Глава первая

— Ну же, выше нос! — сказал Мэтью Корбетт.

Толку от этого было мало.

В четыре часа утра холодным январским днем 1704 года солнце еще не поднялось над темнеющим морем к востоку от Лондона. Не освещало оно и ту торжественную сцену, что разворачивалась в этот самый час на пристани номер четыре судоходной компании «Лесли и Сильверстоун», где судно «Леди Барбара», стоявшее посреди леса мачт, готовилось к отбытию в город Нью-Йорк. В шесть часов поутру корабль должен был отчалить, ведомый крепкими баркасами с лоцманами, чьи плечи напоминали скалистые утесы Дувра.

Утро отплытия в дальний путь наконец настало.

Идя рука об руку с Берри Григсби, Мэтью пытался хоть как-то подбодрить ее. Ему казалось, что, если подбородок Берри опустится еще ниже, она буквально ударится им о деревянные доски. Впрочем, идея держать нос по ветру в такой день отчего-то навевала Мэтью образ приговоренного смертника, которого ведут к виселице, поэтому он отмел свою идею прочь — лучше было ничего не говорить.

Этот день был мрачным, а мрачные думы делали его еще мрачнее. Но сколько бы он ни отгонял роковой момент — и сколько бы она его ни отгоняла, обливаясь горькими слезами, — приходилось признавать его неотвратимость, встречать ее лицом к лицу и… да, держать нос по ветру.

Вдобавок ко всему, пока Мэтью и Берри понуро брели вдоль причала, их сопровождал звук, который напоминал одновременно худшую игру на скрипке и худший барабанный грохот, который им доводилось когда-либо слышать. В плену этой какофонии Мэтью и сам с трудом сдерживал слезы. Он думал о том, как скверно все складывается, и не находил подходящих слов, чтобы выразить весь ужас момента. Буквально недавно он спас любимую женщину от наркотического безумия, а теперь ему придется посадить ее на корабль, держащий путь в Новый свет… и, возможно, не видеть ее целый год из-за собственной вынужденной поездки в Италию. Эту поездку ему придется совершить, служа гению преступного мира Профессору Дантону Идрису Фэллу — тому самому негодяю, кто был ответственен за недавнее состояние разума Берри. Как же жестоко умеет глумиться судьба!

Мэтью пытался думать о хорошем и мысленно говорил себе самому: «Выше нос!», только быстро сдался, решив, что на него это тоже не подействует. Он сжал руку Берри еще крепче, будто никогда не собирался отпускать ее. Оба они были одеты в недавно купленные пальто с капюшонами, отделанные овечьей шерстью. Профессор Фэлл, получив счет, поинтересовался, неужели и вправду следовало тратить так много. Ответом ему послужили двое молчаливых слуг, вкативших на тележках пару сундуков, доверху набитых новой одеждой для Берри, чтобы она могла с максимальным комфортом совершить трехмесячное путешествие через зимнюю Атлантику.

— Боже мой! У меня останутся хоть какие-то деньги в конце этой авантюры? — воскликнул Профессор, когда вошедшие вслед за слугами торговцы требовательно выложили перед ним счета, словно выигрышные расклады перед проигравшим.

— Сэр, — обратился к нему Мэтью, — вам еще предстоит обеспечить гардеробом и аксессуарами меня и Хадсона Грейтхауза, и я напоминаю вам, что это тоже будет недешево. Мы не собираемся выглядеть, как нищие.

Профессор Фэлл зашипел, словно закипающий чайник, и Мэтью подумал, что у него вот-вот соскользнут с носа его очки в проволочной оправе. Впрочем, этого не произошло. Гений преступного мира лишь сместился на несколько дюймов в своем кресле — одном из множества предметов роскоши номера в гостинице «Эмералд-Инн».

Продолжая путь по лабиринту причалов к месту назначения, Мэтью и Берри заметили служащих судоходной компании, стоявших с фонарями. С помощью фонарей они направляли их, как и других пассажиров, носильщиков багажа, людей, везущих коров, кур и свиней для продовольственного обеспечения, и грузчиков с прочим разнообразным ассортиментом необходимых вещей, без которых столь дальнее плавание было бы и вовсе невозможным.

Мэтью почувствовал, как Берри плотнее прижимается к нему, и сделал то же самое. Какими короткими казались теперь часы! Трудно поверить, что вчерашний день пролетел так быстро, приблизив неотвратимое время отбытия.

— Я хочу знать, — сказала Берри вчера вечером за ужином, пока завсегдатаи таверны «Белая лошадь» продолжали веселиться, а девушка с гитарой бродила меж столиками и напевала сладкие песни о найденной и потерянной любви. Весь мир вне столика Берри и Мэтью, пьяный от радости и эля, не имел ни малейшего понятия о том, как быстро сгорало время между двумя влюбленными, которым предстояла скорая разлука на неопределенный срок.

— Да, — кивнул Мэтью. Он прекрасно знал, о чем она хочет спросить.

Но с чего начать и как все объяснить?

Он посмотрел ей в глаза и понял, что теперь на этот вопрос необходимо ответить, хотя прежде он раз за разом откладывал этот разговор. Да, рано или поздно он должен был состояться, но Мэтью предпочитал поздно. Как можно позже.

Глядя на Берри, на чьем лице играл мягкий свет свечей, стоявших на столике, он подумал, что она была женщиной редкой красоты — и внешне, и внутренне, — и он чувствовал себя недостойным дара ее любви. Этим вечером Берри надела одно из своих новых платьев — лавандовое, с элегантными оборками на вороте и рукавах. Мэтью бы и в голову не пришло сказать это, но он знал, что ей известно, как быстро на борту корабля распространяется плесень, так что это платье, вероятно, сейчас проживало свой звездный час. Мэтью это казалось очень романтичным. Он снова и снова восхищался своей возлюбленной — впрочем, это чувство одолевало его каждый раз, когда он видел ее. Он любовался каскадом медно-рыжих кудрявых волос под фиолетовой шляпкой, ее ясно-голубыми глазами, волевым подбородком и россыпью веснушек на щеках и переносице. Но самым поразительным в этой девушке было то, что она любила его и ради него пересекла Атлантику. Кто-то бы назвал такую авантюру глупой, но какая же может быть любовь без глупостей! Для сердца любовь — это рискованная азартная игра.

Мэтью задумался о том, что никто из теперешних выхолощенных посетителей «Белой лошади» не догадывался, что немногим более месяца назад это очаровательное создание находилось в наркотическом бреду. Совсем недавно Берри Григсби еще верила, что она — дочь сумасбродной парочки из деревни Фэлла, в которой Профессор держал множество врагов и соратников. Никто не догадывался и о злоключениях, постигших самого Мэтью Корбетта — темноволосого сероглазого молодого человека, одетого по моде и привлекающего восхищенные взгляды множества женщин, присутствовавших здесь в этот вечер. Не так давно он угодил в тюрьму Ньюгейт, а после, вероятно, стал единственным выжившим из уличной банды «Черноглазое Семейство». Затем ему пришлось сражаться за свою жизнь и за жизнь Берри, работая бок о бок с одним из кровожадных приспешников Профессора Фэлла по имени Джулиан Девейн.

Единственным призраком не самой легкой жизни Мэтью был изогнутый шрам на лбу, любезно оставленный медвежьим когтем, но он раскрывал далеко не всю его историю. Впрочем, Мэтью и не хотел, чтобы она уходила дальше заметок в нью-йоркской газете «Уховертка», которой руководил дедушка Берри Мармадьюк Григсби. К счастью, Берри унаследовала природное любопытство и целеустремленность своего дедушки, а не его выпученные глаза, хотя она и была благословлена благородным крепким лбом, способным враз разбить нос злодейке по имени Чарити Леклер.

Все это было в прошлом. А прошлое, как известно, становится преамбулой как к настоящему, так и к будущему.

Итак, время пришло.

Мэтью заговорил:

— Ты помнишь… гм… наш визит в усадьбу Чепел?

— Мне не дано это забыть, — ответила Берри, покривившись. — Да, разумеется. И?

Мэтью не хотелось вспоминать о том, что тогда их обоих спасла куча конского навоза, благодаря которой удалось не стать жертвами обученных ястребов Саймона Чепела и даже сохранить глаза в целости.

— Когда я вернулся в поместье после всего, что с нами приключилось, я нашел там книгу, — помедлив, рассказал Мэтью. Он колебался и говорил нехотя, но коготок увяз — всей птичке пропасть.

— Книгу, — повторила Берри.

— Да. Пожалуйста, потерпи это долгое предисловие, это важно, — мучительно попросил он. — Книга, которую я нашел, называлась «Малый Ключ Соломона». Очень интересное издание и, как я позже узнал, весьма редкое.

— Хорошо. Ты нашел религиозную книгу. Что с того?

— Религиозную? Не совсем так… хотя, в какой-то степени так можно выразиться. Том в библиотеке Чепела был помещен в тайник, выдолбленный в другой книге, в которой также лежал мешок с деньгами. В общем, это была не книга, а коробка… неважно. Любопытно то, что я обнаружил еще один экземпляр «Малого Ключа» в библиотеке Фэлла на острове Маятник, а третий — в его доме в деревне.

— Никогда бы не подумала, что этот человек религиозен!

— Ах! — воскликнул Мэтью. Собственный голос показался ему громким, как пушечный выстрел, хотя на деле он едва ли пересиливал мышиный писк. — Эта книга представляет собой каталог демонов ада, с описаниями их внешности и возможностей. Также там есть инструкции, как можно вызвать их ради собственных корыстных нужд.

Он опустил взгляд на бокал вина и заговорил, избегая смотреть на Берри, но даже так он представлял, как вытянулось ее лицо. Она вдохнула побольше воздуха и выдохнула, едва не затушив свечу.

— Что?

Мэтью сделал глоток кларета^[1] для храбрости. Продолжать? Да, он должен был продолжить рассказ.

— Профессор Фэлл собирался использовать эту книгу, чтобы определить, какого демона вызвать из зеркала, созданного одним колдуном в Италии именно для этой цели. — Лишь теперь он сумел поднять затравленный взгляд на лицо Берри, которое минуту назад сияло, а теперь посерело, словно выцветшая тряпица. — Понимаешь? — сказал он, неловко улыбнувшись.

— О, Господи, — выдохнула Берри. — Звучит, как сумасшествие…

— Дальше больше, — нехотя продолжил Мэтью свой тернистый рассказ. — У нас с Профессором уговор: я должен помочь ему найти зеркало.

На лицо против воли попросилась глуповатая ухмылка.

— Прошу тебя, не смотри так.

— Этот вздор просто не может быть правдой! Я ушам своим не верю! — воскликнула Берри, уставившись на Мэтью. — Ты просто не мог такое сказать! Должно быть я до сих пор в плену наркотического дурмана!

— Я заключил сделку с Фэллом, — сказал Мэтью, — чтобы он позволил мне покинуть деревню и найти украденную книгу ядов, которая должна была вернуть тебя настоящую. А также… чтобы он посадил тебя и Хадсона на корабль обратно в Нью-Йорк и отбросил всякие мысли о мести, которые могли прийти ему в голову, за мои… гм… прошлые действия против него во время работы на агентство «Герральд».

— Безумие, — перебила она. — Он сумасшедший. И он заразил этим тебя. Ты хотя бы слышишь себя сейчас?

— Поверь, я бы и рад не слышать.

— Я думаю, — сказала она, — что мне нужно что-то покрепче этого вина! Мэтью… ты говоришь, что собираешься помочь Профессору Фэллу вызвать демона? Из ада?

Мэтью показалось, что его лицо готово вот-вот оползти с черепа. Он нервно хохотнул.

— Когда ты это произносишь, звучит немного нелепо.

— Не нелепо, а безумно! Ты же человек великого ума! По крайней мере раньше я так считала. Да и дело не только в безумии этого плана, а в его… в его…

— Зле? — подсказал Мэтью.

— Зле. Да, спасибо. — Берри вдруг поняла, что говорит слишком громко, и ее слова доносятся до ушей других посетителей. Она замолчала и потратила примерно минуту на то, чтобы собраться с мыслями. Мэтью в это время сделал последний глоток и допил бокал. — Нет, — сказала она наконец. Голос зазвучал тише, но жара в нем было не меньше, — я бы никогда не стала преграждать тебе путь в твоей карьере, но, Мэтью, я не могу позволить тебе навеки проклясть твою душу стараниями этого… маньяка. Ты не можешь сделать этого, Мэтью, нет. Скажи мне, что не станешь!

— Послушай меня, — попросил Мэтью, и в его голосе вдруг проскользнули нотки, характерные для Джулиана Девейна, потому что они буквально сдули с губ Берри слова, готовые вот-вот сорваться. — Позволь мне объяснить, зачем Фэлл похитил оперную диву Мадам Кандольери. Дело было не в ней, а в ее визажистке, девушке по имени Розабелла. Каким-то образом Фэллу удалось выяснить, что Розабелла приходится кузиной некоему Бразио Валериани. Она видела его три года назад на похоронах его отца в Салерно. Это в Италии.

— Я учительница и неплохо знаю географию, — ответила Берри с подходящей пропорцией жара и холода.

— Да, конечно. Прости. В любом случае… я узнал от Розабеллы, что отец Валериани Киро был охотником до науки. Он создал нечто, что хотел уничтожить, но не смог. Он покончил с собой. Повесился. Но каждый год на свой день рождения Розабелла получала в подарок ручное зеркальце Киро, которое явно было сделано в его мастерской. Так что он был не только охотником до науки, но и умелым зеркальщиком.

Мэтью сделал паузу, чтобы перевести дух. Он был уверен, что Берри будет прерывать его, но она оставалась молчаливой.

Он продолжил:

— Когда мы с Джулианом отправились на нашу… миссию, я узнал кое от кого другого всю историю об этом якобы заколдованном зеркале. — Он решил, что нет необходимости упоминать кардинала Блэка. Он надеялся, что эта тварь либо замерзла насмерть, либо заползла обратно в свою нору после их побега от Самсона Лэша. — Сейчас ты должна понять, что я лишь пересказываю тебе историю. А история заключается в том, что смерть жены Киро вывела его из равновесия, и он заинтересовался темными искусствами. Он заплатил одному старику, которого считали… волшебником, колдуном или чернокнижником — даже не знаю, какое слово тут будет вернее. Его звали Сенна Саластре. По словам моего информатора, он был хорошо известен в кругах людей, интересующихся подобными вещами. В августе прошлого года ему должно было исполниться девяносто четыре. Так или иначе, Саластре помог Киро создать зеркало в полный рост. Как я понимаю, он поместил в него отражающий элемент из собственной мастерской. Целью этого изобретения было вызвать демона из ада, зеркало должно было послужить ему проходом.

— Безумие, — повторила Берри и тут же снова замолчала.

— Да. Может, и так. Вероятнее всего, так, — исправился Мэтью, хотя в его памяти всплыл эпизод, который он успешно отодвигал на задворки своего сознания, будто он никогда не происходил. Это была ночная поездка к странноватому клиенту по имени Карлис фон Айссен от имени еще более странного человека по имени Валлох Боденкир, который вовлек Мэтью в странное противостояние…^[2]

Что ж… как бы то ни было, эта история была соткана из кошмаров. Во время разговора о зеркале с Хадсоном, Великий^[3] предположил: А что, если это реально? Да погоди ты глаза закатывать! Мы оба знаем, что есть множество вещей, которые нельзя поместить в аккуратные коробочки и перемотать ленточками.

И Хадсон, безусловно, был прав.

— Разумеется, это безумие, — согласился Мэтью с Берри. — Но, согласно всему, что я слышал, Киро пытался вызвать демона через зеркало и выжил из ума — или наоборот, вновь обрел разум, — и повредил зеркало достаточно, чтобы закрыть проход. Позже… он мог починить его, а мог и не починить. Я не знаю конца истории, знаю лишь то, что Киро повесился. И сейчас главный вопрос заключается в том, где зеркало находится сейчас. Это основная проблема.

— И эту проблему ты должен решить для Профессора? — вспыхнула Берри. — А он платит достаточный взнос в агентство «Герральд»?

— Да. Можно сказать и так. Одежда, которую мы оба носим, еда и вино, которыми мы наслаждаемся, отель… где мы проводим вместе ночи… твоя жизнь и твоя свобода. Это, вне всякого сомнения, лучшая плата, которую агентство когда-либо получало.

— А, как по мне, худшая. Если такой, как он, заполучит это зеркало, и если все то, что ты рассказываешь, действительно правда… Господи, Мэтью, что же тогда может случиться со всем миром?

— Это не правда. Не может быть правдой. Сам Господь никогда не позволил бы чему-то подобному существовать.

— Может, сам Господь в таком случае и повредил зеркало рукой Киро и не дал демону выйти на свет. Тогда… сам Сатана мог заставить Киро починить его и покончить с собой, чтобы больше некому было его уничтожать…

— И кто из нас теперь звучит, как безумец? — тихо спросил Мэтью, однако идея о человеке, оказавшемся меж двух великих сил в вечной войне, не казалась ему лишенной смысла, учитывая его собственный опыт. — Я убежден, что, если зеркало действительно существует и его можно найти, оно окажется не более чем предметом мебели. Да, в его изготовлении помогал человек, считавший себя своего рода колдуном. Да, в это даже верил не только он. Но, в конце концов, это всего лишь зеркало, не более того. Если оно, опять же, еще существует.

— Где-нибудь в Италии? А откуда тебе знать, что оно там? Почему не где-то еще?

— Никаких гарантий нет. Но мне известно кое-что, что не известно Профессору: я знаю, с чего начать. Я сказал ему, что мы плывем в Венецию, но больше ничего.

— Почему именно Венеция?

— Потому что, — сказал Мэтью, — во время нашего разговора с Розабеллой она поведала мне, что на похоронах Киро Бразио интересовался ее возрастом. Когда она сказала ему, что ей тринадцать, он заметил, что тринадцать лет — хороший возраст для вина, особенно для Амароне. Это навело меня на мысль, что Бразио может заниматься виноделием и наверняка сам является владельцем виноградника. Позже я узнал, что Амароне родом из провинции Верона региона Венето, недалеко от Венеции. Вот, почему это наша отправная точка.

— Значит, сначала вы собираетесь найти сына Киро? Вот, почему Профессор хотел получить информацию от Розабеллы?

— Именно. — Мэтью откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Самая тяжелая часть рассказа наконец миновала. — Точнее, я сказал Профессору, что найду для него Бразио. Остальное, связанное с зеркалом, в мои обязанности не входит.

— Я бы хорошенько подумала над твоим последним утверждением, — возразила Берри. — Если ты думаешь, что он так легко отпустит тебя после того, как ты найдешь для него сына Киро или даже после того, как найдется зеркало, мне кажется, я знаю его лучше, чем ты. В конце концов ты добьешься успеха. Только я боюсь, что ты будешь о нем жалеть.

Ты права, — подумал Мэтью, но не произнес этого вслух. Некоторое время он сидел молча, слушая, как девушка с гитарой поет «Плач Клорис». Эта песня виделась ему очень подходящей ввиду того, как долго им с Берри предстояло прожить в разлуке. Если бы Берри решила пойти по пути Клорис, то от отчаяния ей следовало бы раскрыть свое сердце Эштону МакКеггерсу и пустить его в свою постель — это был самый неприятный из образов, приходивших Мэтью в голову.

Словно прочитав мысли Мэтью — а, возможно, просто увидев его посуровевшее лицо, — Берри спросила:

— И как долго ты собираешься искать этого человека? Год? Два? Пять? Он ведь может вообще ничего не знать об этом зеркале. Вероятно, он продал его старьевщику после похорон своего отца.

— Возможно все. Что касается сроков, я считаю, что поездка на виноградники Амароне в регионе Венето может дать довольно быстрые результаты.

— Может, — повторила Берри и покачала головой. — Тебе следовало попросить адвоката составить для тебя контракт.

— Единственный адвокат Фэлла, вероятно, настолько одурманен наркотиками, что думает, что живет в Шервудском лесу с компанией разбойников, — возразил Мэтью. — Нет, в качестве моего контракта выступает твоя жизнь. Мне этого достаточно.

— Но почему Хадсон не возвращается в Нью-Йорк?

— Я пытался убедить его, но он отказался. — Мэтью не знал, что еще может сказать.

Берри потянулась к его руке и сжала ее. Ее глаза были полны слез, готовых заструиться по щекам.

— Ты играешь с огнем, Мэтью, — сказала она. — И мне… мне чертовски страшно, но я знаю тебя. Я знаю, что когда ты даешь обещание, ты считаешь свои долгом его выполнить, даже когда ситуация становится совсем отчаянной. Если бы ты присоединился ко мне на борту корабля, в моей душе пели бы ангелы, а вместо того я должна отдать тебя дьяволам, потому что ты дал слово. — Теперь слезы полились из ее глаз, и, увидев их, девушка-гитаристка отвернулась, чтобы обратить свою песнь в менее накаленный участок зала. — Я люблю тебя, Мэтью, и мне нравится твое чувство долга. Но я должна сказать, что сейчас я ненавижу его больше, чем самый черный грех.

— Поверь, мне это и самому не нравится, — сказал он с самой нежной улыбкой, на которую был способен. Он наклонился вперед, чтобы поцеловать ее во влажную щеку. Более интимные поцелуи будут позже, когда не останется зрителей. — Давай закажем еще одну бутылку вина, что скажешь? — спросил он. — И у меня есть идея.

Он встал, подошел к девушке с гитарой и попросил спеть первый куплет песни «Лавандово-синий» у их столика.

Она приблизилась, когда Мэтью сел и, сыграв первые несколько аккордов, запела своим высоким мягким голосом:

— Прекрасно, — сказал Мэтью, обнимая Берри, которая, казалось, растворилась в нем. — Большое вам спасибо. — И он подкрепил свою благодарность хорошими чаевыми из денег Профессора Фэлла, которые наверняка были получены с чьей-то отсеченной головой.

Глава вторая

Двигаясь в потоке людей, ведомые работниками с фонарями в этом городе доков и кораблей, Мэтью, Берри и наемные рабочие, толкающие тележки с багажом, добрались до «Леди Барбары». У самого корабля утренний хаос был в самом разгаре. Здесь раздавались приказы, а общий гул напоминал какое-то нелепое соревнование между участниками оркестра: скрипачами, барабанщиками и трубачами. Здесь же мельтешили цыгане, шуты и жонглеры, и каждый из них надеялся урвать свой лакомый кусочек из кармана проходящих. По пассажирскому трапу у самого носа корабля маршировала пожилая пара, державшаяся друг за друга так, словно боялась быть снесенной шумом и гамом причала. В то же время двух коров заталкивали по грузовому трапу ближе к корме. По одну сторону причала визжала в клетке свинья, а по другую хлопали крыльями и кудахтали куры. Проще говоря, здесь царило настоящее безумие.

— Пошевеливайтесь, увальни! — крикнула широкоплечая гора мышц с каштановой бородой в коричневом пальто с медными пуговицами и в шерстяной шапке. Мужчина обратил внимание на рабочих, толкающих багаж Берри, и в свете корабельных фонарей показался дьявольски зловещим. — Эй, вы! А ну тащите этот мусор на борт! Живо! — Завидев Мэтью и Берри он вдруг мило улыбнулся, снял шапку, обнажив безволосый череп, и громко крикнул: — Не обращайте внимания на мои выкрики, для меня это все мусор. Мисс, вы та самая леди, которая занимает нашу особую каюту?

— Я не знаю, я…

— Да, это она, — сказал Мэтью. Ему самому пришлось кричать почти до хрипа, чтобы прорваться через общий гомон.

Профессор обещал, что Берри пересечет Атлантику с максимально возможным комфортом, который может предоставить судно «Леди Барбара».

— Все готово для вас! Выкрашено в розовый цвет, как задница младенца, с хорошей мягкой койкой… я имею в виду, настоящей кроватью, комодом и вешалкой для одежды. Все прямиком со Стрэнд-стрит, сияет, как две дюжины свечей в субботней церкви! Я капитан Стоунмен, рад быть полезным.

— Рады знакомству. Ваше имя вам к лицу^[4]!

— Что? Дать вам огоньку^[5]? Нет, я не курю! И, кстати, никто не курил в ее каюте, так что не стоит волноваться: ничто не потревожит ее чувствительный носик!

— Очень мило, — буркнул Мэтью.

— А ну-ка подобрали яйца и шевелитесь! — прикрикнул Стоунмен на всех, кто толпился у корабля. Он снова надел шапку и последовал за рабочими.

— Прошу прощения, — сказал кто-то позади Мэтью и Берри. — Могу я спросить, чем леди заслужила особую каюту?

Они обернулись и увидели высокого мужчину в пальто с меховым воротником и треуголке, отороченной мехом. По первому впечатлению Мэтью мог сказать, что этому джентльмену около сорока. У него были ухоженные светло-каштановые усы и козлиная бородка. Голубые глаза на остроносом лисьем лице смотрели пронзительно. Мужчина носил перчатки из оленьей кожи — Мэтью обратил на них внимание, потому что незнакомец переплетал пальцы. Позади него шла его собственная команда грузчиков, пытавшаяся затолкать на судно тележку с сундуками.

— Я случайно подслушал, — сказал мужчина. — Хотя в этом гомоне у меня чуть уши не треснули. Итак… каким же образом это милое создание заслужило особую каюту? Я хочу сказать, ей на пользу играет репутация или происхождение?

— Она может позволить себе такую роскошь, — ответил Мэтью. Он и Берри уже заметили, что взгляд незнакомца блуждает по ней вверх и вниз, замирая на местах, вызывающих особое внимание.

— В самом деле? Стало быть, дело в богатстве. А вы, молодой человек…

— Прежде, чем я представлюсь, может, назовете свое имя, сэр?

— О, разумеется! Простите мне мои плохие манеры. Мое имя Реджинальд Гулби.

— А, — протянул Мэтью так, будто это что-то значило. Глаза мужчины тем временем продолжали изучать Берри.

— Друзья зовут меня Роуди Реджи, — продолжил он. — Скупщик и торговец ювелирными украшениями. Ваша шея, дорогая, буквально создана для нити жемчуга.

— Которая по чистой случайности имеется в вашем багаже? — спросил Мэтью. Он попытался приобнять Берри, однако она опередила его и обняла первой.

Веки Гулби едва заметно дрогнули.

— О, я понял, сэр. Вы вместе с этой красавицей направляетесь в Нью-Йорк?

— Эта красавица, — подобравшись, сказал Мэтью, — путешествует одна. Но я намерен просить ее выйти за меня замуж, когда сам вернусь в Нью-Йорк.

— О, ясно. — Он коснулся своих поджатых губ пальцами в перчатках. — Это значит, что вы еще не попросили ее руки. Какая жалость. И когда же вы, сэр, собираетесь вернуться в Нью-Йорк?

— Скоро, — ответила Берри. — Очень скоро. И независимо от того, просил он моей руки или нет, мой ответ будет «да». Да, тысячу раз да.

Мэтью уже не раз задумывался над тем, чтобы сделать Берри предложение официально, однако момент каждый раз казался ему слишком уж неподходящим. Неподходящим был момент, когда она оправилась от своего тяжкого испытания в деревне Фэлла. Неподходящим был каждый миг, пока он не рассказал ей, зачем направляется в Италию. До этой самой секунды он ни разу не улучил нужный момент. А сейчас?.. Просить ее руки на этом причале в окружении коров, свиней, кур и ловеласов с меховыми воротниками? Нет, безусловно, нет.

В глубине души Мэтью понимал, что тянет с предложением еще по одной причине. Что, если действительно пройдут годы, прежде чем он сможет вернуться в Нью-Йорк? Что, если он никогда не вернется? И заставлять Берри годами ждать его и стариться в ожидании кого-то, кто, возможно, никогда не спустится с корабельного трапа?

Это неправильно.

Нет, предложение нужно делать официально в Нью-Йорке после того, как все злоключения останутся позади. На данный момент достаточно было знать, что Берри все понимает и заранее дает свое согласие. Этого будет достаточно ровно до тех пор, пока Италия, мертвые колдуны, волшебные зеркала и Профессор Фэлл не исчезнут в прошлом.

— Жаль, — повторил Роуди Реджи. — У меня в багаже действительно много прекрасных украшений. — Теперь он обращался непосредственно к Берри. — На борту помимо нас всего шесть или семь пассажиров. Путешествие будет долгим. — Он хитро улыбнулся. — У меня будет достаточно времени, чтобы показать вам свои богатства. — Его сальная ухмылка вмиг исказила смысл его слов так, что они буквально стукнули Мэтью по лбу.

— А я уверена, что предпочла бы их не видеть, — сказала Берри.

— О, но я эксперт по женскому удовольствию! Я имею в виду, что знаю, какие драгоценности вызывают у них наибольшее волнение. Да, поверьте, я очень опытный специалист. Могу я узнать ваше имя? Нам ведь предстоит быть попутчиками в очень долгом путешествии.

— Нет, не можете, — отчеканила Берри.

С лица Роуди Реджи не соскользнула хитрая улыбка, однако что-то в его глазах потускнело. По крайней мере, Мэтью так показалось. Впрочем, он был уверен, что этот человек никогда не бросит попыток показать любой приглянувшейся женщине свои драгоценности.

— Тогда прошу прощения, — сказал Роуди Реджи. — Было приятно познакомиться с вами обоими. Сэр, я очень надеюсь, что вы не вернетесь в Нью-Йорк чересчур поздно.

— Поздно для чего? — поинтересовался Мэтью.

— Для всего, — последовал сдержанный ответ. А затем Роуди Реджи презрительным жестом дал сигнал рабочим, чтобы его огромные сундуки подняли по трапу, а сам зашагал прочь.

Он не успел уйти далеко, прежде чем это настигло его.

Скольжение ботинка по коровьему навозу может привести некоторых людей в изрядное замешательство. Для Реджинальда Гулби это означало катастрофу: он потерял равновесие, как будто его ударили мушкетом под колени, пошатнулся, сделал три неловких шага, пнул клетку для свиней, затем сделал еще три шага… к несчастью для него, опора была рассчитана всего на два. С хриплым воплем он повалился в холодную грязную воду. Мэтью и Берри молча стояли и смотрели, как капитан Стоунмен приказывает бросить бьющейся фигуре Гулби веревку. Когда мокрое хлюпающее месиво оказалось поднято на пристань, Роуди Реджи представлял собой печальное зрелище без своей отделанной мехом треуголки и мехового воротника. Его волосы налипли на лицо, напомнив одну из морских диковинок с щупальцами в деревенском кабинете Профессора. Мэтью услышал тихий смешок Берри. Она тут же прикрыла рот рукой, но ее глаза по-прежнему блестели. Зная о ее отношениях с силами удачи — особенно чужой — он с трудом подавил порыв спросить, уж не колдует ли она.

Волнение чуть схлынуло, хотя Роуди Реджи продолжал бушевать и топать ногами, словно в причудливом танце, а вокруг него вились цыгане. Мэтью и Берри поднялись на борт «Леди Барбары». Капитан Стоунмен лично провел их к люку и помог спуститься по наклонной лестнице. Здесь нужно было осторожничать, чтобы ненароком не расшибить лоб о верхние доски. Далее Стоунмен повел их мимо кладовой, где хранились бочки с припасами и пресной водой и по короткому коридору проводил их к небольшой, но очень уютной каюте, и впрямь выкрашенной в розовый. Там действительно была кровать — узкая, но, судя по всему, удобная, — комод, вешалка для одежды, а также небольшой столик с собственным умывальником и запасом чистых полотенец. На постели, по словам капитана Стоунмена, было свежее белье, а ключ от комода также подходил к наружному замку на двери.

— С внутренней стороны можно запирать на вот эту щеколду, — сказал он, положив на щеколду указательный палец размером с крупный огурец. — Экипажу можно доверять. Мы ходили через Атлантику на «Леди Барбаре» уже шесть раз этой командой, так что беспокоиться о вашей безопасности нет нужды. Но если хотите, вы можете заказывать еду, и ее будут приносить вам в каюту. — Он улыбнулся, и улыбка показалась смущенной. — Старине Генри никогда не платили столько, сколько предлагалось за эту каюту. Раньше это был загон, где держали коз, но, как видите, мы его переделали, поставили дверь и вычистили все до блеска.

— Похвально, — сказал Мэтью. В каюте не улавливалось и намека на козлиный дух, так что все и вправду вычистили и сделали по-своему стильным, на морской манер. Он сомневался, что увидит нечто подобное на судне «Эссекский Тритон», когда послезавтра утром отправится в Венецию. На этом корабле Профессор Фэлл, путешествующий под именем Джона Лампри^[6], будет спать в «особой каюте», в то время как ему — Мэтью Споттлу, — Хадсону Грейтхаузу и четырем людям Фэлла: Хью Гинесси, Элиасу Кирби, Аарону Сандерсону и Роуэну Доузу будут предоставлены гамаки в нижнем трюме.

— Я бы предпочла есть вместе с другими пассажирами, — сказала Берри. — Путешествие предстоит долгое. Следует быть общительной.

Мэтью подумал, что, если некий торговец украшениями снова будет навязчив, удача отвернется от него настолько, что он пожалеет о решении пересекать Атлантику на «Леди Барбаре», а не на собственном плоту.

— Очень хорошо! — сказал капитан. — Мне нравится этот настрой. Напоминает мне мою дочь, благослови Господь ее душу. — Что-то печальное промелькнуло на его суровом лице. — Ее больше нет на этой земле, но для меня она всегда здесь. — Он приложил руку к сердцу. В следующую секунду он вернулся к своему прежнему амплуа и снова гордился работой, проделанной для удобства леди. — Еще у вас есть фонарь, — он указал на фонарь на небольшой полке рядом с кроватью, — запас фитилей и собственная трутница. Я его пока не поджигал, чтобы ненароком не спалить корабль. Если сами не справитесь, я попрошу кого-нибудь зажечь вам фонарь.

— Я справлюсь с трутницей, — сказала Берри, — но спасибо за предложение.

— Ночной горшок под кроватью, — продолжил капитан. — Так что вам не придется ни с кем делиться. Я попрошу кого-нибудь убирать его для вас каждый день. Вам понадобятся оба этих сундука?

— Нет, только тот, с синими кожаными ручками.

— Хорошо, мэм. Я прикажу перенести его из трюма после того, как мы отчалим. Береговой колокол прозвонит примерно через час, — обратился капитан к Мэтью. — Я пока оставлю вас наедине. — Он небрежно отсалютовал Мэтью и удалился, предусмотрительно притворив за собой дверь.

— Почти как дома, — сказала Берри, когда Стоунмен ушел, и села на кровать со смиренным вздохом. Ее глаза снова заблестели от слез. — Я ведь все равно не смогу убедить тебя поехать со мной? Не отвечай, я знаю, что все напрасно.

— Это все равно важно для меня. — Мэтью сел рядом с ней и взял ее за руку. — У нас есть час, и я хочу использовать каждую его секунду.

Мэтью знал, чего хочет и, возможно, Берри хотела того же, но правила приличия не позволяли им заняться этим в таких обстоятельствах. Поэтому Мэтью встал, запер дверь на задвижку и в течение следующего часа они лежали вместе на кровати, словно слившись воедино, пока не прозвонил пронзительный береговой колокол, означавший неминуемое прощание. Они самозабвенно целовались, пока не закончился звон, затем Берри вышла с Мэтью на палубу, где лоцманы готовили канаты для отхода судна от причала, а несколько других пассажиров — за исключением одного — стояли и махали на прощание своим провожающим.

На востоке показались первые лучи восходящего солнца. Мэтью стоял, обняв свою будущую невесту, а она обнимала его. Под легкий шепот свежего утреннего ветерка он сказал:

— Я скоро вернусь домой.

Обещаю, — хотел добавить он, но не был уверен настолько, чтобы произнести это вслух.

— Я хочу, чтобы ты был осторожен, — сказала она, положив голову ему на плечо. — Этот человек… он подвергает тебя такой опасности, что мне невыносимо думать об этом.

— Так не думай. Просто поверь, что все получится. Знаешь, Хадсон раньше тоже подвергал меня опасности. И, как видишь, я все еще здесь.

— Ты ведь понимаешь, о чем я говорю! — Берри посмотрела ему в глаза и подарила ему то, что он так надеялся увидеть: легкую, задумчивую, но искреннюю улыбку. — Хотела бы я уметь колдовать. Была бы ведьмой, превратила бы его в жабу.

— Я уверен, что многие женщины говорили о Хадсоне то же самое.

— Вам пора, сэр. Нужно убирать трап. — Это был капитан Стоунмен. Он уловил, какими чувствами был наполнен этот момент, и кивнул. — Не волнуйтесь, я позабочусь о том, чтобы леди насладилась безопасным спокойным путешествием.

— Спасибо вам, — ответил Мэтью, но, зная Берри, он сомневался, что любое путешествие, которое она совершит в жизни — с ним или без него — может пройти без происшествий. Стоило подумать об этом, как он заметил Роуди Реджи в свежем костюме, пальто и треуголке, крадущегося по палубе.

— Я буду обращаться с ней так, как обращался бы с собственной дочерью, — сказал капитан, заметив, как Мэтью смотрит на торговца украшениями. — Все будет в порядке.

— Еще раз благодарю. — Мэтью направился к трапу, не желая выпускать руку Берри. — Я говорю «прощай» на время, — сказал он ей. Слезы обожгли ему глаза, Берри и сама готова была вновь расплакаться. Мэтью чувствовал, что он всего в шаге от того, чтобы бросить Профессора Фэлла и вернуться в каюту, но… нет, сделка была заключена, и ее условия должно было соблюсти.

Мэтью поцеловал Берри, она прошептала ему на ухо слова прощания, и они эхом отдались у него в голове. Под их печальный шепот он спустился по трапу и еще долго стоял, наблюдая, как отплывает корабль, увеличивая расстояние между ним и его любимой женщиной.

Веревки были сброшены. Вновь зазвенели колокола. «Леди Барбара», горя ярко-синими фонарями, заскрипела, когда тросы баркасов натянулись на носу. В следующий миг корабль двинулся прочь от причала. Вода встретила его ликующим всплеском, словно готовя его к долгой прогулке. Выйдя в реку, судно опустило паруса и расцвело, словно белая роза на фоне пурпурного рассвета. К морю вел извилистый путь по Темзе. Мэтью был полон решимости смотреть кораблю вслед, пока тот не пропадет из виду, и еще долго стоял, наблюдая фигуру с медно-рыжими волосами, машущую ему на прощание.

Сейчас нужно было расстаться. Но Мэтью лелеял свое обещание и собирался сделать все возможное, чтобы исполнить его.

Наконец он пошел обратно по пристани в компании родственников и друзей других пассажиров, а также в компании ныне молчаливых барабанщиков, скрипачей и танцоров, которые теперь искали себе другую сцену. Некоторое время спустя он натолкнулся на своего личного балагура, сидевшего на груде ящиков.

— Я думал, ты пришел в себя и решил пнуть нашего босса под зад.

— Нет, я, пожалуй, сыграю в нашей пьесе.

— С Берри все хорошо?

— В достаточной мере.

— Полагаю, настолько, насколько позволяет ситуация?

— Да.

Хадсон встал. Сейчас этот крупный мужчина казался еще крупнее в своем новом пальто из черной медвежьей шкуры и новой черной треуголке, отделанной красной лентой.

— А ты как? В порядке?

— Настолько, насколько позволяет ситуация.

— Похоже, тебе нужен завтрак, достойный короля. Я сам умираю с голоду. Как насчет того, чтобы пойти и потратить столько денег Фэлла, сколько сможем?

— Я за.

Двое мужчин пошли прочь от доков навстречу холодному ветру. Город уже превратился в оживленный улей, по которому разъезжали экипажи и повозки, на улицу высыпали снующие туда-сюда пешеходы, из высоких труб поднимался дым. Сердце Лондона билось в своем привычном ритме: тум… тум… тум… Его пульс не был слышен, но ощущался под кожей.

— Единственное, о чем я жалею, — нахмурившись, сказал Мэтью, когда они направились к таверне, которую искал Хадсон, — это то, что я не выполнил своего обещания спасти мадам Кандольери, Ди Петри и Розабеллу из деревни. Если б я мог, я бы вывел оттуда всех. Но… я не смог, и мне придется с этим жить. Одному Богу известно, удастся ли им выбраться оттуда.

— Хм… Ну, может быть, не одному Богу.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что… Бог иногда движется очень таинственными путями. О, вот и «Золотая звезда»! Кирби говорит, что здесь самые красивые подавальщицы и лучший завтрак в районе Холборн. Так что я буду флиртовать, как сам дьявол, и есть, пока не лопнет желудок, потому что, насколько я знаю, на «Эссекском тритоне» красивых девушек нет, а еда там противная, как кожа с гвоздями. Ну же, идем!

Мэтью последовал за ним. После завтрака и до возвращения в зеленые объятия гостиницы «Эмералд-Инн» он намеревался найти книготорговца и потратить еще больше денег Профессора на несколько достойных томов, чтобы скрасить горе расставания с Берри хоть немного. Но когда они вошли в «Золотую звезду», у него мелькнула ужасающая мысль. И нет, она была не о предстоящих опасностях, не о каталоге демонов и не о том, как вызвать сущность из ада с помощью зеркала… она была о том, что на борту «Тритона» ему придется делить ночной горшок с Хадсоном Грейтхаузом.

Вот уж, что было по-настоящему кошмарно.

Глава третья

Через три недели и три дня после того, как «Эссекский Тритон» снялся с якоря и отправился в Венецию, недалеко от валлийской деревушки, укрытой недавно выпавшим мокрым снегом, вспыхнули огни в темноте.

Холод пробирал до костей. Ветер, казалось, дул отовсюду, то и дело нанося хлесткие удары со всех сторон.

Дезмонд Сталкер, одетый в теплую коричневую куртку и низко надвинутую на лоб шерстяную шапку, проклинал погоду, глядя в подзорную трубу, установленную на треноге.

— Что видно? — спросил стоявший рядом с ним МакБрей, выдохнув облачко пара.

— Фонари движутся. Кажется, их шесть. Думаю, до них ярдов четыреста.

— Что-нибудь меняется? Кольев стало больше?

— Нет, все как раньше. — Сталкер выпрямился. Все это было чертовски загадочно. Он стоял на вершине смотровой стены над новыми воротами, охраняя Прекрасный Бедд. С ним и МакБреем находились и другие люди Фэлла: Грейвлинг, Уикетт и Джаггерс. Все они были обеспокоены происходящим после дневного патрулирования.

— Что они, по-твоему, там делают? — Уикетт, шантажист по профессии и наклонностям, подался вперед, чтобы посмотреть в подзорную трубу, но Сталкер отстранил его рукой в черной перчатке.

— Не лезь, — приказал он. — Если б я знал, я бы сказал.

Оставленный за старшего после отъезда Фэлла, Сталкер имел право отдавать приказы даже самым неуравновешенным и опасным приспешникам Профессора. Внешне Эдгар Джаггерс вовсе не казался таковым, однако его внешность — худое сложение, внешняя молчаливость и очки, — была обманчивой. Эдгар Джаггерс, поступивший на службу к Профессору Фэллу после многочисленных совершенных убийств, был известен не только тем, что после содеянного обкрадывал своих жертв, но и тем, что любил исписывать стены их кровью.

— Мне это не нравится, — стуча зубами от холода, сказал Грейвлинг. — Мы должны что-то предпринять.

— Возможно. — Сталкер вновь посмотрел в трубу на блуждающие огоньки. — Меня напрягает этот парень на лошади. Он мушкет вообще из рук не выпускает!

Ветер свистел и завывал. Позади пятерых мужчин Прекрасный Бедд был погружен в сон и тьму, не считая нескольких масляных ламп, горящих в окнах. Со стороны моря еще трое людей Фэлла охраняли противоположные стены. Их фонари тоже казались блуждающими огоньками, когда перемещались туда-сюда вдоль деревни.

Сталкер поднял глаза кверху и увидел, что меж мчащимися по небу облаками начинают проступать звезды. По его прикидкам, время приближалось к трем часам. Он пошевелил языком и коснулся дыры на том месте, где треклятый Хадсон Грейтхауз выбил ему два зуба. Будь его воля, Сталкер отрубил бы этому ублюдку руки и бросил его в комнату с Джаггерсом и острым топором. Но нет, у Профессора были планы на этого человека. И сейчас сам Профессор был чертовски далеко, чтобы управлять деревней…

Во второй половине дня Грейвлинг позвал Сталкера на смотровую площадку, чтобы тот посмотрел на странную активность, развернувшуюся на зимней равнине. В подзорную трубу Сталкер увидел, как двое мужчин, вылезших из укрытой холстиной повозки, устанавливают что-то вроде нивелира^[7] примерно в четырехстах ярдах от ворот деревни. Пока эти двое возились с нивелиром, подъехал третий человек с мушкетом верхом на лошади. Судя по всему, он наблюдал за теми двумя, что делали какие-то пометки в книге. Всадник курил трубку и пристально разглядывал ворота. По его виду можно было легко сказать, что он находится в полной боевой готовности.

Это было, по меньшей мере, любопытно. Слух об этом распространился среди охранников деревни в мгновение ока, и на стену высыпали люди Фэлла, настороженно глядящие, как двое мужчин под требовательным взглядом своего надзирателя вбивают в землю красные колья с треугольными навершиями, направленными на деревню. Закончив, незнакомцы вытащили из повозки палатку и установили ее рядом с кольями. Два землемера укрылись от холода, а тот, что курил трубку и держал мушкет, вытащил из повозки кресло-качалку, установил его прямо в снег и начал неспешно раскачиваться в нем, продолжая покуривать. Мушкет он положил на колени. Вид у него был такой, будто февральский холод был для него не менее комфортным, чем майское тепло. Суровый тип. Должно быть, он был привычен к такой погоде. Он был одет в черную треуголку с малиновой лентой и серое пальто с черным меховым воротником. Сталкер видел в подзорную трубу его сероватое лицо, похожее на кусок камня, и строгие глаза, глядящие на деревню сквозь спирали дыма.

Говоря по чести, этот джентльмен пугал Сталкера до мозга костей. Но, как лидер, он не мог выказать своего опасения, поэтому сказал собравшимся вокруг него людям:

— Всем успокоиться и заняться своим делом!

Это было произнесено твердо, но в голосе все равно сквозили предательские напряженные нотки страха. Внимательное ухо могло уловить их столь четко, что восприняло бы это сигналом к бегству. Благо, рядом со Сталкером не было таких чутких ушей.

Теперь, в объятиях завывающей темноты после трех часов ночи, ветер донес до бдительных охранников хрипы и лязги, которые то появлялись, то исчезали, как и голоса людей, делавшиеся призрачными посреди этой беспокойной ночи. Подзорная труба Сталкера помогла разглядеть огонь, разожженный под большим железном котлом. В свете костра он сумел рассмотреть фигуры, двигающиеся вокруг с фонарями — очевидно, выполняя какое-то поручение. Лошадь недовольно заржала, словно высказывая недовольство: наверняка ей хотелось найти себе комфортное стойло в конюшне вместо того, чтобы прозябать на таком лютом морозе.

— Что происходит? — спросил Грейвлинг.

— Заткнись, — буркнул Сталкер. — Скажу, как только выясню.

Однако у него не было ни одной догадки о том, что там творилось. У него заканчивалось терпение. Мало того, что нужно было руководить этим треклятым местом, так теперь еще и у ворот происходило Бог весть что! Что это за чертов карнавал? И что бы на его месте сделал Профессор? Будь воля Сталкера, он бы покинул это место. После того, как Джулиан Девейн до своего побега убил нового химика и сжег книгу ядов, помогавшую держать местных узников в наркотическом дурмане, Прекрасный Бедд превратился в бедлам, наполненный воплями и жалобами. Особенно во время ужинов. Люди заливались слезами и кричали прямо на улицах, и это касалось не только узников, но и самых слабовольных охранников. Дело доходило до того, что нельзя было зайти в «Знак вопроса?» за кружечкой эля, не выслушав пару обличительных реплик или даже не подвергнувшись нападению со стороны очередного дурня, вышедшего из себя. Это сильно омрачало жизнь. А теперь еще и эти чертовы землемеры. Чего они, дьявол их забери, хотят?

— Эй, посмотри туда! — сказал МакБрей. — Кто-то идет.

Сталкеру не нужна была труба, чтобы разглядеть, что к воротам приближается факел. Однако он все же посмотрел в трубу и разглядел этого сурового парня верхом на лошади. Он держал факел высоко и выглядел так, будто торжественно шествует по Парк-лейн. Мушкета видно не было, но Сталкер заметил какой-то непонятный предмет, свисающий с седла на кожаном шнуре, который толком не смог рассмотреть.

Человек в черной треуголке и пальто с меховым воротником остановился футах в тридцати от ворот, и все охранники на стене, кроме Джаггерса, который опасался огнестрельного оружия, прицелились в него из пистолетов.

Продолжая высоко держать факел, новоприбывший наклонился и поднес ко рту деревянный рупор, который болтался у седла на шнуре, после чего задал вопрос:

— Кто здесь главный?

— Лысый черт и одноглазый змей! — выкрикнул Сталкер в ответ. — Хочешь с ними познакомиться?

— Очень смешно, хорошая шутка, — ответил мужчина через рупор непринужденным голосом, неторопливо растягивая слова. — Предположу, что главный тут вы?

— Лучше предположи, как ты рискуешь своей жизнью!

— Не надо нервничать, сэр. Профессор Фэлл бы не стал, будь он здесь. А его, судя по всему, нет.

— А? С чего ты взял, что… — Сталкер осекся. — Кто ты, черт возьми, такой?

— Холодновато для перепалок. Профессора Дантона Идриса Фэлла сейчас нет в деревне. У меня есть основания полагать, что сейчас он находится в море. Поэтому я выскажу свои соображения вновь: именно вы — тот человек, который теперь принимает здесь решения.

— Может и так! Что с того?

— Тогда сейчас вам нужно будет кое-что решить. Меня зовут Гидеон Лэнсер. Официально меня называют шериф Лэнсер. Я пришел — вместе со своими людьми для пущей убедительности — чтобы освободить ваших заключенных, а вас и ваших партнеров сопроводить в тюрьму в Бристоле. Это первое, что вам нужно будет решить. И это определит, будет ли второй шаг легким или тяжелым. В частности, это определит, скольких своих людей вы сегодня увидите мертвыми.

— Наглый ублюдок! — стоявший рядом со Сталкером Грейвлинг начинал закипать.

— Матерь божья, за нами пришли! — воскликнул Уикетт, дрогнув.

— Заткни пасть! — огрызнулся Сталкер. — Мы никуда не собираемся, так что подбери яйца. — Затем он обратился к Гидеону Лэнсеру: — Прекрасная речь для человека, на которого нацелены четыре пистолета.

— Ах, я почему-то так и думал. Видите этот факел? — Лэнсер сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова. — Запомните его хорошенько. Потому что, если он упадет на землю, это даст команду пушкам, нацеленным на ваши ворота. Мои люди немедленно откроют огонь, а наши пушки стреляют ядрами весом в пять с половиной фунтов. Это поможет довольно быстро справиться с вашей охраной, а затем дюжина солдат, которых я нанял для этой задачи, ворвется внутрь, жаждая окрасить свои мечи и кинжалы вашей кровью и застрелить парочку-другую негодяев. Вообразите это хорошенько. Понимаете, к чему я клоню?

На крепостной стене воцарилась тишина, нарушаемая лишь надрывным воем ветра.

Затем Эдгар Джаггерс заговорил со своим утонченным оксфордским акцентом.

— Приведите сюда шестерых заключенных и дайте мне острый топор. Скажите этому джентльмену, что за каждое ядро в наши ворота снег будет все ярче окрашиваться кровью.

— Да заткнись на хрен! — прорычал Сталкер.

Это серьезно, — подумал он, но вслух этого говорить не стал. Вместо того он крикнул Лэнсеру:

— Если ты откроешь огонь, мы начнем убивать гостей Профессора. Что скажешь? Попали мы в яблочко в нашей игре?

— Если только в кислое и червивое^[8], — был ответ. — Если вы человек по имени Сталкер, позвольте напомнить вам, что, согласно моей информации, не все люди Фэлла — убийцы. Но если кто-нибудь из «гостей», как вы изволили выразиться, будет убит вашей рукой, то вы все пойдете как соучастники этого преступления, и все, даже жалкие фальсификаторы, отправятся на настоящую оргию в Бристоле. И, боюсь, она вам не понравится.

— Откуда, черт возьми, ты знаешь мое имя?!

— Меня проинформировали, что в отсутствие Профессора вы здесь оставлены за старшего.

— Проинформировали? Что, птичка на хвосте принесла?

Скорее очень крупная птица, — подумал Гидеон Лэнсер, но промолчал.

Несколько недель назад он получил письмо от Хадсона Грейтхауза, направленное из гостиницы «Эмералд-Инн» в Лондоне в его офис в деревне Уистлер-Грин.

Привет, Гидди, — начиналось оно. — Сколько лет, сколько зим? Те еще были деньки! Я так понимаю, ты познакомился с моим коллегой Мэтью Корбеттом, и я благодарю тебя за помощь, которую ты ему оказал. Он нуждался в ней. Я бы мог продолжать говорить о наших славных прошлых деньках, но у меня есть куда более важные дела в настоящем. Потому что сейчас ты можешь заработать куда больше славы, вновь оказав помощь тем, кто в ней отчаянно нуждается. Я уверен, до тебя долетали слухи о некоем Профессоре Фэлле и его репутации. Теперь мы знаем его полное имя — Дантон Идрис Фэлл. Да, тот самый, который терзал нас и из-за которого погиб Ричард Герральд. Я надеюсь, ты будешь не против причинить ему некоторые неудобства в ответ.

Далее Хадсон рассказал, как найти И-Прекрасный-Бедд, описал его планировку и рассказал, что, по его подсчетам, там содержится около шестидесяти человек под воздействием наркотиков. Также он поведал о пятнадцати охранниках, но, по мнению Хадсона, ни один из них не был «чересчур сложным случаем», потому что «по-настоящему тяжелые случаи» находились сейчас в Лондоне и были заняты делом Фэлла.

Ты бы оказал мне огромную услугу, — продолжал Хадсон, — если бы подумал о том, чтобы совершить налет на это чертово место и освободить людей, пока Мэтью и Профессор находятся в море. Я бы мог извести на уговоры целую пачку бумаги, но у меня отсохнет рука, а, ты знаешь, я никогда не слыл хорошим писателем. Фэлл оставил за главного джентльмена по имени Сталкер, хотя, зная тех отбросов, что остались там с ним, он может быть уже мертв. Достаточно знать, что не у всех тамошних охранников есть на руках кровь, так что кое-кто из них мог бы захотеть открыть ворота, если бы у тебя была, скажем, пушка для пущей убедительности. Надеюсь, ты окажешь мне услугу. А еще надеюсь, что, когда мы вернемся, я смогу упаковать Фэлла в сумку и доставить его прямиком к тебе.

Попутного ветра нам обоим!

Письмо было подписано: «Твой товарищ по оружию, Хадсон».

— Так каким будет ваше решение? — спросил Лэнсер, обратившись к своим слушателям через рупор.

— Будь я проклят, — зашипел Уикетт на Сталкера. Теперь его голос дрожал не только от холода. — Я не убийца, и я не хочу болтаться на виселице!

— И я. — В голосе Грейвлинга тоже послышалась дрожь. — Я мог бы отбыть несколько лет, но на плаху я не пойду!

— Пока вы размышляете, — добавил Лэнсер, — вы могли бы послать кого-нибудь на другую сторону стены, к морю! Там вы увидите, что сигнальный огонь мигает каждые десять секунд. Со стороны моря — судно с полудюжиной головорезов на борту, ожидающих, что кто-то из вас попытается уйти на лодках.

— Я за то, чтобы начать рубить головы, — сказал Джаггерс тяжело дыша.

— МакБрей, иди туда и посмотри, — приказал Сталкер. Затем обратился к Лэнсеру: — Погоди минутку! Мы думаем!

— Я ценю быстрые решения, — поторопил шериф, — так что не затягивайте.

Через несколько минут МакБрей вернулся с разведки, успев пообщаться с другими охранниками.

— Сигнальный огонь мигает, как он и говорил. Что будем делать, Сталкер?

— Черт! — шепнул Сталкер. Это было сказано тихо, но ему показалось, что слово разнеслось повсюду эхом, как если бы он произносил его в тюремных застенках. Он, как и многие, не был убийцей, хотя в прошлом чуть не забил до смерти свою жену и чуть не снял скальп со своей тещи, которая была рождена, чтобы стать гением душевных пыток. — Черт! — снова прошипел он, и почувствовал, как в нем что-то щелкает.

Еще через двадцать минут три накрытых холстиной повозки и еще одна — на которой стояла большая клетка с железными прутьями, — вкатились через открытые ворота в деревню, на освещенную фонарями площадь, которая, как отметил про себя Лэнсер, не так уж и отличалась от главной площади Уистлер-Грин. Банда наемников угрожающе размахивала мечами, чтобы не только запугать местных охранников, но и отобрать у них все имеющееся оружие. За короткое время в деревне развернулась кипучая деятельность: небольшая армия Лэнсера ходила от одной двери до другой, чтобы разбудить «гостей» Фэлла, а иногда и вынести их на руках из дома, потому что сами они были не в состоянии идти. Им помогали Грейвлинг, Уикетт и несколько других охранников, которые решили, что помощь закону на этом этапе может облегчить их будущую жизнь в Бристоле. С другой стороны деревни Сталкер взломал дверь в «Знак вопроса?» и сел за стол, опрокинув в глотку пинту эля, чтобы придать себе храбрости перед предстоящим заключением.

На вал, обращенный к морю, был послан человек с фонарем, чтобы подать сигнал бдительному кораблю. Сигнал означал, что все в порядке, и команда может расслабиться.

Пока Лэнсер стоял на площади и покуривал трубку, задумываясь о дальнейших действиях, к нему подошел долговязый мужчина лет тридцати пяти, прихрамывающий, потому что его правая нога была серьезно повреждена во время спасения молодой девушки, которую понесла лошадь. Это случилось, когда ему было всего пятнадцать.

— Шериф Лэнсер! Шериф Лэнсер! — кричал мужчина по имени Чесли Гудман, заместитель Гидеона на посту. По духу он был сущей деревенщиной, однако в расследованиях оказался неоценим благодаря своей интуиции и хорошей памяти на факты.

— Да, Чесли? — кивнул Лэнсер.

— Двое из них вышли через черный ход, — сказал темноглазый темноволосый помощник шерифа, на голове которого красовалась шапка из меха серой выдры. — Один из них упал, когда бежал по тропинке, и сломал руку, зацепился за другого, и тот сорвался вниз. Разбил себе череп о камень!

— Больно это слышать, — ответил Лэнсер с мрачным вздохом.

— Еще один ударил лицом в грязь, — сказал Чесли. — То есть, я хотел сказать, не совсем грязь… потому что он был в собственном доме… точнее, я полагаю, что это был его собственный дом. Там был деревянный пол, а не земляной, так что…

— Я понял, Чесли, понял. Никакой грязи. Продолжай.

— Да, сэр. Он заперся в дальней комнате, там, в своем доме. Так вот, когда наши попытались вытащить его оттуда, он набросился на них с самым большим топором, который вы когда-либо видели. Так что у них не было другого выбора, кроме как выстрелить в него пять или шесть раз. На этом дело кончилось.

— Тем лучше, я в этом уверен. Спасибо тебе за информацию. — Лэнсер закурил свою трубку и пронаблюдал за тем, как процессию злодеев ведут к повозке, на которой возвышалась клетка. Они бросались ругательствами, тонувшими в завывающем ветре, и для ушей шерифа это было своеобразной музыкой…

А затем Лэнсер подвергся настоящей слуховой атаке, когда неподалеку раздался такой крик, что он чуть не выронил свою трубку.

— Madre Maria sia lotada!^[9] — закричала женщина, падая к сапогам Лэнсера. Она так вцепилась руками в его ноги, что едва не опрокинула его. — Siamo salvi! Salvato!^[10]

— Пожалуйста! Мадам! — воскликнул шериф, потому что не сразу понял, что фигура, завернутая в красное полотно, действительно была женщиной. Ее черные волосы были растрепаны, острые ногти впивались в икры Лэнсера, и было больно, несмотря на плотные шерстяные чулки.

— Oh, mio salvatore!^[11] — завывала она. — Lode a te!^[12]

Еще один человек — невысокий мужчина с седыми волосами и острым носом, кутающийся в черное пальто, вышел из темноты в свет факелов и склонился, чтобы поднять женщину на ноги.

— Facile, facile,^[13] — сказал он, после чего заговорил по-английски с явным итальянским акцентом. — Простите мадам Кандольери, сэр. Она потрясена.

— Потрясена?! Потрясена? — Она встала, ее лицо было залито слезами, а свирепые черные глаза сверкали так, что шериф едва не счел ее безумной. — Sto cantando agli angeli!^[14] — Она воздела руки к небесам и запела на таких высоких нотах, что лошади, стоявшие у повозок, подпрыгнули, а люди, находившиеся поблизости, потянулись за оружием. Чесли вздрогнул, пошатнулся, с трудом перенеся вес на здоровую ногу, и взвизгнул:

— Батюшки, что за шум?

— Розабелла, помоги мне с ней, — обратился мужчина к симпатичной кареглазой темноволосой девушке, которая только что подошла. Обезумевшая женщина продолжала петь, а затем начала кружиться, пока мужчина безрезультатно говорил с ней по-итальянски, а девушка буквально висла на ее раскинутых руках.

— Я думаю, некоторые из этих людей окончательно потеряли головы, — сказал Чесли на ухо шерифу. Ему пришлось кричать, чтобы Лэнсер смог его услышать, потому что от пения мадам Кандольери все еще сотрясалась земля. У Лэнсера даже мелькнула мысль, что она могла бы перекричать пушку.

Наконец ее компаньонам удалось ее успокоить, она перестала вертеться и застыла между мужчиной и девушкой, а ее глаза были широко распахнуты и устремлены на охранников, запертых в решетчатой клетке.

— Это правда? — спросила девушка, которой, по прикидкам Лэнсера, было не больше шестнадцати. Ее голос был мягким и немного заспанным. — Мы спасены?

— Правда, — ответил он. — Мы отвезем всех в Бристоль, как только будем готовы.

До этого момента он собирался осмотреть дом, который, по словам Уикетта, принадлежал Профессору. Там могли быть какие-то документы о деятельности Фэлла, которые захотели бы увидеть законники в Лондоне.

— Убейте их всех! — Мадам Кандольери указала пальцем на повозку с клеткой. — Бросьте их в море! — кричала она. — Этих ублюдков с черными сердцами! Держали нас здесь, как скотов! Come osano fare un tale oltraggio!^[15] Оправимся ли мы когда-нибудь от этой трагедии? И найдите этого лживого mascalzone^[16] Мэтью Корбетта, отправьте его тоже к дьяволу! Он дал обещание, которое не выполнил и оставил великую мадам Кандольери этим шутам с собачьими мордами! О, я никогда не буду прежней!

Лэнсер решил, что не стоит продолжать это слушать. Теперь он больше сосредоточился на том, чтобы помочь другим «гостям», которые шатались по площади в своих ночных сорочках и рваных халатах. Некоторые из них выглядели так, будто с трудом помнили, как переставлять ноги. Когда они с Чесли прошлись и попытались помочь людям, до них донесся голос невысокого седовласого мужчины, который говорил с мадам Кандольери:

— Но теперь ваша аудитория увеличится в десять раз! Разве они не заплатят больше, чтобы услышать о приключениях великой дивы? Разве не будут они стекаться сотнями, чтобы услышать, как вы поете прекрасные партии о вашем побеге?

На что она ответила с пробуждающимся осознанием своей будущей судьбы:

— Ах! Fantastico!

Еще многое предстояло сделать, прежде чем отправиться в Бристоль, но Гидеон Лэнсер уже был доволен проделанной работой. Все пташки были пойманы, только двое погибли и один сломал руку. Среди людей, которых он освободил, не было раненых. Пушку не пришлось использовать, поэтому ее можно будет вернуть в арсенал Уистлер-Грин.

Все было в порядке.

Но не в полном. Лэнсер задумался об одной головоломке, с которой имел дело и никак не мог ее разгадать. Около недели назад на ферме Джорджа Брогана была найдена девочка лет четырнадцати, которая бродила по лесу, спотыкаясь. Она была полностью обнажена, но не страдала от обморожения несмотря на то, что прошлой ночью шел снег и было очень холодно. Она не могла вспомнить ни своего имени, ни чего бы то ни было о себе, за исключением того, что была в Лондоне и слышала жужжащий звук. По ее словам, он становился все громче и громче, пока не появился ослепительный белый свет, за которым последовало ощущение, что ее подбрасывает и куда-то швыряет, а после все поглотила тьма.

Кроме того, она вспомнила, что все это было в феврале 1945 года…

Очень странно. Но, опять же, Уистлер-Грин — маленькая деревушка и тихая гавань, полная людей, по праву считавшихся гордостью Великобритании, — была местом, которое притягивало все странное. Лэнсеру приходилось признать, что там могло случиться все, что угодно. Насчет безымянной девушки: доктор Гриззард подтвердил ее доброе здравие. На ней не было никаких следов насилия. За исключением… опять же, это очень странно… в двух ее дальних зубах были импланты из какого-то металла.

Что ж, Лэнсер был уверен, что разгадает эту тайну. Он всегда справлялся.

— Хорошенькая утренняя работа! — сказал Чесли, глядя на тюремную повозку, груженую дюжиной ворчащих преступников.

— Прекрасная, — ответил шериф, закуривая трубку и позволяя себе легкую улыбку. Со временем, когда все исследования и сборы были завершены, повозки с освобожденными заключенными и грузом несчастных негодяев покинули деревню. Лэнсер уехал последним, оставив после себя только завывающий ветер на пустых улицах. Так Прекрасный Бедд Профессора Фэлла превратился в настоящую прекрасную могилу^[17].

Глава четвертая

Океанская синь, океанская серость… Океан — денно и нощно. Океан широкий и бескрайний. «Тритон» все плыл и плыл по нему.

Сказать, что все в порядке, было нельзя. Около двух недель назад к востоку от Гибралтара на двухмачтовую бригантину обрушился шторм, идущий с северо-востока. Волны набрасывались на корпус корабля огромными кулаками, ветер свистел в такелаже, трепал паруса и устилал палубу серебристым ковром из летучих рыб. Удар самого высокого вала был не такой силы, как тот, что едва не сломал заднюю часть судна, доставившего Мэтью из Чарльзтауна в Англию в цепких лапах фехтовальщика Антона Маннергейма Дальгрена, но, тем не менее, некоторую разруху этот шторм нанес.

Под палубой члены экипажа из восьми человек по очереди работали ручными насосами в течение нескольких часов днем и ночью, поскольку море вторглось в корпус и грозилось подняться до непозволительного уровня, если не сдержать его. По прикидкам хладнокровного капитана Роджера По, «Тритон» был строптивой леди, которая не угодит в лапы Средиземного моря так просто при условии, что моряки как следует поработают мускулами.

Все на борту, кроме одного, успели отрастить бороду, и все, кроме одного, теперь походили на головорезов из Уайтчепела в своей перепачканной одежде. На контрасте с ними Профессор Фэлл, большую часть времени обитающий в своей роскошной (по морским меркам) каюте, выходил на палубу чисто выбритым, одетым в яркий узорчатый халат, украшенный золотыми пуговицами и французскими оборками на манжетах и вороте, в китайской шляпке с кисточками. Он мог прогуливаться по палубе в любое время, но Мэтью отметил, что, когда они вошли в более теплые воды и температура воздуха повысилась к северу от африканского континента, Профессор стал ограничивать свои вылазки ночным временем.

Хадсон Грейтхауз, изнемогающий от недостатка физической активности, долго спорил с капитаном и добился от него права работать вместе с командой. Иногда он даже подключался к работе с насосами и так изматывался, что готов был ускользнуть из этого мира на некоторое время в царство снов. Когда работы ему не доставалось, он часами рыбачил. Это было оценено по достоинству, потому что ему удавалось поймать сибаса, кефаль, красную нерку и морского окуня.

Что до Мэтью, то он проводил время за чтением книг, которые захватил с собой, таких, как: «Задачи шахматиста для тренировки ума или развлечение с игрой королей», «Открытия Плутарха и теории античного мира», «Путешествие в Италию на лошади за один день — чудеса Венеции и ее окрестностей», «Сотня шахматных дебютов или Задачи для великого ума» и «Наблюдения за ночным небом». Последняя, по мнению Мэтью, представляла в текущих обстоятельствах особый интерес, потому как впереди было еще много ночей, в течение которых можно было наблюдать за небом. В целом ему было не в тягость морское путешествие, он быстро освоился. Еда казалась ему сносной, тридцать с лишним книг, которые он вез с собой, были прекрасными вечерними спутниками за неимением других. Хью Гинесси, Элиасу Кирби, Аарону Сандерсону и Роуэну Доузу, как и экипажу «Тритона», ума недоставало, однако капитан По, по счастливой случайности, оказался заядлым шахматистом и держал на борту шахматный набор. С ним времяпрепровождение на борту делалось вполне переносимым — воистину, Мэтью доводилось путешествовать в куда более скудных условиях.

Видя, сколько книг вез с собой Мэтью, Хадсон поинтересовался, не найдется ли и для него что-нибудь почитать. Его интересовала книга, где какой-нибудь лондонский судья посадил за решетку кучу отбросов. Мэтью было нечего ему предложить, поэтому Хадсон пожал плечами и вернулся к рыбалке.

Этим утром Хадсон снова был занят рыбной ловлей. Солнце оставляло игривые отблески на волнах, небо было почти безоблачным, а сильный бриз наполнял паруса. Мэтью стоял рядом, перегнувшись через борт, и наблюдал Великого в действии, когда капитан По, стоявший в нескольких футах от них, поднял подзорную трубу и направил ее вдоль кильватера.

— Все еще там? — полюбопытствовал Хадсон.

— Да. — По был немногословным человеком. Это был высокий худощавый мужчина с рыжевато-каштановой бородой, слегка тронутой сединой, и бровями, густыми, как конская грива. Узкое лицо венчал нос-луковка, который казался куском гончарной глины.

— Можно взглянуть? — спросил Мэтью, и ему дали трубу. Он нашел объект наблюдения — белую двухмачтовую бригантину, которая казалась примерно на двадцать футов длиннее их корабля, и, по оценке Мэтью, находилась на расстоянии восьми морских миль. Отсюда можно было разглядеть британский флаг — Крест Святого Георгия — на верхней мачте, но под ним был второй белый флаг с какой-то эмблемой, которую было не разобрать. Он вернул трубу капитану По и кивнул: — Интересно…

Корабль, как он узнал от капитана, был замечен еще пять дней назад и совершенно точно шел по их следу. Впрочем, почему бы и нет? По сказал, что этим курсом ходят многие корабли британских купцов.

— А торговцы всегда такие… — Мэтью помедлил, подбирая верное слово, — безупречно чистые?

— Зависит от обстоятельств, — сказал По.

— Могу я поинтересоваться, от каких?

— От капризов капитана, — хмыкнул По.

— Положим, что так, — согласился Мэтью. — Но этот корабль не похож на торговый.

— Не похож?

— Я бы предположил, — продолжил Мэтью, — что торговец будет везти груз к месту назначения, а оттуда забирать новый. А этот, кажется, идет налегке: слишком уж резво скачет на волнах. По крайней мере, мне так кажется. Если на борту и есть груз, то он должен быть очень легким.

— Пассажирский корабль, — сказал капитан и еще раз взглянул в подзорную трубу. — Ага. Действительно «скачет», как ты говоришь. Это пассажирское судно. — С этими словами он сложил трубу и направился к трапу, ведущему на верхнюю палубу, где рулевой управлял большим корабельным штурвалом.

— Что ты весь извертелся? — спросил Хадсон, глядя, как Мэтью наблюдает за белой бригантиной. — У тебя, что, жуки в гамаке завелись?

— Никаких жуков. И я не верчусь. Просто… любопытно. Этот корабль… он очень красивый. По крайней мере, кажется красивым с такого расстояния. И большой. Если он перевозит пассажиров, то они находятся там в куда более комфортных условиях, чем мы или даже Берри… и даже чем профессор Фэлл.

— Даже тараканам на этой посудине комфортнее, чем нам, — ответил Хадсон, сосредоточив внимание на удочке и бечевке, которая вместе с грузилом опускалась в водяную глубь. — У них хотя бы есть твердые панцири. А моя спина в этом гамаке страдает… Опа! Кажется, поймал! — Он дернул удилище вверх и начал поднимать свою добычу. — Отличная рыбина! Весит немало!

Мэтью прислонился к борту, наслаждаясь теплым прикосновением солнца к своему лицу. Борода немного чесалась, но он был уверен, что в ней никто не завелся. По крайней мере, ему хотелось так думать. Он позволил своим мыслям свободно блуждать по голове. Если «Леди Барбара» шла без препятствий, и ей благоволил попутный ветер, Берри могла уже быть почти дома. В Нью-Йорке сейчас была хорошая погода: в апреле на деревьях распускались почки, на холмах зеленела трава, в воздухе пахло теплом, которое предвещало лучшие деньки — майские и летние. Ах, как было бы здорово вернуться в…

— Поднимаю! — воскликнул Хадсон. — Может понадобиться сеть!

Мэтью заметил серебристый блеск рыбьего тела, борющегося с крючком примерно на шесть футов ниже борта. Это действительно был крупный толстый экземпляр кефали — дюймов восемнадцать в длину. Мэтью подумал, что порция ужина, учитывая, на скольких человек ее разделят, будет небольшой, но весьма аппетитной. Хадсон был по-настоящему удачлив: к середине дня его улов насчитывал с полдюжины пойманных рыб. Сейчас оставался еще один хороший рывок, и рыба должна была оказаться на палубе.

— Поднимайся, леди! — с задором прикрикнул Хадсон и потянул.

Наконец гладкое серебристое тельце показалось над бортом. Оно пробыло там около секунды… и вдруг исчезло так быстро, что никто не успел уследить. Только Хадсон и Мэтью стояли и таращились на конец подрагивающего удилища.

— Что ж, — сказал Великий, пожимая плечами. — Что-то ловится, что-то теряется. Хотя мне чертовски жаль крючок! Я не хотел отдавать эту красавицу на корм акулам. Эй, ублюдок! — крикнул он вслед скрывшейся акуле, утащившей кефаль. — Трус! Иди сюда и сражайся, как мужчина! — Ворча и ругаясь, он насадил еще один крючок и прикрепил к нему наживку.

Мэтью оглянулся на следующий за ними корабль. В тот же миг его внимание привлек акулий плавник, рассекший волны. За «Эссекским Тритоном», похоже, гналась не только неизвестная бригантина.

Гналась? — задумался он. Его сознание подобрало странное слово, и оно настораживало его. Этот маршрут был излюбленным для судов множества стран, так почему бы британскому пассажирскому судну не следовать за ними, направляясь к своему месту назначения в Средиземном море? Однако что-то заставляло Мэтью чувствовать беспокойство, выражавшееся легким покалыванием в затылке. Он решил избавиться от этого дискомфорта, найдя место на палубе, чтобы еще раз изучить «Сотню шахматных дебютов», пока Хадсон снова предавался рыбалке, а яркое солнце продолжало освещать путь.

День продолжился без инцидентов с новыми кражами улова, и вскоре стало ясно, почему. В час пополудни два кита появились по правому борту и начали играть друг с другом, как счастливые морские младенцы. Вскоре к ним присоединились еще трое, один из них был совсем маленьким. Блестящие голубые бока били по волнам, от них блестящими фонтанами поднималась пена. Зрелище привлекло всех на борту, кроме Профессора Фэлла, который в это время суток предпочитал оставаться в своей каюте. В какой-то момент кит подплыл к кораблю, и стало заметно, что его тело покрыто коркой из серых моллюсков. Огромный глаз долго и с любопытством рассматривал «Тритона», прежде чем кит вновь присоединился к своим сородичам.

После ужина из красной рыбы, кукурузных лепешек и печенья, приготовленного на камбузе очень способным и изобретательным коком, Мэтью лежал в гамаке и читал о путешествиях и теориях греческого эссеиста Плутарха, когда к нему вдруг подошел Роуэн Доуз — крепко сбитый блондин с отросшей светлой бородой. Как Мэтью недавно узнал, Доуз поступил на службу к Фэллу четыре года назад после того, как скрылся от правосудия с множеством уличных разбоев за плечами.

Доуз высоко поднял фонарь, хотя света от лампы, висевшей на крюке над гамаком Мэтью, было и так достаточно, и сказал:

— Он хочет тебя видеть.

— Прошу прощения? — Разум Мэтью все еще был занят цитатами Плутарха, а именно: Судьба ведет того, кто хочет, и тащит того, кто не хочет.

— Профессор. Он хочет тебя видеть. Сейчас же.

Мэтью подумал, что Судьбе противостоять проще, чем Профессору Фэллу… хотя, возможно, в его случае одно было неотделимо от другого. Он отложил книгу, выбрался из гамака и последовал за Доузом по хитросплетению коридоров мимо коровника и свинарника к лестнице, которая вела к люку и свежему воздуху звездного вечера. Затем через освещенную лампами палубу его проводили к другому открытому люку, снабженному винтовой лестницей, вероятно, построенной для удобства Профессора.

Следуя за бывшим разбойником по другому проходу, Мэтью услышал приглушенный стук ручного насоса, работающего в недрах корабля. Хадсон снова изматывал себя тяжким трудом.

Доуз остановился перед закрытой дверью и аккуратно постучал в нее костяшками пальцев, что были сплошь покрыты боевыми шрамами. Из каюты донесся голос Профессора:

— Войдите.

— Заходи, — скомандовал Доуз, придержав перед Мэтью дверь. Он выглядел, как лакей, однако Мэтью отчего-то был уверен, что он чувствует себя чрезвычайно важным, выполняя указ Профессора.

Мэтью переступил порог, Доуз остался снаружи, а Профессор Фэлл тихо сказал:

— Закрой дверь.

Приказ был выполнен.

Мэтью стоял, прислонившись спиной к двери. Просторная каюта Профессора была обставлена в присущем ему стиле: с несколькими позолоченными фонарями, свисавшими с потолочных балок, красно-золотым восточным ковром, расстеленном на дощатом полу, комодом из красного дерева с перламутровыми вставками, большим диваном с выдвижными ящиками и софой для отдыха, на которой лежало множество красных подушек с узорами пейсли^[18]. Здесь же стояла кровать с изголовьем из кованого железа, украшенным морскими раковинами, выкрашенными в различные оттенки синего. По меркам Профессора Фэлла, здесь не хватало помпезности, но, по морским меркам, эту каюту вполне можно было назвать роскошной.

Профессор сидел за письменным столом из красного дерева, на котором были скатерть, чернильница и деревянная подставка для нескольких ручек. Справа от него возвышалась стопка из нескольких книг. На столе стояла масляная лампа, а слева от нее находилась маленькая курильница в форме морского конька, из которой шла струйка дыма, наполнявшая каюту ароматами специй.

— Присядь. — Фэлл указал на стул, стоящий напротив его стола. Мэтью замешкался, и Профессор подтолкнул его: — Присядь, пожалуйста. Если тебе будет угодно.

Мэтью показалось, что голос, которым с ним говорил Профессор, звучал слабее, чем обычно. Поразмышляв пару секунд, он все же принял приглашение и занял предложенный ему стул.

«Хрупкий» — вот правильное слово, — подумал Мэтью. Когда Профессор откинулся на спинку своего стула и сложил руки на груди, погрузившись в задумчивость, Мэтью улучил возможность рассмотреть его и оценить. С момента, как он последний раз видел его вблизи, прошло почти два месяца.

Что можно было сказать о стройном тонкокостном мулате с янтарными глазами в темных впадинах глазниц — бывшем английском исследователе морских обитателей и нынешнем гении преступного мира, щупальца которого протянулись на запад от Британии через Атлантику в Новый Свет и на восток в Европу? Его белая шапка волос, которые тугими завитками ниспадали по обе стороны головы, как крылья снежной совы, была такой же, как и раньше. Лицо с высокими скулами, тонкогубым ртом и волевым профилем тоже осталось таким же. Голубые вены, оплетающие сложенные руки — тоже не изменились. Сеть морщин на коже кремово-кофейного оттенка, выгравированная в уголках глаз, на лбу и щеках, говорила о возрасте и сообщала, что Фэллу было около шестидесяти лет. Все в нем осталось прежнем.

И все же…

«Хрупкий» было правильным словом. Мэтью понял, что смотрит на человека, заметно отличающегося от того, кем он ему казался прежде. Линии лица заострились, кожа казалась более натянутой, глаза выглядели слишком большими, и в них застыло выражение… чего? Намека на слабость? Страха? И само тело в бирюзовом халате с малиновыми манжетами и шестью серебряными пуговицами тоже казалось усохшим. Более того: его сотрясала дрожь. Едва заметная, но Мэтью ее разглядел. Он понял, что Профессор специально складывает руки на груди, чтобы не было видно, как они трясутся, однако это не помогало ему.

Рядом с Фэллом стоял маленький столик, на котором осталась тарелка от ужина и вилка. К еде Профессор почти не притронулся. Здесь же стояли чайник и чашка с позолотой.

Гений преступного мира, который стал причиной множества смертей и страданий… он был серьезно болен и, возможно, каждое утро видел лицо смерти в своем зеркале для бритья.

— У тебя все хорошо? — спросил Фэлл. В его умных глазах читалось, что он принял к сведению все невысказанные замечания Мэтью.

— Да, все и в самом деле хорошо.

— Ну, разумеется. Я и не ожидал другого ответа от такого стойкого солдата, как ты.

Брови Мэтью поползли вверх.

— Солдата?

— Солдата армии Кэтрин Герральд, — сказал Фэлл. — Священная армия, которая сражается против меня уже… о, сколько лет? Я и забыл. Да, ты настоящий солдат, Мэтью. И раз за разом доказываешь мне, что достоин своего положения.

Мэтью беспокойно заерзал на стуле. Старик явно терял рассудок. Возможно, всему виной долгое морское путешествие? Любой может немного тронуться умом, так долго находясь в море с непривычки…

— Я восхищаюсь тобой, — сказал Профессор. Он сделал паузу, во время которой своими трясущимися руками налил себе чашку чая. Он явно старался осторожничать, и у него получалось. — Тебя это удивляет?

— Да. — Мэтью напрягся так, будто на него был направлен пистолет.

— Успокойся, — сказал Фэлл. Он сделал глоток чая и отставил чашку в сторону. — Мы с тобой плаваем в разных водах.

— Но, к сожалению, в одной лодке.

— Верно. Восхищаюсь теми, кто придерживается условий договора. В наши дни так мало кто делает, так что я очень обеспокоен тем, что станет с будущими поколениями. Но ты, Мэтью… ты никогда не думал о том, чтобы попытаться бросить меня и уплыть в Нью-Йорк со своей очаровательной девушкой, не так ли?

— Напротив, я много думал об этом.

— Но не сделал этого. Что до твоих размышлений… они понятны. В моих словах есть смысл?

— Не совсем, если честно… — ответил Мэтью. Мог ли Профессор счесть это хамством или наглостью? Счел ли? Похоже, что нет.

— Да… — Фэлл кивнул своим мыслям, тяжелые веки дрогнули.

— Эм… что — «да»?

— Честно говоря, — сказал Профессор, — время пришло. — Он потратил еще некоторое время, медленно попивая чай из чашки, а затем потянулся к своей стопке книг, выбрал ту, что лежала на самом верху, и подвинул ее по скатерти к Мэтью. — Узнаешь эту вещицу?

Мэтью увидел темно-коричневую обложку, старую и покрытую трещинами, как древняя змеиная кожа. Увидел выцветшие золотые буквы. Не приходилось гадать, что это за книга, ведь он уже видел ее в доме Фэлла в Прекрасном Бедде, а также на острове Маятник и в поместье Чепел недалеко от Нью-Йорка.

— К несчастью, да, — был ответ. Он смотрел на книгу, не испытывая ни малейшего желания к ней прикасаться.

«Малый Ключ Соломона» был объектом пристального внимания для многих. Мэтью однажды полистал книгу и остановился на том месте, в котором описывались герцоги, принцы и другие так называемые королевские особы глубин ада. Все демоны на службе Люцифера. Там были описаны такие существа, как Король Паймон, Граф Ронов, Герцог Данталион, Маркиз Амон, Принц Вассаго, Король Балам и Герцог Валефор. Семьдесят два демона, командующие множеством легионов из низших духов. И там были не только мерзкие описания, но и рисунки их печатей, а также инструкции по магическим предметам и заклинаниям, необходимым для их вызова. Вызванные из ада, они могли выполнить приказ призывающего, если он, конечно, не сойдет с ума от мерзости и шока, увидев адскую тварь. По мнению Мэтью, выдержать это было невозможно.

Это была чертовски плохая книга. Покойный и никем не оплакиваемый Кардинал Блэк стремился заполучить ее для собственных целей после того, как выяснил, что Фэлл скупил все экземпляры богомерзкого тома.

Подумав об этом, Мэтью понял, что не уверен в том, что Блэк испустил дух там, в заснеженном лесу после их битвы в гостинице семейства Отри. Он даже не знал точно, что Самсон Лэш погиб после того, как ему оторвало руку взорвавшимся пистолетом, а лицо было изуродовано осколками металла. Мэтью окончательно поверил бы в его смерть, лишь увидев мертвое тело — ему не понаслышке было известно, что у зла толстая шкура.

И вот он снова видит эту жуткую книгу. Впрочем, это было неудивительно, ведь Фэлл хотел вызвать демона из зачарованного зеркала Киро Валериани. Было бы странно, если б он не прихватил «Малый ключ» с собой.

— Я везу собственный запас книг, — сказал Мэтью. — Могу вполне обойтись без этой.

Фэлл помедлил, погрузившись в задумчивость.

— Какую сущность я решил призвать? — спросил он с серьезным лицом. — Разве ты не хочешь знать?

— Нет. — Это было сказано категорично и решительно.

— Конечно же, ты хочешь знать. Иначе ты не был бы тем Мэтью Корбеттом, которым я восхищаюсь. — Трясущиеся руки протянулись вперед и вернули книгу на прежнее место в стопке. — Но я не буду настаивать. Однако, судя по твоему напряженному виду, ты начал верить в силу книги, как и в возможности зачарованного зеркала.

— Я не верю ни в то, ни в другое, — покачал головой Мэтью. — У нас был уговор, что я помогу вам найти сына Валериани, но нигде в этом соглашении не было сказано, что я должен верить, что все это — не погоня за перышком в бурю.

— Ах! — Профессор кивнул и сделал еще глоток чая. Он снова откинулся на спинку стула, и его пальцы переплелись. — И теперь, когда ты назвал это путешествие погоней за перышком в бурю, я хочу знать, почему ты хочешь начать поиски с Венеции.

— Это идеальное место для английских туристов.

— Наверняка не только поэтому. Так почему же еще?

Мэтью с трудом справился с собственными сомнениями. Как ответить на этот вопрос, который, он знал, рано или поздно должен был возникнуть? До этого самого момента Профессор, казалось, попросту доверял нью-йоркскому решателю проблем, и считал, что они движутся в верном направлении. Глядя в глаза Профессора — водянистые и ослабевшие, — Мэтью понял, что этот человек не выпустит его из каюты без дальнейших объяснений. Пребывание здесь в компании Фэлла и этой проклятой книги — совсем не то, чего Мэтью хотел, и время для него растягивалось в мучительную вечность.

Фэлл решил еще раз поторопить его:

— Я полагаю, ты знаешь что-то, о чем не хочешь мне рассказывать. Но я хотел бы услышать это сейчас, если мы действительно находимся в одной лодке. Ситуация вынуждает нас быть откровенными, не находишь?

Мэтью посмотрел на костяшки своих пальцев, чтобы хоть ненадолго отвести взгляд. Затем он глубоко вздохнул и вновь пронзительно посмотрел на Профессора.

— Помнится, вы рассказывали мне, что Бразио Валериани в последний раз видели во Флоренции. Я знаю, что он присутствовал на похоронах своего отца в Салерно. Таким образом, он направился на север.

— Флоренция — не Венеция, — терпеливо напомнил Фэлл.

— Нет, но можно было бы проехать через Флоренцию по пути дальше на север. Я полагаю, что его можно найти к северу от Венеции, если он вообще еще жив.

— Ты разговаривал с Розабеллой за моей спиной, верно?

— Я разговаривал с Розабеллой, да. Но если бы я сделал это не за вашей спиной, сомневаюсь, что я сейчас был бы на этом корабле на пути в Италию.

— И что же именно Розабелла сказала тебе?

— Она дала мне фрагмент головоломки, который я пока оставлю при себе.

Последовала минута молчания. Мэтью не шевелился. Профессор тоже застыл, единственным, что двигалось, были его трясущиеся руки, дрожь в которых он так старался унять.

Наконец Профессор сказал:

— Видишь? Вот, почему я тобой восхищаюсь. Потому что ты хорошо знаешь, что я делал с людьми, которые смотрели на меня с неуважением: я резал их так медленно, чтобы весь пол окрашивался их кровью. И вот ты сидишь передо мной, отрицая мою, скажем… джентльменскую просьбу. Ты ведь не боишься меня, правда?

— Если я скажу, что нет, вы прикажете разрезать меня на куски?

Фэлл отрывисто засмеялся, хотя на его лице не было ни тени веселья.

— У меня уже много раз был шанс убить тебя. И я много раз должен был это сделать.

Мэтью пожал плечами, потому что понял, что теперь, когда Берри была далеко отсюда, и опасность от этого человека ей не угрожала, он действительно не боялся его.

— Одного раза было бы достаточно, — сказал он.

Теперь Профессор рассмеялся по-настоящему — резким, отрывистым смехом и смеялся, пока не закашлялся. Затем он осушил свою чашку, чтобы промочить раздраженное горло.

— Я расскажу тебе, — сказал он, — почему я хочу вызвать демона. Разумеется, ты хочешь это знать.

— Я предполагаю, что вы хотите превратить каждого служителя закона в аиста и покорить целые страны с помощью дыхания. Разве не…

— СЛУШАЙ МЕНЯ! — Кулак Фэлла ударил по столу. Внезапная сила удара и голоса Фэлла заставили Мэтью подпрыгнуть на стуле. Чайник и чашка с грохотом упали на пол, английский напиток растекся по восточному ковру. Даже стопка книг, увенчанная каталогом демонов, казалось, дрогнула. Корабль накренился на правый борт, его корпус заскрипел, фонари закачались на крюках.

Дверь распахнулась. Доуз стоял на пороге, его сжатая челюсть показывала, что он готов к действию. В правой руке он держал кинжал, который вытащил из-под куртки.

— Я в порядке, — сказал Профессор более спокойно, хотя голос у него до сих пор был хриплым из-за недавнего крика. — Правда, — повторил он, когда Доуз не отреагировал на его слова. — Выйди, у нас здесь разговор.

— Да, сэр. Я буду снаружи. — Бросив мрачный взгляд на Мэтью, Доуз вышел и закрыл за собой дверь.

Корабельные доски заскрипели, снова показалось, что судно качнулось, накренившись на левый борт ровно настолько, чтобы Мэтью задался вопросом, не взбушевалось ли море. Может, пошел ливень? Затем «Тритон» выровнялся, и все успокоилось, если не считать фонарей, что продолжали раскачиваться на своих крюках.

— Причина… — сказал Фэлл и помедлил. — Я хочу, чтобы ты точно знал, почему я хочу это сделать, так что… когда Валериани будет найден… а потом и зеркало… я молюсь, чтобы ты понял.

Мэтью не ответил. «Я молюсь» — так сказал Профессор. Это звучало очень странно от человека, который хотел призвать демона, чтобы тот выполнил его приказ. Он почему-то не продолжал свою сбивчивую речь, и Мэтью показалось, что Фэлл ждет его разрешения. Нью-йоркский решатель проблем вовсе не хотел узнавать ответ на эту загадку, однако он сказал:

— Я слушаю.

Глава пятая

— Я хочу, — сказал Профессор Фэлл, наконец нарушив молчание, — попрощаться с моим сыном.

Мэтью подумал, что мускусный запах специй затуманил ему разум. Или, может, непрекращающийся шум волн, набегающих на корпус корабля, притупил его слух?

— Простите? — переспросил он.

— Мой сын. Темплтон. Я рассказывал тебе эту историю. Я хочу попрощаться с ним, и зеркало вместе с… давай назовем это посредником — поможет мне сделать это.

Мэтью был слишком близок к тому, чтобы воскликнуть: «Вы что, с ума сошли?», но он титаническим усилием удержал язык за зубами.

— Я дам тебе минутку, — сказал Фэлл. — Похоже, в твоей голове что-то щелкнуло на мой счет. — Ему удалось натянуть слабую и затравленную улыбку. — В конце концов, ты ожидал, что я вызову демона, чтобы обеспечить себе богатство, территории влияния и большую продолжительность жизни, не так ли? Нет, ничего из этого мне не нужно. Только Темплтон. Мой Темпл. Столько времени с ним, сколько я смогу получить, ибо время в данном случае будет стоить для меня больше, чем все золото, которое было добыто или когда-либо будет добыто в мире.

Мэтью, возможно, не верил в призыв демонов из волшебных зеркал, но это последнее заявление Профессора — он знал — было правдой от первого до последнего слова.

Юный Темплтон Фэлл. Или просто Темпл. Мэтью вспомнил историю, которую услышал на острове Маятник. На мальчика напали, когда ему было двенадцать. Это сделала банда молодых хулиганов, которые преследовали его по дороге домой из школы и в конце концов забили до смерти.

Мэтью вспомнил еще кое-что из мучительного рассказа Фэлла об этом событии. У Темпла было предчувствие, что он скоро погибнет. Тем утром он просил Профессора прогуляться с ним в школу, но тот был слишком занят своими делами. У него было важное исследование в академии. Он сказал сыну, что тот уже большой мальчик и должен идти сам, потому что школа не очень далеко.

Убийство сына Профессора Фэлла привело к тому, что последний проник в преступный мир в поисках мести. Это произошло, когда недавний кроткий ученый нанял банду головорезов и приказал им убить шестерых мальчишек, совершивших это злодеяние. Они не прожили и месяца с момента убийства Темплтона.

А еще Мэтью вспомнил, что даже эти смерти не смогли залечить рану Профессора, как бы он того ни желал. На самом деле жажда мести только усилилась, и Фэлл приказал своей банде убить родителей мальчиков, а также их братьев и сестер.

Так родилось новое существо, которое порою трудно было назвать человеком. С трагического события Фэлл обзавелся репутацией и уважением среди членов своей банды. Его чаша в тот момент преисполнилась, по крайней мере, Мэтью так думал. Человек, который всю жизнь изучал прелести жизни морских обитателей, теперь бросил свою жену и все, что связывало его с прошлым. Он был заражен властью, затем деньгами, которые пришли вместе с этой властью и приумножили ее, и его преступная сеть разрасталась все дальше и дальше, пока не достигла поистине библейских масштабов.

Фэлл тогда, на острове Маятник, сказал, что его жажда знаний все росла и росла. Теперь она уже не распространялась на одни лишь книги, нет, ему хотелось знать, как управлять людьми и подавлять их и тем самым руководить собственной судьбой. Мэтью помнил, что он сказал ему: «Все, что вы видите — и все, чего вы не видите, — произошло из-за жестокого убийства моего сына на лондонской улице».

— Ты помнишь, — сказал Профессор, пока фонари медленно покачивались у него над головой, а море за бортом издавало то змеиное шипение, то барабанный грохот, — я рассказывал тебе… на острове Маятник, что послал моего Темпла… совсем одного, хотя он просил меня пойти вместе с ним.

— Да, — ответил Мэтью.

— Я не попрощался. Я сказал ему: «А теперь иди. Иди, потому что» … — Фэлл осекся, рот остался полуоткрытым, а в глазах застыла боль, превосходящая любую пытку, которую могли устроить ему обитатели проклятой книги.

— Потому что, — продолжил за него Мэтью, — он был уже большим мальчиком.

Рот Фэлла закрылся. Он медленно моргнул, поднес одну трясущуюся руку к своему изможденному лицу и уставился на нее так, будто она уже не принадлежала ему, а была дрожащим и трепещущим существом, выловленным из морских глубин его прошлой жизни.

— Я хочу… всего лишь увидеть его, — продолжил он едва слышным голосом. — Чтобы попрощаться, как следует. Сказать… что мне жаль. Как и подобает хорошему отцу. Он был хорошим, Мэтью. Тем, кто мог бы совершать великие дела. Ты понимаешь?

Мэтью потребовалось некоторое время, чтобы ответить, потому что он чувствовал, насколько важно сейчас тщательно подбирать слова.

— Я понимаю вашу потребность сделать это, да. Но… позвольте сказать кое-что. Почему вы считаете, что дух Темплтона может появиться благодаря существу из этой книги? Не полагаете же вы, что ваш сын скорее находится в руках демонов, нежели среди ангелов?

— Я пробовал связаться с ангелами, — сказал Фэлл с мученической улыбкой. Глаза над рваной раной его рта казались мертвыми. — Снова и снова я молился. Они не ответили. А все почему? Потому что моя работа здесь, на земле… недостойна их славы. Я не притворяюсь другим, Мэтью. О нет, я знаю, что выполняю работу тех существ, что собраны в этой книге. — Он слегка наклонился вперед, и в глубине его глаз заплясал опасный красный уголек, оставшийся от прежнего пламени. — Я доволен тем, что сделал. Я нашел утешение в богатстве и власти… в том, что мое имя наводит страх на всю страну. И, в частности, в том, сколько страданий я причинил Лондону, который смеялся и веселился, когда был убит мой сын, и даже не пошевелил пальцем, чтобы за него заступиться. — Он кивнул, придавая своим словам больше уверенности. Он был убежден в своей правоте, как сегодняшняя акула была уверена в том, что успешно нападет и украдет улов Хадсона. — Поэтому теперь гражданин адского государства должен вознаградить меня за то, что я сделал для расширения границ его влияния. Одна минута с моим сыном — вот, о чем я прошу. Неужели это слишком много, Мэтью?

У Мэтью не было ответа. Он думал, что все это безумный кошмар, что чувство вины годами разъедало Фэлла, пока он не стал пустой оболочкой бывшего человеческого существа. Чувствовал ли он, что вокруг него начинает смыкаться могила? Неужто он так стремился получить это искупление? Причем, не от Бога и его ангелов, а от демона, который все эти годы мучил его разум? Осознавал ли он, что его амбициям пришел конец, что все, построенное им, было напрасно, и, оглядываясь назад через потухшую лампу своей жизни, пришел ли он к безумному выводу, что единственным значимым для него осталось попросить прощения у своего усопшего сына?

Мэтью не представлял, что сказать. От усилий по поиску нужных слов его отвлек корабль, который накренился на правый борт так сильно, что некоторые предметы, которые не были закреплены должным образом, упали со своих мест — в том числе и треклятый «Малый Ключ Соломона».

— Черт побери! — Фэлл ухватился за свой стол, чтобы и самому не завалиться в сторону. — Что там происходит с этим рулевым?!

В следующий миг с левого борта корабля донесся грохот, похожий на звук пушечного ядра, проходящего через дубовые доски. «Тритон» содрогнулся и застонал. Один из фонарей сорвался с крюка и упал рядом с левым ботинком Мэтью, пролив горящее масло на ковер, дополняя натюрморт из пролитого чая. Мэтью начал затаптывать горящее масло так быстро, как только мог.

— Доуз! — закричал Фэлл, и дверь тут же открылась. — Что случилось?

— Не знаю, сэр! Похоже, мы во что-то врезались.

— Так поднимись и узнай! Боже мой! — Теперь «Тритон» начал заваливаться на левый борт, заставив Фэлла еще крепче вцепиться в стол. Доуз поспешил прочь. Мэтью, оставив на ковре лишь тлеющее пятно, поспешил следом. Он хотел своими глазами увидеть, что там творится.

Бригантина раскачивалась, как будто штурвал был в руках одной из жертв «Белого Бархата» Фэлла. Мэтью услышал крики на палубе, а затем, когда ему удалось сохранить равновесие на шатких досках, он увидел, что происходит и понял, почему капитан за штурвалом действительно ведет себя очень отчаянно.

Вокруг всего корпуса «Эссекского Тритона» в ночное небо били фонтаны. Корабельные фонари отбрасывали свет на огромные блестящие фигуры, скопившиеся по левому и правому борту. Когда Мэтью бросился влево, один из китов ударил с другой стороны, и пришлось схватиться за свисающий канат, чтобы не перевернуться и не упасть в воду. Другие члены команды глазели на гигантских существ, пока сами старались удержаться на палубе. Вода хлестала через шпигаты, выливалась на доски, усиливая скольжение. Китовая пена взметнулась вверх в бурлящий воздух и обрушилась на моряков, промочив всех до нитки. Мэтью подумал, что они, должно быть, находятся в центре стаи из тридцати или более китов, и независимо от того, считали киты корабль угрозой или нет, это все равно был смертельный танец.

Существа поднимались из воды по обе стороны судна, их серые с голубым шкуры были покрыты язвами моллюсков, как поверхность каменистых островов. Брызги поднимались почти до самой грот-мачты и обрушивались вниз проливным дождем. Вместе с водой и пеной на палубу выбрасывались рыбы. Капитан По крутил штурвал из стороны в сторону, его лицо превратилось в мрачную жесткую маску, пока один кит за другим царапали своими шкурами корпус.

Повиснув на веревке, Мэтью с ужасом осознал, что эти существа могут повредить судно и в самых нижних частях… где и так уже борются с течью с помощью насосов.

Примерно через четверть минуты после того, как он это понял, Мэтью услышал резкий треск, похожий на выстрел, в носовой части.

— Что это?! — взревел По, и его крик был таким громким, что от него закладывало уши. Трудно было поверить, что этот звук может исходить из его груди. — Кто, черт возьми, стреляет?

Мэтью заметил очередную белую вспышку от выстрела. Он постарался пробраться в сторону, откуда стреляли, хватаясь за веревки, чтобы не упасть. В следующий миг он разглядел людей Фэлла — Сандерсона и Кирби — у поручней левого борта и понял, что они стреляют из пистолетов в китов, которые подплывали слишком близко. Они радостно кричали, как будто возможность лишний раз попрактиковаться в стрельбе была для них, как подарки для детей в канун Рождества. Когда Мэтью добрался до них, верзила Сандерсон выпустил еще одну пулю из своего пистолета в движущуюся фигуру, пускавшую пену, в то время как оружие Кирби дало осечку и лишь выбросило в воздух сноп искр.

— Вы двое! — закричал один из членов команды «Тритона», проходя по палубе с высоко поднятым фонарем. — Прекратите! — Но прежде, чем он добрался до Сандерсона и Кирби, корабль резко накренился на правый борт, и мужчина потерял равновесие.

Сандерсон уже перезарядил свой пистолет. Прежде чем Мэтью успел что-либо сказать или сделать — хотя вряд ли он мог сделать хоть что-то, — пистолет выстрелил в темную фигуру рядом, и Сандерсон с Кирби буквально взвыли от смеха, невзирая на тревожную качку корабля.

Мэтью уловил в соленом воздухе запах рома и понял, что эти двое взломали сундук с припасами и не сдержались, решив сделать пару-другую глотков.

Следующая минута превратилась в сплошное месиво хаоса, хотя для Мэтью этот кошмар разворачивался медленно, как если бы время растянулось на вечность.

Кирби перезаряжал свое оружие, когда из моря вдруг вынырнула очередная фигура размером с кулак великана и обрушилась на поручни левого борта, разнеся их часть в щепки. Непокорный пистолет Кирби повалился на палубу и тут же выстрелил, отправив пулю прямо в ногу своему хозяину. Пока Кирби вопил и прыгал на здоровой ноге, Мэтью и Сандерсон, застыв, с благоговением смотрели на огромного кита, который поднялся над волнами и с яростной силой врезался в корабль. «Тритон» резко накренился, и обреченный Кирби с криком перелетел через сломанные поручни прямо в море, бушевавшее между судном и китовой шкурой.

— Человек за бортом! — выкрикнул Сандерсон. — Человек за…

Его прервал еще один удар кита о корпус, который сбил его и Мэтью с ног и отправил скользить по залитой пеной палубе навстречу той самой судьбе, которая только что унесла Кирби. Они были спасены от смерти только резким поворотом штурвала на правый борт. Мэтью и Сандерсон заскользили по палубе в противоположном направлении. Кит ударил по воде, высоко подняв гейзер и обрушив на корабль еще больше воды, тут же погрузившись в водоворот.

Мэтью поднялся на ноги. Сандерсон схватился за него, чтобы подтянуться, но они оба снова повалились на палубу, когда «Тритона» зашатало из стороны в сторону среди гигантских китовых тел, скользящих по обе стороны корабля.

— Пощады! Пощады! — закричал Сандерсон, умоляя Посейдона о милосердии, которому не суждено было свершиться.

Еще один кит врезался в правый борт рядом с носом. Доски корабля взвизгнули, и каждый натянутый трос завибрировал дюжиной тональностей. Капитан По снова крутанул штурвал влево, «Тритон» откликнулся и Мэтью с Сандерсоном полетели смертоносным курсом прямо к пролому в поручне борта. Сандерсон зацепился за поднятую доску и на мгновение отложил свою встречу с Дэви Джонсом^[19]. Мэтью соскользнул в пенистую могилу, руки бесполезно шарили в поисках любой опоры, и он был близок к тому, чтобы вывалиться за борт, когда кто-то ухватил его сзади за рубашку и оттащил в безопасное место. Однако, когда корабль снова накренился на правый борт, Мэтью и его спаситель пошатнулись и повалились на палубу, как захмелевшие пропойцы, и их потащило в другую обитель опасности. Тому, кто держал Мэтью, удалось ухватиться за веревку и предотвратить его гибель снова. Мэтью повернул голову, думая, что обязан жизнью Грейтхаузу, однако вместо того он оказался в тисках жилистого Хью Гинесси.

— Спускайтесь вниз! Спускайтесь вниз! — кричал капитан По, продолжая маневрировать сквозь стаю китов, отчаянно вращая штурвал. Другие члены экипажа стояли у поручней, крича на китов, чтобы те держались подальше, а кок Карлайл стучал двумя железными кастрюлями друг о друга, чтобы создать неприятный для животных грохот и заставить их уплыть.

Гинесси подтолкнул Мэтью к открытому люку, и они спустились вниз по лестнице, которая также была вся залита водой с палубы. Гинесси закрыл люк у них над головами. Коридор теперь освещался только одной тусклой лампой, свисавшей с крюка на переборке. Они продвинулись еще футов на десять, когда другой люк открылся прямо у их ног. С фонарем в руке показался Хадсон Грейтхауз, поднимавшийся из недр корабля. В его густой бороде пробивалась седина, темные волосы с проседью сейчас сбились в сплошной хаос, лицо осунулось, челюсти были плотно сжаты, а одежда промокла насквозь.

— Ради всего святого! Что там происходит? — спросил он у Мэтью хриплым от напряжения голосом.

Мэтью потребовалось усилие, чтобы ответить, потому что наверху он сорвал голос от крика.

— Киты. Они окружили нас.

— Они забили нас почти до смерти! — сказал Гинесси.

— Боюсь, ты прав, как никогда, — ответил Грейтхауз. — Джентльмены, мы тонем.

Глава шестая

— Чушь собачья! Этот корабль был построен так, чтобы выдержать куда больше ударов! — Таков был спешный ответ капитана По на печальные и тревожные известия, которые принес Грейтхауз и член экипажа «Тритона» Саймон, работавший насосом вместе с Хадсоном, когда киты начали свой «штурм».

Когда стая китов наконец-то ушла на юго-восток, выпустив в воздух несколько пенистых гейзеров, капитан лично спустился в недра корабля, чтобы убедиться в словах Хадсона и Саймона. К несчастью, ему пришлось сменить свой оптимистичный настрой. По поднялся наверх мокрым по пояс, его лицо было пепельно-бледным. Вся работа по латанию пробоин и откачке воды сейчас пошла насмарку: после атаки китов Средиземное море хлынуло в корпус «Тритона» с устрашающей скоростью.

Хадсон отвел Мэтью в сторону и сообщил ему свои соображения вдали от посторонних ушей. Сейчас в предсказаниях членов экипажа было слишком много расхождений, но Великий предполагал, что море поглотит «Тритона» в течение нескольких часов. Сколько бы усилий ни приложили моряки, им не удастся работать насосами быстрее, чем поднимается уровень воды. Возможно, будь здесь целая бригада рабочих, качающих воду без передышки, у «Тритона» был бы шанс, однако такой роскошью экипаж не располагал.

Посреди суматохи Мэтью заметил, что Профессор Фэлл вышел из своей каюты, чтобы перемолвиться парой слов с капитаном По, после чего сразу же удалился обратно.

После полуночи По приказал спустить грот и поднять якорь. Двум членам экипажа было поручено взобраться на мачту, чтобы перевернуть флаг корабля вверх ногами — подать универсальный сигнал бедствия. Затем на корме была подвешена пара ламп с красными стеклами. Наблюдателю в вороньем гнезде^[20] приказали наблюдать в подзорную трубу за далекими огнями белой бригантины, следовавшей за «Тритоном», в надежде, что ее экипаж увидит бедственный сигнал.

— Мы все утонем? — спросил Гинесси у Хадсона, стоявшего рядом с Мэтью на палубе. Мэтью в это время наблюдал за бригантиной: по его прикидкам, расстояние между кораблями сейчас составляло около четырех-пяти морских миль. Он и остальные члены экипажа ощущали сильный крен палубы на левый борт. В любой другой ситуации Мэтью насладился бы этой ночью с ее прекрасным небом, усыпанным звездами, и легким ветерком, но сейчас, когда корабль тонул, он чувствовал, что от напряжения у него ноет каждая косточка в теле.

— Так мы… мы все… — продолжил лепетать Гинесси, не услышав ответа.

— Конечно, нет! — прозвучал, наконец, ответ. — Корабль, может, и пойдет ко дну, но мы — нет. Вон спасательная шлюпка. — Хадсон указал на ялик^[21], который был достаточно вместительным для восьми человек. — И еще… вон тот бриг. Впередсмотрящий^[22] должен был заметить наши огни, так что они придут на помощь. Волноваться не о чем.

— Я с рождения беспокойный, — ответил Гинесси, запустив пятерню в свою копну седых волос. — Будь я проклят, что ввязался во все это! Надо было стать школьным учителем, как моя мама.

— Мы выкарабкаемся, Хью. В любом случае я задолжал тебе слишком много денег, чтобы ты позволил мне утонуть.

Это была чистая правда. Хадсон и люди Фэлла проводили за игрой в кости или карты столько же времени, сколько Мэтью уделял чтению.

Все на борту, кроме Профессора, высыпали на палубу и тревожно наблюдали за приближением белого корабля. В течение часа он приблизился достаточно, чтобы разглядеть членов экипажа, готовых прийти на помощь.

— Эй, там! В чем проблема?

— Это «Эссекский Тритон», направляющийся из Англии в Венецию! — ответил капитан По через рупор. — Мы набираем воду, наши насосы не справляются. Вы можете помочь?

— Конечно, можем! — последовал ответ. — Приготовьтесь поравняться!

— Как называется ваш корабль? — спросил По.

Ответа не последовало, но капитан не стал на этом заостряться, не желая тратить драгоценное время. Он приказал команде приготовиться, закрепить тросы пришедшего на помощь судна и бросить собственные. Когда белая бригантина спустила паруса и поравнялась с «Тритоном», Мэтью наблюдал за происходящим в компании Хадсона и Гинесси. Рядом стояли Доуз и Сандерсон.

— Не представляю, как они могут помочь, — буркнул Хадсон, — если только у них нет запасного корпуса.

— Что за корабль? — крикнул По еще раз, пока тросы перебрасывались туда-сюда.

— «Немезида», — последовал ответ в рупор. — Тоже направляемся из Англии в Венецию. Я капитан Эван Брэнд. Мы закрепим трап с вашего разрешения.

— Разумеется. Добро пожаловать на борт!

Все, что Мэтью мог сделать, это держаться в стороне, пока работала команда, принимая тросы и помогая закрепить трап, который был установлен между двумя кораблями и дополнительно закреплен на месте. Это судно, следовавшее за ними, несомненно, было настоящей удачей. Мэтью подумал, что никогда прежде не видел такой красивый корабль, как этот — не только потому, что он так вовремя прибыл, но и из-за его величественности и ухоженного состояния. Владеть таким судном мог человек очень высокого ранга, возможно, находящийся в дипломатической поездке. Единственное, что нарушало цельные линии корпуса, это три иллюминатора, освещенные внутренним золотистым светом масляных ламп. Мэтью предположил, что это каюта капитана или высокопоставленного лица, направляющегося в…

— Что за корабль?

Размышления Мэтью прервал голос Профессора Фэлла. Тот тихо выбрался из своей каюты и встал позади Мэтью, Хадсона и Гинесси. Что-то очень напряженное, натянутое, как струна, слышалось в тихом голосе Фэлла. Мэтью это насторожило.

— «Немезида», сэр, — ответил Гинесси. — Британский корабль, идущий в…

— Остановите их! — гаркнул Фэлл. Мэтью вздрогнул от резкости его тона. — Не позволяйте им подняться на борт! — Он кричал это капитану По, который стоял дальше к носу, у самого трапа. — Остановите их, слышите?!

Но По посмотрел на него с искренним недоумением, как Мэтью, Хадсон и все, до кого долетели его возгласы. В любом случае, приказ запоздал: группа людей уже шагала на палубу.

— Капитан Роджер По? — заговорил первый незнакомец.

— Да… но как вы узнали мое…

Вопрос капитана был резко прерван выстрелом из пистолета, который мужчина извлек из складок своего жакета с оборками. Членов экипажа «Тритона», стоявших позади капитана, забрызгало кровью и ошметками мозгов, когда затылок По разорвало пулей, угодившей ему между глаз с близкого расстояния. Тело отбросило назад силой выстрела, и мертвец рухнул, как подсеченный крюком на натянутой бечевке.

— Проклятие! — Крик Хадсона нарушил мертвую тишину, воцарившуюся после выстрела. Он рванулся вперед, но второй человек выхватил пистолет и прицелился в него. Прежде, чем Хадсон успел сделать еще один шаг, Мэтью бросился за ним и ухватил его за руку, зная, что второй палец на спусковом крючке близок к тому, чтобы отправить Великого на встречу с Посейдоном. Тем не менее, Мэтью был слишком легким якорем для фрегата своего друга, так что они оба замерли слишком близко к пистолету, чтобы у стрелка была возможность промахнуться.

— Спокойно, Страуд, — сказал первый человек, отмахнувшись от сизого порохового дыма, клубящегося вокруг его лица. Он принудительно опустил руку своего товарища. — Давай для начала узнаем, кто здесь кто.

У убийцы капитана был низкий мелодичный голос с акцентом, который Мэтью не мог определить. Что-то похожее на прусский, но не совсем.

— Боже, — выдохнул Хадсон. — Мне кажется, я знаю тебя.

— Hej, gudden, — обратился мужчина к Хадсону. Затем заговорил уже по-английски: — Сколько лет, сколько зим!

— Боже, — повторил Хадсон. — Это, что… Бром Фалькенберг?

Из недр памяти он извлек перевод прозвучавшего приветствия. По-шведски это значило что-то вроде «Привет, старина!». Так они с этим наемником здоровались в былые времена…

— Он самый, — ответил мужчина, занимая место на пустом пространстве, которое совсем недавно принадлежало живому и дышащему капитану «Тритона». Его каблуки застучали по доскам, и Мэтью с ужасом наблюдал, как за этими шикарными ботинками тянется кровавый след выбитых мозгов. — Когда мне сказали, что ты на борту этого корабля, — сказал Фалькенберг, приблизившись к Хадсону, — я не мог поверить, что мне посчастливится снова увидеть старого доброго друга. Но сейчас я должен у тебя спросить: ты вооружен?

— Бром, к чему это все?

— Я знаю, к чему это все, — сказал Профессор Фэлл. Голос все еще был напряженным, руки заметно подрагивали. — И знаю, кому принадлежит этот корабль.

— Оружие, Хадсон. Да или нет?

— Нет, — ответил Грейтхауз.

— Что ж, возможно, это первый раз, когда я вижу тебя без пистолета, меча или кинжала. — Фалькенберг сверкнул быстрой улыбкой из хищной прорези своего рта и тут же снова посерьезнел. Его взгляд теперь был устремлен на другого человека, стоявшего справа от Хадсона. — Мэтью Корбетт, я полагаю?

Юный решатель проблем не спешил отвечать. Он понимал одно: сейчас над ними нависла куда более грозная опасность, чем перспектива оставаться на тонущем корабле.

Взгляд Фалькенберга снова переместился.

— А это, должно быть, знаменитый — я бы даже сказал, печально известный — Профессор Фэлл. Хадсон, сделай одолжение, стой спокойно и предупреди молодого Корбетта, чтобы не рыпался. Иначе может словить шальную пулю. — Говоря это, Фалькенберг перезаряжал собственный пистолет. Он делал это с завидной легкостью и быстротой. Хадсон знал, что он научился этому на поле боя, где потерянные секунды значили потерянную жизнь. Позади Фалькенберга стоял Страуд, занявший позицию охранника с пистолетом наизготовку. Еще четверо мужчин перешли по трапу на «Тритон», и все были вооружены.

— Я спрошу еще раз, — сказал Хадсон. Пусть у него и не было оружия, в его голосе явственно слышались угрожающие нотки. — К чему это все?

— У него к тебе дело.

— Что за черт, Бром? — спросил Хадсон. — С кем ты связался? С пиратами?

— Маккавей ДеКей, — нахмурился Профессор, — может быть кем угодно, но уж точно не пиратом.

— Кто?

— Мой хозяин, как бы наверняка выразился Профессор, — ответил Фалькенберг. Он окинул Фэлла с головы до ног долгим презрительным взглядом. — А вы намного меньше, чем я ожидал. А ты, Хадсон, прибавил в размерах. С этой бородой ты похож на деда. Впрочем, перейдем к насущным вопросам. — Он отступил на шаг и заговорил громче: — Все члены экипажа этого судна должны собраться и встать вон там. — Он сделал жест рукой, держащей пистолет. — Мы знаем, что вас восемь. Если кто-нибудь из вас покажет оружие или сделает что-либо, что нам не понравится, мы отправим вас в долгосрочное плавание вслед за вашим капитаном.

Пока Фалькенберг давал указания непринужденным, почти небрежным тоном, Мэтью изучал его в свете фонарей «Тритона». Этот человек явно был связан с прошлым Великого. Он был одного роста с Хадсоном, примерно на два дюйма выше шести футов, однако если Хадсон был боевым топором, то этот джентльмен — изящной рапирой. Он был худым и жилистым в своем винно-красном костюме с оборками спереди и на манжетах. Все его движения были выверенными и точными, но, несмотря на кажущуюся неспешность, Мэтью понимал, что этот человек способен развить небывалую скорость — он продемонстрировал ее, пока перезаряжал свой пистолет. Волосы на голове были сбриты почти полностью, оставив на скальпе лишь россыпь светлого песка. У него была мощная квадратная челюсть и тонкий нос с таким острым кончиком, что он мог послужить надежным кинжалом. В отличие от Хадсона на нем не было боевых шрамов, однако кожа на его лице, похоже, была изъедена оспой.

На этом этапе размышлений Мэтью сделал паузу, и его разум переключился на то, как Бром Фалькенберг прошел путь от детства до теперешнего амплуа кровожадного убийцы.

— Очень хорошо, — сказал Фалькенберг, когда команда собралась в нужном месте по его приказу. Затем бледные бездушные глаза вновь обратились к Профессору Фэллу. — Не прикажете ли вы своим людям пройти туда же, пожалуйста? — Он снова махнул пистолетом в ту же сторону, куда направил команду «Тритона».

— Это возмутительно, — сказал Фэлл. — Я не знаю, что, по мнению ДеКея, он делает, но…

— Тише, — спокойным тоном прервал его Фалькенберг. — Вы привезли с собой четырех человек из вашей банды. Пусть они подойдут к членам экипажа, и давайте вести себя, как джентльмены.

— Быстро делайте, как он говорит! — прикрикнул Страуд, его голос был похож на скрежет камней шлифовального круга по камню. Еще один член экипажа «Немезиды», чье коренастое телосложение чем-то напомнило Мэтью покойного Диппена Нэка — или маленькую жабу, — занял позицию между Страудом и Фалькенбергом, его пистолет был нацелен в точку между Мэтью и Профессором.

После минуты молчаливого и бесплодного неповиновения Фэлл, наконец, сказал:

— Повинуйтесь этой твари.

Гинесси, Доуз и Сандерсон, стоявшие поблизости, недоуменно уставились на него.

Когда мужчины двинулись выполнять приказание, Фалькенберг шагнул им за спины и произнес:

— Их только трое. Где четвертый? — Быстрого ответа не последовало, поэтому Фалькенберг ткнул Гинесси стволом пистолета и приказал: — Отвечай!

— Упал за борт. — Гинесси кивком указал на сломанные перила левого борта. — На нас напали киты.

— Прискорбно. Мы прошли через тот же шторм, но, похоже, избежали поломок. — С этими словами Фалькенберг поднял пистолет и в тот же миг выстрелил, обезобразив лицо Хью Гинесси: пуля пробила его череп насквозь.

Мэтью услышал, как Хадсон сдавленно вскрикивает. Как ни странно, он начал хорошо относиться к Гинесси, и это было взаимно несмотря на то, что они находились по разные стороны закона.

Перед тем, как тело Гинесси упало, выстрел из пистолета Страуда снес большую часть головы Доуза. Сандерсон успел лишь разинуть рот от шока, прежде чем схлопотал пулю от третьего убийцы с жабьим лицом.

Три тела лежали на накренившейся палубе, кровь стекала по доскам, а мышцы сотрясались в конвульсиях — в настоящем и жутком смертельном танце.

— Вот, — сказал Фалькенберг, перезаряжая пистолет и холодно улыбаясь Профессору, Хадсону и Мэтью, — все кончено.

Сердце Мэтью бешено колотилось, на затылке выступил холодный пот. Он чувствовал, как клубится и нагревается воздух вокруг Хадсона, которого трясло от гнева. Прежде чем он успел сказать ему хоть слово, чтобы успокоить, послышались новые шаги по трапу, и, когда Мэтью повернул голову, чтобы посмотреть, кто присоединился к этой группе убийц, он испытал новый приступ ужаса, потому что хорошо знал эту высокую фигуру в черном с бледным вытянутым лицом.

— О, Боже… — теперь настала очередь Мэтью говорить это надтреснутым голосом.

— Это еще что за пугало? — спросил Хадсон, когда Кардинал Блэк подошел к ним. Блэк, чья седая борода ничуть не портила его «красоту», смертоносно улыбнулся и кивнул головой в черной треуголке. Его черные глаза изучающе глядели на Мэтью и Хадсона.

— Адам Блэк, — произнес тонкогубый рот. — А вы Хадсон Грейтхауз, которого дорогая Матушка Диар имела удовольствие поставить на колени.

— Я припомню тебе это, когда поставлю на колени тебя.

— А он свирепый, не так ли? — спросил Блэк Мэтью, приподнимая брови. — Что? Вы даже не поприветствуете меня, молодой сэр? В конце концов, у нас с вами интересная история знакомства.

Мэтью с трудом заставил свой голос звучать твердо.

— А вы больше не изображаете из себя кардинала?

— Мой сан при мне, но, поскольку мы с вами вместе совершим увлекательное путешествие в Венецию, я подумал, что вам следует знать мое настоящее имя. О, давайте не будем забывать о человеке, чьи поиски привели нас к этому моменту. — Рука с длинными черными ногтями, украшенная серебряными кольцами, на которых были вырезаны жуткие сатанинские символы, царапнула воздух перед лицом Профессора Фэлла. — Мы не встречались лично, — сказал Блэк, — но я чувствую, что очень хорошо вас знаю.

— Вы тот, кто затуманил разум Матушки Диар, — с поразительным спокойствием ответил Фэлл.

— Я помогал ей на ее предопределенном пути. Видите ли, она была нужна мне, чтобы заполучить книгу… не книгу ядов, которую сэр Корбетт смог вырвать у Самсона Лэша, а другую книгу, которую я не смог достать. Впрочем, я уверен, что ее экземпляр хранится в вашей каюте на этом корабле. — Улыбка Блэка стала еще шире. — Ваше молчание говорит само за себя. Ты! — Палец указал на одного из членов экипажа. — Покажи мне каюту Профессора.

— Тэллоу, сопровождай их! — приказал Фалькенберг убийце-жабе с широким и плоским носом, глазами навыкате и копной торчащих в разные стороны рыжеватых волос.

— Увлекательное путешествие вместе? В Венецию? — переспросил Мэтью, немного придя в себя.

— Конечно, — ответил Блэк. — Вы так называемый решатель проблем — неудивительно, что вы живы. Профессору нужны ваши способности. Мой хозяин также подтвердил мои подозрения, что вы знаете, где найти зеркало. Очевидно, вы не указали Профессору точное местоположение, иначе вы бы были мертвы… но началом поисков должна стать Венеция.

— Не знаю, о каком местоположении вы говорите. Италия — большая страна.

Блэк не обратил внимания на его замечание.

— Будучи столь ценным источником знаний, вы стали нужны и мне. А также моему партнеру, с которым мы затеяли это предприятие. Поэтому да, нас ждет увлекательное путешествие в Венецию. — Блэк указал пальцем на Хадсона. — Этого можете убить, — сказал он Фалькенбергу, а затем отвернулся и последовал за Тэллоу и назначенным членом экипажа к люку, ведущему к каюте Профессора.

Подул ветерок, позвякивая канатами в колодках и разнося соленый тяжелый запах моря и крови. «Тритон» тяжело застонал, отчаянно приближаясь к своей гибели. Команда, как кучка перепуганных детей, смотрела на направленный на них пистолет Страуда. Еще два человека с «Немезиды» перешли на «Тритон» и замерли поблизости.

Фалькенберг стал перед Хадсоном, приставив пистолет к его плечу.

— Что ж, gudden, — сказал он, — приказы есть приказы.

— И мы всегда им так неукоснительно следовали, — саркастически заметил Хадсон. — Как так получилось, что ты стал цепным псом?

— Мы всегда были цепными псами. Все зависело от того, кто кинет косточку посочнее. — Затем Фалькенберг обратился к двум членам экипажа «Немезиды»: — Вперед!

Двое мужчин, с которыми он говорил, подняли топоры, которые принесли на борт и методично начали разрубать на куски спасательную шлюпку, в первую очередь проломив ей дно.

— Нам нет нужды тратить порох и пули на остальных, — объяснил Фалькенберг, снова обратившись к Хадсону. — Эффективность может быть достигнута и без этого.

— Очень по-шведски, — бросил в ответ Хадсон.

— Маккавей ДеКей… — сказал Мэтью, и это имя поразило его, словно молния. Он узнал его. Этот человек был хозяином дома, где Элизабет Маллой — Дикарка Лиззи — работала проституткой, когда ей было шестнадцать. Он вспомнил, как она рассказывала свою историю в карете Самсона Лэша. Она говорила, что, если б дьявол решил спуститься на землю в человеческом обличье, он предпочел бы походить на необыкновенно красивого мужчину — именно на такого, который однажды вошел в дом в сопровождении двух телохранителей. Это был человек, которому ничто не запрещали и ни в чем не отказывали. И он знал это.

Теперь вопрос был в другом: как он мог попасть под демоническое влияние Блэка?

— Мне известна репутация ДеКея, — сказал Профессор Фэлл, не сводя своих янтарных глаз с Фалькенберга. — Он сколотил свое состояние прежде всего за счет того, что держал престижный бордель в Лондоне. Его специальность — девочки и мальчики в возрасте от десяти до шестнадцати лет. Это и само по себе прибыльный бизнес, но ДеКей на этом не остановился. Позже он начал шантажировать общественных деятелей, которые пользовались его услугами. А спустя еще какое-то время начал промышлять продажей наркотиков, заказными убийствами, взял под контроль адвокатов и чиновников, чтобы они помогали ему и изыскивали все возможности скрыться от закона...

— О, я так понимаю, это ваш конкурент? — хмыкнул Хадсон.

— У него были свои зоны влияния, у меня свои. Мы не пересекались. Но я слышал об этом его корабле, хотя никогда прежде его не видел. Я ведь ничего не перепутал, сэр?

— Все верно, — ответил Фалькенберг. — Мистер ДеКей — превосходный бизнесмен, великий человек.

— С сочными косточками, надо полагать, — с отвращением буркнул Хадсон. — Вот и все.

— Фалькенберг! Почему этот человек еще жив? — Блэк вернулся с вожделенной книгой в руке. Он говорил так громко, что легко перекрикивал шум топоров, все еще занятых лодкой.

— Прошу прощения, — сказал Фалькенберг и шагнул навстречу Блэку. Мэтью и остальные с замиранием сердца наблюдали, как он наклонился и тихо заговорил с Черным Кардиналом. Блэк что-то сказал в ответ, а затем последовала реплика Фалькенберга, которую он подкрепил махом пистолета в сторону Хадсона.

— Кажется, твой знакомец не хочет тебя убивать, — сказал Мэтью. — Он пытается отговорить Блэка от этого.

— Сомневаюсь, что дело в этом, — покачал головой Хадсон. — Я не видел этого человека с 1676 года. Мы через многое прошли вместе во время Голландской войны, но… это было очень давно. Бром убивал за деньги. Я тоже. Нет… сомневаюсь, что дело здесь только в милосердии одного старого солдата к другому.

— Что мы можем сделать? — спросил Фэлл. Его голос дрожал и был полон боли.

— Сделать? Что ж, — с деланной непринужденностью протянул Хадсон, — дайте-ка подумать, мне могут прострелить голову в ближайшие несколько минут, а вы с Мэтью сможете отправиться на этом корабле в Венецию. Можете даже найти это чертово зеркало, после чего вам тоже вышибут мозги, и дело с концом. Вы же понимаете, что единственный из нас троих, кто им нужен, это Мэтью? Так что я немного озадачен тем, почему Блэк не приказал Брому проделать дыру и под вашей шляпкой. О, вот они идут. Сейчас все и узнаем.

— Была высказана просьба, — сказал Блэк, прижимая книгу демонов к груди, как величайшее сокровище в мире. — Мы не будем больше тратить боеприпасы. По крайней мере, пока того не потребует случай. Вас всех проводят на борт «Немезиды». Я предполагаю, что у вас также имеются сундуки и личные вещи, которые необходимо будет перевезти, и мы будем столь любезны, что выполним эту задачу для вас. Мы не хотим быть варварами и заставлять вас сходить на землю в Венеции в чем мать родила. Но ваши вещи обязательно будут обысканы на предмет оружия. Вопросы, господа?

Хадсон наблюдал за методичным уничтожением шлюпки, от которой теперь остались одни щепки. Он уже знал ответ на свой вопрос, но все равно озвучил его:

— А остальные останутся здесь и утонут?

— Вернее будет сказать так: утонут или поплывут. Прошу меня извинить, у меня неотложное дело. — Кардинал Блэк нежно поцеловал книгу и подошел к трем трупам, лежащим на палубе. Наклонившись, он окунул пальцы в их кровь, после чего нарисовал перевернутые кресты на том, что осталось от их лиц. Мэтью не слышал, что он при этом бормотал, но видел, как кривился его уродливый рот в извращенных молитвах, которые он обращал к своему «хозяину».

Когда Блэк закончил, он снова поцеловал нечестивую книгу и повернулся к группе. На его губах блестела восторженная улыбка.

— Духи подземного мира шепнули мне, что довольны, — сказал он. — Итак, господа, пройдемте на борт?

Глава седьмая

Когда прозвенел корабельный колокол, созывая пассажиров и команду в камбуз на ужин, Мэтью отложил чтение теорий Плутарха о Дельфийском оракуле, встал со стула и направился к двери своей каюты. Открыв ее, он столкнулся нос к носу с капитаном Брэндом — широкоплечим, с бочкообразной грудью, в темно-синем мундире с позолоченными пуговицами. Этот человек без сомнения мог за себя постоять, если возникнет такая необходимость, и весь его вид, пока он стоял напротив Мэтью в освещенном фонарями проходе, буквально кричал об этом.

— Мистер ДеКей, — внушительно произнес он, — приглашает вас отужинать с ним.

— Только меня? Или кого-то еще?

— Только вас. Одного. Идемте, он ждет.

Мэтью кивнул и последовал за капитаном на корму. Его одолевал трепет, потому что за те три дня, что прошли с момента отплытия с тонущего «Эссекского Тритона», он ни разу не видел владельца «Немезиды». Не видел он и Кардинала Блэка, но тот наверняка был поглощен чтением «Малого Ключа» с тем же упоением, с которым Мэтью читал книги, которые ему было позволено взять с собой. Он был по-своему благодарен за это, потому что шахматные задачи и философские трактаты позволяли ему переключить ум, который на этот раз совсем не помогал ему найти выход из сложившегося затруднительного положения.

Ему предоставили скудно обставленную, но на удивление чистую каюту и разрешили пользоваться дверью без замка. Хадсону и Профессору были предоставлены те же удобства. Они даже были вольны передвигаться по кораблю, как им заблагорассудится. Впрочем, деться им отсюда было некуда, поэтому такая свобода никого не удивила.

Ужин, который восемь членов экипажа готовили на просторном камбузе, проходил ровно в семь часов и обычно состоял из свежевыловленной рыбы, вареного картофеля и кукурузных лепешек. Качество еды не вызывало никаких нареканий, а блюда местного кока ничуть не уступали тем, что Мэтью пробовал в таверне Салли Алмонд в Нью-Йорке. Можно сказать, в этом вынужденном круизе было определенное удовольствие.

Хадсон большую часть времени проводил в компании Брома Фалькенберга, и Мэтью предпочитал к ним не присоединяться.

Фалькенберг, Страуд и Тэллоу ужинали за своим отдельным столом с тремя стульями, а Кардинал Блэк — если предположить, что он хоть иногда поднимал голову от книги, чтобы поесть, — предпочитал трапезничать в своей каюте, вдали от чужих глаз.

Следуя за Брэндом по коридорам из полированного дуба, Мэтью вспоминал свои последние минуты на борту «Тритона», когда после того, как все сундуки и пожитки были перенесены с одного корабля на другой, обреченная команда встрепенулась и осознала, наконец, что их бросают умирать. Человек по имени Дикенсон выразил свой протест:

— Постойте! Вы не можете просто оставить нас на корм рыбам! Проявите милосердие!

— Вот тебе немного милосердия, — ответил Тэллоу, и за его словами последовал душераздирающий, режущий слух звук пистолетного выстрела, после которого еще одно тело упало на палубу. Пока Тэллоу перезаряжался, пистолеты Страуда и Фалькенберга нацелились на команду, а затем Тэллоу своим низким жабьим голосом спросил: — Еще кто-нибудь хочет получить милосердие?

Мэтью стоял на корме «Немезиды», когда подняли паруса, и прекрасное белое судно начало подниматься по волнам. Последним, что он увидел на «Тритоне», было далекое сияние его ламп, заслоненное морским туманом, а после осталась лишь сплошная чернота на поверхности бездны.

Только отойдя от затонувшего «Тритона» на несколько морских миль, Мэтью сумел осознать, что он, Хадсон и Профессор Фэлл остались в живых. И на деле с ними обращались хорошо — можно сказать, даже лучше, чем на прошлом судне, пострадавшем от шторма и китов.

Прогуливаясь по «Немезиде», Мэтью заметил один любопытный элемент: на корабле развевался британский флаг, а прямо под ним висел еще один, на котором была изображена скачущая гнедая лошадь на белом фоне. Мэтью все гадал, что может означать этот знак: говорил ли он о скорости корабля или означал что-то другое. Отчего-то этот вопрос не желал покидать голову молодого решателя проблем… впрочем, возможно, это была лишь очередная попытка чем-то занять разум.

— Мы пришли, — сказал Брэнд, остановившись напротив роскошной лакированной двери. — Проходите. Дверь отодвигается.

Эта инструкция оказалась не лишней, потому что Мэтью решил, что дверь должна открываться, а не скользить в сторону. Он взялся за позолоченную ручку, повернул ее и сдвинул дверь на позолоченных вальцах вправо. Капитан в этот момент ушел, оставив его одного.

Мэтью вошел в помещение, которое в Лондоне могло бы считаться роскошной гостиной: с белыми креслами и диваном, письменным столом у стены, на котором лежали книги, маленькими приставными столиками с масляными лампами, излучавшими золотистое свечение, и темно красным ковром, отделанным белой бахромой. В дальней стене Мэтью увидел три иллюминатора — те самые, что бросились ему в глаза, когда он наблюдал «Немезиду» с борта «Тритона». Над камином висела большая картина с морским пейзажем с белыми керамическими дельфинами по обе стороны. Каминная полка была сделана из кремового мрамора. И это была далеко не вся комната ДеКея, потому что слева и справа располагались арочные проемы, ведущие вглубь помещения. Пока Мэтью любовался роскошью, из правой арки появился корабельный повар с деревянной тележкой на колесиках.

— Ужин подан, — сказал он, проходя мимо Мэтью. Он выкатил тележку в коридор, затем ушел и закрыл за собой дверь.

Мэтью подошел к правой арке и заглянул внутрь комнаты, которая в Лондоне могла бы служить столовой если не особняка, то, по крайней мере, фешенебельного клуба. Обеденный стол был накрыт белой скатертью и сервирован на две персоны — одно место было во главе стола, а второе слева от него. В серебряном канделябре горели четыре красные свечи. На тарелках уже стояла еда, а несколько сервировочных блюд было наготове. Стены были отделаны добротным начищенным до блеска дубом. Над столом висела кованая железная люстра, на которой было подвешено шесть маленьких масляных ламп, испускавших приятное свечение.

Мэтью стоял, потеряв дар речи от роскоши: он никак не ожидал встретить такое помещение на парусном судне. Из оцепенения его вывел низкий звучный голос, обладатель которого сказал:

— Входите и добро пожаловать. Могу я называть вас Мэтью?

Мужчина стоял у стола с мраморной столешницей в левой части комнаты и разливал красное вино в два бокала. Он был худощав, среднего роста, одет в белый костюм, рукава пиджака были украшены переплетающимся золотым узором. Мэтью увидел профиль человека, о котором рассказывала Элизабет Маллой: необычайно красивого чисто выбритого мужчины, от которого исходила хозяйская уверенность. Хотя в его голосе было что-то… странное. Как будто что-то мешало ему говорить.

— А как я могу называть вас?

— Мак, — сказал мужчина и повернулся к своему гостю в фас.

Мэтью снова превратился в соляной столп.

Левая сторона лица Маккавея ДеКея принадлежала дьявольски красивому мужчине с темно-карими глазами, высоким аристократическим лбом, изящным носом и точеным подбородком. Пышная шевелюра была иссиня-черной за исключением седины, элегантно пробивавшейся на висках. Правую сторону скрывала кожаная маска, отделанная белым воском и прикрепленная к голове двумя черными ремешками с пряжками. На самой маске было вырезано лицо, каким бы оно было, если бы соотносилось с левой половиной. Воск был украшен сверкающими лунными камнями по краям, которые были плотно прижаты вдоль линии роста волос, чтобы скрыть то, что могло находиться под ними. Половина рта была закрыта кожей, губы были вылеплены из белого воска. Трудно было понять, что не так с его ртом, но он однозначно был чем-то искажен.

Ошеломленный, Мэтью стоял, рассматривая фальшивый правый глаз, сделанный, судя по всему, из чистого золота. В центр глаза был вставлен зрачок темно-алого цвета.

— Я надеюсь, вы не против пино нуар? — спросил ДеКей и, когда он протянул Мэтью бокал в золотой оправе, на не скрытой маской части его лица мелькнуло то, что вполне можно было принять за попытку улыбнуться.

— Благодарю, — сказал Мэтью, принимая бокал из руки с безукоризненно ухоженными ногтями. Ему пришло в голову, что в присутствии этого человека многие испытывают страх, однако, памятуя о своем опыте встречи с ужасами самого разного толка, он решил придать своему выражению лица максимальное спокойствие и уверенность, иначе он чувствовал, что ему несдобровать. Острые иглы страха, несмотря на волевое усилие, кололи ему затылок, однако Мэтью постарался отстраниться от этого и не думать о возможных пытках и гибели, которые могли его здесь ждать.

Сделав глоток вина, он подумал, что с каждым днем становится все больше похожим на Хадсона Грейтхауза. Он не мог сказать, хороший это знак или плохой, но факт оставался фактом.

— Я с нетерпением ждал встречи с вами, — сказал ДеКей. Его бокал вина состоял из двух частей: одной широкой, куда можно было налить напиток, и одной закрытой, оканчивающейся изогнутой воронкой, которую он обхватил непослушной левой стороной рта. — Прошу вас, — он сделал пригласительный жест, глотнув вина, — присаживайтесь.

Мэтью занял свое место, расположенное по ту сторону лица ДеКея, что не была скрыта маской. Сам ДеКей сел во главе стола. Мэтью отметил, что все приборы были сделаны из тщательно отполированного серебра, однако была одна странность: если приборы Мэтью были нормального размера, то вилка ДеКея больше подходила для ребенка. Но вскоре стало понятно, что такие небольшие приборы приспособлены для того, чтобы кормить лишь одну сторону рта.

— Ах, — вздохнул хозяин комнаты, глядя на свою тарелку. Он взял салфетку и закрепил ее на вороте своей бледно-голубой рубашки, прикрывая белый пиджак на груди. — Сегодня у нас филе свежей красной рыбы, немного зелени и… все тот же отварной картофель, что и обычно. Но Рэндольф приготовил его с добавлением специй из моего личного буфета, так что все должно быть по высшему разряду, верно?

Мэтью слушал его с мрачным видом. Его мысли занимали невысказанные упреки в том, что это существо оставило несчастную команду «Тритона» умирать. Однако он подумал, что сейчас эти замечания могут лишь ухудшить его собственное положение, а на деле не будут стоить и ломаного гроша.

— Верно, — согласился он.

— Ну же, ешьте.

Мэтью сделал еще один глоток крепкого вина и принялся за очень вкусную, деликатно приправленную рыбу.

— Ваша борода вас не беспокоит? — спросил ДеКей, отправив в рот миниатюрный кусочек своей маленькой вилкой.

— Нет. Не очень.

— Фалькенберг неплохо справляется с ролью брадобрея. Я могу попросить его побрить вас, если хотите.

— Похоже, с Кардиналом Блэком он не слишком хорошо поработал, — заметил Мэтью.

— Хм. Да. Но… скажем так, Блэк не доверяет бритвам.

— Хотите сказать, не доверяет, когда она в чьих угодно руках, кроме его собственных?

— Не думаю, что в этом вопросе он доверяет даже самому себе. Видите ли, бритье на борту парусного судна с его качкой… не для слабых духом.

— Я уверен, — сказал Мэтью, проглотив очередной кусок, — что дело явно не в страхе увидеть кровь. Блэк ведь наслаждается ее видом, разве нет?

— Черное есть черное, золотое есть золотое, а Мэтью есть Мэтью, — ответил ДеКей после очередной мучительной попытки улыбнуться. — Я пригласил вас не для того, чтобы обсуждать Блэка.

— Для чего же тогда? — Мэтью сделал еще одно быстрое наблюдение: на внутренней стороне правой руки ДеКея отсутствовала часть ладони, как будто ее отрезали хирургическим путем. По краям повреждения виднелись шрамы от швов.

— Смотрите на мою руку? — ДеКей поднял ее, чтобы Мэтью мог лучше разглядеть маленькую вилку. — Как вы можете видеть, у меня отсутствует ее часть. Подобное происходит, когда едкую жидкость выливают в лицо, и человек хватается за него рукой в попытке унять ослепляющую боль. В тот момент у меня хватило ума не калечить еще и левую руку, когда я услышал, как моя правая шипит, подобно мясу на сковороде. — В конце этой тирады его рот под маской издал неприятный звук всасываемой слюны. — Насмотрелись?

— Я не хотел оскорбить вас, — сказал Мэтью.

ДеКей опустил руку и поерзал на стуле. Он сделал еще один глоток вина, прежде чем снова заговорить.

— Что вы, никаких обид. Я понимаю, что моя внешность… уникальна.

Некоторое время в комнате царило тяжелое молчание. Затем ДеКей прочистил горло и спросил:

— Вы ведь из Нью-Йорка, не так ли?

— Да.

— Надеюсь в скором времени посетить колонии. Там открываются большие возможности.

— Хм, — только и сумел выдавить Мэтью, сосредотачиваясь на превосходном отварном картофеле с чесноком и специями.

— Возможности для бизнеса, — продолжил ДеКей. — Мне нравится табачная промышленность. Я вижу в этом огромное будущее.

Мэтью отложил вилку. Он должен был задать вопрос, мучивший его.

— Вы помните молодую девушку по имени Элизабет Маллой?

— А должен? — Он задал свой вопрос, ни на мгновение не поколебавшись. Даже не перестал есть.

— Одно время она работала на вас.

ДеКей продолжал отправлять в рот миниатюрные кусочки еды.

— В качестве кого?

— Полагаю, вы назвали бы ее своей собственностью. Ей было шестнадцать лет.

— О, тогда я бы не называл ее молодой девушкой. Можно сказать, она была старовата, — ответил ДеКей, — по крайней мере, для моего бизнеса. Таких как она было — и есть — слишком много. Что она для вас значит?

— Она навсегда в моей памяти, — сказал Мэтью.

— Память, — протянул ДеКей, сделав еще одну страдальческую попытку улыбнуться. — Король теней.

— Простите?

— Память — король теней, — повторил ДеКей. — Вы работаете решателем проблем в агентстве «Герральд», вы должны это знать. Два, три, даже десяток человек могут быть свидетелями одного и того же события, но иметь совершенно разные воспоминания о нем, бросая тем самым тень на абсолютную истину. — Он замолчал. Под маской снова послышался чавкающий звук всасываемой слюны, вызванный, по мнению Мэтью, аппетитным блюдом, мучившим искаженный рот. — Вы согласны со мной?

— Да. Пожалуй.

— Я считаю вас очень смышленым молодым человеком, знаете ли. И очень способным. — ДеКей сделал еще один глоток из своей воронки и отодвинул прочь тарелку, не опустошив ее и наполовину. У Мэтью сложилось впечатление, что для него принимать пищу было тяжелым трудом: удерживать еду и слюну во рту, да еще и в белом костюме было в его положении задачкой не из легких.

ДеКей промокнул неповрежденные губы краем салфетки, свернул ее в идеальный конус и положил прямо перед собой.

— Итак, — деловито сказал он, — перейдем к нашему делу. Расскажите мне все, что знаете о зеркале, и заставьте поверить, что говорите правду.

Мэтью поколебался. Он знал, что рано или поздно это произойдет. Его челюсть пришла в движение, пока он смотрел в глаза ДеКея — темно-карий и золотой с красной сердцевиной.

— Только не пытайтесь убедить меня, что понятия не имеете, о чем я говорю, и что вы с вашим другом и Профессором просто путешествовали в Венецию, чтобы посмотреть на ее красивые каналы.

Мэтью прикусил язык. Он почувствовал себя тараканом, которого вот-вот прихлопнут ботинком.

— Возьмите еще немного зелени, — предложил ДеКей. — Это полезно для здоровья.

— Благодарю, я сыт.

— Очень хорошо. А теперь убедитесь, что отчетливо меня слышите, повторять я не стану. Блэк, по совету Фалькенберга, поступил мудро, не став убивать Грейтхауза. И если вы, молодой человек, не будете отвечать на мои вопросы, то вашего друга разденут догола и перережут ему сухожилия на ногах, после чего сбросят в море, привязанным веревкой к судну. Как думаете, сколько времени понадобится акулам, чтобы учуять его? — Руки ДеКея — больная и здоровая — сцепились на столе. — И еще один вопрос для столь смышленого молодого человека: сколько потребуется времени Грейтхаузу, чтобы умереть от потери крови? А у вас будет место в первом ряду на этом зрелище, в котором вы сможете познать величие моря. Что скажете, Мэтью? Эта картина ясна для вашего личного короля теней?

Мэтью медлил. Удар сердца… затем еще и еще… Наконец, он решил рискнуть и бесстрашным голосом спросил:

— К чему эти угрозы? Вы ведь в любом случае убьете нас, разве нет?

— Конечно же нет! По крайней мере, не вас и не Грейтхауза. После того, как зеркало будет найдено, вы будете свободны и сможете делать все, что вам заблагорассудится. У нас есть дальнейшие планы только в отношении Профессора.

— Не убьете нас? — Брови Мэтью поползли вверх, губы исказила насмешливая полуулыбка. — Вам надо бы сообщить об этом Блэку. Я думаю, он не в курсе.

— Блэка можно контролировать.

— Блэк, — протянул Мэтью, — безумец. Позвольте мне порассуждать о том, какую на самом деле я вижу картину. До недавней встречи я верил, что этот монстр мертв, но, как водится, зло трудно убить. Итак, каким-то образом он узнал о нашей с Профессором поездке и обратился к вам, чтобы вовлечь вас и «Немезиду» в свои безумные поиски. А вы, по какой-то столь же безумной причине, решили дать ему согласие. Очевидно ведь, что вы человек большого ума. Так почему же вы сотрудничаете с ним? Разумеется, вы не верите — просто не можете верить — во все эти россказни с зачарованным зеркалом. Это противоречит здравому смыслу!

— Согласен, — сказал ДеКей, слегка кивнув. — Но что такое здравый смысл, Мэтью? Это то, что мы видим и насчет чего уверены в правдивости. Так? Хорошо. Несколько лет назад шторм окрасил небо в красный цвет и обрушил кровавые куски мяса на деревню на севере. Это была довольно сенсационная история как в «Газетт», так и в «Дейли Курант». Никакой разумной причины для этого не было. Еще чуть раньше охотничья собака в валлийском лесу нашла оторванную руку существа с кожей ящерицы, которая по прикидкам местных егерей, должна быть размером с человека. Ходили рассказы о странных огненных шарах, проносящихся по небу. Или, например, однажды все население небольшой деревушки исчезло за одну ночь. Я испытываю любопытство, когда слышу о подобных событиях. Поэтому рассказ Блэка привлек меня, хотя я и не стал говорить ему, чем именно. — Лицо в маске немного наклонилось, в золотом глазу блеснул свет. — Я мог бы рассказать вам гораздо больше. Например, как женщина внезапно воспламенилась и сгорела дотла без видимого источника огня рядом, или как призрачный отпечаток руки убитого мужчины появлялся на оконном стекле, и его невозможно было вытереть. Я не говорю уже о сказках про ведьм и вампиров…

— Ведьмы и вампиры? Но это же просто смешно! — перебил Мэтью, и его спина тут же покрылась мурашками.

— А также, — невозмутимо продолжил ДеКей, — ходит много рассказов о демонах, общающихся с мужчинами и женщинами и приказывающих им совершать определенные действия ради… давайте назовем это наградой.

Мэтью хотел, чтобы сейчас его бокал был полон до краев, однако тот был пуст.

— Здравый смысл? — спросил ДеКей своим вкрадчивым голосом. — Эти истории исчисляются тысячами. Неужто все это лишь воображение глупых людей? Что ж, если б вы посетили мой дом в Лондоне, я мог бы показать вам небольшую коробочку, где содержится то, что осталось от зубов Элеоноры Кларк. — Его поврежденная рука поднялась, чтобы осторожно коснуться маски. — Как видите, я стал своего рода уродом. Поэтому я нахожу некоторое утешение в том, что мир странного и непознанного действительно очень велик, и его размеры намного превосходят здравый смысл.

— Ваше мнение далеко от моего, — сказал Мэтью после недолгого раздумья.

— И все же, молодой человек, в вас должна быть хотя бы малая толика веры. Отрицайте это, если вам угодно, но вы бы не стали так рьяно скрывать информацию, которую я хочу от вас получить, если бы все это было неправдой.

— Безумие, — пробормотал Мэтью. — Вся эта идея абсолютно безумная. — Его голос зазвучал чуть громче: — Что Блэку нужно от зеркала?

— Я не знаю.

— А чего от него хотите вы?

— Прежде чем я отвечу, вопрос к вам: чего Фэлл от него хочет?

Мэтью пожал плечами. Он знал, что должен дать ДеКею хоть что-то. Почему бы не поведать хотя бы часть интересов Профессора, если правда все равно выплывет наружу?

— Это касается его сына. Его мертвого сына.

— О, позвольте предположить! Наверное, он хочет вернуть его к жизни? Получить второй шанс и обрести своего послушного сынишку вновь? Это даже забавно, Мэтью. Я думал, Профессор мыслит шире. Впрочем, он может просто не говорить вам всей правды.

— Хорошо. А как насчет правды от вас? Чего вы хотите?

Полулицо-полумаска бесстрастно смотрело на Мэтью какое-то время. Последний уже решил, что не получит ответа, но ДеКей заговорил:

— Проявляя интерес к несовершенствам, я все же ценю совершенное. Ценю красоту во всех ее проявлениях. Это все, что я могу вам сказать.

Ответ был скудным, но Мэтью понял, что на большее рассчитывать бессмысленно.

ДеКей и Блэк составляли интересную парочку: один из них был покрыт ужасными шрамами под маской, но, несмотря на свои темные делишки, обладал весьма поэтичной душой, другой — безумный урод, жаждущий убийства и намеревающийся вызвать демона, чтобы… сделать что? Мэтью боялся даже предположить.

Но это, разумеется, была всего лишь мечта сумасшедшего. Зеркало не было проходом между мирами. Такого просто не могло быть.

Почему же тогда Мэтью так хотелось зашить себе рот металлической нитью, чтобы ДеКей не получил ни крупицы правды?

— Мы оба знаем, — сказал хозяин «Немезиды», — что вы не позволите, чтобы завтра утром вашего друга разорвали на куски. Я не стану давить на вас дальше — мои условия вам известны. Если вам нужно время, чтобы собраться с мыслями, оно у вас есть… по крайней мере, до рассвета. На самом деле, я бы предпочел, чтобы вы записали все, что вам известно, и все, что вы подозреваете, от начала истории и до настоящего момента. Я распоряжусь, чтобы в течение часа в вашу каюту доставили перо, чернильницу и бумагу. — ДеКей отодвинул свой стул и встал. Мэтью сделал то же самое, понимая, что ужин подошел к концу. — Приятно было познакомиться с вами, Мэтью. Я заметил, что вы принесли на борт целую коллекцию книг. Когда-нибудь вы сможете пройтись по моей библиотеке и, если найдете что-нибудь, что вам понравится, пожалуйста, возьмите это с собой. Брэнд говорит, что нам предстоит провести в море еще целый месяц.

— Спасибо, — сказал Мэтью. ДеКей указал ему на дверь, и Мэтью подошел к ней. У самого выхода он остановился и обернулся. — Я благодарен за еду и за беседу.

Он вспомнил, что рассказывала ему Элизабет Маллой о своем раннем опыте общения с хищными мужчинами и подумал, что Маккавей ДеКей был одной из причин, по которой родилась Дикарка Лиззи и отправилась в свой крестовый поход. Знал ли об этом ДеКей? Конечно же, нет. Однажды утраченная собственность не представляла для него более ни ценности, ни интереса.

Прежде чем уйти, Мэтью решил удовлетворить свое любопытство.

— Позвольте спросить еще кое-что. Ваш личный флаг на вершине грот-мачты. Почему лошадь?

Обе стороны лица ДеКея не выражали ничего. Мэтью даже подумал, что он смолчит, но ДеКей все же сказал:

— Это память.

В последовавшей за этим скудным ответом тишине Мэтью отодвинул дверь в сторону и покинул комнату.

Глава восьмая

С первыми лучами солнца Хадсон стоял на палубе на корме, наблюдая, как двое матросов закрепляют канаты на транце, и гадал, что происходит. Пользы от его догадок пока не было.

На борту «Тритона» он привык вставать со своего гамака если не с первыми петухами, то, по крайней мере, с первыми чаячьими криками. Сегодня он также проснулся рано и вскоре уже мерил шагами палубу. По его прикидкам, он преодолел уже милю. Эти прогулки стали бодрить его, и на четвертый день своего странного пленения на борту «Немезиды» он не стал отказывать себе в этом удовольствии.

Над пурпурным морем поднималось красное солнце. Дул сильный ветер, море было достаточно бурным, на волнах вздымались пенные барашки. Хадсон повернулся к югу и представил себе, что чувствует запах сухих песков и острых благовоний Африки, которая, как он знал из рассказов погибшего капитана По, находилась примерно в двухстах милях отсюда.

День обещал быть теплым здесь, на борту обитой бархатом тюрьмы. По крайней мере, еда здесь была хорошей. Вдобавок Хадсону выделили отдельную каюту размером со шкаф, что его вполне устроило. Ему больше не приходилось спать в окружении храпящих и сопящих членов экипажа. Будучи пленником, Хадсон чувствовал себя не так уж плохо. Когда они с Мэтью и Профессором доберутся до суши в этой странной компании, начнется совсем другая история, но пока до этого было слишком далеко.

— Пора.

Хадсон почувствовал толчок в спину. Он обернулся и увидел Фалькенберга.

— Пора, gudden, — сказал Фалькенберг с кривой улыбкой. Он поднял рапиру, которую сжимал в левой руке. Вторую рапиру он держал в правой. — Выбирай.

Хадсон нахмурился.

— В чем дело?

— В том, что прошлой ночью ты сказал мне, что тебе недостает тренировок. Так что я решил прийти тебе на помощь.

— А, так ты хочешь получить урок? Я бы хотел напомнить тебе — на случай, если ты забыл, — что ты всего на два года младше меня.

Фалькенберг отвесил короткий поклон в знак уважения к правде.

— Да, — сказал он. — Но и я хотел бы напомнить тебе, что я был трехкратным чемпионом по рапире на национальных соревнованиях в Стокгольме. И тебе никогда не удавалось победить меня в тренировочном бою, насколько ты помнишь.

— Я помню, как кое-кто смухлевал, ударив меня коленом по яйцам, когда был близок к проигрышу, — ответил Хадсон, также кивнув из уважения к правде.

— Может, и так, но ведь главное — победа, не так ли? — Фалькенберг протянул рапиру, которую держал в левой руке. — Я думаю, эта тебе подойдет. Она немного легче — для руки постарше.

— Что ж, вот тебе мое немощное спасибо. — Хадсон взял рапиру и придирчиво осмотрел ее. В длину она составляла почти три с половиной фута. — Фехтование заточенными клинками? — спросил он. — Тебе так хочется увидеть собственную кровь этим утром?

— Что такое жизнь без небольшого риска? — развел руками Фалькенберг. — Кстати, если хочешь, я подстригу тебе бороду.

— Правда, Бром… схватка на корабле, с этой качкой и на таких волнах? Кстати, а что эти люди там делают? — Хадсон указал на двух матросов, которые разделись до пояса, закрепили под мышками веревки, а на шею повесили какие-то кожаные футляры, свисавшие им на грудь. Сейчас они как раз выслушивали приказ капитана Брэнда.

— Шторм, в который мы попали, все-таки нанес нам некоторый ущерб, — сказал Фалькенберг. — Руль постоянно заклинивает то в одну сторону, то в другую. Это будет третий раз, когда они спустятся вниз, чтобы освободить эту штуку. Итак, ты готов к уроку?

Хадсон наблюдал за тем, как люди спускались с кормы, а Брэнд и боцман инспектировали их работу.

Фалькенберг взмахнул рапирой перед носом Хадсона.

— Ну же, gudden, прояви немного мужества!

— Чему быть, того не миновать, — покорно сказал Хадсон и начал поднимать свою рапиру в защитное положение, когда Фалькенберг отбил ее в сторону. Сила удара едва не вырвала оружие из рук Хадсона.

— Никаких поблажек! — заявил Фалькенберг. Его бледно-голубые глаза блестели весельем и озорством. — Давай сделаем это по-солдатски!

По-солдатски, — повторил про себя Хадсон. Это означало сражаться так, как будто ты вернулся на поле боя, где правила и джентльменский этикет были лишь дополнительной возможностью для врага насадить твою дыню на пику. Но орудовать заточенными клинками на корабле, раскачивающемся на сильных волнах? Хадсон думал о том, что Ангел Смерти — старое прозвище Фалькенберга среди наемников — не просто так связал свою судьбу с хладнокровными убийцами: его привлекала опасность, его тянуло в ситуации, где тебе могли пустить кровь или сделать что похуже.

— Я думаю, — сказал Хадсон, — что просто продолжу свою…

Прогулку, — хотел сказать он, когда клинок Фалькенберга взметнулся вверх и нацелился прямо на его голову. Повинуясь импульсу, рука взлетела, рапиры со звоном ударились друг о друга, и оружие Фалькенберга отклонилось вправо. Когда Хадсон отступил, чтобы снова выразить протест против этого неразумного состязания на шаткой палубе, Фалькенберг бросился вперед с безумной ухмылкой. Его рапира была нацелена Хадсону в грудь.

Итак, борьба началась.

***

Голландская война. С 1672 по 1678 годы шла война между Голландской Республикой и Францией из-за торговых интересов и территориальных претензий, а также амбиций королевских домов и военных командиров. Обе стороны сформировали настоящий кипящий котел из союзников: на стороне Франции воевали Англия, Швеция, Мюнстер и Кёльн, на стороне голландцев были Священная Римская империя, Испания, Лотарингия, Дания и Бранденбург. Верность испытывалась и иногда разрывалась на части бедствиями на кровавом поле битвы, на котором всегда присутствовали такие наемники, как Хадсон Грейтхауз и Бром Фалькенберг. Оба они в те времена были молодыми людьми с горячими головами, жаждали приключений и представляли себе войну как нечто мрачное, но торжественное и грандиозное.

После первой ночи на борту «Немезиды» Хадсон ответил на стук в дверь своей каюты и обнаружил своего боевого товарища, стоявшего в проходе с кувшином, завернутым в ткань.

— Принес тебе приветственный напиток, — сказал Фалькенберг с лукавой улыбкой. — Лучший ром на этой посудине. Видишь, я не так плох, как ты думаешь.

— Это пока, — ответил Хадсон, лицо его было твердым, как гранит… но взгляд упал на кувшин, и он подумал, что глоток-другой рома поможет оставить эпизод с убийством капитана По и оставлением команды «Тритона» в прошлом…

Ладно, тут могла понадобиться половина кувшина.

— Заходи, — сказал он после нескольких мгновений бессмысленного раздумья. Хадсон сел в свой гамак, а Фалькенберг занял единственный стул. При свете фонаря Фалькенберг откупорил кувшин и сделал большой глоток, прежде чем передать его. Хадсон тоже сделал глоток, затем другой. Хороший крепкий ром обжег ему горло так, что на глазах чуть не выступили слезы, но, кажется, Фалькенберг не врал — ром был поистине хорош. Он вернул кувшин в протянутую руку своего боевого товарища.

— Итак, — начал Фалькенберг после того, как сделал еще один глоток, — ты же понимаешь, что я действовал от имени своего работодателя и исполнял его приказы?

— Что тут скажешь? Однажды став наемником, ты остаешься им до конца дней.

— Верно. Я знал, что ты увидишь все в правильном свете.

— Мои слова, — нахмурился Хадсон, — не предполагают, что я вижу какой-либо свет в убийстве безоружных людей.

Он снова потянулся за кувшином и получил его. Следующий глоток был самым долгим, потому что он осмыслил то, что сказал секунду назад, и что-то в его сознании сжалось и забилось в темный угол, как дрожащий загнанный зверь.

— Даже так, — протянул Фалькенберг, но развивать свою мысль не стал.

Хадсон служил во французской армии вместе с Фалькенбергом в 1676 году, и, хотя существовало братство солдат — особенно тех, кому хорошо платили и давали самые сложные и опасные задания, — он знал об этом человеке не так уж много. Ему была известна лишь часть его истории: остался сиротой в возрасте десяти лет, когда его деревня оказалась в эпицентре сражения между русскими и шведами. Пушечный огонь поджег лес, пламя распространилось при сильном ветре и дотла сожгло дом Фалькенберга, его мать, отца и младшего брата. Хадсон знал, что под рубашкой спина его боевого товарища покрыта шрамами от ожогов, которые нанесли падающие угли, пока ребенок в панике бежал по пылающему лесу вместе с другими перепуганными и обгоревшими жителями деревни. Все тогда обратилось в хаос, полный ужаса. Тех, кого не застигло пламя, нашли сабли кровожадных русских воинов.

Осиротевшего мальчика усыновил шведский сержант, жена которого не могла иметь детей. Суровый был надсмотрщик, — признался как-то Фалькенберг за кувшином рома, очень похожего на тот, что они с Хадсоном пили теперь. — И жуткий пропойца, свирепый в гневе. Полагаю, в этом отношении я действительно его сын.

***

Ангел Смерти сделал выпад, Хадсон парировал, звон стали разнесся по палубе и волнам. Затем Фалькенберг отступил на пару шагов, приглашая Хадсона последовать за ним и, вероятно, нарваться на острие клинка, но Хадсон продолжал держать дистанцию. Двое мужчин кружили друг вокруг друга, их клинки искали слабое место противника.

— Давай, если хочешь поиграть, — сказал Хадсон, и его голос звучал насмешливо, однако каждый мускул его лица был напряжен, а глаза стали темными, как кремень. Каким образом шутливый тренировочный бой умудрился превратиться в настоящую схватку?

Фалькенберг сделал ложный выпад, затем отступил, повторил попытку и внезапно повернулся вправо, резким неуловимым движением нанеся удар в левое бедро Хадсона. Рапира едва успела отразить атакующий клинок, Хадсон почувствовал, как лезвие скользнуло по его штанине. Крови не было, рассекло только ткань, и, тем не менее, короткий укус стали был ощутим.

— Ты стал медлителен, мой друг, — сказал Фалькенберг, снова делая круг. — И твой мозг работает вяло. Я ведь оставляю тебе лазейку, через которую ты мог бы проехать на телеге.

Договорить ему не дал шквал ударов рапирой, которые пришлось отбивать: слева, справа, слева, сверху, снизу, справа, слева, сверху и снова снизу… атака обрушилась на него с молниеносной быстротой девяти брошенных копий. Тем не менее, он отразил все удары с кажущейся легкостью и, зная, что выдержал лучшее, чем располагал Хадсон, он выпрямился, позволил себе перевести дух, а затем двинулся вперед. Его клинок описывал небольшие круги в нагретом воздухе, и солнце бросало красноватые блики на острое лезвие.

***

Еще глоток рома для Хадсона, еще один для Фалькенберга.

— Чем ты занимался все эти годы? — последовал вопрос, когда Фалькенберг отнял кувшин ото рта.

— Подозреваю, тем же, чем и ты. Пытался найти свое место. Вписаться, если можно так выразиться.

— Неудачно? — Брови Фалькенберга поползли вверх.

— Напротив, я нашел место не хуже любого другого.

— О, ja, агентство «Герральд». — Фалькенберг коротко ухмыльнулся. — Могучая рука закона. Никогда бы не подумал: разбойник с большой дороги, солдат удачи, предводитель шайки головорезов — и вдруг блюдет закон.

Хадсон пожал плечами.

— Я не бездельничаю, если ты об этом. И в агентстве мне не раз приходилось применять все те навыки, что я приобрел там, в другой жизни.

— Ну разумеется. Опасность следует за тобой по пятам, Хадсон, куда бы ты ни пошел. Так было всегда. Вижу, у тебя новая отметина. — Фалькенберг коснулся своей левой брови, указывая на рваный шрам, пересекавший бровь Хадсона. — И чем же был вооружен твой потенциальный убийца?

— Она швырнула в меня чайной чашкой, — сказал Хадсон, принимая кувшин. — Моя третья жена. Взбалмошная особа… особенно, когда она узнала о моем увлечении — цыганской танцовщице и дочери местного барона.

На теле Хадсона под одеждой было множество других отметин: удар кинжалом, мушкетная пуля, поцелуй рапиры, но эта рана, пожалуй, была самой болезненной, потому что он по-своему любил Эванджелину. К сожалению, он демонстрировал это недостаточно хорошо.

— Тебя одолевают воспоминания, мой друг. Не позволяй им полностью овладеть твоим разумом.

— Ты когда-нибудь был женат? — спросил Хадсон.

— Нет, это не для меня. У тебя есть дети?

— Почти были. — После минутного молчания Хадсон решил пояснить. Пока он говорил, его взгляд не отрывался от горящей масляной лампы. — Моя первая жена… потеряла ребенка. А я вскоре после этого потерял ее. Я думаю, что она скончалась от пережитых страданий. И, несмотря на всю силу, которой я так горжусь, я ничем не сумел помочь ей встать с той кровати. Впрочем, тогда… это уже не было насущной необходимостью для нее.

— Жизненные невзгоды, — вздохнул Фалькенберг и потянулся за кувшином. — Мы всего лишь плывем по течению, Хадсон. Туда, куда понесет ветер. Мы думаем, что сами выбираем направление, да? Но кто знает, где мы окажемся в конечном итоге? — Он сделал большой, очень большой глоток. — Ты в курсе про остальных? — тихо спросил он, опустив глаза в пол. — Баттенкур, Данье, де Марко, Стэнхоуп и капитан Готье. Знаешь, что стало с кем-нибудь из них?

— Я видел Джека Стэнхоупа лет… десять или одиннадцать назад, в Лондоне, — ответил Хадсон, немного расслабившись. — Это была случайная встреча на улице. Я дал ему немного денег.

— А он в них нуждался?

— Да, — сказал Хадсон. Он не хотел уточнять, что лихой и жизнерадостный парень, прежде виртуозно владевший смычком и шпагой, превратился в полуслепого попрошайку, перебирающего скрюченными пальцами по двухпенсовой скрипке.

Ангелу Смерти не потребовалось вызнавать эти подробности: каким-то образом он умел читать ответы по лицам людей. Стоило ему вглядеться в собеседника, как тот становился для него книгой Откровений.

— Мне их не хватает, — сказал он. — Все они были храбрыми и верными товарищами. Мы были там, когда в нас нуждались, Хадсон. Мы делали грязную работу за королей и епископов, в то время как их руки оставались чистыми и держались в тепле. Но в нашей работе мы находили свою красоту, разве не так?

— Красоту? — переспросил Хадсон. — В войне?

— Конечно. И не отрицай этого, gudden. Мы были созданы для этого, война засела в наших душах. Красота солнечных бликов на шлемах кавалеристов, красные вспышки и клубящийся синий дым пушек, крики солдат, когда их со всех сторон поражают снаряды и выкашивают гигантской косой, вид изодранного в клочья вражеского флага, зажатого в руках последнего человека, оставшегося в живых. Да, мы делали грязную работу, но мы, солдаты, видели в ней красоту. Нам было не в тягость исполнять приказы, брать крепости и обращать врага в бегство. Разве это не правда?

— Я думаю, — сказал Хадсон, — что ты слишком долго не был на настоящей войне. Ты позабыл о грязи и крови. И о том ужасе, который там царит.

— Иногда я их слышу, — прошептал Фалькенберг, поднося кувшин к губам. — Трубы и барабаны. А ты нет?

— Иногда я просыпаюсь от храпа и пердежа. Это считается?

Фалькенберг слегка улыбнулся и выпил.

— Я действительно слышу их, Хадсон. Кажется, они никогда не оставляют меня надолго.

— Тогда держись от меня подальше, — нахмурился Хадсон. — Я отсидел свой срок в этом аду. Деньги были заработаны и потрачены. Я двинулся дальше. Если и есть что-то прекрасное в том, что ты помнишь, так это то, что мы с тобой оба выбрались оттуда целыми. Я видел многих, чье представление о красоте заканчивалось тем, чтобы пустить себе пулю в лоб и положить конец страданиям.

— Что Шекспир писал о красоте? — спросил Фалькенберг и сам же ответил: — Красота оценивается глазами.

— А я помню другое, — парировал Хадсон. — За эту брань ты дорого заплатишь! Всю ночь — попомни это — будут духи тебя колоть и судорогой корчить. Это из «Бури». По мне, это единственная пьеса, которая хоть чего-то стоила.

На губах Фалькенберга, влажных от рома, все еще играла легкая улыбка.

— Touché, — сказал он.

***

Если противник так хотел, чтобы «игра» велась по-солдатски, так тому и быть. Чтобы подчеркнуть эту отчаянную идею, Хадсон осмелился достаточно долго не защищаться, чтобы отступить, поднять ведро и швырнуть его прямо в голову Ангела Смерти.

Когда Бром легко увернулся от импровизированного снаряда, он широко улыбнулся, отчего на его передних зубах заиграли солнечные блики.

— Вот он, Хадсон, которого я когда-то знал! Теперь давай к делу! — И снова последовал шквал ударов слева и справа, финт по центру, обход и еще один быстрый поддразнивающий финт по ногам Хадсона, который заставил его отскочить, словно ошпаренного пса. В разгар напряженной борьбы Хадсон почувствовал, как на его лице выступает пот, а силы покидают его. Рапира казалась ему тяжелой, как бочка с камнями, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось. Бром Фалькенберг при этом не оставлял намерения задать ему хорошенькую трепку, а Хадсон чувствовал себя тенью человека, которым когда-то был.

Уязвленная гордость распалила его. Щеки раскраснелись, разум заработал лихорадочно. Хадсон двинулся на Брома, намереваясь нанести хотя бы один удар по его оборчатой блузке, но обнаружил, что его клинок заблокирован. Пришлось снова отступить, когда Бром пошел в наступление.

Лязг! Лязг! Лязг! — так звучала музыка рапир. Никогда прежде Хадсон не был так расстроен, зная, что эта симфония близится к концу. Но в этот раз он в отчаянии понимал, что не может пробить защиту Брома, как бы ни пытался к нему подступиться. Каждое его наступление встречало легкое парирование, каждую ошибку, которую совершала его усталая рука, противник использовал себе на пользу так, что Хадсон едва успевал уклоняться. Он снова отступил, чтобы дать себе пространство для маневра, но Бром так же быстро оказался рядом с ним. Ангел Смерти оттолкнулся ногой, на которую перенес вес, взмыв на мгновение в воздух и обратившись летящей стрелой. Острие рапиры оказалось прижато к подбородку Хадсона.

— Какую сторону мне побрить первой? — последовал вопрос.

Хадсон выронил клинок. Он стоял, тяжело дыша. Бром сделал два нежных режущих движения направо и налево, не задев ни дюйма плоти, а лишь продемонстрировав свое превосходство.

Кто-то начал аплодировать.

Мэтью, который поднялся на палубу во время собственной прогулки, услышал звон мечей еще до того, как увидел состязание. Теперь, став зрителем, он вздрогнул от чужих аплодисментов и обернулся, чтобы увидеть, кто из команды, включая капитана Брэнда, Страуда и Тэллоу проявляет такое уважение к искусству.

— Великолепное развлечение, — сказал Маккавей ДеКей. — Спасибо вам за него.

Сегодня в дополнение к белому костюму на нем красовалась белая треуголка с золотой лентой. Мэтью рассудил, что восковая маска, какой бы прочной она ни была, должна пребывать в тени и беречься даже от мягких лучей утреннего солнца.

Страуд и Тэллоу подхватили аплодисменты, как и другие члены экипажа. Бром Фалькенберг убрал рапиру от подбородка Хадсона, отсалютовал зрителям и отвесил небольшой чопорный поклон.

Когда Мэтью снова посмотрел на Хадсона, он заметил, что рот Великого раскрыт от изумления: он впервые увидел хозяина «Немезиды» и не сумел сдержать свою реакцию.

— Не переживай, gudden, — сказал Бром с легкой улыбкой, забирая рапиру из рук Хадсона. — Когда-нибудь ты научишься обращаться с клинком.

— В следующий раз я не позволю, чтобы солнце светило мне в глаза. — Хадсон обращался к Брому, но не сводил взгляда с ДеКея, рассматривая его, как Мэтью показалось, со смесью восхищения и откровенного любопытства, как одно из тех уродливых созданий, которых демонстрируют в бродячих цирках.

— Мистер Грейтхауз. — ДеКей вышел вперед, и люди перед ним почтительно расступились в стороны. Он подошел достаточно близко, чтобы Хадсон мог рассмотреть полулицо-полумаску, и Мэтью предположил, что ДеКей сделал это специально. По счастью, Хадсон сохранил невозмутимость, как если бы к нему подошел какой-нибудь грубиян в таверне. — Я так понимаю, вы с Бромом прежде были боевыми товарищами. — Речь ДеКея была немного искажена из-за израненного рта под маской, однако Грейтхауз разобрал слова.

— Когда-то очень давно, — ответил он. — Вообразите мое удивление.

— Вы достойный соперник. Хорошо сопротивляетесь. Не припомню, чтобы Брому приходилось так упорствовать, чтобы пробить чью-то защиту.

Просто я сегодня не в форме. — Мэтью подумал, что Хадсон ответит что-то в этом роде, потому что это было бы честно. Он не был уверен, что Великий вообще держал в руках рапиру с тех пор, как преподавал ему мучительные уроки в самом начале службы в агентстве «Герральд». Однако Хадсон сказал:

— Он, без сомнения, отличный фехтовальщик. Но зато я могу перепить его дважды за вечер. А по субботам даже трижды.

— О, так вот, почему Бром выпросил ключ от моего шкафа с ромом. Понятно. — Золотой глаз с красным зрачком повернулся к Мэтью, когда капитан Брэнд и другие члены экипажа начали расходиться, чтобы заняться своими обязанностями. — Доброе утро, мистер Корбетт. Хорошо спалось?

— Под шипение морских змей, — ответил Мэтью. — Мне пришлось кое-что написать перед сном.

— Этот молодой человек очень умен, — сказал ДеКей. — Он далеко пойдет. Бром, не мог бы ты сделать мне одолжение и заглянуть к Адаму и Профессору? Надеюсь, они не захотят пропустить завтрак этим утром. И сообщи Профессору, что, если он продолжит отказываться от еды, у нас на борту есть воронка для глотания.

— Да, сэр. — Бром снова победно отсалютовал Хадсону, на что тот ответил таким взглядом, будто только что укусил кислый маринованный огурец.

Бром развернулся на каблуках и направился исполнять приказ своего хозяина.

— Солдат, — сказал ДеКей, снова глядя на Хадсона обоими глазами — настоящим и фальшивым. — Вы выглядите, как бывалый солдат. Бром рассказал мне, что вы с ним участвовали в Голландской войне.

— Так и было.

— Я принадлежу к более молодому поколению, чем ваше. У нас с вами разница лет в десять или около того. Но я не помню многих подробностей этого конфликта. У нас с отцом были другие заботы.

— С отцом? — Хадсон приподнял брови. Его губы едва заметно покривились, прежде чем он заговорил снова: — Уверен, он… гордится вами.

После минутного колебания ДеКей сказал:

— Мой отец скончался. Я верю, что он находится в лучшем мире. — Он подался вперед так, что кончик его треуголки коснулся лба Хадсона. Тот не отступил и продолжил стоять, как ни в чем не бывало. — Вы должны понимать, — сказал ДеКей, — что отрезать язык не сложнее, чем бороду.

Угроза повисла в воздухе. Все замерли, двигались только медленно мигающие веки Хадсона. Мэтью побоялся, что его друг действительно станет приманкой для акул этим солнечным утром. Однако ДеКей сказал, ткнув Грейтхауза в грудь:

— Но вы мне нравитесь, Хадсон. Ваша сила духа достойна восхищения. А Мэтью показывает, как силен его здравый смысл. Так давайте же все вести себя, как цивилизованные джентльмены и в последний месяц этого морского путешествия станем достойными компаньонами.

— Я за, — выпалил Мэтью.

— Сэр! — К ним подошел капитан Брэнд. Позади него, ближе к корме, стояло два насквозь вымокших члена экипажа, которых вытащили из воды за веревки. — Можно вас на пару слов, пожалуйста? — Он жестом пригласил ДеКея следовать за ним. Тот извинился перед Мэтью и Хадсоном и зашагал прочь.

— Будь с ним поосторожнее, — предупредил Мэтью, когда ДеКей оказался достаточно далеко. — И… что это только что было?

— Бром сказал, на корабле какие-то проблемы с рулем. — Хадсон приложил руку к ноющему правому плечу. Пот еще не обсох на его лице, а рубашка была влажной на спине и в подмышках. — Хорошенькое мы тут развлечение устроили, не так ли? — Прежде чем Мэтью успел что-либо сказать, Хадсон поднял руку и выставил ее прямо перед лицом своего друга. — Нет. Я не оправдываюсь и не хочу слышать никаких оправданий от тебя. Чертов ублюдок владеет клинком в десять раз лучше, чем я в свои лучшие годы. Ангел Смерти, чтоб его!

— Ангел Смерти?

— У него было такое прозвище среди наемников. Обычно он пел перед тем, как идти в бой, а голосом он владеет так же хорошо, как мечом. Черт, я теперь весь день не отмоюсь от позора.

Мэтью хотел было напомнить Хадсону о том, что за последние пару лет он почти не пользовался рапирой, а еще он месяцами сидел взаперти, что вряд ли послужило хорошей тренировочной площадкой, но решил не оскорблять своего друга подобными утешениями — к несчастью, они могли лишь распалить его гнев.

— Ладно, — отмахнулся Хадсон, посмотрев на волны с белыми барашками. — Какой у нас план?

— План?

— У тебя всегда есть план, разве нет? Как сказал тот человек, ты очень умен. Так что давай-ка послушаем, что ты там понапридумывал. — Пока Мэтью колебался из-за того, что в этой конкретной ситуации наличие мозгов никак не помогало ему, Хадсон сказал: — Я думаю, что могу поработать над Бромом. Возможно, получится привлечь его на нашу сторону и выяснить, где здесь хранится оружие. Единственные, о ком нам по-настоящему придется беспокоиться, это Страуд и Тэллоу, но мы можем одолеть их, так что…

— Так что ты, — перебил Мэтью, — окажешься порубленным на кусочки, а мне придется придумывать план в одиночку, когда мы прибудем в Венецию. Послушай, Фалькенбергу слишком хорошо заплатили, чтобы он покинул ту сторону, на которой он сейчас находится. Ты это знаешь, поэтому перестань обманывать себя. Прежде вы были товарищами, это так. А теперь он наш тюремщик, дружелюбно настроенный к тебе. Вот и весь план.

— Эм… что?

— Выживание, — ответил Мэтью. — И завтрак может неплохо нам в этом помочь. Ты идешь?

Хадсон тяжело вздохнул. Некоторое время он смотрел на волны, затем кивнул.

— Несомненно. Еда здесь неплохая, но, может, они дадут мне немного порыбачить.

— На самом деле, еда здесь и правда очень вкусная, — сказал Мэтью. — Так что мы будем плыть по течению и извлекать пользу (и возможное удовольствие) из всего, с чем будем сталкиваться, зная, что нас в любой момент могут убить, если мы не… — Он помедлил, погрузившись в свои мысли.

— «Если мы не» — что?

— Просто доверься судьбе, — ответил Мэтью, думая, что этот совет был разумным не только во времена Плутарха, но и во времена Корбетта. — Я надеюсь, что на завтрак снова подадут бисквиты, — сказал он в ответ на непонимающее выражение лица Хадсона. — Они превосходно сочетаются с яблоком и джемом.

И, не дожидаясь, пока Великий решит, действительно ли их план будет именно таким, или он попросту отсутствует, Мэтью отправился к ближайшему люку, чтобы ощутить утренний вкус выживания.

Глава девятая

Мэтью постучал по стене рядом с тем местом, где располагалась дверь в каюту Профессора Фэлла до того, как ее сняли с петель. При свете единственной масляной лампы в этом мрачном помещении он увидел Профессора, сидящего в кресле. На столике рядом с ним лежало несколько книг, а его ничего не выражающий взгляд был прикован к пустой стене напротив.

Мэтью снова постучал.

— Профессор, я принес вам поесть.

Он поднял повыше поднос, который держал в руках, но Фэлл ничего не ответил. Мэтью обратил внимание на Тэллоу, который занял стул рядом с дверным проемом.

— Его будут охранять все время, двадцать четыре часа в сутки в течение следующего месяца?

Тэллоу уставился на него. Под торчащими светло-рыжими волосами его выпученные глаза под низким лбом снова вызвали у Мэтью ассоциацию с жабой, сидящей посреди гнилого болота или выгребной ямы. Фэлла и вправду охраняли: Страуд, Тэллоу и другие члены команды. Караул сменялся каждые несколько часов. Мэтью сомневался, что эту тяжелую обязанность разделял Фалькенберг — судя по всему, он был правой рукой ДеКея, и ему поручали задачи совсем иной важности. Например, отвечать за поведение двух других пленников.

Мэтью было ясно, что зажженный фонарь в каюте нервирует надзирателей: с его помощью Фэлл мог поджечь ткань своего гамака или даже свою одежду. Поэтому фонарь ему зажигали нехотя, а трутницу убирали подальше. Профессору оставили несколько книг и позволили зажечь свет лишь из остатков чувства гуманности, тлеющего в их сердцах. Кроме одной тусклой лампы никаких источников света в каюте не было.

— Я захожу, — сказал Мэтью, но снова не услышал ответа ни от Профессора, ни от его надзирателя. В полумраке каюты оба они напоминали хорошо сделанных восковых кукол в натуральную величину. Мэтью переступил порог и встал перед Профессором. — Ваш ужин, — повторил он. — Рагу с рыбой, бисквиты и стакан воды с соком лайма. Куда мне это поставить?

Ни движения, ни реакции.

— Вам нужно что-нибудь съесть, — упорствовал Мэтью. — Это необходимо, чтобы поддерживать в себе силы.

Напряженная линия рта дрогнула. Совсем чуть-чуть. Затем он спросил:

— Необходимо для кого?

— Прежде всего для вас. Во всяком случае, на борту этого корабля очень способный повар. Вы не будете…

— Унеси отсюда эти помои, — сказал Фэлл.

Мэтью поколебался, а затем твердо ответил:

— Нет. Я собираюсь поставить поднос. Если вы намереваетесь покрасить с помощью этого блюда стены, это будет не самым разумным решением. Я бы порекомендовал вам попить хотя бы воды с соком лайма.

— Дай эту еду мне, если она ему не нужна, — проскрипел Тэллоу.

Рука Фэлла смахнула книги с приставного столика, и они разлетелись по комнате с гулким стуком.

— Пошел на хер! — прошипел старик своему надсмотрщику. Это вызвало лишь приступ булькающего смеха, словно исходившего из самых недр выгребной ямы.

Мэтью поставил поднос на стол. На нем в деревянной миске стояла тушеная рыба, рядом лежало два бисквита, а вода с соком лайма содержалась в деревянной чашке. Для еды предполагалась — опять же — деревянная ложка. Мэтью взял на себя смелость добавить матерчатую салфетку из буфета на камбузе, хотя на салфетках были нанесены золотистые инициалы «МДК», что, как он думал, не порадует Профессора.

— Вот, — сказал он. — Съешьте все, и почувствуете себя лучше.

Он собрался уходить, но остановился, когда Фэлл вдруг издал отрывистый лающий смешок.

— Я почувствую себя лучше? — спросил Профессор голосом, из которого сочился яд. — Ты, что, стал полным идиотом? Как тарелка тушеной рыбы и два бисквита помогут мне почувствовать себя лучше? И я не позволял тебе уходить! Как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной!

Мэтью выпрямился и посмотрел сверху вниз на бывшего гения преступного мира, позорно сорвавшегося со своей башни. И действительно, Фэлл очень низко пал. Он будто бы стал еще меньше с тех пор, как Мэтью в последний раз видел его во время перехода с «Тритона» на «Немезиду». Он превратился в пугало, завернутое в винно-красный халат, его тонкие запястья проглядывали из-под манжет, шею покрывали заметные морщины, изможденное лицо приобрело болезненно-желтый оттенок и заросло седой бородой, поскольку здесь не было его доверенных людей, которым бы он позволил побрить себя. Да и бритвы под рукой у него, конечно же, не было. Его волосы, прежде напоминавшие крылья снежной совы, спутались и свисали с головы клоками. Он устремил на Мэтью взгляд своих янтарных глаз, и они влажно заблестели в тусклом свете. Челюсти были плотно сжаты от ярости, руки цеплялись за подлокотники кресла, костяшки пальцев белели…

Он сжимает подлокотники так сильно, что даже его тремор перестал быть заметен, — подумал Мэтью.

— Сядь! — Фэлл кивнул на другой стул в комнате, который стоял в нескольких футах от него.

— Я думаю, лучше я оставлю вас наедине с вашим…

— Я. Сказал. Сядь.

Это было произнесено так убедительно, так требовательно, что могло высосать ветер из любого паруса, который Мэтью поднял, чтобы выйти из каюты. Тэллоу издал еще один сдавленный смешок, пока Мэтью устраивался на стуле.

— Подтяни его ближе, — приказал Профессор, и Мэтью повиновался. Фэлл наклонился. — Найди способ, — прошептал он, — убить их.

— Нечего тут шептаться! — предупредил Тэллоу. — Если собираешься говорить, говори громче!

— Тебя это не касается, — огрызнулся Фэлл, хотя это было легким преуменьшением, учитывая то, что он сказал. — Это касается только меня и этого молодого человека.

— В этой каюте никаких секретов не будет. Не в мою смену.

— Профессор, — спокойно сказал Мэтью, — объяснял мне, что хочет подышать свежим воздухом на палубе. Я уверен, что наш хозяин согласится с этим, но прежде вам лучше пойти и спросить разрешения у… Мака. А мы пойдем прямо за вами.

Тэллоу молчал, и Мэтью ухватился за эту возможность.

— Нет ничего плохого в том, что я возьму его на палубу для прогулки. Вы это знаете и Мак тоже это знает.

— Я не должен покидать свой пост.

— Кто вам это сказал? Ваша вахта касается только тех часов, которые Профессор проводит в своей каюте. Вы же не думаете, что мы с ним собираемся прыгнуть за борт, не так ли? Или подожжем что-нибудь? К чему нас это приведет? К тому, чтобы утонуть. — Прежде, чем Тэллоу успел что-либо ответить, Мэтью повернулся к Профессору. — Вставайте, — сказал он. Фэлл неуверенно поднялся. — Мы с ним поднимемся на палубу, чтобы прогуляться. И я верну его, скажем… через полчаса.

Мэтью взял Профессора за руку, которая была тонкой, как птичья косточка.

— Мне это не нравится, — сказал Тэллоу. — Мистер ДеКей не…

— Мак не стал бы давать ему еду, если б не заботился о том, чтобы Профессор оставался в добром здравии. Прогулка по палубе хорошо этому способствует. Вот. — Мэтью взял бисквиты, а затем вывел Профессора в коридор. — Возьмите и ведите себя тихо, — шепнул он, протягивая человеку-жабе угощение.

Тэллоу нахмурился.

— А с чего ты взял, что можешь называть мистера ДеКея этим именем?

— С разрешения Мака, разумеется. — Когда у Тэллоу отвисла челюсть, Мэтью сунул в нее бисквит, а второй положил на стул. — Не прикасайтесь к остаткам еды Профессора. Хорошо?

Мужчина оторопело уставился на него с наполовину засунутым в рот бисквитом, а затем угрюмо моргнул и начал жевать.

— Пойдемте, — сказал Мэтью и повел Фэлла по коридору к ближайшему открытому люку. Он не мог не задаться вопросом, что сказала бы Кэтрин Герральд, увидев, как он помогает этому немощному старику. Ведь именно этот немощный старик несколько лет назад организовал жестокое убийство ее мужа и сводного брата Хадсона — Ричарда, по совместительству основателя агентства «Герральд». Мэтью был уверен, что она стояла бы, будто пораженная громом, однако сейчас он не мог вести себя иначе.

Наверху на палубе были подняты паруса, а корабельные фонари сияли золотистым светом. Дул сильный бриз, море с шипением набегало на корпус судна. Мэтью увидел на палубе троих членов команды капитана Брэнда, которые были заняты ночной работой. Сам капитан сидел за штурвалом на корме с зажатой в зубах трубкой. Дым клубился вокруг его головы подобно миниатюрному шторму.

Мэтью подвел Профессора к перилам правого борта, где Фэлл замер и вдохнул ночной воздух, как будто до этого его насильно держали в плену в его тесной каюте. Затем он перевел взгляд своих пустых глаз на Мэтью и сказал:

— Ты слышал, что я сказал. Найди способ убить их.

— Трудная, если не сказать невыполнимая задача. Как бы то ни было, я не убийца.

— В самом деле? А Джулиан Девейн — прежде чем показать себя подлым предателем — сказал мне, что ты поднабрался опыта в убийствах, чтобы спасти свою даму сердца.

— Убийство было одним из его талантов, а не моим. И я был благодарен ему за то, что он оказался таким талантливым. Что до меня, то я…

— Ты не знаешь, не так ли? — перебил его Фэлл.

— В мире существует довольно много вещей, которых я не знаю.

— Разумеется, — осклабился Профессор. — Например, ты понятия не имеешь, почему меня до сих пор не казнили, да?

Мэтью сглотнул.

— Вы могли бы сказать мне.

— Это касается зеркала и книги демонов.

— Как будто сейчас есть что-то, что этого не касается.

— Дело в том, — продолжил Фэлл, — что для успешного вызова многих сущностей из этого зеркала требуется человеческое жертвоприношение. — Он позволил своим словам повисеть в воздухе некоторое время и снова повернулся лицом к морю. — Я бы предположил, что стану первой жертвой. Затем Грейтхауз. А потом уже ты. Ты же не думал, что это будет бескровное дельце, верно?

Мэтью подумал о том, что большинство дел, с которыми он сталкивался за последние годы, были далеко не бескровными, однако предпочел промолчать.

— Человеческое жертвоприношение, — повторил Фэлл. — Все мы станем им, если позволим кому-то другому заполучить это чертово зеркало.

— Тогда вопрос, — отважился Мэтью, — если бы мы с Грейтхаузом привели к зеркалу вас, кто стал бы вашим агнцем на заклание?

— Я привез с собой четверых. Ты видел, как троих из них застрелили на «Тритоне».

Суровый надсмотрщик, — подумал Мэтью. Он зациклился на недугах Профессора и позволил себе забыть о самом главном: какими бы ни были мотивы Фэлла вызволить тварь из зеркала и как бы он сам ни был болен, он оставался воплощением истинного зла, рожденного из насилия, ненависти и желания превратить чуть ли не половину населения земли в призраков.

— Я не стану никого убивать, — сказал Мэтью. — И вы тоже не станете пытаться, потому что все, что вы можете сделать, лишь усугубит ситуацию.

— А у тебя в рукаве припасен какой-то чудодейственный способ сделать ее лучше? — поддразнил Фэлл, его глаза нехорошо блеснули.

— У нас есть время все обдумать. Если у Джулиана был талант к убийству, то моя сильная сторона — это разум. Мы должны сохранять хладнокровие и поддерживать свои силы. А еда — лучший способ это сделать. Вам не придется беспокоиться о том, что вас принесут в жертву Вельзевулу или другой рогатой твари, которая выпрыгнет из этого зеркала, если вы умрете задолго до Венеции.

— Резонно, — процедил Фэлл, и из его искаженного гримасой рта это прозвучало как гнусное ругательство. Некоторое время он молча смотрел на Мэтью, а затем вдруг склонил голову набок и сказал: — Мак. Почему ты называешь так ДеКея?

— Как я и сказал, он сам представился мне так.

— Расскажи мне все, — горьким саркастическим тоном попросил Фэлл.

— Вчера вечером он пригласил меня на ужин в свою комнату. Я принял приглашение.

— И, естественно, он захотел знать все, что ты знаешь или хотя бы подозреваешь о зеркале. Боже мой! Это самая большая ложка дегтя! Что ты ему сказал? Надеюсь, соврал! Потому что иначе ты будешь не полезнее наживки для рыбы!

— Эм… — На мгновение тирада Фэлла поставила Мэтью в тупик. Что на это ответить? Мэтью вздохнул и в ответ на страдальческое выражение лица Профессора сказал: — Я ничего ему не говорил.

Написал — да, но не говорил, — подумал он, решив, что здесь важно отделять одно от другого.

— Убедись, что и дальше не скажешь, — скомандовал Фэлл. Мэтью отвлекся от беседы и обратил внимание на то, насколько красиво сейчас ночное небо.

Однако в следующий момент он обнаружил, что что-то не так. Он уже несколько раз успел прочесть книгу «Наблюдения за ночным небом» авторства ученого, сведущего в таких вопросах. И знания, почерпнутые оттуда, сообщали ему, что созвездия Большой Медведицы, Чаши и Льва находятся… не на своих местах.

— Интересно, — пробормотал он.

— Что? Что на море есть волны, а ночь темна? — попытался поддеть его Фэлл.

— Нет, это… — Что это могло быть? Он догадался: — То, что корабль изменил курс. Мы больше не плывем строго на запад. Если я не ошибаюсь, мы взяли курс на северо-восток.

Мэтью не понаслышке знал, что незначительные изменения курса были необходимы, чтобы поймать попутные ветра в паруса, но это… это слишком серьезное отступление.

— Простите, — сказал он. Его любопытство горело ярче Сириуса, поэтому он оставил Профессора и решительным шагом направился к капитану Брэнду.

— Добрый вечер, — сказал Мэтью. Его приветствие не вызвало ничего, кроме клубов трубочного дыма, вихрем пронесшихся мимо его лица. — У меня вопрос. Вы изменили курс… очень резко. Почему это могло произойти?

Брэнд несколько секунд молчал, затем вынул трубку изо рта и сказал, глядя мимо Мэтью в ночное небо.

— Ты умеешь ориентироваться по звездам.

Это не было вопросом.

— Мне далеко до ваших знаний, но на уровне любителя да.

— У нас новое место назначения.

— В самом деле? На северо-западе?

— Дело в руле поворота, — сказал Брэнд, все еще глядя прямо перед собой, как будто его глаза на самом деле располагались где-то в носовой части корабля. — У нас с ним проблемы после шторма. Мистер ДеКей и я не хотим рисковать. Нам нужна якорная стоянка и спокойное море, чтобы наши люди могли все починить, воспользовавшись дыхательными трубками.

— И где же будет эта стоянка? Полагаю, вы уже нашли место на карте.

— Маленький остров в десяти часах пути отсюда, если ветер не стихнет. Еще вопросы?

— Как называется остров?

— На карте нет названия. — Трубка вернулась в рот Брэнда, зубы сжались, и с первой затяжкой его лицо озарилось пугающим адским сиянием. — Мы также добудем там пресную воду. Не волнуйтесь, мы не тонем. И мы не задержимся там так долго, как в Венеции.

Мэтью кивнул. Судя по всему, проблема с рулем поворота не повлияла на плавучесть судна, но могла помешать добраться до места назначения. Пока экипаж не спустится под воду с дыхательными трубками, нельзя будет нормально добраться до Венеции.

— Спасибо. И… доброй ночи, — сказал Мэтью капитану. Тот не ответил, предпочтя поберечь дыхание для трубки.

Мэтью вернулся к Профессору с полученной информацией, и в глазах мулата вспыхнула прежняя тигриная свирепость.

— Корабль встанет на якорь? На острове? — Фэлл кивнул, обдумывая какую-то мысль, и Мэтью буквально увидел, как в изъеденном болезнью мозгу заработали злые шестеренки. — Тогда, — сквозь зубы процедил Фэлл, — именно там ты можешь найти возможность убить их.

— Единственная возможность, которую я сейчас буду искать — это возможность как следует отдохнуть ночью, — сказал Мэтью. — Я провожу вас в вашу каюту.

— Ты хотел сказать, в мою тюремную камеру? — Тем не менее, Фэлл позволил Мэтью взять себя под руку и провести по палубе. Вскоре Профессор вернулся в освещенное лампой помещение, где его поднос с едой стоял нетронутым, а Тэллоу сидел все на том же месте. В его бороде виднелись крошки бисквита.

Мэтью оставался с Профессором до тех пор, пока несколько ложек еды не оказалось у него в глотке. Фэлл саркастически закатил глаза, сказав, что это была пища богов. Убедившись, что он в порядке, Мэтью ушел.

Он направлялся вдоль по коридору к своей каюте, когда в свете лампы перед ним возникла темная фигура, шагающая навстречу. Мэтью замер. Человек тоже.

— Хм, — протянул Мэтью, уставившись на доски пола под ногами, — этот корабль нужно немедленно очистить от пауков. Кажется, один из них ползет в десяти футах от моего лица. Очень уродливый паук, называет себя кардиналом.

Блэк издал булькающий смешок, напоминавший последний хрип жертвы удушения. Высокая, одетая в черное фигура с непропорционально длинными конечностями и вытянутым лицом приближалась к нему медленно, как дрейфующие миазмы трупного смрада.

— Мэтью! — Его голос прозвучал опьяненным от испытываемого веселья. — Вот так встреча!

— Ясно, пауки действительно бродят по ночам.

— Ваше хорошее настроение похвально, учитывая ваше положение.

— У меня было относительно хорошее настроение еще полминуты назад, — сказал Мэтью. — А теперь я опасаюсь, что увижу свой ужин второй раз за вечер.

Блэк подошел к нему на расстояние вытянутой руки и остановился. Мэтью подумал, что улыбки на этом уродливом заросшем лице было бы достаточно, чтобы заставить чей-нибудь труп встать из могилы и броситься прочь.

— Мэтью, дорогой Мэтью! Как радостно будет… — Рука поднялась, указательный палец с длинным крючковатым ногтем был готов коснуться лба Мэтью. И было совершенно ясно, что за символ он порывается нарисовать.

Мэтью не сдвинулся с места, хотя его сердце забилось быстрее, а к лицу прилила кровь.

— Если сломанная рука не доставит вам неудобств, — угрожающе проговорил он, — то делайте, что задумали.

Рука Кардинала Блэка замерла в воздухе. Улыбка все еще блестела на его губах, однако уголки рта потянулись вниз. Блэк убрал вытянутый палец и после недолгих раздумий все же опустил руку. Та скользнула в складки его покрытого морской плесенью плаща и извлекла кинжал с изогнутым лезвием, на котором был высечен ряд странных символов. Он начал чистить ногти острием кинжала.

— Вашему хозяину это может не понравиться, — буркнул Мэтью. — Зачем же пятнать грязью священный кинжал?

— О, этот кинжал лишь один из многих, — последовал ответ, после чего Блэк доверительно прошептал: — И могу вас заверить, он не возражает.

— Я бы предпочел этого не знать ни сейчас, ни потом.

— Я сделал свой выбор. Из книги, — вкрадчиво произнес Блэк. — Хотите знать, на кого он пал?

— Ни капельки. Я ожидаю, что ваш выбор и выбор ДеКея могут начать сражаться и уничтожить мир несколькими огненными шарами размером с луну. У демонов, должно быть, очень вспыльчивый характер. Хотя я позволяю себе забегать вперед, ведь все это лишь прелюдия к долгой жизни в Бедламе.

— Да, — протянул Блэк. Улыбку наконец сдуло с его уродливого лица. — Продолжайте смеяться, пока можете. Мой хозяин сказал мне, что ваша кровь будет самой вкусной из всех, что он когда-либо пил.

— Кровь, — повторил Мэтью. А затем, несмотря на все прилагаемые усилия, он все же потерял над собой контроль. Внутри него поднималась ярость, внутренности скручивало узлом, а лицо искажалось от гнева. Он поднял перед Блэком руку, на которой виднелась татуировка, означавшая его принадлежность к уличной банде под названием «Черноглазое Семейство», обитавшей когда-то в Уайтчепеле. — Я должен вернуть долг, — сдавленно произнес Мэтью. — Ради них всех. Ради всех, кого вы убили!

Кардинал Блэк и его люди перебили всех членов «Семейства», кроме их лидера Рори Кина и забрали весь их запас джина с добавлением наркотиков под названием «Белый бархат», который они продавали для Профессора, повинуясь Матушке Диар. Рори позже был убит по приказу Матушки Диар, таким образом Мэтью остался единственным выжившим членом «Семейства».

— О, да, — сказал Блэк, делая вид, что внимательно изучает татуировку. — Я действительно приказал умертвить всех этих тварей, как бродячих псов, которыми они и являлись.

Глаза членов «Семейства» были выколоты и собраны в пустую бутылку из-под «Белого бархата». Мэтью вспомнил это, как если бы все случилось только вчера. Да и можно ли было это забыть? «Семейство» в свое время проявило к нему доброту, приняло его в свой круг, и Мэтью даже по-своему начал считать их семьей. Он боролся с желанием ухватить Блэка за горло своей татуированной рукой. Тот, видимо, почувствовал это — или ему шепнул на ушко его хозяин — потому что острие кинжала Блэка вмиг уткнулось в кожу Мэтью под самым подбородком.

— Вы могли бы сделать это так просто, — прошипел он. В голосе слышалось желание убивать. — Напасть на меня в коридоре. Что, если я скажу, что прикончил вас из самозащиты?

Мэтью не двинулся с места, на его лице показалась коварная улыбка.

— А я безоружен. Вам не удастся отмыться от этого: ДеКей хочет, чтобы я был жив.

Следующая мысль поразила его громом. А так ли он был нужен ДеКею — дорогому мистеру Маку — после всего, что он написал ему прошлой ночью? Поделился ли он этой информацией с Блэком… если нет…

Мэтью чуть пошевелился, чувствуя, что кончик кинжала начинает царапать ему кожу.

— Продолжайте, — сказал он. — Я единственный, кто может найти зеркало. Но давайте, освободите меня от мучений, чтобы я больше не чувствовал ваш смрад.

Молчание все тянулось… и тянулось.

Наконец кинжал опустился.

— Вам предстоит еще много мучений. — Кинжал вновь скрылся под плащом. — Как только вы ускользнете в ад, вас будут мучить непрестанно.

— Что ж, а до тех пор держитесь от меня подальше.

— С удовольствием, сэр. И вы от меня. — С легким поклоном притворного уважения Кардинал Блэк проскользнул мимо Мэтью и зашагал прочь.

Мэтью прислонился спиной к стене, чтобы успокоиться и отдышаться. Ситуация была напряженной и смертельно опасной, в этом не было никаких сомнений. Найди способ убить их, — сказал Фэлл. Это было невозможно. К тому же Мэтью не собирался идти путем Джулиана Девейна и становиться хладнокровным убийцей, независимо от того, сколько смертей проложило ему путь к спасению Берри. Но… что, если между Маком и Блэком проходили едва заметные трещины в доверии, которые можно было бы расширить? Особенно если найти подходящий инструмент…

Это еще предстояло выяснить. А завтра… Завтра — остров. А сегодняшней ночью — сон. Спокойный или нет, Мэтью не знал, но надеялся лишь на то, что ему удастся на несколько часов выскользнуть из плена реальности.

Глава десятая

Послышался крик моряка — тот самый, что запечатлелся в памяти людей, путешествующих по морю, издревле. И этот крик гласил:

— Земля!

Все, кроме одного, поднялись на палубу с первыми лучами солнца — либо чтобы выполнить свои обязанности, либо чтобы понаблюдать за постепенным приближением к берегу. Кардинала Блэка среди зрителей не было. Мэтью не удивился, потому что был уверен: большинство пауков предпочитают не только темноту, но и безопасность своей паутины. Сам он стоял рядом с Хадсоном на носу у правого борта вместе с несколькими членами экипажа. Маккавей ДеКей в кремовом костюме и треуголке в тон, защищавшей его маску от раннего солнца, стоял на корме рядом с капитаном Брэндом, а Профессор Фэлл занял место у перил правого борта в середине корабля. Он походил на мрачную тень самого себя в темно-синем шелковом халате и шапочке с кисточками того же цвета. «Немезида» все плыла. Землю пока видел только наблюдатель в «вороньем гнезде». Вокруг судна висел красноватый утренний туман, чем-то напоминающий лондонский. Он цеплялся за окружающую воду и закрывал обзор. В какой-то момент туман окутал все судно и превратился в сгусток малиновой дымки. Он держался до тех пор, пока освежающий бриз не сдул его с левого и правого бортов. Вскоре Мэтью уловил странный горелый аромат, больше всего похожий на сжигаемые по осени листья.

— Скверно, — заметил Хадсон. Он говорил тихо, чтобы его слышал только Мэтью. — Надеюсь, карты капитана показывают все рифы в этих чертовых водах. Не хочу, чтобы меня пытались утопить дважды.

Капитан Брэнд словно услышал озабоченность Хадсона, потому что приказал разместить по обе стороны борта людей с «цепями» — утяжеленными веревками для измерения глубины. Пока «Немезида» шла сквозь полумрак, члены экипажа сообщали от своих результатах:

— Глубина семнадцать саженей!

— Глубина пятнадцать саженей!

— Глубина тринадцать саженей!

Мэтью знал, что, когда измеряют глубину в саженях, каждая сажень составляет шесть футов. Вскоре последует крик о критической глубине. Дно приближалось.

Внезапно «Немезида» прорвалась сквозь туман, и в чистом воздухе перед кораблем возник остров.

Мэтью обратился к капитану Брэнду с просьбой посмотреть карту, и с разрешения ДеКея ему позволили это сделать. На пергаменте остров имел форму растопыренной собачьей лапы, примерно тридцать миль с запада на восток и одиннадцать миль с юга на север. Чего карта не показывала, так это того, что они находятся в пределах вулкана — возможно, действующего. За скалистыми утесами на береговой линии с зелеными лесистыми холмами возвышался усеченный конус высотой около тысячи футов, мерцающий в облаке красноватого тумана.

— Глубина двенадцать саженей!

— Глубина десять саженей!

— Закрепить паруса! — крикнул Брэнд матросам, ожидавшим его приказа наверху, на снастях. Мгновение спустя, когда судно вошло в небольшую бухту, защищавшую полосу каменистого пляжа, капитан набрал в легкие воздуха и крикнул во всю мощь своего громкого голоса: — Бросить якорь!

Цепь была отпущена, и якорь с плеском упал в чистую зеленую воду. Цепь была видна на глубине пятнадцати футов под спокойной поверхностью.

— Промер! — потребовал Брэнд. Отчет на этот раз вернулся в футах, а не в саженях:

— Сорок восемь футов, сэр!

— Очень хорошо. Оуэнс? Что видно? — крикнул Брэнд наблюдателю на мачте, который в этот момент глядел в подзорную трубу.

— Жителей не видно, сэр, но есть тропинка, ведущая к воде, примерно в миле к востоку!

Брэнд воспользовался собственной подзорной трубой.

— Здесь должна быть пресная вода, раз есть лес, — размышлял он. — Освобождай «воронье гнездо» и снимай цепи! Мистер Гэллоуэй! — Последнее обращение было к боцману. — Организуйте береговой отряд и подготовьте лодку! Давайте возьмем пару бочек и найдем немного воды. И я хочу, чтобы руль поворота починили как можно скорее.

Когда приказы были отданы, Хадсон облокотился на перила и почесал бороду.

— Что ж, вот мы и прибыли… где бы это ни было, — сказал он Мэтью.

— Мы здесь ненадолго. — ДеКей подошел и встал позади Хадсона. Его маска пряталась в тени. — Вскоре мы снимемся с якоря и уйдем отсюда.

— Поскорее бы. Мне не хотелось бы находиться здесь, когда эта штука взорвется. — Он кивнул в сторону вулкана.

— Вы могли бы заметить, — покачал головой ДеКей, — что бока этой «штуки», как вы выразились, покрыты лесом. Я уверен, что он не извергался уже довольно давно. Мэтью, — обратился он с приветственной улыбкой, — я рад, что ты убедил Профессора начать есть. Не хотелось применять воронку, чтобы заталкивать еду ему в глотку.

Мэтью кивнул, но ничего не ответил. Он вспомнил слова Фэлла: для успешного вызова многих сущностей из этого зеркала требуется человеческое жертвоприношение. Я бы предположил, что стану первой жертвой. Затем Грейтхауз. А потом уже ты.

— Солнце сегодня будет палящим, — сказал ДеКей, глядя на безоблачное небо, которое обещало стать ярко-синим в течение часа. — Прошу прощения, но я позавтракаю в своей каюте. — Он кивнул и отступил в более густую тень.

— Как насчет еще одной тренировки сегодня утром? — спросил Бром, как только ДеКей ушел. — Упражняться полезно, знаешь ли.

— Нет, спасибо. Это упражнение слишком пахнет возможной смертью.

— Я знал этого человека в другой жизни. — Эти слова Фалькенберг обратил уже к Мэтью. — Ему было плевать на опасность, у него горели глаза. Что агентство «Герральд» сделало с ним? По-моему, оно превратило его в молокососа…

— Вижу двух всадников, — перебил Хадсон. Он пристально смотрел в сторону острова, глаза сузились от ярких бликов солнца на воде. — Вершина утеса, примерно пятнадцать градусов по правому борту. Видите?

Мэтью увидел, о чем говорит Хадсон.

— Да. Две фигуры… с такого расстояния сложно сказать, мужские или женские. Сидят на лошадях на краю утеса и смотрят вниз на корабль.

— Капитан Брэнд! — позвал Бром. — У нас тут наблюдатели!

Брэнд подошел со своей подзорной трубой и посмотрел в нее.

— Двое мужчин, — доложил он. — Похоже, просто наблюдают. О… теперь идут. Повернули коней и поскакали на восток… сейчас их не видно. — Он сложил трубу. — Неизвестно, как нас примут, когда мы сойдем на берег. Нужно будет достать несколько пистолетов… на всякий случай.

— Я поведу береговой отряд, — сказал Бром, явно не желая сидеть без дела.

— Я тоже буду рад пойти, — вызвался Хадсон. — И мне понадобится два пистолета. А лучше три.

Капитан и Бром несколько мгновений, не мигая, смотрели на него, а затем Брэнд расхохотался и сильно хлопнул Хадсона по спине. Мэтью подумал, что если бы кто-то — даже шутя — нанес ему такой удар, это выбило бы из него позвоночник. Так или иначе, это означало, что корабль он не покинет. Двое мужчин уже были снаряжены для берегового отряда.

— Мы могли бы уплыть отсюда, — шепнул Хадсон, как только поблизости не оказалось лишних ушей, кроме Мэтью. — Перелезай через борт, доберись до берега и скройся там прежде, чем за тобой отправят лодку. Я сделаю то же. Что скажешь?

— Я скажу… давай, если тебе угодно, но я должен остаться здесь.

— Что?! Господи помилуй, да что тебя здесь держит?

Мэтью тяжело вздохнул. Он не знал, как заставить Хадсона понять его, ведь трудно было объяснить это здравомыслящему человеку. Впрочем, Хадсон и здравый смысл периодически казались жителями совсем разных островов, поэтому Мэтью попытался. Он указал на Профессора Фэлла, стоявшего в некотором отдалении и будто обдумывающего возможность собственного прыжка за борт.

— Я заключил сделку и должен довести дело до конца, — сказал Мэтью и удивился, почему все мухи на острове (если они вообще тут обитали) не устремились в раскрытый рот Великого.

— Ты, верно, шутишь! — наконец произнес Хадсон. — Даже если у тебя будет шанс сбежать, ты этого не сделаешь? Так, что ли?

— Да. Именно так.

— Солнце не такое жаркое, но, похоже, оно напекло тебе голову.

— Ты можешь поступать так, как тебе заблагорассудится, — качнул головой Мэтью. — Но старик выполнил свою часть сделки, и я намерен…

— Старик? Говоришь так, будто он добрый хозяин таверны, который раздает детям леденцы. Только послушай себя! Ты забыл все, через что он заставил тебя пройти? Он чуть не убил Берри. Что касается меня, то сначала он убил Ричарда, а потом черт знает что творил со мной в той проклятой деревне. Он тебе не друг, Мэтью. И ты за него не отвечаешь. Слышишь меня?

— Ни дружбы, ни ответственности тут нет. Но я полагаю, что он… — Мэтью помедлил и спокойно продолжил, — клиент. А я никогда не отворачивался от клиентов. Не хочу начинать сейчас.

— Боже мой… — Хадсон даже отступил на шаг, как будто Мэтью своими словами нанес ему удар. — Боже, — выдохнул он, — я вижу, что у тебя на уме. И это так же безумно, как и вся эта затея! Ты думаешь, что с тех пор, как убили людей Фэлла, за него некому заступиться перед Блэком и ДеКеем. Ты думаешь, что сможешь отговорить их от убийства, когда придет время, не так ли? Ты хочешь защитить его, если сможешь? — Хадсон насмешливо фыркнул. — Что до меня, то я бы надел ему на шею якорную цепь и перебросил его через борт.

— У тебя получается очень экзегетическая картина.

— Пусть так, что бы это ни значило. Мэтью, я тебе так скажу: нравится тебе это или нет, но он не отплатит тебе за добро той же монетой. Что бы ты для него ни сделал, этот старый ублюдок не сделал бы того же для тебя, помяни мое слово.

— Конечно, не сделал бы, — согласился Мэтью. — Но, опять же, я не он. И не ты. Я должен действовать так, как считаю правильным.

— Тогда, может быть, я сумею починить твою лодку. — С этими словами Хадсон направился к Профессору Фэллу. Мэтью поспешил за ним. Как только они приблизились к Профессору, тот смерил их обоих недовольным злобным взглядом.

— Вот ваш шанс, — сказал ему Хадсон. — Пока все отвлеклись, прыгайте. Вы вполне можете добраться до этого пляжа, там не больше ста ярдов. А я буду следовать за вами. Как насчет...

Профессор воззрился на него с мрачной улыбкой.

— Мой дорогой сэр, я однозначно не стану этого делать. Хотя в прошлой жизни я был знатоком морских обитателей и изучал тайны глубин, я, к сожалению, так и не научился плавать. И, если вы посмотрите на пляж и те скалы за ним, то поймете, что попытка взобраться наверх — просто хорошая возможность переломать себе все кости. Так что вы можете прыгать, а я понаблюдаю за вашим прогрессом.

Хадсон окинул взглядом пляж и скалистые утесы, после чего прошипел:

— Черт!

Мэтью решил, что на этом его план с драматическим побегом по морю отменился. Лодку тем временем спустили на воду с двумя привязанными к ней бочонками и с тачкой на борту. Фалькенберг и еще трое членов команды — вооруженные пистолетами, — начали грести к колее для телег, которая проходила через лес у береговой линии примерно в миле к востоку. В то же время двое мужчин с кожаными футлярами для инструментов, привязанными к шее, спустились за борт, чтобы исправить нанесенный штормом урон. Их дыхательные трубки были больше обычных гибких бамбуковых тростников, что позволяло им чуть дольше проработать под водой.

Солнце поднялось выше, средиземноморская жара усилилась. День продолжался.

Примерно через час после того, как лодка достигла берега, а люди отправились на поиски пресной воды, Мэтью был на палубе, когда впередсмотрящий окликнул капитана Брэнда:

— Сэр! Маленькая лодка огибает мыс с востока!

И правда, это было похоже на рыбацкое судно около двадцати пяти футов в длину с одной мачтой. Брэнд наблюдал за его приближением через подзорную трубу. Мэтью тоже проявил к нему живой интерес.

Хадсон нашел место, чтобы устроиться на досках в тени, однако при тревоге он вскочил, как гончая, почуявшая лису, и встал рядом с Мэтью у кормы по правому борту. Мэтью отметил, что от Великого не укрылся пистолет Брэнда, однако он не предпринял отчаянных попыток выхватить его.

Рыбацкая лодка подошла, ее парус наполнял бриз, а сеть висела на сушилке на корме. Когда судно приблизилось, можно было увидеть четырех человек. Все они были одеты по погоде, а один — рулевой — был без рубахи. Все они сосредоточились на «Немезиде», не разговаривая друг с другом. Казалось, столь крупный корабль удивил их. И тем крупнее он казался, чем ближе они подбирались. Оружия не было видно, однако Брэнд достал пистолет и положил его на коробку с компасом рядом со своей правой рукой.

— Мистер Страуд! — позвал он человека ДеКея, который стоял у перил, наблюдая за приближением лодки. — Подойдите сюда и, пожалуйста, держите пистолет наготове.

Лодка была почти рядом. Ее парус опустился, чтобы судно могло дрейфовать недалеко от «Немезиды». Мэтью и другие увидели, что вся команда на борту была темнокожей, но они отличались от африканцев. Казалось, средиземноморское солнце годами опаливало их кожу, чтобы сделать ее цвета красного дерева.

Когда рулевой без рубахи повернул лодку так, что ее корпус мягко поцеловал «Немезиду», один из мужчин, стоявших на носу — темноволосый темнобородый и жилистый — очевидно, из-за физического труда, — обратился к наблюдавшим за ними, и Мэтью показалось, что незнакомец говорит на смеси языков. Никто на борту «Немезиды» не знал этого наречия, поэтому после затянувшегося молчания мужчина задал другой вопрос.

Мэтью не был экспертом в лингвистике, но ему показалось, что он слышит мешанину из итальянского, французского и греческого языков с добавлением щелканья губами на определенных слогах и почти музыкальных спадов и подъемов интонации и темпа. Он никогда не слышал ничего подобного, как и остальные. Из-за тишины складывалось впечатление, что «Немезида» полна призраков.

Наконец Брэнд прочистил горло и громко спросил:

— Кто-нибудь из вас говорит по-английски?

Люди на лодке переглянулись. У них был такой же отсутствующий вид, что и у экипажа «Немезиды» несколько секунд назад.

— Очевидно, — тихо сказал Хадсон, наклоняясь к Мэтью, — у нас некоторая проблема в общении.

— Английский! — повторил Брэнд. — Кто-нибудь говорит?

Молчание продолжилось.

— Я думать… я немного знать этот язык, — сказал рулевой без рубашки. Он произнес эту фразу с таким трудом, будто его рот был наполнен иглами терновника, а челюсти были сделаны из ржавого железа.

Это был пожилой джентльмен, хотя по потемневшей и высохшей коже с множеством морщин трудно было представить, сколько именно ему лет. Мэтью подумал, что, возможно, за семьдесят. У него была длинная белая борода и копна вьющихся белых волос. Он был худым и невысоким — на два или три дюйма выше пяти футов.

Когда рулевой произнес эти слова на странном для местных диалекте, остальные уставились на него с полным непониманием, а затем начали говорить с ним на смеси языков. Рулевой отошел со своего места и подошел чуть ближе, обратившись к капитану Брэнду:

— Мы… — он сделал паузу, чтобы подобрать слово, — приветствовать вас!

— Что это за остров?

И снова местному жителю потребовалось несколько мгновений, чтобы переварить вопрос и выдать ответ:

— Голгофа.

— Капитан Эван Брэнд корабля «Немезида». — Он коснулся своей груди, чтобы подчеркнуть свои слова, будто разговаривал с существом из другого мира или с ребенком-идиотом.

Седобородый рулевой заморгал от яркого солнца. Он обвел взглядом очертания корабля, а затем уставился на остальных наблюдателей, разглядывавших его, включая Хадсона и Мэтью. Затем он снова обратил внимание на Брэнда, поднял левую руку и положил ее на свою покрытую белыми волосами грудь.

— Мой имя… Фрателло^[23] корабля «Амика».

— Итак, мы, кажется, достигли взаимопонимания, — быстро заметил Брэнд, обращаясь к Страуду. Затем вновь заговорил с Фрателло: — У нас проблемы с рулем. Сейчас этим уже занимаются мои люди. Мы ожидаем, что все будет в порядке уже через несколько часов. Кроме того… — Он остановился, явно видя, что старик путается в словах и спросил: — Вы понимаете меня?

— Проблемы с рулем, — последовал ответ и кивок. — Где… вы уплывать?

— Из Лондона.

— Где?

— Лондон, Англия. Держим путь в Венецию.

— Венеция?

Капитан нахмурился.

— Венеция, Италия. Вы разве не знаете, где это?

Фрателло заговорил с остальными на свое языке. После коротких переговоров он ответил на вопрос Брэнда:

— Мы здесь… иметь собственный мир.

— Ясно. Что ж… я подумал, что мы могли бы пополнить здесь свои запасы воды, пока стоим на якоре. А это, повторюсь, не продлится долго. Я послал вперед береговой отряд, чтобы заполнить пару бочонков. Вы не против? Я имею в виду… вы все.

— Вода, — кивнул Фрателло. — Да. Иметь много колодец. Но… я прошен…— Он сделал паузу, и Мэтью увидел, как его губы шевелятся, будто бы переводя с языка острова на английский. — Мы прошены… — исправился Фрателло, — приглашать вас… всех вас… пир. Сегодня ночью.

— Пир? Не понимаю, — покачал головой капитан.

— Мы видеть вас сегодня утром… Слово… «прибыть» в городе говорить. Так что… чтобы… — Он снова поколебался, подбирая слова. — Посетители. Пировать в дворец!

— Во дворце?

— С король Фавор.

— У этого острова есть король, — сказал Хадсон с кривой ухмылкой, которую Мэтью проигнорировал. — Если мы правильно разыграем наши карты, — шепнул Хадсон, — то можем всю эту шайку бросить в подземелье.

— Пир, — пробормотал Брэнд. По его ровному тону Мэтью понял, что приглашение пока не укладывается у капитана в голове.

— Много еды, — продолжал Фрателло. — И вино. Много вино с наши… виноградники.

— Что ж, я… должен спросить об этом своего господина. Я хочу сказать, мы всего лишь…

— Спросить своего господина о чем, капитан? — ДеКей возник посреди разговора тихо, как тень. На нем была широкополая белая шляпа, отбрасывающая достаточную тень на его маску, и это было необходимо, поскольку местное солнце вряд ли собиралось щадить воск. Позади ДеКея стоял высокий уродливый Кардинал в своей черной рясе. В свете дня он выглядел хуже обычного, потому что его кожа была почти такого же цвета, как шляпа ДеКея.

Брэнд потратил около минуты на то, чтобы разъяснить хозяину «Немезиды» положение дел. ДеКей слушал, опустив лицо, но островитяне, разумеется, разглядели его маску. И где, спрашивается, взять непроницаемую стену, когда она так нужна?

— Голгофа, — наконец сказал ДеКей, поднимая голову и обращаясь к Фрателло. — С какой страной аффилирован ваш остров?

— Язык, сэр, — пришел на помощь Брэнд, когда Фрателло промолчал. — Они не очень хорошо говорят по-английски. И я бы посоветовал вам говорить медленнее, чтобы они могли вас понять.

— С какой страной вы торгуете? — спросил ДеКей.

— Торгуете? Торговать? — Фрателло нахмурился, пытаясь понять, что означает это слово, а затем закивал: — Не иметь никакой торговать. Все здесь… у нас есть.

— Такой маленький остров — и независимая страна? — удивился ДеКей, его слова были обращены к капитану. Затем он заговорил с Фрателло, произнося каждое слово четко и медленно: — Почему ваш король хочет, чтобы мы пировали с ним?

— Мало посетитель! Король Фавор говорит… отмечать этот день!

— Я полагаю, — вкрадчиво произнес ДеКей, — было бы невежливо отказаться.

— Я бы не рекомендовал соглашаться, — возразил Блэк. — Эти люди могут быть дикарями и попытаться убить нас, как только мы сойдем с корабля.

Мэтью не сумел прикусить язык и сказал:

— И это говорит самый страшный зверь и убийца на этом корабле.

Ответа он не получил. Никто толком не среагировал на его замечание, разве что спина Блэка слегка напряглась.

— Независимая страна, — повторил ДеКей и поднял палец, коснувшись своей маски на подбородке. — Теперь меня это интересует. Адам, разве ты не хочешь встретиться с королем?

— Единственный король, встречу с которым я предвкушаю, это мой хозяин.

— Хм. — Глаза ДеКея — оба, фальшивый и настоящий — окинули красные скалы и зеленые лесистые холмы за ними. Вдалеке безмолвно возвышался окутанный туманом конус вулкана. — Мы принимаем приглашение, — сказал он Фрателло. — Каковы условия? — Когда Фрателло остался нем, ДеКей перефразировал свой вопрос: — Как мы будем добираться до дворца?

— Большая лодка. Приходить на закате. Приветствуем вас!

— Сообщите своему королю, что мы рады присутствовать на этом празднике. — И снова в ответ на неуверенное молчание Фрателло ему пришлось сказать проще: — Мы благодарны. И будем готовы.

Фрателло кивнул, дав знак, что понимает. Он вернулся к штурвалу, парус был поднят, и «Амика» отплыла от «Немезиды», чтобы снова обогнуть мыс.

— Это ошибка, — сказал кардинал. — Мы должны оставаться здесь, пока работы не закончатся, а потом…

— Осади, Блэк, — прервал его ДеКей, демонстрируя своим видом полное превосходство. — Ты можешь оставаться здесь, если тебе угодно. Для охраны корабля хватит трех человек. Брэнд, я ожидаю, что на этом событии у нас также будет вооруженная охрана. Ты понял?

— Да, сэр.

— Пир и король. — ДеКей повернулся к молодому решателю проблем. — Что скажете на это, Мэтью?

— Да здравствует король Фавор, — ответил Мэтью. — Кем бы он ни был.

— И мы это выясним, не так ли? — В его здоровом глазу мелькнул коварный огонек. Затем он обратился к Брэнду: — Как продвигаются работы?

— Они в процессе, сэр. Но еще многое предстоит сделать.

— Очень хорошо. Я хочу, чтобы с первыми лучами солнца этот корабль поднял паруса. Доброго дня, джентльмены. — Приподняв шляпу, ДеКей вернулся вниз. Блэк несколько раз прошелся взад-вперед от кормы к носу, а затем, испытывая явное отвращение к дневному свету, вернулся в свое удобное святилище.

— У нас шесть часов до захода солнца, — сказал Хадсон, когда они с Мэтью снова остались одни у перил. — Я скажу тебе вот что: ты можешь чувствовать ошибочную потребность защитить этого старого сукина сына, но я — нет. Когда мы уберемся с этой посудины, я возьму в руки пистолет и больше не вернусь. Я просто хочу убедиться, что ты не станешь мне мешать.

— Разумно ли давать себя убить, прежде чем ты сможешь насладиться королевским пиром?

— После пира. И ты ошибаешься: я не собираюсь давать себя убить — ни сегодня, ни завтра, ни в следующем месяце в Венеции.

— Я думал, твоя цель, когда ты ввязывался в эту авантюру, состояла в том, чтобы защитить меня.

— Так и было, — сказал Хадсон, — пока я не понял, что ты стал большим мальчиком. Ты уже не так беспомощен, как был, когда мы познакомились. Ты можешь вести свой бой лучше, чем я это делаю кулаками, и в этом вся загвоздка. — Он на мгновение уставился на море, простиравшееся к горизонту. — Ты умнее меня, Мэтью, — тихо сказал он. — Более осторожный, если это имеет смысл. Я думаю… ситуация, в которой мы оказались, требует мозгов, а не мускулов… я здесь просто не в своей стихии. Да и необходимость существовать в качестве заключенного… я хочу сказать, еще один месяц… Нет. Я бы предпочел рискнуть на острове. Я мог бы поговорить с этим королем без зрителей. Или украсть лодку… не знаю. Если бы я мог сесть на корабль, идущий в Венецию… позвать там кого-нибудь на помощь — законников или кого-нибудь еще… и положить конец этой безумной выходке, прежде чем… — Он осекся и пожал плечами. — Но здесь я не могу ничего сделать, не могу ничего решать. Это невыносимо, понимаешь? Я говорю тебе, что собираюсь сделать, чтобы быть уверенным, что, когда момент настанет, ты не помешаешь моей руке схватиться за пистолет. Потому что в роковые секунды колебания могут быть для человека губительны. Тебе ясно?

Хадсон посмотрел на Мэтью, и в его измученных глазах горела потребность в свободе. Эта жажда во сто крат превосходила ту цель, что избрал для себя Мэтью. Мэтью двигался курсом мудрости и стабильности. Великому это не подходило.

Хорошо это или плохо, но Мэтью не собирался становиться еще одним надзирателем для Хадсона.

Он кивнул.

— Ясно.

Глава одиннадцатая

Лодка, прибывшая на закате, была немногим больше первой — всего на три фута шире, а в длину составляла восемь футов. Путешествие, учитывая количество пассажиров, обещало быть трудным. У руля снова был Фрателло, но на этот раз он был одет по случаю — в темно-коричневый костюм в комплекте с панталонами и плащом, а также фуражкой. Он постоянно ерзал и пытался поправить одежду, как если бы изнутри она была усеяна репейником. Это говорило о том, что указ короля Фавора быть одетым по форме пересиливал собственное стремление Фрателло к комфорту.

На такелаже было еще два островитянина. Остальные места были отданы команде «Немезиды»: пятерым членам экипажа, Страуду, Тэллоу, Фалькенбергу, капитану Брэнду, ДеКею в элегантном белом костюме, Хадсону, Мэтью и Профессору Фэллу. Последний, узнав, что Блэк остается на «Немезиде» вместе с тремя членами экипажа, рассудил, что пир с незнакомым королем предпочтительнее голодной ночи со знакомым кардиналом.

Солнце еще не зашло. Красные лучи играли на поверхности моря с запада, приятный бриз обдувал разгоряченные тела. Лодка плыла вперед, огибая мыс, который она миновала по прибытии, и наконец приблизилась к каменистому пляжу, за которым раскинулся густой лес. Примерно в миле за другим изгибом стояла на якоре бригантина, ее голые мачты были усеяны чайками. На этом судне не было видно огней. Когда рыбацкая лодка проплывала мимо, Тэллоу встал со своего места на корме и издал крик, который заставил чаек разом взлететь с мачт. Пространство окутала какофония звуков: крики птиц, шелест их крыльев, скип деревянных досок. Белый вихрь чаек кружился в воздухе, некоторые проносились прямо над лодкой, а затем начали садиться обратно. Очевидно, судно для них стало уже привычным местом, поскольку оно было почти полностью покрыто белыми росчерками птичьего помета. Пока лодка проплывала мимо, Мэтью разглядел название корабля: «Империаль».

Еще через полчаса путешествия в поле зрения показался второй потемневший корпус корабля, прижатый к скалам, которые выступали из моря, как рот, полный сломанных зубов. По-видимому, судно было разрушено штормом, поскольку держалось на воде низко и криво, грот-мачта сломалась и повалилась, став дополнительным убежищем для морских птиц. Корабль выглядел заброшенным.

Последние лучи света угасали, но Мэтью снова удалось разглядеть потускневшее название, когда-то принадлежавшее гордому французскому торговому — или пиратскому? — судну «Rover de la Mer^[24]».

Лодка обогнула еще один изгиб пляжа и леса, и перед пассажирами предстало поразительное зрелище: бухта с причалом и полудюжиной рыбацких судов разных размеров, а за ней вилась дорожка к каменным строениям, вырезанным прямо в красных скалах, поднимавшихся на несколько сотен футов. Вдоль причала и среди строений горели факелы, и, когда лодка приблизилась к причалу, Мэтью и остальные смогли разглядеть группу фигур, ожидающих их прибытия.

— Где же духовой оркестр? — хмыкнул Хадсон. — Или, по крайней мере, парочка скрипачей?

Мэтью неопределенно кивнул, но отвечать не стал. Он почувствовал, как ДеКей, Брэнд, Страуд, Тэллоу и Фалькенберг напряглись, когда лодка причалила. Все, кроме ДеКея, носили под плащами и жакетами пистолеты и были готовы при необходимости пустить их в ход. Никто не знал, что их на самом деле ждет на Голгофе: мирное пиршество или спланированная засада с жертвоприношениями? После этих брошенных кораблей вопрос встал по-настоящему остро.

Парус на лодке был спущен, к причалу бросили канаты и привязали трап. Фрателло пересек его первым и отправился расталкивать толпу примерно в тридцать человек, многие из которых держали факелы, чтобы лучше рассмотреть прибывших иностранцев.

Следующими на сушу отправились островитяне с Голгофы, а за ними, слегка пошатываясь, сошли на берег Фалькенберг, Страуд, Тэллоу, Брэнд и Хадсон. Последний бросил на Мэтью взгляд через плечо, и в его глазах застыли сомнения в успешности сегодняшней экспедиции.

— Профессор Фэлл, вы следующий, — сказал ДеКей. — Мэтью, потом вы.

Фэлл несколько секунд злобно таращился на ДеКея, а потом все же прошел по трапу, стараясь, как мог, сохранять равновесие. Мэтью перешел вслед за ним, надеясь не повторять подвиг Роуди Реджи и не свалиться в воду. ДеКей сошел на берег последним.

На пристани стояли две пустые телеги для сена, каждая была запряжена лошадьми, на козлах сидели местные кучера. Фалькенберг, Хадсон, Брэнд, Профессор, Мэтью и ДеКей забрались во вторую телегу, остальные сели в первую. Фрателло встал рядом с кучером первой телеги, и они тронулись.

За их продвижением пристально следили островитяне с факелами. У Мэтью возникло тревожное чувство, что гости были не просто приглашены на пир, но и сами должны были стать его основным блюдом. Фалькенберг и Брэнд, очевидно, чувствовали то же беспокойство, поскольку их руки то и дело касались оружия. Хадсон с особым интересом наблюдал за ними.

Когда они добрались до деревни — или города-утеса… или островного поселения (Мэтью размышлял, как правильно назвать это место) — в поле зрения попало множество улочек, вымощенных камнем и лучами расходящихся от центральной дороги. Дома выглядели древними, потому что окна и двери в них покосились и были покрыты не одним слоем высохшей побелки. Крыши были плоскими, на некоторых из них были разбиты сады. Деревья и кустарники клонились к земле, виноградные лозы аккуратно свисали с камней.

Еще через несколько мгновений стало ясно, что две телеги направлялись к более крупному сооружению. Это было квадратное здание из красного камня, как и остальные, но в высоту превосходило их примерно вдвое. Впереди раскинулся внутренний двор, освещенный факелами по периметру. В прямоугольных окнах горел свет масляных ламп. Стекол не было, однако окна были защищены от ветра ставнями — ныне распахнутыми — и навесами.

Телеги свернули в этот роскошный по местным меркам двор, в то время как дорога продолжала змеиться выше по склону. Лошади остановились, кучера спешились, и пассажиры снова сошли на землю с помощью небольших пандусов. Во время спуска Профессор Фэлл потерял равновесие и мог бы упасть, если б Мэтью не поддержал его. Подумать только! Полгода назад он и представить себе не мог, что будет оказывать этому человеку подобного рода помощь. Хадсон в ответ на это бросил на него взгляд полный мрачного неодобрения, но Мэтью лишь пожал плечами, и они продолжили путь.

— Сюда, пожалуйста! — сказал Фрателло, и его английский показался увереннее, чем был утром. Он указал группе на пару открытых дверей, за которыми сиял свет фонарей. В дверях стояли двое островитян, также одетых в наряды, чем-то напоминавшие смесь итальянских и греческих, со свободными плащами и остроконечными шляпами. Прежде чем они вошли в дом, по-видимому, считавшийся здесь королевским дворцом, Мэтью заметил, что ДеКей остановился у повозки и протянул руку, чтобы погладить ближайшую лошадь.

Тэллоу бесцеремонно толкнул Мэтью вперед, и группа прошла в дом, чтобы тут же получить почтительный поклон от островитян, дежуривших у дверей.

Как только они вошли, зазвучала музыка флейт и колокольчиков от приветственной группы музыкантов: четырех мужчин и двух женщин. Музыканты были одеты в туземные наряды, приличествующие официальному празднеству. Над головой с открытых стропил свисали фонари на цепях, расписанные узорами синего, красного и золотого цветов.

— Идите, идите! — подталкивал Фрателло, проводя посетителей мимо музыкантов, которые последовали за ними, держась на небольшом расстоянии и продолжая играть. Взорам чужестранцев открылась широкая лестница с полированными перилами, ведущая на второй этаж. На площадке между этажами было закреплено полотно, судя по всему, являвшееся флагом Голгофы: узор тех же цветов, что изобиловали на стенах, полу и площадке, поразительно похожий на крест Святого Георгия. Однако этот крест был синим на красном поле, а не красным на белом.

Посетителей провели мимо парадной лестницы через арку направо, а затем в большой банкетный зал с высоким потолком, где двенадцать человек сидели на стульях за длинным праздничным столом. Последним порог зала переступил ДеКей. Шествие замыкали музыканты. Как ни странно, никто из островитян не выказал явных признаков любопытства при виде вычурной маски ДеКея.

При появлении гостей изысканно одетые горожане — разных возрастов: от двадцати до шестидесяти — встали и начали приветствовать гостей звоном маленьких колокольчиков, что напомнило Мэтью бой курантов. Мелодия музыкантов и звон слились в необычную какофонию, заставившую Брэнда и Фалькенберга снова потянуться руками к оружию.

Из островитян за столом присутствовали восемь бородатых мужчин и четыре женщины с цветами в волосах. В дальнем конце стола стоял такой же стул, как и все остальные. Он не был ни специальным образом украшен, ни увеличен в размерах, но Мэтью предположил, что именно он зарезервирован для короля, который еще не прибыл. Фрателло, который, очевидно, был правой рукой короля, обратился к островитянам на их родном языке. После этого звон колокольчиков стих, и голгофяне заняли свои места.

— Садитесь! Садитесь! — уговаривал гостей Фрателло. Он сновал от одного пустого стула к другому, рассаживая посетителей в произвольном порядке. Мэтью посадили ближе к королевскому месту, чем ДеКея, Хадсона и Профессора Фэлла. Последний с хмурым видом сидел в дальнем конце стола напротив Фалькенберга.

Островитяне переговаривались между собой, бросая быстрые взгляды на посетителей. Наверняка они старались держаться уважительно, но Мэтью казалось, что их осматривают, как диковинных тварей в зверинце. Фрателло и двое других мужчин были заняты тем, что разливали красное вино в деревянные кубки из глиняных кувшинов. На столе пока не было никаких праздничных яств, однако деревянная посуда была подготовлена.

Пока музыканты продолжали играть на флейтах и колокольчиках, прогуливаясь вокруг стола, у Мэтью появилась возможность детальнее изучить обстановку. Он отметил, что беглые взгляды стали чуть дольше, за счет чего Фалькенберг и Брэнд чаще поглаживали свою одежду, под которой было спрятано оружие. Островитяне продолжали переговариваться, но, очевидно, никто, кроме Фрателло, не владел английским языком. Местное наречие все так же напоминало смесь итальянского, французского и греческого языков с отрывистыми фразами и щелкающими звуками.

Мэтью заметил еще одну интересную особенность: при ближайшем рассмотрении костюмы местного населения не казались такими уж изысканными — плащи и рубашки с оборками казались поношенными, на некоторые из них были поставлены многочисленные мелкие заплаты. По-видимому, на острове был более-менее компетентный портной, который поддерживал поношенную одежду в сносном состоянии, но здесь точно был дефицит одежды из магазинов Афин или Милана. Это подтверждало утренние слова Фрателло о том, что здесь у островитян «свой собственный мир», и торгов с другими странами они не ведут. И вопрос «почему не ведут?» занимал Мэтью едва ли не больше всего. Островное государство находилось достаточно близко к большой земле, чтобы до него можно было добраться вплавь в течение нескольких дней.

Мэтью встревожился, вспомнив те брошенные суда, мимо которых они проплывали на закате. Там был один французский и один итальянский корабль, оба напоминали торговые суда и были в два раза больше «Немезиды». Экипаж должен был составлять… человек десять-двенадцать. Так почему же они бросили здесь свои корабли? И еще более тревожный вопрос: что с ними стало?

— Вот, юный сэр, — сказал Фрателло, чей английский теперь звучал вполне свободно. — Вам это понравится. — Сказав это, он начал наливать вино в кубок Мэтью из кувшина, который держал в руках. Как только его рука оказалась перед лицом Мэтью, юный решатель проблем заметил остатки татуировки, почти стертой возрастом и солнцем, на тыльной стороне ладони. Знак напоминал якорь, а под ним значилось имя «Руби».

— С наших собственных виноградников, — хвастливо сказал Фрателло, собираясь перейти к следующему кубку. — У нас большой запас, так что пейте, не стесняйтесь.

— Подождите минутку, — сказал Мэтью. — Ваш английский заметно улучшился с нашей последней встречи. Утром вы ведь едва могли на нем говорить.

— Предположим, — последовал ответ.

— Ваш быстро растущий навык похвален. Но… кто вас обучил?

— Обучил?

— Да, — кивнул Мэтью, не желая пить вино, пока не услышит конкретный ответ. — Кто-то должен был научить вас языку. И я предполагаю, вы совершенствовали навык весь день до сегодняшнего заката. Так кто это был?

— Никто, юный сэр. Я просто вспомнил его.

— Но… кто изначально вас учил?

На смуглом лице Фрателло проступила ухмылка. Темно-карие глаза в пещерах морщин искрились неподдельным весельем.

— Юный сэр, вы говорите загадками! — После чего он ушел, чтобы наполнить кубок островитянина, сидевшего справа от Мэтью. Он что-то сказал ему на местном наречии, что вызвало смех и кивок головы.

Странно, — подумал Мэтью. Он огляделся и увидел, что почти все пьют вино, за исключением Хадсона и Профессора Фэлла. Первый был озадачен мрачными мыслями, явно продумывая свой план побега, а последний смотрел на кубок так, будто из него вот-вот могла выползти ядовитая змея.

В следующий миг Мэтью заметил пожилую женщину с длинными седыми волосами, украшенными венком из голубых цветов, наблюдавшую за ним с дальнего конца стола. Когда он посмотрел на нее, она отвела взгляд, однако вскоре снова принялась разглядывать его, уже не страшась быть в этом уличенной. Она подняла бокал, видимо, чтобы произнести какой-то тост. Мэтью тоже поднял бокал, но пить не собирался: он знал, что в напитке может быть какой-то яд, которым островитяне собирались отравить своих гостей. Мэтью, конечно, видел, что ему наливали вино из того же кувшина, что и многим островитянам, но все же осторожность была не лишней.

Он как раз размышлял об осторожности, когда дверь в левой части банкетного зала открылась. Среди собравшихся тут же воцарилась тишина. Все, как один, поднялись со своих мест и принялись звонить в колокольчики. В комнату вошел человек, который мог быть только королем Фавором и никем другим. В знак уважения ДеКей снял свою треуголку и поднялся со стула, как и другие гости, за исключением Профессора Фэлла, который сидел, скрестив руки на груди, словно под тяжестью Божьей наковальни.

Итак, король Голгофы предстал перед своими гостями.

Это был высокий худой седобородый старик, одетый в то, что можно было назвать плащом из грубой заплатанной и перекрашенной мешковины. Он медленно продвигался вперед, словно испытывая боль от каждого шага, опираясь на длинный сучковатый посох. Фрателло и двое других вышли вперед, чтобы помочь старику, но он махнул им слабой рукой, и они почтительно поклонились, попятившись. На голове Фавора, покрытой редкими пучками седых волос, красовалась медная кривоватая корона, украшенная не королевскими драгоценностями, а множеством мелких ракушек и точеных морских камней. У него был высокий лоб, покрытый грубыми морщинами, и большой крючковатый нос, густые белые брови хмурились над темными глазами, на лице застыла печать усталости. Он прошел к своему стулу во главе стола, и Фрателло задвинул его, когда король сел. Затем Фрателло взял посох и отдал его одному из прислуживающих островитян, чтобы тот поставил его, куда следовало.

Музыка прекратилась, но голгофяне продолжали стоять, пока Фавор не сказал что-то на родном языке. Голос у него оказался надтреснутый и скрипучий. Все сели, Фрателло занял место по правую руку от короля и тихо заговорил с ним, пока Фавор переводил взгляд с одного гостя на другого, начиная с Мэтью, который сидел к нему ближе всех.

Фавор задал Фрателло какой-то вопрос, и тот бегло перевел:

— Король Фавор хотел бы знать ваши имена. Не могли бы вы начать, молодой сэр?

Мэтью представился. Настал черед других участников пиршества: Страуд, Тэллоу, пять членов экипажа, Фалькенберг, Брэнд, Хадсон и ДеКей. Когда очередь дошла до Профессора, он резко поднялся со своего места и хриплым от ярости голосом сказал:

— Скажите ему, что я пленник этих преступников, из-за которых мой корабль затонул, а команду убили. Скажите ему, что я требую, чтобы этих преступников поместили в любую доступную темницу, а мне, мистеру Корбетту и мистеру Грейтхаузу было позволено…

— Прошу прощения, — сказал ДеКей, вставая. Свет лампы отражался от лунных камней, обрамлявших его маску, и придавал фальшивому глазу красноватый блеск. — Мой дядя Дантон просто не в своем уме. Я надеюсь…

— Послушайте меня! — Крик Фэлла эхом отразился от стен. — Я пленник! Спросите Мэтью! Он тоже заключенный! Мэтью, скажи им!

— Позвольте я скажу, сэр? — Настала очередь Фалькенберга встать, прежде чем Мэтью успел сообразить, что сказать. — Пожалуйста, передайте королю Фавору, что долгое путешествие и жаркое солнце повредили рассудок старого дядюшки. А также что молодой мистер Корбетт несет ответственность за здоровье старика, о чем он, несомненно, знает. И это нелегкая задачка, учитывая, что нам предстоит преодолеть очень большое расстояние. Не так ли, Мэтью?

— Не слушайте это дерьмо! — бушевал Фэлл, направляя свой гнев на молчавших Фрателло и короля Фавора. — Они преступники! Слышите меня? Я хочу, чтобы их схватили и посадили за решетку!

— Дядюшка, — внушительно произнес ДеКей, как будто действительно разговаривал с сумасбродным старикашкой, — давай не будем устраивать тут сцену, о которой все потом пожалеют.

Пока Фэлл готовил очередную вспышку гнева, Фрателло начал что-то объяснять королю Фавору, и тот понимающе закивал. Затем он приставил палец к подбородку Фрателло, заставляя того замолчать, посмотрел в разъяренные глаза Профессора и нерешительно произнес:

— Что ж… та еще заварушка, верно?

Глава двенадцатая

Среди гостей на время воцарилось ошеломленное молчание.

Затем Маккавей ДеКей нарушил его:

— Вы из Англии!

Король Фавор заморгал, словно ослепленный светом лампы. Он посмотрел на Фрателло, который заговорил с ним на родном языке, после чего Фавор снова обратил свое внимание на ДеКея.

— Я… с Голгофы. Родился здесь. На этом острове, — сказал он.

— Но вы говорите по-английски! И вы только что произнесли довольно сложное выражение, которое вряд ли использовал бы не коренной житель Англии! Откуда вы знаете это выражение?

Фрателло наклонился вперед, чтобы перевести, но король отмахнулся от него. Прежде чем заговорить снова, он ненадолго задумался.

— Сложное выражение? Не знаю… Я, наверное, слышал его, но… я не помню, где.

— Тогда откуда вы так хорошо знаете английский? Вы говорите на нем без ошибок.

— Правда? — Фавор позволил вопросу повисеть в воздухе, прежде чем ответить. — Должно быть… должно быть, у нас были гости из… той страны. Из вашей страны, как подсказывает мне Фрателло. Да, у нас наверняка были посетители. Ведь были, Фрателло?

— Если и были, сэр, то довольно давно, — был ответ.

— Очень давно, — повторил Фавор, уставившись в никуда.

У Мэтью сложилось впечатление, что король Голгофы был таким же слабоумным, каким люди ДеКея пытались представить Профессора Фэлла.

— Как насчет моей ситуации? — требовательно спросил Фэлл, все еще стоя на ногах и держась за край стола так, будто его ярость грозилась вышвырнуть его прочь из комнаты. — Что делать с этими преступниками?

— Мэтью? — подтолкнул ДеКей. Голос его звучал легко и непринужденно. — Что же мы будем делать?

Мэтью посмотрел на Хадсона, который решил, что настал лучший момент, чтобы осушить до дна свой кубок с вином. Мэтью догадывался, о чем думает Хадсон, потому что и сам об этом думал, видя, как Страуд и Тэллоу слегка наклоняются вперед с видом алчущих стервятников. Скорее всего, их руки лежали прямо на пистолетах, и они были готовы к перестрелке вне зависимости от того, каким будет следующее заявление Мэтью. Хадсон, похоже, тоже решил повременить со своим планом побега: закрытое помещение плохо подходило для сопротивления вооруженным убийцам: ранен мог быть любой из присутствующих, даже король Фавор мог оказаться убитым в течение ближайших пятнадцати секунд.

Следовательно… памятуя о том, что по возвращении на борт «Немезиды» Профессору может грозить нечто посерьезнее, чем суровый надзор у открытой двери — наверняка, эта банда была готова избить старика до полусмерти, — Мэтью посмотрел на короля и сказал:

— Боюсь, дядюшка Дантон сегодня немного перегрелся на солнце.

Фэлл стоял неподвижно, его напряженные сомкнутые в тонкую линию губы подрагивали. Мэтью вот-вот ожидал услышать крик «Предатель!» самым яростным тоном из доступных Профессору, и считал, что положение дел складывается самым непостижимым образом.

Рот Профессора остался закрытым, янтарные глаза потухли. Он наклонился, поднял свой кубок вина и швырнул его в противоположную стену. Вино расплескалось по камням. С этим выражением беспомощного гнева старый беззубый тигр опустился на стул и развалился на нем, как пугало в тонком шелковом халате.

— Прошу простить нас, ваше величество, — сказал ДеКей Фавору, также опускаясь. — Мы не предполагали, что дядюшка так разбушуется. Мы все здесь джентльмены.

— Джентльмены, — повторил Фавор, катая это слово на языке, как виноградинку. — Да. Все здесь джентльмены. И леди. Это мой совет. — Он поднял свои тонкие руки в обнимающем жесте. Губы зашевелились, пока он подыскивал нужные слова: — Важность. Эти люди имеют большое значение.

— Вы хотите сказать, что они высокопоставленные лица? — подсказал ДеКей.

— Да. Ведь так, Фрателло?

Король снова заговорил с Фрателло на голгофянском, а туземцы, стоявшие у дверей, ушли через правый арочный проем. Фрателло вскоре последовал за ними. Король Фавор обратился к членам совета с короткой речью, в конце которой они подняли свои кубки в честь прибытия посетителей. Раздался звон колокольчиков, и все выпили. Заметив, что Мэтью воздержался, Фавор наклонился к нему и заметил:

— Наши виноградники очень хороши, молодой человек. — Он поднял свой кубок. — Я подозреваю, что правильным словом было бы… дайте подумать… отборные.

Мэтью на миг поколебался. Однако он заметил, что все, кроме «старого дядюшки Дантона», пьют, а Хадсон жестом просит островитянина снова наполнить его кубок.

Мэтью осмелился попробовать вино и нашел его теплым и пряным, с нотками сушеной вишни и легкой горчинкой. Вино и вправду было отборным, хотя Мэтью и не мог назвать себя поклонником такого вкуса. Он видел, что кувшины сновали туда-сюда между гостями, поэтому, если вино было отравлено, то все, кроме Фэлла, уже получили дозу. Впрочем, возможно, яд был не в самом вине, а в кубках? Могло ли такое быть? Мэтью подумал, что, возможно, придает этому слишком большое значение. В конце концов, ни от кого из островитян не исходило враждебности. Но он не уставал думать, что они могли быть хорошими лицедеями. Равно как могли быть и просто гостеприимными людьми.

Он обдумывал все это, когда Фрателло и двое других островитян, сопровождавших его, снова появились в комнате, катя перед собой тележки с едой. И с какой едой! На тележках стояли блюда с запеченной рыбой, чем-то похожим на бараньи ножки и куски мяса, обжаренного на открытом огне, большие миски с рагу, блюда с тушеными моллюсками, жареными каракатицами в чесночном соусе, от аромата которого у Мэтью свело голодной судорогой внутренности, блюда из зеленого горошка, фасоли, кукурузы и жареного картофеля, салаты, украшенные грибами и оливками, а также буханки хлеба — белого и черного, — блестящего от масла.

Когда угощение перекочевало на стол, и к нему потянулись нетерпеливые руки с тарелками, Мэтью почувствовал, что был близок к обмороку — не от предполагаемого яда, а от пьянящих ароматов местных блюд. Он понял, что каким бы талантливым ни был корабельный повар «Немезиды», сидящий от него по правую руку, он может с позором окунуться в одну из мисок снеди, потому что главный секрет еды был в ее разнообразии, которое на этом столе было представлено во всей красе.

— Ешьте! — пригласил король Фавор. Это было слово, которое для островитян не нуждалось в переводе. Гостей тоже не пришлось уговаривать.

Фрателло встал рядом с королем со свежим кувшином вина, а два других голгофянина удалились в помещение, которое, должно быть, служило кухней. Флейтисты тихо наигрывали ненавязчивую музыку в другом конце комнаты, и им лишь изредка вторили отбивающие ритм колокольчики. Больше никого не волновала возможная перестрелка: все жадно накинулись на еду и вино.

Пока Мэтью наслаждался второй порцией восхитительного рагу из баранины с грибами, он заметил, что Профессор Фэлл сидит неподвижно и буравит глазами угощения, которые выложили перед ним на тарелке. Прежде чем он потянулся к ней, чтобы отправить ее вслед за кубком в стену, Мэтью окликнул его:

— Дядя! Не надо этого делать.

Фэлл ледяным взглядом уставился на нарушителя его спокойствия.

— Я лишь хотел напомнить дядюшке, — сказал Мэтью, объясняя свой возглас и Профессору, и королю, — что мы гости на этом острове и не хотим, чтобы наши плохие манеры, наша необоснованная злоба или отсутствие здравого смысла помешали насладиться трапезой. Утро вечера мудренее, дядя. Пусть еда останется в целости.

Фэлл не двигался и ничего не говорил, но, если б его глаза были кинжалами, в Мэтью уже появилось бы множество дырок, так что он превратился бы в фонтан вина, которое он — по глупости или нет — позволил себе отведать.

Профессор снова уставился на свою тарелку. Мэтью внимательно наблюдал за ним и краем глаза замечал, что король Фавор, ДеКей, Фалькенберг и Хадсон заняты тем же самым. Наконец Фэлл взял нож и вилку и начал медленно отрезать кусок баранины, лежащей перед ним, распиливая ее так, будто отрезал голову злейшему врагу.

Во время пира островитянка с длинными седыми волосами заговорила, обращаясь к королю Фавору с каким-то вопросом, явно касавшимся — судя по ее кивку — Маккавея ДеКея.

— Нильда хочет знать, — сказал король, — является ли то, что вы носите на лице… — он помедлил, подбирая слова, — вашей национальной одеждой.

Он указал на лицо ДеКея.

— Вовсе нет, — был ответ. — Это необходимая деталь только моего гардероба.

Фрателло на всякий случай перевел королю ответ.

Кто-то из островитян задал еще какой-то вопрос, и Фавор озвучил его:

— Далеко ли ваша земля?

— Путешествие длилось много месяцев, — ответил ДеКей, который преуспел в том, чтобы делать осторожные маленькие глотки из своего кубка. Он предусмотрительно захватил с собой вилку и ложку небольшого размера. Белый костюм он защитил салфеткой. Мэтью не заметил, как он поглощал пищу, но на данный момент еды в его тарелке практически не осталось. — Позвольте и мне задать вопрос, сэр, — обратился он к королю, когда Фрателло перевел его ответ. — Сколько человек живет на этом острове?

— Сколько? — спросил Фавор у Фрателло, как будто бы сам не имел об этом ни малейшего понятия.

— Четыреста восемьдесят восемь, по последним подсчетам.

— Это единственный город? — продолжал ДеКей.

— Единственный, — сказал Фрателло.

— И вы не торгуете с другими странами?

— Нам ничего не нужно, — ответил Фавор. — Мы полностью… — он снова замялся, пытаясь выудить из своей памяти нужные слова языка, который он «вероятно, слышал» — или которому его учили — много лет назад. — Удовлетворены, — наконец сказал он. Затем покачал головой и исправился: — То есть… я хочу сказать, нам всего достаточно… самим по себе. Понимаете?

— Самодостаточны? — подсказал Мэтью, которому не терпелось задать собственные вопросы. — Неужели вам никогда не хотелось поехать в другую страну? Просто, чтобы посмотреть, как там все устроено?

Король Фавор пристально посмотрел на него, и в глубине его темных глаз что-то блеснуло.

— Зачем? — спросил он.

— Из любопытства, — не унимался Мэтью.

— Что обозначает это слово?

— Желание познавать новое и учиться.

— Ах, да. Спрошу еще раз: зачем? Наш мир здесь. Мы им вполне довольны. Наш пир этой ночью… вы видите, у нас есть все, что нам нужно. Чем нам поможет путешествие в другую страну?

— Согласен. Ничем, — заговорил ДеКей, и у Мэтью появилось ощущение, что в голове этого человека зреет какой-то план. — А армия ведь у вас есть, не так ли?

— Армия?

— Солдаты. Оружие. На случай, если вам понадобится защищаться от нападения. Я имею в виду, если другая страна захочет завоевать вашу.

— Солдаты, — повторил Фавор, накалывая кусочек картофеля на вилку и поднося ее ко рту. — У нас нет солдат, они нам не нужны.

— Осторожнее со словами, — посоветовал Профессор. — Эти преступники могут иметь виды на ваши богатства.

— Спасибо, дядя, — кивнул ДеКей. — Ты можешь подремать.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Фавор, отвечая хозяину «Немезиды». — У нас богатая земля. Очень… производящая, как вы можете видеть. Земля дает нам многое. Океан дает нам многое. У нас есть… — У него закончились слова, и он посмотрел на Фрателло, чтобы тот подсказал ему.

— Счастливый дом.

— О, в этом нет никаких сомнений, судя по этому изобилию!

— Фрателло? — рискнул обратиться Мэтью. — Могу я спросить о тех двух кораблях, мимо которых мы проплыли на пути сюда? Кажется, один был французским, а другой итальянским. Почему они там?

Фрателло немного поговорил с королем. Они тихо переговаривались друг с другом некоторое время. Затем Фрателло ответил:

— Первый пришел много лет назад. Он оказался здесь из-за шторма. Второй тоже много лет назад. Покинутый корабль, выброшенный морем.

— Покинутый? На борту никого не было?

— Никого.

Мэтью с трудом верилось в это.

— А французский корабль, который попал в шторм? Что стало с его экипажем?

И снова состоялась небольшая беседа между Фрателло и Фавором, после чего первый ответил:

— Мне нужно было освежить память, молодой сэр. Экипаж этого корабля… заболел. Некоторые были уже мертвы, когда прибыло судно. Других разместили поблизости.

— И кто-нибудь из них еще здесь?

— Нет, — покачал головой Фрателло. — Все погибли.

— Давайте поговорим… о настоящем, — нерешительно предложил король. — Есть более приятные вещи. То, о чем вы спрашиваете, осталось в прошлом. Это… травма для меня. Вы понимаете?

— У юного Мэтью… любопытный разум, — задумчиво произнес ДеКей. — Простите, ваше величество. Такова уж его натура.

Мэтью бросил на него мрачный взгляд, понимая, что его любопытный разум не успокоится, пока не получит внятные ответы вместо небылиц. Все эти истории о брошенном корабле и о неизвестной болезни, унесшей жизни целого экипажа — могло ли это быть правдой? В теории, могло. Такое иногда случалось. И все же в этой арии звучали какие-то фальшивые нотки, явно исходящие не от музыкантов.

— Ах! — воскликнул Фрателло. — Наши сладости прибыли!

Два голгофянина, которые удалились на кухню, появились снова, выкатывая тележки с еще большим изобилием: пирожными, пирогами, сахарным печеньем и сухофруктами. Еще через несколько мгновений все это изобилие было подано к столу. Мэтью взял кусочек ванильного торта, однако его аппетит уступил любопытству и жажде информации. Он выпил еще вина, а высокопоставленные лица продолжали расспрашивать ДеКея о «Немезиде» и о том, в какое экзотическое место она направлялась. ДеКей охотно отвечал, а Фрателло переводил.

Еще через час король Фавор переговорил с Фрателло, ему принесли его посох, и он поднялся, обратившись к посетителям:

— Я… прощаюсь с вами. Счастливого вам пути. — Взгляд короля обратился к Мэтью. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы продолжить и подобрать нужные слова. — Берегите свой разум, — сказал он. — Это ваш собственный… дворец, — неожиданно закончил он.

С этими словами король Фавор отвернулся. Голгофяне встали и зазвенели своими колокольчиками в знак уважения. Один из слуг повел короля в проход в левой части зала, и когда престарелый монарх ушел, Фрателло объявил, что телеги готовы отвезти гостей обратно на пристань для возвращения на их судно.

На этом пир закончился. Островитяне остались стоять и звонить в колокольчики, чтобы почтить гостей, прибывших из чужого для них мира, называемого Англией. Фрателло проводил посетителей к повозкам во внутреннем дворе, члены экипажа так крепко налегли на вино, что теперь пошатывались и напевали неприличные морские частушки, пока неодобрительный взгляд ДеКея не заставил их замолчать.

В мерцающем свете факелов под огромной панорамой звезд повозки были загружены.

— Что бы ни случилось, — шепнул Хадсон Мэтью, прежде чем они поднялись по небольшому пандусу, — просто знай, что я сделаю все возможное, чтобы выбраться. Слышишь?

— Слышу, — ответил Мэтью. Его чувства были напряжены до предела: побег Хадсона был близок, и это было опасно.

Упряжки лошадей тронулись с места, колеса повернулись, и телеги выехали обратно на главную дорогу, ведущую к морю. Час был поздний. Мэтью видел, как несколько островитян прогуливаются с масляными фонарями. В некоторых окнах домов еще горел свет, но в остальном город погрузился в сон.

— Что скажешь, дядя? — поддел ДеКей Фэлла, который завернулся в свой халат, как в саван. — Тебе не идет дуться.

Бывший гений преступного мира не поддался на провокацию.

— Корабли. — ДеКей кивнул в сторону Мэтью. — К чему все это было? Зачем вы о них расспрашивали?

— Такова уж моя природа, — ответил Мэтью. — Неужто вам совсем не интересно, почему эти два судна находятся здесь? И почему голгофяне, не имея ни одного морского судна, не попытались сохранить их в целости?

— Может, они и пытались, — возразил Брэнд. — Мы этого не знаем.

— Они хотят, чтобы их оставили в покое, — пожал плечами ДеКей. — Любопытно другое. По какой-то причине сюда прибыл брошенный корабль, без экипажа на борту. К слову, они могли опасаться подниматься на борт корабля, экипаж которого был заражен опасной болезнью.

— К тому же снять судно со скал не так уж просто, — согласился Брэнд. — Я бы сказал, это не по силам людям, живущим на этом острове.

— А я бы сказал, что мне понравилась их еда, — заметил Фалькенберг. — Но я за то, чтобы убраться отсюда с первыми лучами солнца. Все это… не знаю… не кажется частью реального мира.

— У них нет ни солдат, ни оружия, ни войны, — буркнул Хадсон. — Да уж, они точно не из реального мира.

Некоторое время прошло в молчании. Затем ДеКей заговорил:

— И это интересный момент, сэр. Он заслуживает внимания. Островная страна, очевидно, богатая ресурсами, имеющая свои сельскохозяйственные угодья, виноградники и Бог знает, что еще, составляет свою самодостаточную нацию… но без армии. Или, если уж на то пошло, без любой другой защиты. Как вы думаете, сколько потребуется людей, чтобы… скажем так… управлять такой нацией?

Вот, в чем дело, — подумал Мэтью. ДеКей отправился сюда, чтобы после вернуться со своей армией и вторгнуться на этот маленький остров, захватить все богатства, которые производит это место, или попросту стать его богоподобным королем.

Мэтью покачал головой.

— Я сомневаюсь, что в их казне достаточно денег. Ваша маска стоит больше, чем корона Фавора.

— Но вы не знаете, что скрывает эта корона, — последовал вкрадчивый ответ. — Я полагаю, что здесь кроется нечто большее, чем видно на первый взгляд.

— Взгляд каким глазом? Фальшивым или настоящим? — спросил Фэлл с кислым выражением лица. — В любом случае, оба они одинаково невменяемы.

— Я сделаю вас своим шутом, Профессор. — ДеКей наклонился вперед и криво ухмыльнулся Фэллу. — Колокольчики у этих островитян уже есть, осталось подобрать вам подходящий головной убор и найти обезьянку, чтобы сидела у вас на плече.

Брэнд и Фалькенберг рассмеялись. Хадсон уставился в никуда. Мэтью опустил взгляд вниз, готовясь к тому, что должно было произойти.

Повозки остановились у освещенной факелами пристани, где их ждала лодка. Сердце Мэтью бешено заколотилось, потому что он понял, что момент настал. И он не ошибся, потому что, когда пассажиры спускались по трапу, Хадсон пьяно споткнулся, ударившись о Брэнда. Капитан повернулся, чтобы поддержать его, и в этот момент левая рука Хадсона разорвала его жакет. В воздух поднялся вихрь золотых пуговиц, а правая рука Великого схватила пистолет, спрятанный под ними.

Хадсон встал на причале спиной к городу, готовый направить дуло пистолета на любого, кто осмелится бросить ему вызов.

— Правда, Хадсон, — убаюкивающе произнес Фалькенберг, — это так необходимо?

— Я не собираюсь возвращаться на корабль, — ответил Хадсон, переведя пистолет на ДеКея. Мэтью увидел, как на лбу Великого выступили капельки пота. — Есть вопросы?

— Да, — спокойно ответил ДеКей. — Кто сказал, что мы хотим, чтобы вы вернулись на корабль?

— Что?

— Какие-то проблемы? — спросил Фрателло, обходя первую повозку.

— Этот джентльмен решил остаться с вами, если вы его примете. Я и так собирался предложить ему это сделать, поскольку мы больше не нуждаемся в его услугах. Но, предупреждаю, он вспыльчивый.

— Я не понимаю, — сказал Фрателло, переводя взгляд с пистолета на Хадсона, затем на ДеКея и обратно.

— Мистер Грейтхауз хочет стать четыреста восемьдесят девятым гражданином Голгофы, — ответил ДеКей. — Оружие вам не нужно, мистер Грейтхауз. — Он сделал два шага вперед, его правая рука поднялась и отвела пистолет в сторону. — Сделайте так, чтобы Англия гордилась вами, — сказал он и повернулся к островитянину. — Фрателло, он весь ваш. Остальные, садитесь в лодку. Мэтью, помогите Профессору, пожалуйста.

Но Мэтью заколебался, глядя на пистолет Хадсона.

— Что? — повторил Грейтхауз, не веря в происходящее. Он выглядел потерянным маленьким мальчиком в шкуре крупного мужчины.

ДеКей приблизился к нему и ткнул пальцем в грудь Великого.

— Я рад избавиться от вас. Вы треплете мне нервы.

Хадсон открыл и закрыл рот, словно рыба, выброшенная на берег.

— Я оставляю вам в подарок пистолет, — продолжил ДеКей. — За холмами могут быть враждебные туземцы. Однако, если их больше одного, вам следует раздобыть хорошую рогатку и несколько камешков. Кроме того, я уверен, что вы будете прекрасно выглядеть в панталонах.

— Вы... хотите остаться? — спросил Фрателло Хадсона, который сейчас не мог вымолвить ни слова.

— Ты твердо решил это, gudden? — Бром подошел к Хадсону. У него были все шансы вырвать оружие из рук бывшего боевого товарища, но он даже не стал пытаться сделать это. — Мы бы доставили тебя обратно в Лондон.

— Я сомневаюсь, что я бы вернулся.

— Может быть, и нет, — последовал тихий ответ, когда остальные перешли по сходням на ожидающую лодку. Мэтью остановился на краю причала, чтобы послушать разговор Хадсона и Фалькенберга.

— Я остаюсь здесь, — сказал Хадсон, обращаясь к Фрателло. — Ладно?

— Я уверен, что король Фавор будет рад еще одному гражданину. Как и все мы.

Хадсон посмотрел на Мэтью, коротко кивнув ему, и по этому движению Мэтью почти сумел прочитать мысли своего друга. Если будет возможность добраться на одной из этих маленьких лодок до большой земли и нанять мореходное судно, Хадсон сделает это. А также найдет — украдет или заработает — деньги для поездки в Венецию. Ему, конечно, не опередить «Немезиду», но, если он постарается, его опоздание может затянуться не больше, чем на одну неделю. В конце концов, Хадсон работал в агентстве «Герральд» задолго до Мэтью и, пусть решение проблем было не самой сильной его стороной, у него определенно был опыт добиваться желаемого. И выживать, что было немаловажно.

Мэтью прикинул и решил, что побег Хадсона — единственное, на что он сам может делать ставку, если надеется спасти собственную шкуру.

— Удачи тебе, — сказал Мэтью.

— И тебе. Можешь брать из моих вещей все, что захочешь.

— Мэтью? — крикнул ДеКей с лодки. — Вам с Бромом пора на борт.

— Удачи, gudden, — сказал Фалькенберг, протягивая руку. — Даст Бог, свидимся снова.

— Даст Бог, — повторил Хадсон и решил ответить на рукопожатие левой рукой. Движение вышло неловким, но оно было продиктовано осторожностью. Вне зависимости от того, был ли этот человек его товарищем в прошлом или нет, сейчас он был врагом.

Фалькенберг поднялся на борт, а Фрателло обратился к Хадсону:

— Я отвезу вас обратно во дворец. Король захочет знать, что вы остались.

Он дал указания трем членам экипажа лодки, и Мэтью отвернулся.

Обратный путь на «Немезиду» занял около часа и прошел без происшествий, если не считать неоднократных попыток пьяных мужчин спеть несколько пошлых песенок. На этот раз ДеКей позволил им потренировать легкие. Все песни были спеты, и людей начало клонить в сон, когда огни «Немезиды» показались в отдалении. Вскоре все поднялись на борт, а лодка островитян уплыла прочь.

На палубе, когда группа начала расходиться, ДеКей сказал Профессору:

— Дядюшка, я не думаю, что нужно продолжать охранять вашу каюту. Вы согласны?

— Как вам будет угодно, — последовал краткий ответ. — Мэтью, ты проводишь меня в мою чудесную обитель? — С насмешкой глядя в здоровый глаз ДеКея, он добавил: — Если бы вы были моим племянником, я бы отрезал вам голову, а затем покончил бы с собой оттого, что не сумел вас воспитать. Дайте мне трутницу, чтобы я мог поджечь этот корабль после того, как зажгу свою лампу.

— Вы только послушайте его! — восхитился ДеКей, повернувшись к Мэтью. — Тонкая тростинка, охваченная тремором, но огонь в нем все еще горит. Похвально, дядя. Хорошо, вы можете одолжить мою. — Он сунул руку в карман и достал маленький серебряный футляр с монограммой «МДК», в котором хранился набор для разжигания огня.

***

Когда Мэтью и Фэлл добрались до каюты Профессора, дрожащий и вспыльчивый «дядя» приказ молодому человеку зайти внутрь. Мэтью повиновался.

Фэлл обошел стол, зажег лампу и, когда в каюте стало чуть светлее, приказал:

— Сядь.

Мэтью снова повиновался, решив, что Профессор и впрямь намеревается что-то поджечь.

Фэлл поудобнее устроился в гамаке. В его глазах горел хитрый огонек.

— Я знаю Грейтхауза лучше, чем ДеКей. Дай угадаю: он намеревается украсть лодку и последовать за нами, заботясь о твоем благополучии? Если таков его план, он слаб, как моча викария, потому что в той гавани нет ни одного мореходного судна. Так что, выходит, ты видел его в последний раз.

— Я полагаю, — медленно произнес Мэтью, — что он надеется добраться до ближайшего побережья и устроиться рабочим на корабль, направляющийся в Венецию.

— Он солдат, а не моряк. Как он собирается добраться до ближайшего побережья, которое находится Бог знает как далеко?

— У Хадсона свои методы. Я бы не стал так сомневаться в нем.

— А я бы стал. Как бы то ни было… положим, ему повезет. Что он собирается делать, если бросит вызов Судьбе и последует за нами в Венецию? Прийти нам на помощь, как сторожевой пес?

— Что бы вы о нем ни думали, он умеет свирепо лаять и больно кусать, — сказал Мэтью.

Фэлл хохотнул и махнул рукой, словно отгоняя слова Мэтью прочь.

— Что ж, так или иначе, остаемся только мы против всей этой шайки. Каков твой план?

— Как я сказал на пиру, утро вечера мудренее.

— Это значит, что у тебя нет плана.

— Есть. Мой план состоит в том, чтобы сейчас пойти в свою каюту и немного поспать. Я предлагаю вам сделать то же самое.

— Еще один месяц этой пытки! — воскликнул Профессор. — Еще один месяц мне нужно терпеть то, что со мной обращаются как с грязью под сапогами этих животных, которые не годятся для того, чтобы вытирать мне задницу! Сон — это последнее, о чем я думаю!

— В таком случае я надеюсь, — сказал Мэтью, — что поджег — это не первое, о чем вы сейчас думаете. Пожалуйста, пообещайте мне, что не станете делать глупостей.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — произнес Фэлл сквозь зубы.

— Пообещайте, — повторил Мэтью, в его голосе зазвучала сталь.

Несколько секунд бывший гений преступного мира и молодой решатель проблем смотрели друг на друга, и эта немая перепалка закончилась тем, что Фэлл опустил взгляд, сложил руки на груди и сказал:

— Убирайся!

Мэтью был рад услужить. Он пошел в свою каюту, переодевшись, забрался в постель, потушил лампу, которую зажег при входе, и через десять минут уснул. Ему показалось, что не прошло и нескольких минут, как стук в дверь вырвал его из дремоты. Мэтью сел, пошатываясь, ожидая, что следующим приказом будет покинуть корабль, потому что Фэлл все же устроил пожар.

Спотыкаясь спросонья, Мэтью подошел к двери, открыл ее и обнаружил стоящего там ДеКея — на этот раз не столь опрятно одетого. На нем были серые бриджи и простая рубаха кремового цвета. Мэтью думал, что уже привык к его маске, но, когда он увидел это восковое лицо так близко, у него по спине побежал холодок. У ДеКея не было при себе фонаря, но он и не был нужен, так как коридор заливал золотистый свет раннего утра.

— Одевайтесь, — скомандовал ДеКей с напряжением в голосе, которое мгновенно пробудило Мэтью.

— Мы горим? — спросил он. В висках стучало, и он все еще ощущал горьковато-сладкий привкус вина, которое оказалось гораздо крепче, чем думалось.

— Что? Нет. Одевайтесь и побыстрее.

— Зачем? Разве мы не вышли в море?

Едва задав свой вопрос, Мэтью счел его до ужаса глупым, поняв, что корабль не качается на волнах, а доски не скрипят.

— Мы собираемся навестить короля Фавора, — сказал ДеКей, его голос стал еще более напряженным. — Пока мы были на том пиру, кто-то перепилил стойку руля. Мы застряли здесь.

Глава тринадцатая

Надев большую широкополую шляпу, чтобы защититься от палящего утреннего солнца, ДеКей растолковал Мэтью, что произошло.

— На рассвете капитан Брэнд приказал команде приготовиться поднять якорь и спустить паруса, но, попробовав штурвал, он обнаружил большой люфт. Человек, которого послали на корму, доложил, что стойка руля направления^[25], которая используется для соединения с рулевым рычагом, была пропилена. Следы пропила принадлежали зубьям пилы: ни одна акула не подпрыгнет так высоко и не прокусит стойку так сильно, — рассказал ДеКей, стоя на палубе и глядя на то, как устанавливают мачту лодки.

— Разве команда ничего не слышала? — поинтересовался Мэтью.

По словам ДеКея, трое мужчин, оставшихся на борту в качестве охранников, на допросе показали, что большую часть времени они провели в носовой части корабля, играя в карты под палубой. Несколько раз они выходили наверх, но никаких подозрительных шумов не слышали. Не слышал их и Блэк, находившийся в своей каюте.

— Судя по всему, — сказал ДеКей, — к кормовой части подобралась маленькая лодка, держащаяся вне света фонарей. Один или два человека спрыгнули за борт, добрались до корабля вплавь и устроили поломку.

— Но зачем кому-то это делать? — непонимающе воскликнул Мэтью.

— Это именно то, что вы поможете мне выяснить. Вы умеете решать проблемы, а это — думаю, вы согласитесь, — очень серьезная проблема.

— Что ж… а разве нельзя просто починить стойку руля?

— Не здесь и не с теми инструментами, которыми мы располагаем. Брэнд говорит, что это работа для сухого дока, потому что весь рулевой механизм необходимо заменить.

— Сурово… — пробормотал Мэтью, шокированный новостями.

— Тэллоу! — позвал ДеКей. Его крик разнесся по палубе. — Ты и капитан Брэнд, идите сюда!

Как только капитан и наемник прибыли, ДеКей повернулся к Тэллоу и приказал:

— Заряди свой пистолет и отдай его Мэтью.

— Сэр?

— Ты слышал, что я сказал. Брэнд, откройте оружейную и раздайте по пистолету всем, кроме Профессора. Я хочу, чтобы люди были начеку и стояли на страже. Любой, кто соберется играть в карты, будет выпорот до кровавых соплей. Вы поняли?

— Да, сэр, — тут же отозвался капитан.

Мэтью наблюдал за тем, как Тэллоу готовит пистолет. Он понятия не имел, что на корабле есть оружейная. Впрочем, это мог быть просто сундук, где хранились оружие и боеприпасы. Скорее всего, оружейной заведовал лично капитан.

Когда пистолет был заряжен, Тэллоу передал его Мэтью с отсутствующим выражением лица. Мэтью предположил, что за этой непроницаемой миной убийца-жаба скрывает свою ярость.

— Полагаю, вы знаете, как с ним обращаться, — сказал ДеКей. — Итак, вы, я, Страуд и Фалькенберг собираемся поговорить с этим королем, и лучше нам всем быть при оружии. Я хочу, чтобы вы держали его на виду. Сейчас нет необходимости в осторожности.

Мэтью кивнул и убрал пистолет за пояс брюк сбоку, тут же с беспокойством подумав о том, сколько человек случайно словило пулю из-за того, что вот так носило пистолет. Иногда оружие стреляло, когда хозяин этого совершенно не предполагал, а иногда, наоборот, давало осечку и оставалось в руке тупым куском угля.

При виде поднимаемой на лодке мачты Мэтью поразила другая мысль. Что, если они вообще не смогут убраться отсюда? Это, разумеется, значило, что они не смогут добраться до Венеции и до зачарованного зеркала, но это мало волновало Мэтью. Гораздо больше его тревожило то, что он не сможет вернуться в Нью-Йорк к Берри. Никто не знал, что он здесь, никто не сможет его отыскать. Вдобавок… это островное государство стоит особняком от остального мира и ни с кем не торгует. Сколько времени пройдет, прежде чем сюда приплывет другой корабль?

Поняв, что вот-вот поддастся панике, Мэтью решил не расшатывать свой собственный руль, сделал несколько глубоких вдохов и сказал себе, что если кто и сможет найти решение этой проблемы, так это он. И, возможно, помощником послужит выставленное напоказ оружие, когда они с группой направятся ко дворцу Фавора.

Они отправились в путь на лодке: Фалькенберг управлял ею, ДеКей находился у руля рядом с ним, Страуд сидел на носу, а Мэтью на корме.

Несколько раз Мэтью улавливал в воздухе запах горящих листьев, а временами ему казалось, что он слышит аромат мяса на углях. Он посмотрел в сторону берега, думая, что увидит дым над холмами, однако никаких признаков пожара не было.

Лодка миновала два брошенных корабля, усеянных чайками, и вскоре в поле зрения появилась городская гавань, залитая горячим солнечным светом безоблачного неба. Скалы сейчас казались ярко-красными от множества разноцветных навесов, затеняющих окна, двери и каменные балконы. Море там, где вокруг пристани начинались отмели и были разбросаны рыбацкие сети, становилось иссиня-зеленым. Обстановка казалась спокойной и умиротворяющей, если отбросить тот факт, что королевский пир был отвлекающим маневром, в то время как кто-то поломал руль «Немезиды».

Основная проблема состояла в том, как починить корабль, не имея рядом ни одного сухого дока. Два заброшенных корабля были намного больше «Немезиды», и их рудерпосты не получилось бы использовать для починки. Мэтью мучился вопросом: зачем островитянам понадобилось посылать людей, чтобы нанести такой ущерб?

Фалькенберг спустил парус, и баркас поплыл к причалу. Когда он был достаточно близко, и ДеКей повернул румпель, Фалькенберг и Страуд ступили на доски и привязали лодку.

— Оставайся здесь, — сказал ДеКей Страуду, когда они с Мэтью сошли на берег. — Держи пистолет наготове, и, если кто-то приблизится к лодке, стреляй.

— Да, сэр.

Прогулка по дороге ко дворцу была долгой. Мэтью видел мужчин и женщин, занимавшихся своими делами, и играющих детей. Туземцы носили одежду ярких оттенков желтого, оранжевого, зеленого, синего и коричневого цветов, которая состояла из свободно сидящих рубашек и панталон, иногда льняного жилета, чулок одного цвета с бриджами, туфель на низком каблуке для мужчин и ослепительно ярких платьев для женщин. Большинство из них вплетали в свои волосы цветы, также украшая ими ткань. Они либо носили соломенные шляпы, многие из которых были украшены перьями или лентами, либо пестрые шарфы. Мэтью также отметил, что у женщин было много украшений: браслетов, ожерелий из ракушек или цветных камней, серьги-кольца и тому подобное.

Также он отметил, что далеко не все жители были такими загорелыми, как Фрателло и те люди, что прибыли вместе с ним на лодке вчера утром. Кожа некоторых островитян была такой светлой, как если бы они родились в Англии. Среди детей тоже встречались белокожие и светловолосые, хотя их было заметно меньше, чем загорелых брюнетов.

Мужчины, женщины и дети, которых они встречали во время подъема по склону, лишь мельком бросали взгляды в их сторону. Их появление уже не вызывало такую шумиху, как вчера вечером. Самой яркой реакцией была реакция группки детей, игравших в какое-то островное подобие боулинга на плоской поверхности: они замерли и несколько секунд таращились на прибывших, прежде чем вернуться к своему состязанию.

Мимо проехала повозка для сена — на этот раз груженая, — и еще одна повозка с несколькими бочками.

По пути встретилось несколько рабочих, латавших трещины в домах. Рядом с ними женщины красили стены в ярко-синий цвет. Еще чуть дальше мужчина в желтом фартуке стоял под зеленым полосатым навесом, нарезая овощи на круглом столе. Жизнь здесь шла своим чередом.

— Вы идете? — спросил ДеКей с ноткой раздражения.

Мэтью перестал изучать окружающий пейзаж и сосредоточился на дороге. Он встал рядом с ДеКеем, когда Фалькенберг постучал в дверь молотом в виде морской раковины. Когда никто не открыл, он выхватил пистолет и ударил прикладом по дереву.

Проделав это пару раз он, вероятно, привлек к себе внимание, потому что послышался звук отодвигаемого засова. Одна из двойных дверей открылась достаточно широко, чтобы показать загорелое лицо одного из членов совета — мужчины с густой каштановой бородой. Мэтью узнал в нем джентльмена, который вчера сидел рядом со Страудом, в винно-красном костюме.

— Мы хотим видеть Фавора, — сказал Фалькенберг, держа пистолет в руке.

Взгляд мужчины переместился на оружие, затем он нахмурился и покачал головой.

— Фавор, — повторил Фалькенберг с нажимом. — Ты знаешь, о ком я говорю. Мы хотим видеть короля.

Мужчина снова покачал головой… а потом вдруг послышался знакомый голос, говоривший на своем родном наречии. Мужчина отодвинулся, и появился маленький сморщенный Фрателло в бледно-желтой рубахе и коричневых панталонах. При виде гостей его белые брови поползли вверх.

— Вы все еще здесь? Я думал…

— Мы хотим поговорить с вашим королем, — прервал его ДеКей. — Это дело исключительной важности.

— Король еще не встал. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Ты можешь разбудить его. Быстро.

— Сэр… пожалуйста… это его обычай…

— Слушай сюда, коротышка, — прервал ДеКей, делая шаг вперед и вытаскивая пистолет. — Ты отведешь нас к нему. Сейчас же. Я понятно выразился?

Фрателло посмотрел на пистолет в руке ДеКея и жестом пригласил их войти.

Они молча последовали за Фрателло к широкой лестнице на второй этаж, затем по проходу в комнату со сводчатым потолком и полом из очень красивой керамической плитки, такой же яркой, как одежда местных жителей. Горящие масляные лампы стояли на деревянных пьедесталах. В дальнем конце этого похожего на пещеру помещения находилась большая дверь из полированного дерева с медным молотком в виде ракушки в центре. Фрателло подошел к двери и без колебаний постучал. Стук эхом отразился от стен.

В следующее мгновение небольшая перегородка в двери отодвинулась, и оттуда показались темно-карие глаза в окружении множества глубоких морщинок. Фрателло заговорил с Фавором на их родном языке.

— По-английски! — требовательно воскликнул ДеКей и тут же обратился к Фавору: — У нас к вам дело. — Произнося это, он поднял пистолет, демонстрируя силу и решимость.

— Я говорил им, что вы еще в постели, — сказал Фрателло. — Прошу прощения за это…

— Хватит причитать! — рявкнул ДеКей. — Фавор, открывайте дверь!

— Какие-то проблемы, джентльмены? — спросил король, и в его голосе не было ни единой нотки страха при виде оружия в руках ДеКея и Фалькенберга. Мэтью держал руку на рукоятке своего пистолета, но доставать его не спешил. В конце концов, здесь не было армии, которая могла дать отпор, только старик с сонными глазами, который теперь обращался к зловеще молчаливому ДеКею: — Дайте мне минуту одеться. — С этими словами он задвинул перегородку.

— Достаньте ваш пистолет, — приказал ДеКей Мэтью. — Я хочу, чтобы он был у вас в руках, когда откроется дверь.

Мэтью решил было повиноваться, но что-то в нем внезапно взбунтовалось против этого приказа. Он прошел через все тяготы своей жизни не для того, чтобы какой-то жалкий преступник командовал им, как уличным мальчишкой. Он посмотрел на здоровую половину лица ДеКея и покачал головой.

— Я не буду.

— Вы слышали меня.

— Я действительно слышал вас, но и вы слышали меня. И позвольте моим словам проникнуть глубже в ваши уши…

Или ухо, — подумал он, но у него хватило ума не произносить этого.

— Вы привели меня сюда по определенной причине, и заключается она в моих способностях решать проблемы. До этого момента я довольно успешно их демонстрировал. Поэтому позвольте мне демонстрировать их и дальше вместо того, чтобы врываться в спальню короля с пистолетом. Вашего оружия вполне достаточно. Хотя даже его может быть чересчур много, ведь я не слышу, чтобы сюда стягивалась местная армия. Я считаю, что демонстрация силы никоим образом не улучшит нашего положения.

— Только послушайте, что он болтает! — фыркнул Фалькенберг, который, судя по всему, был не против причинить кому-нибудь вред и с оружием в руках чувствовал себя гораздо лучше, чем без него.

Мэтью сосредоточил внимание на ДеКее.

— Мы не знаем, имеет ли Фавор какое-то отношение к тому, что произошло с кораблем. Почему бы нам не побеседовать без оружия?

ДеКей не отвечал. Мэтью не мог понять, что происходит за этой маской, но человек, носивший ее, хранил молчание в течение нескольких невыносимо долгих секунд. Затем он тихо произнес:

— Вы правы. Бром, убери свой пистолет.

— Но сэр…

— Убери, — приказал ДеКей, и Фалькенберг повиновался.

Пистолет ДеКея тоже исчез из поля зрения.

— Могу ли я спросить, — отважился Фрателло, — с какой проблемой вы столкнулись? Я и король Фавор… мы думали, что вы отплывете с первыми лучами солнца.

— Но, очевидно, корабль не отплыл, не так ли? — ДеКей уже собирался нанести еще один удар по двери, когда та открылась, и в проеме, опираясь на свой посох, показался король. На нем не было королевского костюма, он был одет в обычную бледно-голубую рубаху, серые панталоны в белую полоску и коричневые башмаки, которые, казалось, не чистили с пятнадцатилетия Мэтью. Его голова была непокрыта, пучки седых волос топорщились в разные стороны, спутанная борода отчаянно нуждалась в расчесывании.

— Войдите, — сказал он и отступил, чтобы дать посетителям пройти.

Они вошли в королевские покои. Фрателло засеменил за ними и прикрыл дверь, предпочтя не запирать ее.

Фавор тяжело оперся на посох и перевел взгляд на лицо-маску.

— Что случилось?

— Он поймет, или нужно будет переводить? — спросил ДеКей у Фрателло. Прежде, чем тот успел ответить, король обратился к нему сам:

— Расскажите мне.

Пока ДеКей рассказывал о поломке, Мэтью изучал взглядом королевские покои… и нашел их совсем не царственными. Помещение было больше похоже на лачугу нищего за исключением того, что здесь было достаточно чисто. Это была круглая комната со стенами из грубого камня и полом из более гладкого камня, а также занавесками до пола, висящими напротив двери на расстоянии примерно двадцать футов. Из мебели Мэтью увидел пару плетеных сильно потрепанных стульев, большой сундук, который словно угодил в шторм, письменный стол и еще один стул за ним, а также подставку с простым белым умывальником и простую койку.

Койка особенно привлекла внимание Мэтью, потому что была весьма далека от понятия «королевское ложе». Она и впрямь больше подходила нищему и была настолько узкой, что даже тощее тело Фавора должно было с трудом на ней помещаться. Матрас хоть и был застелен белой простыней, казался таким же тонким, как надежды выбраться с этого острова. Мэтью подозревал, что матрас набит соломой… как и его чаяния.

Итак, таковы были покои монарха здесь, на втором этаже так называемого дворца. Мэтью сравнил бы это место с камерами высшего класса в Ньюгейтской тюрьме, где заключенные платили определенную цену, чтобы не попасть в компанию сброда, способного растерзать тебя за пару поношенных туфель.

— Что ж, — продолжал ДеКей, — я хочу знать, почему и кем был атакован наш корабль, и мы не покинем эту комнату, пока не получим ответы на свои вопросы. Верно, Мэтью?

Мэтью отвлекся от своих воспоминаний о тюремных днях.

— Верно, — сказал он и снова переключил внимание на койку. Отчего-то она сейчас занимала его больше, чем распиленный рудерпост.

Король Фавор молчал.

— Вы собираетесь отвечать? — подтолкнул ДеКей и тут же обратился к Фрателло: — Итак? Зачем вы это сделали?

— Предположим, — нерешительно начал король, — вы верите, что я имею к этому какое-то отношение…

— Мы лишь знаем, что это случилось, пока мы пировали здесь с вами.

— Несчастный случай. Я могу вас заверить, что любое повреждение вашего судна не было нашим… как это говорится? Желанием?

— Простите меня, сэр, — вмешался Мэтью. Спокойный взгляд Фавора сразу же обратился к нему. — Я думаю, что вы могли бы признать, что праздник — отличный повод увести нас с корабля, чтобы можно было поработать пилой. И кого еще мы можем винить в этом, если не правителя Голгофы? Вопрос, который меня занимает, звучит так: отчего вы так страстно не хотели, чтобы мы снялись с якоря?

— Простите меня, — сказал Фавор через мгновение. — Я понял только часть ваших слов.

— Позвольте мне упростить, сэр: почему вы хотите, чтобы мы остались здесь?

— Я этого не хочу. — Фавор посмотрел на Фрателло. У него был такой вид, словно он окончательно сбит с толку. — Я… этого не хочу, — повторил он, снова глядя на Мэтью. — Но… сказать вам, что я не имею к этому никакого отношения, было бы не совсем правдой. Боюсь, я действительно стал причиной ваших проблем.

— Продолжайте, — холодно сказал ДеКей.

— Вчера вечером… я сказал, что наш город — единственный на Голгофе. Я не упоминал о другом… — он помедлил, подыскивая нужное слово, — поселении. Или… лагере, это слово будет правильным.

— Лагере?

— Аванпосте, если угодно. Как можно назвать этих людей?

— Разбойники? — подсказал Фрателло.

— Двадцать человек или около того. Они оспаривают мой… мою…

— Власть, — снова подсказал Фрателло. — Позвольте я объясню?

Фавор кивнул.

— На другой стороне острова живут разбойники. Беззаконные люди, которые подожгли несколько отдаленных ферм. Одну сожгли совсем недавно. Двое всадников, которые видели ваше судно, были отправлены туда, чтобы оценить ущерб.

— Мне казалось, я чувствовал запах дыма. Недавно, — кивнул Мэтью.

— Я тоже, — сказал Фалькенберг. — Эти разбойники… вы хотите сказать, что это они повредили корабль? Но зачем им это? Какой в этом смысл?

Фавор сказал:

— Я предполагаю, что они увидели ваше оружие в подзорную трубу. Возможно, их целью было — и есть — проникнуть на ваш корабль и захватить его. Или, возможно, им нужен багаж или груз, который вы перевозите, и они хотят ограбить ваш корабль ради своего… — Он посмотрел на Фрателло в поисках помощи.

— Развлечения, — последовал ответ.

— Они хотят, чтобы мы покинули корабль? Думают, что мы бросим там наше оружие и имущество? Этого не произойдет! — Здоровый глаз ДеКея сверкнул огоньком ярости. — Мы выследим их и прикончим.

— Я… думаю, это может быть неразумно, сэр, — предупредил Фрателло. — Они прячутся в лесу и ведут наблюдение. Иногда они нападают на фермы, но город они не трогают. Король Фавор и совет обсуждали это много раз. Возможно, будет лучше просто убрать ваши вещи с судна. — В ответ на каменное молчание ДеКея он добавил: — У них в лесу расставлены ловушки, сэр. Что хорошего в том, что кто-то из ваших людей покалечится? Ведь урон вашему судну уже нанесен.

ДеКей погрузился в раздумья, огонек ярости в здоровом глазу поугас.

— Что касается ущерба, — сказал он, как только отказался от идеи путешествовать по усеянному ловушками лесу ради мести, — мы не можем устранить это повреждение без сухого дока. И я сомневаюсь, что у вас есть что-то похожее на то, что нам нужно.

— У нашей самой большой лодки стойка руля в несколько раз меньше, чем у вашего корабля, — пробормотал Фрателло. — Если вам угодно, то самый лучший и, возможно, единственный действенный способ — это убрать с вашего корабля все предметы, которые вы цените, и позволить королю Фавору найти жилье для вас и вашей команды.

— У меня другое предложение, — покачал головой ДеКей. — Я готов купить три самых больших ваших судна, чтобы мы могли добраться до ближайшего побережья. Будет ли это…

— Купить, сэр? — перебил его Фрателло. — Что это значит?

— За деньги, — сказал ДеКей. — Купить за деньги.

— Деньги? — спросил Фавор, приподняв брови и нахмурив морщинистый лоб. — Что такое деньги?

ДеКей и Фалькенберг застыли в изумлении. Мэтью повернулся к Фавору и спросил его:

— Разве у вас нет денег?

Выражение лица короля осталось пустым, и Мэтью попробовал объяснить Фрателло:

— Валюта. Монеты. Способ обмена.

— Ах, обмен! — Фрателло энергично закивал. — Да, мы обмениваемся. Рыбаки обменивают свой улов на овощи и фрукты. Дровосеки и каменщики обменивают свою работу на еду и все остальное, что им может понадобиться. Сапожники и ткачи обменивают…

— У вас бартерная система, — понял Мэтью. — Верно?

— Наш обмен таков: все работают на благо друг друга и все пожинают плоды.

— Мэтью, — позвал ДеКей, — он хочет сказать, что деньги здесь не в ходу?

Мэтью кивнул. Он понимал, что такая идея была чуждой для такого человека как ДеКей, вся жизнь которого состояла из попыток получить как можно больше прибыли.

— Господи… — выдохнул ДеКей. Он был ошеломлен этим осознанием. — Нет денег?

— Нет денег, — произнес знакомый голос. — Как вам такое?

Все обернулись и увидели Хадсона Грейтхауза, стоявшего рядом с приоткрытой дверью. Он был одет в ярко-красную рубаху и серые панталоны, лицо было чисто выбрито, а волосы и кожа тщательно очищены от корабельной грязи. — Что ты здесь делаешь? — обратился он к Мэтью. — Я думал, что…

— Прошлой ночью на нас напали, — ответил ему Бром. — Наш рудерпост распилили, пока мы были на пиру. Нам говорят, что на другой стороне острова живут разбойники, и именно они виноваты в поломке.

— Хорошо, — сказал Хадсон и тут же исправился: — То есть, не очень хорошо. Можно войти? — Последний вопрос был адресован королю Фавору, который махнул посохом и пригласил Хадсона внутрь. — Незадача. Починить его нельзя? Я видел здесь рабочих, использующих шпатлевку. Вам это не подойдет?

— Я уже говорил об этом Брэнду, — покачал головой ДеКей. — Он говорит, что шпатлевка не выдержит нагрузки на стойку руля и, как только мы выйдем в море, она тут же развалится на части. Горячая смола могла бы сработать, но как обеспечить починку, пока мы стоим на якоре? Это еще одна проблема.

— Вы хорошо искупались? — спросил Фрателло у Хадсона.

— Я принял ванну и побрился, и никаких денег для этого не потребовалось, — улыбнулся Хадсон, обращаясь к Мэтью, ДеКею и Фалькенбергу. — Единственная плата заключалась в том, что я вымыл ванну и подмел пол. Работа ради работы, понимаете? А язык жестов одинаков на любом языке. — Он кивнул в сторону короля Фавора. — Я благодарю вас, сэр, за то помещение, которое вы мне предоставили.

— Мы за вас рады, но вы все равно хотели остаться здесь, — буркнул ДеКей. — А как быть с нами? — Он снова повернулся к королю.

— Как сказал Фрателло, вы можете оставаться на Голгофе в качестве моих гостей столько, сколько пожелаете.

— Без надежды когда-либо выбраться с этого острова?

— Надежда есть, сэр, — возразил Фрателло. — Мы бы не хотели, чтобы вы… были в смятении. Время от времени у нас бывают посетители, которые нуждаются в воде и припасах так же, как и вы. Последним к нам приезжал торговый корабль, который плыл… куда-то еще.

— И когда это было? — спросил ДеКей.

— Дайте припомнить… — Мысленным колесам потребовалось несколько секунд на то, чтобы прийти в движение. — Мне кажется, это было… года два назад.

— Два года?! — выдохнул хозяин искалеченной «Немезиды». — О, Боже!

Новая правда была такой горячей, что запросто могла растопить восковую маску ДеКея, но Мэтью прикусил язык и не стал об этом говорить. Он и сам не был обрадован этой новостью.

— Черт! — воскликнул Хадсон. — Но… ведь какой-нибудь корабль может прийти и раньше?

— Возможно, — ответил Фрателло, но больше ничего не сказал.

— Мы должны найти способ! — отчаянно произнес ДеКей. — Я не могу провести на этом острове и двух недель, не говоря уж о двух проклятых годах!

— Я глубоко сожалею о сложившейся ситуации, — сказал король Фавор. — Но на данный момент ничего сделать нельзя. Дворец открыт для вас и ваших людей. Фрателло поможет вам устроиться здесь, если вы не против.

— Мой вам совет, — добавил Фрателло, — уберите все оружие и ценности с вашего корабля до захода солнца. Я могу приказать лодкам доставить сюда ваши вещи, и, чем скорее мы начнем, тем лучше.

ДеКей уставился в пол. Что еще он мог сказать? Ничего.

— Мы можем оставить несколько человек на борту в качестве охраны, — предложил Фалькенберг. — Если бандиты придут сегодня ночью, их пристрелят.

— Да. — Голос ДеКея стал совсем вялым. Возможно, он впервые столкнулся с ситуацией, которую не мог контролировать, и Мэтью понял, что это нанесло ему сокрушительный удар. — Пятерых человек. Хотя бы пятерых.

Взгляд Мэтью снова переместился на койку нищего и на другие предметы мебели в комнате. Это место определенно не подходило для короля. И было еще кое-что странное… слишком очевидное в своей странности. Мэтью понял, что ищет собственный способ справиться с ужасными новостями, обрушившимися на него этим утром, и загадки были для него выходом.

Мэтью повернулся к Фавору и Фрателло и сказал:

— Я не могу отделаться от мысли, что вы оба прекрасно владеете нашим языком. А вчера вы говорили на нем, запинаясь. Сегодня же вы оба говорите на нем так, будто и сами родились в Англии. Почему так?

На мгновение оба мужчины замолчали, затем Фрателло сказал:

— Меня кто-то научил. Я не могу вспомнить, кто именно. Может быть, посетитель? Но это было давно. А я, в свою очередь, учил короля Фавора. Я должен был это сделать.

— Вы хотите сказать, что вы не знаете?

— В пожилом возрасте память тускнеет, размывая даже недавние события. Я могу сказать, что ни один из нас не разговаривал на вашем языке уже очень много лет. Но разве мы разговариваем неправильно?

— Более чем правильно, — сказал Мэтью. — А на острове есть другие англоговорящие люди?

— Нет, — ответил Фавор. — Только мы.

— И никто из вас никогда не был в Англии?

— Юный сэр, — кивнул король, — и Фрателло, и я родились здесь. Мы прожили здесь всю свою жизнь и никогда не покидали Голгофу. Мы не хотели бы жить больше нигде. Я ответил на ваш вопрос?

Мэтью задумался. Его не оставляла загадка: слишком странно было то, что за одну ночь они оба так свободно заговорили на языке, который не вспоминали уже много лет. И было еще кое-что, что не давало ему покоя.

— Сэр, это единственная ваша спальня?

Король Фавор слегка улыбнулся.

— Вы не одобряете ее?

— Она… простовата для короля.

— Мэтью! — воскликнул ДеКей. — Что вы такое…

— Молодой сэр прав, — перебил его Фавор. — Она, как он и говорит, простовата. Это потому, что я не хочу жить намного лучше своего народа. Мы все здесь равны. Да, у нас есть свои праздники и фестивали, и иногда я наслаждаюсь плодами своего положения, но в остальном я хочу быть… настолько заурядным, насколько это возможно, потому что это для меня великое благо. Моя спальня обычная? Юный сэр, позвольте показать вам мою настоящую спальню.

С этими словами он, опираясь на посох, прошел в другой конец комнаты и раздвинул темно-красные занавески.

Яркий свет проникал в помещение и окрашивал пол, вымощенный замысловатым узором из желтого, зеленого, красного и синего витражного стекла в разноцветные краски. Фавор открыл двери на балкон, за которым виднелась сверкающая лазурь неба.

— Идемте. Я покажу, где я сплю.

Мэтью, ДеКей, Фалькенберг и Хадсон последовали за королем, а Фрателло засеменил вслед за ними.

— Там, — сказал Фавор, указывая своим посохом, — и везде.

С каменной балюстрады балкона открывался такой потрясающий вид, что у Мэтью перехватило дыхание. Холмы на другой стороне острова спускались с вершины, на которой стоял дворец, и на них были аккуратно высажены виноградники, оливковые рощи, огромные огороды, лимонные и апельсиновые деревья, поля кукурузы и бобов и что-то похожее на табак. Среди полей, залитых ярким солнцем, стояли рабочие в соломенных шляпах, яркой одежде и с корзинами в руках. Телеги сновали туда-сюда по белым дорогам, которые, казалось, были сделаны из толченых устричных раковин.

— Я сплю, — тихо сказал Фавор, когда легкий ветерок подул на балкон, — под лимонными деревьями. Я отдыхаю среди кукурузных стеблей. Я вижу сны в оливковых рощах, я просыпаюсь с росой садов на губах. — Он глубоко вздохнул от гордости, а затем повернулся к Мэтью. — Я есть Голгофа, юный сэр. Все, что на ней есть — это все я. Мое тело спит в простой постели, но мой дух и дух моих подданных далек от плотского. Вы видите, что мы здесь создали?

Мэтью ошеломленно закивал. То, что он наблюдал, было настоящим шедевром сельского хозяйства. Он заметил несколько небольших построек среди полей — как он предположил, это были склады и амбары. Далее его внимание привлек загон для лошадей. Все выглядело таким же аккуратным и элегантным, как керамическая плитка на полу перед комнатой Фавора. Движение слева приманило взгляд, и Мэтью увидел большое стадо овец, пасущееся на зеленом склоне холма. В том направлении, мерцая в утреннем зное, возвышался островной вулкан... очевидно, спящий. Тем не менее, вулкан есть вулкан, и Мэтью был уверен, что фермеры, политики и архитекторы Помпей тоже справедливо гордились своими творениями до момента катастрофы.

— Он когда-нибудь извергался? — не сдержавшись, спросил Мэтью, указывая на вулкан.

— Чтобы сформировать остров, конечно, — сказал Фрателло. — Но это было в древние времена.

Мэтью снова окинул взглядом холмы и увидел, что далеко за последним полем земля была скрыта тем же красноватым туманом, который окружал вулкан и остров, когда «Немезида» направлялась сюда.

— Что там снаружи? — спросил Мэтью и указал пальцем.

— Другая сторона Голгофы, — ответил Фрателло. И добавил немного натянуто: — Конечно же.

— Не стоит тратить время, — сказал Фавор и обратился к ДеКею: — Если вы не возражаете, я организую лодки для вас, ваших людей и любых ценностей, которые вы пожелаете забрать со своего корабля.

ДеКей не ответил. Он выглядел несчастным и подавленным. Впервые ни его деньги, ни его влияние ничего не могли сделать. Это угнетало его.

— Да, — наконец сказал побежденный хозяин корабля. — Да... спасибо.

Переправка людей и багажа с «Немезиды» в гавань на нескольких рыбацких лодках заняла большую часть дня. И Профессор Фэлл, и Кардинал Блэк согласились переправиться. Правда сделали это на разных лодках.

Правая рука Блэка с длинными пальцами прижимала книгу к груди, как будто она помогала ему дышать.

Все, кто путешествовал на «Немезиде», сейчас выглядели ошеломленными, их пошатывало от жары, и их единственной надеждой было случайное судно, которое заглянет в эту гавань, чтобы пополнить запасы еды и питьевой воды.

Страшной перспективой маячила вероятность остаться здесь в ловушке — и это было самое правильное слово — на долгие годы. А ведь Берри в Нью-Йорке ждала, когда Мэтью вернется домой. Сколько лет ей придется ждать, прежде чем она сочтет его мертвым? А затем… затем на сцену выйдет некий Эштон МакКеггерс. Мог ли Мэтью винить его? Или Берри за то, что она продолжит жить своей жизнью?

Нет, — остановил он себя. — Нет, я слишком забегаю вперед и позволяю страху управлять моим разумом.

Он знал, что должен сохранять ясную голову. Что там говорил король Фавор прошлой ночью? Берегите свой разум. Это ваш собственный дворец.

Это было правдой, и Мэтью был полон решимости не позволить страху и отчаянию одолеть его крепостные стены. Должен был быть способ либо починить руль, либо покинуть остров.

Его не может не быть!

На одной из последних лодок, нагруженных сундуком Мэтью и его книгами, он сидел под жарким послеполуденным солнцем и, оглядываясь назад на «Немезиду», которую долгое время должны были охранять шесть членов экипажа с пистолетами, увидел то, что показалось ему тревожным зрелищем.

Чайки уже начали устраиваться на мачтах...

Лодка поплыла дальше, а Мэтью повернулся лицом к неопределенному будущему.

Глава четырнадцатая

— Ближайший порт, — сказал капитан Брэнд, нависнув над картами, которые он принес с «Немезиды» в день переправы, — это Альгеро на острове Сардиния. Расстояние почти двести миль.

Среди собравшихся за праздничным столом воцарилась тишина. Карты лежали в центре, сосредотачивая на себе внимание.

В зале присутствовали все, кроме Профессора Фэлла, который отказался ужинать овощным бульоном, кукурузными лепешками и мясными пирогами, которые Фрателло организовал с поваром короля Фавора. Самого короля, как и Фрателло, здесь не было. После того, как было принято решение выделить людям ДеКея помещения во дворце — там действительно пустовало несколько жилых комнат, которые были скудно обставлены по королевскому указу, — Фавор сказал, что ужин подадут в шесть, так как после этого повар возвращается домой к своей семье.

Молчание затягивалось. Масляные лампы, стоявшие в зале, проливали безжалостный свет на карты, не способные хоть как-то утешить группу людей, угодивших в затруднительное положение.

— Почти, — задумчиво повторил ДеКей. Стиснув зубы своего искалеченного рта, он сделал три шага к Брэнду, глядящему в ужасающе правдивые карты. В здоровом глазу вспыхнул опасный огонек. — Я плачу вам за то, чтобы не было никаких «почти». Скажите мне! Я, что, должен доплачивать вам за точность?! — Его голос, несмотря на набранную мощь, дрожал от гнева, который, как подозревал стоящий рядом с Хадсоном Мэтью, был вызван разочарованием и ужасом перед разворачивающимися перспективами. Подобный ужас сейчас испытывал каждый, кто здесь собрался.

— Почему бы мне просто не найти какого-нибудь простака, который скажет мне то же самое, что и вы! Пусть даже на местном наречии! — продолжал свирепствовать ДеКей. — Бога ради, я не хочу никаких «почти»! Как далеко мы находимся от этого порта? Скажите мне точно!

Брэнд выслушал всю эту тираду, ссутулившись и опустив глаза в пол. Но когда ДеКей замолчал, он расправил плечи и с вызовом поднял бородатый подбородок.

— Сто девяносто три мили, — отчеканил он и добавил: — Но, не знаю, известно ли вам, сэр, что остров Сардиния уже много лет контролируется испанцами. Стоит ли напоминать вам о вражде между нашими народами? Нам могут отрубить головы, как только мы попадем в этот порт.

Кто-то из собравшихся издал сдавленный смешок. Этот звук заставил ДеКея снова задрожать от ярости. Затем раздалось два хлопка в ладоши, и в арке, ведущей в зал из внешнего вестибюля, появился Профессор Фэлл в своем малиновом халате и шапочке с кисточками. Он враждебно улыбался.

— О, какое развлечение!

Хрупкий старик сделал шаг вперед, споткнулся, выпрямился и, пошатываясь пошел вперед. Дойдя до стола, он ухватился за его края, чтобы не потерять равновесие. Мэтью решил, что Фэлл, вероятно, поужинал бутылкой местного вина… а то и двумя. Видимо, уговорил местного повара и Фрателло.

— Я как раз подоспел ко второму акту, не так ли? — спросил он ДеКея. Глаза Профессора пьяно блестели, и, судя по всему, ему приходилось отчаянно фокусироваться на всем, что он сейчас видит. — Я думаю, — пробормотал он, — ваша маска наконец соскальзывает.

— У меня нет времени на пьяных шутов, — отмахнулся ДеКей.

— Время? О, сейчас самое время! — Фэлл криво улыбнулся собравшимся за столом, и Мэтью это шокировало, потому что никогда прежде он не видел у Профессора такого безумного выражения лица. — Самое время, — повторил он, — рассказать правду тем, кто не знает, зачем плывет в Венецию. Точнее, плыл.

— Кто-нибудь, вышвырните его отсюда, — сказал Блэк, после чего презрительно взмахнул рукой с длинными ногтями и сатанинскими кольцами.

— Маккавей! — окликнул Фэлл. — Разве вы не рассказали всем присутствующим о зеркале? Разве не сказали Брэнду или Страуду… или Тэллоу… или Фалькенбергу? Или команде вашего корабля? Ведь вызов демонической сущности из зеркала требует человеческой жертвы. А некоторые демоны особенно кровожадны и требуют не одну жертву. Блэк, разве вы не поделились книгой со всеми остальными, чтобы все хорошенько переварили правду?

— Демоническая сущность? Сэр, о чем он говорит? — спросил Страуд у ДеКея. Мэтью отметил, что и Тэллоу выглядел озадаченным, а вот Фалькенберг оставался совершенно спокойным. Похоже, из людей ДеКея правду знал только он.

— О, вы думали, это просто приключенческое путешествие? — Ухмылка Профессора стала шире, а искривленные губы под раскрасневшимися глазами придавали ему самому почти демонический облик. — Маккавей, скажите нам прямо сейчас… сообщите нам, пока мы все здесь и готовы слушать, кого вы выбрали для демона? Кого будут разрывать в клочья существа, которых вы собираетесь вызвать?

— В первую очередь вас! — Блэк почти прокричал это.

— Конечно же, меня в первую очередь, — ничуть не смутился Профессор. — Но я буду лишь первым. Кто следующий? Грейтхауз? А затем Мэтью? А после них кто, Блэк? Кто, Маккавей? Расскажите нам!

ДеКей несколько секунд молча таращился на Профессора. Когда он заговорил, его голос был тихим, из него сочился едва сдерживаемый гнев:

— Возвращайтесь в свою комнату и напейтесь там до бесчувствия. Я хочу сказать, до полной потери сознания… хотя вы и так недалеко от этого. Что за чушь вы тут несете? Зеркало — ключ к римскому сокровищу. Все мои люди знают это.

— Это существо похоже на охотника за сокровищами? — Фэлл указал на Кардинала Блэка, который поднял свой заросший подбородок, бросая вызов правде. — Вы достаточно времени провели рядом с ним. Все вы наверняка слышали о его так называемом хозяине. Скажите нам, Блэк, у вашего призрака есть имя?

После короткой паузы Блэк скривил губы и ответил:

— Доминус.

— Хозяин его фантазий! — провозгласил Фэлл с еще одной радостной и уродливой ухмылкой. Он снова оглядел собравшихся за столом и кивнул с видом развеселого пьянчуги. — Теперь я вижу все, Маккавей! Вижу цельную картину. Вы сделали то же самое, что и я. Взяли с собой расходный материал: немного мяса для зеркала. Да? — Он продолжил, не дожидаясь ответа, который, по мнению Мэтью, все равно вряд ли последовал бы. — Позвольте мне поразмышлять об этом в вашей тесной компании! — воскликнул Фэлл, снова хватаясь за край стола. — Вам нужен капитан Брэнд и команда, чтобы управлять вашим прекрасным кораблем. Вы полагаетесь на советы Фалькенберга. Итак… кто же у нас остался? Ах да, Страуд и Тэллоу. Поздравляю вас, ребята! Вам отведена особая роль. И почему я не догадался просветить вас раньше? Мне стыдно за себя!

Страуд беспокойно заерзал на стуле. Голос Тэллоу, когда он заговорил, показался Мэтью по-настоящему жабьим:

— Что за демонические дела? — Он посмотрел на ДеКея. — Сэр?

— Старик, — спокойным и ровным голосом начал ДеКей, — как бы выразиться повежливее… тронулся умом. Уверен, что дело в голодовке, возрасте и островной жаре. — Он проигнорировал еще один смешок Профессора. — Мы ищем зеркало, на раме которого выгравированы ключи к сокровищу: золотым монетам, запрятанным где-то римским полководцем-отступником. Разве не так, Мэтью?

Мэтью онемел от этого приглашения на танец.

— Скажи им правду! — потребовал Фэлл.

— Да. Правду, — надавил ДеКей, погрозивший пальцем Хадсону, сидящему справа от Мэтью. — Уверен, мистер Грейтхауз очень хотел бы, чтобы ты был честным. Вы ведь такие близкие друзья.

— Меня в это не впутывайте, — буркнул Хадсон, потянувшись за последней кукурузной лепешкой, лежавшей перед ним на тарелке. — Мне плевать, кому оторвут голову. Главное, чтобы это был не я и не Мэтью.

Повисло молчание. Мэтью задумался о том, что сказал ДеКей и понял, что, если он скажет Страуду и Тэллоу, что их ждут сатанинские когти, голова Хадсона не долго удержится на плечах.

На помощь пришел Фалькенберг. Он откашлялся и сказал:

— Мы ищем клад римского полководца Караузия, который тот спрятал перед своим бегством из Италии. Уверяю вас, это чистая правда.

Услышав эту выдумку, произнесенную с убийственной искренностью, Тэллоу расслабился, однако Страуд, будучи менее слабоумным, чем его товарищ, остался напряженным, хоть и принял заявление Фалькенберга с одобрением.

— Как дорого мы ценим жизни других людей, подумать только! — упорствовал Фэлл. — Я знаю, чего вы хотите от зеркала. Вряд ли кого-то это удивит! Вы хотите вернуть свое прежнее лицо, не так ли? О, да, ваш прекрасный лик был однажды испорчен. А вы! — Он указал пальцем на Кардинала Блэка. — Чего хотите вы? Власти? Или стать демоном, которого не узнала бы и родная мать в Бедламе?

Мэтью заметил, что Блэк поморщился, словно от пощечины, но промолчал.

— Страуд! — окликнул ДеКей. — Вы с Тэллоу проводите этого старого бредящего джентльмена в его комнату. Ведите себя тихо, Профессор, как просохший идиот, крикнувший свое последнее «ура!».

— Я пойду, — ответил Фэлл, когда Страуд и Тэллоу встали по обе стороны от него. — Но я приберегу свое последнее «ура» до того момента, когда увижу вас мертвым.

Пошатываясь, он ушел, сопровождаемый двумя приспешниками ДеКея.

В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь хрустом, с которым Хадсон дожевывал последнюю кукурузную лепешку.

— Что ж, — вздохнул ДеКей, — прошу извинить меня, джентльмены. Мне нужно подышать свежим воздухом.

Он тоже вышел из зала, стук его начищенных ботинок эхом отражался от камней.

— Полагаю, — прокашлявшись, сказал Брэнд, сворачивая карты, — что наш ужин окончен.

Когда Мэтью встал, Хадсон взял его за локоть и сказал приглушенным голосом:

— Пойдем со мной во двор.

Снаружи солнце еще не село, хотя оно уже и тонуло в гряде красных облаков на западном горизонте. Ниже Мэтью и Хадсона город тоже был окрашен в красный цвет, и вдоль улиц начали расти темные тени. Тут и там проезжали повозки, запряженные лошадьми, а несколько рыбацких лодок все еще находились далеко от берега, что указывало на то, что активность здесь не прекращалась до некоторого времени после захода солнца.

— Такой ужин сложновато переварить, — сказал Хадсон. — Надеюсь, так будет не всегда.

— Должен сказать, — ответил Мэтью, — ты воспринимаешь все это на удивление хорошо.

— Ты про то, что нет никакого способа убраться с этого острова? А что мне теперь, упасть на колени и плакать? Что мне это даст? Ничего. Ты знаешь это лучше меня.

— Да, я знаю…

— Поэтому я постараюсь извлечь максимум пользы из этой ситуации и тебе советую сделать то же самое. Я верю, что рано или поздно найдется способ уехать отсюда. Мне бы не хотелось продолжать поездку в Венецию в компании этой шайки, но… в любом случае, это не то, о чем я сейчас беспокоюсь. Сейчас мы все оказались в одинаковом положении. Мы все… в одной лодке.

— Я понял твою мысль, — кивнул Мэтью. — Хотя два года ожидать торгового судна, которое сможет забрать нас отсюда… видится мне трагическим развитием событий.

— Особенно для молодого человека, которого в Нью-Йорке ждет его возлюбленная, так?

— Именно.

— Это черт знает что, я согласен. Но я тебе вот, что скажу… почему бы тебе не пойти со мной завтра в то место, которое я здесь посетил? Ты сможешь принять ванну и побриться. Это сотворило чудеса с моим мировоззрением. А в качестве платы тебе нужно лишь вымыть ванну и подмести пол. Это достаточно просто, хотя там было немного пыльно, и моему носу это не понравилось. Что скажешь?

Мэтью не пришлось долго раздумывать над ответом.

— Меня это устраивает.

— Хорошо. — Хадсон повернулся лицом к кораблям в море. Океан мерцал багровым отблеском заходящего солнца. — И завтра я собираюсь рассмотреть возможность присоединения к одной из этих команд. Хочу провести время с пользой.

— Разумный план, — согласился Мэтью.

Хадсон кивнул, не отрывая взгляда от лодок.

— Хм, — тихо протянул он. — Разумный. Вот это интересное слово.

Мэтью ничего не сказал. По лицу Хадсона он видел, что его что-то беспокоит, но не знал, что именно, поэтому терпеливо ждал, когда Великий снова заговорит.

— Разумно, — повторил Хадсон. — Знаешь, есть кое-что, что мне не совсем понятно.

— Например то, что король Фавор и Фрателло заговорили на нашем языке почти как оксфордские профессора, хотя вчера они едва могли связать два слова?

— Отчасти. Но я сейчас скорее о татуировке на тыльной стороне левой руки Фрателло. Я заметил ее, когда он наливал мне вино прошлой ночью. Полагаю, ты тоже ее видел?

Мэтью вспомнил рисунок: выцветший от времени якорь на старой загорелой коже с именем Руби под ним.

— Видел, — сказал он. — И что же ты насчет нее думаешь?

— Вот мы и встретились с тем, чего не знает юный Мэтью. — Хадсон добродушно улыбнулся. — Очевидно, ты не изучал военно-морскую историю?

— А ты изучал, — кивнул Мэтью. Это не было вопросом.

— Я, конечно, не оксфордский студент, но я знаю вот что: я сражался во второй Голландской войне, но ведь была и первая. В мае 1652 года произошло то, что сейчас называется битвой при Гудвин-Сэндс^[26], между нами и Голландской республикой. Двадцать пять английских кораблей против сорока семи голландских. Мы хорошо себя проявили, но интересно не это. А то, что одним из знаменитых кораблей был «Рубин»^[27]. О, да, это история способна взволновать юношеское сердце, поэтому я запомнил ее хорошо.

— Ясно. И что с того?

— И я не думаю, что Руби — это имя женщины из прошлого Фрателло… если только не сравнивать женщину с кораблем. — Хадсон пристально посмотрел на Мэтью. — Якорь — это универсальный символ принадлежности к экипажу. Я полагаю, что Фрателло служил на борту «Рубина». Не знаю, участвовал ли он в той битве, но… Мэтью, я думаю, что Фрателло — англичанин.

— Он говорит, что родился здесь и никогда не уезжал.

— Да, он так говорит, — кивнул Хадсон. — Вопрос только в том, почему.

— Потому что это правда? — пожал плечами Мэтью.

— Так ли это? Разве то, что он англичанин, не объясняет того, как внезапно он вспомнил английский язык. И Фавор тоже, если уж на то пошло. Да, они загорелые и похожи для нас на иностранцев. Возможно, они даже утеряли некоторые свойственные нашим землякам интонации, но… «Рубин», Мэтью! Это буквально глас из прошлого, выбитый на его коже!

Мэтью нахмурился.

— «Руби» может быть именем его жены. И... Май 1652 года? Пятьдесят два года назад? Я бы сказал, что ему под шестьдесят. По-твоему, он был в море в детстве?

— Да, — воодушевился Хадсон. — Тут ты попал в точку. Мальчики на военных кораблях служат, чтобы подтаскивать мешки с порохом к пушкам. Этим мальчикам обычно по двенадцать-четырнадцать лет. Я полагаю, что Фрателло был «пороховой обезьянкой» на британском корабле «Рубин». А вот насчет того, что он никогда не покидал Голгофу… тут мы переходим к твоей специализации.

— Моей специализации?

— Любопытство. То самое качество, что не дает тебе спать по ночам.

— Оно бывает губительным, — возразил Мэтью.

— С тебя несколько раз чуть не содрали кожу, но ты цел и невредим.

— По большей части, — сказал Мэтью и коснулся шрама на лбу, оставленного когтем медведя, известного под именем Джек Одноглазый. Он посмотрел вдаль и увидел, как лодки одна за одной начинают подплывать к причалу. Свет продолжал угасать. В окнах домов начали зажигаться фонари, а внизу, на улицах под дворцом, начали загораться факелы.

Фрателло — англичанин? — задумался Мэтью. — И король Фавор, возможно, тоже?

Вчера утром Фрателло не узнал (или сделал вид, что не узнал) морской флаг Великобритании, который реял на мачте «Немезиды». Также он сказал (но, возможно, притворился), что не знает ни что такое Лондон, ни что такое Венеция.

Почему?

— Не понимаю, зачем ему притворяться, — сказал Мэтью после недолгих раздумий. — В чем может быть причина такого обмана? Когда мы увидели его впервые, Фрателло не понимал наш язык. Я хочу сказать… мне не кажется, что он притворялся.

— Как тебе будет угодно, — пожал плечами Хадсон. — Но разве ты не заметил, что Фрателло и Фавор чертовски быстро поняли друг друга?

Мэтью задумался. Это было правдой. И линия предположений, которую развивал Хадсон, приводила к другому вопросу: если Фрателло и Фавор по какой-то причине лгали о своем происхождении, не лгали ли они также о предполагаемой банде разбойников, которые перепилили стойку руля?

— Я вижу, — с легкой полуулыбкой сказал Хадсон, — что распалил огонь.

— Теперь остается либо погасить пламя, либо выяснить, почему была использована трутница, — продолжил метафору Мэтью. — Я расспрошу Фрателло о татуировке, когда увижу его в следующий раз.

— Хорошо. Но я хотел бы присутствовать при этом.

***

Пока два джентльмена из Нью-Йорка беседовали во дворе, Маккавей ДеКей прогуливался по улицам Голгофы. Свет факелов изредка попадал на него, но не достигал лица, скрытого белой треуголкой с золотой лентой. Он был человеком порядка и точности, и сложившаяся ситуация, прервавшая его поездку и заточившая его на этом треклятом острове, разрывала его душу в клочья. Неприятность за обеденным столом обязывала его хорошенько продумать все детали истории для Страуда и Тэллоу, потому что на деле, если верить Блэку, вызов демона и впрямь требовал человеческих жертв. Чтобы сделать цель поездки правдоподобной, была придумана небылица о вороватом римском генерале Мавсее Караузии, который бежал из Италии в Британию в 286 году н.э. и стал самопровозглашенным императором на родине ДеКея, где правил в течение семи лет. Эта история пришлась по вкусу экспедиции. Теперь оставалось лишь, чтобы все в нее верили.

ДеКей дошел до конца одной улицы и свернул на другую. Он прошел мимо нескольких островитян, которые бросили на него быстрые взгляды, но не стали рассматривать его.

Строения из красного камня возвышались вокруг него, словно тюремные стены. Осознание, что он в ловушке, заставляло его нервы заостряться, как бритвы. Что касается бритв: на следующий день ему придется попросить Фалькенберга побрить его, так как он два дня обходился без лезвия, а волосы там, где они росли отдельными участками под маской, вызывали раздражение.

Снимать маску каждый раз было трудно, это действие нарушало душевный порядок ДеКея. Пусть Фалькенберг уже не раз удостаивался этого зрелища, но все же нельзя было не замечать, что он каждый раз слегка вздрагивает, сталкиваясь с ним.

ДеКей обдумывал идею принять ванну в дополнение к бритью, когда завернул за угол и чуть не столкнулся с другой идущей фигурой. Оба остановились, и в свете факела ДеКей рассмотрел лицо молодой женщины. Она, казалось, не была поражена его появлением, но замерла с корзиной чего-то, похожего на сложенную одежду, в руках.

Она прекрасна, — подумал ДеКей. У нее были длинные светло-каштановые волосы, ниспадающие на плечи, глаза на тон или два светлее, высокие скулы, твердый подбородок и плавный изгиб носа. На ней была соломенная шляпка, слегка сдвинутая набок, к полям которой была прикреплена голубая лента, а платье было темно-синего цвета с белой оборкой у горла и спереди.

Затем ДеКей заметил, что рядом с женщиной стоит хорошо одетая маленькая девочка с каштановыми волосами лет десяти и глядит на него снизу вверх. Не задумываясь о языковой разнице, ДеКей сказал ребенку с широко раскрытыми глазами:

— Привет. Как тебя зовут?

Девочка посмотрела на женщину, которая вежливо кивнула ДеКею и пошла дальше, держа ребенка за юбку. Они завернули за угол и скрылись из виду.

ДеКей потратил мгновение, чтобы взять себя в руки. Для него это была очень красивая женщина. Он предположил, что ей около тридцати. Прошли те времена, когда он мог рассчитывать на женское внимание. То, что он вовлекал в проституцию девушек, ненамного старше маленькой незнакомой девочки, что встретилась ему сейчас, навсегда лишило его надежд иметь нормальную семью. Да и надеялся ли он когда-нибудь обзавестись семьей? Если только очень давно.

Он вдохнул воздух, который, как ни странно, слабо отдавал тушеными яблоками. Аромат пробудил еще одно воспоминание, но он отбросил его прочь, потому что в нем было слишком много боли.

Расправив плечи, он направился дальше, из света в тень, сквозь свет и снова в тень.

***

Пока ДеКей шел по улицам, кардинал Блэк в своей освещенной лампами комнате на верхнем этаже дворца сидел на койке и смотрел в угол.

Они не верят в тебя, — сказал он мысленно, потому что слова были не нужны.

В углу он заметил фигуру, закутанную в длинный темно-фиолетовый плащ в пол с большим капюшоном. Лица не было видно — его никогда не было видно, — но руки, сложенные вместе, были бледно-белыми, почти прозрачными, с такими же длинными пальцами и острыми ногтями, как у единственного человека в комнате.

Доминус заговорил голосом, который Блэк слышал в своем сознании. Голосом, иногда похожим на мягкий мужской, иногда на женский, а иногда на оба сразу. Голосом, который ласкал и успокаивал.

Он сказал:

— Они поверят.

Глава пятнадцатая

За завтраком из пшеничного печенья с медом Мэтью узнал от вялого Тэллоу, что ДеКей с первыми лучами солнца отправился в море на лодке вместе с Фалькенбергом, Страудом, Брэндом и Фрателло, чтобы проверить экипаж, который охранял «Немезиду» ночью. Поэтому с намерением Мэтью расспросить о татуировке Фрателло пришлось повременить и неспешно насладиться угощеньем.

Тэллоу также рассказал, что видел, как Хадсон целеустремленно спускается к гавани около шести часов поутру. Похоже, он стремился занять место в рыбацкой лодке и преуспел, так как сейчас на часах было уже полвосьмого, а Великого нигде не было видно. Это означало, что с бритьем и ванной Мэтью также придется повременить, так как без Хадсона он вряд ли найдет нужное заведение.

Разум решателя проблем погрузился в новую загадку: чем заняться на острове с почти тропическим климатом, где некуда спешить и никто не знает английский язык? Прошлой ночью, удалившись в свою довольно уютную комнату, где стояла простая койка с набитым соломой матрасом, Мэтью вернулся к изучению классических шахматных партий по книгам, которые взял с собой. Он надеялся, что чтение поможет ему прочистить голову и погрузиться в сон. Однако книги так сильно увлекли его, что он почти не спал и встретил новый день с полным непониманием, чем же ему заняться. Он знал, что, по сути, может делать все, что ему заблагорассудится, и таких дней — а, возможно, даже недель или месяцев, — будет еще очень много. Мэтью понимал, что должен найти себе какое-то занятие, которое поможет ему справиться с мучительным ожиданием. Только он понятия не имел, какое.

Он рассудил, что поначалу было бы неплохо просто прогуляться по городу и научиться ориентироваться в нем, поэтому, покончив с завтраком, он покинул дворец. Утро было ясным и безоблачным, небо голубело над головой, в синих морских водах играли солнечные блики. Вдалеке под утесами виднелись хаотично разбросанные по воде рыбацкие лодки.

Мэтью пересек двор и зашагал вниз по склону холма, думая свернуть на первую попавшуюся улицу, которая привлечет его внимание.

Город уже проснулся и радовал глаз своим идиллическим видом: яркие навесы и красочные одежды туземцев пестрели тут и там. Островитяне занимались своими делами, никуда не спеша.

Неторопливость, — подумал Мэтью, — это, пожалуй, лучшее слово, чтобы описать местный уклад. И действительно, все, что делали островитяне, было очень размеренно. Даже повозки, запряженные лошадьми, двигались по улицам очень медленно. В Нью-Йорке такой темп назвали бы мечтой лентяя.

Мэтью замечал группки островитян, которые переговаривались друг с другом. Некоторые из них кидали быстрые взгляды в его сторону, но тут же возвращались к своим делам, оставаясь приятной частью пейзажа.

На ближайшем перекрестке Мэтью решил повернуть направо и, пройдя чуть дальше по извилистой дороге, обнаружил открытый рынок, где две женщины с детьми обменивали маленькие корзинки с фруктами и овощами на такие товары, как подковы, гвозди, деревянные колышки, керамические кувшины, свечи, связки хвороста для очага, мешки с зерном и тому подобное. Похоже, местное производство, несмотря на неспешный темп, было довольно разнообразным. Мэтью подумал, что экономика Голгофы с ее бартерной системной и впрямь была полностью самодостаточной, обеспечивая всем жителям примерно одинаковый уровень жизни. Здесь никогда не будет ни слишком богатых, ни нищих людей. Хорошо это или плохо? Мэтью не мог дать однозначного ответа на этот вопрос, он лишь понимал, что экономически это место разительно отличается от Лондона или Нью-Йорка.

Он завороженно наблюдал за тем, как разворачивается островная торговля, когда кто-то вдруг дернул его за правый рукав рубашки. Мэтью оглянулся и увидел молодую девушку лет четырнадцати, улыбавшуюся ему и протягивающую соломенную шляпу. Видимо, она предлагала ему надеть ее, так как большинство островитян носили такие головные уборы, чтобы защититься от солнца. Поскольку Мэтью было нечего предложить взамен, он лишь улыбнулся и покачал головой. Однако девушка все равно вложила шляпу ему в руку и пожала плечами, словно говоря, что он может заплатить позже, когда у него появится что-то ценное. Когда он принял подарок, девушка сделала небольшой реверанс, хихикнула и убежала.

Мэтью подумал, что пока он увлеченно наблюдал за тем, как разворачивается местная торговля, кто-то другой с интересом наблюдал за ним самим и решил сделать доброе дело для новоприбывшего на остров. Он надел шляпу, которая оказалась ему немного велика, однако ее широкие поля, защищавшие от солнечных лучей, он оценил по достоинству. Безусловно, эта деталь должна была стать частью его гардероба на Голгофе.

Еще немного понаблюдав за торговлей, Мэтью, впечатленный не только организацией местного рынка, но и царившей здесь атмосферой взаимопомощи, решил отправиться дальше и продолжить свои исследования.

Достопримечательности помогали изучать это место и познавать его тонкие детали.

Несколько раз Мэтью улавливал аромат горящих листьев и замечал, как мужчины и женщины курят маленькие глиняные трубки, в которых, разумеется, использовался местный табак. Идя дальше по дороге, он наткнулся на мастерскую, где чинили колеса для телег, и на лавку, где торговали специями — вокруг нее воздух наполнялся ароматами лимона, апельсина и другими экзотическими запахами, которые Мэтью не мог определить. По пути ему встречались плетельщики корзин, бондари, изготавливающие бочки, сапожные мастерские и лавки стеклодувов. В какой-то момент Мэтью вышел на небольшую площадь, где пожилая женщина учила четверых детей играть на деревянных флейтах, звук которых запомнился Мэтью с пиршества.

Он пошел дальше, постепенно приближаясь к западной окраине города. Большая часть островных активностей осталась позади. Район, в котором он оказался, был довольно тихим, но не менее интересным, потому что здесь островитяне вырезали свои дома и лавки прямо в скалистых утесах. Над окнами пестрели красочные навесы и талантливо выполненные транспаранты, которые были свидетельством трудолюбия решительных и чрезвычайно способных людей.

Прогуливаясь по городу, Мэтью думал о Берри. Она почти не выходила у него из головы, но сейчас мысли о ней терзали его особенно сильно. Он с щемящей тоской подумал, что она сочла бы Голгофу прекрасным местом, несмотря на сложившиеся обстоятельства. Здесь было море, красивые скалы, солнце в лазурном небе… Горожане здесь выглядели счастливыми, а атмосфера благополучия, не считая банды разбойников, бросающих вызов правлению короля Фавора, витала в воздухе. Если бы этот остров не был коварной ловушкой, Мэтью был бы даже рад пожить в столь прекрасном месте, особенно если бы Берри была рядом с ним.

Он постарался отбросить эти мысли прочь, иначе они грозились изгрызть его тревожное сердце. Мэтью вспомнил слова Хадсона и подумал, что Великий в очередной раз оказался прав. В данный момент он был бессилен что-либо сделать, а значит, нужно было найти для себя что-то, что поможет провести время с пользой для тела и духа. Рано или поздно сюда заглянет торговое судно, чтобы пополнить припасы.

Рано или поздно…

Это должно было когда-нибудь случиться.

Едва подумав о припасах и воде для торгового корабля, Мэтью обнаружил себя у колодца с каменным бортиком, у которого стояли ведро на веревке и ковш. И это было как нельзя кстати. Потратив несколько мгновений, Мэтью набрал воды и утолил жажду. Вода показалась ему прохладной и сладковатой. Вкус был необычным, но освежающим, и Мэтью, набравшись сил, был готов двигаться дальше.

Солнечный блик, мелькнувший на высоте, привлек его внимание. Мэтью остановился и запрокинул голову.

Ближе к вершине стояло сооружение, превосходящее своими размерами другие здания. Оно не было таким высоким и широким, как дворец, однако, судя по всему, это было важное здание. В передней части, примерно в двадцати футах над землей, располагалось маленькое круглое витражное окно с какой-то фигурой в центре. Мэтью не смог оставить это сооружение без внимания, поэтому направился вверх по соседней улице. Через несколько минут он стоял, вглядываясь в прекрасный витраж из синего, зеленого и фиолетового стекла, в центре которого находилось изображение чаши.

Пара дубовых дверей с бронзовыми ручками манила его. Он подошел, открыл одну створку и заглянул в прохладное, похожее на пещеру пространство, освещенное более чем пятьюдесятью свечами. Это явно была церковь, о чем свидетельствовали ряды скамей, как и в любом нью-йоркском молельном доме. Свечи были расставлены по стенам, а пол был выложен белыми каменными плитами. Впереди была приподнятая платформа, и Мэтью пришлось повнимательнее приглядеться к тому, что он видел, поэтому он вошел и закрыл за собой дверь. Здесь царила полная тишина, настолько плотная, что звук шагов казался непростительно громким.

Мэтью прошел вперед по центральному нефу к передней части и присмотрелся к тому, что было прикреплено к стене. В любой нью-йоркской или лондонской церкви это было бы изображение распятого Иисуса Христа. Но здесь был не деревянный крест, а большое колесо с шестью спицами и завернутая в мешковину соломенная фигура в его центре. Руки и ноги фигуры были раскинуты в стороны и удерживались на спицах мотками красных лент. Мэтью понял, что смотрит на изображение корабельного колеса, примерно в десять раз больше обычного, занимающего большую часть задней стены зала. Пустое лицо фигуры было окрашено множеством цветов благодаря витражному окну.

На платформе стояла кафедра, как в любой обычной церкви, а слева, освещенный свечами, находился каменный пьедестал, на котором стояла деревянная чаша. Любопытство Мэтью разгорелось, и он преодолел три ступеньки платформы, чтобы поближе рассмотреть чашу. Та оказалась пустой. Ее основание было установлено в круглом углублении: похоже, каменный пьедестал был возведен специально для нее.

Чаша для причастия, — понял Мэтью.

В чаше не было ничего странного… а вот корабельный штурвал вместо креста Иисуса Христа заставил его задуматься. Островитяне не были «морской нацией», хотя они, безусловно, зависели от рыбной ловли. Какая причина побудила их соорудить такой религиозный символ?

Мэтью еще раз изучил окружающую обстановку, и его взгляд упал на стену справа от кафедры пастора. Она был сложена из нескольких белых кирпичей, на которых были вырезаны какие-то надписи. Приблизившись, Мэтью увидел, что на каждом кирпиче было слово и ряд цифр. К счастью, местный алфавит не отличался от итальянского, французского и английского. Мэтью вчитался и разглядел на белоснежных кирпичах имена и даты.

Первой надписью в левом верхнем углу было: «ОСТИН 10 1663», следующей — «АНТОНИО 4 1667», далее — «ДЖАНЛУКА 11 1669», затем стоял кирпич с надписью «ПОНЦА 3 1672», следом «ОЛИВЕТТА 7 1675» и так далее. На последних трех кирпичах были выбиты имена и даты: «ОУЭЙН 8 1696», «МАРИАННА 3 1698» и «САНДРИНО 9 1701». Мэтью отметил, что в стене осталось достаточно места для дополнительных кирпичей. Он понял, что изучил какую-то витрину… но что на ней было? Даты рождения? Смерти?

Кто-то тихо прочистил горло, и Мэтью обернулся. В помещении неслышно появился высокий стройный мужчина с темными волосами до плеч и козлиной бородкой с проседью. Вероятно, он вышел через винно-красный занавес на другой стороне платформы. Ему было немного за сорок, а одет он был во что-то наподобие черной сутаны, отделанной красным. На носу выделялась заметная горбинка, а брови были темными и густыми. Он тронул себя за голову, внушительно глядя на Мэтью, и это было ясным сигналом к тому, чтобы снять головной убор.

Мэтью послушно снял шляпу и решил попытать счастье:

— Вы говорите по-английски?

Мужчина — судя по всему, священник, — нахмурился. Вероятно, это ответ «нет».

— Корбетт, — сказал Мэтью, коснувшись своей груди.

— Жанвье, — последовал ответ, когда священник повторил его жест.

Мэтью указал на огромный корабельный штурвал и поднял брови в невысказанном вопросе. Священник на странной щелкающей смеси французского и итальянского языков сказал:

— La roue del destino.

Последняя часть явно говорила о судьбе… или роке. А что означала первая? Колесо?

— Колесо Фортуны? — спросил Мэтью, хотя и знал, что на лице Жанвье отразится полное непонимание. Еще мгновение он рассматривал колесо, затем повернулся к священнику, кивнул ему и сказал:

— Merci^[28]. — Он слышал это слово, обозначающее благодарность, от французских торговцев, прибывавших в Нью-Йорк.

— Je vous en prie^[29], — ответил мужчина, уважительно опустив голову.

Мэтью вышел на жаркий солнечный свет и снова надел шляпу. Ему было любопытно, что находится за краем утеса, поэтому он пошел по улице вверх мимо церкви и остановился примерно в шестидесяти ярдах от вершины. Он был вознагражден интересным зрелищем. Прямо под ним, за низкой стеной из грубых камней, располагались невысокие земляные насыпи, больше всего напоминающие погост. Участки, которых было несколько сотен, тянулись вниз по склону холма и были отгорожены друг от друга двумя камнями — по одному у подножия и изголовья. Среди могил бродили овцы и щипали траву. Многочисленные высокие деревья давали довольно густую прохладную тень. За дальней стеной кладбища тянулись темно-зеленые просторы леса, а за много миль от них возвышался спящий вулкан Голгофы. С этой высоты Мэтью мог видеть, что основание вулкана окружено красноватым туманом, с которым столкнулась «Немезида» по пути сюда.

Мэтью вспомнил, как спросил у Фрателло, что находится там, снаружи, и тот ответил: Другая сторона Голгофы, конечно же.

Мэтью было очевидно, что островитяне избегали той части острова, где находится вулкан. По крайней мере, сельскохозяйственные угодья заканчивались далеко от него. Интересно, можно ли считать землю примерно в шести милях отсюда непригодной для земледелия?

Мэтью не знал ответа. Он посмотрел вперед и отметил, что грунтовая дорога змеится среди могил и спускается вниз, к склону холма, после чего исчезает среди леса. Куда она ведет? Пока это тоже оставалось загадкой.

Солнце припекало даже через соломенную шляпу. Неудивительно, что большинство островитян такие загорелые… хотя при этом ему встречались белокожие светловолосые туземцы. И это было очередной загадкой острова.

Пора было возвращаться во дворец, найти Фрателло, когда тот вернется с ДеКеем, и расспросить о таинственной татуировке.

Стоя и глядя на вулкан, Мэтью размышлял о том, что может означать церковь, центральным символом которой является Колесо Фортуны. Что островом правит Судьба? Что, если Колесо повернется не той стороной, вулкан извергнется? А пока Колесо благоволит островитянам, они могут спокойно спать по ночам? Эти вопросы лучше всего было адресовать Фрателло. Или самому королю Фавору.

Сдвинув шляпу так, чтобы поля давали больше тени, Мэтью развернулся и двинулся назад.

***

Пока Мэтью осматривал церковь Голгофы, ДеКей и остальные как раз отплывали с «Немезиды». Члены команды, охранявшие корабль ночью, сказали, что все было тихо, и никакие разбойники не приходили, чтобы ограбить судно. ДеКей назначил людей на новое ночное дежурство, заверив, что, если все будет так же тихо, завтра он отправит троих из них в город и вернет на корабль другую тройку, таким образом обеспечивая ротацию.

— Как долго это будет продолжаться? — спросил один из мужчин.

— Пока я не скажу, что можно закончить, — буркнул ДеКей.

На обратном пути Фрателло подошел и сел рядом с ним под ярким красно-белым полосатым тентом, который был любезно натянут на корме, чтобы обеспечить тень.

— Если позволите, — начал маленький человек и подождал, пока ДеКей кивнет в знак согласия. — Я полагаю, что за вашим кораблем наблюдают со скал. Они видели, как вы забирали свои вещи. Сомневаюсь, что они теперь станут нападать на судно. Особенно пока оно находится под охраной. Могу я спросить: на вашем корабле осталось что-то, что стоит украсть? — Фрателло сделал паузу, а затем добавил: — Если бы вас не предупредили о бандитах, и вы не забрали бы ваши ценности, разбойники скорее всего напали бы. А сейчас… я не знаю.

— Хотите сказать, что не думаете, что они покажутся?

— У меня есть сомнения. У вас нет?

ДеКей нахмурился.

— Что ж, — сказал он, — я не допущу, чтобы с моего корабля украли даже лишнюю веревку. Я заплатил за «Немезиду» целое состояние и не собираюсь отдавать ее на растерзание каким-то оборванцам. Мой план состоит в том, что, когда прибудет торговое судно, можно будет договориться о том, чтобы нас отбуксировали в ближайший порт, где можно будет произвести ремонт.

— Прекрасный план, — согласился Фрателло. — Будем надеяться, что он удастся.

Рулевой повернул лодку вправо, чтобы поймать переменчивый ветер. ДеКею нужно было обсудить с Фрателло еще кое-что, но он колебался. Прошлой ночью, когда он вернулся в свою комнату с прогулки, ему пришло в голову, что молодая женщина, с которой он столкнулся, кого-то ему напомнила. Бессонные часы медленно плыли по небосводу, а мысли захватывали ДеКея все больше. Она действительно выглядела, как та, другая, из его воспоминаний. Тот же цвет волос и глаз, та же форма лица, тот же рост и фигура... точнее она выглядела так, как могла бы выглядеть та самая, когда ей исполнилось бы тридцать. Но было ли это правдой, или же ДеКея одолел его собственный король теней?

Он боялся рассказать об этом Фрателло и распахнуть ящик Пандоры, это ведь приведет к… к чему? Ни к чему хорошему? Но как, черт побери, держать этот ящик закрытым, когда его не оставляли мысли о поразительном сходстве? Нет, та, другая, наверняка уже мертва. Она должна была проиграть любому из дюжины зол: «Белому Бархату», созданному Фэллом, клинку убийцы, удавке самоубийцы, темным миазмам Лондона и тысяче грязных рук ночи.

Не стоило открывать этот ящик. Безусловно, не стоило.

И все же…

ДеКей не сразу понял, что уже произносит это вслух, обращаясь к Фрателло:

— Прошлой ночью я видел молодую женщину. Она несла корзину с чем-то, похожим на сложенную одежду, и ее сопровождал ребенок... девочка, лет десяти. Вы не знаете, кто эта женщина?

— Конечно, знаю, — сказал Фрателло. — Одна из наших швей. Ее зовут Апаулина.

— Швея... — Здоровый глаз ДеКея уставился вниз, на доски палубы. — Ах. Да, корзина с одеждой.

— Ее работа незаурядного качества, — сказал Фрателло, и замолчал.

Незаурядного качества, — подумал ДеКей. Он прокрутил эту фразу в уме несколько раз. Как получилось, что этот маленький человечек сегодня так хорошо владеет языком, на котором он едва мог говорить два дня назад? Неужто он раньше притворялся? Но зачем? Для ДеКея это не имело никакого смысла. Впрочем, общество, в котором даже деньги не в ходу, было далеко за гранью его понимания. Для него — деньги были всем. Он даже не представлял, кто он без них.

Ящик Пандоры, однажды открытый, тем временем не собирался закрываться.

— Эта Апаулина, — продолжал ДеКей. — У нее есть свой магазин?

— Есть.

— А девочка… это ее ребенок?

— Она на ее попечении.

— То есть, они не кровные родственники.

— Она на ее попечении, — повторил Фрателло, не желая пояснять.

По прибытии обратно в гавань Фрателло угостил группу апельсиновыми дольками, которые ему дала пожилая женщина. ДеКей с интересом отметил, что Фрателло «заплатил» за эти кусочки четырьмя маленькими деревянными пуговицами, которые он выудил из кармана точно так же, как любой лондонский джентльмен извлек бы шиллинг или два. Женщина с радостью приняла пуговицы, добавив их в корзину, в которой находилось несколько предметов, полученных в обмен, включая ожерелье из ракушек, пару лимонов, тонкий медный браслет и несколько деревянных колышков. ДеКею пришло в голову, что несколько пуговиц, скорее всего, сойдут в качестве платы за какую-нибудь работу по починке у швеи Апаулины, которая могла бы найти им хорошее применение.

В своей комнате, когда день подходил к концу, ДеКей позволил Фалькенбергу снять маску и побрить его. Фалькенберг оставался невозмутимым, но ДеКей все равно уловил его реакцию: едва заметное легкое вздрагивание, когда маска оказалась на койке.

Никаких зеркал в комнате не было, и это устраивало ДеКея. Он не горел желанием сталкиваться со зрелищем, которого избегал уже много лет.

— Спасибо, Бром, — сказал он, когда испытание закончилось. — Ты хороший человек.

— Спасибо, сэр. Что-нибудь еще?

— Нет, это все. О... оставь бритву, пожалуйста.

Это была просьба, с которой ДеКей никогда раньше не обращался, и Фалькенберг заколебался.

— Она мне нужна, — сказал ДеКей, снова надевая маску. — Но не волнуйся, крови не будет. Я просто должен кое-что сделать с ее помощью, так что оставь мне ее.

Фалькенберг не стал задавать больше вопросов, только кивнул, положил бритву на маленький столик рядом с койкой ДеКея и ушел. Оставшись в комнате один, ДеКей встал и взял бритву в руки. Он подошел к своему сундуку, открыл его и достал один из своих лучших кремовых пиджаков с отделкой благородного синего цвета. Спереди было шесть золотых пуговиц. Он использовал бритву, чтобы отрезать три.

Вернувшись в свое кресло, он вновь погрузился в задумчивость.

Завтра утром, пока солнце не поднимется слишком высоко и не распространит по округе убийственную жару, нужно будет кое-что починить…

***

Настало время ужина, а Хадсона Грейтхауза все не было. Поедая тушеную баранину вместе с остальными — за исключением, конечно, Профессора Фэлла, который, похоже, решил уморить себя голодом, лишь бы не делить стол с ДеКеем и Кардиналом Блэком, — Мэтью задумывался, где носит его доброго друга. Либо он отправился в дальнее плаванье на рыбацкой лодке, либо его выбросили за борт за нарушение какого-нибудь островного обычая.

Фрателло также не появлялся во дворце в течение дня, и у Мэтью не было возможности поговорить с ним. От Фалькенберга он узнал о предположениях маленького человека: Фрателло считал, что разбойники вряд ли нападут на корабль, зная о том, что все ценные вещи были перевезены в город.

За столом в изобилии лилось вино. Страуд, Тэллоу и другие члены экипажа осушили свои кубки и теперь распевали шумные песни, отбивая ритм на полированном дереве. ДеКей, Фалькенберг и Брэнд наблюдали за ними с интересом, в то время как Блэк, готовящийся опрокинуть в себя кубок с вином, сердито смотрел куда-то вбок и что-то бормотал невидимому собеседнику на другом конце стола.

Наверное, небольшая размолвка с Доминусом, — подумал Мэтью. Что ж, разговор с призрачными демонами, безусловно, был способом скоротать время на этом острове.

По разговорам Мэтью услышал, что в комнате Страуда планируется игра в кости, и вино обещало литься там рекой. Нет ничего опаснее, чем неуправляемая банда пьяных преступников, шатающихся по королевскому дворцу… Мэтью подумал, что Фалькенбергу не мешало бы хранить весь арсенал оружия в своей комнате. Он тут же задумался о том, каков на Голгофе свод законов. Разумеется, он должен был существовать, раз здесь были какие-то разбойники, нарушавшие его. Но есть ли на Голгофе тюрьма? Или суд… или же все споры здесь разрешает король Фавор? Впрочем, Мэтью не был уверен, что здесь вообще начинались споры: судя по тому, что он увидел во время сегодняшней прогулки, порядок здесь был практически нерушим. За все время он не услышал ничьих ссор или скандалов. Здесь было спокойно, как в Нью-Йорке в пять утра… правда, в Нью-Йорке такое положение вещей длилось бы минуту или две. А здесь… Нужна ли здесь вообще тюрьма? Или суд? И, если уж на то пошло, какие-нибудь представители закона?

Мэтью размышлял об этом, неспешно попивая вино, когда Фрателло наконец появился в пиршественном зале, одетый в желтые панталоны и просторный пурпурный плащ, который навевал ассоциации с Ионой^[30], проглоченным китом.

— Господа! — обратился Фрателло к присутствующим. — Меня послал король Фавор, чтобы узнать, все ли у вас в порядке. Устраивают ли вас предоставленные вам условия?

— Спасибо, у нас никаких проблем, — ответил ДеКей за всю группу. — Передайте Фавору, что мы благодарны ему за гостеприимство.

— Так и сделаю. Доброго вам вечера. — Фрателло повернулся и зашагал прочь. Мэтью не сразу сообразил остановить его: вероятно, утренняя прогулка и три кубка вина за ужином сделали его медлительнее. Опомнившись, он вскочил со своего места и последовал за ним.

— Фрателло! — окликнул он, когда они вошли в освещенный лампами вестибюль и маленький человек направился к лестнице. — Могу я попросить вас задержаться на пару слов?

Фрателло остановился у подножия лестницы.

— Да?

— Я хотел бы спросить вас кое о чем.

— У вас какие-то проблемы, юный сэр?

— Нет, — покачал головой Мэтью, — но у меня есть… интерес. Могу я взглянуть на вашу татуировку?

— Мою... — Фрателло нахмурился. — Татуировку?

— Я видел ее на празднике. На тыльной стороне вашей левой ладони. Могу я взглянуть на нее сейчас?

Фрателло нахмурился сильнее прежнего. Он посмотрел на тыльную сторону своей левой ладони и потер ее другой, как будто вытирая осевшую пыль. Затем он поднял взгляд на Мэтью и сказал:

— Юный сэр, вы ошибаетесь. У меня нет татуировки.

— Конечно же, есть! Я видел ее.

— Вы… ошибаетесь. У меня нет татуировки, — повторил Фрателло.

Мэтью прошел вперед несколько футов до лестницы. Фрателло поднял левую руку и продемонстрировал ее со всех сторон.

— Никакой татуировки, — сказал он.

В сознании Мэтью на краткий миг замаячило слабое воспоминание о татуировке в виде якоря с именем «Руби» под ним. В следующее мгновение это воспоминание превратилось в бледный призрак.

— Видите? — подтолкнул Фрателло. — Точнее сказать, не видите? У меня нет татуировки.

Мэтью не представлял, что сказать. Его глаза… его разум… неужели они играли с ним злую шутку?

— Я же видел ее, — сумел выдавить он, — на празднике. Когда вы наливали вино. Я точно видел ее.

— У меня старая кожа, — добродушно улыбнулся Фрателло. — Морщинки и пятна рассказывают свою особую историю. Но татуировки у меня нет. А теперь простите меня, но я должен позаботиться о короле.

— Одну минуту. — Мэтью подумал, что, возможно, перепутал руки. Это было маловероятно, но он должен был попросить: — Позвольте мне посмотреть вашу правую руку.

Фрателло показал ему.

— Там тоже нет татуировки. Что вас так беспокоит?

Мэтью потерял дар речи. Все, что он мог сделать, это стоять у подножия лестницы и таращиться, как безмозглый идиот.

— Простите меня, — повторил Фрателло, а затем поднялся по лестнице и исчез из виду.

Глава шестнадцатая

Мэтью не знал, как долго простоял на месте, пытаясь разобраться в том, что произошло. Он был уверен, что видел татуировку на тыльной стороне левой ладони Фрателло. Ну конечно же, видел! И Хадсон тоже. Ведь именно Хадсон рассказал историю о корабле «Рубин» и о битве при Гудвин-Сэндс.

Да. Конечно. И татуировка точно была!

Разве нет?

Почему же тогда сейчас ее там нет?

Черт, — мысленно выругался Мэтью. И, к несчастью, это было самое разумное, что он мог сейчас сказать.

Через некоторое время Мэтью вышел во двор под угасающий солнечный свет, окрашивающий небо на западе багрянцем. Восточный горизонт уже темнел, ветерок становился прохладнее. Мэтью стоял, глядя на город — прекрасный город на странном острове, где можно было застрять в ловушке на несколько лет.

И все же, что случилось с татуировкой? Мэтью точно видел ее, он был абсолютно…

— О, нет! — воскликнул знакомый голос. — Я знаю это выражение! Мысленные шестеренки должны вращаться!

Мэтью обрадовался, увидев Хадсона, шагающего по двору. Его одежда была грязной: на рубахе виднелись пятна крови. Он успел загореть и стать на несколько тонов темнее. Теперь он куда больше напоминал коренного островитянина… хотя, надо признать, Мэтью был уверен, что эта вылазка оставит его на милость моря.

Хадсон радостно улыбнулся, приблизившись к Мэтью. Он упер руки в боки и вдруг заговорил на щелкающей смеси итальянского и французского… на языке Голгофы. Мэтью изумленно уставился на него.

— Это, — с гордостью сказал Хадсон, — означает либо «хороший улов», либо «гляньте на эту напыщенную задницу». Я выбираю первое. Море было милостиво ко мне сегодня. Ну… то есть, ко всей лодке. Не обращай внимания на кровь, это кровь красной рыбы. Хотя… наверное, от меня тот еще душок, да?

— Очевидно, у тебя был трудный день, — пробормотал Мэтью.

— Увлекательный! И я собираюсь утром вернуться в море. — Хадсон широко улыбнулся и тут же нахмурился. — О… я вижу, ты так и не успел побриться.

— Я ждал, что ты покажешь мне нужное заведение.

— Правда? — брови Хадсона поползли вверх. — Почему?

— Потому что ты сказал, что сделаешь это.

— О, я так сказал? Что ж, с этим придется подождать. Мы приготовили наш улов. Свежий, прямо с лодки, Мэтью. Один из членов моей команды приготовил отменный соус с оливками, лимоном и специями. Великолепный соус!

— Твоей команды? — изумился Мэтью.

— Конечно. Скоро я стану капитаном этой лодки!

Это заявление заставило Мэтью почувствовать себя неловко. Неужели Хадсон и впрямь намеревается стать капитаном?

— Это было бы отличным времяпрепровождением, — задумчиво сказал Мэтью. — Но… я надеюсь, что ты не рассматриваешь это как профессию на всю жизнь? Нам нужно подумать, как убраться с этого острова.

— Но мы ведь пока не знаем, как это сделать. В любом случае, в мире есть вещи и похуже, чем быть рыбаком. Это даже не труд, а настоящее удовольствие. Честный рабочий день, вознагражденный хорошим уловом, отличной едой, бутылкой вина и… изучением языка. Я с интересом изучаю местный язык, знаешь ли.

Мэтью потерял дар речи. Ему было нечего сказать: он понимал, что побег с Голгофы — рискованное мероприятие (не менее рискованное, нежели игра в кости, которая сейчас разворачивалась на втором этаже дворца). И наверняка этот побег состоится очень нескоро. Поэтому Хадсон и хочет сосредоточиться на настоящем моменте. И все же…

Думать об этом было невыносимо, и Мэтью решил, что нужно сменить тему. Куда важнее было сейчас разобраться со странным разговором, состоявшимся на лестнице.

— Фрателло, — пробормотал он. — Татуировка. Я попросил показать ее, и, клянусь тебе, ее не было. Мне показалось, что я что-то видел… буквально на секунду, но все было так быстро… и потом пропало. Я не понимаю, что это было.

Хадсон склонил голову набок.

— Какая татуировка? — спросил он.

Мэтью застыл. Когда он вновь обрел дар речи, собственный голос зазвучал для него чуждо и надтреснуто.

— Ты помнишь. Татуировка с изображением якоря и названием корабля «Рубин». Ты рассказывал мне об этом вчера. О битве при… — На мгновение он почувствовал укол паники, потому что не смог вспомнить название битвы. Он стучался в собственный разум, словно в закрытую дверь и наконец смог пробиться. — Битве при Гудвин-Сэндс.

— Хм, — задумался Хадсон. — Это была сказка, которую я слышал в детстве. Что ты об этом знаешь?

— Послушай меня, — напряженно попросил Мэтью. — Послушай. Вчера ты рассказал мне о татуировке на тыльной стороне левой ладони Фрателло. Ты сказал, что она может быть связана с битвой при Гудвин-Сэндс и что Фрателло, возможно, был «пороховой обезьянкой» на британском военном корабле «Рубин». Это же было вчера, Хадсон!

— Не представляю, как такое могло быть, — последовал ответ после нескольких секунд молчания. — Фрателло в этом случае должен быть британцем. А я припоминаю, как он сказал, что родился и вырос здесь. Разве нет?

Мэтью и раньше приходилось испытывать ужас. Он видел его во множестве обличий. Однако сейчас он мог поклясться, что никогда не испытывал большего страха. Грейтхауз будто не помнил всего того, что сказал ему буквально накануне.

— Хадсон… татуировка. Разве ты не помнишь, как указал на нее?

— Какая татуировка? Ты сказал, что у Фрателло ее нет.

Наступила долгая тишина, во время которой Мэтью слушал крики чаек, летающих вокруг лодок, прибывающих с уловом.

Хадсон внезапно шагнул вперед и со всей силы хлопнул Мэтью по плечу.

— Я полагаю, — сказал он с широкой улыбкой, — что ты сегодня либо слишком много загорал, либо перебрал с вином за ужином. Или и то, и другое. Надеюсь, ты оставил мне немного? — С этим шутливым замечанием Хадсон отправился за своей долей ценного винограда, оставив Мэтью в полном одиночестве.

Однако, проходя мимо входа во дворец на пути в пиршественный зал, он замедлил шаги.

Битва при Гудвин-Сэндс, — подумал он. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз думал об этом сражении. Рассказы о нем будоражили и воспламеняли его юношеское сердце. Но было удивительно, что Мэтью знал об этом.

Хадсон остановился в вестибюле. Действительно ли он говорил об этом с Мэтью? А если да, то когда? И по какой причине? Ему казалось, что в его голове проплывают призрачные образы: он сам, стоящий с Мэтью в этом самом дворе… не несколько минут назад, а… он не знал, когда. И что-то особое было в этом имени — Руби. Действительно ли это женское имя? Чье оно?

Это было выше его сил. Он был деятелем, а не мыслителем, и от всех этих загадок у него болела голова. Мэтью нужно было побриться. Возможно, Хадсон мог бы помочь ему с этим. А еще он мог бы выпить, отпраздновать хороший улов и перспективу вернуться в море завтра со своими новыми товарищами. Единственной проблемой оставался… Бром Фалькенберг. Бром часто начинал с ним разговоры о солдатской дружбе и военной славе, и во время этих разговоров что-то внутри Хадсона болезненно ворочалось. Когда Брома не было рядом, все эти воспоминания будто покидали его, а другие воспоминания крепли и становились сильнее.

Инцидент в оранжевой палатке. Тот самый…

Ему нужно было больше вина, чтобы спрятать эти воспоминания в ножны забвения, хотя они, как и меч, всегда были под рукой.

Завтра можно было порыбачить. О, да, серебристый улов, поднимающийся из самой глубокой синевы моря. Это, несомненно, будет чудесный день. Еще один чудесный день на Голгофе.

***

Постояв в оцепенении некоторое время, Мэтью удалился прочь от наступающей ночи и направился в свою комнату, где его ждала узкая, но удобная койка, а рядом — маленький круглый столик, на который можно было поставить масляную лампу и медную трутницу. Также в комнате было одно плетеное кресло.

При свете лампы Мэтью лег на койку и попытался погрузиться в изучение шахматных задач, но быстро обнаружил, что попросту не может сосредоточиться. Почему Хадсон забыл их разговор о татуировке Фрателло? И, что было еще страннее, почему теперь на тыльной стороне левой ладони этого маленького загадочного человека не было татуировки? Все это вместе превосходило самую сложную шахматную задачу и превращалось в суровую игру из другого мира.

Потеря памяти Хадсона… пропавшая татуировка… Колесо Фортуны в церкви Голгофы… все это крутилось в голове Мэтью и закручивалось в большой опасный водоворот. Куда именно этот водоворот тянул его пытливый ум?

Мэтью опустил фитиль лампы, чтобы притушить свет, и закрыл глаза. Сон — вот, что было ему нужно.

Отдохни, прочисти голову, — советовал он себе.

Но мысли не желали отступать так просто. Черт возьми, Хадсон ведь становится настоящим островитянином! И, похоже, совсем скоро он попросту откажется от идеи убраться с этого острова! Станет капитаном собственной лодки…

Боже, что же с ним происходит? А самое ужасное… это происходит слишком быстро, — думал Мэтью.

Мысли перенесли его в Нью-Йорк, к Берри. Как же он скучал по ней! Как ему хотелось быть сейчас рядом с ней, подальше от Фэлла, ДеКея, Блэка и всего этого пагубного безумия, в котором жестокие преступники ищут проход в ад, расположенный в треклятом зеркале. Мэтью вдруг подумал, что не во всех версиях ад был темным, полным страшных демонов. Ад на самом деле мог быть красочным солнечным городом со счастливыми жителями, где разум такого человека, как Хадсон Грейтхауз мог превратиться в кашу, а у Мэтью не было сил что-то с этим сделать.

Берри.

Он думал о ней. Закрывая глаза, он мог видеть ее так же ясно, как если бы она стояла прямо перед ним, протягивая к нему руки для нежных объятий. Она была прекрасна в своем бледно-лавандовом платье, украшенном голубыми лентами. Она жестом подзывала его к себе, ее светлые волосы с вплетенной в них розовой лентой игриво развевались на ветру, и он с радостью…

Погодите… погодите…

Мэтью резко открыл глаза и сел на койке. Волосы Берри были не светлыми, а медно-рыжими. А ее лицо в его памяти превратилось в размытое пятно.

О, Боже! — подумал он, испытав новый приступ ужаса. Неужели он забыл, как выглядит Берри?

— Дорогой Мэтью, — прозвучал рядом мужской голос. — Мой милый, дорогой Мэтью.

Вздрогнув, Мэтью обернулся и понял, что в плетеном кресле кто-то сидит.

Пока он снова подкручивал фитиль, ему пришло в голову, что это невозможно. Он не слышал, чтобы открывалась и закрывалась дверь, и он был уверен, что в комнате не было никого, кроме него самого, до этого момента.

Когда желтый свет осветил фигуру, Мэтью показалось, что сны — в данном случае, кошмары, — начинают разрывать ткань реальности.

Человек, который появился в кресле, выглядел так, как Мэтью запомнил его, когда видел в последний раз в ноябре 1702 года, когда этот джентльмен-монстр въехал на каролинскую табачную плантацию лорда Кента с целью убить гостившего там магистрата Натаниэля Пауэрса. Убийство могло бы увенчаться успехом, если бы Мэтью не помешал ему…

В кресле сидел и криво ухмылялся мерзкий и хитрый убийца Тиранус Слотер… который умер два года назад.

— Ах, — осклабился Слотер. — Теперь ты видишь меня.

Горло Мэтью превратилось в ледяной металл, язык — в бесполезную замерзшую тряпку.

Слотер был хорошо одет. Он выглядел, как в последний день своей жизни. Это был широкоплечий, крепкий мужчина в коричневых бриджах, белых чулках, начищенных черных ботинках, темно-синем жилете и темно-синем пиджаке с узором в пейсли светло-синего цвета. На голове у него был со вкусом подобранный белый парик, не слишком пышно завитый, а поверх него — черная треуголка. Черные перчатки, черный плащ и белый галстук завершали наряд. В больших бледно-голубых глазах призрака на широком и бледном лице горел веселый красный огонек надвигающегося насилия.

Итак, этот человек… этот призрак… это существо — сидело в плетеном кресле в четырех футах от койки Мэтью.

— Не волнуйся, — сказал Слотер своим легким, спокойным и ужасающим голосом. — Я не могу убить тебя, как бы страстно я ни желал этого. Сейчас я бы скорее припомнил, что говорил тебе прежде: ты не сможешь победить меня в одиночку. И ведь я был прав, не так ли? Если бы этот парень не подкрался ко мне и не убил — так жестоко и трусливо — ты никогда не избавился бы от меня.

Мэтью поднял руки и потер глаза. Когда он опустил их, монстр был все еще там.

Слотер рассмеялся.

— Только посмотри на себя! Ты думаешь, почему я сижу здесь и разговариваю с тобой? Кстати, будь так любезен, выколи себе глаза. Сам я не могу, но был бы очень рад на это посмотреть. Вот это был бы номер, верно?

Титаническим усилием Мэтью заставил свои горло и язык работать. Когда он заговорил, голос был хриплым:

— Что это за трюк?

— Ты все так же слеп к фактам. Мог бы хоть из вежливости спросить, почему я здесь.

— На самом деле тебя здесь нет, — сказал Мэтью. — Я схожу с ума.

— И правда. Это куда более вероятно, чем ты думаешь. Итак… почему я с тобой разговариваю? Или правильнее будет спросить, почему ты считаешь, что я тебе нужен?

— Я схожу с ума, — повторил Мэтью и действительно подумал, что вот-вот изойдет белой пеной в припадке.

— Не думай пока об этом, — сказал Слотер. — Ты веришь, что нуждаешься во мне. В самой темной глубине своей души ты знаешь, что это так, потому что ты считаешь, что не можешь больше зависеть от своего большого тупого друга. Можешь ли ты положиться на Профессора? На Блэка? На ДеКея? Боже, нет. Но я… могу подтолкнуть тебя к истине. Точнее, ты сам это можешь. С моей помощью.

— Ты, — упрямо сказал Мэтью, — плод моего воображения. Ничего больше. Оглянись, и ты увидишь, что свет лампы не отбрасывает на стену тень призрака.

Слотер наклонился вперед и оскалился. Красный блеск в его глазах стал еще больше похож на кровь.

— Я и не говорил тебе, что я реален, Мэтью. Я из преисподней. Твоей преисподней. Это место, которое существует в каждом человеке. Оно остается закрытым до тех пор, пока разум не начинает метаться в смертельном ужасе. Но ужас открывает преисподнюю, и из нее тысячами щупалец вырывается чудовище, которое на самом деле призвано спасти своего единственного хранителя. Ты можешь сидеть на своей койке в этом так называемом дворце и притворяться, что не чувствуешь этого ужаса, но я-то знаю, каково тебе на самом деле. Ты ведь догадываешься, что что-то на этом острове… на Голгофе… ведет себя очень неправильно.

Мэтью поколебался, а затем выпалил:

— Да.

— Но что именно? Я не могу сказать тебе, потому что обладаю лишь теми знаниями, которыми обладаешь ты сам. Ты, позволю себе сказать, позвал меня, потому что в глубине своей преисподней ты когда-то восхищался мной. Да, это правда. Именно восхищался. Моим интеллектом и силой воли. Конечно же, ты тогда выполнил свой долг в качестве, — он на мгновение зажал пальцами нос, словно пытался избавиться от неприятного запаха, — решателя проблем. И я в своей тайной преисподней тоже восхищался этим. Ты был грозным противником. А теперь ты извлек меня из своей преисподней. И вот он я, призванный помочь тебе разобраться в том, что происходит.

— Я… — начал было Мэтью, но Слотер перебил его.

— Нет-нет, дорогой Мэтью. Давай лучше посмотрим, что мы здесь имеем. Исчезающая татуировка, шокирующая потеря памяти Грейтхауза и твое собственное слабое воспоминание о твоей возлюбленной. Не говоря уже об удивительных способностях короля Фавора и Фрателло, которые в течение двух дней овладели английским языком. Что же все это может значить?

— Понятия не имею.

— Вот тут я и призван вмешаться. Я должен подтолкнуть тебя, когда ты начнешь трепетать, как парус в ветренный день. Так что подумай, дорогой Мэтью. Сегодня ты увидел нечто такое, что должно было разжечь твое знаменитое любопытство. Однако пламени не появилось. Разве что в церкви…

— Ты имеешь в виду Колесо Фортуны?

— Я имею в виду стену из белого кирпича.

— А что с ней?

— Правильный вопрос. — Слотер сцепил пальцы в черных перчатках и вновь хищно улыбнулся. — Что же с ней? — Когда Мэтью не ответил, призрак подтолкнул его снова: — Ну же, думай! Боже, мой мальчик, ты не помогаешь мне помогать тебе!

— Имена на кирпичах, — пробормотал Мэтью. — Ты про это?

— Не только. Имена и даты. Что они означают? И особое любопытство вызывает одно из них, так как оно имеет очевидное английское происхождение. Остин.

Мэтью кивнул.

— Да. Я помню. Остин и дата была «10 1663». Октябрь.

— О, теперь ты знаешь месяц. Поздравляю! Мое присутствие уже заточило твой меч… или миниатюрный кинжал. В любом случае, используй лезвие, чтобы копнуть глубже, Мэтью. Думаю, ты уже догадываешься, что от этого многое зависит.

— Да, — снова сказал Мэтью. Он был потрясен натиском Слотера. Пусть он был лишь видением или воспоминанием, вел он себя пугающе реально.

— Как я уже говорил, — продолжил своенравный собеседник, — тебе не на кого положиться, кроме меня, если ты хочешь разжечь пламя. Я могу надрать тебе задницу, если потребуется.

— Если только образно, — буркнул Мэтью. — Но я понимаю, к чему ты клонишь. Точнее… к чему клоню я, потому что на самом деле я разговариваю сам с собой.

— Ты можешь называть это, как угодно. Пусть это останется между нами, джентльменами. Знаешь, тебе ведь очень повезло, что я встал у твоего руля, дорогой Мэтью. И я не собираюсь преследовать тебя, как могли бы другие.

— Насколько я помню, ты съел собственного отца. Мне точно повезло?

— Я сделал это из необходимости. К тому же, разве отец не должен кормить своего сына интеллектуально, духовно и…

— Плотски, — закончил Мэтью. — Вот именно с этой частью у меня проблемы.

— Ха! Он был хорошо обработан до того, как я сделал первый укус. Но мы не о том говорим. Копай глубже, Мэтью, слышишь меня?

Мэтью кивнул. Он моргнул, и в следующий миг перед ним было только кресло. След призрака простыл.

Мэтью прислонился спиной к каменной стене.

Этот остров, — подумал он, — место, где фантазии разума действительно обретают жизнь. Хотя бы потому, что здесь у разума слишком много времени на размышления.

Мэтью тревожился за себя. Видеть Слотера — это одно. Но ведь Мэтью некоторое время разговаривал сам с собой и побуждал себя к действию с помощью зверя, чья хитрость однажды чуть не свела его в могилу.

Но кое в чем видение оказалось правым. Как насчет исчезающей татуировки и памяти Хадсона? А насчет церкви Колеса Фортуны и стены из белого кирпича?

Первое имя: Остин. Октябрь 1663 года. Сорок один год назад.

Почему-то ему казалось, что «Слотер» сказал кое-что важное, пытаясь разжечь его любопытство. Используй лезвие, чтобы копнуть глубже, Мэтью. Думаю, ты уже догадываешься, что от этого многое зависит. Мэтью казалось, что это действительно так. А еще в своем разговоре с призраком он видел очень тревожный симптом.

Сможет ли он уснуть сегодня ночью? Возможно, через час или два, когда тяжесть век пересилит пережитый ужас. А пока он сосредоточился на том, чтобы вспомнить каждый дюйм лица Берри, каждую веснушку, цвет ее волос, ее походку, ее речь, ее аромат, все. Затем, наконец, он заснул с уверенностью, что завтра начнет искать ответы на вопросы этого острова.

Однако на остаток этой ночи он оставил свою масляную лампу гореть очень ярко…

***

В одной из комнат дальше по коридору не мог уснуть еще один человек.

При свете лампы Блэк беседовал с высокой худой безликой фигурой своего хозяина, закутанного в пурпурную мантию.

Блэк лежал на своей койке, ему было нехорошо от выпитого вина. Голова была тяжелой, но уснуть он не мог. На лице блестел пот, пока он повторял то, что уже говорил безликой фигуре своего господина.

Мне снова снятся сны, — мысленно говорил он.

Да, — сказал хозяин.

Убийства. Ты знаешь.

Знаю.

Мы должны — должны! — убраться с этого острова. Зеркало. Я должен найти зеркало! — Измученное лицо Блэка повернулось к Доминусу. — Ты сможешь мне помочь?

Так не годится, — сказал Доминус, и его спокойный мужской голос начал превращаться в женский, а затем снова опустился ниже. — Ты спрашивал об этом раньше, и я продолжаю говорить то, что говорил. Я наблюдаю и даю советы, но я не могу повлиять на будущее. Это твоя задача, а не моя.

Блэк приложил руки к влажному лбу.

Зеркало, — подумал он, убирая руки. Он уставился в потолок, как будто смотрел на поверхность из черного стекла. — Когда у меня будет то, что я хочу... то, что мне нужно… все ведь будет хорошо? Правда?

Если ты в это веришь, — сказал хозяин.

Загадки, — мучительно подумал Блэк. — Ты всегда говоришь загадками. Я столько отдал тебе, и все эти годы ты шел за мной. Я пытался заставить тебя гордиться мной. У меня не вышло?

У тебя вышло то, во что ты сам веришь, — сказал хозяин.

У меня жар. Голова ... болит.

Вино не всегда успокаивает. Иногда оно скорее горькое, чем сладкое.

Я боюсь снов, — пожаловался Блэк. — Разве ты не можешь заставить их уйти? Я хочу безмятежного отдыха.

После недолгого молчания фигура поплыла через комнату к койке. Холодная, похожая на паука рука легла на лоб Блэка.

Я мог бы унять твою лихорадку, — сказал призрак. — Спи, мой Адам. Спи и в этом царстве увидь себя таким, каким ты был, и таким, какой ты есть... и знай, что я всегда доволен тобой и горжусь твоими достижениями... сынок.

Да, — ответил Блэк, когда холод плоти его хозяина пробрался в его череп. Глаза закрылись, он сделал вдох... затем еще один... и еще... и, наконец, в безмолвном ужасе ускользнул в надвигающуюся темноту.

Глава семнадцатая

— Продолжай. — Это слово прозвучало, как скрежет камня о камень.

— И раскаялся Господь, что создал человека на земле и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, птиц небесных истреблю, ибо^[31]…

— Продолжай, — последовал быстрый приказ.

— … ибо Я раскаялся, что создал их. Ной же обрел благодать перед очами Господа. Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил перед Богом. Ной родил трех сынов: Сима, Хама и…^[32]

Паника пронзила мальчика острейшим кинжалом, потому что третье имя ускользнуло от него, и теперь человек, который сидел перед ним с единственной свечой на столе рядом с Библией, глубоко вздохнул и потер лоб над правой бровью.

— Ты знаешь продолжение? — спросил он. — Или не знаешь?

— Сейчас, отец. Я думаю… я действительно знаю.

— Очень хорошо. Тогда назови имя третьего сына.

Страх перехватил горло. Если он ошибется…

— Енох, — позвала женщина, заглянувшая в комнату. Голос у нее дрожал. — Пожалуйста. Мальчик устал.

Мужчина повернулся к ней. Лицо у него было худощавое, остроносое, а рот походил на маленький побелевший шрам.

— Я сам знаю, устал он или нет, — жестко оборвал мужчина. Затем снова повернулся к мальчику: — Назови третье имя или признайся в неудаче.

— Я… устал, отец. Могу ли я получить еще одно прощение?

— Это будет твое третье прощение, — отрезал Енох Блэк. — И ты не получишь его.

— Иаспет! — выпалил мальчик. — Вот то имя.

Енох Блэк слегка наклонился вперед, свет свечи отбросил тень на одну из сторон его лица.

— Это имя, — медленно произнес он, — Иафет. Встань.

— Отец! Я знал! Я просто забыл, как…

— Вставай, — сказал мужчина, после чего тоже поднялся и потянулся к кожаному ремню на спинке своего стула.

Пока он охаживал мальчика по плечам — три удара за ошибки и один дополнительный удар за лень, — Эстер Блэк унесла свою свечу обратно в маленькую кухоньку, где занялась протиранием посуды, которая и так была вытерта дочиста час назад после ужина из фасоли и вареного картофеля.

— Теперь, — возвестил Енох Блэк, закончив, — ты больше не забудешь, правда?

— Нет, сэр, — ответил четырнадцатилетний Адам Блэк, закусив губу почти до крови. Его темные глаза на бледном вытянутом лице блестели от слез, острый подбородок смотрел в пол, потому что иначе отцу померещился бы вызов. Плечи мальчика ссутулились, под залатанной рубашкой краснели следы недавних ударов. — Я не забуду, — сказал он, понимая, что только что вызубрил еще один отрывок Книги Бытия.

— Дай мальчику сахарный пирог, — приказал Енох своей жене. Затем повернулся к сыну: — Съешь его с удовольствием и ложись спать. Я присоединюсь к тебе за молитвой.

Таков был вечерний распорядок, который нельзя было нарушать.

После того, как Адам приготовился ко сну и улегся на узкую кровать в маленькой комнате с каменными стенами, вошел Енох, неся с собой свечу и сел за стол рядом с кроватью.

— Ты знаешь, — сказал Енох, — почему для тебя так важно, чтобы каждый стих Священной Библии был запечатлен в твоей памяти? Это не игра, к этому нельзя относиться легкомысленно. — Его улыбка была настолько нежной, насколько он мог изобразить, но глаза оставались жесткими. Он был одет в свой обычный черный костюм, его лицо в слабом освещении комнаты было таким же бледным, как у его сына, темные волосы с ярко выраженным вдовьим пиком были коротко пострижены. — Это потому, что каждый стих, — продолжал он, — это оружие против зла. Мой отец наставлял меня, как его отец и отец его отца. Ты слушаешь?

Адам кивнул. Эту проповедь он слушал почти каждый вечер. Пусть он знал ее наизусть, было важно — просто жизненно необходимо — хотя бы притвориться, что он внимательно слушает.

— Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями, — прочел Енох следующий стих Книги Бытия и продолжил уже собственными стихами, которые читал каждый раз в этой речи: — Господь уничтожил свое творение из-за этого бесчестия. Когда-нибудь он снова уничтожит его. Те, кто переживет Гнев Божий, будут благочестивыми людьми, которые решили вооружиться Святым Словом. И поверь мне, скоро этот ужасный и прекрасный день настанет. Я пытаюсь спасти людей здесь, на земле, но многие не слушают меня. А это значит, что их нельзя спасти. Они уже потеряны. Но тебя и твою мать… я могу спасти. — Он дотронулся до Библии, лежавшей на маленьком круглом столике рядом с его креслом. Столик был потрескавшимся и испещренным царапинами. — Слово Божье — это твой меч. И оно будет им еще долго, когда мы с твоей матерью вознесемся. Слово поможет тебе уничтожить зло, которое пытается развратить всех благочестивых людей, даже сына викария. Поэтому ты должен знать каждый стих наизусть, иначе твоя защита не будет полной, а твоя сила будет не прочнее воды. Ты меня слышишь?

Мальчик снова кивнул, хотя ему казалось, что такое сравнение было неправильным. Вода была сильной и запросто могла затопить целые шахты, в мгновение уничтожая сотни людей.

— Начинай свою молитву, — приказал викарий из Колквита. И сын викария, как всегда, повиновался.

В конце молитвы были даны новые указания: новые стихи, которые нужно было выучить, после чего Енох задул свечу и оставил мальчика одного в темноте.

Это была хорошая ночь, не такая как некоторые другие. Иногда у Еноха случалось то, что его супруга (втайне от него) называла «моментом безумия»: викарий выступал против всего и вся, включая власть англиканской церкви, которая не признавала в нем способность вести к Господу достойных людей вместо того, чтобы бесплотно биться над шахтерами, погрязшими в разврате и пьянстве. Он не понимал, почему не может получить шанс подняться выше в своем сане. Он презирал поцелуи парчовых туфель, которые мягко переступали из сана в сан по мраморным полам… а ведь ему требовалось подлизываться к этим высокопоставленным людям, если скромный деревенский викарий хотел добиться видного положения.

Адам был умен и уже понимал все это. Он и вправду был гораздо умнее, чем предполагал его отец. Викарий из Колквита понятия не имел, что его сын постиг еще один важный факт: иногда, когда «момент безумия» превращался в «безумный час», викарий ругал свою жену за то, что она произвела на свет такого уродливого ребенка. Он считал, что таким образом Господь проклял ее за грехи всей ее семьи. Скромный викарий, глядя на своего сына, понимал: сколь бы упорно он ни трудился, из-за мерзкого отпрыска Эстер ему не обрести высокого сана в церкви.

Все это Адам знал. Знал он и то, что его рождение было настолько травмирующим для его матери, что она не могла родить ему ни сестры, ни брата, поэтому для одного родителя его рождение было печальным событием, а для другого — горьким семенем гнева, которое прорастало с каждым годом, становясь плодом трагедии самого Адама.

Но даже несмотря на все это, Адам много лет стремился запоминать стихи, непоколебимо молиться, когда от него этого требовали, и нести свое бремя, которое с каждым днем все тяжелее давило на плечи.

По субботам в серокаменной англиканской церкви в Колквите — небольшом шахтерском городке — задачей мальчика во время шестичасовых проповедей своего отца было стоять позади прихожан, размахивая шестом, к одному концу которого была прикреплена кожаная перчатка, а к другому куриное перо. Адам должен был сохранять бдительность среди прихожан: перчатка была предназначена, чтобы ударить по щеке любого юношу младше шестнадцати лет, а перо — чтобы пощекотать нос тому, кто постарше.

В воспоминаниях Адама, во всех деревнях и маленьких городках все было одинаково. Его семья переезжала, и Колквит был их четвертым домом. Церковь здесь посещалась редко несмотря на то, что опасная работа шахтеров была плотно сопряжена со смертью. Казалось, они боялись внезапного нашествия крыс в шахты гораздо больше, чем гнева Господнего, который, по пророчеству Черного Ворона, должен был вскоре прийти, чтобы уничтожить нечестивых и пощадить тех немногих, кому это суждено. Адам помнил, что его отец говорил о людях: очень немногим доведется пережить следующую «чистку».

Черный Ворон.

Адам слышал, как люди шептались об этом: «Вот идет сынишка Черного Ворона». Или «Если он продолжит трепыхаться, Черный Ворон полетит к своему создателю раньше нас всех».

Пока Адам бдительно стоял в задней части церкви и болезненно подергивал плечами, которые все еще саднили после вчерашних побоев, он размышлял о том, насколько верным было прозвище викария, которое прилипло к нему в Колквите. В своей черной сутане с высоко поднятыми руками Енох Блэк выглядел так, будто у него были крылья, способные вознести его ввысь, в Царствие Небесное, а его хищное лицо с носом-клювом будто клевало душу каждого грешника.

Он и вправду был Черным Вороном. Только никто не произносил этого прозвища при нем — его всегда бросали в лицо его сыну. Причем не только ученики школы, но и их родители, чье терпение лопнуло при виде этой кладбищенской птицы за кафедрой.

После проповеди длиной почти в целый день, во время которой Адам использовал шест, чтобы бить юношей по щекам и щекотать ноздри старикам, он вышел из дома под бормотание своего отца о недостатке внимания и уважения среди его паствы, и отправился прогуляться по лесу за их домом. Путь привел его к облюбованному им месту — к голым камням с видом на серое озеро. Там он растянулся на валуне и обрел покой в шуме ветра и звуках природы. Ему были приятны эти тихие звуки мирового хаоса, ведь в отличие от голоса Черного Ворона они не были пугающими.

Глаза Адама закрылись, и он быстро погрузился в сон. Однако вскоре он был резко разбужен зазвучавшим рядом голосом.

— Смотрите сюда! Это же сынок Черного Ворона разлегся здесь, как кусок дерьма!

Адам сразу сел и увидел, что рядом с его валуном стоят трое деревенских мальчишек — все с удочками в руках. Адам знал их со школы и молча терпел их частые провокации. Среди них был сын местного мэра Дэви Килер, который был на два года старше Адама, а также Дик Осмонд и Николас Спаффорд.

— Глядите, дерьмо зашевелилось! — бросил Осмонд, и все рассмеялись, будто это была лучшая шутка в мире.

— Мы помешали твоим молитвам? — спросил Килер, прижимая удочку к боку. — Болтаешь с Богом?

— Просто отдыхаю, — сдавленно ответил Адам.

— Это тонкое дерьмо ударило меня сегодня по лицу, — сказал Спаффорд, нахмурившись. — И засунуло перо моей маме в нос!

— Наверное, он хотел засунуть свой член в ее дырочку! — захохотал Осмонд.

— Эй! Заткнись! Ты говоришь о моей маме, Дикки! — Хмурый взгляд Спаффорда стал еще суровее.

— Скорее всего, этот тощий засранец хочет засунуть свой член в дырку твоего папаши! — гаркнул Килер. А затем повернулся к сыну Черного Ворона. — Кого ты больше хочешь: мамашу или папашу?

— Я лучше просто пойду домой, — сказал Адам, но когда он попытался соскользнуть с валуна, то обнаружил, что Килер — самый крупный из троих — преграждает ему путь.

— Никто не говорил, что ты можешь уйти, — сказал он таким же приказным тоном, каким с Адамом разговаривал его отец.

— Да! Никто не говорил! — эхом отозвался Осмонд, но Килер бросил на него взгляд, говоривший: «Заткнись или пожалеешь об этом».

— Мы пришли сюда порыбачить, — сказал Килер Адаму. — Хотим поймать себе что-нибудь на ужин. Но, сдается мне, пока ты тут сидел, ты распугал нам всю рыбу своей вонью!

Адам молчал, его сердце сильно колотилось в груди, потому что он знал, что должно было произойти.

— Единственно верным решением будет, — ухмыльнулся сын мэра, — отправить тебя в озеро, чтобы ты хорошенько вымылся, сказал рыбам, что тебе очень жаль и что Дэви Килер отправил тебя сюда. А теперь выбирай, сосунок: сам прыгнешь, или нам тебя бросить? — Эти слова вызвали приступ смеха у остальных, но лицо Килера с плоским, однажды сломанным носом, оставалось бесстрастным. — Ну! Выбирай!

— Моему отцу это не понравится, — сказал Адам и сразу же понял, что сделал это зря.

В ответ на это неубедительное и бесплодное заявление Килер криво усмехнулся.

— Я полагаю, это означает, что мы тебя бросаем.

Прежде чем Дэви Килер успел дотянуться, Адам Блэк прыгнул.

Он спрыгнул с валуна со всей силой, на которую были способны его ноги и отчаяние, и оказался почти над головой Килера, прежде чем другой мальчик схватил его за лодыжку, зажал бриджи в кулаке и сумел опрокинуть Адама, как мешок с зерном, на твердую, каменистую землю. Но Адам вскочил на ноги со скоростью, на которую его мучители не рассчитывали, и побежал прежде, чем мальчишки успели сообразить, что происходит.

Прошло около двадцати секунд, прежде чем они поймали его.

Осмонд вцепился в его спину, как пиявка, а Килер врезался ему под колени тяжелым плечом. Сын Черного Ворона упал в объятия сорняков и колючек, а затем мальчишки потащили его к озеру, чтобы завершить начатое. Пока Килер и Осмонд тянули Адама за ноги, Спаффорд бегал вокруг них кругами, брызгая слюной от смеха и подбадривая их. Адам ухватился за корень дерева, ударил ногой и попал сыну мэра в ребра. Тот, покраснев от ярости и боли прыгнул на него и начал колотить по плечам, а затем хлопать по ушам, пока его соратники улюлюкали и вопили от радости.

Адам попытался вырваться, но безрезультатно. И вдруг в его правой руке оказался камень. Позже он так и не вспомнит, как он туда попал. Его скребущие пальцы просто искали что-нибудь, чем можно было отбиться, и он, не думая, нанес дугообразный удар, который пришелся по левой стороне лица Килера.

Из груди Килера вырвался резкий выдох, и Адам увидел, как из пореза под глазом недруга потекла кровь. Килер дотронулся до своего лица, словно в дурном сне, а в продолжении этого сна уставился на свои окровавленные пальцы. Учуяв в воздухе запах крови, Адам понял, что теперь его ждет ад и непроглядный мрак. Он будто почувствовал за своей спиной вечную холодную сырость каменных стен и призрачное прикосновение ремня к своим плечам. Он слышал горькие стенания своего отца, которые последуют за тем, что он узнает о своем сыне.

Стиснув зубы и прищурившись, Адам Блэк снова нанес удар, подкрепленный силой слепой ярости, которая крепла внутри него год за годом, ища выход и не находя его.

Внезапно левый глаз Дэви Килера повис на красных нитях, елозя по окровавленной щеке подобно мокрой улитке, а на лице мальчишки образовалась дыра с рваными краями на месте, где раньше был глаз. Сын мэра издал булькающий испуганный крик и начал отползать от сына Черного Ворона. Однако худой и уродливый мальчик схватил его за правую руку и впился в нее железной хваткой, после чего снова ударил его острым камнем, который на этот раз не только рассек щеку до кости, но и разорвал висящее глазное яблоко, как будто его растоптали подкованным сапогом.

Килер издал душераздирающий крик и вырвался из рук Адама, в то время как двое других мальчиков подавились своим смехом и застыли в шоке. В этот момент Адам Блэк поднялся на ноги и уставился на Осмонда и Спаффорда, все еще держа в руке окровавленный камень, его рот презрительно скривился, а ноги были готовы рвануться вперед, если остальные набросятся на него.

Они этого не сделали.

Пока Килер лежал на земле, корчась, вопя и прижимая руку к пустой глазнице, они попятились, глядя на сына Черного Ворона в страхе.

Адам повернулся и зашагал к дому. Его трясло крупной дрожью, он не мог поверить в то, что сделал, но заставлял себя идти уверенно и твердо. Крики Килера эхом разносились по продуваемому всеми ветрами лесу.

Губы Адама дрогнули. Уголки потянулись вверх. Он улыбнулся, хотя глаза его оставались мертвыми. Теперь он больше понимал Бога. Разрушение — это настоящая благодать, самое сильное чувство на земле. И на Небесах, наверняка, тоже, ведь не просто же так Господь уничтожил весь род человеческий. Наверняка в этом поступке было немало удовлетворения. Именно это чувство сейчас затопило его кости, кровь, сердце и мозг.

Еще несколько мгновений он шагал, постепенно ускоряясь, а затем побежал, оставив крики своей жертвы позади. Он продолжал держать камень в руке, потому что никогда не знаешь, когда может понадобиться острый край.

Глава восемнадцатая

Когда мать расплакалась, а отец сорвал голос криком, Адам наконец рассказал родителям, почему его щеки были все в синяках, а рубашка забрызгана кровью. Он не хотел этого делать, потому что это значило рассказать и об удовольствии, которое он испытал, и он знал, что произойдет, когда история будет озвучена. Он говорил, стоя перед камином, и наблюдал, как руки его матери взлетают вверх, чтобы закрыть рот и подавить крик, а отец отшатывается от него, словно его ударили.

В течение следующего часа раздался стук в дверь, которого Адам ожидал. Но когда Черный Ворон открыл дверь, чтобы впустить краснолицего мэра и седобородого шерифа Оксли, Адам был спокоен. Что-то в нем изменилось, чего он пока не мог объяснить, поэтому он остался сидеть в своем кресле перед камином, когда мужчины собрались вокруг него. Мать заняла позицию у него за спиной, положив руки ему на плечи. Она дрожала, а Адам был спокоен и смотрел на собравшихся так, словно ему было плевать на весь мир.

— Этот мальчишка, — свирепствовал мэр Килер, — ослепил моего сына! Ударил его камнем и вырвал ему глаз. Я требую справедливости! Сейчас же!

— Наш сын защищался, — пролепетала Эстер Блэк. — Не больше и не меньше.

На мгновение воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в очаге. Затем мэр обратил злобный взгляд голубых глаз на викария.

— Вы позволяете своей жене говорить до того, как ей разрешат?

Черный Ворон начал было отвечать, но затем опустил взгляд в пол, и Адам понял, что, несмотря на всю неистовую ярость и решительное многословие отца в субботу, сейчас он был поражен и… напуган. В этот момент на глаза Адама навернулись слезы, потому что он увидел ужасную правду, заставившую его пожалеть, что он сам не ослеп.

— Я скажу вам, чего я хочу, — продолжал Килер, теперь уже обратившись к шерифу. — Я хочу, чтобы этого мальчишку посадили в тюрьму сегодня же вечером! Хочу, чтобы он провел в колодках не менее двух дней и ночей, а после этого вернулся за решетку, пока судья Гатри не приедет сюда и не вынесет приговор. Это ясно?

— Вы хотите посадить нашего сына в тюрьму за то, что он защищался? — Щеки Эстер покраснели, а в глазах загорелся огонь.

— То, что вы называете защитой, — возразил мэр, — было почти убийством. Мальчики просто веселились. Они сказали, что собирались бросить его в озеро, только и всего. По-вашему, это достаточная причина, чтобы ослепить моего мальчика? — Килер обратил свой рассвирепевший взгляд на Адама. — А ты сидишь тут, такой самодовольный! Тебе есть, что сказать?

Адам на мгновение задумался, а затем кивнул и ответил.

— Да, сэр. Я не думаю, что ваших идей достаточно. Почему бы вам не пойти дальше и не приказать отрубить мне голову и…

— Замолчи! — рявкнул Енох и потянулся, чтобы схватить сына за подбородок. — Следи за своим языком в присутствии мэра!

Адам злобно улыбнулся отцу в лицо и отвел его руку в сторону.

— Я не буду стоять в стороне и терпеть это, — сказала Эстер. — Я не стану, ясно вам? Посмотрите на синяки на лице моего мальчика!

— Синяки заживают, — ответил Килер. — А то, что сделали с моим мальчиком… — Он внезапно задрожал, как будто реальность оказалась для него слишком тяжелой. — Это не заживет! — воскликнул он, его голос был хриплым. Он отвернулся от Эстер и посмотрел на Еноха. — Теперь слушайте меня, викарий. Неважно, как это случилось, но это случилось, и то чудовище, которое вы называете сыном, заплатит за это. Шериф, поднимите его!

— Енох! — выкрикнула Эстер. — Не дай им этого сделать!

— Подождите… — Голос Черного Ворона был бледной тенью его субботнего выступления. — Пожалуйста… мэр, шериф… разве мы не можем…

— Нет, мы не можем, — перебил Килер. — Мы забираем его. И я скажу вам еще одну правду: я виню вас так же сильно, как этого мальчишку. Может быть, вы и учили его Книге Бытия и всему остальному, но ничто не поможет, если в его душе живет дьявол! Да! Именно дьявол мог причинить такую чудовищную боль моему Дэви! Посмотрите на него, он же сидит и ухмыляется, будто он горд собой! Что, негодяй? Почувствовал себя мужчиной, причинив вред моему мальчику? Жители тоже будут ухмыляться, когда тебя поведут в тюрьму, дрянное ты отродье! Забирайте мальчишку, Оксли!

Прежде чем шериф успел ответить, Эстер крепче сжала плечи Адама. Она умоляюще посмотрела на Оксли, и слезы потекли по ее щекам.

— Пожалуйста, сэр, — взмолилась она, ее голос был мягким и трепещущим. — Я умоляю вас! Пожалуйста…

Оксли уставился в пол.

— Мне очень жаль, миссис Блэк. Мне правда очень жаль. Но… это моя работа.

— Хорошо, — сокрушенно ответила она. — Хорошо, но я попрошу вас об одной вещи. Я умоляю вас обоих позволить мне провести еще одну ночь с моим сыном. Утром… вы можете прийти за ним, и он пойдет с вами. Но… не сейчас, прошу вас. Не так. Подарите мне эту последнюю ночь, прошу вас.

— Чтобы он до рассвета сбежал? — Килер скрестил руки на своей бочкообразной груди и замер. — Я говорю «нет». Оксли?

Шерифу понадобилось некоторое время, чтобы ответить, потому что он, казалось, был куда больше заинтересован в том, чтобы ковырять ботинком пол.

— Ну… — протянул он наконец. — Может быть, в том, что она говорит, есть смысл. Я имею в виду, может, за всю ту хорошую работу, что они проделали, они заслуживают некоторого… послабления, и стоит дать ей то, что она просит?

— Моя жена Люси сейчас сидит с нашим ослепшим сыном, который корчится от боли, и ей плевать на «хорошую работу» этих двоих! Пошли они на хер со своими запросами!

— Следите за языком! — сказал Оксли, вложив в это все свои силы. — Вы находитесь в святом доме!

— Если ты позволишь этому мальчишке остаться здесь, он уйдет. Запомни это!

— Куда ему идти? — спросила Эстер. — Ему же всего четырнадцать лет.

— Когда мне было четырнадцать, я уже два года работал в угольной шахте! — зарычал Килер. Его гневное опухшее лицо повернулось к Еноху. — А что скажете вы?

Язык Черного Ворона высунулся, чтобы облизать губы. Он хотел заговорить, но не произнес ни слова и продолжил стоять — безмолвно, как каменные плиты, усеивающие кладбище шахтеров, от которых отвернулась удача.

— Вот, что я скажу, — объявил Оксли. — Как шериф, я здесь принимаю решения. Эстер, вы с Енохом подготовите мальчика к рассвету?

— Подготовим.

— Для меня этого достаточно. Наше время здесь истекло, мэр.

— Вы пожалеете, Оксли! Вы совершаете большую ошибку и, клянусь Богом, вы за это заплатите!

— Я даю им ночь, — сказал шериф, его тон был бескомпромиссным. — Мне жаль Дэви, и судья Гатри назначит приговор, когда приедет сюда в следующем месяце. Но на сегодня наше время здесь истекло. Идемте. Я не хочу, чтобы вы возвращались сюда без меня сегодня вечером, вы поняли? Я серьезно, Джеррод. Давайте оставим их в покое.

Килер мог бы продолжить свирепствовать, но вместо того, подобно Черному Ворону, превратился в соляной столп. Каким бы могущественным ни был мэр, последнее слово и окончательная власть принадлежали шерифу.

Оксли подошел к двери, открыл ее навстречу ветреному вечеру и придержал ее для Килера, который повернулся к Эстер и сказал:

— С первыми лучами солнца я вернусь. Попомни мои слова, женщина.

Дверь закрылась.

В камине тихо потрескивали дрова. Несколько минут в комнате царила тишина, затем раздался хриплый надтреснутый голос:

— Встань.

— Енох! Оставь его в покое! Разве он не...

— Ты, заткни свой рот! Господи Боже, посмотри, в какую беду мы попали! Встань, я сказал!

Адам неспешно поднялся на ноги. Его первым побуждением было опустить подбородок в знак покорности, потому что его отца настиг «момент безумия», и запах его был страшен, почти как вонь горящего масла, пролитого из разбитой лампы, но вместо того он поднял голову и посмотрел в разъяренные, покрасневшие глаза.

— Ты, — процедил Черный Ворон сквозь зубы, — опозорил нас. Хуже! Ты принес сомнения в этот дом. В мой дом. В мою церковь. Ты хоть представляешь себе, что будут говорить люди о нас — обо мне — с этого дня и до следующей субботы? Неужели ты думаешь, что хоть кто-то продолжит слушать меня, когда узнает, что в сыне Еноха Блэка столько жестокости?! Не смей открывать свой поганый рот! — Он поднял руку и остановил ее у самого лица своей жены, которая и вправду открыла рот, чтобы возразить. Рука задрожала, сжалась в кулак и уперлась обратно в бок. —Ты слышал, что сказал Килер? Дьявол в душе. Ты слышал это, мальчик? На рассвете не он один будет говорить такое. Ты заставил их засомневаться в том, что я смогу вести к Богу свою паству, потому что я не могу привести к нему даже свою семью! Ты хоть представляешь себе, что ты наделал?! Вред, который ты причинил каждому мужчине, женщине и ребенку в этом городе?

— На меня напали, — сказал Адам. — Я должен был защищаться…

— ТЫ НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ НИЧЕГО ДЕЛАТЬ! — взревел Енох, и от ярости у него изо рта полетела слюна, а водянистые глаза вылезли из орбит. — ТЕБЕ НУЖНО БЫЛО ТОЛЬКО УЙТИ!

— Я не мог, — последовал спокойный ответ.

— Ты мог! Господи Боже, лучше бы они действительно бросили тебя в это проклятое озеро! О, Господи… о, Господи, что ты натворил… ты даже не понимаешь… — Енох приложил руку к своему влажному лбу и пошатнулся.

Эстер подалась вперед и сказала:

— Енох... пожалуйста, позволь ему... — Но она резко замолчала, когда рука, только что утиравшая лоб Черного Ворона, внезапно сжала ее горло. Со сдавленным вздохом она отстранилась, запнулась и чуть не упала на пол. Отступив назад, она оказалась в том участке комнаты, что был плотнее всего укрыт тенями.

Енох обратился к своей жене, глядя на сына пустыми и мертвыми глазами:

— Принеси ремень.

Она заколебалась, прижав обе руки к горлу, а затем отступила еще на несколько неуверенных шагов в угол и прижалась спиной к камням.

Черный Ворон прошел мимо нее к настенному крюку, на котором висел трехфутовый кусок кожи. Он снял его и приказал своему сыну:

— Сними рубашку и повернись.

Адам понял, что в его короткой жизни настал тот момент, когда пора отличать истинное от ложного. Странно, что он чувствовал себя настолько спокойным, настолько… контролирующим эту ситуацию, что его сердце почти не билось. Ему предстояло выбирать, что будет дальше. Только ему и никому больше. Он посмотрел на свою мать, съежившуюся в углу, затем на отца. Он увидел в глазах Еноха гнев и отвращение, но ни капли любви. Нет. Черный Ворон мог бы произнести множество слов во время своих шестичасовых субботних тирад, которые должны были вызвать страх перед Богом-разрушителем в его пастве, но этот маленький испуганный человек ни одного слова не сказал мэру и шерифу в защиту своего сына.

Нет, Адам больше не будет подчиняться приказам этого труса.

Когда он произнес это слово, его вытянутое лицо было спокойным, а голос тихим:

— Нет.

— Что ты сказал?

— Я повторю это, если нужно. Я сказал…

— Как ты смеешь!

— Что? — хмыкнул Адам. — Бросать тебе вызов? О, да. Я смею.

Услышав эти слова, Енох Блэк громко ахнул. Он отшатнулся на шаг, как будто его ударили по лицу острым камнем, но он выпрямился, стиснул зубы, обернул ремень вокруг своей руки и закрепил его.

— Так тому и быть, — сказал он.

Первый удар пришелся по левому плечу Адама. Второй по правому. Третий снова по левому плечу, а четвертый ужалил правую руку.

Адам вздрогнул от боли, но усилием воли удержал на лице полуулыбку-полугримасу. Будь он проклят, если прольет хоть одну слезинку. Он сказал:

— Это лучшее, что ты можешь сделать, отец? Я думаю, что Бог разочарован в тебе.

После этого замечания удар пришелся Адаму в грудь, как и следующий. Когда мальчик выпятил грудь в еще большем неповиновении, Черный Ворон зарычал от усилившейся ярости, и его бледные щеки запылали. Он отвел руку назад и ударил сына по лицу.

— Енох! — в ужасе закричала Эстер — Остановись, я тебя умоляю!

Но просьб и причитаний было недостаточно, чтобы остановить праведный гнев Черного Ворона. Мальчишка должен был понести наказание за такое зло… за дьявола в душе, который так запятнал семью Блэков. Теперь Еноху никогда не добиться продвижения в церкви — он так и будет влачить жалкое существование, проповедуя шахтерам и пропойцам… если, конечно, те станут его слушать.

Викарий снова замахнулся. Удар по левой щеке заставил Адама отшатнуться назад, но он ухватился за край стола и не упал. Кожа снова издала свой низкий свист обещанной боли и вновь угодила Адаму в левую щеку. Когда Енох замахнулся для следующего удара, Эстер внезапно выскочила из угла и схватила его за запястье. Несколько секунд они ожесточенно боролись, а Адам наблюдал за ними, чувствуя вкус крови во рту. Затем его отец оттолкнул Эстер и повернулся к сыну, чтобы продолжить наказание, однако обнаружил, что пустой взгляд последнего совершенно лишен раскаяния или страха перед плетью. Рука Еноха задрожала. Он поднял ее для удара, но мальчик склонил свою уродливую вытянутую голову набок и холодно улыбнулся. Его зубы были окрашены кровью.

Черный Ворон попытался нанести удар… он хотел сделать это, но опустил руку и замер, тяжело дыша. Маленькая комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь треском огня в камине и тихими всхлипами Эстер в углу.

— Что сотворил Бог? — спросил он мальчика, его голос звучал хрипло, как у древнего старца.

Адам ответил вопросом на вопрос.

— А что сотворил ты?

Енох чуть не приподнял кожаный ремень еще раз, но его рука бессильно повисла по шву. Вся его ярость ушла, ничего не оставалось, кроме как отступить, повесить ремень обратно на крючок, помолиться с Библией в руках и подумать... Хотя нет, лучше не думать. Лучше просто молиться с Библией в руках и следовать слову Господа Бога туда, куда оно должно его привести.

Он смотрел в огонь и, казалось, видел там скачущие фигуры, которые насмехались не только над его авторитетом, но и над всей его жизнью.

— Дай мальчику… сахарный пирог, — равнодушно сказал он жене. Затем повернулся к Адаму и произнес, как и каждую ночь. — Съешь его с…

Что было дальше? Его разум был настолько искажен этими ужасными событиями, что попросту не позволял ему идти по проторенному пути.

Адам вытер рот тыльной стороной ладони и сплюнул на пол.

— Сам его ешь.

Затем мальчик пошел в свою маленькую комнатку с серыми стенами, задернул холщовую занавеску, отделявшую его мир от их мира, зажег свечу, лег на тюфяк, который был слишком коротким для его роста, и уставился на старые деревянные балки, которые утром должны были смениться потолком городской тюрьмы.

Этой ночью никто не пришел, чтобы присоединиться к нему в молитве. И за это он благодарил Бога.

Глава девятнадцатая

Послышался тихий звук полотна, скользящего по карнизу. Он был очень тих, но Адам мгновенно проснулся от него, выскользнув из неглубокой ямы сновидения. Прежде, чем он успел сесть или рассмотреть фигуру, приближающуюся к нему со свечой в подсвечнике, чья-то рука прижалась к его рту.

— Тшшшш, — прошипела его мать. — Не шуми. Твой отец совсем недавно заснул.

Она убрала руку. В скудном свете свечи Адам увидел, что на ней то же самое залатанное платье, в котором она была вечером. На плечи она набросила шерстяную шаль.

Сколько он спал? Наверное, время только перебралось за полночь: Адам думал, что ему удалось проспать совсем недолго — сначала его мучили мысли о предстоящей тюрьме, а затем он не мог заснуть из-за саднящей боли после побоев.

— Я хотела сама уложить тебя, — мягко пробормотала Эстер. — Но он и слышать об этом не хотел, поэтому я пришла не сразу. Не хотела гневить его еще сильнее.

— Который час? — спросил Адам.

— До восхода еще два часа. Клянусь, для меня это была самая долгая ночь. — Она нахмурилась и зашептала тише: — А теперь послушай меня внимательно: я принесу тебе сумку. В ней немного еды и денег. Я хочу, чтобы ты встал и собрал какую-нибудь теплую одежду. Только веди себя очень тихо, ладно?

— Собираться? Но зачем?

— Потому что ты едешь к своей тетушке Саре, — сказала она. — Пока ты будешь собираться, я схожу в амбар, чтобы запрячь Мэвис в повозку. Ты помнишь дорогу к тетушке Саре, верно?

Он неуверенно кивнул. Они бывали в гостях у тетушки Сары, хотя в последний раз выбирались к ней больше года назад.

— Но это почти сорок миль.

— Неважно. Главное, чтобы ты добрался туда. Очень важно, чтобы ты ушел. — Она осторожно дотронулась до одной из ран на его правой щеке. — Я не допущу, чтобы мой сын вынес еще большее наказание, чем то, что ему уже пришлось вытерпеть. Так что никакой тюрьмы и никаких колодок. И никакого судьи. А теперь вставай. Я принесу сумку.

— А как насчет отца?

— А что насчет него? — На этом вопросе голос Эстер сделался бесстрастным.

— Он разозлится еще больше.

— Я справлюсь с этим. А теперь вставай и собирайся.

Вскоре она внесла в комнату сумку и фонарь. Адам зажег собственную свечу и начал складывать одежду: теплые бриджи, две рубахи, чулки, пару перчаток… Так как он спал все в той же одежде, в которой подрался возле озера, он решил переодеть рубаху на ту, что не была испачкана кровью Дэви Килера. Он надел шерстяную шапку и коричневую куртку — октябрьское утро обещало быть прохладным. Выйдя из комнаты, он услышал, как его отец беспокойно заворочался во сне в пятнадцати футах от него и выкрикнул что-то вроде «Господи, помоги мне!». Голос Еноха напоминал хрип утопленника. Адам застыл на месте. Он знал, что Черный Ворон часто кричит во сне, сражаясь со своими собственными демонами, но лучше было подождать и не будить его. Адам подождал, пока Черный Ворон пробормочет еще несколько невнятных фраз. Затем он затих, и в глубине души Адама тоже что-то умолкло.

Он вышел в холодную темноту и последовал за светом свечи своей матери в маленький амбар викария.

— Помоги-ка мне, — попросила Эстер, у которой не получалось надеть сбрую старой кобыле Мэвис. Пока они работали, она давала сыну новые напутствия: — Не езжай через деревню. Лучше выбери маршрут, ведущий мимо фермы Фрейзера. Так будет дольше на две мили, но это более безопасный путь.

— Я не хочу оставлять тебя, — шмыгнул носом Адам. — Что будет, когда он узнает?

— Он узнает все скорее, чем ты думаешь, если ты сейчас же не отправишься в путь. Мне известно, какой хулиган этот Килер. Он научился этому у своего отца, да и Люси тоже, знаешь ли, не призовой павлин. Нет, я не позволю им упечь тебя в тюрьму и заключить в колодки, как преступника. Что бы ни случилось сегодня утром… я все вытерплю. Ну что, ты закончил?

— Да, мэм, — буркнул Адам.

— Хорошо. Тогда поднимайся и уходи скорее. Не дави на Мэвис слишком сильно, но и не давай ей спуску, пусть поддерживает не слишком быстрый, но все же хороший темп. Договорились?

Прежде, чем он забрался в повозку, Адам понял, что должен задать матери вопрос. Он не мог уехать, не услышав на него ответа.

— Скажи, а отец… он разве не любит меня?

Эстер опустила голову и некоторое время смотрела на разбросанное под ногами сено.

— Он не всегда был таким, — уклончиво ответила она. Голос ее звучал тихо и печально. — Много лет назад он был… совсем другим.

— Ты хочешь сказать, до моего рождения?

— Нет, я имею в виду, до того, как он начал истово верить в то, что Господь ненавидит собственное творение. До того, как он начал верить, что все люди, кроме него, будут уничтожены Божьим гневом. — Эстер подняла голову, ее губы покривились. — Если своими словами сейчас я обрекаю себя на вечные муки в аду, так тому и быть. Что до твоего вопроса… я не могу на него ответить. Поверь, я неоднократно задавалась им сама, и мне было нечего сказать себе. А теперь обними меня. Знай: я всегда буду любить тебя и, пока я живу и дышу, я не позволю, чтобы тебе причинили вред.

Она обняла сына, и слезы обожгли Адаму глаза. Однако он не пролил ни одной слезинки — с этим необходимо было подождать, потому что время было слишком дорого. Он поцеловал мать в щеку, забрался в повозку, взял вожжи и вывел Мэвис из амбара. Повозка заскрипела, колеса повернулись и, бросив последний взгляд на свою мать, державшую свечу, чтобы осветить ему путь, он сосредоточился на том, чтобы повернуть Мэвис налево и добраться до проселочной дороги, которая проходила мимо фермы Генри Фрейзера.

Весь день кобыла тянула Адама Блэка вперед по почтовой дороге в сторону города Лидс, где жили его тетушка Сара и ее муж Невилл. Адам несколько раз останавливался, чтобы дать Мэвис отдохнуть, а все остальное время старался поддерживать ровный темп. Дорога должна была занять не один день, не два и даже не три. Адам не знал, где будет ночевать сегодня, но решил разобраться с этим вопросом, когда совсем стемнеет, а он найдет для лошади достаточно воды и травы.

Под темным, затянутым тучами небом почтовая дорога была почти пустынна. Перед заходом бледного солнца мимо Адама проехало три повозки, двигающиеся в противоположном направлении. Больше он никого не встречал.

Вскоре после того, как свет померк, пошел дождь. В течение нескольких минут он превратился в ливень, обрушившийся на Адама и Мэвис, и оба быстро промокли. Адам искал место, куда можно было съехать с дороги и найти какое-нибудь укрытие. Дождь был таким сильным, что он едва видел на несколько ярдов вперед. Мэвис было не легче. В какой-то момент она протестующе заржала, повозка накренилась влево и съехала в канаву. Адам услышал тошнотворный хруст ломающегося заднего колеса. Повозка остановилась, и мальчик оказался пойман в ловушку непрекращающегося ливня.

Адам сидел, держа в руках поводья, вода лилась ему в лицо и капала с кончика подбородка. Он сиротливо ежился, понимая, что находится за много миль от дома, и совершенно не представлял, что ему делать. Выход у него был всего один: двигаться вперед.

Он спустился в грязь и проверил расколотое колесо. Это была настоящая катастрофа, починить его самостоятельно не было никакой возможности. Несколько минут Адам потратил на то, чтобы успокоить норовистую лошадь. Ноги Мэвис были в порядке, но из-за дождя она совершенно вымокла и замерзла. Адам натянул куртку на мокрую шею и сам задрожал от холода. Им с Мэвис обоим нужно было где-то переждать дождь.

Адам поплелся по дороге на юг, вглядываясь в темноту в поисках любого проблеска фонаря. Так он прошел милю или две, но никого не встретил. Ботинки увязали в грязи, ветер хлестал по избитому лицу. Адам подумал, что передвигается слишком медленно. С таким же успехом он мог бы идти по морскому дну. Вскоре он убедился, что впереди на много миль вокруг нет ни одной повозки, как нет и ни одной фермы, где можно было бы попросить помощи или хотя бы убежища от дождя.

Адам не знал, сколько времени еще шел и какое успел преодолеть расстояние, но вскоре справа от себя он заметил маленький огонек. Огонек двигался, поэтому Адам изменил направление и зашагал по болотистой равнине, где был риск увязнуть в трясине и не вылезти. Он вымок до нитки, ночной холод пробирал его до костей.

Внезапно свет погас. Но из мрака появились какие-то очертания, и вскоре Адам увидел ярко раскрашенные повозки, подобные тем, в которых передвигались цыгане, когда шли через Колквит.

Отблеск света снова привлек его внимание. Адам последовал за ним и вышел на большую палатку. Тот, кто держал фонарь, вошел внутрь. Адам приготовился ко всему, что могло произойти дальше, отвел в сторону полог палатки и вошел. Внутри шумно двигались темные фигуры: несколько лошадей, привязанных к столбам, с тюками сена и ведрами воды в пределах их досягаемости. Шторм действовал им на нервы, поэтому, когда ветер колыхал ткань палатки, животные фыркали, ржали и дергали за веревки.

— Успокойся, Куколка! Лоретта, следи за своими манерами и не заставляй своих друзей так нервничать! Эй, ты, Скряга! Что на тебя нашло?

В палатке звучал мужской голос, но он казался странно высоким, даже детским, и доносился прямо из-за группы нервничающих лошадей. Одновременно с тем вновь показался свет фонаря.

— Это всего лишь небольшой дождь, Фредерика! Давай же, устраивайся…

— Сэр? — позвал Адам. — Простите, сэр!

Фонарь мгновенно повернулся в его сторону.

— Кто здесь?

— Простите, сэр. Я пришел из…

— Не двигайся. Лошади пугливые. Стой, где стоишь, мы сами придем к тебе.

Мы? — мысленно переспросил Адам. Другого голоса он не слышал.

За светом фонаря появилась устрашающая фигура, двигающаяся прямо на него: это был огромный широкоплечий мужчина, примерно на два дюйма ниже шести футов. В желтом свете можно было разглядеть широкое лицо с толстым кривым носом, лысый череп над нахмуренным лбом, толстогубый рот и темные глаза, которые, казалось, таили в себе тот самый огонь проклятия, которое так искусно описывал Черный Ворон.

Большой человек резко остановился.

— Так-так, и кто тут у нас?

Снова раздался высокий детский голосок, но губы мужчины не шевелились. Ноги Адама затряслись от страха, но тут он увидел еще одну голову, выглядывающую из-за первой. Придя в себя, Адам увидел пару крошечных ручек, вцепившихся в мощные плечи. Губы на маленьком личике зашевелились и произнесли:

— У тебя ведь есть имя, не так ли?

Мальчику понадобилось несколько секунд на то, чтобы окончательно успокоиться. Он только сейчас понял, что на плечах большого мужчины висит шести- или семилетний малыш, и зрелище перестало быть таким пугающим.

— Эм… меня зовут Адам.

— Совсем юноша, — произнесла странная маленькая фигурка, обращаясь к мужчине. Затем малыш вновь посмотрел на Адама. — И что же ты делаешь на улице в такую погоду? И что, кстати, ты забыл в этой палатке?

— У моей повозки… сломалось колесо. Там, на дороге… наверное, милях в четырех отсюда. Мне нужна помощь.

— И правда нужна. Отпусти меня, Уинстон. — Команда была отдана негромко, но властно. Огромный Уинстон одной рукой снял маленького джентльмена со своей спины и поставил его на землю перед Адамом, который не понимал, кого опасается больше, великана или… как можно было назвать такую детскую фигурку? Он никогда не видел ничего подобного и понятия не имел, как называется такое существо.

— Мое имя Эмброуз Солсбери, — произнес маленький человек. При ближайшем рассмотрении Адам увидел, что его лицо изборождено морщинами, а кожа будто свободно свисала с костей. Миниатюрный джентльмен был одет в коричневый костюм, который, несомненно, был сшит для ребенка, но его рубашка с оборками была явно выбрана взрослым, чье чувство стиля выходило далеко за пределы детского восприятия. На голове у него была коричневая кожаная треуголка, мокрая от дождя. Пучки рыжевато-каштановых волос выглядывали из-за ушей. Подбородок пришлось сильно приподнять, чтобы серые глаза могли сфокусироваться на лице новоприбывшего.

— Боже, ну и дылда же ты! И лицо у тебя… длинное. — присвистнул Солсбери. — Так ты говоришь, твоя повозка сломалась? А куда ты направляешься? И откуда едешь?

— Еду в Лидс. Из деревни Колквит.

— В Лидс, — протянул Солсбери. — Путь неблизкий. — Он повернул голову, чтобы обратиться к Уинстону. — Надо же, из всех мест на земле он выбрал Колквит!

— Вы знаете эту деревню?

— В прошлом сезоне нас оттуда выгнали. Едва началось представление, как викарий набросился на нас, как бушующая лихорадка. Пришлось вернуть все до последнего шиллинга. Я с прискорбием полагаю, он до сих пор там, у него была кличка Черный Ворон.

— Представление? — переспросил Адам, решив не развивать тему своего отца. — Что за представление?

— Мы демонстрируем… людей, — последовал ответ. — Это мой передвижной сад диковинок. Собственно, он так и называется «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери». У нас мужчины и женщины могут посмотреть на причуды природы… да хоть бы и на меня самого! И подивиться тому, какие чудеса населяют нашу землю.

— А в чем удовольствие?

— Как же! Насладиться собственной нормальностью, конечно. Когда мы приезжаем, люди бывают сначала встревожены, затем удивлены, а затем довольны. В свои дома они возвращаются с чувством, что у них все в порядке. Ах! А вот и наш друг Карло. Наслаждаешься непогодой, не так ли?

Адам заметил, что полог палатки открылся, и внутрь кто-то вошел, однако, обернувшись, он никого не увидел. Затем что-то размером с человека шевельнулось у самых ног Адама, и мальчик не смог сдержать тревожного вскрика и прыжка, чтобы скрыться от странного ползучего существа, спина которого была покрыта темной чешуей, а руки ноги были толщиной с деревянные колья.

Голова существа поворачивалась мучительно медленно. Адам был рад, что не мог ясно разглядеть его лицо, ему хватило блеска глубоко посаженных глаз на чешуйчатой коже.

— Прошу прошения, — произнес резкий хриплый голос, в котором отчетливо проступала боль. — Я не знал, что у нас новичок.

— Карло, повозка этого молодого человека сломалась на дороге, — объяснил Солсбери. — Его зовут Адам... как, ты сказал, твоя фамилия?

— Я... не говорил.

— Ну так можешь сказать сейчас.

— Адам…

Думай! — приказал он себе. Сердце бешено забилось.

— …Годли^[33]. — Это было единственным, что он смог придумать.

— Рад познакомиться, — прохрипел Карло, лежа в грязи.

— Как и я, — склонил голову Солсбери. Раздался громовой раскат. — Хм, похоже, эта буря не стихнет какое-то время. Сегодня мы не будем заниматься починкой сломанных телег. — Он снова взглянул на благочестивого Адама. — Ты длинный и очень высокий. Сколько тебе лет? Семнадцать?

— Четырнадцать, — последовал ответ, прежде чем Адам успел подумать, стоило ли его давать.

— Черт! Четырнадцать? У тебя же еще вся жизнь впереди! — Маленькие глазки подозрительно прищурились. — Подумать только! И кто с тобой путешествует? Или твои родители отправили тебя одного в такую даль?

— Нет, сэр, я сам по себе.

Повисло молчание, нарушаемое недовольным фырканьем лошадей и барабанной дробью дождя по тенту. Затем Солсбери снова заговорил:

— И как же так получилось, что четырнадцатилетний мальчик едет в Лидс в такой ливень, да еще и один? Ты же ходячая наживка для разбойников.

Адам лихорадочно придумывал историю. Он все еще не хотел, чтобы о его связи с Черным Вороном узнали, потому что в этом случае на него могли затаить не причитающуюся ему обиду. Существо у его ног вяло пошевелилось, будто принимая более удобную позу, но Адам подумал, что такая поза вряд ли существовала для того, кто вынужден был пресмыкаться.

— Мой отец, — неуверенно начал Адам, не сводя глаз с чешуйчатого чудовища, — работал на шахте в Колквите. Там случился обвал, и он погиб. А моя мать… скончалась некоторое время назад. Теперь я направляюсь к своей тетке Саре.

— Понятно. Все-таки ужасная работа у этих шахтеров, но без них мы бы все замерзли до смерти зимой. Этот обвал давно случился?

— Недавно, сэр. Это было в прошлом месяце.

— Как ужасно. Соболезную твоей утрате. И ты точно не должен путешествовать в такую непогоду. Ты ужинал?

— Съел немного кукурузного хлеба и сосиску сегодня днем.

— Мы же можем придумать что-нибудь получше, не так ли, Карло?

— Намного лучше, — пробурчало чудовище.

— Тогда пошли! — распорядился Солсбери. — Найдем тебе одеяло и снимем с тебя эту мокрую одежду. Да, кстати, забыл представить. Мускулистого джентльмена, который, к сожалению, не может говорить, зовут Уинстон Идз, наш Прометей, а Карло Караник — наш Человек-Крокодил. Итак, идем?

— О, я… думаю, мне лучше вернуться в свою повозку, — пролепетал Адам, бросив еще один взгляд вниз.

— Чепуха! Пойдем, поужинаешь с нами, обсохнешь, познакомишься с остальными. Уверен, они тоже хотят с тобой познакомиться. — Когда Адам попытался возразить снова, крошечный человек поднял вверх руку, словно отрезая ему путь к отказу. — Я настаиваю, — сказал он. Тон его голоса не предполагал никаких возражений. Адам подумал, что Солсбери, возможно, и ростом с маленького ребенка, но в нем много силы и энергии… а также доброты. Адам к такому не привык. Возможно, именно поэтому — и, возможно, из любопытного желания узнать, какие странные цветы растут в саду Эмброуза Солсбери, — он кивнул в знак согласия.

— Вот и прекрасно! — Солсбери повернулся к Прометею и поднял руки вверх. — Уинстон! Подними меня!

Глава двадцатая

— Еще тушеного мяса?

— О… нет-нет, спасибо! — Адам доел вторую миску очень вкусного блюда из курицы, вареного картофеля, лука и перца и потянулся за кружкой, стоявшей перед ним. Он с удовольствием допил остатки горячего чая, который ему подали, и почувствовал долгожданное расслабление. Он сидел за длинным столом в одном из крытых фургонов, который служил обеденным залом для обитателей сада Эмброуза Солсбери. У женщины, которая принесла еду из кухни, была копна черных волос с седым завитком спереди. Ростом она была примерно пять футов четыре дюйма, а весила, по прикидкам Адама, фунтов триста, и ее тело по консистенции больше напоминало желе.

— Это миссис Лидия Перигольд, — представил ее Солсбери, сидевший на своем маленьком детском стульчике. — Наша балерина.

Муж миссис Перигольд Майрон был поваром труппы. Когда он вышел, чтобы поздороваться, Адам оторопел, потому что увидел перед собой шестифутовый ходячий скелет, с таким острым подбородком, что им можно было колоть дрова. Его почти лысый череп был покрыт светло-коричневыми волосками-опилками.

Рядом с Солсбери на высоком стуле сидела его жена Сесилия, которая в своем желтом платье с оборками казалась еще более миниатюрной, чем ее муж — даже с высоким белым кучерявым париком, украшавшим ее голову наподобие кособокой короны. Ее лицо напоминало сушеное яблоко, но на губах играла обворожительная улыбка.

За столом также сидел Прометей, который молча заглотил три миски тушеного мяса. Он ел так быстро, будто у него горел язык, а местная еда была единственным средством от ожогов.

К ужину присоединился еще один человек — пожилой мужчина среднего роста с длинными седыми волосами и белой бородой. Его представили как Бенджамина Форда, более известного в этом Саду как Клоун Джолли.

— Это не все наши артисты, но некоторые немного стесняются показываться перед новым человеком, — с улыбкой сказал Солсбери. — Я уверен, ты все понимаешь и не считаешь их грубиянами.

— Ни в коем случае, сэр. — Адам на самом деле был рад, что Человек-Крокодил, выйдя из палатки для лошадей, сказал, что хочет еще немного насладиться ливнем и грязевыми лужами, после чего убежал на своих похожих на колышки руках и ногах. Адам подумал, что так быстро мог бы двигаться разве что настоящий крокодил… хотя он мало смыслил в крокодилах: он видел их только на рисунках в школьных учебниках и вовсе не горел желанием встретить настоящего.

На Адаме все еще была промокшая одежда, однако в фургоне ему выдали одеяло в коричневую полоску, чтобы он не замерз во время ужина. Поедая свою порцию, он заметил, что Солсбери пристально наблюдает за ним, как это прежде делал Черный Ворон во время заучивания стихов Священного Писания. Мальчик не заострял на этом особого внимания, потому что на деле оказался куда голоднее, чем предполагал, а еда была очень вкусной.

Через некоторое время Солсбери сказал:

— Лидия, спасибо тебе за еще один замечательный праздник. Уинстон, ты не отведешь Сесилию обратно в наш фургон? И, пока будешь там, захвати, пожалуйста, мантию, которую носил Неро. Ты ее помнишь, она в багаже. А я пока хотел бы побеседовать с нашим гостем наедине.

Последнее замечание было адресовано Перигольдам и Бенджамину Форду. Они понимающе кивнули и вышли вместе с Прометеем, державшим на руках Сесилию, как маленького ребенка. Выходя, они впустили с улицы немного моросящего осеннего дождя и эхо громовых раскатов.

Пока Адам ждал, когда маленький человечек заговорит, Солсбери достал из кармана маленькую серебряную табакерку и втянул по щепотке табака в каждую ноздрю. Без треуголки его вьющиеся рыжевато-каштановые волосы стояли торчком. Адам заметил на голове Солсбери множество проплешин, через которые без труда можно было разглядеть его скальп.

Маленький человек предложил табакерку Адаму, но тот отрицательно покачал головой.

— Я начал нюхать табак в гораздо более раннем возрасте, чем ты, — усмехнулся Солсбери и добавил с озорной улыбкой: — Мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что это повлияет на мой рост. — Он убрал табакерку. — Мне жаль твоего отца. Такая трагедия, но, к сожалению, с шахтерами такое случается. Когда, ты говоришь, произошел этот инцидент?

— Месяц назад.

— До пятнадцатого или после?

— До пятнадцатого, — решил сказать Адам.

Солсбери кивнул.

— Ужасная трагедия для столь молодого юноши — мальчика — остаться одному в такое суровое время. Мне сложно понять, что ты чувствуешь, ведь я своих отца и мать никогда не знал. Нас с Сесилией в лучшем случае всю жизнь называли гномами. К слову, если говорить о ней… расскажу тебе историю. Она родилась в Манчестере в богатой семье, занимавшейся пергаментным бизнесом. Два старших брата и младшая сестра — все были нормального роста. И, разумеется, Сесилия была проблемой, учитывая статус ее семьи. Поэтому ей дали немного денег и отправили в школу-интернат. Можешь вообразить, каково это было? Ей повезло, что она обладала исключительным талантом игры на скрипке — маленькой, специально сконструированной и чрезвычайно дорогой за счет своих размеров, но это стало частью нашего шоу. Она играет на скрипке, а я на почтовом рожке^[34]… опять же, маленьком, чтобы мундштук мог поместиться мне в рот. Но у нас есть цель в жизни. Понимаешь?

— Да, сэр, — ответил Адам, хотя он не вполне понимал, о чем его спрашивают.

— Двадцать второго числа прошлого месяца, — продолжил Солсбери, — мы дали два концерта в Галлауэе. Это в четырех милях к востоку от Колквита. Там хорошо разработанная угольная шахта… ты, наверное, в курсе. А еще, если ты знаешь шахтеров, то знаешь и то, что о любом инциденте в пределах города или за его пределами обязательно будут судачить месяцами. Мы играли в шахтерских городках, где об обвалах могли говорить даже год спустя. Шахтеры любили поговорить об этом с нами после окончания представления. Им это нужно, потому что пока они молчат, на них лежит груз страха, что стены их собственной шахты могут рухнуть им на головы. И если рядом с ними оказывается гном с чутким ухом, они не брезгуют рассказывать мне об этом. Им проще говорить об этом мне, чем тем, с кем они работают днем и ночью, потому что они не хотят приумножать свой страх. И это ты еще не слышал, какие истории рассказывают женщины Сесилии и Лидии. Итак, что я хочу сказать тебе, Адам: я знаю, что ты лжешь мне о том, почему оказался застигнут непогодой сегодня. Потому что до пятнадцатого числа прошлого месяца никакого обвала в Колквите не было. Ставлю на это свое крошечное сердечко. Я прав?

Адам молчал.

— Входи, если хочешь, — сказал Солсбери, повернувшись к двери.

В тот же миг раздался легкий хлопок, и Адам понял, что кто-то тихонько заглядывал внутрь. Теперь, кто бы это ни был, он сбежал.

— На чем мы остановились? Ах да! Никакого обвала в Колквите не было.

Адам беспокойно заерзал на стуле. Чтобы потянуть время, он спросил:

— А кто здесь еще есть? Из… тех, которые стесняются.

— Попперс, Урсалина, Леди Индиго, Мистер Дабл и Человек-Статуя. Хотя Леди Индиго не столько застенчива, сколько занята самой собой. Но хватит тянуть время. Расскажи свою настоящую историю, пожалуйста.

Адам уставился в пол. Он мог бы просто встать и уйти, но куда ему податься? К повозке со сломанным колесом? Ему нужна была помощь, чтобы вытащить Мэвис из канавы и починить колесо.

Глубоко вздохнув, он заговорил:

— Я Адам Блэк, сын Еноха. Того самого, которого называют Черным Вороном.

Пока Адам рассказывал о событиях, которые привели его сюда, дверь открылась, и вошел Прометей, неся с собой пурпурную мантию с капюшоном. Солсбери велел здоровяку повесить ее на стул и жестом пригласил его сесть, затем сосредоточился на рассказе сына Черного Ворона.

Когда история была закончена, Солсбери снова потянулся к табакерке и взял еще две щепотки нюхательного табака, чихнул, вытер нос белым платком и склонил голову набок, глядя на Адама со слабой улыбкой.

— Видишь, было не так уж и страшно, верно? — спросил он. — Я имею в виду говорить правду. Скверная история вышла с сыном мэра. Но такое иногда происходит. Сейчас главный вопрос в следующем: куда ты собираешься податься?

— В Лидс, в дом моей тетушки Сары. И если вы поможете мне с повозкой, утром я отправлюсь в путь.

— Ты не слишком честолюбив, да, парень? — со значением ухмыльнулся Солсбери. — Спрошу по-другому: что ты хочешь делать со своей жизнью?

Адам был поражен странностью этого момента. Вот он сидит перед (как бы Солсбери сам назвал себя) гномом, уродцем, существом, которое, если верить Черному Ворону, поражено чудовищным грехом, и это существо спрашивает сына Еноха Блэка о том, что он собирается делать со своей жизнью. Задавал ли ему прежде кто-нибудь этот вопрос? Нет. Точно не отец. А мать? Тоже нет, потому что она боялась гнева своего мужа, который впал бы в неистовство, поняв, что не полностью контролирует каждый вздох своих домочадцев.

Адам потерял дар речи, осознавая все это.

— Позволь мне подтолкнуть твои размышления, — сказал маленький человечек, сидящий в высоком кресле. — Ты, наверное, думаешь, что, когда доберешься до дома своей тетки в Лидсе, все будет хорошо, не так ли? Если так думала твоя мать, то она, к сожалению, заблуждалась. О нет, не в действиях, а в убеждениях. То, что ты будешь находиться в сорока милях от Колквита, не отменит содеянного и не принесет удовлетворения родителям покалеченного мальчика. Да, твоя мать может некоторое время держать твое местонахождение в секрете. Но я смею предположить, что, как только о нем узнает твой отец, он тут же расскажет мэру и шерифу. А ты… ты все равно больше никогда не сможешь вернуться домой.

Солсбери позволил своей речи некоторое время повисеть в воздухе. Прометей издал рокочущий звук глубоко в горле, будто соглашаясь с тем, что только что сказал его хозяин-садовник.

— Еще вопрос, — продолжил Солсбери. — Ты действительно хочешь втянуть свою тетку и ее мужа в эту историю? Они ведь станут твоими сообщниками. Разве твоя мать думала об этом, когда отправляла тебя туда? Я полагаю, нет, она просто была в панике. Опять же, ее решение говорит о ее любви к тебе, но… я полагаю, ты несколько застрял меж двух огней.

— Меж двух огней? — переспросил Адам.

— Между прошлым и будущим. Между «здесь» и «там». Между сегодня и завтра. Для тебя что-нибудь из этого имеет смысл?

— Я… просто хочу найти себе место.

— И вправду, это важно. А какое место? Место, где можно спрятаться? Уйти от мира? И как долго ты собираешься скрываться? Ты мог бы, конечно, при желании затеряться в Лондоне, но я содрогаюсь от мысли о том, что там может с тобой случиться. Поэтому, полагаю, тебе нужно найти такое место, где ты мог бы спрятаться на виду у всех.

Речь Солсбери поразила Адама.

— Сэр? — непонимающе спросил он.

Солсбери некоторое время молчал, пока его маленькие темно-карие глаза изучающе глядели на мальчика. Затем он сказал:

— Не мог бы ты оказать мне небольшую услугу и надеть эту мантию?

Адам встал и выполнил просьбу. Пурпурная ткань мантии блестела. Она не была слишком тяжелой, рукава были достаточно длинными, а сама мантия доставала почти до пола. Правда пахла она, примерно как мистер Кимбро, явившийся пьяным в дом Еноха после смерти своей жены, но это не сильно тревожило Адама.

— Надень, пожалуйста, капюшон, — попросил Солсбери. — И отойди, пожалуйста, к стене, где свет не такой яркий.

Адам повиновался.

— Хм, — протянул Солсбери, постукивая себя по подбородку. Он посмотрел на Прометея. — Немного макияжа, чтобы подчеркнуть вытянутость лица и впадины на щеках, правильное освещение… Что думаешь? Мог бы он сыграть эту роль?

Прометей не торопился с ответом, оглядывая Адама с ног до головы. Наконец он издал что-то похожее на утвердительное ворчание и одновременно с этим стукнул кулаком по столу так сильно, что звук напомнил пушечный выстрел.

— Одну минутку! — Адам сбросил мантию, внезапно почувствовав себя в ней слишком тесно. — Какую еще роль?

— Наши пути с дорогим Неро разошлись после выступления в Кларкстоне. Пьянство в конце концов взяло над ним верх, а я не потерплю, чтобы кто-то плевал на мои непреложные правила.

— Какие правила?

— Шоу, — с едва заметной улыбкой возвестил Солсбери, — должно продолжаться.

— А я — должен идти дальше, в Лидс, — буркнул Адам.

— Молодой человек, у тебя, что, уши не прочищены? Полагаю, в них залилась дождевая вода. Законники найдут тебя в Лидсе, и твоя тетка со своим мужем также будут привлечены к ответственности. Я пытаюсь сказать тебе, что самое безопасное место для тебя сейчас — мой Сад с его талантливыми цветами.

— Я не…

Урод, — чуть было не выпалил Адам, но быстро прикусил язык.

— … не балаганщик, — закончил он.

— Послушай меня. Наш Неро — в миру Том Хэрриот — работал здесь в качестве… я полагаю, ты мог бы назвать его ведущим. Наш церемониймейстер, если угодно. Его работа заключалась в том, чтобы подготовить правильную почву. Чтобы представлять персонажей и, скажем так, намазывать немного джема на хлеб.

— Сэр?

— Он должен был информировать и интриговать, — продолжал Солсбери. — Наполнять воздух ароматом неизвестности. Разумеется, речь была заучена, потому что писал ее я сам. У меня был сценарий. Однажды запомнив текст, можно было добавлять к нему все, что заблагорассудится для эффекта нашего представления. Том взял на себя роль Неро. Он был довольно надменным персонажем, царственно передвигавшимся по сцене. Иногда он брал с собой потрепанную старую скрипку, на которой никогда не играл, а только пощипывал струны. Эта мантия была его костюмом, и она тебе идеально подходит. Ты так не думаешь? — Последний вопрос был адресован Прометею, который снова издал хриплый горловой звук одобрения.

— Нет, я… я не могу, — покачал головой Адам. — Мне нужно к тетушке…

— Нет, ты был бы не Неро. Нужен какой-то другой персонаж. Можно поработать над этим. Дело в том, что нам очень нужен церемониймейстер. Я рассматривал Бенджамина на эту роль, но у него слишком важная роль Клоуна Джолли. И, между нами, у него не настолько хорошая память. А вот ты… у тебя и вид, и способности подходящие.

— Что это значит?

— Не обижайся, просто ты… интересный. Другой. Ты мог бы быть очень полезен нам. А еще… ты бы зарабатывал деньги, и тебе не пришлось бы беспокоиться о еде или жилье. Более того, тебе не пришлось бы беспокоиться о неприятном будущем, зависящем от милости судьи.

— Я пришел сюда только за помощью с моей телегой, — сказал Адам. — А не для того, чтобы быть частью вашего представления.

— Я понимаю, но такова жизнь, верно? На жизненном пути встречаются развилки, на которых можно свернуть туда или сюда. Они иногда приводят нас в неожиданные места. Теперь позволь мне пояснить свою мысль: мы поможем тебе отремонтировать телегу утром, если она вообще поддается ремонту. Взамен я попрошу тебя об услуге. Вероятно, мы пробудем здесь весь завтрашний день, а возможно, и весь следующий из-за погоды и грязных дорог. За это время я могу помочь тебе выучить сценарий. И позволь я представлю тебя в качестве нашего церемониймейстера на следующем представлении. Одно или два шоу, максимум три — в зависимости от того, как тебя примет аудитория. Мы посовещались и решили, что мне не очень хорошо быть ведущим. — Взгляд Солсбери оторвался от лица Адама и снова устремился к двери фургона. — Ну что же вы, войдите и познакомьтесь с ним. Он не кусается!

Он не успел договорить — дверь снова захлопнулась.

— Ты знаешь, кто это был, — обратился Солсбери к Прометею, который издал хрипловатый смешок и улыбнулся.

— Ну, что скажешь? — Этот вопрос был задан Адаму.

— Я не знаю.

— Можешь спать прямо здесь. У меня в фургоне есть дополнительная койка. Пожалуйста, примерь мантию еще раз.

Адам повиновался и встал у стены, где свет был не таким ярким.

Солсбери критически изучил его.

— Нет, это точно не персонаж Неро, — сказал он, и его маленькие глазки изучающе сузились. — Но это удивительный персонаж. Кто-то, кто может подготовить аудиторию к тому, что они увидят. Он сможет разжечь любопытство и воображение. Кто-то… с темной стороны мира. Мира, в который побоялись бы войти всевозможные викарии и святые. И да, я знаю, как его назвать, — кивнул он, соглашаясь с собой. — Твое имя будет Доминус. Как тебе такое?

Адам только пожал плечами.

Глава двадцать первая

Под свинцовым небом и моросящим холодным дождем Адаму помогали молчаливый Прометей и угрюмый человек, игравший роль Клоуна Джолли. Они вытащили фыркающую и крайне возмущенную Мэвис из канавы, но колесо, которое они с собой принесли, не подходило для сломанной повозки Адама. Они привязали Мэвис к «фургону-буксиру», забрали сумку с одеждой и пожитками Адама и направились обратно в лагерь. По дороге Джолли сделал неправдоподобное заявление, что в следующем городке, где им предстояло выступать — в Халлсуорте, в шести милях к югу, — они найдут подходящее колесо и вернутся для ремонта. В конце концов, повозка Адама не должна была никуда деться в ближайшее время.

Когда Солсбери читал вслух сценарий при свете лампы, Адам использовал свои навыки запоминания, которым научился, когда отец заставлял его читать наизусть отрывки из Священного Писания. Солсбери и Сесилия выступали в качестве аудитории.

Адам познакомился с остальными за завтраком.

Пухлый рыжеволосый Попперс воздержался от демонстрации своего таланта — он умел вываливать свои выпуклые глаза из орбит одним только внутренним давлением. Упоминание об этом умении воскресило в памяти Адама страшную драку с Дэви Килером.

Человеком-Статуей оказался утонченный и образованный пожилой джентльмен, который жил в Саду Эмброуза Солсбери из-за своей сухой, потрескавшейся и покрытой грубой коркой кожи. В представлении он принимал различные позы и замирал, как статуя, пока Сесилия играла на скрипке.

Леди Индиго — высокая импозантная дама лет пятидесяти — держалась, как королевская особа и почти не разговаривала с другими. В представлении она читала стихи и пела песни, и это бы никого толком не привлекло, если б ее кожа не была бледно-голубого цвета, а причудливо уложенные волосы не были серебристо-белыми с голубоватым отливом. Ее яростные синие глаза при взгляде на зрителей были гипнотическими, и никто не сомневался, что она умеет метать ими молнии, хотя такого таланта она была лишена.

Мистер Дабл был знаменит тем, что из его правого бока росла дополнительная рука, а из левого бедра — маленькая тонкая нога со ступней, которую он показывал через разрез в брюках. Этой маленькой ногой он запросто мог ударить по мячу, что и продемонстрировал Адаму при знакомстве, и это напрочь отбило мальчику аппетит.

Прометей, из рассказа Солсбери, был не только главным силачом в представлении, но и глотателем огня и происходил из целого рода глотателей огня. Он мог плеваться огненными шарами изо рта так же легко, как ребенок слюной. Еще одним его номером было поднять любого человека из зала у себя над головой.

Человек-Крокодил держался особняком. Адам видел, как он счастливо ползал по лужам в черной грязи и в какой-то момент устроился в одной из них, и только его чешуйчатая спина и морда показывались над трясиной. Маленький распорядитель шоу рассказал, что Карло родом из Речи Посполитой. Из-за болезненных чешуек он не мог носить обычную одежду, поэтому испытывал отвращение к зимнему сезону. Лидия, швея труппы, сшила для него специальные бриджи, подбитые заячьим мехом. Обедневшие родители Карло подпилили ему зубы еще в детстве и сами вывели его на улицу на потеху зрителям. У него было две сестры — обе совершенно нормальные. Адам слегка побаивался Человека-Крокодила, но Солсбери заверил, что Карло довольно кроткий парень, особенно когда ему время от времени дают жареного цыпленка. А еще он был превосходным пловцом.

Местная прима-балерина Лидия, несмотря на свое тучное тело, была довольно подвижной, а ходячий скелет Майрон мог втягивать живот так сильно, что очертания его органов брюшной полости становились видны. Он также был талантливым акробатом.

— В нашей труппе есть еще одна артистка, но, похоже, она избегает тебя, — сообщил Солсбери. — Ее зовут Урсалина.

Он вдохнул еще две щепотки нюхательного табака и лукаво улыбнулся.

— «Она родилась при загадочных обстоятельствах в диком лесу, откуда никогда не возвращаются люди. Рожденная дикой, дикой она и осталась. Зверь в ней иногда отдыхает, но никогда не засыпает по-настоящему. Смотрите с восхищением на то, кем она стала за свою недолгую жизнь. Но остерегайтесь ее свирепости, ибо в ней скрыта сила дикой природы, недоступная пониманию обычных людей. Трепещите перед ней!» — Его улыбка угасла. — Так написано в сценарии. А на самом деле она родилась в Портсмуте, в семье сапожника.

— Она… уродлива? — спросил Адам, вспомнив наставление «трепещите».

— Вовсе нет. К тому же красота и уродство — только в глазах смотрящего, не так ли? — Солсбери опустил свою миниатюрную ручку на рукопись в желтом переплете. — Это — всего лишь рамка, в которой ты будешь рисовать картины для зрителей. Я ожидаю, что ты правильно подготовишь публику. Это означает, — продолжил он, заметив недоумение на лице Адама, — создать атмосферу предвкушения, наполнить воздух духом странности, таинственности и фантастики. Запомни сценарий, но не позволяй ему управлять тобой. И вот еще что: ты можешь представлять моих людей, как пожелаешь, добавляя к сценарию все, что тебе заблагорассудится, но никогда — слышишь? — никогда не унижай их. Они — мы — заслуживаем уважения. Ты это понимаешь?

— Да, но я не думаю, что смогу это сделать.

— А я думаю, сможешь. Покажи себя один раз. — Солсбери сделал паузу, изучая нерешительность на лице Адама. — Позволь себе раскрыться, — убеждал он.

Четыре ночи спустя ровно в семь часов Эмброуз Солсбери вышел на маленькую передвижную сцену, установленную на поле фермера Халлсуорта, и при свете масляных ламп поприветствовал пятьдесят шесть зрителей, каждый из которых заплатил по два шиллинга за посещение выступления. Зрители сидели на жестких деревянных скамьях и в течение двух часов созерцали Сад Солсбери.

Сначала он и Сесилия сыграли дуэт на скрипке и почтовом рожке, затем каждый сыграл сольный номер, и когда последние ноты скрипки Сесилии затихли над головами шахтеров с ввалившимися глазами, их жен и детей, карлик в своем темно-синем костюмчике вышел в свет, чтобы представить церемониймейстера этого вечера.

— Отцы, матери и дети! Приготовьтесь, — произнес Солсбери своим детским голоском. — Если кто-то из вас слаб духом, хотя я в этом сомневаюсь, сейчас самое время уйти и вернуть ваши деньги. — Он подождал всего пару секунд. — Нет? Тогда мы с вами движемся дальше, и я попрошу вас набраться мужества, ибо сейчас из своей пещеры к вам выберется существо не от мира сего. На него страшно смотреть, но он станет вашим проводником и покажет вам нечто еще более завораживающее. Мои друзья, вы соль этой земли. Я представляю вам нашего призрака в плаще, хранителя ключей между нашим миром и царством теней… Доминуса!

В этот момент сильные руки Прометея вытолкнули на сцену застывшего от страха Адама в длинной пурпурной мантии с капюшоном. Его лицо было вымазано бледным гримом, из-за которого оно походило на маску мертвеца.

Адам оказался прямо перед зрителями в свете ламп. Он опустил глаза. Его била дрожь? Совсем немного. Так много глаз было устремлено на него. Они наблюдали… ожидали от него чего-то.

— Продолжайте, господин! — торжественно выкрикнул Солсбери. — Просветите их!

Немного запинаясь, Адам начал рассказывать о Прометее, рожденном от нечестивого союза женщины и мандрагоры в диком валлийском лесу. Он был проклят и лишен голоса, потому что тайны мира драконов должны быть сокрыты от людей.

— Но Прометей был отмечен даром… или же снова проклят. Из его рта извергаются огненные шары, которые…

На этом моменте Адам решился поднять взгляд, и все изменилось.

Люди смотрели на него так, словно он держал их жизни в своих длиннопалых руках. Он видел, как несколько женщин откинулись назад, лишившись чувств, другие прикрывали глаза детям, а большинство мужественных шахтеров, ежедневно сталкивающихся со смертельной опасностью, глядели на него, как на истинное создание из другого мира. Будто Адам выполз из самой темной пещеры их воображения. Их лица были напряжены, челюсти сжаты, а глаза блестели в свете ламп.

В это мгновение Адам все понял.

И ведь Черный Ворон тоже знал это, только не стал объяснять это своему сыну. Страх управлял миром. Через страх можно было контролировать кого угодно. В чем состояло его церковное послание? Бойся Бога. Бойся смерти. Бойся трагедий любой природы. Бойся предательства. Бойся болезней. Бойся травм. Бойся острых когтей возраста. Бойтесь самой жизни со всем ее разнообразием бед и ненастий. Черный Ворон проповедовал безудержный и неприкрытый страх. И вот теперь его сын оказался в центре внимания и делал то же самое.

Он понял… и ему это понравилось.

Адам поднял голову и оглядел аудиторию. Сила чужого страха питала его. Он поднял руки, чтобы визуально казаться еще больше. Позади него, на раскрашенной задней панели росла его тень, похожая на огромного паука. Некоторые зрители отклонились подальше. Адам отбросил собственный страх в сторону и вспомнил все уловки, которые использовал Черный Ворон, находясь за кафедрой: указующий перст, подъемы и спады голоса, холодный взгляд и звериный оскал — все, чтобы как можно лучше объяснить своей пастве, что без пастыря им никогда не спастись.

Итак, Адам Блэк стал сыном своего отца.

Он отдал должное сценарию: в нем действительно можно было изменять и приукрашивать детали, используя воображение. А у Адама благодаря ремню и Библии было хорошее воображение.

Вышел Прометей, чтобы выпустить огненные шары. Вышел Ходячий Скелет, чтобы снять рубашку с оборками и показать людям свои кости и внутренности сквозь тонкую вуаль плоти. Вышла синекожая Леди Индиго, прохаживающаяся по сцене со стихами так, будто она была королевой мира, а остальные — ее слугами. Выполз Человек-Крокодил, от вида которого несколько женщин упало в обморок, а другие выбежали со своими детьми из палатки. Следом на сцену выпрыгнул Клоун Джолли, чтобы поднять людям настроение, а за ним появилась Принцесса балета Лидия, которая заставила нескольких женщин лишиться чувств от ужаса. Сцена дрожала от ее пируэтов, а следом вышла та, кого Адам еще не видел, потому что она — как и говорил Солсбери — ужасно стеснялась новичков.

Адам начал со сценария.

— Она родилась при загадочных обстоятельствах в диком лесу, откуда никогда не возвращаются люди. Рожденная дикой, дикой она и осталась. Зверь в ней иногда отдыхает, но никогда не засыпает по-настоящему. — Но дальше он изменил текст: — Взгляните на нее, если осмелитесь сойти с пути Божьего и заблудиться в пустыне сатаны. Я представляю вам... Урсалину!

Он не знал, в чем заключается талант Урсалины, но он нашел, чем зацепить публику, чтобы та не сорвалась у него с крючка.

Прошло несколько секунд, в течение которых на сцене ничего не происходило, а затем справа появилась фигура.

Она была худощавой, небольшого роста, в коричневом пальто с простым капюшоном из мешковины. Ничего не говоря, она протянула руки в белых перчатках, чтобы снять капюшон, и оказалась на свету и под пристальными взглядами.

Урсалина была молодой девушкой, Адам решил, что ей шестнадцать или семнадцать лет. У нее была густая грива светлых волос, зачесанная назад, резкие тонкие черты лица… если можно было сбросить со счетов светлые волосы, которые покрывали ее лицо от подбородка до лба. Урсалина продолжала смотреть на публику и молча сняла перчатки, чтобы показать светлые волосы на тыльной стороне ладоней, а затем сняла пальто. Под ним было розовое платье, украшенное бледно-желтыми лентами, с дерзким и возмутительно низким вырезом, открывающим белокурый лес на ее груди. Волосы покрывали все ее тело от лодыжек до ушей.

Она заговорила спокойным голосом:

— Я Урсалина, рожденная от женщины и животного. Не бойтесь, — сказала она женщинам, которые вцепились в своих мужчин, как будто злые ветры могли выдуть их из палатки. — Я горжусь тем, что живу между мирами. Горжусь тем, что вижу в отражении не только человека, но и зверя, потому что я вижу в два раза больше. — Она положила свои светловолосые руки на бедра и оглядела зрителей. Адам, как зачарованный, наблюдал за тем, как мастерски она овладела вниманием зрителей. — Вы можете считать меня отвратительной, — сказала она. — Вы можете считать меня проклятой Богом, но вот что я скажу вам: поскольку Бог ведет нас таинственными путями, Он создал меня своей волей, как вас или ваших детей. Должны ли мы подвергнуть сомнению эту волю, увидев кого-то из людей, которые выступали перед вами сегодня?

Она сделала паузу, чтобы ее слова хорошенько усвоились. Адам знал, что это, должно быть, речь из сценария Солсбери, но девушка произносила ее так, будто она действительно шла от сердца.

— Я Урсалина, — повторила она. Ее подбородок был приподнят, темные глаза сияли в свете лампы. — Не проклята, — гордо возвестила она, — но благословенна волей Божьей.

С этими словами она снова запахнула пальто и ушла со сцены в тот момент, когда Джолли снова оказался в свете ламп, чтобы устроить глупое безумное веселье.

Шоу продолжалось.

Когда последние зрители разошлись, и лампы были приглушены, Солсбери посмотрел на Адама сверху вниз со своего места на плечах Прометея.

— Ты хорошо поработал, — сказал маленький мастер-садовник. — Вначале немного грубовато, но все необработанные камни должны быть отполированы, прежде чем засияют. Послушай меня, молодой человек: ты хорошо подходишь на эту роль. Так думают все артисты. Как ты себя чувствуешь?

Могущественным, — хотел сказать Адам, но вместо этого неопределенно пожал плечами.

— Наверное… хорошо…

— Тогда ты окажешь мне услугу, выступив в роли Доминуса на еще одном шоу?

Сын Черного Ворона посмотрел в маленькие и умные глаза Солсбери. Никаких слов не требовалось.

Вскоре повозка Адама была отремонтирована, Мэвис была готова к путешествию, и отправилась в него в составе бродячего карнавала.

Октябрьский дождь постепенно перерастал в ноябрьский мороз, а затем и в декабрьский снег. Адаму исполнилось пятнадцать лет на шоу в портовом городке Флитвуд. Какое-то время он продолжал убеждать себя, что лишь временно задержался на пути к дому тетушки Сары, но вскоре перестал обманываться. «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери» перемещался из города в город, где труд был тяжелым и опасным, зарплата низкой, а развлечения редкими. Люди стекались на представление, чтобы потратить свои два шиллинга на зрелища, одновременно причудливые и в то же время утешительные, потому что они могли вернуться домой и — как Солсбери и говорил — вздохнуть с облегчением при виде собственного отражения в зеркале.

Не все города приветствовали это странное явление. Хотя горожане могли жаждать чего-то подобного, иногда навстречу карнавалу выходил местный шериф или викарий и взывал к честной морали, призывая положить конец представлению еще до того, как Доминус начинал свой рассказ. Но, как и говорил Солсбери, шоу должно продолжаться, поэтому труппа не отчаивалась. Было много городов, где викарий мог бы отправить всех на раннюю встречу с Господом за это представление, но местный шериф желал получить удовольствие и, выпив пинту-другую эля, приходил в первые ряды.

Время шло.

Адам Блэк нашел место, где он был нужен и важен. И по-настоящему силен.

Человек-Крокодил все еще вызывал у него дрожь, хотя он рассказывал множество историй о колдовстве, приведениях и прочих загадках своей родной страны. Адам замечал, что здесь Карло любят и ценят… правда не всегда понимают, что он говорит.

Выступления Адама в роли Доминуса со временем становились более интересными и зловещими, а сам он перестал так нервничать перед представлениями и чувствовал себя счастливым. Он давал зрителям то, чего они хотели и за что заплатили: леденящий ужас, будоражащий воображение. Он становился Доминусом так же легко, как Джолли жонглировал тремя подковами.

И все же был в этой панораме один элемент, который начал беспокоить сына Черного Ворона. Он начал испытывать влечение к очень хорошенькой семнадцатилетней Сьюзен Ярроу, которую на сцене называли Урсалина.

Глава двадцать вторая

Когда это началось?

Адам подозревал, что это началось с самого начала, когда Сьюзен вышла на сцену в день рождения Доминуса и продемонстрировала свое тело публике. С тех самых пор она не выходила у него из головы. Ему казалось, что и она может думать о нем так же часто, и в этой мысли его укрепляло то, что при его появлении девушка всегда убегала, словно дикая лань, и скрывалась в фургоне, который она делила с Леди Индиго.

Вся эта ситуация встревожила сына Черного Ворона. Он ничего толком не знал о девушках. В школе девушки смеялись над ним и избегали его. То, что он был сыном викария, выделяло его из толпы, но привлекало к нему далеко не то внимание, какое он хотел получать. Поэтому сейчас Адам был встревожен. Он будто подобрался к перекрестку, на котором не было указателя, и ему приходилось выбирать дорогу вслепую. Так как же ее выбрать?..

Эта ситуация волновала Адама еще по одной причине. Как бы Солсбери ни описывал свой Сад, этот конкретный цветок — Сьюзен Ярроу — был и прекрасен, и уродлив. Да, про себя Адам произносил это слово. Уродка. Он понимал, что, выступая на этих представлениях, он и сам становится частью Сада Солсбери, однако уродство Сьюзен было другим. Адам и сам не понимал, почему мысли об этой причудливой девушке воспламеняют его по ночам. Ворочаясь в попытках уснуть, он не мог игнорировать свое возбуждение и старался быть аккуратным с простыней, лежавшей на его кровати в маленьком фургоне садовника.

Все могло бы остаться без изменений, если б не инцидент на представлении в медедобывающем городке Норт-Молтон. На этом представлении холодной зимней ночью, как только Урсалина вышла на сцену, в палатку ворвалась группа женщин, дующих в почтовые рожки, а возглавлял их разгневанный викарий, размахивающий Библией, словно мечом Страшного Суда. Следом показались несколько мужчин — очевидно, викарий провел с ними беседу в своей церкви. Разъяренные люди выкрикивали библейские стихи и били в барабаны. В ответ на них набросились грубые шахтеры, которым не понравилось, что кто-то смеет прерывать их развлечение. В одно мгновение все обратилось в хаос из летящих кулаков и толкающихся тел. Сьюзен растерянно застыла посреди суматохи, и Адам вместе с Солсбери бросились к ней, чтобы защитить ее от возможных травм. Вслед за ними на помощь девушке пришли Джолли и Прометей.

Из всех возможных живых щитов Сьюзен выбрала сына Черного Ворона: она стала за ним и прижалась к его спине, выглядывая через его левое плечо. Суматоха постепенно переросла в настоящую драку, а в ход в качестве оружия пошли зрительские скамьи.

— Прочь! Прочь! — закричал Солсбери. Ни Доминуса, ни Урсалину не пришлось уговаривать. Они ушли, пропустив окончание драки: всех разогнал выбравшийся на сцену Человек-Крокодил, и при виде его люди в страхе бросились вон из палатки.

— Ты в порядке? — спросил Адам девушку.

— Да, — ответила она, широко распахнув большие карие глаза на светловолосом лице. — А ты?

Скорее всего, с этого момента все началось по-настоящему.

Сьюзен больше не избегала его. Наоборот, она старалась как можно чаще находиться там же, где и он. Она говорила с ним, желала ему доброго утра и доброго вечера своим настоящим голосом, отличающимся от голоса Урсалины. Он тоже отвечал ей в своей настоящей манере, контрастирующей с манерой выступлений Доминуса. Он слушал ее смех, когда она наблюдала за пьяными репетициями Джолли; наблюдал за ней, когда она шла по краю заснеженного леса, и задавался вопросом, сбежит ли она, как дикое животное, или останется.

Однажды он наткнулся на нее, когда Лидия Перигольд расчесывала волосы, покрывающие ее спину. Он постарался вести себя, как джентльмен, и не подглядывать, однако Урсалина возбуждала его, и ему хотелось остаться и посмотреть.

У нее был свой неповторимый аромат, будоражащий Адама. Так сложно было избавиться от его призрака! Адам помнил, как почувствовал его от пальто Урсалины в тот самый вечер, в Норт-Молотоне. Это был одновременно сладкий женский аромат и мускусный запах животного. Адам чувствовал его каждый раз, когда она невзначай оказывалась рядом, и с трудом боролся со своим возбуждением.

Апрель постепенно перешел в май. Адам все плотнее срастался с ролью Доминуса на сцене. В какой-то момент он начал замечать, что и сам старается как можно чаще оказываться в поле зрения Сьюзен. Карнавал частенько двигался лугами и лесами, избегая деревень, и Адам старался останавливаться так, чтобы быть ближе к девушке. Они общались: разговаривали о своих прошлых жизнях, делились своим опытом общения с миром, которого у них обоих было немного. В какой-то момент ее покрытая шерстью рука нашла его руку и переплела свои пальцы с его. Адам не стал отстраняться.

Думал ли он за это время о своих матери и отце или о своей несостоявшейся поездке в Лидс? О матери — да, думал. Он беспокоился о том, что произошло с ней после того, как выяснилось, что именно она помогла Адаму бежать и скрыться от так называемого правосудия. Об отце он почти не думал: мысли возвращались к нему только в те моменты, когда он размышлял, насколько он прогневался на Эстер после того, как узнал правду. О Лидсе он и вовсе забыл.

Одним солнечным днем в середине мая, когда караван остановился на окраине деревни Уитби на вересковых пустошах Норт-Йорка, Адам и Сьюзен, прогуливаясь по покрытым пурпурными цветами холмам, увидели в полумиле от себя покосившуюся крышу давно заброшенного амбара. Они поняли друг друга без слов.

Голуби зашевелились в стропилах. Остатки фермерского сена трещали под ногами.

— Меня никогда раньше не целовали, — сказала Сьюзен. — Ты бы хотел поцеловать меня?

Он хотел и сделал это.

Это был подходящий момент: оба чувствовали это во взглядах друг друга, в долгих прогулках и жарких прикосновениях рук. Возможно, под бдительным присмотром Эмброуза Солсбери этого бы никогда не произошло, но карлика здесь не было, и Сьюзен раскрыла свои объятия, чтобы привлечь Адама.

Руки действовали неловко и неуверенно, пока он пытался расстегнуть ее платье. Но вскоре его бледное тело коснулось ее теплой шерсти. Стесненная и сконфуженная, Сьюзен не сразу решилась обнажить свою грудь — два меховых холмика с застенчиво выглядывающими сосками. Оба были возбуждены до предела и сошлись в жарких объятьях, забыв о неловкости и волнении. Это был их первый опыт, поэтому длился он совсем недолго. Когда Адам повернулся и лег спиной на сено, Сьюзен обвилась вокруг него, и они замерли, тяжело дыша. Сердце Адама бешено заколотилось, а затуманенный взгляд остановился на воркующих в стропилах голубях.

Они не говорили об этом, но оба прекрасно понимали, что такие встречи должны оставаться тайной для всех остальных. В противном случае строгий Солсбери позаботится о том, чтобы они больше никогда не оставались наедине.

Время шло. Май постепенно перетек в июнь, затем в июль. Несколько раз Адам и Сьюзен улучали момент и выбирались на долгие прогулки, в конечном итоге приводившие их к заброшенному дому или уединенной поляне. Если Солсбери или кто-то из труппы что-то подозревал, то никто не выносил это на всеобщее обсуждение.

Однажды после вечернего представления в середине августа в деревне Чешем в двадцати милях к северо-западу от Лондона Адам вышел из шатра, одетый в свой костюм Доминуа, и столкнулся с фигурой, выскользнувшей перед ним из глубокой темноты.

— Простите меня, — произнес мужчина. У него был такой изысканный акцент, какого Адам никогда прежде не слышал. — Можно вас на пару слов?

Изо рта мужчины выглядывала черная глиняная трубка размером с кулак. В свете висящего рядом фонаря Адам смог разглядеть точеное лицо с волевым подбородком под коричневой треуголкой. Одежда мужчины была того же цвета. Пышные оборки его белой рубашки были оторочены бледно-голубым. По прикидкам Адама, ему было около пятидесяти лет.

— Занимательное было представление, — сказал мужчина, прежде чем Адам успел ответить. — У вас есть другое имя? Кроме Доминуса.

— Я собирался на ужин, — нехотя ответил Адам. — Я рад, что вы насладились представлением, но если вы извините меня, я бы…

— Меня зовут Гэвин Флей. Я из Лондона. — В воздух поднялось ароматное облачко дыма. — Я проезжал мимо по делам и случайно увидел ваше представление. Оно стоило своих денег.

— Спасибо, сэр. Я ценю ваш комплимент, но теперь, если вы не…

— Вы когда-нибудь бывали в Лондоне, молодой человек?

— Что? Нет. Сэр, представление окончено.

— Не думаю. — Мужчина издал легкий смешок, и благодаря акценту даже он звучал утонченно. — Я полагаю, что для вас… представление только начинается. Сколько вам лет?

Почему он спрашивает? — нервно подумал Адам, но вслух сказал:

— Пятнадцать.

— Ах! Вы очень высокий для своего возраста. Я предположил бы, что вам не меньше восемнадцати. Но пятнадцать… на самом деле это даже лучше.

— Лучше для чего?

— Для моих интересов. — Флей потянул за трубку и выпустил еще одно маленькое облачко, проплывшее мимо лица Адама. — Я хорошо плачу, а мой опыт бесценен. Вы относитесь к тому типу людей, которому я очень импонирую.

— Что же это за тип людей, сэр?

Флей слегка наклонился вперед. В его серьезных глазах заплясали отблески фонаря.

— Другой, — загадочно произнес он. — Заметный, если говорить о ваших, скажем так, физических характеристиках. Да, пятнадцать лет — это даже лучше. Могу я спросить, ваши родители здесь, поблизости?

— Я сам по себе, сэр, и я не понимаю, к чему вы клоните. Позвольте мне пройти, потому что мне пора на ужин.

— О, конечно. Но, пожалуйста, возьмите это. — Мужчина достал из кармана маленькую карточку и сунул ее в руку Адама. — Здесь мой лондонский адрес. Когда это шоу вам надоест — а это со временем обязательно произойдет, — вспомните эту встречу. А до той поры сохраните мою визитку и подумайте о том, чтобы как-нибудь наведаться в Лондон. Я могу обещать вам очень интересную экс…

— Кто этот джентльмен, Адам? — прозвучал голос рядом, и в нем отчетливо слышался холодок. Леди Индиго неслышно подошла к Адаму сзади и положила свою синюю руку ему на плечо. — И что за дела здесь ведутся?

— Никаких, мадам, — сказал Флей, почтительно склонив голову. — Мы просто познакомились. — Он приложил палец к полям своей треуголки. — Желаю вам доброй ночи… Адам. А вашему увлекательному шоу — удачи.

С этими словами он развернулся и направился к экипажу, который, вероятнее всего, арендовал в деревне.

— Что это было? — спросила Леди Индиго, когда Флей достаточно отдалился.

— Ничего, насколько я могу судить.

— Хм. Что ж, лучше остерегайся людей, которые подходят к тебе, когда шоу заканчивается. Это случается не очень часто, но все же следует держать ухо востро.

— Но… зачем он приходил?

— А разве не очевидно? Знаешь ли, существуют люди, которые готовы заплатить нам за нечто большее, чем просто шоу. Но… мое воспитание не позволяет мне говорить об этом в подробностях. Пойдем. Ужин стынет.

Адам кивнул и последовал за Леди Индиго к поварскому фургону, однако его пальцы быстро убрали визитку Флея в карман штанов под мантией Доминуса. Он не собирался воспользоваться приглашением этого человека, но его грызло любопытство, и он хотел поподробнее изучить адрес под хорошим освещением. Затем он намеревался выбросить карточку, так как для него она не имела никакого значения.

Но он этого не сделал.

На визитке было написано:

«Дом сто тридцать три по Хайтауэр Лейн.

Гэвин Арчибальд Флей

Изысканные изделия из кожи»

Я полагаю, что для вас… представление только начинается, — сказал он при встрече. Что это могло значить?

Размышления ни к чему не привели, и он отложил визитку в сторону, чтобы продолжить представление, к которому привык, и насладиться зловещим выступлением Доминуса.

Наступило утро в конце августа, когда караван выехал на поле на окраине города Чоптом, где добывали олово. Когда дела были улажены, Сьюзен взяла Адама за руку, и они пошли на прогулку. Солнце пригревало, но не жгло, у ног на траве то тут, то там, вспархивали желтые бабочки. На дереве каркала ворона, ей вторила другая. Утро было наполнено умиротворением.

Внезапно Сьюзен взяла Адама за руку и спросила:

— Ты любишь меня?

Вопрос едва не заставил его пошатнуться, но он продолжил идти легким шагом, а на лице осталась полуулыбка, которую он носил так же искусно, как мантию Доминуса.

— Да, — ответил он, хотя в сердце у него было пусто. Знал ли он вообще, что такое любовь? Он не представлял себе, как она должна ощущаться. — Да, — повторил он, как будто боясь, что с первого раза она не расслышала. На самом деле он боялся, что первый ответ прозвучал слишком сдавленно и неуверенно.

Еще некоторое время они шли, ее меховое тело прижималось к Адаму. Сьюзен смотрела под ноги, как будто с каждым шагом возрастала опасность провалиться в трясину.

— Я ношу твоего ребенка, — наконец сказала она.

Адам глубоко вздохнул, и она восприняла это как такое же восторженное волнение, какое испытывала сама. Она продолжила:

— Это будет чудесно, Адам! Нам не нужно оставаться в шоу. У меня есть накопления. О, Адам, мой Адам! Теперь для нас начнется новая жизнь! Какое же это чудо!

Он остановился и посмотрел на нее. На тысячи тонких волосков, покрывавших ее щеки, лоб, подбородок, окружность рта. Теперь она иногда позволяла ему подстригать их. Она посмотрела на него широко распахнутыми глазами, полными любви и надежды, а сын Черного Ворона в этот момент чувствовал внутри себя холод неподвижного камня.

— Ты уверена? — выдавил он.

— Да! Конечно! О, Адам, подумай об этом! Наши жизни навсегда переплелись, потому что теперь с нами будет наш ребенок. — Она сжала его руки почти до боли. Ее глаза светились радостью, и она принимала его молчание за ошеломление. Он и вправду был ошеломлен, однако наряду с этим в нем бушевали куда менее возвышенные чувства. — Я всегда мечтала… — начала она, но резко замолчала, ее глаза наполнились слезами. — О нормальной жизни. О любви. О семье. О своем доме — для нас и нашего ребенка. У меня есть деньги… их достаточно, чтобы начать.

— Начать? — переспросил он. У него тоже были сбережения: несколько фунтов в маленьком коричневом мешочке, но он сомневался, что этих денег хватит, чтобы что-то начать.

— Да. Новую жизнь. — Она посмотрела на голубое небо, как будто видела в нем отеческий лик Бога. — Мы могли бы выбрать, где хотим жить. Маленький домик… где-то в деревне. Мне не нужно много, Адам. На самом деле… мне хватит того, чтобы мы просто были вместе. И больше никаких шоу! Больше никаких демонстраций себя, как… ну, ты знаешь.

— Уродов, — услышал он собственный голос.

— Да, — согласилась она, и теперь ее блестящие радостные глаза обратились к предмету ее любви и к их совместному будущему.

— Мы молоды, да. Но моя мать — упокой Господь ее душу — была моложе меня и даже тебя, когда вышла замуж. Это просто означает, что у нас впереди целая жизнь. Мы можем это сделать, Адам. Мы действительно можем…

— Сделать что? — спросил Адам, будто одурманенный воздухом, которым дышал.

— Сбежать, — ответила она. — И обрести счастье. Наконец-то совершить это чудо. Я так долго мечтала об этом! И вот, это наконец сбывается!

— Да, — пробормотал он, — наконец сбывается.

— Я знаю, что ты чувствуешь то же самое! Единственное, о чем я хочу спросить… но, если ты не захочешь, я пойму… Я хочу спросить… мы же можем поставить у нашего дома маленький беленький заборчик?

Мир будто отвернулся от Адама. Его словно подвесили в одиночестве на мгновение, которое растянулось на пугающую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, прежде чем он обрел самообладание, натянул привычную улыбку и сказал:

— Конечно.

Его рука покоилась в ее руке, ее тело прижималось к нему, а голова лежала у него на плече, как будто они были соединены в еще одной жестокой игре Бога. Адам Блэк смотрел в свое будущее и находил его… неприятным. В конце концов, она была уродкой. От этого никуда нельзя было деться. Сьюзен Ярроу навсегда останется Урсалиной, и этого не изменить. О, она могла хотеть спрятаться от мира за стенами уютного домика, окруженного белым заборчиком, но это была только фантазия. Даже смешно, что она хотела втянуть его в такую жизнь. Одно дело играть роль Доминуса и все время слоняться вместе с этими людьми, а другое — согласиться провести остаток жизни с уродом. Мерзость природы — вот, кем она была на самом деле.

— Я люблю тебя, — сказала она. — О, Адам, я действительно очень сильно тебя люблю!

Он услышал отдаленный громовой раскат. Надвигалась гроза — далеко, на западном горизонте темное пятно облаков вторгалось в солнечную синеву.

Возможно, он слишком часто играл роль Доминуса. Возможно, холодность этого персонажа засела в его сердце и укреплялась в нем представление за представлением, ночь за ночью, и он скрывал это срастание с ролью не только ото всех, но и от себя самого. Однако сейчас единственной мыслью в его пятнадцатилетнем мозгу было: бежать.

Да. Бежать, пока он еще может.

И еще одна мысль вторглась в его сознание, хотя он думал, что давно отогнал ее прочь. Он вспомнил, что о нем говорил мэр Килер: у него дьявол в душе. Только человек с дьяволом в душе мог такое сотворить.

Что? — спросил себя Адам. Дьявол в душе был нужен ему, чтобы выжить. Чтобы жить нормальной жизнью. Чтобы противостоять превратностям судьбы, которые стремились уничтожить его. Разве такой дьявол в душе — это неправильно?

Вновь послышался приглушенный громовой рокот. Приближалась буря.

Когда они возвращались к лагерю, Сьюзен продолжала озвучивать свои смехотворные фантазии о счастливой семейной жизни. В этот момент сын Черного Ворона принял решение.

— Знаешь, — легко сказал он, — раз уж мы собираемся быть вместе, нам стоит и деньги наши держать вместе. Ты так не думаешь?

— Наши деньги?

— Да, я хотел бы верить, что мне, как главе дома, будут доверены все финансовые вопросы. Для меня было бы важно, чтобы ты позволила добавить твои деньги к моим. Это позволило бы мне понять, что мы с тобой едины во всем.

— Едины во всем, — повторила она и улыбнулась. — Мне нравится эта идея!

— Я на это надеялся.

Во время ливня, который обрушился на землю в ту же ночь после окончания представления, а после превратил все вокруг в месиво из грязи, Адам Блэк встал со своей маленькой койки, представленной ему Солсбери. Он сложил в сумку кое-какую одежду вместе с распухшим мешком денег и обнаружил, что его рука тянется к мантии Доминуса.

Забрать ее с собой?

Зачем? О чем она напоминала ему? Ах, да… о силе… и побеге.

Ко всему прочему, мантия была из хорошей ткани. Он мог бы продать ее, если б захотел. Было жаль оставлять ее следующему дураку, которого возьмут на его место.

Адам убрал одежду в сумку, застегнул все пуговицы и вышел под проливной дождь.

Он ушел ночью, так же, как и пришел, шаг за шагом пробираясь сквозь грязь, с его треуголки струился водопад, а сила природы опускалась на его плечи, словно тяжелый Божий ремень.

Глава двадцать третья

Раздался стук в дверь, и вскоре последовал ответ.

— Простите, молодой человек, но семья Портресс переехала. Нет, я понятия не имею, куда, но мы с женой въехали первого июля. Дом пустовал, кажется, с конца мая.

Вот и все.

Сын Черного Ворона вернулся к старой ломовой лошади, которую смог купить в деревне в нескольких милях к югу от Чоптома. Впереди маячила лишь полная неизвестностей пыльная дорога, и Адаму необходимо было остановиться и все обдумать. Погрузившись в мрачные размышления, он замер в тени вяза, куда привязал лошадь. Итак, Невилл и Сара Портресс, а также их двое сыновей и дочь исчезли в неизвестном направлении. Лидс теперь был для сына Черного Ворона лишь дырявым карманом в поношенном пальто. Пришло время принимать другое решение, и Адам нашел его, нашарив маленькую визитную карточку, пожелтевшую и испещренную пятнами после дождя.

Он взобрался на лошадь и ударил ей по бокам. Устало фыркнув, животное тронулось с места.

По прошествии четырех дней, в течение которых он останавливался на ночь в трактирах и на постоялых дворах, лошадь на последнем издыхании привезла его на окраину Лондона, где остановилась и позволила ему соскользнуть с седла, прежде чем последний раз пошатнуться и свалиться на обочину со свистом, похожим на предсмертную ноту сломанного церковного органа. Никакая сила натяжения уздечки уже не могла поднять животное, поэтому Адам взял сумку, оставил лошадь в покое и направился к домам, скрытым в тяжелой темной пелене угольного смога.

Последние три мили он смог проехать на груженой дровами повозке. По пути он наблюдал, как Лондон растет и растягивается вокруг него. Отдаленные дома окраины постепенно превращались в массивные каменные здания, грунтовая дорога перешла в разбитую брусчатку. Затем город будто вздулся вокруг него, изрыгая клубы оранжевого, желтого, красного и черного дыма из труб кирпичных домов. Окна и крыши становились все выше. Город напомнил Адаму огромный муравейник, опрокинутый чьим-то ботинком со стальным мыском. Для него это было в равной степени завораживающее и пугающее зрелище. Чем глубже повозка погружала его в эту безумную картину городской цивилизации, тем больше он понимал, что находится на чужбине. Он ничего не знал о крупных городах. Куда бы он ни посмотрел, везде видел сумасшедший лабиринт, по которому разъезжали телеги, повозки и экипажи. Улицы заполняли сотни людей, снующих туда-сюда так быстро, словно они выполняли какое-то смертельно важное задание.

У Адама не было ни карты, ни истинного представления о размерах Лондона.

— Вы можете указать мне дорогу на Хайтауэр Лейн? — спросил он кучера. Ему пришлось почти кричать, чтобы его было слышно за шумом города.

— Никогда не слышал, где это, — последовал ответ от кривозубого возницы. — Я направляюсь на лесопилку в Тумбс-Кроссинг. Сомневаюсь, что вам туда. Я бы посоветовал вам сойти здесь.

— Хорошо, — согласился Адам и попросил: — Не могли бы вы остановить повозку?

Кучер посмотрел на него и ухмыльнулся, отчего левый глаз немного дернулся.

— Прыгайте, — хохотнул он.

Прыжок оказался несложным, так как повозка с дровами двигалась с небольшой скоростью из-за затора, который тянулся очень далеко вперед. Трудно было различить, где столпотворение кончается, из-за желтых волн горько пахнущего дыма, стелящегося по дороге. Адам схватил свою сумку, положил руку на треуголку, чтобы не потерять ее, и прыгнул.

Он приземлился в кучу конского навоза, поглотившую его сапоги до самых щиколоток.

Итак, он прибыл.

Ему потребовался целый день, чтобы найти Хайтауэр Лейн, 133. Пришлось расспрашивать кучу прохожих и лавочников. Наконец, он смог сузить зону поисков до северо-восточного района, но даже вечером, когда на службу вышли фонарщики и начали прикасаться пламенем к масляным фитилям, Адам так и не нашел нужного дома. Радовало хотя бы то, что в северо-восточном районе было чуть меньше хаоса. Здесь улицы были тихими, если не считать мягкого цоканья лошадиных копыт по дорогам. Адам встретил всего несколько запряженных экипажей, выкрашенных блестящим черным лаком с красными и золотыми вставками. Фонарей тут было меньше, чем в центре, и их сияние будто задавало приезжему вопрос: ты уверен, что твое место здесь?

После долгих скитаний Адам наконец нашел нужный номер дома, в самом конце переулка. Немного поколебавшись, он поднялся по трехступенчатой лесенке и воспользовался позолоченным дверным молотком, объявляя о себе.

Через мгновение дверь открыла женщина средних лет с вьющимися седыми волосами и строгим выражением лица. На ней было что-то вроде черной униформы с пышным передником. При виде незваного гостя ее подведенные черным карандашом брови недоуменно поползли вверх.

— Да? — спросила она.

— Я ищу… — Он показал ей карточку, прежде чем продолжить.

Она взяла карточку и задержала на ней взгляд на несколько секунд, затем окинула придирчивым взглядом Адама и его сумку и спросила:

— Имя?

— Адам… — сказал он и запнулся. Покачав головой, он исправился: — Меня зовут Доминус.

— Ждите здесь, — сказала женщина и закрыла перед ним дверь.

Он остался ждать.

За то время, что он стоял на крыльце, мимо проехало два экипажа. Наконец дверь снова открылась, и, в последний раз критически осмотрев мальчика сверху донизу, женщина отступила назад, чтобы позволить ему войти. Когда он переступил порог, она слегка склонила голову и сказала:

— Идите за мной.

Он повиновался и направился вслед за женщиной по полированному дереву и великолепным коврам. Стены были украшены роскошными картинами в рамках, а комнаты, в которые он заглядывал по пути, были обставлены богатой безупречной мебелью. Сыну Черного Ворона никогда не доводилось видеть ничего подобного. В конце концов, женщина открыла створки широких дубовых дверей перед Адамом и пропустила его в столовую, освещенную множеством свечей, горящих в огромной хрустальной люстре.

— А вот и мальчик! — воскликнул мужчина.

За длинным сверкающим столом, на котором стояли опустошенные тарелки с остатками ужина (наверняка, великолепного), сидели трое. От ростбифа в центре стола мало что осталось, кроме нескольких кровавых кусочков. В паре серебряных канделябров свечи догорели почти наполовину.

— Сэр, — почтительно сказала женщина, остановившись в дверях. Адам остановился вместе с ней.

Двое мужчин в темных костюмах и женщина в лавандовом платье, усыпанном драгоценными камнями, сидели за столом. Женщина выглядела моложаво, на ней был высокий белый парик, а лицо было так сильно нарумянено, что точно определить ее возраст было почти невозможно. Один мужчина сидел прямо напротив нее, второй — Гэвин Флей — занимал место во главе стола и держал в руках стакан с бледно-коричневой жидкостью. Допив напиток, он встал.

— Доминус! — воскликнул он, улыбнувшись, и морщинки по обеим сторонам его полногубого рта углубились. — Вот так сюрприз! Проходите, проходите. — Он жестом позвал его внутрь. Кивнув сопровождавшей его женщине, он отрывисто произнес: — Оставь нас, Лилиан.

Женщина удалилась, бесшумно притворив за собой дверь.

— Вы голодны? — поинтересовался Флей.

— Ну… да, я бы не отказался поесть.

— Тогда садитесь. Вон там, рядом с Эмбер. Напротив нее сидит мой друг Маркам. Друзья, пожалуйста, познакомьтесь… Напомните, как ваше настоящее имя?

— Меня зо…

— А, впрочем, неважно. Доминус вам подходит. Друзья, познакомьтесь с Доминусом. А вы присаживайтесь. — Флей взял маленький колокольчик, стоявший рядом с его тарелкой, и позвонил в направлении открытой двери позади него.

К моменту, как Адам отложил свою сумку и сел в роскошное мягкое кресло рядом с разрисованной женщиной, от которой пахло чем-то горелым, в дверях появился худощавый мужчина в кремово-желтой униформе. Его лысина поблескивала в свете свечей.

Флей дал слуге указания сервировать еще одно место, принести еще один стакан и еще одну бутылку бренди.

Когда Адам устроился, а Флей снова занял свое место, женщина по имени Эмбер посмотрела на новоприбывшего с откровенным интересом, ее темно-карие глаза из-под припудренных бровей изучали в нем каждый дюйм. Когда она заговорила, ее голос прозвучал мягко и утонченно, словно исходил из горла ангела:

— И это мальчик, Гэвин?

— Ему пятнадцать лет, насколько я помню. Я ведь прав?

— Да, сэр, — кивнул Адам.

— Высокий для своего возраста, — сказал Маркам, долговязый томного вида джентльмен. Его черные волосы были намазаны каким-то маслом и схвачены в низкий хвост с помощью черной ленты. Он задумчиво поднес щепотку нюхательного табака к раздувшимся ноздрям. — Очень высокий. Я бы даже сказал, длинный.

— Лицо и голова, — подхватила Эмбер, — и вправду длинные. А руки! Вы только посмотрите на эти пальцы!

Адам беспокойно заерзал на стуле, его щеки заполыхали. Флей заметил это и сказал:

— Ну же, давайте не будем так варварски разглядывать нашего нового гостя. Где ваши манеры? О, вот и ваша тарелка, Доминус. Я полагаю, вы знакомы с ножом и вилкой?

Вопрос задел Адама. Этот человек, очевидно, был богат и хорошо воспитан, но Адам проделал такой путь не для того, чтобы выслушивать оскорбления.

— Сэр, — сухо обратился он, и его лицо превратилось в бледную каменную маску. — Я не идиот и не диковинка за вашим столом. Если мое присутствие не нравится вам или вашим друзьям, я уверен, что могу уйти и найти другое место, где поужинать.

Воцарилось молчание.

А затем Флей расхохотался, и его смех подхватили остальные — Маркам буквально ревел, а голос Эмбер переливался нежными колокольчиками. Хозяин дома захлопал в ладоши и сказал, прерываясь хихиканьем:

— Сильно. Я и надеялся, что вы обладаете таким характером! Позвольте мне спросить… вы ведь не наложите на нас проклятье, правда?

Все трое уставились на него в ожидании.

Адам неожиданно понял, чего от него хотят и чего ожидают. Они ждали, как выразился бы Эмброуз Солсбери, фантастического персонажа. Кого-то, кто разжигает любопытство и властвует над воображением. Возможно, кого-то с темной стороны мира, куда викарии и святые боятся входить. Этим троим обитателям шикарной гостиной требовалась еще одна приправа к сочному ростбифу.

Очень плавно сын Черного Ворона выскользнул из своего тела, и его место занял Доминус.

— Проклятье? — спросил он тихим вкрадчивым голосом. — Сэр… это смысл моей жизни. — Он холодно улыбнулся, совсем как на сцене, хотя освещение здесь было неподходящим. — Моя цель, — продолжил он, наклонившись к хозяину дома, — это наложить проклятье на каждого, кто попадется мне на пути — неважно, повинен он в чем-то или нет. Конечно, вы должны были знать это, когда приглашали меня сюда.

Гэвин Флей серьезно посмотрел на него, но тут же улыбнулся и поднял золотистый стакан с только что налитым бренди.

— Виноват, — сказал он.

Три секунды спустя Эмбер и Маркам зааплодировали так, будто только что увидели лучшее представление в мире.

Флей встал, принес бутылку Адаму и налил ему полный стакан, положив одну руку на худое плечо мальчика. В его хватке чувствовалась сила.

— Хорошо сказано, молодой человек. Ешьте досыта, и бутылка будет в вашем распоряжении. Я должен спросить: вы здесь один, или со своими… гм… партнерами?

— Один, сэр. Я решил, что мое время в представлении закончилось.

— О, вы хотите сказать, что ваше время в том представлении закончилось?

— Сэр?

Хватка усилилась.

— Ничего, у нас еще будет время поговорить. Полагаю, вам нужно место, где остановиться? В задней части дома есть квартира. Я попрошу Лилиан подготовить ее для вас, если хотите. — Он продолжил, прежде чем Адам успел ответить: — Уверен, вы найдете ее очень удобной. У меня бывает много гостей. Хорошо?

Адам кивнул. Последний раз он спал двадцать часов назад, а ноги подсказывали ему, что сегодня больше никуда не пойдут.

— Вот и прекрасно. Прошу прощения, мне нужно поговорить с Лилиан.

В последний раз сжав его плечо, Флей вышел из комнаты. Через несколько мгновений после того, как Флей вышел, а Адам принялся за остатки говядины и выпивку, Эмбер снова посмотрела на него.

— Я не могу поверить, что тебе всего пятнадцать лет, — сказала она. — Какой же ты высокий!

Адам не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами и продолжил есть.

Эмбер наклонилась ближе и прошептала ему на ухо:

— Я чувствую запах навоза.

Он понял, что ходьба не полностью очистила его ботинки.

— О, не смущайся. Я не возражаю против этого, — сказала она. — Совсем не возражаю. — Под столом ее рука хлопнула его по бедру.

***

Голова кружилась, Адама шатало из-за выпитого стакана огненного бренди.

Он неуверенно переставлял ноги, пока Лилиан вела его в спальню — комнату, которая еще больше поразила его воображение своей роскошью и искусно изготовленной мебелью. Лилиан молча сняла с Адама ботинки прежде, чем он рухнул на кровать с гусиной периной и быстро погрузился в глубины сна.

Он очнулся весь в поту и почувствовал острый приступ дурноты. Выбравшись из постели при свете масляной лампы, оставленной гореть рядом с ним, он вывернул содержимое желудка в ночной горшок, прежде чем рвота успела испачкать полированные половицы. Его еще дважды вырвало, затем он снова лег, прижавшись щекой к изголовью кровати. Комната медленно вращалась вокруг него.

Внезапно он услышал крик.

Кричит женщина, — подумал он, но сил встать у него не было, поэтому он лежал и слушал. Крик раздался снова, на этот раз более пронзительный и отрывистый. Затем снова повисла тишина.

Еще через мгновение раздался третий крик, и на этот раз Адам сел. Ему показалось, что внизу — возможно, в подвале дома — кого-то либо насиловали, либо пытали. Пошатываясь, он поднялся на ноги, оперся о комод, расписанный пасторальной сценой, и, когда резкий женский крик донесся снова, подошел к двери, открыл ее и вышел в темный коридор.

До него донесся чей-то шепот, привлекший его к другой двери дальше по коридору. Он услышал пятый крик — снова приглушенный из-за толстых стен, но явно исходящий не от призрака и не из его собственного затуманенного алкоголем мозга.

Открывать дверь или нет? Адам размышлял об этом, когда услышал откуда-то издалека женский смех: высокий, почти безумный. Он смолк так же внезапно, как и начался. Следом снова зазвучал шепот, и Адаму показалось, что шепчет мужчина. Он попятился от двери. Что бы ни происходило внизу, он счел разумным не вмешиваться и, отступив еще дальше, наткнулся на кого-то. От страха у него перехватило дыхание, и он сам чуть не вскрикнул, повернувшись.

Перед ним оказалась Лилиан с лампой в руках. На ней была все та же черная униформа. Пристально посмотрев на мальчика, она сказала:

— Я провожу вас в вашу комнату.

— Я слышал крики. Кричала женщина. Там, за той дверью.

— Я провожу вас, — повторила Лилиан, ее лицо ничего не выражало, — в вашу комнату.

Глава двадцать четвертая

Ясным утром следующего дня сын Черного Ворона обнаружил свои начищенные до блеска ботинки на полу возле двери. Ночной горшок тоже сверкал чистотой.

Адам умылся в тазу с водой и мылом, пахнущим лаймом, оправил одежду и изучил свое изможденное вытянутое лицо в овальном зеркале. Вид у него был потрепанный, но с этим он ничего поделать не мог. Убедившись, что комната больше не кружится перед глазами, он собрался с силами и решил выйти и разобраться что к чему. Он понимал: что бы здесь ни происходило прошлой ночью, больше ему все равно некуда податься. Он вспомнил, что ему сказали в Лидсе: простите, молодой человек, но семья Портресс переехала. Нет, я понятия не имею, куда, но мы с женой въехали первого июля. Дом пустовал, кажется, с конца мая.

Адам обнаружил Гэвина Флея, одетого в красный шелковый халат, за завтраком из яиц с беконом. Он сидел за маленьким круглым столиком в комнате со стеклянной стеной, из которой открывался прекрасный вид на ухоженный сад. На деревьях и кустарниках сидели певчие птицы, в центре сада был небольшой прудик с кувшинками, а вся территория была окружена аккуратной стеной из коричневых и белых камней.

— А, вот и вы, молодой человек! — Флей отложил салфетку и встал, сердечно улыбнувшись Адаму, как новообретенному брату. — Давайте позавтракаем! Кеннет! — крикнул он в сторону другого открытого дверного проема. Вошел лысый слуга, которого Адам видел вчера ночью. — Еще одну тарелку! Что вы будете, сэр?

— Эм… не думаю, что я голоден.

— Вздор! С утра нужно что-нибудь съесть. Хорошо… давайте начнем с томатного сока с некоторыми… добавками. Вас это устроит?

— С добавками, сэр?

— Не волнуйтесь, никакого бренди. Полагаю, вчера вы нашли его слишком крепким? — Он усмехнулся. — Это мой особый рецепт для облегчения… как бы лучше выразиться? Недомогания на следующее утро. Все мои друзья советуют мне его продавать. Коричневый сахар, горчичный и чесночный порошок, немного черного перца. Поверьте, у этого снадобья поистине чудодейственный эффект, а Кеннет большой специалист в его приготовлении. Проходите же, юный сэр, присаживайтесь.

Адам сел напротив Флея, а Кеннет послушно удалился, чтобы приготовить напиток.

— Меня зовут Адам Блэк, — решил наконец представиться сын Черного Ворона.

— Мне больше нравится Доминус. — Флей снова сел и принялся за еду, похрустывая беконом. — Видите ли, я любитель драмы. А ваше выступление в этом шоу было достаточно драматичным, чтобы привлечь мой интерес. Именно поэтому мы с вами сейчас разговариваем. — Он отпил немного белого вина из бокала, стоявшего справа от него. Взгляд обратился к саду. — Это будет чудесный день, — возвестил он. — Чуть позже я должен показать вам окрестности и дать вам насладиться местными достопримечательностями.

Он больше ничего не говорил, пока Кеннет не принес стакан сока на серебряном подносе. Адам сделал глоток и нашел напиток острым, но довольно вкусным и осушил стакан наполовину.

— Я так понимаю, — снова заговорил Флей, не сочтя нужным оторвать взгляд от сада, — прошлой ночью вы вышли прогуляться. Точнее, сегодня утром, потому что время было далеко за полночь.

— Я… слышал… кажется, я слышал, как женщина кричала от боли.

— От боли? Правда? — Серые глаза Флея наконец обратились к нему. Он улыбнулся, но одними губами, глаза оставались серьезными. — Хм, — задумчиво протянул он, но продолжать свою мысль не стал. В тишине он доел последний кусочек бекона, а Адам допил свой сок и поставил стакан на стол.

Тишина продлилась еще несколько секунд.

— Прекрасный день, — наконец сказал Флей, откинувшись на фиолетовую подушку своего кресла. — Итак, я хочу знать о вас все. Вообще все! Всю вашу жизнь до того момента, как вы присоединились к этому шоу… как вы там оказались, почему решили принять мое приглашение? Всё. Для меня очень важно, чтобы вы были искренны со мной и ничего не упускали. Поверьте мне, я хорошо разбираюсь в правде и лжи. С другой стороны, с чего бы вам хотеть что-то скрывать от меня? Вы ведь в полной безопасности в стенах этого дома. И в этом городе. Так что давайте-ка послушаем историю Адама Блэка, который так искусно носит маску Доминуса.

Флей замер в ожидании.

Адам не знал, почему, но он сомневался, что этот человек станет передавать его в руки закона за совершенное в Колквите преступление. Напротив, Адам думал, что этот рассказ даже позабавит его, поэтому он откашлялся, сориентировался по компасу своей жизни, который привел его к этому самому моменту, и рассказал все, не упустив ни йоты правды.

Когда рассказ был закончен, Флей сложил руки домиком и кивнул. На протяжении всей истории его лицо оставалось бесстрастным.

— Сын викария, — тихо пробормотал он. — Как интересно.

— Я надеюсь когда-нибудь снова увидеть свою мать, — сказал Адам. — Скоро… однажды.

— Я уверен, вы с ней встретитесь. Полагаю, вы обеспокоены — и это совершенно справедливо — реакцией вашего отца на предательство вашей матери?

— Да, сэр. Я этим обеспокоен.

— Но вы ничего не можете с этим сделать, не так ли? Это было достаточно давно. Несомненно, месть уже свершилась.

— Месть, сэр?

— Разумеется. Такой человек, как ваш отец, — Черный Ворон, как вы метко выразились, — наверняка стал бы мстить. А его женщина предала его. — Тонкая улыбка скользнула по губам Флея и тут же исчезла. — Хотя виновником предательства был он сам. Но наверняка, он счел это сущей несправедливостью и отомстил, как отомстил бы его Бог. Впрочем… в этом нет ничего удивительного.

— Сэр?

— Никто, — со знанием протянул Флей, — не питает ненависть так сильно, как христианин. О, смотрите! Видите красную птицу там, на дереве? — Он некоторое время наблюдал за птицей с малиновым окрасом, пока она не улетела. — Конечно, — продолжил он, его томный взгляд вернулся к Адаму, — вы поняли это и без меня. Ведь вы молодой человек выдающегося ума. Вы умнее и чувствительнее, чем многие ваши ровесники, не так ли?

Адам колебался, но чувствовал, что должен задать еще один вопрос. Когда он произносил эти слова, они обожгли его, как вчерашний бренди:

— А разве вы… не христианин?

— Я не ненавижу, как христианин, — был ответ. — Я не применяю законы репрессий и мести к другим людям. Не пытаюсь втоптать в землю тех, кто не согласен с моими позициями и мнением. Я верю, что, если проследить исторический путь христианства, можно увидеть одну кровавую бойню за другой. А все ради чего? Ради устранения путаницы в убеждениях. Ваш отец твердо придерживался своего убеждения, оно управляло им и разрушало его жизнь, учитывая то, что вы мне рассказали. Разве его Бог не являлся священным мстителем, разгневанным на свое собственное творение? Или же Он был любящим отцом, который послал Своего единородного Сына умирать за наши грехи? Мы можем пойти в нашей путанице дальше и спросить, почему это был единственный сын? Если бы Господь был таким всемогущим, он мог бы породить целую армию… целый континент… целый мир сыновей. Давайте не будем идти по этой опасной дорожке. — Флей поднял бокал, поднес его ко рту и выпил. — Итак, — откашлявшись, сказал он, отставив бокал в сторону, — я ответил на ваш вопрос?

Адам никогда прежде не слышал подобного признания, и для него это прозвучало шокирующе. Но… не в том смысле, в котором это шокировало бы Черного Ворона. Нет, Адам посчитал это признание очень интересным, потому что оно открывало ему некоторые причины гнева его отца на мир, семью и самого себя. Его отец, проще говоря, был пленником собственного замешательства, вечно разбивающегося о железные прутья обстоятельств. Возможно, еще одной причиной гнева была стена, которую выстраивала церковь, не желая разделять его убеждения.

Адам оторопел от собственных мыслей. Ведь за такие размышления в былые времена могли забить камнями до смерти.

— Значит, — сглотнув, продолжил расспрашивать он, — вы не верите в Бога?

Флей провел указательным пальцем по ободку бокала.

— Вы неправильно меня поняли, — спокойно сказал он. — Я религиозный человек. Возможно, один из самых истово верующих в мире.

— Но, сэр… я думал…

Флей прижал указательный палец к губам и заставил мальчика замолчать.

— Вам не кажется, что такое прекрасное утро не подходит для столь серьезного разговора? И кстати, утро скоро закончится, потому что часы показывают одиннадцать пятьдесят восемь. А у меня есть планы на день. Я распоряжусь, чтобы мне подали экипаж и кучера, и мы отправимся в мастерскую моего портного, где вы выберете себе по крайней мере два костюма по своему вкусу. А также новую пару сапог, потому что ваши ботинки сильно изношены. Я бы посоветовал вам что-нибудь экзотическое из кожи. Я продаю кожу своему сапожнику, поэтому, будьте уверены, у него замечательный ассортимент. Как, по-вашему, это будет хороший день?

— Да, сэр, и я очень ценю это. Но скажите мне… почему вы столько делаете для меня и почему вообще пригласили меня сюда?

— Ах! — Флей еще мгновение изучал происходящее в своем саду, прежде чем ответить. — Я устраиваю званый вечер в пятницу. Я бы сказал, здесь будет человек двадцать или больше. Все они довольно богаты, влиятельны и модны. Вращаются на своих собственных орбитах. Я хочу, чтобы вы с ними познакомились. Понимаете?

— Полагаю, что да. Вы хотите, чтобы я надел новый костюм и произвел какое-то впечатление на ваших гостей?

Зачем? — Это был следующий вопрос Адама, но он не спешил задавать его, решив, что поймет замысел Флея по ходу разговора. К тому же все это звучало захватывающе.

— Я хочу, чтобы вы, — сказал Флей, слегка наклонившись вперед, чтобы придать своим словам дополнительный вес, — надели пурпурную мантию, которая, по словам Лилиан, лежит в вашей сумке. Мне нужно, чтобы вы познакомились с моими гостями как Доминус.

— Как… Доминус? Но почему…

— В этом и состоит ваша ценность для меня. Но хватит вопросов. Извините меня, мне нужно одеться, а потом мы с вами выйдем и прогуляемся. — Флей встал. Он был довольно высок, и все же не превосходил ростом мальчика, сидевшего напротив него. — Наслаждайтесь видом, — сказал он и откланялся.

Адам понял, что не получит объяснений по поводу ночных криков. Возможно, лучше было и вовсе не поднимать этот вопрос? Нужно было также принимать во внимание странное поведение леди Эмбер. Быть может, это она кричала там, внизу?

Не стоило зацикливаться на этом. Адам понимал, что останется здесь в обозримом будущем, поскольку в его сумке с деньгами осталось всего несколько шиллингов.

Итогом дня стали три костюма отличного качества, заказанные у портного Томаса Эрлза, новая пара ботинок из страусиной кожи от сапожника Исайи Курца и две новые треуголки — одна черная, другая темно-бордовая с золотой лентой.

Во время прогулки Адам шел на два шага позади Флея, который двигался с поразительной скоростью, выпуская дым из своей трубки, которая была не только размером с кулак, но и выполненной в форме сжатого кулака с крючковатыми ногтями.

Флей приказал своему кучеру — неуклюжему джентльмену по имени Хаммерс — повозить их по разным районам Лондона, чтобы показать мальчику как можно больше. Они попытались вместить максимальное количество районов в оставшуюся часть угасающего дня. Однако им удалось лишь немного охватить этого закопченного каменного колосса, прежде чем солнце начало садиться и на работу вышли фонарщики. Наблюдая за ними, Адам поразился: то, как освещался город ночью, было неслыханным для любой деревни. Жизнь в городе не ограничивалась световым днем. Маленькие городки засыпали с наступлением темноты, когда закрывалась последняя таверна. Иногда дополнительные приказы по отходу ко сну отдавал местный викарий. Здесь же… ничто не могло остановить жизнь и замедлить пульс Лондона.

Эти размышления снова вернули его к ночным крикам в подвале. Он не мог перестать думать о том, какие действия могли привести к таким крикам. Какие… мучения?

— О чем ты думаешь? — спросил Флей, когда экипаж тронулся с места. От пламени трубки и клубящегося дыма его лицо покраснело.

— О… ну… сэр, я просто думал о… о городе. И о ночных огнях. — Он поискал подходящую характеристику. — Это очаровательно.

Флей курил свою трубку и пристально смотрел на мальчика, будто пытался прочитать по его лицу, правду он говорит или лжет. Наконец он сказал:

— Я всегда наслаждался ночью. В твоем возрасте я вылезал из постели в доме моего отца и отправлялся на прогулку в темноте. Ночь не пугала меня. Что-то в ней успокаивало меня... интриговало... удовлетворяло меня. Ночные огни казались мне излишками, потому что они нарушали равновесие.

— Равновесие, сэр?

— Между светом и тьмой. Я предпочитаю контрасты. Но… пока что ночной свет — дело далекого будущего. Я уверен, что вскоре все эти чудесные темные улицы будут освещены по ночам. Трудно представить, каким тогда будет Лондон.

— Освещенным? — рискнул спросить Адам.

Флэй слабо улыбнулся.

— Тогда мне жаль луну и звезды.

***

Следующие два дня прошли без происшествий. Флэй сказал, что когда-нибудь покажет Адаму свой склад кожгалантереи на реке, но пока занимался своей работой в кабинете наверху, в то время как Адам был предоставлен самому себе. Если ему было что-то нужно, рядом почти всегда оказывалась Лилиан.

В какой-то момент он прошел мимо таинственной двери, из-за которой доносился шум и, поскольку Лилиан нигде не было видно, он осмелился подергать ручку. Дверь оказалась заперта.

Ближе к вечеру пятницы, когда солнце на западе село, оставив темно-оранжевые блики на облаках угольного дыма, в дверь Адама раздался стук, и вошел хозяин дома, неся с собой маленькую деревянную шкатулку, которую он поставил на комод.

— Мои гости, — сказал он, — начнут прибывать в восемь вечера. У нас будет собрание в кабинете с напитками и едой. Оно продлится час. Кеннет принесет вам еду в семь часов. Прошу вас с этого момента не покидать комнату, пока Лилиан не позовет вас. Это будет примерно в четверть десятого. Часы на каминной полке показывают точное время. Когда Лилиан придет за вами, вы должны быть одеты как Доминус и готовы показать своего персонажа.

— Моего персонажа, сэр? Я должен разыграть представление?

— У вас не будет сценария, кроме вашего собственного воображения. Но да, вам придется развлекать гостей.

Это было еще одной загадкой для Адама, но он кивнул и сказал:

— Хорошо, сэр. Я думаю, я смогу.

— Очень хорошо. — Он положил руку на шкатулку. — Здесь вы найдете баночки с белилами, черной пудрой и соответствующие кисти. Я хочу, чтобы вы сделали ваше лицо таким, каким я видел его на сцене.

— Мне нужно загримироваться, сэр?

— Я хочу, чтобы появился Доминус. Зеркало вам в помощь. Позвольте мне внести ясность: вы здесь, потому что мой долг и мое удовольствие заключается в том, чтобы привлекать внимание моих гостей к интересным личностям.

— Интересным? В каком смысле?

— Другим, — сказал Флей. — Мои гости… наслаждаются отличиями. — В ответ на молчание Адама Флей лишь кивнул и повторил: — Четверть десятого.

Затем он ушел.

С приближением вечера в комнате стало темно. Ровно в семь часов Кеннет принес поднос, на котором стоял пирог с мясом и почками, вареным картофелем и маленьким чайником чая. В восемь Адам услышал голоса прибывающих гостей, открыл коробку с пудрой и начал вырисовывать на лице образ Доминуса перед зеркалом. Время от времени в кабинете раздавались взрывы смеха — как женского, так и мужского, — но в основном до Адама доносилось лишь тихое бормотание.

Когда часы пробили девять, Адам услышал шаги множества людей во внешнем коридоре. Голоса на время стали громче, а затем снова затихли… словно люди куда-то спустились.

Еще через пятнадцать минут Лилиан пришла за ним, и к тому времени он был одет в пурпурную мантию с капюшоном, его лицо было одновременно бледным от белой пудры и затененным черным порошком. Он понятия не имел, что будет говорить этой толпе, но решил довериться своему опыту: он слишком часто бывал Доминусом — зловещим привратником неизвестного. И его выступления всегда были успешными.

— Следуйте за мной, — сказала немногословная Лилиан, затем подвела его к таинственной двери, открыла ее и сказала: — Спускайтесь.

Адам спускался по устланной красным ковром лестнице, держась за серокаменные стены, к которым были прикреплены подсвечники в форме железных птичьих гнезд. У подножия лестницы стоял Гэвин Флей в свободной белой рубашке и черных кожаных брюках.

— Идемте, Доминус, — сказал он, поднимая хрустальный стакан бренди. — Присоединяйтесь к собранию.

Достигнув нижней ступеньки лестницы, Адам понял, что перед ним раскинулся лабиринт из комнат, соединенных короткими коридорами с каменным полом. Путь освещали свечи и масляные лампы.

— Пойдем, познакомитесь со всеми, — сказал Флей, взяв мальчика за локоть. Он повел его в зал, где вокруг стола действительно собралось двадцать или более человек. Стол был заставлен винными бутылками и бокалами. Адам отметил, что все леди и джентльмены носили маски поверх припудренных лиц. Их глаза смотрели на сына Черного Ворона со смесью интереса, презрения и веселья.

Среди гостей были мужчины и женщины разных возрастов и самого разного телосложения. Он был поражен, увидев, как одна полная дама — вероятно, ровесница его матери — внезапно спустила свой розовый лиф, обнажив большие висячие груди. После этого несколько мужчин и три дамы — одной из которых была леди Эмбер, которую было легко узнать по лавандовому платью, усыпанному драгоценными камнями — подошли, чтобы сжать их, словно подвешенные фрукты, только что купленные на рынке. Толпа взорвалась смехом, когда один из изысканно одетых джентльменов полил груди дамы вином и начал слизывать с них текущие ручейки.

— Ну же, ну же! — крикнул Флей толпе, пока Адам стоял, ошеломленный этой непристойной сценой. — Покажем наше лучшее поведение! Среди нас сейчас находится молодой Доминус, и он собирается познакомить нас с темной стороной жизни! Давайте, все идем в Большой зал!

С шумом и смехом гости прошли по коридору в зал, где перед малиновым занавесом была установлена платформа, освещенная масляными лампами, прикрепленными к стенам.

— Поднимайтесь, — проинструктировал Флей, и Адам по трем ступеням поднялся на платформу.

Он повернулся лицом к аудитории, которая притихла и больше не смеялась, ограничиваясь лишь короткими перешептываниями. Страха Адам не чувствовал, потому что проделывал подобное десятки раз, однако голова у него кружилась, и он чувствовал блеск пота на лице.

— Заинтригуйте нас! — воскликнул Флэй, обнимая одновременно мужчину и женщину.

Адам оглядел нарумяненные и напудренные лица. Неужто его зрение затуманилось? Он попробовал чай, но тот не был горьким, когда он пил его. Может, все дело в чае?..

Публика ждала с явным нетерпением. Сын Черного Ворона чувствовал себя неважно, но, шоу, как говаривал Эмброуз Солсбери, должно было продолжаться.

— Приготовьтесь, — произнес он нараспев могучим голосом Доминуса, — к тому, что должно произойти, ибо вы — все вы — вот-вот вступите в царство, доселе неизвестное человеку!

Он говорил давно заученный, хорошо отрепетированный текст. Аудитория слушала, все глаза были устремлены на него, и он решил вычеркнуть из сценария ненужные части.

— Осмелитесь ли вы вступить в игру с темными тайнами? — Здесь он остановился, потому что одна из женщин вдруг упала на колени и начала расстегивать брюки мужчины, носившего маску в форме полумесяца.

— Продолжайте, Доминус! — настаивал Флей, как будто между его гостями ничего не происходило. Тем временем женщина обхватила губами свирель мужчины и принялась наигрывать на ней неслышную мелодию. — Вы говорили о темных тайнах!

— Темные тайны, — выдавил Адам. — Двери, которым лучше оставаться закрытыми. Осмелитесь ли вы открыть эти двери и посмотреть, что…

— О, мы осмелимся! — крикнул один из мужчин, спровоцировав новый взрыв смеха.

— … что скрывается за ними, — продолжал говорить Адам. — И узнать то, что знают только самые причудливые мистики этого мира. За одними потайными дверями находятся другие потайные двери. И так далее, пока…

Он остановился, потому что смех перерос из отдельных смешков в хохот. Среди аудитории царило настоящее веселье, и некоторые из его неблагодарных и нелюбезных зрителей показывали на Адама пальцами так, будто его мантия была костюмом придворного шута.

Адам обливался потом, сердце бешено колотилось, а стены будто начинали сдвигаться вокруг него. Он почувствовал горячую вспышку гнева и боль унижения и прокричал следующее послание, хотя голос звучал невнятно и глупо.

— … до скончания времен!

Вспышка гнева вызвала только еще больше смеха, и сын Черного Ворона почувствовал, как его равновесие пошатнулось. Он в ярости крикнул насмешникам:

— Я Доминус!

И снова смех. Бесконечный смех, эхом отскакивающий от каменных стен. Люди показывали на Адама пальцами и хохотали над им одним известной комедией. Внезапно Адам уловил слева от себя какое-то движение и обернулся, едва не упав от увиденного: мужчина в маске осла отодвинул малиновый занавес. В этот момент сын Черного Ворона понял, что за особые тайны тут крылись.

В нише в стене стояла статуя в человеческий рост, ее поверхность из черного дерева была отполирована и сияла в свете ближайших ламп. Это была крылатая фигура, одетая в бронированный нагрудник и сидящая на богато украшенном троне, ее ноги покоились на мировом шаре, а раздвоенные копыта были прижаты друг к другу. В правой лапе был зажат скипетр, в левой — перевернутое распятие. У статуи была козлиная голова с узловатыми рогами, которые загибались примерно в двух футах от черепа, и когда Адам посмотрел на это существо, ему показалось, оно улыбнулось ему.

Смех превратился в визг множества людей, слившийся в единую какофонию.

Адам видел, как гости падали ниц перед этим идолом, в котором он узнал сатану — главного врага своего отца, всегда оказывавшегося на шаг впереди. Медленно, сквозь мутный туман, окутывающий его разум, Адам начал понимать, что это — и есть бог Гэвина Флея, и эти люди прославляли его, хотя и не молились ему напрямую. А его — Доминуса — позвали сюда для развлечения, и он был смехотворно бледным на фоне сидящего на троне существа.

Гости распростерлись по полу и бились в экстазе. Когда Адам попытался сделать шаг прочь с платформы, он обнаружил, что его ноги онемели и больше не держат его вес. Поэтому он упал на каменный пол среди тел. Лица качались перед ним, крики пронзали уши. А затем, словно в полусне, Адам услышал клич, сопровождаемый почти истерическим смехом:

— Я хочу, чтобы он сделал это!

Адам почувствовал, как его поднимают и тащат. Кто-то не дал ему снова упасть. Неизвестный гость вложил что-то ему в руку, и пальцы нащупали кожаную рукоятку.

Рядом прозвучал голос Флея:

— Выпорите его!

Адама привели в другую комнату, где на стене висели плети и цепи, а прямо перед ним, растянутый на средневековой дыбе, на животе лежал человек, связанный по рукам и ногам кожаными веревками.

— Выпорите его! — Теперь в голосе Флея звучала ярость, которая заставила Адама подумать, что он оказался заперт в клетке с дикими зверями.

Его окружили, заставили взмахнуть плетью, и та с оглушительным щелчком скользнула по спине мужчины. Затем снова и снова. Человек забился в экстазе и застонал. Когда истязаемый повернул голову, Адам узнал в нем Маркама, друга Флея. В следующее мгновение ему померещилось на дыбе тело самого Черного Ворона.

Он нанес удар. Затем еще один. И еще.

И тогда он понял, что его руку больше никто не направляет.

— Великолепно! Великолепно! — кричал Флей.

Хлыст продолжал свою свистящую песнь, и человек с лицом Еноха Блэка плакал слезами извращенного удовольствия. Адам почувствовал прилив сил, возрождение, пробуждение, и он продолжал наносить удары с пьяной силой, потому что теперь в его смятенном сознании он был хозяином хлыста, а его несчастный отец был слугой.

Он знал, что в этой камере проводятся и другие пытки… если только эти поклонники темной стороны считали их именно пытками, а не особым видом развлечения. Здесь же одну обнаженную женщину начала хлестать другая обнаженная женщина, рядом мужчину поднимали вверх ногами на цепях. Вокруг роились и танцевали фигуры, лиц которых Адам уже не различал.

В дальнем конце зала закричала женщина — так громко, будто она увидела привидение. За криком последовал головокружительный смех.

Адам продолжал наносить удары хлыстом, зачарованный красными рубцами, которые странным приятным узором проступили на спине и ягодицах мужчины. Его рука, казалось, обладала собственной волей, и, хотя какая-то часть его желала, чтобы это прекратилось, пьянящая грубая сила привлекала его больше. Он чувствовал себя во сто крат могущественнее, чем на любом представлении, где он играл Доминуса.

Сын Черного Ворона остановился только тогда, когда Флэй — или кто-то другой, поскольку зрение Адама сузилось до темного туннеля, — схватил его за запястье и вырвал хлыст из его руки. Адам стоял, продолжая делать взмахивающие движения, пока чей-то влажный рот не прижался к его уху, и женский голос не сказал:

— Я хочу длинного мальчика.

Его затащили в комнату, бросили на матрас и сняли с него одежду. Его мышцы были слишком слабы, чтобы возражать.

Кто-то с напудренным белым лицом — леди Эмбер? — набросился на него с яростью шторма. Во время этой бури он осознал, что у женщины, которая так страстно держала его, было три груди.

Ночь продолжалась, и Адам чувствовал себя тряпичной куклой. Вокруг двигались люди, слышались крики, смех и щелчки кнута. Крики превращались в стоны боли и удовольствия, а резкий смех отскакивал от стен, размножался и затихал.

Он не знал, сколько тел навалилось на него этой ночью. Он чувствовал запах пота — то мужского, то женского. В какой-то момент он ускользнул в темноту, уткнувшись лицом в то, что он принял за влажные подушки — хотя на самом деле это была пара чьих-то ягодиц.

Глава двадцать пятая

— Вы голодны?

От мальчика, который, пошатываясь, выбрался из постели и с трудом добрался до комнаты, в которой элегантно одетый Гэвин Флей сидел за обеденным столом перед стеклянной стеной, ответа не последовало. В саду порхали птицы, сквозь высокие ветви на зеленую траву струился солнечный свет. Глядя на все это великолепие, сын Черного Ворона внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает горячая тошнота, и наклонился, чтобы выпустить ее.

— Если хоть одна капля упадет на мой мол, — спокойно сказал Флей, поднося ко рту кусочек кукурузного пирога, — вам придется слизать все до последнего кусочка.

Адам прижал руки ко рту и с трудом подавил приступ тошноты, заставив содержимое желудка опуститься обратно.

Флей съел пирог и запил его глотком какой-то темной жидкости. Перед ним на столе стояла тарелка с костями съеденной птицы.

— Вы достаточно отдохнули? — спросил он, приподняв бровь. — Я полагаю, стоит винить в этом Лилиан. Зелье, которое она вам подмешала, подействовало на вас сильнее, чем требовалось. Подойдите. Сядьте.

Адам, тело которого пульсировало, как больной зуб, остался стоять на месте.

— Не нужно раздражаться, — миролюбиво сказал хозяин. — Или что вы сейчас чувствуете? Гнев? Негодование? Поверьте, все это лишнее. Нельзя повернуть вспять то, что было сделано.

Адам заставил свои губы шевелиться. Челюсти запротестовали, словно их разомкнули суровым инструментом дантиста.

— Законники, — выдавил он, — должны знать о том, что тут происходит.

— О, в самом деле? Что ж, один из моих гостей занимает довольно высокий пост в судебной системе Лондона. Так что, боюсь, ваш благородный корабль потонул, не успев выйти из порта. А теперь садитесь, сэр. В ногах правды нет. — Флей дотронулся до кресла рядом с собой. — Смелее. Это место специально для вас.

Адам поколебался. Он не был уверен, что доберется до стола на своих чугунных ногах. С трудом дойдя до стула, он схватился за него, чтобы не упасть, и, дрожа, опустился на сиденье.

— Теперь сможем поговорить, как цивилизованные люди, — сказал Флей, откидываясь на спинку своего стула, чтобы оценить состояние мальчика. — Предлагаю вам попробовать мою специальную смесь от той слабости и того тумана в голове, которые сейчас вас мучают.

— Больше никаких смесей, — выдавил Адам.

— Ха! Как скажете, мой юный друг, как скажете! Тогда внимательно следите за своим желудком. Между тем хочу сказать, что гости нашли вас просто очаровательным. Они были особенно взволнованы, когда я сообщил им, что вы сын викария.

— Это было до или после… всего?

— О, намного раньше. Им это показалось таким удивительно забавным.

Адам сосредоточился на том, чтобы сделать вдох без хрипов.

— Забавным? То, что сын викария стал жертвой…

— О, «жертва» — неподходящее слово, мой юный друг. А вот «потенциальный член» — вполне подходит.

Некоторое время Адам не мог произнести ни слова. Затем, когда вновь накатившая дурнота улеглась, он хрипло произнес:

— Потенциальный член… чего? Этого… этого…

— Вы сегодня очень косноязычны, Доминус. Но я помогу вам. Вы стали потенциальным членом нашего собрания. Не обольщайтесь, потому что вступление — долгий процесс. Я бы мог добавить «от начала до конца», но, по правде говоря, у него нет конца. Сам процесс до того, как вы станете полноправным членом с правом голоса, может занять несколько лет. — В ответ на многозначительное молчание Адама Флей сделал еще один глоток своего напитка и продолжил: — Я полагаю, что, пока вы росли, вас серьезно ограничивали в ваших действиях и мыслях. Вы выросли в тюрьме, как и я. Это была клетка из золотых прутьев христианства. Однако, если тронуть это золото, легко выяснить, что оно — лишь позолота, а внутри — самое низкосортное олово, созданное самыми эгоистичными и ушлыми лжецами в мире. Думаю, вы, как и я, успели это понять. И самая худшая ложь из всех заключается в том, что какая-то сущность в небесах заботится о нас. Нет. Это не так. Все мы сами по себе в этой жизни. Более того, когда наше время приходит, мы гаснем, как свеча, и нам более не суждено родиться вновь. Но никто из нас не стал бы противиться этому, потому что после смерти мы ни о чем более не будем беспокоиться. Вся эта чушь, которой вас кормил в нашей христианской тюрьме человек, которого я не могу назвать иначе как трусом, такая же омерзительная, как муть, бродящая сейчас в вашем животе. Как замечательно, как мощно будет наконец исторгнуть ее из себя!

— Сущность… существо… которое вы так высоко цените, — прохрипел Адам, — не заботится о вас?

— Оно заботится только о том, что мы можем принести на его алтарь, и о том, насколько сильно мы приклоняем колени, когда молимся ему и просим его коснуться нашей жизни и судьбы. Я вас совсем запутал?

Адам уставился на залитый солнцем сад. То, что он сейчас услышал, могло запросто обагрить топор палача. Гэвина Флея можно было оттащить в тюрьму и за несколько часов разорвать на части орудиями праведности. Начать, несомненно, следовало с языка.

— Наше собрание выбирает наслаждаться жизнью. Здесь и сейчас, — тихо сказал Флей. — Мы не обманываем себя, полагая, что наши богатства и радости будут вновь обретены нами в будущей жизни. Мы наслаждаемся тем, что у нас есть прямо сейчас. Мы не умерщвляем плоть, а довольствуемся ею. Сполна получаем то, чего маленькие люди, сидящие в своих позолоченных христианских клетках, никогда не получат. Ведь эти маленькие люди даже не задумываются о том, чтобы сбежать. А мы — сбрасываем с себя ярмо лжи, которое сдерживает и ограничивает их. Мы следуем высочайшему повелению нашего хозяина: делай то, что хочешь. И у меня есть некоторое предчувствие насчет вас, Доминус. Я думаю, что и вы — где-то в самом потаенном уголке своей души — тоже хотели бы ему следовать.

— Это неправильно, — последовал сконфуженный ответ.

— Неправильно для кого? И почему это неправильно? О, я видел ваше лицо во время порки прошлой ночью, мой юный друг. К тому моменту, как вы добрались до своей третьей жертвы, у вас изо рта шла пена, а глаза сияли, как маленькие фонарики.

— Третьей? — ошеломленно воскликнул Адам.

— Вы вчера избили многих. Очистили многих, я хочу сказать. Потому что это и в самом деле так. Очищение плоти и духа через радость боли. А теперь скажите мне вот что: если бы вы сейчас вышли на улицу и провозгласили все то, что я говорю вам, что бы произошло?

— Меня бы поразила Божья молния, либо разорвали бы на куски люди.

— Вот и вся свобода воли, которую обещает ваш маленький божок в своей книге заблуждений, — сказал Флей. — И этой книге продолжают следовать только напуганные люди. Но вы видели вчера… мы в нашем собрании действительно следуем свободной воле, которую дает наш хозяин. И мы делаем это с радостью, от всего сердца.

Адам молчал. Все это было безумием. Или нет?

— Вы можете уйти, если хотите, — развел руками Флей. — Да, вы слышали меня. Если хотите уехать, я попрошу Хаммерса отвезти вас в любую точку города, куда вы пожелаете. Если же вы предпочтете остаться и позволить мне исправить ваше положение, я буду настаивать на том, чтобы вы появлялись на следующем собрании через месяц. Я был бы рад, если б вы остались. Тогда я бы смог подыскать для вас подходящее место.

— Место?

— У меня есть связи с одним ювелиром. Он как раз ищет себе помощника. Его специальность — кольца изысканного дизайна и высокой стоимости.

Адам снова замолчал. Он наблюдал за тем, как Флей берет с тарелки кость и откусывает от нее последний кусочек мяса. Когда молчание слишком затянулось, Адам все же решил нарушить его:

— Вы сказали мне, что я здесь, потому что ваш долг и ваше удовольствие — привлекать внимание ваших гостей к интересным личностям. Кто был здесь до меня?

— Леди Эмбер. Я подобрал ее из сточной канавы. Теперь она владеет модным цветочным магазином недалеко отсюда, и дела у нее идут очень хорошо.

— И она была интересна вам, потому что у нее три груди?

— О, вы все же что-то помните! Да. Вы правы.

— Тогда кто был здесь до леди Эмбер?

Флей некоторое время наблюдал за птицами, прежде чем ответить.

— Молодой человек, у которого было темное родимое пятно во все лицо. Он… не пробыл здесь долго.

Адам задумался. Ему пришло в голову, что кучер Хаммерс — человек с кустистыми бровями и лицом, похожим на серый надгробный камень — может быть весьма искусен в том, чтобы доставлять «отбросы Флея» в ту часть Лондона, где даже в полдень требуются фонарщики, таким образом сохраняя тайны собрания в абсолютной безопасности.

Пока Адам обдумывал свой ответ и смотрел на сад, внезапно прилетела птица, ударилась о стекло и тут же улетела, оставив после себя мокрое пятно с маленьким коричневым центром.

— Они иногда так делают, — сказал Флей, делая последний глоток своего напитка, — когда сбиваются с пути.

***

Время шло.

Один месяц сменял другой. Адам пошел работать подмастерьем в мастерскую ювелира и вскоре по-настоящему увлекся тем, чтобы создавать сказочные (а иногда и довольно причудливые) кольца. Когда его настойчиво пригласили посетить собрание в следующем месяце — на этот раз без использования вещества, изменяющего сознание, но снова в мантии Доминуса — он отметил, что на некоторых участниках были кольца, которые он помогал создавать. Когда ему вложили в руку хлыст, а обнаженное тело распростерлось перед ним, он обнаружил что получает не только удовольствие от этого действа, но и почет и уважение окружающих.

Он отказывался избивать женщин, хотя некоторые из них умоляли его об этом, однако находил определенное удовольствие в том, чтобы хлестать по оголенному телу извивающихся и стонущих мужчин или помогать заковывать в цепи какого-нибудь ублюдка в маске и — когда его об этом просили — мочиться прямо на задыхающееся лицо.

Так продолжалось дальше.

Когда вода попадает на камень капля за каплей, камень имеет свойство трансформироваться. Когда кто-то открывает потайную дверь души человека и бродит по ее тайным комнатам, душа постепенно преображается. Кнуты… цепи… оргии… осознание того, что маленький божок, о котором говорил Гэвин Флей, не собирается убивать мальчика… злое возбуждение от безнаказанности… растущее притяжение и интерес к существу, стоящему в центре всего этого… сила, волнение и провозглашение принципа «делай, что хочешь» — все это изменило Адама.

Вода капала. Капля за каплей, капля за каплей.

Он стал кем-то важным. Настоящим Доминусом. Господином.

Он не был уверен, что верит в сатану, равно как не был уверен и в том, что верит в мстительного бога, о котором столько говорил его отец. Но те, кто входил в собрание, верили. И Флей верил. Адам решил, что истовая вера здесь не обязательна. Так или иначе, он наслаждался теми благами, которые приобрел: удобная комната, деньги, которые можно потратить, роскошные обеды, стильная одежда и обувь, а также посещение в компании Флея эксклюзивных клубов, где в свете множества свечей сверкали изумительные люстры, полы были отполированы до блеска, и толпа гостей улыбалась ему, даже не зная его имени.

И все же на этом гладком дереве была одна зазубрина, которая не переставала беспокоить Адама со временем.

Спустя десять месяцев с момента, как он впервые приехал в Лондон, настал день, когда шестнадцатилетний юноша (который теперь был выше большинства взрослых мужчин в городе) зашел в кабинет Флея наверху.

— Мне нужно отлучиться, — решился сказать он. — Я хочу увидеть свою мать.

— О? — воскликнул Флей. В последние месяцы он начал носить очки во время изучения своих счетов и заказов. Сейчас он снял их, чтобы лучше рассмотреть Адама. — И почему же?

— Мне снились сны о ней. Прошлой и позапрошлой ночью. Я хочу вернуться в Колквит и повидаться с ней.

— Сны ничего не значат.

— Сны могут быть не просто снами, — покачал головой Адам. — Я видел свою мать в доме и слышал, как она зовет меня по имени. Разве это не может быть посланием от нашего благодетеля?

Он не был готов сказать «хозяина», как это делали другие: гордость не позволяла ему добровольно назваться чьим-то рабом, даже если это существо было реальным.

— Что? По-вашему, он хочет, чтобы вы приползли обратно к своим родителям в эту грязную мелкую деревеньку? Я сомневаюсь, что они даже узнают вас.

— Я поеду, — сказал Адам. — Я не спрашиваю вашего разрешения, я просто сообщаю вам это.

Повисло молчание. Через несколько секунд Флей заговорил:

— Хм, — протянул он с мрачной улыбкой. — И что же у нас здесь?

— Отчасти — ваше творение, — был ответ.

— Не уверен, что оно мне нравится.

— Нравится или нет, но я отправляюсь в Колквит. У меня есть деньги, так что…

— А если я запрещу?

Сын Черного Ворона уставился своими темными глазами на человека за столом и сказал:

— Я буду делать то, что захочу.

Уголок рта Флея слегка дернулся.

— Возможно, я должен гордиться этим заявлением. Да… вы отчасти стали моим творением, но вам предстоит пройти еще очень… очень долгий путь. Я собирался предложить вам должность на кожевенном заводе. Вы могли бы заработать там много денег. Это не изменит ваших намерений?

— Я сказал, что еду в Колквит, чтобы повидаться со своей матерью. Я не говорил, что не вернусь.

— Это будет долгое путешествие. Остальные будут скучать по Доминусу. Вы стали любимчиком публики.

— Они смогут подождать меня. Только не отдавайте мою комнату мальчикам с родимыми пятнами на лицах или девочкам с тремя сосками.

Компромисс был достигнут в течение следующих нескольких минут. Хаммерс должен был отвезти Адама в Колквит в экипаже, а затем вернуть обратно. Таков был уговор.

Две недели спустя после серии остановок на различных постоялых дворах Адам Блэк стоял под легким летним дождем на пороге знакомого дома. Позади него Хаммерс сидел на мягком облучке дорогого экипажа, который нанял Флей. Адам сжал кулак и постучал в дверь, сердце сильно билось в груди, пульс стучал в висках. Он приготовился отвечать на вопросы своего отца, пытаясь продумать, что он скажет и сделает …

Дверь открылась.

Дородная молодая женщина с каштановыми волосами под чепцом объяснила, что да, это дом викария, а я его жена… О, нет, фамилия преподобного не Блэк, а Эдмондс. Если вы хотели поговорить с ним, то он сейчас в церкви… Преподобный Блэк? Они с женой уехали больше года назад… Я не знаю, куда, но Джон может знать. У вас были дела с преподобным Блэком?

— Да, своего рода, — уклончиво ответил Адам. — Спасибо. Доброго вам дня.

— Церковь недалеко. Просто идите по…

— Я знаю, спасибо.

В знакомой церкви молодой и свежий Джон Эдмондс вспомнил, что Еноха Блэка отправили в деревню Донафорд, в шестнадцати милях к северо-западу.

Эдмондс сказал, что в семье Блэков произошла какая-то трагедия, но он не был уверен в деталях.

— Донафорд, — сказал Адам Хаммерсу, и экипаж покатил дальше: в Донафорд, затем в Ленчворт, следуя по пути опального викария, который не мог удерживать свою паству под контролем дольше двух месяцев. Он либо оскорблял кого-то из чиновников в суровых мрачных шахтерских городках, либо попросту не справлялся с людьми. Итак, Адам гонялся за ним от одного городка до другого и через пять дней обнаружил себя на грязных улицах Грира в тридцати милях к северу от Бирмингема, где сухопарый старый викарий, опирающийся на сучковатую трость, сказал сыну Черного Ворона, что Енох Блэк уехал в марте, но его жена все еще здесь.

— Где? — спросил Адам, стоя под темнеющим небом.

— Бедная душа, — сказал старик. — Бедная, бедная разбитая душа. Она находится в больнице на вершине Брайерли-Хилл.

— В больнице?

— Да, сэр. Ну… она больше известна как бедлам.

— Хотите сказать, это… сумасшедший дом?

— Да, сэр, — последовал ответ. — Именно это я и имею в виду.

***

В экипаже, поднимавшемся по извилистой дороге, окаймленной высокими деревьями, Адам дрожал. Под бордовой треуголкой на лбу выступил холодный пот. Слова «сумасшедший дом» эхом отзывались в его мозгу и звучали, как сдавленный крик. Он закрыл руками лицо, попытавшись сбежать от страшной правды, пока экипаж раскачивался взад-вперед, а лошади тянули его все выше и выше. Опустив руки, Адам вздрогнул, потому что на мгновение — всего на мгновение — ему показалось, что на сиденье напротив он видит фигуру в пурпурной мантии, чье лицо было скрыто капюшоном… если у нее вообще было лицо.

— Тпру! Тпру! — услышал он крик Хаммерса. Экипаж остановился, подъехав в черным железным воротам. Сторож вышел из своего караульного помещения, чтобы спросить, что нужно нежданным посетителям. Как только прозвучало имя Эстер Блэк, ключ был вставлен в замок и ворота распахнулись. Экипаж продолжил свой путь к прямоугольному зданию с высокой башней с остроконечной крышей. Адаму показалось, что он начал слышать крики задолго до того, как они достигли арки, но, возможно, это было лишь игрой его воображения.

— Ах, да, сэр, верно, сэр, — сказал худощавый мужчина в черном костюме, который представился Джейкобом Скрэггсом, когда Адам стоял у него в кабинете. — Женщина по фамилии Блэк, я хорошо ее знаю. Так вы пришли навестить ее?

— Да, был бы признателен за такую возможность.

— Тогда следуйте за мной, сюда, в женскую секцию. Здесь много дверей, сэр, но они все надежно заперты. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из них разгуливал на свободе? Следите за ступеньками, сэр. Упадете — костей не соберете. Итак, мои ключи прямо здесь… минутку. Давайте-ка найдем тот, который подходит. Могу я поинтересоваться, кем вы ей приходитесь, сэр?

— Спасителем, — глухо проговорил Адам.

— О, да, сэр. Я почему-то сразу принял вас за проповедника! О, а вот и ключ. Отойдите, пожалуйста, сэр. Иногда они немного шумят, когда открывается эта дверь.

Дверь открылась, скрипнув ржавыми петлями. За ней простирался ад, и он хлынул на Адама из помещения, стены которого были покрыты темными пятнами. Из освещения здесь были лишь две жалкие лампы, висевшие на цепях высоко над грязной толпой. Запах болезни, нечистот и гнили ударил сыну Черного Ворона в нос, словно дубина. Когда твари в лохмотьях с растрепанными волосами и вытаращенными влажными глазами бросились к двери, Скрэггс извлек из кармана куртки кожаную дубинку и отбил прерывистую мелодию по изуродованному дереву. Женщины отступили, натыкаясь друг на друга. В хаосе две из них сцепились и принялись царапаться и верещать, как две разозленные гарпии. Остальные начали бесноваться и кричать еще громче, подпитываясь насилием.

— А-НУ ЗАТКНУЛИСЬ БЫСТРО! — заорал Скрэггс голосом, который внезапно обрел мощь пушки. — И СМОТРИТЕ, КАК БЫ Я ЧЬЮ-НИБУДЬ БАШКУ НЕ ПРОЛОМИЛ!

Драка прекратилась, и грязная волна тел отступила. Под лампами блестели десятки пар запавших глаз, на некоторых лицах Адам разглядел оскал сломанных зубов и гримасу ужаса.

— ЭСТЕР БЛЭК! — заорал Скрэггс. — ШАГ ВПЕРЕД!

Ответа не последовало. Скрэггс скомандовал снова, но вновь не получил результата.

— О, она там и с ней все в порядке, сэр, — сказал он. — Должен вам сказать, с ней обошлись довольно грубо. Но я не могу следить за ними денно и нощно, сэр. Их слишком много. Нам присылают больных из Бирмингема, Манчестера… и вообще отовсюду. Но она здесь, я могу поклясться в этом. Вот, сэр. — Он протянул ему дубинку. — Лучше воспользоваться этим, если они подойдут слишком близко. Я закрою дверь, но буду прямо за ней. Постучите три раза, и я открою.

Адам уставился на Скрэггса, а затем на дубинку. В комнате женщины двигались так, словно их колыхали резкие порывы ветра.

Адам взял оружие.

Он переступил порог и дверь захлопнулась. Должен ли он позвать свою мать?

Он крикнул:

— Эстер Блэк!

Одна из тощих оборванных фигур вторила ему:

— Эстер Блэк!

И они начали хихикать и визжать, повторяя: «Эстер Блэк! Эстер Блэк! Эстер Блэк! Эстер Блэк»! Хохот и визг были такими сильными, что погасили висячие лампы.

Адам двинулся вперед. Большинство женщин отступило назад. Несколько подкрались к нему, вытянув когти вперед, словно собираясь разорвать его на части, но взмах дубинки заставил их разбежаться, как перепуганных крыс. Шаг за шагом Адам продвигался по скользкому грязному полу.

— Эстер Блэк! — крикнул он еще раз, и снова ему вторили насмешки толпы. А затем древнее на вид существо с костлявыми руками и беззубым ртом указало ему в угол.

— Она моя хозяйка! — прошипело существо, а затем пустилось в ошеломляющий безумный танец, который был подхвачен тремя грязными скелетами, закружившимися в бешеной ярости. Они прыгали, врезались друг в друга и хохотали, пока не срывали голос.

Еще четыре шага, и он оказался над скорчившимся телом. Он уже собирался сказать «мама», когда голова, покрытая струпьями и язвами повернулась, и он увидел лицо, которое когда-то знал. Казалось, это было вечность назад. Ее правый глаз был проколот чьим-то злым пальцем и стал тусклым, как дохлая рыба.

— Боже, — прошептала она. Голос был таким хриплым, что он едва смог его узнать. Из запавшего левого глаза потекла слеза. — Спаси меня! — отчаянно крикнула она. Он вздрогнул. Он не мог говорить, его горло будто что-то сдавило. — Иисус пришел спасти меня! — прошептала она, и теперь ее голос был похож на всхлип. Она обхватила руками ноги Адама и зарыдала в голос.

— Я твой… — начал говорить он, но не смог закончить.

Он понял, что кто-то стоит рядом с ним. Он видел это лишь смутно, краем глаза: стройная фигура, такая же высокая, как он сам, одетая в пурпурную мантию с капюшоном, на месте лица зияла пустота.

Ты не можешь, — сказала фигура голосом, одновременно похожим и на мужской, и на женский.

Сын Черного Ворона почувствовал, как по его подбородку течет слюна.

Забрать ее. Ты не можешь.

— Я могу, — ответил он вслух. Собственный голос показался ему таким далеким, будто звучал за сотни миль отсюда.

Куда? В Лондон?

— Да. В Лондон.

Это лишь мечта. В Лондон? В дом Гэвина Флея? — Голос стал ниже на две октавы и замедлился, слова стали неразборчивыми. — Нет.

Адам посмотрел в сторону фигуры, но ничего не увидел, кроме кучки женщин, сбившихся в единое мерзкое целое. Одна подобралась к нему и сжала ему грудь, другая начала изрыгать проклятья. Адам посмотрел вниз и уставился на дрожащую женщину, которая цеплялась за его ноги.

Забрать ее отсюда? В дом Флея? Если Флей не избавится от нее сразу, и она увидит, во что превратился ее сын… если она будет хотя бы способна распознать правду… что тогда?

— Мама, — только и сумел выдавить он.

Тогда, подняв свое измученное лицо и посмотрев на него снизу вверх, она отчаянно прошептала:

— Кто ты?

— Эстер Блэк! Эстер Блэк! — взвизгнула одна из женщин. — Эй, Нонни! Нонни! Сломай ей хребет!

Крик был подхвачен и размножен на множество голосов. Комната ужасов зазвенела от раскатистого визга, который едва не разорвал Адаму голову. Женщины скакали и бесновались, как разозленные фурии.

— Помоги мне, — умоляла его мать.

Помоги ей, — раздался одновременно мягкий и настойчивый голос, но Адам не мог понять, откуда он звучал.

Он высвободился из ее хватки, оттолкнул остальных женщин и прильнул спиной к покрытой плесенью каменной стене. Он знал, что нужно было сделать. Подойдя к Эстер, он схватился за дубинку обеими руками с двух концов, уперся коленом матери в затылок, приставил дубинку к ее горлу и изо всех сил дернул назад.

Она взмахнула руками, сопротивляясь. Остальные женщины разом ахнули — некоторые с ужасом, а некоторые с радостью, потому что все они в этот момент осознали, что Эстер Блэк навсегда покидает бедлам.

Адам продолжал свое мучительное действо, бывшее для него трудом любви, который не только раздавил ей горло, но и превратил в золу тлеющий уголек ее души. Наконец, он почувствовал и одновременно услышал тошнотворный хруст. Когда Эстер содрогнулась и обмякла, крики остальных усилились до такой степени, что сын Черного Ворона едва сам не рухнул в пучину безумия.

Все закончилось. Адам отошел от распростертого тела. На его лице было что-то мокрое. Не слезы, нет. Он понял, что у него изо рта успела пойти пена.

Чья-то хрупкая фигура двинулась в его сторону, ее лицо было изъедено язвами… или же чьими-то зубами. Она протянула к нему руки то ли в попытке обнять, то ли желая выколоть ему глаза. Адам взмахнул дубинкой и поймал своим ударом только воздух, но женщина отскочила от него и упала навзничь, скуля, как побитая собака.

Он добрался до двери почти в беспамятстве. Ему казалось, что всю дорогу за ним следовала фигура в пурпурной мантии, но он не оборачивался, чтобы посмотреть на нее. Адам трижды постучал в дверь, она открылась и тут же закрылась, послужив Эстер Блэк саваном. Остальные снова устремились к выходу, но сразу же скрылись из виду.

Скрэггс повернул ключ в замке и забрал свою дубинку.

— Вы нашли ее, сэр?

Адам кивнул, но не сумел заговорить, пока они не поднялись по ступенькам.

— Скажите мне… — прохрипел он. Ему пришлось откашляться и начать снова: — Скажите мне, кто привел ее сюда.

— Насколько я помню, это был ее муж. Викарий. Викарий той церкви в Грире. Я его не знал, сам я живу в Монфри. Я был бы признателен за небольшую любезность за то, что я показал вам дорогу, сэр.

Дрожащей рукой Адам дал ему несколько монет.

— А вы не помните… была ли эта женщина больна, когда только прибыла сюда?

— Ха! Вот это вопрос! Они все говорят, что не больны. Вы бы видели, как некоторые из них заходятся — дорого бы отдали за такое шоу. Как считает директор Биттс, они не оказались бы здесь без повода.

— Мне нужно уйти отсюда, — пробормотал Адам, обращаясь, по большей части, к самому себе.

— О, конечно, сэр. Все правильно, вам не престало быть в таком жутком месте, как это, даже если вы проповедник. Но… позвольте спросить вас, сэр, ваш визит к ней… вас попросил лорд Карлтон?

Адам тупо уставился на него в желтом свете масляной лампы, висящей на стене. — Лорд Карлтон из Бирмингема, — продолжал Скрэггс. — Именно он отправлял последние деньги на содержание этой женщины и… сэр, вы же видите, что этого не хватает. Даже на половину ее нужд. Так что мне стало интересно… не привезли ли вы деньги от лорда Карлтона?

Адам почувствовал, как у него похолодела кровь. Его лицо стало бледным, как известка.

— Я хотел бы, — процедил он, — спросить у лорда Карлтона, почему деньги за эту несчастную душу не были выплачены в полном объеме. У вас есть адрес, по которому я могу его найти?

— Адрес? О, нет, сэр. Но деньги обычно поступают от курьерской службы Бирмингема. Это все, что я знаю. Последний взнос был примерно месяц назад. — Скрэггс нахмурился, что не украсило его длинноносое лицо. — Забавно, не правда ли? Привез ее викарий, а лорд оплачивает ее содержание. Точнее… я, наверное, должен сказать, оплачивал? Забавно, вы не находите?

— Чертовски весело! — бросил Адам. — А теперь прочь с моей дороги!

Глава двадцать шестая

— Вы нашли ее? — спросил Хаммерс, когда Адам открыл дверь экипажа.

— Да. Нашел.

— Тогда дело сделано.

— Не совсем. Утром у меня дела в Бирмингеме.

— Нет у вас там дел, — возразил Хаммерс. — Мне было велено привезти вас обратно в дом мистера Флея, как только вы закончите здесь.

Адам остановился у открытой двери.

— Но мы ведь и так должны проехать через Бирмингем, разве нет?

— Не через. Мы его огибаем. Еще два часа пути, и мы остановимся в гостинице. Затем, с первыми лучами солнца отправимся в Лондон.

— Я приказываю вам остановиться в Бирмингеме и дать мне…

Хаммерс перебил его, презрительно фыркнув.

— Я подчиняюсь только приказам господина Флея. Не вам. А теперь садитесь и поехали. У меня от этого места мороз по коже.

Когда экипаж спустился с Брайерли-Хилл, Адама захлестнула волна отчаяния, обрушившаяся на него беспощадным атлантическим штормом. Он закрыл лицо руками, задрожал и…

Не плачь, — сказал голос, одновременно звучавший как мужской и как женский.

Адам поднял глаза. Сквозь обжигающие их слезы он увидел перед собой фигуру в пурпурной мантии с капюшоном. Она сидела так близко, что до нее вполне можно было дотронуться. Фигура была полупрозрачной, и при напряжении зрения через нее можно было разглядеть швы в сиденьях, однако… она все же была здесь.

Это пустая трата энергии и воли, — сказала она.

Адаму показалось, что салон экипажа, освещенный единственной лампой, начал раздуваться и шириться, а затем сжиматься. Пространство потеряло для него всякий смысл. Возможно, он уже не сидит в экипаже, а находится на бескрайней черной пустоши?

Послушай, — сказала безликая фигура, — ты же понимаешь, что Хаммерс не дурак выпить эля. И ты уже не раз помогал ему добраться до постели. Так? Сегодня вечером в таверне тебе стоит убедиться, что эль льется рекой.

— Кто ты такой? — прошептал Адам. — Или что ты такое?

Я тот, кем ты хочешь меня видеть. Ответ на вопрос «что я» — будет таким же. Знай, что дорога, которую ты ищешь, будет открыта для тебя после того, как Хаммерс переберет с элем.

Адам не знал, что ответить. Он просто сидел, тупо уставившись на фигуру, которая, казалось, колыхалась в такт движению лампы на подвесе, как будто и сама была подвижным пламенем.

Скажи мне, что ты понял.

Да, — ответил Адам, хотя и не понял, сказал ли он это вслух.

В тот же момент таинственный собеседник исчез.

Адам был весь в поту. Его трясло. Сотрясаясь от дрожи, он не сразу понял, что слышит собственный стон. Однако слезы, недавно обжигавшие ему глаза, исчезли. Теперь не было ни слезинки. Пустая трата энергии и воли. А ведь сейчас он нуждался и в том, и в другом — больше, чем когда-либо. Сейчас нужно было сосредоточиться на ожидании, терпении и планировании.

Когда несколько часов спустя Хаммерс начал заплетаться в собственных ногах от количества выпитого, Адам любезно помог ему лечь в постель в гостинице «Рай Путешественника» и взял у него мешочек с деньгами, чтобы добавить их к своим собственным. Затем он отправился в путь до Бирмингема тихой и спокойной июльской ночью. На рассвете он купил лошадь и упряжь у фермера, который сказал ему, что Бирмингем находится всего в двенадцати милях к востоку. Адам решил поспешить, потому что не хотел, чтобы Хаммерс, который к этому моменту уже мог прийти в себя, отправился за ним в погоню.

Первая курьерская служба, которую он обнаружил в городе, ничего не знала о лорде Карлтоне. Но вторая…

Позвольте мне проверить наши записи, сэр. Кажется, я действительно знаю это имя. Сейчас… Поймите правильно: открывать наши записи постороннему человеку… я бы назвал это бухгалтерской процедурой. Я ведь ясно выразился?

Согласованная сумма была передана через прилавок.

О, да, сэр. Вот имя и адрес, на который была отправлена квитанция о доставке. Лорд Енох Карлтон, дом номер четыре, Камберленд. Очень достойный район, я бы сказал. Могу еще чем-нибудь помочь?

— Спасибо, — сказал Адам. — Вы могли бы подсказать мне дорогу.

Место находилось далеко, к югу от города в районе лугов и холмов. Домов здесь было немного, но все они представляли собой особняки из белого или серого камня с высокими крышами, множеством окон и большим количеством дымоходов.

Наконец, в угасающем послеполуденном свете Адам добрался до указателя, на котором виднелась цифра «4» из выветрившейся бронзы, и вгляделся в тенистую дорогу, которая отходила от главного тракта. Особняка все еще не было видно. Адам погнал лошадь вперед, чувствуя внутри абсолютное хладнокровие.

Прошло еще десять минут, и появился дом — элегантное двухэтажное строение из бледно-серого камня с несколькими дымоходами и садом с кустарниками причудливой формы вокруг. Адам спешился, привязал лошадь к кольцу коновязи, нервной походкой поднялся на четыре ступеньки к входной двери и постучал.

Дверь открыл худощавый пожилой мужчина в темно-синем костюме.

— Да?

— Это поместье лорда Карлтона?

— Поместье лорда и леди Карлтон, — последовал чопорный ответ.

Внутри Адама пронесся поток холодной ярости, однако он сохранил невозмутимое выражение лица и спокойный голос.

— У меня дело к лорду Карлтону.

— У вас есть карточка?

— Сообщите лорду Карлтону, что у меня есть дело, касающееся заведения на вершине Брайерли-Хилл.

Слуга несколько секунд поколебался, прежде чем сказать: «Так и сделаю» и закрыть дверь прямо перед носом Адама. Тот замер и не двигался с места, пока дверь не открыли снова.

— Войдите, — сказал слуга, и сын Черного Ворона переступил порог.

Его провели через устланный синим ковром вестибюль, где висели портреты мужчин и женщин в париках и драгоценностях. Адам подумал, что это, должно быть предки Карлтонов. Затем перед ним открыли еще одну дверь с позолоченной ручкой, и Адам вошел в гостиную, обставленную роскошной кожаной мебелью, резным столом красного дерева и подставкой с открытой Библией под отполированным до блеска распятием на стене.

Джентльмен, поднявшийся с тахты с рисунком пейсли, был одет в шелковый халат, перехваченный красным поясом, а на шее красовался бледно-голубой галстук.

— И с кем же я имею удовольствие… — Енох Блэк замер, как вкопанный, его рука протянулась вперед для приветствия и остановилась. Наверняка он ждал очередного курьера из Брайерли-Хилл. Адам увидел, как кровь отхлынула от лица отца, а глаза сделались огромными от шока.

— Сэр? — окликнул слуга, заметив, что что-то не так. — С вами все в порядке?

Блэк отступил на шаг и оперся рукой о стол, чтобы не упасть.

— Принести нюхательную соль? — спросил слуга. — Или мне позвать леди…

— Нет, — выдавил Блэк. — Не беспокой Делию. Этот… джентльмен… у меня есть некоторые дела, которые мы с ним должны решить. Выйди и закрой дверь.

— Сэр. — Слуга почтительно поклонился, вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.

Отец и сын стояли, молча глядя друг на друга, а часы на каминной полке из голубого сланца отсчитывали секунды.

— Боже, — с натянутой кривой улыбкой произнес Блэк. — Как ты вырос!

Адам молчал, понимая, что сейчас он стал на голову (а то и больше) выше монстра, который его породил.

— Я могу предложить тебе бокал вина. — Блэк направился к маленькому круглому столику, на котором стояли бутылки и бокалы.

— Я не пробуду здесь достаточно долго, чтобы выпить с тобой, — сказал Адам, и его отец снова превратился в соляной столп.

— Боже… Ты теперь и говоришь, как мужчина.

— Ты постоянно взываешь к своему богу, но я сомневаюсь, что ты теперь проповедуешь, отец. Не так ли? — Адам указал на Библию и крест на стене. — А это? Оставил артефакты из прошлой жизни?

— Я все еще соблюдаю правила дня Субботнего, если ты об этом… — Он осекся и застыл с полуоткрытым ртом. — Я не ослышался? Ты сказал «к своему Богу?»

— Так и есть. Я не стану называть эту глупую маленькую басню своей.

— Богохульство! — выкрикнул Блэк, и кровь прилила к его лицу, делая его похожим на раздувшуюся жабу. — Я буду молиться о Божьей милости к тебе!

— Прибереги свой сахарный пирог. — Адам говорил легко и спокойно, хотя его сердце заколотилось, и он почувствовал, как на висках и голове под треуголкой выступают капельки пота. — Я ничего не буду есть.

— Что с тобой произошло?

— Я должен спросить тебя о том же. Знает ли леди Карлтон, что твоя жена… была отправлена в бедлам своим любящим мужем?

— О, так вот, в чем дело! Ты проделал этот путь, чтобы найти меня и шантажировать!

Адам издал короткий едкий смешок в ответ на это замечание. Затем по его лицу пробежала тень, а глаза стали похожи на два дула пистолета, нацеленных на жертву.

— Ты грязный негодяй, — тихо процедил он. — Бросил мою мать в эту адскую дыру, а сам стоишь здесь в шелковом халате, предлагая мне вино и молитвы. Неужели ты совсем не беспокоишься о своей собственной душе?

— Моя душа не запятнана. Я сделал то, что должен был сделать. Твоя мать начала терять рассудок после того, как ты сбежал.

— А я уверен, что ей помогли потерять рассудок, если все это не выдумка.

— Она лишилась рассудка, потому что ты не желал платить свой долг перед правосудием. А теперь посмотри на себя! Обрядился в костюм, который, я уверен, ты не покупал! Во что ты ввязался? Что бы это ни было, еще не поздно приклонить колени и молить о прощении! — Блэк указал на распятие на стене, не подозревая, что в дальнем углу комнаты появилась фигура в пурпурной мантии и капюшоне.

— Я плевал на этот крест! — гордо сказал Адам. — Он не имеет ни силы, ни смысла. Особенно в твоем присутствии.

— Тебя следовало бы повесить за такие слова, ты, жалкий глупец! Да, теперь я ясно вижу, что рассмотрел в тебе тогда и что пытался искоренить. Именно то, о чем сказал Килер: дьявол в душе. И теперь он занимает ее всю…

Дверь открылась.

— Боже правый, что здесь за ссора?

Женщина, вошедшая в комнату, была одета в объемное розовое платье, подходящее для королевского бала. Она шла, тяжело опираясь на трость, пока украшенные драгоценными камнями броши сверкали около ее декольте. В ее седых волосах красовалась усыпанная бриллиантами диадема. Адам в шоке понял, что ей, должно быть, по меньшей мере, семьдесят лет. Ее скуластое лицо выглядело ужасающе из-за обилия белой пудры и румян.

— Делия! — воскликнул Блэк. — Прошу тебя… этот человек и я, мы…

Адам заметил, что фигура в капюшоне переместилась на другую сторону комнаты и теперь стояла за спиной у дряхлой леди Карлтон. Ему показалось, или невидимая голова кивнула?

Возможно.

Адам уставился на ослабевшее ископаемое, затем обвел взглядом комнату богача и самого надменного лорда Карлтона. В памяти воскресли крики обитательниц Брайерли-Хилл и изуродованное лицо матери. Адам будто снова почувствовал хруст ее шеи, ломающейся в его руках.

Да.

Фигура действительно кивнула.

— Дьявол в душе, — сказал Адам, подходя к предмету, который видел у камина. Его сердце перестало сильно биться. Возможно, он немного вспотел под рубашкой, но в остальном он был совершенно спокоен.

Он вытащил железную кочергу.

— Ты даже не представляешь… — прошептал он Черному Ворону.

Прежде, чем Енох Блэк успел поднять руки для защиты, длинные ноги его сына уже были у цели. Адам взмахнул кочергой, и ее крюк врезался Блэку в правый висок, с глухим стуком войдя внутрь. Брызги крови веером разлетелись по столу. Когда Блэк отскочил назад, Адам выдернул оружие, и оно прочертило кровавую борозду на голове его отца, обнажив скулу. Затем кочерга освободилась, и Адам замахнулся снова. В этот момент леди Карлтон обрела голос и заверещала. Второй удар смял череп Блэка, из ноздрей густо хлынула кровь, и он рухнул на колени. Поскольку женщина продолжала кричать, Адам повернулся к ней и нанес удар по голове, который заставил ее замолчать навсегда. Диадема слетела с ее головы, и старуха упала на пьедестал, на котором стояла Библия. Потянувшись за опорой, она схватилась за распятие, то соскочило с верхнего колышка и повисло вверх ногами на стене. Еще один удар по затылку сломал ей шею с отвратительным треском, и мертвое тело осело на пол.

В этот момент в комнату ворвался слуга, и у него было время, чтобы побледнеть от ужаса, прежде чем Адам ткнул заостренным концом кочерги ему под челюсть. Рыдая и пуская кровавые слюни, слуга, пошатываясь, вернулся в коридор. Адам последовал за ним, и, когда мужчина завалился на спину на синий ковер, встал над ним, вытащил кочергу и превратил лицо в кровавое месиво.

Он услышал тихий вздох.

Повернувшись направо, Адам увидел молодую темноволосую девушку в платье с передником. Ее руки были белыми от муки. На вид ей было не больше семнадцати, и она действительно была бы хорошенькой, если б ее лицо не перекосило от ужаса. Она пятилась назад, пока не уперлась в стену, а затем опустилась на колени, подняв белые ладони.

— Пожалуйста, сэр, — захныкала она. — Пожалуйста, сэр!

Не оставляй живых, — произнесла фигура в капюшоне, стоявшая рядом с Адамом.

И это было необходимое требование, которое не получилось бы проигнорировать.

Только так и никак иначе.

Он двинулся на девушку.

— Пожалуйста, сэр! — взмолилась она и заплакала.

Он забил ее до смерти, нанеся четыре удара по черепу, и остановился, прислушиваясь к звукам в доме и пытаясь понять, остался ли здесь кто-нибудь еще. Он ничего не услышал, лишь почувствовал, как у него ноет плечо. Сегодня вечером потребуется какая-нибудь мазь…

Вернувшись в гостиную, Адам обнаружил, что Черный Ворон пытается ползти по полу. Он встал над ним, думая, что никогда прежде не видел такого крупного слизняка. Адам ткнул отца сапогом в бок. Ошеломленные вытаращенные глаза попытались найти своего мучителя, но не смогли.

— Есть три имени, которые запечатлелись в моей памяти, — сказал Адам. — Позволь мне назвать их тебе. Сим. — Он нанес очередной удар по лицу отца. — Хам. — Второй удар раскрошил и без того переломанные кости. — И… о, да… Иафет.

Третий удар не понадобился: беззубые развалины тела отца издали хрипящий удушливый звук, служивший предсмертным хрипом. Однако Адам не стал отказываться от плана и все же нанес удар, после которого тело задрожало на полу и затихло. Остались только часы на каминной полке.

Фигура в капюшоне снова испарилась.

Адам отбросил кочергу в сторону. Ему пришло в голову, что, прежде чем уйти из этого дома, следует найти какую-нибудь сумку и наполнить ее как можно большим количеством денег — нужно забрать все драгоценности, какие он сможет унести и, в частности, бриллиантовую диадему.

Еще несколько мгновений он рассматривал свою работу. Он никогда прежде не чувствовал себя настолько совершенным и настолько свободным. Ему стало любопытно, что готовила кухарка на кухне. Придя туда, он обнаружил, что она раскатывала тесто для сахарных пирожных. Он нашел горшочек кукурузы в сливках с кусочками ветчины, потратил несколько минут на поиски ложки — разумеется, из чистого серебра, — и немного подкрепился, потому что ничего не ел со вчерашнего вечера.

Он взял миску с собой в разгромленную гостиную и, доедая, вдруг уставился на перевернутый крест. Ему показалось правильным осуществить то, что пришло ему в голову — проявить уважение ко всем заинтересованным сторонам.

Он использовал ложку, чтобы нарисовать перевернутый крест на всех трупах, хотя при обилии крови и увечий сатанинский символ едва ли был заметен. Тем не менее, перевернутое распятие довольно красиво алело на застывшем лице леди Карлтон.

Потребовалось еще около получаса, чтобы завершить всю свою работу. Выйдя из дома с сумкой, полной сокровищ и веревкой, чтобы привязать сумку к седлу, Адам вдруг обнаружил, что его друг в капюшоне ждет его рядом с лошадью.

Дело сделано.

Он сказал это или подумал? Адам решил, что это неважно, потому что его слова были услышаны.

Да. Дело сделано, — был ответ.

Ты поможешь мне добраться до Лондона?

Ты и сам знаешь дорогу, — ответила фигура.

Адам завязал мешок и забрался в седло. Фигура в капюшоне просто стояла на месте, как безликий страж. Теперь она казалась совершенно плотной, и сквозь нее ничего нельзя было разглядеть.

— Как мне тебя называть? — спросил Адам вслух.

Ты уже знаешь.

Адам не стал отвечать вслух, но подумал:

Да, я знаю.

Что касается тебя, — кивнула фигура, ее голос звучал то по-мужски, то по-женски. — Если эта тварь называла себя викарием, то ты должен быть…

Кардиналом, — подумал Адам.

Он повернул лошадь прочь от особняка лорда и леди Карлтон. Когда он оглянулся мгновение спустя, Доминуса уже не было. Однако на самом деле он был повсюду.

***

В последующие годы Гэвин Флей обнаружил у себя изнуряющую болезнь, которая отнимала у него не только зрение, но и жизнь. Во время болезненных бредовых припадков он лепетал своему подопечному, что раскаивается во всем, хочет отказаться от своих связей и исповедаться духовнику в надежде, что это спасет его душу.

К несчастью, однажды холодным декабрьским утром Гэвин Флей неудачно упал со ступенек своего офиса на верхнем этаже и сломал шею. Вскоре после этого Адам Блэк узнал, что унаследовал дом, значительное состояние Флея, его кожевенный бизнес, опеку над собранием и почти рабское поклонение его участников.

В конце концов, — напомнил ему как-то Доминус, — шоу должно продолжаться.

Глава двадцать седьмая

Сон Мэтью больше напоминал катание из стороны в сторону на подушечке для иголок. Он проснулся совершенно разбитым и первым, на что он обратил внимание, было плетеное кресло, в котором накануне сидел давно погибший Тиранус Слотер. Поначалу его даже захлестнуло пугающее чувство, что кресло ненастоящее, и все вокруг него — лишь иллюзия, из которой нет выхода. Мэтью казалось, что он теряет почву под ногами.

С трудом взяв себя в руки, он сел на койке и потянулся вперед, дотронувшись рукой до темно-красной матерчатой подушки на кресле — слава Богу, достаточно реальной. Мэтью еще не плясал под дудку собственного сумасшествия, хотя и чувствовал, что недалеко ушел от остального оркестра. Вся эта история с исчезающими татуировками, церковью с корабельным колесом и тревожная потеря памяти Хадсона заводила его в тупик… а теперь еще и визит страшного монстра из прошлого!

Это однозначно было его собственное чудовище, рожденное из… чего?

Мэтью снова лег на койку и уставился в потолок, вспоминая события прошлой ночи. Он был убежден, что разум, лишенный любопытства, увядает. Именно поэтому он не переставал интересоваться деталями, даже если расспросы встречались враждебно. Мэтью подумал, что ночное видение было следствием любопытства, присущего его разуму, который пытался осмыслить то, чего не мог понять. Слотер был одним из самых хитрых и опасных злодеев, с которыми он когда-либо сталкивался. И именно в его образе агрессия разума Мэтью пробудилась и попыталась сделать его более обучаемым… опять же, чему?

Его мучили загадки. Например, стена из белого кирпича в церкви: имена и даты на кирпичах были важны, именно об этом говорил Слотер. И самым любопытным из этих имен было первое, которое имело английское происхождение: Остин. Октябрь 1663 года. Мэтью припомнил другие имена: Понца, Оливетта, Сандрино… они куда больше подходили жителям средиземноморского острова.

Остин? Это имя казалось неуместным.

Мэтью вдруг понял, что потирает пальцы правой руки. На его среднем и указательном пальцах что-то было… какой-то песок — слишком мелкий, чтобы его рассмотреть, но он раздражал. К чему он только что прикоснулся? К подушке с плетеного кресла. Может быть, на ней осталась призрачная пыль?

Мэтью снова сел прямо, решив, что нужно сначала позавтракать, прежде чем… что? Что он хотел сделать этим утром?

Ах, да! Он вспомнил. Расспросить Фрателло и короля Фавора о Колесе Фортуны в церкви. Предпочтительно даже задать вопросы именно королю, потому что теперь, после истории с исчезнувшей татуировкой, в присутствии Фрателло Мэтью чувствовал себя неловко. О каком там корабле говорил Хадсон? Он говорил, что это слово может что-то означать. Что же там было…

Руди. Кажется, это. Больше похоже на имя.

Хотя нет, подождите. Руби! Рубин.

Боже мой, — с тревогой подумал Мэтью. Его мозг — его самое большое достояние — ощущался теперь так, будто Колесо Фортуны сбросило его в грязь. Он встал с кровати и начал одеваться, чтобы выглядеть презентабельно за столом, хотя вряд ли это было необходимо. По правде говоря, его борода постоянно чесалась, и он чувствовал себя таким грязным, как никогда в жизни. Хадсон принял здесь ванну и побрился. Это ведь действительно было? Или это снова игра воображения Мэтью? Все это утро казалось затуманенным, и даже самый незначительный вопрос превращался в неразрешимую тайну.

Он должен был выбраться из этой комнаты. Стены будто надвигались на него.

Одевшись и выйдя в коридор к лестнице, Мэтью внезапно натолкнулся на открывшуюся дверь слева от себя. Одетый в черное Кардинал Блэк вышел из своей комнаты и едва не врезался в него.

— Осторожнее, — буркнул Мэтью с холодным презрением, однако остановился и подождал, пока Блэк пройдет вперед. Ему было некомфортно идти так близко к этому существу, особенно когда оно держалось позади. Мало ли, что могло взбрести ему в голову. А у Мэтью не было планов случайно падать с лестницы и ломать себе хребет.

— Что у вас на уме? — спросил Блэк. — Я имею в виду, что конкретно?

— Идите вперед. Я пойду сзади.

— Что? И по дороге вы столкнете меня со ступенек? Не думаете же вы, что я это допущу?

— Я просто не собираюсь идти впереди вас.

— Я полагаю, — пожал плечами Блэк, — что мы будем стоять здесь, пока мой хозяин не положит конец этому миру в огне и мучениях. Я очень надеюсь, что он начнет с вас.

— Надеюсь, это случится не раньше завтрака. И где сегодня Доминус? Все еще спит в своей адской дыре?

— На самом деле Доминус стоит прямо за вами.

— На самом деле, — с ничего не выражающим лицом сказал Мэтью, — ваше место в вашей собственной адской дыре в бедламе.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Блэк заговорил снова. Его лицо оставалось пустым, но рот на один короткий миг скривился.

— Корбетт, я с большим удовольствием поставлю на вас церемониальную печать, которая вызовет моего благодетеля. У него особый аппетит к разрыванию молодых говнюков на части.

— Звучит грязно, — сказал Мэтью. — Но все, что вы получите, — это навоз на лице, когда обнаружите, что зеркало — бесполезный кусок стекла, если оно вообще существует. Если мы вообще сможем покинуть этот остров. Итак… вы пойдете впереди меня или нет?

— Нет. Идите первым. Я уверен, что там уже почти не осталось поджаренного хлеба, ведь моряки уже разорили стол.

— О, я настаиваю. Только после вас.

Казалось, что этот тупиковый разговор будет продолжаться тысячу лет, однако вскоре со стороны лестницы донесся звук шагов. Сейчас Мэтью был даже рад увидеть Маккавея ДеКея в восковой маске.

— Мэтью! — произнес искаженный голос. Здоровая половина лица зашевелилась. — Я как раз хотел найти вас. Мне нужно переговорить с вами.

— У меня есть, что сказать этому пугалу с черным сердцем, — ответил Мэтью, переводя взгляд на Кардинала. — Убирайтесь!

— С удовольствием. — Блэк отвесил почтительный поклон ДеКею, за которым последовал презрительный испепеляющий взгляд на Мэтью, после чего он двинулся дальше по коридору и вскоре скрылся из вида за поворотом.

— Вам двоим, — настоятельно произнес ДеКей, — нужно наладить взаимоотношения. Вы все усложняете.

Мэтью сдержал смех, потому что не был уверен, что ДеКей шутит. Вид у него был вполне серьезный.

— Хорошо. Я уверен, что мы станем лучшими друзьями. Это будет намного удобнее, когда он решит разорвать меня на части и скормить какому-нибудь демону. Так чего вы хотели?

— Мне нужно ваше мнение. — ДеКей окинул коридор придирчивым взглядом, оценивая, благоразумно ли будет говорить прямо здесь. Сегодня на нем был коричневый костюм и широкополая соломенная шляпа. Мэтью рассудил, что он только что вернулся с улицы, и, судя по блеску восковой маски, день обещал быть жарким. Подтверждая мысли Мэтью, ДеКей сказал: — Я только вернулся с «Немезиды». Никаких новостей от экипажа пока нет.

— Но ведь это… хорошо. Не так ли?

— Ну… это немного странно. Я приказал экипажу как можно строже следить за происходящим. В «вороньем гнезде» день и ночь дежурит наблюдатель с подзорной трубой. Никто не видел никакого движения… на утесах не было видно никого, кто наблюдал бы за кораблем. И дело не в том, что экипаж был невнимателен: никаких разбойников попросту не было. Если б они были, мои люди увидели бы их.

— Возможно, — пробормотал Мэтью. — А возможно, и нет. Если у них есть опыт в…

— Ни один сторож из «вороньего гнезда»,