ГЛАВА 13.

Убогая юрта на дальнем пастбище, хуже самого бедного пастушечьего жилья в родном стойбище. Маленькая, с потемневшими от старости и грязи хмурыми войлоками, с низким, закопченным потолком, она казалась Ай-наазы просторной и светлой, потому, что хорошо и спокойно было здесь. С тех пор, как немой Вайлагур привез ее сюда и оставил на попечение старейшины, Ай-наазы никто не тревожил, но охраняли хорошо, о побеге не могло быть и речи. Ни Аджи хан, ни ненавистный Абаасы, ни разу не наведывались на это отдаленное пастбище. Время шло, и оно вселяло надежду в сердце несчастной девушки надежду, что отец и брат ее обязательно найдут.

Прошло всего несколько дней в неволе, а внутреннее пространство тесной юрты словно расступилось, ее клетка стала неузнаваемой. Вместе с Янкой, внучкой старейшины, девочкой-подростком, которая прислуживала ей и скрашивала одиночество, Ай-наазы выскребла и вымыла стены и потолок закопченной юрты. Наблюдавший за ее работой старейшина Карахар, только дивился, как ловко ханская дочка делает непривычную для нее черную работу. Поддавшись отцовским чувствам, он подарил ей старое расшитое покрывало. Ай-наазы накрыла им свою постель, свежими ветками кустарника и полевыми цветами украсила стены и, первый раз, за все это время, улыбнулась. В ожидании Янки, достала из притороченной к стенке юрты сумы рукоделье, уселась на постели и забегала иголочкой по куску материи, выводя замысловатый узор.

– Как хорошо, что есть хоть шитье, – думала она, – без него я бы не знала, чем здесь заняться.

Шум шагов заставил ее оторваться от работы. На пороге показался старейшина Карахор, который прошел внутрь и сел на циновку напротив Ай-наазы.

– Тебе чего-нибудь нужно, дочка? – задал он свой вопрос.

– Где Янка, почему она не приходит?

– Мать послала ее в степь нарвать дикого лука.

– А мне, можно с ней?

Старик отрицательно покачал головой.

– Тебе нельзя покидать пределов кочевья. Если ты сбежишь, Аджи хан с нас головы снимет, не пощадит ни меня, старика, ни женщин и детей малых. Так, что прости меня за неволю, не могу я ослушаться хана.

Ай-наазы тяжело вздохнула.

– Не стоит думать о неволе, дочка. Вчера прискакал гонец от хана и оповестил меня, что на днях прибудет твой жених.

– С чего бы это? – возразила она, – я отказалась от брака с Абаасы, а силой он не может меня заставить. Разве тебе не ведомо это?

Старейшина промолчал.

– Никому неведомо, что готовит человеку его судьба, – отозвался он, наконец, и грустно посмотрел на Ай-наазы.

– То правда, – согласилась девушка, – чего загодя печалиться. Тут я у вас в безопасности, а в скором времени брат приедет за мной и заберет меня.

Старейшина поднял голову и с глубокой скорбью посмотрел ей в глаза. В раздумье он уставился на ее вышивание, на иголку, которая проворно бегала по тканому полотну в ее умелых руках, затем он печально произнес:

– Мужайся дочка! Вчера на священной горе был ханский совет. Гонец говорил, что Аджи хана избрали нашим Великим Ханом!

На Ай-наазы было жутко смотреть. Она осознала до конца всю тяжесть своего положения и побелела, как полотно. Отложив работу, она подняла к небу невидящий взор. Сердце ее, умевшее не только любить, но и страстно ненавидеть, молчало. В ушах стояла только лишь тишина, взорвавшаяся в этот момент на сотни раскатов грома. И горькие слезы боли, тоски и отчаяния хлынули из ее глаз.

– Не переживай так, дочка, все еще будет хорошо, – утешал ее старейшина, ты молись, молись Тэнгри, он любит справедливость! Янка скоро вернется, и я отправлю ее к тебе, – произнеся эти слова, он тихонько покинул юрту.