Глава 11

Два воспоминания

Пока я напрасно старался убедить Маргарет Эрнст рассказать мне историю Патрика и Франсис Айв, Эркюль Пуаро находился в кофейне «Плезантс» в Лондоне, где занимался не менее бесполезным делом: пытался выудить из официантки Фи Спринг то, что она хотела ему рассказать, но не могла вспомнить.

– Все, что я могла вам сказать, я уже сказала, – устало твердила ему она. – В тот вечер я заметила, что с Дженни что-то не так. Тогда я отогнала эту мысль, решив, что подумаю об этом позже, а сама запрятала ее так глубоко, что теперь никак не могу вспомнить. И не приставайте ко мне, все равно не поможет. Так вы совсем ее спугнете. Терпения в вас нет, вот что.

– Пожалуйста, не отказывайтесь от попыток вспомнить, мадемуазель. Это может оказаться крайне важно.

Фи Спринг бросила взгляд на дверь через плечо Пуаро.

– Что до воспоминаний, то скоро сюда придет один человек, у которого они наверняка имеются. Он уже заходил около часа назад. Полицейский показал ему дорогу – да нет, прямо-таки проводил его сюда, как будто тот особа королевской крови. Я еще подумала, важная шишка, наверное. Вас тут не было, вот я и сказала ему, чтобы он приходил через час. – Она посмотрела на часы, которые стояли на гнутой полке между двумя чайными чашками, как раз у нее над головой. – Я знала, что вы еще хотя бы раз зайдете, после того, как я сказала вам, что искать ее здесь бесполезно.

– Этот джентльмен не назвал свое имя?

– Нет. Однако был мил и вежлив. Вел себя уважительно. Не то что тот, грязнуля, который говорил вашим голосом. Никакого права так поступать у него не было, хоть и получалось хорошо.

– Pardon^[37], мадемуазель. Человек, на которого вы ссылаетесь – мистер Сэмюэль Кидд, – вовсе не говорил моим голосом. Он лишь пытался это сделать, но ни один человек не может в точности скопировать голос другого.

Фи расхохоталась.

– Ну, ваш-то он копировал чертовски здорово! С закрытыми глазами я бы и не догадалась, кто говорит.

– Значит, вы плохо слушаете, как говорят люди, – рассердился Пуаро. – У каждого из нас свой уникальный тембр, своя каденция. – Желая проиллюстрировать свою мысль, Пуаро поднял чашку с кофе. – И они столь же неповторимы, как потрясающий напиток кофейни «Плезантс».

– Слишком много вы его пьете, – сказала Фи. – Это вредно.

– Откуда у вас такая идея?

– Вы же не видите своих глаз, мистер Пуаро. А я вижу. Выпивали бы по чашке чая хоть иногда. У него нет привкуса грязи, да и слишком много чая не бывает. От чая человеку одна польза. – Произнеся эту речь, Фи разгладила на коленях передник. – И это неправда, что я не слушаю, как говорят люди: я слушаю, только не интонацию, а слова. Важно ведь что говорят, а не как – с бельгийским акцентом или с английским.

Тут дверь отворилась, и в кофейню вошел человек. У него были печальные глаза бассета.

Фи толкнула Пуаро.

– Вот он, на этот раз без полицейского эскорта, – шепнула она.

Человека звали Рафаль Бобак, он служил официантом в отеле «Блоксхэм» и приносил чай Харриет Сиппель, Иде Грэнсбери и Ричарду Негусу в четверть восьмого вечером того четверга, когда их всех троих убили. Извинившись за вторжение, Бобак сказал, что Лука Лаццари объявил всем служащим своего отеля, что если кто-то из них захочет поговорить со знаменитым детективом Эркюлем Пуаро, то его можно найти в кофейне «Плезантс» на Сент-Грегори-Лейн.

Едва они уселись за столик, Пуаро спросил:

– Что же вы хотите мне сообщить? Вы что-то вспомнили?

– Вспомнил ровно столько, сколько мог, сэр, и решил рассказать вам все, пока не забылось. Кое-что вы уже слышали, но я столько думал об этом, что смог вспомнить еще немного – просто удивительно, какие подробности всплывают в памяти, стоит хорошенько постараться.

– Совершенно верно, месье. Стоит только сесть и напрячь маленькие серые клеточки.

– Как я уже говорил вам, сэр, принесенный заказ принял мистер Негус. Две дамы обсуждали каких-то мужчину и женщину, как я уже сообщал вам в отеле. С их слов складывалось впечатление, что этот мужчина бросил эту женщину из-за возраста или охладел к ней по какой-то иной причине. По крайней мере, так мне показалось, но я смог вспомнить кое-что еще, так что судите сами.

– А! Очень кстати!

– Итак, сэр, во-первых, я вспомнил слова миссис Харриет Сиппель: «Но у нее ведь не было выбора, правда? Он больше не поверяет ей своих мыслей. И вообще, он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас – она совсем себя забросила, да и постарела так, что в матери ему годится. Нет, уж если ей хотелось знать, что у него на уме, так надо было бы найти ту, с которой он беседует по душам сейчас, и узнать у нее об этом». Сказав это, миссис Сиппель рассмеялась, и это был недобрый смех. Ехидный, как я уже говорил в отеле.

– Пожалуйста, продолжайте, мистер Бобак.

– Мистер Негус – мы с ним как раз обменивались любезностями – услышал ее слова, повернулся и сказал: «О, Харриет, ты несправедлива. Иду легко шокировать. Полегче с нею, пожалуйста». И тогда то ли Харриет Сиппель, то ли другая дама, Ида Грэнсбери, что-то сказала. Но вот что именно, не могу вспомнить, хоть убейте.

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – сказал Пуаро. – Ваше воспоминание, хотя и не полное, наверняка поможет расследованию, я уверен.

– Надеюсь, сэр, – ответил Бобак с сомнением. – Следующий фрагмент, который я помню дословно, прозвучал через несколько минут, когда я уже расставлял посуду на столе у окна. Мистер Негус сказал миссис Сиппель: «Свои мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить. И насчет «в матери годится» я с вами не согласен. Категорически не согласен». Миссис Сиппель засмеялась в ответ и ответила: «Что ж, раз ни один из нас все равно не может доказать свою правоту, останемся каждый при своем мнении!» Это последнее, что я слышал перед тем, как выйти из комнаты, сэр.

– «Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить», – повторил Пуаро задумчиво.

– Все, что они говорили, сэр, было очень недружелюбно. Та женщина, о которой у них шла речь, – никто из них не испытывал к ней добрых чувств.

– Не знаю, как вас и благодарить, мистер Бобак, – сказал Пуаро душевно. – Все, что вы вспомнили, мне очень поможет. Услышать, о чем говорили эти люди, да еще так подробно – я и надеяться на такое не мог.

– Жаль только, я не вспомнил остальное, сэр.

Пуаро пригласил Бобака остаться и выпить с ним чашечку чего-нибудь теплого, но тот сказал, что ему нужно возвращаться в отель, так как он не хочет злоупотреблять добротой мистера Лаццари.

Не получив от Фи Спринг больше кофе – в котором она отказала ему под предлогом заботы о его здоровье, – Пуаро решил вернуться в пансион Бланш Ансворт. Его шаги, пока он шел оживленными лондонскими улицами, были неторопливы, хотя мысли так и мчались вперед. Слова, услышанные от Рафаля Бобака, крутились у него в голове: «Он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас… Постарела так, что в матери ему годится… Свои мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить… И насчет «в матери годится» я с вами не согласен… Ни один из нас все равно не может доказать свою правоту…»

Так, бормоча вполголоса, бельгиец прибыл к месту своего временного проживания. Едва он вошел, ему навстречу бросилась Бланш Ансворт.

– Что вы там бормочете себе под нос, мистер Пуаро? – радостно спросила она. – Можно подумать, что вас двое!

Пуаро оглядел свою фигуру, склонную к округлости.

– Надеюсь, я съел не так много, чтобы вдвое увеличиться в размерах, мадам, – сказал он.

– Нет, я только хотела сказать, что вы как будто с кем-то разговариваете. – Бланш Ансворт понизила голос до шепота и подошла к нему так близко, что Пуаро пришлось прямо-таки вжаться в стену, чтобы избежать физического контакта с нею. – Тут к вам пришел один человек, и голос у него в точности как ваш. Он ждет в гостиной. Наверняка он тоже с вашей родины, из Бельгии. Оборванный такой, но я его все же впустила, ведь от него не пахло, и… и еще мне не хотелось прогонять с порога вашего родственника, мистер Пуаро. Полагаю, что в каждой стране свои обычаи касательно одежды. Это ведь французы любят одеваться нарядно, верно?

– Он мне не родственник, – сухо возразил Пуаро. – Его зовут Сэмюэль Кидд, и он такой же англичанин, как и вы, мадам.

– У него все лицо в порезах, – сказала Бланш Ансворт. – Говорит, что от бритья. Бедный ягненочек, он, наверное, не знает, как правильно держать бритву. Я ему говорю, что у меня есть кое-что от порезов, кое-что заживляющее, но он только смеется!

– Все лицо? – нахмурившись, спросил Пуаро. – У того мистера Кидда, которого я видел в прошлую пятницу в кофейне «Плезантс», порез был только один, на выбритом участке щеки. А скажите, есть у этого человека в гостиной борода?

– О нет. Ни единого волоска на лице, кроме бровей. У него и кожи-то немного осталось! Хоть бы вы, мистер Пуаро, научили его бриться без увечий… Ой, простите. – Бланш закрыла себе ладонью рот. – Вы же говорили, что он вам не родственник. А я все еще думаю о нем как о бельгийце. Голос у него в точности как у вас. Вот я и подумала, что он, должно быть, ваш младший брат. Ему лет около сорока, не так ли?

Оскорбленный тем, что кто-то мог принять оборванца Сэма Кидда за его родственника, Пуаро довольно резко прервал свой разговор с Бланш Ансворт и направился в гостиную.

Там он действительно обнаружил того, о ком рассказывала ему квартирная хозяйка: человека, с которым он уже встречался в «Плезантс» в пятницу; только теперь он удалил всю растительность со своего лица, сильно изрезав его в процессе бритья.

– Добрый день, месье Пуар-роу. – Сэмюэль Кидд поднялся на ноги. – Пари держу, я ее провел, ну, ту, что мне открыла? Она ведь решила, что мы с вами земляки, да?

– Добрый день, мистер Кидд. Я вижу, что со времени нашей последней встречи вас постигло несчастье.

– Несчастье?

– Порезы на лице.

– А, да, тут вы правы, сэр. Понимаете, терпеть не могу, когда у меня рядом с лицом что-то острое. Сразу начинаю представлять себе, как оно втыкается мне прямо в глазное яблоко и перерезает его пополам, вот рука и дрожит. Насчет глаз я вообще мнительный. Говорю себе, не думай об этом, когда бреешься, думай о чем-нибудь другом, – не помогает. Вечно изрежу себя в хлам.

– Заметно. Позвольте поинтересоваться: как вы узнали, что меня можно найти по этому адресу?

– Мистер Лаццари из отеля сказал, что констебль Стэнли Бир говорил, что здесь живет мистер Кэтчпул, и вы тоже, сэр. Извините, что побеспокоил вас дома, но у меня для вас хорошая новость, вот я и подумал, что вы, наверное, захотите услышать ее как можно скорее, поэтому сразу и пришел.

– Что же это за новость?

– Та дама, которая уронила два ключа, ну та, которая выбежала из отеля после убийства… Я вспомнил, кто она такая! Вспомнил, как только глянул в газету сегодня утром. Вообще-то я в них обычно не заглядываю.

– И что же это за дама, месье? Вы правы, Пуаро хотел бы услышать ее имя немедленно.

Проводя кончиком пальца по красному бугристому шраму у себя на левой щеке, Сэмюэль Кидд размышлял:

– По-моему, нельзя разом читать про жизни других людей и жить своей собственной, времени не хватит. Если уж выбирать – а выбирать приходится, – то я за то, чтобы жить самому, а не читать про то, как это делают другие. Но, как я уже говорил, сегодня утром я все же заглянул в газету узнать, нет ли там чего-нибудь по блоксхэмскому делу.

– Oui, – сказал Пуаро, усилием воли сохраняя терпение. – И что вы там увидели?

– Ну, много разного, но в основном то, что полицейские не очень-то продвинулись в расследовании и просят всех, кто что-нибудь знает, прийти и рассказать им. Ну, как вы уже знаете, мистер Пуаро, я кое-что видел, и к вам приходил. Но тогда я еще не мог добавить к лицу имя. А теперь могу!

– Это замечательная новость, мистер Кидд. И она станет еще прекраснее, если имя, которое вам теперь известно, прозвучит уже в следующем вашем предложении, чтобы я тоже мог его узнать.

– Понимаете, вот где я ее видел-то: на фото, в газете. Потому и вспомнил, едва только в газету заглянул. Она известная дама, сэр. Нэнси Дьюкейн – вот как ее зовут.

Глаза Пуаро расширились.

– Нэнси Дьюкейн, художница?

– Да, сэр. Она самая. Богом клянусь. Портреты пишет. Она, она. Да у нее самой мордашка такая, что хоть сейчас портрет с нее пиши. Наверное, потому я ее и запомнил. «Сэмми, – сказал я себе, – это же Нэнси Дьюкейн ты видел у отеля вчера вечером». И вот, пришел рассказать об этом вам.