Ника ШАХОВА

УЛЫБКА АВГУРА

В темноте, слабо разбавленной матовым лунным свечением, вздыхал и кряхтел старый сад. С другой стороны, от ближайших соседей, доносились невнятные обрывки теленовостей. Где-то вдалеке, почитай, за шелкоткацкой фабрикой, а это на другом берегу мелкой и извилистой речки Тьмаки, беззлобно перебрехивались собаки. Чуть ближе, возле павильона с вывеской "Пиво-воды лтп"; (в оригинале, без подчисток - лтд, насколько я понимаю), тарахтел мопед, раздавались оживленные голоса и взрывы женского смеха. Да поверх всего цикады ткали свой извечный мотив как паутину. Словом, все вокруг приветствовало прохладу, спустившуюся на Озерск после долгого, нестерпимо жаркого дня.

А старый дом, будь он трижды неладен, не издавал ни звука. В этот поздний час темная махина, оседлавшая высокий пригорок, выглядела угрюмой. Черные проемы окон смотрели на меня настороженно.

Этого я, честно говоря, не ожидала. Куда все делись? И где, спрашивается, Нюся?

Посигналив, я вышла из машины. Но мой отчаянный призыв канул в безответной тишине.

Ни звука, ни движения навстречу.

"Неужели придется ночевать в машине?"; - тоскливо думала я, вглядываясь в темные окна.

Внезапно в одном из них, расположенном на втором этаже, вспыхнула красная точка и, плавно описав полукруг, погасла. Ва-ау!

Лично я считаю, что в каждом приличном старом доме обязаны водиться две (лучше, разумеется, три) вещи. Во-первых - фамильное столовое серебро, и непременно чтоб с вензелем, во-вторых - фамильные призраки благородного происхождения, и в-третьих, о чем несложно догадаться, - фамильные драгоценности.

Последнее, правда, не столь обязательно для соблюдения приличий, сколь желательно для наследников.

Прискорбно, что приличные дома ветшают, драгоценности мельчают, а серебро обесценивается. Да и призраки нынче - приходится признать с сожалением, - совсем не те, что были раньше: они не гремят кандалами, не воют в каминную трубу и не оставляют кровавых следов на паркете, напоминая слабонервным домочадцам о страшном родовом проклятии. Как и все вокруг, фамильные призраки сильно изменились. И до них добрался прогресс. Однако не до такой степени он добрался, чтобы привидения могли вот так запросто, почти в наглую курить.

А это значит, что у меня есть шанс - есть! - заснуть не в пропахшей бензином машине, а в мягкой постельке, на чистых и хрустящих простынях. Я подхватила тяжелые сумки и радостно потрусила к крыльцу.

Навалившись плечом на дверь, которая поддалась сразу и беззвучно, я кубарем ввалилась в сумрачную тишину, божественно благоухающую квашеной капустой и пирогами. Нектар и амброзия... Пища богов в виртуозном исполнении Нюси... Сглотнув тягучую слюну, я осторожно поставила на пол большую дорожную сумку, из которой тут же выпрыгнул Сем Семыч и, блеснув бесноватыми глазами, умчался в сторону кухни.

Что ж, - одобрила я, - Правильным путем идете, товарищ!

Небрежно скинув с плеча вторую сумку и стянув кроссовки, я потянулась к выключателю. Вспыхнул нестерпимо яркий свет, отраженный сотней хрустальных подвесок, и я зажмурилась.

Дядино жилище, снаружи законспирированное под неопрятные развалины (чтобы не выделяться), изнутри выглядело на безумную (по моим понятиям) прорву денег.

Благодаря Нюсе здесь царил идеальный порядок, излишне строгие пропорции которого то тут то там были умело затушеваны легкими штрихами нарочитой небрежности: с зеркала свешивался шелковый шарфик, вздымающийся при малейшем сквозняке, на стуле лежал забытый букетик ромашек, а под ним, на полу, - тонкая гипюровая перчатка.

Ухоженный паркетный пол прикрывал пушистый темно-вишневый ковер. Пять на пять, - никак не меньше. Наверху, под потолком, сиял и переливался хрустальный каскад. На стене справа висело помутневшее от благородной старости зеркало в массивной резной оправе, вокруг которого кучковались легкомысленные разноцветные лампочки. Рядом стояли легкие стулья а-ля техно, а в углу - астматичный Бэн, скупо отсчитывающий время третье столетие подряд. Слева располагались стойка для зонтов и тростей, викторианская рухлядь, в просторечии именуемая старым шкафом, и ультрасовременная полка для обуви.

Прямо передо мной начиналась широкая лестница с вытертыми до блеска темно-вишневыми перилами.

Примерно на середине лестницы возвышалась монументальная фигура, облаченная в черный бархат.

Я бы сразу узнала тетю Лизу - по растерянному выражению круглого лица и по свисающей до пупка нитке крупного жемчуга, если бы не два обстоятельства. Во-первых, фигура нетвердо стояла на ногах и, во-вторых, сжимала в руке хрустальную рюмку.

Хотя в наше смутное время непреложные истины и не пользуются популярностью, однако все консервативное человечество, к каковому я имею честь относить и себя, по инерции придерживается твердых убеждений и принципов, которые зиждутся на трех основополагающих постулатах, как то: дважды два четыре, Волга впадает в Каспийское море, моя тетушка не пьет спиртного. Она - несгибаемый оплот трезвости, законопослушности и прочей моральной, так сказать, нравственности. Отныне, присно и вовеки веков.

- Ексель-моксель, тетя... ты ли это? - неуверенно окликнула я угрожающе покачивающийся оплот.

Тетя очнулась, встрепенулась, от чего многочисленные выпуклости и складки ее фигуры пришли в хаотичное движение, а нитка жемчуга, словно обезумевшая, заметалась поверх бархата. Тетя двинулась вниз, но каждый шаг давался ей с неимоверным трудом... Случись что - не удержу. Как пить дать, не удержу! Силы небесные, сколько же она выпила?!

- Ник-ка, деточк-ка... - заикаясь, проговорила тетушка и протянула мне рюмку, - Т-ты... ик... только не волнуйся... - совершенно машинально я вынула рюмку из ее трясущейся руки и поднесла к губам, - Но м-мы... ик... убили Павлик-ка.

И я захлебнулась валерьянкой.

***

- Не говори ерунды, мама, - в полутемную гостиную, куда отвела меня тетя Лиза, беспрерывно твердившая на разные лады одно и то же: то "мы его убили";, то "его убили мы";, - в гостиную, пропахшую валерьянкой и отсыревшую от тетушкиных слез, влетел Макс.

И гостиная, и мой кузен стоят того, чтобы остановиться на них несколько подробнее. Начну, пожалуй, с гостиной.

Здесь семейство Приваловых обедало и ужинало. Здесь проходили тихие или буйные - в зависимости от дядиного настроения - семейные вечера. Здесь смотрели телевизор и играли в покер. Здесь встречали гостей французским шампанским и сладким испанским вином.

Центр гостиной занимал длинный овальный стол на двенадцать персон, вокруг которого стояли венские стулья. За легкой японской ширмой, отгораживающей угол, пряталось канапе. ("Места для поцелуев";, - говаривал дядюшка, азартно потирая пухлые ладошки и выразительно подмигивая.) За ним следовал шкафчик для настольных игр, к которому примыкал сервант для парадной посуды и клавесин, на крышке которого лежали раскрытые ноты. Лицемерие и позерство. Древний инструмент безбожно гнусавил, поэтому играли на нем только по ну-очень-большим праздникам.

У противоположной стены стояли телевизор, диван, погребенный под ворохом мягких подушек, хрупкий инкрустированный столик на гнутых ножках и низкие кожаные кресла, в которых мы с тетей и устроились. А дальше, в самом углу, блестел бронзовым торсом атлант, согнувшийся под тяжестью пепельницы.

Кузен Макс, влетевший в гостиную, был необычайно длинным и невероятно худым молодым человеком. Нюсины старания в виде сдобных булочек, пирогов, расстегаев, кулебяк, тортов и шарлоток шли псу под хвост - как она ни билась, мой кузен не толстел. Состоящий из одних острых и на редкость вихлястых углов, Макс передвигался стремительно, резко меняя траекторию и сметая со своего извилистого пути замешкавшуюся мебель и нерасторопный фарфор почтенного возраста.

Его рыжеватые волосы, сколько их ни причесывай, торчали в разные стороны, а глаза излучали рассеянно-голубое сияние. Мечтая о солидности и респектабельности, он отрастил бороду. Разумеется, пегую и, безусловно, всклокоченную.

Надо добавить, что Макс был моим любимым кузеном, потому что место нелюбимого давно и прочно занял Павлик.

- Сестренка! - гаркнул любимый кузен, позабыв о культивируемой респектабельности. Он подскочил ко мне, саданул по хребту и стиснул в объятиях так, что я чуть ни лишилась парочки ребер. Превозмогая боль и одновременно загоняя сомнения на тему "прилично ли целовать убийцу"; в самый что ни есть дальний и безусловно темный угол сознания, я чмокнула кузена в колючую щеку. Между тем он продолжал говорить, нещадно тиская принадлежащее мне бренное тело, - Ну куда же ты пропала? Мы тут с ног сбились...

И на работу звонили, и Петренко, и Ляльке... И нигде тебя нет, - в его голосе явственно слышалось отчаяние.

- Да, Ника, ты была... ик... нам так нужна-а-а... ик, - всхлипнула тетушка, вытащила из-за корсажа батистовый платочек не первой свежести и промакнула воспаленные глаза.

- Да, кстати, а почему вы сидите в темноте? - совсем некстати, потому что интересовало меня совсем другое, полюбопытствовала я, - И почему затаились? Я испугалась, что придется ночевать в машине.

- Боже мой... Ника... Павлик! Как мы могли... - всхлипнула тетушка.

Уклоняться от ответов на прямые вопросы - это у нас семейное. Так мы можем разговаривать часами, прекрасно понимая друг друга и негодуя на примитивных остолопов, которые - вы только вдумайтесь! - на туманный, полный загадочных смыслов и таинственных подтекстов вопрос "когда"; отвечают ясно и четко "завтра в восемь";. Так каждый дурак сумеет.

В данное время кончик моего языка щекотал вопрос "как";. За что они убили Павлика - отдельная тема. Я и сама, без посторонней помощи, могу назвать дюжину причин, по которым стоило если не убить зловредного Павлика, то хотя бы тюкнуть отбойным молотком. По плюгавой башке. От всей души. И желательно два раза.

Но, прежде чем озвучить щекотливый вопрос "как";, мне необходимо завершить то, что дядюшка называл ритуальным фамильным поглаживанием и что в переводе, должно быть, означает "я тебя вижу, и ты мне нравишься";. Прямо как у дельфинов.

- Мама, - наконец оторвался от меня кузен, - Я прошу тебя, не говори каждому встречному, что мы убили Павлика. Это идиотизм, разве ты не понимаешь?

- Максим, да как тебе не стыдно! - строго одернула тетя, - Ника - не каждая встречная.

- Перестань притворяться, - разозлился кузен, - То же самое ты сказала и санитарам, и Андрею, и почтальону... Как его там?.. А-а, - он безнадежно махнул рукой, - Неважно. В конце концов ты добьешься, что всех нас арестуют и посадят в тюрьму. Ты этого хочешь? - Максим завелся, - Да? Ты этого добиваешься? Боже, - он обхватил длинными руками косматую голову и замер, опустившись на колени возле моего кресла.

Я молча наблюдала за ними. С тетушкой давно все понятно. Двадцать шесть лет назад, будучи на седьмом месяце беременности, Елизавета Привалова покинула театральные подмостки с тем, чтобы больше туда не вернуться. Но правду говорят, что актрисы, как и шпионы, не бывают бывшими. Им не мешает отсутствие рампы, кулис и зрителей. Да и чем родные хуже зрителей? А старый дом - прекрасная декорация для бесконечной мелодрамы... К этому пришлось приспособиться. Но Макс! Как мальчик вырос, как отточил мастерство за те полгода, что я его не видела! Браво!

- Боже, - глухо простонал Макс, - Моя мать рехнулась!

- Вы оба рехнулись.

Все - падает пыльный занавес. Конец первого акта.

Тетя Лиза перестала всхлипывать, а Макс подавился стенаниями. Мы разом повернули головы.

В дверном проеме стояла эффектная девушка - высокая, статная, с голубыми глазами и иссиня-черными кудрями, обрамляющими молочный овал лица. Она грациозно курила сигаретку, вставленную в длиннющий мундштук, едва уловимым движением тонкого пальчика стряхивая пепел прямо на дубовый паркет.

- Как хорошо, что ты приехала, - улыбнулась одними губами кузина. В ее прекрасных глазах плавали мелкие льдинки, которые, сталкиваясь, издавали звуки, напоминающие скрежет листового железа.

Она не выглядела ни испуганной, ни подавленной, ни рассерженной. Грета выглядела Гретой - холодной, отчужденной, словно происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. А может, и правда не имело?

Впрочем, и холодной, и отчужденной Грета выглядела всегда. Она выкормыш двух никудышных нянек: эгоистичной Мельпомены и неумолимого закона сохранения энергии. Попробую объяснить. С самого раннего детства, с мокрых пеленок, вокруг моей бедной кузины все бурлило, клокотало и пенилось. Если слезы - то градом, если смех - то до колик. Иначе тетя не могла. Отыграв одну великую роль, она принималась за другую: Княжна Тараканова дрожит у постели больного ребенка, Мария Стюарт кормит сопливых отпрысков манной кашкой, Жанна д,Арк проверяет школьный дневник, Анна Каренина бросается на рельсы из-за порванных колготок дочери и первой весенней ссадины на коленке сына. Ну и так далее. Постепенно нешуточные страсти великих вытеснили из Гретты ее собственные неокрепшие эмоции. Известное дело - если что-то куда-то прибудет, то столько же оттуда и убудет. Се ля ви, как говорится...

Кузина подошла ко мне, и мы светски расцеловались, не касаясь друг друга накрашенными губами.

- Эти сумасшедшие уже сказали тебе, что мы убили Павлика? Так вот - мы его не убивали, - сказала она ровным голосом.

- Ну конечно! Это многое объясняет, - не сдержавшись, съехидничала я.

- Не убивали, - эхом отозвался Макс. Он встал с коленей и переместился на широкий подлокотник моего кресла.

- У Павлика был сердечный приступ, его увезли в больницу, - объяснила кузина.

- Сердечный приступ, говоришь? - обескуражено протянула я, - Кто бы мог подумать, что у нашего дорогого Павлика вообще есть сердце....

Грета равнодушно пожала плечами и пошла к бронзовой пепельнице тушить сигарету.

- Это мы - мы! - довели его до приступа! - воспользовавшись паузой, отчаянно крикнула тетя, и крупные слезы наперегонки покатились по ее пухлым щекам. Достигнув дебелого подбородка, они срывались вниз и по ложбинке устремлялись в необъятные недра корсета.

- Нет!

- Не говори глупости! - хором крикнули Грета и Макс.

- Это мы-ы-ы...

- Ну хватит, - решила я и стукнула кулачком по подлокотнику, забыв, что на нем пристроился Макс.

- С-с, - потрясла я ушибленной рукой, - Ну ты и костлявый!

- С-с, - скорчился кузен, - Нашла куда бить, с-сестренка...

Я посмотрела на опухшую от слез тетю, и мой голос невольно приобрел противно-сюсюкающие интонации - такие, какие обычно появляются у неразумных взрослых, когда они заговаривают зубы капризным детям:

- Пойдем, тетушка, умоемся, выпьем валерьяночки, носики попудрим. Пойдем? - я подошла к ней, потянула за безвольную руку и вытянула из глубокого кресла, - Вот умница... - сказала я, выводя присмиревшую тетушку из гостиной.

***

На пороге гостиной материализовалась домработница Нюся - сутулое существо без определенного пола и возраста, одетое в широкие хлопчатобумажные шаровары, розовую блузку с пышными оборками на впалой груди и подпоясанное накрахмаленным передником. На ногах у Нюси были розовые тапочки с помпонами, на голове - розовая косынка.

Нюся обладала удивительным свойством - она была везде и нигде одновременно: никогда не путалась под ногами, но стоило только крикнуть "Нюся, ты где?";, бодро отзывалась из-за спины "я тута";.

Совершенно не помню тот момент, когда она появилась в доме Приваловых. Иногда мне кажется, что Нюся была здесь всегда - как время, как материя, как пыль.

- Пожалуйста, - попросила я, - Принеси ситро детям, а мне... ну ты знаешь чего... из дядиного бара.

Детям - ничего себе сказанула! Формально я старше этих детишек лет на шесть-семь, не больше. Да они меня на куски разорвут! Или... что там они сделали с Павликом?..

Но Грета и бровью не повела, а Макс ласково огрел по плечу. Уф, кажется, пронесло. Но впредь надо быть осмотрительнее и не молоть языком что попало.

Нюся одобрительно кивнула и растворилась в синем сумраке.

- Итак, солнцы мои, - я улыбнулась самой лучезарной улыбкой, на какую была способна, - Вашу маман я уложила баиньки. Теперь мы можем поговорить спокойно. Идет? Ты, Макс, пересядь, пожалуйста, на диван.

Я должна видеть вас обоих, - когда Макс послушно осел в подушки, я смогла продолжить, - Так уж случилось, что Павлик, не к ночи будь помянут, - не только ваш кузен, но и мой. Это - чудовищное недоразумение, с которым, однако, мне постоянно приходится считаться. Поэтому я имею право знать: что? здесь? произошло???

В комнате повисло молчание.

Грета невозмутимо прикуривала очередную сигарету. Макс дергал острым кадыком и смотрел на меня просветленными глазами блаженного Августина.

- Колитесь, родные мои! - подбодрила я, - Может, ты начнешь, Грета? я в упор посмотрела на голубоглазую кузину.

- Я бы начала, - ответила та, делая затяжку и выпуская дым через тонкие ноздри, - Только не знаю - с чего...

- А ты попробуй с начала, может, получится.

В комнату вошла Нюся и поставила на карточный стол канделябр и поднос, на котором стояли фужеры с пузырящейся водой, хрустальный графин, одинокая рюмка и плоское керамическое блюдо с закуской.

Внезапно у меня закружилась голова: на нежно-зеленых листьях салата лежали тонкие кольца лимона, горка янтарной икры, горка квашеной капусты, бледно-розовые ломтики домашней буженины, малосольные пупырчатые огурчики и влажные веточки укропа. Обалдеть.

Я вспомнила, что в последний раз ела ранним утром. И тут стыд и отчаяние, отчаяние и стыд железными кольцами скрутили грудную клетку и обожгли горло.

- Нюся! Сем Семыч!

И как я, дурья башка, могла забыть про кота? Он мне это обязательно припомнит. Он все припоминает, когда подходит срок.

- Да я давно его покормила, не переживай, - просто ответила Нюся. Я сорвалась с места, кинулась к ней, ненароком задев бедром легкое кресло и опрокинув его навзничь, чмокнула Нюсю в морщинистую дряблую щеку:

- Ты золото, Нюся, самое настоящее золото! Если бы не ты...

Старушка расплылась в довольной улыбке, прикрывая сухой ладошкой щербатый рот. Однако выглядела она не очень. Еще постарела.

- И тебе не мешает поесть по-человечески, - назидательно сказала она в ладошку, - К чему покусовничать? Я борща наварила, как ты любишь, с мозговой косточкой. Пирожки испекла. Как знала, что приедешь, - ее круглые сорочьи глаза увлажнились, - От ужина осталось рагу из куриной грудки с шампиньонами, рисом, сладким перцем и помидорами. Есть холодец с хреном, но не знаю, застыл ли. А хрен в этом году задиристый - жуть, до самых костей пробирает. Могу сделать...

- Да-да, - прервала я Нюсю, иначе перечисление блюд грозило затянуться до вторых петухов, - Сначала мы поговорим, а потом я спущусь на кухню. Ступай, Нюсечка.

И она испарилась.

Я вернулась к креслу, которое преспокойненько стояло на своем месте. Неужели глюки?

- Ваше здоровье!.. Так на чем мы остановились? - спросила я, отправляя в рот самый большой и жирный кусок буженины.

- Э-э-э... - проблеял Макс, - Не так-то просто начать. Понимаешь?

Продолжая жевать сочное мясо, я кивнула. Конечно, понимаю. Всегда проще сделать, чем объяснить что да как. Но объяснять, - я тяжело вздохнула, - как правило, приходится.

- Все э-э-э... началось с того... - сказал кузен и осекся.

- Что умер дядя, - закончила фразу Грета. Она отложила мундштук и направилась к свободному креслу.

- Да. Дядя умер внезапно: раз - и инсульт, - затараторил Макс, захлебываясь словами, - Ни чем не болел, ни на что не жаловался, кроме... ну ты сама знаешь...

И точно, я знала. У дяди был геморрой. Он твердил о нем с утра до вечера. Будь его воля, он твердил бы и с вечера до утра, но ведь и ему нужно было когда-то спать.

- И вдруг он умер. И мы... мы...

- Растерялись, - подсказала я, кивнув головой. Охотно верю. Мне тоже казалось, что дядя будет вечен, как небо, солнце, звезды, земля, Красная площадь, как дураки и дороги, как хроническое ожидание конца света и неистребимые надежды на лучшее.

Но дядя все-таки умер. Нет, не верю! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Сейчас откроется дверь, и в комнату войдет дядя. И, хитро прищурившись, спросит: "По какому случаю выпиваем?"; И что я ему отвечу? Что выпиваю за помин его души? Да он разорвет меня на атомы!..

Так дело не пойдет. Надо успокоиться и придержать фантазию: дядя все-таки умер. Он не войдет и не спросит, а я не отвечу. Надо принять случившееся как данность, хотя со смертью как таковой - внезапной, не внезапной, да любой! - вообще нелегко примириться.

- Да, растерялись, - дрыгнув в воздухе острыми коленками, кузен выскочил из объятий диванных подушек и забегал по комнате, - Мама просто обезумела. Как начала плакать, так до сих пор не может остановиться. Даже во сне плачет, - налетев на невидимую преграду, Макс внезапно замер и скис, - С мамой надо что-то делать, - заключил он еле слышно.

- Приехал Фабий Моисеич, - подхватила рассказ Грета, как подхватывают древко из рук смертельно раненного знаменосца, - К счастью, он взял все заботы на себя. Я имею в виду оформление документов, организацию похорон и все такое.

- Если бы не Фаба, - ожил кузен, - Мы бы... мы бы... - и опять скис, но на этот раз Грета промолчала, предоставляя брату самому выпутываться из весьма щекотливого положения.

- До сих пор не похоронили дядю, - прошептала я сдавленно. Мама мия! Ексель-моксель! Потрясенная догадкой, я пронесла квашеную капусту мимо широко открытого рта.

- Наверное, да, - признался Макс, рассеянно почесывая пятерней бороду.

Ну и родственнички мне достались. И где, спрашивается, я была, когда раздавали нормальных? В консерватории? Или на мужиков глазела? Выходит так: сама виновата.

- Ясно, - обреченно вздохнула я, подбирая капусту с коленей, Продолжай.

Продолжила Грета:

- Фаба сказал, что нужно обзвонить всех родственников и знакомых. Дядиных издателей он взял на себя. Я позвонила Гусевым, Володарским, тете Поле с Павликом, тете Мане в Токио и тебе. Тебя не нашла.

Она посмотрела так, что мне захотелось забиться под кресло.

- Я звонила тебе, - продолжила Грета холодно, - И домой, и на работу. Дома - никого, а на работе мне сказали, что ты в отпуске. Мы все ужасно расстроились, - подчеркнула Грета, но в ее глазах по-прежнему плавали льдинки, - Один милый дядечка продиктовал телефон твоей подруги Ляли, но и она не знала, где ты находишься.

Да, никогда себе не прощу, что уехала к Дакше в деревню, не сказав никому ни слова. Не сказала потому, что уезжала всего на пару дней. Зачем людей беспокоить? А застряла на целых две недели, и последние события пронеслись галопом мимо меня.

- Фабе было трудно, он с ног сбился, - кузина взглядом припечатала меня к стенке.

Фу ты ну ты! А вы с Максом на что? Но одно дело - подумать и совсем другое - произнести.

- Лялька все-таки разыскала меня. Один леший знает, чего ей это стоило, - пробормотала я в оправдание. Ненавижу себя за это. Взять бы и резануть правду-матку. Хотя бы для разнообразия. Так нет же, кишка тонка. К великому сожалению.

Грета привстала с места, чтобы взять с подноса фужер и маленькими глоточками, осторожно, чтобы не смазать помаду, выпила воду. Макс рухнул на диван, который отчаянно крякнул под ним, но выстоял.

- С дядей разобрались. Пойдем дальше. Рассказывайте немедленно, что случилось с Павликом, - насупив брови, потребовала я.

- Павлик вел себя мерзко... (Эка невидаль! Павлик есть Павлик.) ...Он, конечно, делал скорбную мину, цистернами пил мамину валерьянку и много говорил о дяде. Но все остальное... - кузина брезгливо поморщилась, - Он кружил по дому, рылся в шкафах, выдвигал ящики, вываливал содержимое прямо на пол, задавал ужасные вопросы о стоимости мебели, заглядывал в Нюсины кастрюли, - Грета помассировала висок тонкими белыми пальцами, - Фабе, кстати, он тоже задавал вопросы. И даже издателям!

Кажется, Грета возмутилась. Впервые, насколько я ее знаю. Молодец, девочка! Так держать.

- Словом, он вел себя, как судебный пристав, описывающий наше имущество, - кузина обвела рукой темное пространство вокруг себя.

- То есть как это? - удивилась я, засовывая в рот ароматную веточку укропа.

- Он сказал, - вмешался Макс, - что дядя Генрих составил завещание в его пользу. И теперь все это, - он повторил жест сестры, - Его.

Завещание? В пользу Павлика? Ничего более удивительного я никогда не слышала. То есть вру, конечно. Про завещание слышала, но так часто и в таких э-э-э... противоречивых контекстах, что решила: дядя опять развлекается. Он вообще любил позабавиться, наш добрый дядюшка Генрих... Земля ему пухом и все такое.

...Несколько лет назад он собрал близких - тетю Лизу с детьми, тетю Полю с Павликом да меня с мамулей, и торжественно сообщил всем нам, что решил составить завещание, но пока не знает, каким образом, избегая ненавистной ему коммунистической уравниловки, разделить между нами имущество, нажитое непосильным трудом и орошенное кровавым потом гения. Для тех, кто еще не понял: гений у нас один - разумеется, дядюшка Генрих.

Проходили годы, а он все не знал. Ну и молчал бы себе в тряпочку. Так нет: он говорил часто, подолгу и без стеснений. И всякий раз выходило, что каждый из нас недостоин. У дяди был талант обставлять дело так, что каждый чувствовал себя самым недостойным, самым убогим, самой, так сказать, тварью дрожащей.

Именно это и развлекало нашего дядюшку. Такой он был забавник.

Павлику доставалось не меньше остальных. Он тоже был тварью дрожащей. И прав не имел.

- С какого, простите, бодуна Павлик решил, что все достанется ему?

- Вот-вот, - обрадовался Макс, - Мама так его и спросила. Э-э-э... почти так.

- А он что?

Макс замялся.

- А он сказал, что все мы - сборище первостатейных идиотов, по которому плачет кунсткамера, - невозмутимо ответила Грета, - И от которого дядя давно мечтал отделаться, только не знал как. Точка. Конец цитаты.

- Павлик что, сбрендил? - задохнулась я от возмущения, позабыв, что недавно сама еле удержалась от правды-матки.

- Похоже. Он потерял над собой контроль и много чего наговорил. Маме сказал, что она актриса из погорелого театра, Максу - что он импотент и тряпка, мне - что я замороженная скумбрия. А о тебе... - кузина осеклась на полуслове. В горле у нее что-то булькнуло, а в глазах мелькнул испуг.

- Та-ак, сдается мне, что самое интересное, как всегда, впереди. Правда, Грета? Продолжай, - я плотоядно усмехнулась, - И что разлюбезный кузен сказал обо мне? Ну! - я резко подалась вперед.

- Скажи ей, раз проговорилась, - вмешался кузен, - Она не отстанет. Плешь проест, но не отстанет.

- Сам скажи, - огрызнулась Грета.

- И скажу, - он шумно втянул воздух носом, зажмурился и выпалил, - От тебя все мужики сбегают, потому что ты невменяемая... Извини, это не я это Павлик сказал, - и он поглубже зарылся в подушки.

- Вот сморчок плюгавый! - не сдержалась я, хотя и дала себе слово не выражаться, что бы ни услышала, - Сучок криво... А-а-а! - ужасная догадка лезвием прошлась по горлу. Крик перешел в хрип. Хватаясь руками за горло, я вскочила с кресла и выпалила, - И тогда вы его того?.. Убили?

Лишь чудо удержало пугливую рюмку на краю стола.

- Нет!

- Нет, что ты!

Я упала в кресло.

- А зря, - услышала свой голос и не узнала - столько в нем было металла.

- Мы, конечно, возмутились и в ответ наговорили ему тако-о-ое... Тако-о-ое... - лицо Макса непроизвольно вытянулось, - Не знаю, как Грете, а мне до сих пор стыдно. Поэтому мама и считает, что мы его убили. Понимаешь?.. - кузен почесал бороду, - Ника, ты у нас умная, скажи, откуда в человеке столько дерьма? Где оно копится?

- Максим! - строго одернула Грета.

Я опрокинула вторую рюмку водки. Ух, какая га-адость этот наш Павлик... Мужики от меня, видите ли, бегают. Фу! Да я сама от них бегаю, но это недостаточный повод, чтобы считать меня невменяемой. Излишне впечатлительной - пожалуй, но не невменяемой.

- Павлик хамил, смеялся над нами, орал, размахивал руками и брызгал во все стороны ядовитой слюной, - Макс брезгливо вытер щеку, как будто последняя капля только сейчас долетела до него, - Нам так не хватало тебя! - заключил он патетически, - Ты бы сумела его приструнить.

- Он осатанел, честное слово! - поддержала кузина брата, - Метался по комнатам, выворачивал ящики, сметал с полок белье. Трусы, полотенца, - все на пол, Нюсе потом пришлось перестирывать... Налетел на Фабу, который зашел нас проведать, схватил старика за грудки и стал трясти, требуя отдать дядино завещание, - Грета устало прикрыла глаза.

- Он обвинил нас в том, что мы его уничтожили, - припомнил Макс. Поняв, что "его"; - это завещание, а не самого Павлика, я уточнила:

- А вы действительно его уничтожили?

- Нет! - запротестовал любимый кузен, - Если хочешь знать, мы его в глаза не видели. Думаю, дядя нас дурачил. Он хотел, чтобы мы побегали вокруг, посуетились, вот и выдумал завещание.

Бен прохрипел полночь.

- На дядю это похоже, - согласилась я, - Значит, вы не уничтожали завещание и не убивали сморчка. Не мучайте меня, я и без вас устала с дороги, скажите, кто его убил, и разойдемся с миром.

- Да никто, - нервно хохотнул кузен, - Честное слово! Смор... в смысле Павлик ушел в спальню.

Побушевал там и успокоился. Когда мама зашла к нему со стаканом теплого молока - думаю, она хотела помириться, - Макс скорчил мину, выражающую неодобрение, смешанное с почтительным сыновним смирением, и продолжил, - Павлик ничком лежал на полу. Фаба вызвал неотложку, и Павлика увезли в больницу.

- Когда это случилось?

- Сегодня днем, часов в пять, нет, ближе к шести.

- Ближе к восьми, - поправила Грета, - Скандал начался без десяти восемь. Некоторое время я на часы не смотрела, сама понимаешь - не до того было, но скорая приехала в половине десятого, это точно.

Выходит, я опоздала к финалу на час с небольшим.

- Тете Поле сообщили?

- Н-нет... А ты думаешь, стоит? - напрягся Максим.

- Не знаю, - честно призналась я, - А в больницу ходили? Если сморчок умер, то хочешь-не хочешь, а сообщить придется, если нет - подождем, может, само рассосется.

- Павлик не умер. Во всяком случае пока не умер, - откликнулась Грета, - Я только что из больницы. В регистратуре сказали, что Павлик в реанимации. Завтра утром станет ясно что да как.

Хорошо, что Павлика никто не убивал, но странно. Очень странно. Сморчок давно напрашивался.

Однако...

- Не могу больше - глаза слипаются, - пожаловалась я, вставая, - Пойду спать. Не возражаете?

День выдался хуже не куда. Лялькину телеграмму о скоропостижной смерти моего единственного дяди я получила сегодня в обед. Неужели сегодня? ахнула я. Не верится. Кажется, что на прошлой неделе. Это доказывает, что время - коварная субстанция, оно то летит, то тащится, то делает мертвые петли, одна из которых, как видно, и пришлась на сегодняшний день.

После того, как я получила телеграмму, Дашка покидала мои вещи в сумку, я отловила в курятнике упирающегося всеми четырьмя лапами Сем Семыча, прыгнула в "ниву"; и помчалась в Озерск.

Потом пять часов за рулем. В аду, пропахшем плавящимся асфальтом и выхлопами. Но все бы ничего, если бы не шизанутые иномарки, мечтающие то ли о ближайшем столбе, то ли о первом встречном - моем, разумеется!

- бампере. И естественно, ими управляли мужчины - агрессивные и прямолинейные до обморока. Однажды еле вывернулась, послав пару дружеских слов упертому кретину в "мерсе". Поцелуй меня в карбюратор, красавчик! И по газам от греха подольше.

И вот, после всех пережитых ужасов неуемная судьба подкидывает происшествие с Павликом. Это чтобы жизнь не казалась липовым медом.

Думаю, хватит с меня на сегодня. Но кто знает, не готовит ли щедрый денек очередную пакость, поэтому в срочном порядке ставлю на нем жирную точку, пока он не поставил на мне.

- Нюся постелила тебе в угловой спальне, - крикнула в спину Грета.

Когда я нырнула под хрустящую простыню, пахнущую ромашкой, дверь приоткрылась, тихонько скрипнув, кто-то бесшумно подкрался и засопел, устраиваясь в ногах. Сем Семыч, - подумала я, улыбаясь, и мгновенно заснула.

***

Я лежала на Дашкином сеновале, широко раскинув руки и подтянув колени к животу. Я была пушистым белым облаком, которое бережно баюкает синий ветер.

Внезапно неведомая сила навалилась на меня: закрутила, потащила в темную бездну, а потом и вовсе швырнула камнем вниз.

Пролетев сквозь колючую толщу, пахнущую клевером и ромашкой, я пару раз кувыркнулась в воздухе и вошла солдатиком в воду, которая бесшумно разомкнулась у меня под ногами и тут же сомкнулась над головой.

Я стала погружаться на дно.

Я погружалась миллионы лет, а дна все не было.

Опомнившись, я заработала руками и ногами, направляя безумно тяжелое и неуклюжее тело вверх.

Наконец, почувствовала, что всплываю, но - увы! - слишком поздно. Над головой - все та же темная, мутная толща, и нет ей конца. Ни дна, так сказать, ни покрышки.

Невыносимая боль тупым скальпелем вспорола пустые легкие. Захотелось одного - избавления. Любой ценой.

Прости и прими рабу твою. Все. И...

И я захлебнулась влажным воздухом, пахнущим тиной и гнилью. Не веря своему счастью, я забилась на поверхности и все-таки нахлебалась воды солоновато-сладкой, что-то напоминающей по вкусу. А еще вода была вязкой и, почудилось в кромешной темноте, алой. Бред, конечно, но так показалось.

Вдалеке виднелся спасительный берег. Я погребла к нему.

Плыть было трудно. Мокрые шорты и майка тянули вниз. Вязкая вода сковывала движения, цеплялась за меня, словно утопающей была не я, а она. Чтобы сэкономить силы, я перевернулась на спину и поплыла, ориентируясь по звездным россыпям.

Вот и берег. Стараясь не думать о пиявках (может, в темноте они спят?), я нащупала ногами скользкое илистое дно и встала. Осталось сделать последнее движение - и я спасена.

- А!

Последнее движение оказалось крайне неудачным - я поскользнулась и шлепнулась в воду, подняв фонтан алых брызг. Ой, мамочки, здесь могут быть пиявки! Я быстро подскочила, отряхнула беззащитный перед злобными пиявками зад и снова попыталась выбраться на берег. И снова неудачно.

Распугав всех мерзких кровососов в радиусе тридцати метров упражнением номер шесть (глубокое приседание) и вконец намаявшись, я догадалась опуститься на четвереньки - так устойчивее - и упрямо поползла вперед. Вскоре рука наткнулась на склизкую деревяшку. Это было бревно, один конец которого съехал в озеро. Я ухватилась за него, как за канат Ариадны, и, подтянувшись, выбралась на берег. Уф. Можно перевести дух.

Только я хотела отпустить спасительную корягу, как она блеснула глазами, широко раскрыла пасть, высунула тонкий, раздвоенный на конце язычок и лизнула меня в ободранную щеку. Ай!

С визгом я отбросила гадину и бросилась бежать куда глаза глядят. А глаза мои глядели, видимо, на Пушкинскую площадь, потому что в конце концов я оказалась там, на лавочке возле нашего всего, немилосердно загаженного голубями и прочими птахами.

Не берусь рассудить, кто из нас двоих выглядел лучше.

***

Я проснулась, но открыть глаза не решалась. Долго лежала, прислушиваясь к себе и к окружающему миру - солнечному, по-утренне свежему, аппетитно шкварчащему салом на большой Нюсиной сковородке.

Мир был прекрасен. Его портил только солоновато-сладкий привкус на языке.

Алая, вязкая, солоновато-сладкая - это, безусловно, кровь. А кровь, известное дело, снится к скорой встрече с родственниками. Но я уже у родственников. Хиромантия какая-то... Может, сон задержался в пути?

Или я подсмотрела чужое сновидение? Натка говорит, такое случается.

Я встала с постели, подышала у открытого окна, тренируясь в пранаиаме, которая является четвертой ступенью раджа-йоги. После упражнений, цель которых - особым образом упорядочить дыхание и очистить нервы от нежелательных примесей, осадок, оставленный дурацким сном, растворился вчистую. Я бодро спустилась на кухню, ощущая приятное покалывание во всем теле и необычайную легкость. Это благотворный прилив могущественных токов праны. Я на пути к совершенству.

- Привет!

- Не спится? - удивилась Нюся, - Вчера на тебе лица не было - худущая, бледнущая, - запричитала домоправительница, как уважительно называл Нюсю дядя Генрих. Она принялась выставлять на стол обильный завтрак - желтую вареную картошку, посыпанную зеленью, прожаренные до цвета кофе с молоком куски сала, яйца, фаршированные лисичками с луком, гренки с хрустящей корочкой, мед, яблочный сок и горячий кофе. Н-да, Нюсины представлении о завтраке весьма своеобразны. Весьма.

- Хочу, пока все спят, сходить на кладбище, - объяснила я и закинула в рот половинку яйца.

Чистая правда. Мне совсем не улыбалось тащить за собой буйное семейство, которое непременно потащилось бы, заикнись я о кладбище. А мне хотелось тишины, покоя и уединения.

Нюся вдруг хлюпнула носом и вытерла глаза белоснежным фартуком.

- Хозяин ждал тебя, я знаю. Кто скажет, помер и все, - не верь, - она понизила голос до шепота.

- Нюся, - я напомнила себе, что йог воздержан в еде, и решительно отодвинула тарелку с гренками.

Надеюсь, этот подвиг мне зачтется, когда придет срок, - О чем ты говоришь и почему шепотом?

Она обтерла табуретку длинным подолом, присела на самый краешек и наклонилась ко мне:

- Они все сидели в гостиной. Максим вслух читал книгу, а хозяин с хозяйкой и Гретой раскладывали казлы. (Пазлы, - перевела я.) Вдруг хозяин налился краской и упал. А я была в чулане. Слышу - Лизавета кричит: "Нюся! Нюся";. Ну, думаю, опять блажь нашла. А она: "Воду неси, капли, скорее!"; Я собрала, что она велела, вхожу в гостиную - никого. Слышу - за стеной хрип. Вошла в кабинет и вижу - хозяин помирать собрался. Я к нему, - она часто заморгала, сдерживая слезы, кончик ее остренького носа покраснел. Мне стало неловко. Нюся заботится о нас, а мы... Свиньи неблагодарные - вот кто мы. Увлеклись собственными переживаниями и не замечаем, что Нюся горюет. А мы: "Принеси то, убери это";. Будто Нюся каменная. Тьфу ты, свиньи и есть.

Я коснулась маленькой руки, покрытой пигментными пятнами, и погладила ее. Нюся заплакала - тяжело, молча, как плачут старые люди, у которых не осталось ни одной, даже самой захудалой иллюзии. Я молчала. Что тут скажешь?

- Я подошла к хозяину, - продолжила она через некоторое время, вытирая слезы все тем же фартуком, - А он лежит колодой. Я наливаю капли, а сама вижу: он рот открывает - хочет сказать, да видно, язык не слушает. И смотрит в бок, словно показывает. Ну я и посмотрела, куда он показывал.

- И что? Куда он смотрел? - заинтересовалась я.

- На бюро. Аккурат на твою собаку.

- На ту фарфоровую фигурку, которую я ему подарила?

- На нее, - закивала Нюся.

Я задумалась. Мы с дядей часто ссорились, особенно в последнее время. Он стал невыносим: постоянно придирался, упрекал, угрожал, закатывал истерики с тривиальным битьем посуды и метанием бронзовой пепельницы в головы домочадцев. Слава богу, до снайпера дяде было так же далеко, как до примы кордебалета.

Когда тяжеленная пепельница свистела мимо моего уха, я всерьез подумала о том, чтобы окончательно и бесповоротно послать дорогого дядюшку по адресу, широко известному в народных массах. А мои помыслы, надо учесть, обычно не расходятся со словами. Что и было доказано в следующую секунду... Началась такая кутерьма, что... лучше бы она не начиналась.

Нет, скорее всего дядин взгляд случайно упал на ту статуэтку.

- А что тетя, Макс?

- Они ничего не заметили. Разве такие заметят? С них и взятки гладки, - беззлобно заключила старушка.

- А что было потом, Нюся?

- Я побежала вызывать скорую - они-то не догадались, а в кабинете, сама знаешь, телефона нет. И пока я звонила, хозяин умер. Лизавета сказала, сразу, как я ушла.

Мы помолчали.

- Мне, пожалуй, пора. Пойду, - сказала я после того, как Бэн прокашлял семь часов, и встала из-за стола.

- Да что же ты, опять не поела, - огорчилась Нюся.

- Твоими медовыми гренками, Нюсечка, выстлана самая прямая дорога в ад. Думаю, мне туда рано.

Успею еще. А шкварочки подай к обеду. Смотри, я на них буду рассчитывать, - и, послав ей воздушный поцелуй, я вышла из кухни, но попятилась задом и бросила через плечо:

- А как Сем Семыч?

- Есть не хочет.

- Не может быть. Он, часом, не заболел? - забеспокоилась я.

- Да не заболел твой бусурман, - засмеялась домоправительница, Просто не до еды ему нынче.

- Что так?

- Он занят важным делом.

- Каким таким делом?

- А соседских курей гоняет - вот каким.

- Серьезное занятие, - одобрила я, - Ну, до встречи.

***

Большое городское кладбище расположилось на вершине холма, поближе к небу. Для того, чтобы туда попасть, надо либо отдать бренные концы (и тогда беспокоиться не о чем - мимо не провезут), либо на своих двоих выйти на окраину Озерска со стороны улицы Строителей коммунизма, которую в перестроечной спешке забыли переименовать, потом пройти по тропинке, пересекающей изумрудный луг, и подняться по довольно крутому склону холма.

Я прошла большую часть скорбного пути и присела передохнуть на прогретый солнцем камень, стоящий у обочины. Отсюда, с высоты, виднелись крыши домов, уродливое здание городской администрации, над которым безвольной тряпкой болтался триколор, бесконечные яблоневые сады, парк Героев, разделенный надвое хиреющей речкой Тьмакой, озеро с грязно-свинцовой водой, трактор, ползущий букашкой по полю, и темная полоса дальнего леса.

Думаю, отсюда нашим мертвым удобно наблюдать за своими живыми.

Я прошла через кладбищенские ворота и остановилась в нерешительности. Только такая идиотка, как я, могла не спросить у Нюси, где похоронен дядя. А кругом - никого. Ни одной души - ни живой, ни, брат Чичиков, мертвой. И сторожка смотрителя закрыта на большой амбарный замок. Остается одно искать свежие могилы. Я медленно побрела по одной из утоптанных дорожек, вьющихся между сколоченными наспех, почерневшими от частых дождей крестами и солидными гранитными памятниками.

Проблуждала я долго. Наконец, сопровождаемая невыносимо радостным щебетом птиц, вышла к вырытым, видимо, с вечера ямам. Вид пустых могил, ожидающих своих квартирантов, ужаснул меня. Дурнота подкатила к горлу, и, чтобы не упасть в крайнюю яму, я намертво вцепилась в высокий резной крест.

Негнущимися пальцами, дрожащими и мокрыми, я нащупала в кармане пачку сигарет. Прикурила с восьмой попытки.

Передо мной зияло раз, два, три... шесть ям. Шесть покойников разом явный перебор для городка с населением чуть больше трехсот тысяч. Неужели могильщики не смогли вовремя остановиться и копали, копали, копали, пока хватало сил и водки?..

Я обошла все ближайшие захоронения, начав с резного креста, поддержавшего меня в трудную минуту.

Все напрасно. Могилу дядюшки я не нашла. Тогда я расширила зону поиска. И опять результат оказался нулевым. Я присела на голубую скамеечку и задумалась. И было над чем подумать.

Обнаружилось странное обстоятельство: озерчане мрут как мухи, и если они будут продолжать в таком же духе, то в весьма скором времени вымрут как мамонты. Я посчитала, загибая для верности пальцы. За шесть дней умерло, не считая пропавшего дяди, двадцать восемь человек. Ну и статистика, невесело присвистнула я.

Но статистика статистикой, а дядю искать надо. Вопрос - где.

Я знала, что другого кладбища в Озерске нет. Значит... Значит... Ексель-моксель! Прадедушкин склеп!

Но как им удалось впихнуть туда еще и дядю?

Ругая себя на чем свет стоит, я вернулась назад, к сторожке смотрителя, свернула налево, прошла мимо заколоченной церкви и оказалась в самой старой части кладбища.

Белую фамильную часовенку я нашла быстро. Нагнувшись, пошарила под камнем, поросшим мхом, и нащупала полуистлевшую тряпицу, в которую был завернут обильно смазанный жиром ключ. Шагнула вперед, наступила на третью слева плиту и вставила ключ в замочную скважину. Замок охотно щелкнул, и дверь отворилась.

Кромешная тьма, обступившая меня, удушливо пахла замурованными цветами. Значит, я не ошиблась: он здесь. Протянув руку, я нащупала керосинку и чиркнула зажигалкой. Потом спустилась по узким крутым ступенькам.

Букеты умерших цветов стояли повсюду - на полу, на каменном парапете, на плитах с именами моих предков. Егор Привалов. Александр и Кузьма Егоровичи. Сашенька и Екатерина Ланская-Привалова.

Прасковья Егоровна и Карл Приваловы. Рядом с дедушкиной плитой стояла штуковина, отдаленно напоминающая усеченный артиллерийский снаряд. Ее подпирал еловый венок с алой лентой, расправив которую, я прочитала: "Любимому брату и дяде от безутешных родных";.

Запалив лампадку возле темного образа, я разобрала витиеватые строки:

Моряк, ступивший на берег родной, Охотник, спустившийся с гор, - Я там, куда шел давно...

По стенам метались тени, разбуженные неярким светом лампы. Но это свои тени, родные. С ними не страшно. Я могла бы поклясться, что под ногами больших теней путалась одна маленькая и самая шустрая.

Сашенька?

А? а? - разнесло эхо.

Странная штука - память. Можно забыть, что было вчера, кто ты и откуда, а можно помнить о людях, которых никогда не знал.

Одной рукой я смахнула слезу, другой - пыль с образа. Свалила завядшие розы в кучу. Потом расставила по углам полевые цветы, которые нарвала по дороге на кладбище. Получилось скромно, но со вкусом. Присела. И вдруг услышала пение. Нет, не ангелов. Если ангелы и поют, то не оперные арии.

"Тучка со-громом сгова-ари-ва-лась..."; - старательно выводил тонкий, вибрирующий голосок, сильно приглушенный стенами часовни, - ...выйдут девицы за я-а-агодами...";

Нет, в таких условиях скорбеть невозможно!

"Вслед им молодцы увя-яжу-утся...";

Поспешно задув лампадку, я вынырнула из фамильного склепа и огляделась в поисках певуньи.

Ни-ко-го. Стояла мертвая - мертвее не бывает - тишина. Ни щебета птиц, ни шелеста листвы. Опять глюки? Я закрыла замок, спрятала ключ под камень и направилась к воротам.

Прощайте, позже я еще зайду.

Навстречу бежал огромный, худой, с ввалившимися боками и свалявшийся шерстью пес. Из его открытой пасти капала слюна. Пес бежал так, словно боялся опоздать. "Должно быть, это кобель,"; - сразу решила я.

Зверь остановился в шаге от меня, вывалив из пасти длинный язык. Я присела на корточки.

- Хороший.

Никогда не боялась собак и не вижу достаточных оснований, чтобы начать бояться.

- Красавец.

Зверь повел ушами и присел на задние лапы. Я мучительно долго шарила по карманам: должно что-то быть, должно. (У меня пунктик на почве кормления бездомных животных.) Есть! Нащупала обломок печенья, достала его из кармана, сдула табачную крошку и протянула псу.

- Прости, но больше ничего нет.

Пес беззлобно оскалил пасть, примерился и очень осторожно вынул желтыми зубами угощение из моих пальцев. Бросив прощальный взгляд, полный печали и милости, он скрылся за надгробиями.

Это действительно был кобель.

***

- Как, ты не знала? - спросила тетя, потирая кулачками опухшие веки. Она сменила черный бархат на темно-синий шелк, искусно задрапированный на могучей груди. Ее волосы были тщательно уложены в пышный валик, а губы накрашены светлой помадой. "Хороший признак,"; - отметила я. Нюся неодобрительно шваркнула чугунной сковородкой о плиту.

- Хозяин хотел, чтобы его кремировали.

- Ужас, - резюмировал Макс.

- А вот и не ужас, - вмешалась Грета, которая сидела за столом, положив ногу на ногу, и короткий голубой халатик рискованно приоткрывал верхнюю часть ее длинных загорелых конечностей. По сравнению с ней я выглядела бледной немочью. И это меня раздражало. Каюсь.

- Кремация - это так благородно, - говорила кузина, раскачивая вышитый бисером шлепанец на кончиках напедикюренных пальцев, - Только плоть и очищающий огонь. И никакой мерзости гниения.

- Грета, заткнись, - скорее попросил, чем потребовал позеленевший Макс.

- А ты не хами!

- Дети, дети, успокойтесь! - прикрикнула на них тетя Лиза, - Во всем виноваты гены, - обратилась она ко мне, - Генрих был очень похож на нашего отца, Карла Августовича, а мы, девочки, - на маму, Прасковью Егоровну. Правда, наш папа часто повторял, что он русский если не по крови, то по духу. Мне кажется, папа хотел оторваться от корней - не случайно он взял мамину фамилию, окрестился в местной церкви и даже не возражал, когда соседи называли его Карпом. А Генрих наоборот хотел вернуться к истокам, тетя тяжело вздохнула, - Дети склонны отрицать опыт своих родителей, с этим ничего не поделаешь.

- Нехорошо это. Грех, - пробубнила Нюся, обращаясь к сковородке, на которой дожаривалась свиная шейка, - Большой грех. Увидите, добра не будет.

- Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, - всплеснула широкими шелковыми рукавами тетя.

Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. Тетя рассеянно ковыряла вилкой в тарелке. Все еще зеленый Макс, принебрегший луковым супом, шейкой и салатом из помидоров, налегал на кисель со взбитыми сливками. Грета сосредоточенно, как хорошо отлаженный механизм, двигала челюстями, перемалывая все подряд. Примостившаяся в углу Нюся больше не ела, а следила за тем, достаточно ли на столе хлеба и не пора ли убирать грязные тарелки.

Луковый суп с расплавленным в нем сыром был восхитителен. Тоже самое могу сказать обо всем остальном. Мясо, кисель - м-м... пальчики до самых локотков оближешь.

И все-таки грустно. Грустно, спасу нет! Дядя умер, и с ним ушло нечто важное, объединяющее семью и придающее ей неповторимый приваловский колорит. При дяде никто не посмел бы усесться обедать на кухне.

("Вы не на помойке себя нашли," - твердил он неустанно.) А без дяди кухня оказалась единственным местом в доме, куда тянуло, где было, несмотря на необычайно жаркий август, тепло и по-настоящему уютно.

После обеда домашние неохотно разбрелись по своим комнатам. Когда мы с Нюсей остались одни, она спросила:

- Ну как там, на кладбище?

- Тихо и пусто. Я встретила только бездомного пса. Даже смотритель куда-то исчез. Представляешь?

Нюся перекрестилась:

- Это был твой дядя.

- Что дядя? - не поняла я.

- Пес этот... Вы не успели попрощаться, вот его душу и отпустили на время, - она смахнула рукой навернувшуюся слезу, - Это был кобель?

- Кобель, - подтвердила я.

- Вот видишь! - горячо зашептала Нюся, - Он приходил попрощаться.

- Нюся!

- Ты дала ему что-нибудь вкусное? - не обращая внимание на мой протест, спросила домработница.

- Дала. Кусочек печенья. А что?

- И он взял?

- Спрашиваешь! Конечно, взял.

- Так вот, дочка, помяни мое слово, от простил тебя. Это добрый знак.

И она снова перекрестилась.

***

Я постучалась и заглянула в комнату. На всех горизонтальных поверхностях - на столе, на единственном стуле, на полках, на шкафу и даже на полу лежали кипы журналов в ярких обложках.

- Макс, как ты?

Кузен приподнялся с кровати, накрытой светло-коричневым пледом.

- Ничего, сестренка. Могло быть и лучше, конечно, но в целом ничего. А как ты? Садись, - он подвинулся.

- Аналогично, - я присела. Легкий ветерок забавлялся с открытой оконной рамой, и та недовольно, по-стариковски поскрипывала. Край короткой занавески цвета "последний закат в джунглях"; вился над письменным столом.

- Знаешь, я рассталась с Петренко, - выложила я свою главную новость.

- Да что ты! - Макс нырнул вниз и достал из-под кровати, на которой мы сидели, пепельницу и сигареты. Мы закурили.

- Я все больше думаю, что семейная жизнь не для меня... - призналась я с горечью, - Сначала Аркадий, потом Петренко... Ладно Аркадий! Он был молодым ученым, подающим большие надежды, изобретателем. И я знала, ради чего терплю его занудство и свою скуку. Ради его лучей! В этом был хоть какой-то смысл. И я продержалась целых три года. А Петренко... он просто завел бабу, - я печально вздохнула, - Знаешь, Макс, мне тут сказали, что женская мудрость состоит в том, чтобы терпеть, молчать и улыбаться, когда хочется плакать. Я спрашиваю: какой смысл в такой мудрости, зачем она? Чтобы, мучаясь, страдая, удерживать банального бабника? А зачем? Лучи - это я понимаю, это нужно для человечества, чтобы воевать и врачевать. А зачем тратить себя на бабника - нет, не понимаю. Чтобы сохранить семью? Какую? Неужели ту, из которой муж сбегает при первой возможности? Кому нужна такая семья? Или чтобы перед смертью было кому воды подать? Так, знаешь, как в том анекдоте - самое страшное, что пить не хочется... К тому же, по статистике, женщины живут дольше мужчин. Представляешь, терпишь ты изверга ради стакана воды, а он и тут обдуривает - помирает раньше тебя. И стакан воды подаешь ему ты. Опять ты и снова ты. Каково, а?.. Нет, Макс, такая мудрость не про меня. Я не извращенка какая-нибудь и не мазохистка. Так что пусть мудреют другие, если им так хочется, а я побуду глупой, бестолковой, безмозглой, легкомысленной идиоткой, - я закончила длинную тираду, которая, признаться, меня саму изрядно утомила, и примолкла.

- Ты не идиотка, - ласково произнес Макс и погладил меня по голове, Идиот твой... ну извини... не твой Петренко. Пошли его к едрене фене и забудь. Он не стоит тебя. Ты же у нас умная, красивая, добрая и ласковая, ты самая замечательная кузиночка на свете! Просто тебе пока не повезло.

- Пока!.. Мне за тридцать, Макс, за тридцать!

- И что? Жизнь прошла - завяли помидоры?

- ...Да нет, - засмеялась я, - Пока не завяли.

- Вот видишь! Все уладиться, - он обнял меня за плечи, - У всех нас все уладится.

Я ему поверила. Легко поверить в то, во что хочется верить.

- Макс, что ты думаешь делать дальше? - сменила я тему.

- Я думаю купить гараж.

- Что? - удивилась я такому повороту.

В дядином хозяйстве один гараж имелся. И не какая-нибудь там ракушка или мыльница, а настоящий - кирпичный, утепленный, с погребом. А в гараже простаивал новенький "пежо";. Правда, дядя и на пушечный выстрел не подпускал племянника ни к гаражу, ни к его содержимому. И сам не подходил боялся. В случае необходимости его безропотно возил на своей "девятке" Фаба. А кузену волей-неволей приходилось довольствоваться стареньким мотоциклом.

Но то раньше, а теперь... Зачем ему второй гараж? Он что, решил их коллекционировать?

- Если мне перепадет что-нибудь от дядиного наследства, я куплю большой гараж с ямой, чтобы там можно было ремонтировать машины, и займусь автосервисом, - пояснил кузен, заметно оживляясь, - Один надежный человек обещал мне помочь.

- Т-ты... с-с-серьезно?

Нет, я дождусь, что бедовые родственнички доведут-таки меня до клинического заикания.

Ну, что прикажете делать - радоваться или трусить? С одной стороны, хорошо, что кузен начал принимать самостоятельные решения. Давно пора! С другой стороны, первый блин всегда комом. Может, Макс и подкован в автотеории, о чем свидетельствуют кипы журналов, - я посмотрела на них с тихой ненавистью, - но на практике - профан каких мало. У него нет ни деловой хватки, ни надежной крыши. Он безотказный, и этим будут пользоваться все кому не лень, а пользоваться никому не лень. Естественно! Он наивный, скажи ему про крышу - не поверит, подумает, что пошутила. Ексель-моксель! Он разорится в первый же день! И хорошо, если просто разорится, но может и по рыжему кумполу получить. Вот это и страшно, признаться, мне дорог его рыжий кумпол.

- Де-ти, де-ти! - раздался снизу воинственный клич красноокой валькирии, прервавший мои размышления, - Дети, Фабий Моисеевич приехал. Он хочет поговорить. Слышите? Ника! Мы ждем вас в гостиной!

- Доб'гый день, - прокартавил старик, когда мы с Максом вошли в комнату, - Ба, кого я имею честь лицез'геть! Ве'гоника Васильна, душа моя, наконец-то! Позвольте вашу `гучку, - он вышел из-за стола и галантно склонился к моей руке. Фаба был невысокого роста, полноват и лысоват, но карие глаза - все понимающие и все заранее прощающие, и манеры светского льва притягивали к нему женщин, как магнит притягивает неразумную металлическую стружку. В силу чего Фаба, органически не умеющий отказывать дамам, был женат четвертым браком и имел в общей сложности шестерых отпрысков, младшему из которых едва исполнилось четыре года, - Очень `гад, очень... Хоть и п'гиходится вст'гечаться п'ги печальных, я бы сказал, т'гагических обстоятельствах. Да, - он опустил гладко выбритый подбородок на грудь. Из кармана его пиджака, отутюженного до блеска, выглядывал черный шелковый платок - знак глубокого траура.

Мне захотелось поговорить с Фабием Моисеевичем с глазу на глаз: если кто и знает про завещание - так это он. И я решила дождаться удобного случая, чтобы прижать любвеобильного старика к теплой стеночке и ласково-ласково, осторожно-осторожно, чтобы невзначай не просыпать труху, вытрясти из него полезную информацию.

- Елизовета Ка'гловна, вы п'гекгасно выглядите. Этот цвет, голубушка, вам оп'геделенно к лицу.

Оп'геделенно.

- Ах Фаба... Если бы ты знал, как мне трудно, - заговорила тетя, заламывая руки, на которых позвякивали тонкие золотые браслеты, - У молодых короткая память и стальные нервы, а я... а я... - у нее опять покраснели глаза. Тетя полезла за платком.

- Знаю, душечка, - он легко похлопал тетушку по руке, - Нам, ста'гикам, не хватает Ген'ги, его смелости, его п'гинципиальности и обаяния. Но ему бы не пон'гавилось, если бы он увидел нас `гыдающими. Не таков он был, наш Ген'ги. И нам надо де'гжаться изо всех сил. Да, - Фаба изъяснялся многословно и витиевато, захлебываясь рычащими звуками и гнусавя, но слушать его отчего-то было приятно.

Нюся подала чай. Взметнув шелковым крылом, тетушка взяла тонкую фарфоровую чашку, пододвинула к себе колоду карт и принялась сбоку раскладывать пасьянс. Грета застыла над своей пиалой каменным изваянием Будды. Макс ерзал на стуле, украдкой смотрел на часы и хмурился. Я потягивала кофе - густой, со слабым чесночным ароматом, какой умела варить только Нюся. Рассыпаясь в благодарностях, Фаба отказался от чая, но сдобную булочку с корицей, еще горячую, пышущую жаром духовки, сцапал и сунул прямо в карман пиджака. Ого, да он йог! Может, и на углях станцует?

- Я забежал буквально на пять минут. Буквально... У Машеньки опять темпе'гатуга, так что, сами понимаете, не до визитов. Но я хотел немедля сообщить вам следующее... Мой д'гуг Ген'ги был выдающимся человеком. Выдающимся, - чем больше Фаба волновался, тем чаще повторял отдельные слова, - И, что немаловажно в наше тяжелое в'гемя, состоятельным человеком. Я не сомневаюсь, что он оставил вам п'гиличный капиталец. П'гиличный. Однако, - он обвел собравшихся всепрощающим взглядом, - Вче'га я был в Москве и заходил в банк, где мы с Ген'ги а'гендовали сейф. Да-да, один на двоих - так мы дове'гяли д'гуг д'гугу и ни `газу - ни `газу! - не пожалели об этом... Но я, кажется, отвлекся, - он провел пятерней по седым волосам, - Так вот, я п'гедполагал, что в сейфе, с'геди бумаг, лежит копия завещания Ген'ги. Но, увы, я ошибся - ее там не оказалось, - Фаба развел руками.

- А был ли мальчик? - оторвалась Грета от созерцания чашки.

- Мне всегда казалось, что завещание - миф, - поддержала я кузину.

- Смею заве'гить вас, ба'гышни, что завещание было... В смысле есть. Накануне своей кончины Ген'ги...

Словом, пове'гьте, он дал понять об этом самым недвусмысленным об'газом.

- Вот видите? Он дал вам понять. Именно так - не сообщил, а дал понять. Когда дядя не шутил, он говорил ясно и четко, без полунамеков и двусмысленных улыбок. Вы же знаете... знали... - заблудилась я во времени, - ...его, и не мне вам объяснять... Если завещание есть, то почему никто толком об этом не знает? И если дядя говорил с вами серьезно, то вы должны хотя бы приблизительно знать, что в нем написано. Вы знаете? - насела я на старика. Н-да, хотела прижать наедине и ласково, а получилось, кажется, не очень.

Фабий Моисеевич растерянно пожал плечами:

- К сожалению, Ген'ги не сказал ничего конк'гетного. Он был ск'гытен и суеве'ген, когда `гечь шла о последней воле. Его можно понять, как я полагаю.

- Фаба, - тетя решительным жестом смешала разложенные перед ней карты, - А нельзя ли обойтись без завещания? Мерзко говорить о деньгах... сейчас, когда...

- Отчего нельзя? Можно. Если Ве'гоника Васильна п'гава и завещания нет, а она не п'гава - это я вам га'ганти'гую, то имущество Ген'ги будет `газделено между всеми его ближайшими `годственниками. Таков закон.

Тетя и Макс облегченно вздохнули, и кузен опять посмотрел на часы. Грета продолжала неотрывно изучать правую запонку Фабы. По ее застывшему лицу невозможно было понять, интересует ли ее что-нибудь еще.

- Но нам важно соблюсти не закон, а волю покойного, не п'гавда ли? К тому же я надеюсь, что вместе с завещанием Ген'ги подписал бумагу, в кото'гой огово'гил некото'гые моменты, касающиеся его лите'гату'гного наследия. Для меня это че'гтовски важно. Мне необходимо знать, кому и в какой с'гок я должен пе'гедать дела.

Вы меня понимаете?

Мы дружно молчали, не поднимая голов. Фаба переводил беспомощный взгляд с одного родственника на другого, тщетно пытаясь найти хоть в ком-нибудь из нас понимание и поддержку. Пауза неприлично затянулась.

- Уговорили, - решила вступить я, чтобы спасти положение, - Мы поищем завещание, да? - все, кроме тетушки, синхронно закивали головами, - Дом большой, может, и найдем, хотя после обыска, который учинил дотошный Павлик, надежды, честно говоря, никакой. Если бы завещание было, он бы его нашел. Но так и быть: мы поищем, - заверила я Фабу.

На том и порешили.

- Вы поищите здесь, а я схожу к нота'гиусу, - сказал Фаба, - Позвольте откланяться. Удачи и целую `гучки.

- Ну?.. Что вы об этом думаете? - спросил Макс, когда Фаба просочился за дверь. Грета равнодушно пожала плечами. Тетя Лиза молча налила себе вторую чашку чая, положила сахар и принялась старательно - слишком старательно - размешивать его, позвякивая фамильной серебряной ложечкой.

- Дело ясное, что дело темное, - призналась я, - Не подлежит сомнению одно: если завещание не найдется или дядя не успел его написать, то внакладе останетесь вы, солнцы мои лучезарные.

- Мы? Почему мы?

Бестолковость родственников разозлила меня не на шутку. Громко скрипнув зубами, я пояснила:

- Да потому что я уверена - дядя хотел оставить все вам. Именно вы были его семьей, и он привык заботиться именно о вас. Что тут непонятного?

Макс улыбнулся. Кажется, до него дошло. Не уверена, дошло ли до остальных.

- Кстати, раз уж прозвучало магическое имя Павлик... Вы узнали, как он?

- Павлик оказался на редкость живучим, - без смущения ответила Грета, - И завтра перекочует из реанимационного отделения в обычное. Мама собирается его проведать. Составишь ей компанию?

Я энергично замотала головой, но взяла себя в руки и кивнула:

- Думаю, нам всем придется пойти. Иначе могут поползти слухи.

- Какие слухи, сестренка? - удивился Макс.

- Такие! Нежелательные! - отрезала я, не собираясь разжевывать очевидное, - Я хочу, чтобы вы поняли: смерть дяди развязала Павлику руки. И он не побрезгует напомнить вам, что четверть этого дома, нет, уже треть принадлежит его матери, а значит и ему. Когда был жив дядя, Павлик не смел даже заикнуться об этом - дядя щедро оплачивал его учебу, давал деньги на... как это?.. А-а, да! - вспомнила я, - На "грешки молодости";. К тому же, как выяснилось, Павлик ждал, что дядя оставит ему все наследство, поэтому сидел тихо и не отсвечивал. Но теперь он точно потребует отдать треть дома. И это, солнцы мои, только во-первых. А будет еще и во-вторых, и в-третьих, если мы не найдем дядино завещание. Вы меня поняли?

Никакой реакции. Сдохнуть можно... Спокойно, без нервов. Воздержанность и самоконтроль, доброта и прощение, отсутствие алчности и умеренность во всем, чистота ума и нервов. Без этого йогу не осилить.

- Павлик спит и видит, как бы оторвать приличный кусок от вашего пирога. Зубы у нашего кузена острые, глотка луженая, а деликатности ни на грош. Так что готовьтесь.

- Но зачем ему дом? У него есть квартира в Москве. Да и у Полины тоже.

Похоже, непрактичных родственников взволновал только грядущий раздел дома. Мои слова о наследстве канули в небытие.

- Ах, тетя, тетя... Ты совсем не знаешь жизни, - я закатила глаза к потолку, - Павлик загребет по максимуму и не будет разбираться зачем... В хозяйстве все сгодится, - процитировала я любимое изречение нелюбимого кузена.

- Так значит этот дом не наш? - спросил Макс, обращаясь ко мне. Я призывно посмотрела на тетушку - ее очередь отвечать на вопросы.

Тетя Лиза молчала. Ну! Она молчала, гордо откинув голову и выпятив вперед оплывший подбородок.

Зоя Космодемьянская на допросе - не иначе. Дождавшись, когда все взгляды обратятся к ней, тетя открыла рот и торжественно изрекла:

- Этот дом принадлежит всем Приваловым.

Она закрыла рот и плотно сжала накрашенные губы, показывая, что сказать ей больше нечего.

- Ваша мама хотела сказать, - устало объяснила я, - Что дом принадлежит... принадлежал ей, дяде, моей мамуле и тете Поле. Так хотел дедушка. Правильно? - обратилась я к партизанке. Она величественно кивнула головой.

- У дяди детей не было, поэтому осталось трое наследников - вы, мы и павлики. За моих предков можете не беспокоиться - они застряли в Токио, и фамильная хибара им ни к чему. За меня тоже - в ближайшие сто лет я не собираюсь переселяться в Озерск, мне и в Москве неплохо. А вот павлики...

- Ты думаешь, Павлик собирается? - ужаснулся Макс.

- Нет, не думаю. Но он своего не упустит. Решит, например, продать часть дома, которая принадлежит его матери. Тетю Полю он уговорит - не сомневайтесь, она давно слушает обожаемого сыночка и никого больше... Или решит огородить свой угол колючей проволокой и забаррикадировать противотанковыми ежами. И ничего не попишешь - на вполне законных основаниях.

- Боже мой, но зачем?

- А просто так, из вредности. Вы что, Павлика не знаете? - ахнула я.

Повисла напряженная тишина. Они не хуже меня знали Павлика. И в эту секунду осознали, что я говорю чистую правду.

- Что же нам делать? - растерянно проблеяла тетя.

- Как что? Выкупать, конечно, соглашаясь на любые условия Павлика. Иначе он может продать материнскую часть не вам, а чертям собачьим! Но сначала, - я обреченно вздохнула, представляя каторжный труд, на который обрекаю себя и родичей, - Поищем копию завещания. Чем черт не шутит...

- Пожалуй, стоит поискать, - сказала Грета и поднялась с места. Сообразила, значит. Хорошо.

- Разделимся, - предложила я, - Ты поищешь в кабинете, Макс возьмет на себя гостиную, тетя - спальни, Нюся - кухню и холлы, ну а я - библиотеку.

- Но я собиралась к просветленной госпоже Ванде, - робко запротестовала тетушка, - Говорят, она очень сильный потомственный медиум. Невероятно сильный! Если мне удастся поговорить с Генрихом... если Ванда позволит... я спрошу у него...

Силы небесные!

- Тетя!

А могла, между прочим, и догадаться. Тетя давно увлекалась гадалками, колдунами, целителями, астрологами, хиромантами, магистрами несуществующих наук, академиками левых академий и прочей расплодившейся шушерой. Дядю, помнится, это смешило. До смеха ли ему сейчас?

- Тетя, - я взяла себя в руки, - Ты можешь собираться к кому угодно хоть к Рамсесу Четвертому, но сначала помоги нам. Никуда твоя Ванда не денется.

- Ника, ты не понимаешь! - с негодованием воскликнула тетя Лиза, Ванда - особенная, она чистый ручей сокровенного знания, из которого хотят напиться многие, но не многим позволено. Она...

- Ага, - отмахнулась я, - Твоя Ванда - чистый ангел в грешной плоти. И сколько денег успел вытянуть твой просветленный херувимчик? - задала я каверзный, как мне показалось, вопрос.

- Нисколько! Ни копеечки! - восторжествовала тетя фальцетом. В ее глазах вспыхнул живой огонек, - Ее не интересуют деньги! Она просветленная! Помогая людям, Ванда совершенствует свой дух, готовит его к последующим реинкарнациям... Если бы ты видела ее глаза! Она смотрит не на человека, а прямо в его душу, в самую суть! Ее невозможно обмануть. Она совершенно особенная!

- Прекрасно, тетя, - сдалась я под яростным напором восклицаний, Решено, мы справимся без тебя.

На данном этапе меня вполне устраивало, что в ожидании встречи с просветленной Вандой тетя встряхнулась, перестала рыдать и даже накрасила губы.

***

Я отправилась в библиотеку и взялась за пыльную (в прямом смысле) работенку. Я снимала книги с полок, осторожно встряхивала их, заглядывала под обложку и ставила на место. Снимала и ставила. Снимала и ставила. Увлекательнейшее занятие, если учесть, что две стены длинной комнаты от пола до потолка вплотную заставлены книгами, среди которых попадаются энциклопедические словари толщиной в мою талию и настоящие фолианты в неподъемных кожаных переплетах. Чтобы добраться до верхних полок, приходилось влезать на шаткую стремянку, а я, между прочим, боюсь высоты. Каблуки в десять сантиметров - тот предел, за которым начинается страх.

Через полтора часа физических упражнений заныла поясница, неделикатно напоминая, что мне давно не двадцать лет. Еще через полчаса поясница напомнила, считаю, по-хамски, что мне, однако, уже не тридцать лет. Зарра-аза! Без тебя помню.

Перелопатив не меньше двух тонн знаний, накопленных неугомонным человечеством, я нашла бело-розовый фантик от карамели "Мечта";, синий трамвайный билетик стоимостью три копейки (тоже раритет), поблекший список продуктов, начинающийся со строчки "шампанское - два ящ.";, написанный дядиной рукой, и лаконичную записку: "Завтра там же. Люблю. А."; Почерк влюбленного мне неизвестен. Се ту, как говорят французы. На этом перечень моих находок иссяк.

Я медленно разогнулась, схватившись за поясницу обеими руками, и обвела комнату мутным взором.

Для очистки совести заглянула за кресло, отодвинула в бок пегую волчью шкуру и перелистала подшивку "Озерских ведомостей";. Ни-че-го. Ексель-моксель! Зато совесть чиста.

У моих сокаторжников дела обстояли не лучшим образом - ничего путного они не нашли.

Итак, вряд ли дядя написал завещание и не сделал с него копию. А это значит, что завещания не было, нет и, по всей видимости, уже не будет. Что и требовалось доказать Фабе. Вместо точки ставлю черный кружок.

Макс умчался по своим делам, рыкнув мотоциклом. А я взяла полотенце и пошла освежиться на Тьмаку.

C удовольствием побарахталась в измельчавшей речушке, равномерно прогретой солнцем до песчаного дна, устроилась на полотенце, подставив бледную спину кровавому закату, и задумалась.

Принято считать, что блондинки - эгоистичные и тупые создания, они не думают, потому как им, бедненьким, не чем. А маленькие блондинки (я в частности) - вообще туши свет, сливай воду и беги от них, беги, пока не поздно. Не знаю, откуда пошла эта выдающаяся хиромантия, но однажды в теленовостях я услышала, что американские ученые провели исследования, в результате которых выяснилось, что интеллектуальный коэффициент блондинок ничуть не ниже, чем у шатенок или брюнеток. Спасибо, дорогие, утешили. Вам что, нечем было заняться? Спросили бы у меня, я бы и так сказала, без исследований, что мой рост и цвет волос, а также размер обуви и бюста никогда не мешали мне думать.

Итак, думаю. (Назло особо выдающимся кретинам в штанах, поскольку у женщин, верно говорю, ума не хватило бы тратить чистопородные баксы на подобную ерунду.) О чем бы мне подумать? Мыслей столько, что голова пухнет. Надо выбрать одну и обстоятельно пройтись по ней, а не скакать контуженой блохой по раскаленной сковородке.

Хорошо бы вспомнить точнее, что незабвенный дядюшка говорил о чертовом завещании. Помню, однажды он глубокомысленно изрек, обращаясь ко мне: "Я оставлю все тебе, детка, но и про других родственников не забуду";. Вот. И понимай как хочешь. В другой раз, перед тем, как выгнать меня из дома, а с ним это периодически случалось, сказал: "После моей смерти в семье останется только один мужчина... Макс, как ты догадываешься, не в счет... Этот мужчина должен будет позаботиться об остальных. И я ему помогу";. Я тогда не обратила внимание на его слова: дядя пребывал в отвратительном настроении, цеплялся ко всем и каждому, ерничал. Оглядываясь назад, я понимаю, что кое-какие шансы занять место главы семейства у Павлика были. Реализовались ли они - вот в чем вопрос. Хотя какой из Павлика мужчина... Да никакой. Скупой, эгоистичный, высокомерный. Разве это мужчина? Недоразумение в портках.

Леший с ним, с Павликом, он свое получил. А выйдет из больницы - я ему еще добавлю... За всех униженных и оскорбленных сородичей. А за себя отдельно.

А дядя? Мог ли дядя пошутить с завещанием? Мог. Он любил всякие розыгрыши и мистификации.

Например, обещал Гретте гранатовый браслет - и подарил... томик Куприна. Или выдал мою мамулю за муж за светило в области радиоэлектроники. Светило оказалось бездомным аспирантом, ставшим-таки светилом спустя много лет, в стране восходящего солнца. Или вытащил на свет Мэй Валлоу, - я прыснула в полотенце, - Самая удачная шутка дяди - это Мэй.

Ну и что теперь с ней будет?

И как быть с тетей, Максом и Гретой, которые привыкли жить в тени Великого и Ужасного дядюшки Генриха, не заботясь и не тревожась ни о чем. Дядя не только содержал их, но и годами жесткой дрессировки приучал к тому, что все решает он, он же за все и отвечает.

В итоге тетя, уйдя со сцены, не пришла никуда. Вернее, она стала домохозяйкой, но рядом с домработницей Нюсей делать ей было нечего, и, жестоко помаявшись от безделья, тетя ударилась в оккультизм.

Макс, который, как говорил дядя, не в счет, после школы закончил курсы автомехаников, затем был отмазан от самой непобедимой армии в мире, после чего несколько лет проболтался гондолой в проруби.

Впрочем, болтается и сейчас.

Красавица Грета закончила среднюю школу, музыкальную школу по классу фортепиано (клавесин по праздникам терзает она), художественную школу, поучилась бальным танцам, походила на курсы кройки и шитья, закончила два курса заочного отделения филологического факультета и, разочаровавшись во всем, осела дома как пыль на мебели...

Стало прохладно. Что-то плохо мне сегодня думается. Я посмотрела на небо, обнаружила, что закат сгорел до тла, и засобиралась домой. Тело пощипывало - наверное, я перестаралась с лунным загаром, а в голове раскачивался и гудел надтреснутый колокол - бэнц, бэнц! Увидев вывеску кафетерия, я поддалась искушению и толкнула дверь. Прошла к стойке, заказала парочку стаканов молочного коктейля. Первый выпила залпом, чтобы утолить жажду, второй - маленькими глотками, растягивая удовольствие.

Пока я взбадривалась, ко мне подсел молокосос приятной наружности и предложил доверительным шепотом:

- Девушка, будьте моей женой.

Наркоман, наверное. Нет, не похоже. Зрачки в норме. Просто псих. Надо с ним поосторожнее. Главное - не противоречить и не делать резких движений.

- Обязательно, дорогой, вот только допью свой коктейль.

Молокосос с длинными ресницами, которые поднимали сквозняк не хуже лопастей вентилятора, засмеялся задорным мальчишеским смехом:

- Вы единственная в этой дыре, кто прошел тест.

Я расслабилась. Не псих. Со сдвигом по фазе, но не псих.

- Да что вы говорите? Это был всего лишь тест? А я губу раскатала. Нехорошо, юноша, смеяться над святым.

- Вы правда особенная, - заверил молокосос. Он заметил, что я поглядываю на дверь, и уточнил, - Надеюсь, мы еще встретимся?

- Земной шарик круглый, - уклончиво ответила я, поставила пустой стакан на стойку, быстро расплатилась и выскочила на улицу.

По прямой дойду быстрее, чем по кривой, вдоль забора, - легкомысленно заключила я, отодвинула доску, болтающуюся на честном слове и на одном гвозде, и нырнула в сад. И немедленно попала в заросли одичавшей малины. Кое-как выпутавшись из них, обожглась крапивой. И напоследок угодила ногой в ямку.

Каблук зацепился за что-то твердое - корень или палку - и я полетела навстречу судьбе, расчищая путь лбом и включив для острастки сирену.

- Ай-ай-ай!

Ткнулась лбом в невесть откуда взявшуюся железобетонную стену.

Бу-ум-м... - загудел лоб.

- Хук! - отозвалась стена. Закрыв глаза, я сползла на землю. Алес.

- Ты че дерешься? - возмутилась неясная фигура, едва различимая на фоне темного сада.

- Ты кто? - спросила я мужественно. "Бандит! Вор! Грабитель!"; мелькнуло в голове. Или в том, что от нее осталось.

- Встать можешь? - полюбопытствовал бандит. Я покрутила головой, пошевелила руками и ногами и сделала вывод, которому чрезвычайно обрадовалась:

- Могу.

Бандит протянул руку и помог мне подняться.

- Ты кто? И что ты здесь делаешь? Это, между прочим, частное владение, - затараторила я, топя липкий страх в бурном словесном потоке.

- Меня зовут Андрей. Я сосед. А ты кто?

- Какой такой сосед? - не унималась я, - Я всех соседей знаю...

- Значит, не всех. Дом с мансардой знаешь? Недавно я купил его у старика Нестерова.

- Допустим, - не сдавалась я, - А что ты делаешь в чужом саду?

- Иду к Приваловым. Они пригласили меня на чай. А что, нельзя?

- Можно, - смилостивилась я.

Наверное, Греткин жених. Вот стерва, ни словом не обмолвилась! Сестрица называется!

- А ты кто?

- Я тоже Привалова. То есть не совсем... Я хочу сказать, что моя мама - Привалова, а я - Шахова.

- Так ты невозможная Ни! - воскликнул сосед с непонятным для меня восторгом.

Я вздрогнула. Так меня называл один-единственный человек на свете да и тот уже умер.

Когда дядя пребывал в хорошем настроении, у него находилось много разных имен для меня - Ника, Венька, деточка, Ни... Но когда он сердился и топал ногами, то называл неизменно - мерзавкой и исчадием семьи. К мерзавке и исчадию я больше привыкла.

- Откуда знаешь? - осипшим голосом спросила я.

- Слышал от Генриха Карловича. Он много чего рассказывал о тебе.

Было темно, и я не могла разглядеть выражение его лица, но мне показалось, что Андрей усмехнулся.

Ну и пусть себе. Какое мне дело до того, какие небылицы травил обо мне злопамятный дядя Греткиному жениху.

- М-м... Ну что, пошли?

- А ты сможешь идти?

- Смогу, только медленно.

Андрей взял меня под локоть и повел к дому, приноравливаясь к моему шагу. Он уверенно лавировал между яблонями и кустами. Я обнаружила, что в нашем саду он ориентируется лучше меня. Наконец, мы выбрались на утоптанную тропинку.

- Куда, если не секрет, ты летела?

- На шабош... - я почувствовала, что Андрей напрягся. Кажется, я произвела неизгладимое впечатление.

Слабонервный, наверное. Придержу-ка я свой язык. И покажу, что нам, Приваловым, свойственны светские манеры и обходительность, - Шучу. Вы, надеюсь, не пострадали?

- Мы же были на ты, - напомнил Андрей.

- Простите, это от растерянности. А вообще у меня железное правило не тыкать незнакомым людям.

Так вы не пострадали?

- Отделался легким испугом. Давай на ты, - потребовал он.

- И куда я попала? - уточнила я, проигнорировав последнюю фразу спутника.

- В живот, - я почувствовала, что он улыбнулся и сжал мой локоть сильнее, чем требовали того обстоятельства, - Похоже, кратчайший путь к сердцу тебе известен. Я прав?

Я благоразумно пропустила фразу мимо ушей. Мужчины часто говорят двусмысленности, но редко замечают это. Зато замечаем мы. Даже то, чего нет, не было и никогда не будет. Потому что нас интересует не то, что он сказал, а то, что он хотел сказать, и мы не учитываем, что, как правило, он говорит только то, что хочет, и хочет только то, что говорит.

Мы с Андреем поднялись на крыльцо, и при свете, падающем из окон первого этажа, я наконец смогла разглядеть соседа. "Хорош";, - со знанием дела отметила я. Метр восемьдесят, мускулистый, густые волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос, резко очерченный рот, квадратный подбородок. Лет тридцать пять-тридцать шесть. Одет в черную футболку и джинсы. На правом мизинце - кольцо.

Обручального нет. Впрочем, кто в наше время его носит? Только женщины и прочие люди с подавленными сексуальными инстинктами. Андрей к таковым не относится, это очевидно. Не в моем вкусе, но хорош. Чего не скажешь обо мне, - спохватилась я. Ободранное огородное пугало - и то краше.

- Грета, - громко позвала я, распахивая дверь, - Я привела тебе гостя.

- Иду, - отозвалась кузина.

Бросив Греткиного жениха в одиночестве, я направилась в ванную осматривать саднящую царапину, оставленную на плече малиной, и ноющую ногу. Убедившись, что раны не смертельные, я объявила голодовку вплоть до завтрашнего утра. Равнодушно выслушала пылкие протесты и жалобные стенания Нюси и отправилась на боковую.

Угловую спальню в глубине души я давно считала своей, поскольку останавливалась в ней всякий раз, когда оказывалась в Озерске. Здесь не было ничего лишнего. Белые обои, широкая кровать, заправленная шелковым покрывалом в мексиканском стиле, трюмо и невысокий комод, над которым висел небольшой черно-белый Дали. Вероятно, ранний, зато подлинник. Я же говорила - ничего лишнего.

Распахнутые настежь окна были занавешены легкими и пестрыми мексиканскими шторами, которые надувались свежим ветерком словно желто-красно-коричневые паруса. Казалось, что комната плывет, покачиваясь, сквозь ночь.

Прошедший день выдался насыщенным и несколько опасным для здоровья, о чем неделикатно напоминали завзятые нытики - плечо, поясница и нога. В голове безумным хороводом кружились ошметки мыслей. Вдруг из темноты выплыла борода и возбужденно прошептала: "Дядя ничем не болел и вдруг умер";. Ее оттеснила фигура, облаченная в бархат, и, прихлебывая валерьанку и причмокивая, развязно сообщила: "Деточка, ты только не волнуйся, но мы убили Павлика";. "Павлик оказался на редкость живучим,"; - пропели льдинки и наперебой захихикали.

Странно... Есть нечто такое, что покусывает меня изнутри, не дает покоя, тревожно, черт возьми, и хочется в Москву, а еще лучше - в Токио, к маме, но если она узнает, что я слиняла, бросив Приваловых, мне придется туго, с маман лучше не ссориться, а почему, собственно, "слиняла"; и "бросив";, родственники в порядке, держатся лучше, чем я ожидала, да, точно, это и странно, я припасла дюжину бумажных платков, чтобы утирать им носы, а плачет одна тетя, и то неубедительно, по моим представлениям, они все должны были слечь от горя и страха перед будущим, но пациенты скорее живы, чем мертвы, никакой паники, никакого смятения я не заметила, странно...

Я перевернулась на другой бок.

Мерзавец, мужики от меня сбегают, неужели дядя настолько обезумел, что оставил все ему, не поверю, пока своими глазами не прочитаю завещание, завещание было, сейчас отчетливо понимаю, что было, прав Фаба, почему я сразу не обратила внимание на его слова, не знаю, из чувства противоречия, надо думать, дядя предусмотрительный, всегда стелил соломку, и если между ним и Фабой не было договоренности на счет "литегату'гного наследия";, а Фаба утверждает, что не было, и у меня нет причин не верить ему, то значит, дядя давно составил письменное распоряжение, но его мы тоже не нашли, да, в дядином духе написать завещание по старинке, с длинным перечнем кому что и за что причитается, а кому (мне) за что (за непокорность) не причитается, с вереницей невыполнимых для наследников условий, с назначением душеприказчика, правда, не знаю, заверит ли такой документ нотариус, сейчас все унифицировано до скуки, и про Фабу дядя не мог забыть, уж точно, а по закону ему не положено, он не родственник, ага, еще одно очко в пользу завещания, Фаба столько лет вел дядины дела и, кажется, успешно, что дядя не мог не отблагодарить его, да, это в дядином стиле, какой никакой, а все-таки литератор, да, завещание было, надо попытаться найти нотариуса, Фаба найдет...

Сем Семыч громко всхрапнул.

А в больницу придется сходить, не хочется, но надо, и что за напасть, не понимаю, сначала дядя, потом Павлик, дядя ничем не болел, Павлик ничем не болел, оба были здоровее телеграфных столбов, и нате - один скоропостижно, второй неожиданно, одни бабы остались, типун на язык, про Макса-то забыла, да и Павлик выкрутится, ничего, прорвемся, может, Андрей присоединится, хоть за Гретку буду спокойна, тете Лизе подыщу работу, какой-нибудь драмкружок, Максу - девушку, желательно автофобку, и в Москву, в Москву, а лучше - в Токио, к маме...

И я вырубилась.

***

- Павлика-а уби-и-ли-и!

Истошный крик прорвал плотную завесу сна.

Чертов Павлик, опять его убили. И до чего не вовремя - смертельно хочется спать. Спать хочется...

Я перевернулась на другой бок и натянула на голову подушку. Но тетя Лиза сдаваться не собиралась.

Она собиралась меня доконать. Факт! Вопли, которые она исторгала, стремительно набирали обороты и почти достигли критической отметки одиннадцати баллов по шкале Рихтера-Шнитке.

- Ника, вставай, Павлика убили!

- Как, опять? - пробубнила я из-под подушки и предприняла тщетную попытку, не открывая глаз, откинуть простыню, которая без страха и упрека стояла (вернее - лежала) насмерть. Фу ты! Открыв глаза и спихнув с себя подушку, сообразила, что тяну за край нижней простыни, той, на которой лежу. Хотела встать, но не смогла, поскольку все силы ушли на изматывающую битву с тетиными децибелами, упирающейся простыней и удушающей подушкой. Оставьте меня, мне хочется спать.

- Почему опять? - удивилась тетя и растерянно захлопала фамильно-голубыми глазами.

- Ты что, забыла, что его уже убивали? Не далее как позавчера, напомнила я, демонстративно закрыла глаза и вжалась в матрас, испытывая страстное желание пустить корни и срастись с ним навеки. Спать хочется...

- Ника, говорю тебе, никакого приступа не было. Нашего Павлика отравили!

- Допрыгался. Но я тут при чем? Слушай, дай поспать, а?

- Его отравили, честное слово! Вставай, прошу тебя, вставай!

Она произнесла это так, что я сразу поверила. Тоску, замешанную на страхе и приправленную отчаянием, не сыграешь шутя, этим можно только наполниться до краев и пролиться. Сон как рукой сняло.

- Постой, - я облизнула пересохшие губы, - Ты хочешь сказать, что позавчера Павлика убили?

По-настоящему?

- Ну! У нас...

- Финиш. Нет, подожди, - я рывком подскочила с кровати, - Сначала я все-таки проверю, - подбежала к двери, распахнула ее и крикнула, - Грета, Макс, ваша мама говорит... - слова застряли костью в горле. На пороге комнаты стоял хмурый, явно не выспавшийся - как я его понимаю! - мужчина средних лет среднего роста и крайне невыразительной наружности. Я моргнула, но человек не исчез. Я зажмурила глаза и досчитала до трех - стоит себе.

- У нас милиция, - закончила тетя Лиза.

- Здрасьте, - пробормотала я в растерянности. Что ни говорите, а воспитание - великая вещь. Если в детстве вас приучили здороваться, то это надолго. Даже столкнувшись нос к носу с милицией, вы машинально сделаете книксен.

- С обыском пришли, - тихо пояснила тетя. Оказывается, она и тихо умеет.

- Оденьтесь и пройдите в гостиную, - приказал Хмурый, почему-то пряча глаза, развернулся и рысью ретировался вглубь коридора.

Я случайно посмотрела вниз и увидела голые ноги. Силы небесные, да это мои ноги! И мои... Ой! И тут до меня дошло, почему Хмурый старательно отводил взгляд. Разумеется, не от стыда, что подслушал чужой разговор. Еще чего! Я обнаружила другое, более правдоподобное объяснение, а состоит оно в следующем: короткая маечка, в которой я улеглась спать, не ожидая от судьбы крутых виражей в сладкие утренние часы, едва прикрывала сами знаете что. Все остальные... хм... допустим, прелести беспардонно выглядывали наружу.

Вывод: не спи, пионерка, замерзнешь. В следующий раз без вечернего платья и меховой горжетки не лягу. Не забыть бы "шпильки" под кровать поставить. И ридикюль под матрас засунуть. Паспорт, носовой платок, немного денег и на всякий случай изделие номер один. Нет, два изделия номер один, поскольку случаи бывают разными. На то они, натурально, и случаи.

Я наспех натянула джинсы и рубашку, наглухо застегнулась, памятуя о недавнем конфузе, перехватила длинные волосы голубой лентой, брызнула холодной водой на помятое лицо и присоединилась к не менее помятым родственникам, собравшимся за овальным столом в гостиной.

Кругом уже кипела работа. Многострадальный дом переживал третий по счету и, очевидно, самый ужасный по последствиям обыск. Вещи, подхваченные небывалым трудовым порывом, на мой взгляд, несовместимым с данным временем суток, срывались с годами належенных мест, мебель отодвигалась и переворачивалась. Что-то уже хрустело под ногами. Словом, гостиная постепенно приобретала вид старой девы, зверски изнасилованной противоестественным способом. Кажется, так пишут в их протоколах. Ничего, если не так, старшие товарищи меня поправят.

Да, кстати, если есть противоестественный, то логично предположить, что есть и естественный способ насилия. Это какой же?

Нюся - наша неизменная хранительница чистоты и порядка, суровая повелительница тряпок и швабр, бесстрашная укротительница пыли и хаоса плотно сжимала губы, чтобы со злости не ляпнуть дорогим гостям лишнего, и метала по сторонам убийственные взгляды. Подвергнись я такой обструкции, давно бы пала замертво. Но то я, а то - менты. Ядовитые взгляды отскакивали от них, как бараний горох от танковой брони.

- Одно хорошо, - прокомментировала ситуацию невозмутимо-прекрасная кузина, - Если наш общий дядя припрятал копию своего завещания дома, то они... - кузина мрачно кивнула в сторону, - Точно его найдут. Как ты считаешь?

А я считаю так: если Павлик не нашел, ментам искать нечего.

Возле стены сидели притихшие, явно испуганные понятые. Сам Хмурый расположился в библиотеке и по очереди выдергивал нас к себе на допрос. Нет, он выразился деликатнее - на беседу. Впрочем, не вижу разницы. Какой человек, находясь в здравой памяти и трезвом рассудке, станет беседовать с родными в доску органами да еще добровольно?! Покажите мне такого - и я посыплю голову пеплом и уйду в монастырь.

Только какой монастырь меня примет? Ничего, если не примет сразу, поселюсь в шалаше, как Ленин, и возьму монашек измором.

Шутки - шутками, а дело - дрянь. Павлик не умер, но его действительно пытались отравить. Так сказал Хмурый в ответ на мои недоуменные восклицания.

Недотравленый кузен, находясь между жизнью и смертью, вместо последнего "прости"; выложил ментам и про завещание, и про скандал, и про то, что мы ни перед чем не остановимся, чтобы прибрать к рукам его - его! законное наследство. В общем, заложил нас по полной программе. Каков поганец, а? Я до тебя доберусь, солнце мое запятнанное. Так доберусь, месяц мой ущербный, что мало не покажется.

- Как он мог? - твердила тетя, пунцовея от праведного гнева, - Как он мог? Мы к нему со всей душой, а он...

- Мамочка, успокойся, - уговаривал взволнованный Макс, - Павлик остынет и возьмет свои слова обратно.

Находящийся рядом оперативник внимательно слушал, о чем они говорят. Казалось, что он не просто слушает, а кожей впитывает каждое слово, попутно сканируя мысли, и записывает все это в оперативную память.

Даже если Павлик и остынет, дело замять не удастся, слишком далеко оно зашло. Нутром чувствую: подозреваемся мы - скопом и по отдельности. Ну конечно! У нас был и мотив, и возможность подсунуть Павлику яд.

Вот мы, тепленькие, застигнутые не с поличным, но на месте преступления. Вернее, не мы, а они. У меня, оказывается, алиби - в то время, когда Павлик глотал отраву, я была в пути, между Дашкиными Белыми Сычами и Озерском. Хмурый следователь не отстал, пока не понял, что это прискорбное для него обстоятельство могут подтвердить несколько человек Дашка, которая провожала меня (патологически пунктуальная подруга назовет время моего отъезда из Сычей с точностью до сотых долей секунды), парнишка в ортопедическом ботинке, который обслуживал меня на авто заправке под Тверью (надеюсь, он запомнил утроенные чаевые), длинноносый официант из кафе, куда я зашла выпить чашку светло-коричневой бурды с подозрительным вкусом и кислым запахом, издевательски обозначенной в меню как кофе по-турецки (оказывается, иногда выгодно закатывать эффектные скандалы с выплескиванием жижи на грудь официанту.

Вообще-то я целилась в лицо, но промахнулась), а также многочисленная группа подозреваемых родичей. Не знаю, учтут ли их показания, но и без них свидетелей достаточно.

Не сомневаюсь, что мое алиби подвергнется тщательной проверке. Его и под микроскопом изучат, и на зуб попробуют. Пусть пробуют, мне не жалко. За алиби я абсолютно спокойна: более железобетонного доказательства невиновности в природе не существует.

Как, однако, приятно чувствовать себя человеком с алиби! И как не приятно все остальное, кто бы знал...

Хмурый установил, что в день покушения Павлик никуда не уходил, и к нему, в свою очередь, никто не приходил. Родственники клянутся (лучше бы молчали, но разве им втолкуешь), что посторонних в доме не было. Правда, между Приваловыми и следователем возникли принципиальные разногласия, считать ли Фабу посторонним. Обе стороны, как и следовало ожидать, остались при своем мнении. Ясно, теперь подозревается еще и Фаба. Бедный старикан, не повезло ему с нами. Вернее, с ними. Я совершенно ни при чем. Затаскают теперь Фабу почем зря.

Когда Хмурый поймет, что Павлик был затворником, по крайней мере, здесь, в Озерске, и что он не общался с посторонними не только в день покушения, но и во все предшествующие дни, моим незадачливым родственникам придется совсем туго.

Буквально все указывает на то, что дело это - тихое и семейное, что несостоявшимся убийцей мог быть только свой человек. Или столичная мафия. Если Павлик перебежал дорогу отморозкам, они могли специально достать его в Озерске, чтобы замести следы, ведущие в Москву. Эту версию я подбросила Хмурому, чтобы он не зацикливался на Приваловых.

Версия откровенно слабая. Сама знаю. Во-первых, смешно представить, чтобы Павлик - мелкий клерк строительной компании, законопослушный до скуки, перебежал дорогу мафии. Деньги? Оружие? Наркотики?

Алюминий? Ой, мама, держите меня семеро! И покрепче, иначе упаду от смеха. Во-вторых, время такое, что всем подряд, включая трехнедельных эмбрионов, известно, что отморозки предпочитают огнестрельное оружие, которое в их руках выглядит естественней, а действует быстрее и гораздо, гораздо эффективнее. Если это мафия, то где, спрашивается, контрольный выстрел в голову?

Да, версия слабая, но на первое время сойдет. А позже я придумаю что-нибудь более правдоподобное, чтобы занять Хмурого, нечего ему штаны просиживать.

Следователь все пытал меня о какой-то чашке. То с одной стороны зайдет, то с другой. Конечно, я не преминула спросить, в чем дело. Он сманеврировал и ушел от прямого ответа. Тогда я спросила, можем ли мы навестить отравленного. Он объяснил, что нет. Пока мы, дескать, под подозрением, и думать об этом нечего.

Понятно. Я поинтересовалась здоровьем кузена и получила краткий ответ, что выкарабкается. И то хлеб.

Павлик, конечно, злобный мужик, но как-никак родственник. Хватит с нас и дядиных похорон.

Тем временем бригада экспертов числом две штуки закончила свою работу. Как и следовало ожидать, менты не нашли ничего - ни яда, ни завещания.

Подошел Хмурый и, предупредив нас об ответственности, потребовал оставить автографы на протоколе и подписках о невыезде. (Мы не смогли отказать ему в любезности.) И с этим вся честная компания в авангарде с ожившими понятыми дружно вымелась вон.

Мы проводили их до порога и по молчаливому уговору перешли на кухню.

Первой опомнилась Нюся. Она опрометью вернулась к двери, спешно провернула два замка, набросила цепочку и громыхнула пудовым засовом. Словом, предприняла беспрецедентные меры безопасности. Не помню случая, когда Приваловы запирались бы на засов. Да что там засов! Они и замками-то как правило не пользуются. Как ни приедешь - так двери нараспашку. Говори им, не говори - все без толку. Но после визита ментов Нюся образумилась. Она не только закрыла дверь, но и привалила ее собственной спиной. Теперь мы точно в безопасности, и можем перевести смятенный дух.

- Слушайте, дорогие мои, - сказала я строго, - Пусть тот, кто отравил бессовестного Павлика, облегчит душу чистосердечным признанием. Раскаяние, как вы понимаете, не требуется. Сказанное здесь и сейчас останется антр ну, то есть между нами, девочками, но отравитель должен сознаться, чтобы все остальные не страдали, изводя друг друга напрасными подозрениями. Согласны? - я требовательно посмотрела на родичей.

Они согласно закивали головами.

- Ну?

Баранки гну. Все с любопытством пялились друг на друга и только.

- Правильно ли я понимаю, что никто из вас не пытался прикончить незабвенного Павлика? Тетя, что скажешь?

- Нет, что ты! - замахала руками тетя. Я перевела взгляд на Грету:

- Грета?

- Скажешь тоже, - фыркнула кузина.

- Макс?

- Нет, не я, - невпопад улыбнулся кузен.

- Нюся?

- Господи, спаси и помилуй! - суетливо открестилась домработница. Ну и видок у нее был при этом.

Впрочем, они все выглядели не лучшим образом. Оно и понятно.

Не знаю, что сказал бы великий Станиславский, но лично я им поверила. Не потому, что я доверчивая (ха!), а потому, что они не могли отравить. Вот если бы Павлика придушили в запале бельевой веревкой, или сгоряча столкнули с крутой лестницы, или на худой конец прирезали ножом для разделки рыбы, я бы, может, и сомневалась первые три секунды. Наш Павлик и святого довел бы, попадись ему под руку святой. Подумайте только: я - невменяемая. Ха! Мужики от меня сбегают - ха-ха! Да за такие слова, сказанные прямым текстом в глаза... И на кол посадить не жалко.

Но для того, чтобы отравить человека, одного желания, одного импульса недостаточно. Как сказал незабвенный классик, яд - вещь щекотливая, требующая много чего. Допустим, хладнокровия у Греты столько, что хватит на роту десантников, но расчетливость отсутствует напрочь. Как бы она провернула все это без расчета? А никак. Нет, не те они люди, чтобы затаивать злость, вынашивать планы, добывать яд, заметать следы, обеспечивать алиби. Кстати, алиби ни у кого из них нет. Одна я отличилась. Нет, не так, что бы там ни говорил гражданин Хмурый, алиби есть у всех. Наше алиби - это само отравление. Представляю мину Хмурого, заяви я ему об этом. Но он не знает Приваловых так, как знаю их я.

- И я не травила Павлика, хотя, может, и стоило, - справедливости ради закончила я.

- Тогда кто же? - искренне удивился Макс.

- Не знаю, но надо его найти и заставить признаться. Иначе дело могут повесить на кого-нибудь из вас.

- Легко сказать - надо, - парировала Грета, - Лучше скажи, если ты такая умная, где найти и как заставить.

Я предпочла не обращать внимание на издевку. Пусть девочка тешится, как может. Да, я не такая умная. Я просто умная.

- Не знаю, - ответила я, - Но преступник - тем более, что он посторонний, - должен ответить за все. Он должен отправиться на нары, а наше дело - помочь ему в этом нелегком деле.

- Он? - переспросил кузен, - Скорее - она. Я могу ошибаться, но мне кажется, что мужчина выбрал бы другой способ, чтобы избавиться от нашего Павлика.

- Ты имеешь в виду дуэль? - я усмехнулась, - Во-первых, братишка, это смотря какой мужчина, некоторые из них бояться крови, а во-вторых, он или она - мне без разницы. Пусть будут они или оно, если тебя это больше устраивает... Вы мне лучше расскажите, чем закончился обыск. Я пропустила самое важное: они вообще что-нибудь нашли или как?

Грета кивнула:

- Конечно, нашли. Изумрудную запонку, которую дядя потерял прошлым летом, и Максовы презервативы со вкусом земляники, которые он прятал у нас под носом - на лестнице, в китайской вазе, - кузина фыркнула, а Макс засмущался, как девица, и потупил взгляд, - Считаю, господа присяжные заседатели, - продолжила кузина, - Что последняя улика - самая существенная.

- Макс и презервативы? Немыслимо! - от изумления я отреагировала громче, чем следовало.

- Он во всем сознался. Правда, Максик? - продолжила кузина ласково-ласково, как прирожденный инквизитор, - Но есть два обстоятельства, которые смягчают его вину: во-первых, упаковка не была распечатана, а во-вторых, счастливый обладатель земляничных кондомов чистосердечно признался и раскаялся. Поэтому мы с мамой решили его помиловать. Надеюсь, ты не против?

Против ли я? Вот еще! Наконец-то мальчик занялся приличным делом. Макс посмотрел на меня с благодарностью.

- А что еще они нашли? - живо поинтересовалась я.

- Как? Тебе мало? - Грета натужно хихикнула, тряхнув головой, и мелкие кудряшки рассыпались по ее плечам, - Успокойся, - сказала она уже серьезно, - Ничего такого, что прямо указывало бы на преступника, они не нашли. Только зря время потратили - и свое, и наше... Боже мой, как неприятно, что сняли отпечатки пальцев, как подумаю, что теперь мои отпечаточки будут храниться в их базе между оттисками потных лап воров и насильников, так в дрожь бросает.

- Неприятно, - эхом отозвался кузен. Я солидарно промолчала.

Пока мы обсуждали обыск и сопутствующие ему обстоятельства, тетя сидела, обмякнув на стуле и тупо уставившись в одну точку, а деятельная Нюся методично наводила порядок. Я полюбопытствовала:

- А что за история с чашкой? Вас тоже расспрашивали о ней?

Из посыпавшихся с разных сторон ответов, я ничего не поняла и стала задавать наводящие вопросы. В результате выяснилось следующее.

Следователь установил, что Павлик ужинал вместе со всеми куриной грудкой, кабачками, протомленными в сметане, греческим салатом с маслинами и вымоченной в молоке брынзой. От десерта - ванильного мусса и винограда он отказался. Посуду Нюся вымыла сразу после ужина, в самый разгар скандала, учиненного Павликом наверху. Это она зря сделала, но так получилось. Впрочем, совершенно не понятно, как его могли отравить на глазах у всех и как, будучи отравленным, он мог скандалить.

Однако у кузена была смешная привычка вечером допивать по глоточку остатки чая или кофе из нескольких чашек, скопившихся за день в его комнате. Иной раз он уволакивал к себе по пять-шесть чашек и не отдавал, пока не допьет все до последней капли. Зная его привычку, Нюся перед самым сном поднималась к нему с подносом, чтобы собрать и унести пустую посуду.

Так вот, после того, как Павлика с мнимым приступом увезли в больницу, приехала я. Накормив меня, Нюся натурально пошла в комнату кузена за очередной порцией чашек и перемыла разом всю посуду. Зря, конечно, но так получилось. Она тоже имеет право на смешные привычки.

Когда дело было сделано, Нюся заметила, что не хватает одной чашки из бежевого чайного сервиза - той самой, у которой отколота ручка и которую давно пора бы выбросить, да рука (Нюсина) не поднимается.

Она хотела было пройтись по дому и поискать, но почувствовала сильную усталость и слабость. "Ладно", - решила она, - "Утром вымою." А утром пришла милиция.

Стоит ли говорить, что чашку не нашли? Разумеется, она исчезла.

Исчерпав тему до донышка, мы принялись помогать Нюсе с уборкой: Грета схватилась за веник, я - за тряпку, и общими усилиями кухня быстро приобрела благопристойный вид. Потом мы попили пустого чайку.

Нюся схватила авоську и пошла за продуктами, не оскверненными, как она выразилась, лиходеями. Тетя отправилась в спальню, сказав, что ей необходим длительный отдых. Макс и Грета куда-то засобирались.

Причем кузина добрых двадцать минут выбирала шелковый шарфик. Раньше подобного кокетства я за ней не замечала, но то раньше. Пора привыкать к волнительной мысли, что наша Гретка - невеста. С ума сойти.

Наконец, я осталась одна. Самое время перейти к упражнениям следующей ступени, то есть к созерцанию объекта мысли, что для меня представляется самым сложным во всей йоге. То объекты беснуются, то мысль кувыркается - до созерцания ли? Попробую, может, получится на этот раз. Напрягу извилины и поразмыслю, благо есть над чем. То, что Павлик выжил, свидетельствует о неопытности преступника. Что это дает? Правильно, ничего. Но может дать впоследствии... Балда! Забыла спросить у следователя, чем именно его отравили. Полезно было бы знать. Для общего, так сказать, развития. Ясно, что не уксусом. И не крысиной морилкой. Даже мои родственники при всей их безалаберности и непрактичности заподозрили бы неладное, во всяком случае не подумали бы на сердечный приступ.

История с чашкой лично у меня вызывает сомнение, скажу почему. То, что она пропала, указывает на постороннего отравителя, который ушел, прихватив с собой улику, чтобы избавиться от нее подальше от места преступления. Свой бы подсунул Нюсе, чтобы вымыла, - и дело в шляпе. Пусть потом милиция ломает голову, разыскивая концы. Но что за посторонний такой, - спрашиваю я, - который знает о мелких привычках кузена?

И как он, оставшись незамеченным, добрался до комнаты Павлика? Нет, что-то у меня не складывается.

Слушай, неужели я занялась собственным расследованием?! Какая глупость с моей стороны. Нет конечно, ни о каком расследовании не может быть и речи, мне просто интересно покопаться в происшедшем.

Разминка для ума, так сказать, ничего более, честное слово!

Заверещал дверной звонок. Я дернулась к выходу и охнула. Моя нога! Из-за волнений, связанных с обыском и допросом, я совсем про нее забыла. И она про меня, как видно, тоже. Но пришла пора нам обеим вспомнить.

За ночь нога опухла. Не вся, конечно, до этого дело пока не дошло, опух один сустав, но и этого хватило, чтобы любое движение вывихнутой конечности, даже самое пустяковое и невинное, вызывало острую боль, которая, ввинчиваясь стальным штопором, пронизывала меня от пятки до макушки.

Под настойчивую трель звонка я допрыгала на здоровой ноге до двери и встретила гостя. Это был Андрей собственной - выбритой, тщательно причесанной, разодетой и в меру сбрызнутой одеколоном - персоной.

Мускус и амбра, - потянув носом, определила я. Стойкий запах сильного, уравновешенного, уверенного в себе мужчины. На нем был парадный костюм, ослепительно белая рубашка, белый же галстук-бабочка и начищенные до блеска туфли. Ну и вырядился! - присвистнула я. Ничего удивительного - жених, ему по статусу положено. Вот женится - влезет в вечные тапочки, весь лоск сойдет, как будто его и не было. Обидно.

А пока взгляд карих глаз, испещренных солнечными крапинами, был чуть насмешлив, чуть надменен, чуть капризен. Бедовый взгляд сердцееда со стажем, который ласкает и манит, манит, манит (рефреном до конца следующей страницы) подавить инстинкт самосохранения, трижды плюнуть через левое плечо на дурацкие условности и - ах! - сигануть в бездонную пропасть любовного марева.

- Привет! - лучезарно улыбнулся он, блеснув зубами, одолженными у парня с рекламного плаката стоматологической клиники.

- Привет, - вяло ответила я, застыв, как озябшая цапля, на одной ноге. Непорядок. Второй раз Андрей воскрешает во мне подзабытое было чувство неполноценности. Второй раз он выглядит так, словно только что из джакузи, а я - словно из общественной парилки. Надо над собой поработать: причесаться и... Что еще?

Ладно, так и быть, причешусь, а там посмотрим, - Грета ушла две минуты назад, так что... - доложила я и совсем было собралась захлопнуть дверь, но сосед, уловив мое желание избавиться от него как можно скорее, поспешно облокотился на косяк.

- Болит нога? - участливо поинтересовался он.

- Болит, - коротко пожаловалась я. Не люблю распускать сопли. Особенно перед чужими женихами.

- Будем лечить, - сообщил он и продемонстрировал тюбик с мазью, который извлек из кармана парадного пиджака, - Держись крепче!

Он отлепился от косяка, сгреб меня в охапку и, не обращая внимание на громкие протесты, отнес на диван. Потом опустился на корточки, взял пульсирующую болью стопу в свои руки, ощупал, размял, помассировал и потянул на себя.

Оглушительно хрустнув, комната раскололась и обрушилась сотнями мелких осколков, которые, падая, вонзались в мою несчастную ногу.

- Сейчас пройдет, - в ответ на мои жалобные поскуливания заверил садист, быстрыми движениями втирая мазь в кожу. Боль послушно юркнула в свою норку и притаилась. Я перестала скулить.

- Готово, - сообщил Андрей, показывая мне мою собственную ногу, аккуратно стянутую тугой повязкой, - Полежи денек-другой и будешь как новенькая.

- Спасибо.

Говорить было не о чем, и мы неловко замолчали.

- ...А хочешь... я сделаю чай? - неожиданно предложил он.

Слащавый жених, спрыгнувший с глянцевых страниц не в меру женского журнала, да на кухне - ну уж нет, это слишком. К тому же я пила чай недавно и больше не хочу.

- Хочу.

И кто разберет нас, женщин? Чур, не я. Я не способна, несмотря на мощный интеллект (наверстывая упущенное, упомяну, что удельный вес моих извилин зашкаливает за линию горизонта), потрясающую проницательность и парадоксальную широту взглядов. Иногда сама удивляюсь: и как все это умещается во мне одной?

Андрей удалился на кухню и загремел посудой. Через четверть часа он появился с подносом, заставленным чайными принадлежностями, и полотенцем, перекинутым через согнутую в локте руку. Теперь он походил на официанта из фешенебельной, сияющей позолотой ресторации. Я вдоволь насладилась случившейся метаморфозой, старательно делая вид, что упиваюсь чаем.

- А что здесь было? - спросил Андрей, озираясь, - Ураган?

- Не-а. Это не ураган, это обыск.

- Да? И кто кого обыскивал?

Дурачок, он думает, я шучу.

- Милиция нас, естественно! Не мы же милицию.

- Ничего не понимаю, - покрутил головой Андрей.

- Не переживай, я тоже... О нашем Павлике знаешь? - он кивнул головой, - Так вот, не было у него сердечного приступа, отравили его... Да не пугайся ты так, не насмерть. В итоге Павлик - пострадавший, а мы подозреваемые со всеми вытекающими отсюда... м-м... неприятностями...

- Но кто?.. - его зрачки расширились.

- Не спрашивай - не знаю. Знала бы - придушила мерзавца голыми руками и не поморщилась. Если честно, нашего Павлика я терпеть не могу. Но родственников... о-хо-хо!.. не выбирают. Рано или поздно с ними смиряются. Во всяком случае, я давно смирилась и по привычке за любую седьмую воду на киселе готова глотку перегрызть. Вот если бы Павлика пристукнул кто-то из своих, - тогда другое дело... Родственные разборки, так сказать... Ну чего смотришь? Шучу я!.. (С чувством юмора у него не сложилось, однако.) ...Шучу!

Не мы это. Долго объяснять, но, поверь, не мы... Да! - спохватилась я, - Тебе не стоило приходить сюда. Кто знает, может, за нами следят, прощупывают вероятные связи с преступным миром и все такое.

- Ну дела! - восхитился Андрей. Во всяком случае, мне показалось, что восхитился.

- Да уж, дела...

...Как сажа бела.

- А как чай?

Значит, полчаса прошли. Это я к тому, что Андрей, как всякий мужчина репродуктивного возраста, и тридцати минут не может прожить без похвалы. Обыск? Ерунда! Павлик? Мелочь. Важно, что чай ему удался.

Так и быть, дружок, получай свой медовый пряник, но не рассчитывай, что щедрость войдет у меня в привычку.

- Спасибо, отличный.

Пусть видит, что я воспитанная особа, а не какая-нибудь там хухры-мухрыжка. Пусть знает, что Гретка из приличной семьи.

- Когда поправишься, приходи в гости, я угощу тебя настоящим чаем, предложил сосед. Интересно, а что я пью, если не чай... Надеюсь, не уксус и не синильную кислоту.

Пока я принюхивалась к чаю, сосед сиял от удовольствия и лучился блаженством. Не так уж много, если вдуматься, мужчине и нужно - плошка щей да ласковое слово. Но это пока он холост. Дальше - больше.

Уровень притязаний мужчины обычно зависит от степени его женатости. Не думаю, что Андрей - счастливое исключение. Таковых вообще не бывает.

- М-м... - проблеяла я.

Чудной родственничек мне достанется. Вместо того, чтобы крутить романтические шуры-муры с невестой, порхает вокруг меня - занимается то ногой, то чаем, опять же - в гости приглашает. Наверное, наводит мосты дружбы и взаимопонимания с будущей... Забыла, кем я буду ему приходиться, свояченицей?..

Видно, чудные родственники - мой крест и моя персональная голгофа.

- М-м... спасибо, приду. Вот закончится следствие, и приду. С Гретой, - добавила я тихо. Он вопросительно приподнял правую бровь, но вопрос не озвучил, а я сделала вид, что ничего не заметила.

- ...Брось, мне бояться нечего. Подумаешь, следствие! Я чист аки слеза младенца, если не чище.

Он еще и наивный. Газет не читает, что ли? Присказку про тюрьму и суму не знает?

- И, если хочешь знать, - продолжил Андрей, - Я не верю, что кто-то из вас мог покушаться на Павлика.

Не те вы люди... (А я что говорила? Слово в слово.) ...Покричать, поссориться, выплеснуть друг на друга отрицательные эмоции - да, на это вы мастера. Но все остальное - ментовский бред. Вам нужен хороший адвокат, который быстро вылечит всех, кто в этом нуждается.

А что, неплохая идея. Не так глуп этот Андрей. Но я не представляю, где и почем берут адвокатов, тем более хороших. Не знаю, есть ли деньги у тети, а моей наличности, - я быстро прикинула, но не потому что быстро считаю, а потому что считать было нечего, - хватит разве что на пупок от хорошего адвоката. И то не факт.

- Так ты придешь, Ни?

- Что? - не сразу поняла я, поскольку думала о своем.

- На чай придешь? Обещай, что придешь, как только пройдет нога. И, слушай, хотел попросить, давай отбросим условности.

- Что отбросим? - испугалась я. Вот оно! Ну, что я говорила? Дальше должно последовать галантное приглашение сигануть в пропасть. Или я совсем не разбираюсь в мужчинах.

- Все твои спасибо, пожалуйста, позвольте пройти, не стоит благодарности. К чему они?

- Хорошо, - покладисто согласилась я, прислушиваясь к неясному бормотанию и царапанью, - Отбросим... Кажется, Нюся опять завалила ключ покупками. Будь любезен, открой дверь.

Иногда воспитание из меня так и прет. Помимо желания.

- Тьфу ты, - в сердцах сплюнул Андрей.

***

Ушел Андрей, явились Макс и Грета. Все будто сговорились, чтобы не дать мне времени на размышление. Мелькают перед глазами, дергают, отвлекают, не дают, хоть тресни, сосредоточиться. Я почти дозрела до чего-то важного, но в таких условиях думать совершенно невозможно. Проблеск был и исчез.

Теперь не вспомнить. Черт...

Подтверждая худшие опасения, Макс заметался по дому со скоростью ошпаренного ежика. Опрокинул стул, на котором мирно посапывал Сем Семыч, обняв лапами круглое пузико, в котором переваривалась свежая телячья печенка, и прикрыв мордочку пушистым хвостом. Кот с испугу подпрыгнул, издав боевой клич, мягко приземлился, дернулся к окну, стремительно перебирая лапами, проехался попой по отполированному паркету, молниеносно вскарабкался по портьере и принялся истошно орать, зависнув под самым потолком. Тоже мне, нашел развлечение. Слезай, негодник!

Между тем неугомонный Макс перевернул ломберный столик. На пол посыпались карты, рубашками вниз упали дама, туз, валет и восьмерка, беспросветные трефы.

О-ей, какой неудачный расклад!

- Опять мамай прошел, - безучастно констатировала Нюся. Она подняла мебель, собрала карты с пола и уговорила Сем Семыча спуститься на грешную землю, наобещав ему с три короба - судачий хвост, куриную котлетку и упитанную мышку. Котлетка с хвостом - понятно, но где она возьмет мышь? Меня передернуло.

Сем Семычу надоело орать, он спрыгнул на крышку клавесина и замер в оборонительной позе, не сводя нагловато-настороженных глаз с мамая.

Покружив по комнате, кузен вышел, от души шарахнув дверью. Кто его, бедного, так допек? Ничего, перевернет дом вверх тормашками, чуток успокоится и как миленький выложит все свои неприятности. Его и спрашивать не придется.

Но сейчас меня интересует не он, а сестрица, которая до такой степени ушла в себя, что, казалось, не замечала ни меня, торжественно возлегающую на диванных подушках, ни истошно вопящего кота, ни мечущегося брата.

За окном затрещал мотоцикл, оповещая, что Макс поехал переворачивать чужой дом. Ну и ладно.

Нашему и без кузена досталось.

Для того, чтобы вызвать на откровение Грету, придется изрядно попотеть. Ни дыба, ни испанский сапожок, ни раскаленные щипцы не помогут расколоть скрытную сестрицу. Проверено неоднократно. Тут нужен нетрадиционный подход и целый вагон, нет, два вагона времени. Мне же не терпелось узнать, с кем Грета хотела встретиться, но, кажется, так и не встретилась. И кто (не я ли?) тому виной. Садистское желание, я понимаю, но ничего поделать с собой не могу.

Встретив осуждающий взгляд голубых глаз, в каждом из которых плавало по гигантскому айсбергу, я осеклась. Ладно, как-нибудь потом узнаю... Не к спеху... Да и вообще не важно...

В комнату торжественно вплыла тетя Лиза. Она была одета в приталенное льняное платье с легкомысленной вышивкой и высокие плетеные сандалии. В ее прическе красовалась садовая ромашка. Хм?..

Тетушка остановилась на полпути и, вскинув голову, замерла в ожидании одобрительных возгласов, но тут заметила мою ногу и кинулась с распросами.

- Ничего, тетушка, не волнуйся, - бодро ответила я, - Это всего лишь вывих, до свадьбы заживет.

- До чьей свадьбы? - оживилась тетя, от чего на ее щеках, покрытых тремя слоями тонального крема, румянами и пудрой, образовались лукавые ямочки. Как все дамы ее возраста, тетя обожала бракосочетания, несмотря на то, что ее собственный опыт в этом деле был крайне неудачным. Что там у них не заладилось, я не знаю, только отца Греты и Макса мне не довелось увидеть ни живьем, ни на фотографии. Но не это главное, правда? Важно услышать вальс Мендельсона, а потом - хоть трава не расти. Вот она и не растет.

- До чьей-нибудь, - ответила я туманно, - Я отметилась дважды. С меня, знаешь ли, хватит. Кто следующий? - повысила я голос, - Есть желающие?

Мы с тетей многозначительно смотрели на Грету, которая мучительно долго разминала сигаретку. Ее щеки пылали, но на прекрасном лице не дрогнул ни один мускул. Ну, что я говорила? Не девка - кремень.

Гвозди бы делать из этих людей... Далее - по тексту.

Грета нервно прикурила и вышла из комнаты. Мы проводили ее сочувственными взглядами.

- Мне кажется, у Греты появился кавалер, - доверительно прошептала тетушка и присела ко мне на диван. То, что Гретка влипла, видно невооруженным глазом. Только у влюбленной женщины может быть такой потерянный вид.

- Ты не представляешь, как трудно мне приходится с детьми, пожаловалась тетя, - После похорон их будто подменили... Мой дорогой брат умел с ними управляться. Иногда, каюсь, я думала, что он с ними слишком крут, что надо бы помягче, поласковей. Но вот его не стало - и все пошло наперекосяк. Дом опустел.

Иногда мне кажется, что наш дом - живое существо, потерявшее любимого хозяина... Дети отбились от рук. И я не знаю, где они, с кем и как проводят время... Они совсем не разговаривают со мной. Привет и пока - это все, что я слышу от них. Мне не о ком заботиться, не с кем поговорить. Целыми днями слоняюсь по дому и думаю, думаю, думаю... Так с ума сойти можно. Я бы и сошла, если бы не госпожа Ванда.

- А-а, тетя, - воскликнула я, - Ты еще не рассказала, как прошел сеанс потусторонней связи. Удалось ли вам установить контакт?

- О да! - просияла тетя Лиза, - Конечно! Ванда очень сильный медиум. Правда-правда! И мне... - замялась она, - Мне удалось поговорить с Генрихом.

- Да что ты говоришь? С дядюшкой?

Ексель-моксель! Только этого не хватало.

Тетя кивнула и продолжила:

- Ему там хорошо. Он сказал, что мы все сделали правильно. Кремация быстро и, главное, безболезненно избавила душу от тела, и теперь он по-настоящему свободен... Мой дорогой брат здесь, вокруг нас, - тетушка обвела быстрым взглядом комнату, - Он все видит. И, может быть, слушает нас.

- Э-э...

- Как я рада, что ты понимаешь меня!

Рано, тетя, обрадовалась.

- Э-э-э...

- Я так боялась, что ты поднимешь меня на смех! - со смущением призналась она.

- Видишь ли, тетя... - осторожно начала я, прикидывая на ходу что и как сказать, чтобы не соврать, но и не обидеть. Но закончить я не успела. Тетя не хотела слушать. Тетя хотела говорить.

- Генрих тоже смеялся. Вы с ним так похожи! Просто поразительно, до чего похожи. Генрих не просто любил тебя, как Макса, Павлика или Грету, он гордился тобой, деточка. Поначалу, грешным делом, я даже ревновала. Мне, конечно, хотелось, чтобы он гордился моими детьми, но не случилось. Не осуждай свою старую тетку, - попросила она покаянно, - В некотором смысле ты тоже мой ребенок, потому что выросла на моих глазах.

Чистая правда. Я росла в этом доме. В раннем детстве я смешила взрослых тем, что Нюсю называла мамой, а дядю - папой. Причем, этому меня никто не учил. Сама додумалась. Тогда мне казалось естественным иметь двух мам и двух пап сразу, а потом громадных трудов стоило разобраться в лабиринте родственных связей.

- Генрих очень любил тебя, дорогая. Вы часто ругались, я знаю. Когда тебе было три года, ты уже не давала ему спуску, да и он не делал скидку на то, что ты ребенок. Между вами будто электрический разряд пробегал сыпались искры и молнии сверкали. Но это от того, что вы были слишком похожи. Он не оставит тебя, думай о нем в трудную минуту, и он обязательно поможет, спрашивай совета, и он подскажет, направит в нужную сторону. Он будет с тобой всегда.

Одно из двух - либо у меня слуховые галлюцинации, либо у тети маразм. Советоваться с духом? Фу ты!

- Знаешь... - тетя замялась, решая, стоит говорить или нет. По всей видимости, она решила, что стоит, - Еще Генрих сказал, чтобы я не вмешивалась в жизнь детей, пусть они идут своей дорогой.

Ага, приехали. Мне проще поверить, что дух дяди Генриха витает над нами и подслушивает (при жизни-то не брезговал), чем поверить в то, что он сказал такое. Несомненная липа. Настоящий дядюшка всю жизнь только и делал, что строчил любовные романы и контролировал всех, кого мог. Даже меня пытался. На расстоянии. Это и пошатнуло его здоровье. Я имею в виду геморрой.

Поди разбери, зачем понадобилось Ванде подсовывать тете чужого духа. Ненавижу любую ложь. Даже самая невинная не правда ужасна для того, кому лгут, потому что не правда и потому что имеет противное свойство раскрываться в самый неподходящий момент. Но в конечном счете проигрывает лгущий. Его подхватывает стремительное течение, несет утлой лодочкой и швыряет о скалистые берега.

Возьмем, к примеру, Петренко, - подумала я и удивилась, впервые за несколько месяцев не почувствовав обжигающей боли. То ли время сделало свое дело, или это не время, а водоворот событий, в который я сама попала, но муж отвалился от сердца, как короста. Бывший муж. Теперь на самом деле бывший.

Ту-ту! Провожающих просим отойти от края платформы.

Так возьмем, к примеру, Петренко. Когда он завел любовницу, то стал врать также часто, как дышать. И чем чаще он врал, тем чаще дышал. А чем чаще дышал, тем, соответственно, чаще врал. Когда данный факт открылся мне во всей своей суровой неприглядности, первым делом я схватилась за женские журналы - что они посоветуют? Оказалось, что ничего страшного не произошло. О, мужчины моментально согласятся с этим утверждением, из чего я делаю вывод, что советы для женщин писал психолог-мужчина, который с точки зрения той же психологии естественным образом выгораживал своего блудливого собрата, а, значит, в какой-то степени и себя самого.

Читаю дальше и млею.

Подумаешь, трагедия - тут изменил, там соврал, а вон там немного побил. Если не изувечил - то и не страшно. Вполне возможно, что это от большой и чистой любви. А если не от большой и не чистой, то тоже не все потеряно, ведь муж продолжает испытывать к жене какой-то интерес. Какой-то! Хорошо, что не кое-какой. Чем бы утешился этот самый психолог, если бы ему изменила жена, - тем, что ничего страшного не произошло? А если бы при этом она его регулярно обманывала, придиралась по пустякам и время от времени поколачивала?

Далее предлагалось несколько способов, при помощи которых можно воскресить угасшие чувства.

Один совет глупее другого - вроде того, что забудьте о плохом и начните отношения с чистого листа. Э, психолог, я же не робот, которому какую программу задашь, такую он и выполнит. Я не умею забывать насильно. Ладно, думаю, попробую, раз психолог советует, - хуже не будет, хуже-то не куда. Пробую, а сама пристально посматриваю на блудного муженька, изучаю нюансы его реакций. И вдруг замечаю, что мой благоверный врет напропалую и вдохновенно. Это чертовски неприятно, но хотя бы объяснимо. Однако он врет не только, чтобы сходить налево, но и просто так, без определенной цели. Не знаю, по привычке, что ли, или ради искусства, или для поддержания спортивной формы. Короче, что я ни делала, он продолжал врать и гулять, гулять и врать.

Помыкалась я, воскрешая упертых мертвецов, но добилась только того, что довела себя до исступления. Чтобы укрепить психическую прану, Лялька посоветовала заняться йогой. Что ж, капелька нирваны мне не помешает, решила я.

И вот однажды, медленно вдыхая через левую ноздрю и растягивая вдох на восемь секунд, я достигла первой стадии просветления. Забыв выдохнуть через правую, я побежала выбрасывать журналы в мусорку - плохие они советчики, вредные у них советы. Чувства - они как люди: живут, стареют и умирают. Нельзя воскресить египетскую мумию, не стоит тревожить покой мертвецов, они этого не любят и по своему мстят.

Живому природой положено тянуться к живому, если ему не мешать - не сдерживать и не понукать, оно само пробьет себе новый путь. Собрала я вещички и, тихо прикрыв за собой дверь, вернулась в свою девичью квартиру.

Кто подумал, что Петренко обрадовался, освободившись от преевшейся жены, или хотя бы вздохнул с облегчением, тот совсем не знает мужчин. Дело не в воставших из гроба чувствах, дело в том, что в любовном треугольнике он чувствовал себя королем: две женщины отдавали ему две любви, две заботы и две ревности, которые тешили его дурное тщеславие. Когда треугольник распался, Петренко испытал настоящий шок. Не потому что лишился меня, а потому что уполовинилось его королевство. Караул, ограбили! После краткого шока он принялся отвоевывать потерянные земли. И я с таким трудом отбилась от бывшего муженька, что до сих пор не пойму - жива или мертва осталась. Вот почему я так остро ненавижу бабников и любую, даже свою собственную, ложь.

А Ванда врет. Если бы она хотела подбодрить растерянную тетю и помочь детям выбраться из паутины зависимостей, почему бы ей прямо ни сказать: так, мол, и так, Лизонька, твои дети выросли, пусть живут как могут. Вместо этого она предпочла воспользоваться именем дяди, по сути она солгала. Значит, ей движет некий шкурный интерес. Однозначно. Как бы выяснить какой?

Нет, я совсем сошла с ума, одни подозрения на уме.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонил обеспокоенный Фаба, у которого успел побывать следователь. Оперативно, - вскользь отметила я и спросила, есть ли новости о завещании. Фаба ответил, что пока нет, но он не теряет надежды.

Тетя с удобствами устроилась возле телефона, подложив под спину подушку, из чего я сделала вывод, что это надолго, и поковыляла в свою спальню. Быстро прибралась там - хорошо, что вещей у меня немного.

Задвинула ящики комода, заглянула в сумку и проверила содержимое - все оказалось на месте, поправила Дали - его-то зачем трогали? Поговорила с Сем Семычем, потрепала его по загривку, потом переоделась в длинную широкую юбку - крупные маки на желтом - и свободную футболку, заколола волосы шпильками. И, между прочим, осталась довольна неземной красотой, отразившейся в зеркале.

Четверка с плюсом. Полбалла украл короста Петренко.

***

- Ника, мне очень неудобно, - начала Нюся, когда я спустилась на кухню, - Если бы я могла... Если бы у меня что-то было, то я бы, конечно... Но у меня ничего нет. И где взять? Ума не приложу.

- Нюсечка, давай проще. Что случилось?

- Ну это... - она смутилась.

- Нюся! - я шутливо погрозила ей пальцем.

- У меня кончились деньги, - наконец, решилась она.

- Деньги на хозяйство? - догадалась я. Она кивнула.

- Последний раз хозяин дал мне месяц назад. Я тянула во всю. Ты и сама видела - на столе никаких разносолов, не то что в прежние времена. Но не могу же я кормить вас одной картошкой! - пылко воскликнула она, - Вот, достала из недр буфета стопку листов бумаги, исписанных мелкими аккуратными буквами и передала ее мне.

- Картошка - пятнадцать кэгэ, баклажаны, морковь, - начала читать я вслух, - Что это?

- Список покупок. Я всегда вела его. У меня каждая копейка на учете, ты не думай! - опять воскликнула она, как будто я могла, как будто я имела право упрекнуть или заподозрить ее в чем-либо, - Каждый месяц я отдавала список хозяину, - продолжала Нюся, - Он просматривал, говорил, чего надо овощей там побольше или что, и давал деньги на следующий месяц.

Я пробежала глазами длинный список, заглянула в кастрюли и опять уткнулась в список.

- Ты забыла записать сегодняшнего кролика. Надеюсь, он будет в сметане? И, кстати, где кальмары с форелью?

Она стояла, глядя в пол, как провинившаяся школьница, и молчала.

- Ты потратила свои, - огорчилась я.

- Хозяин дарил на дни рождения и восьмые марта, вот я и... Но мне они не нужны, - Нюся подняла на меня преданные глаза, - Вы мне родные. Было бы больше - больше бы отдала, чтобы вы жили, как раньше. Но больше-то нету.

Я вспомнила, как она кормила меня манной кашей. Наверняка, она кормила и чем-то другим, но в памяти осталась только сладкая размазня, которую, как только мама Нюся отворачивалась, я успевала размазать по груди, по столу, по Павлику (непременно и с неописуемым восторгом), а остатки скармливала хиреющему фикусу. То ли мало скармливала, то ли он не любил манную кашу, только фикус захирел окончательно.

- Не девка, а бусурман растет, - ругалась Нюся, обтирая громко ревущего Павлика полотенцем. Бусурман у нее - самое ругательное слово. А произносит она его мягко, с улыбкой.

- Возьми пока, - я вытащила купюру из кармана. Она вытерла руки о передник и приняла деньги. Я мягко попросила ее, - Постарайся, пожалуйста, экономить, никаких кроликов больше, никакой семги, лады?

Она снова кивнула и проворно спрятала деньги на груди.

- Скажи, как дядя платил тебе?.. Да не жмись ты, говори как есть.

- Я ела с общего стола, а из одежды мне ничего не надо. Хозяин переводил на книжку, говорил, на старость, чтобы я чувствовала себя уверенно. Но от вас мне ничего не надо!.. Я бы и с книжки-то сняла, только банк в Москве, как до него добраться?

- Покажи книжку.

- Ника...

- Покажи книжку! - приказала я, вложив в голос металл, и хлопнула ладонью по столу.

Когда она вышла из кухни, я поймала себя на мысли, что ожидаю очередного осложнения. И оно не замедлило объявиться.

Ровный столбец цифр, из которых следовало, что дядя переводил деньги каждые три месяца. День в день. Я посмотрела на последнюю дату. Так и есть: три месяца истекли на прошлой неделе. Я отдала книжку Нюсе и в задумчивости вышла из кухни, прихрамывая на ходу.

- Ника, - окликнула Нюся.

- Да?

- ...Нет, ничего... Я хотела сказать, что обед почти готов.

В холле я столкнулась с кузиной, которая что-то искала в старом шкафу. Увидев меня, она, кажется, перепугалась, как воришка, застигнутый на месте преступления, и быстро захлопнула ящик.

Попалась. Пока не забыла, надо поговорить с ней о тете.

- Грета, дорогуша, - обратилась я к кузине, - Скажи, пожалуйста, тебе не жалко маму? Ночью она общается с духами, днем спит, а вечером ходит по дому квелой сомнамбулой. Если ты сама не догадываешься, то я объясню тебе на пальцах, почему такой режим необычайно вреден для здоровья.

- Ой, а что я могу поделать, ну что, если она ложится после трех? Я говорила раз двадцать, чтобы ложилась раньше, но она не слушает. Скажи ей сама, может, тебя послушает.

- А ты по-прежнему ходишь на тренажеры? Вот и возьми ее с собой. Потом сходите в сауну с бассейном. Есть в вашей сауне бассейн? Потом - на массаж, по магазинам прогуляйтесь. Измотай ее так, чтобы сил не хватило на глупости. Считай, что это партийное задание, ясно?

- Ты правда хочешь, чтобы я взяла маму в тренажерный зал?

- Абсолютно.

- Тогда нужны деньги.

Сама напросилась. Однако тетю и правда надо встряхнуть. На это никаких денег не жалко.

- Сколько?

- Двойной абонемент на двадцать посещений стоит полторы тысячи.

- Долларов? - ужаснулась я.

- Нет, что ты, рублей.

- Хорошо, я дам деньги.

- Но у нее нет трико и резиновой шапочки для бассейна.

Оказывается, иметь родственников - разорительное удовольствие.

- Сколько? - обреченно спросила я.

- Смотря что покупать. Если турецкое, - она брезгливо поморщилась, Одна цена, если итальянское, с утягивающими вставками, очень элегантное, цена совсем другая, ты ж понимаешь.

- Солнце мое, я не жена Гейтса, поэтому пойдете и купите что-нибудь попроще. Договорились? Учти, - предупредила я, - С сегодняшнего дня вводится режим жесточайшей экономии. Вот окручу какого-нибудь магната сразу дам знать.

***

Мы сидели в гостиной. Грета по-прежнему казалась расстроенной. Ее голубые глаза потемнели еще больше, а широкие черные брови сдвинулись к переносице. Андрей, который вернулся через час после своего ухода, с любопытством поглядывал то на меня, то на кузину. Я чувствовала себя третьей лишней. Я бы ушла, да желудок против - очень, знаете ли, хочется кушать.

Нюся подала салат из кальмаров, запеченую в фольге форель, лимон к ней, а также нежную, как лепестки ночной фиалки, и хрустящие, как панцири кузнечиков, ломтики картошки-фри.

Разговор не клеился. Чтобы прервать тягостное молчание, я поделилась своими гастрономическими впечатлениями. Кузина посмотрела на меня так, как будто моими устами обнародовалось пятое откровение Ионна Крестителя.

- Ничего странного, - не дрогнул ни одним мускулом гость. Наш человек. За такого можно отдать даже Гретку, - Люди вообще тянут в рот что ни попадя: лягушек, улиток, морских червей, кузнечиков. Корейцы едят друзей человека, а африканцы - своих собственных, если верить господину Дарвину, прародителей. Вернее, не их самих, а мозги. Даже считается, что недоразвитые извилины - это деликатес... Старик Фрейд умилился бы.

Он окинул нас солнечным взглядом.

На столе появился пышуший жаром самовар, чашки, яблочное повидло, масло и рокфор. Запахло душистой мятой. Обожаю.

- Обожаю чай с мятой, - улыбнулся гость Нюсе. Мысли он, что ли, читает?.. Судя по тому, с каким аппетитом Андрей уминал все подряд, поесть он любил и вообще, и в частности.

- Давайте я налью вам еще чашечку, - предложила кузина. Ага, восхитилась я, - Да они на вы. Очень романтично и трогательно.

- Не откажусь, - блеснул белозубой улыбкой Андрей, - А где Елизовета Карловна?

Елизовета Карловна, переговорив со мной и Фабой, в который раз за день отправилась в нежные объятия Морфея. А это значит, что ночью она снова собирается терзать несчастных духов. Я им сочувствую.

Как бы положить этому конец, но тактично, не навязывая своего мнения?

Грета мялась, я молчала, предоставляя кузине законное право выкручиваться. Ее гость - пусть и выкручивается. Вспомнив об обязанностях и.о. хозяйки стола, кузина открыла прелестный ротик и выдавила:

- Мама расстроится, когда узнает, что... разминулась с вами. Она очень благодарна за помощь, которую вы оказали... Ну, - смутилась кузина, - Не только она... Мы все благодарны. Правда, Ника?

Я не знала, о какой помощи она говорит, но на всякий случай кивнула.

Андрей промакнул губы салфеткой и сказал:

- Всегда рад. Как продвигается следствие?

- Мы не знаем, - равнодушно ответила кузина. Я вообще заметила, что покушение на Павлика не всколыхнуло Приваловых. Поначалу они испугались, но быстро пришли в себя. Видимо, решили, что так кузену и надо и будь что будет.

Сразу после припозднившегося обеда Гретка влезла в парадно-выходные туфли, подкрасила губы и выскочила вслед за уходящим Андреем.

Оставшись одна, я мысленно пересчитала свои финансы, пропевшие жалобные романсы до самого последнего куплета, и поняла, что надо что-то делать. Можно, конечно, позвонить Ляльке, она соберет, сколько сможет. На первое время хватит. А что потом? Я не смогу постоянно содержать семью из трех человек и их домработницу. Мне это просто не по карману. Я сосредоточенно потерла переносицу, подошла к телефону, чтобы позвонить Фабе, и услышала в трубке: "А он что?.. А ты?.. Ну а он?" Это проснулась тетушка.

Я извинилась и положила трубку.

Как сказать тете, что семья за гранью банкротства? Она сразу пустится в слезы, и тогда продолжать разговор будет бесполезно. Это у нее защитный рефлекс такой: чуть что - сразу в слезы.

Раздался звонок в дверь, и я поплелась открывать. На крыльце стоял молокосос с лопастями вентилятора вместо ресниц.

- Здравствуйте, я из компании "Озерские молочные продукты";, официально представился он, - Наша компания проводит социологический опрос. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

- Валяйте, задавайте, - разрешила я, присматриваясь к нему. Может, обозналась? Нет, это он, только в строгом костюме и при галстуке.

- Вы покупаете продукцию нашей компании?

- Насколько я знаю, да.

Он поставил галочку на планшете, который держал перед собой.

- Какую? Мы выпускаем молоко, сливки, кефир, ряженку и творожную массу с цукатами.

Я ответила, припомнив яркие упаковки с логотипом, и он поставил галочки.

- Вы довольны нашей продукцией?

Откуда я знаю? Но зачем обижать парня? Совершенно не за чем.

- Н-да...

- Вот купон, по которому вы сможете покупать продукцию компании "Озерские молочные продукты"; со скидкой, - молокосос протянул картонку.

- Спасибо.

Очень вовремя. Экономить - так экономить.

- И последний вопрос: вы не раздумали выходить за меня замуж?..

Я обалдела. Видя мое замешательство, молокосос взял инициативу в свои руки:

- Тогда приглашаю вас в краеведческий музей... Вы удивлены? Но куда еще я могу пригласить невесту?

Театров у нас нет. В кинотеатре крутят "Кровавого Джека"; - не очень романтично, правда? На дискотеках тусуется малышня, а в кафе мы уже были. Так что остается краеведческий музей. Ну же, решайтесь!

Какой напор! Достойный, честное слово, лучшего применения.

- Хорошо... Завтра... Нет, послезавтра... Нет, давайте созвонимся на следующей неделе.

- Прекрасно, я зайду за вами завтра. Скажем, после обеда, - он взмахнул ресницами - меня чуть не сдуло ветром - и ушел.

***

Не дождавшись возвращения Макса, мы поужинали кроликом, может быть, последним в нашей жизни.

Я прилегла перед мерцающим экраном телевизора с книжкой в руках и сладко вздремнула. Через некоторое время меня разбудила Грета и позвала к вечернему чаю. Значит, уже одиннадцать. В этом доме все шиворот-навыворот.

- А пирожков не будет? - недоуменно спросила Грета, намазывая толстый слой масла на тост.

- Имей совесть, урезонила я кузину, - Нюся ходила на рынок, готовила обед и ужин, стирала. Да плюс к тому вычищала авгиевы конюшни после обыска. И в твоей комнате в том числе. Скажи, а что делала ты?

- А я что, а я ничего, - скороговоркой выпалила кузина, - Нервная ты какая. Уже и спросить нельзя.

- Думай, - я постучала указательным пальцем по лбу, - Прежде чем спрашивать. Полезно, знаешь ли.

- Девочки, не ссорьтесь, - попросила бледноликая тетушка.

- Что-то Макса долго нет. Не случилось бы чего, - тихо сказала Нюся.

- И правда, - подхватила тетя Лиза, - Где он? - она прижала ухоженные руки к затрепетавшей от волнения груди.

Да, где он? Волна беспокойства настигла и меня. Можно сказать, накрыла с головой.

- Мама, перестань. Никуда Макс не денется. Я думаю, он у женщины, спокойно заявила Грета.

- Почему у женщины? - в один голос спросило старшее поколение.

- Из-за презервативов, - ответила Грета, пожимая плечами, - Для чего, как вы думаете, они ему понадобились? Думаю, к утру Макс вернется, и мы устроим ему хорошую взбучку.

- Ника, что делать? - обратилась ко мне тетя, - Заявлять в милицию?

Странное дело: я прекрасно помню, как добивалась полной свободы для Макса, помню, как ненавидела дядю, когда он лез не в свои дела. Но почему сейчас, когда Макс, по всей видимости, воспользовался долгожданной свободой, мне вдруг стало не по себе? Почему я поминутно прислушиваюсь к шорохам и кошусь на проклятую дверь? Ответ очевиден: потому что страшно. Наверное, из-за Павлика. Пока преступник не разоблачен, я буду дрожать от каждого шороха, думая, что он бродит вокруг нашего дома. А преступник не разоблачен. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.

- Нет, мама, нет, нас засмеют! - опередила меня кузина, - Максим совершеннолетний. Он ушел днем, а сейчас всего лишь половина одиннадцатого. Вот увидишь, над нами будут смеяться.

- Но раньше он никогда не уходил надолго... Он даже не позвонил, что задерживается. Он хороший, добрый, внимательный мальчик, - тетя безудержно разрыдалась, - Он бы позвони-ил!

Тетя Лиза права. Макс всегда был маменькиным сынком.

- Он не пропустил бы разом обед и ужин. Уж я-то Макса знаю, - веско добавила Нюся.

И Нюся права.

- Послушайте, Макс - хороший, добрый, внимательный, но взрослый мальчик. Он мог поужинать с подругой в кафе. Он мог увлечься и потерять счет времени. Он мог влюбиться в подружку, у которой нет домашнего телефона, а все городские таксофоны раздолбаны. Да мало ли, что он мог! Оставьте его в покое, - Грета говорила с несвойственным ей воодушевлением, из чего я сделала вывод, что она в курсе Максовых дел и целиком на его стороне, - Если вы заявите в милицию, то Макса могут арестовать. Не забывайте, что он вместе со всеми давал подписку о невыезде, а мы не знаем, где живет его подружка. Может, она из пригорода или вообще из Твери. Подумайте об этом на досуге.

И Гретка права. Если Макс влюбился, то что ему какая-то подписка о невыезде? Так, фантик.

- Ника, - тетя обратила на меня взгляд, омытый слезами, - Почему ты молчишь? Скажи, наконец, что нам делать! - потребовала она.

Все посмотрели на меня, ожидая окончательного вердикта. Бремя ответственности придавило меня к земле. Тяжела ты, шапка Мономаха...

- Будем ждать, - помассировав переносицу, решила я. Конечно, Грета права - Макс загулял. Рано или поздно это должно было случиться... - Иди, тетушка, постарайся заснуть. Нюся, проследи, чтобы она приняла успокоительное, - сказала я, но вспомнила, что тетя проспала целый день, поэтому успокоительным ее не проймешь. Чтобы нейтрализовать тетину истерику, а это необходимо сделать во что бы то ни стало, потребуются более радикальные средства. Поэтому я сказала Нюсе на ушко, так, чтобы никто больше не услышал, - Нет, лучше дай ей снотворное, две таблетки.

Нюся хотела было возразить и даже открыла рот, но неожиданно передумала. Когда обе женщины, поддерживая друг друга, вышли из комнаты, я обратилась к кузине:

- Так где, говоришь, живет его подружка?

- Не знаю.

- Но ты говорила...

- Я предполагала.

- Понятно... Ты звонила его друзьям, знакомым?

- И ты туда же! - недовольно воскликнула Грета, - Ладно, - быстро смирилась она, - Если хочешь, позвоню.

- Очень хочу.

Грета удалилась. В доме установилась благословенная тишина. Я выключила свет в холле и поднялась, привычно прихрамывая, в спальню. Постояла несколько минут в темноте, раздвинула мексиканские шторы и присела на широкий подоконник.

Сияющее небо раскинулось надо мной по-восточному роскошным шатром. Первые звезды, перебивая друг друга, зашептали о главном, о вечном, но я почти ничего не разобрала. Сказать честно, я не прислушивалась. Не то настроение было.

Вернулась поникшая Грета.

- Ну?

С нарастающей тревогой я ожидала, что она ответит, но совсем не удивилась, услышав:

- Макса нигде нет.

Кузина переминалась с ноги на ногу.

- И никто не в курсе про его подружку. Ника, ты думаешь, с ним... он... Макс попал в беду?

- Ничего такого я не думаю, - я выдержала испытующий взгляд кузины, Но говори тише: твоя маман услышит.

- Ника... - она схватила меня за руку, - Ника...

Батюшки, да она волнуется! Впервые вижу, чтобы Гретка волновалась.

- Не паникуй раньше времени. Хорошо? Раз решили ждать до утра подождем. Иди, Грета, отдохни, я сама покараулю Макса, - но она не двинулась с места, и тогда я прикрикнула, - Иди же, прошу тебя!

Я настояла на своем, и Грета, зыркнув напоследок глазами-льдышками, ушла. Но пришла Нюся. Я готова была взвыть от отчаяния. Когда меня оставят одну? Почему они ополчились против меня? Что я им сделала?

- Лизавета уснула. Я дала ей две таблетки снотворного - до утра не проснется.

- Хорошо, иди и ты спать.

- Ника...

- Да?

- А как же Макс? Надо что-то делать, он пропадет один.

- Что делать? - отозвалась я, - Ты знаешь? Я - нет.

- Может быть... в милицию?..

- Нет, Грета права, нельзя нам в милицию. Не забывай, что идет следствие. Если мы заявим, что Макс пропал, он станет подозреваемым номер один.

- Я могу пойти поискать...

- Где, Нюся? И как? Выйдешь на улицу и будешь кричать ау? Сама в милицию попадешь. А если Грета права, и Макс всего лишь загулял?

Старушка поджала губы.

- Нет, ты скажи, - прицепилась я, - Есть маленькая надежда на то, что Макс загулял?

Старушка не ответила, но гримаса тревоги и отчаяния, исказившая ее доброе лицо, красноречиво свидетельствовала о полном отсутствии надежды.

- Есть, - заявила я, вложив в голос непоколебимую уверенность, которой на самом деле не испытывала.

Напротив, я была убеждена: заведись у Макса интрижка, он бы давно проговорился: в лучшем случае я бы знала только имя интрижки, в худшем цвет волос, габариты, привычки и особые приметы, разбросанные природой по интимным местам, поскольку, однажды открыв рот, Макс не закрывал его часа полтора, а то и больше, скрупулезно припоминал все, что мог, часто утомляя слушателя ненужными подробностями. В последние часы многое изменилось, и худшее с лучшим поменялись местами. О, знай я приметы интрижки, мы бы с Гретой, которая не зря училась в художественной школе, составили фоторобот. Остальное - дело техники и терпения. Но примет я не знала, поэтому была убеждена - интрижки не существует.

Что-то случилось еще днем. Макс метался по дому, но никто из нас не поинтересовался, что, собственно, лишило его душевного равновесия. А надо было, надо. Мы так привыкли, что он сам обо всем рассказывает... Макс, вернись, пожалуйста!

- Ника, - сказала Нюся дрожащим от волнения голосом, - Я хотела сказать... Я хотела... - и она осеклась.

Только бы Макс поскорее вернулся.

- Ты хотела что-то сказать? - напомнила я.

- Да нет, это сейчас неважно. Как-нибудь потом, когда уляжется...

За открытым окном раздался неясный звук - то ли кто-то протяжно вздохнул, то ли ветер взъерошил траву. Мы с Нюсей замолчали, прислушиваясь. Тишина.

- Ты слышала?

- А ты?

Не сговариваясь, мы бросились из комнаты. Точнее, бросилась одна Нюся, а я, чертыхаясь, похромала за ней. Мне очень мешала тугая повязка на ноге, но боли как таковой я не чувствовала. Проклиная сторонников высотного строительства, я сползла со второго этажа и добралась до распахнутой настежь двери.

На крыльце увидела Нюсю, склонившуюся над черной бесформенной массой.

- Макс? - я почувствовала, что силы оставляют меня и ухватилась за косяк одеревеневшими пальцами.

- Что здесь происходит? - раздался над ухом встревоженный голос Греты.

- Помогите мне, - сдавленно прошептала Нюся, не разгибаясь, - Надо внести его в дом.

Грета отстранила меня, приподняла тело, издавшее слабый стон, за плечи и волоком потащила через порог. Кобылка. Нюся изловчилась и подхватила тело за ноги.

Если сломан позвоночник - ему конец, - запоздало и как-то отстраненно подумала я.

Грета с Нюсей, не сговариваясь, потащили тело в комнату, которая располагалась между кухней и библиотекой и предназначалась для приема незванных гостей. Стол, несколько простых стульев, трюмо и потертый диван вот и вся меблировка. Домашние редко забредают сюда. Разве что Нюся время от времени наведывается, чтобы прибраться. Но в отличие от кухни, библиотеки и бельевой, здесь был диван, на который можно пристроить тело, а в отличие от комнат на втором этаже, не было лестницы, по которой это тело пришлось бы поднимать.

Я включила свет. Мужчина зашевелился и издал первые членораздельные звуки. Прокричав шепотом, чтобы не разбудить тетушку, начальные такты оды к радости, я раздвинула женщин и разглядела бледно-окровавленное лицо соседа.

- Андрей? - удивилась я, - Что случилось?

Нюся, грубо отпихнув меня острым локтем, склонилась над пострадавшим, осмотрела кровоточащую рану над правой бровью, наливающийся вокруг глаза фингал, распухшую нижнюю губу и, буркнув себе под нос, пошла за аптечкой.

- Ты что, - не дождавшись ответа на первый вопрос, спросила я, Целовался с камнем?

- Кажется, его избили, - предположила Грета.

- На нашем крыльце? - уточнила я.

- Откуда я знаю, - зло ответила кузина, - Андрей, ты можешь говорить?

Андрей лежал с мученической улыбкой на распухших губах. Шалый взгляд метался от меня к Грете и обратно.

- Что это с ним?

- Не стой столбом, - распорядилась я, - Немедленно вызывай скорую!

- Не надо, - прошамкал сосед разбитыми в кровь губами.

Нюся принесла мокрое полотенце, зеленку и пластырь.

- Что значит не надо? - возмутилась я, - Судя по всему, пластырь не поможет, у тебя такая рана на лбу, что надо накладывать швы. Нюся бы справилась, но у нее нет подходящей иголки.

Грета внимательно выслушала меня, покосилась на Нюсю и, не встретив возражений с ее стороны, пошла на кухню звонить.

- Эти сволочи хорошо меня отделали, - слегка пришепетывая, сообщил он, как будто я ослепла. Хорошо - не то слово. Его отделали прекрасно, любо-дорого посмотреть. Евростандарт в натуре.

- Кто они? И почему ты оказался здесь?

- Я дозвонилась, - сообщила Грета, когда вернулась, - Сейчас приедут. Я попросила, чтобы на всякий случай возле нашего дома подежурила неотложка, мало ли что еще случится...

- Ага, - откликнулась я, - Не помешает. Но одной неотложки мало. Надо бы вызвать дежурный наряд милиции, бригаду МЧС и отряд спасателей Малибу, только тогда я почувствую себя в безопасности. Надеюсь, в милицию ты позвонила? Нет? Так иди и звони.

- Не надо.

- Как это не надо? - повторно возмутилась я, - Да тебя чуть не убили! Если бы удар пришелся в висок, нам бы осталось пропеть "аминь";.

- Не надо, Ника. Грета, не надо милиции! - Андрей умоляюще посмотрел на нас. Он мужественно улыбался, пока Нюся обрабатывала рану зеленкой, а Грета шумно дула на нее сверху. Трогательная картина.

- Рассказывай, что случилось, - потребовала я, когда экзекузия завершилась.

- А черт его знает... На меня накинули какую-то тряпку, я только потом понял, что это самый обычный мешок, и стали избивать. Их было трое или четверо. Да, думаю, четверо. Иначе так легко они бы со мной не справились. Я бы им показал!

Ну конечно! Кто бы сомневался. Если бы да ка бы, то во рту бы росли грибы. Так говорит моя маман.

Во всяком случае говорила до отъезда в Токио. Что она говорит сейчас, ведомо одним японцам.

- Гад, - передохнув, продолжил Андрей, - От которого воняло чесноком, ударил по почкам, я и свалился. Тогда второй сказал: "Это тебе урок, засра..."; Пардон. В общем, он сказал, что это мне урок и что я не должен трогать Приваловых. А другой добавил: "Особенно их девок";... - Андрей снова помолчал, собираясь с силами, - И врезал мне ногой по голове. Думаю, в ботинке у него был свинец.

Вот я и отключился.

Скажите, какая наглость! Назвать Грету девкой. Неслыханное дело!

Нюся, соглашаясь со мной, неодобрительно покачала головой. Грета вздрогнула. Еще немного, и из ее холодных глаз польются самые настоящие теплые слезы. Эдак проняло, бедняжку.

- Скажи, ты узнал кого-нибудь из них?

- Я не успел никого разглядеть - они сразу набросили мешок.

Н-да, чесночный запах - хорошая примета, ничего не скажешь, главное редкая в наших широтах.

- Где это произошло? Неужели на нашем крыльце? Мы ничего не слышали. Правда, Нюся?

- Да нет, на меня напали в саду... Я увидел, что у вас горит свет и решил зайти на минуту, чтобы пожелать спокойной ночи. (Вот присушила! Не ожидала от Гретки таких вопиющих талантов. Молодец, сестрица, так ему и надо.) Пошел через сад, - продолжал Андрей, - И там... А когда выпутался из мешка, у вас и свет погас, но до вас было ближе, а я хре... чертовски плохо себя чувствовал вот и решил... побеспокоить. Пока дошел... В общем упал на крыльце и не мог подняться. Никогда не чувствовал себя таким беспомощным, с досады он громко скрипнул зубами. Это хорошо, значит, есть, чем скрипеть.

В дверь позвонили. Нюся пошла открывать и вернулась с доктором, немолодым мужчиной в круглых очках, перетянутых на переносице скотчем, и с потрепанным чемоданчиком в руках.

Добрый доктор Айболит.

- Где больной?.. Что ж, первая помощь оказана грамотно, - одобрил он, осмотрев Андрея, - Молодой человек, идти сможете или позвать санитаров?

- Доктор, не надо в больницу, - жалобно попросил Андрей.

- Надо, дорогуша, надо, - заворковал врач, помогая соседу подняться с дивана, - Мы тебя обследуем, подлатаем, и будешь совсем как новенький... Голова кружится? Нет? Ну и замечательно. В ушах звенит?

Чудненько! Зубы на месте?

Я поспешила за доктором, уводящим "дорогушу";. Грета семенила следом.

- Возьмите, - протянула я деньги.

- Ну что вы, - нахмурился он и отвел мою руку в сторону, - Скорая помощь у нас пока бесплатная.

- Нет, доктор, вы перепутали, в нашей мышеловке бесплатным бывает только сыр, - я быстро сунула деньги в карман застиранного халата, - И если что понадобится... Грета, запиши телефон... Звоните без всяких там интеллигентских заморочек. Прошу вас, - смягчилась я, - Присмотрите за ним.

Само собой разумеется, я попросила ради Греты, которая дышала огненными струями мне в затылок.

Доктор с достоинством поклонился, поблагодарил, сказав, что купит для Андрея лекарства, которых, сами понимаете, в больнице не хватает.

Спала я в ту ночь беспокойно. Мне снился рыдающий дядя, присушеный насмерть Андрей, непонятно чьи похороны, комья глины, летящие на крышку гроба, пегая борода, скачущая мячиком вниз по улице, и прочая галиматья. Несколько раз я просыпалась от того, что кто-то тихо и без выражения, но довольно отчетливо окликал меня. Я всякий раз вскакивала с постели и спускалась в холл, чтобы открыть дверь. И всякий раз за дверью никого не оказывалось. Глюки.

К шести утра я так измучилась от кошмаров и беготни по лестнице, что решила больше не ложиться. К тому же вот-вот проснутся родственники и потребуют предпринять самые что ни на есть решительные действия, чтобы найти Макса. Тетя вцепится мертвой хваткой. Она считает, что я обязана заменить им дядю, - это понятно даже ежу. Не случайно сказала, что мы с ним похожи. Не похожи! Я против! Не хочу. Я не готова.

Мне надо подумать...

Крадучись, я проникла в гостиную, отыскала справочник, открыла нужную страницу, схватила телефон и, вернувшись в спальню, плотно прикрыла дверь. Страшно. Не думать, просто звонить. Городская больница.

Морг. Не зарегистрирован. Среди неопознанных лица с пегой бородой нет.

Я впервые в жизни перекрестилась.

Так, можно смываться. Быстро подобрала наряд, решительно отвергнув все пестрое, остановилась на широких трикотажных брюках, скрывающих тугую повязку на ноге (завтра можно будет снять совсем), и блузке с просторными рукавами, глухим воротом и вырезом, оголяющим спину на две трети. К светло-лиловому костюму подошли черные сандалеты без каблуков и черная шляпка из итальянской соломки. Прекрасная шляпка с большими полями и огромным лиловым бантом на затылке.

Наспех набросав записку, я на цыпочках выскользнула во двор, свернула в сад, где уселась под старой раскидистой грушей. Отсюда я могла вести наблюдение, оставаясь незамеченной. Самурай в засаде, нет, пардон, самурайка.

Мой наблюдательный пункт был хорош тем, что с него просматривались и крыльцо, и калитка. А тропинка, ведущая от дырки в заборе к дому, по которой меня вел Андрей, огибала грушу с правой стороны.

Стало быть, мимо не пройдешь.

Ожидание было тягостным - ничего значительного не происходило. Постепенно я начала изводиться.

Не знаю, чего я ждала. Чего-то. Что-то обязательно должно было произойти. Конечно, хотелось увидеть возвращение Макса, но на это я уже не рассчитывала. Пока я упрямо ждала неизвестно чего, в голове прокручивались события последних дней - сначала медленно, со скрипом, потом быстрее и быстрее.

Силы небесные...

О чем я думала раньше? Ах да, я не думала - мне мешали. Мозг что-то такое фиксировал и даже подавал тревожные сигналы, но на этом дело стопорилось.

Тетя утверждает, что дядя вокруг нас. Я бы не отказалась задать ему несколько вопросов и получить ответы, но не через посредников, а напрямую. "Дядя,"; - обратилась я мысленно, - "Дай знать, права ли я";. А в ответ тишина. Только маленькая тучка набежала на раскочегарившееся солнце и прыснула мелким теплым дождиком. Через две минуты все было кончено. Х-м, дядя, это да или нет?..

Тишина.

Ну и не надо. Обойдусь сама. Значит так: все началось как обычно, то есть с дяди. Я говорю "как обычно", потому что без него не обходилось ни одно сколь-нибудь значительное событие. Все и всегда крутилось вокруг его низкорослой, тучной фигуры. Так было при его жизни. И так остается по сей день, несмотря на то, что от фигуры остался один пепел. Вот с этого все и началось. Сначала умер дядя, потом отравили Павлика, после чего пропал Макс, и в конце хулиганы избили Греткиного жениха. Что это - случайные совпадения? Х-м...

К своему удивлению, я обнаружила засаду. С расстояния десяти шагов за мной следил Сем Семыч, прячась в высокой траве. Ага, еще один самурай. Хитрюга понял, что явка провалена, и стал приближаться, подпрыгивая над высокой травой, только хвост мелькал.

- Ау!

Я те дам ау!

- Кыш! - замахала я руками. Не хватало, чтобы кот привлек внимание. Проваливай!

Сем Семыч замер, склонив голову на бок. Мол, чего это ты, хозяйка, на солнце перегрелась? Чертяка.

Ладно, иди ко мне, - с нежностью подумала я. Только тс-с-с, не шуми. Он понял. Чинно сел рядом, положив кончик чудесного персидского хвоста на передние лапки, и замер.

Краем глаза я засекла Нюсю. Она вышла из дома, потопталась у калитки и побрела вниз по улице. За ней выскочила Грета и умчалась, хлопнув калиткой. Пошли искать Макса, а тетю оставили за диспетчера.

Соображают, - одобрила я.

Среди внезапно поднявшегося птичьего гвалта я различила посторонний щелчок и увидела небольшой белый прямоугольник, опустившийся в почтовый ящик. Дядя любил маленькие удобства, поэтому на тыльной стороне ящика имелось прозрачное оконце. Молодец, дядя, хорошо придумал.

Подлетев к калитке, первым делом я рванула ее на себя и высунула голову наружу. Длинная и прямая улица, уходящая вниз, под гору, была пуста, если не считать кур, купающихся у дороги в песке. Глюки. Не куры же опустили письмо. И не почтальон. Во-первых, для него поздновато. Во-вторых, опуская почту, он обычно тренькает велосипедным звонком, чтобы хозяева знали, что им привалило. Если я слышала, как щелкнул клапан почтового ящика, то услышала бы и более громкие звуки. Уверена: никто не тренькал. Да и не успел бы почтальон доехать на своем велосипеде до перекрестка и скрыться за углом.

Ба! Давно не виделись. У моих ног сидел Сем Семыч, вытянув шею и высунув голову на улицу.

Обозрев пустую дорогу продолжительным взглядом, демонстративно игнорируя бестолковых кур, которые, завидев его, всполошились и закудахтали, кот поднял умную мордашку и недоуменно посмотрел на меня. Что скажешь, дружок? Опять глюки?

- Ау!

- Я тоже так думаю.

Я полезла в ящик, на дне которого оказалась почтовая открытка. Так, в моем положении лучше перестраховаться. Я осторожно выудила ее, подцепив ногтями за уголок.

"Привет, любимые. Неволнуйтесь..."; - я налетела на слово и остановилась. Не может быть. Медленно перечитала, - "Неволнуйтесь, со мной ничего неслучилось. Я решил устроиться на работу и начать жизнь с белого листа. Как только сниму постоянную квартиру и обустроюсь, сразу позваню.

Устроим новоселье. Целую. P.S. Ника, мне жаль, но мы вряд ли увидимся до твоего отъезда. Знай, сестренка, я тебя люблю и с теплатой вспоминаю, как мы играли в казаков-разбойников и буриме и ездили в Симферополь. Ваш М.";

Бред.

Почерк Макса, но не его безграмотность. Когда Макс волновался, бывало, говорил нескладно, а писал всегда хорошо. Это у него от дяди. Но открытка написана коряво и с ошибками. С чего бы вдруг? И ни в какой Симферополь мы вместе не ездили. Он перепутал - мы ездили в Севастополь, к морю!

Я перевернула открытку. Все как надо: адрес - Зеленый тупик, 13, почтовая марка, вместо обратного адреса - знакомая размашистая подпись. Отсутствует малость - почтовый штемпель.

Если я правильно поняла Макса, Симферополь и буриме должны что-то значить. Должны о чем-то говорить, причем не кому-нибудь, а именно мне. Но, будь я проклята, если говорят. С казаками-разбойниками проще. Это я поняла. Вот тебе и случайные совпадения...

Я направилась к дому. Буду надеяться, что на радостях тетя не заметит того, что заметила я. Если она поймет, то поднимет крик и пустится в слезы. И придется мне заниматься успокоением тетушки вместо поисков Макса.

Обложившись подушками в своей спальне, тетя методично глушила валерьянку. Я сунула ей в руки открытку, предварительно упакованную в прозрачный пакет. Пока она читала и перечитывала, я поглощала бутерброды с яйцом и огурцом. Когда-то еще придется поесть. Бутерброды быстро кончились. Я отобрала открытку, пояснив тете:

- Хочу сохранить ее для себя. Макс упоминает о наших детских забавах... Так мило с его стороны. Пусть останется на долгую память... Все, мне нужно бежать, дорогая. Прошу тебя, закройся и никому не открывай - я слышала, в городе объявился маньяк.

Сунув открытку в сумку, я наклонилась и чмокнула тетушку в щеку:

- Пока.

- Постой! - крикнула она. Я оглянулась с порога, - Ты уверена, что это писал Макс? - спросила она озабоченно.

Уничтожить сомнения на корню.

- Что за фантазии, тетушка! Конечно, это его рука. Разве ты не узнала?

- Но...

- Ты не должна волноваться: главное, что Макс жив-здоров, а то что он ушел из дома... Помнишь, о чем предупреждал... ну этот... дух дяди? нашлась я и привела аргумент, который, с моей точки зрения, должен был подействовать на нее успокаивающе, - Если мальчик захотел пожить самостоятельно, это его право, его выбор. Тебе нелегко смириться, я понимаю, но давай поговорим об этом вечером, сейчас я действительно очень спешу. Все... Не вставай, я закрою тебя сама.

В общем так: тетю я утешила, как смогла. Кто бы успокоил меня... Что-то не вижу желающих.

Я завела "ниву"; и вышла на улицу, чтобы открыть ворота. Прошлась, чутко прислушиваясь к ощущениям в ноге. Жить можно.

Откуда ни возьмись появился шварценнегероподобный мужик, который несся со скоростью реактивного самолета. Траектории наших маршрутов явно пересекались. Столкновение неизбежно. Что он делает? - успела подумать я и шагнула в сторону. Знаете, на что похоже столкновение маленькой блондинки с телесной массой, наглотавшейся стероидов? На столкновение карася с подводной лодкой. Меня расплющило.

Соломенная шляпка съехала на правое ухо, не удержалась и полетела в придорожную грязь. Моя шляпка!

Сверкнула ослепительная молния. Я испуганно зажмурилась и стала оседать на дорогу. Мой костюм! Сильные руки подхватили меня на лету и поставили на ноги. "Простите", - раздалось над ухом. Я открыла глаза, чтобы разглядеть мерзавца, и рот, чтобы достойно, как подобает истинной леди, ответить ему. Но не успела ни того, ни другого. Мужик наклонился, подобрал шляпку, нахлобучил ее на мою макушку и был таков.

Придя в себя, я сделала два открытия. Первое - нога не пострадала. Второе - шляпка испорчена.

Современной женщине, привыкшей самостоятельно заботиться о себе и рассчитывать исключительно на свои силы, способны испортить настроение только две вещи - это помятая шляпка и поехавший чулок.

Если такое случилось с утра пораньше, то весь день пойдет коту под хвост. Проверено. Дабы еще больше не навредить себе, лучше отложить важные дела на более удачный день и вернуться домой. Принять пенную ванну, выпить чашечку кофе (ни в коем случае не растворимого) и закрыться до вечера в перламутровой раковине своего невезения.

Я села в машину, закинув испорченную шляпку на заднее сидение, и поехала на улицу Подбельского, к Фабе. Во дворе небольшого опрятного домика, на идеально ровной и ухоженной грядке с луком копалась Вера молодая жена Фабы. Моя ровесница, между прочим. А Фаба - не дурак, совсем не дурак. С каждым браком его жены становились все моложе и моложе, пока не сравнялись возрастом со старшими детьми. Надеюсь, на этом он остановится. И до внуков дело не дойдет.

Вера выглядела изящно. Удивительно: ни резиновые сапоги, ни грубые перчатки до локтей, ни сильно потертые джинсы не портили общее впечатление. Завидую. У меня так не получается. Иной раз разоденусь, накрашусь, наверчу на голове что-нибудь эдакое, встану на шпильки, а выгляжу словно мурзилка в глубоком обмороке.

Я кашлянула, привлекая внимание. Увидев меня, Вера приветливо улыбнулась. Приятная женщина - мягкая, молчаливая. Понятно, почему Фаба не устоял.

- Добрый день, - поздоровалась я, открывая калитку, - Извините, что без приглашения, но мне срочно нужен Фабий Моисеевич.

- Конечно, Ника, проходи, - отозвалась она, разгибаясь и стягивая резиновые перчатки, - Мы всегда рады видеть тебя, - она скинула на пороге сапоги и провела меня в дом, - Нет-нет, что ты, не разувайся, - возмутилась она, заметив мое поползновение, - Проходи так... - и крикнула, - Фабушка, к тебе гостья!

Фаба читал книгу, изредка делая карандашные пометки на полях. Он был одет по-домашнему - в свободные фланелевые брюки и спортивную майку с номером на груди.

- Ве'гоника Васильна, душенька, - искренне обрадовался старик. Он отложил книгу и поспешил навстречу, по пути накидывая на плечи домашнюю куртку, - Че'гтовски `гад. Позвольте вашу `гучку, милая ба'гышня... Ве'гунчик, сооб'гази нам, солнышко, чайковского, чтобы душа, знаешь ли, `газве'гнулась и заиг'гала.

Или в этот час вы п'гедпочитаете кофе?

Мне бы в этот час водки - грамм двести, не меньше, чтоб упасть и забыться сном.

- Мне бы кофе.

Вера, мило улыбнувшись, ушла.

- П'гисаживайтесь, моя до'гогая... Как хо'гошо, что вы п'гишли. Я и сам соби'гался зайти. Но, позвольте, какой ужас, какой кошма'г! Представляю, что с Елизаветой Ка'гловной. Какой уда'г для нее! Следователь - болван. Я так ему и сказал: ищите, суда'гь, в д'гугом месте.

- Он не виноват, - неожиданно заступилась я за Хмурого, - Следствие обязано отработать все версии, а родственные разборки - это первое, что пришло бы на ум каждому, окажись он на месте следователя... Фабий Моисеевич, у меня к вам два вопроса, если позволите.

- Сп'гашивайте, голубушка, сп'гашивайте, о чем `гечь! - заливался соловьем старикан, - Всегда к вашим услугам.

Я медлила. Зная Фабу, я предполагала, что мои вопросы ему не понравятся. Вера, успевшая переодеться в цветастый сарафан, вкатила сервировочный столик с чашками и вазочкой, наполненной сдобным печеньем. Кофе был густой, ароматный, но, отметила я не без гордости, не такой хороший, как у Нюси. С нашей Нюсей никто не сравнится.

- Я вам не помешаю? - спросила женщина, кинув вопросительный взгляд в мою сторону.

- Конечно, нет, - заверила я ее, смущенно кашлянув, - Сначала я хотела извиниться за то, что фактически из-за нас вами заинтересовалась милиция. Я понимаю, это неприятно и все такое...

- Но вы же не виноваты, так что и извиняться не за что, - остановила меня Вера.

Я поблагодарила за понимание и перешла к делу:

- Фабий Моисеевич, скажите, насколько богатым был дядя Генрих?

Прямой вопрос шокировал старика. Фаба замер с открытым ртом. Зря я спросила напрямик. Эх, не подумала... Надо было огородами. Теперь придется объяснять.

- Завещание так и не найдено, Павлик в больнице, Греткиного жениха избили, а Макс пропал...

- Как пропал? - в один голос ахнули супруги, и лица у них одинаково вытянулись.

- Ушел из дома и не вернулся. Сегодня прислал письмо, вот... - я протянула Фабе открытку.

- Не может быть... Неве'гоятно! Бедная Лиза... Столько бед свалилось на ее голову - ай-ай-ай... - от сочувствия у него заслезились глаза, Скажите, до'гогая, они что... - он деликатно помялся, - Поссо'гились?

- В том и дело, что нет. Когда я видела Макса в последний раз, он был сильно расстроен, но о ссоре не может быть и речи. То есть он наверняка поссорился, то не с нами. Я вам больше скажу, я разговаривала с ним накануне и могу поручиться, что ни о каком уходе из дома он не помышлял, я нервно прикурила, - Тетю я кое-как успокоила - не за чем волновать ее раньше времени, но... Я боюсь. После дядиной смерти вокруг нас постоянно что-то случается, может быть, это и совпадение, а может, и нет, - я сделала паузу, давая собеседникам время на то, чтобы они осознали сказанное, - Я думаю, все началось с дяди. В связи с этим я вспомнила о завещании, так не вовремя пропавшем, что, согласитесь, тоже очень подозрительно. Короче говоря, мне нужно знать: был ли мой дядя настолько богат, что один из родственников тронулся умом и стал нападать на вероятных наследников. Меня, дорогой Фабий Моисеевич, не интересует точная цифра, скажите примерно, я пойму.

- Скажи, Фабушка, - поддержала меня Вера, - Она все равно узнает, когда найдется завещание. Так какой смысл молчать?

- Не знаю, что и сказать, - развел руками осажденный с двух сторон старикан, - Ген'ги много за'габатывал, но и жил на ши'гокую ногу. Я, как вы понимаете, знаю его доходы, но не считал `гасходы, - Фаба отодвинул столик, вскочил и забегал по комнате. Туда-сюда, туда-сюда. Мы с Верой терпеливо ждали. Старик быстро выдохся и упал на плетеный стул.

Не дозрел. Поднажму еще.

- Я уважаю вашу щепетильность и деликатность, особенно когда дело касается финансовых вопросов, но спросить мне больше не у кого. В последнее время тетя по уши погрязла в спиритизме, отгородившись от всего материального. Сколько времени прошло после дядиной кончины, а она до сих пор не поинтересовалась, на какие шиши они будут жить дальше. Да что там дальше! Уже вчера они жили на Нюсины деньги, сегодня - на мои, а про завтра я и думать боюсь, - Фаба нетерпеливо заерзал на своем стуле. Я видела, что он хочет что-то сказать, но не смогла остановиться, - Грета вообще не от мира сего. Иногда я задаюсь вопросом: как она устроена - что ее радует, что беспокоит, о чем она мечтает, - и не нахожу ответа. Так что моя единственная надежда - это вы. Пожалуйста, я вас очень прошу, скажите порядок цифр.

Не уйду, пока не скажет. С места не сдвинусь. Если потребуется заночую прямо здесь, на полу.

- Вы `гежете меня без ножа... Не знаю! - разволновался Фаба. Он подскочил, потом снова сел, - Вп'гочем, - сказал он, справившись с волнением, - Можно посчитать по ве'гхам. У Ген'ги был коди'гованый счет в одном из п'гибалтийских банков. Знаете эту систему? Когда счет отк'гывается не на паспо'гт, а на па'голь и комбинацию циф'г?.. (Я кивнула.) ...Не знаю ничего, к'гоме того, что он существует и что Ген'ги пополнял его после выхода каждой книжки. П'го машину и московскую ква'гтигу вы знаете без меня. Потом мебель. Особое внимание я бы об'гатил на часы, кото'гые вы называете Бэном, ломбе'гный столик и бю'го из кабинета, хотя есть и д'гугие п'гелестные вещицы - шелковая ши'гма с по'гт'гетом гейши, нап'гиме'г. Я бы сам с удовольствием п'гиоб'гел такую, но, во-пе'гвых, до'гого. Очень до'гого... А во-вто'гых, это штучная вещь...

'Гучной 'габоты... Есть несколько ценных ка'гтин - ну Дали там, пе'гедвижники, кое-кто из молодых-талантливых, но их оценят лет че'гез двадцать, так что к инте'гесующему вас воп'госу они не имеют отношения... Две иконы начала восемнадцатого века, скифское золото - всего несколько монет, но в отличном состоянии, - Фаба глубоко задумался, рассеянно скользя взглядом по комнате, - Ну что еще... Библиотека. За такую библиотеку знатоки удавятся, и п'гавильно, я вам скажу, сделают. Там много п'гижизненных изданий.

Толстой, Фет, ло'гд Бай'гон... `Гедчайшие экземпля'гы библии... Какие-то ста'гинные списки, но в них еще нужно `газби'гаться, `госкошный Се'гвантес... Да с'газу всего не упомнишь! Несколько книг с экслиб'гисами, кото'гые иногда стоят до'гоже, чем сами книги. Кое-какие безделушки камушки, колечки, но в этом я совсем ничего не понимаю... Ну вот, подытожил он, - Если по ве'гхам, то все.

Я слушала, затаив дыхание. Камушки - это драгоценности, что ли? Ексель... Заметив мое состояние, близкое к нестоянию, недержанию и несварению, Фаба расценил его по-своему и пояснил:

- Видите ли, Ген'ги не был настоящим коллекционе'гом. Ему н'гавилось то то, то д'гугое. Он не п'гидегживался системы, покупал, что подве'гнется, - то монеты у че'гных а'гхеологов, то книги у неудачливых библиофилов. Но у него было золотое п'гавило - п'гедвагительно консульти'говаться со специалистами. Он считал ниже своего достоинства покупать вещи хоть и пон'гавившиеся, но вто'гого со'гта. Вот вы сп'гашиваете, сколько все это стоит, а я отвечаю - не знаю. Не знаю! Для того, чтобы оценить п'гиоб'гетения Ген'ги, надо быть либо самим Ген'ги, либо знать `гыночную конъюнкту'гу. Я, нап'гимег, не бе'гусь сказать, сколько стоят скифские монеты, - он нервно побарабанил пальцами по столу.

Меня бросило в жар. Самые худшие опасения, терзавшие меня с утра, имели несусветную наглость подтвердиться. Накаркала. Как говорила? В каждом приличном старом доме обязаны водиться три фамильные вещи... Серебро есть раз. Без вензеля, правда, зато в немалых количествах - две вилки, две ложки, дюжина столовых ножей и блюдо. Призраки есть - я сама не сталкивалась, но на этом настаивает тетушка. Она утверждает, что иногда в полнолуние по дому бродит пробабка Амалия. Это два. А теперь и драгоценности имеются. Это три. Сбылась мечта идиотки о приличном доме.

- Ужасно, что мы до сих по'г не нашли завещание, - продолжал Фаба, Один Ген'ги знал полный пе'гечень своего имущества. Я гово'гил навскидку и мог п'гопустить что-нибудь ценное. Но надеюсь, что я хоть немного помог.

- Спасибо, - искренне поблагодарила я Фабу, - Еще как помогли.

Считаю, дядя был достаточно богат для того, чтобы кое у кого съехала крыша. Я свою, признаться, еле удерживаю.

- Я еще хотела спросить. Мы немного... - я замялась, испытывая неловкость, - ...Поиздержались и все такое... Нельзя ли продать что-нибудь из тетиных украшений? Они ведь ее - верно? - не дядины, и Павлик не посмеет учинить скандал. Но я не знаю, к кому обратиться, чтобы не надули. Может, вы посоветуете?

- Я сейчас, - крикнул на бегу Фаба и выскочил из комнаты. Я с удивлением посмотрела на Веру. Она улыбнулась в ответ и предложила:

- Давайте еще кофейку.

Я не отказалась.

Вернулся Фаба с барсеткой коричневой кожи. Отдуваясь, он сказал:

- Зачем что-то п'годавать? Здесь наличные, - и подвинул барсетку ко мне. Я заглянула внутрь и увидела пухлую пачку купюр крупного достоинства.

- Фаба, - сипло прошептала я, - Что это?

- Это `гезе'гв. Ген'ги де'гжал его у меня на случай неп'гедвиденных ситуаций. П'гошу, - он сделал широкий жест, - Они ваши. Я бы и `ганьше отдал, но не знал кому. Лизонька меня отшила, сказала, что вы ни в чем не нуждаетесь. Павлик с'газу стал к'гичать, а п'гиехала ты, и началась куте'гьма со следствием. И я подумал, что, когда деньги понадобятся, вы неминуемо вспомните п'го ста'гого ев'гея. И, как видите, я не ошибся, Фаба горделиво приосанился, - Однако п'гошу учесть, - продолжил он, - Что часть денег пот'гачена на похо'гоны - белые `гозы, кото'гые Ген'ги так любил, венок, у'гна, о'гкест'г, це'гемония п'гощания с телом, к'гемация... Остальное - здесь, - он посмотрел на меня не просто внимательно. Он посмотрел так, будто хотел увидеть, что я ела на завтрак. И сдается мне, он увидел все, что хотел. Клянусь, он что-то понял! - К завт'гашнему дню я собе'гу все квитанции и под'гобнейшим об'газом отчитаюсь.

Дядя и его выдрессировал. Интересно, до какой степени.

- А поминки? - напомнила я коварно.

- Девять дней у меня тоже `гасписаны, на отдельной бумажке.

Мимо.

- А поминки после похорон? - не сдавалась я. Ага, попала!

Фаба оторопел.

- ...Постойте-постойте... - его взгляд, обращенный в прошлое, затуманился, - А ведь действительно были поминки... Но я занимался к'гемацией и как-то... - он в искреннем недоумении развел руками, - Как-то выпустил из виду остальное... А-а!.. - оживился он, - Кажется, я знаю, кто занимался поминками, - ваш сосед, к'гасивый такой па'гень. Знаете? Больше некому. Но как это я, ста'гый дурень, оп'гостоволосился? - он пришел в отчаяние. Его глаза подозрительно увлажнились. Я испугалась, что Фаба заплачет, и бросилась его успокаивать.

- Да как же это я, - не слушая меня, продолжал корить себя Фаба, Такие поминки, почитай, весь го'год соб'гался, одной водки не меньше двух ящиков, да каго'г дамам, да закуска...

Фаба, к моему большому удовольствию, переключился на подсчеты, во что обошлись нашему соседу дядины поминки. Пронесло, однако. Не терплю скупых мужских слез, не выношу тихого мужского отчаяния, - теряюсь.

Женщине что, женщина - тучка. Всплакнула и поплыла себе дальше. На худой конец погремела, посверкала, но - поплыла. По дороге накопила новые слезки, чтобы снова всплакнуть и поплыть дальше... Ах эти женские слезы, сколько их было, сколько их будет... Кто их, скажите на милость, считает?

У мужчин - все иначе: каждая слеза идентифицирована, пронумерована и зарегистрирована. Не позавидуешь.

Покидая в спешке пряничный домик, в котором и так задержалась гораздо дольше, чем планировала, я попросила без надобности не тревожить тетушку настойчивыми расспросами о Максе. Пусть мои подозрения пока останутся при мне. Может, я заблуждаюсь.

***

Я остановилась на Плошке, как упорно, вопреки вывескам и указателям, но не здравому смыслу горожане называли бывшую Советскую площадь, а ныне площадь Согласия. Советы накрылись, до согласия - как вплавь до Кубы, а Плошка - вот она. Маленькая, неудобная - не развернуться по-человечески, и лысая - ни деревца, ни кустика, одни серые камни и старый растрескавшийся асфальт.

Мне предстояло войти в серую, местами облезлую коробку и разыскать Хмурого по скудным приметам, поскольку имени-отчества следователя с перепугу я не запомнила. Что говорить, я предпочла бы и вовсе с ним не встречаться. Для поддержания жизненного тонуса с лихвой хватило бы одного обыска. Но, во-первых, Хмурый все равно узнает, что Макса нет, когда тот не явится в условленный срок отмечаться. И лучше, если органы узнают об этом от меня, чем друг от друга. А во-вторых, Макс, как красота и родина в одном флаконе, требует жертв. Его необходимо найти и вернуть домой, ради этого я готова пойти абсолютно на все. А кому, как не Хмурому, находить и возвращать?

Мне повезло - приметы не понадобились. Дежурный на входе (обаяшка в погонах, - отметила я) любезно подсказал, кто ведет дело Павлика, позвонил, выслушал ответ и выписал пропуск.

По мере моего путаного рассказа брови Хмурого сдвигались к переносице. На мой взгляд, выглядел он хуже, чем в прошлый раз, - мешки под покрасневшими от усталости глазами, нездоровый цвет лица, подрагивающие пальцы. Отдохнуть бы ему, влюбиться и бросить курить.

Я выложила все как на духу. Единственное, что утаила, - это разговор с Фабой.

- Вы предполагаете, - он открыл папку с надписью "Дело

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

XML error: Invalid character at line 1061

---

home | my bookshelf | Шахова Ника | Улыбка Авгура | Table of Contents Шахова Ника Улыбка Авгура     цвет текста   цвет фона   размер шрифта67891011121314151617181920212223242526272829303132  

fb2 txt html epub

Текст книги загружен, загружаются изображения…

Оцените эту книгу -ОтличноХорошоТак себеПлохоОтвратительно