******

Сознание медленно возвращалось оттого, что кто-то брызгал ему на лицо холодной водой. Илья приоткрыл глаза. Сквозь дымовое отверстие в крыше юрты виднелось голубое небо, но впрочем, солнце еще не поднялось. Его мягкие летние лучи только-только стали озарять землю.

– Придется делать кровопускание, холодной водой его никак не оживить, – услышал он голос деда Махора.

– Кажется, я жив, – промелькнула в мозгу первая мысль.

Старая Олуш одной рукой крепко удерживала его за правую руку, а в другой держала большую глиняную чашу на четверть наполненную водой. Дед Махор, осторожно, острым кончиком ножа сделал небольшой надрез на руке Ильи, из которого как из фонтана со сгустками брызнула темно-коричневая кровь. Илья, было, дернулся, но дед Махор упер ему свою костлявую жилистую руку в грудь.

– Тихо, тихо, лежи милок, сейчас тебе полегчает.

Илья затих. Сознание уже полностью вернулось к нему и в памяти возникло недавнее ведение. Вновь стало не по себе. Илья попробовал переключить сознание и вернуться в реальный мир.

– Ты что делаешь, дед? – спросил он.

– Так я пытаюсь тебе помочь. Среди ночи ты как-то истошно закричал, да так, что чуть не перепугал меня со старухой до смерти, а потом упал на пол и стал биться в падучей.

– А дальше то, что было? – с удивлением, заинтересованно спросил Илья.

– Через некоторое время ты затих. Мы пытались с Олуш привести тебя в чувство, кропили холодной водой, но все было без толку. Ты лежал в ледяном поту бледный словно смерть, вот я и решил пустить тебе кровь. Не боись, способ верный, почитай всех так от падучей лечат. Хотели послать за знахарем-камом, да побоялись, что не успеем. Слава богу, уберег Господь! – дед Махор тяжело вздохнул.

Илья взглянул на надрез на руке. Темно-коричневая кровь стала светлеть и из надреза потекла чистая, свежая кровь.

– Ну, вот и все, – со знанием дела произнес дед Махор, что-то еще пробормотал себе под нос и нажал на ранку указательным пальцем.

Словно по волшебству кровь моментально остановилась. Олуш убрала от греха подальше чашу со спущенной кровью, извлекла откуда-то на свет из своего убогого одеяния какую-то тряпицу и туго обмотала ей руку Ильи.

– Напугал ты нас старых, хозяин, – тихо произнесла она, качая головой, – все это от твоего неверия, я говорила, а ты не стал меня слушать, как видишь зря.

– О чем ты, Олуш? Разъясни, я чего-то не могу взять в толк?

– Все это хукасы! Недоволен хозяин юрты, что мы не по-человечески как-то поселились. Это он тебя, господин, испытывает. На первый раз хукасы тебя просто предупредил, неверие – это страшный порок!

– Брось глупости болтать, дура старая, господин наш, человек православный и нечего ему тут всякие подаяния преподносить языческим идолам. Тьфу, ишь чего удумала! – возмущенно произнес дед Махор.

Для того чтобы скрыть от них реальную действительность, которая, по мнению Ильи, выглядела куда хуже, чем действия мифического хукасы, он пошел на маленькую хитрость.

– Погоди дед, – остановил Махора Илья, – пусть все будет по-твоему, Олуш, вот, возьми, купи и сделай все что надобно, – тихо произнес Илья и протянул старой рабыне несколько серебряных монеток.

– Эх, хозяин, уж очень ты добр и зря идешь наповоду у этой старой дуры, – с укоризной в голосе произнес дед Махор.

– Испить бы мне чего, во рту все пересохло.

Олуш встала со своего места, и принесла бурдюк с кислым молоком. Наполнив большую глиняную чашу, она протянула ее Илье.

– Пей господин, а я пока приготовлю тебе целебный отвар. Выпьешь его, поспишь маленько, и сила вмиг вернется к тебе, будто ничего и не было. А ты, старый осел, вместо того чтобы причитать и распинаться по-пустому, лучше бы принес хвороста и развел огонь в очаге, а я пока соберу целебное снадобье.

Тихо причитая себе под нос и ругаясь, старый раб поднялся с циновки и пошел выполнять поручение.