Глава 8
Я мрачно рассматривал недра сейфа. Рядом всхлипывала старшая медсестра – тушь оставляла извилистые черные дорожки на щеках. Прямо персонаж из старого фильма «Ворон» с Брендоном Ли. Останавливаться Валентина Матвеевна явно не собиралась. Я нутром ощущал, как она постепенно подбирается к полномасштабной истерике, но не мог найти слова, чтобы успокоить.
В принципе проблема с лекарствами решаема. Теоретически. А вот сколько сил и нервов уйдет, чтобы оправдаться перед Госнарконтролем, – вопрос отдельный. По профессиональным меркам – это даже не ЧП, совсем уже не. Все равно что сравнивать полыхнувшую канистру бензина и взрыв бензоколонки.
Единственное, чего я не мог понять, какая сволочь это устроила. Ключ оставался только у старшей. По ее словам, за последние пару дней больше ни у кого побывать не успел. А самой старшей вообще за такое браться глупо – в первую очередь на нее и подумают. Повяжут и запрут.
Но тем не менее результат налицо.
Сейф. По двадцать миллиметров стали. Монолитные металлические стенки. Да еще и надежно упакован в бетон стены – это защищает с пяти сторон из шести. Неповрежденный замок. А сквозь дверцу можно пробиться только отбойным молотком и перфоратором.
И ни одной ампулы наркотических препаратов на полке.
Кто-то вымел все подчистую.
– Меня-а-а же поса-а-адят, Ива-ан Игоревич! – начала завывать старшая медсестра. В кабинет заглянула Диана – я махнул рукой, мол, позже, не мешай.
– Валентина Матвеевна, полицию вызывать не станем. Успокойтесь. Вначале разберемся внутри отделения, потом уже будем думать, что нам делать.
– Ключ же только у меня-а-а-а…
– Дайте-ка его сюда.
Медсестра, судорожно вздохнув, протянула мне фигурную металлическую полоску. Я провел пальцем по боковинкам – темная сталь, вся в зазубринах. Видно, что им пользовались уже много лет. Привычный, знакомый ключ от сейфа – не подменили.
Медсестра открыла им с утра хранилище, а как открыла, так и побежала ко мне в слезах – трудно не заметить, что полка с наркотиками враз опустела. Но я не мог понять, кому это могло понадобиться. Лекарства специфические. Даже самые прожженные наркоманы не стали бы просто так ими ширяться, предпочитая пусть и более «грязные» коктейли, зато с дозировкой, что передается из поколения в поколение. Классические морфинисты остались в двадцатых годах прошлого века, да еще в сетевых сказках про врачей-наркодилеров. Специализированные препараты «торчкам» редко в руки попадают, что бы ни говорили журналисты о продажных анестезиологах и хирургах. Да и не так уж много кайфа хранится в железном ящике. Не стоит овчинка выделки – риска много.
Так что все эти байки, будто каждая больница снабжает кайфом всех наркоманов в округе, не более чем параноидальная дурь людей, которые ни разу сильнодействующее в глаза не видели. Разве что только ягодичной мышцей ощущали. А сочинять в уютных бложиках можно все что угодно – и что у мертвых в морге органы для пересадки воруют, и что при аппендэктомии почки выпиливают, и что все заведующие зарабатывают нереальные деньги на рецептурных веществах. Стократ легче самому на кухне в пробирке диэтиламид d-лизергиновой кислоты синтезировать, чем мучиться с бумажками на списание препаратов группы «А».
– У кого последнего он был? – Я внимательно разглядывал бородку ключа: не нравилась мне грязь во впадинках, какая-то уж слишком маслянистая. Я подцепил ногтем крошечный комочек, растер на пальце.
– У Дианы Викторовны, – всхлипывая, ответила старшая. – Дня четыре назад...
А говорила – «только у меня». Но не стала бы Диана пачкаться – у нее муж зарабатывает столько, что с темными делами связываться не резон.
Грязь по ощущениям чем-то напоминала пластилин или замазку. Неужели какая сволочь слепок сняла? Дел-то – прижать ключ к кирпичику пластилина, а тот сразу забросить в холодную воду. Все прочее мастера оформят в лучшем виде. Олег когда-то устроил ликбез – рассказал, что использовать можно и глину, и гипс, но чаще всего берут именно пластилин.
Уайт-спирита бы капнуть, посмотреть, как прореагирует эта грязь. Да смысла заморачиваться особо и нет. Факт свершился – кто-то подделал ключ и умыкнул запас препаратов. Чем создал проблемы всему отделению, мне лично, а заодно и шефу.
– А еще раньше? – спросил я, уже прекрасно зная ответ.
– Луканову ключ давала. Да и вы просили – помните?
– Помню, помню, – проворчал я. – Получается, любой мог. Валентина Матвеевна, идите, работайте – я поговорю с главным, что-нибудь да придумаем. Лично я звонить в полицию не собираюсь – и так проблем куча, чтобы тут еще и дознаватели бегали. Как придумаем приличную версию для Госнаркоконтроля, тогда уж и вызовем.
– Спасибо, Иван Игоревич, – всплакнула старшая. – Вы прям как ваш отец, царствие ему небесное, всегда защитите, поможете…
– Ладно уж. Все будет хорошо, и не из такого выбирались.
Поспешно отвернувшись, я направился в ординаторскую, чтобы разгрести наконец бумажные завалы. В последнее время никак не удавалось спокойно посидеть над документами, а помочь некому – коллеги и так бегают с операции на операцию. Затишье после всплеска пострадавших в тот чертов день завершилось нежданно-негаданно, и теперь больница оказалась доверху забита новыми пациентами. В терапии койки уже в коридоре выставляли. Среди врачей шептались, дескать, люди специально стремятся лечь в стационар, чтобы, когда придет вторая волна эпидемии, им перепало чудодейственное лекарство «Лодибра». А что вторая волна будет, никто в народе не сомневался. Еще и журналисты подогревали истерию. Паника и страх – это их хлеб. Хорошие новости никому не интересны.
Подумалось, что начнется, если журналюги пронюхают про кражу наркотиков в моем отделении. Аж передернуло.
Я распахнул дверь ординаторской и замер – мое место оказалось занято. Причем у меня никогда не получалось расположиться именно так, по-барски – конструкция офисного кресла не особо позволяет. Но у Луканова эта поза вышла на все пять из четырех. В нем погиб отличный гимнаст.
– Сергей Васильевич, вам не кажется, что вы сели за мой стол? – мягко поинтересовался я.
– Не кажется.
Он сделал странное движение ногой. Потом поерзал, рукой подхватил себя под колено, опять попробовал приподнять конечность повыше. Только с третьей попытки Луканова я понял, что он пытался забросить ногу на угол стола. Я хмыкнул. Сергей Васильевич бросил свирепый взгляд и прекратил насиловать мебель.
– Вы не ответили на вопрос. Что вы делаете за моим столом и в моем кресле? Я в принципе не против, если вам вдруг приспичило отдохнуть именно здесь, но сейчас мне работать надо.
– ЭТО – мое место, – окрысился он. – Оно должно было быть моим. Если бы не твой папашка-жополиз…
Я плавно приблизился к нему и совсем уж невежливо взял за воротник.
– О мертвых так не говорят, Сергей Васильевич. Будем считать, я не слышал того, что вы сказали о моем отце, – и немного тряхнул. Поразмыслил и тряхнул для верности еще разок. Но, видимо, перестарался – голова Луканова ощутимо врезалась в жесткий подголовник, обтянутый кожзаменителем.
– Руки убери, – пронзительно взвизгнул коллега и проворно отскочил, одним движением выкрутившись и из моей руки, и из объятий кресла. Халат не выдержал рывка и затрещал. – Ты мне еще заплатишь, щенок, – прошипел Луканов, обходя стол с другой стороны. Свет из окна скрадывал черты его лица – только глаза сверкали неожиданной глубинной злобой. Мне даже интересно стало, сколько же он обиды на весь мир подсобрал за пятьдесят лет жизни.
– За халат? – поинтересовался я, занимая свое место.
– За всё.
– Сергей Васильевич, успокойтесь. Нам еще работать вместе.
– Мне уже предложили более достойное занятие.
– И кто же?
– Тимошенко! – с вызовом бросил он.
– Наш бывший пациент? Михаилу понадобился личный хирург?
– Я буду его полномочным свидетелем.
– Свидетелем? Он собирается жениться? – Я приподнял бровь.
– Идиот! Я свидетель его воскрешения!
Я невежливо фыркнул:
– Сергей Васильевич предлагаю вам консультацию Деменко. Ничем, кроме временного помешательства, я не могу объяснить такое заявление хирурга, получившего классическое образование и столько проработавшего в медицине.
– Пошел ты, – выплюнул Луканов. – Сам загибайся вместе с этой гребаной больницей, с этим долбанутым городом. Скоро вам всем конец. Я увольняюсь. Сегодня же.
– Не могу сказать, что меня это сильно опечалит, – я пожал плечами. – Заявление на стол – и можете быть свободны.
– Уже, – процедил он, указывая пальцем на столешницу.
Я не обратил внимания, когда садился, на большой белый конверт поверх моих бумаг с крупной надписью черным маркером.
«Сыну стукача и жополиза Ивану Игоревичу Корнилову».
Коротко и емко.
Даже слишком.
– Ясно, – тихо ответил я и пружиной вылетел из кресла.
Луканов издал звук, средний между тихим визгом и всхрапыванием, и со всех ног бросился к двери, которая по вселенским законам справедливости открылась прямо ему в лоб. Сергей Васильевич автоматически отпрыгнул назад, развернулся, вскидывая руки, но мой кулак благополучно миновал хлипкую защиту и четко впечатался в переносицу, отбросив скандалиста обратно. В проеме ошарашенно замер реаниматолог Павел. Он как раз набрал воздуха в легкие, чтобы поздороваться, но так и не решил, что именно нужно сказать в такой пикантной ситуации. Павел принял летящего Луканова в объятия и, видимо, рефлекторно оттолкнул его ко мне.
– Спасибо, – кивнул я. И смачно заехал склочному старикашке по ребрам правой, левой вскользь добавил по уху. Испытал я при этом ни с чем не сравнимое удовольствие – все же давно стоило осуществить операцию по принуждению к миру, как говорят натовские «войнотворцы».
И тогда Луканов заверещал во все горло:
– Помогите! Бьют! Помогите! Вызовите охрану!
– Ну что ты орешь? – весело сказал я ему на ухо, выкручивая руку и подталкивая к двери. – Что орешь-то?
– Э-э-э… – задумчиво протянул Павел, когда я провел скорчившегося Луканова мимо.
Склонившись к скандалисту, я проникновенно добавил:
– Дальше, Шура, ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить.
Дембельским аккордом с ноги запустил Луканова по коридору. Крикнул вослед:
– Заявление принято.
Выдохнул.
И сразу полегчало.
Издалека за мной опасливо наблюдали Валентина Матвеевна и сестричка из манипульки. Я помахал им рукой и развернулся к Паше.
– Достал Сергеич? – сочувственно поинтересовался реаниматолог.
– Уволился. И громко хлопнул дверью. Заходи. Какими судьбами?
– Медицинскими.
Паша всмотрелся в мое лицо:
– Опа! А когда это он тебя?
Я пощупал вчерашний фингал и пробурчал:
– Это не он. Много чести. Жена постаралась.
– О, сочувствую. У меня тоже второй день скандалы – все на взводе. Особенно после вчерашнего.
– А… та авария?
– Угу. Еле отпрыска удержал, чтоб остался дома и не пошел на митинг. Даже жена порывалась – уж насколько она у меня тяжела на подъем, а все равно захотела поиграть в общественного деятеля.
– После аварии к тебе многих привезли?
– Да семеро лежат. Состояние стабильно тяжелое. Думаю, троих не вытянем. Попал бы тот мажористый урод ко мне, я бы сам ему все провода из аппаратуры повыдергивал. Твои молодцы – одного вчера хорошо прооперировали. Да и травматологи постарались – но с таким повреждениями… Эх, – Пашка махнул рукой. – Глянуть на своего хочешь?
Я задумчиво посмотрел на стол. После корриды с Лукановым адреналин бурлил в крови и совсем не хотелось заниматься нудной бумажной работой.
– Ну пошли, – вздохнул я. – Посмотрю, как мои потрудились. Кто оперировал, Диана?
– Она, – блаженно зажмурился реаниматолог. – Чудо, а не хирург. И как женщина просто конфетка!
– Не облизывайся, котяра, это мой прайд.
Павел хмыкнул. И пошел чуть впереди, на ходу рассказывая, в каком состоянии вчера привезли пострадавших.
Всего автомобиль перемолол под три десятка человек. Раньше такая толпа ни за что бы не скопилась, но теперь транспорт еле ходит, на остановках очереди. Бо льшая часть людей попала в больницы в крайне тяжелом состоянии – их развезли по стационарам, где имелись более или менее оборудованные реанимации. У нас пока все живы, в других больницах дела похуже, есть уже первые умершие. На самой остановке, по слухам, остались пятеро. Кто бы мог подумать, что один дорогой автомобиль с бестолковым мажором за рулем может принести в мир столько горя.
Я прислушивался лишь краем уха. Перепалка с Лукановым всколыхнула воспоминания. Подумалось, что отец создал в больнице особую атмосферу, в которой только и могли вырасти хорошие специалисты. Даже вон Паша – пришел разгильдяй разгильдяем, которому лениво было не то что прочитать статью из медицинского журнала, но даже нормально заполнить историю болезни. А сейчас такого реаниматолога с радостью взяли бы и в столицу.
Со специалистами этого профиля вообще сложно. По ним да анестезиологам модернизация и реформы министра-экономиста проехались круче всего. Крепко взялся бухгалтер-недоучка за то, в чем вообще не разбирался. Обычному реаниматологу приходится работать практически со всем спектром критических состояний – к нему в руки попадают и после автомобильных аварий, и вследствие выпитой бутылки метилового спирта, и в результате хитро сделанного нелегального аборта, и после сложной операции. Если у врача много-много совести, то он будет всю жизнь пытаться объять необъятное – и учиться, учиться, учиться. Закапываться в толстенные медицинские книги и журналы, кататься по конференциям, чтобы если не узнавать последнее, то хотя бы частично догонять вчерашний день.
Но таких врачей очень мало. Больнице повезло – я покосился на бодро вышагивающего Пашку.
Я неожиданно даже для самого себя спросил:
– Паш, как у тебя в отделении народ? Держится?
Реаниматолог коротко глянул на меня, пожевал губами и раздраженно бросил:
– По-разному. Списываю все на шок от смертей в тот день. Но все равно жучу по-страшному за проколы. Что-то многовато их в последнее время. Представляешь, санитарка Марина Львовна двенадцать лет проработала в реанимации… – Тут Паша подошел ближе и шепотом продолжил: – И позавчера эта дура убирала в палате, шваброй махала. Выбила сетевой шнур ИВЛ из розетки и мало того, что сама не воткнула обратно, так еще и не сказала никому. Vacca stulta[25].
– И? – я ошарашенно уставился на реаниматолога.
– Еле вытянули больного. Я сам случайно заглянул в палату – а у пациента полный finem[26]. Марина чуть ли не на коленях вчера ползала, просила не увольнять.
– А сигналка что, не сработала?
– Э-э-э, – мрачно ухмыльнулся Павел, спускаясь по последнему лестничному пролету перед входом в родные пенаты. – Это самое интересное. Я на прошлой неделе уже одну сестру-идиотку уволил за вредительство. Так никого это ничему не научило. Опять рационализируют, мать их по самые tonsillae[27]. Представляешь, до чего додумались… Ну, ты и сам знаешь, как заморская техника у нас работает – наши суровые электрические сети выбивают предохранители в первые две недели, не напасешься под замену. Мы давно на жучки в аппаратуре перешли, чтобы время не терять – пациенты, знаешь ли, не любят ждать, пока мы предохранитель поменяем. Так порой из-за перепадов напряжения сигналка и включается.
– Знакомо, – кивнул я, открывая дверь в реанимацию и пропуская вперед Пашу. Поприветствовал на ходу сестричек.
– Да все уже привыкли. Порой сеть так лихорадит, что по несколько раз за смену системы срабатывают. И не проигнорируешь – фиг его знает, напряжение чуть скакнуло или давление с пульсом улетели в anus. Но прикинь, недавно ночные сестры придумали отличную штуку – нажимают до упора кнопку отключения тревоги и заклеивают ее скотчем. После этого спокойно дремлют до очередного дежурного обхода. В отделении покой и тишина. А по койкам смирно лежат потенциальные жмуры.
– Совсем, что ли, обалдели? Это же подсудное дело. Посадят и тебя, и их!
– А им пофиг, – развел руками врач. – Говорят, все равно скоро помрем. Вот придет вторая волна эпидемии – и помрем. А так хоть выспимся.
– Без разговоров на выход, – отчеканил я.
– Так и сделал – одну отправил. Второй последнее китайское предупреждение вынес – и так работать некому. Но, как видишь, кто-то все равно отключил сигналку, когда Марина Львовна шваброй орудовала. Буду теперь разбираться. Поймаю – cerebrum[28] вынесу и на препараты студентам порублю.
Мы вышли в реанимационный зал. Паша провел к секции, где находился прооперированный вчера пациент. Внутри держался особый, тяжелый запах – крови и пота. Несмотря на хорошую вентиляцию, все равно помещение рано или поздно пропитывается им.
В секции расположились две койки. На одной лежал подросток с желтого цвета лицом и с еще большим числом дренажей, торчащих из брюшной полости. На второй – мужчина бледный до синевы. Многочисленные марлевые нашлепки на мелких травмах и так называемых асфальтовых ранах, серьезнее досталось области живота – оттуда выходило с пяток трубок.
Не нравилось мне это, ой, не нравилось.
– Паш, у этого что, хаэсэн[29] декомпенсированная, кроме всего?
– Да нет, это твой, – ответил Павел, переводя взгляд с пациента на мониторы. – Stercus accidit[30]!
Разлитой цианоз[31] никак не сочетался с показаниями приборов. На мониторах все отлично и стабильно – ну, для реанимационного больного отлично.
Не слишком церемонясь, я сдернул с Пашиной шеи фонендоскоп и нагнулся к больному.
– Дыхания нет!
– Что ж за херня? Мониторы сдохли? Эй, все сюда, быстро! Полундра, вашу мать!!!
Реанимационная команда примчалась чуть ли не мгновенно. Уверен, что им прыти придало и то, что сам заведующий орет. Быстро подсоединили к пациенту мешок Амбу и усиленно начали раздыхивать.
– ИВЛ свободный есть? – спросил Павел.
Сестра отрицательно мотнула головой, не отрываясь от больного. Кто-то наложил дефибриллятор, дал разряд.
А мониторы показывали норму – даже сейчас.
Я обошел койку и внимательно присмотрелся к переплетению проводов. Ухватил один и повел по нему ладонью. Через пару секунд я громко выматерился.
– Паш, иди сюда!
– Что там? – нетерпеливо спросил врач, не отрывая взгляд от действий подопечных.
– Увидишь. Иди. Тебе понравится.
Когда Паша подошел, я повторил все манипуляции с проводами. И показал ему, куда они ведут. Логично, что все мониторы показывали примерную норму. Все датчики висели на втором больном!
– Canis matrem tuam subagiget[32], – Паша побелел от злости.
– Хм, второму-то хорошо, – ухмыльнулся я. – Аж целых два комплекса за ним следят.
– Поймаю того, кто это сделал, – убью, – тихо, но очень-очень четко сказал реаниматолог.
– Что с ним, кстати?
Павел поморщился:
– Глупая драка пьяной компании – упал назад и наделся на ржавый штырь арматуры.
– Прогноз?
– Выживет. Но на одну почку у него меньше.
– Павел Сергеевич, – обратилась к врачу медсестра.
– Perite![33] – рявкнул тот.
Женщина, к ее счастью, видимо, латынь не знала и потому не сбежала, а робко продолжила:
– Павел Сергеевич, посмотрите.
– Похоже, стабилизировали, – пробурчал Паша минуту спустя. – А теперь установите нормально датчики, – и показал бригаде, куда именно ведут все провода.
Я внимательно наблюдал за выражениями лиц, но так и не вычислил того, кто так оригинально пошутил. Или просто той медсестры здесь не было. Может, вообще уже со смены домой ушла.
Сестры быстро увешали пациента фишками датчиков, установили пульсоксиметр[34] и подвесили на капельницу дополнительные лекарства. Теперь показания приборов уже не выглядели так обнадеживающе, как раньше, но хотя бы соответствовали реальности.
– Вот уж действительно, лучше горькая правда, чем сладкая ложь, – пробормотал я.
Павел мрачно хохотнул и добавил:
– Гоните, Иван Игоревич. Думал, что это у меня юмор черный.
– У тебя черный. А у хирургов острый. Как скальпель.
– Но продолжим, – осклабился реаниматолог, разворачиваясь к медсестрам. – Милые мои… Сообщите остальным, что я хочу лицезреть всех через двадцать минут в ординаторской. Кто не придет, тот окажется а tergo[35]. Избавлены от счастья получить люлей только дежурные – я с ними потом тет-а-тет побеседую.
– Через час, – поправил его я. – Павел Сергеевич, приглашаю ко мне выпить кофе и немного успокоиться. А не то ты поубиваешь всех – и работать будет некому.
– Резонно. Веди. – Он глянул на подчиненных. – И передайте всем – как только кто услышит грозную поступь заведующего, чтобы сразу летел на звук шагов. Иначе в пациенты переквалифицирую.
Паша зашел по пути к себе в ординаторскую и прихватил маленькую бутылочку Hennessy Х.О. Поймал мой взгляд:
– В кофеек добавить. Напиваться не будем – работы непочатый край.
Я кивнул:
– Тогда согласен. А то я решил, что и ты уже на все махнул рукой.
– Пока еще нет. Но знаешь, мысли мелькают. Сам видишь, что творится. Ты извини, что попса, – он приподнял бутылочку, – но пациенты чаще его несут. Как будто нет нормальных коньяков в Европе. Дети рекламы и глянцевых журналов.
– Зажрались вы, Павел Сергеевич. Мне вон три недели назад початую бутылку бразильского виски одна мадам презентовала. За то, что я ее мамашу прооперировал. Операция-то плевая была – но сам подход.
– И как вискарь?
– По виду – желтая ослиная моча. По запаху тоже. На вкус, извини, не рискнул – да и уже на треть отпитую как-то…
Павел хохотнул:
– А мне однажды вообще чудо-пациент попался. Когда я его с того света вытащил и домой отпустил, он мне в благодарность с женой знаешь что прислал? Ручную дрель то ли начала, то ли середины века.
– Раритет, – уважительно кивнул я. – Может, тебе ее в антикварную лавку сдать?
– Или еще, – продолжил Паша, – одна деятельница мне поставила пакет, мол, спасибо, доктор. Я только к концу дня в него заглянул, а там в трехлитровой банке свинка морская сидит, задумчиво на меня смотрит и сено пережевывает.
– О как тебя пациенты любят, а мне лишь выпивку и кофе таскают. Один раз только по-настоящему хорошую штуковину подарили – зажигалку. Потом покажу. А насчет экзотики… – я задумался, – была пара случаев. Однажды, не помню уже пациентку, она меня отблагодарила немаленьким таким мешочком сушеных апельсиновых корок. Сказала, что от всех хворей помогают. А еще когда сотруднице санэпидемки я аппендицит резал, так она мне по выписке принесла банку крысиного яда. Я так и не понял – понравилось ей лечение или нет.
Паша заржал:
– Типа, доктор, «выпей йаду»?
– Угу. Хорошо хоть коньяк с этим самым крысиным ядом не подарила.
Реаниматолог задумчиво покосился на бутылку, что держал в руке, и протянул:
– Н-да, напомнил. Этот коньяк достался от родни пациента, которого я так и не смог вытянуть.
– Что было?
Павел поморщился:
– Гадкий случай. Пятнадцать лет, паркурщик. Перелом основания черепа. Ликворея[36] такая наблюдалась, что я сразу сказал, мол, шансов почти нет. Но все равно поборолись – держали его месяц. Вроде бы и стабилизировался, а потом резко щелк – и ушел. Его мать меня все равно благодарила, хоть я и отказывался. Так что давай не будем о благодарностях пациентов.
– Ага. Не будем. Но лучше уж благодарности, чем… Помнишь, как кардиологов менты трепали год назад?
– М-м-м. Не особо. Что-то смутно вспоминается…
– Ну давай, вспоминай. Тогда в кардиологию привезли тетку лет под пятьдесят. Вырубилась прямо около кассы в супермаркете. Рядом чудом оказались два интерна, так они до приезда «скорой» двадцать минут держали ее на непрямом массаже. Вытащили, можно сказать, на такой-то матери и молодом упрямстве. Одного потом врачи из «скорой» откачивали – перенервничал пацан, сердце у самого прихватило. Тетку выписали через месяц – жива-здорова, поскакала, как мустанг, домой. А благодарные медицине родственники накатали заявление в прокуратуру и потребовали найти тех двоих интернов. Потому что в ходе реанимационных мероприятий ребята устроили бабе трещину в ребре. И в связи с этим родственничкам, морально изуродованным еще при рождении, захотелось стрясти денег. А то, что любой опытный медик в такой ситуации пару ребер бы точно сломал, не восприняли ни родные пациентки, ни прокуратура. Во всей больнице тогда никто не стал содействовать следствию, менты в ответ еще и нас попытались приплести как соучастников. Вот это стресс! А ты своими переживаниями кичишься.
– Кто говорит о стрессах? – донесся с верхней площадки лестницы голос, искаженный эхом. – Кого излечить?
– Вадим, ты, что ли?
– Муа-га-га, – с раскатами мрачного хохота появился Деменко. – Я тебя ищу уже минут двадцать, нужен совет.
Реаниматолог поднял руку:
– Привет, предводитель невротиков!
– Привет, Паша. Твой совет тоже лишним не будет. О! Коньяк! Годно – сейчас как раз настроение такое.
– Под кофе, – пресек я попытку. – Еще работать и работать.
– Ну, под кофе так под кофе, – пожал плечами Вадим. – Мне как раз сегодня коробку хороших конфет принесли. Через минуту буду.
И умчался потрошить личный продуктовый склад. Такая заначка формируется практически у каждого доктора, который хоть немного специалист в своем деле. И ничего в этом постыдного и преступного нет, как бы ни повизгивали журналисты и сетевые герои клавиатуры. Сами бы попробовали пожить на зарплату врача полгодика – потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему – здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей – и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что «врач должен» вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?
Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку «Mozart Mirabell», выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.
– Такие конфеты даже кушать боязно, – пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.
– А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? – поинтересовался Деменко.
– Был бы Remy Martin «Людовик Тринадцатый» – тогда было бы боязно. А так нет, – парировал Паша. – Обычный Hennessy – это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.
– Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от «экстра олд» нос воротишь.
– Не каждый день и не каждый год. Но это не мешает понимать, какой коньяк хороший, а какой так себе.
– Зажрался ты, Пашка.
– Нет, всего лишь дистанцируюсь от грубой и обыденной реальности.
– Главное, слишком далеко не дистанцируйся – а то ко мне попадешь.
– У меня на такие конфеты денег не хватит.
– Ничего, расплатишься коньяками, что тебе пациенты таскают.
Я дипломатично прервал дружескую перепалку:
– За это и выпьем. За коллегиальную поддержку и взаимные обследования.
Вадим развернулся ко мне:
– Мы же кофе пьем. Может, еще чашками чокнемся?
– Ну, там же коньяк есть, значит, тост уместен. А в присутствии психиатра я чокаться не рискну, даже чашками.
– Оп-па, – изумленно протянул Деменко, невежливо указывая пальцем. – А я и не заметил. Кто это так тебя?
– Сам, о тумбочку, – проворчал я.
– Да серьезно, кто? Когда успел?
– Машка вчера буянила. Кстати, друже, спасибо тебе большое за совет. С него все и началось.
– Ясно. Жена не оценила? Тогда дополним тост пожеланием взаимопонимания в семье.
– Ага, – я не удержался. – Энциклопедия семейной жизни. Раздел «Влияние прикроватного светильника на либидо человека».
– А? Не читал.
– Пей кофе, темный ты человек, – отмахнулся я.
На минуту разговоры смолкли. Коллеги наслаждались кофе и вкуснейшими шоколадными конфетами. Я же просто сидел, согревая ладони чашкой, даже позабыв про то, что напиток остывает. А я ненавижу холодный кофе. В мыслях здравый смысл на пару с медицинским скептицизмом воевали с тем, что мне вчера рассказал отец Иоанн. Страшная сказка, в которую современный человек не поверит, пока не пощупает, не измерит, не проанализирует. А как это сделать – вот в чем вопрос. Все недавние события трудно объяснить даже по отдельности. Но если принять, что это части целого, то версия священника становится пугающе достоверной.
Меня больше озадачила собственная реакция, а не сам рассказ – я почти согласился с доводами Иоанна. Странно для врача, который хоть и верующий, но постольку поскольку – я никогда не постился и не придерживался строгих церковных правил.
Почему поверил, пусть и почти? Да потому что иной более-менее правдоподобной версии я пока не придумал. Как снизойдет светлая мысль, объясняющая и смерти, и странное поведение людей, и еще с десяток мелочей до кучи, так можно будет поспорить с Иоанном.
А пока придется учитывать его версию…
– Что задумался, Иван? – прервал мои размышления Вадим. – Кофе пей, остыл совсем.
– Если кто-то уже остыл, то к Паше, – парировал я, отвлекаясь от нерадостных мыслей.
– Не, мои еще тепленькими должны быть. Если остыл, то к твоей жене.
Вадим подхватил:
– Звонишь и говоришь… Маша, у меня кофе остыл. Проведешь вскрытие для выявления причины такого нежелательного исхода?
Я вяло улыбнулся:
– Пошлет далеко и быстро. У нее там полный бардак – а работать некому, поубивали всех.
– Да, слышал, – посерьезнел Паша. – Совсем люди с ума посходили. Недавно ко мне толпой замелись родственники одного страдальца, прокуратурой пугали.
– Отмучился совсем? – поинтересовался Вадим. – Или ты его вытащил?
– Совсем. Не поверите, запущенный шистосомоз. Узнали только на вскрытии – смазанная картина, вообще неспецифическое течение.
– Ого! – я прифигел. – Откуда такая экзотика?
– Судя по всему, катался по Африке туристом. Помочил ноги в водоеме – и вот результат.
– Н-да, – протянул Вадим. – Не ходите, дети, в Африку гулять… А что инфекционисты, как проморгали?
– Ну, я их тоже понимаю. – Паша пожал плечами, встал с дивана и подошел к электрочайнику на тумбочке. – Кто-нибудь кофе еще будет?
– Я, пожалуй, – Вадим протянул чашку.
– Пас, – качнул я головой.
– Так вот, – продолжил Паша, включая чайник. – Сколько вообще нозологий? Ну, примерно?
– Тысяч десять, кажется, – задумчиво ответил я. – И это не считая масок и нетипичного течения болезней.
– Со сколькими мы можем столкнуться в работе?
– Максимум сотня?
– Я бы поставил на две, – отозвался Вадим.
– Ну, примерно так. Где-то сто пятьдесят, может, сто семьдесят. А лечим регулярно, ну, от силы тридцать. Из которых штук десять будем знать назубок и выявлять при любых масках и осложнениях.
– Идею твою понял, – кивнул я. – Жаль пациенты не поймут.
– Не поймут. Доктор же должен быть непогрешимым и всезнающим. С викодином в зубах и тростью в руке. Сериалов пересмотрели. Даже если я буду корпеть над учебниками и журналами по тридцать часов в сутки, мне все равно не хватит практики, чтобы распознать нечто редкое в наших краях, да еще и смазанное хроническими болячками, любовью к алкоголю и индивидуальными особенностями европейского организма. Так что не могу я винить инфекционистов. Предупредили бы родственники, что он катался в Африку, может, и догадался бы кто. А знаете, что они заявили в ответ на мой упрек?
– Ну? – заинтересовался Вадим.
– Только дурак сознается врачу, что у него есть деньги. Потому что медики сразу же будут взятки вытягивать. Нужно, мол, наоборот, косить под бедного всеми способами.
– Докосились. Как раз полянку под могилу и выкосили, – я криво улыбнулся. – Сказали бы, что он по миру колесит, искали бы экзотику.
– Вот и я о том же. Everybody lies[37].
Чайник раздраженно заворчал, и реаниматолог приготовил еще по чашке кофе себе и Вадиму. Я же решил составить им компанию чаем – заварил себе смесь черного и зеленого со вкусом чабреца. Остывший кофе выплеснул в раковину – и так нервы взвинчены.
Я поднял бутылку коньяка:
– Вадим, тебе плеснуть?
– Нет, хватит, пожалуй.
– Паша?
– Я тоже пас. Спасибо.
Реаниматолог поерзал на диване, устраиваясь поудобнее, и продолжил:
– Я-то их сразу срезал, что ко мне претензий быть не может. Мол, больной ко мне уже в коме попал. Попытался объяснить, что инфекционисты тоже не особо виноваты. Вероятность того, что наш местный специалист узнает шистосомоз в любой клинической форме, да при любом сочетании медико-биологических факторов… ну, не равна нулю, но болтается где-то около. Врач тоже человек – и голова у него не резиновая, чтобы помнить признаки сотен болезней, а заодно еще и догадываться, где пациент мог накосячить.
– От тебя отстали?
– Относительно. Чтобы не терять лица, пообещали, что прокуратура со всеми нами разберется. Сестра покойного до самых дверей отделения кричала, что мы все крохоборы, взяточники и убийцы.
– Ну вот, получается, и на хрена? – вклинился Вадим.
– Что на хрена?
– Зачем вообще становиться сейчас медиком? Если учесть особое отношение к нам современных обывателей, нормальный врач легко может отсидеть срок или влететь на миллионные выплаты за моральный и физический ущерб. А то и вообще голову проломят в темном переулке. И ведь обыватели эти себя правыми считать будут – борцами со злом в белых халатах. Да еще и зарплата наша нищенская. Тьфу…
– А ты чего не бросишь все? – задал я провокационный вопрос.
– Потому что такой же дурак, как и вы, – буркнул психиатр и уткнулся в чашку с кофе.
– Может, на дураках все и держится? – спросил я, вспомнив вчерашние слова отца Иоанна. – Не станет дураков, умные такое натворят, что им самим станет жить неуютно. Эгоистичный рационализм годится только до первой катастрофы, пока еще каждый сам по себе. А потом нет уже никакого рационализма, так как все эгоисты медленно перерабатываются на перегной.
– Может, – тихо ответил Вадим.
Паша добавил:
– В последнее время мне кажется, что этих самых дураков осталось совсем-совсем мало. Потому что те, кто выжил после того проклятого дня, вообще как с цепи сорвались. Вся дрянь, что сидела внутри, как по команде наружу полезла. Я за своими медсестрами уследить не успеваю – Иван подтвердит. А что творится в других отделениях…
Паша махнул рукой и отвернулся, разглядывая что-то за окном.
– Угу, у меня тоже, – проворчал я.
– Что у тебя? – поинтересовался Вадим.
– Сперли все наркотики из сейфа.
Он присвистнул:
– Ничего себе. Много хранилось?
– У нас было два пакетика травы, семьдесят пять ампул мескалина, пять пакетиков диэтиламинлизергиновой кислоты, или ЛСД, солонка, наполовину наполненная кокаином, целое море разноцветных амфетаминов, барбитуратов и транквилизаторов.
– А? – ошарашенно переспросил Деменко.
Пашка заржал – узнал цитату.
– Ладно, забей, – я махнул рукой. – Не знаешь ты классики, потребитель российских сериалов.
– Главному сказал?
– Не успел еще. С Лукановым разбирался.
– А что эта жертва синдрома Туретта на этот раз сделала?
Я с наслаждением отхлебнул из чашки и ответил:
– Уволился, получил от меня по морде и пинок ниже спины. Примерно в такой последовательности.
– Молодец! – Вадим показал мне большой палец. Подумал секунду и показал еще один.
– Даже я немного поучаствовал, – отметился Паша. – Могу добавить, что Сергей Васильевич летел по коридору быстро и громко.
– Ну хоть какая-то приятная новость. – Деменко хохотнул. – А за что ты его так?
– Смотри сам, – я подошел к столу, взял в руки конверт с заявлением Луканова и бросил Вадиму.
Психиатру хватило одного взгляда, чтобы понять.
– Любопытно, и на что он рассчитывал? – пробормотал психиатр.
– Просто склочная натура, – пожал плечами Паша.
– Иван, – окликнул меня Вадим, – ты конверт вскрывал?
– Нет. Мне сейчас не до эпистолярных изысков. Потом, как настроение будет.
– Просто там что-то есть…
– В смысле? – Я взял конверт, прощупал. Какой-то твердый предмет находился между половинками плотной бумаги заявления. – И вправду… Любопытно. – Я оторвал край. С легким шелестом в руку скользнул серебристый новенький ключ. Я приподнял его на свет, чтобы получше рассмотреть.
– Ключ? – удивился Паша. – От чего?
– Сука, – прошипел я. – Ну какая же он сука…
– Ты чего, Иван? – встревожился Вадим.
Мне не нужно было даже сверять ключ от сейфа и этот новенький подарочек от Сергея Васильевича, чтобы понять, как меня красиво провели. Мелькнула мысль позвонить Олегу, даже рука дернулась за мобильным телефоном. Но потом я почувствовал тонкий запах нашатыря – еле-еле заметный. Присмотрелся к металлической поверхности – идеально чисто, до скрипа. И четко выделяются мои отпечатки пальцев.
– С-с-сука… Мудак старый. – Я размахнулся и швырнул ключ в мусорную корзину. Впечатляющий бросок через полкомнаты.
– Э-э-э, зачем? – вскинулся Паша.
– Поясни, – попросил Вадим.
– Да что пояснять-то? – Я раздраженно повел плечами, заглянул в чашку и, увидев, что она пуста, добрел до электрочайника. – Это копия ключа от сейфа. Вот и ответ, кто сильнодействующие выгреб. Только на фига ему?
– Напакостил тебе напоследок, – предположил Вадим. – Госнаркоконтроль из тебя душу вынет. А ключ ты зачем выбросил?
– Он нашатырем пахнет.
– И?
– Нашатырный спирт отлично убирает все биологические загрязнения. И теперь на ключе отпечатки того человека, который вскрыл конверт и достал ключ.
– То есть твои. Красиво, – уважительно кивнул Павел. – Не ожидал я такого от Луканова.
– Угу, – согласился Деменко. – Мало того что нагадил перед уходом, так еще и плюнул метко в харю. Опытный интриган. Шефу когда скажешь?
– Сегодня, завтра, – я скривился. – Да и что мы сможем? Ну, заявим в полицию. А что им покажем? Заявление об уходе и копию ключа с моими отпечатками пальцев?
Я добрался до родного кресла и рухнул в него:
– Уел он меня, други. Так что совесть меня за выписанный подсрач точно мучить не будет. Заслужил. Теперь надо идти к главному, объяснять Содом и Гоморру в моем отделении.
– Сочувствую, – Паша поерзал на диване. – Я сегодня уже был у шефа. Не в духе он, ой не в духе. Минздрав коней мочит, да и администрация города давит. Еще авария вчерашняя, блин.
– А она-то каким к нему боком?
– Ну… – протянул Деменко.
– То есть? – вкрадчиво спросил я.
И в этот момент в ординаторскую влетела Диана:
– Мальчики, включайте «тиви»!
– Что там, конец света? – буркнул Паша.
Я вздрогнул от его шутки.
– Нет. Ну, почти. Включайте быстрее. – Диана не стала дожидаться, пока ленивые мужики оторвут от дивана полушария, и сама подбежала к небольшому телевизору в углу. Пощелкала по каналам и выбрала местный.
На экране бесновалась толпа. Человеческая лава кипела и булькала. Не требовалось никаких комментариев, чтобы понять – процесс уже неуправляем, как атомный реактор после ксенонового отравления. Вдали просматривался комплекс административных зданий. Людей от городской администрации отделяли два ряда омоновцев, за которыми стояли несколько спецмашин с решетками на стеклах.
На фоне митингующих журналистка пыталась перекричать рев толпы. Ее голос то пропадал, то снова появлялся – оператор никак не мог настроить аппаратуру. Но вот внешние шумы немного снизились, и слова прорвались через гомон взбешенных людей.
– …вчерашняя авария унесла жизни пятнадцати человек. Еще двенадцать жителей нашего города находятся в реанимационных отделениях трех городских больниц. Несмотря на заявления мэра, что его сын не причастен к аварии, есть множество свидетельств, что именно внедорожник его сына – эксклюзивный «Порш Кайен» с карбоновым корпусом – вылетел на автобусную остановку. Так как в последнее время движение транспорта затруднено, на остановке к тому времени скопилось больше трех десятков человек. Среди них были и взрослые, и подростки…
– Жопа, – выдохнул Паша. Вадим с каменным лицом смотрел репортаж. Диана присела рядом со мной на стул и тоже не отрывалась от телевизора.
– …причинам автомобиль на полной скорости вылетел на остановку. Как ни жутко это звучит, но он сбросил скорость только за счет тел погибших. На месте были убиты три женщины и двое мужчин, из них один подросток в возрасте двенадцати лет. Прохожие попытались вытащить водителя внедорожника из машины, но мужчина на пассажирском месте открыл стрельбу из травматического пистолета. Затем сам сел за руль – и автомобиль-убийца скрылся. Свидетели утверждают, что машина была с яркими оранжевыми вставками на крыльях и особым корпусом. Эксперт по тюнингу, к которому мы обратились, заявил, что это карбон. Единственная такая машина в городе принадлежит сыну мэра…
– Господи, – ахнула Диана. – Из-за этого урода… Вчера оперировала парня – у самой сердце разрывалось. Представила, что мой Сашка мог так вот мимо проходить и ни за что ни про что попасть под колеса.
– …как только стало известно, что мэр прячет обоих сыновей в здании администрации, в окрестностях начали собираться люди, чтобы воспрепятствовать бегству виновника аварии. По свидетельствам выживших, за рулем находился младший брат, а старший стрелял в прохожих из травматического оружия. Представитель прокуратуры заявил, что еще два дня назад было подано заявление об угоне машины и что за рулем не мог находиться родственник мэра. Но люди все равно не торопятся расходиться. Они требуют выдать им водителя внедорожника. К зданию спешно переброшен ОМОН…
У Вадима громко заиграл телефон. Он подошел к телевизору и выключил его:
– И так все ясно.
Принял звонок:
– Деменко, слушаю… Да, узнал… Да, знаю – смотрели репортаж. Что произошло?
Он внимательно слушал с минуту, чернея лицом. Внезапно рявкнул:
– Он идиот? Что значит «надоели побочки, и бросил»?
Еще с минуту вслушивался в голос невидимого собеседника.
– Нет, не приеду. И не просите. Вы хотели, чтобы у него права были, вы получили. Я предупреж… Что?!! Да это вам сейчас бояться надо, а не мне!
Вадим с яростным взглядом отбился и принялся с силой запихивать телефон в карман. Но тут снова заиграла мелодия.
– Нет. Я же сказал. Вы создали такую ситуацию, вы и разгребайте. Олегу Даниловичу? Да хоть президенту звоните.
Он сделал паузу, вслушиваясь в слова собеседника, а потом четко, раздельно произнес:
– Пошел. В жопу.
И выключил телефон.
Вадим широкими шагами пересек комнату, достал из шкафа рюмку, критически глянул на свет, чистая ли она, и ухватил за горло бутылку Hennessy. Затем недрогнувшей рукой нацедил коньяк по самые края и быстро опрокинул в себя.
– Кто это был? – поинтересовался я, с любопытством наблюдая за его реакцией на разговор.
– Мэр, – буркнул Деменко.
– Та-ак. А ты там каким боком?
– Прямым.
Диана тихо спросила:
– Что ему нужно?
– Дианочка, милая… – Вадим подошел к шкафу и вернулся уже с четырьмя рюмками. Аккуратно расставил их на моем столе и наполнил янтарной жидкостью из все той же бутылки. – Давайте выпьем за то, чтобы все было хорошо.
Раздал рюмки и, не дожидаясь нас, выпил сам.
Паша осторожно спросил:
– Вадим, что случилось?
Деменко задумчиво глянул на бутылку, но не стал ее тревожить. Уселся на диван и объяснил:
– Что должно было, то и случилось. Где-то год назад прислал ко мне Олег Данилович мэрского сынка за свидетельством, что тот вправе водить машину. Подвоха я сразу и не понял. Пока историю болезни не открыл.
– И что там? – спросила Диана.
– Эпилептик.
– Так ты подписал, – скривился Паша.
– А что было делать? – рявкнул Вадим. – Когда меня просит ваш главврач Олег Данилович, давит главврач диспансера Самойлов, а заодно и сам мэр звонит и говорит, что очень надо. Я хоть лечить этого малолетнего идиота взялся, чтобы он не разбился при первом же мигании поворотника от впереди идущей машины. И все бы нормально, если б этот дурак не бросил принимать лекарства, видите ли, побочки ему не нравятся, силы мужской нет, как раньше.
Вадим перевел дух. И Паша, и Диана, и я сидели молча, слушали и даже не знали, что сказать.
– Как я понял, он по Театральному проспекту ехал. А там, как раз с той стороны, где остановка, тополя плотно по обочине высажены. И ни одного здания. Ясно?
– Нет, – мотнул головой Павел.
– Тополя, равномерно, в ряд, солнце за ними, высокая скорость машины.
– Бл…во, – выругался я. – Стробоскоп.
– Точно, – ткнул в меня пальцем Деменко. – Он, видимо, уставился на обочину – кто его знает почему, – мелькающий свет его и накрыл, прямо за рулем, неведомо на какой скорости. Все остальное и так известно.
– А что они от тебя хотят? – повторила Диана.
– Да чтобы я приехал и утихомирил толпу. Мэр думает, если врач публично подтвердит эпилепсию, это чуть снизит накал.
– Сомневаюсь, – заметил я. – Скорее отвернут голову врачу за то, что подписал справку. А потом и за мэром пойдут.
– Второе – пусть. А первое меня не устраивает. Тем более я предупреждал их, что этим рано или поздно закончится. Но дите захотело крутую машинку и права – а как мэр может отказать родному сыну? Опасность-то не дитятке будет грозить, а тем, кто по тротуарам ходит, – внедорожник хорошо защищен. Вот и получили вполне предсказуемый результат.
– А если бы ты уперся? – спросила Диана, пряча глаза.
– Пытался. Сказали, что работу найти в этом городе мне будет трудно.
– Понимаю, – прошептала Диана. – Но, получается, и твоя вина… Что собираешься делать?
– Работать, – буркнул Вадим и резко поднялся с дивана. – Спасибо за кофе и коньяк. Пойду прогуляюсь, пациентов гляну.
Не оборачиваясь, Вадим выскочил из ординаторской. Чуть помявшись, вслед за ним ушел и Паша, сославшись на то, что пора работничкам запланированный втык устраивать.
Диана грустно посмотрела на меня:
– Я не хотела Вадима обижать…
– Он не обиделся, – успокоил я ее. – Просто хочет побыть немного тет-а-тет с самим собой. Любой бы на его месте так отреагировал. Все будет хорошо.
Хотя я сам в последнем совсем не уверен. Но не напрягать же еще и Диану моими сомнениями. И так вчера, кажется, Машку перепугал психозом после разговора с Иоанном. Самому бы еще понять, как относиться к прогнозам священника.
Я задумчиво осмотрел стол, где живописно расположились документы, истории болезни и прочая повседневная макулатура.
– Пойду я, – устало сказала Диана. – Будешь разгребать бумажные завалы?
– А что еще остается?
– Помочь тебе?
– Иди домой – видно же, на ногах еле держишься. Выспись хоть немного – кто его знает, сколько нам работы подкинет человеческая глупость в ближайшие дни.
Диана подозрительно посмотрела на меня:
– Ты как-то странно это сказал. Что-то знаешь?
Я в который раз поразился особому женскому чутью – подсознание у прекрасной половины вида хомо сапиенс умеет обрабатывать информацию прямо на ходу. Впору уже бояться так называемой интуиции.
– Нет, Диана, просто ты устала, – ласково ответил я, провожая коллегу до двери ординаторской. – Мне самому после дежурства разное чудится, тревожность взвинчивается до предела.
– Наверное, – вздохнула Диана и помотала головой. – Знаешь, Иван, мне в последнее время кажется, что будет только хуже. Не знаю почему и как, но мне страшно. Я истеричка, да?
– Нет, Ди, – я дружески коснулся ее руки и повторил: – Ты просто устала. Иди домой, выспись – и все будет хорошо.
Диана слабо улыбнулась и вышла в коридор. Я посмотрел ей вслед и заметил, что рукав белой кофточки на локте испачкан чернилами. Странно такое увидеть на аккуратистке и моднице Диане. Тревога ломает даже быстрее, чем усталость. Сдает коллега – вымоталась и, самое главное, боится. Сама не зная чего.
А вот я, кажется, знал.
В конце концов, такая версия ничем не хуже и не лучше прочих. Хотя бы объясняет все.
Жаль, надежды не дает.
Вздохнув, я уселся за стол. И не поднимал головы часа два. По себе знаю, нельзя отвлекаться, когда занимаешься однообразной бумажной работой. А иначе хитрое подсознание мигом напридумывает поводов, чтобы увильнуть от неприятного. И начнутся пробежки до автомата с кофе каждые полчаса, перекуры через десять-пятнадцать минут. А рутина, которую можно спихнуть за два-три часа, растянется на весь день.
Я как раз дописывал последнюю историю болезни, когда во врачебные чертоги вторглась орда варваров. В авангарде уверенно двигалась увесистая мадам предбальзаковского возраста. Яркий макияж в стиле малолетки-пэтэушницы выглядел по-настоящему боевой раскраской. И судя по сжатым в тонкую линию губам, мадам к бою была готова. За руку она тащила тщедушного мужичка в джинсовом костюме и нелепой камуфляжной бейсболке – бегающие глаза кавалера выдавали его горячее «желание» возглавлять атакующий клин.
Остальная орда набивалась в ординаторскую постепенно – с пыхтением и легким матерком из задних рядов. По прикидкам, комнатушку заполонили чуть больше двух десятков туземцев. Даже в самые развеселые дни рождения здесь не собиралось столько народа. Стены кабинета поднатужились, заскрипели, но выдержали стихийный митинг. Как только за атакующими колоннами захлопнулась дверь, помещение затопил неповторимый запах автобусов и маршруток – капелька дешевого дезодоранта, пара флаконов не менее дешевой туалетной воды и несколько литров крепкого пролетарского пота. Свободными остались только метра полтора перед моим столом – эдакая демаркационная линия.
Я задумчиво осматривал посетителей. То, что они завалились не для благодарности, и так понятно – люди в толпу сбиваются, когда необходимо разделить вину или ответственность. Когда в одиночку боязно, тогда включаются стадные инстинкты.
– Слушаю вас, – прервал я затянувшееся молчание.
Суровая мадам дернула рукой – и вперед вылетел ее кавалер. От неожиданности он несколько раз открыл и закрыл рот, просипел что-то и попробовал слинять вбок. Но командорша не позволила – толкнула в спину и громким шепотом приказала:
– Говори!
– А чего я-то, сама-то… – пробормотал мужичок, снимая бейсболку за козырек и оглаживая редкую поросль на голове.
– Говори, я сказала!
Толпа забурлила. Уверенно отпихивая плечом преграды, на свет выбрался мрачный полноватый мужик с крепкими узловатыми руками. Его серая рубашка явно находилась в сложных отношениях с утюгом, потому демонстрировала участки различной степени помятости. Брюки примерно так же дружили со стиральной машиной. Зато на ногах красовались ослепительно белые кроссовки. Протянув руку в мою сторону, мужик выставил вперед указательный палец с грязным, обкусанным ногтем и хрипло спросил:
– Ты, б…, тут командуешь?
– Вам главврач нужен или заведующий отделением? – уточнил я.
– Ну, б…, я это и сказал, – мужик нетерпеливо резанул воздух ребром ладони.
– Так кто именно?
– А ты, б…, кто?
– Я заведующий отделением хирургии Иван Игоревич Корнилов.
– Сойдешь, – заявил мужик. Глянул на мадам и ее кавалера, которые пытались возглавить атаку. – Пока, б…, вас дождешься… Интеллигенты еб…ные.
Подтянул к себе стул и уселся в метре от моего стола. Положив ногу на ногу, довольно оглядел белоснежные кроссовки и, одобрительно крякнув, приступил:
– Меня зовут Петро. Короче. Мужик, наши родные умерли. В твоем отделении. Нехорошо, б….
– Согласен. Нехорошо, – кивнул я. – Смерть – это вообще плохо.
– А могли бы быть живы!
– Да? Эвона как, – я удивленно поднял брови. Куда они клонят, в принципе уже понятно, но спектакль придется отыграть до конца. – Не знал, не знал.
– Ты, б…, не выдрючивайся, – грохотнул Петро. Видимо, он некими структурами мозга уловил, что моя вежливость рождена совсем не уважением. – Деньги, б…, давай.
– Какие деньги? – спросил я, приоткрывая ящик стола. Меня даже немного рассмешило их желание. Какие сейчас деньги, когда биржевые индексы посыпались еще два дня назад, половина Европы объявила технический дефолт, курс прыгает на валютных биржах взад-вперед с размахом в десятки процентов. И это только то, что я заметил, пробежавшись по новостным лентам. Уверен, все еще хуже. Экономика рушится. Деньги скоро станут дешевле бумаги, на которой их напечатали. А эти страусы забивают головы все глубже и глубже в пепел былого мира.
– А за моральный ущерб! – взвизгнула раскрашенная авангардная матрона. Я даже на мгновение задумался, что в таком определении есть некий китч. Авангардная женщина.
– Во! Слышишь, б…, что народ говорит! А народ всегда прав, – Петро-парламентарий солидно поднял вверх палец.
– Ну-ну, – пробормотал я. – Vox populi, vox dei[38].
– Чегой? – насупился мой оппонент.
– Не вы первый, говорю. Еще древние римляне утверждали…
– Вот! – прервал меня мужик. – Даже римляне, б…, все понимали. Давай деньги! –повторил он и медленно поднялся со стула. Наверное, он думал, что это выглядит угрожающе. Но мной овладело совсем другое чувство – брезгливость.
– Дай миллион, ну дай миллион, ну чего тебе стоит… – пробормотал я под нос и уже чуть громче. – Ваша фамилия, случаем, не Паниковский?
– Нет, б…, – не ожидавший такого вопроса Петро даже отшатнулся. – А кто, б…, этот Паниковский?
– Да так, видный борец с олигархами, сын Петра Петровича Шмидта, революционер.
– Как Ленин? – брякнул кто-то из толпы.
– Круче, – ответил я и уставился на парламентера в белых кроссовках. – И?
– Деньги давай! – тупо повторил мужик.
– Так, я вижу переговоры зашли в тупик. За что и почему я должен кому-то платить деньги?
– Родные умерли. А могли бы жить. Если бы вы…
Я резко оборвал его:
– Что мы?
Уже другой голос из толпы выкрикнул:
– Что вы? Почему ты живой тут сидишь, а наши родные в земле? Все из-за вас, врачей… – голос набрал истеричные обертоны. – Вы эту заразу небось и притащили! А теперь из себя святых строите?
– А ну, цыц, б…!
– Сам заткнись! – Вперед выбралась строго одетая, худощавая женщина лет сорока с красноватыми от слез глазами. Она поправила воротничок темно-синего офисного пиджачка, нервно хрустнула пальцами. И, обвиняюще выставив на меня длинный акриловый ноготь, продолжила: – Вы должны были спасти наших родных. А вместо этого занимались черт-те чем.
– С чего вы взяли? – Ее напор оказался настолько неожиданным, что я против воли стал защищаться.
– С того, что вы живы! А мой муж нет. Вы даже не заболели. Значит, сбежали, когда запахло жареным. А должны были спасать людей.
– Кому я должен? Вам, что ли?
– Вашим пациентам. А если не хватило ума и желания их спасти, то должны родным выплатить деньги за моральный ущерб. Ни чести, ни совести у вас нет! Забыли, что клятву давали?
– Кому и какую? – Накатила усталость – все то же, все так же. Оценивать человеческую жизнь в размерах моральной компенсации – до такого ни на каком медицинском цинизме не докатишься.
– Клятву Гиппократа! – привела женщина самый главный довод.
Зря она так.
Не скажу за всех коллег, но меня можно мгновенно вывести из себя тремя вещами. Первое напополам со вторым – педофилы и так называемые духовные акушерки. Третье – упоминание по поводу и без повода клятвы Гиппократа. Бедный древнегреческий врач – где бы он ни был захоронен, наверное, уже котлован вырыл, вертясь от постоянных упоминаний. Самое смешное, что клятва написана не им, а одним из учеников и последователей в память об учителе. Да и смысл ее совсем не годен для современного мира. Даже в Средние века актуальность клятвы многими ставилась под вопрос.
– Я клятву Гиппократа не давал… – потихоньку заводясь, начал я.
Но женщина не дала мне продолжить:
– Давали! Все врачи дают! Забыли уже небось – только клятвы своему кошельку и помните! Убийцы и воры вы все. Вы из клятвы Гиппократа и слова-то не помните. Только и умеете, что больных обдирать.
Толпа одобрительно зашумела. Выступление женщины получило больший успех, чем заевшая пластинка мужика в помятой рубахе.
– Отчего же, помню, – пожал плечами я.
Давным-давно, еще в студенческой жизни я ее выучил. Причин было несколько – и казалось занятным знать древний текст с первой буквы до последней, и девушек-медичек удивлять нравилось. Да и просто самого себя на слабо взял.
Чеканные латинские слова сухо падали в мгновенно притихшую аудиторию, как будто я заклинание читал:
– Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citans, mepte viribus et judicio meo hos jusjurandum et hanc stipulationem plene praestaturum. Illum nempe parentum meorum loco habiturum spondeo, qui me artem istam docuit, eique alimenta impertirurum, et quibuscunque opus habuerit, suppeditaturum. Victus etiam rationem pro virili et ingenio meo aegris salutarem praescripturum a pemiciosa vero et improba eosdem prohibiturum…
Челюсти оппонентов потихоньку отвисали, а глаза стекленели. В сугубо психологической терминологии с подачи Леона Фестингера такое состояние называется когнитивный диссонанс. Это как если ты поймал ежа, а он тебе молвит человечьим голосом доказательство теоремы Ферма.
– …Nullius praeterea precibus adductus, mortiferum medicamentum cuique propinabo, neque huius rei consilium dabo. Caste et sancte colam et artem meam. Quaecumque vero in vita hominum sive medicinam factitans, sive non, vel videro, vel audivero, quae in vulgus efferre non decet, ea reticebo non secus atque arcana fidei meae commissa. Quod si igitur hocce jusjurandum fideliter servem, neque violem, contingat et prospero successu tarn in vita, quam in arte mea fruar et gloriam immortalem gentium consequar. Sine autem id transgrediar et pejerem contraria hisce mihi eveniam[39].
Посмотрел на притихшую толпу:
– Латынь все знают?
Ответом – молчание.
– Нет? Удивительно. Тогда давайте разбираться, кому и что я должен. Первое, – я загнул палец. – Клятва говорит об обязательствах перед учителями, коллегами и учениками. Мне кажется, вы не относитесь ни к одной категории. Не так ли?
– Это не важно… – попробовала меня перебить женщина.
– Второе, – я демонстративно загнул еще один палец. – В клятве говорится, что я обязан лечить сообразно с моими силами и пониманием. Именно так все и было с вашими родными. Все силы и все знания мои коллеги приложили. Я тоже. Все без остатка.
Пресек попытку возразить взмахом руки:
– Третье. Клятва запрещает эвтаназию. Не наш случай, правда? Четвертое – отказ от абортивного пессария. Инструмент такой своеобразный – вы не видели, и ладушки. Пятое – клятва запрещает заводить романы с пациентами. Вроде замечен не был, не нарушал, не привлекался. Шестое, седьмое, восьмое: в клятве говорится о необходимости хранить врачебную тайну, жить без грехов, не заниматься лечением мочекаменной болезни. С последним не соглашусь – как раз дело хирурга.
Я подпер подбородок левой рукой, правой копаясь во внутренностях ящика стола.
– Но, самое главное, клятву Гиппократа я не давал. И никто из моих коллег. А вот клятву российского врача – да. И клятву эту я не нарушил ни разу. Так что мне не стыдно. Ни. За. Что, – четко выделяя слова, закончил я.
– Спасибо за лекцию, – недобро усмехнулась женщина. – Но нас это мало интересует. Вы не спасли наших родных. Вы обрекли на смерть наших кормильцев и детей. И потому вы должны нам денег.
Железная логика. Я наконец-то нащупал в ящике то, что искал.
– Доктор, не юли, – качнулся вперед Петро. – Давай полюбовно разойдемся. Твоя больница нам деньги. А мы тебя не тронем, даже в прокуратуру не обратимся. Лады?
– Нелады, – покачал я головой. – Никаких денег вы не получите. Ни от меня, ни от больницы, ни от одного медработника в этих стенах. Это мое последнее слово. Другого не будет.
– Ты чо, оборзел, сука? – Он потянулся, чтобы ухватить меня за халат, но уткнулся носом в то, что я вытащил из стола. Толпа синхронно качнулась назад – первые ряды разглядели, что у меня в руке. Серебристый пистолет смотрел прямо в лоб быдловатому мужичку. Я щелкнул предохранителем, затем плавно взвел курок.
Петро прохрипел:
– Эй, доктор, ты чего, б…?
– Что вы делаете? – завизжала женщина в офисном костюме. Около выхода тоже забубнили. Кто-то даже заблаговременно решил свалить.
– Что? – переспросил я, прицеливаясь пролетарию в переносицу. – Ко мне вваливается толпа незнакомых людей – шантажируют, угрожают. И я сейчас защищаю свою жизнь и честь врача заодно. Все просто.
– Тебя, б…, посадят, – неуверенно возразил Петро.
– Быть может. Но пока что выметайтесь, – я перевел прицел на грудную клетку. – Вон, я сказал!
– Он не посмеет! – пронзительно крикнула женщина. – Мужчины, что вы стоите?
– Вон!
– Зассышь, б…, – набычился Петро и сделал шаг ко мне.
– Зря, – и спустил курок.
Грохот упавшего тела удивил, наверное, коллег этажом ниже.
Мадам в офисном прикиде пронзительно завизжала. Авангардная дама повисла на своем кавалере, который еле держался на ногах под весом любимой туши. Остальные делегаты спешно выламывались через дверь.
Хоть бы не вынесли – мелькнула мысль. А то придется звать плотника.
Я любовно погладил пистолет. Достал из ящика пачку сигарет, вытянул одну и неспешно прикурил ее от длинного язычка пламени, вырвавшегося из дула. Курю редко, сейчас вообще никакого желания нет, но от небольшой театральщины отказаться не смог. Отличная штука – практически не отличимая от настоящего пистолета зажигалка. Вроде бы игрушка – а вон какой эффект. Обещал же показать этот подарок пациента Паше, да забыл. Хорошо, что сам вспомнил в нужный момент. Не дело – боевым оружием размахивать, а то и вправду натравят ментов.
Визг стих. Женщина испуганно смотрела на меня – я задумчиво раскуривал сигарету.
– Заберите тело, – приказал я. – И выметайтесь.
– Вы… вы…
– Я заведующий отделением. Считайте, что капитан этого корабля. И буду делать все, что нужно, для защиты отделения и сотрудников.
– Мы будем жаловаться…
Я прервал ее:
– Кому угодно, куда угодно и как угодно.
Обвел взглядом растерянную толпу и резко закончил:
– Пошли вон! Пока я настоящее оружие не достал.
Удивительно, но поверили. Через минуту никого в ординаторской не осталось. Даже тело боевого мужика, так и не очнувшегося от обморока, унесли. Н-да, правду говорят, чем крупнее жаба, тем громче квакает – но вот жабой от этого быть не перестает.
Чтобы чуть отвлечься, я включил телевизор. И сразу же пожалел об этом. По местному каналу гнали горячие новости. Первое что я увидел, это пылающее здание мэрии, несколько тел на мостовой, осколки стекла на тротуаре и одиноко лежащую омоновскую каску.
– …штурм мэрии. Силы ОМОНа оказались не готовы к нападению толпы. Ситуация обострилась после выступления врача-психиатра. Специалист объяснил, что сын мэра попал в аварию из-за тяжелой болезни. Но это нисколько не успокоило митингующих. Тогда администрация города дала приказ ОМОНу вытеснить людей с площади. Практически сразу в строй ОМОНа полетели бутылки и камни, а следом толпа просто смела барьер… – Журналистка запнулась. Похоже, девушка была на грани нервного срыва. – Это ужасно. Из окон администрации выбрасывали тела, затем здание подожгли. Врача забили ногами прямо на лестнице перед входом…
Я выключил зомбоящик и ухватился за телефон. Надо звонить Вадиму – надеюсь, это не он оказался на ступенях мэрии. А то вдруг хватило дурости все же поехать в пекло.
Деменко отозвался довольно быстро:
– Да, Иван.
– Ты где?
– В больнице, в терапии.
– Телевизор включи. Там такое…
– Уже. Смотрим минут десять – город свихнулся. Уже громят аптеки и магазины. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Похоже, «Лодибра» ищут.
– Спасибо ублюдкам из Минздрава, – зло прокомментировал я.
– Угу. Слышишь, у тебя машина на ходу?
– Да. А с твоей что?
– Да я на всяк случай на сервис ее сдал – пусть подтянут да проверят. Мало ли, куда валить придется.
– Сейчас-то тебе куда приспичило?
– Давний пациент обострение словил – жена его позвонила, слезно просила приехать. Да и он мужик хороший – надо помочь.
– Уверен? Сейчас в городе жарко.
– Ничего, вдвоем не зажаримся.
– Ну ладно. Поехали. Только на обратном пути Машу заберем – нечего ей одной в морге сидеть.
Я быстро прошел на пост, раздал указания сестрам. Приказал закрыть двери в отделение – никого не выпускать и тем более никого не впускать. Больные сидели тихонько на диване, уставившись в большой телевизор. Судя по ошарашенным лицам, никто до сих пор не верил, что это происходит совсем рядом, в тихом родном городе.
Сбежав по лестнице, я наткнулся на Вадима, быстро тянущего сигарету.
– Рванули?
– Угу, – Вадим выбросил окурок и, промахнувшись мимо урны, чертыхнулся. – Не поверишь, руки дрожат.
– Верю, – кивнул я, разблокировал машину с пульта и запрыгнул за руль. – Как раз в это верю. Куда?
– На Вернадского. Там есть такая пятнадцатиэтажка…
– Знаю.
Далеко за домами лениво и мощно поднимался иссиня-черный столб дыма – молокозавод продолжал неспешно гореть. Или авария слишком большая, или пожарным командам просто не до него. Думаю, у них сейчас в городе столько дел, что хоть разорвись.
Я стремительно вырулил с больничной стоянки, на несколько сантиметров разминувшись с бетонными столбиками ограждения.
– Опа, – удивился Деменко. – А ты чего такой?
– Приходили благодарные родственники пациентов. Требовали денег.
– Вон даже как? Ну, этого следовало ожидать. Как немного пришли в себя, вспомнили о выгоде.
– Шакалы, – процедил я, ныряя из одной узкой улочки в другую. На проспекты совсем не хотелось выезжать с учетом того, что творится около мэрии. Через пару перекрестков попалась полностью разгромленная аптека. Несколько человек задумчиво бродили за разбитыми витринами, ногами раскидывая коробки с лекарствами.
– Уродство-то какое, – пробормотал Вадим, оборачиваясь, чтобы полностью рассмотреть картину .
– Естественная сущность человека, – ответил я, раздумывая, как быстрее и незаметнее выехать к нужному дому. – Грабить и жечь готовы все – от мала до велика. Любимый аттракцион городского жителя – вспомни репортажи из Нового Орлеана.
Через пять минут я выскочил из переулка прямо к пятнадцатиэтажке. Напротив щерился выбитыми окнами небольшой продуктовый магазинчик – людей на улице вообще не было.
– Твой пациент хоть не сильно буйный? – поинтересовался я, когда Деменко жал на кнопки домофона.
Вадим мрачно хохотнул.
– И что это означает?
– А значит то, что лучше бы он сейчас не был буйным…
– Почему?
– Ты когда-нибудь угоманивал инструктора-рукопашника?
– Нет. И не горю желанием.
– Ну вот и я надеюсь, что не придется, – ухмыльнулся психиатр.