Книга: Лоскутное одеяло



Лоскутное одеяло

Алла Осипова

Лоскутное одеяло

Я никогда не буду знать достаточно, никогда, чтобы быть совершенно счастливой… Но эти минуты счастья, согласия с жизнью, если их правильно назвать, выполняют роль лоскутно-утешительного одеяла, которое натягивают на обнаженное тело, загнанное и дрожащее от одиночества.

Франсуаза Саган

Я очень люблю лоскутные одеяла. С детства люблю. Сейчас эта рукодельная техника обрела название печворк. Печь — и ворк, что-то теплое, пушистое и уютное.

…Я просыпалась утром и первым делом видела лоскутное одеяло. Вот кусочек с ромашками от маминого старого платья, этот, с медвежатами, от моей детской пижамы, вот кусочек от дедушкиной сносившейся косоворотки, вот тот, плотный, льняной — от бабушкиного синего костюма. Разноцветные лоскутки, собранные вместе, грели меня ночью и навевали сладкие сны. Так приятно утром свернуться клубочком под лоскутным одеялом и еще чуть-чуть погреться в безопасности перед путешествием в большой, холодный мир.

Потом я отворачивалась к деревянной стене, здоровалась с бревнами и остатками сучков на них. Бревна были некрашеные, но гладкие-прегладкие, с прослойками пакли и с причудливыми картинками от спиленных сучьев. Я знала все эти картинки наизусть, но каждый день видела в них что-то новое. Там, в углу, явно просматривался профиль Буратино, а ближе к кровати на стене — как будто фигурка маленького щенка, а самая близкая картинка была похожа на маленький домик, стоящий на лужайке…

Рядом с кроватью висел гобелен «Три охотника на привале». Охотники мне не очень-то нравились. Мне казалось, что они все трое — пьяницы. Я не люблю пьяниц. У них толстые щеки, красные лица, и от них противно воняет, они постоянно задираются и говорят глупости, а иногда плачут, глупо плачут, и мне их совсем не жаль, нисколечко. Мои мама и отчим — пьяницы. Поэтому я живу с бабушкой и дедушкой, в Подмосковье, а они вдвоем пьют себе на свободе, в своем Бирюлеве.

…Я нежусь в тепле, укутанная с головой теплым одеялом, и дышу через маленькую дырочку, и чувствую восхитительный запах, доносящийся с кухни. Бабушка печет блины, а дедушка уже принес пыхтящий самовар, и веселый кипяток льется в фарфоровый заварочный чайник. Дедушка всегда заваривает «Чай со слоном» вместе с малиновыми и черносмородиновыми листочками.

— Дочк, а дочк, вставай, — говорит мне ласково бабушка, — блины поспели.

Я встаю и по некрашеному полу бегу на кухню умываться. Мое лицо смешно отражается в медном умывальнике. Я быстро ем и собираюсь в школу. Идти мне очень далеко, меня провожает дедушка. На улице морозно, за ночь выпало много снега, он такой белый и красивый, что мне хочется его лизнуть, вдруг он окажется сладким, как сахарная вата. Мы с дедушкой почти утопаем в сугробах, в мои валенки уже набился снег, и ноги становятся мокрые насквозь. Это хорошо. Надеюсь, что заболею и не буду ходить в ненавистную школу.

Я обожаю болеть. Тогда я лежу в кровати с температурой, под теплым одеялом, бабушка приносит в кровать куриный бульон, горячий чай с липовым медом и малиновым вареньем, ставит градусник, охает, вздыхает, а потом бережно протирает меня водкой, настоянной на травах. Потом она брызгает на меня святой водой и долго молится. Дедушка насыпает горчицу мне в носки, ходит на станцию в аптеку. Иногда даже приезжает ненадолго мама из Москвы, она привозит новые книжки, конфеты, гладит меня по голове, и мы о чем-нибудь мечтаем. Что может быть лучше? Жаль, что температура у меня быстро спадает и горло перестает болеть. Бабушка и дедушка слишком хорошо меня лечат. Мне кажется, можно потерпеть любую боль или температуру для того, чтобы с тобой вот так носились…

Итак, мы все идем, поскрипывая, удаляясь от дома.

На улице еще темно, не все фонари по дороге горят, но светятся окна ближних домов.

В этих домах тоже пьют чай и едят блины и собираются в школу и на работу. Рядом с нашей дорогой несутся электрички и поезда дальнего следования. В них какие-то незнакомые, разные люди путешествуют, едут туда, где их кто-то ждет, с надеждой на близкое счастье. Мое сердце почему-то сладостно замирает, когда я слышу свистки поездов дальнего следования. Когда я вырасту, обязательно куплю билет в поезд дальнего следования, уеду к морю и найду там свое счастье. Я увижу это счастье, и мое сердце так же сладостно откликнется, как сейчас, когда мы с дедушкой идем вдвоем вдоль железной дороги.

Мы идем по узкой тропинке через заснеженный лес, потом по укатанной широкой асфальтированной дороге. Вдалеке слышен лай собак. Станция уже близко, надо успеть на автобус. Дедушка напевает оперные арии, чаще всего из «Травиаты» и «Руслана и Людмилы». Я их знаю наизусть, потому что он поет каждый день. В первом классе он возил меня на санках, а теперь я уже хожу рядом с ним, как большая. До станции нас провожает собака Жулька. Перед тем как мне сесть в автобус, она отступает и быстро-быстро крутит хвостом, как пропеллером.

В школе мне не нравится. Во-первых, я ничего не понимаю в арифметике. Мне кажется, что мир цифр — это что-то запредельное и недоступное для моего ума. Во-вторых, я не могу отвечать у доски. Выхожу к доске и начинаю что-то мямлить, а потом вообще теряюсь и уже ничего не понимаю, даже если урок знаю хорошо. В-третьих, меня дразнят. Я плохо одета. Поэтому школа для меня — это пытка и каторга. Я люблю только чтение и природоведение. По этим предметам у меня одни пятерки.

После школы я приезжаю на станцию на автобусе. На остановке дожидается дедушка вместе с преданной Жулькой. Она весело лает на подъезжающий автобус, носится вокруг и начинает прыгать на меня. Дедушка, в большой ушанке, завязанной под подбородком, с обледенелыми усами, улыбаясь, отгоняет ее от меня.

— Не ровен час, опрокинешь Анютку, фу! — строго командует он, и мы втроем отправляемся в обратный путь.

К моменту моего возвращения зимой уже темно, и фонари отбрасывают длинные тени на снежную дорогу, а снег вокруг сияет и переливается множеством бриллиантовых пылинок, весело и бодро поскрипывает под нашими валенками. Обратную дорогу я очень люблю.

Дома нас встречает тепло натопленной печки, раскрасневшаяся бабушка ставит передо мной дымящиеся щи и картошку с капустой. За обедом я рассказываю свои невеселые школьные новости. Бабушка сокрушается и подбадривает меня. Потом мы неспешно пьем чай с карамельками. У бабушки есть огромная жестяная банка из-под иностранного печенья. Она туда высыпает конфеты «Клубника со сливками», «Чебурашка», «Барбарис» и перемешивает рукой, как бочонки в лото. Загадаешь — вытянешь конфетку, какая первая попадется под руку. Я не очень люблю сладкое, я люблю соль. Могу опустить палец в солонку и облизывать его, за это мне в детстве часто попадало. Но пить чай с конфетами, сидя вместе с бабушкой и дедушкой у пыхтящего самовара, в теплом доме, где тебя любят, — такое блаженство!

После обеда мы с бабушкой дружно моем посуду, тщательно протираем клеенку на кухонном столе, и я там раскладываю свои учебники.

Потом дед ложится поспать, я ковыряюсь с уроками, а бабушка что-то шьет в комнате под аккомпанемент дедушкиного похрапывания.

После приготовления уроков я немного играю в куклы. Забираюсь в свой уголок, отгороженный столом с низкой свешивающейся скатертью, и забочусь о своих детях. У меня четверо детей, проблем с ними хватает — накормить, переодеть, расчесать волосы двум дочкам, строго повоспитывать двоих резиновых сыновей-озорников. Потом я укладываю всех в кроватки и уютно укутываю маленькими лоскутными одеяльцами.

Я бы с удовольствием еще побыла со своими детьми, но просыпается дедушка. Он долго и обстоятельно пьет на кухне цикорий, и мы с ним идем во двор пилить дрова и таскать уголь, вместе расчищаем снег.

Вечерами мы иногда играем в подкидного дурачка или Акулину. Я почти всегда выигрываю.

— Ну, не может быть, чтобы ты не справилась с математикой, ведь ты так хорошо играешь в карты! Это же почти одно и то же, надо считать! Арифметика и карты — это же логика в чистом виде! — убеждает меня бабушка.

Дедушка играет азартно и все время строго следит, чтобы бабушка не мухлевала.

Бабушка у меня очень добрая, всех жалеет и всегда в хорошем настроении. Единственно, что она не может делать, — это поддерживать тот педантичный порядок, к которому постоянно пытается ее приучить дедушка.

Бабушка однажды случайно уронила в щи проволочную мочалку, она почему-то осела на дно и замаскировалась в зарослях капусты. Так и сварились щи с мочалкой. Потом бабушка вытащила ее как ни в чем не бывало. Я со смехом рассказала об этом дедушке, думала, что он тоже повеселится. Мы с бабушкой с аппетитом съели щи, а дедушка очень сердился и есть не стал, а бабушка почему-то назвала меня «Иуда Искариот», но потом быстро простила. Она не умеет долго сердиться.

Бабушка считает, что микробы от грязи дохнут, и не очень-то обращает внимание на санитарно-гигиенические нормы. Она старается, конечно, но у нее не получается, просто не дано. После бабушки остается творческий беспорядок.

Дедушка, наоборот, невероятный аккуратист. Он всегда сам гладит себе одежду, наводя на брюках острую стрелку, чистит до зеркального блеска сапоги. В сарае у него — идеальный порядок, все инструменты на своих местах, все гвоздики в коробочках и подписаны. Порядок — это единственное, что иногда заставляет дедушку немножко пикироваться с бабушкой. Еще он ее ревнует к Вячеславу Тихонову. Бабушка очень любит Штирлица, вырезала из «Советского экрана» его фотографию, повесила над своей кроватью. Дедушка беззлобно подтрунивает над ней:

— Мань, а ты напиши ему письмо, пригласи к нам в гости, пирогов напеки. А что просто так молиться на портрет, как на икону. А я на время вашей свиданки уйду на рыбалку, вам мешать не буду.

Бабушка делает вид, что сердится, и машет на него рукой.

Вообще-то бабушка молится не Вячеславу Тихонову, а Николаю-угоднику, Иисусу Христу и Казанской Божьей Матери. Три иконы в уголочке покрыты металлическими окладами, и я все норовлю их снять и заглянуть под оклад. Бабушка каждый вечер долго молится. Она шепчет какие-то непонятные слова, крестится и кланяется.

Я — атеистка, пионерка и смеюсь над бабушкой. Недавно в школьной библиотеке взяла книгу Лео Таксиля «Занимательная Библия», где разоблачаются все суеверия. Она молится, а я нарочно громко зачитываю куски из этой книги, стараясь найти что-нибудь как можно более разоблачительное. Я издеваюсь над бабушкой:

— Ну, расскажи, расскажи, где твой Боженька, на каком облачке качается, свесив ножки? А Юрий Гагарин его не видел, и другие космонавты тоже! А ангелы босые ходят или в босоножках? А может еще, в валенках? Нет никакого твоего Бога! Все это глупые выдумки, чтобы держать народы в подчинении!

Бабушка смотрит на меня с жалостью и не спорит. Она молчит, вздыхает и потом ласково говорит, но с укоризной:

— Э-э… Попомнишь еще меня, Анечка… Не богохульствуй, доченька, не ведаешь, что творишь… И Бог есть, и ангелы небесные, и если тебе трудно будет, то можно обращаться к их помощи…

Я недоверчиво смотрю на нее и хмыкаю. Не верю. Вот если бы произошло какое-нибудь чудо, то, может быть, я бы и поверила.

…По выходным бабушка печет пироги. Она встает очень рано, тщательно убирает все волосы под косынку и в особом молитвенном состоянии идет на кухню. Бабушка греет молоко, в толстой керамической чашке разбалтывает дрожжи, энергично просеивает муку через огромное старинное сито и наконец замешивает тесто в голубом эмалированном ведре. Она использует его только для теста, больше ни для чего. Ведро сверху накрывается чистым полотняным полотенцем. Бабушка ставит тесто рядом с печкой, после этого нельзя шуметь в доме, надо говорить шепотом и не стучать дверью. Через пару часов тесто подходит, и бабушка вываливает его, пузырчатое и мягкое, тютюшкает его на большой деревянной доске, подкидывает, лупит, растягивает, гладит и мнет. В это время лучше ее не отвлекать, она вся сосредоточена только на пирогах, колдует над ними, священнодействует. Пироги делаются с капустой, картошкой, пекутся плюшки и ватрушки.

Пока бабушка занята пирогами, я помогаю дедушке расчищать от снега дорожки, мы возвращаемся с улицы раскрасневшиеся и мокрые. В доме стоит потрясающий аромат пирогов — аромат дома, заботы и уюта. Наши вещи сохнут на печке, а мы попиваем ароматный чай из самовара с пирогами, плюшками и ватрушками.

— Никогда еще таких удачных пирогов не было, необыкновенные в этот раз, — хвалит всегда дедушка.

Бабушка довольно улыбается и подливает ему свежей заварки.

Иногда приезжает мама с отчимом. Они пять минут расспрашивают меня о школе, потом мама уходит поговорить с бабушкой, а отчим многозначительно подмигивает мне и сурово говорит:

— Пороть, надо пороть…

Потом он пребольно щиплет меня за руку, и я убегаю от него на улицу, прятаться к дедушке в сарай. Отчим мне не нравится. У него огромная бородавка на носу, подбородок похожий на пятку и торчат жесткие волосы из носа и ушей. Как только мама может с ним спать в одной кровати, не понимаю. От него все время пахнет салом и плесенью. Моя красивая, веселая мама в его присутствии становится жалкой, как нашкодивший щенок, и все время угодливо заглядывает отчиму в глаза, заискивает.

Потом мы все вместе садимся за стол. Мама с отчимом сразу начинают пить водку, закусывать солеными огурцами из погреба и маринованными грибками, в течение часа они становятся глупыми, красными и веселыми и рассказывают глупые анекдоты и сами же над ними смеются. Потом они вдвоем заваливаются спать. Мне хочется, чтобы они поскорее уехали.

Изредка мама приезжает одна. Тогда я ей очень рада и прыгаю от счастья до потолка. Она привозит много вкусной еды и играет со мной в разные настольные игры. Иногда мама помогает мне сшить куклам новые платья. Мы ходим с ней в магазин на станцию, и она иногда покупает мне новую одежду и обувь. Мы даже с ней ходим в кино. Смотрели фильм про Клеопатру, мне понравилось. После фильма мама отправляется к соседям. Я умоляюще смотрю на нее и прошу:

— Мамочка, только не пей!

Она кивает, говорит, что заскочит только на минутку, повидаться, но возвращается через три часа пьяная, красная и противная. Она пытается меня поцеловать. От нее пахнет водкой и луком. Но я уворачиваюсь и горько кричу ей:

— Ты же обещала, обещала, обманщица! Не верю тебе больше!

Мама плачет пьяными слезами, горько всхлипывая и размазывая черную тушь по щекам. Тогда она становится похожей на Арлекино. Мама громко икает, шатаясь входит в дом, тяжело плюхается на топчан и засыпает в сенях. Бабушка снимает с нее ботинки, укрывает одеялом и шепчет:

— Бедная моя, горемычная… Доченька моя… Эх, Ритушок-петушок… Как тебе не везет…

Она ласково гладит ее по голове, целует в волосы и запрещает мне шуметь.

…В молодости моя мама была очень красивой, яркой женщиной и талантливой художницей. Она самостоятельно поступила в Строгановское училище, без репетиторов и взяток. На первом курсе мама была одной из самых успешных студенток и даже выиграла первое место на каком-то ректорском конкурсе молодых талантов. Летом после первого курса она пошла с подружками в Парк культуры. В комнате кривых зеркал она встретила моего отца. Какие могут отношения сложиться между людьми, если они познакомились в комнате кривых зеркал? Кривые, косые и иллюзорные. Папа работал таксистом, он был на десять лет старше мамы. Страсть захватила их и закружила в своем вихре. Мама не смогла больше рисовать. Все ее творческие и человеческие силы ушли в любовь. Она забеременела мной. Папа, как настоящий благородный человек, сделал маме предложение и переехал в двухкомнатную квартирку в Бирюлеве, к маме и ее родителям.

Поначалу он очень хорошо играл роль любящего мужчины, но свадьбу почему-то все время откладывал под разными предлогами. Когда мама была на седьмом месяце беременности, папа внезапно сказал:

— Рита, я нужен своей стране. Я уезжаю на БАМ. Общественное должно быть выше личного. Мне душно в мещанском быту вашей семьи, среди пирогов и квашеной капусты. Свадьбы не будет.

Собрал нехитрые пожитки — и был таков. Он сбежал очень удачно — дедушка и бабушка жили в деревне, чтобы не мешать молодым.

— А как же ребенок? — растерянно прошептала мама, когда за ним хлопнула дверь. Она прекрасно знала — как. Мама наполнила ванну теплой водой, выпила бутылку водки и вскрыла себе вены. Ее и меня спасла соль. Вернее, ее отсутствие.

Соседка по лестничной клетке закатывала огурчики, и ей не хватило соли. Она наверняка знала, что мама дома, потому что в панельных домах отличная слышимость. Соседка стала звонить в дверь, ей никто не открыл. Она знала, что мама беременна, заволновалась и на всякий случай вызвала милицию. Маму и меня спасли в последнюю минуту. Так что соль и бдительная соседка явились для меня ангелами-хранителями. Моей маме присудили гордое звание мать-одиночка. Я никак не могу понять, почему в нашей стране женщину, уже пострадавшую от мужской подлости и безответственности, унижают еще и этим несоответствующим названием. Она-то как раз и не одиночка, ведь женщина остается вдвоем с ребенком. Было бы правильнее назвать мужчину — неотец-одиночка, а женщину мать-героиня. Это намного точнее.



Я никогда не видела своего отца, даже на фотографиях. Мама сожгла все его снимки.

Я знаю только, что его звали Николай и был он высокого роста.

Мама запретила дедушке искать моего отца, а он мог бы, ведь работал в милиции и обладал определенными связями в своем ведомстве. Мама была гордой и не могла простить и забыть предательство любви. Она так и не оправилась от удара. Строгановка пошла побоку. Мама забывалась только в выпивке. Боль временно притуплялась, и она заводила новых кавалеров, которые могли временно скрасить ее одиночество. Это были собутыльники и друзья на несколько часов. Казалось, она обезумела от боли. Мама снова и снова возвращалась в Парк культуры и всматривалась в гуляющих там мужчин. Она ждала, что произойдет чудо и, как в банальных мелодрамах, принц вернется туда, где они когда-то встретились… Мы с ней часто там гуляли, мама выглядела отрешенной и постоянно ждала, ждала, жадно вглядываясь во всех проходящих, рассеянно отвечая на мои детские вопросы.

Шли годы. Мама уже не была столь красива и молода. Работала она в соседнем гастрономе. Периодические запои накладывали отпечаток на ее лицо. И тут она встретила отчима. Его звали Павел Алексеевич, он отоваривался в гастрономе у самого директора, который припасал дефицитную колбасу, масло и шпроты. Павел Алексеевич работал в мебельном магазине, так что бартер между магазинами был весьма взаимовыгодным.

Директор магазина знал, что мама ищет своего нового принца. Он также знал, что Павел Алексеевич бездетный вдовец и ищет себе подругу жизни, то есть является потенциальным принцем для мамы. Добрый директор познакомил две одиноких души. Через некоторое время мама и Павел Алексеевич стали жить вместе. Он был старше ее на семнадцать лет и сразу поставил себя. Мама вцепилась во вдовца с неистовой силой обожания, угождала как могла, заискивала, чистила ботиночки, подсовывала лучший кусочек и очень надеялась, что рано или поздно он женится на ней. Официально.

Мама, как девочка-подросток, мечтала о фате, марше Мендельсона и обручальном колечке на пальце. Но если человек уж слишком сильно чего-то хочет, то он этого никогда не получит. Слишком уж сильно ничего хотеть нельзя. Если слишком сильно сдавить синюю птицу удачи в тесных объятиях, то, скорее всего, она задохнется насмерть или, сильно поцарапав на прощание, вырвется и улетит.

Павел Алексеевич очень быстро принял игру в кошки-мышки и не торопился в загс.

Он много лет водил маму за нос, капризничал и очень хорошо понимал, что мама никуда от него не денется. Кроме того, его безумно раздражала я. Самим фактом своего существования. Я неправильно ела, ходила, садилась, дышала. Мама, моя любимая мама, на все сто процентов была на его стороне.

Все эти подробности я узнала намного позже, от дедушки, а пока пьяная мама спит в сенях, слегка похрапывая, а я тихо сижу в уголке и рисую черными акварельными красками злые картинки. Мне нравится рисовать отчима на виселице, с его бородавкой и жирными щеками. Он болтается, как толстая сальная сосиска. Очень похоже! Я кусаю губы и приговариваю:

— Вот кого надо побольше пороть… Сделать из него отбивную… Тогда мамочка перестанет пить и будет со мной…

Когда мне было пять лет, отчим и вправду порол меня. Я случайно назвала маму «дурочка», в игре, совсем не оскорбительно, даже нежно. Отчим услышал это и решил проявить свои излюбленные педагогические приемы. Он ринулся в атаку, здоровый, толстый дядька. Бычьи глаза отчима страшно налились кровью, он мгновенно вытащил огромный ремень из своих брюк и несколько раз больно и зло стукнул меня. Это было не только больно, но и унизительно. Я изо всех сил пыталась увернуться, извивалась, пыталась укусить его, но силы были неравны. Мама, моя любимая мама, меня не защитила, я кричала от ужаса и смотрела на нее, а она даже не встала со стула, глядя прямо перед собой в никуда, как будто замерла в параличе. Наверное, она не хотела с ним ссориться, боялась ему перечить. Мама всегда перед ним заискивала, становясь какой-то неестественной и глуповатой. После экзекуции я забилась в кровать и описалась. Я потом всегда писалась по ночам, когда оставалась у них в Бирюлеве, даже когда выросла, а у бабушки с дедушкой — никогда. Я чувствовала себя мерзкой вонючкой и никогда не хотела у них оставаться даже на одну ночь. После этого я поняла, что больше не умею смеяться. Улыбаться могу, а смеяться — нет. Не получается. Но человеку смеяться совсем не обязательно, правда? Некогда мне смешинки-то гонять, дел невпроворот.

Моя жизнь у бабушки и дедушки подчинялась строгому природному течению, в котором у меня были важные обязанности.

Январь мы не будем считать — в январе праздновали Новый год, катались с дедушкой на санках с большого бугра, на лыжах у дальнего пруда и в лесу — словом, забавлялись на воздухе. Так чудесно в солнечный морозный день ехать по заснеженному лесу, упруго отталкиваясь палками и скользя по лыжне, проложенной дедушкой. В феврале мы начинали заниматься семенами и рассадой, намечали план посевных работ. По вечерам мы с бабушкой наклеивали семена моркови и петрушки на длинные серпантиновые ленты, а потом их оставалось только раскатать и полить. Нужно также приготовить семена для рассады и запасти молочные пакеты, где она вырастет.

Весной мы с дедушкой сгребали листья на участке, жгли костры, белили яблони, копали грядки, удобряли землю. В майские праздники сажали картошку, ее надо было посадить много, чтобы хватило на целый год не только нам, но и маме с отчимом. Мы с дедом копали грядки на скорость, это очень захватывало.

У дедушки было несколько ульев с пчелами, он постоянно возился с ними, надев свою смешную шляпу с густой вуалью. В это время мы с бабушкой плотно закрывали все двери и окна и пережидали пчелиные пляски. К медовому Спасу у нас обычно скапливалось много банок меда. Я любила только мед в сотах, которые можно было долго-долго жевать.

Весной зацветала сирень, и ее душистая пена окружала со всех сторон наш маленький домик. Дедушка специально высадил в свое время сирень особым образом — вначале росли деревья с белыми гроздьями, потом шли розовые, фиолетовые и заканчивались темно-лиловыми, почти черными. Это выглядело необыкновенно красиво. Я ходила вокруг деревьев и искала цветы с пятью лепестками и немедленно их съедала, загадывая разные детские желания. Потом приходила пора цвести яблоням, вишням и жасмину. Воздух рядом с домом становился густо пропитанным волшебными ароматами, а вокруг цветов жужжали насекомые, прилежно опыляя наши цветы.

Потом надо было все посадить, поливать и ухаживать. Опять же усы у земляники обрезать и за другими культурами проследить. Несмотря на то что дедушка придумал новую конструкцию возвышенных грядок, сорняки все время мешали нашему саду и огороду, и мне приходилось уделять им много внимания. Это была моя забота — прополка.

Я любила сажать цветы. Дедушка всегда говорил, что у меня очень легкая рука — палку могу посадить, и она зацветет. Но у меня был маленький секрет. Я всегда говорила с цветами, как с друзьями, пела им песенки. Больше всего я любила розы и могла возиться с ними часами, разговаривая и рассказывая им обо всем на свете. Розы расцветали и кивали мне прекрасными душистыми и завитыми головками: «Да, да, мы понимаем… Да, да…»

Летом моя жизнь становилась совсем хорошей. Приезжала моя подружка — дачница из соседнего дома. Ее звали Света, мы вместе с ней ходили гулять на луг, катались на велосипедах, ездили за хлебом и молоком на станцию. Иногда нас отпускали купаться на дальнее озеро за деревню. Мы ходили через прозрачную березовую рощу, мимо деревенского кладбища, через поле и луг. Со Светой мы обсуждали все вопросы на свете, мечтали о будущем. Света хотела стать модельером, а я хотела стать похожей на певицу Алину Айвазовскую. Мне все равно, кем я буду. Главное — быть похожей на Алину. Как бабушка влюблена в Штирлица, так и я влюблена в Алину. Она из Ленинграда, такая вся утонченная, элегантная, аристократичная, неземная. Наверное, совсем не пьет. Она так красиво одевается! Я вырезала все ее фотографии и статьи о ней и вклеивала в свой секретный альбом. Только Светка знала об этой моей тайне. Она советовала мне со всей серьезностью:

— Ну так тебе нужно поступать в музыкальную школу и становиться певицей, как Алина, вот и все дела.

— Да нет, ты не поняла… Я не хочу быть певицей. Я просто хочу стать такой, как она. Ну, как женщина… стройной, красиво одеваться, делать разные прически… Чтобы тайна какая-то была. В ней же есть какая-то тайна, правда?

— Не знаю, певица как певица, мне даже не очень-то нравится, не обижайся… я все равно больше Пугачеву люблю…

Я обижалась, что моего кумира не оценили, но быстро все прощала Светке. Кому-то нравятся конфеты «Чебурашка», а кому-то карамель «Взлетная». Все равно я обожаю свою Алину Айвазовскую.

Еще я мечтала выйти замуж за доброго мужчину и родить ему четверых детей, двух мальчиков и двух девочек, по числу моих кукол. Жить мы, конечно, будем в доме, а не в квартире, ведь какая жизнь в квартире. Одна маета.

Мы со Светкой доходили до пруда, купались и загорали на берегу. Пруд был огромный, его берега нависали и отражались ярко-зеленой водой с растущими кое-где березами и ивами. На противоположном берегу высился бугор, там начиналась деревня Тополино. На бугре белела деревенская церковь. Она отражалась в воде, это было очень красиво. Мы долго купались, а потом неторопливо возвращались обратно.

Вначале шли по лугу и собирали цветы, плели венки и валялись на траве, вглядываясь в проплывающие пушистые облака, напоминающие сахарную вату, которую однажды купила мне мама в парке Горького. «Облака, белогривые лошадки», — шепчу я себе под нос. Мы со Светкой лежим молча, совершенно расслабленно и постепенно сливаемся с небом и землей. Нежные солнечные лучи, проникающие сквозь пролетающие облака, легко ласкают своим теплом тело, и так приятно вдыхать аромат нагретой травы и земли. Вокруг нас живет в траве целый мир — бегут куда-то по делам торопливые букашки, тренируются в хоровом пении кузнечики, пестрые бабочки прилетают на свидание к цветам, гудят сытые, тяжелые жуки. Так можно лежать очень долго, и непонятно, спишь ты или не спишь, потому что все вокруг завораживает и кажется волшебным и прекрасным. Я смотрю на облака, и мне представляется, что все мои чувства проникают через них и улетают куда-то вверх разноцветными, легкими воздушными шариками или мыльными, радужными пузырями, а я остаюсь лежать на лугу легкая-легкая, точно без тела. А вдруг все-таки бабушкин Бог существует?

Иногда мы выбираем в роще самую красивую и добрую березу, прислоняемся к ней плотно-плотно спиной, как будто сливаемся с ней и представляем, что наши ноги превращаются в корни, а земля под ними — это огромная губка, которая высасывает из нас все плохое, все беды и разочарования, всю боль и обиду, оставляя только хорошее и светлое. Возвращаемся легкими, чистыми и уставшими.

Домой я притаскивала букеты полевых цветов, землянику и мелкую дикую малину. Мы с бабушкой варили варенье из ягод в огромном медном тазу, и она всегда давала мне полизать первые пенки с варенья.

Осенью мы собирали урожай. Закатывали с бабушкой банки огурцов, помидоров и кабачков. Обычно было много яблок. Мы с дедушкой бережно раскладывали их по террасе, и в доме стоял необыкновенный фантастический яблочный дух. После того как яблоки перерабатывались в компоты, варенье, повидло и укладывались на хранение в погреб, деревянная терраса все равно долго хранила яблочный дух. Мне очень нравилось устроиться на ароматной террасе, тепло укутаться пледом в кресле и читать сказки Андерсена, мечтательные повести Грина, романы Дюма.

Потом начинались другие осенние заботы, копали картошку и квасили капусту. Так что скучать мне не приходилось.

Иногда мы с дедушкой ездили в Москву за покупками. Раньше он работал в милиции, но, как я поняла, в милиции такие честные простаки, как мой дедушка, не нужны. Видимо, с ним случилось что-то не очень для него приятное, и дедушка никогда ничего не рассказывал о своей работе. Может быть, там были какие-то секреты. Эта тема не обсуждалась у нас в доме. Я только знаю, что мой дедушка — не робкого десятка. Однажды мы ехали с ним в электричке, и в вагон вошел пьяный здоровый мужик в разорванной куртке. Он громогласно стал задираться к молодой женщине, которая с маленьким ребенком сидела около выхода в тамбур. Весь вагон в ужасе замер, все вагонные мужчины резко сделали вид, что оглохли, ослепли и вообще давно спят мертвецким сном.

Ситуация накалялась с каждой минутой. Мужик сильно толкнул бедную женщину и сказал ей ужасно оскорбительную фразу. Вагон молчал, а задира все больше и больше распоясывался. Будь я мужчиной и умей драться, то просто немедленно шарахнула бы этого омерзительного мужика по морде. К сожалению, тогда я была только одиннадцатилетней худенькой девочкой. Тут мой дедушка, сухонький усатый старик, спокойно встал со своего места и потихоньку подошел к пьяному громиле.

— Иди-ка сюда, — обратился дедушка к пьяному. — Мне нужно с тобой поговорить.

Забияка встал огромной горой перед дедушкой и угрожающе навис над ним, дыша в его лицо перегаром.

— С какого рожна я буду разговаривать с тобой, старый хрен?

Дедушка улыбнулся лучезарной улыбкой.

— Ты «Пшеничную» пил или «Столичную»? — спросил он, и глаза его засветились любопытством.

— Я пил самогон, — прорычал тот в ответ. — И это тебя совершенно не касается!

— О, самогон — это просто прекрасно! — ответил мой дедушка. — Просто прекрасно! Видишь ли, я с моей бабушкой люблю гнать самогон. У меня есть даже специальное, особое устройство для самогона, совершенно необыкновенной конструкции. Этот аппарат подарил мне мой старый друг. Очень известный изобретатель. Он работал над ним много лет. И наконец добился того, что самогон из него получается просто прекрасным. Мы с бабушкой холодными вечерами берем немного самогона, садимся на террасе и пьем его с нашими консервированными огурчиками и любуемся на наши яблони. Очень приятно вечером, после всех трудов, выпить немного своего собственного самогона и согреться! А я люблю иногда запить самогон томатным соком. Ты любишь томатный сок? Говорят, он очень полезен для мужского здоровья. — Дедушка взглянул на задиру, и в глазах его появился озорной огонек.

Пока пьяный слушал слова моего старика, его лицо постепенно смягчалось, а кулаки медленно разжимались. Он удивленно, чуть приоткрыв рот, смотрел на деда, слегка покачивая в такт своей лохматой головой.

— Да, — сказал он, — я тоже люблю томатный сок. С солью, и черным хлебом, и с борщом. — Его голос стих. Он уже казался просто нашкодившим мальчиком.

— Понимаю, — закивал дедушка, — и я уверен, что у тебя прекрасная жена, которая ждет тебя дома и готовит борщ.

— Нет, — ответил мужик, — моя жена умерла. — Тихо покачиваясь вместе с поездом, огромный детина зарыдал, размазывая грязь и слезы по лицу. — У меня нет жены, у меня нет дома, у меня нет работы. Мне так стыдно за себя, я — сволочь. — По его щекам катились слезы, и спазм отчаяния пробежал по телу.

— Да, — сказал дедушка, вздохнув, — тебе и вправду нелегко, сынок. Присядь со мной и расскажи мне все.

Дедушка сел на лавку, а мужик присел рядом и близко склонился к плечу старика грязной, кудлатой головой. Дедушка ободряюще похлопывал горемыку по плечу и что-то говорил ему на ухо. Так мы и доехали до Москвы. На прощание мужик обнимал дедушку и чуть не целовал его. Дедушка пригласил его приехать к нам в гости и дал наш адрес. Но конечно, мы больше никогда не увиделись с этим несчастным пьяницей. Тогда я поняла, что не обязательно силой идти на силу, а можно агрессию укротить добром и лаской.

Так мы и поживали с дедушкой и бабушкой в нашем маленьком домике, подчиняясь ритмам природы и всем ее законам и изменениям. Школа для меня была по-прежнему подобием маленького ада. Даже не хочется рассказывать все школьные ужасы. По-прежнему у меня не было подруг, кроме летней Светы. Зато я возвращалась в свой маленький рай, где меня ждали ласка и тепло. Так шли год за годом, без особых событий и перемен.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, мама с отчимом разбились на машине. Я долго не могла в это поверить. Мне казалось, что я виновата в этом. Я так мечтала о смерти отчима, мне так хотелось, чтобы он исчез с лица земли тем или иным способом. Он исчез, но мою мамочку захватил с собой. Отчим снова отобрал ее у меня.

На похороны меня не взяли, поэтому мне все время казалось, что мама скоро приедет. Но она не приезжала… Я стала сиротой, но в моей жизни мало что изменилось. У меня были мои любимые бабушка и дедушка.

Прошел почти год. Бабушка за этот год разучилась улыбаться, каждую ночь плакала, перестала есть и очень сильно похудела. В один из хмурых, серых дней она, печально глядя в окошко из кухни на дорогу, сказала:



— Все стало неинтересно… Нет у меня больше мочи. Я устала… Простите меня. Хочу к Рите. Я ей там нужна.

Ее кожа постепенно становилась желтой и сморщенной. Дедушка отвез ее в больницу, и там ей поставили диагноз «рак желудка» и сразу взяли на операцию.

Когда дедушка вернулся из больницы, он со слезами на глазах рассказывал:

— Доктор сказал — главное, чтобы она проснулась после операции, чтобы сердце выдержало… Сердце у нее с рубцами, оказывается… Инфаркты были, а она никогда не жаловалась, бедная.

Мы крепко обнялись с дедушкой, и я почувствовала, как быстро намокают от слез его седые усы.

— Дедушка, дедулечка, миленький, мне так страшно! Обещай, что ты не бросишь меня, что ты никуда не денешься! — Я сжала его с такой силой, что у деда хрустнули кости.

— Анютка, я не оставлю тебя, дочка, ни за что, не бойся. Да и бабушка, бог даст, оклемается. Медицина-то наша о-го-го куда ушла, может, вылечат. Ты это, того, будь пока за хозяйку, отвлекись, посуду помой, приготовь что-нибудь, так и легче станет, — ответил дедушка, освобождаясь из моих объятий. Он ушел на улицу и принялся ожесточенно сгребать листья.

Утром дедушка уехал в больницу, а я осталась одна. Сердце барахталось в тревожной вязкой тревоге, губы онемели и потрескались. Я подошла к бабушкиным иконам и встала перед ними на колени:

— Боженька, прости меня за все! За Лео Таксиля и «Занимательную Библию», прости, что я так смеялась над бабушкой! Пожалуйста, если ты есть, пусть моя бабушка проснется после операции, пусть она только проснется! Я покрещусь, я буду в тебя верить, я сделаю все для тебя, Господи! Только пусть она проснется, оставь мне ее! Божья Мать, вы забрали уже мою маму, оставьте мне бабушку, пожалуйста. Она же такая хорошая! — Слезы текли у меня по лицу, и я даже их не вытирала, — Господи, если хочешь, пусть я никогда не буду похожей на Алину Айвазовскую, пусть у меня никогда не родятся дети, о которых я так мечтала, пусть! Только бабушка пусть проснется после операции! Ну, пожалуйста!!!

Я вспомнила, как крестилась бабушка и как она кланялась, стоя на коленях.

Я молилась и плакала, молилась и плакала. Потом я сняла иконы со стены, прижала их к своему сердцу и снова молилась, умоляла, обещала, каялась. Так продолжалось очень долго. Потом я повесила иконы на место и вышла во двор. Я встала на колени и подняла руки к небу с той же просьбой:

— Миленький мой Боженька, пожалуйста-препожалуйста, пусть бабушка проснется, я верю в тебя, и она верила, ну пожалуйста!!!

Я молилась и стояла с поднятыми руками. Всматривалась в это высокое, серое небо, затянутое безразличными, хмурыми тучами, и умоляла Бога сжалиться над моей бабушкой. В эту минуту я увидела какой-то луч, мне показалось, что это луч солнца, но солнца не было. Этот тоненький луч коснулся моих рук, и они вдруг стали невыносимо горячие, как будто их согрели каким-то мощным прожектором. Потом луч исчез, и я подумала, что начинаю сходить с ума от горя. Но ощущение приятного жара в руках не исчезало. Руки вибрировали и горели, как будто их подключили к электрическому току.

Вскоре вернулся дедушка и радостно сказал, что операция прошла успешно, доктор очень доволен, а бабушка пока лежит в реанимации, но скоро ее переведут в палату и мы сможем ее навещать. Я прыгала до потолка от счастья: Бог услышал меня, моя любименькая бабушка будет жить!

Вечером я перекрестилась и горячо поблагодарила Бога. Я пообещала ему, что теперь буду верить в него и выполнять все его заповеди, буду хорошей-прехорошей.

Через несколько дней я поехала в больницу навестить бабушку. Она лежала такая маленькая в огромной белой кровати, и в ней торчали какие-то трубки, даже в носу. Кожа на ее лице была серовато-желтого цвета, а черты заострились. Мое сердце болезненно сжалось.

Бабушка улыбнулась мне слабенькой улыбкой и посмотрела на меня звездными голубыми глазами. Я села рядом с кроватью и взяла ее за руку. Она сразу же немножко порозовела и шепотом спросила:

— Как вы там без меня?

Я с жаром стала рассказывать, что теперь верю в Бога, что я молилась, покрещусь и стану очень-очень хорошей.

— А ты и так крещеная, Анечка. Я еще в детстве тебя окрестила, тайно, чтобы у тебя в пионерах не было неприятностей. Слава богу, теперь мне ничего уже не страшно!

Знаешь, моя любимая девочка, отпусти меня… Ведь это ты меня держишь… За одну руку ты меня держишь, а за другую мама твоя держит… но она слабенькая, и я там ей нужнее, она зовет меня, и мне надо возвращаться домой. Здесь я все отработала. Теперь я за тебя спокойна, Анечка. Ты — сильная, ты все сможешь. Я в тебя верю. Только не пей никогда, ни капли, и ничего в жизни не бойся. У тебя все будет как следует, поверь. Отпусти меня к Рите, пожалуйста, и не убивайся по мне особенно… Береги деда, не бросай его. Вы же такие с ним друзья.

Бабушка высвободила свою сухую, сморщенную руку, такую родную и знакомую со всеми прожилками и венками, закрыла глаза, глубоко вздохнула, и я приняла ее последнее дыхание. Слезы ручьями потекли по моим щекам, но я отчетливо осознала, что это тело — только оболочка, как пижама, надетая на душу. Просто бабушка сняла свою пижаму и вылетела из нее вместе со своим последним дыханием.

…Я не могла плакать. И не могла дышать. Я посмотрела в окно и увидела гуляющих по больничному парку людей. Они по-прежнему ходили, некоторые улыбались и даже что-то жевали, сидя на лавочках.

Как это они еще могут ходить, улыбаться, есть? Она же умерла… Как может быть так, что нужно передвигать ноги, на что-то смотреть, вдыхать воздух? Зачем это все? Разве я смогу теперь жить? Как? Подоспевшие медсестры заглядывали мне в глаза и предлагали выпить успокоительное, но глаза мои были сухими. Они стали суетиться, пригласили врача, что-то писали, трогали бабушку за шею, оттягивали веко. Так буднично и спокойно, как будто это была кукла. Я посмотрела на прикроватную тумбочку. Там лежали бабушкины очки с прикрученной розовой резинкой. Я вспомнила, как она вечно их искала, а они оказывались у нее на лбу. Я видела ее беленькую чашку с полевыми цветочками и ее последнюю книгу, которую она собиралась почитать после операции. Она называлась «Встреча на далеком меридиане».

— Обязательно встретимся на далеком меридиане, — прошептала я себе под нос и пожала в последний раз ее безжизненные, холодные пальцы. Медсестры пытались меня увести, дать валерьянки, но я не могла оторвать взгляд от ее лица, которое казалось таким успокоенным и полным какой-то гордости, словно она с честью выполнила очень важную миссию.

Бабушку увезли, закрыв ее лицо простыней. Просто как кулек, обычный кулек. Ее увезли от меня совершенно одну. И я тоже осталась одна. Нет, не одна. В коридоре плакал дедушка, и его слезы катились в седые усы. Он выглядел маленьким, худым и жалким. Мы обняли друг друга так яростно, как будто вцепившись в последнюю доску, утопая в бушующем море.

Я не знаю, как можно было пережить эту боль. На какое-то время я просто отупела и превратилась в робота. По-прежнему я не могла плакать. Только пила воду и ела соль, и от этого все внутри горело огнем, и эта боль в животе на несколько секунд уменьшала невыносимую боль в груди.

Как ни странно, я не убивалась. У меня осталось чувство легкой печали, а когда мы возвращались с кладбища, то я совершенно явственно услышала в своей голове бабушкин голос, как будто где-то близко-близко включили радио. Она словно тихонечко напевала внутри меня такие слова:

Мне нравилось на этом свете жить,

Играть, есть кашу, прыгать, рисовать

И плюшевого мишку ночью обнимать,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

Учиться в школе, думать и читать,

Ходить в кино и обо всем мечтать,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

Петь песни, плавать, танцевать,

Любимого мужчину ночью обнимать,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

Родить ребенка и его кормить,

И на свою работу каждый день ходить,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

Варить варенье и цветы сажать,

И ночью одеялом внучку укрывать,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

Проснуться утром и еще дышать,

И руку на прощание пожать,

Мне нравилось на этом свете жить.

Мне нравилось на этом свете жить,

И в голубой вершине над землей летать,

На вас смотреть, любить и хохотать,

Мне нравилось на этом свете жить…

Аня, Аня, не печалься, мне хорошо… Не плачь, не плачь…

А может быть, мне все это приснилось, потому что я уже не понимала, где явь, а где сон, где живые, а где мертвые. И я не понимала, жива ли я сама или уже нет…

После этого ничего подобного не случалось, только иногда во сне я видела бабушку вместе с мамой, как они пьют чай из огромного пузатого самовара, сидя за столом на зеленом лугу среди ромашек и клевера, и весело смеются, а потом уходят в лес за грибами с огромными плетеными корзинами. Обе были одеты в яркие летние сарафаны и радостно махали мне рукой на прощание, уходя по извилистой тропке среди берез, через косогор…

Я не знаю, что дало мне силы выжить в тот период. Наверное, мозг стал защищаться и превратил меня в робота. Я чисто механически вставала, шла в школу, отсиживала положенные уроки, почти ничего не понимая на них, возвращалась, делала все необходимое по хозяйству, падала замертво в кровать и спала без сновидений.

Несколько раз меня вызывали к себе на разговор завуч и директор школы, они, видимо, жалели меня, добивались, чтобы я как-то влилась в коллектив, развеялась, но любое общение со сверстниками заканчивалось для меня болью, в той или иной форме. Каждый день находился кто-нибудь из ребят, кто безобидно подшучивал или, напротив, злобно издевался надо мной. Я все время вспоминала фильм «Чучело» и, сжав зубы, молилась про себя за обидчика: «Не ведают они, что творят».

Дедушка настаивал, чтобы я продолжила обучение в школе, переехав в Москву, но я твердо решила дотерпеть с горем пополам до выпускного вечера, уйти из ненавистной школы и поступить в медицинское училище.

Я старалась ни с кем не общаться, не ходила на дискотеки, вечеринки и даже на выпускной вечер не пошла.

После смерти бабушки дедушка пришел в себя не скоро, но у него было слишком много неотложных дел, чтобы позволить себе долго печалиться и убиваться. Он для меня остался единственным родным человеком и понимал меру своей нелегкой ответственности.

Через полгода нас постигла другая печаль: наш дом стоял в том месте, где планировали проложить стратегическую дорогу, и его должны были снести. Это было тяжело. Но за последнее время мы с дедушкой так привыкли к потерям, что просто приняли смиренно этот факт. Нам дали большую компенсацию, целых девять тысяч рублей. Мы отремонтировали квартиру в Бирюлеве, дедушка купил мне новую одежду, цветной телевизор «Темп», холодильник и стиральную машину «Вятка». Все остальные деньги он положил на книжку и торжественно объявил, что может нанять мне репетиторов для подготовки в институт. Однако судьба и здесь зло посмеялась над нами — пришел 92-й год, и все наши сбережения превратились в дым.

Дедушка почти обезумел, он не спал ночами, вскакивал и проклинал новое правительство. Я давала ему валерьянку, и он пил ее жадными глотками. На ночь я читала ему книгу Иова Многострадального и умоляла успокоиться и надеяться на лучшее. Дедушка немного успокаивался, а потом снова, всклокоченный, вскакивал и кричал:

— Ельцин, гад, обокрал, рыжий обокрал! Гады, гады! Мишка-меченый предатель! Всю Россию Америке предал! Тоже мне нобелевский лауреат мира! А сколько из-за него крови и слез пролилось, что сосед на соседа войной пошел! Армяне с азербайджанцами, грузины с абхазцами! Всего лишился, воры поганые, сами жируют, а простой народ обирают! Лягу на Красной площади и буду голодать, пока мне деньги не компенсируют. Ельцин, китайский лазутчик. Мало он с мостов падал, зараза! Вор и пьяница!

Я гладила его по голове, а он плакал горькими стариковскими слезами. Потом он устроился вахтером на крупный завод и немножко успокоился. У него появилось важное и ответственное дело, которое он старался выполнять как можно лучше.

Я поступила в медицинское училище после восьмого класса. Училась только на одни пятерки и пятерки с плюсом. Лучше всего у меня получался массаж. Я с жаром бросилась изучать это ремесло, прочитала все книги, ходила на специальные дополнительные занятия. Преподаватели меня хвалили. Все говорили, что у меня волшебные руки. Я и сама это знала. У меня появились подружки из училища, но все-таки все считали меня странной и жалели. Дело в том, что я не умела ни плакать, ни смеяться. Даже улыбка мне давалась с большим трудом. Казалось, все мои эмоции застыли. Раньше я чувствовала, что они бурлят во мне, как свободная вода в быстрой горной реке, а теперь вместо чувств внутри меня был неподвижный немой студень, который еле шевелился. Я понимала, что общаться со мной не очень интересно, потому что я бедная и печальная. Люди предпочитают общество богатых и веселых.

Я часто ходила в разные церкви, молилась за упокой души мамы и бабушки, прилежно выстаивала службы, изо всех сил пытаясь что-то почувствовать. Ничего не получалось.

Распределилась я в неврологическое отделение одной из клинических городских больниц. Мне казалось, что я от своих бед и несчастий окаменела и превратилась в соляной столб, но оказалось, что есть люди значительно несчастнее меня. Я старалась изо всех сил облегчить их страдания, поговорить, подбодрить, утешить. Приходилось изо всех сил принимать веселый и бодрый вид, вселять оптимизм и надежду на выздоровление.

Девчонки-медсестры хорошо ко мне относились, жалели, даже приносили вещи, которые им уже были не нужны, поэтому о своем гардеробе мне не надо было заботиться. Мне хотелось носить все только черное или серое.

В отделении меня прозвали Ангел Смерти. Пока я сидела рядом с умирающим и держала его за руку, он не умирал. Стоило мне только освободить свою руку, в ту же секунду его душа отлетала и освобождалась. Так что я была скорее Рукой Жизни.

Но здесь не было совершенно никакой моей заслуги, потому что это просто было дано, и я к этому явлению привыкла и уже не обращала на него внимания. Мои руки жили своей жизнью, особенно когда я проводила сеансы массажа. Они чувствовали жар, холод, ветер и влажность, в зависимости от болезни.

Массажем я активно подрабатывала. Клиентов становилось все больше, они рекомендовали меня своим знакомым, но теперь возникала проблема со временем. Его катастрофически не хватало, потому что мои способности удерживать жизнь и «принимать последнее дыхание» стали хорошо известны в отделении. В больницах слухи распространяются очень быстро, поэтому многие просили посидеть с ними и побыть в последние минуты.

Я очень хорошо запомнила одного из первых таких пациентов. Это был молодой мужчина сорока двух лет. Его звали Игорь, он работал конструктором в одном из НИИ. У него был рак, и он знал, что вскоре умрет. Игорь просил меня просто посидеть рядом с ним и послушать его историю. Оказалось, что он жертва любви. Игорь рано женился, очень любил жену и двоих сыновей. Но два года назад влюбился в другую женщину. Он любил жену и детей, но также безумно любил другую женщину, мучился, страдал и никак не мог выбрать. Игорь не хотел никому из любимых женщин доставить боль. Практически каждый более или менее симпатичный и адекватный мужчина в нашей стране сталкивается с такой же ситуацией во времена кризисов среднего возраста. Каждый мужчина решает этот вопрос по-своему. Один уходит от жены и начинает новую жизнь. Другой остается с женой и забывает о преступной страсти, стараясь вести жизнь добропорядочного семьянина. Некоторые способные мужчины годами живут на две или даже три семьи.

Игорь решил этот вопрос по-другому. Сознание и тело Игоря выбрали раковую опухоль, неожиданную и молниеносную. Он решил никого не выбирать, а сбежать в другой мир.

Жена преданно ухаживала за ним, ничего не вспоминая и ничем не укоряя, а любовница даже ни разу не пришла его навестить. Ее тоже звали Аня, как и меня. Игорь страшно мучился, каждый раз вздрагивал, когда открывалась дверь в палату, в тайной надежде, что все-таки она придет его навестить. Хотя бы раз. Перед долгой разлукой.

Однажды вечером я зашла в палату раздавать таблетки и увидела, что ему совсем плохо. На его лице появилась неуловимая печать смерти, и глаза стали звездно-неземные. Эти глаза уже смотрели в другие миры.

— Как ты себя чувствуешь? — задала я дежурный и глупый вопрос.

Игорь взглянул на меня глубоко и спокойно.

— Я сегодня ночью умру, — сказал он.

— Тебе страшно? — спросила я.

— Умирать мне не страшно. Мне так жалко, что умру один, жена сегодня уже была. Мальчики вчера приходили. Если бы я лежал дома, все были бы со мной. И мою Аню я больше никогда не увижу. Я бы так хотел ей сказать, что очень сильно люблю ее. И жену люблю. Побудь со мной хоть немножко… Анечка.

— Не волнуйся. Я таблетки раздам и посижу с тобой.

— Ты же не можешь просидеть со мной всю ночь.

— Отлично смогу. Посидим вместе, и ты мне расскажешь о своей жене, о мальчишках, о любимой Ане своей. О том, как ты в НИИ своем работал. Потом ты начнешь слабеть и не сможешь говорить, но сможешь на меня смотреть. Я подержу тебя за руку. После этого станешь потихонечку открывать глаза и видеть меня, потом закроешь глаза и уже меня видеть не сможешь, уже не сможешь открывать их. Постепенно ты начнешь удаляться, и я это почувствую и периодически буду пожимать твою руку, чтобы и ты чувствовал, что я здесь. Потом, когда почувствуешь, что готов, отпустишь мою руку. И я буду с тобой до последней минуты, ничего не бойся. Ты увидишь яркий свет и полетишь по туннелю вперед, к этому свету. Ты испытаешь необыкновенную любовь, прекрасную соединенность с Богом, и тебе станет совсем легко. Когда ты выйдешь из своего тела, увидишь, как я сижу рядом с твоей кроватью. Тогда дай мне какой-нибудь знак, и я уйду.

Игорь глубоко вздохнул и согласно кивнул.

Действительно, все было так, как я сказала. Игорь крепко держал меня за руку и долго рассказывал о всей своей жизни, о детстве, любимых женщинах, о своих сбывшихся и неосуществленных мечтах. Потом голос его стал слабеть и сбиваться. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и, еле-еле улыбнувшись уголками губ, прошептал: «Ангелы, ангелы вокруг, правда, совсем не страшно, красиво, хорошо, значит, все правда, есть жизнь вечная…» Игорь умер, и я почувствовала дуновение легкого ветра на своем лице, как будто его душа попрощалась со мной. «Передай, пожалуйста, привет моей мамочке и бабушке», — прошептала я и накрыла его спокойное лицо.

Таких случаев у меня было очень много. Я не могла отказать тем несчастным, которые просили меня побыть с ними в последние минуты. Из-за этого на работе у меня случались всякие неприятности. Например, я не успевала вымыть полы в коридоре или перестелить белье, так что очень часто меня отчитывали на пятиминутках и лишали премий. Заведующий отделением хорошо ко мне относился, но старшая сестра невзлюбила и изо всех сил старалась придраться. Почему-то всем очень нравилось давать мне разные прозвища, и кроме Ангела Смерти потом прицепились Тормозная, Нежная Сиротка, Мороженая Курица и некоторые другие, поэтому со временем я уже не знала, на какое прозвище откликаться.

На одном из ночных дежурств хирург Алексей Смирницкий сделал меня женщиной. Он вызвал меня в ординаторскую и закрыл дверь на ключ. Деваться мне было некуда. Я ничего не почувствовала, мне было все равно, и надо было поскорее освободиться, чтобы побыстрее поставить капельницу Романовой из пятой палаты. Лишение чести для меня напоминало обычное медицинское вмешательство, причем не очень приятное, что-то вроде укола шприцем. Алексей долго возмущался, обозвал меня ледяной бабой и изумился, когда понял, что лишил меня девственности.

— Что ж ты ничего не сказала? Я теперь буду чувствовать себя виноватым, ночь спать не буду! — сказал он, натягивая брюки.

— А вам и не положено на дежурстве спать. Отпустите меня побыстрее, а то Романовой совсем станет плохо без капельницы, — буднично произнесла я.

— Ну и странная же ты, Аня. Не как все. — Он удивленно покачал головой и наконец открыл дверь. — Но что-то в тебе есть… Только не пойму — что…

Однажды заведующий отделением попросил меня сделать укол какому-то очень блатному пациенту. Он вызвал меня в кабинет и предупредил, что я должна быть с этим пациентом предельно мила и вежлива, что это один из братков крупной группировки. Сам Олег Петрович уже поставил ему иголки для снятия гипертонического криза, и нужно еще сделать внутримышечный укол.

— Ань, сделаешь своей легкой рукой укольчик, чтоб комар носа не подточил, а? Он очень нервный, а мы от него сильно зависим. Он наш спонсор, в определенном смысле, — таинственно шепнул он мне.

Я вошла в кабинет и увидела классическую фигуру нового русского, толстого, с бодро торчащим плотным животом, с толстенной золотой цепью на бычьей шее. Глаза у него были сердитые, но умные. Почему-то я совсем его не боялась.

Мне пришлось самой расстегнуть ему ширинку и стянуть брюки, потому что в его толстых пальцах торчали иголки. Я быстро сделала укол, а когда стала натягивать брюки обратно, случайно почувствовала его убедительное возбуждение. Он с изумлением и растерянностью посмотрел на меня и вдруг стал беззащитным, как подросток. Браток вдруг промычал:

— Ну и руки у тебя, детка, зае…сь!

Я покраснела и выбежала из палаты. Он вдогонку мне крикнул:

— Ты, типа, типа, это…

В конце рабочего дня меня снова вызвал к себе в кабинет Олег Петрович. Он удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Скажи, Лебедева, чем ты так возбудила Юрия Михайловича? Стриптиз ему показывала вместо укола?

Я недоуменно пожала плечами и почувствовала, что предательская краска смущения заливает мое лицо.

— Он пришлет за тобой машину с водителем через час. Ань, прошу тебя, поезжай! Не выкобенивайся, делай все, что скажет! Вся больница, блин, от него зависит, мне уже главный звонил, чтобы я тебя уговорил. Мы тебе отгулы дадим, премию… Считай, что просто едешь к нему проводить массаж… Ну, ты поняла…

Я молчала, потупившись. Вечером я планировала сходить с девчонками в кино на «Криминальное чтиво» и сварить обед.

— Ань, считай, что это — приказ. Ты военнообязанная, если помнишь. Считай, я тебя забрасываю десантником на важную операцию. Лады? Да и вообще, считай, что тебе повезло. Это такой богатый и влиятельный мужик, что мало не покажется… Только ты его ничем не раздражай…

Я чувствовала себя агнцем на заклании, но мне ничего иного не оставалось делать. Почему-то этот мужик не был мне противен. У него очень красивые глаза. Я согласилась.

За мной приехал огромный джип «субурбан-шевроле» с прожекторами на крыше. Водитель Коля оказался деревенским, розовощеким, разговорчивым парнем, он безостановочно рассказывал анекдоты про новых русских и смешил больше сам себя. Он успокоил меня, сказав, что шеф у него — отличный мужик и мне совершенно нечего его бояться.

Квартира Юрия Михайловича располагалась на Тверской. Я вошла и остолбенела от красоты и роскоши. Казалось, это был какой-то другой, волшебный мир, с необыкновенными запахами, светом и красками. Хозяин вышел мне навстречу в длинном шелковом халате, расшитом драконами. Он улыбался и приветливо смотрел на меня.

— Привет, Анютка, — сказал он ласково.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивилась я.

— Да я уже все о тебе знаю. Может быть, даже больше, чем ты о себе знаешь.

Он говорил совершенно нормально, без мата и выпендрежа. Такое впечатление, что он просто в больнице играл роль этакого крутого бандикоста, а на самом деле совсем таким не был.

— Ну, проходи, проходи. Покажу тебе мою холостяцкую нору, — самодовольно сказал он и сделал приглашающий жест рукой. — Это гостиная, там спальня. Мой кабинет. Кухня — столовая. А это — балкончик.

Юрий Михайлович распахивал передо мною двери, как будто я пришла к нему в квартиру с инспекцией.

Квартира была просто царской. Мне показалось, что я вошла во дворец сказочного падишаха. Все вокруг было так красиво, с таким вкусом, — наверное, над квартирой работали самые изысканные дизайнеры. Несмотря на то что стены, полы и мебель во всех комнатах были выдержаны в строгой гамме белого, черного и золотого, яркие пятна огромных напольных ваз, наполненных прекрасными свежими розами, множество ярких, подсвеченных картин на стенах создавали гармонию и выглядели благородно и солидно. Высокие окна были полностью задернуты тяжелыми черными драпировками, перевитыми золотыми шнурами. В гостиной стоял огромный, размером с целую стену, плоский телевизор. Я думала, что такие бывают только в научно-фантастических фильмах, никогда таких не видела, даже в рекламе. Перед телевизором круглился кожаный диван с десятком шелковых подушек, а в глубине комнаты поблескивал настоящий бар со стойкой, густо заставленный яркими бутылками. Над барной стойкой висели вниз головой разного вида рюмки.

В кабинете стоял только массивный стол с кожаным офисным креслом и включенным в режиме ожидания ноутбуком, по стенам были развешаны блестящие сабли, бесчисленное количество разной формы огромных устрашающих ножей с узорчатыми рукоятками.

В спальне золотилась элегантно выгнутая кровать, покрытая черным шелковым покрывалом, в окружении загадочно мерцающих зеркальных шкафов, расположенных по всем стенам и высившихся до самого потолка.

Но в этой квартире чего-то не хватало, чего-то очень нужного. Книги! В этой квартире совершенно не было книг, ни одной. Что ж, зато были бесподобные розы. Я наклонилась к одной из ваз в гостиной, в которой стоял букет ярко-красных роз. Они нежно пахли моим детством, покоем и любовью. Розы приветливо взглянули на меня из-под кудрявых головок и ласково шепнули: «Не бойся! Мы здесь, не бойся! Да-да, мы твои друзья…»

— Чё, розы любишь? — спросил Юрий, выведя меня из культурного шока и оцепенения.

— Очень… Во всем мире нет ничего более прекрасного, — ответила я, не в силах оторваться от цветов.

Потом Юрий проводил меня в уютную кухню, оснащенную по последнему слову техники. Если вся квартира была отделана в черных тонах с проблесками золота, то кухня, совмещенная со столовой, напротив, сияла лакированной белизной. Мы сели с ним за большой круглый стол. И Юрий спросил меня:

— Ну что, ты в шоке? Получше, чем в твоем Бирюлеве? — Он самодовольно хохотнул, закуривая «Парламент». — Давай, давай, приходи в себя. Красивые дрова в жизни не самое главное, хотя на баб, конечно, поначалу производят впечатление… Сделаешь свой знаменитый массаж старику, разомнешь перебитые кости?

— Да какой же вы старик, вы еще вполне молодой, — подбодрила я его.

— Может, ты голодная? Выпьешь чего-нибудь с дорожки? Джин, текила, мартини?

— Я не голодна и не пью.

— Ах да, я забыл, что все медсестры — наркошки. Могу предложить курнуть приличную травку. Или кокс. Отличнейший, между прочим.

— Не курю и наркотиками не балуюсь, — отчеканила я строго.

— Чё, болеешь?

— Да нет, просто мне это не нравится. Зачем себя травить? Тело — это божественный подарок, храм, зачем его осквернять…

— Ой, загнула… Храм… Ха-ха-ха… Такого я еще не слышал, юная проповедница… Проповедниц в этой квартире точно еще не было… — Он захохотал во весь голос и закашлялся от смеха. — Ха, здоровой хочешь помереть? А знаешь, мне один пацан рассказывал, что грешники к Богу ближе.

— Как это? — удивилась я.

— А смотри, Анютка, Бог на небесах держит каждого человека с помощью особой струны. Если человек согрешил, струна рвется, Бог снова связывает ее, делая узелок, — и так она становится короче, а человек — ближе к Богу. Кто снова грешит и кается, тот постоянно укорачивает струну — и с каждым новым узелком становится все ближе к Богу. Ну чё, прикол? — Он снова захохотал низким, прокуренным голосом.

— Прикол, — согласилась я.

— Да что ты такая серьезная, не пойму? Ты хоть смеяться-то умеешь? Или ты Тим Талер — проданный смех?

— Я не понимаю, о чем вы говорите…

— Ладно, придется тебя как-нибудь в цирк сводить, что ли. Вот что значит ничего не пить! Не пьют только хворые и подлюги…

— Я тоже могу рассказать прикольную историю, можно?

— Ну конечно, валяй, — оживился Юрий.

— Один человек очень хотел достичь просветления. Он был очень способный и решил во что бы то ни стало попробовать наркотики. Так он хотел достичь особого мистического состояния — как он говорил, «рискнуть, ибо научиться чему-то можно только путем проб и ошибок». Тогда его Учитель рассказал притчу о гвозде и шурупе: «Как определить, что взять для доски — гвоздь или шуруп? Загони гвоздь в доску. Если доска треснула, значит, нужен был шуруп. Но доска-то уже треснула». Прикол?

Юрий почесал затылок и передернул бычьей шеей.

— Что-то больно мудреное, откуда выковыряла такую историю? Переходи в наркологию работать. Могу устроить. Шутю. Ладно, раз ты такая шибко умная и ничего не хочешь, то пойдем делом заниматься. Давай разомнешь меня как следует.

Мы расположились в кабинете, где стояла высокая кушетка, очень удобная и как будто специально приспособленная для массажа. Итак, начинаем. Юрий Михайлович быстро сбросил халат и расположился на кушетке. Я глубоко вдохнула, руки загудели и стали горячими. Я дотронулась пальцами до его широкой спины. Ткани у него были очень плотные, мощные. В мои руки широким потоком шла энергия агрессии и боли, раздражения и ненависти. Это была энергия больного, нарушенного ветра вместе с неравномерным, жарким огнем. Я этого ему, конечно, не говорила, а то подумает, что я совсем пыльным мешочком по голове стукнутая, просто делала для себя выводы. Ветер надо было перераспределить и чуть-чуть погасить бушующий огонь. Для меня это было совсем несложно: добавить немножко энергии упорядоченной сухости и чуть-чуть мудрости энергии воды. Я совершенно перестала бояться и решила, что он действительно позвал меня для обычного сеанса массажа. Работать мне было очень удобно, поэтому я превзошла саму себя. Сеанс продолжался около двух часов. Энергии сильно поменялись и перераспределились в теле. Юрий разомлел под моими руками и только покряхтывал от удовольствия, периодически впадая в сладостную дрему.

— Ну, удружила, молодец. Сильная ты, не ожидал! — сказал он уважительно, поднимаясь с кушетки. — А теперь моя очередь делать тебе массаж…

«Ну что ж, получу еще один шприц, перетерплю, раз так надо… Отделаться поскорее, и — домой», — мелькнуло в голове. Я непроизвольно тяжело вздохнула.

— Да не смотри ты так затравленно, я же не зверь какой-нибудь… Для секса я бы давно снял какую-нибудь здесь, под боком, на Тверской… Больно надо мне было бы из-за этого твоего главного напрягать, сама-то подумай. Я, может, жениться на тебе захочу… Всю жизнь мечтал о сироте, так что шансы у тебя велики. Тещ смерть как не люблю, — хохотнул он.

Юрий взял меня за руку и открыл дверь в огромную ванную комнату, наполненную сказочно-прекрасными косметическими ароматами. Размеры ванной были такими же, как и размеры нашей с дедушкой комнаты. В углу, подсвеченная розовым светом, пузырилась вода в огромном джакузи.

— Ань, я тебя только искупаю… А то ты очень уж грязная…

Я изумленно и с ужасом посмотрела на свое отражение в большом зеркале и окончательно смутилась.

— Я чистая…

— Помыться лишний раз никогда не вредно, — сказал он назидательным голосом и расстегнул пуговицы на моей блузке. Он раздел меня сам и вытащил шпильки из пучка. Мои волосы каштановыми волнами упали до пояса, прикрыв наготу. Он отошел на некоторое расстояние и осмотрел меня с ног до головы. — Е…тать, Афродита, блин… — похвалил он меня восторженно, как мог.

Юрий помог мне забраться в джакузи. Вода была теплой и приятно действовала на тело, я медленно расслаблялась. Мне казалось, что я сплю и вижу сон, так нереально было все происходящее. На всякий случай я слегка себя ущипнула, так делают все герои в кино, когда попадают в волшебные и фантастические истории. Потом Юрий вышел и вернулся с огромной охапкой роз. Он срывал их лепестки и бросал в воду.

— Не надо… Так их жалко… — слабо протестовала я.

Он как будто не слышал моего пищания. Постепенно вся поверхность воды покрылась розовыми лепестками. Потом он снова вышел и вернулся с большим арбузом, разрезанным на две части, и серебряной десертной ложкой. Он забрался ко мне в воду и стал вычерпывать мякоть арбуза ложкой и кормить меня, не забывая и о себе. Потом Юрий отбросил все, что осталось от арбуза, в сторону и сделал мне массаж ступней. Мне было неловко и щекотно, но приятно.

— Ну что, приятно? — спросил он довольно. — Не страшно?

Я помотала головой, и Юра продолжил.

Потом он вытер меня пушистым белоснежным полотенцем и на руках отнес в кровать.

— Чё легкая такая, пух-перо? Надо тебя откормить как следует, — сказал он озабоченно.

Он уложил меня в постель на шелковые черные простыни, которые необычно было ощущать кожей, и нежно поцеловал каждый сантиметр моего тела. «Сейчас-то все и начнется», — тоскливо подумала я, однако ничего не началось. Юрий обнял меня, как плюшевую игрушку во сне обнимают дети, и, слегка похрапывая, заснул. Во сне его лицо стало совершенно другим, оно расслабилось, и пухлые губы стали по-детски беззащитными, как у моего любимого в детстве резинового пупсика. Я лежала тихо, боясь пошевелиться, и думала о том, что мне, наверное, снится сон. Я лежу в позолоченной кровати, на шелковых простынях в квартире на Тверской улице… Мне все это снится — джакузи, розы и эта квартира. Как странно! Как груб был со мной интеллигентный якобы Алексей Смирницкий, не пожалел меня, не пощадил, еще и обругал «ледяной бабой». А этот… Он же бандит и должен быть грубым и безжалостным. А он — нежный, романтичный, трепетный… Как странно! Нет, так не бывает.

Надо ехать к себе. Хватит спать. Я попыталась осторожно высвободиться из его объятий, но он тут же проснулся.

— Куда это ты собралась на ночь глядя? — спросил сердито.

— Домой пора.

— В Бирюлево свое попрешься? Нет уж, считай, что я тебя похитил. Что тебе там, медом намазано, в Бирюлеве? Поспишь у меня спокойненько, я приставать не буду. Только пожрем чего-нибудь вместе — и байки.

— Я не могу остаться.

— Аргументы, мадемуазель?

— Во-первых, у меня нет зубной щетки и расчески. Во-вторых, я обещала дедушке купить курицу и суп сварить. Он сидит там голодный без меня.

Юрий захохотал глубоким утробным смехом. Он напоминал мне Гаргантюа.

— Ща все будет, не ссы в компот, там повар ноги моет. — Он вышел в кабинет и позвонил кому-то по телефону.

Примерно через час в квартиру вошел шофер Коля. В руках у него был огромный пакет, где оказались три новые зубные щетки «Софт», «Медиум» и «Хард», изысканная расческа для волос со стразами, ночная шелковая рубашка и пеньюар из «Дикой орхидеи» небесно-голубого цвета, пачка разноцветных ватных шариков для снятия макияжа, бирюзовые домашние туфли на каблучках, с пушистыми помпонами.

— Аньк, деда своего предупреди, что к нему продуктовый заказ привезут, чтоб не обделался от страха, — приказным тоном скомандовал Юрий.

Я предупредила дедушку, а когда позвонила ему около одиннадцати часов, то дед с жаром стал перечислять, что какой-то симпатичный крепкий парень привез целую кучу продуктов, включая не только курицу, но и эскалопы, клубнику, разноцветные спагетти, соки и еще кучу всего, на что можно потратить все пенсии за год.

— Ну, Анютка, не обессудь: поем без тебя. За какие такие заслуги тебе продуктовый заказ выдали?

— Это просто премия за обслуживание ВИП-клиента.

— Что, укол ему сильный сделала?

— Ага. Очень сильный. Спи спокойно. Я в больнице переночую. У меня что-то типа дежурства.

Довольный дедушка не заподозрил подвоха и дал отбой.

Юрий ловко и быстро приготовил свиные отбивные и салат. Мы сели за стол, и он попросил меня достать пиво из холодильника. Я открыла дверцу и увидела на средней полке пистолет. По-моему, самый настоящий.

— Что это там лежит? — спросила я с ужасом, наливая ему пиво.

— А, глазастая… Рассмотрела. Это — «беретта». Ты не бойся, у меня везде пистолеты валяются, на всякий случай. Работа у меня такая опасная. Если вдруг менты или еще кто непрошеный заскочит на огонек, я сразу к холодильнику шасть — и дуло на них. В ванной комнате лежит «TT», а в спальне — «макаров». Так что не бойся, не удивляйся и никуда ничего не перекладывай. А лучше не трогай вообще. И сабли и мечи у меня тоже не макетные, а во вполне рабочем состоянии.

Мы поели, он закурил.

— Аньк, даже не пойму, чего ты мне так понравилась. Ведь ты же совсем не красавица, не обаятельная никакая. Милая ты, что ли, какая-то… Не пойму. Хорошо мне с тобой, просто как-то, спокойно. Хочешь, расскажу тебе о своей жизни? Как дошел до жизни такой?

Я кивнула. Он начал рассказ:

— Я воспитывался в обычной, рядовой семье. Типа твоей. Отец — мастер на заводе, мать — парикмахерша в салоне. Жили дружно, нормально, летом как у всех — отправляли меня в деревню к бабушке под город Чехов. Пошел в школу. Мать у меня умерла от тромба. Внезапно, прямо на работе. Так что я тоже сирота наполовину, почти как ты.

— А сколько тебе было тогда?

— Восемь. — Юрий закурил и долго молчал, пуская колечки дыма. — Отец долго не женился, работал как зверь. Стал мастером, потом директором завода. Бил меня смертным боем. Он — целый день на работе. Я — с бабкой, он ее из деревни перевез. Только я не слушал старуху совершенно, откровенно посылал и делал свои дела. Учился плохо, зато с ребятами во дворе у меня все было хорошо. Компания сложилась, пацаны нормальные. Потом стал учиться в школе официантов и метрдотелей. Практика у нас проходила в ресторане «Прага». Мне казалось, что официанты — самые богатые люди, на дорогих машинах ездили, всегда при деньгах. Но работа мне была не по нраву — подай, принеси. Я уже тогда стал шмотками приторговывать. Фарцевать стал, валютные штуки всякие, сама знаешь, как тогда было. Однажды пошли на дискотеку в наш ДК, а там нашего пацана обидели, мы стали драться. Одного пырнули ножом, он умер. Нож нашли у меня. Только я его не убивал. Я всегда ножи с собой носил, на всякий случай, только этот был не мой, и я его не убивал. Веришь мне?

— Верю, — сказала я. И правда ему верила.

— Ну вот, потом приняли меня в тюрьму. Все как положено. Сколько папаня ни бился с адвокатами, сколько по партийной линии ни давил, все оказалось бесполезно. Но в тюрьме тоже жизнь, что ты думаешь. Там все по понятиям. Сразу всех видно, кто есть кто, не спрячешься. Я там с хорошими людьми познакомился, до сих пор дружим. С поваром одним познакомился, он в ресторане работал. Он всю дорогу мне разные рецепты рассказывал, интересные, а я записывал. У меня эта кулинарная книга до сих пор жива, даже, думаю, выпущу ее — под названием «Гастроном из Бутырки». Прикол?

— Прикол, — вздохнула я.

— Я там производство организовал швейное, все наладил. Меня досрочно выпустили. Отслужил в армии десантником. Ты не смотри, что я сейчас как мешок с дерьмом, раньше-то был конь-огонь. Потом женился, дочку родили. Пошла перестройка, сразу подсуетился, организовал свое кафе, между прочим, с тем самым поваром, сокамерником. Ну, стали мы с ним дела разные прокручивать. Да знаешь, как в нашей стране, честно же ничего не сделаешь, надо исхитряться. Утром сижу с женой, завтракаю, дочке пять лет было, вдруг — звонок в дверь, попросил жену открыть. Слышу — менты. Ненавижу ментов! Суки-суки-суки! Я решил: в тюрьму — ни за что. Окно открыл, прыгнул и по водосточной трубе стал ползти. Но не тут-то было — менты меня обнаружили и стрельнули по ноге, я упал, сломал ноги и сильно повредил позвоночник. После этого трудности у меня по этому делу начались… По мужской части. Срок-то мне дали условно, но инвалидом сделали по полной программе. Тогда и сильно поправился, стал хромать и все такое. Жена ушла к молодому итальянцу, который, видно, все по мужской части мог. Они с дочкой сейчас живут недалеко от Милана. Он — инженеришка средней руки, живут так себе, я пару раз в год обязательно к дочке летаю. Она уже русский стала забывать… Скучаю о ней сильно. А она обо мне — нет… Итальянца папой называет. Макаронника длинноносого.

А я с пацанами стал работать и на спортивной злости видишь как приподнялся. Жена сейчас локти кусает, все подговаривается под возвращение, но я предателей не принимаю. Дочку жалко. Очень. Но я ей помогаю, учебу оплачиваю в частной школе, шмотки всякие покупаю… Только я видишь какой одинокий. Не получается у меня с бабами, только злюсь. А ты до меня дотронулась тогда — понял — жив еще курилка! Может, чего у нас и срастется, кто знает. Знаешь, для мужиков это важно, чтобы отросток работал. Хотя это, конечно, фигня по сравнению с мировой революцией.

Юрий снова закурил и надолго замолчал. Колечки дыма таяли маленькими летающими тарелочками. Мне стало искренне жалко этого одинокого несчастного мужчину. Никакой он не бандит.

— Не знаю, что это я так с тобой разговорился… Трава, наверное, действует… Обычно она меня на хи-хи пробивает, а здесь сопли какие-то с сахаром тебе размешиваю. Или ты меня гипнотизируешь. Ну что, Тим Талер — проданный смех, не вздыхай. Тебе тоже в жизни несладко пришлось, я знаю. Ты в курсе, какое у тебя в больнице погоняло?

— Знаю. У меня их много.

— Слушай, Аньк, а чё ты не красишься совсем? Постриглась бы, покрасилась. А то с пучком ходишь, как училка начальных классов или Шапокляк в молодые годы, несовременно как-то. Хочешь, я тебя к Звереву свожу? Он из тебя такое сделает, Клавка Шиффер отдохнет на полатях! Давай, а? Все оплачу по полной. Мне Зверек уже сам кое-чего задолжал, пухлогубик.

— Я не хочу краситься и волосы не обрежу. Красятся те, которые хотят привлечь к себе внимание, понравиться. А мне это кажется ужасно глупым. Как обман. Она накрасится, расфуфырится. Но это же будет не она!

Главное — это то, что внутри. Вот женщины идут на косметические операции. Морщинки убирают, чтобы лучше выглядеть, чтобы мужчина их больше любил. Это же глупо! Неужели если одной морщинкой будет меньше или грудь на один размер больше, то любовь от этого зависит? Тогда мне такая любовь, например, не нужна. Пусть человек меня любит такой, какая я есть, а я его буду любить какой он есть. Натуральный.

— Смотри, как разговорилась! А я думал, ты почти глухонемая тихоня, а тут как тебя пробрало… Ладно, феминистка, давай в койку нырять, поздно. Завтра суббота, я тебя свожу кое-куда. Не боись, понравится.

Я согласно кивнула, и мы снова легли в постель. Я вновь разволновалась. Однако Юрий отвернулся от меня и попросил погладить ему спину. Я погладила ему спину, потом он повернулся на бок и обнял меня. Больше никаких отношений у меня с ним не было.

…Утром я проснулась и никак не могла понять, где нахожусь. Юрий похрапывал и чмокал во сне, и я тихонько выскользнула на кухню. Меня охватило блаженство. Вокруг было все так красиво! Кухня из натурального теплого дерева, медная вытяжка, красивая посуда. Как в сказке. Я привела себя в порядок и, обследовав холодильник, подготовила все для того, чтобы готовить завтрак. Позвонила дедушке и предупредила его, что буду не скоро.

— Что у тебя, хахаль, что ль, какой завелся? — хитро спросил дедушка.

— Ага, завелся. Дедуль, не скучай. Думаю, к вечеру приеду.

— Он хоть тебя не обидит? Если обидит, я ему задам, так ему и передай!

— Думаю, он очень тебя испугается, ты не переживай, он хороший.

Ну, если хороший, я только рад. Только все мужики поначалу хорошие, а ты уж больно у меня доверчивая. Держи ухо-то востро.

— Буду держать востро, обещаю. Не волнуйся.

Юрий встал, и я накормила его завтраком, который состоял из омлета с креветками с тертым сыром. Он даже покрякивал от удовольствия.

— Молодец, нормально сварганила. А я думал, ты только какую-нибудь манную кашку варить можешь, а ты по-человечески готовить умеешь. Надо тебя еще на мясе и рыбе проверить, — деловито сказал он и захохотал. Он смеялся всем телом, весь его плотный жир ходил ходуном от смеха. — Так, у тебя мобила есть? — спросил он.

— Есть, — сказала я гордо. Не такие уж мы бедняки.

— Покажи, — скомандовал Юра.

— Зачем?

— Надо, надо!

Я покопалась в сумке и достала свою «моторолу». Это был, конечно, совсем не новый телефон, довольно большой по нынешним временам, но мне ничего лучше не было нужно.

Юра взял телефон в руки, повертел, хмыкнул, быстро вытащил сим-карту и выбросил мою «моторолу» в мусоропровод. Я онемела. Зачем он это сделал? Мой телефончик… я так любила, так привыкла к нему!

— Что, расстроилась? Не плачь, девчонка. С таким антиквариатом ходить позорно. Vertu я тебе не куплю, но самую лучшую Nokia получишь.

Юра куда-то позвонил, и через несколько минут курьер принес красивый пакет с мобильным телефоном.

— Ну вот. В телефоне есть фотик и камера, уже приличная вещица. — Он вставил сим-карту в новый телефон и протянул его мне. — На, пользуйся.

Я взяла в руки новый телефон. Он был легкий и, наверное, очень дорогой. Но мое сердце было привязано к старому телефончику. Я представила, как он летел по длинному мусоропроводу, ошарашенный от такой жестокости. Зачем, зачем он так поступил с ним?

— Что-то не вижу счастья на твоем лице. Не нравится?

— Мне нравился мой старый, — тяжело вздохнула я.

— Ничего, привыкнешь к новому, прочитаешь инструкцию. С хорошего телефона начнется твоя хорошая жизнь. Теперь с тобой можно иметь дело. Я смогу тебе звонить, забей сразу мои телефоны. На старый телефон я тебе звонить бы не смог. Противно было бы думать, что мой голос звучит из такого старья. Усекла? Телефон — только начало. Начало большого пути. Сейчас будем играть в «Красотку».

— В какую красотку? — удивилась и испугалась я.

— В фильм. Скоро поймешь. Сейчас идем гулять, ножками. Я Колю на сегодня отпустил.

Мы вышли из дома и пошли в сторону кинотеатра. Юрий шел решительной и уверенной походкой, что-то насвистывая на ходу. Со стороны он выглядел смешным толстячком на коротких ножках с животом девятого месяца беременности. Он решительно взял меня за руку, и мы вошли в галерею «Актер». Я никогда там не была. Мне всегда как-то неудобно попадать под обстрел быстрых оценивающих взглядов продавщиц. Я слишком дешево одета, чтобы они могли общаться со мной как с человеком, а не с молью. Мне неприятны их высокомерные взгляды. И все равно для меня дорогие магазины — то же, что Алмазный фонд. Красиво и недоступно.

Юрий вызвал какую-то женщину, и она, подобострастно заглядывая ему в глаза, внимательно вытянула шею, чтобы лучше слышать то, что он скажет.

— Значит, так. Я магазины терпеть ненавижу и делать мне здесь среди бабских штук нечего, оденьте мою девчонку по-модному. Все как положено. «Красотку» смотрели? Во, считайте, что мы играем в Ричарда Гира и Джулию Робертс. Расклад ясен? Приказываю действовать. Ань, твое дело молчать и быть манекеном. Мнения твоего здесь никто спрашивать не собирается.

— Какой у девушки размер? — льстиво улыбаясь, спросила администратор.

— У девушки самый лучший размер, прошу это учесть. Я вернусь через два часа. Чтобы все было готово. Мне надо неподалеку с пацанами перетереть. Дамы, все ясно? Тогда — от винта. — И он ушел, неуклюже переваливаясь на своих перебитых ногах.

Ирина Борисовна провела меня в обитель красоты и вкуса. С плечиков со всех сторон смотрела на меня мечта. Причем мечта любой женщины. Бесчисленные платья, костюмы, блузочки, брюки… у меня рябило в глазах от красоты и изобилия.

— Для чего мы готовимся? Поездка, свадьба, презентация, фуршет?

— Не знаю…

Ирина Борисовна замешкалась.

— Хорошо, тогда будем подбирать все для всего. Несколько сезонных костюмов, пару платьев из новой коллекции и — мелочи. Блузки, юбочки, белье.

Два часа я работала манекеном. Одевалась, раздевалась. Поправляла. Снова раздевалась.

Ирина Борисовна за два часа смогла найти для меня наиболее удачные вещи, которые не только были красивыми, но и невероятно подходили мне. Она хвалила мою фигуру, но советовала несколько раз посетить солярий, чуть подрумянить щечки. Ирина Борисовна оказалась весьма тактичным человеком с хорошим вкусом и чувством меры. Она кратко рассказала мне все, что нужно знать о направлениях в моде, о хороших марках одежды и обо всем на свете. Единственное, что у меня отложилось в голове, что одни из отличных фирм — это швейцарские «Катерина Леман» и «Адам и Ева», а белье лучшее — французское марки «Лиза Шармель». В результате ее усилий для меня было подобрано несколько комплектов изысканного белья, брючный костюм из льняной ткани, классический костюм из серо-голубого шелка, элегантное платье, в котором я чувствовала себя принцессой, и масса разных милых кофточек, брюк, джинсы и спортивный костюм. Юные продавщицы только успевали приносить наряды и складывать их в огромные красивые пакеты. Они бросали на меня изучающие взгляды, но старались изо всех сил улыбаться.

Юрий пришел почти вовремя, он одобрительно посмотрел на кучу разноцветных пакетов и на меня, одетую в невероятной красоты костюм «Готика». Он быстро и равнодушно оплатил все покупки. Потом мы с ним спустились на этаж ниже, в бутик «Волфорд». Там он со знанием дела отобрал несколько пар безумно дорогих колготок. Затем настал черед обуви. Я совершенно растерялась от изобилия и безумных цен. Юра сам все выбрал для меня, осталось только померить. В результате налета нашей маленькой компании я получила три пары туфель, подходящих к новой одежде. Ярких пакетов стало слишком много, мы сели в кафе, со всех сторон окруженные покупками, и стали дожидаться шофера.

— Коля тебя сейчас отвезет в поместье Бирюлево со шмотьем. Завтра будь готова, пойдем с тобой в ресторан. Только волосы распусти.

…Когда я вместе с шофером Колей и выводком ярких, красочных пакетов вошла в квартиру, дедушка был близок к обмороку. Он вышел в коридор, как всегда одетый в растянутые на коленях спортивные черные брюки, в полинявшей майке, с перекинутым через плечо кухонным полотенцем, и остолбенел. Мне он показался таким маленьким, жалким и трогательным в этом своем удивленном замешательстве, как стареющий мальчик, первый раз попавший в Диснейленд.

— Ба, Ань. Прям как из-за границы приехала, — только и успел вымолвить он.

Когда Коля ушел, дед набросился на меня с расспросами:

— Кто он, этот твой почитатель? Видать, добрый человек, смотри как сразу всего накупил. Понял, что такой золотой, бриллиантовой девочке нужны красивые вещи… Молодец мужик! Хоть симпатичный?

— Симпатичный… Он это… типа замминистра, что ли, точно не знаю. Мой главный с ним дружит, — лихо соврала я. Не могла же я сказать дедушке, бывшему милиционеру, что мой поклонник — самый настоящий бандит с двумя отсидками.

Дедушка удовлетворенно крякнул и добавил со знанием дела:

— Я знал, знал, что приедет к тебе принц с алыми парусами! Красавица моя, да за все твои страдания должен был такой появиться, не мог не появиться! Пойдем, я тебе курицу пожарил, покормлю.

Знал бы дедушка, какой у меня принц.

В воскресенье Юрий позвонил и объявил готовность номер один в шесть вечера. Я часа два готовилась: одевалась, крутилась перед зеркалом в новых нарядах. Распустила волосы. Дедушка подровнял мне кончики кухонными ножницами. Я удовлетворенно улыбнулась своему отражению перед выходом, дед мне хитро подмигнул на прощание.

Юрий при встрече удовлетворенно осмотрел меня со всех сторон и сказал:

— Ну, ниче так. Сойдет с горчичкой для первого раза. Ты хоть чуть-чуть улыбайся иногда. Это несложно — берешь и губы растягиваешь в разные стороны. Потренируйся маленько.

Я тяжело вздохнула и «сделала» улыбку.

— Не. Лучше уж не улыбайся. Не получается что-то у тебя. Ладно, мы едем в «Царскую охоту». Там мой отец со своей бабой будет и пацаны. Познакомлю тебя с ними.

Он вел машину сам, лихо вел, обгонял, подсекал. Все машины в ужасе шарахались от огромного черного автомобиля с прожекторами на крыше. Тем не менее на Рублево-Успенском его тормознул гаишник. Юрий открутил затемненное окно:

— Чё надо, служивый?

Гаишник опасливо посмотрел на свирепое лицо Юрия и подобострастно сказал:

— Вы бы чуть помедленнее ехали в своем танке, а то еще взлетите. Трасса сами знаете какая. Обгонять нежелательно.

Юрий достал из внутреннего кармана кучу мелких зеленых бумажек и сунул этот комок в руку гаишника:

— На, выпьешь вечером полкило водки за здоровье моего танка. Опаздываю, блин, на стрелу, пойми.

Гаишник улыбнулся солнечной улыбкой, обнажив пару золотых коронок:

— Счастливого пути!

Юрий закрутил окно и взял в рот сигарету.

— Во сучья морда. Только в жопу не поцеловал за горсть бабла, торговец полосатыми палочками… Ненавижу всех ментов, так бы оптом всех отстрелил…

Мы приехали, немного запоздав. Все машины уже были припаркованы на стоянке. Мы вошли в ресторан, и меня со всех сторон охватило тепло и вкусные запахи жареного на открытом огне мяса и еще запах чего-то дорогого и незнакомого, чему я не могла дать название. Наверное, это был запах больших денег, переработанных в дорогую еду, парфюмерию и красивую одежду. Мы подошли к большому столу в самой глубине ресторана. Там сидело много крепких парней, обвешанных золотыми цепями, с наряженными в пух и прах спутницами. Юрий вначале пробрался в центр стола поприветствовать отца. Это был пожилой крепкий мужчина с большой головой и большими ушами, которые сразу бросались в глаза. Он был совсем не похож на Юрия, выглядел скорее интеллигентом, без всяких цепочек, примочек и свирепого взгляда. Рядом с ним сидела немолодая маленькая женщина, похожая на постаревшую птичку.

— Это Аня, я тебе вчера о ней говорил, — представил меня Юрий.

Я почему-то автоматически присела в книксене.

Юрин отец усмехнулся и взял мою руку. Его рука была огромной, сухой и горячей.

— Михаил Юрьевич. Не Лермонтов. Старый отец повзрослевшего сына, — представился он, покачивая мою руку в своей.

Потом настал черед знакомства с подругой отца, приятелями Юрия и их подругами. Некоторые вставали из-за стола, некоторые кивали с места. Я уже никого не разбирала, когда к Юрию подошел здоровый парень, сидевший за столом в бейсболке, и сжал его в объятиях.

— Здорово, Юрок, дай поцелую тебя в гнилые десны… А это кто? — Верзила бесцеремонно уставился на меня.

— Это моя невеста. Аней зовут, — решительно сказал Юрий и подтолкнул меня под попку ближе к верзиле.

— Чикатило, — отрекомендовался верзила и расхохотался, глядя на ужас в моих глазах, и, развернувшись уже к Юрию, добавил: — Слышь, ну ты быстренок, сразу — опа! — невеста. Я ж тебе звонил с Гавайев только на прошлой неделе, никакой такой невесты в натуре типа не было! Ну что ж, я рад, рад! Хватит тебе байбаком ходить. Хочешь свежий анекдот про нас, про новых русских? Как раз на заданную тему. Один браток говорит другому: «Слышь, Вован, я тут жениться надумал…» — «И чё?» — «Ну, повел невесту в кабак, там показал себя с лучшей стороны: девок из варьете черной икрой намазал, саксофониста заставил выпить литр вискаря прям из саксофона. А на отход перебил из «Макарова» все зеркала». — «И чё она?» — «Знаешь, отказала!» — «Опана!!! А мотив какой?»

— Харэ мою девчонку смущать, — сурово сказал Юрий, слегка нахмурившись.

Мы сели с ним за стол, и я шепнула тихонько:

— А почему Чикатило говорит, что у тебя гнилые десны? Он что, стоматолог?

Юрий так засмеялся, что все сидящие за столом повернули голову в нашу сторону.

— Все, Чикатило. У тебя теперь новое погоняло! Буду тебя Стоматологом звать! — сказал Юрий, а потом наклонился ко мне и сказал тихонечко: — Я понимаю, Ань, ты многое не догоняешь… Это хорошие пацаны, верные, проверенные. Про десны — это поговорка такая с зоны. Чикатило — просто кличка. Его вообще-то Вася зовут. У него жена. Две дочки маленькие, он их обожает. Так что не переживай, нормальный пацан. Только пять сотрясов было. Он только вчера с Гавайев прикатил, сказал — дикая страна, жрать нечего, борща нет, только гамбургеры и хот-доги вонючие. Хоть пожрет здесь по-человечески.

Я не переставала удивляться всему происходящему со мной. Мне казалось иногда, что я вижу себя откуда-то со стороны, что я — это не я. Что я здесь делаю, зачем мне эти люди, какая я невеста и зачем он это говорит? Все произошло так быстро, так странно, что у меня голова просто пошла кругом.

Потом мы ели много мяса, наверное очень вкусного, но мне кусок в горло не лез, потому что я очень волновалась. Юрий все время говорил, что так мало есть нельзя, и подкладывал мне все новые куски. За столом все переговаривались на непонятном для меня своем языке, часто снабжая его многоэтажными конструкциями из матерщины, много смеялись, открывая набитые едой рты.

В конце вечера мы попрощались со всеми, Юрий посадил меня в машину к водителю Коле, а сам еще долго что-то обсуждал с мужиками и отцом. Я видела, как его отец сел в элегантную машину «вольво» темно-синего цвета и взглянул на меня на прощание, приветливо махнув рукой.

«Надо же, какой благородный, интеллигентный у него отец. Был бы и Юрий такой, как он», — мелькнула быстрая мысль у меня в голове.

Юрий залез в машину на переднее сиденье и, развернувшись ко мне, сказал:

— Ну что, первое боевое крещение, считай, прошла. Что-то ты подозрительно всем понравилась, меня это настораживает.

Всю обратную дорогу в Москву Юрий дремал, иногда сладко похрапывая. Коля вел машину очень аккуратно, как будто вышивал на дороге ювелирными стежками.

Когда мы остались у Юрия в квартире, он скомандовал:

— Значит, так. С работы я тебя увольняю. Не переживай, стаж будет идти, трудовая там и останется. Буду тебе платить как нескольким главным врачам. Открою карточку. Знаешь, сколько у вас главный получает? Не знаешь? А я знаю. К деду будешь ездить, когда захочешь, на Коле. Завтра соберешь свои шмотки-обмотки и переедешь ко мне. Ясно?

Я была в шоке. Совершенно не ожидала такого поворота событий.

— А как же мои больные? Егоров и Анисимов из третьей палаты? Мне же им надо доделать курс…

— Так, считай, что я у тебя единственный больной. Вылечишь меня — будет тебе приз. Не вылечишь — вылетишь, как пробка из бутылки. Шутах

Мне стало страшно. Что я буду делать рядом с этим сильным, богатым, но совершенно чужим мне человеком?

— На неделе у меня тут готовит-убирает тетя Вера, хороший такой бабец, так что тебе ничего делать не придется. Чтоб не скучала, пока я на работе, можешь развлекаться, как все бабы наших пацанов развлекаются. Ногти пойди себе нарасти.

— Я не могу ногти, как же я буду делать массаж?

— Ой, правда, а что тебе делать-то в свободное время? Ногти наращивать тебе не надо. Волосы наращивать тоже, губы силиконом накачивать тоже ни к чему. Может, в фитнес-клуб тебя записать? Вообще-то там еще похудеешь. Куда тебе? Можно в спа какую-нибудь ходить, чтобы уж тебе массаж делали, всякие женские финтифлюшки. Вообще-то хорошо, смотри, на тебе одна экономия. Ладно, придумаешь себе какое-нибудь занятие. Давай сделай теперь мне массаж покрепче.

Я сделала ему массаж, и он снова стонал от удовольствия, причмокивая толстыми губами. Ночью между нами опять ничего не случилось, кроме нежных объятий.

…Так я осталась жить у Юрия. Утром рано вставала, кормила его завтраком, провожала на работу. Потом приходила тетя Вера. Она была очень ловкой, быстрой, очень любила Юрия и говорила о нем с плохо скрываемым восхищением. Но меня она почему-то сразу невзлюбила. В самом начале моего житья-бытья в квартире на Тверской я попросила тетю Веру научить меня пользоваться сложной бытовой техникой, с которой раньше никогда не имела дела: с посудомоечной машиной, микроволновкой и стиральной машиной.

— Не надо тебе этого. Каждую учить — курсы нужно открывать, — сердито сказала она, но, увидев мое удивленное лицо, чуть мягче добавила: — У тебя здесь другое предназначение: Юрия Михайловича развлекать, радовать и обихаживать. А кухня — это мое, нечего тебе сюда соваться.

Она демонстративно откладывала в сторонку мое белье, закладывая в стиральную машину только Юрины вещи, и делала массу мелких пакостей, которые так легко сделать, когда на кухне крутятся две хозяйки.

Я ничего не сказала об этом Юре, сама нашла инструкции ко всем приборам и освоила их.

Это оказалось совсем несложно.

Я старалась ускользнуть из дому, когда приходила тетя Вера: ездила к дедушке, готовила ему еду, стирала, убирала. Мне очень его не хватало, я скучала. Только дома, в Бирюлеве, рядом с дедом, я чувствовала себя в своей тарелке.

Иногда я ходила в церковь и ставила свечки Богоматери и Серафиму Саровскому.

Он чем-то внешне напоминал моего дедушку, и я разговаривала с ним, как с добрым наставником. Если у меня появлялись неподотчетные деньги, то старалась дать их на храм и нищим.

Несколько раз я заезжала в больницу с огромными тортами и бутылками, но на меня там смотрели как на прокаженную. Девчонки-медсестры всячески подкалывали, что теперь я, мол, круче вареных яиц и ко мне не подступиться, с явной завистью осматривали мою одежду из дорогих магазинов, иногда просили взаймы солидные суммы. Конечно, я давала, что могла, но долг мне никто и не думал возвращать.

Смирницкий сально улыбался и шептал мне на ухо: «Видишь, как я первый распознал в тебе звезду пленительного счастья. Знал, что такая пташка далеко полетит. Молодец, не упустила своего шанса! Он растопил тебя своими большими деньгами, Снежная королева?»

Потом я прекратила эти поездки, потому что было очень неприятно. Ведь я была ни в чем не виновата, так само собой случилось. Оказалось, что на самом деле у меня нет настоящих друзей и подруг. С женами Юриных пацанов отношения у меня тоже не сложились, они не приняли меня в свою щебечущую, пеструю стайку. Ведь я ни в чем модном не разбиралась и была «настоящая лохушка», как сказала про меня одна из жен. Мне было очень одиноко.

Если бы меня спросили, что произошло в моей жизни, то я могла бы точно сказать, что погрузилась в самую глубокую пропасть одиночества. С Юрой мы совсем мало разговаривали. Вечером он приходил очень усталый, я кормила его и делала массаж. В течение пары часов Юра вообще не мог говорить от усталости. Иногда он оживал, рассказывал какие-то новые анекдоты или отпускал незначительные реплики, комментируя телевизионные передачи. Но говорить мне с ним было не о чем, кроме того, я очень боялась вызвать его раздражение, поэтому старалась помалкивать.

Раньше мне казалось, что я нужна людям, нужна своим пациентам, что я выполняю какую-то важную работу и поэтому цель моего присутствия на земле как-то оправданна. Теперь же мне было стыдно, что я незаслуженно купаюсь в роскоши, которая мне особо и не была нужна. Юрий в деньгах меня не ограничивал, однако внимательно контролировал, на что я их трачу. Он отдавал мне свой кошелек, туго набитый долларами и рублями, и завозил в какой-нибудь крупный магазин.

— Оставляю тебя на три часа, чтобы купила себе хорошие шмотки. Не деду своему, не подружкам, не мне, а себе. Хватит благодетельствовать за мой счет. Задание ясно? Тусуйся.

Я бродила по магазинам и покупала первые попавшиеся вещи моего размера. Мне это было совершенно неинтересно. Есть уже пара хороших туфель, куда больше? Есть несколько костюмов, я к ним привыкла, зачем еще? Но такое положение дел совершенно не устраивало Юрия. Он брал меня на всякие встречи и тусовки, и я должна была соответствовать, надевать все самое дорогое и модное, чтоб ему не было стыдно перед пацанами. Единственное место, где я могла пропадать часами, были книжные магазины. Я покупала множество книг и запоем читала. Юрий очень сердился, если видел меня с книгой. Он как будто ревновал меня. Однажды он увидел на обложке фотографию Ошо и с раздражением выдернул книгу из моих рук, решительно направился к мусоропроводу в кухне, и книга, стукаясь о бортики, полетела вниз.

— Чтоб я этого мужика в доме больше не видел, поняла? Развела здесь избу-читальню. Вступай тогда в Союз читателей, что ли.

Я стала прятать от него книги. Он разрешал мне читать только книги по кулинарии и по массажу.

Когда тети Веры не было, я готовила Юрию еду. Кулинарничать на этой кухне было самым настоящим наслаждением, только не всегда мне удавалось завоевать это пространство в неравной борьбе с хозяйственной тетей Верой. Экзотические блюда Юрий не любил, и я готовила ему то, чему научила меня бабушка. Я знала много секретов. Например, варила курицу вместе с хрустальной рюмкой. Курица при такой варке получается необыкновенно мягкой и вкусной. Юра ел очень много и знал толк в еде. Я готовила борщ, рассольник, гороховый суп, сборную мясную солянку, пекла беляши, пироги. Юрию нравилась моя еда, и он почти всегда меня за нее хвалил. Я заметила, что Юра питается очень нездоровой пищей, но все мои попытки предложить легкие салаты и диетические блюда встречали с его стороны насмешки и жесткий отпор.

— Не верю я в эту «здоровую пищу», и нечего готовить мне фигню. Вот найди какую-нибудь дореволюционную кулинарную книгу, ту же Молоховец. Как тогда люди ели! Не чета сегодняшнему дню. Так что не надо на мне экономить.

— Да не экономлю я, просто очень хочу, чтобы ты был здоровым и похудел! — пришлось оправдываться мне.

— А толстый, значит, я тебя не устраиваю? — обижался он. — Иди тогда любуйся на худых Аполлонов в «Красную шапочку», могу спонсировать твой интерес к мужскому телу.

— Да ты неправильно меня понял, Юра! — взмолилась я.

— А чтобы правильно друг друга понимать — готовь по-человечески, без выкрутасов, усекла?

По выходным мы ходили в разные рестораны, он пытался научить меня светской жизни.

Я очень волновалась поначалу, у меня дрожали и слегка потели руки, но потом привыкла. Юра каждый раз выбирал для посещения новый ресторан. Начали мы с ресторана «Пушкин», потом были «Грильяж», «Скандинавия», «Ностальжи», «Обломов» и множество других, всех не упомнишь. Позже перешли на экзотические и этнические — с тайской, китайской и японской кухней. Игнорировал Юра только индийскую кухню.

— У индусов жрать нечего. Морковные котлетки только и силос — нет уж, благодарю покорно. Еда — это мясо и рыба. А траву пусть их священные коровы пережевывают.

Юра научил меня всем премудростям поведения в ресторане — куда лучше сесть, как обращаться с официантом, чтобы тебя быстрее обслужили, что лучше заказывать.

Оказалось, что даже в этом деле есть секреты и тонкости, в которых он очень хорошо разбирался. Алкогольных напитков и коктейлей я по-прежнему не пила, но теперь имела представление о том, что заказывают другие, знала, что такое аперитив и кто такой сомелье.

После посещения ресторанов Юра становился разомлевшим и благостным, он спал до вечера, потом садился перед телевизором и безостановочно щелкал пультом, переключая каналы.

Секса у нас по-прежнему никакого не было, кроме нежных ласк. Несмотря на это, когда приходили гости, он представлял меня своей невестой. Постепенно я привыкала к нему, и он мне нравился все больше и больше. Иногда мне казалось, что я даже начинаю его любить. Во всяком случае, я была очень благодарна за все, что он делал для меня и дедушки.

У нас совершенно не совпадали ритмы. Юра засиживался за полночь, играя на компьютере, смотрел «НТВ-плюс» и всевозможные боевики, а у меня слипались глаза уже в десять часов, и я отпрашивалась спать. Обычно видела уже десятые сны, когда Юрино тело тяжело плюхалось на другую половину огромной кровати.

Утром я вставала рано, хозяйничала на кухне, даже успевала испечь свежий хлеб в хлебопечке. Юра просыпался к полудню, долго раскачивался, принимал душ, я кормила его завтраком. Утром к нему нельзя было подойти — мог укусить. Поэтому я молчала и тихонько делала то, что нужно. Он как-то даже сказал:

— Ань, так хорошо, что ты по утрам тихая. Не переношу утреннюю бабью трескотню. И двигаешься ты нормально, тихо.

Однажды глубокой ночью Юра разбудил меня. Я удивленно взглянула на светящиеся цифры будильника: два часа ночи. Юра тряс меня, потому что я никак не могла прийти в себя.

— Аня, вставай скорее, сейчас к нам приедет Вова Елисеев…

— Какой Вова? — Я ничего не понимала спросонья.

— Да тот самый Вова Елисеев, блин. Хочет домашних блинов с мясом! Быстро вставай, пеки блины, он будет минут через двадцать.

Вова Елисеев был известным эстрадным певцом нетрадиционной ориентации. Я никак не могла понять, почему Вова должен есть блины глубокой ночью именно у Юры дома.

— А он и правда гомик или прикалывается для рекламы? — поинтересовалась я, сонно натягивая халат и позевывая.

— Ха! Конечно, гомик. Самый настоящий.

— А он не будет к тебе приставать?

Юра даже возмущенно присвистнул.

— Да ты что болтаешь! Во-первых, я стопроцентный натурал, а во-вторых, мы с ним давно общаемся, у нас кое-какие деда совместные в шоу-бизнесе. Я смотрю, ты что-то долго чухаешься. Давай поактивней. Ну, приспичило человеку пожрать ночью блинов, тебе ж не трудно, сваргань по-быстрому.

— А молока нет.

— Там где-то было сухое молоко, покопайся. Старое, правда, но для блинов сойдет. Ань, я быстренько в душ, освежусь. Давай действуй, маленькая хозяйка большого дома.

Я стала рыться в запасах, надеясь найти что-нибудь напоминающее сухое молоко. Наконец в буфете откопала пакетик с каким-то порошком, упакованным в фольгу.

Попробовала на вкус, но у меня, видимо от недосыпа, онемела десна и немного закружилась голова. Почему-то стало весело-весело. «Как я волнуюсь перед встречей с Вовой Елисеевым, — подумалось. — Даже руки трясутся. Что-то у меня не очень блины получаются, наверное из-за молока».

Гости уже были на пороге. Вова Елисеев приехал в сопровождении свиты — двух своеобразных маленьких парней, напоминающих обезьянок. Вова был одет в ярко-желтую накидку, напоминающую плащ Бэтмена, на ногах розовые гетры с пучком разноцветных перьев на причинном месте, а на руках розовые длинные перчатки без пальцев. Выглядел он настолько необычно, что я на минуту потеряла дар речи от удивления. А потом, я никогда не видела так близко эстрадную звезду, тем более человека нетрадиционной ориентации.

Вова царственно махнул мне, сбросил мальчикам на руки свою накидку и плюхнулся на стул.

— Юрик, зайчик, дружок мой золотой! Надо же, вот что значит настоящий друг — в беде не бросит, лишнего не спросит! Ну кому еще можно позвонить в час ночи и поныть, что хочешь блинов, — и вдруг тебя приглашают! На блины! Будем есть блины — ха-ха-ха — с травкой! — манерно проговорил Вова.

…А между тем с блинами у меня была проблема. Нормальной, чугунной сковородки для блинов у Юры не было, да и на вкус они оказались горьковатыми. Я изо всех сил пыталась заглушить неприятный привкус, но получалось слабо. Сердце колотилось от волнения — так не хотелось именно сегодня упасть в грязь лицом, нужно было соответствовать Юриным ожиданиям. Ведь он пригласил Вову именно потому, что был уверен: я справлюсь с любым его капризом…

Тем временем Вова Елисеев хохотал, делал манерные жесты и болтал без умолку.

Юра намешал ему какой-то коктейль, и тот еще больше развеселился.

— Юрик, ведь у меня идеи, идеи… Представляешь, я придумал новое шоу! Вот ты только представь: собираем самых богатых людей в каком-нибудь закрытом клубе и объявляем, что будут сюрпризы. То, чего никто никогда не видел и не увидит. Готовим шоу в обстановке строгой секретности, за разглашение и утечку информации — огромный штраф.

Люди за безумные деньги покупают билеты, но даже не представляют, что им покажут.

Приезжают на своих авто, снимают со своих телок манто и проходят в зал. Все друг друга более или менее знают, но никто не знает, что им покажут!!! Даже примерно!!! Долго жуют свой фуршет с осетриной, белугой и фуа-гра, делятся впечатлениями и предполагают, делают ставки — что будет. Садятся в кресла, занавес открывается, там виден шест, все разочарованно вздыхают, надоел, мол, стриптиз, тошнит уже от всяких доллс — и вдруг! Барабанная дробь! Выходит Людмила Зыкина! Стриптиз Людмилы Зыкиной! А? Все в шоке, беснуются от восторга, следующий номер — Иосиф Кобзон, переодетый… зайчиком, с большими плюшевыми ушами! Потом выходят бывшие мазохистки — Валерия и Жасмин в косухах и высоких сапогах с хлыстами, а их бывшие мужья сидят на тумбочках и прыгают через кольцо, как дрессированные тигрята… Можно, чтобы Маша Распутина без косметики, в скромном клетчатом платье разносила напитки… Конечно, я тоже выступлю с чем-нибудь, просто еще не придумал. Ну как, дашь немножко денежек талантливому мальчику на раскрутку проекта? — Вова вновь расхохотался.

Я наконец поставила перед ним тарелку с блинами. Они получились кривоватые, горьковатые и толстоватые.

— Ты кто, детка? Новая Юрочкина горничная? — спросил Вова, сворачивая блинчик.

— Это моя невеста Аня, — ответил за меня Юра.

— Невеста?! Ха! Старик, ты что, решил расстаться со свободой — единственным счастьем на земле? — Вован снова принялся хохотать. — А почему такая странная девушка вдруг решила стать твоей невестой?

— Она ничего не решила, это я так решил. И никакая она не странная, не обижай мою Аньку, — довольно сурово сказал Юра и обнял меня.

— Ладно, нравится тебе, что же. Она, может, и не странная, но блины у нее получились явно странные. Эх, Юрик, наш голубой полк все равно будет ждать тебя, когда в тетках разочаруешься. — Вован наклонился к Юриному уху и громко зашептал: — Ладно, траву давай, и я отчалю. И денежек подбрось, зайчик мой, бедному голубому старичку…

— Я тебе не зайчик, — буркнул Юра.

Они еще немного пошептались о чем-то своем, и Юра пошел провожать компанию к лифту. Мне было приятно, что Юра не дает меня в обиду, защищает. Я машинально положила блин в рот. Есть его было невозможно, бедный Вова Елисеев. Юра вернулся, выразительно посмотрел на меня:

— Ань, какое такое сухое молоко ты положила в блины, а?

Я недоуменно пожала плечами. Юра открыл буфет и вытащил оттуда совершенно другой пакет с сухим молоком. Он шлепнулся в кресло и стал смеяться, да так, что начал сползать от смеха на пол.

— Ань, ты знаешь, что ты положила в блины? Ха-ха-ха… Ты туда кокаин замешала… Ты хоть сама-то блинчик попробовала? Ха-ха-ха… Вот расскажу пацанам, все от смеха умрут, чем ты Вована Елисеева накормила… Я кокс от ментов в буфете прятал… В пакетике его было на три тысячи долларов…

Вот так я опростоволосилась с блинами.

Как-то раз вечером он снял красивый самурайский меч со стены и стал любовно его поглаживать. Юрий смотрел на него так, как смотрят на любимого ребенка, доставшегося с большим трудом. Мне показалось, что он буквально слился с этим мечом в единое целое, что меч стал продолжением самого Юрия. Вдруг внезапно он сделал им движение в воздухе, меч свистнул. Он схватил меня за волосы и приставил лезвие к моей шее.

— Ну что, боишься меня? Мне ничего не стоит — чик — и тебя нет. И никто не узнает, где могилка твоя. Боишься или нет, говори? — заорал он, устрашающе вращая глазами.

И тут я поняла, что Юрий возбудился. Наконец-то возбудился по-мужски! Я не знала, что ему ответить. Я не боялась его совершенно, но не хотела неправильно ответить. Вдруг, если я скажу, что не боюсь его, он разозлится на меня оттого, что возбуждение спадет? Вдруг это его шанс поверить в себя как в мужчину? И я закричала, падая перед ним на колени:

— Не губи, умоляю!

Я сжалась перед ним на ковре, обнимая его ноги. Юрий отбросил в сторону меч и набросился на меня. Мне казалось, что он действительно меня убьет, однако, несмотря на бурное начало, продолжения не последовало. Все снова закончилось, не успев начаться, но после этого случая Юрий явно повеселел и почему-то стал относиться ко мне с еще большей нежностью и заботой. Казалось, какие-то восстановительные процессы шли в его организме, только слишком уж медленно.

Иногда мы ездили с ним в супермаркеты. Вот там-то я раздражала его по полной программе. Юрий действовал резко, быстро, схватывал с полки нужную коробку и швырял ее в корзинку, тем временем я ходила медленно, буквально разинув рот и засматривалась на все разноцветные коробочки, такие интересные, красивые. Юрий страшно злился, особенно на кассе, когда я медленно и аккуратно укладывала покупки. Для меня эти вещи стоили целое состояние.

— Ну, тормозная, ехарный бабай, проснись! Не, больше с тобой никогда не пойду, ты мне все нервы измотаешь своей медлительностью, черепаха. За смертью тебя посылать, честное слово…

Я не обижалась, ведь он говорил правду.

В начале ноября Юра спросил:

— У тебя есть заграничный паспорт?

— Нет, конечно. — Я даже засмеялась. — А зачем он мне?

— Так, сейчас Коля заберет твои данные и паспорт, попробуем быстренько сделать. Послезавтра мы с тобой улетаем на Кипр.

— Да разве можно так быстро сделать загранпаспорт? Говорят, люди месяцами ждут, — удивилась я.

— Так то — люди, а то — мы. У меня много ребят в ОВИРах прикормлены, сделают моментально, не боись. Слетаем по-быстрому, на уик-энд, поживем у моего приятеля на вилле, там еще ребята подгребут. У нас будет выездной пионерский слет.

Действительно, заграничный паспорт мне сделали за сутки. Я хотела поехать собраться, но Юра остановил меня:

— Мы все купим на месте. Видеть не могу старые купальники на молоденьких телах.

Надо же, я поеду на Кипр!

Как интересно и неожиданно! Первое путешествие за границу.

Коля отвез нас в Шереметьево-2. Аэропорт меня ошеломил — такой огромный, столько народу, столько иностранцев! Я бы никогда ничего не нашла, заблудилась бы в этом огромном и непонятном месте. Меня даже немножко стало трясти от возбуждения.

— Боишься лететь? — хохотнул Юра. — Что дрожишь? Сейчас дам тебе коньячку глотнуть, расслабишься.

— Нет, я ни за что пить не буду! Я бабушке обещала никогда не пить.

— Так ты обещание давала на земле, а выпьешь в воздухе. На воздушное пространство земные обещания не распространяются. Перед первым полетом грех не выпить. Глоточек, всего глоточек, не выпендривайся, соглашайся.

Юра деловито осмотрел полки в дьюти-фри, что-то нашептывая про себя, насвистывая, и начал наваливать в корзинку разные бутылки — коньяк, виски, текилу, прихватил он и большие коробки шоколада «Мерси».

— Даже завидую тебе по-хорошему, Ань. Представляю, как тебе все интересно, любопытно. Мне уже все так наскучило — этот Шеремаг бестолковый, самолеты-полеты, страны… Где я только не был — все объехал, что хотел. Канары, Гавайи, Малайзия, Париж, Калифорния, везде был… А тебе небось все в диковинку, смотрю, ты прям рот раскрыла, все тебе интересно… Как ребенку. И я, может, глядя на тебя, тоже чему-нибудь порадуюсь.

Мне вдруг стало так его жалко. Действительно, так ужасно, когда все, о чем мечтал, уже исполнилось. Все видел, все испытал, все купил, что хотел. Как скучно… Бедный мой Юрочка.

Мы прошли контроль, я очень волновалась за свой заграничный паспорт. Вдруг он какой-нибудь неправильный, поддельный, раз такой скоростной? Но все прошло нормально.

Мы летели бизнес-классом. Я впервые вошла в самолет. Оказалось, что в самолете так тесно! Сами самолеты большие, а внутри не развернешься. Вернее, я-то могла хоть танцевать, а вот Юра с трудом втиснулся в кресло, несмотря на то что это был бизнес-класс. Юра зазвенел бутылками и заставил меня выпить несколько глотков коньяку. Чтобы не волноваться. А я и не волновалась. Мне было весело!

Как интересно лететь! Но как может такая махина — самолет — подниматься в воздух? И никто не удивляется, все сидят себе, что-то пьют, жуют. А ведь то, что самолет летит, — это чудо, разве нет?

Стюардессы оказались не очень-то красивые, как их обычно описывают. Какие-то уж очень замученные, как наши девочки в неврологии после дежурства. Я думала, что у них должны быть какие-то особо короткие юбки и необыкновенно длинные ноги, а тут все ноги и юбки были обычные.

— А правда, что Абрамович влюбился в стюардессу и женился на ней? — спросила я.

— Правда, — буркнул Юра и покосился на меня.

— А не знаешь, длинный был рейс? Куда они летели? — интересовалась я.

— Ань, ты пьяная. Лучше спи, — отрезал Юра.

— Совсем я не пьяная, просто все так интересно! Здорово!

Юра усадил меня у иллюминатора.

Аэробус взлетел. Это было похоже на аттракционы! То же самое страшное чувство где-то в середине живота.

— Ура! — Я тихонько вскрикнула и радостно захлопала в ладоши, но осеклась под осуждающим взглядом Юры.

— Чего так орешь? Взлетели — и слава богу, главное теперь, наоборот, удачно сесть. Тому, кто у иллюминатора, — больше не наливать.

Я притихла. Буду молчать, хотя меня переполняют впечатления.

В иллюминаторе поплыли пушистые облака, такие красивые, подсвеченные солнцем.

«Облака, белогривые лошадки, о-облака, что вы мчитесь без оглядки…» — напевала я тихонечко, почти уткнувшись носом в холодный иллюминатор.

Наверное, Бог где-то совсем поблизости, такая красота вокруг.

— Что ты там опять бормочешь? — Юра пихнул меня локтем в бок. — Знаешь, ты уж веди себя поспокойней, посдержанней. А то даже неприлично. Если ты на самолет так реагируешь, то что будет на Кипре? Радуйся потихонечку себе в кулачок, не будь лохушкой деревенской, а то мне перед пацанами будет неудобно.

Стюардесса стала разносить напитки и еду, совершенно бесплатно. Юра отказался от самолетной еды, а мне показалось очень вкусно. И интересно — такие забавные маленькие пакетики, все в упаковке, такое кукольное.

— Можно я съем твою порцию? — прошептала я.

— Ничего себе, стала прожорливой в воздухе. Да ешь на здоровье, но только все это картонное. Уж на что я поесть люблю, а эту гадость в себя впихнуть не могу. Пропущу в твою пользу. Прилетим — нормальной еды похаваем, на Кипре все вкусное. — Юра пил коньяк и закусывал шоколадом. — Знаешь, Ань, ведь это только у нас, в России, коньяк принято закусывать лимоном, только напиток портить. Мне один лягушатник-француз сказал, что мы просто варвары по отношению к такому благородному напитку. Коньяк нужно пить, закусывая шоколадом, а потом выкуривать сигару.

Юра достал откуда-то из глубины сумки толстую сигару и раскурил ее, пуская красивые колечки. Сигара оказалась ужасно вонючей, я закашлялась. Стали кашлять и соседи по бизнес-классу.

К Юре подошла стюардесса и с милой улыбкой попросила его не курить.

Он смерил ее свирепым взглядом и продолжал курить.

— А что ты мне сделаешь, высадишь? — Он пустил колечко дыма прямо ей в лицо.

Она закашлялась и отошла. Не стала связываться.

Мне сразу стало невесело. Зачем он так… Я поежилась. От иллюминатора тянуло холодом.

Я опасливо покосилась на Юрия и сильно закашлялась.

— Чахоточные, блин, вокруг… — Юра со злостью раздавил недокуренную сигару.

Все время до посадки мы не разговаривали. Мне было страшновато.

Долетели мы нормально, сели тоже.

У трапа нас встречали красивые загорелые девушки. Они вручали каждому сошедшему в аэропорту Ларнака огромную алую гвоздику и приветливо говорили:

— Хев э найс вакейшин!

На Кипре было жарко, в аэропорту меня удивили мужские рубашки. Киприоты одевались в яркие, пестрые рубашки совершенно немыслимых попугайских цветов. Это было так красиво, мне снова все ужасно понравилось.

Нас встречал шофер-киприот на джипе, он должен был довезти нас до яхты.

Я стала переходить дорогу, зазевалась и чуть не попала под машину. У меня закружилась голова — оказывается, на Кипре левостороннее движение. Как они только, бедненькие, могут ездить? Ведь это так неудобно! Ужас!

— Аня, сейчас мы смотаемся за тряпками. Учти, времени у нас совершенно в обрез, поэтому покупаем все быстро.

Мы доехали до многоэтажного магазина, быстро поднялись на эскалаторе до отдела купальников и белья.

Юрий подошел к прилавку, сделал энергично приглашающее движение маленькой смуглой продавщице. Она подобострастно подбежала, почти теряя на бегу туфли-мюли на высоких каблуках.

— Знает серьезных покупателей, надрессированная, — криво усмехнулся Юра. — Гив тен бикини, мост экспенсив фо фис герл. Квикли. — Он помогал разговору жестами.

— Тен, райт?! — удивленно округлила глаза продавщица, пытаясь не терять улыбки.

— Тен, ю андестенд? Квикли! Но тайм! — свирепо вращая глазами, добавил Юра.

Продавщица быстро прикинула мой размер, позвала напарницу, и они стали метать на прилавок купальники. Десять штук, как и просил Юра. Очень красивые — со стразами, с бабочками, с блестками, все разных цветов, к каждому костюму — парео.

Юра быстро расплатился, сгреб пакеты и перебежал в другой отдел. Там он в точно такой манере купил мне три летних платья, два сарафана, шорты, майки. На полной скорости заскочил в ювелирный и купил два кольца и достаточно толстую золотую цепочку и все это сразу надел на меня.

— Теперь порядок в танковых войсках, — оценивающе осмотрел он меня со всех сторон.

— Ух ты, какие красивые камушки, — вырвалось у меня. Я смотрела на свои руки и не узнавала их. На пальцах, моих собственных, сияли два кольца — одно с зелеными камешками, другое — с синими.

— Изумруды и сапфиры, андестенд, беби?

— Андестенд, — кивнула я.

«Вот бы дедушке показать! Он бы так за меня порадовался!» — подумала я мечтательно.

— Знаешь, ты похож на Фею из «Золушки». Я спокойно могу ехать на бал! Не хватает только кареты из тыквы и мышей в качестве лакеев.

— Мы поедем в местечко получше, чем бал. Потому что там будет море. А ты море-то тоже не видела?

— Нет, не видела, только в кино.

— А плавать умеешь, я забыл спросить?

— Конечно! Я переплывала на другой берег нашей речки.

— Речки-вонючки, переплюйки? Значит, ты точно отличный пловец. А если хочешь играть в «Приходи, сказка», то в качестве тыквы будет яхта, а мышей изобразят два хороших конкретных пацана — Мишка Мерседес и Леха Упырь.

Мы почти бежали по магазину, обвешанные пакетами, расталкивая всех на ходу.

— Итак, мы поставили рекорд. Управились за двадцать пять минут! Какова скорость! Потратили всего три тысячи евриков. — Юра тяжело плюхнулся на сиденье ожидавшего нас джипа. — Болять мои крылья. — И он потопал больными ногами.

Джип долго петлял по улицам города мимо белых и розовых домов, открытых лавчонок и мини-маркетов, где в изобилии теснились надувные матрасы, мячи, шлепанцы и прочая пляжная ерунда. Растительность вокруг была незнакомая, люди смуглые и улыбчивые, множество туристов, соответственно одетых.

Наконец я увидела море. Оно начиналось позади порта и простиралось до самого горизонта. Оно было бирюзовым и блестело на солнце, как рыбья чешуя. Я вижу море! Настоящее море собственными глазами.

У причала нас ждала яхта. Горделивая и элегантная, она выделялась своей белоснежностью, как невеста или снегурочка. На борту золотыми буквами и очень красивым шрифтом было написано «Афродита». Мы поднялись на борт, там нас приветствовали Миша — владелец яхты и Алексей, Юрин друг. Они стояли голые по пояс, одетые только в пестрые длинные шорты и белые бейсболки, загорелые и весьма упитанные. У всех троих друзей, включая Юру, круглились над поясами объемистые животы, сравнимые с восьмимесячной беременностью. Юрин живот торчал особенно задорно.

Мы спустились вниз переодеться, и Юра, порывшись в пакете, вытащил самый крошечный купальник, украшенный бабочками.

— На. Замотайся в накидку, чтоб не сгореть, — заботливо скомандовал он.

Мы вылезли наверх, и я осмотрелась.

Яхта казалась какой-то нереально чистой, обтянутая белоснежной, мягкой кожей, с надраенными позолоченными деталями и ручками. Чище, чем в операционной.

Невероятно!

— Это лучше, чем карета из тыквы, — шепнула я на ухо Юре.

Он довольно хмыкнул.

Михаил владел этой яхтой. По тому, как он любовно держался за штурвал, как тщательно принялся оттирать небольшое пятнышко на дверной ручке, было видно, что яхту эту он обожает.

— Итак, мы с Лехой рады вас приветствовать на борту нашей девочки, названной в честь Афродиты. Она облюбовала этот остров. Правда, купальня Афродиты находится на противоположном конце, в Пафосе, но в море она вполне могла купаться и здесь. До Протараса нам плыть час, очень приятно.

Прикинь, Кипр захватил Ричард Львиное Сердце. Так что история здесь богатая… Кто только не владел этим островом — финикийцы, ассирийцы, арабы, византийцы, турки, англичане… И сейчас здесь каждой твари по паре. Но киприоты последнее время прекрасно поняли, кого надо любить в первую очередь. Нашего русского брата… А какие здесь помидоры! Рыба! Картошка! Снимают два урожая… Аня, тебе понравится. Юра сто раз уж у нас был, после Кипра любые помидоры кажутся травой, да, Юрка?

Юра кивнул. Он с комфортом расположился, вытянув ноги, и потягивал пиво.

Мы плыли довольно быстро, и я любовалась на белоснежные пенные барашки, образующиеся по ходу движения в бирюзовой воде. Я думала о том, что, может быть, именно в этом месте когда-то купалась Афродита. Если войти в море, то можно соприкоснуться с теми молекулами, в которых купалась Афродита. Они же никуда не деваются, эти молекулы. Хотя химию я знаю и помню не очень хорошо… «Я — Афродита. Пена морская в кудри мои заплелась навсегда», — сложились сами собой строки…

Мужчины о чем-то приглушенно говорили, дергая за рычаги и поворачивая штурвал.

Потом Михаил стал рассказывать о Кипре, так интересно.

Наш путь лежал в Протарас, небольшой городок рядом с заброшенным городом Фамагустой. Там располагались виллы Михаила и Алексея. Они стояли рядом на узкой улочке, поднимающейся в гору. Между виллами поблескивал ярко-синей водой бассейн, а вокруг домиков пламенели яркими красками какие-то растения, названия которых я не знала.

Красота, окружающая со всех сторон, меня настолько ошеломила, что мне было трудно говорить и что-либо воспринимать. Казалось, что я сплю и мне снится сон о Кипре.

Мы расположились на первом этаже виллы Михаила, где нас приветствовала его жена Марина, милая блондинка с невероятной длины загорелыми ногами, слегка прикрытыми малюсенькой желтой юбочкой.

Все вместе мы отправились обедать в морской ресторанчик, где уже собралась вся компания.

Еда на Кипре оказалась действительно отменной — мы ели рыбку барабульку, огромные сочные помидоры и козий сыр.

Юра сидел рядом со мной и представлял всех окружающих. Оказалось, что Алексей привез на Кипр большую команду родственников: жену, пятилетнего сына, его няню, тещу, тестя, сестру тещи и ее мужа. У Михаила в наличии имелась только жена. Вся компания сидела за большим столом и дружно налегала на еду, а юные официанты-киприоты со скоростью ошпаренных кошек метали на стол еду и напитки.

— Стараются, делают все в стахановском варианте. Знают, что сто долларов чаевых им обеспечены. Любят нашего русского большого брата, — объяснял Юра. Он долго и внимательно ел-ел-ел, пил-пил-пил (много-много-много пива).

После обеда вернулись на виллу.

— Вечером поедем в секретное место есть птичек, — удовлетворенно и сыто сказал Юра и заснул.

— Опять есть… А как же море? Так хочется к молекулам Афродиты.

Словно услышав мои слова, Юра проснулся и пробормотал сонно:

— На море одна не ходи, украдут. Иди к бассейну, — заплетающимся языком добавил он и снова заснул.

Я переоделась и пошла к бассейну. Оказалось, что это не вода такая голубая, а бассейн покрашен в голубой цвет. Красиво. Вода немножко пахла химией, и на ней плавало несколько цветочков. Эх, мне бы в море окунуться… Я проплыла несколько раз туда-обратно и устроилась сохнуть в шезлонге. Через несколько минут ко мне подсела Марина:

— Привет, Ань, не спишь? Хочу с тобой поболтать, можно?

— Конечно.

— Ты, вообще, кто?

— Аня, — не поняла я вопроса.

— Да ясное дело, что не Исаак Моисеич. Кто тебя подсунул Юре?

— Никто меня не подсовывал. Мы случайно познакомились, я медсестра.

— А я — модель. — Марина выпрямилась и откинула непослушную прядь волос. — Это ничего не меняет принципиально. Ты его на что раскручиваешь?

— Я его не раскручиваю, я его, наверное, люблю.

— Ух ты, романтично. За такие бабки, как у него, любая его полюбит. Так странно, что он тебя притащил. Ты не в его вкусе, он обычно сюда притаскивал певичек всяких, танцовщиц. С формами… Ты совсем не выглядишь секси. Странно… Что он в тебе нашел? Думаешь, если он представляет тебя невестой, то женится, что ли? Ха!

— А мне все равно…

— Да не ври! Юрик у нас — лакомый кусочек, сколько баб пыталось его заарканить… Ты на меня не обижайся, я — простая, все, что думаю, — говорю. Похоже, ты или впрямь лохушка непонятливая, или удачно играешь роль простодушной, наивной дурочки.

— Да я ничего не играю! — уверила я ее.

— Ты не обижайся, мы с нашими мужиками все как на кратере вулкана сидим. То вулкан извергает любовь, деньги и бриллианты, то в одночасье — пошла вон в чем была. Так что советую тебе делать запасы на черный день. Юрик у нас — тип непредсказуемый, что там ему в голову взбредет… Я тебя просто предупреждаю. По-дружески.

— И что мне делать? — удивленно спросила я.

— Раскручивай его. — Марина поднялась из кресла и отработанной походкой направилась в сторону виллы.

Зачем она приходила и разговаривала со мной, я так и не поняла.

Вечером мы поехали ужинать в секретное место. А секретным оно стало потому, что там подавали амбелабуньос — птичек. На Кипре запрещено в ресторанах подавать птичек, это считается браконьерством, поэтому мы долго ехали по каким-то закоулкам, пока не добрались до малоосвещенной таверны, куда все заходили оглядываясь. Там работали мрачные мужчины и весьма фривольного вида девицы в супермини-юбках, с ярко накрашенными губами. Мы все разместились за одним длинным столом. Вначале подали оливковое масло, очень вкусный хлеб и еще какие-то блюда из баклажанов, а потом… Принесли птичек… Когда я увидела эти крошечные созданьица — птичек, лежащих на тарелке, — мне захотелось плакать… Вся компания как ни в чем не бывало набросилась на еду. Они кромсали ножами нежные хрящики и смеялись. Михаил стал рассказывать, как ловят этих птичек. Кипр является местом отдыха для перелетных птиц, и часть малышей воробьев не могут слишком долго лететь, поэтому им нужен отдых. Стая маленьких воробьишек выбирает привлекательное место — где-нибудь в саду или винограднике, они садятся на деревья и блаженно отдыхают, чтобы полететь дальше своим путем, за родителями. И тут появляются люди — они ловят сетями крошечных птичек и привозят в ресторан.

— А хорошие пацаны из Москвы их с аппетитом хавают! — закончил Михаил и раскланялся. Это было что-то вроде длинного тоста. Он сел на стул, очень довольный собой, но его взгляд вдруг упал на меня. — Аня, что с тобой?

Из моих глаз совершенно непроизвольно выкатились две слезы, оставив на щеках дорожки от туши, я закопалась в сумочке в поисках носового платка и не успела вытереть слезы.

— Птичку жалко, — пошутила Марина, и все за столом рассмеялись.

— Мы сейчас. — Юра криво улыбнулся и, больно сжав меня за локоть, выволок к дамской комнате. — Иди умывайся! — строго приказал он.

Я пошла и привела себя в порядок. Глубоко выдохнув, шагнула ему навстречу.

Юра был свиреп и стал жестко мне выговаривать:

— Птичку ей жалко! А куриц не жалко! Коров не жалко! Иди тогда в буддистки! Они только силос жрут! Ты что, малахольная, людям не даешь культурно отдыхать? Смотри — все бабы как бабы, кушают нормально, довольные, улыбаются. Да я уже пожалел, что взял тебя. То в самолете хохочешь, то в ресторане плачешь. Аня, не позорь меня перед пацанами, прошу тебя. И вообще, постарайся наладить отношения с женами и всеми остальными, подружись. Тебе надо влиться в коллектив.

Я опустила голову и кивала. Как я выдержу до конца этой поездки? Я все делаю неправильно.

Мы вернулись к хохочущей и разомлевшей компании. Остаток вечера я вела себя хорошо — сидела в полном молчании и пыталась улыбаться. Искусственно.

Когда мы возвратились на виллу и остались вдвоем, Юра даже не поцеловал меня на ночь в щечку. Он хранил ледяное молчание.

Вот тебе и остров любви Афродиты.

Утром мы проснулись поздно, позавтракали на кухне. Марина на правах хозяйки дома приготовила козий жареный сыр и национальное блюдо киприотов таллатури — салат из огурцов с чесноком в йогурте.

Юра утром пробудился немного приветливее, даже заинтересованно начал выбирать, какой мне надеть купальник для похода к морю. Он решил, что лучше всего я буду в купальнике цвета яркой фуксии с затейливыми переплетениями по бокам.

Мы пошли к морю. Наш путь шел вниз по горе, мимо маленьких отелей и открытых ресторанчиков, в которых англичане и немцы завтракали и приходили в себя после вечерних и ночных развлечений. Публика попадалась разная, но больше всего англичан-пенсионеров, парами чинно и медленно прогуливающихся по курортным улочкам, идущим к морю.

— Так, мы следуем к заливу Фигового Дерева. Там самый лучший пляж, — сообщил нам Михаил.

Юра утром рассказал, что Мишка Мерседес — загадка для всей их компании. Никто толком не знает, как он делает деньги. Мерседесом его назвали потому, что, по легенде, он в Москве ездил на «мерседесе», который раньше принадлежал самой принцессе Диане.

Он был по специальности каким-то секретным физиком, очень много знал, поэтому все к нему обращались, если что-то нужно было узнать. Марина — его гражданская жена, которая безумно мечтала стать законной, но для Мишки Мерседеса срок утилизации женщины составлял два года максимум, потом он заводит новую, прямо противоположного окраса, но неизменно с длиннющими ногами.

— По отношению к женщинам все мужчины делятся на три типа, знаешь? Конечно, не знаешь, ты еще маленькая и глупенькая. Одни мужики интересуются только ногами, как Мишка. Он — ножист. Вторая группа — только сиськами, чтоб были побольше. В последнее время их часто пробрасывают — потому что у баб стали сиськи силиконовые, сразу не распознаешь. И третья группа — это пописты. Это поклонники Дженнифер Лопес и подобных ей. Поняла?

— А ты кто? — вдруг спросила я.

— А я бабами больше не интересуюсь. Только медсестрами, — заухал он утробно от своей шутки и вытер пот со лба.

Море. Вот оно! Я сейчас пойму, что это такое — море, всем телом, кожей впитаю наследие Афродиты. Я вошла в набегающие волны. Песок под ногами был смешан с галькой. Теплая и чистая вода обняла меня со всех сторон, и я поплыла вперед. Мое сердце сладостно замерло. Я поняла, что такое счастье. Счастье — это просто войти в море или океан. Мне казалось, что вокруг никого нет, во всем мире я одна. Окутанная морской водой, я потеряла счет времени, и это было прекрасно. Полный покой и умиротворение.

Я наплавалась и вернулась на берег совершенно другим человеком. Море дало мне силу и радость, это было необыкновенное, новое для меня чувство, которое наполняло мое тело и душу до краев. Я сидела на берегу и слушала шум волн, чувствовала на своем теле ласку осеннего кипрского солнца.

В это время Юра, Леха и Миша бороздили морские просторы на «джетски», на огромной скорости гоняясь друг за другом. Машины ревели под лихими и бесшабашными гонщиками, оставляя за собой след отработанного топлива. Марина и все остальные женщины сидели в кафе на берегу, пили коктейли и болтали.

Компанию для плавания мне составил лишь пятилетний Денис. Няня осталась на берегу, а мы с ним заплыли почти к буйкам на его красивом надувном матрасе. Время пролетело незаметно. Я бы никуда не уходила с пляжа и от моря, но все снова потащились в ресторан. Сколько можно есть!

Есть я совсем не хотела, но было интересно, что едят на Кипре. В этот раз принесли множество тарелочек с мясом и закуски. Это называлось мезе. Все было очень вкусно, компания снова жевала-жевала-жевала.

Вечером должно было произойти то событие, ради которого мы и приехали на Кипр. Между собой они называли эту встречу «пионерский слет». Поэтому мы рано ушли с пляжа и стали готовиться к этому событию. Никого из чужих на встречу допускать нельзя, даже обслугу-киприотов, поэтому все делали сами. Мужчины устраивали пространство — в тенистом уголке сада расставили кресла-качалки, шезлонги, развесили гамаки, составили несколько столов. Я, Марина, Света и все остальные женщины сервировали стол, украшали его и раскладывали еду, которую привезли из нескольких ресторанов. Повсюду высились горы разных фруктов, изысканные напитки в специальных охлаждающих контейнерах. Мужчины мариновали мясо и готовили его в специальной жаровне на открытом огне.

К шести часам вечера начали появляться первые гости. Приехали серьезные мужчины в темных очках, русские и, кажется, какие-то иностранцы, всего десять человек. Разговоры у мужчин, видимо, были действительно очень секретные, потому что всех женщин отправили на соседнюю виллу, к Алексею. Мы расположились на открытой площадке за домом и стали пить кофе с пирожными. У меня появился поклонник — маленький Денис, сын Алексея и Светы, ходил за мной хвостиком и даже по-детски кокетничал. Я завоевала его сердце на пляже, когда плавала с ним и играла на берегу.

— Наверное, тебе читали «Денискины рассказы», раз ты Дениска? — спросила я его.

— Нет, мне читали «Гарри Поттера». Мы с тобой будем играть в волшебников и волшебную школу.

Сначала мы играли с ним в прятки, рисовали пастелью на разноцветных календарях, а потом стали делать оригами.

— Раз мы в волшебной школе, то нам нужно нарядиться, пойдем.

Мы пошли в дом, Денис вытащил откуда-то огромные шелковые халаты, похожие на мантии волшебников, волшебные палочки соорудили из веток деревьев, завернув их в фольгу, а на голову водрузили склеенные самодельные колпаки.

Денис решил, что в таком виде нужно срочно сфотографироваться, и сбегал в свою комнату, принес цифровой фотоаппарат и стал умело щелкать. Надо же, такой маленький мальчик, а уже так хорошо умеет обращаться со сложной техникой. Я искренне восхитилась умением мальчика, и он, вдохновленный, щелкал все подряд. Потом он позвал меня к себе в комнату, на второй этаж. Там он жил вместе с няней. У комнатки был балкончик.

— Хочешь, пойдем на балкон?

— А что там видно? Море видно? — спросила я.

— Нет, море не очень-то видно. Пофотографируем папу сверху. — Маленькая теплая ладошка Дениса уверенно тянула меня на балкон.

Моря было совсем не видно, только роща, ведущая к нему. Зато с балкона хорошо просматривался стол и сидящие в соседнем дворе мужчины, они что-то сосредоточенно обсуждали на повышенных тонах. Денис с балкона громко закричал:

— Папа! Папа! Посмотри сюда скорее, сейчас вылетит птичка! Скажи «чиз»!

Алексей услышал сына, поднял голову и увидел, что мы с Денисом фотографируем. Он что-то шепнул Юре, тот встал и направился к нашему дому. Мы с Денисом, весьма довольные, спустились сверху, чтобы поприветствовать Юру. Улыбаясь, я шла ему навстречу, путаясь в длиннополом халате. Сейчас он похвалит меня, что я наладила отношения с малышом, какая я все-таки молодец. Но Юра был просто взбешен. Он заорал:

— Кто, блин, смотрит за ребенком?! Мамки, няньки, бабки! А ребенка блаженной доверили! Какого фига вы там фотографируете, папарацци фиговы?! Какой-то балахон еще на себя напялила, черт знает что!

Юра выхватил фотоаппарат из ручонок Дениса и забрал его с собой. Няня немедленно увела рыдающего Дениску. Я сняла халат и подошла к зеркалу. Из зеркала на меня смотрела растрепанная девушка с раскрасневшимися щеками и грустными глазами.

— Почему ты все не то делаешь? — спросила я изображение.

Изображение пожало плечами.

Все, решено. Просто буду сидеть в углу и молчать.

Примерно к десяти часам вечера секретный вечер завершился и почти все разъехались, остались только двое — седоволосый пожилой мужчина и огромный парень в бейсболке. Мужчина показался мне очень знакомым. Я вспомнила — это был известный политик, часто выступающий по телевизору. Вот это да! Как интересно!

Я любовалась красотой, окружавшей со всех сторон. Наступила бархатная ночь. Темное небо усеяли яркие звезды. Воздух был пропитан ароматом цветов, вокруг горели маленькие фонарики, отбрасывающие на небольшое расстояние теплый медовый свет, а в зарослях громко пели южные цикады. Бассейн загадочно отражал фонарики, и на поверхности воды покачивались цветы. Все это дополнялось вкуснейшим ароматом мяса, жарившегося на открытом огне, и тонкими ароматами дорогих духов.

Нам всем разрешено было «выйти из тени», и начался пир горой! Видимо, все дела очень хорошо разрешились, поэтому Юра был в прекрасном настроении.

— Извини меня, я погорячился, все в порядке, отдыхай, расслабляйся, теперь все можно.

— А можно мне взять автограф у этого седоволосого дяденьки? Я знаю, он — политик. И так похож на дона Корлеоне! Я потом дедушке буду показывать автограф и гордиться, — робко спросила я.

Он взглянул на меня как на больную и расхохотался.

— Я сказал «все можно», нов рамках. Я чувствую, когда-нибудь ты подведешь меня под монастырь. Запомни — ты никого не видела и ничего не слышала. Просто ешь, пей и веселись. И рот не раскрывай.

Я глубоко вздохнула. Все невпопад.

Мы провели остаток вечера вполне мирно, ели, пили и слушали приглашенных музыкантов. Это были киприоты, одетые в национальную одежду, стройные и молодые. Они играли на особом национальном инструменте, который называется бузука. Чуть позже подвыпившие мужчины совсем развеселились и попросили их сыграть сиртаки. Можно было умереть со смеху, когда Михаил, Леша, Юра и незнакомый парень в бейсболке взялись за руки и стали танцевать сиртаки. Их крупные животы ходили ходуном, слабые от алкоголя ноги заплетались, и в результате они сбились с ритма и с гиганьем, визгом и матерщиной со всего размаха все вместе плюхнулись в бассейн. Леха стоял с краю, он зацепился рубашкой за микрофон, который стоял рядом с одним из певцов, провод подсек киприота, он не удержал равновесие и упал плашмя на блюдо с пирожными. Все это напоминало комедию в американском стиле, где обязательно размазывают по лицу торт. Однако эта бесшабашная вечеринка происходила на моих глазах, на Кипре, а не в Америке. Наверное, в этом месте надо было смеяться, но я до такой степени запуталась — что можно делать, а чего делать нельзя, — что стала просто смотреть и для верности повторять за другими. Женщины осторожненько смеялись и хлопали в ладоши. Я тоже стала посмеиваться и озираться, чтобы понять, как вести себя дальше. А дальше мы немножко потоптались под музыку, имитируя танцы.

В этот вечер я ничего криминального не сделала, ура. Даже Марина вполне благосклонно мне улыбалась и советовала попробовать то одно блюдо, то другое.

Ночью Юра сжимал меня в объятиях так крепко, как будто собрался раздавить. Всю ночь я дышала винными парами и не могла освободиться из его рук. К утру все мое тело одеревенело от неудобного положения. Я не спала ни минуты. Пришлось всю ночь вспоминать, как прекрасно море, как плещутся волны и как морская вода нежно ласкала мое тело…

Рано утром улетал наш самолет. Уик-энд на Кипре завершился.

Эх, море… Сидя в самолете, я смотрела на его прекрасные искрящиеся сине-зеленые воды и обещала когда-нибудь вернуться в его объятия. Я хорошо уяснила, что проявлять какие-либо естественные чувства рядом с Юрой опасно, поэтому всю дорогу не высказывала никаких эмоций, просто притворилась, что сплю. А может быть, и вправду спала. Мне снился сон, что Юра улыбается, у него счастливые глаза, и он ласково целует мои длинные волосы, и вся моя душа до краев наполняется нежностью…

Осенняя Москва встретила нас серым небом и заморозками. Совершенно нереально, что еще три часа назад мы находились на самом прекрасном острове — острове любви Афродиты.

После поездки наши с Юрой отношения приобрели какой-то другой оттенок. Казалось, он меня побаивается. Вернее, опасается, что я могу что-нибудь учудить.

…Однажды Юрий попросил меня съездить к его отцу, Михаилу Юрьевичу, сделать ему массаж. У него что-то с шеей, видно, застудил. Коля приехал за мной, и мы двинулись в путь.

В квартире Михаила Юрьевича все было не так, как у Юрия. Все очень сдержанно и благородно. Много книг, классика и современные, антикварные предметы, подобранные с большим вкусом, сдержанное освещение бежево-коричневой гаммы, без всякой позолоты, достойно и просто. «Аристократ, просто аристократ…» — подумала я.

В квартире не было никого, кроме Михаила Юрьевича, меня и огромного вислоухого кота.

— Валентина Матвеевна уехала в салон, скоро вернется. Меня, видно, просквозило в машине, шея не поворачивается, — сказал Михаил Юрьевич, устраиваясь в кресле.

— Ну, это пара пустяков, — сказала я решительно и стала делать ему массаж шеи и спины. Я чувствовала под руками очень мощную, сильную энергию холода, которая борется с энергией сухости. Кончики моих пальцев сначала онемели, а затем постепенно стали разгораться, как свечи. Потом я постаралась придать своим пальцам свойство нагретых на солнце камешков и особое внимание обратила на биологически активные точки. — Ну как, лучше? — поинтересовалась я в конце сеанса.

— Ой, хорошо, почти совсем прошло. Спасибо, малышка.

Михаил Юрьевич вдруг развернулся ко мне, обнял и впился в мои губы. От неожиданности я остолбенела, но потом вырвалась.

— Я же девушка вашего сына, вы что!

Михаил Юрьевич приближался ко мне, как хищный зверь к добыче.

— А ты только поцелуй меня — и все. — Он расстегнул «молнию» на брюках и продемонстрировал упругое содержимое. — Его поцелуй как следует, и я тебя отпущу. А если не поцелуешь, скажу Юрию, что ты — маленькая сучка и сама лезла ко мне, потому что он недодает тебе. Я же знаю, что он больше ничего не может…

— Нет! Ну, пожалуйста, отпустите меня, не портите нашу дружбу! Это же ваш сын, так нехорошо!

— На свете нет понятий «плохо» и «хорошо», малышка. Все события в мире нейтральны. Адама и Еву вышвырнули из рая, потому что они стали думать над тем, что плохо и что хорошо…

Михаил Юрьевич сжимал стальными пальцами мои плечи, все больше и больше вдавливал меня в стену. Он прижимался ко мне всем телом, пытаясь снова поцеловать. Я чувствовала его старческую похоть, от него пахло кислым потом. Но моих губах еще остался привкус его сморщенных губ. Я отвернула лицо и думала с горечью: «Надо же, а я еще думала — благородный, интеллигентный… Сына предал сразу и жену из-за животного инстинкта, еще про Адама и Еву рассуждает…»

Я взглянула ему в лицо и вдруг увидела его ухо — розовое, оттопыренное и смешное. Это было как будто ухо маленького мальчика, приставленное к старому телу, несмотря на морщинки, это было просто детское морщинистое ухо. И вдруг я увидела маленького Мишу, такого, каким он был, наверное, в возрасте около пяти лет, одетого в потертую цигейковую шубку, серенькие валенки, крепко замотанного в женский пуховой платок. Маленькие ручки в варежках крепко держали смешную игрушечную обезьянку. У маленького Миши были печальные глаза. И мне стало так жаль этого маленького мальчика, который прожил тяжелую жизнь, полную горьких потерь, и который стоял, прижимая меня к холодной, крашеной стене, и предавал своего сына ради кратковременного животного желания. Мое сердце наполнилось жалостью, смешанной с отвращением, но жалость была больше,

— А где ваша любимая обезьянка? — прошептала вдруг я.

— Какая еще обезьянка? — удивился Михаил Юрьевич, отстраняясь от меня.

— Та, которой вы играли в детстве… Вы ее выбросили или подарили?

— Да… Слушай, у меня и правда была одна-единственная игрушка — обезьянка Чита… Откуда ты знаешь? — Он выглядел ошарашенным и с изумлением смотрел на меня.

Казалось, все его возбуждение и похоть растворились, и на меня глядел удивленный, немолодой и очень уставший человек. Он опустил руки, и они как будто замерли, повиснув в воздухе.

— Вспомните, куда вы дели обезьянку, — прошептала я и выскользнула за дверь аристократической квартиры.

Оказавшись в лифте, я заплакала. Я не плакала так давно, что забыла, как это бывает. Потоки слез лились по моему лицу, как будто включили водопад в моих глазах и мозгу. Я стала чувствовать!

Несколько минут я постояла в лифте, обмахивая лицо платком, чтобы скрыть от Коли следы слез.

Я села в машину еще в плохом состоянии, но мне хотелось как можно быстрее уехать подальше.

— Что с тобой? — участливо поинтересовался Коля. — Валентина, что ли, обидела?

— Нет, ее вообще дома не было, а у меня оказалась ужасная аллергия на их кота, чуть не задохнулась там, — удачно соврала я.

Всю дорогу Коля делился случаями из жизни про аллергию и даже сбегал в аптеку за кларитином, который я послушно выпила.

Никогда не расскажу Юре о приставаниях его отца.

С этого времени я стала плакать. Чуть что — слезы. Я видела, что это очень раздражает Юрия. Однажды он повез меня в японский ресторан. Мы вошли туда, и Юрий сразу прикололся над молоденькой официанткой:

— Мы пришли к вам кушать суши, чтоб у вас горели уши.

Она и вправду зарделась, как маков цвет, до кончиков ушей и очень внимательно стала вслушиваться в заказ.

Мы сели напротив друг друга. Между нами поставили лодочку с суши и роллами. Палочками я, конечно, есть не умела и вела себя очень неловко. К тому же Юрий решил подшутить надо мной и густо намазал один из роллов васаби.

— Это очень легкая приправа, нежная. Попробуй. Смотри, как я это ем. — И Юрий отправил себе в рот убедительную порцию кушанья, намазанного зеленью. Он проглотил ее как ни в чем не бывало.

Я глотнула и чуть не умерла от остроты. Юрий расхохотался и налил мне воды.

Я заплакала. Мне стало обидно. Я промакивала глаза салфетками и все плакала и плакала, не в силах остановиться.

— Слушай, Ань, ты что-то стала все время плакать. Может, тебе нужно больше писать? — грубо пошутил он, а потом добавил серьезно: — Мне кажется, ты не очень счастлива со мной. Наверное, тебе секса не хватает. Так этого я пока не могу, уж извини. Давай я тебе найму какого-нибудь мужичка, хочешь? Хочешь, негра тебе найду. Все бабы без ума от негров. Шоколадного зайца тебе куплю. Только все чтобы было под моим контролем, идет? Может, развеселишься маленько?

Я заплакала еще горше.

— Не нужен мне никакой секс, и негры твои не нужны. Юра, я тебя люблю, и мне с тобой хорошо.

— А что плачешь тогда?

— Знаешь, я по дедушке скучаю. Я же все время с ним вместе была. Вот в ресторан хожу, а он никогда не ходит. Жалко его, так хочется показать, как жизнь по-новому устроена. И с тобой он очень хочет познакомиться. А то вы только по телефону говорите.

— Так давай сводим его в ресторан. Какие проблемы? Только в какой он хочет? Французская кухня, итальянская, японская?

— Нет, это уж слишком… Знаешь, однажды он меня спрашивал про «Елки-палки». Что, говорит, название за смешное, что там, отвар хвои дают, как в армии?

— Без проблем! Завтра же отведем твоего деда в «Елки-палки». Познакомлюсь с ним. Только он, наверное, думает, что я Ален Делон — не пьет одеколон… А я и на Бельмондо не очень тяну.

— Да нет, он ничего такого не думает. Потом я тебя так люблю. Только при нем не ругайся матом, ладно? Потерпи.

Юрий согласился, и в воскресенье мы вместе заехали за дедушкой в Бирюлево.

Дед пожал руку Юрию и почему-то покраснел от смущения. Наверное, облик Юрия действительно его удивил. Всю дорогу Юрий молчал, а когда ему звонили по мобиле, то просил перезвонить вечером или цедил слова. Ему трудно было обходиться без мата, и он откровенно напрягался.

В «Елках-палках» дедушка растерялся. Он говорил «здравствуйте» всем попадавшимся навстречу официанткам. Когда мы сели за стол, его восторгам не было конца.

— Ну, что будете есть? Здесь отличное мясо на открытом огне. Тарелку возьмите.

Дедушка рассмеялся, как ребенок:

— Тарелку возьму, а как же есть-то буду без тарелки! И вилку возьму. И ложку!

Плохую затею я придумала — взять деда. Я покраснела от смущения за него и шепнула:

— Заказывай что-нибудь побыстрее, выбирай.

Дедушка минут десять торжественно изучал меню, нацепив на нос очки и водя по глянцевой бумаге пальцем. Официантка приходила за заказом раза три и уходила ни с чем.

Наконец дедушка торжественно произнес:

— Я выбрал! Буду котлеты и картофельное пюре!

Мы с Юрием дружно расхохотались. Стоило ехать в ресторан, читать меню, чтобы выбрать обычные котлеты и пюре.

— Да, дед, ты просто как из деревни… — сказал Юрий.

— Ой, а как ты догадался? Я из деревни, точно! Соль земли, можно сказать! Ну, парень, молодец, проницательный, рентген!

Мы по своему усмотрению дозаказали дедушке еще шведский стол «телегу», морс и его котлеты с картошкой. Дед ел и прямо-таки светился от удовольствия.

Чтобы как-то поддержать разговор, Юрий стал рассказывать, что однажды водил в «Елки-палки» одного своего партнера из Америки.

— Так, прикинь, он посмотрел на гречневую кашу и говорит — это что, черный рис? Мы с переводчиком чуть от смеха не умерли. Потом спросил — что такое квас? Я ему говорю — это рашен кока-кола, только экологически чистая. Он меня спрашивает — из чего ее делают? Я отвечаю — из хлебных корок. Он чуть не умер от изумления. Потом размешал гречневую кашу с хреном и давай лопать, глаза на лоб. «Спайси, делишиос», — говорил. Чё с них взять, дикие люди. Гречки не знают. Только знают своих горячих собак с гамбургерами наворачивать. Потом в Интернете репортаж об этом написал — русские пьют воду из хлебных корок, называя ее русской кока-колой. Правильно их Задорнов обхихикивает, нормальный такой юморист.

Дедушка тоже очень уважал Задорнова, особенно когда тот смеялся над властью предержащей и американцами. Этот рассказ как-то сблизил дедушку и Юрия. Они оба с большим аппетитом принялись есть. Когда трапеза закончилась и официантка принесла счет, то дедушка так умильно благодарил ее, как будто это все она и приготовила на скатерти-самобранке.

— Ой, спасибо, дочка, накормила знатно, хорошо. Спасибо тебе, красавица моя! — улыбался сытый дедушка. — И вам спасибо, дети мои, что старика уважили.

Дедушка отлучился по надобности, и Юрий решился поделиться впечатлениями.

— Уссываюсь над твоим дедом, — хмыкнул он, — прикольный мужик. В цирк не надо ходить. Слушай, а кто он по профессии, хлебороб?

— Он вахтер, — сказала я.

— Нет, это сейчас, а раньше? — спросил Юра и закурил.

— Он был милиционером, — прошептала я и помертвела от ужаса.

Лицо Юрия налилось краской, пошло пятнами, а потом побледнело.

— Что?! Мент поганый? — Он нервно затушил только что закуренную сигарету. — Почему меня не предупредила? На х… мне отсасывать весь ваш геморрой! У меня своих дел хватает, не то что мента по кабакам водить! Домой сами доедете на тачке. Я вам не водила. — Он резко поднял свою тушу со стула, с омерзением посмотрел на вернувшегося с благостной улыбкой деда и быстро вышел к машине, не простившись.

Мы вернулись домой вдвоем. Я плакала. Дедушка меня успокаивал. Юрий не звонил мне три дня, и я думала, что между нами все кончено. Что ж, может, это к лучшему. Все равно я жила не своей жизнью. Вернусь в больницу, буду делать массаж. Потом, может, и в институт поступлю. Но я, оказывается, так полюбила его и привыкла, что не находила себе места все эти дни. Все ночи он мне снился и во сне целовал меня и обнимал, а потом уходил, сильно хлопнув какой-то железной дверью. На третий день он позвонил и прислал за мной Колю. Я была так счастлива!

К дедушкиной профессии мы больше не возвращались, и все шло как обычно. Однажды Юрий сказал:

— Знаешь, мой отец сказал, что ты — классная девка. Для меня его мнение очень важно. Но все-таки ты грустненькая. Хочу тебе шубу купить какую-нибудь суперскую, чтобы все сдохли от зависти. Хочешь шубу? Все бабы хотят от мужиков только шубы, бриллианты и штамп в паспорте.

— Мне все равно.

— Слушай, а ты вообще чего-нибудь хочешь? Ты в детстве о чем-нибудь мечтала?

— Да, только это очень смешно… Я очень хотела иметь не меньше двоих детей и быть похожей на Алину Айвазовскую, — грустно улыбнулась я.

— Тебе что, нравится Алина Айвазовская?

— Да, очень. Она такая… аристократичная… Благородная.

— Ха! Слушай, вот это совпадение. Хочешь, Новый год встретим с Алиной? Она как раз к нашим пацанам подваливала, чтобы они ей оплатили концертные костюмы. Ну, типа, спонсировать ее…

— Конечно хочу! Это же моя самая большая детская мечта.

Новый год мы поехали встречать в «Редиссон-Славянскую». Накануне Юрий купил мне шикарное вечернее платье и шубу необыкновенной красоты. В отеле мы сели за столик рядом со сценой. Началось празднование, концерт. Алина Айвазовская вышла на сцену в длинном фиолетовом платье и была, как всегда, неотразима. Закончив петь, она спустилась со сцены и подсела к нашему столику. Я просто язык проглотила от восторга. Мое божество сидит на расстоянии вытянутой руки! Я просто боялась дышать, чтобы не разрушить этот прекрасный мираж.

Алина вплотную придвинулась к Юрию и, щедро демонстрируя содержимое декольте, произнесла низким, сексуальным голосом:

— Наконец-то я с вами познакомилась, о, мне очень приятно! Ребята много о вас хорошего говорили, и Алексей, и Артем. Мне сказали, что вы можете помочь нам организовать гастрольную поездку по Голландии и Бельгии, да? Вы сделаете это для меня, Юрий? А я буду ваша раба, вечная раба и должница. Артистам так трудно в наше время! Вы — моя надежда, последний сверкающий лучик в темноте сегодняшнего черного мрака.

Юрий смотрел на нее внимательно и с легким восторгом. Они стали говорить на разные темы, касающиеся организации гастрольной поездки, и Юрий пригласил ее на танец, подмигнув мне. Я смотрела на них, не в силах оторвать взгляд. Мой мужчина, тело которого я знаю так хорошо и которого касаюсь руками каждый вечер, теперь находится в руках моей любимой певицы! О, это фантастика!

Они вернулись за столик, и Алина стала излагать свое видение жизни нашей эстрады. Тут я была очень удивлена. Алина ругана всех певиц, причем находила в них какие-то тайные недостатки в дополнение к очевидному отсутствию голоса и слуха. В ее словах было столько яда, что мне стало плохо. Я никак не могла предположить, что человек с такой утонченной, аристократичной внешностью может держать внутри себя такие ужасные залежи негатива. Особенно почему-то досталось Алене Свиридовой.

Алина разговаривала, обращаясь только к Юрию, словно меня не было за столиком. Я поняла, что Юрию хочется привлечь ее внимание ко мне, ведь он помнил про мою мечту с ней познакомиться. Он обратился к Алине:

— А вот Анна, моя добрая знакомая. Она ваша давняя поклонница, очень мечтала с вами познакомиться.

— Ну что ж, детка, твоя мечта сбылась… Как видишь, я — обычная женщина, со своими проблемами. Если хочешь, могу тебе где-нибудь оставить автограф на память… — Она слегка высокомерно смерила меня взглядом. — Если уж тебе так хочется, можем сфотографироваться на память. Сейчас, только поправлю прическу…

Нас щелкнул фотограф, и именно эта фотография потом попала в еженедельник «7 дней», что вызвало бурю эмоций у девчонок из моей больницы.

…Через неделю после Нового года Юрий вместе с Алиной уехали на гастроли в Голландию. Смутная тревога охватила меня. Чтобы как-то отвлечься и успокоиться, я стала шить лоскутное одеяло в технике печворк. Я поняла, что очень скучаю по Юре, и с нетерпением ждала его возвращения. Бедный, он так замучился со мной, все хочет меня как-то развеселить. Ничего, вот теперь вернется, и я стану веселой, буду смеяться, выучу какие-нибудь анекдоты и буду ему рассказывать их на ночь, как Шахерезада. А может быть, пойду и выучу танец живота, чтобы его развлекать…

Когда он вернулся, я сразу почувствовала перемену в его отношении ко мне. Я словно раздражала его самим фактом своего существования. Тетя Вера взяла небольшой отпуск, поэтому я с восторгом решила продемонстрировать Юре свои новые кулинарные достижения. Однажды я приготовила Юрию особые рыбные котлеты. Он попробовал их и все немедленно выбросил в мусоропровод.

— Ты чё, влюбилась? Все пересолено. Гадость какая-то… Смотри хоть за тетей Верой, как она готовит, учись у нее, а то ничего не можешь. Только продукты переводишь зря.

Бедные котлеты. Они разделили судьбу моего старого мобильного телефона, потом книги Ошо… Слезы предательски выкатились у меня из глаз.

Мне казалось — очень вкусно и совсем не пересолено. На вкус, на цвет товарищей нет. Что ж, чуть позднее приготовлю что-нибудь другое.

Я вздохнула и ушла в спальню, чтобы лишний раз не раздражать моего сердитого хозяина. Там я забилась в угол, открыла книгу Мураками «Заводная птица» и попробовала успокоиться. Но спрятаться мне не удалось. Юрий тяжелыми шагами вошел в комнату и выхватил из моих рук книгу.

— Опять читает! Посмотри только: рубашки у меня мятые, ковер недочищен, а она читает! И в шкафу разбери, там все валится. — Он решительным жестом отодвинул створку шкафа-купе, и на него, как назло, упало мое новое лоскутное одеяло, которое я шила во время его путешествия в Голландию. — Что за говно? Что за говно, я тебя спрашиваю, ты мне здесь суешь? Что за деревню ты мне здесь разводишь?

Он в ожесточении порвал этот кусок на части и швырнул его на пол. Я сжалась в комок, не зная, куда мне деться. Только бы не заплакать, слезы теперь очень злили моего хозяина. Наконец Юрий подошел ко мне и больно схватил меня за плечи.

— Аня, ты мне надоела. У нас ничего с тобой не получится. Уже не получилось. Я полюбил другую женщину.

— Алину? — тихонько спросил я.

— Что спрашиваешь, если сама все поняла?! — закричал он. — Мне надоел твой постный вид, деревенские привычки и постоянные слезы. Ты вообще… какая-то неслягузная. Даже туфли себе нормальные не можешь купить, посмотрела бы на Алину, вот она — вся чики-пики, веселая, щебечет все время, шмотки меняет, а ты… Ты мне мешаешь.

— Я уеду. Сейчас же, не волнуйся, — сказала я тихо.

Юрий вдруг покраснел и добавил тихо:

— Ты это… Извини меня. Все, что я тебе покупал, — твое.

— Мне ничего не надо.

— Нет уж, все забирай. Я сам тебя отвезу.

Я собрала вещи в состоянии полной анестезии, и мы погрузили их в машину. Барахла он мне купил достаточно. Мы сели в машину и поехали в полном молчании.

— Я люблю тебя и всегда буду любить, несмотря ни на что, — вдруг сказала я. — И если у тебя с Алиной не получится, то буду тебя ждать. Мне ничего от тебя не надо — ни денег, ни шмоток, ни секса, я не собираюсь быть твоей женой. Я просто хочу быть рядом, быть тебе полезной, чем могу… Меня без тебя уже не существует.

Он посмотрел в мою сторону и хмыкнул, ничего не ответив. Ехал он, как всегда, очень рискованно. Дорога была очень плохая, скользкая, шел мокрый снег. На повороте он попытался обогнать другой джип и врезался в КамАЗ, поворачивающий по встречной.

Я видела все как в замедленной съемке — КамАЗ, болтанку света, скрежет металла, пронзающий уши. Видимо, я на мгновение потеряла сознание. Когда очнулась, увидела Юрия с огромной раной на голове. Он сидел в неестественной позе, без сознания. Я быстро выбралась из машины и попыталась открыть дверцу. Юрий был невероятно тяжелый. Я выволокла его из машины и оттащила в сторону, на снег. Я положила его на свою шубу и перевязала рану разорванными элитными тряпками из «Дикой орхидеи». Я действовала четко и быстро, как солдат. Потом набрала по мобильному номер «скорой» и села рядом с Юрием на снег. Он был жив и тихонько стонал. Я взмолилась про себя: «Боже, Боже! Оставь мне его, пусть он только останется жив! Я знаю, он великий грешник, но только пусть он будет жив! Пусть бросит меня, но только живет! Он же добрый, Господи! Я так люблю его, так люблю!» Я положила свою руку Юрию на лоб и вложила его руку в свою. Он открыл глаза.

— Я умираю… — прошептал он. — Прости меня… больно…

— Даже не думай! Я с тобой. Я не отпущу тебя ни за что! Все будет хорошо, вот увидишь! Не ссы в компот, там повар ноги моет.

Легкое подобие усмешки появилось на его бледнеющем лице.

— Запомнила, — прошептал он заплетающимся языком и закрыл глаза.

— Я все, все запомнила. Милый мой, любимый, единственный.

Я говорила и говорила, безостановочно гладила его лицо, тело и руки до тех пор, пока не приехала «скорая». Юра то приходил в сознание, то уплывал. В те несколько минут, которые он присутствовал, он отдавал четкие распоряжения — в какую больницу его везти, какого консультанта и откуда вызвать, сколько кому заплатить. Я поняла, что он будет бороться за жизнь. В результате его полубессознательных распоряжений «скорая» привезла нас в одну элитную больницу, где уже в приемном покое нас ждал нейрохирург — консультант, вызванный из института имени Бурденко. Доехав до места назначения, Юра расслабился и потерял сознание. Его на каталке отвезли в операционную.

Я сидела под дверью операционной, застыв, и молилась. Я вела торг с Богом, Иисусом Христом и Пресвятой Богородицей. Я умоляла их, чтобы он выжил, пусть он встречается с Алиной, с другими женщинами, с кем угодно, пусть только живет! Мне казалось, что мои молитвы слышат… Ведь тогда с бабушкой много лет назад получилось! Я жадно вглядывалась в лица медперсонала, который выходил из операционной, пытаясь уловить ответ на свой немой вопрос.

Через три часа Юру вывезли из операционной в реанимацию. Хирург подошел ко мне и сказал, что нам очень повезло. Еще бы чуть-чуть — и все. Юре сделали трепанацию черепа, но, по всей видимости, оказался задет спинной мозг, и, возможно, Юра больше не сможет ходить. Но я уже не слушала его, я была счастлива! Он жив, жив! Это самое главное! Во мне жила самонадеянная уверенность, что я смогу вытащить его из любой болезни, только чтобы был жив! Господи, спасибо тебе! Я в порыве благодарности обняла хирурга и умолила его разрешить мне дежурить в реанимации, рассказала, где я работала раньше. Он не возражал, даже сам попросил медсестер дать мне халат и колпачок для посещения реанимации. Я вошла в реанимационную палату и села рядом с его кроватью. Юра еще не приходил в себя. Я взяла его за руку. Она была холодной, но живой. Его лицо очень изменилось, пухлые губы приоткрылись, и он стал похож на беззащитного, больного мальчишку. Волна нежности и любви затопила меня.

— Милый мой, родной, я все для тебя сделаю, — шептала я и целовала его пальцы.

…Юра пролежал в больнице почти два месяца. Я была с ним неотлучно. Я поняла, что Юру перед аварией измучила моя депрессия. Он все время видел мои слезы, плохое настроение, поэтому и захотел быть с Алиной — яркой, блестящей, создающей вокруг себя ощущение праздника. Я сама породила эту ситуацию своим плохим настроением и постоянным плачем. Мне хотелось, чтобы Юра утешил меня, попытался разобраться в моей душе, а ведь он не был психотерапевтом или психологом. Он мучился сам, не в силах изменить мое состояние. Но существует отличный метод лечения депрессии.

Это — терапия лишением сна. Когда человек ухаживает за больным, стареньким или маленьким, то приходится просыпаться несколько раз за ночь. Это отлично лечит любую депрессию. Несмотря на то что мне приходилось тяжеловато — надо было не только ухаживать за Юрой, но и терпеть его приступы гнева, раздражения и отчаяния из-за его беспомощности, — я не плакала и у меня появились силы. Иногда я сама себе удивлялась — я почти не спала, мало ела, несколько раз в день делала Юре массаж, но моя душа и тело были наполнены любовью, и Бог мне дал очень много сил.

Спасибо, что Юра разрешил мне за ним ухаживать, хотя вначале немного стеснялся, но потом привык ко мне, я стала продолжением его тела, дополнительными ногами и руками.

За это время его ребята пригласили к нему нескольких консультантов — из Франкфурта и из Стокгольма, но все было бесполезно. Приговор звучал одинаково: ходить не будет. Юра держался очень мужественно и не роптал, он даже начал подшучивать над своим беспомощным положением.

— Да уж, лучше синица в руках, чем утка под кроватью, — цитировал он шоумена Фоменко и кривовато ухмылялся.

Лишь однажды, после очередного визита иностранного профессора, визит которого стоил как автомобиль для среднего класса и который с особой безнадежностью констатировал Юрино положение и ничего не посоветовал, даже формально, он сорвался.

— Фигня! Я буду ходить, хотя бы назло этим умникам в белых халатах! Анька, ты мне веришь?! Ты на моей стороне?! — прорычал он, больно схватив меня за плечи.

— Мне все равно, — сказала я, и это было правдой.

— Как это «все равно»?! — изумился он.

— Главное — ты жив. Хотелось бы, чтобы ты ходил, но, если не будешь, что это меняет?

Юра задумался, поскреб голову и с опаской посмотрел на меня:

— Правда, чудная ты какая-то. Нет бы наврать калеке-инвалиду что-нибудь утешительное…

— А вот называть себя калекой и инвалидом не надо. Не отождествляйся со своим положением, — неожиданно жестко сказала я. — Если будешь говорить каждый день «я — свинья», то через какое-то время обязательно захрюкаешь. Так мне дедушка всегда говорил, — назидательно добавила я.

Тут Юра вначале прыснул, а потом натурально захрюкал от смеха.

— Слушай, деда твоего вспомнил… Этот наш визит в «Елки-палки»… И чё я разозлился тогда? Менты тоже, блин, люди. Я после трепанации черепа добрый стал. Прикольный у тебя дедок, пусть навестит меня, в нарды сыграем.

Мой дедушка немедленно приехал и очень ответственно играл в нарды с Юрой, несколько раз в неделю приезжал.

Юру постоянно навещали — его отец, друзья с женами и детьми, соседи и многие другие люди. Они приносили огромное количество соков, фруктов, сладостей и даже мягкие игрушки. Мы не успевали все раздаривать медперсоналу. Оказалось, что Юра в свое время всем помогал — кого-то устраивал в больницы, кому-то давал денег на издание монографий, кого-то навещал в тюрьме, кому-то налаживал бизнес… Специально прилетели с Кипра Миша Мерседес и Леха Упырь, Чикатило вообще каждый день навещал Юру и устраивал всевозможные консультации. Юра представлял меня всем как «невесту» или говорил «моя Анька».

«Моя Анька!» Я была «его»!

Алина Айвазовская тоже однажды забежала ненадолго, принесла коробочку конфет «Фереро-роше», криво клюнула Юру куда-то в щеку, близко к уху, пощебетала о чем-то пустом и через пятнадцать минут унеслась на очередную репетицию, оставив за собой шлейф терпких духов.

Я внимательно посмотрела на Юру. Он все понял.

— Не ревнуй, не ревнуй. Эта птичка певчая мне уже неинтересна. Твое молчание дороже ее песен.

В этот день я почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Чикатило привез самую лучшую, набитую электроникой инвалидную коляску.

Перед выпиской ребята нашли для Юры дом в Подмосковье, недалеко от санатория «Русское раздолье», чтобы он дышал свежим воздухом и ловил кайф. Из больницы мы сразу переехали в этот дом. Юра разрешил мне взять с собой дедушку.

— Сгодится старик для сельской местности, пусть газонокосилку осваивает, — хохотнул он.

Мы оказались втроем в доме, о котором можно было только мечтать. Дом отдал Юре его приятель, переехавший в Швейцарию.

Я не могла себе представить, что может быть такое счастье.

Дом был по-настоящему прекрасен — светлый, трехэтажный, прекрасно отделанный. Он стоял на широкой зеленой лужайке. Перед домом блестел ухоженный декоративный пруд с выгнутым мостиком посередине, а по бокам притулились альпийские горки — явно работы хороших флористов, простой человек так не придумает. На территории сохранились несколько старых деревьев — три яблони, пара берез, десяток кленов и несколько старых лип. Казалось, все лучшее, что я видела в детстве, вернулось ко мне, только через увеличительное стекло: дом, трава, цветы… Но все это природное великолепие находилось рядом с высочайшим комфортом удобного и красивого дома.

Больше всего в доме мне нравилась кухня, отделанная в английском стиле, с традиционной мебелью цвета топленого молока и стилизованной под старину вытяжкой. На медных поручнях висело великое множество начищенной до блеска медной кухонной утвари. Кухня соединялась с гостиной, в которой был камин. Камин — это что-то необыкновенное! Это даже лучше, чем печка в нашем деревенском доме. Только готовить в камине нельзя, жаль. Но однажды я попробовала — поставила внутрь камина горшочек с кашей. Юра из-за этого очень сердился и запретил проводить мне такие эксперименты. Но огонь в камине меня завораживал, я могла смотреть на пляшущее пламя часами.

Юра попросил перевезти в дом всю его коллекцию сабель и ножей. Вечерами он приезжал на кресле и устраивался перед камином, посматривал краем глаза телевизор, перебирал свои ножи, любовно всматривался в них, как будто ласкал. Пламя, играющее в камине, хищно отражалось на металле, и Юра в эти моменты напоминал настоящего охотника, решившего немного передохнуть перед погоней и преследованием. В эти моменты нельзя было его беспокоить, и я уходила в свою комнату.

У каждого из нас была своя комната. Юра устроился в хозяйской спальне, где стояли огромная кровать и большой зеркальный шкаф. Я устроилась в бывшей детской. Там на стенах водили хороводы разноцветные медвежата, а в углу располагалось царство Барби — ее домик, лошадь, Кен и прочие аксессуары красивой кукольной жизни. Раньше здесь жила дочка хозяев Маша — милая девочка, фотографиями которой была украшена вся комната.

Мой любимый дедушка был рядом, и я могла разделять с ним все волшебство этого прекрасного места. Он ночевал в кабинете хозяина.

Утром нас будило пение птиц, потом мы завтракали на открытой веранде. Завтрак состоял из самых простых деревенских продуктов. Это были яйца с темно-желтыми желтками, свежайшая сметана с творогом, молодая зелень. Иногда я пекла блины, которые так нравились Юре.

Потом я вывозила Юру в резную беседку под старой раскидистой яблоней, укутывала ноги лоскутным одеялом. Он читал или слушал радио, а потом засыпал, причмокивая во сне губами и похрапывая.

Я ездила вместе с шофером закупать продукты, изредка выбиралась в Москву.

Каждый день я делала Юре массаж, но ничего не происходило, ничего не помогало, ни капельки, но ему все равно это доставляло удовольствие.

Один раз в неделю приезжал Чикатило, они что-то обсуждали с Юрой за закрытыми дверями, куда-то звонили, подписывали какие-то бумаги. Словом, Юра понемногу работал, принимал участие в каких-то своих делах. Я не знаю, конечно, хорошие это были дела или не очень, но это не мое дело. Знаю только, что он очень многим помогал. Может быть, какие-то его дела и были не совсем чистыми, об этом я не знаю, но то, что он помогал брошенным детям, одиноким матерям, нищим, но талантливым научным сотрудникам и ветеранам, — это я знаю точно. Может быть, нехорошие и хорошие дела уравновешиваются и обнуляются. Может быть. Во всяком случае, после аварии я видела от Юры только добро по отношению к себе и дедушке.

Дедушка развлекал Юру игрой в нарды, иногда они с соседом Алексеем втроем расписывали пулечку. Мужчины располагались рядом с камином, за специальным столиком, отделанным зеленым сукном, я готовила им напитки и легкие закуски, и начинались баталии. Во время игры казалось, что Юра совершенно здоров, так оживленно звучал его голос и блестели глаза, особенно когда игра у него получалась. Проигрывать он ненавидел, после этого портилось настроение и сразу заболевали мышцы и кости.

Самыми опасными были совместный просмотр новостей и комментарии по поводу политики. Дедушка и Юра стояли на прямо противоположных политических платформах, но мой старик был так добродушен и тактичен по отношению к Юре, что никаких споров не образовывалось, однако я все равно всегда была в некотором напряжении во время просмотра новостей, стараясь занять себя каким-нибудь мелким рукоделием.

Наша соседка Татьяна очень мне в этом помогала. Вообще, нам повезло с соседями. Это была сорокалетняя бездетная пара, они жили в доме чуть поодаль. Татьяна часто приходила в гости, пересказывала мне светские новости и сплетни, демонстрировала свои работы. Татьяна увлекалась батиком, все свое свободное время посвящала этому творческому процессу и даже принимала участие в разных выставках.

Разбирая кладовку в доме, я обнаружила огромную коробку с разноцветными лоскутками и кипу прошлогодних журналов «Бурда» и «Рукоделие». Моя фантазия стала обгонять меня, я придумывала разные текстильные изделия в стиле печворк. Чудесная швейная машинка помогла мне создать много интересных изделий. Я показала свои работы Татьяне, она долго охала, ахала и пригласила принять участие в этновыставке на Кузнецком Мосту, где у нее был столик с авторскими работами по батику.

Что-то внутри меня екнуло: «Езжай, езжай! Обязательно». Мне показалось, что это звучал бабушкин голос внутри меня.

Юра возражал против моей поездки и вообще против того, чтобы я что-то шила.

— Ну на кой тебе возиться с этими тряпками? Хочешь, мои пацаны тебя в Париж свозят? Или в Милан? Купишь хороших тряпок, фирменных. Зачем тебе это барахло? Копаешься, глаза ломаешь, осанку портишь… Бросай ты это тряпье, бросай.

Но, несмотря на Юрино недовольство, я была неуклонна и тверда. Это меня саму очень удивило. Я твердо решила ехать, несмотря ни на что.

— Я поеду.

— Упрямая какая! А мне казалось, что ты послушная, — ворчал он.

Жалко было его, но я поехала.

…Выставка меня ошеломила — так много интересного! Кроме разнообразных авторских вещей, тут читали лекции. Выступали мастера йоги, специалисты по здоровому питанию, мастера рейки и еще много интересных людей:

До обеда мы стояли у стенда и встречали посетителей, я показывала свои работы, соседка — батик. Кое-что купили, для меня это было неожиданно и приятно. Покупки сделали японцы. Они купили одно из лоскутных одеял, которое я сделала совсем недавно. Самое лучшее одеяло.

…Я представила, как они повезут частичку моей души так далеко, на свои острова. Однажды вечером японцы войдут в свой дом, закроют двери, обтянутые рисовой бумагой, съедят суши, запьют все саке, а потом их маленький сыночек захочет спать. Японцы уложат его спать, уютно укутают моим лоскутным одеялом и расскажут сказку о далекой России. Я шила это лоскутное одеяло с большой любовью, и эта любовь будет наполнять все сны маленького японского мальчика волшебством…

Через несколько часов соседка отпустила меня перекусить, но я решила послушать лекцию вместо обеда. Я вошла в импровизированный зал и присела на пластмассовый стул рядом с подобием сцены. На сцену поднялся крепкий, симпатичный мужчина лет пятидесяти, от облика которого исходила спокойная уверенность и сила. Даже морщины на его мужественном лице были уверенными и как будто специально расставленными по лицу для устойчивости. Его звали Федор Александров, он занимался цигун и долго жил в Шаолине. Спокойным и уверенным голосом он начал рассказывать:

— Все традиционные системы излечения основаны на изменении, перераспределении и накоплении жизненной энергии. В Индии ее называют праной, в Японии — энергией ки, у китайцев — ци. Цигун — это система оздоровления, которая делает человека более счастливым. Человек — среднее звено между Небом и Землей. Не существует неизлечимых болезней, есть только неизлечимые люди. Если человек хочет вылечиться — он вылечится, ему можно помочь перераспределить эту жизненную энергию.

Федор рассказывал еще много всего интересного, но я уже его почти не слышала. Мое сердце забилось в два раза быстрее: «Вот оно! Вот зачем я сюда приехала! Вдруг этот человек сможет помочь Юре?! Я должна с ним познакомиться!»

После лекции я подошла познакомиться с этим тренером.

Он говорил просто и не строил из себя гуру.

Я кратко рассказала о том, что случилось с Юрой.

— Вы могли бы ему помочь или хотя бы попытаться? — с надеждой спросила я.

— Все зависит только от него. Он сам хочет ходить?

— Да, да! Он верит, что сможет! Он всем докажет, только никто за него не брался, все врачи вселяли в него только безнадежность и ничего не делали. А я верю в него. Потому что люблю.

— Но ты тоже можешь ему помочь, — улыбнулся Федор.

— Как? Я каждый день делаю ему массаж, но это ему не помогает.

— Но я чувствую, что от тебя исходит очень положительная энергия. Похоже, это энергия воды, но очень сильная, как океанический прибой… Я научу тебя работать с энергиями.

Федор пообещал приехать. Я объяснила, как до нас добраться, и позвонила Юре, чтобы его порадовать, но телефон был отключен. «Наверное, он спит. Скучает без меня, бедненький. Надо поторопиться», — подумала я.

С выставки я летела как на крыльях, мне казалось, что внутри сердца загорелась электрическая лампочка и все вокруг видят, что она включена на все сто ватт.

Шофер Коля удивленно поглядывал на меня по дороге, терпел, терпел, но не удержался и спросил:

— Ну что, хорошо вещи продавались? Что ты сияешь?

Я тихонько засмеялась. Какие вещи! Какие продажи! У Юры, может быть, появился шанс ходить!

Я сразу поверила Федору. Если даже у него самого не получится, я уговорю Юру поехать в Шаолинь, к самым старым мудрым китайцам, пусть они откроют эту таинственную ци.

Юра очень сильный и мужественный человек, он справится.

Коля хмыкнул и нажал кнопочку на радио. Он слушал исключительно радио «Ретро».

По радио низким, хрипловатым голосом пела Алина Айвазовская. Тревога накрыла меня с головой. Я снова набрала Юрин номер телефона. Абонент был недоступен. Моя электрическая лампочка внутри погасла. Федор вылечит Юру, и он уйдет к Алине. Он бросит меня. У него есть деньги, а у нее — известность. Достойные эквиваленты. А у меня нет ничего. Только любовь. А она мужчинам не нужна, любовью они тяготятся, тем более — верной. Юра по натуре своей завоеватель, хищник. Зачем ему я — бедная, грустная дурочка, которая делает все невпопад, с которой даже неудобно показаться перед ребятами?

Мы подъехали к дому. Дедушка встречал нас у ворот. Он стоял старенький и серенький, как нахохлившийся воробышек.

— Алина приезжала, да? — спросила я.

Дедушка печально кивнул.

— Как ты догадалась, Анечка?

— Где Юра?

— Он напился. Сильно. Лежит у себя.

— Она давно уехала?

— Давно…

— Что хотела, ты не знаешь?

Дедушка тяжело вздохнул:

— Я кое-что слышал… Она говорила, что Юра ломает тебе жизнь, что ты слишком молода и тебе нужны дети и… все остальное. Вроде как Алина тебя жалеет, что Юра твой век заедает. А она очень ему подходит! Вырядилась как змея, вся блестящая, полуголая… Предлагала увезти его на Мертвое море лечиться, в любви признавалась, денег выпрашивала на свои концертные платья… Аня, сделай что-нибудь!

— А что я сделаю? Это Юрин выбор, — печально добавила я и невольно тяжело вздохнула.

Небольшое расследование показало, что соседка Таня специально увезла меня на выставку, чтобы дать возможность Алине беспрепятственно обработать Юру. Алина давно спланировала эту операцию и даже заплатила некоторые деньги сердобольной соседке.

Обидно. Мне казалось, что Таня хорошо ко мне относится. Какая я дура все-таки.

Я прошла в дом. Юра крепко спал, сотрясая воздух храпом и насыщая его парами крепкого перегара.

Всю ночь я не сомкнула глаз. На всякий случай собрала «тревожный чемоданчик» со своими самыми необходимыми вещами: вдруг он меня выгонит утром.

Юра проснулся после обеда и долго приходил в себя. Потом потребовал «алка-зельцер», яичницу и крепкий кофе. Я принесла ему поднос и поставила на край кровати.

— Ты… это… знаешь уже… Наверняка дедок настучал. Приезжала наша подруга…

Он говорил смущенно, потом с трудом поднялся в постели. Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом Юра закурил и сразу закашлялся, смутился, выругался и сказал:

— Ань, можешь не переживать больше из-за Алины. Ты для меня стала родным человеком… — Он притянул меня к себе. — Вот… запах родной… детский. Знаешь, запах — это главное. А от Алины так приторно пахло, я дождаться не мог, когда она уедет… Думаю, что я тогда в ней нашел? Болтает и болтает, болтает — ля-ля-ля… Я бы с ней и сутки вместе не продержался. Веришь? — Он немного смущенно улыбнулся.

Я кивнула. Я верила ему. Юра нашел очень правильные слова для того, чтобы ему поверить.

Тему Алины мы больше не затрагивали. Я с замиранием сердца сказала:

— Юра, вечером сегодня приедет один мастер цигун. Его зовут Федор, возможно, он поможет тебе с ногами. Я его еле уговорила. Пожалуйста, попробуй. Извини, я не смогла с тобой посоветоваться — твой телефон все время был недоступен.

Юрий расхохотался:

— Ань, что за бред. Цигун какой-то. Еще скажи, что он ауру мне подправит с чакрами. Сколько профессоров с мировой известностью не помогли, а какой-то дядя Федор из Простоквашина меня вылечит… глупости это. Это все придумано, чтобы лохов разводить или лохушек вроде тебя.

— Юра, ну ты же сам говорил, что докажешь им всем! Ты же говорил, что будешь ходить, несмотря ни на что! Ты что, забыл?

И тут я увидела из окна, что к нашему забору подъехал Федор.

Вдруг Юра его обидит? Он может, может! Тогда я со стыда сгорю, и мы потеряем последнюю надежду.

Тем временем Федор уже входил в дом. Юра выехал в коляске к нему навстречу. Они познакомились, пожали друг другу руки.

— Зря приехали. Вернее, не зря, конечно. Денег я вам заплачу за потраченное время, воздухом подышите. Не верю я в эти всякие штучки.

— А не надо верить. Вера здесь не нужна.

— Да меня кто только не смотрел — и немцы-профессора, и экстрасенсы всякие. Все хором говорят — ходить не буду, и точка. Что напрягаться-то? Они же тоже не дураки.

— Можно я расскажу анекдот на эту тему? — спросил Федор, улыбнувшись.

— Валяй расскажи.

— Трое друзей от нечего делать стали обсуждать, что каждый из них сделает, если врач скажет, что ему осталось жить всего шесть месяцев.

Француз сказал: «Если бы я услышал от врача, что мне осталось всего шесть месяцев, первым делом устроил бы на все свои сбережения кутеж на Французской Ривьере. Я бы играл в рулетку, ел самую дорогую и вредную еду, а главное — девочки, девочки и еще раз девочки».

Немец сказал: «А я первым делом пошел бы в туристическое агентство и отправился в кругосветное путешествие. Я позволил бы себе путешествия в самые интересные места — Большой каньон, Тадж-Махал, Байкал. Я бы позволил себе рискнуть в горах и на речных сплавах».

Русский сказал: «Если бы врач сообщил, что мне осталось всего шесть месяцев, я первым делом проконсультировался бы у другого врача!»

Юра усмехнулся, но недоверчиво покачал головой.

Тогда Федор предложил:

— У вас нож есть какой-нибудь серьезный?

— Какой нож, зачем? — удивился Юра.

— Таким недоверчивым людям, как вы, надо все почувствовать на себе. Попробуйте меня достать каким-нибудь ножом, и посмотрим, что будет, — спокойно говорил Федор, полностью уверенный в своих силах.

Как он только почувствовал, что Юра обожает сабли и ножи? Он попросил недавно перевезти всю свою огромную коллекцию ножей из квартиры и часами мог на них любоваться.

— Ань, принеси мой любимый нож, развлечемся, — скомандовал мне Юра.

Пока я ходила за ножом, мужчины разговорились. Они, оказывается, оба служили в армии десантниками. Кажется, лед тронулся.

Юра взял нож и попытался нанести удар Федору. Руки у него за время болезни совершенно не ослабели, стали еще сильнее, удары он наносил мощные, но ни один из них не достигал цели — перед Федором возникала какая-то невидимая преграда. Федор стоял практически на месте, но что-то не давало ножу причинить ему вред. Федор был неуязвим. Юра выглядел ошарашенным.

— Слушай, класс… Много чего повидал на свете, но такого не испытывал. Может, фокус какой есть? Давно тренируешься? — совсем другим тоном одобрительно сказал Юра.

— Главное не сколько, а как тренироваться, где и с кем. Я просто немного изменил вокруг себя напряжение энергии ци. В Шаолине практически любой ребенок умеет это делать. Ну что, попробуешь полечиться, брат-десантник? — широко улыбнулся Федор.

Юра согласился. Федор долго изучал Юрин пульс, потом ставил полынные сигареты и настоящие золотые иглы, привезенные из Китая. Так они работали больше двух часов.

Потом долго разговаривали и, как мне показалось, в конце вечера подружились.

Во всяком случае, Федор приехал на следующий день и снова долго работал. Кроме полынных сигарет и иголок он привез для Юры особую настойку из змеи и гомеопатический препарат гранит.

Я слышала некоторые разговоры Федора с Юрой.

— Мысль человека материальна. Это уже доказанный факт. Американец Роджер Сперри доказал это в 1981 году и даже за это премию получил. А китайцы давным-давно это знали. Вот ты о чем думаешь целыми днями? — спросил Федор.

— Да матом ругаюсь постоянно на всех идиотов, — хохотнул Юра.

— Ругань очень сильно утяжеляет тело и меняет в организме энергию ветра, поэтому для выздоровления нужно контролировать свои мысли и останавливать внутри себя ругань. Движение — это и есть ветер. Тебе крупно повезло, что рядом с тобой Аня. Она добавляет тебе все время энергии, поэтому я уверен, что ты сможешь подняться.

Федор позвал меня, и мы в четыре руки начали делать специальные процедуры для Юры: завязали разноцветные тряпочки на ногах и руках, чтобы перераспределить энергию по меридианам, положили Юру на матрас, наполненный кварцевым песком, и промассировали тело с использованием специального кунжутного масла, а потом прошлись вдоль меридианов тела нутовой мукой.

Федор работал с Юрой днем, а я — вечером. Юра был настоящим бойцом — он каждую свободную минуту выполнял особые процедуры, которые Федор порекомендовал ему.

Он научил его особым упражнениям из цигун, дыхательным техникам, медитации и визуализации, оговорил особенности диеты:

— Мы становимся тем, что едим. Постепенно, но это происходит. Поэтому важно и то, что ты ешь, с кем ты делишь трапезу и как ты ешь. Одна и та же кровь идет и через мозг, и через кишечник, поэтому во всех религиях и системах оздоровления так много внимания уделяется вопросам питания.

Федор говорил точно такие же вещи, которые я пыталась целый год объяснить Юре, но нет пророка в своем отечестве. Над моими советами по питанию Юра смеялся и не воспринимал, зато стал неукоснительно следовать всем советам Федора.

Через месяц у Юры появилась чувствительность в кончиках пальцев. Чуть позже он уже смог шевелить пальцами ног.

— Опаньки! Я — просто Ума Турман. Килл Билл. Федор, надеюсь, мне не придется пробивать деревянный ящик, — хохотнул Юра. Он поверил, что находится на правильном пути.

С Федором Юра подружился, и они с удовольствием общались после сеансов, обсуждая разные мужские темы и вспоминая свою службу в десантных войсках. Чтобы поддержать атмосферу, я готовила на ужин блюда китайской кухни и заваривала зеленый чай. Мужчины располагались в маленькой комнате, которую хозяева в свое время стилизовали под восточную. Они решили собрать там китайские фонарики, индийские подушки, арабские подушки, кальян. Несмотря на «сборную солянку» всех стилей, в этой комнатке ощущалась какая-то особая атмосфера.

Федор тоже это почувствовал. Я спросила его, почему в этой комнате так приятно находиться, по его мнению.

— В этой комнате явно работал мастер фэн-шуй. Здесь все гармонично и сбалансированно, для Юрия очень полезно находиться в строго определенных областях комнаты для изменения энергии.

Он показал мне те места, куда надо ставить Юрину коляску, расписал специальные часы, когда энергии будут особенно сильны.

В начале августа Юра попытался встать. Он простоял всего несколько секунд, а потом вновь тяжело рухнул в кресло, но это все равно было похоже на чудо.

Через три недели Юра стал понемногу ходить с палкой, вначале очень медленно и осторожно, а потом все уверенней и уверенней. Иногда он тяжело падал, поднять его мы могли только втроем — я, дедушка и верный шофер Коля, но с каждым днем Юра ходил все лучше и лучше.

Лето подходило к концу. На лужайках расцвели желтые таблетки пижмы, зелень уже стала неяркой.

Юра почти сносно ходил с палочкой. Говорят, люди не меняются. Но Юра очень изменился. Он стал более мягким, терпимым, меньше изображал из себя крутого и жестокого мафиози. Он поверил Федору и принялся упорно работать.

В последнюю субботу августа, вечером, Юра пригласил меня посидеть вместе с ним в той самой восточной комнате. Я привычно принесла массажное масло, решив, что он хочет дополнительно размять спину или ноги, но он остановил меня.

— Аня, я хочу тебе сказать что-то важное. Ты веришь, что я стану нормальным человеком?

— Конечно, — улыбнулась я, — во всех смыслах.

Он запустил руку в свою буйную шевелюру, вздохнул и глубоко выдохнул.

— Аня, хочешь ли ты выйти замуж за богатого, немолодого, изрядно покалеченного мужчину с редкими проблесками… это… мужской силы? Словом, я принял решение на тебе жениться. И в принципе мне все равно, хочешь ты этого или не хочешь, потому что ты уже все равно мой родной человечек.

Я молчала. Не ожидала.

— Коля, давай! — скомандовал Юра.

Коля внес по-настоящему гигантский букетище красных роз. Наверное, штук сто, может быть, и больше.

— Это тебе. Ты же любишь розы. Коля, сам поставь их в вазы. Ане сейчас не до этого. Я тут прикинул, что легко могу подарить тебе миллион алых роз в самое ближайшее время. Если хочешь, конечно.

— Ты любишь меня, Юра? — неожиданно для себя спросила я и сама же испугалась своего вопроса.

Он помедлил.

Я все испортила, так и знала!

— Знаешь, я не умею… это… говорить красивые слова, прости. Ты для меня похожа на воздух, Дышишь — и не замечаешь, а если воздуха нет, то начинаешь задыхаться. Не знаю, что люди подразумевают под словом «любовь», но без тебя мне нечем дышать…

Он подошел близко-близко и погладил мои волосы.

— Пойдем-ка в спальню. Там Коля уже расставил цветы. Федор полечил меня очень хорошо…

Мы медленно переместились в спальню. Быстро ходить Юра еще не мог. В спальне Коля поработал как флорист — красиво расставил букеты цветов в огромные хрустальные вазы, и они отражались в зеркалах, поэтому было ощущение, что мы вошли не в спальню, а в волшебную розовую оранжерею. Комнату освещали последние лучи заходящего августовского солнца, просвечивающие сквозь персиковые занавески… Нежность качала и убаюкивала нас в своем вечном океане. За время испытаний мы стали родными людьми и понимали друг друга без слов. Мы были такими разными, но стали на какое-то мгновение одной любящей душой, наконец-то отдыхающей в объятиях второй половины от долгого одиночества… У нас все получилось. Счастливый и уставший Юра быстро заснул и снова стал похож на маленького мальчика с причмокивающими губами. Во сне он смеялся.

Я не могла спать. Все думала о своей жизни, вспоминала наш маленький домик, бабушку, маму… Я благодарила их, ведь они все видят оттуда, с высоты, там, где облака — белогривые лошадки.

В конце августа Юра назначил дату нашей свадьбы, и мы начали счастливые приготовления к ней.

— Все-таки мне очень нравится Алина Айвазовская, — вдруг сказал Юра.

Я вздрогнула. Ну вот, опять!

— Мы пригласим ее на нашу свадьбу, если ты, конечно, не возражаешь. Пусть споет нам пару-тройку песенок, у нее это хорошо получается. — Он хитро улыбнулся и поцеловал меня. Страстно. И не только поцеловал.

Я счастлива, хотя осознаю, что только в сказках все заканчивается свадьбой, а в жизни со свадьбы истории только начинаются. Но если Бог на моей стороне, то все возможно, и на все Божья воля. Я не боюсь ничего в этой жизни. Плохое очень часто становится потом хорошим, а за несчастьем следует счастье.

У меня есть целых две руки, поэтому два моих любимых человека могут держаться за них столько, сколько захотят. Но я подозреваю, что третий мой любимый человечек уже начал свое плавание внутри моего океана. Океана любви.


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


на главную | моя полка | | Лоскутное одеяло |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 4
Средний рейтинг 4.3 из 5



Оцените эту книгу