3

Ипподрому Кэмптон-Парк удавалось оставаться на одном и том же месте и сохранять тот же внешний вид на протяжении двадцати пяти лет, в то время как всё находящееся внутри него постепенно приходило в упадок. Лошади становились всё хуже, жокеи становились хуже, и зрители тоже. Но никто в это утро не катился по наклонной плоскости с большей скоростью, чем Джонни.

Те две тысячи фунтов и те угрозы, которые он во время своего непонятного освобождения получил от Андреа Бёрден, имели такой же эффект, как если бы она подарила ему пару позолоченных свинцовых башмаков и выбросила его в открытое море. Сейчас — по прошествии семи недель — он собирался устраиваться на дне на покой.

Рядом с ним стоял Самсон. Джонни смотрел на пса слезящимися, но ласковыми глазами. Шерсть его была густой и блестящей, когти коротко пострижены, глаза ясные, морда — прохладная. Он стоял так, как стоят только доберманы, словно они непрерывно позируют для календаря Клуба собаководов на следующий год. Когда Джонни — уже очень скоро — не станет, фургон должен быть продан, а вся сумма от продажи пойдёт на Самсона, чтобы ему хорошо жилось. В это мгновение собака сияла беспечным довольством и той отвагой, которых у самого Джонни никогда не было.

И вдруг наступила неожиданная перемена. Блестящая шерсть на спине Самсона встопорщилась, так что собака мгновенно стала похожа на жёсткую щётку. Уши её прижались к голове, а зубы обнажились. Потом собака опрокинулась на землю и, слабо заскулив, заболтала всеми четырьмя лапами в воздухе.

Джонни склонился над собакой. Самсон не был болен, у него не было судорог, и свалился он не от боли. Он лёг, изображая безоговорочное смирение.

Джонни огляделся по сторонам. Единственным живым существом поблизости был стоящий в нескольких метрах человек, который, облокотившись на ограждение, наблюдал за лошадьми.

— Как там? — спросил Джонни.

Мужчина медленно обернулся.

— Простите? — сказал он.

При звуке этого голоса Самсон окаменел.

— Кто выиграет? — спросил Джонни.

— Лошадь в красной попоне, — ответил человек. Джонни попытался сфокусироваться на лице стоящего перед ним человека. Кэмптон-Парк — место среди лондонских психов популярное. Лицо человека было широким и бесхитростным. Типичный псих. Но идиотам иногда везёт. Джонни подозвал букмекера и поставил свои последние сто фунтов на лошадь в красной попоне.

Уже несколько недель как Джонни продал свой бинокль, потому что всё равно уже не мог твёрдо держать его в руках. Теперь он следил за полем невооружённым глазом. Их с незнакомцем лошадь пришла первой, опередив на целый корпус фаворита.

Джонни получил выигрыш. Потом постарался сосредоточиться на незнакомце.

— Откуда ты это знал? — спросил он.

Мужчина снял тёмные очки.

— Я чувствовал… запах гормонов, — объяснил он. Что-то тревожное, беспокойное было в его лице.

Джонни повернулся и пошёл прочь.

Мужчина последовал за ним. Джонни ускорил шаг. Тот не отставал. Джонни остановился, резко обернулся и протянул ему половину купюр.

Человек покачал головой.

Волосы на голове Джонни встали дыбом. Он не вспоминал о дьяволе с самого детства. Теперь семь недель алкогольного отравления приглушили настоящее и воскресили его детство. Это дьявол явился, чтобы забрать его.

Он засунул всю пачку денег в карман мужчины. Тот шагнул к нему, и Джонни вдохнул отдающий палёной резиной запах пламени преисподней. Вокруг него обвилась рука, и его оторвали от земли. Джонни закрыл глаза.

— Возьми меня, — сказал он. — Но пощади собаку.

Та ночь два месяца назад, когда он приютил Эразма с Маделен в своём фургоне, была самой прекрасной в жизни Джонни. Из той грязи, которая многие годы наполняла его существование, он неожиданно вытащил мерцающий экзистенциальный подарок.

Он знал, что подаренное ему в ту ночь было слишком ярким, чтобы длиться долго, он смиренно снял это воспоминание с крючка и забросил подальше, без всяких надежд на его возвращение. Теперь ситуация повторялась, и ещё удивительнее, чем раньше. В его фургоне, вокруг стола, под которым дрожал Самсон, сидели Маделен и обезьяна — бок о бок с ним.

— Мы хотели спросить, не можем ли мы пожить здесь какое-то время, — сказала Маделен.

Чувствуя головокружение от счастья, Джонни потянулся к раковине, полной стаканов с опивками, намереваясь прибраться в связи с приходом гостей. Маделен накрыла его руку своей.

— Кроме того, мы подумали, не захочешь ли ты повозить нас, — продолжала она, — Но тебе придётся бросить пить.

Она посмотрела на Эразма.

— Нам надо поговорить с Боуэном, — сказала она. — Если он узнает нас, он позвонит в полицию. Как бы нам убрать его из больницы?

— Может быть, — произнёс Эразм, — я смогу.

Маделен сняла трубку со стоящего на столе телефона, набрала номер и протянула трубку Эразму. Только когда женский голос ответил: «Клиника Холланд-Парк» и Эразм, отняв трубку от уха, посмотрел за неё, чтобы понять, откуда это слышится голос, Маделен вспомнила, что это первый телефонный разговор в жизни обезьяны.

Она взялась за трубку и мягко, но решительно прижала её к уху обезьяны.

— Я был бы вам очень признателен, если бы имел возможность поговорить с доктором Александром Боуэном, — произнёс Эразм.

— Как мне представить вас?

— Если вас не затруднит, скажите ему, что речь идёт о большой обезьяне, которая пропала.

Ветеринару понадобилось пять секунд, чтобы освободиться от того, чем он был занят.

— Вы помните, — спросил Эразм, — того господина, в саду которого вы забрали большую обезьяну? Она вернулась. Обезьяна. Та самая.

Прошло несколько секунд, прежде чем врач смог ответить:

— В каком она состоянии?

Эразм взглянул на себя.

— В хорошем, — ответил он. — Как вы думаете, что нам делать?

— Оставайтесь на месте, — сказал врач. — Я сейчас приеду.

Связь разорвалась, и обезьяна непроизвольно отодвинула трубку, чтобы посмотреть, куда делся врач. Маделен взяла у него трубку и протянула ему шляпу и тёмные очки. Она погладила Джонни по щеке.

— Поехали, — сказала она.

Маделен и Эразм вышли из полумрака фургона на яркий солнечный свет Далиджа и, пройдя пятьдесят метров по дороге к дому, в саду которого два месяца назад Андреа Бёрден впервые увидела Эразма, позвонили в дверь. Открыла горничная.

— Моему дяде неожиданно стало плохо, — сказала Маделен, — можно к вам зайти?

Пол в холле был выстлан чёрными и белыми мраморными плитами, и повсюду стояла белая полированная мебель. Горничная принесла два стула.

— Я очень хочу пить, — сказал Эразм.

Он подбирал слова из своего постоянно растущего, но ещё небольшого словарного запаса.

— Ведро, — сказал он. — Будьте так добры, принесите, пожалуйста, ведро воды.

Человек, который вышел к ним, три месяца назад своей самоуверенностью напугал бы Маделен. Теперь она — со своей новой точки зрения на общество и его членов — классифицировала его как слоёный пирог: нижний слой состоял из раздражения тем, что ему помешали, потом шёл слой страха, что это переодетые воры, далее — слой неуверенности, возникающей при малой физической дистанции, а сверху глазированный слой светской любезности.

— Извините, пожалуйста, за вторжение, — сказала она. — Мы уже вызвали «скорую помощь». Она должна быть здесь с минуты на минуту.

Мужчина вздохнул с облегчением и подошёл к обезьяне.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Спасибо, хорошо, — ответил Эразм. — А вы?

Хотя и совсем некстати, но Маделен вдруг кое-что поняла о своём любимом существе. Что он совершенно — и физически, и психически — неспособен врать.

Мужчина хлопал глазами.

— Приятно слышать, что вам лучше, — сказал он.

— Приятно слышать, что вам приятно, — сказал Эразм.

Мужчина стоял и раскачивался взад и вперёд. Горничная принесла ведро воды. Эразм поднёс его ко рту и выпил литров десять.

Мужчина перестал качаться. Теперь он стоял совсем неподвижно, во все глаза разглядывая гостя.

Раздался звонок в дверь. Никто не пошевелился. Дверь открылась, и вошёл Александр Боуэн. В белом халате и с маленькой кожаной сумкой в руке.

После яркого солнечного света на улице он в полумраке холла смог разглядеть только хозяина дома и горничную.

— Где он? — спросил он.

Мужчина показал на Эразма. Врач подошёл поближе и остановился.

— Мы, — сказала Маделен из темноты, — очень рады снова вас видеть.

Они с Эразмом встали с двух сторон от врача и повели его к двери. Хозяин дома, под влиянием нахлынувшего deja-vu, сделал несколько неуверенных шагов им вслед.

В дверях обезьяна сняла свою фетровую шляпу и поклонилась горничной. Мужчина уставился на белую шерсть на черепе.

— Большое спасибо за приют и угощение, — поблагодарил он. — И вам, и вашему мужу.