* * *

Пока я говорила с Гошкой, в ресторане появился Белый.

Михаил, к неудовольствию Шалвы Гургеновича, втиснул свой стул между ним и Элеонорой, присел к столику, перегнулся через Шалву и рассказал, как Прясников встретил КамАЗ и рассчитался с водителем. Потом вместе с хозяином склада Прясников вошел внутрь, пробыл несколько минут и уехал домой. И все.

Тут совершенно некстати Шалва Гургенович попытался положить руку на плечо Матюшиной. Белый попросил гостя не приставать к его девушке. Эля стала пунцовой, винодел расстроился и заморгал затуманенными то ли вином, то ли близостью Элеоноры глазами:

– А где мой девушка?

– Ну, я думаю, ты еще найдешь себе девушку, – пообещал ему Белый.

– Искать? – не поверил винодел. – А разве он потерялся? Э-э, биджо, я никто не терял.

И переключился на меня.

Я старалась отвлечь Шалву разговором о завтрашней поездке в Новороссийск, но он не отвлекался. Он хватал меня за колени, гладил мою руку, пытался делать комплименты моему бюсту, в общем, делал все, чтобы я вышла из себя. Выручать меня было некому, потому что Михаил с Элей опять смотрели друг на друга и ничего вокруг не видели.

Винодел обновил заказ, на столе появились мхали, хинкали, хачапури, белый соус и вино. Увидев все это, я ощутила острый приступ голода и беспокойства одновременно: винодел швырял деньгами как перед концом света. В очередной раз сняв с себя его руку, я спросила:

– На селитру-то деньги останутся?

– Зачем обидеть хочешь, гогония? – надулся гость и стал шарить по карманам. Нашарив, он вынул пластиковую банковскую карту и приосанился: – Этот карточка много денег.

Я мигнула.

Гость наклонился ко мне и, щекоча усами, зашептал:

– Не обижу, будь мой девушка, – и закрепил предложение звучным поцелуем в щеку.

Михаил оторвался от созерцания Элиной неземной красоты.

– Эй, – окликнул он Шалву Гургеновича, – генацвали, это девушка моего лучшего друга.

Однако Шалва Гургенович отмахнулся от капитана милиции:

– Слушай, ты что голову морочишь? Этот девушка твой, этот – твой друг! Где твой друг? Нет твой друг! Я тут, понимаешь?

Михаил затвердел лицом и стал медленно подниматься с места. Мужчины все-таки странные существа. Эти двое, не обращая на меня внимания, вели спор о моей принадлежности.

Дальше началось что-то невообразимое: Михаил потянул Шалву за ворот пиджака, Шалва, пытаясь оторвать от себя руки Михаила, толкнул капитана, Михаил налетел на стол и вляпался в белый соус. На наших глазах Белый изменился в лице, схватил металлический стул за спинку, с легкостью размахнулся и вмазал бы Шалве Гургеновичу по лысому черепу, если бы Эля, взвизгнув, не повисла у него на руке, а я не оттолкнула винодела. Напольная плитка брызнула осколками, стул сплющился от удара, ввязалась охрана, приехал милицейский наряд. Я задвинула ногой кейс с деньгами под стол и каждую минуту ждала разоблачения.

Михаил, выпустив пар, достал из кармана удостоверение, его отпустили, нас он забрал с собой, а Шалву Гургеновича вызволять отказался.

– Миша, он же нам нужен, – заступилась я за гостя, как только кейс оказался у меня в руке, но только испортила все своим заступничеством.

Повернувшись к коллегам, Белый заявил:

– Пакуйте его, не знаю, кто такой. Может, террорист какой-нибудь.

– Друг, дэвушк, – взывал к нам Шалва Гургенович, пока на него надевали браслеты и тащили к выходу, – какой террорист? Где ты видишь террорист?

– Миша, не сходи с ума! Эля, скажи ему, – металась я, но Элеонора неожиданно встала на сторону Белого.

– Миша сам знает, что делать.

Только когда Шалву Гургеновича уже грузили в УАЗ, Мишка дрогнул, неторопливо вышел на крыльцо ресторана и махнул рукой:

– Мужики, стойте, я пошутил, он был с нами.

Шалва тут же забыл обиду, предложил это отметить и потащил Михаила в бар, а мы с Элеонорой поехали домой.

Я всю дорогу возмущенно фыркала и неуважительно отзывалась о мужчинах, а Эля второй раз за четверть часа со мной не согласилась.

– Миша хороший, – сдержанно возразила она.

Я покосилась на нее, ожидая продолжения, продолжения не последовало.

– Конечно, – сказала я, – только горячий, точно грузин. Кстати, может, Шалву забрать с собой, чтобы завтра без хлопот выехать в Новороссийск? А то ввяжется во что-нибудь…

Я развернула «Оку» и опять подкатила к ресторану.

Открыв дверь заведения, я уловила странный звук, похожий на низкий гудок речного теплоходика. Звук доносился из отдаленной кабинки. Не найдя глазами мужскую часть нашей компании, я пошла на звук, вблизи оказавшийся трехголосным мужским хором.

Шалва, Михаил и парень из охраны исполняли грузинскую народную песню «Сулико» и уже собрали вокруг себя некоторое число ценителей хорового пения. Испортив мужчинам обедню, мы запихнули винодела в мою «Оку», от чего она застонала и просела до угрожающего уровня, ниже ватерлинии, и отчалили от ступенек ресторана.

Разумеется, Михаил не захотел оставлять нас наедине с Шалвой Гургеновичем и увязался следом.

Парочка оказалась очень беспокойной. Приехав домой, капитан милиции с виноделом то спорили о международном положении, то пели песни, а мы с Элеонорой зевали, с тоской следили за стрелками часов и вздыхали.

Когда Михаил с Шалвой выдохлись и улеглись на Гошкином матрасе, была глубокая ночь. Но и от спящих от них не было никакого покоя, теперь они храпели на два голоса.

Заснула я уже под утро, когда совсем выбилась из сил.

Сквозь пересвист и похрюкивание, разливавшиеся по домику, в сонном сознании проплывали Пашка, Бильбо и кот Степан.

Утром, узнав, что мы отправляемся в Новороссийск, Михаил заявил, что поедет с нами. Отказываться от такого сопровождения было глупо. После недолгих обсуждений я перенесла в «жигули» Белого кейс с деньгами, и мы покинули Краснодар.

Машин на трассе было немного. Белый чаще смотрел на Элеонору, чем на дорогу, несмотря на это, мы через три часа увидели трубы Новороссийского цементного завода и въехали в город-герой.

Гоша вышел на связь, сказал, что все идет по плану, и мы ехали в полной уверенности, что часа через два отпустим с миром нашего винодела домой в солнечную Грузию.

Не знаю, что насторожило капитана Белого, только он стал внимательно смотреть в зеркало заднего вида. Я оглянулась: за нами шли две машины: какая-то старая иномарка и «жигули».

– По-моему, эти машины я видел утром возле вашего дома, – с опозданием вспомнил Михаил.

– За нами следят? – не подумав, спросила я.

– Как следят? Зачем следят? – закрутил лысой головой Шалва Гургенович.

– Скоро все узнаем, – отозвался Миша.

Шалва Гургенович продолжал беспокоиться.

– Почему следят? Что делать будешь? – приставал он к Белому.

– По обстоятельствам, – неопределенно ответил Михаил.

Дорога пошла под уклон, внизу чернела бухта, виднелись башенные краны, буксиры, пакгаузы и причалы, а на горизонте белели корабли.

Наши преследователи, если это были они, отстали и потерялись.

Гошка ждал нас в порту. Вместо приветствия он сказал, что сегодня бочки с удобрением будут на судне.

– А где они сейчас? – решила прояснить обстановку я.

– Стоят в очереди на погрузку.

Никифоров был само спокойствие, так что никому и в голову не пришло, что именно сейчас Гошка приводит в исполнение вероломный, как убийство австрийского эрцгерцога, план. Мне, кстати, тоже было невдомек, насколько вероломным этот план окажется.

Обстановка была мирной: водители травили анекдоты и байки, играли в карты, баловались чаем и кофе. Охотники на привале – да и только.

Михаилу позвонили, он ответил на звонок и отошел в сторону, Элеонора с Шалвой отлучились на поиски туалета, а я взглянула на Гошу и неожиданно поняла, что он нервничает, что внешнее спокойствие дается ему с трудом. Никифоров грыз ногти и бросал косые взгляды на борцовского вида мужика в гангстерской кепочке, который играл в карты на ящике у забора.

Теперь я не сводила с Гошки глаз.

Брачный аферист последний раз переглянулся с гангстером. Мужик поднялся с места, и они с Никифоровым куда-то направились. Что-то происходило.

Здоровяк свернул за угол административного здания, Никифоров шмыгнул за ним. Мне ничего не оставалось, как последовать за мужчинами.

За углом обнаружился потрепанный «ауди». Я с беспокойством узнала машину, которая ехала за нами из Краснодара.

Здоровяк устроился на водительском месте, Гошка исчез в салоне.

Никифоров и так не вызывал у меня доверия, а теперь я просто обязана была проконтролировать ситуацию. Поэтому, нисколько не задумываясь о последствиях, я легкой походкой подошла к машине, дернула на себя дверцу и опустилась по соседству с Гошкой.

В машине находился третий пассажир. Он сидел впереди. Мое внимание привлекла рука с документами – она была холеной. Печатка на мизинце и часы, вопиюще дорогие, костюм еще дороже часов. «Странный выбор для поездки в порт, да еще в такой машине», – успела подумать я.

Мужчина равнодушно оглянулся и мазнул по мне ленивым взглядом. Хватило секунды, чтобы я съежилась и почувствовала острое желание бежать без оглядки, но ноги отказывались слушаться.

Не замечая моего состояния, Гошка недовольным тоном объяснил:

– Это Денис Олегович. Денис Олегович интересуется селитрой.

Денису Олеговичу было лет тридцать пять. Я рассматривала короткую стрижку, раннюю седину, острый нос, очки, между прочим в золотой оправе, а сама шарила по двери, в надежде нащупать ручку. Пальцы натыкались на пепельницу, на оконные кнопки, на приборы неясного назначения.

Пассажир между тем открыл кейс, лежавший у него на коленях. Моя рука, так и не нашедшая дверного замка, застыла, я завороженно уставилась на содержимое: в кейсе плотно, пачка к пачке, лежали доллары в банковской упаковке.

– А что ты предложишь Шалве Гургеновичу? – просипела я. Оказалось, что голос мне тоже отказал.

Гошка состроил зверскую физиономию, чтобы я заткнулась, и не ответил.

Спрятав в кейс документы, мужчина снова оглянулся через плечо.

Никифоров засуетился, все мимические мышцы на его роже пришли в движение, источая приторную доброжелательность.

– Все в порядке, все в полном порядке, Денис Олегович, разве я подводил тебя когда-нибудь?

– Попробовал бы ты подвести, – с неприкрытым презрением отозвался очкарик.

Встреча была окончена, мы с Никифоровым выбрались из «ауди» с одинаковым чувством облегчения.

Отойдя от чужой иномарки, я начала соображать и поделилась догадкой:

– Гошка, ты решил свести счеты с жизнью?

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

– Смотрю я на тебя и не могу понять: что бабы в тебе находят?

– Просто я не в твоем вкусе, – признал суровую действительность Никифоров.

– Ну это-то само собой. Но ты же редкий неудачник. Объясни, с чего ты взял, что эти люди, – я кивнула в сторону «ауди», – что-то тебе заплатят? Ты ничего не получишь, еще и должен останешься. Ты хоть понимаешь, что тебя кинут?

– Я допускаю такую мысль.

– Уже хорошо. И как ты подстраховался?

– Видишь машину? – Никифоров кивнул в сторону КамАЗа.

– Допустим.

– Это для них.

– А где селитра винодела?

– Ждет погрузку на другом причале.

– А эти не заметят разницу?

– Нет, потому что по бумагам это аммиачная селитра. Бумаги они видели.

– Гоша, это тебе не глупых одиноких баб охмурять, эти люди мигом тебя на фарш пустят. Ты взял аванс?

– Обижаешь. Конечно.

– Отнесешь Элеоноре.

– А че опять Элеоноре? – попытался возмутиться последователь Остапа Бендера.

– Объясняю: ты разбил ей сердце, и теперь ты ее вечный должник.

– Мне дешевле склеить ее разбитое сердце.

– Это вряд ли. Ее сердцем уже занят другой человек – хороший, порядочный и надежный, – втолковывала я Никифорову незнакомые ему слова.

Он раздул ноздри и стал сверлить меня взглядом:

– Это кто ж такой?

– Не твое дело.

– Все равно она меня любит.

– Уже нет, – ответила Элеонора, неслышно подойдя к нам, – не люблю.

Гошка нахмурился, полез в карман куртки и вынул несколько пачек долларов:

– Это тебе.

Эля посмотрела на деньги, потом на меня:

– Я не хочу с ним связываться, Кать.

– А мы и не связываемся, мы просто берем деньги, – успокоила я подругу.

Эля спрятала доллары в сумку.

– Если мы не погрузим селитру сегодня, – доверительно сообщил мне Гошка, – завтра мне хана.

– Почему?

– Потому что меня порвут.

– Кто, Гоша? Те, что в «ауди», или этот? – Я кивнула на представителя Северного Кавказа.

– Прясников, – разозлился почему-то на меня Никифоров. – Мне нужно отсюда валить, шкурой чувствую, что он сейчас здесь объявится. Может, ваш мент займется этим делом, чтобы мне не отсвечивать? Пусть помашет корочкой, отправит нашу селитру в Батуми.

– Ты уверен, что это селитра? Мне кажется, ты уже сам запутался, что, кому, куда поедет.

– Нет, в КамАЗе трансформаторное масло. А вон видишь, бортовой ЗИЛ с контейнером? Удобрение в контейнере. Это нашему другу Шалве.

– Георгий Петрович, тебе придется сменить внешность, паспорт, спилить подушечки пальцев, поменять город и даже страну. Когда они получат вместо селитры трансформаторное масло, они придут к Прясникову, а тот сразу пустит их по твоему следу…

– Денег хватит на все, что ты сказала, – беспечно отозвался Никифоров. – Так что, я могу уехать?

Отпускать его мне не хотелось.

– Гоша, давай ты осуществишь авторский надзор за своей идеей, а потом делай, что хочешь, – попросила я его.

В общем, пока я вникала в тонкости Гошиной аферы, КамАЗ с трансформаторным маслом въехал на причал и встал под стрелу крана. Масло должно было плыть в Турцию. Может, этим, в «ауди», повезет, и там такое масло дефицит?

На другом причале началась погрузка на корабль в Батуми. Контейнер Шалвы Гургеновича благополучно приземлился на палубу.

Мне пришло в голову, что Шалва не захочет отдавать деньги, потому что не видел, как грузили его удобрение, но я тут же отогнала эту неприятную мысль.

Никифоров пригласил Шалву в «жигули», я пристроилась к мужчинам и опять оказалась свидетелем.

– Шалва, – обратился Гоша к виноделу, – я все сделал, вон твой контейнер, вот документы, встречай бочки в Батуми и расти виноград.

– Где бочки? – не понял винодел.

– На корабле. Все погрузили уже. Только не шуми, хорошо? Я тебе обещал, что все сделаю, я все сделал. Давай деньги.

– Нет, так дела не делают, – подтверждая мои опасения, ответил Шалва Гургенович, – я не видел, что в контейнер.

– Вот, – Гоша ткнул пальцем в документ, – здесь написано, что в контейнере находятся твои бочки с удобрением. У меня есть другие покупатели, я сейчас свистну крановщику, он снимет с палубы твою селитру, и я отдам ее вон тем ребятам в «ауди». Они и так обиделись, потому что я продал удобрение тебе, а не им.

КамАЗ с бочками разгрузился и стал выезжать с пристани. Неожиданно «ауди» тихо тронулся с парковки напротив конторы, и Гоша, покинув наше общество, рванул ему наперерез, чуть не попав под колеса. Дверь «ауди» гостеприимно распахнулась, Гошка упал внутрь, и машина, набрав скорость, пропала из вида.

В тот самый момент, когда «ауди» увозил Никифорова, на пятачке возле диспетчерской появились новые лица. Внутренний голос мне подсказывал, что лица эти с погонами.

Один из мужчин, в джинсах и такой же куртке, подошел к кучке водителей и о чем-то у них спросил. Мужики покивали, огляделись по сторонам и пожали плечами. Без подсказки было ясно, что искали Гошку.

Шалва Гургенович продолжал вредничать.

– Разве так делают дела? – бубнил он.

– Дорогой вы наш, – уговаривала я, отдав ему свою руку для поцелуев, – ваша селитра через неделю будет в Батуми. Не волнуйтесь вы так!

Для убедительности я позволила себя обнять и даже прижалась к гостю. Он уже снял пиджак. Усы винодела кололись уже где-то в районе моей груди, он не на шутку распалился.

– Кето, – шептал он мне в бюст, – какой ты красивый, Кето, гогония, девочка моя.

Мне приходилось туго, но тут капитан милиции вспомнил о своем обещании, данном Егорову, и сунулся в «жигули».

– Ты опять за свое? – набросился Мишка на Шалву Гургеновича. – Выходи, поговорим.

Шалва Гургенович выйти не мог. Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и простонал что-то на родном языке.

Я задом выползла из машины. Вид у меня был помятый. «Хочу домой», – в который раз за этот день подумала я.

Михаил посмотрел на меня с презрением, очевидно решив, что я ищу уединения с виноделом, и сплюнул себе под ноги.

Элеонора засмотрелась на Белого, да так, что не заметила лужу и вошла в нее обеими ногами. Мне было понятно ее состояние. Капитан милиции был в этот момент чрезвычайно хорош собой: румянец пылал на щеках, серо-голубые глаза сверкали, в его большом тренированном теле чувствовалось столько энергии и силы, что даже я им залюбовалась. За этим занятием меня и застал звонок Егорова.

– Кать, – позвал он, – ты когда домой?

– Да вот погрузим удобрение, и можно возвращаться.

– Откуда взялось удобрение?

– Это мы попутно сделку одну хотим провернуть. С нами Белый, так что не волнуйся, все будет хорошо.

В этот момент Шалва Гургенович смог наконец выбраться из «девятки» и, направляясь ко мне, позвал:

– Кето! Дорогой!

Я зажала трубку рукой, но было поздно.

– Катерина, кто там с тобой? – строго поинтересовался Егоров.

– Это не со мной, Паш, я сейчас говорить не могу, здесь людей много, я перезвоню.

Подойдя к Элеоноре, я пожаловалась:

– Все, больше не хочу, чтобы меня тискал Гургенович, с меня хватит, скажи Михаилу, что мы можем ехать домой.

– А Гошка?

– Не знаю, где он. Захочет домой, приедет, дорогу знает.

Белый сел за руль своей «девятки», и мы заняли каждый свое место: Элеонора впереди, а мы с виноделом вдвоем сзади. Мое внимание опять привлекли мужчины, появившиеся в порту после отъезда «ауди».

– Миша, – попросила я, – ты не можешь проверить документы у этих типов? – Я показала на джинсового.

– Чем они тебе не понравились? – оглянулся на меня Белый.

– Они ищут Никифорова, мне интересно, кто они такие.

Михаил вылез из машины, пристроился к компании водителей и попросил огоньку. Через минуту он уже точно так же сплевывал и принимал участие в разговоре. Еще через пару минут к их кучке подошел джинсовый.

Пока я следила за действиями капитана Белого, Шалва Гургенович опять прижался ко мне и распустил руки.

– Не сейчас, – с обещанием в глазах сказала я ему и улыбнулась.

– Кето, я влюбился, – признался винодел.

Михаил продолжал о чем-то толковать с подозрительным типом.

Они отошли в сторону, видно было, как Белый достал и предъявил удостоверение, после чего джинсовый проделал то же самое, и мужчины, пожав друг другу руки, разошлись. Мишка сел в машину и завел двигатель.

– Ну и кто это?

– Это ФСБ.

– Значит, майор Прясников. А те, кто увез Гошу, – кто они?

– А кто его увез?

Шалва Гургенович неожиданно сполз с сиденья и накрылся газетой.

– Что такое, дорогой? – удивилась я.

– Слушай, генацвали, зачем мне эфэсбе? Мне не нужен эфэсбе.

– Шалва Гургенович, признайся, ты террорист? – спросила я.

– Зачем обидеть хочешь? – оскорбился гость с Кавказа.

– А чего тогда нервничаешь?

– Это он по привычке, – объяснила за него Эля.

– По привычке?

– Гоша сказал, что Шалва занимается незаконными поставками вина.

– Ну и крендель. А прикидывается честным виноделом.

Мы выехали за территорию порта, продолжая обсуждать поведение нашего гостя. Он в разговоре участия не принимал, сложил руки на животе и делал вид, что дремлет.

– Так куда подевался Никифоров? – опять спросил Миша.

– Его увез другой покупатель, Денис Олегович какой-то.

– Звони Никифорову, – распорядился Белый.

Я набрала Гошкин номер, долго звонила, но на звонок никто не ответил. Белый продолжал беспокоиться:

– На какой машине он уехал?

– Это был «ауди».

– Номер не запомнила?

Шалва Гургенович, Эля и я совместными усилиями вспомнили номер иномарки. Когда мы подъехали к посту ГИБДД, Мишка притормозил, вышел из машины и скрылся в дежурной части.

Через несколько минут мы уже сворачивали в сторону Абрау-Дюрсо. На дорогу опускались сумерки.

– Ты уверен? – спросила я Михаила, опять набирая номер Никифорова.

– Совершенно, – отозвался он.

Никифоров по-прежнему не отвечал.

Справа от нас показалось море, я смотрела по сторонам и приходила в восторг от каждого куста. Винодел фыркал и размахивал руками, будто дирижировал оркестром.

– Слушай, приедешь ко мне в Батум, я тебе такой море покажу, – обещал он мне.

– Я думала, виноград в Кахетинской долине растет, а не в Батуми.

– Э, – взмахнул он руками, – слушай, какой разница, Аджария или Кахетия? Везде хорошо!

«Жигули» Белого вошли в поворот, за которым открылся такой захватывающий вид на озеро Абрау, что даже Шалва Гургенович зацокал языком:

– Вах, слушай, как дома.

В этот момент Белый резко ударил по тормозам, и я упала на гостя. Он тут же этим воспользовался, прижал меня к себе и уколол усами в ухо.

В кустах на обочине стоял знакомый нам «ауди». Вокруг не наблюдалось ни единой живой души. Белый не стал глушить двигатель, всем велел оставаться на местах, открыл дверцу, достал пистолет, осторожно высунулся и огляделся. Стояла тишина.

– Миша, – очнулась Элеонора, – я с тобой.

Она отстегнула ремень безопасности и вышла следом за Михаилом. Жестом он показал ей, что она должна вернуться, но Эля и не подумала останавливаться. Подруга обошла «девятку» и оказалась рядом с капитаном. Они осторожно приблизились к машине, подергали ручки. Дверцы «ауди» были закрыты. Держась за руки, Мишка с Элей подошли к самому краю дороги и стали смотреть с обрыва вниз.

Меня гипнотизировал «ауди». Не удержавшись, я тоже вышла из «жигулей». Один Шалва Гургенович исполнял наказ Михаила оставаться на месте.

Меня осенило, я схватила свою сумку и вынула из нее заветную проволочку.

– Кето, – Шалва сделал попытку остановить меня, – не ходи туда.

Краем глаза я увидела, как Белый присел и потянул Матюшину за руку.

Добежав до «ауди», я вставила воровской инструмент в замок и стала поворачивать его там, время от времени проверяя, открылся замок или нет. Дверца не поддавалась. Я постояла, стараясь унять сердцебиение, и продолжила свое занятие.

Заинтригованный моей возней, Шалва нарушил инструкцию, вышел из «жигулей», мягко отстранил меня и взялся за дело сам.

Наконец мы услышали щелчок центрального замка. Открыв дверцу, я просунула голову в салон. То, что я искала, было на заднем сиденье – кейс, набитый пачками долларов. Я схватила ценный груз и побежала с ним к Матюшиной и Белому. Подбежав, я охнула и резко остановилась, будто натолкнулась на невидимое препятствие.

Спуск к морю был покрыт растительностью. Солнце садилось, освещая кусочек дикого пляжа, на котором топтались маленькие фигурки четверых мужчин. Эти четверо неторопливо, с оттяжкой били пятого. Пятым был Никифоров. Били его жестоко, ногами и дубинками. Он раскачивался под ударами, стоя на коленях, закрывал лицо, и было понятно, что долго не продержится.

Я отпрянула от обрыва, впервые в жизни позабыв о страхе высоты, присела позади Элеоноры.

Глаза помимо воли следили за происходящим. Гоша упал.

– Убили! – вскрикнула я.

Михаил и Элеонора оглянулись на меня, и я увидела смертельно бледное лицо подруги.

Белый перехватывал пистолет, пытаясь прицелиться, но не стрелял. Попасть с такого расстояния все равно было невозможно.

Четверо мужчин продолжали пинать Гошу. Я закрыла лицо ладонями. Живой все-таки человек, хоть и редкий проходимец. Наблюдать, как кто-то лишает его жизни, было невыносимо.

– Дай мне, – попросила Элеонора Мишку и потянулась к оружию.

– Далеко, – ответил Михаил, поднял руку и выстрелил в воздух.

Четыре фигуры на пляже замерли, подняли головы и, потеряв интерес к Гоше, устремились наверх, к дороге.

Шалва Гургенович дернул меня за руку так, что я чуть не выронила кейс, и мы побежали к Мишкиной «девятке». Я бухнулась на сиденье, Шалва обнял меня и прижал к широкой груди. Я не сопротивлялась.

Белый развернул «жигули» и рванул в направлении Новороссийска. Быстро темнело, мимо мелькали дорожные знаки и проносились машины. О Никифорове я думать боялась.

Наконец Михаил затормозил у поста и вошел в здание дежурной части.

Вышел он минут через двадцать, плюнул с досады и двинул кулаком по щиту с рекламой местной гостиницы. Я подняла глаза и прочитала адрес постоялого двора и телефон.

– Давай назад, пока помним, где это, – предложила я Мишке.

Шалва Гургенович, молчавший все это время, неожиданно удивил:

– Женщина, молчи. Это мужской дела. Иди спать.

Мы с Элей зашипели на него, как кошки. Белый понял, что договориться с нами не получится, развернул «жигули» и выехал на автостраду.

Когда мы подъехали к тому месту, где час назад стоял «ауди», машины уже не было. Мне даже показалось, что мы заблудились, но Белый был уверен, что не ошибся.

Михаил достал из багажника трос и накинул себе на плечо.

Спускаться к морю было страшно, но еще страшнее было остаться на дороге, потому что в любую минуту могли появиться отморозки, которые избивали Никифорова.

Шалва ловко передвигался с одной площадки на другую, с одного камня на другой. Белый шел следом за ним, освещая путь фонариком. Мы с Элеонорой старались не отставать. У меня кружилась голова, и все мои силы уходили на то, чтобы не встать на четвереньки. Неожиданно для себя я побежала вниз, ломая ветки. Дело кончилось тем, что я застряла ногой в каких-то кустах и растянулась на животе, не чувствуя боли и не веря, что жива. Сверху послышался негромкий голос Элеоноры:

– Кать, ты где?

– Здесь, – отозвалась я, слизывая кровь с губы. Мелькнул луч фонаря, меня стали тащить, не сразу разобрав, куда лучше, вперед или назад. Теперь я застряла окончательно и почти не помогала своим спасителям. Шалва Гургенович наклонился над моей ногой и попытался вытолкнуть ее из кустарника, приговаривая при этом:

– Женщин дома спать должен, а не по горам скакать, как баран.

Скорее от обиды на барана, чем от его усилий, я выдернула ногу. Если не считать разбитую губу, все обошлось без серьезных повреждений.

– Такой красоту беречь надо, – сокрушался винодел, осматривая меня со всех сторон.

Море плескалось уже совсем близко, слышно было, как по гравию шуршат волны.

Мы друг за другом спрыгнули на берег и разбрелись в разные стороны: мужчины в одну, мы с Элей в другую. Гошки нигде не было.

– Утопили, – предположила я и закрыла рот рукой, чтобы не делать подсказок судьбе.

Никифорова нашла Эля.

Он лежал лицом вниз, в яме, оставшейся, возможно, от катера. Волны накрывали Гошину тощую фигуру, протаскивали за собой по гравию и возвращали на место, будто отложив самое интересное на потом.

Я присела рядом и потянула его за руку. Рука была ледяной. Почему-то мне показалось, что Никифоров жив, просто замерз. Эля стала мне помогать. Вместе мы перевернули и протащили Гошку несколько метров, пока не уперлись в скалу. Белый с Шалвой Гургеновичем наткнулись на нас и посветили фонариками. Я выпрямилась.

– Не дышит, – произнесла Эля.

Михаил занял мое место, взял в ладонь Гошкину руку и сразу выпустил ее.

– Не тех боялся, – подумала я вслух.

– Объясни, – потребовал Белый.

– Он боялся Прясникова, а надо было бояться этих…

Нужно было вызывать полицию. У Эли и Шалвы телефонов не оказалось, мой оказался разряженным, у Белого – тоже. И мы полезли вверх.

Поднимались мы медленнее, чем спускались. Михаил размотал трос, и они с Шалвой тянули на буксире Элеонору и меня. Наверху уже мелькал свет от проезжающих машин, дорога была совсем близко, когда я услышала сухой треск, похожий на близкий хруст веток. Мишка схватил Элеонору и пригнул к земле, а я, подчиняясь инстинкту, непроизвольно села на землю. Рядом дышал и что-то шептал по-грузински Шалва Гургенович, может, молился.

Я хотела встать, но тяжелая, большая рука винодела легла мне на плечо и не отпускала.

В темноте я видела, как Миша высунулся на дорогу, за ним, не отставая, ползла Эля. Мимо, как в боевике, свистели пули.

– Шалва Гургенович, – в шоке спрашивала я, – что происходит? Кто это?

Вместо ответа он крепко прижал меня к себе и поцеловал в губы.

– Жизнь такой короткий, – в свое оправдание сказал винодел.

Это была истинная правда, и я не стала его осуждать.

В нас стреляли, нам не давали поднять головы, и Шалва Гургенович потянул меня в сторону. Мы отползли немного вниз и прислушались. Я ошалела от происходящего, точно зная, что, если это продолжится больше двух минут, я свихнусь.

Мишка поначалу отстреливался, потом затих, и было непонятно, то ли его зацепило, то ли он расстрелял все патроны.

С той стороны выстрелы тоже стихли, зато послышались шаги. Кто-то осторожно направлялся к склону, где, по моим представлениям, засели Михаил с Элеонорой.

Шаги слышны были уже на самом краю, когда на дороге послышался звук двигателя проезжающей машины, и свет фар вырвал из темноты мужской силуэт. В то же мгновение с того места, где затаились Элеонора с Мишкой, раздался выстрел, и в лучах удаляющегося света мы увидели, как мужчина скатился с дороги в кусты.

Я вырвалась из рук Шалвы и побежала в сторону кустов. Натыкаясь на камни, проваливаясь в ямы и спотыкаясь, добежала и упала на колени возле мужчины. Он не шевелился. Я включила фонарик и посветила.

Это был молодой парень. Он лежал навзничь, раскинув руки, в одной из них был зажат пистолет. Возле меня что-то зашевелилось, я рухнула на землю.

– Кать, ты где? – услышала я шепот.

– Здесь.

Элеонора подползла к убитому, разжала его пальцы и осторожно взялась за ствол.

Тяжело дыша, подполз Шалва:

– Кто здесь?

– Мы, – отозвалась Эля. Она перекатилась на бок и прислушалась.

По асфальту кто-то осторожно шел, под ногами шуршали мелкие камешки. Эля легла на живот и уперлась локтями в землю. Шаги замерли. Совсем близко раздался шепот:

– Аслан!

Аслан бессмысленными глазами смотрел в небо.

– Брат! – повторил зовущий.

Не дождавшись ответа, он приблизился к краю дороги.

Небо было затянуто тучами, ни звезд, ни месяца видно не было. С моря поднимался туман. В трех шагах видимость совсем терялась. Слух и обоняние у меня обострились. Я различила запах одежды, пропитанной костром и шашлыком. Мужчина постоял еще немного, и, когда мне уже стало казаться, что время остановилось, он сделал шаг и навис над нами. Я зажмурилась. Раздался выстрел, человек рухнул, накрыв собой Аслана.

Кто-то потянул меня вверх, я обернулась – это был Шалва.

Эля наклонилась над убитым, а когда поднялась, в обеих руках у нее было оружие. Она махнула нам, показывая, куда идти. Не произнося ни слова, пригибаясь, останавливаясь и прислушиваясь, мы с Элей дошли до Михаила.

Шалва Гургенович отстал.

Михаил сидел в небольшом углублении недалеко от «жигулей». На правом плече у него был повязан платок Элеоноры, и я не сразу сообразила, что Белый ранен.

– О господи, – я упала на колени перед Михаилом, – что с тобой?

– Зацепило, – сквозь зубы выдохнул он.

На дороге было тихо. Наклоняясь к самому уху Михаила, я спросила:

– Сколько их было?

Миша ответил одними губами:

– Как минимум трое.

Отставший Шалва Гургенович неожиданно засвистел соловьем где-то в стороне и поднялся во весь рост. С дороги раздался выстрел, но Эля засекла противника и, когда Шалва присел, выстрелила из обоих стволов. Опять стало тихо.

Я не выдержала.

– Миша, – шепотом позвала я, – дай ключи, я заведу машину и подъеду ближе.

Он покачал головой:

– Еще надо подождать. Ребята серьезные, может, это их калаш с глушителем, из которого расстреляли водителя автобуса, помнишь его? Степаныч, кажется?

– И что будем делать, Миш, ты же кровью истечешь, у тебя аптечка есть?

– Есть, как не быть, – поморщился Михаил, вытягивая ногу.

– Давай ключи. – Я протянула ладонь.

– Достань в кармане.

Только я протянула руку к его карману, Элеонора кинулась к Михаилу, вытащила ключи и передала их мне. Я хмыкнула и стала осторожно пробираться к кустам, в которых стояли «жигули» Белого. Когда я уже была совсем близко от машины, заросли затрещали, и Шалва Гургенович заявил:

– Ты очень глупый женщин.

Увидев у него в руке пистолет, я спросила:

– Ты стрелять-то умеешь?

– Зачем обидеть хочешь? – сердито проворчал Шалва.

Неожиданно совсем рядом с нами завелся двигатель, стало ясно, что противник покидает поле боя. Шалва Гургенович эффектно выкинул руку вперед и пальнул в сторону отъезжающей машины. Слышно было, как пуля пробила металл.

Усадив Мишу, мы покатили в Новороссийск.

Пока Михаила осматривал дежурный врач, Матюшина не находила себе места. К счастью, все оказалось не так плохо – выйдя к нам после осмотра раненого, хирург сказал, что пуля лишь слегка задела кость. Михаила готовили к операции, а мы поехали искать гостиницу.

Только мы разместились, в наш номер постучал винодел:

– Кето, я купил кушать.

Он внес бутылку вина, лаваш, зелень, помидоры и курицу гриль.

– Шалва, – мы с Элеонорой благодарно уставились на него, – ты настоящий друг. Где ты взял это богатство среди ночи?

– Здесь повар земляк. Утром будет хачапури, – пообещал генацвали.

Мы набросились на еду и в один момент прикончили все, что принес Шалва. Аппетитно обсасывая куриную косточку, Шалва Гургенович спросил, обращаясь к Эле:

– Ты стрелять откуда умеешь?

– Недавно в клуб стрелковый записалась, – объяснила она. – Хотела Гошку убить.

– Гошку?

– Да, – подтвердила подруга, отвернулась и замолчала.

Шалва Гургенович вытер салфеткой рот, разлил по стаканам остатки вина и предложил:

– Помянем.

Мы молча выпили за непутевого Никифорова, после чего Шалва поднялся, поцеловал меня в губы и ушел в свой номер. Я стояла столбом у порога, пока Эля не окликнула меня.

Поставив телефон на подзарядку, я легла, но сна не было ни в одном глазу. В голове мешались ужасная смерть Гошки, лицо Олега Денисовича, стрельба, ранение Белого, Шалва и его поцелуи. Егоров, итальянец и шеф казались мне далеким мирным прошлым.

Элеонора тоже не спала, вздыхала, крутилась, кровать под ней скрипела, и я не выдержала:

– Эля, что с тобой?

– Миша такой хороший человек.

– Да, конечно. Что тебя мучает?

– Мне нечего ему предложить, понимаешь?

Я не понимала, что значит – нечего предложить. На месте лесного пожара через короткое время появляется буйная растительность – природа стремительно зализывает раны. Но я ничего посоветовать подруге не могла, потому что сама ничего не понимала в своих чувствах и поступках. Все потому, что Егоров был моложе меня и не внушал никакого доверия. И к тому же он ни разу не говорил со мной о нашем будущем. Только об участках и о строительстве общего дома. Но это ведь не предложение руки и сердца. Или предложение? С Егорова станется…

– Спи, утро вечера мудренее, – посоветовала я Эле.

Телефон зазвонил в восемь утра. На связи был Пашка, и начал он с претензий:

– Ну и где тебя черти носят, ясное море?

– Паш, здесь Михаила ранили, мы его в госпиталь вчера устроили, его прооперировали, рана нетяжелая, но надо навестить, – скороговоркой выдала я.

– Чего?

Пашка замолчал. Потом вздохнул и поделился выводами:

– Ты кого угодно до могилы доведешь, а в компании своей безмозглой подруги вы подорвете генофонд нации.

– Это вы с Белым генофонд? – фыркнула я.

– А то кто же еще, этот ваш Гошка, что ли?

– Гошки больше нет.

Тишина в трубке стала пугающей. Пашка пришел в себя не сразу.

– Видимо, – наконец сказал он, – за тобой придется приехать. Возьму отпуск за свой счет, иначе вы еще кого-нибудь угробите, пока до дома доберетесь.

– Паш, – стала я убеждать любимого, – зачем тебе отпуск тратить на такие глупости, мы с Элей сейчас навестим Михаила, и сразу в Краснодар, а оттуда домой.

– Хорошо, – подумав, согласился Пашка, – через два часа отзвонишься.

– Уф, – произнесла я, когда Егоров отключился. – Хорошо, что он не знает про Шалву Гургеновича.

Потом мы с Элей чистили одежду и приводили себя в порядок, насколько это возможно в дорожных условиях. Я критически осмотрела в зеркале свою разбитую губу и осунувшееся лицо. На мой взгляд, это никакой маскировке не подлежало. Од нако Шалва, увидев меня, покачал головой.

– Ты самый красивый девушка, – заверил он меня.

У Белого в палате находился следователь, пришлось ждать, пока Михаил освободится.

Наш богатырь выглядел так, будто его окунули в отбеливатель: румянец куда-то подевался, вместо него появились круги под глазами. Элеонора сразу определила:

– Мише нужны уход и усиленное питание.

Белый подарил Элеоноре благодарный взгляд и сообщил две новости:

– Банда, которая сидела на хвосте у Гошки, – это серьезные ребята. В последнее время установлено, что они связаны с ближневосточной террористической группировкой, получают оттуда деньги и оружие. В ее составе есть ингуши, дагестанцы, русские, а те двое, которых мы подстрелили, – турки из Батуми.

Белый помолчал, проверяя эффект, который произвели его слова. Эффект был потрясающим, мы пришибленно молчали. Миша продолжил:

– Никифорова надо забрать и предать земле. Кто этим займется? – строго посмотрел на нас капитан.

– Да, – закивали мы с Элеонорой, и Шалва нам поддакнул, – конечно, мы должны проводить Георгия в последний путь.

– Елки, мне Егоров точно мозг разрушит, – расстроилась я, вспомнив, что обещала Пашке позвонить и сообщить, что выезжаю.

– Дай, – Михаил потянулся здоровой рукой к телефону, – я ему сам все объясню.

Я спохватилась, но было поздно, Михаил уже объяснял:

– Паш, Шалва и девчонки займутся организацией похорон, а мне еще дня три проваляться придется. Кто? Шалва? А, это наш друг из Грузии, – сообщил Егорову Белый.

Я вышла из палаты, бормоча под нос: «Не госпиталь, а дурдом».

Шалва догнал меня уже на крыльце.

– Ты его любишь? – преградив мне дорогу, спросил он.

Мне очень не хотелось расстраивать винодела, но я созналась:

– Да, люблю.

– Он лучше меня? – удивился Шалва.

– Не лучше и не хуже, просто другой.

– Сколько ему лет?

Я промолчала, не желая отвечать на больной вопрос. Шалва не отставал:

– Я знаю, как с таким женщин обходиться. А он? Он знает?

– Если не знает, научится.

– Научится? Этому нельзя научиться. Я взрослый человек, знаю, что говорю.

Шалва держал меня за руку, и мы шли с ним по тропинке больничного скверика. Эля догнала нас и потребовала отвезти ее на рынок за фруктами для раненого. Я была спокойна за Михаила – он попал в надежные руки.

Однако в Новороссийск за телом покойного прибыла вдова, Ольга Анатольевна Никифорова, в сопровождении Прясникова, мы сочли за лучшее не встречаться с майором, забрали Белого и покинули Новороссийск.

Теперь мы поменялись в машине местами: я была за рулем, рядом со мной Шалва, а Миша с Элей на заднем сиденье.

На Шалве лежало продовольственное обеспечение нашей поездки, и запасы, которые он сделал, еле поместились в багажнике. Винодел был печален, они с Мишкой в дороге пили вино, Элеонора поддерживала мужскую компанию, а я им слегка завидовала.

– Миш, – позвала я раненого бойца, – а как Никифоров в террористы попал?

– Это секретная информация.

– Ты хочешь сказать, что покойный был не только альфонсом и брачным аферистом, но еще и стукачом?

– Да черт его знает. Если это и так, то контора не откроет свои секреты. Нас сейчас должен беспокоить Прясников. Никифорова нет, спрос за удобрение с вас.

Мы с Элеонорой подпрыгнули:

– Еще чего! Почему с нас?

– Вы отгружали бочки Прясникову?

– Мы.

– Вы получили деньги за это?

– Мы.

– Девочки, так что вас удивляет? Получается, что вы правопреемники всех дел покойного. Даже не понятно, почему Прясников искал в порту Никифорова, а не вас.

– Откуда нам было знать, что в бочках? И потом, у нас же есть компромат на Прясникова.

– Да какой это компромат, – отмахнулся Михаил. – Понимаешь, любым действиям можно найти объяснение. Это же контора! Скажет, что это была часть какого-нибудь плана, разработки, внедрения или чего-нибудь еще. И мы останемся в дураках, а я вообще рискую погонами. Чтобы уличить Прясникова, нужно вести наблюдение изо дня в день, а не так, как я, – один вечер. Ведь ничего же не понятно из этой записи. Зачем, почему он был ночью на складе? Ну расплачивался с рабочими, так что в этом запрещенного? Маловато фактов.

Неожиданно Шалва Гургенович повернулся ко мне с предложением:

– Кето, я хочу забрать тебя с собой в Грузию. Там женщин не ищет ФСБ.

– Точно, там их ищет Интерпол, – со знанием дела вставил Михаил.

Я так резко затормозила, что Белый застонал.

– Спокойно, тебя насильно никто не увезет, – утешил он меня.

Как показало время, Мишка ошибся в прогнозах. Если бы я тогда знала, что мне предстоит, я бы поменяла место жительства, внешность, фамилию – словом, сделала бы все, что советовала сделать Гоше.

Шалва не унимался:

– Поедешь со мной?

В связи с политической ситуацией причину для отказа даже искать не надо было.

– Наши страны расторгли дипломатические отношения, так что я к тебе ни ногой.

– Любовь побеждает все! – Нашего друга явно тянуло на лирику.

– Шалва, тебе же Элеонора сначала понравилась, – напомнила я ему.

– Это потому что я тебе не знал.

– Тебя что, дома никто не ждет?

– Нет, я вдовец.

– Если Егоров к себе не пустит, так и быть, приеду к тебе.

Шалва, пользуясь тем, что руки у меня были заняты, уколол меня усами в щеку. Белый прикрикнул:

– Кончай наглеть, генацвали.

Шалва Гургенович обиженно взмахнул рукой:

– Я тебе не пацан, что так разговариваешь? Я к тебе с уважением, а ты как?

– Я тебе уже объяснял, что эта девушка занята, ее любит мой друг.

– Где твой друг? Он рядом должен быть, если любит этот женщин.

Мужчины устроили перепалку, и я опять удивилась, какие они странные все-таки существа.

Элеонора, поджав губы, смотрела в сторону. Мне было понятно, о чем она думает: если Белый так отбивает меня у Шалвы, то еще неизвестно, для кого он старается, может, для себя.

Краснодар встретил нас туманом.

После операции Белый был беспомощным, поэтому Элеонора осталась при нем сиделкой. Я высадила их у подъезда Мишиного дома, отдала Элеоноре оба кейса, а мы с Шалвой Гургеновичем поехали в гостиницу.

Шалва пригласил меня на ужин, после ужина мы погуляли по набережной и забрели еще в какое-то кафе. Шалва заказал шампанское, шоколад и фрукты, его потянуло на воспоминания, и он с любовью заговорил о виноградной лозе. Рассказ его был пересыпан метафорами и поэтическими преувеличениями, а лоза наделялась всеми признакам живого существа.

Потом мы опять бродили по ночному городу, и Шалва Гургенович рассказывал, как они с мальчишками в монастырских развалинах нашли сосуд с вином. Монастырь был древним, вино успело превратиться в желе. Разбив сосуд, юные исследователи разрезали желе на куски, наелись и ушли в астрал. Родители весь день искали своих чад, нашли и разобрали по домам.

Шалва, смахивающий на грустного слона, немного помолчал:

– Кето, я не отпущу тебя к другому. Ты – мой женщина.

– Генацвали, я плохая женщина, – успокоила я его, – не люблю домашнюю работу, палисадник за лето один раз прополола, не люблю большие семьи, потому что родственники суют свои носы, куда их не просят.

– У меня дом на берегу реки, мы станем жить отдельно, никто тебе мешать не будет. В гости будем ходить, когда ты захочешь, а к себе приглашать совсем редко, – Шалва стал загибать пальцы, – только на день рождения, Новый год, Восьмое марта, Пасху, Первое мая, Девятое мая, Седьмое ноября, День независимости и Рождество.

– Всего-то?

– Да. Я буду жарить шашлык и готовить хачапури. Это мужской дела.

– А я все это буду есть?

– Конечно, ты будешь есть.

– Я же растолстею.

– Я буду любить тебя толстым, больным, слепым, глухим, хромым, каким угодно, Кето.

В носу у меня защипало, я натужно закашляла, чтобы не показать Шалве, как я растрогана.

Проводить Гошку пришли мы вчетвером и вдова. Прясникова не было, и я опять поблагодарила судьбу за этот роскошный подарок.

Бросив горсть земли в могилу, я отошла в сторону. Как только на холмик установили венки, вдова Никифорова побрела куда-то вдоль оградок. Скрываясь за памятниками, я пошла за ней.

Ольга Анатольевна уверенно лавировала между могилами и остановилась у одной из них.

Притаившись за стволом березки, я присмотрелась. За оградкой, у которой остановилась вдова, было два холмика. На одном стоял памятник с портретом женщины, второй был завален венками, из которых выглядывал портрет мужчины. Я вышла из укрытия, прищурилась и подвинулась ближе, стараясь рассмотреть лицо на портрете. С фотографии на меня смотрел Анатолий Степанович Исаев.

Пока я хлопала глазами, стараясь прийти в себя от изумления, Ольга Анатольевна двинулась в сторону центральной аллеи и скрылась за памятниками.

«Вот оно что, Ольга Анатольевна Никифорова в девичестве была Исаевой», – пульсировало в голове. Прислонившись к стволу березы, я старалась понять, что нам это дает. Наконец, решив, что это нам ничего не дает, по крайней мере сейчас, я выглянула из укрытия.

Никифоровой видно не было, я вернулась на тропинку и направилась к своим. Мимо меня прошла женщина в черном платке, с каким-то растением в пакете. Отойдя на пару шагов, я оглянулась. Женщина открыла калитку и вошла на отведенную Степанычу территорию. «А это кто такая?» – удивилась я и припустила следом за женщиной.

– Здравствуйте, – обратилась я к посетительнице могилки Исаева.

– Здравствуйте, – откликнулась она и вопросительно посмотрела на меня.

– Я немного знала Анатолия Степановича, он был водителем автобуса.

– Его многие знали, – кивнула женщина и принялась вытаскивать из пакета растение. Это была стелющаяся туя. Я придержала пакет, помогая освободить ветки.

– Это ваш муж?

– Сосед. Жена Толи вот она, уже лет десять, как похоронили. Теперь и он тут.

– А какие-то родственники у них остались?

– Только дочь.

– Ольга?

– Да, вы с ней знакомы?

– Нет, не довелось. Что говорят следователи, кто мог убить Степаныча?

– Никто ничего не знает. В общем, дело темное.

– А сам Степаныч ничего вам не говорил? Что-то, может, записал, где-то спрятал? Может, сфотографировал?

– Он со мной не откровенничал, но я слышала, что автобус на базе следователь осмотрел, ничего в нем не нашел. Дома обыск проводили, меня в понятые приглашали, тоже ничего не нашли.

– А друзья? Может, друзья что-нибудь знают?

– Насколько мне известно, всех опрашивали, никто ничего интересного следователю не сообщил.

– А много у Степаныча друзей было?

– Вся база, считай. Да и с бывшей службы, с МЧС, часто ребята навещали.

– Он служил в МЧС?

– Да, пятнадцать лет. Это уже на пенсии стал водителем. И ребята приезжали к нему, не забывали. Он хорошим другом был, и соседом хорошим, и работником отличным.

Женщина приговаривала что-то еще, высаживая тую, а у меня в голове уже крутилось: «Стоит поехать на базу или нет?» Сомнения мои развеяла соседка Степаныча:

– Да вы можете сами спросить у бригадира. У них недавно проходила на базе акция какая-то благотворительная, они возили во Владикавказ гуманитарную помощь сразу после войны с Грузией.

Степаныч тоже ездил, он мне ключи от дома оставлял. Я рассказала об этом следователю, но он не обратил внимания на мои слова. Может, там что-то у Толи случилось, он хмурый после этой поездки ходил, вообще настроение у него последнее время было не ахти, почти не улыбался. Я спрашивала у него, что случилось, может, болеет, может, помощь какая нужна, а он отвечал: «Не парься». Вот и все.

Я простилась с соседкой Степаныча и ускорила шаг.

Не хватает мне еще во Владикавказ махнуть, тогда на объединение наших с Егоровым участков нечего и надеяться. Легко представить, что он скажет и сделает. Тогда можно будет сразу ехать с Шалвой в Грузию. И я не к месту улыбнулась своим мыслям.

– Где ты ходишь? – набросилась на меня Элеонора. – Нам в поликлинику ехать надо, Мише на перевязку пора.

– Михаил, а ты знаешь, что вдова Никифорова – это дочь Степаныча? – спросила я у Белого, когда мы сели в машину.

– Нет. – Белый посмотрел на меня с интересом. – А ты откуда знаешь?

– Наткнулась на Ольгу Анатольевну, когда она могилку отца навещала. Супруг и отец на одном кладбище лежат, удобно.

– Злая ты, Катерина, – пристыдила меня подруга.

– А ты им уже все простила?

– А ничего не было, что прощать?

Элеонора была права. Ее девичьи слезы обернулись встречей с Белым, он того стоил. Но у меня накопились вопросы к Прясникову. Теперь я была просто уверена, что центральной фигурой в этой истории с селитрой является именно он.

– Миша, организуй слежку за Прясниковым, – опять посоветовала я, когда Белый выходил из поликлиники.

Мы подошли к машине.

– Вот вернусь в строй, тогда и поговорим, – ответил Михаил и захлопнул дверцу моей «Оки».

Элеонора попросила отвезти ее на рынок, обошла торговые ряды и загрузила в машину гранаты, грейпфруты, виноград, грецкие орехи и зелень.

– Это ты Машке? – наивно спросила я.

– Надо поднимать Мише гемоглобин, – объяснила подруга.

Мне казалось, что нас ничто уже не держит в чужом городе и можно отправляться домой, но я ошибалась.

Элеоноре позвонила риелтор из агентства недвижимости, куда мы обратились, чтобы продать Гошкин домик. Она сказала, что есть серьезный клиент, он видел домик и хочет его купить. Покупатель торговался, и мы с Элей, посовещавшись, решили уступить ему и продать домик сейчас, пока мы еще в Краснодаре. Все складывалось удачно.

Ничего не подозревая, мы с Элеонорой подъехали к дому, а следом за нами подкатил «мерседес» майора Прясникова. Майор предусмотрительно перекрыл нам путь к отступлению, поставив «мерседес» так, что окулька оказалась в ловушке.

Выглядел Прясников неважно: мешки под глазами и цвет лица говорили о длительном запое.

– Девчонки, привет, – мрачно приветствовал он нас.

– Здравствуйте, – нестройно отозвались мы и приготовились к обороне.

– Как жизнь? Как дела? – начал светскую беседу майор.

– Вашими молитвами.

– Если бы, девочки, если бы. Мои молитвы вам не помогут.

– Молитва должна идти от чистого сердца.

– Я от чистого сердца и беспокоюсь о вас. И девушки вы вроде приличные, а вокруг вас стреляют, убивают. Как вы это объясните?

– Вы при исполнении?

– А вы хотите, чтобы я вызвал вас к себе в кабинет?

Я постаралась избежать открытой стычки и спросила:

– Что-то случилось с селитрой? Она плохого качества?

Майор Прясников не служил бы в ведомстве, если бы его было так легко подловить.

– Я ни о какой селитре не говорил, – дал он задний ход. – Я, собственно, по делу. Вы когда последний раз видели Никифорова?

Мы с Элеонорой опять переглянулись. Она молчала, предоставляя мне право выкручиваться.

– Вместе с вами в кафе, когда обсуждали наши дела, – осторожно напомнила я Прясникову.

– Да, да, конечно. – Майор сделал попытку улыбнуться. – А вы из города никуда не отлучались?

– А куда мы можем отлучиться, если выставили на продажу недвижимость. – Я кивнула на строение за забором.

– Ну что ж, удачной вам сделки, – пожелал Прясников и уехал.

Элеонора вошла во двор, открыла домик и села на веранде ждать покупателя. Я осталась на улице и еще долго чувствовала себя неуютно.

Зачем он приезжал, этот Прясников, что хотел узнать? Сколько он содрал с покупателя, мы не знали, но сейчас ему придется вернуть все, потому что в бочках оказалась не селитра. Все вышло, как мы хотели, когда проводили круглый стол на тему «Как сделать майора Прясникова». Все у нас получилось: майор попал на пять лимонов. Странно было бы, если б он не злился. «Хочу домой», – опять подумала я, не испытывая никакой радости от того, что мы переиграли майора.

Тут к воротам домика подъехал микроавтобус, из него высыпали риелтор и покупатели: бабушка, дедушка, мать, отец и молодой человек, которому, собственно, и предназначался домик. Мои размышления о роли Прясникова в судьбе Гошки пришлось отложить.

Домику такое скопление народа было явно не по нраву, он недовольно скрипел.

– Лишь бы не развалился в самый неподходящий момент, – точно угадав мои мысли, прошептала Эля, но все обошлось, и мы поехали в агентство.

Пока юристы готовили документы, я была предоставлена самой себе и опять стала думать: кто покупатель Прясникова? На самом деле майор договорился с террористами или Гошка, да упокоится с миром его душа, это придумал? Если Гошка сказал правду, то Прясникову ничего не стоит натравить на нас этих типов. Я вспомнила, что случилось с Никифоровым, и почувствовала дурноту. Перед глазами стоял пляж, освещенный закатным солнцем, и фигуры мужчин.

Я даже думать не хотела о том, что сделают с нами, попадись мы этим садистам.

Сделка подошла к концу, Элеонора вышла из агентства и мы устроились в моей машинке.

– Эля, ты как думаешь, Прясников имеет отношение к убийству Гошки?

– Знаешь, – ответила подруга, – мне такая мысль тоже приходила в голову. Я даже сказала об этом Мише. Он не думает, что это возможно. А мне кажется, он ошибается, потому что очень хороший.

Я с готовностью кивнула:

– Конечно, он хороший, может, поэтому и ошибается. Я хочу съездить на базу, где Степаныч трудился, ты со мной или тебя отвезти к Белому?

Разумеется, Элеонора больше беспокоилась о здоровье раненого, чем о покойнике, и я отвезла ее к Мишке.

На автобазе рабочий день подходил к концу, когда я туда попала, почти никого из водителей уже не было, двое пожилых рабочих забивали козла в диспетчерской и на мой вопрос, где найти начальство, ответили, что уже никого нет. Присев на скамейку рядом с мужичками, я спросила, знали ли они Степаныча.

– Да кто ж его не знал? – оторвавшись от игры, внимательно посмотрел на меня один. – А вы кто ему будете?

– Знакомая.

– Степаныч наш мужчина был положительный, серьезный, с молодыми женщинами знакомств не водил.

– Он дружил с моим братом, – объяснила я, – брата убили, я хотела встретиться со Степанычем, а его, оказалось, тоже убили, только неделей раньше. Вот такая история. Думаю, во что они оба влипли?

Я переводила взгляд с одного на другого. Они, пряча глаза, сосредоточенно разглядывали костяшки домино. Это меня воодушевило.

– Вы что-нибудь слышали о поездке Степаныча с гуманитарным грузом во Владикавказ?

Мужчины заерзали, переглянулись и один неохотно признал:

– Так это темная история. Одни говорят, что он натолкнулся на боевиков, другие болтают, что они его ждали, и он им вез медикаменты и одежду теплую.

– Кто болтает?

– Дак водилы наши, кто ездил.

– А зовут как этих водителей?

– Девушка, тебе зачем все это? – спохватился один из моих собеседников.

– Мне нужно докопаться до истины. У меня, кроме брата, нет больше никого. – Я уткнулась носом в платок, приготовленный для такого случая, и отвернулась.

– Вот пусть менты и копают.

– Чтобы они копали, нужны большие деньги. Все, что у меня было, я уже отдала им, видно, мало дала, ничего не накопали.

– Да, – сразу поверили и посочувствовали мои собеседники, – менты – волки еще те.

«Пашка, что у тебя за профессия?» – с сожалением подумала я.

Мужчины еще раз переглянулись:

– Болтают, что Степаныч долг так отдавал.

– Долг?

– Да, он взял кредит в банке, а его под сокращение подвели, годков-то ему уже немало, а тут кризис. Получил он уведомление о том, что сокращают его через два месяца, а кредит не выплачен, вот он и согласился продать груз боевикам.

– Понятно, – протянула я, хотя еще больше запуталась.

Поблагодарив мужичков, я упала на сиденье «Оки» и, отъехав от автобазы, позвонила Белому:

– Миш, я к вам заеду? У меня есть новости.

– Давай.

Когда Михаил открыл мне дверь, в глаза бросились сразу две вещи: его румянец во всю щеку и счастливое смущение Элеоноры.

«Кажется, я буду возвращаться в родной город в одиночестве», – подумала я, немного завидуя подруге. И сразу застыдилась, потому что у меня как раз наблюдался избыток поклонников и чувств. Не было только уверенности, что встретился тот единственный, который до конца жизни не предаст и не обманет.

Элеонора захлопотала, застучала посудой, а мы с Мишей присели к столу.

– Миш, ты не знаешь, на чей склад тогда Прясников сгрузил бочки?

– Знаю, конечно. На склад нашего местного предпринимателя, известного в городе человека, Жаркова. Бочки не его, он только предоставил машину, кран и склад в аренду. Куда все увезли дальше, он не имеет понятия. Теперь никто не знает. Я же не вел наблюдение за складом. У меня, конечно, руки чешутся прижать и расколоть этого Прясникова, но мне таких полномочий никто не даст. Пусть контора сама разбирается.

– Давай последим за ним. Вдруг он имеет отношение к убийству Гошки?

– А домой ты не собираешься? – спросил Белый, сверля меня взглядом. Неожиданно для себя я покраснела.

Эля многозначительно хмыкнула.

Дело было в Шалве: он звал меня в гости, не уезжал на родину, надеясь, что я передумаю и приму его приглашение. Я не хотела оставаться с ним наедине и под разными предлогами избегала его общества. Не хотела я оставаться с ним наедине только по одной причине: я точно знала, что не устою перед его напором. Я не понимала сама себя, мучилась и ничего не могла придумать, кроме как бегать от винодела. Он тоже ничего не понимал, расстраивался и… не уезжал. А у меня не хватало смелости и мужества сказать ему, чтобы он не надеялся. А может, я сама на что-то надеялась. Знать бы еще на что.

Миша задумчиво молчал. Элеонора собирала ужин, а мне позвонил Егоров и без всякой надежды спросил:

– Кать, ты домой возвращаться думаешь?

– Ну что за вопрос, Паш, конечно! Мне уже тут самой надоело, но все время какие-то дела появляются.

– Дела – это друг из Грузии?

– Паш, не говори глупостей! Какой он мне друг? Товарищ по несчастью.

Минут двадцать у меня ушло на выяснение отношений с Егоровым. Ужин уже был на столе, когда я вернулась на кухню.

– Миш, тебе Эля уже сказала, что мы сегодня виделись с Прясниковым?

– Да, сказала. Уезжай домой, мой тебе совет, – отозвался Мишка, и я поняла, что отвлекаю его и мешаю мечтать об Элеоноре.

Я неприлично быстро съела картошку с грибами, почти сразу простилась и поехала в гостиницу, так ничего не рассказав Михаилу о том, что узнала про Степаныча.

Когда я вошла в вестибюль, девушка на ресепшн регистрировала гостя.

Он стоял ко мне спиной, но что-то мне показалось в облике мужчины знакомым, и я едва сдержала себя, чтобы не подойти. «Может, кто-нибудь из земляков приехал в командировку?» – мелькнуло в голове, пока я вызывала лифт.

Войдя в кабину лифта, я повернулась лицом к выходу, нажала на кнопку этажа и еще раз посмотрела на стойку администратора. Мужчина обернулся, и я отшатнулась, узнав его.

Двери закрылись, лифт тронулся, я прислонилась к зеркальной стене, чувствуя, как кровь отхлынула от лица и задрожали колени. Это был тот самый человек, который в новороссийском порту увез Гошку на «ауди», – Денис Олегович.

Лифт приехал на этаж, я выскочила и торопливым шагом направилась к номеру Шалвы Гургеновича.

– Шалва, – постучав, позвала я. Сердце стучало так, что голос срывался.

– Кето.

Он открыл дверь, и я моментально оказалась в его огромных ручищах. Он внес меня в номер и продолжал держать, обхватив за талию.

– Что случился?

– Закрой дверь.

Шалва повиновался, выпустил меня, закрыл дверь, вернулся и опять прижал меня к груди.

– Я видела того человека, – отдышавшись, смогла сказать я.

– Какой человек, Кето?

– Человек, который был в машине, когда увозили Гошку. Это он, я его узнала.

Шалва отступил на шаг:

– Он тебя знает?

– Он меня видел. Как ты думаешь, мог он меня запомнить?

Шалва снова прижал меня к себе и высказал свое мнение:

– Тебя невозможно забыть, Кето, клянусь мамой.

Вынырнув из его рук, я спросила:

– Как ты думаешь, что теперь будет? Он меня ищет?

– Думаю, нам надо ехать домой. Ко мне домой, – уточнил Шалва.

Момент был подходящий, и я решилась:

– Нет, Шалва, не обижайся, я не поеду к тебе. Мне надо к себе домой. И еще мне надо позвонить Мишке.

Проскользнув мимо винодела, я пошарила в сумке, нашла телефон, набрала номер.

Очевидно, звонила я не вовремя, потому что Мишка не отвечал. Я пощелкала кнопками, набрала Элеонору, но она тоже не ответила. Им было не до меня. А кому, кроме этого типа в дорогом костюме, теперь до меня, не считая Шалвы? Шалва в это время наливал вино:

– Он тебя сейчас видел?

– Нет, не успел.

– Завтра, если ты не согласен уехать со мной, уезжай к себе домой, – путая как обычно женский и мужской род, посоветовал он, – здесь оставаться не надо.

Шалва подал мне фужер с вином и дольку апельсина. Я выпила, положила в рот апельсин и спросила:

– Ты поможешь мне завтра выехать из гостиницы?

– Кето, конечно, помогу.

В его голосе было столько нежности, что я разревелась.

– Вах, что такое? Зачем плакать? Все будет хорошо, я с тобой, – уговаривал Шалва.

– Как ты меня защитишь? У нас даже пистолета нет!

– Как нет, а это что?

И Шалва Гургенович извлек из кармана пиджака, накинутого на стул, пистолет.

– Как это? – опешила я. – Разве ты его не отдал Мишке?

– Зачем отдал? Никто не просил. Было два, один я взял себе.

– Точно.

Я потянулась к оружию, Шалва шлепнул меня по руке:

– Женщина, не трогай! Это только мужчине можно.

– А Эля умеет стрелять, – с завистью вспомнила я, – надо мне тоже научиться, а то жизнь такая непредсказуемая стала.

– Вах, что такое говоришь? У тебя есть мужчина.

Я не стала уточнять, кого имеет в виду Шалва, себя или Егорова. Я думала о другом.

Черт меня дернул тогда сунуться в машину к этому Денису! Что теперь делать? Еще этот Прясников ходит как тень вокруг нас с Матюшиной. Надо уезжать. Дома хоть Пашка, а здесь кто? Шалва? Какой из Шалвы защитник? Нам никакое оружие не поможет.

«Вдруг этого Дениса Олеговича не поймают, и он найдет меня?» – пришло мне вдруг в голову. Где мне тогда спасаться? В тюрьме? Лучше его туда отправить.

Мозг тут же выдал инструкцию: надо помочь ему там оказаться. Для этого надо узнать, кто он и откуда.

– Шалва, у тебя есть что-нибудь покушать? – спросила я. – У меня аппетит разыгрался от переживаний.

– Нет, Кето, что ты хочешь? Скажи, я принесу.

– Придумай что-нибудь.

– Хорошо, Кето, я придумаю.

Он оделся и предупредил:

– Никому не открывай. Я постучу так. – Шалва показал: точка, тире, точка.

Я кивнула, выказывая полное понимание ситуации. Шаги Шалвы затихли в конце коридора, я слышала, как подъехал лифт. Как только лифт снова пришел в движение, я пулей выскочила из номера и по лестнице побежала на первый этаж, к стойке администратора.

– Девушка, – молитвенно сложив ладони, обратилась я к администратору. Даме было хорошо за сорок. – У вас полчаса назад остановился респектабельный мужчина в дорогом костюме. Мне показалось, это мой земляк. Это Денис Олегович?

Девушка многозначительно молчала, оценивая мои возможности. Я неуловимым движением сунула за конторку сто долларов.

– Да, – смахнув куда-то купюру, она склонилась над журналом, – Дуйков Денис Олегович.

– Откуда Денис Олегович пожаловал?

– Из Северной Осетии.

– Спасибо.

Не помню, когда я так бегала последний раз.

Когда Шалва Гургенович постучал условным стуком, я открыла своему защитнику дверь, будто никуда не отлучалась. Шалва принес очищенные грецкие орехи, сыр, маслины, зелень, лаваш и вино.

– Вах, – выдохнула я, когда распробовала непередаваемое сочетание всех этих продуктов, – как вкусно!

– Я хотел сделать тебе вкусно, – польщенный моей высокой оценкой, сказал Шалва.

– У тебя получилось, – с благодарной улыбкой призналась я.

– Я люблю тебя.

«Господи, ну почему Егоров ни разу не сказал мне ничего подобного?» – с тоской подумала я.

На глаза навернулись слезы, Шалва вскочил, подал мне салфетку и стал ходить по гостиничному номеру туда-сюда, туда-сюда.

Наконец он остановился напротив меня:

– Я тебя обидел, Кето?

– Напугал.

Шалва заглянул в глаза:

– Ты меня боишься?

– Да, – кивнула я, – боюсь. Ты такой стремительный. Ты совсем не умеешь ждать.

– Я умею ждать, просто не хочу. Глупо ждать в мои годы.

– А я так быстро не могу. Мне нужно время.

В номер неожиданно постучали. Я замерла с открытым ртом. Шалва подошел к двери:

– Кто там?

– Дежурная. У вас телефон отключен, вам дозвониться не может капитан милиции Белый. Просил узнать, у вас все в порядке?

Шалва щелкнул замком:

– Да, все в порядке. Спасибо.

Он вернулся ко мне и стал покрывать поцелуями мою кисть. От него исходил тонкий аромат свежескошенной травы. Голова Шалвы поднималась все выше, наши губы встретились.

– Надо позвонить Белому, – прошептала я, когда Шалва потянул меня в постель.

– Потом, Кето.

– А почему ты телефон отключил?

– Потому что каждый час звонят и спрашивают: вам дэвушка в номер нужен? Нужен, но мой дэвушка зовут Катя.

– Сервис, – объяснила я.

– Я хочу тебя.

– Шалва, не сегодня.

Я виновато посмотрела на винодела. Он отошел к окну и повернулся ко мне спиной. Я тихонько стащила со стола пакет с орехами и бесшумно исчезла из его номера.

Придя к себе, я положила в рот орех и набрала телефон Михаила. Он наконец ответил.

– Миш, я видела мужчину. – Долька ореха застряла между зубами, говорить стало неудобно, возникла пауза.

– Рад за тебя.

– Того, который увез Гошу, – вытолкнув наконец орех, продолжила я.

– Кого? – Я почувствовала Мишкино напряжение.

– Того, который увез Гошку на «ауди». Понятно излагаю?

– Понятно. Где ты его видела?

– Здесь, в «Интуристе». Я даже знаю, как его зовут.

– Как?

– А что мне за это будет?

– Быстрее попадешь домой.

– Вот, я так и знала.

– Катерина, не глупи. Как его зовут?

– Дуйков Денис Олегович. Из Северной Осетии.

– Завтра тебя надо отправить домой.

– Других мыслей нет?

– Есть. Отправить тебя домой прямо сейчас. Я утром позвоню Пашке, обрадую его. А то он в командировку собирается, беспокоится, что вы не увидитесь, если ты еще задержишься.

У меня кровь остановилась от этих слов.

– В командировку?

– А что, ты не знала?

– И куда? – пропустив мимо ушей Мишкин сарказм, спросила я.

– На Северный Кавказ, куда ж еще.

Я тупо молчала. Когда столбняк отпустил меня, в трубке слышались гудки. Первое, что пришло в голову: а как же я? Он, значит, будет мотаться по командировкам, заглядывать ко мне по-соседски, а я, значит, жди?

И я стала звонить Пашке. Он долго не подходил, наконец ответил сонным голосом:

– Слушаю.

– Ты уже спишь?

– Все нормальные люди уже спят. А ты что, еще не легла?

– Нет, я легла, но заснуть не могу. Думаю о тебе.

– С чего это вдруг?

– Паш, зачем ты так? Вовсе не вдруг. Мишка сказал, что ты собираешься в командировку.

– Собираюсь.

– А мне почему не сказал?

– А тебе это интересно?

– Ты считаешь, что меня это не должно интересовать?

– А что, интересует?

– Паш, ты считаешь, это не мое дело?

Можно, конечно, получить удовольствие от ссоры с мужчиной, только не по телефону. Не видно ведь, как он злится и насколько больно ты ему делаешь. Единственный плюс в этом – он тоже не видит, какую причиняет боль. А когда не видит, можно прикинуться бездушной и бесчувственной. Голос – мой рабочий инструмент, он меня никогда не подводит.

– Да нет, не считаю, – вяло отозвался Пашка.

– А когда едешь?

– Через неделю. Надеюсь, ты к этому времени будешь дома?

Пашка был обижен и тоже старался скрыть это. Но у него рабочим инструментом было что-то другое, не голос, поэтому он его выдавал.

– Надеюсь, – беспечно ответила я, – если меня здесь не грохнут.

– Кому ты нужна, Катерина? – успокоил меня любимый.

– Так получилось, что я знакома с убийцей.

– Когда ты только все успеваешь? – съязвил Пашка.

– Сама не знаю. Как там Бильбо?

– Нормально, уже научился делать свои дела на улице. Умный, весь в меня.

– Ты тоже стал делать свои дела на улице? – удивилась я.

– Смешно.

Я стала прощаться, он сдержанно сказал «пока», и телефон замолчал.

Через два гостиничных номера от меня страдал Шалва Гургенович. Он точно никогда бы не простился со своей женщиной словом «пока». Он рассказал бы, как сильно любит, как тоскует его нежное сердце, страдает и ждет. Какая-то сила тянула меня к виноделу, я сопротивлялась, стараясь припомнить волнующие подробности наших с Пашкой отношений. Как назло, ничего стоящего вспомнить не могла, кроме последнего разговора. После короткой борьбы с собой я накинула халат и открыла номер, намереваясь отправиться к Шалве.

Я еще не перешагнула порог, как из номера напротив вышел Дуйков. Я совершила поворот на девяносто градусов, быстро докрутила еще девяносто и, опустив голову, вошла обратно. Боковым зрением я видела, что Олег Денисович остановился и проводил меня заинтересованным взглядом.

– Девушка, – окликнул он меня, – мы с вами нигде не встречались?

Я не сомневалась, что, если заговорю с ним, он вспомнит мой голос и вспомнит, при каких обстоятельствах мы встречались. Поэтому, оглянувшись на Дуйкова через плечо, я молча покачала головой и скрылась в своем номере. «Понесла же меня нелегкая», – ругала я себя, поворачивая ключ в замке.

Оставаться в номере стало опасно. В спешке укладывая вещи в сумку, я решала, где отсидеться до утра, и пришла к выводу, что лучше подождать рассвета в машине, а с рассветом покинуть этот город.

Окулька отдыхала на стоянке на заднем дворе гостиницы.

Закончив сборы, я спустилась к администратору, выписалась и, подойдя к выходу, выглянула наружу.

Город спал. Свет от фонаря падал на асфальт, все остальное тонуло в темноте. Мне надо было обогнуть здание гостиницы и пройти под шлагбаум. Я потащилась с сумкой за угол.

В тот момент, как я свернула, меня подхватили чьи-то руки, и не успела я взвизгнуть, как почувствовала укол в бедро. Место укола сразу же стало чужим, нога перестала слушаться, это онемение быстро распространялось по всему телу, повергая меня в ужас. Я открыла рот, чтобы закричать, и провалилась в бездну.

Очнулась я от того, что меня кто-то хлопал по щекам и зажимал нос, но сознание возвращалось медленно. Просыпаться не хотелось. Открыв глаза, я увидела освещенное солнцем окно, забранное решеткой.

Солнечный свет вселил в меня надежду, и я огляделась: два кресла, зеркало на стене, встроенный шкаф и диван, на котором я лежала. Поблизости кто-то сопел, я скосила глаза и увидела смутно знакомое лицо. «Дуйков?» – удивилась я и все вспомнила.

Дуйков навис надо мной и поторопил:

– Просыпайся, просыпайся.

Окончательно осознав, что это реальность, я поняла, что надеяться не на что.

Дуйков снял брюки, не торопясь стряхнул их, сложил стрелка к стрелке и аккуратно повесил на спинку стула, оставшись в семейных трусах хорошего качества. Я рассматривала худые волосатые ноги, чувствовала запах чужого тела и заставляла себя надеяться.

Сколько времени прошло? Было около полуночи, когда я вышла из гостиницы. «Сейчас день или утро? Может, меня уже ищут? Успеют или не успеют?» – спрашивала я себя, изучая похитителя. Очень хотелось, чтобы успели. Иначе этот садист порежет меня на лоскуты за кейс с долларами. Да и вообще, ошибок в работе он не допускает, а я – его ошибка.

Дуйков между тем снял галстук, расстегнул верхние пуговицы на рубашке и стащил ее через голову. Повесил рубашку на пиджак, с самым серьезным видом полюбовался тем, что у него получилось, и вышел. Я попыталась пошевелиться – безрезультатно. Не знаю, что он мне вколол, но тело не слушалось, а голова уже соображала.

«Эта комната с диваном, – рассуждала я, – не может болтаться во Вселенной, как космический мусор. Она находится в каком-то доме, на какой-то улице. Если есть улица, должны быть звуки. Слушай и думай». Закрыв глаза, я прислушалась, но услышала только, как пульсирует кровь в ушах.

Дуйков вернулся, сел на диван и приступил к раздеванию, теперь уже меня. В руках у него появились ножницы, он с удобствами устроился рядом со мной и для начала срезал пуговицы на моей куртке. Я наблюдала за выражением его лица и просила у святой силы быстрой смерти. Человек этот был маньяком, а раздевание для него имело значение ритуала.

Дуйков перешел к свитеру и разрезал его прямо на мне, несколько раз коснувшись кожи холодным металлом. Свитер разъехался на две половинки. Мой мучитель не торопился. Стянув с меня джинсы, он встал, аккуратно сложил их и спрятал в шкаф. Я приподняла голову и успела заметить в шкафу свою сумку.

Меня захлестнули страх и жалость к себе.

Где-то далеко послышался паровозный гудок и стук приближающегося поезда. «Поезд?» – вспыхнула первая за полчаса стоящая мысль. Я вспомнила железнодорожный тупик и разъезд, где мы выгружали бочки, и одинокое здание станции, возле которой мы с Элей ставили мою «Оку».

– Кто вы? – с опозданием спросила я.

– Можешь называть меня Денис.

Он опять устроился на диване и положил рядом ножницы.

– Могу я спросить?

– Все что хочешь, без ограничений.

– За что вы Гошу?

– За то, что сунул нос куда не просили. Захотел все сразу: денег, власти, самостоятельности.

– Это на чем же можно так круто подняться?

– Если с умом, то на чем угодно.

– А майор Прясников?

– Сидит на двух стульях, долго не усидит.

– Я слышала, что Никифоров работал на ФСБ.

Дуйков задумался.

Пока он думал, я попыталась пошевелить пальцами. Получилось. Ножницы лежали совсем рядом, нужно было только чуть-чуть подвинуть руку. Рука еще была чужой и не двигалась.

– Может быть, может быть. Это интересная мысль. Откуда узнала?

– Один знакомый мент сказал.

– Что, прямо так и сказал?

– Да, прямо сказал, что Никифоров работает на ФСБ, что аферист и многоженец он по принуждению, это легенда.

– Врет. Откуда мент может знать такие вещи? Я Гошку знаю со школы, он всегда был неудачником.

– Люди меняются.

– На что ты намекаешь?

– Ну вы же не сразу стали террористом, понадобилось время.

– Я не террорист, с чего ты взяла?

– А кому тогда предназначалась селитра?

– Воинам Аллаха.

– Это меняет дело, – прикрыла я глаза, – но от денег вы ведь не откажетесь?

– Кстати, – вспомнил Дуйков, – у кого они?

– У мента. Давайте ему позвоним прямо сейчас, и вы обменяете меня на доллары.

– Успеется. Деньги меня в данный момент не интересуют.

– Почему?

– Потому что у меня есть ты! – удивился он моей тупости.

Насильник стащил с меня куртку и остатки того, что было свитером. Он разглядывал меня, и глаза его щурились под стеклами очков, прикрывая безумный огонь. Нужно было продолжать разговор, но я уже не хотела ничего знать, кроме своего будущего. Ножницы опять оказались в руках у маньяка, и я, не отрываясь, смотрела, как они жевали резинку бюстгальтера. Я напряглась:

– Налей мне выпить.

Дуйков отложил ножницы:

– Чего тебе налить? Есть коньяк, есть водка, есть джин.

– Коньяк. А лимон есть?

Он изобразил смех. Это был отвратительный звук, похожий на гусиный гогот.

– Девушка из высшего общества? Давай после…

И он опять взял ножницы. Ножницы не справлялись, Дуйков зверел у меня на глазах.

– Давай выпьем, – опять предложила я.

Он нехотя вышел из комнаты, по пути пнув ногой кресло.

Я попыталась пошевелить рукой. Рука слушалась, рефлексы возвращались. «Говори с ним», – просила я себя.

Дуйков принес коньяк, опустил в стакан трубочку и поставил рядом со мной, очевидно желая проверить, смогу ли я взять стакан в руку. Я посмотрела на коньяк и, демонстрируя беспомощность, откинула голову на подушку. Руки мои безвольно лежали по обе стороны тела.

Дуйков бросил ножницы почти у меня под рукой, снял с моего плеча одну бретельку, потом вторую, грудь обнажилась, и Денис Олегович засопел от сладострастия. Глядя ему в глаза, я накрыла ножницы ладонью и разомкнула кольца. Дуйков снял очки и поднес мне стакан с трубочкой.

Поймав ее ртом, я облизала губы, поиграла кончиком языка трубочкой, и только после этого втянула жидкость. Дуйкову игра понравилась. Я повторила прием, представляя в подробностях, как зажму в руке раскрытые ножницы, подниму руку и воткну их ему в шею. Я уже видела место, где пульсировала на его горле артерия.

Дуйков решил, что пора переходить к активным действиям. Он накрыл меня своим телом, устраиваясь поудобнее.

Ножницы вонзились в шею именно там, где я представляла, насильник схватился за горло и уткнулся головой мне в плечо. Темный фонтанчик бился в его руке, он ловил его, пытаясь зажать рану.

Содрогаясь от омерзения, я скинула его со своего плеча, перевернулась на бок и перетащила себя на другую сторону дивана. Голова кружилась, тошнота подкатила к горлу, и я согнулась пополам.

Стащив с дивана какие-то тряпки, я с отвращением терла себя ими, размазывая кровь Дуйкова по своей груди. Тот издавал какие-то хрипящие и булькающие звуки, я боялась оглядываться на него и осторожно, держась за стены, двинулась к шкафу.

Надевать свитер смысла не было, я накинула куртку, надела джинсы, достала свою сумку, сунула в ее боковой карман свитер и потащила сумку к выходу. Дверь оказалась заперта.

Я со стоном прислонилась к холодному дерматину, понимая, что придется вернуться в комнату и поискать ключ в карманах костюма Дуйкова. Вернуться туда, где истекал кровью человек, пусть даже убийца и насильник, было за пределами моих сил.

Свобода таилась за этой чертовой дверью, а я не могла заставить себя действовать. Минуты текли, дверь оставалась запертой.

Раненый на какое-то время затих, и, поборов страх, я уговорила себя вернуться за ключами.

Меня бил озноб. Стараясь не смотреть на Дуйкова, я дошла до стула, уронив его, подняла с пола упавшую одежду и кинулась в коридор. Тяжелая связка ключей в дорогом футляре из натуральной кожи оттягивала карман пиджака, я вытащила их и стала подбирать нужный мне ключ. Руки дрожали, и попасть в замочную скважину я никак не могла.

Наконец один из ключей подошел, я повернула его в замке и толкнула дверь.

Куртка под напором ветра тут же распахнулась, выставив солнцу мой живот и едва прикрытую грудь. Запахнувшись, я сделала несколько шагов и огляделась.

Это был разъезд со станционным домиком. Во все стороны от домика тянулись столбы электропередач и рельсы. Придерживая куртку одной рукой, другой я тащила за собой сумку и со скоростью черепахи двигалась к дороге, оглядываясь и ожидая каждую секунду, что раненный мной человек выскочит из дома и кинется в погоню.

Нужно было позвонить Эле, Шалве или Мишке, объяснить, где я, чтобы они приехали и забрали меня отсюда, но сначала необходимо было убраться подальше от этого жуткого места, где лежал окровавленный Дуйков.

Дойдя до дерева, растущего у дороги, я прислонилась к нему, сунула руку в кармашек сумки, вынула трубку и включила ее. На дисплее высветилась и погасла надпись «Батарейка разряжена».

Я села на землю, уткнулась лицом в колени и дала волю слезам. Плач мой был слышен далеко от этого места, но никто не пришел на помощь, приняв, очевидно, его за вой зверя.

Наплакавшись, я вытащила ремень из джинсов, застегнула его поверх куртки и побрела в сторону дороги.

Желающих подобрать такую попутчицу не находилось. Всякий раз, услышав рев двигателя, я поднимала руку, но машины проскакивали мимо. Пришлось добираться до остановки рейсового автобуса и спрашивать там, как проехать в микрорайон, где жил Белый.

Солнце уже садилось за горизонт, когда я вошла в подъезд знакомого дома.

Лифт сделал остановку, двери раскрылись, и не успела я ничего сообразить, как несколько голосов заорали: «Катя!» – и несколько рук одновременно потащили меня из лифтовой кабины.

Громче всех орал Егоров.

Самое время было эффектно грохнуться в обморок, но у меня даже на это не было сил. Пашка внес меня в квартиру и только там увидел мой нелепый наряд. Он ловко расстегнул на мне ремень, и куртка распахнулась, выставив на всеобщее обозрение мою грудь в бюстгальтере со следами размазанной и засохшей крови. Повисла пауза, как в пьесе Гоголя, а потом началось…

Элю интересовало, куда делись пуговицы от куртки.

– Что случилось? – Это был Шалва.

– Где тебя носило? – поинтересовался Егоров и просверлил меня взглядом, от которого хотелось заползти под кровать.

Михаил ни о чем не спрашивал, внимательно изучая мои руки. Я проследила за его взглядом и обнаружила, что рука, которой я держала ножницы, поранена. Края раны с запекшейся кровью покраснели и припухли. Я закрыла глаза.

Когда я их открыла, рядом со мной была только Элеонора, мужчин она из комнаты удалила.

– Кать, – тревожно спросила она, – с тобой все в порядке?

– Я человека убила.

– Ты?

Я кивнула. Повторять на бис эти слова не хотелось, все-таки не на сцене. Элеонора открыла дверь, выглянула наружу:

– Коньяка налейте.

После коньяка мне стало легче дышать и появилось желание вымыться.

Материализовался Егоров. Пашка раздевал меня, приговаривая «Девочка моя», и все время спрашивал:

– Все нормально?

Отвечать было трудно, мешал спазм в горле, я кивала, глотала слезы и старалась не разреветься от его прикосновений. Пашкины чуткие руки порхали по мне, и я все-таки раскисла. Слезы потекли с новой силой и, как я ни старалась, не останавливались.

Пашка сделал попытку отвлечь меня:

– Я Роя с собой привез. Он дорогу отлично перенес.

– Где он?

– Да вот же. – Пашка открыл дверь в ванную, и ко мне влетел черный шар на кривых коротких лапках.

Я наконец улыбнулась и свесила руку, которую пес тут же принялся облизывать. От радости Бильбо сделал лужу, и Пашка выставил его из ванной. Егоров присел передо мной, и я опять разревелась.

– Что, что? – спрашивал Пашка, пугаясь за меня.

– Ничего, я соскучилась, – осознала я неопровержимый факт и мокрыми руками обняла Пашку за шею. Он стащил с себя одежду и устроился со мной в ванной.

Поначалу мне казалось, что в этот момент важно только одно – меня ласкает любимый человек. Но уже через несколько минут я сама набросилась на Егорова и дала волю желанию. Желание было таким мощным и диким, что Пашка не удержался от комментария:

– Вот это да!

– Говорю же, соскучилась, – стала оправдываться я.

– Вот это фейерверк! – Егоров мечтательно завел глаза к потолку и вздохнул. – А повторить сможешь?

– Не хотелось бы.

Мы сидели лицом друг к другу, Пашка бросил на меня тот самый взгляд, от которого я краснела.

– Хотелось, хотелось.

– Паш, – решилась я, – меня похитил Гошин убийца.

Лицо у Егорова стало жестким, до него моментально дошел смысл того, что я сказала.

– Он тебе что-нибудь сделал?

– Не успел, я его убила.

– Как?

– Ножницами, – опустив голову, призналась я.

Пашка молчал, и я посмотрела на него. Во взгляде Егорова было столько сочувствия, что у меня опять защипало в носу.

– Это превышение необходимой самообороны? – шмыгнув носом, спросила я.

– Да уж…

Пашка еще помолчал, потом ополоснулся под душем и стал выбираться из ванны.

Оделся, помог одеться мне и после этого поинтересовался:

– Где это случилось?

– На станции, в домике.

– Мишка знает, где это?

– Да, Мишка знает, – заторопилась я, – мы там были однажды, он вел наблюдение за погрузкой удобрения.

– Ладно, все потом, – остановил меня Егоров. – Надеюсь, ты никуда не денешься, пока мы с Мишкой будем спасать твою задницу?

– Паш, а что ты собираешься делать?

– Я собираюсь поехать на место происшествия. Больше пока ничего не знаю. Там будет видно.

– А что там будет видно?

– Будет видно, надолго ли ты сядешь. – Пашка заметил, как я изменилась в лице, и сжалился: – Попытка юмора.

– Паш, он мне вкатил какую-то дрянь в бедро, и я отключилась, а когда пришла в себя, он меня уже привез в этот домик, сложил на диван, как дрова, взял ножницы и стал резать на мне одежду.

На этих словах в голове у меня послышался звон. Чтобы лучше его услышать, я зачем-то, присела, звон усилился, я уткнулась головой в колени и отключилась. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Когда я открыла глаза, надо мной склонились четыре головы.

– Наконец-то, – проворчал Шалва и заявил, обращаясь к Егорову: – Если это твой женщина, смотри за ним. Если он тебе не нужен, дай другому смотреть за ним.

Егоров прищурился, наклонил голову, как бык перед нападением, ткнул пальцем Шалву Гургеновича в грудь и спросил:

– Это кому – другому? Тебе, что ли?

– Можно мне, я смотреть умею.

– Это если у тебя глаза останутся целы, придурок.

И он стал наступать на винодела. Шалва не отступал, намечалась веселая вечеринка, и я вяло подумала: «Какие мужчины странные».

Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не вмешался Белый. Он потащил Егорова к выходу, напомнив, что им нужно спешить. Пашка еще больше обозлился:

– Да, я сейчас уеду, а он останется и начнет Катьке мозги промывать. Пусть валит отсюда.

Вмешалась Элеонора:

– Мишенька, уводи его скорей, пока он глупостей не наделал.

– Паш, – пообещала я, когда Мишка почти дотащил Егорова до двери, – я буду ждать тебя верно.

– Ты еще поприкалывайся, – возмутился Пашка и попытался вернуться, но Михаил выставил его за дверь и захлопнул ее.

Двое из троих мужчин уехали, стало тихо. Мы переместились на кухню, и я вспомнила, что со вчерашнего вечера не ела.

– Что-нибудь пожевать найдется? – с надеждой спросила я.

– Сейчас, – пообещал винодел.

Пока мы пили с Элей коньяк, Шалва Гургенович что-то готовил у плиты и минут через сорок подал на стол сациви.

Обмакнув лаваш в соус, я, постанывая, проглотила его и поняла, что жива, а это – главное. Все события последних дней поделились на значительные и незначительные, важные и не очень. «Что сейчас имеет значение? – задала я себе вопрос. – Главное, что мы вернули Эле то, что отнял Гошка. Пусть мне придется отвечать за превышение необходимой самообороны, но я все же цела и почти невредима, а Дуйкова уже нет».

Шалва подливал мне соус и коньяк до тех пор, пока я не заснула, сидя на стуле. Тогда он перекинул меня через плечо и, что-то напевая на родном языке, отнес в спальню. В сознании перемешались его мягкий низкий голос, запах свежескошенной травы и колючие усы.

Когда я проснулась, рядом был Егоров.

Он храпел, как обычно, с присвистом. Увидев, что я открыла глаза, Бильбо вильнул хвостом и запрыгнул на постель. Я зашипела на него, Егоров пошевелился и прижался ко мне своим мускулистым телом. Это было счастье.

– Паш, – позвала я его, – как дела?

– Как сажа бела. Ты куда труп подевала?

– Не поняла. – Я повернулась, заглядывая ему в лицо. – Это что, такая шутка?

– Ничего подобного. Трупа в домике мы не обнаружили. Есть следы крови, но трупа нет.

– А куда он мог деться?

Я окончательно проснулась, села и уставилась на Пашку.

– Наверное, ты его не убила, а ранила.

– Или его кто-то забрал и спрятал, труп, я имею в виду, – предположила я.

– Или он сам ушел.

– Да не мог он уйти, он же не зомби.

– Ты уверена?

Пашка накрылся с головой одеялом и загробным, как ему казалось, голосом завыл:

– Я пришел за тобой, Катери-и-и-на.

Бильбо залаял, я отбросила одеяло:

– Паш, и что теперь?

– Нет трупа – нет дела, – авторитетно заявил Пашка.

– А если его обнаружили, вызвали милицию, скорую, поработали криминалисты и сейчас меня ищут?

– Обижаешь, Катерина, мы обнаружили и изъяли предполагаемое оружие убийства или ранения – ножницы. Отвезли в лабораторию, Мишка попросил ребят-экспертов взять с них кровь на анализ. Потом мы заехали в УВД и посмотрели сводки за минувшие сутки. Ни-че-го.

– Так что ж ты молчишь, – я откинулась на подушку, – это же совсем другое дело.

– Кать, а какое – другое?

– Ты же сам сказал: нет трупа – нет дела.

– А если он выжил?

– Вот и слава богу. Честно могу признаться, мне не нравится быть убийцей.

– Он же не успокоится, пока не найдет тебя, моя милая.

– Зачем?

– Угадай с трех раз.

Я угадала с одного, сразу вспомнила дикий пляж, Никифорова, села и поежилась.

– И как теперь мне быть? Жить как? – вытаращилась я на Пашку.

Настроение пропало, Бильбо крутился, выжидающе глядя на меня. Надо было его вывести. Я поднялась и стала одеваться. Пашка с интересом наблюдал за мной. Я натянула джинсы и повернулась к Егорову спиной, чтобы переодеться. Он неслышно подошел сзади и обнял:

– Ты куда собралась?

– Бильбо выведу во двор, – млея от поцелуев, объяснила я.

– Ты что, на самом деле не понимаешь, что в этом городе тебе вообще нельзя появляться на улице? – серьезно поинтересовался Пашка.

– Даже во дворе этого дома?

– Нигде. Тебя придется вывезти тайно и запутывать по дороге следы, меняя машины и направление движения.

– Пашка, прекрати шутить, – попросила я Егорова.

– Кать, это не шутки, это безопасность свидетеля. Свидетель – это ты.

Я замолчала, соображая. Егоров был прав, я действительно оказалась ценным для органов и опасным для преступника свидетелем.

– Паш, этот Дуйков мне признался, что Гошку они убили за то, что он влез в их дела.

– Ну это уже не имеет для тебя значения, для тебя главное – незаметно смыться из Краснодара.

– Как – не имеет значения? Если я свидетель, я обязана помочь следствию найти преступника.

– Следствие располагает достаточным количеством материала, чтобы обойтись без твоей помощи, – оборвал мои мечты Пашка, – так что завтракаем и сваливаем отсюда.

– А как же твоя командировка на Северный Кавказ?

– Откладывается.

Они с Бильбо ушли на прогулку, а я – на кухню, где после вчерашнего ужина еще оставалась курица сациви. Когда Пашка вернулся, я подогрела курицу и собрала на стол. Пашка налег на сациви и прикончил бы, если б я не успела стащить у него из тарелки кусок белого мяса. Егоров схватил меня за руку и с набитым ртом возмутился:

– Что такое?

– Эгоист ты Пашка, это мое.

– Женщины не едят курицу утром.

– Я ем курицу утром.

– Смотри, как Элеонора готовит, и почему не она моя соседка?

– Это не Элеонора приготовила.

– Ты?!

– Нет, это Шалва. Жаль, не он мой сосед.

Егоров прожевал, собрал хлебом остатки соуса с тарелки, после чего заявил:

– Знал бы, что это твой винодел готовил, не притронулся бы к курице.

Сборы были недолгими, сумка через двадцать минут стояла у порога, и я постучала в дверь, за которой спали Эля с Мишкой. Кутаясь в спортивную куртку, Матюшина выглянула в коридор.

– Эля, мы уезжаем. Соберешься назад, позвони, встречу.

– Слушай, Кать, я с вами. Мне давно надо быть дома, так что подождите, я мигом соберусь.

Я вернулась на кухню, присела к столу и вспомнила о Шалве. Никуда не годится уехать и не проститься с ним. Воровато оглянувшись, я, прихватив телефон, зашла с ним в ванную, открыла воду и набрала Шалву Гургеновича.

– Я уезжаю, звоню попрощаться, – сказала я гостю из солнечной Грузии. Голос у меня дрогнул, на глаза навернулись слезы. Стресс сделал меня слишком чувствительной.

– Кето, – нежно позвал он меня, – не надо ехать с ним. Он тебя не может беречь.

– Шалва, я не обувь, я сама буду себя беречь. И еще я хотела сказать, что буду тебя вспоминать.

– Правда?

– Правда.

На сердце стало пусто, прощаться с виноделом с каждым разом становилось все труднее.

– Шалва, – попросила я, – звони мне иногда, хорошо?

– Куда?

– На этот номер. Я буду ждать.

– Кето, слушай, Кето, – заторопился Шалва, – я люблю тебя. Я тебя буду помнить всю жизнь. Целую тебя весь.

И я все-таки разревелась. Ну не виновата я, что Шалва Гургенович оказался хорошим человеком!

– Кать, ты где? – позвал Егоров, и, смахнув слезы, я вышла из ванной.

Пашка выстрелил по мне взглядом, поймал мою руку с телефоном и ухмыльнулся, но от комментариев воздержался. Настроение у Егорова сделалось отвратительным, он ко всему начал цепляться, спорить по каждому пустяку и придираться.

Элеонора складывала сумку на кухне. Когда она уже застегнула молнию, я увидела на столе какой-то сверток.

– Эля, ты забыла, – показала я на сверток.

– Это твое.

– Что это?

Я развернула пакет, вытащила из него еще один, он оказался с долларами.

– Откуда это?

– Это Шалва с карточки снял, еще вчера, когда тебя искали. Он принес мне деньги и сказал, что отдаст все, лишь бы с тобой ничего не случилось.

– А кейсы?

– А кейсы стоят у порога. Что будем с ними делать?

Я вышла в прихожую и вернулась на кухню, неся два черных кейса. Только открыв каждый, я смогла понять, где какие деньги.

– Давай эти, – я кивнула на пакет и на содержимое одного из кейсов, – разделим, а те, что в другом, оставим, пока не придумаем, во что их вложить. Сейчас умные люди как раз покупают недвижимость.

Матюшина внимательно слушала и кивала:

– Чтобы купить что-то ненужное, надо продать что-то ненужное.

Потом она принесла еще какие-то пачки:

– Это то, что давал мне Гошка, помнишь? Он брал задаток у Шалвы и у тех, в порту. А это за домик.

Мы с Элеонорой сели пересчитывать деньги. Несколько раз сбивались и начинали заново. Разделив все поровну, сложили каждая свою кучу, переглянулись и повеселели.

– Что-нибудь придумаем, – пообещала я подруге, укладывая пачки на дно дорожной сумки Мишка с Павлом совещались. Решено было вывезти меня из Краснодара в Пашкиных «жигулях». Белый должен был сесть за руль «Оки». За городом мы планировали сделать остановку, чтобы я пересела в «Оку», не привлекая внимания случайных свидетелей, и спокойно доехала до родного города.

Наконец все расселись по машинам и тронулись в путь. Элеонора ехала с Белым в «Оке», Пашкина «девятка» со мной и Бильбо следовала за ними.

Выехав за город, машины встали недалеко от поста ГИБДД, чтобы гаишники помогли Михаилу добраться до города, подсадив его в какую-нибудь попутку. Белый прощался с Элеонорой. Прощание длилось уже час, на часах был полдень, когда Мишка вышел из моей машины, румянца на его щеках как не бывало, он выглядел постаревшим и уставшим.

– Что ты ему сказала? – сев за руль, накинулась я на подругу.

– Что ничего у нас не получится.

– Почему это?

– Потому что у меня вообще ничего никогда ни с кем не получится. – И Элеонора горько заплакала.

– Ненормальная. – Я сдала назад, догнала Мишку и затормозила прямо перед ним. Белый улыбнулся вымученной улыбкой и наклонился над «Окой». – Миш, а давай ты поедешь в гости к другу?

Мишка растерялся и перевел взгляд на уткнувшуюся в платок Элеонору:

– К какому другу?

– У тебя что, много друзей?

– Нет, Пашка только.

– Ну так и поедем к нему, погостишь и вернешься. Дня на два, на три.

Белый посмотрел на меня, почесал затылок, опять взглянул на Элю и отошел с мобильником в сторону. До нас долетали обрывки фраз: «никогда ни о чем не просил», «после ранения» и «личная жизнь». Когда Мишка повернулся в нашу сторону, уже было понятно, что ему удалось убедить начальство в необходимости заняться его, Мишкиной, личной жизнью после ранения, тем более что он никогда ни о чем это свое начальство не просил.

Егоров, все это время непривычно терпеливо ожидавший в машине, не удержался и вышел узнать, почему стоим. Увидев его сонную физиономию, я заорала:

– Паш, Мишка едет с нами.

Егоров не выказал по этому поводу никакого восторга, а когда мы сели в его «девятку», высказался в том смысле, что, мол, охота Мишке с этой дурочкой связываться.

– Кто дурочка? – возмутилась я.

– Элеонора твоя.

– Почему это? – обиделась я за подругу.

– Потому что она умудрилась втюриться в Никифорова – есть у нее мозги после этого? Лично я сильно сомневаюсь.

– Это не твое дело. Тебе, может, нужна с мозгами, а ему – нет, – заявила я и поняла, что с женской солидарностью эта фраза ничего общего не имеет.

Пашка быстро поставил меня на место:

– Это ты-то с мозгами?

– Ну вот видишь, как много у вас с Мишкой общего, даже баб выбираете себе безмозглых.

Мы переругивались с Егоровым почти всю дорогу домой, то есть больше четырех часов. И чем ближе мы подъезжали к дому, тем обиднее мне становилось. «Может, мне надо было все-таки ехать в Грузию?» – вконец измученная Пашкиными придирками, спрашивала я себя.

– Чего это ты задумалась? – не отставал от меня Пашка. – О ком это ты загрустила?

– Лучше бы я с Шалвой уехала, – в сердцах выпалила я.

Пашка резко затормозил, вышел из «жигулей», обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и сказал:

– Скатертью дорога.

Я вышла, неся на руках Бильбо. Егоров вытащил мою сумку и кейс, сел в «жигули» и газанул. А мы с собакой осталась стоять на обочине.

– Здорово, ничего не скажешь, – обратилась я к Бильбо и набрала телефон подруги.

– Эля, заберите меня, Егоров высадил меня из машины.

Мишка подкатил ко мне, забросил сумку в багажник и успокоил:

– Милые бранятся – только тешатся.

Попав домой, я поняла, что остаток жизни проведу с биноклем на веранде. Егоров, будто назло мне, все время что-то праздновал и отмечал.

Я старалась избегать, насколько возможно, соседа, выходила из дома после того, как он уже уезжал на службу, или до того, как он проснулся. Возвращаться я тоже приноровилась, как мне казалось, незаметно.

С Элеонорой мы несколько раз созванивались, поэтому я знала, что они с Мишкой сняли квартиру, забрали Машку и проводят все время вместе. Почему-то я не сомневалась, что у Михаила с Элей все будет отлично.

Это у меня ничего никогда и ни с кем не получится.

Деньги, которые я привезла, так и лежали на дне дорожной сумки.

Через неделю Михаил вернулся в Краснодар, а я все больше и больше погружалась в собственные переживания. Особенно тяжело мне давались выходные, когда Пашка маячил в окнах своего дома, и ночи, потому что мне казалось, что он не один.

Чтобы отвлечься, я решила поменять машину. Испытывая привязанность к малолитражным авто, я остановила выбор на «пежо» и пару дней чувствовала себя в его салоне почти счастливой. Но и новая машина оказалось слабым успокоительным средством, хандра не отступала, все казалось бессмысленным.

Пару раз во время летучек, когда шеф особенно досаждал, меня посещала мысль открыть собственный бизнес, но на дворе ширился кризис, руки опускались, настроения не было.

– Меркулова, что ты такая кислая, не впадай в спячку, перед Новым годом самый сенокос, работай, – лез Леня ко мне со своими советами и даже пригласил на ужин в известный закрытый клуб.

– Леонид Николаевич, вы мне слишком много внимания уделяете, – упрекнула я шефа, – вы бы лучше за кадрами своими приглядывали. По-моему, в коллектив наркоман затесался.

– Катерина, откуда?

– С улицы, откуда ж еще? Присмотритесь к Ивану, он точно не в себе.

– Он отлично работает, сделка за сделкой.

– Еще бы, при такой-то мотивации!

Шеф устало вздохнул, и я ему вдруг посочувствовала:

– Лень, ты не расстраивайся.

– Поужинаешь со мной?

– Не могу, у меня вечером смотрины, собака и вообще…

– А говоришь – не расстраивайся.

Егоров куда-то пропал, вечерами в его доме было темно, только кот Степан напоминал о своем хозяине печальными воплями. Чтобы прекратить этот вой, я взяла кота под свое покровительство.

Промучившись так около месяца, я выставила свой дом на продажу. Повесила плакат на воротах, дала объявление в газетах, разместила в журнале «Маклер» яркую весеннюю фотографию домика с цветущими яблонями и первоцветами в палисаднике. Поглядев на это фото в журнале, я окончательно расстроилась. Родовое гнездо перейдет в чужие руки, а все из-за этого…

Как-то, зайдя в магазин, неожиданно для себя я обнаружила в зале новогоднюю елку и в испуге уставилась на нее. Выходило, что еще один год моей жизни прошел с нулевым результатом, если не считать Бильбо.

К новогодним праздникам я находилась в состоянии стойкой депрессии. Мысли, одна чернее другой, клубились у меня в голове, и я опять обратилась к услугам эксперта.

Однако Светка сама переживала очередной кризис с разводом и разделом имущества, поэтому оценить объективно мою ситуацию не могла.

– Всех в сад, – обобщала она.

От тоски я спасалась работой.

Праздник приближался, город наряжался и к чему-то готовился, а мне все яснее становилось, что готовиться не к чему. Отказавшись от всех приглашений на новогоднюю ночь, я купила Бильбо рождественский набор косточек, себе – два детектива и приготовилась встречать Новый год в узком кругу дорогих и преданных мне существ, включая кота Степана.

Примерно за час до Нового года раздался телефонный звонок.

– Излагайте, – предложила я в трубку.

– Кето! – услышала я голос Шалвы и плавно опустилась в кресло перед камином.

Я столько раз думала о том, что совершила ошибку, так терзалась все это время и оказалась совсем не готова к тому, что генацвале позвонит.

– Как ты? – спрашивал меня мягкий голос.

– Нормально.

– Почему грустный?

– Потому что одинокий.

– Где твой мужчина?

– Не знаю, мы не живем вместе.

– Я знал. Приезжай, или я приеду к тебе.

– Давай на Рождество, – согласилась я.

– Давай завтра, – настаивал он.

– Хорошо, я куплю завтра билет и позвоню скажу рейс.

– Любимый мой, – звал меня Шалва Гургенович, – ты правда приедешь?

– Да.

Положив трубку, я посидела, прислушиваясь к себе. Одиночество делает женщину уязвимой, что есть, то есть. «Только в гости, – убеждала я себя, – съезжу к Шалве в гости – это лучше, чем просидеть все праздники, подглядывая за Егоровым в бинокль».

Тут я решительно прошла на веранду, взяла бинокль и вышла с ним на крыльцо, решив, что успею отнести его на чердак до наступления Нового года, чтобы начать новую жизнь. Напротив крыльца кто-то стоял.

Я охнула и подалась назад.

– Кать, – позвал Егоров, – не пугайся, это я.

– Чего тебе? – Я вся задрожала.

– Поговорим?

– Говори.

– Здесь?

– Здесь и быстрее, я не хочу из-за тебя нарушать традицию и пропускать поздравление президента.

С биноклем в руках я вернулась на веранду, Егоров проследовал за мной, привалился плечом к дверному косяку и на всякий случай поинтересовался:

– Ты одна?

– Одна.

– Ты меня ненавидишь?

– Я? Тебя? Егоров, у тебя мания величия.

– Я виноват перед тобой, – не поднимая глаз, признался Егоров.

Разговор был явно не на пять минут, нужно было что-то решать: либо звать его в дом, либо прощаться. Пашка выглядел каким-то пришибленным, и я все еще колебалась, приглашать его или нет.

– А я только что с поезда, из командировки. Плохо мне без тебя, Кать.

Повисло молчание. Егоров стоял, переминаясь с ноги на ногу, потом вдруг увидел бинокль у меня в руке и заинтересовался:

– А это у тебя что?

– Да это так… Я собралась на чердак отнести, дедовский хлам.

Я положила бинокль на подоконник и прикрыла его жалюзи, но Пашка приблизился ко мне вплотную:

– Ты за мной подглядывала?

– Кто? Я? Нужен ты мне!

– Не нужен? – мрачно переспросил Егоров. – А кто тебе нужен? Винодел? Так уже ехала бы к нему, чем душу из меня тянуть.

Я отступила на шаг, но втягиваться в дискуссию не стала, а, все еще надеясь не пропустить поздравление президента, заявила:

– Завтра.

Егоров не понял:

– Что завтра?

– Завтра уезжаю к Шалве.

– Отлично, а сейчас ты будешь со мной.

Егоров совершил борцовский захват, оторвал меня от пола и внес в дом. Не разуваясь, прошел в спальню, бросил меня на кровать и рванул за вырез халата. Пуговицы посыпались, ткань затрещала, я осталась в кружевном белье, а Пашка сбросил ботинки, куртку и навалился на меня всей мощью.

Пашка был как паровой котел с закрытым клапаном: взрыв грозил разнести все на куски. Но все обошлось. Пропустив поздравление президента, бой курантов и гимн России, Егоров пришел в себя, огляделся и уткнулся мне в шею:

– Прости, напугал тебя.

– Да что ты, Паш, обращайся, если что. Я по-соседски всегда рада помочь.

Егоров не повелся на провокацию.

Он поднялся с постели, вышел на кухню. Стукнула дверца холодильника.

В холодильнике было сациви и две бутылки шампанского на случай нежданных гостей.

Пока я стояла под душем, Пашка вытащил все это и принес в комнату. Мы ели, запивали шампанским и ни о чем не говорили, точно боясь все испортить. Хотя, собственно, портить было нечего, потому что секс и отношения – не одно и то же. «Наступит утро, Пашка уйдет к себе, и я опять останусь одна», – спокойно размышляла я, разглядывая его. Пашка похудел и возмужал. В нем появилось больше суровой сдержанности, чего-то такого, что отличает мужчин, «опаленных войной», от всех других, не бывавших на войне.

– Где ты был?

– На Северном Кавказе, – бросил он, не вдаваясь в подробности, и опять потянулся ко мне с поцелуями. – Кать, выходи за меня. Мне без тебя тошно.

Я боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть свое новогоднее счастье. Этого не может быть, чтобы все сразу: Пашка, да не один, а с предложением руки и сердца. Я потрясла головой:

– Повтори, что ты сказал?

– Выйдешь за меня?

– Паш…

– Выйдешь или нет?

– Если завтра утром ты повторишь свое предложение, я подумаю.

– Мы второго января пойдем и распишемся.

– Зачем такая спешка? Боишься передумать?

– Боюсь, что ты сбежишь к своему грузину. Я, кстати, снял с ворот объявление о продаже дома, так что не надейся.

– Когда?

– Да вот сейчас и снял, как приехал. Да, – прибавил между прочим Егоров, – Мишка с Элей подали заявление, через месяц свадьба.

– Я не сомневалась. Рада за них, – откликнулась я, еще не придя в себя.

Ночью Бильбо беспокоился, тявкал и все время что-то вынюхивал – я была уверена, что это он так реагирует на Степана, и радовалась, что вырастила охранника и защитника.

Утром Пашка ушел к себе, предложение о замужестве больше не повторилось, и, глотая слезы, я собралась за билетом в Грузию.

Одеваясь, я обратила внимание на Бильбо, он опять рычал, обнажив ряд верхних зубов.

Гараж оказался открытым, я выругала себя за то, что забыла его запереть, недоумевая, как это могло случиться. В машине мне показалось, что к запаху новой обшивки примешивается чужой, посторонний. Не придав этому значения, я выехала на улицу и, не глуша двигатель, вышла закрыть ворота. Закрыла одну половину, вошла внутрь и подняла руку, чтобы задвинуть верхний засов. Именно в этот момент за воротами раздался мощный взрыв, земля вздрогнула, оглохнув, я присела, зажав руками уши. Какие-то предметы стали бомбить ворота, в открытую половину влетело несколько рваных кусков металла. Откуда-то взялся Егоров. На нем был фартук, и выглядел он в нем нелепо.

– Ты цела? – подняв меня на ноги и осматривая с головы до ног, кричал он.

Уши у меня заложило, я мотала головой и испуганно таращилась на Пашку.

– Цела. Не ори. А что это было?

– Взрыв. Твой «пежо» взорвали.

От моей красавицы-машины почти ничего не осталось. Стоя на середине улицы, она горела, выбрасывая в воздух ядовитый дым и хлопья пепла. Стали собираться соседи, прозвучало слово «терракт». Пашка вернулся в дом, вызвал коллег и вышел на улицу уже без фартука, в куртке.

Я стояла в кольце зевак и ничего не соображала.

Когда подъехавшие сотрудники полиции стали задавать вопросы, я все еще находилась в полной растерянности. Кому могла понадобиться моя машина? Я ходила вокруг своей «пежо» и чувствовала, что потеряла друга.

Собеседник из меня в тот день был никудышный, я невпопад вспомнила, что хотела лететь к Шалве, потом припомнила запах в машине и рычание Бильбо. Все это я пыталась втолковать следователю, а его интересовал только круг моих знакомых. Пашка помогал коллеге как мог, но я была безнадежна. Промучившись со мной около часа, следователь вызвал эвакуатор. Поездку за билетом пришлось отложить. Расстроенная, я вернулась в дом, не раздеваясь, села перед камином в кресло и сидела так, слушая тишину.

Из ступора меня вывел Павел. Он принес печенье в вазе, конфеты и шампанское. Увидев меня, спросил:

– Кать, ты как?

– Лучше некуда.

Пашка поставил вазу на столик в комнате и помог мне снять дубленку.

– Вот, – Пашка, стесняясь, подвинул ко мне вазу, – я тебе сюрприз приготовил.

– Что это?

– Печенье. Я ушел испечь тебе печенье, потом слышу – взрыв. Выскочил на улицу, машина горит. – Пашка устроился на полу перед камином и подал мне печенье. – Думаю, блин, откуда здесь «чехи»? Хорошо, догадался в гараж заглянуть, а то чуть не обгадился от страха за тебя. Ты попробуй, это мамин рецепт.

– Ты что, сам приготовил? – с трудом успевая за его мыслью, не поверила я.

– Ну типа того. Так куда это ты собиралась?

– Паш, это уже не имеет значения, – честно глядя ему в глаза, призналась я.

– И все-таки?

– Ты ушел, я не знала, придешь ты или нет, и… – Я замялась. Сказать Егорову правду – значит, остаться опять одной, только теперь с его печеньем. Буду есть печенье и вспоминать Егорова, его умопомрачительные губы, руки и все остальное. Я молчала.

– И что?

– Давай не будем об этом, – предложила я.

– Не будем, ясное море, я все равно знаю, что ты собралась к этому своему грузину.

– Не надо, Паш, – устало попросила я.

Печенье было песочным, таяло во рту, и я решила поставить чайник. Пашка переместился следом за мной в кухню, сел лицом к двери и стал делиться информацией:

– Эксперт сказал, что для взрыва использовалась аммиачная селитра в смеси с алюминиевым порошком.

– Что?!

Я ошалело уставилась на Егорова. В Пашкиных глазах были вина и сожаление.

– Это Дуйков? Или Прясников? Кто?

Я присела напротив Егорова и смотрела на него как на человека, который знает все.

Павел не знал.

– Кать, ты не волнуйся, я тебя спрячу в надежном месте, пока не поймаю этого подрывника.

– Это может тянуться месяцами, – покачала я головой, – наверное, мне и правда лучше улететь в Грузию.

– Тогда лучше пусть тебя взорвут.

– Соломон, – похвалила я Егорова.

– А он-то здесь при чем?

– Да так, легенду вспомнила. Две женщины не могли поделить младенца. Каждая говорила, что это ее сын.

Егоров отвернулся от меня, демонстрируя равнодушие к судьбе младенца, но я продолжила:

– Соломон велел разрубить ребенка пополам, чтобы каждой отдать половину.

– Это типа мы с виноделом должны поделить тебя пополам? – уточнил Павел.

– Паш, дослушай. Одна из женщин согласилась с решением царя, а другая сказала: «Отдай младенца ей, только не губи его». Соломон понял, какая из них настоящая мать, и отдал младенца ей.

– Ну и какая?

– Паш, – я пощелкала пальцами перед носом Егорова, – мать – та, которая по-настоящему любит младенца. Понятно?

– Сильно, – согласился Пашка, – по-твоему, я должен отдать тебя виноделу, типа лишь бы ты осталась жива.

– Нет, Паш, я хочу достаться тому, кто меня больше любит.

– Кать, а сама-то ты кого любишь?

Я перехватила непривычно серьезный взгляд Егорова:

– Тебя.

– Вот я и говорю: лучше ты погибнешь, чем достанешься этому виноделу, ясное море!

– Егоров, ты безнадежен.

– Ничего подобного, просто я чувствую себя в состоянии защитить тебя.

– Лучше бы ты чувствовал себя в состоянии любить меня до глубокой старости.

– Ясное море, так оно и есть, – оскалился Егоров и полез целоваться.

Мне было очень любопытно, как Пашка будет искать того, кто хотел меня взорвать.

С чего надо начинать? Что искать?

– Паш, – спросила я при первой возможности, – расскажи, как искать человека, который мог подложить взрывчатку в мой новенький «пежо»?

– Эксперты поработают и дадут подсказки. Надо подождать.

– А сам ты, без криминалистов, ничего не можешь понять?

– Кое о чем догадываюсь, но одних догадок мало, чтобы раскрыть преступление.

– А это преступление?

– Конечно, – отправив в рот кусок отбивной, повествовал Егоров, – три статьи. Терракт, покушение на убийство, порча имущества.

– И что?

– Мне надо узнать, кто подложил взрывное устройство к тебе в машину. Буду отрабатывать все версии.

– А что, их несколько?

– Как минимум три: твоя работа, Прясников и Дуйков.

– Моя работа здесь совершенно ни при чем, ты сам понимаешь.

– Все равно придется проверить.

Я пожала плечами:

– Если тебе некуда девать время, проверяй. Но у меня есть некоторые мысли, могу поделиться.

– Делись, – разрешил Пашка. Он находился в благодушном настроении.

– Смотри, что получается. Нет сомнений, меня нашли по моей старой машине. Это раз. – Я загнула один палец на левой руке. – Номера могли дать только в Краснодаре, в гостинице. Это два. Прясникову нужны деньги, и пока он не получит их, он будет беречь меня как яйцо Фаберже. Это три. А Дуйков, если выжил, станет искать меня именно для того, чтобы убить. Это четыре. И, наконец, пять: администратор в «Интуристе». Я купила информацию о Дуйкове, Дуйков точно так же купил информацию обо мне.

Пашка покачал головой и признал:

– Катерина, ты гений сыска.

– А у Белого есть новости, кроме женитьбы? – пропустив комплимент, поинтересовалась я.

– Белый копает под Прясникова, и вроде бы что-то нарыл. Логика такова, что тебя придется спрятать. На время.

– Не хочу прятаться, даже на время, – не согласилась я. – Ты меня забудешь и передумаешь жениться.

– Не дождешься, – во весь рот улыбнулся Егоров, – как только откроется ЗАГС, мы сразу распишемся.

– И ты отпустишь меня в Грузию, – подсказала я.

– Даже не мечтай.

– А где ты меня будешь прятать?

– На даче.

У меня разочарованно вытянулось лицо.

– На вашей, семейной?

– Да. А чем ты недовольна?

– Там еще пять лет назад крыша протекала и полы проваливались. Думаю, к сегодняшнему дню процесс завершился.

– Кать, той дачи давно нет. Я построил новую – замок Шахерезады, а не дача. Два этажа, на втором этаже балкон, красота такая, что уезжать не захочешь.

– Там тепло?

– Газовый котел. Там же газ провели года три назад. В доме все удобства, телевизор, спутниковая тарелка.

– Врешь, Егоров.

– Век воли не видать.

– Там охрана или видеонаблюдение? – иронизировала я.

– Охрана. Дачи же ведомственные, у меня в соседях генерал. Все отлично, Катерина, – он сгреб меня и прижал к себе, – возьмешь с собой Роя и отдохнешь.

– Мне хочется отдохнуть с тобой на островах.

– Это потом, когда поймаем преступника, – пообещал Пашка и, заглянув в вырез моей футболки, восхитился: – Вот это я понимаю.

Тут у меня зазвонил мобильник. На связи был Шалва Гургенович, и, оглядываясь на Егорова, я вышла на веранду. Пашка приоткрыл дверь и без стеснения выставил в щель ухо.

– Шалва, меня не отпускают, тут случилось кое-что, я должна оставаться на месте, пока будет идти следствие.

И я коротко обрисовала ситуацию. Шалва высказался в адрес Егорова, предложил себя в охранники, сказал, что может приехать в любую минуту. Я скромно отказалась, объяснила, что по закону меня будут охранять и перевезут в безопасное место, поэтому некоторое время связи со мной не будет. Когда я закончила разговор, Егоров с обидой спросил:

– Некоторое время – это сколько?

– Жизнь с точки зрения вечности это миг, Павел, – объяснила я ему.

У всех обычных граждан еще были каникулы, когда Егоров вышел на работу. Я с замиранием сердца ждала, вспомнит он о своем обещании или нет. Павел, однако, ничего не забыл, уезжая утром на службу, сказал, чтобы я в десять ноль-ноль была в районном отделении ЗАГСа.

Я приехала в назначенный срок, но оказалось, что от волнения забыла паспорт. Пашка посмотрел на меня долгим взглядом и заявил, что я сделала это умышленно. У меня тут же затянуло слезами глаза, я зашмыгала носом и отвернулась от Егорова. Он скомандовал:

– Сидишь здесь и ждешь меня.

Через сорок минут вернулся с моим паспортом, достал из кармана бархатную коробочку с кольцами, и мы без всяких осложнений зарегистрировали наш брак. Егоров надел мне на палец кольцо, а я – ему. Выйдя из ЗАГСа, я фактически была уже гражданкой Егоровой, а не Меркуловой, и это обстоятельство меня очень возбуждало.

Мы договорились вечером отметить бракосочетание. Пашка посадил меня в такси, а сам уехал на работу. Я заехала на рынок, купила вкусностей и встала к плите. В продолжение дня я несколько раз открывала свидетельство о регистрации брака и с замиранием сердца читала имя своего супруга.

Когда Пашка вернулся с работы, он сначала прошел к себе домой.

Удивившись, я взяла бинокль и уселась на веранде, пытаясь разглядеть сквозь его и свои жалюзи, чем он занимается. Видно было отвратительно, но я догадалась, что Пашка наряжается. Я тоже надела приготовленное платье и вернулась на веранду.

Когда Егоров появился у меня, я чуть не упала со стула. Мужчина, который по паспорту значился моим мужем, напоминал какого-то актера. На нем был черный классический костюм, белоснежная рубашка и красный галстук, в точности как у президента. На безымянном пальце блестело новенькое кольцо.

– Ясное море, – оглядев меня, выдохнул Егоров.

Мы отлично провели вечер, ни разу не вспомнили ни о Шалве, ни о взрыве.

Ночью я получила от Пашки инструкции:

– На днях отвезу тебя на дачу. На даче ты будешь жить как мышь. Если включаешь свет, опускаешь жалюзи и задергиваешь шторы. Телик громко не включай. Мы потренируемся, я сам все проверю, прежде чем уехать.

По мере того, как он все это говорил, мне становилось все страшнее и страшнее. Инструктаж Пашка закончил словами:

– Бог не выдаст, свинья не съест, – лег и захрапел.

– Замечательно, с таким подходом я бы и дома пожила, – прошептала я, но Егоров услышал и встрепенулся.

– Дома нельзя. Я не могу за тобой присматривать, а мы начинаем операцию «Антитеррор», не исключено, что вспугнем нашего фигуранта, он захочет залечь, а прежде чем заляжет, сделает еще одну попытку убрать тебя. Я не хочу, чтобы ему повезло.

Бессонная ночь после таких слов мне была обеспечена.

Егоров храпел, а я вертелась и спрашивала себя: как это получилось, что мне приходится прятаться?

Накануне отъезда я позвонила Элеоноре, рассказала ей о происшествии и Пашкиных планах. Подруга посоветовала:

– Пусть Пашка даст тебе оружие на всякий случай.

Подумав немного, я решила, что Матюшина права.

– Паш, – накормив его вкусным ужином, обратилась я к Егорову, – дай мне пистолет с собой на дачу.

– Еще чего? Небось Матюшина напела? Нашла кого слушать, ясное море! Она же… – Пашка постучал пальцем себе по виску.

– Паш, ну на всякий случай, вдруг он найдет меня там, а тебя нет, как-то мне надо выкрутиться!

– Там охраняемая территория и шлагбаум, так что будь спокойна, он не проникнет не то что на дачу, а вообще в дачный поселок.

Мне пришлось довериться Пашке, но на душе было неспокойно, и я опять перезвонила Элеоноре:

– Егоров не дает мне оружие, говорит, что там безопасно, на даче.

– Кать, что значит – безопасно? Как он может гарантировать тебе безопасность, если преступник на свободе? Егоров же не Господь Бог?

– Нет, не Господь, – вынуждена была признать я.

– Вот что, – решительно заявила подруга, – я привезу тебе пистолет.

– Откуда он у тебя взялся?

– У Шалвы забрала.

И Элеонора привезла мне оружие.

Матюшина приехала рано утром, в день моей эвакуации на дачу. Пока Егоров копался в машине, Элеонора передавала мне навыки обращения с огнестрельным оружием.

– Видишь, рычажок? Это предохранитель. Повернешь его вниз, в позицию «огонь». Теперь, чтобы выстрелить, надо передернуть затвор, вот так. Патрон в патроннике. Все, можно стрелять, пистолет на боевом взводе. Поняла?

– Кажется. Лучше бы попробовать пару раз, конечно, чтобы закрепить теорию. Ну да ладно, справлюсь, если что, тьфу, тьфу, тьфу. Может, прав Егоров, может, это, – я кивнула на стальной бок пистолета, – и не понадобится.

– Хорошо, если так. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.

Я усмехнулась: у Пашки с Элей были противоположные взгляды на ситуацию.

Элеонора уехала, я спрятала оружие на дно сумки и надела поводок на Бильбо.

– Мы готовы! – крикнула я Пашке, который снова лежал в гараже под своей «девяткой». – Или мы сегодня не едем?

– Едем, едем, – отозвался Егоров.

Примерно на полпути к даче Егоров стал задавать дурацкие вопросы:

– А ты корм собаке взяла?

– Взяла.

– А зубную пасту не забыла?

– Не забыла.

– А картошку догадалась с собой взять?

– Паш, умничал бы дома.

Егоров на некоторое время заткнулся, потом снисходительно бросил:

– Ладно, если что-нибудь забыла, привезу через пару дней.

– Ты навестишь меня через два дня? – обрадовалась я.

– Да, навещу. А то ты там соблазнишь кого-нибудь, пока я народу служу.

– Тоже мне, слуга народа, – хмыкнула я, – а там есть кого соблазнять?

– Охранники тоже мужчины.

– Твоим охранникам, наверное, лет под восемьдесят?

– Нет, там ребята после ранений и вообще… Ну сама увидишь.

Дачный поселок находился в двух часах езды от города и располагался в лесу. Мы подъехали к шлагбауму, из будки вышел крепкий молодой парень в форме, подошел к «жигулям» и заглянул в окно. Рассматривал он меня с нескрываемым любопытством, и я возмущенно отвернулась.

Пашка вышел из машины, предъявил удостоверение, что-то сказал парню, вернулся и сел за руль. Шлагбаум поднялся, по расчищенной дороге мы въехали на территорию и через несколько минут остановились у забора из металлопрофиля. Пашка открыл ворота и загнал «жигули» во двор.

За забором обнаружился двухэтажный кирпичный домина с черепичной крышей, металлопластиковыми окнами, балконом и террасой. Я вышла из машины и отстегнула с поводка Бильбо. Он уткнулся носом в снег и сразу взял чей-то след.

– Паш, а какая у тебя зарплата? – на всякий случай решила уточнить я.

– Зарплата здесь совершенно ни при чем. Дед оставил мне неплохое наследство. И у отца с матерью был участок в центре города, если ты помнишь.

Я не помнила.

– Так вот, я его продал и построил дачу. Еще думал машину поменять, но теперь я женатый человек, с машиной придется подождать.

– Что, женитьба так подорвала твой бюджет?

– Нет, просто дети пойдут, нужно будет дом строить на наших участках. Я тебе говорил об этом.

Пашка вытащил из багажника мою сумку, поставил ее на снег и обнял меня.

Сосны поскрипывали от мороза, ветер шелестел ветками, сухой холодный воздух щекотал ноздри.

– Как хорошо! – выдохнула я, пряча нос в шарф Егорова. Он поцеловал меня и принялся тискать.

Потом понял, что в одежде это делать глупо, и потащил в дом.

Дача у Егорова оказалась намного комфортнее, чем его городское жилище, а кухня вообще выше всех похвал, с современным оборудованием и встроенной мебелью. Но спальня меня просто сразила. Это было настоящее любовное гнездышко, отделанное в средиземноморском стиле. Я бы сразу сообразила, откуда ветер дует, но Пашка стащил с меня свитер и отключил мыслительные центры.

Уехал Егоров, когда стало смеркаться. Оставшись одна, я еще раз оглядела спальню, вспомнила Пашкину итальянскую «лав стори» и усмехнулась. Вот в чье гнездо привез меня Егоров. Такая спальня не должна пустовать, тут я с Пашкой была согласна.

Остаток вечера я обживала территорию, заглянула в шкаф, в сервант, нашла семейный альбом Егоровых, полистала его, разглядывая старые фото, на которых Пашка был толстым карапузом, причем на большинстве фотографий он был запечатлен нагишом и в плохом настроении. Его отвратительный характер, видимо, проявлялся уже тогда, но сейчас я умилялась и сильно скучала по мужу.

На одной из альбомных страниц я обнаружила визитную карточку какой-то Рафаэлы Алдонио. «Дизайн интерьеров» – все, что я поняла на ней. «Вот тебе», – мстительно подумала я, разорвала на мелкие клочки и отправила визитку в мусор.

Когда стемнело, я задвинула жалюзи, как учил Егоров, и задернула шторы, чтобы мой силуэт не стал мишенью для убийцы. После этого не поленилась, вышла на крыльцо и проверила, виден свет или нет. Свет виден не был. Успокоенная, я вернулась в дом и закрыла дверь. Перед тем как забраться в постель, принесла вазу с яблоками, поставила ее на стол на расстоянии вытянутой руки и включила телевизор. Поскакала по всем каналам, нашла свой любимый фильм «Тот самый Мюнхгаузен» и с головой ушла в мир, где мужчины блистали благородством и умом, а женщины… женщины им завидовали.

Бильбо устроился у меня в ногах и спал. Настроение было благостное, будто после причастия. Фильм закончился, я загрустила и вспомнила про пистолет. Достала его из сумки и пристроила рядом с яблоками.

Заснула я быстро, а посреди ночи отчего-то проснулась. Бильбо глухо зарычал, я вспомнила, что точно так же пес рычал перед взрывом, и похолодела. Страшно было спустить ноги на пол, не говоря об остальном, – кроме всего прочего, я сильно боялась мышей.

– Бильбо, тихо, – шепотом попросила я собаку и потянулась за пистолетом.

Если это мыши, то они должны бояться шума. Нащупав в темноте пистолет, я нашла дрожащими пальцами рычажок, повернула его вниз. Предохранитель щелкнул. Я ждала. Все было тихо, но Бильбо вдруг залаял и выскочил из спальни. «Зверь какой-то подошел к даче», – поняла я, отворила дверь и выпустила собаку на улицу.

Бильбо сразу растворился в темноте, а я набросила дубленку и вышла на крыльцо. Свет я не зажигала, помня инструкции Егорова.

Бильбо все не возвращался, стоять на крыльце было холодно, я несколько раз возвращалась в дом, опять выходила на крыльцо, пока не услышала, как моя собака за забором на кого-то лает.

Лай Бильбо перешел в визг, и я бросилась за пистолетом. Вернувшись на крыльцо с оружием в руках, я силилась задержать дыхание и прислушаться. Ничего не получалось, я слышала только собственное сердце. Глаза уже привыкли к темноте, я различала забор, калитку и деревья за калиткой. Наконец мне удалось восстановить дыхание.

Тишина давила на уши, и сколько я ни вслушивалась, так ничего и не услышала. Стоя на крыльце, я чувствовала, что замерзаю, и не могла решить, что делать: бежать на выручку Бильбо или вернуться в дом и закрыться на все замки.

Мои размышления прервал щелчок, за которым последовал удар в нескольких сантиметрах от моей головы. Я отшатнулась, и только успела подумать, что звук похож на выстрел, как он повторился. Пули отскакивали от сейфовой двери, крошили кирпич. Я упала на колени, передернула затвор и тоже выстрелила в сторону калитки. Потом еще раз и еще. В забор что-то ударилось, он завибрировал и издал металлический стон. Кто-то тяжело убегал от нашей дачи. Все затихло, только в ушах громко пульсировала кровь.

Дубленка лежала рядом, но мороза я не чувствовала, мне было жарко в спортивном костюме. Я спустилась с крыльца, опять прислушалась и отчетливо услышала милицейскую сирену на въезде в поселок. Звук сирены минут десять петлял между дачами, приближаясь к Пашкиной. Наконец деревья за забором осветил синий свет полицейского уазика, и в калитку позвонили.

– Кто там? – позвала я.

– Катерина, это я, – услышала я голос мужа и торопливо щелкнула замком.

Он влетел во двор и потряс меня за плечи:

– Как ты?

– Нормально, – недоумевая, ответила я, – а как ты здесь оказался, да еще так быстро?

Егоров, не отвечая на мой вопрос, огляделся, обнаружил у меня в руках пистолет и присвистнул:

– Ясное море, а это у тебя что?

– Ты не ответил, Егоров, как ты здесь оказался, ты же уехал домой?

Егоров забрал у меня оружие, спрятал в карман куртки и крикнул в темноту:

– Все нормально, жива. – Повернулся ко мне и добавил: – И невредима.

Он вышел за калитку, я последовала за ним. Парнишка в форме держал на руках Бильбо. Пес был неподвижен.

– Бильбо, – кинулась я к собаке, но парень остановил меня:

– Он ранен, его надо к ветврачу. Здесь в трех километрах фермерское хозяйство, там есть вет-станция, можно успеть.

Пашка что-то рассматривал в заборе и под забором, сидя на корточках. Потом он обратился к кому-то:

– Лешка, смотри, похоже, Катерина его зацепила или Рой прокусил.

Лешка легко выпрыгнул из уазика на дорогу и присел рядом с Егоровым. Павел опять обернулся к машине:

– Васо, развернись и включи фары.

Уазик задрожал как в лихорадке, выстреливая в воздух выхлопными газами, развернулся, и фары осветили две фигуры, присевшие у забора.

Я пританцовывала от нетерпения возле Егорова.

– Паш, – поторопила я мужа, – давай Бильбо отвезем к ветеринару.

– Сейчас поедем, – отозвался Пашка, что-то поискал в снегу, подцепил замерзшим пальцем и положил в карман. – Надо вызвать экспертов, пусть кровь на анализ, а бандероли эти на баллистическую экспертизу возьмут, – вставая, сказал он.

После этих слов Егоров подошел к машине, достал одеяло, накинул на раненого Бильбо.

– Я сам поеду, с тобой Виктор останется, – распорядился он.

Не тратя время на спор с Пашкой, я провела Виктора на кухню и включила чайник.

Оказывается, Виктор служил в дорожном патруле. Рассмотрев его нашивки на рукаве, я спросила, что они делают в дачном поселке.

– Так это, – виновато моргнув, стал объяснять Виктор, – выслеживали террориста. А вам Павел Валентинович разве ничего не сказал?

Я насторожилась. Признаться, что мне Павел Валентинович что-то сказал, было небезопасно, вдруг я Пашку подставлю этим признанием? Может, это служебная тайна и он не должен был мне ничего говорить? С другой стороны, любопытство было так сильно, что не узнать, о чем, собственно, идет речь, я не могла.

– Знаете, он намекнул, но я не думала, что все так серьезно.

– Да, – с готовностью согласился Виктор, – этот террорист уже четыре дня в городе и два дня как висит у вас на хвосте. Говорят, взрыв вашей машины – его рук дело.

– Так он после взрыва следил за мной? – начиная что-то соображать, переспросила я у Виктора.

– Ну да, после взрыва он следил за домом и провожал вас на дачу. У него машина неброская, старенький «жигуль», мы вели его от вашего дома. Павел Валентинович здесь своих оперов оставил в засаде, а нас ему дали на усиление. Мы должны были остановить «шестерку» еще на повороте в дачный поселок, ну якобы для проверки документов, но преступник машину оставил на дороге, а сам пошел пешком через лес. Мы его на время потеряли. А тут ваша собачка залаяла, ребята услышали, передали по рации, что, возможно, совершено нападение на объект.

– Объект – это я?

– Ну да, вы, – продолжал Виктор, размешивая варенье в чашке.

– Хорошая мысль – ловить на живца. Правда, не оригинальная, но работает всегда, – признала я.

– А вы смелая женщина, – похвалил меня патрульный.

– Стараюсь.

Я попыталась перевести разговор на личность преступника, но Виктор был не очень осведомлен и ничего определенного сказать не мог. Но и того, что он сказал, было достаточно, чтобы подать на развод с Егоровым.

Пашка вернулся, неся перевязанного Бильбо, я проводила Виктора и вернулась на кухню.

Бильбо спал, мы уложили его на диване. Пашка вымылся, устроился за столом и попросил налить ему чая.

Обдумывая первую фразу, я бросила пакетик в чашку, залила его кипятком и подала Егорову. Пашка отхлебнул из чашки и стал меня просвещать:

– Значит, так. У нападавшего было два пистолета. Бильбо набросился на него, а ты ударила дверью по руке, преступник выронил один пистолет и побежал, отстреливаясь, в сторону леса. Вопросы есть?

Говорил он со мной так, будто я была виновата в случившемся. Я молчала. Егоров сделал вид, что не понимает моего молчания:

– Ты поняла?

– Я все поняла. Это где тебя так учили: сделать из жены наживку? Ты, Егоров, совсем спятил? Кто это придумал? Если б не Элькин пистолет, я бы сейчас как Бильбо выглядела, а может, еще хуже. В общем, я уезжаю в Грузию, а вы проводите операции, акции, зачистки, планы-перехваты – что хотите.

Я вышла из кухни, достала сумку и начала собирать свои вещи. На часах было три часа ночи, ночь, кстати, была рождественской. Я опять вспомнила Шалву Гургеновича с его семейными ценностями. Лучше уж устраивать званые обеды каждый месяц, чем служить приманкой для преступника.

Егоров привалился плечом к дверному косяку, скрестил руки на груди и стоял, наблюдая за мной.

– Кать, ну так вышло, извини.

Я посмотрела на мужа:

– Ты говорил, что в состоянии защитить меня. Помнишь?

– Помню, – тихо признался Пашка.

– Ты мной рисковал. Думаешь, имеешь право?

– Нет, не имею.

– Шалва никогда бы так не поступил.

– Я же извинился, – повысил голос Егоров.

– Да пошел ты со своими извинениями, – устало отмахнулась я, продолжая собирать вещи.

– Нашла идеал, – скривился Егоров и двинул кулаком по стене, – это ты с ним не живешь, поэтому он кажется тебе таким хорошим. Дура.

Пашка выскочил из комнаты, что-то по пути еще выкрикнул, но я не расслышала. Уложив вещи, я зашла на кухню забрать свою чашку.

Егоров сидел, упираясь локтями в колени, и смотрел в одну точку себе под ноги. Когда я вошла, он поднял голову и попросил:

– Ну прости меня, Кать.

Мне уже самой хотелось помириться, только я не знала, как это сделать, чтобы Пашке мир не достался слишком легко. Я опустилась на диван рядом с Бильбо. Егоров обнял меня, я вдохнула его запах, закрыла глаза и вытянула губы трубочкой, но Пашка не торопился меня целовать.

– Кать, я тобой горжусь, – выдал Егоров.

Открыв глаза, я внимательно посмотрела на Егорова:

– Какие вы, мужчины, все-таки странные существа.

Если профессиональные обязанности Пашка выполнил формально, на троечку, то супружеские – с большим чувством. Меня распирали эмоции, почему-то захотелось поплакать, что я с удовольствием и сделала.

– Кать, ну чего ты? – заерзал Егоров. – Я же извинился.

– Да, извинился, извинился, – вытирая слезы, согласилась я.

– Тогда от чего плачешь?

– От счастья.

– Ну что вы, бабы, за народ такой?

– Паш, – с опозданием проявила я интерес к тому, кто в меня стрелял, – а это был Дуйков?

– Да, только никакой он не Дуйков, это руководитель террористической организации Руслан Дзоров. После того как ты его ранила, он засветился только один раз, при переходе границы из Северной Осетии в Южную. Паспорт он сменил, вернулся под другим именем. Сейчас его зовут Руслан Айланов. Ты его хорошо помнишь?

– Я его никогда не забуду. Это ему Прясников хотел продать удобрение?

Мне стало казаться, что все наши приключения на юге России – плод моего больного воображения.

– Пока не ясно, какая связь, помимо родственной, существовала между Степанычем, Прясниковым и Никифоровым. Зато известно, что Гошка и этот Руслан Дуйков-Айланов учились в одной школе. Гошка предложил селитру Руслану, а тот ее просто у него отнял. Тогда Гошка по-быстрому женился и обратился к своему шурину, то есть к Прясникову, за защитой. И, как считает Белый, Степаныч им помешал.

– Да как он им помешал?

– Да он эту селитру стащил у них и спрятал. Они чуть друг друга не передушили, пока не поняли, что это он.

– Значит, Степаныча тоже Дуйков-Айланов убил?

– Выходит, так.

Тут я вспомнила, что Гошка что-то такое мне говорил про одноклассника, но я не очень вникала, потому что даже предположить не могла, что все так обернется. И я решила поделиться с Пашкой воспоминаниями:

– Слушай, мне соседка Степаныча рассказывала, что он возил гуманитарный груз во Владикавказ. Я собиралась встретиться с водителями этой гуманитарной колонны, но мне помешал Дуйков.

– Тебе делать нечего? – с ходу накинулся на меня Пашка.

И мы бы опять поругались, но я побоялась разбудить Бильбо. Пес все еще спал, и, глядя на него, я опять всплакнула: «Вот кому надо сказать спасибо, вот кто по-настоящему меня охранял, рискуя жизнью».

Сидеть на даче стало бессмысленно, и мы с Егоровым вернулись в город.

Ездить мне было не на чем, и я опять купила себе машину. На этот раз «фольксваген». Шеф поздравил с покупкой и поинтересовался:

– А где «пежо»?

– Надоел, решила поменять.

– Вот в этом ты вся, Меркулова, – тяжело вздохнул шеф.

В течение дня я несколько раз вспоминала, что у меня есть муж – любимый мужчина, с удовольствием работала, с радостью ехала домой – в общем, жизнь наладилась.

Белый с Элеонорой готовились к свадьбе.

До события оставалось две недели, а мы с Егоровым еще не обсуждали, что подарим новобрачным.

Регистрироваться они собирались в Краснодаре, нас с Егоровым звали в свидетели. Но когда я заикнулась Пашке, что пора уже потихоньку готовиться в дорогу, он заявил, что мне в Краснодаре делать нечего, что он уже одну глупость сделал, с тех пор поумнел. Мне захотелось выяснить, до какой степени он поумнел.

– Может, объяснишь?

– Преступник даже в чужом городе чувствует себя как у себя дома, а ты теперь сама на его территорию собралась. Зачем ему такой подарок делать?

– А я наивно полагала, что это территория властей, в том числе правоохранительных.

– В том-то и дело, что наивно. На самом деле подрывник как сквозь землю провалился, его не могут найти.

– Даже не начинай, Паш, я все равно поеду. Это ваши трудности, а не мои. У меня подруга замуж выходит за порядочного человека, есть основания считать, что общество получит крепкую счастливую семью, хочу стать свидетелем этого события.

– Ну еще бы, ты скорее на выборы президента не пойдешь, чем на свадьбу.

– Ну и сравнения у тебя!

И мы бы опять поругались, если бы я не вспомнила, что Эля с Машкой уже уехали в Краснодар, а Пашка по-прежнему упирается.

– Не надо дергать тигра за усы, – к месту и не к месту вставлял он новое выражение, которое приклеилось к нему после визита к ним в управление коллег из Приморья.

Пашка с таким упорством отказывался ехать, что я начала подозревать самое страшное – что он боится.

Все это время я ни словом не обмолвилась Элеоноре о наших с Егоровым разногласиях, чтобы не волновать невесту перед свадьбой. За два дня до события Матюшина позвонила и с тревогой спросила, когда мы выезжаем. Я не знала, что ей ответить, и попросила к трубке Михаила. Начала я с главного:

– Миш, Пашка ни в какую не хочет ехать на вашу свадьбу.

– Как это – не хочет?

– Не знаю, разговаривай с ним сам, я исчерпала все аргументы. Он говорит, что это опасно.

– Дай ему трубку, – поняв, в чем дело, попросил Белый.

Наверное, Белый знал волшебное слово – Пашка сдался на второй минуте разговора.

У меня уже все было готово к отъезду, и на следующий день рано утром Егоров, Бильбо и я наконец отправились исполнять почетную обязанность свидетелей.

Столица Краснодарского края утопала в февральском солнце, поражая нас зелеными газонами, фиалками и подснежниками. За бортом было плюс восемнадцать. Настроение было прекрасным, о возможных неприятностях думать не хотелось. Егоров ворчал, что вот так и наживают люди геморрои, но я ему не верила. Когда так тепло и можно ни о чем не думать, кто же станет портить себе настроение?

А когда мы разместились в апартаментах с видом на Кубань, даже у Пашки настроение поднялось, хоть он и обзывал меня безголовой, но это скорее для порядка.

Элеонора первым делом показала мне платье из Парижа, туфли известного итальянского дизайнера и украшения от ювелира с мировым именем.

Эля брала реванш, и я ее не осуждала, только старалась не испортить подруге настроение.

Михаил с Пашкой куда-то исчезли, и мы с Элеонорой смогли немного поболтать. Тут-то и выяснилось, что на свадьбу ожидается Шалва Гургенович.

Я всплеснула руками:

– Ты хоть понимаешь, что они поубивают друг друга?

– Кать, ну так получилось. Шалва звонил все время, спрашивал, как ты, как у тебя дела, живешь ты с Егоровым или нет. Жаловался мне, что не может тебя забыть. Ну и как-то вышло, что не пригласить его стало невозможно, – оправдывалась подруга. – Может, все обойдется?

– Да, отличный способ меня забыть – увидеть еще раз. А Мишка знает, что ты пригласила нашего друга?

– Знает, конечно, я с ним согласовала список гостей.

– И много народу будет?

– Почти семьдесят человек.

– Отлично. Будем праздновать по принципу «Что за свадьба без драки», – с обидой выговорила я подруге.

– Но это ведь от тебя зависит, подерутся они или нет!

– От меня? Ты не знаешь мужчин!

Мы едва не поссорились с Элеонорой, но я вовремя вспомнила, что у нее завтра свадьба, и заставила себя закрыть рот. Да и что толку ссориться, если оба уже все равно приглашены и завтра встретятся. Павел с детства отличался драчливостью и небрежным отношением к приличиям. От него можно было ожидать любой выходки, уж кто-кто, а Белый это должен знать. «Что-то тут не так», – с сомнением подумала я и отвела Белого в сторонку.

– Миша, как ты мог допустить такой прокол? Я о Шалве говорю.

– Да ничего не будет, успокойся, я Пашку уже предупредил, объяснил, что Шалва мой гость, он понял.

– Ну-ну, ты плохо знаешь своего друга. Я предупредила, на всякий случай запомни это.

– Катерина, расслабься.

– Как скажешь.

Конечно, я нервничала и незаметно наблюдала за Пашкой. Он вел себя на удивление спокойно, даже как-то не верилось, что он знает о сопернике. Скорее наоборот, Егоров был подозрительно нежен и внимателен. Сердце не отпускала тревога, и чем дальше, тем тревожнее мне становилось.

Вечером, когда мы остались вдвоем, Егоров включил программу «Криминальные новости». Корреспондент вел репортаж из Дагестана, где была обезврежена очередная бандитская группировка. Пашка застыл перед экраном, и только когда новости закончились, обратил внимание на мои колени. Выключив телевизор, Пашка подмял меня под себя, заглянул в вырез и пожаловался:

– У меня сексуальная зависимость от тебя, Кать.

Спросить, что это значит, я не успела, Пашка поцеловал меня так, что разговоры пришлось отложить.

Суматоха наступившего утра вытеснила из головы все, кроме церемонии.

Начало положила Элеонора, позвонив из кресла парикмахера. Ее тонкий вкус требовал, чтобы ей сделали гладкую головку с нежным букетиком в тяжелом узле волос. Мастер считала, что это совсем не парадная прическа, что невесте на голове положено носить сложносочиненные букли, и Эля уже была близка к обмороку. Сказав ей то, что она от меня ждала, я достала из коробки туфли, приготовила свою сумочку и уже собиралась надеть платье, но тут Егорову потребовалась моя помощь.

– Кать, у меня рубашка помялась.

Пока я гладила, Пашка подошел к столу, на котором лежали мои вещи.

В зеркале на стене я видела, что Пашку чем-то заинтересовала моя сумочка. Он открыл ее, повертел в руках и вернул на место. Хмыкнув, я накинула рубашку на плечики и крикнула, что все готово, а сама наконец занялась собой. Когда я вышла к Егорову, он нахмурился и раздул ноздри:

– Готова к встрече со своим виноделом?

Я и сама видела, что выгляжу сокрушительно.

Парчовое платье цвета фуксии с декольте на спине делало меня неотразимой. Замшевые туфли цвета бордо, сумочка в тон туфлям и вечерний макияж дополняли мой наряд. Егоров старался на меня не смотреть, а когда я спросила, что с ним, он зло ответил, что предвидит из-за меня трудности в своей жизни.

Когда мы с Пашкой подъехали к Дворцу бракосочетаний, гости уже толпились на крыльце. Над толпой возвышалась голова Шалвы Гургеновича. Его глаза магнитом притягивали меня, он подошел, пощекотал мою щеку усами, не удержался и сказал:

– Клянусь мамой, ты как кинозвезда.

Я криво улыбнулась и быстро отошла от Шалвы, чтобы не дразнить своего тигра.

Найдя Элеонору, я залюбовалась ею. Вне всякого сомнения, это был ее день, она была королевой. Мне даже на минуту стало жаль, что мы с Пашкой обошлись без свадьбы, но я вспомнила, сколько мне лет и что у меня уже была в жизни свадьба, и пристыдила себя.

Наконец зазвучал свадебный марш, началась сентиментальная церемония, разбавленная шутками и разными глупейшими заданиями для жениха и невесты. Мне показалось, что сценарий больше подошел бы для другой возрастной категории молодоженов, но Эля с Мишкой выглядели взволнованно-счастливыми, и я опять себя пристыдила.

После церемонии начались ритуальные катания по городу со всеми традиционными остановками: Вечный огонь, храм, парк и что-то там еще. Чем дальше, тем скучнее мне становилось. Жених с невестой не интересовались окружающими красотами, вышло, что это мы с Егоровым посетили все достопримечательности города, возложили цветы, зажгли свечи, бросили монетки и так далее.

Пашка тоже заметно томился, пока не вспомнил о двух бутылках шампанского.

К ресторану я подъехала уже не совсем трезвая.

Мы с Егоровым заняли места слева и справа от новобрачных, но я сидела под прицелом глаз Шалвы, и кусок в горло не лез, а вот напитки проливались туда легко, поэтому я часто прикладывалась к бокалу с шампанским. Пашка поднялся со своего места, произнес речь и вручил под аплодисменты гостей наш подарок. Это был ключ с пультом от сигнализации на брелке с эмблемой «ауди». Мишка растрогался и прижал Пашку к своей широкой груди.

Эстафета перешла к коллегам Михаила, и я удалилась в дамскую комнату. Когда я вышла из туалета, под дверью меня уже ждал винодел.

– Надо поговорить, – решительно взяв меня за руку, сказал он и куда-то потащил.

Шампанское не то чтобы пьянило, а делало смелее, и когда Шалва Гургенович тащил меня по ресторанным лабиринтам, я и не подумала возражать.

Закрыв за нами дверь какого-то подсобного помещения, он обнял меня и горячо зашептал на ухо волнующие слова. Шепот Шалвы и его ладони на моей обнаженной спине возбуждали, я уже плохо соображала, тут он легко приподнял меня и посадил на стол.

– Мой Кето, – лаская, шептал он, – Кето, я так люблю тебя, с ума схожу по тебе.

Его руки оказались на моих коленях, подол платья пополз вверх. Пора было остановиться.

– Шалва, я вышла замуж.

– Знаю. Зачем ты это сделал?

В глазах у него стояла грусть, он так же решительно сдернул меня со стола и потащил на улицу.

Когда мы оказались во дворе ресторана, я услышала неясный шум. Наконец шум усилился настолько, что я смогла различить Пашкин голос и топот бегущих ног.

Шалва обнял меня и прижал к себе. Я попыталась отстраниться, но его руки вдруг стали жесткими.

– Шалва, – попросила я, – отпусти.

– Нет, – изменившимся голосом ответил мой поклонник, и в то мгновение, как из ресторана выскочили Белый с Егоровым, в руке у Шалвы появился пистолет.

– Стоять! – крикнул он Пашке и Мишке, при этом привычного грузинского акцента я не услышала.

Шалва перехватил меня под грудью и куда-то потащил.

– Шалва, – крутила головой я, – что ты делаешь?

– Молчи, женщина, – велел он, а сам тащил меня к припаркованным во дворе машинам.

Белый с Егоровым держали Шалву на мушке, но стрелять не решались. Прикрываясь мной, винодел зашел за какой-то фургон, втолкнул меня в открытый кузов, закрыл двери и сел за руль. Заработал двигатель, машину пару раз тряхнуло, и, набирая скорость, она выехала на дорогу.

В фургоне было темно, от выпитого шампанского мне сильно хотелось в туалет, и, потерпев некоторое время, я стала стучать в перегородку.

Фургон сбросил скорость и встал.

Шалва открыл кузов. Наступив на собственный подол, я неловко вывалилась из фургона прямо на руки похитителю:

– Мне нужно в туалет.

– Здесь везде туалет. – Шалва Гургенович гостеприимным жестом показал на лесочек вдоль дороги.

Я огляделась. На противоположной стороне трассы стояла серьезная черная машина. Сквозь боковое стекло было видно, что внутри никого нет.

– Подходит, – согласилась я и поковыляла на шпильках в заросли каких-то голых кустов.

Пришлось долго маскироваться, чтобы с дороги не были видны мои манипуляции. Присев, я огляделась, вытащила из сумочки мобильник и набрала Пашкин телефон.

– Катя, – предостерег он, – твой винодел никакой не винодел. Он и есть тот человек, которого мы ищем. Он – руководитель сети террористических организаций.

– И ты знал это и позволил ему увести меня? Или… – Я замолчала, сраженная догадкой. – Как ты мог, Егоров? Великие цели требуют великих жертв, да?

Пашка сопел в трубку.

Прикрываясь ладонью, я зашептала:

– Егоров, если я вернусь, напишу на тебя жалобу министру внутренних дел, министру здравоохранения, в комиссию по правам человека и президенту. Таким, как ты, не место в органах! Может, у тебя есть план?

– Как можно дольше делай вид, что ты принимаешь его ухаживания за чистую монету, – посоветовал мне муж.

– Это и есть твой план? Родина хочет, чтобы я легла с ним в постель?

– Не успеешь, не мечтай. Ваш фургон уже засекли, – разочаровал меня Егоров.

– Не торопись, я решила получить удовольствие.

– Катька, кончай издеваться. Это не моя идея, я вообще-то был против.

– Так я тебе и поверила, извращенец.

За полем виднелись какие-то строения, до которых на шпильках было не добежать.

Пришлось возвращаться к фургону. Подворачивая ноги и спотыкаясь, я выбралась на дорогу. Шалва притянул меня за шею и жадно поцеловал. Мне показалось, что его возбуждала опасность.

– Мужчина должен похитить любимый женщин, – объяснил он мне.

– Традиция?

– Да, традиция.

– А пистолет тебе зачем?

– Это чтобы твой Егоров не смог мне помешать.

– И что теперь?

– Надо ехать, – просто сказал похититель.

Он взял меня за руку и в хорошем темпе перевел через дорогу. Мы подошли к тому самому черному лимузину, который стоял у обочины. Я успела разглядеть значок БМВ. Шалва щелкнул пультом, распахнул передо мной дверцу, и я втянула носом запах новой обшивки.

Сменив транспорт, Шалва сменил и направление. Закатное солнце теперь светило в спину, даже мне стало понятно, что мы едем на юго-восток.

«Вот теперь меня точно похитили», – совершенно отчетливо поняла я.

Страх омерзительным холодом сдавил грудь. Я полезла в сумочку, пытаясь успокоиться, достала пудреницу, помаду и, подкрасив губы, повернулась к Шалве Гургеновичу:

– Нам далеко?

– Далеко.

– А есть мы где-нибудь будем? Ты увез меня со свадьбы голодную.

– Скоро будет придорожное кафе хорошее, там остановимся и поедим. Если ты обещаешь хорошо себя вести, – добавил он.

– Можешь быть спокоен, именно так я и буду себя вести.

Он положил мне ладонь на колено и стал гладить:

– Кето, я еле дождался нашей встречи.

Я закрыла глаза, борясь с судорожным желанием отбросить его руку. Слишком хорошо я помнила, какой беспомощной чувствовала себя во власти Дуйкова. В голове настойчиво крутился вопрос: «Кто он в действительности, этот винодел?»

В сгущающихся сумерках мы подъехали к скоплению кафе и ресторанчиков, расположившихся вдоль дороги. Я почти вошла в роль счастливой влюбленной, которую похитили с ее согласия.

Войдя в кафе, я шепнула Шалве, что хочу в туалет. Мы заняли столик, когда к нам подошел официант, Шалва Гургенович попросил его проводить меня в дамскую комнату. Официант кивнул и пригласил меня следовать за ним. Мы прошли насквозь зал, небольшую кухню, и я оказалась… на улице. Во дворе стояло деревянное сооружение с вырезанным сердечком на двери. Вокруг расстилалось чистое поле.

Открыв дверь с сердечком, я подверглась газовой атаке и сочла за лучшее не входить внутрь.

Обойдя строение, я набрала телефон Пашки и объяснила ему, что теперь надо искать не фургон, а БМВ. И продиктовала номер.

– Где вы сейчас? – полюбопытствовал муж.

– Найди по запаху, раздолбай, – огрызнулась я.

– Кать, у тебя в сумочке радиомаяк, старайся с ней не расставаться ни при каких обстоятельствах. И еще. Я люблю тебя.

– Вы совсем обалдели с Белым? – осознав то, что сказал мне Егоров по поводу радиомаяка, зашипела я в трубку, но она пискнула несколько раз, и дисплей погас. Телефон разрядился.

«Радиомаяк? Что за бред? Кто им дал право?» – в бешенстве спрашивала я себя.

Очнулась я от холода. Спина, открытая почти до копчика, замерзла, и, вздрагивая, я все-таки присела за строением. Растеряв всю респектабельность, я вернулась в кафе.

Шалва перехватил меня на входе, обшаривая мое лицо настороженным взглядом, поинтересовался:

– Почему так долго?

– Там так гадко воняет, пришлось искать варианты, – с нервным смехом ответила я.

– Мой Кето, у тебя все будет самое лучшее, потерпи только, – нежно целуя меня в висок, пообещал Шалва.

Рука его между тем легла на мою сумочку, он мягко потянул ее к себе, открыл и извлек телефон. Я с интересом наблюдала, как Шалва пытается его включить.

Убедившись, что мобильник разряжен, похититель вернул его в сумочку, а сумочку – мне.

– Ты меня в гарем везешь?

Шалва Гургенович поднял брови:

– Зачем гарем, Кето, я христианин.

Я посмотрела на винодела с затаенной надеждой: вдруг и правда христианин? Хотя одно другому не мешает.

Нам принесли ужин, но сама мысль о еде была мне неприятна.

– Шалва, я хочу шампанского.

Шалва Гургенович пить не стал, а я подняла фужер и призналась:

– У меня есть тост. Хочу выпить за настоящих мужчин, решительных и смелых, которые хорошо знают, чего хотят и всегда добиваются своего. – Я осушила бокал и виновато посмотрела на Шалву Гургеновича. – Я все-таки нервничаю. Вдруг у нас с тобой не сложится?

– Ни о чем не беспокойся, Кето, верь мне, – погладив меня по руке, убедительно попросил похититель.

– Меня еще никогда не похищали, – хихикнула я, чувствуя, что хмелею.

«Если я напьюсь, может, он не станет приставать. А если станет, то пьяной мне будет не так страшно», – в отчаянии думала я.

Но как только ужин был съеден, Шалва заторопил меня:

– Кето, нам пора, поехали.

Он обнял меня и повел к выходу.

На улице резко похолодало, в машине тоже было холодно, и, несмотря на шампанское, меня бил озноб. Шалва снял с себя пиджак, набросил мне на плечи, прижал и крепко поцеловал. Я подалась к нему, пытаясь понять, где он прячет пистолет, но Шалва сделал над собой усилие, оторвался от меня, и мы тронулись в путь. Довольный, он бросил на меня смеющийся взгляд:

– Потерпи, мой Кето. Я сам только об этом и мечтаю.

Но я успела обшарить взглядом его большую фигуру. Что-то тяжелое находилось в кармане брюк, возможно, это было оружие.

Машина легко летела вперед, стрелка спидометра установилась на делении сто восемьдесят, меня немного укачало, я согрелась и задремала. Время от времени я открывала глаза, замечала указатели населенных пунктов и опять впадала в полудрему, в надежде, что все скоро закончится, нужно только немного потерпеть. Вопрос – сколько?

«Неизвестно, как обернется дело. Если эти два болвана, Пашка с Мишкой, не успеют, Шалва вывезет меня за границу без паспорта. И не поможет мне никакой радиомаяк, а в горах он совсем перестанет посылать сигнал. А может, мы вообще уже вне зоны его действия, тогда надежда только на себя. Я ведь не почтовый голубь, чтобы вернуться через границу. Значит, мне никак нельзя ее пересекать. Господи, – взмолилась я, – помоги».

Я тряхнула головой, избавляясь от навязчивых мыслей:

– Шалва, нам далеко?

– Еще немного, и мы будем на месте, нас ждут горячий ванна и мягкий постель.

В это самое время на горизонте появились огни.

– Что это, Шалва?

– Владикавказ.

«Елки-палки, совсем времени не остается, – заерзала я, – нужно что-то срочно придумать, чтобы задержаться в этом последнем русском городе».

Огни постепенно увеличивались в размерах, незаметно превращаясь в уличные фонари и рекламные вывески.

Мне вдруг пришла в голову утешительная мысль, что, возможно, Пашка и Мишка ждут меня, и сейчас, вот прямо сейчас нас остановит патруль, меня пересадят в родные «жигули» и увезут домой.

Мы въехали в город, который ничего не заметил и продолжал спать. Нас никто не остановил. Шалва беспрепятственно подрулил к частному дому с высоким забором из дикого камня и загнал БМВ во двор. Кутаясь в его пиджак, я вышла из машины. Лиана увивала вход от калитки до крыльца, тропинка терялась в саду.

– Чей это дом? – спросила я.

Не отвечая на мой вопрос, Шалва достал с притолоки ключ, открыл дверь и пригласил:

– Проходи, Кето.

Я вошла, принюхиваясь к незнакомому запаху чужого жилья.

– Это дом моих родственников, их сейчас нет, мы будем одни. – Он обхватил меня своими ручищами и прижал к себе. «Ну все, Егоров, я тебя предупреждала», – обреченно подумала я.

– Шалва, – зашептала я ему на ухо, – а ванна здесь есть?

– Все есть, и кровать тоже, – так же шепотом ответил он.

– А есть мы больше не будем?

– А что ты хочешь? – целуя меня в шею, поинтересовался Шалва Гургенович.

Отстраняясь от похитителя, я попросила:

– Придумай что-нибудь.

– Конечно, мой Кето, – заверил меня Шалва и исчез на кухне, а я пошла на разведку.

Обойдя все комнаты, я нашла дом вполне пригодным для жизни. В шкафу лежали новые комплекты белья и полотенец.

Кухня была уютной и чистой, на плите стояли кастрюли. Шалва заглянул в одну и произнес: «Вах, молодец», потом во вторую, и опять сказал: «Вах».

– Есть плов, – радостно сообщил он. – Хозяйка, накрывай стол.

– Нет, я гостья, а ты хозяин, ты накрываешь стол.

Он усмехнулся как-то загадочно, я поняла эту усмешку совершенно определенно: подожди, мол, привезу тебя домой, там ты быстро поймешь, кто в доме хозяин и как себя должна вести женщина. И я на всякий случай решила уточнить:

– Ты деспот?

– Нет, я тиран, – пошутил он.

– И с женщинами тоже?

– И с женщина тоже. Он всегда делает то, что я прошу.

– Ну если просишь, то, конечно.

Шалва разложил плов по тарелкам, нашел лаваш и вино. Мы подняли бокалы за наше путешествие. В окнах светлело, из кухни был виден сад, состоящий из ореховых деревьев. Я притихла и затосковала.

– Что такое, Кето?

Я пожала плечами:

– Ничего.

Шалва пересадил меня к себе на колени и попросил:

– Поцелуй меня.

Я чмокнула его в щеку и спрыгнула на пол:

– Мне надо в ванную.

И не успел Шалва что-то ответить, как я уже захлопнула дверь и включила воду.

Пока я плескалась, Шалва Гургенович несколько раз подходил в двери и спрашивал, не нужна ли мне помощь. Помощь мне была не нужна, и он удалялся. Наконец я завернулась в полотенце, щелкнула замком и замерла на пороге ванной, прислушиваясь к звукам в доме. Из спальни доносился храп. Я облегченно вздохнула: испытания на какое-то время откладывались.

Я закрыла дверь комнаты, в которой спал Шалва, постелила себе на диванчике в зале и легла. Сон не шел.

В голове всплывали по очереди обрывки разговоров, мучительная тревога и предчувствия. «В этом городе все начинается и все заканчивается: Анатолий Степанович делал в этом городе свой небольшой гешефт, теперь вот Шалва меня сюда привез, Дуйков паспорт себе здесь купил», – вспоминала я.

Наконец, устав от бессмысленного лежания, я поднялась, решив найти какую-нибудь более подходящую одежду. В прихожей обнаружила мужские шорты со шнурком на поясе и большого размера тонкий вязаный джемпер. У джемпера был запах свежескошенного сена. «Шалвы, что ли?» – удивилась я и влезла в него. Одно плечо тут же выглянуло из выреза. Кое-как распределив джемпер на себе так, чтобы не выпадать из него, я решила выпить кофе.

Как только я устроилась за столом, тоска по дому и Егорову сдавила горло, слезы полились в чашку с кофе и на стол, я их даже не вытирала.

– Кето, что случилось? – В дверях стоял Шалва Гургенович.

– Тут все чужое, мне нужны мои вещи, – жалобно выговорила я.

Шалва оглядел меня и полез целоваться.

– Тебе все идет, ты такой сексуальный в этом. Я сейчас, – обнадежил он меня и скрылся в ванной.

Вытерев слезы, я осторожно поднялась и, прислушиваясь к собственным шагам, проскользнула в спальню. Брюки Шалвы висели на спинке кровати. Я запустила в безразмерный карман руку. Пальцы наткнулись на металл, и я извлекла пистолет. Он был не похож на тот, из которого меня учила стрелять Элеонора. Во-первых, я не обнаружила предохранителя, хотя тщательным образом обследовала оружие. Во-вторых, он был подозрительно легким.

«Не заряжен», – в ужасе поняла я, сунула пистолет назад в карман и выскочила на кухню. Как раз вовремя. Дверь ванной отворилась, Шалва, похожий на пациента районной больницы, в полосатом халате и шлепанцах, сообщил:

– Я готов.

– Ты не забыл, зачем мы здесь?

Шалва кивнул:

– Надо сделать тебе паспорт. Сейчас я позвоню, договорюсь и поедем.

– Шалва, мне что-то нужно купить из одежды, у меня кроме вечернего платья и туфель на шпильках нет ничего. Я дико выгляжу в этом вечернем наряде.

– Ты хочешь снять такой красивый платье? – огорчился винодел. – Ты в нем как царица Тамара. Но если хочешь, сходим на рынок и купим тебе другой.

– Мне нужны джинсы, свитер и куртка.

– Хорошо, Кето. Но мой женщина не будет носить брюки, – предупредил он меня.

И Шалва Гургенович предпринял очередную попытку затащить меня в спальню.

Я держалась, но с каждой минутой чувствовала, что силы уходят. Винодел был искусен в любви и горяч, и я мстительно подумала, что так Егорову и надо. Но Егорову повезло, в дверь позвонили.

Сердце у меня так и подскочило. «Наконец-то», – успела подумать я, но вслух сказала:

– Шалва, будь осторожен.

– Я всегда осторожен, – хвастливо ответил винодел и пошел открывать дверь.

На крыльце послышались грохот, звук падающего тела и сдавленное рычание. Затем с крыльца покатилось ведро, я опять услышала неясный шум борьбы, и все стихло. Пятясь в спальню, я прислушивалась к каждому шороху: «Это Пашка или нет? Если не Пашка, что делать?»

Брюки Шалвы висели все там же. Вытащив из кармана пистолет, я двинулась назад и носом к носу столкнулась с восставшим из гроба Дуйковым. Голову он держал немного набок.

– Стоять, – скорее себе, чем ему, подала я команду и удобнее перехватила пистолет.

Дуйков на мгновение замер, уставившись на оружие, потом нехорошо ухмыльнулся и легко завернул мне руку за спину.

– Молодец, – прохрипел он, – я почти поверил, что это боевое оружие.

– А разве нет? – морщась от боли, спросила я.

– Не валяй дурочку, зажигалку от оружия я отличу, – сообщил Дуйков.

Он подтолкнул меня к дивану, и я, потеряв равновесие, упала. В вырезе джемпера тут же появилось мое голое плечо. Дуйков уставился на него, но, видно вспомнив подробности нашей последней встречи, оторвал взгляд.

– Ты моя должница, – напомнил он.

Позади Дуйкова в дверном проеме показалась лысая голова Шалвы Гургеновича. Я старалась не смотреть в его сторону, чтобы не привлечь внимание Дениса, но Шалва задел дверь, она скрипнула. Дуйков выдернул из-за пояса пистолет и обернулся. Почти в то же мгновение я уперлась затылком в спинку дивана, резко выбросила обе ноги и двинула Дуйкова в зад. Денис Олегович пролетел комнату и грохнулся на пол, пистолет выстрелил, Шалва кинулся на врага и кулаком ударил его по затылку. Мне показалось, что я слышу хруст костей черепа.

Запахнув халат, Шалва перешагнул через Дуйкова и поднял меня на ноги. Его ладони ощупали меня, задержались на груди, и винодел удовлетворенно отметил:

– Все на месте.

– На месте, – буднично подтвердила я, обошла неподвижную фигуру Дуйкова и остановилась на пороге.

Шалва вытащил ремень из брюк Дуйкова и связал ему руки. Не первый раз наблюдая Шалву Гургеновича в экстремальной обстановке, я опять подивилась его хладнокровию. Пока он возился с бандитом, я поинтересовалась:

– Дышит?

– Дышит. Живучий, сволочь, – с сожалением произнес винодел и поднял на меня глаза: – Кто это такой?

– А ты его не знаешь?

– Первый раз вижу.

– Это Денис Олегович Дуйков, это он меня похитил из гостиницы.

«Белый с Егоровым ошиблись, Шалва не может быть тем человеком, которого они ищут», – подумала я.

Когда руки террориста были связаны, Шалва опять запахнул расползающиеся полы халата, из-под которого выглядывала покрытая густой шерстью грудь, завязал пояс, прихватил пистолет Дуйкова и вышел на кухню.

– Что будем с ним делать? – задала я вопрос.

– С пистолетом?

– Нет, с Дуйковым.

– Пусть лежит пока, потом подумаем, куда его девать. Надо делами заняться, давай поедем на рынок, купим, что там тебе надо, и продуктов.

При этих словах Шалва открыл навесной шкаф и положил пистолет на полку.

Мне пришлось вернуть джемпер Шалве и влезть в платье цвета фуксии. Чтобы мой вид не шокировал окружающих, я набросила на плечи мужской пиджак.

Страдая от своего несоответствия моменту, я старалась не глядеть по сторонам и по чистой случайности заметила вывеску со змеей и чашей.

В моей голове внезапно родилась простая, как все гениальное, мысль, и я сказала Шалве, что мне надо зайти в аптеку купить средства личной гигиены.

Подъехав к рынку, мы увидели вокруг него оцепление. К нам тут же подошел патруль. Старший, мужчина с серьезным лицом, козырнул и попросил предъявить документы. Шалва Гургенович вышел из машины и протянул права и техпаспорт. Я с замиранием сердца ожидала, что ему наденут наручники, но опять ничего не произошло. Патрульный вернул документы, и грузинский винодел присоединился к толпе. Вернувшись, Шалва сообщил мне, что террористы взорвали машину патрульно-постовой службы, рынок не работает, и нам придется ехать в торговый центр.

В торговом центре я быстро нашла что искала: джинсы, свитер, футболку, ботинки и черную куртку с капюшоном. Переодевшись прямо в магазине, я сложила платье и туфли в пакет и почувствовала себя гораздо свободнее.

Потом мы заехали в аптеку, я купила зубную щетку, пасту, шампунь, гель для душа и два флакона слабительного. Слабительное я спрятала в карман, представляя в деталях, как расстрою Шалве все его планы.

Когда я вышла из аптеки, на губах у меня блуждала улыбка, но грузинский винодел ничего не заметил, он с кем-то болтал по телефону. Вслушиваясь в его речь, я различила слова «паспорт», «пограничник» и «виза». Разговор был окончен, Шалва наклонился ко мне и пощекотал усами. В ответ на это я сунула руку в карман и сжала в кулаке флаконы со слабительным, как боец гранату.

Сосредоточившись на том, что мне предстояло сделать, я не заметила, как мы подъехали к огороженному ветхому строению, на двери которого висела корявая надпись «Фотография», сделанная от руки.

Знакомый, который обещал мне паспорт, оказался земляком Шалвы. Они встретились как братья и все время болтали о чем-то своем. За разговором фотограф выставил свет, зачем-то наклонил мне голову и как-то странно повернул. Я хотела было возразить, но поняла бессмысленность этой затеи: мужчины о чем-то горячо спорили и не отвлеклись бы даже на артобстрел или голую Мэрилин Монро. Когда фотография была готова, я пришла в ужас: с фото на меня смотрела какая-то тетка, на асимметричном лице которой читалось тюремное прошлое.

Шалва Гургенович взглянул на работу земляка и авторитетно заявил:

– Красивый.

– Шалва, твой земляк кто по профессии?

– Рубщик мяса в магазине.

– И зачем он занимается фотографией? Рубил бы и дальше мясо в магазине.

– Потому что его брат работает в паспортно-визовой службе.

Не поняв связи, я продолжала капризничать:

– Хочу сфотографироваться у профессионала.

– Тогда его брат не сделает тебе паспорт.

– А! – наконец сообразила я. – Так у них семейный бизнес?

К обеду мы вернулись в наше временное жилище. Шалва внес пакеты с продуктами и опять встал к плите, а я от нечего делать включила телевизор.

Это был экстренный выпуск местных новостей, посвященный взрыву на рынке.

«Сегодня рано утром на рынке в центре города прогремел взрыв, – сообщала телезрителям ведущая выпуска, – вот что удалось выяснить нашему корреспонденту на месте происшествия».

И далее пошел сюжет, в котором мелькнула изуродованная машина, напоминавшая мой «пежо» после взрыва, интервью с каким-то милицейским чином и комментарий самого корреспондента, который полностью совпадал с официальной точкой зрения, а именно: в город проникли вооруженные бандформирования. Я щелкнула пультом и заглянула в комнату, где лицом в пол лежал Денис Олегович. Присев над ним, я спросила:

– Так кто же ты на самом деле?

Дуйков молчал.

Шалва что-то готовил, гремел кастрюлями, из кухни доносились запахи, от которых сжимался желудок. Я вошла и сунула нос в кастрюлю с мясом:

– Что будем есть?

– Женщина, ты готовить умеешь?

– А если не умею, ты меня вернешь Егорову?

– Не надейся. Буду учить.

– Шалва, по-моему, у нас в руках террорист. Думаю, машину милиционера взорвал он. Давай сдадим его ментам.

– Почему думаешь, что он? Кроме него охотники найдутся.

– Не знаю, – пожала я плечами, – просто думаю, что это он.

Пока Шалва Гургенович исполнял долг гостеприимного хозяина, я наполнила стаканы вином, оглянулась на винодела и, как отравительница в древнегреческой трагедии, в один из стаканов вылила полфлакона слабительного. Подумала и вылила остаток. Не дожидаясь, пока обед будет готов, я поднесла повару стакан, и мы, не чокаясь, немного выпили. Шалва Гургенович обнял меня и увлекся поцелуями, в результате чего на сковороде что-то стало стрелять. Мой похититель бросился спасать мясо с подливкой.

Готовил Шалва очень вкусно, причем постоянно. Сколько я его знала, он все время готовил. Все его блюда имели привкус любви. Я вспомнила Пашкино печенье: привкус ванили был, а любви – нет. Я со вздохом макнула в солянку по-грузински лаваш и запила его вином. Настроение неожиданно поднялось, и, когда Шалва пересадил меня к себе на колени, я стала с ним целоваться, не забывая время от времени предлагать ему вино со слабительным.

В комнате что-то упало, очевидно, Дуйков предпринял попытку к бегству. Я хотела прислушаться, но Шалва шумно дышал и колол меня в шею усами, мешая слушать.

– Сходи посмотри, что он там делает, – попросила я.

Шалва нехотя ссадил меня с колен и вышел из кухни.

– Будь осторожней, – напутствовала я мужчину.

Шалва Гургенович перетащил Дуйкова на веранду, вернулся на кухню, решительно отодвинул в сторону мою тарелку с солянкой, взял меня за руку и повел в спальню. Опустив голову, я шла как на аркане: «Ну, Пашка, вот и все».

Оказавшись в спальне, я предложила:

– Шалва, давай я сюда вино принесу.

– Вах, как я сам не подумал, давай.

Я унеслась на кухню и через пару минут держала в руках два стакана с вином. В одном было слабительное, в другом долька апельсина.

Пока я бегала за вином, Шалва успел устроиться в постели.

– Надеюсь, нам никто не помешает. На всякий случай ложись скорее. – И он отбросил угол одеяла.

В ответ я протянула ему стакан с вином. Шалва отпил немного, отставил стакан и потянул меня за руку.

Как ни оттягивала я этот момент, он наступил. «Егоров заслужил это», – сказала я себе и забралась под одеяло.

– Кето, я очень волнуюсь.

– Я и сама очень волнуюсь, – призналась я и опять предложила выпить.

Шалва осушил свой стакан. Спасительных идей у меня больше не было.

Если бы у меня в паспорте не стоял штамп, я бы ничего не имела против того, что делал Шалва. Но штамп был, и меня это смущало. Егорову что-то придется объяснять, хоть он и мент поганый, и дважды меня подставил, но это, как говорится, его проблемы, ему и отвечать перед своей совестью. А я – это я, и за себя в ответе только я сама.

Одежды на мне оставалось все меньше, это обстоятельство отражалось у Шалвы на лице – оно становилось все глупее.

Ускользнуть от мужчины практически не было надежды, и я стала гнать от себя навязчивую мысль о Егорове.

Вот тут я и почувствовала острую боль в животе. Она разрезала меня пополам и рассыпалась по организму мелкими осколками. Не успела затихнуть эта первая волна, как тут же накатила вторая, я покрылась испариной и застонала. Шалва, уверенный, что я застонала от сексуального желания, навалился на меня всем телом. Я попробовала оттолкнуть винодела, но он опять понял меня неправильно.

– Шалва, – завопила я.

Шалва Гургенович, пораженный моей страстностью, прижал меня к себе еще крепче.

– Мне плохо, – простонала я, когда меня снова разрезало без наркоза.

В глазах у Шалвы Гургеновича появилась мысль. Он убрал руки, приподнялся и уставился на меня. В спальне стало тихо, в тишине отчетливо были слышны раскаты у меня в животе. Оттолкнув Шалву, я выскочила из-под одеяла и помчалась в туалет. Через несколько минут под дверью возник Шалва Гургенович. Он сильно нервничал:

– Кето, мне тоже надо!

Так, сменяя друг друга на унитазе, мы абсолютно неромантично провели остаток вечера и полночи. К тому же наш пленник время от времени вопил с веранды, что ему надо отлить, так что сливной бачок работал в аварийном режиме, как в рекламе средства от диареи.

Шалва делал предположения одно нелепее другого:

– Это вино плохой.

– Нет, наверное, еда плохой.

– Может, вода плохой.

А я пыталась вспомнить, когда и как я перепутала стаканы: в первый или во второй раз?

К утру боль и позывы прекратились. Измученные, мы с Шалвой Гургеновичем обнялись по-родственному и заснули. Разбудил нас стук в дверь.

– Шалва, – напомнила я, – будь осторожен.

Шалва отправился на веранду.

Это был рубщик мяса, он же фотограф.

Мужчины о чем-то недолго поговорили, рубщик мяса перекинул Дуйкова через плечо, загрузил его в свой уазик и отбыл. Вернувшись в спальню, Шалва сообщил, что паспорт будет готов уже вечером.

– И можно будет рано утром выезжать, мой Кето. – Он притянул меня к себе и тут же с опаской отпустил.

Моя попытка задержаться во Владикавказе отразилась на нашем меню. Теперь мы пили крепкий чай без сахара и налегали на сухари. Шалва больше не проявлял желания затащить меня в постель, наоборот: как только я приближалась к нему, он начинал хрустеть сухарями. Осмелев, я даже прижалась бедром к своему похитителю, но он меня культурно отстранил:

– Кето, я решил, что буду заниматься с тобой любовью после свадьбы. Видишь, как нам не везет? Только о любви подумаем, начинаются неприятности. Это значит, надо жениться, а потом любить друг друга.

– Шалва, – со вздохом призналась я, – какой ты мудрый. Я совершенно с тобой согласна.

Мы как старые добрые друзья провели день, вспоминая нашу поездку в Новороссийск, помянули Гошку и с интересом посмотрели какую-то мелодраму. Шалва вполне дружески обнимал меня, но дальше этого не заходил. Выбрав момент, я перепрятала пистолет Дуйкова в чужой сапог на веранде.

Когда стемнело, винодел собрался за моим паспортом, подумал и решил, что одну меня оставлять не следует. Пришлось ехать с ним.

Получив новенький, пахнущий типографской краской и печатями документ, я полистала его и узнала о себе много нового: мужа у меня не было, а прописана я была во Владикавказе, по улице Карла Маркса, в доме номер пять. Я хотела оставить этот документ у себя, но Шалва осторожно вытянул его из моих пальцев и спрятал в кармане.

– Кето, так будет лучше, – непонятно объяснил мне винодел.

Я надулась и замолчала.

Мой похититель не вынес размолвки со мной и протянул мне паспорт. Я кинулась к нему на шею, обняла и поцеловала. Шалва ответил мне тем же. Стоя на темной улице, мы увлеченно целовались, и Шалва Гургенович засомневался в правильности своего решения:

– Может, все-таки до свадьбы можно?

Я его сомнения не поддержала:

– По-моему, нам и так хватает неприятностей.

– Тогда не целуй меня, потому что я скоро стану импотентом.

– У тебя в роду есть импотенты?

Шалва Гургенович решил, что самое время сказать о себе правду:

– Я князь Гегошвили, весь Лагодехский заповедник принадлежал нам, князьям Гегошвили. Мой прадед возил вино к столу русского царя, у нас хранится царская грамота, сам увидишь.

– Поняла, у вас по наследству передается не импотенция, а хвастовство.

На обратном пути Шалва оставил машину возле соседнего дома, подошел к нашей калитке, осторожно пробрался к крыльцу, сделал мне знак подождать, прислушался и, не издав ни единого шороха и скрипа, исчез в доме. Только после этого он позволил войти мне.

Окна он плотно задернул, свет мы включали только маленький, из чего я сделала вывод, что Шалва опасается незваных гостей.

Шалва предупредил, что дорога предстоит трудная, на перевале может лежать снег, и настоял, чтобы мы выехали пораньше. Ехать куда-то с князем Гегошвили я не собиралась, твердо решив остаться на родине, хотя бы ради удовольствия посмотреть в глаза Егорову.

Нужны были свежие идеи, чтобы сорвать отъезд. Я морщила лоб, напрягала извилины – все напрасно. Только голова разболелась от напряжения.

Как-то мне все враз надоело, захотелось вернуться в спокойную, домашнюю обстановку, привычную жизнь и работу. Я вытянулась на диване и закрыла глаза. Даже шеф сейчас с этого дивана казался мне симпатягой, а его летучки – самой безобидной формой тирании.

На кухне лилась вода, гремели кастрюли – грузинский князь опять стоял у плиты.

«Кого боится винодел? Прясникова или Пашку с Михаилом? Чего ждать от жизни, если Шалва их переиграет? Кто я на самом деле: заложница или невеста?» Глупо, конечно, но перспектива похищенной невесты мне нравилась больше, чем перспективы заложницы.

«Пашка, – обращалась я к мужу, – неужели ты не чувствуешь, что все зашло слишком далеко? Я третий день сижу в доме с виноделом, который, может, и не винодел, а преступник? Ну Егоров, ну где же ты?» Я щелкнула пультом.

На экране возникла ведущая вечернего выпуска криминальных новостей.

Девушка в студии была не одна, ее собеседником был не кто иной, как Павел Валентинович Егоров собственной персоной. Я медленно села и, чтобы не вскрикнуть, обеими руками зажала рот.

«Совместно с управлением ФСБ по Южному федеральному округу мы проводим операцию по ликвидации вооруженных бандгрупп в семи субъектах Российской Федерации – в Дагестане, Северной Осетии-Алании, Карачаево-Черкессии, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Чечне и Ставрополье», – бойко вещал Пашка.

Картинка расплылась у меня перед глазами.

Егоров продолжал:

«Нами задержан некий известный террорист Руслан Айланов, отвечающий за Северо-Осетин-ское направление, обнаружен и уничтожен склад боеприпасов, типография, где боевики печатали листовки. А также нам удалось предотвратить серию взрывов, которую готовили террористы».

Я не удержалась:

– Паша, а как же я?

– Не слышу, что ты сказала? – отозвался из кухни винодел.

Он вошел в комнату, увидел Пашку и выключил телевизор. Экран погас.

Я перевела на Шалву глаза, полные слез:

– А тебе неинтересно, что он скажет?

– Нет, мне интересно, что скажешь ты.

– Мне сказать нечего. Но я готова слушать. Может, ты расскажешь, кто ты на самом деле?

– Мужчина, который тебя любит. Теперь давай ужинать и спать. Завтра рано вставать.

Ночь прошла спокойно, проснулась я, когда стало светать. Шалвы в доме не было. Я уже подумала, что мой похититель сбежал от меня, испугавшись активных действий правоохранительных органов, но винодел возился во дворе.

Возле ворот послышался шум двигателя. Машина, подъехав, встала у калитки. Шалва открыл ворота, впуская старенький УАЗ.

Из УАЗа вышел земляк-рубщик-мяса-фотограф. Мужчины обменялись рукопожатиями, стали что-то обсуждать на своем языке. Через полчаса Шалва позвал меня:

– Кето, нам пора.

Возражать было бессмысленно. Сборы отняли минут десять. Пока Шалва и его гость торчали во дворе, я забрала из тайника пистолет, сунула его в пакет со своими немногочисленными вещами, вышла из дома и, чувствуя на себе внимательный взгляд Шалвы, подошла к БМВ. Шалва Гургенович меня остановил:

– Стой, Кето.

Я застыла, ожидая обыска.

– Мы поедем в этот машина.

– В какой? – выдохнула я.

– В этот. – Шалва открыл дверь внедорожника.

– Ты уверен?

– Я уверен.

Поверив в собственную удачу, я села, оглядела ободранную обшивку и поинтересовалась:

– Откуда реквизит?

– Этот машина незаменим в горных условиях, – встрял в разговор фотограф-мясник.

Устроившись внутри салона, я сунула оружие под свое сиденье. Шалва погрузил пакеты, набитые продуктами, закрыл дверь дома и положил ключ на притолоку.

Проделав все это, он попрощался с земляком, и мы покинули наше убежище.

Шалва был непривычно молчалив и сосредоточен, а мне не терпелось уточнить маршрут:

– Слушай, твой земляк что-то сказал про горные условия, куда едем?

– Сначала за погранпропусками.

– А потом?

– В Цхинвал.

– Не поняла, что ты сказал?

– Не бойся, там уже тихо.

– Ты не боишься соваться в Южную Осетию?

– Я ничего не боюсь, – ответил Шалва.

Я растерялась. Инстинкт подсказывал, что при первой же возможности надо выскакивать из машины и звать на помощь. А внутренний голос говорил: раз Пашка не торопится меня спасать, значит, в этом есть какой-то особый смысл, и если я предприму самостоятельные действия, то могу навредить ходу операции, о которой он так красиво рассказывал телезрителям. Может, вот прямо сейчас Егоров едет за нами и наблюдает за мной. Я скосила глаза в боковое зеркало. Машин на дороге было немного, но в какой из них ехали мои спасители, понять было невозможно. Хотелось, чтобы в каждой.

Шалва Гургенович что-то почувствовал и забеспокоился.

Беспокойство его выразилось в том, что он прижался к обочине и остановился.

Потом протянул руку к моему пакету и стал в нем шарить. Не обнаружив того, что искал, он вывернул содержимое пакета на сиденье и еще раз все проверил.

– Кето, где пистолет?

– Какой?

– Не дури, пистолет Дуйкова.

– Понятия не имею.

– Не ври.

– Я его выбросила.

– Женщина, понимаешь, нас могут проверить пограничники – зачем нам неприятности?

– Я выбросила пистолет в мусорное ведро.

– Я смотрел, он там не был.

– Плохо смотрел. Давай вернемся, я его тебе покажу.

На лице Шалвы отразилось сомнение.

– Клянись мамой, – велел он, заводя двигатель.

– Клянусь мамой.

«Мамочка, прости меня, грешную», – попросила я покойницу.

Теперь вся надежда была на это оружие. Нет, стрелять я ни в кого не собиралась, мне просто нужно было, чтобы нас задержали. Если Егоров почему-либо опоздает, то оружие обнаружат на границе, и оно поможет мне остаться на родине. Конечно, это немного экстремальный способ, но другого я не видела.

Шалва затормозил у офисного здания, вышел из уазика и набрал чей-то номер. Почти сразу после этого из здания появился мужчина в сванке, в руках у него был желтый пластиковый файл, который он протянул Шалве. Шалва Гургенович открыл его, внимательно проверил содержимое и, довольный, вернулся в уазик. Бросив файл на заднее сиденье, он подмигнул мне:

– Не грусти, я с тобой!

Утешение было так себе.

Прежде чем выехать на автостраду, винодел несколько раз оглянулся и негромко произнес:

– За нами хвост. Кто это может быть, как думаешь?

– Не знаю, – промямлила я.

– Наверное, твой Егоров.

– Или Прясников.

– Женщин, у тебя плохой компания.

– Какие проблемы, высади меня.

– Я не привык бросать дела на полпути.

– Я – твое дело? Ты будешь требовать за меня выкуп?

– Глупый женщин, я буду на тебе жениться, – подтвердил свои благородные намерения похититель.

Мы покидали город, на душе у меня было паршиво. Стараясь отвлечь себя от мрачных мыслей, я всматривалась в вершины гор. Однако от созерцания заснеженных пиков мне стало только хуже – горы меня подавляли.

Шалва опять оглянулся.

– Какая машина тебе не нравится? – спросила я.

– Мне не нравится белый «Нива». Видишь, через несколько машин от нас?

– Вижу. Хочешь проверить, кто там?

– Ни в коем случае.

– А как мы от них оторвемся?

– Впереди есть один поворот, о нем мало кто знает, попробуем потеряться.

– Надо было лететь самолетом, если все так сложно.

– Самолетом? Егоров в аэропорту тебя ждал, а здесь у меня есть шанс. Эти места я хорошо знаю.

– Зачем тебе такие сложности?

– Кето, я люблю тебя.

– Я собиралась к тебе приехать.

– Ты обещал приехать, а сам вышел замуж за него. Глупый женщин.

– Между прочим, я Пашку знаю с детства, мы соседи, наши участки находятся рядом. Он любит меня, – попыталась я защитить Егорова.

– Конечно, любит, – иронизировал Шалва, – только где он?

Ответить на это было нечего, и я горько вздохнула.

Дорога пошла на перевал, однако Шалва съехал с автострады на гравийную, второстепенную, на которой четко обозначились следы от гусениц.

– Здесь что, танк проехал? – всполошилась я. – Шалва, ты хорошо знаешь, что делаешь?

– Не бойся – отозвался Шалва Гургенович.

Я замолчала, внимательно следя за дорогой. Мы явно объезжали перевал. «Они меня потеряют, – в панике думала я, – чего они тянут? Может, Белый с Егоровым встретят нас на границе с Южной Осетией?»

Я представила, как наш уазик выезжает из Рокского тоннеля, а навстречу – «жигули» девятой модели с Пашкой за рулем. Егоров на большой скорости разворачивает машину, перекрывает дорогу, вынуждая Шалву остановиться, на ходу выскакивает, бежит, стреляет в воздух и спасает меня в тот самый момент, когда мой похититель берет меня на мушку со словами: «Так не доставайся же ты никому». Воображаемая картинка была такой живой, что я с трудом вернулась в реальность.

Мы тряслись вдоль какой-то речки. Горы все неохотнее уступали дорогу, столбы линии электропередачи закончились, и уазик свернул к строениям, показавшимся мне дачным поселком. Шалва загнал наше транспортное средство во двор одного из домиков и поставил его под навес.

– Приехали, выходим, – увидев вопросительное выражение на моем лице, подтвердил он.

Я продолжала сидеть.

Шалва деловито вытащил пакеты с едой, воду и что-то вроде мангала. Пакеты и воду он отнес в домик, мангал установил на заднем дворе.

Файл с документами, которые привели его в хорошее расположение духа, лежал там, где он его оставил, на заднем сиденье. Я дотянулась и взяла его.

В файле обнаружилась маршрутная книжка Ш.Г. Гегошвили и план маршрутно-квалификационной комиссии г. Сочи. Я стала читать: «П. Дунта – р. Кайсар – р. Сонгути – г. Уавсихох рад. (1Б, 3855 м) + пер. Родина Вост. (2А, 3979 м)». Ни слова не поняла и перечитала еще раз. Опять не поняла и продолжила чтение:

– Сложность маршрута – не-ка-тегори-рован-ная, – по слогам прочитала я.

Тут мой взгляд упал на один совсем уж выдающийся документ: состав группы.

К своему большому удивлению, я обнаружила себя в одном составе с Ш.Г. Гегошвили, В.С. Прясниковым и О.А. Никифоровой.

Я закрыла глаза, потрясла головой, чтобы разогнать видение, и принялась изучать документы дальше.

В маршрутном плане были указаны какие-то перевалы, хребты, ледники и прочая нечисть, которую я в глаза никогда не видела и, если честно, не хотела бы видеть по двум причинам: из-за принципиального неприятия альпинизма как вида спорта и патологического страха высоты.

Отлично поняла я только одно: болтаться между небом и землей с этими психами мне предстоит двадцать пять дней.

Когда Шалва вернулся к уазику, у меня дрожали губы.

– Ты кто? – только и смогла спросить я своего похитителя.

– Я инструктор со стажем, вон, посмотри, какая у меня маршрутная книжка: Кавказ, Тянь-Шань, Казбек, Эльбрус, – хвастливо перечислял он.

Шалва сложил документы обратно в файл.

– А справка из психдиспансера у тебя есть?

– Кето, не волнуйся, – завел любимую песню высокородный альпинист со стажем, но я его перебила:

– Я – риелтор, а не альпинист. Ты что, всерьез рассчитываешь тащить меня в горы?

– Мы не пойдем этот маршрут, не волнуйся.

– А какой пойдем? – От волнения я тоже стала говорить с грузинским акцентом.

– Мы отклонимся, пойдем другой маршрут, а в отчете напишем, что не смогли пройти из-за схода лавины. Все будет нормально, Кето.

– Знаешь, генацвале, ты пиши что хочешь, а я никуда не пойду и ни от чего отклоняться не буду. И вообще, для всех будет лучше, если я вернусь назад.

Спорить со мной бывает бесполезно, но сын гор решил показать свой характер. Он вытащил меня из машины и понес в домик, где меня ждал еще один сюрприз.

В домике я обнаружила склад альпинистского снаряжения и продовольствия.

В образцовом порядке на стеллажах были разложены новенькие палатки, спальные мешки, ледорубы, горелки, буры, карабины, шнуры, каски, кошки, крючки и прочие альпинистские радости разных форм и размеров. На всем, точно издеваясь, красовалась аббревиатура МЧС.

Отдельно лежали упаковки с аптечными принадлежностями и банки с тушенкой, рыбой и еще какой-то снедью.

«Степаныч, так вот какую гуманитарную помощь ты оказывал этим отморозкам?» – мысленно охнув, обратилась я к убиенному.

Глядя на все это, я еще раз убедилась, что никакая сила не заставит меня подняться выше чем на пятый этаж многоквартирного дома. Даже когда я нашла итальянцу пентхаус, то отправила его туда одного, а сама ждала во дворе дома. В горах мне делать нечего, это не моя стихия. И без того правительство вынуждено выбрасывать миллионы на ветер: вечно этих альпинистов несет, влечет и тянет, а потом вертолеты снимают их откуда-нибудь сверху. Это еще хорошо, если погода позволяет, а если нет?

«Егоров, все, больше не могу, найди меня», – в отчаянии думала я, размазывая по щекам слезы.

Шалва между тем развел костер в мангале и принялся грузить в наш уазик снаряжение.

Винодел подбрасывал в костер дрова, носил вещи в машину и в самом благоприятном расположении духа очень музыкально напевал что-то себе под нос. Все так же напевая, он принес шампуры и стал жарить шашлык. Аппетитно запахло мясом, я вытерла слезы и вышла из домика.

– Кето, любимый, скоро будем кушать, – бодро сообщил мой похититель и наклонился надо мной с намерением поцеловать, но я отскочила.

– Я не рассчитывала на такое экстремальное путешествие, мне твой план не нравится! Я никуда с тобой не хочу, я хочу к Егорову! – зло выкрикнула я.

– Вах, – Шалва всплеснул руками, – зачем тебе этот мент? Забудь его, Кето. Тебе будет хорошо со мной, увидишь.

– Уже вижу. Все лучше и лучше с каждым днем становится.

Шалва ухаживал за мной, а я жевала мясо, не чувствуя вкуса, и отрешенно рассматривала контур какого-то пика на горизонте, силясь представить себя наверху. Воображение подсунуло жуткую картинку: опутанная страховочными тросами, в каске, с ледорубом в руках, я из последних сил цепляюсь за скальный выступ, сознавая, что жить мне осталось несколько минут.

Ладони у меня тут же вспотели, сердце заколотилось у самого горла, слезы опять полились из глаз, и я зашмыгала носом. Шалва Гургенович закудахтал:

– Кето, перестань, не плачь, все будет хорошо.

– Все будет хорошо, если я вернусь домой, – огрызнулась я.

Шалва не слышал меня:

– Нам надо ехать, ночевать мы здесь не будем. Надо двигаться, чтобы завтра утром выйти на маршрут.

– Я никуда не поеду и ни на какой маршрут не выйду. Сколько раз тебе это повторять?

Шалва подал мне чашку с каким-то отваром, посмотрел на меня сочувствующим взглядом:

– Любимый, тебе трудно, я понимаю.

– Спасибо за понимание, а теперь отвези меня назад.

– Нам будет хорошо вместе, – как попугай опять повторил он.

Роняя слезы в чашку, я глотала горячий напиток и представляла вместо винодела своего мента. «Паш, – изнывая от нежности к Егорову, думала я, – найди меня, мне плохо и страшно». Напиток согрел меня, мне вдруг захотелось прилечь. «Странно как-то», – сонно удивилась я. Шалва наклонился надо мной, что-то спросил, потом поднял на руки и куда-то понес. Я собиралась вырваться, но вместо этого положила голову ему на плечо.

Проснулась я оттого, что затекли ноги. Во рту было сухо и горько. «Чем-то он меня напоил», – сквозь тупую головную боль вспомнила я.

Повернувшись, я уперлась ногами в дно УАЗа и открыла глаза. Машина стояла у края ледника. Справа от себя я увидела мост через речку и валуны вдоль нее, присыпанные свежим снегом, слева – скалистую стену.

Шалвы на водительском месте не было. Кряхтя, я наклонилась и стала шарить под сиденьями рукой. Пистолета не было. «Куда-то съехал от тряски», – уговаривала я себя и сама себе не верила. Встав на колени, я почти прижалась щекой к коврику под ногами – безрезультатно.

Я села и огляделась. Сзади стоял еще один уазик, прищурив глаза, как все близорукие люди, я разглядела в нем людей. Где-то я читала, что близорукость – это способ восприятия жизни, что-то вроде «глаза б мои не видели».

Дверцы чужого уазика открылись, из него вышли трое. Шалву я признала сразу. Он направился ко мне в сопровождении какого-то человека. Чем ближе они подходили, тем неуютнее мне становилось – это был майор Прясников. «Глаза б мои тебя не видели», – со стоном подумала я.

– Какие люди! – приторно-сладким голосом приветствовал он меня.

– Вот уж действительно, все в порядке и на свободе?

– Еле-еле оторвались от ваших назойливых друзей, – пожаловался майор.

– Поздравляю, – кисло улыбнулась я, отвернулась и подняла лицо к вершине.

Облака еще плотнее укрыли ее, небо заволокло тучами, опускались снеговые сумерки.

– Надо ставить палатки, – обращаясь к Прясникову, распорядился Шалва.

Они засуетились, а я вышла из машины и направилась прямо к Никифоровой. Она распечатывала пакет со спальником.

– Привет! Вот кого не ожидала здесь увидеть, так это тебя, – призналась я.

Никифорова фыркнула:

– Тебя ждет еще много неожиданностей.

– Гоша бы тоже удивился.

– Вот если б не он, я бы тут не оказалась, это точно.

– Прячешься от кого-то?

– Догадливая, – буркнула вдова, возвращаясь к пакету со спальным мешком.

– А может, во всем виноват не Гоша, а любовник твой?

Вдова на секунду замерла, а потом расхохоталась:

– Какая теперь разница, кто виноват? Теперь главный вопрос – что делать?

– У тебя такой защитник, – я кивнула в сторону майора, – чего тебе бояться?

– Был защитник, да весь вышел, сам в бегах. Так что хочешь ты в горы или не хочешь, здесь тебя не оставят.

Я посмотрела на вершины и затосковала.

– А ты почему не осталась дома? Зачем тебе эти горы?

– Не твое дело.

Шалва вынырнул из палатки и сразу подключился к разговору:

– Плохой примета ссориться перед началом маршрута.

Я взъелась на него:

– Ты это о чем? Лично я ни на какой маршрут не выхожу. Ни с вами, ни без вас. Я остаюсь. По мне, лучше смерть от переохлаждения здесь, чем в горах.

– Кто здесь говорит о смерти? – высунулся из палатки майор.

– Я говорю о смерти, о возмездии и о Божьем наказании. Никуда вы от этого не уйдете, – точно адепт высшей магии, пророчествовала я.

– Слушай, генацвале, – обратился майор к грузинскому князю, – говорил я тебе, что с ней будут проблемы. Давай ее здесь похороним.

– Да, Шалва Гургенович, – поддержала я майора, – мне больше по душе умереть на высоте одна тысяча метров над уровнем моря, чем на какой-нибудь морене или седловине на высоте пять тысяч метров.

С неба срывался снег, быстро темнело.

Шалва мрачно смотрел себе под ноги, обутые в армейские ботинки. Потом перевел задумчивый взгляд на небо и спокойно ответил майору:

– Похоронить мы ее всегда успеем.

Я усмехнулась. «Надо же, – с грустной улыбкой гладя на винодела, размышляла я, – а еще недавно клялся в любви ко мне и обещал жениться. В свои тридцать шесть я все еще слишком доверчива. Так мне и надо».

– Пойдем, – позвал Шалва.

Когда мы вползли в палатку, Шалва задернул полог, включил фонарь и повернул меня к себе:

– Я им тебя не отдам, только ты не лезь сама, не нарывайся.

– Замечательно! Я же и нарываюсь, – возмутилась я.

– Тихо, тихо, – зажав мне рот рукой сомнительной чистоты, прошептал Шалва, – не шуми. Мы уйдем одни, без них, но мне надо кое-что забрать у Прясникова.

– Что? – тоже перейдя на шепот, спросила я.

Шалва Гургенович похлопал себя по карманам и попросил:

– Сиди здесь, жди меня.

И он выполз наружу.

Меня обступили тишина и одиночество. Я смотрела на пламя, которое билось о стекло лампы, и со страхом ожидала своей участи. «Сейчас все решится. Если он меня любит, то даст мне уйти», – подумала я.

Наконец Шалва вернулся, извлек из кармана цепочку, на конце которой оказалась флеш-карта, и протянул ее мне:

– Спрячь у себя.

– Что здесь?

– Код доступа к финансовым операциям одного благотворительного фонда в Бахрейне, номер пользователя и цифровая подпись.

Я не прониклась. Небрежно сунув флешку в карман, я сделала еще одну попытку достучаться до Шалвы:

– Шалва, миленький, я боюсь гор, боюсь, понимаешь? Почему ты мне не веришь? Ну почему?

Мне хотелось кричать от бессилия – Шалва оставался глух к моим словам. Он прижал меня к себе и стал баюкать:

– Все будет хорошо, вот увидишь.

Я вывернулась из его рук, все больше раздражаясь на него за то, что он не понимает моей паники:

– Ничего хорошего не будет, никогда! Как ты не видишь? Это настоящий страх, меня тошнит, если я поднимаюсь на третий этаж! У меня уже сейчас начинается паническая атака, а что будет потом? Это диагноз, называется акрофобия. Присяду, зажмурю глаза и не смогу пошевелиться. Понимаешь? Говорят, лечится, но я не пробовала, я же не знала, что ты потащишь меня в горы!

Я наблюдала, как Шалва достал из рюкзака упаковку влажных гигиенических салфеток, вытянул несколько штук, сосредоточенно протер лицо и руки, после чего передал пачку мне.

– Шутишь? – наконец отозвался он, так и не посмотрев на меня.

– Нет, не шучу. Там, – сморкаясь в салфетку, я ткнула пальцем в сторону вершины, – со мной случится приступ акрофобии, и тогда они меня точно пристрелят.

Грузинский князь молчал. Я усилила эффект:

– Говорил, что любишь, а сам?

– Что есть, то есть – люблю, Кето. Я очень тебя люблю.

Наши глаза встретились, Шалва взял мою руку, повернул ладонью вверх и поцеловал. В ладони у меня появились ключи от машины.

– Держи. Уедешь, когда они заснут. Вернешься к Егорову.

Шалва присел рядом, притянул меня к себе и поцеловал.

Шалва Гургенович за сутки оброс щетиной, она невыносимо кололась, губы и щеки от его поцелуев горели.

– Подожди, – выдохнула я, стараясь унять дрожь в теле, – скажи, ты был знаком с отцом Ольги?

– Нет, он уже погиб, когда я познакомился с ней.

Голова моя усиленно работала: «Ну, Гошка, ну, прохвост! Соблазнил сестру майора ФСБ Прясникова, Ольгу, и, как порядочный человек, вынужден был на ней жениться. Главное, как вовремя! Думал, майор его прикроет, а Прясникову было не до родственника, сам не знал, как выкрутиться. Этот Дуйков всех их держал за горло. Вот Степаныч и поплатился. Хорош зятек, ничего не скажешь».

Сердце стучало, ладонями я упиралась в грудь Шалве, стараясь не потерять мысль, а он не спеша расстегнул на мне куртку, снял ботинки, устроил меня в спальнике, потом сам устроился рядом. Я пробовала возражать, но его поцелуи становились все настойчивее. «Господи, не допусти этого, что я скажу Егорову?» – попросила я, чувствуя на себе смелые опытные руки.

Наверное, Егоров обращался к Богу примерно с той же просьбой, потому что подножие Кавказских гор в тот же момент осветилось мощными прожекторами, по громкой связи раздалась команда «Не двигаться», потом нас предупредили, что сопротивление бесполезно, и почти одновременно с этим предупреждением я увидела в палатке человека. Он был в камуфляже, маске и с автоматом.

Человек двинул стволом автомата Шалве в грудь, защелкнул на нем наручники и выплюнул сложный мат, который я раньше никогда, нигде и ни от кого не слышала. Голос человека был таким родным, что я зажмурилась, боясь этому верить. Я ждала, что Егоров прижмет меня к своей груди, долго будет тискать, просить прощения и признаваться в любви.

Но Егоров исчез из палатки так же внезапно, как появился. Никаких объяснений, вопросов и поцелуев не последовало.

Я надела на себя в обратном порядке все, что успел снять Шалва, похлопала грузинского князя по щекам и, когда он открыл глаза, высунулась наружу. На утоптанном снегу, щурясь от света прожекторов, стояли Прясников и Никифорова. На руках у них блестели «браслеты».

Наша стоянка была окружена со всех сторон, мне даже показалось, что среди обычных микроавтобусов я разглядела силуэт бронетранспортера. Может, Егоров, спасая меня, вызвал на подкрепление сухопутные и воздушно-десантные войска, а также артиллерию и авиацию?

– Я же предупреждала, – с удовольствием напомнила я своим спутникам, – что ничего у вас не получится.

– Ведьма, – прошипела Гошкина вдова.

– Куда мне до тебя, – отбила я пас и решила, что с нее хватит.

– Говорила ведь вам, нельзя ее тащить с собой, придурки, – выговаривала она своему брату.

Прясников вытер разбитый нос скованными руками и посмотрел на меня:

– Оль, не волнуйся, ничего у них нет против нас.

Однако сестрица разозлилась еще больше.

– Это все из-за тебя! – заорала она и кинулась ко мне, намереваясь сбить с ног. Я успела отскочить, и Никифорова, потеряв равновесие, упала.

– Из-за тебя, все из-за тебя! – истерично выкрикивала она.

Но Ольга ошибалась. Я была ни при чем. По чистой случайности я угодила в завершающую стадию антитеррористической операции, о которой так душевно рассказывал Егоров в студии телеканала Южного федерального округа.

Я потихоньку стала перемещаться за границу освещенного круга: надо было где-то раздобыть ключ от наручников и освободить Шалву. Не успела я сделать и нескольких шагов, как меня остановил окрик.

– Не двигаться, – без намека на любезность приказал боец.

– Мне надо к Павлу Валентиновичу Егорову.

– Оставайтесь на месте.

– А если у меня секретные сведения?

– Оставайтесь на месте.

– А если я пойду, вы станете стрелять?

– Женщина, вернитесь на место.

Не знаю, сколько бы продолжался этот содержательный диалог, но рядом со мной из темноты возник Белый:

– Катерина, ты все воюешь?

– Мишаня, – кинулась я к Белому на шею, – наконец-то вы меня нашли.

– А мы как раз думали, что нашли тебя не вовремя.

Недоумевая, я уставилась на Мишку:

– Что ты несешь?

– Да это я так. – Он похлопал меня по плечу и подтолкнул: – Иди в мою машину. – И он показал на белую «Ниву».

– Так это ты ехал за нами от Владикавказа?

– Я.

– А где Пашка?

– Ты пока подожди, не показывайся ему на глаза, пусть он немного остынет, – посоветовал мне Михаил.

– Не поняла, – искренне призналась я.

Миша, видя мое недоумение, стал отыгрывать назад и, взяв меня под руку, опять потянул к машине.

– Нет, ты объясни, что это значит? – упиралась я.

– Ты даешь! Дел натворила и еще спрашивает.

– Я? Миш, ты ничего не путаешь?

– А разве это не ты уединилась с виноделом в ресторане, на свадьбе? Вот поэтому все так и вышло.

– Не ври, – я выдернула руку, – вы знали, что он захочет со мной поговорить, и радиомаяк Пашка пристроил мне в сумку еще в гостинице.

– Не исключали такую возможность.

– Тогда почему он не хочет меня видеть?

– Понимаешь, Катерина, – отводя от меня глаза, признался Мишка, – мы почти все время держали вас в поле зрения. Мы даже могли вас слушать…

Я подошла к Белому вплотную:

– И что дальше?

– Ну, кое-что мы слышали. Ты превысила… – Мишка сбился, подыскивая нужное слово. – Ты перешла черту.

– Ты так считаешь?

– Это не я, это Пашка так считает, а я с ним солидарен.

Я живо вспомнила, как Шалва домогался меня и какими ухищрениями я избежала близости с ним. Возможно, мое сопротивление кому-то могло показаться неубедительным, но я-то знала, чего мне это стоило. Легко им судить со стороны, сами бы попробовали отбиться от такого настойчивого, а главное – искушенного в постели поклонника. Если бы Шалва был насильником, все было бы иначе.

Но ведь он не насильник, он нежный, ласковый, заботливый. И этот запах скошенного сена…

– Ну и черт с вами, – легко согласилась я. – Слушай, можно я заберу из нашей машины свои вещи?

Белый поморщился:

– Может, не надо? Что там у тебя?

– Надо, Миша, там одно платье тысячу евро стоит. – Я уже тащила Михаила к темнеющему на фоне снега уазику.

Белый провел меня, я открыла уазик и принялась шарить по полу рукой. Рука наткнулась на металлический предмет, и я незаметно спрятала оружие в карман.

– Представляешь, – выйдя из машины, сказала я, – здесь ничего нет.

– А что там было?

– Пакет с платьем, сумочкой и туфлями.

– Ну, значит, ребята уже обыскали машину и изъяли все. Найдется, не переживай.

– Да, Миш, – вспомнила я, – тут дело государственной важности. У Прясникова есть какой-то код или ключ доступа, я не очень-то разбираюсь в этом. Шалва сказал, вроде код доступа к финансовым операциям одного благотворительного фонда в Бахрейне и цифровая подпись.

– Точно?

– Точнее не бывает.

– Стой здесь, никуда не суйся, а то сгребут, – предупредил Мишка и исчез, а я побежала к нашей с Шалвой палатке.

Палатка оказалась пустой. Машины одна за другой стали отъезжать от лагеря, утонувшего в ночном мраке. Михаил перехватил меня, когда я рванулась к последнему отъезжающему микроавтобусу.

– Что с ним сделали? – заорала я на Белого. – Что вы с ним сделали? Я не была заложницей, понимаешь, я была его невестой!

– Ты в паспорт свой посмотри, невеста, – услышала я позади себя голос Егорова.

– Да, кстати, о паспорте, – обрадовалась я, – у меня там нет никаких отметок о замужестве. Не веришь, сам посмотри.

С этими словами я достала из кармана свеженький документ и протянула Егорову. Он выдернул его у меня, швырнул в снег и стал топтать:

– Память он тебе тоже отформатировал?

– Стокгольмский синдром, – прокомментировал Белый.

– Да пошли вы оба!

Я оттолкнула Пашку и подняла измятое и мокрое удостоверение своей личности.

– С памятью у меня полный порядок, я помню, что выходила замуж за Егорова Павла Валентиновича, майора милиции, – подтвердила я, – а жить мне приходится с безмозглым карьеристом, который перепутал работу с домом и собственную жену сделал наживкой.

– Ничего, тебе это на пользу пошло: выглядишь отлично, даже помолодела.

– Это от любви, Паша, от любви.

Егоров неожиданно прекратил препираться и подтолкнул меня к машине.

– Я не поеду с тобой, – категорически заявила я, вырываясь, – ты моральный урод. Ты сам меня втравил во все это, а теперь еще претензии предъявляешь.

Белый уже несколько минут сидел в «Ниве» и сигналил нам, но мы с Пашкой увлеченно скандалили.

– Да я-то тут при чем? Это же твоя подруга познакомилась с Никифоровым, а ты закрутила с виноделом! – орал Пашка, пытаясь схватить меня за руку.

– Егоров, не прикасайся ко мне, – отступая от него, чтобы он не мог меня поймать, предостерегла я, – нашел крайнюю, на бабу все свалил. Очень кстати я оказалась во Владикавказе, не правда ли? Грех было не воспользоваться этим, да?

– Я просил тебя не ездить на свадьбу, ты меня послушала?

– Ты, помнится, говорил, что можешь защитить меня!

– А разве нет? Если б я не подоспел, где бы ты была и что бы ты сейчас пела?

– Знаешь, что мне пришлось выдержать?

Обида на незаслуженные Пашкины упреки перехватила горло, голос сорвался, и я замолчала. Егоров, однако, решил, что я признаю свою вину:

– Что молчишь? Нечего сказать?

– Что теперь будет с Шалвой?

– А что с ним может быть? Посажу его лет на пятнадцать за связь с террористами и незаконный оборот алкоголя.

– Насчет террористов – это точно?

– А зачем точно?

– Егоров, ты неисправим.

– Я твой муж.

– Забудь.

– Что?!

Пашка шагнул ко мне, схватил за воротник куртки, дотащил до открытой двери «Нивы» и впихнул на заднее сиденье. Вот и вся аргументация. Белый покосился на меня:

– Ты как?

– Нормально.

Машина выехала на дорогу, оставив позади две палатки и наш уазик.

Я почувствовала дикую усталость, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Через несколько минут колонна встала.

Егоров тихо выругался и, не глуша двигатель, вышел наружу. Белый выскочил следом за Пашкой. Когда они пропали в темноте, я дотянулась до ключей и проверила свою догадку. На связке болтался ключ от наручников. Вытащив ключи, я выскользнула из машины.

Плана никакого не было, просто было желание вытащить из этой заварухи винодела-альпиниста.

Шалву я нашла сразу, он сидел в ближайшем к нам микроавтобусе. Когда я открыла дверцу, боец в маске обернулся, замахнулся прикладом автомата, но Шалва точным движением ударил армейским ботинком его в живот. Освободив выход, он выпрыгнул из машины, задвинул дверь микроавтобуса и подставил мне скованные руки. Замок щелкнул, наручники упали на снег.

– Кето, бежим.

– Нет, генацвале, ты уж теперь без меня.

Я вложила ему в ладонь ключи от уазика и флешку.

Шалва прикоснулся к моей щеке рукой, попятился от меня сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, затем повернулся и побежал назад, к подножию ледника, где остались машина, палатки с одеждой, снаряжением и едой.

Снег и ветер мешали мне смотреть, и я почти сразу потеряла Шалву из вида. За моей спиной послышались крики, небо осветила ракетница, совсем близко послышался голос Егорова:

– Под трибунал пойдешь, сучок.

Егоров с Белым бегом возвращались к машине.

Я двинулась им навстречу и протянула обе руки, подставляя их для наручников:

– Арестуешь?

– Дура, – толкнул меня плечом Пашка и сел за руль, хлопнув дверцей так, что машину качнуло. – Никуда он не денется. Если не вернется во Владикавказ, то сдохнет в горах, – пообещал Егоров, зыркнув на меня в зеркало заднего вида.

Я молчала.

Колонна тронулась, мы потихоньку двинулись следом.

Думать ни о чем не хотелось: ни о прошлом, ни о будущем. Пашка не унимался.

– У него оружие есть? – все так же, не оборачиваясь, спросил он.

Я полезла в карман куртки, вытащила и протянула Пашке пистолет.

– Опаньки. – Егоров дал по тормозам и повернулся в мою сторону.

Я переложила в его ладонь пистолет и спрятала руки в карманы. Пашка вытаращился на меня:

– Это что?

– Что – что?

– Ты сама не видишь, что это зажигалка?

Михаил хмыкнул, не поверил, взял у Пашки пистолет:

– Точно, зажигалка.

– Между прочим, он с этим оружием вывел меня из ресторана. Другого не было, пока Дуйков не влез к нам в дом. Так-то.

Пашку передернуло от моих слов.

– Ты слыхал, – обратился он к Михаилу, – к ним в дом!

– Где теперь оружие Дуйкова? – Белый сохранял способность мыслить.

– Осталось в машине там, в лагере.

– Значит, твой грузин теперь вооружен.

– Он не знает, что в машине есть боевое оружие. Это я спрятала пистолет, а потом не смогла найти. Да что ты к нему привязался? Он вам на блюдечке поднес этого Дуйкова-Айланова, а вы как щелкали клювами, так и продолжаете щелкать. Если все в милиции так работают, то понятно, почему у нас преступность растет.

– Нет, она будет меня учить, как надо работать, – опять завелся Пашка.

– Можно я пересяду в другую машину?

– К этим, к сообщникам своим?

– Егоров, ты совсем спятил? Останови машину.

Тут Пашка и сам понял, что сморозил что-то не то, и примирительно разрешил:

– Ладно, сиди, – и до самого Владикавказа не раскрыл рта.

Егоров высадил меня возле гостиницы, сказал, что номер забронирован на его имя, сунул мне мой настоящий паспорт, и они с Михаилом уехали.

Вернулись они под утро, Пашка открыл дверь и, стоя на пороге, еще продолжал разговор с Белым:

– Куда он сунется? В горы одному – это же верная смерть. Солист, блин, нашелся. Значит, поедет по Транскавказской. Погранцов предупредили, ОМОН выставили – не уйдет.

Я укрылась с головой одеялом, чтобы не слышать больше ничего о Шалве. Помочь ему я уже ничем не могла, изводить себя было бессмысленно.

Пашка стал устраиваться рядом со мной, будто не было похищения, радиомаяка в моей сумке и его обидных подозрений. Я повернулась к мужу спиной и напряглась.

– Кать, – дыша мне в плечо, зашептал Егоров, – ты спишь? – Не дождавшись ответа, он перешел на монолог: – А я Бильбо Элеоноре оставил, больше некому, ее он хоть немного знает. Машка с ним сразу подружилась. Они бесятся вдвоем так, что пыль столбом, представляешь, гоняются друг за другом по дому. Да, я там пакет с твоими вещами принес: сумка, платье, туфли – ну в чем ты на свадьбе Мишкиной была. Кать, ты такая красавица во всем этом – закрываю глаза и вижу тебя. Все время, пока гонялись за вами, вспоминал, какой ты была в тот день.

– Егоров, помолчи, – попросила я.

Пашка только и ждал, что я подам голос. Он развернул меня к себе и уткнулся лицом в грудь:

– С ума чуть не сошел, представляя, как он дотрагивается до тебя, или, еще хуже, не только он до тебя, но и ты до него.

– Егоров, сейчас получишь! – взорвалась я.

– Молчу, молчу, – растягивая мне вырез футболки, бормотал Пашка, – но отпустила ты его все-таки зря, ясное море. Меня могут в должности понизить из-за твоей выходки.

– Да ладно тебе ныть. Дважды собственную жену использовал как приманку. Начальство оценит твою фанатичную преданность долгу. И все ради чего?

– Так ведь винодел с Прясниковым снюхался, вот Белый и решил запустить тебя в их компанию, разработал план. Начальство план утвердило. И знаешь почему?

– Да, почему?

– Потому что Мишка сказал, что ты обстрелянный и надежный человек, и характер у тебя стойкий, что ты из самых безнадежных ситуаций находишь выход. Рассказал, что тебя похищали, в тебя стреляли, что ты увела из-под носа у Прясникова и бандитов ценный груз.

Я недоверчиво слушала Пашку. Неужели все это я?

– Паш, а если бы меня Шалва не умыкнул?

Егоров подвинулся ближе и опять заглянул в вырез моей футболки:

– Не мог он устоять против такой силищи.

– Дурак, – беззлобно обозвала его я.

Утром я обнаружила в пакете кроме своих вещей пистолет. Пашке я призналась, что понятия не имею, как он туда попал. Егоров хотел что-то сказать, уже открыл рот, но передумал, забрал оружие и положил его в пакет для вещдоков. В тот же день мы уехали в Краснодар.

Когда мы все вместе собрались за столом в огромной четырехкомнатной квартире Белых, я с опозданием подумала, как безнадежно мужчины испортили Элеоноре праздник.

– Эля, ты-то как? – обратилась я к подруге, когда Белый с Егоровым вышли покурить на балкон.

– Потом поболтаем, – загадочно прошептала подруга и сообщила: – Кать, ты прости меня, это я проболталась Мишке, что Шалва хочет тебя со свадьбы увезти.

Я потрясенно уставилась на подругу:

– Ты знала?

– Знала. – Эля внимательно на меня посмотрела. – А ты что думала?

– Я думала, что они из меня шпионку сделали.

Подруга покачала головой, недоумевая, как мне это пришло в голову:

– Нет, Кать, никто из тебя шпионку не делал. С чего ты взяла?

– Значит, Егоров радиомаяк мне в сумку пристроил из ревности?

Элеонора удивленно подняла брови:

– Радиомаяк?

Мужчины вернулись с балкона и переглянулись. Белый внес поправку:

– Не радиомаяк, а микрофон. У него радиус действия небольшой, нужно было быть рядом, а мы вас все время теряли, и Пашка злился так, что зубы крошились.

– Егоров, – потребовала я, – ну-ка, покажи свои зубы.

Пашка налил себе водки и выпил, ни с кем не чокаясь.

– Может, хватит? – ни на кого не глядя, попросил он.

– Ну хватит, так хватит. Только объясните, за что убили Степаныча? Неужели из-за этих бочек с удобрением?

– Я тебе потом расскажу, – пообещал Егоров.

– Почему потом? – не унималась я.

– Это они меня жалеют, – объяснила Эля, – берегут от воспоминаний. Рассказывайте, ребята, чего уж там.

– Тут такая история. Гоша знал Дуйкова со школы. Несколько лет назад случайно встретились, посидели, выпили. Одноклассник выглядел отлично, рассказал, что у него свой бизнес, и потихоньку втянул в него Никифорова. В результате Гоша принял ислам и стал финансовым посредником, отправлял денежные переводы по адресам, которые ему давал Дуйков. Может, слышала о системе Хаваля – такой традиционный способ финансирования террористов.

– Вот урод, – выругалась я и перекрестилась, вспомнив, что о покойниках нельзя говорить плохо, а о Гоше тем более, ему и так там не сладко приходится.

– А несколько месяцев назад один из сослуживцев Степаныча обратился к нему за помощью, чтобы толкнуть бочки с селитрой. Степаныч решил взять Гошу в долю, – рассказывал Белый. – Гошка перевез бочки на станцию, но Руслан Дуйков-Айланов каким-то образом узнал об этой селитре и наложил на нее лапу. Короче, у Гошки ни денег, ни селитры, получилось, что он Степаныча кинул. На Степаныча наехал продавец. Он к Гошке. А тот, мол, какие деньги, спасибо, что живым остался. И под страшным секретом выболтал Степанычу, что Дуйков – террорист. Случился скандал. Степаныч орал Гошке, что это не его проблемы, и пригрозил, что, если Гошка не вернет бочки, он его сдаст своему племяннику, майору ФСБ. Гошка поехал к Дуйкову и пожаловался, сказал, что у него неприятности из-за этой селитры. Дуйков объяснил ему, как решают такие проблемы настоящие мужчины. Состоялся разговор, после которого Гошка сбежал из Краснодара в ваш город, где и познакомился с Элеонорой. Когда Эля дала согласие выйти за него замуж и продать квартиру, Гошка вернулся в Краснодар. Степаныч деньги Элеоноры забрал, но их не хватило, чтобы заплатить долг.

– Вот почему Степаныч позвонил мне и сдал Гошку, – догадалась я.

– Тебе позвонил и племяннику своему, майору ФСБ Прясникову, и попросил его о помощи. Прясников назначил встречу Гошке, а тот приехал на нее со своей женой Ольгой. Майор увидел ее и не поверил, стал орать на сестрицу, обзывал проституткой, а Гошка и тут умудрился все уладить: подкинул братцу одну тему.

Павел продолжил:

– Гошка пронюхал, что одна благотворительная исламская организация проводит через Дуйкова финансовые операции, что у этого Дениса-Руслана есть номер пользователя и цифровая подпись. Гошка по скудости ума решил задобрить Прясникова и слил ему эту информацию. Прясников оценил сведения и стал следить за Дуйковым. Дальше ты знаешь.

– Нет, дальше самое интересное, – улыбнулся Белый.

И он рассказал, как майор Прясников обнаружил в станционном домике раненого мной Дуйкова-Айланова, нашел ему врача и пообещал террористу свободу в обмен на коды и цифровую подпись. Тот согласился, они заключили сделку.

– Ухаживала за Русланом сестра Прясникова, Ольга. Дуйков, как Гошка, затащил ее в постель, чтобы быть поближе к майору и манипулировать им. Так что Прясников погон лишился исключительно по родственному делу.

– А у кого все эти коды и электронные ключи доступа к фонду в Бахрейне?

– Исчезли.

– Тогда на чем вы их взяли?

– Дуйкова взяли, потому что группа крови возле нашей дачи совпадала с его группой – вторая отрицательная. К тому же в пакете у тебя оказалось оружие, из которого он в тебя стрелял тогда. Но главное, подрыв патрульной машины – дело его рук. Дуйков изредка, чтобы не потерять квалификацию, что-нибудь взрывает. Когда Дуйков-Айланов дал показания, мы нашли шестьдесят килограммов взрывчатки на основе аммиачной селитры и Прясникова прижали.

– Где нашли взрывчатку?

– В дачном поселке, где вы с виноделом шашлык жарили, – напомнил Белый и покосился на Пашку.

Повисла пауза, после которой мне уже не хотелось возвращаться к разговору. Я вышла из-за стола, все задвигались, поднимаясь. Мужчины опять переместились на балкон, а мы с Элеонорой стали наводить порядок в кухне.

– Ты что-то хотела мне сказать, – напомнила я подруге.

– Я беременна, двенадцать недель, – прошептала она.

– А Мишка знает?

– Еще нет.

– Боишься?

– Очень.

– Эля, он…

Элеонора перебила меня:

– Я знаю, Кать, он любит меня и Машку, и вообще, он отличный, настоящий, самый лучший. Но я все равно боюсь. Может, ты ему скажешь?

– Нет, Эля, ты сама должна.

– Кать, не могу. Несколько раз начинала, не могу, и все. Так и вижу себя в операционной после аборта.

– Господи, Эля, разве так можно? Хорошо, я попробую, намекну Мишке, а там вы сами.

– Спасибо, Кать.

Мужчины вернулись, уловили профессиональным чутьем некоторую секретность в атмосфере кухни.

Пашка съязвил:

– Успели посплетничать?

– Ты чего-то боишься? Тебе есть что скрывать? – кинулась я в атаку.

– Да нет, – не растерялся Пашка, – нечего мне скрывать, это скорее тебя надо допросить с пристрастием.

– Если с пристрастием, то я могу выдать чужие секреты. – Я с хитрой улыбкой посмотрела на Элю.

Мишка перехватил мой взгляд и удивленно поднял брови:

– У моей жены есть секреты?

Элеонора уставилась в пол и стала медленно краснеть. Мишка, наоборот, побледнел и уперся в Элеонору пристальным взглядом.

Я сделала Пашке знак, и мы тихо исчезли из кухни.

Только я закрыла дверь, Егоров зашептал:

– Что она тебе сказала?

– Секрет.

– Нет, правда, что она сказала?

– Ты же мент, догадайся.

– Ее изнасиловали?

– Пашка, что за мысли?

– Обворовали?

– Скорее наоборот, одарили.

– Любовник? – выдохнул Пашка.

– Егоров, ты позитивно мыслить умеешь?

– А ты можешь сказать нормально?

– У них ребенок будет.

– Вот гад, Мишка, и молчит.

– А он не знает.

– Так это не его ребенок?

– Егоров, ты дурак?

– Тогда почему Мишка об этом не знает?

– Эля боится ему говорить, думает, что он отправит ее на аборт.

– Могла бы сначала выяснить, как Мишка относится к идее стать отцом, а потом залетать.

– Видно, не было времени выяснять, вы же носитесь все время где-то.

Егоров покачал головой, развернулся и открыл дверь в кухню. Мишка с Элей все так же стояли друг напротив друга, Эля мяла в руках фартук и собиралась с духом.

– Мишаня, с тебя бутылка, – радостно завопил Пашка.

Белый с трудом оторвал взгляд от жены и уставился на Егорова.

– Ты тоже подумал, что у нее любовник? – догадался Пашка.

– Паханыч, не лезь, сами разберемся, – строго предупредил друга Белый.

– Нет, Мишаня, с тебя бутылка.

У меня мелькнула мысль, что Эля оказалась права: Белый не рад известию.

– Паш, пойдем, – попросила я, но Егоров даже обиделся.

– Еще чего, ясное море. Я сейчас с Мишаней выпью за наследника. Эх, – спохватился он, – проболтался.

– Наследника? – Мишка перевел недоверчивый взгляд на Элеонору. Она присела на стул и закрыла лицо фартуком.

Неожиданно Белый обхватил Пашку и взвалил на плечи. Бильбо залаял, а друзья провели показательное выступление по вольной борьбе, от которого звенели чашки на столе. Соседи снизу не выдержали, постучали по трубе.

– У нас наследник будет, – громко известил их Пашка, и соседи присмирели.

Когда мужчины устали, Белый присел к столу и налил Пашке полный стакан минералки.

– Это что? – не поверил Егоров.

– Ты пить хотел.

– Нет, Миш, так не пойдет, – возмутился Егоров и отодвинул стакан.

– Нет, Паханыч, ты можешь обижаться, но я начинаю новую жизнь. Все, точка. Больше не пью. Только чай.

Элеонора тут же вскинулась:

– Сейчас сделаю. Мы торт еще не пробовали, а он очень удачный получился.

– Эля, сиди, я сам. – Михаил с нежностью посмотрел на Элеонору и покосился на ее живот. – Тебе вообще спать пора, уже поздно.

Подруга в растерянности замерла на полпути к чайнику. В этот момент она была очень хорошенькой.

– А давайте торт на завтра оставим, – предложила я, – сладкое и мучное на ночь – это же самоубийство. Я уже ничего не хочу.

Компания развалилась, Егоров быстро поднялся и, пожелав всем спокойной ночи, потащил меня в спальню. Он знал, что у него будет на десерт.

Мы собрались ехать домой накануне Восьмого марта. Пашка открыл багажник, я стала размещать наши сумки и обнаружила какой-то незнакомый пакет. Открыв сверток, я обнаружила букетик фрезий.

«Пашка купил цветы?» – не поверила я. Находка странным образом повлияла на мою самооценку – несколько часов я вела борьбу с подозрительностью и уговаривала себя, что цветы предназначаются мне. Сомнения терзали меня всю дорогу и к концу пути просто разрывали мозг. «А если у него любовница есть? Вот, например, интересно, куда делась та итальянка, о которой Пашка не хочет говорить?» – думала я и бросала на мужа испытующие взгляды. Егоров был серьезен, даже озабочен, следил за дорогой и не обращал на мое лихорадочное состояние ровно никакого внимания. Мне было обидно до слез, но я дала себе слово терпеть до восьмого числа, то есть до завтра.

Домой мы приехали уже ночью. Егоров загнал машину в гараж, вещи мы забирать поленились. Пакет с фрезиями тоже остался в багажнике. То ли Пашка о нем забыл, то ли это была часть его плана, но мои подозрения только усилились. «Завтра поедет к кому-то с цветами», – преследовала меня навязчивая мысль. Сон у меня был тревожный, а проснулась я под истеричное мяуканье Степана.

Накинув халат, я едва успела, открыла дверь, как Бильбо молнией выскочил наружу, а Степан, наоборот, проскочил на веранду и бросился к собачьей миске. Я захлопнула дверь и кинулась ловить кота.

Все это время Бильбо заливался на улице возмущенным лаем. Выловив Степана, я вышла с ним на крыльцо и замерла, не веря глазам.

На участке Егоровых было пусто. Совсем пусто. Дома не было.

Я выпустила кота и, справившись с изумлением, подошла к разделительной ограде и заглянула на ту сторону. На месте родового гнезда Егоровых чернел котлован, по его краям валялся строительный мусор.

Бильбо сел рядом с котлованом и заскулил.

Я кинулась назад, влетела в спальню и потрясла Егорова за плечо:

– Пашка, что происходит, куда ты свой дом подевал?

Егоров открыл сонные глаза:

– Так стройку начинаю, ясное море, послезавтра уже рабочие приедут фундамент заливать.

– Какой фундамент?

– Нового дома.

Я помолчала, соображая:

– Что ты мне голову морочишь? Какого дома?

– Нашего, Кать, мы же решили, что объединим участки и будем строиться.

– Мы? Насколько я помню, это ты решил, – напомнила я мужу, – а я не согласна, вдруг мы не уживемся?

– Куда мы денемся?

– Не куда, а почему.

– Почему?

– Потому что ты загуляешь, и придется делить имущество.

– С чего это я загуляю, Кать?

Егоров приподнялся, схватил меня за руку и дернул на себя. Я упала, придавив мужа грудью.

– Вот это силища, – в очередной раз, восхищенно закатил глаза Егоров.

– Дурак, – обозвала я его. – Признавайся, ты кому цветы привез?

– Какие цветы?

– Не придуривайся, в машине в пакете спрятан букет фрезий. Кому?

– Ну вот еще глупости, что мне, делать нечего, переть в такую даль цветы какие-то?

– Пашка, я тебе говорю: в машине букет. Спрашиваю в последний раз: кому цветы?

Егоров поднялся с постели, сбегал в гараж, вернулся с пакетом, открыл, вытащил бережно упакованные веточки и очень натурально возмутился:

– Вот эту фигню везти с собой? Еще понимаю, розы там или эти, как их, гвоздики, а это… – Он почесал затылок. – Слушай, а может, это тебе Эля с Мишкой положили?

Я недоверчиво смотрела на Егорова: врет или нет? Пашка, видя мое сомнение, нашел свой телефон и позвонил Михаилу.

К трубке, очевидно, подошла Элеонора, потому что Егоров долго расшаркивался, поздравлял с Женским днем и желал здорового потомства. После чего трубка перешла к Мишке, и Егоров быстро выяснил, что Белые ничего о цветах не знают. Пашка отключил телефон и с подозрением посмотрел на меня:

– Ты не могла сама их купить и забыть об этом?

– Ты за кого меня принимаешь?

– Тогда откуда они?

Пашка презрительно повертел в руках нежные стебельки с яркими соцветиями. Мне по непонятной причине вдруг расхотелось выяснять, откуда они.

– Может, по ошибке в магазине прихватила чей-то пакет? – сделала я совсем уж невероятное предположение.

Егорова это объяснение неожиданно устроило.

– Ну вот, а то чуть что, сразу Пашка виноват.

Я поставила наконец цветы в вазу и погрузилась в состояние какой-то мечтательной задумчивости. Пашка отправился в ванную, а мне внутренний голос настойчиво предложил проверить мобильный телефон. Я раскопала его на дне сумки, включила и посмотрела на дисплей. На дисплее загадочно мерцал конверт.

– Сообщение, – пробормотала я себе под нос, открыла электронное письмо и прислушалась к стуку сердца. «Кето, любимая, с праздником», – прочитала я.