в кипящем бульоне. Иисус отвернулся от стола и подошел к луже стоячей воды, в которой пританцовывал слабый лунный свет. Лужа заговорила: «Мессия? Царь? И в рубище?» Иисус напился, затем медленно произнес:

— Ты знаешь, что я не ищу земного царства.

«Тогда оставь землю. Умри, — сказал истаивающий в воздухе стол. — Найди другое царство».

— Бог сам отмерит мне срок.

«Голоден, да? Подобно другим существам из плоти? Изнемогаешь, терзаемый голодом? Твой желудок сводит от мук? Сын Божий должен быть выше всего этого. Если ты действительно Сын Божий».

Сын Божий? Что означает эта фраза? Иисус с тоской глядел на растворяющийся в воздухе призрак сладкого крема. Сын Божий? Что происходит? Скрючившись у края лужи, Иисус впал в дремотное состояние, и ему почти хотелось, чтобы это был его последний сон. «Найди другое царство». Тем не менее на рассвете он, как всегда, проснулся, услышав голос — он шел со стороны скалы, окрашенной в удивительно нежный розовый цвет: «Если ты действительно Сын Божий, почему бы тебе не превратить эти камни в хлеб? Пусть не роскошный завтрак, пусть вполне обычный, но ведь завтрак. Давай, сделай это!»

— Ты знаешь Писание, — пробормотал Иисус почти беззвучно. — Там сказано: «Не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек»^[88].

«Не совсем понятно, при чем тут это. Пойдем. Еще одно видение. Рассвет — самое подходящее время для видений».

Иисус с таким трудом повернул свою отяжелевшую голову, что мог слышать скрип сухожилий — будто ветку отрывали от дерева. Неожиданно он оказался на вершине горы, с которой мог обозревать огромные пространства. Теперь голос доносился со стороны восходящего солнца: «Если ты действительно Сын Божий, бросайся вниз. Припоминаю строчки из одного псалма твоего почтенного предка — из девяностого, кажется».

— Ты знаешь Писание, — слабым голосом сказал Иисус. — Мне известно, что ты знаешь Писание.

— «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею»^[89].

— Хорошо цитируешь, отец… отец…

Фраза осталась незаконченной. Слово «лжи» не прозвучало.

«Так давай же — прыгай! А внизу тебя подхватят ангелы, чтобы ты не сломал свою святую шею».

Тщательно выговаривая слова, Иисус произнес:

— В Книге Второзаконие сказано: «Не искушайте Господа, Бога вашего».

«Глава восьмая, стих третий!^[90] Прекрасно!»

Иисус отвернулся от солнца, но увидел, что единственная тропа ведет на еще более высокую гору. Далеко внизу, залитый лучами восходящего солнца, лежал Иерусалим. Стоявший рядом куст терновника заговорил: «Там Иерусалим. Я ведь обещал тебе видение. Святой город, как его называют. Но это могли бы быть и Рим, и Александрия, и Афины. Или какой-нибудь другой город, еще не построенный. Всем нам известно, чего ты хочешь. Власти».

Иисус попытался отвернуться от сверкающего видения, но в этот момент город начал меняться. Изменялось расположение башен, домов, улиц. Иерусалим превращался в какой-то город, которого он никогда не видел. Тут Иисус обнаружил, что тропа, по которой он шел, загромождена большими камнями. Скала с острыми изломами заговорила с ним щелью, похожей на искривленный рот: «С этим твоим постом в пустыне все ясно. Ты испытываешь на крепость свою плоть, ибо власть твоя должна быть властью плоти и плотью ты должен править. Забудь всю эту чепуху про Сына Божьего! Как месиво из плоти, крови и нервов может быть порождением духа? Ага, я вижу, ты уже колеблешься. Вижу это по твоим глазам. Власть реальна. Она временна, но ощутима. Сначала обрети власть, а потом навязывай свои взгляды. И ведь ты можешь обрести власть. Это дело простое. Очень простое».

Новые силы вливались в Иисуса. Ему казалось, что конец его соблазнам близок и что скоро наступит минута, когда, прекратив свой долгий пост, он отправится домой. Иисус карабкался со скалы на скалу и вдруг вновь оказался среди пустыни. Перед ним встал огромный камень, который произнес: «Встань передо мной на колени. Это не более чем условность. Считай, просто учтивость. И тогда все вокруг — твое, ты обретешь господство над миром людей. Смотри же!»

И Иисус увидел. Он увидел себя — среди огромных мраморных колонн, с золотой короной на голове, в одежде из струящегося пурпурного шелка. Гремят трубы, толпы людей шумно приветствуют его и падают перед ним ниц.

«Давай же! Встань на колени, и все это — твое!»

— Ты мне надоел, — произнес Иисус. — В Книге Второзаконие…

«Глава шестая, стих тринадцатый!»

— …Сказано: «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи».

Ответа не последовало — только глухой смешок. Иисус устало улыбнулся, повернулся и увидел пасторальный пейзаж с протекавшей впереди речкой. Он подошел к воде и напился. Рядом стоял куст с блестящими черными ягодами. Осторожно нарвав ягод, Иисус начал есть, но обнаружил, что у него нет аппетита. Он увидел пастуха, пасшего овец, услышал звон овечьего колокольчика, журчащие звуки флейты. Иисус набрал еще ягод и почувствовал легкий голод. Вскоре рот его наполнился слюной.