Послесловие

Работая над этой книгой, автор часто думал о ее актуальности, о сходстве и различии современной эпохи и Средних веков, а особенно о тех «остатках» и «преданиях», которые пронизывают нашу жизнь, уходя корнями в прошлые столетия. В этом отношении Москва уникальна. Постоянно меняясь, она сохраняет где-то в уголках своего пространства, в домашнем обиходе горожан, в оборотах речи и даже ее интонации пока еще живые элементы средневековой культуры, быта и даже, отчасти, мировоззрения.

Время ставит перед нами сложный вопрос, сумеют ли выжить эти следы московской самобытности. Для столичного мегаполиса уберечь свое Средневековье становится всё труднее. Происходят стремительные метаморфозы с горожанами, застройкой, планировкой. На смену тому, что складывалось столетиями, приходит новодел, эрзац, а зачастую — нечто совсем чуждое прошлому, но органичное современному. Повседневность большого города оставляет совсем мало места для традиционного, в отличие, скажем, от сельского образа жизни. С каждым мгновением связи с прошлым истончаются, становятся всё более хрупкими и рвутся совсем.

Стоит ли переживать из-за того, что память о Средних веках останется лишь на бумаге, в музейных коллекциях или исторических фильмах? Автору представляется, что стоит. Наше Средневековье было временем жестких, а порой жестоких крайностей: смертельной опасности и подлинной веры, тяжкого труда и настоящей любви. Это почувствовал Андрей Тарковский и гениально донес до зрителей в фильме «Андрей Рублев».

Свидетельства источников не позволяют нам идеализировать то время. Умильные рассуждения о безусловной святости Руси происходят от слабой информированности авторов. Повседневность средневековой московской жизни дает мало поводов для восхищения. Грубость нравов, бедность, постоянная забота о хлебе насущном, страх перед мечом неприятеля, огненной стихией, моровой язвой, колдовством или волей «сильного человека» — таковы были ежедневные мытарства простого москвича. Вся его жизнь и — шире — всё существование Московского царства были преодолением. Как в них находилось место для произведений кисти Андрея Рублева или пера Симеона Полоцкого?

Ответ на этот вопрос дал В.О. Ключевский, писавший о значении преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства: «Своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч». Этот свет, горевший в душе нашего предка, задавленного со всех сторон (подьячим, «бусурманом», «литвином», боярином и прочими, «имена их, иже, Господи, веси»), и дал Москве удивительную жизнестойкость. Именно он позволил Москве выстоять в те времена, когда ее существование подвергалось смертельной опасности, — в 1238, 1382, 1571, 1612, 1812, 1941 годах…

Хочется верить, что и в наше время, комфортное в смысле быта, но смутное и тревожное во всём, что касается духовной жизни, завет предков даст нам силы сохранить Москву достойной своего великого прошлого. Надеюсь, что пример средневековой повседневности поможет в этом. В любом случае люди прошлого сказали свое слово, исполнили свои дела и оставили нам наследство. Наша задача — понять и сберечь его.