* * *

Да, Курицына привезли в медсанбат. Ему промывали желудок, пичкали таблетками и микстурами, с ложечки поили бульончиком. Он возлежал на немыслимой постели: матрац, одеяло, подушка, простыни! Он мылся под душем! Ему вручили полосатую фланелевую пижаму, но, узнав, что она трофейная, он шмыгнул облупленным носом: «Благодарствую!» — и категорически отказался надеть ее. Его уговаривали, ему приказывали, он железно стоял на своем: «Чтоб я напялил фрицевское?!» Сестры и врачи сдались: черт с тобой, красуйся в подштанниках, только на глаза начальству не попадайся. И он несколько дней ходил в исподнем, хоронясь от командира медико-санитарного батальона и замполита.

А через несколько дней отдохнувший, посвежевший, в полной форме Ваня Курицын возвратился в роту Чередовского. Старший лейтенант Чередовский сказал: «Ну, как самочувствие, товарищ Курицын?» Лейтенант Соколов сказал: «Как настроение? Бодрое?» Старшина Гукасян сказал: «Не будешь больше объедаться? Что? Не разводи симфонию!» Сержант Сабиров сказал: «Пошто стоишь, ложись, твое место никто не занял». Рядовой Пощалыгин сказал: «Что, курицын сын, вывернули наизнанку?» А рядовой Пахомцев ничего не сказал, крепко пожал Курицыну руку, похлопал по спине.

Пощалыгин хмыкнул, подмигнул:

— Что за нежности, Сергуня?

— Какие нежности…

— Я ж не слепой: ты обрадовался… ровно Наташу узрел!

— Я тебя уже просил: не болтай о ней!

— Чего ты, Сергуня, такой смурной заделался?

— Не трогай ее, понял? А Курицыну я рад, это верно. «Верно: рад. Рад, что товарищ здоров, что опять вижу человека, к которому я привык. Я быстро привыкаю, привязываюсь к людям. Как мне было не по себе, когда Караханов объявил во взводной землянке: «Пришел прощаться». «Прощаться? — спросил я. — Уезжаете?» — «Не уезжаю, а ухожу. Замполитов в ротах упразднили, буду парторгом батальона». И я обрадовался: «Значит, не перестанем с вами видеться?» — «Еще как не перестанем! Отличишься в наступлении — в партию буду оформлять!» Он засмеялся, и я засмеялся. Вспомнив его присловье, я сказал: «Очень отлично!»

Но не всегда очень отлично, когда привыкаешь, привязываешься к человеку, не всегда. Правда, если можно привыкнуть, то можно и отвыкнуть. Отвыкнуть — и все. Покуда эта привязанность не переросла в нечто более значительное. А на войне не до любовей. Не до сердечных, так сказать, мук. Война — это мужчины, на войне не до женщин, надо воевать.