ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В мае следующего года Вики родила вторую дочь, которую назвали Кристина (американизированный вариант еще одного немецкого имени), и после радостных трансатлантических телефонных переговоров Сэм прислал мне длинный меморандум из филиала банка Ван Зейла в Лондоне. Он писал, что отложил на некоторое время свои планы относительно Германии и предложил трехнедельную встречу в Бонне в июне для предварительных обсуждений, затем совещание в сентябре в Нью-Йорке и, наконец, открытие филиала в Германии в январе 1957 года.

Я понимал, что он решил атаковать меня в надежде, что я отступлюсь от своего решения. С грустной улыбкой я покачал головой. Мне было совершенно ясно, что Вики Сыта Европой, и, хотя она прямо этого никогда не говорила, я чувствовал, как она тоскует по дому.

Я написал Сэму тщательно продуманное письмо. С сожалением сообщил, что решил не открывать филиала в Германии, так как считаю, что дополнительная ветвь в бизнесе сделает филиал банка Ван Зейла трудно управляемым в той манере, к которой мы привыкли за много лет. С притворным энтузиазмом я хвалил его за достижения в Лондоне. Затем я сообщил, что планирую произвести перестановки в банке на Уиллоу-стрит, Г, и хочу, чтобы он вернулся домой.

Он ответил телеграммой: прибываю Айдлуайлд 14.30 среду обсуждения будущего Сэм.

Назавтра, в среду, я посылал «кадиллак» для встречи Сэма в аэропорту, предварительно убедившись, что это последняя модель года.

Он позвонил от Пьера. «Благодарю за то, что снял для меня пышный номер», — воскликнул он, так тонко намекнув на отсутствие приглашения остановиться на Пятой авеню, что нейтрализовал холодность моего приема.

— Я сейчас немного посплю, а затем, возможно, мы встретимся за обедом.

Я не мог спустить ему этого. Если он будет диктовать расписание наших встреч, наша конфронтация возобновится, что ослабит мою позицию.

— Жду тебя здесь через полчаса, — сказал я и повесил трубку.

Он явился вовремя. По-видимому, решил, что лучше не опаздывать и не идти на риск углубления нашего антагонизма.

Когда он вошел в мой кабинет, я осмотрел его с головы до ног, как боксер на ринге, оценивающий силы своего противника, и обнаружил детали, ускользавшие от меня ранее во время напряженных деловых встреч и суетливых домашних сборищ. Его черные волосы поседели, а морщины на лице стали глубже. Я тоже наверняка постарел, но на внешности светловолосых людей возрастные изменения отражаются менее заметно: мои волосы были тускловатого желтого цвета, но проседь не была видна, и хотя мое лицо тоже было в морщинах, но не было ни мешков под глазами, ни вислых щек. Постоянные физические упражнения, отсутствие привычки к курению помогали мне сохранить неплохую физическую форму, несмотря на некоторые неполадки с дыханием, кроме того, я вовсе перестал пить после того, что узнал об Алисии. Сэм выглядел неважно. Как только мы уселись после обычного спектакля, изображающего сердечную встречу, он закурил, чтобы успокоить нервы.

Конечно, я знал приблизительно, как пойдет наш разговор: схема его была давно отработана. Сэм искусно подведет к тому, чтобы в очередной раз начать излагать мне убедительные доводы в пользу дальнейшего расширения деловых связей в Европе. Он мог бы попытаться воздействовать на меня методами, более грубыми, чем убеждение. Однако он достаточно хорошо знал меня и понимал, что лучше не бить меня по голове, а терпеливо уговаривать до тех пор, пока не иссякнут мои контраргументы. Ясно, что ради Вики он постарается быть со мной мягким и обходительным, дабы не углублять без нужды противоречий между нами.

Подвести лошадь к воде может и один человек, но заставить ее пить, если она не хочет, не смогут и двадцать. Уговаривая меня подойти к воде и расписывая прелести водопоя, Сэм, естественно, может потерять терпение, если я буду упрямой лошадью и наотрез откажусь от утоления жажды. Весьма вероятно, что в этом случае он будет угрожать мне выходом из дела, хотя вряд ли может искренне хотеть этого. Слабость его позиции в том, что, порвав со мной и банком Ван Зейла, он рискует нарушить душевное равновесие Вики и ухудшить перспективы своего сына в будущем. Если Сэм будет угрожать мне отставкой, и я скажу, что это блеф, то поставлю его в затруднительное положение.

Я улыбнулся, желая казаться уверенным в себе, но Сэм не смотрел на меня. Держа в руках свою отвратительную сигарету, он все еще блуждал рассеянным взглядом по сторонам.

— Давай, если ты не возражаешь, строго придерживаться деловой беседы, — сказал он. — Обсуждение личных дел слишком взвинчивает нас обоих.

Любой деловой разговор мог иметь только один результат: с унизительной легкостью Сэм продемонстрирует мне, как я глуп, неразумен и близорук, отказываясь санкционировать расширение деловых связей в Германии. Он будет жонглировать самыми последними фактами и цифрами, и через пять минут я буду выглядеть круглым дураком.

— Какого черта, Сэм! — сказал я примирительным тоном. — Дай мне хоть какую-нибудь передышку, а? Смени пластинку! Я не хочу выслушивать твои доводы в пользу открытия немецкого филиала — я знаю их настолько хорошо, что, вероятно, смогу повторить во сне! Англичане, как ты говоришь — законченные бездельники, их дело распивать чай, они живут в раю для дураков с тех пор, как Макмиллан заявил им, что никогда еще им не было так хорошо. А немцы работают, как негры, выползают, наконец, из своих сточных канав, крепнут духом и телом. Курс немецкой марки неуклонно растет, а фунт стерлингов скоро не будет стоить и паршивого никеля. Если же я сейчас открою офис в Германии, то сделаю столько денег, что смогу скупить всю Англию и превратить ее в «Ист Кони Айленд» для туристов. Ради Бога, Сэм, я могу перечислять все это до бесконечности, неужели мы не можем отбросить всю эту чепуху и обратиться к тому, что по-настоящему беспокоит нас? А то, что нас беспокоит, не имеет ничего общего с бизнесом.

— Я отказываюсь вступать с тобой в спор о Вики.

— Звучит так, будто это зависит только от тебя. Давай лучше поговорим о том, как в действительности обстоят дела. Прежде всего, я посылал тебя в Европу не для того, чтобы делать деньги для нашего банка, а потому, что у Вики в 1952 году были проблемы и ей было необходимо отдохнуть от Америки.

— Это так. Но...

— А теперь, — сказал я, усаживаясь в свое вращающееся кресло и слегка покачиваясь из стороны в сторону, — теперь Вики вполне оправилась и хочет вернуться домой. Почему бы и нет? Она провела четыре года в Европе, и это было замечательно, но теперь она хочет видеть развевающийся повсюду звездно-полосатый флаг и Уолтера Кронкайта по телевизору, мечтает о настоящих праздничных обедах в День благодарения, хочет завести счет у «Зака», слышать американский акцент у своих детей. И, позволь мне заметить, она права. Я не выношу людей, которые считают, что Америка — не то место, где можно достойно жить.

Наступило тягостное молчание. Сэм снял свои очки и протер их.

— Я не думал, что наш разговор примет такой неприятный оборот, Корнелиус, — по тому, как он произнес мое имя, я понял, что он поднял перчатку, брошенную к его ногам. — Таков печальный конец тридцатилетней дружбы!

— Что это значит? — спросил я, зная, что в этот момент он занят мыслью об отставке.

— Нейл, я очень удивлен. Понимаешь ли ты на самом деле, что делаешь? Если называть вещи своими именами, то ты стараешься разрушить наш брак. Я хочу остаться в Европе и вправе ожидать от моей жены поддержки во всем, что касается моей карьеры, ты же пытаешься насильно влезть в наши дела, играя на временной ностальгии Вики, и не сомневаешься, что все мы будем счастливы как никогда, если Вики вернется к своему папочке! Извини, но я не приемлю такого вмешательства в мою личную жизнь. Если ты не согласен вести себя, как нормальный здравомыслящий бизнесмен, и санкционировать филиал в Германии, я ухожу. Моя репутация в Европе достаточно высока, и найдутся другие, кому я, в отличие от тебя, буду нужен.

— И что же ты собираешься сказать Вики? — небрежно спросил я, все еще покачиваясь в кресле.

Он бросил на меня взгляд и сказал:

— Тебя это не касается, это мое дело.

Его нежелание смотреть правде в глаза вызвало во мне раздражение. Я перестал раскачиваться в кресле.

— Другими словами, ты хочешь сделать мою дочь несчастной!

Он вскочил.

— Послушай, приятель...

— Сядь, Сэм, ради Бога, и давай не кипятиться...

— Заткнись! Я думаю, тебе пора проснуться и увидеть суровую правду жизни. Вики — моя жена. Она любит меня и не собирается бросать меня, чтобы убежать к тебе. Я хозяин в своем доме и, если я говорю, что мы едем жить в Германию, это значит, что мы едем жить в Германию. И если ты порываешь со мной, то ты порываешь и с ней.

Конечно, он блефовал, но все звучало весьма убедительно. Я начал испытывать тревогу. Дышал я ровно, но ладони мои вспотели, во рту пересохло. Возникло непреодолимое желание кончить неприятный разговор и расслабиться. Меня угнетала мысль, что я вот-вот могу потерпеть поражение.

— Слушай, кончай меня пугать, — раздраженно сказал я. — Ты не бросишь банк Ван Зейла. Ты обязан думать о своих сыновьях! А что, если я лишу их наследства?

— Я начинаю думать, что для них это будет самое лучшее.

На мгновение меня охватила паника. Это не было блефом. Моя козырная карта была бита. Он действительно хотел отделаться от меня и увезти Вики в Германию. Я не смогу ее вернуть. Я проиграл, я остаюсь в одиночестве...

— Стоп, подожди минутку, — сказал я. — Только минутку. Несомненно, мы все-таки сможем поладить. Не так уж все плохо. Ради Бога. Мы найдем выход. Сейчас я вижу, что имел обо всем этом несколько превратное представление. Ты понимаешь, Сэм, я действительно нуждаюсь в вас здесь, в Нью-Йорке. Я ведь об этом писал, так ведь? Потом, правда, я решил не выдвигать этот довод, так как подумал, что ты вряд ли откажешься от Германии только потому, что вы нужны мне здесь. Тогда я представил в качестве аргументации заботу о Вики и мальчиках, и это, теперь я вижу, было ошибкой. Ты был прав, придя в бешенство. Прости меня. Конечно, она твоя жена, и я вполне осознаю, что не имею никакого права вмешиваться в твои семейные дела. И, конечно, я никогда не откажусь от мальчиков. Ты знаешь, как много они для меня значат. Я раскаиваюсь в своем поведении по отношению к тебе, это было глупо с моей стороны, но правда состоит в том, Сэм, — я выдержал паузу, чтобы вдохнуть и собраться с духом, — настоящая правда заключается в том, что у меня очень осложнились отношения с Рейшманом: препирательства, недомолвки, невозможность трезво обсуждать с Джейком вопросы, которые традиционно интересовали нас обоих. Сам я больше не могу с ним вести переговоры, все же другие партнеры бесполезны, пасуют перед ним. Я посылаю их к нему, и они возвращаются, как побитые собаки... Я знаю, что ты и Джейк не друзья, но, по крайней мере, он уважает тебя, а ты способен противостоять ему, и при встрече он не размажет тебя по стенке.

Я продолжал в том же духе сваливать в кучу факты и вымысел, изо всех сил стараясь показать Сэму, как я нуждаюсь в нем, и боясь, что вот-вот он прервет меня. Но он молча сидел, давая мне выговориться. Наконец он зажег сигарету с видом никуда не спешащего человека. Я почувствовал облегчение, но поначалу был слишком опустошен, чтобы задаться вопросом, почему с поля боя исчезла тяжелая артиллерия, затем почувствовал недоумение, и, наконец, возликовал. Я все говорил и говорил, а Сэм слушал и кивал головой, пока внезапно открывшаяся правда не ударила меня по мозгам с такой силой, что я едва не потерял сознание. У меня перехватило дыхание, ребра стиснули диафрагму.

Не говоря ни слова, Сэм подал мне стакан воды и стал ждать у окна, когда пройдет приступ астмы.

— Так ты понял меня или нет? — прошептал я, едва обретя способность говорить. — Ты понимаешь теперь, почему я так хочу, чтобы вы вернулись?

— Да, — сказал Сэм. Он опять сел. Помолчав, он медленно проговорил: — Я допускаю, что можно представить себе ситуацию, в которой для меня важнее будет вернуться в Нью-Йорк, чем ехать в Германию, но это требует сильного воображения. Помоги ему разыграться.

— Да, конечно, — сказал я. — У меня очень богатая фантазия. Дай мне подумать. Так. Безусловно, потребуются дополнительные затраты, но ведь это само собой разумеется, верно? Я не жду, что ты откажешься от мечты о Германии без соответствующей денежной компенсации...

— Участие в деле на правах равноправного компаньона.

— Что?!

— Я вернусь в Нью-Йорк, если ты возьмешь меня в дело своим компаньоном.

— О... а почему бы, собственно, и нет?.. Я не могу обещать тебе сразу раздел поровну, но что касается названия...

— Для начала сойдет. Не сомневаюсь, что у тебя впереди будет куча возможностей проявить свое великодушие.

— О, да, — ответил я. — Уверен, что это не за горами.

Мы посмотрели друг на друга. Наступило длительное молчание. Я удивлялся, почему он позволил мне взять верх в тот самый момент, когда я уже почти потерпел поражение, но знал, что лучше его больше не трогать. Я победил. Это главное. Я победил, и Вики возвращается домой.

— Ты уверен, что все еще хочешь, чтобы я вернулся? — спросил Сэм.

— На все сто процентов!

Снова наступила пауза. Затем Сэм негромко сказал:

— Нейл, я не знаю, что за проблемы у тебя, но, можешь мне поверить, то, о чем мы договорились, их не решит.

— Ну а почему бы нам не попытаться, в конце концов? — ответил я, улыбнувшись с облегчением, но при этом подумал, не обернется ли мой триумф Пирровой победой.

Прошло еще полгода, прежде чем я снова увидел Вики. Нужно было выбрать преемника Сэма, отправить его в Лондон и представить всем клиентам; сам Сэм должен был свернуть свои незавершенные дела, а Вики предстояло снова окунуться в тяготы межконтинентального путешествия. Дом был продан, с прислугой расплатились, мебель подготовили к отправке морем, и Вики написала мне, что торит желанием пять дней провести в море.

Она прибыла в Нью-Йорк за неделю до Рождества вместе с Сэмом, четырьмя детьми и двумя няньками. Я, конечно, был в первом ряду толпы, ожидавшей на пирсе, пока пассажиры сойдут с «Королевы Елизаветы» и пройдут таможенный контроль. Личный помощник Сэма занимался горой багажа, чтобы из-за него не возникло задержки. Первой, кого я увидел, была Вики, заметив меня, она кинулась к барьеру.

Вики выглядела прелестней, чем когда-либо. На ней было пальто из персидского каракуля и шляпка в тон. Неожиданно я вспомнил Вивьен, чью внешность унаследовала Вики. После того как Вивьен, оставив свою квартиру в Вестчестере, сняла домик на южном побережье Англии, Сэм великодушно разрешил ей навещать внуков в Лондоне раз в месяц. Я понятия не имел, захочет ли она теперь вернуться в Нью-Йорк, но надеялся, что ее финансовые возможности заставят ее предпочесть жизнь в Европе бесцветному существованию в Нью-Йорке. Я определенно намеревался сказать Сэму, с моей точки зрения, он достаточно для нее сделал, и больше нет нужды поддерживать ее материнские инстинкты.

— Папа! — радостно закричала моя дорогая девочка, выбегая из-за барьера прямо ко мне в объятия.

Я вспомнил Скотта, вопрошающего: «Имеет ли это какую-нибудь цену?» — и мой внутренний голос отвечал: «Да, да и еще раз да». Я более не был одинок, все остальное не имело значения.

Когда, наконец, я передал Вики на попечение Алисии, первым, кого я увидел, был Сэм.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — прошептал я, задыхаясь от переполнявших меня чувств.

Мальчики застенчиво теснились за ним, а позади две няньки держали маленьких девочек. Дети сильно выросли за тот год, что я их не видел, семимесячная Кристина была уже совсем большой девочкой. Я заметил, что она, как и остальные дети, унаследовала карие глаза Сэма.

— Проходите, дети! — сказал Сэм, слегка подтолкнув Эрика. — Проснитесь!

Эрику было шесть лет, он был все еще беленький, как Вики, и вместе с тем уже не так похож на нее, как раньше. В ответ на призыв отца он выступил вперед и вежливо протянул мне руку.

— Здравствуйте, дедушка, — сказал он с английским акцентом.

— Так-то лучше, — сказал Сэм, который, по-видимому, репетировал с детьми эту сцену несколько раз.

— Теперь ты, Пол! Говори!

Пол, трехлетний крепыш, в младенчестве очень похожий на Сэма, явно проглотил язык.

Ко мне, приплясывая, подбежала маленькая светловолосая девчушка.

— Привет, — сказала она и запрыгала, как щенок, в ожидании ласки.

Я поднял Саманту и сжал ее в объятиях. На ней было маленькое розовое платьице, в кудрявых светлых волосах розовый бант; она живо напомнила мне Вики в детстве.

— Привет, а кто ты? — спросил я, делая вид, что не знаю ее, и подумал, как странно, что у всех четверых детей карие глаза, как у Сэма.

— Саманта — умница, — сказал я Вики, когда мы ехали по городу в моем новом коричневом «кадиллаке», и, подумал про себя: «Но она не сможет руководить банком».

Я попытался заговорить с внуками, но вскоре отчаялся и махнул рукой.

— Пожалуйста, не обращай внимания на мальчиков, они стесняются, — сказала мне Вики позже, когда мы все отдыхали в рембрандтовском зале после ленча. — Для них все так ново и непривычно.

Я сразу же возненавидел себя за неумение скрывать свои чувства.

— Ну, что ты, дорогая, конечно, я не имею ничего против их застенчивости! Я сам был застенчив в таком возрасте!

— На самом деле они очень ласковые, — сказала Вики и вдруг без всяких причин заплакала.

Я был в шоке.

— Дорогая, они замечательные! Как ты могла даже подумать...

— Я так старалась не огорчать тебя, — прервала она меня, а слезы текли по ее лицу. — Я так старалась быть примерной дочерью, чтобы ты никогда не пожалел, что у тебя не сын.

— Вики! — Меня словно парализовало. В дальнем конце комнаты Сэм оставил Алисию и поспешил к нам. — Вики, я люблю тебя такой, какая ты есть, я никогда не хотел, чтобы ты была хоть чуточку другой! Вики, мне не нужны никакие сыновья на свете, мне нужна только ты!

— Все в порядке, Нейл, — спокойно сказал Сэм. — Предоставь это мне. Пойдем, дорогая. Ты устала. Я отведу тебя наверх отдохнуть.

Все еще плача, она позволила ему увести себя. Няньки увели детей в детскую, но я этого почти не заметил. Ко мне подошла Алисия.

— Что случилось, Корнелиус? — спросила она с недоумением.

— Я не понимаю... — Мой голос сорвался. — Она не верит... Я опять запнулся, затем повторил: — Я не понимаю.

— Не стоит волноваться. Она просто перевозбуждена. Она измоталась за последние шесть месяцев.

— Но что она имела в виду? Она сказала... Алисия, за все годы, что мы с тобой женаты, я хоть раз сказал, что хотел, чтобы Вики была мальчиком?

— Нет. Но, возможно, ты так думал иногда.

— Никогда! Я любил ее такой, какая она есть!

— Но кто она есть, Корнелиус? Мы все знаем, что ты всегда любил ее, но кто это был, кого ты любил в действительности? Любил ли ты Вики или некий идеальный образ, живший только в твоем воображении? И если ты действительно любил Вики, то кто же она есть, Корнелиус? Я совсем не уверена, что знаю ответ. После всех этих лет могу признаться тебе, что Вики для меня загадка. Я никогда ее не понимала и не надеюсь, что когда-нибудь пойму.

Мы помолчали: затем она сказала жестко, хотя и с нотками сочувствия и озабоченности.

— Пожалуйста, Корнелиус, будь честен! Признайся, хорошо ли ты на самом деле знаешь собственную дочь?

— Ты несешь чушь, — грубо оборвал я ее и удалился.

— Папа, — сказала Вики на следующее утро, когда мы после завтрака отправились с ней на прогулку по саду. — Я очень прошу меня извинить за ту отвратительную сцену вчера. Видимо, все эти переезды совершенно выбили меня из колеи! Пожалуйста, давай забудем это.

Я вспомнил, что говорила Алисия восемнадцать месяцев назад: «Мы будем жить, как раньше, как если бы ничего этого не было!.. Много ли людей осмеливаются жить по правде, а не по лжи? Во всяком случае, не я и не ты».

— Вики, ты должна быть откровенна со мной. — Мой голос слегка дрожал. — Ты самый главный человек в моей жизни, и, если с тобой что-то не так, я должен знать об этом, чтобы помочь все устроить нужным образом. Может быть, ты несчастлива с Сэмом?

— Да нет, я счастлива! Милый Сэм — он просто ангел; правда, папа, я не могу представить более терпеливого, доброго, понимающего мужа. Я счастлива, понимаешь, очень счастлива!

— У тебя не вызвало возражений решение Сэма купить дом в Вестчестере? Не в этом ли загвоздка? Тебя не смущает жизнь в пригороде?

— Нет, нет, я уверена, Сэм прав, для детей это будет лучше всего. Сэм всегда прав. Он просто замечательный. Он сам принимает все важные решения, оберегая меня от лишних беспокойств и переживаний. Я не знаю, что бы я делала без него.

— Ты действительно так думаешь?

Она посмотрела на меня своими ясными, серыми глазами.

— Ну конечно, я так думаю! — подтвердила она с легким нетерпением, затем поцеловала меня, вложила свою руку в мою и, смеясь, воскликнула:

— О, папа, пожалуйста, перестань задавать мне глупые вопросы.

Прошло еще четырнадцать месяцев, прежде чем произошла катастрофа; время пролетело невероятно быстро. Поначалу Вики была занята поисками подходящего дома, а затем, когда Сэм одобрил ее выбор, занялась приведением его в порядок. Я видел ее редко, гораздо реже, чем внуков, которые оставались у меня на Пятой авеню, пока Вики обустраивала свой дом. Сэм попросил Алисию помочь Вики, и ей пришлось заниматься двумя семьями, своей и моей одновременно. Себастьян, женившись на Эльзе прошлой весной, быстро стал отцом, Эндрю и Лори воспроизводили себя с монотонной регулярностью. У Алисии больше не было любовника, но она не могла пожаловаться на скуку.

Мы с Сэмом тоже были заняты друг другом. После того как он потребовал включить его в дело на правах старшего партнера, я не рассчитывал, конечно, что он вернется к своей старой должности служащего, хотя бы даже и «правой руки», но я был буквально поражен не только его стремлением к власти, но и упорным нажимом на меня до тех пор, пока слова «компаньон» — «старший партнер» не были аккуратно вписаны в статьи устава о партнерстве. До возвращения Сэма из Европы я был хозяином своей фирмы, но после его появления обнаружил, что вынужден делать уступку за уступкой, пока, наконец, не понял, что, разделив ему в угоду свое царство, пригрел змею на груди.

С ужасом я наблюдал, как он нанимает столько же помощников, сколько их было у меня, требует, чтобы его кабинет был такой же, как и у меня, у него даже хватило наглости предложить поделить мой кабинет на две части и отдать ему лучшую половину с выходом во внутренний дворик. По правде говоря, в предвоенные годы был прецедент подобного рода, но за последние двадцать лет ничего подобного не было. Отказавшись делить свой кабинет, я тем не менее пошел на уступку, согласившись дать ему кабинет равноценный моему, но где-нибудь в другом месте. Я пошел еще на одну уступку, согласившись на немалые дополнительные расходы на оборудование кабинета по новейшей моде и электронные приспособления.

Однако эти уступки становились все крупнее и крупнее. Я сильно урезал мою долю в прибылях для того, чтобы удовлетворить финансовые требования Сэма, не затрагивая интересов других партнеров, но, как и все вымогатели, Сэм никогда не бывал удовлетворен. Вскоре он стал говорить опять об увеличении его доли, что уравняло бы его со мной.

Одновременно он начал требовать для себя престижных поездок в Вашингтон, которые предпринимал я, чтобы встретиться с секретарем Государственного казначейства, а иногда и с его президентом. Он вел крупные дела с компанией «Морган», не советуясь со мной. Он настоял на поездках в Европу дважды в год, для ревизии лондонского офиса. Он пытался поучать Скотта, как вести переговоры с «Хаммэко». Ходили слухи, что он даже пытался диктовать Джейку, однако отступился от него после того, как Джейк стал действовать через посредника, партнера «Рейшмана», человека, пережившего Дахау. Я не мог не восхититься находчивостью Джейка. Похоже, что он остался единственным человеком в Нью-Йорке, способным противостоять моему чудовищу-компаньону.

Все это время я пребывал в постоянном состоянии гнева, тревоги и нервного напряжения, но ради того, чтобы Вики оставалась со мной в Нью-Йорке, я был вынужден ублажать Сэма. Я знал, что, если не буду с ним по-царски щедр, он уйдет и заберет с собой Вики. А Вики, конечно, пойдет за ним. Она любит своего мужа и детей, она прекрасная жена и мать, и для нее нет другого пути.

1957-й год был ужасным.

1958-й год обещал быть еще хуже, и когда в феврале Сэм попросил меня встретиться с ним после работы в «Сент-Реджис», я сразу понял, что меня ожидает очередная пакость.

Я постарался придать своему лицу непроницаемое выражение, но, вероятно, имел бледный вид, так как Сэм сказал сухо:

— Нет нужды горячиться, я не планирую никаких государственных переворотов. Одному Богу известно, как мне надоел этот банк и все разговоры, связанные с ним.

Вряд ли можно было найти что-нибудь, что встревожило бы меня больше, чем эти слова. Потеря Сэмом интереса к банку была подобна тому, как если бы Господь Бог вдруг заскучал на середине процесса сотворения мира.

В тот день после полудня у меня была встреча с президентом нашего коммерческого банка «Ван Зейл Манхэттен траст», но к пяти тридцати я был в «Сент-Реджис». Сэм уже ждал меня в тихом углу бара «Кинг Коул» с полупустым стаканом мартини перед собой.

— Выпей со мной мартини, — сказал он.

— Ты думаешь, мне это нужно?

— Да.

Официант принес мне мартини.

— В чем дело? — с усилием проговорил я, охваченный внутренним трепетом.

— Даже не знаю, как тебе сказать.

Отхлебнув мартини, я спросил с деланным спокойствием:

— Речь пойдет об офисе?

— Нет.

На какое-то мгновение я вспомнил прежнего партнера по банку Ван Зейла, который так запутался в делах, что готов был совершить убийство.

— Боже, Сэм, это деньги?

— Нет, Нейл, не деньги.

— Твое здоровье? — рискнул я высказать страшную догадку: мой мозг пронзила мысль о раке легких — он слишком много курил.

— И не мое здоровье, — ответил он. — Вики. Она ожидает еще одного ребенка, и я просто не знаю, что делать. Я чувствую, что схожу с ума.

Меня словно пригвоздило к месту.

— Она в опасности?

— Нет, это наш брачный союз в опасности. Нейл, могу ли я говорить с тобой об этом, или лучше не надо? Можем ли мы вернуться к тем дням, когда мы были друзьями, доверявшими друг другу, до того момента, когда я застал тебя с Терезой? Я знаю, что устроил тебе ад в прошлом году, но я был в бешенстве, когда увидел, что ты используешь меня в своих интересах, и решил отплатить тебе тем же.

— Я знаю. Я понимаю. Да, конечно, мы можем поговорить, как раньше. Конечно, можем. — Я был настолько расстроен, что плохо понимал, что говорю. Было ясно, что только в состоянии крайнего отчаяния он мог выбрать меня для разговора в надежде, что я смогу ему помочь. Я попытался овладеть ситуацией.

— Давай, Сэм, успокойся и начни сначала. Почему новая беременность — это несчастье?

— Каждая беременность — бедствие. Сцены, слезы, запертые двери спальни и так далее, сам знаешь. Затем, после рождения ребенка только-только очухаешься и начинаешь возвращаться к нормальной жизни, — вдруг, бац! Опять беременность... Пойми меня правильно. Это не нытье из-за отсутствия секса. С этой трудностью я могу справиться — и, признаюсь, справлялся. Возможно, я делал это не всегда достойнейшим образом, но, во всяком случае, так, чтобы не травмировать Вики. К несчастью, Вики, всякий раз, несмотря ни на что, превращает нашу жизнь в ад.

— Очевидно, ей надо сходить к психиатру.

— Боже, да мы годами не вылезаем от психиатров! Вики побывала у всех лучших психиатров Лондона!

— Ты имеешь в виду... — мне было тяжело говорить. — Все эти годы... как давно это тянется?

— Началось с тех пор, как мы перебрались в Англию. Почему, ты думаешь, я уступил тебе в том разговоре? Потому что я до смерти боялся за Вики. Я думал, что ей будет здесь лучше, так оно и было поначалу, но теперь стало хуже, чем когда-либо. Больше всего я боюсь, что когда-нибудь она уйдет от меня.

— Что?! — Я вскочил, но снова упал на стул. Я судорожно шарил в кармане, ища лекарство.

— Поверь мне, Нейл, когда я говорю, что наша семейная жизнь разваливается, это не означает, что я не хочу с ней жить. Неужели я стал бы тебе об этом говорить? Я здесь потому, что схожу по ней с ума. Я должен выговориться и надеюсь, что ты не будешь слишком суров со мной, узнав, как я люблю ее. Я не любил ее до женитьбы, это так, но потом... Она была так хороша, так нежна и так молода, и... я...

Он разрыдался. Это был какой-то кошмар. Я нашел носовой платок, положил руку ему на плечо, пытаясь успокоить его.

Но слова мои были напрасны: они бесследно исчезали в пучине его горя. Я не был уверен даже, что он слышал их. Мне были необходимы собранность и бесстрастность, чтобы вернуть разговор в спокойное русло; для этого важно было заставить себя не думать о Вики как причине его несчастья. Я пытался думать о ней просто как о знакомой женщине, жене партнера и все.

— Давай вернемся к началу разговора, Сэм. Этот новый ребенок, он что, появился случайно?

— О, Господи, да они все были случайными, начиная с Пола. До этого я пользовался презервативами, считая, что Вики слишком молода, чтобы знать, как уберечься от беременности, после Пола она захотела применять колпачки, и я сказал — если хочешь, давай попытаемся. Это, однако, оказалось недостаточно надежным, а мы стали менее осторожными и... появилась Саманта. Вот. После этого я предложил выбросить к черту колпачки и вернуться к презервативам, она согласилась, но потом решила, что не забеременеет, если будет кормить младенца.

— Раньше она не кормила сама, но, прочитав об индийских матерях, которые управляют рождаемостью с помощью кормления младенцев грудью, попыталась сделать то же самое. Это не сработало, и она забеременела Кристиной. Нейл, я столько из-за этого натерпелся! Потом она услышала о каких-то экспериментальных пилюлях, но доктор их не рекомендовал, считая их канцерогенными, я решил не испытывать судьбу и снова взялся за презервативы сразу после рождения Кристины.

Я хотел было спросить, почему она так против презервативов, но не смог, потому что я слишком хорошо знал Вики. Я не мог задавать ей подобные вопросы. Я даже не хотел думать об этом. Все шло хорошо, пока... черт, ну ты же знаешь, что такое сорок девять лет — а, может быть, и не знаешь. Я ничего не знаю о твоей теперешней половой жизни. Но я слишком много работал, стараясь максимально использовать возможности, открывшиеся передо мной после первого назначения, я начал выпивать, чтобы поддерживать тонус, и, хотя все еще хотел секса, но обнаружил, что уже не могу делать это так, как раньше. Однажды ночью мне очень захотелось этого, но я и подумать не мог о том, чтобы заниматься любовью с резинкой и... Я снял презерватив и так увлекся, что забыл об осторожности. О, Боже, надо же было этому случиться, так влипнуть! Это хуже, чем несчастье, это ад, это наихудшее из всех бедствий, это какое-то страшное наказание...

Я сказал сочувственно:

— Ну, Сэм, ведь это абсурд, нельзя же так страдать. Это плохо для душевного здоровья, как твоего, так и Вики. Совершенно очевидно, что с беременностью надо смириться.

— Правильно. Я именно это и говорю. Видит Бог, я всегда выступал против абортов, но...

— Когда у Вики операция?

— У нее не будет операции.

— Не будет? — мне показалось, что я ослышался.

— Нет. Все было подготовлено, но, когда мы приехали, она не смогла найти в себе силы решиться на это. Мы уехали, и всю дорогу домой она плакала...

— Когда это было?

— Вчера. Нейл, я боюсь, она уйдет от меня. Мне кажется, она ненавидит меня. Мне кажется, она ненавидит детей. И я не знаю почему, Нейл. Если бы я знал, я бы сделал что-нибудь, как-то все уладил. И эта кошмарная ситуация усугубляется еще и тем, что сама Вики не знает ее причины. Безумие какое-то. У меня впечатление, что мы оба сходим с ума.

— Так оно и есть. Вики переживает какой-то психический надлом. Ее необходимо госпитализировать. Ты бы это понимал, если бы сам не находился в подобном состоянии. Я поговорю со своим доктором и позабочусь о самом лучшем санатории.

— Она не поедет в санаторий, а я не смогу ее заставить поехать. У нее, может быть, и психоз, но это не тот психоз, при котором начинаются галлюцинации и мерещатся зеленые человечки. Вики пока еще справляется. Она держится перед детьми и, конечно, перед тобой. Нейл, что бы ни случилось, ты не должен говорить Вики, что знаешь обо всем. Это ее убьет. Для нее очень, очень важно думать, что ты считаешь ее здоровой, счастливой и что наша семейная жизнь сложилась наилучшим образом.

У меня было ощущение человека, заблудившегося в темной аллее и видящего высоко на вершине холма огни красивого дома, а за освещенными окнами — людей, находящихся далеко за пределами досягаемости. Я видел Эмили, и Алисию, и Себастьяна, и даже Эндрю, и Кевина, и Джейка, а также Вики, прижавшуюся лицом к окну с безмолвной мольбой о помощи. Но я был далеко от нее. Я не мог выбраться из этой аллеи, хотя искал и искал выхода из нее, чтобы добраться до того дома на холме.

— О, Боже, сколько уже времени? — встревожился Сэм. — Мне надо скорее идти, вдруг я буду нужен Вики.

Положив сигарету, он допил мартини и сказал с деланным оптимизмом:

— Ладно, как-нибудь выкарабкаемся, я люблю ее, и это самое главное, верно? Мы одолеем эту проблему в конце концов.

— Да, конечно, Сэм. Если я что-нибудь могу сделать...

— Нет, не сейчас. Выговорившись, я чувствую себя гораздо лучше. Спасибо, Нейл, что ты выслушал меня. Извини, я понимаю, что это было дьявольски трудно.

— Я рад, что мы поговорили.

На улице было холодно, дул резкий ветер из замерзшей глубины материка. Мы остановились у машин, чтобы попрощаться. Вдруг он спросил:

— Сейчас между нами все нормально, не так ли?

— Да, Сэм, все в порядке, — ответил я.

— И мы будем снова слушать «Александер Рэгтайм бэнд»?

— Да. И разговаривать. Как раньше.

— Отлично. Я потерял было тебя, это продолжалось так долго... Кстати, ты все еще видишься с Терезой?

— Я еду к ней прямо сейчас.

— Забавно, каким незначительным все это кажется теперь... Ну, ладно, передай ей от меня привет, хорошо? Я так всегда ее любил.

Он сел в свой «мерседес» и, отъезжая, помахал мне рукой. Я тоже помахал ему. Затем я погрузился в свой «кадиллак» с таким ощущением, как будто у меня были переломаны кости, и потащился через весь город в Дакоту.

Мы с Терезой напоминали определенный тип семейной пары. Мы ссорились иногда, занимались время от времени сексом, смотрели телевизор и тайно наслаждались нашим будничным домашним уютом. Наши отношения стали привычкой, от которой трудно отказаться, как от курения.

С тех пор, как мы впервые встретились, Тереза изменилась. Она, наконец, вернулась к своему раннему, естественному стилю, стала рисовать меньше, но лучше, а в свою жизнь внесла организованность и порядок: поддерживала чистоту в доме, стала лучше одеваться, следила за своим весом. На смену «левым» книгам пришли сначала романтические новеллы, а затем популярные брошюры по психологии и диете. Когда она рассталась с богемными замашками и стала вести жизнь обывателя среднего класса, я начал думать, что она рассматривает наши отношения как неофициальный брак, а не как любовную интригу. Я предложил ей счет у «Зака», но она ответила, что предпочитает «Блюмингдэйла». Я предложил ей выбрать подарок у Тиффани, она потратила полчаса и выбрала в конце концов громадную золотую булавку. Раз в год, в день рождения, я приглашал ее обедать. Раньше, бывало, она тащила меня в какой-нибудь дешевый деревенский трактир с национальной кухней, теперь же мы ходили в роскошные рестораны в центре города.

Иногда мы говорили об искусстве, но, как правило, интеллектуальные беседы давались нам с трудом. Мы зевали над всякой чушью, предпочитая всему популярные телесериалы «Драгнет» и «Я люблю Люси».

В этот вечер на Терезе было красивое красное шерстяное платье с глубоким вырезом, черный шифоновый шарф и золотая булавка от Тиффани.

— Какого дьявола ты не позвонил, что будешь поздно? — огорченно спросила она, как только я вошел. — Цыпленок по-киевски вот уже полчаса томится в печи, чтобы не остыть.

— Не ворчи, Тереза, у меня был страшно тяжелый день.

Я погладил ее по щеке вместо поцелуя, устало прошел в комнату и погрузился в безобразное оранжевое кресло, которое она купила давно для компании столь же безобразному оранжевому шезлонгу.

Без дальнейших расспросов она приготовила мне выпить, включила телевизор и сказала, что сейчас принесет еду.

— Тереза, извини, но я вряд ли смогу много съесть; У меня неприятности из-за Вики, и я до смерти боюсь за нее. Я не хочу углубляться в подробности и прошу тебя никому ничего не рассказывать, но ее дела очень плохи.

Без всякого выражения Тереза сказала: «Бедное дитя» — и выключила телевизор.

— Я не понимаю, что происходит, Тереза. Я хочу ей помочь, но не знаю, как это сделать.

— Выпиши чек кому надо. Давай-ка выпьем, и тебе будет легче.

— Тереза, пожалуйста, не надо с этим шутить. Эту проблему выписыванием чека не решить.

— Тогда милости прошу в Клуб несчастных, которые не могут решить проблемы выписыванием чека. Таких в мире девяносто девять и девять десятых процента. Пойми меня правильно, поверь мне, меня огорчают неприятности твоей дочери, но, если говорить откровенно, то я этому не удивляюсь. Ты никогда не рассказывал мне толком о своем прошлом, о тех временах, когда вы с Сэмом были двумя молодыми людьми, шатающимися по Уолл-стрит со своими пятьюдесятью миллионами баксов, но я много лет знаю Кевина, и он мне кое-что рассказывал из твоего прошлого. Ты отдавал приказы, а Сэм был исполнителем, верно? Ты приказал, чтобы Вики была счастлива, и исполнительный Сэм все сделал, но, к сожалению, это был неверный приказ, а Сэм все сделал топорно.

Я пытался сосредоточиться на ее словах.

— Тереза, что ты несешь? Что ты имеешь в виду.

— Вики не должна была выходить замуж за Сэма. Черт возьми, Сэм четыре месяца был моим любовником, и я знаю, что говорю! Если бы Вики воспитывалась, как я, она бы выдержала это, но ведь она не так воспитывалась, верно? Она была просто ребенком, убегавшим из дому в поисках любовных приключений и несколько раз влипавшим в неприятности в постели с мужчиной, который при всех его льстивых речах был весьма ненадежен в отношениях с противоположным полом...

— Ненадежен? Сэм? У него было столько женщин!

— Да, и лучшие из них убегали от него. Любая женщина с чувством собственного достоинства убежит от Сэма Келлера. У него есть незыблемое представление о том, какой должна быть женщина: ласковой, полной желания и покорной. Но давай будем честными, не каждая женщина хочет жить по обычаям девятнадцатого века, не каждая хочет потратить свою жизнь на ублажение мужского эго; для этих женщин есть вещи более интересные и достойные внимания.

— Тереза, да что ты городишь, черт бы тебя побрал!

— Я говорю о реальном мире, Корнелиус, мире, который ты наблюдаешь из своего шикарного «кадиллака», мире, который ты ощущаешь, только подписывая чеки. Я не говорю о твоих мужских достоинствах, я говорю о том, каковы в действительности женщины. Поверь, мне нравится Сэм, и, если он хочет живую куклу вместо жены, это его дело. Но он должен был найти женщину, которая бы согласилась быть такой, какой он хочет ее видеть, а не запутавшуюся маленькую девочку, которая не знает толком, что ей нужно!

Я удивленно посмотрел на нее и быстро заговорил:

— Хорошо, может быть, Вики и не следовало выходить за него замуж, но вообще-то ей нужно иметь мужа, верно? И выйти замуж надо, пока молодая: я всегда желал ей только самого лучшего...

— У тебя нет ни малейшего понятия о том, что является самым лучшим для женщины, — ты знаешь только, что самое лучшее для банка в мультимиллионном бизнесе! И почему, спрашивается, для нее самое лучшее выйти замуж молодой? Нет, не надо болтать всякую чушь о том, что она наследница и ее надо защищать от всех этих гнусных сутенеров! Ты просто не мог дождаться ее замужества, потому и настроился психологически видеть ее идеальной женой и матерью; ты был просто одержим этими фантазиями, которые, очевидно, были необходимы тебе!

— Что за чушь! — взорвался я. — Полная чепуха!

— Да? Я прожила с тобой девять лет, и, дорогой, начинаю думать, что знаю тебя лучше, чем ты сам. Твоя ошибка состоит в том, что ты зациклен на — цитирую — «идее успеха в жизни» — цитата окончена. Почему ты все время гоняешься за деньгами и властью? А это потому, что, когда ты постигал житейские премудрости, кто-то — дядя Пол? — научил тебя думать, что для пятидесяти процентов населения земного шара — мужчин — формула счастья: деньги плюс власть равны успеху. А как обстоит дело с другой половиной человечества? Какова магическая формула, обеспечивающая счастье женщине? О, да, замужество плюс материнство — воплощение мечты каждой женщины. Замужество плюс материнство равны успеху! Не важно, кто тебя этому научил — мать, сестра — это не имеет значения. Это стало одной из самых популярных святочных сказок нашего времени.

Мне удалось овладеть собой, и я заговорил ровным голосом:

— Я хотел, чтобы Вики была счастлива. Я думал, что она будет счастлива как жена и мать. Поэтому, если я думал, что такое счастье есть составляющая успеха, может быть, ты объяснишь мне, почему я не должен был желать успеха своей дочери?

— Почему? Я тебе скажу, почему! Потому что ты хотел успеха такого рода не ради нее, а ради себя! Ты хотел и продолжаешь хотеть так называемого успеха своей дочери для того, чтобы весь мир заговорил восхищенно: смотрите, какой удачливый отец и какая удачливая у него дочь! Сэм не единственный мужчина, который хочет казаться более уверенным, чем есть на самом деле, и не единственный, кто использует женщин для возвеличивания своего эго.

— Боже праведный! — заорал я, но мне опять удалось взять себя в руки. — Я уже достаточно наглотался дерьма, которое ты продолжаешь выплескивать на меня. Где ты всего этого набралась? В популярных книгах по психологии, которые ты покупаешь на пятицентовых развалах? Давай снова обратимся к фактам. Меня интересуют только факты. Факт первый: Вики искренне хотела стать женой и матерью. Факт второй: все женщины, в основном, хотят быть женами и матерями...

— Нет, дорогой, они не хотят. Извини, но они действительно не хотят. Мои пятьдесят процентов человечества не есть куча одинаковых пластиковых кукол. Мы человеческие существа и все мы разные, и желания у нас тоже разные. Правда заключается в том, что мы такие же разные, как и другая половина человечества, к которой ты горделиво относишь себя.

Хотя мне и удалось успокоиться, я по-прежнему был зол:

— Я не отрицаю, что все люди разные! Я говорю о естественных инстинктах материнства и воспроизводства, общих для всех! Конечно, существуют различные типы женщин. Богу известно, никто не может быть меньше похож на тебя, чем Вики...

— Как ты можешь утверждать такое? Ты же ничего не знаешь обо мне! Ты, скорее всего, ничего не знаешь даже о собственной дочери! Ты слеп и глух.

— Бог мой, как я мог спать с тобой девять лет и не знать тебя? Ты...

— Я — Тереза Ковалевски, и мне нужны холст, помещение для работы, отсутствие денежных проблем и — о, да — хороший регулярный секс. Думаю, я потеряю что-то в жизни, если лишусь секса, хотя от него бывает больше неприятностей, чем удовольствия. Однако, при твоей способности видеть женщин только в одном свете, ты, вероятно, думаешь, что мы как супружеская пара, хотя я и слегка эксцентрична, но могу играть роль домохозяйки, готовить тебе еду, наводить порядок и т. д. Для тебя будет новостью, что у меня есть другая жизнь, полная смысла, и эта жизнь течет независимо от тебя и, хотя я и довольна тобой, все, что ты значишь для меня, так это чековая книжка. Это реальный мир, Корнелиус. Такова реальность. До тебя дошло, наконец, или я все еще говорю по-китайски?

В дверь позвонили.

Мы продолжали уничтожающе смотреть друг на друга. Позвонили еще раз.

— Дьявол, — проворчала Тереза. — Кто там еще? — Она направилась в холл.

Я продолжал сидеть в кресле, тупо уставившись в одну точку, до меня смутно доносились голоса.

— Извините, я должна его видеть...

— Минутку! Какого черта...

— Извините, но...

Два моих разных мира стали тереться друг о друга, как мельничные жернова. Пятая авеню с ревом неслась вдоль Центрального парка, а я оказался зажатым на бетонной полосе посередине.

В дверях показалась Алисия и, пока я стоял, ничего не понимая, Тереза проскользнула мимо нее в комнату.

— Что происходит, черт побери? Если вы собираетесь выяснять отношения, то не обязательно это делать в моей квартире.

Я встретился взглядом с Алисией. Мое сердце начало биться медленнее, как волны на далеком морском берегу.

— Корнелиус, если Алисия собирается устроить сцену, забери ее, ради Бога, отсюда немедленно.

Алисия держалась спокойно, но на лице ее было горестное выражение.

Мое сердце начало биться тревожнее, как прибой на пустынном берегу.

— Христа ради, объясни, что все это значит?

— Сэм, — только и сказала Алисия.

Я все понял. Море обрушилось на меня, и все потерялось в реве волн.

— Что с Сэмом? — настороженно спросила Тереза. — Что он наделал?

Я не отвечал. Мысли унесли меня в другую эпоху. Колесо времени покатилось вспять, и я увидел Бар-Харбор и простого парнишку, протягивающего мне руку со словами:

— Привет, как славно встретить тебя!

Я побывал в банке на углу Уиллоу- и Уолл-стрит после того, как убийцы Пола перестреляли друг друга, и Сэм трясся вместе со мной, когда мы поднимали Стива Салливена на ноги. Я был на Пятой авеню в великое золотое лето 1929 года, когда казалось, что хорошие времена никогда не кончатся. Я танцевал с давно забытыми девочками, я был мертвецки пьян, я замечательно проводил время с моим лучшим другом, а где-то вдалеке звучали Миф Моул и команда, играющая «Александер Рэгтайм бэнд».

— По дороге домой у него случился сердечный приступ, — сказала Алисия. — Шофер сразу отвез его в ближайший госпиталь, но было слишком поздно. Он умер почти сразу.

Я опять подумал о Скотте, говорившем «Разве все это чего-нибудь стоит?», и теперь, оглядываясь на мою борьбу с Сэмом, понял, насколько она была бессмысленна. Все было бессмысленно, все наши планы мести друг другу, все наши пустые препирательства из-за власти. Да и сама власть в конечном счете бессмысленна: когда подходишь к концу жизни, никакая власть в мире не спасет тебя от грядущей тьмы.

Мой мир опрокинулся и разбился вдребезги. Если вся власть бессмысленна, то не имеет значения, в состоянии я быть отцом или нет. В конце пути нет разницы, была у тебя одна дочь или десять сыновей. И бесплодные, и плодовитые — все мы умираем.

Смерть неизбежна, и я не собираюсь закрывать на это глаза. Но нужно найти способ преодоления страха смерти, что-то противопоставить ей. Противоположность небытию — это, конечно, бытие, жизнь, я должен жить среди людей, отказавшись от выхолощенного способа общения с ними через власть. Власть только отдаляет людей от меня. Я должен приблизиться к людям, взломав железную клетку власти, в которой я заточен, если хочу избежать смерти в одиночестве.

Я посмотрел на Алисию и увидел, что актерская маска исчезла с ее лица, нет больше безупречного самоконтроля, так долго разделявшего нас. Я смотрел на нее и видел, что она искренне переживает из-за меня, что жалость, которая так оскорбляла меня, была не жалостью вовсе, а чувством куда более тонким и бескорыстным — состраданием без малейшего оттенка презрения или жертвенности. Я смотрел на нее и видел, что наше прошлое приобретает новый смысл.

Джейк больше ничего не значил для нас, так же как и Тереза. Мне стало ясно, почему Алисия отвергла Джейка, как только мне стала известна их связь: потому, что она слишком меня любила, чтобы ставить меня в положение оскорбленного супруга. Она всегда любила меня, так же как и я ее, и каким-то шестым чувством я угадал, что и сейчас она все еще продолжает любить меня.

Тереза шептала:

— Это ужасная новость... ужасная... он был так молод — было ли ему пятьдесят? Я не могу в это поверить... Сэм...

Я слышал, но не видел Терезу. Для меня существовала только Алисия. Я направился к ней, ступая по мягкому ковру.

Тереза продолжала:

— Милый, такая жалость, это должно быть таким ударом для тебя. Но ведь ты не был очень близок с Сэмом в последние годы, верно? Вы уже не были настоящими друзьями.

— Мисс Ковалевски, неужели вы не понимаете, что это значит для Корнелиуса? — прервала ее Алисия. — Это, как если бы он потерял руку или ногу. Можете ли вы понять, что он теперь совсем одинок?

Но я не был теперь одинок. Я продолжал идти, шаг за шагом, мимо уродливого оранжевого кресла, и думал: «Я должен быть рядом с ней».

Но мне не пришлось пройти весь путь. Алисия пошла мне навстречу. Она сделала шаг вперед, протянула руки, и в тот момент, когда я дотронулся до нее, нашему долгому кошмару пришел конец. Мои щеки стали мокрыми от ее слез. Я, закрыв глаза, обнимал ее.

— Возьми меня домой, — это все, что я смог сказать ей.