Книга: Мамины глаза
Мамины глаза
Я назвал этот сборник «Мамины глаза» совсем не потому, что мою песню с таким названием исполняет великая Тамара Гвердцители, и даже не потому, что с возрастом память, как увеличительное стекло, все отчетливее высвечивает далекие воспоминания о теплом молоке с сахаром, которое я пил из блюдца в маминых руках, о песне «Эх, дороги», которую мама пела мне вместо колыбельной, о том, как, встречая маму с работы, я протягивал ей халат и тапки, чтобы она больше не уходила. «Сталат и тапты» – так называл я их, как рассказывала мне потом мама… А потому, что чем дольше я живу на свете, тем чаще я вспоминаю мамины глаза и все важнее для меня становится то, как бы посмотрела она на меня в той или иной жизненной ситуации. Иной раз мне кажется, что я и сам смотрю на жизнь мамиными глазами. Потому что ничего важнее этих глаз, оказывается, и нет… Думаю, рано или поздно это осознает каждый.
Когда молчит моя свирель,
Стучится сон в мою обитель:
Качает мама колыбель,
Как ангел мой, как мой хранитель.
Жаль, тех минут вернуть нельзя —
Часы считают время строго —
Но я смотрел в ее глаза,
Смотрел в глаза – и видел бога.
Кружила музыка меня
По нашей матушке России,
И освещалась жизнь моя
Ее бездонным взглядом синим.
Бываю я порой в слезах —
Она судить умеет строго —
Но я смотрю в ее глаза,
Смотрю в глаза – и вижу бога.
Мы ищем свет среди теней
В дыму соблазна и обмана —
И, не сомкнув своих очей,
Хранят нас Родина и мама.
Словами это не сказать,
Но у последнего порога
Я снова им взгляну в глаза,
Взгляну в глаза – и встречу бога…
Мне досталась всего только жизнь
Когда-то я был положительным человеком. Окончил политехнический институт в родном своем городе Львове, работал программистом в большом вычислительном центре – и все в моей жизни было ясно и понятно. Тем более что профессию я себе выбрал совершенно осознанно – еще в школе я был победителем областных и республиканских математических олимпиад, так что никем иным, кроме как технарем, себя не мыслил. И уж во всяком случае, не гуманитарием точно. Все, собственно говоря, так и складывалось, пока однажды не прочитал я в журнале «Юность» повесть актера «Таганки» Вениамина Смехова «Служенье муз не терпит суеты». И вот в этой повести были процитированы стихи некоего безымянного автора. Это через несколько лет, когда были положены эти стихи на музыку, стали они популярной песней, помните, называлась она «Под музыку Вивальди». Но это случилось потом, а тогда, прочитав эти стихи, я просто сошел с ума. И дело не только в том, что стихи эти с бесконечными аллитерациями, с набегающими друг на друга, как волны, строками очень музыкальны. Вспомните:
Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди,
Под музыку Вивальди и вьюгу за окном
Печалиться давайте, давайте, давайте,
Печалиться давайте об этом и о том…
Для меня, пожалуй, главнее всего оказалась ситуация возвращения к предыдущей любви, описанная в этих стихах:
Но только ты молчала, молчала, молчала,
И головой качала любви печальной в такт,
А после говорила, поставьте все сначала,
Мы все начнем сначала, любимый мой. Итак…
А у меня как раз в жизни тогда именно это и происходило, я тоже возвращался к предыдущей любви. И вот все вместе, эти волшебно красивые стихи и эта ситуация – все это просто свело меня с ума. Я стал без конца бормотать про себя эти строки, днем и ночью, наяву и во сне – постоянно. А через некоторое время я вдруг обнаружил, что бормочу уже другие слова, то есть не просто слова, а стихи, которые я сочинил сам. Вот это новость! Я ведь до этого стихов никогда не писал, даже в том романтическом возрасте, когда просто положено это делать. Да и не читал их почти. А тут на тебе, взрослый двадцатичетырехлетний положительный человек, с серьезной профессией, вдруг занялся таким эфемерным делом. Смешно! Но мне было не смешно. Потому что несколько месяцев спустя выяснилось, что я просто не могу без этого жить. И это было действительно не смешно. Меня перестало интересовать все на свете, кроме сочинительства. И в этом было огромное мое счастье, потому что до этого жил я по накатанной не мной колее: школа, институт, работа – и вдруг пришло ко мне Нечто, перевернувшее и захватившее всю мою жизнь. Но это, так сказать, эмоциональная сторона дела. А была еще и рациональная. Работа программиста стала меня тяготить, я хотел профессионально заняться сочинительством и отдавал себе отчет, что и образован я в гуманитарном смысле мало, да и в украиноязычном Львове мне с русскими стихами далеко не пойти. И выход мне виделся один – Литературный институт. Тот самый, знаменитый, имени Горького. Выпускникам которого, как мне казалось из львовского далека, открыта прямая дорога в Литературу. Вот и собрал я свои стихи, положил их в конверт и отправил в Москву, на творческий конкурс в Литературный институт. Не знаю, как сейчас, а в те годы, когда страна наша была самой читающей в мире, оказалась она еще и самой пишущей. И конкурс в Литературный институт был свыше трехсот человек на место. Потому что один такой он был на всю одну шестую часть мира. Но как-то повезло мне, что ли, прошел я конкурс, вернее, стихи мои прошли, и приехал я сдавать вступительные экзамены. Но об этом позже, а сейчас я покажу вам стихи, с которыми приехал я в Москву. Но прежде хочется обратить внимание на одну вещь. Помните, я писал, что к стихотворчеству меня привело совершенно конкретное обстоятельство, а именно стихи из повести Вениамина Смехова. А если бы мне не попался тот журнал, я до сих пор был бы программистом в городе Львове. Представляете! Вот так случай может перевернуть судьбу. Я, как говорится, по гроб жизни буду благодарен Смехову за эту свою метаморфозу, впрочем, каким-то образом я с ним расквитался – для его дочери Алики Смеховой я написал несколько песен, а одна из них «Не перебивай» какое-то время была достаточно известной. Я рассказал Алике о том, какую роль в моей судьбе сыграла повесть ее отца, она вместе со мной поудивлялась тому, как лихо бывают закручены жизненные сюжеты, и мы вместе решили, что все в этой жизни взаимосвязано и закольцовано. Впрочем, до этого еще далеко. Я еще только поступаю в Литературный институт со своими ранними стихами, круто меняя свою жизнь…
Мне досталась всего только жизнь
Мне досталась всего только жизнь…
Словно льдинка на речке весенней,
убывает, искрится, дрожит —
и смертельное это веселье
может вызвать безжалостный смех,
ну а может и чистые слезы.
Я не буду счастливее всех
и несчастней не буду, но все же
не забудьте, что я – это я,
пусть важнее имеются лица.
Эта льдинка – ведь жизнь моя…
Этот лед еще выдержит птицу.
Пусть несет меня жизни река,
пусть швыряет о камни и в омут —
знаю: льдинкина жизнь коротка,
но я жить не могу по-другому.
Даже если слеза задрожит,
улыбаюсь я белому свету…
Мне досталась всего только жизнь —
и прошу, не забудьте об этом!
Перелистаю облака,
Перечитаю небо —
Не все пустила с молотка
Эпоха ширпотреба.
Не все дано приобрести
За тысячи и сотни:
Светильник Млечного Пути
Не для продажи соткан.
Пускай лабазник прячет взгляд
Как барахло в подвале,
Не для него во тьме горят
Небесные скрижали…
Расправляет затекшие крылья петух,
прикоснулся губами к свирели пастух,
и художник рукой потянулся к холсту,
и кузнец не скучает – слыхать за версту,
и к далекому небу рванулась трава —
и в стихи превратились ночные слова.
Узкогрудый трамвай громыхает по узенькой
улочке,
и потом еще долго отставшее мечется эхо,
и витрина дрожит покосившейся
старенькой булочной…
Впрочем, может быть, шум долетает
из рядом стоящего цеха.
Что там делают? Кажется, крышки консервные
или ручки дверные, а может, тазы и корыта,
но соседи привыкли давно – они люди не нервные,
и живут не спеша, и иного не требуют быта.
Каждый вечер выносят они из домишек скамеечки,
демонстрируя верность обычаям патриархальным,
и судачат о том и о сем, звучно лузгая семечки,
перевес отдавая при этом вопросам глобальным.
Обсуждается апартеид и указы правительства,
говорится о видах на хлеб и крылатых ракетах —
как и прежде, спешить не торопится время
в провинции,
но сегодня совсем небольшой стала наша планета.
К девяти по квартирам своим разбредаются люди —
телевизор вечерним беседам большая помеха…
Но как прежде, трамвай темноту раздвигает
светящейся грудью,
и потом еще долго впотьмах спотыкается эхо.
(диптих)
1. Монолог ведьмы
Извивается небо, пронзенное жаркими
стрелами молний,
и исходит дождем – светлой кровью небес.
Подставляю ладони, чтоб небом наполнить
и домой принести – чтобы милый воскрес.
Поцелую пресветлую кровь поднебесья
и омою незрячие очи его,
и взмолюсь темным силам болота и леса —
чтоб свершилось святое мое колдовство.
Никогда, никогда мне волшба не давалась,
но недаром же крестится встречный народ —
если богу душа дорогая досталась,
пусть себе сатана мою душу возьмет.
Чтобы милый воскрес, чтобы светлое небо
не напрасно катилось по мертвым щекам,
стану ведьмой седой, а потом на потребу
городскому костру свое тело отдам.
2. Казнь
Светает.
Плывешь за цветами.
С ветрами.
И челка
галчонком
летит над лодчонкой,
качаясь.
Очами
лови это утро
над лодочкой утлой —
и с каждой минутой
душа твоя будет печальней.
Плечами
почувствуешь холод беды незнакомой
и вспомнишь, что дома
все птицы ночные кричали…
Ныряй!
Окунайся в запретную темень
обветренным телом,
рассветная дева.
Зеленый огонь обожжет твои ноги,
и брызги в тревоге
скользнут по щекам…
Кукушка, считай!
Считай все слезинки колдуньи умытой,
что в этот ручей
в свете ранних лучей
скатились по зелени трав перевитых
из детских очей…
Горячей! Горячей
огонь разгорается желто-зеленый,
зеленого меньше, но больше огня —
и слезы не гасят костер разожженный…
На площади
в городе
ведьму казнят.
Еще не снег, уже не дождь,
отхлынул осени кутеж —
предзимье.
Безвременье спустилось к нам
и хворый по утрам туман
в низины.
Не пропусти, не пропусти
дрожащей лампочки огонь,
когда неверною ногой
ступеньку ищешь.
Ах, зачерпнуть бы января,
чтоб снег летел с календаря,
густой и пышный.
Но утешенье есть и в том:
когда уже предзимним льдом
накрыты лужи,
поднять повыше воротник,
пусть ветер мчит на вороных —
не выдуть душу.
Полутона предзимних чувств,
ограбленный рябины куст
и бывших листьев слабый хруст —
все это с вами.
Бог с ним, с безвременьем таким,
в себе мы время сохраним —
а там уже и снег повалит.
«Посольство севера, старинная зима…»
Посольство севера, старинная зима
опять неспешно по Руси шагает,
к медлительности дум располагает —
приволье для ленивого ума.
Густая ночь так медленно течет
среди деревьев, городов и судеб,
что кажется, предела ей не будет,
и времени еще невпроворот.
И можно, никуда не торопясь,
подслушав музыку в одышке самовара,
искать судьбы неведомую связь
с туманной вязью гаснущего пара.
И быть счастливым в медленном тепле
хотя бы потому, что до рассвета
так далеко и – добрая примета —
веселый чай вскипает на столе.
«Разгулялся январь снегопадом…»
Разгулялся январь снегопадом,
Белой шалью укутал меня…
И пускай никого нету рядом —
Я не стану на долю пенять.
Пусть погасло на пальце колечко
И оборван былой календарь,
Как с обрыва, шагну на крылечко —
Ведь с него начинается даль!
Утонула в сугробах округа,
Но сегодня мне все по плечу —
Запрягу в сани белую вьюгу
И навстречу судьбе полечу.
И метель мои слезы осушит,
И дорога меня позовет,
И мороз отогреет мне душу —
А вдали огонек промелькнет.
Бежишь…
Упала.
У калитки
снег тронут настом, словно лаком —
я насмотреться не могу:
ты улыбнулась – и улыбка
твоя, как след от птичьих лапок,
теперь осталась на снегу.
«Видишь, солнце попало в яблочко…»
Видишь, солнце попало в яблочко:
раздирая кургузый снег,
из зимы, как из куколки бабочка,
появилась весна на свет.
«Как хорошо целоваться весной!…»
Как хорошо целоваться весной!
Сад возвратился и дождь, и улыбка,
и, накрывая горячей волной,
юные губы парят надо мной
в небе лица твоего.
Сад истомившийся бредит грозой:
нет ни секунды без птиц или ветра,
и, заслоняя порядок былой,
юные очи летят надо мной
в небе лица твоего.
Темное небо покинул закат…
Может быть, все это мне только снилось?
Но озаряет бушующий сад
неповторимое, как звездопад,
небо лица твоего.
Как хорошо жить на этой земле,
быть молодым и увидеть однажды
как, словно синяя птица во мгле,
новое небо откроется мне —
небо лица твоего.
Деревья осенью пугливы.
Куда там ветер – страшен ветерок.
К ногам ложатся огненные гривы:
в листья – вместе,
каждый – одинок.
«Как день ноябрьский постарел…»
Как день ноябрьский постарел…
Слезится неба мутный глаз,
и лист, как волос, поредел,
и будто бы в последний час
без птиц и листьев, опустев,
трясутся руки у дерев.
Что осталось от осени?
Так, пустяки…
Пара листьев шальных на обветренном клене,
пара птиц невеселых на мокрой колонне
да озябшая пара у вспухшей реки.
Впрочем, так ли уж пусто под небом пустым —
что-то все же осталось и теплится, брезжит,
что-то медлит уснуть в этих парах мятежных,
и дождется мороза – и встретится с ним.
Дай же силы им выстоять, перетерпеть —
как бы ты ни звалось, непокорное пламя, —
и уж если от холода оцепенеть,
то хотя бы обнявшись – руками, крылами.
«Как объясняются в любви глухонемые?…»
Как объясняются в любви глухонемые?
Каким движеньям рук ли, глаз ли, губ
доверить те слова хмельные,
которые до смерти берегут?
Забудешь все: и жест, и взгляд, и вскрик,
и руки, что сомкнулись за плечами, —
но пару слов, качнувших этот миг,
уже ничто не возвратит в молчанье.
«Твои письма, как капли крови…»
Твои письма, как капли крови,
исцеляют меня, когда
мне ничто не поможет, кроме
твоего далекого «да».
…Среди ночи глаза открою,
осознаньем ошеломлен —
у меня твоя группа крови
и твоей головы наклон.
Стареет аист.
Дерево растет,
гнездо приподнимая к небу.
И урожай сменяет недород,
и в быль перерастает небыль.
И женщина стареет, и слеза
плывет своей привычною дорогой,
и не смахнуть с усталого лица
сеть времени. И светится убого
в ночи пустынной старенький «Рекорд»,
и в этом свете, медленном и странном,
мерцает женщина… Но гаснет за экраном
заемной жизни голубой узор.
А ночь, пространство сжав до пустоты,
плывет все дальше, медленно и скучно,
но наконец на смену ей тщедушный
встает рассвет из дебрей темноты.
И нужно жить среди забот дневных,
а женщина все смотрит за ворота,
где старый аист парой крыл тугих
все машет и, готовясь к перелету,
знакомит с небом малых аистят,
их крылышки беспомощно свисают,
но в каждом аистенке виден аист —
и их глаза загадочно блестят.
Умирает колодец.
Охрипшее горло его
обложил душный мох, как налет
при ангине.
И пустым возвращается к небу ведро —
ничего, кроме солнца
в безжалостной сини.
И расплавленный воздух стекает на дно,
выпивая последнюю влагу колодца.
Но со дна – если вверх посмотреть,
как в окно —
видно: в небе звезда непогасшая бьется.
Олени вечером доверчивы…
Их морды в дебрях темноты
мерцают над погасшей речкою,
над тайной шепчущей воды.
Олений лик вплетен в созвучие
воды, ветлы и тишины.
Река ведет свою излучину —
а вы покоя лишены:
что шепчет им вода вечерняя,
смывая вкус травы дневной,
даруя лицам их свечение
и этот царственный покой?
Олень склонился над рекой —
рога, как взрыв над головой —
и пьет неторопливо.
Не потревожьте водопой,
олений короток покой —
чуть дольше взрыва.
Спасенный эхом, звук вернется,
но здесь его уже не ждут —
уже захлопнуто оконце,
и лишь ольхи недужный прут,
быть может, на ветру качнется…
Следы к дороге приведут.
Уже телега отстучала,
и безразлична вновь трава,
лишь у дощатого причала
волна качается едва.
Потом и речка замолчала,
отговорив свои слова.
А там и лодки след растает,
и, завершая долгий круг,
звук, ставший эхом, перестанет
тревожить, наконец, мой слух…
А дальше – тишина пустая.
Да время валится из рук.
Моя душа беременна любовью,
Я чувствую, она вот-вот начнется,
Когда пересечемся мы с тобою —
И в каждой моей клетке вспыхнет солнце.
И кровь по жилам брызнет водопадом,
И оживет пропитое здоровье —
Душа освобождается от яда,
Когда она беременна любовью.
Сходить с ума от брошенного взгляда,
Уснуть в ногах, проснуться в изголовье…
Мне больше ничего уже не надо,
Когда душа беременна любовью.
И если бы не наважденье это,
Я точно что-то сделал бы с собою —
Но ночь в окне сменяется рассветом,
Когда душа беременна любовью.
Такое время дня,
такое время года,
что слава не нужна
и не нужна свобода.
Должно быть, заодно
ноябрь и бездомность,
когда твое окно
взошло звездой бездонной.
Похороню крыло
у твоего порога —
окно твое взошло
над бедною дорогой.
Окно твое взошло,
последним светом брызнув,
и слово не спасло —
такое время жизни.
Итак, мы остановились на том, что, пройдя творческий конкурс, я приехал в Москву сдавать вступительные экзамены в Литературный институт. Профилирующим экзаменом была, естественно, русская литература. Но тут была одна тонкость. Поскольку институт был единственный на весь Советский Союз и поступать приезжали со всех республик, то многие абитуриенты окончили не русские, а национальные школы и русским языком владели постольку-поскольку. И вот для уравнивания шансов выпускников русских и национальных школ экзамен по литературе был в двух вариантах: русскоязычники, назовем их так, писали сочинение, ну а, скажем, националы – диктант. Накануне экзамена были вывешены списки, кто какой экзамен сдает. И тут я, к своему удивлению, увидел, что фамилия моя стоит в списке пишущих диктант. Первая моя реакция – бежать в приемную комиссию и требовать восстановления справедливости, то есть включения меня в число тех, кто сдает сочинение. А потом я решил, что делать это совершенно не обязательно. В конце концов я честно указал в анкете, что окончил русскую школу, а если меня, вероятно, по моей фамилии внесли в список «диктантников», то это не моя вина. Были тут, конечно, и корыстные соображения. Дело в том, что я был золотой медалист – и, значит, мог быть зачислен в институт по результатам одного (профилирующего) экзамена при условии получения отличной оценки. Такой был порядок в те благословенные времена, не знаю, сохранился ли он до наших дней. Если нет, то жаль нынешних отличников. Так вот, естественно, получить пятерку за диктант было куда как легче, чем за сочинение, где оценивалась не только грамотность, с которой у меня был полный порядок, а еще и художественная часть. А оценка последней – дело очень субъективное: кто как посмотрит. Так что я поблагодарил судьбу, сделавшую мне такой подарок, и спокойно отправился писать диктант. Как сейчас помню, диктовали нам отрывок из «Капитанской дочки», я с божьей помощью получил пятерку, а вот мой сосед, почему-то запомнилось мне его имя – Турсун Бостонкулов, киргиз, – получил двойку и очень возмущался, потому что списал у меня, как он говорил, все до последней буквы. Но, наверно, с киргизским акцентом.
Так я стал второй раз студентом и уехал до осени домой, во Львов. А перед первым сентября одолели меня вдруг сомнения – надо ли мне все это. Ведь мне уже двадцать шесть, я бросаю налаженную жизнь, работу, жилье – определенность, одним словом, и уезжаю в совершеннейший туман. В чужой город, в одиночество, в общежитие, в неясные перспективы. И мне стало страшно. Я не спал ночами, мучился – был в полной растерянности. И здесь решительно выступил мой отец, который сказал, что мне дан шанс круто изменить свою судьбу, попробовать жить совсем другой, возможно, более яркой жизнью – и если я упущу эту возможность, то никогда себе этого не прощу. Да, очень может быть, у меня ничего не получится, но я всегда смогу вернуться, а если не попробую, то другого раза уже не будет. Никогда не нужно жалеть о том, что сделал, жалеть надо только о том, что мог сделать – и не стал. Эти слова я запомнил на всю жизнь. И стараюсь свои поступки сверять с этой формулой. Не всегда, правда, получается, но стараюсь я честно. Надо сказать, что отец мой не случайно так настаивал, чтоб я поехал в Москву. Дело в том, что я каким-то образом повторил его судьбу. Когда-то, еще до войны, папа учился в Тбилиси в финансовом институте и во время преддипломной практики подрабатывал грузчиком. А чтобы легче работалось, пел. И вот подходит к нему некто и говорит: «Молодой человек, вы хорошо поете, вы учитесь в консерватории?» На что мой папа ему отвечает, что ни о какой консерватории он и не слыхивал и что через месяц будет бухгалтером. Тогда папин собеседник заявляет, что такая естественная постановка голоса большая редкость и нужно обязательно заниматься пением профессионально, а быть бухгалтером может каждый. Он оставил отцу свой телефон, и через некоторое время они встретились уже около пианино – и папин знакомец, оказавшийся профессором консерватории, прослушав отца еще раз, написал ему рекомендацию на музыкальный рабфак (так в те времена называлось музыкальное училище), окончив который папа поступил уже в консерваторию и стал профессиональным певцом-тенором. Но это уже другая история, а пока что я поехал-таки в Москву и начал учиться в Литературном институте.
Должен заметить, что, конечно, в смысле литературного кругозора институт меня поднял, но вот что касается стихотворчества, то, по-моему, этому делу обучить нельзя. То есть версификацию освоить можно, но вот стать не графоманом, а поэтом, если этого не дано, невозможно. Наверно, это звучит банально, но поэт в первую очередь определяется мироощущением и отношением к слову и образу, а не способностью рифмовать и ритмически организовывать текст. Но вот чему Литинститут научил меня точно, так это тому, без чего существовать вообще и в шоу-бизнесе в особенности практически невозможно. Он научил меня держать удар. Дело в том, что у нас по вторникам были обсуждения работ друг друга. Раз в несколько месяцев очередь доходила до каждого – и вот тут начиналось сведение счетов. Если ты не входишь в ту или иную литературную или товарищескую группировку, твои однокашники по семинару поэзии, с которыми ты общаешься ежедневно и вроде нормально, накидываются на тебя (на твою работу, естественно) с таким ожесточением и уничижением, что ты начинаешь ощущать себя совершеннейшей бездарностью, коей не то что в Литинституте делать нечего, а вообще жить не стоит. И выходишь ты побитой собакой, и ищешь ближайшее дерево, чтобы свести счеты с жизнью, потому что такой бездари нечего делать на белом свете, – и только огромным усилием воли или порцией алкоголя заставляешь себя повременить с этим делом. Ну а через несколько дней появляется сначала желание жить, а потом и работать – и все возвращается на круги своя. И снова жизнь прекрасна. Так вот, именно этот навык держать удар очень помог мне, когда я делал первые шаги в песенном творчестве сначала как автор, а позже и как исполнитель. Впрочем, это еще впереди, а пока я учусь в Литературном институте, подрабатываю ночным сторожем, потому что негоже взрослому дяде брать деньги у родителей, которые, кстати говоря, уже выучили его в политехническом институте. Я сторожил склад электрооборудования около Киевского вокзала, там хранились огромные катушки с кабелем, которые, по-моему, никаких злоумышленников заинтересовать не могли, ибо в советские времена не было еще пунктов приема цветных металлов и частных ЛЭП тоже. Но тем не менее семьдесят рэ я получал плюс сорок рублей стипендии – жить можно. Так существовали многие мои однокашники, и это было нормально. Мне как сторожу была положена собака, она и была. Вернее, он. Звали его, естественно, Рекс, а как еще могут звать дворнягу, и ему ужасно не нравилось, когда я его выгонял из сторожки заниматься прямыми служебными обязанностями, а именно – сторожить. Он отворачивался, делал вид, что я обращаюсь не к нему, и, по-моему, обижался, если я настаивал на своем. Но все же он меня уважал и в моем присутствии был очень храбр в собачьих разборках, а если вдруг меня не оказывалось поблизости, Рекс благоразумно ретировался с поля боя, делая вид, что не имеет ко всему этому никакого отношения. Кормили его раз в несколько дней – приносили ведро отходов из ближайшей столовой, и он моментально проглатывал все, от чего его пузо становилось похоже на средней величины арбуз, а настроение делалось благостным и умиротворенным. Правда, ненадолго… Мне нравились часы, проведенные с Рексом, он был хорошим и терпеливым собеседником, думается, я даже любил этого пса и свою сторожку, несмотря на то что однажды чуть не сгорел в ней. Дело в том, что зимой для дополнительного тепла была там самодельная электроплитка, которую я ставил около двух кресел, служивших мне ложем, – и вот однажды рукав дубленки, которой я укрывался, попал в разогретую спираль. Слава богу, дубленая овчина не горит, а тлеет – и когда я проснулся (а просыпался я много раз за ночь, будили проезжавшие мимо поезда), то увидел, что рукав мой светится в темноте, а в сторожке стоит тяжелый дух паленой овчины. Потом я просто выкрошил истлевший край и ходил с подвернутым рукавом, а все решили, что на меня напал Рекс. Стоила моя дубленка примерно три месячных оклада сторожа, но я не унывал, потому что уж очень хорошие бывали ночи в сторожке. И стихи писались хорошие…
Филиппу Киркорову
Я бы спел тебе песню, но ты ее не услышишь,
Я построил бы дом, но ты в нем не захочешь
жить, —
И огромное небо, свернувшись, лежит на крыше,
Я смотрю на него – и не знаю, о чем просить.
На небе след моих губ —
Это я целовал тебя,
На небе след моих рук —
Это я обнимал тебя.
У неба цвет твоих глаз,
Оно плачет и плачет дождем —
Небо помнит о нас —
Это мы забыли о нем.
Может, мы заблудились, когда улетали к звездам,
Может быть, потеряли друг друга
в земной толпе…
И я небо листаю, как будто читаю прозу —
А когда-то стихи я на небе писал тебе.
Пустынно.
Сосны.
Мелкая вода.
Ручей в ладони ткнулся по-щенячьи.
А горизонт еще не обозначен,
и осторожно светится звезда,
переплетая светом дым рыбачий.
И волны вновь касаются песка,
как тысячу судеб назад касались,
и рыбаки целуют жен-красавиц,
как целовали в прежние века.
И ожиданье тягостно, как встарь,
и, боже мой, как далеко до ночи,
когда рыбак единственный хохочет
и голосит: «Хозяйка, куховарь!» —
красивый черт, как на рассвете кочет.
И связку рыбин спелых тянет ей:
– Хорош улов?
– Давай домой, бродяга…
Рыбачка мужа встретит у дверей,
вмиг позабыв про день тревог и тягот.
И уплывает древняя вода,
И тысячи судеб – как не бывало…
Рыбачка убирает покрывало,
И осторожно светится звезда.
В миг равенства дождя и синевы
зашелестит тугая ветка клена —
и вспыхнет каждый лист огнем зеленым,
и мокрые очнутся соловьи.
Оказывается, уже закат
себе гнездо свивает в поднебесье.
Давайте, соловьи, включайте песню —
чтоб цветомузыкой был этот миг объят!
Полнеба – для дождя, полнеба – для заката,
и тишины всего чуть громче соловьи…
Так что – приобретенье, что – утрата
в миг равенства дождя и синевы?
«Освобождалось небо от грозы…»
Освобождалось небо от грозы,
от ветра дерева освобождались,
хотелось быть счастливым и босым,
как этот сумасшедший мокрый аист,
который, в небеса разинув клюв,
взмахнул крылами, радугою брызнув.
И женщина, из-под руки взглянув
на радугу, повисшую так близко,
освобождала плечи от плаща,
и с каждым мигом становились глуше
воспоминания воды, притихшей в луже,
о времени стремительном дождя.
Апрель – и стрелки переводятся вперед,
и недоволен заспанный народ,
и в организме витаминов не хватает,
и под ногами черный снег не тает.
Мы существуем из последних сил,
и, как соломинку, зеленый лук хватаем,
и космос обживаемый ругаем,
считая, что он климат изменил.
Мы ссоримся без видимых причин
и по утрам в трамваях не молчим,
и стекла вроде громче дребезжат,
чем это было день всего назад.
Так трудно просыпаться в темноте,
и мысли в голове совсем не те —
нам кажется, что самый лучший час
реформа времени отобрала у нас.
Нам не хватает утреннего сна,
и хмурится рассветная планета…
«А где весна?» – вы спросите, да это
уже давным-давно и есть весна.
Швыряла осень в наступленье
дожди и ветры, и всю ночь
о крышу билась в исступленье,
и уносила листья прочь.
Забытый ставень гулко хлопал,
старинный сотрясая дом
и заглушая шепот стекол,
озвученных ночным дождем.
Ломилась осень в двери, в окна,
хмельна от удали своей,
и, брызжа суриком и охрой,
сминала зелень тополей.
…А утром небо стало чистым,
окончился кутеж ночной —
и осень, зарываясь в листья,
похмельной мучилась тоской.
Угловатость лишней встречи,
угловатость октября.
Да, я знаю, время лечит —
только как же без тебя?
Угловатая улыбка,
угловатые слова…
Значит, было все ошибкой,
значит, осень позвала.
Угловато прячешь плечи,
лист осенний теребя.
Да, я знаю, время лечит —
только как же без тебя?
Угловатое прощанье
с горьким привкусом беды…
Что-то время обещает?
В голом небе – ни звезды.
Что то будет – чет иль нечет?
Угловатость бытия.
Да, я знаю, время лечит —
только как же без тебя?
«Я прощаю тебя за обиду осеннюю…»
Я прощаю тебя за обиду осеннюю
И по желтой листве не иду за тобой…
Не осилили мы дуновения севера —
Пожелтела по осени наша любовь.
Но печалиться мне почему-то не хочется,
Словно это случилось сейчас не со мной —
Буду осень теперь я делить
с одиночеством,
Как весну мы когда-то делили с тобой.
Пусть бурлит листопад,
как река полноводная,
Но укроет зима его горестный след…
Я прощаю тебе свои ночи холодные,
Потому что в окно постучался рассвет.
Видно, с осенью я одного рода-племени,
Раз уже не болит моя летняя боль…
До весны буду жить я по зимнему
времени,
А потом переставлю часы на любовь.
Закипает чайник
или дождь идет?
Музыка прощаний…
Скоро Новый год.
Скоро, скоро, скоро —
ходики стучат.
К мокрому забору
жмется листопад.
Скрипнет пол дощатый,
двери заскрипят.
Музыка прощаний,
музыка утрат.
В омут лета канул
ялтинский бульвар…
Чай налью в стаканы,
Темный, как загар.
В темень дверь открою —
кто там? Заходи…
Но стучат о кровлю
зимние дожди.
Зимняя Ялта туманом одета —
Трудно поверить, что было тепло.
Кончился праздник счастливого лета —
Что же меня сюда вновь привело?
Воспоминанья по улицам бродят,
К морю спускаются нашей тропой,
Ветер доносит обрывки мелодий —
Все, словно прежде, но я не с тобой.
Зачем на белом свете есть зима?
Зачем по зимней Ялте я слоняюсь?
Мне кажется, что я схожу с ума,
Когда с тобой на пристани встречаюсь.
Небо швыряет нам ветер колючий,
Снег беспросветный и дождь проливной…
Хочется верить, что это не случай —
С летом опять повстречаться зимой.
Как обезлюдела зимняя Ялта,
И пустотой болен сумрачный пляж…
Но к горизонту уносится яхта —
Если, конечно, она не мираж.
Напишу Вам смешное письмо,
чтобы Вы, прочитав, улыбнулись.
Напишу, с кем бываю в кино —
и ни слова о том, что люблю Вас.
Отыщу я такие слова,
чтобы Вам на мгновенье взгрустнулось.
Напишу, что желтеет листва —
и ни слова о том, что люблю Вас.
Я попробую так написать,
чтоб волнение к Вам прикоснулось…
Обо всем я сумею сказать —
и ни слова о том, что люблю Вас.
Пьяный пианист, пьяный контрабас
Ночи напролет нам играют вальс.
Этот пьяный вальс так на жизнь похож:
Где тут раз-два-три, разве разберешь…
Обними меня, чтобы свет погас…
Вечность напролет мы танцуем вальс.
Это пьяный вальс все сбивает счет:
То ли раз-два-три, то ль наоборот…
Давай станцуем вместе пьяный вальс,
И, может быть, он снова сблизит нас…
Щекой слезу мою сотри,
И пусть не слышно раз-два-три,
Давай попробуем последний раз.
Ты склонись над огоньком свечи
И молитву тихо прошепчи,
Чтобы бог
Вам помог
И его не оставил:
В день, когда случится черный час,
Чтобы пуля мимо пронеслась —
И вернулся он домой
Живой.
Господи, пусть жизнь его спасет любовь,
Ведь вернее нету амулета,
Жизнь его спасет любовь,
Только им двоим известно это —
И поэтому она
Над свечой в ночи молитву шепчет
И верит в сны…
Господи, пусть жизнь его спасет любовь,
Ведь вернее нету амулета,
Жизнь его спасет любовь,
Только им двоим известно это —
И поэтому она
Обязательно его дождется
С этой войны.
Ни разрывов не слыхать, ни птиц…
Ввысь душа рвалась, а тело – вниз…
Слышал он
Тихий звон —
Это ангелы пели…
Но вдруг вспыхнул огонек свечи
От ее молитвы в той ночи —
И глаза он смог открыть,
Чтоб жить.
Ну что нам жизнь столичная,
У нас свои дорожки,
Наш городок не так не сяк —
Таких в России тьма,
Но ты шагнула с поезда —
Ну прямо как с обложки —
И городок застенчивый
Совсем свела с ума.
Улыбка голливудская
И от бедра походка,
А из Парижа платьице —
Всем мужикам беда,
Но лишь в моих объятиях
Окажешься, красотка, —
Забудешь жизнь столичную
Ты раз и навсегда.
Словно голову страус,
Чувства прячу в песок —
Чтоб ты не догадалась,
Как я одинок.
Я разбил на кусочки
Телефоны свои,
Чтоб тебе не признаться
В любви.
Я застегнут до горла,
Как парадный мундир —
Только сердцу сегодня
Я не командир.
Зря пишу на листочке
Недостатки твои —
Трудно быть одиночкой
В любви.
Мы на фото получились очень мило:
ты с улыбкой, я с усами, как гусар,
а за нами – белоснежный куст жасмина…
Так пускай же будет вечным этот кадр.
Он напомнит, как стояли мы в обнимку,
и на темном фоне как белел жасмин…
Этим скромным черно-белым фотоснимком
дорожить мы будем больше, чем цветным.
Нужно сделать, чтоб за кадром оставались
все невзгоды, что подстерегают нас,
и чтоб мы всегда друг другу улыбались,
как на этой фотографии сейчас.
Пронесутся наши годы золотые,
цвет жасмина обернется сединой —
а пока что мы с тобою молодые,
и фотограф нам попался молодой!
Поцелуи – словно выстрелы,
Мы с тобой смертельно ранены,
Наши танцы будут быстрыми,
Мы танцуем не по правилам.
Ничего, что ночь – случайная,
Лучше так, чем в одиночестве.
Может, снова повстречаемся,
Если музыки захочется.
Тает дымка сигаретная,
Опустели рюмки узкие…
Не шепчи слова запретные —
Все равно утонут в музыке.
Две улыбки на прощание —
И розетка обесточена…
Может, снова повстречаемся,
Если музыки захочется.
Я один стою на пристани,
Мой корабль оставил порт…
Я теперь на берег списанный,
Вроде как не первый сорт.
И у моря на окраине
Я слоняюсь просто так —
И такой же неприкаянный
Жмется к берегу маяк.
Я бросаю в море камушки,
Мимо ходят корабли —
Все мои подруги замужем,
Все друзья мои вдали.
И ни имени, ни отчества
У печали нет моей —
Просто это одиночество
Стало к вечеру сильней.
Ничему не научился,
только время промотал —
без веселья веселился,
без печали горевал.
Порастратил все авансы,
все ошибки совершил,
с нелюбимой целовался,
с неприятелем кутил.
Я былое не исправлю,
за него мне бог судья,
я лишь крест на нем поставлю,
раз уж так легла судьба.
У разбитого корыта
я не стану горевать,
все мы были жизнью биты —
я хочу ей сдачи дать.
Я еще чего-то стою,
что-то есть еще в груди…
Пусть полжизни за спиною,
но полжизни – впереди!
Я прервал повествование на рассказе о своих литинститутских буднях. А ведь были еще и праздники. Вернее, каникулы – для студента любого возраста это всегда праздник. На каникулы я, естественно, ездил в свой родной город Львов, где оставались мои родители и мои друзья. Поэтому мне там было хорошо. Львов первой половины восьмидесятых годов прошлого века был чем-то средним между нашей Прибалтикой и всей остальной страной. Не такой европейский, как Рига или Таллин, но и не такой советский, как все остальные наши города. Сказывалось то, что несколько столетий он входил в состав Австро-Венгрии и Польши, а советская власть там установилась фактически только после войны. Поэтому архитектура, ландшафты да и традиции были не вполне советскими. Ну и кроме того, так как Львов был столицей Западной Украины, то и влияние украинского языка было очень сильно. Практически никто из русскоязычных львовян не говорил по-русски правильно, даже не владея в полной мере украинским языком. Кстати, я-то украинский знаю в совершенстве, потому что у меня было много приятелей украинцев, и вообще я считаю, если живешь среди людей определенной национальности, нужно уметь говорить на их языке. А великодержавное отношение к этому вопросу до добра не доводит, в том числе и на бытовом уровне. Так вот, это знание украинского языка, помогая мне быть своим во Львове, сыграло со мной злую шутку в Москве. Оказалось, что в моей речи было очень много украинизмов, неправильных ударений и глагольных форм, причем это проявлялось не только в разговоре, но и в стихах. Но я не обижался, когда мне делали замечания, наоборот, просил как можно чаще указывать на мои ошибки, чтобы я их преодолел. Ну и довольно быстро я избавился от этого недостатка, помог, наверно, музыкальный слух – и теперь я уже сам остро реагирую на неправильности в русском языке, которых сегодня так много и в разговорной речи и, увы, в песнях. Потому что тексты пишут все подряд, кто и говорить-то толком не может, а худсоветов, к сожалению, не осталось и критерий только один – прибыль. А то, что калечится родной язык, современных радиокоролей не волнует. Главное – рейтинг. Впрочем, я отвлекся. А говорили мы о моих львовских каникулах, которые я проводил в основном в кофейнях, кои в почти европейском Львове были на каждом углу. И вот однажды я там разговорился с одним молодым человеком, который оказался композитором, студентом консерватории. И вот он ко мне пристал с предложением написать песню. Я отказываюсь, мол, какие песни, я занимаюсь серьезной поэзией, а это низкий жанр и все такое. Но он не отставал, а мы подружились и встречались почти ежедневно – и я понял, что мне проще согласиться, чем убедить его в своей позиции. И я написал нечто, что, как мне казалось, могло бы быть текстом песни, – а через две недели мой новый приятель позвал меня во Дворец молодежи послушать нашу песню. И вот я в зале, полном зрителей, и музыканты поют стихи, которые я сочинил. И пятьсот человек их слушают, представляете? Нет, вы не можете этого почувствовать, но поверьте, это невероятное ощущение. Потому что кто сегодня, в наше непоэтическое время интересуется стихами? Ведь эпоха стадионной поэзии канула в Лету вместе с шестидесятыми годами, а сейчас ну кому я могу показать свои стихи? Ну послушают их пять-десять ненормальных, а остальным и дела нету. И я понял: вот он, выход к аудитории. Я обязательно буду писать песни, но только такие, чтобы их тексты были самоценными, чтобы их не стыдно было дать почитать глазами, без музыкальной поддержки. Вот так случай привел меня к песне. А не зайди я тогда в ту кофейню, не разговорись я с тем парнем – и не было бы сегодня песен Симона Осиашвили. Это я к тому, что это уже второй случай, который кардинально изменил мою судьбу. Второй, но не последний. Но об этом позже, а пока что я вернулся в Москву, полный желания писать песни с самыми лучшими композиторами. Но одного желания мало – никто не ждал меня на этом поле, никто не собирался поддерживать. И только почта была за меня. Да-да, я выписал из справочника Союза композиторов адреса тех авторов, чьи песни мне нравились, и разослал им свои стихи. А потом звонил им и… И в основном они мне говорили, что мои стихи им неинтересны. Помнится, так же мне ответил и замечательный композитор Марк Минков. А потом, через несколько лет, когда в моем багаже уже были и «Дорогие мои старики», и «Не сыпь мне соль на рану», дома у меня зазвонил телефон, и голос в трубке назвался именно Марком Минковым, который предлагал мне посотрудничать – конечно, я согласился, не напоминая ему о нашем первом разговоре… Так вот, в основном композиторы вежливо меня посылали, и только Владимир Мигуля, царство ему небесное, сказал, что мои стихи ему понравились, и пригласил меня к себе. Я был поражен, когда увидел его рабочий стол, заваленный стихами, которые ему слали отовсюду – все же он был очень популярным композитором. И как он в этом потоке выудил мои опусы – непонятно. Повезло мне, что ли, не знаю. И вот Мигуля, отложив мои листки в сторону, говорит, что есть у него одна мелодия и хорошо бы, если бы я написал на нее стихи. На профессиональном жаргоне это называется «писать на рыбу». Это для меня была незнакомая работа, но я, конечно, не отказался – уж очень хотелось мне сочинить песню с известным композитором. Я и сочинил, только получилось забавно: Мигуле стихи понравились, но он написал на них другую музыку. Так родился первый в моей жизни шлягер, который назывался «Дни летят», исполнила его София Ротару – и через месяц песню запела вся страна. Но тут Мигуля обратил мое внимание, что его исходная мелодия осталась не у дел, и предложил написать на нее новые стихи. Что я и сделал, но Мигуле не понравилось то, что я сочинил, – и тогда я снова обратился за помощью к почте. Давид Тухманов, которому я отправил эти стихи, написал на них музыку. Так в моей жизни появилась песня «Старое зеркало», ее исполняли и Катя Семенова, и Ирина Аллегрова, а я получил за нее первый свой диплом на телефестивале «Песня года». Это был 1986 год. Всего этих дипломов у меня 19 штук. А в 2004 и в 2012 годах мне был дважды вручен «Памятный приз им. Р. Рождественского за вклад в развитие отечественной эстрадной песни».
Особенно мне приятно, что некоторые песни, соавтором которых я являюсь, стали визитными карточками для многих артистов, исполнивших их: для Вячеслава Добрынина это «Не сыпь мне соль на рану», для Тамары Гвердцители – «Мамины глаза», для Игоря Саруханова – «Дорогие мои старики», для Ирины Аллегровой – «Все мы, бабы, стервы», для Алексея Глызина – «Зимний сад» и «Ты не ангел», для Ирины Понаровской – «Ты мой бог», для Ярослава Евдокимова – «Колодец», этой песней он начинает и заканчивает концерт уже больше двадцати пяти лет. А под песню «Все цветы» Николай Басков обходит зрительный зал и собирает урожай букетов. Другим артистам уже не остается.
Я благодарен всем артистам, давшим жизнь моим песням, и считаю их полноправными соучастниками успеха этих произведений. Я глубоко убежден, что кроме композитора и поэта певец является полноценным «родителем» песни, потому что исполнением можно подарить песне крылья, а можно и приземлить ее, чему есть немало примеров. Так, Алла Пугачева, мало того что замечательно спела песню «Одуванчик» на мои стихи, так она еще и придумала очень глубокий видеоряд, повернувший произведение совсем другой гранью. У меня облетающий одуванчик был символом любви, не выдержавшей порывов жизненных ветров, а Алла Борисовна показала на экране призывников, которых стригут «под ноль», привнеся в песню такую пронзительную интонацию, которую я как автор и не закладывал в нее.
Я с удовольствием вспомню эти и многие другие песни, а также артистов, которые дали моим стихам жизнь, – им я их и посвящаю.
Сколько музыки вокруг:
Музыка дождей и вьюг,
Музыка цветов и птиц,
Музыка любимых лиц.
Из далекой тишины
Песни мамины слышны…
Музыка со мной всегда,
С ней и радость и беда.
Потому что все на свете – музыка, музыка, музыка!
Пробуждает на рассвете музыка и кружится
над землей.
Потому что все на свете – музыка, музыка, музыка!
Потому что все мы дети музыки —
ты в себе ее открой!
Нас уносят из гнезда
Корабли и поезда —
Но слышна в любой дали
Музыка родной земли.
Если в комнате темно,
Распахни скорей окно:
Музыка приносит свет,
Тишины на свете – нет.
Софии Ротару
В юности кажется: жизнь бесконечной
Будет всегда —
Можно мгновения тратить беспечно,
Дни и года.
Но незаметно полжизни проходит —
Не возвратить…
И невозможно ушедшие годы
Снова прожить.
Дни летят,
За рассветом – закат,
За годами – года,
Дни летят…
Не забудь,
Что ни дня не вернуть,
Не вернуть никогда —
Не забудь.
Пусть нам достались несхожие судьбы,
Нужно суметь
Выбрать дорогу и тех, кого любим,
Счастьем согреть.
Нужно спешить, нужно жизни навстречу
Сердце открыть —
Жизнь так прекрасна и так быстротечна —
Нужно спешить.
Вячеславу Добрынину
Ну почему меня не лечит время?
Ведь столько дней прошло с той черной ночи,
Когда, захлопнув дверь, ушла ты в темень,
А рана заживать никак не хочет.
Зачем звонишь, когда почти уснули
Воспоминанья о минувшей боли?
Мы календарь с тобой перевернули —
Так дай мне право жить своей судьбою.
Не сыпь мне соль на рану,
Не говори навзрыд,
Не сыпь мне соль на рану —
Она еще болит…
Когда-нибудь еще раз позвонишь ты,
И я, чтоб мы с тобою стали квиты,
Тебе отвечу: «Знаешь, третий лишний…»,
Быть может, полоснув по ране бритвой.
Алексею Глызину
Которую неделю
Метут метели —
Не видно неба над землей…
И вот в такую вьюгу
Столкнулись мы друг с другом
В саду, где встретились весной.
Наверное, случайно,
Мы друг от друга втайне
Вернулись оба в этот сад —
Расстались мы однажды,
И нам уже не важно,
Кто прав из нас, кто виноват.
Зимний сад, зимний сад
Белым пламенем объят —
Ему теперь не до весны.
Зимний сад, зимний сад —
Белым сном деревья спят,
Но им, как нам, цветные снятся сны.
Наверно, мы напрасно
В былой вернулись праздник,
Когда такие холода —
И, как другим прохожим,
Нам холодно, но все же
Зачем-то мы пришли сюда…
Николаю Баскову
Кружится Земля,
И ночь сменяет день —
Только для меня
Часы стоят,
Потому что я
Счастливей всех людей —
Мне бог с небес послал
Тебя!
Все цветы,
Что только есть на свете, я сорву,
Чтобы ты
Открыла сердце мне свое…
Все цветы
Тебе одной лишь только я дарю,
Все мечты
И сердце верное мое.
Как мне хорошо
Смотреть в глаза твои
И своей душой
Прильнуть к твоей…
Кружится Земля
Сейчас для нас двоих —
Нет больше никого
На ней.
Алле Пугачевой
Голодный ветер просит есть,
И я кормлю его с руки —
Мне одуванчиков совсем, совсем не жаль,
Но сердце рвется на куски.
Душа, голодная, как зверь,
Опять в мою стучится жизнь —
Ее одной любовью можно накормить,
Но где мне взять ее, скажи?..
Одуванчик мой, моя любовь, прости —
Время нелюбви сейчас стоит
на белом свете.
Одуванчик мой, моя любовь, лети —
Встретимся с тобой потом,
когда утихнет ветер…
Глаза слезятся на ветру,
Но я рукой смахну слезу —
Пусть одуванчики подстрижены
под ноль,
Им эта стрижка так к лицу.
И мне к лицу моя печаль —
И, значит, не узнаешь ты,
Что без любви душа подстрижена
под ноль,
Как эти бывшие цветы…
Филиппу Киркорову
Дождь цветов прольется на твою кровать —
Я сквозь ливень их тебе принес,
Этих роз должно быть ровно пять,
Ведь любовь моя к тебе – пять звезд.
Мне не нужен пятизвездочный отель,
Чтобы дать тебе любовь пять звезд, —
Когда шторм устроит нам постель,
Ты поймешь, что это все всерьез.
Я подарю тебе любовь пять звезд —
И в ней утонут все твои мечты,
И небо брызнет лепестками роз,
Когда любовь пять звезд узнаешь ты…
Ты поймешь, что я пришел к тебе из снов,
Словно свет, возник из темноты —
И ответишь на мою любовь
Пятизвездочной любовью ты.
Ты сорвешь со стенки прошлый календарь
И часы с улыбкой разобьешь —
Чтобы не кончался никогда,
Чтобы длился лепестковый дождь.
Алексею Глызину
Сколько всего о тебе говорят,
Только все это напрасно —
Где снегопад, ну а где звездопад,
Сам я смогу разобраться.
Мне ведь совсем незачем знать,
Что там с тобой было раньше, —
Раз ты меня научила летать,
Значит, не может быть фальши.
Ты не ангел,
Но для меня, но для меня
Ты стала святой.
Ты не ангел,
Но видел я, но видел я
Твой свет неземной.
Пусть не ангел ты,
Но если мне темно,
Приносишь ты счастливую весть,
Пусть не ангел ты —
Мне это все равно,
Ведь для меня
Сошла ты с небес.
Смотришь ты в зеркало или в окно —
Волосы вьются по ветру…
Даже не знаю, за что мне дано
Счастье увидеть все это.
И не потом, и не сейчас
Не разлучить нас с тобою —
Люди когда-то, задолго до нас,
Это назвали любовью.
Валентине Легкоступовой
Я рукой поглажу море —
На щенка похож прибой.
Жаль, что мы с тобою в ссоре —
Был бы рядом ты со мной.
Собралась я, видно, плакать,
Но шепнула мне волна,
Что слеза – всего лишь капля,
Капля в море не видна.
Капля в море, капля в море,
А на море – корабли.
Капля горя, капля горя
В море солнца и любви.
Если есть начало ссоры,
Значит, будет и конец —
И случится очень скоро
Встреча наших двух сердец.
Были волны, словно горы,
Станут тихими потом —
И тогда мы нашу ссору
Каплей в море назовем.
Ярославу Евдокимову
За дорогой кольцевой,
Как привет из прошлого,
Повстречался нам с тобой
Уголок заброшенный.
Опустевший старый дом,
Без вины покинутый,
И колодец под окном
С небом опрокинутым.
Колодец, колодец,
Дай воды напиться!
Колодец, колодец,
Дай неба глоток.
Быть может, быть может,
Еще возвратится
Счастливое время
И в наш уголок.
Мы не зря пришли сюда:
Здесь обиды кончатся,
И прощаться навсегда
Нам с тобой расхочется.
Мы сюда еще придем,
Чтоб в ошибках каяться —
Ведь в колодце даже днем
Звезды отражаются.
Михаилу Шуфутинскому
Мне нравятся все женщины на свете:
Блондинка ли, брюнетка – все равно…
Признаюсь, не бросая слов на ветер,
Что для себя решил я уж давно:
«За милых дам, за милых дам!» —
Мой первый тост и тут и там.
Без милых дам, без милых дам,
Как день прожить – не знаю сам.
Для милых дам, для милых дам
Всегда я свеж не по годам —
И если надо, жизнь отдам
За милых дам!
А тем, кто без подруги пропадает,
Открою я сейчас один секрет:
Ведь некрасивых женщин не бывает,
Бывают лишь мужчины так себе.
Но, как никто, нуждаюсь я в совете,
Ведь мучаюсь я каждую весну:
Мне нравятся все женщины на свете,
А выбрать надо все-таки одну.
Вячеславу Добрынину
У подъезда кто сидит
Целый день обычно?
Кто на нас всегда сердит
И ворчит привычно?
Кто ругает снег за снег,
Дождь за дождь ругает
И, конечно, лучше всех
Все на свете знает?
Бабушки, бабушки, бабушки-старушки,
Бабушки, бабушки – ушки на макушке.
Бабушки, бабушки, мы вас уважаем,
Только как вас понять, мы, увы, не знаем.
Кто когда к кому пришел,
Кто чего нарушил —
Все известно хорошо
Бабушкам-старушкам.
Покачают головой
Строго и сурово —
И боится их порой
Даже участковый.
Таисии Повалий
Когда на душе плохая погода
И тучи в глазах стоят и день и ночь,
Одна лишь любовь на помощь приходит,
Одна лишь любовь может нам помочь,
Но только в нее надо верить!
Однажды пройдет затмение сердца
И солнечный свет опять мелькнет в глазах —
И сможется все, что будет хотеться,
И сбудется все, что бывало в снах,
Но только в любовь надо верить!
Если солнце взошло за окном,
Значит, и любовь вернется в дом!
Если в небе взошла луна,
Будет от любви нам не до сна!..
Погасла свеча – затепли другую,
Чтоб новый огонь согрел тебя в ночи —
И ангел опять тебя поцелует
И сбросит с небес от любви ключи,
Но только в нее надо верить!
Лайме Вайкуле
Горячий финский парень, когда мороз достал,
В Бразилию приехал на местный карнавал.
Горячий финский парень на мачо не похож —
Но кто такие мачо, когда есть финский нож?
Мачо, ай-ай-ай,
Только не зевай:
В мире горячей
Не найти парней!
Горячий финский парень до сеньорит охоч,
И ждет он не дождется, когда наступит ночь.
Горячий финский парень,
холодный финский нож —
Ты скоро этим мачо, что надо, надерешь.
Горячий финский парень о родине забыл —
Его какой-то мачо текилой угостил…
Горячий финский парень звонит теперь
друзьям,
Передает приветы от диких обезьян.
Валерию Леонтьеву
Если б я служил в цветочном магазине,
Я бы все цветы бесплатно раздавал,
Пусть бы мне большие неприятности грозили,
Но зато б как радовались вы моим словам:
«Я не продаю цветы, я их вам дарю —
Астры, гладиолусы и розы,
Чтобы было вам тепло вопреки календарю,
Даже в зимние морозы
Я их вам дарю».
Если б я служил в цветочном магазине,
То и дня бы за прилавком не сидел,
Я бы уложил цветы в огромную корзину
И по улицам ходил и непременно пел.
Если б я служил в цветочном магазине,
Я и ночью дверь не стал бы закрывать…
Только почему-то по неясной мне причине
Не хотят меня в цветочный магазин принять.
Алексею Глызину
Приговор, приговор
Вынес я сейчас
Любви:
Нам не быть вдвоем.
Был костер, был костер,
Но давно угас,
А мы
Угли бережем.
Но не согреемся мы
На пепелище любви.
Я сожгу, я сожгу
Письма от тебя:
Пускай
Жизнь рассудит нас…
И врагу, и врагу
Не желаю я
Того,
Что со мной сейчас.
Только уж лучше, чем тлеть,
Вспыхнуть – и сразу сгореть.
Ветер, ветер, ветер-бродяга
Без следа развеет этот горький дым.
Пеплом, пеплом станет бумага,
Пеплом твоим и моим.
В тишине, в тишине
Тлеет, чуть жива,
Свеча —
Я склонюсь над ней.
Пусть в огне, пусть в огне
Корчатся слова,
Поверь,
Мне еще больней.
Но я стерплю эту боль,
В дым обращая любовь.
Давиду Тухманову
Старое зеркало лиц повидало,
Не сосчитать…
Вот бы его, как альбом, нам сначала
Перелистать.
Мы бы увидели всех, кто когда-нибудь
Здесь пробегал,
И мимолетным виденьем одаривал
Зыбкий овал.
Мы бы увидели жизни минувшей лицо.
Зеркалам
Повидать довелось
Столько смеха и слез,
В зеркалах,
Отражаясь, дрожит
Наша хрупкая жизнь,
Наша жизнь…
Старое зеркало может разбиться —
Не повезло…
Нужно в осколках суметь отразиться
Бедам назло!
Нужно взглянуть в это старое зеркало
И помолчать…
Только большое увидеть, а мелкого
Не замечать —
И улыбнуться на память грядущему дню!
Александру Буйнову
Мы сидим с тобой на старой кухне,
Молча тянем горькую со льдом…
Раньше думал я, что небо рухнет,
Если мне вернуться в этот дом.
Но уходит жизнь, как лед в бокале,
И теперь я стал совсем другим:
Мы так долго врозь с тобой молчали,
Так давай же вместе помолчим.
Я пришел к тебе совсем,
И не спрашивай зачем,
Я пришел – и этим все сказал.
Я пришел к тебе совсем,
И спрошу тебя: «Ты с кем?»
И ответ увижу по глазам.
Я так долго маялся по свету,
Все чего-то нового искал,
И не понимал, что кухня эта —
Для меня единственный причал.
Мы от одиночества устали,
Но теперь-то мы с тобой вдвоем…
Ничего, что тает лед в бокале, —
Вместе мы и теплую допьем.
(Ах, друзья мои, друзья)
Вячеславу Добрынину
На лодочной на станции
Работаю спасателем,
И ангелом-спасителем
Зовут меня не зря:
Хотите, не хотите ли,
Спасу вас обязательно —
Ведь все, кого я выручил,
Теперь мои друзья.
Ах, друзья мои, друзья!
Как вы там живете-можете?
Ах, друзья мои, друзья!
Теперь вы все – моя родня.
Когда-нибудь, когда-нибудь
Вы тоже, тоже мне поможете:
Когда-нибудь от одиночества
Спасете вы меня!
На лодочной на станции
Ангары все задраены,
Ледком вода подернулась,
И можно отдыхать…
Но я все дни по берегу
Слоняюсь неприкаянно —
Мне очень-очень хочется
Кого-нибудь спасать.
Григорию Лепсу
Твоя любовь сожгла меня дотла,
И нету сил сказать себе «Беги…»,
Бессонница до самого утра
И под глазами черные круги.
Ты выпила любовь мою до дна,
И я живу в стране кривых зеркал…
Я долго думал, в чем моя вина —
И понял, что я зря ее искал.
Единственное, в чем я виноват:
Со звездопадом спутал снегопад…
Черный снегопад твоей любви
Поглотил весь белый свет.
В черный снегопад твоей любви
Не хочу я падать, нет!
Твой голос обрывает провода,
И не находит адреса конверт…
Я ненавижу слово «никогда»,
Но для твоей любви другого нет.
Запомни меня молодой и красивой
Татьяне Овсиенко
Давай простим друг другу все, что было:
Простим ожесточенье ссор случайных,
Простим непониманье слов печальных —
Но лишь бы мы друг друга не забыли.
Давай простим друг другу все, что будет:
На жизнь вперед давай простим друг друга,
И если нам судьба готовит вьюгу —
Давай друг друга все же не забудем.
Давай любить друг друга без оглядки,
Не различая годы и мгновенья,
И говорить о самом сокровенном,
Друг в друге растворяясь без остатка.
Давай любить друг друга что есть силы,
Ни на мгновенье рук не размыкая —
Чтоб миновала нас судьба лихая
И чтобы мы друг друга не забыли.
Запомни меня молодой и красивой,
Безумие губ и сияние глаз,
Ведь жизнь коротка, а любовь тороплива —
Запомни меня такой, как сейчас!
Владимиру Мигуле
В притихшем зале меркнет свет,
Скрипач на сцене безобразен —
Но ничего на свете нет
Его мелодии прекрасней.
Потому что это Паганини,
Потому что музыка – судьба…
И летит, летит к небесной сини
О любви скрипичная мольба.
Пусть струны рвутся, как в огне,
И кровь на пальцах выступает —
Колдуя на одной струне,
Свою судьбу он доиграет.
Он в звуки жизнь свою вложил
И стал бессмертен вместе с ними —
И потому сегодня жив
Дух вечной скрипки Паганини.
Михаилу Шуфутинскому
У моей подружки
Розовые ушки
И кудрей пушистых
золотистый шелк…
Мне никто не нужен
Из моих подружек —
Только с нею мне теперь бывает
хорошо.
Ямочки на щечках,
Юбка на крючочках,
И сердечко бьется, словно голубок.
Розовые рюшки
У ее подушки,
И в глазах ее туманных
светится любовь.
Киса, киса, киса,
Ты моя Лариса,
Мягкая, пушистая девочка моя.
Киса, киса, киса,
Спи, моя Лариса,
И с тобою рядом отдохну и я.
Маятник летает,
И часы считают,
Может быть, мгновенья, может быть,
века…
Не кукуй, кукушка,
Не буди подружку —
Пусть в моей ладони сладко спит
ее рука.
Спит луна в окошке,
Тихо дремлет кошка…
Как назвать все это, не найду я слов —
Только знаю точно,
Что за эту ночку
Все свои былые ночи я отдать готов.
Игорю Браславскому
То ли гром гремит, то ли молния блещет,
То ли рвется струна —
Но летит душа к этой лучшей из женщин,
От восторга пьяна!
Как я жил без нее, как других целовал,
Все это стало смешно —
Только теперь, только с ней я узнал,
Как может быть хорошо!
Лучшая женщина, самая лучшая!
Ангел небесный в гостях на Земле,
И простодушная и непослушная,
Только такая и нравится мне!
Велика Земля, я по ней помотался,
Разных женщин встречал —
И любил легко, и без боли прощался,
Но такого не знал:
Я не знал, что любовь, как в пустыне гроза,
Молнией бьет наповал,
Только теперь мне открыла глаза
Та, о которой мечтал…
Алексею Глызину
Прости меня, прости меня, я ухожу,
Я ухожу, наверно, что-то не сложилось —
Пусть мне с тобой уютно было и тепло,
Но голова, но голова не кружилась…
Так больше жить, так больше жить я
не могу,
Я не могу, когда так скучно мне до боли,
Если живем мы столько лет,
Но только праздника нет —
Кажется воля неволей…
То ли воля, то ли неволя,
Мне без любви даже рая не надо,
Рай без любви называется адом —
В нем так горько и безотрадно.
И в этом нет, и в этом нет твоей вины,
Лишь я один, лишь я один за все в ответе —
Можно хотеть, можно хотеть,
Пытаться, но не суметь —
Видимо, бог есть на свете…
И он давно, и он давно за нас решил,
За нас решил, когда и кто с кем будет
счастлив, —
И потому, и потому я от тебя ухожу…
Самое время прощаться.
Павлу Слободкину
(анс. «Веселые ребята»)
Шапито огнями яркими в ночи горит,
Только мне совсем не весело сейчас…
Я стою, в руках сжимая рыжий свой
парик, —
На манеж мне выходить последний раз.
Играют трубы, унисон —
И слышу я со всех сторон:
«Рыжий, рыжий, рыжий,
А ну-ка, а ну-ка рассмеши!
Рыжий, рыжий, рыжий!» —
Хохочут, хохочут малыши.
Но парик сниму я,
Качая, качая головой —
Раньше был я рыжий,
А теперь седой…
Почему, ну почему меня не слышит зал?
Все кричат, чтоб снова я надел парик.
Я могу, да только жизнь не повернешь
назад —
Вам смешно, а я уже почти старик…
Но свет пока что не погас —
Так дайте туш последний раз!..
Светлане Лазаревой
Мы, как чужие, стоим неприкаянно
На берегу у осенней реки…
Камушек в воду сорвался нечаянно —
И от него побежали круги.
Чем же с тобою нас осень порадует —
Этого нам не дано угадать…
Желтые листья плывут, как кораблики,
Сколько их, сколько их – не сосчитать.
Желтые кораблики, желтые кораблики,
Что же вы уноситесь вдаль, уноситесь вдаль?
Стало лето осенью, стало лето осенью —
Вот и вся печаль, вот и вся печаль.
Мы друг на друга посмотрим украдкою —
Осень пришла, но еще не зима…
Чем напоследок с тобой нас обрадовать —
Пусть это осень решает сама.
Может быть, поздним теплом нас побалует —
Пусть на денек или даже на час.
Может быть, желтых корабликов палубы
Место найдут и для нас, и для нас.
Сергею Куприку
Ты стоишь у окна,
Я стою у окна —
Я сегодня один,
Ты сегодня одна.
Одинаково нам
Было к звездам летать,
Одинаково нам
Без любви пропадать.
Одинаковые одинокие,
Мы не близкие,
Не далекие…
А вокруг ходит счастье да около,
Но без нас оно
Одинокое.
Мы похожи с тобой
Как реки берега —
Я любовь не сберег
И ты не сберегла.
Было сердцу светло
Рядом с сердцем твоим —
Но зачем одному
То, что нужно двоим.
Андрею Державину
Ты судьбу гадала по руке —
Ничего не вышло,
Имена писала на песке —
Стали не видны…
А ведь так хотела ты узнать,
От кого тебе подарка ждать:
В чьих сейчас руках
Первые цветы,
Первые цветы твоей весны.
Первые цветы – это очень важно,
Первые цветы будут лишь однажды:
Пусть они завянут без следа,
Но таких не будет никогда!
Первые цветы сердце ждет, волнуясь,
Первые цветы – это как «люблю вас…».
Пусть летят года —
Это навсегда!
Девочки смеются над тобой:
«Вот еще принцесса!»
И твердят тебе: «Глаза открой,
Принцев больше нет…»
Только ты насмешкам их не верь,
Ведь, когда закрыта плотно дверь,
Каждая из них,
Каждая из них
Вспоминает первый свой букет.
Александру Кальянову
У опера с Петровки
Порядок с подготовкой:
Захват, подсечка, самбо, карате —
И сердце замирает,
Когда он вынимает
Из кобуры свой табельный «ТТ».
Но даже на старуху
Находится проруха —
И опер оказался за чертой…
Его взяла не финка,
Не пуля, не дубинка,
А девочка с малины воровской.
У опера с Петровки,
У опера с Петровки
Раненое сердце плачет и болит…
Но оперу с Петровки,
Но оперу с Петровки
Таких любить присяга не велит!
На опере с Петровки
Красуются обновки —
Его не узнает родная мать,
И что случилось с сыном,
Когда он брал малину,
Никак старушке маме не понять…
Ну а весна бушует,
И соловьи колдуют,
И в кобуре черемуха цветет,
А опер спит и видит,
Что, может, чудо выйдет —
Амнистия до срока подойдет.
Светлане Лазаревой
День рожденья мой в апреле
Под созвездием Тельца —
Видно, так меня хотели,
Что я в маму и отца.
Я красивая, как мама, —
Посмотрите, все при мне,
И, как папа, я упряма —
Не сгораю и в огне!
Видно, на счастье под знаком Тельца
Мне бог дал бессмертную душу —
И так хорошо мне под знаком Тельца,
Другой мне и даром не нужен!
Кто сказал, нет в жизни счастья?
Ох, не верьте вы ему!
Если кто со мной встречался,
Понимает почему.
Мне влюбиться – так влюбиться,
Чтоб до самого конца!
А родиться – так родиться
Под созвездием Тельца!
Знаете, я счастливый человек. Потому что в моей жизни есть огромная радость – радость рождения песни. Когда я сижу на своем диване, вожусь со словами, терзаю гитару – и вдруг чувствую: пошло! Мне нравится!!! Большего кайфа, чем это состояние, я никогда не испытывал. Конечно, успех, деньги, которые потом принесет песня, – все это замечательно, но ни с чем невозможно сравнить ту совершенно невероятную радость, которая охватывает меня в эти мгновения. Но сочинительство – дело волчье, одинокое, и только мой кот Кука видит, как все это происходит. Вообще, он первый слушатель моих опусов, потому что всегда присутствует около меня во время работы – и надо сказать, что судья он строгий, и если ему что не нравится, дает мне понять это своими коготками. Иногда песня рождается долго, порой мучительно, а другой раз на ее сочинение тратится ровно столько времени, сколько нужно, чтобы записать ее на бумаге. Так, в частности, было с «Дорогими моими стариками» – у меня не было в голове ничего, я просто написал строчку «Постарели мои старики…» и, не отрываясь от листа, дописал эти стихи до конца. Причем сидел я на обшарпанной тумбочке в полуразвалившейся кухне – своего жилья у меня тогда не было и приходилось снимать угол у какого-то алкаша, который в любой момент мог прийти с бутылкой для душевного разговора. Вообще, жилось мне в те времена, если смотреть из сегодняшних дней, ой как непросто. Никто, ничто и звать никак. Ни жилья, ни работы, ни прописки, ни знакомств. Но какой-то такой кураж бурлил во мне, что все жизненные трудности как-то проходили мимо. Теперь такой кураж посещает меня все реже и реже. Наверно, потому, что я, к сожалению, преодолел недостаток, который с годами проходит у всех. Он называется молодость. Зато появляется что вспомнить…
Интересно было работать с Алексеем Глызиным, потому что я не просто писал стихи для его песен, я этими стихами формировал его образ. Алексей, когда он работал в «Веселых ребятах», был лирико-игровым героем, а когда он занялся сольной карьерой и обратился ко мне за помощью, я понял, что его органике более свойственно лирико-драматическое амплуа. В таком ключе и были написаны все песни его альбома: «Зимний сад», «Ты не ангел», «Пепел любви», «То ли воля, то ли неволя» и многие другие. Я с ностальгией вспоминаю нашу совместную работу, когда по ночам ребята звонили мне со студии, наигрывали музыку – и я сочинял на нее стихи до самого рассвета. А на следующий день была уже готова фонограмма новой песни. И еще через некоторое время песня эта звучала из всех окон. Вот так правильно угаданный образ способствовал успеху проекта. К сожалению, уже довольно давно мы с Глызиным ничего вместе не делали, впрочем, и новых интересных песен он почти не записал, за исключением, быть может, одной.
Особую роль в моей жизни сыграла встреча с Вячеславом Добрыниным. Дело в том, что если с остальными композиторами у меня складывались чисто творческие отношения, то со Славой мы подружились. Знакомство наше состоялось в редакции радиостанции «Юность» в 1986 году. Он еще не стал звездой эстрады, но был уже маститым композитором, а я – всего лишь начинающим автором. Не знаю, чем уж я ему глянулся, думаю, он немного устал от своих соавторов, которые все были существенно старше его, и ему хотелось общаться с более молодым человеком, чтобы и самому помолодеть, что ли. Кроме того, не исключаю, он мог чувствовать себя по отношению ко мне мэтром, что вряд ли у него получилось бы с его немолодыми и маститыми соавторами. Возможно, в некий резонанс попали наши взгляды на то, какими должны быть песни в новое время – вовсю набирала обороты перестройка, и, чтобы заинтересовать слушателей, песням нужны были какие-то новые краски, в том числе и в текстах. Они должны были стать более раскованными и более приближенными к разговорному языку, чем это практиковалось в предыдущие времена. Так или иначе, мы со Славой прониклись взаимной симпатией, которая переросла в дружеские отношения. Наши многочасовые телефонные разговоры выливались в песни, которых мы за несколько лет написали довольно много, и некоторые из них стали широко известны. Причем общались мы исключительно по ночам – Добрынин абсолютная сова, засыпает под утро и спит, соответственно, часов до трех, кстати, я, не зная его режима, долго не мог понять, почему он бывает так холоден со мной, если я звоню ему до обеда. Но потом мы согласовали наши биоритмы и все устаканилось. Кроме того, Слава считает меня своим «крестным отцом» как исполнителя, потому что именно мне принадлежала идея, чтобы он сам спел песню «Ах, друзья, мои друзья» («Спасатель»), после чего началась у него карьера артиста. Ну а уж когда появилась «Не сыпь мне соль на рану», тут народная любовь к Вячеславу Добрынину хлынула через край. Кстати, эту песню Слава исполнил случайно – просто не приехал в студию певец, который должен быть записать «Не сыпь мне соль на рану» (помнится, это был Коля Расторгуев в еще «долюбэшный» период), время уходило, нужно было что-то делать – и я предложил Славе подойти к микрофону, чтобы не пропадала смена. Тем более что после «Спасателя» опыт у него уже был. Так и родилось это «нетленное» произведение, проложившее Добрынину путь к звездности, а меня окончательно утвердившее в ипостаси автора-шлягериста. Потому что песня пошла в народ. Помню, я как-то наблюдал встречу двух не вполне трезвых товарищей, при этом один хлопнул по плечу второго со словами «Ну что, насыплем соль на рану?». И я понял, что могу умирать спокойно – свой след в русском фольклоре я уже оставил. Как только не переделывали название этой песни: и «Не лей мне чай на спину», и «Не сыпь мне сахер на хер», и бог еще знает как! А это дорогого стоит. Правда, один из маститых соавторов Добрынина все доказывал ему, что фраза «не говори навзрыд» из этой песни – это не по-русски, что, мол, и неудивительно, откуда Осиашвили может знать русский язык. Я пытался объяснить, что говорить навзрыд означает говорить, сдерживая рыдания. Но это не подействовало, и тогда я прибегнул к авторитету классика и вспомнил Пастернака с его стихами «Февраль. Достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд». То есть писать навзрыд можно, а говорить нельзя, что ли? Ведь в этом и есть, в частности, поэзия, чтобы сказать как-то по-новому. Убедил. Вообще, мне часто приходилось доказывать свое право выражаться так, как я считаю нужным. Скажем, один уважаемый редактор с радио вполне серьезно убеждал меня, что в песне «Дорогие мои старики» слова «мы еще, мы еще повоюем» отдают милитаризмом, и советовал их изменить, представляете! Я вообще-то человек компромиссный, никакого особого пиетета к своей работе не испытываю, прислушиваюсь к чужому мнению и готов переделывать непринципиальные для меня вещи, но уж если я что-то считаю важным, то буду стоять до конца. И не припомню случая, когда бы я не оказался прав.
Но вернемся к моим с Добрыниным песням. Почти все они становились популярными, вспомним кроме названных хотя бы «Колодец», которым Ярослав Евдокимов уже долгие годы и начинает и заканчивает свои концерты, «Бабушек-старушек», перепетые кроме самого Добрынина, наверно, всеми детскими коллективами, или «Каплю в море», когда-то лихо исполненную Валей Легкоступовой, а недавно записанную в новых ритмах девчонками из группы «Блестящие», ну и, конечно, практически ставшую тостом «За милых дам». Я благодарен Добрынину за годы, когда мы дружили и работали вместе, это было хорошее время… Потом, когда Слава достиг эстрадной звездности, общение с ним стало несколько однообразным, потому что он все время рассказывал мне о грузовиках с цветами, которые увозили после его концертов на стадионах (нисколько в этом не сомневаюсь). По-моему, он утратил самоиронию, без которой трудно быть объективным по отношению к себе и своей работе. Впрочем, наверно, это болезнь всех звезд – она потому и называется «звездной». Но кроме того, что мы написали с Добрыниным много не самых плохих песен, он сыграл в моей судьбе, сам того не желая, еще одну очень важную роль. Дело в том, что я всегда писал стихи для песен либо на готовую музыку, которую мне давали мои соавторы (так были написаны практически все песни для Алексея Глызина), либо просто сочинял их с гитарой в руках, наигрывая какой-нибудь свой мотивчик. Возможно, стихи потому и получались песенными, что рождались вместе с музыкой. Только эту самую музыку я никому не показывал, а отдавал композиторам таким образом написанные стихи. Именно так была написана и песня «Любовники». Я отдал Добрынину стихи, естественно, не говоря о том, что у меня есть собственная музыка. Слава написал добротную песню, снял клип, песня приобрела относительную известность, хотя от нее долго отказывалось телевидение, потому что слово «любовники» было слишком смелым для рубежа восьмидесятых-девяностых годов. Ведь в Советском Союзе, как известно, секса не было. Так вот именно об этом у Добрынина и получилась песня. Он то ли музыкой, то ли исполнением внес в нее как раз этот посыл, хотя у меня песня была совсем о другом. О любви. Помните припев:
Мы любовники с тобой, и виновны мы,
Как ни больно о том говорить…
Но ведь горькое слово «любовники»
От медового слова «любить».
Удивительное дело! Одни и те же слова, но с другой музыкой и в другой манере исполненные, могут говорить совершенно о разном. Я переживал, показывал песню в том виде, как я ее придумал, своим друзьям – им нравилось. И вот Александр Кальянов, не только известный исполнитель русского шансона, но и владелец одной из лучших в Москве звукозаписывающих студий и добрый мой приятель по совместительству – я для него написал песни «Опер с Петровки» и «Помотало, поносило», – предложил мне записать у него «Любовников» в моем варианте. Я бы не стал этого делать, потому что раньше никогда не записывался в профессиональной студии, но уж очень мне жалко было мою песню. А через некоторое время у меня был творческий вечер в концертном зале «Россия», и я решился исполнить «Любовников», причем за номер до меня эту же песню, но, естественно, в своей интерпретации исполнил Добрынин. И вот в зале две с половиной тысячи зрителей, я выхожу на сцену и пою «Любовников» так, как я сочинил, – и, знаете, меня очень хорошо приняли. Уже потом, с холодной головой я понимал, что это был мой творческий вечер, звучали хорошие песни, пели прекрасные артисты, ну и виновник торжества тоже что-то исполнил – нормально. Но тогда, во время концерта, крышу мне снесло основательно, и я решил, что теперь обязательно буду писать какие-то песни специально для себя и приносить их людям в том виде, как я их задумал. Вот и замкнулся круг: когда-то по моему совету Добрынин стал исполнителем, а через годы он сам невольно подтолкнул меня на эту же стезю! Но первые шаги мои на сцене были непростыми, и тут очень кстати пришелся полученный мной в Литинституте навык держать удар, потому что мне пришлось пережить очень нелегкий период ироничного ко мне отношения со стороны коллег и редакторов, которые в один голос убеждали меня не делать этого, мол, я состоявшийся автор и нечего менять амплуа. То есть мое дело писать песни и не более того. Но я же видел, что людям нравится, что и как я делаю, они приходят на мои концерты, покупают диски, где я уже не только автор, но и исполнитель, а что касается коллег, то, в конце концов, это их личное дело – не нравится, не слушайте. Ну и постепенно все привыкли к тому, что я существую теперь в двух ипостасях – автора и исполнителя. Сегодня в моем багаже уже три диска: «Положи мне голову на плечо», «От любви любви не ищут» и «Любимые песни. ру», где я выступаю не только автором стихов и музыки, но также исполнителем.
Вот так третий раз случай сыграл в моей жизни такую судьбоносную роль: первый раз, когда я прочитал стихи в журнале – и стал стихотворцем, второй раз, когда я разговорился в кофейне с композитором – и стал сочинителем песен, ну и наконец, когда меня разочаровало, как мою песню поет другой артист – и я стал автором-исполнителем. А ведь этих случаев могло и не быть. Но я не прошел мимо шансов, которые подкидывала мне жизнь. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в правоте моего отца: не надо бояться совершать поступки и жалеть нужно не о том, что сделал, а о том, чего не сделал.
Я губную помаду сотру со щеки,
Застегну неподатливый ворот рубашки —
И утихнет душа, что стучалась в виски…
Значит, время пришло становиться домашним.
Значит, время пришло возвращаться опять
В безысходный уют опостылевших комнат,
Где привычную жизнь снова мне коротать
И тебя вспоминать, и стараться не вспомнить.
Мы любовники с тобой и виновны мы,
Как ни больно о том говорить…
Но ведь горькое слово «любовники»
От медового слова «любить».
Ох, забыть бы мне свет невозможной луны,
Чтобы стерся из памяти крик твой и шепот…
Но ни шепот, ни крик мне ничьи не нужны,
Лишь твои поднимают меня так высо́ко!..
Сколько раз умолял я тебя: «Отпусти…»
Сколько раз повторял:
«Нам не надо встречаться…»
Но живу во грехе – и назад нет пути,
Потому что нет сил отказаться от счастья.
Положи мне голову на плечо,
Чтобы стало на сердце горячо,
Улыбнись улыбкой из прежних лет —
Может быть, нам прошлое даст совет.
Может, снова скажутся те слова,
Память о которых еще жива,
Может быть, не скажешь ты ни о чем,
Спрятавшись в мое плечо.
Положи мне голову на плечо —
И растают злые года,
Положи мне голову на плечо,
В этот раз навсегда!
Горькое нам выпало пить вино —
Стало между мной и тобой темно,
Но твоя улыбка из прежних лет
В нашей темноте зажигает свет.
Может быть, другим это не понять,
Как друг друга сможем теперь обнять,
Только все дурное ушло, как сон,
Просто мы родные – и все!
Я так долго учился любить,
Но любовь не случалась со мною —
Так хотелось, хотелось с ума мне сходить,
Как схожу сейчас рядом с тобою.
Ничего, что не я рядом был,
Когда ты отмечала семнадцать,
И другой, и другой тебя кто-то учил
До утра не спать и целоваться…
Я принесу тебе счастье, золотая моя!
Принесу тебе счастье только я, только я.
Я принесу тебе счастье, и былое не в счет,
Я принесу тебе счастье, а другой —
не принесет!
Ничего, что прошло столько лет
Прежде, чем мы смогли повстречаться —
Все равно никого, никого рядом нет,
Кто бы мог принести тебе счастье!
Все равно после этого дня
Мы не сможем уже распрощаться,
Посмотри, посмотри на меня – это я!
Я пришел принести тебе счастье!
В нашем доме цветы не стоят,
В этом я лишь один виноват:
В нашем доме не день и не год
Не любовь, а неправда живет.
И прощать не нашла больше сил
Та, с которой я жизнь разделил, —
Улыбнулась она у дверей
И ушла от неправды моей.
Господи, ну сделай так, как быть уже не может!
Господи, пускай она опять домой придет!
Это невозможно, господи, но все же, все же,
Господи, ну сделай так, она ведь тоже ждет.
Как умела она понимать,
Как умела меня согревать,
Но тепло ее тихой свечи
Растерял я в загульной ночи.
И остался один в темноте,
И не те со мной рядом, не те,
И казню, и казню я себя —
Ведь грешил я, ее лишь любя…
Мне не думалось, не верилось, что это
может быть,
Что еще когда-нибудь я так сумею полюбить,
Что и вечером и утром буду думать об одном:
Как скорее бы остаться нам с тобой вдвоем…
Вдвоем уснуть, вдвоем проснуться,
Твои губы найти, твои губы найти
и свои отдать —
И вспомнить все, и улыбнуться,
И, как первую ночь, с поцелуя день начать!
Я хочу с тобою рядом провести остаток дней,
Потому что колдовская сила
с каждым днем сильней,
Потому что уплываю, только на тебя взгляну —
Я в руках твоих летаю, а в глазах тону.
Осень, как мокрая девчонка,
Стучит в мое окно,
Липа качает рыжей челкой —
И грустно и смешно.
Мы разделили этот вечер
На твой и мой…
Ну кто сказал, что время лечит?
Он доктор был плохой!
Мое лекарство и спасенье – это ты,
Я без тебя блуждаю в дебрях пустоты…
В твоих руках я лист осенний,
И лишь в тебе мое спасенье,
Мое лекарство и спасенье – это ты…
Скоро дожди совсем утихнут,
Но не уйдет печаль —
Станет мне белая портниха
Из грусти шить вуаль.
И расцветет ажурной пеной
Мое окно —
Но в этой жизни белой-белой
Мне будет так темно…
Ты не бойся, милая моя,
Что уйду однажды от тебя —
В нашей жизни третий лишний,
От любви любви не ищут,
В этом лично убедился я.
От любви любви не ищут,
И пускай метели свищут —
Нам с тобой тепло у камелька.
От любви любви не ищут,
И теперь над нашей крышей
Тучи превратятся в облака.
Как нам хорошо с тобой вдвоем,
Мы и помолчим, и попоем,
Мы любви узнали цену
И разлучницу-измену
Никогда теперь не пустим в дом.
Жизнь порой как черная дыра,
Но развеет темень свет костра,
Лишь слова твои услышу
«От любви любви не ищут»,
Как добра не ищут от добра!
То ли было, то ль привиделось во сне,
Что пришла беда, разлучила нас,
Но ладонь твоя легла на губы мне —
И мой горький сон, словно дым, погас.
Посиди со мной, родная,
Успокой мой детский страх —
Я с тобою засыпаю,
Как на маминых руках.
Посиди со мной, родная,
И прижми к своей груди,
Посиди со мной,
Посиди со мной,
Посиди…
Мы с тобой как будто море и река:
Высыхаешь ты – и мелею я,
Мы с тобой как будто пальцы и рука:
Не бываю я, если нет тебя.
Видишь, ангел приготовил нам кровать,
Не небесный он, а совсем земной,
И мы свет с тобой не станем зажигать —
Мне и так светло, если ты со мной.
Снегопады, метелицы
И дожди без просвета
Над судьбой моей стелются,
Как дурная примета,
Но и в жизни заснеженной,
Но и в жизни дождливой,
Если ты со мной нежная,
Я бываю счастливым.
Как снежинки кудрявые,
Твои волосы вьются,
Как дождинки лукавые,
Твои губы смеются,
И над темною полночью
Ты, как ангел, витаешь,
И душой своей солнечной
Ты меня согреваешь.
Ты пахнешь снегом и дождем,
Как непогода за окном,
Но я с тобою забываю о ненастье.
Ты пахнешь снегом и дождем,
Ты пахнешь снегом и дождем,
А может, просто, может, просто
Пахнешь счастьем!
Я тебя не задержу проводами долгими:
Уходить так уходить, лучше поскорей…
Если можешь, улыбнись мне улыбкой доброю,
Если хочешь, прослезись около дверей.
Дай мне на память
Эту улыбку,
Дай мне на память
Слезы твои…
Горше на свете
Нету ошибки —
Дай мне на память
Каплю любви.
Нам бывало хорошо, нам бывало радостно —
И катилась наша жизнь, словно колесо…
А сегодня разошлись мы путями разными —
И улыбка и слеза канули, как сон.
Я поделюсь с тобой бессонницей,
Ночным звонком к тебе приду…
Зачем с тобою мы поссорились,
Зачем накликали беду?
Зачем сейчас твое дыхание
Всего лишь только снится мне?
И пусть ответит мне молчание —
Я буду рад и тишине.
Я так скучаю по ночам
По золотым твоим плечам,
И целовать, и целовать я их хочу…
Я так скучаю по ночам
По золотым твоим плечам —
Не разбивай, не разбивай мою мечту.
Какие ночи были длинные!..
Но отгорел их звездопад —
Лишь фотографии счастливые
О прошлой жизни мне кричат.
И не унять мне одиночества,
Как день и ночь мы далеки…
Мне голос твой услышать хочется,
А слышу длинные гудки.
Как же сладко, моя ты хорошая,
Целовать твои светлые плечи…
Пусть в глазах твоих спрятано прошлое,
Но ведь губы о будущем шепчут.
Я твой будущий, я твой будущий,
Канет прошлое без следа.
Я твой будущий, я твой будничный
И твой праздничный навсегда.
Как легко мне любить все, что любишь ты,
Утопая в словах твоих милых, —
Я целую твой шепот о будущем,
Чтоб скорей ты о прошлом забыла.
Обо мне никогда не забудешь ты,
И с тобой не смогу я расстаться —
Так позволь наконец быть не будущим,
А сегодняшним стать и остаться!
Родилась луна над рощею,
Наши лица серебря, —
Не сердись, моя хорошая,
На меня и на себя.
Не сердись за слово резкое,
Грош цена ему едва —
Это в нас осталось детское,
Обижаться на слова.
Детские обиды, ссоры без причин,
Чтоб не стало стыдно, лучше помолчим.
Детские обиды канут навсегда —
И не будет видно даже их следа.
Отыщу в тиши под ветлами
Голубое озерцо,
Как в твои колени теплые,
Окуну в него лицо,
И шепну упрямцу селезню,
Чтоб скорей к подруге плыл —
Ведь она уже не сердится,
Да и он ее простил!
Сегодня дождь с утра,
Такой же, как вчера —
Серый, грустный и больной…
И свет в твоем окне
Уже не светит мне —
Он теперь совсем чужой.
А дождь идет, как в тот счастливый день,
Когда не замечали мы дождя,
А дождь идет – и нет других людей,
В мире только ты и я.
А дождь идет – и я за ним иду,
Как будто можно прошлый день догнать,
А дождь идет – и я чего-то жду…
Мне осталось только ждать.
Я растворюсь в дожде
И постучусь к тебе
Каплями небесных слез —
И оживут цветы,
И что-то вспомнишь ты,
Только жаль, что не всерьез.
Эта ночь
Так похожа на сто других:
Звук оркестра давно затих
И осталась она одна,
Чтоб опять
Предлагать мне свою любовь,
Повторяя мне вновь и вновь,
Что послала ее луна.
Луна,
Как пластинка затертая,
кружит по небу в осколках звезд,
Она
Будет снова и снова твердить
свой немой вопрос —
И я,
Чтоб ее не обидеть
смертельной жестокостью слова «нет»,
Всю ночь
Буду снова и снова о чьей-то любви
петь в ответ.
Как сказать,
Что лишь музыка ей нужна,
И она только к ней пришла,
Доверяя свои мечты, —
Ведь она
Завтра будет опять стоять,
До рассвета готова ждать,
Прижимая к груди цветы.
Бездомная звезда стучится к нам в окно,
Серебряным ручьем льет звездное вино —
И бесконечный лунный свет
В твоих струится волосах —
И ничего важнее нет,
Чем эта ночь в твоих глазах.
Ночь в твоих глазах
Шепчет мне: «Останься…» —
И слова прощанья гаснут на губах.
Ночь в твоих глазах,
Словно белый танец:
Приглашенье к счастью
Ночь в твоих глазах.
Бездомная звезда, бездомная любовь…
Бездомную любовь впустили мы с тобой —
И озарился старый дом,
Как раньше было только в снах,
И знаем только мы вдвоем
Про эту ночь в твоих глазах.
Ты целуешь меня удивленно
И не веришь, что это всерьез —
После жизни пустой и бессонной,
После всех ожиданий и слез.
Наша встреча безумною вышла,
Словно юность мы взяли взаймы —
И тебя, как последнюю вишню,
Я сорвал посредине зимы.
Горькая, сладкая
Зимняя вишня,
Ты опьянила меня —
И ничего, ничего я не вижу,
Кроме счастливой тебя.
Сделать больно тебе я боялся,
На руках, как ребенка, качал
И замерзшие веточки-пальцы
Зимней вишне моей целовал.
И в тепле ты моем оживала,
Ведь любовь, как живая вода —
Ничего, что она опоздала:
Лучше поздно ведь, чем никогда…
Дождь какой-то ненормальный —
Целый день стеной.
Переулок привокзальный,
Скоро поезд мой.
Мы как две промокших птицы
В серых небесах —
То ли дождь на наших лицах,
То ли мы в слезах.
«Скучаю, люблю и целую»,—
На окнах вагона пишу я,
И губы твои отвечают:
«Целую, скучаю…»
Утром ты одна проснешься,
Рядом нет меня…
Во вчера ты остаешься,
В завтра еду я.
На губах, как кот бездомный,
Поцелуй дрожит…
Мы всего лишь день знакомы,
А как будто жизнь.
К твоей улыбке прикасаясь душой,
Я вдруг почувствую: мне больше не грустно,
И я пойму, что ты – моя, а я – твой,
Каким-то мне еще неведомым чувством.
Шестое чувство – чтоб тебя угадать,
Шестое чувство – чтоб с тобой улетать,
И лишь тогда мои пять чувств оживут,
Когда шестым узнаю я: ты – тут!
Как будто ветром распахнуло окно,
И ночь внезапно оказалась рассветом —
И все, что было черно-белым давно,
В одно мгновенье стало вдруг разноцветным.
Я горячий твой лоб остужу
И слезинки твои осушу —
Все прошло, будто не было вовсе:
Посмотри, я ведь рядом с тобой,
Значит, я возвратился домой —
И плохого теперь ты не бойся.
Все будет хорошо,
Ведь я к тебе пришел —
Ты только обними меня,
Ты только обними меня покрепче.
Все будет хорошо,
Все будет хорошо,
Шепчу тебе – и ты мне тоже шепчешь…
Улыбнись, словно солнышко в дождь,
А былого – не надо, не трожь:
Мы с тобой столько дров наломали!..
Лучше рядом со мною присядь
На веселую нашу кровать,
Где счастливее всех мы бывали!
Не знаю, чем уж объяснить мое особое пристрастие к написанию женских песен. Считается, что в стихах автор самовыражается, что написанное им отображает его внутренний мир, его понимание жизни и себя в ней. И в этом смысле сочинителю-мужчине пристало писать стихи мужские. Поэтому для меня самого остается загадкой, почему у меня получаются – и, судя по всему, неплохо – стихи женские. Впрочем, творчество – штука иррациональная, и пытаться понять его мотивацию, копаясь фрейдовским инструментарием в своем подсознании, – вещь неблагодарная. Да и нужно ли? Получаются женские песни так, что женщины им верят – и слава богу.
…После того как мной были написаны несколько хитов, ко мне все больше стали обращаться за песнями. Помню, позвонил мне Сосо Павлиашвили и предложил написать песню на его музыку, как он выразился, для одной красивой женщины. Этой красивой женщиной оказалась Ирина Понаровская, с которой я тогда не был знаком, не знал, чем она дышит и о чем хочет петь. А это очень важно, чтобы материал был органичен для артиста, если он, конечно, личность – тогда возникает та самая искренность, которая заставляет зрителя поверить в то, о чем поется. Но когда я увидел, какими глазами Ирина смотрит на Сосо, я понял, что это должна быть за песня. Я много раз прослушал музыку, и мне пришла в голову главная строчка «Ты мой бог» и вместе с ней тональность и настроение песни – а дальше пошло-поехало. Как и почему эта строчка пришла – вопрос не ко мне, как и о главных строчках других моих песен, ну а остальное, как говорится, дело техники. Уж эту-то науку я, слава богу, за годы работы освоил… Когда я показал стихи Ирине, она меня спросила, как я, нормальный с виду мужчина, могу знать, что чувствует влюбленная женщина. А я не только с виду, я вообще нормальный мужчина – и поэтому на вопрос Понаровской ответить не смог. Просто я помнил ее глаза… И думал о ней, когда сто раз подряд прокручивал кассету с музыкой – пока что-то не щелкнуло внутри и возникло состояние вибрации. Этот момент, как я уже говорил, от меня не зависит, но когда он наступает, я бываю самым счастливым человеком на свете.
С песней «Все мы, бабы, стервы» была другая история. Я написал ее, как обычно, если нет готовой музыки, с собственной мелодией и спел ее под гитару по телефону Наде Бабкиной. Она сразу за нее ухватилась, видать эпатаж стихов ее увлек, и сказала, что берет песню, только они в «Русской песне» сами напишут музыку. И написали. А потом Надя жаловалась, что зрители с недоумением слушают эту песню, что, мол, от нее (Бабкиной) ждут другого и петь она ее не станет. Ну что ж, я человек не обидчивый, такие ситуации у меня бывали не раз – и я отдал эти стихи Игорю Крутому. А через несколько месяцев песня «Все мы, бабы, стервы» в исполнении Ирины Аллегровой стала шлягером, и женщины (за редким исключением) приняли ее как свой гимн. Наверно, поймал я что-то важное в женской психологии и сказал об этом точными словами. Не знаю, тут женщин надо спрашивать, им виднее. Во всяком случае, после этой песни и Алла Борисовна Пугачева обратила внимание на мою работу и исполнила нашу с Игорем Крутым песню «Ухожу», а потом (тоже, думаю, не без ее совета) и Кристина Орбакайте спела еще одну мою с Крутым песню «Каждый день с тобой».
Непросто было и с Машей Распутиной. Она вообще мало кому доверяет в смысле написания песен, и авторитет у нее завоевать очень сложно. И когда композитор Александр Лукьянов, написавший для нее немало шлягеров, предложил ей, чтобы стихи на его понравившуюся ей музыку сочинил я, она отнеслась к этому скептически, мол, кто такой этот Осиашвили и что он может написать. И лишь когда я написал строчки
Я помню гладиолусы,
Что ты вплетал мне в волосы,
И песни ни о чем,
Что пел ты горячо
Без слуха и без голоса,
она признала меня. И я сделал для нее еще несколько работ, в том числе и песню «Я ослеплю тебя улыбкой».
Но самой главной своей женской песней я считаю «Офицерские жены», которая была мной написана с Вадимом Лоткиным для Анны Резниковой. К сожалению, продюсер певицы не уделил должного внимания этой композиции, и она всего пару раз была в эфире, но как-то так получилось, что песня «Офицерские жены» своим ходом «вышла в люди» – и я не раз слышал ее в исполнении самых разных армейских и неармейских певиц и коллективов. Значит, удалось верно понять судьбу, самоотверженность и самопожертвование офицерских жен и, самое главное, сказать об этом просто и искренне. Ведь людей не обманешь, и на пафос они сегодня не клюют… Кстати, думаю, если бы продюсер Резниковой вел более грамотную репертуарную политику и делал ставку не на ресторанные шлягеры, а на большие душевные песни, которые способны тронуть сердце слушателя, а не только прилипнуть незатейливой мелодийкой, судьба этой талантливой певицы могла бы сложиться более счастливо – ведь такие песни у нее были.
Представляя подборку женских песен, я еще раз навлекаю на себя опасность быть неправильно понятым, но что поделать, если женская душа всегда казалась мне более глубокой и тонкой, чем мужская, – а значит, она представляет собой больший интерес и дает больший простор для поэтического проникновения и воплощения. Но, возможно, есть и другая, более личная и мотивированная причина моего желания и способности писать о жизни с точки зрения женщины. Я уже рассказывал о том, что у меня есть старшая сестра, так вот, когда мы были детьми, я, как младший, естественно, все время таскался за ней и за ее подружками, играл в девчачьи игры и, вообще, жил их, девичьей, жизнью. Пусть это было давно, когда мне было где-то от трех до семи лет, пока я не пошел в школу, но, видать, Фрейд все-таки прав, и это как-то повлияло на мое мировосприятие, кто знает?.. И все-таки, все-таки мне кажется, что женщинам в этой жизни приходится больше страдать и выносить на своих слабых плечах такие вещи, какие нам, мужикам, и не снились. И поэтому они более нашего брата достойны быть предметом поэзии, да простит меня сильный пол.
Ирине Аллегровой
Что-то, милый, на меня ты больно сердишься…
Ну, подумаешь, монашкой не жила.
В этом мире, как умеешь, так и вертишься —
И не думай, что всегда тебя ждала.
И не надо меня мучить подозреньями,
Ты мне лучше, что красивая, скажи —
И давай с тобой устроим день рождения
Моей маленькой, но все-таки души.
Все мы, бабы, стервы,
Милый, бог с тобой:
Каждый, кто не первый,
Тот у нас второй.
Но уж если мы с тобою повстречалися,
Я на прошлом на своем поставлю крест —
И хочу, чтоб в церкви мы с тобой венчалися,
И чтоб я была не худшей из невест.
Ирине Понаровской
Скольких покорила я мужчин!
Как кружила головы я им…
Сколько было их,
Милых и смешных, —
Но теперь я встретилась с другим.
Он пришел из девичьей мечты —
И завяли прежние цветы…
Нежный и лихой,
Щедрый и простой —
Словом, мой любимый, это ты!
Ты мой бог!
Пусть все об этом знают:
Ты мой бог,
Ты первый мне сумел открыть любовь —
И тебя я боготворю!
Раньше было сладко покорять,
Но покорной быть еще милей:
Стала я с тобой
Женщиной земной —
И поет ночами соловей…
Ах, какая сладкая судьба:
Быть тобой любимой и любить!
Ты ведь только мой
Телом и душой —
И теперь нам только жить и жить!
Анне Резниковой
Ты живешь между взрывом и выстрелом,
Я живу между сном и письмом —
И мы встречу должны с тобой выстрадать,
Чтобы снова расстаться потом.
Это время дает нам задание,
Ведь мы оба на службе с тобой:
Носишь ты офицерское звание,
Я служу офицерской женой.
Офицерские жены
Не давали присяги,
И приказ «По вагонам!» —
Это просто судьба.
Офицерские жены,
На дорожку присядем —
И слеза на погоны
Упадет, как звезда…
Платья белые черными платьями
Могут вдруг за мгновение стать —
И тогда лишь солдатские матери
Смогут жен офицерских понять…
Я согласна на жизнь гарнизонную,
Лишь бы только быть рядом с тобой —
И молюсь я ночами бессонными,
Чтоб не стать офицерской вдовой…
Алле Пугачевой
Я опять возвращаюсь к тебе – ты был прав,
как всегда,
Без тебя в этой жизни уже не найти мне дороги,
И неяркая снова мерцает над домом звезда,
Где делили мы радости наши с тобой и тревоги.
Я себя ненавижу за то, что терзаю тебя,
И тебя ненавижу за то, что прощаешь мне это…
Ты б ударил меня, проклиная и все же любя, —
Мне-то нужен король, а судьба мне послала
валета.
Ухожу, ухожу,
А потом в этом каюсь,
На других погляжу —
И к тебе возвращаюсь.
Ухожу, ухожу,
От свободы хмелея,
Но уже через день
Я об этом жалею.
Почему ж без тебя мне так плохо,
родной мой валет?
Почему ни один мне не нужен король,
расскажи мне?
Может быть, не случайно у нас уже выбора нет
И мы две половинки одной несложившейся жизни.
Бог накажет меня в страшных сумерках
Судного дня,
Кто-то должен карать, раз уж ты меня вечно
прощаешь…
Но одно оправдание все-таки есть у меня:
Сколько раз уходила я – столько же раз
возвращалась.
Кристине Орбакайте
Изменилась жизнь моя,
Словно солнце из дождя
Выглянуло вдруг:
Просто я теплом твоим
Отогрелась – и другим
Стало все вокруг.
Я уткнусь в твое плечо,
Чтоб не думать ни о чем, —
Просто быть с тобой…
Я сегодня не уйду,
И для всех я пропаду
В тишине ночной.
И счастливый календарь
Мы с тобой откроем,
Чтоб его до конца листать,
И я знаю, что теперь
Нас на свете двое,
И могу я тебе сказать:
Каждый день с тобой
Сердцем и рукой
Буду только я одна теперь.
Каждый день с тобой
Летом и зимой,
Потому что я нужна тебе.
Натали
За окном луна светит полная,
А в глазах моих ночка темная…
Как желала я, все исполнилось —
Так чего ж теперь слезы лью?
Мне хотелось жить припеваючи —
И к богатому я нашла ключи,
За него пошла я играючи —
Думала: потом полюблю.
Не стерпелось, не слюбилось,
Не к тому причалила —
Не о том сердечко билось,
Не о том печалилось.
Не нужны мне бриллианты,
Жемчуга с рубинами —
Не хочу теперь богатства,
А хочу любимого!
Надевала я платье белое,
Но не ведала, что я делаю, —
Обмануть себя не сумела я
Клеточкой своей золотой…
Не горчи, вино недопитое,
Не томи, слеза непролитая, —
Раз любовь зовет незабытая,
Значит, берег есть и другой.
Маше Распутиной
Я окурок брошу недокуренный,
Челкой независимо тряхну…
Петушок так ловко ладил с курами:
Сразу двух любил, а не одну.
Только я теперь уже не дурочка,
Так что наливай на посошок,
Пусть тебя другая любит курочка,
Если для нее ты петушок.
Развод и девичья фамилия!
Прощай, мой милый петушок!
Развод и девичья фамилия,
Дури кого-нибудь еще!
Пузырьками пенится шампанское,
Наполняя легкостью меня,
И звучит мелодия цыганская,
В дальний путь свободою маня.
Скоро дверь привычная закроется,
Поищи себе других невест —
Я не знаю, как там все устроится,
Но я не вернусь на твой насест.
Надежде Кадышевой
Мы гуляли с тобою вдоль речки,
Колдовала рассветная тишь…
Счастье было – да так быстротечно,
Что ж ты сердце мое бередишь?
То, о чем и подумать не смела,
Я в твоих увидала глазах —
И с тобой без вина захмелела,
И косынка цвела на плечах.
Разгорелась заря золотая,
Разгоняя туман над рекой…
В эту ночь я была молодая —
И с тобой я останусь такой!
Провожая меня до крылечка,
Ты к губам мою руку прижмешь,
И засветишь на пальце колечко,
И несмелую речь поведешь.
Я пойду, улыбаясь беспечно, —
Что ж ты сделала, майская ночь!..
И, встречая меня у крылечка,
Улыбнется мне взрослая дочь.
Кате Лель
Счастье пришло, счастье ушло —
Прошлое лучше не трогать…
Ты не один, я не одна —
Значит, мы квиты с тобой.
И у меня, и у тебя,
Кажется, все слава богу —
И ни к чему нам вспоминать
Грустное слово «любовь».
Грустное слово «любовь»
Нашу не трогает кровь —
Только смешит, только смешит
Грустное слово «любовь».
Ты мне не верь, ты мне не верь,
Просто погода плохая,
И на душе, как за окном,
Стало темно от дождя.
Так и живем, так и живем,
Судьбы свои коротая,
Ты не со мной, я не с тобой,
Счастье в привычке найдя…
Светлане Лазаревой
Возвращайся домой, здесь так пусто, когда тебя нет…
Ну никак я другими тебя заменить не сумела.
Видит бог, я старалась, я этого даже хотела,
Но не вытянуть, видно, два раза счастливый билет.
Возвращайся домой, у меня уже нет больше сил,
Я устала быть гордой, я просто хочу быть с тобою —
И поэтому я обращаюсь сегодня с мольбою:
Возвращайся домой, даже если ты мне изменил.
Возвращайся домой,
Возвращайся ко мне,
Возвращайся туда, где мы счастливы были.
Возвращайся зимой,
Возвратись по весне,
Хоть когда приходи – здесь тебя не забыли.
Возвращайся домой, мы присядем с тобой у стола
И, как прежде, закурим одну на двоих сигарету —
Оказалось, что все-таки счастьем зовется лишь это,
Ну а все остальное всего лишь пустые слова.
Кристине Збигневской
Когда мне мама заплетала волосы
И что-то напевала тихим голосом,
Казалось мне, что ангелы поют.
Она мне пела: «Ты моя красавица…»,
А девочкам всегда так сильно нравится,
Когда красавицами их зовут.
Когда в моих глазах ты растворяешься,
Я знаю, ты ничуть не притворяешься,
И музыка с небес двоим слышна —
И ветром мое сердце наполняется,
Когда ты шепчешь мне: «Моя красавица…»,
И солнцем голова моя полна!
«Ты красавица, ты красавица!»,
Шепчут ангелы надо мной…
Я красавица – и мне нравится,
Очень нравится быть такой!
Ирине Аллегровой
Красивые слова,
Кружится голова
И пролито вино,
Шампанское рекой —
И гладишь ты рукой,
Что так искал давно…
Любовь не навсегда,
Я это знаю,
Любовь не навсегда —
И я прощаю
Красивые слова,
Поверив им едва,
И мне чуть-чуть смешно, смешно…
Я тебя прощаю за любовь со знаком минус,
Я тебя прощаю, но и ты за нелюбовь меня
прости.
Я тебя прощаю за любовь, что не случилась,
Что теперь грустить,
Так решили я и ты.
Две рюмки на столе
И капли на стекле —
Всю ночь как из ведра,
И утро за окном
Зачеркнуто дождем,
Но нам с тобой пора:
Любовь не навсегда
Торопит время,
Любовь не навсегда
Была со всеми,
И мы теперь с тобой
Узнали, что любовь
Была не навсегда тогда…
Татьяне Овсиенко
Спрячь меня, дождь, от назойливых глаз —
Пусть я до нитки промокну —
Лишь бы никто не увидел сейчас,
Как я брожу одиноко.
Я не хочу, чтобы знали друзья,
Как мне сегодня несладко…
Все хорошо быть должно у меня —
Я же девчонка в порядке.
«Красивая девчонка!» —
Твердят мне вслед,
Красивая девчонка,
А счастья нет.
Любовь не получилась
Который раз…
Красивая девчонка —
Одна из вас.
Слезы бегут и бегут по щекам
Вместе с дождем торопливым,
Думают все: счастье ляжет к ногам,
Если ты только красива…
Но у меня есть еще и душа
Кроме волос и улыбки —
И потому в этот дождь я ушла,
Чтобы не сделать ошибки.
Людмиле Николаевой
Что-то дома мне не сидится,
Словно кто-то зовет меня…
Может, подружки правы:
Время пришло влюбиться —
Но как я узнаю,
Где же любовь моя?
Может, где-нибудь близко очень,
Может, в дальних живет краях —
Что же молчит сердечко,
Мне подсказать не хочет:
Как, как мне проведать,
Где же любовь моя?
Где-то музыка тихо плещет,
Где-то вечер плывет в огнях…
Как я хочу, чтоб кто-то
Обнял меня за плечи, —
Но как я узнаю,
Что он любовь моя?
Мне бы только не ошибиться,
Лучше буду я век одна…
Но как щемит сердечко —
Хочет оно влюбиться,
Жаль, что не подскажет,
Где же любовь моя?
Светлане Лазаревой
Сколько можно под часами нам встречаться?
Сколько можно каждый день ходить в кино?
Я устала от придуманного счастья —
А другое мне с тобою не дано.
Неужели мало мы с тобой прощались?
Неужели согревает дом пустой?
Я хочу, чтоб и с удачей и с печалью
Приходил ты не к себе, а к нам домой.
Объясни мне, милый, почему ты медлишь?
Объясни мне, что боишься потерять?
Ведь колечко золотое станет медным,
Если на руку его не надевать.
Давай поженимся!
Давай поженимся!
Мне так хочется твоею быть женой.
Давай поженимся!
Давай поженимся —
Не заменит мне тебя никто другой…
Анне Резниковой
Я окна в ночь открою,
Чтоб встретиться с тобою, —
Пусть я не знаю тебя,
Мне скажет шепот дождя,
Что ты грустишь обо мне
И что придешь
Однажды…
Ты был дождем и снегом,
Слезами был и небом —
Ты стал моею мечтой,
Но ты мне нужен живой,
Чтоб раствориться в тебе —
И ты будешь здесь
Однажды!
Ты не можешь не прийти,
Дать любви отцвести —
Ты слишком мой,
Чтоб быть с другой, —
И слова не нужны,
Если будем нежны,
Наконец, мы с тобой.
Ты слышишь: сердце бьется,
Оно вот-вот сорвется
И полетит за тобой,
Чтоб стать твоей душой —
Не дай разбиться ему,
Подхвати его
И своим теплом
Согрей его!..
Не дай погаснуть в ночи
Огню последней свечи,
Дай мне дыханье свое,
Скажи мне «Да!»,
Чтоб навсегда
Ты стал моим,
НАВСЕГДА!
Алике Смеховой
Никому не говорила,
Но терпенья больше нет —
Ах, кому я подарила
Столько самых лучших лет!
У других мужья как люди:
Им намек лишь только дай —
И тотчас обновка будет…
Дай сказать мне, не перебивай!
Не перебивай меня, не перебивай!
Я сегодня как железо.
Не перебивай меня, не перебивай —
Это просто бесполезно!
Ты всегда находишь время,
Чтоб сходить к своим друзьям,
Ты готов бывать со всеми —
Лишь со мной побыть нельзя.
Для меня ты вечно занят —
Ухожу я, так и знай,
И живи теперь с друзьями…
Дай сказать мне, не перебивай!
Натали
Лодочка качается у пристани,
Словно в гости приглашает нас, —
Только ты напрасно смотришь пристально:
Мы с тобой вдвоем последний раз.
Ничего у нас не получается,
Мы, как день и ночка, далеки —
И печально лодочка качается
На волнах несбывшейся реки.
Лодочка, лодочка в прошлое качнется,
В прошлое качнется на волнах любви…
Лодочка, лодочка больше не вернется,
Не вернется лодочка, сколько ни зови.
Мы с тобой катались в этой лодочке,
Ты слова мне жаркие шептал…
Только уплыла любовь лебедушкой —
У нее теперь другой причал.
Так бывает, так, увы, случается,
Ты уж, если можешь, не сердись:
Мне казалось, звезды зажигаются —
Ну а это лампочки зажглись.
Маше Распутиной
Я помню гладиолусы,
Что ты вплетал мне в волосы,
И песни ни о чем,
Что пел ты горячо
Без слуха и без голоса.
Я помню шепот дров в печи,
Две тени в пламени свечи…
Ну где мне было знать,
Как будет не хватать
Мне этого огня в ночи.
Прости меня, любовь моя, —
Я пред тобой грешна.
Прости меня, любовь моя,
За то, что я одна.
Прости меня, любовь моя,
И возвращайся вновь,
Прости меня, любовь моя,
Прости меня, любовь!
Роняет листья календарь,
И время все уносит вдаль —
Теперь мы далеки,
Как берега реки —
И между нами лишь печаль.
Но все еще исполнится,
Ведь не напрасно вспомнилось,
Как бился в окна дождь
И пел ты мне в ту ночь
Без слуха и без голоса.
Ирине Аллегровой
Ах, как сидел костюмчик этот на модели…
И все подруги от него сошли с ума.
А мне не нравится, ну что вы, в самом деле —
И я возьму себе, что выберу сама!
Не мой фасон,
Не мой размер,
А все вокруг:
«Примерь! Примерь!»
Не мой размер,
Не мой фасон —
И мне совсем не нужен он!
Сто лошадиных сил взревело под капотом —
И началась в автосалоне кутерьма.
А мне не нравится, ну что вам за забота —
И я возьму себе, что выберу сама!
Меня знакомят с обстоятельным мужчиной:
Машина, дача, денег полная сума.
А мне не нравится, так просто, без причины —
И я возьму себе, что выберу сама!
Ну что ты за мужчина?!
Ты вроде пластилина —
И все, что пожелаю,
Леплю я из тебя,
А знаешь, я могла бы
Быть женственной и слабой,
Но, видно, но, видно,
Но, видно, не судьба…
Пластилиновый мужчина,
Пластилиновый мужчина,
Почему: сама не знаю,
Все же я тебя люблю?
Пластилиновый мужчина,
Объясни мне, в чем причина —
Неужели потому, что
Я сама тебя леплю.
Но если ты однажды
Придешь ко мне и скажешь,
Что больше не согласен
И дня, как прежде, жить —
В ответ тебе я кину,
Что, наконец, мужчину
Сумела, сумела
Я из тебя слепить.
Температура тридцать семь,
И я простужена совсем —
И мне почти что все равно
Твое бразильское кино.
Твоя подружка ничего,
Она добьется своего —
И мне уже почти смешно
Твое бразильское кино.
Две женщины, один мужчина…
Я улыбаюсь без причины,
А в горле прячется ангина —
Сюжет почище Тарантино.
Она же мне почти сестра,
И нам знакомится пора —
Ей не понравиться должно
Твое бразильское кино.
А горло все сильней болит,
Прости мой нездоровый вид,
Прости, что скучно мне давно
Твое бразильское кино.
Песня
Взлетела в небо и умолкла,
Вместе
С тобою будем мы недолго —
Вижу,
В одном гнезде нам будет тесно,
Мы будем рядом до поры.
Ветер
Гуляет где-то в чистом поле,
Веришь,
Тебя не стану я неволить,
Если
Меня ты позабыть захочешь,
Так хоть сыночка подари.
Ты мне сыночка подари!
И ни о чем не говори,
Забудь, как я тебя любила
И как ласкала до зари.
Ты мне сыночка подари,
И ни о чем не говори,
А за любовь мою большую
Ты мне сыночка подари!
Будет
Сыночек смелый и красивый,
Людям
Он будет мил своею силой,
Знаешь,
Я никогда не пожалею,
Что отдала ему себя.
Солнце
Ему сквозь тучи улыбнется,
Сокол
Своим крылом его коснется,
Кто-то
Его когда-нибудь полюбит,
Как полюбила я тебя.
Я умею улыбаться,
Ну а плакать не хочу,
И молчать меня заставить
Никому не по плечу.
Танцевать же я готова
Дни и ночи напролет —
И зовут меня за это
Мадемуазель Сто тысяч вольт.
Мадемуазель Сто тысяч вольт,
Мадемуазель Сто тысяч вольт,
Без сомнения, опасней,
Чем шестизарядный «кольт».
Мадемуазель Сто тысяч вольт,
Мадемуазель Сто тысяч вольт
Поцелуем приласкает —
Поцелуем и убьет!
Кто в меня решил влюбиться,
Я предупреждаю вас,
Что к розетке подключиться
Безопасней в тыщу раз.
А тому, кто не отступит,
Если молния сверкнет,
Обещаю непременно
Я любовь в сто тысяч вольт!
На стойку бара льется свет,
И никого у стойки нет,
Лишь кофе пряный аромат
И откровенный чей-то взгляд.
По окнам бьет холодный дождь,
За окнами осталась ложь…
И кофе пряный аромат,
Похоже, свел меня с ума.
Возьми мне кофе капучино!
Возьми так просто, без причины —
Я женщина, а ты мужчина…
Возьми мне кофе капучино…
Я точно знаю, что нас ждет,
И все слова уже не в счет —
Под кофе пряный аромат
Тебя я выбрала сама.
И будет так, как быть должно,
И будет дождь стучать в окно…
Но кофе пряный аромат
Ни в чем не будет виноват.
Мне сегодня приснилось счастье
Бесшабашное, как весна:
Я с любовью во сне встречалась,
А проснулась опять одна.
«Ничего, кто-нибудь полюбит», —
Повторяю, забыв про стыд…
И до крови кусаю губы,
И улыбка моя болит.
Улыбаюсь я сквозь слезы,
Отгорит – и будет дым!
Стать счастливой мне не поздно,
Ну не с этим, так с другим.
Жаль, что с первым лучом рассветным
Сон развеялся, как туман, —
И со мною ни тот, ни этот,
А спасительный мой обман.
И сама я себе не верю,
Счастье может быть только в снах…
Но в открытые настежь двери
Бесшабашно глядит весна.
Мне не уснуть —
Я сегодня снова целый день альбом листаю,
Летний альбом,
Где на каждом фото солнце нас с тобой ласкает…
Летним теплом
Так мечтаю я в который раз опять согреться,
Чтоб забилось сердце,
Так, как билось тогда…
Только тогда
Сердце билось под совсем-совсем другие ноты,
А без тебя
Пожелтели листья и на этих летних фото,
Нет мне тепла,
Если нет тебя сегодня здесь со мною рядом —
Замерзаю я от встречных взглядов,
Слышишь, замерзаю!
Спрячь меня в любви,
Укутай нежностью своею.
Спрячь меня в любви
От одиноких дней.
Спрячь меня в любви
И сделай это поскорее —
И своей любовью
Я тебя укрою.
Летний альбом
До последней пролистала я уже страницы…
Город уснул,
И ему сейчас, наверно, тоже лето снится —
Ну почему
Отпускать меня оно никак не хочет в осень,
И зачем-то снова сердце бьется
Так, как билось летом…
Это было непросто: тебя разлюбить,
Все приколы твои по уму разрулить,
Не звонить по ночам,
Не искать по врачам,
Твои руки забыть на моих плечах.
И любовь полетела моя кувырком,
Ведь по жизни моей ты порхал мотыльком:
То присел, то пропал,
То позвал, то прогнал —
Только ты в этот раз не на ту попал.
Ты ошибся, пацан!
Ты ошибся, пацан, —
Ведь над розой с шипами сейчас
ты порхаешь,
Ты ошибся, пацан!
Ты ошибся, пацан, —
И ошибку свою ты уже не исправишь.
Я печали свои упакую в джинсу
И по улицам гордо себя понесу —
И своей красотой,
Ну почти неземной,
Буду я покорять встречный пол мужской.
Будет солнце в моих отражаться глазах,
Будет можно, что раньше казалось нельзя, —
Так что лучше лети
На другие цветы,
А со мной, мотылек, обломался ты.
Я сегодня проснулась с улыбкой,
Потому что проснулась свободной:
Не судьба ты моя, а ошибка –
Жаль, мне это открылось так поздно.
Чем сильнее любовь, тем смертельней,
Но из сердца я вырву занозу…
Ничего, что глаза заблестели –
Это будут последние слезы!
Только ночи бессонные знают,
Как боялась тебя потерять я,
Но сегодня я стала другая –
И сошью себе новое платье!
Платье новое, белое платье,
Чтобы встретить того, кто однажды
За любовь мне любовью заплатит –
Для меня это все-таки важно!
Ты со мной как будто в шахматы играешь,
Все заранее стремишься рассчитать –
Только счастье наперед не угадаешь:
Можно выиграть, а можно – проиграть…
Если нашу жизнь и сравнивать с игрою,
Бесконечно наши цели далеки:
Ты всегда победы ищешь надо мною,
Ну а я с тобой играю в поддавки.
Сколько раз уже с тобой я расставалась,
Сколько раз рвала одну и ту же нить –
А потом при встрече очень удивлялась,
Что смогла в разлуке эти дни прожить.
И идешь ты рядом, умный и красивый,
И движенья победителя легки,
Но не думай, что игрок ты очень сильный, –
Просто я с тобой играю в поддавки.
Ты сорвал стоп-кран моего сердца
Я перехожу на другую сторону,
Чтоб тебя не встречать,
Над любовью нашей кружатся вороны —
Ей пора умирать.
Остановка эта была конечная,
Дальше ты без меня,
Но глаза слезятся от ветра встречного —
Видно, он за тебя.
Ты сорвал стоп-кран моего сердца —
И оно летит под откос…
Ты сорвал стоп-кран моего сердца —
Только не дождался слез.
Ты напрасно думал, что я не выживу,
Если пусто в груди —
Над моей любовью, обманом выжженной,
Вновь прольются дожди.
Снова буду я умирать от нежности
И от счастья летать —
И цветы-ромашки весенней свежестью
Будут рядом опять.
Руки-травы обнимали меня,
Губы цветов мое тело ласкали…
Я была чище весеннего дня —
Лилией белой меня вы назвали.
Но возле вас я сгорела дотла —
И этот жар никогда не остынет…
Лилией белой я прежде была —
Лилией черной я стала отныне!
Черная лилия в вазе хрустальной —
Воспоминания горький глоток.
Лилию белую вы растоптали —
Лилия черная тоже цветок!..
Вам обмануть меня было легко:
Много ли надо для девочки бедной…
Ветер пронесся над белым цветком —
Вот и еще одна ваша победа…
Боже, что делалось с сердцем моим
После того, как ушли вы со смехом!..
Ну а потом сердце стало пустым —
Лилии черной оно лишь помеха.
Был красивый француз, было виски со льдом,
И слова ни о чем с иностранным акцентом…
Но, как лед от огня, он растаял потом,
Унесенный улыбкой моей, словно ветром.
До утра нас обоих кружил ураган,
И луна умирала в объятиях ночи —
Мы любили друг друга под песни цыган,
И француз не забудет про черные очи…
Я люблю по-русски,
Как велит душа…
Я люблю по-русски —
Тем и хороша!
Заалел и растаял московский рассвет,
А француз все шептал и шептал неустанно,
Что теперь без меня для него жизни нет
И в Париже его королевой я стану…
Самолеты летят и зовут поезда,
Только мне не бывать перелетною птицей,
И не стану француженкой я никогда,
Потому что любить не смогу за границей.
Я уже рассказывал о своем отце, о том, какую роль сыграл он в том, что я все же решился круто изменить свою жизнь и из программиста стал стихотворцем. Пожалуй, это единственный раз, когда родители мои как-то специально повлияли на меня, обычно они не вмешивались в то, как я живу, и я самостоятельно принимал решения. Хоть и давалось мне это всегда с трудом… Впрочем, и моим воспитанием старики мои тоже специально не занимались, не говорили мне, что вот это – хорошо, а вот этого делать не следует. Просто они всегда были около меня, и я видел, как они живут и поступают. Я уверен, что поступки куда действеннее слов, и поэтому личный пример моих родителей был куда более воспитательным, нежели они бы сто раз прочитали мне мораль. Они любили друг друга и нас – мою сестру Сули и меня. И этого было достаточно, чтобы мы выросли теплыми и очень родными людьми, у меня никогда не будет более близкого человека, чем сестра, хотя мы уже сорок пять лет живем далеко друг от друга (Сули вышла замуж за чеха и уехала из дому еще в семидесятом году)… Жизнь моих родителей была непростой. Они встретились на фронте, на Курской дуге, где мама была главным хирургом госпиталя (майором, между прочим!), а папа – завклубом (всего лишь старшим лейтенантом), куда его определил командующий, грузин. Он пожалел отца, когда узнал, что у него консерваторское образование, а он служит на передовой политруком. Иначе папа мой вряд ли дожил бы до победы… День Победы всегда был самым главным праздником у нас дома, родители надевали свои боевые ордена и медали, мама пела военные песни (самая любимая у нее была «Эх, дороги», по-моему, она мне пела ее и в качестве колыбельной). С тех пор и для меня этот праздник очень важен – я всегда в этот день поминаю дорогих моих стариков, разложив перед собой те самые их боевые награды…
Песня «Дорогие мои старики», как я уже рассказывал, не сочинялась мной – в том смысле, что я не затратил никаких усилий на ее написание. Она как бы выплеснулась из меня на бумагу – и на ее сотворение ушло ровно столько времени, сколько нужно, чтобы записать слова, ее составляющие. Характерно, что Игорь Саруханов, автор музыки, тоже совсем не работал над песней – он посмотрел стихи, которые я ему показал, глаза его заблестели, и он сказал: «Старик, ты сам не понимаешь, что написал…» А потом взял гитару и сразу спел песню «Дорогие мои старики». И она живет уже долгие годы. Потом Саруханов не раз говорил, что этими стихами тема родителей закрыта раз и навсегда, но я еще неоднократно возвращался к ней и очень дорожу песней «Мамины глаза», которую блистательно исполнила Тамара Гвердцители. Помню, когда я позвонил ей и напел стихи, написанные на музыку Евгения Кобылянского, Тамара заплакала на другом конце провода и сказала, что это песня про нее и ее маму. А я писал о себе и своей… Наверно, больше о родителях я уже ничего не напишу, потому что, когда дорогие мои старики ушли от меня навсегда, родилась песня «Они все время надо мною кружат»…
Моим родителям
Постарели мои старики,
Незаметно, как это бывает,
И уже с чьей-то легкой руки
Маму бабушкой все называют.
И все чаще тревожит отец,
Хоть и делает вид, что здоров…
Для меня нет дороже сердец,
Чем сердца этих двух стариков.
Дорогие мои старики,
Дайте, я вас сейчас расцелую!
Молодые мои старики,
Мы еще, мы еще повоюем!
Вам обоим к лицу седина
И морщинки лучами косыми —
И я ваши возьму имена,
Чтоб назвать ими дочку и сына.
И глаза ваши станут светлей,
И огня никому не задуть,
Ведь внучат любят больше детей —
Только я не ревную ничуть.
Тамаре Гвердцители
Мой сын,
Мой цветочек, мой бутон,
Самый мой счастливый сон,
Мой сын…
Усни, родной, —
И на маминых руках
Даже самый страшный страх
Пройдет…
И я усну,
Как в детстве засыпала на руках
С куклой старенькой своей —
И пусть
Приснятся мне бездонные глаза
Милой мамочки моей.
Мамины глаза
Все на свете понимают,
Мамины глаза
Все грехи нам отпускают,
Мамины глаза…
Ой-ой-ой-ой, не плачьте только,
мамины глаза!
Мамины глаза,
Дай вам бог увидеть счастье
Всех своих детей
И прощать, а не прощаться…
Мамины глаза,
Как жаль, что не погаснуть вам нельзя…
Мой сын,
Ты прижмись ко мне сильней
И меня собой согрей,
Мой сын!
А я спою
Песню бабушки твоей,
Чтобы стало ей светлей
В раю —
Ведь все пройдет,
Как в книге мудрой сказано одной
Очень много лет назад,
Но ты,
Каким бы в этой жизни ты ни стал,
Помни мамины глаза.
Владимиру Винокуру
Зажгу свечу, в стакан плесну
И фотографии коснусь,
Беззвучно прошепчу: «Отец…» —
И улыбнешься ты с небес.
Ты был седым – я стал седым,
И рядом мы с тобой сидим —
Но между нами бездна дней
И воды тысячи дождей…
Я сожгу календарь – но тебя не вернуть,
И горячая боль разрывает мне грудь:
Без тебя на земле я теперь одинок —
И никто по-мужски мне не скажет
«сынок»…
Сорву я простыни с зеркал —
Как на тебя похож я стал:
Я узнаю твои черты —
И все я делаю, как ты.
Ты научил меня ходить,
И ненавидеть, и любить —
Лишь одного не знаю я:
Как жить на свете без тебя…
Михаилу Шуфутинскому
Дома пахнет сосной,
Невозможно унять ее,
И уже наготове лежит молоток,
И шуршат незнакомые женщины платьями…
Что случилось со мной, мне еще невдомек.
Я не понял еще, что обломанной веткою
Я остался с судьбою один на один,
И что сыном меня называть больше некому —
Только пусто и холодно стало в груди.
Как сомкнулась земля над сосновыми досками,
Понял я наконец, что случилось со мной:
Это мама ушла, пожалей меня, Господи,
И безгрешную душу ее успокой.
Это мамы не стало,
Это мама ушла,
Улыбнувшись устало,
Как Христос из угла.
И планета пустая
Из-под ног уплыла…
Это мамы не стало,
Это мама ушла.
Они все время надо мною кружат…
Моим родителям
Из гнезда птенец на землю падал,
И щемило сердце у меня:
Птица-мама с птицей-папой рядом
Криком разрывали шум дождя.
И мои родители, я знаю,
Не забыть мне их прекрасных лиц,
Этот мир навеки покидая,
Тоже превратились в божьих птиц…
Они все время надо мною кружат,
Чтобы, не дай бог, не упал я в лужу —
И бог не может их молитв не слушать,
Они же с ним теперь почти соседи…
Они все время надо мною кружат —
И я поэтому не мерзну в стужу,
А слезы просто облегчают душу,
Чтоб я без них сумел прожить на свете…
Это все случается со всеми,
Нашей жизнью правит календарь,
И не стану я пенять на время —
С каждым днем все дальше эта даль…
Даль, где мы втроем стоим в обнимку,
И мое счастливое лицо —
Ведь на этом старом фотоснимке
Мама с папой кружат над птенцом…
Солнце догорит, как свечка,
Вспыхнет звездное шитье,
Застучит твое сердечко
Точно так же, как мое.
И пойму я, понемногу
Наполняясь тишиной,
Что моя тропинка к богу
Протоптана тобой…
Как сладко быть мамой!..
Смотреть на тебя и знать,
что ты – это я,
И быть самой-самой,
И верить, что ты продолжишь меня…
На моей ладони вьется
Линия твоей судьбы,
И рука моя коснется
Лоб твой жаркий остудить.
Ты запомни: время лечит
То улыбкой, то слезой,
И твоя дорожка в вечность
Будет выложена мной.
Спой, мама, дочке моей колыбельную,
помнишь, как пела мне…
Пусть позабудутся волосы белые,
словно в счастливом сне.
Пусть это будет самое малое,
чем я тебе воздам, —
детское снова услышать «мама»
наперекор годам.
Так же когда-то ты мне пела, помнится,
на руку опершись…
Время уснуло навек в этой комнате —
миг пролетел или жизнь?
В песнях твоих моя малая родина,
в тихих твоих руках —
здесь, побежденный нехитрой мелодией,
детский стихает страх.
Здесь оживают твои «Коробейники»,
«Синий платочек» твой…
Спой, мама, дочке моей колыбельную,
спой, моя добрая, спой…
Помнишь день этот светлый воскресный,
Со святою водою купель –
И как ангел, хранитель небесный,
Ты качаешь мою колыбель.
И с тех пор я зову тебя крестным,
Ты теперь по кресту мне родня –
И я знаю, в любые морозы
Ты горою стоишь за меня.
Я всю жизнь постигаю науку,
Что в святом мне открылась ключе,
И твою я отцовскую руку
На своем ощущаю плече.
Мне не надо случайного хлеба
И лишь правда нужна мне, поверь –
Я ведь знаю, что ты перед небом
За меня отвечаешь теперь.
У любви, как и у природы, есть три времени: когда она зарождается, когда расцветает и когда – умирает. В моей жизни, как и у всех нас, все так и бывало. Поэтому и стихов о любви у меня немало. Я, правда, никогда ничего не сочинял непосредственно по поводу тех или иных жизненных моментов и ситуаций – мне для того, чтобы прийти в состояние, когда невозможно не писать (если можешь не писать – не пиши, говорил Лев Толстой), необходимо, чтобы возникла строчка или образ, который заставит меня вибрировать. И тогда (только тогда!) могут пойти стихи. Но, с другой стороны, конечно же, живу я не на облаке, и все, что в моей жизни случается, так или иначе оставляет свой след в моем сердце – и материализуется в тех словах, которые ложатся на бумагу. В моей жизни были женщины, которых я любил больше, чем они меня, возможно, бывало и наоборот, но всем им я благодарен за те мгновения ощущения полноты бытия, которые были бы невозможны без их бескорыстных или не совсем чувств. И по прошествии времени я прощаю предательства, которые были по отношению ко мне, и, конечно же, каюсь в неправедных поступках, совершенных мной.
Был в моей жизни период, когда брачные узы связывали меня со Светланой Лазаревой, довольно известной в свое время певицей. Я писал для нее песни, совместно с ней занимался ее «раскруткой», как принято говорить в мире шоу-бизнеса. Но в конце концов выяснилось, что, кроме совместной работы, нас ничего не связывает, а этого оказалось недостаточно для семейной жизни – и дальше мы пошли разными дорогами. Прошло уже много лет с тех пор, как мы расстались, но я по-хорошему вспоминаю то время, наверно, потому что мы были молоды, вместе делали первые шаги в непростом мире эстрады, преодолевали бытовые трудности, укореняясь в Москве, которая, как известно, слезам не верит… Мы со Светланой иногда пересекаемся на неисповедимых путях шоу-бизнеса: то на телевизионных съемках, то на концертах, – но этим наше общение и ограничивается, потому что нас ничего не связывает, кроме нескольких моих песен, которые до сих входят в ее репертуар.
Был в моей жизни и трагический момент, когда из жизни добровольно ушла женщина, которую я любил, – и я бесконечно благодарен Богу за то, что послал мне утешение и успокоение с другой женщиной, которая приняла меня со всеми моими недостатками. Наше знакомство было и случайным и, думаю, неслучайным одновременно. Мы встретились в холле одного учреждения и прошли мимо друг друга, хотя я и обратил на нее внимание, потому что она была похожа на ушедшую из жизни мою жену. Я только пришел, а девушка направлялась к выходу. А когда я через полчаса уже уходил из этого учреждения, то вдруг в гардеробе опять увидел ту же незнакомку. Тут уж я не упустил момент и помог ей одеться, а потом завел разговор. И тут выяснились странные вещи. Во-первых, как я уже сказал, она внешне очень походила на мою покойную жену, во-вторых, ее звали так же, в-третьих, она жила почти там же, где был дом моей ушедшей из жизни супруги, и, наконец, самым удивительным оказалось то, что она же собиралась уже уходить, когда мы встретились первый раз, но почему-то не смогла это сделать, ноги сами ее несли то в одно место, то в другое в этом здании, хотя никаких дел у нее там больше не было. Даже охрана заинтересовалась женщиной, которая бесцельно бродила туда-сюда. А когда она наконец собралась окончательно уходить и подошла к гардеробу, появился я – и мы встретились второй раз. Чтобы уже больше не расставаться… Мне иногда думается, что это почти мистическое стечение обстоятельств было совсем не случайным, как будто кто-то всемогущий его срежиссировал, столкнув двух одиноких и не очень счастливых людей тогда, когда им это было особенно необходимо. Мне, во всяком случае… Весь мой жизненный опыт убеждает меня, что как бы ни поворачивалась жизнь, какие бы моменты ни поджидали нас на просторах календаря, как бы ни подводила нас прошлая любовь, все равно надо быть открытым новой любви, хотеть ее, искать – и она обязательно придет!
Как сладок первых дней любви счастливый
звездопад!
И юных звезд так ярок свет беспечный…
Мы жили и любили наугад —
И счастье нам казалось бесконечным.
Как горек поздних дней любви печальный
листопад,
И желтый лист – как будто волос белый…
Мы жили и любили невпопад —
Как быстро наше время пролетело.
Как больно видеть, что следы заносит
снегопад,
И белый снег – как чистая страница…
И пусть уже нам нет пути назад,
Три времени любви нам будут сниться.
Три времени любви, счастливых и печальных,
Три времени любви – находок и утрат,
Три времени любви за нашими плечами —
Звездопад, листопад, снегопад.
Николаю Баскову
Так хочется любви!..
Чтоб в небесах зажгли
Над морем горьких слез
Цветы счастливых звезд
Свои огни.
Так хочется тепла,
Когда любовь ушла,
И в прошлом все уже,
И только дождь в душе,
А в сердце – мгла…
Какая трудная дорога…
Но я готов дойти до бога,
Чтобы просить его послать любовь
В мир, где я остался.
Какая трудная дорога…
Но я готов дойти до бога,
И звезды, что меня к тебе ведут,
Я верю, светят не напрасно!
Так хочется любви —
Чтоб пели соловьи,
Чтоб засыпать вдвоем,
Горя одним огнем,
От всех вдали…
И я шепчу себе
В неистовой мольбе:
Пусть через много лет,
Но снова вспыхнет свет
В моей судьбе!
Софии Ротару
Видно, так на небе выстроились звезды,
Что друг друга нам с тобой не обойти —
И столкнулись мы не рано и не поздно,
А когда уже другого нет пути.
Сколько раз мы в этой жизни разминулись,
Сколько раз дверями ошибались мы,
Но в потемках заметенных снегом улиц
Где-то пряталась весна среди зимы.
Улыбнись мне так, как только ты умеешь, —
И не будет больше в сердце пустоты:
Я тебя своим теплом в ночи согрею,
И меня своим теплом согреешь ты.
И не важно, что погаснут в небе звезды,
Все, что надо, уже сделали они —
И столкнулись мы не рано и не поздно,
А когда другого не было пути…
И летит моя душа
К неприкаянной твоей,
Ожидая, чуть дыша,
Как она сольется с ней.
И летит моя душа
Выше сплетен и обид,
И летит она, спеша,
Как твоя к моей летит.
Алексею Глызину
Лампа настольная слабо мерцает
В доме твоем…
Ну почему я опять коротаю
Ночь под окном?
Что из того, что когда-то мы были
Счастливы здесь?
Чтобы скорей мы об этом забыли,
Окна завесь.
Может быть, это всего лишь обман,
Может быть, это какой-то дурман —
Только мне кажется: в этом окне
Лампа настольная светит лишь мне.
Нам для любви не хватило таланта —
Разве не так?
Думали мы, что настольная лампа —
Это пустяк.
И уберечь свет, который имели,
Мы не смогли…
Но и чужими мы стать не сумели
После любви.
Вячеславу Малежику
Дошутились мы с тобой до расставания,
У любви ведь, знаешь, тоже есть предел —
И второе не приходит к ней дыхание,
Если первое сберечь ты не сумел.
Мы хотели победить друг друга гордостью,
За насмешкой чувства прятали свои,
Только шутки эти обернулись горечью —
Не бывает победителей в любви.
Грустная история,
Бывшая любовь —
Мы с тобой поспорили
С собственной судьбой.
Грустная история,
Старая, как жизнь, —
Мы с тобой проспорили…
Разве нет, скажи!
Дошутились мы с тобой до одиночества,
Дошутились до бессонницы и слез…
Только знаешь, мне шутить уже не хочется, —
И поверь, что это сказано всерьез.
Песню небесный играл музыкант,
Ноты вели нас, как звезды в туман,
К любви.
Песню небесный играл музыкант,
Но неземной ошибался талант,
Увы…
Все начиналось с ноты до:
Там под счастливою звездой
Два наших сердца
Открыли дверцы —
И в них любовь свила гнездо.
А нота ре взошла потом:
Мы целовали летний гром,
И в каждом звуке
Сплетали руки —
И нота ми казалась сном…
Но ноте фа досталась роль
Нам принести измены боль —
И мы бездумно
Свечу задули,
Любовь приправив нотой соль.
И закричала нота ля,
Как SOS больного корабля,
Но было поздно,
Погасли звезды —
И нота си не доплыла…
Простая повесть,
Где все было так светло:
Последний поезд,
Закрывается метро,
И на перроне
Только ты и только я,
И у каждого из нас судьба своя.
Когда случайно
Мы вошли в один вагон,
Какой-то тайный
В небесах раздался звон…
Как будто кто-то
С неба бросил нам ключи —
И два наших взгляда встретились
в ночи…
Нам улыбнулись,
Видно, звезды, наконец —
И распахнулись
Двери замкнутых сердец…
Что будет дальше,
Мы сегодня не поймем —
Повесть эта с недописанным концом.
Время бессонных ночей,
Время случайных друзей
Взмахом ресниц удивленных
смахнула ты в миг один —
И полетел кувырком
Мир, что мне был так знаком,
И разноцветная радость
в моей взорвалась груди.
Как будто взрыв,
Как будто взрыв в тишине,
Твои глаза,
Они давно снились мне,
Как будто взрыв,
Как будто взрыв в темноте,
Твои глаза,
А все другие – не те!
Знаю теперь я одно:
Жизнь как цветное кино,
И черно-белое время уже
не вернуть назад —
Тянутся руки к рукам,
Губы скользят по губам
И замирают у глаз твоих ясных мои глаза…
После слез и бессонниц
И ненужных знакомств,
После праздников серых
И медленных будней,
Когда в сердце моем
Жил тоски снежный ком,
За шальную любовь
Разве кто-то осудит?
Мне послал тебя бог,
Чтоб с тобою увидел я звезды.
Мне послал тебя бог,
А в награду за что, не пойму.
Мне послал тебя бог,
Я не знаю, насколько серьезно,
Но я так за тебя благодарен ему!
Задыхаясь от счастья,
Твое имя шепчу,
Засыпаю с тобою,
Улыбки не пряча —
И о прошлом я знать
Ничего не хочу,
И лишь завтра теперь
Для меня что-то значит.
Мы с тобой остаемся вдвоем,
Гасим свет до утра и звезду зажигаем…
И не важно, что было вчера и что будет
потом, —
Мы сейчас улетаем.
И глаза, словно птицы, парят,
Облаками ресниц закрывая полнеба,
И на тайном своем языке что-то там говорят,
Кто не понял – тот не был.
Не был там, где сейчас мы с тобой
На земной переводим любовь.
Мы с тобой не уснем до утра,
А все в мире часы будут спать до рассвета,
Чтобы вечностью стала счастливая эта пора
И объятие это.
А когда улыбнется рассвет,
Непонятное что-то рисуя на небе, —
На загадку Джоконды с тобой мы узнаем
ответ…
Кто не понял – тот не был.
Не был там, где сейчас мы с тобой
На земной переводим любовь.
Я тебя сфотографирую на память,
Чтобы день любви мне помнить много лет.
Вместо вспышки будут звезды с неба падать…
Улыбнись – и птичка вылетит на свет.
А потом нас повезет трамвай к вокзалу:
Лето кончилось – пора и нам с тобой…
Я не знаю, это много или мало —
День любви, но он останется со мной.
Улетела птичка и не оглянулась…
Я над странной фотографией притих:
Ночь была, но так светло ты улыбнулась,
Что засвечен оказался негатив.
Мы с тобой давно не любим друг друга:
Нет любви – осталась только привычка,
Страшно выйти из привычного круга —
И смирились мы со счастьем в кавычках.
Кто виновен, а кто прав – неизвестно,
Фотографии давно пожелтели…
А ведь были мы жених и невеста,
Да любовь свою сберечь не сумели.
Не решимся мы никак распрощаться —
Страшно выйти из привычного русла,
Но привычка не заменит нам счастья —
Ведь любовь не ремесло, а искусство.
Всегда были рядом, всегда были вместе,
Где ты, там и я – словно строчки из песни,
Ласкали друг друга руками, глазами —
И счастье таким бесконечным казалось…
Ангелы наши поссорились,
И поселилась бессонница,
Где, обнимая друг друга, мы засыпали
с тобой…
Ангелы наши поссорились,
И теперь в разные стороны,
Летят в разные стороны
Вниз, с небосвода долой.
Ты там, а я – здесь, и мы больше не рядом,
Но что-то мы ищем рукою и взглядом,
А ищем мы небо, где были когда-то —
Чтоб хоть на мгновенье вернуться обратно…
Я к другой своей любви от твоей ушел —
И за это белый свет для меня стал черным…
Только бьется о стекло
Все, что сбыться не смогло,
Ночь бездонную мою озарив свечою.
Бьется, бьется о стекло
Переломанным крылом
Птица бедная – любовь,
Птица бедная…
Бьется, бьется о стекло,
Чтобы стало нам светло,
И по бревнышку прошли
Мы над бездною.
А другой любви потом затерялся след:
Накатила, как волна, и ушла волною –
Чтобы билось о стекло
Все, что сбыться не смогло,
Что всегда я звал и звать буду лишь тобою.
«Я других обнимал, чтоб с ними тебя позабыть…»
Я других обнимал, чтоб с ними тебя позабыть, —
Но ушло не твое, а ушли их случайные лица…
И молчать не могу, потому что уже не молчится,
И не знаю, какими словами с тобой говорить.
Не дает мне судьба никого, кто бы стал мне родней,
И ничьи имена не смогли твое вычеркнуть имя —
Твои влажные губы я помню сухими своими,
И щеку твою нежную помню шершавой своей.
Я вернулся к тебе, и ты тоже ко мне возвратись,
Говори, что во всем виноват и что мне не простится,
Но глаза возле глаз – и смешаются наши ресницы…
Но щека у щеки – и дыхания наши слились…
Я заглянул в твое окно —
и сразу запотели стекла,
и света яркое пятно
подернулось туманом блеклым.
Должно быть, в комнате тепло,
и без меня тебе просторно —
свело узорами стекло,
как судорогой сводит горло.
Ведь здесь так холодно, что звезд
не хватит для самообмана, —
и сквозь меня пройдет мороз,
и старше на любовь я стану.
Как холодно твое тепло —
Трясет озноб от ласки вялой.
Обнимешь – словно по лекалу,
Любовь твоя – как ремесло.
Да ты ли это?
Дай взглянуть
на линию прошедшей жизни.
. . . . . . . . . . . . . .
Прости мне эту укоризну —
ладонь не может обмануть.
Руки твоей воспоминанья
так точно на мои легли,
что даже холод нелюбви
один и тот же правит нами.
Мы дожили с тобой до осени,
Поздней осени наших чувств —
И прямой стала жизнь, как просека,
И пустой, как осенний куст.
Мы друг друга еще не бросили,
Но клубится в сердцах туман —
И должна после этой осени
В нашу жизнь постучать зима.
Мы в сегодняшнем дне запутались —
И он холодом встретил нас…
И в ушедшие дни я кутаюсь,
Чтобы стало теплей сейчас.
Но былым теплом не согреешься,
И от слез не растает лед…
И теперь на одно надеюсь я,
Что весна за зимой придет.
Куплю билет на теплоходик,
На котором улыбалось счастье нам с тобой,
Где на волнах любви взлетали к звездам мы
И вместе с нею шли ко дну,
Сниму с мизинца я колечко,
На котором нацарапала ты «На любовь»,
И на ладони подержу его и в воду уроню…
И лишь круги, круги на воде от нашей любви,
Что нас так качала,
Когда казалось, бури такой, как наша любовь,
Не будет ни с кем…
И лишь круги, круги на воде от нашей любви,
Которой не стало —
И очень скоро шторм на душе утихнет совсем.
Когда причалит теплоходик
И оркестр перестанет на корме играть,
Сбегу счастливый я по трапу,
Словно бог мне подарил вторую жизнь,
Ведь шарик крутится и вертится —
И с каждым днем все реже буду вспоминать
Любовь, которая с колечком рядом
под водой лежит.
Еще одна любовь мелькнула и погасла…
Бывало так не раз, я к этому готов —
И дальше жизнь моя покатит, как по маслу,
И завтра буду я у новых берегов.
Еще одна любовь осталась за плечами —
И посмотреть ей вслед мне не хватает сил…
Я проглядел ее загульными ночами
И ложью слов пустых ее проговорил.
Еще одна любовь исчезла на рассвете,
Я подтолкнул ее тем, что не удержал…
На сердце пустота, в душе гуляет ветер —
Я старше на любовь опять сегодня стал.
Еще одной любви со мной не будет завтра…
И у ее костра я не согреюсь вновь…
И безнадежный страх кольнул висок внезапно:
А вдруг она была последняя любовь?
Повторяется все.
Повторится слеза и улыбка,
Над разлукой другой так же будут снежинки
кружить.
Повторяется все,
Повторится и наша ошибка —
Только нашу любовь нам с тобой уже
не повторить.
Я по кругу хожу.
Ни конца ему нет, ни начала.
Ухожу от тебя, чтоб к тебе возвратиться опять.
Я по кругу хожу —
И печальней пути не бывало,
Ведь на старой дороге любви уже не отыскать.
Продолжается жизнь.
Значит, все еще будет случаться.
На ладони снежинки, как звезды, ложатся
опять.
Продолжается жизнь —
Значит, будут мгновения счастья,
Но, как наша с тобой, нам любви уже
не повстречать.
Треснувший диск буду слушать всю ночь опять,
Будет игла спотыкаться и песню рвать —
Эта пластинка когда-то кружила нас,
А сегодня кружится в плену отзвучавших фраз.
Снова и снова по кругу игла бежит,
Снова и снова тревожит былую жизнь —
И без конца повторяясь в тиши ночной,
Нашей песни осколки похожи на нас с тобой…
Треснувший диск сумасшедшей луны,
Треснувший диск сумасшедшей любви —
И, разорвав бесконечный туман,
Эта любовь снова сводит с ума.
Треснувший диск сумасшедшей луны,
Треснувший диск сумасшедшей любви —
Боже, зачем же мне эта любовь,
Раз от нее сумасшедшая боль…
Мы не смогли нашу песню с тобой сберечь,
Только любовь, как мосты, за собой не сжечь —
Треснувший голос над полночью будет плыть:
«Не могу, не могу, не могу, не могу забыть…»
Сегодня девять дней, как нет тебя со мной —
Лишь свечи да кресты…
Сегодня девять дней, а я еще живой —
Прости меня, прости.
Пронзает темноту мерцанье мертвых плеч —
И нет страшней огня,
Я так тебя любил, но не сумел сберечь —
Смерть сильней меня.
Сегодня девять дней… Минуты как года,
И больше нету слез.
Сегодня девять дней… Так долго никогда
Мы не бывали врозь.
Пусть догорит свеча, и я погасну с ней —
Ты заждалась меня…
Нас разлучила смерть, но лишь на девять дней —
Дольше не смогла!
Ты мелькаешь в каждой капле дождя,
И тебя в любой снежинке я вижу,
Засыпаю, твое имя шепча, —
И за это я себя ненавижу.
Ну не в силах эту дверь я закрыть
И подальше от нее ключ забросить —
Так хотелось мне тебя напоить
Родником моей любви в эту осень…
Но не я, не я твой родник,
И не я с тобой в этот миг —
И зазря летит этот крик,
Ведь не я, не я твой родник.
Мне бы осень эту просто забыть —
Обещают, что зима будет снежной, —
Только как мне без тебя дальше жить
И куда теперь девать свою нежность?
Замерзаю у любви на краю,
И оттаять мне уже невозможно…
Зря казалось мне, что жажду твою
Утолить родник любви моей может.
Я любовь свою пила запоем —
И хмельнее не было вина:
Мне казалось, нас пьянит она обоих,
Только вышло, я одна была пьяна.
Опоив меня дурманом сладким,
Ты остался трезвым, как стекло…
И бросаясь в этот омут без оглядки,
Я не знала, как мне будет тяжело.
Похмельем любви наказал меня бог…
От этой болезни нельзя исцелиться.
Похмелье любви – это тоже любовь,
Но только мне нечем теперь похмелиться.
Пьет из губ твоих обман другая,
Тот, что я тогда не допила, —
Только зла тебе сегодня не желаю,
Потому что сам себя сожжешь дотла.
И тогда узнаешь ты, мой бывший,
Что сейчас я чувствую одна…
Но пускай у нас с тобой любовь не вышла,
Не жалею, что была тогда пьяна…
Я рвала фотографии, письма сжигала,
Чтоб забыть о тебе и начать все сначала,
Мне казалось, за прошлым захлопнута дверца,
Но стучится в нее одинокое сердце.
Мое сердце – горячая точка любви,
В нем взрывается слово одно «Позови!..» —
И ослепшее падает в руки твои
Мое сердце, горячая точка любви.
Я транжирила жизнь свою, словно в угаре,
Я гасила любовь, как огонь на пожаре,
Я готова была для любого раздеться —
Но вставало стеной непослушное сердце.
Ничего не осталось: ни слез, ни обиды,
На безоблачном небе мне солнца не видно —
Одиночество выпито все, до глоточка,
Только грудь разрывает горячая точка.
Как было мне темно,
Когда мое окно
Завесил ты дождем…
Осталась я одна,
И только тишина,
Где были мы вдвоем.
Ты думал, что теперь,
Когда закрыта дверь,
Мне некуда деться,
Погасли фонари —
Но вспыхнул свет внутри,
Около сердца!
Ты опоздал! Я этот свет
Больше не дам тебе задуть.
Ты опоздал, прошлого нет —
И ты о будущем забудь,
Ты опоздал, ты опоздал,
Не для тебя мой свет горит,
Ты опоздал и не узнал,
Каким он ярким может быть!
Напрасно ты сейчас
Огнем красивых фраз
Решил меня зажечь —
Опять твой взгляд манит,
Но только твой магнит
Не для меня уже.
Я улыбнусь тебе,
Ты для меня теперь
Просто прохожий,
Скажу тебе: «Привет!»,
И ярче вспыхнет свет —
Он это может!
Пронзая твое безмолвье,
Мои эсэмэски летят —
И гаснут, как вспышки молний…
Вне доступа мой адресат.
Вне доступа руки и губы,
Руки и губы твои,
Но я хожу по кругу —
Я остаюсь в любви!
Мелькают другие лица
И шепчут другие слова,
Но мне продолжает сниться,
Как я тебя целовал…
Я знаю, что это глупо,
Верить в фантомы свои,
Но я хожу по кругу —
Я остаюсь в любви!
О том, как велика наша Россия, я узнал, когда из поэтов-песенников перешел в авторы-исполнители. В то время как мои коллеги по песенному цеху иронизировали по поводу изменения мною рода занятий, меня стали приглашать с выступлениями то туда, то сюда – и помаленьку жизнь моя из оседлой превратилась в кочевую. Где я только не побывал за эти годы! Урал, Сибирь, Якутия, Русский Север, Центральная Россия, Черноземье, Северный Кавказ… Одно только перечисление городов и весей, где я исполнял свои песни, заняло бы не меньше страницы в этой книжке – и, знаете, я пришел к твердому убеждению, что в провинции, где живется куда как сложнее, чем в Москве, люди, наоборот, куда симпатичнее обладателей столичной прописки. Они в хорошем смысле остались более советскими людьми, что ли, – более искренними, более открытыми, более эмоциональными. И самое главное, более душевными. У меня ведь и программа называется «Душевные песни для взрослых людей». Атмосфера, в которой проходят мои концерты в провинции, куда более доверительная, чем на столичных площадках, где все больше и больше правит бал клубная культура с ее гламурностью, манерностью и показухой. И конечно, я гораздо больше люблю работать в концертном зале, чем на вечеринках (случается и такое – работа есть работа), потому что удается установить контакт с людьми, которые не закусывают во время выступления, а слушают…
Я очень благодарен судьбе, которая позволила мне из-за перемены профессии увидеть то, что вряд ли удалось бы сочинителю песен. Как бы я, оставаясь стихотворцем, оказался около совершенно циклопических размеров открытого карьера, из которого в течение пятидесяти лет вынимали породу в поисках якутских алмазов, – это огромная рукотворная воронка, уходящая в землю на глубину трехсот метров, по стенкам которой в любую погоду ездят стотонные грузовики, сверху выглядящие как муравьи. А как у автора-исполнителя у меня был сольный концерт в поселке Алмазный, приуроченный к открытию новой драги – для жителей поселка это событие огромной важности, потому что теперь они благодаря этой драге еще долгие годы будут добывать алмазы. Или каким образом я смог бы попасть в режимный город Байконур и присутствовать на запуске космической ракеты «Протон», если бы не принимал участие в праздничном концерте, посвященном десятилетию Байконурэнерго. А разве довелось бы мне в течение одного дня совершить четыре часовых перелета на вертолете «Ми-8», если бы не было у меня трех выступлений на нефтяных буровых, расположенных в ямало-ненецкой тундре, и не увидел бы я с высоты птичьего полета бесконечную реку, оказавшуюся оленьим стадом, тянущуюся от горизонта до горизонта. Я видел город Ленск, уничтоженный страшным наводнением и восстановленный руками строителей со всей России, когда выступал на открытии там нового Дворца культуры. А полярные ночи Мурманска, когда весь город залит электрическим светом, который не гаснет несколько месяцев! А задушевные разговоры с нефтяниками Нарьян-Мара и архангельскими геологами… И таких впечатлений у меня за эти годы набралось море. Какие-то из них стали стихами и песнями, и мне приятно, что песня «Мы любим тебя, Архангельск» стала музыкальным символом города, и Государственный северный народный хор с успехом исполнял это произведение на моем творческом вечере «Мне легко жить в России», состоявшемся в Кремлевском дворце.
Я горжусь тем, что в 2014 году стал лауреатом премии ФСБ за песню «Линия жизни», в которой я линию на карте, обозначающую государственную границу, сравнил с линией жизни людей, избравших нелегкую работу пограничников. Интересна судьба этой песни. Она была написана к очередному Дню пограничника, а впоследствии ее в качестве саундтрека включили в состав фильма «На последнем рубеже», повествующего о буднях пограничной службы. Фильм этот был выдвинут на соискание премии ФСБ, но лауреатом так и не стал, а вот песня-то как раз, по мнению жюри, оказалась достойной высокого лауреатского звания.
Многие песни о городах, о представителях разных профессий были написаны мной по заказу. И я этого не скрываю. Когда-то, в самом начале моего пути как сочинителя стихов для песен, на съемках «Песни-86», где я получил первый свой диплом за песню «Старое зеркало», написанную в соавторстве с Давидом Тухмановым, я поинтересовался, что для него является источником вдохновения. И он мне ответил, что для него лучшим источником вдохновения является хороший контракт. Помнится, меня тогда его слова покоробили, но по прошествии многих лет сочинительства я понял, что в этом есть резон. Ведь еще А. С. Пушкин говорил, что «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Почти все мировые шедевры музыки и живописи были созданы по заказу королей, герцогов и императоров. И если бы не эти уже забытые сегодня заказчики, не было бы в сокровищнице мировой культуры опер Моцарта и Доницетти, полотен Рафаэля и Микеланджело, и даже романов Достоевского, которые он писал, чтобы оплатить карточные долги. Каждый автор создает свое произведение в меру таланта, отпущенного ему небесами, не лучше и не хуже в зависимости от того, делает он это по велению души или по заказу. Но контракт всегда мобилизует творческую энергию, дисциплинирует и организует творца. Я, упаси боже, не провожу никаких параллелей и не сравниваю художественный уровень творчества великих мастеров и своей скромной работы, но принцип остается тот же.
Мне часто приходится бывать с выступлениями в различных уголках нашей страны. Причем не только в России, но и в тех местах, которые с некоторых пор стали именоваться ближним зарубежьем. В наших бывших союзных республиках, если уж быть совсем точным. Особенно мне запомнилась поездка 1996 года в армянский город Гюмри, тот самый, где в 88-м году произошло страшное землетрясение, практически стершее все с лица земли. Я видел совершенно седую семнадцатилетнюю девочку, на глазах которой погибла вся семья. Мой концерт был первым после восьми лет траура по погибшим. Время врачует раны, жизнь продолжается, рождаются новые дети, и хотя память о страшной трагедии никогда не уйдет, жители города Гюмри решили устроить праздничный концерт, и я горжусь, что оказался тем самым артистом, которому было доверено прервать череду траурных дней. После концерта меня водили по городу, и я был потрясен разрушениями, которые еще оставались повсеместно. Когда-то, по горячим следам сразу после землетрясения, Гюмри (в то время он еще назывался Ленинакан) восстанавливала вся страна, и я видел строительные вагончики, на которых были названия самых разных городов Советского Союза – Москва, Питер, Сибирь, Урал, Дальний Восток, Средняя Азия. Потом, когда Союза не стало, рабочие разъехались, но вагончики остались как памятники тому времени, когда мы жили в единой стране и последствия общей беды устраняли все вместе. Но память об этом времени осталась, и поэтому, наверно, везде, где бы я ни бывал, в Белоруссии ли, Армении, Молдавии, люди обязательно подходят и с неподдельным интересом спрашивают: ну как, как там Москва? Оказывается, хоть мы давно уже и живем в разных государствах, многие все равно привыкли сверять свою жизнь по самому главному для них, по московскому времени. И это неудивительно, потому что границы можно нарисовать на карте, что с успехом и сделали политики, но невозможно провести границы через сердца людей, ведь мы все так перемешаны в нашей стране, что трудно уже определить, кто есть кто. Вот взять хотя бы меня. Фамилия у меня грузинская, родился и вырос я на Украине, говорю, пишу, дышу по-русски – и когда меня спрашивают, кем я себя считаю по национальности, я совершенно искренне отвечаю, что я – живое воплощение ленинской национальной политики. Не в том, конечно, плакатном смысле, которым нам морочили голову долгие десятилетия, а в том, что люди судят друг о друге не по записи в паспорте, а в зависимости от того, хороший ты человек или плохой, злой или добрый, искренний или лживый. И дальше я читаю стихотворение «Мне легко жить в России», в котором все обо мне правда, – и тогда ко мне уже никаких вопросов не остается. Остаются только стихи и песни.
И мне очень жаль, что в некоторых новых странах государственная политика направлена на искоренение русского языка. Можно иметь те или иные претензии к советскому прошлому, но язык, по-моему, здесь ни при чем. Наоборот, исторически сложилось, что на русском могли понять друг друга эстонец и узбек, молдаванин и армянин. И это, быть может, лучшее, что осталось нам в наследство от прошлой эпохи. Язык потерять очень легко, пройдет одно поколение, и русский язык уйдет в новых государствах, если его не поддерживать, – и как тогда поймут друг друга латыш и казах? Ведь английский еще надо приобрести, а русский уже был.
Мне легко жить в России —
дружить с мужчинами русскими,
целовать ее женщин красивых,
песни петь ее грустные.
Мне Россия отцом завещана —
он ее отстоял вместе с русскими,
и с мамой моей повенчаны
дугой они были Курскою.
И Россия это запомнила,
и меня своей кровью наполнила —
и я знаю: отломят мне ситного
Иванов, и Петров, и Сидоров…
И я так объясню сыну,
если спросит, какого народа мы, —
нам легко жить, сынок, в России,
потому что она – Родина!
Пограничному ансамблю ФСБ
Далеко от Москвы есть такие места,
Где кончается то, что зовется Отчизной,
Для кого-то граница – всего лишь черта,
А для нас эта черточка – линия жизни.
Наша линия жизни – быть на страже страны,
Самой лучшей на свете и самой красивой,
Эту линию жизни сами выбрали мы —
И для нас нет иной на ладонях России.
А ладони ее пахнут домом всегда,
Даже если до дома путь очень неблизкий —
И горит пограничная в небе звезда,
Озаряя нелегкую линию жизни,
По которой идем мы, пыля,
А граница уходит всё дальше…
Пусть за ней и не хуже земля —
Просто здесь начинается НАША!
Иосифу Кобзону
Небосвод над головой,
Россыпь звезд и дождь грибной,
Рука отца и мамин взгляд —
Это все Россия.
Свет ее в душе моей,
В широте ее степей,
В глубине ее морей,
Бесконечно синих.
Здесь всё мое! Здесь дома я!
Пока я здесь – я буду сильным.
Здесь всё мое: мои друзья,
Моя любовь, моя Россия.
Мой Урал и мой Кавказ,
И тепло любимых глаз —
Всё, что я сквозь жизнь пронес,
Я оставлю сыну:
Благодать ее полей,
Доброту ее людей,
Всё, что я люблю до слез, —
Всю мою Россию!
Людмиле Николаевой
Хорошая погодка на душе моей стоит —
Пойду гулять на улицу, где музыка звенит,
Пойду гулять на улицу, где ярмарка цветет,
Где плачет и смеется православный наш народ.
Как барин, между лавками шагает богатей,
Он щеки надувает и не смотрит на людей,
А беззаботный пьяница с утра уже хорош —
На солнышке лицо его сияет, словно грош.
А паренек зазнобушке колечко подарил,
На денежки последние подарочек купил,
Она его целует, словно лебедь, хороша —
Пусты его карманы, но зато поет душа.
А если тучи темные над ярмаркой пойдут,
Не очень опечалится дождем торговый люд —
Им песню задушевную сыграет музыкант,
Для них такая музыка дороже, чем брильянт.
Ярмарка, ярмарка,
Золотая ярмарка,
Ярмарка, ярмарка,
Звонкая и яркая —
Как душа моей России,
Как моя душа!
«Над душистым клевером кружится пчела…»
Над душистым клевером кружится пчела,
Медом пахнет пасека, домом и теплом.
В добрый час меня сюда тропка привела —
Улыбнется пасечник, угостит медком.
Музыкой пчелиною сумерки звенят,
Только бы мелодию эту не забыть —
Пусть порой не балует медом жизнь меня,
Но за день сегодняшний можно все простить.
Стихнут на прощание голоса и смех…
Пасечник, пожалуйста, будь всегда здоров —
Чтоб сберечь от времени для меня и всех
Сладкий запах родины, мед ее цветов.
Российский мед такой неповторимый…
Наверно, можно слаще отыскать —
Российский мед, он с привкусом полыни,
Но ведь умом Россию не понять.
Врачеватель судеб, торопливый гурзуфский
рассвет —
и над сумрачным небом вдруг вспыхнула чайка
тугая.
Это было всегда – врачевала вода золотая,
оставляя на гальке светящийся пенистый след.
Это было всегда – золоченая кожа воды,
прогибаясь под тяжестью неба, не выдаст прибоя.
Если гаснет звезда – значит, чайка зажглась
над водою,
и на ощупь находит дорогу рассвет-поводырь.
Можно сбросить на миг тяжкий груз заблуждений
своих,
притяжение неба пусть выпрямит нас и осудит —
и приблизится море, покуда рассвет не утих,
и прохладной водою горячие щеки остудит.
Это было всегда, это вечность дала нам поблажку —
возле ранней воды воспарять над земной суетой,
этот миг между завтрашней жизнью и жизнью
вчерашней —
торопливый гурзуфский рассвет над водой золотой.
Был город Москва непохожий на всех,
И нам забывать свое прошлое – грех,
Ведь город смеялся, как мог, и грустил,
И лишь по московскому времени жил.
Московское время, московское время
уходит —
И что-то уходит, уходит от нас навсегда,
Но так как нигде пустоты не бывает
в природе,
Какое-то новое время приходит сюда…
Конечно, живем мы сегодня верней,
Но новое время куда холодней —
И холодом этим сжимает мне грудь:
Московское время уже не вернуть.
И все-таки город Москва будет жить,
Смеяться и плакать, дружить и любить!
Пусть новое время приходит в наш дом —
Увидите: станет московским потом.
Над Невою туманною
Плачет серое небо,
Ну а вы улыбаетесь
Ленинградской весне —
Этот город застенчивый
В шапке темного снега
Столько раз, как видение,
Вам являлся во сне…
Питерские мальчики,
Как мосты разводятся,
Вас по свету белому
Разбросала жизнь.
Питерские мальчики,
Все дорожки сходятся —
Все равно вы питерцы,
Кто бы где ни жил.
Окликает вас прошлое
То слезами, то смехом —
Вы такие же мальчики,
Словно нет этих лет,
Потому что из Питера
Невозможно уехать —
Ведь душа остается там,
Где явилась на свет.
Когда над Северной Двиной проснется солнце
И на леса туманы упадут росой,
Архангельск широко нам улыбнется
И покорит неброской северной красой.
И невозможно не влюбиться в этот город,
Нигде на свете нет другой такой земли —
Недаром место это выбрали поморы
И город именем священным нарекли.
Мы любим тебя, Архангельск,
Мы крови с тобой одной.
Мы любим тебя, Архангельск,
Старинный и молодой.
Мы любим тебя, Архангельск,
Гордость России и честь,
Мы любим тебя, Архангельск —
Просто за то, что ты есть!
Земля архангельская кладами богата,
Но главный клад, конечно, северный народ —
Недаром вырос Ломоносов здесь когда-то
И защищал Россию беломорский флот.
Нам этот край для дел невиданных завещан,
Мы отдадим ему и руки и сердца —
И русский дух у Беломорья будет вечным,
И Русский Север будет русским до конца!
По полярному кругу, по Северу просто гуляю,
И не важно, откуда я родом, – сегодня я здесь…
И душа моя грешная стала опять молодая,
Как цветы заполярные – жаль, что недолго им
цвесть.
Заполярные цветы —
Дети вечной мерзлоты,
Но судьба у них короткая такая…
Заполярные цветы
Так доверчиво чисты,
Что срывать их просто духу не хватает.
На румяных от холода лицах встречаю улыбки —
Если здесь улыбаются, значит, здесь рады тебе,
Потому что земля Заполярья не знает
фальшивки,
И цветы заполярные жить могут только
в тепле.
Северному русскому народному хору
Когда Россия молодая
Свои раздвинула края,
Навеки сердце отдала ей
И наша Двинская земля.
Теплом своим отогревая
Дыханье северных морей,
Поморов песня удалая
Через века звенит над ней.
Наша Двинская земля,
Где зима – так уж зима,
Как тебя такую не любить?!
Наша Двинская земля,
Далеко ты от Кремля,
Но России без тебя не быть!
Дни славы и годину смуты
С Россией ты пережила —
Не сомневаясь ни минуты,
Сынов за веру отдала.
Здесь начинался флот России,
У беломорских берегов —
И стали сосны вековые
Под паруса твоих челнов.
Давай закурим, друг нефтяник,
Поговорим о том, о сем:
К примеру, как домой нас тянет
И как далек бывает дом.
О том, как иногда охота
Забыть, что есть на свете нефть —
И с нею жизнь в трубу уходит,
Ну а другой, наверно, нет.
Но мы счастливей всех на свете,
Когда на новой буровой
По пояс пляшем в первой нефти —
Веселой, черной, молодой!
И все у нас будет в порядке,
Покуда мы помним с тобой:
У нефти не женский характер,
У нефти характер мужской.
Под тихой северной звездой
Дымок рыбачий вьется,
А в небе месяц золотой
Печалится о солнце.
Костер забытый догорел,
Седым покрылся пеплом —
И парень девушку согрел
Своей любовью крепкой.
Земля укуталась в снега
И теплой ждет погоды —
А северная ночь долга,
Как песнь оленевода.
И парню с девушкой своей
Не хочется прощаться —
И он колечко дарит ей
На северное счастье.
Северное счастье
Ждет их очень скоро —
На рогах олени
Им несут рассвет.
Северное счастье —
Быть навек с Печорой,
И для них другого
Счастья в жизни нет.
И вот уже из темных туч
Рассвет весенний вышел,
И зацепился солнца луч
За нефтяную вышку.
По тундре ветер загулял
И облака гоняет,
А парень девушку обнял
И к сердцу прижимает.
Александру Добронравову
Какое небо по ночам над Ставропольем!
Как лунным светом умывается земля!..
И воздух травами медовыми наполнен,
И звезд на небе – как колосьев на полях.
И я сегодня только о хорошем вспомню,
И под рубахою согреет душу крест…
Я счастлив тем, что Ставрополье есть
на свете,
И тем, что жизнь моя случилась здесь!
Я так давно люблю святую землю эту
И верстовые все прошел ее столбы —
И голубой поток мечты моей заветной
С ней переплелся, словно линия судьбы.
Пусть годы тают в небе, как степные птицы, —
Не остановишь их и не воротишь вспять —
Случалось многое и многое случится,
Но Ставрополья у меня им не отнять!
Над маленькой Молдовою большое солнце светит
И небу улыбается днестровский виноград —
Там Кишинев вечерний вас теплом своим приветит
И угостить своим вином сердечно будет рад.
И ваша жизнь, как маятник, к хорошему качнется,
И загорится яркий свет, где было так темно, —
Душа монаха чистая в букет вина вплетется,
И станет вечер радостным и легким, как вино.
Да здравствует его
Величество вино!
Пусть царствует оно,
Не ведая преград.
Да здравствует его
Величество вино,
Волшебный сумасброд —
Молдавский виноград!
Как хорошо быть рядом со своими
И говорить похожими словами,
Пускай мы разные, но все мы носим имя
Красивое и гордое «славяне».
Как хорошо, что нас на свете много,
И об одном и том же наши песни!
Пускай у каждого из нас своя дорога,
Но мы всегда сердцами будем вместе.
Возьмемся за руки, славяне, —
И наше солнце не погаснет,
Возьмемся за руки, славяне, —
И будет вечным этот праздник!
Как хороши славянские девчата
В объятиях парней своих плечистых —
Гуляют свадьбы на Балканах и в Карпатах,
От Волги до Дуная и до Вислы.
Так сохраним же красоту и силу,
Что нам достались от былых столетий,
Чтоб восхищались все соседи взглядом синим,
Который мы подарим нашим детям.
Тамаре Гвердцители
Мое южное сердце московский снежок растопило —
И в озябшей душе моей вновь воцарилась весна,
Этот город теперь я как дом свой родной полюбила,
И когда я не здесь, он ко мне возвращается в снах.
Мне снится Россия, мне снится Москва,
Пускай далеко ты, но как ты близка!..
Уходят сомненья и боль у виска —
Мне снится Россия, мне снится Москва…
Здесь друзей моих милых улыбки меня согревают,
И я тоже стараюсь всех вас, как умею, согреть…
Я похожа на птиц, что по белому свету летают,
Но домой возвращаются главную песню пропеть.
Опять Куры гортанный говор
мне снился.
Снова речь отца
я понимал,
и в окна бился
неведомых растений цвет,
и восседал угрюмый дед,
как изваянье, у крыльца
давно заброшенного дома —
но небо, тяжелей свинца,
опять решало по-другому,
и все смывал великий дождь,
и стыдно было просыпаться
и, унимая пальцев дрожь,
поспешно за перо хвататься,
чтобы развеять горький сон,
забыть гортанный тяжкий стон —
дед не узнать меня грозился…
Здесь, в беспощадной тишине,
иной язык доступен мне
и лишь молчанье – по-грузински.
Когда в 1990 году в концертном зале «Россия» состоялся мой первый творческий вечер и я впервые вышел к зрителям, публика была удивлена, что много не самых плохих песен написал еще довольно молодой человек, мне было тридцать семь – почему-то люди считали, что я должен быть как минимум седовлас и морщинист. Помнится, я тогда отшутился известной фразой, что молодость – это недостаток, который с годами проходит. И на своем творческом вечере в Государственном Кремлевском дворце, приуроченном к моему пятидесятилетию, я с сожалением констатировал, что этот недостаток мной, увы, преодолен. Теперь я и седовлас в достаточной мере, и некоторым образом морщинист. Раньше я мог сочинять в любых условиях: гуляя, в метро, на пляже – теперь у меня получается только дома. И пешком я ходить совсем разучился – могу только за границей почему-то. Да и кота моего, которого, казалось, совсем недавно я подобрал в подъезде и назвал Кукой (в честь жены Добрынина, потому что он своего попугая в мою честь окрестил Симой), уже давно нет. Когда Куки не стало, а прожил он почти семнадцать лет, мне было очень плохо, потому что у нас с ним были удивительные отношения. Когда я, сидя на диване с гитарой, чего-то мурлыкал, он обязательно был рядом и очень внимательно слушал, иногда ударяя лапой по струнам. Поэтому я считал его своим соавтором. Ну уж во всяком случае критиком, потому что иной раз он бил не по струнам, а по мне, если его что-то не устраивало – в словах или в музыке, наверно. Лишившись такого соавтора и критика, я долго не находил себе места, пока не решил организовать реинкарнацию моего кота – завести нового, который стал бы клоном ушедшего. И я подобрал на улице внешне очень похожего котенка, и назвал его, естественно, Кукой, но, увы, на этом повторение и закончилось – песен Кука-второй со мной не пишет. И вообще мало мной интересуется. Может, поэтому я писать стал меньше, но, думаю, дело в календаре – он неумолим.
Раньше я жил только вперед, а теперь все больше воспоминаниями – а ведь еще совсем недавно я не задумывался о прошлом, меня интересовал только сегодняшний и завтрашний день. И в этом прошлом остались многие дорогие мне люди, о которых я буду помнить всегда… Иногда становится очень горько, что жизнь тает, как лед в бокале, и осталось не так уже много глотков – но все равно, я опять с нетерпением жду весны, хотя понимаю, что каждая новая весна это минус один год жизни. И охватывает тогда неудержимая и непонятная радость просто от того, что я еще живу и все в моей жизни еще происходит, и бог с ним, с календарем, который худеет и худеет с каждым днем на странной диете под названием время… Именно в такой момент была написана песня «Мой поезд еще не ушел», которую очень точно и пронзительно исполнил Коля Караченцов, как будто предвидя испытания, выпавшие ему совсем через небольшое время… Слава богу, стихи оказались пророческими – поезд Николая еще не ушел. А время, проведенное в студии с этим замечательным артистом во время записи песни, и последовавшее за этим застолье я вспоминаю с нежностью. Коля отменил гастроли и пришел на мой юбилейный концерт 2002 года в Кремль, хотя мы с ним не такие близкие товарищи и в его репертуаре всего две мои песни – не каждый артист так поступил бы, поверьте мне. Наверно, потому что Караченцов – человек театра, а не шоу-бизнеса.
По-хорошему удивил меня Володя Винокур, который опять же на моем юбилейном творческом вечере решился выйти на сцену Кремлевского дворца не в привычном для себя юмористическом амплуа, а с серьезной песней «Отец». Видимо, Владимира действительно тронула эта песня, раз он, артист другого жанра, решил записать ее и снял клип. Он и еще Алик Достман, руководитель Культурного фонда «Артес», когда мы вместе сидели за столом, говорили, что это – о них и их отцах. А я писал о себе и о своем…
А неувядающий Лев Лещенко, который начинал мой юбилейный концерт 2002 года с песней «Уносит нас теченье дней»! Я всегда хотел, чтобы мою песню исполнил этот замечательный певец, мы были давно знакомы, но только, когда были написаны эти стихи, причем многое я в них переписывал по просьбе Льва Валерьяновича, наши творческие дорожки пересеклись. И песня эта в значительной мере задала тональность и настроение всего моего первого творческого вечера в Кремле.
Но особую, я бы сказал, державную нотку в мой второй уже юбилейный концерт в Кремле в 2013 году внес, конечно, Иосиф Давыдович Кобзон. Представляя его, я, помнится, сказал, что долго не мог написать органичную его образу песню, и не потому, что он народный артист и народный депутат, а потому, что от него исходит такой дух державности, которому надо соответствовать песенным материалом. Такой песней стала «Моя любовь, моя Россия». Вообще, юбилейный концерт 2013 года в Кремле запомнился мне прежде всего тем, что многие молодые, но уже известные артисты по-новому исполнили мои старые песни. Так, певица Слава не менее органично, чем Аллегрова, спела «Все мы, бабы, стервы», а Марк Тишман тонко и иронично исполнил песню «Я пришел к тебе совсем», первым исполнителем которой был Александр Буйнов.
Варвара так вообще вдохнула новую жизнь в песню «Колодец», внеся в нее этнические интонации, которых и в помине не было в классическом варианте Ярослава Евдокимова. А элегантнейшая Анжелика Варум, которую я знаю с тех пор, когда она была еще десятилетней девочкой, с таким вкусом преподнесла песню «Ты мой бог», что впору было позавидовать и самой Ирине Понаровской, к сожалению, завершившей артистическую деятельность. И, конечно, не могу не вспомнить очаровательную Зару, которая замахнулась на великое и решилась спеть песню «Одуванчик» после самой Примадонны Аллы Пугачевой, с ее благословения, естественно. А «Бурановские бабушки» так зажигательно исполнили песню «Бабушки-старушки», что я и сам чуть не пустился в пляс. Но, конечно, и «старая гвардия» не подвела, были на концерте все, кто обещал: И Вячеслав Добрынин, и Тамара Гвердцители, и Лев Лещенко, и Алексей Глызин, и Диана Гурцкая – все приехали, несмотря на то что была репетиция парада ко Дню Победы и центр города был перекрыт. Анне Вески призналась, что она впервые приехала на концерт на метро. И только Сосо Павлиашвили не преодолел трудности перекрытой Москвы.
Очень приятно было видеть в тот вечер в первом ряду моего доброго друга Борю Грачевского, уже долгие годы неизменного художественного руководителя «Ералаша», превратившего свой киножурнал в целую веселую солнечную страну. Он и сам человек солнечный – достаточно увидеть его улыбку, ну а уж шутки его, которые он придумывает двадцать четыре часа в сутки, заставят смеяться самого мрачного человека независимо от возраста. Ему, конечно, льстит, когда его называют «живой легендой», но он всегда уточняет, что он «еле живая легенда». Когда «Ералашу» было десять лет, я написал по просьбе Бори песню «Что такое Ералаш?», казалось, это было совсем недавно – и вдруг оказалось, что «Ералашу» уже тридцать! Вот так незаметно летят годы – и как было не написать по поводу юбилея новую песню?! Я и написал «Ералаш – это мир удивительный».
С особой теплотой всегда относился и отношусь к Мише Шуфутинскому. Так вышло, что мою песню «Гадалка» он пел еще в эмиграции, а потом мы с ним познакомились и специально для него были написана «За милых дам», песня, ставшая тостом. И еще водкой. Да-да, какие-то оборотистые предприниматели додумались выпустить водку с таким названием, естественно, не поставив меня в известность. Бог им судья… А с Михаилом нас роднит дерево, которое уже лет двадцать присутствует в его жизни. Однажды, будучи приглашенным на его юбилей, я долго думал, что же мне ему подарить: дорогим подарком удивить его было трудно, да и денег таких, чтоб его поразить, у меня не было – и тогда я в цветочном магазине приобрел небольшое растение в вазоне, не помню даже какое, и преподнес его Мише. Я думал, что в суматохе юбилея он его потеряет, но оказалось, он забрал его домой, стал за ним ухаживать, пересаживать во все большие горшки, перевозил его с одной квартиры на другую – и сегодня это огромное дерево, которое стоит в его кабинете. Так что у нас есть не только общие песни, но и дерево, которое выглядит великолепно уже долгие годы – значит, от души было подарено… Так замкнулся круг, который начался еще в середине восьмидесятых годов, когда на музыку Оскара Фельцмана я написал песню «Посадите дерево», которую исполнил Михаил Боярский. Душевная получилась песня…
Я вообще считаю, что душевность – это главное качество наших людей и наших песен. Мода на аранжировки приходит и уходит, а душевность остается, потому что она в ментальности нашего народа. И только те песни, в которых есть душа, проходят испытание временем и остаются жить после того, как их крутят по радио – их просто помнят и хотят петь. И для автора это самая высокая награда. Да, семнадцатилетние не слушают наших песен, им близки другие ритмы, более острые и эпатажные, но проходит время, они взрослеют и уже в двадцать пять поют за столом «Вот кто-то с горочки спустился…». И так будет всегда, потому что в русской песне слова бывают главнее музыки. Почти всегда…
Потому я и считаю себя счастливым человеком, что всю жизнь вожусь со словами, которые потом приходят к людям – и остаются с ними. И все же немного грустно, что незаметно уносит меня теченье дней от того замечательного, безвозвратно ушедшего времени, когда меня не интересовал ни успех, ни деньги, ни узнаваемость – просто я был счастлив бормотать слова, которые складывались в стихи, и мне самому нравилось то, что получается. Вот за звенящую радость таких моментов я безмерно и благодарен той самой жизни, которая, как писал я в своих ранних стихах, мне всего лишь досталась. Как и всем нам…
Льву Лещенко
Я, как ветер, листал этой жизни цветные страницы,
видел ливни весенние и золотые дожди,
расставался с любовью, чтоб снова и снова
влюбиться, —
и уже за спиною не меньше, чем ждет впереди.
Уносит нас теченье дней куда-то вдаль,
и календарь опять роняет свой листок…
Но не забудь, когда придет к тебе печаль,
что наша жизнь длиннее прожитых дорог.
Я ошибок своих не считал, чтоб со счета не сбиться,
если спросят меня, я ответить за них не боюсь —
и не важно, чего я сумел в этой жизни добиться,
а важнее, чего я еще в этой жизни добьюсь.
Наступило серьезное время по имени зрелость —
и чтоб жизнь не засыпала пылью дорожку мою,
ни на миг не забыв, как мне радостно в юности
пелось,
я и в зрелые годы все новые песни пою…
Часы, часы, часы, часы
по стенкам понавешаны
и стрелками бездушными
воруют время в такт —
но ведь живут, живут же в них
кукушки, как в скворечниках,
и тоже перед временем
испытывают страх.
Николаю Караченцову
Когда я был юным и глупым,
Туман мне глаза застилал,
Но жизнь, прогулявшись по кругу,
Мне все разглядеть помогла.
С судьбой не сыграешь в картишки,
И мне скоро срок протрубят…
А я все такой же мальчишка,
Как был много весен назад.
Мой поезд еще не ушел,
Еще не налит посошок —
И мне торопиться пока еще повода нет.
Мой поезд еще не ушел,
Еще мне и здесь хорошо —
Недаром закат временами похож
на рассвет…
Вот так это в жизни бывает,
Часы не дано обмануть:
Меня молодежь догоняет,
Но я не в обиде ничуть.
Еще я любуюсь невестой,
Вино, словно воду, я пью,
Еще сердце тянется к песне —
И я, как умею, пою.
Михаилу Боярскому
Веселое дерево листьями машет,
Веселые дети под деревом пляшут —
И мне потому так спокойно на свете,
Что есть это дерево, есть эти дети.
Ведь этот мальчишка и эта девчонка —
Травинка моя, колосочек мой тонкий,
И дерево это – зеленое пламя —
Посажено было моими руками.
Воспитайте мальчика, воспитайте девочку —
Чтоб на белом свете продолжаться вам.
Посадите дерево, маленькое деревце —
И оно потянется к небесам!
Кружится Земля, наши годы уходят,
И этот порядок извечен в природе,
Но мы не исчезнем бесследно, как ветер, —
Останутся наши деревья и дети.
Пускай они вместе растут и мужают,
И Землю в наследство от нас получают,
А чтобы она становилась добрее,
Научим детей – пусть сажают деревья.
Еще он не существовал секундой прежде —
и так Земле его недоставало!..
Она ждала его, она его узнала —
и встретит по уму, не по одежде.
Давайте ж потеснимся, люди!
Нас прибыло, нас больше стало!
И значит, мы продолжимся, мы будем,
который раз затеяв все сначала.
Живи, малыш! Да ждут тебя победы.
Да будет громким голос жизни новой —
глотни скорее воздуха земного,
чтоб первым криком о себе поведать.
Живи, малыш! Ведь нет иных сокровищ,
чем те, что жизнь у ног поразбросала, —
и счастлив будь хотя бы оттого лишь,
что эта жизнь тебя не миновала.
В общем вагоне жизни
весело, шумно, тесно.
Кто-то огреет визгом,
кто-то согреет песней.
Кто-то придавит локтем,
кто-то придвинет чарку,
кто-то хулит все оптом,
кто-то с ним спорит жарко.
И никуда не деться
нам от своих соседей —
мы пассажиры с детства,
хоть и живем оседло.
Красные числа празднеств,
черные числа будней…
Кто-то сойдет, но разве
место свободным будет?
Просто теснее люди
сдвинутся – не до жиру!
В общем вагоне будут
новых ждать пассажиров.
Дворики нашего детства,
Пусть мы давно повзрослели,
Нам оставляют в наследство
Клены, беседки, качели.
Здесь мы любить научились,
Здесь появились друзья…
А карусели кружились, кружились,
Время с собой унося.
Дворики, дворики, дворики детства,
Солнце, дожди, возвращенье грачей…
Светлая грусть остается на сердце,
Мамины песни, лица друзей.
Здравствуйте, дворики наши!
Вот мы и свиделись снова…
Клены нам ветками машут
Возле порога родного.
Дворики нашего детства,
Мы к вам придем вновь и вновь,
Вашего мы не растратим наследства —
Родину, дружбу, любовь.
Родители не могут нас понять,
Когда в окно течет весенний воздух…
А что случилось – нечего гадать:
Просто переходный возраст.
Как скучно нам учебники листать,
Когда вдруг изменилось все на свете…
А что случилось – нечего гадать:
Просто мы уже не дети.
Нам до рассвета хочется гулять —
Напрасно дома сердятся родные…
А что случилось – нечего гадать:
Просто мы уже большие.
Николаю Караченцову
Ветер продувает пустые голубятни…
Мы взрослыми становимся —
И нет пути обратно.
Детские забавы к нам больше не вернутся —
И лишь воспоминания
На память остаются…
Маятник все качается —
А детство не кончается.
Календари меняются —
А карусель кружит.
Маятник все качается —
Детство не забывается
И снится нам, и снится нам,
И снится нам всю жизнь.
Вырастут деревья, мальчишки повзрослеют,
Девчонки станут мамами,
А мамы поседеют…
Все, что с нами было, в их жизни повторится —
И детство будет сниться им,
Как нам сегодня снится.
Сны мои провинциальны:
вижу город небольшой,
на картине старой пальма,
тускло светится крюшон,
налитый в стакан граненый,
мама плечи прячет в плед,
кажется, темно-зеленый —
мне еще так мало лет…
Так легки еще заботы:
целый день удить леща,
не забыть про гвоздь в заборе
и чтоб не было дождя.
К маме я еще успею —
светится еще крюшон,
пальма лихо зеленеет
и…
Но здесь прервался сон.
…Нет, я снова сплю, но только
сон теперь уже другой:
молча принимаю дольку
апельсина, что рукой маминой
очищен не был
в этой жизни никогда…
Молния пронзает небо,
новый начат календарь.
Предо мной мелькают годы,
мама гаснет в толще дней —
между нами встали воды
тысячи дождей.
Когда мне в детстве доставалось в драках
И синякам своим терял я счет,
Мне дома говорили, чтоб не плакал,
Все пустяки – до свадьбы заживет!
И я с тех пор, когда мне все не любо
И кажется, что горлом кровь пойдет,
Себе твержу, сжав кулаки и губы:
«Все пустяки – до свадьбы заживет!..»
До свадьбы заживет,
До свадьбы заживет —
Я повторяю, как молитву богу.
До свадьбы заживет,
И боль моя пройдет —
Осталось потерпеть еще немного!
А жизнь идет, и я уже не мальчик,
И скоро сын мой с шишками придет,
И я ему скажу без тени фальши:
«Все пустяки – до свадьбы заживет!»
А там и впрямь не за горами «свадьба»,
Которая и вправду все уймет…
Ну а пока топчусь я вместе с вами,
Все пустяки – до свадьбы заживет!
От штор освобожу экран окна —
и явится мне фильм документальный,
и станет мне отчетлива видна
жизнь улицы моей провинциальной.
Провинциально светится каштан,
кот восседает у молочной лужи —
наверно, грузчик Вася снова пьян,
а впрочем, он и трезвый неуклюжий.
И утро будет превращаться в день,
и люди будут пробегать поспешно —
им нужно сделать столько важных дел:
жениться, хлеб купить, прибить скворечник.
А я, бездумный зритель, им вослед
смотрю, курю в окно – и забываю,
что предо мной не кадры прошлых лет,
а день сегодняшний, и я в нем проживаю.
Я забываю, что проходит день,
проходит жизнь – а фильм совсем не долог,
и черно-белый близится предел,
и нужно в кадр попасть, пока я молод.
В этот миг, меж двух годов живущий,
От былых не отрекаюсь дней,
Но хочу, чтоб Новый год был лучше
Для меня и для моих друзей.
Чтоб ворвался новыми надеждами —
И под снегом расцвели подснежники,
Чтоб сбывалось только лишь хорошее —
Новый год всегда добрее прошлого.
Календарь последний лист роняет…
Я за все прощаю Прошлый год,
Потому что Новый обещает,
Что уж он-то нас не подведет.
Он одарит чувствами высокими
И помирит всех, кто прежде ссорился,
И разлуки завершатся встречами —
И сошьются платья подвенечные.
Без друзей на этом свете нет меня,
Как не могут жить без ветра паруса —
Пусть досталась мне от Господа родня,
Но друзей я выбираю только сам!
Выбираю право без разбора дня
Рядом быть всегда и сердцем и плечом,
И спасибо им, что выбрали меня —
Знать, чего-то все же я стою еще!
Иногда бывает черной эта жизнь,
Но в конце туннеля свет горит всегда —
Если кошка между нами пробежит,
Все равно не будет черной никогда!
И присядем мы у общего огня,
Отогреемся и дальше будем жить —
И к судьбе одна лишь просьба у меня:
За друзей только чокаясь пить…
Давай за дружбу выпьем, друг!
Нам согрешить не даст она:
Пусть кровь у нас и разных групп,
Но группа наших душ одна!
Давай, дружище, календарь закрой —
Забудем, что полжизни за спиною,
И вспомним, как когда-то мы с тобой
Коней водили ночью к водопою.
Пусть сто дождей прошло с тех давних пор
И кони те растаяли, как эхо,
И только годы мчат во весь опор —
Но нашей дружбе время не помеха.
По ко́ням, дружище, по ко́ням!
Мы юность с тобой не догоним,
Но если мы вместе на этой земле,
Мы сможем еще удержаться в седле —
По ко́ням, дружище, по ко́ням!
Нас жизнь бросала в разные концы,
Но разве дружбу остановят дали —
И если нас хватали под уздцы,
Всегда с тобой друг друга мы спасали.
А если жизнь, как в омут головой,
В другие дружбы нас с тобой бросает,
Так мы же знаем, как никто другой:
Коней на переправе не меняют.
Александру Кальянову
Как я молод был, как глаза горели!..
И сжигал я жизнь, словно не моя…
Но растаял дым молодого хмеля —
И однажды вдруг растерялся я.
Вроде все при мне: и друзья и деньги,
И в любой конец взять могу билет,
И подруга есть, и гуляют дети —
Вроде все при мне, только счастья нет.
Мне небо с овчинку, мой поезд ушел,
Мне небо с овчинку – и бог мне не в помощь…
Полжизни потратил, а что я нашел?
Лишь небо с овчинку да пьяную полночь.
Видно, правы те, кто давно сказали:
В жизни счастья нет, разве только вид…
Так плесну в стакан я глоток печали —
Все бы ничего, да душа болит.
Ах, душа, душа! Где ж была ты раньше?!
Ты б явилась мне двадцать лет назад.
А теперь-то что? Буду жить я дальше,
Буду жить как жил, сам себе не рад.
Игорю Демарину
Как трудно быть самим собой, самим собой и только,
И отыскать из всех дорог единственно свою,
И все соблазны обойти, а их бывало столько…
Да что об этом говорить, я лучше вам спою.
Не раз несла меня волна на легкую дорогу,
Но я не покорялся, я искал девятый вал,
Чтоб песня отзвучавшая пронзала вас тревогой —
Ведь сцена не кончается, а переходит в зал.
И в жизни и на сцене я найти себя пытаюсь,
На каждое мгновение смотрю как на дебют…
Качаюсь я, как маятник, как маятник, качаюсь,
И стрелки очень медленно, но все-таки – идут!
Когда стихает музыка, кончаются концерты,
Приходит одиночество, но не оно страшит —
Лишь только б вы поверили, что я пою от сердца,
А если не поверите – зачем тогда мне жить?..
И вы мне правду трудную, пожалуйста, простите,
Пожалуйста, простите мне, что голос мой дрожит…
Но я пока еще пою, еще пою, поймите —
И песня не кончается, а переходит в жизнь!
Как жестоко хохочет эхо,
Словно камни летят со скал —
Не бывает больнее смеха,
Чем когда тебя зал освистал.
Не бывает чернее ночи,
Чем беззвездная эта ночь…
Но хотя концерт и окончен,
Уберите занавес прочь!
Я начну свой концерт сначала,
Ничего, что погашен свет, —
Буду петь для пустого зала,
Раз другого теперь уже нет.
И мороз пробежит по коже —
Я забуду, что зал пустой…
После слез улыбка дороже —
Улыбнитесь вместе со мной!
Я смотрю в окно: там мелькают фонари —
И куда я мчусь, я не знаю до поры.
Еду просто так по пустынной мостовой —
И душа моя не находит путь домой.
Я смотрю в окно: там гуляет листопад —
Загулять бы с ним я и сам сегодня рад…
Я немного пьян и чертовски одинок —
И несет меня жизнь словно сорванный листок.
Сорванный листок по дороге кружится,
Сорванный листок всем бродягам родня,
Сорванный листок как бездомная птица,
Сорванный листок – это не про меня.
Я смотрю в окно на развилку двух дорог:
Ждут меня друзья – значит, я не одинок.
Мы заварим чай или просто помолчим —
И от всех дверей вдруг отыщутся ключи.
Я смотрю в окно: там давно уже рассвет —
И до ночи мне никакого дела нет,
Еду просто так, улыбаясь без причин:
Лучше, чем езда, нет лекарства для мужчин.
Что-то вдруг не стало в жизни радости,
И живу, как будто воз везу:
Вроде далеко еще до старости —
Но не стало сил шагнуть в грозу.
И друзья былые усмехаются,
И подруги смотрят свысока —
Но пока что песня не кончается:
Я еще спою наверняка!
Будет, будет праздник и на нашей улице,
Будет, будет праздник, светлый и хмельной —
И моя печаль-тоска забудется —
Будет праздник, будет праздник мой!
Мне бы только это время выстоять,
Мне бы только снова стать живым —
Чтоб на эти холостые выстрелы
Я сумел ответить боевым.
Чтобы радость закипала бурная:
«Я еще могу, еще могу!»,
Чтобы голова кружилась буйная,
И цветы всходили на снегу…
Игорю Демарину
Торопился выйти в люди,
Да не соразмерил прыть,
Думал, буду иль не буду
Вместо «быть или не быть?».
И судьба меня швыряла
Из кювета под откос,
И подняться не давала
Да не в шутку, а всерьез.
Не бей лежачего, судьба, не бей лежачего,
Дай мне шанс еще разок подняться…
Очень больно становиться неудачником,
Но еще больнее – оставаться.
Сколько я в аду кромешном
Горьких чарок пропустил,
Сколько раз, бродяга грешный,
Божьей милости просил,
Чтоб сыграть с судьбою в кости
И ее разделать в дым:
Я ведь к ней пришел не в гости —
Я явился за своим.
Я соберу своих друзей,
Которых я сто лет не видел,
И усажу их потесней —
Пусть в тесноте, да не в обиде.
Мы вспомним вкус тех сладких дней,
Когда нам было восемнадцать —
Чтоб захотелось танцевать и целоваться,
Я соберу своих друзей…
Я соберу своих друзей,
У каждого свои итоги:
К кому-то жизнь была добрей,
А с кем-то, может быть, и строгой —
И все-таки она мудрей,
Чем в молодые годы мнилось, —
И что бы с ними в этой жизни
ни случилось,
Я соберу своих друзей!
Я соберу своих друзей,
Чтоб им за все сказать спасибо,
Сказать, что нет других людей
Таких же умных и красивых.
И молодых календарей
Совсем не надо им бояться —
Чтоб оставалось нам всегда
по восемнадцать,
Я соберу своих друзей.
Мы дружили, потому что не могли не дружить,
Потому что рука ищет руку,
Мы любили, потому что не могли не любить,
Не могли обойтись друг без друга.
И мы дружим, потому что между нами судьба,
Та, которую мы разделили,
И мы любим, потому что неподвластно годам
То, что в юности мы полюбили.
Кате Семеновой
Ну вот и все пришли,
Кто когда-то был рядом,
Кто был со мной, а теперь,
Теперь далеко…
Каждый тронул меня,
Кто улыбкой, кто взглядом,
Каждый словом согрел —
И мне стало легко.
Мне сейчас так легко,
Как бывало в семнадцать,
Тают годы мои
В сигаретном дыму…
Мне сейчас так легко
И грустить и смеяться,
Мне сейчас так легко…
Не пойму – почему?
Спасибо вам, друзья,
За ушедшую юность,
За то, что в жизни моей
Остался ваш след.
Пусть всего лишь на миг
Вы ко мне все вернулись —
Мне сейчас так легко,
Словно нет этих лет.
Столько лет я топчу эту землю —
И столько лет без ума от нее…
Пусть жизнь была полосатой, как зебра,
Но все-таки я сумел сделать что-то свое.
Столько лет слушал я это небо —
И столько лет только музыкой жив:
Под шум дождя и мелодию снега
Я жизнь положить сумел на нехитрый мотив.
Я живу, чтоб в минуты печали
Простой напев утешенье дарил, —
И пусть не все у меня получалось,
Но все-таки столько лет я недаром прожил.
«Еще мне предстоит быть стариком…»
Еще мне предстоит быть стариком,
жить, опасаясь смерти скорой,
воспоминания тревожить шепотком,
в словах детей выискивать укоры.
Трясущейся рукой нести огонь
из кухни в комнату, чтоб печку затопить,
и долго-долго не согреть ладонь,
и вспомнить что-то, и опять забыть.
Прислушиваться, проверять замки,
остерегаться сотен разных бед,
и, ощутив бессилие руки,
не верить, что иной развязки – нет.
«Я предал все, о чем не написал…»
Я предал все, о чем не написал,
что называл не бытием, а бытом —
прокисший запах коммунальных битв,
раздор трамвайный, уличный скандал.
Нет пустяков – есть пустота души,
На родине – забвенье об Отчизне.
Как будто в этом есть особый шик:
взглянув в окно – и не заметить жизни.
Признанье это что-нибудь да значит…
Так дай судьбы преодолеть межу
меж бытием и бытом. А иначе
я все предам – о чем ни напишу.