Ночной вызов

В течение нескольких часов после того, как Маршалл Байерс сбежал из Холден-Кроссинга, был назначен специальный комитет для поиска нового учителя. В комитет включили и Пола Вильямса, дабы продемонстрировать, что никто не обвиняет кузнеца в том, что его кузен оказался паршивой овцой. Джейсона Гайгера включили для того, чтобы показать: люди верят, что он поступил правильно, выгнав мистера Байерса. Кэррола Вилкенсона включили в состав комитета (кстати, к счастью), потому что страховой агент только что выплатил небольшой полис страхования жизни, который был оформлен на Джона Мередита его отцом. Мередит, владелец магазина в Рок-Айленде, как-то признался Кэрролу, как он благодарен своей племяннице, Дороти Барнем, за то, что та оставила свою работу школьной учительницы и ухаживала за его отцом до самой его смерти. Комитет по найму провел собеседование с Дороти Барнем. Вилкенсону понравилось ее простое лицо и то, что она была старой девой лет тридцати, а значит, ей вряд ли придется бросать работу в школе в связи с замужеством. Пол Вильямс потому поддержал ее кандидатуру, что чем скорее они наймут нового учителя, тем быстрее люди забудут о его проклятом кузене, Маршалле. Джею она приглянулась тем, что говорила о преподавании так спокойно, уверенно и с такой теплотой, что становилось ясно: это ее призвание. Они наняли ее за семнадцать долларов пятьдесят центов за семестр, на полтора доллара меньше, чем мистера Байерса, потому что она была женщиной. Спустя восемь дней после того, как мистер Байерс выбежал из здания школы, мисс Барнем приступила к своим обязанностям. Она решила не менять принцип рассаживания детей в классе, который ввел мистер Байерс, потому что дети привыкли к этому. До этой школы она преподавала в двух других: одна находилась в деревне Блум и была меньше нынешней, а вторая находилась в Чикаго и была больше. Единственным физическим недостатком, с которым она уже сталкивалась у ребенка, была хромота, и она очень заинтересовалась, узнав, что среди ее подопечных есть глухой мальчик.

Во время первого разговора с юным Робертом Коулом ее поразило то, что он умеет читать по губам. Она разозлилась на саму себя за то, что лишь после обеда поняла: сидя на своем обычном месте, этот мальчик не видит, что говорят остальные дети. В здании школы был один свободный стул — им пользовались взрослые, заходившие в школу, и мисс Барнем отдала его Шаману, поставив его перед скамьей и немного сбоку, чтобы он видел ее губы и губы своих одноклассников.

Еще одна большая перемена для Шамана произошла, когда настало время для урока музыки. По привычке он начал доставать золу из печи и носить дрова, но на сей раз мисс Барнем остановила его и попросила занять свое место на стуле.

Дороти Барнем давала ученикам ноту, дуя в маленькую круглую дудочку, и затем учила их произносить фразы по восходящей гамме: «На-ша-шко-ла-рай-зем-ной!», а затем — по нисходящей: «Не-рас-ста-нем-ся-с то-бой!» К середине первой песни стало ясно, что она оказала медвежью услугу глухому мальчику, включив его в занятие: юный Коул просто сидел и смотрел, и скоро в его глазах появилось унылое терпение, которое она нашла невыносимым. И она решила дать ему какой-нибудь инструмент, через колебания которого он мог бы «услышать» ритм музыки. Может, барабан? Но шум барабана будет заглушать пение других детей.

Она немного подумала над возникшей проблемой, а затем отправилась в «Универсальный магазин Гаскинса» и попросила коробку из-под сигар, куда положила шесть красных шариков — таких, которыми играют мальчишки. Если трясти коробку, шарики производили слишком много шума, но когда она оклеила внутренности коробки мягкой синей тканью от негодной женской сорочки, результат ее удовлетворил.

На следующее утро во время урока музыки Шаман держал коробку, а мисс Барнем, держа его за запястье, встряхивала его руку, демонстрируя каждую ноту, пока ученики пели патриотическую песню. Он разобрался, что к чему, читая по губам учительницы и соотнося прочитанное с сотрясением коробки. Петь он не мог, но зато познакомился с ритмом и расчетом времени, произнося одними губами текст каждой песни, которую пели его одноклассники, быстро привыкшие к тихому шороху «коробки Роберта». Шаману коробка из-под сигар очень понравилась. На ее крышке была изображена темноволосая королева с могучей, прикрытой шифоном грудью, были написаны такие слова: «Panatellas de la Jardines de la Reina» и стоял штамп нью-йоркской фирмы «Готтлиб табакко импортинг компани». Когда он поднес коробку к носу, то уловил запах ароматического кедра и слабое благоухание кубинского листа.

Мисс Барнем скоро распорядилась, чтобы все мальчики по очереди приходили в школу раньше остальных, выгребали золу и приносили дрова. Хотя сам Шаман никогда не рассматривал свою судьбу под этим углом, но, как ни крути, его жизнь резко изменилась благодаря тому, что Маршалл Байерс оказался не в состоянии воздержаться от поглаживания юных грудей.

В начале марта, когда морозы еще не отступили и прерия по-прежнему лежала скованная твердым, словно кремень, льдом, в приемной Роба Джея каждое утро толпились пациенты, а когда время приема больных заканчивалось, он старался как можно чаще выезжать с визитами, потому что через несколько недель грязь сделает поездки если не невозможными, то весьма затруднительными. Когда Шаман был не в школе, отец позволял сыну составлять ему компанию во время таких визитов: мальчик брал на себя заботу о лошади, что позволяло доктору сразу же по приезду заходить в дом, к пациенту.

Одним свинцово-серым днем, ближе к вечеру, посетив Фредди Волла, подхватившего плеврит, они ехали по дороге вдоль реки. Роб Джей раздумывал, что делать дальше: посетить ли Энн Фрейзер, проболевшую всю зиму, или отложить визит до завтра. Неожиданно из-за деревьев показались три всадника. Они были тепло одеты и укутаны в шарфы, как и двое Коулов, но от внимания Роба Джея не укрылся тот факт, что у каждого из незнакомцев было с собой оружие: револьвер за кушаком, перетягивавшим толстую шубу, и ружье в чехле, у передней части седла.

— Ты ведь доктор?

Роб Джей кивнул.

— А вы кто?

— Нашему другу нужен доктор. Очень нужен. Несчастный случай.

— Что произошло? Вы думаете, он себе что-то сломал?

— Нет. Ну, наверняка не скажешь. Может, и сломал. Получил пулю. Вот сюда, — сказал незнакомец, похлопав ладонью по левой руке в районе плеча.

— Сильное кровотечение, да?

— Нет.

— Хорошо, я приеду, но сначала отвезу домой мальчика.

— Нет, — повторил мужчина, и Роб Джей удивленно посмотрел на него. — Мы знаем, где вы живете, это на другой стороне города. До друга ехать далеко и в другом направлении.

— Как далеко ехать?

— Больше часа.

Роб Джей со вздохом согласился:

— Показывайте дорогу.

Дорогу показывал тот самый мужчина, который вел весь разговор. От Роба Джея не укрылось, что другие двое подождали, пока он последует за первым, и двинулись следом, тем самым окружив лошадь врача.

Сначала они ехали на северо-запад, в этом Роб Джей был уверен. Он понимал, что они несколько раз вернулись назад и время от времени сильно петляли — говорят, именно так ведет себя преследуемая охотником лиса. Хитрость сработала: уже скоро он был совершенно сбит с толку и не понимал, куда они едут. Приблизительно через полчаса они добрались до полосы покрытых лесом холмов, высившихся между рекой и прерией. Между холмами были топи; сейчас их сковал мороз, но когда придет оттепель, они превратятся в неприступные рвы, заполненные грязью.

Вожак остановился.

— Придется завязать вам глаза.

Роб Джей предпочел не спорить.

— Подождите секунду, — попросил он и повернулся лицом к Шаману. — Они завяжут тебе глаза, но ты ничего не бойся, — сказал он и почувствовал облегчение, когда Шаман кивнул. Платок, ослепивший Роба Джея, никак нельзя было назвать чистым, и он надеялся, что Шаману повезло больше: его выводила из себя одна мысль о том, что кожа его сына соприкасается с потом и засохшими соплями незнакомца.

Они пустили лошадь Роба Джея вперед. Ему показалось, что они очень долго едут между холмами, но, возможно, теперь, когда он ничего не видел, время для него тянулось медленнее. Через какое-то время он почувствовал, что лошадь начала подниматься по склону холма, а потом они натянули поводья и остановились. Когда у него сняли повязку с глаз, он увидел, что они стоят перед домом, скорее похожим на лачугу. Над ним возвышались могучие деревья. Дневной свет уже потускнел, и их глаза быстро приспособились к нему. Роб заметил, как часто моргает его сын.

— Все нормально, Шаман?

— Да, пап, все хорошо.

Но Роб слишком хорошо знал это его выражение лица. Всмотревшись в него, доктор понял, что Шаману хватило ума испугаться. Но когда они затопали ногами, чтобы восстановить кровообращение, а затем вошли в лачугу, Роб Джей несколько удивился, заметив, что в глазах Шамана светится не только страх, но и интерес, и рассердился на себя за то, что не нашел возможности отказаться брать сына с собой, уберечь его от опасности.

Внутри было тепло: в очаге тлели угли, — но дух стоял тяжелый. Мебель отсутствовала. На полу, подложив под голову седло, лежал толстяк, и в свете углей Шаман заметил, что тот лыс как полено, но зато на лице у него столько жестких темных волос, сколько у большинства мужчин красуется на макушке. Разбросанные по полу одеяла указывали на места, где спали остальные.

— Долго же вас не было, — буркнул толстяк. Он сделал глоток из черного кувшина, который держал в руках, и закашлялся.

— Да вроде как нигде не задерживались, — угрюмо ответил мужчина, ехавший на передней лошади. Когда он снял шарф, закрывавший его лицо, Шаман увидел, что у него есть небольшая белая борода и что выглядит он старше остальных. Старик положил руку на плечо Шамана и подтолкнул его. — Сидеть, — приказал он, словно разговаривая с собакой. Шаман присел на корточки рядом с огнем. Там он и собирался остаться, потому что с того места ему было хорошо видны губы как раненого, так и отца.

Старик достал пистолет из кобуры и направил его на Шамана.

— Советую действительно вылечить нашего доброго друга, доктор.

Вот теперь Шаман сильно испугался. Отверстие в конце дула походило на немигающий круглый глаз, уставившийся прямо на него.

— Я не стану ничего предпринимать, пока вы не опустите оружие, — заявил его отец человеку на полу.

Толстяк, похоже, задумался.

— Всем выйти, — приказал он своим людям.

— Подождите, — окликнул их отец Шамана. — Сначала принесите дров и разожгите огонь. Поставьте на огонь воду: мне нужен кипяток. У вас есть еще одна лампа?

— Есть фонарь, — ответил старик.

— Принесите. — Отец Шамана положил руку на лоб толстяка, затем расстегнул ему рубашку и открыл торс. — Когда это произошло?

— Вчера утром. — Мужчина покосился на Шамана из-под прикрытых век. — Это ваш мальчик?

— Мой младший сын.

— Глухой?

— Похоже, вам кое-что известно о моей семье…

Мужчина кивнул.

— Люди говорят, что ваш старший — сын моего брата Вилла. Чертовски похож на моего Вилли, такой же проказник. Вы знаете, кто я?

— Догадываюсь. — Неожиданно Шаман увидел, что его отец наклонился на пару дюймов вперед, не сводя с толстяка пристального взгляда. — Оба они — мои мальчики. Если вы говорите о моем старшем сыне — то он мой старший сын. И вы будете держаться от него подальше в будущем, так же, как держались в прошлом.

Мужчина на полу улыбнулся.

— А почему бы мне не забрать его?

— Прежде всего потому, что он — хороший, добрый мальчик, впереди у которого — достойная жизнь. А если он когда-то и был сыном вашего брата, думаю, вам вряд ли захочется увидеть его там, где вы находитесь сейчас — в грязи, в зловонном свинарнике, служащем укрытием, словно загнанный раненый зверь.

Долгое мгновение они не сводили друг с друга глаз. Затем толстяк пошевелился и поморщился, и отец Шамана приступил к осмотру. Он забрал кувшин и снял с раненого рубашку.

— Выходного отверстия нет.

— Да, эта тварь точно там, зуб даю. Наверняка будет чертовски больно, когда вы станете там ковыряться. Можно мне еще пару глотков сделать?

— Нет, я дам вам одно средство, которое поможет вам уснуть.

Толстяк сверкнул глазами.

— Черта с два я на это соглашусь! Чтобы вы тут делали, что вам в голову взбредет, пока я буду валяться в отключке? Ни за что!

— Дело ваше, — пожал плечами отец Шамана. Он вернул старику кувшин и дал напиться, ожидая, когда нагреется вода в котелке. Затем, достав из сумки коричневое мыло и чистую тряпку, он вымыл область вокруг раны, которую Шаману не было видно. Потом доктор Коул взял тонкий стальной зонд и вставил его в отверстие от пули, а толстяк замер, открыл рот и как можно дальше высунул большой красный язык.

— Она там, почти у самой кости, но перелома нет. Пуля, наверное, была уже на излете, когда попала в вас.

— Повезло, — вздохнул мужчина. — Сукин сын далековато от меня стоял. — Борода его слиплась от пота, кожа приобрела серый оттенок.

Отец Шамана достал из сумки пинцет для удаления инородных тел.

— Я воспользуюсь вот этим, чтобы удалить ее. Но этот предмет гораздо толще зонда. И болеть будет намного сильнее. Так что лучше доверьтесь мне, — просто сказал он.

Пациент отвернулся, и Шаман не видел, что он произнес, но, должно быть, тот попросил что-нибудь посильнее виски. Отец достал из сумки приспособление для использования эфира и сделал сыну знак: несколько раз Шаман видел, как дают эфир, но еще ни разу не помогал при этом. Мальчик осторожно поднес трубку ко рту и носу толстяка, а его отец стал капать эфир. Отверстие от пули оказалось больше, чем ожидал Шаман, и с фиолетовым ободком. Когда эфир подействовал, отец очень осторожно, понемногу, стал вводить пинцет в рану. На краю раны показалась яркая красная капелька, затем перелилась через край и потекла по руке раненого. Когда пинцет вынырнул наружу, в нем был зажат кусочек свинца. Отец тщательно вытер пулю и положил на одеяло, чтобы толстяк увидел ее, когда придет в себя.

Он позвал внутрь стоявших за дверьми мужчин, они принесли с собой горшок замороженных белых бобов, который держали на крыше. Когда бобы оттаяли на огне, Шаману и его отцу тоже немного перепало. В бобах были кусочки чего-то еще, возможно, кролика, и Шаман подумал, что с патокой рагу было бы вкуснее, но съел все с жадностью.

После ужина отец снова нагрел воды и стал тщательно мыть все тело пациента; остальные мужчины смотрели на него сначала с подозрением, а затем — со скукой. Они легли на пол и один за другим уснули, но Шаман не спал. Скоро он увидел, как больного сильно вырвало.

— Виски и эфир плохо сочетаются, — заметил его отец. — Ложись спать. Я обо всем позабочусь.

Шаман послушался и вскоре крепко спал. Пробудился оттого, что отец сильно тряс его. Он велел Шаману надевать верхнюю одежду. Через щели уже пробивался серый свет. Толстяк лежал на полу и смотрел на них.

— Рана будет болеть недели две или три, — сообщил ему отец Шамана. — Я оставлю вам немного морфия: его мало, но это все, что у меня есть с собой. Самое главное — рана должна быть чистой. Если начнется гангрена, вызовите меня, я тут же приеду.

Мужчина фыркнул.

— Ха, к тому времени, как ты вернешься сюда, нас уже здесь не будет.

— Ну, если что-то пойдет не так, пошлите за мной. Я приеду туда, куда надо.

Толстяк кивнул.

— Хорошенько заплати ему, — велел он мужчине с белой бородой, и тот достал из мешка пачку банкнот и протянул их врачу. Отец Шамана взял два долларовых банкнота, а остальные положил на одеяло.

— Полтора доллара за ночной вызов, пятьдесят центов за эфир. — Он пошел к двери, но остановился. — Вы, ребята, часом, не знаете что-нибудь о человеке по имени Элвуд Паттерсон? Иногда путешествует с человеком по имени Хэнк Кофф и мужчиной помоложе, по имени Ленни.

Они безучастно смотрели на него. Человек на полу покачал головой. Отец Шамана кивнул, и они вышли наружу, где пахло только деревьями.

На сей раз с ними поехал только мужчина, показывавший дорогу. Он подождал, пока они сядут в седло, после чего снова завязал им глаза платком. Роб Джей слышал, как часто задышал его сын, и пожалел, что не поговорил с мальчиком, пока тот видел его губы.

Его собственный слух напрягся изо всех сил. Их лошадь вели в поводу: он слышал, как впереди стучат копыта. Позади копыт не было. Впрочем, они легко могли бы оставить человека у дороги. Все, что ему нужно было бы сделать, это дать им проехать, наклониться вперед, поднять револьвер в нескольких дюймах от головы пленников и нажать на собачку.

Поездка оказалась долгой. Когда они наконец остановились, он понял: если в них должны выстрелить, это произойдет именно теперь. Но с них только лишь сняли повязки.

— Просто езжайте дальше вперед, ясно? И скоро окажетесь в знакомых местах.

Часто моргая, Роб Джей кивнул, не став признаваться, что уже понял, где они находятся. Они поехали в одном направлении, бандит — в противоположном.

Добравшись до рощицы, Роб Джей остановил лошадь, чтобы справить нужду и размять ноги.

— Шаман, — сказал он. — Ты вчера видел, как я говорил с тем парнем, раненым?

Мальчик удивленно посмотрел на него и кивнул.

— Сын, ты понял, о чем мы говорили?

Еще один кивок.

Роб Джей поверил ему.

— А теперь скажи мне, каким образом тебе удалось понять такой разговор? Может, кто-то тебе что-то рассказывал о… — Он не смог произнести «о твоей матери». — О твоем брате?

— Некоторые мальчики в школе…

Роб Джей вздохнул. Глаза старика — на таком юном лице, подумал он.

— Ладно, Шаман, вот что я тебе скажу. Я думаю, то, что случилось — что мы были с теми людьми, лечили того раненого, и особенно — о чем мы с ним разговаривали… Думаю, все это должно стать нашей с тобою тайной. Твоей и моей. Потому что, если мы расскажем твоему брату или маме, им может быть больно. Они будут волноваться.

— Ладно, папа.

Они снова забрались в седло. Подул теплый ветерок. Наконец-то пришла оттепель, подумал он. Через день-два уже везде побегут ручьи. Неожиданно Шаман заговорил, и Роб Джей испугался того, как напряженно звучит голос сына.

— Я хочу быть таким же, как ты, папа. Хочу быть хорошим врачом.

Робу Джею на глаза навернулись слезы. Мальчик не видел его лица, замерз, проголодался и устал, момент был совсем не подходящим, чтобы попытаться объяснить ему, что, если ты глухой, некоторые мечты осуществить невозможно. Ему пришлось ограничиться тем, что он протянул свои длинные руки за спину и прижал сына к себе. Он чувствовал, как Шаман упирается лбом ему в спину, и на какое-то время перестал терзаться и позволил себе ухватить маленький кусочек сна — как голодающий, боящийся проглотить сразу целую тарелку стряпни, — а лошадь тащилась вперед и везла их домой.