Авторское предисловие

Так уж получилось, что к первой книге «Наружного наблюдения» авторского предисловия мы не писали. Не то чтобы поленились или не успели, а просто посчитали ненужным. Но с выходом второй книги из серии «НН» мы все-таки решили, что называется, объясниться. Дело в том, что мы никак не ожидали столь бурной реакции на «Наружку», которая в первую очередь последовала со стороны людей, невольно ставших прототипами героев нашей книги. Странно, но факт: во многих наших предыдущих вещах неоднократно проявлялись и действовали и сотрудники уголовного розыска, и работники прокуратуры, и «герои» криминального мира, но представители всех этих «профессий» в основном достаточно спокойно комментировали свое появление в романах и относились к самим книгам и к выведенным в них образам преимущественно позитивно-нейтрально. В случае же с «НН» отклики превратились в абсолютный шквал, и, признаемся, в общем и целом шквал этот нам все же радостен.

Отзывы были самые разнообразные. Вплоть до совершенно уничижительных обвинений в том, что «Константинов сотоварищи» специально и на заказ написали книгу «НН», дабы все бандиты отныне узнали «секретную тактику работы секретных милицейских подразделений» и, будучи таким вот образом «предупреждены», «вооружились». Комментировать подобное не шибко хочется, потому как, с одной стороны, это бред и полный маразм. А с другой – глупо, наверное, оправдываясь, писать пассажи типа: «Мы не ставили перед собой подобной задачи, а просто хотели сделать интересную книгу, в которой рассказывается об интересных людях с очень интересной профессией». Мы действительно пытались написать именно такую книгу, и мы действительно не собираемся оправдываться. Потому как вроде и не за что.

И все же такого рода претензии скорее исключение, нежели правило. А «правило» в данном случае выглядит достаточно забавно, ибо довольно большое количество сотрудников «наружки», как действующих, так и бывших, как из России, так и из стран СНГ, после выхода этой книги вдруг стали обращаться к нам с комментариями и предложениями по поводу того, как улучшить роман, исправить имеющиеся в нем неточности, погрешности и прочее. Причем некоторые в своем искреннем стремлении помочь почему-то совсем не думали о том, что эти самые погрешности мы оставляли специально для того, чтобы уж совсем не расшифровывать для «бандитствующих» элементов тактику работы «наружки» (притом что саму эту тактику они и без того неплохо знают). Но в любом случае такое вот дружное стремление поправить и помочь, на наш взгляд, свидетельствует о том, что в современном «НН» в основном работают люди совершенно здоровые, нормально реагирующие и правильно понимающие. Люди, которые действительно рады, что наконец-то и о них появилась хоть какая-то книга, которая пусть и с огрехами, пусть и с ляпами (вольными или невольными), но все-таки чуть больше рассказывает об их службе.

И все же самой главной своей удачей в этом романе мы все равно считаем не детальное воссоздание атмосферы, «приближенной к боевой», а тот факт, что образы его главных персонажей получились живыми и не фальшивыми. Этот момент очень хорошо проявился, в первую очередь, на нашей женской читательской аудитории. Ведь прекрасной половине человечества по большому счету было абсолютно наплевать на все эти мульки, связанные с: «грузчики – туда, грузчики – сюда», «пятый, пятый – я третий»… Им сначала оказалась интересна сама жизнь героев, а теперь не терпится узнать, что будет с этими ребятами дальше. И пусть этот интерес зачастую выражается на уровне вопросов типа «а поженятся ли Паша и Полина?» На самом деле такие вопросы дорогого стоят, и нас это совершенно поразило. Поразило в самом хорошем смысле этого слова.

Поэтому мы приняли решение рассказывать историю дальше. Рассказать о том, что случилось с Пашей, с Лямкой, с Нестеровым, с Полиной – словом, со всем этим замечательным экипажем.

Касательно последнего, очень интересны такие отзывы профессионалов: «Ребята, вы изобразили замечательный экипаж. Но!.. Таких на самом деле не бывает. Он у вас слишком идеален». В данном случае позволим себе не согласиться. Никаких «но» – бывает! Раз идеальный – значит, бывает. Хотя бы потому, что идеал – вещь абсолютно материальная. Конечно, в какой-то мере «нестеровцы» действительно получились у нас, может быть, слишком красивыми внутренне, несколько лучшими и более интересными людьми, нежели те, которые встречаются нам в повседневной жизни. Но ведь это не вранье. Это – мечта! А если мечта оказывается созвучной конкретным людям (в данном случае – нашим читателям), значит, она (мечта) жива. Вот если она слишком далеко отрывается от того, что есть на самом деле, тогда – да! Если мечта не задевает и не греет, тогда согласимся – она глупая какая-то, эта мечта. Но если мечта вполне осязаемая, если до нее можно дотянуться рукой… То почему бы и нет, собственно? Как раз тогда все очень хорошо. Значит, по-здоровому (особо подчеркнем это слово) воспитательный момент в нашей книге присутствует.

Помимо прочего, есть в романе «НН» и проблемы, характерные для нынешней милиции. В своем творчестве мы вообще стараемся отображать такие вещи, ибо мы, как и многие, увы, далеки от иллюзий, что в нашей правоохранительной системе все замечательно и хорошо. Но при этом нам все равно хотелось создать эдакую красивую легенду. Такую, чтобы людям захотелось бы стать хоть чуточку похожими на наших героев.

Признаемся, было очень трудно приступать к продолжению романа. Дело в том, что первую историю мы делали азартно, от души, и теперь некая ее успешность (если судить по более чем комплиментарным откликам читателей) обязывает ко многому. Не секрет, что при любом продолжении так или иначе возникает опасность скатиться в коммерцию: мол, вот-де, ребята, оседлали тему и пошел «чес». А нам очень бы не хотелось так поступать. Посему в данном случае мы должны были постараться придумать такую историю, которая, как минимум, должна была бы стать не менее интересной, чем первая (а желательно и поболе). Получилось это или нет – решать вам.

Более того, в каком-то смысле именно эта книга является для авторов своеобразным экватором. Мы до сих пор пребываем в сомнениях относительно того, как эта новая история должна завершиться. Будет ли у нее продолжение, а если будет, то каким? Потому что иногда бывает очень важным вовремя остановиться, дабы не опошлить собственную же идею. Словом, решения по судьбе экипажа на данный момент у нас пока еще нет. И окончательно мы будем принимать его в том числе и по вашей, Уважаемый читатель, реакции.

И в заключение хочется сказать следующее.

Уважаемые прототипы наших героев! Хотя большинства из вас мы не знаем лично, мы относимся к вам с большим уважением и с большой симпатией. Эта книга о вас, и все же, не обижайтесь, – она не только для вас. Искренне понимаем вашу ревность в этом вопросе, но не будем обманывать – эта книга делается для вас, но лишь в числе всех прочих остальных читателей. И в этом смысле делайте, пожалуйста, скидку на это. Если бы книга писалась только для сотрудников «НН» и членов их семей, уверяем, она бы вышла под грифом ДСП и была бы написана совсем по-другому. Основной же читатель этого романа – гражданские люди, которые никогда в своей жизни с этим видом деятельности правоохранительных органов практически не соприкасались. И не дай им бог с ней соприкасаться и впредь. Кроме как на страницах нашего романа.

Большое спасибо всем тем, кто помогал нам при работе над этой книгой. Большое спасибо всем тем, кто нас поддерживал, консультировал, равно как отдельное спасибо тем, кто нас критиковал и костерил благим матом. И все же большая просьба и к тем, и к другим – не забывайте, что это всего лишь книга! Уверяем вас, жизнь «грузчиков» гораздо сложнее, непредсказуемей и интересней. Да что там говорить, вы и сами об этом знаете!

Андрей Константинов,

Евгений Вышенков,

Игорь Шушарин

июнь 2005

Глава первая

Лямин

С самого утра светило солнце и казалось, что наконец-то хоть один сентябрьский денек обещает быть. Быть либо по-бабьи летним, либо по-летнему бабьим. Но уже к обеду все вернулось на круги своя – небо потихонечку затянуло тучами, а затем стал накрапывать дождик, который вскоре и вовсе перешел в сопровождаемый холодным северным ветром ливень. В соответствии с законом жанра пешеходы неуклюже засеменили по лужам, а наиболее смелые питерские барышни, обнажившие было с утра плечи и ножки, теперь спешно стягивали со своих кавалеров пиджаки и рубашки, чем доставляли им (кавалерам) несказанное удовольствие – всегда приятно почувствовать себя благородным, не прикладывая к этому значительных усилий.

– …Светило солнце в тот день, как всегда, и ничто не предвещало горя, и никто не сказал тебе тогда, что под вечер станет с тобою, – негромко пропел Паша Козырев, комментируя разбушевавшийся за стеклом природный катаклизм.

– А дальше? – попросил Лямин. По причине ненастья в данный момент весь экипаж укрылся в салоне оперативной «девятки».

– Море верных, надежных друзей, на которых ты мог положиться. И вот перед тобой лица закрытых дверей, лишь стоило ей оступиться.^[1]

– Фу-у, Пашка, что за пошлятина? – ужаснулась Полина.

– Да уж, – поддержал ее Нестеров. – В самом деле, Паша, тогда давай уж лучше песню про зайцев, что ли. А то нагнал пурги-тоски. Из жизни лишившихся невинности девиц.

– Так не в этом смысле оступилась. Она там дальше по тексту с крыши упала.

– Ну, тогда это меняет дело. Наш человек: умираю, но не отдаюсь.

– Да ну вас, – смутился Козырев и, сделав вид, что обиделся, полез в карман за сигаретами.

– Пашка, не смей! – прикрикнула на него Полина. – И так обкурили меня с ног до головы. Каждый день после смены приходится одежду стирать – насквозь табачищем воняет.

Козырев поспешно убрал пачку в карман – перечить Ольховской он не смел по двум причинам: во-первых, в глубине души Паша ощущал себя, пусть и худо-бедно, но джентльменом, а во-вторых – он неровно дышал к Полине. «А вот интересно, – подумал Козырев, – какова должна быть частота вдоха-выдоха, чтобы по ней можно было доподлинно определить – ровно ты дышишь к человеку или уже нет?»

– Вот и молодец, – оценила его жест Ольховская. – Одна выкуренная сигарета сокращает жизнь на целых десять минут. Представь, как они могут пригодиться тебе перед смертью.

– Да уж. Лишние десять минут, проведенные на смертном одре, – это круто.

– А почему сразу на одре? А вдруг смерть застанет тебя в объятиях любимой женщины? Разве это плохо – десять дополнительных минут счастья?

– Да какие там женщины, в старости-то, – вписался в развернувшуюся дискуссию Лямка. В последнее время тема взаимоотношения полов интересовала его все больше в свете забрезжившего на горизонте романа с девушкой Ирой из отдела установки.

Нестеров хотел ответить на этот Ванин пассаж одним, весьма пикантным, анекдотом, однако, прикинув количество содержащихся в нем неприличных выражений, решил пощадить уши Ольховской. Но курить ему, кстати, тоже давно хотелось.

– Знаешь, Полина, мой отец свою первую сигарету выкурил в двенадцать лет. И если, как ты говоришь, каждая сигарета сокращает жизнь на десять минут, то боюсь, что у бати при таком раскладе было бы немного шансов дожить до встречи с моей матушкой…

Молодежь продолжила словесные пикировки (чего еще делать-то?), а бригадир откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Ворочать языком и битый час гонять порожняка не хотелось. Хотелось спать, либо, на худой конец, потаскать объекта. Но было понятно, что объект – кустарь-одиночка, подозревающийся в связи с черными следопытами, из дома не высунется. По крайней мере до конца их смены – точно. В такую погоду даже гробокопатели не работают, а дождь, похоже, зарядил надолго.

Настроение у Александра Сергеевича было серым и паршивым. Под стать пейзажу за окном, глядя на который бригадиру невольно подумалось, что автор строчек «у природы нет плохой погоды» тиснул их для красного словца – впопыхах и не подумав.

Впрочем, первопричиной скверного настроения Нестерова был отнюдь не сентябрьский дождь. Его… как бы это поэтичнее выразиться?.. Словом, его все еще мучил озноб после вчерашнего. Или, как говорят в простонародье, – его колбасило.

Накануне всем отделом отмечали уход на вольные хлеба Кости Климушкина. Еще один офицер пополнил скорбный мартиролог отдела, в котором на памяти Нестерова число безвременно ушедших по волнам большого и малого бизнеса перевалило уже за второй десяток. Бизнес этот по большей части был охранным, и Костя в данном случае не стал исключением из правил. Его уже давно переманивали «свои» – бывшие «грузчики», ныне артельно трудившиеся в СБ питерского филиала московского банка с труднопроизносимой сельскохозяйственной аббревиатурой. Нестеров не знал, сколько сейчас получают труженики села, но, судя по зарплате охранников их профильного финансового учреждения, «банковские пейзане» отнюдь не бедствовали: пятьсот баксов с режимом «два через два» – худо ли? Костя Климушкин поначалу от заманчивых предложений отнекивался, а потом решил: «Всё, достали, работаю до первого выговора». Тот, понятное дело, не заставил себя ждать, и уже на следующий день Костя накатал рапорт об увольнении.

Провожали долго и обстоятельно. Сначала в «Аптеке» – излюбленном месте опушников и прочих обитателей общественного дна. Затем, когда пить по предлагаемому прейскуранту стало немыслимо и здесь, переместились в заброшенный сквер рядом с детским учреждением. Поскольку закуски было мало, ее поглощали торопясь и не прислушиваясь к рекомендациям специалистов Минздрава, настоятельно советующим тщательно пережевывать пищу. Рекомендации, касающиеся несмешивания различных алкогольных напитков, также соблюдены не были. Как результат – с утра наличие головной боли и отсутствие всякой другой наличности.

Нестеров открыл глаза, достал из внутреннего кармана бумажник и, внимательно всмотревшись в его недра, печально изрек:

– Н-да, чем ближе день зарплаты, тем труднее до него дожить.

– Александр Сергеевич, вам деньги нужны? – встрепенулся Лямин. – Могу одолжить немного до получки.

– Гусары, Ваня, денег не берут, – назидательно произнес бригадир, после чего с грустью добавил: – хотя… какой из меня, к ебеням (прости, Полинушка), гусар? Ладно, давай стольник.

В плане «стрельнуть до получки» Ваня Лямин был товарищем идеальным, поскольку регулярно получал неплохое вспоможение от своей костромской родни. К тому же Лямка абсолютно не умел отказывать, а посему этим его качеством самым беззастенчивым образом пользовалось большинство сотрудников отдела.

– Пойду хоть водички куплю, что ли, – вздохнул бригадир. Он распахнул дверцу машины, и в салон сразу же потекли струйки дождевой воды.

– Да вон ее сколько. И бесплатно, – усмехнулся Козырев, прекрасно знавший, что в таком состоянии бригадир пьет воду лишь с не менее чем девятипроцентной крепостью.

– Разговорчики в строю! – буркнул Нестеров. – Всем смотреть за выходом. Если кто будет саботировать, отправлю следить на лавочку к подъезду.

– Александр Сергеевич, возьмите хотя бы мой зонтик. Промокнете же насквозь!

– Спасибо, Полинушка. Что бы я без тебя делал с этими двумя обормотами?…

Нестеров выбрался из машины, распахнул над собой цветастый дамский зонтик и, шлепая по лужам, двинулся напрямки через детскую площадку. Спасительный ларек с манящей надписью «24 часа» он заприметил еще на подступах к дому объекта.

Несмотря на непогоду, к ларечному окошечку выстроилась небольшая очередь. Видимо, из таких же, как Нестеров, страждущих. Бригадир встал за основательно промокшим мужиком в потертой джинсовой куртке и не спасающей от проливного дождя неопределенного цвета кепке. Всматриваясь в витрину, он слегка наклонил зонт, и скатившаяся дождевая вода угодила прямиком мужику за шиворот. Тот вздрогнул и резко обернулся:

– Алё, брателло, может, ты мне еще и спинку потрешь?

– Извини, брателло, виноват. А вот спинку потереть не могу – руки заняты.

Мужик, которому на вид можно было дать как тридцать лет, так и сорок, посмотрел на бригадира злым, прожигающим взглядом, ругнулся, однако заводиться не стал. Тем более что в этот момент подошла его очередь. Он попросил бутылку литрового «Менделеева» и, пока продавщица, ворча, отсчитывала сдачу с протянутой тысячи, Нестеров мучительно вспоминал, где мог видеть его раньше. То, что видел, это точно, фотографическая память у бригадира была отменной. Но вот где и при каких обстоятельствах? Тем временем мужик небрежно пихнул в карман ворох бумажной сдачи, поднял воротник куртки и шагнул в дождь. Продолжая вспоминать, Нестеров заплатил за банку пива и двинулся вслед за ним, благо тот шел как раз в направлении дома объекта.

Уже подходя к детской площадке, Александр Сергеевич наконец вспомнил – это была рожа из прошлогодней ориентировки. Ну конечно! За этим человеком они уже работали. Вернее, выставлялись у адреса возможного появления, однако в течение трех дней объект так и не нарисовался, после чего смену перебросили на другую точку. Как же его?… Чекменев… Чибирев… Словом, сибиряк, которого наши искали по просьбе сибирских коллег. Не то вымогалово, не то разбой… Н-да, искать-то искали, но, похоже, так и не нашли. Точно – он! «Пельмень», так его окрестил покойный Антоха Гурьев. «А почему пельмень?» – помнится, спросил тогда бригадир. «Да потому что сибирский», – рассмеялся в ответ Антоха. Кстати, теперь, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что у мужика рыхлое и от природы очень красное, как бы малость «переварившееся» лицо. Так что действительно – пельмень и есть.

Нестеров нажал тангенту радиостанции:

– Полина! В вашу сторону идет мужик в джинсовой куртке с бутылкой водки в руках. Видишь его?

– Сейчас, Александр Сергеевич… Да, вижу.

– Не вылезая из машины, приглядите за ним. Если будет заходить в дом, попробуйте сделать адрес. Только аккуратно, если вертлявый – лучше не светитесь. Ясно?

– Ясно. А кто это?

– Потом объясню. Все, конец связи.

Когда бригадир подошел к машине, Полины и Лямки в салоне уже не было. Это означало, что заход Пельменя состоялся и ребята подорвались работать схему «семейная пара». Нестеров забрался на заднее сиденье, смешно фыркая и отряхиваясь после дождевой ванны. Закончив эту процедуру, он с наслаждением всковырнул банку пива и сделал пару затяжных глотков. На лице бригадира немедленно нарисовалась блаженная улыбка, с которой он и встретил возвратившуюся парочку «грузчиков».

– Ну и как успехи?

– Вошел в соседнюю с объектом парадную. Пятый этаж, вторая дверь справа от лифта, квартира 63. Все окна выходят во двор, – отрапортовал довольный Лямин.

Ему очень нравилось устанавливать адреса, изображая юного кавалера Полины. Надо ли говорить, что, в свою очередь, Паша Козырев весьма ревностно переживал каждый подобный случай – в такие минуты ему чертовски хотелось быть на месте Ивана. Особенно после красочного рассказа Лямки о том, как однажды внезапный выход объекта на перекур не оставил ему и Полине иного шанса, кроме как спешно обняться и слиться в весьма продолжительном поцелуе.

– Квартиру срисовали точно? Или плюс-минус два пролета?

– Точно, Александр Сергеевич. Проходом сделали.

– Тогда молодцы. Хвалю.

Нестеров сделал еще один глоток и по мобильнику набрал номер начальника отдела Нечаева:

– Василий Петрович, Нестеров беспокоит.

– Сергеич, давай бегом, я на совещании. Что там у вас? Объект зашевелился?

– Да свои в такую погоду как раз дома сидят, телевизор смотрят. А вот чужие всякие под носом так и шастают.

– Сергеич, давай без этих твоих аллегорий. Я ж тебе говорю – у меня совещание.

– Помнишь, мы в прошлом году по иркутской ориентировке срочную делали? Тогда еще Гурцеладзе из УБОПа канистру коньяка обещал, если мы для сибиряков беглого отыщем…

– Про коньяк что-то такое припоминаю, а вот все остальное… И чего?

– А того, что срисовал я этого товарища. Только что. Представляешь, зашел в тот же дом, где мы сейчас под окнами кукуем. Вот уж действительно: что кругом ходит – то и к нам заходит… Мои на всякий случай адресок срубили. Я вот таперича сижу и анализирую: а вдруг предложение о канистре все еще в силе?

– Понял тебя, Саша. Правильно анализируешь. Сейчас попробую связаться с седьмым отделом,^[2] а вы пока за парадняком приглядывайте – может, оно и правда в цвет ляжет…

Минут через пять Нечаев перезвонил. Суть его крайне эмоциональной речи свелась к тому, что «в цвет» действительно «легло», а посему в самом скором времени к «грузчикам» должны подтянуться заказчики с группой технической поддержки и физической подтанцовки. Кроме того, в помощь экипажу начальник уже перебросил смену Пасечника.

– Не догнал?! Это что ж теперь, если сибиряк куда подорвется, нам его тащить, что ли? А как же следопыт?

– Да черт с ним, со следопытом этим. За ним пока все равно ничего конкретного нет, а вот сибиряка твоего они уже полтора года как ищут.

– Он что, в федералке?

– Формально нет. Но там какая-то очень серьезная запутка. Похоже, намеренно не хотят открыто светить свой интерес к нему. Не то чтобы боятся, но опасаются. Потому как там, в Сибири, за него большие люди похлопотать могут. Короче, матерый такой человечище. Так что вы постарайтесь, чтоб все тихо и по уму. Ты ж знаешь, «я скандалов не люблю». Да, и на рожон почем зря не лезьте – не исключено, что он при оружии.

– Вот ведь… ёбтедь. Чего-то при таких раскладах мне и коньяку уже не шибко хочется.

– Поздно, Сергеич. Сам виноват – никто тебя за язык, а вернее, за глаз не тянул. А теперь все: коль прокукарекали «а», надо кукарекать «бэ». Квартиру-то хоть правильно сделали?

– Обижаете, Василь Петрович.

– Смотри, за базар ответишь. Если что не так, двери за свой счет вставлять будешь. Понял?

– Понял, куда ни кинь – везде вилы. Только ты, Василь Петрович, на всякий случай предупреди руоповцев, чтобы они журналистов заморских с собою не тащили. Сам знаешь – примета плохая.

– Вот ведь помянул некстати. Сплюнь.

– Слушаюсь, господин начальник, – рассмеялся Нестеров и действительно сплюнул.

История с «заморскими журналистами» случилась в одна тысяча девятьсот девяносто лохматом году, когда Нестеров по своей субординации еще имел полное моральное и служебное право обращаться к Нечаеву не иначе как «Васька». Именно в это время мировая общественность ввела в массовый обиход термин «русская мафия», а в самой России появились предтечи нынешних УБОПов – оперативно-розыскные бюро. В задачи последних (если кто уже не помнит) входило пресечение на местах этой самой мафии в зародыше, дабы она, зараза, не расползалась по всему свету, наводя ужас на добропорядочных бюргеров и гамбюргеров. Согласно милицейским отчетам и сводкам, пресечение велось более чем успешно. Между тем Запад верить в успехи безнадежного дела почему-то не спешил, либо, как минимум, сомневался. Поэтому, в соответствии с ранее провозглашенным курсом на гласность, в Россию стали приглашать представителей зарубежных общественных организаций и средств массовой информации. Здесь для них устраивали показательные полицейские шоу, в ходе которых на примере «потемкинских малин» Западу показывали, «чьи в лесу шишки». Надо ли говорить, что постановки эти обставлялись с размахом, которому позавидовал бы сам покойный сэр Стэнли Кубрик.

В одной из таких постановочных батальных сцен довелось поучаствовать и смене Нестерова. Тогда на берега Невы с краткосрочным визитом прибыла внушительная делегация сотрудников Интерпола и сопровождающих их журналистов. Причем журналистов даже не заморских, а «заокеанских», то бишь штатников. И не просто журналистов – телевизионщиков. А что самое главное для телевизионщика? Правильно – картинка. Желательно героическая – со стрельбой, мордобоем и финальным торжеством справедливости. Инсценировать стрельбу и мордобой в главке застремались: шутки шутками, но могут быть и жертвы среди своих. Так что решили работать в режиме «реалити-шоу». Прошерстили дела оперучета, подняли агентурные данные и нашли-таки достойные кандидатуры – «малышевского» бригадира очень средней руки по кличке Гвоздь и трех его подчиненных, живущих большой дружной семьей в снимаемой квартире в районе Старой Деревни. Рано или поздно эту компашку все равно следовало брать, так как об их причастности к разбойным нападениям в то время не знал разве что совсем ленивый плюс обслуживающий эту территорию участковый инспектор.

За Гвоздем поставили ноги, и к вечеру первого же дня наблюдения тот привел бригаду «грузчиков» к дому на улице Савушкина. Привел безо всяких эксцессов и приключений, так как за два часа до этого очень конкретно посидел в кафе «Сугроб» в окружении себе подобных маргинальных личностей. От небрежно припаркованной у дома малиновой «восьмерки» Гвоздя потащил молодой разведчик Юра Стрепетов. Первый отрезок пути он исполнил в высшей степени профессионально – вошел в подъезд за объектом, что называется, на плечах и на цыпах. Да и чего ж не войти, если клиент вмазан по самое «мама не горюй»? А вот дальше пришлось попотеть. Времена на дворе стояли тяжелые, перестроечные, о Чубайсе еще никто слыхом не слыхивал – словом, каждая лампочка на счету. В смысле, темно в подъезде, хоть глаз выколи. С трудом ориентируясь в темноте, Юра подорвался вслед за уходящим вверх лифтом, преодолел пяток-другой пролетов и притормозил, вслушиваясь. Лифт остановился на уровне шестого этажа, Гвоздь сделал пару тяжелых шумных шагов вправо, отчетливо рыгнул, втопил кнопку звонка и через некоторое время громко произнес секретный пароль на сегодняшний вечер: «…Конь в пальто… Открывай, сука, свои». Подсветив спичкой номер ближайшей квартиры, Юра произвел в уме нехитрые арифметические действия и получил искомый ответ на поставленный заказчиками вопрос: где сегодня будет чалиться Гвоздь, о чем и поспешил поведать своим боевым товарищам, вляпавшись на обратном пути в собачью какашку.

Через полчаса к дому торжественно подкатил автобус с омоновцами и членами съемочной бригады телеканала GNN. Пока бойцы разминались, а штатники готовили аппаратуру, российский консультант будущего телешедевра сбегал в подъезд и вкрутил лампочки на лестничных площадках пятого, шестого и седьмого этажей. (Предварительно эти самые лампочки с разрешения коменданта здания были вывинчены из мужского туалета главка.) После этого российско-американская ватага бесшумно поднялась к заветной двери. Прозвучала кинематографическая команда «Мотор… Хлопушка…» – и входная дверь была вынесена вместе с косяком к чертовой бабушке и даже еще далее.

Влетающие в квартиру один за другим дюжие молодцы с калашами наперевес, грохот упавшей в прихожей вешалки, хрустящее под тяжелыми ботинками разбитое зеркало, дикие вопли «Всем лежать – всем бояться!» – все эти неотъемлемые атрибуты «масок-шоу» американская телекамера зафиксировала в высшей степени красиво и беспристрастно. Не хватало лишь самого главного, гвоздевого момента, то есть момента истины для самого Гвоздя и его подельников-«гвоздиков». Вместо него видоискатель камеры наткнулся на перевернутый обеденный стол, под руинами которого, уткнувшись лицами в пол, в неудобных позах расположилось почтенное семейство в составе пяти человек: мужчина, женщина, благообразного вида старичок, присыпанный макаронами по-флотски, и двое отпрысков-близнецов с мокрыми от ужаса штанишками. Не ожидавшая подобного исхода телекамера дрогнула, взяла фокус чуть повыше и скользнула по головам обступивших место схватки бойцов ОМОН. Несмотря на наличие у каждого из них залихватской черной маски, легкая тень смущения на лицах воинов угадывалась вполне определенно.

Словом, извиняйте, хозяева, накладочка получилась. Продолжайте свою вечернюю трапезу, а дверку мы вам с утра на место поставим. Не беспокойтесь, абсолютно бесплатно, как говорится, за счет заведения. Оперативно-поискового, естественно…

В принципе, Юра Стрепетов сделал все правильно. Ну, скажем так, почти правильно. Вот только с выводами чуть-чуть поторопился – ему бы дождаться захода объекта в квартиру, а Юра возьми да и купись на заветный пароль про «коня в пальто». Между тем Гвоздь, будучи серьезно подшофе, выйдя из лифта, элементарно перепутал право и лево (за ним и по трезвости такой грешок водился) и по чистой случайности ломанулся не туда. И лишь после того, как в первой квартире ему наотрез отказали в гостеприимстве и дверей не открыли, он сумел сориентироваться в сторонах света и отправился в квартиру напротив. Здесь-то его и поджидали те самые три брата-акробата. Кстати, всерьез обеспокоившись движухой на лестничной площадке, подельники Гвоздя оперативно спустили в унитаз герыча на пару штук баксов, а также повыбрасывали в окно тщательно отмытые от пальцев выкидухи, кастеты и прочую гарнитуру. В этом смысле ночной визит сотрудников милиции в дом на улице Савушкина нельзя считать абсолютно бесполезным – хотя, бы в плане профилактики правонарушений. Впрочем, этот незначительный эпизод не пошел в зачет ни оэрбэшникам, ни «грузчикам». Какой там Гвоздь, какие на фиг герыч и кастеты, когда руководство главка село в лужу на глазах у идеологического противника?! Причем село под запись. Это у наших журналюг можно запросто кассету отобрать, а штатникам разве объяснишь? Так что пришлось срочно спасать реноме и затягивать традиционную в таких случаях песню про «город подумал – ученья идут». А пока специально обученные люди вместе с журналистами штатовскими эту песню под водочку распевали, умельцы из ХОЗУ рядом с их видеоаппаратурой «случайно» оставили на пару часов мощный дроссель. По типу тех, с помощью которых кинескопы размагничивают. Короче, получилось ли в конечном итоге документальное американское кино про русскую мафию – доподлинно неизвестно. А вот многосерийная драма «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты» (в главных ролях – Нестеров и Стрепетов) в ОПУ ГУВД беспрерывно демонстрировалась в течение нескольких недель после отлета американцев…

Похоже, «сибирский пельмень» руоповцам действительно нужен был позарез. По крайней мере, группа задержания прибыла на место раньше экипажа Пасечника. А ведь у того на руле сидел не просто рядовой оперативный водитель, а легендарный Коля Кривицкий. Тот самый Коля, который летом 1995 года, отчаянно преследуя оторвавшийся на канале Грибоедова транспорт объекта, совершил безумнейший по свидетельствам многочисленных очевидцев маневр: на своей «Волге» он перескочил на нечетную сторону канала по… пешеходному Банковскому мостику. Коренные петербуржцы такой финт ушами просто обязаны оценить! Тем паче, что проход к пролету моста, на котором с трудом разойдутся трое пешеходов, не плавный, а ступенчатый. Как удалость Коле проскакать две ступеньки вверх, а затем вниз и при этом никого не задавить – сие есть тайна великая и непостижимая! Вот таким водителем был Коля Кривицкий.

Заказчиков Нестеров встречал в гордом одиночестве, предварительно распорядившись, чтобы Паша перегнал машину с народом в глубь двора. Возникшие было ропот и возражения «грузчиков» бригадир немедленно пресек – не фиг им себя светить: ни перед гласниками, ни тем паче перед объектом. После событий, связанных с гибелью Антона Гурьева и последовавшими за ними поисками Ташкента, которые могли завершиться не менее трагично, бригадир предпочитал в каждую мало-мальски серьезную запутку вписываться самостоятельно, прикрывая своих ребят. Впрочем, до сегодняшнего дня никакого такого уж серьезного «прикрытия» в их работе не требовалось. Разве что от начальства. Просто у Нестерова появилась своего рода фобия, о природе которой в народе говорят «обжегшись на молоке – дует на воду».

Убоповцы подъехали без лишней помпы – ни тебе автобуса с СОБРом, ни калашей наперевес, ни специально обученных «Мухтаров». Из потрепанной, явно личной «шестерки» вылез старший: осмотрелся, выцепил опытным взглядом Нестерова и двинулся навстречу. Остальной народ пока остался сидеть в машине.

– Седьмой отдел УБОП, майор Кудрявцев. Можно просто Дмитрий, – представился оперативник, протягивая руку.

– Семерка ГУВД, подполковник Нестеров. Можно просто Саша, – уважительно пожал руку бригадир, заметив, что под рубашкой у Кудрявцева надет бронежилет. «Видать, правильный майор, не кабинетный», – подумал Нестеров и обрисовал Дмитрию сложившуюся обстановку.

– Ну что ж, – суду все ясно. Будем начинать, – подвел итог оперативник и махнул рукой своим: мол, вылезайте, приехали.

– Может, есть смысл дождаться, пока он из квартиры выйдет?

– А если он там ночевать собрался? Это у вас, у наружки, времени вагон и маленькая тележка. А мне сегодня с этим хлопцем еще побеседовать нужно, а потом отчет о беседе куда надо отнести и доложиться. Опять же погода к прогулкам под луной не располагает.

– Что, такой интересный товарищ?

– Не то слово – истосковались в разлуке, мочи нет терпеть. Но товарищ и правда интересный. В авторитете.

– Ишь ты, а по роже не скажешь, – удивился Нестеров.

– Да рожи-то у нас у всех хороши, – довольно похоже спародировал Кудрявцев известного киногероя.

Бригадир рассмеялся и подтвердил:

– Это точно. А чего ж это вы на авторитета и без физзащиты? Мало ли что…

– Так гоблины наши по заявкам на две недели вперед расписаны. Так что тут либо в очередь вставать, либо самим подрываться. Лично я предпочитаю второе. Тем более у нас в отделе свои спецы имеются. Один Валька чего стоит – любую дверь кулачищем на спор прошибает. А уж про головы я вообще молчу.

В этот момент к старшим подошли оперативники, в одном из которых Нестеров безошибочно угадал того самого Вальку. Угадать было немудрено – это был здоровенный, под два метра ростом, детина с ручищами чемпиона рестлинга и мощным бритым затылком. В такой можно хоть с закрытыми глазами лупить – все одно не промахнешься.

Кудрявцев провел минутный инструктаж для своих, после чего один из оперативников отправился на противоположную сторону дома – следить за окнами объекта, а другой – самый молодой – был откомандирован перекрывать выход из подъезда. Оставшаяся троица полушепотом произнесла малопонятную Нестерову ритуальную убоповскую мантру и под руководством майора двинулась в гости к Пельменю.

– Удачи, – бросил им вслед Нестеров. – Может, все-таки подсобить? Чем смогем?

– Спасибо, Саша, думаю, сами справимся. Как говорил принц Джон, сегодня вечером будет либо свадьба, либо похороны. Но в любом случае – повеселимся…

Едва оперативники скрылись в подъезде, как у Нестерова запищала радиостанция. Это Паша Козырев сообщал, что бригадира срочно запрашивает диспетчер. Александр Сергеевич вернулся в машину, вышел в эфир и связался с невидимым собеседником, коим оказалась дежурный аналитик управления.

– Александр Сергеевич, это Петрова из аналитики беспокоит.

– Привет, Аннушка, узнал. Чем обязан?

– Я тут по просьбе Нечаева проверила по нашим базам адрес, в который выехал заказчик. Так вот: этот адрес уже проходил по сводкам ГУВД. Четыре года назад в нем тяжело ранили хозяина квартиры – некоего Шабдурасулова. Ножевое.

– Не могу сказать, что я шибко переживаю по этому поводу. И что?

– У нас в архиве есть некоторые подробности: нападавший проник в квартиру № 63 из соседней 62-й, в которой тогда шел ремонт. А ремонт велся на деньги того же Шабдурасулова, который выкупил квартиру у соседа и затем объединил ее со своей.

– Ты хочешь сказать, что в этот адрес ведут сразу две двери?

– Да, и выводят тоже.

– Аннушка, я всегда говорил, что ты умница. С меня шоколадка. Ч-черт, извини, мне нужно срочно народ предупредить. Как бы чего не вышло…

«Грузчики», которые слушали диалог бригадира, вопросительно подняли головы, однако Нестеров ничего объяснять не стал и торопливо выскочил обратно в дождь. А тот тем временем хлестал уже, как из водомета. Молодой опер Женя стоял под плоским козырьком подъезда и, распахнув дверь, тревожно вслушивался.

– Ну как там? – спросил Нестеров, подбегая.

– Похоже, вошли, – не совсем уверенно ответил оперативник. – Шум стоял знатный, но вроде как без стрельбы обошлось. Сейчас – тихо.

Бригадир кратко пояснил суть проблемы «двух выходов». Женя среагировал мгновенно и кинулся к своим, бросив на ходу: «Товарищ подполковник, присмотрите здесь, пожалуйста. Я мигом». Вызывать лифт он не стал и, перепрыгивая через две ступеньки, понесся на пятый этаж.

«Мало мне своего начальства, так еще всякие руоповские салабоны будут указывать», – поморщился Нестеров и вошел в темный, пахнущий плесенью подъезд. Гулкое эхо диких прыжков оперативника с каждым преодолеваемым пролетом становилось все тише и тише. «Что это там за шаги на лестнице? – А это нас арестовывать идут», – вспомнилось бригадиру. Александр Сергеевич усмехнулся, полез за сигаретой, и в этот самый момент в двух шагах от него что-то ужасающе громыхнуло. Нестеров инстинктивно отскочил к стене, но уже в следующую секунду облегченно вздохнул и вполголоса рассмеялся. Ну конечно – какой-то идиот спустил в мусоропровод очередную порцию бытовых отходов. Вот ведь, блин, нашел время!

Закурить бригадиру так и не удалось, поскольку вскорости грохот повторился снова – на этот раз громыхнуло наверху. Судя по диссонирующей вибрации перил, там, наверху, кого-то уронили. Хотя почему кого-то? Отчаянный крик «Стоять, с-сука, убью!» – не вызывал сомнений в том, что уронили оперативника Женю. И, судя по нарастающему топоту ног, человек, столь нехорошо поступивший с представителем власти, внимать приказу опера не собирался. Даже под угрозой убийства.

Александр Сергеевич быстро сунул руку под мышку, открыл кобуру и переложил табельный «ПМ» в карман пиджака. Затем он бесшумно перемахнул через несколько ступеней, выступив из тени в некое подобие света, идущее от лестничного окна, и занял на пути спешащего Пельменя позицию, однозначно читаемую как «не видишь – занято – жди!». (Почему именно Пельменя? Да потому что дождь продолжал лить как из ведра, и никому из жильцов, кроме сибиряка, скорее всего, в эту пору особо спешить было некуда.) Для пущей убедительности «занятости» бригадир расстегнул ширинку, вывалил свое хозяйство и принялся неторопливо орошать лестницу. Благо незадолго до этого им была опустошена банка пива. Расчет Нестерова оказался точен. Как ни торопился Пельмень (а это был действительно он), ему пришлось брезгливо притормозить, дабы не оказаться цинично обоссанным. Пельмень понятия уважал и даже в столь стремной ситуации становиться чушканом не желал.

– Пшел с дороги, чмошник!

– А, брателло! – добродушно откликнулся Нестеров, заканчивая отливать. – Опять спинку потереть? Сейчас, только руки освобожу…

– Ты че, мужик, совсем охренел в атаке? Лязг железа о камень послушать не хочешь?

– Отчего ж не послушать, – ответил бригадир, застегиваясь. – Можно и послушать. Валяй, начинай.

С этими словами он вынул из кармана пистолет и, передернув затвор, направил его в сторону сибиряка. Тот на мгновение опешил, – подобного фортеля от Нестерова Пельмень явно не ожидал. Однако лагерная закалка дала о себе знать: сибиряк оскалился и медленно, шаг за шагом, попер на бригадира с нескрываемой насмешечкой. Мол, я тебя, дядя, насквозь вижу, понты это все – ни хрена ты не выстрелишь.

Состояние Нестерова Пельмень угадал на все сто. За долгие годы службы Александру Сергеевичу несколько раз доводилось применять оружие, однако в основном лишь для подачи сигнала и только один раз для острастки особо горячих, крепко вмазанных голов. В безоружного человека и практически в упор Нестеров не стрелял ни разу.

– Не балуй, брателло, а то яйца отстрелю, – угрожающе произнес бригадир и невольно шагнул назад.

Сибиряк никак не отреагировал на эту угрозу и, продолжая гипнотизировать Нестерова взглядом, сделал еще один шаг, чуть сокращая дистанцию. И в тот момент, когда бригадир почти смирился с мыслью, что палить ему все-таки придется, наверху послышались крики: «Туда… вниз… он, падла, вниз побежал», вслед за которыми где-то совсем близко загремели тяжелые шаги, причем явно нескольких человек.

– Повезло тебе сегодня, брателло, – давай, банкуй, – с сожалением констатировал Пельмень, смачно сплюнул и улегся на грязный бетонный пол, классически сцепив руки за головой. – Передай своим, чтоб мандраж не устраивали – чистый я сегодня, без игрушек…

«Мандраж» устраивать не стали, но лежащее тело какое-то время попинали. Не без этого, но исключительно в профилактических целях. Больше других в процессе преуспел Женя, которого за пару минут до этого сибиряк вырубил циничным ударом ноги в пах. Как выяснилось, он действительно умудрился под шумок улизнуть из дверей квартиры с номером 62, однако сначала наткнулся на молодого оперативника, а затем на «грузчика» в самом расцвете сил. Особой радости эти мимолетные встречи ему не доставили.

Кстати, в ногоприкладстве Женя усердствовал еще и потому, что, ковыляя в позе скрючившейся личинки майского жука с четвертого этажа на первый, он умудрился подскользнуться и еще раз растянуться на лестничной площадке. «Узнаю, что за сволочь лестницу обоссала, – своими руками задушу», – простонал опер, потирая ушибленный копчик, но Нестеров по понятным причинам давать наводку ему не стал. К чести Пельменя, побои он перенес стоически – не ропща, не угрожая и не требуя адвоката. А вот оружия при нем, и правда, не оказалось, и по выражению лица Кудрявцева было видно, что майор этим фактом дюже расстроен. Похоже, с доказательной базой у убоповцев было не очень, и при таких раскладах ствол на кармане гостя Северной столицы пришелся бы весьма кстати.

Оперативники затолкали закованного в браслеты сибиряка в поданный к подъезду жигуль и, в ожидании своего товарища, завершающего осмотр жилища господина Шабдурасулова (санкцию на обыск получить не успели), устроили перекур, столпившись на единственном сухом месте под козырьком.

Товарищ вернулся злым и усталым:

– Ни хрена – пусто. Нет, конечно, сейф или тайник в такой квартире наверняка имеется. Но взламывать полы и стены без подписюлинки судейских хозяин категорически запретил. Ну а балкон, унитаз и мусорное ведро девственно чисты.

И тут Нестерова осенило:

– Мусорное ведро! Блин, мужики, именно что мусорное ведро.

«Мужики» ничего не поняли, переглянулись, однако бригадир не стал ничего объяснять и запросил по станции Козырева:

– Пашка, у тебя в машине перчатки есть? Да какие угодно, хоть тряпочные… Тащи сюда. Да, и еще. Я видел, у тебя в багажнике спецовка какая-то валялась. Ее тоже захвати. И фонарик.

После того, как Козырев подтащил запрашиваемое, бригадир облачился в промасленную робу, натянул перчатки и обратился к дюжему молодцу Валентину:

– Замок сорвать сможешь?

– Говно вопрос, – кивнул опер и легонько рванул на себя дверь, ведущую в клетушку мусоросборника. Дверь слетела с петель, и в образовавшийся проем высыпалась гора мусора, из которой выскочила ошалевшая крыса.

– Паш, посвети, – скомандовал Нестеров и шагнул внутрь.

Козырев нерешительно шагнул вперед и включил фонарик. В отличие от бригадира, крыс он недолюбливал. Вернее, даже боялся. Оперативники наблюдали за действиями Нестерова с неподдельным интересом, но при этом вопросов не задавали. Опасались, что Нестеров может попросить о помощи, а лезть в зловонную грязную кучу никому из них почему-то не хотелось.

– Есть! – раздался довольный вопль бригадира, и через секунду Александр Сергеевич выбрался из царства нечистот на свет божий, аккуратно держа двумя пальцами… ствол «тэтэхи».

– Ну, пехота! Уважуха! – восхитился майор Кудрявцев. – Как догадался-то?

– Профессиональных секретов не выдаем. И рады бы выдать, но «два нуля седьмой» приказ строго запрещает.

– Слушай, Александр Сергеевич, с нас теперь по полной причитается. Благодарность в приказе, почетная грамота и уж, само собой, бутылка.

– Канистра, – поправил Кудрявцева бригадир.

– Что канистра?

– Нам в прошлом году Гурцеладзе за этого хрюна канистру коньяка подогнать обещал.

– Эк ты хватил. Гурцеладзе месяца три как в окружное перевелся. А новый шеф – это тебе не Путин. Он по долгам бывшего СССР отвечать не будет.

– Блин, знал бы – не полез. Пускай бы ваш шеф приезжал и сам в этом дерьме ковырялся. А то как…

– …как розыскного со стволом водить – это наружка, а как в сводки попадать – так это УБОП, – закончил за Нестерова фразу наконец-то нарисовавшийся Пасечник.

– Ага, как в помойных бачках ковыряться – это «семь-три-пятый» экипаж, а как на белом форде во всем белом подъехать – так это «семь-три-третий», – съязвил Нестеров. – А чего вы тут, собственно, делаете? Кино-то уже давно кончилось.

– Да дождь этот чертов. Видимость – ноль. Короче, уходили с Заставской и со всего размаху (а шли где-то под шестьдесят) левым передним уходим в открытый люк ливневой канализации. Ты бы видел, как у нас у всех задницы подлетели – метра на полтора, не меньше. Потом ловили, кто бы нас дернул, – погода такая, что ни одна сволочь не остановится… А что, мужики, кино и правда закончилось?…

* * *

Надо ли говорить, что после такого случая в течение следующих нескольких дней смена Нестерова ходила в героях. К слову, в последнее время за нестеровцами и так закрепилась прочная слава пускай и безбашенного, но зато крутого экипажа. Случилось это аккурат после более чем странной смерти Ташкента, про которого даже самая зеленая управленческая молодежь знала, что это «тот самый гад, который механика из наружки насмерть задавил». Нестеров строго-настрого, вплоть до угрозы физического воздействия, запретил своим распространяться о любых подробностях этой истории, но… Оперативно-поисковое управление – это в первую очередь, конечно, Контора, но зато сразу во вторую – типичная деревня, а скорее даже поселок городского типа. Посему слухи по этому поселку распространяются с небывалой быстротой, обрастая столь же небывалыми подробностями. Стоило лишь кому-то хронологически и территориально связать факт драки «грузчиков» с объектом и ДТП, произошедшим с Ташкентом, как тут же по Управе пошла гулять версия, что экипаж Нестерова участвовал в сложнейшей, суперсекретной милицейской комбинации, целью которой являлась ликвидация господина Ана. Причем «лицензию на убийство» выписал чуть ли не министр внутренних дел лично. До нестеровцев эти слухи, естественно, доходили, однако «грузчики» продолжали хранить загадочное молчание и тем самым невольно способствовали дальнейшему развитию корпоративного мифотворчества.

А теперь еще и эта история с сибиряком. А кто отличился? Снова они – «крутые». Между прочим, далеко не каждый день «грузчикам» удается подвести объекта под задержание, а уж эпизоды, когда этого самого объекта установили методом личного сыска, в новейшей истории Управления вообще можно было по пальцам пересчитать. Да что там говорить, если даже обычно скупой на похвалу зам-по-опер Фадеев, прочитав сводку наблюдения и заслушав устный доклад Нестерова, на этот раз довольно крякнул: «Орлы, чудо-богатыри!» – и пообещал снять наложенные на «грузчиков» взыскания раньше положенного срока. А таковые, несмотря на относительно недолгий срок совместной работы, имелись у всех членов экипажа.

При таком раскладе не отметить это дело было верхом неприличия. Тем более что дали зарплату, на календаре пятница, а в разнарядке дежурного на выходные в графе экипажей с позывными «735» и «733» значилось именно слово «выходной», а не какое-нибудь другое. По причине сырой погоды и значимости самого события решили посидеть не на улице, а в приличном заведении. Понятие «приличное» включало наличие крыши над головой, щадящий ценник на закуску и возможность принести спиртные напитки с собой. Такая точка у «грузчиков» имелась, причем обслуживающий персонал в ней был столь либерален и любезен, что отдельным особо отличившимся завсегдатаям-«грузчикам», к числу которых относился и Нестеров, периодически отпускал в долг.

В начале восьмого завалились в кабак шумной ватагой, по традиции сдвинули несколько столов и расселись согласно ранжиру и интересам: с одного конца – старшие и аксакалы (в последние годы кадровая текучка была такова, что аксакалами уже считались люди, прослужившие более трех лет), с другого – молодежь, у которой еще все впереди, было бы желание. По случаю получки заказали пусть и не шикарно, но зато уже и не убого. Взяли даже несколько плашек с салатом оливье, рецептура которого, как известно, появилась в России практически одновременно с созданием института жандармов. Правда, в отличие от классического варианта, в наши дни ни рябчиков, ни телячий язык, равно как паюсную икру, пикулей и сою кабуль, в него почему-то не добавляют. Первый тост, как водится, подняли «За дружбу и Седьмую службу», а дальше понеслось кто во что горазд…

– Григорич, а чего я Климушкина не наблюдаю? – поинтересовался у Пасечника Нестеров, разливая очередную. – Ты ему звонил?

– Да у него как раз сегодня смена. Обещал, что в девять освободится и сразу же подорвется сюда.

Как правило, бывшие сотрудники, уходя на вольные хлеба, некоторое время ощущают определенный дискомфорт от отсутствия прежнего общения, равно как испытывают некоторое чувство вины перед оставшимися на службе коллегами. Странное дело: вроде и вины-то никакой нет, а чувство все равно есть, и оно грызет. Ну, или, скажем так, покусывает. Поэтому поначалу «бывшие» стараются не пропускать ни одного мало-мальски массового мероприятия, охотно выступают в роли инвесторов и спонсоров на вечеринках и очень обижаются, когда их забывают позвать на очередную гулянку по случаю дня рождения или получения звания. Но примерно через полгода человек привыкает к другому кругу общения, с головой погружается в новую жизнь, и прежние, казавшиеся неразрушимыми ни при каких обстоятельствах, связи рвутся легко и естественно. Исключения, конечно, встречаются, но встречаются редко. Впрочем, схема эта незатейлива и характерна для любого, тем паче мужского, коллектива.

– …Мог бы и на пару часиков пораньше смыться, ничего бы с его банком не случилось. Тем более что всех денег все равно не заработаешь, – проворчал Нестеров.

– Да брось ты, Сергеич. Что ты, Костю не знаешь? Просто он сегодня всего лишь второй день работает, неудобно как-то сразу отпрашиваться. Так что тут дело не в деньгах, а скорее в принципе.

– Знаешь, когда люди говорят, что дело не в деньгах, а в принципе, – это означает, что дело как раз в деньгах.

– Да ты, я погляжу, философ. Как сказал!

– Это не я, это один американец сказал. Ладно, давай, что ли, за Костю выпьем. Не за процветание банка, но за процветание Климушкина. Кстати, кто там еще из наших подвизается?

– Сердюков, Леха Лавринович, потом этот из штаба… как его?

– Скрипкин?

– Точно. Он самый, – подтвердил Пасечник.

– Теплая компания, ничего не скажешь. Знаешь байку про службу безопасности? «СБ подчиняется основным законам термодинамики: мгновенно заполняет собой весь предоставленный объем».

– Во-во, в самую точку. Как говорится, все там будем.

– Вот уж хрен – я на калитку стоять не пойду.

– Да тебя, Сергеич, в любой СБ сразу же должность начальника дадут. Ты ж у нас популярнейшая личность, можно сказать – суперзвезда наружки.

– Ага, как же, догонят – и еще дадут. А личность – да, популярнейшая, от слова «задница»…

В данном случае Александр Сергеевич немного лукавил, потому как буквально на днях ему снова звонил Игорь Ладонин и в очередной раз предлагал занять одно из руководящих кресел в департаменте безопасности корпорации «Российский слиток». Нестеров в очередной раз обещал подумать. «Смотри, – шутливо пригрозил ему Игорь, – пока ты семь раз отмеряешь, другие уже отрежут. Причем не по одному разу».

К Ладонину бригадир мог уйти еще месяц назад, когда после истории с Гурьевым управленческая служба собственной безопасности и отдел кадров активно собирали вещественные доказательства профнепригодности Нестерова. Но тогда Александр Сергеевич очень грамотно «включил дурака» и, в конечном итоге, сумел отбиться от своих оппонентов при помощи диалектического закона отрицания отрицания. Вариант был по сути беспроигрышный, ибо позиция «я – не я и лошадь не моя» во все времена срабатывает на порядок эффективнее, нежели чистосердечное признание и глубокое раскаяние. Конечно, во многом тогда подсобил и Нечаев, но у Василия Петровича в этом деле имелся собственный шкурный интерес – и давешний эпизод с сибиряком лучшее тому доказательство. Ну уволили бы Нестерова или заставили уйти по-хорошему – и что? Работать в отделе кто будет? Типа «дорогу молодым»? Так нынешняя молодежь не то что со стволом на объекта, – она и в адрес-то за ним лишний раз не пойдет. Рисковать за такие деньги – дураков нет. Вернее, они еще есть, но у всех, как назло, пенсия либо за плечами, либо уже на самом подходе.

Тем временем на другом конце стола захмелевшая молодежь со смаком обсуждала последнюю хохму Левы Трушина. Именно он с уходом Климушкина получил капитанскую повязку управленческого кавээнщика и теперь изо всех сил старался оправдать высокое доверие местного электората.

На этот раз объектом насмешек Левы стала фотолаборатория – закуток, в котором «грузчики» получали/сдавали пленку и заряжали/разряжали фотоаппаратуру. Над окошечком дежурного техника с незапамятных времен висела отпечатанная на машинке инструкция, в которой подробно разъяснялся процесс таинства установки кассеты с пленкой в фотоаппарат. Естественно, на эту инструкцию уже давно никто не обращал внимания. Никто, кроме Левы Трушина. На прошлой неделе, улучив момент, Лева снял сей архивный документ и заменил его на другой, который, он предварительно стилизовал под былую старину, изрядно помяв и потоптав. В принципе, текст остался прежним. Вот только из него были удалены слова «пленка», «кассета» и «фотоаппарат», после чего документ приобрел несколько иной, пошловато-эротический оттенок, а именно:

Самое занятное, что как раз вчера в контору наружки приезжала проверка с центральной базы, которую сами «грузчики» любовно называют ЦУП (Центр Управления… Помётами). Так вот: проверяющие никаких изъянов в тексте не заметили и равнодушно прошли мимо. Так что творению Трушина суждено было если не пережить века, то уж до следующей проверки провисеть точно. Короче, народ лежал – и вчера, и сегодня. Один лишь Ваня Лямин в этот вечер откровенно маялся и скучал. Полчаса назад из кабака ушла Полина. Она вообще не слишком жаловала подобные мероприятия, а потому каждый раз отсиживала на них лишь протокольные полчаса-час, после чего по-английски исчезала. Естественно, Козырев вызвался ее проводить, и вот теперь Иван остался в полном одиночестве. Молодых «грузчиков» из экипажа Пасечника он знал плохо, а переместиться поближе к начальству стеснялся. Самое поганое, что на этот вечер у Лямина изначально имелись более многообещающие планы. Но в конце рабочего дня Ивану позвонила Ира и виноватым голосом сообщила, что родня по случаю достала билеты в Мариинку и неожиданно для нее сегодняшний вечер оказался занятым. Такая вот печальная история.

Лямин тяжело вздохнул, по-взрослому плеснул в пластмассовый стаканчик «Гжелки», и в этот момент к нему подошла Светка Лебедева, ведающая секретным делопроизводством отдела:

– Ну и почему мы такие грустные?

– Да нет, просто задумался.

– На нашей работе думать вредно. Позволишь присесть?

– Конечно, садитесь.

– Я что – так старо выгляжу? – спросила Лебедева и кокетливо поджала губки, сделав вид, что обиделась.

– Ой, извини, садись, пожалуйста. Тебе налить чего-нибудь?

– С удовольствием. Вот только… здесь же одна водка осталась. А так хочется чего-нибудь вкусненького, мартини например.

– Давай я в баре спрошу, может, у них есть. Подождешь?

– Конечно.

Ваня подорвался в бар. Наметившаяся перспектива все-таки провести остаток вечера в обществе женщины его не просто обрадовала – окрылила. Тем более что Светлана была барышней видной, и Иван ни за что бы не решился заговорить с ней первым. А тут на ловца и зверь бежит.

Мартини в баре не оказалось, однако Лебедева благосклонно согласилась на коньяк. Протискиваясь к своему столику с двумя пузатыми бокалами в руках, Лямин миновал компанию вышедших покурить «грузчиков» и услышал за своей спиной: «Грузчик, будь бдителен, не все то, что в воде плавает, – лебедь». В ответ на эту ремарку кто-то возразил: «Да ладно тебе, Серега, сам знаешь: хрен ровесников не ищет». Компания заржала, однако Иван решил не связываться и проигнорировал циничные мужланские намеки.

– Ну что, на брудершафт? – весело спросила Светлана.

– В каком смысле?

– Да в таком, что уже почти полгода в отделе работаешь, а зайти познакомиться поближе так и не удосужился.

– Просто повода не было, – замялся Иван.

– Если б хотел зайти, то и повод бы нашел.

Они со звоном чокнулись и отхлебнули по чуть-чуть. После этого Лебедева перегнулась через стол, на долю секунды продемонстрировав Лямину потрясающее по своему внутреннему содержанию декольте, и крепко поцеловала его в губы. От нее пахло алкоголем, вкусными сигаретами и терпким парфюмом. От сочетания этих запахов и затяжного поцелуя у Ивана закружилась голова. Впрочем, возможно, такую реакцию на молодой организм выдал упавший на прежде выпитую водку армянский коньяк апрашкинского розлива.

Год назад двадцатишестилетняя Светлана Лебедева перевелась в наружку из информационного центра ГУВД. На то у нее имелись две причины, причем обе достаточно веские. Во-первых, в наружке срок выслуги засчитывался как год за полтора, а, во-вторых, поголовье мужских особей здесь было на порядок выше, нежели в ИЦ. При этом оно выгодно отличалось многообразием видов и подвидов, среди которых преобладал homo nejenatikus («мужчина холостой»). Поначалу мужчины отдела приняли Лебедеву более чем радушно – в условиях наблюдающегося дефицита женщин на оперативной службе Светлана стала настоящей находкой.

С Лебедевой было легко. Нет, конечно, ее нельзя было назвать женщиной легкого поведения, однако и шибко тяжелым оно (поведение) также не было. Светлана просто и непринужденно вписывалась в любые мужские компании, при этом пила спиртное наравне с мужиками и не краснела даже от суперскабрезных анекдотов. С ней было приятно флиртовать, с ней было комфортно выезжать на природу, а при желании и определенном стечении обстоятельств можно было даже попроситься на ночлег, не рискуя при этом получить по морде за столь недвусмысленное предложение. Более того, некоторые счастливцы такое приглашение получали. Но вот дальше начинались проблемы. Нет, Светлана не относилась к той породе женщин, которые после первой же совместной ночи пытаются затащить мужика в загс. Однако одной-двух близостей было достаточно для того, чтобы Лебедева приклеивала к несчастному ярлык «моего мужчины», после чего окружала его заботой и вниманием столь назойливо, что мужчина взвывал и шарахался от нее, как черт от ладана. У Светланы была какая-то патологическая потребность в ежечасном уходе за «любимым», в результате чего объекты ее ухаживания порой доходили до такого состояния нервного и физического истощения, что нередко писали рапорта с просьбой о переводе в другой отдел. Мужские «измены» Лебедева переживала болезненно, но недолго, и через какое-то время опять бросалась на поиски «милого, дорогого, любимого, единственного». Надо ли говорить, что со временем подобный поиск увенчивался успехом все реже и реже: умудренные чужим опытом «грузчики» отдела продолжали с ней флиртовать и совместно распивать горькую, однако, будучи наслышанными о привычках Лебедевой, сокращать дистанцию не спешили.

Всех этих тонкостей Ваня Лямин не знал, а потому знаки внимания со стороны Лебедевой отнес исключительно к признанию собственных мужских достоинств. Тем более что после эпохальной драки с Володей Дроновым Иван возомнил себя чуть ли не настоящим мачо. Что же касается Светланы, то она с куда большей охотой попыталась бы завести роман с Пашей Козыревым, но увы… В отделе только ленивый не знал о его увлечении Полиной Ольховской. Так что делать было нечего – на безрыбье и Лямин Брэд Питт.

Что ж, Брэд-то, может, он и Питт, но зачем так много пить? Иван и Светлана успели немного поболтать, обменяться телефонами, выкурить по сигаретке (притом что Лямин в повседневной жизни был человеком некурящим) и опростать еще два по пятьдесят коньяку. После этого Лямка окончательно потерял способность адекватно воспринимать окружающую действительность, а также перестал ориентироваться в пространстве. Итогом стало бесславное падение со стула, закончившееся несколькими разбитыми предметами, а именно: надеждами на романтическое продолжение вечера с Лебедевой, носом Лямина и двумя заведенческими бокалами. Пока сердобольная Светлана хлопотала вокруг Вани, собирая кровь антисептической прокладкой Allways, «грузчики» по просьбе Нестерова поймали на улице тачку, бережно загрузили в нее немного пришедшего в себя после встречи с бетонным полом Лямку и транспортировали его домой, демонстративно записав номера купившегося на щедрые чаевые частника.

За разбитую посуду расплатился только что подъехавший Костя Климушкин, который потом еще битый час как мог успокаивал Нестерова. Тот матерился, бушевал и порывался ехать на квартиру к Лямину, дабы лично навесить своему воспитаннику пару-тройку «сухомлиновских» пенделей.

– Я этому верблюду еще устрою сладкую жизнь, – рычал бригадир, который к тому времени и сам уже был как минимум «в одном глазу». – Я ему в задницу фотомодель засуну и в таком виде заставлю танцы народов мира плясать.

– Да ладно тебе, Сергеич, с кем не бывает. Молодой еще пацан, стакан держать не умеет, перебрал малость. Ничего – научится. Кстати, а почему верблюд?

– Да потому что пьет, зараза, как верблюд – редко, но много…

…В полдень Ивана разбудила трель мобильника. Откликаться не хотелось. Не хотелось открывать глаза, не хотелось шевелиться – не хотелось вообще ничего. Разве что минералки, много-много минералки. Но невидимый абонент был настойчив, поэтому Лямка все же протянул руку, нашарил трубу и поднес ее к глазам. Номер был закрыт. «Невысвечивающийся» собеседник у Ивана имелся только один – Ирина. Лямин собрался с силами и нажал кнопку ответа:

– Привет.

– Привет-привет. Ты что, спишь еще?

– Не-а, давно поднялся, – соврал Лямка, слегка озадаченный тем, что голос у Ирки был какой-то… словом, не такой, как обычно.

– Ой, да уж мне-то можешь не врать. Плохо, небось, после вчерашнего-то?

«Ну вот, уже доложил кто-то», – расстроился Иван и поспешил перевести разговор:

– А как тебе театр?

– Да самый классный театр потом получился, когда мы после всего еще и в «Кукарачу» завалились. Ой, Ванька, знаешь, так, как вчера, я уже давно не напивалась.

«Так вот почему у нее голос такой странный, – подумал Лямка. – Хм, а мне говорила, что вообще ничего крепче шампанского не пьет. Хотя, если постараться, то можно и шампанским накачаться. Как, к примеру, я в школе на выпускном».

– Слушай, может, тогда пойдем, проветримся? На Неву, в Летний сад сходим?

– Ой, да ты что! Я и по квартире-то еле ползаю. Давай лучше ко мне приезжай, полечимся народными средствами. Русско-индийскими.

– Это как?

– Джин-тоник и камасутра.

«Ни фига себе! На прошлой неделе, когда провожались, даже поцеловать себя не разрешила, а теперь открытым текстом заявляет. Интересно, это у всех женщин с похмелья такие рефлексы или только у малопьющих?»

– А как же твои? Они разве не дома?

– Да еще вчера все на дачу уехали. Ну так чего – приедешь?

Иван немного поколебался, однако, спохватившись (в конце концов, настоящие мачо в подобных ситуациях не раздумывают, а действуют), как можно более развязным тоном ответил:

– Ладно, заеду.

– Давай, где-то часикам к четырем подъезжай. Адрес-то с похмелья не забыл?

– Нет, – Лямку снова больно кольнуло напоминание о вчерашнем фиаско. – А какой джин взять?

– Возьми «Ягуара» или «Рэд Дэвила». А еще резинки купи.

– Какие резинки? – не понял Лямка.

– Ну не жевательные же!..

От такого девичьего напора Ваня, признаться, немного оторопел. Но не отступать же теперь, в самом деле! В конце концов, уже давно пора становиться мужчиной! С этой мыслью Лямка поднялся с постели и пошлепал в душ – приводить себя в удобоваримый вид. Благо времени до интимного свидания было еще предостаточно.

С Ириной Лямин познакомился на дне рождения Ольховской. Изначально Полина не собиралась устраивать вечеринки – и денег нет, и желания нет, да и настроение в те дни было абсолютно не праздничным. Но девицы из отдела установки настояли, и в конце концов Полина смирилась с неизбежным и махнула рукой: черт с вами, приходите. Дабы не устраивать классического девичника, она пригласила и своих ребят из экипажа. Нестеров, сославшись на семейные хлопоты, тактично отказался, – а вот Паша и Иван приглашение с удовольствием приняли.

Ирину в тот вечер привела с собой Инга Сафонова, у которой по жизни имелся один маленький пунктик – она обожала брать на себя неофициальное шефство над младшими по выслуге и званию. Причем даже в тех случаях, когда «младшие» в подобной заботе не особо и нуждались. В свое время Сафонова покровительствовала Полине, чем немало подпортила ей личную жизнь, а теперь вот очередь дошла и до Ирочки Гончаровой. О слабости Сафоновой в отделе знали, однако относились к ее проявлению спокойно, поскольку о новичках Инга заботилась не корысти ради, а исключительно по зову сердца. Впрочем, в случае с Гончаровой злые языки утверждали, что одним альтруизмом здесь дело не ограничилось. Ибо Ирина была не какая-нибудь там «дурочка с переулочка», по молодости и собственной глупости вписавшаяся в оперативное болото, а племянница (пусть и двоюродная) самого замначальника ОПУ Фадеева.

Восемнадцатилетняя Ира Гончарова приехала в Питер из города Боровичи Новгородской области с самыми что ни на есть благими намерениями – поступать в Педагогический университет имени Герцена. (Последний, как известно, спросонья не нашел ничего лучшего, кроме как развернуть революционную агитацию. А и то сказать – не фига было будить!) Ирочка была почти круглой отличницей, однако в наше время, когда конкурс в более-менее престижный вуз составляет три племянника на одно место, хорошие оценки не есть показатель компетентности. Короче, Гончарова срезалась. Но так как она тоже была племянницей, то без особого труда смогла устроиться по другому ведомству – под крыло к дяде, в отдел оперативной установки. Ничего страшного в подобной перемене участи не было, так как карьера юной разведчицы ей все равно не светила: через три месяца из секретариата Управления уходила в декрет Зина Калинкина, после чего Гончарова должна была занять ее место. А место, надо сказать, было во всех отношениях сытое и спокойное – это вам не у мусорных бачков объекта поджидать! Пока же три месяца не истекли, Ирочка кантовалась в установке, где исполняла самые нехитрые поручения, как-то: печатала на компьютере, бегала в магазин за плюшками, оформляла дела и впитывала в себя поучительные рассказы и наставления бывалой «ульянщицы» Инги Сафоновой. Из всех своих служебных обязанностей последняя доставляла ей, как провинциалке, наибольший интерес.

Именно на ниве своего провинциального прошлого Лямин и Гончарова тогда и сошлись. Двух молодых людей, еще не успевших заразиться столичным снобизмом, а потому чуть особняком державшихся в шумной компании, как-то сразу потянуло друг к другу, и остаток этого вечера они провели практически неразлучно. Естественно, Лямка, как «матерый разведчик» и «почти питерец», вскоре стал в их союзе ведущим. Однако Ирина не шибко переживала по этому поводу. Скорее наоборот, роль ведомой ей нравилась гораздо больше. Ирина дождалась – наконец-то в ее доселе скучной девичьей жизни появился «свой парень». И не какой-нибудь там пьяница и гопник с Боровичского комбината огнеупоров, а молодой интеллигентный питерский офицер милиции. Да только за этим стоило бросать родные Боровичи с папой, мамой и младшей сестрой и уезжать в незнакомый, красивый, но немного пугающий город!

Ровно в шестнадцать нуль-нуль Лямин позвонился в квартиру заместителя по оперативной работе начальника ОПУ ГУВД полковника Константина Евгеньевича Фадеева. Пока полковник выбивал для своей племянницы комнату в милицейском общежитии (а дело это весьма хлопотное), Гончарова продолжала пользоваться гостеприимством своих родственников. Дверь открыла Ирина. Сказать, что она была удивлена, – ничего не сказать:

– Ваня?! Привет!.. Ой, это мне?

– А кому же еще, – горделиво ответил Лямка, вручая девушке букетище белых роз. (Кажется, именно так должны вести себя все настоящие джентльмены?)

Гончарова растаяла и смущенно показала рукой: мол, проходи. Иван вошел в прихожую, разулся, надел полковничьи тапочки и вопросительно посмотрел на Ирину. Та, недоумевая, провела Лямина в выделенную ей на время отдельную комнату. Здесь Лямка по-хозяйски осмотрелся и, оставшись вполне удовлетворенным увиденным, протянул Гончаровой увесистый пакет:

– «Ягуаров» и «Дэвилов» не было, поэтому я взял зеленый «Гринольдс». Ничего?

– Наверное…

– Ты отнеси их в морозилку, а то слишком теплые.

– Хорошо, – покорно ответила явно прибалдевшая Ирина и ушла на кухню.

Тем временем Иван уселся на застеленную тигровым пледом тахту, немного попрыгал на ней, проверяя на прочность, после чего выложил на стоящий поблизости стеклянный столик коробочку с надписью Durex. Вернувшаяся в комнату Ирина мгновенно обнаружила появление в ее спаленке нового предмета и удивленно-возмущенно воззрилась на Ивана. Тот ее удивления не понял, а потому как ни в чем не бывало продолжил светскую прелюдию:

– Ты как себя чувствуешь, Ир? Я смотрю, уже получше. Оклемалась?

– При чем здесь мое самочувствие? Это что такое?

– Ты ж не сказала, какие надо брать. Я полчаса выбирал и вот купил… с этими… с пупырышками. Нормально?

– Я и не думала, что ты такой подлец! Что, решил, что я такая?!! А ну сейчас же забирай свои… пупырышки с ромашками и проваливай!

– Ириша, ты чего? Ты же сама мне сказала…

– Никакая я тебе не Ириша! Понял? Не знаю, кто и чего тебе сказал, а вот я тебе говорю – убирайся отсюда.

И для пущей убедительности Гончарова отвесила Лямке увесистую пощечину. (Кажется, именно так должны вести себя все приличные барышни?) В этот момент из недр квартиры раздался до боли знакомый фалеевский бас: «Ирка, ты мои тапочки не видела? Всегда же здесь стояли», после чего, предварительно постучавшись, в комнату вошел сам Константин Евгеньевич, собственной персоной.

– Ба, какие люди! Лямин, экипаж машины боевой. А я-то гадаю, куда мои командирские шлепанцы подевались? По делу зашел или так, чайком побаловаться?

– Он, дядя Костя, зашел по делу, – ответила за Ивана Гончарова. – Но дело свое он уже сделал и поэтому сейчас уходит. Тем более что чай он не пьет – предпочитает джин-тоники. Там, в холодильнике, как раз четыре банки стоят, можешь взять, если хочешь. Я думаю, Иван тебе не откажет.

– Да-да, конечно, я же это вам принес, – смущенно пролепетал Лямка, продолжая тереть ладонью багровое пятно на щеке. – Извините, Константин Евгеньевич, мне действительно надо срочно бежать. Ира, до свидания.

– Не дождешься, – фыркнула Гончарова и отвернулась. Иван выскочил в коридор, торопливо запрыгнул в кроссовки и, не завязывая шнурков, щелкнул замком входной двери. Вслед за ним из комнаты вышел Фадеев.

– Лямин, подожди, пойдем-ка покурим.

– Так ведь я же, Константин Евгеньевич, не курю.

– Тогда просто за компанию постоишь.

Они вышли на лестничную площадку и встали у батареи, к которой чья-то заботливая рука привинтила консервную банку, служившую местом сбора окурков. Сама лестница была чистой и ухоженной, что по нынешним временам для питерских парадных большая редкость.

– Ты, Лямин, смотри, девку мне не порть. Я за нее перед братом, отцом Иркиным, отвечаю.

– Константин Евгеньевич, да ведь я же правда просто по делу…

– Видел я твое дело. На столике в коробочке лежит. Или вы с ней собирались презики водой наполнять, а потом из окна на головы прохожим сбрасывать? Так сейчас вроде сентябрь на дворе, а не первое апреля.

Иван виновато опустил голову и промолчал. Да и что в подобной ситуации скажешь?

– Как мужик я тебя понимаю, – продолжил Фадеев. – Чего там говорить, в твои годы сам таким был. Как говорится, дружба дружбой, а куда либидо девать? Но для этих дел ты себе девочку в другом месте поищи. Ясно? Хотите встречаться – встречайтесь. Тем более что девка она неплохая, да и ты вроде не совсем дурак. Но если после этих ваших встреч с ней какой-нибудь блудняк случится, то я тебе лично своими руками… нет, не голову – женилку оторву. Без головы в наружке работать сложно, а вот без хрена – запросто. Это, наоборот, для работы как раз самое то – меньше будешь отвлекаться на мимо проходящих баб. Понял мысль?

– Понял.

– Ну, а раз понял, можешь идти. Да, а за джин спасибо…

Лямин вышел на улицу, ощущая себя полностью униженным и раздавленным. Конечно, бывали в его жизни моменты, когда ему делалось стыдно, но чтобы ТАК стыдно – такое с ним случилось впервые. Самое печальное, что в его башке не было решительно ни одной идеи насчет того, как теперь восстановить прежние отношения с Ириной: не простит ему Гончарова, ни за что не простит. Да и с Фадеевым получилось – хуже некуда. Вроде бы и неплохой мужик оказался, но кто знает, что у него на самом деле на уме. Может быть, как раз сейчас, в эту самую минуту он там наверху Ирку по комнате хворостиной гоняет? А она-то здесь вообще ни при чем.

От горьких раздумий Ивана отвлек писк мобильного, и второй раз за сегодняшний день номер звонившего не высветился.

– Слушаю.

– Ну, и где ты бродишь? Между прочим, времени уже почти половина пятого.

– Света, это ты?

– О, господи, конечно я. Ты, Ванька, какой-то странный сегодня, честное слово. Ну так где ты есть?

– Свет, я… понимаешь, я не смогу к тебе сегодня приехать. Я… очень плохо себя чувствую. И вообще…

– Так, понятно. А раньше позвонить и сказать ты не мог?

– Я твой номер куда-то записал и не нашел. А на трубке он не высвечивается.

– Какие же вы все-таки, мужики, сволочи. Я, блин, перед ним унижаюсь, сама… понимаешь, САМА пригласила! Сама себя предложила, а он теперь нос воротит. Заболел он, как же. Небось, подумал, что я вся из себя такая развратная, да?

– Да нет же, Света, ничего я не подумал, просто…

– Ладно, проехали. Я два раза навязываться не стану. Да и сама, дура, виновата – связалась с малолеткой. Может, у тебя там, в штанах, еще и не выросло ничего. Все. Пока, кавалер…

Словом, такая вот черная выдалась в этот день у Вани Лямина суббота. Да и то сказать, сколько их в календаре, красных-то? Раз-два и обчелся. Ну да, как говорил наш президент, зачистить можно любые проблемы. Главное с этими проблемами, опять же по совету президента, ночь переспать. «И все же, как с ними, с бабами, сложно», – подумал Лямка. А подумав, вернулся домой и весь остаток дня провозился за компьютером. Кесарю – Кесарево, а Ване – Ванино.

* * *

В понедельник смена выставилась с двенадцати часов. Работали на территории давно ставшей родной Апрашки. Работали срочную, притом что сама по себе тема была, мягко говоря, дурковатой. В смысле, «реальные пацаны из наружки» такими вещами обычно не занимаются.

А получилось так, что в начале прошлой недели из Псковской губернии на берега Невы приехала бабушка одного до нынешних тузов питерской администрации. Цель приезда была самая что ни на есть благая: во-первых, прижать к груди своего высоко взлетевшего внучка, а во-вторых, совершить покупки согласно составленному земляками списку. Под реализацию второго пункта культурной программы всей деревней собрали деньги на общую сумму 5600 рублей.

В один из погожих дней бабушка самостоятельно отправилась в Апраксин двор, будучи осведомленной от своих соседей, что на этом питерском рынке можно купить все. Взятая с собой немалая по пенсионерским меркам сумма денег была надежно припрятана, однако бабушку это все равно не спасло. Поддавшись приобретательским инстинктам, она не вняла призывам репродуктора, ежеминутно вещавшего: «Граждане, не разговаривайте и не идите на контакты с людьми, обещающими легкую наживу!», и всеми своими конечностями угодила в сети, расставленные местными лохотронщиками.

Ни для кого не секрет, что методика работы последних до безобразия проста и базируется на элементарной человеческой жадности и столь же элементарной глупости. Но тут уж ничего не попишешь, потому как на халяву – и рожденные ползать слетаются! В общих чертах, суть апрашкинской (и не только) разводки сводится к следующему: мошенники представляются сотрудниками некоей торговой компании (естественно, липовой) и предлагают принять участие в рекламном розыгрыше призов, этой самой компанией предоставленных. Шустрые ребята втюхивают потенциальной жертве лотерейный билет и ведут к игровому столу, где «ведущий» объявляет, что именно на этот номер – оп-па… и выпал ценный подарок (к примеру, некий «пакет услуг», позволяющий отовариться в магазине на 200–300 долларов за счет фирмы). Тут же нарисовывается подставной игрок, билет которого, оказывается, также выиграл аналогичный подарок. (Нет, ну бывают же такие совпадения!) Чтобы разрешить возникшую спорную ситуацию, требуется наличие у одного из счастливчиков всего-навсего ста рублей, а поскольку таковая сумма имеется у каждой из сторон, «ведущий» с неподдельной радостью в глазах предлагает делать ставки с последующим их увеличением. Естественно, у потерпевшего деньги заканчиваются быстрее, чем у подставного игрока. Он забирает всю сумму и быстро отваливает, растворяясь в толпе. Собственно, примерно таким вот образом вышеозначенная сумма в пять тысяч шестьсот российских рублей и поменяла своего хозяина.

От запоздалого осознания произошедшего бабушке стало худо. Причем настолько худо, что сердобольные граждане вызвали ей «скорую». Та поморщилась, но минут через двадцать все-таки приехала и сунула под нос жертве лохотрона ватку с нашатырем. Старушка слегка пришла в себя и принялась грузить своих спасителей душераздирающей историей об извергах рода человеческого. Медикам, понятное дело, ее анамнез был по барабану, однако в какой-то момент бабушка поведала о своих выдающихся родственных связях. Несчастную тут же подхватили на руки, любовно донесли до кареты «скорой помощи», с мигалками и ветерком довезли до дому, приставили дежурную сиделку и отзвонились в Смольный, поведав о случившемся с бабушкой несчастье.

Ровно через два часа на Смольнинском ковре уже стояли двое – начальник МОБ ГУВД и представитель подразделения, занимающегося профилактикой подобного рода правонарушений. Их путаные объяснения – что, мол-де, с принятием новой редакции Уголовного кодекса 159-я часть 2-я перенесена в разряд преступлений средней тяжести, а применить 159-ю часть 3-ю в отношении лохотронщиков вообще практически невозможно, потому как имеется масса процессуальных моментов, при этом некомплект в подразделениях ППС достиг своей критической точки, а потерпевшие не желают писать заявления, – естественно, не проканали. Стражи порядка были самым циничным образом отдрючены и отправлены сами-знаете-куда. Покинув негостеприимные коридоры, в одном из которых в тридцать четвертом году завалили самого Кирова, обтекаемые Начальник и Представитель ломанулись в 27-й отдел милиции, в зону ответственности которого входит злосчастная Апрашка. Здесь ситуация повторилась с точностью до наоборот – недавние жертвы градоначальственного гнева теперь сами выступили в роли палачей и судей. В конце концов, как всегда, стрелочником оказался самый младшенький милиционер Вася, ниже которого был только плинтус. Он-то и взял с собой парочку таких же коллег, прогулялся до первого лохотронского столика и в течение пяти минут снял со случайно попавших под карающий меч революции мошенников семь тысяч денежных единиц. Пять тысяч шестьсот из них тут же с нарочным были отправлены потерпевшей, а оставшиеся тысяча четыреста поделены по-братски.

Казалось бы, конфликт на этом можно было считать исчерпанным. Ан нет – возмущенный чиновник желал не только возврата денег, но и крови, повелев, чтобы обидчик бабушки венценосной особы предстал пред его светлыми очами в кандалах, а затем ушел топтать зону на максимально положенное в таких случаях количество лет. Дело осложнялось тем, что физиономию мошенника старушка запомнила очень хорошо, поэтому подсунуть ей для опознания абы кого не представлялось возможным. В принципе, можно было устроить на рынке массовую зачистку лохотронщиков, однако не факт, что именно в назначенный день на Апрашке нарисуется именно тот самый нехороший человек. Прознав же о проведенном мероприятии, он вполне мог на время перебазироваться и на другую точку – мало ли на территории Питера свободных экономических зон? И как его в таком разе искать? В результате было принято решение подрядить наружку на создание фотоальбома апрашкинских лохотронщиков, дабы бабушка в спокойных камеральных условиях смогла опознать того самого – единственного и неповторимого. В случае, если опознание пройдет успешно, оперативники без шума и пыли изолируют этого недостойного члена общества, и тогда все наконец успокоится и вернется на круги своя. Ибо и волки будут сыты, и овцы целы, и пастухи из РУВД накормлены.

Для «грузчиков» работу, подобную сегодняшней, особо пыльной не назовешь. И то сказать – знай себе шатайся по рынку да выписывай квитанции направо и налево. Народу вокруг полно, риск расшибиться минимальный, так что «грузчики» нащелкали себе показателей на месяц вперед. Причем снимали с самых разных ракурсов. В точности как в детском стихотворении Агнии Барто: «…я и прямо, я и боком, с поворотом, и с прискоком, и с разбега, и на месте, и двумя ногами вместе…» Словом, за всю смену никакого намека на адреналин либо экстрим, равно как ни одного мало-мальски значимого происшествия. В принципе, оно, наверное, и хорошо, что без ЧП и проколов, но с другой стороны – ведь скучно же, девицы! Впрочем, на обратной дороге в контору одно маленькое происшествие все же случилось. Хотя, собственно, его и происшествием-то назвать нельзя. Скорее просто эдакая нежданная мимолетная встреча-напоминание о былом героическом прошлом.

На светофоре на Вознесенском рядом с машиной «грузчиков» поравнялось нечто среднее между танком «Абрамс» и отечественной боевой машиной пехоты.

– Ух ты! Это же Land Cruiser Prado, модель 2002 года, – восхитился Паша, и в его голосе отчетливо прорезались нотки зависти. – Я такой только на картинках видел. Двести пятьдесят лошадей – ух, силища!

– Редкостный уродец, – скептически заметила Ольховская, которая, как и большинство женщин, в автомобилях в первую очередь ценила не мощность и размеры, а элегантность линий и форм и прочие составляющие внешней привлекательности.

Неожиданно в «лендкрузере» плавно опустилось тонированное окошко и вслед за вырвавшимися на свежий воздух децибелами Ричи Блэкмора времен Deep Purple в нем показалась физиономия Игоря Ладонина.

– Привет контрразведке! – Ладонин замахал рукой и, пугая прохожих, затянул на всю Ивановскую:

– Рад тебя видеть, Игорь, в добром здравии и в новой тачке, – почти прокричал в ответ Нестеров, перегнувшись через Пашу. – Вот только перестань вопить и тем самым дискредитировать нас в глазах общественности. Мы на работе.

– Отлично. Тогда я готов оказать самое посильное содействие органам. А подать сюда злоумышленника! Где он, мерзавец? Неужели вон тот подозрительный хрюндель в белом «форде»? Сергеич, а хочешь, я сейчас сделаю его на лобовой таран? И, как говорил сэр Генри, все кончится.

– Нет, Игорь, не кончится. Во-первых, это не он. А во-вторых, самое лучшее, что ты сейчас можешь для нас сделать, так это (извини, конечно) отвалить, причем как можно быстрее. И так уже, смотри, какую мы пробку создали.

Действительно, на светофоре давно горел зеленый, однако машины никак не могли начать движение, поскольку обе полосы были плотно закупорены стоящими участниками встречи на Мойке. А нервозно сигналить и материться в адрес навороченной тачки со странным пассажиром автонародец небезосновательно опасался.

– Грубо, Игорь, очень грубо. Но, в знак нашей дружбы, я тебя прощаю. Кстати, а кто это с вами? Ужель та самая Полина? А ведь ты, помнится, обещал нас познакомить.

– Она самая. Раз обещал – значит, познакомлю.

– Ну, тогда я немедленно отправляюсь покупать себе новый представительский смокинг. Полина, вам нравятся мужчины в смокингах?

– Нравятся, – улыбнулась Полина.

– Решено – еду, – хохотнул Ладонин.

После этого «лендкрузер» наконец-то подорвался и умчался вперед. Провожая его взглядом, Нестеров облегченно выдохнул.

– Смешной человек, – продолжая улыбаться, сказана Полина. – Чем-то он мне гоголевского Ноздрева напоминает.

– Ну да, в каком-то смысле Игорь тоже вполне Исторический человек,^[3] – согласился Нестеров. – Все, Паша, давай, поехали, пока водилы нас окончательно морально не изнасиловали.

В седьмом часу «грузчики» «семь-три-пятого» экипажа вернулись в контору, сдались, отписались и разбежались по домам. Все, за исключением бригадира, которого дернул к себе в кабинет начальник отдела Нечаев. Александр Сергеевич поморщился, так как именно сегодня он обещал жене вернуться вовремя, нигде, особливо в пивной не задерживаясь. Но делать было нечего. Постучавшись, Нестеров вошел к начальнику, где его уже поджидали сам Василий Петрович Пасечник, а также старший «семь-три-седьмого» экипажа Эдик Каргин и (интересно, к чему бы это?) полковник Фадеев.

– Заходи, Сергеич, присаживайся, – махнул рукой Нечаев. – Ну что, Константин Евгеньевич, все в сборе, можно начинать.

– Значит так, господа бригадиры: время позднее, все после смен, все устали, все хотят домой к женам, детям и любовницам. Поэтому давайте проведем наше рабочее совещание быстро, но конструктивно. Суть дела в следующем: завтра ваши экипажи выставляются по объекту «Адвокат». Он же Генрих Семенович Правдин.

– А фамилия-то у него совсем не адвокатская, – усмехнулся Эдик.

– Это точно, – согласился Фадеев. – Так вот. Задание выписано территориалами Кировского района, но сразу всех предупреждаю – это не означает, что посему к нему можно относиться соответственно. А то я знаю, витают у некоторых подобные настроения, мол, орлы не ловят мух… Короче, доведите до своих экипажей, что в ближайшие три дня, если понадобится, они будут ловить не только мух, но и блох, вошек и другую подобную живность. Надеюсь, я доступно излагаю?

– Этот адвокат что, кому-то в следственном яйца прищемил? – невинно осведомился Пасечник.

– А правда, чего этот Генрих Семенович натворил? Что за окраска? – заинтересовался Нестеров.

– Работаем по первичке, окраска – наркотики, – ответил зам, и от бригадира не укрылось, что Фадеев прокомментировал вполне уместный в данной ситуации вопрос с явной неохотой.

– Оп-па, адвокат-наркоман – это круто! – восхитился Эдик.

– Эдик, ну почему сразу так цинично – наркоман? – немедленно вступил в полемику Нестеров. – Может, он самый заурядный работяга-наркокурьер. И вообще, как говорил советский классик, «по духу отличай пьянчугу от народа, хоть пьет народ не только хлебный квас».

– Это что за классик такой? Маяковский? – спросил Нечаев.

– Да нет, Василь Петрович, это Михалков-старший. Я, помнится, его однажды вам уже цитировал. Когда вы свой сейф закрыть забыли.

Это напоминание слегка задело Нечаева. Он сделал вид, что последнюю фразу просто не расслышал, и стал перебирать сваленные на рабочем столе бумажки. Между тем дотошный Пасечник все не унимался:

– Константин Евгеньевич, то, что задание от территориалов, это еще куда ни шло, бог-то с ним. Но ведь по первичным материалам мы обычно не работаем…

– Да вы и по ОД обычно не слишком-то перетруждаетесь, – рассердился Фадеев. – Кто на прошлой неделе на Невском объекта просрал?

– Так у них же натуральная контра велась – два экипажа расшибли. Что ж теперь, и нам надо было туда соваться? До кучи?

– Натуральная контра – это вы. Причем недобитая, – окончательно завелся Фадеев. – А если испугались и не полезли, как ты говоришь, «до кучи», то так и надо было в сводке отписать, а не гнать пургу. А в результате, действительно, так и получается – дЯтельность ОПП…^[4]

– Ладно, мужики, давайте не будем переходить на личности, – примирительно встрял в намечающийся конфликт Нечаев. – Задача понятна, я думаю, особых эксцессов возникнуть не должно.

– Принимается, на личности перейдем на ближайшем квартальном совещании, которое, кстати, не за горами, – согласился Фадеев. – Василий Петрович, кто у тебя завтра заступает на приемку?

– Экипажи Каргина и Пасечника выходят с девяти утра. Нестеровцы подключаются с тринадцати.

– Хм, нестеровцы. Звучит почти как махновцы, что, кстати, недалеко от истины.

– Наговариваете вы, Константин Евгеньевич, на собачку, – вступился за себя и свой экипаж Нестеров. – На самом деле мы белые, пушистые и, не побоюсь этого слова, гвардейские пехотинцы. Почти как белая гвардия.

– Пехотинцы они… Скорее, ходоки. Особенно один.

– А вы кого конкретно имеете в виду? – заинтересовался Нестеров.

– Да это я так, к слову, – осекся Фадеев, в планы которого не входило посвящение бригадиров в личную жизнь своей племянницы. Пока не входило, хотя Нестерову, конечно, следовало бы поставить на вид за пренебрежение морально-воспитательным аспектом в процессе служебной подготовки членов экипажа.

– Держись, Сергеич, – ухмыльнулся Каргин. – Похоже, у руководства еще какой-то первичный материал в загашнике имеется. А инициатор задания – служба собственной безопасности.

– А ну отставить смехуечки! Я смотрю, распустил ты, Василий Петрович, своих бригадиров – никакого представления о субординации. Короче, завтра принимаете «Адвоката» в районе десяти – половины одиннадцатого у «Крестов». Таскаем осторожно и предельно внимательно – если что, наши долбаные правозащитники такой хай поднимут, что никому мало не покажется. Любой контакт фиксируем, после чего немедленно отзваниваемся мне. Принимать решение: водить связь или оставлять – я буду лично… Да, и чтоб квитанции выписывали отчетливые и хоть немного опознаваемые, а не как обычно. Никаких отмазок на погодные условия и подобный форс-мажор чтоб не было: «неучтенные неопытными сотрудниками поправки на отклонение оптической оси в силу внезапного порыва ветра» у меня в этот раз не проканают, ясно?… Все, остальные вводные получите завтра на инструктаже. Если вопросов больше нет, то все свободны.

После столь неопределенных и отчасти загадочных наставлений Нестеров возвращался домой в некотором раздумье. Вообще-то загадки бригадир любил, но вот недомолвки терпеть не мог. А в том, что Фадеев чего-то не договаривает, Александр Сергеевич фактически не сомневался. Если бы по завтрашней теме все было так складно и просто, полковник ни за что бы не приехал на этот инструктаж – что у него, своих дел не хватает? А раз так, значит, по этому заданию у него либо личный интерес имеется, либо сама тема настолько деликатна, что любой прокол в ней для кого-то может обернуться неприятными последствиями. И дело тут вовсе не «в правозащитном хае»: в конце концов, адвокат – это не судья и не прокурор. Он лицо очень даже прикосновенное. Нет, тут что-то другое… Впрочем, резюмируя первое и второе, в сухом остатке все равно получаем одно – дерьмовая тема. С этой мыслью Нестеров и повернул свои стопы в близлежащий кабак, не дойдя до своего дома каких-то двести метров. Вечерняя медитация под кружечку пива была сейчас очень кстати, тем более что на семейный ужин он все равно опоздал. Так что теперь уже все равно: семь бед – один ответ.

Бригадир терзался сомнениями абсолютно по делу – Фадеев действительно знал несколько больше, нежели рассказал. Хотя, в свою очередь, и сам он обладал довольно куцей и весьма неопределенной информацией по намеченной «дерьмовой» теме. В частности, полковник был не в курсе, что сама эта тема нарисовалась по вине… Нестерова, экипаж которого на прошлой неделе совершенно случайно закрепил сибирского гастарбайтера. Кстати, погоняло у того было, конечно же, не Пельмень, а уменьшительно-трогательное – Ростик. Несмотря на подобную задушевность, в криминальных и околокриминальных кругах местности, лежащей чуть восточнее Уральского хребта и много западнее Тихоокеанского побережья, погоняло это гремело и было известно почти так же, как имена участников проекта «Фабрика звезд» среди нынешнего поколения прыщавых подростков. Ростик был блатным – еще не положенцем, но уже и не жиганом. Более того, не так давно сибирские авторитеты торжественно возвели его в ранг «стремящихся». Как известно, воровские законы не шибко отличаются от законов бизнеса и политики, так что, в принципе, Ростик стремился туда же, куда и все остальные, – поближе к бабкам и власти. Путь этот тернист и долог. Самое печальное, что скорость его прохождения отчасти зависела и от результатов нынешней командировки Ростика в Северную столицу, однако в данном случае неожиданно случился конфуз с задержанием. Но тут уже ничего не попишешь – человек предполагает, а Мент располагает. Мент же в данном случае располагал оперативной информацией о том, что Ростик, он же уроженец Кемерова гражданин Чекмарев А. Е., 1962 года рождения, является близкой связью сибирского вора в законе Ребуса (он же Кардинал), интересы которого в последние годы все заметнее распространялись на территорию Северо-Западного региона. А поскольку Мент был не простым опером Васей из территориального РУВД, а худо-бедно заместителем начальника криминальной милиции главка, то нет ничего удивительного в том, что в общем-то рядовой эпизод со случайным задержанием дал толчок к реанимации временно замороженной секретной милицейской операции под кодовым названием «Техосмотр». И так уж получилось, что привести в движение шестеренки этого громоздкого механизма в ближайшие несколько дней предстояло нескольким экипажам милицейской наружки.

* * *

Примерно в то же самое время, когда старший медитировал в пивной, Паша Козырев заскочил на огонек к своей соседке по коммуналке Людмиле Васильевне Михалевой. Они быстренько сообразили чаек с сушками, и теперь Паша, не делавший перед Михалевой секрета из своей работы, возбужденно комментировал события, послужившие сигналом к сегодняшней охоте на лохотронщиков:

– Как же так, Людмила Васильевна?! Они же там каждый день на этой самой Апрашке стоят! Неужели трудно найти потерпевших и задержать всех этих уродов с поличным на мошенничестве? А потом возбудить уголовное дело по факту конкретного преступления и предъявить им всем обвинение? Ведь все по закону, по факту? А?! Нас-то на фига здесь подряжать?!

– Ну, Паша… Ты, право не знаю, как Робин Гуд какой-то. Какой закон? Где ты его видел? Знаешь, как сказал один умный человек: закон – гарантия обеда, но ведь есть же еще и обеденный перерыв! Обалдеть! Уголовное дело! Так ведь по нему еще и работать надо! Усилия прикладывать… И в отношении кого прикладывать? В отношении тех, с которых они и кормятся?

– Ну не все же в милиции поголовно взяточники, – Паша решил вступиться за честь мундира. – Вот у нас в управлении, например, взяток не берут. По крайней мере, я ни об одном таком случае еще ни разу не слышал…

– Да потому что вам их просто не дают! Вы ж негласные, зашифрованные, как не знаю что. Чтобы дать вам взятку, вас надо еще днем с огнем поискать. А зачем все так усложнять, если эту самую взятку можно элементарно дать оперу. Тот подмахнет «левое» задание, и вы как миленькие будете его исполнять, пребывая в полной уверенности, что честно служите Родине и исполняете свой долг… А то – взяток они не берут, как же! Кстати, знаешь, Паша, чем отличается нынешний российский милиционер от прежнего советского?

– Ну и чем?

– А тем, что раньше мы к дяде Степе и дяде Аниськину по любой ерунде, по каждой мелочи за помощью бегали, а теперь мы этих дядей, возвращаясь вечером домой, на всякий случай другой стороной обходим. Еще и мысленно крестимся, чтобы, не дай бог, не прицепился… Ладно, тема лихоимства и взяточничества в России больна и бесконечна, поэтому давай отмотаем назад и вернемся к твоим апрашкинским. Паш, вас же, насколько я понимаю, обучали хоть каким-то основам юриспруденции. Так неужели ты не понимаешь, что в данном конкретном случае и состав-то преступления доказать почти невозможно, потому что человек практически всегда отдает жуликам свои деньги добровольно! Понимаешь? Добровольно! Да и мотивация «сам дурак», как правило, почти всегда присутствует…

– Но ведь это же кидалово!

– Да хоть обрыдалово!!! Люди хотят быть обманутыми, понимаешь, Паша?! Есть такое понятие – «Жажда Чудес». Пусть в виде бешеных шальных денег, решения проблем в бизнесе или личной жизни, чудесного исцеления, ночи любви с Сельмой Хайек и так далее. Люди хотят чуда! Причем не просто хотят – они осознанно готовы за него платить. А спрос, как известно, рождает предложение. Поэтому всегда найдутся желающие предоставить им, страждущим, соответствующий набор услуг: хочешь чайник «Скарлетт» – пожалуйста, хочешь скидку в двадцать процентов – забирай, хочешь лишиться невинности – раздевайся.

– Да, – протянул Паша и согласно кивнул головой. – Это все Горбачев с его перестройкой. Она, конечно… сильно людей испортила. Раньше ведь такого не было.

– Паш, прости, конечно, но сейчас ты мне больше всего напоминаешь старого пердуна, который живет от пенсии до пенсии и причитает: вот раньше и сахар был слаще, и вода мокрей… Да ты оглянись вокруг – в этом мире уже давно никто не придумал ничего нового! Всё, понятное дело, течет, но при этом почему-то не меняется… Так что там у вас, говоришь, было сегодня? Лотерея с безусловным выигрышем?… Слушай, а давай мы с тобой сейчас сыграем по маленькой?! Вспомнила я тут одну очень занятную игру. Давай по чирику, а?… У тебя как, деньги есть?

– В смысле по десятке? – спросил слегка оторопевший от такого поворота Паша.

– Ага. Я сейчас, – откликнулась Михалева, после чего вышла на кухню и скоренько вернулась, держа в руках коробок спичек. – Ну что, играем?

– А во что?

– Да есть такая игра. Вернее, была. «Лучинушкой» называлась. Может, она сейчас как-то иначе именуется… Ну да это не важно – ты десятку-то клади…

– Ну, кладу, – Паша порылся в карманах и выложил на стол десятку.

– Не боись, все без обмана, как у волшебника Сулеймана. Вот коробок. Угадай, сколько в нем сейчас лежит спичек: чет или нечет?! Не думай, я не конкретную цифру прошу. Просто назови число – кратное или нет? Не сомневайся, если хочешь, сам же спички и пересчитаешь.

Паша поколебался немного, но в конце концов выбрал «чет».

– Вот, – сказала Михалева, извлекая из коробка две спички, – чтоб потом сомнений не было, что ты сказал именно «чет».

С этими словами Людмила Васильевна отложила в сторону две спички, после чего вручила коробок Паше. Он пересчитал содержимое, причем пересчитал более чем внимательно. Оказалось нечет. В смысле – проиграл.

Сыграли еще раз. И опять Козырев мимо кассы. Тут уже Пашку задело: играем еще. Поиграли еще. В конечном счете, проиграв стольник, он все ж таки притормозил. Хоть «чет», хоть «нечет» – Михалева неизменно выигрывала, а денег было жалко.

– Людмила Васильевна, а как это у вас получается?

– Паша, ты взрослый человек, в конце концов – офицер, а задаешь вопросы на уровне детского сада, – усмехнулась Михалева, убирая выигрыш в ящик комода – Все, время позднее, да и не могу я больше тебя обирать. Вроде как стыдно. Иди, ложись и подумай – это же элементарные вещи. Право слово, вот уж не думала, что именно тебе придется объяснять…

Паша покорно поднялся, ушел к себе и лег. Поворочался – сна ни в одном глазу и ни одной идеи в голове. Блин, как же обидно чувствовать себя лохом!

Между тем секрет этой самой «честной» игры, которую очень любили катать на Сенном рынке (особенно в дни больших ярмарок), до безобразия прост и сводится к тому, что банкующий изначально знает, сколько спичек в коробке. Допустим, их тридцать семь. Тогда далее: если играющий гадает на чет, банкующий вынимает и кладет перед ним две спички (как это называется, «во избежание недоразумения»). Таким образом в коробке остается тридцать пять, то есть число нечетное. Если же играющий ставит на нечет, то банкуюший вынимает одну спичку и в коробке остается тридцать шесть, то есть число четное.

Словом, вы все еще верите в честную игру? Ну, тогда мы идем к вам!

Глава вторая

Каргин

У бригадира «семь-три-седьмого» экипажа майора Эдика Каргина (просто язык не поворачивается называть его Эдуардом Васильевичем – ну не похож он на Эдуарда, и все тут!), как у подавляющего большинства российских граждан, было две ноги. При этом одной из них Каргин уже фактически стоял на «гражданке»: ровно через пять месяцев и четырнадцать дней его выслуга должна была достигнуть необходимого, пускай и в льготном исчислении, но двадцатника, а задерживаться в конторе хотя бы на один день сверх заветного срока представлялось майору делом совершенно никчемным. Эдик устал служить, и сейчас ему больше всего на свете хотелось обыкновенного земного счастья. Необходимыми составляющими такового, как известно, являются большая зарплата и ощущение личной свободы. Ни того, ни другого у майора Каргина в наличии не имелось, однако он искренне надеялся обрести все это в самое ближайшее время.

Руководствуясь армейскими принципами несения службы, Эдик уже давно должен был забить на работу и впасть в состояние, именуемое в народе как «дембельское». То бишь будничная рабочая суета в обязательном порядке должна была перелечь на плечи салаг-подчиненных, а майору при таком раскладе оставалось лишь изредка приглядывать за ними с высоты своего предпенсионного возраста и давать поучительные жизненные советы в перерывах между глотками «Петровского» пивка. Нет, конечно, все это время майор Каргин периодически попивал то самое «Петровское», однако с остальным складывалось гораздо хуже. Дело в том, что в последнее время коллеги майора неожиданно и самым причудливым образом как-то сами собой разделились на три категории.

Первые пребывали в столь же почтенном, что и Каргин, возрасте, и так же намеревались в обозримом будущем сменить место под солнцем на другое, не менее комфортное.

Вторые, которым до достижения того самого возраста хотя еще и оставалось таскать и таскать, тем не менее так же потихонечку собирали вещички и подписи в обходные листы.

Наконец, оставались третьи, те, что пришли на службу относительно недавно. По логике вещей, именно в их руки и следовало передать потрепанный в оперативных грозах и вихрях флаг. Однако эти третьи почему-то вели себя самым свинским образом: забирать флаг из мозолистых предпенсионных рук не торопились, а отработав месяцок-другой и почувствовав себя крутыми разведчиками, начинали злоупотреблять спиртными напитками, едва ли не в открытую саботировали свои служебные обязанности и цинично грубили старшим по званию. Одним словом, «дембелевали» в полный рост и сразу. Воистину, все в этом мире перевернулось с ног на голову!

Можно было отнестись ко всему происходящему философски, однако высшее руководство, невзирая на «полуштатское» положение Каргина, продолжало ассоциировать его исключительно со старшим экипажа – со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть имело в полный рост. Не то чтобы это до сих пор волновало или сильно ранило майора, просто, будучи офицером старой закваски, он привык выполнять свою работу хорошо. Причем привычка эта выработалась у него исключительно в силу неких собственных (и, надо признать, довольно старомодных) внутренних убеждений.

В начале одиннадцатого Эдик Каргин неторопливо прохаживался по Арсенальной набережной, искоса поглядывая в сторону центральной проходной «Крестов», – согласно полученным вводным приемка объекта «Адвокат» должна была состояться именно здесь. Несмотря на холодную ветреную погоду, на набережной было довольно много людей, так что эдаким одиноким тополем Эдик не выглядел. А раз так, то и особой надобности в легендировании бесцельного шатания туда-сюда вроде как и не было.

Кстати сказать, на этом самом кусочке питерской набережной многолюдно всегда. С самого раннего утра сюда, как на работу, приходят матери, жены, друзья и родственники сидельцев. Приходят, стоят, с тоской вглядываются в зарешеченные окна камер, надеются и ждут. Внешне все это выглядит очень трогательно и чем-то напоминает сцены, разыгрывающиеся под окнами родильных домов. С той лишь разницей, что там исключительно счастливые люди пытаются докричаться до заветного окошка, посылают воздушные поцелуи и обмениваются многозначительными взглядами и знаками, а здесь – стайки несчастных просто внимательно всматриваются в окна и ждут, когда с той стороны начнут «гонять коней». Именно так на блатном жаргоне означает запускать сквозь решетки на окнах записки с просьбами и обращениями, сиречь «малявы». Между прочим, в последнее время шансы получить весточку из «Крестов» посредством такой вот нехитрой «голубиной почты» значительно возросли. Это случилось после того, как в соответствии с требованиями европейских стандартов со всех камер следственного изолятора сняли-таки внешние жалюзи и заменили их решетками. Отныне в камерах стало чуть больше и света, и свежего воздуха, равно как и несоизмеримо больше головной боли для тех, кто по долгу своей службы этих самых «конских гонщиков» стережет и контролирует. Впрочем, в данном случае последние вполне сознают всю тщетность своих надзорных усилий. Ибо – запри свободе дверь, так вылетит в окно.

Одного такого «конька», по случайности никем не замеченного, подобрал и Эдик Каргин. Это была смятая в шарик маленькая записка, которою скорее всего выстрелили из окошка при помощи обыкновенной духовой трубки. Каргин развернул бумажку и прочитал: «Очень прошу того, кто найдет эту записку, позвонить моей маме, Алексеевой Екатерине Дмитриевне, по тел. 110-4015 и передать, что до конца недели ей нужно принести двести долларов, иначе в другую камеру меня не переведут. А здесь меня все время бьют. Кирилл». Каргин вполголоса выругался, вздохнул и, достав мобильник, набрал номер Екатерины Дмитриевны. На проблемы неведомого Кирилла ему в общем-то было наплевать, но что такое материнское горе, он представлял себе хорошо. Представившись случайным прохожим, Эдик зачитал содержание записки, выслушал сбивчивые слова благодарности, произнесенные потерянным, убитым женским голосом, и спешно отключил трубку. «Вот ведь, с-су-ки!» – мысленно обратился он к своим, пусть и троюродным, но все же коллегам-вертухаям. В какой-то момент Каргину даже захотелось возбудиться по этой теме и накатать инициативную телегу – в принципе, вычислить вымогателя при передаче денег гласникам не составило бы особого труда. Однако его эмоциональный запал очень быстро перегорел: понятно, что этой темой все равно никто заниматься не станет. А о том, что в «Крестах» существует целая система предоставления платных услуг с единым твердым прейскурантом, не знает разве что начальник ГУИН.

Эдик посмотрел на часы – без четверти, господин Правдин явно задерживался: либо клиент попался непростой, либо адвокат намеренно затягивал время, дабы срубить побольше бабок за консультацию. О том, что он мог элементарно пропустить выход, Каргин даже и не задумывался, поскольку в деле приемки объекта равных Эдику в ОПУ просто не было. Именно поэтому он – цельный майор, а не кто-то из его салабонов-«грузчиков», в настоящее время пасся на Арсенальной набережной, в то время как остальной экипаж позевывал в салоне зачаленной на площади Ленина «шестерки». Находившийся в подчинении Эдика молодняк был, с одной стороны, не залетный (как у Нестерова), но с другой – и не гвардейский (как все у того же Нестерова). Работу свою пацаны в принципе знали, делали ее по возможности старательно и аккуратно, но при этом, что называется, без задоринки и изюминки. В ситуациях, когда объекта можно было бросить, – бросали не задумываясь, когда бросать было нельзя – таскали, но опять-таки не задумываясь. Характерный для нынешнего молодого поколения прагматизм бил у них через край, зато фантазия и воображение отсутствовали напрочь. А вот Эдик так не мог. В его работе всегда находилось место здоровому авантюризму и нестандартному подходу к решению поставленной задачи. Вершиной разведчицкого искусства Каргина стала приемка объекта, которого должны были задержать в процессе продажи «беретты» с глушителем.

Тогда ууровцы получили агентурное сообщение о том, что на квартире ранее судимого за разбой гражданина Добржанского хранится ствол, который он в самое ближайшее время намеревается продать некоему жителю Дагестана. За Добржанским немедленно выставили круглосуточное наблюдение, и уже на второй день «грузчики» в буквальном смысле взвыли, ибо объект был осторожен и пуглив, как профессиональный шпион. В третью ночь караулить у квартиры выпало смене Каргина. Задача была не из простых – ночь, февраль, мороз плюс лабиринты проходных дворов Петроградки вокруг адреса. Оценив обстановку, Эдик совершил две ходки: первую – на близлежащую помойку, а вторую – в ночной магазин. С прогулки он вернулся в неопрятного вида рваном ватнике «а-ля услада бомжа» и с бутылкой паленой, а потому дешевой водки. Отправив задубевших от холода «грузчиков» греться в машину, Каргин зашел в парадную объекта и направился прямиком к его квартире. Здесь он отхлебнул изрядное количество напитка, улегся прямо на придверный коврик и забылся богатырским сном. В начале шестого утра осторожный объект тихонько открыл свою дверь, шагнул вперед и тотчас наткнулся на похрапывающее нечто. Господин Добржанский брезгливо пнул «бомжа» ногой: «А ну вали отсюда, скотина пьяная». Тот, понятное дело, проснулся, с виноватым видом промычал в ответ что-то невразумительное и, подхватив початую бутылку, засеменил на воздух. При этом впереди него понесся тональный сигнал радиостанции, сигнализирующий о выходе объекта. Короче, не проспали, приняли голубчика. А приняв – оттащили, зафиксировали встречу с покупателем, после чего сдали обоих на руки заждавшимся заказчикам. Вроде бы ничего особливо героического в данном случае Эдик Каргин и не совершил, но опять-таки все познается в сравнении. «Вы, нынешние, ну-тко!» А еще Эдику принадлежал патент на разработку незамысловатого, очень дешевого, но зато весьма эффективного «сигнализатора выхода». Именно Каргин первым в конторе додумался собирать на лестнице бачки с пищевыми отходами и, составив их на попа, прислонять к двери объекта таким образом, что каждый раз о выходе оповещались не только поджидающие неподалеку «грузчики», но и жители близлежащих домов. Жаль только, что ныне этот способ приемки канул в прошлое по причине ликвидации самого института сбора пищевых отходов – то, что раньше уходило на прокорм свиньям, сегодня с большей охотой люди поглощают сами.

За то время, пока Эдик Каргин наматывал круги по Арсенальной набережной в ожидании выхода адвоката, в личной жизни Лямина произошло одно немаловажное событие, а именно – примирение с Ириной. Этим утром казалось бы надолго сгустившиеся над головой Лямки тучи были в одночасье разогнаны, причем первый шаг к примирению сделала сама тезка некогда популярной отечественной поп-дивы. Та, помнится, боролась с тучами довольно сложным способом – разводила их руками. Ирочка Гончарова вмешиваться в природные процессы не стала, а просто взяла и позвонила Лямке с работы.

– Иван, привет! Ты сейчас не на линии? Я тебя не очень отвлекаю?

– Не, Ириш… вернее, Ира… – сбился Иван, памятуя о былом запрете на дружески-близкое обращение, – нисколечко ты не отвлекаешь, даже наоборот… Мы сегодня с часа выставляемся, так что я пока еще дома. У тебя что-то случилось?

– Нет. Просто… Просто я вчера весь день думала про нас с тобой, про тебя… Ты очень сильно за субботу обиделся?

– Да ты что! Это я вел себя, как последняя свинья. Мне… мне очень стыдно.

– Не надо, Ваня, перестань. Я уже не маленькая и все понимаю. Ты – взрослый мужчина, – от этих ее слов Лямка аж зарделся от удовольствия, – и для тебя это очень важно. У тебя ведь были до меня… другие женщины?

Иван задумался: соврать, что были, а вдруг обидится? Ответить честно, что не было, – тогда какой же он, на фиг, «взрослый мужчина»?

Возникшую неловкую паузу прервала сама Ирина:

– Прости, я, конечно, не должна этого спрашивать. Вань, ты извини меня, пожалуйста. Ты хороший, а я, наверное, дура. Если ты хочешь, мы можем попробовать… Только не торопи меня с этим, ладно? Я должна сама, понимаешь?…

– Конечно, Ириша. Я все понимаю, ты… ты тоже очень хорошая.

– Давай на этой неделе как-нибудь встретимся, кофе попьем?

– Давай. Вот только ты же знаешь, у нас заранее ничего планировать нельзя. Сегодня – в вечер, а завтра – черт его знает как будет.

– Ничего, я подожду. Ты тогда определись и сам позвони, хорошо?

– Конечно. Слушай, Ириш, а Константин Евгеньевич тебе ничего такого про субботу не говорил?

– Нет, Вань, ты не думай. Я знаю, его многие в конторе ругают или боятся, но на самом деле дядя Костя добрый. Он и о тебе очень хорошо отзывался.

«Да уж, могу себе представить», – подумал Лямин, вспомнив, как на днях полковник Фадеев грозил ему откровенным членовредительством…

Понятно, что после такого разговора Иван пребывал в самом что ни на есть благодушном настроении. Еще бы – пока он ломал голову над тем, как исправить свою столь щекотливую промашку, его подруга взяла и сама выбросила белый флаг. Еще и прощения попросила. Право слово, прямо какое-то «Очевидное-невероятное»! – «Профессор Капица призывает напицца».

Собираясь на работу, Иван уже вовсю мечтал и фантазировал, предвкушая предстоящее свидание с Ирочкой. А выйдя из дому, сменил тему и всю дорогу до «кукушки» размышлял о странностях женской психологии. По результатам этих раздумий Иван пришел к тому же выводу, который он сделал два дня назад, – «сложно с ними, с бабами». Лямка и не догадывался, что примерно два века назад очень схожую мысль высказал лорд Байрон, который писал: «Чувства женщины подобны приливу и отливу, и когда приходит большая волна, только Господу известно, чем это может кончиться».

Между тем лорд Байрон в данном случае был не при делах. Объяснение столь причудливым метаморфозам и трансформациям, произошедшим в юной девичьей головке, было на удивление простым: в понедельник Гончарова пришла в свой отдел и за традиционной утренней чашкой чая поделилась с Ингой Сафоновой потаенными переживаниями по поводу субботних событий. Но вместо того, чтобы разделить негодование подруги в отношении кобелирующих личностей, Сафонова обрушила весь свой пыл на саму Ирину. Смысл ее тирады сводился к двум посылам. Посыл номер раз: «Мужики, они, конечно, подонки и негодяи, у них одно только на уме». Посыл номер два: «Но коль они без этого не могут, то это им обязательно нужно дать, поскольку в противном случае можно запросто остаться и в старых девах, и на старых бобах». Отсюда следовало весьма парадоксальное резюме: «Цену себе знать важно и нужно, но назначать ее следует только после того, как изучишь спрос». Типа смотри, девка, лучше поддайся соблазну – иначе он может и не повториться.

Словом, за каких-то десять минут Инга Сафонова в пух и прах разбила шаткую аргументацию Гончаровой. Шаткую, потому что, во-первых, Ирочке, несмотря ни на что, все равно очень нравился Лямин, а во-вторых, потому, что ее уже давно тяготила собственная несостоятельность в интимных вопросах взаимоотношения полов. Теоретическую сторону, благодаря рассказам подруг и обилию соответствующей научно-популярной литературы, Ирина знала достаточно хорошо, а вот до практики (с пупырышками или без – все равно) дело пока не доходило. А порою так хотелось!..

* * *

В пять минут двенадцатого к немалому удовольствию основательно продрогшего на ветру Эдика Каргина из дверей центральной проходной следственного изолятора «Кресты» соизволил выйти ведущий адвокат адвокатской конторы «Правдин и компаньоны». Информация об этом тут же была передана на оперативный борт с позывными 737. Генрих Семенович замотал на шее элегантный цветастый шарфик, застегнул пальто и, выудив из внутреннего кармана мобильник, принялся давить на кнопки. Именно в этой деловой позе его и запечатлел для потомков Каргин, сделав первый за сегодня опознавательный снимок.

Сомнений в том, что наблюдаемый тип в шарфике и объект «Адвокат» – суть одно лицо (а это, согласитесь, немаловажно), у Эдика не было. Пусть на собственное изображение с несгибайки пятнадцатилетней давности Генрих Семенович походил не шибко, зато на фотке, скачанной из Интернета аналитиками управления, благообразное лицо адвоката имело полное сходство с оригиналом. Кстати, тут же под фотографией имелась и краткая официальная биография Правдина, добытая все из того же Интернета. Из нее следовало, что адвокатский стаж Генриха Семеновича ведется с 1992 года, тема его диссертации звучит как «Адвокатура на страже прав и свобод граждан Российской Федерации», и что на протяжении многих лет господин Правдин (в девичестве – Шенкман) стойко и последовательно отстаивает тезис о введении контроля со стороны властей за соблюдением прав человека в армии, искоренении таких явлений, как дедовщина, преступность и оскорбление человеческого достоинства. Такой вот ужас нечеловеческий!

Понятно, что официальная биография не способна дать полное и исчерпывающее представление о человеке. В противном случае людям было бы очень скучно и неинтересно жить. Другое дело биография неофициальная – вот где настоящая «Санта-Барбара», вот где «Декамерон», «Сатирикон» и им подобное половодье чувств! Именно из нее (биографии неофициальной) при желании можно было почерпнуть, что нынешние громкое имя и общественный вес господин Правдин сделал на беспроигрышном во всех отношениях сотрудничестве с организациями всех мастей правозащитников, а также с комитетом солдатских матерей. В данном случае следование нехитрому принципу «куда фига – туда дым» оправдало себя на все сто, а может, и сто двадцать процентов. Но это что касается стороны «духовной». О материальной же составляющей житейского благополучия Генриха Семеновича многое могли бы поведать оперативники и следаки старой закалки. Правда, начни они рассказывать, то, пожалуй, икалось бы господину Правдину бесперерывно где-то с неделю, не меньше, ибо какой-никакой, но капиталец он сколотил исключительно на защите «жертв милицейского произвола». Тех самых, коих в оперативных делах и милицейских учетах по старинке упорно продолжают именовать не иначе как «члены организованных преступных группировок».

Много было в адвокатской карьере Правдина всех этих малышевских, тамбовских, казанских, воркутинских, пермских и прочих «энских». Почти все они вышли пусть не из шинели Гоголя, но зато из СИЗО и гоголем. И почти всех их Генрих Семенович защищал столь страстно и пламенно, что порой не только непосредственные участники процесса, но даже и конвойные «обливались слезами над его вымыслом». Недаром в местных адвокатских кругах получила хождение поговорка: «Когда говорит Правдин – Геббельс краснеет». Помимо университетских корочек юриста, Генрих Семенович имел еще и диплом психолога, что само по себе является весьма взрывоопасным сочетанием, а уж тем паче для адвоката. Немногим посвященным до сих пор памятен эпизод с задержанием в 1994 году крупного питерского авторитета, защищать которого взялся Правдин. Доказательств стороной обвинения тогда было собрано выше крыши, и, ознакомившись с делом, Генрих Семенович понял, что для его подзащитного единственной возможностью получить условное является банальная дача взятки судье. А тот был известен как человек принципиально неподкупный, что в очередной раз и подтвердил, гордо отказавшись от предложенной суммы в двадцать тысяч зеленых. Между тем лишившаяся атамана братва суетилась, психовала и предлагала два варианта продолжения сепаратных переговоров: либо напрячься и задрать ценник до двадцати пяти, либо для начала проломить судье голову и уже потом потолковать. Причем большинство склонялось именно ко второму, как к более дешевому и практичному варианту. Генриха Семеновича подобное развитие событий категорически не устраивало, и тогда он попросил казначея группировки разменять на деревянные рубли сумму, которую наскребали с подконтрольных кооперативных сусеков. Причем желательно в самых мелких купюрах. Казначей удивился, но деньги разменял. Образовавшаяся сумма с трудом уместилась в коробку из-под телевизора Akai, каковую и подкатили прямо к порогу жилища судьи. Психологический расчет господина Правдина оказался точен – увидев такую кучу деньжищ, вершитель людских судеб мгновенно сломался и, в отличие от достопамятной Нины Андреевой, поступился-таки принципами. Притом что сумма с точностью до одного цента была идентична той, которую ему предлагали накануне. Эх, масштабно мыслил господин судейский, по-государственному, не случайно ныне он занимает довольно высокий пост в российском Минюсте…

Впрочем, всех этих подробностей и нюансов из жизни господина Правдина старший «грузчиков» Эдик Каргин не знал, да и не хотел знать. Для него Генрих Семенович был просто рядовой объект. Столь же обыденный и непримечательный, как, скажем, растратчик казенных денег чиновник Володькин или вор-рецидивист Геша-Кошелек. Ни положительных, ни отрицательных эмоций Правдин у бригадира не вызывал, поскольку времена, когда юный «грузчик» Эдик Каргин к каждому вновь принимаемому объекту испытывал жгучую классовую ненависть, остались в далеком прошлом. В том самом, где проезд пятачок, а докторская колбаса по два двадцать.

Закончив разговор, адвокат спрятал трубу и двинулся по набережной в сторону площади Ленина. Вслед за ним параллельным галсом потянулся Каргин, предварительно озвучив своим «грузчикам» команду «подтянуться». Лавируя между вконец оборзевшими маршрутками, Генрих Семенович перебежал дорогу, дотопал до памятника вождю мировой революции и занял явно выжидательную позицию. По причине ветреной погоды воротник адвокатского пальто был поднят, и эта деталь придавала фигуре господина Правдина потрясающее сходство с былинным киногероем Володей Шараповым. Вот только вместо «журнальчика-Огонечка» в руках у него был импозантный кожаный портфельчик. Эдик отыскал взглядом своих, покуривающих на развалинах остова былого фонтана, голосом передал им объекта и пошел к машине. На данном этапе свою часть работы он сделал: адвоката принял и «грузчикам» показал. Уже из машины Каргин связался со стоявшим на Боткинской экипажем Пасечника, и те переместились к Финляндскому вокзалу. После этого человек Пасечника совершил небольшой кружок через площадь и, купив по дороге мороженое, вернулся обратно. С этого момента знающие^[5] были в каждом экипаже.

Минут через десять от ребят с площади прошла информация о том, что объект встретился со связью, кличка которому была дана Жорик. Встреча была не слишком продолжительной, однако в ходе нее был зафиксирован факт передачи адвокату некоего свертка, который тот излишне суетливо запихнул в свой портфель. Все эти подробности Эдик Каргин узнал позднее, уже после того, как отзвонился Фадееву и получил от полковника однозначное и категорическое – «связь тянуть обязательно». Поскольку опознать Жорика в лицо могли только «грузчики» Эдика, тащить его пришлось «семь-три-седьмому» экипажу. Соответственно, команда Пасечника выдвинулась за адвокатом, который, расставшись со связью, неторопливо дошел до вокзала, сел в припаркованный на стоянке личный «Вольво» и покатил в сторону «Авроры». (Похоже, на сегодняшний день у Правдина была запланирована поездочка по местам революционной славы.) Тем временем Жорик поймал на Пироговской частника (по крайней мере, внешне это выглядело именно так), и тот, толкаясь в обычных для этого времени дня пробках, стал выруливать на Литейный мост.

Позднее и сам Николай Григорьевич Пасечник честно признается, что в этот день его экипажу откровенно подфартило. Подопечный Генрих Семенович не стал валять дурака, проверяться и вообще совершать какие-либо резкие телодвижения. Он просто докатил до своего офиса, что на Седьмой линии, загнал машину во двор и поднялся в контору, где и пробыл вплоть до окончания рабочего дня, растянувшегося аж до половины девятого вечера. А вот «грузчикам» Каргина Жорик расслабиться не дал.

Начать с того, что тормознутый им частник оказался самым натуральным и опять-таки самым тормознутым чайником. Всеми своими четырьмя колесами он так плотно застрял в пробке на Литейном, что на двухкилометровый путь до улицы Некрасова, где в конце концов выгрузился Жорик, потратил ровно сорок минут. Надо ли говорить, сколько мук и нравственных страданий пришлось перенести механику «семь-три-седьмого», которому ничего не оставалось, как вслед за наблюдаемым перейти на режим движения, не без изящества названный им «стилем раненной в задницу черепахи».

С Некрасова Жорик прошел в пивную «Толстый фраер», хозяином которой, как известно, является наголо бритый шансонье, а по совместительству депутат Государственной Думы и один из культурных символов столь же культурной столицы. В пивной Жорик заказал столь вкусно и обстоятельно, что «грузчики» Каргина при виде этого великолепия поначалу наотрез отказывались вести наблюдение внутри, всерьез опасаясь умереть от обильной потери желудочного сока.

Именно около «Фраера» к экипажу Каргина присоединились заступившие на линию нестеровцы, и два бригадира, закуривая, вышли навстречу друг другу.

– Скажите, – заговорщицки начал Нестеров, – это у вас продаются подержанный диван, персидский ковер и щенки шотландской овчарки?

– У нас, у нас. Можете забирать. Всё оптом и всё даром. Здорово, Сергеич.

– И тебе не хворать. Как клиент? Психически устойчив? Или по пересеченной местности перемещается исключительно скачками?

– А хрен его знает. Мы пока только в пробках гоняли – в них, понятное дело, ведет себя паинькой.

– Это где? На Литейном? А мы с Садовой еле вырвались. Народ совсем озверел, притом что вроде и не пятница сегодня. Сам-то сейчас где?

– Откушать изволит.

– Ну да, как раз самое время… Пойду взгляну, что ли. Как он выглядит-то?

– Второй столик справа у стены. Шайба у него такая… короче, шесть на девять, манеры соответствующие, ветровочка синяя… Мимо не пройдешь.

– Понял, – кивнул Нестеров и нырнул в заведение. Минут через десять он вернулся и, судя по пенным усикам над верхней губой, свой визит «бригадир» залегендировал под предлогом «пива хочется – аж скулы сводит».

– Э-эх, господин подполковник, – усмехнулся Эдик. – И как вам не совестно? Солнце, можно сказать, еще высоко, неграм еще пахать и пахать, а вы уже злоупотребляете.

– Я бы попросил вас, господин майор, не путать кружку праздности с кружкой прикрытия. Каждый шаг разведчика должен иметь правильную, соответствующую постоянно меняющейся оперативной обстановке мотивацию. Кстати, я чего-то не понял – почему их там двое?

– Да подсел к нему минут десять назад какой-то крендель. Я уже Фадееву отзванивался.

– И чего?

– А ничего. Этого, говорит, тоже тащите. Руководство, похоже, совсем охренело. Нет, ты прикинь: объекта, связь, связь от связи – и на все про все три экипажа. Крутитесь как хотите.

– Мы когда выезжали, я в дежурке слышал, что нам на подмогу вроде как «семь-три-девятого» должны перекинуть. У них в Парголове который день полный штиль – объекта еще ни разу в глаза не видели. Может, он там вообще помер, а наши просто не знают.

– Да пока они из Парголова по таким пробкам доедут, у нас тут экспедиторы^[6] сто раз разбегутся и снова сойдутся. Нет, Сергеич, вот обычно говорят «понедельник – день тяжелый», а по мне так тяжелый день – это вторник. Вечно у меня по вторникам какой-то гемор нарисовывается. Я, кстати, два раза женился, и оба раза, представляешь, тоже во вторник.

В этот момент, словно в подтверждение «теоремы вторника» Каргина, раздался тональный сигнал, оповещающий о выходе объекта.

– Ну вот, блин. Что я тебе говорил? Че делать-то будем?

– Так делать нечего – оставляй своего «грузчика», пусть малехо второго потаскает, снимки сделает. Если 739-му не передаст, то потом подберете его где-нибудь. А мы этого дальше погоним. Вы его, кстати, как обозвали?

– Связь-то? Жориком…

– Ох, Эдик, никакой фантазии у твоего экипажа, все-то у вас «жорики» да «гарики». Скучно. Вот у нас на прошлой неделе знаешь какие объекты были? Ромуальд и Пафнутий! Во как… Ладно, ша! Вон он выходит. Все, погнали наши городских.

Нестеров нажал тангенту радиостанции:

– Иван, видишь, мужик из кабака вышел?… В синей ветровке. Эта песня посвящается тебе. Давай, подбирай…

На этот раз Жорик, видимо наученный горьким опытом утреннего прозябания в пробках, до следующего пункта назначения предпочел пройтись пешком. Его прогулка до Загородного проспекта заняла не более пятнадцати минут и завершилась у дверей недавно открывшегося мини-отеля «Кристофф», что на Пяти углах. Жорик шагнул внутрь, и через полминуты вслед за ним направилась Полина. Как бывшая «ульянщица», в разного рода учреждениях и организациях Ольховская держалась гораздо уверенней, нежели Лямка, который всегда испытывал робость и благоговейный трепет перед богатыми интерьерами и суровыми секьюрити.

По узкой, покрытой коврами лестнице Полина поднялась на второй этаж и осмотрелась: Жорик стоял у стойки администратора и вполголоса беседовал с миловидной девицей, ведающей вопросами заселения. Судя по ее чрезмерному оживлению и немедленно выставленным напоказ голым коленкам, с клиентами в заведении было не густо. Сориентировавшись в обстановке, Ольховская решила разыграть роль посетительницы и подошла к стойке, заняв очередь за объектом. Еще на подходе она уловила обрывок фразы, из которого следовало, что Жорик намеревается забронировать на завтрашнее число одноместный полулюкс. В ответ девица удовлетворенно мурлыкнула и повернулась к компьютеру.

Тут к Полине подскочил халдейского, вида молодой человек с набриолиненными волосами и заученным голосом понес любезно-рекламную чушь в стиле «Чего изволите? У нас есть все!». Раздосадованной Ольховской невольно пришлось отвлечься и включиться в деловую игру под наименованием «Продавец втюхивает – клиент отбрехивается». Через пару минут она уже обладала «ценнейшей» информацией о том, что в каждом номере отеля имеются приточно-вытяжная вентиляция и кондиционер Daikin, а к услугам постояльцев предоставлены круглосуточная охрана, видеонаблюдение, камера хранения багажа и круглосуточный кафе-бар с русской и европейской кухней. Переваривая весь этот словесный понос, Полина краешком глаза заметила, как девушка занесла в компьютер данные, продиктованные Жориком по бумажке, и приняла от него аванс в размере десяти тысяч рублей. Взамен тот получил квиток, сухо попрощался (похоже, голые коленки впечатлили его не шибко) и направился к выходу, о чем Ольховская оповестила своих тональным сигналом станции. Сразу же подрываться вслед за ним было категорически нельзя, поэтому ей ничего не оставалось, как доигрывать свою роль до конца. Полина оборвала молодого человека на полуслове, подошла к девушке и поинтересовалась, какие данные требуются для бронирования номера на ближайшие выходные. Оказалось, что нужны лишь имя и номер паспорта. Ольховская с ходу назвалась первой пришедшей на ум «Рябининой Вероникой Сергеевной», и девица, войдя в программу, начала забивать новую карточку постояльца поверх последней записи, сделанной по данным, продиктованным Жориком. Предыдущее имя Полина запомнила отчетливо: «Россомахин Валерий Леонидович», а вот из паспортных данных в памяти отложились лишь непривычные буквы серий – СТ. Как грамотно и без особых подозрений покинуть отель, она придумала заранее, и после того, как девица попросила предоплату, Ольховская сделала удивленные непонимающие глаза: «извините, я и не знала, что у вас тут деньги вперед требуются, подождите – сейчас сбегаю, принесу». После чего она скоренько откланялась и выскочила на улицу, однако ни оперативной машины, ни «грузчиков» у Пяти углов уже не было.

Докричаться до своих Полине удалось не сразу – в каменных джунглях центральной части города есть немало «мертвых зон» с очень плохим приемом сигнала, между тем репитерами оснащена лишь малая часть носимых «грузчицких» радиостанций. Наконец машина нашлась у «Макдоналдса», что на углу Рубинштейна и Невского, и Ольховская чуть ли не бегом подорвалась туда: оперативный транспорт, он ведь как автобус, ждать не будет.

Когда запыхавшаяся Полина добежала до своих, оба «семь-три-пятых» «грузчика» сидели в салоне. Бригадир пояснил, что на Невском Жорик совершил посадочку в троллейбус, и теперь первым номером его потянула смена Эдика Каргина. Пашка завел мотор, присмотрел удобную лазейку и в нарушение правил залихватски вырулил налево, воткнувшись в плотный поток машин, двигавшихся в сторону Невы. По достоинству оценив столь нахальный финт, возмущенный гаишник едва не проглотил свой свисток и отчаянно замахал полосатой палочкой. Козырев вильнул в его сторону, небрежно засветил спецталон и излишне самоуверенно проскочил под желтый, чудом не поцеловав стартанувший секундой раньше «нисан», из которого до «грузчиков» донесся поток отборной брани.

– Але, ямщик, ты это… лошадей не гони, – неодобрительно крякнул сидящий «на первой парте» бригадир. – Расшибешь нас, как бог черепаху.

– Так вон он, троллейбус, уже к «Елисеевскому» подъезжает. Оттуда уже ни фига не видно.

– Да хрен с ним, с объектом-то! Ты нас чуть не расшиб. Об «нисана». Причем прямо на глазах доблестного гиббона.^[7] Оно, конечно, с непроверяйкой на дорогах ты герой, но зачем стулья, в смысле машины, ломать?

– А… Да я, честно говоря, не заметил.

– Кого? – поинтересовался с заднего сиденья Лямка. – «Нисана» или гаишника?

– Да обоих.

– Во-во. Помнится, похожий случай был у нас с Антохой Гурьевым, – тут же откликнулся Нестеров. – Короче: ночь, дождь, машин на дорогах почти нет, перекресток на Мориса Тореза. Объект на желтый проскочил, а мы малехо выждали и подорвались за ним на «помидор». Через какое-то время, гля, мать моя женщина, нагоняют с мигалками и в матюгальник по-доброму так: «Водитель номер такой-то, остановитесь». Ну, делать нечего, прижимаемся, потому как могут и пострелять, с них станется. Подходят два зайца, радостные такие, оба с калашами, от возбуждения и предчувствия больших бабок пальцы на курках так и пляшут. Антоха им в форточку спецталон показывает. Те, ясен пень, расстраиваются и мрачно так: «Что ж вы, господа хорошие, творите – мы ж за вами уже, почитай, километра два гонимся». Гурьев им отвечает, мол, извините, мужики, не заметил. И тогда их старший выдает офигительный по своему внутреннему содержанию перл: «Сегодня вы не заметили на дороге сотрудника Госавтоинспекции, а завтра вот также запросто не заметите человека»… Стоп, Пашка, ну-ка звук прибавь. Похоже, у них там остановочка образовалась.

Остановочка образовалась на стоянке общественного транспорта у Эрмитажа. И здесь ведущий наблюдение в троллейбусе «грузчик» из экипажа Каргина, чуть замешкавшись, совершил прокол номер раз: сообщил о выходе Жорика слишком поздно, а посему 737-му ничего не оставалось, кроме как вместе с основным потоком уйти на Дворцовый мост и зачалиться у Ростральных колонн, смешавшись с толпой традиционно паркующихся здесь свадебных процессий. В свою очередь Козырев не без труда успел застопориться непосредственно рядом с остановкой, но поскольку это дело произошло аккурат под знаком «Стоянка запрещена», долго светиться на этом месте представлялось неразумным.

Между тем наблюдаемый товарищ Жорик повел себя в высшей степени по-свински. Согласно озвученной в эфире настроечке, покинув троллейбус, он не придумал ничего лучше, как потащиться на мост. По частному, высказанному для своих мнению Нестерова такого рода телодвижение допускало два варианта развития событий: либо в движении объект (хотя какой он, на фиг, объект? Связь, она и в Африке связь!) срубил-таки хвост, либо на него внезапно нахлынули некие романтические чувства, вызванные непосредственной близостью реки Невы, воспетой великими писателями и поэтами. Эх, его бы слова да «грузчику» в уши! В общем, для всех так и осталось загадкой, чем в данном случае руководствовался Жорик. Да и какая, собственно, разница, если в самое ближайшее время молодой «грузчик» Каргина взял и совершил прокол номер два?

А вышло так: дойдя до середины моста, объект неожиданно метнулся на противоположную сторону и принялся активно махать рукой, явно тормозя тачку. Вместо того, чтобы предупредить о его недвусмысленных планах оперативные экипажи, «грузчик» попытался самостоятельно повторить его маневр, дабы засечь номер подхватившей объект машины. В результате, хотя он и зафиксировал посадку Жорика в машину, но вот ее контейнера разглядеть уже не успел. Оперативно развернуться с Биржевой площади в обратную сторону экипаж Каргина не смог, а на отчаянный вопль: «Сергеич, у нас посадка, синий жигуль с моста направо!» – команда нестеровских среагировала уже слишком поздно – продраться сквозь поперший на Невский двухполосный табун было нереально. Короче, Жорик ушел. Ушел по Английской набережной, и ушел по-английски. Запоздалые попытки пошерстить набережную и прилегающие улицы успехом не увенчались. Теперь хошь пей боржоми, хошь не пей – результат один: облажались.

– Чего будем делать, Александр Сергеевич? – осторожно спросила Полина.

– Так, а хрена ль теперь делать – будем в контору возвращаться.

– Нас теперь что, заругают? – простодушно осведомился Лямка.

– Нет, бля, премию дадут, – проскрипел Нестеров. – Ваня, заткнись, пожалуйста, а? Паш, разворачивайся. Все, едем до хаты.

– Так мы же не виноваты, – Лямин никак не мог врубиться в суть переживаний старшего. – Во-первых, это не мы, это 737-й проворонил. Мы-то здесь при чем? И вообще, чего они так к этой связи прицепились? У нас объект кто? Адвокат. А его пока вроде бы никто не потерял, так что все в порядке.

(Уже по приезде в контору нестеровцы узнают, что адвоката в этот день действительно не потеряли. А вот со связью из «Толстого фраера» у «грузчика» Каргина вышла неувязочка. Он маханул его в метро, при заходе на станцию «Гостиный двор». Причина этой невосполнимой потери была до безобразия нелепа – на магнитной карточке «грузчика» кончились поездки, и пока он судорожно прорывался к окошечку кассы, торгующей жетонами, связь спокойно прошла через турникет и убыла в неизвестном направлении на самом тихоходном виде общественного транспорта – на эскалаторе.)

– …Ваня, я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся. Так вот, запомни и намотай на ус (коль нет усов, пока мотай на уши, вырастут – перемотаешь): когда ты по жизни не понимаешь, что делаешь, делай это особенно тщательно и аккуратно. Понял?

– Не совсем. Но ведь…

– Ой-йо, – схватился за голову бригадир. – Полинушка, хоть ты вразуми его, что ли? Иначе я за себя не ручаюсь. Козырев, ну хватит уже ворон считать. Чего стоим, чего ждем?

– Так знак же здесь! Надо в объезд уходить.

– Раньше надо было на знаки смотреть, а теперь давай – прямо гони. Быстрее доедем – быстрее отымеют. Соответственно, быстрее по домам разбежимся и быстрее с горя напьемся.

В соответствии с пророчеством Нестерова в этот вечер быстро «разбежаться и напиться» удалось почти всем «грузчикам» двух провинившихся экипажей. Исключая, естественно, бригадиров, которым досталось по полной программе и со строгим соблюдением иерархической очередности – сначала взгрел Нечаев, затем Фадеев. По причине отъезда начальника управления Сергея Андреевича Конкина на санаторно-курортное лечение в город Нальчик^[8] персональная вздрючка от верховного главнокомандующего была отложена на более поздний период. Закончив разнос, по итогам которого за Нестеровым и Каргиным была официально закреплена неофициальная должность «охотников на ящериц»,^[9] Фадеев приказал бригадирам ждать и поехал к заместителю Пиотровского докладывать обстановку по объекту «Адвокат». В данном случае «докладывать обстановку» – читай «получать пистон».

Опасения полковника Фадеева не подтвердились. Нет, конечно, для блезиру его малость пожурили, однако после этого разговор в спешном порядке был переведен в более конструктивное русло. Совместными усилиями следовало как-то исправлять ситуацию, и получилось так, что от неминуемой расправы «опушников» спасла информация, добытая Полиной при посещении отеля на Загородном. Именно за нее мгновенно ухватился присутствовавший на докладе незнакомый Фадееву мужчина в штатском, которого Зам представил Станиславом Алексеевичем, «куратором темы». А того заинтересовала паспортная серия «СТ», которая, по его словам, свидетельствовала о сибирском, а именно – иркутском происхождении паспорта. Переписав данные Россомахина, таинственный Куратор стремительно подорвался из кабинета. В общей сложности Станислав Алексеевич отсутствовал минут десять, после чего столь же стремительно вернулся и сообщил, что, согласно записи в системе «Авиаэкспресс», человек с такими данными приобрел билет на самолет рейсом «Иркутск – Петербург» и прилетает завтра в 16:25 по местному времени.

Куратор многозначительно посмотрел на Зама, и тот, прочитав в его взгляде некий немой вопрос, тут же дал на него четкий ответ в виде начальственной отмашки, адресованной Фадееву:

– Что ж, Константин Евгеньевич, придется вашим завтра выставиться в Пулково.

– За кем? – Фадеев талантливо скорчил недоумевающую гримасу и с тоской отметил, что в очередной раз инициативы «грузчиков» Нестерова выходят его управлению боком.

– За Россомахиным Валерием Леонидовичем, – раздраженно отчеканил Зам, купившийся на деланный «тупизм» опушника.

– Основания?

– Это связь адвоката Правдина, которая может представлять оперативный интерес.

– Вообще-то это связь связи господина Правдина. Да и то не вполне явная. Возможно, человека просто попросили об услуге забронировать номер в питерской гостинице. Объяснений здесь может быть масса…

– Равно как и масса объяснений сегодняшней двойной потери объектов вашими сотрудниками, – оборвал Фадеева Зам.

Что ж, аргумент получился хотя и не шибко логичный, но вполне убийственный. В данном случае крыть было нечем, поэтому опушный начальник попробовал зайти с другого виража:

– Но почему именно в Пулково? Приемку Россомахина гораздо проще организовать в процессе его заселения в отель.

– А вы, Константин Евгеньевич, можете быть уверены в том, что по пути из аэропорта в гостиницу он не заедет куда-нибудь еще? Кроме того, связь Жорик, которую вы сегодня потеряли, вполне может приехать его встречать.

– Так у нас ведь даже фотографии этого Россомахина нет! Что ж теперь, моим людям у всех прибывших иркутским рейсом паспортные данные спрашивать?

– Завтра с утра фотографию вам перешлют, – подал голос из своего угла Куратор. – По этому вопросу с сибирскими коллегами уже связываются. А вообще я прекрасно понимаю и даже отчасти разделяю ваши, Константин Евгеньевич, сомнения. Но и вы нас, пожалуйста, поймите. К тому же этот иркутский гость оставляет вашему управлению шанс реабилитироваться за сегодняшний конфуз.

– А вы представляете, во сколько человеко-часов мне эта реабилитация выльется? – завелся Фадеев. – Экипажи за адвокатом, экипажи в Пулково, на Загородном на всякий пожарный пост выставить тоже не помешало бы. Да и это все мелочи. Главное то, что любая проверка за подобное распыление сил и средств по первичному материалу мне такую Варфоломеевскую резню католиков устроит, что… Короче, без официально оформленного задания я за Россомахиным смены ставить не буду.

– Не слишком ли много вы на себя берете, полковник Фадеев? – этот вопрос был задан с излишней нервозностью, из чего у опушника сложилось впечатление, что Зам, по неясным причинам, немного пасует перед Куратором. А тот между тем спокойно продолжил:

– Константин Евгеньевич, давайте мы с вами придем к следующему компромиссному решению: завтра в аэропорту вы принимаете Россомахина и доводите его до отеля, где ваши люди должны убедиться, что объект на самом деле заселился. Если выяснится, что эта иркутская связь ложится в масть, то мы сразу же выпишем отдельное задание на «наружку», после чего вы примете его уже абсолютно официально… Поймите, Константин Евгеньевич, в данном случае нам от вас требуется лишь доподлинно установить, что в город прилетел именно тот самый человек, и что он действительно поселился именно в том самом месте. О котором, кстати, сообщили именно ваши сотрудники. И еще – дабы не разводить канцелярщину, эпизод с Россомахиным можно не включать в итоговую сводку «НН» по объекту «Адвокат». Для понимания ситуации и принятия решения нам будет достаточно вашего устного доклада. Ну как? Вам все понятно? Или все-таки требуется еще и персональное распоряжение начальника главка?

– Все, – буркнул Фадеев, поняв, что спорить бесполезно, так как здесь, похоже, все давно решено за них.

Но потом все-таки не удержался, съязвил:

– Лично мне ясно все, кроме одного. По каким таким признакам я должен понять: ложится эта, с позволения сказать, связь в масть или же нет?

– Вас об этом оповестят, – ответил Зам и дал понять, что на этом разговор закончен.

Фадееву ничего не оставалось, как подхватить со стола свою рабочую папку и откланяться. Целоваться на прощание с присутствующими он не стал, ограничившись сухим кивком головы, после чего спешно покинул столь редко бывающие гостеприимными своды главной милицейской крыши города.

Направляясь к служебной машине, Константин Евгеньевич пробормотал себе под нос строчки из старой студенческой песенки, которые приходили полковнику на ум всякий раз, когда его доводили до крайней степени раздражения. Строчки были такими:

«Встану рано поутру

и напьюся ртути,

а потом повешуся

в энтом институте».

Имел ли он в данном случае в виду, что столь изощренный суицид должен состояться в вальяжных имперских стенах главка или в обшарпанных коридорах центральной «кукушки», было неясно. Впрочем, какая в данном случае разница? Важен эффект. А эффект в данном случае безусловно был бы тот еще!..

Надо сказать, что задание на «НН» за адвокатом Правдиным не понравилось Фадееву сразу. И дело было даже не в том, что его (задание) оформили по «первичке» (в принципе, основанием к началу проверки может быть и пресловутое ОБС – «Одна бабка сказала»), а скорее в том нездоровом интересе, который к этой теме проявило высшее главковское руководство. Оно понятно, что достопочтенный Генрих Семенович на своем веку попил немало милицейской и судейской кровушки, однако начинать его разработку именно «с ног» представлялось Фадееву занятием в высшей степени бестолковым, а главное – бесперспективным. Ну не станет же он, в самом деле, лично встречаться с торговцами дурью и закупать у них за наличку товар для своих подзащитных! А если уж инициаторы решили эту самую дурь элементарно ему подбросить, то для фиксации задержания адвоката с показательным изъятием из салона автомобиля пакетиков с белым порошком вовсе не обязательно подряжать наружку – для таких случаев у гласников и свои кино- и фотооператоры имеются. Да и в наркотиках ли дело? Получив задание на адвоката, Константин Евгеньевич не поленился и лично смотался в Кировское РУВД, где приватно побеседовал с начальником следствия Марецким, с которым он был знаком еще со времен учебы в академии. Встреча прошла в теплой дружеской атмосфере, и в ходе нее старый боевой товарищ признался, что тему эту им спустили сверху, толком ничего не объяснив. Ну разве что нечто мутное типа: вот вам материалец, здесь информация от агента Пупкина, который давеча на заре слышал малиновый звон в отношении другого звона. По ком тот, другой, звон звонил, непонятно, однако не исключено, что и по проживающему на вашей земле адвокату Правдину. А раз так, выпишите-ка вы на всякий случай на этого негодяя «НН», а то что-то совсем эти борзописцы от адвокатуры распоясались. Марецкий честно признался, что самостоятельно возбуждаться в отношении адвоката территориалы не собираются, но итоговую сводку наблюдения примут с благодарностью, так как у ведущего литерное дело по наркоте опера что-то уж слишком давно в это самое дело ничего не подшивалось. А это есть политически неправильно.

Понятно, что после такого рассказа зерна сомнений в душе Фадеева немедленно проросли и заколосились. Другим же, не менее интересным местом, полковник явственно почуял, что хлебнут они еще горя с этим адвокатом и его связями. А чуял Константин Евгеньевич всегда исключительно точно, ибо, по его собственному выражению, закаленная в боях задница у него была вся в шрамах, а потому – очень чувствительная.

* * *

Полковник Фадеев не знал, что реальным заказчиком «наружки» за адвокатом Правдиным был тот самый «куратор» Станислав Алексеевич, которого Фадеев встретил в кабинете Зама. Станислав Алексеевич Кириллин служил в ГУБОП МВД РФ и на протяжении последних нескольких лет руководил бригадой сыщиков, работающей над секретной милицейской разработкой под кодовым наименованием «Техосмотр». В рамках этой разработки люди Кириллина отрабатывали так называемую иркутскую группировку и ее духовного лидера господина Сурина, более известного как Ребус и Кардинал.

Ребус родился, вырос и накопительно-поступательно получил все три свои судимости в городе Иркутске, в котором с конца 80-х годов зажигал преступный авторитет Базиль. Авторитет был правильный – город держал, воровскую Сибирь прославлял, имел связи даже с небезызвестным Япончиком и чем мог помогал последнему. У известного в ту пору лишь в пределах Иркутской области Сурина такого авторитета, конечно, не было. Зато у него имелись апломб и неуемная страсть к интригам. Поэтому, выйдя на Япончика в лихую для того годину (а Япончик скучал в тюрьмах США), Ребус ни много ни мало взял да и выпросил у него рекомендацию в законники. Так он стал вором, и Базилю это, понятное дело, не очень понравилось. Однако его мнения поначалу никто не спрашивал, а через какое-то время и спрашивать стало не у кого, поскольку в 1998 году Базиля покрошила группа Олега Богомола, вставшая под знамена Сурина.

В одиночестве, да на Олимпе, да при таких связях и при такой братве, Ребус подмял под себя фактически всю Иркутскую область. Люди и силы его стали умножаться. Что немудрено, ибо еще Михаил Афанасьевич Булгаков в свое время пророчески заметил: «Прескучно живут честные люди! Воры же во все времена устраиваются великолепно, и все любят воров, потому что возле них всегда сытно и весело».

Бандитствовать по-мелкому Ребусу наскучило очень скоро, и он перешел к захватам собственности и власти в стиле гангстеров и звериного капитализма. И, забегая вперед, скажем, что в этом деле он зело преуспел. (Кстати, в свое время стиль этот Ребус пытался тщательно копировать с героев фильма Серджио Леоне «Однажды в Америке».) Созданное Суриным иркутское ОПС контролировало часть энергетической, алюминиевой и целлюлозно-бумажной промышленности, несколько предприятий нефтехима, поставки спирта, строительство таможенных терминалов и прочая, и прочая… В городах области Ребус наложил лапу на шоу-бизнес, модные кинотеатры, прокат фильмов, колхозные рынки, универсамы. При этом иркутские ребята не брезговали и традиционными вымогательствами с разбоями – правильно, нельзя руку сбивать. Коммерческий уклон коммерческим уклоном, но торговые люди, чиновники и иже с ними должны бояться. Когда люди знают, что государство не защитит, то это ведь тоже – Бизнес.

Но вскоре и этого всего Ребусу показалось мало – хоть и в пятьдесят Швейцарий, но все же тесновата Сибирь. Тем паче, что любая безнаказанная агрессия требует все больше и больше пространства, а в розовых снах и мечтах ему уже и мировое господство стало грезиться. В развитии новой национальной идеи Сурина иркутские начали конкурировать в Москве с крупнейшими коллективами – солнцевской и коптевской бригадами, а в Питере – с тамбовскими и казанскими. Параллельно запустили десант в Новосибирск, Альметьевск, Великий Новгород – везде нашлись кружки по интересам. Конечно, открыто против всего мира не попрешь, а вот для партизанской борьбы мобильные летучие отряды – это как раз самое то.

Отряды эти преимущественно состояли из военнослужащих внутренних войск и бывших десантников из штурмовых бригад, были в них и профессиональные взрывники. Не мудрствуя лукаво, основным способом решения вопросов было выбрано физическое устранение конкурентов. Нет, конечно, иногда начиналось и с долевого бизнеса, но в оконцовке все равно почему-то выходило одно – шилом в бок. Между тем Ребус, вращаясь в Испании, в Монте-Карло, в Москве на раутах, решал вопросы все больше политические, глобальные. К тому времени он уже плотно обосновался в Москве.

Именно в столице, как приложение к уже никем не оспариваемому авторитету, пришла и настоящая слава. Сам министр внутренних дел, выступая перед депутатами Госдумы, заявил, что вор в законе Ребус, совместно со скандально известными братьями-бизнесменами, контролирует цельный алюминиевый завод. Это ли не «Оскар»?! Кстати, по оперативным данным, скрупулезно и по крупицам собираемым бригадой Кириллина, некоторые депутаты после этих откровений министра пережевывали информацию в «Ирландском» ресторане с… Ребусом. Как говорится, жди, пока черт сдохнет, а он еще и хворать не думал. Кстати, под кличкой Ребус столь влиятельный и всеядный товарищ фигурировал лишь в секретных бумагах МВД. А для приближенных и «допущенных к столику» уже давно допускалось почтительно-гламурное обращение Кардинал, которое острословы из конкурирующих организаций бандитствующего толка крамольно перекрестили в Карданвал. Кстати, внешне Ребус действительно походил на гнутую и тертую жизнью и перепутьями железяку. А свое первое и основное прозвище он получил еще по первой ходке в Тулунской спецтюрьме за свою неуемную страсть к разгадыванию кроссвордов, которые Сурину еженедельно доставляли в камеру целыми пачками.

В последнее время в служебные командировки на берега Невы подневольный биограф Ребуса Станислав Алексеевич Кириллин отправлялся регулярно, потому как начиная годика эдак с 2001-го центр тяжести бизнес-интересов Сурина ощутимо смещался в сторону Северо-Западного региона. Наместником иркутских на питерской земле был тот самый Богомол, который столь непочтительно обошелся с преподобным доном Базилем. Надо сказать, что его преданный труд был оценен Ребусом по достоинству. Помнится, в «Неуловимых мстителях» волосатое «их императорское величество» предлагало полковнику Кудасову «подарить Польшу». Что ж, нынешний Петербург с его окном в Европу был не менее ценным подарком.

В Северной столице Богомол и его команда внешне вполне легализовались. И то сказать – достаточно лишь глянуть на записи служб безопасности дорогих гостиниц «Астория» и «Европейская»: с кем только кофе ни пьют, с кем только ни трут. Тут тебе и депутаты ЗАКСа и Госдумы, и иностранные бизнесмены, и поп-певицы с во-о-от такенными попами… Но, как сказал капитан Врунгель, «регата регатой, но и о морских традициях забывать нельзя». Хотя… Забудешь о них, как же, когда со всех сторон гремят взрывы и слышатся автоматные очереди. «Что за стрельба, браток? Прям как на фронте!» – Да так, знаете ли, иркутские вопросы решают. К чести питерских оперативников, у них хватило мужества, профессионализма, а главное воли и желания, дабы перейти в контрнаступление. И уже к сентябрю 2003 года в распоряжении руководства питерского УУР была сконцентрирована информация о том, что на территории Санкт-Петербурга действует устойчивая группировка, непосредственно занимающаяся ликвидацией авторитетов преступного мира, крупных коммерсантов и влиятельных лиц. Масштаб их преступлений поражал. Мозаика разработки была сложнейшая. И все же по многим эпизодам доказательства были собраны, после чего было принято решение реализовывать информацию, то есть выходить на аресты.

Но, как говорится, между ртом и куском многое может произойти! Не все тогда прошло гладко – в ответ на милицейские репрессии последовал мощнейший накат, инициированный связями Ребуса, и в итоге вместо жирной финальной точки в операции «Техосмотр» нарисовалась лишь запятая, со временем и вовсе видоизменившаяся в многоточие. В том же Питере, где сыщикам удалось приземлить самого Богомола, все равно спокойнее не стало. Какое-то время бригада Кириллина, легализовавшая (и, соответственно, похерившая) наработанные ранее пароли и явки, и вовсе топталась на месте, с тоской наблюдая, как, казалось бы, крепко сшитое дело начинает постепенно трещать по швам и разваливаться по отдельным эпизодам. Но тут, наконец, мало-помалу движение вперед возобновилось.

На этот раз в Питер Станислав Алексеевич приехал с вполне конкретной целью – лично поучаствовать в допросе задержанного Чекменева, который считался одним из приближенных Ребуса. И так уж получилось, что питерские опушники, сами того не ведая, за неполную неделю дважды нарыли для Кириллина очень важную информацию – сначала подвели под задержание Ростика, а сегодня случайно установили, что в Питер должен прилететь Валера Россомахин.

Станислав Алексеевич не зря ухватился за иркутскую серию номера его паспорта: на время оставив Фадеева и Зама одних, он сделал звонок в Москву своим, и ему тут же пробили по базам, что Россомахин входит в иркутскую бригаду киллеров, возглавляемую одним серьезным товарищем по фамилии Скрипник. А курировал эту бригаду в Сибири как раз-таки Чекменев.

Из всего этого вырисовывалась довольно скверная версия – похоже, на Северо-Западе намечается какая-то серьезная ликвидация. Но даже если и не ликвидация, то уж какая-то нездоровая движуха – это точно. С опушным полковником этой информацией Кириллин пока делиться не стал. Правильно это или нет – это уже другой вопрос. Конечно, с одной стороны, существует поговорка «кто предупрежден – тот вооружен», и поговорка в принципе правильная. Но, с другой стороны, и папаша Мюллер был далеко не дурак, когда говорил: «Про то, что знают двое, знает и свинья». К тому же, по мнению Кириллина, «грузчики», получив информацию, что они будут работать за киллером, вполне могут начать излишне мандражировать и суетиться под клиентом. А в нынешней ситуации это было бы крайне нежелательно.

Полковник Фадеев вернулся в контору лишь в начале девятого. В его ожидании провинившиеся бригадиры коротали время за просмотром скучнейшего футбола, развалившись на диванчике в дежурке. Проходя мимо них, Фадеев побарабанил пальцами по пластиковому стеклу окошка дежурки и махнул рукой в сторону своего кабинета: мол, пошли поговорим. Каргин и Нестеров лениво поднялись с дивана, при этом Эдик смачно, до хруста в позвоночнике потянулся, и поплелись на начальственный ковер. Константин Евгеньевич бросил взгляд на вошедшую сладкую парочку а-ля люди в черном, втянул ноздрями воздух и поморщился:

– Понятно, уже успели в церковь через дорогу смотаться.

– ???

– Как сказал Карл Густав Юнг, «жажда алкоголика пить эквивалентна стремлению к Богу».

Фадеев угадал – за то время, пока полковник мотался в главк, «бригадиры» успели раскатать пузырек. Но исключительно в целях снятия стресса, а это многое меняет, не правда ли? Впрочем, вслух «грузчики» этого не сказали, а напротив, горделиво встрепенулись: дескать, ну что вы, господин полковник, как можно?!

В ответ Фадеев лишь понимающе хмыкнул – после сегодняшних заморочек ему и самому хотелось пропустить рюмашку-другую. Константин Евгеньевич даже сделал неосознанное движение в сторону стилизованного под обыкновенную тумбочку мини-барчика, однако вовремя осёкся и притормозил. И не потому, что компания была неподходящей (наоборот, и Эдика, и Нестерова он знал уже больше десяти лет; как говорится, не первый год замужем), однако в «воспитательных целях» сегодня распивать с проколовшимися старшими не следовало. Опять же в свете предстоящих завтра событий, которые, судя по невнятным вводным из главка, обещали быть. «Ладно, – подумал полковник, – вот отстреляемся, сдадим дело в архив, забудем о нем, как о страшном сне, и тогда за милую душу и с превеликим удовольствием». Рассудив так, Фадеев кратко, но зато конкретно загрузил бригадиров нарисовавшейся темой с Россомахиным. Последовавшая реакция опушных люмпенов была вполне предсказуемой:

– Я чегой-то невкурил, а почему это, как у нас в управе какой блудняк намечается, так завсегда он нам с Сергеичем перепадает? – затянул Каргин. – Мы ж вроде в компартии никогда не состояли, в «Единую Россию» не записывались. Так за что ж именно нам всякий раз такая честь?

– А с каких это пор исполнение служебных обязанностей у вас именуется блудняком? – поинтересовался Фадеев. – Насколько я помню, в своде условных выражений такого термина нет.

– А вот насколько я помню, – ядовито спикировал слегка оборзевший после «одвухсотпятидестиостограммления» Эдик, – инструкцией по организации наружного наблюдения работа без задания за связью связи объекта не предусмотрена.

– Ну все, сейчас начнется, – вздохнул Нестеров. – Передача «Играй гармонь». Ария Каварадосси, Леонкавалло, «Паяцы».

– Я не знаю, кого там… Леон ковал по яйцам, – невозмутимо ответствовал Эдик, – хотя, похоже, догадываюсь. Но все ж таки хотелось бы понять – за чей счет этот банкет?!

– Так, все, хватит, – взвился Фадеев и стукнул кулаком по столу. – Александр Сергеевич, объясни, пожалуйста, своему товарищу, чьи ныне в лесу шишки. Иначе я ненароком сорвусь на поросячий визг и соседей напугаю.

– Эдик, – примирительно начал Нестеров, – Константин Евгеньевич хочет сказать, что завтра существует гипотетическая вероятность приезда в аэропорт связи Жорик. А поскольку эту связь просрали наши с тобою доблестные смены, то, следовательно, именно нам, как знающим ее непосредственно и в харю, доверена почетная миссия работать на приемке в аэропорту некоего Россомахина. В конце концов, разве ты не знаешь, что в этом мире ничто так не объединяет людей, как совместно совершенное преступление?… Не скрою, мне тоже кажется, что есть в этой теме какая-то хренотень. Опять же нельзя исключать, что Полина просто не совсем точно срисовала фамилию, и тогда совершенно непонятно, какого фига мы будем там отсвечивать. Но это уже, как говорится, без комментариев.

– Всё? Высказались? А теперь я скажу, – полковник Фадеев понял, что дай только бригадирам волю, и свою больную мозоль они будут скоблить до самого утра. – С «играй-гармонью» или без, но завтра в шестнадцать нуль-нуль ваши экипажи должны стоять в Пулково. Причем стоять будете, как в стереокино на Невском. Жалом водить на сто восемьдесят, а то и на двести семьдесят градусов. Триста шестьдесят, так и быть, запрещаю, потому как башка при такой амплитуде может и оторваться.

– А «как в стереокино» – это как? – почти хором переспросили «грузчики».

– А так, чтобы перпендикулярным зрением ловить приезжего Россомахина, а параллельным отслеживать возможное появление Жорика. Ясно?

– Ясно, – выдохнул Эдик. – С учетом трехмерности пространства какая-никакая, но все-таки поблажка. А можно…

– Можно, – сказал как отрезал Фадеев. – Можно! Можно не знать и не понимать рабочих вводных старшего начальственного состава, но… исполнять их следует обязательно. А теперь всё, шабаш, мужики, по домам. Если сейчас кто-то из вас попытается продолжить дискуссию, то… Короче, вы сами знаете. Я – личность брутальная, если что…

– Да знаем-знаем, – проворчал Каргин, – Если что – сразу в бубен. Ну чего, двинули, Сергеич? Тебе куда, на метро?…

* * *

На следующий день экипажи Каргина и Нестерова практически одновременно выдвинулись от базы «кукушки» в аэропорт Пулково. За то время, пока «грузчики» добирались до места, в салоне «семь-три-пятого» царила непривычная тишина, разбавляемая лишь рок-н-ролльным фоном любимого Пашей «Нашего радио» да периодически проявляющимся голосовым спамом опушной радиоволны. Последний, как всегда, был разнообразен и подтверждал классическое: «Всюду жизнь!»

Нестеровцы молчали каждый о своем, и причины тому были сугубо индивидуальные. В частности, вертевший баранку Козырев в сотый раз прокручивал в мозгу вчерашний разговор с Полиной. Накануне после смены он снова вызвался проводить ее домой, и на этот раз проводы завершились пусть и не катастрофической, но все же перебранкой, едва не дотянувшей до полноценного выяснения отношений. В свою очередь Ольховская, под впечатлением вчерашней ссоры с Козыревым, тоже размышляла… Нет, не о своих с Пашей отношениях (те, при всех несомненных козыревских плюсах и достоинствах, похоже, все равно какого-либо качественно иного продолжения не имели), а о собственном будущем. А оно, это самое будущее, Полина с каждым новым днем все меньше и меньше ассоциировала с наружкой. Не то чтобы ей не нравилась нынешняя работа – скорее ей не нравилось то, что на этой работе происходит с нею самой. Когда-то это должно было случиться: женское начало, семейный янь наконец-то нагнул и размазал по стенке общественный, мужицко-офицерский инь. В жизненном театре абсурда Ольховская пресытилась ролями «грузчицы» и «ульянщицы» и теперь мучительно терзалась, что режиссера, коий доверил бы ей сложную, но зато заглавную и хитовую роль любимой и желанной бабы, на горизонте не было и не предвиделось. По крайней мере, совершенно непонятно, откуда бы такому при ее нынешней службе нарисоваться?

Александр Сергеевич Нестеров был угрюм и мрачен по многим причинам, что называется – по совокупности. На все заморочки последних дней, которые словами капитана Смолетта можно охарактеризовать как «мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта экспедиция – мне вообще ничего не нравится», добавились еще и проблемы житейского, бытового плана. Пару недель назад супруга Нестерова вернулась из многодневной киноэкспедиции, и теперь, когда ее работа вновь стала носить былой эпизодический характер, принялась за старое. Короче, нет ничего страшнее рыбы-пилы, которую, пустив попастись в океан, через какое-то время поместили обратно в аквариум.

Один лишь Лямка в этот момент молчал совершенно по-другому – он молчал радостно, вспоминая и предвкушая. Ему было хорошо. А хорошо ему было потому, что, воспользовавшись вчерашним незапланированно ранним сворачиванием работ, он успел договориться о встрече с Ириной, и встреча эта прошла на удивление достойно и хорошо. Мощным финальным аккордом стал затяжной, переходящий в умопомрачительный засос, поцелуй на лестничной площадке столь знакомого полковничьего дома. Более того, во время этого поцелуя Иван, не встретив сопротивления со стороны прибалдевшей Гончаровой, отправил свободную от обнимания девичьего стана руку на рекогносцировку местности. Та вскоре нащупала два искомых курганчика с упругими сосочками сторожевых башенок, слабо защищенными шелковой материей бюстгальтера. Доселе не участвовавшая в подобных осадах рука тем не менее довольно быстро нашла способ взломать защиту, расстегнула два неподатливых крючочка и… в этот момент хлопнула соседская дверь, рука по инерции обратилась в бегство, и победный штурм пришлось отложить до лучших времен, коими, при взаимной договоренности сторон, были назначены ближайшие выходные.

Встречать прибывающего из Иркутска Валерия Россомахина связь Жорик не явилась. Вернее, так: «грузчики» обоих экипажей, рассредоточившиеся и растворившиеся в повседневной пулковской суете, его не заметили. Был ли он на самом деле в этот день в аэропорту или нет – одному Богу известно. А, как учит история, завербовать Господа на предмет сотрудничества со спецслужбами пока еще вроде как никому не удавалось.

Иркутский же борт, которым в Питер прилетел объект по кличке Задорный, прибыл на удивление вовремя, при том что авиакомпания «Сибирь» традиционно славится своей непредсказуемостью. Не опознать Валеру было трудно – появившийся в зале прилета парень был исключительно похож на фотографию, предоставленную наружке главком. На фотографии Россомахин был запечатлен в плавках и явно где-то на испанских югах. Валера задорно улыбался, отчего и получил от Полины псевдоним Задорный.

Россомахин вышел без сумки и за багажом не встал. Бросив администратору отстойщиков: «Поспешай за мной, а то передумаю», он сел на заднее сиденье такси, опустил окно и снова улыбнулся, как на пляже. Словом, задачка уровня детсада – ну никак нельзя было в данном случае промахнуться! В этот момент мимикой он очень напоминал великого артиста прошлого Петра Алейникова из «Трактористов». Это который «здравствуй, милая моя». Правда, от этого Задорный великим все равно не становился…

На самом деле фигурант (объект, связь, связь связи?) Задорный являлся Россомахиным Валерием, двадцати шести лет от роду. Он не был судим, но его знали. Вернее, так: кому надо – тот знал. Валера служил на границе Таджикистана с Афганистаном, служил на совесть и снайпером. Иногда совесть позволяла ему уходить на священную территорию соседнего государства, нападать там на конвои с наркотиками, всех перебивать и возвращаться через реку Пяндж на надувных лодках с теми же наркотиками обратно. Наркоту в мешках продавали по демпинговым ценам таджикам, а уже те везли ее в Россию-матушку и сеяли неразумное, недоброе, но вечное. Но зато если проклятые талибы успевали переходить госграницу самостоятельно и попадались в поле зрения погранцам, то уж тут Валера бил в глаз – не портил шкуру. За это Россомахина хвалили и награждали. Скажете, бандит? А вы лежали часами под степную мошку на берегу этой реки, зная, что никому из России до вас нет дела? Нет? И не хотите? Странно…

Когда Валера вернулся домой не с пустыми карманами, то очень быстро для себя выяснил, что в Сибири караваны талибов попадаются редко. А жить надо. А на целлюлозный комбинат почему-то не хочется. Образования у Россомахина не было, но зато имелся характер, который был заточен на войну. Так Валера попал в бригаду к иркутским. Это в Москве и в Питере Гражданская к тому времени вроде как отгремела, в Сибири же отношения до сих пор оставались жесткими. Так, уже при нем их бригада расстреляла в центре Иркутска два джипа и отправила на тот свет девять человек. Из этих девяти только одна девушка из салона причесок была не при делах. Остальные хлопцы те еще – знали, чем рискуют. Так Валера стал душегубом. Стрелять он при этом не разучился и задорную свою ухмылку не потерял. Он сделал выбор, решил для себя, как жить, и прекратил думать об этом и о будущих «девушках из салонов». Вот такая вот история.

Тащить такси из Пулково одно удовольствие: сначала немного прямо, потом долго-долго налево, опосля снова долго-долго направо, и вот он – исторический центр. В движении объект дважды разговаривал с кем-то по телефону, а все остальное время курил в открытую по причине солнышка форточку.

Такси остановилось на улице Караванной, бывшей Толмачева, рядом с кафе «Дэ Фэ». Расплатившись, Россомахин прошел в кафе, проглядел ряды модных напитков, взял бесплатный глянцевый журнал и вышел. Судя по его поведению, на Караванной он прогуливался впервые. Задорный уперся взглядом в противоположный дом, где красовалась федеральная табличка, извещающая о том, что в этом доме судят народ. Присвистнул, ухмыльнулся по-пляжному и перешел на другую сторону. В этот момент из здания суда вышла парочка – по виду типичные жулики. Очевидно, они были группой поддержки своему корешу, так как на свидетелей и потерпевших не походили никак. Жулики вышли гогоча. Оно конечно, когда ты не за решеткой – то обхохочешься. Как-то сразу они углядели в Валере своего и, отсмеявшись, показали пальцами на горло.

– Петля! – крикнул через улицу один в сторону Валеры.

– Терпила кричит: «Они меня вдвоем ударили одним кулаком в женском туалете!» – процитировал второй, после чего оба снова схватились за животики.

– А ему не кажется, что его место возле параши?! – крикнул в ответ Валера.

Парочка юмор оценила, и у нее вновь начался приступ хохота.

Улыбаясь, Валера косо глянул налево – туда, где к заведению «Дэ Фэ» тихо подъехала машина с мигалками и государевыми «000» на номерах с флажком. Задорный опустил в ближайшую урну только что позаимствованный в кафе журнальчик и снова шагнул внутрь. Вслед за ним из припаркованной неподалеку машины в заведение выдвинулись Полина с Лямкой. А экипаж Каргина, услышав об остановочке, географически безупречно встал на прикол в районе Манежной площади.

Не так часто милицейские разведчики заводят объекты в дорогие рестораны и кафе. Если снимать фильм, тогда конечно – все фигуранты едут в шикарные кабинеты, а на плечах у них в эти самые кабинеты заваливаются наши. А если таскать «груз» в реальной жизни, то здесь, увы, все больше сворачивают с центральных районов в спальные, а там по дворам, по дворам… И уж еще реже «грузчики» могут присесть в дорогом кафе рядом за столик. По очень многим причинам, и частенько даже вовсе не материальным, а скорее визуальным. Как вы себе представляете старшего лейтенанта, заточенного под многочасовое сидение в прокуренном салоне автомашины «Жигули», который вроде как естественно заказывает в «Невском Паласе» пирожное рублей эдак за четыреста? В данном случае Станиславский воскликнул бы: «Не верю!» А ранее судимый фрукт в дорогом прикиде прошепчет: «Да, нездоровая канитель!»

«Дэ Фэ» Полина знала. Вечерами здесь был махровый тусер, а днем и в выходные – хороший кофе и грамотная фоновая музыка. Плюс в обоих случаях соответствующий неслабый ценник. Ольховская не была готова к тому, чтобы сегодня идти в приличное заведение, а посему среди модных посетителей в своем скромном рабочем наряде почувствовала себя слегка неуютно. Судя по растерянному выражению лица Лямки, в его душе палитра чувств была на порядок сложнее и разнообразнее.

Ребята заняли свободный столик, коих в этот час было еще довольно много. При этом Иван сел спиной к Задорному, который взгромоздился на высокий стул за стойкой в самом закутке бара. Он заказал себе какой-то вычурный зеленый чай и сейчас с интересом разглядывал, как в стеклянном чайнике разворачиваются китайские листья. И все. Более он ни с кем не контачил. По всему было видно, что Задорный никого не ждет, но с другой стороны – не просто же так он именно сюда завалился чайку пить?

Между тем очень достойно несущее себя лицо и тело, выйдя из «вольво» с мигалками, также прошествовало в кафе и удобно уселось в углу за столик, с которого халдей тут же смахнул табличку «Reserve». За соседним столом устроился телохранитель. А как вы хотели? Иные тела без охраны ни туда и ни сюда!

Тело заказало большие красивые вишневые пироги, а пока пироги пеклись, в «Дэ Фэ» вошел его будущий собеседник. На вошедшего Полина обратила внимание сразу. Да что там Полина – даже Лямка и тот спиной обратил. А обратили, потому что это было уже не просто Тело – вошла Фигура. По ней, правда, сразу было видно и слышно, что фигура, скажем так, не совсем государственная.

Нестеров срисовал этих оригинальных персонажей первым, но он был на улице. Бригадир не знал в лицо ни первого, ни второго, но ему вдруг сделалось любопытно и профессионально интересно. Потому как значок-флажочек на лацкане свидетельствовал, что Тело принадлежало к депутатскому корпусу, а по Фигуре было видно, что – вор. Да еще с большой буквы. Не просто вор, а вот так – ВОР. Лицо у него было угловатое, волос седой, но ухоженный, а костюм шикарный, но помятый. Ему бы дать прозвище Угловатый, да не нашего поля нынче был объект. Окончательно ВОР поставил точку тем, что, изгибаясь, почесал большим пальцем левой руки где-то у середины позвоночника. Затем бросил крепкому недалекому провожатому: «Свободен», – и присел к государственному Телу. Они не обнялись, не обменялись рукопожатиями, но было видно, что не посторонние люди, то есть опыт неформальных отношений друг с другом имеют.

Пока Валера-Задорный снимал с языка китайскую чаинку, а Полина косо наблюдала за манэрами ярких персонажей, Нестеров принял нестандартное и отчасти ребяческое решение. Он позвонил Ладонину, офис которого был шагах в полста от места и располагался все на той же Караванной.

– Игорь, будь другом – выйди на улицу, – заместо «здрасьте» предложил Нестеров.

– За мной что – пришли? – удивился Ладонин.

– Господь с тобой! Просто есть маленькое дело.

– Нет проблем. А ты, кстати, откуда знаешь, что я сейчас в офисе?

– Да по машине вижу.

– Ах да, извини. Забыл, что имею дело с профессионалом, – ухмыльнулся Ладонин. – Мне как, одному выйти или с подмогой?

– Да одному, всех делов на пару минут.

– Тогда жди, – ответил Игорь, отключил связь и почти сразу, в одной рубашке, вышел на улицу: «Говори, разведка».

Нестеров быстро объяснил, что ему страшно надо узнать про двух фруктов, трущих в «Дэ Фэ». Мол, он их не знает, а вот Ладонин наверняка должен знать. Ну и так далее. Игорь Михайлович поморщился, недовольно вздохнул: «Сергеич, ты меня толкаешь блатных корешей легавке сдавать?», но безропотно зашагал в кафе, на ходу бросив: «Ведь наверняка обманул. А?!» Нестеров не ответил и лукаво исчез за спиной.

Войдя в кафе, Ладонин сразу же натолкнулся на фигуру с благородной сединой. Натолкнулся взглядом, которого после этого не отвел, но встречный осознал. Второе тело Игорь узнал мгновенно – это был всем известный депутат. Пусть и не Госдумы, а питерского ЗАКСа, но очень известный. Такой, что если вы включили Пятый канал и в течение часа не увидели его с речью, то значит, вы включили какой-то другой, не питерский канал. Ладонин про себя мотнул головой и присел за столик. Лишь теперь он обнаружил напряженно воркующих Лямина и Полину, и, оценив масштабность блудняка, в который его втравил Нестеров, со вздохом ребят «не узнал». Край его взгляда инстинктивно скользнул и по Валере Россомахину, однако парочка в углу была ярче, и к тому же целью была именно она.

Подошла официанточка, Ладонин механически заказал эспрессо и разозлился, так как сегодня свою норму кофе он уже выдул. К тому же Игорь вспомнил, что оставил бумажник в офисе. Вглядевшись более пристально, собеседника депутата он узнал тоже. Да и на самом деле, кто бы его из таких, как Ладонин, не узнал? Это был Ребус. А Ребус был вором. Вором грозным и сибирским. Давно в народе бродила молва о его исключительном пристрастии к старорежимным привычкам. Нехорошие то были привычки, ибо Ребус убивал людей. Поэтому люди его боялись.

Более того, Ладонин один раз лично с ним общался, хотя Ребус, возможно, этого и не помнил. Это было давно. Тогда, когда заборы вокруг «Крестов», где временно чалился его старший брат, «были высокими». Игорь нелегально пришел в изолятор к Ладоге, которого по такому случаю вывели в гараж. Туда же в какой-то момент заглянул и Ребус. (Уж по какому такому делу, и тогда, и сейчас неведомо.) Однако Игорь запомнил, как после келейного разговора при, если можно так сказать, расставании Ребус сунул Ладоге мешочек из полиэтилена с чем-то черным.

– Это чего? – спросил Ладога.

– Кайф.

– Благодарю, мне не надо, – отказался Ладога.

– А это что – не тюряга? – удивился Ребус.

– Тюряга, – согласился Ладога.

– Времена! – по-познеровски произнес Ребус, и больше Игорь о нем вокруг себя не слышал. А сейчас вот вспомнил, глотнул кофе и звякнул охраннику, чтобы тот зашел расплатиться. Через пару минут фактически одновременно с охраной Игоря в «Дэ Фэ» вошел неведомый подручный Ребуса и передал своему хозяину портфель. Тот вынул бумажку с государственной шапкой в углу, протянул ее депутату и стал туманно обволакивать взглядом углубившегося в чтение собеседника.

– Вот здесь верю! Вор! – в данном случае воскликнул бы Станиславский.

От знакомых лиц в «Дэ Фэ» и так уже свербило в глазах, а тут еще появился и Утюг. Да не один, а с Севером. Именно тот самый Утюг, который так отлично балагурил при задержании братвы в далеком прошлом в Царском Селе.^[10] Утюг не менялся десятилетиями – он, как и в ту суровую годину, был накачан, загорел и добр.

– Ба, Игорек! – Утюг и Север мгновенно оказались за ладонинским столиком. – А на кого хозяйство покинул? Гляди – расташшут.

– Всё не расташшут.

– Да как два пальца… Слушай, а мы с Северычем вчера наконец «Пургу» посетили. Знаешь?

– Угу, – мотнул головой Игорь, поймав на себе заинтересованный взгляд Полины.

– Короче, «Пурга», она и на Фонтанке «Пурга». Прикинь, потерял паспорт, оказывается. Но я тогда не знал. Потом продолжаем в «Тинькофе», знаешь?

– Нет! Откуда? – заржал Игорь.

– …Так вот, мне на телефон звонит какой-то кекс и сказывает: «Я, мол, из службы охраны президента – не хотите ли вернуть себе паспорт и расческу, которая у вас в паспорте хранится?» А я уже того, хороший. Говорю: «Я в восторге – подгребай», а он мне: «Я у входа в Тинькоф». Ну, мы с Севером выходим…

– Парни, а вы с 1989 года хотя бы на полчаса иногда расставались? – улыбнулся Игорь.

– А может, они за нами следят? – ни к селу очнулся Север.

– Кто? – в голос одновременно отозвались Игорь и Утюг.

– Охрана президента, – ответил Север.

– Да ты посмотри на свою рожу, а потом на президентскую! – ахнул Утюг и продолжил: – Так вот, опер этот и спрашивает (притом что узнал меня сразу, гад): мол, есть у меня деньги? Я ему отстегнул, а он мне вернул паспорт и расческу. Говорит, на Невском случайно нашел. Во! Представляешь?

Игорь начал уставать от похмельных балагуров. Он знал, что, несмотря на то, что теперь парни заправляют крупной продуктовой базой, по жизни они все равно остались прежними.

– Да, интересная история, – вынужденно согласился Игорь.

– Так он просто паспорт посмотрел, – снова очнулся Север.

– Какой? – не понял Утюг.

– Твой.

– Зачем?

Игорь с интересом смотрел на весь этот цирк.

– Чтоб тебя узнать, когда мы из «Тинькофа» выйдем, – проанализировал Север.

– А ведь точно! – Утюг захохотал.

В этот момент мимо Лямки к стойке за сигаретами прошел подручный Ребуса. Проходя, он с издевкой поднял воротник «кенгурухи» Лямки, натянул его ему на голову и отвесил легкий подзатыльник.

Этого не ожидал никто. Этого не ожидал 2004 год, который стоял «на дворе» Караванной, бывшей Толмачева улицы. Может быть, поэтому никто тогда не успел даже толком подумать, как на все это следует реагировать. В том числе и Лямка, который, тем не менее, по-детски покраснел.

А вот Утюг сделался серьезный. Утюг был бывшим гангстером и раздолбаем, но душа его была благородна. Это, кстати, очень сильно отличается от фразы: «В душе он был благородный». Утюг вырос на улице, и даже она не переваривала, когда унижают парня рядом с его девчонкой. Утюг глянул на смутившуюся Полину и отчетливо гаркнул в сторону хама:

– Ты ничего не попутал, лапоть?!

При этом в голосе его блеснули нотки образца 1992 года.

Ладонин замер. Он знал, что именно с этого все и начинается. «Может, еще ничего и не началось?» – попытался успокоить сам себя Ладонин. Но, как оказалось, напрасно.

– Чте такое? – коверкая слово, оглянулся парень. Лицо его было гладким и наглым.

Это «ЧТЕ» подорвало Утюга. Он вскочил и шагнул к парню:

– Ты книжку «Минно-взрывная травма» листал на досуге когда-нибудь?

– Ты… – парень ткнул Утюга в грудь пальцем.

А вот в этом он был не прав. Утюг органически не переваривал плохих манер. А про то, что показывать пальцем нехорошо, он запомнил еще со слов своей бабушки. Утюг схватил парня за палец и дернул вниз. Что-то хрустнуло, и официантка за стойкой зажмурила глаза от больного возгласа «А-а-а!..», прозвеневшего на все «Дэ Фэ».

Ребус поперхнулся пирогом и широко открыл глаза – такого он не видел уже давно. Между тем Север потянулся за пепельницей и сжал ее в руке. Это неосознанное движение он сделал очень своевременно, так как в дверях показалась пара влетевших на подмогу хлопцев Ребуса. Сидевший у дверей охранник Игоря, молодой кикбоксер, пробил одному из них сильный в ягодицу…

И-На-Ча-Лось!

Коленом в голову Утюг смачно вмазал присевшему парню со сломанным пальцем, резко развернулся, и на его развернутое лицо пришелся хороший боковой. Бил боксер. Утюг на пару секунд «уехал», и этого времени было достаточно, чтобы второй боковой повалил его на пол. В ответ на это Север молча и очень так по-товарищески положил пепельницу с рекламой ковбоя Мальборо на затылок боксеру, и тот упал на Утюга сверху.

– Разрешите пройти? – перед Севером стоял Валера Россомахин, учтиво пытаясь выбраться из столь щекотливой ситуации.

Север, мгновенно оценив в Валере своего, ткнул его лбом в нос. Валера с досадой схватился за ушибленный орган обоняния, после чего его колено расчетливо оказалось на яйцах Севера. Ожидать дальнейшего развития событий Задорный не стал и скоренько потопал на выход, о чем страшно перепуганная Полина все ж таки умудрилась просигнализировать бригадиру.

В это время охранник Игоря, расправившись с одним, теперь никак не мог найти для себя хотя бы глоток воздуха – его душили. Вонючей и абсолютно нестерильной старой футболкой для протирки фар его душил водитель Ребуса, и зрелише это было, по правде сказать, малоэстетическим.

Ладонин подскочил к Ребусу, который с нескрываемой интригой наблюдал за происходящим.

– Настроение хорошее? – зло и быстро выплюнул Игорь.

– Опасаешься чего-нибудь? – язвительно заметил Ребус. Вспомнил он его в эту минуту или нет, было непонятно.

Сзади, как в плохом кино, раздался стеклянный треск и писк женщины. Это хрюкнул стенд с пирожными, на который навалился Утюг с хамом. Оба очухались и не без азарта взялись за прежнее.

– Дерганый ты какой! – поманил Игоря Ребус – В детстве неожиданно не пугали? Фобий нет?

– Слышь! – по-старому огрызнулся Ладонин.

Ребус резко вскочил, а Игорь, не шелохнувшись, демонстративно остался стоять. Ребус резко ткнул пальцем Игорю в горло, и тот, захрипев, присел на корточки.

– Слышу, – произнес Ребус, спокойно опустился на свое место и посмотрел на депутата. Лицо у законника (в данном случае не путать с вором в законе, хотя некоторые общие черты, безусловно, имеются) было глупое и испуганное. Он ошарашенно вращал башкой, бросая взгляд то на Ребуса, то на своего охранника, который пытался заломить руку Северу каким-то хитрым изворотливым приемом.

– Да, блядь! – больше от боли, нежели от констатации факта крикнул Север.

Он присел, подхватил паренька под колени, поднял и, пару раз шагнув в сторону, приложил к бару, с которого полетели, разбиваясь, мелкие и крупные вещицы. Север хотел сказать классическое: «Помойтесь, ребята», но, поскользнувшись, не удержался на ногах и рухнул назад, угодив прямиком на колени к депутату. Ребус профессионально рубанул его сцепленными кулаками, и Север временно ушел в астрал, уткнувшись лицом в тарелку с остывающими пирогами.

Лямка тоже пытался было подпрыгнуть и нырнуть в рукопашную, но Полина, зажмурившись, стиснула ему руку и прошептала: «Не шевелись!» Когда на секунду она все-таки приоткрыла глаза, то увидела, как слегка продышавшийся Ладонин получил два неплохих удара по шее и по затылку…

– …Всем лежать! Тихо, тварь! Прикладом захотел? Запутались тут в улицах! – это по тревожной кнопке приехала группа захвата, вопли которой сопровождались хлесткими звуками ударов неживого по живому.

– Все-все! Командир, осознали! Чо лупишь-то так! – огрызались буяны.

– Карту купи, лапоть! – огрызнулся и Утюг. Еще одного удара кованым сапогом он даже не почувствовал.

Полина наконец открыла глаза, искоса посмотрела на лежавшего под сержантом Игоря и некстати подумала по-своему, по-девичьи: «Все, рубашку теперь не отстираешь». Это заметил Ладонин:

– Спасибо за сотрудничество. Всегда обращайтесь, – прокряхтел он, неверно проинтерпретировав ее взгляд, и… улыбнулся. И то сказать, давненько он уже так не расслаблялся.

В этот момент из своего угла подал голос Ребус, который аккуратно встал и произнес: «Ну, я пошел». И зачем-то добавил: «А всем филиппычам счастливо отписаться».

– Ага, щас! – В кафе объявился милиционер в капитанских погонах с бывалым помятым видом, а с ним пара сержантов. Это была патрульно-постовая подмога. – Все присели на места. Я всех пересчитываю. Все не открывают рот. Вас много, а нас мало! От страха могу открыть беспорядочную пальбу. Вопросы?

– Я депутат… – впервые подал признаки жизни депутат ЗАКСа. Голос его при этом был далеко не телевизионно-уверенным, потому как редкие межфракционные парламентские потасовки, в которых ему пару раз доводилось участвовать, проходили не в пример камернее.

– Спокойно, товарищ депутат! – гаркнул капитан и рывком усадил его на место. – Сейчас и с тобой разберемся – какой ты Сухов.

Через некоторое время, когда народ в кафе более-менее пришел в себя и угомонился, начали разбираться. Участников побоища, которых нетрудно было определить по характерным внешним признакам, отфильтровали в один угол, а остальных принялись переписывать как потенциальных свидетелей. Когда очередь дошла до Лямки и Ольховской, Полина за двоих ответила, что никаких документов у них с собой, к сожалению, нет. Естественно, у «грузчиков» были при себе и паспорта, и ксивы, но служебная инструкция четко гласила, что в подобных ситуациях личности светить нельзя ни в коем случае, и уж тем более категорически запрещено подписывать что-либо официальное. В ответ на это сержант невозмутимо повел плечами, приказал «тогда сидите, ждите» и продолжил перепись населения.

За всем происходящим Нестеров наблюдал с улицы через витринное стекло и за скоротечное время драки выкурил примерно с полпачки одной затяжкой. Неуставно покинувший руль Паша Козырев пританцовывал рядом. Будучи в состоянии возбуждения, бригадир даже не сразу понял, что Ольховская послала им тональный сигнал на выход Задорного. Оставить ребят одних Нестеров не мог, поэтому он срочно запросил Каргина и передал двинувшегося в сторону Невского Валеру «семь-три-девятому». В конце концов, после такого экстрима объекту сам бог велел отправляться в отель, а до того с Караванной быстрым шагом было минут десять, не больше.

Устроив судьбу Россомахина, бригадир вошел в кафе и, отыскав бравого капитана, слегка потянул его за рукав.

– Подполковник Нестеров, главк, – негромко представился он, продемонстрировав красную книжицу. – Слушай, капитан, тут двое моих людей с кофием засиделись. Я их с твоего позволения заберу? Тем более у вас здесь со свидетелями и так проблем не будет.

– А это какие тут ваши? – поинтересовался пэпээсник.

– Да вон, парень с девушкой у окна сидят.

– Ну, пошли посмотрим.

Капитан прошел к указанному Нестеровым столику и, обращаясь в первую очередь к Полине, спросил:

– Вы что, правда, вместе? – он покосился в сторону бригадира.

– Да, – кивнула Ольховская.

– А ксива имеется?

– Имеется.

– Можно полюбопытствовать?

Полина тяжело вздохнула и, слегка пригнувшись, сделала небезызвестное движение рукой. То самое, которое совершают все женщины, во все времена прячущие самые драгоценные предметы в самом просчитываемом в силу своего удобства и привлекательности для мужчин месте. Капитан слегка смутился, но заинтересованного взгляда не отвел – а может, у нее там вовсе не удостоверение, а ствол? Но это оказалась именно она, ксива.

– Так чего ж вы раньше-то молчали?

– Да штабные они, крови-пороха не нюхали, – ответил за «грузчиков» подошедший сзади Нестеров. – Увидели драку и перепугались.

– А если бы мы их под горячую руку да мордами на бетон? Еще страшнее бы получилось. Ладно уж, идите. Штабные.

Полина поднялась и молча пошла на выход, взяв Лямку, как первоклассника, за руку. Тот не сопротивлялся, так как в этот момент его мысли были заняты совсем другим – ему было очень стыдно. Правда, он снова не мог четко сформулировать, за что. Хотя нет, все-таки мог. Ивану казалось, что он обязан был примкнуть к войнам. Пусть и не к положительным, но войнам. Но он не примкнул. А стало быть он – не воин. О том, что он прежде всего разведчик, Иван не подумал. Зато ему снова вспомнилась та самая, первая серьезная детская драка. И воспоминание это оптимизма Лямину не прибавило.

Когда «грузчики» вернулись к машине, Паша рассказал, что, согласно настроечке Каргина, Задорный, как и предполагал бригадир, благополучно добрался до отеля, оформился и поднялся в свой номер. Так что теперь особо поспешать «семь-три-пятому» смысла не было. Посему остались ждать. И когда на их глазах всех красавцев, а с ними и Ладонина загрузили в милицейскую «буханку», Нестеров последний раз по-казацки затянулся, смачно сплюнул и посетовал: «Н-да, нехорошо получилось».

– Ага, немного частушка-нескладушка вышла, – согласился Козырев.

Вслед за ментами они подорвались к дежурной части, после чего примерно с час отстаивались неподалеку от двери в отделение и все это время переводили дух.

– А с чего все началось-то? – в какой-то момент спросил Козырев.

– Да старый я дурак! Приглянулся мне этот депутат с ранее судимым в обнимку! Вот и решил инициативный рапорт написать – Игоря позвал, чтобы тот их опознал, – охал Нестеров.

– Зато вместо одного рапорта теперь штук двадцать получится! – укорила Полина.

– Да мы теперь пол-управления инициативками загрузить сможем, – согласился Лямин.

Все заржали. Даже Полина улыбнулась.

– Так, народ, если сейчас выпустят Игоря и он увидит, что мы ржем… Мало не покажется, – прослезился Нестеров.

– Главное, чтобы с ним мои заступники не вышли и не увидели, что мы ржем, а то много покажется, – хохотал Лямин.

– Александр Сергеевич, может, я того… Загляну осторожно в дежурку, посмотрю – чего там и как? – неуверенно спросила Полина, которая, сама не зная почему, очень переживала за попавшего под замес Ладонина.

– Правильно, Полин, сходи – сделай установочку, – не унимался Козырев.

Всех что-то не на шутку разобрало. По крайней мере, трое «грузчиков» никак не могли остановиться от смеха.

– Вот дураки, а! – улыбнулась и Полина. Между прочим, она уже действительно собралась пойти в отделение, но как раз в этот самый момент народ начали потихонечку выпускать.

– Ну все, я пошел каяться, – вздохнул Нестеров и кряхтя стал вылезать из машины.

Глава третья

Кардинал

Об эпохальном мордобое в кафе «Дэ Фэ» Станислав Алексеевич Кириллин узнал лишь на четвертый день после вышеозначенных событий. Да, собственно, и узнал-то по чистой случайности. Столь непростительная для матерого сыщика ошибка явилась следствием его собственной мнительности и подозрительности, из-за которых здесь, в Питере, он постарался максимально сократить круг лиц, посвященных в разработку Ребуса. В результате Кириллин наступил на собственные же грабли: разрешив опушникам не отражать в официальной итоговой сводке эпизод наблюдения за связью Задорный (дабы информация раньше времени не утекла), он тем самым непреднамеренно спровоцировал «грузчиков», которые в нужный момент интерпретировали спущенную начальством вольность так, как того потребовала сложившаяся ситуация. А именно – бригадиры 735-го и 737-го экипажей решили опустить в своем докладе руководству момент, связанный с посещением Россомахиным заведения на Караванной. Со всеми вытекающими отсюда (а вернее – оттуда) последствиями. Для наружки прецедент исторической мистификации, безусловно, некрасивый, но, увы, не вопиющий. В том смысле, что отнюдь не первый и далеко не последний. Как говорится, кто хочет – тот находит возможность, кто не хочет – находит причину.

После того как два экипажа сошлись под стенами отеля «Кристофф», к столь незатейливой мысли Нестерова в процессе приватной беседы подтолкнул Эдик. Выслушав историю про драку в салуне, Каргин однозначно рекомендовал Сергеичу не привлекать к ней внимания мировой общественности. Потому как в противном случае по конторе непременно пойдут пересуды и потянутся ассоциации-параллели с приснопамятной потасовкой «грузчиков» Нестерова, учиненной рядом с магазином-салоном «Титаник». Эдик уверял, что, поскольку Задорный провел в «Дэ Фэ» в общей сложности не более получаса, ни с кем не встретился и свалил еще до прибытия гласников, то не будет большой беды, если они доложатся начальству, что прямо из аэропорта объект проследовал прямиком в отель. Где и успокоился. В пользу такой версии говорил еще и тот факт, что плюс ко всему в кафешке засветились депутат с авторитетом, а такой хоккей им, бригадирам, вообще ни к чему. Здесь ведь как? Только шлепни, прояви инициативу, – сразу по допросам затаскают, а потом еще обязательно взгреют и с дерьмом сожрут, не подавятся. За что? Да хотя бы за то, что квитанции не выписали и сразу по инстанции не доложили.

В конце концов Каргину удалось убедить Нестерова в некоторой справедливости своих слов. Действительно, в последнее время вокруг «семь-три-пятого» экипажа происходило слишком много всякого такого, что служило источником повышенного раздражения со стороны руководства и прочих заинтересованных в подтоплении экипажа лиц. А посему добровольно навешивать на себя вериги и каяться в очередном грехе Александру Сергеевичу абсолютно не климатило. Надоело быть мальчиком для битья. При его-то возрасте и его заслугах! Так что, может, оно и правда? Не пошли бы они все подальше со своей мутной темой вместе с прощелыжистым адвокатом, с не в меру прытким Жориком и его сибирским корешем. Вот если будет за кем-то из них нормальное, внятное задание с грамотной фабулой, адресами, связями и приметами, вот тогда «грузчики» возьмутся дотошно фиксировать и отписывать каждый шаг. А пока – извиняйте, разбирайтесь сами. Единственный, перед кем Нестеров действительно чувствовал неловкость, так это безвинно пострадавший Ладонин. Но уж перед ним бригадир как-нибудь найдет способ загладить вину и возместить ущерб за причиненные неудобства.

Конечно, в данном случае оба бригадира были неправы по всем, окромя житейских, статьям. Оправдывало их только одно – знай они, что нынешнее задание на Адвоката есть лишь формальное прикрытие, осуществляемое в рамках большой, серьезной разработки, то ни в коем разе не отнеслись бы к нему столь бесцеремонным образом. А так, закончив смену, бригадиры вернулись на базу, отчитались незамысловатым «приняли – довели – не выходил» и со спокойной душой разъехались по домам. Эту версию незамедлительно скинули наверх, а в итоговую сводку «НН», в соответствии с договоренностью, добавилась лишь запись о том, что 735-й и 737-й экипажи весь прошедший день совместно с другими сменами гоняли объекта «Адвокат», а ни о каком Задорном слыхом не слыхивали. Так маленькая ложь приобрела законченную форму официального документа. Однако практика показывает, что у маленькой лжи почему-то много больше шансов быть раскрытой, нежели у ее более крупной товарки.

В обозримом будущем главковское руководство едва ли смогло бы узнать об инциденте в кафе «Дэ Фэ». В силу незначительности эпизода он не попал в ежедневную сводку о происшествиях, совершаемых на территории города и области, и для потомков сохранился лишь в виде учетной записи в ЖУИ^[11] ближайшего отдела милиции. Тем более что примирение сторон состоялось довольно быстро, нанесенный заведению ущерб был с лихвой компенсирован уже на следующий день, а судебной перспективы это дело не имело по причине VIРости участвовавших в мордобитии персонажей. Очень трудно представить, чтобы Утюг, телохранитель депутата или Игорь Михайлович Ладонин получили полновесный срок по хулиганке и были приговорены к паре месяцев общественных работ. Хотя зрелище, несомненно, было бы то еще!

Однако все испортил депутат, который по собственной инициативе накатал кляузную телегу на имя начальника ГУВД. (Знал бы об этом Ребус – прибить не прибил бы, но покалечил бы точно.) Как известно, существуют два типа людей, мало-мальски облеченных властью: первым достаточно просто сознавать, что она (власть) у них есть, вторым же необходимо постоянно демонстрировать ее наличие, ибо хотя и краток век человеческий, но век властный еще короче.

Двухстраничная телега была посвящена весьма актуальной ныне теме – «милицейскому произволу». В ней депутат подробно описал, как, придя в кафе, расположенное в самом центре города, он стал свидетелем безобразной сцены, разыгравшейся между несколькими подвыпившими молодчиками. Сцена вылилась в полновесную драку, в результате чего пострадали как случайные посетители кафе (это кто ж такие?), так и помощник депутата, попытавшийся призвать дерущихся к порядку (во как.). Более того, насилию едва не подвергся и сам депутат (а не заранее ли спланированная акция?). Милиция, как обычно, приехала поздно и повела себя самым отвратительным образом (как обычно!), а именно – занялась рукоприкладством, в ходе которого пострадали и случайные посетители кафе (видимо, телохранитель депутата?). Невзирая на депутатский статус, о чем явственно свидетельствовал депутатский значок (провести беседу с личным составом на тему «Современные знаки отличия»!), милиционеры нагрубили представителю законодательной власти города (провести беседу с личным составом о целесообразности культурного обращения к гражданам; сводить личный состав в Русский музей и в Филармонию), после чего, применив насилие, едва ли не в течение часа удерживали его в кафе, вследствие чего депутат опоздал на встречу со своими избирателями. Ну и так далее: прошу принять меры, разобраться, наказать, сообщить в недельный срок и прочая подобная пурга.

Начальник ГУВД бумагу прочитал, поморщился и спустил ее начальнику МОБ с пометкой «Срочно отработать и доложить». Тот взял под козырек и с целью служебной проверки самолично посетил ни в чем не повинный отдел милиции. Убедившись на месте, что вся шумиха не стоит яиц, он тем не менее устроил для порядка разнос, по итогам которого на бравого капитана и его подчиненных была наложена кучка… взысканий. Маленьких и совсем маленьких, потому как вели они себя в заурядно штатной ситуации, в общем-то, правильно. Но, с другой стороны, надо же было и депутата успокоить-утешить – «невелика, конечно, птица, но тоже может пригодиц-ца». А в целом вся эта история если и поразила воображение начальника МОБ, то исключительно составом участников и зрителей. Согласитесь, не столь часто в кабацкой потасовке сходятся депутат, вор в законе, крупный бизнесмен и два братка-акробата. Посему на следующий день, столкнувшись в курилке с замом Пиотровского, начальник МОБ с удовольствием поведал ему историю о драке в кафе, причем с на ходу сочиненными фантастическими подробностями баечного плана. Зам от души посмеялся, взамен рассказал новый анекдот, после чего покинул курилку в состоянии глубокой задумчивости – визит Ребуса на берега Невы его подчиненные проспали. Более того, этой информацией не владели даже люди Кириллина, в прямые обязанности которых входило отслеживание каждого мало-мальски заметного шажочка законника. А тут уже не шажочек – целый авиаперелет. Плюс встреча, и не с кем-нибудь – с местным депутатом. Словом, есть от чего впасть в отчаяние. А если бы «грузчики» не затихарили информацию, что в тот момент в кафе обретался еще и Россомахин, тогда вообще – полная задница.

(Кстати, за объектом Задорный «грузчикам» походить так и не пришлось: после того, как оперативным путем было установлено, что Россомахин оплатил номер в «Кристоффе» на десять дней вперед, оперативники резонно рассудили, что в таком разе никуда Валера не денется, и довольствовались установкой закладок в номере. Пошел уже пятый день, однако никаких ослепительно интересных телефонных звонков Задорный так и не сделал. По крайней мере, из своих апартаментов.)

В общем, зам Пиотровского, будучи по самое не могу загруженным инструкциями вышестоящего руководства и донельзя озадаченным информацией, подкинутой московским гостем по фамилии Кириллин, к теме кафе «Дэ Фэ» отнесся с глубочайшим пониманием. Но без энтузиазма. Причины кручиниться были: во-первых, эпизод, что и говорить, просрали. А во-вторых, просрали с глубоким цинизмом, ибо действие происходило практически на глазах все у того же у московского гостя. Не питая особых иллюзий, Зам спешно сопроводил «вписанного в тему» человека из УУР (формально тема была закреплена за РУБОПом) на место былого происшествия, дабы тот постфактум составил неформальное впечатление об имевших место событиях.

Приказано – сделано. Когда надо, УУР и мышей ловит. В смысле, что буквально через пару часов в кабинет к Заму вломился начальник десятого («заказного») отдела УУР Есаулов.

– Все в масть! Как говорится – доработались! – с порога и без стука ухнул он. На него это было мало похоже, потому как в повседневной жизни человек он был медленный, вдумчивый, но ловкий.

– Главное, чтоб не отработались, – настороженно отреагировал Зам.

Оба не обратили внимания на то, что не поздоровались. Однако акцентировать данный факт не стали, потому как чувства переполняли обоих.

– Точно, было такое кафе – «Дэ Фэ»! Но сплыло! Короче, разгромили подчистую! И что любопытно – отнюдь не «Альфа», которая отказалась штурмовать Белый дом.

– А если еще короче – это ты к чему?

– По сведениям очевидцев, в какой-то момент в заведении произошла некая необратимая реакция. Как результат: мордобой, Центральное РУВД, ну и… так далее!

– А в чем, собственно, событие? – вопросил Зам.

– Ах да! Забыл! По мордасам хлестались многие: и Ребус, и депутат, и какие-то Ладонины с Утюгами из руоповских баз. Но главное другое – мы ж изначально на Ребуса хотели выйти!

– Ты хочешь сказать – получается, что вышли?

– В том-то и дело! Получается действительно вышли, – чуть успокоился Есаулов.

– То есть все в порядке? – переспросил Зам, но в этот момент в его кабинет вошел (причем очень быстро) дюже пожилого вида товарищ. Присутствующие невольно бросили на него взгляд и тут же, прямо с порога, разглядели в незваном госте ветерана ОГПУ. Зам вжался в кресло. По его лицу было видно, что с ветераном он знаком и, более того, все это время от него явно скрывался. Но разве от восьмидесятилетнего ветерана скроешься?!

– …Вот, я тут написал – давайте почитаю, пока вы свободны, – также не поздоровавшись, начал ветеран и стал вытаскивать из авоськи заявление, написанное на дореволюционной бумаге. Есаулов мимоходом оценил объем – листов так на сорок, не меньше.

Зам встрепенулся, лицо его расплылось в натянутой улыбке. Он резко встал и столь же резко развернулся к шкафу. Открыл дверку, вытащил оттуда одну дорогую бутылку водки и еще одну бутылку неизвестно чего, но красивую.

– Геннадий Геннадьевич, как хорошо, что вы меня застали! Вам пропуск постоянный в ГУВД сделали? Нет? Ну, так они еще пожалеют у меня! А я вот тут вам держал подарок!.. И не отпирайтесь… С женой посидите – чайку выпьете! – с этими словами Зам стал спешно засовывать бутылки в ветеранскую кошелку, ненароком сминая заявление.

– Благодарен! Благодарен! А когда же почитаем? – зардевшись, недоверчиво спросил ветеран.

– Так ведь я начальника управления кадров уже предупредил! Вы, главное, не сомневайтесь! Геннадий Геннадьевич, ваши воспоминания – это ж такая наука моим желторотикам! Такая наука…

С этими словами Зам корректно выпихнул ветерана из кабинета, спешно защелкнул ключ в дверях и, выдохнув, встал, прислонившись спиной к двери. В данную минуту мизансцена в кабинете в точности соответствовала описанию второго акта из пьесы про молодогвардейцев. Того самого, где явочная квартира чудом не была провалена залетным провокатором.

– Так, давай, – переводя дух, опомнился Зам, обращаясь к Есаулову.

– И депутат, и Ребус – все засветились в дознании Центрального РУВД. В принципе, это все. Это и есть итог.

Тут же выяснилось, что Зам был скор не только с ветеранами.

– Так это же замечательно! – схватил он трубку. – Саша! – Зама соединили с начальником Центрального ОУР – У тебя там на днях кафешку одну разнесли… Нет, не так. Все! Внимательно слушай и выполняй: обязательно официальный материал. О-бя-за-тель-но!.. Я сам знаю, что между собой договорятся!.. Я сам знаю, что быстро возместят!.. Слушай, я же не чокнутый! Мне надо застолбить их знакомство в рамках этой чепухи. Да!.. И чтоб дознаватель был дотошнее меня! Все-все перезаписал. Мотивируя это… блин, сам решишь, чем мотивировать! Мне нужно иметь материал, из которого я бы понял, что они, а главное Ребус… Узнаешь, кто такой. Ты спустись и глянь сам. Да. …и депутат были знакомы. Когда материал, не менее чем в сорок страниц, откажут – его по запросу Есаулова нам… Вопросы, Саша?… Исполняй!

– Мудро, – признался Есаулов, выслушав монолог Зама.

– А на моем месте без мудро и быстро – в сумасшедший дом белым лебедем, – без энтузиазма откликнулся Зам. И тут на его столе завибрировал мобильник и одновременно зазвонила местная линия.

– Видал? Свободен.

Есаулов все понял и пошел.

– …Вот когда выясните, что ДТП – это не ДТП, тогда и набирай меня! – гаркнул в местный Зам, параллельно включая мобильный.

– …Сыну Лахно семнадцать лет! А по приметам тому сколько?… Тридцать пять! Так ты сначала в компьютере минуту проведи, а потом звономудством занимайся!..

Остаток дня у Зама прошел соответствующим образом: «У меня зазвонил телефон. Кто говорит? – УБНОН! Откуда? – Из ОРУДа…^[12]»

Ребус – он, конечно, акула! Но и про спинки минтая забывать нельзя. В милицейских отчетах, как в бане, все равны. Палка – она и в Африке всего лишь ОДНА палка.

* * *

Пока гласные охотники на Ребуса и его компанию судорожно корректировали планы с учетом резко изменившейся оперативной обстановки, экипаж «грузчиков» продолжал сосуществовать в своем негласном измерении, пребывая в полнейшем неведении относительно того, что их разведывательная миссия в секретной милицейской операции еще не окончена.

За минувшие четверо суток в служебной и личной жизни «семь-три-пятого», выражаясь казенным языком, существенных изменений не произошло. Обстановка продолжала оставаться сложной (а кому сейчас легко?), однако конфликтных ситуаций при этом зафиксировано не было. Выпавшие на середину недели два выходных дня по причине мерзкой погоды бригадиром были проведены сугубо в домашних хлопотах, а остальными «грузчиками», в силу их холостяцкого статуса, преимущественно в ленивом, койко-телевизионном сибаритствовании. На следующий день истек срок задания по Адвокату, и его (последний день) отработали довольно вяло, в силу неактивности объекта, а также по причине резкой потери интереса к заданию со стороны руководства. В ходе пятидневного наблюдения господин Правдин так и не совершил ни одного мало-мальски противозаконного действия, а прыткая связь Жорик на оперативном горизонте больше не засветилась и по результатам работы материализовалась лишь в бромпортрете форматом девять на двенадцать. Естественно, без дарственной подписи.

После этого нестеровцев выставили за фальшивомонетчиками, и вот здесь тема пошла поинтересней. Объект и связи, в соответствии со спецификой работы, вели себя так, словно у них в интересном месте плотно засел колющий предмет «предположительно шило». Они крутились по городу, меняли тачки, подрывались проходными, выставляли контру – словом, скучать не давали, и в таком режиме восемь часов «грузчицкой» смены пролетали как один миг. А в понедельник с утра нестеровцам подфартило сделать то, что до сих пор не удавалось другим экипажам, работающим по разработке «Пиастры». А именно: с помощью длиннофокусной оптики зафиксировать момент конвертации фальшивой валюты в подлинную. То бишь процесс обмена свертка с поддельными баксами в обмен на такой же, только втрое тоньше, с баксами настоящими. Процесс сей состоялся на улице Бронницкой и сопровождался высочайшими мерами предосторожности, в число которых входили две машины контрнаблюдения и пешеходные парень с девушкой, залегендированные под праздношатающуюся влюбленную парочку, но при этом излишне напряженно зыркающие по сторонам.

Этих двоих Нестеров срисовал сразу – топорная работа. Кстати, у самого бригадира для подобных случаев в отделе хранился собственный маскарадный костюм – скороходовские сапоги, курточка с выглядывающим из всех щелей ватином и кроликовая шапка. Прошлой зимой в таком облачении Александр Сергеевич снимал на фотопленку бандитскую стрелку на улице Колокольной, смешавшись с кучкой бомжей, торгующих у решетки Владимирского собора. Тогда местные «бомжизсмены», поначалу приняв бригадира за конкурирующую фирму, едва не начистили ему лицо, однако два заранее припасенных пузырька «Льдинки» решили исход дела положительно. Правда, для «ты-меня-уважаешь?» пришлось и самому отхлебнуть зеленоватой жижи, после чего пару дней Нестеров страшно мучился желудком.

Зато никому и в голову не взбрело подозревать в эдакой синюшной ханыге милицейскую контру.

А в нынешней ситуации с фальшивомонетчиками отличилась Ольховская, которая заняла единственно правильную позицию в цветочных рядах рядом с Техноложкой. На Полине в это утро было желтое платье. То самое, о котором однажды Нестеров высказался словами драматурга Егения Шварца: «Женщину украшают две вещи – скромность и прозрачное платьице». И вышло так, что платье это очень кстати потерялось на фоне цветочного великолепия, фактически слившись с в изобилии представленными на лотках и асфальте розами, хризантемами и прочей осенней флорой. В результате гуляющая по Бронницкой туда-сюда парочка Полину не срубила, а цветочницам, озабоченным дневной выручкой, до девушки с фотоаппаратом никакого дела не было – мало ли в этот сезон в городе туристов?

После работы, а сегодня «грузчики» освободились уже в четвертом часу, Ольховская постаралась улизнуть из конторы как можно незаметнее. Настроение у нее, несмотря на явную рабочую удачу, было неважнецкое, и меньше всего ей сейчас хотелось натолкнуться на Пашу. Ведь скорее всего тот, по обыкновению, предложил бы ее проводить, а она бы, по обыкновению пожалев то ли его, то ли себя, согласилась.

На улице было тепло и пасмурно. Похоже, нынче погода колебалась в своем настроении, равно как и Полина. Возвращаться домой, в пустую квартиру в столь ранний час Ольховской не хотелось до тошноты, а сагитировать на прогулку или кофе кого-то из знакомых вне работы возможности пожалуй что и не было. Так уж сложилось, что былые школьные и прочие знакомства у Полины за время работы в ОПУ как-то незаметно сошли на нет.

После напряженной смены ноги ощутимо гудели, и, хотя денег в кошельке у «грузчицы» было не много, Ольховская решила поймать машину. Но именно сегодня судьба решила взять выходной – на протяжении двадцати минут на оживленном проспекте ни один автолюбитель не польстился ни на фигуру Полины, ни на её деньги. В какой-то момент ей показалось, что она видит иномарку Камыша. Полина уже подняла руку, чтобы помахать, но затем поняла, что ошиблась.

Удивительное дело, в последнее время в проходящих мимо мужчинах Полина стала часто видеть Камыша. И каждый раз сердце ее невольно сжималось – что сказать? как поприветствовать? Более того, Полина вдруг поймала себя на мысли, что и сейчас судорожно придумывает предлог позвонить. Не для того, чтобы попросить прошения, покаяться, попытаться вернуть… Нет, всего лишь Просто Позвонить. Поболтать, попить кофе. Просто Попить Кофе, но так, чтобы все это время он улыбался одними глазами и как бы невзначай касался ее руки кончиками пальцев. Именно в такие моменты Полина, как никогда, чувствовала себя женщиной. Но, увы, в последнее время она перестала ощущать этот волшебный звон колокольчиков внутри.

Полина решительно тряхнула головой – и правда, морок какой-то! Сама же прогнала, так чего уж теперь. Тем более что Камыш не из тех людей, которые «слово дал, слово взял»… И, между прочим, жаль…

В итоге Ольховская бесцельно побрела в сторону дома, и ноги сами довели ее до дверей ближайшего кафе, которые она автоматически толкнула и вошла. А когда вошла, то обнаружила, что это было то самое кафе, в котором они с Камышом частенько бывали. «Запомни, дэвушка, это одно из немногих мест в городе, где подают настоящий кофе», – так говорил о нем Женя и при этом картинно-смешно поднимал вверх указательный палец.

«Странно, – подумала Полина, заказывая себе эспрессо и усаживаясь за столик в самом углу зала, – у меня ведь никогда не было к нему сильных чувств. Почему же теперь мне кажется, что Камыш – это самое значительное, что произошло со мной за последнее время? Может быть, потому, что после смерти Ташкента ничего значительного в моей жизни не происходило вовсе?»

Вспоминать об убийстве Ташкента (именно об убийстве, что бы при этом ей ни говорил Нестеров) Ольховской было неприятно, хотя в страшных снах, согласно классике жанра, раздавленный покойник не являлся. Вообще, если Полине и снились ужастики, то совершенно иного рода. Например, несколько раз ей снилось, что их экипаж стоит у дома объекта. Стоит час, другой, день, ночь, и никто их не сменяет. И в какой-то момент она вдруг осознает, что так будет всегда. И вот тогда ей становится по-настоящему страшно.

Наверное, именно этого она больше всего и боялась. Когда Ольховская училась в школе, то, наблюдая за родителями своих друзей, невольно жалела их, поскольку жизнь большинства из них складывалась по отработанной еще предками схеме: подъем по звонку, к конвейеру – по сигналу, смена от восьми до семнадцати, потом по звонку – отбой и унылая череда семейных радостей. Уже тогда юной Полине страшно было думать о том, что и ее жизнь когда-нибудь станет такой же размеренной. В конце концов, и в милицию, что греха таить, она пошла в погоне все за той же нестандартностью бытия. Вот только никто ее не предупредил, что нестандартность эта тоже может войти в привычку.

Полина, которая нещадно гоняла своих за постоянное курение в салоне, закурила сама. Нет, конечно, если разобраться, то жаловаться ей было не на что. Экипаж у нее, при всех несуразностях и оговорках, самый-самый. Да и «грузчики» в отделе с недавних пор стали относиться к ней уважительно, как к своей. Настолько как к своей, что даже перестали просить прикрыть девичьи уши в те моменты, когда собирались рассказать очередной соленый анекдот. При встрече с Ольховской они уже похлопывали ее по плечу, а не как раньше, когда норовили пониже пояса. И за пивом для бригадира Полине приходилось бегать наравне с Лямкой и Пашей, и это отнюдь не унижало ее достоинство, а скорее наоборот, являлось признаком высокого доверия. И все же…

Стыдно признаться, но пару недель назад, истосковавшись по женскому обществу, Ольховская даже забежала попить чайку в свой бывший отдел, где в течение часа и безо всякого былого отторжения слушала последние новости. Кто бы мог подумать?… Да и вообще, в последнее время она с тоской стала вспоминать свою прежнюю работу в установке, где приходилось по большей части ворочать мозгами, а не ногами. «Если хорошенько подумать, то думать я совсем разучилась», – улыбнулась Полина своему случайному каламбуру. Улыбнулась, а потом опечалилась тем, что если еще полгода назад на тумбочке рядом с кроватью у нее лежали книги о «Ледовом походе» белогвардейцев или, на худой конец, учебник по криминалистике, то теперь на ней прочно обосновались Дашкова и Маринина. После прочтения двадцати страниц романов этих детективщиц Полину начинало клонить в сон, и это было как раз то самое, что доктор прописал. В холодной и одинокой постели спала «грузчица» плохо. Полина заказала еще одну чашку кофе, который в этом заведении и правда был на редкость крепким и ароматным. Как раз вот этой кофейной горькости и не хватало их с Козыревым отношениям. Хотя как таковых отношений, чтобы в отделе про них ни судачили, нет и не было. Ну до дома провожает эпизодически-регулярно, ну пару раз сидели в кафе и даже раз сходили в кино. То, что Паша в нее влюблен, Полина безусловно знала, вот только ответного отклика в себе не находила. Конечно, Ольховская выделяла его среди окружающих «грузчиков», тем более что на общем фоне это было вполне закономерно – мужики в отделе народ тот еще! Но, выделяя Козырева, она относилась к нему просто как к хорошему товарищу, другу, а он воспринимал ее расположенность как нечто большее. Полина на собственном опыте знала, как это больно, когда разбивается любовная лодка, поэтому малодушничала и отшивать парня не торопилась. Все это время она подбирала слова поубедительнее и ждала подходящего момента. Но сердцем понимала, что все равно придется резать по-живому, а делать этого ей ой как не хотелось. Особенно после того, как они вместе, одной командой, одолели Ташкента.

«Дожила! Вот и Ташкент теперь вспоминается, как нечто хорошее. Как память о тех временах, когда они были командой, а вернее – слаженной боевой бригадой. Неужели для того, чтобы снова почувствовать себя полноценным человеком, ей нужно, чтобы с кем-то близким что-то случилось?» – Полина похолодела от пришедшей на ум крамольной мысли и снова закурила.

Бросить, что ли, все это к чертовой матери?! Бросить-то, в принципе, можно. Вот только чем она будет заниматься дальше? Для финнов экскурсии по городу водить? А что, можно даже и на криминальную тематику: «Уважаемые гости нашего города, вот в этой гостинице промышляла кражами „с добрым утром“ Сонька Золотая Ручка, а на этом месте убили Леньку Пантелеева»… Ну уж нет – ничто, кроме сыскного дела, не было Полине по душе. Вот только и сыскное дело в последнее время перестало приносить душе покой и ощущение собственной нужности и незаменимости. «Пойти, что ли, постричься, – видимо, от полной безысходности пришло в голову Полине. – …Ага, а потом еще и перекраситься, и пол изменить». Вот только нет нигде такой конторы, чтобы старые головы с ненужными мыслями на новые меняли. А еще, до кучи, и сердце новое поставить, чтобы не болело и не томилось непонятными ожиданиями…

Кофе допит, в пачке оставалась последняя сигарета, так что самое время было покидать это богоугодное заведение. Но Полина как будто ждала чего-то. Она ждала-ждала и дождалась. В кафе вошел… Камыш. Вот ведь: помянешь черта – он и объявится! Женя вошел не один, а с девушкой, которую осторожно поддерживал под локоток. Именно так он когда-то поддерживал и ее. Да и вообще, чем-то подруга Камыша напоминала Полину. Вот только чем именно, Ольховская изучать не стала. Осторожно, чтобы не заметил бывший любовник, она покинула кофейню.

Н-да, уж лучше бы сразу домой поехала. А теперь… Заполнила вакуум одиночества, нечего сказать.

В то время, пока Полина пила кофе и предавалась воспоминаниям вперемешку с размышлениями, Лямка затащил Козырева пить пиво. В шесть часов у него была назначена встреча с Ириной, и смысла ехать домой, чтобы потом возвращаться обратно в центр, не было. Козыреву пива не хотелось, но Ваня его уломал, и по старой памяти они поехали на Лиговку, в тот самый «Райский Ад», возле которого, к вящему удовольствию немногих посвященных, упокоился Ташкент. Возбужденный предстоящим свиданием Лямин трещал без умолку, Паша же по большей части молчал, похрустывая гренками с чесноком. Проблемы и переживания Лямки, коими тот, по простоте душевной, легко и щедро делился со своим товарищем, казались Козыреву мелкими и несущественными по сравнению с его собственными проблемами. Как личными, так и финансовыми.

– …Я, Паш, думаю в следующем году поступать на заочное в Университет МВД. Так я подумал – может, ты тоже? А чего? Вместе веселее будет.

– На фига? – лениво поинтересовался Козырев.

– Ну надо же высшее образование получить. Тем более юридическое сейчас котируется.

– Это коты в марте котируются. А юристов сейчас – как грязи.

– Зря ты так. Я, между прочим, на днях с Нечаевым говорил. Оказывается, от нашего управления можно направление на учебу получить, а с ним на вступительных вне конкурса берут. Если, конечно, экзамены нормально сдашь.

– Вот в том-то и дело, что «если нормально сдашь». Ментовский университет – он же теперь только для блатных. Туда либо папенькины сынки и дочки поступают, либо те, кто неслабые бабки готов отвалить. Лично мне ни первый, ни второй вариант не светит. Да и тебе, наверное, тоже.

– Да брось ты, Паш! У нас еще почти целый год впереди, можно успеть нормально к экзаменам подготовиться. Плюс направление от конторы…

– Это ты брось. Кому твоя подготовка на фиг сдалась? Вот раньше знания действительно учитывали. Причем так учитывали, что если ты – совсем дуб, то тебя даже блат не спасал. Мне Людмила Васильевна, соседка, рассказывала одну такую байку, уж не знаю – правда или нет. Так вот: поступала в МГУ на исторический факультет дочка маршала Чуйкова, того самого, который обороной Сталинграда командовал. А в те времена дочка такого человека – это все равно что Ксюша Собчак в наши дни. И ни фига – как раз по профильному предмету, по истории, дочка срезается и получает два балла. И никакой великий папа в данном случае не прокатил.

– Чего? Прям так и не поступила? – не поверил Лямка.

– Не-а. Там потом очень смешная история приключилась. Короче, на следующий день профессора, которые принимали вступительные экзамены, приезжают в универ, а там на кафедре от официальных лиц не протолкнуться. А во главе всего этого великолепия бледный декан истфака и сам маршал, а чуть позади – заплаканная дочь героя. Декан, заикаясь, вопрошает: что же это, товарищи профессора, за дела? Дочка дважды Героя Советского Союза к вам поступает, а вы такое непотребство устраиваете? На что глава приемной комиссии ответствует: «Мы этой абитуриентке задали самый невинный вопрос – кто командовал обороной Сталинграда? А теперь спросите, как она на него ответила». – «И как же?» – сверкнув очами, обращается к дочери грозный маршал. Та, утирая слезы, тихонько так отвечает: «…Жуков». После этих ее слов папочка натурально хватается за сердце и при всех присутствующих посылает дочь куда подальше. Оказывается, после войны у них с Жуковым и так были очень конфликтные отношения, а тут еще такой подарочек от собственного ребеночка.

– Смешно.

– Ага, обхохочешься. Но это так, к слову пришлось. А вообще, если честно, нет у меня, Лямка, пока никакого желания поступать, особенно в ментовский универ. Но и тебя отговаривать не собираюсь – дерзай, коли охота, и флаг тебе в руки. Тем более что, помимо направления от конторы, у тебя еще один козырь может нарисоваться.

– Это какой же?

– Может, к тому времени за тебя и Фадеев словечко замолвит. А чего? Если Ирина попросит, неужели он не поможет?

– Ты что, думаешь, я с Иркой дружу только из-за того, что Константин Евгеньевич ее дядя? – насупился Иван, который очень болезненно реагировал на такого рода намеки.

– Ну извини, хотел пошутить, а получилось, как всегда, бездарно, – поспешил успокоить его Козырев, – Слышь, Лямка, ну не дуйся.

– Да ладно уж, – Иван увидел, что Паша произнес эти слова абсолютно искренне, а потому решил не обижаться. – Просто, знаешь, как меня в отделе все эти смехуечки от наших уже достали? А главное, откуда все знают-то? Мы ведь с Иркой встречаемся всегда подальше от наших «кукушек», чтобы никто не заметил и языком зря не молол.

– Ну, Вань, ты даешь! Ты в разведке работаешь или где? Помнишь, как Климушкин говорил? «Объекта можешь ты не знать, но про своих все знать обязан»… Уверен, про нас с Полиной в конторе еще не такое рассказывают.

– А как у вас с Полиной?

– Что у нас с Полиной? – на этот раз настал черед помрачнеть Козыреву. Уж с кем-с кем, а с Иваном тему своих непростых отношений с Ольховской Паша обсуждать не собирался. Он нервно сунул руку в карман, достал копеечную ширпотребовскую зажигалку и пару раз безуспешно щелкнул колесиком. – Тьфу, ч-черт, опять газ кончился. Вот ведь китайское барахло, летит, как не знаю что…

Козырев привстал, намереваясь пойти к стойке за огоньком, но Лямка его притормозил:

– Паш, не ходи. На вот, держи, прикури, – и с этими словами протянул ему зажигалку.

Козырев удивленно присвистнул. Это была тяжеленная, желтого металла квадратная зажигалка, очень изящная в своей простоте и очень простая в своем изяществе. Короче, такая, которая в элитных магазинах выкладывается на подсвеченных витринах в разделе дорогих безделушек и стоит не одну тысячу рублей.

– Откройся, Ваня, откель у тебя такое бо-гась-тво? – передразнивая героиню мультика «Волшебное кольцо», спросил Паша.

– Нашел. Вот теперь думаю: или себе оставить, или Александру Сергеевичу на день милиции подарить.

– Оп-па, и где ж такие находки делают? Поделись, может, я тоже пойду, пошукаю.

– Да в том кафе на Караванной во время драки кто-то потерял. Мы когда с Полиной на выход пошли, я на полу увидел и подобрал. Классная, правда?

– Вещь… Вот только она у тебя тоже не пашет. Наверное, бензин кончился.

– Да ты что? Еще вчера огонь был. Слушай, может, в ней чего-то подкрутить надо?

«Грузчики» по очереди повертели в руках зажигалку, однако подкручивать вроде как было нечего.

– Может, здесь? – показал пальцем Лямин, имевший слабое представление о конструкционных особенностях зажигалок в силу малого знакомства с процессом табакокурения.

– Да нет, Вань, отсюда скорее всего бензин заправляется. Хотя непонятно – на фига тогда здесь винтик?… Блин, его ногтем и не сковырнешь… Лямка, дай-ка ножик.

Пару минут Козырев пыхтел, пытаясь провернуть столовым ножом вкрученный заподлицо с корпусом винт. Наконец тот подался, в зажигалке что-то щелкнуло, нижняя стенка отошла, и под ней обнаружился впаянный вовнутрь миниатюрный чип.

– Ни фига себе! А это что за хренотень?

– Паш, да это же… Это же настоящая шпионская зажигалка со встроенным магнитофоном! Представляешь?

– Ну-ну, – недоверчиво покачал головой Козырев. – Много ты понимаешь в «шпионских зажигалках». Ты их хоть раз в жизни видел?

– Не видел, зато читал. У Абдуллаева в книжке про Дронго. Кажется «Пепел надежды» называлась…

– Тогда, конечно, ты большой специалист.

– А еще в книжке «Своя разведка», там даже схема приводилась. Короче, они бывают разных видов: на солнечных батареях, с дистанционным управлением или с ртутным переключателем.

– С ртутным – это как?

– А так: положил зажигалку набок – передатчик включается, перевернул – и ртутный переключатель внутри прерывает работу передатчика. Чтобы энергию экономить. Слушай, Паш, давай ее до конца раскрутим – интересно, эта, наша, какого типа?

– Я тебе раскручу, – буркнул Козырев, пряча зажигалку в карман. Его снова немного задело то обстоятельство, что в техническом плане Иван был гораздо продвинутее его. «А если еще и юридический закончит, глядишь, совсем интеллектом задавит», – некстати подумалось Паше. – Надо Александру Сергеевичу звонить, вдруг там и правда какая-то важная информация записана.

После этих слов Лямка с грустью осознал, что ни собственной навороченной зажигалки, ни потенциального подарка бригадиру теперь у него не будет.

Мобильный звонок Козырева застал Александра Сергеевича в процессе перехода с Московско-Петроградской на Кировско-Выборгскую линию петербургского ордена Ленина метрополитена имени В.И.Ленина. Бригадир ехал домой и, понятное дело, не испытывал ни малейшего желания кардинально менять свой маршрут из-за некоей «шпионской зажигалки», якобы найденной его подчиненными. О чем он и сообщил Паше в довольно грубой форме, в частности напомнив, чем именно для «грузчиков» в последний раз завершилась работа за «немецкими шпионами». Однако Козырев был столь возбужденно-убедителен, что бригадир лишь досадливо плюнул, помянул недобрым словом мобильную связь, позволяющую разыскивать человека в самые неподходящие для него моменты, и поперся на Лиговку.

Впрочем, прибыв на место и внимательно осмотрев ляминскую находку, Нестеров резко переменил свое отношение к играм в «шпионские страсти». Более того, в его глазах столь ярко зажглись огоньки неподдельного мальчишеского азарта, что казалось, он с ходу и разом помолодел лет эдак на пятнадцать-двадцать. За каких-то пару минут бригадира целиком захватила маниакально-навязчивая идея – прослушать запись. Заставить его от этой идеи отказаться или хотя бы немного повременить с ее реализацией было уже невозможно. Нестеров стал похож на маленького капризного ребенка, который сучит ножками в магазине игрушек, с визгом требует, чтобы ему немедленно купили заводной паровозик, а на увещевания родителей – мол, купим, но потом – заходится в истерике и в слезах бросается на пол. И тогда становится ясно – легче ему этот чертов паровозик купить. (Или все-таки – прибить?)

– Надо ехать к Ладонину, – сказал, как отрезал, Нестеров. – Там у него этот парень… как бишь его?

– Николай? – подсказал Козырев.

– Точно, Николай. Думаю, в его ведомстве найдутся какие-нибудь специальные примочки, чтобы эту запись отсюда выковырнуть. Короче, поехали.

– Может, сначала позвоним?

– Боюсь, в таком разе Игореша запросто придумает тысячу отмазок, чтобы уклониться от встречи. После известных событий он наверняка ассоциирует нас исключительно с данайцами.

– С кем ассоциирует? – не понял Иван.

– С данайцами, дары приносящими, – пояснил Паша.

– Во-во, бойтесь данайцев – заедут по яйцам, – ухмыльнулся бригадир. – Нет, мужики, давайте-ка лучше доедем прямо до дверей офиса и только потом позвоним. Чтоб у господина Ладонина не осталось ни малейшего шанса улизнуть.

Лямин загрустил, не зная, как ему в данной ситуации поступить. С одной стороны – зажигалку, а следовательно, и саму тему нарыл он. Значит, вроде как надо ехать. Тем более что ему самому ужасно хотелось послушать: что же такое там на этой записи есть. Но с другой стороны – через полчаса пора было бежать на встречу с Ириной. Конечно, при таких раскладах свидание можно и отложить, но как раз сегодня, по причине ухода бабушки в гости, квартира оставалась пустой и… чем черт не шутит? Может, Ирка и согласится заглянуть к нему на огонек. Типа музыку послушать.

После недолгих колебаний Лямка все же выбрал вариант номер два, как более предпочтительный. В конце концов, не факт, что ладонинскому Николаю удастся вот так вот сразу раскрыть секрет зажигалки и оперативно перекачать звуковой файл. А время меж тем будет упущено. Коли так – да будет так! Война войной, а новое поколение выбирает… «секси».

К выбору Лямина «грузчики» отнеслись с пониманием. Все понятно, дело молодое – нехай парень порезвится.

Минут за сорок Александр Сергеевич и Паша добрались до Караванной, и бригадир набрал заветный ладонинский номер, о существовании которого знало не более десятка людей. Поэтому Игорь все-таки ответил, несмотря на то, что в его кабинете проходило очень важное совещание. В эту минуту на одной чаше весов оказалась многомиллионная сделка, а на другой – сгорающий от нетерпения и любопытства Нестеров. Но как это и должно быть: наши начинают и… выигрывают.

– Да, слушаю, – чуть хриповатый голос Ладонина был раздражен донельзя.

– Не вели казнить, боярин, вели слово молвить, – дурашливо начал бригадир «домашнюю заготовку», но, ухватив интонацию абонента, скоренько сориентировался. – Игорь, привет, Нестеров. Ты будешь смеяться, но есть тема. На сто рублей, никак не меньше.

– Сергеич, во-первых, у меня сейчас тоже есть, как ты говоришь, тема. Причем на сумму гораздо большую, нежели сто рублей. А во-вторых, с недавних пор я принял решение сотрудничать с вашими правоохрЕнительными органами исключительно на договорной основе. Короче, что там опять стряслось? Только быстро, я действительно очень занят.

– Да нам, собственно, нужен скорее не ты, а твой компьютерный гений Николай. Требуются консультация и небольшая техническая помощь.

– Хорошо, понял. Когда и во сколько вы подъедете?

– Да мы с Пашкой уже здесь, внизу, на вертушке стоим. Ох и лютую охрану вы набрали, доложу я тебе. Никакого почитания к милицейской ксиве.

– Я хренею от вас, господа разведчики. Это просто какой-то пиздец в кубе – на ходу подметки рвут!

– Осуждаешь или восхищаешься?

– И то и другое. Ладно, сейчас распоряжусь, Николай спустится и вас проведет. А я, как закончу совещание, к вам поднимусь.

– Отец родной! Благодетель!! Дай бог тебе счастья, здоровья, финансового благополучия и успехов в личной жизни.

– Нестеров!

– А?

– Пошел ты, знаешь куда?

– Знаю. Понял. Отключаюсь. Исчезаю. Но при этом все же смею надеяться на скорую встречу…

Через пару минут «грузчиков» подобрал знакомый им по прежним авантюрным делам Николай. Официально он занимал должность начальника департамента информационных технологий финансовой корпорации «Российский слиток», а неофициально являлся доверенным лицом господина Ладонина в широких вопросах промышленного шпионажа и узких задачах «компьютерной разведки».

– О, какие люди! Сколько бит, сколько мегабайт!! – согласно неписаному уставу корпорации, друзья Ладонина автоматически приравнивались к супер-VIPам, поэтому Николай излучал само радушие. При том, что нежданный визит гостей оторвал его от любимого дела.

– Паш, переведи на русский, – попросил Нестеров, который терпеть не мог компьютерно-помешанную молодежь и ее дурацкий сленг.

– Он хотел сказать «сколько лет, сколько зим». Привет, Коля!

– Привет! Что за проблемы? Опять надо врезаться в чье-нибудь мыло, поюзать логин и запустить трояна?

– Паша, – шепнул бригадир, – я его сейчас прибью. Он что, совсем не может нормально, по-человечески, изъясняться?

– Да нет, Коля, – продолжил разговор более подкованный Козырев. – Сегодня все гораздо проще. Нужно попробовать снять и послушать звук с цифрового носителя информации. С микромагнитофона.

– Ну, это вообще не вопрос. «Клоп» у вас с собой? Тогда пошли в мои апартаменты…

Колины апартаменты представляли собой маленькую темную каморку во флигеле на третьем этаже, сплошь захламленную разномастным «хардом» и «софтом». Единственным источником света служило окно, за которым угадывался маленький балкончик. На заставках трех включенных мониторов довольно слаженно и в такт танцевали и кривлялись мультяшные Масяни. При этом было ясно, что Николай являет собой типичный образчик чокнутого компьютерщика-многостаночника. Из числа тех, про которых говорят: «К своим двадцати годам он знал десять операционных систем и ни одной женщины». Здесь: поменяй двадцать лет на сорок, и тогда можно смело утверждать, что применительно к Нестерову эта хохмочка соответствовала с точностью до наоборот.

Бригадир протянул Николаю «шпионскую зажигалку», резонно ожидая удивленно-восхищенной реакции. Однако таковой не последовало. Напротив, компьютерщик довольно равнодушно повертел ее в руках, заглянул под крышку и абсолютно без эмоций констатировал:

– Ага, понятно, известная штучка. Насколько я помню, «made in Израиль». На сегодняшний день модель малость устаревшая, но зато надежная и фактически безотказная. Естественно, при правильной эксплуатации. Слушайте, а вы ее случайно не роняли?

– Вообще-то зажигалка не совсем наша… – начал было Козырев, но бригадир его оборвал:

– Разочек было. А что?

– Да я и смотрю, что тут немного разъем погнут. Стандартный переходничок теперь может и не подойти. Ладно, подождите немного, я тут у себя пороюсь, может, найду что-нибудь на замену.

Нестеров скептически обвел взглядом комнату – по его мнению, найти что-либо в этом бардаке было если и не совсем безнадежным, то уж делом не менее двух-трех часов, это точно. Особенно когда речь идет о поисках не чугунной калабахи, а миниатюрной детальки.

– У вас курить-то здесь можно?

– Да запросто, – отозвался Николай. – Только вы бы лучше вышли на балкон, а то мне сегодня здесь еще всю ночь работать.

Александр Сергеевич понимающе кивнул и толкнул ногой балконную дверь. Вслед за ним на свежий воздух подался и Козырев.

Закурили, помолчали.

– Слушай, Паш, а что у вас с Полиной? – нарушил молчание бригадир.

– А что у нас с Полиной? – нервно и чуть с вызовом переспросил Козырев. Между прочим, переспросил второй раз за неполные два часа. «Что они сегодня, сговорились все, что ли?» – подумал Паша и выпустил в опускающиеся на город сумерки струйку табачного дыма, надеясь получить эффект колечка. Но вместо колечка в воздухе нарисовалось нечто, отдаленно напоминающее… сердечко. Или ему просто так показалось? «Н-да, скоро у меня совсем крыша поедет».

– Ну, то что ты к Полине неровно дышишь, я, положим, знаю. Но тут по отделу поползли слухи, что ты чуть ли не жениться на ней собрался.

– Интересно было бы узнать, кто это у нас такие сплетни распускает?

– А то ты не знаешь? Конечно, Светка Лебедева.

– Вот ведь стерва!

– Почему так вот сразу и стерва? Работа у нее рутинная, все больше бумажная, скучно ей. Опять же потрепаться не с кем – баб-то в отделе раз-два и обчелся. Да и то… Вон и Полина ее не очень-то жалует. Так что отсутствие реальных событий невольно приходится компенсировать событиями вымышленными.

– Я ей завтра такие реальные события устрою – мало не покажется, – буркнул Паша.

– Да перестань ты. Вовсе не в Светке тут дело. И не в ее сплетнях. Хотя опыт показывает, что любая сплетня обязательно содержит в себе долю истины – иначе в нее просто никто не поверит.

– И в чем же, по-вашему, дело?

– А в том, что не мучай ты себя, Паша, пустыми надеждами. Не для тебя эта девочка. Разумеешь?

– Нет, не разумею. А еще интересно: если не для меня, то для кого?

– Ох, Пашка, ты такие вопросы задаешь, что прямо неудобно отвечать, – ответил бригадир, смешно спародировав голос Фрунзика Мкртчяна. – Я могу тебе сказать, для кого, вот только не спрашивай меня, почему, ладно? Так вот: Полина, она пожалуй что для Антохи Гурьева, для Жени Камышина, сиречь Камыша… Достаточно? Или нужны еще примеры?

– А если я все-таки спрошу – почему?

– Знаешь, что говорит наш с тобой общий знакомый Леха Серпухов всякий раз, когда пишет отказной материал? «Умом понимаю, а доказать не могу». Вот так и я сейчас… Ты хороший парень, Паша, с головой, с руками, но… у тебя еще все впереди. А Полине нужен мужик. Мужик с большой буквы, понимаешь? Может быть, он будет очень похож на тебя, может быть, он будет даже в точности такой, как ты… Но! Одна маленькая деталь. Он уже состоялся, он готов. В том смысле, что в этой жизни у него давно и прочно есть все. Кроме семьи, детей и любимой женщины.

– Все – это деньги, машина, квартира, дача? – усмехнулся Паша. – Тогда действительно – это точно не я.

– Вот только не надо утрировать. Притом что иметь перечисленные тобой предметы, согласись, не так уж и плохо. По крайней мере, они серьезно облегчают жизнь.

– Ага, а кому-то усложняют.

– Тьфу ты! Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Ладно, раз так, давай будем считать эту тему закрытой. Я сказал – ты ответил. Примешь мои слова к сведению – хорошо. Плюнешь на них и разотрешь – что ж, возражать не имею права. Такой расклад устраивает?

– Устраивает, – согласился Паша. Сейчас он бы согласился с чем угодно, лишь бы бригадир перестал донимать его душеспасительными разговорами. Что бы там ни говорил Нестеров, какие бы аргументы и факты ни приводил, но уступать свою Полину Козырев не собирался никому. По крайней мере, в обозримом будущем.

– Вот и славно, – удовлетворенно произнес Нестеров, то ли не уловив, то ли решив не заметить Пашиного настроя, и заученным движением отщелкнул хабарик в темноту.

– И, кстати, о деньгах. Каюсь, не знал, что они входят в перечень вещей, усложняющих твою жизнь, а потому давеча переговорил с Нечаевым. Короче, с октября шеф клятвенно обещал повысить вам с Лямкой процентную надбавку за секретность и за особые условия. У тебя сейчас тридцать процентов? Так вот со следующего месяца будет пятьдесят.

– Спасибо, – вот на этот раз Козырев был по-настоящему искренен и благодарен, ибо в последнее время проблема «двадцать пятого числа» стояла перед ним особенно остро. По этим черным дням календаря Паша платил хозяину за снимаемую комнату.

– Нема за що. Тем более, что в реальном выражении эта прибавка едва ли превысит пятьсот, и, увы, не долларов – рублей. И все же…

Нестеров вдруг неожиданно порылся в карманах, выудил металлический рубль и, задумчиво глядя на него, уморительно-комично процитировал: «Возьмем хоть вот этот рубль, к примеру. Что он? Падает ведь, унижен, осрамлен, очернился паче сажи, потерял всякую добропорядочную репутацию, а люблю его! Люблю его, несмотря на все его недостатки, и прощаю!.. Занавес».

– Это откуда? – прыснув со смеху, спросил Паша.

– Чехов Антон Павлович. Рассказ… А черт его знает, не помню, какой рассказ.

– Александр Сергеевич, а откуда вы столько цитат знаете? У меня иногда возникает ощущение, что вы можете с ходу выдать цитату на абсолютно любую тему.

– Во-первых, моя жена имеет самое непосредственное отношение к искусству. Посему по молодости мне невольно пришлось и по театрам потаскаться, и уйму классической литературы прочесть. Заметь, в обязательном порядке! Иначе саботаж мог обернуться временным отлучением от супружеского ложа. А во-вторых, словесная память у меня с рождения. Вот цифры в голове ни фига не удерживаются, а тексты, стихи, фразы идут за милую душу. Так что в этом ты прав – готов выдать умную мысль с ходу и фактически на любую тему. Если хочешь, можешь проверить.

– Хорошо, скажите что-нибудь о… – Козырев повертел головой в поисках предмета позаковыристее и через стекло увидел согнувшегося над компьютером Николая. – Скажите что-нибудь о «шпионских зажигалках».

– Сейчас, дай подумать. А, вот: «Пройдет время, и радары и электронные приборы займут место разведчиков навроде Маты Хари, Нестерова, Лямина, Козырева и Ольховской». Первоисточник – шеф ЦРУ Аллен Даллес. Доработка в соответствии с реалиями дня нынешнего – подполковник Нестеров. Кстати, Паш, ты высказал абсолютно правильную мысль – пора уже пойти поинтересоваться, как там дела у нашего компьютерного Кулибина…

Дела у «Кулибина», по его собственным словам, близились к завершению. За то время, пока «грузчики» дымили, Николаю удалось найти нужный переходник и сбросить информацию с магнитофона на компьютер. Теперь он колдовал над преобразованием сигнала и попутно, не отрывая глаз от экрана монитора, читал «грузчикам» краткий ликбез по теме «Прогресс на службе шпионажа»:

– …В принципе, магнитофоны в зажигалках – это пройденный этап. У нас они еще используются, а вот на Западе уже всё. Разве что в фильмах про Джеймса Бонда. Кстати, в той же Англии ихняя МИ-6 придумала классную штуку. Прикиньте, микропередатчик такого размера, что его запросто можно подмешать в пищу.

– И чего? – не врубился Нестеров.

– Человек это дело хавает – и привет. Пару часов можно слушать все, что он произносит вслух. Прямая трансляция: сначала из желудка, а потом из прямой кишки.

– Да иди ты на фиг! – не поверил бригадир.

– Я вам серьезно говорю. И, между прочим, этот способ гораздо эффективнее, если задействовать даже не человека, а собаку. Принцип абсолютно тот же – микропередатчик дают проглотить собаке. Но поскольку энергопотребность датчика покрывается за счет тепла тела животного, то время его работы несколько возрастает. И вот представьте: ну, спит себе в комнате собака – кто на нее подумает? А любые разговоры при этом могут и подслушиваться, и передаваться.

– Микола, опять байки травишь, вместо того чтобы делом заниматься, – неожиданно для всех раздался голос Ладонина. Народ обернулся – оказывается, Игорь уже пару минут как вошел в комнату, и все это время тихонько наблюдал за происходящим.

– Игорь Михайлович, я же, можно сказать, без отрыва от производства. Еще буквально пять-десять минут – и можно будет слушать, – стал оправдываться Николай. Однако Ладонин его прервал:

– Ладно, давай работай, и на нас особо не отвлекайся… Ну, здорово, гении приватного сыска! Опять приключения на свою жопу ищете? В какой блудень на этот раз вписались?

– Обижаете, господин олигарх. – Нестеров шагнул навстречу хозяину и, улыбаясь, протянул руку – Мы люди тихие, богобоязные, непотребством разным не занимаемся. А все почему? Да по убогости нашей служивой и скудоумию природному..

– А известно ли вам, тихие люди, – подхватил нестеровскую интонацию Ладонин, – во сколько мне эта ваша богобоязнь обошлась? В тысячу двести монет за разбитую витрину, плюс еще четыреста за переломанный перст указующий.

– А не переплатили ли вы, господин олигарх? Не обманули ли вас людишки шальные-кабацкие? Что-то цена зело несуразная за перст поганый.

– Так ведь там еще и выгода упущенная посчитана. Перст сей почитай месяца три таперича на курок нажимать не сможет… Ладно, Сергеич, кончай этот малый театр. Рассказывай, что случилось-то?

– Тут, Игорь, вот какое дело. Когда вся эта заваруха в «Дэ Фэ» потихоньку улеглась, мои ребята рядком-бочком пошли на выход, и по дороге Лямка подобрал на полу зажигалку.

– В смысле – подмахнул?

– В смысле – нашел. Ну, красивая вещь, грех было не подобрать. Если б я заметил, сам бы упромыслил. Короче, четыре дня Ванька ее таскал, а сегодня совершенно случайно выяснилось, что вещица-то с секретом. Ученая оказалась зажигалка: говорить не говорит, но зато все слышит, а главное, на магнитофончик внутри себя записывает. Ты, кстати, взгляни – может, это твоя или твоего человека, и тогда получается, мы зря весь этот кипеж затеяли?

Ладонин взял со стола зажигалку, внимательно рассмотрел и задумчиво положил обратно:

– Не моя и не моего человека. А вещь не из дешевых. Такую просто так, на всякий случай, в кармане таскать не станут.

– Слушай, а вот эта парочка, которая там была? Утюг и этот…

– Север. Нет, посуди сам – им-то она на кой? Разве что друг друга записывать. Или оргазмы бабские.

– А может… – подал голос Козырев, однако Нестеров бросил на него быстрый взгляд и глазами показал: «Может и так, но про Россомахина пока говорить не след – дружба дружбой, а служба… Сам понимаешь, не маленький».

Погруженный в собственные раздумья, Ладонин этого взгляда не заметил, однако реплику Паши услышал и истолковал по-своему:

– А что? Очень даже может быть. Вернее, больше, наверное, и некому. Либо это господин депутат баловался, либо Ребус. Второе, на мой взгляд, более правдоподобно… Микола, десять минут прошли.

– Щас, Игорь Михайлович, еще буквально пару минуточек, – взмолился Николай, и судя по голосу, что-то у него там не клеилось.

– Игорь, у тебя есть какая-нибудь информация про этого Ребуса? – поинтересовался Нестеров.

– А какая именно тебя интересует? Официальную ты можешь получить сам, сделав запрос в ИЦ МВД. Полуофициальную найдешь в справочнике «Кто есть кто в Деловой Сибири» и на сайте «Компромат.ру».

– А неофициальную?

Ладонин на какое-то время задумался, а потом махнул рукой:

– Ладно, пошли спустимся ко мне в кабинет. Судя по нервозно-дерганым телодвижениям Миколы, на расшифровку этой бодяги у него уйдет еще как минимум полчаса. За это время мы успеем и за Ребуса погутарить, и по бокалу вина опрокинуть, и по цигарке раскурить. Ну что? Возражения, самоотводы есть?

Как и следовало ожидать, возражений и самоотводов со стороны «грузчиков» не последовало.

Рассказ Ладонина о сибирских ворах, записанный Пашей Козыревым по памяти через несколько дней после посещения «грузчиками» офиса на Караванной^[13]

Нестеров, Ладонин и Козырев вернулись на третий этаж в компьютерную каморку.

Николай жестом указал им на чудом затесавшиеся в местном высокотехнологическом хаосе три земные табуретки – мол, садитесь, внимайте, сейчас отсюда (он махнул рукой в сторону аудиоколонок) будет проистекать. Ладонин тоже неплохо владел языком жестикуляции и в ответ изобразил однозначно читаемый жест: «Давай включай звук – и вали». В этом учреждении повторять дважды было не принято: Коля послушно включил запись и отвалил.

И пошел звук:

При «публичном» прослушивании оконцовки записи Ладонин малость смутился, в очередной раз пережив эпизод своего бесславного участия в драке. Последние пару дней ему эта тема и так не давала покоя – и вот, поди ж ты, снова напомнили. В кои-то веки тогда выдалось помахать кулаками, и на тебе. Ребус вырубил, как младенца. Пусть исподтишка, но сам-то куда смотрел? Хрена ли клювом щелкал?! Нет, оно конечно, если кому рассказать, иные за почет воспримут: дескать, надо же, сам великий Ребус по темени собственноручно дланью приложился. Но с другой стороны – проспал, прозевал, да что там – проел по кабакам сноровку-то. Телохранителей заимел, типа крутой стал. Тьфу, ч-черт, самому противно. Противно и обидно.

Поскольку ни Козырев, ни Нестеров в драке участия не принимали, понять нравственные страдания Ладонина они не могли. Что же касается Паши, то он, если честно, из прослушанного разговора вообще не понял ничего, а потому отнесся к записи соответствующим образом. То бишь исключительно по-шекспировски – много шума из ничего. Ну «Навигатор», ну судьи, ну проценты – подумаешь! Велика важность! Он-то как минимум ожидал услышать, как Бекаса Резидент вербует, про халву договаривается, а получилось… Бизнесмены бодаются. Скучно.

Зато у бригадира по поводу услышанного кой-какие соображения имелись. Под конец записи он дал понять Игорю: дескать, когда закончится – пойдем курнем. В ответ Ладонин, слушавший запись с явным интересом, часто закивал головой, подтверждая: да, надо будет это дело обкашлять.

Мужики вышли на балкон, причем подорвавшемуся вслед за ними с места Паше дали понять, что именно на этом перекуре его не хотят. Козырев не возражал. Тем более, что общаться с Николаем было на порядок интереснее, нежели со старыми пердунами. Притом что и были-то они всего лишь лет на пятнадцать-двадцать постарше Паши.

Хотя – кому как, для двадцатитрехлетнего Козырева это фактически целая жизнь.

– Твое мнение, Игорь? – спросил Нестеров, выуживая из пачки сигарету.

– Что и требовалось доказать: типичнейший образец смычки власти и капитала. Хуже другое – уже почти год, как мы ежемесячно засылаем этому депутату. Кстати, знаешь, какая у него среди своих кличка? Прайс-Лист. А недели три назад к нам приходил человек Ребуса и требовал долю малую в одном очень рентабельном с недавних пор комбинатике. Этого человека, конечно, послали, но, уходя, он грозил нам неприятностями с властями. К слову, этот комбинат тоже находится в Республике Коми.

– Ты хочешь сказать, что он у вас скрысился?

– Депутат по определению крыса. Но, кстати, он не «у нас» – он у всех, общий. Или ты не в курсе, что депутат суть есть народный избранник?

– Игореша, вот только не надо грузить меня всей этой политической херней. Ты мне лучше скажи, что с этой пленкой делать?

– Можешь отдать ее своему руководству. Если записанные на ней слова лягут в масть, ты вправе рассчитывать на орден или, на худой конец, на премию. Но скорее всего не лягут. И тогда запись у вас отберут, а потом дадут пиздюлей. Или наоборот – сначала дадут, а потом отберут.

– А другие варианты есть?

Ладонин задумался:

– Есть. Ты можешь отдать ее мне. И когда я найду на нее покупателя, ты получишь свои проценты за участие в сделке. Процентов десять-двадцать, по самым скромным, порядка трех-пяти тысяч долларов.

– Хорошие деньги, Игорь. Вот только…

– Вот только что?

– У нас… – Нестеров отчетливо подчеркнул именно это слово, дав понять, что решение будет приниматься коллегиально, то есть всем экипажем: – …У нас еще есть время подумать?

– Есть, – ответил Ладонин. – Время есть ровно до того момента, пока люди Ребуса не заполучат «Навигатор» себе. После этого полезность записанной на пленку информации упадет в разы. Сейчас она представляет интерес, поскольку позволяет нанести превентивный удар, а потом это будет просто заурядный компромат. Кстати, вот тебе и еще один вариант: можно попробовать поторговаться и с ними. Я в данном случае имею в виду шантаж. Но лично я не советовал бы вам этого делать, потому как в погоне за финансовым благополучием есть риск потерять жизнь. Согласись, не слишком равнозначный обмен?

– Соглашусь, – серьезно ответил Нестеров. – Поэтому я постараюсь думать по возможности быстро. А пока… Спасибо тебе за помощь, Игорь. Обещаю, что в обозримом будущем новыми просьбами докучать тебе не будем.

– Во-первых, не зарекайся. А во-вторых, да за ради бога. Напротив, я буду только рад. В последнее время всякий раз, когда вы нарисовываетесь в моей жизни, я вдруг как-то особенно остро ощущаю, что она, жизнь, в моем расписанном на полгода вперед личном бизнес-плане действительно присутствует…

В эту сентябрьскую, а следовательно, уже практически черную ночь из всего многочисленного штата Оперативно-поискового управления не спало буквально человек двадцать, не больше. Причем восемнадцать из них не спали исключительно по долгу службы. В их число входили оперативные дежурные «кукушек», ответственный дежурный по управлению, механики первой утренней смены, плюс парочка экипажей, зависших в ночную по причине супербезбашенных заданий заказчика.

Девятнадцатой полуночницей была Ирочка Гончарова, которой в эту ночь не спалось по достаточно веской причине – несколько часов назад она, наконец, стала женщиной. Виновник сего судьбоносного события (фамилия которому Лямин) уже давно видел десятый сон, а вот Ирочка никак не могла сомкнуть глаз, вспоминая мельчайшие детали и подробности минувшего, во всех отношениях знакового вечера и последовавшего за ним таинства. Все случилось в полном соответствии с тайными надеждами Лямина – они-таки «послушали музыку». И теперь Ирочке было одновременно безумно хорошо и безумно страшно. Хорошо – потому что ЭТО случилось, и ЭТО действительно было хорошо. А плохо, потому что не дай бог узнает мама. Да что там мама – не узнал бы дядя. Кто у нас дядя? Ах да, замначальника ОПУ. А это покруче волшебника будет. Потому как волшебная палочка супротив полковничьей ксивы не потянет.

Ну а двадцатым неспавшим в эту ночь был бригадир «семь-три-пятого». И на то у него имелись не менее серьезные причины: Нестеров проснулся около четырех часов ночи от ноющей боли с левой стороны груди. Да-а, видать ошиблась тетка-докторша из «неотложки», вызванная пару месяцев назад перепуганной Ириной, когда поставила ему диагноз – невралгия. «Если болит очередями, – присюсюкивала она, выписывая куриным почерком рецепт, который потом успокоился вечным сном в необъятных карманах бригадира, – то это точно невралгия. А вот если будет болеть непрерывно, то выпишу направление к кардиологу». Вот и докаркалась, карга старая. Сердце болело, а вернее, ныло беспрестанно.

Нестеров сел на кровати. «Саш, ты чего?» – сонно заворочалась жена. «Да пить захотелось, спи», – он попытался махнуть рукой для пущей убедительности, но левую часть груди как огнем обожгло. Бригадир с трудом добрался до кухни, налил воды из чайника, но опрокинутый внутрь стакан лишь вызвал очередной спазм. Сигарета, которую Нестеров захватил по пути на кухню, как-то сразу перестала казаться желанной.

Александр Сергеевич окончательно проснулся. Правда, легче от этого не стало: вместе с организмом проснулся и… страх. Что делать, когда болит сердце, он не знал. Во-первых, серьезных прецедентов, кроме того случая, вроде как до сих пор не было. (Правда, нечто похожее с ним приключилось и недельку назад, однако в тот раз Александр Сергеевич приписал временный сердечный недуг исключительно случившемуся накануне алкогольному перебору.)

А во-вторых, в их доме всеми микстурами заведовала жена. Будить ее – означало пугать, а такого желания у Нестерова не было. И так хватило недавних ее причитаний и попыток отправить его на обследование. Помнится, тогда Ирина даже принялась целенаправленно обзванивать каких-то своих киношных знакомых, которые якобы могли по блату устроить его в лучшую больницу и т.д., и т.п.

«Стоп, машина, надо попытаться успокоиться», – скомандовал себе Нестеров и все-таки зажег сигарету. От этого сердце болеть не перестало, но привычные движения хоть как-то успокаивали.

«Вот тебе и вечный мотор, – подумал бригадир. – Надо же было так по-бабски заболеть». Нестеров почему-то был убежден в том, что менты – они как железные дровосеки, сердцем не болеют, а уж тем более от этого не умирают. Вот цирроз печени – это да. Это понятно. А разрыв сердца – это скорее где-то уже из области романов, которыми в последнее время так сильно увлекается дочь. Нестеров попытался встать, но закололо еще сильнее, и ему пришлось снова опуститься на табурет. «Вот так и просижу теперь на нем, как Илья Муромец, – попытался зашутить страх Александр Сергеевич. – Буду ребятам отсюда советы давать, а они мне пиво за это таскать». – «Да тебе при таких раскладах скорее всего и пиво будет нельзя», – мерзко предположил Страх. Как же так?! Если нельзя пиво, нельзя коньячку, если и курить будет нельзя, то жить-то как?

Он услышал, как в спальне снова зашебуршилась жена. Нестеров спешно выключил на кухне свет и дополз до туалета. Теперь к ноющему сердцу добавилась тошнота. «„Он прожил незаметную жизнь и умер на толчке!“ – ну чем не эпитафия?» – ухмыльнулся про себя бригадир. Хотя вот такую свою незаметную жизнь сменить на любую другую более заметную, как, например, у окружения жены, он бы не хотел. Правда, если так будет продолжаться и дальше, похоже, с незаметностью придется кончать.

Нестеров поморщился и снова вытянул из пачки сигарету. Эдак действительно с работы уйти придется, а то прихватит где-нибудь на точке и ребятам вместо объекта надо будет возиться с ним. Жалости к себе Нестеров не переносил с детства, а вот других всегда жалел от души. И жалко ему сейчас было не только жену и дочь, но и свой экипаж. То, что без него они пропадут, ему в этот предрассветный час почему-то виделось как-то особенно ясно. Распылят, разбросают без него ребят по экипажам – и все. Не будет больше «семь-три-пятого». Команды не будет. Той самой, которая, худо-бедно, самого Ташкента по асфальту размазала. У них ведь не просто служба – погоняли, разошлись. У них – отношения. А это не каждому дано, это дорогого стоит.

Нестеров вернулся на кухню – часы показывали без десяти пять. Стараясь не греметь, он потихоньку вытащил из бокового шкафчика пакет с таблетками, покрутил его в руках, а потом положил обратно и пошел заваривать чай. Все равно сна ни в одном глазу, да и времени на сон почти не оставалось – сегодня они выставляются с восьми, значит, в половине седьмого уже пора будет выходить.

Нестеров успел выпить две чашки чая и начать вторую пачку сигарет, как вдруг раздался омерзительно резкий звонок телефона. Он машинально кинулся к трубке, благо кто-то из домашних перед сном забыл положить ее на базу и оставил на кухне. «Наверняка Ольга, – успел подумать бригадир. – Тринадцатый год соплюхе, а уже тихарится». С некоторых пор Александр Сергеевич стал замечать, что каждый раз, когда дочери кто-то звонит, она демонстративно уходит из комнаты, чтобы кто-то из родителей, не дай бог, ненароком не узнал о ее серьезных девичьих секретах.

– Да, слушаю, – хриплым голосом прошептал в трубку Нестеров.

– Сергеич, прости засранца, это я, узнал? – Бригадир облегченно вздохнул, услышав знакомый голос старого закадыки Лехи Серпухова, старшего опера розыскного отдела УУР.

– Ну, знаешь, тебя и Путина я узнаю всегда… Блин, Серпухов, как ты меня напугал – я уж думал, наши идиоты опять общий сбор по тревоге затеяли.

– Судя по скорости снятия трубки, в этот предрассветный час ты еженощно на всякий случай сидишь на тревожном чемодане, готовый сорваться с места по первому зову партии и правительства, – гоготнул Серпухов.

– А судя по твоему бодрому тону, ты относишься к той категории индивидов, которым регулярно не спится в ночь глухую, – попытался отшутиться Нестеров, но как раз в этот момент сердце, предательски кольнув, напомнило, что сигареты и крепкий чай не являются аналоговыми заменителями сердечно-сосудистых препаратов.

– У меня еще два часа до конца дежурства, а в городе абсолютно ничего не происходит. Короче, скука смертная. Вот сейчас сел заполнить бланк, вспомнил тебя и решил позвонить.

– Ты что, забыл, как пишется слово «нецелесообразно»? Тогда даю, заметь, бесплатную консультацию – через два «о».

– Грубо, Сергеич, очень грубо. Потому как по русскому языку у меня в школе всегда была твердая четверка. Между прочим, именно поэтому меня в свое время и приняли на должность стажера оперуполномоченного. Короче, я обижен. Вот и делай после этого людям доброе дело.

– А что еще доброго, помимо, конечно, дружеского звонка в половине шестого утра, ты собирался мне предложить?

– Снова грубо, Сергеич. Но в данном случае я тебя прощаю. Ибо трудно в этом мире жить сове, когда все в нем рассчитано исключительно на жаворонков. Короче, помнишь тот случай с нижнетагильским Фонарем? Ну которого мы еще на Ташкента менять собирались?

– Помню, конечно, и чего?

– В общем, эти мужики с Урала правильные пацаны оказались. На днях прислали на наш отдел бумагу, все чин-чинарем, с орлами-печатями, мол, так мол и так, питерские сыщики способствовав… особо опасного… на контроле МВД… поощрить права начальника главка…

– Уважуха! – согласился Нестеров.

– Я тебе о том и толкую. Короче, у нас тут после такого шухера звание досрочно дали, еще одному грамоту почетную, ну и мне тоже премию в пятьсот целковых отвалили. Худо ли, а?

– Лех, я чегой-то не врубился. Ты ж его в одиночку, собственноручно крепил?

– Узко мыслишь, Сергеич, а надо масштабнее, ширше надо. Прикинь, я ведь до этого последний раз благодарность от руководства получал ажио в 2000 году. Да и то – за обеспечение общественного порядка на избирательном участке № 47 в ходе второго тура выборов губернатора Санкт-Петербурга.

– Ну, тогда поздравляю.

– Вот и я о том же. В смысле, долг платежом красен.

– Не, Леха, я сейчас пить не могу – у меня смена с восьми утра.

– Да при чем здесь пить? Пить – это само собой разумеющееся. Ты сначала выслушай, не перебивай. Какой сегодня день на календаре, помнишь?

– Ну, двадцать пятое.

– И что сие значит?

– А что?

– А то, что на носу конец квартала. Отчетный период, мать его! Или в вашем управлении революционно отказались от палочно-галочной системы?

– Да вроде бы нет.

– Так вот о чем я тебе и толкую, Сергеич. Есть тема, заметь – сказочная тема. В данный момент с одобрения вышестоящего руководства я выписываю бланк-задание: срочную на наружку. Короче, на днях к нам по повестке заявится один заяц. Разговор с ним будет недолгий, но конкретный. Настолько конкретный, что после этого разговора он обязательно кинется за мудрым советом к человечку, который уже полгодика как числится в федеральном розыске. Улавливаешь мысль?

– Похоже, улавливаю.

– И правильно делаешь… Короче, работа непыльная. Принимаете от наших дверей и доводите до других дверей. После этого отзваниваетесь, мы приезжаем, отгружаем – почет и слава пополам. Нормальный ход?

– Складно звонишь.

– Звонят колокола, а я дело говорю. Надеюсь, у тебя хватит таланта, дабы выпросить у своего шефа нарядик по нашей линии? Или поспособствовать?

– Думаю, что хватит.

– Тогда больше не смею вас задерживать. Надеюсь в самое ближайшее время увидеться верхом на щите. Принято?

– Принято. Спасибо за заботу, Леха.

– Да ладно тебе, Сергеич. Свои люди – сопьемся…

Нежданно-негаданный звонок Серпухова отразился на самочувствии Нестерова самым благоприятным образом. «Ничего, мы еще повоюем, – весело думал бригадир, заваривая себе третий стакан чая. – Мы им еще покажем небо в колбасах».

А сердце что ж… Сердце по-прежнему ныло, но теперь уже как-то…

Короче, терпимо.

Глава четвертая

Полина

Основатель и первый шеф разведки ФРГ Рейнхард Гелен, который во время Второй мировой войны заведовал всеми операциями германской военной разведки в Восточной Европе и СССР, однажды очень метко охарактеризовал деятельность своего ведомства, заявив: «Наше дело настолько грязное, что заниматься им могут только настоящие джентльмены». Невзирая на явную идеологическую чуждость господина Гелена, под словами бывшего шефа BND подписалось бы не одно поколение сотрудников Оперативно-поискового управления. Начиная от рядового «грузчика» и заканчивая начальником «семерки».

Кстати, к бизнес-методам, которыми в своей деятельности оперировали Ребус и его подручные, определение «грязные» также подходит на удивление точно. Конечно, можно охарактеризовать их и «кровавыми», но, пожалуй, это было бы чересчур пафосно. К тому же за свою жизнь Ребус повидал столько крови, что давно относился к ней соответствующим образом. То есть как все к той же грязи. Но вот с «настоящими джентльменами» в штате Кардинала Всея Сибири дело обстояло плохо. Душегубов, торпед безмозглых, юристов, экономистов и прочих лоббистов – хоть ложкой ешь, а вот джентльменов – раз-два и обчелся. А что поделать? Подобное, как известно, тянется к подобному. Сам же Ребус хотя и блистал манэрами, но совершенно иного рода. В его университетах такого, чтобы сначала белой перчаткой по сусалам, а опосля «милостивый государь, соблаговолите прислать своих секундантов», отродясь не бывало. Вот заточку под лопатку сунуть да подушкой спящего придушить – это да! Это по-нашенски! Когда же Ребус вскарабкался на воровской Олимп, времени на посещение курсов этикета снова не нашлось – тут не до церемоний, чуть зазеваешься – и сам окажешься в свободном полете. Не велика гора Олимп – каких-то три тысячи метров над уровнем моря, но и их пролететь желающих нет. Словом, никак не получался из Ребуса аристократ. Пока молчит и сиднем сидит – вроде бы отдаленное сходство присутствует, а как начнет говорить да жестикулировать – всё, пиши пропало, опять Клим Чугункин прорезается. Да еще и со справкой об освобождении. Сам-то Ребус по этому поводу не шибко переживал и о таких пустяках не задумывался, а вот окружающих его поведение частенько шокировало и пугало. Ох, не зря в народе говорят: «Не дай бог свинье рога, а холопу барство».

И все же, пускай и редко, но рекрутировались в гвардию Ребуса и настоящие яркие Личности. Такие, которые, попав в исконно чуждую им среду, сумели не только сохранить лицо и достоинство, но еще и умудрялись реализовать себя на этом поприще настолько полно и мощно, насколько это им, по разным причинам, не позволяла сделать государева служба. Это были породистые профессионалы, белая кость, словом, настоящие гвардейцы кардинала, а отнюдь не ряженые придурки, которых пачками крошил Михаил Боярский сотоварищи в отечественной музыкальной пародии на «Трех мушкетеров». Одним из таких людей был Сергей Гаврилович Завьялов, который в многоотраслевом хозяйстве Ребуса ведал вопросами внутренней безопасности.

Каким образом Ребусу удалось перетянуть на свою сторону Завьялова, история умалчивает. По крайней мере – пока умалчивает. Разных версий, легенд и слухов на сей счет ходило много, однако всей правды, кроме них двоих, похоже, не знает никто. Одна из таких легенд носит возвышенно-романтический и одновременно печально-трагический характер. Может быть, оно, конечно, и лажа. Но даже если и так, то все равно – красивая лажа.

Легенда об офицере Завьялове, его жене Эльвире и дочурке Оленьке

На следующий после веселых посиделок в «Дэ Фэ» день произошло абсолютно незамеченное подавляющим большинством петербуржцев событие: небольшая частная сауна на Малоохтинском проспекте, получившая от окрестного населения наименование «Гондольера» (в данном случае, естественно, от слова «гондон»), была закрыта. Как гласила табличка – «на спецобслуживание».

Прочитав такую надпись, любой случайный прохожий понимающе бы хмыкнул: во, опять кто-то с блядями по полной отрывается. Между тем никаких представительниц прекрасного пола в данный момент в помещении сауны не было. Равно как не было традиционного, шумно-пьяного контингента представителей пола противоположного, славящегося своим пристрастием к проведению корпоративных вечеринок и мальчишников именно на территории банно-прачечных комплексов как больших, так и малых форм. В этот час в сауне, исключая охрану и обслугу, находились всего два человека – Ребус и Завьялов. С ними должен был быть и третий, но немного запаздывал.

Наконец запыхавшийся третий появился. «Грузчики» экипажей Нестерова и Каргина без труда узнали бы в нем связь Жорик, которая пару дней назад столь бесцеремонно ушла из-под наблюдения на Дворцовом мосту. На самом деле в миру имя Жорику было Шебардин Геннадий Андреевич, но поскольку ожидавшие его господа по имени-отчеству к нему никогда не обращались и делать этого в обозримом будущем не намеревались, то для вербального контакта с ним использовали короткое и незамысловатое погоняло – Шеба.

– Где шебуршился, Шеба? Или, может, после того, как место Богомола занял, великим себя почувствовал? – вместо приветствия спросил Ребус.

(Пока Богомол парился в «Крестах», исполняющим его обязанности по Питеру временно поставили Шебардина. Столь высокое доверие было оказано авансом, так как по совокупности своих заслуг перед партией на роль смотрящего за городом-миллионником Шеба пока не тянул.)

– Извините, – пробормотал Шеба. – Пробки по всему городу, больше часа до Охты добирался.

– Так прямо до дверей и докатил? – спросил Завьялов…

– Что я, не понимаю, что ли? Тачку в трех кварталах отсюда бросил.

– Не боишься, что уведут?

– Мою – не уведут, люди уважение имеют, – чуть высокомерно ответил Шеба, давая понять, что в Питере он встал основательно.

– Ну-ну, – саркастически покачал головой Ребус – Скромность человека украшает, правда, толку от нее немного… Ты чего это, никак раздеваться собрался?

– А мы, что, париться не пойдем?

– Мне на твою голую жопу смотреть интересу нет. А запар своих у нас и без сауны хватает. Прикинь, Гаврилыч, он решил, что мы с тобой его культурно отдохнуть зазвали. Нет, Шебушка, в бане ты уж потом с девками наплещешься, а сейчас о делах наших скорбных поговорить надо.

– Давайте о делах, – согласился Шеба. – Но хоть водки-то дернуть можно?

– Хочешь – выпей. Если гаишников не опасаешься.

– Хочу. Выпью. А гаишников не опасаюсь. Сейчас гаишник неприхотливый пошел – за сотку баксов самолично тебя куда хочешь отвезет.

Ребус поморщился и незаметно переглянулся с Завьяловым. Тот настроение шефа угадал и ответил глазами: «Да, поторопились мы с ним, но другого человека все равно не было. А как подыщется, согласен – менять надо».

– Россомаха как? Говорил с ним?

– Нормально. Обживается. Сегодня в кино собрался на «Ночной дозор».

– Лучше бы в Эрмитаж сходил, киноман хренов. Короче, позвонишь ему, скажешь, что командировочка намечается через пару деньков. Туда – машиной, обратно – поездом. Чтоб был наготове – не развлекаться приехал.

– А куда командировочка-то? – поинтересовался Шеба.

– Туда, где ходит курьерский. Кстати, и ты с ним прокатишься, чтобы ему одному скучно не было.

– Здрасьте, а на кого я здесь дела оставлю?

– Не переживай, найдется кому приглядеть, хозяйственник ты наш.

Эти слова Ребус произнес с плохо скрываемой издевкой. Шебардин обиделся, однако показывать вида и спорить не стал. Знал – себе дороже будет.

– На Россомаху опера не косятся? Проверяли? – спросил Завьялов.

– Я специально туда человечка отправлял жалом поводить. Говорит, вроде чисто вокруг, ментовкой не пахнет. У нас на Загородном комнатушка снята, как раз напротив гостиницы, все как на ладони. Сутки наблюдали – один приходит, один уходит. Без хвостиков.

– Хорошо, коли так, – заключил Ребус – Ладно, с Россомахой понятно. Теперь другое. Помнится, был у Олега в здешней ментуре человечек толковый. Он нам еще когда-то помог одного урюка под Лугой отыскать.

– Жуков? Дознаватель из Центрального? Есть такой. Волчара натуральный – иголку в стогу найдет. Правда, ценник заряжает – мама не горюй. За такие бабки можно цельное детективное агентство подрядить.

– Если КПД человека равняется КПД целого агентства, значит, правильный ценник, – заметил Завьялов. – Выйти на него сможешь?

– Говно вопрос. Когда?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Тогда сегодня же и разыщу. А что за тема?

– Вещицу одну я тут у вас вчера потерял. Пошукать бы надо. Справится, как думаешь?

– Легко. Я ж говорю – иголку найдет.

– Ну-ну, вещица, она, конечно, поболее иголки будет, но и Питер не стог сена. Но дай-то бог! Словом, найдешь этого Жукова и завтра с Гаврилычем сведешь. Я сегодня улетаю, а он какое-то время здесь у вас пока погостит. Так что все контакты через него. Ясно?

– Понял. Сделаю в лучшем виде.

– В лучшем не надо. Ты просто хорошо сделай. Все. Мы тебя больше не задерживаем, – Ребус дал понять, что разговор закончен и Шебе пора уходить.

– Я еще немножко водочки на ход ноги выпью? Уж больно классная водка! Финская?

– Шведская. Пей – раз понравилась.

Шеба залпом махнул стакан и, распрощавшись, удалился.

– Дрянь человек. И как его Богомол возле себя держал – не понимаю, – констатировал Завьялов. Он аккуратно, двумя пальцами взял за краешек стакан, из которого только что пил Шеба, и принялся упаковывать его в бумагу. «Может, когда пригодится», – пояснил он, поймав удивленный взгляд Ребуса.

– Толково, – крякнул тот – Ты вот что, Гаврилыч. Брякни-ка «зугдидским», тем, которые по колесам работают. Пущай они сегодня ночью Шебину тачку приватизируют. Скажешь, я разрешил. Мне с нее доли не надо, если хочешь – можешь себе взять. Пусть этот «уважаемый» поймет, что уважение – штука хорошая, вот только его заслужить надо… Ну что, теперь можно и попариться?

– Ты ж говорил – исключительно по делу приехали.

– Это я Шебе говорил. А ты человек проверенный, надежный. К тебе можно в бане спиной поворачиваться…

Зажигалка с записывающим устройством, которой идущего на встречу с депутатом Ребуса ссудил Завьялов, потерялась крайне некстати. Материальный ущерб от потери в расчет, естественно, не брался – штука баксов не деньги. Гораздо хуже то, что в данном случае получилось классическое «хотели, как лучше…». Хотели записать переговоры с депутатом, дабы в случае, если тот вдруг начнет брыкаться, предъявить ему запись. Мол, «как же так, дружок, тогда ты вона чего говорил, а теперь? Некрасиво получается». Но в итоге сказать-то он сказал, да вот сама запись ушла в неизвестном направлении. Была, конечно, небольшая вероятность того, что человек, подмахнувший зажигалку, не раскроет ее секрета, какое-то время попользует по прямому назначению, а когда бензин закончится, оставит ее себе в качестве красивого сувенира. А ну как начнет ковыряться? Более того, не на шутку встревоженный Завьялов не исключал и того, что заваруха в кафе как раз и могла быть затеяна для того, чтобы под шумок эту самую зажигалку увести. Если так, возникает закономерный вопрос – кто? Менты? Вряд ли, вернее – очень сомнительно. Почему? Да потому, что менты в таком разе все сделали бы честь по чести, обстоятельно и с официальным изъятием под протокол. Но с другой стороны, вроде как больше эта запись никому и не нужна? «Короче, случайно или нет, но попробовать разобраться следует», – так рассудил Завьялов, который, будучи профессионалом, знал, что при определенных обстоятельствах любая мелочь достойна самого пристального внимания. И в этом с ним был абсолютно солидарен вышеупомянутый генерал Рейнхард Гелен. В незаслуженно забытом ныне романе Юлиана Семенова «Приказано выжить» Гелен, рассуждая о важности мелочей, ссылался на знаменитую сцену в «Броненосце „Потемкин“» Эйзенштейна. Он говорил так: если в кадре с Потемкинской лестницей детская коляска покатилась намеренно, значит, создатель фильма был самым настоящим немцем, поскольку он внимателен к мелочам, а если она покатилась случайно, по недоработке ассистентов, то тогда все равно честь и хвала режиссеру – значит, он умеет и в мелочи заметить главное.

На следующий день убитый горем Шеба, у которого этой ночью «какие-то суки» угнали новенькую «вольво», свел Сергея Гавриловича Завьялова с дознавателем Центрального РУВД Жуковым. Минут десять потенциальный заказчик и потенциальный исполнитель с деланным сочувствием выслушивали стенания и матюги временно переквалифицировавшегося в пешеходы посредника Шебардина, после чего вежливо, но настойчиво попросили его удалиться. Оба собеседника были людьми деловыми, а посему каждая минута их времени измерялась в денежных знаках: у Жукова – в отечественных, а у Завьялова – в у.е.

То, что разменявший второй десяток службы в правоохранительной системе капитан Жуков с незапамятных времен и до дня нынешнего ходил всего-навсего в дознавателях, смущало очень многих коллег, кроме его самого. В неформальной милицейской табели о рангах, которая в официальных штатных расписаниях, понятное дело, не учитывается, дознаватели делятся на три категории. К первой относятся те, кто когда-то читал закон об ОРД и, в принципе, знает, как надо работать. Специалисты-дознаватели второй категории – это те, кто своими глазами видел, как надо работать (опять же в принципе). И наконец, под третью категорию подпадают дознаватели, которые действительно знают и умеют работать. Впрочем, если подходить к этой классификации со всей скрупулезностью, то третью категорию по уму следует раздробить еще и на две подкатегории: а) те, кто знают и умеют, но забили на это дело болт и ушли, и б) те, кто знают, умеют и продолжают служить.

Представителей подвида 3-б, в силу их малочисленности, впору заносить в Красную книгу. И вот именно одним из таких архетипов, собственно, и был капитан Жуков.

Нет, конечно, о каком-то вопиюще-патологическом патриотизме капитана говорить не приходится. Просто с девяти до шести Жуков работал на государство, а с шести до девяти – на свой карман. Эти временные рамки строго очерченных границ не имели. Вариации допускались, правда, как правило, за счет перехлеста в сторону времени «карманного». Ибо государство большое, его сколько ни корми – все мало, а вот свой карман никогда не тянет. Но при всем при этом язык не поворачивается назвать Жукова «оборотнем в погонах». Во-первых, дознаватели в основном ходят в штатском, а во-вторых, если в силу специфики своих халтур капитан Жуков и злоупотреблял своим служебным положением, то исключительно в той его части, что человеку, наделенному властными полномочиями, несоизмеримо проще получать необходимую информацию. И вовсе не обязательно, что эта информация содержит некие суперсекреты. Просто на дворе стояли такие времена, что любая дрожащая чиновничья тварь ныне поимела право. В том числе право предоставлять или не предоставлять информацию (справку, документ, отчет, статданные и проч.). Ее-то, после соответствующей предоплаты, и добывал Жуков. А добыв – стыковал, добирал недостающее по личным контактам и связям, сводил, анализировал и делал выводы. После чего менял полученные выводы на оставшуюся часть суммы.

При этом Жукова никогда не интересовала ни мотивация заказчика, ни его социальная принадлежность. Капитан обращал внимание лишь на реальность исполнения задачи и цену вопроса. Если положительно решить вопрос ему было не по силам, Жуков не гнал пурги, не лил воды, а честно признавался в невозможности исполнить заказ и частично возвращал аванс (за минусом первичных хлопот-затрат). За это немногие, но постоянные клиенты капитану доверяли. Жуков не был болтлив и никогда ни к кому не лез с вопросами. За это немногие, но постоянные клиенты до сих пор не предпринимали попыток его убрать. Жуков не строил из себя целку, но и не пил водяру с каждым толстым кошельком лишь потому, что тот – толстый кошелек. За это немногие, но постоянные клиенты его уважали. Жуков продолжал служить дознавателем, потому что был очень неглупым мужиком и знал, что, согласно закону сохранения энергии, давая человеку должность, бог одновременно отнимает у него частицу разума. А своим разумом Жуков дорожил, поскольку именно он, разум, позволял ему зарабатывать деньги. А следовательно, влачить не самое паршивое из реально возможных существование.

Общий язык Завьялов и Жуков нашли быстро. Настолько быстро, что уже в тот же день капитан решительно взялся за дело, благо после суточного дежурства ему официально полагался отсыпной. Поставленная задача была ясна и проста – попробовать отыскать человека, потырившего из кафе «Дэ Фэ» дорогую зажигалку. Выданный аванс оказался более чем убедителен, а причинами, по которым эта зажигалка была столь дорога своему так и не названному в ходе беседы владельцу, Жуков по своему обыкновению интересоваться не стал.

Для начала капитан попросил Завьялова свести его с непосредственным участником событий, дабы попробовать разобраться в сути конфликта. Самой подходящей кандидатурой был телохранитель Ребуса, который, получив травму при исполнении служебных обязанностей, в настоящее время бюллетенил на исторической родине в Балашихе. Чтобы не терять драгоценное время, с ним связались по телефону. Телохранитель мычал и телился, поскольку действительно не помнил, с чего тогда все началось, и до сих пор искренне недоумевал, с каких таких фигов местный питерский бычара взял, да и сломал ему палец. После продолжительной серии наводящих вопросов Жукова и матюгов Завьялова он все ж таки напряг извилины и сделал предположение, что первопричиной конфликта скорее всего послужил подзатыльник, даденный им пацану, сидевшему за столиком с недурственной телкой. Большего из него вытащить не удалось.

После этого капитан самостоятельно поехал в кафе, резонно предположив, что в столь серьезном заведении должны иметься камеры внутреннего слежения. Таковые действительно имелись, однако из разговора с администратором заведения выяснилось, что пленку с записью драки зачем-то изъяли менты. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Плохо, потому что сам факт изъятия пленки по столь пустяковому делу изначально настораживал – с чего бы вдруг такая прыть? У нас что, уже покончено с убийствами, разбоями и грабежами, если коллеги столь рьяно берутся за дело по чистой воды хулиганке? Ну а хорошо – потому что кафе расположено на земле родного Центрального РУВД, и, следовательно, шансы Жукова заполучить если не оригинал, то хотя бы копию достаточно высоки.

После разговора с администратором Жуков плотно пообщался с обслуживающим персоналом, и одна из официанток припомнила молодую парочку, сидевшую за столиком у окна как раз в то время, когда начался All That Jazz. Парочка дважды заказывала эспрессо и, собственно, потому ей и запомнилась. Дело в том, что цены в «Дэ Фэ» достаточно высоки, между тем в округе полно сетевых кофеен, поэтому «незолотая» молодежь появляется здесь достаточно редко. А судя по прикиду молодого человека, к отпрыскам нуворишей он явно не относился.

Поблагодарив наблюдательную официантку, Жуков подорвался в отдел милиции, в который доставили участников не ледового, но побоища. В этот день бравого капитана ППС он не застал, но вот с протоколами задержания и списками свидетелей ему удалось ознакомиться. Обошлось это в сушие копейки – в две бутылки «Русского стандарта» и клятвенное обещание загодя предупредить дежурную часть о грядущей плановой проверке. Капитан переписал для себя данные «драчунов», а также на всякий случай срисовал несколько свидетельских адресов. Парня и девушки, подходящих по возрасту под описание официантки, в списке свидетелей не значилось. По этому поводу в своем блокноте Жуков нарисовал жирный знак вопроса, после чего посчитал возможным завершить свой первый внерабочий день по заказу с кодовым названием «Зажигалка».

Весь следующий день Жуков усердно «пахал на государство», совершив два выезда на бытовые убийства и один на грабеж магазинчика «24 часа». Оба убийства были раскрыты непосредственно на месте, а вот с магазинчиком пришлось повозиться. В промежутке между этими отнюдь не эпохальными событиями Жуков успел заскочить в РУВД, отыскать нужных ему хлопцев и договориться о снятии копии с видеозаписи драки. Поинтересовался капитан и причиной столь пристального интереса к этому эпизоду, однако внятного ответа не получил. Опер, в производстве которого находилось это дело, лишь разводил руками, талдычил сакраментальное «старший приказал» и, судя по его простодушной физиономии, действительно был не в курсе первопричин.

По окончании смены капитан снова заехал в РУВД, обменял уже поджидавшую его копию все на тот же «Русский стандарт» и отправился домой смотреть кино. Запись была в высшей степени гнилая, а потому на внимательный покадровый просмотр десятиминутной пленки у Жукова ушло в общей сложности около двух часов. Но в конечном итоге овчинка того стоила: на заднем плане нескольких идущих подряд кадров капитан углядел-таки парня, который, направляясь к выходу, на пару секунд нагнулся и что-то подобрал с пола. (По крайней мере на то, чтобы завязать шнурок, времени у него ушло бы гораздо больше – это Жуков тут же проверил экспериментальным путем.) Так у дознавателя появилась реальная зацепка, однако пока зацепка эта дальнейшего развития получить не могла, так как изображение на картинке было контурно-расплывчатым. То есть абсолютно неопознаваемым. Теперь все надежды Жукова были связаны лишь с бравым капитаном ППС, который в тот день геройски разруливал нетипичную для уважаемого заведения мордобойную развлекуху.

Встреча с пэпээсником состоялась в обеденный перерыв в кафе «Дэ Фэ». Жуков намеренно выбрал именно это заведение, полагая, что так тому будет проще сориентироваться в обстановке и восстановить в памяти недавние события. Однако затраты оказались напрасными, ибо пэпээсник и без того прекрасно запомнил молодую парочку, сидевшую в тот день за столиком у окна. Запомнил исключительно по причине их принадлежности к… правоохранительным органам. Фамилию девушки он не знал, поскольку она засветила свою ксиву, не раскрывая, а вот кой-какие данные ходатайствовавшего за них старшего в голове пэпээсника отложились. Данные были такие: подполковник, ГУВД, Нестеров.

Таким образом в расследовании Жукова появился третий «подозреваемый». Причем, в отличие от первых двух, не абстрактно-безликий, а с вполне конкретной фамилией и званием. Окрыленный удачей дознаватель подключил свой контакт в управлении кадров ГУВД и буквально через пару часов получил ответ: в настоящее время в штате главка именно подполковника и именно с такой фамилией нет. Зато есть два майора и один полковник на выбор. Все как полагается: с полными установочными данными, послужными списками и домашними адресами – не желаете приобрести? Жуков не пожелал, но за предложение поблагодарил. Добрым словом и стодолларовой купюрой.

Именно на этом этапе ушлый дознаватель посчитал свою миссию завершенной, так как по логике вещей подполковник главка, не проходящий по спискам управления кадров главка, мог быть: а) липовым, то бишь с поддельным удостоверением; б) эфэсбэшником, работающим под легендой милицейского подполковника; в) негласником, служащим в системе ОПУ. Искать липового подполковника дело длительное, муторное и скорее всего дохлое, а подходов к отработке пунктов б) и в) у дознавателя Центрального РУВД капитана Жукова не было. Не тот, знаете ли, калибр.

Жуков набрал номер Завьялова и уже через час они встретились в Катькином садике. Здесь капитан четко и обстоятельно рассказал все, что ему удалось нарыть, присовокупив к сказанному пленку с записью драки и «уликовым моментом» с неизвестным пареньком, возможно, имеющим отношение к милицейской «семерке». Завьялов изложенным аргументам внял, информацию оценил, отстегнул дознавателю заранее оговоренную сумму, и они расстались, вполне удовлетворенные результатами сделки.

После трудов праведных требовалось расслабиться, и Жуков, не мудрствуя лукаво, отправился все в то же «Дэ Фэ». В третий раз за неполные три дня. Красиво заказав уже знакомой, отличившейся отменной наблюдательностью официантке, он достал сигарету, затянулся и подумал о том, что, наверное, такой и должна быть настоящая жизнь – легкой, красивой, элегантного покроя, не жмущей в плечах и подходящей по длине. «Жаль, что полковника этого не удалось до конца доустановить», – кольнула Жукова легкая профессиональная досада, но тут принесли горячее, и мысли капитана переместились в более земную плоскость.

И каково же могло быть его удивление, если бы Жуков знал, что тут же рядышком, на Караванной, на втором этаже офисного здания корпорации «Российский слиток», в этот самый момент в мягком кожаном кресле и с бокалом вина в руке сидит подполковник милиции Нестеров, а этажом выше некто Николай с усердием потрошит содержимое той самой злополучной зажигалки?

* * *

Леха Серпухов слов на ветер не бросал, и уже через два дня после его звонка нестеровцы выставились по «срочной», выписанной розыскным отделом УУР. Приемку объекта вели от здания главка на Суворовском, что внутренними служебными инструкциями в принципе не дозволяется по причине риска быть расшибленными своими же собратьями по оружию. А это, согласитесь, идеологически неправильно.

Но в данном случае бригадир решил пренебречь подобного рода условностями, тем более что Серпухов клятвенно заверил, что всей работы у «грузчиков» сегодня будет лишь на два-три часа, не больше. А раз так, то можно было рискнуть и подставиться под светлы очи окон руководства. В конце концов, начальство все равно в них не смотрит – ему некогда. Потому как у него, в отличие от «грузчицких» делишек, настоящие Дела. «Шумим, братец, шумим…»

Объект, кличка которому была дана Мышонок, вышел из дверей главка в начале двенадцатого. Из этого следовало, что кулуарное общение с вызвавшим его для дачи показаний Серпуховым продолжалось почти полтора часа. Те, кто не понаслышке знал Лехину манеру ведения допросов, могли бы искренне посочувствовать Мышонку, ибо его психофизическое состояние в данный момент должно было быть близким к «депрессивно-суицидальному». Судя по выражению лица объекта – так оно и было на самом деле. Тем более, что для пущего «ужасу» Леха провел допрос не у себя в отделе, а на территории здания главка, где сама атмосфера способствует нагнетанию необходимых для задушевной беседы страстей.

Ежеминутно озираясь по сторонам, Мышонок прошмыгнул с Суворовского на Кирочную и засеменил в сторону метро «Чернышевская». В пути следования он несколько раз совершал однотипные проверочные действия под условным наименованием «развязавшийся шнурок». То есть приседал на корточки и, согнувшись в позе воткнувшего голову в песок страуса, пытался разглядеть, нет ли за ним хвоста. Тем временем «хвост» шел параллельным курсом по противоположной стороне улицы и вовсю потешался, с трудом сдерживая в себе жгучее желание подскочить и с очередным «развязанным шнурком» дать Мышонку хорошего пенделя. На «Чернышевской» объект снял стресс, залпом выпив банку пива «Балтика крепкое», после чего прошел на остановку маршруток и занял очередь. Вслед за ним в очередь встала красивая незнакомка в солнцезащитных очках, имя которой было Полина Ольховская. Но этого Мышонок, естественно, знать не мог.

Через сорок минут объект выгрузился из маршрутки на углу Пискаревского и Металлистов. Прекрасная незнакомка, коею Мышонок все это время украдкой любовался, к сожалению, поехала дальше. Кстати, из салона маршрутки незнакомка послала тональный сигнал, означающий выгрузку, но и этого объект, естественно, тоже не знал. Он прошел к точечной шестнадцатиэтажке, поднялся на крыльцо и, еще раз оглянувшись, набрал на панели домофона номер квартиры. В этот момент непонятно откуда сзади нарисовался небритый тип в неопрятного вида промасленной куртке. В соответствии с азами конспиративного искусства, почерпнутыми Мышонком из детективов Корецкого и Марининой, он хотел было скинуть запрос, однако в следующую секунду динамик откликнулся настороженным голосом Вани Чухова: «Кто?» Причины быть настороженным у Вани имелись весьма убедительные – уже третий месяц он числился в розыске, как скрывающийся от органов следствия, ранее избравших ему меру пресечения «подписка о невыезде» (статья обвинения 159 ч. 2 УК РФ).

Мышонок автоматически назвал пароль (а это уже не из Корецкого – это старая кинофильма «Подвиг разведчика»), и дверь, запищав, открылась. Объекту ничего не оставалось, как войти. Следом за ним вошел и небритый тип. Вызвали лифт. Подождали. Вошли.

– Вам какой этаж? – осторожно спросил Мышонок.

– Жми, не сумневайся, – добродушно ответствовал тип. – Мне на самую верхотуру.

Объект доехал до девятого этажа. Вышел. Не удержался, обернулся. Дверцы плавно закрылись, и лифт поехал дальше. Мышонок облегченно вздохнул, прошел к двери квартиры с номером 117 и втопил кнопку звонка. Защелкали замки, металлическая дверь открылась и, впустив объекта внутрь, с шумом захлопнулась. Одновременно с раздавшимся гулким эхом с черной лестницы вынырнула фигура небритого типа, который внимательно огляделся по сторонам, прислушался и, видимо, оставшись вполне удовлетворенным увиденным, широко улыбнулся и тихонько пробормотал: «Дело сделано, Билли».

Через пятнадцать минут к дому подъехала группа захвата во главе с бравым Лехой Серпуховым. Кроме него, из пятерых вылезших из машины на свет божий ребят Нестеров знал еще опера Диму Травкина, с которым однажды очень плотно посидел в ныне почившей в бозе, а некогда гремевшей на весь Выборгский район забегаловке с легкомысленным названием «Молодость».

– Сергеич, – с места в карьер затараторил Серпухов. – Подождете? Мы быстро, туда-сюда-обратно. Лады?

– Да уж подождем, – согласился бригадир. – Нам, сам понимаешь, спешить особо некуда.

– Вот и ладушки, – обрадовался Леха. – Какая, говоришь, квартира, 117-я? Все, мужики, начнем помолясь.

В общей сложности, серпуховское «туда-сюда-обратно» обернулось почти двумя часами. Зато когда оперативники наконец вывалились из подъезда, ведя под заведенные за спину локотки отбегавшегося Чухова и перепуганного Мышонка, лицо Серпухова сияло, как начищенный медный пятак.

– Прикинь, Сергеич, вот это улов. Мало того, что беглого взяли, так у него на квартире еще и «ПМ» с полным боекомплектом нашли. Накрутил себе парень срока – теперь к Пекинской олимпиаде уже точно не выйдет… Короче, план такой. Я сейчас своих отправляю в контору – закреплять-отписываться, а мы с тобой, пока суд да дело, пойдем-ка накатим по сто пятьдесят с огурчиком, а? Ну как, Сергеич, одобряешь?

– Да ты что, Леха! Мне ж тоже в контору надо. И тоже отписываться-сдаваться.

– Да перестань ты. Что, твои орлы за тебя не сдадутся? И отпишутся сами – не дети малые. Ну как? Да перестань ты мяться… Ну хочешь, я сам твоему Нечаеву позвоню и тебя на сегодня отмажу?

– А вот таких отмазчиков мне не надо, – проворчал Нестеров, однако по его тону уже было понятно, что бригадир сдается. – Ладно, черт с тобой… Тем более, что действительно давно не виделись. Да и повод вроде как есть.

Александр Сергеевич отошел в сторонку, немного подумал и, набрав номер Нечаева, в течение пяти минут загружал его внезапно нарисовавшимися суперсемейными обстоятельствами, требующими его незамедлительного появления дома. Зная Нестерова, начальник поверил ему не шибко, но поскольку смена сработана отлично и принесла в общую копилку отдела «плюс одно задержание», он в конце концов сдался и разрешил бригадиру сегодня в конторе больше не появляться. Нестеров прошел к своим, на всякий случай задиктовал им изобретенную «семейную» легенду, сдал на хранение Полине (как наиболее ответственному товарищу) свою ксиву и пояс с радиостанцией. Ребята понимающе хихикнули, сделали ручкой Серпухову и отправились на базу.

Тем временем Леха, который душой уже давно был в заведении «Черная моль», что у Финляндского вокзала, скрипя зубами, раздражённо диктовал молодому оперу:

– …Пиши: акт добровольного изъятия. Число, месяц, год… Я, оперуполномоченный 9-го отдела УУР… Так, кого будем вписывать?… Димка, твоя очередь… Пиши: Травкин Д. Н. составил настоящий акт о том, что в квартире номер такой-то дома такого-то по Пискаревского проспекту… Прикинь, Сергеич, вот она – золотая молодежь. Сами ни хрена делать не умеют, даже акт составить… Написал? …проспекту у гражданина Чухова Ивана Андреевича, 01.04.1968 года рождения, уроженца города Ленинграда, работающего диспетчером на станции Витебская-Товарная, обнаружил и изъял пистолет «ПМ» №… Глянь, какой там номер?… Номер 123123 с обоймой. Обнаруженный пистолет упакован в целлофановый пакет белого цвета с надписью «Калининградская мебельная фабрика им. Горемыкина» и опечатан печатью № 16. На печати имеются подписи понятых… Акт составлен в присутствии понятых… Кто у нас сегодня в понятых? Моряки?… В присутствии понятых: Мойму Павла Николаевича, моряк, в/ч № 6509, и Пирожкова Ивана Моисеевича, матрос срочной службы, в/ч № 6509. Так, пиши далее: сам гражданин Чухов от подписи отказался, при этом нецензурно выругавшись. Все. Дальше подписи понятых, подпись Травкина. Число, дата… Дай посмотрю… В принципе, все верно, кроме одного – целлофан пишется через «Е». Но это уже детали. Все, давайте, грузитесь и в контору. А я через пару часов подъеду. Пошли, Сергеич…

Ровно через два часа и пятнадцать минут во внутреннем кармане уже порядком захмелевшего Лехи Серпухова раздалась мелодия «Боже, царя храни». Леха несколько секунд раздумывал – отвечать или нет, однако чувство долга все-таки взяло верх, и Серпухов нажал кнопку ответа. Невидимый абонент что-то возбужденно затараторил Лехе в ухо, и по мере его рассказа лицо Серпухова на глазах вытягивалось и наливалось багровой зарей.

– …Ты что, гад, творишь!!! Вы что, твари, надо мной измываетесь!!! – неожиданно сорвался на крик Леха. – Да ничо!!! Скотина! Мне до пенсии осталось всего ничего?!

Леха отключился и, ничего не объясняя отходившему облегчиться Нестерову, тут же принялся давить на клавиши телефона. Трубка Серпухова обладала довольно мощным динамиком, а посему последовавший затем диалог бригадир сумел услышать практически дословно:

Леха выключил трубу, бешеными глазами посмотрел на Нестерова и скомандовал:

– Поехали.

– Куда?

– К нам.

– А что случилось-то?

– По дороге расскажу. Все, рванули мотор ловить…

За то время, пока Нестеров и Серпухов добирались до базы розыскников, Дима Травкин, с которым они не так давно расстались, носился по конторе, как раненный в жопу олень. Сначала он не без труда, но отыскал следователя. Как раз вовремя – тот уже складывал бумаги в портфель, собираясь уходить. Дима влетел в кабинет и заискивающим тоном, вкрадчиво поинтересовался:

– Анатолий Анатольевич, а вы уголовное дело уже возбудили?

– Уже возбудил… а обещанных пирожных не наблюдаю.

– А кто знает?

– Про пирожные – никто.

– Да нет, я про то, что вы, мол, возбудили?

– Во-первых, не «мол», – назидательно ответствовал майор. – А во-вторых – жена.

– Так я же холост!

– М-да, Травкин… Что-то ты сегодня малость того, тупишь. Моя жена. Она звонила, спрашивала, когда явлюсь. Я ответил, что возбужден и «под утро»…

– И больше никто? – нетерпеливо перебил его Дима. Майор удивленно посмотрел на него поверх очков:

– М-да, действительно, слава богу, Дима, что ты не женат.

– Слушай, Анатолий Анатольевич, а можно без процессуальных действий? А? Ограничимся регистрацией, а постановление об отказе я сам вынесу.

– Оно, конечно, можно все. Вот только хотелось бы выяснить, с какого такого перепугу следовало меня силком волочить на край города, сулить бакшиш, убеждать в несомненной победе ленинского принципа неотвратимости наказания, а затем, в принципе, посылать куда подальше. Я ведь могу и осерчать, и что тогда?

В ответ на это Травкин наклонился и стал что-то громко шептать на ухо майору. Закончив свой монолог, Травкин выпрямился и, ребром ладони картинно перерезав себе гортань, застыл в просительно-выжидательной позиции.

Следователь переваривал услышанное минут пять, после чего констатировал:

– Да, дела-а!.. Жалко, что ты не женат. Удивительная порода человеков могла бы пойти.

– Анатолий Анатольевич, христом-богом! – взмолился Травкин.

– Черт с тобой! Добро… Но есть одна закавыка! Я «предмет, напоминающий огнестрельное оружие» с сопроводительной уже направил эксперту. Справки-то из лаборатории – нет.

– Что же делать? – ужаснулся Дима.

– Думай!..

– А что тут, собственно, думать? Трясти надо.

И Дима подорвался к эксперту. В этот день ему вообще фантастически везло. Эксперт, и тот оказался на месте. Не иначе как сам ментовский бог взялся поиграть на его, Диминой, стороне.

Травкин толкнул дверь криминалистов ногой и прямо с порога выпалил:

– Дюрье, ты меня сейчас спасешь от психоневрологического диспансера!

– Только после того, как ты произнесешь меня правильно.

– Дерьё!

– Еще одна ошибка.

Травкин сдал задним ходом, завернул шеей за дверь и произнес правильно фамилию, не отрываясь от таблички:

– Дюрмье!

– Уже лучше. Но в долг не дам.

– Да я тебе сам дам!

– ????

– Слушай, будь человеком, напиши, что ПМ с Пискаревского – не рабочий.

– Ох ты какой быстрый! И с какого перепугу мне под статью идти?

– Понимаешь, это… Это мой родной брат.

– Врешь! – Эксперт выудил из стопки бумаг сопроводиловку и пробежал глазами. – При изъятии ты бы его узнал в лицо. Или ты олигофрен?

– Что вы все аллегрофрен да…

– Да олигофрен? Вот видишь, это уже общественное мнение.

– Пойми ты, Дю-рь-мье… Он мне сдает серию разбоев на сберкассы, но за свободу.

– Напомни, когда, говоришь, серия-то была?

– Да это по всему Союзу.

– А руководство в курсе?

– Звони!!! – и Травкин для пущей убедительности хлопнул себя кулаком в грудь.

– Ладно, верю, – примирительно сказал эксперт. – Небось, опять чужого агента замели?… Кстати, долг, правда, вернешь в любую минуту?

– Хоть что! – снова бухнул в себя Дима.

– Ну, тогда жди…

С этими словами Дюрьмье вставил казенный бланк в печатную машинку…

Немыслимая активность Димы Травкина принесла свои плоды. Когда Нестеров и Серпухов на такси подлетели к розыскному отделу (естественно, не заплатив), Дима уже стоял на крылечке и нервно курил шестую за последние шесть минут сигарету. Пальцы его предательски дрожали. Леха набрал в легкие побольше воздуха и уже открыл было рот, чтобы гаркнуть, но Травкин его опередил. Четким строевым шагом он подошел к командирам и отрапортовал:

– Товарищ Серпухов. Разрешите доложить. Ствол в дежурке, справка – «не годен», оставлено материалом, разыскиваемый по ст. 259 ч. 2 УК РФ Чухов Иван Андреевич в настоящий момент содержится в КПЗ. Доклад окончен.

Серпухов облегченно выдохнул и потянулся за сигаретой:

– А легенда?

– Ну, я его уже около камеры от конвоя отбил, – Дима понял, что по крайней мере сейчас его бить не будут, а потому перешел на более привычный, доверительно-дружеский тон. – Говорю ему: так, мол, и так – проверка была оперативная. Типа как в фильмах на расстрел фальшивый водили.

– Ну Чухов, понятное дело, в слезы? – спросил Нестеров, который в общих чертах уже был в курсе этой «детективной» истории.

– Не-а. Говорит – товарищ начальник, можно на пару слов без свидетелей! Ну, думаю, сейчас вмажет мне по роже!

– Попал? – поинтересовался Леха.

– Нет!

– Жаль.

– Семеныч, прикинь, он мне говорит: ну, раз вы все знаете, то вагон с фурнитурой для мебели – это тоже я!

– Какой вагон?

– А откуда мне знать! Я, правда, сводки потом полистал – на Витебской-Товарной действительно какой-то вагон куда-то не на тот тупик уехал с концами.

– Да, чудеса! – покачал головой Серпухов.

– Ну, я ему и говорю: мол, мы работаем по-крупному. У нас здесь секретное подразделение, даже от своих. Будем иметь тебя в виду…

– Ты мне лучше скажи – нас иметь будут?

– Семеныч, выправили ситуацию. Базара нет.

– Чтоб вы сдохли, у меня руки дрожат до сих пор, – только и нашелся что сказать в ответ на это Серпухов.

* * *

Тем же вечером в рюмочной, после закрытия для всех, за высоким круглым столиком без сидений выпивали Нестеров и розыскники Серпухов, Травкин и Толя Яновский.

– Вишь, как случайно все вскрылось-то! – Дима все никак не мог поверить в свою счастливую звезду.

– Толь, слушай, а тебя-то как осенило? – спросил Серпухов.

– Ты понимаешь, Леша, сижу я на горшке в уборной. Гляжу, за трубой торчит свеженький такой приказик. Думаю, во – черти полосатые, уже сорвали. Ну, знакомлюсь, скучно же. А в нем, в приказике в этом, как раз про участившиеся случаи передачи табельного оружия друг дружке перед утренними совещаниями у руководства. Сам знаешь, начальники кроме как: «Где табельное? Удостоверения на цепочке!» ничего больше не спрашивают. Ну, я читаю, похохатываю. И тут вдруг обращаю внимание на табличку с номерами пээмов. Смотрю, а супротив фамилии «Травкин» цифирки: 123123. Что-то, думаю, больно номерок знакомый. Пока дошел до кабинета – осенило! Бац, а в протоколе изъятия этот же нумер! И сводочка свеженакарябанная:

Я как прочитал – сразу кинулся тебе звонить. А потом уже к Травкину побежал. Он поначалу, как водится «ой, мама, папа, загубили!», а потом ничего, молодца, быстро соориентировался.

– Жить захочешь – быстро сориентируешься, – подтвердил Травкин.

– Мужики, я все понимаю, кроме одного, – встрял в разговор Нестеров. – Откуда у этого Чухова Димкин ствол нарисовался-то?

– Элементарно, Ватсон! Короче, заскакиваем мы в квартиру – колись, Чухов. А он с перепугу околесицу какую-то несет! Понятное дело, почитай полгода на нелегальном, можно сказать, положении. А Травкин, он же с утра в рубашке был, а посему револьвер держал в ридикюле.

– Но-но, полегче…

– …и повесил ее в коридоре.

– Ну не за пояс же мне его затыкать! Кобуру такую выдали – только амбары колхозные охранять.

– Понятно, у нас такие же, – подтвердил Нестеров. – Неудобно – вываливается.

– Пока в квартире все вверх дном переворачивали, Таганцев шасть в сумку – твоя? Чухов – не-а!

– Таганцев, что, сумку Димкину не знал, что ли? – удивился Серпухов.

– Так мы же в разных машинах ехали, – буркнул Травкин. – А сумочка модная у меня со вчерашнего дня!

– Короче, Димка в это время под ванной что-то хотел найти. А Таганцев: «Ладно, сволочь!», достает «ПМ» из сумки да в секретер. Потом понятые… словом, поперла масть. А тут еще Травкин из-под ванной весь в паутине вылез, жути нагоняет: «Сгною в Сибири!» Тут же Чухов: ратуйте, православные, не виновен. А кто ж поверит! Следователя дежурного вызвали, а сами даже успели обмыть. Хорошо еще, что у меня от чебуреков понос начался.

– А что там за история с мебельным вагоном?

– С фурнитурой вагон. Но это Чухов так, с нервяка признался. Забыли… А то начнут привлекать за вагон – так пистоль всплывет…

– Да, я смотрю, веселая жизнь у вас, мужики, – рассмеялся Нестеров.

– Ага, обхохочешься, – подтвердил Леха. – Кстати, если хочешь – переводись. Вместе смеяться будем.

– Да нет, спасибо, как говорится, уж лучше вы к нам…

Асфальт высыхал после дождика проплешинами – дышалось широко, но Нестерову и Серпухову было не до природы – они потихоньку опаздывали в метро. Около киоска «Роспечать» оперативники заприметили группку жуликов, движения которых выдавали недавний нехороший поступок. А вот по какой статье? Это вопрос. Неожиданно один из жуликов резко нагнулся и что-то положил себе под ноги, после чего вся гоп-компания из четырех человек отошла от этого самого чего-то на полшага в стороны. Серпухов и Нестеров приблизились и вгляделись – «чем-то» оказался пистолет «ПМ». Вернее, предмет, похожий на него.

Постояли. Помолчали. Посопели. Все это время все шестеро держали руки в карманах, а от всей этой сцены веяло натянутым безразличием.

– Чья железяка? – вяло поинтересовался Серпухов.

Его опыта с излишком хватало, чтобы проанализировать: пьяные и мы, и они; задержать всех не сможем; начнут сопротивляться – побоище, а опять же пьяные и мы, и они; пистолет на земле – хрен докажешь, а до утра промудохаешься впустую.

– Онемели? – огрызнулся Нестеров и стал разглядывать крыши домов, покусывая губу.

Думы приятелей совпадали с той разницей, что у Серпухова от мысли об изъятии оружия аж подступила тошнота. Фигуры на треть шага отодвинулись.

– Ну вас к черту! – порешил Серпухов.

– Миру – мир, – утвердил Александр Сергеевич, юрко подхватив пистолет.

Оба зашагали к метро.

– Да выкинь ты его! – сорвался Леха.

– Люки канализационные предлагаешь ворочать? – раздражаясь банальным предложением, отбрил его бригадир.

На бегу по эскалатору Серпухов ворчал: «Пээмов, как на пистолетной фабрике, куда ни плюнь…»

Как только менты отошли, Кирилл по прозвищу Шмак процедил: «В следующий раз не кипишуй! Ушла плеточка даром». Затем прикурил сигарету LM со стороны фильтра. Отбросил ее на газон и, прокашливаясь, оценил: «Их, ментов, не поймешь».

Покачиваясь в пустом вагоне метро, Нестеров тяжело отодвинул форточку и вышвырнул в нее пистолет системы «ПМ».

А на следующий день наступило 29 сентября. День образования оперативно-поисковых аппаратов в системе МВД. Говоря общечеловеческим языком – День разведчика.

С самого утра о том, что наступил праздник, красноречиво свидетельствовали лица сотрудников. На этих лицах, которые никто и никогда не замечает в толпе, а если и замечает, то тут же забывает (столь они заурядны), так вот, на этих лицах сегодня было написано ПРЕДВКУШЕНИЕ. В этот своеобразный профессиональный Новый год людей, как мух на мед, тянуло в контору, из которой обычно хочется поскорее убраться. Свободные от смен «грузчики» в томлении скитались по коридорам, пили чай, курили в неположенных местах в ожидании вечера, а кое-где уже даже тайком разминались по чуть-чуть.

А вот экипажу «семь-три-пятого» не повезло. Мало того, что в праздник работали, так еще и задание попалось в высшей степени занудное. Объектом была связь еще одного объекта, но с большой буквы. И вот за каким-то фигом заказчику понадобилось поставить наружку за его дочерью. На бумаге это звучит как установление и отработка связей, а вот в жизни имеет несколько иное определение – ненужные и глупые движения. Что дочерей отрабатывать, когда они в одних квартирах живут? Хотя, с другой стороны, не такое уж это хлопотное дело. Плетись себе за двадцатилетней принцессой, и вся недолга.

Даже в такой малоинтересной работе всегда находится место эмоциям. Потому как когда одна красивая женщина, обреченная жить на крошечную зарплату, водит-таскает другую красивую женщину, то невольно по-женски, а не по-филерски наблюдает за ней. А если при этом молодой длинноногий объект несет себя как «Мисс Санкт-Петербург» по меньшей мере, да еще и лениво заходит в «Невский Палас» прикупить что-нибудь… то тут, братцы… Короче, слов нет – одни буквы.

Итак: в шикарном сборище бутиков доченька осматривала изыски. Полина тоже. Лямин поднялся на галерею повыше и там скромно обтирал блестящие перила. Полине нравилось многое, и она задалась целью найти самую маленькую вещь, которая продается в этом мире для богатых.

Объект зашел в обувной, если применительно к этому великолепию можно так сказать, отдел. Так как обувной состоял из стеклянного отдела, в котором находилось стильное кубическое ложе, а также цветы, кусочек дорической колонны и пара туфель прозрачного цвета. Полина не без зависти отметила: «Да, чтобы носить такие туфли, надо еще, чтобы тебя на руках доносили от порога до кабриолета», после чего заглянула в соседний бутик.

Здесь на волнообразных стеклянных поручнях висели браслеты и не-браслеты. К Полине немедленно подкатился небольшого роста ласковый мальчонка и томно стал рассказывать о гламуре. Про гламур Полина знала благодаря мощной рекламе глянцевого журнала с аналогичным названием. Мальчонка журчал «гей-сладко», но задушевно-приятно. Полина что-то аккуратно потрогала, где-то аккуратно пощупала и поняла, что браслеты сделаны из стекла и пластмассы. Украшения ей очень понравились, и тогда Ольховская сделала вид, что безо всякого трепета интересуется ценой. Мальчик вкрадчиво ответил, что вот этот, в мексиканском стиле – сто восемьдесят долларов. Полина не смогла удержать выражение лица. А продавец, заметив ее удивление, и сам не смог не удивиться ее реакции: «Так это ж Брео – Германия».

– Скромное обаяние буржуазии, – тихо улыбнулась Полина и так же тихо вышла.

А объект «Дщерь» все примерял пару туфель. Между тем Лямин ощущал на себе пристальный взгляд охранника, который был экипирован в такое обмундирование, будто бы он охранял национальный стяг всей морской пехоты США. Иван мучительно выдумывал для себя ответную фразу на случай, если тот все-таки подгребет к нему и спросит: «Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?» На ум приходило одно: «Уругвайская контрразведка! Следуйте за мной».

Полина посмотрела на себя в зеркала и сама с собой пообсуждала свою недавнюю короткую стрижку. Кому как, а ей все равно нравилось.

– Ты что ж думаешь, стриженая?… – прозвучал над ее ухом приятный голос, все равно заставивший вздрогнуть. – …Раз ты женщина, так я тебя отпущу?

В зеркалах Полина увидела Ладонина и улыбнулась.

– Что, влипла? – Ладонин положил ей руки на плечи. – Внедряемся в святая святых? В мир подвязочек и пуфиков? Да за это – на рею!

– Игорь, – Полина с той же улыбкой повернулась. – Я действительно работаю.

– Дай угадаю, за кем? – Игорь пошарил глазами. – А! Понял! Эта газель и есть та, о которой трещат в прессе под псевдонимом «тамбовская ОПГ».

– Игорь, ну действительно! – взмолилась Полина.

– А еще я знаю, с кем! – Игорь помахал Лямину. – Что ж, должен признать, что вам приданы лучшие силы. И все же я бы его не брал. Он ведь еще не дал подписки о неприменении смертельных ударов, которым его обучили в секретной летной школе подводных парашютистов.

– Игорь!!

– Так, делаем вид, что мы муж и жена, но вновь, по непонятным причинам, друг друга полюбили! Сейчас я тебе все расскажу за эту мямлю. Встань-ка непринужденно… Да и, кстати, передай Лямке, чтобы он не стрелял в меня из невидимой, вмонтированной в каблук винтовки имени Драгунова. Итак: ты думаешь, сюда приходят покупать что? Вот, то-то! Здесь покупают утешения амбициям! Например, жена говорит своему толстенькому: масик, я четыре часа искала тебе эту кофточку, посмотри, какой шик – всего лишь восемьсот зелененьких! Он: пассик, гранд мерси! А на самом деле его жена просто четыре часа себя показывала, беседовала с продавщицами и морщилась, демонстрируя свое знание коллекций. Именно за этим козы сюда и прутся!.. Ну и заодно – масику! Между прочим, ты можешь описать это в своей секретной справке психпортрета.

– А ты их не любишь, – произнесла Полина.

– Большинство – нет. Склизь на склизи… – физиономия Ладонина стала презрительно-злой. – А вот того в баре, который ангину мне организовал… Помнишь? Таких я ненавижу, но такие – Личности. С ними хоть… А эти так – перхоть. Ну не все, конечно!

Ладонин неожиданно во весь орбит улыбнулся и галантно предложил удивленной его философией Полине: «Мадам! Прошу!»

Ольховская опомнилась лишь тогда, когда уселась рядом с объектом на стильный квадратный кожаный пуф.

– Это балдинини?! Это все что угодно, но не балдинини! Вот третьего дня в Милане на фолио Джузеппе Гарибальди стояли балдинини – недорого, за четыреста долларов, так то были такие балди – загляденье! – собирал слова в кучу и балагурил Ладонин.

Продавщица улыбнулась, а объект, наоборот, насупилась. По ее напряженному лицу было видно, что она напрягается, пытаясь серьезно анализировать случайно полученную от Игоря информацию.

– Девушка, а есть туфли женские, красивые? А?

Полина сначала сидела аки кол проглотивши, что-то балеринно-искусственное было во всей ее позе. Но потом вдруг расслабилась и откинулась чуть назад, подумав при этом: «Ну и бог с ним! Все равно ничего изменить нельзя. Да и не очень-то хотелось».

Тем временем Ладонин прикупил Полине туфли, о каких она мечтала всю жизнь, даже не зная об их существовании. Когда объект, фыркая, нутром поняв, что иронизируют над ней, исчезла за соседней стеклянной секцией, а продавщица учтиво отошла, сидевший у ног Ольховской Игорь тихо проговорил:

– Слушай, а тебе не надоело, а? Ромашка, ромашка, я – гладиолус! – объект покупает фомку – идет вскрывать ларь со сникерсами… Давай-ка закругляться будем. Иди-ка ты из своей опушки в мою избушку. Спокойно!.. Я не благотворительностью занимаюсь!

С этими словами Ладонин всучил ей стильный пакет с туфлями:

– А теперь беги в машину, так как я тебя засветил. Правильно формулирую?

– Наполовину. Спасибо, – ответила Полина.

– Кстати, я не шутил. Ты мне нужна. И думать долго нечего! Нестерова тоже к себе возьму, а двое из ларца пусть еще лет пяток поразвлекаются – ума зачерпнут!

Оставив объекта на попечение Лямки, Полина действительно пошла к машине. О том, что сейчас Ладонин фактически сделал ей предложение, она даже не думала, будучи абсолютно уверенной в том, что Игорь просто пошутил в свойственной ему иронично-насмешливой манере. Которая ему, кстати, очень идет. А вот о чем действительно подумала Ольховская, так это о том, что в течение последних пары лет туфли для нее покупали исключительно мужчины.

И вот он наступил, вечер 29 сентября. В большом помещении, которое еще в советские времена получило название «актовый зал», накрыли столы самой ходовой в таких случаях буквой – «Г». Расставили сообразно штабной культуре стулья: начальству с мягкими седушками, а рядовых усадили на деревянные табуреты. С ощущением собственного достоинства расселись. Нечаев вломил тост «за нас» минут эдак на пятнадцать, и за это время «окраина», добавив «…и за спецназ», успела тайком хлопнуть раз, а потом еще раз. Потом весело пили за живых и молча за отсутствующих. Пели «Над сопками встало солнце» и плясали под «Мурку». Короче, праздник удался.

За пиво-воды в этом году отвечал Пасечник, поэтому стол просто ломился от запотевших графинчиков с водкой. «Все должно быть красиво!» – повторял поставщик стола, обходя коллег и держа в одной руке пластиковый стаканчик, а в другой соленый огурчик, размеры которого уменьшались с каждым новым переходом от человека к человеку. Когда дошла очередь до нестеровских, от огурца оставался лишь хвостик, а Пасечник был настолько хорош, что по-хозяйски хлопнул Полину чуть ниже спины, а потом и вовсе оперся на ее плечо. Козырев, опорожнивший к этому моменту пару стопок, приподнялся, довольно дерзко одернул Пасечника, а затем и вовсе повернул его на 180 градусов и легонько прибавил ускорения. Случись такое в повседневной жизни, этот панибратский жест мог обернуться немедленным ударом в табло, однако в данном случае сработало железное правило – на застольных «гручицких» пиршествах все равны.

Полина про это правило ничего не знала, поэтому ее, уже давно не ждавшую от своих коллег мало-мальского джентльменского участия, поступок Козырева не то чтобы шокировал, но приятно удивил. Поэтому она шутливо позволила Паше стать ее кавалером на сегодняшний вечер. Дважды упрашивать того не пришлось – своей Дульсинее Козырев был готов угождать всегда. Правда, о том, как именно должен вести себя кавалер во время застолий, он имел довольно смутное представление, а потому в основном подливал и подливал в стакан Ольховской спиртное. Благо каждые десять минут со всех сторон стола раздавались самые разнообразные тосты – и во здравие, и за упокой. Водка была чудо как хороша (Пасечнику – зачет!) и шла на удивление легко. Полине, которая обычно не жаловала сей напиток, в этот вечер казалось, что она пьет воду и совершенно не пьянеет. А то обстоятельство, что с каждой минутой ей становилось все веселее и вольготнее, она сама себе объясняла исключительно приятной дружеской атмосферой. Ольховская с удовольствием реагировала на любые оказываемые ей знаки внимания, даже если они носили, скажем так, «пограничный характер», и в полный голос хохотала над звучавшими повсюду байками, хохмочками и анекдотами, даже если те были либо специфично-мужскими, либо абсолютно несмешными. Все это время рядом с ней неотступно находился Козырев, который пожирал Полину глазами собаки, до нервной дрожи влюбленной в своего хозяина. Наблюдая за ним, Нестеров лишь качал головой, но поскольку в этот вечер и у него она была не слишком ясна, предотвращать то, что вполне могло произойти дальше, он не стал. Хотя и догадывался, к чему эти песни кота Баюна могут привести. А привели они в конечном счете к следующему…

Когда самые слабые уже спали в своих постелях, а самые стойкие наконец-то перешли на кофе, Паша, отшив нескольких потенциальных провожатых, предлагавших Полине проводить ее до дому с ветерком (кто на своей личной, а кто и на служебной машине), пошел провожать ее сам. Путь пешком от конторы до Петроградки занял около сорока минут. Время немалое, но и оно закончилось слишком быстро. У парадной, дабы еще на немного отсрочить время прощания, Козырев предложил Ольховской покурить. Та на удивление легко согласилась.

Задымили. Паша нервно курил, мялся, все пытался что-то сказать, однако никак не мог решиться. Полина молча наблюдала. Когда она совсем уже засобиралась домой, взялась за ручку входной двери и повернулась, чтобы попрощаться, Козырев, словно на последнем дыхании, выговорил:

– Знаешь, чего мне сейчас хочется?

– Чего?

– Поцеловать тебя.

– Ну так поцелуй, – и Полина из пьяного озорства сама потянулась к нему.

К ее глубокому удивлению, целовался Паша мастерски. Она и не заметила, что и сама целует его с неподдельной страстью, во всю силу истосковавшейся по ласке женщины…

Хлопнула дверь парадной. Под всесокрушающим напором двух тел на раз-два открылся вечно заедающий замок. Тут же, в прихожей, в одну сторону полетел женский плащ, а в другую – мужской пиджак. «Ну прямо как в кино», – подумалось Полине, и она не смогла удержаться от смеха. Козырев в недоумении отпустил ее плечи. «Неужели передумала?» – испугался он. Но Ольховская, правильно истолковав его замешательство, уверенно потянула его в спальню, где призывно белела незаправленными с утра по причине лени простынями кровать. Увидев это альковное великолепие, Козырев буквально задохнулся от предвкушения. Тем временем Полина начала расстегивать пуговицы на блузке, но в этот момент Паша, спохватившись, остановил ее: «Подожди! Я хочу сам!» – и решительно взялся за дело.

Блузку с Ольховской он снимал непозволительно долго: пальцы предательски соскальзывали с пуговиц на разгоряченную кожу и, дрожа от нетерпения, все никак не могли попасть куда следует. С юбкой дело пошло ходче. А вслед за ней последовали козыревская рубашка и джинсы. Больше ждать Паша не мог и повалил Полину на кровать. Ей было тяжело от веса его тела, но это была приятная тяжесть. Мужские руки, скользившие по ее телу, будоражили чувства и обещали наслаждение. Полина сама тянулась к ним, подаваясь навстречу к огонькам на кончиках Пашиных пальцев. Но шли минуты, а он все продолжал свое исследование, не делая попыток на большее посягательство. И тогда Полина начала штурм сама. Козырев, как показалось, сначала испугался такого напора, но потом втянулся и начал довольно урчать, покусывая Полинину грудь. А Полина вдруг ощутила усталость. Тактика непротивления как в жизни, так и в постели была ей скучна. Ей нужен был бой. Ни Гурьеву, ни Камышу ей не приходилось этого объяснять, поэтому сейчас она никак не могла подобрать нужных слов и действий, чтобы повернуть страсть Козырева в нужное ей русло. В результате она просто отдалась на волю его рук, губ, языка. Одуревший от страсти и «сбыточности мечт» Козырев так и не заметил перемен в поведении партнерши и просто продолжал стараться.

Когда Козырев вошел в Полину, у той появилась надежда на восстановление сексуального интереса, но механически размеренные движения любовника (любовника на ночь, в этом Полина была уже уверена точно) быстро вернули ее в прежнее состояние наблюдателя. Теперь она лишь фиксировала смены поз – миссионерская, сверху, сзади… Паша был доволен и счастлив, а Полина чувствовала себя резиновой куклой из секс-шопа.

Приблизительно к двум часам ночи Паша наконец окончательно вымотался и тут же сладко засопел под ее жарким боком. Полина полежала рядом еще минут десять, а затем выползла из кровати и пошла в ванную. Перед тем как залезть в душ, она порылась в шкафчике и выпила волшебную таблеточку – иметь детей от Козырева в ее планы не входило. Под горячими струями воды «грузчица» не выдержала и начала реветь. Потом были кофе и сигареты при свечах на кухне, немножко-пьяные мысли типа «а на фига?» и уж совсем трезвые – типа «что делать?». Обидно было еще и потому, что ее отсутствия в постели горе-любовник так и не заметил. Усталость и водка взяли свое, а потому в соответствии с принципом «сделал дело – дрыхни смело» Козырев продолжал сладко сопеть во все дырочки, вольготно раскинувшись на всю ширину кровати. В четвертом часу Полина вернулась в спальню, с минуту понаблюдала за похрапывающим телом, после чего вздохнула и пошла стелить себе в гостиной на диване…

Из дремоты Ольховскую вырвал звонок телефона, который она предусмотрительно перетащила из кухни поближе к дивану. Звонил Нестеров, и его голос показался Полине каким-то противоестественно бодрым. По крайней мере, в отличие от своего собственного.

– Ну что, нас утро встречает пением птиц?!

– Вроде того, Александр Сергеевич… Что-то около того…

– Что, головушка побаливает? – поинтересовался Нестеров, подразумевая похмелье.

– Еще как, – согласилась Полина, подразумевая Козырева.

– Ну, ты там не сильно самолечением увлекайся. Не забудь, что нам сегодня в двенадцать заступать: праздники праздниками, а работа сама в лес не убежит.

Ольховская бросила взгляд на часы – начало десятого. Предусмотрительный Нестеров специально разбудил Полину пораньше, чтобы дать ей время на всякие женские штучки.

– Все, тебя и Лямку разбудил-предупредил. Осталось только Козырева поднять, а он чего-то на трубку никак не отзывается. Видать, дрыхнет сном богатырским.

– Да вы не волнуйтесь, я сейчас его сама разбужу… – начала было Полина, но тут же осеклась и с ужасом осознала, что запалилась. Да, рано ей еще праздновать День разведчика вместе «со взрослыми».

На другом конце провода Нестеров крякнул, но смолчал. Пожелал Полине доброго утра и отключился.

Будить Козырева Ольховская не стала. Она просто включила музыку погромче и пошла на кухню готовить завтрак. Одна лишь мысль о еде у нее вызывала тошноту, но Пашу, наверное, следовало покормить. Какой-никакой, а все же мужик.

Минут через пять на кухню заглянул Козырев. В одних трусах, помятый, взъерошенный, он поздоровался с виновато-счастливой улыбкой, но Полина в ответ лишь кивнула и показала рукой: мол, ванная там. Затем Паша с аппетитом поглощал яичницу, а Ольховская варила кофе в турке, стараясь не встречаться с Козыревым глазами. Ей было стыдно. Пашу же в этот момент занимали проблемы совершенно другого плана. Вчера он здорово перебрал, а потому, «как все это у них ночью было», к своему глубокому сожалению, помнил лишь в общих чертах, без кружащих голову подробностей. Ему хотелось задать совершенно банальный для подобных ситуаций «мужской» вопрос, который в подобных ситуациях женщины терпеть не могут. Вопрос был такой: «Ну, как тебе? Понравилось?» Причем вопрос этот, как правило, задается с интонацией, не допускающей отрицательного ответа. Хорошо, что в конечном итоге этого вопроса Козырев так и не задал. Сейчас Полина была в таком состоянии, что ни за что не стала бы лукавить и честно сказала бы все, что она думает и по поводу минувшей ночи, и по поводу Пашиной мужской состоятельности. И тогда нанесенная козыревскому самолюбию психологическая травма вполне могла бы стать для него несовместимой с дальнейшей жизнью. По крайней мере, с половой…

Нестеров вошел в комнату для инструктажа и с усмешкой лицезрел, что все члены его боевого экипажа сидят в солнцезащитных очках, входящих в обязательный джентльменский набор экипировки «грузчиков».

– Вот только не держите меня за идиота, – приветствовал их бригадир. – Или вы думаете, что очки и запах отбивают тоже? А ну, снимайте немедленно. Я хочу видеть печать глубокого раскаяния на ваших лицах.

– Так мы вроде бы вчера себя прилично вели, – осторожно сказал Лямка, который накануне в очередной раз уснул за столом в самый разгар веселья.

– А я к тебе претензий и не предъявляю, – ответил Нестеров. – Ты, как всегда, был на заранее прогнозируемой высоте.

– Да просто я уже давно пить бросил, поэтому так получилось, – извиняясь, засмущался Иван.

– Да уж я видел, как ты бросал, – усмехнулся бригадир, намекая на случайно засвидетельствованный им в туалете «физиологический выброс» Лямки.

– И мы с Полиной тоже ничего плохого не делали, – подхватив тему, весело отозвался Козырев и заговорщицки посмотрел на Полину, ища поддержки.

Александр Сергеевич неодобрительно покачал головой и тоже глянул на Ольховскую, которая немедленно вспыхнула и пошла красными пятнами. Нестеров все понял и перевел взгляд на Пашу. «Предупреждал же я тебя, дурака, да, видать, не в коня корм», – подумал бригадир, однако вслух произнес лишь многозначительное: «Ну-ну».

В этот момент больше всего на свете Полине хотелось Козырева придушить. И естественно, не в объятиях. И один лишь Паша не врубался ни во что и пребывал в счастливом заблуждении относительно своих перспектив на ближайшее будущее.

– Ладно, все, поехали, а то мы и так уже подзависаем, – подвел итог импровизированной утренней поверке Нестеров.

– А инструктаж? – спросил Лямка.

– Подробности письмом, по дороге…

Праздники недолговечны. Тем более праздники, не занесеннные в календари, и уж тем более праздники профессиональные. Кто их, последних, видел? Кто их знает? Кому интересен корпоративный междусобойчик, пусть даже и людей «условно государственных»? А то, что голова у опушных ментов болит, так это даже и хорошо – меньше думать будут. Притом что разведчики милицейские большую часть светового дня даже и не менты вовсе, а так… недоразумение ходячее. Ксива есть? – Ксивы нет! Ну, значит, и разговор будет коротким.

За тот период, в течение которого происходили вышеописываемые события, Сергей Гаврилович Завьялов времени даром не терял. Работа такая – расслабляться некогда. Да и нельзя. Проанализировав информацию, добытую дознавателем Жуковым, Завьялов сделал надлежащие выводы. Вывод первый – Жуков не слажал, сделал работу в высшей степени профессионально и денег своих стоил. Вывод второй – ничего не попишешь, кое-кому пора платить по счетам. Дело в том, что пусть и не в рукаве, а в ином, сугубо потаенном месте в Питере у команды Ребуса имелся свой, «федерально-безопасный» козырь. Такой, о каком Шебардину в силу нынешнего ранга и статуса знать было не положено. Этот самый козырь (в данном случае не путать с Пашей Козыревым) являлся действующим сотрудником ФСБ. К его услугам прибегали редко, но метко. Именно такой очередной крайний случай и наступил.

Завьялов встретился с эфэсбэшником, изложил ему суть. Тот скривился, задумчиво возвел очи сначала к небу, а затем опустил их долу и лишь после этого утвердительно мотнул головой. На этой оптимистической ноте они и расстались. Кривился эфэсбэшник исключительно для понту, потому что как раз в данном случае поставленная задачка была относительно легко решаемой. А все потому, что с некоторых пор на связи у эфэсбэшника полуофициально состоял агент Карбонарий, он же начальник отдела кадров ОПУ ГУВД майор милиции Шлемин.

Несмотря на то, что ФСБ уже не имеет того социального статуса, которым когда-то по праву гордился КГБ, это мало что меняет. Все равно, именно ФСБ оперативно обслуживает МВД и остальную силовую шелупонь, а не наоборот. Посему именно ФСБ вербует среди других ведомств своих агентов влияния и стукачей, а не наоборот. И что тут спорить – правильно или неправильно?! Таковы правила игры. Не нами, между прочим, придуманные.

Вся служебная карьера Шлемина – это карьера чиновника от милиции. Он начинал служить в управлении кадров на линии ГСУ.^[15] Здесь Шлемин прилежно и не горбясь просидел за столом почти восемь лет, внимательно вчитываясь во входящую/исходящую документацию и искренне считая свою кадровую линию наиважнейшей. Шлемин столь принципиально ходил с подносиком в гувэдэшной столовой, так внимательно читал послание Президента, что однажды… однажды за этим занятием на него и обратил внимание оперативник ФСБ. Опер был не дурак и с чувством юмора. Он углядел в Шлемине винтик, несущий пафос. А ведь еще товарищ Дзержинский учил, что идейные стукачи – самые верные!

Эфэсбэшный опер завербовал Шлемина не на компромате, как вы понимаете. И не на… как вы понимаете. Он завербовал его за зеленым чаем в тихом кафе на банальном «ведь общее дело делаем, товарищ Шлемин!». Самым главным для чекиста в тот момент было не расхохотаться. И опер не расхохотался. Так Шлемин стал агентом.

Впоследствии, задним числом, чекист порой даже жалел, что Шлемин не доносил и не стучал так, как это правильные люди делают (либо за деньги, либо оттого, что деваться некуда). Шлемин сигнализировал. Чекисту это было выгодно, но при этом он и морщился частенько. «Опять сигнализирует, сука», – шептал про себя чекист, когда на его трубке высвечивался мобильный Шлемина. Но информацию тот сливал аккуратную, регулярную и обо всех, а уж когда касалось поручений, так просто не нарадуешься.

Не нарадуешься, а все равно тошно. Когда же Шлемина перевели с повышением в «семерку», то автоматически он снова отошел чекисту – теперь уже по линии ОПУ ГУВД СПб и ЛО.

Словом, для кого история смешная, а для кого скучная.

На отработку задания от «братьев наших старших» Шлемин потратил ровно два дня. За это время он подготовил справочку на Нестерова, а заодно и на всех членов его экипажа, включая Полину, которой уязвленное самолюбие кадровика до сих пор не могло простить выходки, устроенной на поминках по Антону Гурьеву. Дольше всего Шлемину пришлось повозиться с получением копии сводки наружного наблюдения за тот день, в который случилась драка в «Дэ Фэ». Здесь помощь ему оказала аналитик «наружки» Светка Лебедева, с которой Шлемин был знаком еще в бытность ее работы в ИЦ. Своему бывшему любовнику, к тому же ныне занимающему столь высокий пост в управлении, отказать Лебедева никак не могла. О том, что по приказу она не имеет права делать копии секретных документов и уж тем более выносить их за пределы конторы, Светлана как-то не подумала. В конце концов не на сторону же она это делает – своему.

Сутки спустя итоговая справка, созданная бескорыстным трудом Шлемина, легла на стол Сергея Гавриловича Завьялова. Из нее тот узнал, что согласно официальной опушной сводке в 18:15, то есть именно в тот самый момент, когда в кафе началась драка, экипаж Нестерова стоял на Седьмой линии Васильевского острова и вел наблюдение за офисом адвокатской конторы «Правдин и сыновья». («Надо будет еще проверить, с чего бы это вдруг менты поставили ноги за Генрихом», – подумал Завьялов и сделал пометку в своем блокноте.) Однако, как теперь уже окончательно установлено, в это время «грузчики» находились совершенно в другом месте, а именно – на Караванной. При этом один из смены, судя по фотографии, это был младший лейтенант Иван Лямин, подобрал в кафе зажигалку Ребуса. Эфэсбэшник рассказал Завьялову, что самовольное оставление поста наблюдения, равно как фальсификация итоговой сводки, для наружки является серьезным проступком и карается строго. Вплоть до увольнения. Из этого следовало, что «грузчики», идя на подобный риск, были убеждены, что в любом случае этот риск оправдан. А ради чего сегодняшний мент будет рисковать своей карьерой? Правильно, не Отечества и чести мундира ради, а исключительно ради денег.

Теперь дело осталось за малым: выяснить, кто именно заказал «грузчикам» эту тему и у кого в руках в настоящее время находится зажигалка. Самый простой и эффективный способ – это спросить у них самих. Тем более что домашние адреса и телефоны каждого из них в справке были указаны.

Что ж, благодарим за службу, товарищ Шлемин. Родина вас не забудет. Оно ведь, в принципе, и правда – одно дело делаем. Разве что заказчики у этого дела разные.

Конец первой части

Глава первая

Ладонин

Вот вроде бы и хорошая штука – праздники, но когда они обрушиваются на тебя с частотой три раза за неделю, невольно ловишь себя на мысли, что лучше бы их и не было вовсе. Не успела у Нестерова отболеть голова за День разведчика, как грянул юбилей тестя. А едва отшумели похмельные бури и по своим гаваням и бухточкам разъехались усталые, но довольные родственники жены, как подоспело пятое число – День уголовного розыска, если кто не в курсе. А здесь уже без комментариев: год не пей, а тут, как говорится, сам Бог велел. Настоящие сыскари этот праздник почитают несравнимо больше, нежели официозно-понтовый День милиции с неизменным концертом по ящику и с его столь же неизменными Кобзоном, Газмановым и группой «Любэ», насвистывающей песенку про оперов, которых «прорвало». Тем паче, что концерты мы и сами устраивать горазды: и со световым шоу в виде пальбы из ракетниц, и с финальным битьем посуды.

На торжественную попойку к доблестным розыскникам Лехи Серпухова Александр Сергеевич подорвался после смены в гордом одиночестве. Во-первых, этот день он искренне считал «праздником для взрослых», а во-вторых, события недельной давности красноречиво показали, что его «грузчикам» лучше вести трезвый образ жизни, ибо реакции молодого организма на алкоголь могут быть самыми непредсказуемыми. Равно как и последствия: от разрыва аорты до… мини-аборта.

Короче, встретились-поговорили-выпили. Пьянка проходила в уже знакомой «Черной моли». Это был довольно мутный кабак, к которому Серпухов тем не менее питал непонятную, граничащую с извращением любовь – слишком уж гнилой контингент любил здесь тусоваться. В свое оправдание, посещение сего злачного места Леха всякий раз именовал «толстовством», то бишь «хождением в народ» в поисках сермяжной (она же суконная, она же домотканая) правды. Впрочем, сегодня от столика, за которым расселись оперативники, местные завсегдатаи держались на почтительном расстоянии, сконцентрировавшись преимущественно у выхода, дабы в случае чего скоренько сделать ноги. Давно известно, что подгулявший мент гораздо страшнее стихийного бедствия.

За Уголовный розыск и его прапрапрадедушку – разбойно-сыскной приказ, самым знаменитым сотрудником которого был Ванька-Каин, – пили в основном традиционный ментовский напиток «Ерш» (одна часть водки на три-четыре части пива). И лишь отдельные эстеты, типа Димы Травкина, изгалялись, употребляя более стильную «субмарину»: это когда в бокал с пивом крайне осторожно опускается рюмка водки и уже потом все это дело столь же осторожно выпивается. То есть, в отличие от «ерша», сначала пьется почти чистое пиво, а уже ближе к концу идет смесь. Кстати, на самом деле в «классической» рецептуре «субмарины» вместо водки должна использоваться текила, но тут уже ничего не поделаешь. Как любил говаривать нобелевский лауреат Иосиф Бродский: «Хули делать – не в Бельгии живем».

Дожидаться окончания застолья Нестеров не стал: и пить никаких сил уже не осталось, и здоровья нет (вот и прошлой ночью сердчишко снова прихватило), и жена всю плешь проела – за последние пару часов раз пять на трубу звонила, все домой гнала. Словом, как ребята его ни уговаривали, но бригадир настоял на своем и, заказав в качестве отступного еще одну бутылку «для именинников», покинул заведение, благо станция метро была рядом.

Убаюканный полупустым, покачивающимся на стыках вагоном, Нестеров закемарил и проснулся лишь от металлического голоса, сообщавшего, что «поезд следует в депо, просьба освободить вагоны». Заспанный бригадир выскочил на перрон и тут же из мимолетного мира грез в объективную реальность его окончательно вернул звонок мобильника. Нестеров поморщился было, однако, достав трубу, увидел, что на этот раз ему звонит не взбешенная жена, а Игореха Ладонин.

– Привет! Не разбудил?

– Какое там! Еще только домой добираюсь.

– С работы?

– Почти. С коллегами водку пил.

– Понимаю, это еще тяжелее, чем работать, – усмехнулся Игорь. – С радости или с горя?

– Да ты что! Праздник же сегодня, День уголовного розыска.

– Ну, извини. Я в этих ваших ментовских красных днях календаря не шибко ориентируюсь. Разве что про десятое ноября знаю. И то… Исключительно потому, что каждый год накануне мой специально обученный курьер по милицейским подразделениям катается – конверты с открытками развозит.

– Открытки, небось, все как на подбор зеленые?

– А то как же. Самый любимый ментовский цвет.

– А вот к нам в контору такие благодетели на моей памяти ни разу не заявлялись.

– Так мы же адреса не знаем, – хохотнул Ладонин. – Скажи куда – подъедем.

– Не могу, – вздохнул Нестеров. – Это государственная тайна, покрытая мраком.

– Ты безнадежно отстал от жизни, Сергеич. Эта твоя «государственная тайна» действительно уже давно покрыта. Но отнюдь не мраком, а… fuck-ом. Ты что, действительно веришь, что мои «открытки», равно как «открытки» моих коллег со звериным капиталистическим оскалом, целомудренно обходят стороной вашу, якобы девственную, службу? Если так, то прости – должен тебе признаться, что вас уже давно и в полный рост имеют и пользуют, причем самым извращенным способом…

– Игореша, ради нашей дружбы, очень прошу, позволь мне дожить до пенсии, не зная «тьмы низких истин», оставаясь пребывать под кайфом «возвышающего обмана».

– Понял, Сергеич, извини. Вообще-то, я звоню совершенно по-другому поводу. Ты сейчас как далеко от дома?

– Минутах в двадцати.

– Тогда ты еще успеешь посмотреть двенадцатичасовой выпуск новостей по НТВ.

– И что?

– Да ничего. Посмотри, а если после этого у тебя появится желание, перезвони.

– Загадками говорить изволишь?

– Да уж какие там, на фиг, загадки… Короче, давай попозже созвонимся…

Крайне заинтригованный словами Ладонина, бригадир не стал дожидаться утопического в эту пору трамвая, тормознул маршрутку и, как результат, дома был уже через пятнадцать минут.

Супруга его не дождалась – по крайней мере, в спальне было темно.

А вот Оленька, которой согласно всем существующим на сей счет рекомендациям Минздрава и Минобразования, давно полагалось видеть как минимум третий сон, бодрствовала на кухне и с увлечением смотрела кино по маленькому, водруженному на холодильник, телевизору. Судя по ежесекундно доносящимся возгласам «shit» и «fuck you», кино было американским.

– Привет! И почему это мы, интересно, не спим?

– Привет! И где это мы, интересно, шляемся? – невозмутимо ответствовала малолетняя дщерь, не отрывая глаз от экрана, где бравая девчушка остроотточенным мечом сносила башки оскалившимся беспомощным азиатам.

– Мать давно легла? – Бригадир пропустил мимо ушей неприкрытое хамство, поскольку в противном случае дискуссия могла затянуться.

– Как только ты стал шебуршить ключом в замке, – с потрохами сдала родительницу Оленька.

– Понятно, – вздохнул Нестеров. – А что за фильм?

– «Убить Билла».

– Оп-па, а тебе не рановато такие фильмы смотреть?

– Да у нас уже весь класс давно посмотрел, на DVD и по видику. Одна я как дура…

– Ясно, – снова вздохнул бригадир, который про Тарантино, естественно, слышал, но, к стыду своему (а может, и к счастью?), ни одного фильма этого прославленного режиссера не видел. – Слушай, Олька, через три минуты новости. Мне надо обязательно посмотреть. Так что не катилась бы ты в постель? Колбаской…

– Ну, конечно, пришел выпивши и начал качать права.

– Ольга! Смотри у меня, схлопочешь!..

– Ты же сам говорил, что бить детей – непедагогично! – парировала Оленька.

Эту фразу, которую Нестеров случайно обронил лет эдак пять-семь назад, она неизменно цитировала всякий раз, когда отец пытался надрать ей уши за очередную провинность.

– А ну, марш в постель! – рявкнул Нестеров.

– Я же не досмотрела!.. Па, вот если купишь мне кассету с «Биллом» – тогда пойду.

– Черт с тобой, куплю.

– Ты мне лучше дай денег, а я сама завтра пойду и куплю.

– Сколько? – сдался бригадир, увидев, как стрелка часов переползла отметку полуночи.

– Двести рублей, – ответствовала маленькая провокаторша.

– Это почему так дорого?

– А лицензионная столько и стоит. Нам в школе говорили, что нельзя потакать пиратам.

Александр Сергеевич снова вздохнул, порылся в бумажнике и сунул дочери две сотенные бумажки.

– Все, теперь брысь отсюда!

– Спокойной ночи, папочка, – проворковала вполне удовлетворенная Оленька и упорхнула.

Разозленный явной разводкой со стороны своей «кровиночки», Нестеров схватил пульт и переключил канал. И как раз вовремя: на энтэвэшном экране крупным планом демонстрировалось лежащее в луже крови тело, освещенное мигалками «Скорой» и милиции, а беспристрастный голос диктора вещал:

На экране возникло лицо откормленного хряка при костюме и галстуке:

Далее пошел сюжет о наводнении в Малайзии.

«Вот ведь ж-жопа», – тоскливо подумал Нестеров и набрал номер Ладонина:

– Игорь, это я…

– Да уж догадался. Посмотрел?

– Да. Ты думаешь?…

– Сергеич, я ничего не думаю. Я два часа назад, так же, как и ты сейчас, просто зафиксировал событие. А зафиксировав, поспешил поделиться своими наблюдениями с тобой.

– Ты хочешь сказать, что если бы изначально зажигалка была у тебя, вы бы смогли как-то повлиять на ход событий?

– Жизнь не терпит сослагательных наклонений, Сергеич. И ты это знаешь лучше меня.

– Красиво сказал. Вот только я почему-то не совсем уверен, что все это время вы сидели, сложа руки.

– Не понял – поясни, – слегка ощетинился Ладонин.

– В смысле, я не шибко верю, что у твоего Николая не осталось дубль-версий с той самой записи.

– С вами опасно иметь дело, господин подполковник. Ваше зрение в корень меня пугает…

– Ты от ответа-то не уходи. Так – да? Или нет?

– Ладно, сдаюсь. Было дело. Но пойми, Сергеич, хотя я и знал, что будет плохо…

– …Но не знал, что так скоро?

– Сдаюсь. Сразил наповал. Убил. Он еще и с творчеством группы «Кино» знаком! Короче, вы завтра как? Со скольки выставляетесь?

– С двух.

– Отлично. Может, тогда подскочишь ко мне в офис, часикам к двенадцати? Попробуем совместными усилиями точки над «i» расставить…

– Хорошо, подъеду. Только точки будем ставить не над «i», а над «е»…

– Чего?

– Я говорю, что в русском языке точки, как правило, над «е» расставляют.

– Нестеров, только что мне в голову пришла гениальная идея: когда ты все-таки уйдешь из своей чертовой ментовки, то я возьму тебя даже не на начальника безопасности, а придумаю должность… должность… Ну, что-нибудь типа «оперативного дежурного философа». Согласен?

– Подывымось, – на хохляцкий манер крякнул Нестеров. – Ладно, Игорь, все. В двенадцать, так в двенадцать. А сейчас пойду-ка я малость поплющу. Устал я сегодня…

– И снова отличная мысль, Сергеич. Между прочим, именно этим я и сам намеревался заняться в самое ближайшее время. Короче, аналогичный случай был в Тамбове…

– И чем тогда все закончилось?

– Где?

– В Тамбове.

– А, так там обыденно все вышло – ровно в семь зазвонил сученок-будильник, – схохмил Ладонин. – Да, слушай, а как ваша Полина поживает? Не уработали еще девушку своими шпионскими мульками?

– А ты что, беспокоишься?

– Есть маленько.

– Так возьми и сам ей позвони, поинтересуйся, – безо всякой задней мысли сказал Нестеров. В конце концов, для их экипажа Игореха Ладонин (он же Игла, он же Второй Фронт) уже давно и прочно был свой.

– Диктуй номер – позвоню.

– Записывай… Только, я думаю, прямо сейчас звонить не стоит. Первый час ночи. В такое время юные и милые девушки уже сладко спят в своих девичьих постельках.

– Ты плохо знаешь современную молодежь, Нестеров. В такое время в этих самых постельках юные и милые девушки вовсю кувыркаются с такими же юными и милыми мальчиками.

– Что ж, очень может быть, – вслух задумался Александр Сергеевич, вспомнив про Пашу Козырева.

– Что? Есть оперативная информация? – по-своему отреагировал на его фразу Игорь.

– Сдается мне, Игореша, что у тебя к Полине отнюдь не праздный интерес.

– А разве я похож на праздного человека?

– Вообще-то не очень.

– То-то же. Но запомни: я – воробей стреляный, меня на бикини не проведешь.

– Ну-ну, зарекалася ворона дерьма не клевать…

– И что?

– Да на первой же куче и разговелась.

Приятели дружно расхохотались.

На столь оптимистичной ноте они и расстались.

Ни Ладонин, ни Нестеров на этот раз не угадали – в столь поздний час Полина не спала и не «кувыркалась». Сна не было просто потому, что не было, а касаемо «кувыркаться» – так вроде как и не с кем. Проворочавшись до половины первого, Ольховская встала с постели и, накинув халатик, прошла на кухню. Здесь она включила чайник и тяжело опустилась на табурет. Опустилась и поняла, что встать уже не может. В голове шумело от обрывков мыслей, фраз и лиц. Причем мыслей, фраз и лиц почему-то все больше чужих. Обычно в таких ситуациях она пила крепкий чай с сахаром и лимоном и шла спать. Однако сегодня маленький свербящий комарик не давал «грузчице», а в недавнем прошлом «ульянщице» ОПУ уснуть и хотя бы на время отрешиться от сует бренного мира. Фамилия этому «комарику» была… Ладонин.

Слова близкого друга Антона Гурьева, брошенные им на прощание в бутике «Невского Паласа», запали Ольховской в душу. Причем запали незаметно. То есть, поначалу, после случайного разговора, у Полины даже мысли не возникло, что в данном случае Ладонин, возможно, и не шутит. Тогда она была абсолютно уверена, что Игорь просто-напросто ее подначивает, и даже немного гордилась тем, что сумела не поддаться на «провокацию». Паче чаяния Ольховской всегда казалось, что романтические отношения завязываются как-то иначе. И что в них обязательно должен присутствовать душевный трепет. Однако сейчас, когда она уже не двигалась хаотично под гору и напряженно не всматривалась в объект, ей вдруг очень отчетливо припомнилось… Припомнилось то, как Ладонин надевал ей на ногу туфельку. Надевал, словно Золушке (вот ведь еще и с дурацкой сказочной героиней себя сравнила!), так осторожно и бережно, что ногу в этот момент приятно покалывало. Помнится, ей еще подумалось: вот ведь, блин, укатали опушную сивку… Но сейчас она вдруг поняла, что те мурашки были совершенно иного происхождения и гораздо более приятного свойства.

А потом вот это его предложение… Сейчас оно уже не казалось Полине насмешкой. Тем более, что бизнесмен действительно произвел на «грузчицу» впечатление. И дело вовсе не в дорогом костюме или золотых часах Ладонина. Дело было в его уверенной усмешке, в его сильных руках, в его повадках и манерах, так напоминающих Полине то Гурьева, то Камыша. Ладонин уверенно брал ее руку и… вел. Причем вел именно так, как ей представлялось, и должен вести мужчина. Ее мужчина.

А вот нынешний «ее мужчина» – Паша Козырев (здесь Полина невесело усмехнулась) этим качеством, увы, не обладал. В принципе, он многими качествами, которые Ольховская ценила в мужчинах, не обладал. Многими, кроме одного – он любил ее, а это по нашим временам, согласитесь, не так уж и мало. Тем более что теперь, когда у Ольховской медленно, но верно приближался такой женский возраст, когда «год за полтора», особо выпендриваться, наверное, не стоило. Конечно, мужчины до сих пор оборачиваются ей вслед, да и поймать машину, на которой бесплатно, «за улыбку», довезут до места назначения, для «грузчицы» проблемой пока не было. Но вот холодная постель и нет-нет да и возникающие мысли «о продолжении рода», для которого пришел если не крайний, то уже близкий к крайнему возраст реализации, уже не просто волновали – пугали.

Да, Паша – вот он. Всегда под рукой, всегда готов – хоть в постель, хоть в загс. Что называется, «позови меня с собой». Вот только звать Козырева Полине не хотелось. Ну, не лежало у нее к нему сердце! Странное дело, но при общении с Пашкой ей частенько вспоминались былые девичьи мечты о большой и единственной любви, которая если и будет недолгой, но зато всепоглощающей. Юной Полине Ольховской тогда казалось, что после такой любви и смерть не страшна. Н-да, «мечты, мечты, где ваша сладость»… Нет, ну не идиотка ли?!

И что теперь? Вот она, разбившаяся о смерть Антона любовная лодка, которая тянет тебя на дно. Только вот на дно, оказывается, почему-то совсем не хочется. А хочется наоборот: плыть дальше по реке жизни. И, кто знает? – а вдруг Игорь Ладонин и есть ее берег, та самая тихая пристань, где красиво, легко и спокойно?

Чайник натужно загудел и щелкнул пластмассовым рычажком, сигнализируя о своей готовности. Правда, чаю уже не хотелось – хотелось водки. Да где ж ее сейчас возьмешь?…

* * *

Александр Сергеевич оказался прав – копия записи разговора Ребуса и депутата в недрах компьютера Николая сохранилась, и Ладонин действительно дал задание службе безопасности малость пошебуршить эту тему. СБ «пошебуршила», даже человечка, специально обученного, в Воркуту отправила, разузнать что да как. Словом, сработала оперативно, четко и для столь неконкретной информации максимально полно. Хотя удивляться здесь не приходится – именно так и должны работать люди, которым за свою службу, в отличие от ментов и прочих слуг государевых, платят очень немаленькие деньги.

По итогам работы в сухом разведывательно-аналитическом остатке люди Ладонина узнали следующее.

В начале девяностых, на заре тотальной приватизации всего и вся, состоялось акционирование хладокомбината № 1 города Воркуты, который с тех пор стал носить изящное, но не имеющее никакого отношения собственно к холоду название – «Навигатор». Воркутинский хладокомбинат был во всех отношениях предприятием вкусным – и в силу специфики производимой продукции, и в плане дополнительных возможностей по извлечению прибыли, связанных со сдачей в аренду складских помещений и морозильных установок. Последние были чрезвычайно востребованы представителями братских народов из стран СНГ, занимавшимися реализацией овощей и фруктов на бескрайних просторах Заполярного круга.

В период относительно недолгого криминального лихолетья фирма «Навигатор» несколько раз поменяла бандитскую крышу, успев побывать и под чеченцами, и под мурмашами, и под местными братками. Подобное, с позволения сказать, сотрудничество на пользу предприятию, понятное дело, не пошло, однако в какой-то момент «благородные пираты» потеряли интерес к «Навигатору», опрометчиво посчитав, что отныне взять с «убогих» нечего. Короче, поматросили – и бросили. А тут еще как раз подоспел августовский дефолт 98-го. Казалось бы, теперь комбинату точно крышка. Ан нет – к чести руководства, ему все же удалось сохранить цельность предприятия и не дать раздробить комбинат на кучку юридически-самостийных холодильничков и складиков. Более того, примерно к 2002 году «Навигатор» сумел миновать затяжной экономический кризис и впервые за много лет вышел в плюс. Большинство экспертов тогда сошлись во мнении, что совершить такой прорыв удалось во многом благодаря кипучей натуре вице-президента компании Дмитрия Белова.

А тот был из той породы людей, которые по природе своей предназначены для кризисов. Именно Белов умудрился реструктуризировать задолженность «Навигатора» перед областным бюджетом по налогам и сборам, а также по начисленным пеням и штрафам, после чего, подключив личные связи, выбил долгосрочную кредитную линию у Первого Республиканского Банка (ПРБ), в котором хладокомбинат имел десятипроцентную учредительскую долю. Словом, на Белова в «Навигаторе», в прямом смысле этого слова, молились. На молодого талантливого менеджера замыкалось очень многое, и понятно, что покушение на него вызвало настоящий шок как у сотрудников, так и у владельцев компании.

Эту, увы, незатейливую для современного отечественного бизнеса историю Нестерову вкратце пересказал Ладонин. Как и договаривались, к двенадцати часам Александр Сергеевич подтянулся к Игорю в офис, и теперь приятели утопали в удобных кожаных креслах перед зажженным по причине сырой погоды камином и неспешно беседовали, попивая элитный кофе «Кубита». Со стороны весь этот внешний антураж до боли напоминал финальную сцену из отечественного сериала про Шерлока Холмса: великий сыщик (в данном случае Ладонин) снисходительно выкладывает напарнику дедуктивный расклад, а простодушный доктор Ватсон (сиречь Нестеров), не переставая удивляться осведомленности своего приятеля, разинув рот, восхищенно ему внимает.

Для полноты картины не хватало разве что дымящихся сигар и пузатых бокалов с бренди. Однако первые, как известно, Ладонин на дух не переносил еще со школы, а что касается спиртного, то здесь категорический отказ последовал уже со стороны Нестерова. В свете участившихся в последнее время возлияний сегодня бригадир двумя руками был готов подписаться под отчаянными словами отечественного рок-гуру: «Мама, я не могу больше пить!.. Мама, вылей все, что стоит на столе, – я не могу больше пить».^[16] К тому времени уже было известно, что Дмитрий Белов скончался в реанимационном отделении местной больницы, так и не придя в сознание.

– …Игорь, я чего-то не догоняю: а какая, собственно, связь между убийством Белова и переговорами Ребуса с депутатом? Они во время беседы даже имени его ни разу не упомянули. Да и не стал бы депутат в блудняк с мокрухой втягиваться.

– Э-э, брат, плохо ты знаешь нынешних депутатов. Там, где пахнет реальными бабками, завалить кого-то, уж поверь мне, – не вопрос. Если не лично, то других в это дело втянут обязательно. Вечная история: «борьба бабла со злом»… Хотя в данном случае, наверное, ты прав – про возможное убийство Белова он мог и не знать. Ребусу наш «депутут» был интересен в несколько ином качестве.

– То самое «ключевое слово – судья»?

– А, так ты уже знаешь?

– Знаю что?

– Что депутатовский тесть работает председателем арбитражного суда республики Коми?

– Нет, не знал. Что ж, наверное, это круто. Хотя, если честно, я очень слабо разбираюсь во всех этих арбитражах. Мне по жизни как-то всегда был ближе абордаж.

– Был там и абордаж. На него люди Ребуса взяли местного делягу со смешной фамилией Штрипкин. Оказывается, этот самый Штрипкин там у них, в Воркуте, довольно известный коллекционер-собиратель. А коллекционирует он миноритарные пакеты акций предприятий, а потом действует согласно текущей рыночной коньюктуре. То есть шантажирует собственников и треплет нервы владельцам крупных, либо близких к блокирующим пакетов акций.

– Игореша! – взмолился Нестеров. – Переведи на человеческий! Я ж тебе говорю, что ни хрена во всем этом не волоку.

– Перевожу. Два года назад уволенный с комбината за беспробудное пьянство, а некогда ведущий технолог предприятия некто Петухов продал Штрипкину свои два с половиной процента акций «Навигатора». А к последнему, как выяснилось, с некоторых пор неровно дышит Ребус. Дабы заполучить комбинат, они зарегистрировали в Воркуте небольшую фирмочку, которая стала потихонечку аккумулировать у себя акции «Навигатора». В основном, эта кропотливая работа велась за счет работников предприятия, на руках которых было по одной-две акции, не больше. Но ты же знаешь, что это только одна старушка – десять копеек…

– А десять – уже рупь?

– Во-во. Короче, всю эту движуху Штрипкин каким-то образом просек и смекнул, что в отношении «Навигатора» затевается некая кутерьма. Поэтому, когда люди Ребуса вышли на него с предложением продать те самые два с половиной процента, Штрипкин запросил столько, что ему едва не проломили голову прямо на месте, не отходя от кассы. Однако, малость отдышавшись, народ сообразил, что в случае летального исхода доступ к акциям будет несколько затруднен. Тогда-то и было принято решение подключить к теме судейского тестя нашего горячо любимого депутата. В том числе, в качестве назидания всем настоящим и будущим «штрипкиным»: мол, не захотите отдать за деньги – отдадите даром. В общем, отыскали в местном шалмане уже окончательно посиневшего технолога, и за пару жбанов водки тот поставил свою подписюгу на доверенности и прочих бумагах, которые ему тут же любезно и подсунули. А затем человек с доверенностью от Петухова подал в суд с требованием аннулировать сделку.

– А основания действительно имелись? Или весь расчет был только на своего судью? – поинтересовался Нестеров.

– Ну, оснований можно придумать сколько угодно. Самое элементарное и фактически беспроигрышное – доказать, что в свое время Штрипкин ввел их «клиента» в заблуждение относительно предмета и условий сделки, а посему в данном случае имело место классическое несоответствие между его волей и его же волеизъявлением.

– В смысле, продавая акции, Петухов не ведал, что творил?

– Да, примерно так. И, как ты понимаешь, при таких раскладах и с таким председателем суд буквально за одно заседание официально отыграл тему назад. После этого люди Ребуса сложили все яйца, в смысле акции, в одну корзину, и она превратилась в самый натуральный блокирующий пакет, о чем на следующий день официально объявили руководству «Навигатора». И не просто объявили – потребовали срочного проведения внеочередного собрания акционеров. Руководство «Навигатора», осознав, что в их доселе тихий и богоугодный курятник забрались с черного хода, схватилось одной рукой за сердце, а другой за валидол. Спокойствие сохранил лишь один человек – Белов. Понимая, что требование новоявленных акционеров вполне законно, но при этом ситуация близка к классическому «коготок увяз – всей птичке пропасть», он спешно начал проводить работу по консолидации остальных акционеров «Навигатора» в единый фронт. Дабы на предстоящем собрании оказать достойный отпор захватчикам и заблокировать выгодные «чужакам» решения.

– Ага, понятно. Что-то типа «в ответ на кулацкие злые угрозы вовлечем трудовое крестьянство в колхозы», – усмехнулся Нестеров.

– Точно так. И похоже, в какой-то момент люди Ребуса поняли, что у Белова может и выгореть. Тем более, что за ним стоял очень мощный ресурс в виде Первого Республиканского Банка, интересы которого он в «Навигаторе» и представлял. Вот, собственно, и все. По крайней мере пока в общих чертах ситуация выглядит именно так. Теперь ты понимаешь, Сергеич, что если бы мы вышли с нашей «зажигательной» информацией на Белова хотя бы неделю назад, все могло пойти несколько по иному сценарию.

– И это мне говорит человек, который еще вчера с пафосом в голосе утверждал, что жизнь не терпит сослагательных наклонений, – парировал Нестеров.

Кстати, как профессионал, в данный момент бригадир был искренне восхищен тем, как грамотно, а главное оперативно и четко сработали по этой теме люди Ладонина.

– Слушай, Игорь, после твоего рассказа я уже ничуть не удивлюсь, если сейчас ты сообщишь, что твоим ребятам удалось и киллера прокачать.

– Мы работаем в этом направлении, – скромно сказал Ладонин, однако было видно, что ему льстит восхищение Нестерова. – В частности, не исключено, что ими могли быть те два залетных зайца, которые забивали стрелку со Штрипкиным. Похоже, Ребус с самого начала допускал, что события могут потребовать силового вмешательства, а посему заранее выписал в Воркуту специалистов по экстриму. Если так, то следует признать – котелок у него по-прежнему варит и варит не хреново.

– Я вот одного не пойму – столько суетливых движений, столько усилий, и все из-за какого-то паршивого хладокомбината. На хрена он вообще Ребусу сдался?

– Ему нужен не курятник. Ему нужна касса курятника, коею на сегодняшний день является Первый Республиканский Банк. Люди Ребуса пытаются сожрать «Навигатор» лишь для того, чтобы стать владельцами актива размером в десять процентов учредительской доли банка. Понимаешь? Холодильники, склады, пишевка – это тоже хорошо. Но главное все-таки – банк.

– Что, такой сытый банк?

– Да. С прошлого года это ничем не примечательное финансово-кредитное учреждение неожиданно для многих стало, как ты это называешь, сытым. Очень сытым. ПРБ включен в число уполномоченных банков по работе с деньгами Минфина, выделяемых под программу переселения шахтеров Коми в южные регионы.

– Недопонял. Кого и куда выселяют?

– Существует проект с пафосным названием «О социальной реструктуризации районов Крайнего Севера». В рамках этого проекта якобы шахтеры из якобы Воркуты за казенный счет якобы перевозятся на юг – к морю и виноградникам. Там они якобы обживаются, якобы переучиваются и якобы обзаводятся новой достойной профессией. Опять-таки за казенный счет. Понятно, что никаких шахтеров никто никуда на самом деле вывозить не будет. Но представляешь, какие вокруг всего этого крутятся деньжищи?

– Нет, не представляю, – честно признался Нестеров, – Не представляю, но догадываюсь…

Приятели еще немного пообсуждали сложившуюся ситуацию, но к однозначному решению, как поступить дальше, не пришли. Нестеров предлагал передать и саму зажигалку, и материалы, собранные «особистами» Ладонина, гласникам, ведущим дело по убийству Белова. Игорь категорически возражал, причем его аргументы были достаточно убедительны. Бригадир и сам понимал, что процесс легальной передачи «вещдоков» неизменно повлечет за собой дачу показаний: где, как, при каких обстоятельствах и с каких таких фигов были добыты эти материалы. В сложившихся обстоятельствах придумать удобоваримую легенду будет непросто, а, кроме того, с этого момента они оба станут вполне официальными участниками процесса. А положа руку на сердце, оно им надо? Подкидывать же информацию в «ящик для доносов», как это делают в некоторых шпионских фильмах, мягко говоря, пошло. По словам Ладонина, лично у него не было никаких обязательств перед сотрудниками правоохранительных органов, и делать за них их работу он не собирался. К тому же удовлетворение собственного любопытства, следствием которого стал выезд в Воркуту и ее окрестности, обошлось бы в весьма кругленькую сумму. И нетрудно догадаться, что менты едва ли пойдут на то, чтобы хоть частично компенсировать эти затраты.

Помимо этого, в душе Ладонин искренне считал, что в подобных ситуациях добровольно сдавать ментам расклад в отношении человека, который лично ему ничего плохого не сделал, вроде как западло. По крайней мере, малость некомильфо. Но из соображений деликатности вслух этого своего мнения он озвучивать не стал, так как реакцию Нестерова на такого рода заявления представлял себе вполне отчетливо.

Нет, убийство конкурента как способ ведения бизнеса Игорь отнюдь не приветствовал, однако при этом не так уж шибко и осуждал. В конце концов, каждый волен сам выбирать свой путь и сам оценивать целесообразность своих решений и поступков. Словом, волен во всем, но при условии внутренней готовности отвечать за эти самые решения и поступки. Именно такой, а не тюремно-блатной смысл Ладонин вкладывал в определение «жить по понятиям». Для него «жить по понятиям» означало жить по принципам. То бишь: спины ни перед кем не гнуть, ни перед кем не заискивать, говорить лишь то, что думаешь, либо то, что считаешь нужным, равно так же и поступать. Такие вот абсолютно мужские, даже военные понятия.

– …А еще, ты сам прикинь, Сергеич! Ну куда ментам из республики Коми бодаться с господином Ребусом? Да на нем уже не одно мусорское поколение зубы обломало. В свое время Интерпол – и тот обосрался! Ребус сожрет их вместе с дерьмом и не подавится! А еще вернее – купит всех оптом и сразу. И опять-таки со всем дерьмом.

– Ч-черт, пожалуй, здесь ты прав. Знаешь, Игореша, порой ты умеешь быть чертовски убедительным. И что ты в таком разе предлагаешь?

– Мы можем не делать вообще ничего. В конце концов, это не наши игры, и с житейской точки зрения нам в них вписываться не с руки. С другой стороны, можно попробовать подсобрать материалец и попытаться сторговать его заинтересованной стороне. Как ты понимаешь, в данном случае я говорю не о Ребусе (мне с ним бодаться, честно признаюсь, пока не климатит), а о ребятах из ПРБ. Лично для меня второй вариант был бы предпочтительнее. Понимаешь, у нас есть кой-какие интересы в этом регионе, и взаимовыгодный обмен преференциями с банком был бы очень кстати.

– Ну, здесь я тебе не помощник. Ты же знаешь, что в плане «подсобрать материалец» мои возможности если не нулевые, то стремятся к нулю.

– А я и не собираюсь тебя как-то напрягать – ты со своей молодежью и так в доле.

– Это с каких щей?

– Как это с каких? Тему-то вы нарыли. Бизнес есть бизнес, так что здесь как минимум десять процентов ваших законных. И это в условных, заметь, единицах.

– Так доллар же падает, – немного не в тему брякнул бригадир.

– Чтоб у тебя так хрен стоял, как доллар падает, – засмеялся Ладонин. – Но если ты по каким-то причинам предпочитаешь родные деревянные – то за ради бога. Ну, так что? Дашь мне карт-бланш на ведение боевых действий и эксклюзивное право на новый рэп-альбом господина Ребуса?

– Получай, – после некоторых раздумий согласился Нестеров и передал Игорю виновницу нынешних хлопот – зажигалку.

В конце концов, если разобраться, то ничего криминального в данный момент он не совершал. А если дело выгорит – так что ж… В кои-то веки заработать денег, особенно в свете последних семейных неурядиц, лично ему не помешало бы. Опять же, от трудов праведных не наживешь палат каменных.

Ладонин зажигалку взял, поднялся с кресла и со словами Остапа Бендера «не бойтесь, вы не в церкви – вас не обманут», убрал ее в сейф.

– Может, еще кофе?

– Спасибо, но мне уже пора на службу.

– Тебя подбросить?

– Не стоит, я как-нибудь сам.

– Ах да, я и забыл, что вы у нас, товарищ подполковник, пребываете на нелегальном положении. Ну, тогда счастливо. Да… и непременно передай мои поклоны Полине.

– Похоже, ты всерьез вознамерился вскружить девке голову, а?

– А пурква бы и не па? Или ты думаешь, что я уже достиг того предельного возраста, после которого мужчину украшают только деньги?

– Вовсе нет. Напротив, ты мужик хоть куда, в самом расцвете сил. Еще и в Красной Армии пригодишься. Не говоря о других местах.

– Вот и я так думаю, – неожиданно серьезно ответил Ладонин.

Инструктаж начали в пятнадцать минут третьего – ждать дальше было просто неприлично. По нынешним пробкам до точки, на которой следовало менять смену Пасечника, и так нужно было пилить без малого час.

А ждали Полину. Все это время сначала Паша, а затем и Нестеров попеременно набирали то домашний, то номер мобильника. Однако к первому никто не подходил, а второй всякий раз сообщал, что абонент недоступен. На Полину это было не похоже, и Александр Сергеевич тревожился, хотя вида не подавал. Дело в том, что за все время службы в «НН» Ольховская не появилась на работе без уважительной причины лишь однажды – когда в одиночку отправилась «охотиться на Ташкента». Да и то в тот раз она все же отзвонилась дежурному – попросила отгул. А вот сегодня – ни ответа, ни привета.

Дабы скрасить минуты ожидания, в какой-то момент Нестеров подумал было рассказать своим «грузчикам» об изысканиях Ладонина, толчком к которым послужила запись с зажигалки, но в последний момент решил этого не делать. Как говорится, меньше знаешь – лучше спишь. Тем более что Лямка знал о содержании записи лишь в общих чертах, а Паша, хотя и видел новостийный сюжет об убийстве в Воркуте, никак не связал прозвучавшее название «Навигатор» с ранее услышанным. Но в данном случае с него взятки гладки. В конце концов Козырев был не аналитиком и даже не опером, а всего лишь водителем. Его дело не анализировать – за дорогой следить.

Летучку провели оперативно – за каких-то пять минут, но и в таком темпе все равно успели засветиться: в комнату неожиданно заглянул Нечаев и, обведя взглядом присутствующих, поинтересовался причиной некомплекта. Так что Александру Сергеевичу с ходу пришлось врать: мол-де простудилась, заболела, температура, правами старшего смены даны денек-другой отлежаться. Словом, Ольховскую бригадир отмазал, резонно рассудив, что раздувать из-за ее отсутствия полновесное ЧП пока не стоит.

* * *

Смена пролетела незаметно, потому как пролетела она в бегах и тревогах. В бегах за объектом, который без устали таскался пешим ходом по городу Гатчина и его окрестностям, а в тревогах – за Полину, до которой вследствие ее «недоступности» все никак не удавалось дозвониться. В начале одиннадцатого вечера неполный состав «семь-три-пятого» экипажа вернулся в Контору. Здесь «грузчики» по-быстрому сдались-отписались, после чего по настоянию Паши Козырева подорвались на квартиру к Ольховской. Дабы не опоздать на метро, даже тачку поймали. Финансы на это дело, как обычно, выделил богатенький Буратино по фамилии Лямин.

Телефоны Ольховской по-прежнему молчали. А добравшись до места, «грузчики» смогли воочию убедиться, что свет в окнах не горит, а на настойчивые звонки, а затем и стуки в дверь никто не отвечает. Словом, одно из двух: либо это классический загул, либо… О втором вслух предпочитали не говорить.

Устроившись на широком подоконнике дореволюционной парадной, «грузчики» устроили перекур. По причине некоторой напряженности ситуации сигаретку попросил даже некурящий Иван и уже после второй затяжки зашелся в кашле, подавившись дымом. Этот его «чахоточный» шум спугнул поднимающегося снизу человека: звук шагов внезапно оборвался, повисла долгая пауза, после чего шаги обреченно зашаркали снова.

Через пару секунд на площадке осторожно показалась готовая при малейшей опасности обратиться в бегство бабуся – три мужика, в столь поздний час курящие на родной лестнице, восторга и оптимизма у нее, понятное дело, не вызывали. Просчитав бабусино состояние, Нестеров улыбнулся и изобразил рукой примирительно-успокаивающий жест: дескать, проходи, мамаша, все нормально. Та недоверчиво покосилась в их сторону, тихонечко, бочком-бочком, прошмыгнула наверх и спешно принялась греметь ключами, открывая соседнюю с квартирой Ольховской дверь. Александр Сергеевич заинтересовался таким совпадением (в конце концов – а чем черт не шутит?):

– Извините, вы сегодня случайно соседку свою не видели?

– Это какую? Полину, что ли?

– Точно. Так вы знакомы?

– А чего ж… Девушка ладная, скромная, тихая. С такими вот оболтусами дружбы не водит.

– Это с какими «такими»? – спросил Лямка.

– А с такими, которые по ночам по чужим подъездам шастают, водку пьют, всяко-разно безобразят и мусорят.

– Наговариваете вы, бабушка, на собачку, – вступил в разговор Паша, процитировав одну из любимых присказок бригадира.

– Ша, молодежь, дайте мне спокойно с человеком поговорить… Так все же, насчет Полины? Видели ее сегодня?

– Видела. А что?

– Когда? В смысле, во сколько? Где? – встрепенулся Нестеров.

– Уж больно ты прыткий. Прям как милиционер. А почему это я должна тебе докладывать? Может, вы мазурики какие, откуда я знаю?

– Да я и есть милиционер. Вот, смотрите, мое удостоверение.

– А ну, стой где стоишь! – прикрикнула бабуся на невольно двинувшегося к ней бригадира и взялась за ручку двери с явным намерением в случае чего юркнуть внутрь. – Оттуда показывай. У меня зрение пока еще слава богу, молодые завидуют.

– Стою, показываю, – вздохнул Нестеров и развернул корочки.

Судя по подслеповатому пришуру, бабуля несколько преувеличивала свои офтальмологические показатели. Однако пролетарский цвет удостоверения ее немного успокоил – Нестеров уже не раз подмечал, что многие старики до сих пор с уважением относятся ко всему красному.

– Никак, с ней случилось что? С Полиной-то?

– Еще нет, но если вы не ответите на наши вопросы, может, и случится.

– Ужасть, какие времена настали. Страшно из дому выходить. Того и гляди ограбят. А то и похуже, снасильничают ироды.

Паша и Лямка прыснули со смеху, представив себе сцену столь варварского обхождения со старушкой.

– Где и во сколько вы сегодня видели свою соседку? – потеряв терпение, рыкнул бригадир.

– В первом часу. Я как раз во дворе на лавочке сидела, когда она из дому вышла. Поздоровалась, пошла в арку. А там ее какой-то парень уже ждал, давно ждал, я его еще раньше заприметила. Взял ее под локоток, к машине повел, сели и поехали себе.

– А что за парень? Вы его раньше здесь видели?

– Вот уж не знаю, может, и видела. У нас тут много таких ошивается, и все на одно лицо: круглые, стриженые, на машинах.

– А что за машина?

– Нерусская. Черная.

– А номер случайно не запомнили?

– Да куда там! Кабы я знала, что надо запомнить. А так… Думаешь, мне больше заняться нечем?

– А вот парень, который Полину встретил, он куда сел? За руль?

– Не, за рулем там какой-то другой был, а они вдвоем сзади сели. Сначала Полина, а потом уж и этот залез.

– Больше ничего интересного не заметили?

– За ними больше ничего. А вот в семнадцатую квартиру опять наркоманы ходить повадились. Уж сколько раз этого Лешку ваши забирали, а все без толку – ходют и ходют.

– …И ходить будут, – некстати продолжил Лямка, вспомнив известную рекламу.

– Конечно, с такой милицией каши не сваришь, – ехидно парировала бабуля.

– Ладно, мамаша, извините, что потревожили, – подытожил разговор Нестеров. – Спасибо вам за информацию. Все, пошли, ребята, похоже, здесь нам больше ловить нечего.

Бригадир зашагал вниз, и вслед за ним потянулись Павел с Иваном.

– А окурочки за вами кто подбирать будет? – крикнула им вслед бабуля и довольная собой скрылась за дверью. Роль «важного свидетеля» ей очень понравилась – какое-никакое, а все ж развлечение…

Едва «грузчики» вышли на свежий воздух, который этой осенью был как-то совсем не по-октябрьски холоден и свеж, Паша не без нотки металла в голосе обратился к бригадиру:

– Александр Сергеевич, надо звонить Камышу. Это он.

– С чего вдруг такие умозаключения?

– Больше некому, – уверенно сказал Паша. – «Круглый, стриженый, на черной иномарке» – все сходится. Это он Полину куда-то увез.

– Да ни хрена не сходится! Тоже нашел приметы. «Многие парни плечисты и крепки, многие „мерсы“ имеют и кепки…» Камыш, между прочим, машину всегда сам водил.

– А может, он за это время успел личным водителем обзавестись? – не унимался Козырев.

– Может, успел – может, не успел. Это все вилками по киселю писано. Хорошо, допустим, это Камыш. Позвоним мы ему сейчас и что? Спросим: слышь, брателло, Полина часом не с тобой? Если Полина действительно с ним, я бы на его месте в ответ на такой вопрос послал бы нас далеко и надолго. А если нет, то…

– …То будем считать, что одну версию мы отработали, – из чувства солидарности вступился за Пашу Лямка.

– Блин, еще один Херлок Шолмс выискался, – крякнул Нестеров. – Короче так: впутывать в эту историю Женю Камышина мы не будем. По крайней мере, пока – не будем. Всем ясно? Так что сейчас все быстренько разбегаемся по домам – лично у меня через двадцать пять минут закрывается переход на «Техноложку». И вообще, как говорит великий русский народ, утро вечера мудренее.

– А если она и утром не появится? – спросил Лямин.

– Тогда, как это и положено по инструкции, докладываем начальству, получаем пиздюлей за то, что не поставили в известность своевременно, то бишь сегодня, и начинаем массированные поисковые мероприятия с привлечением служебных собак и экстрасенсов. Все, штык в землю, пошли.

Бригадир, а вслед за ним и Лямка, двинулись к арке, однако Козырев остался стоять на месте.

– Александр Сергеевич, вы с Ванькой езжайте, а я здесь еще немного побуду, подожду. Вдруг она все-таки скоро появится?

Нестеров внимательно посмотрел на Пашку, понял, что переубедить его будет сложно, и махнул рукой.

– Ну, хозяин-барин. Хочешь – оставайся, жди. Только смотри, без этих твоих… авантюр. Да, и не забудь, завтра с девяти выставляемся, чтоб как штык…

– Конечно.

– Тогда счастливо. Все, Лямка, пошли.

Иван замялся и после некоторой паузы нерешительно выдохнул:

– Паш, хочешь, я с тобой останусь? Чтоб тебе одному скучно не было?

– Не надо, Вань, спасибо. Я сам.

– Ну, тогда пока.

Они с бригадиром снова направились в сторону метро, но, пройдя шагов десять, Александр Сергеевич обернулся и крикнул вдогонку Козыреву:

– Пашка, если ты ее все-таки дождешься, обязательно отзвонись мне. Сразу же отзвонись, в любое время. Понял? И чтоб все как есть рассказали. Соврете – все равно узнаю…

К переходу на «Техноложку» Нестеров успел. А вот добраться в такое время из «Автово» на Юго-Запад было проблематично – общественный транспорт практически не ходил, а на частника явно не хватало денег. В конце концов бригадиру удалось тормознуть шальную маршрутку. Он забрался в салон и вместо оплаты продемонстрировал подполковничью ксиву. Проканало: водитель, судя по внешнему виду – таджик-нелегал, предпочел с ментом не ссориться и со свистом доскакал на своей «газели» чуть ли не до самой Нестеровской парадной.

Александр Сергеевич выгрузился, глянул на часы и задался сакраментальным вопросом: «Что делать?» Второй час ночи, дома, естественно, не ждут, а посему лишние десять-двадцать минут роли все равно не играли: что так, что эдак – все одно ответ держать. Короче, имелись все предпосылки к тому, чтобы взять на последнюю удачно «сэкономленную» двадцатку бутылку пива и малость помедитировать под звездным небом. Опять же и старая ментовская мудрость советует: «Лучше брюхо от пива, чем горб от работы».

Так он и поступил. На самом деле, положа руку на сердце, Нестеров просто не мог вот так вот пойти домой и лечь спать. Тревога за Полину нарастала, и бригадир, так же как и Пашка час назад, продолжал себя накручивать, не теряя при этом надежды, что вот-вот раздастся долгожданный звонок и все прояснится, утрясется, уладится. Он даже сочинил краткий, но содержательный диалог, который состоится между ним и виноватой Ольховской. Определился бригадир и с наказанием, которое последует отнюдь не сразу, а лишь через пару дней, в течение которых он будет лишь сухо общаться с нею (исключительно по работе!), а все остальное время многозначительно и обиженно молчать. Изобразить такое молчание было делом нетрудным: пример собственной жены – лучшая школа.

Буквально с последним глотком пива звонок действительно раздался, и на телефоне действительно высветился номер Полины. Нестеров уже открыл рот, чтобы произнести заранее заготовленный спич, однако взволнованный, сбивчивый голос Ольховской его опередил:

– Александр Сергеевич, это Полина. Я… Вы только не волнуйтесь, я жива и здорова, со мной все в порядке. Мне дали возможность сделать один звонок. Сейчас я передам трубку, с вами будут говорить.

– Кто будет говорить? Где ты?

– Неважно где и неважно кто, – ответил бригадиру незнакомый мужской голос – Мы пригласили Полину… э… Валерьевну в гости, и она любезно приняла наше приглашение. Смею вас заверить, что обращаются с ней очень хорошо. Хотя, к последнему, увы, вынужден добавить слово «пока».

– Кто вы и что вам от нее нужно?

– Мы искренне надеялись, что Полина Валерьевна проконсультирует нас по одному весьма деликатному вопросу. Однако она утверждает, что абсолютно не в курсе произошедшего, причем делает это весьма убедительно… Словом, мы предлагаем вам подъехать и прояснить парочку моментов, чтобы окончательно закрыть этот вопрос.

«Красиво излагаешь, с-сука, – отметил для себя Нестеров. – Вломить бы тебе, да промеж зубов». Но вслух он, естественно, сказал другое:

– Куда и когда я должен подъехать?

– Ну, скажем, через час… Вы ведь на Юго-Западе живете?… («Ай, молодцы! На ходу подметки рвут – даже адрес мой смогли вычислить».)

– Вам следует подъехать на площадь Победы к памятнику. К тому, который «стамеска». Там вас встретят.

– Хорошо, я буду там через час.

– Надеюсь, мне не следует говорить, что вы не должны ставить в известность об этой поездке свое милицейское начальство? Равно как и то, что вы должны приехать один!

– Хорошо, я не буду ставить в известность и приеду один.

– Замечательно. И еще один момент – не затрудняйте себя излишними хлопотами. Не стоит пеленговать мобильный телефон Полины Валерьевны. Уверяю вас, ни к чему хорошему это не приведёт и лишь затруднит наше дальнейшее общение. Договорились?

– Договорились. Свои спутники и локаторы я оставлю дома под подушкой.

– Приятно, что даже в таких ситуациях вас не покидает чувство юмора. Ну, тогда до встречи. Ах да… И не забудьте захватить с собой зажигалку.

– Какую зажигалку?

– Если вы хотите, чтобы наша встреча прошла в теплой и дружеской обстановке, я думаю, вам не составит особого труда догадаться, какую именно зажигалку вам следует привезти. До встречи…

Операцию по похищению Полины Сергей Гаврилович Завьялов поручил провести Гене Шебардину, на днях вернувшемуся из Воркуты. Люди Ладонина копали в правильном направлении – Шеба действительно был одним из двух варягов, которые выходили на Штрипкина с предложением о продаже акций «Навигатора». Вторым был Валера Россомахин, выступавший на этих переговорах в роли статиста и одним своим внешним видом демонстрировавший серьезность намерений покупателей.

А вот в момент убийства Белова Россомаха играл уже первую скрипку (вернее, первую винтовку), а Шеба, проведший перед этим ряд мероприятий организационного порядка (распорядок дня жертвы, выбор места, времени, пути отхода и прочее), к тому времени благополучно свалил в Питер, обеспечив себе, пусть и не стопроцентное, но алиби.

Кстати, в какой-то степени вина за убийство вице-президента «Навигатора» лежала на московском сыщике Кириллине и на питерских оперативниках, задействованных в операции «Техосмотр». Не доглядели они за Валерой Россомахиным. Да что там не доглядели – просрали! Согласно плану операции, пост за Валерой планировалось выставить за пару дней до конца проплаченного им срока проживания в отеле «Кристофф», а Россомаха возьми да и свали из города на несколько дней раньше. Запоздалые опросы портье и дежурного администратора ничего не дали – утром постоялец, как обычно, позавтракал, затем сдал горничной ключ от номера, вышел в город, а вечером в отеле не появился. Но поскольку деньги были заплачены вперед, то его отсутствием никто особо не озаботился – мало ли где может загулять человек? Тем паче в Питере – городе контрастов и соблазнов. Словом, опять облажались, только «жучков» понапрасну извели.

Успешная ликвидация вице-президента «Навигатора» серьезно подправила карму Шебардину: сначала он был удостоен личной благодарности Ребуса, а затем уже Завьялов поручил ему разобраться с ментовской «наружкой», выделив на это дело весьма щедрый аванс. Заниматься лично столь неблагодарной темой, как похищение человека (тем более мента!), Шебардину было стремно. Да и по статусу не положено. Потому-то Шеба и отрядил на это дело Володю Кантонистова по прозвищу Лень.

Володя Кантонистов был человеком глубоко ироничным, стойким постимпрессионистским взглядом и с медленно-жирафьим движением головы «а-ля, куда-хошь» (при этом про Гогена он слыхом не слыхивал, да и Вагановку не заканчивал). Кантонистов был питерский, но очень давно связался с сибирскими татарами (была такая группировка). А как связался – так и откололся от своих, и это ему очень понравилось.

Свое прозвище Володя заработал еще в 1989 году, когда в ходе облавы из багажника его «Шкоды» изъяли пушку-пулемет с военного самолета. На фига она ему была нужна и на фига это нужно было ментам – непонятно. Но когда здесь же, прямо на капоте, Володе предложили подписать акт изъятия, он отмахнулся: «Лень!»

– В конец оборзел?! – заорал на него опер.

– Так у вас же сейчас в отношении меня предварительные действия, – пояснил Володя. – А это железо мне необходимо для окончательных…

Братва заржала. Кантонистову накостыляли. А кличка «Лень» приклеилась…

Тема с «бабой-ментом» Володе понравилась не шибко. По своему многолетнему опыту он знал, что работа с особями женского пола частенько чревата осложнениями. Как-то: слезами, истериками, обмороками, выкидышами и тому подобной суетой. Но раз надо – значит, надо. Сама по себе разработанная схема похищения была проста. Можно сказать, классически проста и придумана еще писателем О'Генри: «Эй, мальчик! Хочешь получить пакетик леденцов и прокатиться?» Приблизительно так и поступили.

С утра Лень с товарищем прозвонились в квартиру Ольховской, убедились, что объект дома, и заняли выжидательную позицию во дворе. Когда Полина вышла из парадной, Лень подошел к ней, крепко взял под локоток и ласково шепнул на ушко: «Не рыпайся, сучка! Будешь кричать – завалю! Пойдем – покатаемся». Полина была так напугана, что даже если бы решила закричать, то все равно вряд ли смогла. На ватных ногах, под ручку со своим новым «кавалером», она прошла к поджидавшей их серебристой «Вольво» и безропотно залезла на заднее сиденье. После чего всю дорогу от Петроградки до Шушар в ее голове неотвязно вертелись лишь две нехитрые мыслишки: «Что это за люди?» и «Как бы не описаться со страху, а то потом стыда не оберешься».

Призрачные надежды Ольховской на сотрудников ГИБДД себя не оправдали – машина благополучно миновала все заградительные кордоны и остановилась в частном секторе поселка Шушары, рядом с небольшим дачным домиком, примечательным разве что двухметровым сплошным забором. Полину провели на чердак с маленьким слуховым оконцем под потолком, отобрали сумочку, мобильник и, предварительно проинструктировав на предмет соблюдения тишины, закрыли, оставив в одиночестве.

Ближе к вечеру к дому снова подъехала знакомая «Вольво». Из нее вышли трое мужчин, в одном из которых Ольховская узнала их недавнего объекта «Жорика». Лишь теперь Полине стало окончательно ясно, что похитили ее отнюдь не сексуальные маньяки и не торговцы человеческими органами. Но осознание это было сродни народному «хрен редьки не слаще», а потому если и утешило, то лишь самую малость.

А затем около часа с Полиной один на один беседовал Завьялов. По итогам беседы Сергей Гаврилович вынужден был признать, что дал маху и слегка ошибся в объекте. Ольховская, которой Паша с Иваном по просьбе Нестерова ничего не рассказали о своей находке, искренне не понимала сути задаваемых ей вопросов, в частности, о какой-такой зажигалке идет речь. И через некоторое время Завьялов понял, что в данном случае ей можно верить.

Усомнись он хоть на секунду в том, что Полина недоговаривает либо что-то скрывает, в ход могли пойти другие, более действенные методы. Например, иголки под ногти, порезы бритвой по лицу, наконец, групповое изнасилование. Однако сейчас это было явно лишним. По крайней мере, преждевременным. Завьялов оставил Ольховскую в покое и, поразмыслив, решил, что в сложившейся ситуации лучше всего будет сыграть… на благородстве. Ежели, конечно, таковое отдельным ментам еще присуще. Ну, а если нет – то «мы пойдем другим путем». Правда, девочке при таком раскладе придется немного помучиться.

Решив так, Завьялов попросил Шебу подтянуть к дому «Лень и его команду», а сам набрал мобильный номер Нестерова, предусмотрительно занесенный в изъятую записную книжку Полины.

* * *

В первые секунды после телефонного разговора Нестеров испытал нечто вроде психологического шока. Однако времени на то, чтобы падать в обморок, равно как на анализ и прокачку ситуации, катастрофически не оставалось. Так что бригадир скоренько пришел в себя (в том числе, путем произнесения сложноподчиненного бранного предложения) и с остервенением принялся давить на кнопки, набирая номер Ладонина.

– …Кто бы это ни был, но если меня разбудили из-за какой-нибудь херни, то обещаю, что при ближайшей встрече он огребет по самое «не могу», – раздраженно откликнулся Игорь после двенадцатого или пятнадцатого сигнала.

– А если это звонят из Администрации Президента? – не смог не сыронизировать Нестеров.

– Мне по барабану. Хоть из Президенции Администратора. Сергеич, ты? Какого черта?

– Игорь, у нас серьезные проблемы. Похитили Полину.

– Твою мать!! – мгновенно проснулся Ладонин. – Кто?!

– Не знаю, они не представились. Но, скорее всего, люди Ребуса. Через час мне назначили встречу на площади Победы. Я звоню тебе, потому что мне велено приехать на встречу с зажигалкой. С той самой. К тому же у меня в карманах ни копья – как буду добираться, хрен его знает.

– Ты сейчас где?

– На улице, около своего дома.

– Стой, где стоишь. Скоро буду у тебя.

– Подожди, Игорь. Тут такое дело: похоже, у этих ребятишек есть мой адрес, не исключено, что за мной сейчас могут наблюдать. Поэтому сделаем так: я двинусь дворами к Ленинскому, выскочу в районе проспекта Стачек и подтянусь к кабачку «Форель», в котором мы с тобой однажды сиживали. Помнишь?… Конечно, может, никакого хвоста и нет, но в такой ситуации подстраховаться не помешает.

– Хорошо, понял тебя. Через полчаса я там буду…

Минут за семь Нестеров безо всяких приключений добрался до «Форели» – хвоста за ним не было. Вернее, так – если хвост все-таки был, то это означало, что бригадиру самое время собираться на пенсию. В течение следующих двадцати минут Александр Сергеевич умудрился скурить все остававшиеся у него сигареты. Денег на новые, пусть и самые дешевые, уже не хватало – теперь хочь плачь, хочь прохожих грабь, а хочь беги в 64-й отдел милиции, который тут неподалеку, в соседнем дворе. Поразмыслив, из трех вариантов по обстановке Нестеров выбрал первое. Но «заплакать» не успел – взвизгнув тормозами, из темноты вынырнул «Лендкрузер» Ладонина.

Игорь вылез с передней пассажирской парты – значит, приехал не один. Нестеров всмотрелся и в фигуре водителя, тщательно скрытой ночной темнотой и тонированными стеклами, умудрился-таки различить Саныча, главного «особиста» Ладонина, с которым до сих пор судьба сводила его лишь однажды – в день смерти Ташкента.

– Ну?! Рассказывай! – безо всяких прелюдий начал Игорь.

– Курить есть?

– Держи, – Ладонин протянул бригадиру пачку «Парламента». – Рассказывай.

– Может, выдвинемся поближе к Московской?

– Говори. Время есть. Здесь всей езды-то минут пять, не больше.

Бригадир бросил взгляд на часы, кивнул, дрожащей от волнения рукой выудил из пачки сигарету, затянулся и начал рассказывать. Постепенно монолог Нестерова перешел в диалог, а затем и вовсе вылился в откровенную перебранку, к которой, почувствовав витающее в воздухе напряжение, подключился и Саныч.

В общей сложности «говорильня» продолжалась минут пятнадцать, и по ее результатам победу, пусть и не чистым нокаутом, а по очкам, одержал Ладонин. То бишь, как этому ни противился Нестеров и как ни протестовал против такого развития событий Саныч, за основу приняли сценарий, с колес сочиненный Игорем. (А кто бы, собственно говоря, сомневался?)

На сем и порешили, а порешив – сели в «Крузер» и подорвались на площадь Победы: до часа X, на который «бандиты назначили встречу», времени оставалось, как говорится, с гулькин… хвост.

Как и положено «реальным пацанам», на стрелку приехали «чики-чики», ровно минута в минуту. Нестеров хотел вылезти из машины и пойти прямо к памятнику героическим защитникам города, но Ладонин, который уже вошел в им же сочиненную роль, его не пустил: дескать, сиди жди, когда надо будет – сами объявятся. В томительном ожидании прошло минут десять, после чего мобильник бригадира наконец подал голос. Номер был закрыт, на этот раз звонили не с трубки Ольховской.

– Нехорошо, Александр Сергеевич, мы вам доверились, а вы… Нехорошо, – голос был другой, но опять же бригадиру незнакомый. Хотя, если бы в данный момент Нестеров каким-то образом мог увидеть говорившего, он, как пару часов назад Полина, узнал бы в нем Шебу, сиречь Гену Шебардина. Вернее так: узнал бы не Шебу, а связь «Жорик», которую «грузчики» маханули пару недель назад.

– А что я?

– А вы слово свое, офицерское, заметьте, нарушили. С компанией приехали.

В этот момент Игорь перехватил у Нестерова телефон и с уверенно-жесткой интонацией сказал:

– Слышь, ты, человек-невидимка, это Ладонин говорит. Знаешь такого?… Если нет – поспрошай у своего старшого, он тебя просветит… Короче, эти менты на меня работали. Если с ними какие проблемы возникли – с меня спрос. Вот только хотелось бы знать, кто спрашивает? Так что передай своей Гюльчатай, пусть личико-то откроет. А то общаться некомфортно.

На том конце «беспровода» ненадолго задумались, после чего, так и не произнеся больше ни слова, отключились.

– Ты что наделал, Игорь?! С ними нельзя так! – психанул Нестеров.

– Не ссы, Сергеич. Только так с ними и можно, и нужно, – невозмутимо ответствовал Ладонин.

Поняв, что спокойный тон Ладонина бригадира не успокоил, доселе молчавший Саныч подал голос с водительского сиденья:

– Не волнуйтесь, Александр Сергеевич, Игорь взял правильную интонацию. Они сейчас перезвонят.

«Сейчас» длилось еще минут пять и обошлось Нестерову в пару выкуренных сигарет и несколько десятков поседевших волос. На этот раз на входящий звонок Ладонин ответил сам:

– Слушаю.

– Игорь Михайлович? – тональность голоса звонившего была уже несколько иной, как минимум, более уважительной.

– Я.

– Мы так понимаем, что переговоры будете вести вы?

– А вот я так ни хера не понимаю, с кем, а главное, о чем я должен вести эти, как вы их называете, переговоры. Но, допустим, я заинтригован и согласен. Что дальше?

– Вам нужно выйти из машины и пойти по правой обочине Московского шоссе. Прямо по ходу справа будет церковь. Там вас встретят.

– Вы там что, совсем с головой не дружите? Кина про Штирлица насмотрелись? Может, мне еще в каждую руку по горшку с фикусом взять?… Между прочим, на улице слякотно, а у меня новые ботинки.

– Не волнуйтесь, Игорь Михайлович, идти придется совсем недалеко, – невидимый абонент явно нервничал. – Извините за некоторое неудобство. Надеемся, что мы сможем быстро уладить возникшее между нами недоразумение…

– А не пошли бы вы в жопу вместе с вашим недоразумением!.. Ладно, считайте, что вы меня от души повеселили. Все, встречайте меня ночным дилижансом…

Ладонин отключил телефон, притушил сигарету и открыл дверцу «Крузера»:

– Все, братва, я двинул.

Игорь сделал ручкой Нестерову, вылез наружу и не спеша побрел через дорогу строго в соответствии с заданным ориентиром.

Александр Сергеевич не усидел и вслед за ним выбрался из прокуренного салона на воздух. Через какое-то время вышел и Саныч. От курева к горлу и так уже подступала тошнота, однако Нестеров все равно полез за очередной сигаретой. Так ему было легче.

– Авантюрист, мать его, – недовольно процедил Саныч, все существо которого сейчас протестовало против этой, абсолютно идиотской, с его точки зрения, выходки босса. Но приказ есть приказ, и это было единственное правило, которое Саныч безоговорочно принимал. Принимал потому, что много раз именно оно спасало ему жизнь в забытом Богом, проклятом Аллахом и цинично кинутом Москвой далеком киргизском гарнизоне. – Хорошо еще, что не в Японии живем.

– В каком смысле? – не понял Нестеров.

– Если с ним что-нибудь случится, мне не придется делать себе харакири.

– Думаешь, так плохо?

– Нет. Просто думаю, что ничего хорошего.

В этот момент к перешедшему шоссе Ладонину, взвизгнув тормозами, залихватски подкатила спортивная «Ауди». Задняя дверь распахнулась, и из нее на свободу вырвался речитатив черного уличного рэпа.

– Это они? – чуть вздрогнув, спросил Нестеров, инстинктивно подавшись вперед.

– Погоди-ка, – притормозил его Саныч и всмотрелся.

– Ай да Игорь, ай да сукин сын, – пробормотал он пару секунд спустя.

– Что? – не понял его Нестеров.

– Я говорю, эта нога – у кого надо нога.

– Так это ваши! – внезапно догадался бригадир.

– Наши, наши. Вернее, ничьи. Обормоты местные, Утюг с Севером. А шеф, блин, тоже хорош. Мог бы предупредить, между прочим…

Два «брата-акробата» – Север с Утюгом, появились в нужное время в нужном месте, конечно, не случайно. Получив первичную, абсолютно неконкретную, но тревожную информацию от Нестерова, Игорь первым делом поднял в ружье своего верного консильери Саныча. Но, как выяснилось теперь, не только его одного.

Ладонин знал, что на подобного рода мероприятия подъезжать одному – правильно. По молодости он так и поступал, но то, как говорится, было «на пасху». То были сумбурные стрелы, где такие манеры обескураживали и успокаивали. Хотя и тогда, по правде сказать, с ним всегда была парочка парней, переписывающих номера автомашин противника. Однако сегодня приезжать одному на площадь Победы было неправильно. Во-первых, действительно опасно (увезут, как Шарапова, а вдруг в этот раз Левченко под рукой как раз и не окажется?). А во-вторых, хотя и ждут на стрелке одного, но ждут-то мента! А приедет он. А в то, что при нынешнем его статусе он причалит один, та сторона все равно не поверит. Брать же с собой на стрелку Саныча было стратегически неверно. Тот хорош в сражении под Прохоровкой или в боях на озере Хасан, а тут малехо другой расклад, гамма чувств другая. Здесь «щетильнее надо».

Короче, Ладонину нужно было привести хоть кого-то, но своего. И тогда Игорь позвонил Утюгу. Почему именно ему? Да потому что другим позвонишь – помогут, но потом: дай ложку – дай говна – сам попробуй… Утюг, он тоже всегда попросит, но ему помочь… приятней. А потом, они с Севером вне бывших коллективов. А коллективы, золотые цепи и кожаные куртки Ладонину уже поперек глотки встали.

(Игорь уже очень давно не носил цепи и кожу. Помнится, как-то на Елисеевских полях он примерил кожаную куртку, долларов эдак за две тысячи, которую ему навязывала его девушка, но потом выбежал из магазина со словами: «Все! Отвоевался! Моя гимнастерка к твоим звездам! Носи сама эту спецодежду!» Девица, естественно, ничего не поняла.)

Ладонин принял решение и набрал семь цифр, которые Утюг продиктовал ему в «обезьяннике» вспухшими после разминки в кафе губами.

– Бон джорно.

– А, Марчелло Засипаторович, – мгновенно узнал Утюг, у которого всегда (парадоксально – но факт!) было веселое настроение. – Ты никак в «Де Фэ»? Мы поняли – тебе скучно! Продержись минутку – щас будем!

Стало ясно, что они с Севером вдвоем. Фоном к разговору служила музыка, но музыка приятная. Словом, господа изволят отдыхать.

– Андрюха, действительно нужна ваша помощь, – с усилием прекратил улыбаться Ладонин.

– Что, так серьезно? Можешь говорить? – насторожился Утюг. Старое бессознательное резко всплыло в его заархивированной памяти.

– Не все так плохо. Но поболтать бы надо. Срочно…

Утюг и Север подъехали мигом. Даже быстрее, чем Саныч, хотя тот по молодости выбегал стометровку из пятнадцати секунд. Оба были серьезны. Они выслушали Ладонина и не стали задаваться вопросом: «А мы-то здесь при чем?» Вообще, таких парней иногда называют «бегущими впереди паровоза». А все потому, что им просто нужно и душевно комфортно помогать своему. Здесь в слово «свой» каждый вкладывает свое внутреннее состояние.

Да и руки, что греха таить, порой все еще «скучают по штурвалу».

На небольшой заасфальтированной площадке рядом с церковью Святого Георгия Победоносца (эдакий современный новодел – пародия на храм Христа Спасителя в миниатюре) Ладонина уже ждали. Чуть поодаль, невзирая на столь поздний час, беззаботно оттачивали мастерство подростки-скейтбордисты. Пацаны лихо гоняли на своих досках и даже представить себе не могли, что в данный момент находиться в этом месте может быть весьма небезопасно.

Лень Игорь узнал сразу. Он не участвовал в той эпохальной облаве, однако историю Кантонистова знал, как знал и самого Володю. Знали его и Север с Утюгом. Да, в принципе, все они знали друг друга в лицо. Все те, которые не захотели умирать в середине девяностых.

Ладонин шел «революционно» – так в старых фильмах ходят недовольные директора крупных заводов. Его приятели двигались сзади не столь быстро, при этом в их походке чувствовалась старая закваска. Чуть шершавя асфальт, мягкие шаги Утюга и Севера, казалось, шептали: «Мы к жесткости не стремимся, но и бежать от нее не собираемся».

Кантонистов, естественно, тоже был не один. Неподалеку стояли его люди, причем один из них держал в руке огромную спортивную сумку. Нетрудно догадаться, что в ней лежала как минимум помповуха, а может, и чего посолидней. Словом, по всем канонам встреча была правильной.

Лень и Ладонин сошлись. Руки они друг другу не подали, а лишь незаметно кивнули. По всем неписаным статусам и иерархиям Ладонин был выше, а потому держал фасон и кивнул незаметней.

– Был бы жив Руслан, огорчился, узнав, что народ в таких местах стрелки забивать начал. Святотатство чистой воды.^[17]

Лень проигнорировал эту ладонинскую фразу и с поволокой в глазах спросил:

– Извини за вопрос: что, в контору теперь и судимых брать начали?

– Куда мне. Просто сейчас народные дружины возрождают. А мне с детства страсть как хотелось перед девками повязочкой с буковками покрасоваться.

– А эти? – повел шеей Кантонистов в сторону Утюга и Севера.

Утюг услышал: «Эти», усмотрел высокомерие и подскочил к собеседникам.

– Вова, ты чо вознесся-то?! Хорошему тону разучился?! Я, между прочим, давно мирный селянин, в воровских мастях путаться стал. А ну как хлестану по хавелле? Терки по крыткам пойдут, воры астраханские на больничках гуртоваться станут…

Кантонистов мудро заулыбался, а Север, который был одет под стать гарлемским баскетболистам, заметил краем глаза приближающихся к громкоговорящему Утюгу двоих и мгновенно перерезал им дорогу:

– Парни, у меня дыхалка уже не та.

– А при чем здесь дыхалка? – спросил один, тот, что помоложе.

– Видишь, какой здесь парк огромный, – Север повел рукой, обозначив пространство. – Ну куда мне за вами бегать – я ведь старенький уже. Давайте лучше поболтаем за так. Расскажите мне, к примеру, о телках. А то я теперь живу четенько – жена, постоянная любовница, никаких стриптизерш…

Прикрытие Кантонистова почувствовало исходящие от Севера силу и спокойствие и тоже разулыбалось. Сам Лень ничего Утюгу не ответил, посему тот еще малость агрессивно помялся и отошел. Хотел, было, перед этим сплюнуть, но не сплюнул.

– А он не изменился, – произнес наконец Кантонистов. – Сейчас так разговаривать негоже.

– А людей похищать, очевидно, гоже? Девушка где? – перебил Ладонин.

– Где зажигалка? – переспросил Лень.

– Вот, – Ладонин вынул ее из кармана и протянул Володе.

– Девушка недалеко, с ней все в порядке.

– Последнее мог бы и не говорить. Ведь это само собой, – спокойно рассудил Игорь и неожиданно гаркнул: – Верно?!

– Не ори так, – поморщился Лень. – Я неделю назад на Красном море с аквалангом нырял – уши попортил.

– А что, на Доминиканы не наворовали?

– Вот что! – сорвался Кантонистов. – Отца интересует, откуда хвост нарисовался. Заказчик кто?

– Ты никак батьку нового себе завел? И с чего это вдруг люди говорят, что родителей не выбирают? Ладно, Лень, мы люди взрослые. Стоим тут – ерничаем, – Ладонин вдруг занервничал, запнулся и закусил губу. – Короче, о морали не будем.

– Не будем, – согласился Володя. – Мы ведь сильнее.

– Это в чем?

– А в том, что мы готовы жестко поступать. Готовы к тому, что и в отношении нас будут поступать так же.

– А мы нет? – уперся злым взглядом Ладонин.

– А вы уже нет, – отмахнулся Лень.

– А может, вы просто больше ничего делать не умеете? Рассказать историю про то, как несколько генетиков задумали нового человека сотворить? Короче, собрались они и решили подражать Богу. Один смастерил косточки, другой плоть, третий влил кровь, а четвертый, самый ученый, вдохнул душу. И появился тигр. Сначала появился, а потом взял и всех их съел.

– Менты из «наружки» чьи были? – перебил Володя, который терпеть не мог все эти философские сопли.

– Мои. Вернее, я платил за банкет.

– Допустим, – отчасти поверил Кантонистов. – Каковы гарантии отсутствия дубликата пленки?

– Ты же сам сейчас объяснил, что мы не способны к удару кирпичом из-за угла.

– Я не так говорил. Я сказал, что вы не готовы. «Уже» – не готовы.

– И? – спросил за Полину Ладонин.

– Ее сейчас привезут. А когда привезут, тебе придется проехать с нами. Надо о деле поговорить.

Ладонин промолчал, прекрасно отдавая себе отчет в том, что согласится. Игорь обернулся – чуть поодаль Север прогуливался взад-вперед с одним из людей Кантонистова и воодушевленно что-то ему втирал. Этим «что-то» был анекдот. А анекдот был таким: «Молодую братву привели на экскурсию в Палеонтологический музей. Пацаненок говорит пожилому экскурсоводу – ветерану РУБОПа: „Представляю, товарищ Пронин, как вы должны были бояться этих чудовищ, когда были маленьким“».

Парень Кантонистова, который все это время поглядывал на своего старшего, вежливо улыбнулся, но было видно, что до него не дошло. Тогда Север с ходу выдал еще один рассказик: «Молодую братву привели… на этот раз уже в зоопарк. „Скажите, этот слон – самец или самка?“ – спросил один. „Дитя мое! Это должно волновать только другого слона“, – ответил ему работник зоопарка».

– …Не слышу ответа, – поторопил Ладонина Лень.

– Не вижу Полины, – отозвался Игорь.

Лень достал мобильник, набрал номер: «Вы рядом?… Нас видите?… Приведите девушку».

Полина появилась почти сразу. Ладонин пошел к ней навстречу. Обниматься не стали. Игорь внимательно осмотрел ее, увидел, что с ней все более-менее в порядке, и тихо приказал: «С моими товарищами поезжай на площадь. Там Нестеров. Выпейте где-нибудь кофе и подождите меня. А я еще немного пообщаюсь с этими уважаемыми». Он говорил так, что Полина не стала переспрашивать. Она даже не поблагодарила его за чудесное спасение, а лишь кивнула: «Конечно, как скажешь». И едва не добавила: «…милый».

Ладонин скоренько перекинулся парой фраз со своими орлами. После этого Север с Полиной направились к машине, возле которой собралось с пяток молодых пацанов на роликах и скейтах. В данный момент они больше осматривали машину, чем катались.

– Осторожно, дальше Бронкс! – сказал Север, шутливо потеребив одного из молодых по затылку, и втиснул Полину на заднее сиденье «Ауди».

Вскоре подошел и Утюг. Он малость подзадержался, потому как лично попрощался со всеми парнями из команды Кантонистова. Выглядело это так: Утюг поочередно жал руку каждому, ни на секунду не переставая балагурить: «Удачи, братан! Береги себя, а то, смотрю, у тебя морщины под глазами. Я парфюмом приторговываю, поэтому заходи – подберем что-нибудь»; «Рад был познакомиться! Надо же, какая смена вымахала! Только штаны, брат, смени – коротковаты они тебе»; «Извини, что не подрались! Слушай Глюкозу – классные песни!»… Что тут говорить – конечно, такие парни, как Утюг и Север, легко могли подавить смурную и искусственно зажатую молодежь Ребуса.

– …А со мной поручкаться? – не выдержал Кантонистов.

– Лень! – отмахнулся Утюг.

Володя резонно рассудил, что залупаться не стоит. Вообще, к нынешним своим функциям он относился, как к бизнесу: ничего личного. Главное, что он достиг результата, причем по кратчайшему расстоянию. А вот Ладонин так не считал. Похищение Полины он воспринял по-иному: никакого бизнеса – только личное!

– Ну что, теперь поехали? – спросил Кантонистов.

– Пройдемте, гражданин, – согласился Ладонин.

Лень махнул охране, и все вместе прошли к огромному джипу «Тахо». Кантонистов сел на переднее сиденье, а вот его подручные при посадке постарались забраться внутрь так, чтобы Ладонин оказался сидящим между ними.

– А я вот сейчас кому-то подзатыльников накидаю! Щеглы! – огрызнулся Игорь. – Вы кого во мне увидели?!

Парни отпрянули и воззрились на Кантонистова в ожидании указаний. Но тот демонстративно искал на встроенном CD свою любимую песню, а посему парни, так и не дождавшись реакции, стали загружаться первыми.

– Ну-ка, потеснились! – прикрикнул Ладонин, и четверо покорно сжались на просторном заднем сиденье. – Все, теперь погнали!..

В салоне зазвучало нечто латиноамериканское танцевальное. Это был фольклор, вернее, шансон латиносов. Под гитару и местную гармонь трое крепких загорелых парней из Аргентины пели о том, как они торгуют наркотой и отправляют ее янкесам, а в это время их дружбан чалится в штатовской тюряге, но скоро они выкупят его через продажного суку-сенатора. Кстати, нечто подобное потягивают и наши вокруг Владимирского централа. Не нравится? А вы сами-то пробовали рубить сахарный тростник или сосны под музыку группы «Дорз»? Впрочем, об этом совпадении «едущие вместе» в машине не знали. Кстати, от идеологически чем-то похожих «идущих вместе» они отличались тем, что, в отличие от первых, прекрасно знали, куда и к кому едут.

Доехали мигом, потому как и ехать-то особо не пришлось. Ребус ждал Ладонина совсем рядом – в «Пулковской». А кто бы сомневался?! Как только Вор, сиречь бизнесмен, сиречь Кардинал, получил информацию о том, что в тему с «наружкой» вписан Ладонин, мир для него стал по-прежнему понятен и предсказуем. Ребус верил Завьялову настолько, насколько не верил в самостоятельность ментов. Может быть, потому, что сам уже очень давно держал в руках ниточки, дергая за которые, заставлял все эти местнические руопы и хуепы произносить только те слова и совершать только те телодвижения, которые были указаны в сценариях, написанных его людьми. Так что, узнав о том, что «наружку» в кафе заказал Ладонин, Ребус… выдохнул. Дыхание у него было тяжелое. И если бы мы были мистиками, то в данном случае уточнили, что в этот самый момент стоящий в центре стола маленький букетик цветов завял.

Володя и Ладонин поднялись на третий этаж и прошли в двухкомнатный люкс. В гостиной их поджидал Завьялов, которому Лень что-то быстро зашептал на ухо. Сергей Гаврилович выслушал, кивнул и скрылся в покоях, укрытых тяжелой бархатной шторой. Игорь осмотрелся и безо всякого приглашения сел на диван, раскинув при этом руки так, что места подсесть уже не оставалось. Через пару минут бархатная штора раздвинулась и из-за нее величаво выплыл Ребус.

– Ну, здравствуй, брат Ладоги! – улыбнулся патриарх.

– Не заметил, что ты шибко заботишься о моем здоровье, – осторожно ответствовал Ладонин. Он прекрасно понимал, что разговаривать с Ребусом, как с Ленью, нельзя. Скрытой перебранкой можно запросто задеть самомнение, а дальше… Сами знаете, что может последовать дальше…

– То дела случайные, можно сказать, шутейные. Повалялись на полу и – ладушки… К делу?

– К делу.

– Значит, если я правильно понял, ножки за мной ты заказал?

– Не за тобой – за депутатом, – уточнил Ладонин.

В данном случае его позиция была фактически неуязвима: почти вся мало-мальски серьезная братва в Питере знала, что в свое время у Игоря действительно были общие дела именно с этим депутатом. Знал про то и Ребус. От самого депутата, кстати, и знал.

– Так ведь у нас народные избранники вроде как лица неприкосновенные? Неправильно это – оборотней милицейских на них натравливать.

– Ну, извини. Я на досуге взялся как-то Конституцию почитать, но именно до этого места не добрался – хандра одолела.

– А про то, что незнание не освобождает от ответственности, надеюсь, слышал?

– Как же, слышал. На суде. Когда брату приговор зачитывали.

– Значит, понимаешь, что за хлопоты лишние, за неудобство, тобой причиненное, ответить бы надо?

– Говори.

– Хочу, чтобы ты уступил мне предприятие.

– Какое?

– То самое, за которое мои парни с тобой с месяц назад гутарили, а ты их в одно интересное место отправил. Очень грубо отправил…

Ладонин все понял. Он чуть не вспыхнул, но вовремя спохватился и взял себя в руки. Игорь прекрасно знал, что последует дальше, какие именно слова скажет Ребус, какие еще козыри сможет вытащить из рукава. Да, козырь-то собственно был один – люди Ребуса запросто готовы повторить все снова, а вот он – вряд ли. Ладонин лихорадочно стал подсчитывать, во сколько ему обойдется вся эта музыка, но тут же смутился, почувствовав, что в любом случае сейчас находится в проигрышной ситуации. Потому что он – белый, а в этой партии белые начинают и заведомо проигрывают. От этой мысли его аж изогнуло – нет ничего хуже, чем ощущать, что у тебя нет никакой возможности постоять ни за себя, ни за своих ребят. Это как перед боксерским поединком, когда противник знает, что побьет тебя, и ты сам знаешь это… Следовательно, чего время-то зря терять? Гони свой гонорар, и расходимся.

– Давай так, – с усилием начал Ладонин. – Виноватить меня и перетирать не надо. Я всего этого уже наслушался… Я понимаю так: ты увидел возможность и укусил. В данном случае ты считаешь себя правым, хотя в глубине знаешь все. То есть, либо я отхожу, либо ты начинаешь пережевывать мое мясо своими челюстями?

– Либо, – согласился Ребус.

– Я действительно с некоторых пор малость подзабыл глухой звук бейсбольной биты, вмазанной по голени. Более того – очень не хочу вспоминать его снова. Я теперь на катере в Ладогу хожу, костер жгу, с рыбнадзором уху варю. От былых воспоминаний меня оторопь берет, но не в этом дело.

– А в чем же? – хмыкнул Ребус.

– Помнишь «Джентльменов удачи»? Три за побег, пять за детский сад… и я – из-за червонца?… Помнишь?

– Так в чем же?

– А в том, что будь по-твоему.

– Не быстро ли соглашаешься? – насторожился Ребус.

– Кабы дело только во мне было! – воспрянул Ладонин, и глаза его при этом стали живыми, а потому злыми. – Я бы подрался!

– А если?…

– Если! – отрезал Игорь – Но знай! Не посчитай, что отныне от меня можно сладкого и дальше куски нарезать.

Ребус хотел спросить: «А что тогда?» – но удержался. Но Ладонин вопрос угадал.

– Тогда другая песня будет. Как у черкеса.

С этим словами он встал с дивана.

– Пришли на днях своего юриста, – вместо «до свидания» сказал Игорь. – Но только одного юриста. Мое условие незатейливое: чтоб этих гномов стремящихся (он кивнул в сторону Лени) я у себя не видел. А не то могу передумать…

Ладонин вышел из гостиницы, и порыв ветра шваркнул ему в лицо горсть мокрых капель вперемешку с пылью. «Хоть погода радует», – сказал он сам себе. И тут же к Игорю подскочила и бросилась на шею рыдающая Полина. Конечно же, народ никуда не уехал. Проследив, что Ладонина отвезли в гостиницу, двумя машинами они перебрались на стоянку и все это время в полной боевой готовности торчали перед центральным входом, полные решимости в случае чего взять «Пулковскую» штурмом.

– Полина, перестань, ну хватит… Теперь-то уж чего рыдать? – успокаивал Игорь, гладя ее по голове. Но Ольховская, которая стойко продержалась более полусуток и за все это время не проронила ни единой слезинки, теперь никак не могла успокоиться и была близка к истерике.

– Ну, мы это… Мы с Утюгом, наверное, поедем, – подошел к ним Север. – Через полчаса по тарелке будет прямая трансляция из Далласа. «Чикаго Буллз» играют.

– Спасибо вам, парни, – Игорь с усилием оторвал от себя Полину и крепко пожал Северу руку, – Если что… Ну, да вы сами все прекрасно понимаете…

– Да брось ты, – смутился Север. – Это тебе спасибо. Мы с Утюгом в последнее время чуть ли не плесенью покрываться начали, со скуки даже на курсы английского языка подумывали записаться. А благодаря тебе братанов старых повидали, с молодежью пообщались, сами себя молодыми почувствовали. Так что все пучком…

Утюг с Севером исчезли столь же стремительно, как и появились. Ладонин повернулся к Полине, посмотрел на ее заплаканное, подрагивающее лицо и улыбнулся:

– Ну вот, так наревелась, что даже пена из рта пошла.

– Это не пена, – все еще всхлипывающим голосом пояснила Полина. – Это, наверное, от мороженого.

– От какого мороженого?

– Мне Андрюша… ну, который Утюг… пока мы тебя ждали, мороженое купил. Сказал, что это такой специальный успокоительный сорт. Лучше валерьянки действует.

Оба расхохотались.

– Игорь, ты Полину отвезешь? – Это к ним подошел Нестеров.

– Ты еще спрашиваешь?!

– В таком разе одолжи мне рублей сто пятьдесят на тачку. Надо бы как-то до дома добраться.

– Слушай, возьми у Саныча, а то я, как обычно, выскочил без ничего. В карманах ни рубля, ни цента – веришь-нет?

– Александр Сергеевич, а нам завтра… вернее, уже сегодня на работу во сколько выставляться? – шмыгая носом, спросила Полина.

– Да господь с тобой, Полина. Начальство я предупредил: ты со вчерашнего дня вроде как болеешь. Так что полежи, отдохни пару деньков. Думаю, что возможности всемогущей конторы Игоря Михайловича позволят слепить для тебя фальшивый больничный лист?

– Почему фальшивый? Самый что ни на есть настоящий сделаем. Вплоть до экстренной госпитализации на острова Карибского моря, – подтвердил Игорь.

– Вот видишь. Ладно, ребятки, поеду я, а то мне уже через четыре, да какие там четыре – через три часа подниматься нужно. А я, как вы понимаете, еще и не ложился…

Саныч выделил бригадиру пятисотку (мельче у него просто не было), и Нестеров, махнув на прощание рукой, побрел на Московский ловить машину.

Игорь снова притянул к себе Полину и осторожно спросил:

– Тебя куда отвезти? Домой? Или…

– Или.

– Понятно. Саныч, заводи мотор, едем до дому.

– На Каменный остров или в Репино? – уточнил консильери.

– В Репино… Нашей больной предписаны покой и морской воздух.

Уже подъезжая к дому, Александр Сергеевич вспомнил про Козырева.

– Паша! Ты дома? Спишь?

– Да. Дома. Сплю, – Паша ответил столь поспешно и таким голосом, что Нестеров сразу догадался – врет, ни фига он не дома. Так все это время и проторчал на лавочке под окнами Ольховской.

– Полина нашлась. С ней все в порядке.

– Где она была? С кем? Почему не позвонила?… – Козырев принялся засыпать бригадира вопросами, бессознательно сделав при этом особый эгоистический акцент на интересе «с кем?»

– Паш, это не телефонный разговор. Давай так: утром дозвонись до Лямки и передай ему, чтобы к восьми часам подтягивался к «нашей скамеечке» в садике. Проведем небольшое совещание на свежем воздухе. Перед работой это даже полезно, потому как бодрит.

– А Полина будет? – не унимался Козырев.

– Слушай, давай все вопросы с утра. Договорились?

– Договорились, – без энтузиазма согласился Паша.

– Вот и ладушки. А теперь спокойной ночи. Вернее, спокойного утра.

Надо ли говорить, что после всей этой полуночной нервотрепки ни Паша, ни бригадир так и не смогли толком поспать?

И лишь обладающий «стальными нервами» Лямка благополучно посапывал в своей постели, поскольку до сих пор пребывал в легкомысленном юношеском заблуждении, что все в этом мире в конечном итоге заканчивается хорошо.

Ну, или, скажем так, почти все и почти хорошо.

Глава вторая

Нестеров

Мерзкий звонок будильника заставил бригадира вздрогнуть и, с трудом разлепив веки, открыть глаза. Невероятным усилием воли Александр Сергеевич принудил себя подняться, на автопилоте прошел на кухню и поставил чайник.

Сколько себя помнил, Нестеров всегда с презрением относился к составляющим элементам здорового образа жизни, в число которых входят и водно-закаливающие процедуры. Но именно сегодня он вынужден был поступиться принципами и принять холодный душ. По собственному опыту Нестеров знал, что в противном случае всю первую половину дня ему пришлось бы приложить немало усилий, дабы не клевать носом. А работать за объектом в состоянии неадекватного восприятия окружающей действительности он не позволял ни себе, ни своим подчиненным.

Женская половина благородного семейства спала, что для столь раннего утра было делом вполне естественным.

Дни, когда любимого мужа и отца провожали на работу горячим завтраком и дежурными бутербродами и поцелуями, остались в далеком прошлом. Хотя в таком ли уж далеком?

В самом деле, много это или мало – десять лет? Да черт его знает! Для тридцатилетнего старлея Сашки Нестерова, наверное, мало, а вот для сорокадвухлетнего подполковника Александра Сергеевича Нестерова – пожалуй, что и многовато. Как ни крути, жизнь проходит. Вот уже и пенсия перед глазами маячит, а начнешь вспоминать, так ничего яркого, кроме как связанного с работой, да с рождением дочери, на память почему-то не приходит. Странное дело – вроде бы они с Ириной и не самые плохие супруги: каждый по-своему индивидуален, каждый в чем-то талантлив, интересен, своеобразен, а вот в целом совместная жизнь не сложилась. Может, потому и не сложилась, что каждый из них (с некоторых пор включая и Оленьку) в первую очередь стремился сначала реализовать себя?…

Александр Сергеевич глянул на часы и тряхнул головой – времени на занятия самоедством не оставалось. В конце концов, эка невидаль – жизнь у него, блин, проходит. Можно подумать, что у других она на месте топчется!.. Подумав так, Нестеров отщипнул от батона колбасы достойный кусок и скоренько заглотил его под стакан чая. Затем он глянул в зеркало, оценил уровень своей двухдневной щетины как допустимо-приемлемый и, щелкнув замками, отправился на работу. Лифтом он не пользовался принципиально. Непонятно почему, но настроение у бригадира моментально улучшилось. Причем настолько, что, спускаясь по лестнице, он даже принялся напевать любимую мамину частушку: «Эх, год, еще год, быстро время катится, кто не курит и не пьет, опосля спохватится». Слуха у Нестерова не было, но петь он любил.

Причину перемены в настроении бригадира отыскать было не трудно – всякий раз покидая дом, он не просто уходил на службу, но еще и убегал от своих мелочных (как ему всегда казалось) житейских проблем. На расстоянии, да в сравнении с «мировой революцией», они начинали казаться ему пустяковыми и не заслуживающими внимания.

– …Ни фига себе! – именно такой была первая реакция Лямина на услышанное.

– Абсолютно с тобой согласен, Лямка. Лучше и не скажешь, – подтвердил Нестеров.

Сегодня ночью, в томительном ожидании исхода переговоров Ладонина с людьми Ребуса, Александр Сергеевич не раз укорил себя за то, что скрыл от ребят ранее полученную от Игоря информацию. Вряд ли это знание могло кардинально повлиять на ход событий, и все же… Со времени работы за Ташкентом их экипаж из вынужденно-служебного единения случайных людей эволюционно видоизменился в команду единомышленников. А это, помимо прочего, подразумевало, что отныне никаких недомолвок и секретов по вопросам, касающимся всех, существовать не должно. А «тема с зажигалкой», как теперь выяснилось, касалась всех членов экипажа. Еще как касалась! Хотя бы потому, что сейчас каждый из здесь сидящих «грузчиков» мог во всех красках представить себе, как «на ее месте должен был быть я».

– Так все-таки, где сейчас Полина? Я звонил утром, но телефоны все равно не отвечают.

Похоже, во всей этой детективной истории Пашу Козырева интересовало только одно. То бишь «я спросил у ясеня, где моя любимая».

– Игорь о ней позаботится, – пояснил Нестеров, слегка раздражаясь тем, что Козырев в данную минуту думает совершенно не о том. – Между прочим, зря ты ей звонил: девке после всей этой жути сон – как лекарство. Дай ты ей хоть немного в себя прийти, оклематься малость.

– Как будто кроме Ладонина о ней и позаботиться больше некому, – буркнул себе под нос Козырев.

– У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда, – вырвалось у бригадира.

– Это вы про меня? – встрепенулся Паша.

– Да нет, просто вспомнилось.

– А чего мы дальше делать-то будем? – вовремя вмешался Лямка. – Может, и правда, рассказать все гласникам? Пусть они берут этого Ребуса и крепят.

– Знали бы, на чем брать, давно бы и без нас закрепили. Опять же, я с Игорем толком поговорить не успел. Так что сначала надо понять, на каких условиях они Полину отпустили. От этого и плясать будем. Если будем, конечно.

– А вы считаете, что им можно вот так вот, запросто, спустить с рук и простить? Как будто ничего не было? – этим утром Козырев был настроен почти агрессивно.

– А ты считаешь, что мы втроем вот так вот, запросто, возьмем – да и жало у Ребуса вырвем? А чего? Смерть его наверняка в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце… Короче, осталось лишь узнать, где тот дуб растет…

– Тогда получается, что мы просто струсили, – продолжал гнуть свою линию Паша.

– Мы не струсили, Паша. Считай, что мы просто малехо приссали. Кстати, почувствуй разницу. В связи с этим, не забывайте, что раз у них имелись домашние адреса и мой, и Полины (не худо бы узнать – откуда?), то не исключено, что и ваши координаты срисованы тоже. Так что до полного прояснения ситуации постарайтесь вести себя осторожнее. Честное слово, парни, очень вас прошу: «на сегодня хватит дуэлей». Да, и еще: надеюсь, мне не нужно в очередной раз напоминать, что события минувшей ночи, равно как и наши предыдущие шалости, не должны стать достоянием гласности?

– Не нужно, – за двоих подтвердил Лямка, которого на самом деле так и распирало пересказать, хотя бы в общих чертах, новую детективную историю своей Ирочке. (О старой в общих чертах она уже знала и втайне «своим парнем» очень гордилась.)

– Вот и славно. А теперь двинули, Родина ждет от нас трудового подвига. Тем более, что сегодня мы снова работаем в слегка усеченном составе. Ну да надеюсь, что с бомжами мы и в таком составе управимся.

Задание на гатчинских бомжей было выписано оперативниками службы, которая с недавних пор именуется гордо и вычурно – «12-й отдел ОРЧ-4 линии УР КМ ГУВД СПб и ЛО», а в простонародье непритязательно зовется «областниками».

Этой осенью по территории Гатчинского района области прокатилась целая волна дачных краж. Причем под замес попали как миниатюрные домики-сарайчики пенсионеров, где кроме посуды и садового инвентаря вроде и тащить нечего, так и коттеджи и усадебки новых и совсем новеньких русских. Чашу терпения гатчинских стражей правопорядка переполнил эпизод с обнесением загородного дома в поселке Рождествено. Владельцем этого двухэтажного особнячка с видом на Оредеж был доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Леонидович Клейман, возглавляющий частную клинику с интригующим названием «Чародейка». В этой клинике по особому щадящему ценнику лечились, рожали и делали УЗИ жены местного милицейского руководства. Кроме того, здесь же, в атмосфере полной анонимности и конфиденциальности, потрошили его (руководства) залетевших дочерей и любовниц. Самое печальное, что, помимо денег и ценностей, Дмитрия Леонидовича опустили на толстенный фолиант, датируемый концом восемнадцатого века. Книга называлась «Анатомический атлас женщины» и скорее всего была прихвачена злоумышленниками до кучи – очень уж пикантно и натуралистично она была иллюстрирована.

Дмитрий Леонидович пребывал в ярости. Он брызгал слюной, топал ногами и отказывался делать аборты в долг. Он требовал, чтобы милиционеры оторвали свои задницы от стульев и кресел и вернули ему если не ценности, то хотя бы книгу, стоимость которой, согласно западным каталогам, могла достигать порядка тридцати тысяч долларов. Милиционеры угрозам Клеймана вняли и задницы от кресел оторвали – правда, задницы не свои, а своих агентов. Один из таких подвижников вскорости донес, что кражами на дачных участках вроде как промышляет организованная преступная группа бомжей из Гатчины, участники которой периодически выезжают на пленэр (а вернее, на промысел) в близлежащие поселки и садоводства. Штаб-квартира этой ОПГ зимой располагается на трубах теплотрассы в районе железнодорожной платформы Татьянино, а летом – в люке водопроводной канализации у дома № 4 по улице Хохлова.

Возросшее же в сентябре количество краж агент объяснил подготовкой к очередному отопительному сезону: бомжи делали запасы на зиму и, как белки, шхерили ворованное в некоем схроне, местоположение которого агенту установить не удалось. Так что за него эту почетную обязанность пришлось выполнять городским «грузчикам», получившим задание на НН в отношении пахана гатчинских люмпенов по кличке Лохматый.

* * *

На Хохлова «грузчики» «семь-три-пятого» прикатили в начале одиннадцатого. Не доезжая до места пересечения с улицей Гагарина, Козырев припарковался и запросил экипаж Эдика Каргина, который они должны были менять.

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Ваша настроечка?

– Да не ори ты так, Пашка, – откликнулась станция через пару минут. – Давайте прямо во двор заезжайте, мы здесь стоим.

– Вы объекта приняли? – поинтересовался Нестеров.

– Да мы его и не отпускали, – хохотнула станция.

– Это как?

– Подъезжайте – сами увидите.

Бригадир ни черта не понял, а потому махнул рукой и скомандовал Козыреву:

– Ну, давай тогда к ним, что ли.

Едва Паша свернул с Хохлова во двор дома номер четыре, как перед глазами «грузчиков» открылась ослепительная по своей красоте идиллическая картина беззаботного милицейского раздолбайства.

По первому впечатлению собственно разведку сейчас вел только водитель Каргина – по крайней мере, в салоне оперативной машины он находился один. Правда, при этом передняя дверца бежевой «восьмерки» была распахнута, а рядом с ней на асфальте стояли несколько смятых банок из-под джин-тоника. Из салона лилась трогательная в своей беспросветной тупости песня Ирины Дубцовой, услаждающая слух Эдика Каргина, вальяжно покуривающего на лавочке рядом с детской площадкой. А двое «грузчиков» Эдика в это время качались на перекосившихся, как старуха Изергиль, качелях. Совершая амплитуду маятника, качели всякий раз издавали душераздирающий звук – словно бы некто беспрерывно выдирал гигантские ржавые гвозди из столь же гигантской деревянной балки.

Слегка обалдев от такого великолепия, Паша едва не въехал в багажник «семь-три-седьмого», остановившись буквально в каких-то десяти сантиметрах от него.

– О-ХРЕ-НЕТЬ, – охарактеризовал увиденное не менее потрясенный Нестеров. – Вот уж действительно: «есть слова, где „Це“ в начале, есть слова, где „Це“ в конце».

Он вышел из машины и направился к Эдику, который радостно приветствовал его поэтической строкой эпохи начала коллективизации:

– Беспризорному жизнь невмочь – пионер ему должен помочь.

– Здорово, пионеры! Я смотрю, вы тут совсем задембелевали?

– Это все свежий воздух, Сергеич. Чуешь, какой здесь воздух? И это в жилом, так сказать, массиве. А вон там, в парке, вообще полный улет. Мы с парнями утром туда завтракать ходили. Знаешь, какой зверский аппетит на природе просыпается?… У вас, кстати, ничего похавать нет?

– Обойдешься. Вы сейчас домой поедете, а нам здесь часов семь колупаться… Кстати, я чего-то не вкурил – парк, природа, это все хорошо. А беспризорный-то ваш, в смысле объект, где? Вы его что, маханули?

– Да здесь он. Куда он, блин, денется с подводной-то лодки?

– Здесь – это где? – невольно оглянулся Нестеров.

– Не туда смотришь, Сергеич. Вон он там, у нас под колесом.

– Где?

– В люке сидит. Квартира у него там, вернее, летняя резиденция. Они с корефаном до трех часов ночи по городу слонялись, с-суки. Я теперь в Гатчине, наверное, каждую свалку, каждую помойку знаю. А под конец сюда спать завалились. Ну, мы их немного того, подперли, чтоб еще куда-нибудь не намылились, с них станется.

Нестеров хохотал минут пять. Хохотал до слез, до колик в боку, почти до истерики. Дав ему отдышаться, Эдик взял паузу, а затем спросил:

– Слушай, Сергеич, у тебя в отношении этих бомжей на сегодня какие планы?

– В смысле?

– Мы сейчас в Контору едем, так, может, вам нашу стояночку занять? Думаю, ничего страшного не случится, если Лохматый со своим подельником (кличку которому, как нетрудно догадаться, мы дали Хрюндель)^[18] еще полдня в люке посидят. Жратва у них там есть, крыша не протекает. В общем, дарю тебе идею, причем совершенно бесплатно. А вечером в сводке так и отпишете: «В течение дня объект из дома никуда не выходил», и будет это, заметь, чистейшая правда.

Нестеров задумался. В принципе, предложение Эдика было заманчивым и подкупало своей простотой и очевидностью, ибо после столь бурной ночи совсем не худо расслабиться и хотя бы пару часов подремать. Причем не только ему, но и Козыреву. А то не ровен час заснет за рулем и опрокинет в кювет. Али еще куда поглубже.

В эту минуту дверь парадной дома № 4 хлопнула и в направлении «грузчиков» в буквальном смысле этого слова вынесся некий лысеющий блондин предпенсионного возраста с ленинским прищуром и ленинского же роста. Он резво подскакал к бригадирам и, сотрясая воздух сухоньким кулачком, взвизгнул:

– Что же вы делаете, ироды?!

Нестеров и Эдик недоуменно переглянулись.

– Понаехали тут! Вам что, в вашем Ленинграде места уже не хватает? Сюда прикатили безобразничать?

– А в чем, собственно, дело, папаша? – осторожно спросил Каргин.

– Какой я тебе папаша? Ты еще под стол пешком ходил, когда я первый школьный выпуск выпустил. А когда тебя в пионеры принимали, я уже заслуженного учителя РСФСР получил. Поняли, «сынки»? Хотя, что я говорю… В мое время таких, как вы, в пионеры не принимали.

– Да, Эдик, не к добру ты сегодня пионеров вспомнил. Помянешь черта – он и объявится, – усмехнулся Нестеров.

– А позвольте поинтересоваться, почему это вы нас с товарищем в пионеры принимать не хотите? Мы, может, скворечники делать и не умеем, но зато маршируем классно.

Эдик явно оседлал своего любимого конька. Водилась за ним такая слабость – он обожал издеваться над гражданским населением.

– Потому что пионер – верный друг природе! Он ее охраняет и преумножает ее красоту, – наставительно произнес «природовед», и глаза его затянулись ностальгической поволокой. – А такие, как вы, только разрушать и гадить горазды!

Бригадиры, слегка оскорбленные глаголом «гадить», непонимающе покрутили головами и наконец заметили, что передним левым колесом Паша заехал на то, что с некоторой долей условности можно было назвать газоном. В результате наезда трагически упокоился торчавший из потрескавшейся земли чахлый кустик неопознанной желтоватой зелени. До того чтобы умереть своей смертью, кустику не хватило буквально пары дней.

– Так это ваш фэн-шуй? – сообразил Эдик и состроил соответствующую ситуации скорбную гримасу. Вышло у него это не слишком убедительно. – В таком случае примите наши глубочайшие извинения. Кстати, он все равно был не жилец.

– Это точно, – подтвердил Нестеров. – Отцвели уж давно хризантемы в саду.

– Да как вам не стыдно?! – взвился «природовед». – Это из-за вас, из-за этих ваших машин, из-за всего этого технократического хаоса земля стала больной! Вы уродуете нашу землю-страдалицу, она обезображена человеческим злом и стонет. Вы слышите? Она буквально стонет…

– Да слышим мы, слышим, – перебил заслуженного педагога Эдик.

Он не соврал, поскольку как раз в этот самый момент из-под земли донеслось приглушенное утробное пыхтение, отдаленно действительно чем-то напоминающее стон.

Защитник природы побледнел, отпрянул назад, и на лице его отразилась сложнейшая палитра чувств: от выпестованного годами советской власти атеистического ужаса до потаенного трепета перед высшими силами и тем, что принято именовать божьим промыслом. Типа, «вот что крест животворящий делает».

Пыхтение столь же неожиданно прекратилось. На пару секунд в воздухе повисла звенящая тишина, а затем подземный голос отчетливо произнес:

– Не, ни хера! Вдвоем не сдюжим. Чем-то тяжелым придавили. Суки!

Надо ли говорить, что произведенный эффект в данном случае был на порядок сильнее «Фауста» Гете?

– Если бы у моей мамы был такой же мерзкий голос, как у земли-страдалицы, я бы в детстве, наверное, писался по ночам, – печально констатировал Эдик и обернулся к «природоведу». Но того уже и след простыл – педагог покинул загадочное место столь же быстро, как некоторое время назад объявился. Но, как выяснилось, покинул ненадолго.

Не успели Нестеров с Каргиным отсмеяться и раскурить по сигаретке, как началась вторая часть марлезонского балета.

– Он что, на коне возвращается?

– Не на коне, а с конем, – уточнил Эдик.

– А конь в пальто?

– Увы, без. Но зато при кокарде и, похоже, при исполнении.

Заслуженный педагог возвращался, ведя за собой молодого лопоухого сержанта. Лицо блюстителя порядка нельзя было назвать волевым, несмотря на то, что сержант очень старался. Что же касается специфического «конского звука», то его издавала обувь милиционера – по неведомым причинам государев человек был обут в лыжные ботинки с металлической окантовкой.

– Явление мента народу, – шепнул Каргин. – Похоже, в Гатчинском ОВД давно не получали вещевку и «шмоточные».

– А может, ему просто так удобнее выбивать показания? – выдвинул свою версию Нестеров. – Тогда, боюсь, что я сдам адреса наших конспиративных квартир и тексты последних входящих шифротелеграмм. Прости, Сергеич, но больше десяти минут пыток мне не выдержать.

– Потерпи, может, обойдется. Нам бы только мост проскочить – за речкой наши.

Тем временем в полку служивых людей прибыло. Заинтригованные молодые «грузчики» поспрыгивали с качелей и подтянулись к своим старшим – разговор с гласником обещал вылиться в мощное по своему накалу и драматизму ток-шоу.

Сержанту такой расклад понравился не шибко – храбрым портняжкой, который «одним махом семерых убивахом», он явно не был.

– Сферффант Каффалефф, – неразборчиво представился милиционер и лениво козырнул. Из опорного пункта, размещавшегося в том же доме, «природовед» выдернул его прямо с чайной церемонии. Так что сержанту пришлось дожевывать пирожок с рисом и мясом птицы буквально на ходу. – Ваши документики!

– Очень приятно. – вежливо ответил Каргин. – Приятно, что в городе Гатчина сотрудники милиции столь оперативно реагируют на заявки простых граждан.

– Это, между прочим, мой бывший ученик, – выглянул из-за не слишком широкой милицейской спины заслуженный педагог.

– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.

– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!

– Справка об освобождении подойдет?

– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?

– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.

– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.

– Именно так. Причем злостное.

– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.

– Так это у вас находится та самая точка?

– Какая точка?

– С помощью которой можно перевернуть мир.

Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.

– Буду вынужден применить…

– Позвольте узнать – применить или сначала все-таки использовать?

Сержант окончательно растерялся, потому что ответа на этот вопрос он не знал, хотя буквально неделю назад сдавал в РУВД зачет по 15-й статье Закона «О милиции».^[19] К тому же его табельное оружие хранилось в оружейке за три квартала отсюда, а верная подруга дубинка лежала в ящике стола в опорном пункте. Задерживать же голыми руками в одиночку семерых сержанту Ковалеву, как мы уже говорили, не доводилось. (И слава богу, что не доводилось!)

Сержант мучительно искал выход из сложившейся патовой ситуации и решительно его не находил. В какой-то момент Нестерову его стало искренне жать, поэтому он осторожно взял сержанта за рукав (тот невольно вздрогнул, решив, что вот сейчас-то его и начнут долго и цинично убивать) и отвел в сторонку…

Минут через пятнадцать, когда «грузчики» «семь-три-седьмого» стояли под парами, готовые рвануть в направлении родной Конторы, Эдик на прощание поинтересовался у Нестерова:

– Сергеич, а что ты этому сержанту наплел? Он после беседы с тобой как Будда ушел. Просветленный по самое «не могу».

– Да ничего особенного. Я ему свою подполковничью ксиву засветил и представился инкогнито из Петербурга.

– Небось, еще и с секретным предписанием?

– Во-во, с ним самым. Короче, я признался, что в отличие от большинства гатчинских коллег проверку на «оборотенность» он выдержал достойно, а посему я буду вынужден ходатайствовать о досрочном присвоении очередной «сопли».

– И он что, купился? Ну, полный абзац! У абажура я и моя дура!

– Но одно условие я ему все-таки поставил.

– Это какое?

– Привести форму одежды в соответствии с уставом. Так что сейчас он поскакал к теще занять денег, а оттуда ломанется в обувной магазин.

Нестеров предвкушал, что после этой его фразы Эдик загнется в приступе хохота, однако Каргин остался на удивление серьезным.

Они немного помолчали, а потом бригадир «семь-три-седьмого» экипажа печально изрек:

– Знаешь, Сергеич, мне кажется, что в наши дни крылатые слова таможенника Верещагина требуют небольшой корректировки. За Державу не обидно – за Державу страшно!..

* * *

День тянулся, как заполняемый водой презерватив, и, казалось, будет бесконечен. Мало того, что ночь выдалась нервной и бессонной, мало того, что на пост пришлось пилить ажио в Гатчину, мало того, что на обратном пути на Киевском шоссе «семь-три-пятый» угодил в гигантскую пробку. Мало того…

Так еще и по возвращению в родные Пенаты выяснилось, что руководство приготовило сюрприз в виде совещания старших экипажей у начальника отдела Нечаева. Явка была строго обязательна. По словам дежурного, лично обзвонившего каждого старшего, всех закосивших ожидали в лучшем случае галеры, а в худшем – снижение процентной надбавки к окладу. Короче, намечалось нечто искрометно-крутое и таинственное. Но что именно – никто из бригадиров не знал.

Нестеров чертыхнулся, добрел до курилки и, дождавшись, когда из нее уберется лишний народ, набрал Ирину. Говорить с женой в присутствии посторонних он всегда немного стеснялся. Тем более что в последнее время супружеские разговоры частенько велись на повышенных тонах.

– Привет, как там у вас дела?

– Ты хочешь сказать, что это тебя вдруг заинтересовало?

– Вовсе не вдруг. Меня ЭТО интересует всегда… Что там у Ольки в школе? Оценки есть?

– Нестеров, к твоему сведению, наша дочь сегодня в школу не ходила.

– Почему?

– Потому что отцу иногда следует появляться дома. Или хотя бы периодически звонить.

– Так я и звоню. Хотя не понимаю, какая, собственно, связь?

– А когда дело касается семьи, ты никогда ничего не понимаешь. Кстати, позволь спросить, где ты сегодня шлялся до четырех утра?

– Я не шлялся – я работал. Так получилось.

– Замечательная, можно сказать, универсальная отговорка. Одна на все времена.

– Это не отговорка. Это правда.

– Нестеров, вот только не надо мне врать. Я звонила в эту вашу чертову дежурку, и мне сказали, что ты закончил смену в десять. А в час ночи муж Люси видел тебя около нашего ларька сосущим твое чертово пиво. Кстати, накануне, если помнишь, ты клялся, что получка у вас будет через три дня, а сейчас у тебя нет денег даже на сигареты!

– Я действительно почти добрался до дома, но мне пришлось срочно вернуться. Исключительно по работе.

– Ладно, проехали, на самом деле мне уже абсолютно наплевать, где и с кем ты проводишь время.

– Может, ты еще упрекнешь меня в том, что я от тебя в свободное время по бабам бегаю?

– Ну нет, такое мне бы и в голову не пришло. Насколько я понимаю, алкоголь атрофировал тебе не только мозги, но и кое-что еще.

– Думай, что говоришь! – взорвался Нестеров.

– А я всегда думаю, что говорю. В отличие от тебя.

– Короче, что с Ольгой?

– Утром она проснулась с температурой. Я вызывала врача. Подозрение на ангину. Нужно пойти в аптеку, а я не могу оставить ее одну. Пришлось вызвать маму. Или ты хочешь сказать, что готов совершить подвиг и купить для дочери лекарства? Ты ведь сегодня, кажется, в утро работал?

– Ну да, вот только… У нас в половине седьмого совещание. Я сам не знал, честное слово. Обещаю, как только закончится, сразу побегу в аптеку…

– А совещание, конечно же, намечено в ближайшей пивной? С кворумом в три человека?

– Ирка! Ну, не начинай, пожалуйста!

– Да я уже практически закончила. Знаешь, Нестеров, ты можешь делать все, что захочешь: работать, совещаться, водку хлестать с такими же придурошными ментами, как ты… Да и ночевать, в принципе, можешь там, где тебе заблагорассудится. Это ведь ты только в своем ОПУ крутой и незаменимый Уокер, а здесь мы как-нибудь и без тебя справимся. Нам не впервой, сдюжим.

– Ответственно заявляешь?

– Более чем.

– А не пошла бы ты в таком разе знаешь куда?

– Можешь не продолжать. Знаю.

– Вот и отлично. Теще привет передавай. Думаю, без ее мудрых советов ты бы сама до такого не додумалась.

– А я думаю, что мама вполне переживет и без твоих приветов.

– Уж она-то всех нас переживет. По крайней мере, меня – точно.

– Перестань хамить.

– А я еще и не начинал. Вот если начну…

– Конечно, ведь это единственное, что ты умеешь делать блестяще…

В этот момент в курилку вошел Пасечник со своими «грузчиками».

– Все, Ир, извини, я не могу больше разговаривать.

– Понимаю, на совещания опаздывать нельзя. А то ведь водки может и не хватить.

«С-сучка», – прошипел Нестеров, отключаясь. Это услышал Пасечник и сочувственно спросил:

– Что, совсем запилила?

– Есть маленько.

– Жена или любовница?

– Побойся Бога, Николай Григорьевич, какие в наши годы могут быть любовницы? Исключительно: кефир, клистир и теплый сортир.

– Блин, Нестеров, ты же на два года меня моложе! А нудишь, как… Я вот тут, в июне, пошел на профосмотр перед отпуском. Стучусь к урологу, захожу. Сидит такой дедок в белом халате, глаз от своих бумажек не отрывает, спрашивает: «Куришь много?» Я говорю: «Где-то пачка в день уходит. Иногда полторы». – «Пьешь?» – «Пью». – «Жена, дети есть?» – «Есть, – говорю. – И жена, и дети». «А любовница?» – «А чего ж, – отвечаю. – И любовница имеется»… (А ну, молодежь, – брысь отседова! Ишь, уши развесили!)… Тогда он мне, все так же башки не поднимая, и говорит: «Давай сюда свою карточку – здоров». Во как! А ты – сортир…

– Восхищен. Снимаю шляпу. Кстати, насчет курева: Григорич, будь человеком, угости приличной сигареткой. А то у меня от «Беломора» с утра изжога страшная.

– Так переходи на фильтр. На фига здоровье портить? В наши, как ты говоришь, годы?

– Боюсь, при таких раскладах я скоро перейду на марихуану. А чего? Люди говорят, успокаивает…

Ровно в восемнадцать тридцать начальник отдела «НН» Василий Петрович Нечаев собрал в своем кабинете всех старших сменных нарядов, сиречь бригадиров. Важность совещания подчеркивалась тем, что нескольких старших на пару часов даже сняли с линии, обезглавив таким образом, пусть и на короткое время, самый что ни на есть передний край борьбы с преступностью.

А дело было в следующем: не успело питерское ОПУ отфыркаться от методологической помощи министерского начальства по линии усиления «чего-то там», как поступила новая вводная и жутко конфиденциальная информация. В столице решили откатать на питерской площадке сценарий масштабных учений на предмет слаженности действий сотрудников оперативно-поисковых подразделений страны в чрезвычайных ситуациях.

Называлось это как всегда надрывно – ТРЕВОГА. Надо сказать, в штабе Конторы с незапамятных времен хранилось множество секретных пакетов с загрифованными планами на случай наводнений, массовых беспорядков, падения метеоритов на Дворцовую площадь и, наконец, на случай самой настоящей «ядреной» войны. К этому относились… Да, собственно, к этому никак не относились, поскольку список читающих подобные документы, как правило, ограничивался списком их же составляющих. Правда, все сотрудники хоть раз, да слышали про тревожные чемоданчики. И надо ли говорить, что любое обсуждение этих самых чемоданчиков всякий раз вызывало гогот и хорошее настроение?

– Ну что, коты помойные, притихли?! – начал Василий Петрович, обведя взглядом присутствующих.

Эта его коронная фраза свидетельствовала о том, что в данный момент настроение у начальства в принципе неплохое. Кстати, в том, что коты именно помойные, а не какие-нибудь другие, по сути ничего обидного не было. Стратегически верная исходная позиция «грузчика», как правило, неизменно находится по соседству с помойкой.

– …Наверно, это не совсем правильно, что я информирую заранее, но завтра утром будет объявлена общая тревога по Управлению, – заговорщицки продолжил Нечаев.

– Да ради бога! – недовольно поморщился Пасечник. – Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.

– А как мы ее услышим? – наивно поинтересовался молодой Петя Антипов, представляющий на сходке дежурку отдела.

– Здрасьте – приехали! Что ты дурочку-то валяешь?! Дежурный с Центральной звонит Прокопенко, он согласно схеме – мне, я туда-сюда, все созваниваемся… – чуть взволнованно принялся раскладывать Нечаев.

– Туда-сюда – это еще не гарантирует созвониться, – уклончиво предупредил Каргин.

– Мужики, ну что вы, как дети малые…

– Одну секундочку, Василий Петрович, – вежливо перебил шефа зам по личному составу подполковник Копытов, после чего резко сменил тональность, перейдя на более привычную: – Вы что, суки, совсем оборзели!!! Кровь пьете?! Вас, козлов, что, уговаривать кто-то собирается?! Попробуйте мне только не прийти к шести утра все!!! Причем чтоб каждый с тревожным чемоданчиком!! Выбритый, готовый противостоять ядерной опасности!! Обзвоны отменяю, назначаю тревогу сам. УУУ!!! Пожалеете, если что.

Подполковник Копытов слыл человеком угрюмым. В его кабинете стоял бюст Кирова и висела карта за шторками. «Старорежимные» люди знали, что эти шторки многое значили в его жизни.

– А песню строевую надо? – осмелел Лева Трушин, после того как все, заткнувшись, переваривали услышанное. Трушин уже имел полтора неполных служебных соответствия, так что ему бы в этой ситуации лучше было помолчать. Но Лева знал, что в такой обстановке народ ожидает от него подвигов.

– Что?!!! – вскинулся Копытов.

– А чего? Коридор у нас длинный, можем строем пройтись перед проверяющими. Все выглаженные, подбородки вскинутые. Я запеваю: «Держись, буржуй, настал последний бой! Против тебя весь бедный люд поднялся!!!» Молодежь, соответственно, подхватывает…

Все сидящие в кабинете встрепенулись. Видимо, задело.

– Дальше пожалуйста, – попросил Нечаев, по-девичьи умиленно подложив руку под подбородок.

Трушин встал и продолжил:

– «Он улыбнулся, засмеялся, все цепи разорвал и за свободу бьется как герой!»

– А что? Нормально! – прокомментировал Левины вокальные способности Нечаев. – Немного напоминает последние минуты канонерки «Кореец». Садись, припасем этот твой джокер на случай окружения врагом. А если завтра все обойдется, отправим тебя на ближайший смотр художественной самодеятельности.

– Так и еще, слушай сюда, «бедный люд»! – не выдержал Копытов. – Комендант здания, подчиненные которого завтра также будут противостоять нейтронной атаке, грешит на нас. Причем не просто грешит, а уже накатал бумагу в ОСБ. Мол, двенадцать стульев, крепких, кумачовых, из актового зала увели и пропили.

– Ну, конечно! А кроме нас, что, некому?!! – вспыхнул Каргин.

– А твоя версия? – поинтересовался Нечаев.

– Это явно деклассированный элемент из числа вольнонаемных! У них зарплата совсем копеечная, – отрезал Эдик и сам умилился такому абсурду.

– Может быть… – задумался Нечаев.

– Вот только не надо на вольнонаемных грешить! Они до такой наглости не додумаются! А стулья эти, мне так кажется, видел я в одном шалмане! – неуклонно подбирался Копытов к сути.

– Ну и что?! – выдал себя Каргин.

– А то, что в этом же заведении, где вы, кстати, постоянно пьете в долг, работает твоя пассия!!!

– Бред! – это было выдохнуто уже совсем неубедительно.

Эдик зыркнул на своих собутыльников – Нестерова с Пасечником. Те нервно заерзали и столь же нервно захмыкали, поддерживая Каргина. Получился эдакий неубедительный пересвист.

– А почему, собственно, двенадцать?! – снова воспрянул Эдик. – Что за приписки?!

Александр Сергеевич и Пасечник замерли. Это был провал.

– Так, мужики, мы что-то в сторону ушли… О тревоге договорились? Тогда все по местам. Пока время есть, подчистите сейфы. После тревоги не исключена выборочная проверка секретной документации. Завтра по Управлению дежурит начальник отдела кадров, а он у нас, как вы знаете, любитель… Короче, все. Давайте, займитесь чем-нибудь, – вовремя прервал разборки Нечаев, понимая, что вскрывается эпизод, который может потянуть за собой еще очень многое.

– Да, подчистить не мешало бы… – пробурчал себе под нос Каргин.

Уже дня четыре, как Эдик не открывал свой сейф, который согласно приказу с нулями должен был неуклонно опечатываться его личной печатью. Между прочим, приказ сей строго регламентировал вообще все, что только возможно регламентировать. Словом, незаменимый во всех отношениях документ, своего рода «Зерцало жизни». Там были даже следующие «вирши»: «…категорически запрещается хранение клея…» Клей в сейфе Эдик не хранил, потому что клея у него не было. Зато совсем недавно в нем лежала ржавая граната РГД-1, которую Каргин отобрал у своего алкаша-соседа и аккуратно положил в сейф. Примерно неделю назад бригадиры начали дурачиться в своем кабинете и слегка толкнули сейф – внутри что-то покатилось и щелкнуло.

– Это «ж-ж-ж» мне очень не нравится, – вспомнил о гранате Эдик и больше к сейфу даже не подходил. Однако в какой-то момент Нечаев срочно затребовал у него некую важную бумагу. Каргин загрустил, с лицом камикадзе взялся за металлическую ручку и задумался вслух:

– Надо бы саперов вызвать…

– Ага, а еще минеров и каскадеров! – разозлился присутствовавший при этом Нестеров. – …А если все-таки бумкнет, то репортаж назовем: «И на первый взгляд как будто не слышна!» Уйди с глаз моих!

В конечном итоге гранату достали и выбросили в ближайший пруд. Хотели сначала чеку рвануть, да по трезвости удали не хватило. А еще до этого хотели выцарапать взрывчатку и кинуть ее в канцелярию (в смысле шуткануть), но не знали, с какого бока она выцарапывается. Короче, не удалось посмеяться.

После совещания Нестеров направился прямиком в дежурку отдела. Сегодня здесь зажигал один из старейших дежурных Управы вечный прапорщик Прокопенко. Александр Сергеевич осведомился насчет лишней раскладушки и, получив положительный ответ, попросился оставить его в отделе на ночь. Вообще-то, подобного рода телодвижения руководством не приветствуются, но после разговора с женой ехать домой Нестерову решительно не хотелось. Бригадир корил себя за то, что поступает как последняя сволочь, поскольку дома ждала больная дочь. Но при этом Александр Сергеевич прекрасно сознавал, что именно сегодня общение с женой, подкрепленное артиллерийской канонадой тещи, могло обернуться куда большими неприятностями.

– С чего вдруг такая сознательность? – заподозрил неладное Прокопенко.

Он терпеть не мог любых представителей потенциально контролирующих органов.

– А куда ни кинь – всюду край! Если вставать по тревоге в пять, так лучше и не ложиться! – замахал руками Нестеров. – А за гостеприимство с меня пузырь.

– По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек, – немедленно согласился прапор.

– Юр, я тогда пойду, проветрюсь немного. А часикам к девяти подгребу обратно. Лады?

– Без проблем, Сергеич. Если ворота будут закрыты, звякни прямо сюда – я спущусь.

Нестеров вышел на воздух и, малость поразмыслив, двинулся в направлении до боли знакомого заведения, благо сдача от накануне выданной Санычем пятисотки вполне позволяла не сильно, но расслабиться. В эту минуту бригадиру казалось, что сейчас он поступает назло жене, хотя на самом деле ему до банальности просто хотелось выпить. Кстати, «крепких, кумачовых» стульев в кабаке уже не наблюдалось. Похоже, предусмотрительный Эдик Каргин успел побывать здесь чуть раньше.

В это же самое время до боли схожее с Нестеровским желание испытывал и Паша Козырев. Загнав оперативную машину в гараж, он скоренько отписался, переоделся, вышел на улицу и первым делом набрал мобильный номер Полины. Ему не терпелось, как минимум, справиться о ее самочувствии, а как максимум – напроситься в гости.

На Пашин входящий ответили далеко не сразу:

– Да?!

– Игорь?… Игорь Михайлович?… А Полина?… Полину можно?

– Козырев, это ты, что ли? Дык, какой я тебе, на фиг, Игорь Михайлович?! Мы же, помнится, все вместе на брудершафт пили. Если забыл – повторим, не вопрос.

– Можно Полину? – тупо повторил Паша, демонстративно проигнорировав жизнерадостный ладонинский настрой.

– Слушай, тут такое дело – она сейчас спит.

– Как? До сих пор спит?

– Ее с утра осмотрел мой персональный врач и рекомендовал хорошее импортное снотворное, чтобы побыстрее снять последствия стресса.

– Она что, в больнице?

– Почему в больнице? Здесь, у меня, в Репино. Слушай, Пашка, а давай-ка ты лови тачку и подъезжай к нам сюда. Может, к тому времени Полинка оклемается, тогда и пообщаетесь. Ты же, насколько я знаю, один живешь?… Дома особо никто не ждет? А ближе к ночи можем на баркасе в залив выйти.

– Нет, спасибо. Мне завтра на работу рано вставать, – ответил Паша и, сухо попрощавшись, отключился.

Слова Ладонина «здесь, у меня» и «Полинка» моментально задели самую чувствительную струнку в Козыревской душе. Впрочем, какое там задели? Резанули ножом по самому сердцу. «Грусть, разочарование, пустота и крушение надежд», – так сказал бы романтик-поэт. «Да, жопа полная», – согласился бы с ним циник-прозаик.

Однако литературными талантами Пашу Козырева природа не наградила. Поэтому он зашел в ближайший гастроном, взял бутылку «бормотухи» (на водку денег не хватило) и полкило сосисок, после чего сел в подошедший трамвай и поехал к себе на Лиговку. «Топить грусть в вине», – прокомментировал бы поэт Серебряного века. «Нажраться и забыться», – подтвердил бы современный постмодернистский писатель…

* * *

К двадцати одному нуль-нуль Нестеров заступил «на тумбочку» вместе с дежурным Прокопенко. К этому времени оперсостав уже плавно вытек кто куда и в отделе наступила здоровая тишина. Имелись, правда, в работе две срочные точки, но их, согласно пожеланиям заказчика, сменные наряды должны были стеречь до утра.

Приблизительно с час Александр Сергеевич прокуковал в общей «оперской», наложив на себя своего рода епитимью – ему давно следовало привести в порядок дела, журналы и бланки строгой отчетности. Словом, навести марафет если не полностью (а на памяти Нестерова это еще не удавалось никому), то хотя бы частично. Дело это было муторным и непростым, ибо налить воды и насочинять бумаг «от фонаря» может каждый. А вот «с пальца», да с «кудыкиной горы», а заодно и «с потолка» – нуте-ка, сами попробуйте!

В какой-то момент бригадир вспомнил, что еще на прошлой неделе клятвенно заверял Нечаева, что его персональное инициативное сообщение будет предъявлено в течение ближайших двух дней. Василий Петрович был человеком незлопамятным, однако про этот их уговор мог вспомнить в любую минуту. Так что, вздохнув, Нестеров убрал папки обратно в сейф, достал оттуда же чистый бланк и со словами «трудно первые три строчки» начал строчить:

На этом мысль обрывалась. Что именно он хотел сообщить представителям гласных служб криминальной милиции, бригадир, признаться, не имел ни малейшего понятия. Но что-то сообщать было нужно, поскольку в противном случае – незачет.

Нестеров взял в руки листок, внимательно перечел немногое написанное и в поисках вдохновения побрел в дежурку, в которой прапорщик Прокопенко вдохновенно возился с карбюратором от старого «Москвича».

– Как ты думаешь, Юра, что в приватной беседе, по-соседски, мог сообщить источник старшему оперуполномоченному ОПУ?

– …Что говно, а не запчасти продают, – буркнул о своем прапорщик.

– Фи, это же моветон. Как-то слишком общо… А что-нибудь поконкретнее?

– Говно, а не карбюраторы.

– Местечково мыслите, товарищ Прокопенко.

– Говно, а втридорога.

– Вот! Уже теплее. Разовьем вашу мысль и переведем ее в плоскость всесокрушающей борьбы с преступлениями в сфере потребительского рынка! Где брал?

– В палатке, на «Юноне».

– Почем? – спросил Нестеров. При этом он уже что-то крапал на бланке.

– Считай, три цены. Карбюратор – говно, а куда деваться? Под «мерсы» и «Тойоты» – сколько угодно. А на старого «Москвича» – днем с огнем не сыщешь.

– В магазине брал?

– Я ж тебе говорю – в палатке, на рынке!

В этот момент в дежурке задребезжал старенький телефон.

– Сергеич, возьми трубку, а то у меня руки грязные, – попросил Прокопенко. – Да не этот – вон тот, белый, местный.

По местному телефону звонил неведомый сотрудник, невесть как затесавшийся в покинутых кабинетах центральной конторы:

– Слушай, а где у нас набережная адмирала Пуговкина? – без предисловия начал он.

– Нет, это ты слушай, голос из склепа – очумел? – взорвался Нестеров и продублировал информацию Прокопенко.

– Не может быть такой набережной! – резонно отрезал прапорщик.

– Это почему? – поинтересовался бригадир.

– Потому что адмирала такого быть не могло.

– Это почему?

– Пуговкин потому что!

– Слышал? – фыркнул Нестеров в трубку и положил ее. – Дурка какая-то!

– Ничего особливого, – невозмутимо не согласился прапор.

– Ладно, черт с ним, с адмиралом. Продолжим. Значит, в палатке на рынке? Тогда пишем далее: как сообщил источник, на этом рынке он недавно познакомился с Валерой…

– Почему с Валерой?

– А ты знаешь имя?

– Нет.

– Тогда не мешай!.. Познакомился с Валерой, который занимается перепродажей краденых запчастей для отечественных автомашин… ля-ля-ля… три рубля… Приметы Валеры… Установить не представилось возможным, так как квартира съемная, а он сменил адрес… Посему хули ознакамливать… все!.. А стульев хозяйственникам не видать! – вспомнилось вдруг Нестерову.

– Какие стулья? – не понял Прокопенко.

– Крепкие, кумачовые, числом двенадцать, – задумчиво ответил бригадир.

– Н-да. Вас послушать со стороны нормальным людям – оторопь берет, – пробурчал прапор, отдуваясь от резких движений при починке карбюратора.

– А нормальные люди должны смотреть «Убойную силу» и умиленно сопеть в стенку носом. А для того, чтобы этот бред никому не был известен, я грифую бумаги. Так, ставим в уголке «секретно». Бамц – и таперича никто не имеет права знать! Ловко? Вот и славно. А теперь все, Юра, мне пора баиньки. Будут звонить из Министерства внутренних дел, скажи, что Нестеров Александр Сергеевич принять их сможет, но только завтра. Договорились?…

Нестеров накаркал: около пяти часов утра раздался звонок. Не из министерства, но из Главка. Хорошо поставленный и удивительно не сонный голос объявил:

– Минск-520!!!

Александр Сергеевич, который лежал ближе к телефону, а потому спросонья схватил трубку, на голос среагировать не успел – связь прервалась.

– Ты часом не знаешь, «Минск-520» – это что за зверь такой? – поинтересовался бригадир у одним глазом проснувшегося Прокопенко.

Раскладушка прапора заскрипела, и тот отвернулся.

– Спасибо, однополчанин! – кивнул Нестеров.

Он посопел, поглядел в потолок и понял, что теперь просто так заснуть не сможет – его не покидала рябь секрета.

– А может, это тревога тревожная такая?! – взорвался из-за безразличия коллеги Нестеров. – Может, наши батальоны в смертельной схватке…

– Ага, шас Молотов под утро громыхнет: «Граждане и гражданки Советского Союза!» – озверел Прокопенко. – Чего ты разошелся? Тебе что скомандовали?

– Минск-520!

– Ты – «есть» ответил?

– Практически!

– Тогда все – спим!

– Нет, мне интересно – что за команда такая?

– Команда секретная – мы ее не знать, а исполнять должны!

В этот момент вновь зазвонил прямой с ГУВД:

– Отбой Минску-520!!!

Это сказал тот же самый, правда, уже чуть подуставший голос, в котором бригадир, тем не менее, различил победные нотки.

– Во дела! – почесал затылок Нестеров. – Похоже, наши-то ядрену атаку отбили! Очередного Пауэрса прищучили! Отбой Минску!

– Во! А ты еще узнавать хотел! – ворчал Прокопенко, не слезая со скрипучей раскладушки.

– Может, кто к ордену приставлен? – ерничал Нестеров.

– Ага, с закруткой на спине, – уже сквозь сон парировал прапорщик.

Остаток сна был недолгим, ибо уже без пятнадцати шесть в отдел прискакал дежурный по Управлению начальник отдела кадров майор Шлемин. Майор был выбритый, строевой и резвый. Ужасом, летящим на крыльях ночи, он ворвался в дежурку и объявил тревогу.

– Что вы голос повышаете? Мне что, коней седлать?! – недовольно пробурчал Прокопенко и принялся искать журнал, по которому надо было обзванивать сотрудников. – Сергеич, ты случайно не в курсе, где наш главбух?

– Не главбух, которая с толстой жопой и в очках, а гроссбух, который прошитый и с пронумерованными страницами, – назидательно поправил Нестеров. – А я почем знаю?

– Вы что? Команду «Минск-520» не принимали? – ужаснулся Шлемин. – К шести часам все сотрудники должны быть на своих рабочих местах!

– Да принимали мы, и «Минск», и «отбой Минску», и город Брест «с боем брали», – проворчал прапор. – За сутки чего только ни напринимаешь… А, вот он, главбух, нашелся. За сейф, гад, завалился.

– Журнал должен храниться не за сейфом, а в сейфе. Вы, вообще, в этом году зачет по секретному делопроизводству сдавали?

– А сегодня тревога нейтронная, али так – пехотно-полевая? – поинтересовался Нестеров, просматривая сообщения телетайпа. И вслух, дабы перевести огонь проверяющего на себя, начал без разбору зачитывать сообщения с ночной сводки:

– …Неизвестный преступник открыто похитил с прилавка магазина, по адресу Космонавтов 28. корп. 1 коробку конфет стоимостью 36 рублей! Приметы: ХТС, 170 сэмэ! Что творят! Надо бы на контроль взять!.. Так. Во Всеволожское РУВД обратился гражданин Мурашкин Андрей Николаевич, 1962 года рождения, с заявлением о том, что, будучи в состоянии алкогольного опьянения, при переходе через реку Морья в районе деревни Леспари упал в реку Морья. Попытки извлечь из воды ружье положительных результатов не дали… Вишь, как обернулось! Сегодня тревога, а народ не вооружен!

– Вы глумитесь? – поднял брови Шлемин.

– Просто читаю информацию. Продолжить? Тут вон еще голень выловили, не поймут чью – видать, никому не подходит.

– Не надо читать! – отчеканил проверяющий.

Наконец в отдел потянулись сонные сотрудники, поднятые в ружье не тревожным зовом из Минска, а местной системой оповещения, накануне наспех разработанной подполковником Копытовым. Впрочем, к назначенному часу пришли не все, а лишь те, кто непредусмотрительно поднял трубки телефонов.

В результате вместо к 6:00 в полном составе отдел собрался лишь к 8:30.

– …Можно было и не тревожить! Все одно к девяти на работу, – ворчал Пасечник.

– Вот, вижу старые кадры! Опыт! И тревожный чемоданчик с собой! – обрадовался Шлемин, заприметив в руках Николая Григорьевича портфель. – Ну-ка, покажите молодежи, что там у вас? – чуть игриво и подобострастно начал проверяющий.

– Чего показывать-то? Знамо что – все необходимое для тревоги, как учили, – постарался отмахнуться Пасечник и с хрустом сжал ручку старого, потертого дипломата. Давным-давно опытным путем было установлено, что в этот самый дипломат влезало одиннадцать бутылок портвейна по 0,7 литра.

– Ну, не скромничайте, – Шлемин ловко и корректно выхватил дипломат и открыл.

В портфеле лежали: носки, толстые, шерстяные, давно не вонючие (одна пара), стухший огурец в полиэтиленовом пакете (одна штука), логарифмическая линейка (одна штука). Больше в дипломате ничего не было.

– А я предупреждал, – буркнул под дружный гогот Пасечник.

– А линейкой мы будем рассчитывать траекторию полета ракет пентагоновских стервятников, – пояснил Нестеров.

– Братцы, чего-то шмалью завоняло! – повел носом Эдик Каргин. – Признавайтесь, кого тревога с толчка подняла?

Руководство отдела пыталось сохранить лицо и наладить дисциплину. Поначалу получалось плохо, но затем за дело решительно взялся Копытов, и народ удалось утихомирить и построить. После этого слово взял шокированный столь откровенным разгильдяйством Шлемин, который оповестил народ, что тревога учебная, а район их дислоцирования…

– В Минске! – сообразил прапорщик Прокопенко.

– Слушайте, вы как ПФЛ прошли? – не выдержал Шлемин.

– А меня спросили, люблю ли я Родину и не ссусь ли по ночам? Первое – да, второе – нет! – отрезал Прокопенко и получил подзатыльник от Копытова.

– Район вашего дислоцирования находится не в Минске, а в Сосновом Бору, в тридцати километрах, деревня… – продолжил проверяющий.

– Большое Жабино, – послышалось из подобия строя.

– Деревня Кохрино!!! – взвизгнул Шлемин.

– А вы, товарищ майор, небось, как всегда, в бункере под Смольным? – опять раздался звонкий голосок.

– Кто говорит?! – сорвался майор.

– Все говорят! – парировали ему.

– У меня вопрос… – попытался взять себя в руки проверяющий, обращаясь в первую очередь к руководству отдела.

– Нет уж, это у меня вопрос! – вышел из строя Лева Трушин.

– Пожалуйста!

– При какой температуре зимой оркестр может не выходить на строевой смотр?

– Товарищ Копытов, вы можете унять личный состав?!!! – завопил майор.

Копытов схватил Трушина за шкирятник и потащил в свой кабинет.

– А что?! Это в уставе прописано! – отмахивался Лева. Дисциплина снова рухнула. Вокруг майора Шлемина сгрудился личный состав отдела. Прямо как перед эстрадной артисткой на фронте.

– Разрешите песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»

– А я вот тут стихи на злобу дня сочинил…

– Товарищ майор, как вы думаете, имеет ли моральное право служить в органах разведенный?…

Шлемин позорно бежал, а затем очень долго писал рапорт, на котором были поставлены угрожающие резолюции. Забегая вперед, скажем, что прапорщику Прокопенко не было ничего. А вот Леве Трушину было – его заставили мыть окна в дежурной части.

Зато Пасечник выкинул огурец. Он догадался, откуда такая вонь в коридоре…

* * *

Поскольку день был изначально скомкан тревогой, руководство отдела решило дать на сегодня отбой по всем объектам и вместо этого устроить массовые учебно-просветительские занятия для личного состава. Тем более, что в свете утренних событий вскрылись многочисленные пробелы в профессиональном образовании «грузчиков» – причем как молодых, так и заслуженных.

Запас учебных тем исчерпали к пяти часам, после чего окончательно раздавленный свалившимся на плечи непосильным грузом знаний личный состав был благополучно распущен на все четыре стороны вплоть до следующего утра.

Так рано в родные пенаты Нестеров не возвращался уже очень давно, а следовательно, сегодня его шансы на милостивое прощение были как никогда велики. По дороге к дому Александр Сергеевич заскочил на мини-рыночек на Казакова, купил у старух букетик чуть подвядших, но зато недорогих астр для жены и пару кило яблок для Оленьки и в самом прекрасном расположении духа двинулся заключать мировую со своими женщинами.

Нестеров открыл дверь своим ключом и вошел в прихожую. Здесь, вместо ожидаемой в столь «ранний час» тишины, бригадира встретили шум обитаемого помещения и очень завлекательные запахи. Определить территорию их обитания было нетрудно – кухня.

В Александре Сергеевиче вдруг проснулось озорство: ему захотелось пройти на кухню так, чтобы его не заметили, а потом басом (именно басом) поздороваться. Ему уже виделось, как жена сначала рассердится, а потом отойдет, шутливо треснет его полотенцем по спине и скажет: «Иди, мой руки». И все будет хорошо, как… в «раньшее» время.

Бригадир на цыпочках прокрался к обиталищу тепла и еды и уже даже раскрыл рот, но тут услышал обрывок фразы, и пожелание здравствовать застряло комом.

Судя по голосам, на кухне вместе с женой приготовлением яств земных занималась ее давняя приятельница – Люсьен. Александр Сергеевич никогда не понимал, что может связывать двух столь непохожих женщин. Рядом с его вечно подтянутой (работа обязывала) женой Люсьен (а в просторечии, Людмила Геннадьевна) смотрелась лет эдак на двадцать старше. После рождения двоих детей, мальчика и еще мальчика, Люсьен сильно расползлась. По дому и двору, а жила она в соседней с Нестеровыми парадной, она ходила в синем, в мелких красных цветочках, халате, по старинке выбивала во дворе ковры и гоняла этой же выбивалкой частенько приходящего под мухой мужа. И хотя такое поведение сильно противоречило всем устоям семьи Нестеровых, бригадир регулярно встречал Люсьен на семейной кухне.

– …Нет, точно надо разводиться, – спокойно говорила Ирина, помешивая густо пахнущую мясом гречневую кашу.

– Одинокая женщина – это неприлично, – флегматично комментировала высказывание подруги Люсьен.

– А я и так одинокая. Мужа дома никогда не застанешь. Нет, я, конечно, понимаю, «наша служба и опасна, и трудна». Вот только в последнее время мне все чаще кажется, что это было сказано о жизни родных и близких сотрудников милиции.

Нестеров чуть не задохнулся от возмущения. Он-то был уверен, что жена свято хранит тайну его работы, а та, оказывается, вот так спокойно, на кухне, за готовкой, каждому встречному-поперечному…

– Все равно, Ирка, мужчина в доме нужен. Гвоздь прибить, ночью приласкать!

К немалому удивлению бригадира, Люсьен продолжала отстаивать его незаменимость для жены и хозяйства.

– …Да какой гвоздь, Люся, какой гвоздь???!!! Все гвозди в этом доме прибиваю я и только я. А в постели, ты меня прости… Ты с винной бочкой спать пробовала?! Хотя, что я говорю, твой-то тоже не подарок. Но у твоего хотя бы запоями, а этот… Я уже забыла, когда он трезвый домой приходил. Я, конечно, все понимаю… Нет, это я раньше все понимала, а сейчас отказываюсь понимать. Я уже устала ждать, принимать и понимать. Может быть, «сейчас» и не сильно отличается от «вчера»… Но только «вчера» (которому лет эдак пять-семь!) я знала, ради чего жду этого человека, появляющегося на несколько часов в день. Ждала его за один взгляд, за одну улыбку… А как он радовался рождению дочери! А сейчас… Олька с ним разговаривает, только когда ей нужны деньги на новую модную фигню. И ведь играет, мерзавка, на его чувстве вины. А что я могу изменить, когда он сам устроил себе такую жизнь?… Да и не хочу я растрачивать последние силы на то, чтобы постоянно все нормализовывать! Какой во всем этом смысл? Ради чего?

– Но деньги он тебе регулярно приносит?

– Боже, Люся, ну о каких деньгах ты говоришь?…

…Слушать дальше Нестеров не стал. Он так же тихо вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Букетик астр отправился в свой последний путь через люк мусоропровода, расположенного между четвертым и пятым этажом. В течение получаса этот же путь поступательно повторило все содержимое скуренной бригадиром пачки «Явы». После этого Александр Сергеевич принял решение, пешком поднялся на последний, девятый этаж и позвонился в дверь квартиры № 199.

– Ба-а! Сосед! Сколько лет, сколько зим! А я уж решил, что ты совсем нас, стариков, забыл. Подумывал даже через совет ветеранов ГУВД жалобу на тебя подать. Дескать, зазнался подполковник Нестеров, воспарил аки орел горный, пенсионеров уважать перестал.

– Витя, хватит тебе над человеком измываться!.. Не слушай его, Саша, проходи. Ты же знаешь, его хлебом не корми – дай только поворчать.

Нестеров улыбнулся и вошел. Вот сейчас он был по-настоящему среди своих.

С супружеской четой Голубевых Александр Сергеевич познакомился буквально через неделю после заселения в новый дом. Виктор Ильич, также как и мама Нестерова, умудрился вскочить на подножку безвозвратно уходящего социально-справедливого паровоза и получить ордер на квартиру по особому «милицейскому» призыву. То бишь – за заслуги перед Отечеством. Как известно, в наши дни такие заслуги ценятся гораздо скромнее. А то и вовсе не замечаются.

Еще десять лет назад Виктор Андреевич был Опером. Именно так, опером с большой буквы. Причем не простым, а опером «уличным». Людям знающим не стоит объяснять, что это такое, а вот для остальных, пожалуй, требуется некоторое пояснение.

Как и подавляющее большинство уличных оперативников, Голубев был рожден для подворотен. За годы службы, которая, в общем исчислении, насчитывала без малого тридцать пять годков, он всегда немного пасовал перед офисами, но зато на толкучке, не моргнув глазом, задержал бы хоть самого Березовского со всей охраной в придачу. Это была его земля, и никакие асы по особо важным делам не продержались бы здесь дольше пяти минут. Ведь и элитные подразделения «зеленых беретов» США, обмотанные экспериментальным оружием да радиотелефонами, и те мгновенно сдавали перед неграмотными вьетнамцами в гнилых джунглях. Что ж тогда говорить о Вите Голубеве, который в свое время в одиночку задержал шестерых гастролеров из Поти, скрутил руки самому Авроре и умудрился уберечь лицо от бритвы истеричного Хабарика.

Сотрудники оперативных подразделений по борьбе с карманными кражами всегда высокомерно относились к прочим сыщикам. «Ну, убийства тоже кому-то раскрывать надо», – снисходительно улыбались они. Это для гражданского населения и для ежедневных сводок ГУВД карманный вор – просто карманный вор, либо чуть пренебрежительно – «карманник». На самом деле карманный вор мог быть «верхушечником», «рыболовом», «хирургом», «ширмачом», «щипачом», «кротом», «женихом», «муравьем»… Уличные опера десятилетиями создавали сленг, не уступающий морским «компасам», а самые сумасшедшие из них абсолютно зависели от подобного образа жизни. То есть: если бы в свое время они не попали в уголовный розыск, то вполне могли стать виртуозами и авторитетами среди карманников. Словом, они по праву считали себя элитой сыска.

Как ни странно, но и жулики, зарабатывающие себе на жизнь из чужих карманов, придерживались аналогичного взгляда. Их язык тоже был по-настоящему жаргонным, сочным и едким – профессиональный филолог оценил бы его наверняка. (Тем паче что раскрученное СМИ хамское щебетание нынешних авторитетов если и представляет научный интерес, то лишь для социологии.) И вообще – скажите, как может сравниться «скокарь» со «щипачом», если карманник ворует постоянно, ежеминутно? Многие воры были в прямом смысле этого слова больны «кармано-манией». Между прочим, это термин психиатров, а отнюдь не литературный. Не случайно старая традиция ортодоксально утверждала: «Вор – синоним карманнику». О чем бишь мы это? Да о том, что личный сыск и воровство не противоречивы, а противоположны.

Виктор Ильич вышел на пенсию в 1998 году. Вернее, его торжественно ушли, ибо дольше, чем он, могут себе позволить служить лишь полковники и генералы – в конце концов, поставить свою подпись на приказе можно и артритной рукой.

Пока позволяло здоровье, пенсионер Голубев регулярно мотался в родное управление, где он на общественных началах барражировал в рейдах по Невскому и прилегающим к нему улицам, учил уму-разуму молодежь, «воспитывал» знакомых карманников и периодически пил водку с руководством и старожилами отдела. Столь активная пенсионная жизнь в одночасье прекратилась пару лет назад, когда у Голубева обострилась застарелая болезнь ног. После этого радиус его передвижений ограничился близлежащим универсамом и ларьком «24 часа». Но болезнь прогрессировала, и в последние месяцы Виктор Ильич из дома практически не выходил. Именно за эти пару месяцев он здорово сдал – кипучая оперская натура жаждала действий, простора, наконец, адреналина. А какие могут быть действия и адреналин в двухкомнатной «брежневке» на девятом этаже?

– …Вы уж меня, хозяева, извините, но я сегодня с пустыми руками. Разве что вот, – виновато улыбнулся Нестеров, выкладывая на кухонном столе купленные для Ольги яблоки.

– Ты эти свои церемонии, товарищ подполковник, брось. Мы с Петровной, хоть и не олигархи, но раз в месяц гостя принять в состоянии. Тем более вчера моя старуха пенсию получила.

– А я вот сейчас кого-то как шваркну половником да по-лбу, – шутливо вскинулась Алена Петровна.

– Это за что же?

– Да за старуху. Ты меня, Витенька, с собой не ровняй. Я – женщина видная. Мне, между прочим, до сих пор на рынке мужчины комплименты делают.

– На рынке – это черные, что ли?

– Разные. Ты, Саша, садись. И яблочки свои убери, дочке отнесешь. Кстати, на днях видела ее – такая красавица вымахала, вылитая мать… Значит так, господа офицеры: если чего-то существенного желаете, то надо полчасика подождать. А так, на скорую руку, можно яишенку сообразить, салатик зеленый.

– Нам, мужикам, Аленушка, желательно побольше витамина «Цэ». Сальце, маслице, винце.

– А я не тебя, я гостя спрашиваю. Про твои гастрономические вкусы я и так все знаю.

– Давайте яишенку, – из вежливости согласился Нестеров, который очень не любил, когда вокруг его скромной персоны начиналась нездоровая суета.

– Ну, эдакое мы и сами смастырить горазды, – сделал вывод Голубев. – Так что давай-ка ты, Аленушка, ступай в комнату, сериальчик включи, а мы уж тут с Сашей на кухне сами управимся. В кои-то веки по-холостяцки, как говорится, «раз в жизни спокойно», посидим… Только сначала вот что: ты нам сюда бутылочку, ту самую, принеси.

– Ишь, какой шустрый, «принеси». Саше-то, положим, можно и выпить чуток, а вот тебе… Сашенька, я очень тебя прошу, ты тут проследи за ним. Ему же врачи категорически запретили. Хотя бы месяц надо пару курсов прокапать.

– Начинается, – протянул Виктор Ильич. – И хочется, и чешется, но мама не велит. Ты, Алена, не анализируй, ты бутылку тащи. А мы тут с товарищем подполковником сами разберемся.

– Знаю я, как ты разберешься, – делая вид, что сердится, сказала жена и через пару минут вернулась с початой бутылкой дорогущего «Курвуазье».

Судя по времени отсутствия Алены Петровны, бутылка была спрятана со знанием дела.

– Получите, господа офицеры. И постарайтесь не злоупотреблять…

Чуть отстраненно наблюдая за разворачивающимся перед ним супружеским диалогом, Нестеров в очередной раз поймал себя на мысли, что завидует этой семейной паре. Черно-белой завистью.

Голубевы жили что называется душа в душу и на следующий год собирались отмечать серебряную свадьбу. Но не в дате было дело, хотя сама по себе она, безусловно, внушала уважение. Просто Алена Петровна, по мнению Нестерова, была образчиком настоящей милицейской жены. Такой, с которой не то что огонь и воду – космос пройдешь, походя оставляя следы на пыльных тропинках далеких планет. Самое удивительное, что, став однажды женой опера, Алена Петровна продолжала оставаться ею даже сейчас, когда оба супруга вышли на пенсию. Именно этот стаж дорогого стоил. Может быть, это чувствовала и Ирина, которая всякий раз находила тысячу отговорок, чтобы не идти с мужем в гости к соседям с девятого этажа?

Кстати, история знакомства опера «карманного отдела» Вити Голубева и тридцатидвухлетней «разведенки» Алены Морозовой заслуживает отдельного если не романа, то уж романа, точно.

Рассказ о том, как опер Витя Голубев познакомился с Аленой (в девичестве – Морозовой)

– …О чем задумался, Саша?

Пока Виктор Ильич хлопотал у плиты, Нестеров незаметно для себя ушел в легкий астрал, вновь переживая и пережевывая невольно подслушанные откровения собственной жены.

– Да так. Обо всем, а вроде как и ни о чем.

– Некомфортно служить стало? Усталость плечи гнет?

– Ну, служить-то как раз более-менее нормально, это дело привычное. Жить некомфортно.

– Понятно, артиллерийский расчет не вел стрельбу по десяти причинам. Во-первых, не было снарядов…

– Что-то вроде того.

– Ты, давай, коньячок-то разливай. Это мне ребята из уголовного розыска на пятое октября презентовали.

– Ого! «Курвуазье»! Растет благосостояние российских оперов.

– Да брось ты. Наверняка, экспроприировали на обыске или еще где. Кстати, ты знаешь, что этот коньяк мсье Курвуазье поставлял к столу самого Наполеона Брнапарта? А впоследствии именно он, Эмануэль Курвуазье, готовил корабль для бегства императора после поражения при Ватерлоо. Так что дядька был во всех отношениях легендарный.

– А я почему-то думал, что Эмануэль это женское имя.

– И я даже знаю почему. Небось, в конце восьмидесятых тоже видеоконфискат у кооператоров изымали? – засмеялся Голубев.

– Был такой грех.

– Э-эх, а хороша была канашка!

– Какая?

– Да Сильвия Кристель. Знойная женщина – мечта поэта!.. Правда, по сравнению с моей Аленушкой, малехо худосочна. Но то, как говорится, дело вкуса, – резонно рассудил Виктор Ильич и, продолжая стругать салатик, вполголоса затянул:

– Что за песня такая? – поинтересовался Нестеров.

– А черт ее знает! Я когда в 89-м году в командировку в Красноярск летал, так там ее ребята-сибиряки пели… Эх, мировой у нас с тобой закусон получился, – цокнул языком Виктор Ильич, выставляя на стол сковородку с яичницей размером в добрый десяток яиц и плашку крупно нашинкованного салата из огурцов и помидоров. – Еще бы рыбицы красненькой чуток, тогда вообще – нет слов. А знаешь, почему при коммунистах осетра купить было нельзя?

– Ну?

– Потому что гэбэшники его изводили!

– Это зачем?

– А осетр-гад все норовил икру за границу переметнуть… Стоп! Але, гараж! Ты это чего творишь? Давай-ка и мне пять капель плесни.

– Так ведь Алена Петровна сказала…

– Мало ли что она сказала. А ты и уши развесил… Ну, давай, выпьем за двух женщин, которых люди всегда вспоминают в самую трудную минуту.

– Это кто ж такие?

– Мама и милиция…

Александр Сергеевич расстался с соседями в начале первого. После «Курвуазье» была еще и «Столичная». И не один раз… Словом, Нестеров в очередной раз с особым цинизмом подтвердил, что трезвым он домой отныне не возвращается.

Он тихонько открыл дверь, стараясь не шуметь, прошел в комнату Ольги и осторожно потрогал лоб – жара не было. Лишь сейчас бригадир вспомнил, что забыл яблоки на кухне у Голубевых. Но возвращаться не стал – плохая примета.

Хотя на самом деле хуже чем сейчас, пожалуй, вроде как было и некуда.

Глава третья

Козырев

Когда утром «хмурого дня всеобщей тревоги» Паша Козырев явился в контору лишь к девяти пятнадцати, без тревожного чемоданчика, но с тревожным взглядом пьяного если не в дым, то в дымок человека, Нестеров не на шутку переполошился. И было из-за чего: запойные водилы в оперативных экипажах исторически не задерживаются. Потому как не дрова возят и не за дровами гоняются. По «алкогольным косякам» китайских предупреждений руководство и раньше не делало, не собиралось делать впредь. Будь ты хоть Папа Карло преклонных годов, у которого вся грудь в крестах, – все одно: «дыхни – ф-фу-у-у – ул. Боровая – рапорт – под зад коленом – Хемингуэй, роман „Прощай оружие“». Поэтому, когда отдельческая молодежь, позевывая, дохла в актовом зале на «самке»,^[21] Александр Сергеевич ненадолго отпросил Козырева у лектора, коим сегодня был Копытов, вещавший, согласно учебному плану, про виды и типы отравляющих веществ. Бригадир отвел Пашу в неправдоподобно-пустой для этого часа туалет и провел с ним весьма содержательную беседу, которая для убедительности сопровождалась назидательными подзатыльниками, красноречивыми зуботычинами и аксиоматической бранью.

Тогда создалось впечатление, что Козырев понял все правильно. По крайней мере, на следующий день внюхивавшийся в подчиненного с остервенением сотрудника ГИБДД Нестеров уловил в Пашином дыхании лишь легчайшее амбре с остатками паров пива «Балтика № 3 Классическое».

– Похмелялся чутка, – виновато развел руками Паша.

– Запомни дозу, – строго сказал бригадир, успокаиваясь. Но, как оказалось, успокаиваться было рано: сегодня Козырев снова не смог дозвониться до Полины, а жить скупыми сводками о ее самочувствии, которыми через бригадира их снабжал Ладонин, для влюбленного сердца было просто невыносимо. Поэтому вечером Паша опять отправился в знакомый гастроном и опять приобрел бутылку пойла «Кавказ», полюбившуюся ему за оптимальное сочетание цены и качества. В том смысле, что при стоимости, равной двухлитровой бутылке «Пепси», эта ядерная смесь вставляла по мозгам не слабее резиновой пули, выпущенной в голову из средства самозащиты «Удар».

Где-то около половины одиннадцатого вечера в дверь Пашиной комнаты постучали. От бутылки «Кавказа» осталась примерно треть, и скорее всего именно состоянием алкогольного опьянения, к которому Козырев приблизился на расстоянии вытянутой руки, можно объяснить тот факт, что он не узнал традиционную морзянку Михалевой. В затуманенном градусами мозгу «грузчика» мелькнула шальная мысль о Полине, которая, узнав, что все это время Павел упорно справлялся о ней и о ее здоровье, не выдержала заточения и, бросив Ладонина, сквозь ночь кинулась к нему.

На всех алкогольных и любовных парах Козырев метнулся открывать дверь. Увиденное «не то» столь сильно его расстроило, что он не смог удержаться от в сердцах произнесенного весьма некорректного выражения. На Пашу это было совершенно непохоже хотя бы потому, что за дверью оказалась дама. Впрочем, Михалева на вырвавшееся на волю подсознание «грузчика» не обиделась, так как обладала хорошим обонянием и сразу определила – господин офицер злоупотребляет. Причем некачественным продуктом.

– А у меня для тебя загадка, – с ходу «обрадовала» не по-джентльменски застрявшего на пороге Козырева Людмила Васильевна.

Противостоять напору соседки Паша не смог и нехотя пропустил ее в комнату.

– Слушай:

– Ну, кто это и на кого она работает? – на лице Михалевой расцвела лукавая улыбка.

По правде сказать, из всего произнесенного соседкой Пашу зацепило лишь одно слово – «неверных». Услышав его, Козырев насупился еще больше и сквозь зубы процедил:

– А черт ее знает, кто такая. «Грузчица», наверное?

– Ну то, что к всему вышесказанному черт имеет некоторое отношение, – это точно. И все же несколько не то. И не совсем «грузчица». Ну, что же вы, господин разведчик, думайте.

Через пару минут, так и не дождавшись от надолго затормозившего Козырева внятного ответа, Михалева «раскололась»:

– Эх ты, это же специально обученные женщины-шпионки, следящие за неверными мужьями. Я про них сегодня в Times вычитала. А вообще, к твоему сведению, женщины всегда играли очень важную роль в шпионской деятельности. Ну, про Мату Хари и пианистку Кэт я не говорю. Смотри, я вот тут у нас в архивах откопала весьма занятную статейку в довоенных «Известиях». – Людмила Васильевна жестом фокусника вытащила из кармана юбки ксерокопию статьи. – Между прочим, датируется июлем 1937 года, и вот, представь, что они пишут:

(заметь, как раньше писали – „некоей державы“ – не то что нынче: все напоказ, все на продажу, а в результате понять ничего нельзя)…

Так, тут дальше статистика, а вот интересное:

Вот что он пишет:

Нет, ну каково, а?!

Дочитав текст, Михалева, наконец, внимательно посмотрела на Козырева и… почти испугалась. Вместо обычного, понимающего и внимательного взгляда заинтересованного человека она увидела красные от страдания и алкоголя глаза. Причем чуть ли не наполненные слезами.

– Да все вы… – Паша явно с трудом сдерживал себя. – …Одним миром мазаны.

И плотину все-таки прорвало:

– Все вы бл… Проститутки!!

Козырев не выдержал и жахнул по столу кулаком.

Примостившийся на углу стола кетчуп упал и разлился прямо на любимые, нежно-персиковые тапочки Михалевой. Попеременно переводя взгляд с тапочек на Пашу и обратно, никак не ожидавшая такого поворота событий Людмила Васильевна в гробовой тишине продолжала теребить статью в руках. Козырев не выдержал этого мельтешения и выдернул бумагу из нервно подрагивающих пальцев соседки.

Этот его демарш наконец вывел соседку из состояния столбняка.

– По-моему, вы насмотрелись плохих мелодрам, Павел Андреевич, – произнесла она и с видом обиженной королевы вышла из комнаты, хлопнув дверью – негромко, но ощутимо.

От этого хлопка Паша, пускай и на малую толику, но протрезвел. Но трезветь не хотелось. Поэтому он смачно икнул и налил себе двойную порцию бурды. Двойную, потому что его несчастье только что увеличилось вдвое – оскорблять Михалеву, которой он всегда восхищался и которую порой уважал даже больше, чем бригадира, в его планы никак не входило.

«Надо купить ей новые тапочки. Но денег нет. Но можно занять. У Лямки, – пришел в консенсус со своей совестью Козырев. – А еще килограмм, нет – два, ее любимых „Белочек“».

Паша выпил и упал на диван. Дальше наступила темнота…

Прошлым вечером, покидая стены родной конторы, старший оперуполномоченный по особо важным делам седьмого отдела УБОП Дмитрий Кудрявцев твердо вознамерился совершить подвиг. Одержимый этой идеей, на следующий день он по личной инициативе явился на службу к семи тридцати утра, что само по себе уже тянет если не на подвиг, то хотя бы на поступок.

Подвиги, как известно, бывают двух категорий: боевые героические (это когда грудью на амбразуру) и мирные стахановские (когда за одну смену на гора двести пятьдесят процентов плана). Сегодняшний подвиг Кудрявцева планировался по второй категории, а столь ранний приход на работу объяснялся желанием опередить коллег и занять единственный работающий компьютер.

В принципе «персоналок» в отделе было довольно много (чай, не при царе Горохе живем – как-никак, двадцать первый век!). Другое дело, что с большинством из них в последнее время стали происходить странные метаморфозы, удивительно напоминавшие те, которые много лет назад имели место в отряде Пана-Атамана-Грициана-Таврического. Помните? – «Один заедает, другой, как сумасшедший, подпрыгивает, а третий гад в своих пуляет». Метаморфозы эти объяснялись очень просто: штатная единица компьютерщика в отделе была вакантна больше года (как признался один из кандидатов, «за такую зарплату я могу только включать и выключать технику»). Посему все это время опера давили на клавиши, руководствуясь исключительно личными представлениями о сфере высоких технологий. О том, что такое техника в руках дикаря, говорить не приходится. «Эпизодическая любовь к технике не бывает взаимной» – не нами сказано, но в данном случае лучше и не скажешь.

Придя в отдел, Кудрявцев уселся за стол начальника отделения и между телефонами (городским, местным и прямым с Главком) разложил дела оперучета. На ближайшие полтора часа он планировал сделать следующее: написать по две агентурные записки от каждого «негласного штыка» (две на восемь равно шестнадцать), накидать в оперативные дела бумаг – парочку оперустановок «от фонаря», несколько копий агентурных записок, плюс «набрать» новый план к делу оперативной разработки «Сундук». Работа продвигалась туго, ибо Кудрявцева постоянно отвлекали телефоны. Они звонили с периодичностью раз в пять минут, причем порой делали это втроем и сразу.

Некоторые звонки ставили Диму в тупик. Например, позвонили по местному и поинтересовались, «когда это безобразие закончится». Какое? – Кудрявцев не понял. Затем звонил явно сумасшедший по поводу подводного флота. Кудрявцев на полном серьезе объяснил, что по таким вопросам следует обращаться к дежурному УФСБ, и даже продиктовал номер. Минут через десять дежурный УФСБ отзвонился, долго и витиевато матерясь – Кудрявцев пошел в отказ. Потом не туда попали, спрашивали Валерия Ивановича. Дима шепотом сообщил, что он его знакомый, но позвать не может. На вопрос «почему?» Кудрявцев шепотом сообщил, что отсиживается в шкафу, что вокруг идет обыск и что Валерку уже увели в кандалах. Странное дело, но на другом конце провода поверили.

Телефон зазвонил снова. Кудрявцев раздраженно схватил пыльный аппарат с автоответчиком и вусмерть перекрученным проводом.

– Говорите по слогам, вас не слышно! – привычно гаркнул он в трубку.

– Это милиция? – банально осведомился баритон.

– Милиция сломалась, ближайшая в соседнем ПГТ, – пошутил оперативник.

– ПэГэ что? – недопонял голос.

– Типа городской поселок, – пояснил Кудрявцев и бросил трубку.

Через минуту в кабинет вбежал начальник дежурной части: «Вы как по телефону разговариваете?!»

– Да мы вообще по телефонам не разговариваем! Это что, телефон?! – Дима потряс разбултыхавшейся пластмассой. – Это – «барышня, Смольный»!

– Заебали! Это мне начальник ОВИРа звонил! – рассвирепел начдеж и постарался хлопнуть дверью. Но та не поддалась, так как нижняя петля была вырвана и лежала на задранном линолеуме.

– Все нервно-искрометные! – донеслось из коридора. – Шифринды хреновы!

Не успел Кудрявцев поразмышлять над этимологией столь загадочного ругательства, как телефон опять подал голос. Дима уже решил было не снимать трубку, но на этот раз звонил прямой из Главка. Хорошо поставленный голос адъютанта его Превосходительства сообщил, что к десяти нуль-нуль зам Пиотровского требует к себе начальника отдела, либо лицо, в данный момент его замещающее. Таковым сегодня был Кудрявцев: их зам в данный момент находился в очередном заслуженном отпуске, а сам начальник еще вчера выехал с бригадой в город Выборг, где местная братва вот уже пятый год все никак не могла распилить гостиницу «Дружба». На днях из приозерских болот Карельского перешейка было извлечено обезглавленное тело неизвестного, и по ряду косвенных признаков местные оперативники установили, что оно могло принадлежать одному из гостиничных акционеров-«сучкорубов».

Словом, времени на творчество у Димы не осталось – суровая проза жизни как всегда брала свое. И места для подвига в ней снова не находилось…

В просторном главковском кабинете, украшенном портретами Путина, Дзержинского и небольшой литографией с изображением шефа жандармов графа Бенкендорфа, помимо самого Зама находились еще двое. То были все знакомые Кудрявцеву лица, а именно: начальник десятого отдела УУР Максим Есаулов и москвич Анатолий Евсеевич Стародубов, неделю назад сменивший на «курирующем» посту убывшего обратно в столицу Кириллина. От узнавания присутствующих настроение у Димы резко упало – наличие в кабинете москвича свидетельствовало, что утренняя посиделка будет посвящена операции «Техосмотр», ноги которой, по данным Кудрявцева, росли с самого высокого высока. Между тем недавние события показали, что мероприятия, реализуемые в рамках этой операции силами питерского УБОП, по разным причинам обернулись очень громким пшиком и накрылись одним малоинтересным предметом.

– Я пригласил вас, господа, – чуть картинно начал Зам, обращаясь в первую очередь к москвичу, – …чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: послезавтра Ростика выпускают из «Крестов».

– Н-не понял!! – невольно вырвалось у Кудрявцева.

– Поясняю для особо одаренных: в соответствии с Федеральным законом «О внесении изменений в УПК РФ» господин Чекмарев был задержан как лицо, подозревающееся в совершении тяжких преступлений, на тридцать суток. Поскольку обвинение ему так и не предъявлено, мы будем вынуждены его отпустить. О чем, кстати, полчаса назад мне лично напомнил его адвокат с гнусной фамилией Правдин и с не менее гнусными «именем-отчеством». Теперь понятно?

– По такому господину плачут петля и осина, – буркнул из своего угла Есаулов.

Настроение у шефа «десятки» было поганое: на совещание он приехал прямо из прокуратуры, где вчистую проиграл словесную потасовку между собою же и помом прокурора – советником юстиции Макеевой. Пом доказала (правда, в основном, себе), что пара раскрытых отделом Есаулова убоев рассыпаются, аки египетские мумии. Рассыпаются, по мнению Макеевой, из-за отвратного исполнения отдельных поручений следователей. Есаулов, понятное дело, считал перпендикулярно.

– Нет, непонятно, – возразил Кудрявцев. – То, что отпечатков Ростика на «тэтэхе» не было (а вернее, не осталось), мы в тот же день установили. Но вы же сами сказали, что по сибирским делам с доказухой полный ажур будет. Типа, вопрос недели-двух, не больше. Там ведь всего и надо было: повторно свидетелей допросить, процессуально закрепить показания на Ростика и выделить дело в отдельное производство.

– Жену поучи щи варить! – рявкнул Зам. – Может, ты мне еще лекцию по уголовно-процессуальному праву прочитаешь?

– Гладко было на бумаге, Дмитрий Николаевич, – примирительно начал Стародубов, – но, увы… Один из потенциальных свидетелей десять дней назад был застрелен на окраине Иркутска. После этого убийства остальные отказались давать любые показания на Чекмарева. Категорически.

– Толково, – крякнул Есаулов. – Но, помнится, там были еще и эпизоды, вошедшие в обвинительное заключение по делу банды Скрипника?

– У вас хорошая память. Но, к сожалению, все листы довольно увесистого тома «обвиниловки», на которых так или иначе упоминался Ростик, уничтожены и восстановлению не подлежат.

– Это как?

– Их съели.

– То есть?

– Один из обвиняемых, знакомясь с делом, вырвал эти самые страницы и сожрал.

– А позвольте узнать, что в этот момент делала вохра?

– То же самое.

– ?!!

– Именно в это время некие благодетели прямо в изоляторе накрыли для цириков отменную поляну. Местное УСБ сейчас как раз выясняет подробности этого застолья.

– Ну и порядочки в земле Сибирской, – усмехнулся Кудрявцев.

– Насколько мне известно, у вас, в Питере, такое тоже случалось. И отдельные листы в очко спускали, и целые тома из «Крестов» своими ногами уходили.

– А у вас, Анатолий Евсеевич, память не хуже, – заметил Зам. – Ладно, народ, давайте-ка на этом вечер воспоминаний закончим и перейдем к дням нынешним. Максим, доложи.

– Что ж, можно и доложить. Итак: по просьбе наших коллег из Коми двое моих ребят мотались в Воркуту. По убийству Белова. На сегодняшний день одна из рабочих и, на мой взгляд, самых перспективных версий убийства – борьба за комбинат «Навигатор», на который по неясным пока причинам положил глаз Ребус. Самое интересное вот что: часть акций комбината недавно отсудили у местного деляги по фамилии Штрипкин, ранее судимого за мошенничество. Но дело не в этом… До суда на Штрипкина выходили некие двое, которые предлагали решить вопрос полюбовно. Так вот, по его описанию, эти двое очен-но похожи на наших знакомцев – Шебардина и Россомахина. Более того, со слов очевидцев был составлен композиционный портрет человека, стрелявшего в Белова. И если немного напрячь воображение, то в этом импрессионистском шедевре вполне угадываются черты опять-таки Россомахи. То бишь сибирского киллера, коего незадолго до убийства ударно просрали наши доблестные борцы с организованной преступностью.

Запустив мелкий камушек в огород «конкурирующей фирмы», Есаулов не без основания рассчитывал, что Кудрявцев вспылит и немедленно начнет оправдываться. Однако Дима, хоть и обиженно насупился, но промолчал. И тогда Есаулов с деланным сожалением продолжил:

– …Короче, мое мнение такое – надо плотно браться за Россомаху.

– А Шебардин?

– У Шебы на день убийства железное алиби. Он в этот день был в Питере, ребята проверяли. На всякий случай мы взяли его под контроль – вдруг где-то рядом с ним снова Валера выплывет? Хотя после такой работы Россомаха, скорее всего, выплывет в других местах.

– Это в каких же? – поинтересовался Кудрявцев.

– Либо в Печоре пузом вверх, либо на Канарах пузом вниз.

– А показания этого Штрипкина запротоколированы? – спросил Стародубов.

– Со Штрипкиным хреново получилось. С ним местные оперативники еще до нас побеседовали. Просто по душам, без протокола. Объясняют, что в те дни и без него запары хватало. Короче, выписали ему официальную повестку, но в назначенный день Штрипкин в прокуратуру не явился. Подорвались домой – а там пусто. Соседи говорят – уехал. А что, куда – никто ничего не знает. Сейчас ищем, конечно, но…

– Плохо. Очень плохо. Что-то мы в последнее время куда ни сунемся – везде опаздываем, – скривился Зам. – Поэтому давайте хотя бы сейчас, когда до выхода Чекмарева еще почти двое суток, четко определимся, как мы будем строить дальнейшую с ним работу?

– Так, а чего теперь определяться-то? – скептически заметил Кудрявцев. – Выйдет он из «Крестов». Сядет в самолет. И вот оно – славное море, священный Байкал.

– Согласен. Выйдет. И сядет в самолет, – подхватил Стародубов. – Есть только одно маленькое «но». Билет до Братска на имя Чекмарева уже забронирован. Но не на четырнадцатое число, в день его выхода на свободу, а на вечер пятнадцатого. Притом, что пятнадцатого есть два рейса – дневной и вечерний. Спрашивается, зачем ему нужны еще полутора суток в Питере и чему он собирается их посвятить?

– Как чему? А банкет по случаю торжества законности и очередной победы над мусорами? Святое дело! – предположил Есаулов.

– Банкет – само собой, но не сутки же гудеть?

– Если б меня из тюрьмы за просто так отпустили, я б неделю гудел, не меньше, – не согласился Есаулов.

– Сплюнь, – поморщился Зам, и Есаулов послушно сплюнул.

– Зачем-то же он в Питер месяц назад приехал, так? – развил свою мысль Стародубов. – Задержали его, пусть и случайно, но почти сразу. Отсюда вывод: либо теперь Ростик кровь из носу, но дело свое закончить должен, либо, перед отлетом в Сибирь, новые вводные получить. Модный адвокат, грев, наложившиеся на арест форс-мажоры – это все отработать нужно. Вернуть, так сказать, высокое доверие коллег.

– Согласен, – поддержал Стародубова Зам. – Тогда делаем так: за Чекмаревым сразу на выходе из «Крестов» ставим «наружку». Я договорюсь с Фадеевым, чтобы он бросил на это дело лучшие свои силы. В конце концов, даже если и пустышку тянем, все равно – лучше перебздеть. Вот доведем до самолета, помашем белым платочком, тогда и вздохнем. А там уж пускай с ним сибиряки сами разбираются. Вам же, – Зам кивнул в сторону Есаулова и Кудрявцева, – предлагаю объединить свои усилия и сосредоточиться на направлении «Россомаха». Если он, не дай бог, в Питер вернулся, воздух может снова запахнуть бертолетом, а это весьма нежелательно. За Шебой, само собой, тоже приглядите. Да, и еще: Максим, тебе из Центрального РУВД отказной материал по драке в «Дэ Фэ» переслали?

– Позавчера.

– Занеси посмотреть. И копию для Анатолия Евсеевича сделай. Все. Свободны.

Двое оперативников из «конкурирующих организаций» молча откланялись и, тяжело вздохнув, отправились, согласно приказу, «объединять усилия».

* * *

По причине солнечной погоды, что для питерского октября большая редкость, Нестеров решил пройтись пешком, хотя путь от «Чернышевской» до «Горьковской» близким не назовешь. Впрочем, альтернативная метрополитеновской сутолоке сорокаминутная прогулка по красивейшим местам старого Петербурга того стоила – слишком уж давно Александр Сергеевич не топтал осенние листья ногами. Именно вот так не топтал: не оборачиваясь ежеминутно, не вглядываясь в спины, не отводя поспешно случайно перехваченный взгляд и не пялясь под ноги в попытке разглядеть в лужах отражение рядом идущего.

Проходя парком имени своего тезки,^[22] Александр Сергеевич вдруг удивленно остановился и, не веря своим ушам, замотал головой – где-то совсем рядом, в основательно пожухлой траве… стрекотал сверчок. Услышать в разгар осени, в центре города, да к тому же еще и днем этого «певца любви печальной и несбыточной» – с подобным «грузчик» сталкивался впервые. Да что там в городе! Нестеров с трудом припоминал, когда он вообще в последний раз слышал сверчка. Место и время встречи со стрекочущим насекомым «услужливая» память выдавать решительно отказывалась, при этом в мозгу почему-то всплывали назойливые, как телереклама, строчки «…за то, что вы, увы, больны не мной, за то, что я, увы, больна не вами». В попытках все-таки вспомнить, «кто и кем не был болен», Нестеров и провел остаток маршрута до «Ленфильма». Здесь и сейчас ему предстояло не менее трудное, нежели завтрашняя повторная встреча с сибирским «пельменем», сиречь Ростиком, дело. Александру Сергеевичу нужно было постараться уговорить (а точнее – умолить) собственную супругу сделать ему новое временное лицо. Тяжесть грядущей миссии сковала бригадиру ноги, так что он вынужден был опуститься на бетонную ограду петербургского Голливуда и перекурить это дело.

Вчера полковник Фадеев получил из Главка краткие, но исчерпывающие вводные по предстоящей работе за объектом «Чекмарев», после чего оперативно переадресовал их со своей больной на более здоровую голову начальника отдела «НН» Нечаева. У Василия Петровича «по поводу головы» имелось свое, особое, мнение, однако на этот раз расхожая формулировка «приказ есть хорошая форма для дискуссии» в общении с начальством не проканала. А поскольку в приказе было особо оговорено, что к работе следовало подключить исключительно «лучшие силы», то Нечаеву ничего не оставалось, как затребовать к себе «трех мушкетеров» – бригадиров Пасечника, Каргина и Нестерова. Последнему в предстоящей теме отводилось особое место, поскольку из всех «грузчиков» Александр Сергеевич был единственным, кто знал объекта в лицо. Правда, и Ростик с некоторых пор визуально совсем неплохо запомнил бригадира: их недавняя встреча, хотя и была единственной, но относилась к разряду таких, которые не забываются. Потому-то Нечаев и предложил Александру Сергеевичу «тряхнуть стариной» и снова, как в старые добрые времена, обратиться за шефской помощью по месту работы нестеровской супруги – то бишь, на «Фабрику грез» местного пошива.

При всей очевидности и толковости нечаевского предложения, услышав его, Нестеров поморщился и вычурно матюгнулся. Совершил он эти телодвижения глубоко в душе и абсолютно незаметно для окружающих. Не будешь же, в самом деле, при всех рассказывать, что вчера ты впервые не обнаружил в холодильнике оставленного ужина и это означает, что следующим этапом супружеских взаимоотношений вполне могут стать выставленные за дверь чемоданы? Печально, но факт: призрачные надежды бригадира на то, что былое раздражение его благоверной есть следствие заурядного недомогания, а не переполненного терпения, себя не оправдали.

Кроме того, Александр Сергеевич прекрасно понимал, что с точки зрения руководства вся эта «седина в голову, бес в ребро» есть лишь малоинтересная лирика и суета сует. Это раньше такого рода проблемы, иногда и без твоего на то согласия, в охотку брался решать партком. А сейчас… Нет, оно, конечно, в свете нынешних новомодных веяний офицеру милиции не зазорно за советом и помощью и в церковь обратиться. Вот только… Помните, как в семидесятые-восьмидесятые тщательно и мастерски коммунисты промывали нам мозги? Так вот, сейчас другая крайность: вызвали батюшку, тот пришел, помахал кадилом, налил елея, побрызгал водичкой, перекрестил. И что? Думаете, теперь проблема решена? Хренушки! Результат абсолютно тот же. А именно – полное отсутствие результата!. Так что, в конечном итоге, бригадиру пришлось лишь сотворить хорошую мину при плохой игре и согласиться с шефом. (Кстати, в свое время Костя Климушкин на полном серьезе уверял, что в этой поговорке речь идет о мине… с дистанционным управлением.) Александр Сергеевич вяло кивнул в сторону Нечаева, что в переводе с языка жестов должно было означать «Есть!», после чего вполголоса недовольно пробормотал:

– «Они, вероятно, думают, что, если я не провалился за эти двадцать лет, значит, я всесилен. Неплохо бы мне стать заместителем Гиммлера. Или вообще пробиться в фюреры». Хайль Нестеров!

Это его бормотание Василий Петрович услышал и немедленно подыграл:

– «Что это вас на эпитеты потянуло?! С усталости? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал…»^[23]

Старые боевые товарищи дружно расхохотались, и доселе витавшее в воздухе кабинета не напряжение, но раздражение, немного спало.

Собрав силу и волю в кулак, Нестеров вошел в обиталище муз. Разыскать в переплетении этажей, коридоров и комнат гримерскую конурку жены для профессионального «грузчика» не составляло особых проблем, тем более что в свое время на «Ленфильме» он был частым гостем.

В конурке, заклеенной разномастными афишами, находились двое – Ирина и ее молодая помощница. Выражение лица «второй нестеровской половинки» красноречиво свидетельствовало о том, что конструктивного общения сегодня не получится. Одного брезгливо-презрительного взгляда госпожи Нестеровой было достаточно, чтобы иллюзии супруга по поводу помощи разрушились, как павшие под натиском ветра-беспредельщика песочные скульптуры на Петропавловском пляже. Тем не менее, попеременно рассыпаясь то в комплиментах, то в извинениях, Александр Сергеевич все же объяснил жене суть своей проблемы, но единственная и неповторимая прошипела сквозь зубы, что именно сейчас у нее важный грим на картине какого-то Пупкина, после чего схлынула вместе с волной набежавших статистов. Последними ее словами были: «И когда ты уже наиграешься, подполковник хренов?»

Честно говоря, такого от Ирины он не ожидал. Раньше жена понимала, как она (в смысле «она» – работа, а не «она» – в смысле, жена) важна и нужна Нестерову. А теперь все: хоть стой, хоть падай – выхода нет.

Бригадир вышел в полутемный коридор, сполз по стене на пол и глубоко задумался.

– Александр Сергеевич, вам плохо?

Рядом с Нестеровым стояла помощница жены. Как бишь ее там? Ах да, Нюся.

– Да нет, девочка, я в порядке, – Нестеров поднялся и направился к выходу, где его и настиг тихий девичий окрик:

– Если хотите, я могу вас загримировать.

Александр Сергеевич обернулся, чтобы убедиться, что его не разыгрывают, и неожиданно наткнулся на полные желания помочь глаза. И помочь не только с гримом! Казалось, эти глаза готовы были еще и обласкать, обогреть, накормить… Когда-то точно так же на него смотрела жена. Многое на своем веку повидавший Нестеров не был ни невнимательным, ни умалишенным, чтобы не понять, что именно кроется за этим предложением. Это была долгая и безответная… Ну, если и не любовь, но уж симпатия точно.

Нюсю бригадир знал лет эдак десять. Знал с того самого момента, как ее, еще пятнадцатилетнюю девочку, мама (администратор какого-то городского театра) за руку привела в гримерный цех «Ленфильма». Здесь Нюсю, гадкого утенка с мышиными глазами и такого же цвета волосами, сразу взяла под свое крыло нестеровская жена. С тех пор Нюся выросла и профессионально, и как женщина. Смотреть на нее Александру Сергеевичу было приятно, хотя раньше он всегда немного жалел ее за внешнюю и внутреннюю невзрачность. Однако сейчас внешнюю «некрасоту» скрадывал хорошо сделанный макияж, а доброе, как выяснилось позднее, сердце Нестеров всегда ценил больше замысловатости.

Несмотря на одолевавшие его внутренние противоречия, бригадир отдался в руки гримеру Нюсе и уже через пару минут ничуть не жалел об этом. Ее прикосновения были легки и приятны: тонкие пальчики и осторожно-тактичные прикосновения успокаивали, а глаза были полны понимания и любопытства. И еще… Периодически Нестеров ухватывал в ее взгляде… манящее обещание. Обещание чего? А вот об этом он старался не думать.

– …Интересная у вас работа, Александр Сергеевич, – переодевания, слежки, ночные засады. Наверное, вы в таких интересных местах бываете?

Нестерову с трудом удалось подавить тяжелый вздох: все то, что его жена называла «проклятой работой», Нюсе по молодости лет казалось чарующим и заманчивым. Чтобы не разочаровывать девушку, «грузчик» промычал нечто, отдаленно напоминающее согласие.

Прошло около сорока минут, и вот новое лицо Нестерова, озорно подмигнув, глянуло на него из зеркала. Бригадир даже крякнул от удивления! Сейчас на него смотрел моложавый блондин с волооким взглядом и здоровым румянцем на щеках. Тотчас же Александр Сергеевич ни к селу ни к городу вспомнил стихи какого-то восточного поэта, суть которых сводилась к тому, что вокруг влюбленной женщины всегда цветут сады.

– Ну вот и все, Александр Сергеевич. Конечно, ваша жена сделала бы лучше.

– Ну, что вы, Нюся. Так чудесно я не выглядел даже в лучшие свои годы!

– А по-моему, вы и сейчас очень красивый мужчина и вашей жене просто повезло с вами, – Нюся даже раскраснелась от такого смелого признания.

Нестеров снова крякнул и, поцеловав спасительнице ручку, поспешил удалиться.

На Каменноостровский проспект бригадир вышел, припевая: «У любви, как у пташки крылья…» и в этот момент он чем-то походил на влюбленного в Зосю Синицкую Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Самолюбию Нестерова, еще не далее как час назад уязвленному собственной супругой, подобное женское внимание оказалось весьма и весьма пользительно. Нестерову было чертовски приятно сознавать, что он, оказывается, еще «очень даже ничего» и что в свои сорок два все еще может нравиться женщинам.

Причем не просто женщинам, а молоденьким девушкам!!!

А вот Паша Козырев, в отличие от бригадира, если что-то и напевал в этот момент, то вовсе не мажорные, а, напротив, тягуче-тоскливые, минорные песни. Навроде: «я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе». Нетрудно догадаться, что козыревские пальцы сейчас страдали из-за невозможности прикоснуться не абы к кому, а именно к Полине Ольховской. Такое «целомудрие» не было вызвано ложной скромностью «грузчика». Просто с недавних пор у Паши не имелось даже физической возможности хоть ненадолго остаться с Ольховской наедине.

Да, какое-то время Полина официально числилась на больничном, и ее отсутствие на козыревском горизонте было более-менее объяснимо. Но теперь она вышла на работу – и что? Полина все равно продолжала пользоваться гостеприимством Ладонина, и отныне на работу ее привозили исключительно из Репино и исключительно на личной машине Игоря. Эта же машина забирала Ольховскую по окончании смены, поджидая в заранее оговоренном месте. Любые попытки Паши перехватить «любимую» во внеслужебное время и попробовать объясниться ни к чему путному не приводили – Полина упорно не желала говорить с Пашей ни на какие другие, помимо служебных, темы.

Самое «ужасное», что все это время Ольховская отнюдь не выглядела несчастной потерпевшей, то бишь недавней жертвой похищения и насилия. Напротив, в последние дни она как-то совсем не по-осеннему расцвела и на фоне всеобщего увядания природы ее светло-радостное состояние как-то особенно бросалось в глаза. Любому прохожему, задержи он свой взгляд на Ольховской чуть «на подольше», стало бы ясно: у этой девушки в жизни все хорошо, и идет она по жизни смеясь.

Как зовут причину этой удивительной «всехорошести», Козырев знал: имя ей было Ладонин, и в последние дни Паша серьезно готовился к очень жесткому и к очень мужскому разговору с неожиданно свалившимся на его голову соперником. И вот сегодня он, наконец, решился. Пришла пора «поговорить за акварель»! Ибо, как говорил шолоховский дед Щукарь: «бордюр» – плохая женщина, а вот «акварель» – хорошая.

Паша добрался до Караванной и перед битвой решил напоследок перекурить прямо здесь, у входа в офис Ладонина. Он не то чтобы нервничал – просто у него образовалась легкая одышка, и пауза напрашивалась сама собой. Впрочем, сигарета к ожидаемому результату не привела. Как раз в этот момент – в момент отсутствия ожидаемого результата – из стеклянно-прозрачной и матово-стильной двери учтиво вышел небольшого роста худой парень из охраны внешнего периметра.

Надо сказать, что Ладонин терпеть не мог быковатого и бритоголового мяса килограммов эдак под центнер, постоянно позиционирующего себя как «временные охранники», но «будущие бандосы». Именно так: даже не бандиты – бандосы. Бывшими бандитами были как раз Ладонины и Утюги. Вот эти – да! Они имели живые глаза, резкие движения и, что немаловажно, относились с чувством юмора к самим себе. Бандосы же всегда и во все времена похожи на накачанных коров с точно таким же выражением агрессивно мычащих глаз. А уж до классических гангстеров нашим бандосам все равно как… коровам до Алсу! Как говорил покойный сэр Лоуренс Аравийский: «…покалечены серьезно и непоправимо. Слишком много тела и слишком мало головы».^[24]

Охранника звали Артем. Он чемпионствовал на ринге, был добр и уверен в себе. Именно поэтому Артем легко и частенько иронизировал, а в определенных ситуациях мог хоть сто раз извиниться перед кем угодно. Он знал, что если уж совсем невтерпеж, то одним незаметным выбрасыванием кулака он может выстегнуть человека, и этого знания ему было вполне достаточно.

Охранник внимательно всмотрелся в Пашу, своего в нем не признал (только спортсмен мог вот так вот, с ходу, заметить неотбитую на ринге кожу под козыревскими глазами), после чего вежливо поинтересовался:

– Чем я могу вам помочь?

– Веди к Ладонину, назначено! – нахально, но исключительно от неуверенности ляпнул Козырев.

– Слушаю-с, барин, – улыбнулся охранник.

Козырев ухмылку над собой понял и оценил. Сначала он даже хотел извиниться, но время было упущено – они уже поднимались по парадной лестнице на второй этаж. Кроме того, Паше вдруг стало малость неловко и обидно от того, что охранник так легко сумел его победить. «Грузчику» подумалось, что будь он на месте этого парня, то он обязательно сказал бы то же самое, но сказал бы задиристо, с издевкой. Охранник же выговорил приглашение подобострастно, и, странное дело, тем самым в итоге оно оказалось гораздо язвительней.

«Надо будет взять этот приемчик на вооружение», – успокоил сам себя Паша, решив больше к этой теме не возвращаться.

Они поднялись на второй этаж небольшого особнячка, стоящего практически на Невском, и здесь Козырев, к ужасу окружающих, со всего маху шарахнулся лбом в очередную модную дверь. Увы! На этот раз она оказалась не матовая, а прозрачная. «Интересно, – успел подумать Паша. – Как же это так получается: череп на лбу кожей обтянут, а звон раздается? Да еще и стекло вибрирует». Между прочим, Козыреву было по-настоящему больно. Из глаз брызнула невольная слеза, и он вошел в ладонинскую приемную, смешно потирая нос.

Секретарша Ольга деликатно сделала вид, что ничего страшного не произошло. Паша застал ее за чтением скандалезного Интерн�