Sophie Hannah

The lasting damage

© Sophie Hannah 2011

© Перевод на русский язык, М. Ю. Юркан, 2016

© Издание на русском языке. Оформление. ООО «Издательство Э», 2017

* * *

Вебсайт агентства недвижимости «Золотая ярмарка»

Дом на продажу: Кембридж, Бентли-гроув, 11

Жилая площадь (исключая гараж): 1979 квадратных футов^[1]

Метраж помещений приведен исключительно для ориентации.

Приведенные выше планы этажей дома, размеров дверей, окон и комнат являются приблизительными и дают лишь общее представление о предлагаемой для продажи недвижимости, в силу чего возможны некоторые неточности и упущения. Поэтажные планы представлены исключительно в целях рекламы для любых потенциальных покупателей, которые могут заказать точные измерения, обратившись в Королевский институт сертифицированных оценщиков. Агентство не проводило проверок действия сервисного обслуживания, бытовой техники и аппаратуры и не дает гарантии по их эксплуатационным свойствам и эффективности действия.

Суббота, 24 июля 2010 года

Меня вот-вот убьют из-за не знакомой мне семьи по фамилии Гилпатрик.

Семьи из четырех человек: мать, отец, сын и дочь.

– Элиза, Донал, Риордан и Тилли, – неожиданно сообщил мне Кит их имена, точно я жаждала быстрее покончить с формальным знакомством, чтобы узнать их получше, хотя единственное, чего мне хотелось, – это с криком выбежать из этой комнаты. – Риордану исполнилось семь лет, – добавил он, – а Тилли – пять.

«Заткнись, ради бога!» – хотелось мне завопить ему в лицо, но я пребывала в таком ужасе, что не смела даже рта раскрыть. Словно кто-то сомкнул мне уста, навечно наложив на них печать молчания, и отныне я больше никогда не смогу вымолвить ни единого слова.

Это судьба. Именно поэтому, именно так, здесь и сейчас, мне предстоит умереть. По крайней мере, я в конце концов поняла причину.

Кит испуган не меньше меня. Даже больше. Потому-то он продолжает говорить, сознавая то, что осознает любой в преддверии неминуемой жуткой кончины: соединение страха и безмолвия превращается в некую новую реальность, в тысячу раз более ужасающую, чем сумма ее слагаемых.

– Да, Гилпатрики, – произнес он, не замечая стекающих по щекам слез.

В зеркале над камином я заметила отражение двери. Она казалась меньше и дальше от нас, чем на самом деле, но я была не в силах даже обернуться и прямо взглянуть на нее. Очертаниями зеркало напомнило мне массивную могильную плиту: прямоугольник, увенчанный дугой свода.

– Мне не верилось в их существование. Сама фамилия казалась выдуманной. – Кит рассмеялся, подавив рыдание. Его била нервная дрожь, и даже голос у него дрожал. – Фамилия Гилпатрик сродни тем, что придумывают сочинители для персонажей романов. Мистер Гилпатрик. Если б только я поверил в его реальность, наша жизнь осталась бы неизменной. Мы продолжали бы благополучно жить. Если б только…

Он стоял спиной к запертой двери гостиной. Из холла донесся топот стремительных шагов, и мы оба услышали их. Они уже в доме…

Неделей раньше

1

Суббота, 17 июля 2010 года

Я лежала на спине с закрытыми глазами, дожидаясь, когда изменится дыхание Кита. Сама я притворялась спящей, стараясь дышать медленно и сонно, в надежде услышать такое же дыхание от него, прежде чем вылезти из постели – вдох и пауза, выдох и пауза – и попытаться развеять одно безобидное заблуждение. Неужели только я способна на такое притворство, или женщины испокон веков вели себя так, сплошь и рядом, по всему миру? Но если другие женщины и притворялись, то, должно быть, по другим, более обыденным, чем мои, причинам: допустим, какой-то плутоватой жене или подруге захотелось тайно послать сообщение очередному любовнику или украдкой выпить на сон грядущий последний, заслуживающий порицания бокал вина, сверх пяти уже выпитых. Обыденные причины. Обыкновенные потребности.

Ни одна женщина в мире не оказывалась в ситуации, выпавшей сейчас на мою долю.

На редкость глупые мысли. Нет вообще никакой особой «ситуации», за исключением той, что ты состряпала в твоем воображении. Ингредиенты: случайное стечение обстоятельств и параноидальный синдром или старозаветная викторианская идея фикс.

Но никакие уговоры внутреннего голоса не срабатывали. Поэтому, ради спокойствия, мне необходимо все проверить. Проверка не равнозначна безумию: безумием стало бы упущение возможности проверки. Ведь если, посмотрев, я ничего не обнаружу, то смогу забыть об этом, признав, что у меня всего лишь разыгралось воображение.

Согласна?

Мне не придется слишком долго ждать начала действий. Кит обычно засыпает, как убитый, вскоре после выключения света. Надо только досчитать до ста… Но я не могу. Не могу заставить себя сосредоточиться на маловажных для меня пустяках. Если бы смогла, то сумела бы вернуться в безоблачное прошлое, навсегда выкинув из головы дом № 11 по Бентли-гроув. Удастся ли мне это в обозримом будущем?

Пребывая в ожидании, я мысленно представила, что именно буду делать. Потом мои мысли переключились на нашу с Китом спальню – что она могла бы поведать о нас совершенно не знакомому с нами человеку? Большая массивная кровать, камин с чугунной решеткой, по бокам от него две одинаковые стенные ниши, где стоят два наших одинаковых гардероба. Киту нравится симметрия. Когда я предложила купить вместо нашей обычной двуспальной кровати одно ложе истинно королевских размеров, он лишь заметил, что тогда не хватит места для двух одинаковых прикроватных тумбочек. А услышав, что я буду рада пожертвовать своей тумбочкой, Кит глянул на меня так, словно я подбивала его на анархию, замыслив уничтожить весь гармоничный упорядоченный мир.

– Нельзя поставить тумбочку только с одной стороны кровати, – убежденно заявил он.

В итоге мы оба пожертвовали тумбочками.

Сначала взяв с меня обещание сохранить его слова в тайне, Кит также признался, что мог бы смириться с неудобством, если бы ему пришлось свешиваться с кровати, складывая на пол книги, часы, очки и мобильник, но спальня, лишенная «правильной симметрии», вызывала бы его неизменное раздражение.

– Ты уверен, что искренне приобщился к компании гетеросексуалов? – поддразнивая, спросила я.

– Либо уверен, – усмехнулся он, – либо притворяюсь таковым ради того, чтобы ежегодно получать присылаемые мне традиционные рождественские открытки. Полагаю, какова правда на самом деле, ты так никогда и не узнаешь.

До самого пола спускались кремовые шелковые шторы. Киту больше нравились римские жалюзи, но и в данном случае я одержала победу. Мне с детства хотелось шелковые занавески, они фигурировали в непременных мечтах о будущем «собственном доме». Причем шторы в спальне должны стелиться по полу – таков мой взгляд на порядок вещей. По-моему, у каждого человека есть по меньшей мере одно незыблемое понятие о правильности, и каждый из нас считает свое представление разумным, а иное мнение – совершенно абсурдным.

Над камином висит вставленная в раму вышитая гладью картина: красный дом на прямоугольном зеленом поле, навевающем мысли о саде. Однако цветы на сплошной травяной заливке заменила витиеватая надпись, вышитая ярким оранжевым цветом: «Коттедж “Мелроуз”, Малый Холлинг, Силсфорд» – а под ней еще одна, более мелкими желтыми буквами: «Конни и Киту, 13 июля 2004».

– Но ведь «Мелроуз» – не красный, – обычно протестовала я, до того как смирилась. – Он ведь построен из светлого известняка. Не думаешь ли ты, что маме взбрело в голову изобразить наш дом истекающим кровью?

Оформив покупку, мы с Китом для краткости называли наш дом просто «Мелроуз»^[2]. Теперь, уже давно обосновавшись здесь и досконально, как свои пять пальцев, узнав это жилище, мы дали ему прозвище «Мелодрама».

Что мог бы подумать сторонний наблюдатель, созерцая эту гобеленовую картину?

Может, подумал бы, что после покупки собственного дома мы с Китом, совсем одурев от радости, боялись забыть наши собственные имена? Иначе зачем решили повесить на стену такое напоминание? Сумел бы посторонний человек догадаться, что перед ним подарок, старательно вышитый к новоселью руками матери Конни и что сама Конни считала картину приторно примитивной и упорно сражалась за ее изгнание на чердак?

Но благодаря настойчивости Кита, сохранив преданность родне и лично моей маме, мы все-таки повесили ее подарочек на стену. Кит заявил, что картина идеально подойдет для нашей спальни, поскольку в этом случае гости не увидят ее. По-моему, теперь уже он вовсе не замечает сей рукотворный шедевр. А я замечаю – каждый вечер, ложась спать, и каждое утро, просыпаясь. Картина угнетает меня по целому ряду причин. Заглянувший в нашу спальню человек ни за что не догадался бы, какими спорами и компромиссами сопровождался выбор ее обстановки. Никто не заметил бы ни отсутствия так необходимой Киту прикроватной тумбочки, ни картины, которую я мечтала бы повесить над камином, если б там не пламенел мамин гобелен с отвратительным красным домом.

Следовательно, вид комнаты в чужом доме ни о чем существенном не говорит, и мне нет смысла пытаться что-то проверить, даже теперь, уже дождавшись сонного дыхания Кита. То есть мне тоже следовало бы спать.

Как можно тише я откинула мой край пухового одеяла, вылезла из кровати и на цыпочках прошла во вторую спальню, превращенную нами в домашний офис. Здесь мы занимались нашим бизнесом, и такой выбор не назовешь слишком умным, учитывая, что размер комнаты составляет примерно одиннадцать футов в длину и десять футов в ширину, или чуть больше десяти квадратных метров. Так же, как в нашей с Китом спальне, здесь имелся камин с чугунной решеткой. Но мы умудрились втиснуть сюда два письменных стола, по стулу для каждого из нас и три шкафа для хранения документов. Получив в Регистрационной палате нашу фирменную лицензию, Кит вставил ее в рамочку и повесил на стену напротив двери. В итоге именно на эту лицензию и падал взгляд при входе в комнату.

– Это просто законная необходимость, – пояснил он, отвечая на мои жалобы по поводу скучного и бюрократического вида такой вывески. – Надо же показать, что здесь своего рода штаб-квартира компании. Неужели тебе хочется, чтобы «Нулли» начала свою деятельность с нарушения закона?

«Нулли Секундус Лтд.». Такое название для нашего акционерного общества с ограниченной ответственностью выбрал Кит, и в переводе с латинского оно означает – «Никем не превзойденный».

– Наводит на мысль об искушении судьбы и обреченности нашего провала, – заметила я в ходе обсуждения нами будущего названия, представив, насколько тяжелее с таким самодовольным названием будет переживаться банкротство. Сама я предлагала назвать нашу фирму «К & K Боускилл Лтд.».

– То есть просто наши имена, – язвительно произнес Кит, словно я могла упустить такой факт. – Ради бога, задействуй хоть толику воображения! Уверенность тоже способствует успеху. Разве мы запустили наш бизнес в расчете на банкротство? Не знаю, как ты, но я решительно намерен добиться успеха.

В чем еще, Кит, ты добился успеха? Какие достижения ты утаил от меня?

Конни, ты ведешь себя смехотворно. И твоя смехотворность никем не превзойдена!

Я коснулась сенсорной панели моего лэптопа, и тот послушно ожил. Открылся экран с заставкой поисковой системы «Гугл». Я напечатала в строке поиска «дома на продажу», нажала клавишу ввода и замерла в ожидании. Первый появившийся результат поиска предложил мне вебсайт компании «Золотая ярмарка недвижимости», которая, видимо, претендовала на первенство в Соединенном Королевстве по сделкам с недвижимостью. Я щелкнула по выданному адресу, рассудив, что основатели «Золотой ярмарки» во взглядах на саморекламу придерживаются, очевидно, скорее взгляда Кита: их совершенно не волновало возможное унижение при вынужденном банкротстве.

Загрузилась начальная страница вебсайта: выигрышные рекламные фотографии предлагаемых на продажу домов, под каждой из них в ярко-красных рамках множество маленьких снимков с курсором в виде лупы, причем каждая лупа оснащена дополнительной парой глаз. Эти глаза производили жутковатое впечатление, наводя меня на мысль о тайных соглядатаях, которые шпионят друг за другом.

А разве сама ты не тем же занимаешься?

В строке уточнения места я набрала «Кембридж» и щелкнула по экранной кнопке «на продажу». Появился очередной экран, предлагая мне более точный выбор. С нетерпением я продолжила сужать ареал поиска. Радиус: только в этом районе. Тип недвижимости: коттеджи. Число спален: любое. Диапазон цен: любой. Дополнительные позиции… Когда же добавится Бентли-гроув, 11? Я щелкнула по временной кнопке: «Последние 7 дней». Хотя неделю тому назад дом еще не продавался, ведь табличку «Продается» я увидела в его палисаднике только сегодня… вернее, вчера, учитывая, что сейчас уже половина второго ночи.

Постукивая по полу голыми ногами, я коснулась кнопки «Найти недвижимость» и на мгновение закрыла глаза. Открыв их, увидела появившиеся на экране фотографии домов: один – на Чосер-роуд за четыре миллиона фунтов, другой – на Ньютон-роуд за два миллиона триста тысяч. Обе улицы оказались мне знакомы – они находились поблизости от Бентли-гроув, за Трампингтон-роуд. И я прогуливалась там во время моих многочисленных тайных поездок в Кембридж.

Третьим в списке предложений стоял дом № 11 на Бентли-гроув. Его предлагали за миллион двести тысяч фунтов. Меня удивила столь высокая цена. Дом, конечно, выглядел прилично, но не слишком впечатляюще. Очевидно, этот район Кембриджа считался более престижным, хотя, на мой взгляд, не представлял ничего особенно хорошего, а уж о пробках на Трампингтон-роуд и вспоминать не хочется: там зачастую быстрее дойдешь пешком, чем доедешь. По соседству также находились сетевой супермаркет «Уэйтроуз», индийский ресторанчик, специализированный винный магазин и пара агентств по продаже недвижимости. А также множество огромных дорогущих особняков. Если запрашиваемые цены на дома в этом районе города начинаются с миллиона, то значит, должно быть и множество людей, способных заплатить такую цену. Кто же они? На ум мне, сама не знаю почему, пришел вдруг сэр Клифф Ричард^[3]. Кто еще? Владельцы футбольных клубов или нефтяных скважин, пробуренных в собственных садах за домами? Увы, нам с Китом такую цену точно не потянуть, а ведь бизнес наш развернулся на редкость удачно, даже процветал…

Я выкинула эти мысли из головы, отругав себя: «Вот идиотка, ты могла бы сейчас спать. А вместо этого торчишь тут, съежившись, в темноте за компьютером, сознавая превосходство Клиффа Ричарда. Надо взять себя в руки».

Для уточнения деталей я щелкнула по фотографии так хорошо знакомого мне с виду дома. Не верится, что в мире найдется еще один человек, способный дольше меня разглядывать фасад дома № 11 на Бентли-гроув, – мне известен практически каждый кирпич на его фасаде. Странно, почти поразительно, видеть его фото на моем компьютере – в моем доме, где ему быть не положено.

Приглашаешь врага в дом…

«Нет никакого врага, – твердо сказала я себе. – Займись делом, проверь обстановочку и возвращайся в кровать».

Кит начал похрапывать. Вот и славно. Не представляю, как бы я оправдывалась, если б он застал меня ночью за компьютером, как бы я доказала собственное здравомыслие.

Итак, нужная страничка загрузилась. Меня не интересовала панорамная фотография в левой части страницы – ее сделали с другой стороны улицы. Мне нужно было посмотреть внутренние помещения дома. Поочередно я щелкала по мелким снимкам с правой стороны экрана, добиваясь их увеличения. Первой мне показали кухню: деревянные столешницы, сдвоенная раковина из глазурованного белого фарфора, лазурно-голубая отделка кухонного «островка» с деревянной столешницей…

Кит терпеть не может эти «островки». Он считает их уродливыми и претенциозными – вычурность, заимствованная у американцев. Он называет их «авокадовыми туалетными наборами будущего». Не прошло и пары недель после нашего заселения в этот дом, а он уже избавился от такого пресловутого кухонного «островка», заказав местному столяру соорудить для нас большой и круглый дубовый стол.

Кита не устроила бы кухня на этой фотографии, раз уж она оснащена столь традиционным «островком».

Разумеется, Кит не стал бы жить там. Его кухня находится на первом этаже – именно там, кстати, находится и твоя кухня.

Я увеличила фото гостиной. Мне уже приходилось заглядывать в гостиную одиннадцатого дома на Бентли-гроув – правда, видела я ее только мельком. Во время одного из посещений Кембриджа я достаточно осмелела – или одурела, зависит от точки зрения, – чтобы открыть калитку, пройти по длинной дорожке, обсаженной лавандовыми кустами и разделяющей газон палисадника на два треугольника, и заглянула в фасадное окно. Боясь, что меня могут застать за этим незаконным вторжением, я не могла толком сосредоточиться. Через пару минут на пороге соседнего дома появился пожилой мужчина в очках с линзами невиданной толщины и устремил на меня свои непомерно увеличенные глаза. Я спешно ретировалась к своей машине, не дав ему опомниться и спросить, что я там делала, однако позже почти ничего толком не вспомнила об увиденной мной комнате, не считая белых стен и серого Г-образного дивана с каким-то затейливо вышитым красным покрывалом.

Сейчас тот же самый диван я видела на экране моего компьютера. Не такой уж он и серый, скорее дымчато-серебристый. И выглядит роскошным и уникальным. Не представляю, что где-то еще есть подобный диван.

Кит обожает все уникальное. По мере возможности, он избегает вещей массового производства. Все кружки на нашей кухне изготовил и разрисовал на заказ один кустарный гончар из Спиллинга.

Любой предмет мебели в гостиной дома № 11 на Бентли-гроув выглядит уникальным в своем роде: например кресло с огромными гнутыми деревянными подлокотниками напоминает днища гребных лодок. Необычен и журнальный столик со стеклянной столешницей – под стеклом там просматривается нечто… похожее на лежачий выставочный стенд с шестнадцатью секциями. В каждом отделении цветочек с красной сердцевинкой и голубыми лепестками, поднявший головку к прозрачной столешнице.

Киту понравились бы подобные изыски. Подавляя вспыхнувшие подозрения, я уговаривала себя, что это еще ничего не доказывает.

Вот и облицованный плиткой камин, над ним большая карта в раме, а по обе стороны от дымохода – одинаковые ниши. Симметричная гармония, вполне в духе Кита. Мне стало немного тошно.

Боже мой, это какое-то безумие! Да разве мало жилых помещений в стране следуют такой основополагающей структуре: камин с дымоходом, а справа и слева от него – ниши? Такая традиционная планировка воспроизводится по всему миру. И она привлекает Кита так же, как и триллионы других людей.

Ты же не увидела его пиджак, наброшенный на перила лестницы, или его полосатый шарф на спинке кресла…

Быстро, желая покончить с делом, я выбросила из головы пространные размышления, сознавая, что от них чувствую себя не лучше, а только хуже – и перешла к просмотру других помещений, увеличивая их изображения. Холл с лестницей, покрытый бежевым ковром, толстые, темного дерева балясины перил… Подсобное помещение с небесно-голубой, как в кухне, панельной отделкой. Медового оттенка мрамор в домашней ванной комнате – безупречно чистой и хвастливо роскошной.

Я щелкнула по снимку, где предполагалось изображение сада со стороны дворового фасада дома. Он оказался значительно больше, чем я изначально воображала, глядя на дом с улицы. Прокрутив рекламу до текста под фотографиями, я узнала, что площадь сада составляет немногим более одного акра. Именно такой садик полностью устроил бы меня: терраса для стола со стульями, двухместные качели под козырьком, большая лужайка, обсаженная деревьями, а за ними – пышные желтые луга. Идиллический сельский пейзаж в десяти минутах ходьбы от центра Кембриджа. Сейчас я начала понимать, почему объявленная цена превысила миллион фунтов. Я не пыталась сравнивать увиденное на вебсайте с садиком коттеджа «Мелроуз», который, грубо говоря, не вместит и половину гаража, рассчитанного на один автомобиль. Впрочем, там хватало места для размещения кованого железного столика с четырьмя стульями, нескольких растений в терракотовых вазонах и еще кое-каких милых пустяков. Ну вот. Я просмотрела все фотографии, увидела все, что можно было увидеть.

И ничего не обнаружила. Теперь убедилась?

Зевнув, я потерла глаза. Уже собираясь закрыть вебсайт «Золотой ярмарки» и вернуться в кровать, я заметила под снимками заднего сада рядок маленьких экранных кнопок: «Обзор улицы», «Поэтажный план», «Виртуальный тур по дому». Обзор Бентли-гроув можно было не смотреть – я достаточно насмотрелась на нее за прошедшие шесть месяцев, – однако стоило глянуть на поэтажные планы дома № 11, раз уж я их заметила. Я щелкнула по нужной кнопке, но сразу передумала и прервала загрузку, закрыв открывающуюся страничку. Нет смысла смотреть планы имеющихся там комнат, лучше уж ознакомиться с виртуальной экскурсией. Появится ли у меня ощущение, будто я сама хожу по этому дому, заглядывая в каждую комнату? Именно это мне хотелось бы сделать.

И тогда я смогу убедиться.

Коснувшись этой кнопки, я дождалась загрузки экскурсии. Появилась очередная кнопка воспроизведения, и я щелкнула по ее иконке. Сначала на экране появилась кухня, и я увидела то, что уже видела на фотографии, а потом камера медленно развернулась на триста шестьдесят градусов, сделав полный обзор помещения. Затем последовала еще пара круговых разворотов. От этого вращения у меня слегка закружилась голова, словно я сидела на карусели с испорченным рычагом остановки. Нуждаясь в передышке, я прикрыла глаза. Навалилась жуткая усталость. Поездки в Кембридж и обратно почти каждую пятницу не принесли мне никакой пользы. И конечно, изматывающая физическая нагрузка тут была ни при чем – утомляла меня необходимость конспирации. Но пора продолжить просмотр, и пусть будет что будет.

Опять открыв глаза, я увидела какую-то красноту. Сначала не поняла, что вижу, а потом… О господи! Этого не может быть. Ох, черт побери, о господи! Кровь. Посреди комнаты лежала ничком женщина, лежала в огромной луже крови, растекшейся по всему этому бежевому ковру. На мгновение, запаниковав, я ошибочно подумала, что это моя собственная кровь. Я взглянула на себя. Никакой крови. Разумеется, никакой – это же не мой ковер, не мой дом. Это дом № 11 на Бентли-гроув. Гостиная медленно проплывала перед глазами. Вот камин, над ним обрамленная карта, через открытую дверь виден холл…

Мертвая женщина, уткнувшаяся лицом в красное море. Кажется, из нее вытекло целое море крови, вся кровь до капли… Я издала полузадушенный крик. Попыталась позвать Кита, но ничего не вышло. Где телефон? Его нет на базе. Где мой «Блэкберри»^[4]? Стоит ли позвонить «999»^[5]? С трудом переводя дух, я шарила по столу, сама не зная, что пытаюсь найти. Я не могла отвести взгляда от экрана. Кровь по-прежнему кружилась передо мной, вместе с медленно поворачивающейся мертвой женщиной. Она, должно быть, мертва. Должно быть, это ее кровь. Красная – ближе к краям и почти черная в центре. Темно-красная, густая, как деготь. Нет, надо остановить это кружение!

Резко встав, я оттолкнула стул. Он с глухим стуком упал на пол. Желая избавиться от этого зрелища, я попятилась от письменного стола. «Беги, беги!» – вопил мой внутренний голос. В замешательстве я выбрала для отступления неверное направление, удалившись от двери. Не смотри. Перестань пялиться. Я ничем не могла помочь той женщине. Моя спина прижалась к стене, что-то твердое вдавилось в кожу. Раздался треск, и теперь что-то билось и хрустело под моими ногами. Острая боль прошила мои босые ступни. Глянув вниз, я увидела осколки стекла. Кровь. На сей раз – моя кровь.

Не помню, как мне удалось выбраться из кабинета и закрыть дверь. Уже лучше – теперь между мной и тем ужасом возведена некая реальная преграда. Кит. Мне нужен Кит. Я вошла в нашу спальню, включила свет и разрыдалась. Как смеет он спать?!

– Кит! – закричала я.

Он застонал. Зажмурился. И с сонной хрипотцой пробурчал:

– Выруби свет. Черт, в чем дело? Сколько времени?

Плача, я стояла перед ним. Ноги мои кровоточили, оставляя следы на белом коврике.

– Кон? – Приняв сидячее положение, Кит протер глаза. – Что происходит? Что случилось?

– Она мертва, – сообщила я.

* * *

– Кто умер? – оживившись, спросил Кит. Пошарив под кроватью, он нашел очки и нацепил их на нос.

– Не знаю! Какая-то женщина, – я всхлипнула, – там, на компьютере!

– Какая женщина? Господи, о чем ты говоришь?! – Отбросив край одеяла, он встал с кровати. – Твои… что случилось с твоими ногами? У тебя там кровь!

– Не знаю… – Это было лучшее, что мне удалось ответить. – Я запустила виртуал… – Мне с трудом удавалось дышать и говорить одновременно.

– Просто скажи мне, всё ли в порядке. С твоей сестрой, с Бенджи…

– Что? – удивилась я. При чем тут вообще моя сестра? – Это не имеет к ним никакого отношения, там какая-то женщина. Я не видела ее лица.

– Кон, ты побледнела… да на тебе лица нет. Привиделся ночной кошмар?

– На моем лэптопе. Она и сейчас там! – Я опять всхлипнула. – Она мертва. Должно быть, мертва. Нам надо позвонить в полицию.

– Дорогая, на твоем лэптопе не может быть никакой мертвой женщины, – заверил меня Кит, и я услышала раздражение в его уверенном голосе. – Тебе просто приснился плохой сон.

– Сходи и посмотри! – завопила я. – Никакой это не сон. Зайди туда, и убедишься сам!

Он вновь глянул на мои ноги, на следы крови на коврике и дальше, на половицах – на череду размазанных красных капель, ведущих к двери спальни.

– Что с тобой случилось? – спросил Кит.

Интересно, насколько виноватой я выгляжу?

– Что происходит? – Озабоченный тон моего любимого исчез, его голос стал жестко подозрительным.

Не дожидаясь моего ответа, он направился в смежную комнату.

– Нет! – невольно вырвалось у меня.

Кит остановился на лестничной площадке. Повернулся.

– Нет? Мне казалось, ты хотела, чтобы я взглянул на твой компьютер.

Я разозлила его. Он злился на все, что нарушало его сон.

И я не могла позволить ему войти туда, ничего не объяснив или хотя бы не попытавшись объяснить.

– Я запустила виртуальный тур по дому одиннадцать по Бентли-гроув, – сказала я.

– Что?.. Что за идиотство, Конни?!

– Выслушай меня. Просто выслушай, ладно? Он выставлен на продажу, дом одиннадцать по Бентли-гроув продается.

– Откуда ты знаешь?

– Ну… просто знаю, понятно?

Я вытерла слезы. Не могу же я плакать, когда меня ругают! Надо собраться с духом, настроившись на защиту.

– Так просто… Конни, ты совсем сбила меня с толку; не представляю, чего ради…

Кит потеснил меня, пытаясь вернуться к кровати. Я схватила его за руку, чтобы остановить.

– Сердиться будешь потом, но сначала послушай меня. Хорошо? Это все, чего я прошу.

Он высвободил руку. Терпеть не могу, когда он так таращится на меня. Но чего же еще ты могла от него ожидать?

– Я слушаю, – спокойно произнес мой муж. – Уже шесть месяцев я слушаю твои разговоры о доме одиннадцать по Бентли-гроув. Когда же они закончатся?

– Дом выставлен на продажу, – как можно спокойнее повторила я. – Я нашла его на вебсайте недвижимости «Золотая ярмарка».

– Когда?

– Сейчас, только что… пару минут назад.

– Ты дождалась, пока я усну? – Кит недовольно покачал головой.

– Там выложили виртуальную экскурсию, и я… я подумала…

Нет уж, пожалуй, не стоит ему говорить, о чем я подумала. Хотя он мог бы и сам догадаться.

– Там, в гостиной, на полу лежит ничком женщина, а вокруг нее кровь, огромная лужа… – Описывая увиденное, я почувствовала явный позыв к рвоте.

Кит отступил, глядя на меня так, как никогда не смотрел прежде.

– Давай уж скажем прямо: ты зашла на сайт «Золотая ярмарка недвижимости», открыла виртуальную экскурсию по дому одиннадцать по Бентли-гроув, который, как ты случайно узнала, выставили на продажу, и увидела там в одной из комнат какую-то мертвую женщину?

– В гостиной.

– Такая выдумка чересчур изобретательна, даже для тебя! – рассмеявшись, заметил Кит.

– Она по-прежнему там, на экране, – напомнила я ему. – Сходи и посмотри, если не веришь мне. – Внезапно меня окатило ледяной волной такого жуткого страха, что я не смогла сдержать дрожи.

Он готов отказаться. Оставить без внимания мой рассказ и опять улечься спать, чтобы наказать меня, поскольку моим словам невозможно поверить. Не может быть там, на вебсайте «Золотой ярмарки», никакой мертвой женщины, лежащей в луже крови.

– Ладно, – Кит вздохнул, – пойду взгляну. Очевидно, ты права, считая меня настоящим доверчивым идиотом.

– Я ничего не выдумывала! – крикнула я ему вслед.

Мне хотелось последовать за ним, но я не смогла сделать ни шагу, осознавая, что он в любой момент, прямо сейчас, может увидеть то, что видела я. От понимания того, что вот-вот произойдет, ожидание казалось невыносимым.

– Потрясающе! – услышала я возглас Кита. Может, он оценил мою историю? – Всю жизнь я мечтал взглянуть глухой ночью на чужую посудомоечную машину!

Посудомоечную машину? Должно быть, этот тур зациклен, и за время моего отсутствия экскурсия закончилась и началась заново.

– Пресловутый кухонный «островок», – ворчал тем временем Кит. – И почему люди так привязаны к стереотипам?

– Гостиная будет после кухни, – поведала я и заставила себя выйти на лестничную площадку. Двигаться дальше у меня не хватало духу. Я невольно затаила дыхание. Жаль, что Киту предстоит увидеть то, что видела я, – никому не пожелала бы увидеть такого! Такого жуткого ужаса. И в то же время мне нужно, чтобы он убедился…

В чем? Убедился в реальности этого кошмара, подтвердил, что это не плод твоего воображения?

Я не страдала галлюцинациями. Никогда. Порой, правда, беспокоилась по пустякам, но это другое дело. Я умею отличать реальность от нереальности. Меня зовут Катриона Луиза Боускилл. Это факт. Мне тридцать четыре года. Тоже факт. Я живу в Литтл-Холлинге, что в Силсфорде, в коттедже «Мелроуз» с моим мужем Кристианом, хотя все зовут его Китом, так же как меня все знают под именем Конни. У нас собственный бизнес под названием «Нулли Секундус». Мы работаем консультантами по вопросам управления производством, вернее, консультациями занимается Кит. Мой официальный титул – финансовый директор фирмы. Кит целыми днями трудится на благо нашей компании, я же работаю по мере надобности, три раза в неделю. По вторникам и четвергам я помогаю родителям в их фирме «Изысканный интерьер, Монк и сыновья», где числюсь на более старомодной должности: бухгалтером. Моих маму и папу зовут Вэл и Джефф Монк. Они живут в конце нашей улицы. У меня есть сестра Фрэн тридцати двух лет, которая тоже трудится на фирму «Монк и сыновья», заведует отделом драпировок и жалюзи. Она живет со своим партнером, Антоном, и у них есть пятилетний сын, Бенджи. Все это достоверные факты, и так же достоверно – безусловно, достоверно, – что меньше десяти минут тому назад я открыла виртуальную экскурсию по дому № 11 по Бентли-гроув в Кембридже и увидела мертвую женщину, лежавшую на залитом кровью ковре.

– Бинго! Удалось: гостиная, – вновь донесся до меня голос Кита.

От его шутливого тона по спине моей пробежал мерзкий холодок. Как мог он говорить с такой беспечностью? Если только…

– Надо же, какой оригинальный журнальный столик! – продолжал Кристофер. – На мой взгляд, с цветочками немного перестарались. Но никаких мертвецов, никакой крови.

Как же так? Что он говорит? Он ошибается. Я же знаю, что видела!

С трудом открыв дверь, я заставила себя войти в наш кабинет. Нет. Это невозможно. Гостиная дома № 11 по Бентли-гроув медленно кружилась на экране, однако никакого трупа там не было – никакой ничком лежащей женщины, никакой лужи крови. Лишь чистый бежевый ковер. Подойдя ближе, я заметила в углу гостиной на ковре слабое пятно, но…

– Это не здесь, – заявила я.

– Я возвращаюсь в постель, – поднявшись со стула, сообщил Кит, и его голос исполнился ледяной ярости.

– Но… как это могло исчезнуть?!

– Никак! – Муж поднял руку и треснул кулаком по стене. – Сейчас мы не станем говорить об этом. У меня появилась отличная идея: давай никогда больше не будем говорить об этом. Давай притворимся, что ничего не было.

– Кит…

– Так не может продолжаться, Кон. Мы не можем продолжать так жить.

Проходя мимо, он оттеснил меня в сторону. Я услышала, как захлопнулась дверь нашей спальни. Слишком ошеломленная, чтобы плакать, я опустилась на стул, еще хранивший тепло Кита, и уставилась на экран лэптопа. Показ гостиной завершился, и я дождалась повторного показа на тот случай, если та мертвая женщина и кровь появятся опять. Это казалось невероятным, но, с другой стороны, случившееся само по себе было невероятным – однако же, оно случилось!

Я просмотрела эту экскурсию по дому № 11 по Бентли-гроув еще четыре раза. Всякий раз, когда исчезала кухня, я сдерживала дыхание. И всякий раз появлялась незапятнанная гостиная – никакой мертвой женщины, никакой крови. В итоге, не зная, что делать дальше, я щелкнула по крестику в правом углу экрана, закрыв виртуальный тур и выйдя из Интернета.

Невозможно.

Один последний раз, начну все с нуля… Я опять щелкнула по иконке Интернета, вернулась на сайт «Золотой ярмарки недвижимости», повторив все мои предыдущие шаги: вновь нашла выставленный на продажу дом № 11 по Бентли-гроув, вновь щелкнула по кнопке виртуального тура и просмотрела его. Никакой женщины. Никакой крови. Все-таки Кит прав. А я по-прежнему ошибаюсь…

Я закрыла свой лэптоп. Надо было убрать осколки стекла и отмыть реальную кровь с моего собственного ковра. Глянув вниз, я увидела на полу разбитую рамку с лицензией компании «Нулли». Потрясенная видом той мертвой женщины, я, должно быть, нечаянно сбросила рамку со стены. Кит огорчится. Как будто ему и без того не хватало огорчений.

Новую рамку для сертификата сделать просто. Но далеко не просто решить, что делать с исчезновением мертвой женщины, которая могла быть, во-первых, лишь твоей фантазией…

Насколько я понимала, у меня имелись два варианта. Можно либо попытаться забыть об этом, убедив себя, что увиденная мной жуткая сцена существовала лишь в моем воображении. Либо позвонить Саймону Уотерхаусу.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/19IG

Кавендишская начальная школа.

Ведомость занятия № 581

Дата: понедельник, 19 октября 2009 года

Тема: «Осенние размышления»; класс миссис Кеннеди

2

17 июля 2010 года

Азартный по натуре, детектив-констебль Крис Гиббс мог бы поспорить с убежденностью Оливии в том, что портье обеспечит их очередной выпивкой, хотя бар в отеле, подобно множеству прочих подобных заведений, уже давно официально закрылся. К счастью, он ошибался.

– Только еще одну крошечную рюмочку на сон грядущий, – проворковала Оливия таким заговорщицким тоном, будто открывала ему сокровенную тайну.

Какой странный голос! Вряд ли он дан ей от природы. Да и сама она выглядела далеко не естественной.

– Ладно, может, и не такой уж крошечный, – быстро поправилась Оливия, добившись принципиального согласия. – Ты по-прежнему предпочитаешь шотландский односолодовый виски, верно? Двойной «Лафройг» для Крисси и двойной сладенький «Бейлис» для меня, раз уж у нас нынче праздник…

Гиббс напрягся. Никто прежде не называл его «Крисси». Ему хотелось попросить впредь не называть его так, но он решил, что, пожалуй, не стоило заострять на этом внимания. Черт! Неужели портье подумает, что ему нравится обращение «Крисси»? Он надеялся, что недовольство на его лице очевидно показало исключительно негативное отношение к этому дурацкому сокращению.

В ожидании напитков Оливия вальяжно облокотилась на стойку бара, благодаря чему ее декольте приоткрыло очередную порцию ложбинки мирового класса. Гиббс заметил, что портье исподтишка оценил дамские прелести. Все мужчины обычно так и поступают, однако никто не делал этого так мастерски, как Гиббс, по его собственному, не страдающему излишней скромностью мнению.

– И оба безо льда, – бросила Оливия. – О, а вы что предпочитаете… не стоит обделять и себя! Налейте себе какого-нибудь самого классного, на ваш вкус, горячительного!

Гиббс порадовался тому, что она уже изрядно пьяна. Раньше, трезвая, она казалась чересчур шикарной для него, зато он знал, как вести себя с пьяными – ему частенько приходилось задерживать их. Правда, большинство пьяниц не носили вычурные золотые наряды, которые стоили, по словам самой Оливии, две тысячи фунтов. По здравом размышлении, Крис выразил сомнение, услышав об этом, и она посмеялась над ним.

– Вы крайне любезны, мадам, но мне и без алкоголя хорошо, благодарю вас, – ответил портье.

– Разве я не просила не класть лед? Не помню, вроде сказала – или только подумала… Ах, вечно со мной так. Никто из нас не любит лед, верно? – Оливия повернулась к Гиббсу и, не став дожидаться его ответа, вновь взглянула на служащего. – Мы и не предполагали, что у нас есть нечто общее… короче, взгляните на нас! Мы такие разные! Но вот оказалось, что мы оба не любим лед.

– Как и многие другие, – с улыбкой заметил портье.

Может, больше всего на свете ему нравилось торчать тут всю ночь, одетым, как дворецкий двадцатых годов прошлого века, обеспечивая выпивкой развязную шикарную дамочку и недружелюбного «фараона», постепенно становившегося все мрачнее.

– Хотя, с другой стороны, многим лед нравится, – добавил он.

«Наливай поживей выпивку и избавь нас от занудных наблюдений», – мысленно проворчал Гиббс.

Он завладел своим «Лафройгом» и, направившись обратно к их столику, снова услышал голос Оливии.

– А вы не хотите поинтересоваться, что мы празднуем? – спросила она портье.

Полицейский не знал, поступает ли он невежливо, оставляя ее одну. Может, ему следовало бы вернуться к стойке, но он практически мгновенно решил, что ему плевать на чертову вежливость. Если Оливия с этим двойником Дживза^[6] хотят заболтать друг друга до смерти, то у них есть на то все шансы. А Гиббс поимел виски, добавочную дозу, которую уже и не надеялся получить, – и теперь у него есть все, что нужно.

– Мы нынче отметились на свадьбе, и знаете что?.. – громогласно вопрошала у него Оливия за спиной. – Там больше никого не было! Естественно, кроме жениха и невесты. Невестой была моя сестрица Чарли. Мы с Крисом удостоились чести быть свидетелями и единственными гостями.

Теперь уж она обошлась без «Крисси». И на том спасибо.

– Они выбрали каждый своего, – продолжила Оливия. – Чарли выбрала меня, а Саймон выбрал… Простите, я уже упоминала о Саймоне? Он теперь стал мужем моей сестры… с сегодняшнего дня! Саймон Уотерхаус. Классный жених, – она произнесла это таким тоном, словно портье непременно должен был слышать о нем.

Гиббс испытал легкое раздражение: вероятно, его просто кольнуло то, что его спутница не закончила фразу: «а Саймон выбрал… Криса». Вполне очевидное окончание, хотя она и не произнесла его имени. Ежели они выбрали каждый по одному свидетелю, и Чарли выбрала Оливию, то Уотерхаус, соответственно, выбрал Гиббса. И отельному портье вовсе необязательно было знать об этом. Знал он о том или не знал, факт оставался фактом.

Вчера, перед тем как отправиться на приморский курорт Торки в графстве Девоншир, Крис спросил свою жену Дебби, что она думает по поводу того, почему Уотерхаус выбрал в свидетели именно его. «А почему бы и не тебя?» – бросила Дебби, не оторвав взгляда от рубашки, которую гладила, явно не заинтересованная в обсуждении данного вопроса. Сейчас ее волновали лишь вопросы, связанные с ЭКО^[7]. Во вторник она ездила в центр эмбрионального переноса – и ей имплантировали парочку, образцово здоровых эмбрионов. Гиббс молил бога, чтобы дело не закончилось двойней. Один ребенок… уже и без того плохо? Нет, не плохо, конечно. Однако трудно. А если эти эмбрионы не приживутся, если Дебби по-прежнему не забеременеет после всех пережитых ими трудностей и заплаченных денег, то жизнь станет гораздо труднее. Труднее всего терпеть бесконечные разговоры об отсутствии ребенка, они чертовски доставали Гиббса, и при этом он даже не мог позволить себе сказать, что достают. Но больше они его не волнуют. Поначалу он с воодушевлением одобрил идею заведения ребенка, думая, что это будет непосредственно и просто, но когда простота обернулась нескончаемым ночным кошмаром, то не стоило больше и беспокоиться. Что такого особенного в его или Дебби генах, раз уж они нуждались в особом переносе?

Оливия плюхнулась на стул рядом с ним.

– Он оставил бутылки на барной стойке на тот случай, если нам понадобится дозаправка; сказал, что рассчитаемся утром. Какой славный парень!

Раньше Крис пожелал бы, чтобы она перестала громогласно изливать свои чувства и утихомирилась, но сейчас, когда они остались одни, это уже не имело значения. Музыка умолкла больше часа тому назад. Тогда же погасли настенные светильники и включились яркие люстры. Возникло ощущение, что в баре уже наступило завтрашнее утро, несмотря на то, что нынешняя ночь, по мнению Гиббса, по-прежнему продолжалась.

– Итак, что же ты все-таки собиралась сказать мне? – спросил он Оливию.

– Сказать? Тебе?

– Где они… Уотерхаус и Чарли.

Крис полагал, что если его собеседница это знала, то сам он тоже имел право знать. Как двум свидетелям, им следовало бы иметь равный доступ ко всей важной информации.

– Если я не захотела сообщить это тебе в десять часов, или в одиннадцать, или в полночь, или в час ночи, то чего ради мне сообщать об этом сейчас?

– Теперь ты достаточно много выпила. Твоя оборона ослабла.

– Моя оборона никогда не слабнет, – приподняв бровь, Оливия рассмеялась. – Чем слабее она кажется, тем крепче становится. Если такая логика не покажется тебе странной, – она подалась вперед. Ложбинка игриво подмигнула Гиббсу. – Кстати, почему вы называете его Уотерхаусом?

– Такая у него фамилия.

– Почему вы не зовете его Саймоном?

– Не знаю. Мы называем друг друга по фамилиям: Гиббс, Уотерхаус, Селлерс… Так у нас принято.

– А вот Сэм Комботекра считает иначе, – заметила Оливия, – он называет тебя Крисом… я сама слышала. А Саймона называет Саймоном. И Саймон зовет его Сэмом, но вы с Селлерсом упорствуете… вы по-прежнему кличете его Степфордом^[8]. Придумали ему дурацкое прозвище и никак не отвяжетесь от него, – прищурилась Оливия. – Ты боишься перемен.

Гиббс удивился разительной перемене, произошедшей с этой якобы опьяневшей болтушкой. Очевидно, она была не настолько пьяна, как он думал.

– А что, по-моему, приличное прозвище, – ответил он. – Для меня он навсегда останется Степфордом.

Похоже, пора заканчивать с выпивкой и отправляться на боковую, забыв про оставленные для них в баре бутылки. Насколько он понимал дамочек типа Оливии Зейлер, ее вряд ли интересовало то, что он может сказать. И такое понимание затрудняло общение с ней.

– Разве тебя не удивило, что мне известно, как вы друг к другу обращаетесь, хотя я не работаю с вами? – поинтересовалась она.

– В общем, не особенно.

– Гм… – недовольно хмыкнула женщина. – А почему, как ты думаешь, Саймон выбрал тебя, а не Сэма? В свидетели.

Крис постарался не выдать своих подлинных чувств, сделав вид, что это не имеет для него никакого значения.

– Я знаю об этом не больше твоего, – равнодушно ответил он.

– Понятно, к примеру, почему он не выбрал этого завзятого распутника, Колина Селлерса, – заявила Оливия. – Саймон, вероятно, подумал, что можно и сглазить их с Чарли свадьбу, если привлечь к ритуалу столь неразборчивого прелюбодея.

– Вот глупость! – откликнулся Гиббс. – Личные дела Селлерса никого не касаются.

«Похождения Прелюбодея» – в главной роли детектив-констебль Колин Селлерс. Детектив Колин Селлерс возвращается во второй серии «Звезданутый Прелюбодей». Крис улыбнулся собственным мыслям. Он только что почерпнул совершенно новое словцо для издевательского прозвища. Жаль, что сам до него не додумался.

– Итак, сбросив со счетов Колина, Саймон выбирал между тобой и Сэмом, – продолжила Оливия. – Сначала я подумала, не отказался ли он от Сэма из-за его болтливости. Ведь он знал, что они с Чарли упорхнут в середине вечера, оставив нас вдвоем, – меня и второго свидетеля. Может, Саймон с досадой подумал о том, как мы с Сэмом будем перемывать ему косточки после их отъезда.

– Степфорд не любит сплетничать, – заметил Гиббс.

– Обычно, может, и не любит, но со мной стал бы, особенно после пары бокалов. Хотя сам он не назвал бы такой разговор сплетнями, скорее – обсуждением, ну ты ж понимаешь, как обычно бывает.

– По-твоему, меня выбрали из-за того, что я не болтаю лишнего?

– Лишнего? – Зейлер усмехнулась. – Да из тебя и слово-то с трудом вытянешь! Такое впечатление, что ты считаешь своим долгом говорить как можно меньше. Но в любом случае, причина не в этом, это лишь моя первая гипотеза. – Она глотнула ликера. – Вторая заключалась в том, что Саймон сбросил Сэма со счетов на основании его более высокого статуса – приглашение начальника свидетелем на свадьбу могли счесть подхалимажем, хотя такая мысль ему и в голову не забредала… Я еще не встречала менее склонного к лести человека, чем Саймон, и он способен возненавидеть любого, кто подумает иначе.

Итак, Селлерс не у дел, и Степфорд не у дел. Значит, оставался только Гиббс.

– Потом я решила – моя третья гипотеза, – что Саймон выбрал тебя, поскольку уважает тебя больше, чем Сэма, даже если считает Сэма славным парнем, – разглагольствовала женщина. – Он считает тебя более сообразительным. Или, может, больше под стать ему. Ты – головоломка, а Сэм – открытая книга.

Крис не мог понять, почему выбор Саймона так заинтересовал его собеседницу. Казалось, она придавала этому не меньшее значение, чем он сам, и достигла большего успеха на пути к пониманию: три версии против его полного недоумения.

– Не люблю терзаться неизвестностью, поэтому я подговорила Чарли спросить у него, – поведала Оливия.

Пальцы Гиббса сильнее сжали стакан.

– И?..

– Саймон сообщил ей, что ты ближе ему по духу, чем Колин и Сэм, – рассмеялась Зейлер. – Его ответ показался мне на редкость забавным, поскольку, готова держать пари, вы с ним никогда даже не говорили ни о чем, кроме работы.

– Верно, – подтвердил Гиббс.

Допив виски, он отправился за новой порцией, не желая замечать внезапного улучшения своего настроения или размышлять над его причинами.

– Если уж ты так сообразительна и разговорчива, почему не сообщишь мне, где теперь наша счастливая парочка? – спросил он. – Я же не стану выбалтывать тайну матушке Уотерхауса.

Крис встречался с Кэтлин Уотерхаус только раз, на вечеринке по поводу помолвки Чарли и Саймона. Она показалась ему скромной, непритязательной – такого рода неприметные люди обычно сливаются с фоном. Гиббс не понимал, почему ее лишили возможности присутствовать на свадьбе сына и почему так важно, чтобы она не узнала, где он проведет свой медовый месяц.

– Я отвечу на любой вопрос, кроме этого, – извиняющимся тоном ответила Оливия. Прости, но Чарли заставила меня дать клятву.

– А я не задаю тебе никаких других вопросов. Я задаю лишь один вопрос и буду продолжать задавать. Хотя, подозреваю, мне известно, где они. Не велика хитрость.

– Вряд ли, если только у тебя не открылся дар ясновидения. – Теперь Зейлер выглядела встревоженной.

– Ты уже пыталась сбить меня со следа, упомянув, что они «упорхнули». Но ведь они никуда не улетели, верно? Они еще здесь, – Гиббс ухмыльнулся, довольный своей версией.

– Здесь? Ты имеешь в виду в Торки?

– Здесь: в отеле «Голубого горизонта»… последнем месте, где я ожидал бы их присутствия после шикарного представления их отъезда несколько часов тому назад.

Оливия закатила глаза, изображая шутливое возмущение. Или, может, реальное.

– Их нет в Торки, и тем более в отеле «Голубого горизонта», – возразила она. – Это ведь отель «Голубой горизонт»?

Может, она издевается?

– Да, так я и сказал.

– Нет, ты назвал его «Отелем Голубого горизонта».

– Он и называется «Голубой горизонт», этот отель, – раздраженно возразил Гиббс. – Что и означает отель «Голубого горизонта».

– Нет, ничего подобного, в данном случае название не склоняется, – Оливия взирала на собеседника с такой пристальной подозрительностью, словно он прилетел с другой планеты. – «Голубой горизонт» – это название первоклассного учреждения, вот что это такое. А назови его «Отелем Голубого горизонта» – и он превратится в замшелый пансион «Ночлег и завтрак» на морском побережье.

– Ладно. Полагаю, я слишком замшел для понимания столь тонких различий.

– Нет, не замшел… О господи, какая же я идиотка! Теперь я обидела тебя, и ты опять умолкнешь, а мне ведь едва удалось спровоцировать тебя на разговор.

– Я собираюсь отправиться спать, – откликнулся Гиббс. – Сил больше нет тебя слушать. Ты похожа на красочное воскресное приложение к будничной газете – полное самой разнообразной и дерьмовой информации.

Глаза Оливии расширились. Она молча уставилась на него.

Черт! И как тут закончишь свадебный денек на мажорной ноте?

– Послушай, я не имел в виду…

– Всё в порядке. Вероятно, я заслужила столь дерьмовую оценку! – оживленно воскликнула женщина. – Весьма символично… заядлый молчун умудряется выдать одно высказывание, и оно оборачивается для меня ужасным сравнением, дабы по меньшей мере целый грядущий год я жила с таким дерьмовым мнением о себе.

– Да я вовсе не имел в виду ничего плохого! – пошел на попятный Гиббс. – Просто высказал своеобразное замечание.

– Так тебе хочется узнать, где сейчас Саймон и Чарли? Прекрасно. Я придумала оригинальный выход, ничего не говоря, – я могу показать тебе фотографию их виллы.

Оливия выудила из сумочки свой мобильник и принялась нажимать кнопки. Ждала ли она, что Гиббс скажет: «Нет, забудь, это не имеет значения»? Если и ждала, то не дождется. Если уж у него имелось такое желание раньше, то почему оно должно измениться сейчас только из-за того, что она огорчилась и рассердилась на него?

Видимо, перебрав несколько фотографий, Зейлер подсунула Крису экран своего мобильника.

– Вот смотри. «Los Delfines»^[9] – вилла для новобрачных.

Гиббс взглянул на маленькую фотографию шикарного белого двухэтажного здания, где с легкостью разместилась бы пара десятков человек. Большинство окон украшали цветущие балконы, а вокруг раскинулся роскошный сад. Барная беседка с террасой для барбекю, плавательный бассейн, выглядевший достаточно большим для олимпийских соревнований, – и все залито ярким солнечным светом.

– Испания? – предположил полицейский.

– Пуэрто-Банус. В окрестностях Марбельи.

– И вся эта роскошь в их личном пользовании? Однако, неплохо!

– Страховка от всех видов несчастья, – с недовольным видом ворчливо добавила Оливия. – Гарантированное счастье ценой в пятнадцать тысяч. Разве можно быть несчастным в таком раю?

– А с чего им вообще быть несчастными? У них же медовый месяц!

Гиббс не ждал от Зейлер никакого отклика, но она, помолчав, все же ответила:

– Чарли годами копила недовольство, будучи не в силах добиться нормального общения с Саймоном во всех известных смыслах. Теперь, когда они поженились, она добьется своего. Порой, правда, получая желаемое, перестаешь его желать.

– Порой перестаешь желать желаемое еще до того, как получишь, – парировал Гиббс.

– Ты так думаешь? У меня иное мнение.

– Моя жена Дебби копила недовольство – как ты выразилась, будучи не в силах заиметь ребенка. Теперь я уже перестал желать его.

– А она? – спросила Оливия.

– Нет… – буркнул Крис. Если б только…

– Вот видишь, сам понимаешь. И прежде всего, вероятно, ты сам не считал появление ребенка особо важным.

– Поднимешься со мной? – спросил Гиббс.

– Наверх?

– В мой номер. Или в твой.

– Зачем? – поинтересовалась Оливия.

– А зачем бы ты думала?

«Неужели она решила прикинуться дурочкой? – подумал Крис. – Разве трудно узнать недурную идею, когда она приходит в голову?»

– Так зачем? – вновь спросила Зейлер.

– Могу пояснить: «Затем, что разок, чисто для разнообразия, я предпочел бы заняться сексом с женщиной, не одержимой жаждой беременности». Или, лучше сказать: «Потому что я пьян и возбужден». Или: «Сегодня – особый случай, а завтра мы оба вернемся к обычной жизни». Или тебе больше понравится: «Потому что я еще не встречал такой красивой и соблазнительной женщины»? Рискованно… ты можешь не поверить мне.

Оливия задумчиво нахмурилась.

– В идеале, тебе следовало бы молча прокрутить все варианты ответов в таинственных глубинах твоего ума. А не озвучивать мне все подряд.

В таинственных глубинах твоего ума. Она не одобрила обилие вариантов. А не все то, что он высказал.

Полицейский отобрал у нее рюмку и поставил на столик.

– Соглашайся, – подначил он. – Будь проще.

3

Суббота, 17 июля 2010 года

– Почему вы хотели поговорить с Саймоном Уотерхаусом? – спросил детектив, назвавшийся Сэмом.

Его длинная и необычная фамилия начиналась на букву «К» – и, представившись, он называл ее. Правда, мне не удалось ни запомнить, ни разобрать толком эту фамилию, а переспросить я не решилась. Но мне приглянулся этот высокий и симпатичный смуглый брюнет. Его белую рубашку с тонкими лиловыми прожилками, напоминавшими пробитые перфорацией строчки, дополнял строгий черный костюм. Правда, он обошелся без галстука. Мой взгляд невольно застыл на его кадыке. Тот так резко выделялся, что, казалось, может прорезать кожу его горла. Мне вдруг представилось, как этот кадык прорезает его шею, порождая фонтанирующую струю крови. Тряхнув головой, я постаралась избавиться от этой нездоровой фантазии. Неужели детектив хочет, чтобы я повторила ему сказанное?

– Я видела женщину, она лежала ничком в…

– Вы неверно меня поняли, – мягко прервал он, и его вежливая улыбка явно показывала, что ему не хотелось меня обидеть. – Я хотел уточнить, почему вы хотели видеть именно Саймона Уотерхауса?

Кит готовил нам чай на кухне. К моему облегчению. В его присутствии, признаться, я затруднилась бы с ответом на этот вопрос. Если б я не испытывала жуткий страх, ситуация вообще могла бы показаться забавной, подобной своеобразному загадочному фарсу «Полицейский, заглянувший на субботний чай». Он явился к нам утром, в начале девятого, и нам следовало бы, наверное, предложить ему завтрак. Как любезно, что он приехал так быстро! Может, Кит сообразит принести вместе с напитками круассаны? Если не сообразит, то я вряд ли сумею исправить положение. Пока я способна думать только о той мертвой женщине. Кто она? Может ли кто-то, кроме меня, знать или переживать о том, что ее убили?

– Последние шесть месяцев я посещала одного гомеопата, – рассказала я. – У меня появились легкие проблемы со здоровьем, ничего серьезного.

Зачем мне понадобилось сообщать гостю об этом? Я чуть не добавила, что проблемы связаны с моим психологическим состоянием и что мой гомеопат является также и психоаналитиком. Желание скрыть правду расстроило меня, заставило злиться на саму себя, на Кита, на Сэма К. и на весь мир. Нет ведь ничего постыдного в потребности выговориться перед кем-то, пытаясь разобраться в собственных проблемах!

Тогда чего же ты стыдишься?

– Элис, мой гомеопат, посоветовала мне поговорить с Саймоном Уотерхаусом. Она сказала…

Не объясняй ничего. Ты настроишь его против себя.

– Продолжайте. – Сэм К. всячески выказывал любезность и дружелюбие.

Я решила вознаградить его усилия честным ответом.

– Она сказала, что он не похож на других полицейских. Сказала, что он способен поверить в невероятное, если уж оно и правда случилось. И я говорю правду. Я видела мертвую женщину в той комнате. Не представляю, почему она… почему она исчезла оттуда, когда Кит зашел взглянуть на нее. Я не могу найти объяснений, но это не значит, что их вовсе не существует. Какое-то объяснение обязательно должно быть.

Сэм К. кивнул. Выражение его лица оставалось непроницаемым. Может, он считает важным поощрять сумасшедших? Если он думает, что я безумна, то уж лучше бы так прямо и сказал: «Вы, миссис Боускилл, психически ненормальны». Я предложила ему называть меня Конни, хотя, по-моему, он счел это неудобным. Но поскольку я попросила об этом, он предпочел вообще обходиться без имен.

– А где Саймон? – спросила я.

Сегодня ночью я звонила ему на мобильник, но его записанный на автоответчик голос сообщил, что сам он на данный момент не доступен – без объяснения, долго ли его не будет или почему его нет, – и предложил в случае срочной необходимости позвонить его коллеге. Как оказалось, это был телефонный номер Сэма К.

– У него медовый месяц, – ответил наш гость.

– Ах… – удивленно воскликнула я, подумав: «Он не говорил мне, что собрался жениться. Наверное, не видел смысла посвящать меня в свои личные дела». – И когда же он вернется?

– Он уехал на пару недель.

– Жаль, а я еще звонила ему в два часа ночи, – призналась я. – Приличней было бы дождаться утра, но… Кит ушел спать, а я не могла просто сидеть, ничего не делая. Мне необходимо было поговорить с кем-то о том, что я видела.

Две недели. Естественно… такой отпуск обычно дают после свадьбы. Мы с Китом отдыхали даже дольше: три недели на Шри-Ланке. Помню, мама спросила, есть ли «насущная необходимость» в третьей неделе. А Кит вежливо, но твердо ответил, что есть. Он сам все спланировал и не принял во внимание найденные ею огрехи в его плане. Он выбрал такие прекрасные отели, что мне едва верилось в их реальность, – они казались волшебной сказкой. И мы прожили по неделе в каждом из них. Последний выбранный им отель порадовал бы маму символичным названием: «Насущная необходимость». И Саймон Уотерхаус тоже имел полное право на медовый месяц, так же, как Кит – на спокойный сон. Так же, как Сэм К. имел право разобраться с моими тревогами как можно быстрее и раньше, чтобы успеть отдохнуть в свой законный субботний выходной. Невозможно, чтобы меня подвели все, с кем я пыталась связаться; должно быть, я сама совершила какие-то ошибки.

– В голосовом сообщении он не назвал вашего имени… только номер телефона, – добавила я, – и мне подумалось, что, возможно, это телефон какого-то частного детективного агентства, работающего по типу врачебной «Скорой помощи».

– Не стоит волноваться, успокойтесь. Правда. Приятно для разнообразия ответить на звонок, вызванный срочной необходимостью, который исходит не от матери Саймона.

– А с ней всё в порядке? – спросила я, предположив, что от меня ждут такого вопроса.

– Зависит от точки зрения, – улыбнулся Сэм К. – Саймон укатил в отпуск только вчера, а она уже успела позвонить мне дважды и с плачем пыталась меня убедить, что ей совершенно необходимо поговорить с ним. Саймон предупредил ее, что они с Чарли выключат свои мобильники, но, по-моему, она не поверила ему. А теперь не верит мне, когда я говорю, что не знаю, где он отдыхает, хотя это правда.

Я прикинула, что Чарли – это, видимо, тот, кто разделяет с Саймоном Уотерхаусом медовый месяц, будь то мужчина или женщина. Впрочем, это никого не касается.

Кит присоединился к нам, принеся деревянный поднос с чайным сервизом и вазочкой с шоколадным печеньем.

– Угощайтесь сами, пожалуйста, без церемоний, – предложил он Сэму К. – До чего вы дошли?

Ему хотелось успешного завершения дела и ясных решений. Хотелось услышать, что этот специалист излечил его жену от безумия за те десять минут, что сам он провел на кухне.

– Я дожидался вас, чтобы прояснить ситуацию, – расправив плечи, сказал Сэм, переводя взгляд с Кита на меня. – С удовольствием помогу вам всем, чем смогу. Можно будет связать вас с нужным человеком, если вы решите действовать дальше, но… самому мне не положено заниматься этим делом. Кстати, как и Саймону Уотерхаусу, даже если б он не отправился в медовый месяц, и даже если б…

Не закончив предложения, полицейский прикусил губу. Вероятно, он удержался от слов: «Даже если б ваша невероятная история не граничила с собачьим бредом».

– Если в каком-то доме Кембриджа находится раненая или мертвая женщина, то вам нужно поговорить с полицией Кембриджшира, – заключил он.

– Не раненая, – уточнила я, – а мертвая. Человек не может потерять столько крови и остаться в живых. Да, мне хотелось бы поговорить с нужным специалистом… надеюсь, вы подскажете мне фамилии каких-то людей и скажете, где я смогу найти их.

Неужели Кит вздохнул – или это у меня разыгралось воображение?

– Хорошо, – налив себе чай, Сэм К. достал блокнот и ручку. – Почему бы нам не уточнить некоторые детали? Значит, интересующий нас дом находится на Бентли-гроув?

– Да, Кембридж, Бентли-гроув, дом номер одиннадцать. Почтовый индекс CB-два девять-AW, – сказала я.

Вот видишь, Кит? Я даже помню наизусть почтовый индекс.

– Расскажите мне подробно, Конни, как это произошло. Своими словами.

А чьи еще слова я могла бы использовать?

– Я просматривала вебсайт недвижимости «Золотая ярмарка».

– В какое время?

– Поздно. В четверть второго ночи.

– Не возражаете, если я спрошу, почему так поздно?

– Иногда на меня нападает бессонница.

Черты лица Кита на мгновение исказила усмешка – она скользнула по его губам так мимолетно, что ее заметила только я. Наверняка он подумал: «Если это правда, то ты сама виновата, нечего забивать голову навязчивыми идеями и терзаться воображаемыми проблемами. А вот я здоров и нормален, поэтому сплю хорошо».

Почему же, зная его настолько, чтобы читать мысли, я в то же время боюсь, что совершенно не знаю его? Если б я взглянула на своеобразную рентгенограмму личности своего мужа, то, возможно, увидела бы лишь мелкие известные мне особенности – его убежденность в том, что чай из заварочного чайника вкуснее и что для лучшего вкуса нужно первым делом налить в чашку молока, его целеустремленность и перфекционизм, его сюрреалистическое чувство юмора… Или же вместо этого я увижу сгусток таинственной и черной массы, злокачественный и ужасающий?

– Почему вы выбрали именно вебсайт недвижимости и почему именно в Кембридже? – спросил меня Сэм К. – Вы подумываете переехать туда?

– Определенно нет, – выразительно заявил Кит. – Мы купили этот дом шесть лет тому назад и только что закончили приводить его в порядок. Поэтому мне хотелось бы, по крайней мере, достаточно долго пожить здесь в свое удовольствие. В начале пути я говорил Конни: если в ближайшие шесть лет у нас появится ребенок, то ему придется спать в ящике картотечного шкафа, – усмехнувшись, он взял из вазочки печенье. – Я вложил в этот дом столько сил не для того, чтобы тут же продать его, предоставив другим наслаждаться нашими достижениями. К тому же мы ведем здесь бизнес, и Конни слегка увлеклась, приобретя такое множество фирменных принадлежностей, что мы просто не сможем никуда переехать, пока не напишем еще как минимум четыре тысячи писем.

Я заранее поняла, что за этим последует: полицейский явно спросит о «Нулли», а Кит даст ему обстоятельный ответ. Ведь невозможно в двух словах объяснить, в чем заключается наша работа, а мой муж как раз обожает вдаваться в такие детали. И мне придется ждать своего часа, чтобы вернуться к разговору о той мертвой женщине.

Конни слегка увлеклась…

Сказал ли он это намеренно, желая посеять в уме Сэма К. мысль, что я – легко увлекающийся тип личности? Тот, кто заказывает в шесть раз больше нужного фирменных бланков, возможно также, увлекшись собственными прожектами, вообразил мертвого человека, лежащего в луже крови.

Я терпеливо слушала, как Кит описывал нашу работу. Последние три года более двадцати сотрудников «Нулли» трудились на благо столичного банковского филиала. Американское правительство возбудило дело против этого филиала, который, как и многие банки Соединенного Королевства, имеет длинную историю нарушения американских правил, заключая соглашения с организаторами терроризма и невольно давая возможность клиентам и компаниям из американского черного списка проводить электронные сделки в американских долларах. Лондонская банковская компания теперь из кожи вон лезет, стараясь исправить ошибки и втереться в доверие к Управлению по контролю за иностранными активами, сведя к минимуму возможный ущерб, который почти наверняка достигает штрафа в много миллионов долларов. «Нулли» подрядилась создать систему фильтрации данных, способную помочь этому банку извлечь все сомнительные сделки, скрытые в его истории, чтобы выложить все начистоту Министерству юстиции США. Подобно всем, с кем случалось говорить Киту, Сэм выглядел в равной мере впечатленным и смущенным.

– Значит, ваши люди работают в Лондоне? – уточнил он. – Или вам самим приходится ездить туда?

– Конни трудится здесь, а я – половина на половину, – пояснил мой муж. – Приходится снимать квартиру в Лаймхаусе – по существу, у меня там просто клетушка с кроватью. Но дом у меня один, вот этот коттедж «Мелроуз», – произнося эти слова, Кит глянул на меня.

Неужели он ожидал взрыва аплодисментов?

– Насколько я понимаю, скромная квартирка в Лондоне могла бы стать производственной соперницей этому жилью. – Сэм К. окинул взглядом нашу гостиную. – Хотя здесь у вас множество стильных украшений. – Он пригляделся к обрамленному изображению на стене – фотографии смеющейся девушки на ступенях часовни Королевского колледжа. Знал ли он, что перед ним вид Кембриджа? Если не знал, то ничего не скажет. Эту фотографию подарил мне Кит, а я всегда ненавидела ее. На подложке внизу имелась надпись: «4/100».

– Не самая приятная память, – заметила я, когда любимый подарил ее мне, – что она тянет всего на четыре процента.

– Глупышка, – рассмеявшись, пояснил он, – это просто четвертый из сотни отпечатков. Во всем мире их существует только сотня. Разве он не прекрасен?

– Мне казалось, тебе не нравятся изделия массового производства, – произнесла я, непреклонная в своей эгоистичной неблагодарности.

– Надпись «четыре из ста» делает ее уникальной, – обиженно возразил Кристофер. – Именно поэтому подсчитывается число отпечатков. – Он вздохнул. – Тебе не понравилась фотография?

Осознав, наконец, собственный эгоизм, я притворилась, что рада подарку.

– Моя жена называет подобные интерьеры «гламурными иллюстрациями», – заметил Сэм. – Едва переступив порог этого дома, я почувствовал ваше превосходство.

– Вам стоит еще заглянуть в салоны наших машин, – с усмешкой откликнулся Кит, – или, вернее, на два этих колесных мусоровоза. Я уже подумывал, что пора оставлять их с открытыми дверцами на панели, рядом с вывеской городского мусоровоза в день сбора мусора… Может, тогда муниципалы проникнутся к нам жалостью.

Я встала из-за стола. Кровь бросилась мне в голову, комната покачнулась и начала расплываться. Мое тело, казалось, распадалось на части, и они отрывались и куда-то уплывали. Голова заполнилась пульсирующим туманом. У меня уже бывали такие головокружения, и мой терапевт не смог обнаружить никаких причин для этих приступов. Мне сделали разнообразные анализы крови, сканирования, полное обследование… Элис, мой гомеопатический психоаналитик, полагала, что так физически проявляется эмоциональный дистресс.

Через несколько секунд головокружение прошло.

– Вы вполне можете уйти, – сказала я полицейскому, вновь обретая дар речи. – Очевидно, вы не верите мне, так зачем же нам обоим зря тратить время?

– Что привело вас к мысли о том, что я не верю вам? – спросил он, задумчиво посмотрев на меня.

– Я могу пребывать в заблуждении, но я не глупа, – отрывисто бросила я. – Вы сидите здесь, пробуя печенье, болтая о мусоровозах и домашнем интерьере…

– Это помогает мне немного понять вас и Кита, – невозмутимо охладил гость мой раздраженный выпад. – Я хочу лучше узнать вас и лучше разобраться в том, что вы видели.

«Холистический подход»^[10]. Элис одобрила бы его тактику.

– Я ничего не видел, – пожав плечами, заметил Кит.

– Неправда, – поправила я его. – Что-то ты видел… ты видел гостиную, где не было никакого женского тела. Это уже кое-что.

– Так почему же, Конни, вы зашли на вебсайт недвижимости? – вновь спросил Сэм К. – И почему именно недвижимости Кембриджа?

– Несколько лет тому назад мы подумывали переехать туда, – ответила я, чувствуя, что не способна взглянуть ему прямо в глаза. – В итоге… мы раздумали, но… иногда я еще вспоминаю об этом и… ну, не знаю, у меня возникло странное спонтанное желание… без всякой особой причины. Пребывая в состоянии беспокойства или бессонницы, я иногда просто блуждаю по Сети, просматривая разные сайты.

– Итак, прошедшей ночью вы подключились к «Золотой ярмарке» и… что дальше? Расскажите мне подробно, шаг за шагом, – попросил полицейский.

– Я просмотрела дома, выставленные на продажу в Кембридже, и увидела адрес Бентли-гроув, дом одиннадцать. Просмотрела его фотографии.

– А вы рассматривали какие-то другие дома?

– Нет.

– Почему? Что заставило вас выбрать именно одиннадцатый дом по Бентли-гроув?

– Не знаю. Он стоял третьим в списке появившихся предложений. Мне просто захотелось взглянуть на него, и я щелкнула по этому предложению. – Я вновь села за стол. – Сначала я разглядывала снимки комнат, а потом заметила кнопку виртуальной экскурсии и подумала, что можно также просмотреть и ее.

Кит склонился в мою сторону и ободряюще сжал мою руку.

– Дорого ли его оценили? – спросил Сэм.

– В миллион двести тысяч, – ответила я. И зачем он захотел узнать цену?

– Вы сочли, что такая цена вам по средствам?

– Нет. Даже близко нет, – покачала я головой.

– Значит, вы совершенно не планировали перебираться в Кембридж, и за дом одиннадцать по Бентли-гроув назначили цену, превосходящую ваши средства, но тем не менее вы заинтересовались им настолько, что решили ознакомиться с виртуальной экскурсией, хотя уже видели фотографии его комнат?

– Согласна, это странно, но поймите меня правильно, – постаравшись не скатиться до уровня оправданий, попросила я. – Бывают такие моменты, когда вы практически машинально щелкаете по кнопкам, просматривая самые разные вещи. Без всякого разумного основания, просто…

– Очевидно, ей просто хотелось найти что-то интересное, – пояснил Кит. – Так бывает, подходишь, к примеру, к книжному шкафу и перебираешь разные книжки; точно так же и в Сети – блуждаешь, переходя с сайта на сайт, пока не появится что-то интересное. Я занимаюсь этим регулярно, отлынивая от работы.

Он решил выступить в мою защиту? Неужели надеется, что я буду благодарна за поддержку? Это ведь его вина, что я влипла в такую историю. И если кого-то из нас можно назвать лжецом, то только не меня.

– Ладно, – сказал Сэм К. – Итак, вы подключились к виртуальной экскурсии по этому дому номер одиннадцать по Бентли-гроув…

– Да, сначала показали кухню, – продолжила я свой рассказ. – Она медленно кружилась передо мной, глаза у меня устали, поэтому я закрыла их, а потом, когда вновь открыла, то увидела, что на экране все… красное. Я догадалась, что вижу гостиную, и там лежало женское тело…

– Как вы догадались, что это гостиная? – перебил меня гость.

Я не возражала против прерываний. Они успокаивали меня, спасали от подавленного ужаса, ярко отпечатавшегося в моем воображении, возвращали в реальный мир.

– Я видела ее раньше на одной из фотографий… точно такую же комнату.

Разве я только что не сказала ему, что сначала посмотрела фотографии? Или он пытается подловить меня на противоречивых показаниях?

– Но на фотографии вы не заметили никакого женского тела, никакой крови, верно? – уточнил полицейский.

Я кивнула.

– Давайте пока забудем и кровь, и тело. Во всех прочих отношениях гостиная в процессе той виртуальной экскурсии выглядела так же, как на фотографии?

– Да. Я почти уверена. То есть уверена, насколько это возможно.

– Опишите ее.

– Какой смысл? – удрученно спросила я. – Вы же можете зайти на сайт «Золотой ярмарки» и увидеть все сами. Почему вы не просите меня описать ту женщину?

– Конни, я понимаю, что это трудно для вас, но, поверьте, все мои вопросы имеют основательную причину.

– Так вы хотите, чтобы я описала ту гостиную? – У меня появилось ощущение, словно я попала в детскую компанию, которую развлекают глупой игрой.

– Да, прошу вас.

– Светлые стены, бежевый ковер. Посередине одной стены камин, облицованный изразцами. Мне не удалось четко разглядеть облицовку, но, по-моему, на плитках был какой-то цветочный узор. Они выглядели слегка старомодными для такой комнаты.

Описывая обстановку, я впервые осознала это несоответствие и испытала облегчение. Кит мог бы выбрать подобные изразцы для нашего дома, построенного в середине XVIII века, но они выглядели совершенно неуместно в таком современном доме, как дом № 11 по Бентли-гроув, построенном никак не более десяти лет тому назад. По его мнению, современные здания должны быть по-честному современными как внутри, так и снаружи.

И следовательно, дом № 11 на Бентли-гроув никак не мог быть связан с ним.

– Продолжайте, – сказал Сэм К.

– Помню традиционные ниши с обеих сторон от камина. Серебристый диван в форме буквы «Г» с красной вышитой накидкой, кресло с забавными деревянными подлокотниками, журнальный столик со стеклянной столешницей, а под стеклом в своеобразной горизонтальной витрине – ряд цветов с сине-красными головками.

Под стать тем каминным изразцам.

Вроде бы я видела что-то еще, только пока не могла вспомнить. Что же? Что еще я видела, пока эта комната медленно проплывала перед моими глазами?

– Ах да, еще над камином висела какая-то карта, вставленная в раму карта, – добавила я.

Карта, разумеется, достойна упоминания, но я вспоминала что-то другое. Что же еще? Стоит ли сказать Сэму, что пока мне не удалось вспомнить все детали? Есть ли смысл?

– Какая карта? – уточнил он.

– Не разглядела – надписи там были слишком мелкие. А сверху в левом углу карты изображены какие-то щиты… около десятка.

– Щиты?

– Да, похожие на перевернутые надгробные плиты.

– Ты имеешь в виду геральдические щиты? – спросил Кит. – Типа фамильного герба?

– Точно! – Это и вправду были именно гербы, я просто не смогла сразу подобрать нужного слова. – Большей частью все их покрывали красочные рисунки, но один пустовал – просто чистая рамка.

Не вспоминала ли я именно этот пустой щит? Можно, конечно, притвориться, что так и есть, но к чему дурачить саму себя? Мысленно я искала еще какую-то деталь обстановки той комнаты, а она все никак не всплывала в памяти.

– Вспоминаете что-то еще? – спросил полицейский.

– Мертвую женщину в луже крови, – заявила я, сразу пожалев о собственном агрессивном тоне.

Отчего я так злюсь? Элис сказала бы: «От бессилия. Мы выпускаем гнев, создавая иллюзию силы, когда чувствуем слабость и беспомощность».

И тут я, наконец, услышала долгожданный вопрос.

– Опишите ту женщину, – попросил Сэм К.

* * *

Слова хлынули из меня безудержным потоком:

– Увидев ее и море крови и осознав увиденное, я сначала – невольно – глянула на себя. Точно потеряла голову. На мгновение мне показалось, что там лежу я сама – и я оглядела себя, проверяя, нет ли на мне крови. Позже я не могла понять такой реакции – с чего вдруг мне захотелось оглядеть себя? Она лежала на животе… лица я не могла видеть. Невысокая, миниатюрная, и фигура примерно, как у меня. Брюнетка, волосы такого же оттенка, как у меня, и такие же прямые. Правда, они слегка разлохматились… как будто она упала и… – Я вздрогнула, надеясь, что мне не придется произносить вслух то, что мертвые женщины не способны причесаться. – Лица я не видела и вообразила – всего на мгновение, пока не опомнилась, – что она это я и что именно я лежу там. Перестаньте записывать! – вдруг вырвалось у меня. Слишком громко. – Не могли бы вы просто выслушать меня, а потом уже сделать записи?

Сэм отложил блокнот и ручку.

– Мне не хочется придавать этому моменту особого значения, – продолжила я. – Я знала, что она не имеет ко мне никакого отношения, разумеется, знала, но… похоже, обманчивое восприятие решило подшутить надо мной. Должно быть, виновато потрясение. Она лежала в невиданно огромной луже крови. Казалось, под нею красный ковер. Сначала я подумала, что это вовсе не кровь, потому что мне не верилось, что ее может быть так много, она покрывала треть комнаты, но потом я подумала… В общем, вам видней. Должно быть, вам приходилось видеть мертвецов, лежавших в их собственной крови, людей, истекших кровью.

– Боже мой, Кон! – пробормотал Кит.

– Много ли крови бывает обычно? – не обращая на него внимания, спросила я.

– Ваше описание не звучит невероятно, если иметь в виду вариант смерти от потери крови, – прочистив горло, заметил Сэм К., – хотя сам я лично никогда не видел такого. А какого размера та гостиная?

– Двадцать футов десять дюймов на одиннадцать футов три дюйма, – сообщила я.

– Какая точность! – удивленно заметил наш гость.

– Размеры указаны на поэтажном плане.

– На вебсайте «Золотая ярмарка»?

– Да.

– И вы запомнили размеры всех комнат?

– Нет, только этой гостиной.

– Поведай, чем ты занималась прошедшей ночью, когда я вернулся в кровать, – предложил Кит.

– Сначала я позвонила Саймону Уотерхаусу, а позже, не сумев дозвониться до него, позвонила вам, – сообщила я Сэму. – Поговорив с вами, вернулась к моему лэптопу и… опять просмотрела рекламные данные дома одиннадцать по Бентли-гроув. Изучила каждую фотографию, внимательно просмотрела… поэтажный план. Снова и снова просматривала эту виртуальную экскурсию.

Ну да, все верно, вот вам и идея фикс. Тем самым я признаюсь в своей безумной одержимости.

– Она занималась всем этим шесть часов кряду, пока я не встал и не оттащил ее от компьютера, – спокойно добавил Кристофер.

– Да, я продолжала выходить из Интернета и входить в него снова, – призналась я. – Несколько раз полностью выключала лэптоп, закрывала его, потом включала опять и перезагружала. Я… я выдохлась, у меня уже ум за разум заходил, и… в общем, мне взбрело в голову, что если я буду достаточно упорна, то вновь увижу… то самое женское тело.

Не слишком ли я откровенна? Ну и что с того, что прошлой ночью я вела себя не слишком разумно? Разве это превращает меня в не заслуживающего доверия свидетеля? Разве в полиции слушают только тех свидетелей, которые выпивают вечером по кружке «Оувалтина»^[11], ложатся спать в десять часов и всю ночь благоразумно спят в своих фланелевых пижамах?

– Я никогда прежде не видела мертвецов, – добавила я. – Убитых людей, которые потом исчезают. Я пребывала в шоке. Вероятно, я еще и сейчас в шоке.

– Почему вы сказали «убитых»? – спросил Сэм К.

– Трудно представить, как такая кончина могла быть случайной. Допустим, она могла вонзить нож себе в живот, потом упала на пол и смиренно ждала смерти, но это кажется невероятным. Не самый очевидный способ самоубийства.

– Разве вы видели рану на животе?

– Нет, но вокруг ее талии кровь успела загустеть. Она выглядела почти черной. Наверное, я просто предположила…

Перед моим мысленным взором всплыла та густая смолистая темнота, переходящая в красноту. И какое-то маленькое окно, прямоугольники света на темной поверхности…

– Конни? – Передо мной возникло расплывчатое лицо Кита. – Ты нормально себя чувствуешь?

– Нет. Нет, не совсем. Еще я видела окно… – пробормотала я.

– Не стоит говорить, пока не пройдет головокружение, – посоветовал мой муж.

– …его отражение в этой крови.

– Что она имеет в виду? – спросил Сэм.

– Понятия не имею, – отозвался Кристофер. – Кон, наклонись, подержи голову между коленей и спокойно дыши.

– Со мной всё в порядке, – я оттолкнула его руку. – Теперь уже в порядке. Если все, что я говорила, не убедило вас обоих, то это убедит, – добавила я. – Я видела, как окно гостиной отражается в луже крови. Когда комната разворачивалась перед камерой, перемещалась и кровавая лужа, а также маленькое окно. Вот вам доказательство того, что мне ничего не померещилось! Разве может привидеться такая дурацкая мелкая подробность? Значит, я должна была все это видеть. И действительно видела.

– Ради бога! – Кит спрятал лицо в ладонях.

– И ее платье – не могла же я выдумать подобное платье? Светло-зеленое с сиреневым рисунком в виде множества силуэтов песочных часов, спускающихся изогнутыми линиями к подолу. – Я попыталась дополнить это описание жестами.

– А не заметили ли вы туфли или колготки? – кивнув, спросил полицейский. – Или, может, какие-то ювелирные украшения?

– Никаких колготок. Голые ноги. Нет, туфель, по-моему, тоже не было. Зато я запомнила обручальное кольцо. Руки были подняты вверх, лежали по обеим сторонам от ее головы. Помню, я обратила внимание на ее пальцы и… Да. Точно, какое-то обручальное кольцо.

Но что же еще так упорно отказывалось всплывать из памяти? Чем больше я старалась вспомнить эту неуловимую деталь, тем увереннее осознавала ее скрытое наличие, подобно темной тени, скрывшейся за углом и ускользнувшей из поля зрения.

– Что произошло после того как вы увидели это тело на вашем лэптопе? – спросил Сэм К. – Что вы сделали, проверив себя и обнаружив отсутствие крови?

– Я разбудила Кита и заставила его пойти и посмотреть.

– Когда я пришел, на экране кружилась кухня, – сразу вставил Кристофер. – Потом появилась гостиная, и там не было никакого женского тела и никакой крови. Я сказал об этом Конни, и она подошла взглянуть.

– Да, тело исчезло, – подтвердила я.

– Я не перезагружал эту экскурсию, – добавил Кит. – Когда я вошел в комнату, видеотур продолжал воспроизводиться на экране, циклически прокручивалась та самая экскурсия, которую начала смотреть Конни. Не скажу, что нельзя внести изменения в виртуальный рекламный тур по какому-то дому… конечно, можно… но едва ли можно изменить уже запущенный видеоролик. Такое просто невозможно…

– Конечно, это возможно, – прервала я его. – Ведь ты сам рассказывал мне, как кто-то не смог устроить виртуальную экскурсию так, чтобы через каждую сотню или тысячу просмотров появлялось изображение какой-то другой гостиной?

«Да брось, Кит, – мысленно подначила я его. – Неужели ты не гордишься своей ученицей? Ведь благодаря тебе я перестала недооценивать возможности техники. Компьютер под руководством умелого человека способен почти на все».

– Итак? – требовательно спросила я. – Разве это невозможно?

Пусть и неохотно, но муж признал мою правоту.

– Только, пожалуйста, успокой меня, сказав, что не собираешься провести весь день за компьютером, прокручивая эту экскурсию тысячу раз, – попросил он. – Пожалуйста.

– Можно мне взглянуть на ваш лэптоп? – спросил Сэм.

Кит повел его на второй этаж, а я принялась ходить взад-вперед, представляя гостиную дома № 11 по Бентли-гроув и пытаясь вспомнить ускользающую мелочь.

Женщина исчезла. Кровь исчезла. Но что же еще…

Мысли так поглотили меня, что я не заметила возвращения супруга и вздрогнула, услышав его голос:

– Я знаю, что никто не любит агентов по недвижимости, но ты вышла на совершенно новый уровень. Любые действия или поступки предполагают наличие причины их совершения. По какой, интересно, причине таинственному злому гению в образе агента по недвижимости из кембриджского офиса могло понадобиться сделать виртуальную экскурсию по выставленному им же на продажу дому, включив в нее исчезающее изображение мертвой женщины в луже ее собственной крови? Что это, некий новый, смелый в своей беспрецедентности маркетинговый ход? Может, тебе стоит выяснить, какой агент занимается этим домом, связаться с ним и расспросить обо всем?

– Нет, – ответила я, чувствуя себя спокойнее от сознания того, что Кит потерял свою невозмутимость. – Этим следует заняться полиции.

Нельзя позволить ему превратить ситуацию в смехотворную шутку.

– Ты говорила, что ее убили. Большинство убийц стремятся скрыть свои деяния, а не рекламировать их посредством одного из самых популярных в стране вебсайтов, – гнул свою линию муж.

– Кит, я понимаю тебя. Но я также знаю то, что видела собственными глазами.

Мне хотелось бы спросить кое о чем его самого, но любой заданный мной вопрос предоставил бы ему шанс для очередной лжи.

– Почему ты ничего не сказал ему? – спросила я, когда полицейский ушел изучать мой компьютер.

– Что мне следовало сказать и кому?

– Сэму. Не сказал, что задолго до прошлой ночи я стала одержимой домом одиннадцать по Бентли-гроув? Не поделился всей нашей историей?

Муж явно растерялся.

– А почему ты сама не поделилась с ним? Я предположил, что ты не хочешь посвящать его в предысторию, потому что… – Не договорив, он отвел взгляд.

– Так почему же?

– Ты сама знаешь, почему, черт побери! Если б я сообщил ему обо всем, что происходило с января месяца, то он ни за что не поверил бы твоей истории о мертвой женщине… а заподозрил бы, что это исчезнувшее тело имелось лишь в твоем воображении, точно так же, как и остальные домыслы – плоды твоего воображения!

– Неужели? А разве не мог он предположить обратное – что, должно быть, есть какая-то тайна, связывающая тебя с домом одиннадцать по Бентли-гроув?

Однако в первом же разговоре с детективом мне действительно не хотелось рисковать. Возможно, не хотелось этого и Киту.

– Кон, я так долго не выдержу. – Его глаза наполнились слезами. – Ты не слушаешь никаких моих доводов.

Плюхнувшись в кресло, Кристофер помассировал пальцами виски. Он выглядел гораздо старше, чем всего каких-то полгода назад. На лице у него появились новые морщины, в волосах добавилось седины, а в глазах поселилась глухая печаль. Неужели все это из-за меня? Варианты происходящего были слишком ужасны: либо Кит – тот добрый, веселый, верный и великодушный мужчина, в которого я влюбилась, а я медленно, но верно убиваю его, либо он – полнейший для меня незнакомец, много месяцев или даже лет носивший маску, незнакомец, который в итоге убьет меня.

– Я люблю тебя, Кон, – глухо произнес мой муж.

Я заплакала. Признания в любви ко мне являются его самым действенным оружием.

– И всегда буду любить, – продолжил он, – даже если тебе удастся выжить меня из этого дома, изгнать из твоей жизни. Именно поэтому я не поделился, – он взмахнул рукой, показав на второй этаж, – нашей предысторией. Если ты хочешь, чтобы полиция восприняла тебя серьезно, если хочешь, чтобы они отправились в дом одиннадцать по Бентли-гроув и проверили, есть ли там на ковре мертвая женщина, то я тоже хочу именно этого, каким бы безумием это ни казалось. Мне хочется, чтобы тебе стало лучше.

– Я знаю, – откликнулась я, пребывая в странном внутреннем оцепенении. На самом деле я больше не понимала, что же знаю в реальности.

– Ты хоть немного представляешь, как это трудно – жить под тенью подозрения, когда ты не сделал ничего плохого? – продолжал Кристофер. – Думаешь, я не догадываюсь, о чем ты думаешь? «Кит помешан на компьютерах. Он вполне мог за несколько мгновений заставить то тело появиться и исчезнуть. Может, он даже сам убил бедняжку».

– Ничего подобного я не думаю! – всхлипнув, крикнула я. Я не позволяла себе зайти так далеко. – Мне не нравится подозревать тебя, ничуть не нравится. Если б этот дом одиннадцать по Бентли-гроув находился в любом другом месте, кроме Кембриджа…

Вернувшийся сверху Сэм К. стоял на пороге гостиной. Много ли он услышал?

– Я скажу вам, что намерен сделать, – заявил он. – Я сам переговорю с полицией Кембриджа. Вероятно, они уделят этому делу больше внимания, если для начала с ними поговорю я.

– Так вы видели?.. – У меня екнуло сердце, и я вытянула руку, указывая наверх, в сторону нашего офиса.

– Нет, я не видел трупа. Или какой-то крови.

– Но…

– Вполне вероятно, что вы переутомились и у вас возникла своего рода… мимолетная галлюцинация. Как вы определили это раньше? Обманчивое восприятие? Однако в то же время нельзя отвергать того, что вы рассказали мне, поскольку… – Полицейский вздохнул. – Поскольку вы позвонили Саймону Уотерхаусу, а не мне. Саймон – как раз тот, кто вам нужен. Я не в состоянии превратиться в него, но, за неимением лучшего, поступлю так, как поступил бы он: отнесусь к вашим словам серьезно.

– Спасибо, – пролепетала я.

– Не благодарите меня… я лишь его дублер, – с улыбкой заметил Сэм. – Вы сможете поблагодарить Саймона, увидев его в следующий раз.

Только после того как он уехал, я сообразила, что могли означать его последние слова: ему известно, что я встречалась с Саймоном раньше.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/20IG

Кавендишская начальная школа

Ведомость № 586

Дата: Понедельник 30 ноября 2009 года

Котята в Кавендишской школе!

В прошлую среду у нас состоялось на редкость интересное собрание в первом классе! Бесс, кошка Маркуса, родила пятерых котят, и его мама и папа принесли их в школу! Мы чудесно провели время, играя с этими прелестными пушистыми гостями, а позже с большим интересом поговорили о домашних питомцах и о том, как мы заботимся о них, поэтому мы приносим нашу огромную благодарность Маркусу и его родителям за предоставление нам возможности такой превосходной радости общения! Ниже приводятся два очаровательных описания от детей первого класса…

4

17 июля 2010 года

Чарли не знала, как быть со своей девичьей фамилией. Она и не задумывалась над этим вопросом, пока Саймон не затронул его по прибытии в аэропорт.

– Полагаю, тебе придется обновить документы, – заметил он, кивнув на ее паспорт.

Она не поняла, что он имеет в виду, и уныло пыталась скрыть свое потрясение, услышав его пояснение. Саймон посмеялся над ней.

– Не переживай, – бросил он, – я лишь предположил, что ты захочешь сменить свою фамилию на мою, но если тебе не хочется, то я возражать не буду.

– Правда? – спросила Чарли, мгновенно встревожившись за его благодушное настроение, осознавая, что в лучшие времена оно бывало хрупким и постоянно находилось под угрозой исчезновения.

Она обдумала второй вариант: да, она предпочла бы остаться Чарли Зейлер. Честно говоря, ее удивило, что Саймон мог бы предпочесть иное. Досадуя на себя за то, что оказалась не готовой к столь важному обсуждению, она быстро решила, что поступит так, как захочет он. Бывают фамилии и менее благозвучные, чем Уотерхаус.

Впрочем, оказалось, что на сей раз настроение Саймона ничем не омрачилось.

– Конечно, правда, – заверил он жену. – Какая разница, как тебя будут называть? По-моему, это всего лишь наследственный ярлык.

– Точно, – подхватила Чарли с непроницаемым лицом. – Ведь если подумать, меня могут просто называть сержантом полиции женского пола за номером пять-четыре-четыре-три-семь, верно?

С той самой минуты вопрос фамилии поглотил все ее мысли. А как поступают другие замужние женщины? Ее ближайшая соседка Мэрион Грегори, а также приятельницы Кейт Комботекра, Стейси Селлерс, Дебби Гиббс – все они поменяли девичьи фамилии. Оливия, сестра Чарли, собиравшаяся выйти замуж в будущем году, пыталась убедить Доминика, ее предполагаемого мужа, что им следует взять двойную фамилию Зейлер-Ланд.

«Либо пусть он остается Ландом, а я сама стану Зейлер-Ланд, – вызывающе заявила она Чарли. – Если Дом хочет путаться в подгнивших оковах старомодных традиций, то пусть мучается. Ему не удержать меня от более прогрессивных взглядов».

Отлично зная сестру, Чарли подозревала, что это стремление Оливии имеет слабое отношение к принципиальной позиции – скорее ей просто хочется обзавестись двойной фамилией.

Чарли Зейлер-Уотерхаус. Нет, об этом и речи быть не может! В отличие от Лив, Чарли не зарилась на аристократические прибамбасы: двойная фамилия будет смущать ее, не говоря уже о новом поводе коллегам изводить ее, придумывая новые прозвища.

– А почему бы нам вообще не выбрать совершенно новую фамилию? – крикнула она плескавшемуся в бассейне Саймону. Точнее, он лежал на надувной лодчонке, которая покачивалась на водной глади бассейна, когда они прибыли на виллу. В данный момент лодочка медленно дрейфовала, а его раскинутые конечности вяло шевелились, отмокая в воде. Иногда Саймон пользовался руками как веслами, чтобы развернуться или прокатиться в другой конец бассейна, а разок или два оттолкнулся ногами от борта, видимо, проверяя, не хватит ли одного толчка, чтобы лодка довезла его до противоположного борта. Толчка не хватало – слишком большим оказался бассейн.

Около полутора часов, делая вид, что читает свою книгу, Чарли тайком поглядывала на него. О чем он там размечтался?

– Саймон! – позвала она его наконец.

– Гм?

– В каких эмпиреях ты витаешь?

– Ты что-то сказала?

– Я подумала, может, мне не надо брать твою фамилию… почему бы нам просто не выбрать новую фамилию? Общую семейную фамилию.

– Что за глупость? Так никто не делает.

– К примеру, Чарли и Саймон Геррера.

– По-моему, это фамилия Доминго?

– Именно. Мы могли бы стать основателями новой традиции: фамилия первого встреченного в медовый месяц человека становится новой общей семейной фамилией.

Доминго был смотрителем здешней виллы: этот молодой атлет и заядлый курильщик, загоревший до шоколадного цвета, немного говорил по-английски и, по всей видимости, жил в дальнем конце сада в деревянном летнем домике типа шале. Он встретил Саймона и Чарли в аэропорту и привез их на виллу «Los Delfines», а чуть позже устроил им ознакомительную экскурсию по дому и саду, не спросив их согласия, – возможно, из-за нехватки словарного запаса – и не поинтересовавшись, не желают ли они сначала отдохнуть, повременив с таким знакомством до утра. Экскурсия заняла около часа: в доме Геррера останавливался перед каждым техническим устройством или прибором, жестами привлекая к нему их внимание, прежде чем в полном молчании продемонстрировать, как они действуют.

Чарли не испытывала ни малейшего волнения. Она прошла через деревянную калитку, темневшую в высокой белой стене, увенчанной желобчатой черепицей, вдохнула теплый пряный воздух сада, увидела бассейн, блестевший подобно гигантскому аквамарину, и мгновенно влюбилась в этих испанских «Дельфинов». Если ей пришлось вытерпеть пантомиму Доминго, показывающего, как надо проворачивать ключи в замочных скважинах входных дверей и управляться с охранной сигнализацией, чтобы им позволили остаться здесь на две недели, то такую цену она с радостью заплатила за роскошь испанского отдыха.

Все вокруг выглядело идеально. Так идеально, что Чарли встревожилась, насколько же они с Саймоном проигрывают в сравнении с окружающей обстановкой. Вдруг своим появлением они испортили гармонию этого совершенства? Она понимала, что глупо сравнивать себя с другими людьми – сравнивать их с Саймоном с другими семейными парами, – но как же трудно было удержаться от подобных сравнений! Чарли не знала никаких других новобрачных, отправившихся в свой медовый месяц с такой секретностью, точно они в прошлом были бандитами, новообращенными в ценных осведомителей, и посему, в соответствии с программой охраны свидетелей, место их пребывания хранилось в строжайшей тайне. Кэтлин, мать Саймона, панически боявшаяся полетов, как и вообще почти любых перемен реальной жизни, не смогла бы переварить мысль, что ее сын сядет в самолет, поэтому Саймон сообщил ей, что на медовый месяц они с Чарли поедут на поезде и отдохнут в Торки. Кэтлин спросила, где они будут жить, на случай, если ей срочно понадобится связаться с ними. Ее сын мог бы назвать какой-то реальный или вымышленный отель в Торки, но он знал, что через пару дней Кэтлин непременно попытается связаться с ним и обнаружит, что он солгал, и поэтому ему не оставалось ничего иного, как отказаться дать такие сведения.

– Нет никакой крайней необходимости, – твердо заявил Саймон. – А если и появится, то придется немного подождать.

Кэтлин расстроилась, и в ход пошли слезы и мольбы. В какой-то момент, после одного из ее фирменно занудных воскресных обедов, она упала на колени и обхватила ноги сына. Ему с трудом удалось высвободиться от нее. Чарли пребывала в шоке, в том числе и потому, что никто из родни, включая самого Саймона, явно не удивились такому поведению. Майкл, его отец, также не выказал удивления. Его единственным словесным вкладом в спор стало небрежное бормотание. «Прошу тебя, сын, – обратился он к Саймону. – Пожалуйста, сын, дай ей шанс связаться с тобой. Облегчи мне жизнь».

К великому облегчению Чарли, ее жених проявил твердость. Правда, сперва, к ее крайнему замешательству, он принял родительское приглашение на семейный обед и в грядущее воскресенье.

– Ты обезумел? – резко спросила его Чарли. – Все ведь повторится… в точности, как было на прошлой неделе.

– Ну и пусть, тогда я выкручусь так же, как на прошлой неделе, – заявил он.

Ему нравилось думать, что мать не контролирует его жизнь, однако в то же время, как и настаивали родители, им пришлось ехать аж до самого Торки, где их наконец-то поженили. «Сделаем ложь более правдоподобной», – оправдался Уотерхаус, не желая признавать абсурдности ситуации. Чарли предпочла бы заключить брак в бюро регистрации Спиллинга: ее раздражала мысль, что место их свадьбы выбрано патетически настроенной свекровью. Но жених заглушил ее протест: «Мне казалось, тебе нравится Торки. Разве не поэтому мы сделали вид, что отправимся туда на медовый месяц?»

Как ни странно, Кэтлин не пыталась навязать им венчание в церкви, как опасалась Чарли, и не высказала никаких возражений, когда Саймон сообщил, что на регистрации, кроме них самих, будут только два свидетеля, роль которых его матушке никак не светила.

– Она успокоится, – заверил он свою невесту. – Осознав, что от нее ничего не ждут. Подумай об этом: обычно на свадьбах мать жениха проводит львиную долю дня, любезно принимая и обихаживая гостей. Такая роль маме решительно не по зубам. Поэтому в случае подобного выхода в свет она обычно предпочитала внезапно заболеть, и в итоге папе тоже приходилось оставаться дома и приглядывать за ней.

Родители Чарли с благодарностью узнали, что их присутствия не требуется. Отец ее всему на свете предпочитал гольф. Он мог бы сделать передышку ради дочери и постараться порадоваться ее свадьбе, но быстро нашел бы повод для погружения в плохое настроение. День, проведенный без гольфа, Говард Зейлер считал злополучным, и для ощущения полнейшего горя достаточно было лишить его возможности сыграть в любимую игру.

– А как тебе нравится Мелвилл? – крикнул Саймон жене в ответ, продолжая покачиваться на глади бассейна.

– Гм? – отозвалась Чарли.

– В качестве нашей новой фамилии.

– Почему Мелвилл?

– В честь Германа Мелвилла^[12].

– Тогда почему бы не Дик?

Саймон нацелил на супругу пару пальцев, выразительным жестом изобразив букву «V». «Моби Дик» был его любимым романом. Он перечитывал его ежегодно и, естественно, притащил с собой в Испанию. Должно быть, по его мнению, медовый месяц предназначен для чтения, так почему бы ему не перечитать избранное? Но почему же он тогда с удовольствием предается праздному плаванию, словно ему больше ничего не хочется делать? Даже листья и лепестки цветов на поверхности бассейна, казалось, прилагают больше целенаправленных усилий.

Почему он не занимается сексом с женой?

Разве не положено проводить бо́льшую часть медового месяца в постели? Или так бывает, только если парочки не спали вместе до свадьбы?

Чарли вздохнула. Разве она ждала слишком многого? Долгие годы избегая любых физических контактов с ней, в этом году Саймон решил, что наконец настало время консумировать их отношения. С тех пор все пошло прекрасно. Ну, почти прекрасно. Чарли по-прежнему не смела брать на себя инициативу: она чувствовала, что ее любимому это не понравится. Также было очевидно, что разговоров – непосредственно после соития или вообще на интимную тему – тоже следовало избегать. Или Чарли сама воздвигла воображаемые барьеры, которых вовсе не существовало? Может, Саймону не меньше, чем ей самой, хотелось спросить: «Тебе нравятся наши сексуальные игры, или ты только надлежащим образом исполняешь супружеский долг?» Физически он выглядел удовлетворенным, но всегда казался чертовски отстраненным – глаза закрыты, губы безмолвно сжаты. Временами он вообще был почти бесстрастен, как робот.

Припекало полдневное солнце. Чарли размышляла, не пора ли предложить Саймону зайти в дом и еще разок намазаться защитным кремом. Тогда она могла отправиться за ним и… Нет. Она завела хорошее правило – никогда и никого не провоцировать на секс, и была намерена неуклонно придерживаться его. Однажды – давно, на одной вечеринке, задолго до их официальной помолвки – Саймон на редкость грубо отверг ее заигрывания. И Чарли твердо решила, что никогда больше не позволит такому случиться.

За ее спиной раздался какой-то шум… звук чьих-то шагов. Доминго. Женщина напряглась, но потом вздохнула с облегчением, увидев, что смотритель вооружен граблями и мотыгой: он ведь здесь работает, только и всего. Вилла утопала в роскошном саду, и сад этот, очевидно, являлся для кого-то гордостью и радостью – может, для Герреры, может, для его хозяев. Такого бурного и разнообразного цветения, собранного в одном месте, Чарли еще в жизни не видела: огненно-красные, бордовые, фиолетовые, сиреневые, ярко-синие, оранжевые и желтые цветы контрастировали с множеством оттенков зеленого. Никакого сравнения с большинством бледных английских садов. Чарли особенно любила представлять перевернутые лилейники, тогда их белые колокольчики выглядели как маленькие абажуры.

Отложив книгу, она направилась к бассейну. Не потому, что хотела быть ближе к Саймону, а потому что изрядно перегрелась и ей требовалось охладиться. По мраморным римским ступеням женщина спустилась в воду.

– Водичка как раз то, что надо, – заметила она. – И не холодная, и не слишком теплая. Похожа на горячую ванну, набранную пару часов назад.

Ее муж не ответил.

– Саймон?

На чем же он так сосредоточен, что даже не слышит ее, хотя она плещется прямо рядом, у него под носом?

– Гм? Прости. Что ты сказала?

Вряд ли ей стоило повторять. Хотя жаль упускать такую возможность – раз уж она привлекла его внимание, надо сказать что-то более существенное.

– Я паникую всякий раз, как Доминго направляется в нашу сторону.

– Боишься, что он опять будет испытывать наше терпение, показывая, как работают очередные выключатели?

– Нет, вовсе нет… Но его мобильный номер есть на вебсайте. То есть благодаря ему мы можем оказаться в доступности для связи.

Саймон с трудом принял сидячее положение, постаравшись не перевернуть лодку.

– Тревожишься из-за моей мамы? Она же не знает, где мы. Никто не знает.

– Оливия знает.

Рассердится ли он, что она поделилась с сестрой тем, что надлежало хранить в секрете? Вероятно, нет. Чарли поборола желание выяснить, удалось ли ей полностью завладеть его вниманием.

– Когда я сообщила Лив, какова цена за это местечко, она упросила меня показать ей фотографии. Пришлось показать и рекламу виллы на вебсайте.

– Надеюсь, она ничем не поделится с моей мамой?

– Меня беспокоит не Кэтлин, – сказала Чарли, – а работа.

Саймон пренебрежительно хмыкнул.

– Две недели Форум безопасных условий проживания сможет обойтись без тебя.

– Я имела в виду твою работу. Мое отсутствие никого не колышет.

– Что, ты переживаешь из-за Снеговика? После месяцев предвкушения того, что он называл своим творческим отпуском от вечных проблем Уотерхауса? Едва ли ему взбредет в голову разыскивать меня. Знаешь, что он сказал мне на прощание перед моим уходом? «Давайте-ка, Уотерхаус, мы оба по максимуму отдохнем за эти две недели. Может, сам я и не буду посещать в данный период ничего более экзотического, чем мой кабинет или столовую, но без вашей неизменно чумовой деятельности у меня будет настоящий душевный и праздничный отдых».

– Уж поверь мне, Пруст с нетерпением дожидается твоего возвращения. Буквально считает деньки.

– Не шути так, – предостерег Саймон.

Его не радовала мысль, что он может вызывать у босса чувства, отличные от раздражения.

– Мы оставили Лив и Гиббса одних, – вспомнила Чарли. – Что, если Лив продолжала накачиваться спиртным и, напившись, выболтала секрет Гиббсу, а он…

Ей не хотелось озвучивать возможные действия Криса на тот случай, если сказанное способно увеличивать вероятность событий.

– Гиббсу? – Уотерхаус рассмеялся. – Да Гиббс, даже сидя рядом со мной, рта не раскрывает! Чего ради ему грузить себя моими поисками в Испании? Ни малейшего повода!

– Да для начала поисков достаточно всего лишь чуть менее заурядного дела, и тогда каждому придет в голову: «Вот если б Саймон был здесь, если б мы могли спросить, что он думает…».

– Нет, никому это не понадобится. Скорее они подумают: «Слава богу, что с нами нет Уотерхауса, а то он усложнил бы все дело».

– Ты же сам понимаешь, что это неправда. Сэм Комботекра так не думает. И Гиббс тоже…

– Черт, Чарли, прекрати, ради бога! Оливия не скажет Гиббсу, куда мы уехали, и Гиббс ничего не скажет Сэму, и в ближайшие пару недель Сэм не столкнется с трудностями, о которых стоило бы поговорить со мной. Договорились? Отдыхай спокойно!

Саймон был прав: вряд ли их потревожит кто-то из Спиллинга. Так почему же Чарли не могла избавиться от тревоги, так основательно обосновавшейся в груди, что у нее перехватывало дыхание?

– Я весь ваш на две недели, так что считайте, вам не повезло, – сказал Уотерхаус. – Как там говаривал наш остроумный Марк Твен? «Мне пришлось перенести множество неприятностей, хотя лишь изредка они имели место в реальности». В общем, высказывание в его духе. Посмотри-ка туда, – предложил он, показав в сторону двух деревьев, в промежутке между которыми маячила на горизонте гора.

– На что смотреть-то? – уточнила Чарли.

– На гору. Видишь очертания?

– Очертания горы?

– Нет, черты лица. Похоже, у этой горы есть своя физиономия.

– Ничего не вижу. Ты подразумеваешь, что углядел там глаза, нос и рот?

– И брови, и, по-моему, я даже вижу ухо. Неужели ты не видишь?

– Нет. – Чарли попыталась не выдать своего раздражения. – Я не вижу никакого лица на той горе. Оно хоть симпатичное?

– Должно быть, обман зрения… игра света, но… Интересно, изменятся ли его черты, когда сдвинется солнце. Наверное, сейчас просто тени так причудливо легли на скалистые уступы.

Чарли еще долго вглядывалась в очертания горы, но так и не обнаружила ничего явно похожего на физиономию. Как ни глупо, но она почувствовала, что упустила нечто важное. Лодка Саймона успела прибиться к другому борту бассейна. «Может, для поддержания хорошей формы, – подумала Чарли, – стоит тоже немного поплавать?» Отныне она твердо решила не паниковать при виде направляющегося к ней Доминго, несмотря на то, что перед ее мысленным взором опять мгновенно возник поразительно четкий образ того, как он подстерегает их с Саймоном за кустами со словами: «Телефон. Англия», помахивая своим мобильным.

– Чарли? – услышала женщина голос мужа.

– Мм?

– Как бы ты поступила, если б… – Саймон покачал головой. – Нет, ерунда, – оборвал он себя.

– Но о чем ты хотел спросить? – заинтересовалась его супруга.

– Пустяки. Забудь.

– Ты же знаешь, что я не смогу забыть, – возразила она. – Лучше скажи.

– Да, в сущности, нечего говорить.

– Нет, скажи!

Как бы ты поступила, если б я попросил у тебя развод? Как бы ты поступила, если б я захотел, чтобы мы спали в отдельных комнатах?

– Мне сразу же начали лезть в голову всякие дурные мысли. Неужели ты хочешь, чтобы я продолжала мучиться? – упрекнула Чарли мужа.

– Да нет же, никаких проблем, – отозвался тот. – Это совершенно не касается нас с тобой.

То есть если бы это касалось их двоих, то речь обязательно зашла бы о проблемах?

Зейлер, прекрати выдумывать несуществующие проблемы!

Чарли мысленно выругалась. Она знала, что готова провести очередные пару часов, пытаясь заставить его высказаться, и знала также, что потерпит неудачу.

* * *

– Тебе пора уходить, – уныло проворчала Оливия Гиббсу, упираясь ладонями в его бок.

Последний час она пыталась выпихнуть его из своей кровати, но он был сильнее и упорно сопротивлялся.

– Нет, не пора. – Гиббс лежал на спине, сложив руки под головой.

– Еще как пора! Хватит уже, пора сбрасывать шкуры нечестивых, безбожных выродков и облачаться в благопристойные наряды. Если мы начнем репетировать новые роли прямо сейчас, то скоро у нас может получиться вполне убедительно… если повезет, мы вживемся в них уже к вечеру.

Крис едва не улыбнулся, но с места не сдвинулся. Мобильник Оливии показывал, что уже минуло два часа пополудни. В ее гостиничном номере по-прежнему царила такая же темнота, как часов двенадцать назад, когда они приковыляли сюда ночью. Зейлер еще не видела оконных драпировок, которые превзошли бы здешние глухие жалюзи и плотные шторы в сохранении атмосферы ночи, объединив свои силы против проникновения дневного света.

– В конце концов, разве у тебя нет повода вернуться домой? Нет дел, планов, урочного часа возвращения? – поинтересовалась женщина. – У меня лично имеются все три повода.

Она прекратила попытки спихнуть лежащего рядом мужчину с кровати. Все равно ничего не получалось, и вдобавок у нее уже заболели руки. Гиббс повернулся на бок лицом к ней. Забавно, вслух называя его Крисом, про себя она думала о нем только как о Гиббсе, так же, как и Саймон. Изменится ли в дальнейшем ее мысленное обращение? Женщина молча укорила себя за то, что думает о нем в будущем времени. Необходимо взять себя в руки, но возможно ли это, пока он, излучая тепло, лежит рядом с ней?

– Пытаешься избавиться от меня? – спросил он.

– Да, но… не в плохом смысле.

– Неужели есть и хороший смысл?

– Разумеется. Полно́. К примеру, в хорошем смысле самопожертвования: освободиться самой и спасти тебя, пока еще не поздно, а также… – Оливия умолкла, припомнив, что он сравнивал ее с красочным воскресным приложением газеты и побудившие его к такому сравнению причины. – В общем, нам необходимо выбраться отсюда до трех часов, – оживленно, чтобы скрыть смущение, заявила женщина. – Я не могу перезванивать и просить очередного продления.

– А каковы другие хорошие смыслы? – спросил Гиббс. Неужели ему действительно было интересно?

Зейлер не могла ответить ему правдиво. Только что, занимаясь с ним сексом, она трижды достигла оргазма. Если бывали ситуации, требовавшие непременного сокрытия правды, то эта, безусловно, требовала.

– Я никуда не стронусь, пока ты не ответишь, – пригрозил Крис.

– О, ради бога! Тогда ладно, может, так я добьюсь цели, раз уж не удалось спихнуть тебя с кровати. Вот другой хороший смысл: мне нужно, чтобы ты исчез, дабы посвятить остаток дня глубочайшему размышлению обо всех аспектах твоей личности и всецело восстановить в памяти твои слова и дела, исключив на обозримое будущее все прочие мысли.

– Тебе будет легче думать обо мне, если я буду рядом, – усмехнувшись, заметил Гиббс.

– Ошибаешься. Пока ты здесь, я слишком занята мыслями о том, что ты думаешь делать, и не могу предаться никаким другим своим мыслям.

– У меня нет никаких иных мыслей и намерений, кроме желания еще разок трахнуть тебя, но пока я предательски обессилен.

– Ничего не слышу, не слышу! – заверещала Оливия, закрыв уши руками. – Перестань добавлять слова к тому множеству, о котором мне уже придется думать. Мне еще надо расплатиться со старым долгом. Не смейся… я не шучу. Пожалуйста, просто исчезни. И не говори больше ничего.

– Чтобы ты смогла думать обо мне?

– Да.

– И больше ни о чем?

– Нет, пока не расплачусь с долгом.

Крис кивнул, словно счел ее просьбу вполне разумной. Он сел и начал собирать свою одежду. Оливия вновь глянула на экран телефона. Пять минут третьего. Она почувствовала нарастающее возбуждение, явно предвкушая его уход. Ей предстояло срочно заняться собой. Первый пункт программы – выпуск пара в оригинальной недостойной манере: приплясывая, кружить по номеру с криком: «О боже мой, о боже мой, о боже мой!». Второй пункт – встав перед большим зеркалом около двери, изучить свою наружность так тщательно, словно она никогда не видела себя прежде и никогда не увидит впредь, и попытаться увидеть себя глазами Гиббса. Потом она позвонит Чарли. Или, вернее, позвонит смотрителю «Los Delfines», номер которого есть на вебсайте, и попросит его передать сестре, чтобы та позвонила ей. Любая приличная сестра – а Чарли, в общем, вполне прилична – захотела бы сразу услышать такого рода новости.

«Догадайся, кто стал полнейшей и законченной шлюхой? – мысленно спросила она сестру и тут же восторженно ответила: – Я!»

Некоторые сплетни так важны, что способны смести все стоявшие на пути соображения об интимности медового месяца, – и, по чистой случайности, теперь произошел именно такой случай. Оливия сознавала, что она будет сплетничать о себе с таким же удовольствием, с каким сплетничала о других. Даже с более сильным удовольствием. Ведь она так редко делала нечто, способное потрясти любого. Как же приятно в ее возрасте дать повод для сплетен – совершить неописуемую глупость в сорок один год, когда никто даже не опасается такого подвоха с ее стороны…

Надо ли будет попросить Чарли ничего не говорить Саймону? Некоторые люди ничего не скрывают от своих супругов. Могла ли ее сестра стать такой фанатично откровенной после женитьбы? Вряд ли Саймон одобрит поведение Оливии, подобно тому, как люди, которым не хватает в жизни переживаний, не одобряют тех, кто попадает в приключения, которые сами они давно упустили. Он может воспринять это в каком-то мрачном смысле, и тогда их с Чарли свадебный день будет омрачен, испорчен из-за того, что их свидетели завершили его в одной постели. Оливия вздохнула, осознав возможность таких последствий. Из-за Саймона Чарли может разозлиться и разобидеться. Она воспримет бурную ночь Оливии с Гиббсом не как приключение Оливии, а как нечто плохое, случившееся с ее собственным чертовски важным мужем. Вероятно, у нее возникнет протест и по собственным соображениям, и она обвинит сестру в злоупотреблении. Гиббс, будучи полицейским, принадлежал к сфере общения Чарли и Саймона, а не Оливии, и она не имела никакого морального права вторгаться в чужой мир, куда ее лишь приглашали время от времени, по усмотрению Чарли.

Неужели она испоганила самый знаменательный день в жизни ее сестры? Наверное, это непростительная наглость для подружки, приглашенной на роль второго плана, по собственному почину притязать на роль соперницы главной героини? Лив не могла понять, сочтет ли Чарли ее поступок отвратительным или воспримет его как легкое прегрешение. И никогда Оливия так ничего и не поймет, если не расскажет сестре о случившемся, – она не способна справиться с этим вопросом сама, не зная, какой будет реакция.

«Мне следовало бы испытывать чувство вины перед Домом, – подумала Оливия, – и перед Дебби Гиббс. Увы, правда была не на их стороне».

Крис закончил одеваться.

– Я ухожу, – сказал он. – Можешь начинать думать.

– Так же, как и ты, – откликнулась Зейлер, желая теперь, когда он решил уйти, вновь привлечь к себе его внимание. – Я имею в виду, можешь думать обо мне.

– Всецело, – ответил Гиббс, – в обозримом будущем.

Это прозвучало как цитата. Естественно, осознала Оливия, он цитировал ее.

* * *

Сэм Комботекра не привык чувствовать себя виноватым, но именно вину он испытывал, сидя за столиком возле окна кафе-бара «Жевуны»^[13] в ожидании Элис Бин. Эта встреча, возможно, окажется совершенно излишней, однако Сэм организовал ее, отдавая предпочтение делу, а не выходному дню дома с семьей. Он уже знал, какие ответы даст Элис на подготовленные им вопросы. Он мог бы задать их и по телефону, но ему хотелось увидеть ее во плоти сильнее, чем он смел признаться даже самому себе. Редкая женщина в маленьком мире полиции Спиллинга считалась более легендарной, чем Элис. Сэм слышал по меньшей мере из десятка разных источников, что несколько лет тому назад Саймон Уотерхаус был романтично одержим этой таинственной особой. Тогда ее звали Элис Фэнкорт.

Сэм знал, что ее запутанные отношения с Саймоном (которые, согласно мнению Колина Селлерса, являлись пустой тратой времени, а точнее, «напрасным бестрахальным словоблудием») плохо кончились, и с тех пор эти двое не разговаривали друг с другом. Насколько откровенно Элис захочет поделиться с ним сегодня этой историей? В утреннем телефонном разговоре, через пару секунд после того как Комботекра представился, она спросила, не работает ли он с Саймоном. Она же и предложила ему встретиться в кафе «Жевуны», заметив: «Там мы обычно встречались с Саймоном». Из-за этого Сэм тоже испытывал угрызения совести: не только потому, что отказался в свой выходной от общения с семьей, но и из-за возможного пробуждения болезненных воспоминаний по вине неведомого ей детектива, не имевшего для личной встречи с ней никакой более возвышенной причины, чем удовлетворение своего нездорового любопытства.

Он взглянул на часы. Бин опаздывала уже на десять минут. Стоит ли позвонить ей? Нет, он предпочел дождаться задержки на четверть часа. Может, попросить одного из официантов убавить громкость музыкального сопровождения? По-видимому, оно предназначалось для заглушения звуков, исходящих из угла зала, где находилась огороженная игровая площадка, полная воющих сопливых малышей и их мамаш, чьи натянутые улыбки искрили сдерживаемой яростью, когда они озирали столики и стулья в форме поганок, вкупе с набором неопознаваемых пластиковых предметов основных цветов палитры. Сэм не винил малышей за вопли – возможно, он тоже вскоре взвоет, если ему придется еще долго слушать поднадоевшие еще в восьмидесятые годы хиты «Деф Леппард»^[14].

Полицейский посмотрел в окно на автомобильную парковку. В любой момент Элис могла заехать на одно из свободных мест. Вот, возможно, это она хлопнула крышкой багажника красного «Рено Клио». Солнечные очки, сандалии с ремешками… Нет. Саймон ни за что не запал бы на такую особу. «Интересно, – подумал Сэм, – похожа ли Элис на Чарли? А что если похожа? И что если не похожа?» Почему все, что касается Саймона, так его интригует? Он не стал бы так стараться встретиться с бывшей подружкой Криса Гиббса или Колина Селлерса. Если вдуматься, то он, вероятно, скорее мог бы проехать изрядное расстояние, чтобы взглянуть на ту редкую особу, которая не возбудила Колина, допустив, разумеется, что таковая особа существует.

Пристыженный собственным похотливым любопытством, Комботекра постарался сосредоточиться на Конни Боускилл. Вскоре он вновь поймал себя на мыслях о Саймоне Уотерхаусе. Да ладно, решил он, в данных обстоятельствах такая встреча вполне уместна. Саймона он считал лучшим из известных ему детективов, и все его знакомые тоже считали его лучшим детективом, хотя большинству не хотелось признавать это, и они предпочитали отмахиваться от него, называя Саймона грубым и непредсказуемым смутьяном. Первого января нынешнего года, в пять часов утра, Сэм принял решение: вместо того чтобы постоянно чувствовать себя ниже Уотерхауса, позволяя разрастаться собственному возмущению, он постарается учиться у него, отбросив самолюбие, и посмотрит, сможет ли он, подражая поведению и изучая позиции Саймона, если удастся одновременно приобщиться к обоим аспектам, приобрести хоть малую толику такой же великолепной проницательности.

Сэм не сомневался, что лучший детектив не поспешил бы отмахнуться от истории Конни Боускилл. Хотя еще вопрос, заслужила бы она его доверие?

На месте Сэма, встретившись с Конни и услышав описанную ею ситуацию, Саймон, вероятно, склонился бы к мысли о том, что она, страдая от душевного напряжения, видит все в обманчивом свете, или пришел бы к убеждению, что она лжет. А может, он подумал бы, что как раз неправдоподобность такой истории с большей вероятностью свидетельствует о ее реальности, поскольку редкий человек обладает такой самоуверенностью, чтобы поведать настолько вопиющую ложь?

Ты не Саймон – в этом-то и есть вся проблема. Ты понятия не имеешь, что он может подумать.

Нет, неправда. Невозможно, долгие годы работая бок о бок с человеком, не получить хотя бы слабого представления о логике его мыслительного процесса. Саймон подумал бы, что существует по меньшей мере какой-то шанс того, что совершено преступление. Если бы он вместе с Сэмом заехал поговорить с Боускиллами, то наверняка ушел бы с убеждением, что в этом доме явно что-то неладно – в коттедже «Мелроуз», а не в кембриджском доме № 11 по Бентли-гроув. И Комботекра согласился, насколько можно согласиться с воображаемой проекцией отсутствующего коллеги. Происходило нечто странное: Конни и Кит Боускилл рассказали ему не все, далеко не все. Он подслушал достаточно реплик не предназначенного для его ушей разговора и убедился, что они сговорились скрыть что-то от него.

Мысль о том, что кто-то поместил изображение трупа на вебсайт агентства по недвижимости, казалась смехотворной. За гранью безумия. Мысленно Сэм услышал слова Саймона: «Безумцы ничего специально не придумывают. Умопомешательство так же реально, как благоразумие. Оно не нуждается в нашем понимании, чтобы облажаться и покончить с жизнью, – безумию нужно лишь свое собственное понимание. А порой не нужно даже этого». Мгновенно Комботекра пожелал забыть эти замечания: держа их в памяти, он получит очередной пример того, что его коллега окажется прав, а сам он ошибается, несмотря на то, что его версия понимания гораздо более вероятна.

Сэм тяжело вздохнул. Временно заменяя Саймона, он готов был сделать все возможное для обнаружения неведомой мертвой женщины, в которую сам не верил, – женщины в зеленом платье с сиреневым рисунком. Он уже позвонил в полицию Кембриджа и дал им понять, что ожидает от них некоторых действий, – разумеется, после того как они перестанут хохотать.

– Сэм? – послышался рядом с ним женский голос.

Подняв глаза, он увидел стриженую обесцвеченную блондинку в очках с пластмассовой оправой насыщенного кирпичного оттенка и блестящей красной, как лондонские автобусы, помадой. Ее длинное розовое платье без рукавов дополняли золотые сандалии на плоской подошве и странная дырчатая веревочная сумка, выглядевшая так, словно ее связали из каких-то обрезков. Дырки на сумке, являясь частью продуманного дизайна, а не результатом старения или разрывов, давали, однако, Сэму возможность частично увидеть содержимое: красный бумажник, конверт, брелок с ключами…

– Элис Бин, – с улыбкой представилась женщина, протягивая ему руку. – Вы даже не представляете, как странно я себя здесь чувствую! Я не заходила сюда почти семь лет. Так что вы поймете причину, если мне вдруг поплохеет.

– Могу я предложить вам что-то выпить? – спросил Комботекра, пожимая ей руку.

– С удовольствием выпила бы лаймового ликера с лимонадом. И побольше льда. Понимаю, это детский напиток, но в такую жару ничего другого не хочется. Пока я ехала сюда в машине, из меня, должно быть, вытопилась добрая пинта влаги.

Стоя в очереди к бармену, Сэм поглядывал на Элис уголком глаза. Спору нет, она симпатична и мила, однако его удивили ее волосы – и стрижка, и цвет. А также очки в кирпичной оправе, и более всего – выбор помады. «Чертовски странно, – подумал он, – что Саймону могла… Но, разумеется, при условии, что и семь лет тому назад она выглядела так же и что вкус Саймона к женским прелестям легко предсказуем». Но с чего бы Уотерхаусу быть предсказуемым в этом отношении, если во всех прочих он решительно непредсказуем? Ведь он сделал Чарли предложение, когда она еще даже не считалась его подружкой…

– Значит, Конни дала вам номер моего телефона? – спросила Элис, когда Сэм поставил перед ней на столик запотевший стакан напитка.

– Нет, не давала. Я не просил ее. Сам нашел его в «Желтых страницах», в рубрике «Альтернативная медицина – Гомеопатия». Там не оказалось Элис Фэнкорт, но я предположил, что вы можете практиковать под именем Элис Бин.

– Бин – моя девичья фамилия. Я не успела привыкнуть к фамилии Фэнкорт.

– А вы обычно работаете и по субботам?

– Нет. Сегодня я не работала. Заскочила в центр, чтобы подыскать лекарство моей дочке Флоренс, – она подхватила какую-то желудочную заразу. Вам повезло, что вы поймали меня. И надеюсь, что не поймаете заодно же и эту заразу, но в принципе такое возможно, так что не говорите потом, что я вас не предупредила. Я подхватила какую-то инфекцию раньше Флоренс, а на работе все переболели ею раньше меня. В общем, наверняка дело в каких-то бактериях. Быстро вырубает организм, хотя есть и преимущество. Сутки тошноты и диареи, а потом болезнь переходит к следующему бедному новичку.

Великолепно. Знаешь, чего ждать.

– Я не задержу вас надолго, – сообщил Сэм новой знакомой. – Раз уж ваша дочь больна.

– С ней все будет в порядке. Я оставила ее на попечении моей подруги Брайони, она для Флоренс как вторая мама. Так что можете располагать мною сколько вам нужно. Обещаю не создавать вам трудностей в случае деликатных вопросов.

Полицейский постарался скрыть удивление. Неужели по нему видно, что вопросы могут быть «деликатными»?

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Ну, к примеру, о Саймоне. Вряд ли ему хотелось бы, чтобы вы говорили о нем со мной. Наверняка не хотелось бы.

Элис порылась в сумочке, вытащила конверт, который Сэм уже углядел сквозь дырочки, и протянула ему. Он увидел на конверте фамилию Саймона, написанную от руки синими чернилами и подчеркнутую жирной линией.

– Не могли бы вы передать ему письмо?

Комботекра мгновенно понял, что не хочет ничего брать от нее, но с ходу не мог придумать повод для отказа. Потом к его мозговой деятельности подключилось чувствительное нутро. Нет уж, спасибо. Какая бы драма ни произошла между этими двумя, он не желал играть в ней даже второстепенную роль. Обхватив руками кружку, Сэм продолжал сидеть с индифферентным видом, вперив взгляд в кофейную черноту. В итоге Бин убрала конверт обратно в сумочку, а сам он испытал мелочное чувство собственной важности, осознавая, что перевел центр интереса с нее и Саймона на себя самого и свою щепетильность. Правда, вскоре он пожалел, что не взял этот чертов конверт. Стоит ли сообщить ей о вчерашней свадьбе Уотерхауса и о том, что тот уехал отдыхать в свой медовый месяц? Осложнит ли ситуацию то, что свадьбу сыграли только вчера? Сэм не думал, а скорее чувствовал, что это может иметь какое-то значение.

Он собрался уже попытаться объяснить, почему считает не лучшей идеей выбрать его в качестве посредника, но Элис опередила его, показав молчаливой понимающей улыбкой, что не обиделась на него.

– Что вы хотели меня спросить о Конни? С ней все хорошо? – сменила она тему разговора.

– Когда вы последний раз говорили с ней? – отозвался полицейский.

– Мы встречаемся раз в две недели. Последний раз… Погодите, я могу сказать точно. – Женщина выудила из своей миниатюрной рыболовной сетки маленький розовый ежедневник. – В прошлый понедельник, в четыре часа дня.

– То есть на этой неделе? Двенадцатого июля?

Элис кивнула.

– А с тех пор вы случайно не общались с ней по телефону? Может, обменивались какими-то сообщениями или письмами по электронной почте?

– Нет, ничего.

– И она не звонила вам сегодня ночью?

Бин явно встревожилась. Она подалась вперед.

– Нет. С чего бы? Что с ней случилось?

– С ней всё в порядке, насколько я могу судить, – ответил Сэм.

Он был не готов выкладывать свои сомнения.

– А почему ей могло понадобиться звонить мне сегодня ночью? – настаивала Элис. – Почему вы спросили об этом?

Потому что тогда она увидела на экране своего компьютера мертвую женщину, которая вскоре исчезла. И она сказала мне, что вы порекомендовали ей связаться с Саймоном Уотерхаусом, способным поверить в невероятное, если оно действительно произошло. За исключением того, что вы не могли рекомендовать ей этого сегодня в два часа ночи, поскольку Конни не звонила вам. Она не говорила с вами с тех пор, как увидела то женское тело. Если только не солгала о том, в какое время видела его.

– Вы советовали Конни поговорить с Саймоном? – спросил Комботекра.

– По правде говоря, я не могу обсуждать, что говорю моим пациентам или что они говорят мне. Простите.

– Я не прошу вас говорить о том, что Конни не сказала мне сама. Она сказала, что вы рекомендовали Саймона в качестве отличного от прочих детектива, способного поверить в то, что большинство людей сочли бы невозможным.

– Это правда, – согласилась Элис. – Именно так я и сказала, почти дословно.

– Тогда, прав ли я, предполагая – я не спрашиваю о деталях, – что Конни попала в своеобразную… ситуацию или у нее возникла некая проблема и она беспокоилась о том, что ей никто не поверит?

– Я действительно не имею права вдаваться в подробности, но… изначально Конни пришла ко мне, потому что испытала шок… Ей не хотелось верить в то, что шокирующее обстоятельство связано с каким-то темным дельцем, и тем не менее именно этого она и опасалась.

– Когда это случилось? – спросил Сэм.

– В январе, то есть… шесть месяцев тому назад.

– И вы посоветовали ей обратиться к Саймону? Значит, дельце могло тянуть на преступление?

Бин нахмурилась, видимо, размышляя над последним вопросом.

– Нет никаких свидетельств чего-либо незаконного, однако… Верно, Конни подумала, что это могло быть связано с преступлением. Но в то же время она боялась, что думать так – чистое безумие.

– А вы как думаете?

– Честно говоря, даже не представляю. Я понимаю лишь, что состояние психологического и эмоционального раскола не принесло ей совершенно ничего хорошего. Мне подумалось, что если б она поговорила с Саймоном, то он смог бы найти для нее то или иное объяснение ситуации.

– То есть он мог бы понять, имело ли место преступление?

– Я сознаю, что не существует грандиозного универсального списка, озаглавленного: «Все преступления, свершенные от начала времен», – улыбнувшись, признала Элис, – но такое оригинальное преступление следовало бы зафиксировать. Саймон мог бы найти доказательства не доступными Конни способами.

– А вы помните, когда впервые упомянули ей его имя? – продолжил расспросы Комботекра.

– О, далеко не сразу! Примерно месяц назад, может, полтора. Поначалу я, естественно, пыталась помочь ей сама, как поступаю со всеми моими пациентами, но никакие мои методы или слова, казалось, не действовали на состояние Конни. Если уж на то пошло, то, возможно, со временем она начала себя чувствовать даже хуже. И тогда я поняла, что ей нужно нечто большее, чем анаркадиум и медорринум. Простите, это гомеопатические средства, я забываю иногда, что они известны далеко не всем.

– Воспользовалась ли Конни вашим советом? – спросил Сэм. – То есть поделилась ли она своей проблемой с Саймоном?

Уж не потому ли он брал два дня отгула пару недель назад? Тогда Уотерхаус, потупив глаза, пробурчал нечто неопределенное о «свадебных приготовлениях». А Сэм тогда приписал это смущению – разговоры о романической связи, несомненно, хотя и необъяснимо, оскорбляли Саймона, и он вообще избегал упоминаний о своем будущем семейном статусе.

Элис уклончиво взглянула на собеседника.

– Спросите Конни сами, – мягко посоветовала она извиняющимся тоном. – Я уверена, что она вам все расскажет, если вы сумеете выслушать ее с сочувствием.

– А не связана ли ее невероятная история и возможное преступное дело с виртуальной экскурсией по одному из домов на вебсайте недвижимости? – спросил Сэм.

Выражение лица собеседницы сразу же дало ему единственный нужный ответ: она не понимала, о чем он говорит.

Итак, Конни имела уже две проблемы, в которые невозможно поверить: одну начиная с января, а другая появилась тринадцать часов назад. Интересно. Невозможно поверить.

– Вы посоветовали Конни поговорить с Саймоном, искренне полагая, что ей нужна помощь полиции, или надеялись, что он свяжется с вами, чтобы спросить о ней? – едва эти слова слетели с его языка, Сэм понял, что явно переборщил с любопытством. – Простите, – покаянно произнес он, поднимая руки. – Я не имел права задавать такой вопрос. Забудьте о нем.

– Почему же, разве я не могу спокойно ответить на него? – возразила Элис. – Я искренне верила, что Саймону следует услышать о проблеме Конни, поскольку… в общем, потому что ситуация очень странная, на редкость необычная. И либо это дело действительно ужасно, либо сущие пустяки. Но внезапно… – Тут женщина умолкла, пристально изучая что-то на столе, и Сэм уже подумывал, не стоит ли подтолкнуть ее к продолжению, когда она продолжила сама: – Честно говоря, я только что осознала, что советовала ей поговорить с Саймоном, потому что сама хотела это сделать. Мне хотелось поговорить с ним о ее деле. Мы с ним не общались с две тысячи третьего года, а… возникшая у Конни проблема заставила меня понять, что больше всего мне хотелось бы восстановить контакт с ним. Это заставило меня понять, что я скучаю по нему, хотя, в сущности, я даже толком не знала его. Просто безумие какое-то! Самое забавное, что я всегда была абсолютно уверена, что однажды он опять появится в моей жизни. И когда вы позвонили сегодня утром… – Она удрученно покачала головой, глядя мимо полицейского в сторону окна.

Он мог догадаться о том, что она не договорила. Когда Комботекра позвонил этой даме сегодня утром и попросил встретиться с ним, она, видимо, оставила свою больную дочь на попечение подруги, а сама посвятила следующие пару часов сочинению письма, которое ей хотелось написать последние семь лет и которое Сэм отказался передать.

– Послушайте, мне жаль… – начал было он.

– Пустяки, – оборвала его Элис. – Мне не следовало пытаться использовать вас в роли удачно подвернувшегося почтальона. Неэтичная просьба. И к тому же излишняя. Мне известно, где Саймон работает… так что я могу отправить послание по почте. Хотя вряд ли отправлю. – Женщина кивнула, как будто формально подтверждая свое решение. – Я твердо верю в судьбу, а сегодня судьба дала мне понять, что я выбрала неудачное время. Готова спорить, вы не привыкли считать себя посланцем судьбы, не так ли? – Она усмехнулась.

– Не привык, вы правы. – Вот Колин Селлерс не полез бы в карман за остроумным ответом, но Сэму не удалось придумать ничего оригинального.

Закрыв глаза, Бин сделала глоток своего напитка.

– Удачное время придет, – заключила она.

5

Суббота, 17 июля 2010 года

– Миллион двести тысяч фунтов? Ох… Оу! О-о-ё-ёй! – Выражение маминого изумления закончилось подвывающим стоном.

На столе перед нею выстроились пять кружек, и, заливая в них кипяток, моя мама умудрилась ошпарить левую руку. По-моему, она сделала это намеренно, хотя, разумеется, никому не удалось бы доказать, что оплошность была не случайной. Однако она обожглась, и теперь я виновата в том, что заставила ее жутко разволноваться. Опять я виновата. Ей хотелось, чтобы все это заметили и выразили мне порицание. Если родственнички станут винить меня, если Фрэн, или Антон, или папа скажут: «Посмотри, что ты наделала, Кон», мама тут же вступится за меня, но ее защита будет завуалированным нападением: «Конни не виновата… держа чайник с кипятком, мне следовало быть внимательнее, но меня так потрясли ее слова, что я невольно отвлеклась».

Разве мог кто-то их них не понять значения этого жеста – мы все давно варились в одном семейном котле и досконально знали недостатки, ложные, завышенные самооценки и безобразную своекорыстность каждого из нас! Неизменность их реакций, выражений лиц, до последнего слова или гримасы, вызывает досадное разочарование и отвратительное ощущение предсказуемости, порождая горестный вздох в тот самый момент, как вы воочию убедились в своей правоте, еще до того как они произнесли хоть слово! Услышав столь пессимистичную оценку, Кит наверняка сказал бы, что я перебарщиваю, но он никогда не был близок со своими родителями, а теперь и вовсе порвал отношения с ними. Он вечно твердит, как завидует моей приобщенности к «Клану Монка» – так он называет нашу семейку. И я не смею открыть ему правду, ведь он может обвинить меня в неблагодарности. И, вероятно, будет прав.

А правда заключается в том, что я предпочла бы менее тесные отношения с родственниками – тогда, возможно, им удавалось бы хоть время от времени удивлять меня. Поэтому их осуждение – по любому поводу – не способно проникнуть в меня достаточно глубоко и посеять семена сомнения, заведомо предвещавшие их рост до размеров могучих дубов. Хорошо еще хоть Кит свободен от родственного бремени!

– Давай же, Бенджи, – шепчет Фрэн, – съешь еще немного брокколи, и тогда получишь кусочек шоколадки. Получишь в награду именно ту шоколадную завитушку. Ну, будь умницей, пожалуйста!

– Смелей, Бенджи, приятель… покажи маме и папе, как легко ты расправляешься с овощами. Настоящий супергерой! – Антон смело польстил сыночку в полный голос.

Ему и в голову не пришло, что на кухне родителей жены сегодня происходит нечто более важное, чем борьба Бенджи с зелеными овощами – он не видел никакой необходимости переносить разговоры о брокколи на второй план. Сложив ладони рупором, он продолжил раскатистым басом:

– Сможет ли маленький мальчик победить капустного монстра? Достаточно ли смел Бенджи, чтобы проглотить… страшную… брокколи? Если окажется, что он так же смел, как супергерой, то его ждет награда из двух… шоколадных завитушек!

Уж не схожу ли я с ума: неужели Антон не слышал ничего из сказанного мной, не понял, что я видела мертвую женщину, лежащую в луже крови, и говорила о ней сегодня утром с детективом? Почему никто не посоветует ему заткнуться? Или меня вообще никто не услышал? То, что никто из них не счел нужным ничего сказать на эту тему, кажется мне невероятным, как невероятно для меня и то, что я видела прошлой ночью на моем лэптопе, – невероятным, однако реальным, если только я не потеряла способность отличать реальность от ее противоположности.

Кит думает, что потеряла. Может, моя семья тоже так думает и именно поэтому игнорирует меня?

– Не стоило говорить о двух, – монотонно укорила Фрэн Антона, сопроводив укор преувеличенной улыбкой, по-видимому, чтобы уберечь их сына от удивления на тот случай, если он с нетерпением ждет эмоциональной перепалки между родителями. – Одной завитушки достаточно, правда, Бенджи?

– Я хочу две шоколадные завитушки! – опасно раскрасневшись, взвыл мой пятилетний племянник.

Я открыла рот, но снова закрыла его, так ничего и не сказав. К чему попусту сотрясать воздух? Я сделала то, ради чего пришла сюда: сообщила родственникам то, что им нужно знать. Чтобы не казалось, будто мне нужны их вопросы, я выглянула в окно и принялась разглядывать садик за родительским домом, где разместились детские качели, горка, спортивный игровой комплекс, специально устроенная яма с песком для прыжков и два батута, а также домик на дереве: личная игровая площадка Бенджи. Кит прозвал ее «Сказочной Небыляндией».

Мама опять выразительно заохала и застонала, делая трагическое представление из обследования покрасневшей кожи на своей руке.

Она-то постоянно общается с Фрэн и Антоном, и ей следовало бы давно понять, что суровое испытание кормления Бенджи ужином отметает все прочие мысли родителей наряду с их обычными способностями к наблюдательности.

– Ладно, две шоколадных завитушки, – устало согласилась Фрэн. – Простите нас все за эту сцену. Однако давай-ка, Бенджи… сначала доешь то, что положено!

Она взяла вилку у сына из руки, подцепила на нее кусочек брокколи и поднесла его ко рту ребенка, коснувшись его губ. Он тряхнул головой, фыркнув и едва не свалившись со стула. В один голос, как озабоченная группа поддержки, Фрэн и Антон завопили:

– Не упади со стула!

– Ненавижу вашу брокколи! – заверещал в ответ Бенджи. – Она похожа на гадкую сопливую шишку дурацкого дерева!

Между собой мы с мужем называли его Баловнем^[15] Ригби. Сначала прозвище моему племяннику придумал Кит, а после нескольких вялых возражений я тоже согласилась с ним. На самом деле полное имя этого ребенка звучало так: Бенджи Дункан Джеффри Ригби-Монк.

– Ты шутишь, – спросил Кит, когда я впервые сообщила ему, как назвали племянничка. – Бенджи? Решили снизить пафос Бенджамина?

Дункан и Джеффри звали двух его дедушек. Оба имени, по мнению Кристофера, были далеко не благозвучными, старомодными и не достойными того, чтобы их навязывали отпрыскам нового поколения. Последнее же имя, Ригби-Монк, получилось от слияния фамилий Фрэн и Антона.

– Для меня лично он всегда будет только Бенджамином Ригби, – заявил Кит после нашего первого знакомства с мелким племянником. – Он выглядит славным малышом и заслуживает славного имени. Не такого, каким наградили его папочку, так что, по-моему, в его претенциозности нет ничего удивительного.

Мой муж полагал, что «идти по жизни с именем Антон» допустимо – как он определил это – только каким-нибудь испанцам, мексиканцам или колумбийцам либо, на худой конец, парикмахерам и профессиональным фигуристам.

Он поведал мне, что я должна быть благодарна родителям и радоваться тому, что живу так близко к ним, а потом сам же немилосердно высмеивал их передо мной и всячески избегал встреч с ними, посылая меня одну на семейные сборища. Я не жаловалась, но чувствовала себя виноватой за то, что втянула его в наш родственный круг. Мне лично совершенно не хотелось бы жениться на человеке из такой подавляющей и вездесущей семьи, как моя.

– Фрэн, оставь бедного ребенка в покое! – простонала моя мама. – Одна жалкая головка брокколи не стоит таких усилий. Я могу приготовить ему ку…

– Нет! – Неистово взмахнув рукой, сестра прервала маму, не дав ей произнести фатальные слова: «куриные наггетсы с картошкой фри». – У нас все хорошо, правда, Бенджи? Милый, ты ведь доешь эти чудесные, вкусные и очень полезные зеленые шарики? Ты ведь хочешь вырасти большим и сильным, правда?

– Как папа, – добавил ее муж, поигрывая бицепсами.

Раньше Антон работал личным тренером в фитнес-клубе «Волна», но уволился оттуда после рождения Бенджи. Теперь он качается, толкая штангу, и укрепляет свои двуглавые мышцы и прочую мускулатуру, или как там спортсмены называют те части тела, что нуждаются в укреплении, на разнообразных диковинного вида тренажерах в их с Фрэн гараже, который он превратил в домашний спортзал.

– Папа вот в детстве послушно кушал все зеленые овощи, и видишь, каким он стал сильным! – продолжала моя сестра.

В этот момент к разговору обычно присоединялся высокий голос моего отца:

– Сделать из детей хороших едоков можно, только предоставив им простой выбор: либо они едят все, что дают, либо вовсе ничего не едят. Весьма быстро усваиваемая наука. С вами двумя она сработала. Вы обе едите все, что съедобно. Могли бы даже слопать вашу мать, если б та попала на тарелку!

Отец озвучивал сие наставление или его версию уже как минимум полсотни раз. Даже когда сестра отсутствовала, он неизменно говорил «вы обе», а не «ты и Фрэн» в силу давней привычки видеть нас здесь в этой комнате в полном составе на привычных местах так же, как сейчас. Сам папа, разложив перед собой «Таймс», как обычно, сидел за шатким, колченогим столом, который обосновался на кухне Торролд-хаус еще до моего рождения. Мама неизменно суетилась, готовила еду и напитки и, дожидаясь общего сбора, отказывалась от любых предложений помощи, чтобы в итоге обеда, загружая посудомоечную машину, иметь возможность тяжко вздохнуть и потереть поясницу. Антон с развязным видом крутого парня привалился к корпусу плиты «Эй-джи-эй»^[16], когда-то красной, а теперь – по прошествии долгих лет службы – покрытой кракелюрами серебристых царапин. Фрэн нянчилась с Бенджи, пытаясь впихнуть ему в рот один кочанчик брюссельской капустки, один листик шпината и одну горошинку, стимулируя его обещаниями бочек шоколадного мусса, гор чипсов и бесчисленным множеством сладких сдобных яиц.

А я сидела на кресле-качалке возле окна, мечтая накрыться с головой толстым одеялом, и задыхалась, подавляя желание сказать: «Разве не лучше для него традиционная рыба с картошкой, и никаких цукини? Чем, интересно, ваши цукини лучше рыбы с картошкой, пачки дорогих сигарет “Бенсон энд Хеджис”, бутылки водки или, наконец, дозы отменного кокаина? Если подумать…»

Общаясь с родственниками, я обычно бываю в чертовски дурном настроении. Одна весьма уважительная причина, в силу которой мне не следовало бы жить с ними на одной улице, всего в ста пятидесяти ярдах от родительского дома.

– Как ты думаешь, может, мне надо подержать руку под холодной водой? – спросила мама у папы, поглаживая покрасневшую кожу. – Разве не это рекомендуют при ожогах? Или лучше смазывать их маслом? Как же давно я не обжигалась…

Она рассталась с надеждой привлечь внимание Фрэн или Антона, но с ее стороны было глупо не замечать потерю слуха слишком разозлившегося на меня папы. Степень его ярости явно выражалась в позе и выражении лица: голова опущена, брови хмуро сдвинуты, спина напряженно сгорблена, руки сжаты в кулаки. На нем была синяя рубашка в желтую полоску, и я не сомневалась, что излучаемая им сейчас энергия была сродни серой скальной породе, и Элис согласилась бы со мной, если б увидела его в этот момент. Он сидел неподвижно уже около пятнадцати минут: ухмыляющийся папа, покровительственно похлопавший меня по спине, когда я явилась в его дом, и проводивший меня в кухню, теперь исчез, превратившись в статую, которую, будь я скульптором, я назвала бы «Разъяренный мыслитель».

– Ты что, совсем рехнулась?! – процедил он, глянув в мою сторону. – Вы не можете позволить себе дом за миллион двести!

– Я знаю, – сообщила я ему.

Его беспокоила не только перспектива моего финансового безрассудства. Он был возмущен беспорядком, который я привнесла в его жизнь, не посоветовавшись с ним. Наша семья привыкла жить спокойно, никогда не видя убитых женщин, потом вдруг необъяснимо исчезавших. Теперь, благодаря мне, привычное спокойствие улетучилось.

– Если ты знаешь, что вы не можете позволить себе дом за миллион двести фунтов, зачем же ты его смотрела? – спросила мама таким тоном, словно чертовски умным логическим маневром уличила меня в глупости.

Она медленно и ритмично принялась покачивать головой из стороны сторону. Казалось, мама намерена продолжать это качание вечно, как будто я уже предоставила ей более чем достаточно причин для непреходящих страданий. По ее представлению, я уже обанкротилась и навлекла позор на всю семью. Мама обладала способностью входить в некие измерения, не доступные большинству простых смертных, предвидя наихудший вариант сценария на грядущие десять лет. Такое будущее так же реально для нее, как и настоящее, и видится оно так ярко и отчетливо, что, в сущности, основную часть времени перед ним меркнут любые реалии настоящего.

– Разве ты никогда не смотришь на то, что вы не можете себе позволить? – спросила я.

– Нет, безусловно, никогда не смотрю!

Вот так, разговор закончен. Точно защелкнулась металлическая застежка старомодной дамской сумочки. Мне следовало ожидать такой категоричности. Моя мать никогда не делает ничего, кроме исключительно разумных вещей.

– И тебе не следует, и ты не стала бы, если бы только не поддавалась искушениям, а подумала головой, прикинув размер закладной…

– Но, мама, это вообще невозможно, чтобы они получили такую огромную закладную, – насмешливо бросила Фрэн. – Ты, как обычно, волнуешься по пустякам. Они не будут покупать этот дом, просто не смогут. В нынешней обстановке на рынке недвижимости за коттедж «Мелроуз» никто не даст больше трех сотен тысяч, и больше половины из этой суммы оттяпают жилищно-строительные кооперативы Роундесли и Силсфорда. Даже если Кон и Кит сложат все свои сбережения, никакой кредитор в здравом уме не ссудит им больше миллиона фунтов стерлингов.

После ее слов мне захотелось крикнуть, что моя сестра, естественно, не меньше нас с Китом знает о состоянии наших финансов. Говоря о «сбережениях», она имела в виду точную сумму, причем верную сумму. Мне столько же известно о ее с Антоном деньгах: состояние их индивидуальных сберегательных счетов, их закладной, их точный ежемесячный доход теперь, когда Антон перестал работать, сколько они платят за обучение в школе Бенджи (едва ли хоть пенни), и сколько платят за них мама с папой (практически полную сумму).

Сколько себя помню, мама обычно твердила нам: «Не понимаю, почему некоторые семьи так скрытны в вопросах, связанных с их финансами? Зачем обращаться с ближайшими родственниками как с чужими людьми?»

Когда мне исполнилось двенадцать, а Фрэн, соответственно, десять лет, мама показала нам голубые книжицы их с папой сберегательных счетов, желая объяснить, что им удалось накопить четыреста семьдесят три тысячи фунтов и пятьдесят два пенса. Помню, разглядывая написанные синими чернилами циферки, я пребывала в полнейшем потрясении и ошеломлении, подумав, что мои родители, должно быть, гениальные бизнесмены и что мне даже надеяться не стоит сравняться с ними в уме. «У нас всегда все будет в порядке, поскольку мы имеем такую сумму в качестве резерва безопасности», – гордо пояснила нам мама. И мы с Фрэн попались на ее пропаганду и потратили наши отроческие годы, бережливо отдавая карманные деньги на наши сберегательные счета, пока наши подруги легкомысленно тратили все до последнего пенни на губную помаду и сидр.

– Если ты думаешь, что мы с твоей матерью собираемся ссужать вас деньгами, чтобы вы могли жить не по средствам, то можешь забыть об этом, – заявил папа.

Они с мамой полагали, что жизнь не по средствам равносильна, в моральном плане, опорожнению детских горшков из окон.

– Нет, я так и не думала, – ответила я ему.

Я не стала бы занимать у родителей и сотню фунтов, не говоря уже о миллионе.

– И я вовсе не собираюсь покупать дом одиннадцать по Бентли-гроув, даже если б могла позволить себе купить дом и раз в десять дороже, а в мире не осталось бы никаких других домов, – добавила я.

Объяснять им причины этого я не стала. Они, должно быть, были очевидны.

– Вы действительно думаете, что нам надо обсуждать мое гипотетическое сумасбродство? А как же быть с мертвой женщиной в луже крови? – попыталась я вернуться к важной для меня теме. – Почему бы нам не поговорить на эту тему? Почему вы избегаете ее? Я ведь все вам уже рассказала, верно? Могу поклясться, я рассказала вам о том, что видела на вебсайте «Золотая ярмарка» и о визите к нам детектива, способного…

– Ты не видела никакой мертвой женщины – ни на сайте «Золотая ярмарка», ни где-либо еще, – оборвал меня папа. – Мне в жизни еще не приходилось слышать такой нелепый вздор. Ты ведь сама призналась: когда Кит пошел взглянуть, там не оказалось никакого тела. Верно?

– Именно так ты и сказала, – нервно добавила мама, точно боялась, что в своей непредсказуемости я способна, вероятно, изменить мою историю.

Я кивнула.

– Значит, никакого тела и не было… тебе оно привиделось, – заключил отец. – Тебе следует позвонить тому «фараону» и извиниться за то, что ты зря потратила его время.

– Я уверена, что если б торчала за компьютером по ночам, когда все нормальные люди спокойно спят, то тоже начала бы страдать галлюцинациями, – поддержала его мать. – И я неустанно повторяю тебе, но ты никогда не слушаешь: тебе нужно лучше следить за собой. Вы с Китом слишком много работаете, слишком поздно ложитесь спать и даже забываете нормально питаться…

– Успокойся, мама, – сказала сестра, – только зря нервничаешь. Давай, Бенджи, открой ротик, ради Христа. Открой ротик пошире!

– Фрэн, ты тоже думаешь, что мне это привиделось? – повернулась я к ней.

– Не знаю, – откликнулась она. – Не факт. Возможно. Три шоколадных завитушки, Бенджи, если откроешь ротик и съешь эту вкуснятину… Вот, молодец! Немного шире…

– А ты, Антон, что думаешь? – спросила я зятя.

– Не думаю, что ты увидела бы такую жуть, если б ее не было, – заметил он.

Я уже подумывала, не вскочить ли с качалки, чтобы обнять его, когда он все испортил, добавив:

– По-моему, это выглядит как устроенный кем-то розыгрыш. И мне не хотелось бы, чтобы ты переживала из-за него.

Судя по ответам, это был единственный серьезный отклик на мою историю: «Мне не стоит беспокоиться из-за этого… слишком вредно».

– Тебе вообще не следует засматриваться на дома в Кембридже, – строго произнесла мама. – Ни на улицу Миллионеров, ни на… клоунский Парад-алле. Ты забыла, что случилось в прошлый раз, когда ты задумала перебраться в Кембридж?

– Мама, ради бога! – воскликнула Фрэн.

– По крайней мере, для прошлого раза имелась причина… Киту предложили повышение в кембриджском филиале, – ответила я.

«И он не смог принять его, поскольку я все испортила. Спасибо, что напомнили», – уныло добавила я про себя.

– Но почему сейчас, ни с того ни с сего? – взмолилась мама, выбрав, вероятно, самый любимый из множества оттенков ее голоса: слабую, дрожащую трель сломленной женщины. – У вас с Китом процветающий бизнес, прекрасный дом, мы все едва ли не в соседнем доме, твоя сестра, милый Бенджи… так почему же сейчас тебе захотелось переехать в Кембридж? То есть если б, к примеру, ты хотела в Лондон, я могла бы понять, учитывая, как много там дел у Кита… хотя одним небесам известно, почему кому-то хочется жить в таком шумном и грязном гадюшнике… но Кембридж…

– Потому что нам следовало уехать отсюда еще в две тысячи третьем году, а мы не уехали, о чем я и жалею с тех самых пор. – Сама толком не понимая почему, я вскочила с кресла.

Неужели я собиралась выбежать из комнаты? Вылететь из этого дома? Мама и папа в полном недоумении взирали на меня, явно не понимая моих сожалений. Папа отвернулся, издав хриплое ворчание, не слышанное мной прежде. Это испугало меня.

Почему я вечно всех расстраиваю? Что со мной происходит?

– Ура! Бенджи доел брокколи! – ликующе воскликнул Антон, вновь сложив ладони рупором и, очевидно, не обращая внимания на незримые провода психологического напряжения, протянувшиеся по кухне. Может, я действительно страдаю от болезни, вызывающей галлюцинации, – я способна видеть эти провода так ясно, словно они реальны. Вместе с подвешенными к ним невысказанными угрозами и пылающими обидами они подобны рождественским гирляндам.

– Бенджи – чемпион! – завопил мой зять, видя, как Фрэн триумфально размахивает пустой вилкой.

– Бенджи уже не двухлетний глупыш, ему пять лет! – резко бросила я. – Почему бы вам не попытаться разговаривать с ним нормально, а не играть роли массовиков-затейников на малобюджетном детском празднике?

– Потому что, – продолжил Антон притворным басовитым тоном, – только если папочка так вопит, побуждая его смеяться… он съедает полезную ему брокколи!

На самом деле малыш не смеялся. Он старался удержать в себе ненавистную еду.

Непробиваемая жизнерадостность Антона так разозлила меня, что мне захотелось выплеснуть на него поток оскорблений. Единственный раз я вообще видела мягчайшее недовольство на его лице, когда одна из клиенток фирмы «Монк и сыновья» назвала его домохозяйкой. Фрэн быстро опровергла ее определение, но как-то вынужденно и заученно. Я совершила ошибку, пересказав эту историю Киту, у которого на мужа моей сестры мгновенно развился своеобразный рефлекс Павлова, и с тех пор, слыша имя Антона, он неизменно провозглашал: «Антон – не домохозяйка, а индивидуальный тренер, решивший сделать не ограниченный временем перерыв в карьере».

– Малобюджетном! – обиженно воскликнула мама. – Конечно, ты теперь птица высокого полета, раз заглядываешься на дом за миллион двести тысяч фунтов?

– Решительно недопустимо платить за дом такие безумные деньги, – поспешила добавить Фрэн.

Ее раздражает, что мы с Китом обеспечены лучше, чем они с Антоном, хотя сомневаюсь, что она способна признаться в этом самой себе. Ситуация обострилась с тех пор, как Кит уволился из «Делойта»^[17] и мы начали свой собственный бизнес. Если б «Нулли» провалилась, моя сестра могла бы посочувствовать, огорчиться за нас, но все же испытала бы облегчение. Я уверена в этом, но у меня нет доказательств. На данный момент я многого не могу доказать.

Фрэн с Антоном живут в коттедже под названием «Тэтчерс»^[18], он меньше моего дома и находится ближе к родительскому – почти напротив Торролд-хауса, сразу за сквером. Так же, как и наш «Мелроуз», этот двухэтажный коттедж имеет даже двухэтажный подвал, но кухня у них не больше крохотного закутка в конце гостиной, спальни притулились под самой тростниковой крышей, а из-за скошенных потолков там с трудом можно выпрямиться в полный рост. В сущности, Антон и Фрэн так исстрадались от тесноты, что теперь, после рождения Бенджи, практически живут с мамой и папой. «Тэтчерс», который они упорно называют своим «домом», пустует почти постоянно.

Почему никто никогда даже не намекнет, как безумно содержать в нашем квартале пустующий дом? Безумнее, чем разглядывать в Интернете дома Кембриджа. Безумнее, чем считать переезд в один из самых красивых и полных жизни городков Англии недостойной альтернативой тому, чтобы провести остаток жизни в Литтл-Холлинге с его единственным пабом и населением менее тысячи человек.

– Не обращай внимания на Конни, Антон, – милостиво произнесла мама. – Она явно лишилась рассудка.

– Она может занять его у меня, – предложил мой зять, подмигнув мне. – Может, согласишься, Кон, лишний денек присмотреть за ребенком?

Я постаралась улыбнуться в ответ, хотя перспектива лишнего дня с их отпрыском вызвала у меня волну возмущения. Я и так уже торчу с Бенджи по вечерам каждый вторник. В нашем семействе, если что-то случается один раз и проходит гладко, то лишь вопрос времени, когда кто-то предложит закрепить столь славную традицию.

– Один секолядный завитосик, два секолядных завитоська, три секолядных завитоська! – Теперь уже и Фрэн сюсюкала с сыном, демонстративно выражая поддержку Антону.

Она на его стороне, папа и мама – каждый на своей, а на моей – никого нет. Что ж, такой расклад меня вполне устраивал. Безусловным благом является все, что уменьшает во мне ощущение причастности к родственному клану Монков из Литтл-Холлинга.

– С моим рассудком все в порядке, – заявила я маме. – Я знаю, что видела. Я точно видела мертвую женщину в той комнате, лежавшую в луже своей собственной крови. Детектив, с которым я разговаривала сегодня утром, воспринял мои слова весьма серьезно. Если вы не желаете мне верить, то это ваше дело.

– Ох, Конни, послушай, что ты говоришь! – горестно воскликнула мама.

– Не трать понапрасну слов, Вэл, – проворчал папа. – Разве она хоть раз в жизни прислушалась к нашему мнению? – Подняв правую руку, он пристально изучил место, где та лежала на столе, словно ожидая найти там нечто интересное. – А где же тот чай, что ты приготовила?

– Прости, милая, но это бессмысленно, – приглушенным голосом заметила мне мать, вновь наполняя чайник и бросая виноватый взгляд в сторону папы в надежде, что он не заметит продолжения ее готовности уговорить дочь, которую он только что отверг, как не достойную его треволнений. – То есть если б ты дала себе труд подумать пару секунд, то осознала бы, что это бессмысленная затея, верно? Зачем кому-то показывать тело убитой женщины на вебсайте недвижимости? Убийца не стал бы этого делать, разумеется, поскольку ему как раз нужно скрыть содеянное. Агент по продаже недвижимости тоже не стал бы, поскольку ему нужно продать дом, а кто же его купит, если… э-э…

– За исключением моей старшей дочери! – громогласно провозгласил отец. – Причем не только моей дочери, но и моего бухгалтера, что еще более тревожно. Да она же с превеликой радостью обречет себя на нищету ради покупки скандального, известного убийством дома за миллион с лишним фунтов! – Не понятно почему, говоря это, он взирал на Бенджи с таким свирепым видом, будто винил во всем именно мальчика.

– Папа, не хочу я покупать дом одиннадцать по Бентли-гроув. Я не могу себе позволить купить его. Ты же не слушаешь меня, – заметила я, добавив мысленно: «Как обычно».

А что он подразумевал, упомянув мою бухгалтерскую работу? Неужели он опасается, как бы я не украла деньги у компании «Монк и сыновья»? Что мои расточительные склонности, вероятно, обанкротят семейный бизнес? Я всегда безукоризненно вела их дела, но мои труды, оказывается, никто не ценил. Не нужно было и стараться.

Вот уже и я сочла себя мученицей. Разве не верно сказано, что все женщины превращаются в своих матерей?

«Пора сказать им, что покидаю нашу фирму, – думала я. – Заявить об уходе. И работать полноценно на “Нулли” – мне же этого хочется, верно? Чем я так привязана к этим людям, раз не могу прямо заявить им о своих намерениях и желаниях?»

– Ты противоречишь сам себе, – заметила я папе. – Если уж мне пригрезился тот труп, тот дом вовсе не известен скандальным убийством!

– Значит, ты все-таки хочешь купить его. Я так и знал! – Отец так треснул кулаком по столу, что его шаткая конструкция угрожающе покачнулась.

– И продавец не мог этого сделать, – бурчала себе под нос мама, обертывая обожженную руку кухонным полотенцем в ожидании, пока закипит чайник. – По-видимому, владелец или владелица хотят продать дом не меньше, чем нанятый ими агент по недвижимости.

– Пожалуйста, мама, прекрати перечислять всех, кто не мог выставить изображение трупа на вебсайте! – со стоном взмолилась Фрэн. – Ты уже высказала свою точку зрения: никто не мог сделать этого.

Почему моя семья вечно вызывает у меня такие чувства? И ведь уже давно любые мои разговоры с ними заканчиваются для меня смятенным чувством ужасной душевной неловкости, порождая жуткую потребность в глотке свежего воздуха, словно из нашего общения медленно вытесняется весь кислород.

Я была не в силах дольше находиться в их компании. Но невыносимой была также и мысль о возвращении домой к Киту – ведь он сразу спросит, как восприняли мою историю, и будет смеяться над этой комедией положений, когда я, как заведено, воспроизведу ему комедийную версию семейного разговора, забавно и безобидно подавая веселые реплики за каждого из членов клана Монков. Есть лишь один человек, с которым мне хотелось бы поговорить в данный момент, и хотя сегодня суббота, но у меня как раз появилась крайняя необходимость.

Неужели крайняя? Ты уверена?

Когда же я последний раз была в чем-то уверена?

Достав из сумки мобильник, я вышла из комнаты.

– Тебе нет нужды уходить в другую комнату. Мы не собираемся подслушивать, – неслись мне вслед голоса моих родных.

* * *

– И самое странное, что я едва не отказалась от этого шанса. Я вдруг поймала себя на мысли: «Но ведь на самом деле нет никакой крайней необходимости… ты не истекаешь кровью от смертельной раны, не висишь над пропастью, цепляясь за скалу кончиками пальцев. Побереги разрешение звонить в случае крайней необходимости для реальной угрозы, связанной с жизнью или смертью, не растрачивай его попусту». Но почему же попусту? Ведь ситуация как раз связана с жизнью и смертью: увиденную мной женщину убили… должно быть, убили. И почему я решила, что разрешение выдано на один-единственный раз, и после такого экстренного звонка оно будет отменено навсегда? Ты рассердилась бы, если б я позвонила тебе в нерабочие часы раз в несколько месяцев или даже лет, если бы, попав в серьезную передрягу, я почувствовала себя так же дерьмово, как теперь?

– Ты замечала, какие предпочитаешь понятия? – спросила Элис Бин. – «Бережливость», «растрата»…

Нет, я не замечала. Но признаваться в этом удручающе не хотелось, поэтому я промолчала. Когда я начала посещать Элис, меня расстраивали долгие молчаливые паузы в наших разговорах. Но теперь я привыкла к ним. И даже полюбила их. Порой я даже не осознавала, насколько они длительны: один слон, два слона, три слона… Иногда я впадала в своего рода транс, разглядывая прозрачные стеклянные бусины, украшавшие низ кремовой шелковой шторы, или розовых бабочек на люстре.

– Зачем ты рассказала своим родственникам о том, что видела эту женщину и кровь? – наконец спросила Элис.

Кит спрашивал меня о том же. «Зачем рассказывать им? – удивился он. – Они же дадут тебе по мозгам, и ты будешь чувствовать себя в сто раз хуже!» Я понимала, что он прав, но тем не менее пошла на риск и поставила себя на линию огня.

– Описывая своих родителей, ты частенько использовала понятия «удушения» и «подавления», – Бин помнила каждое мое слово, произнесенное при ней с нашей первой встречи, причем она не прибегала к помощи записей.

Может, розовые бабочки скрывали какое-то записывающее устройство?

– Зачем ты опять пошла к ним, чтобы быть подавленной и придушенной, после бессонной ночи и этого самого ужасного потрясения в твоей жизни?

– Я должна была рассказать им. К нам приходил детектив, он взял у меня показания. Я не могла утаить от них такого важного и серьезного дела. Раз уж я связалась с полицией, то не могла скрыть это от семьи, – объяснила я.

– Не могла?

«Никаких секретов между любящими людьми!» – это вдалбливалось мне в голову всю сознательную жизнь. Я сомневалась, что можно объяснить такого рода программирование тому, кто не подвергся ему.

– Ты продолжаешь, однако, умалчивать о другом серьезном и важном для твоей нынешней жизни деле, – напомнила Элис. – О той проблеме, что терзает тебя с января месяца.

– Это совсем другое, – я рассмеялась, хотя мне хотелось плакать. – Та проблема, возможно, и яйца выеденного не стоит. Вероятно, так и есть.

– Проблема увиденной тобой мертвой женщины тоже может оказаться ерундовой, если учесть, что она могла тебе привидеться.

– Нет, она не привиделась. Я уверена, что не привиделась.

Психотерапевт сняла очки и водрузила их на колено.

– То, что случилось в январе, тебе тоже не пригрезилось, – сказала она. – Ты не понимаешь, что это означает, но ты не могла вообразить этого.

– Я не могу рассказать маме и папе о своем страхе того, что Кит, возможно, ведет совершенно другую, не ведомую мне жизнь, – призналась я, испытывая отвращение уже к самим этим словам. – Это просто невозможно. Ты не понимаешь. Я могла изменить фамилию, но я по-прежнему осталась одной из Монков. Все в семействе Монков порядочны, нормальны и счастливы. И это не случайное совпадение – таково правило. У нас не существует никаких проблем, ни малейших, не считая того, что Бенджи не ест чертову брокколи, – это худшее из того, чему позволено случаться. Совершенно исключено, категорически запрещено происходить чему-либо таинственному… то есть по-настоящему скверному и странному событию. Если странность забавная, то все в порядке, поскольку она воспринимается как хороший анекдот.

Пытаясь успокоиться, я потерла усталый лоб и продолжила:

– Хуже скверного события может быть только неопределенность. Мои родители не воспринимают никакой двусмысленности… буквально, едва только она осмеливается заявить о себе, они совершенно недвусмысленно указывают ей на дверь. И конечно, я рассказала им о ночном кошмаре намеренно. Все поступки моих родителей абсолютно однозначны. Неопределенность является их врагом. Одним из врагов, – уточнила я. – Другой враг – перемены. А еще стихийные и рискованные действия. То бишь набирается целая вражеская банда.

– Неудивительно, что твои родители живут в страхе, – заметила Элис. – Ты сказала это сама: их преследует целая банда врагов.

Собирается ли она дать мне такое же лекарство, как давала в последний раз? Оно называлось «Кали фосфорикум». Для людей, испытывающих отвращение к собственным родным. Муж пригрозил, что стащит этот пузырек для себя, когда я рассказала ему.

– Кит очень несчастен, – призналась я своей собеседнице. – Я сделала его несчастным. Он не понимает, почему я не верю ему. Да и я тоже. Почему я не могу согласиться, что порой происходят странные необъяснимые события и выкинуть их из головы? Я знаю, что Кит любит меня, знаю, что он отчаянно хочет возвращения нашей нормальной жизни. Кроме меня, у него никого нет и… я люблю его. Это звучит безумно, но я люблю его даже больше, чем раньше… и жутко переживаю за него.

– Из-за того, вероятно, что он невиновен, а его собственная жена не верит ему? – предположила Элис.

– Так могу ли я рассказать об этом маме с папой и Фрэн, – кивнув, спросила я, – и побудить их подозревать его тоже, раз не существует никакого способа положить конец моим подозрениям? Неужели мне мало, что я и так сделала его несчастным?

– Следовательно, ради Кита ты утаиваешь проблему от семьи?

– Ради него и ради них самих. Мама и папа не смогут пережить этого… я знаю, не смогут. Они постараются не позволить мне жить в такой неопределенности. Наймут частного детектива… Нет, если б они так поступили, то это означало бы признание собственной причастности к чему-то отвратительному. – Я вдруг осознала это как откровение, хотя с одной стороны, мне было ясно, и что сама я поддерживаю их. – Они начнут давить на меня, чтобы я бросила его и вернулась в Торролд-хаус. Просто на всякий случай. Вероятно, они скажут: «Если ты не уверена на сто процентов, что он заслуживает доверия, то не можешь оставаться с ним».

– А разве это такая уж глупая мысль?

– Да. Я предпочитаю погубить остаток своей жизни подозрениями, которые ничем не обернутся, чем бросить любимого мужа, который скорее всего не сделал ничего плохого.

Врач вновь нацепила очки на нос и подалась вперед. Ее кожаное вращающееся кресло тихо скрипнуло.

– Объясни-ка мне кое-что, – предложила она. – Ты не видишь совершенно никакого способа покончить с подозрениями, но через мгновение упоминаешь о возможности привлечения частного детектива. Может, тебе не хочется использовать такую возможность, и я поняла бы тебя в данном случае, но не будет ли такой способ единственной возможностью выяснить наверняка, не обманывает ли тебя Кит?

– То есть ты думаешь, что мне следует нанять детектива? – Если она подтвердит это, то я никогда больше не приду сюда. – Не опасно ли для такой одержимой личности, как я, осознание возможности заплатить за определенность, если вдруг она мне понадобится? Не лучше ли отказаться от надежды на успешный поиск? Что если детектив будет следить за Китом целый месяц и ничего не обнаружит? Развеет ли это мои сомнения или я буду продолжать терзаться тем, что детектив мог допустить небрежность и не заметить чего-то?

– Однако, – улыбнувшись, заметила Элис, – только сегодня утром ты поведала детективу, что видела мертвую женщину в Интернете. Он также может быть небрежен… может не заметить чего-то.

– Тогда я поеду в Кембридж, найду добросовестного детектива и заставлю его выслушать меня, – оживленно заявила я.

– Потому что тебе хочется выяснить правду.

– Да, не обо мне, а о той увиденной мной женщине, кем бы она ни была. Кто-то убил ее. Я не могу просто…

– Тебе хочется выяснить правду, – выразительно повторила Бин.

– Ладно, да, хочется! Ведь в том доме на полу я видела мертвую женщину. Разве тебе на моем месте не захотелось бы узнать правду?

– Конни, могу я говорить честно? Когда дело касается этой мертвой женщины, жажда твоего правдоискательства поистине велика. Я чувствую ее… она вполне осязаемо пронизывает эту комнату. Обычно такое состояние помогает притягивать правду. Когда мы сосредотачиваемся на задаче, которую изо всех сил хотим разрешить, полагая, что со временем добьемся желаемого, и непоколебимо стремимся к этому, твердо решив, что никогда не откажемся от поиска, то искомое, как правило, открывается нам… вопрос лишь в том, сколько времени займет наш поиск. В твоем случае имеется осложнение: в другой сфере твоей жизни ты страшишься обнаружения правды, и от тебя исходят настолько же мощные энергетические флюиды нежелания узнать правду, – заключила Элис и, ожидая моей реакции, скрестила руки на груди.

– Ты имеешь в виду Кита? Это нечестно. Ты же знаешь, как упорно я старалась…

– Не старалась, – мягко возразила гомеопат. – И ты обманываешь саму себя, если так думаешь.

В таком случае мне надо быть исключительно убедительной.

– Так ты имеешь в виду, что противоречивые желания смешиваются и выдают путаный сигнал? И мой страх выяснить правду о Ките отталкивает эту самую правду?

Элис промолчала.

– То есть, кто бы ни взялся за поиск, со всем стремлением и всеобъемлющими направлениями на арене вселенской борьбы – Бога или Судьбы, где бы она ни развернулась… в моем случае искатель будет близорук, не так ли? – раздраженно спросила я. – Не сможет адекватно прочитать список важных заказов – пункт первый: правда о деле мертвой женщины, пункт второй: никакой правды о возможной измене мужа. Получается, что они накладываются друг на друга, затемняя суть, и в итоге искатель не сумеет точно понять, что ему надлежит найти? А не сможет ли он по-настоящему глубоко сосредоточиться на проблеме поиска и запастись парой адекватных очков для чтения? Как всемогущему вседержителю вселенной ему такое вполне доступно.

– Ничего не накладывается, затемняя смысл, – возразила Бин. – Эти два пункта неразрывны. Они связаны адресом в Кембридже: дом одиннадцать по Бентли-гроув.

Я почувствовала отчаянное желание отказаться.

Кит не убивал ее. Не мог. Он не убийца. Не могла же я полюбить убийцу!

– Тебе нужна только часть правды или ты хочешь узнать всю правду? – спросила Элис. – То есть все или ничего? Что ты выберешь?

– Всё, – прошептала я, стараясь подавить тошнотворный страх.

– Хорошо. У тебя телефон звонит.

Я ничего не слышала.

– Ничто так не убеждает закоренелого скептика, как немедленный результат, – изрекла Бин.

– Ты не против, если я… Алло?

– Это Конни Боускилл? – услышала я в трубке мужской голос.

– Говорите.

– Сэм Комботекра.

– Ой! – Сердце мое тревожно забилось. «Комботекра, Комботекра», – мысленно твердила я, стараясь запомнить эту фамилию.

– Не могли бы вы в понедельник утром к половине десятого подъехать в полицейский участок Спил-линга?

– Я… а что-то случилось? Вы поговорили с полицией Кембриджа?

– Мне хотелось бы поговорить с вами с глазу на глаз, – сказал детектив. – Так увидимся в половину десятого в понедельник?

– Договорились. Неужели вы даже не можете…

– Тогда и поговорим.

Сэм повесил трубку.

Элис подняла стакан воды с таким видом, словно решила произнести тост.

– Молодец, – одарив меня сияющей улыбкой, сказала она.

Я не представляла, за что она похвалила меня.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/21IG

6

19 июля 2010 года

– Ладно. Вот ты выставил ваш дом на продажу…

– Ничего я не выставлял, – возразил Гиббс.

– Допустим, выставил. Тебе вдруг захотелось переехать, и ты выставил дом на рынок недвижимости, – добавил Сэм. – Зачем тебе могло понадобиться снимать номер в отеле?

Последние четверть часа он бродил вокруг стола Криса, то поглядывая на него, то отводя взгляд, словно собирался что-то спросить, но не знал, какой вопрос лучше выбрать.

Гиббс ждал, когда он разродится чем бы то ни было.

– Ну, если я, к примеру, в отпуске и мне не хочется заморачиваться с готовкой… – решил он помочь Сэму.

– Нет, никакого отпуска. Разве ты предпочел бы жить в отеле в нескольких шагах от своего дома? Прости, мои пояснения не слишком вразумительны.

Пояснениями ты вовсе пренебрегаешь.

– Почему ты мог вдруг решить перебраться в отель, ожидая, пока твой дом продается? Сколько бы ни тянулась волокита продажи.

– Я не перебрался бы, – буркнул Крис, досадуя на Степфорда, ставшего теперь его непосредственным начальством, что исключало возможность послать его подальше с такими дурацкими вопросами. – Я продолжал бы жить в доме до самой продажи, а потом переехал в мой новый дом. По-моему, так поступает большинство людей.

– Да. Вот именно.

– Даже если повезло и твой дом продали быстро, то полагаю, придется присматривать за ним еще как минимум недель шесть. А жить шесть недель в отеле слишком дорого… для меня во всяком случае.

– А допустим, что ты можешь себе такое позволить… ну, у тебя большая зарплата или привалило наследство…

– И все равно не захотел бы. И никто не захочет. Почему нельзя просто остаться в своем доме?

– А что если тебе невыносима перспектива того, что покупатели и оценщики будут постоянно путаться у тебя под ногами, бродя по всему дому и участку и не давая возможности нормально развлечься в дружеской компании, или будут трезвонить в твой дом по субботам, когда ты предпочел бы выспаться и нормально отдохнуть? Разве не удобнее в данном случае перебраться в отель?

– Нет, – резко ответил Гиббс.

Дружеская компания? Подружки Дебби то и дело заскакивают на чашку чая… считается ли это нормальным развлечением? Да за кого этот степфордский муженек принимает его, Криса?! Может, за Найджелу Лоусон^[20]?

Колин Селлерс совсем скукожился, выглядя еще хуже, чем на прошлой неделе, что Гиббс счел бы невозможным, если б очевидное доказательство не маячило прямо перед ним.

– Твоя шевелюра выглядит как обмусоленный кошкой, свалявшийся клубок шерсти, – вызывающе заявил он.

Никакой реакции. Крис попытался расшевелить коллегу еще разок.

– Пожалуй, найдутся парикмахеры, готовые по цене стрижки перерезать тебе горло… Тогда ты разом решишь все свои проблемы.

Селлерс хмыкнул и вяло потащился к своему столу. Прошло уже две недели, как его бросила Сьюки, давняя подружка. Поначалу Гиббс пытался подбодрить его, напоминая, что у него еще есть жена, Стейси, и что по крайней мере теперь она никогда не узнает об этой амурной связи, но оказалось, что Колина так просто не утешить.

– Теперь у меня ни одной пассии, и в сердце вместо любви – зияющая дыра, – мрачно проворчал он. – Если хочешь помочь, найди мне новую подружку. Может, есть у тебя на примете какая-то подходящая особа?

Но никого подходящего у Криса на примете не имелось.

– Да я согласен на любую, – уныло протянул Селлерс. – Старую, молодую, дряблую, тощую, да на худой конец пусть будет хоть уродина… по крайней мере что-то новенькое.

Мысль о том, что в мире есть женщины, с которыми он не мог заняться сексом, усугубляла обиду Колина. Гиббсу понравилась собственная оценка ситуации. Весьма полезный способ мысленно припереть к стенке собеседника. Степфорд что-то мудрил: у него не было никаких поводов для обид, насколько знал Крис. Снеговик имел слишком много таких поводов. Гиббс удивился бы, если б среди них нашлась одна обида, достойная считаться главной. Можно ли обзавестись целым клубком усугубляющих обид?

– Бедняга Колин, – прошептал Сэм, – похоже, ему совсем хреново, никак не придет в себя.

– А большой ли у меня дом? – вернулся Гиббс к прежней теме.

– Не знаю. Пока не видел.

– Тот дом, что выставлен на продажу, – уточнил Крис.

– Ах, извини. Большой – для одинокого жильца. Четыре спальни, гостиная, общая комната, оранжерея, столовая, приличных размеров кухня. Большой сад.

– Тогда, выходит, я привык к простору, живу на широкую ногу. Вряд ли меня устроила бы жизнь в номере отеля, как бы долго моя хата ни продавалась. Можно и свихнуться взаперти от одиночества.

– А представь, что ты – женщина…

– Эй, давай потише! – пробурчал Гиббс, кивнув в сторону Селлерса. – Не хочется возбуждать нашего Прелюбодея.

– Сентиментальная особа, – продолжил описывать гипотетическую ситуацию Сэм. – И из-за работы тебе необходимо перебраться в другой город, но ты любишь свой дом. Тебе невыносимо продолжать в нем жить, сознавая, что скоро придется уехать… и ты предпочитаешь уехать немедленно и… Разве такое невозможно?

– Я могла бы поступить так, – покачав головой, заметил Гиббс, входя в женскую роль, – если б ненавидела свой дом и мне было бы нестерпимо оставаться в нем дольше. Ну, если б я жила там долгие годы с парнем, который выбил из меня сентиментальную дурь, или там, к примеру, случилось нечто чертовски скверное… дети погибли в огне или банда грабителей напала на меня и изнасиловала…

Детектив-инспектор Джайлз Пруст, ни на кого не глядя, протопал мимо подчиненных ему сотрудников отдела уголовного розыска. Дойдя до своего стеклянного кабинетного отсека в дальнем конце общей комнаты, он обернулся и, взмахнув портфелем, изрек:

– Гиббс, не обращайте на меня внимания. Продолжайте ваш нравоучительный и поднимающий настроение разговор. В понедельник утром ваши измышления звучат весьма вдохновляюще. – И войдя в свой отсек, он захлопнул за собой дверь.

Иди к дьяволу, Холодец.

Степфорд потер лоб, озабоченно глянув на Криса.

– Мне не верится, что я влип в эту историю, – признался он. – С минуты на минуту сюда должна прийти одна особа, Конни Боускилл, и очень вероятно, она наврет мне с три короба или выдаст мешанину из лжи и полуправды, а я не смогу разобраться, в чем она лжет, потому как у меня нет проницательной хватки Саймона Уотерхауса. И мне никак не удается связаться с ним… Увы, просто так с нею не разобраться. Если б я мог поговорить с ним пару минут… даже одну минуту… я узнал бы, от чего надо отталкиваться.

Гиббс знал, где искать Уотерхауса. Но ему не разрешили делиться этими знаниями.

Дверь кабинета Снеговика открылась, и в проем высунулась его лысая голова. Он по-прежнему держал портфель.

– Сержант, вы ждете посетителя? – спросил он. – Там в приемной вас спрашивала одна дама. Моложавая привлекательная брюнетка. Конни Боулер, по-моему, она так назвалась. Я уклонился от нее.

– Конни Боускилл, – поправил Степфорд.

Крис уловил напряженную сдержанность в его голосе. Пруст, несомненно, тоже.

– У меня хорошая память на имена, но ее фамилия мне ни о чем не напомнила. Кто она такая? – поинтересовался начальник.

– Конни Боускилл? – Селлерс оживился, перестав разворачивать батончик «Марс». – Никогда о ней не слышал.

Хотя готов трахнуть ее, не так ли? Не глядя.

Переминаясь с ноги на ногу, Степфорд избегал взгляда Пруста.

– Кто же она, сержант? Ясновидящая? – настаивал тот. – Или ваша учительница игре на флейте? Мне, что, стоять здесь, допрашивая вас целый день, или вы облегчите жизнь нам обоим, ответив на простой вопрос?

– Она… нуждается в моей помощи, – выдавил Сэм. – Сэр, это долгая история, и она может стать еще дольше. Она связана с возможным убийством.

– В общем, такие штатные тренировочные инициативы я обдумываю каждый вечер на сон грядущий. Если у нас есть убийство, то почему я о нем ничего не знаю?

– Оно не относится к нашему участку.

– Тогда чего ради она заявилась к нам? Почему не отправилась в курортный городок Сент-Энн в Ланкашире? Или в тихое местечко Нетер-Стоуи в Сомерсетшире?

– Если она уже в приемной, то у меня просто нет времени объяснять, – ответил Комботекра. – Сэр, разрешите мне поговорить с ней, а потом я сразу посвящу вас в суть дела.

Возможное убийство… Означает ли это, что Гиббс обязан сообщить Степфорду, где отдыхает Уотерхаус? Возможно. Вероятно.

– Мне уже не нравится ваша суть! – рявкнул Пруст. – В будущем постарайтесь быть менее услужливы… со всеми, кроме меня. Принимались бы лучше за дела, которые вы способны коротко и внятно обрисовать.

Шагнув обратно в свой кабинет, он закрыл двери, но не сел за стол, как обычно, а продолжал стоять, держа портфель в руке и глядя в стеклянную стену с непроницаемым видом – точно своеобразный старый мизантроп в музейной витрине. Да, Снеговик – тот еще субчик, с причудами, по нему явно дурдом плачет. Крис решил попытаться смутить его пристальным взглядом, но через пару мгновений потерял интерес к этому и занялся своими делами.

Полицейский констебль Робби Микин появился на пороге отдела уголовных расследований.

– Сержант, мистер и миссис Боускилл ждут вас в нашей столовой.

– В столовой? – огорченно повторил Степфорд. Он почувствовал, что впервые, как никогда, близок к ярости.

– Лучшее, что я смог придумать, простите. Все следственные помещения заняты.

– Ты в любой момент можешь забронировать номер поблизости. Можно поболтать и в «Блантайре», – предложил Гиббс. – Уж если говорить об отелях…

Надо ли было назвать гостиницу именно «Блантайр»? Нет, вывеска ведь гласит «Отель Блантайр». Он вдруг прикинул, сколько ночей они с Оливией могли позволить себе провести в «Голубом горизонте», прежде чем иссякли бы все их финансы. Совсем немного, если б она, разумеется, выручила две тысячи фунтов, продав свое шикарное платье.

Ему следует позвонить ей до разговора со Степфордом о месте пребывания Уотерхауса – просто по справедливости надо предупредить ее. У него в мобильнике остался ее номер: должно быть, Чарли дала сестре его номер, и на прошлой неделе Оливия прислала ему эсэмэску, сообщив, что с нетерпением ждет «свидетельствования» в его компании. Ретроспективно, когда свадьба Уотерхауса осталась в прошлом, Гиббс осознал, что тоже с нетерпением ждал этого. Какой вообще смысл в жизни, если не ждешь чего-то с нетерпением?

Он решил не торопиться со звонком Оливии. Можно и повременить часок.

* * *

И куда же он опять подевался? Бронируя виллу «Дельфины», Чарли прикидывала, какими возбуждающими и расточительными будут две недели в этом огромном и шикарном доме, но она не ожидала столь сильного разочарования. Дома, когда Саймон исчезал и она искала его, ей обычно удавалось его найти через пару секунд. Здесь же поиски резко затягивались: меньше всего Чарли хотелось в одуряющей жаре пробежаться по тридцати комнатам.

– Саймон? – позвала она, стоя у подножия беломраморной лестницы.

Может, он в туалете? Нет, слишком долго его нет… разумеется, если он не захватил с собой почитать «Моби Дика», но его любимый роман она только что видела возле бассейна. В спальне мужа тоже не может быть – меньше всего он рискнул бы позволить ей застать его в спальне. Неужели он готовит ланч на кухне? Вчера Чарли пожаловалась, что слишком долго придется сдирать панцири с креветок, которых они купили в ближайшем супермаркете. Может, Саймон решил заранее очистить их сегодня, чтобы избавить ее от этого унылого занятия? Она мысленно посмеялась над собой. Размечталась…

Направившись в кухню, Чарли поправила верх купальника, и тогда что-то вдруг бросилось ей в глаза: листок бумаги на серванте с каким-то текстом, написанным большими буквами. Неужели он ушел, оставив ей записку? Нет, загорая на лежаке, она заметила бы его уход – ему пришлось бы пройти прямо мимо нее. И нет, это не просто листок, а самолетный билет Саймона. И на нем написано: «CB2 9AW, Кембридж, Бентли-гроув, дом 11». Чарли задумчиво нахмурилась. Чей это адрес? Хотел ли он, чтобы она нашла его, или просто записал для себя, чтобы не забыть? Есть ли у него знакомые в Кембридже? Насколько ей известно, нет…

С лестницы донесся звук чьих-то шагов.

– Ты звала меня? – спросил Саймон. – Я поднялся на террасу, чтобы лучше разглядеть ту физиономию на горе. Тебе стоит подняться… увидишь ее сразу.

Неужели он до сих пор никак не угомонится?

– Я не расстроюсь, если не увижу этой физиономии.

– Мне хочется, чтобы ты посмотрела, – упорствовал ее муж.

Он начал снова подниматься по лестнице.

– А что там за дом одиннадцать в Кембридже на Бентли-гроув? – спросила жена Уотерхауса.

– Гм?

– Индекс CB-два девять-AW.

Саймон смутился.

– О чем ты говоришь?

– Об этом. – Чарли помахала перед ним билетом на самолет.

– Дай-ка взглянуть. – Мужчина подошел ближе и взглянул на адрес, а потом на жену. – Понятия не имею, – сказал он. – Разве это не твой самолетный билет?

– Нет. Твой, – сообщила она. – Мой около бассейна… я использую его в качестве закладки. А ты сунул свой в карман, когда мы сели в самолет… я сама видела. В какой-то момент, начиная с вечера пятницы и до сегодняшнего утра, ты, должно быть, вытащил его, записал на нем этот адрес и оставил его на серванте.

Как же он мог этого не помнить?

Саймон недоуменно покачал головой.

– Нет. Я ничего не писал. А ты?

– Я? – Чарли рассмеялась. – Очевидно же, что я не писала, иначе не спрашивала бы тебя, почему ты записал какой-то адрес!

Ее слова, казалось, не убедили полицейского. Женщина с тревогой осознала, что он устремил на нее тот взгляд, каким смотрел на подозреваемых во время допроса: отстраненно-настороженный.

– Кто живет в доме одиннадцать по Бентли-гроув? – спросил он.

– Саймон, это самый безумный разговор с начала нашего знакомства… и давай посмотрим правде в глаза: мы столкнулись с жестким соперничеством. Я ничего не знаю об этом адресе. А ты должен, потому что сам записал его, так почему же ты не желаешь сказать мне, кто живет там?

– Кембридж. Ты ведь училась в Кембридже.

– Не смей изображать недоверчивость! Говори, что происходит, или я…

– Чарли, я не писал этого. Я никого не знаю в Кембридже. – Мужчина больше не выглядел настороженным, теперь он был рассержен. – Что, черт возьми, происходит?! Ты услышала, что я спускаюсь, и поняла, что у тебя не остается времени спрятать адрес, поэтому придумала какой-то дурацкий, замысловатый двойной блеф – решила обвинить меня в написании этого адреса. Хитро. Только, понимаешь ли, этот номер у тебя не пройдет. Я лично уверен, что не записывал его, запомни! Таким образом, остаешься только ты. Если, конечно, тебе не захочется приплести сюда Доминго… может, он написал это.

– Эй, эй, не кипятись! – Чарли подняла руки. – Саймон, это какое-то безумие. Успокойся, ладно? Я не писала этого. Доминго тоже не писал, он ведь едва лопочет по-английски. Значит, именно ты сделал это. Остаешься только ты.

– За исключением того, что я тоже не писал. – Выражение лица мужа испугало ее. – Если происходит что-то, о чем мне неизвестно, тебе лучше сразу признаться. Каким бы скверным ни оказалось дело.

Из глаз Чарли брызнули слезы. Волна жуткого смятения, зародившись в глубинах ее существа, выплеснулась наружу, отчего все ее тело мгновенно покрылось гусиной кожей. Если ты говоришь правду, а тебе не верит человек, который так много для тебя значит, то что же еще можно сделать?

– Я не писала этого! – выкрикнула она, глядя прямо на Саймона. – Ладно, если ты говоришь, что тоже не писал этого, я верю тебе… и тебе тоже следовало бы верить мне.

– Ты хочешь, чтобы я обыскал эту виллу и нашел незваных гостей с синими чернильными ручками? – сухо поинтересовался Уотерхаус. – Или для начала лучше проверить, нет ли такой ручки в твоей сумочке?

– Проверить мою…

– Подозреваю, что чернила идеально совпадут.

«О боже, помоги прекратить этот кошмар!» Есть ли у нее шанс покончить с этой ситуацией, пока она не перешла в неуправляемый скандал? Ведь у нее в сумочке действительно есть синяя ручка, и если Саймон найдет ее… Но она ведь ничего не писала на чертовом билете! К тому же он и сам мог с легкостью воспользоваться ручкой из ее сумочки. Нет, такие мысли только ухудшат положение. Им необходимо доверять друг другу.

– Должно быть, это написал Доминго, – предположила Чарли. – Знает он английский или нет… но он, должно быть… ну, не знаю, наверное, принял чье-то сообщение… может, от своих хозяев, может, они – англичане. Может, они живут в Кембридже, или отдыхают там, или поехали в гости.

Возможно ли это? Вполне, если Саймон говорил правду.

– Найди его и спроси, – сказал детектив.

– Сам ищи его, черт возьми, и сам спрашивай! – огрызнулась Чарли. – И если он заявит, что ничего не писал, то именно он, черт его побери, солжет!

– Ты вся дрожишь, – сказал муж, приближаясь к ней.

Чарли готовилась к очередной словесной атаке, но он лишь погладил ее по плечу и… неужели по лицу его скользнула усмешка?

– Ладно, игра закончена, – признался он, – адрес записал я сам.

– Пардон? – Чарли словно окаменела.

– Да, я сам написал его и оставил на видном месте, чтобы ты обнаружила запись.

Эти слова все объясняли. И одновременно не проясняли ничего.

– Ты что… ставил на мне эксперимент?

– Я понял, что остаток дня мне придется ползать перед тобой на коленях, и именно этим я теперь и займусь, – Саймон улыбнулся, явно гордясь собой. Все получилось, как он задумал.

– Это как-то связано с работой, верно? – догадалась женщина. – У нас медовый месяц, а ты не можешь забыть о чертовой работе! Я так и знала, что мысли твои витают где-то далеко!

– Ну, с работой это связано лишь отчасти, – возразил ее супруг. – Чуть позже ты сможешь поделиться со мной своими соображениями по поводу того, где должны витать мысли во время медового месяца, но пока наш разговор свеж в твоей памяти, мне необходимо по горячим следам обсудить с тобой кое-что.

– Он останется свежим, Саймон, и через двадцать лет.

Как все те обиды, которые ты наносил мне в прошлом: они свежи, как клумба маргариток, по одному цветку на каждую обиду.

– Ты поверила мне? Что я не писал этого? Не начала ли ты сомневаться, что не могла сама написать этого, не возникла ли у тебя мысль, что ты могла сделать это в беспамятстве?

Чарли поежилась. Адреналин все еще будоражил ей кровь.

– Ненавижу, – буркнула она. – Ты напугал меня.

– Ты поверила мне, но только потому, что тебе отчаянно хотелось, чтобы я поверил тебе, – спокойно продолжил Саймон. – Ты предложила мне своего рода соглашение: взаимный иммунитет от сомнений. Что могло бы сработать благодаря Доминго. Только он еще живет здесь с нами, и абсолютно не важен для нас. Если б он сказал, что не писал этого, мы могли бы отмахнуться от него, сочтя лжецом, и ничуть не расстроились бы, поскольку нам до него нет никакого дела. А что если бы здесь не было и Доминго? Если бы ты четко знала, что не писала адреса, а я продолжал клясться, что тоже не имею к этому отношения, – что тогда ты могла бы подумать? Могла ли начать сомневаться в собственном психическом состоянии? Могла ли предпочесть заключение, что лгу я… единственный, у кого ты не смогла выудить правду?

– Ты бы лучше сказал мне для начала, к чему весь этот эксперимент? – нервно спросила Чарли. – Я не собираюсь проводить остаток нашего медового месяца…

– Успокойся, – сказал Саймон, – я собирался рассказать тебе…

– Тогда почему же ты уже не рассказал мне… в аэропорту или в самолете? К чему так долго тянул, зачем мучить меня? Я так и знала, что у тебя душа не на месте. Ты отрицал это. Вот уж настоящий лжец!

Не слишком ли она раздувает его вину? Может, стоит просто посмеяться?

Но отшутиться попытался сам Уотерхаус.

– Я думал предоставить тебе немного времени для раздумий, – поддразнивая супругу, произнес он. – Томление в неизвестности подогревает интерес…

– Понятно… Уж не такого ли принципа ты придерживаешься и в нашей сексуальной жизни?

Улыбка стерлась с лица Саймона.

7

Понедельник, 19 июля 2010 года

Кит держал мою руку под столом, пока Сэм Комботекра разворачивал лэптоп экраном к нам. Я вздрогнула: мне не хотелось больше видеть эту комнату.

– Не волнуйтесь, – сказал Сэм, видя, что я отвернулась и прижалась к мужу. – Вы не увидите ничего плохого – всего лишь обычную гостиную, которую видели раньше. В ней не будет ничего лишнего. Но мне нужно, чтобы вы посмотрели на нее. Нужно показать вам кое-что.

– И поэтому мы пришли в столовую? – спросила я.

Чего-то он, похоже, недоговаривает. Уж лучше бы Комботекра еще раз заглянул в коттедж «Мелроуз», если это местечко – лучшее из возможных здешних альтернатив. Мы сидели в столовой размером со школьный актовый зал, наполненной жуткой какофонией: грохотом подносов, шумом посудомойщиков, громкими разговорами по обе стороны от раздаточного окошка, а также и в нем самом – две пожилых, похожих на огородные пугала раздатчицы, если их принято так называть, буквально ржали над шутками молодого полицейского в форме с лоснящейся самодовольной физиономией. Вдоль одной стены расположился ряд игровых автоматов, подмигивающих своими разноцветными огоньками и непрерывно издающих пронзительные звуковые сигналы.

Я ощущала себя невидимкой. Горло уже саднило от громких возгласов, сделанных в попытках услышать собственный голос. В сочетании с жаркой духотой запахи сосисок и яиц казались тошнотворными.

– Конни? – сдержанно произнес Сэм. Все здесь были чертовски сдержанны и разумны, не считая меня. – Прошу вас, взгляните на монитор.

«Тебе нужна только часть правды или ты хочешь узнать всю правду? То есть все или ничего?» – вспомнились мне слова Элис.

Я заставила себя взглянуть на экран лэптопа. И вот опять она: гостиная дома № 11 по Бентли-гроув. Никакой мертвой женщины на полу, никакой крови. Детектив наклонился над компьютером и показал на угол комнаты возле эркера.

– Вы видите этот круг, на ковре?

Я кивнула.

– А я не вижу, – сказал Кит.

– Тусклая коричневатая обводка – почти окружность, правда, не завершенная, – уточнил Сэм. – Внутри нее ковер имеет слегка другой оттенок, видите?

– Эту обводку – да, – согласился Кристофер. – Точно вижу. Только цвет для меня выглядит одинаковым, как внутри, так и снаружи.

– Внутри окружности он темнее, – возразила я.

– Именно так, – кивнул Комботекра. – Это пятно осталось от рождественской елки.

– От рождественской елки? – переспросила я. Он, что, решил пошутить? Я смахнула пот, выступивший над верхней губой.

Глядя на меня, Сэм закрыл крышку лэптопа.

«Просто скажите все, что бы то ни было, – мысленно взмолилась я. – Скажите, как вам удалось доказать, что я ошиблась, что я безумна и глупа!»

– Полиция Кембриджа проявила готовность к сотрудничеству, – сообщил полицейский. – Гораздо охотнее, чем я ожидал. Благодаря их усилиям, надеюсь, я смогу успокоить все ваши тревоги.

Я услышала облегченный вздох Кита, и меня окатила холодная волна ожесточенного возмущения. Как он мог испытать облегчение, еще не услышав новых сведений; неужели он полагает, что все вопросы решены? В любой момент теперь он может вытащить свой «Блэкберри» и начать бормотать о том, что ему пора возвращаться к работе.

– Владелица дома одиннадцать по Бентли-гроув – доктор Селина Гейн, – рассказал детектив.

Так вот как ее зовут! За сорок восемь часов Сэму удалось выяснить больше полезных сведений, чем мне – за шесть месяцев.

– Она – врач-онколог, работает в Аддебрукском госпитале Кембриджа.

– Мне он хорошо известен, – вставил Кит. – Я учился в Кембридже и там же остепенился. А в Адденбрукском госпитале мне удалили подгнивший аппендикс всего за какой-то час до того, как тот мог прикончить меня.

Степень бакалавра стала единственной степенью моего мужа. Он мог бы сказать: «Я получил степень бакалавра», но тогда Сэм Комботекра не смог бы предположить, что степеней у него много.

Если бы Кембриджский университет предложил новый курс магистратуры под названием «Доктрины людских пороков», я могла бы закончить его с отличием.

– Доктор Гейн приобрела этот дом в две тысячи седьмом году у семьи Битеров, – продолжил рассказывать полицейский. – А сами они купили одиннадцатый дом у застройщика, выставившего совсем новое здание на продажу в две тысячи втором году. До того момента самой Бентли-гроув еще не существовало. Продажу дома Битеров доктору Гейн организовал местный агент по недвижимости, Лоррейн Тёрнер. По случайному совпадению, Лоррейн и сейчас занимается продажей этой недвижимости.

– Случайность тут вряд ли имела место, – поправил его Кит. – Если человеку хочется продать свой дом, то почему бы не обратиться к известному вам агенту, который провернул для вас успешную сделку в прошлый раз? Я лично так и поступил бы, если б задумал продать коттедж «Мелроуз».

– Ты не будешь продавать коттедж «Мелроуз»! – невольно вырвалось у меня. – Мы будем продавать его.

Мне хотелось извиниться перед Сэмом за вмешательство мужа. Ненавижу, когда он пытается умничать, выставляя себя в выгодном свете.

– Вчера с ней разговаривал полицейский из Кембриджа, – не обратил на наши слова внимания полицейский. – И я поговорил с ней по телефону сегодня утром. Полагаю, вы успокоитесь, когда я передам вам то, что она рассказала мне. В декабре две тысячи шестого года Битеры решили выставить дом одиннадцать по Бентли-гроув на продажу – им захотелось переехать в сельскую местность.

Почему, интересно, на самом деле?

– В день принятия этого решения миссис Битер послала мистера Битера купить рождественскую елку.

– Не пора ли мне принести нам по кружке какао? – спросил Кит. – Это звучит как начало вечерней сказки.

– Вскоре вы поймете, почему эти подробности так важны, – сухо ответил ему Сэм.

Иными словами, кончай перебивать.

– Вернувшись, он не застал жену дома, и поэтому она не смогла напомнить ему подложить на ковер защитное покрытие, прежде чем устанавливать на него вазон с елкой. На дне вазона с влажной землей имелись отверстия…

– Вот бестолочь! – рассмеявшись, заметил Кристофер. – Держу пари, миссис Битер устроила мистеру Битеру незабываемую головомойку.

– Согласен, вполне вероятно, – улыбнулся Комботекра.

Почему всем, кроме меня, так весело? Я не воспринимала историю Сэма серьезно – ни мелкие подробности о рождественской елке, ни прочие дела этих ничего не значащих для меня людей. И в то же время я не видела в этом ничего смешного. В голове у меня было полно отвратительных образов: они царапали мне лицо до крови, сдирали с него кожу, превращая голову в какую-то бесформенную кровавую грушу.

– Когда Лоррейн Тёрнер явилась для оценки дома, миссис Битер первым делом показала ей испорченный ковер в гостиной. Она долго стонала, описывая беспечность своего мужа: «Типичный бестолковый мужик… и в тот самый день, когда мы решили выставить этот дом на продажу…» Et cetera^[21]. В общем, вы уловили мысль. Миссис Битер вызвала профессионального чистильщика ковров, но пятно так и не удалось вывести до конца. Та самая кольцевая отметина по-прежнему мозолит глаза. В прошлый понедельник, – продолжил Сэм, переводя взгляд с Кита на меня, – Лоррейн отправилась оценить дом одиннадцать по Бентли-гроув для доктора Гейн. Спустя три с половиной года она опять попала в этот дом, и пятно по-прежнему оказалось на месте. Она пошутила на сей счет, очевидно, позже пожалев об этом, поскольку доктор Гейн, казалось, восприняла шутку не слишком благосклонно – словно агент обвинила ее в бесхозяйственности из-за того, что она не заменила испорченный ковер прежних владельцев. В общем, Лоррейн заметила, что попала в неловкую ситуацию.

Неужели от меня ждут жалости к какому-то неведомому мне агенту? Кристофер усмехнулся: идеальный слушатель.

– Она сделала видеосъемку дома и сада для виртуального тура и серию фотографий для выпуска буклета и размещения рекламы на вебсайте агентства, – продолжил детектив. – На одной фотографии гостиной отчетливо видна отметина, оставленная рождественской елкой… именно это изображение мы только что видели.

– И что дальше? – спросила я грубее, чем намеревалась. – Что это доказывает? Какое это имеет отношение к виденной мною мертвой женщине?

– Конни, – успокаивающе пробурчал Кит.

– Всё в порядке, – сказал ему Сэм.

По-моему, детектив испытывал к нему жалость.

Еще бы, разумеется, нелегко жить с безумной женой!

– Тот субботний день подходил к концу, поэтому почти двенадцать часов спустя после того как вы увидели мертвую женщину, просматривая виртуальный тур, Лоррейн Тёрнер показала дом одиннадцать по Бентли-гроув одной молодой паре. Она поведала им историю рождественской елки, показала эту отметину. Ту же самую отметину, Конни… Лоррейн сказала, что готова поклясться в этом. В остальном ковер остался чистым. Никакой крови, – Комботекра сделал паузу, дав нам осознать сказанное. – Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вы пытаетесь доказать нам, что на том ковре в принципе не могло быть никакой крови. Вы уверены, что это правда? – спросила я. – Мне приходилось стирать одежду с кровавыми пятнами, и в итоге они полностью исчезали.

– Конни, неужели тебе действительно так необходимо… – попытался утихомирить меня Кит.

– Нет, правда, от крови избавиться довольно просто: холодная вода, мыло…

– Поверьте мне, если б человек умер от потери крови на бежевом ковре, вы увидели бы ее следы, – уверенно произнес Сэм. – Сколько бы мыла, холодной воды или «Ваниша» ни извели впоследствии.

Зарывшись пальцами в своих растрепанных волосах, я боролась с сильным желанием лечь на грязный пол этой столовой, закрыть глаза и отрешиться от мира.

– Конни, когда вы видели то женское тело, было ли там в углу комнаты то же самое пятно, как на фотографии? – спросил Сэм. – Была там отметина от рождественской елки?

– Не знаю, – сказала я. Нет, по-моему, ее не было. – Я не заметила ее, но… – Мои мысли метались в поисках вероятного объяснения. – Может, ту мертвую женщину снимали давно, до того как мистер Битер поставил рождественскую елку и от нее осталось пятно. Вы подумали о такой возможности?

Полицейский кивнул.

– Помните, вы описывали мне карту на стене? – спросил он.

– Конечно, помню. Что за вопрос? С субботы прошло всего два дня! Я не страдаю старческим склерозом.

Комботекра вытащил блокнот из кармана куртки, открыл его и начал читать.

– «Comitatus Cantabrigiensis Vernzcule», – огласил он название карты и перевел: – Карта графства Кембриджшир, тысяча шестьсот сорок шестого года, составлена Яном Янсониусом^[22]. Также известным, как Йоханнес. – Он взглянул на нас с мужем. – Не думаю, что вы слышали о нем?

– Уж не приятель ли Битеров? – ехидно поинтересовалась я. Просто не смогла удержаться.

– Знаменитый голландский картограф… составлял карты. Та вставленная в раму карта, что висит над камином в доме Селины Гейн, – оригинал, руки Янсона, стоит кучу денег. Лоррейн Тёрнер с восхищением разглядывала ее, когда пришла оценивать дом доктора Гейн. Ах да, вы еще упоминали щиты – это гербы кембриджских колледжей: Тринити, Святого Иоанна…

– Не забудьте лучший из них, – добавил Кит. – Королевский.

– Неужели тебе не хватает случаев похвастаться своей осведомленностью перед твоими обожаемыми подчиненными в Лондоне? – резко оборвала его я. – Ты решил превратить и наш разговор в вакханалию хвастовства?

– А пустой щит оставлен пустым намеренно… чтобы любой покупатель этой карты мог добавить в нее свой собственный фамильный герб, – продолжил Сэм, как будто не слыша моих язвительных замечаний Киту. – Доктор Гейн рассказала о своем раритете Лоррейн. Понятно, что эта карта – одно из ее сокровищ. Очевидно, она получила ее в подарок от родителей, переехав в Кембридж из Дорчестера, где жила раньше.

«Ей повезло, – с иронией подумала я. – Одним достаются древние голландские карты, а другим – противные самодельные гобелены. Очевидно, по сравнению с моей мамой, мать Селины Гейн обладает более изысканным вкусом». Я ужаснулась, вдруг представив, что мне пришлось бы взирать еще и на фамильный герб Монков, если б таковой бы у нас имелся. Изображение кухни Торролд-хаус: поколения ничтожных провинциальных обывателей, прикованных к испещренной кракелюрами старой плите «Эй-джи-эй».

Сэм поймал мой взгляд. Я поняла, что он собирался спросить у меня.

– Конни, когда вы увидели мертвую женщину в ходе того виртуального тура, вы заметили также и эту карту? И вы видели одновременно в одном цикле виртуального тура по этой комнате и то, и другое?

– Да. Но это не доказывает, что то женское тело мне пригрезилось, – быстро добавила я, опасаясь, что детектив как раз скажет обратное.

Мне требовалось время, чтобы осмыслить эти новые сведения, но в одиночестве, не испытывая на себе пристальных взглядов Кита и Сэма.

– Не доказывает? – повторил Комботекра. – Допустим, вы правы, но в таком случае когда же могли запечатлеть эту мертвую женщину? До того, как Селина Гейн купила дом одиннадцать по Бентли-гроув? Тогда откуда на стене взялась ее карта? Или после покупки дома? В таком случае кровь испортила бы ковер, и хозяйка – или кто-то другой – могла заменить его. А нам известно благодаря Лоррейн Тёрнер, что ничего не поменялось, поскольку отметина от рождественской елки Битеров осталась на месте.

– Брось, Кон, с этим ты не поспоришь, – сказал Кристофер, стремясь скорее покончить с досадным делом.

– Неужели это неоспоримо? – охнула я.

«А могу ли я оспорить такое утверждение? Достаточно правдоподобно? – подумала я про себя. – Почему же мне все-таки отчаянно хочется спорить? Почему я не рада, что ошиблась?»

– Допустим, можно заменить часть ковра, – монотонно произнесла я, – если ковер ровно разрезали и к линии разреза аккуратно приложили часть другого ковра такого же бежевого цвета, Лоррейн Тёрнер могла это не заметить. Вы спрашивали ее?

– Это смехотворно, – проворчал Кит. – Скоро ты предположишь, что Селина Гейн могла положить другой ковер поверх исходного, убить кого-то, потом убрать испачканный кровью ковер и обнаружить нижний в прежнем отличном состоянии, чудесным образом вовсе не испачканный.

– Вот такая версия смехотворна, я согласна! – яростно парировала я. – И также смехотворно делать вид, что ничего не случилось, когда ты сам знаешь, что случилось… но отказываешься верить собственным глазам. – Я взглянула на Сэма. – Что теперь собирается делать полиция Кембриджа?

Его лицо сообщило мне все, что я хотела узнать. Я попыталась протестовать, но из головы у меня внезапно начисто вылетели все нужные мне доводы. Глаза заволокло туманной пеленой. Лицо детектива превратилось в размытое розовое пятно.

– Кон? – Я узнала голос Кита. Казалось, он доносился из другого конца мира. – Тебе плохо?

Мои мысли съежились до размеров пылинок и разлетелись. Я перестала ощущать собственное тело. Не могла говорить.

– Может, принести ей воды? – предложил чей-то голос – по-моему, Сэма.

– Воды, – невнятно промычала я.

– Полагается опустить голову между колен. – Кристофер всегда пытался заставить меня так сделать – но я чувствовала себя лучше, когда выпрямляла спину и просто глубоко дышала, дожидаясь окончания приступа. Элис говорила мне, что так и надо. «Слушай свое тело, – советовала она, – оно подскажет, что ему нужно».

Постепенно мысли и ощущения начали собираться, словно кто-то связывал их обратно в единое целое. Слава богу. Всякий раз в такие моменты я думаю, сумею ли собраться обратно. Когда мое зрение восстановилось, я увидела, что Сэм топчется в очереди возле раздаточного окошка.

– Почему он не пройдет без очереди? – проворчал Кит. – Тебе необходима вода гораздо сильнее, чем жареная картошка – тому жлобу с засаленной шевелюрой!

– Не уверена, что вода мне поможет, – ответила я.

– Если б этот Комбо… как его там… сразу предложил нам напитки, с тобой ничего плохого не случилось бы. Здесь просто чертовски душно и жарко… Вероятно, у тебя обезвоживание. Какой смысл встречаться в столовой, если нельзя даже освежиться напитками?

– Элис считает, что эти приступы головокружения связаны со стрессом, – пояснила я, хотя и помнила, что уже говорила мужу об этом.

– Отлично. Значит, это тоже моя вина, как и все остальное.

– Я не имела в виду ничего подобного.

– Конни, послушай меня, – Кит завладел моими руками. – Это кульминационный момент нашей жизни. Или он мог бы стать таким, если б ты согласилась.

– Ты имеешь в виду, если я соглашусь забыть о том трупе, что видела на вебсайте «Золотой ярмарки»… если я соглашусь притвориться, что он мне пригрезился?

– Милая, он на самом деле пригрезился. Не упрямься, ты должна понять, что не могла видеть его по двум причинам: во-первых, стресс вызывает у тебя обмороки и приступы головокружений, и во-вторых, тот же стресс может вызвать у тебя видения, которые рассеиваются к утру, разумеется, учитывая твое нервное истощение.

Он был прав.

– Кон, видения вовсе не значат, что ты ненормальна. Ты же говоришь с человеком, который когда-то воображал, что множество травянистых стеблей превратилось в огромного зеленого монстра и искусало ему ноги – помнишь?

– Ты напился тогда до потери пульса. И обкурился, – нехотя улыбнулась я, вспоминая ту историю.

Спустя несколько недель после нашего знакомства Кит разбудил меня посреди ночи весь в рыданиях и потребовал, чтобы я проверила шнурки в его ботинках, настаивая при этом, что они все потрепаны и прогрызены до дыр зубами зеленого чудовища. Почти целый час я убеждала его, что нет никаких чудовищ и шнурки его ботинок целы и невредимы. На следующее утро он заявил, что марихуана – корень всех зол. И с тех пор не прикасался к ней.

– Я обманывала тебя, – призналась я. – Я ездила в Кембридж. Почти каждую пятницу.

Смущенно разглядывая белую пластиковую поверхность стола, я жалела, что не могу погрузиться в него и исчезнуть. Кит промолчал. Он должен был ненавидеть меня.

– Ездила на поезде, – быстро продолжила я, стремясь покончить с признаниями, раз уж начала. – Первые пару раз я ездила на машине, но потом мама спросила меня, почему моей машины две пятницы подряд не было на нашей подъездной дорожке, когда мне полагалось работать дома. Не зная, как выкрутиться, я посоветовала ей заниматься лучше своими делами.

– Должно быть, это возымело положительный эффект, – небрежно заметил Кит.

К моему облегчению, он вовсе не сердился.

– Но после этого я решила ездить на поезде, хотя такая поездка занимала вдвое больше времени. Прямого поезда нет… приходилось пересаживаться на Кингс-кросс. Однажды я… я добралась до дома совсем незадолго до тебя. Мы оба ехали на поезде, отправившемся в семнадцать десять из Лондона в Роундесли. Ты не заметил меня, но я тебя видела. Ужасней поездки я в жизни не припомню. Я знала, что не смогу солгать… и если б ты заметил меня, то выложила бы всю правду. Сойдя в Роундесли, ты начал говорить по смартфону. Я медлила в поезде, полагая, что ты задержишься на платформе, заканчивая разговор. К счастью для меня, ты не остановился и сразу направился на парковку. Как только ты удалился, я бросилась на стоянку такси и добралась до дома буквально на пару минут раньше тебя. А другой раз я…

– Конни, – Кит сжал мою руку, – меня не волнует железнодорожное расписание. Я волнуюсь за тебя, за нас и… за то, что все это значит. Зачем тебе понадобилось таскаться в Кембридж почти каждую пятницу? Чем ты там занималась?

Я рискнула мельком взглянуть на него, не заметив, однако, на его лице ничего, кроме огорчения и непонимания.

– А сам не догадываешься? Я искала тебя.

– Меня? Но я же по пятницам в Лондоне! Тебе это отлично известно.

– Иногда я сидела на скамейке в конце Бентли-гроув, рядом с Трампингтон-роуд и часами следила за домом одиннадцать, дожидаясь, когда ты откроешь его входную дверь.

– Господи! – Кит закрыл лицо руками и пробормотал: – Я знал, что это плохо кончится. Но не представлял, насколько плохо.

– Иногда я дожидалась твоего приезда в другом конце, прячась за деревом. Но ты так и не приехал. Иногда бродила по центру городка, надеясь увидеть тебя с ней… в кафе или выходящим из Музея Фитцуильяма^[23].

– С ней? – удивился мой муж. – О ком ты говоришь?

– О Селине Гейн. Хотя я только сегодня от Сэма узнала, как ее зовут. Иногда я заезжала на парковку Адденбрукского госпиталя и… – Не договорив, я внезапно умолкла, пораженная новой идеей.

Селина Гейн, Селина Гейн… У меня перехватило дыхание, когда я вдруг осознала эту связь. Почему же мне понадобилось для этого так много времени? Мгновенно я пожалела, что доверилась Киту, рассказав все, что только что рассказала.

– Покажи мне твой ежедневник! – резко попросила я.

– Что?

– Не притворяйся, что ты не захватил его с собой. Он всегда при тебе.

– Я и не собирался притворяться. Конни, что все это значит? Ты выглядишь так, будто увидела призрака.

– Дай мне его, – я протянула руку.

Покраснев, муж вытащил из кармана пухлую книжицу и передал ее мне. Я пролистнула несколько страниц. Я точно знала, что дело было в мае, но забыла точную дату. Вот она. Я раскрыла ежедневник на столе – так, чтобы мы оба видели это доказательство. «13 мая 2010 – 15 часов С.Г.»

– И это твое большое открытие? – со стоном вопросил Кит. – Ты считаешь это доказательством того, что мы с Селиной Гейн тайно резвились в ее доме на Бентли-гроув? Инициалы «С.Г.» принадлежат Стивену Гиллигану, юристу Лондонской банковской компании. Я как раз встречался с ним тринадцатого мая в три часа дня в лондонской конторе. Позвони Джоанне Бисс, его личной секретарше, и спроси ее, – он протянул мне свой смартфон. – Сейчас позвони, пока ты знаешь, что у меня не было шанса попросить ее солгать ради меня.

– Ты же знаешь, что я не буду никому звонить.

– Боишься, видимо, что твое доказательство опровергнут? – Муж подался вперед, вынудив меня взглянуть на него. – Предпочитаешь цепляться за твои подозрения, за воображаемый, придуманный тобой мир?

– Я не придумывала того, что произошло в январе, и женский труп мне тоже не пригрезился, – нервно заявила я.

– Ты проверила мой дневник. Из всех чертовых подлостей… – Кит схватил меня за плечи и развернул лицом к себе; его ногти впились в мои плечи. – Я не знаю никакой Селины Гейн! – произнес он яростным шепотом.

Ему не хотелось, чтобы кто-то заметил его гнев – кто-то, кроме меня.

– Я не заезжал в Кембридж с того самого раза, когда мы вместе с тобой ездили туда семь с лишним лет назад, – добавил он. – И никогда не заходил в дом одиннадцать по Бентли-гроув. Конни, я не веду двойную жизнь… у меня чертовски одинокая, чертовски несчастная семейная жизнь с женой, которую я теперь едва узнаю.

Он отпустил меня, увидев, что Сэм возвращается с водой. Детектив столько торчал в этой очереди и в итоге раздобыл лишь половинку стаканчика воды. Если такое количество здесь считается стаканом воды, то мне следовало попросить пинту пива. Горло так саднило от сухости, словно я визжала целый год.

– Конни? Всё в порядке? – спросил Комботекра.

– Нет, – буркнул Кит. – Далеко не в порядке. Мне пора на работу.

– Мы поссорились, – едва успокоившись после его ухода, пояснила я. – Полагаю, можно было бы и не говорить вам этого. Вы же, в конце концов, детектив.

Сэм побарабанил пальцами по столу, точно играл на пианино.

– Чего вы не рассказали мне? – спросил он.

* * *

– А чего вы не рассказали мне? – вернула я ему его вопрос. – Вы могли сообщить мне о том пятне по телефону. У вас, должно быть, полно дел, и однако вы пришли сюда… тратить время на меня и на мою дурацкую историю. Почему?

Похоже, я застала его врасплох.

– Да, одно из сообщений Лоррейн Тёрнер встревожило меня, – признался полицейский.

Я подалась вперед, чувствуя, как заколотилось мое сердце.

– Селина Гейн больше не живет в доме одиннадцать по Бентли-гроув. Выставив дом на продажу, она сразу переехала в Дэ… – сделав нерешительную паузу, он закончил: – В ближайший отель.

Я сделала мысленную заметку выяснить, какие отели в Кембридже начинаются с буквы «Д». Или, возможно, он произнес «Да». «Датчесс»? «Даксфорд»? Нет ли в окрестностях Кембриджа заведения под названием «Даксфорд»?

– Зачем кому-то могло это понадобиться? – задумчиво спросила я.

Сэм отвел глаза. Мы оба думали одинаково – по крайней мере, так мне показалось. Ему не хотелось самому говорить этого. К счастью, на сей счет я не сомневалась.

– Столь спешное бегство объяснимо, если в твоем доме кого-то убили. Или если ты сам кого-то убил.

– Да, – согласился Комботекра, – возможно. Но, Конни, вы должны понять, что…

– Я понимаю: это ничего не доказывает. А в полиции Кембриджа знают?

– Не уверен. Вероятно, нет. Лоррейн Тёрнер случайно упомянула об этом мне, рассказывая о той драгоценной карте… ее беспокоило, что нечто столь ценное осталось в пустом… то есть в безлюдном доме. По словам Лоррейн, доктор Гейн почти ничего не взяла с собой. Мебель, книги, компакт-диски…

– А она не сказала Лоррейн, почему уехала?

– Нет. И Лоррейн побоялась спросить. Решила, что такой вопрос неуместен.

Я залпом выпила воду.

– Вы должны были сообщить об этом в полицию Кембриджа.

– А какой смысл?

– Если они проведут исследование ковра, то могут найти следы крови или ДНК.

– Конни, они не будут ничего делать. Нет никаких доказательств. Странно, согласен, что Селина Гейн спешно уехала из своего дома, но люди то и дело ведут себя странно. Парня, с которым я общался, констебля Гринта, вполне удовлетворило то, что сообщила ему Лоррейн.

– Тогда он – хреновый сыщик! Видеосъемку виртуального тура проводила сама Лоррейн, верно? Менее всего он должен был верить ей на слово. А общался ли он с Битерами или с Селиной Гейн? Что если история той рождественской елки выдумана?

– Подумайте, что вы говорите, и вы осозна́ете, что из этого следует, – посоветовал Сэм. – Вас послушать, так Лоррейн Тёрнер тянет на психотическую убийцу, которая убивает своих жертв в тех домах, что пытается продать, а потом помещает в Интернете видеосвидетельства с их трупами. Такое вам кажется вероятным?

– Почему вы упомянули о жертвах во множественном числе? Может, есть всего одна жертва: увиденная мною женщина? Кстати, любое преступление, описанное таким скептическим тоном, кажется невероятным. «Как, неужели он растворял всех своих жертв в ванне, полной кислоты?», «Да неужели он расчленял трупы молодых мужчин и хранил их в своем морозильнике?»

– Вы читаете много криминальной хроники? – спросил полицейский.

– Вот еще, нет, конечно! – невольно рассмеявшись, ответила я. – Подобные истории известны всем. Это общеизвестные факты. Вы уже, небось, вообразили, что я сдвинулась на почве патологической кровожадности? А вдруг одержима как раз Лоррейн Тёрнер, или Селина Гейн, или даже обе они вместе? Почему идея фикс могла появиться только у меня?

Потому что ты, идиотка, вопишь об этом во весь голос в многолюдной столовой!

– Я ответил на ваш вопрос, – спокойно заметил Сэм. – А вы намерены ответить на мой?

Откуда он знает, что я рассказала далеко не все? Из-за нашей с Китом ссоры? Не мог он подслушать нас? Он стоял слишком далеко.

– Я разговаривал с Элис Бин, – добавил Комботекра.

Я постаралась не показать своего огорчения. Элис принадлежала только мне: порой мне казалось, что она – все, что у меня осталось, единственный человек, на которого я могу положиться во всех своих душевных и насущных проблемах. Как посмел Сэм соваться в мою личную жизнь? И почему Элис не сказала, что разговаривала с ним?

– Вы же сообщили мне, что Элис посоветовала вам связаться с Саймоном Уотерхаусом, – продолжил свои пояснения мой собеседник, – но вы ведь не звонили ей в субботу ночью или утром, верно? Вы не сообщили ей, что видели женский труп.

Это было так: я виделась с ней позже, в субботу, и все рассказала.

Сэм ждал.

– Вы правы, – признала я, – в субботу утром, когда я разговаривала с вами, она еще ничего не знала.

– Следовательно, она должна была предложить вам связаться с Саймоном по какой-то другой причине.

Я хранила молчание.

– Мне было бы весьма полезно услышать, какова же эта другая причина, – настаивал детектив.

– Не такая уж она другая… В общем, да, но… эти причины взаимосвязаны. Обе связаны с домом одиннадцать по Бентли-гроув, – сообщила я и глубоко вздохнула. – Вы помните январский снегопад?

– Да, я уж опасался, что он никогда не кончится, – кивнув, сказал Сэм. – Подумал даже, что начался тот самый новый ледниковый период, который упорно предсказывают некоторые климатологи.

– Шестого января я отправилась в «Комбингам» купить десять мешков угля. Киту нравится живой огонь, но у нас как раз запасы закончились, и сам он не мог съездить… работал в Лондоне. Вы можете удивиться, почему я не поехала в ближайший автосервис, но Кит считает, что хороший уголь только у Гамми в «Комбингаме». Имя у него на самом деле другое, но все зовут его попросту Гамми. Я слегка побаиваюсь этого мрачного типа; может, он редко улыбается из-за острой нехватки зубов, но Кит упорно твердит, что у него самый хороший уголь. Сама я в качестве угля ничего не смыслю, да и не думаю, что стоит спорить по столь ничтожному поводу.

Полицейский улыбнулся, хотя ему не следовало бы этого делать. История-то была далеко не радостная.

– Я отправилась на машине Кита, она полноприводная, и на ней безопаснее ездить по снегу, чем на моей. До этого я ни разу не ездила к Гамми прежде – в смысле, одна не ездила. А моя способность к ориентированию на местности безнадежно нулевая, поэтому я воспользовалась навигатором в машине Кита.

– И узнали, что он не ездил на машине в Лондон? – предположил Сэм.

– Нет, в Лондон он никогда на ней не ездил. Обычно он оставлял машину на парковке в Роундесли, но в тот день с утра было слишком скользко для езды по проселочным дорогам. Пескоразбрасыватели еще не проехали. Так что Кит пешком добрался до Роундесли-роуд и на автобусе доехал до станции.

Лучше б он поехал на машине. Лучше б его машина простояла на той привокзальной парковке, а не торчала возле нашего дома, соблазняя меня более безопасной ездой.

– Я купила уголь. И, вероятно, смогла бы найти дорогу домой, но мне не хотелось случайно заблудиться, поэтому я решила действовать наверняка и вновь воспользовалась навигатором. И тогда я выбрала кнопку «Дом»… – Глубоко вздохнув, я собралась с силами. – Сначала я заметила информацию о времени поездки: два часа семнадцать минут. А потом уже прочитала этот чертов адрес.

Сэм понял. Я поняла по его лицу, что он понял.

– Понятие «Дом», с точки зрения навигатора Кита, означало дом одиннадцать по Бентли-гроув в Кембридже, а вовсе не коттедж «Мелроуз» в Литтл-Холлинге. – Слезы сами брызнули у меня из глаз. Мне не удалось сдержать их. – Простите. Я просто не могу… не могу поверить, что спустя шесть месяцев я все еще рассказываю эту историю, не понимая, что она означает.

– Почему вы не рассказали мне этого в субботу утром? – спросил Комботекра.

– Боялась, что если я расскажу вам все, вы не поверите в мою историю с женским трупом. Если б вы узнали, что я уже одержима этим одиннадцатым домом по Бентли-гроув…

– А вы одержимы?

Есть ли смысл отрицать это?

– Да. Безусловно.

– Из-за того, что он значился в навигаторе Кита как его домашний адрес?

Я кивнула.

– И вам хочется знать причину? Вы спрашивали его?

– Едва он вернулся домой. Он сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Отрицал, все отрицал. Заявил, что никогда не заносил в навигатор никакого домашнего адреса – ни нашего, ни кембриджского, и что он вообще о нем никогда не слышал. Мы крупно поссорились… и надолго. Я не поверила ему.

– Понятное дело, – согласился Сэм.

– Он же сам купил новый навигатор… кто еще мог ввести туда адрес, кроме него? Так я и спросила его, а он ответил мне: «Разве это не очевидно? Должно быть, его ввела ты». Я не поверила собственным ушам. Какого черта мне понадобилось вводить этот адрес?! А если даже я это сделала, зачем мне понадобилось обвинять Кита?

– Конни, постарайтесь успокоиться, – сказал полицейский, похлопав меня по руке. – Может, хотите какой-то другой напиток?

Я хочу другую жизнь… любую другую, кроме нынешней, с любыми другими проблемами, кроме моих собственных.

– Да, воды, пожалуйста, – всхлипнув, ответила я, вытирая слезы. – Можете попросить их налить полный стаканчик на сей раз?

Через пару минут Комботекра вернулся с большим полным стаканом. Я с такой жадностью заглатывала воду, что у меня защемило грудь.

– Вы подозреваете, что Кит завел в Кембридже вторую семью? – прямо спросил Сэм.

– Да, это первое, что пришло мне в голову. Двоеженство. – Ну вот, я впервые произнесла это слово, даже с Элис мне удавалось избегать его. – Это звучит мелодраматично, но так ведь бывает? Мужчины действительно склонны жить на два дома.

– Да, бывает, – согласился мой собеседник. – Впрочем, подозреваю, что некоторые женщины склонны к тому же. Вы говорили Киту о ваших подозрениях?

– Он отрицал это… абсолютно, полностью отрицал, всё. Он отрицал это все шесть месяцев. Я не поверила ему, и человеческое непостоянство стало причиной очередных ссор. Я не доверяла ему так, как он доверял мне.

– Так он поверил, когда вы сказали, что не вводили тот адрес?

– Он перенес обвинения на мою семью… мою маму, Фрэн, Антона… Напомнил мне о многочисленных случаях, когда тот или иной из них заходил в наш дом, где свободно лежал его навигатор.

– Кто такие Фрэн и Антон? – спросил Сэм.

– Моя сестра и ее сожитель.

– Кит был прав? Мог ли один из ваших родственников ввести этот адрес?

– В принципе, могли, но они этого не делали. Я досконально знаю моих родственников. Мой папа пребывает в ужасе от любых современных устройств и техники, он отказывается признавать существование цифровых аудиоплееров и электронных книг, не воспринимает даже DVD-плееры. Совершенно невозможно, чтобы он вообще увидел и опознал навигатор. Фрэн и Антон для этого слишком порядочные, и вообще у них не хватило бы воображения. Моя мать могла бы, но… уж поверьте мне, она ни за что не внесла бы такой адрес в навигатор Кита.

«Она предпочитала гасить, а не разжигать страсти, – подумала я, – и тревожно напрягалась, меняя тему всякий раз, едва речь заходила о Кембридже: об университетских состязаниях по гребле или о Стивене Хокинге^[24] с его теорией черных дыр. Ей даже не нравится, когда я вспоминала Оксфорд или любой другой университет, поскольку он мог навеять мне воспоминания о Кембридже. Сначала я думала, что она переживает за меня, не хочет лишний раз огорчать, но позже поняла, что ее мотивация гораздо более эгоистична: ей хотелось, чтобы я напрочь забыла о существовании Кембриджа, чтобы мы с Китом даже не думали переехать туда. Больше всего она боялась, что однажды я могу уехать из Литтл-Холлинга».

А я больше всего боюсь, что не смогу уехать.

– Кит сам ввел этот адрес, – уверенно продолжила я. – Должно быть, сам. В любом случае, именно так я думаю сейчас. Я думала об этом множество раз, после чего принималась снова и снова обвинять его, а он неизменно начинал уверять меня, что ничего от меня не скрывает, и у него, признаться, получалось на редкость… убедительно. Мне отчаянно хотелось поверить ему, и кончилось тем, что я начала сомневаться, не могла ли сама ввести тот адрес, а потом начисто забыть о нем. Неужели могла? Могу ли я полностью исключить этот вариант? Может, именно я ввела дом одиннадцать по Бентли-гроув в навигатор Кита, а теперь мне еще привиделся исчезнувший труп? Может, у меня появилось нечто вроде идеи фикс, – я пожала плечами, вдруг смутившись от того, как странно и душераздирающе должна звучать моя исповедь. – Вот на что стала похожа моя жизнь начиная с января, – заключила я. – Как ни крути: вера сменяется недоверием, сомнениями в собственном рассудке – тупиковая ситуация. Удовольствия мало.

– Для вас или для Кита? – задумчиво произнес Сэм.

Следует ли из этого, что он полагает, будто Кит говорит правду?

– Однажды он даже попытался сказать, что, возможно, этот адрес ввели в том магазине, где он покупал навигатор. – Мне казалось, я закончила признания, но воспоминания всплывали сами собой. – Он хотел, чтобы мы поехали туда вместе и опросили весь персонал.

– И почему вы не съездили?

– Потому что это бред собачий! – сердито бросила я. – Я не собиралась позволять ему так играть со мной. Сначала я почти согласилась, но потом меня вдруг осенило. У меня бывают иногда эдакие прозрения, отметающие все мучительные размышления и сомнения. Я знаю правду: никто другой не делал этого – ни продавец в магазине, ни я, ни тем более мои родственники. Адрес ввел сам Кит. Я уверена в этом.

Выйдя отсюда, я сразу позвоню в Лондонскую банковскую компанию и попрошу соединить меня с секретарем Стивена Гиллигана. Может, он и встречался с Китом в три часа дня тринадцатого мая, а может, и не встречался. Надо выяснить.

– Полгода Кит твердил вам, что не вводил этот адрес, – сказал детектив. – Что побуждает вас так уверенно склоняться к обратному?

Уверенно? Интересно, о чем он говорит? Смогу ли я когда-нибудь вновь быть хоть в чем-то уверенной?

– Три причины – ответила я, чувствуя, как на меня вдруг наваливается дикая усталость; даже язык у меня еле шевелился. – Первая: его навигатор. У него не было ни малейшего повода думать, что я воспользуюсь этим устройством, никаких причин опасаться, что я выясню это. – Я пожала плечами. – Простейшее объяснение обычно самое верное. Вторая: когда я впервые спросила его об этом адресе, ему не сразу удалось спрятаться за маской озадаченного недоумения, в его глазах я увидела… Не знаю, как лучше описать их выражение. Оно продержалось всего долю секунды: вина, стыд, смущение, страх. Он выглядел как человек, попавшийся на чем-то предосудительном. Если вы спросите, не могло ли мне это показаться, то иногда я сама думаю, что могло. А иной раз уверена, что именно таким он и выглядел на самом деле.

Мне хотелось бы объяснить Сэму, как страшно рассказывать о таких жизненных завихрениях, кренах и переменах, смыслы которых искажаются при любом новом пристальном рассмотрении, но я сомневалась, что сумею подобрать верные слова. Мог ли Комботекра даже начать понимать, каково жить в столь зыбкой, изменчивой реальности? Он производит впечатление человека, крепко встроившегося в гармоничный мир, и мир его остается неизменным – ни форма, ни содержание не меняются день ото дня.

А мне приходится жить двумя жизнями: одна, сотворенная надеждой, другая – страхом. И оба творения живы. Следовало ли мне верить в каждое из них?

Я не представляю, как будет выглядеть моя реальная жизнь, если я лишусь этих чувств.

Лучше не говорить ничего подобного Сэму. Я и так доставила ему достаточно хлопот без вовлечения его в обсуждение природы реальности.

«Кон, ты слишком много думаешь», – твердила мне Фрэн, начиная с нашего отрочества.

– А какая третья причина? – спросил полицейский.

– Пардон?

– Третья причина вашей уверенности в том, что тот адрес записал Кит.

Придется рассказать ему… снять очередной слой антуража, углубившись в отдаленное прошлое. Придется, если я хочу, чтобы он понял. Понял, что все взаимосвязано. Случившееся субботней ночью невозможно отделить от того, что случилось в январе, а случившееся в январе связано с тем, что случилось в две тысячи третьем году. Если я хочу, чтобы Сэм помог мне, надо быть готовой рассказать ему все, так же, как я рассказала Саймону Уотерхаусу.

– Третья причина – сам Кембридж, – сказала я. – Мою уверенность подкрепляет то, что дом одиннадцать по Бентли-гроув находится именно в Кембридже.

8

17 июля 2010 года

Оливия Зейлер листала свой ежедневник и громко вздыхала, прочитывая каждую новую страничку. На ближайшие недели она назначила слишком много встреч, причем сама сознавала, что от большинства из них спокойно могла отказаться. Ланч с Эттой из журнала «Писк моды» для обсуждения колонки о знаменитых книгах в свете того, какими блюдами они могли бы оказаться, если б вдруг невероятным образом превратились в пищу – в качестве примера Этта привела «Грозовой перевал»^[25], уподобив его йоркширскому пудингу, – оздоровительная комплексная прогулка в Хэмпстед-Хит^[26] с Сабиной, личным тренером Оливии, чаепитие в Британской библиотеке с Куртом Фогелем… Он хотел добиться от нее согласия судить конкурс англо-германских журналистов, возраст участников которого варьировался в диапазоне от одиннадцати до тринадцати лет. Может, она единственный человек в мире, способный с огромным удовольствием строить планы встреч едва ли не с первым встречным, вполне сознавая, что в должное время пошлет имейл с вежливым отказом? Неужели так трудно сразу сказать: «Извини, Курт, но нет, я не могу быть судьей»? Почему кажется, что так круто сказать: «О господи, да, как бы мне хотелось…», а потом изыскать способ увильнуть, сославшись на непредвиденные обстоятельства? Оливии хотелось бы обсудить это с Чарли – она знала, что никого другого ей не удастся соблазнить подобным разговором. Доминик наверняка не соблазнится. Она допускала, что отчасти это связано с желанием порадовать людей, но в большей степени все-таки с тем, чтобы доставить удовольствие самой себе.

Зазвонил мобильник, и Оливия взяла его, решив не соглашаться ни на какие предложения, кто бы ни звонил, даже на такое предложение, которое ей хотелось бы принять и не отменять. Необходимо очистить ежедневник от фальшивых встреч, прежде чем назначать более реальные.

– Это я. Крис Гиббс, – услышала Зейлер в трубке.

– Привет, Крис Гиббс. О боже, вот и доказательство! Не зря говорится: «Кто над чайником стоит, у того он не кипит». Ты позвонил только потому, что я ждала звонка от Курта Фогеля из Дортмундского общества германо-британской дружбы. А раньше, когда я ждала твоего звонка, звонил кто угодно, только не ты, и вот теперь, наконец, ты сам прозвонился.

– У тебя по-прежнему есть резервный ключ от резиденции Чарли?

– Боже мой, что-то случилось? – мгновенно встревожилась Оливия.

– Пока нет, насколько мне известно.

– Тогда зачем тебе нужен ключ?

– Подумал, что там вполне достаточно места для встречи, – ответил Гиббс.

– Нашей?

– Естественно, нашей – вместе с Уотерхаусом и Чарли после их возвращения. Надо же продолжить свадебную вечеринку.

Ну что тут, блин, скажешь?

– Не будет ли это… несколько навязчиво?

В трубке послышался какой-то хриплый смешок.

– Шучу, – добавил Крис. – Да, только нашей. Я не видел тебя уже… – он помедлил, видимо, занявшись подсчетом, – около сорока восьми часов. По-моему, есть все задатки для появления у меня нового ощущения накопленного недовольства.

– Обычно ты не видел меня гораздо дольше сорока восьми часов, – напомнила ему Оливия. – Бо́льшую часть жизни ты вообще не видел меня – и прекрасно жил.

«А ведь он опять пошутил; все сводится к шуточкам, – подумала она. – Да еще цитирует меня. В очередной раз».

– Это спорный вопрос, – откликнулся Гиббс.

Зейлер не считала, что может встречаться с ним в доме Чарли. Заниматься сексом в их с Саймоном кровати? Невыносимая мысль. Взяв ручку, она открыла в ежедневнике страничку с личными данными и написала в именной графе: «Оливия Гиббс». Выглядела запись красиво, гармонично: округлость буквы «О» дополнялась буквами «б»… Может, попробовать написать небрежнее? Ей хотелось узнать, какие возникнут ощущения при виде нового написания – только и всего. Хотя следовало бы просто перечеркнуть написанное. С другой стороны, Дом никогда не заметит этого, даже если кто-то подсунет этот ежедневник ему под нос. Самым замечательным в Доме, с точки зрения введения его в заблуждение, было то, что его практически ничего не волновало.

– О чем ты задумалась? – спросил Гиббс.

– Да ни о чем. Совершенно ни о чем. – Если б она могла быть столь же убедительной с Эттой из журнала «Писк моды»!

Оливия не обладала силой воли и считала волевых людей сверхъестественными. К счастью, ей с избытком хватало страхов и тревог. Она не могла согласиться с предложением Криса, не испытывая ощущения того, что переступила за грань, которую жутко боялась переступать, даже при наличии гарантии отмены возможного будущего свидания.

– Ладно, а что если подыскать удобный отель? – предложил он.

– Но как же твоя работа? И как же быть с Дебби?

Зейлер вновь открыла ежедневник, теперь на последнем разделе «Заметки» и опять написала «ОЛИВИЯ ГИББС», более аккуратным почерком. Написала внизу странички заглавными буквами.

– Ну, уж это мои проблемы, а не твои, – сказал ее собеседник. – Если тебе не хочется заглянуть в Спиллинг, я приеду в Лондон.

– Если тебе нужна сговорчивая… подружка, то можно найти ее и поближе к дому, – заметила Оливия, молясь, чтобы он не воспользовался этим советом.

А зачем тогда дала его?

– С какой радости? – удивился Гиббс. – Есть только два знакомых мне человека, с которыми не соскучишься: Саймон Уотерхаус и ты. Уотерхауса я поиметь не могу… остаешься только ты.

– А мне казалось, что я как раз наскучила тебе, – сочла своим долгом напомнить Оливия на тот случай, если он забыл. – Ты говорил, что я подобна пестрому воскресному приложению.

– Да разве ж я против пестроты? Всегда интересно, когда не знаешь, чего можно от тебя ждать, только и всего.

До нее донесся смачный хруст. Неужели он хрупает яблоком?

– Кстати, о той вилле «Дельфины», – произнес Крис.

Всполошившись, Оливия на мгновение испугалась, что он собирается предложить встретиться и заняться сексом на той самой вилле, где Чарли с Саймоном проводят медовый месяц.

– Мне нужно сообщить Степфорду, где обитает Уотерхаус. Всплыло тут у нас одно дельце…

– Что? Ни в коем случае, Крис! Если ты скажешь ему, я… – Зейлер не удалось придумать, чем бы пригрозить ему. – А что там такое у вас всплыло?

Очередной хруст, пережевывание, а потом предложение:

– Ты позволишь мне сообщить Степфорду, а я расскажу, что именно всплыло.

– Нет! Ты же не посмеешь погубить медовый месяц Чарли, рассказав Сэму, где они обосновались, чтобы тот вытащил Саймона домой. Мне тошно уже при одной мысли об этом.

– Ему не придется возвращаться домой… Степфорду нужно лишь быстро переговорить с ним – и ничего более. Я дам ему номер смотрителя с вебсайта… Доминос Пицца, или как его там зовут. Степфорд позвонит, и все закончится за пять минут… После чего ваш драгоценный Уотерхаус сможет преспокойно вернуться обратно на свой лежак.

Оливия скорчила уморительную рожицу в телефон.

– Но с чего, собственно, такая неотложность? – спросила она и, не удержавшись, ехидно добавила: – На роскошных виллах не держат лежаков, там обычно загорают в шезлонгах.

– Речь может идти об убийстве.

– О, черт! Черт, черт, черт! И зачем только я проболталась, где они?!

– Ты вправду хочешь, чтобы я продолжал хранить молчание?

– Как же ты утерпишь, если кого-то убили?

– Кто бы ни стал жертвой убийства, она останется такой же и спустя две недели, когда Уотерхаус вернется, – спокойно ответил Гиббс.

По его тону Оливия догадалась, что он пожал плечами.

– Какого рода роль ты пытаешься играть? – отрывисто спросила Зейлер. – Неужели тебе хочется произвести на меня впечатление циничного индивидуалиста? Если так, то в данном случае это не сработает. Круто, конечно, порвать должностные инструкции и действовать в одиночку. Но наплевательское отношение к убийству невинных горожан совершенно недопустимо.

– Да пока даже точно не известно, убит ли кто-то. Вдобавок ты же сама обругала мой план.

– Прости?

– Тебе же полагалось умолять меня ничего не говорить, – пояснил Гиббс, – и я уже склонялся к согласию, при условии, что ты согласишься встретиться со мной.

– Разумеется, сам-то ты жив! – проворчала Оливия. – Порою под рукой не оказывается букета цветов, зато шантаж всегда наготове.

Молчание.

Лив надеялась, что не обидела Криса, хотя, безусловно, он вполне заслужил оскорбление.

– Общение с тобой не похоже на общение с другими людьми, – наконец изрек полицейский. – С другими людьми я говорю то, что хочу сказать, и они отвечают мне тем же. С тобой же все иначе… и я уже не понимаю, то ли притворяюсь ублюдком, то ли действительно ублюдочен, то ли озвучиваю текст какой-то новой, неведомой мне пьесы.

– Она называется поддразнивающей сексуальной прелюдией.

– Точно, – отозвался Крис и, сделав паузу, добавил: – Опять же, мне хочется убедиться, что я больше не стану называть шезлонги лежаками.

Оливия вздохнула. Это была вторая придуманная им шутка – за всю его жизнь, вероятно. Могла ли она отказаться?

– Ты приедешь в Лондон, – милостиво предложила она, – а я оплачу отель. Таким образом, мы оба… внесем своеобразный вклад, – поставленная перед выбором затрат сил или денег, Лив всегда выбирала последнее.

– Я выезжаю се… – произнес Гиббс и отключился, не договорив «сейчас же».

Некоторое время Зейлер смущенно разглядывала в ежедневнике фамилию от своего невероятного замужества и всевозможные версии ее написания. Осознав содеянное, женщина мысленно выругалась: в данном случае она почему-то даже не вспомнила о своей девичьей фамилии, хотя долго спорила с Домом по поводу изменения фамилии, выражая настойчивое желание стать Зейлер-Ланд, а не просто Ланд, потому что… сейчас она так и не смогла вспомнить выдвинутые ею причины.

Неужели она не на все сто процентов уверена в своем желании связать судьбу с Домиником?

Если б она собралась замуж за другого… не обязательно за Криса Гиббса, но… ладно, можно также использовать его, как пример случайного кандидата, хотя сама идея эта крайне смехотворна – у них нет ничего общего, он же очевидно принадлежал к миру простаков, пользующихся лежаками… Может ли она относиться к нему серьезно?

Оливия твердо сказала себе, что не может. Ее ежедневник, однако, казалось, думал иначе.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/22IG

Свидетельство автострахования

Важный документ – для определения налога на вашу машину. Просьба хранить в надежном месте.

Страховая компания «Женщины за рулем»

Уэйман-корт, Ньюмаркет-роуд,

Кембридж, CB5 9TL

Дата выдачи: 08/11/2009

Данный сертификат подтверждает наличие законного страхования. Недействителен при внесении каких-либо изменений. Для подробностей покрытия вашей страховки рекомендуем также ознакомиться с перечнем рисков, покрываемых вашей автомобильной страховкой, и пакетом ваших страховых услуг.

Свидетельство автомобильного страхования.

Номер страхового сертификата и полиса: 26615881

Номерной знак транспортного средства: MM02 OXY

Имя держателя страхового полиса: Элиза Гилпатрик

Дата вступления страховки в силу: 00:00 часов 06/11/2009

Дата окончания действия страховки: 00:00 часов 06/11/2010

Лица или группы лиц, имеющие право вождения: Элиза Гилпатрик, Донал Гилпатрик.

(При условии наличия водительских прав и при отсутствии противопоказаний к управлению транспортным средством.)

Держатель страхового полиса, Элиза Гилпатрик, также имеет право управления автомобилем, который не является ее собственностью, с разрешения владельца, при условии, что владелец не взял автомобиль в аренду или напрокат, на основании договора аренды или договора проката.

Ограничения по использованию: общественные, семейные и развлекательные цели.

Настоящим документом удостоверяю, что полис, с которым согласуются данные права, имеет законное хождение в Великобритании, Северной Ирландии, а также на островах Мэн, Джерси, Гернси и Олдерни.

Розмари Винсент

Заверенная подпись, Розмари Винсент.

9

Понедельник, 19 июля 2010 года

Я начала рассказывать Сэму Комботекре о нашей первой с Китом ссоре. Она произошла в Кембридже. Мы тогда жили вместе уже почти целый месяц.

Кит не собирался затевать ссору: он пытался сделать комплимент. Формально ссору, вероятно, начала я, хотя тогда так не думала. Мы возвращались из Торролд-хауса в Роундесли, где Кит снимал трехкомнатную квартиру – в тот день мы отобедали у моих родителей. К тому времени он уже встречался с моей родней раз пять или шесть. Ему понадобилось девять лет, чтобы набраться храбрости спросить, не может ли он под уважительным предлогом иногда отказываться от некоторых визитов, которые, вполне естественно, считались обязательными для меня.

И вот в тот раз мой отец, желая произвести впечатление на Кита, предложил открыть особую бутылочку вина, подаренную ему два года тому назад благодарным клиентом фирмы «Монк и сыновья». Я ничего не знала о марке подаренного вина, так же, как и папа, но даритель уверял, что это особое вино – очень старое и очень ценное. Ни один из моих родителей не мог вспомнить подробности, но пояснения того клиента в любом случае побудили их отказаться от безрассудного желания незамедлительно откупорить и попробовать драгоценный напиток, поэтому вместо этого бутылку спрятали в надежном месте… Таком надежном, что когда папа решил, что присутствие обходительного высокообразованного, по меркам Оксфорда и Кембриджа, потенциального зятя за домашним обеденным столом является поводом, достойным открытия волшебных сил того древнего вина, ни он, ни мама не могли вспомнить, куда они спрятали пресловутую бутылку. Кит пытался убедить их, что в возлияниях нет никакой необходимости, и поскольку ему еще предстоит вести машину, то он вообще предпочитает воду или яблочный сок, но папа настоял на поисках той драгоценной бутылки и благодаря его настойчивости мама, с сожалением взглянув на свою тарелку, где уже аппетитно пахла приготовленная ею лазанья, отправилась обшаривать сначала погреб, а потом и весь дом. Все остальные под папиным руководством продолжали обед.

– Если вы не отпробуете эту стряпню с пылу с жару, то Вэл спустит с вас шкуру, – сообщил отец Киту, который считал неловким начинать обед без мамы.

Фрэн, Антон и я уже привыкли к таким эксцессам. Папа частенько решал, что ему крайне необходимо отправить маму за какой-то вещицей в тот самый момент, когда она уже собиралась сесть за стол. По-моему, увидев первое блюдо на своей тарелке, он впадает в легкое замешательство насчет того, успеет ли съесть его, прежде чем мама подаст ему второе, и поэтому решает, что для обеспечения запаса времени перед переменой блюд нужно отправить ее выполнить его настоятельные просьбы.

Сидя за столом, мы слышали громкие вздохи и тихие стоны, разносившиеся по всему дому: маме хотелось, чтобы мы глубоко осознали, как тяжелы для нее поиски этого священного дармового винца. Я заметила, как расстроился Кит, чувствуя себя невольным виновником ее страданий.

– О, хвала небесам! Засохшие мозги наконец ожили. Я вспомнила, куда спрятала это сокровище! – торжествующе воскликнула мама, и мы услышали скрип какой-то дверцы. Этот скрип мы с сестрой знали так же хорошо, как друг друга: со времен нашего детства он стал неотъемлемым звуковым сопровождением Торролд-хауса. Папа рассмеялся и пояснил Киту:

– Так скрипит дверь чулана под лестницей. Не понимаю, почему она сразу не заглянула туда. Я лично начал бы поиск именно оттуда. Это же очевидно!

– Жаль, что ты не поделился этим прозрением с мамой, – ехидно заметила Фрэн. – Ты мог бы сберечь ей полчаса жизни… ее единственной жизни.

Помню, я подумала, уж не злится ли она из-за того, что папа лебезил перед Китом и игнорировал Антона, который не заканчивал университетов и родители которого жили в стационарном фургоне на окраине Комбингама.

Спустя пару секунд раздался глухой удар, за которым последовали приглушенные стенания. В буфете под лестницей мама, видимо, нашла не только спрятанное вино. Мы бросились в прихожую. Она стояла на коленях, склонившись над какой-то картонной коробкой. Внутри темнело вязкое черное месиво, отчасти загустевшее, но в основном жидкое. Запах оно издавало сногсшибательный – я невольно зажала рот.

– У нас же гости, что за ужас ты там обнаружила? – спросил папа, наклоняясь и поднимая священную бутылку, которую от потрясения выронила мама.

– По-моему, тут лежала капуста, – вяло ответила мать. – Помню, давным-давно я положила сюда капусту, в эту коробку…

– Увы, где только капуста не пропадала! – пошутил папа, игриво пихнув Кита в бок, словно имел в виду: «Вот вам очередной развеселый эпизод из жизни семьи Монков!».

– Вэл, давайте я избавлю вас от этой дряни, – предложил Антон.

Он переместил мою мать в сторону, подобно специалисту по обезвреживанию бомб, подготавливающему безопасное место действия.

– Антон поможет, – пояснил папа Киту, точно тот сам не сообразил бы, что происходит, да еще и добавил рекламное объявление: – Никто не справится лучше него с критической ситуацией.

– Да уж, – проворчала Фрэн, – никто не сравнится с ним, если дело доходит до избавления от сгнивших овощей.

Взглянув на Кита, я ужаснулась отразившемуся на его лице отвращению. Но он улыбнулся мне, подав взглядом тайный сигнал, явно выражавший: «Обсудим это позже».

Я улыбнулась ему в ответ, благодарная, что он дал мне почувствовать себя сторонним наблюдателем, не причастным к безумию Торролд-хауса. Не имевшим ни малейшего отношения к этому безумию.

Мы все напряженно смотрели, как Антон открыл входную дверь и вынес во двор коробку с бывшей капустой.

– Порядок! – воскликнул папа, хлопнув в ладоши. – Вернемся к делам насущным: хлебу и вину.

Мы доели остывшую лазанью – хотя папа уверял, что она по-прежнему «с пылу с жару», а мама все озабоченно верещала, что надо бы разогреть ее в микроволновке – и выпили найденного вина, сочтя его лишь довольно приятным. Потом, покончив с этим хваленым напитком, мы выпили немного обычного вина. Отец брюзжал, сетуя на то, что мама уронила бутылку на ковер, и подчеркивал, что капуста-то уже все одно сгнила, зато «бутылка легко могла разбиться» и не разбилась только случайно. Кит старался не позволять папе то и дело подливать ему в бокал вина, а папа окончательно надоел нам с Фрэн и поразил Кита своими взглядами на выпивку и вождение машины:

– Говоря начистоту, если вы не можете водить машину дисциплинированно, немного перебрав, то вы и вовсе не умеете ее водить. Хороший водитель остается хорошим водителем, трезв он или подвыпил.

Затем ни с того ни с сего мама разразилась слезами и выбежала из комнаты. Ошеломленные, мы в недоумении слушали, как она плачет, поднимаясь на второй этаж.

– Что это с ней? – повернувшись к Фрэн, спросил папа. – Как по-твоему, может, перепила вина?

– Не знаю, – ответила сестра. – Почему бы тебе не предложить ей пару часов первоклассно поездить на машине? Если она разобьется, то перепила. Если нет, значит, нет. Или, наоборот, согласно твоим взглядам?

– Сходите, проверьте, что с ней, – сказал отец. – Кто-нибудь из вас. Конни?

Я уперлась взглядом в тарелку, непоколебимо игнорируя его. Фрэн вздохнула и отправилась на поиски мамы.

– Сию минуту мы будем пить ароматный чай, а на десерт у нас, по-моему, яблочно-ревеневый пудинг, – сообщил папа.

Он имел в виду, естественно, что мы получим и то, и другое в ту самую минуту, когда вернется мама. Я подавила сильное желание сказать Киту: «Мой папа может подлизываться к тебе и навязывать свое лучшее вино, но просто по жизни не способен налить тебе чашку чая, сколько бы лет ты ни провел, сидя за кухонным столом и изнывая от жажды».

В тот момент это поразило меня как своеобразная форма жестокости: как можно, зная и, по общему мнению, любя детей – к примеру, собственных дочерей, – прожить с ними тридцать четыре года, ни разу не предложив им чашку чая или кофе, в полной уверенности, что это обязан сделать кто-то другой?

Фрэн вернулась с раздосадованным видом.

– Она сказала, что скоро спустится. Расстроилась из-за капусты.

– Да почему же, ради бога?! – раздраженно спросил папа.

– Мне не удалось добиться от нее подробностей, – пожав плечами, ответила сестра. – Если тебя это так волнует, спроси ее сам.

Несколько минут спустя мама с заново сделанным макияжем вплыла в кухню и с преувеличенной живостью принялась рекламировать десерт с заварным кремом. Злосчастная сгнившая капуста больше не поминалась.

Через два часа, вкусив пудинга с чаем, мы с Кристофером сумели сбежать. По возможности, дипломатично мой друг отклонил попытки папы настоять на доказательствах способностей к вождению, несмотря на четыре больших бокала вина. Он оставил свою машину возле Торролд-хауса – признав полную правоту папы в вопросе пьяного вождения, разумеется, но напомнив, что среди дорожной полиции полно консерваторов, – и мы отправились в Роундесли пешком, что заняло примерно полтора часа. Время в дороге пролетело почти незаметно: мы бурно обсуждали моих родных.

– Фрэн постоянно подкусывает вашего папу, а он вовсе не реагирует, – бодро заметил Кит, сразу заметно оживившись, когда мы выбрались на свободу. – Даже не замечает. Остроумные у нее подколы. Она похожа на своеобразную Дороти Паркер^[27] из Калвер-вэлли. Если б я посмел хоть раз поговорить подобным образом с моим отцом, он вычеркнул бы меня из завещания.

Тогда Кит еще поддерживал со своими родителями нормальные отношения.

– Кто такая Дороти Паркер? – спросила я.

Он рассмеялся, очевидно, подумав, что я спросила это в шутку.

– Нет, правда, кто она такая? – опять спросила я.

– Знаменитая едким юмором личность, – пояснил Кит, – и Фрэн ей под стать: «Никто не сравнится с ним, если дело доходит до избавления от сгнивших овощей». По-моему, именно так могла бы выразиться Дороти Паркер. Твой папа не понял, что Фрэн высмеяла его за то, что он обидел Антона столь унизительной рекламой: «Никто не справится лучше него с критической ситуацией». Верно, если для разрешения кризиса нужно всего лишь вынести на помойку испорченную пищу. Это единственный раз, когда твой папа сегодня вообще уделил внимание Антону, он ведь так старался обольстить меня. Неудивительно, что Фрэн разозлилась.

– Увы, та зловонная капуста достойна сожаления, – мрачно провозгласила я, и мы оба прыснули от смеха.

Февральский день выдался промозглым и холодным – уже близился вечер, – и зарядивший вдруг дождь вызвал у нас новый взрыв смеха: благодаря папе и его оригинальному вину нам предстояло промокнуть до нитки.

– Очевидно, твою маму ужасно расстроило, что миссис Капуста так подло уклонилась от звездной роли в кухонном представлении, – заметил Кит, изо всех сил стараясь выглядеть серьезным.

– Она терпеть не может любых лишних трат, – пояснила я, – вот и расстроилась, что не сберегла в прошлом году капустные двадцать пенсов.

– По-моему, ее ужасно смутило, что это случилось на моих глазах. Если б она так и сказала, я заверил бы ее, что меня это совершенно не волнует. Мне и в голову не придет плохо подумать о том, кто хранит протухшие сжиженные растительные отходы в… – Смех задушил последние слова Кита, и он разразился безудержным хохотом.

Когда мы наконец отсмеялись, я сказала:

– На самом деле ты прав лишь отчасти. Да, она смутилась, но не из-за той роковой гнили. Внешние приличия важны для мамы, но ее Божеством является контроль. Она так добросовестно старается контролировать каждый аспект своей жизни и семейного мира, причем большей частью, надо признать, весьма успешно. Время замерло для нее, мир съежился до размеров кухни в Торролд-хауса, поток вселенской энергии замедлился до предела – даже он не смеет спорить с Вэл Монк. И вдруг она находит капусту, пролежавшую в забытьи долгие месяцы, если не годы – совершенно без ее ведома, превратившуюся в зловонное черное месиво, а она о том и понятия не имела. Да к тому же эта гниль внепланово обнаруживается проклятым днем во время приема гостей. Мама пыталась продолжать обед, делая вид, что все в порядке, но это оказалось выше ее сил. Она не способна смириться с тем, о чем наглядно свидетельствовала эта злосчастная капуста, – о том, что маме подвластно не все. На первый план вышли силы смерти и разрушения, они заправляют миром. Они поселились в этом доме, и выгнать их оттуда не способна даже моя здравомыслящая и организованная мать с ее обязательной книжицей «рецептов на неделю» и календарем с заботливо отмеченными днями рождений.

Кит пристально глянул на меня. Он больше не смеялся.

– Прости, – виновато добавила я, – когда я выпиваю лишнего, то слишком много болтаю.

– Я готов слушать твою болтовню всю оставшуюся жизнь, – ответил мой друг.

– Правда? В таком случае ты заблуждаешься и насчет Фрэн.

– Значит, она не является калвер-вэлльским ответом Дороти Паркер?

– Она не пыталась уязвить папу, хотя, вероятно, если б я спросила ее, притворилась бы, что пыталась. Фрэн лишь для виду похвалила Антона. Она любит его, не пойми меня неправильно, но порой, по-моему, ей хочется, чтобы он… даже не знаю, может, чтобы он заслуживал большего уважения.

– Почему ты не поступила в университет? – спросил вдруг меня Кит.

Столь внезапная перемена темы удивила меня.

– Я же говорила тебе: никто из моих подруг не собирался учиться дальше, а мама с папой предложили мне хорошо оплачиваемую работу в магазине.

– Конни, ты невероятно умна и проницательна. И могла бы, при желании, достичь гораздо большего, не прозябая на должности бухгалтера в фирме твоих родителей. Ты могла бы пойти далеко, действительно далеко. Далеко вырваться за границы Литтл-Холлинга и Силсфорда.

Кристофер замедлил шаг, вынудив меня тоже остановиться. Мне показалось удивительно романтичным, что ему захотелось остановиться под дождем для того, чтобы сообщить мне, какая я замечательная и какие прекрасные у меня перспективы.

– Учителя в школе едва ли не на коленях стояли, умоляя меня подумать о поступлении в университет, но… видимо, я сомневалась в их правоте, – призналась я. – И до сих пор сомневаюсь. Зачем проводить три года, читая книги, предписанные людьми, которые думают, что знают больше тебя, когда ты сам можешь выбрать то, что тебе нужно читать для образования без чьей-либо помощи… да еще и не тратя на обучение лишних денег.

Кит смахнул капельку дождя с моего лица.

– Наверное, именно так следовало рассуждать филистеру, чье образование преждевременно урезали в возрасте восемнадцати лет.

– Шестнадцати, – поправила я. – Я не стала сдавать экзамен второго уровня сложности после шестого класса средней школы.

– Твою мать! – выругался мой молодой человек. – Теперь ты еще скажешь мне, что, как Маугли, воспитывалась волками.

– А ты знаешь, сколько книг я прочла за прошлый год? Сто две. Я записала их все в свой дневничок…

– Тебе надо поступить в университет, – перебил меня Кристофер. – Теперь уже в качестве студентки-переростка. Правда, Конни, тебе понравится учиться, я уверен, что понравится. Лучше Кембриджа ничего и быть не может… ни тени сомнения, там прошли три лучших года моей жизни. Я… – Внезапно он замолчал.

– Что ты хотел сказать? Кит?

Я заметила, что мой спутник уже не смотрел на меня. Он смотрел мимо или сквозь меня, видя другие времена и другие миры. Потом вдруг отвернулся, словно не хотел смешивать мое присутствие со своими воспоминаниями, но потом, должно быть, осознал свое поведение и, сосредоточившись, вырвался из прошлого. Я запомнила тот взгляд в его глазах – такой же я увидела спустя десять лет в январе, когда спросила, почему в качестве домашнего адреса он ввел в свой навигатор дом № 11 по Бентли-гроув. В этом взгляде были вина, страх, стыд… Его застали врасплох. Но он попытался превратить все в шутку.

– Вернее, Кембридж на втором месте, – быстро добавил Кит, покраснев. – Самое лучшее, Кон, – это ты.

– А она… та, кто остался прекрасным воспоминанием? – спросила я.

– Никто. Там не было… никого.

– У тебя не было подружек в универе?

– Почему же, я дружил со многими девушками, но с тобой никто не сравнится.

За неделю до этого я спросила его, сколько раз он влюблялся до меня, и Кит увильнул от ответа, тут же задав свой вопрос: «Что ты подразумеваешь под словом “влюбляться”»?» и «И какого рода любовь тебя интересует?». Глаза его при этом метались по комнате, избегая встречаться с моим взглядом.

– Кит, я же видела твое лицо, когда ты сказал, что три года в Кембридже стали лучшим временем твоей жизни. Ты явно вспоминал состояние любви, – сказала я.

– Нет, ничего подобного.

Я знала, что он лжет, – или так мне казалось. Что-то внутри меня мрачно заледенело, и я решила сыграть роль стервы, которой становлюсь с легкостью, чувствуя себя несчастной.

– Так, значит, с таким мечтательно тоскующим видом ты вспоминал о лекциях и встречах с руководителями? Мечтательно вспоминал о том, как критиковали твои рефераты? – съязвила я.

– Конни, не говори глупостей.

– Может, та дама читала вам лекции? Или ты увлекся женой лектора? Женой главы колледжа?

Кит неуклонно все отрицал. А я продолжала изводить его своим допросом до самой его квартиры: «Может, ты увлекся мужчиной? Или тебя очаровала нимфетка, юная дочь главы колледжа?». В ту ночь я отказалась спать с ним, в совершенно недостойном приступе гнева угрожая разорвать наши отношения, если он не скажет мне правду. Потом, видя, что он отмалчивается, я уменьшила масштаб угрозы: он может не говорить мне правду, но должен признать, что есть нечто, о чем он умалчивает, дав мне подтверждение того, что я не сошла с ума и мне не привиделась замеченная в его взгляде страсть или вина. В итоге мой друг признал, что, возможно, выглядел немного глуповато, но это было всего лишь недовольство собой, собственной глупостью, которая и создала это впечатление – ошибочное, уверил он меня, – что годы, проведенные в стенах Кембриджа, были для него важнее меня.

Мне хотелось верить ему. И я решила поверить.

В следующий раз тема Кембриджа всплыла между нами через три года, в две тысячи третьем году. Я переехала в квартиру Кита в Роундесли, и мама теперь весьма оживлялась, весело приветствуя меня восклицанием: «Сколько лет, сколько зим!» – каждое утро, когда я возвращалась домой работать. Я не обращала внимания, предоставив мою защиту Фрэн:

– О господи, мама! До Роундесли на машине меньше получаса. Ты же видишь Конни каждый божий день!

Всю жизнь я полагала, что моя семья поражена редкостной, неведомой медицине болезнью, и ее главный симптом – чрезвычайно узкие горизонты. Однажды, решив поужинать в ресторане, мы с Китом столкнулись с соседями – парочкой из соседней квартиры, которых звали Гай и Мелани. В тот период Кит работал вместе с Гаем в «Делойте», и именно Гай посоветовал ему снять освободившуюся двухэтажную квартиру в этом доме с прекрасным видом на реку. Пока мужчины болтали о делах, Мелани, смерив меня оценивающим взглядом, приступила к допросу: чем я занимаюсь, натуральный ли цвет моих черных волос, где я родилась… Когда я упомянула о Литтл-Холлинге в Силсфорде, она кивнула, словно ее догадки подтвердились.

– Уже по вашему говору я догадалась, что вы нездешняя, – призналась она.

Позднее, в «Исола Белла»^[28], лучшем из двух итальянских ресторанов Роундесли, я поделалась с Китом тем, как меня огорчило это высказывание Мелани.

– Можно ли считаться «нездешней» в Роундесли, если родилась в Силсфорде? – пожаловалась я. – У жителей Калвер-вэлли слишком узкие, местнические взгляды. Мне казалось, этим страдают только мои родители, но я ошиблась. Даже в Роундесли, который я считала городом…

– Это и есть город, – вставил Кит.

– С некоторой натяжкой, возможно. Не такой космополитический и шумный, как Лондон. В нем не ощущается городская… атмосфера. Большинство его жителей предпочли бы жить в другом месте. Либо они просто родились здесь, и им не хватает творческой жилки для иного выбора, либо, подобно мне, они родились и выросли в Силсфорде или Спиллинге, но настолько замкнуты и ограничены в своем видении мира, что перспектива переезда на тридцать миль ближе к столице, то есть в Роундесли, представляется им столь же захватывающей, как переезд в район Манхэттена или любой другой мегаполис… разумеется, до того как им удастся обосноваться здесь. Либо сюда попадают люди, лишенные права выбора, просто потому, что здесь им предложили работу…

– Типа меня, хочешь ты сказать? – усмехнулся Кит.

Как ни странно, я вовсе не думала о нем.

– А почему ты перебрался сюда? – спросила я его. – Не представляю, как можно покинуть Кембридж… Наверняка он полон кипучей жизни?

Впервые после той крупной ссоры мы опять помянули Кембридж.

– Верно, жизнь там кипит, – согласился Кит, – и к тому же он красив, в отличие от Роундесли.

– Так почему же ты уехал оттуда и обосновался в удушающей атмосфере долины Калвер-вэлли?

– Если б я не переехал сюда, то не познакомился бы с тобой, – возразил Кит. – Конни, я хотел задать тебе один вопрос. Именно поэтому и предложил пойти на ужин в ресторан.

Я напряженно выпрямилась.

– Согласна ли я выйти за тебя замуж? Этот вопрос? – Должно быть, я выглядела взволнованной.

– Нет, но раз уж ты подняла эту тему… Согласна?

– Надо подумать. Ладно, уже подумала. Да.

– Прекрасно. – Мой друг кивнул, задумчиво нахмурившись.

– У тебя озабоченный вид, – заметила я, – а полагалось бы выглядеть счастливым влюбленным.

– Я и вправду счастлив от любви. – Кит улыбнулся, но в глубине его глаз притаилась смутная печаль. – Но действительно озабочен. Невероятное совпадение, но мне необходимо поговорить с тобой о моей работе, и… ну, в общем, о Кембридже.

Я невольно затаила дыхание, подумав, что он собрался, наконец, поделиться со мной историей, которую отказался рассказать тремя годами ранее. Однако Кит завел разговор о «Делойте», поведав мне, что у него появилась благоприятная перспектива, что ему предложили руководить новой командой в Кембриджском филиале, заняться новой интересной работой, заключив, что если он согласится, то его ждут хорошие шансы на повышение в будущем. Сердце у меня заколотилось. Кит говорил все быстрее и быстрее, так что я не успевала уловить детали, да и отдельные его слова вовсе не понимала… Какие-то термины типа: «обточка клиента» и «гранулярность»… Но суть я ухватила. Моему жениху решительно хотелось перебраться в Кембридж, и следовательно, раз я только что согласилась выйти за него замуж – хотя, вроде как сама напросилась на предложение, – то у меня появился шанс сбежать от моей семейки и из Калвер-вэлли.

– Ты готов ответить согласием, – прошептала я, видя, что официант принес наше тирамису. – И нам придется уехать отсюда. Когда тебе сделали это предложение?

– Два дня назад.

– Целых два дня? Тебе следовало сразу же рассказать мне. А вдруг они уже передумали?

Кит завладел моими руками.

– Кон, никто ничего не передумает.

– Откуда ты знаешь? – всполошившись, спросила я.

– Это одна из ведущих бухгалтерских фирм в Великобритании, а не группа истеричных малолеток. Они сделали предложение – исключительно щедрое предложение – и теперь ждут моего ответного слова.

– Тогда звони им немедленно, – приказным тоном произнесла я.

– Сейчас? Уже четверть десятого.

– Ну и что, разве они уже спят? Наверняка не спят! Если б я служила в одной из ведущих бухгалтерских фирм Великобритании, заточенной на гранулярную обточку клиента, – лихо вставила я непонятные термины, – то бодрствовала бы до половины одиннадцатого, чтобы посмотреть вечерние новости.

– Кон, притормози, – бросил Кристофер, опешивший от моего неистового натиска. – Разве тебе не хочется сначала обдумать такой вариант? Разве не надо тщательно все взвесить, обмозговать?

– Нет. А тебе, что ли, надо?

Что если Киту не хочется переезжать? Он уже успел поездить по стране: родился в Бирмингеме, потом, когда ему было десять лет, его семья переехала в Суидон, а когда исполнилось пятнадцать, – в Бракнелл. Позже он учился в Кембридже, а оттуда перебрался в Роундесли. Никто не расставлял на его пути ловушек, которыми изобиловала моя жизнь, поэтому он и не склонен разделять мое отчаянное стремление к бегству.

– Такое предложение, безусловно, ведет к повышению, – продолжил Кит. – И ты права, Кембридж – прекрасный город. Роундесли… ему и в подметки не годится. И все-таки… Кон, неужели ты так уверена? Я практически даже думал, что не стоит и говорить тебе. Вчера я едва не отказался, ничего не спрашивая у тебя. Мне казалось, что ты не захочешь бросить свою семью, ведь вы все настолько…

– Нездорово зависимы? – предположила я.

– И что будет с твоей работой? – спросил Кит.

– Найду другую. Я могу делать все, что угодно… подстригать газоны, убирать конторы… Спроси в «Делойте», может, им нужна уборщица?

К тому времени, когда мы вышли из ресторана, Роундесли уже воспринимался нами как пройденный этап. Мы, точно призраки, навестили нашу старую жизнь, оживленные надеждой на новую.

На следующий день я сообщила новость маме, папе, Фрэн и Антону. Я боялась, что они найдут способ остановить меня, хотя Кит приложил все силы, убеждая меня, что это невозможно, поскольку никто не имеет права лишить меня свободы выбора.

Мое сообщение породило затяжное молчание. Глядя, как меняются от потрясения лица родителей, я чувствовала себя так, будто только что вывалила на середину комнаты семь тонн незримого психологического булыжника, лишив возможности дышать всех присутствующих.

– Кембридж? – первой опомнилась Фрэн. – Ты же ни разу не бывала там! Может, он тебе не понравится.

– Более легкомысленного плана мне еще не приходилось слышать, – пренебрежительно заявил папа, отмахиваясь от моих слов своей газетой. – Подумай, сколько тебе придется ежедневно тратить времени на поездки на работу. Два часа в одну сторону, причем как минимум.

Я объяснила, что собираюсь уйти из фирмы «Монк и сыновья», поскольку мы с Китом решили пожениться, а «Делойт» сделал ему предложение, от которого откажется только безумный. Мама выглядела потрясенной.

– Но у Кита же есть работа здесь, – дрожащим голосом произнесла она.

В одно мгновение, из-за предложения перебраться в Кембридж, Роундесли стал считаться «здесь», а не «за тридевять земель».

– И у тебя здесь есть дела, – продолжила мать, – а если ты уедешь в Кембридж, то станешь безработной.

– Ничего, подыщу что-нибудь, – откликнулась я.

– Что? Что именно ты надеешься подыскать?

– Не знаю, мам. Мне не дано предвидеть будущее. Может, закончу… какие-нибудь курсы в университете. – О дипломе я не посмела даже заикнуться.

– Курсы, разумеется, бывают полезными, но это еще не работа, – критически заявила мама, – за них тебе никто не заплатит.

Фрэн, Антон и папа неотрывно следили за ней, надеясь увидеть, как она отразит нависшее бедствие.

– Что ж, – в итоге сказала мама, меняя тему, – в любом случае, полагаю, для Кита это отличная новость – продвижение по службе. Мы теряем, а он выигрывает.

В мамином драматичном представлении данной ситуации Кит виделся победителем, они с папой и Фрэн оставались проигравшими, а для меня места и вовсе не нашлось.

– Поздравляю с обручением, – сказал Антон.

– Мне казалось, ты считаешь женитьбу старомодной и жутко проблематичной, – резко бросила ему Фрэн.

Она и не подумала поздравить меня. Так же, как и мама с папой.

* * *

На следующее утро, почувствовав приступ тошноты, я вскочила с постели и бросилась в ванную. Кит спросил, не могла ли я забеременеть, но я знала, что тошнота связана с другой проблемой.

– Это чисто психологическая реакция, – объяснила я. – Так мой организм реагирует на наш переезд. Не волнуйся, это пройдет.

Это не прошло. Погрузившись в обычные дела, связанные с переездом в Кембридж, мы с Китом каждую субботу просматривали варианты домов. Нам обоим больше хотелось купить, а не арендовать жилье – мой жених не желал без толку тратить деньги на аренду, а я мечтала надежно обосноваться подальше от Литтл-Холлинга, сделав менее вероятной даже саму мысль о возвращении. Всякий раз, как мы выезжали на поиски жилья, Киту приходилось по меньшей мере один раз глушить мотор, чтобы я распрощалась с ланчем на обочине.

– Все-таки, Кон, я не уверен в правильности наших планов, – то и дело приговаривал он. – Ты ведь прекрасно себя чувствовала, пока мы не приняли решение переехать. Мы не сможем жить в Кембридже, если ты будешь страдать аллергией на родительское осуждение. – Он даже попытался обратить все в шутку. – Мне совсем не хочется, чтобы ты превратилась в бледную и немощную псевдовикторианскую невротичку с нюхательными солями, не вылезающую из белого кружевного пеньюара.

– Я справлюсь, – твердо заявила я ему, – это просто переходный период. Все будет в порядке.

У меня начали выпадать волосы, но пока еще их потеря оставалась незаметной. И я постаралась скрыть их от Кита.

Мы подыскали красивый домик: Пардонер-лейн, дом № 17 – трехэтажный особнячок с высокими потолками, одноквартирный коттедж в викторианском стиле, окруженный чугунной оградой, с оригинальными каминами в гостиных и спальнях, каменным крыльцом и террасой под крышей, с которой открывался панорамный вид на город. И внутренняя отделка в этом доме выглядела прекрасно: блестящая обстановка, заново отделанные кухня и ванные комнаты. Кит прямо влюбился в это жилище с первого взгляда.

– То, что надо, – прошептал он мне, чтобы его не услышал агент по недвижимости.

Мы давно не видели такого дорогого дома – и такого шикарного.

– Сможем ли мы позволить себе такую роскошь? – неуверенно спросила я. Все это казалось какой-то сказкой.

– Здесь нет сада, и с одной стороны с домом соседствует учебное заведение, – критически заметил мой жених.

Я вспомнила вывеску на дверях соседнего дома.

– «Центр Хло Клопски (Бет Даттон)» – это школа?

– Не совсем, – ответил Кит, – насколько я понял. Там частным образом занимаются ученики шестых классов, максимум по четырнадцать человек в группе, поэтому единовременно там будут заниматься не более двадцати восьми детей. Возможно, они будут прицеплять свои велосипеды к нашей ограде, но вести себя, я уверен, будут культурно. В Кембридже практически везде живут цивилизованно.

– А как быть с урочными звонками? – спросила я. – Они будут трезвонить после каждого урока и после каждой перемены? Такой звон может стать утомительным… если мы будем слышать его через стены.

Кит удивленно поднял брови.

– Мне казалось, тебе как раз хотелось шумной городской атмосферы? Можно, разумеется, купить дом в Литтл-Холлинге по соседству с твоей родней, если ты не хочешь слышать ничего, кроме шелеста распускающихся цветов и редких стонов соседей, полирующих свои кухонные плиты.

– Да, ты прав, – признала я, – мне тоже очень нравится этот особнячок.

– Подумай, как здесь просторно. Ты сможешь устроить лично для себя затененный викторианский будуар и возлежать там на диване, восстанавливая силы после болезни.

– Наверное, нам удастся договориться с персоналом центра Хло Клопски, и они приглушат громкость звонков, если это окажется проблемой.

– Проблема не в звонках, – со вздохом заметил Кристофер. – Единственная проблема таится в твоем страхе.

Я понимала, что он прав, и существовал лишь один способ исправить положение: мне надо было сделать то, что меня страшило, – преодолеть страх, доказав себе, что мир на этом не закончится. Со временем мама с папой смирятся с потерей, и я смогу регулярно навещать их. Менее правдоподобно, что они сами заедут к нам в гости в Кембридж. Три года назад мама ездила в Гилфорд навестить подругу. На второй день она впала в тревожное состояние, настоящий приступ необъяснимой паники, и папу срочно вызвали, чтобы забрать ее домой. С тех пор дальше центра Силсфорда она никуда не выезжала.

– Итак, что мы сделаем? – спросил меня Кит.

Мы сидели в его машине на Хиллс-роуд возле Кембриджской конторы по продаже недвижимости.

– Будем покупать этот дом или нет? – продолжил он.

– Точно будем, – сказала я.

Мы отменили остальные, назначенные на тот день просмотры. Кит предложил свою цену за дом номер семнадцать по Пардонер-лейн, и агент по недвижимости сказала ему, что даст ответ сразу, как только ей представится возможность поговорить с продавцом.

Проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что у меня парализовало половину лица. Правый глаз не закрывался, я могла лишь рукой опустить верхнее веко, точно шторку, а когда попыталась высунуть язык, то он скособочился влево, отказываясь выдвинуться вперед. Кит перепугался, что меня хватил удар, но я заверила его, что все будет в порядке.

– Это все из-за того, о чем ты говорил вчера, – пояснила я. – Стресс. Страх. Просто не обращай внимания… и я тоже не буду обращать.

К счастью, окружающие не могли непосредственно заметить каких-либо бросающихся в глаза изменений моей физиономии. Кристофер переживал гораздо больше меня. Я обещала, что как только мы переедем и поселимся в «нашем» доме – как мы оба теперь называли его, – все мои дурацкие симптомы исчезнут.

– Я же лучше тебя понимаю, что со мной происходит, – твердила я ему. – Это последняя подсознательная и отчаянная попытка моих промытых семьей мозгов заставить меня провести остаток жизни, поклоняясь Богу Страха. Я должна устоять. Мне плевать, если при этом меня перестанут слушаться ноги, если я ослепну или превращусь в навозного жука.

Наш агент по недвижимости тянула время, не давая Киту ответа. А когда она, наконец, связалась с ним после того, как четыре дня уклонялась от его звонков и игнорировала его сообщения, то заявила, что другой заинтересованный покупатель предложил за дом № 17 по Пардонер-лейн гораздо более высокую цену, даже больше изначально запрашиваемой.

– Мы можем предложить больше, – сказал мне мой друг, меряя шагами гостиную нашей квартиры в Роундесли. – Правда, предложив больше, мы не сможем по-прежнему питаться в ресторанах, ездить в отпуск…

– Тогда давай не будем покупать его, – вяло предложила я.

После первого всплеска разочарования я почувствовала, как мое внутреннее напряжение стало ослабевать.

– Я готов пойти на жертвы и затянуть пояс, если ты согласна, – возразил Кит. – Мы часто питались в ресторанах, но обычно блюда нас разочаровывали.

– Это потому, что мы ходили в местные рестораны. В Кембридже готовят гораздо лучше. Там все лучше.

– Поэтому ничего страшного не произойдет, если мы будем ходить в ресторан раз в два месяца, а не каждую неделю, как раньше, – логично заключил Кит. – Сейчас, Кон, любые наши жертвы будут того достойны. Никакой другой дом не понравится нам больше этого, не поразит так своей красотой. Я собираюсь позвонить и предложить на пять тысяч больше.

Имелось в виду на пять тысяч больше того, что предложила другая заинтересованная сторона.

– Нет, – я перехватила любимого на пути к телефону, – мне не хочется, чтобы этот переезд стал ужаснее, чем уже есть. Давай поищем более дешевый дом, такой дом, который мы гарантированно сможем себе позволить.

– Что ты такое говоришь?! – сердито воскликнул Кит. – Ты с такой легкостью готова отказаться от дома семнадцать по Пардонер-лейн? Мне казалось, что он тебе понравился.

– Да, очень понравился, но… – Я умолкла, заметив, что жених потрясенно уставился на меня.

– Твое лицо, – сдавленно произнес он. – Оно опять стало нормальным.

Он был прав. А я даже не заметила. Не доверяя сама себе, я коснулась своего лба, щеки, потом высунула язык.

– Идеально прямо, – радостно сообщил Кит. – Что бы это ни было, оно прошло. Пара секунд твоих размышлений об избавлении от неприятной ситуации помогли тебе избавиться и от онемения. – Он покачал головой. – Невероятно.

– Нет, ты не прав, – возразила я. – Даже если мы не купим тот дом, мы все равно переедем в Кембридж.

– Теоретически, – согласился мой друг. – С теорией ты вполне справляешься. Но реальность – предложение покупки дома, данность принятия этого предложения, чтобы переезд мог действительно произойти, – вот что буквально парализует тебя ужасом.

У меня не осталось ничего, кроме презрения к описанной им женщине. Мысль, что я именно такая, так разозлила меня, что мне захотелось дать самой себе в глаз.

– Звони агенту по недвижимости, – решительно заявила я. – Предлагай хоть на десять тысяч больше – я клянусь, что со мной все будет в порядке… в полном порядке. У меня не будет ни утренней тошноты, ни застывшей физиономии.

– Откуда ты знаешь? – засомневался Кит.

– Потому что я так решила. Все страхи закончилось. Мне тошно от… собственной неполноценности. С данного момента моя сила воли будет соперничать с армированной сталью, и ежеминутно и ежедневно она будет выбивать из меня дурь испуганного ребенка, моего альтер эго. Поверь мне, все будет хорошо.

Довольно долго Кристофер задумчиво смотрел на меня.

– Ладно, – сказал он. – Но сначала нет никакой необходимости поднимать цену на десять тысяч. Насколько нам известно, пяти может вполне хватить.

Он позвонил этому агенту по недвижимости, и она ответила, что перезвонит ему.

На следующий день я занималась делами в офисе фирмы «Монк и сыновья», когда неожиданно пришел Кит.

– Почему ты не на работе? – удивилась я, а потом судорожно вздохнула. – Неужели всё в порядке? Мы купили дом?

На сей раз я не испытала никакого страха – даже в мыслях у меня не осталось ни малейших возражений. Мне просто-напросто хотелось жить в том доме № 17 по Пардонер-лейн. Очень хотелось, больше всего на свете.

– Продавец принял наше предложение, – сказал Кристофер.

Я вскинула руки, желая обнять его, но он остановил меня.

– А потом я отказался, – добавил он.

– От чего отказался? – не поняла я.

– От покупки. Мы не поедем, Кон. Прости, но… мы не сможем.

– Почему не сможем?! – слезы обожгли мне глаза.

Нет. Только не сейчас, этого не может быть…

– Неужели «Делойт»… – начала было я.

– Это не имеет отношения к «Делойту». Меня тревожит то, что если мы предпримем этот переезд, то ты можешь… в общем, не знаю, тебе может быть плохо.

– Кит, я в полнейшем…

– Ты вовсе не в порядке, Кон. Прошлой ночью ты кричала во сне.

– Нет, не может быть. Что же я кричала?

Мой друг отвел глаза, избегая смотреть на меня.

– У тебя выпадали волосы, и ты старалась скрыть это, – сказал он. – И к тому же, я думаю, мы не будем счастливы… зная, как твои родители относятся к нашему переезду. Трудно жить с сознанием того, что ты сделал кого-то несчастным, особенно если речь идет о твоих родителях.

– Это же полная фигня! – возмущенно прошептала я и, отклонившись в сторону офисной двери, захлопнула ее, чтобы клиенты в магазине ничего не слышали. – Я не способна сделать их несчастными, они сами делают себя несчастными, в силу собственной чрезмерной глупости, которая мешает им понять, что переезд их дочери на расстояние ста пятидесяти миль от их дома вовсе не является ужасным бедствием! Я предпочла бы, чтобы они порадовались такой перемене в моей жизни, разумеется, но не обязана брать на себя ответственность за то, что они не способны радоваться за меня.

– Согласен, не обязана, – признал Кит. – Но я также знаю, что ты все равно будешь винить себя. Тебе будет плохо. А это погубит нашу радость. Над нами вечно будет висеть… эта мрачная тень.

К этому моменту я уже рыдала в ужасе от услышанного, опасаясь, однако, и того, что услышала правду. Неужели, если я уеду, в моей голове навечно поселится укоряющая мысль о том, что я покинула мою несчастную семью?

– Мне подумалось, – продолжил мой жених, – что есть варианты достичь желаемого, никуда не уезжая.

Интересно, не лишился ли он сам рассудка? Разве мы не хотели именно уехать отсюда, чтобы жить в Кембридже? Как же мы сможем достичь этого, оставаясь в нашей арендованной квартире в Роундесли?

– Вместо аренды мы сможем купить дом, и не в безобразном Роундесли, а в Спиллинге, или в Хамбдсфорде, или…

– В Спиллинге?! – от ярости мне вдруг захотелось сорвать с Кристофера голову и треснуть ею о стену. Может, сегодня ночью какие-то черти вскрыли ему череп и украли мозги? – В Спиллинге обитают одни старушенции, которые вечно режутся в бридж да тусуются в местном «Ротари-клубе»^[29]! – воскликнула я. – Но я пока молода, Кит… мне хочется жить настоящей жизнью в том месте, где для этого есть хоть какие-то возможности. Мне просто не верится, что ты говоришь такое!

Его взгляд посуровел.

– Конни, повсюду живут самые разные люди. Нельзя так обобщать. Неужели ты думаешь, что в Кембридже не встретишь играющих в бридж старушек?

– Да, возможно, немного… среди множества студентов и… других интересных людей…

Я поняла, что говорю как наивная сельская провинциалка. Именно эту проблему мне хотелось исправить при помощи переезда.

– В Кембридже занудные старики могут занудничать сколько их душе угодно, и все равно им не удастся задушить город старческой скукой, ведь там есть постоянный приток новых, интересных людей благодаря университету. Мне казалось, ты хотел, чтобы я продолжила учебу?

Кит хранил молчание, отвернувшись от меня, и лишь через пару секунд спокойно произнес:

– Да, мне хотелось, чтобы ты училась, но… Боже, это же так трудно!

– Но почему? Ты считаешь меня недостаточно умной? Считаешь, что меня не примут в Кембриджский университет?

– Так ты думаешь, что только в этом все дело? – круто развернувшись, спросил он. – Да они приняли бы тебя мгновенно! И я переехал бы с тобой в Кембридж тоже мгновенно, если б думал, что ты способна нормально пережить переезд, но… – Он удрученно покачал головой.

– Что я говорила прошлой ночью? – спросила я его.

– О чем ты?

– Прошлой ночью… ты сказал, что я кричала во сне. Ведь именно это заставило тебя изменить решение? Вчера мы обо всем договорились, решили купить дом семнадцать по Пардонер-лейн за любую цену, перебив предложение другого покупателя, даже если нам пришлось бы потом два года питаться только холодной овсянкой. Помнишь? Что же такое я кричала во сне, если это заставило тебя забыть все и отказаться? Кит?

Захватив нос указательным и большими пальцами, он напряженно потер переносицу.

– Ты кричала: «Не заставляй меня уезжать». – Кит сделал особый упор на слове «заставляй».

Я поняла ход его мыслей. Скорее всего не я, а он сам предпочел подчеркнуть это слово. Он решил, что в глубине души я держусь за это захолустное болото, и если мы переедем, то буду несчастна, буду считать его виноватым, поскольку он заварил всю эту кашу, подсластив ее «слишком заманчивым, чтобы отказаться, предложением от “Делойта”».

– Ты долго повторяла это, – добавил он, – ты умоляла меня, Конни. Твои глаза были открыты, но ты не ответила, когда я… Неужели ты не помнишь?

Я покачала головой. Что-то внутри меня сдулось. Кит и мое подсознание сговорились против меня. Что я могла поделать перед лицом такого рода оппозиции?

– Что же будет с «Делойтом»? – вяло поинтересовалась я. – С твоим продвижением по службе?

– Я собираюсь уволиться из «Делойта», – ответил мой жених и улыбнулся. – Я же говорил тебе: у меня появилась идея, как исправить положение. Нам обоим необходимо сойти с проторенной колеи, нам нужно заняться чем-то новым, волнующим и интересным, пусть даже не в Кембридже. Поэтому мы займемся нашим собственным бизнесом. При желании часть времени ты по-прежнему сможешь работать на твоих родителей, но в основном будешь работать со мной. Тебе нужно стать более независимой от твоей семьи – довольно уже торчать в этой конторе по восемь часов пять дней в неделю. Нужно показать твоим родителям, что ты способна претворять в жизнь не только их оригинальные замыслы или замыслы ваших пра-пра-пра-предков. Ты поможешь им понять, какова ты на самом деле: умная, талантливая, независимая женщина.

Уже открыв рот, я собиралась сказать Кристоферу, что он не мог решить всего этого, не посоветовавшись со мной, но он, не дав мне времени опомниться, быстро продолжил описывать следующий этап своего плана:

– Мы найдем наш идеальный дом и полюбим его даже больше, чем дом семнадцать по Пардонер-лейн. Это будет не трудно. В местах типа Спиллинга и Силсфорда есть одно преимущество перед Кембриджем – большой выбор необычных домов, больше разнообразия. В Кембридже почти в каждом доме традиционные кирпичные террасы.

– Мне ужасно понравился дом семнадцать по Пардонер-лейн, – бесцельно вставила я.

Только в тот момент я впервые и с поразительной ясностью осознала, какой это действительно прекрасный дом, единственный и желанный, именно теперь, когда мне сообщили, что в том доме мне не жить никогда.

– Обещаю, что тебе так же понравится дом, который мы купим в Калвер-вэлли, – сказал Кит. – Иначе мы просто не купим его. Но тебе обязательно что-то понравится. А потом, едва наш бизнес встанет на ноги, мы достигнем колоссальных успехов, заработаем кучу денег, и ты покажешь своим родителям, что способна самостоятельно вести дела, без того практически символического жалованья, которое они выплачивают тебе…

– Я подумала, что пару дней в неделю можно по-прежнему работать на них, – заметила я. – Мой уход из фирмы «Монк и сыновья» в целом мог бы огорчить маму не меньше, чем переезд в Кембридж.

– Поначалу, разумеется, если хочешь, – согласно кивнул Кит, – но как только наш бизнес наберет обороты, как только станет ясно, как много он нам дает в реальности, ты сама поймешь, насколько смехотворно держаться за те семьсот или даже меньше фунтов в месяц, которые тебе приносит частичная работа бухгалтера в фирме «Монк и сыновья», и тогда тебе просто придется сообщить родителям, что у тебя есть более интересное и прибыльное занятие… Так и скажешь: «Прости, папа, но если мне захочется заниматься благотворительностью, я запишусь в “Красный Крест”».

Я невольно рассмеялась.

– Так какое же у нас будет чрезвычайно прибыльное дело?

– Представления не имею, – радостно откликнулся Кристофер, испытывая явное облегчение от того, что я стала выглядеть и счастливее, и мой голос зазвучал более радостно. – У меня есть кое-какие мысли, впрочем, это дело в любом случае будет прибыльным и интересным. А лет через пять мы вновь, возможно, поговорим о переезде в Кембридж или в какой-то другой город – Лондон, Оксфорд, Брайтон, – и ты обнаружишь, что твой страх перемен уполовинился, поскольку ты уже далеко продвинулась по пути, – он шутливым жестом сорвал с меня и выбросил воображаемый плащ страха, – собственного освобождения.

* * *

– Вот почему коттедж «Мелроуз» так красив, – сказала я в заключение Сэму Комботекре, чьи глаза заметно остекленели за время выслушивания моей долгой истории.

Вероятно, он уже успел прийти к выводу, что никакой вменяемый человек не устроит такую мелодраму из обычного плана переезда в другой район страны. Следовательно, должно быть, я невменяема, и вероятно, на экране моего компьютера мне именно пригрезилась та мертвая женщина в луже крови.

– Наш дом в Литтл-Холлинге мы назвали «Мелроуз», – добавила я на тот случай, если он не заметил вывеску на входной двери.

– Да, безусловно, он весь в шоколаде, – согласился детектив.

– Так и должно быть. Для полной… компенсации.

Семь лет прошло со дня того нашего с Китом разговора в конторе «Монк и сыновья». Он больше не упоминал о возможности переезда в Кембридж, Лондон или Брайтон – ни разу. У Лондона определенно не было шансов: теперь, работая там по несколько дней в неделю, мой муж начал возвращаться домой с историями об отвратительной столичной действительности – грязь, шум, серость, смог… Такого рода оценки выдает моя мама, хотя она ни разу не была в Лондоне, но гораздо печальнее слышать их от Кита, ведь ему полагалось быть моим союзником в борьбе за свободу.

На Рождество, после нашего переезда в «Мелроуз», Кит купил для меня «четвертую из ста» фотокопию часовни Королевского колледжа^[30].

– Мне подумалось, это изображение будет приятным напоминанием о Кембридже, раз уж мы пока не собираемся жить там, – сказал он.

Я же не видела в этой фотографии ничего, кроме символа моего поражения, и она испортила мне Рождество. Смеющаяся девушка на ступенях часовни, казалось, смеялась именно надо мной.

– И вот в январе, обнаружив тот адрес в навигаторе Кита, я опять задумалась о… в общем, о том его внезапном изменении планов, – призналась я Сэму. – Он убеждал меня в том, что беспокоился о моем нервном напряжении, но что если он утаил истинную причину? Вдруг желание переехать в Кембридж возникло у него в первую очередь потому, что там он завел подругу?

«Селину Гейн», – мысленно добавила я и продолжила:

– Но потом они расстались, может, крупно поссорились, и она дала ему от ворот поворот… и именно из-за нее он запел другую песню. Однако со временем они как-то вновь связались и помирились, и на сей раз Кит не стал предлагать мне переехать, придумав план получше: жить с ней в доме одиннадцать по Бентли-гроув, держа меня в Литтл-Холлинге, на безопасном отдалении. Кит любит коттедж «Мелроуз» – он в точности добился того, что задумал в две тысячи третьем году: нашел дом, который понравился ему даже больше, чем дом семнадцать по Пардонер-лейн. И он никогда не откажется от него без крайней необходимости. Пару недель назад Кит заказал местному портретисту написать с него картину, словно этот коттедж принадлежит к человеческому роду или живым существам.

А разве сама ты не так воспринимаешь ваш дом?

Я не смела признаться самой себе, что нахожусь на грани ненависти к своему собственному дому, несмотря на всю его красоту и невинность.

– Киту нужны две женщины, как большинству мужчин, – сердито заявила я. – Две жизни. Со мной в коттедже «Мелроуз» – одно гнездышко, а другое – в Кембридже с Селиной Гейн. Его не волнуют мои нужды. Я по-прежнему хочу переехать. Но он больше даже не заикается о переезде. Полагает, что я довольна своей жизнью, а с чего мне быть довольной? – резко бросила я Сэму, который, подобно «Мелроузу», не сделал мне ничего плохого.

– Вы же не знаете, есть ли у Кита связь с Селиной Гейн, – заметил он.

– А вы не знаете, что у него нет этой связи.

И больше вам нечего сказать, не так ли? Нечего больше сказать, и сделать вы больше ничего не можете, невозможно ничего узнать. Добро пожаловать в мой мир!

– Вы рассказывали все это Саймону Уотерхаусу? – спросил мой собеседник.

Разговаривать с Саймоном было легче, чем с Сэмом, намного легче. Тогда я чувствовала себя менее нервной, и Саймона не отпугивала странность моей истории. А Комботекру она отпугивала, хотя тот всячески старался скрыть свое беспокойство. Во время разговора с Уотерхаусом у меня почему-то сложилось впечатление, что странность была его стихией. Он одобрял все мои замечания, которые вызвали бы недоверие у большинства людей, и озадачивался, казалось, более правдоподобными деталями, задавая мне вопросы, не имевшие никакой очевидной связи с ними. Он упорно расспрашивал меня о родителях Кита, о том, когда и почему тот перестал общаться с ними.

Я рассказала Саймону далеко не все. Не желая признаваться ни в чем противозаконном, я не упомянула о моих привычных слежках, о моих пятницах в Кембридже. Не стала я рассказывать и о том, что иногда провожала Селину Гейн до работы, тайно следуя за ней, или что однажды в приемной госпиталя она обернулась и спросила, не могла ли видеть меня где-то раньше.

– Нет, – быстро ответила я тогда, подавив волнение, – вряд ли.

– Может, вы живете на Бентли-гроув? – спросила она.

Должно быть, именно там она видела меня – возможно, даже не раз.

И я вновь солгала, придумав, что там живут мои друзья.

Я не сказала Саймону, что всего через две недели после встречи в госпитале вновь случайно столкнулась с Селиной в городе. Решив, что в тот день в доме № 11 на Бентли-гроув ничего особенного не произойдет, я пошла в центр, намереваясь где-нибудь перекусить. Я уже присмотрела кафе «Браун» на Трампингтон-стрит, когда заметила, что она идет впереди меня. Я узнала ее – утром, припарковав машину в тупиковом конце Бентли-гроув, я видела, как она вышла из дома в той же самой одежде: зеленая джинсовая куртка, черные брюки и сапоги на высоких каблуках. Это была именно она, и она меня не видела. Меня ужасно раздосадовало, что эта женщина не пошла в Адденбрук, – ведь я не сомневалась, что она направилась в госпиталь тем утром, где ей следовало бы провести целый день. Я направилась вслед за ней по Кингс-парэйд и Тринити-стрит. Селина зашла в магазин одежды, а я болталась поблизости. Она провела там целую вечность – так долго, что я уже начала сомневаться, не подвели ли меня глаза. Возможно, я потеряла ее след и напрасно торчала возле этого магазина, а она тем временем давно сбежала, оставив меня с носом.

Прождав почти целый час, я чертовски расстроилась и поступила настолько глупо, что мне до сих пор с трудом верится в это. Я вошла в тот магазин. Вошла в полной уверенности, что ее там нет, – но она была там. Она стояла возле кассы вместе с кассиршей, и обе они взирали на меня сердитыми и одновременно торжествующими взглядами. Без всяких вопросов я поняла, что они – подруги.

– В чем дело? – требовательно спросила Селина Гейн. – Кто вы и почему преследуете меня? Даже не вздумайте отпираться, иначе я позвоню в полицию.

У меня аж коленки подкосились. Я потрясенно смотрела на нее, не зная, что сказать. Я заметила, что она не носит обручального кольца, но лучше мне от этого практически не стало.

– Запри дверь, – сказала она своей подруге и добавила для меня: – Я намерена добиться от вас ответа, чего бы мне это ни стоило.

Не дав кассирше шанса опередить меня, я выскочила из магазина и со всех ног бросилась бежать по Тринити-стрит, точно преследуемое животное, спасающее свою шкуру. Наконец, осмелившись остановиться, я повернулась, увидела, что за мной никого нет – или, по крайней мере, никого, кто проявлял бы ко мне хоть какой-то интерес, – и расплакалась от облегчения. Мне удалось выйти сухой из воды. Она не узнала, кто я такая. Только на следующий день мне пришло в голову, что я могла бы спокойно сказать: «Меня зовут Конни Боускилл. Я – жена Кита Боускилла». Как она восприняла бы мои слова? Было бы на ее лице чистое непонимание или потрясение? Знала ли она Кита? Знала ли, что он женат?

Но тогда я еще сама не знала, как ее зовут. Узнала, только сегодня утром, после сообщения Сэма Комботекры.

– Конни? – попытался он привлечь мое внимание.

– Мм?

– Вы говорили с Саймоном Уотерхаусом?

– Да, – ответила я, – я рассказала ему все, что теперь рассказала вам.

– И что он ответил? – спросил Сэм.

10

19 июля 2010 года

– Я спросил ее, есть ли хоть малейшая возможность того, что она сама ввела в навигатор мужа этот адрес, – сообщил Уотерхаус супруге.

Они сидели за большим деревянным столом рядом с бассейном – Саймон под зонтом, а Чарли на припеке. Она понимала, что это вредно, но обожала жариться на солнце: сияющий жар, проникая в ее тело, казалось, растворял все мысли, и в итоге, не имея иного выбора, Чарли без раздумий бросалась в бассейн.

В начале ланча случилось невероятное: Саймон чистил креветки и скармливал их ей одну за другой. Вот каким виноватым она заставила его почувствовать себя! Она уже насытилась, но ей хотелось, чтобы он продолжал чистить их, а он и не думал возражать, что слегка разочаровало ее. Правда, к тому моменту он успел почистить всего лишь восемь креветок, а Чарли надеялась, что муж одолеет около полусотни, даже если ей потом будет худо. Она была уверена, что Саймон разозлится и начнет ворчать до того, как она милостиво освободит его.

– А зачем ей могло понадобиться вводить этот адрес самой, а потом обвинять мужа в том, что он сделал это? – спросила Чарли.

– Да, она искренне верит, что именно он сделал это, – ответил Уотерхаус. – Если у нее стерлось из памяти, что она сама вбила тот адрес, а потом сама нашла его там… ладно, может, все-таки он приложил к этому руку. По идее, так и должно быть, верно? В общем, Конни хочет узнать, по какой-такой причине ее муж это сделал. Почему он ввел какой-то незнакомый кембриджский адрес в свой навигатор под названием «Дом»?

– Фигня, – бросила Чарли. – В человеческих мозгах память не стирается. И в любом случае, почему именно этот адрес? Твоя посттравматическая гипотеза стертой памяти имела бы больше смысла, если б адресом, обнаруженным ею в навигаторе, стал дом семнадцать по Пардонер-лейн.

– Если только дом одиннадцать по Бентли-гроув не имел для нее равного значения, – возразил Саймон. – Что тоже возможно. Если она пережила такую сильную травму, что начисто забыла, как ввела его в навигатор, то неизвестно, не вычеркнулись ли из ее памяти и все события, связанные с этим домом? Поэтому, когда она увидела этот адрес, то он ничего не значил для нее.

– Послушай, – со стоном произнесла Чарли, – на самом деле произошло следующее: тот самый муж, Кит, сам запрограммировал этот адрес. Простейшее решение, как говорится.

Уотерхаус поднял очищенную креветку и пристально посмотрел на жену.

– «Бритва Оккама»?^[31] Это из области мифов, – заявил он. – Если ты припомнишь последние несколько лет нашей рабочей жизни…

– Конни Боускилл не связана с нашей работой, поэтому не приписывай ей воображаемую роль, – возразила Чарли. – У нее роль твоего, блин, новейшего хобби. К тому же нашей рабочей жизни не существует. Я уже давно уволилась из управления уголовных расследований. У меня есть моя личная оплачиваемая работа на благо полиции и вдобавок сверхурочная неоплачиваемая ставка твоего партнера по проверке версий в реальных условиях.

– Ладно, тогда моей рабочей жизни, – раздраженно признал Саймон. – Так вот, ни одно из моих расследований не имело простых решений. Ничто даже не выглядело просто, никаких предсказуемых вариантов. – Он вздохнул. – Может, простейшее решение выигрывает всякий раз, когда меня нет поблизости, но мне лично так ни разу не повезло.

– Этот ее муж когда-то учился в Кембридже, – заметила его супруга, – и именно он предложил перебраться туда в две тысячи третьем году, и неведомый адрес запрограммирован именно в его навигаторе, именно в его машине. Я могла бы точно сказать, что подумала Конни Боускилл: должно быть, в доме одиннадцать по Бентли-гроув у него есть другая жена и семья…

– Нет, – оборвал ее полицейский, – я съездил в Кембридж и заглянул в этот дом. Его хозяйку зовут Селина Гейн, и она работает по медицинской части в местном госпитале. Далеко за сорок, детей нет, живет одна. Я спросил ее, не знакома ли она с неким Китом Боускиллом. Она сказала, что это имя ей ни о чем не говорит. К тому же она не носит обручального кольца, поэтому…

– Когда это было? – не дав ему договорить, спросила Чарли, ловко выхватывая креветку из его пальцев. – Когда ты заглядывал в дом одиннадцать по Бентли-гроув?

– Несколько недель тому назад. Взял пару отгулов.

– А мне сказал, что отправился покупать новый костюм и туфли к свадьбе.

– Одно другому не мешает.

– В Кембридже?

Саймон понял, что попался.

– Мне ты сказал, что купил и то, и другое в спиллингском «Реммике».

– Мне просто не хотелось говорить тебе, что я мотался в Кембридж. Ты, наверное, спросила бы, что мне там понадобилось. Но все могло быстро проясниться, поэтому я не хотел тогда понапрасну озадачивать тебя. Зато пришлось рассказать тебе именно сейчас.

– Я больше не голодна, – заявила Чарли, когда муж предложил ей очередную креветку. – Ты сберег эту новость, чтобы устроить мне сюрприз в наш медовый месяц?

Детектив кивнул.

– Я спланировал маленькую проверку – оставить этот адрес там, где ты могла бы найти его, упорное отрицание того, что я записал его… в общем, хотелось проверить, возможна ли такая ситуация.

Пару секунд Саймон старался изобразить раскаяние. Заметив, как усиленно его жена сдерживает смех, он улыбнулся, и она поняла, что он по-прежнему доволен собой, так успешно разыграв свою реконструкцию.

– Раньше мы никогда не проводили целых две недели вдвоем, – добавил Саймон, – и я беспокоился, что нам совсем не о чем будет поговорить.

– Поверь мне, такого никогда не случится. Итак, она привлекательна?

– Кто? Конни Боускилл или Селина Гейн?

– Обе.

– Не знаю. Вечно ты спрашиваешь меня одно и то же!

– Нет, не вечно, – машинально возразила Чарли.

– Ты спросила об этом, даже когда мы говорили про лицо на той горе. Взгляни! – Полицейский вытянул руку, указывая на склон горы. – Отсюда ты наверняка сможешь увидеть его.

Женщина подумала, уж не очередная ли это из его тайных проверок. Может, Конни Боускилл была не единственной девой в беде^[32], спасением которой он героически озадачился на данный момент. Может, муж очередной страдалицы уверял, будто видит в очертаниях горных уступов чью-то физиономию, которую ей при всем старании не удавалось узреть… А может, лучше покончить с этим спасителем, утопив его в бассейне на испанской вилле?

– Подозреваю, что Селину Гейн большинство мужчин назвали бы привлекательной. Блестящие белокурые волосы, благопристойная наружность, симпомпонистая фигура… – проговорил Уотерхаус.

– Симпомпонистая?

– Ну, знаешь, в общем, нечто этакое… – Саймон быстрым жестом очертил в воздухе две волнообразные линии.

– Такая фигура известна большинству образованных людей под названием «песочные часы», – заметила Чарли, окинув его прищуренным взглядом. – Так ты сказал, что ей под пятьдесят?

– Что-то вроде того. Вдобавок, она богата.

– А сколько годков Конни Боускилл?

– Тридцать четыре.

– Привлекательна? Черт возьми, Саймон, нет ничего постыдного в признании кого-то привлекательным!

– Тощая брюнетка. Ты сочла бы ее весьма миловидной.

– О, неужели сочла бы? А откуда ты узнал о богатстве Селины Гейн?

– Ну, так она выглядит, – пояснил Саймон. – Выбор нарядов, стиль и все прочее. Как говорится, упакованная дамочка, в общем, при деньгах.

– Значит, если Кит Боускилл пудрит мозги и Конни, и Селине, то он обеспечил себя по полной программе, верно? Одна брюнетка, другая блондинка, одна тощая, другая – симпомпончик, одна старше, другая моложе, одна богата, другая менее богата… Может, он по натуре под стать нашему любвеобильному Селлерсу, и любая юбка в его вкусе?

– Он не пудрит мозги им обеим, – возразил детектив. – Заехав на Бентли-гроув, я пообщался с несколькими ее соседями, спросил их о визитерах дома одиннадцать…

– Подозреваю, ты спрашивал их с профессиональной компетенцией, хотя это дело, по твоим же словам, не имеет ничего общего с работой? – ехидно спросила Чарли, зная, что супруг не позволил бы этическим соображениям встать на его пути к цели. Его волновало только достижение собственной цели, будь она верна или ошибочна, а общее единодушное мнение он считал совершенно неважным. В этом они с Чарли совпадали: она пользовалась своими полномочиями точно так же.

– Я проверил журнал учета земельных участков. В доме одиннадцать по Бентли-гроув числится только Селина Гейн, а Кит Боускилл даже не упоминается. Кроме того, я показал в соседних домах фотографию Боускилла, выданную мне Конни. Одна соседка заявила, что не узнает этого типа и никогда не видела его раньше. Добавила, что замечала только, как в одиннадцатый дом заходят разные дамы или пожилые пары. Сосед с другой стороны, скрюченный сморчок, проживший, судя по виду, пару сотен лет и поимевший за это время невероятно длинное, на мой взгляд, титулование – профессор сэр Бэзил Ламберт-Уолл, – в общем, так же отозвался о визитерах: много женщин, а пару он счел среднего возраста, но я полагаю, что его средний возраст и пожилая пара другой соседки суть одно и то же. Вероятно, эта пара – родители Селины Гейн. Кстати, Ламберт-Уолл, бросив единственный взгляд на фотографию Кита, тут же заявил: «Безусловно, я узнаю его. Он устанавливал у меня новую охранную сигнализацию».

– Альцгеймер? – спросила Чарли.

– Нет, не думаю, – ответил Саймон. – Умственно он сохранил, похоже, остроту и проницательность двадцатилетнего молодца, несмотря на то, что опирается на трость вдвое массивнее его худосочной фигуры. Мне не хотелось бы отбраковывать его слова только из-за преклонного возраста, поэтому я заехал в упомянутое им учреждение «Безопасная охрана» в Трампингтоне…

– Где никто, подозреваю, в глаза не видел Кита Боускилла и не слышал о нем, – закончила женщина.

– Верно. Там его не узнали.

– То есть старик ошибся.

– Он говорил весьма уверенно, – упрямо возразил Саймон и вздохнул. – Но ты права. Несмотря на впечатляющее имя, он ошибся, должно быть. С какой стати Киту Боускиллу заниматься установкой охранной сигнализации?

– Будь у меня твое безрассудство, я сказала бы, что если этому Киту удается жить двумя жизнями, имея в каждой жену и дом, то он вполне может иметь и две работы – в Силсфорде убалтывает клиентов информационной системы, а в Кембридже монтирует охранные системы. А в фирме «Безопасная охрана», может, ведется политика оппозиции копам, поэтому они огульно отрицают все, что пытается выяснить полиция. – Видя, что муж удрученно нахмурился, Чарли похлопала его по плечу. – Да шучу я! Надеюсь, ты сообщил Конни Боускилл, что ее муженек чист, как ангел?

– Пока нет. Мне не хотелось подавать ей ложные надежды. То, что никто из соседей не видел его в том доме, еще не означает, что он туда не заглядывал. Может, они с Селиной Гейн чертовски осторожны. Нет, не может, – одержимый навязчивой идеей, Саймон частенько не соглашался сам с собой, – у них явно не романтическое увлечение. Невозможно. Тогда почему же ему понадобилось программировать ее адрес в своем навигаторе под названием «Дом»?

– А почему у них не может быть романтичной связи? – удивленно спросила его жена.

Она заметила, как Саймон, осознав сказанное, понял, что говорил с излишней уверенностью. Чарли опять поймала его на слове.

– Извини, разве ты не хотел рассказать мне сейчас всю подноготную? – уточнила она. – Или ты решил оберегать кульминацию целые две недели?

– Когда я разговаривал с Селиной Гейн, произошло нечто странное, – признался Саймон.

– Нечто еще более странное, ты хотел сказать. Известная история уже и так весьма экзотична.

– Я показал ей этот снимок – и потерпел неудачу. Она не умеет врать – как я обнаружил чуть позже, – поэтому я совершенно уверен, что отсутствие реакции на это фото было искренним. Потом я убрал фотографию и спросил, известно ли ей такое имя. «Нет, – ответила Селина. – Кто она такая? Мне не приходилось слышать о ней?»

– Вполне справедливо, – Чарли зевнула. – Имя «Кит» могло принадлежать как женщине, так и мужчине.

Жара оказывала на нее успокоительное воздействие. «Как люди умудряются работать в таком климате? – подумала она. – Если б я жила в Испании, то предпочла бы родиться кошкой».

– Когда я сообщил Селине Гейн, что Кит Боускилл – мужчина, в ее лице что-то изменилось, – добавил Саймон.

– И ты увидел в этой мухе слона? – не удержалась его супруга.

– Она выглядела удивленной, даже потрясенной. В ее глазах появилось нечто… не знаю, как и описать – нечто вроде возмущения. «Нет, это невозможно», – говорил ее взгляд. Я видел, как ход мыслей отражался на ее лице. Когда я спросил ее об этом, она онемела, но не могла бы выразить свою ложь более явно, если б заговорила.

– Это странно, – согласилась Чарли. – Ну… – Ей не сразу удалось сосредоточиться, все-таки никому неохота шевелить мозгами в отпуске. – Она не узнала его в лицо и не узнала его имени. Да, но… – В итоге ее разомлевший под солнцем мозг нащупал озадачивающий вопрос. – Но почему она была так уверена, что Кит Боускилл – женщина?

* * *

Вернувшись в отдел уголовных расследований, Сэм не обнаружил там никаких признаков присутствия Селлерса или Гиббса. Пруст тоже исчез из своего кабинета.

Комботекра проверил почту. Ему поступили семь писем, пять из которых, видимо, можно было смело сбросить со счетов. А вот два других прислали констебль Иен Гринт и Оливия Зейлер, сестра Чарли. Сначала Сэм открыл послание Гринта, который неудачно пытался связаться с ним. Комботекра сомневался, что у него хватит сил перезвонить ему после изнурительного сеанса с Конни Боускилл. Он ощущал себя бесплатным психоаналитиком: еще одна подобная встреча – и ему самому впоследствии понадобится психиатр. Вероятно, Иен звонил, чтобы сообщить нынешний телефонный номер Битеров, той пары, которая владела домом № 11 по Бентли-гроув до Селины Гейн: в какой-то момент этот адрес понадобился Сэму, поскольку тот подумал, что может уточнить у них сведения о пятне, оставленном рождественской елкой. Теперь детектив невольно улыбнулся: Гринт, вероятно, подумал, что он спятил, и Сэм не стал бы винить его за такие мысли.

Письмо от Оливии содержало ряд сбивающих с толку указаний, с двойными отрицаниями и завуалированными двусмысленными обвинениями: «Я не говорю, что вам следует или не следует…», «прошу, не пользуйтесь или, вернее, пользуйтесь, только если осознаете, что должны…», «поразмыслив, я решила, что просто не могу не дать вам этот номер…», «понятно, что никто больше не сообщит вам…»

Но в заключение она обеспечила Сэма средствами связи с Саймоном, что поставило его в весьма двойственное положение. Непростительно беспокоить людей в медовый месяц, пусть даже коротким телефонным звонком. Причем звонок этот, вынужденно признался себе Комботекра, не мог быть особенно коротким. Ему так много хотелось спросить у Уотерхауса и так много требовалось сообщить ему, что он даже не понимал, с чего лучше начать. Этот медовый месяц может закончиться к тому моменту, когда он предоставит всю информацию, и Чарли ворвется в отдел, чтобы нечаянно треснуть Сэма увесистым чемоданом.

У него на столе зазвонил телефон. Комботекра взмолился, чтобы это оказался Саймон: со скуки убивая время, пока Чарли прилегла вздремнуть, он звонит в надежде на долгий разговор.

Но звонил Иен Гринт.

– Слушай, – без всяких преамбул выдал он, – похоже, твоя дамочка говорила правду. Сегодня утром ко мне заявилась одна особа, которая видела в точности то же самое. Представляешь, какая бывает синхронность? Я и представить не мог, но, похоже, бывает.

– То есть…

В чем же дело? Сэм ничего не понял. Он не знал точно, чего вообще ожидал, – но определенно не такого поворота событий.

– Такое же описание, – продолжил Иен, – и женщины, и комнаты. Карта в раме, журнальный столик, рукоделие. И женщина: стройная, даже миниатюрная в зеленом платье с сиреневым рисунком, темные спутанные волосы, рассыпавшиеся по плечам, большая лужа крови, потемневшая около талии. И время тоже совпадает. Должно быть, они обе нажали на кнопки того виртуального тура с разницей в пару секунд. Вероятно, во всей стране это сделали всего два человека, учитывая, что шел второй час ночи.

– А может, и больше, – проворчал Сэм. – Может, остальные еще на пути к вам… а может, и не спешат, не зная, как доказать то, что они видели это.

– Видение исчезло с того вебсайта почти сразу после этих двух известных просмотров, тут нет никаких сомнений, – заявил Гринт. – Джеки Нейпир – то есть здешняя свидетельница – заявила, что закрыла этот тур, потом запустила опять и никакого тела уже не увидела. То же самое случилось и у миссис Боускилл, верно?

– Верно, – подтвердил Комботекра.

– Как скоро вы с ней сможете добраться сюда? – спросил его коллега.

– Мы… то есть я и Конни Боускилл? – уточнил Сэм.

Он избавился от ее едва контролируемой истерики менее пяти минут тому назад и не имел ни малейшего желания видеть ее в ближайшем будущем. Она вызвала такси, поскольку ее муж укатил на машине, не оставив ей денег на транспорт. Скорее всего теперь она уже далеко. К тому же Сэм отлично представлял себе реакцию Пруста, узнавшего, что он бросил все дела и помчался в Кембридж.

– Не уверен, что смогу, – пробормотал он.

– Брось, ты сможешь, поверь мне! – Странный смешок Гринта ясно дал понять, что ему не до шуток.

Комботекра распознал подразумеваемую в этом ответе серьезность с оттенком угрозы.

– Есть еще кое-какие важные сведения, но я не могу передавать их по телефону – тебе необходимо услышать все лично, – добавил Иен. – Мы вляпались в такое дерьмо, какого тебе еще нюхать не приходилось. Я знаю, что говорю. Вы оба нужны здесь срочно, и ты, и она.

Через пару секунд Сэм уже мчался по коридору, надеясь, что Конни Боускилл еще ждет приезда такси на полицейской парковке.

* * *

Вещественное доказательство № CB13345/432/23IG

11

Понедельник, 19 июля 2010 года

Я вышла под палящую уличную жару и замерла: в голове у меня опять помутилось. Прислонившись к стене полицейского участка, я прижалась к ней для надежности, чтобы не свалиться на землю, и закрыла глаза. Слух цеплялся за автомобильные гудки. Не знаю, далеко ли гудела эта машина. Вероятно, это было заказанное мною такси. Надо бы взглянуть, но я понимала, что не стоит рисковать, пока в голове серела лишь вязкая мгла. Я не открывала глаз, пока не убедилась, что вернулась в реальный мир в нормальном состоянии. Самое ужасное в этих приступах то, что у меня искажалось зрение. Если не закрывать глаза, то возникало жуткое ощущение бесконечного падения, реальность ускользала из моих глаз, и я неотвратимо погружалась в искаженные глубины иного бытия.

– Конни! – донесся до меня чей-то голос, а потом опять раздались гудки клаксона.

Я узнала этот голос, но не могла вспомнить, кому он принадлежит. Я все еще опиралась на стену, не открывая глаз, когда почувствовала на своем плече чью-то руку.

– Конни, что с тобой?

«Голос сестры. Фрэн», – осознала я.

– Просто слегка голова закружилась, – удалось выговорить мне. – Еще минутка – и я приду в себя. А что ты здесь делаешь? Как ты узнала…

– Позвонила Киту, когда твой телефон сразу перешел в режим голосовых сообщений. Он сказал мне, что хорошо бы подвезти тебя домой.

Я разозлила его, вот он и оставил меня без денег.

– На самом деле пока мы домой не поедем. Пошли в машину, – сказала сестра.

Не поедем домой? А куда же тогда? Я открыла глаза. «Рейнджровер» Фрэн был припарковала на законном месте стоянки возле самого участка, хотя его багажник вылезал в запретную зону. Передние дверцы с обеих сторон были открыты. Их легкое покачивание вызвало у меня воспоминание о волшебной летающей машине из виденного в детстве фильма – его дверцы служили крыльями. Фрэн облачилась в свой излюбленный и единственный, по-моему, выходной наряд: выцветшие джинсы и оранжевая в белую полоску спортивная футболка. Иногда, бывая в ее доме, я видела, как эти вещи сохнут на вешалке, и меня так и подмывало стащить их и выбросить, хотя, в общем, выглядели они еще вполне прилично.

– Я заказала такси, – сообщила я, – надо подождать.

– Забудь про такси. Я позвонила Диане и попросила заменить меня, хотя у нее выходной. Мне необходимо поговорить с тобой… немедленно. Хочешь ты того или нет, тебе придется поехать со мной.

– Далеко ли?

– В чайную «Силсфорд-касл». Выпьем чайку и поболтаем, – с мрачной решимостью заявила сестра.

Ее тон не сулил ничего веселого.

Я позволила ей усадить меня в машину. Салон пропах чипсами и фирменными салфетками «Джонсонс беби» с ароматом алоэ, которыми она все еще пользовалась, несмотря на то, что Бенджи вырос и никаких младенцев в ближайшее время в ее семейной ветви не ожидалось. Я сознавала, что у меня нет никакого права раздражаться по этому поводу. Фрэн плюхнулась на водительское сиденье, перебросив свою сумочку мне на колени, и тронулась с места, не побеспокоившись накинуть ремень безопасности.

– Почему ты выбрала именно «Силсфорд-касл»? – спросила я – Ведь по пути домой множество разных кафе…

– Домой? Что же, интересно знать, ты считаешь домом? – повернув голову, Фрэн взглянула на меня, желая проверить, достаточно ли потрясли меня ее слова.

– Что же?.. – резко повторила я, чувствуя, как от острого страха у меня свело живот. – Что ты имеешь в виду?

Сестра тряхнула головой, словно говоря: «Забудь, неважно».

– У тебя выключен мобильник? – спросила она.

– Нет. Я включила его, когда…

– Выключи. Не спрашивай почему, просто выключи. Я не хочу, чтобы нас прерывали.

Я подчинилась этому распоряжению, осознавая, что, вероятно, мне следовало бы выразить протест, – так среагировало бы большинство людей. Может, со мной что-то неладно, раз мне легче делать то, что сказано, ни о чем не задумываясь?

Почему Фрэн спросила, что я считаю домом?

– Тебе нужно еще раз сходить к врачу, – заявила она, когда мы выехали из центра Спиллинга.

– Какой смысл? Он не обнаружил у меня никаких заболеваний.

– Да, ты не позволила ему копнуть поглубже, – проворчала сестра.

Дальше мы ехали в молчании. Когда Фрэн поставила машину на одном из пяти парковочных мест, выделенных для инвалидов на булыжной мостовой перед «Силсфорд-касл», я не удержалась и сказала:

– Тебе ведь не разрешено здесь останавливаться.

– А мне плевать на разрешение. С точки зрения морального кодекса, всё в порядке, поскольку со мною ты, – пояснила она. – Если твой выход из полицейского участка в полуобморочном состоянии не считается инвалидностью, то я вообще не знаю, кого считают инвалидом.

Мне стало неловко от ее слов, и я в смятении подумала, что случится, когда я выйду из «Рейнджровера». Вернется ли приступ головокружения? Вдруг поблизости не окажется стены, к которой я смогу прислониться?

Фрэн не спросила меня, что произошло в полиции. Должно быть, она знала, зачем я туда приехала.

Выйдя из машины на залитую послеполуденным солнцем парковку, я почувствовала себя прекрасно. Следовательно, выход из помещения на улицу не провоцирует мои приступы, так же как и смена сидячего положения на стоячее. После месяцев самоконтроля мне удалось лишь установить, что приступ головокружения может случиться в любой момент, при любых обстоятельствах – и нет никакой возможности предугадать его. Или предотвратить.

В чайных залах «Силсфорд-касл» царили ароматы корицы, имбирного печенья и роз – они помнились мне с детства. У здешних официанток не изменились и переднички с оборочкой – все такие же голубые с россыпью крошечных розовых бутонов. Не поинтересовавшись моими предпочтениями, Фрэн заказала две чашки лавандового «Эрл Грея» и направилась к круглому столику в углу возле окна. Именно к нему всегда прямиком направлялась мама, приводя нас, детей, на «субботнее угощение», как она называла чаепитие, после нашего утреннего захода в библиотеку.

«Вот и славно, девочки… не хотим ли мы, пока нам готовят шоколадные тортики, вытащить библиотечные книжки и почитать?»

– Зачем ты привезла меня сюда? – спросила я Фрэн.

– Это все из-за Бенджи? – прищурив глаза, она пристально взглянула на меня. – Должно быть, да.

– При чем тут Бенджи?

– Причина твоего раздражения.

– Он меня вовсе не раздражает.

– Если тебе не хочется сидеть с ним по вторникам, то и не надо… только скажи. По правде говоря, нам с Антоном это не нравится даже больше, чем тебе. Не слишком приятно осознавать, что наш сын поступает в твое временное пользование. Чаще всего нам и по вторникам хочется жить своей семьей, но мы не можем… как будто решено и подписано, что по вторникам именно ты должна сидеть с Бенджи; по крайней мере, так иногда кажется. – Фрэн вздохнула. – Сколько раз я подходила к телефону, собираясь позвонить тебе и спросить, не возражаешь ли ты, если на сей раз он останется с нами, и всегда трусливо отступала, боясь обидеть тебя. Смехотворная ситуация. Почему я боялась быть честной с тобой? Всегда боялась.

Я не могла понять, на кого она злится, на себя или на меня.

«Наш сын поступает в твое временное пользование», – эту фразу сестра явно придумала заранее. Они с Антоном наверняка брюзжали, перемывая косточки нам с Китом, вероятно, не меньше, чем мы с ним перемывали их.

После того как я первый раз забрала к себе Бенджи, наша мама радостно заявила: «Это может стать хорошей традицией. Вы с Китом могли бы забирать его вечером по вторникам на всю ночь, давая Фрэн и Антону передышку… к тому же, у вас будет возможность получше узнать его, не говоря уж о практической пользе для воспитания ваших собственных будущих детей». Не имело значения, что думали по этому поводу я или Фрэн: как мама хотела, так и должно было быть.

Но не затащила же меня Фрэн сюда, чтобы обсудить присмотр за ребенком?

– Мне все равно, – сказала я ей, – я с удовольствием готова забирать Бенджи каждый вторник, или забирать его иногда, или никогда этого не делать – меня устраивает любой вариант. Решать вам с Антоном.

Сестра укоризненно покачала головой, словно я сказала не то, что полагалось. Порой мне кажется, и это происходит все чаще и чаще, что я говорю на языке, недоступном пониманию моих родственников. А пояснительный перевод с каждой стороны добавляет нотку провокации, налет обиды, которых и в помине не было в оригинале.

– Тот дом в Кембридже, дом одиннадцать по Бентли-гроув… ты ведь говорила, по-моему, что вы не собираетесь покупать его? – сменила тему Фрэн.

С чего вдруг она так ехидно торжествует, словно уличила меня в чем-то предосудительном?

Я уже открыла рот, собираясь напомнить ей, что не могу позволить себе дом стоимостью в миллион с лишним фунтов, но она опередила меня.

– Вы ведь продаете его.

– Что?

– Брось, Конни, не пудри мне мозги! Это ваш дом. Вы им владеете, ты и Кит. И именно вы выставили его на продажу.

Ничего более абсурдного я еще не слышала за всю свою жизнь. Я даже повеселела слегка и начала смеяться, но умолкла, заметив, что к нам направляется официантка с сервировочной тележкой. Пока она накрывала столик, обеспечивая нас ложками, чайными фильтрами, чашками с блюдцами, молочником и сахарницей, я чувствовала, что Фрэн словно излучает поток нетерпения: ей хотелось поскорее услышать ответ.

– Итак? – продолжила она, как только официантка удалилась.

– Я впервые услышала столь безумное предположение. С чего тебе взбрела в голову такая мысль?

– Не лги мне, Кон. Не знаю, как укладывается в эту историю та уткнувшаяся носом в лужу крови женщина… Может, ты и выдумала ее, хотя не могу понять, зачем тебе понадобилось…

– Не хочешь ли ты заткнуться и выслушать меня? – резко бросила я. – Я ничего не выдумывала; я рассказала вам только то, что сама видела. Неужели ты думаешь, что я ради забавы, не имея никакой серьезной причины, провела целое утро в полицейском участке? Мне плевать, веришь ты мне или не веришь, – я говорила правду. И дом одиннадцать по Бентли-гроув принадлежит вовсе не мне. Его владелица – доктор Селина Гейн. Спроси в полиции, если не веришь мне.

– Тогда зачем тебе посреди ночи просматривать сайт «Золотая ярмарка», если он тебе не принадлежал и ты не могла позволить себе купить его? – спросила Фрэн. – Не прикидывайся, будто ты просто просматривала его ради удовольствия. У вас с Китом определенно есть какая-то заинтересованность в этом доме.

– Откуда тебе знать?

«Черт ее побери! – мысленно выругалась я, – Должна ли я признаться, что она права? А ведь она так и думает, судя по торжествующему блеску в ее глазах. Почему я не умею ловко врать?»

– С чего вдруг такой интерес к дому одиннадцать по Бентли-гроув? – с горечью произнесла я. Проще ведь сердиться на Фрэн, чем на себя. – В субботу, блин, тебя он ничуть не волновал! Я спрашивала тебя, не думаешь ли ты, что мне это могло привидеться… и помнишь, что ты промямлила в ответ? «Не знаю. Не обязательно. Возможно», – вот она, общая сумма твоего отклика, прежде чем все твое внимание вновь поглотил процесс кормления Бенджи ужином.

Фрэн налила нам обеим по чашке чая. Я ждала, как она попытается защитить себя, но сестра лишь пожала плечами.

– А что мне следовало сказать? Я не знала, что думать… Откуда я могу узнать, действительно ли ты видела какую-то мертвую женщину на сайте «Золотая ярмарка»? Мама с папой набросились на тебя с разных сторон… и я, прикинув, что тебе и так досталось от них, решила отойти на второй план, – поставив чашку, она пристально взглянула на меня. – Немного позже тем вечером, уложив Бенджи спать, я сама подключилась к этой «Золотой ярмарке». Пока ты кипятилась из-за моего равнодушия и наверняка охаивала меня перед Китом, я просматривала фотографии дома одиннадцать по Бентли-гроув. Только этим и занималась целый вечер, хотя изображения ничуть не менялись. Вот откуда взялся мой интерес.

«Что-то побудило ее связать этот дом со мной и Китом», – подумала я, с трудом проглотив набранный в рот чай.

– Что ты там увидела? – дрогнувшим голосом спросила я. – Скажи мне!

Почему я сама этого не заметила, что бы то ни было? Ведь я разглядывала его так долго…

– Какая трогательная печаль, Конни, – прозаично произнесла Фрэн, игнорируя мой вопрос. – Копаешься в себе, думая обо всех самое плохое, прячешь свои тайные обиды и негодования, раздуваешь всякие глупости до чудовищных проблем и зацикливаешься на них, вечно стараясь не проговориться о том, что мучает тебя на самом деле… Ты же не даешь никому ни единого шанса показать, что окружающие не так плохи, как ты решила.

– Что ты увидела, Фрэн?

– Ты вздрагиваешь всякий раз, как мама открывает рот, словно она дьявол в кухонных рукавицах. Да, она бывает несносной, но тебе следовало бы поступать так же, как мне: говорить ей, что все поняла, и продолжать делать по-своему, пропустив мимо ушей ее нравоучения. Так же и с папой. Говори уж, если хочешь, что мы тебя бесим, но будь честной, ради бога!

Да, моя сестра хитроумна. По ее словам, у нас нормальная семья, все мы покладисты и уступчивы. Слушая ее, я готова почти поверить, что клан Монков совершенно безвреден, что, при желании, его членам позволено покидать Литтл-Холлинг и они не испытают никакого враждебного воздействия, если предпочтут проявить волю к свободе.

– Скажи мне, что ты увидела, – опять повторила я.

– Сначала ты расскажи мне, – парировала Фрэн, подавшись в мою сторону. – Все расскажи. Что за история с этим… домом одиннадцать по Бентли-гроув? Черт побери, Кон, мы с тобой сестры или чужие люди? Поделись со мной, и я тоже поделюсь! Сделай свой выбор.

– Да. То есть выбора у меня нет?

Сестра ждет, что я откажусь. Похоже, придется удивить ее. Ей хочется узнать все, поэтому я и выдам ей все: не только голые факты, но и малейшие перемены вариантов, все мои метания между разными версиями событий, которые я меняла раз по десять или двенадцать на дню. Повествуя о них, я начинаю испытывать удовольствие. По моему печальному опыту последних шести месяцев я точно осознала, что рассказываемая мной история не приносит ни малейшего вербального удовлетворения, только ставит ряд неразрешимых проблем. Пусть же Фрэн испытает всю глубину моего смятения, пусть приобщится к этим нескончаемым ночным кошмарам. Может, она даже сможет уловить нотки садистской радости в моем голосе, когда я проверяю, не упустила ли я для нее какой-то мелкой подробности?

Когда я наконец умолкла, окончательно выложив всю историю, то обнаружила, что мои надежды смутить слушательницу вовсе не оправдались. Она не выглядела ни потрясенной, ни даже просто удивленной.

– Так ты позвонила ему? – спросила она.

– Кому?

– Стивену Гиллигану… тому адвокату под инициалами «С.Г.», с которым предположительно встречался Кит тринадцатого мая. Ты позвонила его секретарше, таинственной Джоанн?

– Джоанн Бисс. Нет. Я собиралась позвонить, в такси по дороге домой, но потом появилась ты, и мы…

Фрэн уже не слушала. Она выудила свой мобильный телефон и занялась поисками номера Лондонской банковской компании в справочном бюро Кэнэри-Уорф^[37]. Я закрыла глаза и в ожидании задумалась о словах Элис, намекавшей, что на самом деле мне не хочется узнать правду о Ките. Права ли она? Хотела бы я позвонить Стивену Гиллигану, если б в итоге оказалась обманутой? Не случился ли у меня приступ головокружения при выходе из полицейского участка только потому, что мне хотелось уклониться от возможности звонка этому Гиллигану?

– Будьте добры, Джоанн Бисс, – сказала Фрэн. – Отлично. С удовольствием подожду.

– Я и сама могла бы позвонить, – заметила я ей, – приехав домой.

Сестра стрельнула в меня скептическим взглядом. Могу себе представить, что именно она подумала.

– Зачем тратить деньги на частного детектива, если я сама могла проследить за квартирой Кита в Лаймхаусе бесплатно? – точно оправдываясь, пояснила я.

– Неужели могла? – бросила Фрэн.

Я ездила туда по вечерам два или три раза, сидела втихаря поблизости. Кит никогда не закрывает шторы в гостиной, а эта квартира на первом этаже. Я звонила ему с ближайшей парковки, притворяясь, что звоню из дома. Я видела его в окне. Разговаривая со мной, он попивал красное винцо – такое же, какое пьет дома. И никто к нему туда не заходил.

«И улыбался он той же самой нежной улыбкой, какой улыбается, когда знает, что я смотрю на него», – мысленно добавила я, будучи не в силах поделиться с сестрой этой подробностью. Его улыбка важна для меня, и я не хотела доверять этого Фрэн.

– Два или три раза еще ничего не доказывают, – пренебрежительно возразила она.

– Кроме того, я часами торчала в машине на Бентли-гроув, дожидаясь, что он выйдет из этого одиннадцатого дома. Но он так и не вышел. – Почему я пытаюсь убедить сестру, что все хорошо, сознавая, что на самом деле все плохо?

Она подняла руку, предупреждая меня о молчании, и приложила телефон к уху. Я слышала, как Фрэн представилась Джоанн Бисс, назвавшись новым сотрудником «Нулли», и спросила о встрече Кита со Стивеном Гиллиганом во вторник тринадцатого мая – состоялась ли она или же была отменена? Она не стала объяснять, зачем ей нужна такая информация, но ее голос звучал с уверенной убедительностью человека, которому нет нужды что-либо пояснять. Мне никогда не удалось бы выдать столь требовательный официальный тон: я стала бы нервничать и фальшивить, и меня, наверное, спросили бы, с какой стати я интересуюсь встречей двухмесячной давности. Немного погодя Фрэн поблагодарила Джоанн и пожелала ей всего наилучшего.

– Кит говорил правду, – разочарованно сообщила она, кладя телефон на стол, – они со Стивеном Гиллиганом встретились во вторник, тринадцатого мая, в три часа дня.

Мне вдруг показалось, словно начал рассеиваться густой туманный мрак.

– Кит мог, конечно, звякнуть Джоанн Бисс и сообщить ей, что надо ответить, – заметила Фрэн. – Времени у него было предостаточно. И даже если он не звонил, даже если инициалы «С.Г.» в его ежедневнике относятся к Стивену Гиллигану, это не означает, что он не крутит роман с Селиной Гейн.

– Это означает, что, возможно, не крутит, – впервые за долгое время с воодушевлением добавила я. – Возможно, их ничего не связывает, совсем ничего – за исключением того, что ее адрес в его навигаторе назван «Дом». И возможно, все-таки не он запрограммировал его. Может, кто-то другой сделал это…

«Продолжай, выскажи все, что думаешь», – мысленно приказала я себе и добавила вслух:

– Ведь и ты могла сделать это. Или Антон.

Как же трудно избавиться от подозрений, если они поселились в твоих мыслях! Гораздо легче переключиться на что-то другое, чем уничтожить их совсем.

– Я даже не собираюсь утомлять себя ответом на эту глупость, – раздраженно бросила Фрэн. – Я или Антон, – проворчала она. – Чего ради, скажи на милость?

Просто из зависти. Потому что мы получаем больше денег, потому что Кит, в отличие от Антона, преуспевает.

– А почему ты так охотно подумала о Ките самое плохое? – напористо продолжила я свою атаку, прежде чем Фрэн успела додуматься обвинить меня в лицемерии. – Почему не сообщила мне, что ты там увидела?

Разве не сказала бы она мне сразу, если б действительно увидела что-то важное? Разве она не достаточно умна и не достаточно лжива, чтобы придумать хитроумный план разрушения моей семьи и психики, столь сложный и изощренный в выборе средств план, что мне не под силу даже догадаться, каков он на самом деле?

Черт побери, Конни, – она же твоя сестра! Ты знаешь ее всю жизнь. Успокойся, не сходи с ума, держи себя в руках!

Фрэн не сумела бы устроить появление женского трупа на экране моего компьютера. Она не имела никакой связи с домом № 11 по Бентли-гроув. Она никогда не бывала в Кембридже: все ее передвижения ограничивались конторой «Монк и сыновья», школой Бенджи, супермаркетом и родительским домом.

– Ты не могла разглядывать фотографии дома одиннадцать по Бентли-гроув более тщательно, чем я, – с дрожью в голосе заявила я. – На тех изображениях нет ничего, связанного с Китом, ничего, что могло бы показать его связь с Селиной Гейн. Ничего. Даже сам дом абсолютно не в его вкусе. Кит не мог бы назвать такое жилье «домом» – это современный, лишенный индивидуальности типовой коттедж, окруженный себе подобными клонами, такими же типовыми современными коттеджами.

– Что за детский лепет, Конни, опомнись! – оборвала меня Фрэн. – Если он воспылал любовью к женщине в том доме, то не будет терзаться из-за нехватки изящных карнизов и потолочной лепнины. Уж не забыла ли ты состояние любовного пыла? – Она притворно ухмыльнулась. – Я уже практически забыла, хотя не совсем еще. И готова тебя заверить: если б я по уши втюрилась в кого-то, то жила бы с этим человеком в любом сарае. В любой бывшей муниципальной квартирке Брикстона или в любом не менее унылом жилище – типа тех отвратительных высоток, – она сморщила нос от отвращения.

Я едва не расхохоталась. Большинство жителей Брикстона сочли бы себя несчастными, если б им пришлось провести даже полчаса в Литтл-Холлинге. За четверть часа они вкусили бы все, что он может им предложить, и, удивившись, почему его обитатели не сбежали еще из этого смертельно-тоскливого зеленого болота, взяли бы курс на ближайший шумный город на скорости сто миль в час.

– Все равно этот адрес в навигатор Кита мог записать любой другой человек, – упрямо заявила я сестре. – Может, кто-то из магазина, как он и говорил.

Неужели я верю собственным словам или готова отказаться от всего, кроме желания победить на сей раз? А если бы Фрэн бросилась защищать Кита, то я, возможно, настаивала бы, что он – изменщик и лжец?

– Если ты не можешь доказать, что он лгал мне… – продолжила я спорить.

– Не могу, – удалось вставить моей сестре. – Слушай, мне показалось, что я увидела кое-что на вебсайте «Золотая ярмарка», только и всего. Может, я ошибаюсь, не знаю. Но я не могу не заметить, что ты не спешишь выяснить, что же это.

– Ох, Фрэн, я вовсе не отрицаю его возможной вины. Просто я взываю к собственному здравому смыслу – пытаюсь спасти мой брак, который последние шесть месяцев старательно разрушала своими обвинениями и сомнениями, – я шмыгнула носом, пытаясь загнать обратно навернувшиеся на глаза слезы. – Я долго мучила Кита… это не преувеличение, поверь мне. Постоянно допрашивала его, не подпускала его к себе в постели… А он вел себя так терпеливо, так понимающе… любой другой на его месте уже бросил бы меня. Знаешь, что я учудила на днях? Вернулась домой из магазина и обнаружила, что он заперся в ванной. Раньше он никогда не запирался на задвижку. И я заставила его открыть дверь. Сначала он отказывался, заявив, что принимает ванну, но я знала, что он врет. Я слышала, как он ходит по ванной комнате. И настояла. Сказала, что уйду от него, если он немедленно не откроет дверь. Подумала, что он заперся там, чтобы позвонить ей – Селине Гейн, хотя тогда я еще не знала ее имени. Когда он повернул ручку и открыл дверь, я ожидала увидеть, что он стоит с виноватым видом и мобильником в руке или пытается смыть его в чаше унитаза, или еще куда-то спрятать. Мне думалось, что я наконец-то завладею его телефоном и обнаружу там ее имя и номер, получив желанное доказательство. Раньше я уже проверяла его телефон и ничего не нашла, но подумала, может, на сей раз… – Я невольно умолкла в растерянности.

Трудно описывать ход мыслей, казавшийся теперь столь чуждым. Все равно что описывать поведение кого-то другого, какого-то безумца.

– Сердце у меня в груди так колотилось, что, казалось, готово было взорваться. И вот возле его ног я увидела сверток оберточной бумаги с надписью: «Счастливого дня рождения» – и фирменный пакет. А еще – скотч и ножницы… – Я закрыла лицо руками. – Бедняга пытался тайно завернуть подарок к моему дню рождения, и никакого мобильника я не увидела. Он хотел сделать мне приятный сюрприз, а я все испортила. Испортила своей же подозрительностью, как уже испортила всю нашу жизнь. Если б кто-то устроил мне подобную сцену, я пришла бы в ярость, но Кит повел себя совсем по-другому. Он старался успокоить меня, настаивал, что все хорошо, что мой подарок по-прежнему остался тайным сюрпризом.

«Ты узнала лишь, что пакет от фирмы “Чонгололо”, – сказал он тогда, – но даже не представляешь, что может быть в свертке. А может, пакет вообще даст тебе ложную подсказку. Ведь на самом деле тебе неизвестно, что может быть в нем спрятано».

– Ради бога, прекрати укорять себя! – взмолилась Фрэн. – Дай-ка я покажу тебе, что увидела на сайте «Золотой ярмарки». И увидев это, ты сама решишь, захочешь ли продолжать верить Киту. Пойдем. – И она встала из-за стола.

– Далеко ли мы собрались? – спросила я, машинально последовав ее примеру.

– Рядом, в библиотеку. Там мы сможем выйти в Интернет.

«Это хорошо, – мысленно сказала я, когда мы направились вниз по спиральной каменной лестнице и вышли из чайной “Касла”. – Пусть Фрэн разыграет свою козырную карту, какой бы она ни была. Я-то уверена, что на тех изображениях дома одиннадцать по Бентли-гроув нет ни малейшего признака связи с Китом, поэтому мне нечего бояться».

Мне не верилось, что Фрэн с такой готовностью согласилась с его изменой. Как она посмела?!

«Неужели мы вернемся в наш стеклянный дом с сумкой, набитой камнями?» – подумала я, сделав свой вывод из популярной пословицы^[38].

– Кстати, о «Чонгололо»: где сейчас твое розовое пальтишко? – спросила сестра, пока мы пересекали мостовую, следуя к библиотеке.

– Пальто? – удивилась я. – Сейчас же тепло, на случай, если ты не заметила.

– Так где оно?

– Понятия не имею. Вероятно, в моем гардеробе.

– Оно же ярко-розовое, Кон! Если б оно висело в твоем гардеробе, ты видела бы его каждый день… оно бросалось бы в глаза.

– Может, оно висит на крючке ближе к задней двери… С чего вдруг такой интерес?

– Мне захотелось одолжить его у тебя, – с наигранной небрежностью сказала Фрэн.

– В июле?

– Ты уже сто лет не надевала его, – настаивала сестра, не глядя на меня. – Может, даже успела выбросить.

– Нет, не успела… Ах, вспомнила, где оно, – в машине Кита, за задними сиденьями, положено за подголовники! Оно лежит там уже пару лет. Я вытащу его для тебя, если хочешь. Но мне казалось, тебе не нравится розовый цвет.

Фрэн с застывшим выражением лица вошла в библиотеку. Мне хотелось еще поспрашивать ее, но она уже деловито пыталась привлечь внимание библиотекаря. Справа от главного входа стояли четыре прямоугольных серых стола, сдвинутые вместе, чтобы за ними могло поместиться больше народу. Вокруг них сидели двадцать с лишним человек – в подавляющем большинстве женщины среднего и пожилого возраста и один молодой мужчина с невероятно, на мой взгляд, крошечной бороденкой. Все они пили ярко-оранжевый чай из пластиковых чашек и наперебой болтали друг с другом. Должно быть, это было собрание читательского клуба. На столах были разложены экземпляры одной и той же книги в пластиковых обложках под названием «Если никто не говорит о замечательных вещах»^[39].

Мне хотелось бы вступить в читательский клуб, но не в Силсфорде. Возможно, в Брикстоне.

В детской секции суетилась компания мамашек, призывающих к тишине своих хихикающих и визжащих малышей. Когда мама приводила сюда нас с Фрэн, мы умолкали с момента вхождения в эти стены и не раскрывали ртов до момента выхода на улицу. Общались мы жестами и кивками, пребывая в ужасе от того, что библиотекари выгонят нас, если мы посмеем открыть рты. Должно быть, мама постаралась как следует запугать нас. Помню, как другие дети с восторгом перешептывались о том, какие книги Энид Блайтон^[40] они уже прочитали, а какие еще нет, и я обычно удивлялась, почему же они настолько неустрашимы.

Фрэн поманила меня к себе. Сознавая, что мне вновь предстоит увидеть дом № 11 по Бентли-гроув, я с трудом заставила себя подойти к монитору. На один безумный момент мне вдруг представилось, что из-за книжных полок выходит Селина Гейн и уличает меня в виртуальном преследовании: «Почему вы по-прежнему разглядываете мой дом? Почему никак не оставите меня в покое?»

Собравшись с духом, я встала за спиной Фрэн, ожидая, когда она щелкнет по кнопке виртуальной экскурсии. Но вместо этого сестра выбрала соседнюю кнопку: «Обзор улицы». Она щелкнула по изображению еще раз, и увеличенная картина заполнила весь экран. Изображение выглядело слегка размытым – видимо, потому что снимали из движущейся машины.

– Это другой номер, – сказала я. – Дальше, на другой стороне улицы… возможно, двадцатый дом.

На изображение накладывались знаки белых линий со стрелками, показывающие направления увеличения и уменьшения номеров домов. Они скрывали номер самого дома, но я практически не сомневалась, что обзор дошел до двадцатого дома. Типичные клоны домов на Бентли-гроув мог различить только тот, кто проводил в их компании почти каждую пятницу на протяжении полугода: я знала там узор каждой занавески и бисерные украшения каждой шторы.

– Так давай развернем картину и найдем одиннадцатый номер, – предложила Фрэн, ловко управляя мышкой. Я следила за тем, как начала кружиться Бентли-гроув.

Кружащаяся дорога, кружащаяся гостиная… Кружащаяся мертвая женщина в луже крови.

Вцепившись в спинку стула сестры, я мысленно приказала своему головокружению прекратиться, не мешать мне сейчас. К моему удивлению и облегчению, приказ сработал. Теперь мы видели нужную сторону.

– Немного левее, – сказала я Фрэн, хотя она не нуждалась в моих указаниях.

Должно быть, сестра отрепетировала показ еще дома. Она щелкнула по белой стрелке, и мы перенеслись к дому под номером девять. Входная дверь была открыта. В проеме – размытые силуэты пушистых седых волос и красного домашнего халата: там, на пороге своего дома, стоял тощий сгорбленный старик. В руках у него была прогулочная трость. По-моему, без нее ему не удалось бы сделать и пары шагов. Мне часто приходилось видеть его там во плоти… вернее, в том, что от нее осталось, учитывая, что он выглядел лет на сто пятьдесят. Еле ковыляя, старик вечно брел к своим многочисленным мусорным контейнерам, которые вздымались кругом, подобно Стоунхенджу, посреди его палисадника. Все прочие обитатели Бентли-гроув, без исключения, держали свои контейнеры в гаражах.

Я ждала, когда Фрэн вновь щелкнет по белой стрелке, чтобы показать следующий дом, но она не стала этого делать. Обернувшись, взглянула на меня.

– Это же номер девять, – заметила я, – а не номер одиннадцать.

– Забудь ты про тот дом. Взгляни на машину, припаркованную возле тротуара. Номерной знак выглядит размытым, досадно, но даже при этом…

Во рту у меня вдруг появился противный кислый привкус. Мне хотелось сказать Фрэн, что она смехотворно подозрительна, но я не могла говорить. Мне необходимо было собрать все силы, чтобы подавить заполнившие меня страх и ужас.

Нет. Она ошибается.

– Едва разглядев номер машины, – заявила Фрэн, – я подумала: «Они смотрели этот дом. Держу пари, даже предложили свою цену». Потом я вспомнила, как ты торжественно заверила маму с папой, что вы не собираетесь покупать его, и подумала, не потому ли, что вы уже его купили. Должно быть, теперь вы продавали его… и поэтому ты так заинтересовалась этим конкретным домом. Признаюсь, меня занесло. Я решила, что вы с Китом давно стали тайными миллионерами, скрывая это от всех нас.

Фрэн изрекла последнюю фразу с небрежной заносчивостью. Неужели она радовалась?

– Конечно, если б это был ваш дом, то вы припарковались бы на подъездной дорожке, а не на улице, – добавила она. – Не знаю, почему я сразу не додумалась до этого. У всех домов на Бентли-гроув вполне широкие подъездные дорожки. Почему же Кит не захотел припарковаться прямо перед входной дверью одиннадцатого дома?

Скажи ей. Скажи, что она говорит ерунду, что ты больше не желаешь слышать об этом.

– Он бы не сделал этого, если б ему не полагалось быть там, – продолжила сестра, выпаливая слова, как из пулемета. – Ему не хотелось, чтобы кто-то мог уличить его в связи с Селиной Гейн. Вот он и подъехал к тротуару возле ближайшего дома…

– Это еще ничего не значит, – умудрилась вымолвить я, прежде чем в голове у меня помутилось, и все мои мысли растаяли в вязком тумане.

Пусть они исчезнут, пусть все прекратится!

Серое облако накрыло меня и потянуло вниз. В полной беспомощности я поняла, что приказ не сработал. Я осознала то, что отчаянно хотела выкинуть из головы: образ машины Кита возле тротуара на Бентли-гроув, и через заднее ветровое стекло отчетливо видно мое розовое пальто от фирмы «Чонгололо», лежащее за подголовниками кресел задних сидений.

12

19 июля 2010 года

Чарли отказывалась верить собственным глазам. Доминго, быстро приближаясь к вилле по лужайке, прижимал кулак к уху, и такой жест допускал лишь одно объяснение. Именно так она и представляла эту ситуацию, за исключением того, что самый неблагоприятный вариант сценария происходил днем, а не вечером. Зря, конечно, она поделилась с Лив местом их отдыха, поверив, что сестра никому и словом ни обмолвится. И все-таки хорошо, что это произошло сейчас, когда Чарли осталась в одиночестве. Саймон отправился на прогулку. Возможно, ей удастся разрешить проблему до его возвращения, ясно дав понять Сэму или Прусту, или любому другому, что ее муж недоступен, что бы там ни случилось – каким бы срочным, непредвиденным или исключительным ни оказалось дело. «Даже если последнего жителя Спиллинга зарезали в постели», – такую возможность Чарли просмаковала с особой злорадной мрачностью.

Она не скажет Саймону об этом звонке и умаслит Доминго, чтобы тот тоже не упоминал о нем. Это же ее медовый месяц, черт побери, даже если новоиспеченный супруг настоял этим вечером на уединенной прогулке, оставив ее в одиночестве проливать слезы и курить сигарету за сигаретой на этой шикарной террасе и с ненавистью поглядывать на темный горный массив с предполагаемыми очертаниями какой-то физиономии.

На прогулку… Кому захочется прогуляться в десять вечера, без всякого на то особого повода? Кому взбредет в голову в медовый месяц заявить жене: «Не подумай ничего плохого, просто я предпочел бы пройтись в одиночестве?». За какого же типа Чарли сподобилась выйти замуж? Она подозревала, что остаток своей жизни будет терзаться поисками ответа на этот вопрос.

– Саймон, это ты? – крикнул Доминго с другого борта бассейна. Чарли предусмотрительно выключила свет на террасе, не желая освещать льющиеся по лицу слезы, даже если их некому было видеть.

– Это я, – спокойно сказала она, почти надеясь, что Геррера не услышит.

Она вдруг подумала, что сказал бы смотритель виллы, если б она предложила ему сделать минет, и сама усмехнулась абсурдности этой идеи.

– Телефон. Англия, – Доминго махнул рукой в сторону своего деревянного домика. – Можно позвонить на мой дом, я иметь номер.

А может, всполошилась мать Саймона? Вряд ли – Чарли имела сильное подозрение, что Кэтлин и через тридцать лет будет играть на своих неврозах, по-прежнему высасывая жизненные силы из всего ближнего окружения, уникально разыгрывая собственную немощность. Подозрения Чарли всегда бывали язвительными – насчет своих родных и прочих людей, особенно в отношении родни Саймона, – но в свете предчувствия телефонного звонка из Англии, так реально материализовавшегося, она решила, что, вероятно, настало время довериться своей интуиции.

Затушив сигарету, Чарли смахнула со щек слезы и встала. Уже наполовину спустившись по лестнице, вдруг приняла новое решение.

– Да пошло оно на хрен! – проворчала она себе под нос.

Чего ради она должна так стараться? Она уже по горло сыта попытками наладить нормальные отношения – пусть теперь другие покрутятся, стараясь, чтобы ничего не развалилось.

– Саймона здесь нет! – крикнула она в сторону бассейна.

Вот и все, что от нее требовалось. Если Доминго захочется возвращаться через час, чтобы передать ее мужу сообщение или какой-то телефонный номер, то пусть сам и старается. Если Саймону захочется провести остаток медового месяца, болтая по телефону с Сэмом Комботекрой или со Снеговиком, если ему захочется улепетнуть домой на первом же доступном рейсе, стремясь вернуться к работе вместо чудесного отдыха на прекрасной вилле в Испании с Чарли… что ж, к счастью, люди уже изобрели чудесную процедуру под названием «развод».

– Тебе звонить, не Саймон, – откликнулся Доминго. – Сестра Ольвия. Ты давай сейчас, ты звонить на мой дом. Она много огорчаться, плачет.

Чарли уже бросилась бежать. Все ее мысли – развод, любовь, нелады с Саймоном – улетучились, оставив в уме лишь одну мысль: рак. Оливия давно вылечилась от этой болезни, но Чарли всегда втайне боялась, что эта зараза может вернуться, невзирая на то, как упорно сестра уверила ее, что такое невозможно. «Если он не появился вновь через пять лет, то, официально, уже не может быть никакого рецидива, – уверенно заявляла Лив. – И если уж я настолько невезучая, что у меня появится очередной рак, то это будет новый рак, а не возврат старого».

Оливия не стала бы звонить без серьезной причины, по крайней мере, после того как услышала описание Чарли той кары, которую она уготовит любому охламону, осмелившемуся нарушить их с Саймоном уединение. «Никому не говори, где мы – никому! – за исключением вопроса жизни или смерти. Или если кто-то надумает подарить нам миллионную сумму денег».

Жизнь или смерть. Неужели она сама накликала беду, озвучив эти слова?

Так или иначе, но Чарли добежала до деревянного домика Доминго. Тот уже набрал для нее номер и протянул ей трубку. Ободряюще сжав плечо Чарли, Геррера оставил ее одну и, выйдя в сад, закрыл за собой дверь. Несомненно, он сообразил, что новости будут плохие. Не сомневалась в этом и его гостья.

– Лив? Это ты? – спросила Чарли и в ответ услышала лишь рыдания.

– Чар?

– Успокойся. Рассказывай.

– По-моему, я загубила свою жизнь.

– Что стряслось? Что произошло?

– Я решила порвать с Домом. Я спала с другим мужчиной. И не раз. Не сердись на меня за звонок. Мне ужасно надо поговорить с тобой… мне кажется, я схожу с ума. Как ты думаешь, я могу свихнуться?

Чарли потерла припухшие глаза и плюхнулась на ближайшее сиденье – округлую плетеную штуковину, похожую на корзину для пикников с ножками и покрытую пледом в красно-синюю клетку. Стиснув зубы, она дожидалась, когда пойдет на убыль смятение, позволив ей нормально мыслить. Жуткий страх пока не ослабил хватку – чудовище еще нуждалось в укрощении. Чудовище, созданное твоим воображением, созданное из пустяка. Без всякой необходимости. Не таким ли настроем она восприняла и прогулку Саймона? Он изо всех сил старался убедить ее в том, что нет ничего особенного в его желании короткого уединения. «Я не привык к постоянному общению, – пояснил он. – Мне необходимо всего лишь полчаса, от силы час… а потом я вернусь». Что в этом неразумного? «Вероятно, мне даже будет не хватать тебя на прогулке», – добавил Уотерхаус нехотя, опустив глаза, словно его вынудили извлечь из себя такое допущение.

– Вот это дела! – воскликнула Чарли, когда достаточно успокоилась для разговора. – Ладно, поговорю с тобой пять минут… только потому, что у меня отлегло от сердца. Я уж боялась, что ты собираешься сообщить мне, будто мама с папой вдруг преставились на поле для гольфа.

Я думала, что ты умираешь. Думала, что с моей семейной жизнью покончено.

– Тебе-то никогда Дом не нравился. Так что можешь радоваться вдвойне, – пробурчала в ответ Оливия.

– Ты хочешь потратить пять минут на взаимные обвинения?

Молчание.

– Как проходит медовый месяц? – спросила в итоге Лив.

– Чудно проходил, пока ты не позвонила. В общем, чудновато.

– Почему «-вато»?

Чарли понизила голос.

– Сексом мы занимались, в общей сложности, один раз.

– Разве это так уж плохо? Еще только понедельник!

Чарли обдумала эту мысль. Если повтор будет сегодня, то не так уж плохо. Если же нет, то это будет уже вторая потерянная ночь подряд – а может ли такая потеря быть чем-то, кроме несчастья? Если и сегодня, когда они улягутся почивать, Саймон не проявит желания к интимному общению, то его молодая жена вряд ли сумеет опять сделать вид, будто все в порядке, как сумела прошлой ночью, когда он повернулся к ней спиной и практически мгновенно погрузился в сон. Не поэтому ли она теперь так нервничала, с готовностью воображая самое худшее? Да, сегодня любые осложнения воспринимались тяжелее, чем в обычный рабочий понедельник.

– Похоже, он думает, что нам не следует заниматься сексом, – уныло произнесла Чарли. – После первой ночи… он избегал меня, словно мы занимались чем-то постыдным. Он ложится рядом со мной, но практически не замечает, – со вздохом призналась она. – Это трудно объяснить.

– Саймон ведет себя странно в любых областях, не только в сексе, – заметила Лив, словно это могло как-то исправить положение.

Ее голос уже звучал гораздо менее смятенно, чем минуту тому назад. Чарли считала, что ее сестра не способна притворно пожаловаться на погубленную жизнь, желая на самом деле просто посплетничать.

– Вы же давно начали спать вместе, а живете вместе еще дольше… это меняет ситуацию, – задумчиво продолжила Оливия. – Мне вот лично никогда больше не захочется секса с Домом. У меня появился новый опыт…

– Пожалуйста, – прервала ее сестра, – не утомляй меня подробностями.

– Что? Нет, это чисто психологический, а не сексуальный вопрос. Если ко мне не вернется хотя бы легкое желание, то я отпущу Дома, – если он, разумеется, закинет удочку на сей счет. Нет, правда, раз уж у меня так круто пропало желание, раз уж мне чертовски не хочется, скажем так, заканчивать читать начатую книгу, если уж она реально осточертела, то я легко сорвусь с крючка… причем закончу наши отношения с чистой совестью, ведь я никогда ничего ему не обещала, и у него не будет даже повода винить меня в чем бы то ни было.

Чарли озадаченно взглянула на телефон. Может, международные переговоры затрудняют понимание? Удалось бы ей понять сестру лучше, если б они находились в одной стране? Она старалась отвязаться от воображаемой картины того, как Дом закидывает удочку.

– …нет, он вовсе не потерял своей привлекательности… правда, – продолжала Оливия. – Но… даже не знаю, наш роман тянется уже так давно…

Что тебе захотелось новизны, и ты для разнообразия закрутила второй роман.

– А Саймон не разочаровал тебя после свадьбы? – спросила Лив. – Не пошел ли вниз показатель лохматости его шевелюры? Наверное, пока слишком рано судить…

Чарли вздохнула. Выразительно и со вкусом.

– Слушай, у меня вправду нет желания обсуждать это и тем более шептаться в домике испанского смотрителя. Поясни-ка мне ситуацию расставания с Домом.

– Я не смогу бросить его.

– Кто там твой новый хахаль?

– Чар, я не смогу сама бросить Дома. Это может разбить ему сердце. Он даже не представляет такого, но это возможно. И если я брошу его ради этого… другого парня… нет, он не просил меня, на самом деле между нами нет ничего общего… скорее всего в сексуальном плане он мне тоже быстро надоест, верно? Пусть даже сейчас все совсем иначе. А в общем, я вполне могу оставаться с Домом и осторожно обманывать его, пока новая прихоть не надоест мне так же, как мои давние отношения. Нет, сам Дом меня не утомил… только секс. Что, к слову сказать, не так уж плохо.

Чарли даже не представляла, что тут можно сказать.

– Что ты думаешь? – встревожено спросила Оливия.

– Тебя это не касается.

– Мне обязательно надоест секс с этим Новым Любовником, вот только пройдет новизна ощущений… Неужели тебе так не кажется?

– Мне лично уже надоело говорить о нем, если это тебе поможет, – ответила Чарли.

«Новый Любовник!» Вероятно тощий, изможденный вегетарианством, болтливый журналист или напыщенный сочинитель, у которого Оливия брала интервью по заданию газеты.

– Это неизбежно, – фыркнув, заявила Лив.

Ее сестра услышала, как она прочистила нос.

– Таков закон природы, – философски продолжила Оливия. – Любая великая сексуальная страсть изживает себя, становясь утомительной и скучной… со вре-менем.

– Звучит обнадеживающе, – хмыкнула Чарли. – Кстати о времени, твое истекает.

– Погоди… я еще кое-что хотела сказать тебе, очень быстро. Саймон ведь не против, что я позвонила, верно?

– Он не знает, – ответила Чарли. – Ушел прогуляться.

– Неужели в одиночестве? – Возмущение Оливии во всей своей выразительности докатилось до Испании из Лондона. – Почему он не пригласил тебя с собой?

– Лив, в чем твой личный вопрос?

– Я просто спросила, не против ли Саймон, что я позвонила? Не думаю, что он против. А стала бы ты возражать, если б он совсем быстренько поговорил по телефону с… кем-то, ну с кем угодно? Из дома или… с работы?

Чарли с трудом проглотила рвавшийся из горла вопль.

– Подозреваю, что с Саймоном рвется поговорить Сэм? – уточнила она.

– Не сердись. Я не сообщила ему, где вы, но… может, Саймон сам звякнет ему? Подробности мне неизвестны, но там вроде бы кого-то убили.

– И что с того? С тем же успехом можно прервать медовый месяц почтальона, потому что кому-то взбрело в голову отправить посылку бабушке. Можешь передать от меня Сэму, что, используя тебя для передачи его сообщения, он проявил себя трусливым придурком.

– Не злись на Сэма… он чертовски тактичен. И он не просил меня ничего передавать… я уже сто лет не разговаривала с ним. Послушай, кого-то убили, насколько я поняла, и Саймон знает, кого именно. Или знал. В общем, мне толком ничего не объяснили.

Знакомый Саймона? Чарли мгновенно подумала об Элис Фэнкорт. «Только не ее, кого угодно, только не ее!» – мысленно взмолилась женщина. Она понятия не имела, вспоминал ли еще Саймон об Элис – эта тема, наряду со множеством других, была полностью запретной, – но она ничуть не сомневалась, как и в собственном имени, что если Элис убили, то одержимость Саймона ею вспыхнет с новой силой.

Чарли чувствовала, как ее мозг борется с одуряющим воздействием жары и красного вина. Что-то явно не согласовывалось. Что-то очевидное, если пошевелить мозгами.

– Если ты не разговаривала с Сэмом, то как же ты… – Она помедлила, будучи не в силах подобрать нейтральные слова, чтобы ответ не свалил ее с ног, как свинцовый шар.

Со многими ли мужчинами ее сестра успела пообщаться с пятницы?

– Скажи-ка мне, Лив, – произнесла Чарли как можно индифферентнее, – кто же тот новый любовник?

– Только не кипятись! – в ужасе произнесла Оливия.

– Крис Гиббс, не так ли?

– Чарли, все произошло случайно. Я совершенно не собиралась…

– Кончай с этим.

– О боже, не говори так! Ты не представляешь, как…

– Кончай с этим. Это не совет, черт побери, это приказ. Трахнутая идиотка!

Чарли бросила телефон на столик и, выбежав в жаркую ночную тьму, столкнулась с Доминго. Она начисто забыла о нем. И скоро опять забудет, но ей никогда не удастся забыть его садовый домик, его телефон и плетеную корзину его кресла с красно-синим клетчатым пледом. Отныне, подумав о предательстве, она неизменно будет вспоминать всю эту обстановочку. А о предательстве ей приходилось думать частенько.

– Сестра в порядке? – спросил смотритель.

– Нет, не в порядке, – проворчала Чарли. – Она – глупая стерва.

13

Вторник, 20 июля 2010 года

– Расскажи им, – посоветовала я Киту. – Забудь о моих чувствах, не думай о том, что можешь обидеть меня. Скажи, что ты думаешь на самом деле. Как ты можешь спокойно сидеть и слушать мои измышления, если я действительно несу идиотскую чушь?

Мы находились в Парксайдском полицейском участке Кембриджа, в комнате с желтыми стенами, синим линолеумом на полу и одним большим квадратным окном, забранным мелкой проволочной сеткой. Чтобы никто ненароком не выбросился? Сэм Комботекра сидел на нашей стороне стола между мной и Китом. Это удивило меня: мне казалось, что ему положено сидеть напротив, вместе с констеблем Иеном Гринтом. Считается ли детектив из Спиллинга детективом и в Кембридже? Неужели Сэм не имеет здесь никаких полномочий? Или он только сегодня исполняет роль нашего шофера и молчаливого сопровождающего?

Кит взглянул на Гринта.

– Я никогда не был на Бентли-гроув… никогда не прогуливался, никогда не ездил и не парковался там, – пожал он плечами. – Что еще я могу сказать? Множество людей ездят в черных седанах.

На его шее краснели два пореза, оставленные сегодняшним утренним бритьем, а под глазами залегли синеватые тени. Никто из нас не спал прошлой ночью, сознавая предстоящее испытание. Мы не сообразили даже причесаться перед выездом в Кембридж. Что должен подумать о нас констебль Гринт? Он изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица, пока я объясняла происхождение моих синяков и шишки на лбу, но скорее всего видок мой ему не понравился, и вряд ли он испытывал к Киту большое уважение. Какой идиот согласится взять в жены особу, которая хлопается в обморок и бьется головой о библиотечные столы? Мне хотелось защитить нас обоих, хотелось сказать Иену, что мы не так плохи, как ему кажется.

Хотелось бы мне, чтобы это оказалось правдой…

Вы не помните, как ударились головой об стол. Чего еще вы не помните?

– Эти размытые розовые очертания в той черной машине на «Обзоре улицы» отличаются от цвета пальто Конни, – заявил мой муж. – У ее пальто другой оттенок, более яркий.

– А Конни сказала, что розовый цвет точно такой же, – возразил Гринт.

Кит кивнул. Он слышал мои слова.

– Почему же ты киваешь? – резко спросила я его. – Ведь тебе кажется, что там другой цвет. Почему ты не споришь?

– Какой смысл? – бросил Кит, пристально глядя на Иена. – Разве у вас нет способов, чтобы четко определить номер той машины? Только так можно доказать, моя это машина или нет. Может, вы также узнаете, кто сидел за рулем.

– Он намекает, что за рулем могла быть я, – вставила я.

– Время и деньги, – отозвался Иен. – Если б вас подозревали в тяжком преступлении, если б мы нуждались в доказательстве того, что ваша машина припарковалась на Бентли-гроув, то могли бы увеличить это изображение. Совершено ли какое-то преступление, мистер Боускилл? Вам известно о каком-то преступлении?

– Нет… ничего, – Кит опустил глаза.

Мое терпение лопнуло.

– Он хотел сказать, что сам не совершал преступления, – вырвалось у меня. – Не так ли? Не понимаю, почему ты не признаешь этого! Я же понимаю, о чем ты думаешь!

– Мистер Боускилл? Миссис Боускилл, очевидно, полагает, что вам следует что-то рассказать нам, – поддержал меня Гринт.

Кит прижал пальцы к глазам. Я вдруг осознала, что ни разу не видела, как он плачет, ни разу со времени нашего знакомства. Хотя что же тут странного? Разве мужчинам свойственно лить слезы?

– Если у меня и мелькнула какая-то мысль, то это еще не означает, что я готов поверить в нее! Я этому не верю.

– Он подумал, что я могла убить какую-то женщину, – пояснила я обоим полицейским, – в гостиной дома одиннадцать по Бентли-гроув.

– Ваша жена права? – спросил Гринт Кита. – Именно так вы подумали?

– Что-то изменилось, только это я и думаю. – Кит уставился на свои руки. – Вчера утром детектив-сержант Комботекра заверил нас, что у нас нет ни малейшей причины для беспокойства. Потом вдруг нас вызывают сюда. Почему-то мы внезапно вас заинтересовали… вы заинтересовались и цветом пальто Конни, и тем, где я парковал или не парковал мою машину… Не требуется гениальный ум, чтобы разобраться в происходящем.

– А к каким выводам пришел бы гений? – спросил Иен, погладив указательным пальцем серебряную булавку своего галстука.

Подбородок этого долговязого констебля испещряли шрамы от юношеской угревой болезни. Голос его не вязался с внешностью. Странно, что такой тощий парень обладал мощным басом.

– Вы верите, что Конни видела мертвую женщину, – ответил мой муж. – Какие-то события убедили вас в ее реальности. Иначе вы не стали бы тратить на нас время.

– А что означают для вас такие изменения? При условии, что та женщина реальна.

– Откуда моя жена могла узнать, что та женщина умерла? – сердито спросил Кит Гринта, словно винил его в моем заблуждении. – Могу заверить вас, что я не видел никакого трупа в том виртуальном туре. Я просмотрел его вскоре после Конни и не заметил ничего особенного, только обычную гостиную, не более и не менее. Никакой мертвой женщины, ни следа крови. Тогда я подумал, что Кон, должно быть, померещилось… она устала, сильно нервничала…

– Она нервничала из-за того, что обнаружила под домашним адресом в вашем навигаторе дом одиннадцать по Бентли-гроув? Верно?

– Да, так я думал тогда.

Иен подался вперед.

– А теперь что вы думаете?

– Не понимаю, почему вы спрашиваете меня, – со стоном проворчал Кит. – Я же ничего не знаю!

– Но вы подозреваете.

– Он подозревает, что я – убийца, – любезно подсказала я.

– Конни могла сама запрограммировать этот адрес, – произнес муж, даже не повернув головы в мою сторону. Должно быть, его радовало, что Сэм сидел между нами, хотя самому Сэму вряд ли нравилось такое местоположение. И кто стал бы винить его? Сомневаюсь, что ему приходилось видеть в жизни более злополучную семью.

– Я лично его не программировал, – добавил Кит. – Должно быть, это сделала Конни. Я обманывал себя, предполагая, что это мог сделать кто-то неизвестный… кто-то из магазина, продавшего мне этот навигатор. – Он горько усмехнулся. – Разве не склонны мы верить в то, во что нам хочется верить?

Некоторые из нас склонны. Другим не удается, как бы сильно мы ни старались.

– Конни валяла дурака. Несколько месяцев, – с досадой продолжил мой супруг.

Продолжай. Не останавливайся, раз начал… В каком-то смысле слышать его было облегчением. По крайней мере, позже у меня появятся крепкие реальные основания для возражений.

– Не было никакой мертвой женщины на вебсайте «Золотой ярмарки», – заявил Кристофер. – Может, Конни видела ее во плоти. В том самом доме, в той гостиной. Конни могла припарковать мою машину на Бентли-гроув. Она часто ездит на моей машине, и в Кембридже бывает постоянно…

– Но я никогда не ездила туда на твоей машине, – вмешалась я. – Ни разу.

– Допросите ее, – подначил Кит Гринта, – заставьте сказать вам правду… мне она ничего не хочет говорить.

Задавайте любые вопросы, констебль Гринт. Спрашивайте все, что вам нужно, и в моих ответах вы не услышите ни слова лжи.

– Почему вы считаете, что Конни бывает в Кембридже? – по-прежнему не сводя глаз с Кита, спросил Иен.

– Она сама скажет вам почему. Вы, что, не слушаете меня? Почему вы не говорите нам, что случилось, что вам известно об этой мертвой женщине? Вы обнаружили какую-то мертвую женщину?

– Зачем Конни так часто наведываться в Кембридж? Она не живет там и не работает…

– Судя по ее же словам, она искала там меня, – заявил Кит, резко откинувшись на спинку стула.

– Да, она так говорила, но что можете сказать вы? Она заявила, что пыталась уличить вас в измене, внебрачной связи. Заявила, что обнаружила под названием «дом» в вашем навигаторе адрес дома одиннадцать по Бентли-гроув и утверждала, что вы занесли его туда. Если б это сделала она, как вы предположили, то знала бы, разумеется, что вы этого не делали. Зачем же, в таком случае, ей понадобилось слоняться по Бентли-гроув, поджидая вашего появления, чтобы уличить в романе на стороне? Разве вы, мистер Боускилл, видите в этом какой-то смысл?

Муж промолчал.

– Или она ввела этот адрес в ваш навигатор, потому что подозревала, что у вас роман с живущей там женщиной? Может, этим она хотела сказать: «Твоя игра закончена»?

– Кит? – сказал Сэм, побуждая его к ответу.

– Не знаю. Откуда я могу знать причины? Я ничего не знаю. – Он подавленно вздохнул, прижав кулак ко рту. – Послушайте, Конни не имела никаких дурных намерений, она… я люблю ее.

Я невольно вздрогнула – слова «дурные намерения», казалось, коснулись всех в этой комнате. Подобно порыву холодного ветра.

– Могу я высказаться? – живо спросила я, стараясь сохранять, по возможности, беспристрастный тон.

Разобраться во всей этой путанице можно было, только сохраняя объективность. Гринту нужно знать, что мы оба с Китом думаем. Тогда, возможно, дело несколько прояснится.

– Кит думает, что я убила какую-то женщину, – заговорила я. – Или, может, я не убивала ее… может, это было непредумышленное убийство или самозащита, поскольку у меня не было дурных намерений. В любом случае, пережив травматический шок и испытывая огромное чувство вины, я невольно заблокировала воспоминания. Мне удалось вытеснить из осознанной памяти дом одиннадцать по Бентли-гроув и ту мертвую женщину, но мое подсознание оказалось не столь уступчивым. Подсознательное чувство вины прорывается и продолжает тревожить меня. По словам Кита, я валяла дурака – и это определенно правильно, это единственное, в чем мы согласны. Итак, я ввожу в его навигатор адрес того дома, где совершено убийство. Может, в глубине души я хочу, чтобы меня уличили и наказали.

– Конни, прекратите, – пробормотал Сэм, поерзав на стуле.

Стоило ли ему на самом деле идти на работу в полицию, если он не выдерживает напряжения отвратительных ситуаций? Оставив без внимания его реплику, я продолжила излагать версию своего мужа:

– Когда этот дом выставили на продажу, та часть меня, которая знает правду, приходит в ужас от того, что кто-то купит его и обнаружит там следы моего преступления. Именно поэтому я бодрствую целую ночь, пристально разглядывая каждую комнату на вебсайте «Золотой ярмарки». Та мертвая женщина и кровь давно исчезли – и мне следовало бы успокоиться, что удалены все следы, – но у меня появилась идея фикс, и в состоянии панического страха, мне в точности пригрезилось то самое преступление: и труп, и кровь, и…

– Подождите минутку, – прервал меня Гринт. – Если вы разглядывали тот дом, проверяя, не осталось ли следов совершенного вами убийства, то, получается, что ваша память вовсе не заблокирована? И вы сознаете, что сделали.

– Нет, не сознаю, – раздраженно возразила я, огорчившись, что он упустил из виду главное, хотя оно было очевидно. – Это знание таится на уровне моего подсознания. А сознательную память я заблокировала: само убийство, введение адреса в навигатор – все эти события. В моем сознании осталось лишь то, что Кит сам занес туда тот адрес. Однако он отрицает это, то есть понятно, что тогда подозрение падает на меня. Я начинаю ездить в Кембридж почти каждую пятницу, пытаясь поймать его на месте преступления с окровавленными руками… – Я невольно вздрогнула, ярко представив жуткую картину окровавленных рук.

Струйки крови, стекающие от запястий к локтям…

– Вы в порядке? – спросил меня Сэм. – Не хотите ли немного воды?

– Нет. Все нормально, – солгала я. – Однажды, как раз в минувшую пятницу, я заметила, что в саду дома одиннадцать по Бентли-гроув появилась вывеска «Продается». В ту же ночь я решила полюбопытствовать, есть ли его данные на вебсайте недвижимости, желая проверить, не найду ли в одной из комнат свидетельств пребывания там Кита. И ничего не обнаруживаю… ни единого доказательства. Я уже практически собралась идти спать, полностью успокоившись, что всё в порядке. До этого момента я успешно подавляла осознание того, что натворила, но виртуальная экскурсия по этому дому, появившаяся на экране передо мной, стала последней каплей, разбудившей память… и я увидела ту… – Я запнулась, проглотив подступивший к горлу комок. – Увидела ту самую смертельную сцену так ясно, словно она действительно появилась на вебсайте. Я не осознаю ее как некую ментальную проекцию, я убеждена, что видела ее на экране моего компьютера.

Кит уже откровенно плакал.

– Я всего лишь рассказала то, что ты, как мне известно, думаешь, – заметила я ему.

– Позвольте мне уточнить, правильно ли я вас понял, – вставил Гринт. – Значит, вы убиваете женщину и умудряетесь настолько заблокировать память об этом событии, что основную часть времени даже не представляете, что натворили. И только в двух случаях ваше чувство вины прорывается наружу: первый раз, когда вы заносите этот адрес в навигатор, и еще раз, когда вам привиделось мертвое тело, которого не было на вебсайте агентства «Золотая ярмарка».

– Да, именно так думает Кит.

Иен отъехал на стуле от стола и откинулся назад. С озабоченным видом он постучал каблуком одной туфли по носку другой.

– Следовательно, рассматривая дом одиннадцать по Бентли-гроув на поверхностном уровне, вы ищете свидетельства присутствия в этом доме вашего мужа. Одновременно, не позволяя включаться сознанию, на самом деле вы ищете любые свидетельства, которые могли бы связать вас с совершенным вами убийством.

Я заставляю себя улыбнуться.

– Абсурд, не так ли?

– Кто же тогда она, та умершая дама? И почему вы убили ее?

– Я никого не убивала. Хотя Кит думает иначе. Я надеялась, вы скажете ему, что описанная мною только что версия является неслыханным собачьим бредом.

Гринт побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

– Посттравматическую потерю памяти ловко используют в художественной литературе, но мне не приходилось сталкиваться с такими случаями в реальной жизни, – немного помолчав, признался он. – Хотя я встречал несколько совершенно гнусных типов, изображавших подобное беспамятство.

– А что вы думаете? – спросила я Сэма.

– Вы пока упорно говорили о том, что Кит в это верит… – начал тот.

– Ну, разумеется, верит… взгляните на него! – перебила я его. – Вы слышали от него хоть одно возражение? А вернее, ему нужно, чтобы все мы думали, будто он в это верит. Но не кажется ли вам, что больше всего ему нужно убедить в своей вере именно меня? Нужно запугать меня настолько, чтобы я лишилась разума… и обезумела настолько, что кого-то убила и так глубоко закопала это в глубинах памяти, что даже не знаю о своем преступлении!

Кит закрыл лицо руками.

– Можно ли уже прекратить это издевательство? – вяло простонал он.

– По-моему, пора уже… – Сэм попытался прийти ему на помощь, но Иен предостерегающе поднял палец, призывая его к молчанию.

Что же получается, мы с Гринтом против Комботекры и моего мужа? Двое из нас хотят услышать худшее, двое – не хотят.

– Разумеется, Кит готов сказать вам, что у меня чертовски мощное подсознание, – добавила я с притворной живостью.

По возможности, лаконично, но не опуская жестоких подробностей, я рассказала Гринту о моих приступах рвоты, лицевом параличе и выпадении волос – как о разных симптомах моей подрывной деятельности, помешавшей нашему спасительному переезду в Кембридж в две тысячи третьем году.

– С тех самых пор я продолжаю жалеть, что переезд не удался, – вздохнула я. – Я слегка помешалась на Кембридже. Постоянно представляла, какая там… культурная и прекрасная райская жизнь, недостижимая для таких, как я. Даже сейчас не скажу, естественно, что меня радуют подозрения в убийстве, но мне приятно, что меня подозревают именно в Кембридже.

Мысленно я похвалила себя с прекрасным представлением: роль, разыгрываемая мной, служила щитом от боли, которую я испытывала бы, оставаясь самой собой. Если Гринт – сведущий детектив, он должен понимать разницу между безумием, эксцентричностью и чувством юмора.

– Я воспринимаю это как комплимент, – ответил он.

– Кембридж для меня подобен… сорвавшемуся с крючка счастью, если так можно выразиться. Кит называл это моей «страной утраченного счастья». Это цитата из стихотворения.

– Верно, Альфреда Хаусмана, – с улыбкой признал Иен и продекламировал:

Я вдруг прыснула от смеха. Мной овладел приступ безудержного хохота.

– Конни, – рука Сэма легла на мое плечо.

– Что смешного? – спросил меня Гринт.

– Только в Кембридже полицейские способны наизусть, как вы, цитировать стихи, – успокоившись, пояснила я. – Вы укрепили все мои устоявшиеся представления.

– Не лучше ли тебе помолчать? – огрызнулся Кит, впервые с нашего прихода сюда взглянув на меня. – Ты ставишь себя в неловкое положение.

– Ты подразумеваешь, что я пугаю тебя, – парировала я, – мне удалось разгадать твои планы, и ты ненавидишь меня за это. Нет, вы только поглядите на него! Ты уже едва даешь себе труд притворяться! Наговорил такую кучу лжи, что истощил все силы. Но в твои измышления закралось легкое противоречие – если я ездила на Бентли-гроув на твоей машине, то разве не мое розовое пальто видно в заднем окне? Почему же ты заявил, что оно другого оттенка?

– Миссис Боускилл… – попытался вмешаться Гринт.

Я повысила голос, чтобы заглушить его, всеми силами стремясь обидеть Кита, нанести ему глубочайшую из возможных обид:

– Неужели ты действительно думал, что способен заставить меня поверить, будто я страдаю раздвоением личности, будто подсознательно могу совершить преступление, о котором ничего не ведаю, пребывая в сознании? Офигительный курьез! Насколько же я глупа, по-твоему? Неловкость пора испытывать именно тебе! И как раз сейчас твоя версия опровергает сама себя. Если я подавила воспоминания об убийстве какой-то женщины, то разве сейчас, когда мы так обстоятельно обсуждаем эту версию, им не положено всплыть из тех самых потаенных глубин?

– Не пора ли мне сообщить вам, почему вы здесь? – вставая из-за стола, громко произнес Гринт.

Послышался глубокий вздох. Не уверена, кто именно его издал – Кит или Сэм?

– Ниже этажом в допросном кабинете меня ждет женщина по имени Джеки Нейпир. Вам знакомо такое имя? – спросил Иен.

– Нет, – ответила я.

Кристофер отрицательно мотнул головой. Может, вызвав его ненависть ко мне, я сделала шаг вперед: раз уж ему не надо больше стараться сводить меня с ума, вероятно, он выложит мне правду.

– Джеки открыла вебсайт «Золотой ярмарки» практически в одно с вами время, после полуночи в субботу. – Гринт взглянул на меня, ожидая какого-то отклика. Я постаралась взбодриться, переваривая новую информацию. Насколько я понимала, мой ночной кошмар затрагивал четырех человек: меня, Кита, Селину Гейн и ту мертвую женщину. Никакой Джеки не предполагалось.

– Она зашла на страничку дома одиннадцать по Бентли-гроув, – спокойно продолжил констебль, – и, подобно вам, щелкнула по кнопке виртуального тура. Догадываетесь, что она увидела?

Во рту у меня появился привкус горечи. Я сжала зубы, пытаясь подавить приступ тошноты.

– Она увидела, Конни, то же самое, что увидели вы, – услужливо сообщил Сэм. Он выглядел успокоившимся, словно наконец сообщил мне то, что давно хотел сказать.

– Ее описание равнозначно вашему, – добавил Гринт. – Большая лужа крови на ковре, темноволосая женщина в платье с набивным рисунком, лица не видно, волосы рассыпались веером до плеч, создавая впечатление, что она упала. Но знаете, что поразило меня больше всего? Она сообщила – так же, как вы, судя по тому, что поведал мне Сэм, – что кровь, скопившаяся возле ее талии, выглядела очень темной.

Я закрыла глаза и вновь увидела всю эту сцену.

– Лучше б вы сразу сообщили нам об этом, – умудрилась вымолвить я.

– Вы так думаете? – усмехнулся Иен. – Позволю себе не согласиться. Если б я выложил все сразу, едва вы вошли в комнату, то мне пришлось бы разговаривать с совершенно не знакомыми людьми.

Как, интересно, его следует понимать?

– По словам Джеки, та жуткая сцена показалась ей невыносимой, – стал рассказывать дальше констебль. – Она закрыла этот тур и пошла смешать себе оздоровительную дозу джина с тоником. Ей захотелось позвонить лучшей подруге, но она не решилась разбудить ее. Минут через десять, немного успокоившись, она вновь решилась посмотреть этот тур. Однако на втором цикле показа никакого женского тела уже не оказалось.

– Значит… – Кит уже сидел, напряженно выпрямившись. – Если эта ваша Джеки видела то же, что видела Конни…

– Более того, – подойдя к окну, Гринт ухватился пальцами за ячейки проволочной сетки, – я успел пообщаться с представителем сайта «Золотой ярмарки». Начальству ничего не известно о виртуальном туре по дому одиннадцать по Бентли-гроув; все материалы поставляет агент, занимающийся продажей этого дома, – фотографии, видеообзоры, размеры помещений и все остальное.

– Лоррейн Тёрнер, – уточнила я, вспомнив, что Сэм назвал ее имя, рассказывая о предыдущих владельцах, их рождественской елке и пятне на ковре.

– Верно, – улыбнулся Иен.

Он выглядел неуместно довольным. Надеюсь, он радовался лишь превосходству своей власти над нами, а не перспективе заняться поисками женщины с раной в животе.

– Именно Лоррейн Тёрнер занимается продажей этого дома, но она ничего не смыслит в информационных технологиях. Много ли вы знаете о компьютерном хакерстве?

– Кит превосходно разбирается в компьютерах, – сообщила я.

– Я не хакер, – возразил мой муж.

– Но вам понятно, как работают хакеры, – легкая вопросительная интонация этого риторического вопроса прозвучала скорее как констатация факта. – А вы? – Гринт повернулся в мою сторону.

– Представления не имею.

– Тогда я отброшу технические тонкости и поясню, как для чайников. Один из айтишников, обслуживающий это агентство недвижимости, позвонил мне часа за полтора до вашего прихода. Как раз незадолго до часа ночи в субботу их вебсайт взломали. Похоже, взломщик заменил один виртуальный тур другим – тем самым, с женским телом, вместо официального рекламного варианта.

– Это бессмысленно, – заметил Кит, и лицо его стало пепельно-серым. – Когда я посмотрел тот тур, то не увидел ни трупа, ни следа крови.

– В двадцать три минуты второго наш хакер удачно завершил задуманное им дельце, – продолжил Иен, – хотя, полагаю, это могла сделать и женщина, такое равно возможно. В итоге исходный тур занял прежнее место.

– Нет, я смотрел его раньше, – удивленно произнес Кит. – Помню, заметив время на компьютере, я подумал: «Какого черта я торчу тут посреди ночи?». Компьютерные часы показывали двадцать минут второго, ровно. И мне не пришлось вновь нажимать на кнопку виртуального тура – я посмотрел тот тур, что запустила Конни. Видимо, он повторялся циклически. Почему же я не увидел того, что видела она? – Взгляд Кита метался по комнате, ни на чем и ни на ком не останавливаясь.

– Разве это не очевидно? – бросила я. – Хакер устроил так, чтобы изображение мертвой женщины появлялось только раз, через каждые двадцать циклов или через каждые пятьдесят.

По-моему, я уже говорила об этом. Почему же муж предпочел это забыть?

– Такой вариант возможен? – спросил его Гринт.

Обратился ли он к нему как к программисту или подозревал, что именно Кит нахимичил с тем виртуальным туром?

– Все возможно. – Пожав плечами, мой муж медленно и глубоко вздохнул. – Поэтому, полагаю, для меня все кончилось благополучно. Подумай об этом, Конни. Где я находился около часа ночи? В кровати, рядом с тобой. Я читал – ты спала. Притворялась спящей, – уточнил он. – А где я находился в двадцать три минуты второго? Опять же в кровати – пялился в потолок, жалея, что не сплю. Раздумывал, выдержу ли очередные полгода твоих навязчивых идей или лучше прямо с утра упаковать сумку и убраться к черту подальше от тебя.

Он прав. По-моему, Гринт заметил мой удрученный вид. Должно быть, констебль подумал, что мне хочется уличить мужа в компьютерном хакерстве или двоеженстве.

Или даже в убийстве…

А мне хочется – единственное, чего мне хочется, – во всем разобраться. Все узнать. На данный момент меня уже не волновало, какие могут быть объяснения, главное, пусть найдется хоть одно. Если Кит не взламывал вебсайт агентства недвижимости…

– Что вы теперь будете делать? – спросила я Гринта. – Ваши эксперты… уже провели экспертизу того ковра? Вы беседовали с Селиной Гейн?

Оставив без ответа мои вопросы, он нацелил указательный палец сначала на меня, а потом на Кита. Учитывая поднятый большой палец, этот жест явно изображал пистолет.

– Никуда не уезжайте, – приказным тоном произнес Иен. Мы с Сэмом пойдем поговорить с Джеки Нейпир и вернемся к сюда.

Комботекра с готовностью встал из-за стола. По-моему, он не сознавал, что там потребуется его присутствие, но спорить не собирался – просто встал и последовал за лидером.

Как только они вышли, я тоже встала и направилась к двери.

– Кон, подожди… – Кит протянул ко мне руку.

– Нет, – ответила я. – Не хочу ждать. Я ждала уже слишком долго.

* * *

Выйдя из полицейского участка, я бросилась бежать. В висках у меня стучало, голова гудела от прилива крови, но я продолжала бежать, сворачивая на ближайшие улицы. Тротуар вдруг закачался. Я прищурилась и вдохнула поглубже, набрав полную грудь воздуха. От странной слабости ноги перестали меня слушаться. Чувствуя, что теряю сознание, я опустилась на тротуар и привалилась к стене дома. Мимо прошла женщина, а за ней ехали два мальчика, оба на самокатах, похожих на нелепых костлявых собак.

– Мама, а почему та дама сидит на дороге? – спросил один из них.

Должно быть, я выглядела сумасшедшей, прижавшей к груди сумочку, – словно боялась, как бы меня не ограбили.

Если вы знаете, что существует угроза, но вам неизвестно, откуда она исходит, то возникает побуждение бояться всего. Вряд ли модно одетая мать этих мальчиков снизошла до каких-либо предположений на мой счет.

Отдышавшись, я вытащила мобильник, набрала номер справочной и попросила дать мне названия кембриджских отелей, начинавшихся на «Д» или «Да». Сэм говорил вчера, что Селина Гейн сняла номер в каком-то отеле – вполне вероятно, что она все еще живет там. Ей хотелось однажды поговорить со мной, а я сбежала. Может, если б я не струсила, то выяснила бы правду гораздо быстрее.

– На Гранта-плейс есть отель «Даблтри-Хилтон Гарден Хаус», – ответили мне. – Этот вам подойдет?

Возможно.

– Это единственный отель в центре Кембриджа, начинающийся на букву «Д», – добавила моя собеседница.

– Соедините меня с его справочной, – попросила я.

Не факт, что я застану Селину. Она может быть на работе. Но я все равно ждала соединения. Даже если ее нет, я попробую выяснить, в этом ли отеле она остановилась.

Зачем? Ты что, собираешься навестить ее?

Я выслушала голосовые инструкции, выданные автоматом: для организации встреч и мероприятий нажмите «1», для группового бронирования нажмите «2», для справки о ценах на номера и индивидуальной брони нажмите «3», для справок и ответов на любые другие вопросы нажмите «4». Я нажала «4», и мне ответил уже человеческий женский голос с легким французским акцентом. Я спросила, проживает ли в отеле доктор Селина Гейн, рассчитывая получить односложный ответ: да или нет.

– Сейчас соединю вас, – ответила телефонистка.

Сердце мое опять заколотилось. Я заставила себя успокоиться, чтобы в очередной раз не потерять сознание. Единственным, что удерживало меня от кнопки «отбой», была уверенность в том, что во вторник в половине третьего дня Селины Гейн не окажется в номере. Возможно, она записала приветствие на своем автоответчике – я жила в нескольких отелях, где разрешалось пользоваться автоответчиком. Продолжая ждать, я размышляла, услышу ли ее голос. Прикидывала, что она может мне сообщить.

«Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала, и подтверждаю, у меня роман с вашим мужем».

– Алло? – услышала я новый женский голос.

О боже! Черт, черт, черт! Что же теперь делать?

– Вы хотите поговорить с ней? – спросила телефонистка.

– Это Селина Гейн? – пробормотала я.

– Говорите, – отозвался второй голос.

– Меня зовут Конни Боускилл. Вы заметили меня, когда… – Я запнулась и умолкла, придумывая, как же определить то, что я делала. – Я та женщина, которая…

– Я знаю, кто вы, – оборвала она меня. – Как вы узнали, где я живу? Как вы раздобыли ключи от моего дома?

– У меня нет никаких…

– Оставьте меня в покое! Вы больны! Не знаю, что с вами происходит или какую игру вы затеяли, да и знать не желаю. Я позвоню в полицию.

Послышался щелчок, и связь прервалась.

Меня охватила дрожь, а под ложечкой вдруг похолодело, словно я заглотила ледяную сосульку. Пытаясь успокоиться, я почувствовала себя еще хуже. Первым моим побуждением было позвонить Сэму, связаться с полицией, опередив Селину Гейн с ее ложным обвинением – у меня нет никаких ключей от ее дома, я вообще не представляю, о чем она говорит. На меня нашло какое-то затмение. Если та, мертвая, женщина была реальна, то разве могли меня обвинить в ее убийстве? Как такое может быть, если я ничего не делала, ничего не знаю? Может, Селина Гейн сама обманывается, может, ее ввели в заблуждение? Надо объяснить…

«Нет. Конни, надо подумать, – мысленно приказала я себе. – Если ты позвонишь Сэму, он станет убеждать тебя вернуться в полицейский участок, обратно к Гринту. А Гринт не поймет, почему тебе вовсе не хочется туда возвращаться».

Необходимо попасть в тот дом. Вот единственное верное решение. Раз за разом прокручивая в уме сцену в гостиной, я по-прежнему не могла вспомнить ту ускользающую деталь, ту двигавшуюся световую тень, как бы я ни старалась сосредоточиться. Мне нужно побывать там лично – постоять в той гостиной, как бы отчаянно мне ни хотелось уклониться от такого посещения, какой бы тошнотворный ужас ни вызывала эта перспектива. Может, тогда недостающий кусок жуткой головоломки встанет на место. Хотелось бы мне на самом деле раздобыть ключи от дома одиннадцать по Бентли-гроув! При наличии ключей мне не пришлось бы делать никаких дополнительных звонков. Порывшись в сумочке, я выудила чек из магазина «Сейнзбериз». На обратной стороне я записала телефонный номер: 0843 315 6792. Часа полтора тому назад я увидела его на экране компьютера Гринта, удивившись, почему раньше не заметила его на вебсайте «Золотой ярмарки»: номер телефона для заключения договоренности о возможном времени осмотра дома одиннадцать по Бентли-гроув или получения более подробной информации. Пока Гринт, Сэм и Кит усердно таращились на эту расплывчатую черную машину, я извинилась и, выйдя якобы попудрить носик, записала телефон.

Я быстро набрала этот номер и нажала на кнопку вызова.

– Конни! – Ко мне со всех ног мчался Кит. Убежать от него мне явно было уже не успеть. Я сгруппировалась, подтянула ноги к себе и, обхватив рукой колени, зажала в другой руке телефон. Он не помешает мне сделать задуманное.

– Слава богу! Я уж думал, ты…

– Успокойся, – велела я мужу.

– Конни, кому ты звонишь?

– Лоррейн Тёрнер, – суровым тоном ответила я. – Она занимается продажей домов. Я намерена договориться о просмотре.

Кит прошипел какое-то непристойное ругательство и покачал головой. Я старалась слушать только телефонные гудки, предпочитая их изъявлениям раздражения моего мужа.

Ну, берите же трубку! Пожалуйста.

– Ты думаешь, они собираются продолжать показы? Там убита женщина, так неужели же полиция не додумалась сообщить агенту о временном запрете на показ того дома? – начал спорить мой муж. – Что, черт возьми, с тобой происходит? Посмотри на себя: скорчилась тут на тротуаре, точно… Неужели ты вообще не соображаешь, что делаешь?

Он прав. Не соображаю. Разумеется, Гринт запретил им пока показывать покупателям дом одиннадцать по Бентли-гроув. Должно быть, там уже полно полицейских.

– Ты сам ничего не соображаешь, – бросила я, продолжая прижимать телефон к уху.

Я не собиралась отказываться от своего намерения, пока Кит следил за мной.

Гудки прекратились. Кто-то принял звонок.

– Идея фикс, – услышала я женский голос.

Я потеряла дар речи. У меня перехватило дыхание, в горле стоял комок.

– Идея фикс, – повторила та женщина, на сей раз громче. Этот монотонный певучий голос, казалось, издевался надо мной.

А действительно, ты хоть представляешь, что делаешь?

Идея фикс. Идея фикс. Идея фикс.

Издав протестующий крик, я швырнула свой телефон на тротуар. Не желаю больше слышать этого!

– Кон, что случилось? – Кит присел рядом со мной. – Что с тобой?

– Она сказала… – начала было я, но, умолкнув, тряхнула головой.

Нереально. Нет, еще как реально! Я слышала это дважды.

– Ответившая по телефону женщина сказала: «Идея фикс», – проговорила я. – Почему она сказала это мне?

Я заметила, что мое смущение отразилось в глазах мужа: чистое непонимание.

Потом он резко втянул воздух, и выражение его лица изменилось.

– Она не говорила: «Идея фикс», Конни. Она сказала: «Иден Фиггз» – это имя управляющего.

Обхватив плечи руками, я начала раскачиваться взад и вперед, пытаясь выкинуть эти слова из головы.

– Она сказала: «Идея фикс». Я знаю, я сама слышала.

– Конни… Конни! Иден Фиггз – это управляющий агентства по недвижимости, которое продает дом одиннадцать по Бентли-гроув. И компания Лоррейн Тёрнер работает на Идена Фиггза.

Идея фикс. Иден Фиггз. Не представляю, сколько раз пришлось повторить Киту эти слова, прежде чем я позволила себе прислушаться к его доводам.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что так зовут управляющего агентства по продаже недвижимости?

Закрыв глаза, Кит немного помолчал, словно не зная, что ответить.

– Мне не верится, что ты сама этого не знаешь. Его вензель помещен на страничке «Золотая ярмарка». Прямо над сообщением о продаже: «Кембридж, Бентли-гроув, 11». Разве ты не заметила его? Мы же только что вместе с Сэмом и Гринтом взирали на экран полтора часа. Прописные буквы, «И» подвешено к «Ф», сплетается с ней. Я еще отметил, какое оригинальное начертание. И подумал: «Должно быть, новое агентство – ведь в две тысячи третьем году, когда мы осматривали дома, такого агентства не было».

«И» подвешено к «Ф». Да, темно-синие буквы. Я не обратила внимания на этот вензель, поскольку меня больше интересовал агент, продающий дом № 11 по Бентли-гроув и я слишком поглощенно выискивала на тех фотографиях своего мужа.

– Так… так ты уверен? – спросила я Кита.

Как же я не заметила этот вензель? Я же звонила в агентство раньше… в прошлую пятницу, когда впервые увидела там, в саду, вывеску «Продается». Поинтересовалась, может ли кто-нибудь показать мне тот дом в ближайшее время. Никто не смог.

– Позвони им еще раз. – Кристофер взглянул на разбросанные по тротуару запчасти моего мобильника и попытался всучить мне свой. – Ты не веришь мне на слово, так позвони и убедись сама.

– Нет, не надо…

– Позвони им! – Муж помахал мобильником перед моим носом. – Убедись сама. Может, тогда ты осознаешь, что нуждаешься в помощи – квалифицированной медицинской помощи, а не в сеансах гомеопатической шарлатанки, которая с первого взгляда узнает только доверчивых идиоток.

«А как насчет тебя, Кит? – с иронией подумала я. – Разве ты не распознал доверчивую идиотку с первого взгляда?»

Я опять вытащила магазинный чек «Сейнзбериз» и набрала номер. На экранчик мобильника упали капли. Слезы. Я смахнула их. На сей раз ответ прозвучал после первого же гудка:

– Иден Фиггз.

Тот же голос, та самая женщина. Те же самые слова. Как я могла ослышаться? Я вернула мобильник Киту, который наверняка ждал, чтобы я признала свою ошибку и извинилась.

Какой смысл? Какой смысл нам с Китом вообще говорить друг с другом, раз ни один из нас не заслуживает доверия?

14

20 июля 2010 года

– Всего-то два дня, – ответила Джеки Нейпир на вопрос Сэма, продолжая смотреть на Иена Гринта. – Два дня, не такой уж долгий срок. Я увидела это в субботу, а в понедельник первым делом позвонила в полицию. Я уже объяснила вам причины.

– Не могли бы вы объяснить их и мне? – попросил Комботекра.

Оторвав взгляд от Гринта, Джеки сердито взглянула на Сэма, затем сняла одну из своих золотых сережек в виде разорванного кольца и острым кончиком принялась сцарапывать розовый лак с ногтей. «Странное поведение для столь прилично упакованной особы», – подумал Комботекра. Безукоризненная внешность и явно предосудительная прилюдная зачистка лака противоречили друг другу. Макияж Джеки выглядел так, точно его накладывал профессиональный стилист, а ее коротко стриженные черные волосы были уложены в прическу с архитектурной точностью. Сэм не представлял, как можно достичь такой строгой треугольной формы – во всяком случае, без помощи специальных строительных лесов и стандартных двухтавровых профилей.

Обычно он легко прикидывал возраст большинства людей, но Джеки в это большинство явно не вписывалась – ей могло быть как двадцать, так и все сорок пять. Ее по-детски округлое личико не сочеталось с сеточкой выступающих вен на голых ногах, свойственных иногда пожилым женщинам. А может, это и не имело никакой связи с возрастом… Если б здесь была жена Сэма, Кейт, она сказала бы: «Ноги нельзя считать ее ошибкой, а вот юбку – можно. Не зря же, в конце концов, изобрели брюки!». В общем, она высказалась бы в этом духе. Нелепости и странности раздражали Кейт, а ее мужа ничуть не волновали: безвкусно одетые люди, уличные часы, показывающие неверное время, побуревшие оконные рамы домов, сушилки для рук, выдувающие горячий воздух…

У Сэма сложилось впечатление, что Джеки Нейпир рассчитывала на общение с Иеном Гринтом, и ее возмущало, что инициативу перехватил какой-то приезжий коп, даже не местный, однако Гринт решил, что опрос этот полезно будет провести его коллеге, и потому не вмешивался. Он сидел в другом углу комнаты, используя батарею в качестве подставки для ног. По мнению Комботекры, такая поза подходила скорее обиженному школяру, а детективу следовало поставить ноги на пол, но он не заблуждался на тот счет, кому здесь принадлежит главная роль.

«Куда бы я ни попал, вечно приходится подчиняться», – подумал он. Это беспокоило его только косвенно: он много размышлял, не пора ли ему более уверенно отстаивать свои права и обычно приходил к заключению, что предпочел бы, по возможности, избежать руководящей должности. Но ему хотелось, чтобы облеченные властью коллеги вели себя так, как вел бы себя он на их месте.

– Я не осуждаю вас, – заметил Сэм Джеки, вы предоставили нам крайне полезные сведения, а два дня, как вы заметили, – не такой уж долгий срок.

– Да, не долгий. А что вы предложили бы мне сделать – позвонить в полицию и заявить: «Извините, но я увидела труп на вебсайте по продаже недвижимости, правда, потом он почему-то исчез»? Кто мог бы подтвердить, что он вообще там был? Никто не поверил бы мне. Выставила бы себя сущей идиоткой.

– И тем не менее вы обратились к нам, – напомнил Комботекра.

– Ну, не могла же я просто так забыть об этом, верно? В смысле, может, мне все это пригрезилось, может, и не было ничего вовсе, но разве мне не следовало с кем-то поделиться? Вдруг я действительно видела это? Я думала об этом, пока все мозги не свернула, советовалась со своими приятелями – зря время потратила, все они давали мне разные советы. Одни говорили: «Не дури, ты не могла видеть такого», другие твердили: «Ты должна кому-то рассказать». А большинство, честно говоря, просто высмеяли меня. Но знаете, ничего забавного в этом не было, – возмущенно заявила женщина, словно Сэм утверждал обратное. – А в понедельник утром я проснулась и подумала, что свихнусь, если не выложу все кому-то. Я же ни в чем не виновата, верно? Никто не платит мне за то, чтобы я беспокоилась из-за каких-то там убийств. Вот я и позвонила в полицию.

Комботекре показалось, что ее акцент выдавал уроженку юго-восточного Эссекса, но, возможно, она все-таки родилась в Кембридже. «Но разве здесь так говорят? – с удивлением подумал он. – Тогда, наверное, это один из малоизвестных местных диалектов, не такой изменчивый, как у бирмингенцев или портовых ливерпульцев».

– Вы правильно поступили, – одобрительно произнес он.

– Теперь-то я уверена, что правильно, – кивнув, признала Нейпир. – И вовсе мне ничего не пригрезилось. Да и не могло – я не из тех дамочек, что страдают избытком воображения. Понимаете, что я имею в виду?

Сэм понимал. Редко встретишь двух таких разных женщин, как Джеки Нейпир и Конни Боускилл. Они находились на противоположных концах шкалы человеческих характеристик. И в аккурат посередине между ними оказалась мертвая женщина в луже собственной крови.

– Скажу вам пару деталей о себе… – Джеки начала загибать пальцы. – Первая: я исключительно преданный человек. Если я на вашей стороне, то буду до скончания времен хранить вам верность. Вторая: я живу в реальном мире, а не в сказочном царстве. Я не забиваю себе голову всякими завиральными идеями, не заблуждаюсь на свой счет, разыгрывая из себя примадонну: предпочитаю видеть вещи в реальном свете.

«Имела ли она в виду идеи о собственном статусе? – задумался Комботекра. – Иллюзорные, притянутые за уши идеи? Или эпохальные идеи?» Кстати, одну идею она подкинула ему: может быть, он сумеет приукрасить свои недостатки долей извращенного хвастовства? Сэм представил, как говорит Прусту: «Скажу вам, сэр, пару деталей о себе: по возможности, я обычно избегаю конфронтаций и позволяю своим подчиненным вить из меня веревки». Такое заявление вполне оправданно – так же, как и преданность Сэма, отправившегося сегодня на помощь Иену Гринту с его то ли реальным, то ли пригрезившимся убийством, словно ему нечем заняться в Спиллинге.

– В какое время вы видели тот женский труп на вебсайте «Золотой ярмарки»? – спросил он Джеки.

– Я уже говорила детективу Гринту: примерно минут в пятнадцать-двадцать второго часа ночи.

И сам Гринт мог бы сообщить это Комботекре. Но Сэм порадовался, что Иен не удосужился это сделать, ведь самому ему наконец удалось преуспеть: теперь Нейпир уже смотрела на него и, в конечном счете, перестала раздраженно гримасничать после каждого его слова. Когда чуть раньше он попросил ввести его в курс дела, Гринт с усмешкой сказал: «Слишком много там дел, а времени мало». И Сэм отправился в допросный кабинет, зная только имя Джеки и то, что она видела то же самое, что и Конни Боускилл. В результате он оценивал ее ответы лично, и ему не мешали заключения, сделанные Иеном в ходе предыдущей беседы с ней.

Гринт поступил правильно: это была весьма полезная методика. Комботекру не обмануло такое показное легкомыслие: его коллега серьезно относился к исчезновению мертвой женщины из дома № 11 по Бентли-гроув. В присутствии человека, которого что-то действительно волнует – помимо профессиональной добросовестности, – вы ощущаете его волнение в любых словах и действиях. В присутствии Гринта у Сэма возникло именно такое ощущение – словно сам воздух заполнился адреналином, пропитывая стены и мебель, – и он понял, что его собственная заинтересованность лишь дополняет общую атмосферу. «Гринт похож на Саймона Уотерхауса», – подумал Комботекра. Он мог бы держать пари на то, что при личной встрече эти два детектива не испытают друг к другу симпатии.

– Вы часто выходите в Интернет по ночам? – спросил он Джеки.

– О боже, нет, конечно! Обычно я, как пай-девочка, засыпаю под девятичасовые новости. Но у меня совершенно сбился режим. В прошлый вторник я вернулась из отпуска, а мне никогда не удается сразу наладить нормальную жизнь после отдыха, особенно после дальнего путешествия.

– Где вы отдыхали?

– На Матакане, в Новой Зеландии. Вы, небось, и не слыхали о таком острове?

Сэм слыхал, но притворился несведущим, подозревая, что Нейпир с удовольствием просветит его.

– Там живет моя сестрица, – продолжила она. – Прелестный островок. Она заведует там одной кафешкой. Ну, вообще-то, на самом деле там организовали картинную галерею, но ведь никто не откажется еще и от кофе с выпечкой и прочими напитками. Непонятно, чего ради… да уж если делать деньги, то побольше. Нет, отдыхается на Матакане прекрасно, но жить там наверняка никому не захочется.

Интересно, подумал Сэм, часто ли Джеки рассуждала так в присутствии сестры, наслаждаясь ее гостеприимством.

– Не возражаете, если я спрошу, как вы добываете средства на жизнь? – поинтересовался он.

Его собеседница дернула головой в сторону Гринта.

– Неужели он ничего не рассказал вам?

– Для пользы дела мне нужно услышать это лично, – сообщил Комботекра.

– Я занимаюсь продажей недвижимости. Работаю агентом на Идена Фиггза. – Мы как раз продаем тот дом, где я видела труп, дом одиннадцать по Бентли-гроув. А иначе зачем бы, вы думаете, я залезла в «Золотую ярмарку»? – нахмурилась женщина. – Или, может, вы из тех типов, которые терпеть не могут агентов по недвижимости?

– Нет, вовсе нет… – До Сэма донесся легкий скрип и, обернувшись, он понял, что Гринт поудобнее устроился на стуле, специально выбрав этот момент. Агент по продаже недвижимости. Иен отлично сознавал, что такого Комботекра мог ожидать меньше всего. О чем и свидетельствовала легкая усмешка, скользнувшая по его губам.

– В пятницу мне никак не удавалось заснуть, вот я и подумала глянуть на то, что произошло на нашем рынке за время моего отсутствия, – заявила Джеки. – Я знала, что дом одиннадцать по Бентли-гроув выставлен на продажу – знала, что она, ну его владелица, доктор Гейн, продает дом. Я сама могла бы заняться этой продажей, только в результате отправилась в Новую Зеландию, поэтому передала его Лоррейн – ну вы знаете мою коллегу, Лоррейн Тёрнер?

– Да, итак… – Сэму показалось, что он не успевает переварить всю эту информацию. – Простите, не могли бы вы прояснить кое-что для меня: вы сказали, что решили посмотреть, что поступило в продажу, пока вас не было в стране…

– Верно. Посмотреть, что успели продать, какие появились новые предложения. Надо отслеживать конкурентов, обуздывать их аппетиты, чтобы не продавали больше нас. Рынок недвижимости в Кембридже чертовски крут. Спад активности бьет по нашему бизнесу не так больно, как в других местах, но сейчас как раз дела идут в гору. Любой дом или квартира в центре города, за которые просят меньше шестисот тысяч, улетает в считанные дни – конечно, если окна не выходят на шумную улицу и не требуется капитальный ремонт. Если какое-то предложение и…

– Простите, позвольте мне прервать вас на этом. – Комботекра улыбнулся, сглаживая свое вмешательство в монолог собеседницы. – Крайне важно, чтобы вы успели ввести меня в курс дела, прежде чем вы вернетесь к вашим профессиональным занятиям.

– Ну да. Понятно, такая уж я уродилась, люблю свою работу – призвание для меня значит больше, чем карьера. Я даже успеваю соскучиться в отпуске. И никакое другое дело меня бы не заинтересовало, ей-богу, честное слово!

– По-видимому, это может служить ответом на интересующий меня вопрос.

Вопрос, который я задал бы гораздо раньше, если б вы так не упивались собственными разглагольствованиями.

– Зачем вам понадобилось просматривать виртуальный тур по дому одиннадцать по Бентли-гроув? Полагаю, вам требовалось взглянуть на интерьер дома, чтобы узнать, справедливо ли он оценен. – Сэм ответил на свой же вопрос, представив, как поступил бы, если б продажа домов стала его жизненным призванием.

– Точно, – Джеки воодушевленно кивнула. – Вы попали в самую точку. Правда, я уже видела интерьер дома доктора Гейн, дважды. А виртуальный тур открыла, потому что хотела посмотреть, уехала ли оттуда хозяйка, как собиралась. Просто из чистого любопытства, правда. Она заявила мне, что не в силах оставаться там после случившегося, поэтому, мол, придется перебраться в отель. А я еще пыталась отговорить ее, сказав: «Ведь это обойдется вам жутко дорого – такое долгое житье в отеле, учитывая сколько времени придется жить там до продажи и покупки другого дома». Но она, видно, решилась на такую безумную трату, судя по тому, что я увидела в этом туре. Большинство вещей она оставила в доме, но из ванной исчезли зубные щетки и паста, и рулон туалетной бумаги тоже, и на прикроватном столике – пусто, ни стопки книжек, ни стакана для воды. – Нейпир выразительно постучала пальчиком по крылу носа. – Я нутром все чую, когда дело касается домов… да и тех людей, которые живут в них.

И тех людей, которые в них умирают?

– Помню, мне подумалось: «Она таки уехала – перебралась в отель и будет платить черт знает какие бабки. Вот идиотка!» А потом появилось изображение этого в гостиной, и я увидела лежащую там женщину и всю эту кровь… – Джеки содрогнулась. – Нет уж, спасибо, не хотелось бы мне увидеть такое еще разок!

– Вы сказали: «После случившегося». Боюсь, мне необходимо услышать эту историю с самого начала, – сказал Сэм чувствуя, что Иен наблюдает за ним.

– Это будет нелегко сделать, – пренебрежительно рассмеявшись, ответила женщина. – Как я уже говорила детективу Гринту, я не понимаю, что, черт возьми, происходит, потому что не знаю, когда эта самая катавасия началась. – Ей надоело сцарапывать лак с ногтей, и она вставила сережку обратно в ухо.

– Начните с телефонного звонка тридцатого июня, – подсказал ей Гринт.

Будь у Комботекры другой характер – если б, к примеру, на его месте оказался Джайлз Пруст, – он, возможно, развернулся бы и ехидно воскликнул: «Детектив Гринт! Какая радость, что вы присоединились к нам!»

Джеки издала тяжелый вздох.

– Я торчала на работе. Подошла к телефону, – со скучающим видом начала повторять она, и ее занудный тон однозначно подразумевал: «Ну сколько можно талдычить одно и то же!» – Звонила женщина. Сказала мне, что ее зовут Селина Гейн – доктор Селина Гейн. Она подчеркнула, что именно доктор. Обычно люди не заостряют внимание на своей персоне – обычно мы сами об этом спрашиваем. Вот, к примеру, вы звоните мне и говорите, что вас зовут Сэм… – Нейпир сморщила носик. – Повторите еще разок, какая у вас фамилия?

– Комботекра.

– Да, вот вы так и говорите, мол, Сэм Комботекра, а мы уже спрашиваем: «Как вас, мистер, величать – доктором или профессором?» Или, если б вы были женщиной, мы могли бы спросить: «Как к вам обращаться – мисс, миссис, доктор или профессор?». Мы не употребляем нейтральное «госпожа»^[42] – не положено нам это, согласно указаниям свыше. Поддерживаем исключительно традиционный имидж. – Усмехнувшись, Джеки жестом заключила последние слова в кавычки. – По правде говоря, я считаю это какой-то бредовой прихотью. Я лично предпочитаю обращение «госпожа», как и большинство моих коллег. Но Кембридж есть Кембридж – многие здешние снобы склонны не замечать веяний времени, нравится им это или нет.

– Телефонный звонок, – нараспев прогудел Гринт из своего угла, – тридцатого июня.

– Да, так вот, я ответила на этот звонок, и та особа представилась как доктор Селина Гейн. Она хотела выставить свой дом на продажу, дом одиннадцать по Бентли-гроув, поэтому мы договорились встретиться с ней в тот же день, позже, в этом самом доме. Выглядела она вполне прилично – в общем, не вызвала у меня никаких подозрений. Я осмотрела все помещения, прикинула цену, обсудила с ней вопросы комиссионного вознаграждения и варианты продаж, и мы сговорились по поводу запрашиваемой цены. Я сделала несколько снимков для рекламного буклета…

– Вы сделали фотографии? – удивился Сэм. – Говоря с Лоррейн Тёрнер, я понял, что это она их делала.

– Ну да, потому что свои я стерла, – пояснила Джеки таким тоном, словно это было очевидно.

– Сделанные Лоррейн фотографии и попали в итоге в буклет и на вебсайт, – любезно добавил Гринт со своего режиссерского кресла. – Но не будем забегать вперед. Продолжайте, Джеки.

– Потом эта женщина – та, что назвалась Селиной Гейн, – сказала мне, что заглянет в нашу контору на следующий день, чтобы просмотреть сделанный черновик буклета. Она внесла несколько изменений, и я сказала: «Отлично, спасибо» и пообещала послать ей экземпляр буклета, когда он будет готов. Но она ответила, что не стоит затрудняться – мол, ей он не нужен. Затем выдала мне запасной ключ и предложила устраивать просмотры в любое время, самостоятельно распоряжаясь в этом доме. Она сообщила, что собирается уехать оттуда. В порядке любезности я сказала, что могла бы позвонить ей и сообщить время прихода покупателей, но она заявила, что в этом нет никакой необходимости.

Сэм с трудом смог сосредоточиться. Он понял, что появилась какая-то зацепка, но не смог бы предсказать развитие событий, даже если б пытался сделать это в течение миллиона лет. А смог бы Саймон, если б оказался сейчас здесь, догадаться, к чему приведет история Джеки? Смог бы он уже выдать какую-то версию? Комботекра напряженно обдумывал каждое сказанное слово, и эти осознанные усилия мешали его способности воспринимать услышанное в целом. Не способствовало озарению и загадочное присутствие на заднем плане Гринта.

– К моменту выхода буклетов я уже обзвонила нескольких покупателей из нашего приоритетного списка, – продолжила Нейпир. – Кто-то из них, на мой взгляд, мог и заинтересоваться. Не университетский народ, разумеется, – им подавай исторические здания с приметами старины, а таких на Бентли-гроув днем с огнем не сыщешь. К счастью, тех, кто трудится в технопарке и Адденбруке, это не волнует – им подавай побольше квадратных футов, блеск новизны и большие сады. У меня имелась на примете одна семейка, которая страстно желала поселиться в этом районе, – французы. Им-то я и позвонила в первую очередь, честно говоря. Я знала, что они идеально подойдут для дома одиннадцать по Бентли-гроув.

«Какие странные взгляды, – подумал Сэм. – Вообще-то, это дом должен подходить жильцам, а не наоборот».

– Когда я самостоятельно заявилась с моими французами в этот дом, то столкнулась там с женщиной, которой никогда не видела прежде. Правда я видела… вроде бы, видела ее снимок, фото на паспорте. Она жутко перепугалась, словно подумала, что я собираюсь наброситься на нее или еще что-то в том же духе. Она спросила меня, кто я такая, что, собственно, делаю в ее доме и откуда взяла ключ. В общем, она совсем сбледнула с лица – видит бог, я уж подумала: вот сейчас хлопнется в обморок. Ну, и я тоже спросила ее, кто она такая. А она заявила, что ее зовут Селина Гейн… в общем, теперь-то я знаю, что именно она и есть Селина Гейн, однако раньше я знала, как Селину Гейн, совсем другую персону. – Джеки похлопала себя по затылку, словно подчеркивая собственную идентичность. – Она понятия не имела, зачем я заявилась. Какая-то ловкая стерва, успевшая смыться, выставила дом на продажу без ведома хозяйки.

* * *

Чарли решила устроить своеобразную фотосессию. Она разгуливала по саду, фотографируя все роскошные памятные места: бассейн в самых разных ракурсах, полюбившиеся деревья и цветы… Не забыла она зайти и в спальню, где почивали они с Саймоном. Также известную пока, как любовное гнездышко единственной сексуальной оргии. Вчера вечером муж приобнял ее в кровати – в своей обычной манере, напряженный от значительности и неловкости собственного заигрывания, – но она слишком расстроилась из-за Лив и Гиббса, а еще больше огорчилась из-за того, что Саймон, видимо, не возражал, что у нее нет игривого настроя.

Пройдясь по вилле, Чарли сфотографировала по разу каждую из не использованных ими спален, а также сделала по нескольку снимков гостиной, кухни, столовой и разнообразных, залитых солнечным светом террас и балконов. Боже, она влюбилась в эту красотищу! Хотя как можно полюбить красотищу, если ты не испытывал в ее окружении ничего, кроме разочарования от несбывшегося счастья? «Точно так же, как можно любить человека, который вечно тебя разочаровывает», – с усмешкой предположила Чарли.

Нехотя она включила в свой фотоальбом и ту пресловутую гору, что упорно отказывалась показывать свою физиономию всем, кроме Саймона. Сегодня Чарли как раз спросила Доминго по поводу этого лица, и он тоже не смог ничего разглядеть. Его очевидное недоумение привело ее к заключению, что другие гости никогда не упоминали о столь ускользающей достопримечательности. Однако Саймон, опять же, представлял собой совершенно уникальную личность. Чарли еще не исключила возможность того, что он притворно видит то, чего там нет: очередной из придуманных им хитроумных экспериментов. Стоит ли ей запечатлеть на фотографии деревянный домишко Доминго? Да, почему бы и нет? Пусть будет, ради полноты картины. Если она еще вообще будет разговаривать с сестрой, то сможет показать ей фотку, сказав: «Именно здесь ты шарахнула меня по башке новостью о том, что трахалась с Крисом Гиббсом».

Подойдя ближе, она услышала голос Саймона. Уже почти целый час он болтал с Сэмом. Им пришлось пополнить телефонный счет Доминго на крупную сумму. Остановившись возле открытой входной двери, Чарли прислушалась: разговор шел о вебсайте недвижимости «Золотая ярмарка». И об убийстве или о смерти. Каким-то боком к этому была причастна Конни Боускилл: Саймон упоминал ее имя пару раз в самом начале разговора, прежде чем Чарли, отказавшись от попыток понять, что происходит, отправилась на поиски своего фотоаппарата.

Она сфотографировала садовый домик со всех сторон. Заглянув в затененную душную комнату, вдохнула излюбленный Доминго лесной аромат лосьона после бритья, а потом слегка потеснила Саймона, чтобы, стоя в дверном проеме, сделать снимок того самого плетеного кресла, задрапированного красно-синим клетчатым пледом.

Вот в этой корзине я и сидела, когда ты, эгоистичная стерва, испоганила мне медовый месяц.

– Я постараюсь связаться с Сэмом позже, – ответил кому-то Уотерхаус. – Добреду до центра Пуэрто-Бануса, найду там другой телефон и звякну ему. Мне неудобно здесь говорить; чувствую, с каким нетерпением наш смотритель ждет, когда я уберусь из его хибары. В такой обстановке толком не сосредоточишься… Что? Да нет здесь никаких других помещений, кроме сортира! И пока я тут болтаю по его телефону, он торчит под палящим солнцем.

Свяжется с Сэмом позднее? Чарли нахмурилась. Странно, ведь Саймон вроде бы собирался говорить именно с Сэмом. То есть сейчас он уже позвонил кому-то другому? Снеговику? Нет, его голосу не хватало жесткой неприязни, так что это не мог быть Пруст. Тогда, может, это Колин Селлерс? Должно быть, он.

Пробурчав вместо прощания нечто неразборчивое, Саймон прервал звонок. Он еще не успел положить телефон, когда Чарли сфотографировала, как он с задумчивым видом постукивает себя трубкой по подбородку, бормоча что-то себе под нос, – извечный признак того, что у него появилась идея фикс, и кривая зависимости от нее уже стремится к максимуму.

– Улыбнись, одержимый, – подначила она мужа.

– Я думал, что ты доберешься до фотографий только в последний день, – отозвался тот.

– А ты не думаешь, что это наш последний день? – рассмеялась она. – Не обманывай себя.

Саймон взял у нее фотоаппарат.

– О чем ты говоришь?

– Тебе же нужно лететь домой.

– Нет, не нужно.

– Пройдет пара часов, прежде чем ты признаешься в этом самому себе. И чуть дольше будешь набираться храбрости, чтобы сообщить мне о нашем улете.

– Чушь собачья! Мы никуда не полетим.

– Селлерс ведь только что сообщил тебе что-то о мертвой женщине. Тебе же хочется быть на месте событий. Точнее, там, где идет процесс трупного окоченения.

– Мне хочется быть здесь. С тобой.

Чарли не позволила заверениям супруга пробить стену своего недовольства. Если она поверит ему, будет вдвойне обиднее потом, когда он пойдет на попятный.

– Почему это тебе не хочется отправиться домой? – раздраженно спросила она. – Ведь твоя приятельница Конни стала свидетелем убийства, и ей нужно все рассказать тебе. Какое совпадение, что ей вдруг случилось наткнуться на труп! А нет ли, случаем, шанса, что эта покойница и была тайной любовницей ее мужа?

– Никто ничего толком не знает, – вздохнув, признался Саймон. – И меньше всех – ты. Конни Боускилл увидела какую-то мертвую женщину со спины: она лежала, уткнувшись лицом в залитый кровью ковер на вебсайте «Золотой ярмарки». Там выложили рекламный видеоролик интерьеров дома одиннадцать по Бентли-гроув – тот самый адрес, что записан в навигаторе ее мужа под названием «Дом».

– Надеюсь, ты не шутишь? – Чарли пристально взглянула на мужа. – Ты говоришь совершенно серьезно?

– Это случилось в пятницу вечером… вернее, уже в субботу, вскоре после полуночи.

– Саймон, вебсайт «Золотой ярмарки» открыт для операций с недвижимостью, – медленно произнесла Чарли, словно объясняла что-то несмышленому ребенку. – Там не может быть никаких трупов, только выставленные на продажу дома. Или предлагаемые в аренду – не стоит забывать об арендных предложениях недвижимости. Квартиры, особнячки… и никаких мертвых женщин. Неужели Селлерс… – Она умолкла, с подозрительным видом покачав головой. – Это прикол, верно? Он, вероятно, долго придумывал, как выманить тебя отсюда.

– Я не говорил с Селлерсом. К телефону подошел Гиббс.

Гиббс. У Чарли возникло ощущение, будто незримая рука сжала ее горло, так крепко сжала, что и не пикнешь. Если уж на то пошло, то, вероятно, так лучше. Человеческое благоразумие запускает внутреннюю тормозную систему, дабы страдалицы не выли волком на протяжении всего их медового месяца.

Именно Крис Гиббс четыре года тому назад произнес роковые слова, поставившие крест на ее честном имени. Он, и только он видел выражение ее лица, когда до нее дошло, что она натворила, и с того момента ее жизнь начала рушиться – публично, при свете дня, до полного дерьмового обнажения. Вероятно, Гиббс даже не подумал об этом, не осознал, что стал свидетелем разрушения самого ценного для Чарли понятия: собственной достойной самооценки. И Гиббс ни в чем не виноват – он лишь сообщил сведения, обнаруженные им по ее же собственному заданию. Рассуждая логически, она понимала, что он не сделал ничего плохого, но тем не менее чувство досады на него не проходило. Он созерцал сцену ее унижения, стоя в первом ряду, лицом к лицу с ней.

– Ты говорил, что собираешься звонить Сэму, – произнесла Чарли.

– У него отключен мобильник. – Наклонившись вперед, Саймон заглянул ей в лицо. – В чем дело? Не смотри так. Я словом не обмолвился про Оливию. Ты же слышала наш разговор – только про Конни Боускилл. Мы с Гиббсом вообще не разговариваем на личные темы.

А ты ни с кем не разговариваешь на личные темы.

– Так ты битый час болтал с Гиббсом о вымышленных трупах на вебсайтах по продаже недвижимости и даже не удосужился упомянуть о том, что они с моей вероломной сестрицей, постаравшись на славу, испоганили и нашу свадьбу, и медовый месяц? – вспыхнула Чарли.

Ее супруг вставил телефонную трубку Доминго обратно в базу.

– Они ничего не испоганили, – возразил он, – кроме их собственных отношений, а это уже их личные дела.

– Нынче ты запел по-другому! Вчера вечером ты говорил, что всегда думал о дне нашей свадьбы, как о…

– Нет, это ты так говорила. И еще приписала мне свои же чувства… в итоге, подразумевая, что…

– А разве ты не расстроился? Это же был день нашей свадьбы! Они не имели никакого права отпраздновать его подобным мерзким образом.

Протиснувшись мимо Чарли, Саймон вышел в залитый солнцем сад.

– Никто, кроме нас тобой, не в силах, черт побери, испортить нашу жизнь! И если ты не хочешь погубить свой медовый месяц, прекрати болтать о преждевременном возвращении домой.

– То есть… тебя смущают две проблемы, и ты не намерен разобраться ни с одной из них!

– Меня смущают?

Уотерхаус откинул со своего пути ветвь раскидистого дерева. На его жену обрушился оранжевый дождь цветочных лепестков, и она смахнула их с лица.

– Не ты ли говорила вчера вечером, что потеряла к ним обоим всяческое уважение? – насмешливо поинтересовался Саймон.

– Думаешь, я лгала? – спросила Чарли, быстро догнав его. – А ты, видимо, уже простил эту парочку?

– Не мое дело прощать или не прощать их. Да, мое мнение о них изменилось далеко не в лучшую сторону. Гиббс женат, Лив собирается замуж. Им не следовало так поступать.

– Что-то я не услышала в твоих ответах Гиббсу того, что твое мнение о нем ухудшилось.

– А разве ему нужно мое мнение? – Саймон присел на ступени плавательного бассейна, погрузив ступни в воду. – Мое мнение неизменно останется при мне.

Чарли зажмурилась. Все ее слова как об стенку горох. Ее муж с Гиббсом будут продолжать жить так, словно ничего не случилось, – болтать о работе, поносить Пруста, выпивать вместе в «Бурой корове». Неужели она ожидала, что Саймон будет отстаивать свою точку зрения? Перестанет общаться с Крисом, пока тот не извинится и не пообещает оставить Лив в покое?

Как и все в полицейском участке Спиллинга, Гиббс знал, что случилось на вечеринке по поводу сорокалетия Селлерса. Он знал, что Саймон и Чарли удалились в укромное местечко, а потом Уотерхаус передумал и сбежал, оставив дверь нараспашку и обнаженную Чарли на полу. Стейси, жена Селлерса, стояла рядом на лестничной клетке с тремя подругами и все видела. На работе Чарли отшучивалась от любых упоминаний о том эпизоде, а за стенами участка вообще никому об этом не рассказывала. Даже Лив ничего не знала. Пока.

– Я не верю в правомерность коллективной ответственности, – заявил Саймон. – Да, Гиббс изменяет Дебби. Он давно знаком с Лив. Сколько раз они бывали вместе с нами в «Бурой корове» без Дебби или этого зануды Дома Лунда? Это могло случиться в любой момент – вовсе не обязательно, что это случилось именно в день нашей свадьбы.

– А если Дебби выяснит, что мы знали и не сказали ей? – спросила Чарли.

Прикрыв ладонью глаза от солнца, Уотерхаус взглянул на нее.

– А с чего вдруг нам говорить ей? Это абсолютно не наше дело.

С тем же успехом можно пытаться объяснить инопланетянину, по какой орбите крутится планета Земля. Чарли глубоко вздохнула.

– Лив – моя сестра. Если их связь откроется, все подумают, что я на ее стороне.

– Вот тогда ты и скажешь им то, что говорила мне вчера вечером: что ты больше никогда не захочешь видеть жирную, распутную физиономию этой изменницы.

– Я так говорила?

– Дословно, – ответил Саймон. – И не представляю, кто мог бы усомниться в тебе.

Чарли испытывала неловкость от того, что ей напомнили, как она отозвалась о своей родной сестре. Но кто в этом виноват? Кто вынудил ее сказать это?

– Дебби пользуется популярностью, – озабоченно произнесла она. – Она дружит со всеми женами наших ребят – с женами Мейкина, Злосника, Эда Батлера… Дебби стала объединяющей силой этой… сети. Они с Лиззи Пруст вместе ходят в бассейн фитнес-клуба «Волна». Если бы это случилось со Стейси Селлерс, я не стала бы особо переживать – все считают, что она сдвинута на почве секса. И ей не надо мучиться с ЭКО, ей не пришлось пережить чертову пропасть злосчастных выкидышей. Ты помнишь, мы все подписывались на поздравительной открытке с пожеланиями удачи, перед тем как Дебби поимела свою первую… гормональную штуковину?

– Увы, я не смог втиснуть свою подпись, – кивнув, сказал Уотерхаус. – Свободного места не осталось.

Чувствуя, что начинает дрожать, его супруга обхватила себя руками.

– Саймон, ведь все на работе возненавидят меня. Мне уже пришлось однажды пройти через…

– Единственным человеком, ненавидевшим тебя четыре года тому назад, была ты сама.

– Кажется, припоминаю, что меня в этом поддержала вся бульварная пресса, – с горечью выдавила Чарли. – Я не выстою еще раз, Саймон… не переживу, если все опять ославят меня как злодейку.

– Чарли, ни в «Сан», ни в «Мейл» никого ни капельки не интересует ЭКО нашей Дебби.

– А вдруг Дебби все узнает, они с Гиббсом разбегутся, а Лив станет новой миссис Гиббс? Миссис Зейлер-Гиббс, учитывая ее чертовы удвоенные претензии…

– Ты совершенно напрасно взвинчиваешь себя.

– Я выхожу с работы, а она уже поджидает его после смены на парковке в своей машине. От нее ведь нигде не спрячешься. Она еще может перебраться в Спиллинг. – Чарли содрогнулась. – Ты думаешь, ничего подобного с ней не произойдет? Но она же не случайно завела шашни с Гиббсом!

– Надеюсь, – хмыкнул Саймон. – Случайно хренов Гиббс может травмировать кого угодно.

– Моя жизнь всегда казалась ей интереснее, чем ее собственная – вечно она слонялась вокруг да около, ожидая, что я приглашу ее на наши сборища. И тут она увидела свой шанс и воспользовалась им – теперь она в нашем кругу. Остается только исключить из него Дебби. Она получила доступ и больше не нуждается во мне.

На это заявление не последовало никакой реакции.

– Эй, скажи что-нибудь! – возмущенно воскликнула Чарли.

Ее муж задумчиво смотрел на воду.

Она вспомнила его последнее высказывание. Прежде он ни разу не использовал слово «хренов» в сексуальном контексте. Никогда.

– Саймон? – позвала она.

– Прости, что?

– Ты не слушаешь меня?

– Я предугадал все, что могу услышать: некто особенно склонен усугубляться в страданиях. И этот некто готов на любые жертвы, создавая благоприятные условия для дурного настроения и заставляя окружающих скатываться в него же.

Чарли попыталась спихнуть мужа в воду, но он воспротивился, завладев ее запястьями. Пришлось уступить – он был гораздо сильнее.

Через пару секунд мир восстановился, будто ничего и не случилось. Чарли устроилась на ступенях рядом с любимым.

– Ты не слушал, потому что думал о сумасшедшей Конни Боускилл с ее дурацким навигатором и убийственными страшилками, – сказала она. – С тем же успехом сейчас ты мог бы быть в Спиллинге.

– У меня появилась одна версия.

Чарли издала стон.

– Не о Конни Боускилл – о тебе, – продолжал полицейский. – Именно ты хочешь вернуться. Тебе хочется, чтобы Лив узнала через твоих родителей, что мы слиняли отсюда после четырех дней. Символический смысл этого очевиден: она звонит сюда, а на следующий день медовый месяц обречен – однозначно. Романтические мечты разбиты вдребезги, сериальное представление о глубочайшем несчастье…

– О нет, прекрати!

– И пожизненная вина твоей сестре обеспечена.

– Могу я задать тебе один вопрос? – срывающимся голосом произнесла Чарли. – Почему ты женился на мне, если думаешь, что я такая стерва?

На лице Саймона отразилось искреннее удивление.

– Я так не думаю, – возразил он. – Просто тебе не чуждо ничто человеческое, только и всего. У каждого из нас бывают дерьмовые мысли, каждый из нас способен на скверные поступки.

Чарли хотелось еще услышать от него, что между ее дерьмом и дерьмом Лив есть существенное различие, что дерьмо ее сестры в сто раз дерьмовее. Но по многолетнему опыту она знала, что Саймон Уотерхаус никогда не говорит того, что тебе хочется услышать.

Он прищурился. Его сосредоточенный взгляд переместился на супругу, словно он вдумчиво пытался запомнить выражение ее лица.

– Категории людей… вот с чего мы начнем. Допустим, ты помещаешь изображение трупа на вебсайт, то есть либо ты – убийца…

– Да не верю я этому! – буркнула Чарли.

Она спустилась по ступеням в бассейн и нырнула в воду. Платье облепило ее фигуру, сандалии мешали ей плыть, точно привязанные к ногам кирпичи. Саймон встал и, пройдя по бортику, догнал ее, после чего двинулся дальше в темпе ее плавания.

– Если ты не убийца или не соучастник, то кто же? Владелец того самого дома? Не понимаю, какая у него выгода? Или, может, выгода есть у заинтересованного покупателя? Ничто так не сбивает цену, как кровь и потроха, разбросанные по полу всей гостиной.

– Отвали, Саймон, отвали, трижды пошел в задницу!

– Если ты убийца и размещаешь изображение трупа в Сети, то ты афишируешь свое преступление. Если же ты не убийца…

– Твой труп существует только в воображении Конни Боускилл! – крикнула Чарли.

– Разве я не успел сказать тебе? – удивился Уотерхаус. – С полицией связался еще один человек, видевший его.

– Что? – Она замерла. – Кто же? Может, лучшая подруга Конни Боускилл? Или ее мама? Должно быть, просто ложная поддержка.

– Если ты не убийца, то видел ли ты, как убийство произошло? Следил ли ты? Спрятавшись? Знаешь ли ты, что именно произошло? Поджидал ли ты в укрытии с камерой наготове? Или ты пришел позже и обнаружил этот труп?

Чарли вылезла из бассейна. Теперь, в отягощенной водой одежде, быстро передвигаться в этой жаре стало еще труднее.

– Далеко ли ты собралась? – крикнул ей вслед муж.

– Далеко ли? – повторила она. – Далеко ли может собраться Чарли?

«Пусть этот мыслитель поразмышляет», – подумала женщина, быстро удаляясь к домику Доминго. Она собиралась позвонить в авиакомпанию и выяснить, как скоро они смогут вылететь домой.

* * *

Сэм осознал наконец то, о чем Гринт мимоходом упомянул раньше: что он попросил Лоррейн Тёрнер предоставить ему список имен, адресов и телефонных номеров всех, кому она успела показать дом одиннадцать по Бентли-гроув, а также тех, кто интересовался им, даже если за этим не последовал просмотр. Поначалу Комботекра счел это излишней дотошностью, желанием перестраховаться, но теперь понял прозорливость коллеги. Женщина, сыгравшая роль Селины Гейн и без разрешения выставившая ее дом на продажу, могла также исполнить и роль предполагаемого покупателя. Психологически это было вполне совместимо. Некая особа могла получить форму доступа под ложным предлогом – уже известная особа, сыгравшая роль другой женщины. Сэм вполне представлял, что она могла получить удовольствие, вводя в заблуждение еще одного агента из компании Идена Фиггза.

И что дальше? Что могла предпринять дальше женщина, отбросив маску Селины Гейн? Сделать предложение? Купить этот дом? Какую цель она преследовала? Комботекра решил, что, имея на руках так мало надежных сведений, бессмысленно пока размышлять об этом.

– Думаю, мы поладим, не возражаете? – Джеки уже трещала без умолку, словно они были старыми друзьями. – И вот я торчу там, как простофиля, и мои бедные французы, которые наверняка купили бы этот дом, сто процентов, если б я не сообщила им, что в итоге он не продается, что ошибочка вышла. Обескураженные, они даже не пытались возражать! Перегорели мои французики. Это худшая часть моей работы: приходится зализывать душевные раны, когда дело обламывается. В вашей работе, небось, точно так же.

Жаль, что Джеки Нейпир не оказалась поумнее – умный человек мог бы сообразить, какие детали истории важны, а какие несущественны. У Сэма появилось ужасное предчувствие, что скоро он услышит подробный отчет Джеки о том, как она спасала французов – возможно, даже о том лучшем доме, что она нашла для них, с солнечным садом и превосходно оборудованными гаражами, – если он не предпримет активных шагов во избежание этой участи.

– Мне необходимо уточнить ход событий, – заявил он. – Значит, вы говорите, что первая женщина, которую вы встретили, впервые придя в дом одиннадцать по Бентли-гроув, была не Селина Гейн. Та самозванка сообщила вам, что хочет продать дом, и она же потом просматривала макет буклета и выдала вам ключ?

– Да, причем она совершенно не похожа на доктора Гейн, – раздраженно добавила Нейпир.

– Следовательно, с настоящей Селиной Гейн вы познакомились только через несколько дней, когда привели в ее дом французов?

– А точнее, через неделю, – внес в беседу очередную лепту Гринт. – В среду, седьмого июля.

– Мне следовало бы раскусить ее, едва только я увидела то чертово фото в паспорте, – поджав губы, посетовала Джеки. – Селина Гейн оказалась симпатичной блондинкой. А та самозванка была брюнеткой и… весьма сурового вида, но кто бы мог догадаться, верно? Если вам показывают фото и говорят: «Обычно я осветляю волосы», – то почему бы и не поверить? Не подумаете же вы: «Интересно, не выдает ли она себя за кого-то другого»? У меня не было ни малейшей причины подозревать ее. К тому же на самом деле мне выдали ключ от того самого дома, и встретилась я с ней в самом доме. Естественно, я предположила, что и паспорт, и сам дом принадлежат ей, – логично? Кто же еще мог выставить дом на продажу? То есть я имею в виду, непонятно, зачем кому-до другому делать это?

И зачем кому-то понадобилось размещать изображение жертвы убийства на вебсайте недвижимости?

– А как вам пришло в голову попросить ее показать паспорт? – Сэм предпочел задать более легкий вопрос.

– Мы обязаны проверять удостоверение личности любого, чей дом выставляется на продажу. Так мы узнаем, те ли они, за кого себя выдают. – Если его собеседница и осознала иронию сказанного, то хорошо скрыла ее.

– Итак, по вашим словам, самозванка, выдавшая себя за Селину Гейн, была брюнеткой. А как вы описали бы ее фигуру – низкорослая, высокая, толстая, стройная?

– Маленькая и стройная. В общем, миниатюрная.

Комботекра вдруг осознал, что картина событий стала яснее, хотя еще не понял, что именно прояснилось. Потом до него дошло, что стало ключевым моментом: «миниатюрная». Конни Боускилл использовала такие же слова. Миниатюрная брюнетка…

«Какая-то ловкая стерва, успевшая смыться, выставила дом на продажу без ведома хозяйки, – именно так выразилась Нейпир. – Какая-то ловкая стерва…»

– Как вы полагаете, Джеки, могла ли та ничком лежащая женщина из виртуального тура оказаться той самой самозванкой, которую вы впервые встретили в доме одиннадцать по Бентли-гроув?

Сотрудница агентства сосредоточенно нахмурилась, обдумывая вопрос.

– Нет, пожалуй, не могла. Ноги у той мертвой женщины были видны. И кожа их явно темнее. Та самозванка была бледной, светлокожей. И она носила обручальное кольцо, правда, очень тоненькое – не толще ушка для открывания консервной банки. А на пальце мертвой женщины было довольно солидное обручальное кольцо.

– Вы уверены? – спросил Сэм.

Джеки выразительно потрясла пальцами одну из своих сережек – ту самую, которой пользовалась для соскребания лака с ногтей.

– Я всегда обращаю внимание на ювелирку, – с гордостью заявила она.

Даже если на ваше внимание в кадре претендует убитая женщина? Комботекра заметил, что сама Нейпир не носит обручального кольца, и пожалел того бедолагу, который мог однажды надеть колечко на ее палец.

– У настоящей Селины Гейн вообще нет обручального кольца, – добавила Джеки. – Видно, она не замужем. Хотя, по-моему, вполне могла бы… просто мне так показалось.

Светлокожая особа с тонким обручальным кольцом. Оглянувшись на Гринта, Сэм заметил, что тот подозрительно нахмурился. Конни Боускилл вполне подходила под описание миниатюрной, светлокожей особы с очень тонким обручальным кольцом, и Комботекра невольно поежился. Зачем Конни Боускилл могло понадобиться разыгрывать роль Селины Гейн и выставлять на продажу дом одиннадцать по Бентли-гроув? Из-за того, что она думала, будто Селина жила там с Китом? Такое объяснение Сэму не понравилось – слишком туманная логика. Едва ли такая идея первой придет вам в голову в данной ситуации. И если Конни была той самой брюнеткой, встретившей Джеки в доме одиннадцать по Бентли-гроув, то где она раздобыла ключ?

Гринт поднялся со стула и, прихрамывая, прошелся по комнате.

– Ноги затекли, – проворчал он и внезапно спросил: – Джеки, как вам кажется, узнаете ли вы особу, выдававшую себя за Селину Гейн, если она встретится вам опять?

– Безусловно. Уж я-то разбираюсь в лицах!

Сэм подумал, что это спорное утверждение, учитывая ее ошибку с фотографией в паспорте. Подняв глаза, он обнаружил, что Нейпир пристально смотрит на него, а на лице ее застыло враждебное выражение. Это потрясло его – уж не ошибся ли он в чем-то?

– Вы думаете, мне уже по паспорту следовало понять, что она самозванка, – проворчала женщина. – Не так ли? Какой глупой, должно быть, я оказалась, не узнав, что в паспорте фотография другой женщины? Однако об этом позаботилась та умница. «Раньше я обычно осветляла волосы, – пояснила она и добавила еще: – Белокурость мне тоже идет. Признаться, на этой фотографии я выгляжу лучше, чем в жизни. Большинство людей в паспорте выглядят, как серийные убийцы, но я вышла, как кинозвезда. Печально, правда, что реальность далека от этого».

– И все это она вам и сказала? – уточнил Комботекра.

– Ну, примерно, – призналась Джеки. – Точных ее слов я не помню. Все-таки с тех пор прошло больше месяца. Но она намолола мне кучу чепухи, объясняя, почему не похожа на себя на той фотографии. И про серийных убийц и кинозвезду она точно говорила. Ох, и хитра стерва! Сообразила, что надо сказать именно про то, какими не похожими на себя получаются зачастую люди на фотографиях в своих паспортах. Если б она не заставила меня подумать обо всех этих других людях, ей не удалось бы убедить меня… а в итоге я сама подумала так, как она задумала. Ведь на это действительно многие жалуются, верно? «Он настолько не похож на себя на той фотографии в паспорте, что я удивилась, как его вообще пропустили обратно на родину».

Сэму пришлось признать, что в ее словах есть доля истины.

– А что, если б мы представили вам… здесь, сегодня… женщину, которая выдавала себя за Селину Гейн? – небрежно поинтересовался Гринт.

– Я спросила бы ее, какого черта она меня так разыграла.

– Я спрошу у нее то же самое, – кивнув, заметил констебль. – Между нами говоря, мы с вами можем добиться от нее объяснений.

Комботекре не понравилось сказанное. Джеки не могла узнать в Конни ту самозванку – так почему же Гринт делает вид, что могла бы, предлагая ей свою поддержку? Тактический ход? Если он серьезно собирался свести Джеки и Конни в одной комнате, то Сэму не хотелось бы оказаться там с ними. Более того, его тревожило еще что-то, совсем новое. Внезапно он начал осознавать какой-то глубоко запрятанный щемящий страх. Что же заставило его так нервничать? Определенно что-то сказанное в ходе этого разговора.

– Мне хотелось бы услышать окончание истории Джеки, – сказал он. – Что произошло после того, как вы явились в дом одиннадцать по Бентли-гроув с французами и встретили испуганную и смущенную доктора Гейн?

– Французы тут же улепетнули, собираясь звонить моему боссу и жаловаться, – закатила глаза женщина. – Неблагодарные лягушатники – могли бы и оправдать меня за недостаточностью улик, верно? Ан нет, они сразу решили, что я что-то напортачила! С тех пор я с ними не разговаривала. И не буду.

«Увы, не будет у этих французов превосходных гаражей и солнечных садов, – подумал Сэм, – раз уж Джеки не захочет им помогать. Странно, а ведь в начале разговора она претендовала на исключительную преданность делу». Комботекра по собственному опыту знал, что люди, превозносящие собственную преданность, зачастую стремятся заручиться взаимностью, даже насильно, в случае необходимости. Практически всегда в их отношении подразумевается невысказанное предупреждение: «…но если вы будете мошенничать, или подведете меня…»

– В общем, пришлось мне торчать там, играя ненужную роль и слушая угрозы Селины Гейн позвонить в полицию. Но я все-таки смогла успокоить ее – по крайней мере, настолько, чтобы объяснить случившееся. Она пребывала в расстроенных чувствах – а кто бы не расстроился? Так же, как и я, честно говоря. То есть, разумеется, со мной ничего вроде как плохого не случилось, однако как не психанешь, если подумать, что не понимаешь, зачем тебя надула какая-то чокнутая шутница? Нет, никак не пойму, какой в этом смысл – ну, с точки зрения той черноволосой особы. Ведь она наверняка понимала, что произойдет: я приду показывать дом клиентам и встречу настоящую доктора Гейн. В конце концов, это же неминуемо должно было произойти!

Сэм подумал, что именно это могло до безумия напугать саму Селину Гейн. Допустим, она подумала: «Если жена моего любовника способна на это, то что еще она может выкинуть?»

– Полагаю, Селина Гейн не подсказала вам, кем могла быть та брюнетка?

– Да уж, толку от нее особого не было. Сначала, когда я спросила ее, кто мог бы устроить такую шутку, она заявила: «Я знаю, кто сделал это». Я ждала продолжения, но она начала трещать о необходимости смены замков. Схватила «Желтые страницы» и принялась листать их в поисках слесарей, а потом швырнула справочник на пол и, разразившись слезами, заявила, что после такого решительно не сможет оставаться в этом доме. «Если ей удалось один раз сделать копию ключа от моей входной двери, то она сумеет сделать ее снова», – пояснила она. Я посоветовала ей связаться с полицией.

– Она последовала вашему совету, – сообщил Гринт и повернулся к Сэму. – Сделала заявление во вторник, восьмого июля. Написала, что заметила преследующую ее темноволосую женщину – совершенно не знакомая ей особа повсюду шлялась за ней и вела себя странно. В свете такого туманного заявления мы не имели никакой возможности выяснить личность преследовательницы, но потом… – Иен вновь взглянул на Джеки. – Недавно в этом деле появились новые детали.

«Вчера утром Гринт еще ничего не знал об этом заявлении, – подумал Сэм, – иначе он выглядел бы гораздо более заинтересованным, когда ему впервые сообщили о доме одиннадцать по Бентли-гроув и исчезнувшей мертвой женщине, увиденной Конни Боускилл».

– Я же спрашивала ее! – сразу откликнулась Джеки. – Хотела узнать, кем, по ее мнению, могла быть та самозванка. И она сказала: «Я не знаю, кто она». Хотя на пару минут раньше говорила, что знает, кто это такая. Должно быть, ей расхотелось выдавать свои соображения.

Иен и Сэм обменялись взглядами.

– По-моему, она подумала, что в этом виновата ее преследовательница, – предположил Гринт. – Она знала, что за ней следит какая-то особа, но не знала, кто именно.

– Верно, – согласилась Нейпир. – Ну да, скорее всего. Об этом я не подумала.

– Тогда, видимо, вы и выбросили буклеты в корзину для мусора и удалили дом одиннадцать по Бентли-гроув с вебсайта… – предположил Комботекра.

– Удалила сделанные мной фотографии, объяснив боссу, что случилось, – с горечью признала Джеки. – И получила хорошенький разнос за то, что промахнулась с паспортом.

Она смерила Сэма сердитым взглядом, явно выражавшим: «Понятно, на чьей вы стороне».

– А позже, как раз перед моим отъездом в Новую Зеландию, мне позвонила доктор Гейн – настоящая доктор Гейн. Я проверила, – добавила она.

Сэм усомнился в скрупулезности проверки по телефону. «На сей раз вы действительно Селина Гейн? – Да. – Отлично, тогда я вам верю!».

– Я узнала ее по голосу, – резко добавила Джеки, стрельнув в него взглядом.

– Вполне логично, – невозмутимо ответил Комботекра.

– Она сказала, что позвонила именно мне, потому что ей понравилось, насколько понимающе и доброжелательно я вела себя в тот день с французами.

Теперь на лице сотрудницы «Золотой ярмарки» настолько безошибочно читалось выражение: «Ну что, съел?», словно Сэм усомнился в присущей ей доброжелательности.

– Она захотела продать свой дом, захотела, чтобы я стала ее агентом. Пояснила, что больше не воспринимает его как свой дом. И я вполне понимала ее чувства… Честно говоря, на ее месте я почувствовала бы то же самое. Она сказала мне: «Если эта особа пролезла в дом один раз, то сможет доставать меня до бесконечности. Я не могу даже жить здесь, сознавая, что она вторглась в мой дом. Она ведь могла спать в моей кровати, проводить здесь ночи, когда я уезжала…» Я сообщила ей, что не смогу заняться продажей, поскольку улетаю в отпуск, но могу попросить Лоррейн позвонить ей. Она с удовольствием согласилась, вспомнив, что как раз с Лоррейн общалась при покупке этого дома… то есть именно Лоррейн и продала его ей. И тогда уже Лоррейн зашла к ней, сделала новые фотографии и…

– Минутку, – прервал Сэм собеседницу, – когда я беседовал с Лоррейн Тёрнер, она ничего не упомянула о том, что какая-то самозванка пыталась тайно выставить дом Селины Гейн на продажу.

– А я и не говорила ей. Об этом меня попросила доктор Гейн.

– Ей хотелось, чтобы о том случае знало как можно меньше людей, – пояснил Гринт своему коллеге. – Это вторжение изрядно расстроило и огорчило ее – понятно, что ей не хотелось, чтобы посторонние приставали к ней с расспросами.

Комботекра задумался о Лоррейн Тёрнер, чья связь с домом одиннадцать по Бентли-гроув началась гораздо раньше, чем у Селины, Джеки и Конни. Лоррейн продала дом одиннадцать по Бентли-гроув Селине от лица той самой «четы рождественской елки», мистера и миссис Битер. Может, и Битерам продала этот дом именно она, когда его еще только построили? Или тогда продажей занимались сами застройщики?

– Я предупредила Лоррейн, что ей придется встретиться с доктором Гейн либо в Адденбруке, либо в отеле, чтобы забрать ключ, – продолжила Джеки. – Помню, я подумала: «Незачем беспокоить ее встречей на Бентли-гроув, вряд ли у нее есть желание даже заходить на эту улицу». Она говорила мне, что вообще больше не собирается возвращаться в тот дом.

Гринт направился к выходу из допросного кабинета.

– Не возражаете, если мы пойдем и встретимся с преследовательницей Селины Гейн? – спросил он.

Нейпир встала из-за стола. Более чувствительный человек мог бы занервничать, подумал Сэм. Сам Комботекра определенно нервничал. Он попытался представить, как воспримет это Конни Боускилл, – и не смог. Невозможно также было представить, что она откажется от такой встречи – и как выкрутится, если Джеки недвусмысленно обвинит ее в самозванстве. Как говорила сама Конни, трудно продолжать отрицать что-то, если отрицаемое маячит прямо перед тобой и ты вынуждена непосредственно сталкиваться с ним.

Если это действительно отрицание. Сэму вдруг пришло в голову, что Конни могла быть проницательнее и хитрее, чем казалась. Могла ли она быть хорошей актрисой? Объяснения ее болезненной тайной слежки за мужем звучали противоречиво, она приписывала ему то одну, то другую вину… Поначалу Комботекра объяснял такое поведение смущением и паникой, но сейчас его уверенность в этом поколебалась. Сначала Конни выглядела убежденной в том, что Кит считал ее убийцей, и ужасалась тому, что он может оказаться правым. Возможно, ей хотелось, чтобы Гринт признал невозможность того, что она убила какую-то женщину, а потом вытеснила из памяти это событие – она едва ли не буквально вложила эти слова в его уста. Затем миссис Боускилл пошла по другому пути: на самом деле Кит не думал, что она кого-то убила, но хотел, чтобы она думала, будто он в это верит, – хотел посеять в ее душе страх того, что она могла совершить убийство, вытеснив его из памяти.

Слушая ее, Сэм удивился, как ей удалось выносить оба эти подозрения одновременно. Он пришел к заключению, что больше всего эта женщина боялась потерять контроль за собственным поведением. Она предпочла считать своего мужа монстром, но не думать, что лишилась этого контроля.

После разговора с Джеки Нейпир у Комботекры появилась другая версия. И отнюдь не случайно он продолжал сомневаться в обеих. Первая гласила, что Кит лжет и что он убийца, дуривший жене голову в тайной надежде сделать ее причастной к своему плану убийства, которого она не совершала. Вторая – что Конни стала несчастной жертвой раздвоения личности, и ее психологический распад настолько серьезен, что она не способна отвечать за свои действия. И отнюдь не случайно выбирать приходилось между этими, и только этими двумя вариантами. Внимание Сэма и Гринта ловко отвлекали от третьего варианта: что Конни сознательно и умышленно убила какую-то женщину. Что маска до предела измученного человека, которую она являла миру, была всего лишь тщательно продуманной ложью.

Комботекра колебался. С одной стороны, ему хотелось отвести Гринта в сторонку и спросить, что происходило на легальном фронте, что сказала Селина Гейн, когда Иен – как предполагал Сэм – допрашивал ее. Он также предпочел бы узнать, подтвердили ли прежние владельцы этого дома, супруги Битеры, что это то самое пятно от рождественской елки, или Гринт предпочел положиться на слова Лоррейн Тёрнер. Сэм не стал бы на них полагаться: пару раз он даже открывал рот, намереваясь высказать все это коллеге, но оба раза передумывал. Не его пятно – не его проблема.

Пора уже завязывать с этой кембриджской тайной и возвращаться в свой участок к гораздо более скучным делам. Чем больше Сэм обсуждал с Гринтом исчезновение мертвой женщины из дома одиннадцать по Бентли-гроув, тем глубже становился его интерес к этой истории. Допрашивая Джеки Нейпир, он и так уже влез в дело по самые уши. Следовало бы сразу отказаться от участия в нем. «Почему же тогда ты не отказался?» – могла бы спросить его жена Кейт – менее бессмысленного вопроса невозможно и представить, но Кейт задавала его регулярно.

Не отказался, потому что не отказался.

Поднимаясь за Гринтом и Джеки по узкому пролету серой лестницы, Комботекра признал, что у нет иного выбора, кроме как связать Иена с Саймоном, который, по крайней мере, сможет подтвердить, что Конни действительно рассказывала ему то, что говорила Сэму. У Уотерхауса могло сложиться определенное впечатление о ее характере: положительное или отрицательное. Он не побоится открыто высказать свое мнение или разные его варианты: заслуживает доверия или лжет, безумна или разумна, жертва или преступница. Добро или зло. Саймон, в отличие от более щепетильного Сэма, высказывал более смелые версии и доверял своим собственным суждениям: он сможет оказать Гринту необходимую помощь. Да, ему нужен человек, который не будет темнить и увиливать. Впрочем, зачастую Комботекре казалось, что большинство людей предпочитают слишком демонстративно и приоритетно выдавать свои убеждения и заключения, хотя свои собственные он скорее складывал в своего рода «ящик для предложений». Там оказывались все аргументы рассматриваемых сторон дела, и все они взывали к тщательному рассмотрению, каждый требовал объективного анализа, так что единственная задача Сэма заключалась в разборке спорных претензий, по возможности, более справедливо. Может, именно из-за таких доскональных умственных разборок он практически постоянно чувствовал себя усталым?

Ему придется позвонить Саймону в Испанию и предупредить, что Гринт может выйти с ним на связь – это вполне справедливо. Отлично. С ходу Сэм не смог придумать ничего, что ему хотелось бы сделать меньше, чем прерывать чей-либо медовый месяц, и уж тем более медовый месяц Чарли Зейлер. Та не славилась склонностью к всепрощению.

Когда Иен открыл дверь в допросный кабинет, Комботекра испытал потрясение, увидев Боускиллов. Оба супруга с трудом дышали. Конни выглядела так, будто, оставаясь наедине с мужем, рыдала без остановки, а на ее брюках появились новые грязные разводы. Что, черт возьми, здесь происходило? Воздух пропитался противным кисловатым запахом, который Сэм не смог описать для себя, – он не знал даже, с чем его можно сравнить из палитры известных ему запахов.

– Сэм? – хрипло воскликнула миссис Боускилл. Ее взгляд скользнул по Джеки Нейпир, но ничто в ней не давало повода предположить, что Конни узнала ее. – В чем дело? Неужели это та женщина, которая видела то же самое, что видела я?

«Если она играет, – подумал Комботекра, – то сейчас продолжение этой игры стало для нее вопросом жизни и смерти. Она будет держаться за свою ложь, поскольку уже не представляет иной жизни». Большинство мошенников, с которыми Сэму приходилось сталкиваться в уголовной практике, отличались доступным и приятным разнообразием – они придумывали некую складную историю и придерживались ее, в надежде, что она поможет им получить менее строгий приговор, хотя и сознавали, что порют полную чушь. Именно так они определяли это для себя – чушь. Придуманная ими версия совершенно не затрагивала их чувств, и когда им указывали на существование доказательств того, что их не могло быть там, где они находились, по их версии, в указанное время, то они обычно пожимали плечами и говорили: «Но попытаться-то стоило, верно?».

Сэм собрал всю свою решимость, сознавая необходимость очной ставки. Он ощутил мощную скрытую враждебность, исходящую от Джеки Нейпир, эту вечную настороженность к полицейским затеям. Вне всяких сомнений, она могла наброситься на Конни Боускилл если не физически, то вербально. Так почему же она медлит? Почему взирает на Боускиллов, не говоря ни слова?

Джеки повернулась к Гринту, раздраженно скривив губы.

– Кто это? – спросила она, показав на Конни.

Иен помолчал немного, нагнетая напряжение.

– Не эта ли женщина показывала вам паспорт Селины Гейн?

– Что я показывала? – удивилась миссис Боускилл.

– О чем, черт побери, вы говорите?! – Кит глянул на Сэма. – Что он имеет в виду?

– Нет, – сердито буркнула Джеки. – Не знаю, откуда вы ее вытащили, но можете засунуть обратно. Я никогда в жизни ее не видела.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/24IG

Кавендишская начальная школа

Дата 13.07.06. Имя: Риордан Гилпатрик

Место: младшая группа детского сада.

Средний возраст: 3 года 4 месяца.

Возраст: 3 года 8 месяцев

Характеристика

Коммуникабельность, язык, грамотность

За прошедший год Риордан добился хороших успехов в изучении языка. Его речь стала понятной и плавной, он с удовольствием вспоминает и слушает истории на занятиях. Он уже узнает все буквы алфавита и умеет произносить их, научился составлять слова из отдельных произнесенных букв.

Развитие математических навыков

Риордан распознает цифры от нуля до девяти и умеет считать до 18. Он может собрать загадочную составную картинку из шести частей, распознает цвета и геометрические фигуры и отличает их по цвету и размеру. Риордану нравится играть в числовые игры и петь общие песни.

Познание и восприятие окружающего мира

Риордан проявляет интерес к окружающему миру, и ему нравится принимать участие в наших обсуждениях. Он с удовольствием сажал семена и луковицы, занимался выпечкой, следил за дневной погодой по нашей синоптической карте и изучал такие темы, как «Фермы», «Жизненные циклы» и «Наши помощники».

Физическое развитие

Мелкая моторика рук у Риордана развита отлично. Он нарисовал несколько красивых картинок и умело пользуется карандашом или кистью. Он умеет нанизывать бусы, пользоваться ножницами и старательно выводит буквы своего имени. Крупная моторика также развита очень хорошо: он бегает, прыгает, с удовольствием толкает детскую коляску и участвует в играх на спортивной площадке.

Творческое развитие

Риордан очень любит костюмные и ролевые игры в домашнем уголке со своими друзьями. Ему также нравится фантазировать, играя с наборами развивающих игрушек. Он всегда стремится к творческим занятиям, обожает рисовать красками и карандашами, создавая очаровательные картинки с множеством деталей или делая коллажи.

Личностное, общественное и эмоциональное развитие

Риордан хорошо подготовлен к переходу в школу и завел много друзей. Он умеет общаться с детьми и проявляет внимание к своим друзьям. Его присутствие в группе всегда приятно: мы будем скучать по нему, когда он перейдет в подготовительную группу в будущем году. Я уверена, что ему понравится в старшей группе. Молодец, Риордан!

15

Пятница, 23 июля 2010 года

– Ничего? – Мама с мольбой в глазах посмотрела на папу, словно ждала, что тот сумеет мгновенно исправить такую несправедливость. – Ты имеешь в виду, что они ничего не сделали?

Мы с Китом ничему не удивлялись. Мы знали, на какую реакцию можем рассчитывать. Предвидели и потрясенные вздохи, и дрожь возмущения в голосе. Мы предсказывали также и папину реакцию, хотя ее пока не дождались, однако учли и такой вариант, напророчив временную задержку. Из них двоих мама реагировала мгновенно, извергая тревогу взрывами самоуверенных обвинений. Но пройдет минут десять – максимум пятнадцать, – и папа тоже внесет свой вклад в обсуждение. До этого он будет сидеть, опустив голову и сцепив руки, пытаясь примириться с еще более нежеланным подтверждением того, что жизнь не всегда поворачивается тем боком, каким ей должно, по мнению Вэл и Джеффа Монков.

Антон будет продолжать валяться на боку на ковре моей гостиной и, опираясь на локоть, обстоятельно болтать с Бенджи на их новую излюбленную тему: коллекция фантастических инопланетян со странными именами типа Гуманозавр и Эхо-Эхо. Фрэн предстояло справиться с многозадачным режимом, обеспечивая сохранность коттеджа «Мелроуз» от разрушительных поползновений Бенджи, и регулярно выдавая полусердитые, полушутливые критические замечания в адрес мамы и папы, тем самым, в сущности, защищая их от заслуженной ими более основательной и разрушительной критики.

В общении с моими родственниками мы с Китом представляли собой парочку непогрешимых психологов.

После всего, через что мы прошли, предсказуемость Монков, казалось бы, могла принести желанное облегчение. Но, как и ожидалось, не принесла.

– Насколько мы смогли понять, в полиции возникли какие-то внутренние разногласия, – пояснил Кит маме.

Слушая его, никто не догадался бы, каким несчастным и растерянным ощущает себя мой муж. В присутствии моих родителей он всегда играл роль их замечательного, сильного и талантливого зятя. Однажды он признался мне, что ему нравится эта роль – таким человеком ему хотелось бы быть.

– Иен Гринт занял выжидательную позицию, но у него зависимое положение, – добавил Кит. – В большей степени – по крайней мере, у нас сложилось такое впечатление – нам сочувствует Сэм Комботекра.

– Но Конни же видела ту… ту жуткую сцену! – продолжала возмущаться мать. – И то же самое видела еще одна женщина. Как же может полиция вести себя так, словно ничего не случилось? Должны же они предпринять какие-то действия!

Любой сторонний слушатель, не сведущий в маминых мыслительных процессах, мог бы подумать, что она запамятовала о том, что поначалу вовсе не поверила мне. Так действовало бы большинство людей: высказать свое мнение, а потом, уяснив, что оно ошибочно, высказать другое, предпочтя забыть свою изначально ошибочную позицию. Но не такова Вэл Монк: для нее не может быть никакого самообмана, ради самосохранения своего личностного здравомыслия. Во вторник вечером, когда после выматывающего дня с Гринтом у нас не осталось сил на споры, она объяснила мне и Киту, что ей не в чем упрекнуть себя: она поступила правильно, не поверив мне сначала, поскольку никто тогда не знал о существовании Джеки Нейпир, а без ее подтверждения сказанное мною звучало совершенно невероятно. Позже, когда мы остались одни, муж заметил: «Итак, обобщая позицию твоей мамы: она была права, не поверив тебе сразу, и она же права, поверив тебе теперь. Несмотря на то, что правда и тогда, и сейчас осталась неизменной».

Мы посмеялись над этим – действительно посмеялись, – и я подумала: как странно, что, пребывая в эпицентре страданий, неопределенности и страха, после дня допросов у детективов, которые не хотят верить или попросту не верят никому из нас, мы с Китом еще способны получать некоторое утешение от нашего давнего любимого хобби – сокрушительного критического разбора высказываний моей мамы.

– Проблема в том, что нет никаких данных для судебной экспертизы, – продолжил Кит, отвечая на ее возмущение бездействием полиции. – Они скрупулезно обыскали весь дом одиннадцать по Бентли-гроув, снимали ковры, проверяли половицы – по существу, образно выражаясь, разобрали весь дом по щепочкам и послали детали на анализ, но не обнаружили ничего. Хотя, нет, кое-что они обнаружили, – уточнил он. – Они обнаружили, что нет ни малейших следов преступления.

– Пап, а двадцать миллиардов больше, чем ничего? – спросил Бенджи Антона, поколачивая его ногу серым пластмассовым монстром.

– Любая малость больше, чем ничего, приятель, – отозвался его отец.

Если б отношения между мной и Китом оставались нормальными, я взглянула бы на него с выразительным видом, явно подразумевающим: «Изрекал ли наш Антон когда-нибудь нечто более глубокомысленное?»

– Сэм объяснил нам, что с точки зрения судебного производства существует два разных вида безрезультатного поиска, – продолжил мой муж, – неоспоримый и недостаточный.

Антон, вы все еще с нами?

– И как же это прикажете понимать? – раздраженно вопросила мама.

– Бывает, что хотя на месте возможного преступления ничего не нашли, все равно остается неизвестным, совершено то преступление или нет. Либо, как в данном случае, раз не найдено никаких улик, можно утверждать только, что в том доме не совершалось конкретное преступление. По мнению Сэма, учитывая виденное Конни и Джеки Нейпир количество крови в том виртуальном доме, невозможно, чтобы там не осталось ни следа для судебного… материала. И поскольку следов нет… – Кит пожал плечами: – Полиции не с чем работать. Согласно судебной экспертизе, там никого не убивали. Они получили клятвенные заверения от одного агента по продаже недвижимости и двух прежних владельцев о том, что ковер в гостиной тот же самый, лежит там уже много лет и лежал еще до того, как в дом въехала нынешняя владелица. Полицейские опросили соседей, но ничего особенного не выяснили, за исключением того, что Бентли-гроув – прекрасная тихая улочка. Никто не заявлял о пропавших людях, подходящих под описания, данные Конни и Джеки Нейпир. И никаких трупов не обнаружено. Что же они могут сделать?

– Но они же полицейские! – поджав губы, процедила мама. – Должно же быть что-то… они могли не учесть какие-то аспекты, надо же еще что-то поискать!

– Кит старается объяснить тебе, что искать им больше нечего и негде, – вмешалась Фрэн.

Удивительно, как сестре не надоест поддерживать человека, которого она считает лжецом, ведущим двойную жизнь? Она ничего не сказала о нашем с ней разговоре в понедельник – ни маме, ни папе, ни Антону. Им пока не известно ни об этом адресе в навигаторе Кита, ни о его машине, замеченной в виртуальном обзоре улочки. Я лично не просила ее хранить молчание – она сама предпочла, чтобы все мы поддерживали видимость «Счастливых остроумных семей». И она играет свою роль с неменьшим удовольствием, чем Кит.

А что же ты, Конни? Почему же молчишь ты? Почему не говоришь всем и каждому, что твой муж может оказаться убийцей?

– Иен Гринт далеко не глуп, Вэл, – пытался успокоить маму Кристофер. – Он знает, что Конни и та вторая свидетельница, Джеки, сказали правду. Сэм полагает, что его начальство тоже знает об этом, однако попытайтесь понять их позицию. Если совершено убийство, а у них нет ни трупа, ни подозреваемых, ни улик, кроме двух свидетельских показаний, то нет и никакого материала для расследования. Ситуация пока совершенно тупиковая, верно? Это не так плохо для Гринта – он всего лишь детектив-констебль, и делает то, что приказано. Вся ответственность лежит на детектив-инспекторе, который решил: «Нет состава преступления, должно быть, это просто чья-то глупая шутка, примем такую версию и забудем об этом глупом деле».

– Шутка? – мама вновь воззвала к папе. – Ты слышал, Джефф? Убийство у нас теперь считается шуткой, каково? Оставить бы их самих истекать кровью на ковре…

– Мам, успокойся, ради бога! – Фрэн скорчила идиотскую рожицу. – Кит имеет в виду, что в полиции пришли к выводу, что никакого убийства не было – этот розыгрыш устроил таинственный шутник, разлив по ковру красную краску или томатный кетчуп…

– Я способна отличить кровь от краски, – вставила я.

– Для кого же устроили такой розыгрыш? – возмутилась мама. – Неужели он может повеселить кого-то? Какая женщина в здравом уме согласится испортить красивое платье, улегшись в лужу краски?

– Сэм и Гринт так же, как и все мы, полагают, что версия розыгрыша глупа и безосновательна, – заметил Кристофер. – Это предположил один из высших чинов полиции Кембриджа, когда выяснилось, что какой-то ушлый хакер взломал вебсайт и изменил содержание виртуального тура, а через каких-то полчаса восстановил исходный видеоролик. Мне толком не понятно, что это означает, и сомнительно, чтобы Сэм и Иен Гринт понимали больше моего, однако очевидно, что никто с этим ничего не может поделать. Решение принято на высшем уровне.

– И вы собираетесь просто бездельничать, ничего не предпринимая?! – Мама в ужасе посмотрела на меня. – Притвориться, что ничего не случилось? А как же насчет твоей ответственности за ту бедняжку, кем бы она ни оказалась?

– А что Конни-то может сделать? – спросил Кит.

– Могу подать заявление о приеме на работу в качестве старшего констебля полиции графства Кембриджшир, – предложила я.

– Папа, а где же тортик? – спросил Бенджи Антона. – Когда мы будем дарить Конни подарки?

Я не поняла, о чем он там лепечет, но потом вдруг вспомнила, что сегодня мы собирались устроить праздничные посиделки по поводу моего дня рождения. Точно, ведь сегодня у меня день рождения! Подобно любому торжеству в семье Монков, празднование начиналось без четверти четыре и заканчивалось в четверть восьмого, чтобы Бенджи успел улечься в кроватку к восьми часам вечера.

– Первым делом в понедельник тебе, Кит, надо позвонить в полицию, – заявил папа. Добро пожаловать в разговор. – Ты поделишься с ними твоими мыслями об этом безобразном постыдном бездействии… Тебе нужны ответы, и нужны они немедленно. Тебе же необходимо узнать, что они собираются предпринять, и им, черт побери, лучше придумать план действий!

– Вот это правильно, – мама энергично кивнула, явно поддерживая его.

– Если они будут валять дурака, ты пригрозишь, что обратишься в газету. Если они и тогда не пошевелятся, то подкрепишь свои слова делом, – продолжал отец. – И как только это попадет в местные газеты, жители Кембриджа узнают все и встревожатся, и тогда уж Иену Гринту и его дружкам не удастся спрятаться!

– Папа, ну что ты такое говоришь? – рассмеявшись, спросила Фрэн. – Местные жители вовсе не станут поднимать шум. Тебя послушать, так можно подумать, что по улицам Кембриджа слоняется какой-то маньяк, подсевший на убийственные розыгрыши. Стал бы ты сам паниковать, если б услышал, что кого-то убили в Литтл-Холлинге, если бы не имел никаких причин думать, что сам ты подвергаешься опасности?

– Такого никогда не случится, – возразила мама. – Именно поэтому мы и живем в Литтл-Холлинге – здесь у нас безопасная жизнь, и просто невероятно, что кому-то взбредет в голову убивать нас в наших домах.

– Да и Кембридж не тянет на взрывоопасную Руанду, и тем не менее кого-то там, похоже, убили, – парировала Фрэн.

– Кембридж тянет на большой город… и туда понаехало народу со всех концов земли. В таких городах никто друг друга не знает, у горожан нет никакого чувства общности. А у нас здесь не могло случиться ничего подобного тому, что видела Конни, а если б и случилось, то полиция расследовала бы дело должным образом.

– Уточни понятие «здесь», – сказала сестра и посмотрела на меня, ожидая поддержки.

Но я отвела глаза. Мне не хотелось рисковать, вступая в спор с мамой, поскольку я опасалась, что могу не сдержаться и ненароком ляпнуть, что если бы уж в Литтл-Холлинге случилось убийство, то, вполне вероятно, к нему приложила бы руку я, а жертвой бы стала она сама.

– Кембридж не так уж далеко, – продолжала Фрэн. – Я уверена, что процент убийств там весьма низок, поскольку живут там в основном необделенные умом люди, и они предпочитают заниматься более интересными делами, чем убивать друг друга. А между тем в Калвер-вэлли…

– Долина Калвер-вэлли – один из самых безопасных районов Англии, – вставил папа.

– Вы что, издеваетесь? Антон, скажи им! Вы что, не читаете местные газеты? В Спиллинге и Силсфорде за последние несколько лет… – Фрэн запнулась, взглянув на Бенджи, схватившего ее за руку. – Да, малыш? Что ты хочешь?

– Что такое убийство? Это когда кто-то умирает, когда прожил уже сто лет? – поинтересовался ребенок.

– Ну вот, видишь, чего ты добилась! – скорбно укорила мама сестру. – Бедный малыш, Бенджи! Тебе не о чем волноваться, ангел ты наш. Мы все, когда умрем, отправимся на небеса, а на небесах райская жизнь… правда, дедушка?

– Ангел? – Фрэн выглядела так, словно готова была взорваться. Мне еще не приходилось видеть ее в таком возмущении. – Пока, мама, мы еще живем на земле, а не на небесах, и его зовут Бенджи.

– Первым делом в понедельник, Кит, – папа взмахнул указующим перстом, – ты врежешь этому детективу Иену Гринту промеж глаз.

Пора было сбегать от всего этого безумия. Промямлив что-то насчет чая с тортом, я заставила себя спокойно – а не бегом, как мне хотелось, – покинуть комнату. Оказавшись на кухне, я закрыла дверь и устало привалилась к ней. Часто ли я буду здесь спасаться? Постоянно?

Мои иллюзии прервал тихий стук. Кит. Должно быть, он… Из гостиной до меня доносились раздраженные, повышенные голоса мамы, папы и Фрэн. Мне не хотелось впускать Кита, но, в качестве его соучастницы, я не имела выбора. Может, ему нужно сказать что-то важное в поддержку той лживой версии, что мы представили моим родственникам сегодня днем: версии нашего фальшивого счастливого брака.

– С тобой все нормально? – спросил он меня.

– Нет. А с тобой?

– Едва держусь на плаву. Давай разберемся с чаем и тортом, тогда, может, удастся сплавить их пораньше.

– Как бы мы ни спешили, они не уйдут раньше четверти восьмого, – вяло произнесла я. Уж Киту-то следовало знать, что нечего надеяться ни на что другое! – Папа с Антоном сразу сбегут в паб за своей традиционной пятничной пинтой пива, а мама будет суетиться еще как минимум полчаса, помогая Фрэн уложить Бенджи спать. Я повезу тебя на станцию в двадцать пять минут восьмого – тогда успею вернуться до того, как все они соберутся вновь на домашней кухне. Но тогда, если уж кому-то из них взбредет в голову взглянуть в сторону нашего коттеджа, то они увидят обе наши машины и подумают, что мы оба дома.

Муж кивнул. Налив воды в чайник, я включила его и достала из буфета магазинный праздничный торт. В супермаркете я выбрала самый дорогой вариант десерта, словно дороговизна могла хоть что-то компенсировать. Нагрузив поднос чашками, блюдцами и ложками, я налила молока в молочник и соскребла со стенок сахарницы присохшие песчинки, чтобы мама не содрогнулась от отвращения, заглянув внутрь. Последним, но не менее важным дополнением стал пластиковый стакан с крышкой, полный яблочного сока для Бенджи, единственного пятилетнего мальчика в этом мире, который все еще пьет из детской непроливайки.

Кит вытащил из посудомоечной машины чистые десертные тарелки.

– Завтра я проведу день у родителей, – сообщила я.

Он протянул мне большой нож с зазубренными краями.

– Если я буду там, никто из них не надумает заглянуть сюда. И я скажу им, что ты работаешь дома.

– Это же ненормально, Кон! Почему бы нам не сказать им правду? Наши текущие проекты созрели для Лондона, и мне необходимо находиться там целыми днями, поэтому я решил пожить там… в обозримом будущем.

– Все равно это не настоящая правда, Кит, – возразила я, взяв у мужа нож.

– Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду, – произнес он раздраженно, словно я придиралась к мелочам. – Да, не настоящая правда, но… можно же сказать им что-то близкое к ней, тогда не придется притворяться, что я живу здесь, а не там.

Я наблюдала за ним, заметив, как он обдумывает следующую фразу, и догадалась, какой она будет.

– Или мы можем сделать нашу ложь правдой: ты можешь позволить мне вернуться.

– Нет, не могу. – Я оттеснила Кита в сторону, не смея встретиться с ним взглядом, на тот случай, если мои глаза предательски выдадут, как сильно мне его не хватает.

Муж уехал в среду. Последние две ночи я проплакала, валяясь без сна. Я просто не могла заснуть, и мне пришлось собрать всю силу воли, чтобы не позвонить ему, умоляя вернуться домой. До всего случившегося я считала себя добропорядочной особой, но теперь поняла, что ошибалась. Я могла бы с легкостью отказаться от того, что считала правильным, повернувшись к мужу и сказав: «Знаешь что? Мне плевать, что ты тайно встречаешься с кем-то. Мне все равно, лжец ты или даже убийца… я все равно готова любить тебя и жить с тобой, поскольку альтернатива смертельно скучна и чертовски трудна».

– Но нам ведь придется исполнить весь ритуал, верно? – прикрыв глаза, риторически спросил Кит. – Представление расписано как по нотам. Дружно споем тебе: «С днем рожденья тебя!», ты откроешь подарки, задуешь свечки, выслушаешь, какой ты у нас «хороший малый», все обменяются должными объятиями, поцелуями и так далее в заведенном порядке… – Я заметила, как он передернулся.

– Разумеется, исполним. Разве мы не участвуем в этой игре ежегодно, с тех пор как познакомились? Для моих родственников этот год ничем не отличается от предыдущих.

– Конни, у нас есть выбор. – Кристофер шагнул ко мне, но я должна была остановить его. – Мы можем забыть обо всем и вернуться к нормальной жизни. Представь, что у нас нет никакого прошлого, представь, что сегодняшний день стал первым днем нашей новой жизни.

– Тогда мы могли бы не пожениться. Могли бы остаться чужими. – Было ясно, что если я сейчас быстро не настрою себя против него, то, возможно, мне уже никогда это не удастся. – Я согласна, что такой вариант звучит предпочтительнее, – собравшись с духом, произнесла я. – Но на данный момент мы друг другу чужие, хотя и женаты.

– Ну как, у вас всё в порядке? – Не удосужившись постучать, мама распахнула кухонную дверь. – О чем вы тут болтаете? Надеюсь, не о полиции? Ведь у нас есть повод для праздника! Джефф прав, Кит… ты позвонишь в понедельник этому слабаку, Иену Гринту, и все разрешится тем или иным способом.

– Я уверен, так и будет, – лишенным выражения голосом откликнулся Кристофер.

Тем или иным способом. Какие же два способа она имела в виду? Мама не устает удивлять меня. Если б ученые похитили мою мать и заменили роботом, сделанным по ее образу и подобию, то никто ничего не заметил бы. Им достаточно было бы только заложить в программу этого автомата достаточный запас избитых фраз и выражений: «тем или иным способом», «ну-ка посмотри, что ты наделала», «и как же прикажете это понимать?»

Ради сносного завершения моего так называемого праздника я могла сделать только одно: вернуться в гостиную и завести с Антоном разговор о фитнесе. Сообщив ему, что мне надоело быть дохлятиной, я спросила, как укрепить мышечный тонус, не став в итоге культуристкой с накачанными бугристыми бицепсами. Ответ я не слушала, но мысленно поблагодарила его за долгое и обстоятельное объяснение, давшее мне предлог для молчаливой отстраненности от происходящего в гостиной. Папа и Фрэн спорили в другом конце комнаты о том, не является ли сам переезд людей в город показателем того, что они соглашаются регулярно подвергаться ужасному насилию, а Бенджи развлекался, подбрасывая своих игрушечных инопланетян, – он упорно старался докинуть их до потолка, и зачастую ему это удавалось.

А между ними мама с Китом выкладывали на ковер кучу моих подарков – очередной пункт праздничного ритуала семьи Монков по любому достойному подарков поводу. Каждому, по очереди, предстояло доставать из этой кучи подарок и вручать его получателю. Очередность устанавливалась в порядке старшинства, начиная с младшего члена семейства: Бенджи, Фрэн, я, Антон, Кит, мама, папа, а потом опять Бенджи, если в подарочной куче еще оставались таинственные пакеты. Такая система имела свои изъяны: когда в мой день рождения подходил мой черед выбора, то, очевидно, выбирать мне придется для самой себя. Долгие годы папа ратовал за внесение изменений: в случае дня рождения именинника следует избавить от выбора, и только во время общих праздников вроде Рождества выбирать подарки будут все. Но мама яростно противостояла реформе очередности и до сих пор успешно удерживала традицию.

Весь этот фарс вызывал у меня желание застрелиться.

В этом году Бенджи купил для меня мешочек с сушеной лавандой в форме сердца. В благодарность я крепко обняла его, и он тут же начал вырываться на свободу.

– Когда люди умирают, когда они прожили сто лет, их сердца уже не бьются, – заявил он. – Правда же, папа?

Родители подарили мне то, что дарят с неизменным постоянством, – не только мне, но и Фрэн, Киту и Антону. С тех самых пор, как мы обзавелись своими семьями, на наши дни рождения, на Рождество и на Пасху они вручают нам подарочный чек на сотню фунтов от фирмы «Монк и сыновья». Приклеив на лицо улыбку, я поцеловала их обоих, изображая благодарность.

Родители Кита раньше были щедры на подарки. Подозреваю, что они и остались щедрыми, даже если больше не покупают их для нас. Но мне обычно очень нравились подарочный сертификат на день в спа-салоне, билеты в оперу, членские билеты в винный и шоколадный клубы… Хотя Кит никогда их не ценил.

– Любой может купить такую фигню, – говорил он. – Если людям не приходится считать деньги, то они с легкостью дарят подобные подарки корпоративным клиентам.

Даже до полного разрыва отношений с родителями он, видимо, не особенно любил их. Я не могла понять этого.

– Много бы я отдала, чтобы мои родители стали такими нормальными, интересными людьми, – заявила я как-то мужу под впечатлением того, что Найджел и Барбара Боускилл, жившие в Бракнелле, часто ездили в Лондон, ходили по театрам или художественным выставкам.

Когда Саймон Уотерхаус спросил, почему Кит отрекся от своих родителей, я пересказала ему то, что услышала от самого Кита: когда в две тысячи третьем году, осознавая перспективу отъезда из Литтл-Холлинга, я заработала легкий нервный срыв, у меня начали выпадать волосы, лицо частично парализовало и меня стало постоянно тошнить, родители мужа сказали ему, чтобы он сам решал свои проблемы и не рассчитывал на их помощь… Все их внимание тогда поглотило открытие нового бизнеса.

Я и представить не могла, что Найджел или Барбара могли проявить такое равнодушие, но когда сказала об этом Киту, он резко возразил мне, заявив, что я не слышала их отповеди, а он слышал, и мне придется поверить ему на слово: его родителям наплевать и на меня, и на него. Так зачем же в дальнейшем навязывать им наше общество?

Мне казалось, что я ответила на вопрос Саймона, но он не выглядел довольным и спросил, не могу ли я еще что-то добавить, хотя бы какие-то мелкие детали об отношениях Кита с родителями. Я сказала, что добавить мне нечего. И, строго говоря, это была правда. Однако правдой было и то, что у меня крутились на языке мои тогдашние мысли: я невольно раздумывала о том, не мог ли Кит намеренно исказить или преувеличить менее обидные слова Найджела и Барбары, ища предлог для разрыва отношений с ними? И все же я решила, что с моей стороны, вероятно, несправедливо подозревать его в таком поклепе на родителей, поэтому ничего не сказала Саймону.

– Продолжай, Конни… все ждут, – мамин голос вернул меня обратно на семейное торжество, в котором я предпочла бы не участвовать. На моих коленях лежал пакет, завернутый в подарочную бумагу, испещренную пожеланиями «Счастливого дня рождения»: подарок от Кита. Только он, Фрэн и я знали, что я уже видела этот пакет фирмы «Чолгололо», скрывавший мой подарок. Мы, все трое, наверное, вспомнили о том, как я недавно едва не испортила задуманный Китом сюрприз ко дню моего рождения. По крайней мере, я сама это вспомнила: «Я стояла в дверях ванной комнаты, а Кит склонился над ножницами и скотчем, стараясь не показать, как его обидело мое недоверие». Теперь я представляла это как сцену из немого фильма, ничего не значащую для меня, и не испытывала ни угрызений совести, ни сожалений. К чувству вины постепенно привыкаешь и со временем приходишь к выводу, что виновата вовсе не ты, а кто-то другой.

Мне не нужен был его подарок, никакой его подарок, но пришлось изобразить взволнованную заинтересованность. Мама хлопнула в ладоши и воскликнула:

– Ах, не терпится взглянуть, что же там! У Кита такой хороший вкус!

С притворными восторженными вздохами я разорвала обертку, думая, что вскоре мне придется сообщить маме и папе о его переезде и что я могла бы избавить себя от недель или месяцев лжи, выложив им всю правду прямо сейчас. А почему бы и нет? Неужели я настолько наивна и вопреки всему продолжаю надеяться, что проблемы между нами развеются как дым?

Как же это сформулировал Кит? «Мы можем сделать нашу ложь правдой».

Уронив оберточную бумагу на пол, я заглянула в фирменный пакет и вытащила оттуда голубое платье.

– Встряхни-ка его и подними, – попросила мама. – Нам всем хочется посмотреть, правда, Джефф?

– Мам, наш папа не отличил бы наряд от «Чонгололо» от садовой лейки, – съязвила Фрэн.

И он никогда не удосуживается ответить тебе на прямой вопрос. Разве ты еще не заметила этого за все годы вашей семейной жизни? Он разговаривает с тобой, только когда это ему выгодно, не откликаясь ни на какие твои нужды.

Я встала и развернула платье, показывая его маме. Платье оказалось с розовым рисунком. Волнистые розовые линии.

«Волнистые линии, короткие гофрированные рукава…»

Нет! Нет, нет, нет.

Мрак наползал постепенно, омрачая мое зрение, от углов к центру.

– Кон, тебе плохо? – услышала я голос Фрэн.

– Что случилась, Конни? – долетел до меня искаженный мамин голос.

Доходя до моего сознания, слова растягивались и извивались, подобно волнам на платье.

Нужно было постараться избавиться от этого головокружения. До сих пор в присутствии мамы у меня не случалось ни одного приступа – и нельзя позволить ему овладеть мной сейчас. В две тысячи третьем году, в минуту слабости, я призналась ей в приступах тошноты, потере волос и лицевом параличе. Я никому не говорила о том разговоре, даже Киту, но меня напугало, с какой страстью она попыталась навязать мне новое инвалидное положение. Я дала ей повод для изобретения своей версии событий, и она стала для нее излюбленной историей: мать считала, что я заболела, притворяясь, что хочу переехать в Кембридж, хотя в глубине души не хотела… а только говорила так, чтобы доставить удовольствие Киту. Теперь, когда я пострадала от собственного глупого упрямства, она сумеет вылечить меня, вернет мне здоровье. Какова же мораль сей истории? Никто из членов семьи Монков не должен даже думать о бегстве из Литтл-Холлинга.

– Конни? – сквозь туманную дымку я слышу, как муж произносит мое имя, но связь между мозгом и голосом потеряна, поэтому я не могу ответить.

Не поддавайся этому помрачению. Продолжай думать. Ухватись за мысль и изо всех сил сосредоточься, не давая ей рассеяться, оставив тебя погруженной в полный мрак бессознательности. Ты не говорила Киту о том разговоре с мамой, потому что не хотела признаться в его последствиях даже себе, верно? Одно дело пожаловаться, что твоя мать одержима навязчивой идеей все контролировать, и совсем другое сказать… Ну, продолжай, признайся. Разве это не правда? Ты прекрасно все понимаешь. Мама обрадовалась, что ты заболела, подумала, что ты это заслужила. Она предпочла видеть тебя больной, чем свободной.

Туманное облако в голове начало рассеиваться. Когда ко мне вернулась способность нормального зрения, я увидела Кита и Фрэн в напряженной готовности вскочить со своих кресел, чтобы подхватить меня. Но им уже не было нужды беспокоиться. Головокружение прошло и уже не вернется. Как и мое желание продолжать жить во лжи во всех отношениях – продолжать лгать как самой себе, так и окружающим. Я отравлена собственной лживостью.

Я бросила платье Киту.

– Такое платье было на той мертвой женщине! – воскликнула я.

Мама, папа и Фрэн, все хором, принялись громогласно протестовать.

– …голубое с розовым… что за нелепость… – Мой ум выхватывал лишь обрывки их замечаний. – Переутомление… полиция… такого быть не может…

– Да, она была в таком же платье, – повторила я, не сводя глаз с Кита. – Ты ведь знаешь это. Именно поэтому и купил его для меня – это часть твоего плана моего уничтожения.

Мама вдруг издала протяжный возглас, сильно похожий на возмущенное ржание подвергшейся нападению лошади.

– Полагаю, я уже выгляжу достаточно безумной, не так ли?! – яростно выкрикнула я Киту, игнорируя ее возмущение. – Полное раздвоение личности? Ты же просто не мог купить мне на день рождения такое же платье, какое я видела на убитой женщине во время просмотра виртуального тура на сайте «Золотой ярмарки», следовательно, я, должно быть, безумна, должно быть, лишилась ума… уж наверняка?

– Папа, почему тетя Конни огорчилась? – спросил Бенджи.

– Конни, подумай о том, что ты говоришь! – Лицо Кита побледнело.

Выразительно скосив глаза в сторону мамы, он явно подразумевал: «Ты действительно хочешь обсуждать это перед ней?»

Но меня больше ничего не волновало. Я собиралась высказать то, что должна была высказать, кому бы ни случилось быть слушателем – матери, отцу, папе римскому или самой королеве Англии.

– Ты говорила, что видела зеленое платье с розовато-лиловым рисунком, – пристально глядя на меня, напомнил Кит, но это напоминание было сделано не ради моего блага. Ему нужно было, чтобы вся моя родня услышала, как он доказывает мою противоречивость и, следовательно, мое безумие. – А это платье голубое с розовым рисунком.

– Ты, правда, Кон, говорила про зеленое платье с каким-то лиловатым рисунком, – поддержала его Фрэн.

Я схватила свою сумочку. Покидая комнату, я услышала оклик мамы:

– Не понимаю, Конни, чего ты хочешь добиться бегством!

Я уже добилась. Уже сбежала от них.

* * *

– А рисунок точно такой же, – пояснила я Элис Бин. – Должно быть, эту модель выпустили разных расцветок – зеленую с лиловым и голубую с розовым.

Второй раз на этой неделе я врываюсь к ней без всякой договоренности. В прошлый раз я переживала из-за того, что она сочтет меня излишне навязчивой, а сегодня заявилась, когда она уже собралась уходить с работы, но даже не удосужилась извиниться или предоставить ей шанс выбора. Я нахально заявила, что мне необходимо поговорить с ней.

– Женщина, убитая в доме одиннадцать по Бентли-гроув, носила платье из одного маленького независимого бутика, где шьют одежду по собственным выкройкам. У него есть только один филиал… в Силсфорде, – рассказала я и замолчала, позволив Элис самой осознать значение этого факта.

– Давай немного увеличим поле зрения, – изобразив пальцами рамку объектива, гомеопат приблизила ее к глазам. – Оставим пока платье в покое…

– Даже Фрэн поверила Киту, а ведь она думала, что он обманщик! – выпалила я. – На днях она еще сказала мне, что если какой-то врач скажет, что я совершенно здорова, то вряд ли его мнение будет основано на глубоком анализе.

– Забудь о Фрэн, – сказала Элис. – Я хочу поговорить о вас с Китом. Все остальное неважно. Ты сказала, что Кит старается посеять сомнение в нормальности твоего рассудка. Зачем ему могло это понадобиться?

Я открыла рот, но вдруг осознала, что не знаю ответа, что мне нечего сказать. Я мысленно прокрутила в голове сцены важных событий: обнаружение адреса в навигаторе, полнейшее отрицание Китом знания этого факта, виртуальный тур по дому одиннадцать по Бентли-гроув, женский труп, полиция, Джеки Нейпир, также видевшая этот труп, Фрэн, заметившую на видеообзоре той улицы машину Кита, мое обнаружение в пакете с подарком Кита на день рождения злополучного платья…

Я представила себе характерные черты почти всех персонажей, посвященных в эту историю: настороженный и умный Саймон Уотерхаус, добродушный и скромный Сэм Комботекра, реалистичная и равнодушная Фрэн, рассерженная и испуганная Селина Гейн… Джеки Нейпир я видела всего минут пять, и мне не удалось толком подобрать для нее характеристики. Возможно, самодовольная, высокомерная, непривлекательная… И та мертвая женщина на ковре: она мертва и по-прежнему истекает кровью. Таковы ее отличительные черты. Оставался только один персонаж, который никак не попадал в фокус, как бы я ни старалась.

– Конни? – Голос Элис вывел меня из задумчивости.

– Я не представляю, кто такой Кит и что им движет, – призналась я наконец. – Он словно какой-то нереальный, просто чей-то… отстраненный образ или голограмма. Набор поступков и поведенческих реакций.

– Ты подразумеваешь, что не доверяешь ему.

– Нет.

Как же трудно было определить то, чего мне не хватало! Нехватка любой уверенности обретает ясную форму, только когда раньше она имелась в наличии, когда ты осознаешь, что былая уверенность исчезла.

– Да, я не доверяю ему, но подразумеваю другое, – добавила я. – Общаясь с ним, я не могу осознать его как… как некую целостную личность. Я воспринимаю лишь его внешнюю оболочку. – Я пожала плечами. – Лучше мне не объяснить, но… это не новое ощущение. Оно появилось еще до обнаружения в его навигаторе дома одиннадцать по Бентли-гроув. Оно знакомо мне много лет, просто раньше я не позволяла себе признаться в нем.

Элис явно ждала продолжения.

– Во время учебы в Кембридже Кит влюбился в кого-то. Он как-то проговорился ненароком, но когда я начала приставать с расспросами, замкнулся в себе и принялся упорно все отрицать. Он всегда обижался на родителей, но не желал объяснить мне причины. Делал вид, что нет никаких обид, однако я видела, что его что-то возмущает… это постоянно звучало в его голосе, когда он говорил с ними. А потом Кит совсем разорвал с ними отношения, и я абсолютно уверена, что о причинах разрыва он тоже солгал.

– А затем последовали события, связанные с навигатором и его машиной на панорамном обзоре улицы, женский труп и это платье, – заключила Бин и, крутанувшись на своем вращающемся стуле, посмотрела в окно. – Конни, я обычно не говорю такого моим пациентам, но тебе скажу: думаю, ты права, что не доверяешь Киту. Понятия не имею, что именно он сделал, но, по-моему, тебе нужно держаться подальше от него.

– Я не могу. Селина Гейн не захотела со мной разговаривать, и полицейские не намерены заниматься дальнейшим расследованием. Выяснить все загадки можно, только убедив Кита сказать мне правду. В чем дело? – Неужели в глазах моей собеседницы отразилась жалость? – Ты думаешь, что мне никогда не удастся выяснить это? По-твоему, мне следует отказаться?

– Насколько я понимаю, отказываться ты не намерена, – улыбнулась мне врач. – И на твоем месте я тоже не стала бы сдаваться.

– До того как все это случилось, я была похожа на Кита, – призналась я. – Тоже вела какое-то нереальное существование. Теперь у меня появилась характерная особенность: я стала женщиной, которая не собирается сдаваться.

– Разве ты жила в нереальном мире?

Не уверена, смогу ли я все объяснить, но попытаюсь, как бы безумно ни звучали мои попытки.

– В две тысячи третьем году, когда мы с Китом просматривали дома в Кембридже, я не чувствовала себя… реальной, – призналась я.

Элис ждала дальнейших пояснений.

– Большинство людей осознают, какой тип дома предпочитают: одноквартирный дом в центре города или каменный коттедж в тихом безлюдном местечке. Одни покупают новострой, другим подавай дома с вековой историей, – стала рассказывать я. – То или иное предпочтение в выборе жилья говорит об индивидуальных склонностях личности. Когда Кит привез меня посмотреть коттедж в местечко под названием Лоди, в пригороде Кембриджа, я подумала: «Да, я могла бы стать человеком, выбравшим сельский коттедж». Потом мы поехали смотреть пентхаус на главной улице в центре города, и я подумала: «Возможно, это мое… может, в глубине души я больше люблю шумный город». Я совсем не понимала саму себя, не понимала, чего же хочется мне самой. После третьего или четвертого просмотра я начала паниковать, не понимая, что же привлекает лично меня. Я была предельно проста, словно видела, что внутри меня прозрачная пустота. Я думала: «Я могу жить в любом из этих мест. Но не могу сказать, по душе они мне или не по душе. Может, я лишена индивидуальности».

– Ты просто объективно восприимчива. – Элис откинулась на спинку скрипнувшего кресла. – Кит показал тебе много прекрасных домов, и каждый из них нравился тебе по-своему. Это же совершенно понятно, и тут не о чем беспокоиться. Вероятно, каждое жилье затрагивало разные струнки твоей натуры, твоей личности.

– Нет, – отмахнулась я от ее успокаивающих слов. – Да, глупо с моей стороны было паниковать из-за того, что я не знаю, какого типа дом мне хочется, конечно, глупо, но я же перепугалась – это меня жутко тревожило. Всякий раз, видя какой-то дом, я не могла сразу решить, нравится ли он лично мне, и ощущала себя все менее и менее реальной. Как будто частички моей личности раз за разом мельчали и постепенно исчезали вовсе.

Я задумчиво прикусила большой палец, испугавшись, что слишком разоткровенничалась, и сама же потом буду страдать из-за этого.

– А потом мы нашли тот замечательный дом, дом семнадцать по Пардонер-лейн – теперь-то я понимаю, что он был лучшим из того, что мы видели, – а я опять пребывала в состоянии неопределенности, не понимая, то ли он мне нравится, то ли я его ненавижу. Кита он привел в восхищение. Я подыграла ему – не уверена, насколько убедительно. У меня возникло ощущение провала. Мне хотелось лишь умудриться сказать: «Да, я тоже обожаю этот дом» и… понять, что же это означало.

Элис склонилась к стоявшему под ее столом коричневому чемоданчику. Там она держала свои лекарства – внутренности этого чемоданчика разделялись на маленькие квадратные отделения, и в каждом из них темнел пузырек коричневого стекла.

– Ты переживала тревогу и подавленность, потрясенная неразумными ожиданиями твоей родни, – сказала Элис, вытаскивая по очереди пузырьки и прочитывая их этикетки. – Ощущение твоей личностной слабости порождено попытками подавить твои собственные нужды ради родительского спокойствия, поскольку они сочли их затруднительными для себя. И уверяю тебя, эта слабость не имела никакого отношения к твоей неопределенности в отношении выбора дома.

Она нашла нужное лекарство. Для вконец спятивших пациентов.

Мне хотелось побольше рассказать о том доме, который следовало полюбить, но нервозность мешала достичь ясности понимания. Мне необходимо было во всем признаться: как я упорно все портила, подрывая своими бредовыми возражениями уверенность Кита.

– Рядом с домом семнадцать по Пардонер-лейн находилось здание частной школы – «Центр Хло Клопски», – сообщила я Элис. – Я потеряла сон – не спала целыми ночами – из-за звонков. Смехотворно, правда?

– Из-за каких звонков?

– Школьных звонков. Вдруг между уроками они будут звенеть слишком громко? Их трели могли свести нас с ума, и мы никогда не смогли бы продать дом, оставаясь честными с будущими покупателями, – мы не смогли бы солгать о таком ужасном недостатке. Но Кит тогда сказал: «Если звонки будут слишком громкими, мы попросим их уменьшить силу звука». Он посмеялся надо мной, сказав, что не стоит беспокоиться по такому глупому поводу. И точно так же посмеялся, когда я через несколько дней распсиховалась по не менее смехотворному поводу: тот дом не имел названия.

– На сей раз я выдам тебе другое лекарство, – вставила мой врач. – Анхалониум. Из-за того, что ты говорила об ощущениях прозрачности и нехватки индивидуальности.

– Мне еще не приходилось жить в доме без названия, – продолжала я, не слушая ее. – Никогда. Сначала я жила с мамой и папой в Торролд-хаусе, потом переехала к Киту. Он жил в Роундесли в десятой квартире, но сам тот дом назывался Мартленд-тауэр. И вообще, та квартира – не показатель. Никто из нас не думал о ней как о постоянном месте жительства – она была временным, исключительно временным пристанищем. Сейчас я живу в коттедже «Мелроуз», а Фрэн с Антоном – в доме под названием «Тэтчерс». В Литтл-Холлинге у всех домов есть названия. И я к этому привыкла. Когда Кит так загорелся покупкой дома семнадцать по Пардонер-лейн, я попыталась представить себя в доме, имевшем только номер, и мне это почему-то показалось… ужасно неправильным. Слишком обезличенным. Это напугало меня.

– Перемены бывают невероятно пугающими, – кивнув, согласилась Элис.

Она всегда поддерживает меня. Я не уверена, что это необходимо теперь, когда мне все стало понятнее. Может, для меня было бы больше пользы, если б она сказала: «Да, Конни. Это действительно безумие. Тебе надо перестать заморачиваться из-за дурацких мелочей».

– Однажды ночью я разбудила Кита в четыре утра, – продолжила я. – Он мирно спал, но я все-таки растрясла его. Должно быть, у меня случилась истерика. Я не могла уснуть целую ночь и довела себя до невменяемого состояния. Кит взирал на меня, словно я впала в безумие, – я до сих пор помню, каким потрясенным он тогда выглядел. Я заявила ему, что мы не сможем купить тот семнадцатый дом на Пардонер-лейн, если не дадим ему названия, – я не смогу жить в безымянном доме. Мне хотелось заняться поисками в Интернете, выяснить, как можно дать дому название, если у него еще такого нет. Чтобы все было официально, понимаешь?

Элис улыбнулась, словно я говорила что-то понятное или очаровательное о собственном безумии.

– Кит понял, что я не успокоюсь и не дам ему нормально спать, пока он не найдет решения для выдуманной мной проблемы, поэтому сказал: «Ладно, тогда… давай пойдем и разберемся». Вскоре он нашел в Интернете достаточно сведений для моего успокоения: при желании мы можем дать номеру семнадцать любое название. Это просто – надо всего лишь написать уведомление в почтовое ведомство. И он спросил: «Как тебе название “Дурдом”?»

– Ты, наверное, обиделась, – предположила Бин.

– Ничуть. Я начала хохотать – подумала, что я еще не слышала такой остроумной шутки. Я с облегчением почувствовала, что все будет хорошо, – Кит получит свой обожаемый дом, а для меня он станет любимым домом, получив название. Конечно, до какой-то степени я понимала, должно быть, что могу выдумать и какие-то новые препятствия… – Я поморщилась, удрученно покачав головой. – Интересно, что это могло бы быть: невыносимо отвратительные дверные ручки или почтовый ящик… Пребывая в том истерическом состоянии, я могла возненавидеть совершенно случайные вещи, причем с необычайной легкостью, однако тогда я не понимала этого. Кит тоже испытал облегчение. У нас возникло почти… ну даже не знаю, какое-то праздничное настроение. Мы не пошли сразу спать – остались возле компьютера, просматривая на сайтах названия домов, и смеялись над нелепыми предложениями: «Ребро Фортуны», «За Гранью Разума»… Очевидно подобные названия действительно популярны – по крайней мере, так говорилось на том вебсайте. Я заявила, что в это верится с трудом, но Кит заверил меня, что некоторые из его коллег вполне могли бы додуматься до таких идиотских названий. «Это распространенный недостаток: люди считают себя на редкость остроумными, хотя на самом деле они тупы и бездарны, – добавил он. – “За гранью разума”! С тем же успехом можно назвать дом “Моя Бездарность”. Я спросила его, как бы он хотел назвать наш.

– И что же он ответил?

– О, Кит наговорил кучу чепухи – заведомо глупые названия, чтобы поддразнить меня. Не думаю, что он особо задумывался – понимал, что это всего лишь пустая болтовня. Название должно быть идеальным, и оно должно было исходить от меня – а для успокоения моих тревог нужно было нечто очевидное, типа «Домашний очаг» или «Родовое гнездо». А Кит начал нести всякую чушь. «У меня есть идея, – заявил он, – давай назовем его “Центром Дохлой Кнопки”. Как ты думаешь, разозлит это персонал “Центра Хло Клопски”? Или почтальона?» Я попросила его не болтать чепухи. Не предполагая, что только усугублю ситуацию.

Эти воспоминания, не всплывавшие так много лет, внезапно стали более живыми, чем реальность. Перед моим мысленным взором встала ясная картина того, как я сижу за письменным столом в квартире Мартленд-тауэр, Кит стоит рядом на коленях, и оба мы в пижамах. В те дни у нас был только один компьютерный стул. Я давилась от смеха, хохотала до слез, едва слыша голос мужа.

– Притворяясь чертовски серьезным, он провозгласил: «Чем больше я думаю об этом названии, тем больше оно мне нравится: “Центр Дохлой Кнопки”. Мы закажем декоративный диск для входной двери. Нет, придумал, даже лучше – пусть он будет называться “Пардонер-лейн, 17”»…

Последние мои слова, не слетев с языка, растаяли в безмолвии, вдруг порожденном новым острым приступом страха.

Какого страха? Чем же он вызван?

Центр Дохлой Кнопки. Центр Дохлой Кнопки…

Я неуверенно встала и привалилась к стене.

– Конни? Что случилось? – забеспокоилась Элис.

Я поняла, что видела, – вспомнила ту ускользнувшую деталь, которая не всплывала в моей памяти до этой самой минуты. Да. Именно эта деталь. Она определенно была там, когда передо мной кружилась та гостиная с мертвой женщиной и кровью. Но ее не было на изображении этой гостиной, без мертвой женщины, и ее не будет в виртуальном туре по дому одиннадцать по Бентли-гроув, если я посмотрю его сейчас. Теперь там ее нет.

– Мне надо идти, – бросила я Элис.

Схватив сумочку, я выбежала из кабинета, не обращая внимания на призывы врача немного задержаться и забыв даже взять лекарство, которое она поставила для меня на край стола.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/25IG

Вулкан

Сочинение Тилли Гилпатрик, 20 апреля 2010 года

Превосходное сочинение, Тилли! Есть красивые образы!

Нет, это отвратительные стихи, даже для пятилетнего ребенка.

Вот хорошие стихи:

16

23 июля 2010 года

Иен Гринт явился раньше назначенного времени. Саймон и предполагал, что увидит его раньше. И с первых секунд встречи он почувствовал раздражение кембриджского детектива, недовольное нетерпение человека, которому необходимо доказать людям, причем доказать быстро, что они ошибаются. Жестом предложив Уотерхаусу выпить по пинте пива и получив ответный кивок, Гринт направился к барной стойке. На самом деле ему понадобилось не так много времени, как думали они с Иеном. Саймон закончил читать материалы дела полчаса назад и вышел прогуляться. Паб, выбранный Гринтом, «Живи сам и другим не мешай», находился в жилом квартале, поэтому его коллеге не удалось полюбоваться историческими университетскими зданиями, которые Чарли советовала ему посмотреть, чтобы приобщиться к древней красоте. Он увидел только современные дома да еще один небольшой паб: «Шесть склянок».

Прогуливаясь по улицам, Саймон пришел к заключению, что, по сравнению со Спиллингом, Кембридж выглядит более впечатляющим. И более толерантным к тому же. Его удивила окраска входных дверей: желтая, оранжевая, сиреневая, розовая, ярко-бирюзовая. Очевидно, жители этого города полагали, что внимания достойны все оттенки спектра, в то время как жители Спиллинга предпочитали более темные и благородные цвета: черный, бордовый, темно-зеленый. Саймон сомневался, что во всей долине Калвер-вэлли найдется хоть одна оранжевая дверь. Даже пабы в Спиллинге имели стародавние традиционные названия: «Бурая корова», «Звезда», «Пшеничный сноп», «Корона»… Никогда, до скончания веков, хозяин в Спиллинге не выбрал бы для своего заведения название «Живи сам и другим не мешай». Скорее уж там могли назвать бар «Живи сам и брюзжи на тех, кто не желает жить по твоим правилам», для краткости «Живи и брюзжи».

«А уж в забегаловку “Лив и Крис Гиббс”, – вдруг подсознательно подумал Саймон, – Чарли отказалась бы даже заглянуть».

Видя, что Гринт уже несет две кружки пива, он убрал со стола документы и положил их на соседний стул.

– Надеюсь, никто из моих уважаемых коллег не заглядывал сюда с целью тайной слежки, – с усмешкой сказал Иен. – Как бы мне ни хотелось уволиться в данный момент, вероятно, не стоит пытаться их провоцировать. Не думаю, что и моя жена одобрила бы такое самовольство. – Слово «уважаемые» он произнес с особым сарказмом.

– Придется, пожалуй, разочаровать вас, – сообщил ему Уотерхаус. – Мне не удалось обнаружить никаких достойных зацепок. Ничего, что вы могли бы выложить перед вашим детектив-инспектором, заявив: «Вот новая зацепка для продолжения расследования».

– Но кое-что вы все-таки обнаружили?

– Кое-какие мелочи. Заявления, подписанные Китом и Конни Боускиллами, – вы брали их у каждого по отдельности, или они…

– По отдельности. – Сделав глоток пива, Гринт смахнул пену с губ тыльной стороной ладони. – Да, официальные заявления я принял у каждого из них по отдельности. Но потом свел их в одной комнате и обговорил с ними содержание их заявлений еще раз, в присутствии также Сэма Комбо. Мне хотелось посмотреть, не изменят ли они хоть какие-то свои слова в компании друг друга.

– Ну и как?

– Все прошло вполне предсказуемо. В присутствии жены муж явно чувствовал себя неловко, но я и сам испытывал бы неловкость на его месте – фигурально выражаясь, она измордовала его обвинениями. Перед ним она держалась с легким превосходством, правда в минимальной степени.

Порывшись в пачке документов, Саймон отыскал официальные заявления Конни и Кита Боускиллов.

– Вы не заметили ничего странного, допрашивая их по отдельности? – спросил он.

– Вы подразумеваете, помимо всех тех странностей, что им присущи? – усмехнулся Иен.

– Да, фактические расхождения.

– С чего вы хотите, чтобы я начал? Он, к примеру, убежден, что именно она ввела тот адрес в его навигатор, а его жена убеждена в обратном. Он полагает, что она могла быть психованной убийцей; она же думает, что псих – он. Они оба готовы подозревать друг друга в убийстве, исходя в основном из видеозаписи, – видеозаписи, которую он даже не видел, – Гринт покачал головой. – Вам еще мало странностей?

– Есть между ними и более мелкое разногласие, однако оно может оказаться существенным. – Саймон передал коллеге оба заявления. – В отношении дома, который они едва не купили в Кембридже в две тысячи третьем году. В заявлении Конни Боускилл приведен адрес дома семнадцать по Пардонер-лейн. А в заявлении Кита – дом восемнадцать по Пардонер-лейн.

Иен сосредоточенно нахмурился, просматривая эти указанные Комботекрой существенные сведения.

– Невероятно, как я умудрился пропустить эту деталь, – сказал он в итоге. – С другой стороны, ведь с тех пор прошло семь лет, и кто-то из них вполне мог попросту ошибиться. Сомневаюсь, что в этом таится нечто важное.

– Но они же оба упомянули, что рядом с этим домом находится частная школа под названием «Центр Хло Клопски», – возразил Саймон. – Оба детально описывают, почему им понравился тот дом: подлинные викторианские камины, оригинальная чугунная ограда… – Он пожал плечами. – Кто бы из них ни ошибся, мне непонятно, почему, запомнив все это, можно перепутать номер дома.

– Я лично постоянно забываю всякие мелочи, – сказал Гринт. – А вы – нет?

Уотерхаус никогда ничего не забывал, но уклонился от ответа.

– В телефоне Конни Боускилл постоянно включена голосовая почта – вернувшись из Испании, я уже пытался связаться с ней раз пятьдесят, – продолжил он. – Я ни разу не разговаривал с ее мужем, да у меня и нет его номера. Хотя он имеется в ваших документах, и я позволил себе воспользоваться им. – Саймон подождал возражений собеседника и, не дождавшись, сообщил ему новые сведения. – Он согласился встретиться со мной сегодня в восемь вечера.

– Где? – спросил Гринт.

«Не ваше дело», – мысленно проворчал Саймон, но тут же посоветовал себе прекратить вести себя по-скотски. Иен имел право это знать.

– В пабе «Майское дерево», – ответил он. – Я хотел узнать у вас его адрес.

Гринт презрительно фыркнул.

– «Майское дерево», – пробурчал он таким тоном, словно одно это название уже оскорбляло его. – В таком случае я не пойду туда с вами.

А я и не просил вас. Саймон предпочитал разговаривать с одним человеком, а не с группой, пусть даже и маленькой.

– Вы можете звякнуть мне потом, сообщить, если выудите из него нечто важное, – предложил Иен. – Если же ничего не получится, то мне придется перестать разыгрывать из себя супергероя. Порадую шефа, буду тупо следовать его приказам и делать вид, что ничего не произошло, – а что мне еще останется делать?

– По словам Кита Боускилла, мобильник Конни разбился, – заметил Уотерхаус. – Она швырнула его на тротуар.

– Да, по моим понятиям, она вполне способна на такое. – Гринт взглянул на свои часы. – Вам осталось убить где-то чуть больше часа. Как вы смотрите на то, чтобы немного подкрепиться здешним карри? Заодно сможете поделиться со мной вашими невероятными версиями, а я поведаю вам о своих. Иногда я замечал, что самые дерьмовые идеи направляют мысли в нужную сторону.

Саймона всегда смущала перспектива трапезы с малознакомыми людьми. Они с Иеном не были друзьями. Чего ради им вместе обедать? Какой смысл?

– О еде мне пока думать некогда, – ответил он.

Он подумывал пройтись до Пардонер-лейн – скорее всего эта улица была где-то поблизости. У него еще было время найти ее и проверить, с каким домом соседствует «Центр Хло Клопски» – с номером семнадцать или с номером восемнадцать. Разница невелика, правда, но все-таки нет причин думать, что она не может оказаться важной.

И у него не было причин посвящать в свои планы или размышления Иена Гринта.

* * *

– Вы помните один вечер в «Бурой корове» пару лет назад, когда вы едва не подрались? – спросила Оливия Зейлер Гиббса.

Они лежали вместе в кровати номера лондонского отеля «Мальмезон». На этой неделе они уже опробовали несколько отелей, но именно этот понравился Лив больше всего. Темная приглушенная отделка стен и полов – гармоничное сочетание красных, коричневых, фиолетовых и черных оттенков. Такие цвета напоминали таинственные глубины человеческого сердца. Оливия уже несколько раз объясняла Крису особенности своего принципиального подхода: интерьер отеля должен навевать воспоминания о тайной страсти.

– Обычно я с легкостью ввязываюсь в драки, – ответил он.

– Но ту самую драку попытался начать парень, когда ты забрал стул его подружки, хотя он сказал тебе, что он занят. А ты возразил, сказав, что услышал, будто стул не занят.

– Не помню, – покачал головой Гиббс.

– Но ты помнишь, что видел меня в «Бурой корове»?

– Постоянно. – Полицейский бросил на Лив странный взгляд.

– О чем ты думал?

– Думал?

– Когда видел меня.

– Ну, не знаю. «Вот сестра Чарли с аристократическими замашками и шикарными буферами». А что ты думала, когда видела меня?

– По крайней мере, я ни в жисть не думала, что между нами может такое случиться. А ты?

– Нет.

– Тебе это не кажется странным?

– Что?

– Что ни один из нас не мог и подумать, чем мы закончим… что окажемся в данной ситуации.

– В общем, нет, – признал Гиббс. – Разве можем мы предвидеть будущее, пока оно не настало?

– Но я имею в виду, что мы даже не думали о таком будущем.

– И что? Все равно же оно назревало – вот и настало.

– Что ты хочешь сказать? – Оливия оттолкнула его. – Ты полагаешь, что все идет правильно? Что так и должно было случиться, несмотря на то, что мы даже не думали об этом?

– Ну, случилось же, – подумав, изрек Крис. – А до того как случилось, – назревало…

– По-твоему, мы неизбежно должны были оказаться здесь вместе?

– Это уже очевидная данность, – ответил Гиббс.

– Да, но я имела в виду… – Зейлер задумалась, как лучше сформулировать вопрос. – Разве до свадьбы Чарли и Саймона существовала хоть малейшая возможность нашего соединения или даже потенциальная вероятность наших рандеву?

– Скорее вероятность, – уточнил полицейский.

– Неужели? – Оливия попыталась скрыть волнение за небрежностью тона. – Никогда не существовало ни малейшей вероятности, что между нами не может завязаться роман, – так ты думаешь на самом деле? Значит, ты веришь в судьбу? Думаешь, что свобода выбора иллюзорна?

– Ну вот, опять ты за свое!

– Что?

– Что бы я ни сказал, ты переиначиваешь мои слова в нечто не понятное для меня, а потом заявляешь, будто это сказал я. Короче, мне вообще нет смысла говорить. Ты все скажешь за меня, я не возражаю.

– Но именно я ничего не понимаю, – простонала Лив. – Объяснись!

Гиббс уставился в потолок.

– Когда событие происходит, можно, оглядываясь назад, сказать, что оно назревало, – поэтому и произошло. И раз уж оно произошло, то не остается никакого иного выбора.

– Что-то я никак не разберусь, романтично ли такое определение.

– Если и романтично, то не нарочно. Простая констатация факта.

– Ладно, тогда… как ты представляешь себе будущее?

– Полным секса.

– Со мной? – уточнила Оливия.

– Нет, с Энтом и долбаным Деком^[45]!.. Естественно, с тобой.

– Не думаю, что Дебби считает это естественным.

– Не будем говорить о Дебби.

– О Доме тоже не будем.

– И о нем тоже.

– А каково их будущее? Дома и Дебби?

– Не такое, как у нас, – буркнул Гиббс.

* * *

– Я частенько заглядывал сюда в студенческие времена, – сообщил Кит Боускилл Саймону. – Любимое местечко. С тех самых пор я полюбил перекусывать в пабах на боковых улочках. Подальше от главных дорог. На главных магистралях нет хороших пабов. – Он улыбнулся и глотнул пенного «Гиннесса». – Простите, что-то я разболтался.

– Я предпочитаю пабы Силсфорда, – откликнулся Комботекра, почувствовав нервозность собеседника. – Или Лондона. Так у вас имелась причина встретиться со мной именно здесь?

– Да, как я уже сказал: мне нравится «Майское дерево».

Саймон продолжал пристально смотреть на собеседника. В итоге тот покраснел и отвел глаза, ослабив узел галстука.

– Как вы понимаете, я совсем заврался. Да, мне в любом случае предстояло сегодня вечером ехать в Кембридж. На встречу с Конни.

– И она здесь?

– Не знаю, здесь ли она уже, но мы договорились встретиться в половине десятого.

– Где?

На лице Боускилла появилось слегка виноватое выражение.

– Я сказал ей, что встречаюсь с вами и что вы пытались связаться с ней. Она не хочет говорить с вами.

– Почему?

– Рассердилась, что вы пропали, ничего не сказав ей. Она обратилась к вам за помощью, а вы не сумели помочь.

Очевидно, Саймону не удалось скрыть досады, поскольку Кит добавил:

– Я не стал бы принимать ее слова на личный счет. Сейчас Конни сердится на всех и каждого – ей кажется, что весь мир ее предал.

За соседним с ними столиком сидели трое солидных мужчин среднего возраста, громко обсуждавших распределение стипендии, – заслуженные и незаслуженные присуждения и причины отказа тем, кто на самом деле стипендию заслужил. Одного из этой троицы такая несправедливость чертовски раздражала. Саймон попытался отстраниться от их бурного спора, сосредоточившись на Боускилле.

– Какой дом вы тут с Конни едва не купили лет семь тому назад?

– Вы имеете в виду Пардонер-лейн, дом восемнадцать?

– Он находился по такому адресу?

Кит кивнул.

– Конни так не считает, – заметил полицейский.

– Что вы имеете в виду?

– Она говорила Сэму и Иену Гринту о доме семнадцать. О семнадцатом доме на Пардонер-лейн.

– В таком случае, она ошиблась, – заявил Боускилл. – Мы хотели купить восемнадцатый дом.

– Почему же она ошибалась?

– А почему вообще люди ошибаются? Если б сейчас начать перечислять все, в чем Конни ошибалась за последние шесть месяцев, то мы не ушли бы отсюда до следующего вторника.

– Должно быть, вы сердитесь на нее? – кивнув, спросил Саймон.

– Неужели мне не позволено сердиться? Хотелось бы верить, что она вознамерилась погубить наши жизни – тогда, по крайней мере, я смог бы ее возненавидеть. При сложившихся обстоятельствах мне приходится жить в безликой лондонской квартирке, в окружении множества других дельцов в таких же безликих квартирках, изгнанному из дома, хотя я сам долгие годы создавал его… практически с нуля. Когда мы купили коттедж «Мелроуз», он выглядел настоящей развалиной. Не Конни, а я лично занимался шлифовкой полов, облицовкой каминов, озеленением сада… И вот теперь она выгнала меня. Да, мне хотелось бы рассердиться на нее, но ведь сама она не виновата в том, что происходит… Даже не знаю, как сказать; на нее словно что-то нашло… какое-то безумие. Она теперь сама не представляет, что ей взбредет в голову в тот или иной момент. Я больше не узнаю мою Конни… вот что самое ужасное, – Боускилл сморгнул слезы, несомненно надеясь, что Саймон их не заметил.

– Я только что заходил на Пардонер-лейн. Посмотрел дом восемнадцать, который вы не купили в две тысячи третьем году.

– Значит, вы верите мне?

Ответа на этот вопрос Комботекре остро хотелось избежать, особенно сейчас, когда Кристофер уже выглядел более уверенным в себе. Вера тут была ни при чем – детектив проверял эти сведения для себя. Его уверенность основывалась на собственных находках, а не на вере Боускиллу. И тем не менее ему хотелось задать другие, более личные вопросы, и не будет никакого вреда, если он поддержит пока такой оптимистичный настрой разговора.

– Дом восемнадцать по Пардонер-лейн действительно находится по соседству с «Центром Хло Клопски», так что эта информация бесспорна, – благожелательно произнес он. – Да, вы правы, а Конни ошибается. Во всяком случае, насчет номера дома. Все прочие подробности она описала верно: чугунную ограду, викторианский стиль, подъемные окна… А дом под номером семнадцать находится на другой стороне улицы.

Его владельцы, доброжелательные супруги среднего возраста, пригласили Саймона выпить кофе и выглядели огорченными, когда он вежливо отказался, сказав, что хотел задать им лишь один маленький вопрос. Они купили этот совершенно новый дом в две тысячи первом году, и никогда не пытались его продать. Да, они вспомнили, что дом номер восемнадцать выставлялся на продажу в две тысячи третьем. Его купили быстро, буквально через пару недель, сообщили хозяева семнадцатого дома Уотерхаусу, и то же самое произошло в прошлом году, когда его опять выставили на продажу.

– Честно говоря, мы сами подумывали купить его, – признались они, – оба раза. Он выглядел более привлекательно, чем наш, к тому же в нем больше комнат. К сожалению, на серьезные размышления наводила цена. И все обдумав, мы решили, что безумие тратить такие деньги ради переезда на другую сторону той же улицы – однако это понятно, не правда ли? Знаете же, как бывает, сидите вы в ресторане, видите, как дама за соседним столиком заказывает изысканные блюда и думаете: «Ах, ладно, мне не по карману такие изыски», – и в итоге довольствуетесь тем, что вам нравится гораздо меньше!

Саймон смущенно кивнул. Сам он избегал питания в ресторанах, но все-таки должным образом понял, что имеют в виду владельцы дома семнадцать по Пардонер-лейн, несмотря на собственные предпочтения. Ему слишком часто приходилось соглашаться с тем, что не имело для него смысла, просто из вежливости.

– Мне нужно задать вам личный вопрос, – сообщил он Боускиллу.

– Давайте спрашивайте, – кивнул тот.

– О ваших родителях.

Реакция Кита читалась безошибочно: мгновенное возмущение. То ли на собеседника – за его вопрос, то ли на старших мистера и миссис Боускилл; трудно было сказать наверняка. Со слов Конни Саймон знал о родителях Кита совсем немного. Только их имена, Найджел и Барбара, и то, что они жили в городке Бракнелл графства Беркшир. Они основали собственный бизнес: что-то связанное с использование лазера для определения отпечатков пальцев.

Боускилл быстро овладел собой.

– Позвольте предположение, – сказал он. – Конни ведь поведала вам, что я разорвал с ними отношения. Насколько я понимаю, она объяснила вам причины?

– Она сказала, что никогда не понимала толком этих причин.

– Это же вра… – Кристофер подавил гнев, и его хмурый вид сменила натянутая улыбка. – Это просто не соответствует истине. Конни отлично известно, что произошло.

– Вам не трудно объяснить мне? – попросил Саймон.

– Не понимаю, почему вас волнует этот разрыв. Он же никак не связан с нынешней ситуацией.

– Просто интересно. – Уотерхаус постарался придать своему голосу небрежный оттенок.

Нет никакого смысла говорить Киту, что именно по этой причине он в основном и захотел встретиться с ним.

– Как человеку, у которого весьма трудные отношения с родителями, – добавил детектив.

– Но если б вы оказались на грани отчаяния, то они помогли бы вам? – спросил Боускилл. – В трудную минуту они пошли бы на любые жертвы… чтобы помочь вам.

Саймон никогда не задумывался об этом. В более молодые годы, даже в детстве, мать всячески подавляла его своим воспитанием. Она вела себя так, словно он сделан из хрупкого стекла и мог разбиться при малейшем неосторожном шаге, отправившись, к примеру, на вечеринку в знакомый дом. Теперь уже трудно представить, чтобы Кэтлин о ком-то переживала. Она давно растеряла властные манеры. Хотя ей был еще только шестьдесят один год и у нее не имелось проблем со здоровьем, она жила и говорила, как древняя старуха, неуклонно ковыляющая к полному уничтожению. Если бы Саймону предложили угадать ее возраст и историю жизни, то он уверенно дал бы ей лет восемьдесят и предположил бы, что, должно быть, на каком-то крутом повороте юные бандиты ограбили ее, угрожая ножом, и с тех пор она потеряла желание жить.

Уотерхаус открыл рот, собираясь сказать, что в самых отчаянных обстоятельствах предпочел бы обратиться ко множеству самых разных людей – включая незнакомцев, – прежде чем решиться обратиться к своей матери, но Боускилл опередил его:

– Какие же родители откажутся помочь их ребенку? У меня нет ни сестер, ни братьев, то есть мне не с кем соперничать за их внимание. И я не просил их пожертвовать ради меня почками.

– А что же случилось? – спросил Саймон.

– Здоровье Конни совершенно расстроилось. Физическое и умственное – она кричала во сне, ей снились какие-то кошмары, у нее даже начали выпадать волосы. Естественно, я должным образом встревожился за нее. Я испугался… хотя, в общем, она ничего не сделала, поэтому я не буду искушать судьбу, сказав: «Я испугался, что она может совершить какую-то глупость».

Полицейский кивнул. «Должным образом встревожился за нее». Это выражение должно было подчеркнуть, что он встревожился непритворно? Не ведет ли себя этот Боускилл именно притворно – и в нынешней ситуации тоже?

– Мама и папа ясно дали мне понять, что мне нечего ждать от них никакой помощи, – добавил Кит.

– Вы просили их помочь?

– Ну, конечно. Совершенно недвусмысленно. Я попросил, и они отказали.

– А какой именно помощи вы от них хотели?

– Конни рассказывала вам о своих родителях? – спросил Боускилл. – Говорила, что они промывали ей мозги и запугивали ее, говорила, настолько они травмировали ее умственные процессы, что она была не в состоянии думать самостоятельно?

– Она лишь упоминала, что между ними возникли трудности, – покачав головой, ответил Саймон, – в связи с вашим планом переезда в Кембридж.

– Странно, обычно Конни не являет собой образец сдержанности, – рассмеявшись, заявил Кит. – Приятно узнать, что она расширяет свой репертуар.

– Так что же случилось? – спросил Уотерхаус. – С вашими родителями?

– Конни нужно было уехать подальше от ее родни, особенно от матери. Не понимаю, почему я сказал об этом в прошедшем времени – ей это по-прежнему необходимо. Я надеялся, что моя мама сможет сыграть для нее роль матери, только временно – понимаете, чтобы поддержать ее уверенность в себе, убедить, что она может жить так, как сама хочет, и достичь всего, чего ей самой захочется. Я сам упорно пытался убедить ее, пока мне не опротивел собственный голос, но, увы, безрезультатно. Я всего лишь человек, а не мать или отец; мы с ней на равных. Мои слова не имели значения, я не мог заменить Конни родственников, как бы дурно они на нее ни влияли – причем сама она великолепно знала, какой вред они ей наносили; да, она действительно все это понимала. Однако… она боялась противоречить своей маме, которой не хотелось, чтобы мы уехали в Кембридж. Безнадежная ситуация. Я понял, что мне никогда не удастся соблазнить ее покинуть родню, если только… в общем, если я не смогу предложить ей нечто большее, кроме самого себя. Они с моей мамой обычно хорошо ладили, и мама с папой твердили, что любят ее, как родную дочь, однако… когда понадобилось помочь делом, когда я попросил их действительно заменить Конни семью, они заявили: «Нет уж, спасибо, мы предпочитаем не вмешиваться».

– А вы не думаете, что они опасались настраивать Конни против ее же родителей? – спросил Саймон. – И потому не захотели вмешиваться?

– Нет, – решительно возразил Боускилл. – Ничего подобного. Их ни капельки не волновала жизнь Вэл и Джеффа Монков, они опасались только лишних хлопот. Им просто не хотелось тратить свои силы. Начали лопотать что-то о необходимости самостоятельности, о порочной зависимости… Отвратительно, честно говоря, – полнейшее отрицание ответственности. Я никогда не поступлю так со своим ребенком, если он у меня появится. Я смотрел на них и думал: «Кто же вы на самом деле? Почему мне приходится терпеть такое отношение?» Вот потому-то с тех пор я… ни разу не разговаривал с ними.

– Да, звучит сурово, – заметил полицейский.

Он постарался изобразить мрачную подавленность под стать Боускиллу, скрывая свое удовлетворение. У него имелась одна версия, и хотя он пока не получил достаточного подтверждения, все только что сказанное его собеседником показывало, что скоро доказательства будут.

17

Пятница, 23 июля 2010 года

– Конни.

«Похоже, ты не рад видеть меня, – подумала я. – И тебе не прибавит радости то, что я собираюсь сказать».

– Спасибо, что пришел.

Он не твой муж. Он – незнакомец. Это деловая встреча.

Я предложила Киту посмотреть меню, но он отклонил предложение. От него пахло пивом. Мы зашли в ресторан отеля «Даблтри», где поселилась Селина Гейн, а теперь и я сама. Я сняла здесь номер около часа тому назад.

– Не голоден? – спросила я. – Пожалуй, я тоже не буду ужинать.

Хотя, пожалуй, и жаль. Готовят здесь, вероятно, вкусно. И как шикарно выглядят лаймово-зеленые и фиолетовые драпировки… Они навели меня на мысль о платье той мертвой женщины: такие же цвета.

Положив меню на столик, я налила нам воды.

– Не ломай комедию, – бросил Кит. – Зачем мы встретились здесь?

Он предпочел пока не садиться, явно настроенный на бегство и не желающий соглашаться на разговор со мной, не узнав его темы.

– Я здесь живу, – отозвалась я.

Я не стала сообщать ему, что Селина Гейн тоже живет здесь. Хотя, разумеется, он мог уже знать об этом.

– Ты… – Его дыхание участилось, словно он уже пустился в бегство.

Интересно, подумал ли он о бегстве. Трудно ли ему устоять на месте?

– Ты без всяких объяснений сбежала с празднования своего дня рождения… – продолжил Кристофер.

– Само празднование и было объяснением. Оно и подаренное тобой платье.

– Клянусь богом, Кон…

– Не важно, – прервала его я, – пустяки. Мне нужно поговорить с тобой на другую тему. Присядь. Садись же.

Неохотно он опустился на стул, устроившись за столом напротив меня. Я впервые видела столь напряженного человека – плечи сгорблены, челюсти сжаты, лицо покраснело.

– Нам надо обсудить рабочие дела, – произнес он.

– Давай.

В конце концов, это именно деловая встреча. Нельзя пригласить мужа на деловую встречу и запретить ему говорить о работе.

– Ты являешься коммерческим и финансовым директором фирмы «Нулли». Вся стратегия создана тобой, все планирование… Именно ты своевременно обеспечивала все выплаты. Я и сам мог поднатореть в этом плане, мои сотрудники способны делать то же самое, но мы понапрасну тратим наше время, если ты не выполняешь свою часть обязанностей.

– Согласна, – бросила я.

– Если ты не будешь успешно продолжать этим заниматься, «Нулли» развалится.

– И ты полагаешь, что я не смогу успешно продолжать?

– А ты?

– Да, я практически забросила дела, – признала я, – с тех пор, как увидела ту женщину на вебсайте «Золотой ярмарки». Но с тех пор прошло меньше недели. Фирма не рассыпется в прах из-за того, что я неделю пренебрегала бумажной работой. В любом случае все это несущественно. К этому времени в будущем году «Нулли» уже вряд ли будет существовать.

– О чем ты говоришь? – резко побледнев, спросил Кит.

– Ты достаточно умен и решителен, – оживленно произнесла я, решив, что следует дать ему некоторую компенсацию за потерю как жены, так и бизнеса. – Ты с легкостью создашь другую фирму без меня. Я уверена, она будет более чем успешной.

Губы и глаза Кита начали подергиваться – с какой-то судорожной несогласованностью. Он и подумать не мог, что такое может случиться с ним. Я понимала, каковы сейчас его чувства.

– Как ты можешь… – простонал он.

«Очень жаль, – подумала я, – к сожалению, после всего случившегося я не стала любить тебя меньше. Я стала меньше верить тебе, меньше понимать тебя и с большей охотой готова причинять тебе боль, однако любовь осталась неизменной. Я даже не представляла, что такое возможно… А ты представлял, Кит?»

Я подавила желание объясниться, осознав всю бесполезность каких-либо объяснений.

– Как ты можешь спокойно сидеть тут и заявлять о твоем намерении разрушить все, чего мы добились? – Его голос прозвучал глухо, хрипло. – Наш брак, нашу фирму…

– Мне нужно, чтобы ты прочитал кое-что. – Я достала из сумочки письмо и положила его на стол перед ним. – Мне хотелось, чтобы ты ознакомился с этим до Селины Гейн. Как только ты дашь свое «добро», я подсуну письмо под дверь ее номера. Она тоже живет здесь. Знал ли ты об этом?

Кит медленно покачал головой. Его удивленно расширяющиеся глаза бегали по строчкам написанного мной послания.

Я опасалась, что мне трудно будет связно изложить эту историю, но оказалось, что более легких писем я еще не писала. Я предположила, для удобства осуществления своего замысла, что Селина Гейн невиновна, и объяснила ей все, что могла объяснить: обнаружение ее адреса в навигаторе мужа, мои подозрения и страхи, то, как они вынудили меня поджидать возле ее дома и следить за ней, как, оглядываясь назад, я пожалела, что струсила и прямо не поговорила с ней. Мне подумалось, что если б Селина сама попала в такую страшную и непонятную ситуацию, как я, она предпочла бы именно такое завершение: откровенное письмо с объяснениями и извинениями одного ни в чем не виноватого человека другому.

Я не тратила время, озадачиваясь тем, в чем следует признаться, а о чем лучше умолчать, и не скупилась на информацию, поведав гораздо больше того, что доктору Гейн нужно было знать, – даже то, что я тоже остановилась в «Гарден-хаус», хотя мой номер находился в другом крыле здания. «Мне жаль, если вам покажется, что я опять выслеживаю вас, – пояснила я. – На самом деле это не так. Я выбрала этот отель, поскольку запомнила его название, а это случилось только потому, что я звонила вам сюда. В идеале, я могла бы проявить тактичность и выбрать другой отель, но не смогла: мои силы истощены, вместо жизненного тонуса во мне образовалось нечто вроде глубокой долговой ямы».

Хаотично вспоминая отрывки письма, по мере того как Кит читал его, я пришла к выводу, что славно постаралась в плане разумного описания событий. Будь я на месте Селины Гейн, то согласилась бы встретиться и поговорить со мной.

Кит уронил листы на стол. Медленно, словно ему было невыносимо тяжело встречаться со мной взглядом, он поднял голову.

– Итак? – спросила я.

– Ты предложила купить ее дом.

– Да.

– Ты сошла с ума? Усугубилась в своем безумии? Пишешь, что готова предложить запрашиваемую цену – миллион двести тысяч фунтов. Ты не можешь позволить…

– Твоя информация устарела, – сообщила я ему. – На сегодняшний день просят уже миллион. Тебе не кажется, что ей, должно быть, отчаянно хочется продать его, раз всего за неделю она так резко снизила цену?

– Поэтому ты предлагаешь ей больше денег, хотя она просит уже меньше, – Кит обхватил голову руками. – Все равно у тебя их нет, и ты не сможешь их занять. Ничего не понимаю, Конни. Помоги мне разобраться!

– Скорее ты смог бы помочь мне разобраться, – невозмутимо парировала я. – Теперь мне нужна всего лишь правда. И меня больше не волнует, какова она. Действительно не волнует. Какой бы скверной она ни оказалась, даже если она страшнее того, что я могу вообразить. Меня уже не волнует наш брак…

– Премного благодарен.

– …не волнует, убил ли ты кого-то – сам или с помощью Селины Гейн. Я не хочу даже привлекать полицию – вот насколько мне стало все равно. Меня волнует только мое собственное положение – мне самой необходимо знать, что именно произошло в моей жизни.

– Прекрати.

– Извини, если огорчила тебя, – сказала я, – мне просто хотелось, чтобы ты понял, как все может быть просто: ты можешь просто сказать мне правду. Скажи мне, Кит, что происходит. Тогда я не стану подсовывать это письмо под дверь номера Селины Гейн…

– Конни… – Перегнувшись через стол, он схватил меня за руки.

– Скажи мне!

Я заметила, как менялось выражение его глаз: к страху примешивались оттенки осознания, размышления. Но преобладал, по-моему, страх.

– О боже, Кон… я не представляю, как…

Я ждала, боясь шелохнуться, на тот случай, если Кит передумает. Услышу ли я в итоге правду?

– Как мне убедить тебя? – произнес он уже более твердым голосом. – Я ничего не знаю. И ничего не делал.

«Нет. Ты не представлял, что такое возможно, – мысленно возразила я. – Я дала тебе шанс, но теперь все кончено. Ты опять предпочел уклониться».

– Неужели ты не веришь мне?! – воскликнул он.

– Да, не верю…

На меня вдруг навалилась такая всепоглощающая тоска, что ненадолго я потеряла дар речи. А чего ты ожидала – полного признания?

– Тогда прекрасно, – наконец удалось сказать мне. – Раз ты не желаешь сказать правду, мне придется выяснить ее самой. И это письмо мне поможет.

– Поможет? – Смешок Кита поразил меня. Как он умудрился вместить в него столько ярости? – Извини, неужели ты подразумеваешь здесь какую-то логическую связь? Как, интересно, вывалив все наши страдания незнакомке и предложив купить невероятно дорогой дом, ты сможешь приблизиться к этой правде?

– Может, и не смогу.

– Чего ты рассчитываешь добиться этой писаниной? – Кит ударил по письму тыльной стороной ладони.

– Возможно, ничего. Я писала его, не заблуждаясь по поводу того, что мне пришла в голову великолепная идея и что она обязана сработать. – Если бы я не настолько выдохлась, то могла бы попытаться показать мужу, как далеко за последние шесть дней ушла от царства победных возможностей и позитивных вариантов. – Я поступаю так только потому, что это единственная идея – единственный способ продвинуться вперед, который я сумела придумать, сознавая, что полиция не собирается заниматься этим делом.

К нам направился официант. Кит остановил его взмахом руки, наглядно изобразив предупреждающий знак «стоп».

– Нам нужно только, чтобы нас оставили в покое, – резко заявил он.

Несколько бизнесменов за соседним столиком обернулись и удивленно взглянули на нас. Один даже приподнял брови.

– Наверняка я знаю только две вещи, – спокойно заметила я, придерживаясь запланированного сценария. – Под названием «Дом» в твоем навигаторе хранился адрес дома одиннадцать по Бентли-гроув. А также, что в гостиной этого дома находилась убитая женщина. Объяснить это я не могу. Ты говоришь, что тоже не можешь. Что же остается? Если я хочу докопаться до правды, то мне необходимо выяснить об этом доме гораздо больше того, что мне известно сейчас. – Я пожала плечами. – И покупка стала единственным планом, который я смогла придумать. Не затрудняйся напоминать, насколько невероятно то, что он сработает, – это я уже знаю. И также знаю, что при покупке дома выясняются всевозможные подробности, которые никак иначе не выяснить: запах тухлятины в сушилке, секретный сейф под половицами в спальне…

– Конни, ты не можешь позволить себе купить дом одиннадцать по Бентли-гроув.

– Нет, могу. Или, вернее, мы можем. Мне нужно твое содействие, и тебе придется помочь мне. Если ты откажешься, завтра же я начну бракоразводный процесс. Или в понедельник – в первый же рабочий день. Я также с легкостью покину «Нулли», но не соглашусь продать свою половину этого бизнеса. Я стану твоим худшим ночным кошмаром: равноправным партнером, полностью устранившимся от дел. Я отлично знаю, как превратить твою жизнь в ад и угробить твою драгоценную фирму. Не советую заблуждаться, думая, что мне такое не под силу.

Я впервые в жизни слышала столь впечатляющее, оглушительное молчание. Другие посетители ресторана о чем-то говорили – я видела движения их губ, – но все звуки поглотила глухая чернота в моей голове, порожденная ужасающим, невыразимо ужасающим взглядом Кита.

Прошло две или три минуты. Мы оба точно окаменели.

– В кого же ты превратилась? – наконец нарушил он молчание.

– В того, кто готов сражаться за свои интересы, – сообщила я. – Итак, ты согласен помочь мне?

– Как?

– От тебя требуется лишь подписывать документы, которые я буду тебе предъявлять.

– А меня не собираются ознакомить с генеральным финансовым планом?

Опасно ли мне посвящать его в детали?

Я сделала глоток воды из стакана, вдруг занервничав, словно сидела перед учителем математики, готовым оценить мое домашнее задание.

– В сложившемся положении ты прав – мы не можем позволить себе купить дом одиннадцать по Бентли-гроув. Мы не продаем наш дом – он еще даже не выставлен на продажу. Даже если мы выставим его завтра, на него вряд ли своевременно найдется надежный покупатель. Теперь, когда запрашиваемая цена за дом одиннадцать на Бенли-гроув снизилась до миллиона, его продажа – вопрос нескольких дней. Маркетинговый ход – снижение цены – обеспечивает быструю продажу. Причем дом находится в одном из самых престижных районов Кембриджа. Почти не сомневаюсь, что сделка будет заключена в понедельник к вечеру.

– Могу ли я впрыснуть немного реализма в твою фантазию? – поинтересовался Кит. – Даже если нам удастся волшебным образом сотворить покупателя, мы никак не сможем получить за нашу «глубинку» больше трехсот тысяч. Так что миллионная покупка нам по-прежнему будет не по карману.

– С нашими доходами и прибылями от «Нулли», мы сможем взять кредит – по моим прикидкам, от восьмисот до девятисот тысяч. Не в банках «Галифакс» или «Нат-Вест», конечно…

– Тогда у кого же?

– Есть множество частных банков, которые спят и видят, как бы ссудить нам кучу денег в залог нашего бизнеса и наших личных счетов. А прибыли «Нулли» за последние два года, по-моему, резко возросли. Мне придется увеличить планируемые прибыли на текущий и следующий годы на эквивалентные суммы, и тогда банк, увидев эти цифры, подумает: «Отлично, никакого риска», – а это сделать довольно просто. Я не вижу причин для отказа в ссуде, если банк получит в качестве обеспечения прибыли «Нулли» и дом одиннадцать по Бентли-гроув.

Кит ничего не ответил. По крайней мере, хоть выслушал. Я сомневалась, что у него хватит терпения. Думала, что к этому моменту мне уже придется общаться с опустевшим лаймово-зеленым креслом.

– Ты прочитал письмо, – спокойно констатировала я, продолжая заготовленную речь. – И видел, что я предложила Селине Гейн миллион двести тысяч, исходную запрашиваемую цену. Я сделала это по двум причинам. Во-первых, она не расположена видеться или говорить со мной. Но дополнительные двести тысяч трудно сбросить со счетов, поэтому они сыграют роль необходимого стимула. И во-вторых, раз уж за дом одиннадцать по Бентли-гроув теперь просят только миллион, интерес к нему настолько возрастет, что от покупателей, вероятно, отбоя не будет. А при таком раскладе цена опять начнет расти. И Селина Гейн понимает это, если она не наивна до идиотизма. Поскольку я хочу успешно получить преимущественное право покупки, необходимо учесть, что мое предложение опять повысит цену. Практически, полагаю, в такой ситуации цена вырастет до миллиона ста тысяч.

– Так почему же ты не предложила такую цену? – спросил Кит каким-то глухим и безжизненным голосом.

Я мысленно поздравила себя с удачей: по крайней мере, он заинтересовался таким вариантом. Начал задавать разумные вопросы.

– Я обдумала и такой вариант, – пояснила я. – Однако учитывая неприязнь Селины ко мне и возможность того, что цена в любом случае может подняться до миллиона ста тысяч, она могла все-таки предпочесть отказаться от общения со мной. А вот от предложения в миллион двести тысяч откажется только полный безумец – но она, по-моему, достаточно умна.

К тому же я узнаю об этом доме то, чего никто пока не знает, – узнаю о том, что сокрыто и что исчезло, о том, что именно оттуда исчезло. Женский труп и та дохлая кнопка…

Я ведь могла позвонить Идену Фиггзу, назвать вымышленное имя и попросить Лоррейн Тёрнер показать мне дом одиннадцать по Бентли-гроув, но какой смысл? Даже хорошо осведомленный агент по недвижимости знает только часть того, что известно владельцу.

Предложение Селине Гейн цены, превосходящей миллион фунтов, казалось мне отличным способом убеждения для вступления со мной в переговоры.

– Ты соображаешь, что говоришь?! – прошипел Кит, склонившись ко мне над столом, словно думал, что при такой близости его враждебность вероятнее побудит меня изменить планы. – Предложение, от которого откажется только полный безумец? Да это предложение, которое мог сделать только полный безумец! Даже если мы сможем получить в каком-то частном банке ссуду в девятьсот тысяч…

– Как мы обеспечим ежемесячные платежи? – Я предугадывала все его вопросы и возможные возражения. – Я проделала приблизительные подсчеты. Взяв исключительно процентный кредит и вкладывая по девяносто процентов наших зарплат и все наши личные сбережения, мы разделаемся с этими выплатами года за два или за три, в зависимости от плавающих показателей. А что будет потом, неизвестно. Возможно, к тому времени мы разбогатеем, рискнув начать новый бизнес, или…

Довольно. Остановись.

Я дала себе клятву, что не стану лгать ради успокоения Кита или самой себя.

Никакого нового бизнеса не предвидится. И вообще никаких «наших» планов больше не существует.

– Если мы не сможем в какой-то момент внести плату, то дом одиннадцать по Бентли-гроув будет изъят за неплатеж, – поведала я мужу. – Это неизбежно, и меня это не волнует. Если уж я не выясню то, что хочу узнать, за два года, то, вероятно, уже никогда не выясню. И тогда придется подумать о провале.

– Ты предлагаешь такой план, сознавая, что он приведет к банкротству?

– А какой смысл в деньгах, если ты не готов потратить их на достижение важных целей? Полагаю, если я окажусь без гроша в кармане, правительство обеспечит меня каким-то жильем – к примеру, ночлежкой с завтраком, муниципальной квартиркой и всякими льготами. В общем, с голода не помру.

– Твои вычисления ошибочны, – заявил Кристофер с торжествующей насмешкой.

Ему следовало бы лучше меня знать. Когда это мои вычисления бывали ошибочными? Меня окатила волна восторга. Моя жизнь, возможно, рушится, но бухгалтерские навыки остались неповрежденными. Ура-а-а!

– Ты рассуждаешь о кредите в девятьсот тысяч, но в своем послании предлагаешь миллион двести тысяч, – Кит опять похлопал по письму тыльной стороной ладони. – Откуда же ты собираешься достать недостающие триста тысяч?

– От продажи коттеджа «Мелроуз», – пояснила я. – Ты ведь сам говорил о волшебном появлении покупателя? Именно на это я и рассчитываю. Надежный покупатель нас не подведет, и мы сможем сразу же заключить сделку с Селиной Гейн, обеспечив ее законным документом.

– Какой еще покупатель? Ты несешь полную чушь! У тебя не будет времени найти хоть кого-нибудь. Дом еще даже не выставлен на продажу! Твои родители, безусловно, не станут содействовать твоему разорительному плану – да они свалились бы замертво в общем сердечном приступе, если б услышали то, что сейчас услышал я. У Фрэн и Антона вообще нет денег. Кто же станет твоим покупателем, Конни? Ты несешь офигительную бредятину!

– Мы продадим коттедж «Мелроуз» самим себе. Его купит фирма «Нулли».

Реакции на это мое заявление не последовало.

– В данный момент на счету «Нулли» есть сто пятьдесят тысяч, с небольшой поправкой в ту или иную сторону, – стала объяснять я. – Официально это отдельное юридическое лицо, независимое от тебя или меня, хотя мы и являемся его владельцами. Фирма может, в свою очередь, тоже взять кредит. Вот как это сработает: «Нулли» купит коттедж «Мелроуз» за триста тысяч. Не уверена, но, возможно, фирма даже заплатит немного больше – скажем, триста двадцать или триста пятьдесят тысяч. Да, если вдуматься, по-моему, наш высококлассный интерьер так впечатлит «Нулли», что она не устоит от искушения предложить дополнительные пятьдесят тысяч, чтобы избавиться от конкурентов. Страховому агенту будет сказано, что продавец и покупатель согласны с такой ценой, и он не станет задавать лишних вопросов. Ведь триста пятьдесят тысяч – вполне правдоподобное предложение для нашего дома, учитывая, какую работу мы проделали.

– Я проделал, – проворчал Кит.

Спорить с ним я не собиралась. Это было справедливое замечание.

– «Нулли» выложит сто тысяч за «Мелроуз» и возьмет кредит на двести пятьдесят тысяч, – продолжила я. – Пятьдесят тысяч останутся на счету компании для дальнейшей оплаты гербового сбора, судебных издержек и всего прочего – возможно, даже что-то останется на зарплаты.

Неужели тебе не хочется посмеяться, Кит? Или, возможно, – поплакать?

– Став собственником коттеджа «Мелроуз», фирма «Нулли» тут же выставит его на продажу. Вряд ли он долго задержится на рынке. Кто-то из моих одноклассников с удовольствием купит его, или кому-то из друзей моих родителей захочется переехать в дом поменьше после вылета из родительского гнезда детей. Между тем после продажи дома мы получим единовременно крупную сумму – на руках у нас будет триста пятьдесят тысяч наличными. Отложив триста тысяч на покупку дома одиннадцать по Бентли-гроув, мы возьмем ссуду в девятьсот тысяч. Вернее, не так, извини, – оговорилась я. – Мы отложим на покупку двести девяносто и возьмем ссуду в девятьсот десять. Шестьдесят тысяч от продажи «Мелроуза» пойдет на уплату налога – увы, огромного налога – и судебных издержек. Как только «Мелроуз» продадут настоящему покупателю, фирма «Нулли» получит обратно двести девяносто тысяч, и в итоге мы выложим из нашего кармана всего лишь шестьдесят тысяч. А на самом деле ничего выкладывать не придется, поскольку сама фирма принадлежит нам, а шестьдесят тысяч мы уже используем на дело. Помимо всего прочего, это великолепный способ получения от компании огромной суммы денег, не облагаемой налогом.

Кит помалкивал – он застыл, точно истукан, даже глазом не моргнул. Возможно, он окончательно выдохся. Мне удалось потрясти его до смерти.

– Сначала я думала, что «Нулли» купит дом одиннадцать по Бентли-гроув, но эта идея не прошла, – добавила я. – Мне необходимо въехать туда, жить там – иначе мне ничего не удастся найти. Если б «Нулли» купила этот дом, а я там поселилась, то это стало бы облагаемой налогом выгодой. К тому же частный банк ни за что не ссудил бы нашей фирме столь большую сумму, как нам, и это вдвойне увеличило бы проценты – условия коммерческой ссуды гораздо более грабительские, чем для частной ипотеки. Так что вот тебе идеальный вариант окольного пути. «Нулли» покупает «Мелроуз», где мы больше не живем, поэтому эта сделка не облагается налогом – то есть получается своего рода вложение денег. А банку мы скормим версию того, что собираемся сдать его в аренду.

– Замолчи! – взревел Кит. – Не желаю больше ничего слышать, просто… заткнись!

Я покорно умолкла, дожидаясь, когда он начнет разносить меня в пух и прах. По характеру Кит совсем не импульсивен. Ему придется для начала отрепетировать всю свою критическую атаку.

Все в ресторане уже следили за нами, стараясь не показывать заинтересованности. Я размышляла, не сделать ли публичное заявление: «Не затрудняйтесь притворством. Нам уже плевать на то, что о нас могут подумать».

Внезапно мне отчаянно захотелось выпить «Королевский кир»^[46]. В таком роскошном ресторане вполне могут готовить и этот коктейль. Разве можно пожелать иных напитков в этом лаймово-фиолетовом, бархатном зале с его рассеянным мягким освещением и речным пейзажем за окнами?

Увы, я не осмелилась заказать «Королевский кир». К чему дразнить гусей? Неуместный каприз. Для выжившей из ума Конни.

– Ты представляешь хоть приблизительно, насколько провален твой чертов план? – помолчав несколько минут, спросил Кит.

Он понизил голос до шепота. Вероятно, даже сейчас ему важно было производить приличное впечатление. Я напомнила себе, что ничего не знаю о нем, ничего существенного.

– Ты заявила, что «шестьдесят тысяч мы уже используем в деле» – как будто нам от них есть хоть какая-то выгода! Да, разумеется – ура! – мы найдем применение шестидесяти тысячам. Мы используем их для покупки дома, который потеряем в течение двух или пяти лет, поскольку он нам не по карману. И «Нулли», компания, которую мы так долго создавали, вложив в нее столько напряженных усилий, в итоге вылетит в трубу. Что нам останется, когда коттедж «Мелроуз» перейдет к законному покупателю? Месяца два или три мы будем не в состоянии никому платить?

– Ты прав, – резко ответила я, – «Нулли» почти наверняка станет жертвой этого плана. И мы потеряем оба дома, и коттедж «Мелроуз», и дом одиннадцать по Бентли-гроув. Но положительным фактором является то, что при повторном выставлении дома одиннадцать по Бентли-гроув на продажу мы сможем получить какую-то сумму, в зависимости от того, за какую цену банк продаст его. А когда «Нулли» продаст «Мелроуз», даже если к тому времени весь процесс закончится, к нам вернутся триста тысяч минус затраты, связанные с банкротством.

– У нас не останется ничего, – произнес Кит трагическим голосом. – Так же, как у всех людей, допустивших банкротство. Пошевели же извилинами, черт побери!

– По-моему, ты настроен излишне пессимистично, – возразила я. – Кое-что мы наверняка получим. Не забывай, есть два продаваемых дома для создания нового капитала.

Пора расщедриться. Подбодрить его.

– И ты сможешь заиметь все, – добавила я. – Все, что у нас останется в результате всего этого плана. И будь уверен, я не шучу: меня не волнует риск остаться нищей и бездомной.

Внутренний голос – вероятно мамин – заявил: «Легко сказать, не волнует. А следовало бы поволноваться».

Но я не волновалась.

– Мне необходимо узнать правду, – повторила я Киту. – Возможно, я никогда ее не узнаю, но если узнаю, то именно таким путем. Этот план стал началом моего пути к возможному получению ответов на мои вопросы.

Миллион двести тысяч фунтов. Самый дорогой ответ в мировой истории.

– Если я откажусь, ты подашь на развод, верно? – уточнил Кит.

Я кивнула.

– А что будет с нашим браком, если я соглашусь?

– Там видно будет. Если я выясню правду и эта правда докажет, что ты не лжец и не убийца… – Я пожала плечами. – Возможно, мы найдем путь к примирению, однако… – Я запнулась, подумав, что нечестно давать ему ложную надежду, даже если она поспособствует моему плану. – Однако наш брак, вероятно, уже разрушен в любом случае, – закончила я.

– Это то, что на твоем типично тупом уличном жаргоне назвали бы «не биномом Ньютона», – вяло усмехнулся Кит. – Если мне предоставлен выбор между определенной потерей любимой женщины и всего лишь вероятной ее потерей, то я предпочитаю остаться с вероятностью. – Он поднялся из-за стола. – Я подпишу все, что ты захочешь. По первому же твоему слову. Ты знаешь, где найти меня.

18

23 июля 2010 года

– Мне нужно, чтобы ты сделала кое-что для меня.

– И тебе тоже привет, – Чарли оскорбленно глянула на телефон. – У меня всё в порядке, спасибо, что спросил. А ты где пропадаешь?

– Попытайся связаться с Элис Фэнкорт и договорись о встрече с ней как можно быстрее… Прости, с Элис Бин – она вернула девичью фамилию. Выясни, когда она последний раз виделась с Конни Боускилл и что…

– Эгей, помедленнее, я записываю… погоди минутку! – Такого рода разговор требовал сопровождения в виде бокала вина: охлажденного, белого и исключительно сухого.

Чарли нажала кнопку паузы на пульте дистанционного управления, вскочила с дивана и задернула шторы в гостиной, насколько смогла. Шторы никак не сходились по центру: она сама в спешке плохо повесила их. Лив заявила: «Надо будет потом снять их и перевесить – нормально», но, по мнению Чарли, шторы относились к той категории антуража, которой давался только один шанс. Так же, как и сестрам.

Чарли даже не думала никому признаваться в том, что обрадовалась возвращению домой – королева вернулась в скромный, не отделанный толком таунхаус, оставив в прошлом запредельный испанский рай.

– Конни Боускилл знакома с Элис? – спросила она, подавив зевок.

– Элис – ее гомеопат, – пояснил Саймон. – Мне необходимо узнать, когда она в последний раз видела ее, что Конни говорила и есть ли у Элис идея, где Конни может находиться сейчас.

– Рискуя показаться эгоистичной, спрошу, какое мне дело до списка твоих необходимостей? Я спокойненько смотрела славный фильмец.

Пока сюжет этого фильма развивался великолепно. «Сирота»^[47]. Главная героиня, страдающая явным психозом, приемная дочь по имени Эстер, вроде как вознамерилась поубивать всех остальных детей в этой семье. Чарли во многом разделяла ее взгляды, хотя подозревала, что режиссер надеялся на совершенно другую реакцию.

– Разве я могу сам поговорить с Элис? – раздраженно спросил Уотерхаус.

– Как я убедилась в последний раз, у вас обоих есть языки и уши. Ты имеешь в виду, что не хочешь говорить с ней. – Его жена налила себе бокал вина, радуясь, что он не может видеть ее улыбочку. Правда, улыбка стерлась с ее лица, когда ей пришло в голову, что нежелание говорить с Элис можно объяснить целым рядом причин: неприязнью, смущением, грешными воспоминаниями… «Возможно любое из этих объяснений, – подумала Чарли, убирая бутылку обратно в холодильник. – Ненависть, порожденная безответной любовью, – ненависть такого рода, как известно, превращается в стократные мучения при столкновении с ее объектом». Нет. Чистая нелепость. По тону ее мужа ясно, что Элис служит лишь средством для достижения цели. Теперь его волнует только Конни Боускилл. «Причем волнует, – твердо сказала себе Чарли, – только в деловом плане».

– Да, мне не хочется говорить с Элис, – подтвердил Саймон.

Как и с самой Чарли. Но она понимала, что может произойти, если она откажется: супруг преодолеет свою неохоту и сделает все необходимое для получения нужных ему сведений. Ей предоставлена возможность предотвратить их с Элис Бин воссоединение.

– Ладно, сделаю, – согласилась она. – А ты где?

– Еще в Кембридже.

– Домой собираешься?

– Нет. Надо заехать в Бракнелл, поговорить с родителями Кита Боускилла.

– Сейчас? Ты же доберешься туда только к ночи!

– Они будут ждать меня прямо с утра. Переночую в машине около их дома, – заявил Уотерхаус и, предвосхищая возражения жены, добавил: – Нет смысла возвращаться ради того, чтобы провести в постели несколько часов. Заснуть я все равно не смогу.

Можно подумать, в постели нечем заняться, кроме сна!

– Так… – вздохнула Чарли; ее муж был слишком быстрым для нее. – Неужели Кит Боускилл дал тебе телефонный номер его родителей?

Почему он сделал это? И почему Саймон попросил его?

– Я нашел его в справочнике, – объяснил Уотерхаус. – В Бракнелле только один Боускилл с инициалом «Н» – Найджел.

– Но… ты встретился с Китом Боускиллом?

– Ну да. Трижды спрашивал, что стало причиной разрыва между ним и его родней. Первые два раза он уклонился от ответа. А третий ответ убедил меня, что он что-то скрывает в этом деле. Он выдал мне историю, на первый взгляд, казавшуюся полным ответом, но на самом деле весь его невнятный и многословный лепет предназначался лишь для отвода глаз, чтобы я не заметил, насколько слабы его объяснения.

– Может, он решил, что это тебя совершенно не касается? – спросила Чарли.

Она могла понять нежелание Кита Боускилла обсуждать душевные травмы разрыва семейных отношений с первым встречным бесцеремонным детективом.

– Нет. Он испугался, – сказал Саймон и, помолчав немного, добавил: – Он тянет на злодея. Не спрашивай у меня доказательств, их у меня нет. Пока.

– Ты тоже не знаешь, кто из них злодей.

– Он заявил, что Конни не желает говорить со мной – что она рассердилась на меня за то, что я уехал, не предупредив ее. Разве это звучит правдоподобно?

– Вполне, – ответила Чарли. – Я сердилась на тебя раньше, когда ты укатил в Кембридж, не предупредив меня. Я могла бы поехать с тобой.

– А вдруг он убил и ее тоже, и поэтому она не отвечает на телефонные звонки?

– Сплошные домыслы, Саймон.

– А много ли у тебя знакомых, порвавших все отношения с родителями?

– Похоже, ты одержим идеей несчастных родителей Кита Боускилла, – пробурчала она.

– Отныне мой руководящий принцип таков: имея противоречивые показания двух людей и не зная, кому верить, я предпочту поверить тому, кто не отрекался от родителей.

– Вот уж… действительно абсурд, – заявила Чарли и, рассмеявшись, глотнула вина.

– Ничего подобного.

– Круто – на редкость убедительный аргумент!

– Постоянно, изо дня в день, я думал, что моя мама умирает – каждый божий день. Думал о том, какую почувствую свободу. А потом осознал, что она, вероятно, проживет еще лет тридцать.

Чарли промолчала. Она терпеливо держала паузу. Считала секунды: одна, две, три, четыре, пять, шесть…

– Главное в том, что я никогда не скажу ей: «Прости, но я выкинул тебя из моей жизни», – продолжил Саймон. – Любой сердечный человек понимает, как больно родителям услышать такое отречение, любой, хоть немного способный к сопереживанию…

Громкие вздохи, перемежавшие его слова, звучали выразительнее самих слов. Чарли догадалась, что ее муж не стал бы говорить такого в личном разговоре – такие признания возможны только на безопасном расстоянии.

– Ребенку не следует отрекаться от родителей, не имея на то железобетонной причины, – заключил он. – Если не стоит вопрос о жизни или смерти.

Чарли сомневалась, что она полностью согласна с этим его утверждением, но издала восклицание, позволившее Саймону воспринять его как согласие.

– Если Кит Боускилл не захотел рассказать тебе о случившемся, то есть вероятность, что его мама и папа тоже не захотят, – заметила она.

– Придется рискнуть.

Да смирись уже, Зейлер: он не приедет домой.

Дотащившись с бокалом вина до гостиной, Чарли плюхнулась на диван. С экрана телевизора ей мрачно ухмылялось застывшее в паузе лицо психованной сироты Эстер.

– Ну и что тебе даст причина разрыва, даже если его родители решат выложить тебе все откровенно? – спросила Чарли. – Как это может быть связано с тем, что Конни видела мертвую женщину на вебсайте недвижимости? При условии, что она вообще видела какую-то жуть. Я по-прежнему сомневаюсь… и меня не колышет, сколько независимых свидетелей готовы подтвердить это явление.

Фотоаппарат Чарли лежал рядом на подлокотнике дивана. Она взяла его, отставив в сторону бокал. Приехав из Испании, Чарли постоянно держала фотоаппарат под рукой – он лежал рядом с нею на кровати, пока она спала, или на подоконнике ванной комнаты, пока она отмокала в ванной. Ей постоянно хотелось просматривать фотографии, сделанные на вилле «Los Delfines».

– Независимых… – задумчиво протянул ее муж. – Интересный выбор определения.

– Прости, что ты сказал? – Чарли вглядывалась в крошечную фигурку распаренного от жары Доминго, опиравшегося на мощный стебель перевернутого лилейного дерева.

– Два человека видели эту мертвую женщину на сайте «Золотой ярмарки»: Конни Боускилл и Джеки Нейпир. Больше никто. Тебе кажется вероятным, что только два человека видели этот труп на вебсайте – всего каких-то полчаса, пока он не исчез оттуда – и почему его видели именно эти два человека? Ведь, если подумать, этот труп могли увидеть миллионы.

– Вероятным? – Чарли скорчила гримасу, изобразив «безмолвный вопль». – Саймон, мы забыли о понятии «вероятность» несколько световых лет тому назад. Все это дело невероятно. Мне по-прежнему кажется, что нам подсовывают своего рода… эксцентричный розыгрыш. Не существует абсолютно никаких доказательств – я имею в виду надлежащих доказательств – того, что кого-то убили или ранили. Никаких. О господи!

– Что? Что случилось?!

– Какой ужас. Просто жуть какая-то!

– Да что?

– То лицо! На горном склоне. Теперь оно видится мне на редкость явственно: глаза, нос, рот… – Чарли нажала кнопку увеличения изображения на фотоаппарате. – Я же спрашивала тебя насчет миловидности – почему ты не сказал, что видишь сущую уродину? Эта физиономия жутко напоминает Джаббу Хатта из «Звездных войн»^[48]!

– Ты что, хочешь сказать, что сумела разглядеть его? – раздраженно спросил Уотерхаус. – Ты же сидишь дома!

– Ну да, в фотоаппарате.

– Невозможно, никакая фотография не…

– Я снимала в панорамном режиме, с верхней террасы. Бассейн, площадку для барбекю, гору… бр-р, жутко уродливая физиономия!

– То лицо, что я видел, невозможно заметить на фотографии, – проворчал полицейский.

– Но я вижу его сейчас, правда, Саймон! Много ли разных лиц может проявиться на одной горе?

– По фотографии невозможно ничего сказать, – отрывисто произнес Уотерхаус.

– А похоже ли было то лицо, что ты видел, на Джаббу Хатта из «Звездных войн»?

Саймон ответил после значительной паузы:

– Если ты не видела его непосредственно, то не вправе утверждать, что действительно видела его – основываясь лишь на крошечной фотографии.

– Кому это, интересно, я не вправе заявлять такое? – поддразнила его жена. – Ученым отдела классификации горных физиономий? Разве имеет какое-то значение, что я тоже вижу его? Или это унижает оригинальность твоего восприятия?

– Нет… – Ее вопрос явно смутил детектива. – Мне хотелось, чтобы ты увидела его, но ты не видела. А увидеть его на фотографии – это совсем не то же самое.

– Верно, другое восприятие. Но тем не менее я его вижу.

– Но не на той же горе!

Отстранив от себя телефон, Чарли издала долгое шипение. Затем, вновь поднеся телефон к уху, она услышала, как Саймон тараторит что-то со скоростью, не позволяющей даже понять смысл сказанного. Что-то о человеке по имени Бэзил.

– Будь добр, помедленнее, – попросила женщина. – И вообще, я пропустила начало. Повтори еще разок.

– Сэр Бэзил Ламберт-Уолл, – напряженно произнес Уотерхаус, – один профессор, он живет на Бентли-гроув в доме по соседству с Селиной Гейн. Именно он говорил, что видел прежде Кита Боускилла, когда я показал ему фотографию? Помнишь, я упоминал, что он сказал, будто Боускилл устанавливал ему охранную сигнализацию.

– Да, – вспомнила Чарли, – а потом ты зашел в ту охранную компанию, и там его не узнали и заявили, что Кит Боускилл у них не работает.

– Ты тоже говорила, что не видела лица на той горе, но разглядела его сейчас на фотографии, – нечленораздельно, проглатывая окончания слов, зачастил Саймон, как обычно, когда начинал волноваться. – Почему у тебя вышла такая оплошность? Потому что ты связала эту фотографию с той горой – и связь оказалась настолько сильной в твоей памяти, что ты перепутала одно с другим.

Чарли открыла рот, собираясь возразить, но поняла, что сейчас ее супруга не остановить.

– Бэзил Ламберт-Уолл ошибался, говоря, что именно Боускилл устанавливал ему охранную сигнализацию – это нам известно. Но что если он все-таки видел его? Что если вид Кита Боускилла прочно связался в его памяти с тем днем, когда ему установили новую охранную сигнализацию? Что если в тот день произошло еще какое-то событие, а профессор их просто перепутал? Подумай, ведь такое вполне возможно! Иначе почему он мог быть так уверен, что Кит устанавливал ему сигнализацию?

Например, потому, что он стар и немощен, и просто ошибся!

Чарли не стала озвучивать свою мысль. Когда Саймон был так увлечен какой-то версией, противоречить ему было бессмысленно.

Внезапно женщина услышала тихий щелчок, и связь прервалась. Разговор закончился. Теперь настал черед профессора, сэра Бэзила, – скоро будет прерван спокойный вечер этого старого бедолаги. Чарли вдруг пора-зило, как странно, что ей уже известно то, о чем старик пока понятия не имеет. Она надеялась, что он еще не завалился спать.

Вздохнув, Чарли нажала на пульте кнопку «воспроизведение» и, растянувшись на диване, продолжила смотреть фильм. Элис Фэнкорт могла подождать до утра. Если у Саймона мог появиться свой руководящий принцип, то у Чарли тоже мог появиться свой: люди, которые прерывают разговор, не попрощавшись, не заслуживают того, чтобы их поручения выполнялись немедленно.

* * *

– Сэм… – Кейт Комботекра забрала телефон из рук мужа и положила его на кофейный столик между ними. Держа в руке рулончик пленки для пищевых продуктов, она стояла перед ним в желтой пижаме. – Мне необходимо отвлечь тебя на пять секунд. Надеюсь, ты сможешь уделить мне внимание?

– Прости, – отозвался тот.

– Ты помнишь, что нам нужна бумага для принтера?

– Нет. Прости. Завтра принесу.

– Ты позвонил в справочную?

– А что, надо было?

– Да. Спросить о найме водителя, уточнить расценки…

– Ох, точно! Нет. Прости.

– Ладно, – вздохнула Кейт, – еще только один вопрос, и только потому, что мне отчаянно хочется услышать «да»: будет ли справедливо предположить, что ты не выполнил ни одного из четырех дел, которые обещал сделать сегодня?

– Ну, мне просто срочно позвонила Конни Боускилл, – оправдываясь, пояснил Сэм. – Ей нужно, чтобы я узнал у Гринта телефонный номер Джеки Нейпир.

Учитывая обстоятельства, эта просьба прозвучала вполне разумно.

– О, нет, только не заводи по новой свою шарманку! – Миссис Комботекра ритмично постукивала по ладони левой руки рулончиком пищевой пленки, что вполне подходило бы под определение угрожающего жеста, если б орудие угрозы выглядело менее безопасным, обыденным и домашним. – Забудь ты про Конни Боускилл! Пойдем, лучше поможешь мне собрать мальчиков на завтра. Я уже почти закончила упаковывать их ланчи – а ты мог бы откопать в подвале их большие рюкзаки. Ну, знаешь, такие, камуфляжной расцветки.

Кейт исполнила своеобразную пантомиму: сидящий персонаж вскакивает со стула и бросается бежать.

Сэм не шелохнулся.

– Она поселилась в «Гарден-хаус», – сообщил он вместо ответа. – В том же отеле, где сняла номер Селина Гейн.

Он толком не понимал, почему его встревожила мысль о близком соседстве этих двух женщин. Беспокоило ли его то, что Конни могла совершить какую-то опасную глупость? Нет. Она вовсе не вспыльчива. Хотя и доведена до отчаяния. Большинство насильственных действий, с которыми Комботекра сталкивался за годы работы, порождались отчаянием. Он боролся с побуждением позвонить Гринту и посоветовать ему сходить в тот отель. Но что делать-то, когда тот придет туда? Нет, это безумие. Как и сомнение в разумности желания Конни поговорить с Джеки Нейпир. Сэм предпочитал не считать себя перестраховщиком – он не принимал решения за других людей, оправдываясь тем, что делает это ради их же блага. Он мог легко сказать миссис Боускилл, что Джеки работает на Идена Фиггза и что ему нет нужды беспокоить Гринта – Конни могла позвонить Джеки на работу, если хотела поговорить с ней. Вполне естественно, что Конни захотелось связаться с единственным человеком в мире, который, несомненно, поверит ей, с женщиной, видевшей то же самое, что и она сама. На ее месте Сэм тоже захотел бы сравнить воспоминания, обсудить детали. Так почему же интуиция говорит ему сделать все возможное, чтобы держать этих женщин подальше друг от друга?

Он постоянно размышлял о том, что сообщила ему Джеки Нейпир во время допроса, о самозванке, сыгравшей роль Селины Гейн и выставившей на продажу дом одиннадцать по Бентли-гроув. Ему вспомнились слова Джеки: «Она сообразила, что именно надо сказать про то, какими не похожими на себя получаются зачастую люди в своих паспортах. Если б она не заставила меня подумать обо всех этих других людях, то ей не удалось бы убедить меня… а в итоге я сама подумала так, как она задумала. Ведь на это действительно многие жалуются, верно? Он настолько не похож на себя на той фотографии в паспорте, что я удивилась, как его вообще пропустили обратно на родину».

«Не подвела ли меня память?» – подумал Сэм. Нет, он был совершенно уверен, что именно так Джеки и сказала.

Он открыл рот, собираясь спросить Кейт, не выдумывает ли он себе несуществующие проблемы, но обнаружил, что жена уже исчезла из комнаты.

* * *

– Выберите число от единицы до тридцати девяти.

– Шестнадцать, – сказал Саймон. Шестнадцатого числа они с Чарли будут отмечать годовщину свадьбы.

Профессор сэр Бэзил Ламберт-Уолл, проводя указательным пальцем по корешкам книг на ближайшей к нему полке, отсчитывал по порядку номера. Дойдя до шестнадцатой, он с трудом слегка выдвинул книгу из тесного ряда, а потом, повесив свою трость на спинку ближайшего стула, продолжил попытки извлечения этого объемистого тома в твердой обложке обеими руками. Уотерхаус двинулся к старику на помощь, жалея, что сентиментальность довела его до выбора этой, несомненно, самой тяжелой книги на полке – фолианта под названием «Шепчущие». Подзаголовок ее гласил: «Частная жизнь в сталинской России»^[49].

– Стойте, где стоите! – повелительно рявкнул профессор. Его голос звучал поразительно громко и веско для такого тщедушного человека. – Я прекрасно справлюсь и сам. – Усиленно пыхтя и фукая, он переместился по дуге к креслу и опустился в него. Потом, продолжая пыхтеть и отдуваться, пристроил этот талмуд на колени.

Следя за этими титаническими для старика усилиями, Саймон старался не вздрагивать, надеясь, что хрупкие худосочные запястья хозяина дома не сломаются. Он ругал себя за то, что не догадался о задумке сэра Бэзила. Если б он проявил бо́льшую проницательность, то выбрал бы для этих живых мощей число пятнадцать – этот порядковый номер занимал небольшой томик под заглавием «Максимы Ларошфуко». О недостатке выбора книг здесь вопрос не стоял: все стены скрывались за их плотными рядами. Книжные полки висели и над дверью, и даже обрамляли окна со всех сторон – причем все плотно забитые. Между двумя креслами и диваном высились три стопки журналов. Одну увенчивал номер издания «Экономист»^[50], другую – какой-то журнал под не совсем понятным названием «ПН ревью»^[51], а третья служила подставкой для двух пустых кружек. Из-за них Саймон не смог разглядеть название лежащего сверху журнала, хотя и заметил на краю его обложки изображение статуи Свободы.

– Отличный выбор, – восстановив нормальное дыхание, одобрил профессор. – «Шепчущие» – необычайно увлекательная книга. А теперь выберите число от единицы до шестисот пятидесяти шести, – предложил он, бегло пролистав страницы.

– Вы уверены, что я вас не задерживаю? – спросил Саймон.

Он чувствовал себя виноватым, видя, что старик уже облачился в красный махровый халат, из-под которого виднелись серая полосатая пижама, тощие желтоватые щиколотки и коричневые тапки. Хотя такое облачение не обязательно означало, что профессор собрался спать: в прошлый раз, когда Уотерхаус заглянул в этот дом в полдень, Ламберт-Уолл встретил его в таком же облачении.

– Еще нет даже десяти часов, – обиженно произнес Бэзил, отчего Саймон невольно почувствовал себя в роли чересчур требовательного и строгого родителя. – Я сплю по ночам, с четырех до девяти. А работаю над рукописью с одиннадцати вечера до четверти четвертого ночи, так что если мы закончим до одиннадцати… – Он взглянул на стоящие на подоконнике электронные часы с цифровым табло, поднял брови, перевел вопросительный взгляд на Саймона и, получив в ответ кивок, закончил: – Отлично. Итак – число?

– Одиннадцать.

Профессор рассмеялся.

– То есть ищем одиннадцатую страницу. А теперь, будьте добры номер строки от единицы до… тридцати четырех.

– Двадцать два, – ответил детектив. Это был день рождения Чарли.

– Превосходно. И наконец, число от единицы до… тоже до тридцати четырех.

– Двенадцать. – А это был день рождения самого Саймона.

Полицейский не понимал, как его числовые предпочтения могут открыть незнакомцам хоть какие-то его тайные наклонности.

– Ах, какая жалость! – нахмурился профессор. – Боюсь, что двенадцатое слово на двадцать второй строчке никак к вам не относится. Вы попали на слово «Троцкий»^[52]. Имена собственные, увы, не учитываются.

– Тогда напоследок я выберу тоже одиннадцать, – предложил Саймон, от любопытства забыв о своем спешном деле. Интересно же, каков смысл этой игры!

– Вы предпочли слово «жизнь», – улыбнулся Ламберт-Уолл. – Весьма впечатляющий выбор – наилучший за долгое время. – Он захлопнул книгу и положил ее на бежевый ковер возле своих ног.

Уотерхаусу вспомнился бежевый ковер Селины Гейн в соседнем доме, с пятном от рождественской елки в одном углу. Неужели, обставляя дома, застройщики обеспечивают всех одинаковыми бежевыми коврами? На первый взгляд, это универсальный подход: единый план интерьера, размноженный на тридцать с лишним домов… Внезапно Саймон поймал себя на том, что пристально разглядывает три маячащие перед ним журнальные башни. Ему вдруг представилось, что передвинув их, можно обнаружить три красных пятна, каждое в форме человеческой головы. Мысленно выругавшись, он быстро сосредоточился на деле.

Бэзил Ламберт-Уолл тяжело поднялся с кресла и, без помощи трости, прихрамывая, направился к стоящему около окна письменному столу, где расположилось множество разнообразных пресс-папье, но не было ни одного листа бумаги. Достигнув цели пути, он взял какую-то ручку без колпачка, записал что-то в открытом блокноте и, не оборачиваясь к гостю, сказал:

– Вы на редкость проницательны, и ваши силы направлены исключительно на благие цели. И у вас есть вопрос, который вы хотите задать мне. Прошу вас, спрашивайте.

Саймон смутился. Неужели профессор доковылял до стола, чтобы записать результат своего странного гадания? Полицейскому захотелось досконально изучить содержание этого блокнота. Как обычно, услышав похвалу в свой адрес, он испытал искушение оспорить ее. Ведь слово «жизнь» выпало ему со второго раза. А на первый раз его выбор пал на Троцкого – вдохновителя массовых убийств. Что это могло бы сказать о нем? Интересно, на каком основании имена собственные исключаются из рассмотрения?

– Помните тот день – вторник, двадцать девятого июня – когда вам установили новую охранную систему? – сменил детектив тему разговора.

– Как вы узнали эту дату? – удивился профессор.

– Вы сами сообщили ее мне, когда мы разговаривали прошлый раз. А в компании «Безопасная охрана» подтвердили это.

– Вы решили проверить меня?

– Я проверяю все, – ответил Саймон, – и всегда.

– Если я назвал вам точную дату, то заглядывал, должно быть, в мой ежедневник.

– Заглядывали.

– Тогда не было нужды проверять. – Ламберт-Уолл откинулся на спинку кресла, опять приподнялся и поплотнее запахнул халат.

Уотерхаус дождался, пока он удобнее устроится в кресле.

– Сама дата не имеет особого значения. Мне нужно, чтобы вы вспомнили тот день. Тот день, когда вам поставили новую охранную систему. Не сохранилось ли в вашей памяти еще каких-то событий, которые произошли примерно в то же время?

– Сохранились. – Старик быстро поморгал глазами.

Наблюдать за этим со стороны было неловко – словно кто-то в шутку лишил его способности управлять собственными веками.

– В тот день я читал удивительную книгу Скотта Пека «Люди лжи»^[53], – рассказал сэр Бэзил. – У него я впервые обнаружил наилучшее определение человеческого зла.

Саймону мгновенно представились два слова, два определяющих «Людей лжи» слова: «Джайлз» и «Пруст».

– Может, еще что-то? – спросил он.

– Да. На обед я съел нечто под французским названием tian^[54]. До сих пор не представляю толком, что же такое означает tian, но на вкус – превосходно. А на вид напоминало некий рулет. В магазине мне как раз понравилось, как он выглядит, поэтому я подумал, что стоит попробовать. Ах, да, разумеется, я ходил в магазин – в супермаркет.

– В тот самый день, когда вам устанавливали новую охранную сигнализацию?

– Да, утром дочь отвезла меня, – кивнув, подтвердил Ламберт-Уолл, – в «Уэйтроуз». Она возит меня в магазин по вторникам. Предпочла бы, конечно, чтобы я заказывал продукты по Интернету, но я пока не поддаюсь на уговоры.

Саймон кивнул, сознавая, что это ему ничего не проясняло.

– Итак, вы читали «Людей лжи», обедали, ездили за покупками…

– Верно, хотя и в другом порядке. После обеда я вздремнул, как обычно – с часа до четырех. Да, кстати, мне еще нагрубил один из соседей, что отчасти испортило тот день, который в ином случае был бы довольно приятным.

– Какой сосед?

– Один из мужчин, живущих в доме напротив, – сказал старик, махнув в сторону окна. – Обычно он – воплощенная вежливость, потому-то я так и удивился. Они с женой купили новые шторы и как раз привезли их домой. Ей даже пришлось опустить задние кресла в машине, чтобы все покупки уместились в салоне. Я добрел до них, чтобы перекинуться словом, намеревался сделать замечание на предмет совпадения – новые шторы, новая охранная сигнализация… Конечно, ничего особенного, уверяю вас, но, несомненно, это могло бы привести к более интересным темам. Его реакция, однако, показалась мне совершенно неуместной.

– А как он отреагировал?

– Он закричал на меня: «Нет, только не сейчас! Разве вы не видите, что мы заняты?!» А потом буркнул жене: «Избавься от него, ладно?» – и потащил в дом огромную охапку этих штор. Причем на редкость невзрачных, судя по тому, что я видел через прозрачную упаковку.

Кожу Саймона начало покалывать от волнения. В этом что-то есть: обычно вежливый человек внезапно повел себя грубо и оскорбительно. Был ли это Кит Боускилл? За исключением того, что это какая-то бессмыслица. При условии, что существовала предосудительная тайная связь Боускилла с домом одиннадцать по Бентли-гроув. Именно такой адрес жена обнаружила в его навигаторе, и именно этот дом она рассматривала на сайте «Золотой ярмарки», когда увидела тот труп. Но дом одиннадцать находился рядом с домом Бэзила Ламберт-Уолла, а не на противоположной стороне улицы.

– Его жена ужасно извинялась, – продолжил старик. – Должно быть, раз двадцать попросила прощения. «Не обращайте внимания, – еще добавила она. – Ничего личного, просто мы только что провели два часа в огромном магазине, выбирая шторы. Никогда больше не соглашусь на такое испытание!» Вы могли бы думать, что, потратив столько времени на выбор, они повесили новые шторы, – так вот, они до сих пор не удосужились.

Детектив достал из кармана фотографию Кита Боускилла, ту самую, что показывал в прошлый раз.

– Вам знаком этот человек? – спросил он.

– Да, это же именно он, – заявил профессор.

– Нагрубивший вам сосед?

– Да.

– Из того дома, прямо напротив? – Подойдя к окну, Саймон показал на расположенный через дорогу дом, чтобы избежать неопределенности.

– Именно так. Вы, кажется, удивлены?

Кит Боускилл жил в Литтл-Холлинге, в Силсфорде. И тот же самый Кит Боускилл жил по соседству с профессором сэром Бэзилом Ламберт-Уоллом в Кембридже. Могут ли быть верны оба эти утверждения?

– То есть… человек с этой фотографии не приходил к вам от компании «Безопасная охрана» устанавливать сигнализацию? – уточнил Уотерхаус.

Ламберт-Уолл вновь проделал свой трюк с морганием.

– С чего бы парню из дома напротив вдруг заниматься моей охранной сигнализацией? – удивился он, и Саймон не решился напомнить старику о том, что тот сказал во время их предыдущего разговора.

– Вы упомянули, что он «один из мужчин, живущих в этом доме напротив». Там живет еще какой-то мужчина? – спросил он вместо этого.

– Да. Вечерний мужчина.

Полицейский попытался не выдать удивления. Очевидно, ему это не удалось, поскольку профессор рассмеялся.

– Позвольте объясниться: нагрубившего мне человека я называю Дневным мужчиной. Это прозвища. Их настоящие имена, боюсь, я давно забыл, даже если знал их.

– Расскажите мне об этих Дневном и Вечернем мужчинах, – как можно равнодушнее попросил Саймон.

– Вечерний мужчина женат на Вечерней женщине, и у них есть двое детей – мальчик и девочка, – но я никогда не видел их днем, только по вечерам. А Дневной мужчина женат на Дневной женщине. В общем, я думаю, что «женат», – но кто знает, что вкладывается в понятие супружества в наши времена? Возможно, они не женаты, но определенно живут парой.

– То есть все шестеро живут в том доме – Вечерний мужчина с Вечерней женщиной и их двое детей, и Дневной мужчина с Дневной женщиной?

– Не представляю, как им это удается, – признался Бэзил. – Эти дома не так велики, как кажется со стороны, – у меня лично едва хватает места для себя и своей большой семьи.

Очередное удивление.

– Так ваша семья тоже живет здесь с вами? – переспросил детектив.

Улыбнувшись, Ламберт-Уолл обвел взглядом комнату.

– Я имел в виду мои книги, – сказал он.

Следующий вопрос Саймон задал, сам не понимая, почему он пришел ему в голову:

– А вы видели когда-нибудь вместе мистера и миссис Вечер и мистера и миссис День?

Разговаривая со стариком, он не мог толком сосредоточиться. Оставалось лишь надеяться, что интуиция тащит его в правильном направлении.

– Надо же, когда вы об этом упомянули, я понял, что действительно ни разу не видел их вместе, – пробормотал профессор. – Вечерний мужчина и Вечерняя женщина появлялись там по вечерам, как я говорил…

– А по выходным? – спросил Уотерхаус.

– Выходные я провожу за городом, в местечке Хорзхит, в доме моей дочери. Она привозит меня обратно в воскресенье вечером к десяти часам, и я вполне успеваю распаковаться, переодеться и к одиннадцати часам уже сидеть за своим письменным столом.

Вот они и вернулись к числу одиннадцать.

– Может, вам вспомнится еще что-то? – спросил Саймон.

– Да. Разные семьи, живущие под одной крышей, обычно имеют свою иерархию, и дом напротив не является исключением. Я высказал бы предположение, что он принадлежит Вечернему мужчине и Вечерней женщине. Они с детьми имеют преимущественные права.

– Почему вы так решили?

Полицейский еще не встречал людей, которые покупали бы шторы для чужого дома.

– По тому, где они оставляют свои автомобили, – улыбнулся профессор. – Вечерние мужчина и женщина загоняют свои машины в гараж на участке. А Дневные паркуются на улице. Они никогда не паркуются на подъездной дорожке – это помешало бы заезду в гараж. Если б Вечерний мужчина или Вечерняя женщина вернулись днем, они не смогли бы заехать туда на своих машинах. В любое время, днем или вечером, им обеспечен доступ в гараж. Разве это не означает, что у них есть преимущественные права, и следовательно, они и есть наиболее вероятные владельцы?

– Либо так, либо… – Саймон запнулся. Не нарушит ли он профессиональную этику, открыв свои догадки? Детектив не видел ни единой причины, по которой сегодня вечером не мог делать то, что ему хотелось. Сейчас он не на работе – официально он по-прежнему проводит медовый месяц.

– Либо Дневному мужчине и Дневной женщине не полагается там быть, – задумчиво произнес он.

– Что вы имеете в виду? – Профессор резко подался вперед. На мгновение Уотерхаус испугался, что старик вывалится из кресла, так сильно он наклонился.

– Что если Вечерняя семья понятия не имеет, что дом с ними делит Дневная парочка? – предположил полицейский.

Кит Боускилл и… кто?

– Вы имеете в виду, что они обманщики? Незваные гости? – Ламберт-Уолл немного помолчал в задумчивости. – Нет, боюсь, вы ошибаетесь.

– Что навело вас на такую мысль?

– У Дневного мужчины есть ключ от дома. Так же, как и у Дневной женщины. Я видел, как они заходили туда, вместе и по отдельности.

Саймон кивнул. Он задумался о том, какого рода люди могли обзавестись ключами от дома, и о Лоррейн Тёрнер, агенте по недвижимости, с которой он еще не встречался. Сэм тоже не видел ее, хотя и говорил с ней по телефону…

– Ах! – Профессор поднял вверх указательный палец правой руки. – Я вспомнил одно имя. Не странно ли, что можно совершенно не знать чего-то, а потом вдруг как будто отодвинулась некая ширма – и вот оно, ваше знание: оказывается, оно просто скрывалось за ширмой?

– Какое же имя? – напомнил ему Уотерхаус.

– Да. Дневную женщину зовут Катриона. Хотя она сказала мне, что никто ее так не называет, что представляется мне весьма досадным. Вы не думаете, что сокращение даваемых при крещении имен является своеобразным вандализмом?

Чувствуя, как противно засосало у него под ложечкой, Саймон понял, что за этим последует. Он тоже знал человека по имени Катриона.

– Все знакомые называют ее Конни, – заключил старик.

19

Суббота, 24 июля 2010 года

Селина Гейн стояла перед дверью своего дома, когда я подъехала к нему на машине. В правой руке она держала брелок, на котором покачивалась связка ключей. В своих черных брюках и синей полотняной блузке она напоминала агента по недвижимости, готового к встрече с предполагаемым покупателем.

Но я вроде бы и есть покупатель?

Светлые, стянутые за затылке волосы Селины придавали ее лицу строгое, серьезное выражение. Интересно, не с таким ли выражением ей приходится сообщать пациентам плохие новости? Или, может, она доктор другой специализации, может, она целыми днями торчит в лаборатории, исследуя образцы тканей, но никогда не встречаясь с их владельцами?

По ее позе я поняла, что Селина напряжена. Она явно не ждала с нетерпением нашей встречи.

Разумеется, встреча ее не радовала. С чего бы тут радоваться?

Смахнув пот с верхней губы, я выбралась из машины, напомнив себе, что у меня нет никаких причин нервничать. Я ведь уже все объяснила ей в письме. Сегодня ее черед посвятить меня в то, что ей известно. Мне не верилось, что она совсем ничего не знает. Ведь дом одиннадцать по Бентли-гроув принадлежит ей.

Хотя этого совсем не ощущалось, пока я шла к ней по окаймленной лавандой дорожке. Ее замкнутость и своеобразный язык тела создавали впечатление, что она оказалась там внезапно, что сама не зная почему, пришла к двери дома, который не имеет к ней ни малейшего отношения.

– Мне не хотелось заходить туда одной, – пояснила Гейн, и по ее тону я поняла, как сильно она хотела, чтобы дом одиннадцать по Бентли-гроув действительно не принадлежал ей.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, – сказала я.

Селина открыла входную дверь и, опустив глаза, жестом предложила мне войти первой. Видимо, она предпочла бы остаться снаружи на залитом солнцем свежем воздухе, оттягивая момент входа по возможности дольше. И тогда я исполнилась уверенности: она готова принять мое предложение.

Ей не хочется иметь никакого отношения к дому одиннадцать по Бентли-гроув, и это страстное желание, а не мягкое предпочтение. Когда мы вместе вошли внутрь, доктор Гейн почувствовала, должно быть, будто вторгалась в заблокированную часть своего прошлого.

А я шагнула в свое будущее, не имея понятия, что оно может содержать.

Я ожидала, что окажусь в какой-то дурной атмосфере, но ошиблась. Внутренние помещения дома одиннадцать по Бентли-гроув оказались светлыми и просторными. Безвредными, ни в чем не повинными. Но с другой стороны, вред приносят не дома, а живущие в них люди. Я огляделась, осознавая присутствие за спиной Селины Гейн. В доме витал аромат лаванды. Хозяйка не закрыла входную дверь. Полагаю, она не станет закрывать ее, пока мы осматриваем комнаты, не желая оказаться запертой в ненавистном доме.

Не ожидая приглашения, я направилась в сторону гостиной. Я не могла вспомнить, смотрела ли вообще поэтажный план этого дома на сайте агентства «Золотая ярмарка», но, очевидно, смотрела, поскольку сразу мысленно представила его и поняла, каково расположение всех комнат. Я поняла, что гостиная, где лежала та мертвая женщина, находится за дверью справа от меня. Входить туда не понадобилось. С первого взгляда стало понятно, что там нет никакой крови, никакого трупа.

Неужели ты ожидала, что он там будет? Будет дожидаться тебя?

Я увидела незапятнанный бежевый ковер и угол журнального столика с нарисованными цветами, накрытыми стеклянной столешницей. Камин, карту над ним… Я осознала, что все эти вещи реальны, но мне по-прежнему казалось странным, что я вижу их воочию: словно я попала в иллюзорное царство.

– Я не знаю вашего мужа, – сказала вдруг Селина Гейн. – Никогда не знала его, и у меня нет с ним никакого романа.

Значит, мое письмо не имело для нее особого смысла.

Лестница. Мне следовало сначала посмотреть на лестницу, и я встревожилась из-за того, что еще не сделала этого. Мои мысли беспорядочно разбегались: попав сюда, я испытала настоящее потрясение. Шесть месяцев я почти постоянно думала об этом доме. Целыми днями торчала на улице, глядя на него. А теперь, когда и хозяйка, и полицейские покинули его, я поставила перед собой задачу раскапывания его тайной истории.

Дом одиннадцать по Бентли-гроув никого не волновал так сильно, как меня. Не поэтому ли у меня возникло ощущение, что он уже принадлежит мне?

– Я врач, – прорезал тишину голос Селины. – Больше половины своей жизни я пытаюсь спасать людей. Я никого не убивала, а если б и собралась, то не стала бы делать этого в своей гостиной.

Я кивнула.

– Неужели в навигаторе вашего мужа этот дом действительно запрограммирован как домашний адрес? – спросила Гейн.

– Да. – Я провела ладонью по перилам. Верхняя часть балясины из темного дерева – резной кубик, покрытый коричневым лаком… – Мне нужно задать вам один вопрос, – сказала я. Мне нужно спросить вас о той исчезнувшей кнопочной накладке. – На изображении…

Нет, лучше начать по-другому.

– Эта лестница выглядит как-то иначе, – продолжила я.

Лучше говорить намеками. Не говорить ничего определенного – пусть она сама скажет.

– Видимо, она не всегда была такой? – Я погладила плоскую поверхность деревянного куба.

– Нет. Она всегда выглядела точно так же, – смущенно взглянула на меня Селина. – Что вы имеете в виду?

– Раньше здесь сверху имелось белое украшение. Что-то вроде… вроде толстого диска. Наложенного на куб меньшего размера, – я вновь погладила плоскую поверхность.

– Нет, – покачала головой моя собеседница.

Да. Я видела его.

– Что-то типа большой кнопки, – опять попыталась объяснить я, – вот здесь, посерединке. Белого или, может, кремового цвета.

– Кнопки? – переспросила доктор Гейн, и я увидела, что она о чем-то вспомнила.

Она поняла, о чем я говорю. На долю секунды, когда Селина приоткрыла рот, я представила, как она улыбнется и скажет: «Добро пожаловать в “Центр Дохлой Кнопки”!». Мое сердце заколотилось, и его ритм теперь менялся с каждым ударом – то убыстряясь, то замедляясь. Я могла бы броситься наутек, если б знала, от кого или от чего надо бежать. Однажды я сказала кое-что Элис, чтобы вызвать ее сочувствие, и если тогда я схитрила, то теперь это стало чистой правдой: «Я завидую всем, кто знает, что им угрожает, – им известен источник угрозы, даже если они не в силах избежать ее. Неопределенный страх в сто раз ужаснее страха обоснованного».

– Почему вас заинтересовала моя лестница? – В голосе Селины Гейн явно прозвучала вспышка враждебности.

Это напомнило мне, что она не обязана что-либо мне рассказывать и к тому же имеет все основания не доверять мне.

– Простите. Мне следовало прояснить ситуацию, – сказала я. – Меньше всего нам с вами нужны новые безответные вопросы.

– С этим не поспоришь, – признала хозяйка дома.

– Я видела лестницу на том самом изображении, где находилась и та мертвая женщина. В процессе виртуального тура, когда гостиная начала поворачиваться…

– Поворачиваться?

– Изображения виртуального тура – это не просто набор фотографий, – пояснила я. – Должно быть, кто-то с камерой в руке поворачивался по кругу на триста шестьдесят градусов, делая видеозапись.

Кто бы ни снимал эту гостиную, он должен был находиться на краю растекшейся крови, как раз за границей той красной лужи. Я представила, как неведомый оператор обходит всю гостиную с камерой в руке, стараясь не вступить в эту самую лужу…

Тряхнув головой, я выбросила эти картины из головы.

– И когда изображение повернулось, через открытую дверь гостиной стал виден холл и нижняя часть этой лестницы. Эта часть была видна. – Я обхватила резной кубик балясины руками. – И на этом кубике имелась еще верхняя нашлепка – округлая и плоская, не сферическая. Я отчетливо видела ее. Сначала я забыла про эту деталь, но поняла, что в моих воспоминаниях есть пробел, что я видела что-то еще помимо той женщины и крови. И вот вчера я… в одном разговоре произнесла слово «кнопка», и тогда вдруг эта недостающая забытая деталь абсолютно ясно всплыла в моей памяти.

– Но эта лестница всегда выглядела так, как выглядит сейчас, – уверенно повторила Селина.

Она лгала.

– Когда я разбудила Кита и он просмотрел ту самую видеозапись, то женское тело уже исчезло, так же, как и эта белая нашлепка отсюда, – добавила я, по-прежнему цепляясь за балясину, словно этот физический контакт мог привлечь ее на мою сторону в данном споре. – Оставшуюся часть ночи я провела, рассматривая этот тур, закрывая его и открывая снова и снова. Должно быть, я просмотрела его пару сотен раз – открывала, осматривала гостиную, закрывала, – но ни разу больше не увидела ни того женского тела, ни крови.

У меня началось легкое головокружение, и я приказала себе успокоиться и отдышаться. Сначала ничего не получалось – воздух отказывался поступать в мои легкие. Тогда я бросила эти попытки и попыталась сделать глубокий выдох. До полного опустошения. После этого я начала медленно и спокойно вдыхать, чувствуя, как кислород хлынул внутрь – спасительная скорая помощь.

– И белого диска я тоже больше не видела, – продолжила я. – Он был на том изображении с мертвой женщиной, но отсутствовал на всех остальных изображениях – больше я его нигде не видела, кроме того самого первого раза.

Внезапно на меня нахлынуло другое воспоминание: мама, Фрэн, Бенджи и я сидим в кафе «Белла Италия» в Силсфорде. Мы поехали туда на обед в прошлом году, отпраздновать появление у Бенджи первого коренного зуба. Официантка выдала Бенджи игровой набор, которым они должны были снабжать всех детей: цветные карандаши, загадочные точечные картинки, буквенные таблички поиска слов и тому подобные тихие игры, интересные для малышей. Среди прочих мы обнаружили игру, требовавшую сравнения двух одинаковых картинок, – с изображением собаки под деревом – и поиска семи отличий между ними. Между нами говоря, Фрэн, мама и я обнаружили пять и даже шесть различий, но никто из нас не смог отыскать седьмого. Мы промучились часа полтора, без конца пялясь на эти картинки, и, признав поражение, заглянули в ответ, напечатанный в перевернутом виде в нижней части листа. Седьмое отличие оказалось совсем крошечным, и мы не смогли бы заметить его, даже если б искали целые сутки: на второй картинке на самом нижнем листике дерева имелась одна лишняя черточка.

– Для того, что вы описали, есть название, – сказала Селина Гейн. – Такая штуковина называется закладной кнопкой или диском.

– Как-как?

– Мне нужно выпить, – вздохнув, заявила хозяйка дома. – Пошли.

Я проследовала за ней на кухню, на которую вдосталь нагляделась на экране моего компьютера. Селина отодвинула высокий табурет от центрального кухонного «островка» – непременный пресловутый островок, как Кит называл его – и предложила мне сесть.

– Чай или виски? – спросила она.

– Чай, пожалуйста.

– А мне, думаю, потребуется и то, и другое, – сказала Гейн.

Я молча ждала, когда она разберется с напитками. Слова «закладная кнопка» медленно прокручивались в моем уме. Мне никак не удавалось понять, что же означает такое словосочетание. Как может какой-то предмет называться закладной кнопкой или кнопочной закладкой? Это звучало слишком невероятно.

Селина подлила молока в мой чай, не добавив сахара. Именно такой чай я обычно и пью, сказала бы я, если б она спросила меня.

Она не стала садиться на стул, но присела на край подоконника, спиной к окну и держа стакан с виски обеими руками.

– Это своеобразная американская традиция, – наконец пояснила она. – После выплаты ипотеки, когда дом полностью переходит владельцу, он приобретает такую закладную кнопку и закрепляет ее на нижней балясине. Своеобразный символ недвижимости, мертвая точка. Именно там, по вашим словам, вы ее и увидели. Существует множество разных вариантов: дешевые пластиковые, подороже деревянные, резные – некоторые кнопки даже вырезают из слоновой кости, для тех, кто хочет возвестить о богатстве и процветании любым визитерам. – Судя по тону Гейн, она низко оценивала таких людей. – По форме, кстати, они напоминают белые игральные шашки – знаете, есть такая игра. Американцы тоже играют в шашки.

Помню, когда я была ребенком, мама с папой любили играть в шашки – до того как, наконец, уступив нашим с Фрэн возражениям, купили телевизор. То, что любой нормальный человек в этой стране сделал несколькими годами раньше.

– Да, точно, именно так она и выглядела: необычайно большая шашка, – подтвердила я.

– Тогда я права, – сказала Селина. – Вы видели какую-то закладную кнопку. Но в этом доме никогда не было ничего подобного.

Я не различила в ее голосе ни малейшего оттенка американского акцента.

– Но вам известно, что они существуют, – заметила я, надеясь, что мой тон прозвучал не слишком обвинительно.

– Такая штуковина есть у моей подруги. – Взгляд моей собеседницы скользнул в сторону. – Она из Новой Англии.

У меня возникло ощущение, будто луч света, направленный на меня, внезапно выключился: ее мысли больше не сосредотачивались на мне. Она прикусила губу, пристально глядя на ближайшую к ней посудную полку – на белую кружку, похоже, из тонкостенного, костяного фарфора с рисунком в виде красных перьев. Достав ее с полки, заглянула внутрь и поставила обратно. Я услышала легкое звяканье. Что бы там ни было, в этой чашке, ей захотелось проверить, по-прежнему ли оно находится там.

Белая кнопка? Могла ли эта женщина с большей убедительностью отрицать ее существование в своем доме?

– А о чем вы умолчали? – спросила я.

Несколько дней назад такой же вопрос я задала Сэму Комботекре. А уж Киту этот вопрос был задан больше тысячи раз, начиная с января. Мне стоило просто обзавестись футболкой с оттиснутым на ней этим вопросом.

– Пустяки. Простите, – запнувшись, произнесла Селина. Ее взгляд по-прежнему выражал озабоченность. – Я просто подумала, что с недавнего времени стала пренебрегать моей подругой – даже всеми моими друзьями. Совсем заработалась.

Я кивнула, притворившись удовлетворенной.

– Кстати, говоря о закладной, она понадобится вам для покупки? – спросила Гейн. – Если я соглашусь продать вам дом.

Я сообщила ей, что понадобится и что я сумею быстро получить кредит. Надеюсь, это было правдой.

– Вряд ли вам предложат лучшую цену, – добавила я.

– Так у вас серьезное намерение?

– Очень.

– Не хочется спрашивать, зачем вам это нужно, – заметила Селина. – Если вы действительно видели то, что говорили… – Она умолкла, покачав головой. – Но я сказала, что не хочу спрашивать, поэтому и не буду. Если вам нужен этот дом, если это не самая садистская из садистских шуток, то вы можете получить его. Чем скорее я избавлюсь от него, оборвав с ним всяческую связь, тем лучше.

– Нетрадиционный товар, – не удержавшись от улыбки, заметила я. – Сказав, что я могу получить его, вы…

– За миллион двести тысяч, – быстро проговорила Гейн. – Вы же сами предложили.

– Просто проверила, что вы не собираетесь уступить его мне даром.

– Я предоставлю вам координаты моего агента, оформить официальную сделку как можно скорее. И попросите вашего сделать то же самое. – Моя собеседница осушила стакан и поставила его на столешницу. – Хотите, чтобы я показала вам весь дом? Или это напрасная трата времени? По-видимому, вас не волнует, как выглядят остальные помещения. Вам хочется купить дом по причине того, что здесь, возможно, кого-то убили, – по той же причине я хочу продать его.

Я не стала утомлять себя оправданиями. Если она предпочитает думать, что мною движут такие омерзительные причины, пусть думает.

– Я предпочла бы все осмотреть, – ответила я.

– Тогда не будем медлить, – отрывисто произнесла Гейн. – Мне нужно поскорее выбраться отсюда.

В полном молчании мы прошли по комнатам нижнего этажа. Хозяйка не вымолвила ни слова. Возле каждой двери она немного медлила, словно боялась открывать ее и входить в очередное помещение. Мы осмотрели оранжерею, фотографии которой не было в материалах вебсайта, – построенную из пластика, а не из дерева. Киту она явно не понравилась бы.

Подойдя к лестнице на второй этаж, Селина сказала:

– Если у вас появятся какие-то вопросы, спрашивайте.

– Уже появились, – сообщила я.

– Я имела в виду о домашнем хозяйстве – центральном отоплении, охранной сигнализации и…

– Нет, такого рода детали меня не интересуют.

Я поднялась за Гейн на второй этаж. Переходя из комнаты в комнату, я окидывала их пристальным взглядом, старательно изображая заинтересованность, но на самом деле даже не видела толком, на что смотрю. Из головы у меня не выходила та фарфоровая кружка с красными перьями и ее таинственно звякнувшее содержимое.

Когда Селина направилась к ванной комнате, я воскликнула:

– Ах… подождите минутку! Кажется, звонит мой мобильник в сумочке… Я только сбегаю и возьму его.

Не дожидаясь ответа, я развернулась и сбежала вниз по лестнице.

Оказавшись на пороге кухни, я застыла, пораженная внезапной мыслью: «Не упоминала ли я в письме о том, что разбила свой телефон?» Нет, вряд ли. Я написала Гейн, что можно звонить на мой номер в отеле, но ничего не писала об отсутствии у меня мобильника.

Стараясь не шуметь, я быстро направилась к той красноперой кружке, трясущимися руками сняла ее с полки и заглянула внутрь. Никакой белой кнопки или диска, только связка ключей на желтом пластиковом брелоке. Сердце мое так колотилось, что его удары отдавались в ушах. На брелоке имелась наклейка с какими-то словами, написанными мелким почерком. Очень осторожно я вытащила ключи, чтобы они не звякнули о стенки кружки, и рассмотрела надпись.

Я читала ее снова и снова, пробегая глазами мелкие печатные буквы, и не могла думать о том, что это означает. Что это должно означать. Зачем еще понадобилось Селине заглядывать в кружку, если она не хотела проверить наличие там этих ключей? Оглушительный шум заполнил мою голову. Дыхание резко участилось. Я начала задыхаться, будучи не в силах контролировать собственные эмоции.

О боже!

Как же я не понимала этого все это время?!

Я подумала о том, что говорила Элис о предложениях Кита по названию нашего дома в Кембридже, и чем дольше я вспоминала то прошлое, тем яснее и понятнее становились эти воспоминания. В моих ушах звучал голос Кита: «“Центр Дохлой Кнопки”. Мы закажем декоративный диск для входной двери. Нет, придумал, даже лучше – пусть он будет называться “Пардонер-лейн, 17”!».

Как же я могла рассказывать Элис об этих его предложениях – и все же ни о чем не догадаться?

– Конни? – с лестницы до меня донеслись звуки шагов Селины.

– Иду! – крикнула я.

Сунув ключи в карман, я вернула пустую кружку на место и бросилась обратно к лестнице.

– Я должна уйти, – сказала я. – Мне просто… – Мысли мои метались в поисках правдоподобного предлога, но ничего толкового на ум не приходило. – Ужасно срочное дело. – Это было лучшее, что я смогла выдать.

Мне необходимо было убраться отсюда, прежде чем Селина осознает, что я забрала ключи.

А зачем ты взяла их? Что ты собираешься делать?

– Но, надеюсь, вы не раздумали покупать дом? – нахмурившись, спросила Гейн.

На мгновение я испугалась, что расхохочусь ей прямо в лицо. Что бы она сказала, если б я сообщила ей, что мне больше нет необходимости покупать ее чертовски дорогой дом? «Простите, но ситуация изменилась – мне удалось разобраться в том, что происходит, не обанкротившись. Разве вы не рады за меня, доктор?»

Все изменилось. Мне больше не нужно покупать дом одиннадцать по Бентли-гроув.

Но я все еще хочу купить его. «Почему?» – спросил меня внутренний голос тоном Элис. «Потому что он в Кембридже, – ответила я ей, – и именно в Кембридже мне хочется жить. Мне хотелось жить там с две тысячи третьего года. А этот дом продается, и я уже сделала предложение о его покупке, и никого здесь не убивали – в этом я ошибалась. И… к тому же, когда я нажала на кнопку “Дом” в навигаторе, появился именно этот адрес: Бентли-гроув, 11».

Я не могла разобраться, вразумительны или безумны мои причины, и не особо переживала из-за этого.

– Да, я по-прежнему хочу его купить, – ответила я Селине Гейн. – Не волнуйтесь, я не подведу вас, – пообещала я и выбежала на улицу.

20

24 июля 2010 года

– Спасибо, – Элис Бин улыбнулась Чарли, передав ей письмо. – Сэм Комботекра пришел в ужас, когда я попыталась всучить письмо ему.

– Мужчины трусливы. – Открыв сумочку, жена Саймона Уотерхауса положила туда конверт, показав Элис, что ее послание в надежном месте. – Вы могли бы попросить Сэма передать записку молочнику, и он сразу начал бы переживать, не собираетесь ли вы приобщить его к какому-то скандалу.

– У меня и в мыслях не было ничего плохого. Напротив. Я переживаю за Саймона.

– Тогда у вас есть шанс помочь ему. – Чарли напомнила себе, что пришла сюда ради получения сведений.

Слишком просто было бы сказать: «Ну, в общем, видите ли, ему не хочется общаться с вами… иначе почему, как вы думаете, к вам пришла именно я?»

Она предложила Элис встретиться в кафе «Разлив», но та предпочла выбрать для встречи этот парк. Сначала это вызвало у Чарли возмущение – она терпеть не могла нытиков, которые жаловались, что на работе им приходится торчать в душных офисах, и вели себя так, будто просто обязаны при первой же возможности бежать на свежий воздух и торчать там под палящими лучами солнца. Но сейчас прогулка радовала ее. Они шли по узкой, огибающей озеро дорожке, между рядами тенистых деревьев, слушая рассевшихся на ветвях птиц, ведущих оживленную дискуссию на неведомом языке. Гуляя рядом со спутником, вам не приходится смотреть ему в лицо или позволять ему видеть ваше. Гораздо труднее было бы сидеть с Элис где-то за столиком, друг напротив друга.

А еще труднее было не поддаться искушению и не спросить: «Да, кстати, – вы не догадываетесь, кто женился в прошлую пятницу?». Прежде чем позвонить Элис, Чарли решила, что не будет упоминать об этом. Она догадывалась, что такое известие может привести к открытой враждебности между ними, пусть даже и не понимала толком, в чем выразится эта самая враждебность. Вероятно, это будет ее собственная вина. В своем новом статусе, будучи женой Саймона, она, возможно, почувствовала бы, что обязана сказать: «Заберите ваше письмо и засуньте его себе в задницу». Она надеялась, что порадуется позже – даже возгордится – что выбрала зрелый бесконфликтный вариант. Сейчас, правда, такой вариант ей определенно не нравился: враждебность, даже если позже придется пожалеть о ней, гораздо забавнее в ближайшей перспективе.

– Готова помочь всем, чем смогу, – ответила Бин. – Однако… можно я сначала задам вам один вопрос?

– Давайте.

– Как вы думаете, Саймон сможет когда-нибудь простить меня?

На этот вопрос Чарли могла ответить совершенно честно:

– Понятия не имею. Может, он уже простил вас. А может, будет до скончания века таить обиду. Единственное, в чем я могу вас заверить, – это в том, что он ни с кем никогда не обсуждал этого.

«И уж тем более не со мной», – добавила она про себя.

Бин остановилась перед деревянной скамейкой, расположенной на берегу озера под раскидистой плакучей ивой. Смахнув с нее упавшие листья, склонилась, чтобы прочесть надпись на золотистой медной пластинке.

– Просто не могу пройти мимо этой скамейки, не прочитав памятной надписи, – пояснила она Чарли. – Иначе возникает ощущение, словно я оставила кого-то умирать в безвестном одиночестве. Взгляните сюда – два брата, оба умерли двадцать девятого апреля в две тысячи пятом году. Одному было двадцать два, другому – двадцать четыре. Как печально…

– Возможно, автомобильная авария, – прозаически заметила Чарли.

Ей не хотелось говорить о печальных событиях с Элис. Да и вообще ни с кем. Выискивая в сумочке пачку сигарет, она вдруг представила, что они с Лив обе умирают в один день. Взяв сигарету и закурив ее, Чарли внезапно почувствовала, как ей отчаянно хотелось курить, и глубоко затянулась.

– Когда я умру, то хотелось бы, чтобы пластинка на моей парковой скамейке гласила: «Она всю жизнь собиралась бросить курить», – усмехнулась она.

– Хорошая идея, – рассмеялась гомеопат.

– Саймон беспокоится о Конни Боускилл, – сказала ее спутница. Пора было перестать изображать подружек, наслаждающихся чудесной прогулкой в солнечный денек.

И в любом случае Элис Бин – не тот человек, с кем удастся завести светскую беседу. За время прогулки она уже успела затронуть темы прощения, безвестной смерти, семейных трагедий – что ждет на очереди, мучения лабораторных крыс?

– Я тоже встревожена, – призналась Бин.

– Вам известно, где сейчас Конни? – спросила Чарли.

– Нет. Она не подходит ни к домашнему телефону, ни к мобильному.

– А когда вы в последний раз общались с ней?

– Как бы мне ни хотелось помочь вам, этого мне говорить не позволено, – ответила Элис. – Врачебная тайна.

– Я понимаю, что вы уважительно относитесь к личной жизни Конни, – кивнув, сказала Чарли. – И также понимаю, что вы не расположены составлять новый список этических правил на тот случай, если человек подвергается опасности. Вы уже поступили так ради собственной жизни, семь лет тому назад. Не стоит ли ослабить вашу профессиональную порядочность ради обеспечения безопасности Конни?

– Семь лет тому назад я поступила так ради спасения моей дочери, – уточнила врач, очевидно, без всякого негодования. – А сейчас я не уверена, что Конни угрожает опасность или что Саймон сможет устранить ее, если угроза все же существует.

– Но вы же предполагаете, что ей может угрожать опасность.

Вы старались убедить себя в другом, но не удалось.

– Да, она совершенно потрясла меня, когда пришла в последний раз поговорить со мной, – признала Элис. – Сама побывав в такой шкуре, я способна при встрече распознать личность, которой грозит разрушение. С Конни действительно связана какая-то мощная пагубная интрига, стремящаяся выбить из нее жизненные силы. Это совершенно точно – сеансы с ней никогда не проходили легко, но последнее время они стали истинным испытанием… для меня. Чтобы выдержать их, мне приходилось упорно напоминать себе, что она нуждается в моей помощи. Я только не понимаю, то ли угроза исходит из внешнего источника, к которому она приобщилась, то ли эта порочная сила исходит от самой Конни. Эти два понятия трудно различимы – когда люди стремятся уничтожить нас, мы зачастую становимся их сообщниками, наказывая самих себя в их же интересах.

– Есть ли шанс прояснить ваши слова, хотя бы частично, для дилетантов? – спросила Чарли.

Элис остановилась.

– Я нутром чую, что Конни может не выжить. Либо кто-то постарается уничтожить ее, либо она погубит себя сама.

– И кто, по-вашему, за этим стоит?

Чарли не ожидала ответа и удивилась, когда ее собеседница сказала:

– Муж.

– Кит?

– Вчера Конни отмечала свой день рождения. Он подарил ей платье: такое же, как она видела на той мертвой женщине на видеозаписи виртуального тура – другой расцветки, но фасон точно такой же. Хотя мне не следовало ничего вам говорить.

– То есть вы разговаривали с ней вчера, – уточнила жена полицейского.

Почему же все, что Конни Боускилл говорила – Саймону, Сэму, Элис, – требовало от Чарли такой колоссальной борьбы с недоверием? Может, она считает, что эта женщина – патологическая лгунья?

– А помимо платья, о чем вы еще с ней говорили?

– Конни рассказывала о своих страхах, несчастьях, подозрениях – все как обычно. Наши сеансы всегда проходили далеко не просто, однако… прежде я никогда не боялась за нее, а последний раз она сообщила две такие новости… Не знаю, но эта ситуация с платьями действительно потрясла меня. Ночью мне даже кошмар приснился – и я сознавала, что это кошмарный сон, несмотря на то, что все произошло в реальности. Мне приснился наш с Конни сеанс, в точности: она сидит в моем кабинете, говоря мне, что это платье голубое с розовым, а то, другое – зеленое с розовато-лиловым. – Элис вздрогнула. – Порой само зло таится в таких ничтожных деталях.

Чарли знала, что она имела в виду, и пожалела о своем знании.

– Меня преследует мысль о том, что этот Кит – а ведь я даже не видела его – заранее купил по платью для каждой из своих женщин. Одна из них умерла на ковре где-то в Кембридже… а что случится с другой? – Гомеопат, повернувшись к своей новой знакомой, коснулась ее руки. Ярко-алая губная помада контрастно подчеркивала бледность ее лица. – Где же она? Почему не подходит ни к одному телефону?

– Вы упомянули о двух новостях, – Чарли осознала свое преимущество как человека, менее всего склонного волноваться в данном случае.

Она даже чувствовала себя слегка обделенной. Саймон волновался за Конни Боускилл, Элис волновалась еще больше, если такое возможно. Они могут слиться в едином порыве, и получится компания изрядных паникеров. Чарли ничуть не сомневалась, что эта Психованная Конни болтает чепуху – поэтому она им не подходит.

– Так какие же еще слова Конни напугали вас? – спросила она Элис.

– Они не имеют смысла без контекста: «Центр Дохлой Кнопки».

– Что? – рассмеявшись, спросила жена Саймона.

– Испугалась не только я. Конни что-то вспомнила, когда произнесла их, – точно до нее наконец дошло то, что ей никак не удавалось понять раньше. Я заметила какое-то испуганное озарение в ее глазах – знать бы только, какое! Будто она вдруг мысленно увидела призрак. И она тут же вскочила и выбежала из кабинета – буквально умчалась куда-то.

– Значит, «Центр Дохлой Кнопки»?

– В две тысячи третьем году Конни и Кит едва не переехали в Кембридж. Они собирались купить дом, находившийся по соседству с частной школой, под названием «Центр Хло Клопски». Конни тогда сильно нервничала из-за того, что придется уехать далеко от своей родни. И вбила себе в голову, что не может жить в доме, который не имеет названия.

– Какого названия?

– Ну, понимаете, типа «Вязы», «Тополя», «Конец Лета»…

– А, ясно, поняла, – закивала Чарли.

Но поняла ли она на самом деле? Нет, не совсем. Даже совсем не поняла, фактически.

– Но почему она не могла бы жить в безымянном доме? – уточнила жена полицейского.

Многие так живут. Большинство людей.

– Это был надуманный предлог, – объяснила Бин. – Конни всю жизнь прожила в Литтл-Холлинге, и каждый дом там имел свое название – она к этому привыкла. Она боялась потеряться вдали от единственного знакомого ей местечка и стыдилась признаться в этом. Они с Китом нашли хороший дом – прекрасный дом, по крайней мере, она так говорила, – и она заявила ему, что не согласится на покупку, если они не придумают дому название. Дом находился рядом со школой «Центр Хло Клопски», и Кит – в шутку – предложил назвать его по созвучию «Центром Дохлой Кнопки». Он спросил ее, не думает ли она, что такое название разозлит персонал школы и местного почтальона.

Чарли отвернулась, скрывая усмешку. Элис и Конни при желании могли считать это ужасным, но сама она сохранила за собой право считать это забавным.

– Так вы полагаете, что Конни о чем-то догадалась, упомянув об этой кнопке? – задала она новый вопрос. – Что-то испугало ее до такой степени, что она убежала?

– Я уверена в этом. Я мысленно прокручивала весь тот разговор – ничего больше не могло заставить ее потерять голову. Это было последнее, что она сказала перед уходом.

– А что именно она сказала напоследок, вы помните?

– Именно то, что я уже рассказала вам: что Кит предложил назвать дом «Центром Дохлой Кнопки» – в шутку или всерьез, кто знает? Мне кажется, он пошутил. Ну разве может прийти кому-то в голову действительно дать дому такое название?

Чарли подумала, что никогда не знаешь толком, что может взбрести в человеческую голову, но вслух предпочла согласиться с собеседницей:

– Да уж, никому.

Всегда мог найтись какой-то идиот, готовый доказать, что вы ошибаетесь. После всех испытаний, свалившихся на долю Элис, – да и после того, на что она сама решилась, – Чарли могла только удивляться, как эта бедняжка сохранила такую наивность.

– Он заявил, что чем больше думает об этом названии, тем больше оно сродняется с ним, и даже предложил заказать декоративный диск для входной двери. – Бин прищурилась, сосредоточившись на воспоминаниях. – По-моему, это последнее, что сказала Конни перед… Ой, нет, простите! Кит предложил и другое название для дома, еще глупее – «Пардонер-лейн, семнадцать». Но не оно спровоцировало ужасную реакцию Конни.

– Откуда вы знаете?

– Трудно объяснить. Вы, вероятно, не верите в энергетические вибрации…

– Скорее всего нет, – признала Чарли.

Элис сменила тактику.

– Тогда поверьте мне на слово: Конни вдруг всполошилась, произнеся «Центр Дохлой Кнопки» – то самое ужасно дурацкое название. Кто мог придумать такое возмутительное название для полюбившегося дома, в котором сам хотел жить? Даже в шутку такого не придумаешь.

Чарли вдруг с удивлением почувствовала, как гомеопат вздрогнула. Возможна ли такая чувствительность? Уж не вибрации ли это и в самом деле?

«Центр Дохлой Кнопки». Нажми эту кнопку, и кто-то сдохнет…

– Дом семнадцать по Пардонер-лейн – это адрес того прекрасного дома, который они так и не купили, – добавила Элис.

– Поэтому Кит так цеплялся именно за этот адрес?

– Нет, он… – Бин задумчиво взглянула в небо. – Ах! – удивленно воскликнула она, словно вдруг передумала. – Знаете, может, вы и правы. Может, он имел в виду нечто другое: мол, не стоит придумывать дому дурацкие названия – пусть его разумным названием станет сам адрес «Пардонер-лейн, семнадцать». Хотя, должна признаться, что после рассказа Конни у меня создалось иное впечатление.

– Вы запутали меня, – сказала Чарли.

– Изначально я подумала, что Кит, отбросив один абсурд, ухватился за еще больший абсурд, предложив в качестве названия дома «Пардонер-лейн, семнадцать» – то есть, в сущности, просто его адрес. И я подумала, что это повторение шутки. – Заметив выражение лица собеседницы, Элис смутилась. – Да, знаю, это безумная мысль. Но так же безумен и «Центр Дохлой Кнопки». Конни часто описывала Кита как веселого, остроумного человека – может, у него несколько сюрреалистичное чувство юмора?

– То есть адрес такого дома на конверте выглядел бы как: Кембридж, Пардонер-лейн, дом семнадцать «Пардонер-лейн, семнадцать»? – Чарли вновь невольно улыбнулась. – Звучит так, будто он издевался над ней.

Чем больше она размышляла об этом, тем больше ей нравилась эта идея: выбрать для названия дома его собственный адрес, все равно что выразительным жестом, подняв два раздвинутых пальца, послать в задницу тех, кто слишком серьезно относится к проблеме названия дома. Чарли решила предложить такой вариант Саймону: Спиллинг, Чемберлен-стрит, д. 21 «Чемберлен-стрит, 21». Можно и фирменные визитки заказать. Мать Саймона, вовсе не имевшая чувства юмора, пришла бы в ужас, и Саймону с Чарли дали бы понять, что господь разделяет ее ужас, хотя для этого не стоило бы тратить столько слов. Нет ничего чудотворного в том, что господь и Кэтлин Уотерхаус согласны буквально по любым спорным вопросам.

А Лив подумала бы, что это оригинальная, прикольная идея.

– Мне пора идти, – Элис взглянула на часы. – Я должна отвезти дочь на день рождения.

– Сможете мне позвонить, если вспомните что-то еще? – спросила Чарли.

Саймон, видимо, не будет удовлетворен. Шутка с названием дома «Центр Дохлой Кнопки» вряд ли проясняет ситуацию. Если Конни Боускилл пребывала в болезненном эмоциональном состоянии, нацеленном на саморазрушение, то, возможно, слова «дохлая» оказалось достаточно для приступа паранойи? Вероятно, в ее сознании соединились два совершенно не связанных события – дурацкая шутка ее мужа многолетней давности и труп женщины, увиденный ею на экране компьютера.

Глядя вслед уходящей Элис, Чарли почувствовала легкую вибрацию. Энергетические вибрации. Какая ерунда! Она вытащила из сумочки мобильник. Звонил Сэм Комботекра.

– Чем ты занята? – без всяких преамбул спросил он.

– Ничего особенного, – ответила Чарли – А у тебя как дела?

В обычных обстоятельствах она поделилась бы с ним новыми сведениями, но ей не хотелось поминать в разговоре имя Элис – на тот случай, если Сэм уловит в ее голосе виноватый оттенок. Нет, вины она никакой не чувствовала – просто осознавала ее возможность. Или скоро осознает. Хотя на данный момент виновность не докучала ей. Зажав мобильник подбородком, она воспользовалась обеими руками, чтобы вытащить из сумочки письмо Элис.

– А где ты? – спросил Комботекра.

– Похоже, твоим следующим вопросом будет: «Какого цвета у тебя белье?», – усмехнувшись, ответила Чарли.

– Мой следующий вопрос – где Саймон? Никак не могу ему дозвониться.

– Он в Бракнелле, беседует с родителями Кита Боускилла.

Супруга Уотерхауса вдруг испытала глупую гордость: она знала, где ее муж, а Сэм не знал.

– Ты не могла бы встретиться со мной в «Бурой корове» минут через пятнадцать? – попросил детектив.

– Какой ты быстрый! Какие-то проблемы?

– Расскажу при встрече.

– Легкая подсказка заметно увеличила бы скорость моего прибытия, – заметила Чарли.

Ее пальцы прощупали заклеенный клапан конверта. Если она его откроет, это не даст ничего хорошего. Саймон не знал о его существовании, и Чарли тоже не хотелось обременять себя его содержанием, а еще больше не хотелось обременять им мужа. Она разорвала письмо на мелкие, а потом на еще более мелкие кусочки и рассыпала их по земле.

– Джеки Нейпир, – ответил Сэм. – Проблему представляет Джеки Нейпир.

* * *

– Приходится воспринимать это как тяжелую утрату, – пояснила Барбара Боускилл Саймону. – Человек привыкает к тому, что у него есть сын, а потом вдруг его больше нет. То же чувство испытывает мать, чей сын отправился сражаться в Ирак и погиб от разрыва бомбы, чей сын умер от рака или от руки какого-то педофила. Вот и уговариваешь себя, что тут уж ничего не поделаешь – мертвые не оживают – и надеяться больше не на что.

Она выглядела так, как, по мнению Саймона, мог выглядеть психолог по работе с родителями, потерявшими ребенка, хотя в реальности подобные специалисты редко так выглядели: у корней вьющихся волос Барбары, окрашенных в золотисто-каштановый цвет, просматривалась явная седина, ее вышитую блузку и расклешенные джинсы дополняли массивные деревянные бусы и сандалии на пробковой подошве с матерчатым верхом и веревочным задником. Кроме того, ни один из настоящих психологов не посоветовал бы клиенту представить, что чей-то ребенок убит педофилом, когда на самом деле этот ребенок жив, здоров и живет в Силсфорде.

Не в первый раз со времени прибытия в этот дом Уотерхаус усомнился в психическом состоянии матери Кита Боускилла. И не только из-за замечания о педофилии. Его встревожила улыбка этой женщины, и он порадовался тому, что видел ее улыбающейся только дважды – первый раз, когда она открыла ему дверь в дом, и второй, когда поблагодарил за переданную ему чашку чая. Улыбка эта казалась несколько навязчивой и даже вымученной – она словно приглашала к предельному сопереживанию, к разделенной боли и выражала тоскливое, страстное желание открыть душу ее получателю. В уголках глаз миссис Боускилл скопилось слишком много морщинок, и слишком сильно кривились и сжимались ее губы, словно пытаясь одновременно заплакать и послать воздушный поцелуй.

Найджел Боускилл, облаченный в серые костюмные брюки, зеленую футболку и белые кроссовки, выглядел так, будто бы они с женой жили в разных мирах.

– Иначе утрата стала бы чертовски болезненной, – добавил он. – Мы не можем провести остаток жизни, надеясь только на то, что Кит передумает. Прошло уже семь лет. Вероятно, этого никогда не будет.

– Разве можно позволить ему вечно терзать нас? – словно оправдываясь, спросила Барбара, хотя ее никто не осуждал.

Саймону подумалось, что есть нечто странное в манере общения и разговора этой пары – казалось, каждый из них глубоко не одобрял того, что говорил другой, хотя если вслушиваться только в слова, не обращая внимания на тон, родители Кита, похоже, были полностью единодушны в этом вопросе.

До сих пор Уотерхаус не испытывал удовольствия от пребывания в их доме: обычная современная вилла из серого кирпича с большим пристроенным гаражом имела в плане Г-образную форму. Детектив напомнил себе, что это не имеет значения: он приехал сюда не по заданию полиции, но вовсе не ждал веселого визита. В восьмой день своего медового месяца. Ему хотелось бы привезти Чарли с собой, но он знал, что если б каким-то чудом ему удалось вернуться во вчерашний день, он вновь предпочел бы отправиться в это путешествие в одиночку.

– Да, ситуация, должно быть, тяжелая, – согласился Саймон. – Вы не будете возражать, если я спрошу о причине этого разрыва?

– Так Кит ничего не рассказал вам? – Барбара закатила глаза, словно удивилась собственной глупости. – Нет, разумеется, нет, ведь ему не удалось бы ничего объяснить, не признавшись в собственном провале, – в тот раз он попытался провернуть одну сделку, а ему не удалось; вот какой он пережил ужасный удар! Для понимания характера моего сына вы должны осознать, что по натуре он невероятно замкнут и скрытен, к тому же невероятно горд. Поскольку он абсолютно не допускает мысли о возможности собственной ошибки, его гордость крайне легко ранить – вот отсюда и вся его скрытность, вполне достаточное основание для спасения репутации гордеца. По мнению Кита, все вокруг, несомненно, только и делают, что следят за ним, страстно дожидаясь его оплошности. С виду он может казаться спокойным и непринужденным, но не обольщайтесь – это всего лишь умелое представление.

– Все свое детство он упорно прятался от нас, – туманно добавил Найджел.

Саймон невольно обвел взглядом гостиную, выискивая возможные потайные места, и не обнаружил ни одного. Спрятаться здесь было просто негде: в одном углу впритык к стенам стоял угловой кожаный диван, и больше никакой мебели не было. Такое же впечатление производил и холл, по которому провели Уотерхауса, и кухня, где он пробыл некоторе время, пока Барбара готовила чай. Ему еще не приходилось видеть более лаконичной обстановки. Никаких стеллажей, украшений или милых безделушек; пустая одежная вешалка возле входной двери; никаких цветов, или ваз с фруктами, или часов; ни одного журнального столика… Дом напоминал незаконченную декорацию для съемки фильма. Где же родители Кита держат все свои вещи? Саймон уже поинтересовался, давно ли они сюда переехали, и они ответили, что живут здесь уже двадцать шесть лет.

– То есть он не прятался физически, – пояснила хозяйка дома. – Мы всегда знали, где он находится. Он никогда не загуливал в компаниях, заставляя нас беспокоиться, как поступали со своими родителями некоторые из его приятелей.

– И мы также думали, что знаем, каков он на самом деле, – заметил Найджел, вылитый Кит, только на два с половиной десятка лет старше. – Довольный, вежливый, послушный мальчик – успешно учившийся в школе, имевший множество друзей…

– Он показывался нам только в том образе, в котором, по его понятиям, мы хотели его видеть, – быстро выпалила Барбара, словно боялась, что муж первым выдаст главную суть. – С раннего детства наш сын весьма искусно занимался своеобразной саморекламой.

– Но что же он старался скрыть? – спросил полицейский.

До сих пор вопросы задавал исключительно Саймон. Даже если родители Кристофера Боускилла удивились, почему детектив напросился к ним в гости, чтобы поспрашивать их о сыне, они умолчали об этом. Такого отсутствия любопытства Уотерхаус еще не встречал ни в одном из тех людей, которых ему приходилось опрашивать. Он и сам, правда, не любил объяснять свои мотивы, даже когда объяснение могло быть полезным.

– Никаких позорных тайн, – добавил Найджел. – Он прятал только самого себя.

– Свое низкое мнение о себе, – уточнила его жена, – вот что он воспринимал как слабость. Конечно, мы разобрались в этом только ретроспективно – можно сказать, нам тоже пришлось поработать детективами. Мы пообщались с его школьными друзьями и выяснили то, о чем даже понятия не имели в те давние годы, поскольку Кит позаботился, чтобы мы ни о чем не узнали… не узнали, каким пыткам он подвергал мальчиков, выигравших награды, которые, по его мнению, предназначались ему самому, и потом, едва опомнившись, предлагал жертвам своих истязаний, чтобы они ничего не рассказали родителям или учителям о том, как он терзал их.

– Он превращал в кошмар жизнь всех, кто попадал в сферу его влияния, – мрачно добавил хозяин дома.

– За годы его отсутствия нам удалось составить своеобразный психологический портрет – подобные портреты вы обычно создаете для преступников, – подхватила миссис Боускилл. – Но до того ему удавалось дурачить нас постоянно. Намеренно или нет, но он сыграл на нашем самолюбии. Мы с Найджелом жили счастливо, богато – вели успешный бизнес. Разумеется, мы верили, что наш сын – действительно такой одаренный вундеркинд, ведь он никогда не знал поражений, не бывал огорченным или сердитым, никогда не признавал, что у него бывали сложности…

– Его поступки не допускали иного толкования, – Саймону показалось, что, к сожалению, в голосе Найджела подмешано восхищение. – Ему было невыносимо, чтобы кто-то заметил, что он – обычный человек, способный иногда и свалять дурака, что у него, как у всех прочих людей, есть свои достоинства и недостатки. Кит постоянно стремился быть выше всего этого – всегда сдержан, неизменно весел и счастлив…

– В общем, никому не позволялось знать, что имеет для него значение, знать о том, что иногда он расстраивается, иногда ошибается или не достигает лучших результатов! – Барбара говорила с таким неистовством, что ее слова воспринимались с трудом.

Ее пылкая речь звучала психически неуравновешенно. Казалось, эта женщина не могла дождаться, когда ее муж умолкнет и она сама сможет высказаться.

– Всю свою жизнь Кит трудился над своим идеальным образом, – добавила она. – Именно в этом кроется реальная причина того, почему он не может простить нас – в том, что на несколько часов в две тысячи третьем году он позволил соскользнуть своей идеальной маске, и мы увидели взбудораженного и несчастного человека, случайно испортившего то, что волновало его до глубины души. Именно себя он не в силах простить за то, что униженно пришел к нам за помощью – и ему не удалось получить у нас пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят тысяч фунтов? – уточнил Саймон.

Не это ли подразумевал Кит, говоря, что его родители отказались «помочь делом»?

– Да, он хотел купить дом, – кивнув, пояснил Найджел.

– По-моему, у меня еще где-то лежит тот рекламный буклет, – добавила Барбара. – Кит привозил его, чтобы показать нам. Осознав, что мы отказываемся помочь, он заявил, что раз уж невозможно купить тот дом, то и буклет этот ему не нужен. «Почему бы вам не разорвать или не сжечь его? – спросил он. – Полагаю, это вас порадует». Видимо, он думал, что как только мы взглянем на фотографии и увидим, какой это великолепный дом, то сразу же снабдим его деньгами. И дом действительно выглядел великолепно, но он не стоил той суммы, которую продавец дополнительно запросил с Кита. К тому же мы решили, что будет нечестно по отношению к тем людям, которые купили бы его, если б Кит и Конни вдруг не подставили их сделку под удар, предложив безумную цену. К какому роду мошенничества это относится?

– Нельзя было так поступать с ними, да и с нами тоже. – Старший Боускилл бросил эти слова как вызов тому, кто посмеет с ним не согласиться. Он вновь полностью настроился на борьбу, словно перед ним сидел сам Кристофер, а не Саймон.

– Конни и Кит легко могли позволить себе купить дом в Кембридже, причем более подходящий к их потребностям, – домов на продажу там хватало с избытком. Почему они так привязались именно к этому дому, хотя его уже практически продали?

Может, потому что младший Боускилл, слишком гордый для каких-либо уступок, непоколебимо настаивал на этом идеальном варианте?

– Кит не видел необходимости что-то объяснять нам, – сказала Барбара. – Он вел себя так, словно имел богом данное право приобрести тот дом по любой цене.

– Он имел чертову наглость заявить нам, что готов потратить лишние пятьдесят тысяч фунтов, преследуя безнравственную цель, и надеется, что мы оплатим эти расходы. Причем он даже не просил взаймы, чем чертовски огорчил меня, – вздохнул ее муж. – Ни слова не сказал о возврате этих денег – просто полагал, что мы должны отдать их ему. Когда мы отказались, он вдруг жутко разозлился.

Уотерхаусу хотелось уточнить, что Найджел имел в виду, сказав, что тот дом уже практически продали, но он осознал, что не стоит сейчас прерывать их с женой признания. В деталях детектив мог разобраться и позже.

– Что значит «жутко разозлился»? – только и спросил он.

– Ох, совершенно потерял голову. Кричал, что мы с Барбарой начисто лишены совести – не понимаем разницы между добром и злом, не способны понять, насколько красив тот или иной дом, не понимаем важности красоты, не заметим ее, даже если она будет прямо перед глазами. О да, к тому же мы не замечаем также и уродства, и настолько ущербны, что довольствуемся уродской жизнью, – мы способны только покупать уродливые дома. – Найджел старался беспечно перечислять все брошенные сыном оскорбления, но Саймон уловил скрытую обиду в его голосе.

– И, разумеется, это мы сделали Кита несчастным, поскольку ему приходилось жить с нами в таких уродливых домах, – подхватила Барбара. – Он заявил, что мы подобны животным, ничего не смыслим в далеко идущих планах и непреклонном стремлении к лучшему. Что мы смыслим в жизни? Мы ведь предпочитали жить в таких жутких, варварских городках, один хуже другого: сначала Бирмингем, потом Манчестер, теперь вот Бракнелл – подобные города следовало бы стереть с лица земли. Как мы могли заставлять Кита жить в них? Как мы могли сами там жить?

– С момента поступления Кита в Кембридж все остальные города стали для него недостаточно хороши, – пояснил Найджел. – И мы тоже стали недостаточно хороши.

– Однако Кит так искусно скрывал свои чувства, что мы понятия не имели, какого низкого он о нас мнения – до тех пор, пока мы не отказались дать ему денег, которые, по его мнению, он имел полное право получить, и пока он не разозлился настолько, чтобы честно высказать нам все о том, как ужасно мы всегда жили, – вновь перебила мужа Барбара.

– Список наших злодеяний оказался бесконечным. – Боускилл начал перечислять их, загибая пальцы. – Когда Кит поступил в университет, нам следовало переехать в Кембридж – купить там дом и перевести туда наш бизнес, – чтобы ему не приходилось покидать этот замечательный город на каникулах, возвращаясь в Бракнелл…

– …который он называл «склепом надежды». Подумать только, сказать так о нашем доме! – вспыхнула его жена.

– Нам также надлежало помочь ему, когда он получил диплом и смог устроиться на работу только в Роундесли – надлежало поддержать его финансами, чтобы ему не пришлось уезжать из Кембриджа.

– Но изначально он сообщил нам, что его очень волнует новая работа в Роундесли и он с нетерпением предвкушает реальную смену декораций!

– Его обычная тактика, – заметил Найджел. – Притворяться, что он постоянно добивался желанного результата, ведь тогда он мог выглядеть победителем.

– И он бывал на редкость убедительным. Киту всегда удавалось быть убедительным. – Барбара встала. – Может, вы хотите взглянуть на его комнату? – спросила она Саймона. – Там все осталось по-прежнему – как в комнате умершего ребенка, все в точности на своих местах, а я, печальная мать, стала хранительницей ценностей этого музея. – Она издала какой-то хриплый смешок.

– Да зачем ему смотреть на спальню Кита? – резко произнес Найджел. – Мы ведь даже не знаем, зачем он приехал к нам. Вряд ли его интересует то, что Кит оставил здесь.

Полицейский, уже тоже встав с дивана, ждал, что его спросят о причинах визита.

– А может, он сам пропал, – возразила миссис Боускилл мужу. – Мы же не знаем, верно? Может, он даже умер. А если жив, то интересует полицию по какой-то другой причине. И если кому-то надо понять потребности Кита, то нужно увидеть его спальню.

– Если б он умер, то нам уже сообщили бы, – заметил ее супруг. – Ведь нам должны сообщить. Разве не так?

Саймон кивнул.

– Мне хотелось бы взглянуть на его комнату, – сказал он, – если вы не возражаете.

– Чем больше компания, тем веселее, – игриво произнесла Барбара, раскинув руки в гостеприимном жесте, словно приглашая несуществующую толпу присоединиться к ним. – Хотя, предупреждаю, я давно не практиковалась. Слишком долго мне не приходилось проводить экскурсии.

На ее лице вновь проявилась жалкая слезливая улыбка, и Уотерхаус постарался скрыть отвращение.

– Я лично не собираюсь присоединяться к вашей компании, – вздохнув, проворчал Найджел.

– А никто тебя и не просит, – мгновенно парировала хозяйка дома, словно выдавая козырную карту.

Саймон вышел вслед за ней из гостиной. На половине лестничного марша Барбара вдруг обернулась.

– Вы, вероятно, удивлены, почему мы ничего не спрашиваем, – сказала она. – Ради нашего душевного выживания мы не можем позволить себе любопытство. Гораздо легче, когда нет никаких новостей.

– Должно быть, вы долго упражнялись, – заметил детектив.

– Не так уж долго. Никому не хочется страдать без необходимости – по крайней мере, мне не хочется, да и Найджелу тоже. Любые новые сведения о нашем бывшем сыне дня на три выбивают нас из колеи. Даже самые пустяковые детали… к примеру, что сегодня утром Кит вышел, чтобы купить газету, или что вчера он носил какую-то особую рубашку. Даже если вы скажете мне только это, то завтрашний день я проведу в кровати, ничего не способная делать. Я не могу думать о нем в настоящем времени… разве это имеет какой-то смысл?

Саймон надеялся, что не имеет, надеялся, что реальное положение дел не имело того смысла, который, по его версии, оно имело.

– Нам пришлось поверить, что время остановилось, – наставительно заметила миссис Боускилл, словно, как опытный политик, пыталась убедить гостя в правильности своей позиции. – Именно поэтому я каждый день захожу в его комнату. Найджел терпеть этого не может. Да и сама я, честно говоря, ужасно этого не люблю, но если не зайду туда, то не узнаю наверняка, что там ничего не изменилось. К тому же кто-то должен поддерживать там чистоту.

Она поднялась по оставшимся ступенькам до лестничной площадки второго этажа, и Уотерхаус последовал за ней. На площадку выходили четыре двери, все закрытые. На одной двери красовался большой прямоугольный лист бумаги, на котором кто-то нарисовал идеальный черный прямоугольник и написал что-то внутри мелким аккуратным почерком. Сейчас, издалека, Саймон не мог прочесть надпись.

– Вот и комната Кита с объявлением на двери, – пояснила Барбара.

Полицейский уже и сам об этом догадался. Подойдя ближе, он увидел, что материал этого листка толще бумаги – это было что-то вроде холста. И слова на нем были нарисованы, а не написаны. Тщательно нарисованы – надпись выглядела почти каллиграфично. Кит Боускилл явно придавал этой вывеске не просто информационное значение.

Стоя за спиной Саймона, хозяйка дома огласила эти слова, пока сам он читал их. Воздействие получилось неприятно тревожное, словно она озвучивала его мысли:

– «Цивилизация есть движение к обществу, в котором возможна частная жизнь. Все существование дикаря публично и управляется законами его племени. Цивилизация – это процесс освобождения человека от человека».

Под этой цитатой стояло имя: Айн Рэнд. Автор романа «Источник»^[55]. Это был один из множества романов, которые Уотерхаусу хотелось бы прочесть, но по-настоящему он никогда не мечтал о таком чтении.

– Это что, философский способ предупреждения: «Комната Кита – не суйтесь»? – спросил он Барбару.

Она кивнула.

– Мы и не совались. Благоговейно и неукоснительно. До тех пор, пока Кит не сообщил нам, что больше мы его никогда не увидим и не услышим. Тогда я подумала: «Черт возьми, если я теряю своего сына, то могу, по крайней мере, получить обратно комнату в нашем доме!». Я жутко разозлилась, готова была сокрушить все эти стены… – Вибрирующая дрожь ее голоса давала понять, что и сейчас она не менее зла. – Я вошла туда, собираясь уничтожить любые воспоминания о нем, но не смогла, не смогла, увидев, что он там сотворил. Как я могла уничтожить тайные произведения искусства моего сына, когда лишь они мне и остались? Найджел заявил, что никакое это не искусство, а Кит – не художник, но я не представляю, как иначе описать это.

Саймон стоял практически рядом с запретной дверью – всего в двух шагах. Он мог бы войти и увидеть все лично, что бы там ни было, а не стоять снаружи, слушая субъективные описания Барбары, но чувствовал, что это неуместно: ему следовало дождаться ее разрешения.

– Знакомо ли вам ощущение, что по вашей душе проехался большегрузный самосвал? – Женщина прижала руки к груди. – Это случилось со мной, когда впервые за одиннадцать лет я открыла эту дверь. Сначала я совершенно ничего не поняла – не поняла, что же я вижу. И вот увиденное обрело смысл, теперь, когда я узнала Кита немного лучше, за время его отсутствия.

Одиннадцать лет? Опять всплыло число одиннадцать. Несмотря на жару, по спине детектива пробежали холодные мурашки. Барбара, должно быть, заметила удивление в его глазах, поскольку пояснила:

– Нам с Найджелом запретили входить в эту комнату, когда Киту было восемнадцать лет. Он приехал домой после первого семестра в университете и первым делом сообщил нам о запрете. Причем не просто потому, что мы были его родителями, – запрет распространялся на всех. С того дня никто не входил в его комнату – сын позаботился об этом. Он редко приводил в дом друзей, но если приводил, они оставались в гостиной. Даже Конни, когда раньше они вдвоем приезжали к нам в гости, он никогда не водил наверх. Они сидели в гостиной или в кабинете. Ко времени их знакомства Кит уже обзавелся своей квартирой, но, по-моему, Конни даже не знала, что у него здесь есть особая драгоценная комната, самая важная из тех, где он вообще жил. Да и кто бы мог подумать об этом? Большинство людей, вылетая из родительского гнезда, увозят все свои драгоценности с собой.

«Если только им не хочется или не нужно спрятать свои драгоценности», – подумал Саймон. Большинство людей не могут даже уехать, предупредив живущих с ними подруг: «Это комната моя – и тебе не позволено никогда приближаться к ней». Если подумать, то большинство людей не смогут уехать, заявив такое и своим родителям.

– И за все эти одиннадцать лет у вас не возникало искушения войти и взглянуть на нее? – спросил полицейский.

– Вероятно, оно могло бы возникнуть, но Кит поставил свой замок. – Миссис Боускилл кивнула в сторону двери. – Теперь у нас новая дверь, без всяких замков, и она символично показывает новые правила приема: комната моего бывшего сына открыта для публики круглосуточно, без выходных. Я покажу ее любому желающему, – вызывающе заявила она и усмехнулась. – Если Киту не понравится, пусть вернется и выскажет свое недовольство.

– Так вам пришлось сменить дверь – ту, старую, с замком? – уточнил Саймон.

– Найджел вышиб ее, – с гордостью сообщила Барбара. – После того «грандиозного разрыва». – Она изобразила жестом кавычки. – Только так мы смогли попасть туда. Помню, Найджел сказал: «По крайней мере, чисто» – явно недооценив качество уборки. Мне-то уж точно никогда не удавалось поддерживать такую чистоту в комнатах. Кит прикупил себе пылесос, мелетки и тряпки для пыли, и все прочие аксессуары. Обычно он заезжал к нам раз в две недели и проводил здесь пару часов за уборкой – мы слышали шум пылесоса. Думаю, что Конни не знала о его пристрастиях – бо́льшую часть свободного времени она проводила у своих родителей, а Кит заезжал сюда по выходным, вряд ли докладывая ей о своих намерениях. Мы с Найджелом обычно жалели ее за такое неведение, он никогда не допускал ее в свои особо важные дела… можно сказать, что нам повезло приобщиться к его тайнам, ведь мы все-таки знали о существовании его комнаты, хотя и понятия не имели о ее содержимом.

Барбара удрученно покачала головой, и оттенок гордости на ее лице мгновенно сменился огорчением.

– Мы вели себя, как идиоты, позволив восемнадцатилетнему парню запереть от нас комнату в собственном доме. Если б удалось вернуть прошлое, я не позволила бы Киту закрыть передо мной дверь, не говоря уже о том, чтобы запирать ее. Я следила бы за ним, как зоркий сокол, целыми днями, ежесекундно. – Она укоризненно нацелила палец на Саймона, словно призывала его серьезно отнестись к ее словам. – Я сидела бы возле его кровати по ночам, смотрела бы, как он спал. Стояла бы рядом с душем, пока он мылся, оставалась бы рядом, даже когда он отправлялся в туалет. Я не позволила бы ему никакой секретности, никакой тайной личной жизни. Он ужаснулся бы, услышав эти слова, но мне плевать. Если хотите знать мое мнение, то тайная уединенная жизнь является той самой почвой, на которой прорастает только все самое дурное.

– Может, мы взглянем на эту комнату? – спросил Уотерхаус, вдруг осознав, что одержимость его собеседницы стала пугающе отталкивающей.

Если б он познакомился с миссис Боускилл до того, что она назвала «грандиозным разрывом», то, вероятно, воспринял бы ее совершенно по-другому. Тогда она была другим человеком. Саймон никому не признавался в том, что зачастую невольно испытывал отвращение к людям, с которыми происходили исключительно одни несчастья, – это была его вина, не их. Он полагал, что это как-то связано с желанием отстраниться от трагедии, в чем бы она ни заключалась. Во всяком случае, из-за такого отвращения он еще упорнее стремился помочь страдальцам, компенсируя свою отстраненность.

– Давайте, – сказала хозяйка дома, – но я зайду за вами немного погодя. Не хочу испортить вам первое впечатление.

Детектив повернул ручку. Из-за приоткрывшейся двери дохнуло резким ароматом мебельной полировки. Кит Боускилл, может, и не вступал с две тысячи третьего года в свое тайное святилище, но с тех пор кто-то определенно поддерживал здесь идеальную чистоту. Барбара. О такого рода вещах способна побеспокоиться только мать.

– Не споткнитесь о пылесос, – предупредила она. – В отличие от всех прочих комнат в доме, Кит обставил свою обитель достаточно выразительно. – Женщина рассмеялась. – Мне удалось избавиться от груза вещественных воспоминаний, который мы с Найджелом тащили около полугода, после того как Кит безжалостно удалил нас из своей жизни. Раз уж мы потеряли сына, то казалось, что нет больше смысла пытаться скрасить нашу жизнь милыми безделушками.

Дверь пока оставалась полуоткрытой. Саймон решительно распахнул ее и вступил за порог. Комната Кита производила впечатление строгой упорядоченности: кровать, два стула, письменный стол, гардероб, комод, вдоль одной стены – книжный шкаф и рядом с ним пылесос. Между книжным шкафом и слишком маленьким окном выстроился ряд фирменных чистящих средств – для стекла, для дерева и для ковров, а рядом стояло серое пластмассовое ведро, из которого торчали шесть перьевых щеток: своеобразная пародия на цветочную вазу.

Сначала Уотерхаусу показалось, что комната полностью оклеена обоями, поскольку все свободные пространства стен и потолка скрывались за бумажным слоем. Но он быстро заметил, что это не обои – на стенах не было никаких повторяющихся узоров. Никакой дизайнер, даже самый радикальный, не создал бы нечто столь запутанное и причудливое. Фотографии. Саймон вдруг осознал, что перед ним сотни фотографий, соединенных совершенно невообразимым способом. А может, это был лишь обман зрения? Полицейскому не удалось разглядеть границ, где кончался один снимок и начинался другой. Как же Киту удалось сделать это? Неужели он умудрился как-то соединить все эти фотографии, сделав из них обои?

Все они представляли какие-то улицы и здания, кроме тех, что находились на потолке. Там, над головой Уотерхауса, синели небеса: ясная бледная лазурь, лазурь, перемежавшаяся белыми облаками, серебристая дымка, пронизанная розовато-красными лучами заката… А в одном углу потолка темную синеву прорезал лунный месяц, дуга, сиявшая неровным белым светом.

Саймон подошел ближе к одной из стен – и заметил знакомую улицу. Да, он узнал паб «Шесть склянок», тот самый, что находился рядом с пабом «Сам живи и другим не мешай», где он встречался с Гринтом.

– Неужели это…

Оборачиваясь в поисках Барбары, полицейский вдруг невольно остановил взгляд на книжных полках. Книги стояли аккуратными рядами, все корешки на одном уровне. Прочитав названия, Саймон понял, что все они посвящены одной теме.

– Добро пожаловать в Бракнеллский Кембридж, – провозгласила миссис Боускилл.

Тома по истории Кембриджа, книги, посвященные основанию этого университета, лодочным гонкам, соперничеству Кембриджа с Оксфордом… Биографии знаменитых деятелей, связанных с городом, Кембридж и его художники, Кембридж и вдохновленные им писатели, пабы Кембриджа, сады и парки Кембриджа, его архитектура, его мосты, горгульи на зданиях колледжей, «Детство Кембриджа», часовни университетских колледжей, наука в Кембридже и шпионаж в Кембридже.

Внезапно взгляд Уотерхауса выхватил слова «Пинк Флойд»^[56] – неужели попалась книга, выпадающая из общей темы? Нет, это оказался «Иллюстрированный путеводитель по Кембриджу для фанатов «Пинк Флойд».

В дальнем конце одной полки стоял чистенький экземпляр всеобъемлющего городского справочника – успевший устареть, если Кит не бывал здесь с две тысячи третьего года, но выглядевший совершенно новым. На верхней полке над ним Саймон заметил ряд кембриджских выпусков «Желтых страниц», и тематические телефонные справочники.

Он осознал вдруг, что Барбара стоит рядом с ним.

– Мы знали, что он обожал этот город, – призналась она, – но не представляли, что обожание превратилось в одержимость, в своеобразную идею фикс.

Слушая ее пояснения, детектив пробегал глазами дорожные указатели, четко отпечатавшиеся на замечательных фотографиях: авеню де Фревилль, Хиллс-роуд, Ньютон-роуд, Гауг-уэй, Глиссон-роуд, Грантчестер-медоуз, Альфа-роуд, проезд Святого Эдуарда… Однако никакой Пардонер-лейн там не было – или Саймон пока ее не увидел. Он взглянул на изображения кембриджских небес, подумав о восемнадцатилетнем Кристофере Боускилле, не желавшем спать под эквивалентными небесами Бракнелла.

Конни ошиблась. Она говорила Уотерхаусу, что ее муж влюбился в кого-то во время учебы в университете – в кого-то, о ком он не хотел ей говорить, чье существование абсолютно отрицал. По очевидным причинам, она могла заподозрить, что это была Селина Гейн. Но это была не она. Вообще никакой возлюбленной у Боускилла не было. Любовь, которую он стремился скрыть от своей жены, настолько сильная, что он даже не мог – или не хотел – описать ее словами, не имела ничего общего ни с одним из жителей Кембриджа. Он обожал сам город.

Барбара начала свою обещанную экскурсию:

– Вот, обратите внимание на Фен-козвэй – по этой дороге мы с Найджелом обычно ездили, посещая Кембридж. Вероятно, вы уже заметили часовню Королевского колледжа. Классическое здание библиотеки Тринити-колледжа, творение Рена^[57]. А вот и автобусная станция на Драммер-стрит, откуда…

Саймон мало что осознавал, кроме собственного дыхания. Подобно Киту Боускиллу семь лет тому назад, он мог думать сейчас только об одном.

– С вами все в порядке? – спросила хозяйка дома. – Вы выглядите немного встревоженным.

Дом восемнадцать по Пардонер-лейн.

Кристофер Боускилл, не выносивший неудач, нашел свой идеальный дом в своем идеальном городе. Родители не захотели дать ему необходимых денег, и поэтому он не смог купить его, однако кто-то купил. Кто-то преуспел там, где Кит потерпел неудачу. Кто-то, в то же самое время, должно быть, чувствовал себя счастливым.

21

Суббота, 24 июля 2010 года

– У вас есть работа? – спросила меня детектив-сержант Элисон Лэски, с невозмутимым спокойствием глядя на мое волнение.

Передо мной сидела стройная, среднего возраста шатенка с короткой, исключительно деловой стрижкой. Она напомнила мне жену политика из времен двадцатилетней давности – исполнительную и отстраненную.

– У меня две работы, – сообщила я ей. – У нас с мужем собственная компания, и дополнительно я работаю в фирме своих родителей.

Мы находились в той же комнате для допросов, где сидели с Китом в прошлый вторник, с той же мелкой проволочной сеткой на окне, которой обычно огораживают загоны для цыплят.

– Послушайте, какое отношение моя работа имеет к Иену Гринту? Я лишь хотела…

– Представьте, что после работы вы отправились отдохнуть – скажем, загораете себе на пляже, – и тут кто-то заявляется к вам на работу и просит дать номер вашего мобильного. Вам захотелось бы, чтобы ваши мама и папа или персонал вашей компании сообщил ваш номер человеку, чтобы он помешал вам наслаждаться отдыхом? – поинтересовалась сержант.

– Я не просила дать мне номер мобильного Иена Гринта, – запротестовала я.

– Просили, едва войдя в эту комнату, – возразила детектив Лэски.

– Но я уже поняла, почему вы не можете дать мне его. И теперь я прошу лишь, чтобы вы сами позвонили детективу-констеблю Гринту и попросили его перезвонить мне. Или… встретиться со мной где-нибудь, чтобы я могла поговорить с ним. Мне необходимо поговорить с ним. Он может позвонить мне в отель. Я вернусь туда…

– Конни, минутку. Я ему помешаю или вы, это все равно будет помехой, не так ли? – Элисон улыбнулась. – Ведь у него сегодня выходной. И нет никаких причин беспокоить его. В полиции все работают на командной основе. Вы можете сообщить мне то, что вас встревожило. Я уже в курсе вашей… ситуации, мне известны обстоятельства дела. Я читала оставленное вами заявление.

– Не вы ли пришли к заключению, что в доме одиннадцать по Бентли-гроув никого не убивали? Не по вашему ли решению дело просто остановили, предав его полному забвению?

– Не об этом ли вы хотели поговорить с Иеном? – поджав губы, парировала Лэски.

– Совершено убийство, – ответила я. – Пойдемте со мной, и я покажу вам.

– Вы покажете? – Брови женщины-полицейского взлетели ко лбу. – Что вы покажете мне, Конни? Мертвую женщину, лежащую в луже крови?

– Да.

А какой выбор у меня имелся, кроме наглости? Даже если ту мертвую женщину уже убрали, то кровь должна была остаться. По крайней мере, следы крови.

– Так вы пойдете со мной? – спросила я.

– С удовольствием, – ответила Лэски, – но сначала я предпочла бы, чтобы вы сообщили, куда мы пойдем и на каком основании.

– Какой смысл? Вы думаете, что у меня бредовые идеи – вы же все равно не поверите моим словам! Пойдемте со мной, и вы сами убедитесь, и тогда я все объясню вам… Тогда у вас не будет выбора, кроме как серьезно отнестись к моим словам.

Резко отодвинув стул, я встала. Ключи, взятые из кружки на полке Селины Гейн, оттягивали мне карман.

– Садитесь, – сказала Элисон, и я услышала в ее голосе тягостную усталость. – Выходной сегодня у Иена Гринта, а не у меня. Я должна работать в участке. – Она обвела рукой комнату, словно я могла усомниться, какой «участок» имелся в виду. – Я могу покинуть дежурство только в случае крайней необходимости. Хотите вы или не хотите, но если вам нужно, чтобы я пошла с вами куда-то, вам придется здесь же дать мне полное объяснение.

И тогда вы решите, что я еще безумнее, чем вы думали.

Я плюхнулась обратно на стул. Раз уж нет выбора, придется смириться с этим требованием. Отвернувшись в сторону, чтобы не видеть лица сержанта, я начала рассказывать, представляя перед собой более благожелательного слушателя: Сэма или Саймона Уотерхауса. Я думала сначала связаться с ними, а не с Гринтом, но чем они могли мне помочь? Они же далеко, в Спиллинге…

Я рассказала Лэски все. Должно быть, она удивилась, почему я рассказываю все так медленно и отрывисто. Так уж выходило – самое главное, что я мысленно проверяла каждую фразу, прежде чем выдать ее, проверяла на возможные огрехи. Мои резоны должны были убедить сержанта, иначе она не захочет помочь мне. Я упорно не слушала отчаянный шепот внутреннего голоса, уверявший, что при всем старании у меня ничего не получится и я буду ругать себя потом за эту унизительную попытку произвести на детектива впечатление. Когда я закончила, Лэски долго смотрела на меня, не говоря ни слова.

– Так вы пойдете со мной? – спросила я.

Казалось, моя собеседница пыталась что-то придумать.

– Я скажу вам, что сделаю. Сначала я закажу для вас чай с сэндвичем, чтобы вы немного подкрепились, а потом вернусь и…

– Мне не нужно никакого подкрепления! – грубо перебила ее я.

– А потом я вернусь, – не замечая моей грубости, повторила она, – и мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне эту историю – все, что вы только что рассказали, – еще раз.

– Но это же напрасная трата времени! Почему вы хотите услышать все снова? Разве вы не слушали?

– Я слушала, и слушала очень внимательно. Думаю, мне еще не приходилось слышать ничего настолько… настолько поразительного. Нас в полиции не балуют необычными историями… их гораздо меньше, чем вы можете подумать. Обычно истории, связанные с теми преступлениями, с которыми нам приходится иметь дело, ужасно скучны и тривиальны.

Я поняла, к чему клонит Элисон.

– Вы думаете, что я все это придумала? И хотите услышать эту историю опять, чтобы проверить, не начну ли путаться в каких-то деталях?

– А у вас есть возражения против такого повторения?

«Разумеется. Ведь это пустая трата времени», – подумала я, заставив себя подавить гнев.

– Нет, – вздохнув, ответила я, но, не удержавшись, добавила: – Поскольку вы осознаете недостаток вашей логики.

– Какой логики?

– Если я вновь расскажу вам мою историю в неизменном виде, вам это абсолютно ничего не прояснит. Я по-прежнему могу говорить правду – или могу быть обманщицей с великолепной памятью.

– Кем бы вы ни оказались, вам необходимо перекусить, – с улыбкой сказала Лэски. – Последние пятнадцать минут у вас урчит в животе. Подождите здесь.

Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.

– Кстати, кража ключей от дома тоже считается преступлением. Если вы собираетесь поменять что-то в своей истории, то начните с этой детали.

И все с той же улыбкой сержант вышла из комнаты.

Что она имела в виду? Предложила мне солгать, чтобы избежать неприятностей? Или уведомила меня, что после навязанного мне подкрепления собирается арестовать меня? Да, не сообразила я, что не стоило говорить про ключи, взятые из той кружки на кухне Селины Гейн. Но как ее может волновать такая мелочь после того, что я рассказала?

Просто она не верит твоей истории про мертвую женщину, и никогда не поверит. Вероятно, она также не верит в кражу ключей, иначе уже арестовала бы тебя.

Но я же должна была забрать эти ключи! Разве не так? А вдруг я ошиблась, и они не принадлежат американской подруге Селины Гейн? Вдруг номер на брелоке вовсе не означает то, что я подумала? Может, тот дом на другой улице. На брелоке не упомянута Бентли-гроув или какое-то название – там всего лишь номер дома.

Нет. Ты не ошиблась.

Говоря о своей американской подруге, Селина смотрела прямо на эту кружку. И эти ключи от дома той самой подруги… должно быть. А номер дома, без всякого указания улицы, означает, что имеется в виду Бентли-гроув – то есть та самая улица, где жила ты сама.

Дома на Бентли-гроув построены по более-менее одному проекту. Гостиные в них, естественно, более-менее одинаковы…

Внезапно мне стало тошно при мысли, что надо продолжать торчать здесь, дожидаясь покровительственной снисходительности и завуалированных угроз. В такого рода помощи я не нуждалась. И тогда у меня появилась идея получше, отменявшая мои заискивающие попытки добиться доверия Элисон Лэски.

Схватив сумочку, я по возможности быстро покинула полицейский участок и дошла до телефонной будки. Набирая номер, я подумала, навсегда ли врезался в мою память телефон Кита – неужели и через десять, и через двадцать лет он будет мгновенно всплывать из памяти?

Он ответил после второго звонка.

– Это я, – сообщила я ему.

– Конни, – судя по тону, муж обрадовался моему звонку.

Его голос звучал хрипловато и глухо. Неужели он плакал? Ни разу не видела его слез. Может, теперь, наловчившись, он скулит постоянно?

– Где ты? – спросил Кит.

– Где я сейчас – несущественно. Важно то, где я буду через двадцать минут. А буду я возле дома одиннадцать по Бентли-гроув.

– Где ты будешь?..

– Ты сам знаешь, не так ли, Кит? – перебила я его. – Запись в твоем навигаторе о доме одиннадцать по Бентли-гроув не имеет отношения к адресу Селины Гейн. И поэтому я в него не пойду. Я пойду в твой дом под названием «Бентли-гроув, одиннадцать».

Кит хранил молчание.

– Мне удалось добыть ключи, – добавила я. – Как раз сейчас я их разглядываю.

Я повесила трубку и, выйдя из телефонной будки, запаниковала, пытаясь вспомнить, где оставила свою машину. Ура, всё в порядке: вот она, многоэтажная парковка рядом с застекленным плавательным бассейном с извилистыми желобами водных горок!

Я старалась ехать как можно быстрее, сознавая, что Кит, где бы он ни был, когда я говорила с ним, теперь тоже направляется к этому дому. Я не смогла бы объяснить, откуда знаю это, детективу вроде Элисон Лэски, но знала я наверняка. Долгие годы семейной жизни – а мы с Китом прожили вместе долго – позволяют научиться предсказывать поступки партнеров. Я должна попасть туда раньше него. Мне необходимо самой войти в дом и лично все увидеть, что бы там ни было. Каким бы жутким ни оказалось то, что мне предстояло увидеть.

А что ты будешь делать, когда явится Кит? Убьешь его? Скажешь: «Я же тебе говорила, что узнаю правду!»?

Казалось, не имело значения, что случится потом. Главным было то, что я делала сейчас, – пыталась быстрее добраться до дома, чтобы вставить ключ в замок и повернуть его. Убедиться, что ключ подходит. Это все, чего мне хотелось: получить наконец облегчающее душу доказательство того, что я не безумна и не страдаю параноидальным бредом. Ни о чем ином я пока думать не могла.

На всех светофорах, как назло, загорался красный свет. Несколько перекрестков я проехала, игнорируя запрещающие сигналы, но остальным светофорам пришлось подчиниться. Я действовала, не задумываясь, чисто подсознательно – никогда еще я не вела машину так безрассудно, принимая все решения абсолютно случайно. В голове мелькало множество бессвязных мыслей и образов: купленное мне Китом голубое платье с розовыми силуэтами песочных часов, мамин гобелен с изображением коттеджа «Мелроуз» на стене в моей домашней спальне, снисходительная змеиная улыбочка Элисон Лэски, поэтажный план дома одиннадцать по Бентли-гроув, разбитая стеклянная рамка лицензии «Нулли», чугунная решетка дома на Пардонер-лейн, «Центр Хло Клопски», гнилой капустный кочан, обнаруженный мамой в кладовке под лестницей, желтый брелок с ключом у меня в кармане, красные перья на кружке в кухне Селины Гейн, ее карта Кембриджшира с пустым гербовым щитом… «Синдром пустого щита», – подумала я и рассмеялась.

Подъехав к дому, я взглянула на часы приборной панели. Поездка от многоэтажной парковки заняла десять минут. А казалось, что прошло больше десяти часов.

Я не стала тратить времени, размышляя, подходит ли этот ключ к замку, и мгновенно открыла дверь. Разумеется, ключ подошел. Я забыла упомянуть Элисон Лэски одну деталь: о полнейшей уверенности в правоте моих заключений.

Толкнув входную дверь, я вошла в холл. В нос ударил тошнотворный запах: зловоние человеческих выделений. А к нему примешивался еще более жуткий приглушенный запах. Запах Смерти. Мне еще не приходилось сталкиваться со смертью, но я мгновенно поняла, что именно так она и пахнет.

Вот она, реальность.

Внутренний голос вопил, что я должна бежать, убраться отсюда как можно дальше. Я сразу заметила несколько деталей: белую кнопку на нижней балясине, возле лестницы в холле – телефон на столике, а под ним множество разбросанных помятых и испачканных кровью бумаг и еще розовую джинсовую куртку на полу возле входной двери. Я подняла эту куртку и ощупала ее карманы. Один оказался пустым, а в другом лежали два ключа – один на фирменном кольце с гравировкой «Иден Фиггз», другой – с привязанным картонным ярлычком, вроде того, что иногда наклеивают на подарки. На ярлычке была запись: «Селина, № 11». Я судорожно пыталась сообразить, что может означать эта запись, и, наконец, поняла, что в ней нет ничего таинственного. Все было до слез просто: вы даете знакомым запасной ключ от своего дома, а они дают вам такой же от своего. Если вы запираете дом, то он защищен.

Надо позвонить в полицию. Взять телефон и набрать «999».

Сосредоточившись, стараясь не делать лишних движений, я направилась вперед, глядя на конечную цель. Двенадцать шагов до телефона, не больше. Оказавшись возле открытой двери, я остановилась, заметив что-то боковым зрением, что-то большое и красное. Голова у меня вдруг стала слишком тяжелой, а шея точно окостенела, отказываясь поворачиваться. Медленно развернувшись всем телом, я оказалась стоящей лицом к гостиной.

Перед глазами у меня возникла та самая моя лужа крови. Вернее сказать, видимо, та самая, наша с Джеки Нейпир, поскольку больше никто ее не видел. Кровь высохла и потемнела, как затвердевшая краска. А посередине этого кровавого пятна лежала упавшая ничком женщина. Ее голова была повернута набок, и мне был виден только затылок. Положение ее головы оказалось не единственным изменением. Ее волосы выглядели более аккуратно, чем на изображении в виртуальной экскурсии на сайте «Золотой ярмарки». Даже слишком аккуратно, словно кто-то причесал ее, пока она там лежала. И на ней было вовсе не зеленое платье с лиловым рисунком песочных часов: она была одета в розовый топ и розовые со шнуровкой туфли-лодочки. Розовая куртка в холле, должно быть, тоже была ее. А рядом с ней, сбоку валялась красочная холщовая дамская сумка с цветочным рисунком, словно она свалилась с ее плеча перед падением.

На ее левой руке не было обручального кольца.

Меня прошиб дикий ужас. Я не знала, что делать. Звонить в полицию? Или сначала проверить, может, она еще жива?

Надо бежать из этого дома.

Но я не могла… не могла просто так бросить ее здесь.

Не представляю, долго ли я простояла в оцепенении – может, один миг, может, десять секунд или десять минут. И все-таки я заставила себя войти в гостиную. Если обойти с краю кровавое пятно и пройти к окну, я смогу увидеть ее лицо. Если обойти с краю кровавое пятно. Если обойти с краю. Обойти. С краю. Только мысленно повторяя эти слова, я смогла дошагать до окна. Увидев, кто там лежал, я до боли зажала рот ладонями. Руки у меня начали дрожать – а потом я затряслась всем телом. Это же Джеки, Джеки Нейпир! Она мертва. В ее распахнутых глазах застыл страх. Какие-то пятна на шее. Задушена. О господи, умоляю, только не это!

Ее лицо было перекошено, особенно рот. Между зубов виднелся кончик языка. Ничего не соображая, я лишь слышала, как мой собственный голос твердил:

– Нет, нет, нет…

Джеки Нейпир. Единственный человек, видевший то же самое, что и ты.

Я заставила себя приблизиться к ней так близко, как смогла. Наклонившись, я коснулась ее ноги. Теплая.

Пытаясь унять дрожь, я вышла из гостиной. Телефон. Надо позвонить в полицию. Именно так. Именно так и надо поступить: быстро позвонить в полицию. Я сосредоточилась на избранной цели и, с трудом переставляя ноги, двинулась к ней по холлу. Оказавшись почти рядом с телефонным столиком, я буквально застыла, заметив на полу нечто знакомое: на одном из разбросанных по полу и заляпанных кровью листов бумаги темнела запись, сделанная почерком моего мужа.

Чувствуя, что ноги отказывают мне, я опустилась на колени. Было совершенно не понятно, что мог означать замеченный мной листок. Какие-то стихи про вулкан, подписанные именем Тилли Гилпатрик. Под ними – похвальное замечание этим стихам, а под похвалой почерком Кита написано, что эти стихи отвратительны даже для пятилетнего ребенка, и далее написаны стихи, которые, по его мнению, достойны лучшей оценки: три рифмованные строфы. Я попыталась прочесть их, но не смогла сосредоточиться.

Один за другим я подняла с пола остальные разбросанные бумаги. Все они были заляпаны кровью. Вот список каких-то покупок, среди прочего – кто-то, подписавшийся буквой «Э» – просил купить некоего «Д» обжаренные артишоки, но только не в жестяной банке. «Только не» было написано большими буквами. Что там еще? Документ автомобильного страхования. И вновь я заметила фамилию Гилпатрик: это были имена водителей – Элиза и Донал Гилпатрик.

«Э» и «Д».

Благодарственное письмо Элизе, Доналу, Риордану и Тилли за прекрасно проведенные выходные, какое-то давнее, судя по виду, и к тому же сердитое письмо от Элизы какой-то Кэролайн, датированное тысяча девятьсот девяносто третьим годом, стишки Риордана о каштанах, школьная ведомость того же Риордана, описание Тилли каких-то котят…

Все эти просмотренные листы я отложила в сторону и вдруг увидела маленькую записку на голубом листочке, от Селины Гейн – Элизе, датированную двадцать четвертым июля. Сегодняшнее число. Может, она решила написать подруге сразу после моего ухода? На этом листке не было крови, и читая записку, я осознала, что впадаю в оцепенение. Пора было прекратить это чтение.

Что за люди эти Гилпатрики? Какое отношение они имеют к Киту?

Кое-как мне удалось вновь подняться на ноги. Я взяла телефон – и тут заметила рядом с ним на столике очередной лист бумаги. И опять почерк Кита, но на сей раз только одна многократно повторяющаяся строчка. Местами чернила расплывались – там, где на них попали капли воды, словно листок побывал под дождем.

Или, может, автор плакал, записывая эти строчки?

Слова казались знакомыми. Вроде бы это строчка из того стихотворения, что Кит написал под стишком пятилетней Тилли о вулкане? Я наклонилась и отыскала нужный листок. Вот он. Да. Но почему Киту вздумалось повторить именно эту строчку тринадцать раз? Что бы это значило? И кто написал эти стихи? Наверняка не Кит. Он не писал стихов, хотя частенько цитировал их – только рифмованные стихи, написанные либо не знакомыми мне людьми, либо давно умершими поэтами.

Я опять взялась за телефон, попыталась поднести его к уху и обнаружила, что не могу пошевелить рукой. Чья-то чужая рука, сжавшая мое запястье, подтолкнула трубку обратно к базе.

Перед моим лицом промелькнул металл, блеснувший в лучах падавшего из окна холла солнечного света, и я выронила трубку.

Лезвие ножа.

– Не убивай меня, – машинально произнесла я.

– По-твоему, получается, что я хочу этого. А я не хочу.

Раньше я любила этот голос – голос моего мужа. Клинок, плашмя прижатый к моей шее, надавил мне на горло.

– Почему, – умудрилась выдавить я. – Почему тебе надо убивать меня?

– Потому что ты узнала мою тайну, – ответил Кит.

* * *

Вещественные доказательства № CB13345/432/26IG

Вещественное доказательство № CB13345/432/27IG

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

Но где же тот парнишка?

22

24 июля 2010 года

– Мне нужна ваша помощь, чтобы вломиться в один дом, – пояснил Саймон таким тоном, как будто его просьба была самой обыденной просьбой в мире.

Чарли едва не выронила три пинтовые кружки лагера. Все же она умудрилась поставить их на стол, не пролив ни капли. Они с Саймоном и Сэмом Комботекрой сидели за уличным столиком возле паба «Гранта»^[58] в Кембридже на берегу реки Кем.

Жена Саймона дожидалась Сэма в «Бурой корове» Спиллинга, когда к ней на мобильник поступило текстовое сообщение с призывами ее мужа. Ей пришлось отказаться от выпивки и сообщить Комботекре, что ему также не светит выпивка – по крайней мере, те два часа, пока они не доедут до места назначения.

– На Бентли-гроув, но не в дом одиннадцать, – услужливо выдал Уотерхаус очередные детали. – А в тот дом, что напротив дома профессора сэра Бэзила Ламберт-Уолла.

– Зачем? – поинтересовался Сэм. – Там что-то случилось?

Саймон с хмурой сосредоточенностью глотнул пива.

– Не знаю, – проворчал он. – Может, и ничего.

– Ну, такого неотразимого стимула я еще ни разу в жизни не слышала! – саркастически бросила Чарли.

– Я расскажу вам, что мне известно, – сказал Уотерхаус. – Так будет проще. Покинув дом родителей Кита Боускилла, я наплевал на все скоростные ограничения и помчался на Пардонер-лейн, дом восемнадцать. Там никого не оказалось, и поэтому я проверил дом семнадцать. Владельцы его проявили то же гостеприимство, что и в прошлый раз, когда я заявился к ним без предупреждения, и сегодня я даже согласился выпить кофе. Понадеялся, что за кофейком мне будет удобнее расспросить их про дом восемнадцать – сами они жили на этой улице с две тысячи первого года и явно любили поговорить. Особенно хозяйка.

Заметив озадаченное выражение Сэма, Чарли пояснила:

– Он имеет в виду, что эти общительные, сведущие люди обычно дружелюбно относятся к себе подобным.

Чем кардинально отличаются от Саймона, ведь он обычно входил и выходил из дома, опустив голову, и не представлял большего несчастья, чем знакомство с соседями и болтовня при встрече с ними. Чарли частенько допекала его по этому поводу. «Ты же болтаешь с коллегами, с мамой и папой, со мной…» – порой укоряла она его, сознавая лингвистическую погрешность. Общение Саймона с людьми едва ли соответствовало понятию болтовни. «Если я хоть раз перемолвлюсь словом с соседями, это создаст прецедент, – обычно возражал он, – и всякий раз, когда я буду выходить из дома, мне придется топтаться на улице, обмениваясь любезностями, а мне вовсе не хочется делать этого. Уж если я выхожу из дома, то ради какого-то дела. Да и когда возвращаюсь, мне хочется попасть домой побыстрее».

– Что же поведала тебе любезная миссис Болтунья? – спросила Чарли.

– Когда они с мужем только переехали на Пардонер-лейн, восемнадцатый дом принадлежал персоналу «Центра Хло Клопски» – это частная школа в соседнем доме.

Чарли вновь удивилась тому, что Конни Боускилл ошибочно запомнила адрес. Как она могла верно запомнить множество мелких деталей и ошибиться только в номере дома, тем более если Кит в шутку предложил использовать этот адрес в качестве названия?

Кембридж, Пардонер-лейн, д. 17, «Пардонер-лейн, 17».

Но, безусловно, ошибка имела место. Адрес, должно быть, звучал как Кембридж, Пардонер-лейн, д. 18, «Пардонер-лейн, 18».

– В восемнадцатом доме жила сама директриса, – продолжил Саймон, – практически рядом с работой, в соседнем здании. Позже, в две тысячи третьем году, у школы возникли финансовые проблемы, и они продали дом восемнадцать ради увеличения капитала. Теперь директриса живет в арендованной квартире на соседней улице.

– И всем этим поделилась с тобой миссис Болтунья? – удивилась Чарли.

– Они с директрисой посещают один книжный клуб. Я спросил, известно ли ей, кому продали тот дом. Оказалось, что известно: семье неких Гилпатриков. Она также знала, какой агент занимался продажей этой недвижимости, как в две тысячи третьем, так и в прошлом году, когда речь снова зашла о продаже, поскольку они с мужем едва не решились купить его. Оба раза продажей занималось «Агентство кембриджской недвижимости». Эта контора работает и по субботам, поэтому следующий визит я нанес именно им, – в глазах Уотерхауса появился стекловидный блеск одержимости, великолепно знакомый и Чарли, и Сэму. – Догадываетесь, кто в две тысячи третьем году работал в том агентстве? И только в две тысячи девятом году она оттуда уволилась и устроилась на новую работу в феврале нынешнего года.

– Лоррейн Тёрнер? – предположила Чарли.

– Нет, – резко и уверенно возразил Сэм, хотя обычно он бывал крайне осторожен в высказываниях вариантов. – Джеки Нейпир, верно?

– Что побудило тебя так сказать? – задал Саймон свой коронный вопрос.

Его супруга вздохнула. Да, она явно промахнулась, раз он попросил Комботекру, а не ее, пояснить свои умозаключения.

– Она вызвала у меня некоторые подозрения, – заметил Сэм и, повернувшись к Чарли, добавил: – Потому-то мне и понадобилось поговорить с тобой сегодня. – По крайней мере он с готовностью выдал раскаяние. – Прости, мне следовало рассказать тебе еще по дороге.

Да уж, всю дорогу от Спиллинга до Кембриджа Чарли пыталась уговорить его коллегу рассказать о его важном и неотложном деле, но тот отказался сообщить подробности, заявив, что, вероятно, просто неверно истолковал кое-что, а на самом деле нет никакой важности и неотложности.

– Я прикинул, что Саймон уже разобрался в происходящем и сам все объяснит нам, – добавил Сэм. – Если дело не связано с Джеки Нейпир, то меня подвела интуиция – в общем, мне не хотелось раньше времени поливать ее грязью. У меня же нет никаких доказательств.

– Поделись же с нами теперь твоими интуитивными подозрениями, – сказал Саймон.

Комботекра вздохнул с таким видом, точно его загнали в угол.

– Ну, просто она мне чертовски не понравилась. Она выглядела… Может, это прозвучит непростительно снобистски…

– Я прощаю тебя, – успокоила его Чарли, – посади на цепь своего внутреннего сноба. Мой – уже давно на привязи.

– В общем, выглядела она глупой. Вульгарна и несведуща, но на редкость самоуверенна – так она большей частью и вела себя во время допроса, – принялся объяснять Сэм. – Такого типа дамочки воображают, что производят великолепное впечатление, хотя в действительности любой их слушатель думает, что они непроходимые идиотки. Первым делом она разразилась классическими самоуверенными заявлениями: «Я живу в реальном мире, а не в сказочном царстве», «Никто мне не платит за то, чтобы я беспокоилась из-за каких-то там убийств» – и так далее, в том же духе. К тому же она слишком часто цитировала себя любимую. «Я всегда говорю» – эта фраза следовала за теми или иными перлами ее благоглупостей.

– Боже, Сэм, да ты стал настоящим брюзгой! – рассмеявшись, воскликнула Чарли.

– Мне это не доставляет удовольствия, – покраснев, парировал Комботекра.

– Продолжай, – сказал Саймон.

– У нее навязчивые идеи о собственной значимости и желание поведать миру о себе, – добавил его коллега. – «Скажу вам пару деталей о себе», – заявила она и тут же выдала их. Во-первых, это якобы преданность – если она на вашей стороне, то будет хранить вам верность до скончания времен.

– Какая зануда! – усмехнулась Чарли. – Те, кто твердит о собственной преданности, обычно мгновенно превращаются в злейших врагов, если вы запоздаете с поздравительной открыткой ко дню их рождения.

– Также она сообщила мне, что «не страдает избытком воображения», – сообщил Сэм. – И похоже, очень гордилась этим. Она только что вернулась из отпуска, отдыхала у своей сестры в Новой Зеландии. По ее замечаниям стало ясно, что там она развлекалась, постоянно критикуя жизненные предпочтения сестры и подчеркивая превосходство своих собственных – с полнейшим безразличием к чужим чувствам. Но с другой стороны, порой она, казалось, точно угадывала мои мысли – восприимчивость на грани телепатии. В общем, она производила противоречивое впечатление.

– Такие люди встречаются, – сочла себя обязанной заметить Чарли.

– Да, я понимаю, – согласился Сэм. – Именно так я и пытался успокаивать себя. Но потом она сказала кое-что еще, вспомнив о фотографии в паспорте Селины Гейн. Нечто поразившее меня какой-то… фальшью. В общем, похоже, сработала интуиция, хотя тогда я даже еще не осознал, что именно прозвучало фальшиво. Едва услышав ее слова, я понял, что меня кольнуло какое-то противоречие, но целую вечность не мог понять, что же именно меня поразило. И только вчера вечером меня осенило. Она говорила о той самозванке, изображавшей Селину Гейн и пытавшейся выставить на продажу дом одиннадцать по Бентли-гроув. «Она сообразила, – пояснила Джеки, – что надо сказать именно про то, какими не похожими на себя получаются зачастую люди на фотографиях в своих паспортах. Если б она не заставила меня подумать обо всех этих других людях, то ей не удалось бы убедить меня… а в итоге я подумала так, как она задумала».

– Ну, и?.. – удивилась Чарли. – В чем проблема-то?

Саймон кивнул, как обычно, способный взбесить кого угодно своим всезнайством. Вряд ли он понял, к чему клонит Сэм. Или понял?

– Может, и нет никаких проблем, – вздохнул Комботекра. – Потому-то я и помалкивал о своих подозрениях.

– И все-таки в чем именно может или не может быть проблема? – перефразировала свой вопрос Чарли, закатив глаза в явном раздражении его досадной сдержанностью. – Я же не прошу тебя оценить суть проблематичности – просто поясни, что тебя поразило.

– Как вы думаете, что имела в виду Джеки, сказав, что эта самозванка сообразила, как заставить ее саму подумать то, что нужно? – спросил Сэм.

– Она сообразила, что Джеки сразу вспомнит всех своих знакомых, чьи фотографии на паспортах не имели никакого сходства с реальностью, – ответил Саймон. – Все те моменты, когда она удивленно спрашивала: «Неужели это действительно ты?».

Его коллега, явно взбодрившись, энергично кивнул.

– Бремя собственного жизненного опыта обычно понимается как надежное доказательство, – продолжил Уотерхаус, адресуя это замечание уже своей супруге, и та удивилась – неужели он думает, что она настолько тупа? – Подсознание Джеки напомнило ей массу случаев, когда она лично с сомнением относилась к людям, которые предъявляли исключительно неправдоподобные фотографии, на редкость не похожие на своих предъявителей.

– Вот именно, – с облегчением подтвердил Сэм. – Кем бы ни была та самозванка, ей не пришлось даже особо врать. Достаточно было лишь подтолкнуть Джеки к самообману – и, уже не думая о странной фотографии в паспорте Селины Гейн, она перешла к рассуждениям о том, что это нормальная общая ситуация: никто не похож на себя на фотографии в паспорте, но это совершенно не означает, что на фото запечатлен кто-то другой. Это означает лишь то, что фотограф был никудышный, только и всего.

Чарли подумала, что ухватила наконец суть проб-лемы.

– То есть, по-вашему, та женщина намеренно подтолкнула Джеки к глубоко укоренившимся допущениям…

– Одному из ее глубоко укоренившихся допущений, основанных на личном опыте, – уточнил Саймон. – Такие допущения поразительно убедительны: «Однажды я познакомилась с геем, говорившим фальцетом, поэтому все тонкоголосые мужчины являются геями. Группа азиатских подростков однажды украла у меня сумочку, следовательно, теперь все азиатские подростки должны быть преступниками». Наше мышление стереотипно: если верно утверждение Х, то верно и утверждение Y. Именно это и подразумевала Джеки Нейпир: та самозванка надеялась на нее, на то, что она сама найдет ту знакомую колею и соскользнет в нее, – никто из субъектов не похож на себя на паспортной фотографии, и тем не менее на любой паспортной фотографии запечатлен тот самый субъект.

– В общем, Джеки права, – заключила Чарли. – Самозванка оказалась сообразительной.

– Может, права, а может, и нет, но не в этом дело, – взгляд Сэма вновь стал озабоченным. – Меня обеспокоила сообразительность как раз самой Джеки. Когда она упомянула мне – вскользь, – что та самозванка сообразила, как надо навести на ошибочное, но нужное ей заключение, то сделала весьма основательное, очень тонкое замечание, до смысла которого мы трое докопались лишь несколько минут назад, хотя мы трое достаточно сообразительны. Простите, – вспыхнул он вдруг, словно извиняясь за то, что, возможно, незаслуженно похвалил себя. – Джеки продемонстрировала, что многое понимает и способна сделать выводы, гораздо более лаконичные, чем наши, в отношении того, почему этот обман так легко сработал. Такой уровень интуитивного понимания столь сложных понятий не доступен, черт побери, большинству людей! Это выше понимания – простите, если это прозвучит ужасно – той банальной, явно обделенной умом особы, которую она изображала все остальное время допроса.

Саймон допил остатки пива и грохнул кружкой по столу.

– Да, несомненно, Джеки Нейпир умна, – заявил он. – И к тому же она искусная обманщица. Если вы сообразительны, то практически невозможно изобразить тупость – а еще труднее порочной особе изобразить себя добропорядочной. И дело не только в разнице высказываемых позиций. Впечатление создается благодаря речевым оборотам, построению фраз, лексике и всему прочему. Но она почти блестяще справилась с этим. Если б она не прокололась на той единственной фразе, ты поверил бы ей.

Сэм кивнул.

– Тебе оказали честь, – сообщил ему Уотерхаус. – Должно быть, она сочла тебя очень умным. Из-за тебя ей пришлось выложиться по полной и выдумать самую завиральную историю, которую она когда-либо выдумывала, и вряд ли выдумает впредь. Она заявила, что не страдает избытком воображения. Но тут Нейпир промахнулась – именно этим она и страдает. Воображение у нее явно избыточное, но оно не обременено совестью, сочувствием, страхом или смятением, хотя едва ли она осознает собственную ограниченность.

Чарли внутренне содрогнулась. Такое описание было ей плачевно знакомо: в памяти сразу всплыли другие имена. Имена извергов и уродов.

– Джеки Нейпир относится к того рода персонам, которым вы пожелали бы вовсе не иметь воображения, – заключил Саймон.

23

Суббота, 24 июля 2010 года

– Я не могу дышать, – с трудом выдавила я, когда Кит слишком сильно прижал нож к моему горлу, – ты задушишь меня.

– Прости, – прошептал он, зарывшись лицом в моих волосах.

Я почувствовала, как его слезы увлажнили мою шею. Он отвел лезвие в сторону, но продолжал держать его перед моими глазами. Нож дрожал в его руке. Другой рукой Кит обхватил меня за талию, прижимая мои руки к бокам. Я не смогла бы вырваться от него – у меня просто не хватило бы сил.

Клинок рифленого ножа поблескивал серебром.

В памяти промелькнули знакомые образы: заварочный чайник, шоколадный торт, пластиковый стакан с крышкой, голубое платье с розовым рисунком песочных часов… Это наш нож, из коттеджа «Мелроуз». Последний раз я видела его на деревянном подносе рядом с моим праздничным тортом.

Почему же я не подумала, что Кит мог уже находиться здесь? Как я могла оказаться такой идиоткой? Теперь к моим глазам подступили жгучие слезы. Я зажмурилась, пытаясь загнать их обратно. Пытаясь одновременно придумать что-нибудь. Я не могу умереть сейчас, не могу позволить Киту убить меня. Не могу позволить, чтобы из-за глупого безрассудства я попала в заголовки последних новостей. Услышав произошедшую со мной историю, люди скажут: «Вот глупая, сама же и виновата».

– Не бойся, – сказал Кит, – я уйду с тобой. Неужели ты могла подумать, что я позволю тебе уйти одной?

Уйти… Похоже, он подразумевал уход в иной мир.

– Мы уйдем вместе, когда будем готовы, – продолжил он. – По крайней мере, мы оказались в правильном месте.

Когда будем готовы. То есть не сейчас. Он пока не готов, не готов убить нас обоих – я из последних сил вцепилась в этот клочок надежды.

– Кем была мертвая женщина, которую я видела в том виртуальном туре? – с трудом выдавила я.

Мысленно я дала себе клятву: «Возможно, я не переживу этот день, но не умру, ничего не узнав. Не умру в неведении».

– Джеки Нейпир, – ответил Кристофер.

Нет. Опять вранье. Во вторник Джеки была еще жива. Она зашла в ту комнату, где сидели мы с Китом. И заявила Гринту: «Не знаю, откуда вы ее вытащили, но можете засунуть обратно. Я никогда в жизни ее не видела».

– Это не могла быть Джеки… – начала говорить я.

– Нет, могла, – возразил Кит. – Она не была мертвой, но лежала там она.

Она не была мертвой, но лежала там она. Она не была мертвой, но лежала там она. От ужаса по всему моему телу побежали мурашки, словно по мне сновали тысячи крошечных паучков. Я не могла заставить себя спросить, настоящей ли была кровь. Да и не было в этом смысла. Я знала, каков будет ответ.

Мне вспомнилось, как мама спрашивала: «Какая женщина в здравом уме согласится испортить красивое платье, улегшись в лужу краски?» Ум Джеки Нейпир, очевидно, был далеко не здоров.

– Она лежала в луже крови, но не своей, – продолжил Кит.

И все еще лежит не в своей крови. Задушенный человек не истекает кровью.

– И чья же это кровь? – задала я очередной вопрос.

Во рту у меня вдруг появилась такая горечь, что я едва перевела дух. Меня терзал запах пота Кита, запах его отчаяния – кислый, гниловатый запашок. Словно само его тело восприняло неотвратимое желание скорой смерти и готовилось к ней.

– Ты даже не представляешь, как отчаянно я ненавидел ее, – признался он. – И себя ненавидел за такую ненависть.

Но не до такой степени, чтобы убить ее.

– Джеки? – удивилась я.

– Ради меня она могла сделать все… – Окончание фразы Кита заглушили громкие рыдания, сотрясшие все его тело.

Когда он успокоился, я спросила:

– Почему же ты убил ее?

– Потому что… она… вынудила меня, – отрывисто прошептал он. – Для нас с ней уже не могло быть никакой радости в этой жизни. А после всего того, что произошло, никакой радости больше не может быть и для нас с тобой. У нас не осталось выбора. Кон, нам надо быть смелыми. Ты говорила, что тебе необходимо лишь узнать все, и я хочу рассказать тебе. Я смертельно устал таить эти знания, не имея возможности поделиться ими с тобой.

От ужаса у меня сжалось сердце. Мне не хотелось выслушивать его признания – пока не хотелось, сознавая, что после этого он убьет меня.

Я пристально посмотрела на дрожащий нож. Даже если, собрав все силы, я смогу выбить нож из его руки, вырваться от него мне все равно не удастся. Я постаралась убедить себя, что детектив-сержант Лэски подоспеет вовремя. Я же назвала ей адрес, сообщила, что именно там находится мертвая женщина. Она могла сомневаться в моей истории, но она все равно придет сюда. Ей же нужно проверить…

Одна мертвая женщина. Не две. Ради бога, не две!

– Я позабочусь о тебе, Кон, – глухо произнес Кит. – Джеки говорила, что готова позаботиться о тебе, но к заботе ее слова не имели отношения. Говоря о «заботе», она имела в виду нечто совсем другое. Есть в этом что-то странное, тебе не кажется? Почему одни и те же слова имеют двойное значение?

Слова. Я слышала их, но эти слова, по-видимому, расходились с делом. Какой смысл трактовать их так или иначе? О чем он говорит?

Я почувствовала запах смерти. Гниения, разложения. Возможно ли это? Давно ли Кит убил Джеки Нейпир? Когда начинают смердеть трупы? Она ведь еще теплая…

– А что она говорила обо мне? – спросила я.

– Она задумала убить тебя, Кон. – Слезы Кита промочили мои волосы. – Я не мог остановить ее, не мог… мне пришлось сделать то, что я сделал.

Он поцеловал меня в затылок. Я сжала зубы, не давая вырваться крику, звеневшему у меня в голове.

– Я убил ее, чтобы спасти тебя, – заключил Кит.

24

24 июля 2010 года

Чарли допила пиво и с удовольствием выпила бы еще пинту, но понимала, что если уйдет в паб за добавкой, то слишком много пропустит; ей опять придется теряться в догадках, и она снова может скатиться в свое – как там Саймон выразился? – глубоко укоренившееся допущение, основанное на личном опыте. Двое ее собеседников, казалось, забыли о телесной жажде, увлекшись мозговым штурмом, и она тоже постаралась сосредоточится.

– Помнишь, в Испании ты говорила о простых решениях? – спросил ее Саймон. – Когда есть нечто непонятное, какая-то загадка, то простейший ответ обычно оказывается верным.

– Да, и ты не согласился со мной, – напомнила ему Чарли. – Полчаса нашего медового месяца мы умудрились заполнить увлекательной дискуссией, – пояснила она Сэму.

– Джеки Нейпир как раз надеялась, что Иен Гринт склонится к твоему мнению, отвергнув мое, – заметил Уотерхаус. – Подобно многим людям, одаренным излишне богатым воображением, она предположила, что большинство встречающихся на ее пути людей обладают более простыми, прозаическими натурами, – и не ошиблась. Гринт подумал, что кто-то взломал компьютерный сайт Идена Фиггза – и кто же, очевидно, вне подозрений? Естественно, Джеки Нейпир. Зачем ей могло понадобиться что-то взламывать, если она там работает и может в любое время законно пользоваться этим сайтом? Убили или не убили какую-то женщину в доме одиннадцать по Бентли-гроув – кто будет очевидно вне подозрений? И опять-таки Джеки Нейпир – она же сама притащилась в полицию, заявив, что видела этот труп, и поддержав тем самым историю Конни Боускилл, историю, на которую никто не стал бы тратить и пяти минут. Ведь если б не заявление Джеки, историю Конни сочли бы невротичным бредом. Именно благодаря Джеки Иен склонился к версии возможного убийства, провел судебные экспертизы и обнаружил следы компьютерного взлома. Каково же упрощенческое предположение? Нейпир не имеет к этому никакого отношения. Возможность причастности Джеки никому не приходила в голову, в том числе и Гринту – ведь никто не станет привлекать внимание полиции к собственным преступлениям, сознавая, что в ином случае о них никто не узнает.

– Но… ты хочешь сказать, что Джеки сама все устроила? – спросил Сэм.

– Да, я так думаю, – ответил Саймон, – хотя не понимаю толком причины. – Он выглядел сердитым. – Возможно, у меня богатое воображение, но мне далеко до ее уровня.

– Судя по твоим словам, ты ничуть не сомневаешься в том, что Джеки соврала, – заметила Чарли.

– Да, ничуть. Если б ты побывала со мной сегодня у Идена Фиггза и в компании «Кембриджское агентство недвижимости», то тоже убедилась бы в этом.

Она не стала напоминать, что ее муж сам не сообщил ей, куда собирается, и не предложил присоединиться к нему.

– Для начала, в обозримом прошлом Джеки не летала ни в какую Новую Зеландию, и у нее нет никакой сестры, – сообщил Уотерхаус. – Хотя насчет отпуска она сказала правду. Она возила свою больную мать в курортный пансион Уэстон-сьюпер-Мэра. Видимо, она отдыхала там каждое лето.

Уэстон-сьюпер-Мэр находился на побережье Атлантики. Новая Зеландия – в Тихом океане. Расстояние между часовыми поясами лжи и правды было достаточно велико, чтобы почувствовать себя разбитым наголову после такого перелета.

– В две тысячи третьем году Джеки продала дом восемнадцать по Пардонер-лейн семейству Гилпатриков, – продолжил Саймон. – А в две тысячи девятом они вновь захотели поменять жилье. И Джеки, еще работавшая в «Кембриджском агентстве недвижимости», продала им другой дом: тот самый, что находится напротив дома профессора сэра Бэзила Ламберт-Уолла. А сама она купила их старый дом.

– Что? – Чарли подумала, что ослышалась.

– Да, в марте прошлого года Джеки Нейпир купила дом восемнадцать по Пардонер-лейн, – уточнил ее супруг. – Будучи агентом, она сама занималась продажей этого дома, выставила его на рынок недвижимости, а потом сама и купила.

– Гм… зачем же ей понадобилось выставлять его на рынок? – удивился Сэм.

– Неужели она еще и выплатила самой себе комиссионные? – поинтересовалась Чарли.

– Тут я не в курсе. – Саймон отвел глаза: он не любил быть не в курсе. – Но именно там Джеки теперь живет – в том доме, который семь лет тому назад мечтал купить Кит Боускилл. Он так страстно хотел купить этот дом, что решился сбросить самодовольную маску и умолял родителей дать ему пятьдесят тысяч.

Мысленно взывая о помощи, Чарли смущенно взглянула на Сэма, но увидела, что такое же смущение отра-зилось и на его физиономии.

– В феврале нынешнего года Джеки сменила работу – перешла в компанию Идена Фиггза, – сказал Уотерхаус. – Я побеседовал с Хью Джепсом, одним из старших партнеров «Кембриджского агентства недвижимости». Он чувствовал себя виноватым с тех пор, как написал ей пылкий великолепный отзыв, и только и ждал того, чтобы я выслушал его признания. Он дал ей пылкий отзыв только потому, что он пылко хотел избавиться от Джеки, – он с удовольствием выгнал бы ее, но тогда история ее увольнения могла бы принести им много неприятностей. Джепс сомневался, что их компания переживет дурную огласку. К тому же у него не было никаких улик против нее, хотя он точно знал, какими махинациями она занималась.

– Ну уж нам-то с Сэмом неизвестно даже это! – проворчала Чарли.

– С неизменным постоянством, как только появлялся потенциальный покупатель на продаваемый Джеки дом, его предложение сразу перебивалось другим желающим, предлагавшим более высокую цену, – пояснил Саймон. – Обычно это приводило к так называемой войне предложений, когда каждый заинтересованный покупатель раз от раза повышал цену предложения на две тысячи, на пять, а то и на десять тысяч, в зависимости от того, насколько желанной была недвижимость. В итоге кто-то выбывал из этой игры. Пока все нормально, говорил Джепс – обычное явление в процессе продажи домов, – за исключением того, что в продажах Джеки Нейпир неизменно присутствовал один и тот же покупатель: Кит Боускилл. Именно Боускилл неизменно делал встречное предложение, начиная войну предложений. Как ни странно, его совершенно не интересовали дома, продаваемые другими агентами. Только дома в послужном списке Джеки побуждали его набавлять цену, делая все более высокие предложения. И так же неизменно это побуждение быстро проходило: Боускилл всегда в итоге выбывал из игры, вынудив порой другого покупателя выложить на несколько десятков тысяч больше, но оставив его вне себя от радости при мысли о том, что ему или ей удалось победить в этой своеобразной войне.

– Гм… имеется в виду, что Кит Боускилл вовсе не собирался покупать ни один из тех домов? – уточнил Сэм. – Он хотел только искусственно взвинтить цену. Зачем?

– Естественно, чтобы Джеки Нейпир получила больше комиссионных, – уверенно произнесла Чарли.

«Надо бы придумать название, – подумала она, – для описания особого момента “Эврики!”, когда до вас вдруг доходит, что роман закрутили два человека, которых вы раньше никак не связывали друг с другом». Джеки Нейпир и Кит Боускилл. Оливия Зейлер и Крис Гиббс.

– То же самое стало происходить у Идена Фиггза с тех пор, как Джеки сменила работу, – продолжил Саймон. – Она проработала там пока не так долго, чтобы это успели заметить, но когда я поведал Лоррейн Тёрнер то, что сказал мне Хью Джепс, она в достаточной степени встревожилась, чтобы порыться в столе Джеки. Там обнаружились два письма Джеки Боускиллу с подтверждением его предложений по двум разным домам, продажей которых она занималась, пояснением того, что другой потенциальный покупатель в каждом случае готов предложить больше, и вопросом о том, не хочет ли он на этом этапе предложить более высокую цену.

– Это же незаконно! – возмутился Сэм. – Настоящее мошенничество!

– Да, именно так, – согласился Уотерхаус. – Мошенничество, хотя его почти невозможно доказать, пока Кит Боускилл будет держаться за свою историю: с две тысячи третьего года он подыскивает себе дом в Кембридже. Он делал предложения цены на множество домов, провоцируя начало войн предложений, – начиная с дома восемнадцать по Пардонер-лейн, той самой единственной недвижимости, которую он действительно хотел купить. Но до сих пор в итоге он неизменно выбывал из игры. Почему? По натуре он перфекционист – это правда, и это вполне эффективно способствовало их обману. Никому не под силу взломать его ум и доказать иные мотивации: что он вовсе не имел намерений покупать все те дома и что все это лишь хитрая афера. А если коллеги Джеки вдруг задавали какие-то вопросы – как несколько раз пытался Хью Джепс, – она пускала в ход свое обаяние и говорила: «Бедный мистер Боускилл – он просто не может позволить себе такой дорогой дом».

– Однако Хью Джепс не верил ей, – уточнила Чарли.

– Разумеется, не верил, – кивнул ее муж. – Совершенно неправдоподобно, что Кита Боускилла случайно интересовали только те дома, которые продавала Джеки. Впрочем, саму Джеки это не волновало – она нагло выкручивалась, отвергая все подозрения. Заявляла, что ни в чем не виновата. Лично она, мол, не знакома с мистером Боускиллом, ну а совпадения порой случаются. Джепс подумывал нанять частного сыщика, надеясь, что сможет доказать связь между ней и Боускиллом. Но в конце концов она ему так осточертела, что он решил просто избавиться от нее, предоставив другой фирме разбираться с этой проблемой. Он сказал, что ее игра в несправедливо обвиняемую простодушную страдалицу выглядела жутко убедительно.

– Но я видел другую игру, – вставил Комботекра. – Со мной она не строила из себя наивную простушку. Скорее она представляла… этакую усталую, кругом одураченную особу, которая, однако, считала себя человеком бывалым.

– Вряд ли у нее есть недостаток в наборе личин, – усмехнулся Саймон. – Дама из дома семнадцать описывала ее как «отзывчивую, милую девушку».

– Если Джеки живет на Пардонер-лейн в доме восемнадцать, то ее соседка – это, видимо, как раз твоя миссис Болтунья из дома семнадцать, – заключила Чарли.

– Соседка и хорошая подруга, – добавил Уотерхаус. – Она поведала мне, что знакома с Джеки много лет – они познакомились задолго до того, как Джеки переехала на Пардонер-лейн. Она также в дружеских отношениях и с Элизой Гилпатрик, хотя не видела ее в последнее время, – выразительно произнес он, словно думал, что это имело особое значение.

Его жена уже хотела спросить, что он имеет в виду, когда он добавил:

– Джеки тоже стала близкой подругой Элизы – она частенько заходила к Гилпатрикам на ужин. Там, кстати, с ней и познакомилась дама из дома семнадцать. Потому-то она и не заподозрила ничего дурного, увидев, как однажды в будний день Джеки зашла в дом восемнадцать со своим приятелем.

Джеки Нейпир и Элиза Гилпатрик – близкие подруги. Чарли озабоченно нахмурилась. Джеки продала дом восемнадцать по Пардонер-лейн Элизе Гилпатрик в две тысячи третьем году. Может, они подружились еще раньше? Должно быть, так. Обычно люди не заводят дружбу с агентом, который продает им дом.

– Дама из дома семнадцать сделала тот же ошибочный вывод, что и Бэзил Ламберт-Уолл, – пояснил Саймон. – Видя, как человек открывает дверь собственным ключом, вы предполагаете, что он имеет на это право. Злоумышленники не имеют ключей: они натягивают чулки на лица, орудуют в перчатках и тащат мешки со штампом «Награбленное». Дама из дома семнадцать ни о чем не догадалась, даже когда Элиза Гилпатрик поделилась с ней по секрету, что почему-то не может избавиться от иррационального ощущения того, что дом восемнадцать по Пардонер-лейн не принадлежит ей. Она сказала, что чувствует себя там какой-то незваной гостьей или незаконной поселенкой, хотя они с мужем купили его совершенно законно. В ее ночных кошмарах какая-то другая семья твердила ей, что она должна уехать отсюда. Однажды она расплакалась и призналась, что ее пугают поселившиеся в их доме привидения, понимая при этом, что такого просто не может быть и не веря в существование призраков. И снова дама из семнадцатого дома не уловила никакой связи, – произнес полицейский недоумевающим тоном с изрядной долей презрения. – Даже выкладывая мне эти сведения, она не догадывалась об их странной связи: странного ощущения незваной гостьи в собственном доме Элизы Гилпатрик и проникновения в тот дом Джеки Нейпир с приятелем в рабочее время, когда отсутствовали сами Гилпатрики. Я показал ей фотографию Кита Боускилла, которую дала мне Конни, – и она подтвердила, что именно его считала приятелем Джеки.

Сэм выглядел таким потрясенным, что глаза его, казалось, готовы вылезти из орбит.

– Никакие призраки, конечно, не поселялись в доме восемнадцать по Пардонер-лейн, – продолжил Саймон. – Его лишь посещали незваные гости. Несчастные Гилпатрики! Дом, в который они переехали в марте прошлого года, напротив дома Бэзила Ламберт-Уолла, тоже начали посещать незваные гости.

– Дневной мужчина и Дневная женщина, – догадалась Чарли, вспомнив обрывки сведений, которые муж передавал Сэму по телефону, пока она вела машину. – И они же – Кит Боускилл и Джеки Нейпир.

– Правда, Джеки представилась профессору как Конни, сокращенное имя от Катрионы, – кивнув, заметил Уотерхаус. – Я сразу усомнился в том, что Дневной женщиной могла быть Конни, и оказалось, что это действительно невозможно. Я проверил: во вторник, двадцать девятого июня, когда эта Дневная женщина извинялась перед Бэзилом Ламберт-Уоллом за грубость Дневного мужчины, Конни Боускилл целый день провела в конторе ее родителей в Силсфорде.

– Джеки разыгрывала роль его жены, – буркнул Комботекра. – С ними все понятно, но при чем тут Гилпатрики? – Он взглянул на своего коллегу. – Почему Боускиллу и Джеки так хотелось заниматься сексом в их доме – в обоих их домах, – пока хозяева отсутствовали? Может, это своего рода сексуальная одержимость?

– Саймон, – еле-еле выдавила Чарли, в горле у которой вдруг жутко пересохло. – Черт. По-моему, я только что…

– Что? Что? – Уотерхаусу всегда не терпелось узнать все сразу, даже не дав ей времени привести мысли в порядок.

– Дом напротив профессорского… какой у него номер?

Саймон наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Скорее всего номер двенадцать, верно? – предположила Чарли.

– Странно. Как раз за секунду до твоего предположения я подумал о двенадцатом номере. Полагаю, так и есть. Я едва не забыл, что видел его на двери дома.

– Тогда, по-моему, Элис неправильно поняла то, что сказала ей Конни Боускилл, – давясь словами, затараторила Чарли. – Насчет шутки Кита с названием для дома восемнадцать по Пардонер-лейн. Думаю, шутка заключалась в том, чтобы назвать дом «Пардонер-лейн, семнадцать», хотя на самом деле он находился по адресу: Пардонер-лейн, восемнадцать. Забавным ему казалось не повторение в адресе «Кембридж, Пардонер-лейн, дом семнадцать, «Пардонер-лейн, семнадцать», а идея запутать почтальона, дав одному дому название другого на той же улице. Причем досадить этим не только почтальону, но и людям, живущим в доме семнадцать, – мистеру и миссис Болтунам. – В памяти у нее вдруг четко всплыли слова Элис. – Да, делая свои дурацкие предложения, Кит Боускилл именно что хотел досадить этим людям, – заявила Чарли, уверенная, что наконец уловила точную мысль. – Он спросил Конни, не думает ли она, что персонал школы Хло Клопски разозлится, если они назовут свой дом «Центром Дохлой Кнопки».

– «Кембридж, Пардонер-лейн, дом восемнадцать, «Пардонер-лейн, семнадцать» – задумчиво произнес Сэм.

– Ты права, – согласился Саймон. – Это тянет на шутку. Может, даже больше, чем на хорошую шутку. – Он понимал, что не слишком силен в юморе. – И это также объясняет, почему по прошествии стольких лет Конни перепутала адрес – видимо, ей запомнилась та шутка, если «Пардонер-лейн, семнадцать» стало их с Боускиллом прозвищем для желанного дома…

Уотерхаус вытащил из кармана мобильник, понажимал какие-то кнопки и положил телефон между Чарли и Сэмом, чтобы они видели его экранчик.

– Пруст в моих контактах вовсе не Пруст, а «Снеговик». Прозвища, уменьшительные имена… они очень прилипчивы. Верно, Степфорд?

Комботекра заметно напрягся, услышав прозвище, которое Колин Селлерс и Крис Гиббс придумали для него еще в те дни, когда плохо знали его и сочли раздражающей его непробиваемую вежливость.

– Брось, Сэм, не обращай внимания на поддразнивание, – раздраженно сказала Чарли. – Разве ты не понял, что я имела в виду? Кит Боускилл опять пошутил – он повторил шутку с названием, чертовски гордясь своим остроумием, понятным лишь узкому кругу лиц. У него никогда не было никакой связи с Селиной Гейн или с ее домом – он даже не думал о ней, запрограммировав в своем навигаторе ее адрес под названием «Дом».

В расширившихся глазах Уотерхауса появилось рассеянно-задумчивое выражение, и Чарли поняла, что он улавливает ее мысль.

– То есть «Бентли-гроув, одиннадцать» – его название для дома двенадцать по Бентли-гроув, – в итоге заключил он. – Его тайное прозвище для их с Джеки…

– По-моему, ты подыскиваешь некое определение для «любовного гнездышка», – многозначительно подсказала Чарли.

Ее муж незаметно прикусил губу.

– Если он достаточно проникся этим домом, чтобы дать ему название… Нет, не получается. Если теперь он стал одержимым этим домом, то только потому, что его купили Гилпатрики. Он несравнимо менее привлекателен, чем дом восемнадцать по Пардонер-лейн, а Кит Боускилл вряд ли готов поступиться эстетикой. То есть в данном случае дело не в самом доме… – Глаза Саймона прищурились, а пальцы выбили на столе барабанную дробь.

– Мы теряем его, – заметила Чарли Сэму, который тоже выглядел растерянным и встревоженным.

– Мы не можем сбросить со счетов дом одиннадцать по Бентли-гроув как не относящийся к делу, – ответил ей Комботекра. – Это же там Конни Боускилл видела труп женщины!

– Почему они купили новые шторы?! – вдруг воскликнул Саймон, поразив своих собеседников громкостью вопроса. – Никто не покупает новые шторы для чужого дома. Бэзил Ламберт-Уолл сообщил мне, что эти новые шторы пока еще так и не повесили, но сегодня, когда я подошел к этому дому и позвонил в дверь, все шторы были опущены – задернуты. Почему бы не впустить в дом свет таким славным солнечным деньком?

– Зачем же ты заходил сегодня в дом двенадцать по Бентли-гроув? – удивленно спросила Чарли.

– Надеялся поговорить с кем-то из Гилпатриков, – пояснил Уотерхаус. – Семь лет назад они получили то, что хотел Кит Боускилл. Мне хотелось убедиться, что они нормально пережили эту победу. Но мне никто не открыл.

– И тогда ты подумал, что, заручившись нашей помощью, можно вломиться туда, – проворчал Сэм, безуспешно пытаясь скрыть нервную дрожь в голосе.

– Дама из дома семнадцать по Пардонер-лейн сообщила мне, где работает Элиза Гилпатрик, – сказал Саймон. – В бизнес-школе Джаджа^[59]. Мне не удалось туда дозвониться – вероятно, по субботам они закрыты. Если б мне удалось связаться с ними, то я спросил бы, когда Элиза последний раз выходила на работу.

– А ты не хватаешься за самые невероятные версии? – спросила Чарли.

– Но кем же была мертвая женщина, которую Конни Боускилл видела на сайте «Золотой ярмарки»? – спросил Сэм.

Из его вопроса жена Саймона сделала вывод, что Комботекра разделает тревогу ее мужа о благополучии Элизы Гилпатрик.

– Можно ведь завернуть труп в пару штор, – монотонно произнес Уотерхаус, пристально глядя куда-то за спину супруги. – Профессор говорил, что машина Джеки была буквально забита шторами, упакованными в полиэтиленовую пленку. Им даже пришлось опустить спинки задних сидений. В шторы можно завернуть труп, замотать его полиэтиленом и обвязать скотчем, сделав упаковку герметичной, чтобы соседи не учуяли никаких запахов…

Саймон трижды нажал одну клавишу на телефоне: цифру «9».

– У нас достаточно доказательств, – сказал он. – Никаких взломов для проникновения не понадобится.

Через пару секунд Чарли и Сэм услышали, как он попросил соединить его с полицией.

25

Суббота, 24 июля 2010 года

– Ты по-прежнему еще можешь спасти меня, – произнесла я как можно спокойнее. – Причем спасение не означает убийство. Ты же способен однозначно понять такое слово.

Кит стоял у меня за спиной, прижавшись лицом к моему затылку. Я почувствовала, как он покачал головой.

– Ты ничего не понимаешь, – маловнятно ответил он, уткнувшись носом в мои волосы. – Ничего.

Нож переместился к моему подбородку. Я вскинула голову, тщетно пытаясь отстраниться.

– Послушай меня, Кит. Ты ведь всегда говорил, что я умна. Помнишь?

Я поняла, что должна делать: надо говорить. Нельзя молчать, давая ему возможность думать. Возможность действовать.

– Но не так умна, как Джеки, – вяло возразил он.

Мне хотелось крикнуть ему, что я умнее Джеки, что именно она сейчас лежит бездыханно в чьей-то затвердевшей крови, а я еще жива.

Мне хватило ума, чтобы обнаружить ключ с брелоком «№ 12» в кружке с рисунком из красных перьев и вспомнить о домах семнадцать и восемнадцать по Пардонер-лейн. Хватило ума, чтобы заметить определенное сходство ситуации с домами одиннадцать и двенадцать по Бентли-гроув.

Вот если б мне еще хватило ума держаться подальше отсюда – удовлетвориться этим знанием и не пытаться проверить все, полностью доказав себе самой свою правоту…

Могла ли Джеки Нейпир желать мне смерти? Она же не знала меня!

– Пожалуйста, послушай, – невозмутимо продолжила я. – Ты прав, ситуация получилась безвыходная, но есть способ пережить ее. Если мы готовы признать случившееся, взять на себя ответственность…

– Разве ты не знаешь, что в Кембридже нет тюрем? – рассмеявшись, спросил Кит. – Вчера я провел их поиск в «Гугле». Есть одна в Марче и еще одна в местечке под названием Страдишелл, неподалеку от Ньюмаркета. Почтовый индекс CB-восемь – буквы, как в Кембридже, но на этом сходство кончается.

Я открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Я совсем не ожидала, что он заговорит о тюрьмах. Он искал их в Кембридже? По Интернету. Зачем?

– Мы вели себя как идиоты, – забормотал Кит, – только зря тратили время в этих унылых местечках. Надо было держаться за этот город. Все эти мелкие провинциальные городишки – Хорнингси, Харстон – они не сравнимы с Кембриджем, какая уж там цивилизация! Они ничем не лучше застойного, удушающего Литтл-Холлинга. Ничем не лучше Рича, Беруэлла, Чиппенхэма… или уж, на худой конец, того самого Ньюмаркета.

У меня начали стучать зубы. На улице ведь по-прежнему было жарко? Невероятно, но я замерзла. От Кита тоже несло холодом. Заморозили друг друга до смерти.

– Мы потеряли попусту чертовски много времени, – печально заключил мой муж.

Похоже, он имел в виду, что мы начали терять время с две тысячи третьего года, с наших поисков дома.

Прошло семь лет. Пролетело, и вот время закончилось. Нет больше ни прошлого, ни будущего, нет смысла и говорить о них. Не существует ничего, кроме настоящего, кроме страха смерти и безмолвия, наваливающегося на меня, кроме удушающей тишины, растекающейся кровью.

Кровью, исчезнувшей, когда Кит сел к компьютеру взглянуть на нее.

Я резко вздохнула. Понимание обрушилось на меня, не оставив времени на сомнения. Исчезла не только кровь. Я попыталась отбросить страх и привести мысли в порядок, но осознала, что приводить в порядок нечего – голова моя заполнилась зрительными образами, словно передо мной прокручивался видеофильм: Кит сидит за моим письменным столом, глядя на экран лэптопа. Я стою за его спиной, боясь того, что вновь увижу ту жуткую картину, хотя он и говорит, что ее уже нет, а на полу в разбитой рамке валяется свидетельство регистрации фирмы «Нулли»…

– Я поняла, как ты сделал это, – сказала я. – Все постоянно спрашивали меня, почему же ты не увидел женского тела, просматривая открытый мною тот же самый виртуальный тур. И мне все хотелось найти объяснения того, как такое могло случиться.

Кит тихо хмыкнул. И я как-то догадалась, что он улыбнулся.

Я почувствовала, как изменилось выражение его лица, не видя его: означает ли это, что я знаю этого человека?

– У тебя появилась интересная версия, – заметил он. – Виртуальный тур с переменным вариантом, появляющимся всего один раз каждые сто или тысячу циклов.

– Хотя и ошибочная, верно? Ты просто смотрел другой тур. Ты первым вошел в кабинет, а я осталась за дверью.

Я тряслась от ужаса на лестничной клетке. Слушала за закрытой дверью недовольное ворчание Кита: «Потрясающе! Всю жизнь я мечтал взглянуть глухой ночью на чужую посудомоечную машину».

– Ты закрыл все, – продолжила я, – и тот тур тоже. Ты вообще вышел из Интернета. Один щелчок мыши, и все исчезло. Ты заранее выложил на рабочий стол монитора другой, готовый для просмотра видеотур – изначальный вариант. – Ты получил его от нее, от Джеки. – И запустил его вторым щелчком. И там уже не было той гостиной, не было никакого женского тела.

Кит хранил молчание. По-моему, он перестал улыбаться.

– Когда я вернулась в кабинет, на страничке, окружавшей виртуальный тур, уже не было логотипа «Золотой ярмарки». А до того, как я разбудила тебя, у меня был открыт вебсайт «Золотой ярмарки». Там и адрес был указан – «Бентли-гроув, дом одиннадцать» – и логотип «Золотой ярмарки».

Почему же моя память так долго таила эту подробность?

Потому что ты не могла сразу увидеть всего. И сейчас ты не можешь видеть лица твоего мужа, когда он держит нож перед твоим собственным лицом.

– Когда ты, рассердившись на меня, вернулся в постель, я опять уставилась на экран и тупо пялилась на него несколько минут. Просматривала комнату за комнатой, постепенно появлявшиеся на экране. И всякий раз, когда появлялась гостиная, все оставалось по-прежнему – никакого женского тела. Потом я закрыла этот тур – твой тур. Решила начать по новой, проверить, не изменится ли что-нибудь. Тогда я думала лишь о том, как же могла исчезнуть та мертвая женщина. Я не задавалась вопросом, почему мне пришлось вновь выйти в Интернет, – я действовала почти машинально.

– Ты не разбудила меня, – тихо произнес Кит.

Разумеется, не разбудила.

– Конечно. Ты не спал. Просто весьма убедительно изображал спящего.

Твое глубокое замедленное дыхание, неподвижность… Вы оба, и ты, и Джеки, притворно лежали неподвижно. Обманчивая неподвижность…

– Ты знал, что я ездила в Кембридж по пятницам искать тебя, искать доказательства твоей другой жизни в доме одиннадцать по Бентли-гроув. Должно быть, ты узнал об этом задолго до того, как я призналась тебе.

Из тьмы заблуждений, окружавших меня в этой истории, я шаг за шагом продвигалась к свету понимания. Хотя по-прежнему не понимала толком значения некоторых деталей, не могла осознать полной картины. Словно проливая свет на один фрагмент, я одновременно пыталась связать его с другими, уже проявленными, чтобы в итоге собрать их вместе.

– Ты ездила не каждую пятницу, – заметил Кит. – Уж это-то я точно знал. Иногда по четвергам ты изрядно нервничала – и спрашивала меня, когда утром я уезжаю в Лондон и когда вернусь домой вечером. Тебе хотелось выяснить, много ли времени есть у тебя в запасе.

Закрыв глаза, я вспомнила месяцы того ужасно утомительного притворства – выдумки разных мотивов для сокрытия одной реальной причины. А оказывается, не стоило даже волноваться.

Видимо, больше уже вообще нет нужды волноваться, никогда.

Нет. Надо продолжать говорить. Продолжать разматывать эту историю, не теряя ни малейшей возможности. Кит так долго и так упорно старался отгородить меня от своей реальности. Мне необходимо разрушить этот барьер. Мы же собираемся умереть здесь вместе – хотелось бы успеть пожить, пусть недолго, в одном с ним мире.

– Джеки точно знала, когда дом одиннадцать по Бентли-гроув выставили на продажу. Она ведь работает на Идена Фиггза. Работала, – поправилась я. – Она могла узнать все подробности. Вы оба знали, когда я поехала в Кембридж в ту пятницу, что я впервые увижу вывеску «Продается» на этом доме и мне отчаянно захочется заглянуть в него. Я звонила им, ты знаешь.

– Кому? – Кит приблизил нож к моему горлу.

– Идену Фиггзу. – Я вдруг услышала громкий безумный смех, не сразу осознав, что смеюсь я сама. – Мне хотелось, чтобы мне быстрее показали этот дом. Ответившая мне женщина сказала, что сейчас все заняты, поскольку обычно их клиенты договариваются о просмотрах заранее. Наверное, я разговаривала с Джеки?

Кит промолчал, и я поняла, что моя догадка верна. Я поежилась: холодное дуновение щекотало мне шею.

– Ты знал, что, вернувшись домой, я сразу полезу в Интернет искать эти фотографии. Именно поэтому… – Я умолкла, осознав какой-то непонятный прокол в моей версии событий. Потом до меня дошло, в чем дело. – Откуда ты узнал, что я не заходила в интернет-кафе? Я ведь думала об этом. Если б мне удалось узнать, где находится…

– Мы полагали, что ты можешь зайти туда, – ответил мой муж.

Мы. То есть Он и Джеки.

– Но не сочли это важным. Мы догадывались, что, придя домой, ты опять попытаешься как можно быстрее отыскать сведения в Интернете. К тому времени ты стала настолько подозрительна и одержима этим домом, что одного просмотра тебе явно не хватило бы – ты обязательно захотела бы проверить все еще раз, на тот случай, если вдруг чего-то не заметила.

– И ты не отходил от меня целый вечер, точно приклеенный, пока мы не легли спать. Помню, я еще подумала: «Как странно он ведет себя этим вечером – не посмотрел, как обычно, программы четвертого канала^[60], не вышел выпить пива перед ужином…». Казалось, тебе хотелось только говорить со мной. Но тогда я ничего не заподозрила… просто порадовалась столь лестному вниманию.

После шести месяцев недоверия я по-прежнему любила тебя.

– А когда мы улеглись в кровать, ты читал книгу целую вечность – гораздо дольше, чем обычно. Видимо, вы с Джеки заранее договорились о времени?

Почувствовав, как сместились волосы на моем затылке, я поняла, что Кит кивнул. Немного помедлив, я ждала, что он что-то скажет, но услышала лишь его прерывистое холодящее дыхание.

– Видимо, вы хотели, чтобы это произошло глубокой ночью, – размышляя вслух, предположила я. – Хотели, чтобы труп и кровь быстро появились и исчезли – они предназначались только для моих глаз.

Я застряла на какой-то непонятной мысли, но заставила себя продолжать говорить.

– Джеки зашла на тот сайт и около часа ночи заменила исходный тур на эту фальшивку. Наверняка она следовала твоим подробным инструкциям. Она могла бы ничего не взламывать, правда, но тогда никто не подумал бы, что на сайте побывал хакер. В час ночи ты притворился спящим, точно зная, что я буду делать и что именно мне предстоит увидеть. – Меня вновь охватила ярость, слегка прорвав чувство страха. – Интересно, какое чувство испытываешь, сознавая, что держишь меня в полном неведении?

Нож дернулся в сторону, оцарапав мне шею. Вниз потекла тонкая, как слеза, струйка.

Неужели это лучшее, что ты можешь сделать?

Если он хочет, чтобы я замолчала, ему придется убить меня.

– Неужели ты лежал в кровати, дожидаясь моего крика?

Сейчас я уже не помнила, кричала ли тогда. Надеюсь, что не кричала, если именно крика ждал Кит. Надеюсь, я разочаровала его.

– Ты понимал, что я разбужу тебя, как только увижу тот кошмар. Не могла же я оставаться в одиночестве, увидев… такое посреди ночи – естественно, мне пришлось разбудить тебя. Ты мог бы заключить беспроигрышное пари, что я не захочу больше и близко подходить к своему компьютеру, что пошлю тебя одного взглянуть, что сама не в силах буду больше видеть того ужаса.

– Я знал… ты войдешь туда снова только после того, как… как я скажу, что там ничего нет, – прошептал мой муж.

Он выговаривал это признание, странно запинаясь, словно мучился, подбирая слова на новом для него языке, внезапно забыв свой родной язык: язык нормального, здравомыслящего человека.

– Ты вошел в кабинет, закрыл мой тур, открыл свой собственный, выложенный на экран лэптопа, и начал его смотреть, – цепенея, продолжила я. – А мне крикнул, что смотришь на изображение гостиной, но не видишь там никакой мертвой женщины.

– Замолчи, – выдавил Кит глухим усталым голосом. – Тут нет никакой моей вины, – вдруг заявил он. – Ни я, ни ты, ни Джеки – никто ни в чем не виноват.

Есть ли у меня шансы вырваться от него? Нет. Пока нет. Кит по-прежнему прижимает меня к себе, обхватывая мою талию. Может, позднее, когда он простоит в такой позе достаточно долго и его руки начнет ломить, я смогу вырваться? Если я начну дергаться сейчас, то у меня, возможно, не будет другого шанса – он может решить, что надо ускорить события.

Долго ли он пробыл здесь с Джеки до того, как убил ее?

– Почему исходный тур уже стоял наготове на экране компьютера? Разве не проще было послать Джеки сообщение, чтобы она сама вернула его обратно? – размышляла я вслух, спрашивая себя, а не Кита.

Я спрашивала того, кому доверяю, и когда ответ появился сам собой, мне показалось, что я обманулась, что, должно быть, опять ошиблась. С чего вдруг я что-то поняла, если не понимала этого раньше?

В голове у меня звучит голос Элис: «Обычно искомое само приходит к нам. Вопрос только в том, как долго оно будет доходить до нашего сознания».

– Значит, ты действительно послал сообщение Джеки, – уверенно произнесла я. – Ты услышал мой крик или звук разбившегося стекла, когда я неловко сшибла со стены сертификат «Нулли» – так или иначе, ты понял, что я увидела то, что нужно, и тогда отправил ей сообщение. Но ты опасался, что она не сумеет достаточно быстро заменить тур на исходный, верно? И не хотел рисковать, позволив мне еще раз увидеть то женское тело?

– Замолчи, Кон.

В голосе Кристофера я услышала мольбу. Но ему же не было никакой нужды ни о чем просить! Вся власть была в его руках так же, как и нож.

– Если я не увижу его второй раз, – игнорируя просьбу, продолжила я, – то будет легко убедить всех, что он мне пригрезился: эфемерный зрительный бред исчез в мгновение ока. Тебе хотелось, чтобы именно так все и подумали – полиция, моя родня, Элис… Хотелось дать мне понять, что весь мир против меня, что никто не верит мне… Однако… – Я запнулась, осознав изъян в последних рассуждениях. – Джеки. Она вдруг появилась на сцене. И заявила, что видела то же самое. Только после ее появления Иен Гринт серьезно отнесся к этой истории.

Бессмыслица какая-то. Если Кит и Джеки хотели, чтобы мне никто не поверил…

– Замолчи! – крикнул Кит, внезапно перейдя к активным действиям. Поднявшись с пола, он потащил меня за собой. Я пыталась создать достаточно много шума, чтобы помешать ему, пока он тащил меня к лестнице, но охваченная ужасом, смогла издать лишь протяжный тихий стон. Неужели я думала, что смогу сдерживать его вечно? Могла бы я заставить время остановиться, продолжая говорить? Мне удалось вытянуть руку и ухватиться за нижнюю балясину, за ту самую белую кнопку, но Кит резко дернулся в сторону, и я невольно отпустила ее, а он опять грубо потащил меня наверх, переставляя со ступеньки на ступеньку. Мои руки и ноги безжизненно болтались, точно у тряпичной куклы.

Успел ли он придумать, как поступит теперь, или уже давно разработал какой-то план? Неужели он намерен дотащить меня до одной из спален? Рот мой заполнился горькой слюной. Похоже, меня подвел и глотательный рефлекс – мне и дышать-то едва удается!

На лестнице зловоние значительно усилилось, и Кит явно запаниковал. Я почувствовала его страх, когда он передался мне, словно электрический заряд от его содрогнувшегося тела. Ему не хотелось подниматься туда. Он потерял самообладание. Лезвие ножа по-прежнему касалось моего лица, хотя я и пыталась отстраниться от него, вертя головой. Кит вдруг начал бормотать извинения, безостановочно: «Прости, прости, прости…» Я же была слишком напугана, не могла произнести даже слова, не способна была сказать ему, что в данном случае для прощения не хватит и ста тысяч извинений.

– Это не твоя вина, ты ни в чем не виновата, – продолжал лепетать он. – Я покажу тебе, кто во всем виноват.

Мы притащились к единственной плотно закрытой двери на верхней лестничной площадке. Все остальные двери там были приоткрыты.

– Нет, – удалось вымолвить мне. – Пожалуйста, не надо… не надо…

Конец настанет в этой комнате. Он убьет меня в этой комнате.

Кончиком ножа Кит нажал на ручку двери, и та со щелчком открылась. Он сильнее сжал рукой мою талию. Я попыталась сосредоточиться на мысли простого дыхания, дыхания без ограничений. Кит заскулил, точно попавший в капкан зверь, пытаясь перетащить меня через порог. Ему не хочется входить туда. Ему нестерпимо то, что приходится делать. Из комнаты дохнуло жуткой вонью разложения, и я невольно затаила дыхание, подавив приступ тошноты. Теперь мой взгляд был прикован к черной жужжащей туче над двуспальной кроватью, а на этой кровати…

Нет. Нет. Нет, пожалуйста, нет, пожалуйста, нет, пожалуйста, нет.

Четыре громоздких полиэтиленовых свертка разной длины, их края заклеены коричневым скотчем для обвязки бандеролей. Черное облако жужжащих мух облепило четыре зловонных кокона – три лежат рядом, бок о бок, а один – самый маленький – в провале между двумя самыми большими. Через прозрачный полиэтилен я вижу какую-то ткань – стилизованные цветы и листья образуют пейслийский узор^[61]…

– Нам пришлось завернуть их наподобие мумии, – пояснил мой муж, – чтобы избавиться от запаха, избавиться от этих пронырливых мух… Так говорила Джеки. Видишь, как удачно это сработало? Ее чу́дная идея избавления от мух.

Вот он, спасительный момент! Сейчас я могла бы сбежать, если б меня не охватила безвольная вялость. Кит наклонился, увлекая меня за собой. Там, на полу, возле ножки кровати, лежал рулон почтового скотча.

– Возьми его, – велел бывший муж, освобождая мне одну руку. – Заклей себе рот, и для надежности обмотай два раза вокруг головы.

Клинок ножа блеснул прямо перед моими глазами. Чуть ближе, и нож вонзился бы мне в глаз. По моим ногам что-то потекло. Я пыталась отрицать очевидное, хотя отлично знала, что произошло, и была не в состоянии ничего изменить. Я обмочилась. Закрыв глаза, я попыталась отвернуться, чтобы не видеть мою позорную влагу на ковре. Кто бы ни нашел мой труп, он будет знать, что я умерла до ужаса перепуганная и униженная.

– Подними скотч, – опять повторил Кит, словно не мог понять, почему то, что ему нужно, еще не произошло. – Заклей себе рот и дважды оберни лентой голову.

Но я была не в силах ничего сделать, абсолютно ничего. Не в силах выполнить его указания, не в силах даже сопротивляться.

– Просто убей меня! – захлебнувшись рыданиями, взмолилась я. – Прикончи!

26

24 июля 2010 года

– Множество студентов Кембриджа остаются жить здесь после окончания обучения, – заметила Чарли. – Почему же не остался Кит Боускилл, если он так полюбил этот город?

Она сидела на заднем сиденье машины Саймона, оставив свою собственную на стоянке возле паба «Гранта». Даже учитывая пробки, они ползли со скоростью черепахи. Сэм уже предположил разок, что быстрее будет дойти пешком, и вскоре Чарли начала подумывать, что он высказал дельную мысль. За время их сидения в пабе машина успела раскалиться под жарким солнцем, и от кондиционера пока было мало толка. Спинка топа Чарли промокла от пота.

– На эту проблему лучше смотреть под другим углом, – ответил ее муж. – К Боускиллу нельзя подходить с обычными мерками; он не из тех нормальных парней, которые нацелились достичь успеха, преуспели, а потом похлопали себя по плечу за отлично проделанную работу. Подумай о нем как о неполноценном роботе, запрограммированном только на тайное совершенствование опыта собственной неполноценности. Всю свою жизнь он совершенствовался только в этом. Он научился быть терпеливее в своих нуждах, стал более сильным и скрытным, чем лет пять тому назад. Он так преуспел в пестовании своих потребностей, что его уже не могли удовлетворить никакие прибыли и достижения.

– То есть, избегая желаемого, он стремится лишь увеличивать свои нужды и потребности? – уточнил Сэм. – И только это и умеет?

– В сущности, да, – подтвердил Саймон. – Хотя, в утонченном смысле, я сказал бы, что в его мире не существует понятия «недостатка желаемого». В определенном смысле Чарли права – если он испытывал потребность жить в Кембридже, то мог бы остаться здесь после окончания университета. Однако это подразумевало бы согласие на любую непрестижную работу и житье на первых порах в каком-то съемном медвежьем углу, а такой выбор в данном городе для Боускилла совершенно неприемлем. Здесь он не способен в полной мере довольствоваться скромным бытием, даже сознавая, что оно временно. Такой выбор стал бы чертовски большим унижением после трех лет его принадлежности к городской элите – ведь он жил в исторических зданиях колледжа, учился в одном из лучших университетов мира… Причем студенческие годы Кит тоже не считал особо счастливыми. Ему не удавалось в полной мере насладиться ими, сознавая, что это лишь временное удовольствие.

Чарли покачала головой.

– И все-таки я не понимаю, почему работа в Роундесли хоть в какой-то мере приблизила его к…

– Я понимаю, – прервал ее Саймон, – вернее, догадываюсь, какую он выбрал стратегию: устроиться на работу в известную респектабельную фирму с хорошими шансами на повышение и филиалами по всей стране – а конкретнее, фирму с филиалом в Кембридже – и ждать удобного случая для перевода. А в ожидании можно жить и в Роундесли, лелея планы возвращения в желанное место. Можно также начать трудиться над подъемом по корпоративной лестнице, чтобы, дождавшись перевода в Кембридж, позволить себе купить приличный дом. С жизнью в Роундесли легко смириться, назначив ее временной уступкой, – то есть житье в этом городе было выбрано в качестве компромисса. А вот где Боускилл не желал идти на компромиссы, так это в Кембридже, – считая его идеальным местом, там он мог согласиться только на идеальные условия жизни. Столкнувшись с малой вероятностью того, что это событие когда-нибудь произойдет, он вдруг осознает себя невероятно несчастным – шокирующий удар по его миропорядку. В тот день Киту Боускиллу пришлось признать, что ни с какой стороны жизни ему не светит ничего хорошего – в тот день он оказался в критически опасном положении. Ему пришлось узнать о внутренних проблемах – осознать, что он сам является тем элементом, который требуется изменить. Вероятно, в тот момент у него произошло расщепление личности.

– То есть… до поступления на работу в «Делойт» в Роундесли он пытался устроиться в кембриджский «Делойт»? – предположила Чарли.

– Ну да… и во все прочие фирмы, которые счел достойными, – кивнув, добавил Саймон. – Вероятно, он смирился бы с базовым жалованьем и более чем скромной квартирой, если б получил работу, которой мог бы гордиться и на которой видел ясный путь к карьерному росту. Может, поначалу там не оказалось вакансий или, проходя собеседование, Кит проиграл другим претендентам – но в любом случае, ему удалось устроиться только в филиал «Делойт» в Роундесли. Он мог установить для себя крайний срок: перевод в кембриджский филиал через два года, пять лет или какой-то иной срок.

– И, очевидно, опять потерпел неудачу, – заметила Чарли.

– Нет. Ты еще не уловила способ его мышления, – возразил Уотерхаус. – Такие, как Боускилл, никогда не проигрывают. Он постоянно трудится над реализацией своего генерального плана. Для него успех и победа неизменно находятся за ближайшим поворотом.

Чарли скорчила рожу подголовнику переднего сиденья, над которым возвышалась макушка головы ее мужа. Если она и не была знакома в полной мере с тонкостями порочной практики Кита Боускилла, то, возможно, лишь потому, что ни разу не видела этого парня. Но и Саймон встретился с ним только однажды – а теперь, казалось, стал экспертом в сфере специфического чувства неугасимой неудовлетворенности Боускилла. Чарли сомневалась, стоило ли вообще переживать по этому поводу.

– Каким бы ни был план перевода Боускилла в Кембридж, он изменил его, познакомившись с Конни, – продолжил Уотерхаус. – С момента их знакомства переезд в Кембридж без нее он воспринял бы как ужасный провал.

– Ты подразумеваешь, что он полюбил ее? – Чарли испытала удовольствие, пытаясь заставить мужа произнести слово, связанное с «любовью».

Но тот искусно избежал этого.

– Не уверен, что он способен на обычные человеческие чувства. Все его чувства выражаются в терминах нужды и желаний. Вероятно, он решил, что нуждается в обществе Конни так же, как нуждался в жизни в Кембридже, но у нее оказались крепкие корни в Силсфорде. До брака с Боускилл она носила фамилию Монк – она из тех Монков, что основали фирму «Монк и сыновья». Несколько поколений ее предков жили в Литтл-Холлинге. Вскоре Боускилл осознал, как непросто будет вырвать Конни из Калвер-вэлли. Конни сама мне говорила: дух традиционной неизменности пребывания в Литтл-Холлинге вошел в плоть и кровь ее родни. Однако Кит не терял надежды – он быстро понял, что жизнь родителей бесит Конни. Ей отчаянно хотелось сбежать из-под их опеки. И ее муж поступил умно, не пытаясь оказывать на нее давления или уговаривать ее. Напротив, он способствовал тому, чтобы она проводила с родителями больше времени, говоря о крайней важности тесных семейных связей, – он твердил об этом постоянно, как сказала мне Конни. По его соображениям, общение с Монками должно было настолько ей осточертеть, что рано или поздно она сама предложила бы ему переехать подальше от них. Вероятно, ему пришлось дожидаться этого дольше, чем он изначально надеялся, но в результате так и случилось – однажды вечером, когда они ужинали в ресторане, Конни сообщила ему, как она устала от жизни в Калвер-вэлли. И Боускилл, не тратя времени даром, тут же сообщил ей, что ему предложили работу в Кембридже, повышение…

– Какое удачное совпадение! – язвительно вставила Чарли.

– Не совпадение – ложь, – возразил Саймон. – Если в понедельник я позвоню в кембриджский филиал «Делойта», мне наверняка скажут, что Боускиллу они ничего не предлагали. Он зашел к ним, возможно, после того как Конни захотелось переехать, и поговорил по поводу перевода. Не факт, что речь шла о повышении, – просто о любой работе, хотя, полагаю, могло быть и повышение. Я уверен, кстати, что к тому времени Кит уже позаботился о том, чтобы произвести должное впечатление на всех нужных людей. В «Делойте», должно быть, согласились на этот переезд, поскольку Боускилл и Конни начали подыскивать дом в Кембридже. И вот они обнаружили тот идеальный, прекрасный дом.

– Дом восемнадцать по Пардонер-лейн, – вставил Сэм.

– Все «идеалы», казалось, выстраивались перед Китом, – продолжил Уотерхаус. Идеальный город, идеальная женщина, идеальный дом, идеальная работа. Такие люди, как Боускилл, пребывают на вершине счастья, находясь так соблазнительно близко к реализации своей мечты – она вот-вот воплотится в жизнь. Но на следующий день упоение проходит, и он обнаруживает, что остался все тем же недоделанным козлом… Черт, эти козлы собираются двигаться?! – Детектив в сердцах треснул кулаком по стеклу. – Невозможно даже выехать на тротуар, не передавив полсотни туристов! Чар, ты знаешь Кембридж лучше меня – может, нам стоит выйти и пробежаться? Далеко ли отсюда до Бентли-гроув?

– Мы застряли в самом пробочном местечке, – сообщила ему жена. – Лучше потерпеть. Как только минуем ближайшую круговую развязку, все будет в порядке.

– Должно быть, Кит чертовски разозлился, не получив тот дом на Прадонер-лейн, – заметил Комбо-текра.

– Он мог бы получить его, если б поменьше заносился, – сообщил ему Саймон. – Кто-то еще заинтересовался этим домом, но когда Хью Джепс огорошил Боускилла этой новостью, тот обвинил его во лжи, заявив, что не верит в существование другого покупателя, что это всего лишь хитрый трюк для взвинчивания цены. И он удалился, сообщив Джепсу, что вернется, как только другой парень потеряет интерес. Теперь вы сможете понять, когда зародилась их с Джеки идея о создании аферы с фальшивыми войнами предложений.

Машина резко вильнула влево – ее колесо проехалось по бордюру.

– Саймон, не надо, – простонала Чарли, – тротуар нас не спасет, успокойся!

– К тому времени, когда Боускилл убедился, что другой покупатель действительно существовал, сделку уже заключили, – сказал Уотерхаус. – Агент Хло Клопски продал его Гилпатрикам. Киту, вероятно, с трудом удалось пережить такой облом. Вот тогда-то на сцене и появилась Джеки Нейпир. Хью Джепс сообщил Боускиллу о продаже дома, присовокупив, что с этим теперь уж ничего не поделаешь, но Кит заметил, что Джеки более сочувственно отнеслась к его делу.

– То есть если ей хотелось трахнуть его незаметно, то момент выдался подходящий, – весело констатировала Чарли.

– Да, подходящий, – мрачный тон Саймона подавил ее легкомыслие. – Она позвонила владельцам и попросила их принять другое решение – вероятно, сообщив им о страстном желании Боускилла и о его готовности заплатить больше той суммы, о которой они сговорились с Гилпатриками. Родственников Хлои Клопски раздирали противоречивые чувства – в принципе они не одобряли газампинг^[62], однако у них появился шанс получить больше денег. И они сообщили Джеки, что если Боускилл готов заплатить на пятьдесят тысяч больше Гилпатриков, то он сможет получить этот дом.

– На редкость дорогостоящие у них, однако, принципы, – презрительно проворчала Чарли.

– Нам известно, что произошло дальше, – продолжил Саймон. – Родители Боускилла отказались дать такую сумму, и он порвал с ними. Между тем Конни тихо теряла остатки самообладания. Как бы страстно ни хотелось ей переехать, она невольно испытывала панический страх. Боускилл не мог сказать ей правду о продаже дома восемнадцать по Пардонер-лейн, не мог признаться в собственном провале, поэтому сочинил свою историю. По его вымышленной версии событий, он восстановил свои права – вместо того, чтобы подчиниться обстоятельствам, взял их под свой контроль. Сделав вид, что передумал ради здоровья Конни, он постарался вдохновить ее своим новым планом: собственным бизнесом, красивым домом в Калвер-вэлли – новая мечта, поддельная мечта.

– Хотя она воплотилась в жизнь, – заметил Сэм. – Я видел их дом в Литтл-Холлинге. Замечательно красивый – поистине идиллический загородный коттедж. И они действительно основали собственный бизнес – что-то связанное с данными и базами данных. Весьма претенциозное название «Нулли Секундус», то бишь в переводе с латыни «Никем не превзойденный». И у меня сложилось впечатление, что их компания процветает.

– О да, Боускилл добился успеха, – согласился Саймон. – Но мечтал-то он вовсе не о том – бизнес стал для него лишь этапом на пути к настоящей цели.

– Ты же не знаешь этого, – раздраженно возразила Чарли.

Жара уже допекла ее. Она попробовала бы открыть окошко, но муж тут же потребовал бы закрыть его, занудно объяснив, что это ослабляет действие кондиционера.

– Может, новая мечта обернулась реальностью, – заключила она.

– Ты не сказала бы так, если б видела его спальню в родительском доме, – спокойно произнес Уотерхаус. – До последнего своего вздоха Кит Боускилл не откажется от стремления жить именно в Кембридже.

– Но он же шикарно обосновался в другом месте! – парировала Чарли. – И таким образом, уже передумал: когда-то он мечтал о Кембридже, но потом заново все переосмыслил и…

– Ты не видела того, что видел я, – прервал ее Саймон. – Для человека, сотворившего такую спальню, немыслима даже сама мысль об отказе от Кембриджа – уж поверь мне на слово! Коттедж в Литтл-Холлинге – это своего рода стартовая площадка. Он поступил правильно, взявшись за собственный бизнес: если ты сам себе хозяин, то в случае надобности сразу можешь перевести главную контору в другое место – ты не зависишь от того, будет ли в нужное тебе время вакансия в «Делойте» или в любой другой фирме.

– Странно… Конни говорила мне, что он стал одержимым этим домом в Литтл-Холлинге, – заметил Сэм. – И что даже заказал художнику написать с него картину.

– Тьфу, дерьмо! – бросила Чарли. Не было нужды ничего объяснять, когда пара слов ясно выражала ее отношение.

– Одержимые неизменно держатся за свою одержимость, но разве не способны они иногда направить ее в новое русло? – спросил Комботекра.

– Только не Боускилл, – раздраженно отрезал Саймон.

Он терпеть не мог, когда затруднительные вопросы подвергали сомнению то, в чем он убедился на деле.

– Учитывая его тип мышления, смена выбора лучшего места для жизни означала бы провал – а также подразумевала бы признание того, что он пребывал в заблуждении долгие годы. Любая ошибка с легкостью вызывала у него чувство мучительного унижения. Представьте, как он сдирает все те кембриджские фотографии со стен своей спальни в Бракнелле, думая главным образом о том, какой же идиот их там понаклеил.

Сэм и Чарли обменялись взглядами. Никому из них не хотелось указывать, что этого никто не может знать наверняка.

– Пока они с Конни подыскивали дом в Литтл-Холлинге и начинали свой бизнес, – уверенно продолжил Саймон, – Боускилл усердно размышлял, в чем он ошибся. Первая ошибка: отказ от торгов за дом восемнадцать по Пардонер-лейн и ожидание того, что он сможет вернуться и купить его по исходной цене. Он не поверил в существование Гилпатриков. Вторая ошибка: позволить Конни увидеть его воодушевление переездом сразу после того, как она предложила переехать. Его напористая решимость чертовски испугала ее – ей выпала роль паникера и тормоза. Он стал успокаивающим взрослым, а она – испуганным ребенком. У нее начали выпадать волосы, расстроилась нервная система, и это тоже ошибка – Боускиллу не хотелось оказаться в Кембридже с лысой больной женой, которую вынудили к ненавистному переезду. Но окончательно склонило его к новому плану то, что ему не удалось заполучить дом восемнадцать по Пардонер-лейн: одно за другим исчезали составляющие его идеального мира, и лучшим выходом стал временный отказ и выжидание.

Сэм и Чарли терпеливо ждали. Пробка начала продвигаться.

Уотерхаус не двигался до тех пор, пока задняя машина не начала давить на клаксон. Он полностью погрузился в размышления, потеряв связь с внешним миром, – со всеми его автомобильными пробками и обжигающей жарой.

– Повторное движение к цели Боускилл спланировал иначе, – продолжил он. – Заявив Конни, что передумал и больше не хочет переезжать в Кембридж, он посоветовал ей забыть обо всем, поскольку они будут счастливы и в Силсфорде. Классический метод реверсивной психологии, и он сработал. Конни начала возмущаться из-за того, что он отказался от мечты переезда в Кембридж. Думая, что муж отказался от этой идеи, она присвоила ее себе. А Боускилл, между прочим, ждал, когда дом восемнадцать по Пардонер-лейн вновь выставят на продажу – он приготовился ждать столько, сколько понадобится. Чем дольше, тем лучше – он понимал, что Конни будет постепенно становиться все несчастней в капкане семейства Монков. Когда этот дом наконец опять выставят на продажу, Кит будет готов выступить с преимущественным предложением – накопит достаточно денег, чтобы Гилпатрики согласились, чего бы это ни стоило. Теперь он стал руководителем процветающей компании – и ни в коей мере не рассчитывал на милостивые подаяния. Как только его предложение примут, он скажет Конни: «Да, кстати, мой приятель из Кембриджа узнал, что тот дом опять продается – жаль, что мы так счастливы здесь…». И спокойно умолкнет, позволив ее воодушевленному стремлению к исходной мечте завершить начатое. Подпитанному и стимулированному ее же отчаянным желанием навсегда уехать из Калвер-вэлли.

Последние фразы Саймон произнес так прочувствованно, словно он отлично понимал стремления Конни. Чарли озадачилась. Ее муж всегда производил впечатление человека, присягнувшего на верность Спиллингу, пока смерть не разлучит их – его смерть, по-видимому, поскольку сам Спиллинг и так пребывает в смертном покое и будет пребывать в нем – по крайней мере, до тех пор, пока солнце не взорвет вселенную или не случится еще какой-то всемирный катаклизм, способный уничтожить все живое на Земле. Научные космические теории никогда не относились к достоинствам Чарли.

– То есть во втором туре Конни отводилась роль вдохновляющей движущей силы? – уточнил Сэм.

– Точно, – подтвердил Уотерхаус. – А Боускилл выступит в роли скептика, его понадобится переубеждать – ведь он обожает свой коттедж в Литтл-Холлинге! Вернее, он заставил Конни поверить в это – даже заказал картину обожаемого дома.

– Тьфу, дерьмо, – вновь выругалась Чарли.

– Потерпев в две тысячи третьем году фиаско с покупкой дома восемнадцать по Пардонер-лейн, Боускилл вложил всю душу и сердце в притворную всеобъемлющую любовь к Силсфорду, – сказал Саймон. – Таким образом он добивался зарождения в Конни нужного ему активного сопротивления. Между тем он трудился и над другой частью своего плана – той, что зародилась в Кембридже.

– Джеки Нейпир, – догадался Комботекра.

– Джеки Нейпир, – повторил Саймон. – Умна, неразборчива в средствах и жаждет предъявить Боускиллу свои собственные права на него. И вот тут возникает вопрос: если Кит ненавидел свидетелей своих провалов, то как он умудрился увлечься женщиной, которая, должно быть, точно знала, как он расстроился, не получив желаемый дом? Ведь ему пришлось сказать Джеки, что он не смог собрать необходимые пятьдесят тысяч. Чтобы такой гордец, как Боускилл, закрутил роман с особой, знавшей о его провале… не представляю, как он мог пойти на такое унижение?

– Ты ведь у нас великолепно понимаешь его, – сухо произнесла Чарли. – Вот и объясни нам.

– Ладно. – Никаких проблем, Саймону, разумеется, известно все. – Джеки достаточно сообразительна и очень быстро поняла, что Боускиллу необходимо осознавать себя победителем. Вот, допустим, она и говорит ему: «Ты не потерял этот дом – ты просто пока еще не купил его. И в итоге ты получишь его, но нам придется принять участие в одной длинной игре». Она тоже разрабатывает некий план. Первый шаг? Она делает копии ключей от дома восемнадцать по Пардонер-лейн, перед тем как отдать их Гилпатрикам в завершение продажи. Она пускает в ход свое обаяние – а против него трудно устоять, – чтобы подружиться с Элизой Гилпатрик и выяснить об их семье как можно больше сведений, особенно интересующих Боускилла: у Гилпатриков есть маленький ребенок, и они планируют завести второго. В доме восемнадцать по Пардонер-лейн нет сада. Сэм, вы с Кейт захотели бы купить дом без садового участка?

– Вот еще, естественно, нет, – заявил Комботекра. – Для детей обязательно нужен хоть какой-то сад.

– И Джеки Нейпир, вероятно, сообщила Боускиллу, что Гилпатрики тоже, вероятно, раньше или позже, осознают такой недостаток, – заключил Саймон. – Она также выяснила, что по будним дням в доме никого не бывает, – Элиза и ее муж, как бы его ни звали, работали целыми днями, а ребенка отвозили в дошкольное учреждение. И возможно, вовсе не шутя, Джеки говорит Киту: «Что если мы будем пользоваться этим домом по будням, как будто он уже принадлежит нам?» Практически, они заявили о своих правах на дом как настоящие собственники – они ведь осознают, что происходит, в отличие от обманутых Гилпатриков, которые только думают, что они хозяева в своем доме, не догадываясь, что реально распоряжаются там вовсе не они. Теперь вам понятно, почему Джеки постаралась подружиться с Элизой Гилпатрик? Она нуждалась в том, чтобы ее часто видели в этом доме с Элизой, и тогда никто ничего не заподозрит, увидев ее там одну в дневное время. Друзья ведь дают друг другу ключи, правда?

– Пожалуй, она еще заручилась гарантией того, что когда Гилпатрики решат переехать в дом с садом, то попросят ее, а не какого-то другого агента по недвижимости, организовать продажу дома восемнадцать по Пардонер-лейн, – заметил Сэм.

– Верно, – согласился его коллега, – что они надлежащим образом и сделали в прошлом году. Вот тогда-то план Джеки и разлетелся в пух и прах. Когда она сообщила Боускиллу, что Гилпатрики наконец переезжают, то его реакция оказалась для нее изрядной неожиданностью. Гордясь собой, она похвалялась своим умом, рассказывая, какой прекрасный дом нашла для своей подруги Элизы. Но вместо того чтобы сказать: «Здорово, отличная работа», Боускилл начинает расспрашивать о том доме, в который переезжают Гилпатрики. К тому времени зависть к этой семье уже прочно укоренилась в его сознании – он прожил с ней шесть лет. Все эти годы он читал письма, спокойно оставляемые ими в разных местах, копался в их личных вещах – знал содержимое их шкафчиков в ванных комнатах и, вероятно, даже знал их склонности и настроения. Если они радовались, он чувствовал их радость. Это тревожило его. Приводило в ярость. Но он уже не мог остановиться, невольно погружаясь в их жизнь, – и завидовал ей. Они жили в реальном мире, а Кит жил в мире фантазий – и его влекло к не доступному ему бытию; он понимал, что такой жизни… у него не будет никогда. Гилпатрики в его понимании стали захватчиками, победителями, которые незаконно присвоили большой приз. Если они вдруг обнаружили, что где-то им будет лучше, то что же это означает для дома восемнадцать по Пардонер-лейн? Может, не такой уж это идеальный дом, если эти победители не хотят больше жить там? Сэм, ты упоминал о перемене объекта одержимости – именно в тот момент она и случилась, в тот переломный момент: Боускилл решил, что его больше не интересует тот дом, ему хотелось уже только восторжествовать над Гилпатриками, завладев тем, чего хотят они.

– Так получается, что этот Кит Боускилл – псих? – спросила Чарли. – Вполне законченный псих?

– С одной стороны, казалось бы, да, – согласился Саймон. – Но что если взглянуть на него с практической точки зрения? С точки зрения адаптации? Подумайте сами: что он стал бы делать, если б в тот момент не изменил своей исходной одержимости, перенеся ее на дом двенадцать по Бентли-гроув? Купил дом восемнадцать по Пардонер-лейн? Но ему нужна Конни, а не Джеки. Джеки поддерживала его самолюбие и вполне устраивала его, как средство достижения некой цели, но Боускилл понимает разницу между качественной продукцией и дерьмовой подделкой: понимает, что Конни относится к первой категории, а Джеки – ко второй. Если они с Конни купят дом восемнадцать по Пардонер-лейн, что он скажет Джеки? «Прости, дорогая, спасибо за всю твою помощь, но теперь власть переходит к моей жене?» Джеки ведь не из тех, кто спокойно воспримет такой облом, верно? Она предпочла бы рассказать Конни об этом романе, сделать все возможное для разрушения их брака.

Чарли подавила желание съязвить по поводу того, что Саймон описал Конни как качественную продукцию.

– И тогда Боускилл переключил свою одержимость на дом двенадцать по Бентли-гроув… – неуверенно произнес Сэм.

– Очевидно, он убедил саму Джеки в том, что именно она должна купить дом восемнадцать по Пардонер-лейн, – заявил Уотерхаус. – Объяснил, как будет здорово заиметь оба дома; ведь если она также сделает копии ключей дома двенадцать по Бентли-гроув, прежде чем вручить их новым владельцам, то их приключения продолжатся и в новом доме Гилпатриков. Джеки поступила так, как ей предложили, и парочка продолжила свои авантюрные игры по старой методике – встречи по будням в доме двенадцать по Бентли-гроув, и вдобавок, возможно, также в доме восемнадцать по Пардонер-лейн, чтобы помочь Боускиллу уверовать в реальность его кембриджского владычества. Уверовать и в новую невероятно обогащенную идеальную цель, поскольку необходимо подпитывать в нем иллюзию того, что он действует ради окончательной победы. Гипотетически, Кит мог спросить Джеки, не думает ли она, что сможет убедить Гилпатриков опять переехать в новый дом. В тот момент, если ум ее сочетался со здравым смыслом, она, вероятно, начала сомневаться в нем. Много лет Кит провел, твердя, что хочет жить с ней в доме восемнадцать по Пардонер-лейн – ему приходилось говорить так, чтобы поддерживать их игры, – но теперь, когда есть возможность поселиться там, он отказывается от нее. И также не собирается бросать Конни, как он наверняка обещал сделать. Джеки предана ему, но далеко не счастлива. В отличие от Боускилла, она не склонна увлекаться идеями недостижимого идеала – ей нужны реальные результаты, и по возможности быстро: семейная жизнь с Боускиллом в Кембридже.

– Разве она не поняла, что невозможно разрешить его дилемму? – спросила Чарли. – Даже если б Гилпатрики купили очередной новый дом, разве это помешало бы Боускиллу решить, что дом двенадцать по Бентли-гроув недостаточно хорош, и переключить свою одержимость на любой другой дом, в который они переедут?

– Именно так и произошло бы! – воодушевленно подхватил Саймон. – Хотя Боускилл не имел обыкновения задумываться над таким вопросом – или над выбором, который ему придется сделать, как только сам он переедет в любой новый дом Кембриджа: Конни или Джеки. Если он выберет Конни, Джеки разрушит весь его мир. Если он выберет Джеки, то ему придется жить с порочной женщиной – женщиной, не обладающей желанными для него «совершенствами». В глубине души он понимает, что попытки найти квадратуру этого круга обречены на провал, так же как и всех прочих кругов, но для него уже также невозможно приспособиться к более реалистичному типу мышления. Всю свою жизнь он стремился к уходу от реальности. Если он позволит себе увидеть мир в истинном свете, то напрямую столкнется с шансом мгновенного уничтожения идеалов. Ну, или, по крайней мере, этого он страшился.

– Ну, и как же он поступил? – спросил Сэм.

Полузадушенное пыхтение машин стало более активным: они доехали до круговой развязки. Наконец перестал филонить и кондиционер.

– Видимо, он срывал свою злость на Джеки, – предположил Уотерхаус. – Выходил из себя, когда она заводила разговор о Гилпатриках, пытаясь убедить его, что они вряд ли соберутся в скором времени менять жилье, раз уж купили такой прекрасный семейный дом с садом. Боускилл настаивал, что они могут решиться на продажу, – именно этого он ждет и будет терпеливо дожидаться их очередного переезда. Джеки не нравилась такая ситуация, но что она могла поделать? Если она порвет их связь, то не получит желаемого: Боускилла.

– То есть она любит его и поэтому смирилась с его безумием? – удивилась Чарли.

Вот, наконец-то, понятная ей психология!

– Да, смирилась, но внезапно произошло нечто непредвиденное, – сказал Саймон. – Конни Боускилл обнаружила не известный ей адрес под названием «Дом». В жалкой попытке сделать свои фантазии более реальными, Кит дал дому двенадцать по Бентли-гроув памятное название – название, напоминавшее ему о более счастливых временах, когда осуществление его мечты казалось таким близким. Название «Пардонер-лейн, семнадцать» для дома восемнадцать по Пардонер-лейн – его давняя шутка из тех времен, когда он еще верил в достижимость совершенства. Теперь он уже ни в чем не был уверен, но надеялся, возможно, что старая шутка поможет вернуть былую уверенность. Он запрограммировал в своем навигаторе «Дом» под названием «Бентли-гроув, одиннадцать», просто решив проверить свои ощущения, поскольку именно так он поступил бы, если б владел этим домом.

– И однажды Конни обнаружила эту запись, – добавила Чарли.

– Верно. Конни обнаружила ее и не поверила ему, когда он заявил, что не имеет понятия, откуда такая запись появилась. И внезапно Боускиллу пришлось противостоять новой проблеме – он продолжал бороться с укрощением ожиданий Джеки и со вскармливанием собственных фантазий, но отныне ему предстояло справляться еще и с потерявшей к нему доверие женой – она не верила ни единому его слову, при всем его старании, какие бы убедительные доводы он ни придумывал.

Они свернули на Трампингтон-роуд, соседствующую с Бентли-гроув.

– Не спрашивайте меня, что было дальше, поскольку я и сам не знаю, – с досадой произнес Саймон. – Могу, конечно, предположить, если хотите. – И, не дожидаясь одобрения, он продолжил: – Зная о подозрениях Конни, Боускилл и Джеки, вероятно, держались подальше от дома двенадцать по Бентли-гроув. Или, может, они встречались там только тогда, когда точно знали, где находится Конни; хотя как Кит мог наверняка знать это, если она стремилась уличить его в измене и появлялась там, когда он меньше всего ожидал этого? Да, вероятно, он ничего не знал. Джеки скорее всего начала давить на него, твердя: «Забудь Конни, забудь Бентли-гроув, дела чертовски осложнились. Давай будем наконец жить-поживать да добра наживать в доме восемнадцать по Пардонер-лейн». В какой-то момент, чувствуя, что его обложили со всех сторон, Боускилл преступил черту.

– И что же он сделал? – спросил Комботекра.

– Отправился в двенадцатый дом и убил Гилпатриков, – мрачно буркнул Уотерхаус. – Кого еще он мог винить в собственных неприятностях? По моей версии, мы найдем их трупы, завернутые в шторы и полиэтиленовую пленку.

Когда они свернули на Бентли-гроув, Сэм вдруг издал неописуемое восклицание.

– Что с тобой? – спросила его Чарли.

– Вон стоит «Ауди» Конни Боускилл, – сказал Комботекра, указывая на припаркованную впереди машину. Черт, дело дрянь! Она тоже там.

В одно мгновение Саймон выскочил из машины и бросился бежать к дому.

* * *

Вещественное доказательство №: CB13345/432/28IG

Бентли-гроув, д. 11 – цена 1,2–1,3 миллиона.

Минимальный депозитный вклад – 400 000 фунтов? («Нулли»? «К» отпуск по болезни – стресс)

Взять ссуду 800 000/900 000

Страхование жизни на полную сумму займа.

В сл. суиц. – выплачивается полная сумма.

(Проверить ограничения страховки для суиц. – возм. должна быть сл. см.)

1,2 млн за дом, с задатком в 400 тыс.(шт)

Или

1 млн / 900 тыс. – при понижении цены?

Как и выше, но мин. депоз. 250 тыс.

Дом за 1,2 млн по 250 шт. – отлично!

Такой же дом, но сад на южной стороне и гораздо больше

– очевидно и неоспоримо – является более желательным!!

(Официально сл. – возм. суиц, недоказуемо. Виновна в четырех убийствах – одержима Гил-ми с 2003 года из-за Пардонер.

Хотела дом 11, чтобы видеть 12, чтобы следить за ними? Параноидальный бред с янв., когда вписала адрес в навигатор!! 11Б-г, 12 Б-г – постоянно повторяла свою шутку.)

Просмотры (Французы? Талботы?) Обеспечить С.Г. – продолжение преследований, выставить дом на продажу.

Женщина для встречи и передачи ключей – описать «К»(?)

Угрож. письма в почтовом ящике?

Отнитромозить машину?

Штамп фирменного бланка:

CB5 6EX, 01223-313300 Кембридж,

Веллингтон-корт, офис 3, Иден Фиггз.

«Виртуальный тур – тела Гил.? Или что-нибудь другое?

Совет 1 млн/900 шт. для быстрой продажи.

Нужен паспорт «К» для покупки/продажи.

ДНК «К» для д.12.

Для полиции – «К» проникает в д.12 с помощью ключа, найденного ею в д.11 – легко.

КАК ПОЛУЧИТЬ КЛЮЧ ОТ Д. 11? Важно?

Суицид не очевиден – избежание наказания?

Сдавать д. 11, жить на Пардонер… рента от д. 11 – 2500 за мес.».

27

Суббота, 24 июля 2010 года

Я не способна ни двигаться, ни говорить. Рот мой залеплен скотчем, обмотанным вокруг моей головы. Заклеив мне рот, Кит завел мне руки за спину, связал вместе запястья и заставил меня лечь на пол. Раньше у меня, возможно, был шанс сбежать, но я не сумела им воспользоваться, а теперь пора готовиться к смерти. Когда Кристофер будет готов. А жизнь уже представляется мне хуже смерти, и я знаю, как приблизить конец – надо лишь собраться с силам и начать кричать. Скоро у меня не останется даже возможности дышать, и я задохнусь.

– Я не хотел убивать их, Кон. – Муж повысил голос, чтобы его не заглушало гудение мух. – Четыре человека, и двое из них – дети. Это не представлялось легким решением, пока я не подумал о нас. О наших будущих детях. Наши дети заслуживают именно такого дома.

Как же противно слушать его! Но я заставила себя. Мне хотелось приобщиться к реальности Кита. Вот таков он – его реальный мир. И этот человек, этот изверг, является моим мужем. Я полюбила его. Я вышла за него замуж.

– Мне и Джеки не хотелось убивать, – продолжил он. – Она не стала осуждать меня, когда я сообщил ей, что сделал. И не впала в панику, в отличие от меня. Она придумала упаковать их, чтобы свести запах к минимуму. Предложила сделать герметичную упаковку. – Кристофер запнулся, взглянув на кровать. – Не понимаю, откуда взялось столько мух, – удивленно произнес он. – Может, упаковка не совсем герметична?

Озадаченно посмотрев на меня, он вспомнил, что залепленный скотчем рот не позволяет мне ничего ответить. А потом, видимо, вспомнил, что не закончил свою историю, сообщив только, что Джеки не стала паниковать.

– Она открыла их электронную почту, – пояснил он, – и отправила им на работу письма, сообщив, что им необходим отпуск по семейным обстоятельствам. Написала также и в школу. Она вовремя подзаряжала их мобильники, и когда приходили текстовые сообщения от друзей и родных, придумывала ответы… – Кит вдруг содрогнулся всем телом, точно по нему пропустили электрический ток. – От имени Элизы Гилпатрик, – помолчав, закончил он.

Ему удалось все-таки произнести имя женщины, убитой им без всякой причины.

– Я совершенно потерял голову, Кон, – добавил он. – А Джеки удалось образумить меня. Она придумала один план. Я согласился с ним, потому что струсил… Да и как я мог не помочь ей после всего, что она сделала ради меня?

Меня передернуло, когда Кит, склонившись ко мне, начал сдирать полоски скотча с моего рта.

– Почему же ты ничего не говоришь? – прошипел он прямо мне в лицо.

Терзая мое лицо, бывший муж пытался пальцами содрать липкую ленту. Но ему удалось лишь поцарапать меня, не более того. Схватив нож, Кит задумчиво посмотрел на него, положил обратно и выбежал из комнаты. Я мысленно считала мгновения. Спустя семь секунд он вернулся с маникюрными ножницами. Я старалась не двигаться, пока он разрезал скотч, но его руки так тряслись, что он неизбежно порезал мне губы.

– Прости, – еле слышно прошептал Кристофер. По его лицу и шее стекали ручейки пота.

Он быстро закончил вырезать дырку в ленте, так что, при желании, я опять могла говорить. Капли крови сбегали по моему подбородку. Мои новые ранки начали болезненно пульсировать, и боль становилась все сильнее.

Кит отстранился и пристально взглянул на меня.

– Скажи что-нибудь, – приказал он.

Мне не следовало уже ни на что надеяться, но тем не менее надежда невольно ожила во мне. Ведь сначала Кит заклеил мне рот, а теперь прорезал ленту. Такое явное послабление позволило мне поверить, что, возможно, он также изменил намерение насчет моего убийства.

– Что Джеки собиралась сделать со мной? – спросила я. – Неужели она хотела, чтобы ты убил и меня тоже?

– Нет. Она собиралась сделать это сама. Она понимала, что я на такое не способен.

«Я на такое не способен. Я на такое не способен…» – мысленно повторяла я его обнадеживающие слова.

– Но она не могла так просто убить тебя, до этого еще многое должно было произойти, – продолжил Кит. – Она решила устроить все так, чтобы тебя обвинили в… – Он оглянулся на кровать и шепотом закончил: —…в остальных убийствах. Не понимаю, как ей удалось так четко все продумать. Ты хочешь увидеть ее план?

– Увидеть? – безучастно повторила я.

Кит улыбнулся, и на мгновение мне показалось, что вернулась наша прежняя общая жизнь, наша нормальная семейная жизнь. Как часто я видела раньше эту улыбку: когда Киту удавалось удачно пошутить, когда я замечала, что какое-то событие порадовало его…

– Я могу предоставить тебе доказательства, – прохрипел он, и улыбка стерлась с его лица.

– Предоставь, – сказала я.

Кит кивнул и отошел от меня. Я слышала, как он сбегает вниз по ступенькам.

Вернувшись, он принес какой-то помятый белый лист формата А4. Я увидела текст, написанный тонким неразборчивым почерком. Почерком Джеки? Кит поднес бумагу поближе к моему лицу, и я прочитала ее три или четыре раза. Мне не следовало ничего понимать. Я старалась притвориться, что ничего не поняла, но не вышло. Мне мгновенно стало ясно, что задумала Джеки, составляя свой злодейский план.

Похоже, у меня начался приступ своеобразной клаустрофобии: я почувствовала себя оскверненной, словно попала в ловушку ее извращенного ума, и была не в силах избавиться от завихрений ее пакостных мыслей. И мне ничего не оставалось, кроме как признать реальность ее плана – ведь он уже почти осуществился. И все же мне не верилось… Ведь всего четыре дня тому назад я понятия не имела о существовании Джеки Нейпир.

Я порадовалась тому, что она мертва.

– Я не имел к этой идее ни малейшего отношения, – заявил Кит.

– Ты убил Гилпатриков, – возразила я.

Муж резко закинул назад голову, словно я пыталась ударить его.

– Это случайность. Я ничего не планировал… Зато Джеки, в отличие от меня, преуспела в составлении планов.

Бумага выпала из его пальцев и плавно опустилась на пол.

– Казалось, она способна предвидеть любую мелочь, а я не мог даже понять, каким будет очередной шаг.

Предвидела ли она, что ты задушишь ее?

– Когда ты обнаружила этот адрес в навигаторе, она предсказала, что ты не сможешь удержаться и будешь упорно ездить в Кембридж, – продолжил Кит. – Я не поверил ей… думал, что ты ни за что не станешь таскаться в такую даль в надежде уличить меня в измене. Я так и сказал Джеки, но она лишь рассмеялась. Обозвала меня наивным идиотом. И заявила, что докажет мне свою правоту: взяла двухнедельный отпуск и принялась дежурить на Бентли-гроув. По утрам, как только Гилпатрики уезжали, она заходила в этот дом и поджидала тебя. Она знала, как ты выглядишь, – должно быть, провела много времени на вебсайте «Нулли», разглядывая твою фотографию. Она до безумия завидовала тебе.

Завидовала мне? Кто захотел бы выйти замуж за доведенного до сумасшествия убийцу?

– Да, она видела тебя, две пятницы подряд, – рассказывал Кристофер. – Так мы и узнали… даже я разобрался… Именно по пятницам ты могла ездить сюда, если б решилась поехать. По понедельникам и средам я иногда оставался дома, по вторникам и четвергам ты уходила в контору «Монк и сыновья». И только по пятницам я достоверно уезжал в Лондон.

Я кивнула, стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу тошноту. Интересно, какой реакции ждал от меня Кит?

– Иногда Джеки следила за тобой, – добавил он. – До Адденбрукского госпиталя или до центра города. Я говорил ей, что не стоит так рисковать… Меня постоянно терзала мысль, что ты заметишь ее и при встрече попытаешься узнать мою тайну, но Джеки лишь высмеяла меня. «Меня замечают только тогда, когда я сама этого желаю», – заявила она.

– Она ошиблась, – возразила я, поразившись тому, как хрипло прозвучал мой собственный голос. – Я знала, что за мной кто-то следил.

Я упоминала об этом Элис, когда впервые пришла к ней на сеанс – что пару раз в Кембридже слышала преследующие меня шаги. Она прописала мне лекарство именно от такого рода иллюзии преследования: Кроталюс каскавелла.

Ошиблась и Элис.

Я не нуждалась в том коричневом пузырьке, наполненном какой-то жидкостью. Если я в чем и нуждалась, так это в смерти Джеки Нейпир.

«Одержима Гил-ми с 2003 года из-за Пардонер». Эта запись могла означать только одно.

– Очевидно, Гилпатрики купили дом восемнадцать по Пардонер-лейн? – спросила я. – Тогда, когда ты… когда мы хотели купить его.

Слова мне не понадобились – я прочла ответ по лицу Кита.

– Ты притворялся, что больше не хочешь его, обвиняя в этом мои… недомогания. Должно быть, ты возненавидел этих Гилпатриков. А потом… когда они опять переехали? Они же купили дом двенадцать по Бентли-гроув, а…

«Сдавать д. 11, жить на Пардонер…»

– Джеки… Джеки купила дом восемнадцать по Пардонер-лейн, – медленно произнесла я, словно рассуждая вслух. – Вероятно, ты дал ей часть денег.

– Как же я мог дать ей хоть что-то?! – возмутился мой муж. – У меня нет никаких денег, о которых ты не знаешь!

– Мне чертовски хотелось уехать подальше от родни, но тебя эта проблема не волновала, – продолжая размышлять вслух, сказала я. – Ведь ты мог жить в Кембридже с Джеки. Вы оба дожидались, когда дом восемнадцать вновь выставят на продажу, но когда его выставили, ты вдруг расхотел его… А Джеки хотела достаточно сильно, чтобы купить, однако ты уже… – Да. Так и должно быть. – Ты уже хотел только того, чего хотели Гилпатрики… ты больше не мечтал о доме восемнадцать по Пардонер-лейн, ты мечтал о доме двенадцать по Бентли-гроув.

В моей голове внезапно всплыли обрывки сказанного Китом. Он говорил о том, что Джеки поджидала в доме двенадцать и следила за мной, узнав, как я выгляжу? По утрам, как только Гилпатрики уезжали… Значит, тогда еще они были живы. А если Кит еще не убил их…

– Как же Джеки раздобыла ключи от этого дома? – спросила я. – Может, она…

В кармане ее розовой джинсовой куртки лежал фирменный брелок Идена Фиггза. И ее неразборчивый план написан черными чернилами на фирменном бланке Идена Фиггза.

– Скорее всего она работала агентом по недвижимости, верно? – догадалась я. – Так вы познакомились с ней еще в две тысячи третьем году? Неужели именно она организовала продажу этого дома Гилпатрикам?

Кит ничего не ответил. Он даже не смотрел на меня.

– Наверняка она, не так ли? И она же сделала копии ключей от входной двери.

– Мы обычно встречались здесь, когда они уезжали, – пробормотал Кит, не поднимая глаз. – Идиотская игра, но она казалась лучше реальной жизни, поскольку Джеки хотелось, чтобы мы с ней постоянно жили вместе. Я никак не решался войти в тот дом на Пардонер-лейн с тех пор, как она купила его. Ей хотелось, чтобы я переехал туда и жил с ней, но как я мог? Я жил в Литтл-Холлинге, с тобой… в коттедже «Мелроуз».

Последнюю фразу он произнес таким тоном, будто я об этом не знала – будто он общался с незнакомкой. Рассказывая мне правду о своей жизни.

– Я никогда не любил Джеки. Мне хотелось жить с тобой, неважно, в каком месте, это я знал совершенно точно, но… игра к тому времени зашла слишком далеко. И она… перестала быть игрой. Мне захотелось… – Кристофер запнулся, прочистив горло. – Я не понимал, с какой стати Гилпатрики имеют право владеть тем, что хочется мне. Все началось с их покупки нашего дома.

Он опять замолчал. Я ждала продолжения.

– Последнее время мы с Джеки жутко ссорились, – после долгой паузы прошептал Кит так тихо, что я едва расслышала его. – На самом деле мне вовсе не хотелось жить тут… – Он обвел рукой помещение. – Но легче было притвориться, что хочется, чем открыть правду. Джеки поняла, что я несу чушь… она постоянно приставала ко мне, твердя, что Гилпатрики ничего не станут продавать в обозримом будущем, что они будут жить здесь до скончания века. Пыталась добиться от меня признания того, что этот дом будет мне не нужен, как только я заполучу его, даже если б они вновь вдруг решились переехать. Она жутко разозлилась на меня – как я мог позволить ей купить дом восемнадцать по Пардонер-лейн, если не собирался жить там с ней? Скандалы становились все более бурными, а потом… – Кит покачал головой.

На сей раз я не смогла догадаться, что он имеет в виду. Пришлось спросить:

– И что же потом?

– Потом случился прокол с навигатором. И Джеки решила, что это судьба… решение всех наших проблем.

Какое? Какое решение, Кит?

– Дом номер одиннадцать, – прошептал он, сцепив руки и крепко сжав их. – Все указывало на него. Мы назвали этот дом одиннадцатым… ну, помнишь, ту старую шутку?

Я закусила губу, чтобы удержаться от крика.

– В кру́жке на здешней кухне лежали ключи с запиской: «Селина, дом одиннадцать», а после злосчастного навигатора ты подумала, что я тайно встречаюсь с кем-то в доме одиннадцать – никакие мои уговоры не смогли убедить тебя в том, что это неправда. Однажды Джеки спросила, известно ли мне, насколько больше здешнего сад при доме одиннадцать. – Кит качнул головой в сторону окна. – Я не понял, о чем она толкует. На ее лице тогда появилось странное выражение. Оно испугало меня. И тогда я осознал: она явно начала сходить с ума.

– Она могла взять ключи с кухни и проникнуть в дом одиннадцать, – догадалась я.

Муж кивнул.

– Ей захотелось посмотреть дом, где якобы проходила моя тайная вторая жизнь. Ей показалось, что это забавная затея.

Я взглянула на лежавший на полу план, вспомнив запись Джеки: «Такой же дом, но сад на южной стороне и гораздо больше – очевидно и неоспоримо – является более желательным!!»

– Она подумала, что нашла идеальное решение, – пожал плечами Кит. – Мы могли купить дом практически такой же, как у Гилпатриков, и даже лучше – на той же улице. «Ты сможешь важничать перед ними, купив его, – заявила она. – Осталось лишь убедить эту Селину продать его». Она начала рассуждать о том, что можно подсунуть дерьма в ее почтовый ящик, отнитромозить ее машину… Я даже не понял, что значит «отнитромозить»^[63]. И сказал, что ее затея смехотворна – даже если нам удастся выгнать владелицу из дома, мы никогда не сможем жить на Бентли-гроув в этом самом доме одиннадцать. Я едва не брякнул Джеки, что не смогу продолжать жить там, где мы жили, когда… – Внезапно он замолчал в полнейшем смятении.

А меня вдруг затопило странное одуряющее спокойствие, словно наконец подействовало принятое снотворное. Я поборола сильное желание закрыть слипающиеся глаза.

– Когда она объяснила тебе, как именно собирается воплотить план в жизнь, – закончила я за Кита. – Если б я умерла в нужное время и по страховке за мою голову выдали нужную цену, вы смогли бы позволить себе купить такой дом. Такой она разработала план? Во-первых, избавиться от меня в «Нулли». Ведь я, бедняжка, пережила такой стресс, обнаружив тот адрес в твоем навигаторе, – а ты, допустим, предложил бы мне отдохнуть от работы, передав дела в твои руки. Что же дальше – продажа «Нулли» с помощью Джеки, ведь она легко подпишет важные бумаги, сыграв мою роль? Она даже похожа на меня – внешне, разумеется. Стройная фигурка, темные волосы до плеч. При наличии моего паспорта и стряпчего, который в глаза меня не видел…

– Нет, неужели ты думаешь, что я согласился?! – резко оборвал меня Кит. – Я же не предлагал тебе бросить работу – с того момента я лишь старался защитить тебя от этой… сумасшедшей особы, с которой по глупости связался. Ты можешь мне не верить, но это правда. – Он разразился горьким смехом. – Джеки, кстати, еще обвиняла в безумии меня самого. Такой план она считала очевидным и простым – мы продаем «Нулли», покупаем дом одиннадцать по Бентли-гроув, получаем огромную закладную, и она, сыграв твою роль, страхует жизнь на баснословную сумму, а потом… – Кит застонал, закрыв лицо руками.

– А потом останется только убить меня, получить наличные по страховке и купить дом стоимостью в миллион двести тысяч, добавив лишь двести пятьдесят или четыреста тысяч, в зависимости от того, до какой суммы Селина предпочтет снизить цену в стремлении поскорее избавиться от своего жуткого дома, – продолжила я за мужа, сознавая бесполезность слов и жалея, что они не способны превратиться в разящие ножи. – Ведь Селину по какой-то невообразимой причине преследовал в ее доме таинственный маньяк. И что же ты мог ответить? Может, ты сказал: «Нет, я не хочу, чтобы Конни умерла»? Или сказал: «Я пойду в полицию»?

– Я не мог пойти в полицию. Но… Но делал все возможное, чтобы помешать ей, и вообще…

Я терпеливо ждала продолжения признаний.

– В любом случае ее план не мог сработать, – обиженно заявил Кит, меняя тактику на оборонительную. – Какой безумец согласился бы выдать нам закладную на такую сумму, если б мы продали «Нулли» и остались на бобах?

А ведь он рискует, давая мне повод назвать его лжецом… Или предпочел для удобства забыть о существовании коттеджа «Мелроуз»? Они с Джеки вполне могли получить закладную – нашлись бы желающие выдать ее, особенно если б покупатель «Нулли» оставил Кита на должности генерального директора с роскошным жалованьем.

– Мне пришлось притвориться, что я согласен с ее планом, – заявил он, – притвориться, что в итоге мы его осуществим, – но только после того, как тщательно продумаем все детали. Джеки обожала строить планы. Мы перестали ссориться. Совершенно. Порой я думал – надеялся – что одно продумывание деталей уже осчастливит ее навсегда и что не понадобится… никаких дальнейших шагов.

– Так ты стремился обеспечить Джеки вечным счастьем?

– Нет! Ты ничего не понимаешь, – всхлипнув, возразил Кит.

– Понимаю, – парировала я. – Хотела бы не понимать, но, увы, все понимаю.

– Если б я отказался, Джеки могла бы погубить всю мою жизнь – и сделала бы это. Кон, поверь мне, я никогда не любил ее. Скорее ее можно назвать… не знаю, ну, может, коллегой, и я сознавал, что обязан оказывать ей надежную поддержку. Хотя она любила меня… безусловно, любила. Знаешь, она… она плакала около двух часов после того, как мы… сняли то видео.

Может, он вспомнил о виртуальном туре?

– Она потребовала, чтобы для съемок я отдал ей свое обручальное кольцо – якобы беспричинная прихоть. Просто заявила, что это будет выглядеть забавной шуткой, но на самом деле настоящую причину она скрыла. Если она попросила его ради шутки, то почему же потом, когда я попросил вернуть его, разозлилась, как фурия? Я разозлился еще сильнее, когда снимал с нее это кольцо, после того как… – Кристофер поджал губы, видимо, решив не позволить очередному признанию слететь с его языка: после того как я задушил ее.

– А насколько же ты разозлился, чтобы безжалостно убить невинную семью? Как ты оцениваешь их вину на твоей шкале?

– Чтобы хоть как-то утешить тебя, я могу признаться тебе в том, в чем так и не признался Джеки, даже в последний момент, – заявил Кит, предпочтя не услышать мой вопрос. – Мне хотелось, признаться ей, но я сдержался. Слишком мелочная это была бы месть.

Жаль, что он не сделал то мстительное признание – в любом случае оно могло обидеть ее. Мне тоже не хотелось его слышать, но я промолчала, не остановив Кита.

– Помнишь тот адрес в моем навигаторе? – Он повысил голос, словно боясь, что я не услышу. – Я сам ввел его.

– Я так и знала, – вяло пробормотала я, начиная плакать от осознания всей этой глупейшей ситуации, – ведь именно это я и говорила Киту, а теперь он признался мне в том, что упорно отрицал больше шести месяцев. – Я знала это с самого начала.

– Но я сделал это намеренно, – пояснил он, – зная, что в тот день из-за выпавшего снега ты возьмешь мою машину. Мне хотелось, Кон, чтобы ты узнала об этом. Хотелось, чтобы ты остановила меня. Почему ты не остановила меня?

* * *

Я не убивал Гилпатриков. Не убивал их. Не моя вина в том, что Гилпатрики мертвы.

Не представляю, сколько времени прошло с тех пор, как мы с Китом начали этот последний разговор. В моем сознании образовалась временна́я пропасть, и ее края терялись в тумане. Мухи жужжали с неизменной монотонностью. Зловоние стало почти невыносимым.

Неужели мне все пригрезилось? Или Кит действительно рассказал мне окончание этой истории? Ему хотелось остановить ее, полностью порвать с прошлым. А мне не удалось помочь ему, и поэтому он убил Гилпатриков – по их вине он попал в чертовски трудное положение, так что они заслужили смерть. Говорил ли это Кит или я лишь вообразила, что он мог так сказать?

А после этого Джеки с легкостью подчинила его себе… Ему приходилось делать все, что она хотела. Она могла помочь ему избежать наказания за четыре совершенных убийства, но только если он согласится на пятое. Только если согласится с тем, что я тоже должна умереть.

Джеки сделала копию ключа от дома одиннадцать, привела в дом Селины Гейн каких-то предполагаемых покупателей и наговорила кучу лжи о существовании сильно похожей на Селину таинственной самозванки, которая выставила этот дом на продажу. Возможно, она делала и другие пакости, чтобы подтолкнуть саму Гейн к продаже дома, – может, отнитромозила ее машину, что бы это ни значило. Не важно, какие именно гадости она подстраивала, но в итоге добилась желаемого: дом одиннадцать выставили на продажу.

Однако что же дальше? У меня не осталось сил, чтобы спрашивать об этом Кита. Должно быть, они вынесли всю мебель из залитой кровью гостиной дома двенадцать и заменили ее обстановкой гостиной из дома одиннадцать. Это было рискованно – могли появиться случайные свидетели. Им же пришлось перетаскивать через улицу мебель и картины. Но свидетелей, увы, не оказалось, иначе они уже обратились бы в полицию. Разумеется, никто их не видел: Бентли-гроув относится к тому типу улиц, жители которых предпочитают ни во что не вмешиваться – на таких улочках любой преступник будет чувствовать себя совершенно спокойно. В рабочее время здесь никого не увидишь, не считая дряхлого старика, который спит основную часть дня.

Джеки имела доступ к нужному виду съемочной аппаратуры и вебсайту Идена Фиггза. Джеки полежала в луже крови Гилпатриков, и они с Китом, сделав альтернативную версию виртуального тура, представили ее мне, чтобы я обратилась в полицию и рассказала об этом кровавом убийстве. Я могла закатить истерику – в точности уподобившись той особе, которая позже погибнет в какой-то аварии, возможно, совершив или не совершив самоубийство. Тот видеофильм, должно быть, снимал Кит. Полагалось ли Селине Гейн обнаружить какое-то свидетельство, подтверждающее, что в ее доме произошло убийство, в том доме, от которого она уже отчаянно хотела избавиться, снизив цену?

Когда, интересно, мне подстроили бы несчастный случай? Не раньше того, как Кит и исполняющая мою роль Джеки оформят покупку дома одиннадцать по Бентли-гроув. Полиция не стала бы особенно озадачиваться восстановлением цепи событий: ведь с две тысячи третьего года я стала одержима Гилпатриками из-за того, что они купили дом моей мечты. И из-за этой одержимости я уговорила мужа купить дом одиннадцать на Бенли-гроув, прямо напротив нового дома Гилпатриков, чтобы следить за ними, однако оказалось, что одной слежки мне уже недостаточно – и однажды, помутившись умом, я убила их, всю семью. Моя психика настолько расстроилась, что я прикончила даже двух детей.

Она продолжала изводить полицию вымышленной историей о таинственном трупе на вебсайте недвижимости – но все уже поняли, что это чистая ложь. Ведь на ковре нет ни малейших следов крови – согласно проведенной полицией экспертизе.

Чувство вины свело ее с ума.

По всему дому номер двенадцать, как известно, обнаружены следы ее ДНК. И на каждом из трупов.

– Что-что? – Вопрос Кита заставил меня вздрогнуть.

Неужели я начала мыслить вслух?

– Я облегчила осуществление ее плана, – заметила я. – Твоей Джеки. Ей не пришлось бы притворяться мной ради покупки дома одиннадцать по Бентли-гроув – ведь я сама задумала купить его. – Холод пробрал меня до костей, когда я осознала, что из этого следует. – Именно поэтому ты, очевидно, и убил ее? Как только я… Как только мы оформили бы покупку дома, она могла бы перейти к следующему пункту плана.

Мне вспомнились сказанные Китом слова: «Я убил ее, чтобы спасти тебя». Настояв на покупке дома одиннадцать по Бентли-гроув, я приблизила дату собственной смерти. И тем самым подписала Джеки смертный приговор.

– Ты представляешь, о чем я мог думать, когда ты заявила, что хочешь купить его? – спросил Кит. – Я думал: «Нет, это невозможно, Джеки не планировала такой вариант». Как печально, правда?

– Никто не в состоянии предвидеть всего, даже Джеки.

– Верно, – согласился он.

Перебирая в памяти наш разговор, я не могла поверить, что нам суждено умереть. Может, мы всё же не умрем? Кит давно не касался ножа. Или мне казалось, что прошло уже много времени. Может, я не права, может, прошло всего несколько минут…

– Она ничего не знала о мистере и миссис Битерах и их рождественской елке, – добавил Кит. – И испытала огромное удовольствие от общения с полицейскими, считая их идиотами и поведав им, что она видела то же самое, что и ты, хотя изначально она этого не планировала.

Я не поняла, к чему он клонит.

Должно быть, Кит заметил мое недоумение, поскольку пояснил:

– Полиция не уделила твоей истории должного внимания – детективы не видели никаких причин сообщать Селине Гейн о том, что кто-то видел заснятое на видеокамеру убийство в ее доме.

И тогда у нее не появилось бы никаких причин для понижения запрашиваемой за дом цены с миллиона двухсот тысяч до девятисот тысяч, как задумала Джеки.

– Лоррейн, коллега Джеки, сообщила полицейским, что ковер в доме одиннадцать не менялся со времени предыдущей продажи – и доказательством послужило то самое пятно, – добавил Кит. – Вот и всё, конец истории – Гринт не стал бы ничего больше предпринимать, имея только твое заявление. Как только Джеки заявила о своем соучастии, ему пришлось опять задуматься – несмотря на пятно от елки. Если два человека, совершенно не связанные друг с другом, одновременно видят одну и ту же мертвую женщину на одном вебсайте…

Голос Кит заглушила пронзительная трель звонка. Мы оба вздрогнули.

Меня начала бить безудержная нервная дрожь. Дверной звонок. Полиция.

– Эй, привет?! Кит? Конни? Вы там? Откройте дверь! – Мужской голос явно не мог принадлежать детективу Лэски. По-моему, это кричал Саймон Уотерхаус.

Кит схватил нож и нацелил его на мое горло. Вдавил кончик в кожу.

– Молчи, – прошептал он.

– Мистер Боускилл, пожалуйста, не могли бы вы открыть дверь? – послышался голос Сэма Комботекры.

– Мы войдем в любом случае! – крикнул Саймон Уотерхаус. – Но лучше, чтобы вы сами впустили нас!

Их уверенные голоса оживили мои мысли. Я еще не все поняла, и мне хотелось во всем разобраться, пока мы с Китом оставались одни. Я не знала, что будет дальше с каждым из нас, но точно знала, что больше нам не суждено быть наедине, только вдвоем – никогда больше.

– Гринт спросил Джеки, не я ли прикинулась Селиной Гейн, выставив дом одиннадцать по Бентли-гроув на продажу, – зачастила я, боясь, что мне не хватит времени. – А она отвергла его предположение.

– Если бы она подтвердила, то ты поняла бы, что она солгала, – объяснил Кристофер. – А так у Гринта не было причин сомневаться в показаниях Джеки, когда она сама заявила, что тоже видела тот труп. Если б ты сказала ему, что Джеки солгала, он мог бы заподозрить ее в каком-то умысле и начать копать дальше.

– И обнаружить ее связь с тобой.

Да. Тогда ее можно понять.

– Боускилл! Откройте! Не делайте глупостей! – кричали снизу. – Конни, с вами всё в порядке?

Нож царапнул мне шею. Внезапно я осознала, что мои губы все еще кровоточат. Много ли крови я успела потерять? Эта мысль породила во мне странную слабость.

– А что скажешь про то платье? – спросила я бывшего мужа.

– Платье? – Он с таким удивлением произнес это слово, как будто оно не могло иметь ни малейшего отношения к нашему разговору.

Сейчас Кит уже отбросил все лживые отговорки – думаю, он просто не понял, о чем я спрашиваю.

– О том, что ты подарил мне на день рождения, – ответила я.

– А что в нем особенного? Я же тебе говорил, что это обычный подарок! – раздраженно проворчал Кит. – Мне же нужно было купить тебе подарок ко дню рождения, и заодно я купил подарок и Джеки – мне понравилось то платье, только и всего. Вот я и купил одно для тебя, а другое – для нее. – Он презрительно фыркнул и вытер нос тыльной стороной ладони. – Мне лишь хотелось, чтобы вся эта дерьмовая история нормально закончилась… для всех нас. Мы ни в чем не виноваты – ни я, ни ты, ни Джеки. Никто из нас не заслужил такого конца… только они заслужили. – Кристофер мотнул головой в сторону кровати. – Хочешь посмотреть на них? Хочешь взглянуть на их наглые самодовольные рожи? – Он обхватил меня и поднял на ноги.

– Нет! – заорала я, испугавшись, что Кит собирается показать мне их трупы.

Но вместо этого он потащил меня вниз по лестнице в гостиную. Ее дверь оказалась закрытой на защелку, и Кит открыл ее. Затем положил нож, прошел к серванту, отодвинул стекло и, достав какую-то фотографию, бросил ее мне. Она спланировала вниз, опустившись на тело Джеки, лицевой стороной вверх. Она опустилась на Джеки, мертвую. Мертвую Джеки. На фотографии были мужчина, женщина и мальчик с девочкой. Они стояли на каком-то мостике и ели мороженое. Смеялись. Мне было смутно знакомо лицо этой женщины. Лицо Элизы Гилпатрик. Откуда я могу знать его? Это не имело никакого смысла.

А что сейчас имело смысл? Труп Джеки, валяющийся на ковре бесполезным хламом – разве это имело смысл?

Кит медленно подошел ко мне, держа нож перед собой. Где же Саймон Уотерхаус? Где Сэм? Почему я не слышала их больше? Я пыталась мысленно призывать их, сознавая, что это бесполезно: «Ну пожалуйста, приходите. Пожалуйста…» Я была не в силах никуда сдвинуться, не в силах сбежать от Кита. Он был точно пожар, приливная волна, ядовитое облако, – от него исходило все плохое, что могло и может произойти со мной. Он больше не смотрел на меня – его глаза были устремлены на фотографию, на лица его жертв. Они ни в чем не были виноваты – я прекрасно понимала это – но они послужили поводом.

* * *

Меня вот-вот убьют из-за незнакомой мне семьи по фамилии Гилпатрик.

Семьи из четырех человек: мать, отец, сын и дочь.

– Элиза, Донал, Риордан и Тилли, – неожиданно сообщил мне Кит их имена, точно я жаждала быстрее покончить с формальным знакомством, чтобы узнать их получше, хотя единственное, чего мне хотелось, – это с криком выбежать из этой комнаты. – Риордану исполнилось семь лет, – добавил он, – а Тилли – пять.

«Заткнись, ради бога!» – хотелось мне завопить ему в лицо, но я пребывала в таком ужасе, что не смела даже рта раскрыть. Словно кто-то сомкнул мне уста, навечно наложив на них печать молчания, и отныне я больше никогда не смогу вымолвить ни единого слова.

Это судьба. Именно поэтому, именно так, здесь и сейчас, мне предстоит умереть. По крайней мере, я в конце концов поняла причину.

Кит испуган не меньше меня. Даже больше. Потому-то он продолжает говорить, сознавая то, что осознает любой в преддверии неминуемой жуткой кончины: соединение страха и безмолвия превращается в некую новую реальность, в тысячу раз более ужасающую, чем сумма ее слагаемых.

– Да, Гилпатрики, – произнес он, не замечая стекающих по щекам слез.

В зеркале над камином я заметила отражение двери. Она казалась меньше и дальше от нас, чем на самом деле, но я была не в силах даже обернуться и прямо взглянуть на нее. Очертаниями зеркало напомнило мне массивную могильную плиту: прямоугольник, увенчанный дугой свода.

– Мне не верилось в их существование. Сама фамилия казалась выдуманной. – Кит рассмеялся, подавив рыдание. Его била нервная дрожь, и даже голос у него дрожал. – Фамилия Гилпатрик сродни тем, что придумывают сочинители для персонажей романов. Мистер Гилпатрик. Если б только я поверил в его реальность, наша жизнь осталась бы неизменной. Мы продолжали бы благополучно жить. Если б только…

Он стоял спиной к запертой двери гостиной. Из холла донесся топот стремительных шагов, и мы оба услышали их. Они уже в доме…

Полицейские наконец взломали дверь. Обхватив рукоятку ножа обеими руками, Кит вонзил его себе в грудь. Напоследок он успел произнести одно слово:

– Прости.

* * *

Вещественное доказательство № CB13345/432/29IG

* * *

Пятница, 17 сентября 2010 года

Мне следовало бы спокойно сесть, отдохнуть, но я не могла. Я так и стояла в гостиной у окна, рядом с тем самым пятном от рождественской елки. Стояла в ожидании. До ее прихода оставалось еще целых двадцать минут. Увидев за окном подъехавшую к дому машину, я предположила, что это не может быть ее автомобиль. Увидев, как из машины вышла высокая рыжеволосая особа с тонкой длинной шеей, я продолжала твердить себе, что это не может быть Лоррейн Тёрнер, что это, должно быть, вовсе не она.

Я ошиблась.

– Простите, что я раньше времени, – сказала она, пожимая мне руку.

– Я рада вас видеть, – ответила я, – заходите.

Лоррейн неуверенно переступила через порог, словно опасаясь, что ей придется пожалеть об этом.

– Не стану притворяться, что мне понятно ваше желание, – заметила она, давая мне шанс прояснить для нее ситуацию.

Но я не воспользовалась им. Просто молча улыбнулась.

– Вы совершенно уверены, что хотите продать этот дом? – спросила она.

– Да.

Вряд ли она будет бестактно выспрашивать меня о причинах такого намерения. Немного зная о том, что мне пришлось пережить, она не захочет растравлять мои раны.

Тёрнер сделала еще одну попытку вызвать меня на разговор.

– Когда вы оформили эту покупку? – спросила она деловым тоном агента по недвижимости.

– Вчера. И сразу же после этого позвонила вам.

Тогда агент пожала плечами и отправилась наверх делать очередные рекламные фотографии. Едва она вышла из комнаты, как я пожалела о своей скрытности.

Лоррейн производила приятное впечатление, а мне пора прекратить считать обманщиками всех и каждого. Большинство людей не похожи на Кита Боускилла и Джеки Нейпир.

И вообще, таких людей больше нет – ни Кита Боускилла, ни Джеки Нейпир.

Когда Тёрнер спустится обратно, я, возможно, поговорю с ней. Мне нечего стыдиться. Я купила дом одиннадцать по Бентли-гроув, потому что обещала Селине Гейн. Разве могла я подвести ее после этого? Причем, давая обещание, я еще думала, что смогу жить в этом одиннадцатом доме, поскольку ничего плохого здесь не случилось – поскольку это был не двенадцатый дом. Может, я и вправду смогла бы здесь поселиться – если б не пережила безнадежный ужас, оказавшись в той спальне с мухами и упакованными телами… Однако, пройдя такое испытание, я не смогу жить на Бентли-гроув. Это абсолютно невозможно.

Поэтому я и выставила на продажу купленный мной вчера новый дом. И когда я продам его, то куплю дом на другой не известной мне пока улице Кембриджа. Я уже видела несколько заманчивых предложений на вебсайте компании «Золотая ярмарка», но мне хочется выяснить сначала, в каком колледже я буду учиться, и попытаться купить что-то поблизости от него. Вчера звонила Фрэн и сообщила новые сведения об одном кембриджском колледже, предназначенном в основном для студенток старше двадцати пяти лет. Ее одобрение отчасти компенсировало молчание мамы и папы по поводу моего запоздалого университетского образования.

Я продаю не только дом одиннадцать по Бентли-гроув. Филиал Лондонской банковской компании находится в процессе покупки у меня «Нулли» примерно за половину ее настоящей цены, но деньги для меня не главное – меня волнует только свобода. Новое независимое начало.

Сверху донеслись шаги Лоррейн, уже вышедшей из спален. Скоро она спустится. Я открыла принесенный сюда пакет. Надо покончить еще с одним делом. Вытащив рамку с копией фотографии, подаренную мне Китом на наше первое совместное Рождество – смеющаяся девушка, сидящая на ступенях часовни Королевского колледжа, – я опустила ее в щелку между стеной и диваном, оставленным здесь Селиной Гейн. Это была удачная фотография, поэтому я не смогла просто выбросить ее, но и хранить не хотела. Может, новый владелец дома обрадуется такой находке. Он или она увидят на обратной стороне штамп «4/100» и поверят, так же как и я, что это ценный раритет.

Никакой это не раритет. Кит сам сделал эту фотографию. Сфотографировал восемнадцатилетнюю Элизу Гилпатрик. Вернее, Элизу О’Фаррелл – по девичьей фамилии – в те времена, когда они с Китом учились вместе и она отвергла его ухаживания, совершив фатальную ошибку.

Нет, за диваном ей не место, внезапно поняла я. Вытащив рамку, я поставила ее на каминную полку, прислонив к той самой стене, где раньше висела антикварная карта Кембридшира Селины Гейн. Вот так будет лучше.

– Прощай, Элиза, – сказала я. – Мне очень жаль…

Звук шагов на лестнице. Лоррейн спускается на первый этаж. Теперь я готова улыбнуться и предложить ей чай или кофе.

1

1 квадратный фут равен приблизительно 0,09 кв. м, то есть жилая площадь составляет около 184 кв. м.

2

Вероятно, название коттеджа связано с названием местечка в популярной в 1992–1999 гг. американской мыльной опере «Мелроуз-плейс».

3

Сэр Клифф Ричард (р. 1940) – псевдоним известного британского исполнителя популярной музыки Гарри Роджера Уэбба, одним из первых среди англичан начавшего исполнять рок-н-ролл.

4

«Блэкберри» – название торговой марки канадской компании, выпускающей мобильные телефоны и смартфоны, использующие особую систему шифрования сигнала.

5

«999» – телефонный номер экстренного вызова полиции, «Скорой помощи» или пожарной команды.

6

Дживз – олицетворение идеального слуги, по фамилии безупречного и умного камердинера в комических романах знаменитого английского писателя – сэра Пелама Гренвилла Вудхауса (1881–1975).

7

ЭКО – экстракорпоральное оплодотворение.

8

Степфорд – отсылка к сатирическому роману американского писателя Айры Левина (1929–2007) «Степфордские жены» (1972) – синоним услужливого, нерассуждающего конформизма.

9

«Дельфины» (исп.).

10

Холистический подход, основанный на философии холизма или так называемой «философии целостности»; подразумевает в данном случае использование в целостном подходе к клиенту установки на заложенную природой самореализацию и психоаналитическое выяснение истинных причин его проблем.

11

Фирменное название порошка для приготовления питательного шоколадно-молочного напитка компании «Уондер лимитед».

12

Герман Мелвилл (1819–1891) – американский писатель и моряк, автор классического романа «Моби Дик».

13

«Жевуны» – маленькие жители Голубой страны из сказки американского детского писателя Лаймена Фрэнка Баума (1856–1919) «Удивительный волшебник из страны Оз». Они также живут и в весьма вольном пересказе оригинала «Волшебник Изумрудного города», сделанном в 1939 г. русским писателем А. М. Волковым (1891–1977).

14

«Def Leppard» – британская рок-группа, пик популярности которой пришелся на 1984–1989 гг.

15

Игра слов: в английском языке имя Бенджамин, восходящее к библейскому Вениамину, имеет также значение «младший сын», «любимый ребенок», «баловень».

16

«Эй-джи-эй» – фирменное название кухонной плиты компании «Глинуэд груп сервисез».

17

«Делойт Туш Томацу» – одна из крупнейших аудиторских компаний мира с широким спектром услуг в области корпоративных финансов и управления.

18

Тростник или тростниковая крыша (англ.).

19

Обозначение поцелуев, обычно в конце письма или записки: «чмок-чмок-чмок».

20

Найджела Лоусон (р. 1960) – британская журналистка, телеведущая, ресторанный критик и автор книг по кулинарии.

21

И так далее (лат.).

22

Ян Янсон, или Йоханнес Янсониус (1588–1664) – знаменитый голландский картограф и издатель.

23

Музей изящных искусств в Кембридже, основанный виконтом Фитцуильямом в 1837 г., где, наряду с библиотекой, хранится собрание предметов искусства начиная со времен Древнего Египта и заканчивая эпохой Возрождения.

24

Стивен Уильям Хокинг (р. 1942) – английский физик-теоретик, сделавший много открытий в теории черных дыр.

25

Роман «Грозовой перевал» принадлежит перу английской поэтессы Э`мили Джейн Бронте (1818–1848).

26

Хэмпстед-Хит – лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона. Известен праздничными ярмарками с аттракционами.

27

Дороти Паркер, урожденная Ротшильд (1893–1967) – американская писательница и поэтесса еврейского происхождения, известная своим едким юмором, остротами и проницательностью в отношении пороков городской жизни XX в.

28

«Красивый остров» (ит.).

29

«Ротари-клуб» – международная неправительственная организация. Позиционирует себя как объединение нерелигиозных и неполитических благотворительных организаций, открытых для всех стран, вне зависимости от национальной и расовой принадлежности, вероисповедания и политических взглядов.

30

Шедевр английской перпендикулярной готики, строившийся с 1446 по 1515 г. Считается визитной карточкой университетского Кембриджа.

31

«Бритва Оккама» – методологический принцип, получивший свое название от имени английского монаха и философа Уильяма Оккама (ок. 1285–1349). В кратком виде он гласит: «Не следует множить сущее без необходимости», то есть является принципом экономии мышления.

32

Дева в беде или преследуемая дева – архетипичный образ, вымышленная героиня литературного произведения, картины или фильма. Обычно она является молодой и привлекательной женщиной, терзаемой ужасным злодеем или монстром и ожидающей героя-спасителя.

33

Винсент Юджин Крэддок, более известен как Джин Винсент (1935–1971) – один из пионеров рок-н-ролла.

34

Эдвард Рэймонд Кохрэн, более известен как Эдди Кохрэн (1938–1960) – американский певец, композитор, автор песни «Три шага в небеса».

35

Гранта – название притока реки Кем, к югу от города Кембридж. Название города означает «мост через реку Кем», а в древности этот англо-саксонский город назывался Грантебрюке, и это название, постепенно изменяясь, приняло форму Кембрюке, а позже, при Вильгельме Завоевателе, окончательно обрело современную форму – Кембридж. Также изменилось название реки с Гранта на Кем.

36

Очевидно, имеется в виду аналогия выбора названий для лодок по известным песням. Название «Лев на футболке» восходит к цитате: «Три льва на футболке» из песни «Три льва», одного из многочисленных вариантов футбольного гимна Англии, написанного в 1996 г., – музыка английского певца и музыканта Иэна Закари Бруди (р. 1958), слова английского комика и писателя Д. Бэддила (р. 1964) и английского актера и сценариста Ф. Скиннера (р. 1957).

37

Кэнэри-Уорф – деловой квартал в восточной части Лондона на так называемом Собачьем острове.

38

Имеется в виду английская пословица: «Живущим в стеклянном доме не следует бросаться камнями».

39

Книга «Если никто не говорит о замечательных вещах», написанная английским писателем Д. Макгрегором (р. 1976), удостоилась литературной премии имени Сомерсета Моэма за 2003 г.

40

Энид Мэри Блайтон (1897–1968) – известная британская писательница, работавшая в жанре детской и юношеской литературы.

41

Альфред Эдвард Хаусман (1859–1936) – один из самых популярных поэтов-эдвардианцев. Цитируемое стихотворение (перевод Г. Кружкова) входит в сборник «Шропширский парень», изданный в 1986 г.

42

Госпожа или миз – обращение, которое ставится перед фамилией женщины, как замужней, так и незамужней. Вошло в употребление с 1970 г. по инициативе Движения за освобождение и равноправие женщин.

43

На самом деле это акростих; в оригинале первые буквы по вертикали складываются в слово VOLCANO – вулкан.

44

Стихотворение А. Э. Хаусмана «Ярмарка», написанное в 1922 г., пер. Е. Лебедева.

45

«Ant & Dec» – популярный дуэт британских комиков, известных под псевдонимами Энт и Дек (настоящие имена Энтони МакПатлин и Деклан Донноли, оба родились в 1975 г.).

46

«Королевский кир» – коктейль из шампанского с добавлением черносмородинового ликера.

47

Психологическая драма-триллер «Сирота» (в российском прокате «Дитя тьмы»» – кинофильм американского режиссера Жауме Кольет-Серра.

48

Джабба Хатт – киноперсонаж, огромной слизнеподобный инопланетянин, нечто среднее между жабой и Чеширским Котом из киносаги «Звездные войны» Дж. Лукаса.

49

«Частная жизнь в сталинской России» – книга британского историка О. Файджеса (р. 1959), изданная в 2007 г.

50

«Экономист» – англоязычный еженедельный журнал новостной направленности, издаваемый британской медиакомпанией с 1843 г.

51

Вероятно, имеется в виду «П.Н. Ревью» – английский литературный журнал.

52

Лев Давидович Троцкий, псевдоним Лейба Давидовича Бронштейна (1879–1940) – революционний деятель XX в., идеолог троцкизма, одного из течений марксизма.

53

Морган Скотт Пек (1936–2005) – выдающийся американский психиатр, публицист, автор многих бестселлеров, в частности изданной в 1983 г. книги «Люди лжи: надежда на исцеление человеческого зла».

54

Овощи, приправленные оливковым маслом и запеченные под гратеном в глиняном горшочке.

55

Айн Рэнд, урожденная Алиса Зиновьевна Розенбаум (1905–1982) – американская писательница российского происхождения, создатель философского направления объективизма. Ее роман «Источник» вышел в 1943 г., и в нем также выражаются философские взгляды автора на рациональный индивидуализм, противостоящий коллективизму.

56

«Pink Floyd» – британская рок-группа, основанная в 1965 г., знаменита своими философским текстами, акустическими экспериментами, инновациями в оформлении альбомов и грандиозными шоу.

57

Кристофер Рен (1623–1723) – английский архитектор и математик, создатель национального стиля английской архитектуры, так называемого реновского классицизма.

58

«Гранта» – название журнала студентов Кембриджского университета, издающегося с 1889 г., совпадающее с названием притока и более древнего названия реки Кем.

59

Кембриджская бизнес-школа; входит в состав факультета бизнеса и менеджмента Кембриджского университета и с 2005 г. носит имя политика и бизнесмена Пола Джаджа (р. 1949), вложившего средства в строительство ее здания.

60

«Channel Four» – британский коммерческий телеканал.

61

Пейслийский узор на тканях имитирует узор кашмирской шали со сложным каплевидным рисунком («огурцы»). Первоначально ткани с таким узором выпускались в шотландском городе Пейсли.

62

Незаконное повышение цены на дом против первоначальной договорной.

63

Вероятно, сленговый глагол, образованный от названия популярной в узких кругах компьютерной игры «Нитром должен умереть».