«Капитуляция исключена, сражаться до последнего патрона и до последнего солдата. Бороться за каждый метр, защищать каждый командный пункт». Такой приказ получили командиры корпусов, передали его в дивизии, откуда он далее был передан в те подразделения, с которыми еще можно было связаться. Приказ был ясным и недвусмысленным, однако командиры частей выражали большое сомнение относительно возможности выполнения данного приказа. Сопротивление давно уже не было военной необходимостью.

– Произошло то, что должно было произойти, – сказал Шлиффен.

Высоты 12, 104 и 107 были разбиты, взрывы снарядов сровняли их с землей, ничего живого там не осталось. Части сражались, открывая огонь по всему, что оказывалось в поле зрения, как было приказано. Кроме того, «впереди» можно было еще достать еду – это была еще одна причина для того, чтобы капитулировать только тогда, когда русские окажутся в тылу. Командование редко получало донесения о таких случаях, и на картах еще были обозначены те боевые группы и полки, в которых оружие было сложено в кучи.

В вечернем донесении армии от 28 января говорилось:

В северный котел были оттеснены 11-й армейский корпус вместе с 60-й моторизованной дивизией, а также с остатками 16-й и 24-й танковых дивизий; 389-я дивизия оставалась на своих старых позициях на высоте рядом с кирпичным заводом, а остатки 100-й дивизии закрепились на оборонных позициях в южной части «Красной баррикады».

В котле «Центр» располагались части 113-й и 76-й пехотных дивизий, в то время как четыреста солдат 384-й дивизии заняли позиции у железной дороги западнее склада горючего. 305-я дивизия, фронт которой был обращен в сторону Волги, отражала сильные атаки русских, наступавших со стороны гвоздильной фабрики. Остатки 29-й и 3-й моторизованных дивизий, ведя бои, отступали на восток, пробираясь через нескончаемые руины. Штаб 14-го армейского корпуса располагался недалеко от фабрики алкогольных напитков, от 4-го корпуса осталось одно только название. У генерала Пфеффера уже не было дивизии.

Вокруг командного пункта 8-го корпуса сгруппировались двести солдат хорватского пехотного полка. 79-я и 295-я пехотные дивизии занимали свои позиции с фронтом в сторону Волги.

Командование армии находилось в южном котле. Теперь армия располагала лишь разрозненными подразделениями, да и те уже были далеко не в полном составе. Оставались еще одна боевая группа 71-й пехотной дивизии и такая же группа 371-й дивизии. Свой последний командный пункт командование армии разместило среди руин полностью сгоревшего универмага; большая лестница, которая вела на верхние этажи здания, повисла в воздухе, прилегающие стены были разрушены, но подвалы выдержали артиллерийский обстрел и сохранились. Время от времени в развалинах универмага раздавались взрывы гранат – русские хорошо пристреляли свои гранатометы, поэтому огонь был довольно точным.

В самом дальнем помещении подвала располагалась квартира генерал-полковника Паулюса, рядом обосновался начальник штаба. Через два помещения разместился командир 71-й дивизии, которому по рации присвоено звание генерал-майора. В третьем помещении находилась радиостанция армейского полка связи, а напротив нее – командный пункт 71-й пехотной дивизии.

Командующий уже не проявлял никакой инициативы. Сжавшись в комок, он сидел в своем помещении на походной кровати, связь с северным котлом и командным пунктом группировки «Центр» поддерживал по рации генерал Шмидт. Был еще один человек, державший себя в эти тяжелые дни с достоинством, – это был генерал-майор Роске.

В последние часы все имевшиеся подразделения превратились во временные боевые формирования и боевые группы, что было понятно. Связь осуществлялась только между опорными пунктами, в которых находились писари, связисты, люди из тыловых подразделений и водители. О какой-либо боеспособности не могло быть и речи.

Несмотря на все это, оборона трех котлов доставила наступавшим русским дивизиям довольно много хлопот, прежде чем они добились успеха. Лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что период времени, в течение которого Красная армия стремилась достичь своей цели, был отмечен ожесточенными боями и отчаянным сопротивлением. Двадцать дней (начиная с первого дня крупномасштабного наступления) понадобилось превосходящим силам русских для того, чтобы сломить последнее сопротивление. Ежедневно наступавшие русские части преодолевали в среднем три с половиной километра.

С каждым часом жертв становилось все больше, так как из-за сильной концентрации войск на небольшом участке количество потерь увеличивалось. Среди сражавшихся находились и те, кто должен был заботиться о продовольствии, а также раненые.

Начальник Генерального штаба издал приказ: «Продовольствие выдавать только тем частям, которые непосредственно участвуют в боевых действиях», что сразу поняли снабженцы, когда пытались получить пайки для раненых и больных, находившихся среди руин и в подвалах. Аэропорт Сталинградский – последняя связь по воздуху с внешним миром – уже 23 января был захвачен русскими.

О сообщении Верховного командования вермахта войска также ничего не знали, они бы его и не поняли: «Несмотря на большие потери и лишения, обороняющиеся части в районе Сталинграда отбивают все атаки противника».

В ставке фюрера начальник Генерального штаба сухопутных войск вместе с главными офицерами оперативного отделения добровольно перешли на голодный паек сталинградской армии, но через шесть дней прервали эту «диету», поняв, что такое питание привело бы к неработоспособности всего Генерального штаба. В то же время начальник штаба оперативного руководства вермахта подписал постановление, в котором, в частности, говорилось: «Источником стойкости и самопожертвования действующей армии является исключительно национал-социализм».

28 января в котел были сброшены с воздуха две тонны груза снабжения, после чего рейхсмаршал Геринг послал в Сталинград следующую радиограмму:

Об этом окруженные войска ничего не знали, и лишь немногие слышали вечером 30 января речь рейхсмаршала по немецкому радио:

– Наступил день, когда немецкие мотопехотные части впервые ворвались в цитадель Сталинграда и прочно закрепились на берегах Волги. Это будет самым великим и героическим сражением в истории Германии. То, что совершают там наши моторизованные и инженерные части, артиллеристы и зенитчики, от генерала до последнего солдата, является исключительным примером доблести. Со стойким мужеством, обессиленные и истощенные, они сражаются с мощным противником, имеющим большой перевес в силах. Через тысячу лет каждый немец с благоговейным трепетом и глубоким уважением будет говорить об этом сражении и помнить, что, несмотря ни на что, Германия одержала там победу.

… и сейчас, и через несколько дней можно будет говорить о героической борьбе на Волге: «Если ты приедешь в Германию, скажи там, что ты видел, как мы оставались лежать на земле в Сталинграде, и мы делали это ради Германии, как этого требовал от нас закон чести и войны». Тяжело бывает каждый раз, когда слышишь, что гибнет немецкий солдат, будь то под Сталинградом, в пустынях Африки или на ледяных равнинах Севера, но если бы мы, солдаты, не были готовы отдать свою жизнь, то не следовало бы быть солдатом, можно было бы просто уйти в монастырь.

Обстановка 26 января 1943 года

И этот человек, взявший на себя обеспечение по воздуху 6-й армии, сказал далее:

– Если солдат идет на поле брани, он должен учесть вероятность того, что уже не вернется, а если он все же возвращается, то может благодарить судьбу за то, что ему сильно повезло.

В ответ на эту речь 31 января из северного котла была послана радиограмма с более чем кратким текстом:

Когда передавали по радио эту надгробную речь, остатки дивизий еще держали свои винтовки и автоматы на изготовку, солдаты стояли позади своего последнего орудия или умирали в подвалах смерти. В окружении люди знали, что от них отказались, но то, что этот отказ прикрывали, а ужасную смерть солдат приукрашивали высокими словами о долге и чести, вызывало у людей чувство глубокого отвращения.