«…Делайте то дело, которое можете и умеете делать»

О контактах Горького с Рутенбергом в день Кровавого воскресенья речь шла выше. Напомним об еще одном эпизоде их встречи, описанном Горьким в очерке о Н.Г. Гарине-Михайловском:

Было это в в Куоккале, летом 1905 года. Н.Г. Гарин привез мне для передачи Л.Б. Красину в кассу партии 15 и 25 тысяч рублей и попал в компанию очень пеструю, скромно говоря. В одной комнате дачи заседали с П.М. Рутенбергом два еще не разоблаченных провокатора – Евно Азеф и Татаров. В другой – меньшевик Салтыков беседовал с В.Л. Бенуа о передаче транспортной техники «Освобождения» петербургскому комитету и, если не ошибаюсь, при этом присутствовал тоже еще не разоблаченный Доброскок – Николай Золотые Очки. В саду гулял мой сосед по даче пианист Осип Габрилович с И.Е. Репиным; Петров, Шелгунов и Гарин сидели на ступеньках террасы. Гарин, как всегда, торопился, поглядывал на часы и вместе с Шелгуновым поучал неверию Петрова, все еще веровавшего в Гапона. Потом Гарин пришел ко мне в комнату, из которой был выход к воротам дачи.

Мимо нас проследовал к поезду массивный, толстогубый, со свиными глазками Азеф в темно-синем костюме, дородный, длинноволосый Татаров, похожий на переодетого соборного дьякона, вслед за ними ушли хмурый сухонький Салтыков, скромный Бенуа. Помню, Рутенберг, подмигнув на своих провокаторов, похвастался мне:

– Наши-то солиднее ваших (Горький 1968-76, XX: 89).

В Италию Горький приехал 13 (26) октября 1906 г., на Капри поселился 20 октября (2 ноября), т. е. незадолго до приезда сюда Рутенберга, который, как отмечалось выше, появился в доме Горького в конце января 1907 г.

Рутенберг жил на Капри в атмосфере шпионско-провокатор-ских имагинаций. Собственный гапоно-азефовский сюжет, вынужденно заполнивший все его существование и ставший причиной нешуточной эмоциональной депрессии, был не единственной реакцией на эту крайне актуальную и модную в то время проблематику. Горький работал над повестью «Жизнь ненужного человека» («Шпион») – «из быта политических сыщиков», как он сам определял в письме М. Хилквиту (не позднее 13 (26) января 1907 г.) ее топику (Горький 1997-(2007), VI: 7). Приехавший к нему Л. Андреев носился с замыслом произведения, в котором изображалось и развенчивалось бы предательство как таковое («Иуда Искариот»).

Между прочим, на Капри произошел эпизод, связанный с Л. Андреевым и вошедший впоследствии в историю русской литературы. Рутенберг в его присутствии рассказал случай из собственной жизни о том, как, преследуемый полицией в ночном Петербурге, он был вынужден скрыться за дверью борделя и провести ночь с проституткой. Горький так излагает макет оригинала:

<…> Девица «дома терпимости», чутьем угадав в свое «госте» затравленного сыщиками, насильно загнанного к ней революционера, отнеслась к нему с нежной заботливостью матери и тактом женщины, которой вполне доступно чувство уважения к герою. А герой, человек душевно неуклюжий, книжный, ответил на движение сердца женщины проповедью морали, напомнив ей о том, что она хотела забыть в этот час. Оскорбленная этим, она ударила его по щеке, – пощечина вполне заслуженная, на мой взгляд. Тогда, поняв всю грубость своей ошибки, он извинился пред нею и поцеловал руку ее, – мне кажется, последнего он мог бы и не делать (Горький 1968-76, XVI: 351)⁴.

Л. Андреев, на которого эта история произвела неотразимое впечатление, написал на ее основе повесть «Тьма», напечатанную в № 3 альманаха «Шиповник» за 1907 г. (на обложке – 1908). Эта повесть, о которой, по воспоминаниям А. Соболя, спорили даже на каторге, в далеком Горнем Зерентуе (Соболь 1924: 64), в местах, менее удаленных от цивилизации, вызвала настоящий литературно-общественный скандал (о восприятии современниками повести Андреева см.: Басинский 1989:133-35). Ср. с более поздним суждением А. Амфитеатрова, которое приводилось в И: 1.

Крайне негативно воспринял «Тьму» и Горький. Эта повесть вбила клин между ним и Андреевым и разрушила союз, который до тех пор воспринимался как, скажем, нечто оппозиционное лагерю Гиппиус-Мережковский, ср., напр., в письме Гиппиус Савинкову от 11/24 марта 1912 г.:

Думаю, впрочем, когда мы с вами увидимся и поговорим толком, – будет ясно, к какой литературе вы тяготеете, к Горько-андреевской или нашей (Гончарова 2006: 215).

Отзываясь на помещенную в «Весах» (1908. № 2. С. 73–6) статью Антона Крайнего (Гиппиус) «Репа», Горький, который вновь приглашал Андреева погостить на Капри, писал ему (16 (29) февраля 1908): «<…> а в журнале Брюсова ты назван невеждой и дураком» (справедливости ради следует отметить, что это слово Гиппиус адресовала герою, а не автору)⁵.

И далее в том же письме:

Бросай, пока время, всю эту сологубовщину, пойми, что непристойно тебе, с твоим талантом, невольно поддаваться их заразному влиянию и писать такие вещи, как «Тьма». Я чуть не заревел, прочитав эту мазницу дегтя, а потом шестнадцать лет сердился на тебя. Эх ты, дитя моя (Горький 1997-(2007), VI: 185-86).

Неприязненное отношение к навеянной Рутенбергом андреевской «Тьме» Горький проявлял многократно. В письме к К.П. Пятницкому (26 октября (8 ноября) 1907), окрестив ее «отвратительной и грязной вещью», он писал о Рутенберге:

Ее <«Тьмы»> истинным автором является ее герой – известный вам Василий Федорович, – болван, которому я дал бы пощечину, будь он около меня. Я предупреждал, я просил этого скота не говорить Леониду о революции и своем участии в ней, я прямо указывал ему, что Л<еонид> немедленно постарается испачкать все, чего не поймет. <…> Идиот В<асилий> Ф<едорович> – получил должное за свой рассказ – изумительно гадок он в изображении Леонида! (там же: 97-8)⁶.

Та же мысль высказана в письме И.П. Ладыжникову, датированному тем же днем:

«Тьма» же – отвратительна, хотя Василий Федоров – ее герой – заслуживает такого изображения (там же: 97).

О том же идет речь в письме к Н.С. Каржанскому⁷, автору очерков «Париж (Из записной книжки неизвестного)», которые Горький взял для публикации в 34-й книжке «Знания» за 1911 г. Прочтя рукопись, он писал автору (20 сентября (3 октября) 1910 г.):

Ваша книга – честная книга, и я бы назвал ее «Гибель героев» – это громко, но очень близко действительности. У Вас я не чувствую того противного нигилизма, которым пропитан «Конь бледный» Савенкова , «Тьма» Андреева <…> (там же, VIII: 140).

В посмертном очерке «Леонид Андреев» (1919 – отрывки, полный вариант: 1922), подводя последние итоги своей многолетней дружбы с автором «Тьмы», Горький писал:

…Леонид неузнаваемо исказил и смысл и форму события. В действительном публичном доме не было ни мучительного и грязного издевательства над человеком и ни одной из тех жутких деталей, которыми Андреев обильно уснастил свой рассказ.

На меня это искажение подействовало очень тяжко: Леонид как будто отменил, уничтожил праздник, которого я долго и жадно ожидал. Я слишком хорошо знаю людей, для того чтоб не ценить – очень высоко – малейшее проявление доброго, честного чувства. Конечно, я не мог не указать Андрееву на смысл его поступка, который для меня был равносилен убийству из каприза – злого каприза. Он напомнил мне о свободе художника, но это не изменило моего отношения, – я и до сего дня еще не убежден в том, что столь редкие проявления идеально человеческих чувств могут произвольно искажаться художником в угоду догмы, излюбленной им.

Мы долго беседовали на эту тему, и хотя беседа носила вполне миролюбивый, дружеский характер, но все же с этого момента между мною и Андреевым что-то порвалось (Горький 1968-76, XVI: 351-52).

Об отношении Горького к рассказу «Тьма» см. также в воспоминаниях М.К. Иорданской (Горький и Леонид Андреев 1965: 579).

Нельзя не согласиться с выводом современного исследователя о том, что «трещина взаимного непонимания» между двумя писателями, «которая вскоре разрослась в настоящую пропасть», образовалась из-за «Тьмы». Именно этот рассказ, сюжет которого основан на реальном эпизоде из жизни Рутенберга, обозначил

роковой рубеж, на котором закончилась знаменитая дружба Горького и Андреева и началась их не менее знаменитая вражда (Басин-ский 1989:135)⁸.

Впрочем, не одной только «Тьмой» следует объяснять копившиеся у Горького на Рутенберга и Андреева обиды и раздражение. Негативную характеристику поведения обоих на Капри содержит его письмо И.П. Ладыжникову (около 22 мая (4 июня) 1907 г.):

Андреев напился и наскандалил здесь на всю Италию, чорт его дери! Оттого он и сбежал столь скоропалительно. Кого-то столкнул в воду и вообще – поддержал честь культурного человека и русского писателя. Ах, дьяволы…

Василий Федоров – должно быть, «от нервов», – вел себя здесь тоже в высшей степени нахально, скот. Они тут, пьяные, ходили и орали – «пей за здоровье Горького, мы платим!»

В доме у нас В<асилий> Ф<едоров> возмутил против себя всю прислугу, на своей квартире – хозяина-попа и всех сродников его, уехал тайно, не заплатив денег, задержали его жену… вообще чорт знает что за каша! И за всю эту канитель нам приходится отдуваться (Горький 1997-(2007), VI: 53).

Покинув Капри и поселившись сначала в Генуе, а затем, осенью 1910 г., в Милане⁹, Рутенберг продолжал оставаться с Горьким в тесном контакте. Последнего глубоко интересовало драматическое развитие событий, связанных с разоблачением провокаторской деятельности Азефа, которым занимался не только В.Л. Бурцев, но и группа «Инициативное меньшинство», возглавляемая Я.Л. Юделевским (автором книги «Суд над азефщиною» (Париж, 1911) – под псевдонимом А. Липин)¹⁰ и

В.К. Агафоновым¹¹ (в 1909 г. преобразована в Союз левых социалистов-революционеров максималистов), имевшая свой печатный орган – газету «Революционная мысль». Рутенберг, для которого было крайне важно мнение Горького, как следует вести себя в новой ситуации востребованности его свидетельских показаний, писал ему 3 мая 1911 г.:

Получил от В.К. Агафонова экземпляр «Заключений» и письмо, в котором сообщает, что его группа (не помню, как называется; эта та группа, которая затеяла следствие по делу Аз<ефа>), постановила опубликовать по этому поводу имеющиеся у нее материалы. Предлагает мне напечатать все, что хочу и в каком виде хочу. Мне интересно бы с Вами посоветоваться: моя заметка неизбежно вызовет полемику со стороны бывшего ЦК, полезную для выяснения дела Г<апона>, но вредную для моих теперешних дел¹².

Относительно Агафонова забыл сказать Вам, когда виделись, что человек это солидный, очень добросовестный и ценный работник был бы для Вашей энциклопедии. Как писателя Вы его знаете.

Только он в оппозиции к «правящим сферам партии» вообще и к Чернову в частности¹³.

Горький отвечал на это письмо (3 (16) мая 1911 г.):

А [дела семейные]¹⁴ делишки скандальные и унижающие – Вас и других людей, заслуживающих уважения, – оставьте для тех, кому они сродны и кто только в их сфере и может жить. Вам пора с этим кончить, [раз] если Вы хотите работать серьезно, вводить же себя в новый скандал, трепаться в новой [буре всяких] склоке агонизирующих репутаций – не следовало бы. Если Вы думаете, что дело идет о чести партии – это ошибка, [дело проще: X, Z, S, Y натворили – партия принцип пребудет незыблем] принципы пребудут незыблемы, как бы люди не искажали их, [при<инципы?>] люди – смертны, идеи – вечны, и это надо помнить, а Вам – особенно, Вам – особенно потому, что Вы человек способностей недюжинных, и Вы в состоянии возродить честь партии Вашей личной работой положительного характера. То же, что я [в состоянии] могу сделать, я должен сделать. Выполнение долга – волевой акт. Вы над этим подумайте, дабы ясно видеть, куда, к чему влечет Вас Ваша воля.

Брошюры по естественным наукам выписаны, рекомендую Вам спросить [об] Агафонова о том, [каковы из них наилучшие] какие из них он, специалист вопроса, считает наилучшими (Горький 1997-(2007), IX: 37-8).

Постепенно избавляясь от душевной травмы (о происходящих в нем изменениях к лучшему см. письма Амфитеатрова к Горькому от сентября 1909 и 7 сентября 1911 г., приведенные выше), в 1909–1911 гг. Рутенберг много сил и времени отдавал проблемам угольной промышленности (см. И: 1). Как уже отмечалось, свои попытки поспособствовать заключению русско-итальянского соглашения на экспорт донбасского угля в Италию, которые ни к чему не привели, Рутенберг описал в статье «Как устанавливаются международные связи», опубликованной в журнале «Современник» (1911. № 10. С. 306–19). По всей вероятности, статья была подготовлена к печати по внушению Горького, внимательно следившего за угольными делами, а может быть, даже заказана им¹⁵. Об этом, в частности, свидетельствует то, о чем Рутенберг сообщал Горькому в цитированном выше письме от 3 мая 1911 г.:

Послал Вам 1) словарь итальянских синонимов 2) устав русско-итальянской торговой палаты и 3) труд экстренного съезда южно-русских горнопромышленников. Пришлю или привезу еще другие материалы, которые дадут Вам возможность составить представление об этой промышленной организации.

Вчера получил через консульство ответы на мои запросы министерству торговли и промышленности (русскому), посланные мною в октябре п<рошлого> г<ода>. Добросовестность несомненная, хотя и запоздалая. Любопытны приложенные ответы русских судоходчиков: «фрахты заграничных арматор всегда будут ниже русских» и «цены русских курных углей в Италии будут всегда выше английских» (ввиду дороговизны русских фрахтов). Шутники, а не промышленники⁶.

Примерно в это же время Рутенберг оказался близок и полезен Горькому то ли в реорганизации издательства «Знание», которое тот задумал в период его наивысшего кризиса (1908-11), то ли в некоем совместном итало-русском издательском проекте. Помимо привлечения к работе издательства новых талантливых авторов, Горький мечтал о печатном органе подлинно либерального толка – ни один из легально выходивших в России журналов его не удовлетворял. (Напомним, что собственный журнал – «Летопись» – он начнет издавать лишь спустя несколько лет.) В этих начинаниях писатель был не одинок и имел помощников, например И. Бунина (см.: Нинов 1966: 84–98). Как вытекает из его переписки с Рутенбергом итальянского периода, последний также входил в круг людей, участвовавших в осуществлении горьковских издательских планов, а в каком-то смысле даже являлся их инициатором. Именно он привлек к этому проекту местных социалистов Л.М. Кулишову и ее мужа Ф. Турати.

Анна Михайловна (Моисеевна) Кулишова (Кулишева; Кулешова) (наст. фам. Розенштейн; по первому мужу – Макаревич; 1854¹⁷-1925), русская революционерка-народоволка, впоследствии заметная фигура в итальянском социалистическом движении, родилась в еврейской купеческой семье. В 1870-е гг. училась в Цюрихском университете, где примкнула к народническому кружку «сен-жебунистов» (по шутливому прозвищу трех братьев Жебуневых, сыновей богатого черниговского помещика, последователей П. Лаврова, приехавших учиться в Цюрих). Убедившись в недостижимости идеала революционной пропаганды в народных массах, увлеклась анархическими идеями М. Бакунина. В 1873–1877 гг. принимала участие в народнических кружках – «чайковцев» (Одесса) и «южных бунтарей» (Киев – Я.В. Стефанович, Л.Г. Дейч, И.В. Бохановский). После раскрытия «Чигиринского заговора» (неудачной попытки «южных бунтарей» с помощью подложного царского манифеста поднять в 1877 г. крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии) эмигрировала на Запад. В Париже познакомилась с И.С. Тургеневым, который после ее ареста ходатайствовал перед французским правительством о помиловании. В 1878 г. поселилась в Италии и вышла замуж за известного анархиста Андреа Коста, однако вскоре разошлась с ним. В середине 80-х гг. поступила на медицинский факультет Миланского университета, где познакомилась с будущим лидером итальянских социалистов Филиппо Турати (1857–1932) и стала его женой. В 1890–1891 гг. они вместе основали журнал «Critica sociale», а в 1892 г. явились одними из главных организаторов итальянской социалистической партии, или, как она называлась в пору своего возникновения, партии итальянских трудящихся (о Кулишовой см.: Дейч 1923,1: 65; Дейч 1925: 217-31; Афанасьева 1968: 286-99).

Находившийся на полуконспиративном положении Рутенберг, познакомившись с А. Кулишовой и Ф. Турати, проникся к ним глубоким доверием. В письме В.Л. Бурцеву от 27 марта 1909 г., приглашая того к себе в Милан, он писал:

На всякий случай, можете разыскать меня и через г-жу Кулишову – жену Турати⁸.

Годы спустя, в преддверии заседания Лиги Наций, где должен был обсуждаться вопрос о британском мандате на Палестину, Рутенберг, которому стала известна позиция Италии, намеревавшейся выторговывать у Британии свой «барыш» за поддержку этого решения, обратился 20 декабря 1921 г. к А.М. Кулишовой со следующим письмом (печатается по копии, хранящейся в RA):

Милая Анна Михайловна!

Важная просьба к Вам:

В заседании Лиги Наций 10-го января <1922> будет рассматриваться вопрос предоставления Англии Мандата на Палестину. По имеющимся у меня сведениям, представители Италии до сих пор мешали этому, желая что-то выторговать у Англии за это признание.

Отсутствие Мандата, т. е. окончательно установившегося правительства и его политики, является источником беспорядков в стране. Беспорядки мешают притоку средств, необходимых для экономического развития страны и доставления работы приезжающим эмигрантам. Несмотря на исключительно важные полученные мною концессии, я встречаю серьезные затруднения в финансировании их до утверждения Мандата. Отрицательные результаты этого заседанья значительно важнее и серьезнее, чем тот или другой случайный дипломат может оценить. Если спокойная и продуктивная работа в Палестине не начнется возможно скорее, косвенным путем и Италия заплатит за это очень дорого.

Вы и Турати можете оказать незаменимую услугу. Надо срочно добиться от правительства категорических инструкций итальянским делегатам на ближайшем заседании Лиги Наций требовать утверждения Мандата Англии на Палестину.

Хотел поехать сам повидаться с Вами и Турати по этому поводу и если надо с председателем Совета министров. Но осмотревший меня доктор утверждает, что если не выйду из упряжки хоть на ближайшие 2–3 недели, мое сердце станет еще большим, чем сейчас.<…>

Сердечный Вам обоим привет.

Ваш П. Рутенберг

Но – вернемся на десять лет назад в Италию. Как было сказано, именно через Рутенберга Кулишова была приобщена к итало-русскому издательскому проекту. В ответ на письмо Горького привлечь к редактированию переводов русских писателей на итальянский язык Сибиллу Алерамо¹⁹ Рутенберг 3 мая 1911 г. сообщал ему:

Виделся с Анной Михайловной Кулишовой относит<ельно> издательства. Она охотно примет участие в нем. Она усиленно рекомендует обратить внимание на научно-популярные книжки, которые, по ее мнению, будут иметь успех здесь. Против редакторства Сибиллы Алерамо ничего не имеет, но думает, что судить о ней как о художнице трудно по единственному ее роману, и то, вероятно, выправленному лицом, ей теперь посторонним. Анна Мих<айловна> подумает и предложит другого кого-ниб<удь> – литератора более компетентного²⁰. Она же соберет и некоторые данные чисто технические, касающиеся самого издания. Кое-какие сведения я уже собрал – русские авторы, напечатанные на итал<ьянском> языке, стоимость печати, бумага и пр<очее>.

Когда наберется достаточно материалу, составлю смету и общий проект дела²¹.

В письме, отправленном Горькому на следующий день, 4 мая 1911 г., Рутенберг информировал:

Из намеченной Вами серии уже изданы: «оКазакио», <«>Тарас Бульбао», «оСорочинская ярмаркао». Это по имеющимся у меня каталогам. Изданы прилично, так что новое издание было бы невыгодно, по-моему.

Список передам Анне Михайловне <Кулишовой>. «Губернатора» тоже; до моего отъезда он будет сдан в перевод²².

Речь идет о повести И.С. Сургучева (1881–1956) «Губернатор», вышедшей в 39-й книжке сборников т-ва «Знание». Как и сам автор, повесть пользовалась благорасположением Горького, который отзывался о ней несколько раз, и неизменно высоко, в том числе в письмах к самому Сургучеву (см. горьковские письма к нему за 1911–1912 гг. в: Горький 1997-(2007), IX, X – по указателю имен и названий). Так, сообщая автору в письме от 20 декабря 1911 (2 января 1912) г., что он прочитал конец повести и «отправил рукопись обратно Миролюбову»²³, Горький, в частности, писал:

Мне кажется – Вы написали весьма значительную вещь и несомненно, что Вы большой поэт, дай Вам Боже сил, здоровья и желаний! Еще раз скажу – человечно написано, матерински мягко, вдумчиво, и мне жаль, что я читал эту повесть с антрактами по две недели (Горький 1997-(2006), IX: 210-11)²⁴.

Судя по всему, перевод «Губернатора» на итальянский язык осуществлен не был, как и сама идея совместного итало-русского издательского проекта заметного следа в истории не оставила, однако эпизод этот несомненно заслуживает упоминания с точки зрения восстановления полноценной биографии бывшего деятеля революционного террора, которому крупнейший русский писатель писал в одном из писем (от 3 (16) мая 1911 г.):

Убедительно советую Вам – делайте то дело, которое можете и умеете делать, делайте его всегда, памятуя [важное историческое значение этой работы] важную для России цель, историческое значение этой работы (Горький 1997-(2007), IX: 37).

Окончательно итало-русское издательство, носившее характер совместного предприятия с Обществом итальянских писателей, было сформировано в марте 1913 г. Современная исследовательница пишет по этому поводу:

Итало-русское издательство было окончательно сформировано совместно с Обществом итальянских писателей в марте 1913 г. Это было начало практического осуществления широкой программы деятельности созданного тогда же Русско-итальянского общества для взаимного ознакомления обоих народов с жизнью, бытом и литературой России и Италии (Ковальская 1972: 106).

Рутенберг продолжал играть в этом предприятии одну из «первых скрипок»²⁵, занимаясь издательской деятельностью вплоть до Первой мировой войны. По всей видимости, именно в этом издательстве он планировал напечатать в переводе на итальянский язык появившийся незадолго до этого отдельной книжкой роман Савинкова «То, чего не было» (1914). 9 сентября 1914 г. он писал автору:

Говорил недавно с Кулишовой о твоем романе, дал ей прочесть. Старухе очень понравилось. Знаю, что тебе будет приятно узнать это, и рад поэтому сообщить²⁶.

Однако Первая мировая война не позволила воплотить этот замысел, как и вообще резко изменила характер деятельности Рутенберга и его жизненные планы.