4

Дождь утих, и Люси, спешившая покинуть ботанический сад, сбавила шаг. Пейджер снова запищал, но в эту неделю в больнице одиночество чувствовалось сильнее обычного, и Люси пока не хотелось снова возвращаться туда с воли. К тому же ее уже не раз так дергали, и она мчалась через весь Челси обратно к докторам — и обнаруживала, что тревога оказалась ложной. Ну да, дважды за последние две недели… Но, может быть, сейчас другое дело, хотя какой-то частичкой души она все же надеялась, что еще есть время подождать. Пока он вернется…

Люси неторопливо прошла квартал по Флад-стрит, а затем ноги сами свернули налево, выводя ее на бульвар Сент-Лу. Она намеренно выбрала этот обходной путь, поскольку после нетипично погожего лета пришла золотая осень, а Люси очень любила богатое убранство деревьев на улицах в этом уголке города. Здесь находились старинный тюдоровский особняк и парк, в котором принцесса Елизавета в начале пятидесятых годов шестнадцатого столетия собственноручно посадила тутовые деревья. Они по-прежнему росли всего в нескольких улочках отсюда, неподалеку от Чейни-роу.

Люси снова свернула налево и двинулась по Фин-стрит, мимо паба, куда уже подтягивались любители пятничного ланча. Помнится, именно доктор Фин высказал однажды «прекрасную мысль» — по крайней мере, ему ее приписывали — посадить деревья вдоль всей улицы. Королева Виктория с жаром поддержала эту идею, которая потом прижилась по всей Европе. Что ж, такая история существует, пусть и не совсем правдоподобная; так или иначе, в симпатичном палисадничке при пабе еще осталось несколько отличных деревьев — живое свидетельство дальновидности доктора Фина.

Один из завсегдатаев паба, молодой мужчина приятной наружности, при входе озорно подмигнул ей, и Люси улыбнулась в ответ на молчаливый комплимент. Значит, выглядит она вполне сносно. Несмотря на странную невесомость в теле и общую слабость, Люси пока ощущала в себе силы, поскольку, где бы она ни прогуливалась, ее настроение неизменно переходило от мрачного к приподнятому — чего, впрочем, на этот раз не случилось. Но сейчас она просто слишком больна и занята посторонними мыслями…

Подойдя к огромному зданию, служившему границей территории больничного комплекса, Люси вдруг ощутила, что ее пронизывает острое желание нашкодить — словно у школьницы, прогуливающей уроки. Ее дни теперь шли по кругу, а время спряталось за пределами внешнего мира и там застыло, поэтому ей постоянно казалось, что она куда-то проваливается — словно Алиса в кроличью нору. Все вокруг утратило конкретность, и ей беспрестанно приходилось одергивать себя и вспоминать, в какой день, в какой месяц, в какое время она в данный момент живет. Один час перетекал в другой; она потихоньку пробиралась по страницам Вордсворта, Дж. М. Барри и даже Шопенгауэра — неоцененное ею прежде тематическое разнообразие, помогающее углубленным раздумьям. Затеянное ею лоскутное покрывало едва заметно разрасталось, но и все остальное, казалось, тоже двигалось словно в замедленной съемке. Вне больницы все дышало памятью прежней жизни, и Люси вдруг захотелось остаться внутри этой бурной жизнедеятельности и больше не возвращаться в свою келью.

Но это было бы нечестно по отношению ко всем замечательным людям, проявляющим заботу о ней! Люси была пациенткой одной из лучших в мире кардиоторакальных лечебниц — форпоста новейших технологий в этой области. Попав сюда, она ожидала, что станет свидетельницей открытых проявлений конфронтации самолюбий среди персонала и вежливо-откровенного отсутствия обязательств по отношению к тяжелобольным.

Но все оказалось как раз наоборот. Людей, подобных мистеру Аззизу, ей еще не доводилось встречать; как бы он ни был занят на операциях и во время приема, он всегда урывал минутку для дружеской беседы с ней, задавая Люси массу личных вопросов и проявляя неподдельный интерес к ее жизни. Сестра Кук внешне казалась очень деловитой, но при более близком знакомстве обнаруживала удивительную сердечность, а доктор Стаффорд не пропускал ни одного вечера, чтобы перед уходом домой не забежать к ней и с едва уловимой юмористической ноткой не рассказать о событиях, случившихся в больнице за день. Взамен ее настоящей семьи — немногочисленную сиднейскую родню можно было не брать в расчет — эти люди словно дали себе слово вызывать у Люси улыбку при каждом удобном случае. Они так страстно добивались ее выздоровления, словно ни минуты не сомневались в ее возможностях. Колебания здесь были неуместны; доктора превозносили храбрость Люси, поэтому она никоим образом не должна была их разочаровать.

У входа стояла «скорая» с распахнутыми задними дверцами — обычная картина, но Люси почему-то пробрала дрожь, несмотря на яркое солнце.

— Перевод в Хэрфилдскую больницу, голубушка моя. Могу поспорить, что тебя-то мы и ждем.

Шофер добродушно улыбнулся ей, словно натягивал поводья самого Пегаса, готового на крыльях домчать ее аж до луны. Люси хотелось разделить его оптимизм, но она вдруг ощутила себя ужасно маленькой и одинокой, а предстоящее путешествие вовсе не казалось ей таким романтичным. Стиснув зубы, она подошла к дверям главного входа, и они трагически сомкнулись за ней.