ПОЖАР

Я еще во сне услышал набат, но мне никак не хотелось просыпаться. Натянув на голову одеяло, я поджал коленки до самого подбородка и притих, надеясь, что этот интересный сон продлится. Я люблю видеть во сне всякие происшествия, хотя бы пожар, особенно ночной пожар, когда небо становится красным-красным. Гудит набат, собаки лают, все необычно, все выглядит не как всегда. И жутко и интересно.

Но сейчас это уже как будто не сон: слишком сильно хлопнула дверь, слишком шумно у нас под окнами. Колокола звонят так, что я вскакиваю с постели. Оглядываюсь кругом и не понимаю, почему у нас пламенеют окна и кровавые отсветы падают на пустые постели отца и матери.

Я в ужасе выбегаю на улицу. Но здесь меня чуть не задавили. Конные скачут к пожарному сараю, пешие бегут с ведрами и лопатами и кричат. Всех громче кричит жена Меера Калуна. Ломая руки, она вопит, что посадили ее Меера.

Ночь до краев наполнена криками людей, лаем собак, захлебывающимся перезвоном колоколов.

Дома сразу стали маленькими, прижались к земле под кроваво-красными облаками, которые то бледнеют, то вновь наливаются светом и виснут неподвижно над кожевнями, над горой, где стоит наш Совет.

— Фабрика!.. Фабрика!.. — кричат со всех сторон.

— Бойня!..

— Не бойня, а Совет…

— Совет горит! — слышу я мамин голос.

Забыв обо всем на свете, мчусь по темным улочкам к нашему Совету. Но, взбежав на гору, убеждаюсь, что здание Совета благополучно стоит на месте. Теперь до меня явственно доносится бряцанье ведер, позвякивание^[5]

Каминер сидит возле пожарной бочки на опрокинутом ведре. Он в одной рубашке.

— Да оставьте меня в покое! — отталкивает он меня.

— Я должен кое-что сказать! — говорю я торопливо.

— Ну что? — поднимает он голову. — Чего тебе нужно? — И он снова глядит на груды горящих бревен, на фонтаны искр, которые возникают каждый раз, когда пожарные крючьями растаскивают бревна. — Что ты хочешь?

Я говорю ему на ухо всего лишь одно слово:

— Исайка…

— Что-о? — Он хватает меня так, что я еле сдерживаю крик.

— Исайка возле нашего Совета, — говорю я.

— Ты сам видел?! — Он встает и ногой отбрасывает ведро так, что оно, звякнув, летит кувырком куда-то далеко в темноту.

— Пойдем-ка!

Каминер шагает так быстро, что я еле поспеваю за ним. Он идет почему-то к реке. Уже под ногами чавкает мокрая земля, трава по колено нам. Но лишь когда мы совсем удалились от пожарища, он опускается на поваленное дерево.

— Когда ты его видел? — спрашивает Бечек.

— Только что. Под горой.

— И это был Исайка?

— Да.

— А с ним никого не было?

— Не знаю. Я убежал.

— А тебя он не видел?

— Кажется, нет.

— Отомстил! — говорит он, почти не раскрывая рта. — Поджег за несколько сребреников!

Больше Бечек ничего не говорит. Он начинает соскребать грязь с сапог с таким остервенением, что я боюсь слово вымолвить; останавливается, лишь когда хрустнет ветка или лягушка бултыхнется в воду.

Начинает уже светать. На поверхности пруда можно разглядеть пузырьки. Но птиц еще не слышно. Тучи стоят так низко и их так много, что теперь на них нет отсвета пожарища. Начинает накрапывать дождик, и на поверхности пруда образуются кружки.

— Дождь, что ли? — вздрагивает Бечек. — Что такое? Тьфу! — плюет он. — Я совсем уже потерял голову — выбежал без пиджака… Вот что, Ошер! Сбегай-ка, попроси у кого-нибудь пальто.

Я вскакиваю и тотчас пускаюсь бегом.

— Подожди-ка! Еще позови Голду!

Однако на пожарище я уже Голды не застал. Да и пальто не у кого взять.

— Ну и ладно. Нет так нет. Сиди! — говорит Бечек. — Значит, нету пальто? Да, это плохо. Неприятно встретиться с ним в таком виде…

— То есть как встретиться? Ведь он хочет вас убить?!

— Мало ли что он хочет! Я ведь тоже не дурак.

— Но ведь он в вас стрелял и поджег, как вы говорите!

— Не он. Я думал о Калуне.

— А Исайка?

— Ну, подумаешь, ссорился с ним. Теперь мы уже помирились.

— С Исайкой? Да вы смеетесь! — Никак не пойму, в чем тут дело.

— Пошел бы ты лучше домой, Ошер! — говорит он сердито, но вслед за тем вновь становится приветливым. Но это странная приветливость, — лицо каменное, и ни улыбки.

— Ошер, сделай одолжение!

— Какое?

— Мне нужно сходить в милицию. Меера Калуна посадили. Сбегай в Совет и принеси мне мой пиджак. Не боишься?

— Нет, нет, принесу! — Я скорее дам кожу с себя содрать, чем покажу, что мне страшно.

— Помни, однако, Ошер! Если он там меня ждет, то, конечно, спросит, почему ты несешь мне пиджак. А ты ему голову не морочь и говори правду. Скажи, что я тебя послал, что я в милиции, у Меера Калуна, и что я буду тебя ждать у вас дома.

— У нас дома?

— Да, у вас дома. Туда и принеси пиджак.

— Ну что ж, бегу!

Однако я не побежал, а пошел, и очень медленно. Мне хотелось бы, чтобы дорога длилась как можно дольше. Я останавливаюсь у кучи тлеющих углей. Монотонно идет дождик, тихо шипят угасающие головешки. Люди смотрят на торчащую среди пожарища печь остановившимися, пустыми глазами, затем расходятся. Ухожу и я.

Я иду по тропинке к Совету, точно по стеклу, и настороженно вглядываюсь. На березе никого нет, кругом ни души.

Наконец подхожу к Совету. Дождь точно пальцами барабанит по железой крыше. Боясь оглянуться, подхожу к раскрытой настежь двери. Стараюсь идти тихо, но ботинки гулко отбивают шаг на цементном полу. На широкой скамье лежит развороченная постель Каминера. Быстро забираю его пиджак, сворачиваю в узел и отправляюсь домой.

Но на пороге меня встречает незнакомец в брезентовом плаще и с капюшоном на голове. Хочу обойти его, но он задерживает меня и, кашлянув в ладонь, спрашивает по-украински, не здесь ли поселковый Совет, хотя на вывеске перед входом все ясно написано.

— Да, — отвечаю я ему. — Но еще рано, товарищ.

Однако он не слушает меня и входит в помещение.

Хочу сказать, что входить нельзя, но мне становится страшно.

— Ты что это стащил, воришка? — говорит вынырнувший внезапно из-за кустов Исайка.

— Это пиджак, — отвечаю я, дрожа. — Несу Каминеру.

— Какие там еще пиджаки? — ощупывает он узел.

— Бечек просил. Он вышел в одной рубашке.

— А где он, твой Бечек?

— В милиции. За пожар посадили Калуна. Но Бечек будет ждать меня у нас.

— Где это — «у нас»?

— У Леи.

— Ты, кажется, Ошер?

— Ошер.

— А как меня звать, знаешь?

— Нет!.. — Я боюсь произнести его имя, потому что слышал, что он может убить за это. — Нет, не знаю.

— Не валяй дурака! Я не пьян, и меня на бога не возьмешь, — говорит он, хотя я чувствую тяжелый запах водочного перегара.

— Кажется, Исайка?

— Ах, холера! Я тебя помню, когда ты еще пешком под стол ходил, а ты со мной шутки шутишь, болячки тебе!

— Вот теперь я вас признал.

— Ясно, что признал. Ведь меня все знают! Да? — Он притягивает меня поближе к себе. Его широкое, четырехугольное лицо точно припухло, большие мешки свисают под беспокойными, давно не знавшими сна и точно испуганными глазами. — Поговаривают обо мне? Да?

— Поговаривают. — Я пытаюсь несколько освободиться от его объятий.

— Не бойся, я не стану марать руки о тебя. Зря никого не трогаю. Я не Бечек, который гоняется за мной, как собака.

— Да нет же, Исайка, — пытаюсь я его успокоить. — Ведь он тебя любит.

— Кого? — кричит он разъяренно.

— Тебя.

— Меня? — Он таращит глаза так, что у меня дух захватывает. — Меня? Я сделаю сейчас из тебя яичницу! Хочешь надуть?! У вас он или нет? Говори!

— Чтоб мне пропасть! — клянусь я совершенно искренне.

— Не кричи! Это он сам тебе сказал, что будет у вас?

— Сам сказал.

— Когда?

— Да вот недавно.

— Комиссар сказал — что пес пролаял. Бечек — не я. Я вот скажу, так скажу.

— И я говорю правду! — клянусь я вновь.

— Так ты не хочешь, чтобы меня поймали?

— Нет! — Я и в самом деле ничего против него не имею теперь. — Нет, не хочу.

— Видишь? — Он вытаскивает из кармана часы с цепочкой. — Хочешь иметь часы?

Я не понимаю, что ему от меня нужно.

— Это часы Меера Калуна, — говорит Исайка. — Он думает от меня отделаться часами да бутылкой водки. Я подарю их тебе, если ты мне вызовешь Бечека.

— Хорошо, вызову, — обещаю я и собираюсь идти.

Но Исайка велит мне подождать. Он подбегает к незнакомцу с портфелем и о чем-то с ним шепчется.

— Ну, пошли, Ошер!

Втянув голову в плечи и подняв воротник, Исайка нахлобучивает шапку до самых бровей. От этого он становится как будто ниже. А ходит он сторожко, Странно! Человек, которого все боятся, поминутно останавливается, оглядывается по сторонам и прислушивается, хотя на улице нет ни живой души. Но возле нашего дома он исчезает.

— Исайка! — кричу я громко, но он не отзывается. — Мама! — Я принимаюсь стучать в дверь. — Открой!.. Каминер здесь?

— Был и ушел, — говорит она, открывая мне. — Выдумал ведь ребенка ночью посылать! Тоже барин нашелся! Он будет либо в парткоме, либо в Совете и просил принести ему туда пиджак. Эля, — зовет она отца, — сходи с ним! Незачем ребенку ходить одному ночью.

Она сама выходит ко мне с шалью на плечах. Но я не люблю таких штук.

— Не ходи! — говорю я ей и убегаю.

В парткоме, куда я пришел, темно и двери заперты.

— Исайка! — кричу я опять.

— Цыц! — Появившийся точно из-под земли Исайка хватает меня за шиворот. — Чего орешь?

— Я думал, ты ушел, — лепечу я.

— Кто много думает, тому делают капут! — говорит он, дрожа от бешенства. — Я ведь сказал тебе: не кричать!

— Я не кричу.

— Послушай-ка, негодяй! — Он тащит меня за угол и, заикаясь от злости, спрашивает: — Зачем ты кричишь? Говори!

— Я тебя искал.

— Смотри, со мной в бирюльки не играют. Ладно уж, из слов матери я вижу, что ты не соврал. И нечего тебе дрожать! Ты мне не нужен. Я тебе даже часы отдам! Обещал — пропало. Пообещал Мееру Калуну — и сделал. Так и с тобой.

— Что ты обещал Мееру?

— Что нужно, то и обещал.

— Фабрику?..

— Ты что это таращишь на меня глаза! Чего тебе надо? — Он поднимает руку, и я замечаю в рукаве вороненую сталь револьвера. — Иди! — говорит он, бледный как полотно. — Иди!

Я иду молча. Потом говорю ему, что мне холодно, и, надев пиджак Бечека, подворачиваю длинные рукава. Так удобней будет бежать от него. Доведу до Совета, предупрежу Бечека и сбегу.

Однако Исайка не разрешает мне взбежать на гору. Он поминутно останавливается, пригибается и тащит меня тоже книзу. А сам он не спускает глаз с раскрытого окна Совета.

Наконец мы поднялись в гору. Однако дверь в Совете, которую я оставил открытой, теперь заперта.

— Бечек! — кричу я изо всех сил.

Мне хочется поскорей вскочить в помещение и захлопнуть за собой дверь.

— Он, видно, спит! — говорю я нарочито громко.

Но Исайка хватает меня за локоть. У меня на лбу выступает холодный пот.

— Зови его! — подталкивает он меня к открытому окну. — Зови! — скрежещет он зубами. — Кричи! — и сует мне в карман часы.

Однако я не хочу, чтобы Бечек подходил к окну.

— Не дави так! — умоляю я его. — Лучше я залезу туда и разбужу его.

— Лезь!

Однако окно очень высоко, а выступающий каменный фундамент скошен. Сколько ни стараюсь, ноги ползут вниз.

Только при помощи Исайки мне удается ухватиться за карниз окна. Но влезть внутрь я не могу. А тут еще рубашка зацепилась за гвоздь. Я весь изнемог, но ничего у меня не выходит. Чувствую, что сейчас свалюсь.

— Бече-ек! — кричу я из последних сил.

И вдруг замечаю, что Каминер стоит за деревом. Он подмигивает мне. Рядом с ним стоит новый начальник милиции.

Все это длится мгновенье. Меня оглушают резкие выстрелы. Потом слышны вопли. Ощущаю страшную боль, но не могу даже крикнуть.