Артем Драбкин Я дрался на Т-34 От автора Броня от солнца горяча, И пыль похода на одежде. Стянуть комбинезон с плеча — И в тень, в траву, но только прежде Проверь мотор и люк открой: Пускай машина остывает. Мы все перенесем с тобой — Мы люди, а она стальная… С. Орлов «Это никогда не должно повториться!» — лозунг, провозглашенный после Победы, стал основой всей внутренней и внешней политики Советского Союза в послевоенный период. Выйдя победителем из тяжелейшей войны, страна понесла огромные людские и материальные потери. Победа стоила более 27 миллионов жизней советских людей, что составило почти 15% численности населения Советского Союза перед войной. Миллионы наших соотечественников погибли на полях сражений, в немецких концентрационных лагерях, умерли от голода и холода в осажденном Ленинграде, в эвакуации. Тактика «выжженной земли», проводившаяся в дни отступления обеими воюющими сторонами, привела к тому, что территория, на которой до войны проживало 40 миллионов человек и которая производила до 50% валового национального продукта, лежала в руинах. Миллионы людей оказались без крыши над головой, жили в примитивных условиях. Страх повторения подобной катастрофы довлел над нацией. На уровне руководителей страны это выливалось в колоссальные военные расходы, легшие непосильным бременем на экономику. На нашем, обывательском уровне этот страх выражался в создании некоторого запаса «стратегических» продуктов — соли, спичек, сахара, консервов. Я очень хорошо помню, как в детстве бабушка, познавшая голод военного времени, все время старалась меня чем-нибудь накормить и очень огорчалась, если я отказывался. Мы же, дети, родившиеся через тридцать лет после войны, в наших дворовых играх продолжали делиться на «своих» и «немцев», и первыми немецкими фразами, которые мы выучили, были «хенде хох», «нихт шиссен», «Гитлер капут». Почти в каждом нашем доме можно было найти напоминание о прошедшей войне. У меня сохранились отцовские награды и немецкий ящик из-под противогазных фильтров, стоящий в коридоре моей квартиры, на который удобно присесть, завязывая шнурки ботинок. Травма, нанесенная войной, имела и еще одно последствие. Попытка быстрее забыть ужасы войны, залечить раны, а также желание скрыть просчеты руководства страны и армии вылились в пропаганду обезличенного образа «советского солдата, вынесшего на своих плечах всю тяжесть борьбы с немецким фашизмом», восхваление «героизма советского народа». Проводимая политика преследовала своей целью написание однозначно трактуемой версии событий. Как следствие такой политики воспоминания участников боев, опубликованные в советский период, носили видимые следы внешней и внутренней цензуры. И только к концу 80-х годов стало возможным откровенно говорить о войне. Основной задачей этой книги является знакомство читателя с индивидуальным опытом ветеранов-танкистов, воевавших на Т-34. Книга основана на литературно обработанных интервью с танкистами, собранными в период 2001 — 2004 годов. Под термином «литературная обработка» следует понимать исключительно приведение записанной устной речи в соответствие с нормами русского языка и выстраивание логической цепочки повествования. Я постарался максимально сохранить язык рассказа и особенности речи каждого ветерана. Отмечу, что интервью как источник информации страдает рядом недостатков, которые надо учитывать, открывая эту книгу. Во-первых, не следует искать в воспоминаниях исключительной точности в описаниях событий. Ведь с того момента, когда они происходили, прошло уже более шестидесяти лет. Многие из них слились воедино, некоторые просто стерлись из памяти. Во-вторых, нужно учитывать субъективизм восприятия каждого из рассказчиков и не бояться противоречий между рассказами разных людей или той мозаичной структуры, которая складывается на их основе. Думаю, что искренность и честность включенных в книгу рассказов более важна для понимания людей, прошедших через ад войны, чем пунктуальность в количестве машин, участвовавших в операции, или точной дате события. Попытка обобщить индивидуальный опыт каждого человека, постараться отделить общие черты, характерные для всего военного поколения, от индивидуального восприятия событий каждым из ветеранов, представлены в статьях «Т-34: танк и танкисты» и «Экипаж машины боевой». Ни в коей мере не претендуя на полноту картины, они тем не менее позволяют проследить отношение танкистов к вверенной им материальной части, взаимоотношения в экипаже, фронтовой быт. Надеюсь, что книга послужит хорошей иллюстрацией к фундаментальным научным трудам д. ист. н. Е. С. Сенявской «Психология войны в XX веке: исторический опыт России» и «1941 — 1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование». Алексей Исаев Т-34: ТАНК И ТАНКИСТЫ Против Т-34 немецкие машины были говно. Капитан А. В. Марьевский «Я смог. Я продержался. Разгромил пять закопанных танков. Они ничего не могли сделать потому, что это были танки Т-III, T-IV, а я был на „тридцатьчетверке“, лобовую броню которого их снаряды не пробивали». Немногие танкисты стран — участниц Второй мировой войны могли повторить эти слова командира танка Т-34 лейтенанта Александра Васильевича Боднаря в отношении своих боевых машин. Советский танк Т-34 стал легендой в первую очередь потому, что в него верили те люди, которые садились за рычаги и к прицельным приспособлениям его пушки и пулеметов. В воспоминаниях танкистов прослеживается мысль, высказанная известным русским военным теоретиком А. А. Свечиным: «Если значение материальных средств на войне весьма относительно, то громадное значение имеет вера в них». Свечин прошел офицером пехоты Великую войну 1914 — 1918 годов, видел дебют на поле боя тяжелой артиллерии, аэропланов и бронетехники, и он знал, о чем говорил. Если у солдат и офицеров есть вера в доверенную им технику, то они будут действовать смелее и решительнее, прокладывая себе путь к победе. Напротив, недоверие, готовность бросить мысленно или реально слабый образец вооружения приведет к поражению. Разумеется, речь идет не о слепой вере, основанной на пропаганде или домыслах. Уверенность в людей вселяли особенности конструкции, разительно выделявшей Т-34 из ряда боевых машин того времени: наклонное расположение листов брони и дизельный двигатель В-2. Принцип увеличения эффективности защиты танка вследствие наклонного расположения листов брони был понятен любому, изучавшему в школе геометрию. «В Т-34 броня была тоньше, чем у „Пантер“ и „Тигров“. Общая толщина примерно 45 мм. Но поскольку она располагалась под углом, то катет составлял примерно 90 мм, что затрудняло ее пробитие», — вспоминает командир танка лейтенант Александр Сергеевич Бурцев. Использование в системе защиты геометрических построений вместо грубой силы простого наращивания толщины бронелистов давало в глазах экипажей «тридцатьчетверок» неоспоримое преимущество их танку над противником. «Расположение броневых листов у немцев было хуже, в основном вертикально. Это, конечно, большой минус. У наших танков они располагались под углом», — вспоминает командир батальона капитан Василий Павлович Брюхов. Разумеется, все эти тезисы имели не только теоретическое, но и практическое обоснование. Немецкие противотанковые и танковые орудия калибром до 50 мм в большинстве случаев не пробивали верхнюю лобовую деталь танка Т-34. Более того, даже подкалиберные снаряды 50-мм противотанкового орудия ПАК-38 и 50-мм орудия танка T-III с длиной ствола 60 калибров, которые по тригонометрическим расчетам должны были пробивать лоб Т-34, — в реальности рикошетировали от наклонной брони высокой твердости, не причиняя танку никакого вреда. Проведенное в сентябре-октябре 1942 г. НИИ-48[1] статистическое исследование боевых повреждений танков Т-34, проходивших ремонт на рембазах №1 и 2 в Москве, показало, что из 109 попаданий в верхнюю лобовую деталь танка 89% были безопасными, причем опасные поражения приходились на орудия калибром 75 мм и выше. Конечно, с появлением у немцев большого числа 75-мм противотанковых и танковых пушек ситуация усложнилась. 75-мм снаряды нормализовывались (разворачивались под прямым углом к броне при попадании), пробивая наклонную броню лба корпуса Т-34 уже на дальности 1200 м. Столь же малочувствительны к наклону брони были 88-мм снаряды зенитных пушек и кумулятивные боеприпасы. Однако доля 50-мм орудий в вермахте вплоть до сражения на Курской дуге была существенной, и вера в наклонную броню «тридцатьчетверки» была во многом оправданной. Сколько-нибудь заметные преимущества перед броней Т-34 отмечались танкистами только в бронезащите английских танков, «… если болванка пробила башню, то командир английского танка и наводчик могут остаться живыми, поскольку осколков практически не образуется, а в „тридцатьчетверке“ броня крошилась, и шансов выжить у находящихся в башне было мало», — вспоминает В. П. Брюхов. Это было связано с исключительно высоким содержанием никеля в броне английских танков «Матильда» и «Валентайн». Если советская 45-мм броня высокой твердости содержала 1, 0 — 1, 5% никеля, то броня средней твердости английских танков содержала 3, 0 — 3, 5% никеля, что обеспечивало несколько большую вязкость последней. Вместе с тем никаких доработок защиты танков Т-34 силами экипажей в частях не производилось. Только перед Берлинской операцией, по словам подполковника Анатолия Петровича Швебига, бывшего заместителем командира бригады 12-го гвардейского танкового корпуса по технической части, на танки наваривали экраны из металлических кроватных сеток для защиты от фаустпатронов. Известные случаи экранировки «тридцатьчетверок» — это плод творчества ремонтных мастерских и заводов-производителей. То же можно сказать и о покраске танков. С завода танки приходили выкрашенные в зеленый цвет внутри и снаружи. При подготовке танка к зиме в задачу заместителей командиров танковых частей по технической части входила покраска танков белилами. Исключение составила зима 1944/45 г., когда война шла по территории Европы. Ни один из ветеранов не помнит, чтобы на танки наносился камуфляж. Еще более очевидной и внушающей уверенность деталью конструкции Т-34 был дизельный двигатель. Большинство проходивших обучение в качестве механика-водителя, радиста или даже командира танка Т-34 в мирной жизни так или иначе сталкивались с топливом, по крайней мере с бензином. Они хорошо знали из личного опыта, что бензин летуч, легко воспламеняется и горит ярким пламенем. Вполне очевидные эксперименты с бензином использовали инженеры, руками которых был создан Т-34. «В разгар спора конструктор Николай Кучеренко на заводском дворе использовал не самый научный, зато наглядный пример преимущества нового топлива. Он брал зажженный факел и подносил его к ведру с бензином — ведро мгновенно охватывало пламя. Потом тот же факел опускал в ведро с дизельным топливом — пламя гасло, как в воде… »[2] Этот эксперимент проецировался на эффект от попадания в танк снаряда, способного поджечь топливо или даже его пары внутри машины. Соответственно члены экипажей Т-34 относились к танкам противника в некоторой степени свысока. «Они же были с бензиновым двигателем. Тоже большой недостаток», — вспоминает стрелок-радист старший сержант Петр Ильич Кириченко. Такое же отношение было к танкам, поставлявшимся по ленд-лизу («Очень многие погибли потому, что в него пуля попала, а там же бензиновый двигатель и броня ерундовая», — вспоминает командир танка, младший лейтенант Юрий Максович Поляновский), и советским танкам и САУ, оснащенным карбюраторным двигателем («Как-то в наш батальон пришли СУ-76. Они были с бензиновыми двигателями — зажигалка самая настоящая… Они в первых же боях все сгорели… » — вспоминает В. П. Брюхов). Наличие в моторном отделении танка дизельного двигателя вселяло в экипажи уверенность в том, что шансов принять страшную смерть от огня у них куда меньше, чем у противника, танки которого заправлены сотнями литров летучего и легко воспламеняющегося бензина. Соседство с большими объемами горючего (оценивать количество ведер которого танкистам приходилось каждый раз при заправке танка) скрадывалось мыслью, что поджечь его снарядам противотанковых пушек будет труднее, а в случае возгорания у танкистов будет достаточно времени, чтобы выскочить из танка. Однако в данном случае прямая проекция опытов с ведром на танки была не совсем обоснованной. Более того, статистически танки с дизельными двигателями не имели преимуществ в пожаробезопасности по отношению к машинам с карбюраторными моторами. По статистическим данным октября 1942 года, дизельные Т-34 горели даже немного чаще, чем заправлявшиеся авиационным бензином танки Т-70 (23% против 19%). Инженеры полигона НИИБТ в Кубинке в 1943 году пришли к выводу, прямо противоположному бытовой оценке возможностей возгорания различных видов топлива. «Применение немцами и на новом танке, выпущенном в 1942 году, карбюраторного двигателя, а не дизеля, может быть объяснено: […] весьма значительным в боевых условиях процентом пожаров танков с дизелями и отсутствием у них в этом отношении значительных преимуществ перед карбюраторными двигателями, особенно при грамотной конструкции последних и наличии надежных автоматических огнетушителей»[3]. Поднося факел к ведру с бензином, конструктор Кучеренко поджигал пары летучего топлива. Благоприятствующих для поджигания факелом паров над слоем солярки в ведре не было. Но этот факт не означал, что дизельное топливо не вспыхнет от куда более мощного средства воспламенения — попадания снаряда. Поэтому размещение топливных баков в боевом отделении танка Т-34 отнюдь не повышало пожаробезопасность «тридцатьчетверки» в сравнении с ровесниками, у которых баки размещались в корме корпуса и подвергались попаданиям намного реже. В. П. Брюхов подтверждает сказанное: «Танк загорается когда? Когда снаряд попадает в бак с горючим. И горит он тогда, когда горючего много. А уже под конец боев горючего нет, и танк почти не горит». Единственным преимуществом двигателей немецких танков перед двигателем Т-34 танкисты считали меньшую шумность. «Бензиновый двигатель, с одной стороны, огнеопасный, а с другой стороны — тихий. Т-34, он не только ревет, но и клацает гусеницами», — вспоминает командир танка младший лейтенант Арсентий Константинович Родькин. Силовая установка танка Т-34 изначально не предусматривала установки глушителей на выхлопные патрубки. Они выводились на корму танка без всяких звукопоглощающих устройств, грохоча выхлопом 12-цилиндрового двигателя. Помимо шума мощный двигатель танка поднимал пыль своим лишенным глушителя выхлопом. «Т-34 поднимает страшную пыль, потому что выхлопные трубы направлены вниз», — вспоминает А. К. Родькин. Конструкторы танка Т-34 дали своему детищу две черты, выделявшие его среди боевых машин союзников и противников. Эти особенности танка прибавляли экипажу уверенности в своем оружии. Люди шли в бой с гордостью за доверенную им технику. Это было гораздо важнее действительного эффекта от наклона брони или реальной пожароопасности танка с дизельным двигателем. Танки появились как средство защиты расчетов пулеметов и орудий от огня противника. Равновесие между защитой танка и возможностями противотанковой артиллерии довольно шаткое, артиллерия постоянно совершенствуется, и самый новый танк не может себя чувствовать безопасно на поле боя. Еще более шатким делают это равновесие мощные зенитные и корпусные орудия. Поэтому рано или поздно наступает ситуация, когда попавший в танк снаряд пробивает броню и превращает стальную коробку в ад. Хорошие танки решали эту задачу и после смерти, получив одно или несколько попаданий, открывая путь к спасению людям внутри себя. Необычный для танков других стран люк механика-водителя в верхней лобовой детали корпуса Т-34 оказался на практике довольно удобным для покидания машины в критических ситуациях. Механик-водитель сержант Семен Львович Ария вспоминает: «Люк был гладкий, с закругленными краями, и влезть и вылезти из него не составляло никакого труда. Более того, когда ты вставал с места водителя, то уже высовывался наружу практически по пояс». Еще одним достоинством люка механика-водителя танка Т-34 была возможность его фиксации в нескольких промежуточных относительно «открыто» и «закрыто» положениях. Устроен механизм люка был довольно просто. Для облегчения открывания тяжелый литой люк (толщиной 60 мм) подпирался пружиной, шток которой представлял собой зубчатую рейку. Переставляя стопор из зубца в зубец рейки, можно было жестко фиксировать люк, не опасаясь его срыва на ухабах дороги или поля боя. Механики-водители этим механизмом охотно пользовались и предпочитали держать люк приоткрытым. «Когда можно, всегда лучше с открытым люком», — вспоминает В. П. Брюхов. Его слова подтверждает и командир роты старший лейтенант Аркадий Васильевич Марьевский: «У механика люк всегда открыт на ладонь, во-первых, все видно, во-вторых, поток воздуха при открытом верхнем люке вентилирует боевое отделение». Таким образом обеспечивался хороший обзор и возможность быстро покинуть машину при попадании в нее снаряда. В целом механик был, по оценке танкистов, в наиболее выгодном положении. «Вероятность уцелеть самая большая была у механика. Он сидел низко, перед ним была наклонная броня», — вспоминает командир взвода лейтенант Александр Васильевич Боднарь; по словам П. И. Кириченко: «Нижняя часть корпуса, она, как правило, скрыта за складками местности, в нее трудно попасть. А эта возвышается над землей. Главным образом в нее попадали. И гибли больше люди, которые сидят в башне, чем те, кто внизу». Здесь необходимо заметить, что речь идет об опасных для танка попаданиях. Статистически в начальном периоде войны большая часть попаданий приходилась на корпус танка. Согласно упомянутому выше отчету НИИ-48, на корпус приходился 81% попаданий, а на башню — 19%. Однако больше половины общего числа попаданий были безопасными (несквозными): 89% попаданий в верхнюю лобовую деталь, 66% попаданий в нижнюю лобовую деталь и около 40% попаданий в борт не приводили к сквозным пробоинам. Причем из попаданий в борт 42% общего их числа приходились на моторное и трансмиссионное отделения, поражения которых были безопасны для экипажа. Башня, напротив, сравнительно легко пробивалась. Менее прочная литая броня башни слабо сопротивлялась даже 37-мм снарядам автоматических зенитных пушек. Ухудшал ситуацию тот факт, что в башню «тридцатьчетверки» шли попадания тяжелых орудий с высокой линией огня, например 88-мм зениток, а также попадания из длинноствольных 75-мм и 50-мм орудий немецких танков. Экран местности, о котором говорил танкист, на европейском театре военных действий составлял около одного метра. Половина этого метра приходится на клиренс, остальное закрывает примерно треть высоты корпуса танка Т-34. Большая часть верхней лобовой детали корпуса экраном местности уже не закрывается. Если люк механика-водителя единодушно оценивается ветеранами как удобный, то столь же единодушны танкисты в отрицательной оценке люка башни танков Т-34 ранних выпусков с овальной башней, прозванной за характерную форму «пирожком». В. П. Брюхов говорит о нем: «Большой люк плохой. Сам тяжелый, и открывать его тяжело. Если заклинит, то все, никто не выскочит». Ему вторит командир танка лейтенант Николай Евдокимович Глухов: «Большой люк — очень неудобный. Очень тяжелый». Объединение в один люков для двух рядом сидящих членов экипажа, наводчика и заряжающего, было нехарактерно для мирового танкостроения. Его появление на Т-34 было вызвано не тактическими, а технологическими соображениями, связанными с установкой в танк мощного орудия. Башня предшественника Т-34 на конвейере Харьковского завода — танка БТ-7 — оснащалась двумя люками, по одному на каждого из размещавшихся в башне членов экипажа. За характерный внешний вид при открытых люках БТ-7 был прозван немцами «Микки-Маусом». «Тридцатьчетверки» многое получили в наследство от БТ, но танк вместо 45-мм пушки получил 76-мм орудие, и изменилась конструкция баков в боевом отделении корпуса. Необходимость демонтажа при ремонте баков и массивной люльки 76-мм орудия заставила конструкторов объединить два башенных люка в один. Тело орудия Т-34 с противооткатными приспособлениями извлекалось через крепящуюся на болтах крышку в кормовой нише башни, а люлька с зубчатым сектором вертикальной наводки — через башенный люк. Через тот же люк также вынимали баки для горючего, закрепленные в надгусеничных полках корпуса танка Т-34. Все эти сложности были вызваны скошенными к маске пушки боковыми стенками башни. Люлька орудия Т-34 была шире и выше амбразуры в лобовой части башни и могла извлекаться только назад. Немцы снимали орудия своих танков вместе с его маской (по ширине практически равной ширине башни) вперед. Здесь необходимо сказать, что конструкторы Т-34 уделяли много внимания возможности ремонта танка силами экипажа. Под эту задачу были приспособлены даже… порты для стрельбы из личного оружия на бортах и корме башни. Пробки портов вынимали, и в отверстия в 45-мм броне устанавливался небольшой сборный кран для демонтажа двигателя или трансмиссии. У немцев приспособления на башне для монтажа такого «карманного» крана — «пильце» — появились только в заключительный период войны. Не следует думать, что, устанавливая большой люк, конструкторы Т-34 вовсе не принимали во внимание нужды экипажа. В СССР до войны считалось, что большой люк облегчит эвакуацию из танка раненых членов экипажа. Однако боевой опыт, жалобы танкистов на тяжелый башенный люк вынудили коллектив А. А. Морозова перейти при очередной модернизации танка к двум люкам башни. Шестигранная башня, прозванная «гайкой», снова получила «уши Микки-Мауса» — два круглых люка. Такие башни ставились на танки Т-34, выпускавшиеся на Урале (ЧТЗ в Челябинске, УЗТМ в Свердловске и УВЗ в Нижнем Тагиле) с осени 1942 года. Завод «Красное Сормово» в Горьком до весны 1943 года продолжал производить танки с «пирожком». Задача извлечения баков на танках с «гайкой» решалась с помощью съемной броневой перемычки между люками командира и наводчика. Орудие стали вынимать по способу, предложенному с целью упрощения производства литой башни еще в 1942 году на заводе № 112 «Красное Сормово», — задняя часть башни приподнималась талями с погона, и в образовавшийся между корпусом и башней просвет выдвигали орудие. Танкисты, чтобы не попадать в ситуацию «руками без кожи защелку искал», предпочитали не запирать люк, закрепляя его… брючным ремнем. А. В. Боднарь вспоминает: «Когда я шел в атаку, люк был закрыт, но не на защелку. Один конец брючного ремня я цеплял за защелку люка, а другой — пару раз обматывал вокруг крюка, державшего боеприпасы на башне, чтобы если что — головой ударил, ремень соскочит, и ты выскочишь». Такие же приемы использовались командирами танков Т-34 с командирской башенкой. «На командирской башенке был двухстворчатый люк, запиравшийся двумя защелками на пружинах. Их даже здоровый человек с трудом открывал, а раненый точно не смог бы. Пружины эти мы снимали, оставляя защелки. Вообще старались люк держать открытым — легче выпрыгнуть», — вспоминает А. С. Бурцев. Заметим, что ни одно конструкторское бюро ни до, ни после войны не использовало в том или ином виде достижений солдатской смекалки. Танки по-прежнему оснащались защелками люков в башне и корпусе, которые экипажи в бою предпочитали держать открытыми. Повседневная служба экипажа «тридцатьчетверки» изобиловала ситуациями, когда на членов экипажа ложилась одинаковая нагрузка и каждый из них выполнял несложные, но однообразные операции, мало чем отличавшиеся от действий соседа, такие, как отрытие окопа или заправка танка горючим и снарядами. Однако бой и марш сразу же выделяли из строящихся перед танком по команде «К машине!» людей в комбинезонах двух членов экипажа, на которых ложилась основная ответственность за танк. Первым был командир машины, который помимо управления боем на ранних Т-34 исполнял обязанности наводчика орудия: «Если ты командир танка Т-34-76, то ты сам и стреляешь, сам по радио командуешь, все делаешь сам» (В. П. Брюхов). Вторым человеком в экипаже, на которого ложилась львиная доля ответственности за танк, а значит, и за жизни своих товарищей в бою, был механик-водитель. Командиры танков и танковых подразделений оценивали механика-водителя в бою очень высоко. «… Опытный механик-водитель — это половина успеха», — вспоминает Н. Е. Глухов. Это правило не знало исключений. «Механик-водитель Крюков Григорий Иванович был на 10 лет меня старше. Перед войной работал шофером и уже успел повоевать под Ленинградом. Был ранен. Он прекрасно чувствовал танк. Я считаю, что только благодаря ему мы уцелели в первых боях», — вспоминает командир танка лейтенант Георгий Николаевич Кривов. Особое положение механика-водителя в «тридцатьчетверке» было обусловлено сравнительно сложным управлением, требующим опыта и физической силы. В наибольшей степени это относилось к танкам Т-34 первой половины войны, на которых стояла четырехскоростная коробка передач, требовавшая перемещения шестерен друг относительно друга с введением в зацепление нужной пары шестерен ведущего и ведомого валов. Смена скоростей в такой коробке была очень сложной и требовала большой физической силы. Вспоминает А. В. Марьевский: «Рычаг переключения скоростей одной рукой не включишь, приходилось помогать себе коленкой». Для облегчения переключения передач были разработаны коробки с шестернями, постоянно находившимися в зацеплении. Изменение передаточного числа осуществлялось уже не перемещением шестерен, а перемещением сидящих на валах небольших кулачковых муфт. Они двигались вдоль вала на шлицах и сцепляли с ним нужную пару уже находившихся в зацеплении с момента сборки коробки шестерен. Коробку передач такого типа имели, например, довоенные советские мотоциклы Л-300 и АМ-600, а также выпускавшийся с 1941 года мотоцикл М-72, лицензионная копия немецкого BMW R71. Следующим шагом в направлении совершенствования трансмиссии было введение в коробку передач синхронизаторов. Это устройства, которые уравнивают скорости кулачковых муфт и шестерен, с которыми они сцеплялись при включении той или иной передачи. Незадолго до включения пониженной или повышенной передачи муфта входила в сцепление с шестерней на трении. Так она постепенно начинала вращаться с одной скоростью с выбранной шестерней, и при включении передачи сцепление между ними осуществлялось бесшумно и без ударов. Примером коробки передач с синхронизаторами может служить КПП типа «Майбах» немецких танков T-III и T-IV. Еще более совершенными были так называемые планетарные коробки передач танков чешского производства и танков «Матильда». Неудивительно, что нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко 6 ноября 1940 года по результатам испытаний первых Т-34 обратился с письмом в Комитет обороны при СНК, в котором, в частности, говорилось: «В первой половине 1941 года заводы должны разработать и подготовить к серийному производству планетарную трансмиссию для Т-34 и КВ. Это позволит увеличить среднюю скорость танков и облегчить управление». Ничего этого сделать до войны не успели, и в первые годы войны Т-34 воевали с наименее совершенной коробкой передач из существовавших на тот момент. «Тридцатьчетверки» с четырехскоростной коробкой передач требовали очень хорошей выучки механиков-водителей. «Если механик-водитель не натренированный, то он может вместо первой передачи воткнуть четвертую, потому что она тоже назад, или вместо второй — третью, что приведет к поломке КПП. Нужно навык переключения довести до автоматизма, чтобы мог с закрытыми глазами переключать», — вспоминает А. В. Боднарь. Помимо трудностей в переключении передач четырехскоростная коробка характеризовалась как слабая и ненадежная, часто выходившая из строя. Сталкивавшиеся при переключении зубцы шестерен ломались, отмечались даже разрывы картера коробки. Инженеры полигона НИИБТ в Кубинке в пространном отчете 1942 года по совместным испытаниям отечественной, трофейной и полученной по ленд-лизу техники дали коробке передач Т-34 ранних серий просто уничижительную оценку: «Коробки перемены передач отечественных танков, особенно Т-34 и KB, не удовлетворяют полностью требованиям, предъявляемым к современным боевым машинам, уступая коробкам перемены передач как танков союзников, так и танков противника, и отстали по крайней мере на несколько лет от развития техники танкостроения». По итогам этих и других докладов о недостатках «тридцатьчетверки» вышло постановление ГКО от 5 июня 1942 года «О повышении качества танков Т-34». В рамках выполнения этого постановления к началу 1943 г. конструкторским отделом завода № 183 (эвакуированного на Урал Харьковского завода) была разработана пятискоростная коробка передач с постоянным зацеплением шестерен, о которой с таким уважением высказываются воевавшие на Т-34 танкисты. Постоянное зацепление шестерен и введение еще одной передачи существенно облегчило управление танком, и стрелку-радисту уже не приходилось подхватывать и тянуть рычаг вместе с механиком-водителем, чтобы переключить передачу. Еще одним элементом трансмиссии Т-34, ставящим боевую машину в зависимость от выучки механика-водителя, был главный фрикцион, связывавший коробку передач с двигателем. Вот как описывает ситуацию А. В. Боднарь, после ранения готовивший механиков-водителей на Т-34: «Очень многое зависело от того, насколько хорошо отрегулирован главный фрикцион на свободный ход и на выключение и насколько хорошо механик-водитель может пользоваться им, когда трогается с места. Последнюю треть педали нужно отпускать медленно, чтобы не рвал, потому что если будет рвать, то пробуксует машина и покоробится фрикцион». Основной частью главного фрикциона сухого трения танка Т-34 был пакет из 8 ведущих и 10 ведомых дисков (позднее, в рамках совершенствования трансмиссии танка получивший 11 ведущих и 11 ведомых дисков), прижимавшихся друг к другу пружинами. Неправильное выключение фрикциона с трением дисков друг о друга, их нагревом и короблением могло привести к выходу танка из строя. Такую поломку называли «сжечь фрикцион», хотя формально в нем отсутствовали горючие предметы. Опережая другие страны в реализации на практике таких решений, как 76-мм длинноствольная пушка и наклонное расположение брони, танк Т-34 все же заметно отставал от Германии и других стран в конструкции трансмиссии и механизмов поворота. На немецких танках, являвшихся ровесниками Т-34, главный фрикцион был с дисками, работающими в масле. Это позволяло эффективнее отводить тепло от трущихся дисков и значительно облегчало включение и выключение фрикциона. Несколько улучшил ситуацию сервомеханизм, которым оснастили педаль выключения главного фрикциона по опыту боевого применения Т-34 в начальном периоде войны. Конструкция механизма, несмотря на внушающую некоторую долю пиетета приставку «серво», была довольно простой. Педаль фрикциона удерживалась пружиной, которая в процессе нажатия на педаль проходила мертвую точку и меняла направление усилия. Когда танкист только нажимал на педаль, пружина сопротивлялась нажатию. В определенный момент она, наоборот, начинала помогать и тянула педаль на себя, обеспечивая нужную скорость движения кулисы. До введения этих простых, но необходимых элементов работа второго в иерархии экипажа танкиста была очень тяжелой. «Механик-водитель за время длительного марша терял в весе килограмма два-три. Весь вымотанный был. Это, конечно, было тяжело очень», — вспоминает П. И. Кириченко. Если на марше ошибки механика-водителя могли привести к задержке в пути из-за ремонта той или иной длительности, в крайнем случае к оставлению танка экипажем, то в бою выход из строя трансмиссии Т-34 вследствие ошибок водителя мог привести к роковым последствиям. Наоборот, мастерство механика-водителя и энергичное маневрирование могли обеспечить выживание экипажа под шквальным огнем. Развитие конструкции танка Т-34 в ходе войны шло прежде всего в направлении совершенствования трансмиссии. В цитировавшемся выше отчете инженеров полигона НИИБТ в Кубинке 1942 года были такие слова: «В последнее время в связи с усилением средств ПТО маневренность является по крайней мере не меньшей гарантией неуязвимости машины, чем мощная броня. Сочетание хорошей бронировки машины и быстроты ее маневра — основное средство защиты современной боевой машины от огня противотанковой артиллерии». Утраченное к заключительному периоду войны преимущество в бронезащите компенсировалось улучшением ходовых качеств «тридцатьчетверки». Танк стал быстрее двигаться как на марше, так и на поле боя, лучше маневрировать. К двум особенностям, в которые верили танкисты (наклон брони и дизельный двигатель), прибавилась третья — скорость. Воевавший на танке Т-34-85 в конце войны А. К. Родькин сформулировал это так: «У танкистов была такая поговорка: „Броня — фигня, но танки наши быстры“. В скорости у нас было преимущество. У немцев танки были бензиновые, но скорость у них не очень большая была». Первой задачей 76, 2-мм танкового орудия Ф-34 было «уничтожение танков и других мотомеханизированных средств противника»[5]. Ветераны-танкисты единодушно называют немецкие танки главным и самым серьезным противником. В начальном периоде войны экипажи Т-34 уверенно шли на поединок с любыми немецкими танками, справедливо считая, что мощная пушка и надежная бронезащита обеспечат успех в бою. Появление на поле боя «Тигров» и «Пантер» изменило ситуацию на противоположную. Теперь немецкие танки получили «длинную руку», позволяющую вести бой, не заботясь о маскировке. «Пользуясь тем, что у нас 76-мм пушки, которые в лоб могут взять их броню только с 500 метров, они стояли на открытом месте», — вспоминает командир взвода лейтенант Николай Яковлевич Железное. Даже подкалиберные снаряды к 76-мм пушке не давали преимуществ в дуэли подобного рода, поскольку пробивали только 90 мм гомогенной брони на дистанции 500 метров, в то время как лобовая броня T-VIH «Тигр» имела толщину 102 мм. Переход на 85-мм пушку сразу же изменил ситуацию, позволив советским танкистам вести бой с новыми немецкими танками на дистанциях свыше километра. «Ну, а когда появился Т-34-85, тут уже можно было выходить один на один», — вспоминает Н. Я. Железнов. Мощное 85-мм орудие позволило экипажам Т-34 вести бой со своими старыми знакомыми T-IV на дистанции 1200 — 1300 м. Пример такого боя на Сандомирском плацдарме летом 1944 года мы можем найти в воспоминаниях Н. Я. Железнова. Первые танки Т-34 с 85-мм орудием Д-5Т сошли с конвейера завода №112 «Красное Сормово» в январе 1944 года. Начало массовому производству Т-34-85 уже с 85-мм пушкой ЗИС-С-53 было положено в марте 1944 года, когда танки нового типа были построены на флагмане советского танкостроения времен войны, заводе №183 в Нижнем Тагиле. Несмотря на определенную спешку в перевооружении танка на 85-мм орудие, вошедшая в массовую серию 85-мм пушка считалась экипажами надежной и никаких нареканий не вызывала. Вертикальное наведение орудия «тридцатьчетверки» осуществлялось вручную, а для поворота башни с самого начала производства танка был введен электропривод. Однако танкисты в бою предпочитали вращать башню вручную. «Руки лежат крестом на механизмах поворота башни и наводки орудия. Башню можно было крутить электромотором, но в бою забываешь об этом. Крутишь рукояткой», — вспоминает Г. Н. Кривов. Это легко объяснимо. На Т-34-85, о котором рассказывает Г. Н. Кривов, рукоятка поворота башни вручную одновременно служила рычагом для электропривода. Для перехода от ручного привода к электрическому нужно было развернуть рукоятку поворота башни вертикально и двигать ею вперед-назад, заставляя двигатель вращать башню в нужном направлении. В горячке боя про это забывалось, и рукоятка использовалась только для ручного поворота. К тому же, как вспоминает В. П. Брюхов: «Электроповоротом надо уметь пользоваться, а то рванешь, а потом приходится доворачивать». Единственным неудобством, которое вызвало введение на вооружение 85-мм пушки, была необходимость внимательно следить за тем, чтобы длинный ствол не коснулся земли на ухабах дороги или поля боя. «У Т-34-85 ствол длиной метра четыре или больше. На малейшей канаве танк может клюнуть и схватить стволом землю. Если после этого выстрелить, то ствол раскрывается лепестками в разные стороны, как цветок», — вспоминает А. К. Родькин. Полная длина ствола 85-мм танковой пушки образца 1944 года была больше четырех метров, 4645 мм. Появление 85-мм орудия и новых выстрелов к нему привело также к тому, что танк перестал взрываться со срывом башни, «… они (снаряды. —A.M.) не детонируют, а по очереди взрываются. На Т-34-76, если один снаряд взорвался, то детонирует вся боеукладка», — утверждает А. К. Родькин. Это в некоторой степени повысило шансы членов экипажа «тридцатьчетверки» на выживание, и с фото — и кинохроники войны исчезла картина, иногда мелькающая на кадрах 1941 — 1943 годов, — Т-34 с лежащей рядом с танком или перевернутой после падения обратно на танк башней. Если немецкие танки были самым опасным противником «тридцатьчетверок», то сами Т-34 были эффективным средством поражения не только бронетехники, но и орудий и живой силы противника, мешающей продвижению своей пехоты. Большинство танкистов, воспоминания которых приведены в книге, имеют на своем счету в лучшем случае несколько единиц бронетехники противника, но при этом число расстрелянных из пушки и пулемета пехотинцев врага исчисляется десятками и сотнями человек. Боекомплект танков Т-34 состоял в основном из осколочно-фугасных снарядов. Штатный боекомплект «тридцатьчетверки» с башней-«гай-кой» в 1942 — 1944 гг. состоял из 100 выстрелов, в том числе 75 осколочно-фугасных и 25 бронебойных (из них 4 подкалиберных с 1943 года). Штатный боекомплект танка Т-34-85 предусматривал 36 осколочно-фугасных выстрелов, 14 бронебойных и 5 подкалиберных. Баланс между бронебойными и осколочно-фугасными снарядами во многом отражает условия, в которых вели бой «тридцатьчетверки» в ходе атаки. Под шквальным огнем артиллерии танкисты в большинстве случаев имели мало времени для прицельной стрельбы и стреляли с ходу и коротких остановок, рассчитывая на подавление противника массой выстрелов или поражение цели несколькими снарядами. Вспоминает Г. Н. Кривов: «Опытные ребята, которые уже были в боях, нам говорят: „Никогда не останавливайтесь. Бейте с ходу. Небо-земля, куда летит снаряд — бей, жми“. Ты спросил, сколько снарядов я выпустил в первом бою? Половину боекомплекта. Бил, бил… » Как это часто бывает, практика подсказывала приемы, не предусмотренные никакими уставами и методическими пособиями. Характерным примером является использование в качестве внутренней сигнализации в танке лязганья закрывающегося затвора. В. П. Брюхов рассказывает: «Когда экипаж слаженный, механик сильный, он сам слышит, какой снаряд загоняется, щелчок клина затвора, он же тоже тяжелый, больше двух пудов… » Орудия, устанавливавшиеся на танке Т-34, были оснащены полуавтоматикой открывания затвора. Работала эта система следующим образом. При выстреле орудие откатывалось назад, после поглощения энергии отдачи накатник возвращал тело орудия в исходное положение. Перед самым возвращением рычаг механизма затвора набегал на копир на лафете орудия, и клин шел вниз, связанные с ним лапки выбрасывателя выбивали из казенника пустую снарядную гильзу. Заряжающий досылал следующий снаряд, сбивавший своей массой державшийся на лапках выбрасывателя клин затвора. Тяжелая деталь, под воздействием мощных пружин резко возвращавшаяся в исходное положение, производила достаточно резкий звук, перекрывавший рев двигателя, лязганье ходовой части и звуки боя. Услышав лязганье закрывающегося затвора, механик-водитель, не дожидаясь команды «Короткая!», выбирал достаточно ровный участок местности для короткой остановки и прицельного выстрела. Расположение боеприпасов в танке никаких неудобств у заряжающих не вызывало. Снаряды можно было брать как из укладки в башне, так и из «чемоданов» на полу боевого отделения. Не всегда возникавшая в перекрестии прицела цель была достойна выстрела из орудия. По бегущим или оказавшимся на открытом пространстве немецким пехотинцам командир Т-34-76 или наводчик Т-34-85 вел огонь из спаренного с пушкой пулемета. Курсовой пулемет, установленный в корпусе, мог эффективно использоваться только в ближнем бою, когда обездвиженный по тем или иным причинам танк обступали пехотинцы противника с гранатами и бутылками с зажигательной смесью. «Это оружие ближнего боя, когда танк подбили, и он остановился. Немцы подходят, и их можно косить, будь здоров как», — вспоминает В. П. Брюхов. В движении стрелять из курсового пулемета было практически невозможно, поскольку телескопический прицел пулемета давал ничтожные возможности для наблюдения и прицеливания. «А у меня, собственно, никакого прицела не было. У меня там дырочка такая, в нее ни черта не видно», — вспоминает П. И. Кириченко. Пожалуй, наиболее эффективно курсовой пулемет применялся, когда снимался из шаровой установки и использовался для стрельбы с сошек вне танка. «И началось. Вытащили лобовой пулемет — они же на нас с тыла зашли. Башню развернули. Со мной автоматчик. Пулемет на бруствер поставили, огонь ведем», — вспоминает Николай Николаевич Кузьмичев. Фактически танк получал пулемет, который мог использоваться экипажем в качестве наиболее эффективного личного оружия. Установка рации на танке Т-34-85 в башне рядом с командиром танка должна была окончательно превратить стрелка-радиста в самого бесполезного члена экипажа танка, «пассажира». Боекомплект пулеметов танка Т-34-85 по сравнению с танками ранних выпусков уменьшился более чем в два раза, до 31 диска. Однако реалии завершающего периода войны, когда у немецкой пехоты появились фаустпатроны, наоборот, увеличили полезность стрелка курсового пулемета. «К концу войны он стал нужен, защищая от „фаустников“, расчищая дорогу. Ну и что, что плохо видно, ему иногда механик подсказывал. Если хочешь увидеть — увидишь», — вспоминает А. К. Родькин. В такой ситуации высвободившееся после перемещения рации в башню место было использовано для размещения боекомплекта. Большая часть (27 из 31) дисков к пулемету ДТ в Т-34-85 была размещена в отделении управления, рядом со стрелком, ставшим основным потребителем патронов к пулемету. Вообще, появление фаустпатронов повысило роль стрелкового оружия «тридцатьчетверки». Стала практиковаться даже стрельба по «фаустникам» из пистолета при открытом люке. Штатным личным оружием экипажей были пистолеты «ТТ», револьверы, трофейные пистолеты и один пистолет-пулемет «ППШ», для которого предусматривалось место в укладке оборудования в танке. Пистолет-пулемет применялся экипажами при покидании танка и в бою в городе, когда не хватало угла возвышения пушки и пулеметов. По мере усиления немецкой противотанковой артиллерии обзорность становилась все более важной компонентой выживаемости танка. Трудности, которые испытывали в своей боевой работе командир и механик-водитель танка Т-34, во многом были связаны со скудными возможностями наблюдения за полем боя. Первые «тридцатьчетверки» имели зеркальные перископы у механика-водителя и в башне танка. Такой прибор представлял собой короб с установленными под углом зеркальцами вверху и внизу, причем зеркальца были не стеклянными (они могли треснуть от ударов снарядов), а из полированной стали. Качество изображения в таком перископе нетрудно себе представить. Такие же зеркальца были в перископах на бортах башни, являвшихся одним из основных средств наблюдения за полем боя у командира танка. В цитировавшемся выше письме С. К. Тимошенко от 6 ноября 1940 года есть такие слова: «Смотровые приборы механика-водителя и радиста заменить на более современные». Первый год войны танкисты провоевали с зеркальцами, позднее вместо зеркал установили призматические приборы наблюдения, т. е. на всю высоту перископа шла сплошная стеклянная призма. Вместе с тем ограниченный обзор, несмотря на улучшение характеристик собственно перископов, часто вынуждал механиков-водителей Т-34 ездить с открытыми люками. «Триплексы на люке механика-водителя были совершенно безобразные. Они были сделаны из отвратительного желтого или зеленого оргстекла, дававшего совершенно искаженную, волнистую картинку. Разобрать что-либо через такой триплекс, особенно в прыгающем танке, было невозможно. Поэтому войну вели с приоткрытыми на ладонь люками», — вспоминает С. Л. Ария. Согласен с ним и А. В. Марьевский, указывающий также, что триплексы механика-водителя легко забрызгивались грязью. Специалисты НИИ-48 осенью 1942 года по результатам анализа поражений броневой защиты сделали следующий вывод: «Значительный процент опасных поражений танков Т-34 на бортовых деталях, а не на лобовых (из 432 попаданий в корпус исследованных танков 270 приходились на его борта. —A. И.) может быть объяснен или слабым знакомством команд танков с тактическими характеристиками их бронезащиты, или плохим обзором из них, благодаря чему экипаж не может своевременно обнаружить огневую точку и сделать разворот танка в положение, наименее опасное для пробития его брони. Необходимо улучшить знакомство танковых экипажей с тактическими характеристиками бронирования их машин и обеспечить лучший обзор из них(выделено мною. — А. И.)». Задача обеспечения лучшего обзора решалась в несколько этапов. «Зеркальца» из полированной стали были также устранены из приборов наблюдения командира и заряжающего. Перископы на скулах башни Т-34 сменились на щели с блоками стекол для защиты от осколков. Произошло это при переходе на башню-«гайку» осенью 1942 года. Новые приборы позволили экипажу организовать круговое наблюдение за обстановкой: «Механик-водитель вперед и влево наблюдает. Ты, командир, стараешься наблюдать кругом. А радист и заряжающий больше справа» (В. П. Брюхов). На Т-34-85 были установлены приборы наблюдения МК-4 у наводчика и заряжающего. Одновременное наблюдение за несколькими направлениями позволяло своевременно замечать опасность и адекватно реагировать на нее огнем или маневром. Дольше всего решалась проблема обеспечения хорошего обзора для командира танка. Пункт о введении на Т-34 командирской башенки, присутствовавший еще в письме С. К. Тимошенко 1940 года, был выполнен почти через два года после начала войны. После долгих экспериментов с попытками втиснуть в башню-«гайку» освобожденного командира танка, башенки на Т-34 начали устанавливать только летом 1943 года. У командира осталась функция наводчика, но теперь он мог поднять голову от окуляра прицела и оглядеться вокруг. Основным достоинством башенки была возможность кругового обзора. «Командирская башенка вращалась вокруг, командир все видел и, не ведя огонь, мог управлять огнем своего танка и поддержанием связи с другими», — вспоминает А. В. Боднарь. Если быть точным, то вращалась не сама башенка, а ее крыша с перископическим прибором наблюдения. До этого, в 1941 — 1942 годах, у командира танка помимо «зеркальца» на скуле башни был перископ, формально называвшийся перископическим прицелом. Вращая его верньер, командир мог обеспечить себе обзор поля боя, но весьма ограниченный. «Весной 42-го года на KB и на „тридцатьчетверках“ была командирская панорама. Я мог ее вращать и все видеть вокруг, но все равно это очень небольшой сектор», — вспоминает А. В. Боднарь. Командир танка Т-34-85 с пушкой ЗИС-С-53, освобожденный от обязанностей наводчика, получил помимо командирской башенки со щелями по периметру собственный призматический, вращающийся в люке перископ — МК-4, позволявший смотреть даже назад. Но среди танкистов встречается и такое мнение: «Я командирской башенкой не пользовался. Я всегда держал люк открытым. Потому что те, кто их закрывал, те сгорели. Не успевали выпрыгивать», — вспоминает Н. Я. Железнов. Все без исключения опрошенные танкисты восхищаются прицелами немецких танковых орудий. Как пример приведем воспоминания В. П. Брюхова: «Мы всегда отмечали качественную цейсовскую оптику прицелов. И до конца войны она была качественной. У нас такой оптики не было. Сами прицелы были удобнее наших. У нас прицельная марка в виде треугольника, а от нее справа и слева риски. У них были эти деления, поправки на ветер, на дальность, еще что-то». Здесь необходимо сказать, что по информационности принципиальной разницы между советским и немецким телескопическими прицелами орудия не было. Наводчик видел прицельную марку и по обе стороны от нее «заборчики» поправок на угловую скорость. В советском и немецком прицеле была поправка на дальность, только вводилась она различными способами. В немецком прицеле наводчик вращал указатель, выставляя его напротив радиально расположенной шкалы дистанций. На каждый тип снаряда существовал свой сектор. Этот этап советские танкостроители прошли в 1930-х годах, подобную конструкцию имел прицел трехбашенного танка Т-28. В «тридцатьчетверке» дистанция выставлялась перемещавшейся вдоль вертикально расположенных шкал дальности ниткой прицела. Так что функционально советский и немецкий прицелы не различались. Разница была в качестве самой оптики, особенно ухудшившейся в 1942 году в связи с эвакуацией Изюмского завода оптического стекла. К числу реальных недостатков телескопических прицелов ранних «тридцатьчетверок» можно отнести их соосность с каналом ствола орудия. Наводя орудие по вертикали, танкист был вынужден приподниматься или опускаться на своем месте, удерживая глаза у окуляра перемещающегося с орудием прицела. Позднее на Т-34-85 был введен характерный для немецких танков «ломающийся» прицел, окуляр которого был неподвижен, а объектив следовал за стволом орудия за счет шарнира на одной оси с цапфами пушки. Недостатки в конструкции приборов наблюдения отрицательно сказывались на обитаемости танка. Необходимость держать открытым люк механика-водителя вынуждала последнего сидеть за рычагами, «принимая к тому же на грудь поток леденящего ветра, всасываемого ревущей за спиной турбиной вентилятора» (С. Л. Ария). В данном случае «турбина» — это вентилятор на валу двигателя, засасывавший воздух из боевого отделения через хлипкую моторную перегородку. Типичной претензией к боевой технике советского производства как со стороны иностранных, так и со стороны отечественных специалистов была спартанская обстановка внутри машины. «Как недостаток можно выделить полное отсутствие комфорта у экипажа. Я лазил в американские и английские танки. Там экипаж находился в более комфортных условиях: танки изнутри были окрашены светлой краской, сиденья были полумягкие с подлокотниками. На Т-34 ничего этого не было», — вспоминает С. Л. Ария. Подлокотников на сиденьях экипажа в башне Т-34-76 и Т-34-85 действительно не было. Они были только на сиденьях механика-водителя и стрелка-радиста. Однако сами по себе подлокотники на сиденьях экипажа были деталью, характерной преимущественно для американской техники. Ни на английских, ни на немецких танках (за исключением «Тигра») сиденья экипажа в башне подлокотников не имели. Но были и реальные недостатки конструкции. Одной из проблем, с которой столкнулись создатели танков 1940-х годов, было проникновение в танк пороховых газов орудий все возрастающей мощности. После выстрела затвор открывался, выбрасывал гильзу, и в боевое отделение машины шли газы из ствола орудия и выброшенной гильзы. «… Кричишь: „бронебойным!“, „осколочным!“ Смотришь, а он (заряжающий. —A.M.) лежит на боеукладке. Угорел от пороховых газов и потерял сознание. Когда тяжелый бой, редко кто выдерживал это. Все-таки угораешь», — вспоминает В. П. Брюхов. Для удаления пороховых газов и вентиляции боевого отделения использовались электрические вытяжные вентиляторы. Первые Т-34 получили в наследство от танка БТ один вентилятор в передней части башни. В башне с 45-мм орудием он смотрелся уместно, поскольку находился практически над казенником пушки. В башне Т-34 вентилятор оказывался не над дымящимся после выстрела казенником, а над стволом орудия. Эффективность его в связи с этим была сомнительной. Но в 1942 году, в пик нехватки комплектующих, танк лишился даже этого — Т-34 выходили с заводов с пустыми колпаками на башне, вентиляторов просто не было. В ходе модернизации танка с установкой баш-ни-«гайки» вентилятор переместился на корму башни, ближе к области, где скапливались пороховые газы. Танк Т-34-85 получил уже два вентилятора в корме башни, больший калибр орудия требовал интенсивной вентиляции боевого отделения. Но в ходе напряженного боя вентиляторы не помогали. Частично проблему защиты экипажа от пороховых газов решали продувкой ствола сжатым воздухом («Пантера»), но распространяющую удушливый дым гильзу продувать было невозможно. По воспоминаниям Г. Н. Кривова, опытные танкисты советовали немедленно выбрасывать гильзу через люк заряжающего. Радикально проблема была решена только после войны, когда в конструкцию орудий был введен эжектор, «выкачивавший» газы из ствола пушки после выстрела, еще до открытия затвора автоматикой. Танк Т-34 был во многом революционной конструкцией, и как любой переходный образец сочетал в себе новинки и вынужденные, вскоре устаревшие, решения. Одним из таких решений было введение в экипаж стрелка-радиста. Основной функцией сидевшего у малоэффективного курсового пулемета танкиста было обслуживание танковой радиостанции. На ранних «тридцатьчетверках» радиостанция устанавливалась в правой части отделения управления, рядом со стрелком-радистом. Необходимость держать в составе экипажа человека, занятого настройкой и поддержанием работоспособности рации, была следствием несовершенства техники связи первой половины войны. Дело было не в том, что нужно было работать ключом: советские танковые радиостанции, стоявшие на Т-34, не имели режима работы телеграфом, не могли передавать тире и точки морзянкой. Стрелка-радиста вводили, поскольку основной потребитель информации с соседних машин и из вышестоящих звеньев управления, командир танка, был просто не в состоянии осуществлять техническое обслуживание рации. «Ненадежная была станция. Радист ведь специалист, а командир не такой большой специалист. К тому же при попадании по броне сбивалась волна, выходили из строя лампы», — вспоминает В. П. Брюхов. Следует добавить, что командир Т-34 с 76-мм пушкой совмещал функции командира танка и наводчика орудия и был слишком сильно загружен, чтобы заниматься даже простой и удобной радиостанцией. Выделение отдельного человека для работы с рацией было характерно и для других стран — участниц Второй мировой войны. Например, на французском танке «Сомуа S-35» командир выполнял функции наводчика, заряжающего и командира танка, но при этом присутствовал радист, освобожденный даже от обслуживания пулемета. В начальном периоде войны «тридцатьчетверки» оснащались радиостанциями 71-ТК-З, и то не все машины. Последний факт не должен смущать, такая ситуация была обычной в вермахте, радиофикация которого обычно сильно преувеличивается. Реально приемопередатчики были у командиров подразделений от взвода и выше. По штату февраля 1941 года в легкой танковой роте приемопередатчики Fu. 5 устанавливались на трех Т-И и пяти Т — III, a на двух Т-И и двенадцати T-III ставились только приемники Fu. 2. В роте средних танков приемопередатчики имели пять T-IV и три Т — III, а два Т-Н и девять T-IV — только приемники. На Т-l приемопередатчики Fu. 5 вообще не ставились, за исключением специальных командирских kIT-Bef. Wg. l. В Красной Армии была аналогичная, по сути, концепция «радийных» и «линейных» танков. Экипажи «линейных» танков должны были действовать, наблюдая за маневрами командира, или получать приказания флажками. Место под радиостанцию на «линейных» танках заполнялось дисками к магазинам пулеметов ДТ, 77 дисков емкостью 63 патрона каждый вместо 46 на «радийном». На 1 июня 1941 года в Красной Армии был 671 «линейный» танк Т-34 и 221 — «радийный». Но главной проблемой средств связи танков Т-34 в 1941 — 1942 гг. было не столько их количество, сколько качество самих станций 71-ТК-З. Танкисты оценивали ее возможности как весьма умеренные. «На ходу она брала около 6 километров» (П. И. Кириченко). Такое же мнение высказывают другие танкисты. «Радиостанция 71-ТК-З, как сейчас помню, это сложная, неустойчивая радиостанция. Она очень часто выходила из строя, и ее очень тяжело было приводить в порядок», — вспоминает А. В. Боднарь. Вместе с тем радиостанция в какой-то мере компенсировала информационный вакуум, поскольку позволяла слушать сводки, передаваемые из Москвы, знаменитые «От советского Информбюро… » голосом Левитана. Серьезное ухудшение ситуации наблюдалось в период эвакуации заводов радиооборудования, когда с августа 1941 года выпуск танковых радиостанций был практически прекращен до середины 1942 года. По мере возвращения в строй эвакуированных предприятий к середине войны наметилась тенденция к 100-процентной радиофикации танковых войск. Экипажи танков Т-34 получили новую радиостанцию, разработанную на основе авиационной РСИ-4, — 9Р, а позднее ее модернизированные варианты, 9РС и 9РМ. Она была намного устойчивее в работе за счет использования в ней кварцевых генераторов частот. Радиостанция имела английское происхождение и длительное время выпускалась с использованием поставляемых по ленд-лизу комплектующих. На Т-34-85 радиостанция перекочевала из отделения управления в боевое отделение, на левую стенку башни, где ее обслуживанием теперь стал заниматься командир, освобожденный от обязанностей наводчика. Тем не менее понятия «линейный» и «радийный» танк оставались. Помимо связи с внешним миром в каждом танке было оборудование для внутренней связи. Надежность переговорного устройства ранних Т-34 была низкой, основным средством сигнализации между командиром и механиком-водителем были сапоги, установленные на плечи. «Внутренняя связь работала безобразно. Поэтому связь осуществлялась ногами, то есть у меня на плечах стояли сапоги командира танка, он мне давил на левое или на правое плечо, соответственно я поворачивал танк налево или направо», — вспоминает С. Л. Ария. Командир и заряжающий могли разговаривать, хотя чаще общение происходило жестами: «Заряжающему под нос сунул кулак, и он уже знает, что надо заряжать бронебойным, а растопыренную ладонь — осколочным». Устанавливавшееся на Т-34 поздних серий переговорное устройство ТПУ-Збис работало намного лучше. «Внутреннее танковое переговорное устройство было посредственным на Т-34-76. Там приходилось сапогами и руками командовать, а на Т-34-85 оно уже было отличное», — вспоминает Н. Я. Железнов. Поэтому командир стал отдавать механику-водителю приказания голосом по внутренней связи — технической возможности поставить ему сапоги на плечи у командира Т-34-85 уже не было — его от отделения управления отделял наводчик. Говоря о средствах связи танка Т-34, необходимо также отметить следующее. Из фильмов в книги и обратно путешествует история о вызове командиром немецкого танка нашего танкиста на поединок на ломаном русском языке. Это совершенно не соответствует действительности. На всех танках вермахта с 1937 года использовался диапазон 27 — 32МГц, никакие пересекавшийся с диапазоном радиостанций советских танковых радиостанций — 3. 75 — 6. 0 МГц. Только на командирских танках ставилась вторая коротковолновая радиостанция. Она имела диапазон 1 — 3 МГц, опять же, несовместимый с диапазоном наших танковых радиостанций. Командиру немецкого танкового батальона, как правило, было чем заняться, кроме вызовов на дуэль. К тому же командирскими часто были танки устаревших типов, а в начальный период войны — вовсе без вооружения, с макетами орудий в неподвижной башне. Двигатель и его системы практически не вызывали нареканий у экипажей, в отличие от трансмиссии. «Я вам скажу откровенно, Т-34 — самый надежный танк. Бывает, останавливался, что-то такое у него не в порядке. Масло пробило. Шланг плохо закреплен. Для этого всегда перед маршем проводился тщательный осмотр танков», — вспоминает А. С. Бурцев. Осторожности в управлении двигателем требовал массивный вентилятор, смонтированный в одном блоке с главным фрикционом. Ошибки механика-водителя могли привести к разрушению вентилятора и выходу танка из строя. Также некоторые затруднения вызывал начальный период эксплуатации полученного танка, привыкание к характеристикам конкретного экземпляра танка Т-34. «Каждая машина, каждый танк, каждая танковая пушка, каждый двигатель имели свои уникальные особенности. Их нельзя узнать заранее, их можно выявить только в процессе повседневной эксплуатации. На фронте мы оказались на незнакомых машинах. Командир не знает, какой бой у его пушки. Механик не знает, что может и что не может его дизель. Конечно, на заводах орудия танков пристреливали и проводили 50-километровый пробег, но этого было совершенно недостаточно. Разумеется, мы стремились узнать свои машины получше до боя и для этого использовали любую возможность», — вспоминает Н. Я. Железнов. Существенные технические сложности у танкистов возникали при выполнении стыковки двигателя и коробки передач с силовой установкой в ходе ремонта танка в полевых условиях. Это было. Помимо замены или ремонта собственно коробки передач и двигателя извлекать из танка коробку передач приходилось при демонтаже бортовых фрикционов. После возвращения на место или замены двигатель и коробку передач требовалось установить в танке друг относительно друга с высокой точностью. Согласно руководству по ремонту танка Т-34 точность установки должна была составлять 0, 8 мм. Для установки агрегатов, перемещавшихся с помощью 0, 75-тонных талей, такая точность требовала затрат времени и сил. Из всего комплекса узлов и агрегатов силовой установки конструктивные недостатки, потребовавшие серьезной доработки, имел только воздушный фильтр двигателя. Фильтр старого типа, устанавливавшийся на танки Т-34 в 1941 — 1942 годах, плохо очищал воздух и препятствовал нормальной работе двигателя, что вело к быстрому износу В-2. «Старые воздушные фильтры были неэффективны, занимали много места в моторном отделении, имели большую турбину. Их часто приходилось чистить, даже если не идешь по пыльной дороге. А „Циклон“ был очень хорошим», — вспоминает А. В. Боднарь. Фильтры «Циклон» прекрасно себя показали в 1944 — 1945 гг., когда советские танкисты проходили с боями сотни километров. «Если воздухоочиститель по нормативам чистить, двигатель работал хорошо. Но во время боев не всегда удается все правильно делать. Если воздухоочиститель недостаточно очищает, не вовремя меняется масло, канитель не промывается и пропускает пыль, то двигатель быстро изнашивается», — вспоминает А. К. Родькин. «Циклоны» позволяли даже при отсутствии времени на техническое обслуживание проходить целую операцию до выхода двигателя из строя. Неизменно положительно танкисты отзываются сдублированной системе запуска двигателя. Помимо традиционного электростартера в танке было два 10-литровых баллона со сжатым воздухом. Система воздушного запуска позволяла заводить двигатель даже при выходе из строя электростартера, часто происходившего в бою от ударов снарядов. Гусеничные цепи были наиболее часто подвергавшимся ремонту элементом танка Т-34. Траки были запасной частью, с которой танк даже ходил в бой. Гусеницы иногда рвались на марше, разбивались попаданиями снарядов. «Гусеницы рвались, даже и без пуль, без снарядов. Когда между катками попадает грунт, гусеница, в особенности при повороте, натягивается до такой степени, что не выдерживают пальцы и сами траки», — вспоминает А. В. Марьевский. Ремонт и натяжение гусеницы были неизбежными спутниками боевой работы машины. При этом гусеницы были серьезным демаскирующим фактором. «Тридцатьчетверка, она не только ревет дизелем, она еще и гусеницами клацает. Если приближается Т-34, то раньше услышишь клацанье гусениц, а потом мотор. Дело в том, что зубцы рабочих траков должны точно попадать между роликами на ведущем колесе, которое, вращаясь, их захватывает. А когда гусеница растянулась, разработалась, стала длинней, расстояние между зубцами увеличилось, и зубцы бьют по ролику, вызывая характерный звук», — вспоминает А. К. Родькин. Свою лепту в увеличение шумности танка внесли вынужденные технические решения военного времени, в первую очередь катки без резиновых бандажей по периметру. «… К сожалению, пришли сталинградские „тридцатьчетверки“, у которых опорные катки были без бандажей. Они грохотали страшно», — вспоминает А. В. Боднарь. Это были так называемые катки с внутренней амортизацией. Первым катки этого типа, называвшиеся иногда «паровозными» стал выпускать Сталинградский завод (СТЗ), причем еще до того, как начались действительно серьезные перебои с поставками резины. Раннее наступление холодов осенью 1941 года привело к простою на скованных льдом реках барж с катками, которые отправлялись по Волге из Сталинграда на Ярославский шинный завод. Технология предусматривала изготовление бандажа на специальном оборудовании уже на готовом катке. Крупные партии готовых катков из Ярославля застряли в пути, что вынудило инженеров СТЗ искать им замену, которой стал сплошной литой каток с небольшим амортизирующим кольцом внутри него, ближе к ступице. Когда начались перебои с поставками резины, этим опытом воспользовались другие заводы, и с зимы 1941 — 1942 г. до осени 1943 года с конвейеров сходили танки Т-34, ходовая часть которых полностью или большей частью состояла из катков с внутренней амортизацией. С осени 1943 г. проблема нехватки резины окончательно ушла в прошлое, и танки Т-34-76 полностью вернулись к каткам с резиновыми бандажами. Все танки Т-34-85 производились с катками с резиновыми бандажами. Это существенно снизило шумность танка, обеспечив относительный комфорт экипажу и затруднив обнаружение «тридцатьчетверок» противнику. Особо стоит сказать о том, что за годы войны роль танка Т-34 в Красной Армии изменилась. В начале войны «тридцатьчетверки» с несовершенной трансмиссией, не выдерживавшие длительных маршей, но хорошо бронированные, были идеальными танками для непосредственной поддержки пехоты. В ходе войны танк утрачивал имевшееся на момент начала боевых действий преимущество в бронировании. К осени 1943 — началу 1944 годов танк Т-34 был сравнительно легкой целью для 75-мм танковых и противотанковых орудий, однозначно смертельными для него были попадания снарядов 88-мм орудий «Тигров», зениток и противотанковых пушек ПАК-43. Но неуклонно совершенствовались и даже полностью заменялись элементы, которым до войны не придавали должного значения или попросту не успевали довести до приемлемого уровня. В первую очередь это силовая установка и трансмиссия танка, от которой добились устойчивой и безотказной работы. При этом все эти элементы танка сохранили хорошую ремонтопригодность и простоту в эксплуатации. Все это позволило Т-34 делать вещи, нереальные для «тридцатьчетверок» первого года войны. «Например, из-под Елгавы, двигаясь по Восточной Пруссии, мы за три дня прошли больше 500 км. Т-34 выдерживал такие марши нормально», — вспоминает А. К. Родькин. Для танков Т-34 в 1941 году 500-километровый марш был бы практически смертельным. В июне 1941 года 8-й механизированный корпус под командованием Д. И. Рябышева после такого марша из мест постоянной дислокации к району Дубно потерял в дороге почти половину своей техники вследствие поломок. Воевавший в 1941 — 1942 годах А. В. Боднарь так оценивает Т-34 в сравнении с немецкими танками: «С точки зрения эксплуатации немецкая бронетехника была совершеннее, выходила она из строя реже. Для немцев пройти 200 км ничего не стоило, на „тридцатьчетверке“ обязательно что-то потеряешь, что-то сломается. Технологическое оборудование их машин было сильнее, а боевое — хуже». «Тридцатьчетверки» стали к осени 1943 года идеальным танком для самостоятельных механизированных соединений, предназначенных для глубоких прорывов и обходов. Они стали основной боевой машиной танковых армий — главных инструментов для наступательных операций колоссальных масштабов. В этих операциях основным видом действий Т-34 стали марши с распахнутыми люками механиков-водителей, а часто и с зажженными фарами. Танки проходили сотни километров, перехватывая пути отхода окружаемых немецких дивизий и корпусов. По существу, в 1944 — 1945 годах зеркально отразилась ситуация «блицкрига» 1941 года, когда вермахт дошел до Москвы и Ленинграда на танках с далеко не самыми лучшими на тот момент характеристиками бронезащиты и вооружения, но механически очень надежных. Точно так же в завершающем периоде войны Т-34-85 глубокими охватами и обходами проходили сотни километров, а пытающиеся их остановить «Тигры» и «Пантеры» массово выходили из строя вследствие поломок и бросались экипажами из-за нехватки топлива. Симметрию картины нарушало, пожалуй, только вооружение. В отличие от немецких танкистов периода «блицкрига» в руках у экипажей «тридцатьчетверок» было адекватное средство борьбы с превосходящими их по бронезащите танками противника — 85-мм пушка. Более того, каждый командир танка Т-34-85 получил надежную, достаточно совершенную для того времени радиостанцию, позволявшую играть против немецких «кошек» командой. Т-34, вступившие в бой в первые дни войны у границы, и Т-34, врывавшиеся в апреле 1945 года на улицы Берлина, хотя и назывались одинаково, но существенно отличались и внешне, и внутренне. Но как в начальный период войны, так и на ее завершающем этапе танкисты видели в «тридцатьчетверке» машину, в которую можно было верить. Вначале это были отражавший вражеские снаряды наклон брони, устойчивый к возгоранию дизель и всесокрушающее орудие. В период побед — это высокая скорость, надежность, устойчивая связь и позволяющая за себя постоять пушка. ЭКИПАЖ МАШИНЫ БОЕВОЙ Я раньше думал: «лейтенант» звучит вот так: «Налейте нам!» И, зная топографию, он топает по гравию. Война — совсем не фейерверк, а просто — трудная работа… Михаил Кульчицкий В 30-е годы военные пользовались в СССР огромной популярностью. Причин тому было несколько. Во-первых, Красная Армия, ее солдаты и офицеры символизировали мощь относительно молодого Советского государства, буквально за несколько лет превратившегося из разоренной войнами, нищей аграрной страны в индустриальную державу, способную, как казалось, постоять за себя. Во-вторых, это был один из наиболее обеспеченных слоев населения. Например, инструктор авиационного училища, кроме полного содержания (обмундирование, обеды в столовой, транспорт, общежитие или деньги на аренду жилья), получал очень высокую зарплату — около семисот рублей (буханка белого хлеба стоила один рубль семьдесят копеек, а килограмм говядины первого сорта — двенадцать рублей). А ведь в стране карточную систему распределения продовольствия отменили только в конце 30-х годов. Трудно было купить более или менее приличную одежду. Зимой люди носили «перелицованную», то есть переделанную из старой, еще дореволюционной, одежду, летом щеголяли в старой красноармейской форме или надевали полотняные брюки и парусиновые туфли. В городах жили скученно — по пятьдесят семей в бывших барских квартирах, а новое жилье почти не строилось. Кроме этого, для выходцев из крестьянской среды служба в армии давала шанс повысить свое образование, овладеть новой специальностью. Вспоминает командир танка лейтенант Александр Сергеевич Бурцев: «Каждый из нас мечтал служить в армии. Я помню, после трех лет службы из армии возвращались другими людьми. Уходил деревенский лопух, а возвращался грамотный, культурный человек, отлично одетый, в гимнастерке, в брюках, сапогах, физически окрепший. Он мог работать с техникой, руководить. Когда из армии приходил служивый, так их называли, вся деревня собиралась. Семья гордилась тем, что он служил в армии, что стал таким человеком. Вот что давала армия». На этом фоне легко воспринималась пропаганда о непобедимости Красной Армии. Люди искренне верили, что «врага будем бить малой кровью на чужой территории». Грядущая новая война — война моторов — создавала и новые пропагандистские образы. Если десять лет назад каждый мальчишка представлял себя верхом на коне с шашкой в руке, мчащимся в стремительной кавалерийской атаке, то к концу 30-х годов этот романтический образ был навсегда вытеснен летчиками-истребителями, сидящими в скоростных монопланах, и танкистами, управляющими грозными приземистыми боевыми машинами. Пилотировать истребитель или расстреливать врага из танковой пушки в будущей неизбежной войне было мечтой тысяч советских ребят. «Ребята, айда в танкисты! Почетно же! Едешь, вся страна под тобой! А ты — на коне железном!» — вспоминает командир взвода лейтенант Николай Яковлевич Железнов. Летчики и танкисты даже внешне отличались от основной массы военных. Летчики носили униформу синего цвета, а танкисты — серо-стального, так что их появление на улицах городов и поселков не оставалось незамеченным. Они выделялись не только красивой униформой, но и обилием орденов, в то время бывших огромной редкостью, потому что были активными участниками многих «малых войн», к которым СССР имел тайное или явное отношение. Их прославляли в фильмах — таких, как «Горячие денечки», «Если завтра война», «Истребители», «Эскадрилья номер пять» и др. Романтичные образы танкистов и летчиков создавали такие суперзвезды советского кино, как Николай Крючков, Николай Симонов. Крючков в «Трактористах» играет демобилизовавшегося танкиста, для которого «на гражданке» открыты любые дороги. Ключевой момент фильма — рассказ его героя, Клима Ярко, колхозникам о скорости и мощи танков. Картина завершается сценой свадьбы танкиста и лучшей девушки колхоза. В финале вся свадьба поет популярнейшую песню тех времен: «Броня крепка и танки наши быстры». «Горячие денечки» рассказывает о танковом экипаже, остановившемся для ремонта в деревне. Главный герой — командир экипажа. Он — бывший пастух. Только служба в армии открыла перед ним широкие перспективы. Теперь его любят самые красивые девушки, на нем роскошная кожаная куртка (до середины 30-х годов советские танковые экипажи носили черные кожаные куртки из «царских» запасов). Разумеется, в случае войны герой будет громить любого врага с той же легкостью, с какой покорял женские сердца или достигал успехов в боевой и политической подготовке. Однако начавшаяся 22 июня 1941 года война оказалась совершенно не такой, как ее показывали на экранах кино. Молодежь — а именно молодыми людьми были те, чьи воспоминания собраны в этой книге — да и люди повзрослев, такие, как инструктор аэроклуба Василий Борисович Емельяненко, встретивший войну в Николаеве, боялись не успеть повоевать: «… вслед за командиром полка на конях ехали два бородача, высоко держа красный стяг. На нем была захватывающая дух надпись: „На Берлин!“… надо успеть за майором Зможных, который уже повел своих конников на Берлин!» В военкоматах выстроились огромные очереди патриотов, стремившихся скорее попасть на фронт бить фашистов. Кто-то из них сразу попадал на передовую, а кто-то — в училища, в том числе и танковые. В это время Красная Армия терпела тяжелые поражения. Первые удары гитлеровцев среди прочих приняли на себя и танкисты. Вспоминает Сав-кин Михаил Федорович, курсант учебной роты, участвовавший на своем Т-34 в бою под Радзеховом 23 июня: «Танки пошли на немецкую артиллерию. Немцы вели огонь из крупнокалиберных и зенитных полуавтоматических орудий и минометов. Несколько танков были подбиты. По нашему, как по наковальне в кузнице, грохали снаряды всех калибров, но я никак не могу сквозь смотровую щель обнаружить ни одной пушки. Наконец заметил вспышку выстрела недалеко от нашего сбитого самолета По-2; вижу под маскировочной сетью пушку и стреляю осколочным снарядом. Расстояние совсем малое, и на месте пушки встает фонтан земли». Командование пыталось организовать на разных направлениях контрудары механизированных корпусов и танковых дивизий, но, кроме небольших тактических успехов, эти меры ни к чему не привели. Вспоминает старшина командир танка Т-26 Матвеев Семен Васильевич: «… Механизированные корпуса перед войной начали формировать по типу немецких панциркорпусов. Только вот не знаю, был ли у нас хоть один мехкорпус, укомплектованный по штату. Наш даже наполовину не наполнили. Так, кусочки отдельные. В нашем батальоне танков на самом деле рота не набиралась. А машин и тракторов так и вообще не было. Армия — это не один боец и не батальон даже, это громадный организм. У немцев этот организм был и работал (неплохо, замечу, работал), а у нас только начал создаваться. Так что нечего стыдиться, что сильнее нас они тогда были. Здорово сильнее. Потому часто били нас первое время»[6]. Потеряв практически все танки, находившиеся в западных округах, а с ними и кадровых танкистов, Красная Армия откатывалась в глубь страны. Нехватка боевых машин и молниеносные прорывы немецкой бронетехники заставляли бросать в бой высококвалифицированные кадры как рядовую пехоту. Однако беспорядок первых месяцев отступления продолжался недолго. Уже в конце июля 1941 г. командование стало выводить «безлошадных» танкистов, потерявших свои танки дивизий механизированных корпусов в тыл. В августе-сентябре получивший боевой опыт личный состав механизированных корпусов был обращен на формирование танковых бригад. Прославленная танковая бригада М. Е. Катукова комплектовалась из танкистов 15-й танковой дивизии 16-го механизированного корпуса, в последний момент выведенной из-под угрозы окружения под Уманью. По Красной площади 7 ноября 1941 года ехали танкисты 32-й танковой дивизии, воевавшей в июне под Львовом. А 9 октября 1941 года для повышения боеспособности танковых войск Сталин отдал приказ о назначении командного состава на тяжелые и средние танки. Согласно этому приказу, на должности командиров средних танков назначались лейтенанты и младшие лейтенанты. Взводами средних танков должны были командовать старшие лейтенанты, а ротами — капитаны. С целью повышения квалификации танковых экипажей 18 ноября 1941 года было приказано комплектовать их исключительно средним и младшим командным составом. Еще через два месяца последовал приказ наркома обороны, запрещающий расформирование сколоченных и имеющих боевой опыт танковых частей, потерявших в боях машины. Такие части предписывалось отводить в тыл в полном составе для доукомплектования. Если танковая часть все-таки подлежала расформированию, то старший комсостав направлялся в распоряжение начальника Управления кадров автобронетанковых войск Красной Армии, а экипажи — в запасные танковые полки. Однако зачастую танкистов по-прежнему продолжали использовать не по прямому назначению. В конце декабря 1942 года последовал окрик Сталина. Предписывалось немедленно всех танкистов, используемых в качестве стрелков, пулеметчиков, артиллеристов в пехоте, других родах войск и тыловых учреждениях, направить в распоряжение автобронетанкового управления РККА. Танкистов, выздоравливающих после излечения в госпиталях, отныне также следовало направлять только в танковые войска. Приказ завершался фразой, исключавшей двойное толкование: «Впредь использование личного состава танкистов всех вышеуказанных категорий и специальностей не по назначению кому бы то ни было категорически запрещаю». Судя по всему, больше к этой теме Верховному Главнокомандующему возвращаться не пришлось. Красная Армия медленно оправлялась после двух проигранных летних кампаний. И хотя танков еще не хватало в войсках, за Уралом еще только разворачивались эвакуированные Харьковский и Ленинградский танковые заводы, армия готовила новые кадры танкистов на замену павшим в бою. В начале войны Главному автобронетанковому управлению Красной Армии подчинялись тринадцать танковых, одно танкотехническое, одно автотехническое, три автомотоциклетных, два тракторных, два аэросанных училища. Часть из них по мере приближения противника эвакуировалась и на некоторое время прекратила подготовку, выпустив курсантов старших курсов младшими лейтенантами. Однако, развернувшись на новом месте, они сразу же начинали обучение новых кадров для бронетанковых войск. Для подготовки членов экипажей были развернуты многочисленные запасные учебные полки и батальоны, а при танковых заводах создали учебные роты. Летом 1942 года нехватка танкистов стала очевидной — кадровых после года войны осталось очень мало, а молодые, необстрелянные экипажи гибли в первых же боях. В октябре Сталин отдал приказ комплектовать состав танковых училищ рядовыми и сержантами, хорошо показавшими себя в боях, с образованием не менее семи классов средней школы. Ежемесячно в училища было приказано направлять пять тысяч человек. В учебные танковые части для подготовки экипажей ежемесячно направляли восемь тысяч человек. Критерии отбора были следующими: образование — не менее трех классов начальной школы, возраст — не старше тридцати пяти лет. Не менее сорока процентов направляемых должны были иметь звания младших сержантов и сержантов. Впоследствии такие приказы отдавались ежегодно, в течение всей войны. Вспоминает Александр Сергеевич Бурцев: «Некоторые ребята с фронта приедут, шесть месяцев отучатся и обратно на фронт, а мы все сидим. Правда, если человек был на фронте, участвовал в боях, ему было проще освоить программу. Тем более что в танковое училище посылали или наводчика, или механика, или заряжающего. А мы со школьной скамьи. Что мы могли — ничего». Кроме этого, танковые училища создавались на основе автомобильных и автомотоциклетных училищ. Именно переформировка училищ сыграла свою роль в судьбах командиров танков младшего лейтенанта Юрия Максовича Поляновского и лейтенанта Александра Михайловича Фадина: «Нам зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о переименовании училища во 2-е Горьковское танковое училище. Непрошедшие медкомиссию выпускались автомобилистами. Мы, молодежь, кричим: „Ура!“, а те, кто постарше, кто воевал на Халхин-Голе и на финской, освобождал Западную Украину, Белоруссию говорят: „Что вы радуетесь? Будете гореть в этих железных коробках“. Вчерашним мальчишкам на собственном опыте пришлось убедиться, что служба в танковых войсках — это тяжелая и кровавая работа, совсем непохожая на их прежние представления. До наших дней дожили в основном ветераны 1921 — 1924 гг. рождения. Они становились танкистами и проходили обучение в самых разных условиях уже в процессе войны. Каждый из них получил свой собственный опыт и составил свои собственные впечатления о военном быте. В танковые войска призывники попадали по-разному. «Почему я стал танкистом?… я себя как мужчина видел в будущем воином. Кроме этого, мой дядя был военным, и в тридцать девятом году он мне сказал: „Саша, ты заканчиваешь десятилетку. Я тебе советую пойти в училище. Войны не избежать, так лучше быть командиром на войне — больше сможешь сделать, потому что лучше будешь обучен“, — вспоминает командир танка лейтенант Александр Васильевич Боднарь. Некоторые стремились попасть в другие рода войск, но служили там, где пришлось, например, А. С. Бурцева направили в авиационное училище, но набор там уже был завершен, и призывников переправили в 1-е Саратовское танковое училище. „Я любил военное дело и хотел поступать в морское училище. Это была моя мечта. У них такая форма!“ — вспоминает командир батальона капитан Василий Павлович Брюхов, успевший, до того как попасть в танковое училище, пройти подготовку в лыжном батальоне и „отбиться“ от отправки в авиатехническое училище. Некоторые будущие танкисты уже обучались в военно-учебных заведениях совсем других родов войск, как Семен Львович Ария, но война нарушила их планы: „Я учился в Новосибирском институте военных инженеров транспорта. После ранения и контузии, полученных при бомбежке эшелона, я попал в батальон, готовивший механиков-водителей“. Основная масса призывников шла туда, куда направляли. Довоенная программа обучения танкистов достаточно сильно отличалась от той, которая предлагалась курсантам военного времени. Кадровый командир-танкист обучался два года. Он изучал все виды танков, состоявших на вооружении РККА. Его учили водить танк, стрелять из его огневых средств и, разумеется, давали знания по тактике танкового боя. Фактически из танкового училища выходил специалист широкого профиля — командир боевой машины, способный выполнять обязанности любого члена экипажа своего танка и обеспечить его техническое обслуживание. По воспоминаниям кадрового танкиста А. В. Боднаря, «практики было достаточно, чтобы владеть танком БТ. Очень подробно мы изучали материальную часть. Двигатель М-17 очень сложный, но мы его знали до последнего винтика. Пушку, пулемет — все это разбирали и собирали». Знания и навыки, полученные в училище, позволяли ему без труда овладеть сначала KB, a затем и Т-34. Танкисты, призванные в армию в ходе войны, не имели много времени на подготовку. Войска требовали постоянного пополнения. Поэтому курс обучения сократили до шести месяцев, а программу урезали до минимума: «Училище я закончил, три снаряда стрельнул и диск пулеметный… Было какое-то вождение, азы — трогаться, по прямой водить», — вспоминает В. П. Брюхов. В 1-м Саратовском танковом училище, которое закончили А. С. Бурцев и Н. Я. Железнов, дела обстояли лучше — курсанты обучались сначала на английских танках «Матильда» и канадских «Валентайнах», а затем на Т-34. Оба они утверждают, что практики было достаточно. Командир танка лейтенант Николай Евдокимович Глухов, который, как и младший лейтенант Арсентий Константинович Родькин и А. В. Боднарь, обучался в Ульяновском танковом училище, отмечает, что курсанты сразу обучались на современной технике и обучение было качественным: «Нам все пригодилось в боях. И знание оружия, и знание техники: двигателя, пушки, пулемета». Бытовые условия в училищах также различались. В соответствии с приказом НКО СССР № 312 от 22. 09. 41 г. для курсантов всех военных училищ Сухопутных и Воздушных Сил Красной Армии вводилась 9-я норма питания, по своей калорийности близкая к фронтовой. Однако, если, учившийся в эвакуированном в Черчик 1-м Харьковском танковом училище командир танка лейтенант Георгий Николаевич Кривов говорит, что «кормили хорошо. Каша с мясом, сливочное масло на завтрак», то учившийся в одно время с ним в эвакуированном Сталинградском училище В. П. Брюхов вспоминает, что их кормили так плохо, что «даже заключенных так не кормят». По-видимому, далеко не всегда была возможность выполнить упомянутый приказ. По окончании обучения выпускники сдавали экзамены приемной комиссии. По результатам этих экзаменов до 1943 года присваивались звания «лейтенант» — сдавшим экзамены на «хорошо» и «отлично», или «младший лейтенант» — сдавшим экзамены на «удовлетворительно». С лета 1943 года всем выпускникам стали присваивать звания «младший лейтенант». Кроме этого, комиссия проводила аттестацию, по результатам которой выпускника могли назначить командиром взвода или командиром линейного танка. Новоиспеченные командиры маршевыми подразделениями отправлялись на танковые заводы, где их уже ждали подготовленные в учебных батальонах учебных полков члены экипажа. Их подготовка длилась от трех месяцев — для механиков-водителей, до одного месяца — для радистов и заряжающих. Вспоминает механик-водитель сержант С. Л. Ария: «Нас обучали вождению, связи с командиром, устройству, обслуживанию двигателя. Заставляли преодолевать препятствия, менять трак (это была очень тяжелая операция — ремонт гусеницы). В эти два или три месяца, что длилось обучение, мы участвовали и в сборке танков на главном конвейере завода». Попавший в батальон, готовивший стрелков-радистов, Петр Ильич Кириченко говорит: «После авиационных радиостанций и скорострельных пулеметов, которые я изучал в школе стрелков-бомбардиров, изучение танковой радиостанции и пулемета ДТ было пустяком». Действительно, через месяц обучения в звании «старший сержант» он уже ехал на фронт в составе экипажа. Надо сказать, что участие членов экипажа в сборке танков было очень распространенным явлением. Практически все опрошенные ветераны в период нахождения на заводе помогали рабочим в сборке танков. Связано это прежде всего с нехваткой рабочих рук на самих заводах, а также с возможностью для молодых командиров получить талон на бесплатный обед. Если «зеленые» лейтенанты довольствовались тем экипажем, который им предоставило начальство, то командиры постарше с фронтовым опытом старались подобрать себе в экипаж таких же, как и они, опытных танкистов. Вспоминает Г. Н. Кривов: «Некоторые офицеры, которые были немножко постарше, подбирали себе экипажи, но мы этого не, делали». Забегая вперед, следует отметить, что на фронте ситуация была примерно такой же. «Командир танка, командир взвода не может подбирать себе экипаж. Командир роты уже может, а командир батальона всегда подбирает из тех, с кем раньше воевал», — вспоминает В. П. Брюхов. Характерным тому примером может служить экипаж танка командира батальона, в котором все его члены были отмечены правительственными наградами и которым пришлось командовать A. M. Фадину: «Экипаж жил отдельно и не якшался с другими тридцатью экипажами». Некоторое время перед отправкой уходило на «притирание» членов экипажа друг к другу и на «сколачивание» боевых подразделений. Собранные на заводе танки проходили пятидесятикилометровый марш, на полигоне проводились учебные стрельбы и тактические занятия. Для экипажа A. M. Фадина сколачивание закончилось следующим образом: «Мы получили на заводе новехонькие танки. Маршем прошли на них на наш полигон. Быстро развернулись в боевой порядок и осуществили атаку с ходу с боевой стрельбой. В районе сбора привели себя в порядок и, вытянувшись в походную колонну, начали движение к железнодорожному вокзалу на погрузку для следования на фронт. А экипаж В. П. Брюхова перед отправкой сделал всего три выстрела из пушки и расстрелял один пулеметный диск. Но бывало и так: „Нам говорили: „Вот ваш танк. Его соберут у вас на глазах“. Ничего подобного. Наш танк не успели собрать, а уже был готов эшелон. Заполнили формуляры, получили часы, ножик перочинный, платочек шелковый для фильтрации горючего и поехали на фронт“, — рассказывает Г. Н. Кривов. Часто бывало, что по прибытии в действующую армию сколоченные экипажи распадались еще до того, как попадали в первый бой. В частях, куда прибывало пополнение, сохранялся костяк опытных танкистов. Они заменяли на прибывших танках «зеленых» командиров и механиков-водителей, которых могли направить в резерв батальона или обратно на завод за танком, как это произошло с Ю. М. Поляновским. A. M. Фадин, аттестованный на командира танкового взвода, не потерял свой экипаж, но по прибытии на фронт стал командиром линейного танка. Все опрошенные танкисты подтверждают тот факт, что «экипаж машины боевой» на фронте не являлся стабильной структурой. С одной стороны, высокие потери среди личного состава и техники, особенно в наступлении, приводили к быстрой смене членов экипажа, с другой — вышестоящее начальство не сильно заботилось о сохранении экипажа как боевой единицы. Даже у весьма удачливого В. П. Брюхова за два года войны сменилось не менее десяти экипажей. Вероятно, поэтому особой дружбы между танкистами не возникало. Хотя товарищеские отношения, конечно, были. «В танке у всех одинаковая задача — выжить и уничтожить противника. Поэтому очень важна сплоченность экипажа. Необходимо, чтобы наводчик стрелял метко и быстро, заряжающий быстро заряжал, а механик-водитель маневрировал на поле боя. Такая слаженность экипажа всегда приводит к положительным результатам», — утверждает А. С. Бурцев. Бывали и исключения, например, экипаж командира роты старшего лейтенанта Аркадия Васильевича Марьевского, прошедший вместе со своим командиром всю войну. Возвращаясь к вопросу об исполнении приказа НКО о комплектации танков младшим и средним командным составом, трудно сказать, существовала ли какая-то система в присвоении членам экипажа воинских званий. Командир танка, как правило, имел звание лейтенанта или младшего лейтенанта. В экипаже A. M. Фадина механик-водитель имел звание старшего сержанта, а башнер и радист — младших сержантов. Стрелку-радисту старшему сержанту П. И. Кириченко при выпуске из учебного полка присвоили звание старшего сержанта. В принципе у любого члена экипажа были шансы «выслужиться» до офицерских чинов и стать командиром танка или даже занимать более высокую должность. Так произошло, например, с П. И. Кириченко, который к концу войны, отучившись в училище, стал старшим техником, командиром ремонтной «летучки». Достаточно распространенной была практика, при которой наиболее опытных танкистов, особенно механиков-водителей, переподготавливали на должность командиров танков и присваивали им звание лейтенанта или младшего лейтенанта. Впрочем, особенно в начале войны, бывало, танком командовали сержанты или старшины, как, например, А. В. Марьевский. Четкая система соответствия звания штатной должности в Красной Армии существовала только на бумаге, в отличие от армии США или вермахта. Прибыв на фронт, все танкисты, невзирая на чины, включались в работу по обслуживанию танка. «Танк мы сами обслуживали — заправляли, боеприпасы загружали, ремонтировали. Я когда командиром батальона стал, все равно работал вместе с членами своего экипажа», — вспоминает В. П. Брюхов. Ему вторит А. К. Родькин: «Мы не считались: командир — не командир, офицер — не офицер. В бою — да, я командир, а гусеницу тянуть или пушку чистить — я такой же член экипажа, как и все. А стоять и покуривать, когда другие работают, я считал, просто неприлично. Да и другие командиры тоже». Однообразная работа по заправке топливом, маслом и погрузке боекомплекта на какое-то время уравнивала всех членов экипажа. Таким же однообразным и равномерно ложившимся на плечи танкистов делом было окапывание танка. Вспоминает A. M. Фадин: «За одну ночь мы, попарно сменяя друг друга, двумя лопатами вырыли окоп, выбросив до 30 кубометров грунта!» Совместный труд и ощущение взаимозависимости на поле боя исключали проявление какой-либо дедовщины в современном понимании этого слова. Вспоминает П. И. Кириченко: «Механик-водитель, который был старше нас, даже старше командира машины, был для нас как бы „дядькой“ и пользовался непререкаемым авторитетом, поскольку уже служил в армии, знал все ее мудрости и хитрости. Он нас опекал. Не гонял, как салаг, заставляя работать, наоборот, старался нам во всем помочь». Вообще роль старших и более опытных товарищей на фронте была очень велика. Кто, как не они, подскажут, что надо снять пружины с защелок люков, чтобы можно было выскочить из горящего танка, даже если ты ранен, кто, как не они, посоветуют подчистить фишку ТПУ[7], чтобы она легко выскакивала из гнезда, когда нужно быстро покинуть танк, кто, как не они, помогут справиться с волнением перед атакой. Интересно, но, видимо, в силу своей тогдашней молодости опрошенные ветераны говорят, что страха смерти не испытывали. «Там об этом не думаешь. В душе, конечно, темно, но не боязнь, а скорее волнение. Как только сел в танк, тут все забываешь», — вспоминает A. M. Фадин. Его поддерживает А. С. Бурцев: «На фронте угнетающего страха я не испытывал. Боязно было, но страха не было», а Г. Н. Кривов добавляет: «Я не хотел смерти и не думал о ней, но я видел в эшелоне, шедшем на фронт, многих, кто переживал и страдал, — они первыми погибали». В бою, по словам практически всех ветеранов, происходило как бы отключение сознания, которое каждый из выживших танкистов описывает по разному. «Ты уже не человек и по-человечески ни рассуждать, ни мыслить уже не можешь. Может быть, это-то и спасало… » — вспоминает Н. Я. Железнов. П. В. Брюхов говорит: «Когда подобьют, выскочишь из горящего танка, тут немножко страшно. А в танке некогда бояться — ты занят делом». Очень интересно описание, данное Г. Н. Кривовым, того, как танкисты подавляли страх перед боем: «В последних боях я командовал танком ротного. Ребята его были. Один молчаливый, ни слова не скажет, второй жрать хочет. Нашли пасеку, вот он — хлеб с медом наворачивает. У меня просто нервное возбуждение — на месте не сидится. Ротный сопит, шмыгает». Конечно, были и другие страхи, кроме страха смерти. Боялись быть искалеченными, ранеными. Боялись пропасть без вести и попасть в плен. Далеко не всем удавалось справиться со страхом. Некоторые ветераны описывают случаи самовольного покидания экипажем танка еще до его подбития. «Это стало встречаться под конец войны. Допустим, идет бой. Экипаж выскочит, а танк пускает под горку, он идет вниз, там его подбивают. С наблюдательных пунктов это видно. Меры принимались, конечно, к этим экипажам», — вспоминает Анатолий Павлович Швебиг, бывший заместителем командира бригады по технической части в 12-м гвардейском танковом корпусе. Об этом же говорит и Евгений Иванович Бессонов, столкнувшийся с этим явлением в Орловской наступательной операции: «Танки были подбиты, и подбиты по вине экипажей, которые покинули танки заранее, а танки продолжали движение на противника без них». Однако нельзя сказать, что это было широко распространено, поскольку остальные ветераны не сталкивались с подобными случаями. Очень редко, но встречались случаи специального выведения танка из строя. Один из таких примеров можно найти в воспоминаниях В. П. Брюхова. Мог механик-водитель подставить противоположный от него борт под огонь немецких орудий. Однако, если таких «умельцев» выявлял СМЕРШ, то незамедлительно следовало жестокое наказание: «Между Витебском и Полоцком у нас расстреляли троих механиков-водителей. Подставили бортом машины, но СМЕРШ не обманешь», — вспоминает В. А. Марьевский. Интересно, что многие ветераны сталкивались с фактами предчувствия людьми своей близкой смерти: «Танк моего товарища Шульгина разнесло прямым попаданием тяжелого снаряда, видимо выпущенного из морского орудия. Он был постарше нас и предчувствовал свою гибель. Обычно он был веселым, острил, а за два дня до этого в себя ушел. Не разговаривал ни с кем. Отключился». С подобными случаями встречались и П. И. Кириченко, и Н. Е. Глухов, а С. Л. Ария вспоминает сослуживца, который, предчувствуя грозящую опасность, несколько раз спасал его от смерти. В то же время следует отметить, что среди опрошенных не было суеверных людей, веривших в приметы. Вот как описывает ситуацию на фронте В. П. Брюхов: «Некоторые за несколько дней перед боем не брились. Некоторые считали, что нужно обязательно сменить белье, а некоторые, наоборот, — не переодеваться. В этом комбинезоне он цел остался, он его и хранит. А как эти приметы появлялись? Молодое пополнение приходит, в два-три боя сходили — половины нет. Приметы им не нужны. А кто выжил, он что-то запомнил: „Ага, я вот оделся. Не побрился, как обычно“ — и начинает эту примету культивировать. Ну, а уж если второй раз подтвердилась — все, это уже вера». На вопрос о вере в бога ветераны отвечали по-разному. Для молодежи того времени были характерны атеизм и вера в собственные силы, знания умения и навыки. «Я верил, что меня не убьют» — так выразилось большинство опрошенных ветеранов. Тем не менее «у некоторых были крестики, но тогда это было не модно, и их старались прятать даже те, кто имел. Мы же были атеисты. Были и верующие, но сколько у меня было людей, чтобы кто-то молился — не помню», — вспоминает В. П. Брюхов. Из опрошенных танкистов только A. M. Фадин подтвердил, что во время войны верил в бога: «На фронте нельзя было открыто молиться. Я не молился, но в душе веру держал». Вероятно, многие солдаты, попадавшие в тяжелейшие ситуации, приходили к вере в бога, как это произошло с А. В. Боднарем в описываемой им в воспоминаниях безвыходной ситуации. В бою все страхи и предчувствия уходили на второй план, заслоняемые двумя главными желаниями — выжить и победить. Именно на их выполнение в бою направлена работа всего экипажа, у каждого члена которого есть свои обязанности и сектор ответственности. «Наводчик все время должен держать пушку по ходу танка, наблюдать в прицел, докладывать, что он видит. Заряжающий должен смотреть вперед и направо и сообщать экипажу, стрелок-радист смотрит вперед и вправо. Механик следит за дорогой, чтобы предупредить наводчика о впадинах, не зацепить пушкой землю. Командир в основном концентрирует внимание налево и вперед», — рассказывает А. С. Бурцев. Очень много зависело от искусства двух человек — механика-водителя и командира орудия или впоследствии наводчика. В. П. Брюхов вспоминает: «Очень большое значение имеет опыт механика. Если механик опытный, ему не нужно подсказывать. Он сам тебе условия создаст, на площадку выйдет, чтобы ты мог поразить цель, сам за укрытие спрячется. Некоторые механики даже так говорили: „Я никогда не погибну, потому что я поставлю танк так, чтобы болванка ударила не там, где я сижу“. Я им верю». Г. Н. Кривое вообще считает, что выжил в первых боях только благодаря искусству опытного механика-водителя. А. В. Марьевский в отличие от остальных ветеранов ставит наводчика на второе место по значимости после командира танка: «Командир орудия важнее. Он мог остаться и за командира танка, и за командира взвода. Командир орудия — это единица!» Тут следует отметить, что ветеран, единственный из опрошенных, утверждает, что, даже став командиром роты, а потом и батальона, он всегда сам садился за рычаги: «Если снаряд попал в башню, конечно, и командир орудия, и заряжающий гибли. Я потому и садился на место механика-водителя. Я еще когда механиком-водителем на Т-60, Т-70 воевал, я понял, в чем суть дела, как живым остаться». К сожалению, в среднем огневая подготовка танкистов была слабая. «Наши танкисты стреляли очень плохо», — заявляет Евгений Иванович Бессонов, командир взвода танкового десанта 49-й механизированной бригады 6-го гвардейского мехкорпуса 4-й гвардейской танковой армии. Такие снайперы, как Н. Я. Железнов, A. M. Фадин, В. П. Брюхов, скорее являлись исключением, чем правилом. Работа заряжающего в бою была простой, но очень напряженной: ему нужно было толкнуть требуемый снаряд в казенник пушки и выбросить гильзу через люк после ее экстактирования. По утверждению В. П. Брюхова, заряжающим мог быть любой физически крепкий автоматчик — объяснить молодому человеку отличие в маркировке бронебойного и осколочно-фугасного снаряда не составляло труда. Однако напряжение боя бывало иногда таким, что заряжающие падали в обморок, надышавшись пороховых газов. Кроме того, у них почти всегда были обожжены ладони, поскольку выбрасывать гильзы требовалось сразу после выстрела, чтобы они не дымили в боевом отделении. Во многом «пассажиром» чувствовал себя во время боя стрелок-радист. «Обзор ограниченный, а сектор обстрела из этого пулемета был еще меньше», — вспоминает П. И. Кириченко. «У стрелка был лобовой пулемет, хотя через него ничего не было видно, он если стрелял, то только по указанию командира танка», — подтверждает Н. Я. Железнов. А Ю. М. Поляновский вспоминает такой случай: «Между собой договорились о том, что, еще не пройдя свою пехоту, начнем стрелять из пушки и башенного пулемета через голову пехоты, а лобовой пулемет нельзя использовать, потому что он бьет по своим. И вот мы начали стрелять, а радист в суматохе забыл, что я его предупреждал. Дал очередь практическипо своим». Не нужен он был и как связист. «Работали, как правило, на одной-двух волнах. Схема связи была простейшая, с ней справится любой член экипажа», — вспоминает П. И. Кириченко. В. П. Брюхов добавляет: «На Т-34-76 радист часто переключал с внутренней на внешнюю связь, но только когда командир слабо подготовлен. А если толковый командир, он никогда управление не отдавал — сам переключался, когда нужно». Реальную помощь стрелок-радист оказывал механику-водителю на марше, помогая переключать четырехступенчатую коробку передач ранних Т-34. «Кроме того, поскольку руки у него заняты, я брал бумагу, сыпал туда самосад или махорку, заклеивал, раскуривал и вставлял ему в рот. Это была тоже моя обязанность», — вспоминает П. И. Кириченко. Не имея отдельного люка для экстренного покидания танка, радисты «гибли чаще всего. Они находятся в самом невыгодном положении. Слева механик его не пускает, сверху заряжающий или командир», говорит В. П. Брюхов. Не случайно на линейных танках Т-34-85, на которых воевал А. С. Бурцев, экипаж состоял из четырех человек. «У командира танка в экипаже нет стрелка-радиста. Пятый член экипажа появляется у командира взвода и выше вплоть до командира бригады». Важным условием выживаемости экипажа на поле боя являлась его взаимозаменяемость. Командир танка получал в училище достаточную практику, для того чтобы заменить любого члена экипажа в случае ранения или его гибели. Сложнее дело обстояло с сержантским составом, получившим краткосрочную подготовку. Как утверждает С. Л. Ария, никакой взаимозаменяемости из-за краткости обучения не было: «Ну несколько раз я выстрелил из орудия». Необходимость взаимозаменяемости членов экипажа была осознана молоденькими лейтенантами. Н. Я. Железнов вспоминает: «При сколачивании экипажей я как командир взвода должен был позаботиться о том, чтобы члены экипажа танков могли друг друга заменять». П. И. Кириченко вспоминает, что тренироваться на взаимозаменяемость его экипаж начал стихийно — все прекрасно понимали, какое значение это будет иметь в бою. Для многих танкистов бой заканчивался смертью или ранениями. Танк — желанная мишень для пехоты, артиллерии и авиации. Дорогу ему закрывают мины и заграждения. Даже короткая остановка для танка может оказаться смертельной. От неожиданного снаряда, мины или выстрела из фаустпатрона не были застрахованы самые лучшие и везучие танковые асы. Хотя чаще всего гибли новички… «В предместье Каменец-Подольского стояла зенитная батарея. Она сожгла два наших танка, экипажи которых полностью сгорели. Около одного танка лежали четыре сгоревших трупа. От взрослого человека остается человечек размером с ребенка. Головка маленькая, а лицо такого красновато-синевато-коричневого цвета», — вспоминает Н. Я. Железнов. Основными факторами поражения экипажа были осколки брони, возникавшие после ее пробития бронебойным снарядом, и пожар, вспыхивавший, если была повреждена топливная система. Удар бронебойного или осколочного снаряда по броне, даже без ее пробития, мог вызвать контузию, перелом рук. Отлетавшая от брони окалина скрипела на зубах, попадала в глаза, а крупные куски могли поранить человека. Вспоминает Наталья Никитична Пешкова, комсорг мотострелкового батальона 3-й гвардейской танковой армии: «К танкистам у меня особое отношение… гибли они страшно. Если танк подбивали, а подбивали их часто, то это была заведомая смерть: одному-двум, может, еще и удавалось выбраться… самое страшное — это ожоги, ведь в то время ожог сорока процентов поверхности кожи был летален». Когда танк подбит и загорелся, вся надежда на себя, на свою реакцию, силу, ловкость. «В основном ребята были боевые. Пассивные, как правило, быстро погибали. Чтобы выжить, надо быть энергичным», — вспоминает A. M. Фадин. «Как же так получается, что, когда ты выскакиваешь, ничего не соображаешь, вываливаешься из башни на крыло, с крыла на землю (а это все-таки полтора метра), никогда я не видел, что бы кто-то руку или ногу сломал, чтобы ссадинки были?!» — до сих пор не может понять В. П. Брюхов. «Безлошадными» уцелевшие танкисты ходили недолго. Два-три дня в запасном полку, получаешь новый танк и незнакомый экипаж — и снова в бой. Тяжелее было командирам рот и батальонов. Те воевали до последнего танка своего соединения, а это значит — пересаживались с подбитой машины на новую несколько раз в течение одной операции. Выйдя из боя, экипаж прежде всего должен был обслужить машину: заправить ее горючим и боеприпасами, проверить механизмы, почистить и, если надо, вырыть для нее капонир и замаскировать. В этой работе принимал участие весь экипаж, иначе танкисты просто не управились бы. Командир иногда устранялся от наиболее грязной и примитивной работы — чистки ствола или отмывки снарядов от смазки. «Снаряды я не мыл. Но ящики подносил», — вспоминает А. С. Бурцев. Зато капониры для танка или «землянку» под ним рыли всегда сообща. На время отдыха или подготовки к предстоящим боям танк становился настоящим домом для экипажа. Обитаемость и комфорт «тридцатьчетверок» были на минимально необходимом уровне. «Забота об экипаже ограничивалась только самым примитивным», — утверждает Ария. Действительно, Т-34 был очень жесткой на ходу машиной. В момент начала движения и торможения ушибы были неизбежны. Танкистов от травм спасали только танкошлемы (именно так произносили название этого головного убора ветераны). Без него в танке делать было нечего. Он же спасал голову от ожогов при возгорании танка. Контрастирующая со спартанской обстановкой «тридцатьчетверки» комфортность «иномарок» — американских и английских танков — вызывала у танкистов восхищение. «Американские танки М4А2 „Шерман“ я посмотрел: бог ты мой — санаторий! Сядешь туда — чтобы головой не удариться, все кожей обшито! А во время войны еще и аптечка, в аптечке презервативы, сульфидин — все есть! — делится своими впечатлениями А. В. Боднарь. — Но для войны не пригодны. Потому что эти два дизельных двигателя, эти земляные очистители топлива, эти узкие гусеницы — все то было не для России», — заключает он. «Горели они, как факелы», — говорит С. Л. Ария. Единственный иностранный танк, о котором некоторые, но не все танкисты отзываются с уважением, — «Валентайн». «Очень удачная машина, низенькая с мощной пушкой. Из трех танков, что под Каменец-Подольском (весна 1944 года) нас выручили, один даже дошел до Праги!» — вспоминает Н. Я. Железнов. Встав в оборону или отойдя на переформировку и пополнение, танкисты старались привести в порядок не только свои машины, но и себя. В наступлении, самой характерной форме ведения боевых действий танковыми войсками Красной Армии в период 1943 — 1945 годов, им не удавалось ни помыться, ни переодеться, даже еду доставляли «только под конец дня. Тут и завтрак, и обед, и ужин — все вместе», вспоминает В. П. Брюхов. Г. Н. Кривов вспоминает, что за девять дней наступления ни разу не видел батальонную кухню. Тяжелее всего, конечно, было зимой, с этим соглашаются почти все, кроме А. В. Марьевского, который считает, что поздняя осень и ранняя весна с их переменчивой погодой, раскисшими дорогами, дождями пополам со снегом тяжелее. Иногда при беседах с ветеранами даже складывается впечатление, что летом вообще не воевали. Очевидно, что при попытке охарактеризовать тяжесть фронтового быта память услужливо подбрасывает эпизоды, связанные именно с зимним периодом. Немалую роль здесь играет и то количество одежды, которую танкистам приходилось носить (теплое нижнее белье, теплое обмундирование, ватные брюки и телогрейка, полушубок), чтобы защитить себя от холода в танке, становившемся зимой «настоящим морозильником». И, конечно же, под всей этой амуницией заводились постоянные спутники войн и катаклизмов — вши. Хотя здесь мнение ветеранов разделяется. Некоторые, как, например, A. M. Фадин или А. С. Бурцев, воевавший с конца сорок четвертого, утверждают, что «вшей не было. Потому что экипаж все время был связан с соляркой, с горючим. Они не приживались». Другие, и их большинство, говорят по-другому. «Вшивость была дикая, особенно зимой. Тот, кто тебе сказал, что они не приживаются, ерунду городит! Значит, он никогда в танке не был. И танкистом не был. В танке вшей ой-е-ей!» — вспоминает В. П. Брюхов, командовавший ротой, в которой воевал А. С. Бурцев. Такие противоречия, довольно часто встречающиеся в воспоминаниях, следует отнести к периоду, с которого начал воевать респондент, а также к индивидуальности человека. Борьба с насекомыми велась при первой же остановке. Одежду прожаривали в самодельных вошебойках, состоящих из поставленной на огонь плотно закрытой бочки, в которую наливали немного воды, а на крестовину развешивали одежду. Приезжали и банно-прачечные отряды, которые стирали белье, проводили санобработку. Несмотря на тяжелейшие условия, практически все ветераны отмечают, что на фронте люди не болели. Внешний вид танкиста был весьма непрезентабельным: одежда, руки, лицо — все было запачкано смазкой, гарью от выхлопа и порохового дыма, заляпано пятнами от топлива и снарядной осалки. Постоянная копка укрытий для танка также не добавляла красоты. «К концу любой операции все одеты были кто во что: немецкие френчи, гражданские пиджаки, брюки. Советского танкиста в них можно было узнать только по танкошлему», — вспоминает капитан Николай Константинович Шишкин, командир батареи самоходных установок ИСУ — 152. Более или менее привести себя в порядок можно было только на переформировании или на отдыхе, но передышки являлись большой редкостью. «Что делали в минуты отдыха на войне? А когда этот отдых был?» — вопросом на вопрос отвечает A. M. Фа-дин. С грязью приходилось мириться. «Ватники давали, валенки, все это давали. Когда измажешь все это в танке, быстро все выходило из строя, а замены оперативной не было. Приходилось долго чувствовать себя каким-то бомжом», — рассказывает П. И. Кириченко. Быт танкистов мало чем отличался от быта простых пехотинцев: «Зимой ты в грязи, замасленный, всегда полно у тебя фурункулов, простываешь же. Окоп выкопал, танком наехал, брезентиком немножко застелил и печурка — все». А. В. Марьевский утверждает, что «за всю войну ни разу в доме не спал!». Огромное значение в жизни танкового экипажа играла такая прозаическая вещь, как кусок обыкновенного брезента. Почти в один голос ветераны заявляют: без брезента в танке жизни не было. Им накрывались, когда ложились спать, укрывали во время дождя танк, чтобы его не залило водой. В обеденное время брезент служил «столом», а зимой — крышей импровизированной землянки. Когда во время отправки на фронт с танка экипажа Ария сдуло брезент и унесло в Каспийское море, ему даже пришлось пойти на кражу паруса. По рассказу Ю. М. Поляновского, особенно брезент нужен был зимой: «У нас были танковые печи. Печка обычная под дрова приворачивалась сзади. Экипажу зимой куда-то деваться надо, нас же в деревню не пускали. Внутри танка дикая холодища, а потом, больше двух человек там не ляжет. Вырывали хорошую траншею, загоняли на нее танк, брезентом весь накрывали, края брезента прибивали. А под танк вешали печку и ее топили. И таким образом мы себе грели траншею и спали». Отдых танкистов не отличался особым разнообразием — удалось бы помыться и побриться. Кто-то писал письма домой. Кто-то, как Г. Н. Кривов, пользовался возможностью сфотографироваться. Изредка приезжали на фронт концертные бригады, была своя художественная самодеятельность, иногда привозили кино, но многие, по словам А. К. Родькина, стали обращать внимание на это уже после войны. Слишком сильной была усталость. Важным аспектом поддержания боевого духа экипажей была информация о событиях на фронте и в стране в целом. Главным источником новостей было радио, во второй половине войны входившее в состав оборудования почти каждой боевой машины. Ко всему прочему их снабжали прессой, как центральной, так и дивизионными и армейскими газетами, и постоянно проводили политинформации. Как и многие другие фронтовики, танкисты хорошо запомнили статьи Ильи Эренбурга, призывавшие к борьбе с немцами. Многие опрошенные ветераны сказали, что ненавидели немцев. «Как к немцам относились? Нормально относились, били их, как надо. Ненавидели их люто», — вспоминает Н. Я. Железнов. В то же время в их высказываниях прослеживается и уважение. «Вояки они хорошие. На фронте смотришь на них, как на мишени. И стрельбу ведешь по этим мишеням», — говорит A. M. Фадин. У танкистов было много возможностей свести счеты с немцами в бою, поэтому к пленным они относились скорее с брезгливостью, а воевать с мирным населением считали ниже своего достоинства. Хотя случались эксцессы. Вот что рассказывает Г. Н. Кривов: «У некоторых ребят погибли родственники, они знали, письма получали. Один мальчик у нас был. Выпил изрядно. У него погибла семья. Взял автомат, пленные шли, он очередь по ним. Мы ему по затылку дали, что ты делаешь. Это было, тоже не отнимешь». Были и случаи изнасилований: «Были отчаянные наши ребята, которые ходили искать спрятавшихся немок. Я к этому относился брезгливо». Насколько разные люди воевали против фашистов, настолько по-разному складывались у них отношения с мирным населением Германии. Первоначально, по-видимому, в отношениях доминировала всеобъемлющая ненависть к немцам и жажда мести. Особенно она проявлялась у солдат и офицеров, кто сам или чьи родственники пережили оккупацию, кто потерял родных в этой войне, но постепенно, помимо приказов командования, ужесточавших дисциплину в войсках, у людей появлялась жалость: «русский народ отходчив» — выразил мнение большинства ветеранов П. И. Кириченко. Одной из специфических особенностей Красной Армии было широкое использование женщин на самых различных должностях — от делопроизводителей и связисток до начальников штабов мотострелковых батальонов и командиров танков. По рассказам ветеранов, на фронте романы крутили все, но в основном высшее начальство. Рядовые танкисты так говорят об этом: «Нам женщин не хватало. Начальники их все себе расхватывали», — утверждает А. В. Марьевский. Подтверждает его слова A. M. Фа-дин: «Их расхватывали начальники, командиры в смысле. Командир роты только в крайнем случае. Командир взвода, командир танка — это не одинаково. А потом, им с нами было неинтересно. Мы же погибали, сгорали». В один голос ветераны говорят, что начальство бригадного уровня все обзаводилось ППЖ (походно-полевая жена), изредка ППЖ имели командиры батальонов и никогда командиры рот и взводов, не говоря уже о командирах танков. В. П. Брюхов так объясняет ситуацию: «Ну, представь — у нас в бригаде тысяча двести личного состава. Все мужики. Все молодые. Все подбивают клинья. А на всю бригаду шестнадцать девчонок. Один не понравился, второй не понравился, но кто-то понравился, и она с ним начинает встречаться, а потом и жить. А остальные завидуют». Очень часто на фронте возникала настоящая любовь, которая затем закреплялась брачным союзом. Были, конечно, и «доступные женщины», но все же в большинстве это были «порядочные женщины. Если любила, то одного, а не всех подряд. Женщины должны были быть там, на фронте. Они решали не менее важные задачи, чем мужики. Сколько у нас в бригаде женщин, которые спасли жизнь не одному человеку, а, может быть, десяткам и сотням?! Мужик так бы не смог», вспоминает А. С. Бурцев. Многие танкисты, попав на фронт, впервые за военные годы досыта наелись. «Попав в резерв батальона, несколько дней хорошенько отдохнули и, главное, отъелись, хотя в 1943 году в училище кормили более или менее нормально, однако накопившееся недоедание 1941 — 1942 годов давало о себе знать. Вижу, как в мой котелок повар наливает первое и накладывает второго столько, что в мирное время я никогда бы столько не съел, а глазам кажется, что пусть кладет побольше, все равно съем», — вспоминает A. M. Фадин. В тылу было голодно, тогда как на фронте с продовольствием особых затруднений не было. Горячую пищу, правда, могли задержать, особенно во время наступления, но танкистов снабжали сухим пайком. А. К. Родькин до сих пор не понимает, каким образом в голодной стране удалось так хорошо снабжать армию. Большой популярностью пользовались вкусные американские мясные консервы. (Кстати, знаменитый колбасный фарш — «SPAM», бывший пределом гастрономических мечтаний на фронте и в тылу, сами американские солдаты ненавидели и выбрасывали, чтобы не таскать с собой лишние тяжести.) Кроме того, судя по воспоминаниям ветеранов, экипаж никогда не пренебрегал возможностью возить в танке запас продовольствия, который в наступлении становился практически единственным источником питания, пополнявшимся за счет трофеев. Танкисты с удовольствием брали продукты. Однажды подразделение, в которое входил танк Бурцева, захватило немецкую колонну с продовольствием. «Колбасы, консервы, сыры — все это мы набили в танки. Неделю не могли съесть! Коробка для пулеметных лент была полностью забита маслом. Мы не ходили на обед, потому что кухня в наступлении обеспечивала плохо. Целую неделю так и питались всухомятку». Также часто в воспоминаниях встречаются факты питания за счет мирного населения или, как это называли, «с бабушкиного аттестата». Офицерам полагался дополнительный паек, в который входили масло, печенье, сахар и конфеты. Как правило, поедать его в одиночку командир считал неприличным и делил его со своим экипажем. Вспоминает A. M. Фадин: «Мы получали офицерский паек. Один раз в неделю или реже, не помню. В офицерском пайке были: конфеты грамм триста, кусок американской колбасы, банка ветчины, печенье. Я приходил, выкладывал все это на стол». Не обходилось и без спиртного. «На наркомовских вся война держалась! И у нас, и в вермахте. Без наркомовских на войне никак нельзя, потому что перед боем надо взбудоражиться, после боя расслабиться», — утверждает А. В. Боднарь. Однако некоторые, как, например, A. М. Фадин и В. П. Брю-хов, поначалу водку не пили, предпочитая отдавать ее экипажу, но большинство не лишало себя одного из немногих удовольствий фронтовой жизни. Недостатка в алкоголе не было: «В батальоне было тридцать три машины, а под Орлом у меня их осталось всего четыре. Из тридцати экипажей двадцать шесть экипажей нет, а выписали на всех. Старшина пришел после боя, когда город Орел взяли, и оставил нам пищевой термос спирта — двадцать литров». Много было и трофейного алкоголя. Под него выделялись все свободные емкости, даже топливные баки. То, что пойло будет отдавать соляркой, танкистов не очень беспокоило. Характерный диалог приводит командир танка лейтенант Николай Николаевич Кузмичев: «За городом. Лодзь взяли спиртзавод. Ребята говорят: „Надо спиртом запастись“. — „Куда? В питьевой бачок? Не из алюминиевого сплава, по два литра каждый, закрывается винтовой крышкой“. — „Нет. Мы же за два дня не дойдем до Берлина — мало будет!“ — „Тогда надо в топливный бачок. Ну, иди… “ — „Мы уже залили“. И хотя многие говорят, что пили тогда, когда была возможность и было что выпить, Н. Я. Железнов, Ю. М. Поляновский, А. В. Марьевский следили за тем, чтобы экипаж перед боем не пил: „Не дай бог, кто выпьет перед боем! Один раз я лично своего командира орудия, Ваню Печорского, чуть не застрелил — сибирский охотник, он был не выдержан, а в бой идти пьяному — это, считай, гибель“. Полагался танкистам и заработок, а за подбитые танки платили премии. Но деньги на фронте были ни к чему. О том, как с ними поступали, рассказывает лейтенант Ярошевский Владимир Иванович: «У кого были родственники, те выписывали аттестаты и раздавали родным. У меня Родина была оккупирована, я их просто сдавал в фонд обороны. То есть деньги тоже не получал. Даже за подбитые танки. Мне некуда их девать было». Война реализовала мечту многих мальчишек сесть за штурвал самолета или рычаги танка, но ее кровавые будни стерли все иллюзии, оказавшись совершенно не такими, как им это рисовалось. Дороги войны давались им ценой огромных усилий и жертв. Смерть товарищей, ранения, грязь и усталость стали частью боевой работы, которую так охарактеризовал В. П. Брюхов: «Только молодые это могли выдержать. Я говорю, войну выиграла молодежь». Артем Драбкин БОДНАРЬ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ Господи, спаси меня! Если это произойдет, я всегда буду верить в Тебя. Война застала меня в Ульяновском танковом училище, в котором к тому времени я уже проучился полтора года. Начальник училища, Герой Советского Союза Владимир Нестерович Кашуба, бывший командиром 35-й танковой бригады на финской войне, вышел на трибуну и сказал: «Сынки! Началась война с фашистской Германией! Она будет очень тяжелой и долгой. Учитесь столько, сколько возможно, и не заставляйте меня посылать вас на фронт преждевременно. Войны на всех хватит». Правда, первые недели две-три все ждали, что вот еще чуть-чуть и Красная Армия остановит противника, а потом перейдет в наступление. Нам же перед войной говорили: «Врага разобьм малой кровью на его территории». Хотя этого не произошло, и немцы подошли к Москве, ни у меня, ни у моих товарищей не было сомнения в том, что, даже если Москва падет, война будет продолжаться. Ведь за нами Урал, за нами Сибирь и огромное количество народа! Почему я пошел в танковое училище? Надо сказать, что, когда я учился в средней школе, даже нам, школьникам, была очевидна неизбежность войны с фашистской Германией. Поэтому свое будущее я связывал с Красной Армией. Кроме того, мой дядя, бывший тогда офицером, в 39-м году мне сказал: «Саша, ты заканчиваешь десятилетку. Я тебе советую пойти в училище. Войны не избежать, так лучше уж быть командиром — больше сможешь сделать, потому что лучше будешь обучен». Эти слова сыграли свою роль при принятии решения, и я поступил в одно из лучших училищ — Ульяновское танковое. В училище поначалу нас готовили на должность командира взвода легких танков БТ и Т-26, но после запуска в серию тяжелого танка KB училище было частично перепрофилировано, и нас стали учить на командиров тяжелых танков. Курс училища состоял из трех рот по сто человек курсантов в каждой роте, разбитых на четыре классных отделения по двадцать пять человек. Таким образом, шестьсот курсантов одновременно обучались на двух курсах, и каждый год училище выпускало триста офицеров. В училище был специальный батальон обеспечения, укомплектованный всеми машинами, которые мы изучали. Батальон располагался в лагерях над Волгой за двадцать километров от училища. Мы туда выезжали зимой и летом: водили танки, стреляли, обслуживали их, ремонтировали. Учили очень хорошо, много было практических занятий. Основной упор делался на вождение танка и стрельбу из танковых огневых средств. На полигоне были как неподвижные, так и движущиеся фанерные мишени. Для них узкоколеечку делали и в блиндаже устанавливали специальный моторчик, который их перетаскивал. Отрабатывали упражнения «стрельба в обороне» — это когда танк стоит в капонире, выверено расстояние, есть хорошо пристрелянные рубежи, «стрельба с короткой остановки» — в атаке командир подает механику-водителю команду: «Короткая!», и механик медленно останавливает машину, а командир считает: «Двадцать один, двадцать два, двадцать три», за это время он должен успеть прицелиться и выстрелить, и «стрельба с ходу» — такая стрельба велась только по площадным целям. Очень подробно мы изучали материальную часть. Двигатель М-17 очень сложный, но мы его знали до последнего винтика. Пушку, пулемет — все это разбирали и собирали. Сегодня так не учат, да и не надо так учить, потому что на БТ экипаж все сам делал, а на современных танках экипаж только воюет. Радиостанции были тогда редкостью, а радийная связь неустойчива, поэтому учили нас подавать сигналы флажками. Всего было двадцать сигналов, которые все надо было знать назубок. Но на фронте никто никогда флажками не командовал — бегали от машины к машине или просто орали во всю глотку. На некоторых танках даже не было переговорного устройства между членами экипажа! Все команды отдавались только голосом: «Механик — вперед! Механик — короткая!» Или: «Заряжающий, бронебойный!» Хотя чаще командовали руками: заряжающему под нос сунул кулак, и он уже знает, что это бронебойный, а растопыренную пятерню — осколочный. В общем, практики было достаточно, чтобы владеть танком БТ. Осваивать танк KB пришлось уже в ходе войны. Что значит осваивать? Пришли три танка, которые пригнали в город Ульяновск, на площадь Ленина. Нам дали сесть в тяжелый танк, проехать до памятника Ленину, включить заднюю передачу и вернуться обратно, еще раз проехать до памятника Ленину, но уже переключившись с первой передачи на вторую и вернуться обратно. Сразу вместо «Мишки» садился «Ванька». С этим знанием танка KB я и ушел в 20-ю танковую бригаду на Бородинское поле. Остальное фронт дополнил… В октябре 1941 года, проучившись в училище полтора года вместо положенных двух, я был выпущен в звании лейтенанта и очутился в городе Владимире на формировании 20-й танковой бригады. Формировались неделю: 1 октября началось формирование, а девятого мы уже погрузились в эшелон. Перед этим приехал маршал бронетанковых войск Федоренко, торжественно вручил знамя бригады. Мы прошли маршем по городу, после чего нас погрузили и отправили под Москву. Танки нас ждали в районе Голицыно, в Дорохове. Бригада в московских боях была очень разношерстной и довольно слабенькой. В ее составе было около семи танков KB, штук двадцать Т-34, а в остальном Т-60, БТ и Т-26. Я получил танк KB и 11 октября 1941 года уже был на Бородинском поле. Противник прорвался на участке 32-й дивизии, и нашу бригаду, бывшую во втором эшелоне обороны, развернули и закопали в землю. У моего танка торчала одна башня с 76-мм пушкой. В своем первом бою я без всякой боязни с дистанции метров пятьсот-шестьсот сжег два бронетранспортера, а когда немцы из них выскочили, я еще полосовал их из пулемета. В мой танк было два скользящих попадания в башню снарядов танка T-IV, но, конечно, без пробития. Следующие полтора месяца мы отходили, ведя оборонительные бои, неся потери. Мне удалось уцелеть в этих боях, но в памяти они не отложились. В декабре пошли в контрнаступление, и 21 января 1942 года бригада подошла к городу Руза. Сам город находился на возвышенности, на западном берегу одноименной реки. Пехота под огнем залегла и не идет. Командир дивизии, которой была придана 20-я танковая бригада, приказал: «Пустить танк KB вперед, прикрыть пехоту, чтобы она вышла на лед и атаковала Рузу». Командир моего батальона говорит: «Сынок, пойдешь на лед». — «Ну, вы же знаете, что танк весит сорок восемь тонн. Лед еще тонок и не выдержит машину», — говорю я. «Сынок, приказ надо выполнять, иначе пехота не пойдет. Сделай так, чтобы, когда ты станешь тонуть, все успели выскочить». Я водителю Мирошникову, бывшему артисту ворошиловградского театра, который был на четыре года старше меня (он ко мне обращался: «Ну, лейтенант». Я считал, что это нормально, потому что я только что прибыл в бригаду, а он отступал от западных границ и уже был с орденом Красного Знамени), говорю: «Мирошников, если пойдем на дно, ты сразу выключай передачу, чтобы потом, когда будут танк вытаскивать, не тянуть его вместе с гусеницей, а перекатывать». — «Ну, это мы знаем, лейтенант, это мы знаем». А остальным членам экипажа говорю: «Верхний люк не закрывать». Прошли мы по льду метров семь-восемь, и все — танк пошел на дно. Слава богу, у всех хватило сил в танковых комбинезонах, в телогрейках и валенках выплыть. А уже пехота вцепилась в противоположный берег, и пулеметного огня с той стороны не было. Нас тут же на берегу раздели догола, каждого завернули в меховой полушубок, отправили в землянку, дали по стакану водки и сказали: «Спите!» Мы проспали ночь, а утром меня разбудил начальник ремонтной бригады и сказал: «Боднарь, поехали за тросами в Москву — танк тащить». Привезли к вечеру трос, саперы подцепили наш танк, вытащили, просушили, заменили аккумуляторы, и через три дня я уже был опять в наступлении. О чем этот эпизод говорит? Танки придавались общевойсковому командиру. Допустим, принято решение: «Вот эта танковая рота атакует вместе с этим стрелковым полком». Приходишь к командиру стрелкового полка: «О! Танкисты! Это хорошо! Теперь у нас дела веселее пойдут! Вот что, братцы, вы пока нас не обгоните, мы никуда не поднимемся!» А что это значит? А то, что атаковать мы будем со скоростью пехоты! А это в свою очередь приведет к неоправданным потерям. Пехота считала, что танки — это броневой щит. Уже потом, в ходе войны, мы научились применять танковые войска, которые стали получать самостоятельные задачи. Конечно, танки НПП[8] у пехоты остались, но такого положения, как в сорок первом году, когда все танки были НПП, уже не было. К апрелю 1942 года мы подошли к Гжатску, это сегодняшний город Гагарин. Здесь мы встали в оборону. Нас пополнили. Пришло много Т-34, и батальон уже состоял практически только из этих танков. «Тридцатьчетверки», к сожалению, пришли производства Сталинградского тракторного завода. У них опорные катки были без бандажей, и при движении грохот стоял страшный. Много пришло Т-60, которые давал Горький. KB по-прежнему было очень мало, потому что Ленинградский кировский завод перестал давать KB, а Челябинский кировский завод еще не пустили, поэтому KB были только сборные из подбитых ранее. Меня назначили командиром взвода управления в танковый батальон капитана Медведева. Во взвод управления входили танк Т-34 командира батальона и два легких танка Т-60. Я сдал свой KB, и мы с механиком-водителем Мирошниковым пересели на Т-34. Мой KB в последующих боях подорвался на мине. О судьбе его экипажа я ничего не знаю. Были ли различия между KB и Т-34? Незначительные были. Переподготовка обученного танкиста с одного танка на другой требует не больше недели. Поначалу, как только затишье, я садился за панораму, работал с пушкой, старался поводить машину. В молодости новую технику осваивать легко и интересно. В начале августа наша бригада была переброшена на Калининский фронт. Августовское наступление 1942 года мы начали от станции Шаховская в направлении Погорелое Городище — Ржев. Это была первая попытка срезать так называемый Ржевский балкон. Помню, командир батальона капитан Александр Михайлович Медведев собрал нас, командиров рот и взводов, и сказал: «Немец должен покатиться до Смоленска, поэтому будьте решительны. Идите вперед. Решайте задачи». Но далеко мы не продвинулись. Хотя наступление первые пять-шесть дней имело результат, и нам удалось отогнать немцев где-то километров на семьдесят, но бить «летнего немца» мы еще не умели. В чем это выражалось? Например, наши исходные позиции были на удалении трех километров от переднего края. Это, конечно же, неправильно, нужно, чтобы пехота была не далее километра, но никак не трех. Перешли в наступление. Я шел в километре или полутора за нашими боевыми порядками и вдруг увидел поле, усеянное убитыми и ранеными нашими солдатами. Молодые ребята, с гвардейскими значками, в новеньком обмундировании, в гимнастерочках. Немецкий пулеметчик сидел в дзоте и косил наших солдат. Такое вот неумелое преодоление обороны. Солдатики были готовы на все, а командиры не знали, как правильно наступать. Нужно было подтянуть минометы, какую-то артиллерию, подавить этот первый пулемет, но нет, командиры гнали: «Вперед! Вперед!» Это был жаркий день. Помню, сестричка медицинская бегала по полю и кричала: «Ой, люди добрые! Помогите мне! Помогите мне их убрать в тенек!» Я помогал ей перетаскивать раненых. Большинство было в шоковом состоянии, без сознания, и трудно было определить, кто ранен, а кто уже мертвый. Впечатление было очень тяжелое: «Какие мы несем потери, какой кровью достается война!» Потом я уже не видел такого неумелого управления, когда от одного пулемета легла целая поляна людей. Все это издержки первого, оборонительного периода войны, когда мы еще не умели по-настоящему воевать и аж до самого Сталинграда учились этому у немцев. А после Сталинграда нам уже не нужно было учиться, мы уже сами умели. Я помню, прошел уже со своим танком километров пятнадцать — сколько техники немцы бросили: обеспечивающие машины, ремонтные мастерские! Зашел в одну машину, а там в ящиках белые полотенца для обслуживания материальной части. Мне бы это полотенце взять, для того чтобы нос вытереть, а они что-то ремонтируют, вытирают полотенцами! Думаю: «Да, хорошо живете, ребята!» Вышел, смотрю, стоит мотоцикл «BMW». Я раньше такого никогда не видел и ездить на мотоцикле не умел. Сел — не знаю, как переключить передачу, потому что не знаю, где сцепление. Думаю: «Ладно, лишь бы только поехал, а там уже газ сброшу». Кое-как завел его и рванул с места. Мой командир танка на Т-60 ехал, а я за ним на мотоцикле. Так до самого вечера прокатался, пока не очутился в бригаде и контрразведчик не отнял его у меня: «Тебе воевать нужно, а мотоцикл я заберу». И вот 7 августа мы очутились у деревни Крестцы. К этому времени в батальоне осталось три танка: «тридцатьчетверки» комбата и лейтенанта Долгушина, моего товарища по Ульяновскому училищу, и один Т-60, а остальные танки были повреждены или уничтожены. Потери мы несли очень большие, в основном от противотанковой артиллерии, потому что танков немцы в массовом порядке не применяли. Правда, когда я догонял свой батальон на Т-60, я видел восемь подбитых пэтээровцами танков Т-И или T-IIII. Главное, не похоже на немцев, чтобы так по-дурному нарвались: танки стояли в линеечку на открытом участке с интервалом пятьдесят метров. На войне существовал такой закон: бригада получает боевую задачу до последнего танка, и, только когда последний танк сожжен, она выводится из боя и отправляется на переформирование в тыл, получать новые танки. Командир батальона меня вызвал и сказал: «Сынок, мне уже командовать нечем, я не пойду. Это твоя участь. Вот тебе две „тридцатьчетверки“ — мой танк, танк лейтенанта Долгушина — и Т-60. Постарайся ночью ворваться в деревню и удержаться там, а утром уже подойдет пехота». Вот и вся задача. Впереди речушка, через нее мост. Как правило, мосты немцы минировали. А в речушке болото такое, что если полезешь — увязнешь, а значит, не выполнишь задачу. И я решил рискнуть — пустить через мост, фактически на смерть, Т-60. Случилось чудо — мост оказался не заминирован, и по нему мы проскочили на другой берег. Подошли к деревушке. Немцы открыли орудийный и пулеметный огонь, мы тоже начали из пулеметов стрелять. Смеркалось, и мне приходилось все время высовываться из люка — ни черта не было видно (я, когда шел в атаку, люк на защелку не закрывал, а подвязывал ремнем, один конец которого цеплял за защелку люка, а другой — к крюку, держащему боеприпасы на башне, в случае, если будут ранены руки, открыть его ударом головы). Вижу, загорелся танк Долгушина, думаю: «Что же вы не выскакиваете?! Что же не выскакиваете?!» Смотрю — выскочили: «Слава богу!» Я остался с одним Т-60 и Т-34 на окраине деревни. Ночь прошла спокойно. Ранним утром, часов в шесть — еще было прохладно — немцы пошли в контратаку. В первый и последний раз я видел густую цепь немцев, одетых в шинели нараспашку, вооруженных автоматами и карабинами. Я видел их лица — обросшие и, надо полагать, пьяные. Я косил их из пулемета, и мои пули, пробивая их тела насквозь, вырывали клочья шинелей у них на спине. Это было похоже на расстрел. Я смог. Я продержался. Разгромил пять закопанных легких танков. Они ничего не могли сделать, поскольку я был на «тридцатьчетверке», лобовую броню которой они не пробивали. Бой закончился. Подошла пехота. После полудня раздается стук в днище танка, и солдатик говорит: «Лейтенант Боднарь. Вам записка от командира батальона». Я говорю: «Принять через десантный люк». Командир пишет: «Сынок, в пять часов вечера, как сыграют „катюши“, постарайся прорваться с пехотой на противоположную окраину деревни». Вот и все приказание. Никаких разъединительных линий, ориентиров, только «сынок, постарайся прорваться на противоположную окраину». И я приказал готовиться. И вот мы рванули. Я вижу: на противоположной окраине залитая солнцем поляна, и у меня только одно желание — добраться до этой поляны, раз там открыто, значит, деревня моя, а командир сказал прорваться на окраину, значит, я дальше не пойду — задачу выполнил и живой остался. И только я это подумал, вижу в панораму: развернулась немецкая танковая пушка! Снаряд в борт! Механик кричит: «Командир! Радиста Тарасова убили!» Я наклоняюсь над Тарасовым, он весь черный, через него снаряд прошел. Еще удар! Танк заглох и вспыхнул! Тут уже надо самим спасаться. Откинул люк, крикнул экипажу: «К машине!» и выскочил. Мы трое выскочили на картофельное поле, убитый остался в танке. Кругом свистят пули, я ранен, у меня из левой ноги хлещет кровь. Подползает механик-водитель и говорит: «Лейтенант, дай мне свой револьвер, я и тебя, и себя охранять буду». — «А где, — говорю, — твой?» — «Да в танке отстегнулся и остался». Я знал, что он всегда отстегивал его и клал на сиденье, потому что работать рычагами он мешал, а на этот раз судьба его наказала. «Нет, — говорю, — не могу я этого сделать, потому что я ранен, и в случае чего я не смогу себя прикончить, потому что в плен я не сдамся. А почему танк заглох?» И он рассказал, что второй снаряд повредил блок защиты аккумуляторов, который подает ток на стартер. Я говорю: «А воздухом почему не попробовал завести?» — «Забыл». Пока мы лежали в картошке, танк перестал гореть. Я лежу и думаю: «Ну, что ж ты не горишь, что не горишь?» Ведь если танк не сгорел, мне грозил штрафной батальон, потому что я имел право оставить танк только в двух случаях: во-первых, если он сгорел, и, во-вторых, если вооружение вышло из строя. А так и орудие было в порядке, и танк перестал гореть. Оказывается, горел не сам танк, а масло на днище, а когда оно выгорело, то и танк перестал гореть. Я лежу, думаю об ответственности за брошенный танк, какое наказание меня ждет, если останусь живой, и говорю механику-водителю: «Подползи и попробуй завести танк. Немцы думают, что нас нет и уже не будет». А жить-то хочется! «Потом наедь на нас и попробуй взять через десантный люк». Тогда-то я думал, что это возможно, потому что очень жить хотелось, сейчас я понимаю, что так нельзя было сделать. Какой механик-водитель, когда по нему стреляют, будет наезжать, открывать десантный люк, брать меня раненого и еще заряжающего?! Это невозможно! Механик влетел в танк. Танк взревел, крутанулся, как собака за хвостом, и помчался к своим. Сейчас я считаю, что он сделал правильно. Иначе, если бы он пошел нас забрать, погибли бы все. А тогда… Потом я читал в «Комсомольской правде» заметку про этот бой. Там было сказано, что «семь раз немцы поджигали танк, и семь раз механик-водитель его тушил». Ну, это, конечно, вранье, которое написал какой-нибудь невоевавший комсомолец. А тогда мы с заряжающим Слеповым остались в картошке. Дело уже к вечеру, стрельба поутихла, и мы поползли. Нашли наш блиндаж сорок первого года, немцев в нем не было. Мы заползли туда и прижались к задней стенке. Слепов своим брючным ремнем перевязал мне ногу выше колена, правда, к тому времени кровь уже остановилась. Слышим — по оставленному нами следу, примятой картошке, идут два немца. Один из них приказывает другому идти осмотреть блиндаж, а тот отказывается. И они начинают поливать из автомата бруствер блиндажа, земля сыпется мне на голову, но пули нас не достают. Хорошо, что гранату не кинули. Слепов мне знаками показывает: «Отодвинься», но я махнул рукой: «Ладно, не попадут». Страшно спать хочется, потому что потерял много крови. Но главное, успеть застрелиться, потому что немцы разбудят, когда будут звезды на спине вырезать. У меня в револьвере было семь патронов, 1938 года выпуска. Каждый второй дает осечку, поэтому я рассчитал: три патрона на немцев и четыре на себя, чтоб гарантированно застрелиться. Чтобы не уснуть, я брал пригоршню холодной земли прислонял ко лбу, к щекам. Вот так я лежал, отвинчивая кубики с петлиц, чтобы, если попаду в плен, меня приняли за солдата и меньше издевались, и думал: «Господи, спаси меня! Если это произойдет, я всегда буду верить в Тебя». Так и произошло. И по сей день верю. Хотя, в моем представлении, бог — высший космический разум. В этот момент сыграли «катюши». Немцам досталось. Они: «Вай-вай-вай» и побежали — им уже не до нас было. Я слышу, они там какого-то своего раненого потащили, и в этот момент в блиндаж задом вползает немец и… засыпает. Вот такая вот фантастика. Шел восьмой день наступления, немцы уже были пьяные и измотанные. Я Слепову знаками показываю: «Иди и ножом его зарежь». Он в ответ: «Я ножом не умею». Тогда я ему у виска показал, что расстреляю, если не выполнит приказ. Он понял, отполз, взял нож, и только раз я слышал, как немец прохрипел, но он его кромсал довольно долго. Как стемнело, мы решили пробираться к своим. Выползли из землянки — ночь, звезды, роса. Надо ползти, и опять я отдаю невыполнимое распоряжение. «Ползи, — говорю, — один, потому что ты не ранен, а доползешь, скажи, чтобы по твоему следу послали пехотинца, чтобы он подобрал меня». Ну, кто же поверит, что там лейтенант какой-то лежит?! Да еще неизвестно, дойдет ли Слепов… Но очень хотелось жить! И он пошел, а я пополз в надежде, что за ночь доползу к своим. Подползаю к дому, стоявшему на моем пути, слышу пьяный немецкий галдеж. Возле дома сидит женщина лет под сорок, ровесница моей матери, и плачет. Я на нее наставляю револьвер и говорю: «Ползи ко мне». — «Да откуда ты на мою голову взялся?! Немцы в доме, дети в лесу, что я делать-то с тобой буду?» — «Ползи, а то убью». Она подползла, я ее обнял. «Ползи, — говорю, — к нашим». Она знала, куда ползти, и уже под утро мы подобрались к нашему переднему краю, услышали русскую речь. «Ну, — говорю, — останешься или поползешь обратно?» — «Обратно, у меня дети там». И по сей день жалею, что не сказал ей спасибо. Она уползла, а я говорю: «Ребята, я раненый лейтенант, я с вами утром на танке воевал». Слышу сначала пожилой голос: «Мало ли вас тут раненых ползает. Немцы лазутчиков посылают». — «Я не лазутчик, а лейтенант, который с танком с вами был». Молодой голос отвечает: «Ребята, ну как же так?! Ну, это же лейтенант, который там… » — «Встань и подними руки!» — «Я не могу встать, я ранен в ногу». Тогда молодому говорят: «Ползи, если что — дай очередь». Ко мне подползли, вытащили, говорю: «Танк хоть один остался?» — «Да, есть там маленький». — «Позовите ко мне командира». Подбегает командир: «Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!» — «Вези, — говорю, — меня на исходную». Ну, он обрадовался, потому что с передовой едет в тыл, да еще лейтенанта спасает, в общем, и ему хорошо, и мне. Привезли меня на исходную, откуда я вчера начинал наступление, а командир батальона мне говорит: «Сынок, я знал, что так получится, но получилось даже лучше, чем я думал. Ну, теперь ты отвоевался, и слава богу». Меня отнесли в землянку, где врач, жена командира бригады Константинова, говорит: «Разрежьте ему сапог и комбинезон». Разрезали. Она: «Ох, как тебя разворотило! Налейте ему стакан водки!» Дали мне стакан водки, и она меня прооперировала и перевязала. На следующий день меня потащили на носилках на станцию Шаховскую: впереди маленький солдат, а сзади старый высокий. Я говорю: «Вы уж поменяйтесь, если что». — «Ничего, лейтенант, донесем». И тут «юнкерсы» начали штурмовать Погорелое Городище и Шаховскую, они меня бросили на дороге, а сами в кювет. Я потом спрашиваю: «А меня в кювет не надо было?» — «Ну, так получилось… » Это жизнь. Принесли меня, положили на траву, помню, дали борща, вкусного такого, жирного. А потом здоровенные девки стали нас на носилках таскать в теплушки эшелона, отправлявшегося в Москву. Перетаскали и кричат: «Быстрее, до налета немецких бомбардировщиков». И когда мы поехали, слышу, в соседнем вагоне песни запели. Я у старого солдата спрашиваю: «Что это такое?» — «Это те девки, которые нас грузили, поют». — «А почему они в Москву едут?» — «Рожать». — «Как рожать?!» — «Ну, когда в октябре сорок первого всех поголовно забрали, им матери сказали: „Побыстрей забеременей и возвращайся домой“. Вот они и выполнили их наказ, но я их не осуждаю. За тот бой я был награжден орденом Красной Звезды. Я лежал в госпитале на станции Бобыль-ской. Мой дружок говорит: «Сашка! О тебе „Комсомольская правда“ пишет!» Я прочитал: «Танк под командованием лейтенанта Боднаря первым ворвался в деревню… » Это ж надо, именно этот номер дружок заметил. Судьба… А вот что стало с механиком-водителем и заряжающим, я не знаю. Девять месяцев я провел в госпиталях. Рана была тяжелая, плохо заживала. Сначала был на станции Бобыльской, потом в городе Златоуст. В середине 1943 года выписался из госпиталя с палочкой и решением медицинской комиссии «ограниченно годен для несения воинской службы». Меня направили в учебный танковый полк, располагавшийся в городе Верхний Уфалей. Там, в должности командира учебной роты, до конца войны я готовил механиков-водителей танка Т-34 для фронта, потому что я знал, каким он должен быть и как их надо готовить. Разменяв девятый десяток, я жалею, что мы и немцы так по-варварски относились друг к другу на войне. Они наших убитых тягачами в болота стаскивали, ну и мы их. У нас могил немецких — раз-два и обчелся: немножко под Москвой, немножко под Сталинградом. Когда я был в Германии, в Липешенцдорфе, я увидел кладбище русских пленных Первой мировой войны и подумал: «Тогда немцы стояли на более высоком уровне развития. Они понимали: вот пленные, вот они умирают, вот здесь можно хоронить». А немцы Второй мировой войны, охваченные идеями нацизма, уже такими не были. Мы тоже цивилизованностью не отличались — приходили на их полевые кладбища, сносили кресты и шли дальше. АРИЯ СЕМЕН ЛЬВОВИЧ Что значит быть командиром танка? Это отвратительно! Это все равно что быть солдатом, но ко всему прочему еще и отвечать за всех. Когда началась война, я учился в Новосибирском институте военных инженеров транспорта. Осенью 1941 года весь наш курс был отправлен на фронт, под Москву. Правда, до фронта доехать мне не удалось, поскольку наш эшелон разбомбили и я с тяжелой контузией попал в госпиталь. После госпиталя меня направили в 19-й учебный танковый полк, располагавшийся в Нижнем Тагиле. Полк состоял из батальонов, каждый из которых готовил танкистов определенной специальности: в одном готовили командиров танка, в другом — башнеров[9] и т. д. Я попал в батальон, готовивший механиков-водителей. Нас обучали вождению, связи с командиром, устройству, обслуживанию двигателя. Надо сказать, что в зимних условиях завести двигатель танка было очень тяжело. Для этого нужно было часа за два до выезда его прогреть, то есть подсунуть под танк противень величиной чуть меньше танка, налить в него дизельное топливо и поджечь. Часа через полтора танк, который, как и мы, был весь в копоти, начинали заводить. Возили нас и на полигон, где заставляли преодолевать препятствия, менять трак. Это была очень тяжелая операция — ремонт гусеницы. От экипажа требовалась взаимозаменяемость, но на самом деле она отсутствовала — очень уж кратким было обучение. Например, я всего несколько раз выстрелил из орудия. В эти два или три месяца, что мы находились в ЗАПе, приходилось поучаствовать и в сборке танков на главном конвейере завода. Что можно сказать о «тридцатьчетверке»? В принципе удачная машина, достаточно надежная. Из недостатков можно выделить внутреннюю связь, которая работала безобразно. Поэтому связь осуществлялась ногами, т. е. у меня на плечах стояли сапоги командира танка, он мне давил на левое или на правое плечо, соответственно я поворачивал танк налево или направо, удар по голове — остановка. Когда я работал адвокатом, заведующим нашей консультации был полковник в отставке Крапивин, Герой Советского Союза, командовавший во время войны танковым полком. Когда я рассказал ему, как сапогами сражались с противником, он сказал: «О! Теперь я признаю, что ты действительно танкист». Кроме того, были совершенно безобразные триплексы на люке механика-водителя. Они были сделаны из отвратительного желтого или зеленого оргстекла, дававшего совершенно искаженную, волнистую картинку. Разобрать что-либо через такой триплекс, особенно в прыгающем танке, было невозможно. Поэтому войну вели с приоткрытыми на ладонь люками. Вообще, в Т-34 забота об экипаже была минимальная. Я лазил в американские и английские танки. Там экипаж находился в более комфортных условиях: танки изнутри были окрашены светлой краской, сиденья полумягкие с подлокотниками. Правда, «иномарки» были с бензиновым двигателем и горели, как факелы. Кроме того, у них была узенькая база, и поэтому на скатах они валились набок. После учебы были сформированы экипажи, всех погрузили в эшелон вместе с Т-34 и отправили на фронт через Среднюю Азию. Перевезли на пароме через Каспийское море из Красноводска на Кавказ. По дороге с нашего танка ветром сдуло брезент. А надо сказать, что без брезента в танке было туго. Брезент был крайне необходим: им накрывались, когда ложились спать, на нем садились покушать, если грузились в эшелон, им нужно было танк сверху накрыть, иначе внутри было бы полно воды. Это были танки военного времени. На верхнем люке вообще не было никаких прокладок, а на люке механика-водителя были какие-то прокладки, но они не держали воду. Так что без брезента было худо. Так вот, мне пришлось украсть на складе парус, но об этом особенно рассказывать нечего, это же эпизод не боевой, а скорее из области военно-уголовной. Мы вышли на Северный Кавказ, где участвовали в боях за Моздок в составе 2-й танковой бригады. Потом нас перебросили в 225-й танковый полк, который действовал в районе Минеральных Вод и далее на Кубани. Вот тут произошел случай, из-за которого я попал в штрафную роту. Зимой 1942 — 1943 г. танковая бригада в боях за Моздок понесла тяжелые потери. Зимним днем наша колонна после долгого марша вошла в станицу Левокумскую. Отступавшие немцы взорвали за собой мост через Куму, и когда мы подъехали к берегу, то увидели временную бревенчатую переправу, только что наведенную саперами из того, что бог послал. Комбат спросил у саперного начальника: «А танк пройдет?» — «Не сомневайся! — ответил тот. — Гвардейская работа! Но — по одному». Первый танк благополучно прополз по шаткому настилу. Второй, слегка отступив от осевой линии, добрался до середины и вместе с мостом боком рухнул в поток, оставив на поверхности воды только ленивец. Экипаж с трудом, но удалось выловить. После мата-перемата с саперами комбат привел местного деда, взявшегося указать брод. Он усадил деда на свой «Виллис», а поскольку мой танк оказался головным, ему пришлось разъяснить мне всю меру ответственности: «Не особо разгоняйся, но и не отставай. Если что не так, я тебе фонариком посигналю». И мы двинулись полевой дорогой вдоль реки. Стемнело. Фар у нас не было с первого же боя, а даже если бы они и были, светить нельзя, поскольку опасались налета авиации. Поэтому во тьме, не видя дороги, я следовал за прыгающим синим огоньком командирского джипа. Колонна шла за мной. Проехали километров десять. Как стало понятно впоследствии, комбат прохлопал ничтожный мосток через овраг и проскочил его, не остановившись и не просигналив. Вследствие чего наш танк подлетел к нему на доброй скорости. Мосток рухнул враз и не задумываясь. Танк с ходу ударился лобовой броней в скат оврага, перевернулся и сполз на дно кверху гусеницами. Когда я, оглушенный ударом, очнулся, то обнаружил, что погребен под грудой выпавших из «чемоданов» снарядов, пулеметных дисков, инструментов и прочего танкового имущества. Тонкими струйками сверху лилась кислота из перевернутых аккумуляторов. Все освещалось зеленым светом сигнала их разрядки. Сам я был цел, но хорошо помят. Первое, о чем я подумал: «Я раздавил экипаж… » Дело в том, что на марше ребята, как правило, сидели не в машине, а на трансмиссии — на теплом месте позади башни, укрывшись брезентом. Однако оказалось, что все живы, — их швырнуло при перевороте вперед на землю. Теперь командир лейтенант Куц кричал откуда-то снаружи: «Ария! Ты живой?» Затем я выбрался через донный десантный люк. Тут же появился комбат, который, не стесняясь в выражениях, объяснил мне все, что обо мне думает, и приказал: «Оставляю для буксира одну машину. К утру чтоб вытащили танк, привели в порядок и следовали за нами. Не сделаете — расстреляю!» За ночь мы вырыли дорогу наверх, буксиром перевернули свой танк сначала набок, а затем и на гусеницы. При этом его внутренности угрожающе громыхали. Затем мы разгрузили его от железного завала внутри, и я с первой попытки завел его сжатым воздухом. До рассвета оставался час, который мы посвятили перекусу и сну. С рассветом мы двинулись дальше, и к середине дня, поднажав и успешно преодолев обозначенный брод, мы догнали свою колонну, доложились комбату и влились в ее строй. Все четверо мы были изнурены до предела. Я засыпал на своем водительском месте, и мне снился идущий впереди танк. Это было опасно. Лейтенант, видя мое состояние, остался внутри, подбадривая и то и дело толкая ногой в спину. Подменить меня было некому. Командир ссылался на ничтожную практику вождения в училище военного времени, башнер Колька Рылин и радист-пулеметчик Верещагин вообще не обучались этому делу. Так что я в одиночку маялся за рычагами управления, принимая к тому же на грудь поток леденящего ветра, всасываемого ревущей за спиной турбиной вентилятора. На первом же привале, поев каши с ленд-лизовой тушенкой, мы обнаружили в двигателе течь маслопровода: падение в овраг не обошлось без последствий. Решили, что течь незначительна, и, плотно затянув трещинку несколькими слоями изоленты и проводом сверху, тронулись дальше. Еще через пять километров после краткой остановки на перекур двигатель не завелся. Позвали ротного зампотеха. Тот недолго полазил внутри, попытался провернуть турбину ломиком и изрек: «Только кретин мог рассчитывать, что такой манжет удержит масло! Оно все вытекло. Движок ваш сдох, его заклинило». — «Что будем делать?» — спросил лейтенант. «Что будете делать вы — решит командир бригады. А танк в полевых условиях вернуть в строй невозможно, нужно менять движок, для этого нужен стационар. Сидите пока здесь, я доложу, завтра пришлю буксир». Колонна ушла, мы остались в одиночестве. В голой, припорошенной снегом степи мела поземка. Ни деревца, ни кустика, и лишь вдали, в стороне от дороги, пара приземистых сараев — полевой стан. Сидеть в ледяном танке невозможно. Попытались соорудить подобие шалаша, набросив брезент на пушку. Внутри для видимости тепла зажгли ведро с соляркой. Кое-как поели. Через пару часов нас было не узнать от копоти. «Так, — подвел итог лейтенант, — не подыхать же здесь… Идем ночевать туда, — он махнул рукой на черневшие вдали сараи. — Труба там есть, значит, есть печка. Солома тоже наверняка осталась. У машины оставляем пост. Тебе нужно отоспаться (он кивнул мне). Поэтому ты первым и отстоишь полтора часа — и я пришлю смену. Зато потом всю ночь будешь кемарить». И я остался у танка с ручным пулеметом на плече. Во тьме мучительно тянулось время. Взад-вперед. Взад-вперед. Прислоняться нельзя — смыкаются веки. Но ни через полтора, ни через два часа смена не появилась. Сморенные усталостью, они, видимо, спали каменно. Дал очередь из пулемета — никакого эффекта. Нужно было что-то делать, иначе я просто замерз бы насмерть. Да и ноги уже не держали. Я запер танк и, спотыкаясь, побрел по заснеженной стерне в сторону сараев. С трудом разбудив спавшего на соломе лейтенанта, сказал ему, что так не делают… Был поднят со своего ложа угревшийся, плохо соображавший Рылин и выпровожен с пулеметом за дверь. Не раздеваясь, я рухнул на его место и тотчас провалился в сон. Рылин постоял на холодном ветру — и нарушил присягу… На рассвете мы вышли из сарая, браня проспавшего свою смену Верещагина. Глянули на дорогу — танка нет. Нет танка. Украли. Рылина — тоже нет. Нашли его в соседнем сарае, где он мирно спал, обняв пулемет. Когда ему обрисовали ситуацию, он, как ужаленный, выскочил наружу, проверить. А убедившись, сообщил, что, оказывается, придя ночью на место и обнаружив полную пропажу объекта охраны, вернулся и лег досыпать. На естественный вопрос, почему всех тут же не поднял по тревоге и почему завалился в другой сарай, — объяснил, что не хотел беспокоить… Эта версия, несмотря на полную ее абсурдность, полностью снимала с него немалую вину. Поэтому он стоял на своем твердо и врал нагло, глядя нам троим в глаза. Поскольку опровергнуть эту чушь было, кроме логики, нечем. Крайним для битья оказывался я, бросивший свой пост часовой. И лейтенант Куц как командир, отвечающий за все. С тем и побрели мы по широкому кубанскому шляху, по мерзлым его колеям, с чувством обреченности и без вещей. Протопав в полном молчании километров десять, мы добрались до околицы обширной станицы, где и обнаружили следы своего злосчастного танка. Оказалось, что шустрые ремонтники, приехав ночью и найдя танк без охраны, открыли его своим ключом, а затем и уволокли на буксире. Конечно, они видели полевой стан и понимали, где экипаж, но решили немного пошутить… Эта шутка в сочетании с упорной ложью нашего товарища Рылина обошлась нам дорого. Комбриг за все наши дела приказал отдать лейтенанта Куца и меня под трибунал и судить по всей строгости законов военного времени. Что после недолгого следствия и было сделано. Вот так я попал в штрафную роту. Однако этому предшествовал период перед заседанием военного трибунала, когда я сидел в камере смертников, а затем длительное блуждание по Кубани. У нас были одни документы на троих, и лейтенант Куц и еще один осужденный, бросив меня, подались в бега. Я остался один и без всяких документов. Все последующее было похоже на дикую авантюру с чрезвычайно тревожной перспективой. После долгих скитаний мне все-таки удалось найти эту роту в районе Таганрога. В ней было примерно сто пятьдесят таких же бедолаг, как и я. Вооружены мы были только винтовками. Ни автоматов, ни пулеметов у нас не было. Все офицеры были строевыми, не штрафниками, а рядовой и младший командный состав — штрафники. Живыми из штрафбата выходили либо по ранению, либо в том случае, если в ходе боя ты заслужил одобрение командира и он сделал представление о снятии судимости. Я участвовал в разведке боем. Атака — это тяжелейшее испытание. Ты знаешь, что в тебя могут попасть, а ты вынужден идти навстречу выстрелам. Ты лежишь и видишь, как светящаяся полоса пулеметного огня опускается все ниже, ниже к тебе, вот сейчас она до уровня твоего тела дойдет и разрежет тебя пополам. Ну, короче говоря, война есть война, что тут толковать. Ситуация была «либо пан, либо пропал», и я старательно выполнял боевую задачу. После этого боя меня представили к снятию судимости и направили в строевую часть, а оттуда откомандировали во 2-й запасной армейский полк, располагавшийся в городе Азов. Там меня зачислили в команду кандидатов в танковое офицерское училище. Но я уже знал, что это такое быть командиром танка, поэтому я оттуда дезертировал. Я просто удрал. Что значит быть командиром танка? Это отвратительно! Это все равно что быть солдатом, но ко всему прочему еще и отвечать за всех. Я вообще не хотел быть офицером! Поэтому, когда в ЗАП приехали «купцы» набирать в какую-то артиллерийскую часть, я просто закинул вещмешок в грузовик и уехал. За это в то время меня к стенке могли бы поставить, но обошлось. Потом, когда приехали на передовую, оказалось, что это полк «катюш». Это была удача! Там хорошо кормили, прекрасно одевали, потери там были значительно меньше. Я был рад-радешенек, что попал в такую прекрасную часть. Некоторые время я был мотоциклистом, связным при штабе полка. Командование потому и отнеслось снисходительно к моему самовольному появлению, что у них был мотоцикл, а мотоциклиста не было. Правда, мотоцикл месяца через два-три погиб, его расстреляли на ходу, но сидел на нем не я. После этого меня перебросили разведчиком в дивизион. Чего на фронте опасались больше всего? Смерти опасались. Там смерть витала ежедневно, ежечасно. Можно было спокойно сидеть, чай пить, и на тебя сваливался шальной снаряд. Привыкнуть к этому было совершенно невозможно. Это не значит, что был безостановочный мандраж, что все ходили и оглядывались. Просто смерть прилетала или не прилетала. Страшно попасть под массированный авиационный налет. Ощущение было такое, что каждая бомба летит тебе прямо в голову. Это было ужасно! Помню, Некрасов был — он почти рехнулся. Когда кончился очередной налет, его никак не могли отыскать. Потом нашли в каком-то окопе. Так он отказывался выходить! А какой ужас стоял в его глазах! Некоторые носили талисманы, крестики, которые должны были помочь выжить. Были люди, которые предчувствовали смертельную опасность. Например, в нашем подразделении был мордастый грузин Кондрат Хубулава. Он раза два меня от смерти спасал, ну и себя, соответственно. Первый раз нас послали куда-то установить связь со стрелковым полком. Вот мы с ним идем по ходам сообщения, а он мне говорит: «Дальше не пойдем». Я говорю: «Почему?» — «Не пойдем, постоим здесь!» Мы остановились, и через несколько секунд прямо в траншею за поворотом упал снаряд! То есть нас там должно было убить! Второй раз мы стояли с ним во время бомбежки в разрушенном доме. Он мне сказал: «Выйдем отсюда и перейдем в другой угол». Мы перешли. В тот угол, где мы были, ухнула бомба. Вот такие вот странные вещи происходили. Предчувствие… Я этим не обладал. Остается добавить, что через много лет после войны я попытался выяснить дальнейшую судьбу членов моего экипажа. Но Центральный архив Министерства обороны не располагал такими сведениями. ПОЛЯНОВСКИЙ ЮРИЙ МАКСОВИЧ … я ни одной минуты не обижался на саму контрразведку. Я учился в восьмом классе, когда при Дворце пионеров открыли школу юных автомобилистов. Вечером, после учебы, в течение двух лет я учился в этой школе на шофера. 21 июня 1941 года я, поскольку мне шел только семнадцатый год, получил временные права, а на следующий день началась война. Мой отец, довольно известный писатель, ушел добровольцем на фронт, а на меня возложили обязанность отвезти в эвакуацию в Йошкар-Олу, или, как ее называли, «Кошмар-дыру», детей друзей. Правда, я поставил условие, что выполню это поручение, только если потом он меня заберет на фронт. Вскоре по прибытии в эвакуацию мне прислали вызов в 52-ю армию Волховского фронта. Приехал, предъявил справку об окончании школы водителей, и меня взяли шофером на полуторку. Вскоре отца перевели в политотдел 1-й гвардейской дивизии, которая тогда находилась под Воронежем. Меня без отца в 52-й армии не оставляли и в итоге направили в Пушкинское автомобильное училище. Так совпало, что, когда я прибыл в это училище, его переформировали в танковое. Проучился я в нем около года, а когда под Сталинградом создалось угрожающее положение, нас выпустили. Вот так в семнадцать с половиной лет я стал младшим лейтенантом, командиром танка Т-34. Свой первый танк я получал в Нижнем Тагиле, но, когда приехал на фронт в танковый полк, его у меня отобрали и отправили обратно на завод. Во второй раз я попал в Челябинск. При каждом танковом заводе были запасные танковые полки, в которые вливался разношерстный народ со всех сторон: из училищ, из госпиталей, с фронта. В этом общем котле формировали экипажи. Во втором моем экипаже заряжающий был на два года старше моего отца, старый питерский рабочий, который хорошо воровал кур. Сформированные экипажи «пешим по-танковому» отрабатывали действия в составе взвода и роты, после чего на полигоне им давали практику вождения и стрельбы. Получили танки, погрузились в эшелон и отправились на фронт. Разгружались под Харьковом в августе месяце 1943 года. Загрузили снаряды, заправились и пошли в бой в составе 2-го батальона 24-й бригады 5-го мехкорпуса 5-й гвардейской танковой армии. Когда Харьков взяли, нас перебросили на Полтавское направление. Там, под селом Коротыч, я первый раз попал в передрягу. Наша задача состояла в том, чтобы перерезать шоссейную дорогу Харьков — Полтава. Для этого надо было пересечь железную дорогу, которая шла по высокой насыпи параллельно шоссе, примерно на десять километров севернее. Эту насыпь обойти было невозможно, и наш батальон скопился у единственного переезда. Как только танк пытался проскочить через переезд — шлеп, машина готова. Мой танк оказался очередной жертвой. Меня предупредили, что после переезда по дороге идти нельзя — заминировано, и я, проскочив переезд, взял левее. Только чуть прошел вперед — мне в моторное отделение залепили снаряд. Боевое отделение заполнилось дымом, танк встал, а раз встал, значит, надо выпрыгивать, иначе убьют. Дал команду: «Покинуть машину через верхний люк». Мы выскочили и поползли к своим. Радист не полез через верхний люк — решил вылезти через донный. Потом, когда танк достали, оказалось, что его убили. Вышли в расположение батальона. Подходит ко мне контрразведчик: «Танк сгорел или нет?» — «А вам-то что?» — «Мы должны ночью посылать тягач вытаскивать его. Если сгорел — какой хрен его тащить. Если не сгорел — тебя надо отдать под суд, поскольку ты бросил машину. Что будем делать?» — «Ночью я сам сползаю, посмотрю, как он себя чувствует». Мы ночью полезли, молили бога, чтобы танк сгорел, чтобы немцы его добили. Добили. Был у нас один горьковчанин, Саша Бередин. На фронт его провожала молодая красивая жена с грудным ребенком. Ему повезло — он попал на командирский танке двумя радиостанциями, который стал танком командира бригады. А командир бригады все же немножко в тылу руководил боем с этого танка, используя его как командный пункт. На этом переезде танков погибло много, так что и посылать уже некого было. И тогда командир бригады послал свой танк. Я Саше говорю: «Смотри, ни в коем случае по шоссе не двигайся, хотя оно пустое — взорвешься. Лучше справа попробуй, я пробовал слева — меня разбили». Он пошел, да, видно, как увидел впереди открытое шоссе и рванул… но не далеко — на фугас наскочил, и танк взорвался. После боев пошли искать тело — лежит такое сплющенное… Я болтаюсь в резерве батальона без танка: от батальона остался взвод, который поставили в засаду, видимо, ждали контратаки немцев. В это время командир одного из оставшихся танков вышел оправиться. И надо же такому случиться, чтобы осколками разорвавшейся рядом мины ему поцарапало зад. Его отправили в госпиталь, а мне сказали, чтобы принимал машину. Залез на танк, постучал, люк открыли: «Я ваш новый командир». Вскоре исправные танки передали в 29-ю бригаду, стоявшую примерно в пяти километрах от нас. На всю жизнь запомнилось местечко Барминводы, которое мы проходили по дороге в эту бригаду. Там стоял медсанбат — девчонки на рояле играют, танцуют… Мы остановились, вылезли, потанцевали. Знаешь, как в песне: «Хоть я с вами совсем не знаком… » Пока до 29-й бригады шли, ее уже разбили. В районе города Валки нас остановили какие-то пехотинцы — у них артиллерия сильная, а танков нет. По закону мы не обязаны с ними работать, но они говорят: «Оставайтесь, мы вам спирта подкинем». В общем, обхитрили нас, ведь три танка погоды не сделают: у немцев «тигры» в посадках замаскированы, артиллерия. На рассвете 2 сентября наши три танка отправили в разведку боем — это по-военному так называется, а фактически — на убой. Хорошо, что перед этим я своим ребятам выпить запретил, хотя пехотинцы слово сдержали и спирту налили (у нас в батальоне был случай, когда экипаж, будучи выпивши, задохнулся в танке, когда тот был подбит и задымился). Мы пошли. Немцы открыли огонь. Мы тоже стреляли, только непонятно куда. Я то смотрел в перископ, то наклонялся к прицелу. И когда я смотрел в прицел, тут мне и влепили. Снаряд пробил башню над моей головой, меня не задел, но куски брони попали мне в голову, шлем порвали, повредили череп. Я упал на боеукладку на брезентовый коврик, а тут еще огонь пошел, поскольку они следом врубили в моторное отделение. Через много времени я узнал, что заряжающему разбило голову, и он тоже упал. Механик-водитель и радист посмотрели, что командир и заряжающий лежат с разбитыми головами. Им же непонятно было, что я только ранен. Они решили сматываться, им повезло — немцы, увидев, что танк горит, перестали за ним наблюдать, и они выскочили. Коврик, на который я упал, начал тлеть. Огонь дошел до тела — припекло, и я пришел в сознание. Первая мысль: «Огонь может дойти до снарядов, тогда каюк». Я вылез через люк механика-водителя, немного прополз назад и потерял сознание. Только когда наша пехота пошла в атаку, меня нашли, вытащили. Оклемался я довольно быстро. И вот как-то днем стою я на крыльце и вижу, как из ворот танкоремонтной базы, что располагалась неподалеку, выезжает танк с опознавательными знаками соседнего батальона. Кинулся к танкистам: «Ребята, куда едете?» — «Гоним танк в батальон из ремонта». — «Заберите меня с собой». — «Давай». Сел на танк и уехал без всяких документов. Приехал в бригаду, доложился, а меня ждет письмо от отца: «Стоим в Купянске, в 100 км от Харькова». Я пошел к командиру: «Я после ранения еще не совсем здоров, отпустите меня». Контрразведчик меня поддержал: «Парень нормальный, отпусти на пять дней». — «Вернешься?» — «Конечно!» До Купянска я добирался сутки: «Да, стояли, но ушли в село Студенок». Я туда еще сутки. Когда туда добрался — они ушли на Донбасс. Я туда — ушли в Днепропетровскую область. На пятый день я их нашел, а отца нет — вызвали в политуправление в Москву. А что мне теперь делать? Меня могут под суд отдать. Повели к генералу Руссиянову: «Оставайся, я дам шифровку. До приезда отца побудешь в штабе корпуса адъютантом у зампотеха». — «Нет, не надо. Отправьте меня в бригаду». Вот так 9 октября 1943 года я очутился во 2-м батальоне 9-й Запорожской танковой бригады 1-го гвардейского механизированного корпуса. Дали мне танк, а уже 13-го я участвовал в освобождении Запорожья. Нам тогда пообещали, что если мы успеем захватить Днепрогэс, то все получим звание Героя Советского Союза. Так что мотивация была будь здоров! Атаковали мы ночью при свете фар. Перед самим городом был ров, заполненный водой. В этот ров пустили танковые тягачи — танки без башни, а по ним, как по мосту, на другую сторону переправились танки. Ворвались в город. Немцы перешли на остров Хортица по плотине, взорвав часть ее вместе с войсками, не успевшими переправиться. Мы подавили тех, кто остался с нашей стороны, и на том запорожская эпопея кончилась. После этого 1-й гвардейский мехкорпус отвели на отдых в Полтаву. А нашу 9-ю бригаду, 20-й танковый полк и мотострелковый батальон из 3-й мехбригады отправили вверх по течению Днепра к Новомосковску. Маршем прошли около сотни километров, форсировали Днепр и пошли на запад. Куда идем — не знаем, немцы сопротивления не оказывают. Меня освободили от должности командира танка и назначили офицером связи при штабе бригады, которой командовал подполковник Мурашко, храбрый мужик. Мы дошли до железной дороги Херсон — Знаменка, проходившей в ста километрах от Днепра. Перерезали ее в районе станции Чабановка. В нескольких километрах от нее заняли оборону. В совхозе «Шаровский» встал штаб бригады, один батальон пошел на село Павловка, другой — на Кировоград. Город они, конечно, не заняли, но обстреляли. Вскоре я, как офицер связи, получаю задание отвести вновь прибывших офицеров, старшего и младшего лейтенантов, во 2-й батальон, что стоял в двух-трех километрах от села Павловка. Идем. Смотрим — в заболоченной низинке стоит брошенный танк 1-го батальона. Видно, что он был забросан камышом, который сгорел, экипажа близко нет. Рядом у небольшого шалаша сидит старик. Мы у него спрашиваем: «Чья это машина?» — «Ребята замаскировали, а когда немцы зажигательными пулями стали стрелять, они ее бросили и убежали». — «Немцы к ней подходили?» — «Нет». Тогда я этим двум офицерам говорю: «Что мы пешком идем, давай поедем». Кузменко, старший лейтенант: «Не надо!» — «Нет! Поедем!» Залез в танк — аккумулятор сел — я. тогда воздухом завел. Подъезжаем к деревне, стоит замкомбат, капитан Козин: «Вот, пригнал машину». — «Хорошо. А то мы один танк потеряли в болоте, так мы про него докладывать не будем». — «А мне что делать? У меня же нет экипажа?!» — «Возьми младшего лейтенанта, ты будешь стрелять, он заряжать. Езжай в роту Кардаева, он двумя танками в засаде стоит. Ты к ним присоединяйся». Приехали в роту, отрыли капонир. Вдруг из села Митрофановка на нас вышла армада танков. До пятидесяти танков шло на нас! А у нас три танка! Горючего нет! Как заправили в Новомосковске, так и все! Стали стрелять. Что-то подбили. Штаб написал, что восемь танков мы подбили. Точно не знаю, но что-то горело. Они нас быстро окружили. Мы побросали танки, орудийные затворы выкинули и бежать. Я отстреливался из пистолета, пока патроны не кончились, потом выбросил его, оставшись с одной гранатой. Решил: «Подорвусь, но в плен не попаду». Меня настигает немецкий бронетранспортер, стреляет — мимо, пули рядом прошли. Я инстинктивно упал. Видимо, они подумали, что я убит, или я в мертвой зоне оказался, поскольку стреляли они почти в упор. Короче, проехали они мимо меня. Вот так я оказался в окружении, а ребята успели выскочить. Когда бой затих, я встал и пошел на восток. К ночи подошел к станции Чабановка, невдалеке от нее увидел костерок и пошел на него. Сидят у костра русский парень с женой, готовят еду. Познакомились, железнодорожный рабочий Иван Пахомов, так звали парня, говорит: «Ты чего тут ходишь в форме? Пошли переодеваться». Отвел меня в подвал: «Снимай все свое. На тебе робу. Будешь говорить, что ты рабочий». Только переоделся, и немцы на мотоцикле подкатывают. Обошлось. Иван мне говорит: «Мы идем к железнодорожному разъезду, там живет сестра моей жены. Пойдешь с нами». У него был аусвайс и синяя повязка рабочего, которую он отдал мне. Добрались до разъезда. Муж этой женщины, Саша Чапорев, мне сказал: «Будешь говорить, что ты мой брат, жил в Кривом Роге, русские наступают, и тебе пришлось бежать». Утром пошли все вместе на работу. Мельнечук, бригадир, почувствовал, что я не тот, за кого себя выдаю, но прикрывал меня. Вот так шесть недель я работал на железной дороге. Немцы прочесывали, ловили окруженцев. При мне притащили сержанта Осипова, адъютанта командира бригады. Мне удалось с ним немного поговорить. Он рассказал, что погиб командир бригады Мурашко. Постепенно фронт наступал. Однажды немцы дали команду всем дорожным рабочим эвакуироваться. Подогнали вагонетку с тротилом, взорвали каждую рельсу с двух сторон, а шпалы перерубили. Видя, что немцы бегут, мы, шесть человек, решили укрыться в землянке, недалеко от разъезда, где рабочие хранили инструмент. Мы спрятались, но, дураки, трепались в голос, нас услышали и вытащили. У всех, кроме меня, были немецкие документы, которые ребята предъявили, а мне нечего предъявлять. Бригадир Мельнечук, хорошо знавший немецкий, меня выручил — сказал, что он у меня на продлении. Повели нас вдоль железной дороги до разъезда, где загнали в будку стрелочника, в которой с трех сторон были окна. У стены стояла лавочка, на которой расположились наши конвоиры, а рядом была вырыта глубокая траншея на случай бомбежки. Конвоиры уселись и гутарят по-немецки. Мельнечук нам переводит: «Думают, что с нами делать. В штаб вести далеко — двенадцать километров, вдруг русские настигнут. Если отпустить, то русские нас сразу же призовут в армию. Надо расстрелять». В это время пролетавший над нами штурмовик, увидев немцев, дал по ним очередь и полетел дальше, а они от страха в траншею прыгнули. Мы сиганули в окно и бежать. Немцы, наверное, были рады, что мы убежали, — проблем меньше. Слышим через некоторое время отборный русский мат — наши! Я сразу скумекал — ребят через несколько дней заберут в армию, и я никогда не докажу, что я с немцами никакого дела не имел. Пошел в контрразведку одного из подразделений 5-й гвардейской армии, все объяснил, и меня тут же посадили в подвал. Потом гоняли из одной деревни в другую: «Ладно, ты у немцев в руках не был — распишись. А все-таки, какое тебе задание дали немцы?» Мурыжили меня недели три, на дворе зима — декабрь месяц, а я был очень легко одет. С нами сидел мужик с окладистой черной бородой в шикарном кожухе. Я бы замерз насмерть, если бы он не взял меня под бок, под кожух. Он был старостой в селе, и, когда пришли наши, те, кто был им недоволен, немедленно его заложили. Он мне рассказывал: «Я не мог, конечно, не выполнять приказы немецкого командования, но я старался их по мере возможности саботировать. Я и с партизанами был связан, да они сейчас далеко. Что делать?» А потом его увели и не привели. Конвойного спросил — говорит, перевели в другое место. А потом меня на допрос вызвали — выхожу, а он висит. Представляешь? Я уже замерзать стал, думал, может, он кожух принесет… Когда отец узнал, что я нашелся, он приехал в Новую Прагу с письмом от Руссиянова о направлении меня на проверку в 1-й гвардейский мехкорпус. Приехал в Полтаву, где размещался корпус. Меня сразу отпустили и назначили в механизированную бригаду заместителем командира стрелковой роты. Постепенно все улеглось. Правда, у меня начали гноиться раны, которые я еще летом получил, и пришлось ходить на перевязку в санитарный батальон. Однажды возвращаюсь из медсанбата, подходит ко мне офицер: «Товарищ младший лейтенант, вас вызывает председатель трибунала подполковник Дедов». Затащили меня туда. Председатель мне говорит: «Будешь народным заседателем на суде». — «Я же сам только вышел!» — «Ничего». Поймали еще одного, такого же, как и я, офицера, и вот мы исполняли обязанности народных заседателей. Судили двоих — ни за что ни про что. Я после заседания сказал, что протоколы не подпишу, потому что в первом случае стояли двое часовых на складах, и одного часового убили, другой остался живой. Кто-то стрелял. Так того обвинили, что он убил. Причем никаких доказательств его вины не было. Мне говорят: «Подпиши, его в штрафной батальон отправим». — «Нет, не подпишу». А другой парень был с Западной Украины, и когда немцы были там, то крестьян сгоняли: «Бери лошадь, вези камень, делай то-то». Когда наши освободили территорию, его призвали в армию, и он кому-то рассказывал, как немцы заставляли его что-то возить. Ему пришили, что он служил у немцев, и присудили к расстрелу с заменой штрафным батальоном. Там же все население работало! Он же с немцами не ушел! За что же его судить?! Ведь тогда и меня надо судить! Я же, по сути, сам у немцев на железной дороге работал! В общем, все непросто было. Меня же тоже потаскали, но я ни одной минуты не обижался на саму контрразведку. А вскоре меня повторно арестовали. Получилось вот что. Видимо, перед тем как наш корпус, который год простоял в Полтаве, отправить на фронт, в дивизию пришла шифровка: направить всех неблагонадежных на проверку. Наш начальник контрразведки и мой отец, начальник политотдела, были вызваны в Москву. Вместо него оставался Киселев, заместитель начальника политотдела. Мы с ним сошлись на одной бабе. Была у нас Верочка Смирнова, к которой бил клинья этот Киселев. Не сказать, чтобы она была красивая, но тогда для нас все были красавицы. Мы с ней познакомились в клубе, подружились, интима не было. Как-то вечером приехал к ней, остался ночевать, а тут он приперся. Она, чтобы отбрехаться, говорит: «Вот мой жених». — «Покажи!» Я вышел. Так вот, чтобы от меня избавиться, он включил меня в список неблагонадежных. Ночью 12 ноября 1944 года лежу в хате. Не один — с медсестрой. Стучат. Хозяин открывает: «Где такой-то?» Меня арестовывают, а ей говорят: «Беги, никому ничего не говори». Пихнули меня в тюремный вагон и повезли в Харьков. Там разместили нас на тракторном заводе, где у немцев был лагерь для военнопленных, а наши приспособили его под фильтрационный. Побыли мы там недолго, и нас перевели в Щербинку, под Москву, в 174-й спецлагерь для проверки офицеров, которые были в плену и окружении. А оттуда было всего два выхода — либо в тюрьму, либо в штрафбат, рядовыми. Обращались, правда, с нами прилично. В туалет водили. Не запугивали, но контрразведчики все время старались поймать на противоречиях. В небольшой камере нас было шестьдесят четыре человека — кто на нарах, кто под нарами. На полу можно было лечь только боком. Хотя была зима, барак не топили — все равно было жарко — все дышали и пукали, кормили-то только гнилой капустой. Однажды вызывают меня к следователю: «Документы пришли. Все в порядке, тебя надо выпустить. Но ты уже сколько времени потерял, пока сидел, поэтому пойдешь в штрафной батальон. Ты танкист? ДТ знаешь?» — «Знаю». — «А пехотный он такой же, только с сошками. Будешь пулеметчиком в звании рядового. Искупишь — вернут звание». Я все пытался сообщить своим на волю, где я нахожусь. Чудом мне удалось передать записку своей тетке, а та отнесла ее начальнику штаба бронетанковых войск генералу Маркову, которого через отца я знал лично. Естественно, он принял меры, и 31 декабря 1944 года меня отпустили. Явился к Маркову. «Полтора месяца будешь учиться на техника, отдохнешь от лагеря, а потом отправляйся в корпус». Полтора месяца проучился и ранней весной 1945 года был направлен в 382-й гвардейский самоходный полк заместителем командира самоходной батареи СУ-100 по технической части. С боями дошли до Альп и закончили войну за Баден-Баденом. Когда кончилась война, моя 9-я бригада стояла в Линце. Они захватили огромное количество немецких автомобилей: грузовых, легковых — всяких. Мне, как зам-потеху, дали распоряжение съездить в бригаду и отобрать автомобили для нужд полка. Я приезжаю туда 9 мая, встречает меня мой знакомый, заместитель командира батальона по технической части, Макс Иванов: «Да брось ты на хрен эти машины, садись, по кружке с союзниками выпьем. Потом поедешь». А у них уже сидят американцы, стоит бочка трофейного спирта — все готово, чтобы отмечать Победу. Я говорю: «Если я выпью, я охмелею и там ничего не выберу. Выберу, потом приду — выпью». Пошли выбирать. Слышим крик-шум. Прибегаем — а они там валяются, пена изо рта идет, некоторые уже совсем дошли, некоторые ослепли. Оказывается, в бочке был антифриз на метиловом спирте. Налакались этого антифриза и начали подыхать. Погибло восемнадцать американцев и двадцать два человека наших. Это в День-то Победы! Вот такая история… ФАДИН АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ А что ты думал?! Если в гвардейском корпусе, так сразу гвардеец?! Нет! Родился я в деревне Князевка Арзамасского района Нижегородской области 10 октября 1924 года. В воскресенье, 22 июня 1941 г., я проснулся поздно, где-то часов в десять утра. Умывшись и с ленцой позавтракав черным хлебом, запивая его кружкой чая, решил поехать к своей тетке. Приехав к ней, я увидел ее заплаканной. Расспросив, узнал, что началась война и ее супруг Павел ушел в военкомат записываться добровольцем в Красную Армию. Наскоро попрощавшись, я решил не задерживаться и направился в общежитие Горьковского речного училища, где я в то время учился. По дороге в трамвае разговор шел о войне, о том, что она долго не продлится. «Напала Моська на слона», — сказал один из пассажиров. Во вторник, 24 июня, я пошел в военкомат. Площадь перед ним была забита людьми. Каждый стремился попасть к военкому. Не знаю каким образом, но мне удалось проникнуть в коридор военкомата, где меня встретил политрук. На его вопрос, зачем я пришел, я ответил, что хочу на фронт. Узнав, сколько мне лет, он мне сказал: «Знаешь, парень, иди и продолжай учиться, войны для тебя еще хватит, а пока видишь, сколько народу, у нас есть, кого призывать». Примерно через месяц я опять отправился в военкомат. Послушав совет своего друга, я прибавил себе два года. Получил медицинскую карту и, пройдя медицинскую комиссию, был зачислен во 2-е Горьковское автомотоциклетное училище. Нас направили в Ильино, где после ужина объявили, что мы входим в состав 9-й роты третьего мотоциклетного батальона. На другой же день начались занятия. Мы изучали воинские уставы, учились ходить с песнями в составе роты. Винтовки из досок были изготовлены лично каждым. 7 августа 1941 года нас привели к присяге, впервые помыв в бане и выдав летнее воинское обмундирование. Вскоре нам вручили боевое оружие. Изучение мотоциклов мы начали с модели «АМ-600» с коляской и «ИЖ-9», а затем перешли к изучению только что принятых на вооружение мотоциклов «М-72». Проведя несколько занятий по теории, нас повезли на автодром на вождение. В то время велосипед был роскошью, доступной не каждому мальчишке, и многие не умели кататься. Поэтому их вначале научили ездить на велосипедах, а уж потом посадили на мотоцикл. Зима 1941 года выдалась очень суровой. В декабре морозы зачастую доходили до 42 — 45 градусов. Холодрыга была страшная. Температура в классах была ненамного выше, но если в поле на тактических занятиях и стрельбах мы могли согреваться пританцовывая, то в классе надо было сидеть, не двигаясь, слушая педагога. К тому же одеты мы были довольно легко: буденновский шлем, хлопчатое обмундирование, шинели, кирзовые сапоги с теплыми портянками, летнее нательное белье и варежки с одним пальцем. К этому времени дорога от железнодорожной станции, занесенная снежной пургой, сделалась непроезжей, что исключило в течение декабря подвоз продуктов питания. Поэтому весь месяц нам выдавали два сухаря, вместо положенных нам семисот грамм хлеба, и пять кусочков сахара в день, а завтрак, обед и ужин состояли из миски свекольного супа. И тем не менее мы не унывали, будучи уверенными, что это временные трудности. В конце ноября 1941 г., когда немцы подошли к Москве, весь состав 2-го Горьковского автомотоциклетного училища написал письмо Главнокомандующему Сталину с просьбой послать нас на фронт. Спустя всего два дня в адрес училища пришла от него ответная телеграмма, в которой он поблагодарил весь состав училища, однако указал, что мы еще понадобимся Родине позже, а пока требовал, чтобы мы учились и лучше готовились к грядущим боям. Из этой телеграммы мы поняли, что Москву не сдадут, а это было самым главным. И действительно, через несколько дней началось наше контрнаступление. В марте после восьмимесячного курса обучения на командиров мотоциклетных взводов училище направило на фронт около четырехсот человек. Нам же, курсантам 3-го мотоциклетного батальона, было приказано продолжить учебу, но уже по программе командиров автомобильных взводов. Курс обучения на автомобилистов мы закончили только в июне 1942 года, а в конце июля нас повезли на практику в Москву, на завод «Марз-3», откуда, пройдя стажировку, мы вернулись в училище и начали готовиться к выпускным экзаменам. В конце августа посреди ночи объявили боевую тревогу, и всех курсантов направили в санитарную часть училища на очередную медкомиссию. Отобранной сотне человек, среди которых был и я, зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о переименовании училища во 2-е Горьковское танковое училище. Не прошедшие медкомиссию выпускались автомобилистами. Мы, молодежь, кричим: «Ура!» А те кто постарше, кто воевал на Хал-хин-Голе и на финской, освобождал Западную Украину, Белоруссию, говорят: «Что вы радуетесь? Будете гореть в этих железных коробках». Мы уже были хорошо подготовлены по программе автомобилистов, и переход на изучение танка нам дался легко. В первых числах апреля 1943 года приехала Государственная комиссия принимать первый выпуск училища. Экзамены по огневой подготовке и материальной части считались основными, и если ты их сдавал на «хорошо», то присваивали младшего лейтенанта, а если на «отлично», то лейтенанта. Материальную часть я сдал на «отлично». Предстоял экзамен по огневой подготовке. По программе полагалось стрелять с коротких остановок. «Отлично» ставили, если выстрел произведен меньше чем за восемь секунд, «хорошо» — за девять, «удовлетворительно» — за десять, ну, а если больше задержался — «неуд». Но я, наверное, первый в училище начал стрелять с ходу. Поначалу мы тренировались наводить орудие на примитивном тренажере — качалке, которую раскачивали сами курсанты. Потом нас выводили на полигон с оборудованным на колхозном поле огневым рубежом. Мишень для стрельбы из орудия таскали трактором на тросе длиной метров триста. А стреляли мы с 1200 — 1500 метров. Все боялись, как бы в трактор не попасть. Командиром батальона у нас был майор, фронтовик, без правой руки. Он нас учил: «Остановки надо делать короче, а лучше не останавливаться». Когда я первый раз сказал ребятам, что буду стрелять с ходу, командир роты предупредил, чтобы я не дурил, но я все же решил попробовать. Получилось! С первого выстрела поразил танк! Меня остановили. Командир роты, старший лейтенант Глазков, бежит: «Ну что, разгильдяй, я же тебе говорил! А если бы не попал?» Начал меня отчитывать. Подъезжает командир батальона: «Кто стрелял?» — «Да вот курсант Фадин, несерьезный». — «Что?! Да он молодец! Вот так, командир роты, учи стрелять, как он стрелял, с ходу!» И вот на экзамене мне разрешили стрелять с ходу, но экзаменатор, полковник, предупредил: «Имей в виду, если ты не попадешь всеми тремя снарядами, то ты не получишь и младшего лейтенанта, а получишь старшего сержанта». Сел в танк. Механик — опытный инструктор. Получив команду: «К бою!», я сразу сел за прицел. Только подошли к огневому рубежу, механик говорит: «Подожди, подожди, сейчас будет „дорожка“. А я поймал мишень, выстрел — кормы нет! Вторую цель, пехоту, тоже накрыл. Это был фурор! Вернулись на исходную, полковник подбегает, жмет руку, снимает и дарит мне свои часы. Но из курсантов никто не стал стрелять так, как я, — это же риск. 25 апреля 1943 года мне было присвоено звание лейтенанта, а в начале мая нас отправили в 3-й запасной танковый полк при заводе № 112. В мой экипаж вошли, кроме меня, командира: механик-водитель старший сержант Василий Дубо-вицкий, 1906 года рождения, бывший в 1936 году личным шофером М. И. Калинина (когда я его стал расспрашивать, как его сюда занесло, он ответил: «Лейтенант, там все в карточке записано» — и ничего не сказал), командир орудия младший сержант Голубенко, 1925 года рождения, и радист-пулеметчик младший сержант Вознюк Василий, одессит, 1919 года рождения. К концу мая 1943 года подготовка нашей маршевой роты подходила к концу. Примерно 30 мая мы получили на заводе новехонькие танки. Маршем прошли на них на наш полигон, где заранее для нас была установлена мишенная установка. Быстро развернулись в боевой порядок и осуществили атаку с ходу с боевой стрельбой. В районе сбора привели себя в порядок и, вытянувшись в походную колонну, пошли на погрузку для следования на фронт. На рассвете одной из ночей где-то в конце второй половины июня эшелон выгрузился на станции Марьино Курской области. Маршем прошли несколько километров до какой-то рощи, где влились в состав потрепанного в оборонительных боях 207-го батальона 22-й гвардейской танковой бригады 5-го гвардейского Сталинградского танкового корпуса. 14 июля около полудня, позавтракав и осмотрев боевые машины, мы получили команду построиться поротно. Здесь в наши ряды по списку, зачитываемому начальником штаба батальона, стали входить воины, уже имевшие боевой опыт, а прибывшие с эшелоном, ранее не участвовавшие в боях, выходили из строя и направлялись в резерв. В результате такой переформировки я из командиров танковых взводов стал командиром танка Т-34. А на следующий день, 12 июля, пошли в наступление. Взвились три красные ракеты. Пройдя несколько сот метров, мы увидели выдвигающиеся немецкие танки. Обе стороны открыли огонь. Через наши головы пронеслись ракеты «катюш», и немецкая оборона окуталась облаком пыли. Тут мы сошлись. Я не мог себе представить, что можно попасть в такую бестолковую, но при этом организованную с двух сторон мясорубку. Только бы не затеряться и не наскочить на один из соседних танков. После первых двух выстрелов появился азарт: поймать в прицел танк противника и уничтожить его. Но только во второй половине дня мне удалось поразить T-IV, который сразу же загорелся после моего попадания. А еще чуть позже я подловил на ходу бронетранспортер с флажком на правом крыле и влепил ему два осколочно-фугасных снаряда, от взрывов которых разлетелись огненные брызги. Здорово получилось! И опять движение в атаке вперед, стараясь не разорвать боевой линии нашей роты. К исходу 12 июля немцы начали организованный отход, и уже в сумерках мы овладели Чапаевым. К рассвету у нас в бригаде осталось восемнадцать из шестидесяти пяти танков. Помылись, перекусили хотя есть особо не хотелось, и опять в бой. Для меня наступление закончилось 16 июля, когда наш танк получил два попадания и загорелся. К этому времени в бригаде оставалось четыре или пять исправных танков. Мы шли кромкой поля подсолнухов. Представь себе — четвертый день наступления, почти без сна, вымотанные… Первый снаряд попал в опорный каток, выбив его, а следом залепили в двигатель. Мы выскочили и скрылись в подсолнухах. Возвращаясь к своим, я увидел метрах в трехстах четыре танка Т-34. Только хотели выйти к ним навстречу, механик меня хватает «Стой, лейтенант, стой! Видишь, кресты на них! Это же немцы на наших танках». — «Твою мать, точно Наверное, эти танки и подбили нас». Залегли. Подождали, пока они пройдут, и пошли дальше. Шагали часа полтора. Случайно наткнулись на начальника штаба батальона, он потом погиб под Киевом «Молодец лейтенант, я уже представил тебя к званию гвардейца»… А что ты думал?! Если в гвардейском корпусе, так сразу гвардеец?! Нет! После первого боя, если ты смог доказать, что можешь воевать, только тогда присваивали звание. Из шестидесяти двух выпускников училища пришедших вместе со мной в корпус, после четырех дней наступления осталось только семь, а к осени сорок четвертого года нас оставалось только двое. Мы попали в резерв батальона, где несколько дней хорошенько отдохнули и, главное, отъелись хотя в 1943 году в училище кормили более или менее нормально, однако накопившееся недоедание сорок первого — сорок второго годов давало о себе знать. Вижу, как в мой котелок повар наливает первое и накладывает второго столько, что в мирное время я никогда бы не съел, а глазам кажется, что пусть кладет побольше, все равно съем. А затем началась подготовка к Белгородско-Харьковской наступательной операции. Танк мне не дали, а назначили офицером связи штаба бригады. В этой должности я провоевал до 14 октября, когда мне было приказано принять танк погибшего гвардии лейтенанта Николая Алексеевича Полянского. Надо сказать, что я очень благодарен начальнику штаба бригады гвардии майору Михаилу Петровичу Вощинскому, который сделал из меня в течение двух месяцев офицера, умеющего работать с картой, овладевшего задачами роты, батальона и даже бригады. А этого не только командир танка, взвода, но и командир роты, не работавший в штабе, сделать не мог. Найдя танк, я подошел к экипажу. В это время механик-водитель Василий Семилетов копался в трансмиссионном отделении, остальные лежали рядом, и, как я заметил, все трое меня внимательно разглядывали. Все они были значительно старше меня, за исключением заряжающего Голубенко, который был членом моего первого экипажа и моим одногодком. Я понял сразу, что им не приглянулся. Ясно: или я сразу же стану командиром, или же не стану им в этом экипаже никогда, а это значит, что в первом настоящем бою экипаж вместе с танком может погибнуть, и скорее всего старики под всяким предлогом начнут симулировать и не участвовать в боях Выручила меня самоуверенность, которая выработалась за время работы в штабе, и я строго спросил: «Что это за танк? Почему экипаж лежит?» Поднялся младший по возрасту сержант Голубенко и доложил: «Товарищ лейтенант! Экипаж танка завершил ремонт и ожидает нового командира». — «Вольно, товарищи! Прошу всех подойти ко мне». Команда медленно, но была выполнена. Подошли ко мне небритые, неряшливо одетые и с цигарками в руках. Приложив руку к пилотке, я представился и сказал, что о погибшем командире много слыхал хорошего, а вот экипаж что-то на него не похож. Потом, подойдя к лобовой части танка и остановившись справа в метре от него, я внезапно подал команду: «Становись!» Все встали, но цигарки не бросили. Дал команду: «Прекратить курение!» Бросили нехотя. Выйдя на середину из строя на один шаг от них, сказал, что мне неприятно идти в бой на таком неряшливом, грязном танке и с чужим экипажем. «Вижу, что и я вас не удовлетворил, но раз Родине надо, я буду ее защищать так, как меня учили, и так, как я могу». Смотрю, ухмылка у стариков сошла с лиц. Спрашиваю: «Машина исправна?» — «Да, — ответил механик-водитель, — вот только электромотор поворота башни не работает и нет в запасе ведомых траков: все три — рабочие». — «Будем воевать на этом. По машинам!» Команду выполнили более или менее. Поднявшись в танк, сказал, что едем в роту Аветисяна. Вынув карту и ориентируясь по ней, я повел танк в деревню Валки. По дороге, на окраине Новых Петривцев, попали под огонь артиллерии. Пришлось спрятать танк за каменную стену полуразвалившегося от бомбежки здания и дожидаться темноты. Когда танк был поставлен как следует и заглушён мотор, я объяснил экипажу, куда нам следует прибыть и цель моего маневра. Заряжающий Голубенко высказал: «Да ты здорово ориентируешься по карте, лейтенант!» — «Да и в тактике, видимо, разбираешься не хуже», — сказал радист Вознюк. Молчал только водитель Семилетов. Но я понял, что холодный прием уже позади, в меня поверили. Как только начало темнеть, мы двинулись и вскоре сопровождаемые артиллерийским и минометным огнем противника прибыли в роту. Практически в течение всей ночи мы, попарно сменяя друг друга, двумя лопатами рыли окоп, выбросив до 30 кубических метров грунта, и, поставив туда танк, тщательно замаскировали его. Наша подготовка к штурму Киева, в котором должна была принять участие наша бригада, началась с вызова всех командиров танков, взводов и рот 2 ноября 1943 года в землянку командира батальона. Было достаточно темно, моросил мелкий дождь. Нас было тринадцать солдат и три командира самоходных орудий. Начальник политотдела бригады подполковник Молоканов очень коротко поставил задачу командиру батальона. Из его слов я понял, что начало штурма — завтра в 8 часов. В эту ночь, за исключением дежурных наблюдателей, все крепко спали. В 6 часов 30 минут 3 ноября нас пригласили позавтракать. Получив завтрак, мы решили его съесть не в блиндаже, а на свежем воздухе. Здесь же, перед боем, метрах в двадцати пяти — тридцати и расположилась, испуская дым и пар, наша батальонная кухня. Как только мы расселись, противник открыл артиллерийский огонь. Я успел только крикнуть: «Ложись». Один из снарядов упал сзади нас, метрах в семи — десяти, но своими осколками никого не задел. Другой ударился метрах в десяти от нас и, не разорвавшись, кувыркаясь, смел на своем пути зазевавшегося солдата, оторвал колесо кухни, опрокинув ее навзничь вместе с поваром, раздававшим пищу, отвалил угол дома и успокоился в садах на противоположной стороне улицы. Выпустив еще два-три снаряда, противник успокоился. Нам было уже не до завтрака. Собрав свои небольшие пожитки, мы перебрались в танк в ожидании штурма. Нервы на пределе. Вскоре начался огневой налет, и я подал команду: «Заводи!», а увидев в воздухе три зеленых ракеты: «Вперед!» Впереди сплошной дым и вспышки от снарядов, изредка видны взрывы недолетов. Танк сильно дернулся — это мы прошли первую траншею. Постепенно успокаиваюсь. Неожиданно обнаружил справа и слева от танка бегущих, стреляющих на ходу пехотинцев. Идущие справа и слева танки ведут огонь с ходу. Опускаюсь к прицелу, не вижу ничего, кроме наваленных деревьев. Даю команду заряжающему: «Осколочным заряжай!» — «Есть осколочным», — четко ответил Голубенко. Делаю первый выстрел по наваленным бревнам, решив, что это первая траншея противника. Наблюдаю за своим разрывом, успокаиваюсь совсем, почувствовал себя как на полигоне, когда стреляешь по мишеням. Стреляю из пушки по бегущим в форме мышиного цвета фигуркам. Увлекаюсь огнем по мечущимся фигурам и даю команду: «Увеличить скорость». А вот и лес. Семилетов резко замедлил ход. «Не останавливайся!» — «Куда ехать?» — «Вперед, вперед!» Старый двигатель танка хрипит, пока мы давим одно за другим несколько деревьев. Справа танк Ванюши Абашина, моего командира взвода, тоже ломает дерево, но двигается вперед. Выглянув из люка, увидел небольшую просеку, идущую в глубь леса. Направляю танк по ней. Впереди слева слышны выстрелы танковых пушек и ответный тявкающий звук противотанковых пушек фашистов. Справа слышу только шум танковых моторов, но самих танков не вижу. А мой танк идет по просеке вперед. Думаю: не зевай, брат, открываю попеременно вдоль просеки огонь из пушки и пулемета. В лесу становится светлее, и вдруг — поляна. Заметив мечущихся по поляне гитлеровцев, даю выстрел. И тут же вижу, из-за холмиков на другом конце поляны ведется сильный пулеметный и автоматный огонь. Мелькнула между холмиками группа людей, и вдруг — вспышка — противотанковая пушка. Дал длинную очередь из пулемета и крикнул заряжающему: «Осколочным!» А затем почувствовал удар, и танк, как будто бы наскочив на серьезную преграду, на мгновение остановился и снова пошел вперед, резко сдавая в левую сторону. Снова, как на полигоне, отыскал группу снующих около оружия людей и дал по ним выстрел. Услышал крик Феди Вознюка: «Орудие и прислуга — в щепки!» Механик кричит: «Командир, у нас перебита правая гусеница!» — «С радистом выйти через десантный люк и восстановить гусеницу! Я вас прикрою огнем». А уже вышли на поляну еще несколько танков, а затем и стрелки. На ремонт гусеницы рабочим траком (ибо ведомых у нас не было) у нас ушло около часа. Кроме того, при вращении танка на левой гусенице его засосало в болотистую почву, а левее впереди, метрах в десяти, оказалось минное поле, поставленное фашистами на большом сухом участке поляны. Поэтому самовытаскивание танка пришлось осуществлять назад. На это ушло еще около двух часов. Догнать свой батальон удалось только с наступлением темноты, когда немцам удалось остановить наши танки перед вторым оборонительным рубежом. В течение ночи с 3 на 4 ноября мы осуществили дозаправку машин горючим и боеприпасами и немного отдохнули. На рассвете 4 ноября командир батальона собрал командиров на рекогносцировку. Из тринадцати человек, начавших наступление сутки назад, в строю осталось девять. По-прежнему с нами были три самоходные установки. Мы вышли к окопам стрелков, и Чумаченко показал: «Вот видите, впереди нас в трехстах метрах устроены сплошные лесные завалы из бревен?» — «Да, видим». — «Вот за этими завалами сидит противник и не дает подняться нашим стрелкам. Сейчас же выдвигайтесь на эту поляну, развернитесь в линию и атакуйте противника». Почему немцы не стреляли и не убили нас, стоявших в рост перед их обороной? Не знаю… Танки вышли на опушку, развернулись и пошли в атаку. Нам удалось разбросать бревна завалов и, преследуя их по просекам и лесной чащобе, еще засветло выйти на опушку леса к совхозу «Виноградарь». Здесь нас встретили контратакой до батальона немецких танков, в том числе «Тигры». Пришлось отступить в лес и организовать оборону. Немцы, подойдя к лесу, выдвинули вперед три средних танка, а главные силы построились в две колонны и двинулись в глубь леса. Уже темнело, но тут они решили ввязаться в так нелюбимый ими ночной бой. Мне было приказано своим танком перекрыть центральную просеку. Справа и чуть сзади меня должен был прикрывать танк Ванюши Абашина, слева меня прикрывала самоходная установка ИСУ-152. Разведка противника, пропущенная нами, углублялась в лес. Подходили главные силы. По шуму моторов было ясно: впереди шел тяжелый танк «Тигр». Приказываю механику-водителю Семилетову: «Вася, на малых оборотах чуть дай вперед, а то мне мешает впереди стоящее дерево бить по противнику в лоб». За двое суток боя мы сдружились, и экипаж понимал меня с полуслова. Улучшив позицию, я увидел противника. Не дожидаясь, когда механик-водитель окончательно установит танк, я дал первый выстрел подкалиберным по головному танку, который находился уже в пятидесяти метрах от меня. Мгновенная вспышка в лобовой части фашистского танка, и вдруг он загорелся, освещая всю колонну. Механик-водитель Семилетов кричит: «Командир, твою мать! Зачем выстрелил? Я еще люк не закрыл! Теперь от газов ничего не вижу». Но в этот период я обо всем забыл, кроме танков противника. Голубенко без моей команды уже докладывает: «Подкалиберным готово!» Вторым выстрелом я убил выходящий из-за первого горящего танка второй танк противника. Он также вспыхнул. В лесу стало светло, как днем. Слышу выстрелы танка Ванюши Абашина, глухой и долгий выстрел слева 152-мм самоходки. В прицел вижу уже несколько горящих танков. Кричу механику: «Вася, подойди ближе к горящим танкам, а то фрицы удерут». Подойдя почти вплотную к первому горящему танку из-за его правого борта, нахожу следующую живую цель «Артштурм». Выстрел — готова. Мы преследуем противника до совхоза «Виноградарь», где остановились привести себя в порядок. Как могли, подзаправились, готовясь к решающему штурму города. Утром 5 ноября в наше расположение приехали командир бригады гвардии полковник Кошелев и начальник политотдела подполковник Молоканов. Оставшиеся экипажи семи танков и трех самоходок выстроились перед машинами. Обратившись к нам, командиры поставили задачу овладеть городом, добавив, что первым экипажам, ворвавшимся в город, будет присвоено звание Героев Советского Союза. Минут через тридцать, построившись в боевую линию, мы пошли в атаку и быстро овладели южной окраиной Пуща-Водица, с ходу пересекли Святошино, а затем и шоссе Киев — Житомир. Дорогу преграждал противотанковый ров, вырытый еще в 1941 году, который необходимо было преодолеть, чтобы попасть в город. Спустившись в ров, танк застрял — мотор ревел на максимальных оборотах, из выхлопных труб вырывались полуметровые пучки огня, говорившие о его чрезвычайной изношенности, но выбраться не получалось. Чтобы увеличить тяговое усилие, кричу механику: «Преодолевай задним ходом!» И вот первая улица. И снова незадача! Рабочий трак, который мы поставили в лесу взамен разбитого ведомого, сейчас при выходе на мощеные улицы своим десятисантиметровым зубом поднимал корпус танка с правой стороны, исключая ведение огня. Остановились и, позаимствовав ведомый трак, приступили к ремонту. Батальон получил задачу двигаться к центру города. Головной танк достиг Т-образного перекрестка и вдруг, объятый пламенем, свернул вправо, врезавшись в один из угловых домов. Разведчики, находящиеся на нем, были сброшены. Лейтенант Абашин и я открыли огонь по удиравшей самоходной установке врага. Вторым снарядом я попал ей в кормовую часть, остановив ее движение. Небольшая заминка, подошедший быстрым шагом командир батальона назначает головным танк лейтенанта Абашина. По сигналу «Вперед!» мы двинулись дальше и вскоре вышли на Крещатик. Город взят. Вечером мы получили задачу выйти из города в направлении города Васильков. Однако, преодолевая небольшую речку, наш танк увяз и в силу изношенности двигателя уже не мог выбраться. Пришлось его вытаскивать тягачом и везти в ремонт. Ремонтные бригады, пытавшиеся восстановить мой танк, после безуспешных семидневных трудов объявили мне, что мой танк не подлежит ремонту в полевых условиях, добавив, что воевать на нем я смогу лишь в 1944 году. Вот так закончились для меня бои за Киев. За эти бои командование батальона представило меня и еще шестерых командиров к званию Героя Советского Союза. В период подготовки к дальнейшим боям мне разрешали самостоятельно формировать свой экипаж, поскольку со старым экипажем пришлось расстаться. Без ложной скромности скажу, что люди просились ко мне. Правда, из назначенного мне экипажа я никого, кроме механика-водителя, менять не стал. Радистом был молодой паренек Клещевой (имени его не помню), а башнером старшина эвенк, имя и фамилия которого также стерлись из памяти. Несколько опытных механиков батальона уговорили меня взять механиком-водителем Петра Тюрина. 27 декабря 1943 года бригада получила приказ наступать в направлении Чековичи — Гута-Добрынская — Каменный Брод — Андреев. Впервые мне было доверено идти в головном дозоре. Двигались к линии фронта ночью. Погода была морозная, грунт был твердым. Выпавший с утра снег несколько смягчал стук танковых гусениц. Двигатель нового танка тянул очень хорошо, мы двигались с высокой скоростью. Я нервничал, поскольку непонятно, где и как тебя встретит противник. Успокаивало то, что мы двигались полями, обходя населенные пункты, сокращая маршрут. Пройдя километров двадцать, мы вошли в какую-то деревушку. Остановились. Вскоре нас догнала колонна бригады. Отдых был очень короткий, после чего мы получили задачу двигаться вперед, но у меня — незадача. Мой механик-водитель Петр Тюрин заявил, что вести танк не может, поскольку не видит в темноте. Мы засуетились. Заменить его было некем. Экипаж был не взаимозаменяемым. Мог вести танк, кроме водителя, только я. Минут двадцать заставил нас Тюрин волноваться. Тут я почувствовал, что он лжет, если бы он на самом деле ослеп, он бы себя вел по-другому. Просто у парня сдали нервы — идти первым, не зная, что случится с тобой в следующую секунду, очень тяжело. Вскипев, я закричал на него: «Зачем же ты напросился в мой экипаж?» и добавил, обращаясь к замкомандира батальона Арсеньеву: «Товарищ гвардии старший лейтенант! На ближайшем привале замените мне Тюрина». И, повернувшись снова к механику-водителю, приказал в грубой форме: «А сейчас садись за рычаги и веди танк». Я дал команду «Вперед» и, напрягая зрение, стараясь в темноте через летящие снежинки разглядеть хоть что-нибудь, начал управлять им через ТПУ. Я часто отвлекался на ориентирование по карте, нагибаясь внутрь танка, который слабо, но освещался, и вскоре забыл про Петра, который вполне уверенно вел танк. С рассветом вдалеке показалось село Каменный Брод, а перед ним, метрах в пятистах от себя, я увидел темный предмет, который в предрассветных сумерках принял за танк. Дал по нему два раза бронебойными снарядом — вижу искры от попаданий и отлетающие в разные стороны черные куски. Понял, что перепутал, а подъехав, увидел большой валун. Вдруг из села на всех парах выскочили два немецких танка T-IV и удирают от нас вправо, в сторону города Черняхова. Я кричу: «Тюрин, догони, догони». А он струсил, остановился. До них уже полтора-два километра. Я выпустил пару снарядов — мимо. Черт с ними, надо брать село. Не доехав до крайних домов метров триста, встретил старичка, который показал мне проход в минном поле и сказал, что в селе немцев нет, но в соседнем стоит много немецких танков. Поблагодарив деда, вошел в село и двинулся по улице на его противоположную окраину. Дома стояли в одну линию вдоль дороги, а за ними, справа и слева, виднелись широкие поля. Меня догнали еще два наших танка, в том числе и танк командира взвода Ванюши Абашина. Выйдя на противоположную окраину, увидел в полутора километрах соседнее село, расположенное вдоль дороги. Не успел посмотреть на карту, чтобы определить его название, как вдруг заметил рядом с дальним селом, немного правее, курсирующие по полю немецкие средние танки T-IV, выкрашенные в белый цвет. Вслед за ними из-за домов начали выползать танки «Тигры» и «Пантеры», которые строились в боевую линию. Насчитал их семь штук. За ними также выстраивались во вторую линию танки T-IV, которых было около полутора десятков. Недолго думая, подал команду: «Бронебойным заряжай!» — «Бронебойным — готово». Стреляю по правофланговому «Тигру» — мимо! Что такое?! Смотрю в прицел — он у меня сбит на пять делений вправо. Вот почему от меня ушли те два танка при подходе к селу. Уточняю прицел, слышу, как по радио командиры нашей и второй роты развертывают танки в боевой порядок. Высунувшись из башни танка, увидел, как весь батальон развертывается в поле правее домов в боевой порядок, чтобы встретить в лоб танки противника. Это было безграмотное решение командира батальона, которое дорого нам стоило, но об этом я расскажу дальше. Не знаю, что меня дернуло, но я решил атаковать немцев. Один против двадцати немецких танков! Совсем голову потерял! Даю команду механику: «Вперед! К тому селу!» Вслед за мной шел и второй танк нашего взвода, которым командовал Ванюша Абашин. Слева от дороги увидел скат к реке. Стало быть, можно свернуть с дороги и незаметно подойти к противнику. И только успел об этом подумать, как крайний «Тигр» с расстояния один километр дал по мне выстрел. Он бы меня убил, но болванка зацепилась за рукоять оставленной с осени и вмерзшей в землю сохи, изменила траекторию полета, пролетела в нескольких сантиметрах от башни моего танка. Повезло! Если бы они по мне все саданули, от меня бы мокрого места не осталось, но почему-то они не стреляли. Я крикнул Тюрину: «Сверни влево и иди по лощине вдоль речки, к крайнему дому села!» За мной этот маневр повторил и Ванюша Абашин. Подъехав к крайнему дому, думая, что он закрыл меня от развертывающихся немецких танков, решил посмотреть из-за угла этой хаты, что делают немцы, и доложить обстановку командиру роты по радио. Только я подбежал, крадучись, к углу дома и хотел было высунуться, как снаряд, выпущенный из танка, стоявшего за стогом сена в полутора километрах от деревни, по-видимому, в целях обеспечения развертывания главных сил и поддержки их атаки, отвалил угол этой хаты и отбросил меня к моему танку. Поднялся с трудом, ибо ноги отяжелели и не хотели подчиняться, иду к своему танку, руки трясутся. А тут метрах в трехстах-четырехстах перед нами выполз из окопа тяжелый танк T-VI — «Тигр» желтого цвета. Мы стоим на открытом месте. Почему он не стрелял?! Не знаю… Я еще в танк не заскочил, кричу Ванюше: «Стреляй, р… й, стреляй!!! Стреляй по нему, твою мать!» А он стоит, смотрит. Видать, обалдел. Честно говоря, я был выше его по уровню подготовки, особенно после службы офицером связи при штабе. С трудом влез в свой танк и навел пушку на этот выползающий «Тигр». Однако, видимо, вследствие шока и большого волнения никак не мог определить точно расстояние до него. Принял решение отступить. Даю команду Тюрину развернуться и вернуться в Каменный Брод тем же путем, что и пришли. А немецкие танки, завершив развертывание, пошли в атаку на батальон, стреляют, наши танки горят. Я параллельно им, правее метров двести, иду со скоростью 50 — 60 км/ч. Обогнал их, заехал за крайнюю хату, резко развернулся и встал между домом и сараем, около которого стоял стог сена: «Сейчас я вас в борт пощелкаю». А танки обошли деревню справа и движутся мимо меня. Смотрю в прицел, мешает куча навоза. Продвинулся вперед, развернул башню и вижу идущий ко мне правым бортом крайний правофланговый вражеский «Тигр», готовый к выстрелу по одному из наших танков, стоявшему на его пути. Своего попадания я не видел, но «Тигр» дернулся и встал, а из него повалил дым. Ко мне подъехал танк командира 2-го взвода Кости Гроздева, ему надо было за другую хату и бить, а он ко мне жмется. Видимо, танк, который издалека прикрывал развертывание и стрелял по мне, когда я был у соседнего дома, врезал ему. Башню сорвало, и она отлетела на крышу соседнего дома. Костя выскочил… вернее, выскочила верхняя часть туловища, а нижняя в танке осталась. Руками по земле скребет, глаза хлопают. Ты понимаешь?! Я кричу механику: «Назад!» Только развернулись — удар! И танк закрутился и закатился аж на другую сторону улицы. Болванка, попав в правую бортовую передачу, оторвала большой бронированный кусок, оголивший шестерни передачи, но танку практически ущерба не принесла. Немецкие танки повернули левее и стали быстро сворачиваться для выхода из боя. Сожгли мы у них четыре танка, из них один «Тигр», но и сами потеряли восемь машин. В лоб встретили! Надо было спрятаться за хаты, пропустить их и жечь в борта. Мы бы их все там пожгли! А так роту потеряли! В основном, конечно, молодежь — только пришедшую на пополнение, без опыта. Главное, они выскочили. Уже позднее выяснилось, что эта группировка с нашим выходом в Каменный Брод попадала в окружение, отчего и шла ва-банк, чтобы прорвать наш боевой порядок. Быстро перегруппировавшись, бригада начала преследование. Темнело. Настроение отвратительное — столько людей потеряли, но сейчас главное — не дать им закрепиться и перейти к обороне. Часам к девяти темнота и моросивший мелкий дождь со снегом совсем ослепили меня. Движение замедлилось. Меня догнали другие танки, развернувшись в боевую линию, идем, озираясь друг на друга. Ночная мгла, атака в никуда, противника не видно. Начали стрелять осколочно-фугасными снарядами по ходу движения. Вскоре прошли большое село. Незаметно наступил рассвет, показалась грунтовая дорога. Слышу по радио открытым текстом: «Фадину занять свое место». Ускоряю ход и выхожу вперед в готовности действовать в качестве боевого дозора. За мной выдвигаются еще два танка. С рассветом на душе стало веселее, однако ненадолго. Сквозь дымку, высунувшись по грудь из танка, увидел очертания большого населенного пункта. Мне показалось, что это город Черняхов. И только успел это подумать, как по нам ударила тяжелая вражеская артиллерия. Развертывание и атака с ходу начались стремительно. Слева, в двухстах метрах от меня, развернулась батарея новых самоходных установок СУ-85 и открыла огонь с места. Еще левее разворачивается истребительно-противотанковая батарея нашей бригады. Мы тремя танками атакуем, ведя огонь по крайним хатам. Смотрю в прицел и вижу выдвигающуюся перпендикулярно нам в двух километрах колонну танков, входящую в город с другой стороны. А тут еще артиллерия бьет по ним и по нам откуда-то справа. Мелькнула мысль, как хорошо налажено взаимодействие по захвату этого населенного пункта. И тут заметил, как от крайнего дома в белом полушубке бежит навстречу нам человек, подбегает к командиру противотанковой батареи и бьет его в лицо. Оказалось, что в город уже вошла 21-я гвардейская танковая бригада, а мы, выходит, ведем огонь по своим. Быстро ориентируемся и поворачиваем на центр города. Слышу по радио открытым текстом: «Фадину и Абашину выйти к железнодорожному вокзалу». Поворачиваю правее и вижу двухэтажное каменное здание вокзала. Поворачиваю башню для выстрела вдоль улицы, и вдруг танк содрогается от мощного взрыва крупнокалиберного осколочного снаряда, попавшего в правую часть кормы. Танк продолжает двигаться, медленно сворачивая в правую сторону. Механик-водитель кричит: «Командир, добили нашу бортовую передачу». — «Можешь двигаться?» — «С трудом». Подъехали к крайнему от вокзала дому. Я выскочил из танка, чтобы посмотреть повреждения. Оставшуюся часть броневого листа, прикрывавшую шестерни бортовой передачи, как ножом срезало. Разбиты две шестерни, а другие имеют трещины. Не пойму до сих пор, как мы еще продолжали двигаться. В этот момент подъехал на своем танке командир батальона Д. А. Чумаченко, приказавший занять оборону и ждать ремонтников. Поставив танк в гуще яблоневого сада, примыкавшего к дому, мы вскоре дождались присланную командиром батальона ремонтную летучку. Поговорив немного с ремонтниками, я распорядился, чтобы командир орудия и стрелок-радист находились в танке и вели наблюдение, а сам решил сходить к зданию вокзала и понаблюдать из него за городом. Вдруг услышал крики, автоматные очереди и выстрел из моего танка. Повернулся и со всех ног бросился назад. Оказалось, что оставшиеся в тылу немцы атаковали танк. Ремонтники и экипаж заняли оборону, а заряжающий выстрелил осколочным снарядом практически в упор по атакующей пехоте. В итоге немцы потеряли около десяти человек, а оставшиеся тринадцать сдались в плен. Восстановление танка заняло около суток, а потом пришлось догонять ведущую бои днем и ночью свою бригаду. Не могу вспомнить сейчас, когда же мы спали. Все это делалось какими-то урывками, от одного до двух часов в сутки. Усталость провоцировала появление безразличия, что вело к потерям. Уже ночью вошли в город Сквиру. Все измотались до того, что никто и не заметил прихода Нового, 1944 года. Отдохнуть удалось часа три-четыре. Проснулись от ударов по башне палкой — работники походной кухни звали на завтрак. Во время завтрака нас вызвали к командиру батальона. Около батальонной автомашины с будкой собралось одиннадцать человек, из которых трое — командиры самоходных установок. В батальоне осталось восемь танков — это еще неплохо, плюс два отделения от взвода бригадной разведки. Выйдя из будки, командир батальона сначала представил нам нового командира роты лейтенанта-техника Карабуту, а затем поставил задачу пройти маршем до города Тараща, овладеть им и удержать до подхода главных сил бригады. Выдвинулись засветло. Мне с пятью разведчиками опять пришлось двигаться в голове колонны на километр-полтора впереди. Вскоре над нами зависла «рама». Значит, жди гостей. И точно! Появляются восемнадцать Ю-87. Развернувшись в боевую линию, держа интервалы между машинами сто — сто пятьдесят метров, мы на большой скорости шли вперед. Бомбежка была интенсивной, но безрезультатной — ни одна машина не пострадала. Впереди показалось небольшое село, откуда донеслись выстрелы полевых пушек и автоматные очереди. Мы были очень злы и с ходу открыли огонь, заставив небольшой гарнизон спасаться бегством. Мы продолжали двигаться в боевом порядке, как будто бы нам что-то подсказывало, что противник совсем недалеко и мы вот-вот его встретим. На смену отбомбившимся и ушедшим восемнадцати самолетам появились вдалеке еще две группы по восемнадцать самолетов, которые, сделав большой разворот, принялись нас бомбить. Это подтверждало мое предположение, что противник совсем близко. Вскоре перед нашим взором открылась большая деревня, через которую двигалась черная на фоне белого снега, сплошная, необозримой величины колонна противника. Голова этой колонны, в которой были автомашины, конные упряжки, уже вышла из села и стала наращивать скорость, чтобы уйти. Как выяснилось, это выдвигались тылы вновь подошедшей 88-й пехотной дивизии противника. Видя перед собой практически беззащитного противника, мы, стреляя с ходу, стали рассыпаться из боевого порядка по ширине колонны, чтобы не дать уйти и части из нее. Тут, на нашу беду, население деревни Березанка вышло из домов навстречу нам, молясь и призывая нас быстрее войти в деревню, мешая вести огонь по немцам. Пришлось вести огонь через их головы по убегающим в поле немцам, бросавшим снаряженные повозки и автомашины. Идя вдоль колонны, расстреливаю убегающих немцев из пулеметов. Вдруг увидел группу фрицев на окраине деревни, суетившихся возле каких-то повозок, распрягавших лошадей и отгонявших их в сторону. Даю выстрел осколочным в их гущу и вижу: снаряд раскидал их в сторону, и только тут заметил орудие, которое они пытались развернуть прямо на дороге. Высунувшись из башни, увидел еще три такие же группы, пытающиеся освободиться от лошадей, которые везли орудия. Мне удалось сделать три или четыре выстрела, и все снаряды легли в расположение этой артиллерийской батареи. Подскочив к первому орудию, я приказал Тюрину объехать его, сам же расстреливал из пулемета ее расчеты. Придя немного в себя от скоротечного боя, я высунулся из башни, осматривая поле боя. Оно было ужасно. Вдоль дороги стояли брошенные немецкие повозки и автомашины, разбитые и целые, груженные продовольствием и боеприпасами, лежали трупы убитых немцев и лошадей… Такое же количество лежащих на снегу трупов мне пришлось увидеть примерно через неделю в районе прорыва немецкой обороны у города Виноград, но это были уже наши пехотинцы… Пленных было порядка двухсот человек, и мы не знали, что с ними делать, так как на танках десантом шел только взвод разведки. Пришлось из них выделить для охраны и конвоирования несколько человек. Мы сосредоточились в деревне, поживившись трофеями. Тюрин и Клещевой принесли по большой свиной туше, положив их на трансмиссию: «Отдадим хозяевам домов, где будем останавливаться». А затем Тюрин подал мне новые кожаные офицерские сапоги, говоря, что в валенках все время нельзя ходить, а таких сапог, дескать, лейтенанту все равно не выдадут. Да, сапоги оказались мне по размеру, и я до сих пор помню их прочность, непромокаемость. Вскоре ко мне подошел командир роты старший лейтенант Володя Карабута, поставил задачу двигаться вперед к городу Тараща, который был где-то в десяти километрах западнее деревни Березанка. Подмороженная грунтовая дорога позволяла идти на высокой скорости. Пройдя несколько километров, мы подошли к селу Лесовичи. Немцев там не оказалось. До города оставалось всего около трех километров, которые мы легко преодолели. В сумерках на большой скорости, наблюдая в прицел пушки, врываюсь на улицу. Жителей никого не видно. Это плохой признак — значит, где-то засада. Впереди вижу перекресток, но в этот момент из одного дома выбегает женщина и машет рукой. Останавливаю танк, высовываюсь из люка и кричу ей, но за ревом двигателя ее ответа не слышу. Вылезаю из танка и спрашиваю: «В чем дело?» Она кричит, что впереди, метрах в трехстах, на перекрестке, стоят немецкие танки. Благодарю ее и направляюсь к своему танку. В этот момент выскочивший из следующего за мной танка командир роты Владимир Карабута, узнав от меня о противнике, сказал: «Фа-дин, ты уже Герой Советского Союза, поэтому первым пойду я» — и начал объезжать мой танк. Вскочив в танк, кричу Петру Тюрину: «Иди за ним, как только его подобьют, сразу из-за него выскакивай и — вперед!» Тюрин за ним. Так оно и случилось. Пройдя метров сто, танк Карабуты получает снаряд в лоб и загорается. Я обхожу его и, стреляя в никуда, вырываюсь вперед. Только тут увидел впереди, метрах в ста, тяжелую самоходную установку «Фердинанд», которая, упираясь кормой в небольшое каменное строение, контролировала перекресток. Увидев «Фердинанда» и ударив ему в лоб бронебойным снарядом, даю команду Тюрину таранить его. Тюрин приблизился, ударил «Фердинанда» и начал его давить. Экипаж попытался выскочить, но попал под автоматный огонь заряжающего. Четверо остались лежать убитыми на крыше корпуса, однако одному немцу удалось убежать. Успокаиваю Тюрина и даю команду сдать назад. Вижу, остальные танки и САУ движутся по улице, ведя огонь. Успокаиваюсь, сажаю разведчиков на танк и выдвигаюсь на улицу, ведущую к центру города. Стрельба прекратилась, и наступила какая-то зловещая тишина. Командир роты со своим экипажем погиб (как потом выяснилось, он остался жив), и ждать команды «вперед» не от кого, кто-то должен показать пример. А коль я шел первым и так легко расправился с «Фердинандом», то мне и сам бог велел идти дальше. Разворачиваюсь на перекрестке налево и двигаюсь по улице, которая спускается к реке. Подошел к мосту. Только подумал: «Не обвалился бы», — как с другой стороны реки из-за поворота улицы показалась большегрузная автомашина с большим кузовом. В темноте немцы не заметили остановившийся на противоположном берегу у основания моста наш танк и, выехав на мост с ходу, уперлись бампером в лоб танка. Шофер быстро сообразил и выпрыгнул из кабины прямо под мост. Мне оставалось только нажать на спуск пушки, и осколочно-фугасный снаряд, пробив кабину, взорвался внутри кузова, набитого немцами. Фейерверк! Останки людей падают на лед, на мост. Я говорю: «Петя, вперед». Передок и мотор сбросили с моста и, по трупам проехав через мост, поднялись по улице. Разведчики соскочили с танка у моста, видимо, отправившись мародерничать — собирать часы, пистолеты. Тогда часов-то не было. Только у командира танка были танковые часы с большим циферблатом. Медленно двигаемся вперед, повернули и, дав выстрел вдоль улицы, устремились на полном ходу к центру города. Подошли к Т-образному перекрестку. Перекладину этой «Т» образовывал дом, к стене которого, в тень, я прижал танк. Немцев не видно. Своих танков тоже. Заглушили мотор, притаились, наблюдаем. Идти вперед ночью по хорошо освещенным луной улицам без разведки и десанта на танке страшновато, но и стоять без дела тоже неудобно. Кругом зловещая тишина. И вдруг слышу: заработали двигатели нескольких танков, и мгновенно мимо меня по улице на большой скорости прошли три наших танка. Тут же в той стороне, куда они прошли, послышались взрывы и орудийные выстрелы. Вспыхнул бой и на восточной окраине города, где оставались основные силы бригады. Я жду. В той стороне, куда проскочили три наших танка, бой постепенно замирает — видимо, их сожгли. Минут через пятнадцать-двадцать я услышал, как оттуда идет немецкий танк. Решил подпустить его вплотную и уничтожить метров со ста. И тут меня осенила дикая мысль. Надо его уничтожить так, чтобы было красиво, чтобы потом мелом на нем написать: «Подбил лейтенант Фадин». Во дурь какая! Для этого его надо впустить на перекресток, т. е. на пятнадцать-двадцать метров от себя, и врезать ему бронебойный снаряд в борт, когда он будет поворачивать налево (я почему-то был убежден, что он повернет на левую улицу). И вот держу вражеский танк на прицеле. Танк-то небольшой: T-III или T-IV. Он вышел на перекресток, развернулся налево, я доворачиваю башню направо… а она не поворачивается. Вражеский танк рванул вдоль улицы. Кричу Тюрину: «Заводи и выходи на эту улицу, расстреляем его вдогонку!» Но танк сразу не завелся. Упустили! Я выскочил из башни на корму. К задней части башни танка был приторочен брезент. Разведчики, сидевшие на корме, вытянули его края, чтобы подстелить на холодную броню. Выпущенный край брезента попал под зубцы поворотного механизма башни, заклинив ее. Он не мог туда попасть, просто не мог!!! Я до сих пор не могу пережить, что упустил этот танк! Я после войны рассказывал этот эпизод матери. Говорю: «Не мог брезент под башню попасть». На что она ответила: «Бог тебя сколько раз спасал? — 4 раза. Бог ведь один. Видимо, там честные люди сидели. Вот он тебе и подсунул брезент под башню». Вытащив брезент и запрыгнув в танк, приказываю Тюрину выйти на улицу, по которой ушел танк, в надежде догнать его снарядом. В это время слышу по радио: «Фадину, Фадину, срочно вернуться назад». Разворачиваю свой танк в обратную сторону и двигаюсь к мосту. Бой явно затихал. Немцы, понеся потери, начали вывод своих подразделений. Вот так в ночь с 4 на 5 января мы освободили город Тараща. В течение первой половины дня 5 января мы приводили себя в порядок, немного поспали. А в 14 часов 5 января 1944 года начали выдвижение через весь город на запад, в направлении города Лысая Гора. Как и прежде, мне посадили четырех разведчиков — и вперед, в голове колонны. Входим в пригород Лысой Горы. Справа вижу в темноте украинские белые хаты, а впереди темнеет лесок. Командую Тюрину увеличить скорость. Проскакивая по улицам Лысой Горы, получаю три или четыре снаряда из полуавтоматической пушки себе в левый борт. Танк сполз вправо в какую-то яму, так что стрелять из него можно только в воздух. Останавливаемся. Открываю люк, вылезаю из танка и вижу, что моя левая бортовая передача разбита и танк не только двигаться, но и повернуться, чтобы удобнее было стрелять, не может. Подъехавший командир батальона приказал ждать ремонтников, оставив для охраны стрелковое отделение во главе с командиром взвода. Выставив охранение, мы взяли свиную тушу, которую захватили в разгромленном обозе, и с тех пор возили на танке, подняли хозяина дома деда Ивана с хозяйкой и попросили пожарить нам свинины. Хорошо поужинали. Но нам было не до сна. Стали готовиться к защите подбитого танка. Для этого сняли спаренный с пушкой пулемет и пулемет радиста, приготовили гранаты, автомат. К нам присоединились семь стрелков с их командиром. Так что сил для отражения наступления пехоты противника было достаточно. С рассветом, заняв круговую оборону, я ждал попытки фашистов захватить наш танк. Где-то часов в девять утра прибежали четверо местных и сообщили, что к нам идут немцы группой человек до двадцати, а может, и больше. Отправив местных, чтобы не нести лишних потерь, мы залегли и приготовились к бою. Буквально через три-четыре минуты немцы в белых халатах с автоматами неорганизованной группой, чуть ли не толпой, показались из-за домов, направляясь в нашу сторону. По моей команде мы открыли шквальный огонь по ним и убили, по-видимому, человек десять. Они залегли, а затем уволокли своих убитых и больше нас не беспокоили. Часам к 14 подошли главные силы бригады, которые разгромили противостоящих нам немцев, оставили ремонтную летучку и, забрав мою пехоту, двинулись в сторону города Медвин за нашим батальоном. С 6 по 9 января 1944 года ремонтные бригады восстанавливали мой танк, приводя его в боевое состояние. Мы же коротали свободное время в разговорах с местными красавицами, жившими по соседству. Вечерами собирались вместе, рассказывали о своем детстве или же играли в карты. Утром 9 января к нам приехал командир батальона Дмитрий Чумаченко, который, похвалив меня за мои действия в городе Тараща, приказал по завершении работы принять командование полуротой танков, прибывших, как и мой, из ремонта, и повести их освобождать деревушку в нескольких километрах от города Виноград, что мы и сделали. Где-то 17 января нам было приказано передать несколько сохранившихся танков в 20-ю гвардейскую танковую бригаду нашего корпуса и выйти в резерв корпуса для пополнения ее прибывающими экипажами танков из глубины тыла. Доукомплектовывались вблизи города Медвин всего несколько дней. Впервые офицеры бригады собрались вместе после доукомплектования, которое было в ноябре. Многих ребят я недосчитался. В первую очередь, конечно, погибали экипажи, прибывающие в составе маршевых рот, получившие слабую подготовку при сколачивании в глубоком тылу. Наибольшие потери бригада несла в первых боях. Выдержавшие первые бои быстро осваивались и затем составляли костяк подразделений. В период доукомплектования я был назначен командиром танка командира батальона. В экипаже были очень опытные танкисты, провоевавшие не менее года, а то и более: механик-водитель гвардии старшина Петр Дорошенко, награжденный орденами Отечественной войны I и II степени и орденом Красной Звезды, командир орудия гвардии сержант Фетисов, награжденный двумя медалями «За отвагу», и радист-пулеметчик гвардии сержант Елсуков, награжденный орденом Отечественной войны II степени и орденом Красной Звезды. Кроме того, все они были награждены медалью «За оборону Сталинграда». Даже к 1944 году, когда награждать стали чаще, это были очень высокие награды, и такого экипажа в бригаде больше не было. Экипаж жил отдельно и не якшался с другими тридцатью экипажами, и когда после объявления приказа я прибыл к ним в дом, где они поселились, то прием был настороженным. Понятно, что принять верховенство над собой самого молодого лейтенанта бригады, выросшего буквально за три-четыре месяца боев, им было трудно, тем более что Петр Дорошенко и Елсуков были значительно старше меня. Я тоже понимал, что мне еще надо доказать свое право командовать этими людьми. Уже 24 января бригада была введена в прорыв, проделанный 5-м механизированным корпусом в направлении городка Виноград. Ввод в бой осуществлялся на рассвете практически перекатом через только что атаковавших противника стрелков 5-го механизированного корпуса. Все поле перед немецкой обороной было усеяно трупами наших солдат. Как же так?! Это же не сорок первый — сорок второй годы, когда не хватало снарядов и артиллерии, чтобы подавить огневые точки противника! Вместо стремительной атаки мы ползли по пашне, объезжая или оставляя трупы наших солдат между правой и левой гусеничными лентами, чтобы их не задавить. Пройдя первую линию стрелковых цепей, резко, без команды увеличили скорость атаки и быстро овладели городком Виноград. Где-то утром 26 января командир батальона получил приказ направить свой танк вместе с экипажем в распоряжение командира бригады гвардии полковника Жилина Федора Андреевича, потерявшего танк в январских боях. Так в последних числах января 1944 года я стал командиром танка командира 22-й танковой бригады. Воевать весной сорок четвертого на Украине было сплошное мучение. Ранняя оттепель, моросящий сырой снег превратили дороги в болота. Подвоз боеприпасов, горючего и продовольствия осуществлялся на лошадях, поскольку машины все застряли. Танки еще как-то двигались, а мотострелковый батальон отставал. Пришлось просить население — женщин и подростков, которые от села к селу несли на своих плечах по одному снаряду или вдвоем тащили ящик с патронами, увязая чуть ли не по колено в грязи. В конце января мы, окружая Корсунь-Шевченковскую группировку, сами попали в окружение, из которого едва вырвались, утопив восемь танков в реке Горный Тикич. Потом отражали атаки пытавшихся вырваться фашистов. Короче, к 18 февраля, когда нам приказали сосредоточиться в районе деревни Дашуковка, в бригаде остался один танк командира бригады — мой танк — и мотострелковый батальон автоматчиков. Правда, от батальона осталось шестьдесят-восемьдесят человек и два орудия 76-мм пушек, да и он отстал, увязнув по дороге в грязи. Управление бригады сосредоточилось в деревушке недалеко от Дашуковки, мотострелки должны были подойти примерно через пять-шесть часов. Противник только что выбил наши части из Дашуковки, таким образом практически прорвав кольцо окружения. Мы с комбригом и начальником политотдела подъехали к глубокому оврагу, который нас отделял от Дашуковки и до которой оставалось примерно километр. Деревня стояла на пригорке, вытянувшись с севера на юг, образуя улицу длиною примерно полтора-два километра. С трех сторон она была окружена оврагами, и только северная, дальняя от нас окраина имела пологий спуск к грунтовой дороге, шедшей из Лысянки. В районе деревни шел вялый бой. Видно, обе стороны выдохлись, резервов нет. Изредка шестиствольный миномет противника где-то с северной окраины Дашуковки разбрасывал мины по нашей пехоте. Мы вернулись в деревню, расположившуюся перед оврагом. Поставив танк у выбранной комбригом хаты, я вошел в нее, чтобы согреться и посушить промокшие сапоги. Войдя в хату, я услышал разговор по радио между командиром бригады и командиром корпуса, Героем Советского Союза генералом Алексеевым: «Жилин, закрыть брешь». — «Да у меня один танк». — «Вот этим танком и закрой». После разговора он повернулся ко мне: «Ты слыхал, сынок?» Задача была ясна. Поддержать пехоту 242-го стрелкового полка, оставившую Дашуковку тридцать минут назад и тем самым открывшую трехкилометровую брешь. Овладеть Дашуковкой, выйти на ее северную окраину и до подхода резервов корпуса исключить подход и прорыв противника к окруженным по единственной грунтовой дороге, проходящей в 500 — 600 метрах севернее Дашуковки. Я быстро выскочил из хаты. Мой экипаж спокойно жевал хлеб с тушенкой. Хозяйка хаты вынесла вслед за мной кринку молока и предложила выпить. А мне белый свет был не мил. Я ведь не знаю, что там, в Дашуковке, какой противник и как его выбивать. Крикнул экипажу: «К бою!» Экипаж вначале ошалело взглянул на меня в недоумении, отпустив пару шуток по поводу моей прыти, но, видя, что я не шучу, бросил еду, и все метнулись к танку. Я приказал сбросить брезент, чтобы не случилось казуса, как это было в Тараще, выбросить все изнутри танка, что не нужно было для боя, и догрузить боеприпасов. Таким образом, я шел в бой с двумя боекомплектами снарядов, сто пятьдесят штук вместо штатных семидесяти семи. Минут за тридцать танк подготовили к бою. Провожать нас вышло все начальство. Помахал всем рукой и, встав на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал команду: «Вперед!» Впервые, как себя помню, не было тяжело на душе, как это всегда бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова начальника политотдела Молоканова Николая Васильевича, сказанные на прощание: «Надо, Саша!» — подействовали ободряюще. Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медленно спускаться по его склону. Выход был только один — преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, однако подняться на противоположную сторону нам не удалось. Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк на большой скорости скатился обратно вниз. Мы сделали несколько попыток подняться, и всякий раз танк срывался вниз. Начинавшаяся с наступлением темноты гололедица все больше затрудняла наш подъем. Выбившись из сил, я вспомнил, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы «зипе», которые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту. Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое — я, заряжающий и радист-пулеметчик, — уцепившись за выступ лобового листа брони, начали толкать танк вверх. Мы уже настолько вымотались, что не отдавали отчета, что наше усилие для двадцативосьмитонной машины — тьфу! А если бы танк, как и раньше покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Однако наша злость, воля, умение механика-водителя и прикрепленные шипы сделали свое дело. Танк, натуженно ревя, медленно, но полз вверх. Казалось, что вот-вот он встанет, мы же изо всех сил толкали его, старались помочь двигателю. Поднявшись кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах. Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулеметный огонь. Оглянувшись по сторонам, дал команду экипажу: «В танк!» и распорядился дать танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сразу впал в забытье. Видимо, то же самое произошло и с экипажем. Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Спрашиваю, кто. Мне ответил командир 242-го стрелкового полка. Открыл люк, представился. Он сказал, что я молодец, что преодолел такой глубокий овраг: «Смотри, вон двигающиеся огоньки. Это идут немецкие автомашины. Думаю, что несколько подразделений противника уже прошли по дороге. На этом участке собраны остатки моего полка — примерно рота. Вам необходимо, используя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнем закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка». Впереди, метрах в двухстах, виднелись мигающие папиросные огоньки — пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: «К бою!» Заряжающему показал растопыренную ладонь — «Осколочным!» Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооруженных винтовками. Только некоторые были вооружены автоматами. Видать, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взглядом оценив их состав, в цепи, растянутой метров на триста-четыреста, я увидел около пятидесяти человек. Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: «Мужики, мы сейчас выбьем противника из деревни и выйдем на ее противоположную окраину, где и займем оборону. Поэтому лопатки в период боя не теряйте. А сейчас вы короткими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на двадцать — двадцать пять и с ходу ведите огонь по противнику. Не бойтесь моих выстрелов, ибо я стреляю выше ваших голов». Один из них крикнул мне: «Когда это танки шли сзади пехоты?» Я ответил, что вопрос поставлен правильно, но сегодня надо действовать так. «Я буду уничтожать огневые точки противника, а как подойдем метров на двести к деревне, я выйду вперед, а вы броском за мной. Сейчас посмотрите и по моей команде — вперед!» Взревел мотор — немцы выпустили несколько ракет, и сразу же заработали семь пулеметных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои снаряды в течение полутора-двух минут подавили сразу три или четыре точки. Высунувшись из танка, даю команду: «Вперед!» Увидев мою отличную стрельбу, пехота поднялась вначале неуверенно, но в атаку пошла. Противник снова открыл огонь из четырех или пяти точек. Я же расстрелял еще три из них, а потом дал команду механику продвинуться вперед еще на двадцать пять — тридцать метров, выстрелив при этом по окраине деревни двумя снарядами, затем, медленно двигаясь, уничтожил еще одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота короткими перебежками продвигается вперед. Противник ведет только ружейный огонь. Видимо, немцы, овладев деревней, оставили в ней небольшой заслон силой до одного взвода, не имея даже ни одного противотанкового орудия, бросив основные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая минута — пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулеметными точками противника, и продолжала делать перебежки, ведя огонь с ходу и лежа. Но нельзя терять этот благоприятный момент. Поэтому высовываюсь из танка и кричу: «Молодцы, ребята, а теперь в атаку!» Обогнав цепь и ведя огонь с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки вдоль улицы по убегающим немцам и длинную пулеметную очередь. Заметил, как какое-то сооружение пытается вывернуться из-за дома на улицу. Не размышляя, крикнул Петру: «Дави!» Механик рванул танк вперед, ударив правым бортом это большое чудовище, которое впоследствии оказалось шестиствольным минометом. Продолжаем движение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежал вдоль улицы, боясь темени и неизвестности оврагов, получали свою пулю. Вскоре, выйдя на северную окраину, стал выбирать удобную позицию для обороны. Метрах в двухстах от основного массива домов стояла отдельная хата. К ней я и подвел свой танк, поставив его левым бортом к стене дома. Впереди, метрах в восьмистах, по дороге идут одинокие автомашины. Задача выполнена — дорога под прицелом. К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону, потому что противник мог обойти нас по оврагам и окопаться. Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся возле моего танка, ища в нем защиту. Видя это, рекомендую всем рассредоточиться, выбрать каждому удобную позицию и быть готовыми к отражению контратаки противника с наступлением рассвета. Через несколько минут из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света — колонна автомашин с пехотой, идущая с зажженными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение только с включенными фарами). Определяю по прицелу скорость движения — около 40 км/ч — и жду, когда они выйдут перед фронтом нашей обороны. Не ожидал я такого подарка от фашистов и, определив дальность, взял поправку на первую автомашину. В одно мгновение мой снаряд превращает ее кузов в огненный шар. Перевожу прицел на последнюю автомашину (она оказалась одиннадцатой), которая после моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части. И тут на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым бронетранспортер рванул в обход первой горевшей автомашины и сразу же сел днищем в грязь. Остальные автомашины пытались съехать с дороги направо и налево и тут же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул бронетранспортер. Мне механик говорит: «Лейтенант, не расстреливай все машины, трофеев надо набрать». — «Ладно». Местность осветилась, как днем. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры фашистов, по которым я выпустил еще несколько осколочных снарядов и короткими очередями полностью разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтярев-ского пулемета. Постепенно ночь стала уступать рассвету. Стоял туман, да еще сыпал хотя и редкий, но сырой снег. Враг не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя. Пехотинцы мои иззябли и грелись, как могли. Часть из них ушла погреться в крайние хаты. Экипаж не дремал. Опытные вояки, они понимали, что скоро немец полезет нас выбивать. И точно. Вскоре к танку подошел молодой солдат и крикнул мне: «Товарищ лейтенант, танки противника!» Я сделал попытку открыть люк, чтобы осмотреться, но не успел поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, крошечный осколок отколовшейся брони поцарапал мне шею. Закрыв люк, я стал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне солдатом. Справа, в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка T-IV: «Ну вот, начинается… » Даю команду пехоте и своему экипажу: «К бою!» Приказал зарядить осколочным, ибо танки были далеко, и требовалась пристрелка. Снаряд разорвался в пяти — десяти метрах от переднего танка. Танк остановился — второй снаряд я влепил ему в борт. Второй танк попытался уйти, но со второго выстрела встал, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле. Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и едва не был за это наказан — пуля стукнула по ребру люка, когда я пытался его открыть, чтобы осмотреться. Солдатик, который указал мне на танки, подошел и крикнул, что слева за оврагом какие-то немецкие офицеры рассматривают наши позиции в бинокли. Сказав это, он повернулся, чтобы отойти от танка, вдруг покачнулся и упал навзничь. Взглянув в триплекс, я увидел, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, чтобы его убрали, я приказал механику: «Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности вернуться на место». На малом ходу танк задом выполз из-за хаты. Я развернул башню и в прицел увидел четыре фигуры, лежащие на снегу сразу за оврагом, метрах в четырехстах от меня. Видимо, группа офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, проводила рекогносцировку местности и моей позиции. Крикнул: «Фетисов, снаряд на осколочный!» Фетисов отвернул колпачок, доложил: «Осколочным готово!» Я прицелился, и снаряд разорвался точно в середине этой группы. Я сразу увидел не менее полусотни фигурок в белых халатах, бросившихся со всех сторон спасать раненых. Вот здесь я и отыгрался за паренька-солдата, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов. Таким образом, «успокоив» немцев, мы вернулись на свое место (правую сторону дома) и стали ждать дальнейших действий со стороны противника. Радио не отвечало на наши позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов. Из них — один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, кроме того, по одному неполному пулеметному диску у меня и Епсукова. И вдруг из-за рощицы, что находилась левее нашей позиции, через дорогу выскочил самолет (на фронте мы его называли «капрони», итальянского производства, который хорошо пикировал). Развернулся и на высоте пятидесяти — семидесяти метров полетел вдоль оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я уничтожил группу немецких офицеров. Механик снова вывел машину из-за дома, и я стал наблюдать за самолетом. Развернувшись, самолет опять полетел вдоль оврага в нашу сторону. Немцы выпустили зеленые ракеты, он им также ответил зеленой ракетой. Еще раз развернулся, сбросил большой ящик и полетел дальше. Надо сказать, что вдоль противоположного края оврага, за небольшим кустарником, видимо, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а вдоль нее телеграфная линия. Самолет курсировал вдоль этой линии и, зная примерно расстояние между столбами, я рассчитал его скорость. Она была небольшой, порядка 50 — 60 км/ч. Когда самолет сбросил груз и пролетел мимо нас, я решил, что, если он развернется, я попытаюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолет разворачивается, я беру упреждение — и выстрел. Снаряд угодил ему прямо в мотор, и самолет переломился. Что тут было! Откуда только взялось столько немцев! Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур противника, которые бросились к остаткам самолета. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев. Поставив танк на свое место, справа от дома, я не мог успокоиться. Все, что угодно, но сбить самолет! Радио по-прежнему молчало, у меня боеприпасов на две цели и патронов на отражение одной атаки взвода автоматчиков противника. Время шло. На нашем участке — мертвая тишина, которая предвещала развязку. Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: «Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел „Фердинанд“. Я даю Петру команду: „Подай немного задом в объезд хаты, как раньше“. Выехав из-за дома, я увидел «Фердинанд» с пушкой, нацеленной на меня, но, видимо, он не успел взять меня в прицел, а я быстро спрятался за дом. Однако путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие минуты они пойдут на прорыв. Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии триста — четыреста метров. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре — пять пулеметных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжелого танка: «Тигра» или «Пантеры». Значит, вот чем определилась их решительность! У них появился тяжелый танк. Кричу оставшимся трем — четырем пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся. Решение сложилось мгновенно: подпустить «Тигр» на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: «Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем „Тигр“ поближе, выскакиваем из-за дома и на счет „четыре“, не дожидаясь моей команды, сдавай назад». Дали с радистом по две короткие очереди из пулеметов, уложив несколько атакующих фигур. Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику: «Вперед!» и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти, «Тигр» с десантом, только что тронувшегося вперед после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Петр резко дернул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. «Тигр» медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили. Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с «Фердинандом» уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон. Петр также, как это делал и раньше, в этом бою по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свел меня с глазу на глаз с «Фердинандом», который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив ее люк. Я крикнул: «Выпрыгиваем!» и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и практически с третьим выстрелом «Фердинанда», подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастерку, подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придется выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулеметчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня. Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: «Лейтенант, помоги!» Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнем вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понес на себе. На его фуфайке проступали все увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди перед домами пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я ее перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2 — 3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через нее, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то двадцать — тридцать метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело, и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой. Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: «Спасибо, сынок» и ввел в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко — к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова — к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулеметчика сержанта Елсукова — также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году. Оказав первую врачебную помощь Петру Дорошенко, медики взялись за меня. Пинцетом медсестра подцепила небольшой осколок, который наполовину вошел в область шеи. Затем попросила меня встать, но я не смог. Резкая боль в правом колене заставила меня сесть. Стали снимать сапог, но он не поддавался из-за резкой боли в ноге. Командир бригады Федор Андреевич Жилин одернул их: «Что стоите, режьте голенище сапога». А на мне те самые трофейные сапоги, что Петр Тюрин достал мне в разгромленном обозе. Я взмолился, чтобы не портили такие чудные сапоги. «Режьте, — приказал он, — а тебе, сынок, дарю свои хромовые, которые мне пошили и привезли сегодня утром». Сказав это, он поставил около моего стула отличные хромовые сапоги. Разрезав сапог и правую брючину и открыв колено, я увидел, что оно распухло и увеличилось раза в полтора. Видно, несколько осколков попало в колено. Я все никак не могу успокоиться — меня всего трясет. Командир приказал дать мне водки. Я полстакана выпил, как воду, и вскоре уснул. К вечеру нас с Петром отправили в тыл. Его отвезли в госпиталь для тяжелораненых, а я, пройдя через ряд прифронтовых госпиталей, оказался в городе Тараща в госпитале для легкораненых. Госпиталь был развернут на скорую руку, был плохо оборудован и грязен. Раненые лежали в приемном отделении на грязном полу, и никто о них не заботился. Я сразу же решил оттуда выбираться. Добыв палку, доковылял до дома одной из девушек, жившей в пригороде Лысая Гора, у которой мы собирались в январе, когда мой танк был подбит. Приняли меня очень хорошо, а компрессы из домашнего самогона поставили меня на ноги в течение недели. Долечивался я уже дома, в Арзамасе, получив отпуск у командира бригады. В апреле я вернулся в бригаду, штаб которой располагался в деревне Бокша, на границе с Румынией. Однако командовал ею уже не Жилин, а подполковник Павловский, который, как мне показалось, больше занимался концертами художественной самодеятельности, чем подготовкой бригады к боям. На другой день после моего прибытия он вызвал меня к себе и в присутствии начальника политотдела подполковника Молоканова и своей полевой жены, которую он привез с собой, немного расспросив меня, объявил: «Я вас назначаю своим командиром танка и одновременно будете моим адъютантом». Он только что приехал на фронт, и мой орден Красного Знамени, полученный вместо Звезды Героя за взятие Киева, видимо, действовал ему на нервы. Я ответил, что такой должности — адъютант — у командира бригады нет, а командиром танка за год моего участия в боях я уже походил, и если я в бригаде не нужен и не достоин должности хотя бы командира танкового взвода, то прошу меня направить в резерв. «Ах, вот как, — воскликнул он, — тогда идите». Забегая вперед, скажу, что этого «полководца» сняли после первых же боев, но он к этому времени практически угробил бригаду. Правда, меня в ней уже не было. Наутро мне сообщили, что я должен пойти в свой бывший 207-й гвардейский танковый батальон на должность командира взвода. Придя в батальон, я тоже не был обрадован. Оказывается, батальоном командовал майор, согнувшийся старичок в очках, прибывший тоже с тыла и не имеющий боевого опыта. Ну, подумал я, довоевался. Мне стало страшно за бригаду. И вдруг узнаю, что в бригаде создается и третий батальон, командиром которого назначен Дмитрий Александрович Пузырев, опытный танкист. Я попросился к нему, и меня, слава богу, отпустили. Все лето 1944 года готовились к наступлению. Получали технику. Правда, нам не дали ни одного Т-34-85, а прислали только с 76-мм пушкой. Стояли мы в капонирах, вырытых на склоне виноградника. В километре пред нами располагался монастырь. Вдруг из-за каменной стены ограды выползает «Тигр». Остановился. За ним еще один, потом еще. Выползло их десять штук. Ну, думаем, — хана, достанут они нас. У страха-то глаза всегда велики. Откуда ни возьмись, идут два наших ИС-2. Я их в первый раз увидел. Поравнялись с нами, встали. Два «Тигра» отделяются и выходят чуть вперед, вроде как дуэль. Наши упредили их с выстрелом и снесли обоим башни. Остальные — раз, раз и за стену. В это время слышу по радио: «Фадину, Фадину прибыть на КП к командиру батальона». Из штаба батальона отправили в штаб бригады, а оттуда — в штаб корпуса, где меня дожидался орден Александра Невского и направление на учебу в Ленинградскую высшую бронетанковую школу им. Молотова, готовившую командиров рот тяжелых танков ИС. Войну я окончил в Вене в должности заместителя командира роты 20-й гвардейской танковой бригады. Танков у нас уже не было, и мы находились в резерве. Зампотех роты, Виктор Тарасович Чебудалидзе, который воевал чуть ли не от Сталинграда, говорит: «Лейтенант, я амфибию подобрал с воздушным охлаждением, идет 200 км/ч. Давай съездим в Париж, посмотрим, какие там девочки, как, чего?» И мы удрали, танков-то все равно не было, а я с детства мечтал посмотреть Париж. Правда, это нам не особо удалось — сплошная кутерьма, девки хватают, целуют. Там такая везде суматоха, и англичане, и американцы — все братаются. День мы там провели и вернулись к себе в бригаду, получив нагоняй за самоволку. КИРИЧЕНКО ПЕТР ИЛЬИЧ Честно говоря, я считаю, что радист в Т-34 был не нужен. Я родился в интеллигентной семье в Таганроге. Мой отец, горный инженер, закончил Петербургский горный институт. Мать — преподаватель немецкого языка. В тридцать шестом году мы переехали в Москву. Здесь до войны я закончил немецкую школу, где все преподавание велось на немецком языке, так что язык я знал неплохо, что потом помогло на фронте. Я не собирался быть военным, тем более танкистом, но началась война, и я, как и многие, был призван в армию. Сначала меня направили в Челябинскую военную авиационную школу стрелков-бомбардиров, которая готовила штурманов на самолеты СБ. Они уже были сняты с производства, и после нескольких месяцев занятий школу расформировали, а курсантов разбросали по различным учебным заведениям. Вот так я попал в учебный танковый полк в Нижнем Тагиле. Батальон, в котором я оказался в результате распределения, готовил стрелков-радистов на Т-34. Честно говоря, после авиационного училища, где мы изучали сложные радиостанции, где у нас были радиотренажи и мы сдавали диктанты, передавая до ста двадцати знаков смешанного текста в минуту, для нас изучение простенькой танковой радиостанции было пустяковым делом. То же самое можно сказать и о пулемете ДТ, который по сложности конструкции не шел ни в какое сравнение со скорострельными авиационными пулеметами. Так что через месяц обучения нам присвоили звание «старший сержант» и направили в маршевую роту, которая находилась там же, в Нижнем Тагиле, на танковом заводе. Там укомплектовали экипажи, в которые вошли бывшие курсанты, обучавшиеся другим специальностям. В экипаже было четыре человека. Механик-водитель Кутдуз Нурдинов, татарин лет двадцати пяти, единственный из нас служил в армии до войны. Башнер Тютрюмов Анатолий Федорович был таким же, как и я, восемнадцатилетним пацаном. Командовал танком украинец Гаврилко, который мне тогда казался стариком — ему было двадцать два или двадцать три года. Весной сорок второго года нас отправили на фронт. Какова моя роль в экипаже? Я занимался обслуживанием радиостанции. Дальность связи на ходу у нее была около шести километров. Так что между танками связь была посредственная, особенно если учесть неровности рельефа местности и леса, которые мешали прохождению радиосигнала. Зато она могла ловить новости, причем как московские, так и заграничные. Это было очень большим недостатком! Как только образовывалась какая-нибудь передышка, так обязательно к танку приходили слушать сводки Совинформбюро политработники, «особняки» и прочее начальство. Радиостанция питалась от генератора при работающем двигателе или от аккумуляторов, когда двигатель выключен, но когда двигатель работает, то слышно хуже, и они предпочитали включать ее от аккумуляторов, которые к концу передачи сажали. Я, как ответственный за связь, всегда был виноват перед экипажем. Начальство разрядит аккумуляторы, а мне приходилось на своем горбу таскать их на подзарядку. Честно говоря, я считаю, что радист в Т-34 был не нужен. Схема связи — простейшая, с ней бы справился любой член экипажа, ведь работали, как правило, на одной — двух волнах. Так что радист как связист был ни к чему. Да он и как пулеметчик был ни к чему. Обзор через эту дырочку над стволом пулемета был ограниченный, а сектор обстрела и того меньше. Иногда пулемет повернешь, видишь, что кто-то бежит, а стрелять не можешь. Когда машина движется, так вообще ничего не видно, только земля-небо мелькают. Ну, а поскольку, кроме связи и пулемета, я ничего не знал, то в экипаже в основном использовался на подсобных работах. Чистил вместе со всеми пушку, гусеницы тянул, пополнял боекомплект, заправлял танк. Моя физическая сила была востребована. Боеприпасы, как правило, нам сбрасывали на землю в ящиках. Для того чтобы их уложить в боеукладку, нужно их обтереть от смазки — это моя обязанность, потом отдельно разложить бронебойные и осколочные. Зимой приходилось таскать горячую воду. Антифриза не было, поэтому на ночь воду из системы охлаждения сливали, а утром нужно на костре разогреть воду и ее залить. Танк приходилось все время чистить, особенно зимой. Все в грязи: ходовая, крылья; если не почистить, то все это смерзнется, и танк сломается. Внутри машины тоже всегда что-то подтекает: масло или горючее; лужи какие-то на полу образуются, их тоже приходилось все время убирать. Но надо сказать, что внутри экипажа никакой дедовщины или чего-то подобного не было. Наоборот, механик-водитель, который был старше нас, даже старше командира машины, был для нас как бы «дядькой» и пользовался непререкаемым авторитетом, поскольку уже служил в армии, знал все ее мудрости и хитрости. Он нас опекал. Не гонял, как салаг, заставляя работать, наоборот, старался нам во всем помочь. Да и командир прислушивался к его советам. Ну, конечно, своя иерархия была. Командир есть командир — он получал информацию, приказы, знал обстановку. Механик-водитель — вторая по рангу фигура в танке, и мы с заряжающим во всем ему подчинялись и помогали. Например, на марше, поскольку я рядом с ним сижу, в мою задачу входила помощь в переключении передачи. На Т-34-76 стояла четырехскоростная коробка передач. Переключение передачи требовало огромных усилий. Механик-водитель выведет рычаг в нужное положение и начинает его тянуть, а я подхватываю и тяну вместе с ним. И только после некоторого времени дрожания она включается. Танковый марш весь состоял из таких упражнений. За время длительного марша механик-водитель терял в весе килограмма два или три: весь вымотанный был. Кроме того, поскольку руки у него заняты, я брал бумагу, сыпал туда самосад или махорку, заклеивал, раскуривал и вставлял ему в рот. Это тоже была моя обязанность. В экстремальной ситуации я мог заменить механика-водителя. Т-34 — машина простая, поэтому я довольно хорошо научился ее водить и стрелять из орудия. В училище этому не учили, а вот когда сколачивали экипаж, тогда механик меня обучал. У нас была взаимозаменяемость в экипаже, но она была как бы стихийной — жизнь заставила, а не Устав. Из Нижнего Тагила нас перевезли под Москву, где формировалась и доукомплектовывалась 116-я танковая бригада, которую летом 1942 года перебросили под Воронеж. Разгружались мы под бомбежкой на станции Отрожка, а затем получили приказ выдвинуться в район Касторной и там занять оборону для отражения атаки танков и пехоты противника. Однако первой появилась его авиация, которая в течение нескольких дней практически уничтожила бригаду. Потери были колоссальные. Действовали они безнаказанно: очень аккуратно выстроятся кружочком, один спикирует, второй, третий… отбомбились и спокойненько улетают. К тому моменту, когда подошли пехота и танки противника, в нашей бригаде оставалось незначительное количество машин. Конечно, мы пытались обороняться, но в первом же бою нашу машину подбили. Пред тем как мы пошли в бой, командир машины, предчувствуя, что погибнет, обнялся с механиком-водителем, расцеловал нас, мальчишек, потрепал по голове. Сразу стал очень бледным и серьезным. Чувствовалось, что он не в себе… Болванка попала в борт башни. Танк наполнился гарью и дымом. Командиру оторвало руку и разворотило бок. Смертельно раненный, он сильно кричал: «Ай-ай!» Это очень страшно… Пытались какой-то бандаж сделать, замотать рану, но помочь не могли — он уже был при смерти, потеряв очень много крови, весь почернел, запросил пить. Так и скончался в танке. Мы остались без командира, офицеров поблизости нет… Пушка у нас не действует, но танк оставался на ходу. Рядом с нашим стоял обездвиженный танк, но с действующим орудием, экипаж которого продолжал отстреливаться. Я тоже сидел за пулеметом, стараясь не подпустить близко немцев, но ни черта не видел, поскольку танк остановился посреди созревшего хлебного поля, колосья которого закрывали обзор. Иногда кто-то появится, тогда стрелял. Стемнело. Никого нет, а мы слышим, что нас уже обошли — сзади война идет, немецкие колонны правее движутся. Вроде того что на нашем участке они и не прошли, а с флангов окружили. Решили выбираться. Подцепили соседа на буксир и поволокли к своим. Куда ни ткнемся — везде немцы. Кое-как, оврагами, выехали к Касторной, где наткнулись на офицера из нашей бригады, приказавшего двигаться в направлении Воронежа. Голодные! Помню, в Касторную залетели, там уже населения нет, все магазины открыты. Забежали в один, схватили коробку с яйцами. Невероятное количество сырых яиц мы тогда съели. И никаких последствий! Числа 11 — 12 июля добрались до Воронежа. А сами боимся — ведь мы же драпанули. Как к нам отнесутся? Думали, то ли нас расстреляют, то ли что… но вроде танки не бросили, все сделали, как надо. Никаких орденов мы за это, конечно, не ожидали, чувствуя вину за свой драп-марш. Слава богу, все обошлось. Вместе с подбитым танком нас отправили на ремонтный завод в Москву. Следующий раз в боях мне пришлось участвовать уже зимой под Ржевом, в Ржев-Сычовской наступательной операции, где наша 240-я бригада действовала в полосе 30-й армии. Пока готовились к наступлению, нас переодели в зимнее обмундирование, дали ватники, валенки, но, когда ты ползаешь в танке, одежда очень быстро выходит из строя, становится грязной, а замены нет. Я постоянно чувствовал себя каким-то бомжом, хотя в то время такого понятия и не было. Вшей было много, особенно летом. Буквально в первые же дни, после прибытия на фронт, они появились у всех сразу. А тогда ни вошебоек, ни бань не было — мучились. Мы даже в Москву вшей привезли и только на формировке избавились от них. Где спали? При подготовке к наступлению жили в землянках, а в наступлении все спали в танке. Хотя я был длинный и худощавый, но я приноровился спать на своем сиденье. Мне даже нравилось: откидываешь спиночку, приспустишь валенки, чтобы о броню ноги не мерзли, и спишь. А после марша хорошо спать на теплой трансмиссии, накрывшись брезентом… Брезент — это самая важная часть танка! Особенно зимой без него вообще никак: машину не разогреешь, ветер дует, мороз пробирает, а натянешь его — и вроде дома… С кормежкой в этот период было хорошо: всегда полные котелки борща, каши с мясом от пуза и спирт перед наступлением. Пошли в наступление. Наша бригада форсировала по льду Волгу и закрепилась на ее правом берегу, создав плацдарм. Недели две мы вели бои за его расширение. Однажды под вечер наш танк, участвуя в атаке, провалился в запорошенный снегом, но не замерзший ручей. Правый берег его был крутой и обледеневший. Все попытки выбраться из ручья не увенчались успехом — танк застрял, кормой погрузившись в воду, которая постепенно стала проникать в машину. Боевое отделение, находившееся выше уровня воды, оставалось сухим, а двигатель и трансмиссия оказались в воде. Немцы неоднократно открывали огонь по нашему танку, намереваясь подойти вплотную и, уничтожив экипаж, захватить танк. Из моего пулемета можно было стрелять только в воздух, а из пушки и спаренного с ней пулемета командир еще вел огонь, не подпуская немцев. Получилось так, что наш танк остался один на нейтральной территории. Когда стемнело, командир приказал мне выбираться к своим и рассказать в бригаде, в каком положении мы находимся. Вот тут мне помогло знание немецкого языка, когда приходилось идти мимо их окопов. Слыша их речь, я понимал, в каком состоянии они находятся и что собираются делать. Дошел к своим, доложил обстановку командиру батальона, а утром, когда пошла в атаку пехота, на выручку нашему танку был направлен танковый взвод с мотопехотой. Немцы были отброшены с нейтральной полосы, а наш танк выволокли на берег. За эти бои я был награжден медалью «За отвагу», а вскоре меня направили в Челябинское танко-техническое училище. Учили материальной части, эксплуатации и ремонту в полевых условиях танка КВ. Преподавали нам и огневую подготовку — стреляли из танка. Давали пятнадцать часов вождения по танкодрому. Тщательно изучали двигатели, трансмиссию и ходовую часть, причем практику проходили прямо на заводе. Преподавательский состав был сильным. По окончании училища, в котором я проучился около года, мне было присвоено звание «младший техник-лейтенат». Весной сорок четвертого я был направлен в 1-й танковый корпус, в 159-ю бригаду, в роту технического обеспечения танков. Под моей командой находились шофер подвижной ремонтной станции и четыре слесаря. Сначала у меня была летучка «типа А» на шасси «ГАЗ-АА». В ней стоял верстак с тисками, были ящики с инструментом и таль. Запчасти для ремонта нам привозили со складов или мы снимали их с подбитых машин. Потом я вместо нее подобрал трофейную немецкую машину с дизельным двигателем и большим деревянным кузовом «Клекнер-Дойц». На ней было очень сложное электрооборудование, которое зимой вышло из строя. Я нашел немецкого техника, привез его ремонтировать, а он руками разводит: «Электрик капут». Оказывается, сам ничего не знает. В поврежденных или технически неисправных танках мы ремонтировали все, за исключением вооружения. Тут иногда знание немецкого языка помогало. На ремонтниках лежала тяжелая задача вытаскивать останки наших танкистов. Так вот я довольно часто звал немецких пленных, которых в то время было много, и они мне помогали выгребать растерзанные трупы, убирать, чистить. Наша бригада участвовала в штурме Кенигсберга. Перед этим пришла колонна танков «Лембиту», подаренная корпусу гражданами Эстонии. Лембиту — национальный герой эстонского народа, который прославился в XII веке тем, что боролся с Тевтонским орденом, а потом заключил союз с Новгородом. Таким образом, он символизировал не только борьбу эстонцев против немцев, но и эстонско-российскую дружбу. В этих боях бригада не участвовала как самостоятельное подразделение, а ее танки вошли в состав штурмовых групп, состоявших из пехоты, артиллерии и самоходок. Вот эти штурмовые группы 6 апреля 1944 года начали штурм города. Бои были тяжелыми, потери несли немалые. Много было побито танков и погибло людей. Немцы сопротивлялись фанатично. Дрались за каждый камень, подвал, дом. Тем не менее за четыре дня нам удалось сломить их сопротивление, и 9-го числа они капитулировали. Мы, ремонтники, носились по городу и его предместьям, искали наши подбитые танки, восстанавливали. А ведь немцы рядом. Обстановка была напряженная. К концу этой операции нам удалось восстановить почти все подбитые машины, кроме небольшого числа сгоревших. За это я был награжден орденом Красной Звезды. Сталкивался ли я со случаями специального выведения танка из строя? Нет. Один только раз механик-водитель, забыв вовремя сменить воду на антифриз, разморозил двигатель. Надо идти в атаку, танк не работает. Двигатель быстро заменили, но халатность механика была расценена как трусость, и его едва не отправили в штрафную часть, но, поскольку он был очень хорошим механиком-водителем, за него заступились. Правда, после боев не наградили, как остальных. В конце войны, когда в бригаде почти не осталось танков, оставшиеся машины мы передавали в другую бригаду. Встал вопрос, кого из командиров с этими танками отправлять воевать дальше, а кого оставить в резерве. Воевать уже никому не хотелось — конец войны. А я в минуты отдыха организовывал самодеятельность. У нас в бригаде был оркестрик, эстрадная группа, в которой участвовали и командиры машин. Один из них попросил поговорить с замполитом, чтобы его оставили, мол, он участник нашего ансамбля. Я так и сделал — его оставили. 9 мая мы праздновали Победу: повсюду стрельба в воздух, шум-гам, веселье. Кончилась война. Как к немцам относились? Для меня это сложный вопрос. Мои сверстники столкнулись с немцами уже на фронте, когда те с оружием в руках, с самолетами и бомбами напали на нас. Отношение простое — врага надо уничтожать, как только его увидишь. Помните стихотворение Симонова: «Сколько раз его увидишь, столько раз его убей!» У меня сложнее, поскольку в немецкой школе, где я учился, и преподавательский состав, и большинство школьников были из политэмигрантов, бежавших из Германии от фашистов. Они были большими антифашистами, чем мы, которые о фашизме знали только понаслышке. Отношение к ним было самое братское и теплое. Что касается немцев на фронте, тут нет вопросов. Нас убивают, уничтожают, какое тут может быть отношение? Правда, в ходе войны даже и к ним менялось отношение по мере изменения обстановки на фронте. В начале войны это были наглые, молодые, здоровые люди, которые, даже попадая в плен, вели себя высокомерно. Видал я таких: «Сегодня вы меня взяли, а завтра все равно будете мне сапоги лизать! Вы недочеловеки!» Но, когда мы их начали бить, спеси в них поубавилось. К концу войны попадались в основном пожилые немцы или безусая молодежь, которым уже было не до мирового господства. Они были какие-то растерянные, хотя дрались до последнего дня фанатично, но уже, конечно, не за жизненное пространство на Востоке, а считая, что, если эти варвары придут в Германию, то всех в Сибирь пошлют, женщин изнасилуют, устроят везде колхозы — наведут коммунистические порядки. Они действительно стояли насмерть, но, когда попадали в плен, я видел какое-то облегчение на лицах: «Слава богу, война для меня окончилась». Отношение наших солдат к мирному населению Германии тоже было разное. Те, кто пострадал от немцев, у кого родные были расстреляны, угнаны, а их дома разрушены, они первое время считали себя вправе и к немцам относиться так же: «Как?! Мой дом разрушили, родных убили! Я этих сволочей буду крошить!» Но поскольку народ у нас более-менее отходчивый, то довольно быстро появилась жалость. Я помню, в Пруссии, в одном городке, со мной произошел такой случай. Я подъезжаю на своей летучке к какому-то дому, чтобы заправиться водой. У входа в подвал стоит часовой. Из подвала доносятся какие-то голоса. Я у часового спрашиваю: «Кто там такие?» — «Да фрицы. Не успели сбежать. Семьи там. Бабы, мужики, дети. Мы их всех сюда заперли». — «Для чего они тут содержатся?» — «А кто знает, кто они такие, разбредутся, потом ищи. Хочешь, пойди посмотри». Я спускаюсь в подвал. Сначала темно, ничего не вижу. Когда глаза немного привыкли, увидел, что в огромном помещении сидят эти немцы, гул идет, детишки плачут. Увидев меня, все затихли и с ужасом смотрят — пришел большевистский зверь, сейчас он будет нас насиловать, стрелять, убивать. Я чувствую, что обстановка напряженная, обращаясь к ним по-немецки, сказал пару фраз. Как они обрадовались! Потянулись ко мне, часы какие-то протягивают, подарки. Думаю: «Несчастные люди, до чего вы себя довели. Гордая немецкая нация, которая говорила о своем превосходстве, а тут вдруг такое раболепство». Появилось смешанное чувство жалости и неприязни. Так что отношение менялось от братских чувств к довоенным немцам, через звериную ненависть к ним в начале войны до вот такого сожаления. БУРЦЕВ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ Желание только одно — подойти ближе, чтобы противник не мог стрелять, побыстрее его уничтожить Я родился 15 сентября 1925 года в городе Урюпинске Волгоградской области. 22 июня 1941 года я собрался на рыбалку с друзьями. Мне друг говорит: «Слушай, в двенадцать часов будет Молотов выступать». — «Что такое?» — «Объявили войну». Весь учебный 1941/42 год я проучился в девятом классе. Летом сорок второго, когда немец подошел близко к Сталинграду, мои одноклассники, которые были постарше меня, ушли добровольцами на фронт и почти все погибли. А мы, пацаны, записались в истребительный батальон города Урюпинска. Задача батальона была ловить шпионов, диверсантов, охранять военные объекты, следить за светомаскировкой. Не хватало мужчин, поэтому руководство города обратилось к комсомольцам с просьбой помочь. Нам выдали винтовки с патронами, и мы патрулировали по городу, охраняли райком партии, городской совет, помогали охранять маслозавод, Ленинский завод, который в войну делал минометы. Диверсантов мы ни разу не поймали, а вот вылавливать воров и жуликов приходилось. Осенью того же года я поступил в Сельскохозяйственный техникум. В ноябре, когда готовилось наступление под Сталинградом, в город прибыло много войск. В соседних с нашим домах остановились танкисты. Я к ним повадился ходить и, как говорится, влюбился в «тридцатьчетверку». Танкисты мне ее показали, рассказали ее характеристики. В общем, выдали военную тайну. Командиром у них был лейтенант Сергей Антонович Отрощенко. Представляешь, в сорок четвертом году я прибыл в Субботицу, на 3-й Украинский фронт, и попал в батальон, которым он командовал, став к тому времени майором. Проучился я в техникуме полтора года, и в 1943 году, в возрасте семнадцати с половиной лет, был призван в армию. Нас не принимали, но мы так просились, что военком сжалился над нами и направил в 1-е Саратовское танковое училище. Еще в школе я научился хорошо стрелять и обращаться с оружием, знал и устройство трактора. Так что учеба мне давалась легко. Поэтому через два месяца после принятия присяги мне уже присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром отделения, а затем и замкомвзвода. Курсанты ходили в ботинках с обмотками, а нам, «начальству», выдали латаные-перелатаные кирзовые сапоги. Чистить чем? Крема не было. Брали сахар, замачивали до кашеобразного состояния и этой кашицей драили сапоги — блестели, как хромовые! В столовой за столом сидело восемь человек. На завтрак, обед и ужин давали бачок с едой и белый или черный хлеб, а к завтраку еще и двадцать грамм масла. На обед обязательно первое, второе и компот. Вермишель с тушенкой — я такую дома не ел! Так нас кормили. 9-я норма! Поправились здорово, а все равно голодными были — нагрузка-то большая. Вставали в 6 часов. Вне зависимости от погоды в нижней рубашке, галифе и сапогах бежали на физзарядку. Потом занятия восемь часов, потом самоподготовка, пара часов личного времени и отбой в 23 часа. На обед идешь, командир роты из-за угла смотрит, как идет рота. Только доходим до столовой, выскакивает: «Рота, кругом!» Еще кружочек — «плохо идете, песни поете плохо». Поели, выходим разморенные. Он на крыльце стоит: «Пятнадцать минут строевой подготовочки». Вот так приучались к порядку, к дисциплине. В училище мы пробыли очень долго — восемнадцать месяцев. Около года учились на «Матильдах» и «Валентайнах», потом на Т-34. Учили нас хорошо. Теорию проходили в классах, а практику на полигоне, где занимались неделями — водили, стреляли, разбирали тактику действия одного танка и танка в составе подразделения. Причем изучали не только действия танков, но и пехоты, поскольку требовалось умение взаимодействовать с десантниками. Командовал нашим учебным батальоном старый кавалерист Бурлаченко, воевавший в Гражданскую войну, финскую и даже в начале Отечественной. Командир роты Дравенретский на фронте не был. К концу обучения я водил и стрелял очень неплохо. Практику вождения и тактику проходили на Т-26 и БТ-7, а стреляли из танков, на которых обучались. Сначала из «Матильд» и «Валентайнов», а потом из Т-34. Честно говоря, мы боялись, что нас могут выпустить на иностранных танках: «Матильда», «Валентайн», «Шерман» — это гробы. Правда, броня у них была вязкая и не давала осколков, зато механик-водитель сидел отдельно, и если ты башню повернул, а в это время тебя подбили, то водитель уже никогда из танка не выберется. Наши танки — самые лучшие. Т-34 — замечательный танк. Выпустили нас в августе 1944 года, присвоив звание «младший лейтенант», после чего повезли на завод в Нижний Тагил, где распределили по маршевым ротам. Где-то месяц мы позанимались тактической, огневой подготовкой, вождением. Дали нам экипажи, привели на завод, показали бронекорпус: «Вот ваш танк». Мы вместе с рабочими насаживали катки, помогали, как могли. На сборке работали специалисты высокого класса. Были там пацаны-водители по тринадцать-четырнадцать лет. Представляешь, громадный цех, справа и слева идет сборка танков. А по центру со скоростью километров тридцать несется танк, за рычагами которого сидит такой пацан. Да его просто не видно! У танка ширина была примерно три метра, а ширина ворот — три двадцать. Танк проскакивает на этой скорости в ворота, влетает на платформу и застывает как вкопанный. Класс! Танк мы себе собрали, укомплектовали и пошли на нем пятидесятикилометровый марш с боевой стрельбой на полигоне. Тут надо пару слов сказать о моем экипаже. Механик-водитель имел десять лет судимости и после краткосрочного обучения танком практически не владел. Наводчиком орудия был бывший директор саратовского теплоходного ресторана, взрослый мужик в теле, который еле влезал в танк. Заряжающий — 1917 года рождения, с небольшой умственной недостаточностью. Пятого члена экипажа не было. Вот такой экипаж — все без боевого опыта! Мы совершили марш и вышли на полигон стрелять. По команде «Вперед!» пошли на огневой рубеж. Командую: «Осколочным заряжай!» Заряжающий хватает снаряд. Зарядил. Короткая. Наводчик стреляет — в молоко. Я ему кричу: «Возьми прицел поменьше». Заряжающему: «Заряжай!» А заряжающего нет — убежал к механику, испугавшись отката. Я его схватил за шиворот, выволок: «Ну-ка, заряжай». Отстрелялись мы слабо. Вернулись, погрузились в эшелон и поехали через Москву, Украину, Молдавию в Румынию. Перед погрузкой на платформы нам выдали громадный брезент, примерно десять на десять метров. Я оставил заряжающего охранять танк: «Смотри, чтобы не сперли брезент». Утром встаем — брезента нет. Всех созвал: «Где брезент? Как хотите, а брезент чтобы к отправке был». Где взяли неизвестно, но брезент принесли. По дороге заряжающего с дизентерией оставили в госпитале. Уже в Румынии у наводчика распух палец, и его тоже госпитализировали. Так что в расположение 170-й танковой бригады в сентябре 1944 года мы приехали вдвоем с механиком-водителем. При этом он по дороге чуть не сжег тормозную ленту, не отрегулировав зазоры. Когда приехали, командир роты, Брюхов Василий Павлович, собрал всех командиров танков и взводов: «Смотрите, у нас в резерве есть три хороших танкиста, желающих идти в бой. Если кто считает, что экипаж не соответствует, мы можем заменить». Я попросил заменить мне механика-водителя, ну а наводчика и заряжающего дали новых. Надо сказать, что Василий Павлович был из разряда отцов-командиров. Талантливый, храбрый человек. Настоящий военачальник. Он всегда действовал в авангарде. Кто в дозоре? Всегда Брюхов! Решал задачи маневром, в лобовые бои не ввязывался. Не случайно в двадцать лет стал командиром батальона. Молодежь всегда опекал, в бой пошлет тех, кто уже раньше воевал, а ты, пока не освоился, идешь вторым или третьим. Вот от таких опытных танкистов мы получили огромную помощь при подготовке к боям. Они учили нас премудростям и хитростям танкового боя. Объясняли, как двигаться, лавировать, чтобы не словить болванку. Заставили снять пружины на защелках двустворчатых люков командирской башни. Ведь ее даже здоровый человек с усилием открывал, а раненый никогда бы этого не смог сделать. Объясняли, что люки лучше держать открытыми, чтобы легче было выпрыгнуть. Пушки пристреляли заново. Все сделали, подготовились. И вот первая атака. Собрали командиров: «Рощу видите? Там противник. Задача — обойти эту рощу и выйти на оперативный простор». Сели в танки. Команда — вперед! И мы пошли. Едешь, стреляешь, справа танк горит, слева танк горит. Экипаж успел выскочить или нет, не видно. Наводчик ведет огонь. Ему командуешь: «Правее 30 — пушка. Левее 20 — пулемет. Осколочным». Желание только одно — подойти ближе, чтобы противник не мог стрелять, побыстрее его уничтожить. Снаряд за снарядом посылаешь туда, откуда стреляют. Подъехали к немецким позициям — орудия перевернуты, трупы валяются, бронетранспортеры горят. Рощу захватили, обошли ее, вырвались на простор. Впереди, в километре, бегут немцы, орудия везут. Некоторые орудия разворачиваются. Мы остановились, стреляем. Они их бросают и бегут — Вперед! Я засмотрелся на панораму боя, и вдруг танк нырнул в широкую канаву и зацепил стволом песок. Остановились. Достали ершик, прочистили орудие. Догнали роту, которая к тому времени ушла примерно на километр. Это был первый бой. А потом этих боев было… Особенно тяжелые бои были в районе Секешфехервара. Там я уничтожил свой первый танк. Это было во второй половине дня. Мы атаковали, и вдруг слева из-за лесочка, примерно в 600 — 700 метрах, правым бортом к нам выполз танк. Как мы потом уже выяснили, у немцев были подготовлены капониры, и, видимо, он полз в один из них занять позицию для обороны. Я заряжающему говорю: «Бронебойным». Наводчику: «Правее рощи. Танк». Он ему как врезал в борт — тот загорелся! Однажды в декабре, когда мы окружали немецкую группировку, после ночного марша мы встали на отдых. Замаскировали немножко танки и легли спать. Утром просыпаемся — в трехстах метрах от нас, на возвышенности, стоят замаскированные под копны «Тигры». Мы быстрее сматываться. Завели машины и вывели танки в лощину. По ней зашли этим «Тиграм» во фланг и начали обстреливать. Пару танков сожгли. Три наших танка вышли на левый склон лощины, где их быстро сожгли не видимые нами танки, стоявшие где-то справа. Потом наш сосед, видимо, продвинулся, немцы ушли, и только тогда нам удалось продолжить движение. Наступали мы днем и ночью. В ночь на 26 декабря 1944 года захватили город Эстергом на берегу Дуная. Видим, с запада идет колонна, машин двадцать. Мы рассредоточились, танки поперек дороги поставили. Передняя машина уперлась в танк. Водителю кричат: «Хенде хох». Он выскакивает, его из автомата срезали, остальных кого постреляли, кого в плен взяли. А в машинах — колбасы, сыры. Затарились продуктами. На западной окраине города переночевали, а утром, построившись в колонну, пошли дальше. Впереди взвода три танка — головной дозор. Я следом за ними. Только вышли из города, как по головным танкам открыли огонь из рощи, что росла недалеко от дороги. Все три танка были уничтожены. Мы откатились к городу и, не ввязываясь в бой, по полю обошли эту рощу, выйдя на какую-то железнодорожную станцию. Там мы захватили эшелон легких танков, которые оставили следовавшим за нами трофейным командам. Через горы вышли к городу Камаром, при подходе к которому 30 декабря сорок четвертого года я был ранен. Из засады немецкий танк врезал нам. Болванка попала в башню, от удара меня контузило, я сломал левую руку, да еще вдобавок меня немного поранило осколками брони. Второй снаряд нам влепили в трансмиссию. Танк загорелся, но мы все успели выскочить. В госпитале я провалялся почти до середины февраля 1945 года, а когда выписался, то попал в другой батальон уже на должность командира взвода. Мы стояли во второй линии обороны между Келец-озером и Балатоном. Закопали танки, под танком вырыли яму для экипажа, оборудовали ее для отдыха, накрыли танк брезентом. Один в танке у орудия дежурит, а остальные отдыхают. До переднего края было километра три. Завтрак нам привозили в 12 часов ночи. Ужин, обед и положенные 100 грамм — в 4 часа утра. Как-то раз мы ужинали внизу, когда по нам сыграл «ванюша». В танк не попал, но страху мы натерпелись. На правом фланге, я помню, шла батарея самоходных установок СУ-100. Они выдвинулись вперед примерно на километр, встав на окраину населенного пункта. Только рассвет начался, загорелся один факел, второй, третий, четвертый, пятый, шестой — все самоходки немцы уничтожили. Вскоре мы опять перешли в наступление. Наша авиация обрабатывала передний край — утюжили капитально. Видели, как «Илы» горели и взрывались в воздухе. А когда пошли в наступление, приятно было видеть результаты их работы: «Тигров» со свернутыми набок башнями. Мы наступали в направлении города Шефрон. 14 или 15 марта я подбил самоходку. Она обстреливала соседей, стоя в капонире, не видя, как мой танк зашел ей в тыл, и, когда она попыталась выбраться из капонира, чтобы сменить позицию, мы всадили ей подкалиберным почти в упор. Она тут же вспыхнула! А вскоре наш экипаж раздавил батарею 37-мм орудий. Удачно получилось: мы им с тыла зашли и давай их давить. За эту батарею меня представили к ордену Боевого Красного Знамени, но дали орден Отечественной войны I степени. А потом уже получил орден Красной Звезды. Я уже научился воевать… Всего я подбил один танк, одну самоходку, ну а сколько танкеток и бронетранспортеров — это я не знаю. Пехоты, наверное, человек двести-триста положил. Приехал домой, на книжке у меня было десять тысяч рублей. Отцу говорю: «Пойдем, я деньги получу». Я отдал эти деньги, пошел домой, а отца до полуночи не было. Пришел. Деньги все целы, а сам поддатый. 30 марта 1945 года. Захватили деревушку, а в ней колонну техники: пленных, машины, бронетранспортеры, орудия, только танков не было. Остановились. Загрузили боеприпасами, заправились горючим. Противник отошел километра на три. Все готово к продолжению наступления. Комбат говорит: «Пойдешь в головную заставу». Я вперед посылаю танк и следом за ним иду. Пока из деревни не вышли, я сел на шаровую установку пулемета, справа от механика-водителя, а наводчик и радист устроились на башне, свесив ноги в люки, сзади на трансмиссии расположились человек десять десантников. Первый танк поехал, наш следом за ним, а дорога раскисла, и первый танк оставляет глубокую колею. Механик-водитель, чтобы не увязнуть, берет на полтрака левее. Проехали несколько метров — и вдруг взрыв! Танк подорвался на фугасе. Башня вместе с наводчиком и радистом улетела на двадцать метров (я потом ходил, смотрел). Оба живы остались, но ноги им покалечило. Меня взрывной волной закидывает на крышу дома, с которой я скатился во двор. Упал удачно — ничего не сломал. Я ворота распахиваю, выскакиваю на улицу. Танк горит, снаряды и патроны рвутся. Смотрю — впереди, метрах в четырех от танка, лежит парторг батальона. Его облило горючим, и он весь в огне. Я на него бросился, затушил, оттащил за ворота. В экипаже погибли механик-водитель и заряжающий, которые были в танке. А десант почти весь погиб. Один я легко отделался — только барабанные перепонки лопнули. Неделю я походил в резерве батальона, а когда я немного выздоровел, комбат взял меня к себе на должность начальника штаба, поскольку начальник и помощник начальника штаба были ранены. Как-то мы брали населенный пункт. Стоял он очень неудачно — в лощине, между двух холмов. Немцы укрепились на склонах. Первые пять танков пошли по дороге к его восточной окраине. Только подошли к домам — тяп, тяп, тяп — пять танков сгорело. Посылают еще три танка — сгорели. А нам надо пройти эту деревню и идти дальше. Больше танков не посылали, в обход, по горам, нашли какую-то дорожку и с тыла вошли в эту деревеньку. Сбили немцев с одного холма, закрепились, с другого склона немцы еще ведут огонь. Танк комбата за домом стоит, а я в соседнем сижу с радистом батальона и о чем-то с ним разговариваю. Вдруг болванка влетает в окно и сшибает ему черепушку. Мозги наружу, глазами хлопает. Я встречался, конечно, со смертью, но тут мне страшно стало. Рацию бросил. Выбегаю на крыльцо и бегу к комбату. Между домами метров, наверное, тридцать было, и это пространство немец простреливал из пулемета. Метров десять пробежал. Он как впереди меня очередь даст. Я остановился. Он только закончил стрелять, я опять побежал — очередь сзади. К комбату подбежал, все рассказал. Как-то мы выкрутились потом. Самый страшный момент? Был такой… Мой экипаж стал экипажем командира роты. В одном бою мы вяло перестреливались с немецкими танками. Перед нами, в траншеях, расположилась пехота. Ротный сел на место командира, а мне разрешил прилечь рядом с танком поспать. Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба Идет, кричит: «Я вас всех перестреляю!» И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: «Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!» — «Ты что это?!» — «Ты что здесь лежишь, иди в бой!» Я онемел. Ведь сейчас нажмет курок, и все! Хорошо, что наводчик, здоровый парень, услышал крик этого капитана, вылез и прямо с башни на него прыгнул. Пистолет у него отобрал. Как по морде врежет! Тот немножко очухался, встал, повернулся и без звука пошел к себе в траншею. Вот здесь было действительно страшно — если бы не наводчик, погиб бы не за понюх табака. В мае 1945 года мы оставшиеся танки передали в другой батальон. Бригада воевала аж до 8-го числа, а мы стояли в резерве. 7-го командир батальона уехал. Я хоть и младший лейтенант, но остался за начальника штаба: «Ты тут организуй праздник. Говорят, что война кончается». Мы стояли в барском дворе — все есть: скот, вино. Комбат приезжает 8-го числа в 12 часов ночи, говорит: «Ребята, война закончилась». Что началось, это невозможно описать — стреляли из автоматов, пистолетов, из ракетниц. Потом все за стол. Народ от радости пьет. День пьет, второй, третий. Командиры чувствуют, что надо заняться чем-нибудь. И начали технику приводить в порядок. БРЮХОВ ВАСИЛИЙ ПАВЛОВИЧ Это Прохоровка! Там если танк остановился — выскакивай. Если тебя сейчас не убили, то следующий танк подойдет и добьет. Я родился на Урале, в городе Оса Пермской области, в 1924 году. В 1941 году заканчивал десятилетку. Больше всего в школе я любил занятия по военной и физической подготовке. Хотя рост у меня в то время был всего сто шестьдесят два сантиметра при весе пятьдесят два килограмма, я считался отличным спортсменом: имел первый разряд по лыжам и всегда был правой рукой у преподавателей по этим дисциплинам. Я любил военное дело и хотел после окончания школы поступать в военно-морское училище. У них такая форма! Ну, мы знали, что война будет. Где-то в феврале-марте, когда начался призыв запасников на доукомплектование частей, из нашей школы ушло много молодых преподавателей… А немецкий язык мы не изучали, дураки! Когда преподаватель начинал говорить, что вот, мол, война будет, вы схватитесь, мы бравировали: «Ничего, война будет, мы с немцами будем разговаривать на языке пушек и пулеметов. Другого разговора у нас с ними не будет». К концу войны, когда я уже командовал танковой ротой, а потом и батальоном, бывало, пленных берешь, а допросить не можешь, поскольку по-немецки только и можешь сказать «хенде-хох» и «вег». Тут-то хватились, конечно… 20 июня был выпускной вечер, а 21-го, вечером, мы собрались классом и поехали на пикник за город. Каждый взял у кого что было — картошку, колбасу, сало. Тогда водку не пили, девок не тискали, а только прижимались — ночью дотронешься, а у тебя по телу электрический заряд проходит. В воскресенье к обеду, возвращаясь в город, услышали сильный плач. Думаем: «Кого бьют, что ли?» Навстречу нам бегут пацаны, вроде как на лошади скачут: одна палка между ног, вторая в руке, как всадники с саблей, и орут: «Война! Война!» А сами рубают противника. Мы бегом домой. И уже минут через сорок все мои одноклассники были в военкомате. Я так боялся, что не успею повоевать! Мы-то думали, что война будет месяц, два-три, не больше. Военкомат был похож на муравейник. Беспрерывно отправлялись партии призывников, и уже к сентябрю город опустел. Все мужчины до сорока лет ушли. Остались женщины, старики и мы, молодежь до семнадцати лет, не подлежащая призыву. Надо сказать, что в глубинке особо не чувствовалось трагедии отступления сорок первого года. Все же мы были далеко от фронта. Не было ощущения приближения немцев, но, конечно, стали понимать, что враг силен, что война затягивается. Я все лето обивал пороги военкомата. И только 15 сентября меня, как чемпиона по лыжам района и области среди юношей, направили в формирующийся 1-й отдельный истребительный лыжный батальон. Там нас месяц готовили. А что меня готовить? Я сам мог быть инструктором. Так что я больше помогал командирам, которые сами были не сильны в лыжах. В ноябре нас погрузили и направили под Калинин. Прямо на станции, где разгружался наш эшелон, мы попали под бомбежку, после которой я очутился в госпитале с ранением в плечо и контузией. Как я потом узнал, из трехсот шестидесяти шести человек списочного состава батальона в живых осталось чуть больше сорока… После госпиталя меня послали в Пермь, в авиационно-техническое училище. Я на дыбы — не хочу быть техником, хочу быть командиром! Помучились, помучились со мной и летом 1942 года направили в Сталинградское танковое училище. Когда немцы подошли к городу, тех курсантов, кто поучился хотя бы три месяца, отправили на фронт, а нас, вновь прибывших, в эвакуацию в Курган. Наш эшелон уходил из Сталинграда последним в начале сентября под страшной бомбежкой. В Кургане мы развернули училище, и началось собственно обучение. Изучали танки Т-37, Т-28, Т — 26, БТ-7, БТ — 5 и Т-34. Надо сказать, учебная база была очень слабой. Я после войны посмотрел немецкий учебный комплекс в Австрии. Конечно, он был намного лучше. Например, у нас мишени для стрельбы из орудий были неподвижные, мишени для стрельбы из пулеметов — появляющиеся. Что значит появляющиеся? В окоп, в котором сидит солдатик, проведен телефон, по которому ему командуют: «Показать! Опустить!» Положено, чтобы мишень появлялась на пять-шесть секунд, а один дольше продержит, другой — меньше. У немцев на полигоне была установлена система блоков, управляемая одним большим колесом, оперирующая и орудийными, и пулеметными мишенями. Колесо крутили руками, причем от скорости вращения этого колеса зависела продолжительность появления мишени. Немецкие танкисты были подготовлены лучше, и с ними в бою встречаться было очень опасно. Ведь я, закончив училище, выпустил три снаряда и пулеметный диск. Разве это подготовка? Учили нас немного вождению на БТ-5. Давали азы — с места трогаться, по прямой водить. Были занятия по тактике, но в основном «пешим по-танковому». И только под конец было показное занятие «танковый взвод в наступлении». Все! Подготовка у нас была очень слабая, хотя, конечно, материальную часть Т-34 мы знали неплохо. В училище занятия шли по двенадцать часов, а кормили ужасно. Мы настолько ослабли, что, экономя силы, даже ходили ужинать по полроты. Полроты идет и приносит еду для другой половины. На ужин давали кусочек хлеба и баланду-болтушку. Заключенных, наверное, так не кормят. Миску нальют, пока курсант свою хлебает, в той, что он должен принести в роту, крупа или мука на дно осядет. Воду он сливает, а гущу переливает в эмалированную кружку. Сверху кладет кусочек хлеба и приносит. Вот ты это съешь. А на другой день ты идешь. Обмундирование было зимнее: шапки, шинели, ботинки с обмотками, но все б/у. И знаешь, несмотря на полуголодное существование, тяжелые сводки с фронта, у меня и моих товарищей не было уныния или каких-либо еще проявлений падения морали. Мы рвались на фронт! Мы знали, что там и питание, и одежда лучше. Мы были романтиками — нам хотелось воевать. Я когда на фронт попал, поначалу все играл в войну, ну а как в разведку боем сходил, только тогда перестал. Я еще об этом расскажу. В училище я проучился четыре месяца. Программа была рассчитана на полугодичное обучение, но нас, двадцать восемь лучших курсантов, выпустили досрочно. Хотя вот вам пример того, как некоторые «рвались на фронт». Нас отобрали двадцать восемь человек, а выпустили только двадцать семь. Один не сдал выпускные экзамены. И кто, ты думаешь?! Инженер по образованию! Тогда мы подумали — не повезло человеку! Наивные! Ему было тридцать три или тридцать четыре года, семья, двое детей, и на фронт ему совершенно не хотелось. По окончании училища, в апреле сорок третьего, мне было присвоено звание лейтенанта, и я сразу был аттестован на должность командира взвода. Нас погрузили в эшелон и отправили в Челябинск, в 6-й запасной танковый полк для получения танков. Наши танки еще не были готовы, а поскольку рабочих не хватало, то я со своим приятелем пошел работать на завод. Там, быстро освоив полуавтоматический токарный станок, я еще две недели работал на расточке блоков цилиндров. Работали бесплатно, фактически за талон на обед. Когда завод выпустил двадцать-тридцать танков, появилась возможность сформировать эшелон. К этому времени экипажи уже были собраны. Мы получили танк, совершили пятидесятикилометровый марш на полигон, отстреляли по три снаряда и пулеметный диск, после чего считалось, что танк готов к отправке на фронт. Вернулись на завод, помыли танки и там же на заводе под звуки заводского оркестра погрузились в эшелон. В июне 1943 года мы прибыли под Курск и влились в состав 2-го танкового корпуса, который в то время стоял во втором эшелоне обороны. Буквально через несколько дней после нашего прибытия в часть началась Курская битва. Здесь я принял первый бой, но, поскольку он был не наступательный, а оборонительный, он мне не запомнился, слившись воедино с последовавшими за ним шестидневными оборонительными боями. Где-то мы отбивались, отходили, потом вместе с пехотой контратаковали. Сейчас некоторые так здорово рассказывают и вспоминают названия населенных пунктов, где они воевали, что диву даешься. Откуда я помню эти населенные пункты?! Сейчас, когда уже несколько раз рассказывал об этих боях, побывал там, только тогда вспомнил: Маячки, совхоз Ворошилова. А в войну как я мог их запомнить? Куда-то движешься, стреляешь, крутишься. Если ты командир танка Т-34-76, ты сам стреляешь, сам по радио командуешь, все делаешь сам. И когда ударит болванка, только тогда понимаешь, что в тебя попали. Было ли страшно? В танке мне было не страшно. Конечно, когда получаешь задачу, есть внутреннее напряжение. Знаешь, что пойдешь в атаку и можешь погибнуть. Эта мысль свербит в голове, от нее никуда не уйдешь. В танк заскочишь, боевое место займешь, тут еще волнение есть, а когда пошел в бой, начинаешь забывать. Увлекаешься боем — пошел, стрельба идет. Когда экипаж натренирован, стрельба быстро идет. Поймал цель — «короткая», один выстрел, второй, пушку бросаешь справа налево, крутишься, кричишь: «Бронебойным! Осколочным!» Мотор ревет — разрывов снарядов практически не слышно, а когда начинаешь вести стрельбу, то вообще перестаешь слышать, что снаружи творится. Только когда болванка попадет или осколочный снаряд на броню шлепнется, тогда вспоминаешь, что по тебе тоже стреляют. Кроме того, при стрельбе в башне скапливаются пороховые газы. Зимой вентиляторы успевают их выбросить, а летом, в жаркую погоду — нет. Бывало, заряжающему кричишь: «Осколочным заряжай!» Он должен крикнуть в ответ: «Есть осколочным!» Толкнул его: «Осколочным готово!» А тут не отвечает. Смотришь, а он лежит на боеукладке — угорел, наглотавшись этих газов, и потерял сознание. Когда тяжелый бой, редкий заряжающий выдерживал до его конца. Он же больше движется, да и 85-мм снаряд два пуда весит, так что нагрузка очень большая. Радист-пулеметчик, командир, механик — они никогда не теряли сознание. Так что в танке у меня страха вообще не было. Когда подобьют, выскочишь из горящего танка, тут немножко страшно. А в танке некогда бояться — ты занят делом. В Прохоровском сражении наш корпус сначала был во втором эшелоне, обеспечивая ввод других корпусов, а потом пошел вперед. Там между танками не больше ста метров было — только ерзать можно было, никакого маневра. Это была не война — избиение танков. Ползли, стреляли. Все горело. Над полем боя стоял непередаваемый смрад. Все было закрыто дымом, пылью, огнем так, что, казалось, наступили сумерки. Авиация всех бомбила. Танки горели, машины горели, связь не работала. Вся проводка намоталась на гусеницы. Радийная связь заблокирована. Что такое связь? Я работаю на передачу, вдруг меня убивают — волна забита. Надо переходить на запасную волну, а когда кто догадается? В восемь утра мы пошли в атаку и тут же схлестнулись с немцами. Примерно через час мой танк подбили. Откуда-то прилетел снаряд и попал в борт, отбил ленивец и первый каток. Танк остановился, слега развернувшись. Мы сразу выскочили и давай в воронку отползать Тут уж не до ремонта. Это Прохоровка! Там если танк остановился — выскакивай. Если тебя сейчас не убили, то следующий танк подойдет и добьет. В упор расстреливали. Я пересел на другой танк. Его тоже вскоре сожгли. Снаряд попал в моторное отделение. Танк загорелся, и мы все выскочили. В воронку залезли и сидели, отстреливались. Ну, пока в танке воевал, я тоже дурака не валял — первым снарядом накрыл 75-мм пушку, которую расчет выкатывал на огневую, и сжег танк Т — III. Бой продолжался где-то до семи часов вечера, у нас были большие потери. В бригаде из шестидесяти пяти танков осталось около двадцати пяти, но по первому дню у меня создалось впечатление, что потери с обеих сторон были одинаковые. Самое главное, что у них остались еще резервы, а у нас их не было. Вечером 12-го поступил приказ перейти к обороне, и еще три дня мы отбивали контратаки. Сначала у меня танка не было. Я находился в офицерском резерве бригады. А потом опять дали. Безлошадные командиры взводов, командиры танков в резерве сидят. Потребовался командир — идешь принимать танк. А командир роты или батальона воюет до последнего танка своего соединения. Вот ты спрашиваешь, было ли страшно садиться в следующий танк, после того как подбили. Мол, сбитые летчики, бывало, начинали трусить и старались не попасть на фронт. Пусть авиаторы не трещат. Они были в привилегированном положении — это не мы, танкисты, и не пехота. Там ты отлетал — тебе в столовой официантка обед подаст, в доме постель с простынями постелена, техник подготовит самолет к следующему вылету. А мы простыни в глаза не видели, все время в землянке или просто под танком, на холоде. И танк мы сами обслуживали — заправляли, боеприпасы загружали, ремонтировали. Я, когда командиром батальона стал, все равно работал вместе с членами своего экипажа. А что такое заправить танк? Заправщиков-то у нас до конца войны не было! Бочки с горючим на машине привезут, скатят поближе к танку, и весь экипаж в два ведра начинает его заливать в баки. Двое наливают, третий на крыло подает, четвертый заливает. Все участвуют. Ну, когда я ротным был, считал зазорным подавать ведра, так что я их заливал. Вот так пятьдесят ведер по десять литров! Еще надо масла залить ведро, а то и два. Или боеприпасы загрузить. Ящики сгрузили. Сначала снаряды надо от смазки отмыть. Ну, это обычно стрелок-радист делал. Отмыли. Поднимаешь снаряд, другой на крыле берет, в башню третий, а четвертый, заряжающий, тот уже сам укладывает. Зимой ты в грязи, замасленный, все тело в фурункулах — простываешь же. Окоп выкопал, танком наехал, брезентом застелил и печурку к днищу подвесил, выведя трубу наружу, — вот и весь ночлег. Пока натопишь — жаришься, поскольку ты в полушубке, в телогрейке, в ватных брюках. Ложишься спать, оставляя одного дежурить у печки. Все засыпают, и он засыпает, тепло из-под брезента выдует, и медленно все начинают замерзать, первый, кто просыпается, начинает орать на того, кто дежурит. Потом опять натопили, опять тепло. Когда дежурный не засыпал, подтапливал, то ничего, спать можно. Кормили раз в день — вечером привезут и завтрак, и обед, и ужин. Сало всегда было — шпик давали американский. Осенью картошку нароешь, на сале пожаришь — вкуснотища. Я и сейчас с удовольствием ем это мое любимое фронтовое блюдо. Водка всегда была. Пока ее привезут, половины личного состава уже нет. Правда, я, когда на фронт попал, не пил совсем. Принесут две пол-литры на четверых, я свою порцию экипажу отдавал. Водку стал пить только под конец войны, когда стал командиром батальона. Когда шли по чужой территории, трофеев было очень много. В основном брали компот и вино. Вшей — море. Зимой танк превращается в настоящий морозильник, поэтому одежды на нас было очень много. Ее снимешь, потрясешь над костром — только треск стоит. А как только передышка, сразу все белье на прожарку. Прожарки устраивали следующим образом: выбивали дно из бочки, вставляли металлическую крестовину, на которую развешивали белье. Бочку переворачивали, на дно плескали немного воды, выбитую крышку возвращали на место и всю конструкцию ставили на костер. Главное — следить, чтобы одежда краев бочки не касалась, а то сгорит… Это только молодые могли выдержать. Я говорю, войну выиграла молодежь. После Прохоровки нас передали в 1-й танковый корпус под командованием генерала Будкова и перебросили на Центральный фронт, где мы должны были наступать на Орел. Там я сходил в разведку боем, после которой, собственно, и перестал играть в войну. Дело было так. Приехал командир бригады. Построили нас. Он вышел и говорит: «Желающие пойти в разведку боем, шаг вперед». Я, не задумываясь, шагнул. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было. По лесу проехали до рощи, что была на высотке, к КНП командира стрелкового полка, безуспешно атаковавшего немецкую оборону. Чуть ниже расположилась наша пехота, а в километре от нее оборона противника на окраине какого-то населенного пункта. Наша 159-я танковая бригада 1 — го танкового корпуса должна была прорывать эту оборону, но сперва надо было выявить немецкие огневые точки. Вывели три моих танка, дали в сопровождение роту пехоты, которая окопалась чуть-чуть впереди, развернувшись в линию повзводно. Указали направление движения и поставили задачу — на максимальной скорости врезаться в оборону противника и вскрыть его систему огня. Снаряды не жалеть. Мы рванули. Пехота сначала ходко шла, а потом залегла под огнем. Я лечу. Смотрю, мои танки слева и справа начали отставать, танк справа загорелся. Я вырвался вперед. Огонь весь сосредоточен по мне. Вдруг удар — искры, пламя и светло стало. Я подумал, что это люк заряжающего открылся. Кричу: «Акульшин, закрой люк». — «Нет люка, сорвало». Надо же было болванке попасть в проушину и сорвать люк. До противника оставалось метров двести, когда немцы засадили болванку прямо в лоб танка. Танк остановился, но не загорелся. После боя я увидел, что болванка пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, ушла под люк механика, вырвав его. Меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробивает башню и убивает заряжающего. Счастье, что я упал контуженый, а то и меня бы. Мы вместе погибли бы. Очнувшись, я увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Я так и не знаю, то ли он пытался выбраться и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и как-то сумел выбраться. В кресле сидит убитый стрелок-радист, на боеукладке лежит заряжающий. Осмотрелся — кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Посмотрел вокруг — оба моих танка горят неподалеку. Я завел танк, забил заднюю передачу и начал двигаться — опять по мне стали стрелять, и я прекратил движение. Вскоре наша артиллерия открыла огонь, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника. Когда вокруг стало тихо и я вылез из танка, ко мне подошел заряжающий Леоненко с танка моего взвода — нас из взвода двое живых осталось. Он матом на меня: «Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу, скажи, что я пропал без вести. У меня есть водительские права. Я сейчас уйду в другую часть шофером». — «Хорошо». Когда пришли и начали искать, я так и сказал: «Танк сгорел. Жив он или мертв, я не знаю». Вот после этого боя я по-настоящему стал воевать. Правда, перед тем я где-то дней двенадцать побыл в медсанвзводе, поскольку меня контузило, шла носом кровь. А дальше опять бои… Ну, чего рассказывать-то?! Бои как бои. Сегодня удачный, завтра нет. Отошли, остановились, окопались. Командир бригады крутится, вертится, подгоняет новые танки, с одного направления на другое перебрасывает. Опять пошли. Опять тебя подбили. Опять в резерв пошел. Потом опять садишься на танк. И вот так по кругу, пока в медсанбат не попадешь или не сгоришь. Кстати, один раз я действительно чуть не сгорел. Танк загорается когда? Когда снаряд попадает в бак с горючим. И горит он тогда, когда горючего много. А уже под конец боев, когда в баках горючего нет, танк почти не горит. Так вот, когда загорелся танк и его охватило пламя, тут не потерять самообладания — это, брат, нужно иметь большое мужество. Температура сразу дикая, солярка горит, а если огонь тебя лизнул, ты уже полностью теряешь контроль над собой. Механику почему тяжело выскочить? Ему надо крюки снимать, откручивать, открывать люк, а если он запаниковал или его огонь схватил, то уже все — никогда он не выскочит. Больше всего, конечно, гибли радисты. Они в самом невыгодном положении — слева механик, сзади заряжающий. Пока один из них дорогу не освободит, он вылезти не может, но счет-то на секунды идет. Так что выскакивает командир, выскакивает заряжающий, а остальным — как повезет. Выскочил — и кубарем катишься с танка. Я сейчас задумываюсь: «А как же так получается, что, когда ты выскакиваешь, ничего не соображаешь, вываливаешься из башни на крыло, с крыла на землю (а это все-таки полтора метра), никогда я не видел, чтобы кто-то руку или ногу сломал, чтобы ссадинки были?!» Так вот где-то между Орлом и Брянском мой танк подбили, и он вспыхнул. Я крикнул: «Выпрыгиваем!» и с первым же огнем начал выскакивать. Однако фишка ТПУ была плотно вставлена в колодку, и, когда я оттолкнулся и полетел вверх, штекер не открылся, и меня рвануло вниз, на сиденье. Заряжающий выскочил через мой люк, а я уже за ним. Спас танкошлем — он плохо горит, поэтому обгорели только лицо и руки, но так, что все волдырями покрылось. Отправили меня в медсанбат, ожоги смазали мазью, а на руки надели проволочные каркасы, чтобы кожу не царапать. В дальнейшем, когда прибывали новые экипажи, я заставлял всех разъемную колодку подчищать, чтобы она свободно отключалась. Тяжелый бой был за станцию Брянск — товарная. Лил дождь. Мы форсировали какую-то речушку и ворвались на станцию, на которой стояли эшелоны. Шел кромешный ночной бой. Правда, немцы разбежались, но тут мы их здорово покромсали. Захватили эту станцию, расстреляли эшелоны и стали двигаться по улицам, добивая отступающего противникам. А после Брянска боев почти не было — мы вошли в преследование. Немцы, уходя, сгоняли все молодое население и гнали толпой. Когда мы их догоняли, охрана, видя танки, разбегалась в разные стороны, мы, кого успевали, из пулеметов расстреливали и освобождали наших людей. Каждый раз мы останавливались — жалко их было. Они бросались на нас со слезами, плачем, радостью. В Новозыбково, освободив одну такую группу людей, мы ночь простояли лагерем, приводя технику в порядок. Жгли костры, варили поспевшую к тому времени картошку. Угощали они нас откуда-то добытым самогоном. Познакомился я с одной молодухой, которой было года тридцать два, с двумя детьми. До сего времени помню имя и фамилию — Мария Баринова. А вот где эта деревня, забыл. Все мне адрес оставляла: «У меня муж погиб. Приезжай после войны, поженимся». А мне тогда было девятнадцать. Я в танкошлеме, в комбинезоне, весь чумазый, тоже выглядел, наверное, лет на тридцать. Часто ли мы вели ночные бои? Да, часто. Мы на время суток не смотрели. У нас приказ — не прекращать наступление. Немцы не любили ночные бои, они их вели реже, но тоже, случалось, атаковали нас. Ночью воевать тяжело. Такое впечатление, что все пули и снаряды предназначены тебе. Ты видишь, трассер летит в стороне, метров за двадцать-тридцать, а все кажется, в тебя. И ориентироваться тяжело — часто блудили. Некоторые, пользуясь темнотой, маневрировали, прижимались, вперед не шли. А потом поди докажи?! Вот под городом Тэта, в Венгрии, был такой случай. Это было вечером, 29 декабря 1944 года, уже смеркалось. Бригада, в которой оставалось не больше сорока танков, развернулась, чтобы атаковать город. По открытому месту надо было пройти метров восемьсот, тысячу максимум. Но, как только немцы открыли огонь, все батальоны поотставали. Моя-то рота вперед ушла. После боя стали разбираться, так у всех нашлась причина. У одного радиостанция не работает — предохранитель перегорел. У другого — волна сбилась, не слышит. У третьего — кулиса заела, механик не мог переключить. Ну, а мы, когда вперед вырвались — весь огонь сосредоточился на нас. Маневрировали, ускользали от попаданий. Тут от механика очень много зависит. Если механик опытный — это спасение для экипажа. Он сам тебе условия создаст для выстрела, выберет площадку, спрячется за укрытие. Некоторые механики даже так говорили: «Я никогда не погибну. Потому что я поставлю танк так, чтобы снаряд ударил не там, где я сижу». Я им верю. Были ли случаи трусости? Конечно, бывали. Такого, чтобы танк идет в атаку, а экипаж выпрыгивает, не было, но бывало, что мина или осколочно-фугасный снаряд попадает в танк, разворотит что-то, и экипаж выскакивает. У нас был такой случай. Мина ударила в лоб, экипаж выскочил и бежать. А немцы перешли в контратаку, танк остался на нейтральной полосе. Командир батальона, Мухин, взял с собой механика-водителя, тихонько ночью туда пробрались, завели и вывели танк. Командир бригады, надо отдать ему должное, молодец, экипаж суду не придал, только пригрозил, чтобы такого больше не было. Они опять сели в танк. Был еще такой случай. Выдвигались мы ночью на исходные позиции, чтобы с рассветом наступать. Один командир останавливает машину в стороне, якобы ему не понравилось, как двигатель работает, и приказывает ждать зампотеха. Идет танк, он его останавливает: «Зампотеха нет?» — «Нет. » — «А чего стоишь?» — «Да что-то двигатель плохо работает». — «Да? У тебя стартер работает?» — «Работает». — «Дай мне его». — «Бери». Снимают исправный стартер, а себе ставят неработающий. Едет следующий танк: «Что у тебя?» — «Стартер не работает». — «А аккумуляторы хорошие?» Вот так он за ночь свой танк на запчасти и раздал, а когда зампотех приехал, то, конечно, танк был неисправен, и его пришлось ремонтировать. Экипаж промолчал, но кто-то доложил в особый отдел. Хотели его судить, но после утреннего боя танков погорело много, и остатки батальона передали в другую часть. Так его в другой танк пересадили и отправили, судить не стали — пожалели. В конце 1943 года наш корпус перебросили на 2-й Прибалтийский фронт. Там провоевали ноябрь и декабрь. Было очень тяжко. Почему? Болота. Чуть в сторону свернул — застрял, да так, что вытащить невозможно. Действовали только вдоль дорог, а на них немцы устраивали засады. В атаку шли на узком участке фронта, действуя поротно и повзводно. За два месяца боев ни разу я не видел, чтобы даже батальон развернулся для атаки, не говоря уже о бригаде. В боях с этими засадами очень много людей погибло. Ведь как получается: один танк на дороге подбили. Его обошли — второй подбили. И так пока твоя очередь не наступит. Кто посчастливее, половчее, поразумнее — те проскочат. В районе Невеля нас загнали в болото, или мы сами попали, я потом так и не понял. Оставалось в батальоне семь танков. Мы по дорожке прошли и вышли на поляну, а дальше, куда ни сунемся — везде топь. А дорожку, по которой мы проскочили, немцы перекрыли. Мы заняли оборону в центре поляны и ночь отстреливались от немцев. Я тогда уже ротой командовал. В этом бою погибли командир взвода, командир роты, а командир батальона капитан Кожанов и еще один командир роты сбежали. Правда, к утру, видимо, очухались и оба, втихаря, вернулись. А я уже принял командование остатками батальона, решил организовать прорыв из этой ловушки назад, выйти тем же путем, что и пришли. Тут появляется наш комбат, весь мокрый и орет: «Вперед! Братья кровь проливают, а вы тут сидите!» Оттуда вырвалось только четыре танка. И надо же так получиться, что мы наскочили на командный пункт командира стрелковой дивизии; с которой взаимодействовала наша бригада. Полки дивизии правее этой «ловушки» безуспешно штурмовали населенный пункт Васильки в Новгородской области, западнее станции Пустошко, располагавшийся на высотках. Там немцы хорошо укрепились: противотанковая артиллерия, танки. Я думаю, что мы пытались эти Васильки обойти, ну и залезли в болото. Командир дивизии нас задержал и приказал поддержать его пехоту. Я говорю: «Товарищ полковник, горючего и снарядов нет, мы сутки не ели». — «Сейчас все будет». Накормили. Боеприпасы и горючее подвезли. Комбат сказал: «У меня танк неисправный. Ты, командир роты, бери три танка и вперед». Экипажи на танки набрали — много было раненых. Вышли вперед на рекогносцировку. Я сразу сказал: «Товарищ полковник, у вас танки горят». Видно было на снегу перед деревней чадящие черным дымом костры. «У вас танки горят. Что мы сделаем тремя танками? Ведь погибнем ни за что!» — «Молчать, расстреляю! Выполнять приказ!» Повел я взвод в атаку. Пехоту, лежавшую внизу, в лощине перед деревней, под шквальным огнем, мы прошли, ворвались на окраину деревни, и здесь нас один за другим сожгли. Мне сперва в борт засадили, потом в ходовую часть. Танк загорелся, я выскочил, видимо, остальные не успели. Вот и все. Весь экипаж погиб. Меня пехота огнем прикрыла, и я отполз к своим. В живых остался я и механик-водитель с другой машины. Вернулись на исходные, а тут еще танки подошли, и я вызвался их повести десантом на танке. Это был первый и последний раз, когда я воевал как десантник. После этого боя я зарекся. Когда вырвались на передний край, всех, кто был на танке, как ветром сдуло, я один как уж вертелся за башней. Мне казалось, что все пули летят в меня — свист, скрежет рикошетирующих о броню пуль и осколков. Это ужас! Как я уцелел — не знаю… Деревню мы взяли, пошли, трофеев набрали. Вышли из боя, тут уже за нами из бригады машину прислали. Потом нас перебросили обратно на Украину, в 170-ю бригаду. В ней я воевал до конца войны. Когда мы прибыли, Корсунь-Шевченковская операция уже завершилась, но продолжались бои с Кировоградской группировкой немцев. Там, возле населенного пункта Плавни, соседний батальон капитана Родина за один день потерял почти все танки: первая рота подорвалась на минных полях и застряла в речушке, а вторая рота начала ее обходить, ввязалась в бой и тоже все танки потеряла: из двадцати одного танка осталось пять. А 8 января 1944 года он и сам погиб. К этому времени в его батальоне осталось четыре танка, и этими силами они штурмовали населенный пункт (не помню его названия), который находился километрах в десяти северо-восточнее Кировограда. Взять они его не сумели. Подъехали командир и начальник политотдела бригады подполковник Негруль Георгий Иванович. Командир бригады, подполковник Чунихин Николай Петрович, спокойно сказал, что надо взять эту деревню и замкнуть кольцо окружения, а Георгий Иванович набросился: «Ты такой-сякой! Какой-то зачуханный населенный пункт взять не можешь! Трус!» Родин был волевой, талантливый командир, всегда спокойный, тут взорвался: «Я трус?! Возьму!» Командир бригады его остановил: «Не надо горячиться. Ты осмотрись». Но тот уже закусил удила. Собрал оставшихся офицеров: «Перевозчиков справа, я в центре, Аракчеев слева. Или возьмем, или все умрем. Чащегоров (он мне этот эпизод рассказывал), езжай в штаб бригады, доложи, что взяли деревню. Если я погибну, то чтобы на моей могиле ни один политработник никаких речей не произносил». Все, кроме одного танка, погибли. Летом 1944 года, перед Яссо-Кишиневской операцией, нас отвели на отдых и переформирование, а 20 августа началось наступление. Артиллерия так обработала первую полосу, что мы еле продвигались — все было изрыто воронками. Так что примерно пятнадцать километров первой полосы обороны сопротивления со стороны немцев вообще не было. Только подойдя ко второй полосе в районе реки Валуйслуй, мы встретили организованное сопротивление. Пехота и танки НПП нам обеспечили ввод, и мы в конце первого дня вошли в прорыв. Сплошного фронта уже не было, только очаговое сопротивление. Как вели бои? Подходим к селу, разведка докладывает, что в нем немцы, есть артиллерия и танки. Подтягиваем приданный бригаде артиллерийский полк. Бригада развертывается. В зависимости от задачи и рельефа местности развертывались в линию один или два батальона. Остальные — в резерве. Начинаем атаковать. В центре противник больше сопротивляется, мы охватываем его с флангов. По фронту остаются смежные роты первого и второго батальонов, которые огнем сковывают противника, а две роты обходят с флангов. Сбили противника и пошли дальше. Бой надо видеть, описать его очень сложно. Где командир находится? В бою все, до командира роты включительно, идут вместе с линейными танками. Командир батальона уже идет с резервом и рулит всем батальоном. Он видит, кто отстал, кто нет. Как только немцы начинают упорно сопротивляться, а еще и подожгут один-два танка, остальные начинают сбавлять скорость — жить всем хочется! Вот-вот остановятся… Тут же по рации командир батальона: «Брюхов, а ну-ка увеличить скорость!» Вроде в роту передал, а те все равно еле ползут. Приходится вырываться, вести за собой. Я как-то подсчитал, что у нас в батальоне за всю войну в одной и той же роте погибло восемнадцать ротных командиров. Я только убитых подсчитал, а не раненых. Примерно столько же командиров батальона. Потому что ротный командир воюет до последнего танка в роте, командир батальона — пока два-три танка не останется. Выскочил из одного, попадешь в другой. А там либо ранен, либо убит. Конечно, опытные танкисты выживали дольше. Приведу тебе простой пример. Пришла на пополнение рота — десять танков. У нас в резерве батальона есть четыре командира танков, которые уже участвовали в боях. Из десяти прибывших с танками командиров четверых наиболее слабых снимаем и отправляем обратно на завод за танками или в резерв батальона. Они не сопротивляются — особенно никто в бой не рвался. Вместо них сажаем командиров танков из резерва. Также и механиков-водителей и остальных членов экипажа можно заменить. Так вот, после недели или двух боев из шести молодых, дай бог, один-два в живых останутся, а из «старичков», может, один только погибнет. Опытные погибают на одну треть меньше, чем неопытные. Опыт — большое дело! Сходил в два-три боя — это ты уже училище закончил. Даже один бой научит больше, чем училище. Если ты выжил в бою, значит, смог сконцентрировать волю, знания, наблюдательность — все свои способности. Ну, а если ты способный, то и шансов выжить у тебя больше. В Яссо-Кишиневской операции за пятнадцать дней на своем Т-34-85 я лично подбил девять танков. Один бой хорошо запомнился. Куши прошли и выходили на Леово, на соединение с 3-м Украинским фронтом. Мы шли по кукурузе высотой с танк — ничего не видно, но были в ней такие дороги или просеки, как в лесу. Я заметил, что в конце просеки навстречу нам проскочил немецкий танк, потом уже выяснилось, что это была «Пантера». Я командую: «Стоп. Прицел — вправо 30, танк 400». Судя по направлению его движения, встретиться мы должны были на следующей просеке. Наводчик пушку вправо перебросил, и мы продвинулись вперед на следующую просеку. А немец меня тоже засек и, видя направление движения танка, начал скрадывать меня по кукурузе. Я смотрю в панораму в то место, где он должен появиться. И точно — он появляется под ракурсом 3/4! В этот момент нужно сделать выстрел. Если дашь немцу выстрелить и он первым снарядом промахнется — выскакивай, второй гарантированно будет в тебе. Немцы — они такие. Я кричу наводчику: «Танк!», а он не видит. Я гляжу, он уже вылез наполовину. Ждать нельзя. Секунды идут. Тогда я наводчика схватил за шиворот — он же сидит передо мной — и скинул на боеукладку. Сам сел за прицел, подвел и вдарил ему в борт. Танк вспыхнул, из него никто не выпрыгнул. И, конечно, когда танк вспыхнул, в этот момент мой авторитет как командира поднялся на недосягаемую высоту, поскольку если бы не я, то этот танк врезал бы по нам, и весь экипаж погиб. Наводчик Николай Блинов себя чувствовал униженным, так стыдно ему было. Я наколотил много танков в Румынии и Венгрии. Ночи короткие, нетемные. Мы подошли к каналу и стоим. По другой стороне канала проходила дорога, по которой отходила немецкая колонна. На фоне неба я разглядел силуэт и по нему ударил. Один загорелся. Следующий за ним танк наскочил на него и задергался — начал искать, как ему обойти подбитый танк, развернуться, но не успел — вторым снарядом я его уничтожил. Преследование — это легкие бои. В октябре сорок четвертого во главе передового отряда я первым пересек границу Румынии и Венгрии в районе города Баттоня и, захватив переправу через реку Тиса, сутки удерживал ее до подхода основных сил. Бой был очень тяжелый, поскольку немцы старались всеми силами вырваться из мешка. За этот бой я был представлен к званию Героя Советского Союза, однако присвоили мне его только в 1995 году. Я после этой операции первый раз получил деньги за подбитые танки. Поехали в город Тима-шара, три дня мы там гуляли с Колей Максимовым. Кубанки заказали, костюмы, сапоги хромовые с модными обрезанными голенищами. За сутки нам все сшили. Но чтобы деньги получить, надо было доказать, что ты подбил, нужно, чтобы были очевидцы. Была специальная комиссия, которая, если не ленилась, ездила, проверяла. Например, самолет сбили, летчики себе припишут, зенитчики себе, пехота себе — все же стреляют. Как-то командир зенитной роты прибегает: «Василий Павлович, вы видели, что самолет сбили?!» — «Видел». — «Это мы сбили. Подпишите, что вы были очевидцем». В итоге выходило, что не один самолет сбили, а три-четыре. Когда закончилась война, у нас было приказано подвести итог боевых действий по всем операциям. Нарисовали карты, командир бригады провел совещание, в завершение которого выступил начальник штаба с докладом о потерях противника и своих. Считать наши потери было очень трудно. Сколько танков погибло, не всегда точно учитывали. А потери противника по нашим донесениям можно было посчитать спокойно. И вот тут начальник штаба говорит: «Если бы я брал все донесения командиров батальонов Брюхова, Саркесяна, Отрощенкова и Московченко, то войну бы мы закончили на полгода раньше, уничтожив всю немецкую армию. Поэтому я все их донесения делил пополам и отправлял в штаб корпуса». Думаю, что штаб корпуса все эти донесения делил пополам и отправлял в армию и так далее. Тогда, может быть, какая-то достоверность в них была. А как мы писали донесения за день: «Наступали там-то и там-то. Прошли столько-то километров, на таком-то фронте. Вышли на такой-то рубеж. Потери противника: столько-то танков (танки мы хорошо учитывали — за них деньги платят), минометы, орудия, личный состав — кто их считал? Никто. Ну, напишешь человек пятьдесят. А когда в обороне сидели. Стреляли и стреляли: „Ну, пиши два орудия и один миномет… “ Вообще с немцами тяжело воевать. У меня к ним не было ненависти, просто это был противник, которого надо уничтожать. С пленными я не воевал, не расстреливал, а собирал и отправлял в тыл. Вот, например, был такой случай в Венгрии, под Будапештом, числа 25 или 26 декабря 1944 года. Мой батальон (я с конца 1944 года уже командовал батальоном) оторвался от основных сил бригады километров на двадцать и вышел к Вертеш-Боглару, перерезав дорогу на Будапешт. Остановились в рощице на высотке, а под нами в лощинке примерно в километре небольшой населенный пункт и дорога, по которой шла колонна противника, а в ней я насчитал шестьдесят три танка. Ввязываться со своими пятнадцатью танками в бой было бессмысленно. Я доложил командиру бригады. Тот приказал остановиться и наблюдать, а сам вызвал на них авиацию, которая их раскромсала возле Бичке. А мы остались в этой рощице. Пока стояли, на нас наскочили три немецких связиста, тянувшие провод. Их скрутили. Пытались с ними говорить — никто немецкий язык не знает. В воронку посадили, поставили автоматчика, чтобы не убежали. Потом смотрим, а против движения колонны едет «Опель Адмирал» — машина классная, видать, начальники едут. Они свернули с дороги и, решив срезать или просто заплутав, поехали левее этой рощицы, где мы стояли, по полевой дороге. Я вскакиваю на танк, хватаю автомат и механику кричу: «Давай наперерез!» Он рванул и точно перехватил машину. Я выскакиваю из танка, даю очередь по мотору. Машина остановилась. Офицеры, что в ней сидели, и водитель остолбенели. Я автомат на них наставил и командую: «Вег». Вылезают четыре лоботряса — три офицера и водитель. Я: «Хенде хох!» Они руки подняли. Один вдруг бросился бежать по ходу движения машины. Я за ним, решив, что с остальными наши сами справятся, но те даже не шевельнулись. Вдруг он поворачивается и бежит обратно. Ага, думаю, испугался, засранец. Он подбегает к машине, хватает из нее портфель и бежит в другую сторону, к той колонне, что по дороге прошла. Я за ним. На бегу стреляю в него — не попал. Вторая очередь — тоже мимо. Это только в кино быстро попадают, а в жизни — нет. А тем более на бегу из «ППШ». Третья очередь, и автомат заклинило — утыкание патрона. Я начинаю передергивать затвор. Он понял, что что-то случилось, повернулся, видя, что я колупаюсь с автоматом, достает «парабеллум» и стреляет. Мимо! Теперь уже я от него бегу к машине, а он за мной. Повезло — я еще раз передергиваю затвор, и автомат застрочил. Тогда поворачиваюсь — он еще не остановился и бежит на меня — и даю длинную очередь. Немец как будто на стену наскочил и упал. Подошел поближе, для уверенности еще очередь дал. Забрал у него портфель, часы, «парабеллум». У меня самого было два пистолета на поясе и за пазухой, но почему-то я не догадался ими воспользоваться, когда автомат заклинило. Посмотрел в портфель — там какие-то карты. Еще подумал, что, наверное, это что-то важное, раз немец вернулся к машине их забрать. Подцепили эту машину тросом к танку. Водителя — за руль. Лоботрясов — в машину. Связистов немецких и трех автоматчиков — на танк, и приказал двигаться в штаб бригады. Оказалось, что в портфеле была карта контрудара в районе города Секешфехервар, утвержденная фюрером. Вот как этот эпизод описывается в книге Сергея Матвеевича Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» (М.: Воениздат, 1989): «В полосе наступления 3-го Украинского фронта враг тоже подготовил контрудар, опираясь на укрепленную линию „Маргарита“, но просчитался во времени, и его намерения были сорваны в момент сосредоточения сил контрударной группировки. Об этом свидетельствовали две карты 2-й танковой дивизии немцев, захваченные 22 декабря 1944 г. в районе Секешфехервара войсками 3-го Украинского фронта. Они о многом рассказали опытному штабу. Ф. И. Толбухин доложил тогда в Генеральный штаб: «На одной из них (имеются в виду карты. — С. Ш.) нанесена кодировка большого количества населенных пунктов на нашей территории к юго-востоку от озера Балатон. На другой карте показано расположение штабов 3-го и 57-го танковых корпусов, штабов и частей 1, 3, 6, 23-й танковых дивизий и 130-го танкового полка РГК. Все это наглядно подтверждает, что немцы готовились к активным действиям к востоку от озера Балатон». Как стало известно позже, здесь были, кроме того, 8-я танковая дивизия и отдельные батальоны танков». Так вот убил я этого немца и никакого сожаления не испытывал, остальных шестерых, которые не сопротивлялись, я не тронул, а отправил. Враг есть враг, но никогда я так просто не стрелял. За этот захват меня наградили орденом Суворова. Вызвали меня к командиру корпуса генерал-лейтенанту Говоруненко Петру Даниловичу для награждения. Сидит он и Шелех, начальник политотдела. Командир корпуса, обращаясь к начальнику политотдела, говорит: «Смотри, Шелех, — сопляк, молоко на губах не обсохло, а он уже орден Суворова получил! Я еще такого ордена не имею, а он его получает!» Вместо того чтобы похвалить, порадоваться, он это произнес с таким сожалением и упреком. Возвращаюсь к вопросу об отношении к немцам. Был такой случай зимой 1945 года. В одном из боев мы пленили пятерых немцев. К вечеру закончили бой, остановились отдохнуть. В это время приехали замполит и зампохоз батальона Вася Селиванов, привезли горючее, боеприпасы: «Ну, командир, давай ужинать». Накрыли стол, поставили бутылку вина. Вася говорит: «Я пойду посмотрю, как там людей кормят». — «Ну, иди. Проверь, чтобы все было в порядке». Вскоре он возвращается: «Все нормально. Все накормлены, танки заправлены горючим и боеприпасами». Я говорю: «Там пять человек немцев в яме сидят, забери их». Он мнется. «Что ты замялся?» Я понял, что что-то не то: «Ну, пойдем». А я их посадил в яму и часового поставил. Выясняется. Он пришел: «Кто это такие?» — «Немцы». — «А, фашисты!» И пострелял их. Я как увидел, набросился на него: «Ах ты, сукин сын, что же ты наделал?! Если ты хочешь стрелять, завтра в бой пойдем. Давай садись заряжающим со мной или автоматчиком на танк. Садись и бей, сколько тебе вздумается!» Отчитал его как следует. Замполит пришел. Посидели, порядили: «Надо бы под трибунал тебя отдать за это дело. Ладно, давай бери лопату и зарывай, чтоб здесь ровно было». И он при всем честном народе сам зарывал. В атаку-то он ни разу не ходил. Придет домой после войны, его спросят: «Ты хоть одного немца убил?», и он с гордостью сможет сказать: «В одной атаке убил сразу пять человек». Хозяйственник есть хозяйственник. Я так думаю, что кто в бой ходит, тот пленных не будет стрелять никогда. Может, и бывали такие, но, как правило, среди своих желающих расстреливать я не видел. Был один случай в городе Крайово, в Румынии, где мы остановились на три дня подремонтироваться и подтянуть тылы. У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет тридцати двух — тридцати четырех, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны, и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что так они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова — жена и двое детей. Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил, не раздумывая. А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти сидят пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: «Иди в комнату», а механику: «Ты иди, трахни ее, а потом я». Тот пошел, а сам-то пацан, с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: «Где она?» А она уже бежит. «Ах ты, сукин сын, упустил». Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля, и прямо в сердце. На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли — СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат — искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот все просил прощения. Так и получилось — дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было — стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается, как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще. Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было. А вот венерических болезней было много. Причем в большинстве случаев заражались от своих. Например, один наш офицер поехал в командировку, где уж он там умудрился подцепить заразу, я не знаю, но по приезде заболел. В сорок пятом году мы занимали оборону под Балатоном. Жили в какой-то халупе. Как-то вечером из бригады пришла красивая связистка Маша Решетова, с которой дружил начальник штаба батальона Саша Чащегоров — рослый, симпатичный парень, с 1923 года. По такому случаю мы ему предоставили штабной автобус, стоявший рядом с домом, где он накрыл столик на двоих. Мы поужинали в домике. Вдруг ближе к вечеру, уже начало смеркаться, появляется заместитель командира бригады майор Новиков. Зашел к нам: «А куда Сашка-то делся?» — «В автобусе». — «А, зайду проведаю». Потом Саша рассказывал. Заходит майор. Я вскочил: «Товарищ майор, садитесь». Тот сел. «Как у тебя тут? Охрану организовал?» — «Так точно. Товарищ майор, может быть, с нами немножечко выпьете?» — «Ну, давай». Выпили. Майор говорит: «Вот что, Саша. Сейчас уже стемнеет, сходи проверь посты, охрану, чтобы было все в порядке. Тебе двух часов хватит?» — «Так точно». И ушел. Прошло два часа, слышим, машина заурчала, и майор с этой связисткой укатили в бригаду. Проходит с неделю — новость: Машку Решетову и майора Новикова отправляют в госпиталь, в Одессу, заболели. Сашка, когда услышал, он аж от радости подпрыгнул, ведь ему бы пришлось ехать. Были ли романы? Конечно! К нам девчонки ходили, им хотелось за нас замуж выйти. Многие женились прямо на фронте. Хотя пишут, что даже хорошие девчонки выбирали офицеров, и желательно постарше. Это естественное явление. А сейчас? То же самое, только сменились приоритеты. Раньше должность и размер звезд играли роль, сейчас деньги. Тогда еще популярностью пользовались ребята, имя которых, как говорится, было на слуху — геройский парень, всегда воюет, награждают его или он Героя получил. Я был еще ротным командиром, когда обо мне начали говорить: Брюхов, Брюхов, Брюхов! В бригаде я редко появлялся — все время был со своими, и меня там не видели, а только слышали фамилию. Как-то раз комбриг говорит: «Зайди ко мне, получишь задачу». Как я потом понял, среди женского персонала штаба поднялся кипеж: «О! Сейчас приедет Брюхов!» Я приехал на танке, в комбинезоне, выскакиваю — шибздик в танкошлеме. Говорят: «Где Брюхов-то»? — «Да вон!»… Вздох разочарования. Многие девчонки уехали беременными. Начиная с командования бригады и выше были распространены ППЖ. Командир бригады жил с врачом из медсанвзвода. Начальник политотдела — со своей учетчицей. Остальные девчонки так: кому-то кто-то понравился, кто-то пристроился, но насилия не было, нет. Вообще у меня отношение к женщинам всегда было самое трогательное. Ведь у меня самого было пять сестер, которых я всегда оберегал. Поэтому я к девчонкам очень внимателен. Ведь девчонки мучились-то как?! Им же труднее было в сотню раз, чем нам, мужикам! Особенно обидно за девчонок-медсестер. Они же на танках ездили, с поля боя раненых вывозили, и, как правило, получали медаль «За боевые заслуги» — одну, вторую, третью. Смеялись, что получила «За половые потуги». Из девчонок редко кто орден Красной Звезды имел. И те, кто ближе к телу командира. А после войны как к ним относились?! Ну, представь — у нас в бригаде тысяча двести человек личного состава. Все мужики. Все молодые. Все подбивают клинья. А на всю бригаду шестнадцать девчонок. Один не понравился, второй не понравился, но кто-то понравился, и она с ним начинает встречаться, а потом и жить. А остальные завидуют: «А, она такая-сякая. ППЖ». Многих хороших девчонок ославили. Вот так. Закончил я войну в Австрии… Какой личный счет? За войну я потерял девять машин и сжег двадцать восемь немецких, правда, деньги дали только за девять, да не в этом суть. КРИВОВ ГЕОРГИЙ НИКОЛАЕВИЧ Не то мы делаем, упускаем преимущество наше… Перед войной мы жили недалеко от Ташкента. В полдень 22 июня мы услышали по радио сообщение о том, что началась война. Мы, мальчишки, рванули в военкомат, но нам отказали, сказав, что мы не достигли призывного возраста. Так что конец сорок первого и начало сорок второго года я работал на эвакуированном из Москвы самолетостроительном заводе сначала учеником токаря, а потом токарем. Летом 1942 года в возрасте семнадцати с половиной лет меня приняли в Харьковское танковое училище, эвакуированное в Черчик. Сначала я прошел мандатную и медицинскую комиссии. «Хочешь быть танкистом?» — спрашивает медик. «Хочу». — «Здоров». Потом были экзамены, тоже довольно формальные. Некоторые по сорок ошибок в диктанте сделали, но их приняли. Первое время в училище было тяжело. Спали мало: не успел лечь, а уже кричат: «Подъем». Уставали ужасно, но я выдержал. После семи месяцев обучения мне присвоили звание лейтенанта и в составе роты послали в Нижний Тагил за танками. Вот там мы наголодались! В училище-то хорошо кормили, а тут мизерная тыловая норма. Что-то нам удавалось купить на базаре, но все равно было очень трудно. Что меня удивило, так это скорость, с какой собирались танки. За нашим экипажем закрепили бронекоробку, на ней еще катков не было. Посмотрели, как идет сборка, и пошли на обед. Через час возвращаемся — нет нашей коробки! С трудом нашли. Она уже на катках, к ней уже башню краном подводят. Мальчишка внизу под танком бандажи резиновые прикручивает. Каждый день двадцать пять танков ставят на платформу! Собрали наш танк, я, как командир, получил часы, перочинный ножик, шелковый платочек для фильтрации топлива и поехали на фронт. Экипаж у меня был четыре человека. Механик-водитель, Крюков Григорий Иванович, был на десять лет старше. Он перед войной работал шофером и уже успел повоевать под Ленинградом. Был ранен. Он прекрасно чувствовал танк. Я считаю, что только благодаря ему мы уцелели в первых боях. Стрелок-радист, Тихомиров Николай Николаевич, тоже старше меня, крестьянский мужичок, слов говорил мало, всегда мерз, всегда в шинели. Я считал, что, когда в бой идешь, никаких шинелей — только гимнастерка и брюки. Да и портупеи, чтобы не было, а то висли и на ней… Он так в шинели, бедненький, и погиб. С этими двумя у меня сразу сложились хорошие отношения, особенно после бутылки водки, выпитой в эшелоне на мое девятнадцатилетие, которую Крюков выменял на подаренные мне отцом хромовые сапоги. А вот с заряжающим мордвином Бодягиным мне было непросто. За что-то я ему сделал замечание, он не послушал. Второе замечание. Тут он мне при всех развил теорию: «Знаете, лейтенант, бывают такие случаи, когда по дороге на фронт сбрасывают нерадивых командиров с поезда». Я не обратил на это внимания. Вроде того что глупость ты говоришь. Да и Крюков ему сказал: «Заткнись». Вообще он был неприятный тип, пессимист, ему было все равно, поскольку он считал, что мы скоро все сгорим. Я никогда так не думал, хотя, конечно, знал, что в любую минуту это может случиться. Но я не хотел смерти и не думал о ней, а он думал. И таких, как он, было много в эшелоне. Я видел, как они первыми погибали — те, кто переживал, страдал, неспортивные. На фронте очень важно быстро выскочить из машины и быстро заскочить в нее. Я это мог, и механик мог, потому мы и живые остались. Прибыли мы на фронт в октябре 1943 года на пополнение 362-го танкового батальона 25-й танковой бригады 29-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии. 16 октября, ночью, мы форсировали Днепр по понтонному мосту у местечка Мишурин Рог. Батальон пехоты, ранее переправившийся на правый берег реки и захвативший плацдарм глубиной три-четыре километра, встретив сопротивление, зарылся в землю. Нас бросили на поддержку пехоте. В ожидании приказа на наступление замаскировались в полусожженной деревушке. Дождь, зарядивший с утра и не прекращавшийся весь день, к вечеру перестал, что совпало с получением приказа к выступлению. Низинками и оврагами медленно продвигаемся вперед, к лесу. Дважды пришлось останавливаться — налетели фрицы, бомбившие пехоту. Выходя из пике, самолеты разворачивались прямо над нами, но, к счастью, нас не заметили. Пересекли окопы, в которых впервые увидели убитых бойцов, лежащих в неестественно уродливых позах. Санитары перевязывают раненых, уносят убитых. Из окопов выглядывают живые солдатики, улыбаются — танки пришли! Это приятное ощущение. Вышли на западную окраину перелеска, когда уже начало темнеть. Приказали готовиться к наступлению. Мы еще надеялись, что вечером наступать не будем, но все же я приказал Бодягину выйти вперед и смотреть, не подаст ли командир роты сигнала к атаке. Сами же лихорадочно стали готовить танк к бою: вытирали смазку со снарядов, проверяли двигатель и ходовую часть. В это время бежит Бодягин, машет руками: «Заводи!» Вот так мы пошли в первый бой — без разведки, без рекогносцировки. Впереди возвышенность, что за ней — мы не видим. Правильно было бы сначала туда офицеров сводить, посмотреть, где линия немецкой обороны. Видимо, хотели добиться внезапности. Даже по радио запретили разговаривать. Слышу, слева танк завелся, и справа мотор ревет. Медленно поползли в горку по раскисшей от дождей земле. В перископе пока что темно-серая земля да небо с облаками. Когда выползли на вершину, первое впечатление — красота. Громадный шар солнца как будто зацепился за горизонт. Взглянул поближе — метрах в восьмистах идет посадка. Все тихо. Вспомнил «старичков», которые говорили, что, как только увидел немецкие позиции, сразу открывай огонь. Эффект от такой стрельбы, конечно, нулевой, однако бывалых надо слушать. Вдруг сразу в нескольких местах полоснули яркие вспышки выстрелов противотанковых пушек. Пытаюсь поймать в прицел хотя бы одну из них. Не удается. Стрелять на ходу прицельно невозможно, перед глазами земля-небо, земля-небо! Нужна короткая остановка, а в голове опять наставление ребят: остановишься и не успеешь, он успеет! От непрерывной стрельбы боевое отделение заволокло пороховым дымом, глаза слезятся, горло першит. Хорошо, что люки башни приоткрыты, и Бодягин постоянно выбрасывает стреляные гильзы, а то совсем бы задохнулись. Физическое напряжение достигает предела, однако успокаиваю себя: это ведь не вечно, должна же наступить передышка! Слева загорелся танк, справа загорелись еще две машины. Бодягин кричит, машет руками. Оказывается, экстрактировавшаяся гильза, ударившись о затыльник гильзоулавливателя, отлетела вперед и передней кромкой загнулась за пуговку стопора орудия. Бодягин справиться с ней не может — у него все руки обожжены. Сколько он их уже перекидал, пока я стрелял. Я помню, перед боем начбой говорил, чтобы мы после атаки гильзы привезли и сдали. А тут я подумал: «Вот бы тебя сюда». Я схватился за эту гильзу и — откуда только силы взялись — вырвал ее. Посадки уже совсем близко. Высунулся и вижу пушку. Механик кричит: «Сейчас тряхнет!» Пушку мы раздавили. Я еще из пулемета пострелял. Уже ночь — ни черта не видно. Оборону немецкую вроде прошли, а куда идти — не знаем. Радиста спрашиваю: «Были какие-нибудь команды»? — «По-моему, обойти справа лес, а потом связь оборвалась». Я говорю механику: «Бери вправо». Потихоньку ползем. Смотрю, темнеет стог сена. Решил выпустить по нему пару снарядов — вдруг кто там прячется. Подожгли мы этот стог. Проехали мимо, ничего там нет, конечно. Впереди чернеют дома какой-то деревушки. Остановились, я экипаж спрашиваю: «Что делать будем?» Все молчат. «Тогда разворачиваемся и возвращаемся по своему следу назад». Про деревню-то нам ничего не говорили». Вернулись к стогу, объехали его стороной, чтобы на освещенный участок не выезжать. Остановились, заглушили двигатель. Слышим обрывки разговора, но слов разобрать не можем. Вдруг по-русски кто-то как загнет — свои! Механику говорю: «Давай жми на голос». Только немножко проехали, как из-под земли выскакивают три силуэта наших солдата со связками гранат. Я с танка сразу спрыгнул. Они: «Кто такие?» — «Вот из боя возвращаемся». — «А почему со стороны фрицев? Сейчас бы мы вас гранатами угостили!» Оказывается, это разведчики, идут в деревню выяснить, есть ли там противник. Покурили и разошлись в разные стороны. Вот так закончился этот бой. Когда вернулись в батальон, из тех, с кем я в бой пошел, почти никого не нашел — все погорели. Сохранились некоторые наиболее опытные, а наше молодое пополнение почти все было выбито. Немцы после нашей атаки отошли, а потом мы их погнали. Запомнились бои за Пятихатку, вернее, трофеи, захваченные в. самом городке. Сначала был бой, нас обстреляли, мы стреляли. Проскочили на станцию, где стояло два эшелона, один с ранеными. Они пытались сопротивляться, но их всех перебили. Ребята сразу пошли по трофеи. У меня уже на машине были автоматчики, и мой заряжающий Бодягин сдружился с одним из них. Вот они вдвоем отправились. Командир батальона Лекарь наставлял нас, чтобы брали теплое обмундирование, носки. А нам, пацанам, что надо — водочки, пистолет и бинокль. Ведь мне, например, личное оружие не дали, хотя и положен был «наган». Только к концу войны я обзавелся «парабеллумом». Однажды с этими трофеями смех был. Наскочили мы как-то на горящую немецкую машину. Бодягин побежал, приволок две или три банки консервов — теплые, можно сказать, с пылу с жару. Вскрыли банки: у заряжающего и радиста — с мясом, а у нас с механиком-водителем — с овощами. Мы их выкинули, а они мясную часть съели, а под ней овощи. Оказалось, что они открыли с той стороны, где мясо, а мы — с той, где овощи. Так было обидно! После Пятихаток я познакомился с командиром корпуса генералом Кириченко. Мы подходили к очередному населенному пункту, как вдруг с его окраины раздалось несколько орудийных выстрелов и пулеметных очередей. При этом был убит один командир танка. Отошли в лощину, пока хоронили погибшего, выпивали за упокой его души и решали, как действовать дальше, со стороны деревни неожиданно показался «Виллис». Приняли было за немцев, но кто-то узнал штабиста, размахивающего фуражкой, а рядом — и самого генерала Кириченко. Оказывается, догоняя танки по другой полевой дороге, он заскочил в деревню, откуда нас обстреляли немцы, к тому времени уже смотавшиеся. Кириченко, поздоровавшись, съязвил: «Ну, орлы, деревню я освободил, можете наступать дальше!» Он показался простым, общительным, без особого командирского гонора, который встречается у иных больших начальников. Вроде неплохой мужик. Расположившись у «Виллиса» перекусить, генерал угостил нас приготовленными для него бутербродами. Вечером 24 октября мы получили приказ выйти из деревни Недайводы в направлении города Кривой Рог. Снаряды и горючее «подбросил» танк без башни, кем-то окрещенный «жучкой». Еле-еле успели заправить танк ко времени выхода. Пройдя около пятнадцати километров, мы замаскировались на день в деревушке. Рассредоточились по садкам, заровняли следы гусениц, замаскировали машины, вырубив при этом фруктовые деревья. Покончив с маскировкой, я отправил Бодягина к хозяйке на переговоры — очень хотелось горячей пищи, которую мы не видели с самого начала наступления. Вскоре он вернулся: «Договорился. Через полчаса будет горячая картошка!» Чуть погодя мне пришлось идти по вызову ротного. Подойдя к хате, в которой расположились комбат и ротный, я увидел практически не укрытую комбатовскую машину с трофейными чемоданами на бортах. Я еще подумал: «Вот нам постоянно твердят о маскировке, а сами? Небось уже „заправляются“. Не успел подойти к крыльцу, как в дверях появился ротный Тришин: «Готовься. Пойдешь в разведку!» Этого еще не хватало! Но приказ есть приказ. Однако выполнить его не пришлось — беспечность комбата стоила жизни и самому майору Лекарю, и ротному Тришину. При налете двух немецких самолетов, последовавшем буквально через десять минут после нашего разговора, оба они были убиты. От больших потерь нас спас командир танка, лейтенант Данельян, который тут же распорядился перегнать машины на другой край деревни. И вовремя! В течение дня немцы три раза бомбили край деревни, в котором мы располагались утром. К вечеру появился новый комбат, старший лейтенант Головяшкин, бывший заместителем майора Лекаря по строевой части. Мы его почти не знали. Видели лишь раз, во время торжественного построения. Вскоре после его прибытия выдвинулись дальше. Я, честно говоря, уснул и проснулся только от резких ударов гильзой по броне танка. Комбат, стучавший по броне, наорал на меня и приказал снять миномет, который я возил десантом, взять пехотинцев и отправляться в разведку. Оказывается, два танка, посланные перед тем, не вернулись. «Пойдешь на малых оборотах, если что, сигнал — красная ракета в нашу сторону!» Автоматчики, выделенные их командиром, старшим лейтенантом, устроились за башней, а мы с Бодягиным, стоя на сиденьях, высунувшись на половину из люков, пытались хоть что-то увидеть в темноте. На всякий случай приготовили гранаты. Примерно через три километра я услышал звук движущейся навстречу машины. По шуму двигателя — «тридцатьчетверка», но ведь немцы могут быть и на нашем танке! Когда, наконец, увидел силуэт машины и торчащего в башне человека, интуитивно почувствовал — наш, Фоменко или Савин. Почти одновременно остановились, спрыгиваю, бегу к машине. Выясняется, что ребята подошли к железнодорожному полотну, фрицы на платформах тягают что-то взад-вперед. Савин остался наблюдать, а Фоменко поехал за батальоном. Вернувшись к колонне, поставил машину на место, где меня поджидали минометчики, и — бегом к комбатовской машине. Фоменко предлагал ударить по немцам, пока они не готовы, но Головяшкин, выслушав всех, решил, что надо связаться с командиром корпуса, доложить обстановку, и полез в танк. Через полчаса он сообщил, что связи нет и мы должны отойти к деревне Вечерний Кут, располагавшейся в двух-трех километрах. Общее разочарование выразил Данельян: «Не то мы делаем, упускаем преимущество наше… » За Савиным отправили Фоменко, а сами — в разведанную деревню. Снова маскировка. Наступило утро. Крюков уснул за рычагами, а мы подались в хату, где наконец-то нам удалось поесть горячей картошки. Не успели перекусить, как на другом конце деревни раздался треск автоматных очередей. Быстро заняли свои места в машине. Рация молчит, и я решил сбегать к взводному Ермишину, машина которого находилась за соседней хатой. На месте его не оказалось, и я не солоно хлебавши вернулся к танку. Стрельба затихла. Наконец к нам прибежал радист взводного: «Автоматчики обстреляли немецкий обоз, который шел в деревню. Увидели, и давай палить! Нет пропустить бы и тихо, без выстрелов в плен взять. Всего-то с десяток фрицев да подводы две-три. Теперь разбежались, попрятались в кукурузе, а мы — обнаружены». В это время прошелестел снаряд и разорвался где-то в середине деревни. За ним второй, третий. Радист убежал, а мы, не ведая, откуда бьют, где противник, чувствовали себя как загнанные волки. Артиллерийский обстрел деревни усиливался, били с разных сторон, кое-где повалил черный дым — горят танки! Нервы были на пределе, когда появился Ермишин. Схватив за рукав, потянул за собой, принудив пробежать с ним рысцой метров двадцать. Мы оказались на краю большой площади. «Видишь на противоположной стороне дерево? Гони к нему, поставь машину так, чтобы наблюдать за северной стороной. И миномет подготовьте, гони!» Дерево совершенно голое, маскировать машину нечем. Миномет сняли. Командир отделения минометчиков, хороший парень, все курить у нас стрелял, своим ребятам говорит: «Давайте помогайте маскировать танк. Один на дерево — рубить ветки, остальные — внизу». Проходит буквально пара минут, и вдруг снаряд разрывается метрах в двадцати пяти от танка. Я крикнул Бодягину: «В машину!» И сам метнулся в люк. Я еще не успел опуститься на сиденье, как второй снаряд разорвался рядом с танком и на меня посыпалась земля. Я упал на сиденье, ощупал голову — все цело. И вдруг ужасная мысль — «Вилка! Сейчас третий — точно наш!» Ужас ожидания неотвратимой смерти не с чем сравнить! Но за бортом — тишина, только стоны… Люк открыл. Смотрю, двое минометчиков лежат недалеко от искореженного взрывом миномета. У дымящейся воронки — командир минометного расчета. Рядом с деревом лежит боец, сброшенный взрывом с его кроны. Подошли еще двое. Их спасла канава поодаль от дерева и сноровистость, с какой очутились в ней после первого разрыва. Бодягина нет. Тут слышу из дома кто-то зовет: «Лейтенант!» Мы с Тихомировым бросились туда. Бодягин стоит, гимнастерка задрана, живот весь в дырках, держит бинт, пытается себя перевязать и не может. Синеет. Руки трясутся. Коленки подгибаются. Щека, продырявленная осколком, багрово-синяя, с затылка на шею стекает струйка крови. Схватил его бинт, начал перевязывать. Положили мы его на шинель в угол, прямо в доме. Что делать? Какой-то сумбур в голове. Я к машине, у меня нет заряжающего. В этот момент бежит старший лейтенант, командир автоматчиков, со своим адъютантом, Петром, к моей машине: «Твой взводный уже вышел за деревню и приказал следовать за ним. Отступаем». Залезли в танк. Петька говорит: «А где Бодягин? Друг-то мой где?» Они были знакомы по Пятихаткам, когда вместе ходили «по трофеи». Притащили тогда три бутылки французского коньяка, которые мы распили с экипажем Васи Коновалова. Его радист, Голиков, морщась, изрек, что водочка его домашнего производства лучше. На что я заметил: «На вкус и цвет товарища нет», а механик тут же: «Сказал рыжий кот, облизывая свои яйца!» — и попал в самую точку — Голиков был рыжим! Так и приклеилось к нему — «Рыжий кот». Я ему ничего не сказал: «Залезай быстрее. Будешь заряжающим, залезай». Надо догонять взводного. Выскакиваем за деревню. Слева и впереди — голые поля, справа тянется лесополоса, а за ней метрах в восьмистах цепь холмов, похожих на рудничные отвалы. Впереди увидел машину взводного и еще два танка. Ермишин шел правее их, параллельно посадке. Кричу механику, чтобы прибавлял скорость. «Догонять, догонять надо!» — это же бубнит почти в ухо старшой, он все еще на машине. Показалось — увидел вспышки на одном из холмов. Стреляют оттуда? В это время над головой снова хрипящий голос старшого: «Тигр» слева, лейтенант, «Тигр»!» Точно — слева движется по лощине, видна только башня с антенной. Поворачиваю башню: «Бронебойный, Петя, бронебойным заряжай!» Но «Тигр» уже скрылся в низинке за деревом. Выстрелил в его сторону и еще два снаряда для острастки. Механик кричит: «Взводный, Ермишин горит!» От охваченной дымом машины отделяются двое… еще один… четвертого не видно. Следом загораются и остальные два танка, шедшие впереди взводного. Ребята, кто уцелел, выскакивают, бегут влево, в сторону вспаханного поля. А ведь «Тигр» где-то там! Не он ли подбил их? «Гриша, возьми вправо, за посадку, она прикроет нас!» Он быстро свернул, а через двадцать-тридцать метров нас подбили. Били-то с холмов. От резкого торможения швырнуло вперед, лицом о казенник пушки, из носа хлынула кровь, от боли в переносице в глазах снопы искр. Все, приехали… Закричал механику: «Заводи, заводи!» А он и так давил и давил на стартер, но — безрезультатно. Подбиты! Механик оборачивается, виновато разводит руками и тут же, увидев что-то позади меня, кричит, показывает! Слова не доходят, глухой шум в ушах от контузии, но — быстро оборачиваюсь… Из моторного отделения сквозь щели прорываются язычки пламени. Мгновенно почувствовал жар, удушающий запах горелого масла, быстро заполняющий боевое отделение: «Выскакивай!» Отбросив люк, слышу вдруг резкий звук мотора. Неужели завелся?! Но пулеметная очередь крупнокалиберного пулемета, присоединившаяся к нему, все объяснила: на нас пикирует самолет! Метнулся под танк, краем глаза заметив, что тело Тихомирова свисает из люка механика-водителя. Лежать под танком больше нельзя, каждую минуту может взорваться боекомплект и… Пули стучат по броне, каткам, гусеницам. Механик кричит: «Немцы, лейтенант». Выскочили из-под машины — и стремглав в сторону, на распаханное поле, куда минутами раньше бежали ребята с подбитых машин. Крюков — в десяти-пятнадцати шагах от меня. Огонь усиливается. Жуткий свист пуль прижимает к земле, заставляет сгибаться, хочется брякнуться, распластаться, но тогда не уйдешь… только бы не в ногу, не в ногу… не уйдешь, возьмут раненым. Надо сделать вид, что попали, убили, надо падать! Валюсь на землю. Дыхание — как у загнанной собаки, но стрельба прекратилась… поверили. Механик завалился, как и я, жив, слава богу! Отдышавшись немного, не сговариваясь, одновременно вскакиваем, мчимся дальше. И все повторяется сначала: бешеный огонь, жуткое жужжание «пчел», пакостные мысли о близкой смерти. Но стал замечать — пули свистят выше, над головой, значит, ушли далеко — не попадут. Есть надежда уцелеть. Опять рев авиационного двигателя! Падаю на землю, вверх лицом, чтобы видеть свою смерть. А он с разворота, чуть не задевая колесами землю, проносится над нами. Вытягиваюсь вдоль борозды и начинаю лихорадочно забрасывать себя землей. Еще заход — он нас не видит и не стреляет. Когда все улеглось, встали и побрели. У механика — автомат, подобрал у танка. Несем попеременно, кажется очень тяжелым. Вдруг позади раздался мощный взрыв, обернулись и — вздохнули с облегчением: на месте нашей машины бесформенная масса. Спустились в лощину, где набрели на родник. Умылись, передохнули. Пошли дальше и вскоре наткнулись на автоматчиков. Их — трое, и надо же — Петр! Уцелел… У них и вещмешки, и шинели, и автоматы. Молодцы ребята — не бросили. У одного автоматчика — осколок в плече. Отвели их к роднику, благо ушли не далеко. Перевязав раненого, двинулись дальше. В другом овраге — еще несколько наших, в основном автоматчики, и — радист взводного. Уцелел. Об остальных не знает. Кажется, Ермишин выскочил, но… разминулись… Может… подстрелили? Собралось всего тринадцать человек, и старшой, командир автоматчиков, тоже тут. Сам без сапог, в одних трофейных носках. Пахота, видать, далась старшому нелегко… Но удивился я другому: погоны тоже оказались тяжелы… их не было на плечах. В общем, выглядел он не лучшим образом. Тут же, как старший по званию, хотя этого уже не было видно, начал командовать, как уходить, кому с кем и т. п. Чтобы не участвовать в комедии «начальство — подчиненные», мы с Крюковым расположились подальше от него, не вмешиваясь и не обращая внимания на советы, решили, что как найдем нужным, так и двинем к своим. Прибился к нам и Петр. Несколько автоматчиков попытались пойти в сторону Недайводы, но наткнулись на большое открытое пространство и вернулись назад. До вечера подремали, а ночью двинулись к своим. Под утро добрались до деревни Недайводы и, свалившись у порога первой же хаты, полностью забитой солдатами, отключились. К вечеру собрались в одной из штабных хат командира корпуса Кириченко. При разборе трагедии узнали, что виновен в нарушении связи офицер, отвечавший за нее. Перепоручив дежурство на рации сержанту, он отправился к очередной фронтовой знакомой в соседнюю деревню, а утром погиб под бомбежкой. «Предатель, — выразился о нем Кириченко, — жаль, погиб, расстреляли бы принародно». Командующий расспросил нас о подробностях трагедии, действиях командиров. Удивило отсутствие осуждения в адрес Головяшкина. Вся вина за происшедшее легла как бы на офицера связи. В конце беседы заверил: «Все будете награждены по заслугам». Однако я так и не дождался этой награды. Только в конце войны за участие в боях под Кенигсбергом и на Земланском полуострове я был награжден орденом Отечественной войны и орденом Красной Звезды. Так что все в норме. Приятно, конечно, когда у тебя больше, но в то же время я уцелел, а многие погибли… После этих боев я попал в резерв 5-й гвардейской танковой армии, откуда меня отправили в тыл, на заготовку хлеба. Жили мы в деревне Сарычанского района Днепропетровской области, а в ней — одни девчонки. Наши ребята все временно поженились. Хлеб неубранный стоит. Поставили нам задачу — убрать хлеб для своей армии. Меня назначили заведующим мельницей. Так я ею и заведовал в танкошлеме. День и ночь должны были молоть, но к вечеру мельница «ломалась», а с утра ее «ремонтировали». Жили мы там весь сорок четвертый год очень неплохо. Может быть, это мне и сохранило жизнь… В конце сорок четвертого года из резерва 5-й гвардейской танковой армии я попал в резерв фронта, а уже оттуда в 159-ю танковую бригаду 1-го танкового корпуса, куда прибыл в начале сорок пятого года. Корпус был потрепан в боях, и в бригаде танков не было. Через полтора месяца мы получили колонны танков, якобы построенных на деньги эстонского народа, — «Лембиту». В штурме Кенигсберга мы особого участия не принимали — там все сделали пехота, артиллерия и авиация. А потом нас перебросили на Земланский полуостров. Прорыв немецкой линии обороны делали танкисты других частей, а нас через пару дней ввели в открывшуюся брешь. С немцами мы столкнулись у местечка Гермау, в четырех километрах от моря, ночью. Три машины пошли в разведку и накрылись, а утром 16 апреля мы пошли в атаку. Местечко располагалось чуть в низинке, а за ним возвышенность — там немцы и укрепились. К этому времени в батальоне остались только машины командиров рот, одной из которых я и командовал. Мой ротный был ранен. Командир бригады разрешил двум другим командирам — Левицкому и Шутову — не идти в бой. Все же понимают, что войне конец, а погибать под самый ее занавес никому не хочется. Шутов не слез с машины, а Левицкий в атаку не пошел. Забегая вперед, скажу, что все из той атаки вернулись, но машины мы потеряли. Вот так… Пошли в атаку на эту возвышенность. Механик не повел танк по дороге, а взял правее. Может, объезжал что-то, а может, и специально подставил машину моим бортом. Тут нас и подловили: левый борт разворотили, а последнее попадание — в пушку. Башню крутануло. Я попытался выскочить — люк заклинило. Выскочил через люк заряжающего сразу за его ногами, а справа от танка — громадная воронка, гусеница прямо на краю ее. Раздумывать некогда, надо быстрее прыгать, пока не убили. Чтобы не соврать, летел я метров пять. Ничего не сломал! Механик уже внизу говорит: «Я ранен». Осколок ему в пятку попал. Перевязали его и поползли назад, к деревне. Я заряжающему сказал, чтобы он механика сопровождал, а сам пополз к видневшемуся впереди пулеметному окопчику. Пистолет в руке, носом землю загребаю. Дополз. Пистолет землей забился, да так, что я его потом выкинул — не смог почистить. Кое-как доползли до домов. Завалились в подвал ближайшего дома. Там я нашел шубу с большим воротником, лег на нее и уснул. Проснулся утром. На улице какой-то гомон. Вышел — ведут пленных немцев, оказалось, что, пока я спал, оборону их разнесли и пошли дальше. Пошел я к своей машине — тридцать семь попаданий! На трансмиссии у меня были чемоданы с кое-какими трофеями — все в клочья. Сохранились только мои домашние фотографии, платочки и еще что-то. Какие там трофеи! Главное, жив остался. Какое было отношение к немецкому населению? Я сам по характеру не злой. Помню, в Восточной Пруссии спросил у немца спички — прикурить. Он подает коробок, я прикурил и ему возвращаю коробку. Ребята смеются, мол, чего я ему их вернул. Ну, а наши… были эпизоды. У ребят, у кого родные в оккупации погибли, те безжалостные были. Один мальчик, у которого семья погибла, выпил изрядно, взял автомат и очередь по колонне пленных как дал! Ему, конечно, дали по башке за это, но скольких-то он убил. Видел я мертвую девушку с задранной юбкой, лежащую у разбитой повозки. Были у нас ребята — Гриша с Кубани, узбек один — эти по девчонкам немецким ходили. Родители их припрячут, а эти давай искать. Я к этому относился брезгливо. Все было… Потому что и люди разные, и обстоятельства разные. Может, если бы у меня семья погибла, и я бы тоже мстил им. В мае месяце корпус грузился на платформы для отправки на войну с Японией. Погода была отвратительная. Сидим в помещении вокзала, вспоминаем прошедшие бои. Там у нас танк подорвался на фугасе. Заряжающего вместе с башней отбросило метров на двадцать. Все погибли, а его только контузило. Через три дня пришел из пехотного санбата, заикается. Посмеялись. Вдруг автоматная стрельба. Потом пушка хлопнула. Все замолчали, насторожились. В чем дело? Потом кто-то из нас говорит: «Немцы?» — «Нет. Война кончилась». Выскочили из здания, а по всему небу пули сверкают. Война окончилась!!! Я бегу на свой пост, смотрю, кто-то из окошка автомат выставил и палит от радости. Я выхватил у солдата винтовку и начал стрелять. Радость неописуемая. Война окончилась! Где тут спать… Тут уж не до сна было. Вот так закончилась война. 1-м танковым корпусом командовал генерал Гудков, заядлый болельщик. После войны, когда мы стояли под Гумбинином, он организовал футбольную команду. Там же были освобожденные нами репатриированные итальянцы и французы, которые тоже создали команду. Устроили матч, но, когда счет стал 8: 0 в их пользу, он встал, сказал: «Засранцы!» и ушел. РОДЬКИН АРСЕНТИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ Если немцы устроили засаду, как правило, головной дозор накрывается женским детородным органом. Я родился в 1924 году в небольшом селе Перовка, находящемся в Самарской области. К началу войны закончил семь классов и пошел учиться в школу механизаторов в городе Борское. Осенью 1941 года нас, студентов, отправили в селения немцев Поволжья на уборку урожая. Вскоре немцев выслали в Сибирь, и мы остались одни. Через месяца полтора нам на смену стали прибывать беженцы, эвакуированные с Украины и Белоруссии, которые вселялись в оставленные дома, а мы вернулись в Борское. Там я закончил курсы по специальности «слесарь-монтажник сельхозмашин» и вместе с двумя такими же, как и я, выпускниками был направлен в село работать в машинно-тракторной мастерской. Заработок мизерный, кормили нас плохо — давали грамм шестьсот хлеба, и все. Ну, пока были деньги, мы ходили на рынок, покупали картошку, молоко, потом деньги кончились. Я говорю: «Ребята, мы так закочуримся. Надо отсюда сматываться». Мы втроем дали тягу. Шли в свой родной поселок напрямик, через глухие деревни, не тронутые войной, где еще не было эвакуированных. Входили в дом. «Откуда вы? С окопов, что ли, идете?» — «С окопов». — «Ой, бедненькие!» Одежонка паршивенькая, мы обморозились все — мороз-то градусов 20 — 25. «Лезьте на печку, грейтесь». Нас накормят, а утром идем дальше. Пришли домой, и я устроился в ремонтные мастерские, а весной пошел работать трактористом. Осенью 1942 года меня призвали. «Кем работаешь?» — «Трактористом». — «Пойдешь в танковое училище». Честно говоря, воевать мне не хотелось, и, если бы можно было не воевать, я бы не воевал, потому что не в моих интересах было защищать эту советскую власть. Что ты удивляешься? Думаешь, что все «ура-ура» кричали? В сорок первом году моего дядю арестовали. В училище я узнаю, что он погиб где-то на севере. Мне так обидно стало. Я даже бежать из училища хотел, но потом решил, что кремлевские негодяи приходят и уходят, а Родина все же остается. Меня сильно задевало, что какая-то там немчура дошла до Волги. Как это так?! Надо, как говорится, дать им по рогам. Так что я на фронте Родину защищал, а не советскую власть. Ну вот, направили меня сначала в Сызранское, а оттуда в Ульяновское танковое училище. В училище изучали материальную часть, тактику действий одного танка и танка в составе взвода. Преподавали нам стрелковое и танковое вооружение, знакомили с техникой и оружием противника. Отдельно шли занятия по организации связи, элементарному шифрованию. Правда, никогда на фронте мы шифрами не пользовались, только примитивным: коробочки — танки, карандашики — пехота, орешки — снаряды. Конечно, были практические занятия с вождением и стрельбой. В общем, все то, что надо на фронте, и, конечно, политика. Должны были изучать «Краткий курс истории ВКП(б)». Особенно тщательно изучали приказы главнокомандующего, которые надо было конспектировать, но этих приказов было так много, что мы не успели. И конечно, строевая, уставы. С месяц позанимались на Т-34, а затем нашу группу перевели на КВ. В 1943 году училищу присвоили гвардейское звание. С присвоением этого звания связана такая смешная история. Заместитель начальника училища был полковник Наумов, фронтовик, суровый пожилой мужчина, мимо себя не пропускал ни одного курсанта, чтобы не придраться. Вроде все у тебя нормально: форма по уставу, сапоги начищены. «А у тебя иголка с ниткой в пилотке есть? Нет? Пять суток». И еще добавит: «Индюк». Когда присвоили гвардейское звание, он задержал одного курсанта, придрался: «Опять непорядок, индюк». — «Никак нет, товарищ гвардии полковник, не индюк!» — «В чем дело?!» — «Гвардии индюк, товарищ полковник!» — «Сукин сын, полковника рассмешил. Марш отсюда!» В 1943 году закончили восьмимесячную программу училища и поехали в Челябинск, на Кировский завод, за танками. Мы пробыли в Челябинске до января 1944 года. Завод уже не выпускал танки KB, перестраиваясь на выпуск ИС. За несколько месяцев в резерве, куда прибывали танкисты не только из училища, но и из госпиталей, с фронта, скопилось большое количество офицеров в звании от младшего лейтенанта до капитана. Сначала нас кормили по третьей норме, а когда скопилось слишком много народу, нас перевели на питание вольнонаемных. А люди все прибывали и прибывали. «Тридцатьчетверышники» приедут, переночуют, и на второй день они получат танки — и на фронт, а мы сидим. Мы-то еще «зеленые», терпим, а фронтовики постарше, уже опытные, подняли бучу: «Что вы нас держите здесь голодных? Отправляйте на фронт!» К нам прибыли командир запасного полка с командиром запасного корпуса: «Ребята, чего вы бузите?» — «А чего нас голодом морят? Отправляйте нас на фронт. Что мы тут сидим, лапу сосем!» — «От нас ничего не зависит. Мы запросим Центр». Вскоре нас стали отправлять командами по двадцать пять человек в Москву, в резерв БТМВ. А там Федоренко схитрил, назвал запасной полк, в который мы прибыли, учебным. А раз учебный, то там и питание по девятой норме. В этом полку нас переподготовили на Т-34 и отправили в Горький. В Горьком меня определили в маршевую роту, дали экипаж. Командир роты, представляя меня экипажу, сказал: «Вот механик-водитель, Александр Иватулин, у него дисциплина хромает. Ты, если что, палкой его лупи». Тот стоит, улыбается. «Товарищ старший лейтенант, до палки не дойдет, мы найдем общий язык». Вскоре мы поехали в Сормово, получили танки. На полигоне в районе станции Козино сколачивали роты, проводили тактические занятия с боевыми стрельбами. Вот так я стал командиром танка. Погрузили нас в эшелон и отправили на фронт. И надо же было кому-то додуматься прицепить к нашему эшелону вагон с водкой — две пивные бочки литров по пятьсот в каждой. И вот однажды утром я смотрю, а наводчик Габидулин еле-еле на платформу забирается. Я его спрашиваю: «Что с тобой?» Сначала отнекивался, а потом сознался: «Товарищ лейтенант, я почти котелок водки выпил». — «Откуда водка? Ты в своем уме? Ты где ее взял?» — «В конце эшелона вагон, а там водка. Возьмите что-нибудь, сопровождающий вам нальет». Оказывается, ему налили в котелок. На обратном пути ему попался начальник эшелона: «Что несешь?» — «Воду, товарищ лейтенант». Но тот, видимо, почувствовал что-то: «Выливай». — «Это не вода, а водка». — «Тогда пей, сколько сможешь, а остальное вылей». Ему жалко было выливать, и он выпил весь котелок, вылив немножко для вида. Елки-палки! «Лезь в танк, ложись на боеукладку, оттуда не высовывайся, а то начальство меня взгреет». А сам взял двенадцатилитровое танковое ведро и пошел к вагону. Потом из этого ведра заполнил трехлитровые бочки для воды — НЗ, а оставшиеся полведра — это расходная часть. Приезжаем во Ржев. Там стоит наш эшелон и эшелон с пехотинцами. Оказалось, что в этом эшелоне едет младший брат одного из командиров взвода нашего батальона, Ивана Чугунова. Что делать? Надо младшего забирать. Побежали к начальнику эшелона пехоты, сочинили какую-то бумагу да сверху поставили три литра водки начальнику пехотного эшелона, три литра — коменданту. Вот так Василий попал к своему брату, и они вместе воевали. Старший Чугунов стал командиром роты, и, когда мы выходили из окружения осенью 1944 года, он отличился, и ему Героя дали. Уже после войны мы всегда Василию напоминали: «Вась, помнишь, как мы тебя за три литра водки выкупили?» Мы прибыли под Витебск на станцию Бычиха где-то в 20-х числах мая 1944 года и влились в состав 89-й танковой бригады 1-го танкового корпуса. Корпус состоял из 89-й, 117-й, 159-й танковых и 44-й механизированной бригад. Были в его составе артиллерийские полки, полк «катюш» и артиллерийско-самоходный полк на СУ-76, которые мы называли «брезентовые ФЕРДИНАНДЫ». В это время готовилась операция «Багратион». Мы ездили на рекогносцировку, причем переодевались в солдатскую форму, чтобы не привлекать внимания противника. 21 июня мы сосредоточились в лесу, километрах в пятнадцати-двадцати от переднего края. Всю ночь шел сильный ливень. Утром началась артиллерийская подготовка, а потом в атаку пошел штрафбат. Хотя фронт стоял в этих местах почти полгода, но эшелонированной обороны у немцев не было, и штрафники быстро прорвали фронт. Утром мы пошли не в атаку, а в колонне по дороге. После ночного ливня дороги стали непролазные. Танки позли на пузе, еле-еле цепляясь за твердый грунт, оставляя за собой глянцевый след утрамбованной днищем грязи. Немцы сопротивления не оказывали, нам больше доставалось от наших же штурмовиков, хотя в нашей колонне был представитель штурмовой авиации, но пока он даст координаты, пока там соберутся, вылетят штурмовики, мы уже подойдем к месту предполагаемого нахождения противника. Штурмовики нас же начинают бомбить. Нам-то ладно, мы в танке. А пехота — на броне. Приходилось останавливаться, все разбегались. Прятаться негде, везде болото, мокро, грязь. Короче говоря, впечатления от первого дня в наступлении такие остались — танки в колоннах, штурмовики штурмуют, немцы бегут, а мы их преследуем. В нашей роте поначалу потерь не было. Но на второй или третий день наступления погиб командир орудия. У танка порвалась гусеница, ее зацепили тросом, а сам танк начали буксировать другим танком в лес. Тут налетели немцы и начали бомбить. В этой нервозной обстановке командира орудия, сидевшего за башней поврежденного танка, прижало орудием буксировавшего танка к башне, раздавило таз, и через полчаса он умер. Перед Ветрино сломался танк командира взвода — фрикцион отошел. Командир пересел на мою машину, а я остался с неисправной. Ночь провозились, но починить не смогли. Уже под утро приехали ремонтники, привели танк в порядок. Зампотех бригады указал мне на карте место действия бригады, а сам укатил. Место-то он указал правильно, а дорогу не ту. Мы заблудились и решили вернуться назад. За рычаги сел механик-регулировщик. Дорога шла под гору, а внизу резко сворачивала вправо, огибая болото. Опыт вождения у него был небольшой, он не удержал танк, и тот на хорошей скорости влетел прямо в болото, где и увяз по самые уши. С трудом, при помощи бревна, мы танк вытащили. Как происходит самовытаскивание? Бревно подводится под обе гусеницы и крепится к ним тросиком. При движении назад бревно остается на месте, а танк на длину корпуса подается назад. Теперь бревно освобождается, и процедура повторяется до тех пор, пока танк не выберется на твердый грунт. Если есть куда трос прикрепить, то его можно просто одним концом за дерево, а другим за гусеницу, чтобы она его наматывала, но у нас такой возможности не было. Танк вытащили, но при этом порвался маслопровод, и стало бить масло. Вообще, сплошное невезение. Кое-как ночью выехали на то же место, где остановились вчера. Легли спать. Утром приезжает зампотех бригады: «Чей танк?» — «Мой». — «В чем дело? Почему не догнали бригаду?» — «Вы же мне дали не тот маршрут». — «Ну, ладно, ладно. Давай двигайся по этой дороге». В общем, пока мы чинились да блудили, Ветрино взяли, а в мою машину, на которой был командир взвода, попала то ли мина, то ли снаряд, в перископ заряжающего — крышу танка проломило, убило заряжающего, сорвало люк заряжающего, перископ сорвало. Задний кронштейн, на котором крепится прицел, сбило, и прицел болтается на переднем креплении. Седов, начальник штаба батальона, меня встречает: «Твой танк все равно неисправен, садись на трофейный велосипед, поезжай к отставшей штабной машине привези карты, а то уже кончились». А я, считай, уже вторую ночь не спал, но что делать — приказ есть приказ. Возле танка остался командир орудия — остальных забрали в другие машины. Нашел машину, карты в трубку свернули, я обратно на велосипеде приезжаю. Пока я ездил, машину разукомплектовали — весь инструмент забрали, поставили совершенно посаженный аккумулятор, топливо слили, сняли мотор поворота башни — рукой за пушку можно башню крутить — голая машина. Я к наводчику: «Что же ты не отстаивал интересы машины?» — «Комбат приказал». — «Вот тебе карты. Догоняй батальон на попутных машинах, вручишь начальнику штаба и вернешься. Возьми там что-нибудь поесть». Он поехал догонять, а я и артмастер остались с машиной. Я залез под танк, спать хочу страшно. Только лег, артмастер кричит: «Лейтенант, немцы!!!» — «Какие немцы, откуда?» — «Вдоль железной дороги идут сюда. Вылезай, скорее. Надо что-то делать». Посмотрели — то ли немцы, то ли не немцы. Черт его знает. Что делать? Топлива нет. Нашел несколько тазов с газойлем, которым смазку со снарядов отмывают, и бутылку из-под трофейного шампанского, отбил дно, сделав из нее воронку. Нет фильтра. Пришлось прямо так заливать. Аккумуляторы разряженные мне поставили, хорошо, что воздух был — завел двигатель. Подъехали к деревне, остановились. Через некоторое время едет заправщик: «Слушай, друг, налей в запасной бачок мне литров сто. Мне хоть доехать до своих, чтобы там заправиться». — «Нет, вы чужой». — «Ты что, в колхозе, что ли? Мы же общее дело с тобой делаем. Танк без топлива стоит. Ты срываешь его боевую задачу. Я запишу твой номер и доложу по команде. И ты как минимум штрафной получишь». — «Ладно, наливайте». Заправили литров сто. А голодные. Зашли в хату: «Хозяйка, у вас нельзя чем-нибудь разжиться?» — «Вон кролики бегают. Ловите их, и пожалуйста». А как ловить? Достал «наган», подстрелил кролика. Хозяйка сварила. Мы поехали дальше, и на повороте, рядом с болотом, порвалась гусеница, а вдвоем ее не натянуть. Артмастер говорит: «Что я буду сидеть, мне надо в батальон». — «Чего же ты меня одного бросаешь? Ладно, поезжай». Через некоторое время, смотрю, едет заправщик нашего батальона, Костин, старый вояка. На KB воевал под Сталинградом. В районе сосредоточения этот Костин молодых собрал и рассказывает, как он воевал под Сталинградом: «Знаете, у KB — броня во! Однажды немцы как дали болванкой, смотрю, болванка красная и лезет, и лезет через броню. Я схватил кувалду, как врезал по ней, так она и отлетела». Молодежь слушает его внимательно — ребята еще не были на фронте. Я отошел, засмеялся. Тут я говорю: «Костин, давай заправь меня». — «Ну, давай. Мне все равно кого заправлять». Начали ручным насосом качать. Заправились, попросил я его передать в батальон, в каком я положении нахожусь. Костин уехал, я один остался. Ночь. А машина открытая, люка наверху нет. Что делать? Ведь любой может прийти и сонного придушить. Однако переночевал, а утром вижу, идет старушка. Хотя какая она старушка — может, ей лет сорок было, но для меня, пацана, старушка. Остановилась около танка, разговорились: «Вы куда идете?» — «У меня сын в партизанах погиб. Вот иду искать его могилу. Дом разграбили, даже лошади нет, чтобы огород обработать». — «Знаешь, мать, приходи завтра, я постараюсь тебе лошадь найти». Дело в том, что, когда мы наступали, не только немцы отходили, но и наши, русские. Поскольку наступление было быстрым, они не успевали далеко уйти и возвращались обратно. Вскоре я увидел повозку, которую тащила одна лошадь, а вторая была привязана сзади. Останавливаю: «Вам далеко ехать?!» — «До станции. Километров пять». — «Оставьте мне одну лошадь». Они беспрекословно оставили мне лошадь, которую я пустил пастись. На следующий день приходит эта женщина: «Вот вам лошадь, забирайте, используйте». Она в благодарность принесла мне котелок яичницы, самогонки две бутылки, хлеба. Я говорю: «Зачем это? Вы сами испытываете трудности. Я не для этого вам лошадь достал». — «Ничего. Бери. Ешь. Там впереди речушка, а мост через нее танк развалил. Там ваши танкисты, что-то делают». Она ушла. Я сел на велосипед — и туда. Действительно, Иван Бедаев при попытке переехать мост через речку утопил танк. Их уже вытащили, и они приводят себя в порядок на берегу. Договорились дотащить мой танк до берега речки, а то в болоте натягивать гусеницу неудобно. Зацепили тросами танк, к танку гусеницу. Приволокли туда, натянули. Я говорю: «За то, что вы мне все сделали, я вас угощаю». — «Чего у тебя? Сам небось голодный?» — «Не, я не голодный. Самогонкой вас угощаю». — «Откуда у тебя?» — «Добрые люди есть». Сели, выпили и поехали. Догнали бригаду, сдал в ремонт машину, а сам принял другую. Опять со мной механик Иватулин, остальной экипаж новый. Наступление продолжалось. В июле стояла жара, дороги высохли. А надо сказать, что «тридцатьчетверка» на проселках поднимает страшную пыль, потому что у нее выхлопные трубы направлены вниз, и если раньше нам мешала непролазная грязь, то теперь сквозь эту пыль ничего не было видно. Где-то 12 или 15 июля 1944 года наш батальон двигался по дороге, ожидая, как сказали, встречи с «Тиграми». Впереди шел танк командира роты Чугунова, я следовал за ним, но вскоре я механику говорю: «Ни черта в этой пыли не видно. Сворачивай с дороги к лощине». Спустились в лощинку и пошли вдоль дороги, по которой двигались основные силы батальона. По нам открыли огонь, но снаряды пролетали выше. Вот здорово! Лощина впадала в широкий овраг, на противоположной стороне которого был виден хуторок, перед которым высилась огромная куча собранных с полей камней, а за хуторком — небольшой холм. Наши танки пошли слева по дороге, а я прямо к этому хуторку. Вдруг с кучи камней по нам начал бить пулемет. После того как мы туда осколочным засадили, он замолчал. Поднялись по скату оврага, на котором была посеяна рожь, к этой куче камней. От нее, как мыши, в разные стороны разбежалось человек пятнадцать немцев. Чуть слева остался деревянный хозяйский дом с цокольным этажом из дикого камня. Куда эти немцы разбежались, черт их знает. Главное для нас — немецкие танки и пушки, а пехота — это ерунда. Вроде ничего подобного на хуторке нет. Впереди, метрах в пятидесяти, как я уже сказал, бугорок. Оттуда высовываются две каски. Дали по ним очередь из пулемета и три-четыре снаряда положили. Все затихло, никто не высовывается. А на дороге что-то горит. Думаю: «Черт возьми, танки, наверное, горят. Значит, по ним действительно „Тигры“ бьют». Иватулину говорю: «Давай на этот бугор. Надо огнем ребят поддержать». — «Младший, — он меня „младший“ звал, — мы высунемся, они нас как корова языком слижут». Он прав, но что-то делать надо! Чувствую, мы одни тут. «Ладно, стойте здесь». Взял гранаты и выскочил из машины. Спрыгнул в рожь. Лег. Черт его знает, почему меня понесло. Иватулин: «Младший, куда ты?!» Думаю, сейчас на бугорок заберусь и посмотрю — что да как. «Наган» вытащил, ползу. И вдруг передо мной немец! Лежит, прижавшись к земле, в правой руке у него автомат. Видимо, он не слышал меня, или его оглушило, или он так наложил в штаны, что не соображал. Я его из «нагана» уложил, автомат — в руки и пополз дальше. Подполз к углу дома, за угол выглянул, а там в окопчике немцы! Я из автомата по ним полоснул и обратно за угол. Они заорали. Высунулся — они там деморализованы. Чувствую, что время не надо терять, иначе мне каюк. Кинул пару гранат, кого-то убил, кого-то ранил. Один из-за кучи камней выскочил и побежал к лесу, что был метрах в двухстах за хутором. Я из автомата хотел его срезать, а у меня уже патроны закончились. Автомат бросил, из «нагана» пару выстрелов сделал — не попал: «Черт с тобой. Беги». А на этом бугорке яма была, видимо, глину из нее брали. В этой яме двоих пленил. Что с ними было? Черт его знает. Они были какие-то парализованные. Меня убить — ну, ничего не стоило. Тут экипаж подоспел, подошли еще два или три танка. Начали обследовать. А в цокольном этаже дома была дверь, я, еще когда в танке сидел, думал, что надо бы туда снаряд загнать, но потом забыл. Ребята взяли шест и сбоку толкнули эту дверцу. Она открылась, потом тихонечко опять закрылась. Тогда они взяли пучок соломы, подожгли, шестом открыли дверь и солому бросили. Немцы, а их там сидело человек девять, загалдели и выскочили. Как потом уже выяснилось, на этом хуторе стояла мощная радиостанция. Так что это были связисты-тыловики. Мне повезло, если бы это были закаленные в боях пехотинцы, мне бы несдобровать. Потом нас замполит Ганапольский, между прочим, отец Матвея Ганапольского, все шутил, что Родькина можно с одним «наганом» против роты немцев пускать. Оттуда мы повернули на север и пошли на Двинск. В атаку не ходили. Редко нам приходилось делать классическое наступление на подготовленную оборону. Немцы пользовались засадами, в которых, как правило, использовали «Артштурмы» — самоходные установки с 75-мм пушкой. Они очень тихо двигались, низенькие, легко маскируются — их чрезвычайно трудно обнаружить. Мы шли походной колонной: головной дозор, несколько танков впереди, остальные — на расстоянии. Если немцы устроили засаду, как правило, головной дозор накрывается женским детородным органом. Живые выскакивали, оставшиеся танки начинали стрелять. А куда стрелять? Черт его знает! Они уже смотались. Постреляли, свернулись в колонну и опять их преследуем. Кого нагоним — уничтожаем. Вот раз наскочили на засаду. Два танка впереди сожгли, третий включил заднюю скорость и отходил, отстреливаясь. Ему прямо под погон башни болванку влепили, и он загорелся. А мы с дороги свернули и заглохли — кончилось топливо. Благодаря этому мы услышали, как внутри горящего танка кричали люди. Я сел за пушку и бил в направлении противника — я их не видел, но пугал, а экипаж с огнетушителями побежал помогать. Открыли люк. Командир танка весь израненный выскочил, видимо, в горячке не понял, что ранен, и рядом с танком упал. Вытащили механика-водителя, командира орудия с перебитой ногой, погибли радист и заряжающий. Механик-водитель был без сознания и до госпиталя не доехал — умер по дороге. После этой засады мы остановились на ночлег. Ночью мы в танке закрылись и спим. Пехота нас охраняет от немцев. Утром просыпаемся, садимся завтракать. Иватулин хоть и обрусевший, но все равно татарин. Отчаянный парень, ничего не боялся. Его все считали трофейщиком: то трофейную машину приведет, то танк. Ходил с немецкой винтовкой, по самолетам стрелял. В этот раз он где-то добыл поросенка. Ребята на завтрак сварили его в бельевом баке. Сели, едим. От нас метрах в ста убитая лошадь лежит — тушу раздуло, словно резиновую игрушку, и ноги растопырило. Наводчик Жданов, покойник, говорит: «Слушай, Саша, тебе нельзя свинину есть». — «Почему?» — «Ты же вроде магометанин. Тебе ваш Аллах конину приготовил. Вот смотри, какого жирного коня тебе Аллах прислал. Свинину не ешь, смотри, какая жирная конина». Саша берет «парабеллум», стреляет. Газ вышел, туша сдулась. «Лошаденка-то тощая. Чего ты мне предлагаешь?!» После завтрака пошли дальше, но уже в другом направлении. Вытянулись в колонну, и вдруг головной дозор пропал. Неизвестно, что с танками, что с людьми. Комбат остался в лесочке, а наша рота выдвинулась километра на полтора. Позиция у нас была плохая, посреди заболоченной низины, поросшей низким кустарником и небольшими деревцами. Впереди, в километре, населенный пункт, а справа — ведущая к нему дорога. Наблюдая за населенным пунктом, я заметил среди домов и посадок «Тигр», но прицелиться по нему не смог — мешали ветки деревьев. Тогда я пошел к командиру взвода лейтенанту Беликову, попробовать махнуть немца с его танка. Его танк стоял несколько боком к этой деревне, на открытом месте. Беликов спал в танке. Взобрался к нему на башню, там уже стоял его механик-водитель старшина Моисеенко. Разбудили командира. Я говорю: «Смотри, между домами „Тигр“ стоит». — «Да не может быть. Это амбар какой-то». — «Нет, там квадрат, а посередине что-то черное». В бинокль еще раз посмотрели — вроде похоже на танк. Решили по нему шарахнуть. Только взводный стал разворачивать пушку, я увидел вспышку и закричал старшине: «Прыгай!» Сам прыгнул за танк, а он спрыгнул на сторону, обращенную к противнику. Болванка попала в борт танка, срикошетировала и снесла ему череп. Вторым выстрелом немец попал в шаровую установку пулемета, а третьим — в командирскую башню, правда, броню не пробил. Беликов выскочил из танка: «Надо уводить танк, где механик?» — «Вон лежит». А тут еще их самолеты налетели. Бомб у них не было, но они кружили, обстреливали нас из пулеметов. Я вернулся к своему танку. Рядом с ним пристроился Иватулин с винтовкой и палит по самолетам. А уже автоматные очереди слышны и пульки посвистывают. Надо тикать. Заряжающему говорю: «Сходи посмотри за кустами, что там делается». А он, мальчишка: «Лейтенант, ну что же вы меня посылаете, меня же пристрелят». — «Ладно. Иватулин, хватит развлекаться, давай садись за рычаги, надо уходить». Он начал разворачиваться и немножко забуксовал в болоте. Туда-сюда, а мы уже одни остались, остальные танки смылись. Один танк решил махануть через дорогу и за насыпью уходить. В принципе правильно, поскольку до леса, в который мы отступали, было открытое пространство. Но не успел он перескочить, как «Тигр» рубанул его. Я увидел только клубы черного дыма — накрылись ребята. Уже потом оказалось, что болванка попала в запасной топливный бак. Разлившееся топливо вспыхнуло, но, прогорев, погасло, и они не пострадали. Однако, проскочив на полной скорости через дорогу, они врубились в мощное торфяное болото и зарылись в нем чуть ли не по башню. Так и сидели там, пока их не вытащили. Ну, а мы кое-как выбрались на твердую почву. Иватулин дал газу, видимо, решив, что я заскочу на трансмиссию, а это делать уже было опасно — автоматчики могли снять. Мне бы надо было через люк механика-водителя в танк заскочить, но он, как вывернулся из болота, так дал газу. Я оказался сбоку танка и бегу под его прикрытием. Бежал, бежал, танк-то быстрее двигается, я уже выдохся, а танк вышел на дорогу, включил третью передачу и помчался, а я упал в кювет. Отдышался, перескочил на другую сторону дороги. Там стоял танк, командир которого был полностью дезориентирован. Я ему говорю: «Мы отступаем. Давай к лесу». Встречает меня начальник штаба Гладков: «Чего ты панику устроил?» — «Какую панику?» Оказалось, что Иватулин проскочил через порядки батальона и умчался в тыл. «Мой танк последним отходил, но я на него не успел». — «Ладно». Добрался до своего танка, устроил Иватулину нахлобучку за то, что бросил командира и умчался неизвестно куда. Через некоторое время приезжает командир взвода Беликов: «Давай с Люберцевым поезжай в тыл. Пришла радиограмма от командира бригады — ему нужны танки». Хорошо. В тыл едем, я, как обычно в таких случаях, сажусь на крыло у люка механика водителя. Беликов говорит: «Ты садись в башню, мало ли что». Он, может быть, и знал, какая там обстановка, но мне ничего не сказал. По дороге мы проехали несколько километров, поднялись на очередной пригорок, и вдруг я вижу, что впереди, метрах в пятистах, стоит поперек дороги танк и ведет огонь в сторону леса, что располагался слева. Черт возьми, что это? Я остановился. Справа от дороги какое-то строение, за которыми спрятались два или три танка. Этот танк, который вел огонь, на моих глазах загорелся. Я подбежал к танкам, что стояли за домом: «Ребята, что происходит?» У них уже и раненые есть, перевязывают друг друга. «Там „Тигры“ или самоходки какие-то». — «А что за танк на дороге сожгли?» — «А черт его знает». Я вернулся, встал на башню, в бинокль смотрю, увидел эти «Артштурмы» в лесу метрах в восьмистах. Иватулин потом рассказывал: «Бьют по нашему танку, а у меня командир взобрался на башню и рассматривает их в бинокль!» Мне же надо знать обстановку. Они прекратили стрелять. Чувствую, что я у них уже под прицелом, но они медлят стрелять. Что делать? «Жданов, как только Иватулин тронет, ты разворачивай пушку и веди огонь. А ты, Иватулин, разворачивайся и за это строение». Мы только развернулись, и они нам в борт влепили. Танк загорелся, все выскочили в правый, дальний от противника, кювет. Жданова нет. Я спрашиваю: «Жданов выскочил?» — «Выскочил». Начали его искать. В нашем кювете его не было. Переползли на другую сторону. Танк наш горит, снаряды в нем рвутся, правда, не детонируют. Начали обследовать кювет. Нашли его мертвым — одежда на нем полностью сгорела. Вернулись, я доложил командиру батальона, что машина сгорела, погиб Жданов. Пару дней мы простояли в лесу недалеко от того места, где сожгли нашу машину. У нас уже танка не было, и от бомбежки и артобстрелов, которые были довольно частыми, мы спасались под машиной командира роты Чугунова. Вдруг вдалеке показались, по-видимому, те самые три «Артштурма», что нас разбили, и стали двигаться по дороге в нашем направлении Ну, а у нас уже три или четыре танка к тому времени было. Две самоходки остались за возвышенностью, а одна пошла вперед. На ней еще было человек пятнадцать немецких десантников. Ей как врезали, так она и остановилась. Потом уже выяснилось, что болванка сорвала крышу рубки, а ее осколками искромсало весь десант и экипаж. Мы с Иватулиным пошли посмотреть, что с «Артшурмом». На броне лежат убитые, вокруг искромсанные валяются. Где половина трупа, где чего, ужасно… сверху мы всех мертвяков сбросили. Заглянул внутрь, там сидят мертвые немцы. Радиостанция работает. Я говорю: «Иватулин, давай в машину». Он залез, растолкал убитых немцев (неохота их было доставать), завел, и мы поехали к своим. Вот так мы добыли себе танк. А чуть раньше экипаж Чугунова захватил немецкую машину-амфибию. Плавать там негде было, так мы винт включим и на полном газу по пыльной дороге проскочим до ближайшего леса. За нами пылища, как будто колонна идет, и немцы начинают артобстрел. Комбат, правда, предупредил, что мы можем доиграться, ведь с огнем не шутят, но мы продолжали так развлекаться. В распоряжении нашего экипажа оказались эта амфибия и «Артштурм». Вечером пошел ливень. Приехал комбат, видимо, получив приказ выходить из окружения, в котором мы оказались. Я его спросил, что мне делать, ведь у меня амфибия и «Артштурм». «Ну тебя к черту с твоими фантазиями. Бросай все, садись на танк». Как же мы амфибию бросим? Мы по дороге гоняли, а поплавать так и не удалось, а очень хотелось, ведь мы же пацаны были. «Артштурм» бросили, надо было бы его сжечь, но мы второпях забыли. Танки вытянулись в колонну, а мы на машине влезли в ее середину. Они — стволы елочкой, и лупят в разные стороны из орудий. Как выстрелит — нас ослепит, мы ничего не видим. А тут еще лес начался, деревья от взрывов снарядов падают на дорогу. Думали, застрянем, но нет. У лодочки обе оси ведущие, нос приподнят, она раз, раз, прижимает дерево и перескакивает. Где-то на повороте танки размесили грязь, получилась трясина, в которою мы, ослепленные выстрелами, заскочили. У нас и тросик был, мы говорим: «Ребята, зацепите». — «Ну тебя к черту. Тут надо из окружения выходить. А ты со своим… » — «Жалко же бросать. Вытяните нас». Пока мы рядились, колонна тронулась. Задние танки наехали и раздавили нашу амфибию. Пришлось забираться на танк. Не удалось нам на амфибии поплавать. Вот за выход из окружения Чугунов и комбат получили Героев. Пришла разнарядка представить троих. Двоих нашли, кое-чего приписали, а третьего не смогли. Новый танк я получил вместе с экипажем. Иватулин просился взять его, но на танке уже был механик, и мне казалось неэтичным брать своего, хотя мы уже сдружились — все же вместе два танка поменяли: «При первом удобном случае возьму тебя». 10 октября пересекли границу с Германией. Взяли Шипен, пересекли железную дорогу Мемель — Тильзит и пошли на Тильзит. 11 октября я был ранен. В этот день я шел четвертым в составе головного дозора. В засаде у немцев была пушка и еще что-то. Я ее увидел, когда выскочил из танка, после того как она нам в правый борт врезала. Сначала я почувствовал, как что-то ударило по бедру, и увидел под собой пламя. Выскочил и тут только понял, что ранен — осколки попали в лодыжку и бедро. Отбежал в правый кювет. Со мной выскочил автоматчик, которого я посадил на место стрелка-радиста, отсутствовавшего в экипаже. Остальные спрятались в левом кювете. Смотрю, а передо мной, метрах в тридцати, немецкие окопы. Из одного окопа высовывается немец, видимо офицер, и стреляет в меня из пистолета. Я стреляю в ответ. Механику-водителю, Диме Спиридонову, кричу через дорогу, чтобы он мне перебросил гранату. Он мне перебросил. Я ее в немца кинул, но не попал — она разорвалась в нескольких метрах от окопа. Он тоже высовывается и в меня лимонку бросает, тоже не точно. Я думаю: «Да черт с тобой, сиди, стреляй». Автоматчик стянул мне сапог, перевязал. Поползли в сторону наших. Огонь ведут и наши, и немцы. Бьют минометы и шестиствольные минометы, наши «катюши» — грохот жуткий. Проползли метров двести, нашли водосточную трубу, залезли в нее и сидели — переждали этот трам-тарарам. Все, кто живой с этих четырех танков остался, — все там собрались. Когда затихло, поползли дальше. Мне тяжело, устал, больше не могу, я Диме говорю: «Ползи вперед, я сам как-нибудь». Он начал на меня орать: «Какой ты к черту офицер!» — «Ладно, не шуми, я ползу, ползу». Доползли до перекрестка. Надо пересечь дорогу. Он мне говорит: «Давай, командир, ползи первым». Пересек дорогу, он пополз, по нему уже из пулемета очередь дали, но обошлось. Следом автоматчик пополз, его ранило. Он обратно вернулся, кричит: «Танкисты, не бросайте меня. Меня ранило». Я говорю: «Дима, надо его выручать». — «А как мы его выручим?» — «Ты сам себя перевязывай, а мы пришлем ваших автоматчиков, как стемнеет. Сейчас мы не сможем тебе помочь». И мы поползли дальше. Доползли до расположения наших танков, автоматчикам сказали, чтобы они вытащили своего раненого. Меня на машину — и в госпиталь. Пролежал я там два месяца. Я еще хромал, но поскольку госпиталь перебазировался, а я очень боялся потерять свою часть, пошел к начальнику и попросил меня выписать. Нас несколько человек легкораненых с первого корпуса выписали досрочно, и мы на перекладных поехали искать свою часть. В середине декабря я вернулся в свой батальон. А 13 января 1945 года началось наступление. Правда, я был в резерве бригады, и танка у меня не было. Где-то 18 января, ночью, я принял командование взводом третьего батальона, а к полудню мы вышли на исходные позиции. Я успел познакомиться только с офицерами: младшим лейтенантом Ляшенко и лейтенантом Левиным. Они меня спросили: «Как нам действовать?» — «Хрен его знает. Делайте, как я». Батальон развернулся и во главе с командиром Пожихиным пошел в атаку. Вскоре Левина подбили откуда-то слева. А так, по нам вроде никто и не стрелял, мы двигались, двигались… На одной канаве хватанули стволом орудия земли, хорошо, я заметил. Заехали за домик, прочистили пушку. Догнали боевые порядки бригады. А уже все перемешались. Наш командир батальона умчался куда-то вперед. Командовал нами командир соседнего батальона Удовиченко. Он мне говорит: «Вон слева, на высотке, мельница и домик. Проскочи туда, посмотри, что там, а то как бы по нам не ударили». Поехали. Оказалось, что перед высоткой противотанковый ров. Я его заметил метров за пять-семь, но ТПУ у меня было выключено, и я не успел предупредить механика, а он его заметил, когда был уже на краю. Он — по тормозам, танк застыл, но передняя часть перевесила, и наш танк клюнул вниз, воткнувшись орудием в землю. Вот так мы торчим задницей почти вертикально кверху. Я из люка высунулся. Смотрю, а из-за домика, что был метрах в тридцати от нас, высовывается фриц с фаустпатроном. Я из пистолета стреляю, не даю ему прицелиться. Он все же выстрелил, но граната разорвалась на бруствере рва, перед танком. Я говорю экипажу: «Выскакивайте, а то он нас зажарит». Все выскочили и дали деру. На мне были утепленные немецкие штаны на лямках, которые я обвязал вокруг пояса. Стал выбираться из люка, зацепился этим лямками и повис на них, как сосиска. Думаю: «Ну, все». А немец выскочил из-за дома и бежит с фаустпатроном к танку, видимо, решив, что все смотались. Я его из пистолета уложил. Он упал, я еще раз для острастки в него выстрелил. Дергался, дергался я на этих лямках, наконец, сорвался, упал в снег. Ребята мои сбежали, фактически меня бросив. А мне танк бросать нельзя, он практически исправный. Через некоторое время, слышу, заклацали траки. Экипаж привел два танка, на одном из них мой бывший механик Дима Спиридонов. Зацепили тросами наш танк, вытянули. Ствол забит глиной, зубья шестерни подъемного механизма начисто срезало. Догнали батальон, пристроились. Дело уже к ночи. Свернулись в колонну и пошли по шоссе, по которому отступали немцы. Давили обозы, людей, лошадей, машины. Я такого месива, как в ту ночь, больше нигде не видел. Когда утром мы посмотрели, у нас все борта, все крылья, все были ободраны. Утром отогнали танк в ремонт. Ремонтники прогрели ствол, выгребли землю, заменили сектор подъемного механизма, и уже днем я догнал бригаду. Как-то под вечер я заскочил в один дом. Заходим, а в одной огромной комнате пол на десять-пятнадцать сантиметров усыпан рейхсмарками. Посмотрели, ничего брать не стали и ушли. Как я после войны переживал, когда мы стояли возле Кенингсберга и оказалось, что эти деньги ходили наравне с советскими деньгами! Мы получали оклад советскими деньгами и два — рейхсмарками. Черт возьми, там же можно было мешки деньгами набить! Как-то раз ночью пришел к нам немец. Что-то лопочет, понятно только, что вроде он чех, но больше ничего не понимаем: «Давай говори по-русски». — «Русский нет». — «Тогда иди отсюда». Он уходит, возвращается с картонной коробкой. Оказывается, он шофер, у него крытая машина забита коробками с нерозданными новогодними подарками. Братва быстро раскусила, что к чему. Натаскали в танки по десятку таких коробок. В каждой коробке два десятка целлофановых пакетов, а в них вкусное печенье, круглый шоколад, шоколадные конфеты, мятные конфеты, в общем, каждый пакетик с килограмм. Потом и обедать никто не идет — наедятся шоколада да печенья, только чайку им надо. В районе Топиау мой танк опять сожгли. Надо было проскочить по высокой длинной насыпи, которая обстреливалась. Командир роты впереди, я за ним. За мной Левин, а за ним Ляшенко. Двигаемся. Я смотрю, у командира танка с трансмиссии слетает брезент. А у меня в командирский перископ затекла вода и замерзла, и он не вращается. Приводить его в порядок некогда было. Даже поесть не успели, только шоколадом подкрепились. Я встал на колени на свое сиденье и высунул голову, пытаясь рассмотреть, откуда же все-таки стреляют. Стояла типичная зимняя погода: небо было закрыто облаками, в воздухе висела легкая дымка изморози. Им-то нас, двигающихся по насыпи, хорошо видно на фоне неба, а они замаскировались в лесочке и с места, как на стрельбище, выбирают любую цель. Я увидел на фоне белого снега, как черная болванка промелькнула мимо меня. Я механику крикнул: «Давай быстрей, не задерживайся, по нам бьют». Я оглянулся посмотреть, не попал ли снаряд в Левина, а у меня из трансмиссии пламя хлещет. Экипажу приказал выскакивать на ходу по-одному. Я понимал, что если мы остановимся, то закупорим дорогу. Поэтому хотел спустить машину по насыпи вниз. По борту прошел к механику-водителю, стал ему показывать, что делать, а он не понимает. Проехали чуть вперед, и он остановился за разбитым танком. Видимо, кто-то уже пытался проскочить, и его сожгли. Механик-водитель кричит: «У нас аккумуляторы горят». — «Да у нас танк горит. Давай быстрей. Мы же закупорили дорогу». — «Не заводится». — «Ладно, вылезай». Спустились по насыпи вниз. Мы уже двигались обратно, когда я увидел, что по дороге несется Левин, не зная, что она закупорена. Я хотел его остановить, кричал, махал руками, но он высунулся из люка и смотрит вперед. Он наскочил на два танка, и, когда начал разворачиваться, его тоже сожгли. Он погиб и командир орудия. Ляшенко тогда уже не поехал. И уже бригада пошла в другом направлении. Потом мне опять дали взвод. А вскоре я принял танк командира батальона. Где-то в феврале 1945 года все наши танки побили, и нашу бригаду, да и корпус весь из боев вывели — не было танков. Потом из тех танков, что отремонтировали, собрали батальон и послали воевать на Земланский полуостров. Но я уже в этих боях не участвовал. МАРЬЕВСКИЙ АРКАДИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ … прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть — годен. Перед войной я закончил десятилетку и пошел работать в паспортный стол милиции, куда меня взяли выписывать паспорта, поскольку обладал красивым почерком. В августе 1941 года меня послали в военкомат выписывать повестки призывникам. Мне было еще рановато в армию идти — только 17 лет исполнилось. Поздней осенью, уже снежок выпал, приносят мне список примерно из пятидесяти фамилий. Я читаю, а это все мои школьные, дворовые товарищи, с кем я мальчишкой бегал. Как же так? Все мои товарищи уходят в армию, а я здесь останусь? Нет! Я и себе выписываю повестку. Приношу к военкому, майору Дегтяреву, на подпись. Он дошел до моей повестки: «Ты что? Мы тебе здесь звание присвоим, и будешь у нас работать под моим началом». — «Товарищ майор, я хочу с ребятами вместе идти». — «Хочешь?» — «Мои братья там, и я пойду». — «Ну, что же, иди». Вот так я был призван в армию. Свои нехитрые пожитки я завернул в кусок полотна, в углы которого завязывались картофелины, чтобы можно было сделать узел, когда их сложишь вместе, — рюкзаков и сумок тогда не было. На станции нам подали пассажирский вагон, который должен был отвезти призывников на пересыльный пункт в Горький. Надо сказать, что я до армии стеснялся при отце курить, а что такое вино — вообще не знал. Перед отправкой поезда отец подошел к вагону и принес нам на дорогу целый ящик четвертушек водки. Я распрощался с ним, первый раз попросив у него разрешения закурить. Пересыльный пункт был забит призывниками. В первую же ночь кто-то из-под головы вытащил мой мешок с сухарями и прочими принадлежностями. Встал я голодный, ничего жрать не дают. Хорошо, свои земляки поделились чем могли. На пересыльном пункте прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть — годен. После этого повезли нас под Казань, в район двух больших озер — Малые и Большие Кабаны, на формирование пехотной части. Там уже были заготовлены длинные-предлинные землянки для нашего брата. Командиры встретили нас очень хорошо. Все были кадровые — хорошие мужики. Помню, командир роты — лейтенант Илларионов, высокий парень. Командир взвода — лейтенант, забыл фамилию, хороший пожилой мужчина. Дней через двадцать принимаем присягу. Как-то раз меня направили в караул на пост около склада. Склад — длинный деревянный ангар: на первом этаже — продовольственный склад, на втором — вещевой. Стою на посту с винтовкой с примкнутым штыком. Уже зима, снег лежит. Слышу, кто-то идет. Окликаю: «Стой! Кто идет!» — «Начальник караула старший сержант Наумкин». — «Пароль». Он дает пароль. Я даю отзыв. Подходит, а с ним подъезжают сани с двумя лошадьми в упряжке. Он говорит: «Ну как, не замерз?» — «Да, холодно». На мне что — шинелька да валеночки, которые я сдавал своему сменщику, когда возвращался с поста. Старший сержант берет у меня винтовку, отмыкает штык, подходит к двери склада и срывает накладку, ушки которой были схвачены висячим замком. По уставу я не должен был давать этого делать, но мне всего семнадцать лет, а он, как ни говори, начальник караула. Погрузил на подводу продукты, полушубки, подготовленные для солдат, и уехал. А я остался на посту. Отстоял я положенные четыре часа, сменился. На следующий день мы сдали караул, пришли в подразделение. Наумкин, который был помкомвзвода, говорит: «Зайди ко мне в каптерку». Я прихожу: «На, поешь сухариков, сала шпик», — со склада наворовал. А кладовщики, когда пришли на работу, подняли шум. Нас особый отдел быстро вычислил, я не отпирался, и без всякого трибунала приговорил к расстрелу. Дошло дело до командира полка, подполковника Бубнова, ездившего, как сейчас помню, верхом на коричневой, чуть ли не красной, лошади. Дело было за несколько дней до отправки нашей части на фронт, и, видимо, он договорился с работниками НКВД заменить нам расстрел направлением в штрафную роту. Вот так мы попадаем с Наумкиным в штрафники. Поехали на фронт вместе со всеми, только штрафники — которых набралось порядочно, ехали на фронт в отдельном вагоне. Я не знаю, как получилось… Я только помню, что перед первой атакой нам выдали по десять патронов на винтовку. А потом я стою, затвором щелкаю, стреляю, а у меня уже нет патронов. Вдруг какой-то солдат хлопает меня по плечу: «Хватит, немец уже убежал». Вокруг трупы наших штрафников, а я живой. Думаю: «Как же так?» Ничего не понимаю, как будто помешался. После боя написали представление, сняли с меня судимость и даже медалью «За отвагу» наградили, отправив к своим в часть. Что стало с Наумкиным, я не знаю. Еще некоторое время я повоевал в своей, 332-й дивизии. Ну, как повоевал? В основном готовились к наступлению. Помню, за ночь совершили шестидесятикилометровый марш — командиры на лошадях, мы падаем в снег, нас поднимают. Мы знали, что в наступление пойдем после артподготовки, а пока артиллерию по снегу подтянули, прошла, наверное, неделя, а может, и больше. Мы шалашей наделали, спать-то негде было. Я всю войну ни разу не спал в помещении! Честно говорю. Вот наломаем лапника, на снег настелим, шалашик соорудим. Мы с собой еще железные печки носили. В шалаш ее поставишь, трубу наружу, шинелью укрылся и спишь. Но нам не давали отдыхать — все время занятия по стрельбе, по тактике, чтобы мы были готовы к бою. Как-то раз нас построили. Смотрим, рядом с нашим взводным стоит офицер в танковой форме, в танкошлеме: «Трактористы и шофера — шаг вперед!» До войны мой дядя, работавший шофером и преподававший автодело, немного учил меня вождению грузовика. Я говорю, что, мол, не шофер, только дядя меня учил ездить на машине. «Ездил на машине?» — «Километров пять, может, проехал». — «Выходи». Вот так я попал в танковые войска механиком-водителем. Прошли по лесу километра два в расположение части — 1-го танкового корпуса. «Тридцатьчетверок» еще не было, только Т-60, Т-70, БТ-7. Опытные механики-водители начали нас обучать вождению, технике. Объяснили, что в бой надо идти налегке — в одной гимнастерке, чтобы успеть выскочить, если подобьют. Эти железные гробы пробивались пулей и горели, как спички, — двигатель-то бензиновый. Поэтому наука покидать танк была одной из самых важных. Ну, а потом бой. Подо мной сожгли четыре машины, но сам я не был ранен. Первый раз выскочил из машины и — как заяц, в сторону, пока баки рваться не начали. Гибли в основном командиры, те, кто в башне сидел. Я уже потом дорос до командира роты Т-34, даже исполнял обязанности командира батальона, но в бою всегда сам садился за рычаги. В башню никогда не садился — я уже был ученый. Башню чаще пробивали, и шансов уцелеть находящимся в ней мало. Может, поэтому и жив остался… А потом из ремонта пришли Т-34. Я хоть и сержант, но образование-то у меня высокое — десять классов, и меня поставили командиром танка. Тут уже я себя королем почувствовал. Правда, видимость из него все равно плохая — только земля-небо мелькают, но пушка мощная. Командир орудия тебе в спину ногой толкнет — я сразу делаю короткую, и он стреляет. Неплохо получалось. Летом сорок второго мне присвоили звание младшего лейтенанта и отправили в Омск. Там, в эвакуированном из Камышина танковом училище, собрали таких же, как я, младших лейтенантиков, которым на передовой присвоили звание. Звание-то есть, а командовать мы не умеем. Где-то месяца три занимались, обучались тактике ведения боя, стреляли, ходили на завод №174, участвовали в сборке машин. Надо сказать, что на этом заводе конвейерной сборки не было, все осуществлялось вручную. В конце сорок второго года получили танки и отправились на фронт, под Сталинград. В моем экипаже механиком-водителем был Миша Миронов, 1922 года рождения, работавший до войны трактористом. Но я уже говорил, что в бою всегда сам за рычаги садился, а его рядом сажал, на место радиста. Коля Жибреев, с 1924 года — заряжающий. Ванюша Печорский, сибирский охотник, вот стрелял так стрелял! Я так не мог. Если не с первого, то со второго выстрела обязательно попадет в цель. Я говорю: «Ваня, башня твоя». Взаимозаменяемость в экипаже была отработана. Все могли вести машину и стрелять. Корпусом уже командовал генерал-майор Панков Михаил Федорович, а моей 17-й гвардейской танковой бригадой — подполковник Шульгин. Тот в танк никогда не садился. В любом бою носился на своем «Виллисе» между танками с палкой в руке. Не дай бог остановить машину во время боя, тут же стук по броне у люка механика-водителя: «Открой люк!» Только высунулся — он палкой по голове. Со мной один раз тоже так было. Танк попал в воронку, а я не успел переключить передачу, и он заглох. Слышу стук палки по броне. Я танкошлем с головы сорвал, на коленку натянул и высунул в люк. Пару раз он меня ударил. Я коленку убрал, быстрее на стартер нажал, передачу включил и пошел. Прошло много времени, я уже забыл про этот случай, вдруг меня вызывает, уже полковник, Шульгин: «Ты где научился командиров обманывать? Ты почему меня обманул?» — «Когда, товарищ полковник?» — «Мне сказали, что ты надел танкошлем на коленку. Ты почему головой не стал вылазить из люка?» — «Товарищ полковник, я думаю, что плох тот командир, который голову подставит». — «Ну, твою мать, молодец! Иди». В Орловской наступательной операции я уже командовал ротой. В одном из боев ранило нашего комбата, капитана Починка, и меня назначили исполняющим обязанности командира батальона. Напальником штаба был капитан Петров, как и я, из бывших штрафников. Он воевал в авиации, а после штрафного батальона попал в танковые войска: «Я в авиацию больше не пойду. Я лучше на земле сгорю, чем в воздухе». Перед наступлением нам раздали карты. Сели мы с Петровым, я говорю: «Коля, вот здесь наша гибель». — «Я тоже так думаю». А у нас в батальоне заряжающим был некто Спирка, из московских урок. Отъявленный бандит. Фамилия у него была Спиридонов, а звали — Спирка. Знаменит в батальоне он был тем, что при любой возможности, взяв еще одного-двух человек, таких же отчаянных, как и он, ходил в тыл к немцам за трофеями — жратвой и выпивкой. Я говорю: «Слушай, а ведь Спирка, наверное, уже ходил к немцам в тыл. Давай его спросим». Послали за Спиркой: «Спиря». — «Што?» У него вместо выбитых зубов стояли золотые, и он немножко шепелявил. «Ходил к немцам?» — «А что такое?» — «Ты где проходил?» — «По болотине, там немцев нет». — «Глубоко?» — «Да, по яйца». — «А дно какое?» — «Мы не застревали, командир. Могу показать». Мы с капитаном Петровым взяли автоматы и пошли. Прошлись по болоту, прощупали дно. Немцев действительно рядом не было. Вернулись, переоделись в чистое и поехали в штаб бригады, докладывать. В штабе нас принял полковник Шульгин, а у него находился командующий корпусом генерал Панков. В большой светлой комнате стоит стол, на котором разложена карта, указка лежит. За столом сидит полковник Шульгин, а у окна стоит генерал Панков. Зашли. Полковник Шульгин, обращаясь ко мне, говорит: «Ну что, цыганская рожа? — я был черный, это сейчас вся голова белая. — Что придумали с Петровым?» В этот момент вошел Рокоссовский, но, поскольку мы стояли спиной к двери, мы его не увидели. Увидел его только генерал Панков. Я говорю: «Товарищ полковник, разрешите обратиться к генерал-майору. Мы этим путем не пойдем». Тут слышу голос из-за спины: «Почему не пойдете?» Рокоссовский. Вскочили: «Товарищ командующий, верная гибель и нам, и нашей технике». — «Не пойдете — расстреляем». Спокойно так говорит. «Товарищ командующий, мы ходили в разведку, считаем, что танки пройдут через вот это болото». Генерал Панков говорит: «Да вы в этом болоте все машины утопите». — «Не утопим. Дно твердое, но мы еще бревен навалим и по одной машине, чтобы немцы не прочухали, переправимся». Рокоссовский говорит: «Действуйте». Вот так мы весь батальон перетащили через болото. Первый оборонительный рубеж благодаря этому взяли без потерь, ну а потом немцы оправились. Так что к Орлу от тридцати трех машин батальона осталось четыре. За эту операцию я был награжден орденом Александра Невского. ЖЕЛЕЗНОВ НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВИЧ … пока 85-мм пушки не было, мы, как зайцы, от «Тигров» бегали. Когда началась война, мне было семнадцать с половиной лет. Я только что закончил школу. Мы надеялись, что война продлится два-три месяца, враг будет разбит и победа будет за нами. Но враг оказался значительно сильнее и коварнее, чем мы полагали, и, когда немцы в начале июля взяли Минск, отец мне сказал: «Сынок, пора тебе идти работать». Я пошел на военный завод, который выпускал приборы управления зенитным огнем (ПУАЗО), учеником слесаря. Через три месяца, выполнив экзаменационное задание, я уже стал слесарем четвертого разряда[10]. В начале августа наша семья получила похоронку на моего старшего брата Михаила, который погиб под Смоленском. Для нашей семьи это была такая потеря, вы себе и представить не можете! В октябре, когда немцы подходили к Москве, было принято решение эвакуировать наш завод в Саратов, и стал я собираться в дорогу. Пошили мне из брезента вещмешок. Рюкзаков тогда мало было, стоили они дорого, а зарабатывал я немного. Отправка эшелона была назначена на 22 октября. А 15-го, когда началась эвакуация правительства страны, Москву охватила паника. Я видел, как рабочие завода «Серп и Молот» вышли на площадь Ильича, от которой начинался знаменитый Владимирский тракт, а ныне шоссе Энтузиастов. Именно по этой дороге, ведущей на восток, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники. Бежали с домочадцами и со всем скарбом, погрузившись на служебные грузовики. Возмущению не было предела. Как же так?! Начальство бежит, а нас тут бросает без руководства?! Рабочие стали останавливать машины, вышвыривать оттуда этих чиновников и их визжащие семьи, имущество, которое тут же разворовывалось. Очень быстро эти волнения распространились по всему городу. Стали грабить магазины. Я видел, как обезумевшая толпа разграбила трехэтажный универмаг на площади Ильича. Все расхватали и разнесли по домам. В это время моему однокласснику Жорке Пророкову пришла повестка — он был немного постарше, ему уже исполнилось восемнадцать лет. Нам, друзьям Жорки, хотелось проводить его «по-человечески», но водки было не достать, и Жоркин отец подсказал нам. «Возьмите, — говорит, — политуру!» Политура — это бесцветный мебельный лак, сделанный на спиртовой основе, расфасованный в полулитровые бутылки. В каждую бутылку нужно засыпать примерно две столовые ложки соли, затолкать туда вату и хорошенько потрясти, чтобы соль растворилась. Соль высаживала лак, который прилипал к вате, а спирт оставался. И вот на Жоркиных проводах мы пили этот спирт и, видимо, перебрали. Отравился я так, что по всему телу выступила красная сыпь. Именно сыпь-то меня и спасла! По Москве прокатилась волна арестов. Многих моих товарищей, кто принимал участие в грабеже универмага на площади Ильича, забрали. За мной тоже приходили, но, увидев, что я болен, не тронули. Мои родители сказали, что я отравился на проводах своего товарища и в день грабежа болел, находясь дома. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! Сыпь прошла довольно быстро, и 22 октября к 16 часам я пришел на завод, а в 20 часов наш эшелон отбыл в Саратов. Позже, в декабре сорок первого, я прочел в столичной газете статью о судебном процессе над мародерами. Моих товарищей судили и каждому дали по десять лет лагерей, которые потом заменили на год штрафбата. Мой друг, осужденный по этому делу, Саша Прыткин, чудом выжил, вернувшись с фронта инвалидом. После войны он пожил совсем немного, где-то лет десять, и умер. Ранение у него было очень тяжелое: была перебита рука, кости не срослись, и она висела на мышцах. По прибытии в город Саратов мы быстро восстановили наш 205-й завод, который разместился в здании сельскохозяйственного института. Уже на пятый день после прибытия на саратовский вокзал мы приступили к сборке приборов! Работали мы по 14 — 16 часов в сутки без выходных. С февраля 1942 года мы перенесли койки прямо в рабочие цеха. Бывало, поспишь часов пять, тебя будят, встаешь и идешь работать. Мы жили и работали с мыслью о том, чтобы дать фронту все необходимое и как можно быстрее. Это не лозунг и не пропаганда! Мы действительно так жили, и хотя сейчас это кажется невероятным, но человек может ко многому привыкнуть и многое вынести. Кормили нас в столовой. Все продукты выдавались строго по карточкам. Если кто терял карточки — это было такое горе! Конечно, таких в столовой кормили бесплатно, но только тем, что оставалось! А ведь иногда и ничего не оставалось! В любом случае этого было совершенно недостаточно, чтобы выжить и сохранить силы для работы на заводе. Мыло тоже было по карточкам. Если потерял карточку и нет у тебя мыла — обходись как хочешь. Хоть целый месяц не мойся. В мае месяце я ребятам, с которыми работал, говорю: «Давайте пойдем на фронт. Хватит вшей тут кормить!» Вот так все вместе и пошли в военкомат. Военком, полковник Смирнов, выслушал нас и сказал: «Вы рабочие оборонного завода и призыву не подлежите. Если ваше заводское начальство разрешит, тогда приходите». Кое-как нам удалось уговорить директора завода отпустить нас на фронт, и вскоре нас призвали. Сначала я попал на ускоренные курсы подготовки пехотных сержантов. Обучение продолжалось полтора месяца, после чего нам присвоили звание сержанта и привинтили в петлицы по два треугольника или, как их называли, «сикелька». В день выпуска нас построили на плацу. Начальник курсов зачитал с трибуны приказ о присвоении нам звания, потом сошел с трибуны и произнес: «Смир-рно! Слушай мою команду! Кто имеет высшее или неоконченное высшее образование — десять шагов вперед! Кто имеет среднее техническое или неоконченное среднее техническое образование — пять шагов вперед! Кто закончил десять классов — три шага вперед! Шаго-о-м марш!» Все разошлись, кто сделал три, кто пять, а кто и десять шагов вперед. Но нас было не так уж и много. В то время образование десять классов считалось очень высоким, большинство ребят имело по четыре-семь классов образования. Многие после семи классов шли либо в техникумы, либо на заводы, либо в ремесленные училища, откуда через шесть месяцев они выходили квалифицированными рабочими. Построили нас в колонны и повели к военкомату. Там стояли наши «покупатели»: офицер-танкист, офицер из военно-политического училища и офицер-летчик. У всех офицеров по четыре «шпалы» в петлицах — полковники. Сначала они отбирали по желанию. Один мой приятель говорит: «Ребята, айда в танкисты! Почетно же! Едешь, вся страна под тобой! А ты — на коне железном!» Действительно заманчиво. И только мы направились к офицеру-танкисту, слышу, окликнул меня офицер из ВПУ. Я подхожу, рапортую, так, мол, и так, сержант Железнов по вашему приказанию явился. Он мне говорит: «А не хотите ли, товарищ сержант, пойти в военно-политическое училище?» — «Нет, не хочу, — отвечаю я, — я уже решил идти в танкисты». Он говорит: «Смотри — пожалеешь. Будет тебе потом несладко. Трудная у танкиста служба. Пошли в политработники! Окончишь училище — станешь политруком роты, а если проявишь способности, то и до батальонного комиссара дорастешь!» Но я не поддался на его уговоры и 25 июня 1942 года был зачислен в 1-е Саратовское танковое училище. Около месяца мы обучались на английских «Матильдах» и канадских «Валентайнах». Надо сказать, что «Валентайн» — очень удачная машина. Пушка мощная, двигатель тихий, сам танк низенький, буквально в рост человека! Я потом расскажу, как в одном из боев два «Валентайна» сожгли три «Тигра». А вот «Матильда» — это просто огромная мишень! Броня у нее была толстая, а вот пушка — всего 42 мм, да еще с допотопным прицелом. Танк был неуклюжий, неманевренный, два слабых девяностосильных дизеля типа «Лейланд» (Layland) едва-едва разгоняли танк до 25 км/ч по шоссейной дороге, а по проселку — и того меньше! Но уже в конце июля, когда наше училище получило танки Т-34, нам поменяли программу, и мы стали изучать «тридцатьчетверку». В училище мы проходили курс обучения командиров танка — командиров взводов. Прежде всего изучали материальную часть: орудие, пулемет, радиостанцию, трансмиссию, ходовую и двигатель. Если о башне, корпусе и ходовой мы уже имели некоторое представление, то, скажем, о танковом дизеле мы ничего не знали. Кроме этого, мы изучали различные уставы: караульной службы, полевой устав и так далее. На полигоне отрабатывались приемы танкового боя в составе взвода и роты, взаимодействие между танками. Конечно же, учили нас водить танк, стрелять из пушки и пулеметов. Надо отметить, что изучению немецких танков времени не отводилось, но в коридорах по всему танковому училищу были развешаны большие плакаты, на которых были показаны немецкие танки, давались их тактико-технические характеристики, показывались уязвимые места. Среди изображенных машин были "Т — III, T-IV, T-V «Пантера», T-VI «Тигр», самоходки «Фердинанд», «Артштурм». Так что мы волей-неволей впитывали эти знания. Распорядок в училище был примерно такой: с 9. 00 до 14. 00 шли занятия. Затем до 16. 00 — обед и личное время. С 16. 00 и до 21. 00 опять занятия. По училищу мы ходили в военной форме, причем за неряшливый вид можно было легко схлопотать наряд вне очереди. Подворотнички всегда должны были быть белыми, все пуговицы пришиты, никаких скидок на военное время не было. Дисциплина была строгая, и, несмотря на равенство воинских званий, панибратство с командиром отделения не допускалось. Всем, кто закончил училище с отличием, в том числе и мне, предложили остаться еще на три месяца, пройти курс политической подготовки, после которого на фронте можно было занять должность заместителя командира батальона по политической части. Я не стал отказываться. Как раз в то время вышел приказ об упразднении института военных комиссаров (приказ вышел 9 октября 1942 года). До этого времени все политработники имели звания «младший политрук», «политрук», «батальонный комиссар» и т. д. Теперь их всех стали переаттестовывать и присуждать обычные воинские звания. Меня назначили командиром взвода 7-й курсантской роты 2-го танкового батальона. Мне тогда шел девятнадцатый год. Мальчишка! А рядом за партами сидели взрослые мужики с двумя-тремя «кубиками», и даже со «шпалами»![11] Они мне по возрасту годились в отцы! Помню, однажды я был дежурным по батальону, прихожу в казарму, а во взводе спят только три человека из сорока двух. Я у дневального спрашиваю: «Где остальные?» Оказалось, что тридцать девять человек в самоволке. Все по бабам пошли! Мужья на фронте, а эти — к их женам. По завершении учебы нас отправили в Горький получать танки, выпускавшиеся заводом «Красное Сормово». Квартировались мы в Болохне, где располагался 3-й запасной учебный танковый полк. Здесь мы получили личный состав и стали заниматься боевой подготовкой, так называемым сколачиванием взводов и рот. Сколачивание проходило на полигоне, где экипажи отрабатывали такие задачи, как наступление взвода, взвод в обороне, взвод на марше. И то же самое, но уже в составе роты. После завершения сколачивания были практические стрельбы из танков. При сколачивании экипажей я, как командир взвода, должен был позаботиться о том, чтобы члены экипажей танков могли друг друга заменять. старался, чтобы каждый член экипажа в случае необходимости мог вести машину и стрелять из пушки и пулеметов. Такое сколачивание позволяло добиваться от каждого члена экипажа четкого знания своих обязанностей, а от командиров танков и взводов — своего места на поле боя и управляемости. Ведь управление — это неотъемлемая часть боя. Командир взвода наблюдает поле боя и дает команды командирам танков своего взвода на открытие огня по цели или на передвижение. Но чаще бывало так, что времени отдавать команды нет. Ибо если будешь чрезмерно увлекаться командованием другими, то свою смерть прозеваешь. Тут все зависит от экипажей танков взвода, которые должны действовать самостоятельно. Должен сказать, что сколачивание проходило на учебных машинах. А когда нас отправляли на фронт, нам выдали совершенно новые танки. Казалось бы, танки были те же самые — «тридцатьчетверки», но это только на первый, дилетантский, взгляд. Каждая машина, каждый танк, каждая танковая пушка, каждый двигатель имели свои уникальные особенности. Их нельзя узнать заранее, их можно выявить только в процессе повседневной эксплуатации. И в итоге на фронте мы оказались на незнакомых машинах. Командир не знает, какой бой у его пушки. Механик не знает, что может и что не может его дизель. Конечно, на заводах орудия танков пристреливали и проводили пятидесятикилометровый пробег, но этого было совершенно недостаточно. Разумеется, мы стремились узнать свои машины получше до боя и для этого использовали любую возможность. Весной 1943 года мы погрузились в эшелон, который вскоре прибыл под Москву. Здесь формировалась 4-я танковая армия, в состав которой входил 30-й Уральский добровольческий танковый корпус, в котором я прошел всю войну. Летом 1943 года армия сосредоточилась юго-западней Сухиничей. Вот тут я принял свой первый бой. Первый бой — он самый страшный. Меня иногда спрашивают: «Вы боялись?» Я скрывать не буду — я боялся. Страх появлялся перед атакой, когда включаешь переговорное устройство и ждешь команду: «Вперед!!!» Одному богу известно, что ждет тебя через пять-десять минут. Попадут в тебя или не попадут. Сейчас ты молодой, здоровый, и тебе хочется жить, а надо идти в атаку, где через несколько минут тебя может не стать! Нет, трусить, конечно, мы не трусили. Но каждый из нас боялся. А в атаке включалась какая-то неуловимая дополнительная сила, которая руководила тобой. Ты уже не человек, и по-человечески ни рассуждать, ни мыслить уже не можешь. Может быть, это-то и спасало… Где-то вечером 25 июля нас вывели на исходный рубеж. Задача, которую поставил командир бригады, была форсировать реку Орс. Мне довелось воевать в 63-й бригаде, которая в этот момент была во втором эшелоне. Первый эшелон наступления составляла 62-я танковая и 30-я мотострелковая бригады. Форсировав реку Орс, они уперлись в немецкую оборону на высоте, кажется, 212, которую прорвать не смогли. Тогда командир корпуса дал приказ нашей бригаде прорвать оборону и, двигаясь в южном направлении, овладеть Борисовом, затем Масальским. Однако инженерная разведка была проведена плохо, и при форсировании реки Нугрь танки застряли — пойма была болотистая, а противоположный берег представлял собой крутую стенку. Так что первый бой у нас получился неудачный, атака захлебнулась. Нас перебросили на другой участок фронта, вот там мы действовали более удачно. Немцы оборонялись на окраине деревни, где у них были и противотанковые орудия, и закопанные танки. В этом бою я уничтожил две пушки и закопанный T-III — по нему два раза выстрелил из орудия, и он замолчал. Ну а две пушки, что мы раздавили, — это не моя заслуга, а механика-водителя. Я успел только по ТПУ скомандовать: «Миша, влево! Пушка!» А когда по станине проехали, рядом, где-то в десяти метрах, стояла еще одна: «И другую дави, а то развернется и по корме нам даст!» Пехоты каждый из нас набил много. Когда мы выскочили на окраину, гляжу — через поле от нас удирает группа немцев, человек сто пятьдесят. Я рванул за ними и стал бить из пулемета — один падает, другой, третий, четвертый, пятый, десятый. Конечно, не я один стрелял — рота прорвалась, да и наша пехота тоже стреляла. Кто знает, я ли убил или кто другой, но, думаю, в этом бою человек двадцать пять я положил. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды. Конечно, и мы понесли потери. В этом бою наш батальон, а это двадцать один танк, потерял пять-семь. Ты спрашиваешь, как ставились задачи на наступление? Командир роты ставил командирам взводов задачу двигаться от одного ориентира до другого в направлении действия роты. А вот как пройти это расстояние и остаться живым — это моя задача. Приказы командира роты во время боя поступали по радио: «21-й, 21-й, измени направление! Влево, азимут 200, немецкое орудие». Значит, ты разворачивайся, потому что оно может тебе в бок садануть. Пошли дальше и с боями дошли до станции Льгов. По существу, мы уже выдохлись — у нас не осталось танков для дальнейшего наступления. Выбили у нас танки, выбили пехоту. Потери были значительные. В ротах осталось по одному-два танка. Бригада, по штату имевшая шестьдесят танков, на конец операции насчитывала не больше двенадцати. Эти танки вместе с экипажами у нас забрали и передали 197-й танковой бригаде. В ходе войны это была распространенная практика, когда оставшиеся в корпусе танки передавали одной бригаде, которая продолжала воевать, тогда как две другие отводились на переформирование. После завершения Орловской наступательной операции нас отвели на формирование. Опять получили технику, экипажи, и в феврале-марте 1944 года армия участвовала в Проскурово-Черновицкой наступательной операции. Вот тут произошел бой, о котором я хотел бы рассказать. Я в нем не участвовал, поскольку был во втором эшелоне, но наблюдал за его ходом. Произошел он 23 или 24 марта 1944 года в районе города Скалат. Мы двигались по дороге в направлении Каменец-Подольского, когда головная походная застава из трех танков Т-34 была уничтожена огнем трех «Тигров», стоявших на окраине деревни, находившейся на небольшой возвышенности. Пользуясь тем, что у нас 76-мм пушки, которые в лоб могут взять их броню только с пятисот метров, они стояли на открытом месте. А попробуй подойти? Он тебя сожжет за 1200 — 1500 метров! Наглые были! По существу, пока 85-мм пушки не было, мы, как зайцы, от «Тигров» бегали и искали возможность как бы так вывернуться и ему в борт влепить. Тяжело было. Если ты видишь, что на расстоянии 800 — 1000 метров стоит «Тигр» и начинает тебя «крестить», то, пока водит стволом горизонтально, ты еще можешь сидеть в танке, как только начал водить вертикально — лучше выпрыгивай! Сгоришь! Со мной такого не было, а вот ребята выпрыгивали. Ну а когда появился Т-34-85, тут уже можно было выходить один на один. Так вот, справа от дороги росли кусты, но недостаточно высокие, чтобы скрыть Т-34. И тут командир бригады, полковник Фомичев, принял правильное решение. Он был очень способным офицером, и его не случайно звали «батей». Он направил два танка «Валентайн» из нашего 7-го мотоциклетного батальона, которые, прикрываясь кустарником, подобрались к «Тиграм» на расстояние 300 — 400 метров. Выстрелами в борт сожгли ближайшие два танка, а потом расправились с третьим. Четвертый танк стоял на склоне возвышенности и не видел, что происходит у него слева. Потом он куда-то уполз. Таким образом, левый фланг обороны немцев был оголен, и мы по кустарнику устремились в эту брешь. Нас встретила противотанковая артиллерия. Между кустарниками и ее позициями было всего 100 — 200 метров, которые танк пролетает за 25 — 30 секунд. Ведь в атаку танк идет на большой скорости, галсами, постоянно меняя направление движения. Прямо поехал — считай, в потусторонний мир направился. Артиллеристы успели сделать несколько выстрелов, после чего пушки были раздавлены. Немецкая пехота убежала. Это только в кино пехота пропускает танки над собой, а в реальности, как только появились танки и вот-вот прорвут оборону, пехотинцы убегают по отсечным траншеям. Задержавшись у этой деревни на три часа, мы продолжили наступление. В Каменец-Подольский вошли мы вечером 25 марта 1944 года. На его окраине мы потеряли два танка, сожженные батареей зенитных пушек. Экипажи сгорели. Я видел, как их хоронили — от взрослого человека остается мумия размером с двенадцатилетнего ребенка. Цвет кожи лица такой красновато-синевато-коричневый… Страшно смотреть и очень тяжело вспоминать… Разведка донесла, что на окраине города стоят немецкие машины. Пошли посмотреть. Там столько машин стояло! Наверное, около трех, если не больше, тысяч! Видимо, это были тылы Проскуровской группировки. Машины были набиты колбасой, ветчиной, консервами, шоколадом, сыром. Алкоголя тоже было предостаточно — французский коньяк, итальянское вино. Особенно запомнился «Амаретто». Вкус этого ликера я вспоминаю как одно из удовольствий войны. Кроме этого, нам удалось захватить несколько исправных немецких танков, но мы их не использовали — опасно. Русские — это полуазиаты. Да еще если учесть, что среди этих русских были и казахи, и таджики, и узбеки, и татары, и мордва. Влезешь в немецкий танк, а по тебе шарахнут из всех пушек — и сгоришь не за понюх табака. Я, например, держался подальше от немецкой техники. Город Каменец-Подольский находился в глубоком немецком тылу, примерно в 100 — 150 км от линии фронта. Проскуровская группировка немцев прорывалась к Днестру, и город, занятый нашей бригадой, располагался на ее пути. Мы не ожидали такого сильного удара, который последовал 29 или 30 марта. В этот день нам приказали выдвинуться в пригород, в село Должок. Подойдя к крайним домам, я увидел, что на нас движется порядка сорока танков и самоходок противника. Я без выстрела стал пятиться назад. Шансов не было — один выстрел, и ты труп. На задней передаче мы отошли практически до берега реки Смотрич, где за кустами я поставил свой танк. По существу, видна была только его башня. Рядом заняла оборону пехота. Один из наших танков расположился левее. Подошедшая немецкая самоходка выстрелила по нему. Болванка, срикошетировав от брони, полетела в город. Самой самоходки я не видел и выстрелил на вспышку. Самоходка загорелась. Загорелась, и слава богу! Больше ни одного танка не появилось, но немецкая пехота продолжала наступление. Шла она в две цепи, человек по пятьдесят-шестьдесят, стреляя «от пуза» из автоматов. Я давай их поливать из пулемета. Они залегли. Тогда я из орудия произвел десять-двенадцать выстрелов. Человек пятнадцать-двадцать вскочило и побежало, а остальные остались лежать — это их проблемы. На этом все стихло. Я пехоту ту, что у меня была на танке, отделение из семи человек, заставил окопаться вокруг танка, боясь, что ночью немцы могут забросать танк гранатами. Все обошлось, ночь пережили спокойно. Больше немцы не атаковали, видимо, обошли город стороной. Вскоре нас вновь вывели на отдых и пополнение. Вот ты спрашиваешь, как взаимодействовали с пехотой? Пехота сидела на броне. Связь держали с командиром взвода, который сидит у тебя на танке. Ты — взводный, и он — взводный. Но я главней! Я его везу, а не он меня. Я командую ему: «Ты поставь охранение вот там и там, чтобы не подползли и не пальнули из фаустпатрона. А то сожгут танк, и все — мне капут и тебе капут». Пехота берегла танки, ведь им без нас ой как не сладко приходилось! При обстреле или преодолении обороны противника она спешивалась. Правда, некоторые оставались на танке. За башней спрячется — и жив-здоров. Я уже говорил, что танковая атака проходила на больших скоростях. Ты, как заяц, по полю виляешь, чтобы в тебя не попали! И не дай бог под гусеницу попадет пехотинец и ты его раздавишь! Это ЧП! Конечно, танки отрывались от пехоты. Это в кино показывают: идут танки, за ними пехота, но это картина, а в жизни только вот так! Только тогда ты останешься жив. Следующая операция, в которой я участвовал, — Львовско-Сандомирская, наступательная. В ней я уже воевал на Т-34-85. Их в то время было еще мало, и в моем взводе была только одна такая машина, которую я, как командир, взял себе. После ввода корпуса в прорыв мы двигались в общей колонне в направлении на Львов, не встречая сопротивления. Когда освободили город Золочев, командир корпуса сменил 61-ю бригаду, двигавшуюся в передовом отряде, на нашу, 63-ю бригаду. Командир бригады собрал нас и говорит: «Взвод лейтенанта Крюкова пойдет в головном дозоре, взвод лейтенанта Полигенького — в боевом охранении справа, а Железнова — слева». Мне придали взвод автоматчиков, два орудия ЗИС-3, которые мы прицепили к танкам и отправили в боковой дозор. Автоматчиков и артиллеристов я посадил на танки. Вперед я послал мотоциклистов, а взвод и машины с боеприпасами шли несколько сзади. Так мы двигались параллельно основным силам бригады километрах в трех от нее по полевой дороге, держа связь с командиром батальона по рации. Мы отошли от Золочева километров двенадцать, когда при подходе к небольшому населенному пункту я заметил впереди, примерно в полутора километрах, клубы пыли. Немедленно я дал команду остановиться и занять оборону на опушке леса, примерно в четырехстах метрах от населенного пункта. Разведчики, что ехали на мотоциклах, вернулись и доложили, что идет колонна противника. Я подумал, что, может быть, в ней всего два-три танка, а дальше пехота. Мы бы с ними расправились, как повар с картошкой… В головном дозоре колонны ехали мотоциклисты и три «Пантеры». Я по радио говорю: «Первый — мой. Козлов — второй твой. Тихонов — берешь третьего». Подпустив их метров на шестьсот, мы выстрелили по моей команде — танки загорелись. Пехота и артиллеристы уничтожили мотоциклистов. Немецкая колонна развернулась, и оказалось, что в ней шло не менее двадцати танков! Они отошли к деревне и стали лупить по нам. Я скомандовал отступление. Механику-водителю Петухову говорю: «Коля, давай вправо». Он развернулся, и тут снаряд попал мне в трансмиссию. Заклинило коробку передач и разбило бак. Танк загорелся. Я только крикнул: «Ребята, выпрыгиваем!» Слава богу, все выпрыгнули. Мне бы не надо было разворачиваться, а задним ходом уходить в лес, а потом уже там развернуться. А я стал разворачиваться на открытом месте и получил болванку. Остальные два моих танка отошли удачно. Артиллеристы и пехота закатили орудия в лес, и мы лесом вышли на шоссе и стали догонять бригаду. Насколько мне помнится, немцы дальше не пошли, а повернули в обратную сторону. Поскольку я был командиром взвода, я просто пересел в другой танк. Раз твое подразделение существует, значит, ты должен быть при нем! Тут уже командовать тобой никто не будет, тут будет командовать тобой твоя совесть. Так что, когда бригада вошла во Львов, я оставался командовать двумя оставшимися танками взвода. Уже в самом городе мой танк разбили, опять попав в двигатель. Он загорелся, но мы и тут успели выпрыгнуть. Когда я перебегал, вблизи разорвалась мина, осколками которой я был легко ранен. Ребята меня наскоро перевязали, и мы в пешем порядке стали продвигаться за танками. Подошли к дому, в котором размещалось гестапо. Я отрываю дверь — передо мной устланная широкой ковровой дорожкой парадная мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Поднялся по ней наверх и остановился перед дубовой дверью с начищенными до блеска массивными бронзовыми ручками. Открыв ее, я оказался в комнате, которую принял за приемную шефа гестапо. В комнате стоял большой стол с массивными тумбами. Мне показалось подозрительным, что из левой тумбы выкинуты ящики, но в тот момент я не придал этому большого значения, а прошел к двери, ведущей в следующую комнату. Внезапно я почувствовал, что кто-то прячется в тумбе стола. Я повернулся и увидел, что над столом поднимается рука с «парабеллумом». Мгновенно я рванул на себя дверь и кубарем влетел в комнату. Немец выстрелил, но мимо. Я упал на пол, перевернулся. От таких резких движений открылась рана и снова потекла кровь. Я подобрался к двери и в щель между косяком и дверью вижу, как из тумбы вылезает немецкий офицер, обер-лейтенант. Я приставил свой «парабеллум» к щели и выстрелил. Попал ему в правое плечо. Он выронил пистолет. На выстрелы сбежались автоматчики и мои танкисты, которые осматривали первый этаж. Этот обер-лейтенант стоит с поднятыми руками, на левой руке у него были часы. Механик-водитель говорит: «Товарищ лейтенант, а у него часы хорошие». Снимает их, подает мне и говорит: «Возьмите. Будете вспоминать, как чудом живы остались». Часы были действительно замечательные, антимагнитные и водонепроницаемые. А этого офицера я приказал отвести и расстрелять. Если бы он не стрелял, я бы ему даровал жизнь, а так как он пытался меня убить, собаке — собачья смерть. Вообще надо сказать, что немцев мы люто ненавидели. Правда, когда мы вошли в Германию, нам было приказано относиться лояльно к мирному населению, и гражданских мы не трогали, а детишек так даже подкармливали. На каждом танке был ящик, а то и два трофейного шоколада. Вот этим шоколадом мы их баловали. Трофеи! О них разговор особый. В наступлении тылы за нами не поспевали, и я скажу, что с батальонной кухни мы питались, только когда выходили на отдых! Но после боя обязательно что-нибудь находилось. Потому что немцы не то что мы — нищие. У них все было. У нас тоже было, но где-то там, в тылу, до нас мало что доходило. А так все трофейное: колбаса, сыр, консервы мясные. Правда, хлеб у них никуда не годился. Мало того что безвкусный, он еще и на хлеб-то не похож, все равно что опилки жевать. Вспоминаются еще получаемые по ленд-лизу полуторакилограммовые банки с салом шпик, копченым, порезанным на дольки длиной десять сантиметров, шириной один сантиметр, которые были проложены пергаментом. Достанешь два-три ломтика, положишь на кусочек хлеба, полкружки спирта махнул, закусил — и все в порядке! А пили так: в алюминиевую кружку наливали грамм сто чистого спирта, рядом ставили котелок с водой. Махнул (у меня сейчас даже слюнки потекли!), запил, и — никаких проблем. Только знаете, что я вам скажу, те сто грамм, что нам полагались, пили за нас тыловики, а мы пили трофейный спирт. Правда, я никогда не пил перед боем. Выпить — это значит сгореть! Ни в коем случае! После боя, когда ты остался цел, да! Когда мы дошли до Вислы и переправились на Сандомирский плацдарм, в батальоне оставалось пять танков. В первой роте было три танка и во второй роте — два танка. А мы, офицеры батальона, все на этих пяти танках. А куда мы денемся? Резерва-то у нас нет. Вот невольно и становишься внештатным членом экипажа. Этими силами, совместно с 6-м мехкорпусом, также понесшим потери, мы защищали десять километров фронта. Пехота жиденькой цепочкой располагалась впереди, а мы метров на двести — двести пятьдесят позади них. Оборона такая, что плюнь — развалится. Но немцы на нас не полезли. То ли выдохлись, то ли еще по какой причине. Один раз наш комбат повел командиров танков на рекогносцировку. Пришли к пехотинцам. Их ротный командир нас встретил, предоставил нам свой блиндаж. Мы выползли на нейтральную полосу, осмотрелись, распределили сектора обстрела и вернулись в окопы. Пора было возвращаться в расположение танков. Этот лейтенант нас предупредил: «Вы через вон ту опушку не ходите, она простреливается немцами». А наш комбат ему: «Да ладно, ничего, пройдем». Немцы сделали всего-навсего три выстрела — семь человек убито, из них четыре командира взвода и три командира танка. Вот так… Я был контужен. Спас меня мой «парабеллум». Это замечательное оружие, которое по всем параметрам превосходит наш «ТТ». Снаряд разорвался недалеко — где-то метрах в 3 — 4, и осколок, предназначавшийся мне, попал в пистолет, искорежив его. Меня отбросило взрывной волной, изо рта, ушей и носа текла кровь. Как потом мне рассказывали, меня тоже посчитали убитым, но, когда заворачивали в плащ-палатку, чтобы похоронить, я пошевелился. Повезло, а могли бы и закопать. У меня была сильнейшая контузия, но в медсанвзводе меня откачали, и дней через пятнадцать я стал слышать и нормально разговаривать. Пока стояли на Сандомирском плацдарме, я сжег T-IV. Получилось это так. Я отлично стрелял из орудия. Даже участвовал в соревнованиях на лучшего стрелка, которые Лелюшенко, командующий 4-й танковой армией, проводил во время перерыва между боями. На них я выиграл портсигар с папиросами «Прибой 175», изготовленный из латунной гильзы с надписью: «Отличнику стрельбы из танкового оружия». Так вот, как-то раз мне комбат говорит: «Видишь, вон немецкий танк идет». Я говорю: «Вижу». А немецкий танк полз по своим делам вдоль нашей обороны на расстоянии 1200 — 1300 метров. «Ты отлично стреляешь. Давай махни его». Я сел в танк, приложился к прицелу, навел, выстрелил. Снаряд прошел левее и выше башни танка. Я делаю второй выстрел — опять та же история. Немец уже развернулся и стал лбом — засек, что по нему стреляют, и ищет, где мы находимся. Тогда я вылезаю из танка — чего еще в этом танке, сгореть, что ли?! Я говорю: «Знаете что, там прицел или сбит, или умышленно выведен из строя». Комбат говорит: «Да, плохо дело. Ты пойди из другого танка стрельни». Подошел к другому танку, который стоял за сараем. Я говорю командиру: «Давай, выведи танк, я сейчас немца сожгу». — «А где, — говорит, — танк-то? Я не вижу». — «Ну пойдем, посмотришь». Вышли мы из-за сарая: «Видишь?» — «Ой, давай, — говорит, — я сам». — «Подожди — это моя добыча». Вывел он танк, я сел на место наводчика и первым же снарядом как дал в лоб, так он и загорелся! Прямо под погон башни попал! Выскочило из него только два человека, а двое, должно быть, там и остались. За это меня наградили орденом Красной Звезды и еще дали премию пятьсот рублей. Это была общая практика, когда за подбитый танк награждается именно командир. Ведь экипаж, по существу, обеспечивает его работу. Но вообще, после операции награждаются все уцелевшие. Поздней осенью 1944 года нас отвели в деревню Зимноводы, располагавшуюся примерно в двадцати километрах от передовой. Нас пополнили, и мы приступили к тренировкам и сколачиванию экипажей. Там был организован полигон со специально оборудованным тренировочным взводом — три танка, в пушки которых были вмонтированы винтовочные стволы. Прицеливание орудийное, а выстрел винтовочный. Мы отрабатывали стрельбу по движущейся цели, по неподвижной цели и даже в движении по движущейся цели на дистанциях 500 — 1000 метров. Но я скажу, что в бою я стрелял только с остановки. Ведь когда едешь, перед тобой только земля-небо, земля-небо мелькают, и попасть с ходу почти невозможно. Когда в январе 1945 года началась Висло-Одерская операция, мы примерно километров пятьдесят прошли во втором эшелоне. Потом наш батальон вывели в передовой отряд. Вечером 12 января, в сумерках мы подошли к деревне Пешхница, которая находилась на подступах к городу Кельце. Это был крупный населенный пункт с домами, стоявшими в два или три ряда. Командир бригады развернул наш батальон, и мы пошли в атаку. Перед этой операцией я перешел в 3-й батальон, и вот почему. В деревне Зимноводы мы жили у поляков на квартирах и ходили к польским девчатам. Молодые же были. Мне было всего-то двадцать лет. Еще ветер в голове гулял. Ходили к ним мы с Лешкой Кудиновым, командиром моей роты. Мы с ним были в одном танке. Я был командиром первого взвода и командовал четырьмя танками: танком командира роты и своими тремя. Пришли мы как-то раз, а там была цыганка с цыганятами. Она нам говорит: «Давайте я вам погадаю». Мы отказывались, а тут польки встряли: «Да чего вы боитесь, пусть погадает». Мы по-польски говорить не могли, но немного понимали, все же родственный язык. Лешка согласился. Взяла она левую руку, посмотрела, потом поглядела на него и говорит на ломаном русском языке: «Неудобно тебе говорить, но тебя убьют! Вот эта линия — она кончается». — «Ну, ладно, — он ей отвечает и меня толкает: — Давай, ему погадай». Она взяла мою руку. «Ты, — говорит, — жить будешь долго, но будешь мучиться. Будет тяжелое ранение». — «Ну, наверное, руку или ногу оторвет», — подумал я. Настроение сразу испортилось — говорить не хотелось, и танцы были не в радость. Пришли к себе, Лешка говорит: «Николай, давай изменим свою судьбу. Мне, ротному, перейти в другой батальон сложно, а тебе, взводному, запросто. Тем более в 3-м танковом батальоне недокомплект командиров взводов». Я говорю: «Хорошо». И вот в этой операции я участвовал в составе 3-го танкового батальона… Мы вошли в деревню, и тут немцы стали лупить по нам. Один танк горит, второй танк горит, третий… Били с близкого расстояния. Мой танк подскочил к перекрестку. На фоне горящего на углу дома отчетливо выделялся силуэт «Тигра». Расстояние до него было не более ста двадцати метров. Я наводчику на голову нажал, он сполз на боеукладку, а я сам сел на его место. Посмотрел в прицел — не вижу, куда стрелять. Открыл затвор, навел орудие через ствол. Мой снаряд ударил ему в борт, и танк вспыхнул. Только я сел на свое место, снял перчатку, хотел переключить радиостанцию на внутреннее переговорное устройство, и в этот момент потерял сознание. Как потом я понял, немецкий танк, стоявший метрах в пятидесяти перед нами, засек вспышку моего выстрела и влепил болванку прямо в лоб нашей машины. Очнулся я на боеукладке, на днище — танк горит, дышать нечем. Увидел разбитую голову механика-водителя: болванка прошла через него и между моих ног, но, видимо, задела валенок, и левую ногу вывернуло в коленном суставе. Рядом с оторванной рукой лежит заряжающий. Наводчик тоже убит — в него пошли все осколки, он, по существу, защитил меня своим телом. Я на руках подтянулся к командирскому люку, но вылезти не смог — не сгибалась левая нога, выбитая в колене. Я застрял в люке, через который с гулом рвалось наружу пламя. Ноги и задница в танке уже горят. Глаза застилает кровавая пелена — я получил еще и ожог глаз. Увидел, что идут два человека, и говорю: «Ребята, помогите вылезти». — «Железнов?!» — «Я!» Подбегают ко мне, за руки схватили и вынесли меня, а валенки так и остались в танке. Только отбежали метров на пятнадцать — и танк взорвался. Одежда на мне горит. Кое-как забросали меня снегом. Да… Когда меня отвозили в медсанвзвод, Аня Сельцева, старший лейтенант, даже заплакала: «Коля, как же ты обгорел?» Ну, вот ты палец обожжешь — больно? А тут 35 процентов поверхности кожи сгорело! Как ты считаешь? Больно? У меня даже на лице кожа висела! Я ей говорю: «Ты мне воды дай попить, я пить хочу». Она мне не воды, а спирту налила и говорит: «Пей!» Я на нее выругался: «Что ж ты мне вместо воды спирт дала?» — «Тебе поможет. Притупит боль». Привезли в армейский госпиталь. Ногу загипсовали. Главное — я ничего не вижу, у меня все лицо распухло и отекло. Веки срослись, их потом разрезали… Не буду рассказывать. А то еще чего доброго заплачу… На днях мне принесли телеграмму ко Дню Победы от Ивана Сергеевича Любивеца, который со своим ординарцем спас мне жизнь. Я заплакал. Нервы не выдержали. А деревню эту мы так и не взяли, отступив в лес. На следующий день, перед тем как пойти в атаку, Лешка Кудинов вышел из танка и стоял на обочине курил. И вдруг он упал. Болванка, попав в бедро, оторвала ему ногу, и он умер от потери крови. Цыганка оказалась права… но лучше б об этом не знать. В госпитале я провалялся месяца два. Выписался я, когда армия вела бои за Берлин. Лицо стало розовым, все в рубцах, нога сгибалась плохо. Но мне сказали, что я ее в части разработаю. Действительно, нога разработалась. Осколок попал в мениск, и на первых порах не мешал мне. Я с ним прожил почти пятьдесят лет. А недавно мне поставили протез левого коленного сустава. Мениск износился. Осколок стал мешать ходить. Врачи посмотрели: «Как же ты ходил?» — «Нормально. — „Как нормально? Осколок внутри сустава, и ты ходил нормально?!“ — „Конечно, прихрамывал“. Я поэтому и перешел на тыловую работу. Хотел перейти на штабную работу, но не получилось. Вот так закончилась война. А с немцами я в расчете. Я три танка потерял и у них три танка сжег плюс бронетранспортер. Ну, а людей сколько побил — это уже не считается. Приложение ИЗБРАННЫЕ ПРИКАЗЫ, КАСАЮЩИЕСЯ БРОНЕТАНКОВЫХ ВОЙСК ПРИКАЗ ОБ ОПЫТЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ МЕХАНИЗИРОВАННЫХ ВОЙСК В ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ № 0045 от 1 июля 1941 г. Опыт боевого использования механизированных войск за прошедшие 8 дней показал, что командующие фронтами и армиями используют механизированные войска во многих случаях неправильно (особенно плохо и неправильно они были использованы в Северо-Западном и Западном фронтах). При постановке боевых задач танковым войскам не учитывают: наличие и состояние материальной части, время, потребное на выполнение боевой задачи, расстояние, которое войска должны пройти, материальное обеспечение, и особенно горючим. Такое положение приводит к преждевременному износу материальной части и не дает возможности максимального полезного использования боевой мощи наших танков. Там же, где механизированными войсками руководят правильно, они наносили сокрушительные удары противнику, в то же время сами несли незначительные потери. Для улучшения руководства механизированными войсками и лучшей организации взаимодействия их с другими родами войск, и особенно с авиацией, ввести должность помощников командующих фронтов и групп армий по механизированным войскам и назначить: 1. Помощником командующего Северного фронта — генерал-майора танковых войск Болотникова Николая Антоновича. 2. Помощником командующего войсками Северо-Западного фронта — генерал-майора танковых войск Вершинина Бориса Георгиевича. 3. Помощником командующего войсками Западного фронта — генерал-майора танковых войск Борзикова Арсения Васильевича. 4. Помощником командующего войсками Юго-Западного фронта — генерал-майора танковых войск Вольского Василия Тимофеевича. 5. Помощником командующего войсками Южного фронта — генерал-майора танковых войск Штевнева Андрея Дмитриевича. 6. Помощником командующего войсками группы — генерал-майора танковых войск Шурова Петра Евдокимовича. Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза С. ТИМОШЕНКО Ф. 4, оп. 11, д. 62, л. 208 — 209. Подлинник. ПРИКАЗ О ДОСРОЧНОМ ВЫПУСКЕ КУРСАНТОВ СТАРШЕГО КУРСА ВОЕННЫХ УЧИЛИЩ Для покрытия убыли, обеспечения новых формирований и укомплектования запасных частей приказываю: 1. Произвести 20. 07. 41 г. выпуск курсантов старшего курса военных училищ, оканчивающих по плану обучение 1 сентября с. г. в количестве, согласно прилагаемого расчета[12]. 2. Выпуск произвести без экзаменов по средней годовой оценке и всем выпускаемым приказом военного совета округа присвоить соответственно воинское звание лейтенант, воентехник 2 ранга. Приказы выслать в Управление кадров Красной Армии для утверждения НКО. В боковиках приказов указать краткие социально-демографические данные, а также фамилию, имя, отчество и место жительства семьи (родственников). 3. Выпускников обеспечить положенным довольствием (вещевым и денежным), выдать личное оружие, противогазы и направить в распоряжение военсоветов округов, согласно прилагаемому плану[13]. Отправку закончить 21 июля с. г. и произвести организованно с представителем училища, который обязан при себе иметь именной список командиров выпускников с точным указанием в нем звания, фамилии, имени и отчества, года рождения, партийности и места жительства родственников. 4. Военсоветам округов использовать выпускников в первую очередь для укомплектования формируемых первоочередных стрелковых и кавалерийских дивизий, на последующие формирования и в запасных частях для обучения красноармейского состава и получения практических навыков. Приказы о назначении на должности прибывающих молодых лейтенантов, воентехников без задержки представлять в Управление кадров Красной Армии. 5. Произведенный выпуск ни в коем случае не должен снизить количества призываемого начсостава запаса как на укомплектование формируемых соединений и частей, так и призываемого в запасные части в качестве переменного состава. 6. О времени отправки выпускников в места назначения и о количестве отправленных доносить в Управление кадров Красной Армии. 7. Главному интенданту Красной Армии и остальным довольствующим центральным управлениям обеспечить выпускников по установленным нормам. 8. Генеральному штабу Красной Армии взамен выпускников немедленно укомплектовать училища курсантским составом до полной нормы с учетом установленного расширения училищ. Приказ ввести в действие по телеграфу. Заместитель Народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза КУЛИК Ф. 4, on. 11, д. 65, л. 118 — 119. Подлинник. ПРИКАЗ О ФОРМИРОВАНИИ ТАНКОВЫХ ДИВИЗИЙ № 0058 от 19 июля 1941 г. 1. Танковые дивизии согласно директиве Генерального штаба Красной Армии №-Орг/524661 от 8. 07. 41 г. считать 18. 07. 41 г. сформированными. 101, 102, 104, 105, 107, 108, 109 и 110-я танковые дивизии; 103-я и 106-я мотострелковые дивизии с сего числа поступают в распоряжение командующего фронтом резервных армий. 2. Мотоциклетный полк 26 мк передать в распоряжение командира 108-й танковой дивизии для развертывания мотострелкового полка дивизии. Из 102-й танковой дивизии передать артиллерийский дивизион 76-мм орудий в 108-ю танковую дивизию для развертывания артиллерийского полка ПТО дивизии. Мотоциклетный полк 27 мк передать в распоряжение командующего Московским военным округом и дислоцировать его в Кубинке. 3. Корпусные управления 26 мк и 27 мк и оставшиеся корпусные и дивизионные части передать в распоряжение командующего фронтом резервных армий, а излишествующий начальствующий и рядовой состав передать в распоряжение командующего Московским военным округом. 4. В составе 103-й, 106-й мотодивизий и 107-й танковой дивизии впредь до распоряжения оставить по второму мотострелковому полку, и в 103-й и 106-й мотодивизиях иметь по одному танковому батальону. 5. К 22. 07. 41 г. начальникам довольствующих управлений доукомплектовать все танковые и моторизованные дивизии недостающим вооружением, имуществом и личным составом. Заместитель Народного комиссара обороны и начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии ЖУКОВ Ф. 4, оп. 11, д. 62, л. 236 — 237. Подлинник. ПРИКАЗ О ВРЕМЕННОМ ПРЕКРАЩЕНИИ ОТПУСКА ВЕЩЕВОГО ИМУЩЕСТВА ЛИЧНОМУ СОСТАВУ ТЫЛОВЫХ ЧАСТЕЙ, УЧРЕЖДЕНИЙ И ЗАВЕДЕНИЙ КРАСНОЙ АРМИИ № 0280 от 11 августа 1941 г. 1. Отпуск вещевого имущества личному составу тыловых учреждений Красной Армии, органов местного военного управления, окружного и центрального аппарата, госпиталей, складов, кадра военных академий, военных училищ и других — временно прекратить. 2. Все свободное наличие нового вещевого имущества частям и учреждениям, поименованным в пункте 1 приказа, под ответственность помощников командиров частей по снабжению до 25 августа с. г. сдать в ближайшие вещевые центральные и окружные склады для использования на обеспечение частей, убывающих на фронт. 3. Приказ ввести в действие по телеграфу. Заместитель Народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант интендантской службы ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. И, д. 65, л. 291. Подлинник. ПРИКАЗ О ФОРМИРОВАНИИ ОТДЕЛЬНЫХ ТАНКОВЫХ БРИГАД № 0063 от 12 августа 1941 г. На основании указаний Государственного Комитета Обороны: 1. Сформировать по штатам согласно приложению № 1 к 1 января 1942 года 120 отдельных танковых бригад (по 7 танков KB, 20 танков Т-34 или Т-50 и 64 танка Т-60). 2. Формирование отдельных танковых бригад провести в следующие сроки: 1) 3 отдельные танковые бригады — в августе месяце 1941 г. 2) 15 отдельных танковых бригад — в сентябре месяце 1941 г. 3) 30 отдельных танковых бригад — в октябре месяце 1941 г. 4) 35 отдельных танковых бригад — в ноябре месяце 1941 г. 5) 37 отдельных танковых бригад — в декабре месяце 1941 г. 3. Отдельные танковые бригады именовать: 1-я отдельная танковая бригада, 2-я отдельная танковая бригада и т. д. до 120-й отдельной танковой бригады. 4. Формирование бригад производить в следующих пунктах: гг. Харьков, Горький, Сталинград, Москва, Ленинград. 5. Формирование танковых бригад вести в Ленинградском, Московском, Северо-Кавказском и Харьковском военных округах, военные советы которых обязать обеспечить формируемые части казарменным помещением и всеми видами довольствия по табелям и штатам и оказывать начальнику ГАБТУ всяческую помощь в деле формирования бригад. 6. Ответственность за своевременное формирование танковых бригад, их укомплектование личным составом и материальное обеспечение возложить на заместителя Народного комиссара обороны и начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенанта танковых войск т. Федоренко. 7. Обязать начальника Главного управления кадров Красной Армии генерал-майора т. Румянцева обеспечить бригады командным и техническим составом. 8. Обязать начальника Главного политического управления Красной Армии комиссара I ранга т. Мехлиса обеспечить бригады политическим составом. 9. Обязать начальника Артиллерийского управления Красной Армии генерал-полковника артиллерии т. Яковлева обеспечить бригады вооружением и боеприпасами. 10. Обязать начальника Главного интендантского управления Красной Армии генерал-майора т. Давыдова обеспечить личный состав формируемых бригад обмундированием, питанием и всеми видами довольствия. 11. Начальникам главных и центральных управлений связи, горючего, инженерного, химической защиты обеспечить формируемые бригады всеми видами имущества согласно штатов и табелей. 12. Обязать начальника управления по укомплектованию и службы войск генерал-майора т. Никитина обеспечить бригады красноармейцами и младшим комсоставом. 13. Танковыми экипажами формируемые бригады укомплектовать распоряжением начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии из личного состава запасных танковых полков и учебных танковых батальонов. Приложение: на 1 листе. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН ШТАТ ОТДЕЛЬНОЙ ТАНКОВОЙ БРИГАДЫ I. Организация 1. Управление бригады 2. Рота управления 3. Разведывательная рота 4. Танковый полк 5. Моторизованный стрелковый полк 6. Противотанковый дивизион 7. Зенитный дивизион 8. Автотранспортная рота 9. Ремонтная рота 10. Санитарный взвод 11. Личный состав — 3268 III. Материальная часть и транспорт Танков тяжелых (KB) — 7 Танков средних (Т-34 или Т-50) — 20 Танков малых (Т-40 или Т-60) — 64 Всего танков: 91 Бронемашин средних — 8 Бронемашин легких — 7 Автомобилей легковых — 17 Автомобилей ГАЗ — 175 Автомобилей ЗИС — 177 Бензоцистерн — 22 Тракторов — 19 Мотоциклов — 96 IV. Вооружение Пулеметов ДП — 98 Пулеметов станковых — 12 Пулеметов зенитных — 6 Минометов 50 мм — 12 Минометов 82 мм — 12 Орудий зенитных 37 мм — 12 Орудий противотанковых 57 мм — 45 мм — 16 Орудий 76 мм — 4 Ф. 4, оп. И, д. 62, л. 245 — 248. Подлинник. ПРИКАЗ О ВЫДАЧЕ ВОЕННОСЛУЖАЩИМ ПЕРЕДОВОЙ ЛИНИИ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ ВОДКИ ПО 100 ГРАММОВ В ДЕНЬ № 0320 от 25 августа 1941 г. Во исполнение постановления Государственного Комитета Обороны от 22 августа 1941 г. за № 562сс приказываю: 1. С 1 сентября 1941 г. производить выдачу 40° водки в количестве 100 граммов в день на человека красноармейцам и начальствующему составу передовой линии действующей армии. Летному составу ВВС Красной Армии, выполняющему боевые задания, и инженерно-техническому составу, обслуживающему полевые аэродромы действующей армии, водку отпускать наравне с частями передовой линии. 2. Военным советам фронтов и армий: а) выдачу водки организовать только для тех контингентов, которые определены постановлением Государственного Комитета Обороны, и строго контролировать точное его выполнение; б) обеспечить своевременную доставку водки на передовые линии действующих войск и организовать надежную охрану ее запасов в полевых условиях; в) за счет хозяйственного аппарата частей и подразделений выделить специальных лиц, на которых и возложить ответственность за правильное распределение водочных порций, учет расхода водки и ведение приходно-расходной отчетности; г) приказать фронтовым интендантам представлять раз в десятидневку в Главное интендантское управление сведения об остатках и ежемесячно к 25-му числу заявку на потребное количество водки. В основу заявки положить точную численность действующих войск передовой линии, утвержденную военными советами фронтов и армий. 3. Потребность в водке на сентябрь месяц определить Главному интенданту Красной Армии без представления заявок фронтами. Приказ ввести в действие по телеграфу. Зам. Народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант интендантской службы ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 11, д. 65, л. 413 — 414. Подлинник. ПРИКАЗ О ВОЗЛОЖЕНИИ ПОДГОТОВКИ, УЧЕТА, ПОДБОРА И РАССТАНОВКИ КАДРОВ НАЧАЛЬСТВУЮЩЕГО СОСТАВА КРАСНОЙ АРМИИ НА ГЛАВНЫЕ УПРАВЛЕНИЯ И УПРАВЛЕНИЯ НКО СООТВЕТСТВУЮЩИХ РОДОВ ВОЙСК № 0356 от 20 сентября 1941 г. Список военно-учебных заведений Б. Подчиненных Главному автобронетанковому управлению Красной Армии 1. 1-е Саратовское Краснознаменное танковое училище. 2. 2-е Саратовское танковое училище. 3. 3-е Саратовское танковое училище. 4. Казанское танковое училище. 5. 1-е Ульяновское Краснознаменное танковое училище имени Ленина. 6. 2-е Ульяновское танковое училище. 7. Сызранское танковое училище. 8. Сталинградское танковое училище. 9. Майкопское танковое училище имени Фрунзе. 10. 1-е Харьковское танковое училище имени Сталина. 11. 2-е Харьковское танковое училище. 12. Чкаловское танковое училище. 13. Челябинское танковое училище. 14. Кунгурское танко-техническое училище. 15. 1-е Горьковское автомотоциклетное училище. 16. 2-е Горьковское автомотоциклетное училище. 17. Острогожское автомотоциклетное училище. 18. Рыбинское автотехническое училище. 19. Камышинское тракторное училище. 20. Тракторное училище. 21. Краснознаменные БТКурсы усовершенствования комсостава Красной Армии. 22. Казанские курсы усовершенствования военно-технического состава АБТВ. 23. Харьковские повышенные АБТКурсы усовершенствования начсостава запаса Красной Армии. 24. Соликамское аэросанное училище. 25. Котласское аэросанное училище. ПРИКАЗ О НАЗНАЧЕНИИ КОМАНДНОГО СОСТАВА НА СРЕДНИЕ И ТЯЖЕЛЫЕ ТАНКИ № 0400 от 9 октября 1941 г. Для повышения боеспособности танковых войск, лучшего их боевого использования во взаимодействии с другими родами войск назначать: 1. На должности командиров средних танков — младших лейтенантов и лейтенантов. 2. На должности командиров взводов средних танков — старших лейтенантов. 3. На должности командиров рот танков KB — капитанов, майоров. 4. На должности командиров рот средних танков — капитанов. 5. На должности командиров батальонов тяжелых и средних танков — майоров, подполковников. Начальнику Финансового управления Красной Армии внести соответствующие изменения в оклады содержания. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 66, л. 167. Подлинник. Слова «средних танков» вписаны И. Сталиным красным карандашом вместо «танков Т-34». ПРИКАЗ О ПОРЯДКЕ КОМПЛЕКТОВАНИЯ ТАНКОВЫХ ЭКИПАЖЕЙ № 0433 от 18 ноября 1941 г. С целью повышения квалификации танковых экипажей приказываю: 1. Впредь танковые экипажи комплектовать исключительно средним и мл[адшим] комсоставом. 2. Должности в составе экипажей замещать личным составом следующих военных званий. В тяжелых танках Командир танка — лейтенант, старший лейтенант. Старший механик водитель — старшина. Радиотелеграфист — старший сержант. Командир орудия — старшина. Младший механик водитель (он же заряжающий) — сержант. В средних и легких пушечных танках Командир танка — лейтенант, младший лейтенант. Механик-водитель — старший сержант. Командир башни — сержант. Пулеметчик — младший сержант (на радиотанке — радиотелеграфист он же пулеметчик — старший сержант). В малых танках типа Т-60, Т-40 и легких пулеметных Командир танка — старшина. Механик-водитель — сержант. Командир башни — младший сержант. 3. Подготовку переменного состава в запасных полках и учебных батальонах и ротах на заводах впредь построить с расчетом выискать младший комсостав для танковых экипажей, — для чего начальнику Управления боевой подготовки АБТ войск к 1. 12. 41 г. дать указания по боевой подготовке запасных частей, установить сроки подготовки отдельно для служивших в кадровых танковых частях и отдельно для призванных из запаса. 4. Проверку степени подготовленности обученных экипажей производить специальными комиссиями под председательством командира полка, а в учебных подразделениях заводов под председательством начальника соответствующего учебного центра. В состав этих комиссий вводить, как правило, представителя от Управления боевой подготовки АБТ войск Красной Армии — учебного центра, а в учебных батальонах — ротах и военпредов ГАБТУ и ГАУ. 5. Показавшим на испытаниях хорошие знания своей специальности и умение практически работать в составе экипажа присваивать соответствующие военные звания согласно п. 2 настоящего приказа. 6. Контроль за выпуском в установленные сроки соответствующего количества экипажей и их подготовку возлагаю на начальника Управления боевой подготовки АБТ войск Красной Армии. 7. В штаты автобронетанковых войск внести соответствующие изменения, согласно настоящего приказа. Заместитель Народного комиссараобороны СССР генерал-лейтенанттанковых войск ФЕДОРЕНКО Ф. 4, оп. 11, д. 66, л. 232 — 234. Подлинник. ПРИКАЗ О СОХРАНЕНИИ И ВЫВОДЕ НА ДОУКОМПЛЕКТОВАНИЕ АВТОБРОНЕТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ, ПОТЕРЯВШИХ БОЕВУЮ МАТЕРИАЛЬНУЮ ЧАСТЬ За последнее время отмечен ряд случаев, когда командующие фронтами и армиями расформировывают танковые соединения и части, оставшиеся в результате боев без танков. Личный состав этих частей используется не по назначению, а транспортные и специальные машины, в которых ощущается острый недостаток, разбазариваются. Таким образом сколоченные в бою части с ценными кадрами и дорогостоящей материальной частью одним росчерком пера ликвидируются. Такое положение считаю не только недопустимым, но преступным. Приказываю: 1. Никаких расформирований танковых частей и соединений без моего разрешения не производить и прекратить всякое изъятие транспортных и специальных машин из танковых войск. 2. Весь начальствующий состав расформированных танковых частей и соединений направить в распоряжение начальника Управления кадров автобронетанковых войск Красной Армии, а младший и рядовой состав откомандировать в запасные танковые полки по указанию начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии. 3. В дальнейшем танковые части и соединения, которые в результате боев остались без боевых машин, выводить в полном составе в тыл, в распоряжение начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии для доукомплектования. Нарком обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 67, л. 34 — 35. Подлинник. ПРИКАЗ СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ О БОЕВОМ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ И СОЕДИНЕНИЙ № 057 от 22 января 1942 г. Опыт войны показал, что в боевом использовании танковых войск все еще имеется ряд крупных недочетов, в результате которых наши части несут большие потери в танках и личном составе. Излишние, ничем не оправдываемые потери при низком боевом эффекте в танковых войсках происходят потому, что: 1) До сих пор плохо организуется в бою взаимодействие пехоты с танковыми соединениями и частями, командиры пехоты ставят задачи не конкретно и наспех, пехота в наступлении отстает и не закрепляет захваченных танками рубежей, в обороне не прикрывает стоящие в засадах танки, а при отходе даже не предупреждает командиров танковых частей об изменении обстановки и бросает танки на произвол судьбы. 2) Атака танков не поддерживается нашим артиллерийским огнем, орудий сопровождения танков не используют, в результате чего боевые машины гибнут от огня противотанковой артиллерии противника. 3) Общевойсковые начальники крайне торопливы в использовании танковых соединений — прямо с хода бросают их в бой, по частям, не отводя времени даже для производства элементарной разведки противника и местности. 4) Танковые части используются мелкими подразделениями, а иногда даже по одному танку, что приводит к распылению сил, потере связи выделенных танков со своей бригадой и невозможности материального обеспечения их в бою, причем пехотные командиры, решая узкие задачи своей части, используют эти мелкие группы танков в лобовых атаках, лишая их маневра, чем увеличивают потери боевых машин и личного состава. 5) Общевойсковые начальники плохо заботятся о техническом состоянии подчиненных им танковых частей — производят частые переброски на большие расстояния своим ходом, самоустраняются от вопросов эвакуации аварийной материальной части с поля боя, ставят боевые задачи, не сообразуясь с количеством времени пребывания танков в бою без предупредительного ремонта, что в свою очередь увеличивает и без того большие потери в танках. Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: 1. Танковые бригады и отдельные танковые батальоны применять в бою, как правило, в полном составе и тесном взаимодействии с пехотой, артиллерией и авиацией, не допуская ввода в бой танков без предварительной разведки и рекогносцировки командиров пехоты, артиллерии и танковых начальников. 2. Каждый случай неправильного использования танковых войск, оставления танков на территории противника и непринятия мер к их эвакуации — расследовать и виновных привлекать к ответственности. 3. В целях поднятия авторитета и ответственности начальников автобронетанковых отделов армий и начальников автобронетанковых войск фронта Ставка Верховного Главнокомандования назначает первых заместителями командующих армиями по танковым войскам, а вторых — заместителями командующих войсками фронта. При командующем войсками направления иметь заместителя по автобронетанковым войскам и трех офицеров связи танковой специальности. 4. В штат управления — отдела автобронетанковых войск фронта и армии ввести должности двух заместителей: первый — по боевому использованию и применению танковых войск, второй — по снабжению, ремонту и эксплуатации боевых и вспомогательных машин. 5. Институт помощников командующих фронтами по автобронетанковым войскам из штатов исключить. Приказ довести до батальона, дивизиона и им равных. Ставка Верховного Главнокомандования И. СТАЛИНА — ВАСИЛЕВСКИЙ ПРИКАЗ О ПРЕМИРОВАНИИ ЛИЧНОГО СОСТАВА АВТОБРОНЕТАНКОВЫХ РЕМОНТНЫХ ЧАСТЕЙ ЗА БЫСТРЫЙ И КАЧЕСТВЕННЫЙ РЕМОНТ ТАНКОВ В целях ускорения ремонта и восстановления танков, находящихся в среднем и текущем ремонте в армейских, фронтовых и войсковых ремонтно-восстановительных частях и подразделениях (ПРБ, ОРВБ, АБТМ, АБТМ ж. — д., РВР), приказываю: 1. Ввести с 1 марта 1942 года следующую систему премирования денежной наградой личного состава ремонтно-восстановительных частей за быстрый и качественный текущий и средний ремонт танков в установленные командованием сроки: 2. Денежная награда ремонтно-восстановительной части выдается два раза в месяц по представлению отчета и утверждению его вышестоящим начальником. 3. Денежная награда распределяется: а) начальнику и военному комиссару ремонтно-восстановительной части по 5% каждому от общей суммы, полученной для награждения; б) не менее 70 % общей суммы для награждения рабочего состава части; в) остальная сумма премии распределяется начальником и военным комиссаром среди начальствующего и обслуживающего состава ремонтно-восстановительной части. 4. Определение лиц, которым выдается денежное награждение, и определение размеров награды каждому производится начальником и военным комиссаром ремонтно-восстановительной части в зависимости от участия в работе по ремонту танков и качества работы, после чего объявляется приказом по части. 5. Денежная награда начальнику и военному комиссару ремонтно-восстановительной части объявляется приказом начальника АБТВ фронта (армии). 6. За систематическое перевыполнение производственных заданий командования по ремонту танков, кроме денежной награды, личный состав ремонтно-восстановительных частей, особо проявивший себя в выполнении заданий, представляется военным советом фронта к правительственной награде. 7. Объявить настоящий приказ всему личному составу автобронетанковых ремонтно-восстановительных частей и подразделений. *Суммы денежных наград соответственно за текущий и средний ремонт проставлены И. Сталиным вместо предлагавшихся сумм: а) 250 и 500, б) 200 и 400, в) 75 и 100 руб. Народный комиссаробороны СССР И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 69, л. 361 — 362. Подлинник. ПРИКАЗ О ВВЕДЕНИИ ДЕНЕЖНЫХ НАГРАД ЗА ЭВАКУАЦИЮ ТАНКОВ ВО ФРОНТОВЫХ УСЛОВИЯХ И УСТАНОВЛЕНИИ ПРЕМИРОВАНИЯ ЗА РЕМОНТ БОЕВЫХ И ВСПОМОГАТЕЛЬНЫХ МАШИН НА ХОЗРАСЧЕТНЫХ АВТОБРОНЕТАНКОВЫХ РЕМБАЗАХ № 0357 7 мая 1942 г. Во исполнение Постановления Государственного Комитета Обороны № ГОКО-1689сс от 3 мая 1942 года: 1. Установить с 1 мая 1942 года денежную награду экипажам танков и эвакуационным группам за каждый эвакуированный танк с территории, занятой противником, или из нейтральной зоны, в размере: За танк KB 5000 руб. Т-34 — 2000 руб. Т-60-70 — 500 руб. За эвакуацию танков других марок размер премий устанавливается соответственно: За тяжелый танк — 5000 руб. За средний танк — 2000 руб. За легкий танк — 500 руб. Распределение денежной награды между составом экипажей и эвакуационных групп производится немедленно приказом командира части. Расход по выплате наград относить на § 22, ст. 88 сметы НКО. 2. Установить денежную награду эвакуационным ротам за эвакуацию танков, требующих ремонта, на армейские или фронтовые сборные пункты в следующем размере: а) за эвакуацию в течение 10 дней не менее 10 средних и тяжелых или 50 легких танков — 2000 руб.; б) за эвакуацию в течение 10 дней не менее 15 средних и тяжелых или 75 легких танков — 3000 руб.; в) за эвакуацию в течение 10 дней не менее 20 средних и тяжелых или 100 легких танков — 5000 руб. Денежные награды устанавливать приказом заместителя командующего по АБТ войскам армии или фронта по представлению командиров эвакорот и выплачивать по § 22, ст. 88 сметы НКО. 3. Ввести в действие с 1 мая 1942 года Положение «О денежном награждении (премировании) работников хозрасчетных АБТ ремонтных баз за перевыполнение оперативных производственных заданий для нужд фронта». Заместитель Народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант танковых войск ФЕДОРЕНКО Ф. 4, оп. 11, д. 70, л. 495 — 496. Подлинник. ПРИКАЗ О ПОРЯДКЕ ВЫДАЧИ ВОДКИ ВОЙСКАМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ № 0373 от 12 мая 1942 г. 1. Объявляю для точного и неуклонного исполнения Постановления Государственного Комитета Обороны № ГОКО-1727с от 11 мая 1942 года «О порядке выдачи водки войскам действующей армии» (в приложении). 2. На военные советы фронтов и армий, командиров соединений и частей возлагаю ответственность за правильность назначения и выдачи водки на довольствие военнослужащих согласно объявляемого Постановления Государственного Комитета Обороны. 3. Приказ и Постановление ГОКО ввести в действие по телеграфу. 4. Приказ НКО № 0320 1941 года отменить. Заместитель Народного комиссара обороны генерал-лейтенант интендантской службы ХРУЛЕВ ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ № ГОКО-1227с от 11 мая 1942 года Москва, Кремль. О ПОРЯДКЕ ВЫДАЧИ ВОДКИ ВОЙСКАМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ 1. Прекратить с 15 мая 1942 года массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии. 2. Сохранить ежедневную выдачу водки только военнослужащим частей передовой линии, имеющим успехи в боевых действиях против немецких захватчиков, увеличив норму выдачи водки военнослужащим этих частей до 200 гр. на человека в день. Для указанной цели выделять водку ежемесячно в распоряжение командования фронтов и отдельных армий в размере 20 % от численности войск фронта-армии, находящихся на передовой линии. 3. Всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки по 100 гр. на человека производить в следующие революционные и общественные праздники: в дни годовщины Великой Октябрьской социалистической революции — 7 и 8 ноября, в День Конституции — 5 декабря, в день Нового года — 1 января, в день Красной Армии — 23 февраля, в дни Международного праздника трудящихся — 1 и 2 мая, во Всесоюзный день физкультурника — 19 июля, во Всесоюзный день авиации — 16 августа и в Международный юношеский день — 6 сентября, а также в день полкового праздника (сформирование части). 4. Постановление Государственного Комитета Обороны № 562с от 22 августа 1941 года отменить. Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН ПРИКАЗ О СОСТАВЕ И ОРГАНИЗАЦИИ ТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ В ТАНКОВЫХ КОРПУСАХ И ТАНКОВЫХ АРМИЯХ №00106 29 мая 1942 г. 1. Во изменение существующего положения танковые корпуса и танковые армии реорганизовать на следующих основаниях: а) в составе танковых корпусов иметь три танковые бригады — одну бригаду KB в количестве 32 танков KB с придачей 21 танка Т-60 и две бригады Т-34 в количестве 44 танков Т-34 в каждой, с придачей по 21 танку Т-60 — следовательно, всего танков в составе корпуса иметь 183 штуки; б) в составе танковых армий иметь два танковых корпуса указанного в подпункте «а» настоящего приказа состава и одну резервную танковую бригаду в составе 44 Т-34 и 21 Т-60 — следовательно, всего танков в танковой армии иметь 431 штуку. 2. Отдельные танковые бригады иметь в составе — 8 KB, 20 Т-34 и 20 Т-60. 3. Начальнику Главного автобронетанкового управления Красной Армии представить проект соответствующих изменений штатов. Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 67, л. 134. Подлинник. ПРИКАЗ СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ О РАБОТЕ ЗАМЕСТИТЕЛЕЙ КОМАНДУЮЩИХ ФРОНТАМИ И АРМИЯМИ ПО АВТОБРОНЕТАНКОВЫМ ВОЙСКАМ № 0455 от 5 июня 1942 г. Приказ Ставки № 057 от 22 января 1942 г., отмечая грубые ошибки в боевом использовании танковых соединений и частей, требует применять их в бою в тесном взаимодействии с авиацией, артиллерией и пехотой. Опыт последних боевых действий показывает, что недочеты, отмеченные приказом № 057, повторяются. Главной причиной потери танков в бою является то, что отдельные командующие фронтов, армий и стрелковых дивизий боевых возможностей танков не знают и правильно задач танковым соединениям и частям ставить не умеют. Заместители командующих фронтов и армий по АБТ войскам от боевой подготовки танковых войск, от их боевого использования на поле боя самоустранились и занялись главным образом вопросом ремонта машин и автобронетанковым снабжением. Ремонт боевых и транспортных машин, а также их материальное обеспечение — очень важная и нужная работа, но это дело заместителя начальника АБТВ по ремонту и снабжению. Главным же вопросом работы заместителя командующего по танковым войскам фронта и армии является боевое использование танковых войск, организация взаимодействия с авиацией, артиллерией, пехотой и саперами; организация разведки и управление танковыми войсками в бою. Такие заместители командующих по танковым войскам, которые руководство боевой работой танковых войск заменяют более легкой и безопасной снабженческой работой, совершенно не поняли приказа Ставки № 057 и опыта войны[15]. Надо понять, что одними танками без правильной организации взаимодействия их с другими родами войск нельзя разбить противника, у которого не нарушена система противотанковой обороны, не нарушено управление войсками. Танковые части, введенные в бой наспех, без разведки противника и местности, без взаимодействия с авиацией, артиллерией, пехотой и саперами, теряют много танков на минных полях и в районах организованной противотанковой обороны противника, не достигая должного успеха. Виновные в таком отношении к боевому использованию танковых войск в дальнейшем будут строжайше наказываться. Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: 1. Военным советам фронтов и армий потребовать от подчиненных командиров точного выполнения приказа Ставки № 057. 2. Задачи танковым войскам ставить через своих заместителей по АБТ войскам, обязав последних заниматься главным образом боевой подготовкой, сколачиванием танковых частей и соединений и организацией взаимодействия в бою не на бумаге, а наделе. 3. Возложить персональную ответственность на заместителей командующих фронтов и армий по АБТ войскам за правильное использование танковых войск в бою, за организацию специальной танковой разведки местности и противника. 4. Потребовать от заместителей командующих фронтов и армий по АБТ войскам объединять руководство боевыми действиями бригад и корпусов при наличии в армии более одной танковой бригады, а во фронте более одного танкового корпуса. 5. Для обеспечения правильного и конкретного руководства танковыми частями в бою ввести в штаты АБТ управлений фронтов и армий штабы в составе оперативного, разведывательного отделов и отдела радиосвязи. 6. Существующие отделы боевой подготовки АБТ управлений фронтов и армий упразднить. 7. Непосредственную ответственность за руководство ремонтом танков и снабжением автобронетанковым имуществом возложить на заместителей начальника АБТ войск армии и фронта по ремонту и снабжению. 8. Начальнику Главного автобронетанкового управления Красной Армии разработать к 10 июня с. г. штаты штабов танковых войск при заместителях командующих фронтами и армиями по танковым войскам, определяя штатное количество командиров штаба в зависимости от насыщенности фронтов и армий танковыми соединениями. 9. Начальнику Главного управления связи Красной Армии обеспечить отделы радиосвязи штабов средствами радиосвязи по заявкам начальника ГАБТУ Красной Армии. Ставка Верховного Главнокомандования И. СТАЛИН, А. ВАСИЛЕВСКИЙ Ф. 4, оп. 11, д. 71, л. 109 — 111. Подлинник. ПРИКАЗ О ПОРЯДКЕ ХРАНЕНИЯ И ВЫДАЧИ ВОДКИ ВОЙСКАМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ № 0470 от 12 июня 1942 г. Несмотря на неоднократные указания и категорические требования о выдаче водки в действующей армии строго по назначению и по установленным нормам, до сих пор не прекращаются случаи незаконной выдачи водки. Водка выдается штабам, начсоставу и подразделениям, не имеющим права на ее получение. Некоторые командиры частей и соединений и начсостав штабов и управлений, пользуясь своим служебным положением, берут водку со складов, не считаясь с приказами и установленным порядком. Контроль за расходом водки со стороны военных советов фронтов и армий поставлен плохо. Учет водки в частях и складах находится в неудовлетворительном состоянии. В соответствии с постановлением Государственного Комитета Обороны от 6 июня с. г. № ГОКО-1889с, приказываю: 1. Выдачу водки по 100 граммов в сутки на человека производить военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции. 2. Всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки в размере 100 граммов на человека производить в следующие революционные и общественные праздники: в дни годовщины Великой Октябрьской социалистической революции — 7 и 8 ноября, в День Конституции — 5 декабря, в день Нового года — 1 января, в День Красной Армии — 23 февраля, в дни Международного праздника трудящихся — 1 и 2 мая, во Всесоюзный день физкультурника — 19 июля, во Всесоюзный день авиации — 16 августа, а также в день полкового праздника (сформирование части). 3. Отпуск водки армиям и соединениям производить только с разрешения начальника тыла Красной Армии по указаниям Генерального штаба Красной Армии, по представлениям военных советов фронтов и армий. 4. Для хранения водки организовать особые хранилища при фронтовых и армейских продовольственных складах. Назначить заведующего хранилищем и одного кладовщика из числа специально подобранных честных, проверенных лиц, могущих обеспечить полнейшую сохранность водки. Хранилища после приемно-расходных операций опечатывать, ставить караул. В состав караула выделять строго проверенных лиц. 5. Начальникам управлений продовольственного снабжения фронтов и начальникам отделов продовольственного снабжения армий все имеющееся наличие водки в войсках и на складах по состоянию на 15 июня взять на строгий учет и немедленно передать на хранение в соответствующие фронтовые и армейские склады. 6. Оформление отпуска водки производить начальнику Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии через начальников управлений и отделов продовольственного снабжения фронтов и армий на основе указаний начальника тыла Красной Армии о сроках выдачи и численности состава соединений, которым разрешена выдача водки. 7. На военные советы фронтов и армий, командиров и военных комиссаров возлагаю ответственность за правильность хранения, расходования и учета водки, водочной посуды и тары. 8. Приказ ввести в действие по телеграфу. 9. Приказ НКО 1942 г. № 0373 отменить. Заместитель Народного комиссараобороны СССР генерал-лейтенантинтендантской службы ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 11, д. 71, л. 191 — 192. Подлинник. ПРИКАЗ О НАПРАВЛЕНИИ ТАНКОВ, ВЫПУСКАЕМЫХ СТАЛИНГРАДСКИМ ТРАКТОРНЫМ ЗАВОДОМ, НА СТАЛИНГРАДСКИЙ И СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ ФРОНТЫ № 0580 от 30 июля 1942 г. 1. Обязать ГАБТУ все танки, выпускаемые СТЗ, направлять на обслуживание Сталинградского и Северо-Кавказского фронтов. 2. Из танков, выпускаемых СТЗ, формировать отдельные батальоны и отдельные бригады однотипного состава, т. е. целиком из танков Т-34, без малых танков. 3. Отдельные батальоны Сталинградского формирования иметь в составе 21 танка Т-34, а отдельные бригады — в составе двух батальонов плюс два танка для командира бригады и начальника штаба бригады — всего 44 танка Т-34. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 71, л. 502. Подлинник. ПРИКАЗ О ВНЕДРЕНИИ В БОЕВУЮ ПРАКТИКУ ТАНКОВЫХ ВОЙСК СТРЕЛЬБЫ ИЗ ТАНКОВ С ХОДА № 0728 от 19 сентября 1942 г. Опыт отечественной войны показывает, что наши танкисты не используют в бою всей огневой мощи танков, не ведут по противнику интенсивного артиллерийского и пулеметного огня с хода, а ограничиваются прицельной[16] стрельбой только из орудий, да и то с коротких остановок. Практикуемые нашими войсками танковые атаки без достаточно интенсивного огня всех огневых средств танков создают благоприятные условия для безнаказанной работы орудийных расчетов артиллерии противника. Такая неправильная практика значительно уменьшает силу огневого и морального воздействия наших танков на противника и приводит к большим потерям в танках от артиллерийского огня врага. Приказываю: 1. Танковым частям действующей армии с момента подхода к боевым порядкам своей пехоты атаку противника начинать мощным огнем с хода из всего танкового вооружения как из орудий, так и из пулеметов, не боясь того, что стрельба получится не всегда прицельная. Стрельба из танков с хода должна быть основным видом огневого воздействия наших танков на противника, и прежде всего на его живую силу. 2. Увеличить боекомплект в танках, доведя его на танке KB до 114 снарядов, на танке Т-34 — до 100 снарядов и на танке Т-70 — до 90 снарядов. В танковых бригадах и полках иметь три боекомплекта, из них один возимый в танках. 3. В целях увеличения дальности действия танков возобновить к 1. 10. 42 г. установку запасных баков для горючего на танках KB и Т-34 емкостью для KB 360 л и для Т-34 270 л. 4. Начальнику Главного автобронетанкового управления Красной Армии дать указания начальникам танковых училищ и командирам учебных танковых частей о внесении в программы обучения изменений в соответствии с данным приказом. 5. Начальникам Главного артиллерийского управления Красной Армии и Управления снабжения горючим Красной Армии внести соответствующие изменения в нормы отпуска танковым частям боеприпасов и горюче-смазочных материалов. 6. Приказ разослать командующим танковых армий, командирам танковых корпусов и мехкорпусов, танковых бригад, полков, батальонов и начальникам танковых училищ. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 72, л. 377 — 378. Подлинник. Опубл. в Сборнике боевых документов Великой Отечественной войны. № 5. М., 1947. С. 38. ПРИКАЗ О БОЕВОМ ПРИМЕНЕНИИ ТАНКОВЫХ И МЕХАНИЗИРОВАННЫХ ЧАСТЕЙ И СОЕДИНЕНИЙ № 325 от 16 октября 1942 г. Практика войны с немецкими фашистами показала, что в деле применения танковых частей мы до сих пор имеем крупные недостатки. Главные недостатки сводятся к следующему: 1. Наши танки при атаке обороны противника отрываются от пехоты и, оторвавшись, теряют с ней взаимодейстие. Пехота, будучи отсечена от танков огнем противника, не поддерживает наши танки своим огнем артиллерии. Танки, оторвавшись от пехоты, дерутся в единоборстве с артиллерией, танками и пехотой противника, неся при этом большие потери. 2. Танки бросаются на оборону противника без должной артиллерийской поддержки. Артиллерия до начала танковой атаки не подавляет противотанковые средства на переднем крае обороны противника, орудия танковой поддержки применяются не всегда. При подходе к переднему краю противника танки встречаются огнем противотанковой артиллерии противника и несут большие потери. Танковые и артиллерийские командиры не увязывают свои действия на местности по местным предметам и по рубежам, не устанавливают сигналов вызова и прекращения огня артиллерии. Артиллерийские начальники, поддерживающие танковую атаку, управляют огнем артиллерии с удаленных наблюдательных пунктов и не используют радийные танки в качестве подвижных передовых артиллерийских наблюдательных пунктов. 3. Танки вводятся в бой поспешно, без разведки местности, прилегающей к переднему краю обороны противника, без изучения местности в глубине расположения противника, без тщательного изучения танкистами системы огня противника. Танковые командиры, не имея времени на организацию танковой атаки, не доводят задачу до танковых экипажей, в результате незнания противника и местности танки атакуют неуверенно и на малых скоростях. Стрельба с хода не ведется, ограничиваясь стрельбой с места, да и то только из орудий. Как правило, танки на поле боя не маневрируют, не используют местность для скрытого подхода и внезапного удара во фланг и тыл и чаще всего атакуют противника в лоб. Общевойсковые командиры не отводят необходимого времени для технической подготовки танков к бою, не подготавливают местность в инженерном отношении на направлении действия танков. Минные поля разведываются плохо и не очищаются. В противотанковых препятствиях не проделываются проходы и не оказывается должной помощи в преодолении труднопроходимых участков местности. Саперы для сопровождения танков выделяются не всегда. Это приводит к тому, что танки подрываются на минах, застревают в болотах, на противотанковых препятствиях и в бою не участвуют. 4. Танки не выполняют своей основной задачи уничтожения пехоты противника, а отвлекаются на борьбу с танками и артиллерией противника. Установившаяся практика противопоставлять танковым атакам противника наши танки и ввязываться в танковые бои является неправильной и вредной. 5. Боевые действия танков не обеспечиваются достаточным авиационным прикрытием, авиаразведкой и авианаведением. Авиация, как правило, не сопровождает танковые соединения в глубине обороны противника и боевые действия авиации не увязываются с танковыми атаками. 6. Управление танками на поле боя организуется плохо. Радио как средство управления используется недостаточно. Командиры танковых частей и соединений, находясь на командных пунктах, отрываются от боевых порядков и не наблюдают действие танков в бою и на ход боя танков не влияют. Командиры рот и батальонов, двигаясь впереди боевых порядков, не имеют возможности следить за танками и управлять боем своих подразделений и превращаются в рядовых командиров танков, а части, не имея управления, теряют ориентировку и блуждают по полю боя, неся напрасные потери. Приказываю в боевом использовании танковых и механизированных частей и соединений руководствоваться следующими указаниями. Боевое применение танковых полков, бригад и корпусов: 1. Отдельные танковые полки и бригады предназначаются для усиления пехоты на главном направлении и действуют в тесном взаимодействии с ней как танки непосредственной поддержки пехоты. 2. Танки, действуя совместно с пехотой, имеют своей основной задачей уничтожение пехоты противника и не должны отрываться от своей пехоты более чем на 200 — 400 м. В бою танковый командир организует наблюдение за боевыми порядками своей пехоты. Если пехота залегла и не продвигается за танками, командир танковой части выделяет часть танков для уничтожения огневых точек, препятствующих продвижению нашей пехоты вперед. 3. Пехота для обеспечения действия танков должна подавлять всей мощью своего огня, а также огнем орудий сопровождения противотанковые средства противника, разведывать и очищать минные поля, помогать танкам преодолевать противотанковые препятствия и заболоченные участки местности, бороться с немецкими истребителями танков, решительно следовать за танками в атаку, быстро закреплять рубежи, захваченные ими, прикрывать подвоз танкам боеприпасов и горючего и содействовать эвакуации аварийных танков с поля боя. 4. Артиллерия до выхода танков в атаку должна уничтожить противотанковые средства обороны противника. В период атаки переднего края и боя в глубине обороны противника подавлять по сигналам танковых командиров огневые средства, мешающие продвижению танков, для чего артиллерийские командиры обязаны руководить огнем артиллерии с передовых подвижных наблюдательных пунктов из радийных танков. Артиллерийские и танковые командиры совместно устанавливают сигналы вызова и прекращения огня артиллерии. 5. При появлении на поле боя танков противника основную борьбу с ними ведет артиллерия. Танки ведут бой с танками противника только в случае явного превосходства в силах и выгодного положения. 6. Наша авиация своими действиями расстреливает противотанковую оборону противника, воспрещает подход к полю боя его танков, прикрывает боевые порядки танковых частей от воздействия авиации противника, обеспечивает боевые действия танковых частей постоянной и непрерывной авиаразведкой. 7. Танковым экипажам атаку проводить на максимальных скоростях, подавлять интенсивным огнем с хода орудийные, минометные, пулеметные расчеты и пехоту врага и умело маневрировать на поле боя, используя складки местности для выхода во фланг и тыл огневых средств и пехоты противника. Лобовые атаки танками не проводить. 8. Отдельные танковые полки и танковые бригады являются средством командующего армии и его распоряжением придаются стрелковым дивизиям как средство их усиления. 9. Отдельные полки танков прорыва, вооруженные тяжелыми танками, придаются войскам как средство усиления для прорыва обороны противника в тесном взаимодействии с пехотой и артиллерией. По выполнении задачи прорыва укрепленной полосы тяжелые танки сосредоточиваются в сборных районах в готовности к отражению контратак противника. 10. В оборонительном бою танковые полки и бригады самостоятельных участков для обороны не получают, а используются как средство нанесения контрударов по частям противника, прорвавшимся в глубину обороны. В отдельных случаях танки могут быть зарыты в землю в качестве неподвижных артиллерийских точек, засад или для использования вместо кочующих орудий. 11. Танковый корпус подчиняется командующему фронтом или армией и применяется на главном направлении в качестве эшелона развития успеха для разгрома и уничтожения пехоты противника. В наступательной операции танковый корпус выполняет задачу по нанесению массированного удара с целью разобщения и окружения главной группировки войск противника и разгрома ее совместными действиями с авиацией и наземными войсками фронта. Корпус не должен ввязываться в танковые бои с танками противника, если нет явного превосходства над противником. В случае встречи с большими танковыми частями противника корпус выделяет против танков противника противотанковую артиллерию и часть танков, пехота в свою очередь выдвигает свою противотанковую артиллерию и корпус, заслонившись всеми этими средствами, обходит своими главными силами танки противника и бьет по пехоте противника с целью оторвать ее от танков противника и парализовать действия танков противника. Главная задача танкового корпуса — уничтожение пехоты противника. 12. В оборонительной операции фронта или армии танковые корпуса самостоятельных оборонительных участков не получают и используются как мощное средство контрудара из глубины и располагаются на стыках армий, вне воздействия артиллерийского огня противника (20 — 25 км). 13. Местность имеет решающее значение для выбора направления действий танкового корпуса. Полное использование ударной силы корпуса и его подвижности возможно на танкодоступной местности, поэтому разведка местности предстоящих действий корпуса должна быть организована всеми инстанциями от командования фронта, армии и ниже. 14. Во всех видах боя танкового корпуса решающим элементом является внезапность. Внезапность достигается маскировкой, скрытностью расположения и передвижения, использованием для маршей ночного времени и прикрытием сосредоточения с воздуха. Боевое применение механизированных бригад и механизированных корпусов: 1. Отдельная механизированная бригада является тактическим соединением и используется армейским командованием как подвижной резерв. 2. Механизированная бригада в наступлении дерзкими стремительными действиями накоротке выполняет задачи по захвату и удержанию важных объектов до подхода основных сил, действующих на данном направлении. В частной наступательной армейской операции механизированная бригада выполняет задачи развития успеха. Механизированная бригада может также выполнять задачи надежного обеспечения фланга наступающих частей. 3. В преследовании отходящего противника механизированная бригада захватывает в его тылу переправы, дефиле, важнейшие узлы дорог и решительными действиями содействует окружению и разгрому противника. 4. В оборонительной армейской операции мехбригада используется как армейский подвижной резерв для нанесения контрударов и ликвидации успеха прорвавшегося противника. 5. Механизированная бригада в подвижной обороне выполняет задачу активной обороны на широком фронте и обеспечивает перегруппировку частей армии. 6. В основу всех действий механизированной бригады должны быть положены — высокая маневренность, смелость, решительность и настойчивость в достижении поставленной задачи. Используя свою высокую подвижность, мехбригада должна искать слабые места противника и наносить ему короткие удары. 7. Механизированные корпуса являются средством командования фронта или армии и используются на главном направлении как эшелон развития успеха наших войск и преследования противника. Дробление мехкорпуса побригадно и переподчинение мехбригад командирам стрелковых соединений не производится. 8. При развитии успеха наступательной операции мехкорпус, как более насыщенный мотопехотой, танками и средствами усиления, вырвавшись вперед, может решать наступательные задачи самостоятельно против не успевшего еще закрепиться противника. 9. Использование мехкорпуса как эшелона развития прорыва может быть только после преодоления общевойсковыми соединениями главной оборонительной полосы и выхода атакующей пехоты в районы артиллерийских позиций противника. В особых случаях мехкорпус, когда оборона противника оборудована слабо, может решать самостоятельно задачи прорыва фронта и разгрома противника на всю глубину его обороны. В этих случаях механизированный корпус должен обязательно усиливаться гаубичной артиллерией, авиацией и по возможности танками прорыва. 10. Подготовка мехкорпуса к вводу в прорыв заключается в: а) проведении разведки местности, расположения противника и своих выжидательных и исходных районов; б) согласовании действий мехкорпуса с действиями общевойсковых соединений, на участках которых мехкорпус входит в прорыв; в) подготовке путей для движения боевых частей и тылов; г) организации управления и связи; д) подготовке материальной части и организации тыла; е) организации выполнения перехода мехкорпуса в исходный район и движения его через горловину прорыва в оборонительной полосе противника. Для выполнения всех мероприятий по подготовке к вводу мехкорпуса в прорыв корпусу необходимо предоставлять двое-трое суток. 11. Механизированный корпус вводится в прорыв на фронте шесть-восемь километров в предбоевых порядках по двум-четырем маршрутам. 12. Порядок построения механизированных и танковых бригад (полков) для ввода в прорыв устанавливается, исходя из следующего: а) впереди, вслед за наступающими пехотными частями, должны двигаться разведчасти корпуса; б) за разведкой двигаются отряды обеспечения движения, имеющие задачу подготовки путей в полосе движения корпуса; в) затем двигаются охранение и за ним главные силы корпуса. Колонны главных сил в зависимости от обстановки могут иметь впереди танковые полки механизированных бригад или мотострелковые батальоны. Танковые резервы командира корпуса двигаются за колоннами мехбригад с задачей развития успеха первых эшелонов; г) движение частей совершается в построениях, обеспечивающих наименьшие потери от авиации, артогня противника и удобства развертывания; д) вся артиллерия корпуса в колоннах главных сил движется за танковыми полками мехбригад; е) боевые тылы танковых и механизированных бригад с назначенным для них прикрытием двигаются за своими частями. 13. Команду (сигнал) о вводе механизированных корпусов дает командующий фронтом или армией. После непрерывных боевых действий в течение 5 — 6 суток корпусу необходимо обеспечить 2 — 3 дня для восстановления матчасти и пополнения запасов. 14. Боевые действия мехкорпусов необходимо надежно прикрывать с воздуха и усиливать артиллерийскими средствами ПВО и авиацией. При налетах авиации противника механизированным бригадам продолжать выполнение поставленной задачи, отражая нападение авиации всеми имеющимися огневыми средствами. 15. Мотопехота использует автотранспорт для быстрого подхода и развертывания в спешенный боевой порядок. Автотранспортные машины в моторизованных бригадах служат средством передвижения и не являются боевыми машинами, поэтому мотопехота оставляет автомашины перед зоной артиллерийского огня и двигается к полю боя равно как ведет бой в пешем порядке. Автотранспорт отводится в удобные укрытия, где располагается рассредоточение в постоянной готовности быстрой подачи для дальнейшего броска мотопехоты. 16. В основу боевых действий мехкорпусов должно быть заложено стремительное маневрирование во фланг и тыл группировок противника, быстрое развертывание для боя, решительные и смелые атаки. Настоящий приказ довести в танковых и механизированных войсках до командира взвода, в стрелковых и артиллерийских частях — до командира роты и батареи и принять его к немедленному и точному исполнению. Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 12, д. 106, л. 112 — 122. Подлинник. ПРИКАЗ ОБ УКОМПЛЕКТОВАНИИ ТАНКОВЫХ УЧИЛИЩ КРАСНОЙ АРМИИ № 0832 от 17 октября 1942 г. В целях обеспечения танковых войск физически крепкими, смелыми, решительными, имеющими боевой опыт командными кадрами, приказываю: 1. С 1 ноября 1942 года курсантский состав танковых училищ комплектовать рядовым и младшим начсоставом действующей армии из числа показавших в боях смелость, мужество и отвагу. 2. Для кандидатов в танковые училища общеобразовательный уровень установить не ниже 7 классов средней школы, допуская лишь исключение для младшего командного состава, награжденного за боевые отличия орденами и медалями Советского Союза. 3. Отбор кандидатов в училище во фронтах производить комиссиями из представителей Главного автобронетанкового управления Красной Армии. Ответственность за выдвижение кандидатов в танковые училища возложить на начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии. 4. Для комплектования танковых училищ указанным выше контингентом ежемесячно к 15 числу отбирать из действующей армии 5000 человек по прилагаемому расчету. Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН РАСЧЕТ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ВЫДЕЛЕНИЯ КАНДИДАТОВ В ТАНКОВЫЕ УЧИЛИЩА ПО ФРОНТАМ Ф. 4, оп. 11, д. 73, л. 53 — 54. Подлинник. ПРИКАЗ О ВЫДАЧЕ ВОДКИ ВОЙСКОВЫМ ЧАСТЯМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ С 25 НОЯБРЯ 1942 ГОДА № 0883 от 13 ноября 1942 г. 1. В соответствии с постановлением Государственного Комитета Обороны от 12 ноября 1942 г. № 2507с с 25 ноября с. г. начать выдачу водки войсковым частям действующей армии в следующем порядке: а) по 100 граммов на человека в сутки: подразделениям частей, ведущим непосредственно боевые действия и находящимся в окопах на передовых позициях; подразделениям., ведущим разведку; артиллерийским и минометным частям, приданным и поддерживающим пехоту и находящимся на огневых позициях; экипажам боевых самолетов по выполнении ими боевой задачи; б) по 50 граммов на человека в сутки: полковым и дивизионным резервам; подразделениям и частям боевого обеспечения, производящим работы на передовых позициях; частям, выполняющим ответственные задания в особых случаях (постройка и восстановление мостов, дорог и прочее в особо трудных условиях и подогнем противника), и раненым, находящимся в учреждениях полевой санитарной службы, по указанию врачей. 2. Всем военнослужащим действующей армии выдачу водки в размере 100 граммов на человека в сутки производить в дни революционных и общественных праздников, указанные постановлением ГОКО № 1889 от 6 июня 1942 г. 3. По Закавказскому фронту вместо 100 граммов водки выдавать 200 граммов крепленого вина или 300 граммов столового вина; вместо 50 граммов водки — 100 граммов крепленого вина или 150 граммов столового вина. 4. Военным советам фронтов и армий приказами фронта, армии устанавливать ежемесячные лимиты выдачи водки армиям — частям и расход производить в пределах устанавливаемого на каждый месяц лимита. 5. В израсходовании месячного лимита водки фронтам отчитываться перед Главным управлением продовольственного снабжения Красной Армии для получения лимита на следующий месяц. В случае непредставления отчета фронтами и израсходовании водки к 10 числу за истекший месяц начальнику Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии на следующий месяц фронтам, не представившим отчета, водку не отгружать. 6. Установить лимит расхода водки для фронтов с 25 ноября по 31 декабря 1942 г. согласно приложения. 7. Начальнику Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии бригинженеру тов. Павлову и начальнику Военных сообщений Красной Армии генерал-майору технических войск тов. Ковалеву водку в количествах, предусмотренных лимитом, доставить: Юго-Западному, Донскому и Сталинградскому фронтам — к 16 ноября, остальным фронтам — к 20 ноября с. г. 8. Начальнику Главного Управления продовольственного снабжения Красной Армии установить постоянный контроль за расходом водки в строгом соответствии с настоящим приказом. 9. Военным советам фронтов и армий организовать возврат освобождающейся тары из-под водки водочным заводам и разливочным пунктам Наркомпищепрома, прикрепленным к фронтам. Войсковым частям, не возвратившим тару, водку не отпускать. 10. Приказ ввести в действие по телеграфу. Заместитель Народного комиссараобороны СССР генерал-лейтенантинтендантской службы ХРУЛЕВ Приложение к приказу НКО № 0883 ЛИМИТ РАСХОДА ВОДКИ ДЛЯ ВОЙСКОВЫХ ЧАСТЕЙ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ С 25 НОЯБРЯ ПО 31 ДЕКАБРЯ 1942 ГОДА Итого: 5 691 000 Закавказский фронт: 1 200 000 (вино) Зам. Народного комиссара обороны ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 11, д. 73, л. 154 — 155. Подлинник. ПРИКАЗ О ВЫДАЧЕ НЕКУРЯЩИМ БОЙЦАМ И КОМАНДИРАМ ШОКОЛАДА, САХАРА ИЛИ КОНФЕТ ВЗАМЕН ТАБАЧНОГО ДОВОЛЬСТВИЯ № 354 от 13 ноября 1942 г. В соответствии с постановлением Государственного Комитета Обороны от 9 ноября 1942 г. приказываю: 1. Ввести с 16 ноября 1942 г. выдачу некурящим бойцам и командирам (мужчинам и женщинам) шоколада, сахара или конфет. 2. Взамен положенного табачного довольствия выдавать в месяц на одного некурящего 200 г шоколада или 300 г сахара или 300 г конфет. 3. Приказ распространить: а) на лиц, получающих табачное довольствие по нормам № 1, 2, 5, 6 приказа НКО 1941 г. № 312; б) на некурящих раненых и больных, поступивших на излечение в госпитали из действующей армии; в) на командиров, получающих табачное довольствие по п. 8 приказа НКО 1941 г. № 312, вместо табачного довольствия по нормам № 1 и 2 того же приказа. 4. Приказ НКО 1942 г. № 244 отменить. 5. Приказ передать по телеграфу. Заместитель Народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант интендантской службы А. ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 12, д. 106-а, л. 295. Подлинник. ПРИКАЗ ОБ УСТАНОВЛЕНИИ ДЛЯ ВОДИТЕЛЕЙ ТАНКОВ КЛАССОВ ВОЖДЕНИЯ № 372 от 18 ноября 1942 г. Опыт боев показал, что успешные действия танков зависят в первую очередь от мастерства их водителей. Искусное управление танком, содержание его в постоянной готовности требует больших навыков и знаний. С целью повышения подготовки механиков-водителей танков и поощрения лучших из них, особенно имеющих большой опыт боевых действий, установить следующие квалификационные категории: мастер вождения танков; водитель танка 1 — го класса; водитель танка 2-го класса; водитель танка 3-го класса. Порядок присвоения квалификации устанавливается прилагаемым положением. Водителям танков выплачивать ежемесячно дополнительное вознаграждение: мастеру вождения — 150 руб.; водителю 1-го класса — 80 руб.; водителю 2-го класса — 50 руб. Квалификацию водителей танков закончить к 1 января 1943 г. Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 12, д. 106-а, л. 500 — 503. Подлинник. ПРИКАЗ О КОМПЛЕКТОВАНИИ УЧЕБНЫХ ТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ ПЕРЕМЕННЫМ СОСТАВОМ № 0909 от 26 ноября 1942 г. В целях обеспечения танковых экипажей подготовленным, смелым, решительным, проверенным в боях рядовым и младшим начальствующим составом приказываю: 1. Комплектование учебных танковых частей переменным составом производить за счет действующей армии в количестве 8000 человек ежемесячно к 15 числу по прилагаемому расчету в течение двух месяцев (декабрь-январь). 2. Рядовой и младший комсостав для учебных танковых частей отбирать из числа бойцов и младших командиров, показавших в боях смелость, решительность и преданность Родине, в возрасте не старше 35 лет, грамотных, хорошо владеющих русским языком. Среди отбираемых иметь до 40 % младших командиров. 3. Отбор производить комиссиями из представителей фронта и Главного автобронетанкового управления Красной Армии. Приложение: на 1л. н/с. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН РАСЧЕТ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ВЫДЕЛЕНИЯ ФРОНТАМИ РЯДОВОГО И МЛАДШЕГО КОМСОСТАВА В УЧЕБНЫЕ АБТ ЧАСТИ ПРИКАЗ ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ТАНКИСТОВ ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ № 0953 от 13 декабря 1942 г. До сих пор во фронтах и военных округах наблюдаются массовые случаи использования среднего командного, младшего начальствующего и рядового состава танкистов не по специальности, в том числе водителей танков, башенных стрелков, артиллеристов, техников и т. д., в качестве стрелков, пулеметчиков, артиллеристов в пехоте, других родах войск и тыловых учреждениях. Приказываю: 1. Военным советам фронтов и военных округов до 30 декабря 1942 г. изъять средний командный, младший начальствующий и рядовой состав танкистов, используемый не по специальности, из частей, соединений и тыловых учреждений и направить: а) во фронтах средний командный и технический состав — в отделы кадров АБТ войск, младший и рядовой состав — в учебные танковые полки и резервные танковые батальоны фронтов; б) в военных округах — в отделы кадров и в учебные танковые полки, дислоцируемые на территории округа; в) по выздоровлении из госпиталей, после ранений и болезней танкистов направлять только в свои части или в отделы кадров, учебные полки и резервные танковые батальоны (пункты «а» и «б»). Впредь использование личного состава танкистов всех вышеуказанных категорий и специальностей не по назначению кому бы то ни было категорически запрещаю. Исполнение донести к 5 января 1943 года. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, д. 73, л. 340. Подлинник. ПРИКАЗ О СОКРАЩЕНИИ ЧИСЛЕННОСТИ И ЗАМЕНЕ СТАРШИМИ ВОЗРАСТАМИ И ЖЕНЩИНАМИ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ В ЧАСТЯХ И СОЕДИНЕНИЯХ БРОНЕТАНКОВЫХ И МЕХАНИЗИРОВАННЫХ ВОЙСК КРАСНОЙ АРМИИ № 002 от 3 января 1943 г. В соответствии с Постановлением Государственного Комитета Обороны от 20 декабря 1942 г. за № 2640сс приказываю: 1. Танковые бригады, содержащиеся по штатам №№ 010/345, 010/394, 010/347 — 010/352, численностью каждая 1188 человек и 65 танков, перевести на штат № 010/270 — 010/277, численностью 1064 человека и 53 танка. 2. Содержащиеся в штате танковых бригад №№ 010/75-010/77, 010/87, 010/79-10/82 моторизованные стрелково-пулеметные батальоны перевести на штат № 010/273 и ввести в состав этих же бригад по одной истребительно-противотанковой артиллерийской батарее по штату № 010/274 штатной численностью 52 человека. 3. С 15 января 1943 г. 7-й учебный автобронетанковый полк (Забайкальский фронт) и 1-й учебный танковый полк (Дальневосточный фронт) перевести на штат № 010/294 штатной численностью: военнослужащих — 342 человека, переменного состава — 1500 человек и вольнонаемного состава — 59 человек и именовать: «7-й и 1-й отдельные учебные бронетанковые полки». 4. С 15 января 1943 г. 4, 26 и 31-й отдельные учебные танковые полки средних танков перевести на штат № 010/401 штатной численностью каждый: военнослужащих — 630 человек, переменного состава — 3349 человек и вольнонаемного состава — 68 человек и именовать: «4, 26 и 31-й учебные танковые полки Т-34». 5. Полевые армейские склады АБТ имущества: два склада без номера (Ленинградский фронт) и 1800 и 1801 склады (Закавказский фронт), содержащиеся по отмененному штату № 032/108, и склад № 940 (Воронежский фронт), содержащийся по отмененному штату № 026/800, перевести на штат № 032/315 штатной численностью: военнослужащих — 36 человек и вольнонаемных — 4 человека. 6. В связи с переводом отдельных учебных бронетанковых полков в учебные бригады приказ НКО № 0365 от 8 мая 1942 г. о создании при учебных полках резерва начсостава отменить. 7. Сократить штатную численность и заменить военнослужащими старших возрастов и женщинами [военнослужащих] в частях и соединениях бронетанковых войск Красной Армии согласно прилагаемым перечням (приложение № 1). 8. Указанные мероприятия по сокращению численности [военнослужащих] и замене военнослужащими старших возрастов и женщинами в бронетанковых частях и соединениях провести к 15 января 1943 года. 9. Высвобождаемый личный состав обратить на укомплектование танковых и механизированных частей и соединений по указанию командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. При некомплекте сокращаемых должностей выделять взамен их людей, годных к строевой службе, других должностей, доукомплектовав последние военнослужащими старших возрастов и лицами, ограниченно годными к строевой службе. 10. О количестве высвобождаемых контингентов доносить через каждые три дня с 10 января 1943 г., командующему бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Приложение. Перечни сокращений и замены военнослужащих старшими возрастами и женщинами. Заместитель Народного комиссара обороны генерал-полковник Е. ЩАДЕНКО Ф. 4, оп. 11, д. 74, л. 7 — 8. Подлинник. ПРИКАЗ ОБ УСИЛЕНИИ ОГНЕВОЙ МОЩИ ТАНКОВЫХ И МЕХАНИЗИРОВАННЫХ ЧАСТЕЙ И СОЕДИНЕНИЙ КРАСНОЙ АРМИИ № 020 от 10 января 1943 г. В целях усиления огневой мощи танковых и механизированных частей и соединений Красной Армии приказываю: 1. С 15 января 1943 года в штаты частей дополнительно ввести: а) в гвардейский танковый полк прорыва — взвод автоматчиков численностью 33 человека и 32 ППШ; б) в танковую бригаду — роту противотанковых ружей по штату № 010/375, численностью 61 человек и 18 ПТР; в) в танковый и механизированный корпуса — минометный полк РГК по штату № 08/106 и самоходный артиллерийский полк РГК по штату №08/158. 2. Повысить с 1 января 1943 г. оклады содержания личному составу частей, подразделений и отдельным группам бойцов, вооруженных противотанковыми ружьями: рядовому и младшему начсоставу — на 100 %, среднему и выше начальствующему составу — в среднем на 25 %. Размеры оклада по каждой должности установить распоряжением начальника Финансового управления при НКО по согласованию с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН ПРИКАЗ О КОМПЛЕКТОВАНИИ УЧЕБНЫХ ТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ В целях обеспечения танковых экипажей подготовленным смелым, решительным, проверенным в боях рядовым и младшим комсоставом, приказываю: 1. Комплектование учебных танковых частей переменным составом в феврале и марте месяцах 1943 г. производить за счет действующей армии в количестве 8000 человек ежемесячно. 2. Рядовой и младший начсостав для учебных танковых частей отбирать из бойцов и младших командиров общевойсковых частей и соединений, показавших в бою смелость, решительность и преданность родине, в возрасте не старше 35 лет, с образованием не ниже трех классов, хорошо владеющих русским языком. Среди отобранных иметь до 40 % младшего комсостава. 3. Отбор производить к 15 числу каждого месяца по прилагаемому расчету комиссиями, созданными распоряжением военных советов фронтов и представителей от командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Отобранных направлять по нарядам начальника Главного управления формирования и боевой подготовки бронетанковых и механизированных войск Красной Армии. 4. Требую от военных советов фронтов установить личный контроль за качественным отбором отправляемого личного состава, не допуская отправление людей, непригодных для службы в танковых войсках, что имело место в декабре 1942 г. и январе 1943 г. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН РАСЧЕТ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ВЫДЕЛЕНИЯ ФРОНТАМИ РЯДОВОГО И МЛАДШЕГО КОМСОСТАВА В УЧЕБНЫЕ БРОНЕТАНКОВЫЕ ЧАСТИ Командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-полковник танковых войск ФЕДОРЕНКО Член военного совета генерал-лейтенант танковых войск БИРЮКОВ Начальник Главного управления формированияи боевой подготовки БТ и MB Красной Армии генерал-майор танковых войск ВОЛОХ 26 января 1943 г. Ф. 4, оп. 11, д. 75, л. 120 — 121. Подлинник. ПРИКАЗ О ВВЕДЕНИИ В ШТАТ ТАНКОВОГО И МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСОВ РЕЗЕРВА ТАНКОВ, ТАНКОВЫХ ЭКИПАЖЕЙ И ШОФЕРОВ № 066 от 28 января 1943 г. В целях усиления боеспособности танковых и механизированных корпусов и наиболее полного использования их автотранспорта, приказываю: 1. Включить в штат танкового и механизированного корпусов: а) резерв танков в количестве — танков Т-34 — 33, танков Т-70 — 7, всего — 40 танков; б) должность командира танкового резерва; в) экипажи резервных танков в количестве 146 человек; г) резерв шоферов численностью 100 человек. 2. Начальнику Главного автомобильного управления Красной Армии к 15 февраля 1943 г. направить по 100 подготовленных шоферов в резерв танковых и механизированных корпусов в пункты по указанию командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Народный комиссар обороны И. СТАЛИН Ф. 4, оп. 11, Д. 75, л. 124. Подлинник. ПРИКАЗ О ПОРЯДКЕ ВЫДАЧИ ВОДКИ ВОЙСКАМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ № 0323 от 2 мая 1943 г. Во исполнение Постановления Государственного Комитета Обороны № ГОКО-3272с от 30. 04. 43 г. приказываю: 1. Прекратить с 3 мая 1943 г. массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии. 2. Выдачу водки по 100 граммов в сутки на человека производить военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции, причем определение того, каким именно армиям и соединениям выдавать водку, возлагается на военные советы фронтов и отдельных армий. 3. Всем остальным военнослужащим действующей армии выдачу водки в размере 100 граммов на человека в сутки производить в дни революционных и общественных праздников, указанных в Постановлении ГОКО № 1889, пункт 3 от 6 июня 1942 г. Заместитель Народного комиссара обороны генерал-полковник интендантской службы А. ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 11, Д. 75, л. 649. Подлинник. ПРИКАЗ ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ПЕРЕПОДГОТОВКИ ПОЛИТИЧЕСКОГО СОСТАВА, ПРЕДНАЗНАЧЕННОГО ДЛЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ НА ДОЛЖНОСТЯХ КОМАНДНОГО СОСТАВА В БРОНЕТАНКОВЫХ И МЕХАНИЗИРОВАННЫХ ВОЙСКАХ КРАСНОЙ АРМИИ № 0381 от 18 июня 1943 г. В целях переподготовки политического состава, предназначенного постановлением Государственного Комитета Обороны от 24 мая 1943 г. для использования на должностях командного состава в бронетанковых и механизированных войсках, приказываю: 1. На базе расформировываемых управлений 6-й учебной танковой бригады, 23-го, 38-го учебных танковых полков и 6-го запасного танкового полка к 10 июля 1943 г. сформировать: 6-ю учебную танковую бригаду командного состава по штатам: управление бригады 010/438, численностью военнослужащих 64 человека, вольнонаемных — 14 человек, 21-й, 2-й и 3-й учебные танковые полки командного состава — 010/471 численностью каждый — военнослужащих постоянного состава — 606, переменного состава — 3000, вольнонаемных — 199 человек. 2. В штаты танковых училищ — 1-го Ульяновского, 1-го Горьковского, 1-го Харьковского, 1-го Саратовского, 2-го Харьковского, Сызранского и 2-го Ульяновского — дополнительно включить учебный батальон командного состава, численностью: военнослужащих постоянного состава — 75, слушателей — 500, вольнонаемных — 1. 3. 2-е Киевское и 2-е Ростовское артучилища самоходной артиллерии перевести на штат № 010/470, численностью каждое — военнослужащих постоянного состава — 539, курсантов — 2000 человек, курс переподготовки командного состава — 200 человек, вольнонаемных — 250 человек. 4. Передать в распоряжение командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Харьковское военно-политическое училище и переформировать его в танковое училище по штату № 010/469, численностью: постоянного состава — 564 человека, вольнонаемного состава — 250 человек, переменного состава — 2000 человек и именовать «3-е Харьковское танковое училище». 5. Котласское аэросанное училище переформировать в танковое училище по штату № 010/468, численностью: военнослужащих постоянного состава — 415 человек, переменного состава — 2160 человек, вольнонаемных — 305 человек. В училище готовить в двух батальонах (по 500 человек) лейтенантов [на танки] Т-70, в двух батальонах (по 480 человек) младший начсостав аэросанной специальности и на курсах усовершенствования 200 человек начсостава аэросанной специальности. 6. Направить 7000 человек политсостава на переподготовку в существующие танковые училища и курсы усовершенствования начсостава в счет имеющегося в них некомплекта по плану командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. 7. Командующему бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии до 15 июля 1943 г. доукомплектовать учебную бригаду и танковые училища командным составом и материальной частью до штатной нормы и дать указания по организации переподготовки политсостава. 8. Начальнику Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии запланировать отпуск продовольственных пайков на политсостав, передаваемый на переподготовку, в количестве — 23 500 человек. Заместитель Народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза ВАСИЛЕВСКИЙ Ф. 4, оп. 11, д. 76, л. 105 — 106. Подлинник. ПРИКАЗ О ПООЩРЕНИИ БОЙЦОВ И КОМАНДИРОВ ЗА БОЕВУЮ РАБОТУ ПО УНИЧТОЖЕНИЮ ТАНКОВ ПРОТИВНИКА № 0387 от 24 июня 1943 г. В целях дальнейшего увеличения эффективности борьбы с вражескими танками и поощрения бойцов и командиров за боевую работу по уничтожению танков противника приказываю: 1. Установить премию за каждый подбитый или подожженный танк противника расчетом противотанковых ружей: а) наводчику противотанкового ружья — 500 руб. б) номеру противотанкового ружья — 250 руб. 2. Установить премию за каждый уничтоженный (подбитый) танк противника экипажем нашего танка: командиру, механику-водителю танка и командиру орудия (башни) — по 500 руб. каждому, остальным членам экипажа — по 200 руб. каждому. 3. Установить премию за каждый подбитый танк всеми видами артиллерии: командиру орудия и наводчику — по 500 руб., остальному составу штатного орудийного расчета — по 200 руб. 4. Установить премию в размере 1000 руб. каждому бойцу и командиру за лично подбитый или подожженный танк противника при помощи индивидуальных средств борьбы. Если в уничтожении вражеского танка участвовала группа бойцов — истребителей танков, то сумму премии поднять до 1500 руб. и выплачивать всем участникам группы равными долями. 5. Начальнику Финансового управления при НКО издать инструкцию по применению настоящего приказа. 6. Приказ ввести в действие с 1 июля 1943 г. и передать по телеграфу. Народный комиссар обороны Маршал Советского Союза И. СТАЛИН ПРИКАЗ ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ О НАКАЗАНИИ ВИНОВНЫХ В СРЫВЕ БОЕВОГО ПРИКАЗА О СОСРЕДОТОЧЕНИИ ТАНКОВЫХ ЧАСТЕЙ В 40-й АРМИИ № 006 20 января 1944 г. Согласно боевому приказу, отданному мною и военным советом 1-го Украинского фронта, должны были сосредоточиться и поступить в подчинение командующего 40-й армией: 48 233 тбр — к утру 15. 1. 44 г., батальон 242 тбр — к 6. 00 17. 1. 44 г., 55 гв. тбр — к 8. 00 17. 1. 44 г. Выполнение этого боевого приказа было сорвано, и ни одна из названных выше танковых частей своевременно не сосредоточилась. Также было задержано на 2 дня поступление 20 танков, предназначенных для 5 гсктк[20]. Произведенным по моему приказу расследованием установлено, что все это имело место в силу расхлябанности со стороны командиров танковых частей и неорганизованности штабов. Начальник штаба 242 тбр подполковник Смирнов преступно халатно отнесся к выполнению порученного ему приказа, явившись к месту сосредоточения танков с запозданием на 2 часа 30 минут. Заместитель командующего 1 ТА генерал-майор Баранович, будучи обязан на месте лично контролировать выполнение приказа и видя, что подполковник Смирнов проявляет преступную медлительность, необходимых мер к своевременному выполнению приказа не принял. Приказ о сосредоточении 55 гв. тбр был вручен командиру бригады гвардии подполковнику Бородину с запозданием на 1 час 30 минут. Командир бригады, выйдя на марш, не имел даже карты заданного маршрута. Начальник штаба 3 гв. ТА генерал-майор Митрофанов не контролировал за своевременным вручением и исполнением приказа о сосредоточении 55 гв. тбр. Командиры 233 тбр не были снабжены картами. Поступление 20 танков 5 гв. сктк было задержано по вине генерал-лейтенанта Штевнева. Командующий БТ и MB 40-й армии подполковник Епифанцев, обязанный организовать встречу и продвижение танковых частей, проявил полное бездействие[21], и ни одна из прибывших танковых частей представителями 40-й армии встречена не была. Установлено[22], что командующий БТ и MB 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант Штевнев необходимой требовательности к подчиненным не проявляет, решительной борьбы с фактами расхлябанности, нарушения дисциплины в танковых частях не ведет. Свой штаб в должной мере не использует и четкости его работы не организовал. Приказываю: 1. Начальника штаба 242 тбр подполковника Смирнова с должности снять и передать суду военного трибунала. 2. Командующего БТ и MB 40-й армии подполковника Епифанцева с должности снять и использовать как инженера по специальности. 3. Генерал-лейтенанту Штевневу, генерал-майорам Барановичу и Митрофанову объявить выговор и предупредить их, что в случае допущения ими неорганизованности и недисциплинированности они будут сняты с должностей и привлечены к ответственности. 4. Обратить внимание всех командующих танковыми армиями на необходимость немедленного изжития расхлябанности, имеющей место в танковых частях, и на недопустимую медлительность при производстве перегруппировок. Настоящий приказ объявить генеральскому и офицерскому составу бронетанковых и механизированных войск Красной Армии до командира бригады включительно. По ознакомлении приказ в установленном порядке уничтожить. Первый заместитель Народного комиссара обороны Маршал Советского Союза ЖУКОВ Ф4, оп. 11, д. 83, л. 14 — 16. Подлинник. ПРИКАЗ ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР ОБ УСТАНОВЛЕНИИ РАЗРЯДОВ И ЛЬГОТ ДЛЯ КУРСАНТОВ, ОКАНЧИВАЮЩИХ УЧИЛИЩА САМОХОДНОЙ АРТИЛЛЕРИИ, № 79 от 25 мая 1944 г. В целях повышения качества подготовки курсантов и ответственности последних за учебную успеваемость установить на военное время следующие разряды и льготы для курсантов, оканчивающих бронетанковые училища и училища самоходной артиллерии. 1. Курсантов, которые получили по всем предметам, вынесенным на выпускные экзамены, оценки «5» и по остальным предметам имеют такие же оценки, считать окончившими училища по 1-му разряду. 2. Курсантов, которые получили по всем предметам, вынесенным на выпускные экзамены, оценки «5» и «4» и имеют такие же оценки по остальным предметам, а в общей сложности — не менее 50 % оценок «5», считать окончившими училища по 2-му разряду. 3. Курсантов, которые имеют оценки по всем предметам ниже указанных в п. 2, считать окончившими училища по 3-му разряду. 4. Курсантов, получивших на выпускных экзаменах оценку ниже «3» по одному и более предметам, оставлять в училищах для доподготовки на срок от 1 и 2 месяцев, но не более. В тех случаях, когда доподготовка таких курсантов требует более 2 месяцев, откомандировывать их в распоряжение командиров запасных танковых полков с присвоением им соответствующих сержантских званий. Курсантов, оставленных в училищах для доподготовки, по истечении установленного для этого срока (1 — 2 месяца), подвергать вторично испытаниям по всем предметам, выносимым на выпускные экзамены. 5. Для окончивших училища по 1-му и 2-му разрядам установить следующие льготы: Для окончивших по 1-му разряду: — назначение на службу преимущественно в гвардейские части; — право на поступление в одну из военных академий после 6-месячного пребывания в частях действующей армии на офицерских должностях при положительной аттестации и при наличии соответствующей общеобразовательной подготовки. Для окончивших по 2-му разряду: — право на поступление в военную академию после одного года пребывания в частях действующей армии на офицерских должностях при положительной аттестации и при наличии соответствующей общеобразовательной подготовки. Настоящий приказ вводится в действие с 1 июня 1944 года и распространяется только на курсантов, оканчивающих военные училища по полной годичной программе обучения. Заместитель Народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза ВАСИЛЕВСКИЙ Ф. 4, оп. 12, д. 109, л. 574. Подлинник. ПРИКАЗ ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ О РАЗБАЗАРИВАНИИ ПОДАРОЧНОГО ФОНДА В УПРАВЛЕНИИ КОМАНДУЮЩЕГО БРОНЕТАНКОВЫМИ И МЕХАНИЗИРОВАННЫМИ ВОЙСКАМИ 1-го УКРАИНСКОГО ФРОНТА И ПРИВЛЕЧЕНИИ ЗА ЭТО ВИНОВНЫХ К ОТВЕТСТВЕННОСТИ Контролерами Госконтроля Союза ССР вскрыты факты грубого нарушения Постановления ГОКО № 1768с от 18 мая 1942 г. (приказ НКО 1942 г. № 0400), требующего строгого учета и расходования подарков Красной Армии от населения страны, в управлении бронетанковыми и механизированными войсками 1 — го Украинского фронта. Заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-майор Петров и помощник командующего генерал-майор Орловский завезли на полевой фронтовой склад бронетанкового имущества около 2 вагонов подарков с продовольствием и вещевым имуществом, полученных от Монгольской Народной Республики, не оприходовали их и разбазарили. По распоряжению генерал-майора Петрова выдано командованию бронетанковыми и механизированными войсками фронта (на 6 человек, в том числе и себе) более 42 пудов и начальникам отделов (на 11 человек) — более 66 пудов мяса, масла сливочного, колбасы, конфет и др. Большая часть этих продуктов была отправлена на автомашинах в Москву. Его же распоряжением выданы 11 посылок с продуктами весом до 4 пудов каждая вольнонаемным работникам управления и несколько посылок посторонним лицам. По распоряжению генерал-майора Орловского было отправлено на автомашине в Москву 267 кг свинины, 125 кг баранины и 114 кг масла сливочного для передачи руководящим работникам центральных управлений командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Эти продукты на день проверки переданы по назначению не были и хранились в сарае при квартире представителя УК[23] бронетанковыми и механизированными войсками фронта майора Дюжник. Кроме того, генерал-майор Орловский отправил в Москву 80 кг масла сливочного и 5 коз и другие продукты работникам управления Главного бронетанкового управления Красной Армии и своей жене. От своего начальника Орловского не отставал и его подчиненный Тарасенко. В записке по вопросу передачи продуктов семьям он писал майору Дюжник: «Из последних четырех скотин — 1 барана и 1 джейрана передай семье Орловского, 1 джейрана жене Захарова (от меня), 1 барана семье Каца (тоже от меня). Если ошибся в подсчетах, внеси поправки». По распоряжению начальника штаба командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта полковника Маряхина выдано: начальнику штаба командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-майору Салминову — 51 кг мяса, 20 кг масла сливочного, 8 кг колбасы и 10 кг печенья; начальнику 8-го отдела 1-го Украинского фронта Шахрай — 5 кг масла сливочного, 3 кг колбасы, 5 кг печенья и 3 кг конфет. Адъютант бывшего командующего бронетанковыми и механизированнми войсками фронта капитан Фридман получил 278 кг мяса, 147 кг масла сливочного, 90 кг колбасы, 115 кг печенья, 83 кг конфет, 108 кг мыла, а всего около тонны продуктов, из которых семье бывшего командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта передано только 180 — 200 кг всех продуктов. Этот же Фридман получил без оправдания документами, якобы для монгольской делегации, 205 кг мяса, 20 кг масла, 25 кг колбасы, 20 кг конфет, 20 кг печенья и 20 кг мыла. По сохранившимся документам установлено, что в управлении бронетанковыми и механизированными войсками 1 — го Украинского фронта за короткий промежуток времени разбазарено таким образом: 15123 кг мяса, 1959 кг колбасы, 3000 кг масла сливочного, 2100 кг печенья, 890 кг конфет, 563 кг мыла, 100 шт. полушубков, 100 шт. шинелей, 80 шт. меховых жилетов, 100 пар валенок, 100 пар сапог и другое имущество. Все эти безобразнейшие факты свидетельствуют о потере чувства ответственности перед государством за сохранность народного достояния у отдельных руководящих работников управления бронетанковыми и механизированными войсками 1 — го Украинского фронта, забывших о том, что подарки Красной Армии от населения предназначаются прежде всего для выдачи бойцам и командирам, особенно отличившимся в боях с противником на фронте Отечественной войны. Приказываю: 1. Военному прокурору 1-го Украинского фронта расследовать факты разбазаривания подарочного фонда в управлении командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта — помощником командующего бронетанковыми и механизированными войсками по ремонту и снабжению генерал-майором Орловским, начальником штаба полковником Маряхиным, начальником отдела майором Тарасенко, бывшим адъютантом командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта капитаном Фридманом и привлечь их к судебной ответственности в соответствии с Постановлением ГОКО № 1768с от 18 мая 1942 г. 2. За использование служебного положения в личных корыстных интересах и создание условий к разбазариванию продуктов и вещевого имущества подарочного фонда Красной Армии заместителю командующего бронетанковыми и механизированными войсками 1 — го Украинского фронта генерал-майору Петрову объявить выговор. 3. За незаконное получение от подчиненных продуктов бывшему начальнику штаба командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-майору Салминову поставить на вид. 4. Командующему бронетанковыми и механизированными войсками 1 — го Украинского фронта генерал-лейтенанту танковых войск Новикову: а) немедленно сдать в госпитали остатки продовольственных подарков на дополнительное питание больных и раненых; б) зачислить в план снабжения все вещевое имущество военного образца и занести в вещевые аттестаты (книжки) офицеров и генералов, получивших его из фонда подарков. 5. Военным советам фронтов и армий: а) до 15 июля с. г. произвести тщательную проверку приема, обработки, распределения и учета подарков, поступающих для Красной Армии от населения страны, в соответствии с Постановлением Государственного Комитета Обороны № 1768с от 18 мая 1942 г., объявленном в приказе НКО № 0400 от 20 мая 1942 г., и приказом НКО № 187 от 15 июня 1942 г.; б) все недочеты, выявленные в ходе проверки по приему, распределению и учету подарков, немедленно устранить. Виновных в незаконном расходовании и разбазаривании подарков привлечь к судебной ответственности; в) отчеты о проведенных проверках подарочных фондов представить начальнику тыла Красной Армии к 20 июля 1944 г. Заместитель Народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза А. ВАСИЛЕВСКИЙ Начальник тыла Красной Армии генерал армии А. ХРУЛЕВ Ф. 4, оп. 11, д. 77, л. 515 — 518. Подлинник. ПРИКАЗ ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ О ЗАПРЕЩЕНИИ НАГРАЖДЕНИЯ АВТОМАШИНАМИ ЛИЧНОГО СОСТАВА КРАСНОЙ АРМИИ № 148 от 3 августа 1944 г. Некоторые военные советы и командующие фронтов и армий, а также командиры соединений и частей награждают отдельных военнослужащих и граждан легковыми автомашинами из наличного автопарка и военных трофеев Красной Армии, чем грубо нарушают Постановление СНК СССР № 905 от 5 июня 1937 года, запрещающее такие подарки без разрешения Правительства. Приказываю: 1. Категорически запретить военному командованию награждение легковыми и всякими другими автомашинами из наличного парка и трофеев Красной Армии кого бы то ни было без специального решения Правительства в каждом отдельном случае. 2. Военным советам фронтов, армий, округов и начальникам главных и центральных управлений НКО все автомашины, выданные отдельным лицам в нарушение Постановления Правительства, немедленно изъять и обратить на штатное укомплектование частей. 3. Начальнику Главного автомобильного управления Красной Армии аннулировать документы, выданные на право эксплуатации незаконно подаренных и переданных автомашин. 4. Командующим войсками фронтов, округов и начальникам соответствующих главных и центральных управлений НКО об исполнении настоящего приказа донести мне в трехдневный срок через начальника тыла Красной Армии. 5. Приказ довести до командиров отдельных частей. Первый заместитель Народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза Г. ЖУКОВ Ф. 4, оп. 12, д. ПО, л. 120. Подлинник. ПРИКАЗ О КОМПЛЕКТОВАНИИ ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ ВОЕННЫХ УЧИЛИЩ ТАНКОВЫХ ВОЙСК В 1944-1945 гг. № 0375 от 20 ноября 1944 г. В целях обеспечения бронетанковых и механизированных войск Красной Армии физически крепкими, смелыми, решительными, имеющими боевой опыт офицерскими кадрами — приказываю: 1. С 20 ноября 1944 года курсантский состав для всех училищ танковых войск комплектовать рядовым и сержантским составом из действующей армии и военных округов. 2. Кандидатами отбирать лиц, имеющих образование не ниже 7 классов средней школы, допуская исключение лишь для сержантского состава, награжденного за боевые отличия орденами и медалями Советского Союза, с образованием не ниже 6 классов. Разрешить в отдельных случаях отбирать в кандидаты лиц рядового и сержантского состава, отличившихся в боях, награжденных за боевые отличия орденами и медалями Советского Союза, — из числа членов ВКП(б) и ВЛКСМ, ранее проживавших на временно оккупированной территории, за исключением уроженцев западных областей УССР, БССР и территории Молдавской ССР, с образованием 7 классов. 3. На укомплектование танковых училищ в ноябре и декабре 1944 г. отобрать по 9300 человек ежемесячно (по прилагаемому расчету), а в 1945 г. — ежемесячно по 5200 человек, по расчету начальника Главупраформа Красной Армии. 4. Ответственность за отбор и своевременную отправку кандидатов в танковые училища возлагаю на командующих фронтов и округов. Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза И. СТАЛИН РАСЧЕТ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ВЫДЕЛЕНИЯ КАНДИДАТОВ В ВОЕННЫЕ УЧИЛИЩА ТАНКОВЫХ ВОЙСК (в ноябре и декабре 1944 г.) Командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии маршал бронетанковых войск ФЕДОРЕНКО Ф. 4, оп. 11, д. 78, л. 415-416. Подлинник. Примечания 1 Центральный научно-исследовательский институт №48 Наркомата танковой промышленности 2 Ибрагимов Д. С. Противоборство. М.: ДОСААФ, 1989. С. 49-50 3 Конструктивные особенности двигателя «Майбах HL 210 Р45» и силовой установки немецкого тяжелого танка T-VI («Тигр»). ГБТУКА, 1943. С. 94. 5 76-мм модернизированная танковая пушка обр. 1940 г. (Т-34) и 76-мм танковая пушка обр. 1941 г. Руководство службы. (ЗИС-5). М.: Воениздат, 1943. С. З. 6 Старшина Красной Армии. Запись и литературная обработка М. Свирина// «Известия». 2000, 5 февраля. 7 Танковое переговорное устройство. 8 Непосредственной поддержки пехоты. 9 Заряжающих. 10 Разряды были с первого по шестой в зависимости от квалификации рабочего, шестой разряд присваивался наиболее квалифицированным рабочим. 11 «Кубики» и «шпалы» — знаки различия в РККА до 1943 года. Три «кубика» — старший лейтенант, одна «шпала» — капитан, две — майор и т. д. 12 Расчет не публикуется. 13 План не публикуется. 15 Весь абзац вписан И. Сталиным вместо имевшегося в подлиннике: «Такое отношение к боевому использованию танковых войск в дальнейшем совершенно недопустимо». 16 Слово «прицельной» вставлено И. Сталиным. 20 Сокращенное наименование 5-го гвардейского Сталинградско-Киевского танкового корпуса. 21 Слова «проявил полное бездействие и» вписаны в текст приказа Г. К. Жуковым коричневым карандашом вместо зачеркнутых им же слов «выполнение этой задачи не обеспечил». 22 Слово «Установлено» вписано Г. К. Жуковым вместо зачеркнутых слов «Все это произошло также потому». 23 3десь: управления командующего. See more books in http://www.e-reading-lib.com