Пролог

Машина наряда ОВО^[1] Василеостровского РУВД медленно (километров сорок в час, не больше) двигалась по улице Беринга. Если нет тревоги или вызова, ОВО всегда едут медленно – так удобней приглядываться к прохожим. А приглядываться нужно – это их хлеб. И в прямом, и в переносном смысле. На бежевой, видавшей виды шестерке, еще издалека был виден широкий бортовой номер – «12–13».

– Ветоль, притормози, – попросил водителя сержант Саша. Водителем в наряде вторую неделю работал Виталий, после техникума сбежавший в милицию от армии.

– Торможу, – безразлично продублировал приказ Виталий. Время было раннее, утреннее, а потому предписанная должностными инструкциями бдительность пасовала перед однообразием смены, за которую даже гопники попадались редко. Один, правда, пытался укусить Сашу за лычку на погоне. Однако не сумел – получил в лоб термосом. И, пожалуй, за субботнюю смену это было самое интересное.

– Сергей Васильевич, – обратился к старшему Александр. – Стремно отсвечивает «девятина», а?

Сергей Васильевич был старшиной уже восемь лет. Он и пробудет в этом звании до самой пенсии, потому что свою службу он знал хорошо, а вот напрягаться и выслуживаться не любил и не собирался. Офицером стать не стремился – для удовлетворения личных амбиций ему вполне хватало собственной вотчины. Себя уважал. Молодых держал на расстоянии.

Все посмотрели налево. В переулке, задом к улице, стояла темно-синяя «девятка» с народом внутри. Двигатель не работал. Внутри сидели неподвижно.

– Для половины пятого странновато, – согласился Сергей Васильевич и, потянув к себе автомат, скомандовал: – Подрули осторожно.

Виталий подъехал к «девятке» и встал сбоку и чуть сзади, метрах в четырех. Двигатель ОВО никогда не выключают. Первым вышел Саша и встал вполоборота к старшине, ожидая команды. Тотчас сидевшие в машине парни нажали на дверные кнопки, что сделало невозможным открыть двери снаружи. Это серьезно насторожило Сергея Васильевича, и он начал выбираться с заднего сиденья, но потом вдруг махнул свободной от автомата рукой и сказал: «Все нормально! Уезжаем».

Когда старшина взгромоздился обратно, Виталий вопросительно обернулся к нему, а Саша удивленно глянул в полуоткрытое окно и спросил:

– Не понял, Василий?

– Уезжаем, я говорю, – повторил старшина.

– Чего случилось-то? Ты их знаешь, что ли? – не удовлетворился его ответом Саша.

– Никого я не знаю. Все о'кей… Нас здесь не ждали, – слегка раздражаясь, ответил старший наряда.

– Давай проверим! – не унимался Саша.

– Давай, проверь, Сашок, проверь, – ухмыльнулся Васильевич.

Саша кивнул Виталию, и они резво подошли к «девятке» с разных сторон. Внутри салона, помимо водителя, находилось еще три человека. Они не шевелились. Почувствовав неладное, Саша аккуратно вынул табельный «ПМ» и спрятал его за спину. Затем постучал в окно водителя. Окно приоткрылось.

– Утро доброе. Документики, пожалуйста.

В это время Виталий нагнулся с другой стороны и стал всматриваться в глубь салона. Странно, но двое на заднем сиденье головы к нему, что было бы естественным, не повернули. Обычно в подобной ситуации милиционерам приходилось видеть либо наглые, либо растерянные лица. Но сейчас их как будто бы просто не замечали.

– А в чем дело? – услышал Саша вопрос.

– Ни в чем. Формальность, – заученно ответил сержант.

– А у формальности есть основания? – последовал еще один вопрос.

– Найдутся. – огрызнулся Саша. Его это не раздражало, поскольку каждый третий в таких случаях пытался качать права. Однако он и не расслаблялся, охватывая взором всех сидящих.

– Вот когда найдутся, тогда и заходи, – нагло ответил водитель, которому навскидку было лет тридцать. Лицо красивое, не бандитское, не глупое.

– Выйдите из машины, – приказал сержант, чуть отойдя от двери водителя. – Произношу волшебное слово: ПО-ХО-РО-ШЕ-МУ!

– Зачем?

– Поговорить надо! – повысил голос Александр.

– Вас же двое. Вот и разговаривайте между собой.

Виталий распрямился, передернул затвор автомата и ткнул стволом в стекло с другой стороны: «Хорош базарить – на выход все!»

– Беспощадно стрелять будете? – нисколько не испугавшись, ухмыльнулся водитель.

– Выходишь или нет?!! – зло сказал Саша и вынул пистолет из-за спины. – Смотри, сейчас окно потеряешь!

– Глянь на мандат, – услышал он в ответ. В чуть приоткрытое окно высунулась глянцевая бумажка, которую водила достал из-под козырька.

Саша осторожно дотронулся до нее и прочитал: «СПЕЦТАЛОН». А далее: автомашина (марка такая-то, цвет – такой-то, номера – скользящие…) проверке и досмотру не подлежит. Подпись – начальник ГУВД… Гербовая печать… На талоне водяные государевы знаки.

– Хорошая бумага, как у Йогана Вайса!^[2] – ахнул Саша и взглянул на Виталия: «Глянь, деревня!» Кстати, деревней он частенько называл и самого себя.

Офицер, засветивший сержантам «непроверяйку», понял, что парни – сопляки и им интересно, а потому суетиться не стал. Дал вчитаться.

– Извините, – Саша выпустил «непроверяйку» из рук. – А чего сразу не сказали?

– А ты «Когда деревья были большими» смотрел? – улыбнулся водитель.

– С Никулиным? Смотрел, – недоуменно кивнул Саша.

– Манера у нас такая… Ладно, пока, – окно закрылось.

Саша и Виталий вернулись в свою «шестерку».

– Ну, и кто такие? – с нескрываемой иронией спросил Сергей Васильевич.

– Спецслужба какая-то! – с восторгом ответил Виталий.

– Угу!!! Я бы сказал – спецслужба агентов национальной безопасности! Жертвы сериалов! – вздохнул старшина. – Запомнили раз и навсегда: это НАРУЖКА!

– Какая норушка? – в один голос переспросили молодые милиционеры.

– Слушайте, бандерлоги, – добродушно объяснил Сергей Васильевич. – Не норуШка в смысле мышь, а НАРУЖКА от слова наружное наблюдение ГУВД. Если официально, то сотрудники оперативно-поискового управления ГУВД. То есть управления, которое в справочниках есть, а офицеров его почти никто не видит, и где они находятся почти никто не знает. Расшифровывать словосочетание «наружное наблюдение», надеюсь, не нужно?

– Шпики, что ли? – сформулировал Виталий, прокручивая в голове внешности сидевших на заднем сиденьи («а ведь один – совсем пацан, как я»).

– Можно сказать и так, только без котелков, как в кино, и извозчиков.

– А что они сразу не предъявились? – не унимался Саша, которого все-таки задело вежливое хамство представителей спецслужбы. (Кстати, физиономию водителя он запомнил. Чем-то она ему понравилась. Может быть, спокойной уверенностью?)

– Да скучно им. Да и визитная карточка у них такая: «А чо? – А ни чо! Мы примуса починяем!» – ухмыльнулся старшина. – А потом, опера нас как называют?

– Цветные, – ответил уже ставший понемногу въезжать в милицейский сленг Виталий.

– Во-во. Мы, в свою очередь, гаишников за милицию не считаем. А наружка сторонится всех, даже оперативников. Они себя разведкой называют. В общем, у каждой службы – свои погремушки. А с этими лучше не связываться. Я сразу понял, когда увидел: «девятка» чистенькая, у заднего стекла сумки какие-то черные (там у них аппаратура, наверное)… Глаза, как у мертвецов, в нашу сторону не смотрят… антенка маленькая торчит… номера областные (у них этих номеров, как у нас в отделе пьяных и битых). Похоже, адрес какой-то на Беринга или Шевченко пасут – их тут не одна машина – я вас уверяю.

Наряд ОВО уже медленно поворачивал с Малого проспекта на Гаванскую. По пустынной Наличной пронеслась модная красная иномарка.

– Во! – вскинулся рукой старшина. – Этих погоняем! Молодежь хиппует – возможно, на коксе.

«Шестерка» зарычала, включила мигалки и дернулась в погоню.

Глава первая

Гурьев

Водитель «девятки», от которой отъехали милиционеры, потянулся, разминая плечи. Потянулся со смаком, так, что сиденье под ним затрещало.

– Вот работенка! Пятый час глядим в погасшие окна. Утром сменят – придешь к бабе и соврать нечего – мол, опасная и секретная у нас служба! – преодолевая зевоту, пробурчал Антон Гурьев.

Гурьев был капитаном. Он отслужил в «НН» шесть лет, стал крепким профессионалом, однако в последнее время его взгляды на этот мир – мир погасших до пересменки окон, – менялись. Причем менялись с катастрофической быстротой. Нет, Гурьева перестала устраивать даже не зарплата, о которой можно (и лучше) не говорить. Его перестало устраивать то унизительное состояние, когда нормальные люди стараются двигаться, крутиться в меру своих запросов и характеров, а он, Гурьев, в это время должен стоять на незримых рубежах отчизны и следить. А если что – его нет. И не в тщеславии дело, а в том, что связей, контактов элементарных нет… этого нет… того нет.

– Ни хуя нет! – вслух произнес Антон.

– Так спит еще – рано, – не понял коллега, полагая, что Гурьев имеет в виду объект.

– Потому что нормальный – вот и спит! А ебанутые на голову с ОВОшниками собачатся по ночам, – огрызнулся Гурьев.

Ему ответили понимающим молчанием, хотя, если честно, двое из троих не поняли ничего. Старший смены, а на их языке бригадир, понял, но лаяться не стал. Он развернул плитку заморского шоколада, отломил кусок и протянул через плечо Гурьеву. Гурьев взял, нервно засунул весь кусок в рот, прожевал.

– Вкусный, – с набитым ртом похвалил он.

– Мне очень давно один летчик сказал, что быть бомбардировщиком – это часы скуки, перемежающиеся минутами ужаса, – успокоил его старший.

Бригадиром в смене был Александр Нестеров. Мама Нестерова была легендой наружного наблюдения. Нестеров с детства слышал шуршание радиостанций. Он работал девятнадцатый год и сам стал легендой. Нестеров был болен наблюдениеманией (не путать с вуайеризмом!). Он плохо понимал, почему солнце постоянно исчезает с неба, но мог срисовать номер квартиры, в которую зашел объект, даже если того со всех сторон окружали телохранители. Когда Нестеров разговаривал, то наклонял голову к левому плечу. Эта привычка выработалась с годами от разговоров по радиостанции. Своего рода благоприобретенный миазит.

– Ыщо есть! – улыбнулся молодой Лямин, перебирая фирменные упаковки с провизией.

А получилось так: около 23.00 они таскали объект в Калининском районе, где последний заехал в универсам и набрал целую тележку снеди. Объект имел условное наименование – «Пингвин» (надо отметить, что наружка дает прозвища чрезвычайно точно). Когда объект выкатил покупки на автостоянку и стал перегружать их в багажник, кто-то позвонил ему на мобильник. Разговор был долгий, нервный, матерный. Объект дерганно пингвинил вокруг своей блестящей «Ауди», бил ластами по ушам и, наконец, прыгнув в авто, сорвался с места. Мало того, что сотрудники наружки слышали весь текст, так еще и, наблюдая за ним, заметили, что часть корзины с продуктами сиротливо осталась на стоянке. Первая машина стартанула за объектом, а на позывной сотрудника из второй – только что пришедшего работать в систему Вани Лямина, – поступил не терпящий возражений приказ: «Грузчик!^[3] Что стоишь – клювом щелкаешь? Хватай товар – неси до базы!». Несколько секунд Ваня переваривал это сообщение, а затем схватил тележку и, пронесясь с чужим добром через проезжую часть, сумел практически на ходу закинуть оставшиеся продукты в свою машину. Больше всего в этот момент он напоминал чем-то напуганную, мечущуюся мамашу с малышом в коляске.

Естественно, после такого случая настроение у находившихся внутри второй машины заметно поднялось, поскольку на подобные сорта пива у них денег не хватало, не говоря уже об остальных покупках. Однако и в первой машине сидели далеко не мальчики, и они тут же передали зашифрованным текстом: «Грузчики, не распаковывайте товар – мы видели накладные!» Что означало: мы видели, сколько и чего вы скоммуниздили – делим поровну.

Объект довели до гостиницы «Прибалтийская», и здесь его, как самый молодой, потащил Лямин. Стоя у лифта в холле, погруженный в свои мысли объект вскользь зацепил взглядом незнакомого парня (имя которому было Лямин), увлеченно пытавшегося вскрыть упаковку редкого французского сыра. В голове у объекта мелькнула мысль, что именно такой сыр он купил час назад. То, что это и был его сыр, объект, конечно же, не знал.

Между тем юный разведчик привлек к себе внимание стоявшего неподалеку от него охранника. Тот уже собрался подойти к Лямину (и далеко не с гостеприимными намерениями), как вдруг у Вани предательски и как всегда не вовремя зашумела радиостанция. Сотрудник службы безопасности «все понял» и, глядя на коробку из-под сыра, подумал: «Контрразведка за каким-нибудь фирмачом… а в коробке, видать, видеокамера». А Ваня Лямин, в свое время приехавший в Питер из Костромы, до того как коробка не поддалась, и сам не знал, чего он такое вскрывает. Он так удивился! Он думая, что обнаружит в ней что-то страшно экзотическое… клешни португальского омара, к примеру… Лямин мечтал попробовать что-нибудь португальское… Почему именно португальское – он не знал. Может быть, потому, что совсем недавно в Португалии прошел очередной чемпионат Европы по футболу? И тут на тебе – такой облом. У них в Костроме сыра этого как на гуталиновой фабрике! А этот еще и испорченный – заплесневел видать, пока везли…

Ну, а потом, пока торчали под адресом объекта, успели сожрать и все остальное.

– Скоро перейдем на банальный ночной грабеж, – проворчал Гурьев, допивая из банки темное ирландское пиво. Потом он рыгнул и заявил: – За такие деньги мог бы ящик «Толстяка» купить.

– Действительно! – откликнулся Нестеров, поворачиваясь к Лямину. – Лямка, чо не посоветовал этому тюленю педальному, пока в универсаме за ним крутился?

– Я там рекламу по телеку глядел – Олейникова со Стояновым! – мечтательно произнес Лямин.

– Замечательно! – крякнул Нестеров. Все заржали. Гурьев даже прослезился.

Около восьми утра пост сменили. Нестеров и компания добрались до конторы, после чего Гурьев покатил в гараж ставить на прикол оперативную машину, а остальные пехотинцы^[4] вошли в незаметную дверь, рядом с которой красовалась вывеска: «Филиал № 2 фабрики игрушек». Любой прохожий, желая проявить свои аналитические способности, сделал бы глубокомысленный вывод, мол, если есть филиал фабрики № 2, значит где-то существует и филиал № 1. Данное умозаключение, в принципе, логично, однако на практике абсолютно неверно. С таким же успехом база «НН», которая на сленге ее обитателей зовется «кукушкой», могла бы именоваться и «Трест столовых № 37», и «СевЗапГлавСнабФлотПрод». Одним словом, «Рога и копыта» – 2.

Смена принялась отписывать сводку наблюдения. Вернее, так: Лямин, как самый молодой и к тому же обладающий красивым почерком, писал, а его бригадир, он же наставник Нестеров, стоял над душой, подгонял и, мягко говоря, ворчал, поучая:

– Не «гостиница „Прибалтийская“», а «гостиница „Прибалтийская“, расположенная по такому-то адресу»… Не просто «дыр-дыр-дыр», а добавь чуть детектива. Заказчику^[5] интересней – он же нас оценивать будет. Да и нашему руководству приятней… Но и не перебарщивай!.. Мать твою, Лямка, чего ты городишь? «В течение часа объект пил пиво в баре „Корсар“, периодически совершая проверочные действия». Это он периодически в сортир бегал! Имеет право, между прочим, с четырех-то кружек…

Лямин торопился, нервничал, выходил за поля не предусматривавшего приливы графомании казенного бланка и совершал орфографические ошибки при написании названий улиц и питейных заведений (толком изучить город он еще не успел).

Причины торопиться у Нестерова были. И не только потому, что после ночной смены хочется как можно быстрее добраться до дома, перехватить кусок-другой чего-то съестного и отправиться давить подушку. Дело в том, что сменный наряд, к вящему неудовольствию его участников, не может работать как часы. Оно хорошо, конечно, когда восемь положенных по КЗОТу оттаскал объекта, а потом заводской гудок и всё: концерт окончен – скрипки в печку. А если сменщики опаздывают (пробки, инструктаж затянулся, на заправку по дороге заскочили)? А если объект за это время уже до государственной границы доехал? А если… Много всяких таких «если» бывает. Так что пока в контору вернешься, пока отпишешься – гля, еще пару часиков и натикало. Причем своих, законных, которые тебе, естественно, никто дополнительно оплачивать не станет. Ведь, в конце концов, не за деньги служим – Родине! А кроме того, есть такая старая «ОПУшная» мудрость: отработал – не светись. В смысле, без видимых причин по конторе не слоняйся. Иначе нарвешься на начальство, а у него, у начальства, всегда неразрешимая дилемма – кого-бы еще для массовости отправить на: пятикилометровый кросс, встречу с ветеранами, хозработы, оформление боевого листка (или просто – на хрен, ежели настроение располагает). И тогда пиши пропало:

– Иди-ка сюда, голубь мой ненаглядный!

– Дык, Пал Палыч, я ж только сдался. Я ж с ночи! Ни спамши, ни емши, ни срамши.

– Все понимаю. А мне, думаешь, легко? (…виноватое молчание – лучший способ доставить начальнику удовольствие.)

– Вот видишь. А если не ты – укажи кто?…

А на какого показывать? – Дурных нема. Заслышав грозные шаги командора, все уже давно по щелям, по углам разбежалися. И если ты один такой тормоз оказался, то винить, кроме себя самого, некого. Так что вперед – на мины.

Естественно, всех этих премудростей молодой Лямин в полной мере пока не уловил, а потому каждый раз очень болезненно воспринимал неудовольствие наставника по поводу темпов сочинения им сводки «НН». И это при том, что сам Нестеров сводки писать не любил (насочинялся в свое время), предпочитая перекладывать это занятие на плечи подчиненных. Конструктивной помощи от него в этом процессе тоже ждать не приходилось. На вполне уместный вопрос: «А как вот это написать?», аксакал разведки, как правило, покровительственно похлопывал вопрошающего по плечу и ответствовал: «Как-как? Пиши хорошо. А плохо оно само получится».

Когда к десяти утра Гурьев добрался домой, его очередная временная сожительница по имени Тома сонно встретила его вопросом: «Чего интересного случилось?» Тома была девушка любознательная и очень любила задавать вопросы. По большей части, глупые. Тем более, что в свое время Гурьев нагнал Томе пурги, рассказав, что работает по слежке (так ей было проще понять) за коррупционными депутатами и генералами. А вообще Антона всегда страшно раздражал приказ, согласно которому он не имел права что-либо рассказывать о своей работе в принципе. Никому, даже самым близким родственникам. Такая вот классика жанра – о драконах ни слова! Утешало одно – близких у Гурьева было лишь двое: мама да тетка в Луге, куда пару лет назад, выйдя на пенсию, мать и перебралась. А так круг его знакомств, в силу понятных причин, ограничивался ребятами из конторы плюс изредка возникающими на постельном горизонте барышнями. Что же касается Иглы, то бишь бывшего старшины второй статьи, а ныне вице-президента финансовой корпорации «Российский слиток» Игорехи Ладонина, то на него ведомственное информационное табу, естественно, не распространялось.

– Том, тебе как на духу! Около пяти нуль-нуль стоим, глядим в окна объекта. Глаз, как обычно, отвести не можем, потому как нарушение присяги. Вдруг треск-грохот, стекла кусками наземь! А из окна вылетает мужик и с криком: «Государю-императору УРА!!!» как… – Гурьев сделал вид, что не хочет материться.

– Разбился! – окончательно проснулась Тамара.

– Не-а… Улетел куда-то, гаденыш! – безразлично ответил Антон и зашагал в душ.

– Куда улетел?! – всплеснула руками Тома. Между прочим, трудилась Тамара при делопроизводстве. И не где-нибудь, а в самом (!) Законодательном собрании. Тамара очень дорожила этой должностью и частенько напоминала Антону, что ей о своей работе говорить не положено. Самое печальное, что говорила она это на полном серьезе.

– Не разглядели, – включая воду, ответил Гурьев. – Сейчас этим региональный разведцентр ФСБ занимается.

– Ну тебя! – дошло наконец до девушки. Настроение у Антона было самое паршивое.

И хотя он понимал, что Тома близка к тому, чтобы обидеться, он уже не мог перестать издеваться. (Такая вот защитная реакция организма: одни мужики под плохое настроение бабу бьют, другие – смехуёчками ее доводят.)

– Том! – позвал Гурьев из-за занавески в ванной. – Ты только никому не говори – информация секретная. Я подписку дал о неразглашении.

– Какую подписку? – насторожилась Тамара. У ее первого мужа когда-то уже была подписка. О невыезде.

– Ну… как тебе объяснить… я на Литейном случайно подслушал, в секторе контрразведки по внеземным агрессивным посещениям планеты. Короче, они подозревают, что это нечистая сила… Разработка получила кодовое название: «Последний прыжок Пингвина», – Гурьев увлеченно развивал тему, фыркая под водой от удовольствия. – Вроде, демоны завелись.

– Ой, а я тут как раз по телевизору смотрела про «Храм судьбы»… – затараторила было Тамара, но Антон прервал ее более прозаическим:

– А фрикадельки остались в холодильнике?

Через некоторое время до Тамары наконец дошла ирония Антона и она, разозлившись, сказала: «Шутить над собой могут только…»

– …Только состоявшиеся пингвины в Мариинском дворце, – закончил за нее фразу выходящий из ванны Антон. Тамара хотела сказать иначе, однако Гурьев уловил суть абсолютно верно, поэтому она просто надулась и промолчала.

– Вот и правильно… Мы что? Так, шла собака по роялю… Чего, говоришь, у нас с фрикадельками-то?

Фрикадельки внутри были холодными. Гурьев устало поглощал их и смотрел на Тамару. В отличие от героев известного детского стишка, Тамара была ему не парой. И он это знал. Девушка Тамара была из категории мопсов – с маленькой головой и такими же интересами. Самое большое, о чем она мечтала в этой жизни – это о ПРЕЗЕНТАЦИИ, на которой бы все ее узнавали. Идеалом для нее служили Андрей Данилко и мужчины из депутатского корпуса. Причем все без исключения. Однажды, когда Тамара с плохо скрываемым волнением рассказывала Гурьеву о том, как в день ее рождения сам главный депутат с рыбьими глазами и красивой цветочной фамилией подарил ей шоколадку, Антон, заметив знакомую поволоку в Тамариных глазах, всерьез испугался, что она сейчас вдруг возьмет да и кончит.

Докатился! Каким женщинам он мстит Тамарами? Наверное тем, которые не смогли жить с ним. А почему? Да потому что еще пять лет назад он был совсем другим. Он был настоящим мужиком. Способным на поступок, способным, ну если не на подвиг, то хотя бы на рекорд. А сейчас? Сейчас – едва ли.

Рекорд Гурьева в конторе помнили многие, а поставлен он был следующим образом: смена Антона таскала объект около станции метро «Площадь Восстания». Объект что-то почуял, потяжелел^[6] и нырнул в метро. Пехота, соответственно, за ним. В вагоне сотрудник поставил радиостанцию в режим передачи и через несколько секунд в машине Гурьева раздался торжественный металлический голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция „Владимирская“». Вектор был задан, и Антон рванул в этом направлении, ориентируясь по периодически объявляемым названиям станций. Половина седьмого вечера. Сколько транспорта на питерских дорогах в это время? Так вот, когда объект доехал и вышел на «Кировском заводе», машина Гурьева уже стояла на Стачек напротив станции метро. Уж многое повидал Нестеров, но тут ахнул: «Это рекорд!» Правда, прежде чем ахнуть, Нестеров промчался в машине с Гурьевым и во время этой, с позволения сказать, поездки так сжимал ногтями сумку с аппаратурой, что на ней навсегда остались следы от ногтей. И это при том, что в деле игнорирования правил дорожного движения наглее наружки никого нет, а в качестве пассажира оперативного транспорта Нестеров катался уже второй десяток лет.

Рекорд Гурьева в ОПУ стал легендой. Начальник отдела Нечаев на совещании слезно попросил: «Парни, я знаю, что некоторые из вас народ до профессиональных мулек тщеславный. Но умоляю! Не старайтесь побить время Гурьева! Вы мне еще нужны живыми»…

– Вот каким я был! – подумал Антон. – А сейчас?! Фрикадельки!

Уже примерно с год, как Гурьев собирался уходить. Все это время его мысли, так или иначе, сводились к одному: послать всех к чертовой матери и свалить из конторы, из системы (ну и от Томочки заодно – так уж, чтоб всё до кучи). Причем, не просто свалить, а напоследок по возможности еще и громко хлопнуть дверью. Антон частенько представлял себе, как однажды он сядет и напишет рапорт на имя министра внутренних дел (ни больше ни меньше!) примерно следующего содержания:

Однако решиться было непросто. И дело тут совсем не в будущем трудоустройстве – в последние годы проблем с работой на гражданке как раз не было. В том числе и по нынешней его специальности. Время быков-телохранителей ушло, а посему озабоченные личной безопасностью и безопасностью своего бизнеса новоявленные капиталисты бросились разыскивать бывших сотрудников бывшей девятой службы КГБ^[7] – за руль бронированным иномаркам требовались сотрудники наружки. Они и водилы первоклассные, и поляну секут. А ее, родимую (то бишь, поляну), сечь ой как надо, дабы успевать заблаговременно срубать хвосты, которые нынче ставят не только слуги государевы, но и недруги-конкуренты. Причем на последних все чаще пашут все те же сотрудники «НН». Как бывшие, так порой и действующие.

Так что ни с работой, ни с деньгами проблем не предвиделось. Каких-то особых угрызений совести Гурьев также не испытывал: государству он уже давно ничего не должен (скорее, это оно задолжало ему), а ребятам из отдела и объяснять ничего не нужно – и так всё понимают: как говорится, не он такой первый, не он последний. И все равно – что-то ведь держало, что-то заставляло оттягивать, отсрочивать этот самый хлопок дверью. И вот это «что-то», не поддающееся логическому объяснению, больше всего раздражало и злило Гурьева.

Лучший друг Антона по прозвищу Игла (ИГорь ЛАдонин) был персоной в мире бизнеса и финансов, причем не самой последней персоной. Около года он обрабатывал Гурьева и, чувствуя, как нелегко тому решиться, терпеливо держал для него место, не торопя и не понукая, давая понять, что окончательный выбор все равно будет за самим Антоном.

– Мне же ты не как семерошник^[8] нужен. Мне доверенное лицо нужно! У меня подчиненных дивизия! А ты их хари видал? Им доверить можно только долларов триста, так как на трехсот тридцати сломаются. Хуже только в Госдуме и на Вологодской пересылке!

Гурьев пошарил в карманах, достал пачку «Явы» (обычной, не «золотой») и, подхватив спички, вышел на балкон. Закурил. Наличие «Явы» свидетельствовало о том, что получка была уже давно. У Антона не было пристрастия к определенной марке сигарет: в первые дни после зарплаты он покупал относительно дорогой «Честерфильд», неделю спустя переходил на «Петра», а примерно за неделю до Дня разведчика,^[9] как правило, был вынужден довольствоваться пяти-семи рублевыми сигаретами или папиросами. Словом, Гурьев курил все, что дымилось. Исключение составляли разве что сигары, которые он еще со школы на дух не переносил. С этими самыми сигарами у них с Игорехой Ладониным когда-то приключилась целая история.

…Ладонин и Гурьев родились в одном родильном доме на Большом проспекте Васильевского острова. Причем родились с разницей всего в несколько дней и даже роды у их матерей принимал один и тот же врач. Впрочем, мама Гурьева познакомилась с родителями Ладонина много позже, когда им с Игорехой было лет по восемь. Татьяна Ивановна Гурьева, равно как и несколько других матерей, была убеждена, что во всех грехах ее малолетнего сына виновата компания, в которой верховодил Ладонин-старший по прозвищу Ладога. Татьяна Ивановна была недалека от истины – в компанию эту Антон действительно входил. И как следствие – в скором времени вместе со своим дружком Игорем попал на учет в детскую комнату милиции, на котором Ладога уже стоял давно и прочно.

Произошло это в далеком 1984-м году. Игорь и Антон, которым было по десять лет и которые учились тогда (страшно подумать!) аж в третьем классе, захотели купить коробку сигар. Разумеется, кубинских – ведь иных тогда и быть не могло. Сигары продавались на Седьмой линии, в табачной лавке рядом с кинотеатром «Балтика» и стоили целых пять рублей коробка. Но юным пионерам так захотелось этих самых сигар, что они не выдержали и в один прекрасный день попросили в долг у Ладоги. Это было равносильно тому, как если бы в наше время двое третьеклашек попросили в долг у старшего товарища долларов так сто. Ладога им отказал, но не только. К тому времени семнадцатилетний Ладога для своего возраста был уже тертым калачом, а потому доступно объяснил детишкам, как она устроена, наша жизнь.

– Вы очень хотите покурить сигары? – спросил он.

– Очень, – ответили пионеры хором.

– А почему?

– Потому что их Фидель курит, – объяснил Антоша.

– Ферштейн… Фидель это голодаевский? – пошутил Ладога, намекая на шпану с острова Голодай, что на картах называется островом Декабристов. С голодаевскими тогда гаванские постоянно враждовали.

– Фидель живет на Кубе… – не вкурив юмора, затараторил было младший брат.

– Ну тогда это все меняет!.. А почему же мы на него стараемся походить? – перебил Ладога.

Антон по-школярски подтянулся, глянул на небо и заученно произнес:

– Потому что он в Великую Отечественную войну…

– Обалдеть! – заржал Ладога и переспросил: – Что в Великую Отечественную?

– Второй фронт придумал! – выпалил Игорек.

– Нечем крыть. Тут без сигар ни туда и ни сюда! Посему слушайте внимательно: на катке ВМФ к ночи в субботу остается много посуды. Заправляет там Кузя с Наличной. Посему, если попадетесь – то огребете! А не попадетесь – за выходные на сигары бутылок насобираете. Мне доли не надо. Так что, братишки, запомните: чтобы что-нибудь сделать, надо, как минимум, что-нибудь сделать. Это жизнь.

Пацаны внимали молча, без недовольства. Ладога манерно закурил сигарету «ТУ–134» по тридцать пять копеек пачка и под конец сжалился:

– Если к стенке прижмут, мной прикройтесь – скажите, я отвечу!

Затем он ухмыльнулся и ушел, думая про себя, что попадутся точно, «… но если Кузя подкатит с предъявой, то я напомню ему об одиннадцати рублях, которые он зажал. Кузя-то слюнил, что менты фотоаппарат отобрали, а опер по детям недавно Ладогу подкалывал за объектив „Зенит“. А если и после обозначения его имени Кузя пацанам ухи оборвет, то будет повод нос ему сломать – давно руки чешутся. Заодно и долю с катка стеклянную отберу. И вообще – скользкий он…». После этого Ладога решил заглянуть в гости к ребятам во дворы Смоленки, но тут вспомнил заповедь отца – речного капитана и несколько переиначил ее: «Если мусора знают где ты находишься – не находись там». Посему Ладога зашагал в ДК Кирова. Там был вечер «Кому за тридцать», а в туалетах выпивали всегда те, кому до двадцати. Причем выпивали с захватывающими приключениями.

А Игорь и Антон отправились разведать обстановку на катке ВМФ, что напротив Смоленского кладбища по Малому проспекту, и для Гурьева это стало первым оперативным мероприятием в жизни. В результате наблюдения выяснилось, что пустые бутылки собираются во время хоккейных матчей подручными Кузи и складируются в туалете теплой раздевалки. Друзьями было принято решение: Ладонин-младший незаметно проникает в сортир типа «Мэ и Жо» и передает бутылки через вентиляционное окошечко Гурьеву, который должен будет скрыться с ними в неизвестном Кузе направлении. Эта, в общем-то, немудреная задача осложнялась тем, что дверь в помещение туалета постоянно открывалась из-за сквозняка и с грохотом возвращалась на место. Кроме того, там вечно шныряли какие-то «портвейные» парни и молодые спортсмены. Но тут уж ничего не поделаешь – каток, он и в Ленинграде каток. Но раз решено – делаем.

Операция началась в ближайшую же субботу. Работали слаженно, быстро, однако на четвертом десятке грязных и липких бутылок «заштормило море». В туалет заглянул пацан из ватаги Кузи с охапкой пустых из-под «Золотого колоса». По глазам Игоря, которые, моргая, отбивали морзянку: «Я что – я ничего…», он мгновенно просек ситуацию. Пацан издал возмущенно-испуганный хрип, переводимый как: «Ку-у-зя, гра-а-а-бю-у-т!» Игорь, услышав этот возглас, крикнул в окошко товарищу: «Линяй!», а сам с боевым кличем: «Не разбей тару!» лобешником сшиб подручного Кузи. При этом лоб вошел именно в батарею «Золотого колоса». Промчавшись несколько метров по раздевалке, Игорь схватил чью-то лыжную бамбуковую палку и напоследок зачем-то огрел ею ни в чем не повинного хоккеиста команды «Смена». Размахивая палкой, он так и скрылся из виду и от погони, которой, впрочем, и не было. Обнаружив в заранее условленном месте Антона, он первым делом проверил содержимое большого отцовского рюкзака, снятого с антресолей специально для этой вылазки.

– Целехенькие! – с облегчением констатировал Игорь, отдышавшись.

– Как ты?! – взволнованно спросил Антон.

– Каком кверху! – улыбнулся Игорь. – Хорошо – на пути никто не попался – зарубил бы!

Антон, восхищаясь своим товарищем, даже и спрашивать не стал – а чем зарубил-то?

На вырученные ими четыре восемьдесят и ранее скопленные двадцать копеек они пошли покупать сигары. Но поскольку знали, что им в магазине не продадут, стояли у входа и караулили подходящего мужика, чтобы попросить, объяснив просьбу враньем, что это, мол, брату на день рождения, подарок. И надо же такому случиться, что нарвались они на Кузю и его корешей, которые отняли у них пятерку. При этом ребята не сомневались в том, что Кузя появился здесь неспроста и справедливо рассудили, что еще легко отделались. Но Кузя сотоварищи в данном случае появился именно «спроста».

Оба снова поплелись к Ладоге.

– Пятерку я с них вытрясу. Раз вас на месте не застукали, значит наше дело правое, – пообещал Ладога. – А вот привет ему вы сами должны передать.

– Это как? – не понял Ладонин-младший.

– Ты же слышал, как Фидель второй фронт открывал? – ухмыльнулся Ладога и, не дождавшись ответа посоветовал: – Фидель американцам все стекла ночью повыбивал – вот они и присмирели…

Этим же вечером ребята подошли к дому Кузи, жившего на втором этаже в пятиэтажной «хрущевке». Родители, похоже, отсутствовали, потому что на кухне стоял гомон его дружков, перекрываемый бобинным магнитофоном «Комета», который надрывался голосом Аркаши Северного: «… раз заходим в ресторан – Гаврила в рыло – я в карман!..»

Юные гавроши подыскали на помойке кирпичи и вооружились. Первый же кирпич, пущенный Антоном, залетел на излете в окно первого этажа. Обидно – и Кузя не услышал, и пришлось срочно ретироваться. Но, выбежав на Малый, они сразу же налетели на патрульную машину. А тогда времена были построже и милиция после девяти вечера таких вот оглоедов, как правило, задерживала на предмет «а где мама с папой?». Когда Антона с Игорем доставили в отделение, к этому времени с «02» уже пришла заявка о разбитом стекле. Опер был опытный и углядел измазанные кирпичом ладони пацанов. Когда же выяснилось, кто у Игоря старший брат, подытожил: «Все ясно!» Потом потеребил мозги вокруг адреса заявки и рассмеялся, довольный своей проницательностью: «Вас Ладога послал Кузе окна выбить, так?!!» В любом другом случае юные пионеры, конечно, сознались бы – все-таки впервой в мусарне, но услышав имя Ладоги, решили выстоять все пытки. Их, естественно, никто не бил (только пообещали выпороть), но ребята все равно молчали, краснели и неумело и невпопад врали. Закончилось все составлением каких-то карточек. А уже затем их поставили на учет. Крику в семьях было! А Ладога тогда сказал: «Уважаю, парни, – из вас будет толк! Держитесь друг дружки!» и вручил им пятерку.

На этот раз коробку сигар они купили. После залезли на крышу одного из домов, долго не могли открыть коробку и в конце концов раскололи ее. Потом они долго пытались раскурить сигары и при этом парочку нечаянно разломали. Наконец покурили – желудочным соком часа полтора рвало обоих. С тех пор ни Гурьев, ни Ладонин не могли даже находиться там, где хоть кто-нибудь закуривал сигару, а к Игорю с подачи брата на всю жизнь приклеилось прозвище «Второй фронт». Иглой он позволял называть себя только Гурьеву…

Антон выбросил окурок, вернулся на кухню, допил остывший чай и отправился спать. Сегодняшний день обязательно следовало запомнить, поскольку именно сегодня ночью, когда они стояли под окнами и охраняли мирный сон гражданина Пингвина, Антон, наконец, понял – вот он, его край. Все накопленное, передуманное и вконец остопиздевшее за этот год достигло критической массы и сформировалось в однозначное законченное решение. Его мужское решение. Самое удивительное, что после этого на душе у Гурьева впервые за многие дни стало столь же удивительно спокойно. С этим спокойствием он и заснул. Впрочем, нет. Перед тем, как заснуть, Антон все-таки успел подумать о том, что напрасно не дал подзатыльник Лямину. Крутясь в универсаме за объектом, Лямке и в голову не пришло, что можно было раздобыть образцы следов пальцев рук объекта. Ведь наверняка кучу товаров в магазине Пингвин лапал просто так. И дело даже не в том – нужны были эти пальцы или нет. Просто Лямин об этом не подумал!.. Эх, уйду – и хлебнет с ними Нестеров по полной. Хотя… Хотя в свое время Нестеров и с ним хлебал. Их опыт, как сухой шашлык: жуй-плюй – передай другому. А вообще-то Лямин парнишка неплохой. И улыбается так… солнечно…

Гурьев спал. Ему снился неизвестный объект, который на своей «ауди» вдруг резко ломанул поперек движения по Кронверкской улице. Гурьев двинулся за ним следом и моментально себя раскрыл. Ч-черт! Надо же было в обход, по Пушкарской!..

В одной машине с Нестеровым, Гурьевым и Ляминым находился еще один боец невидимого фронта – Паша Козырев. Паша стажировался на оперативного водителя и Гурьев официально числился у него в наставниках, за что ежемесячно получал надбавку в триста целковых. В принципе, человеку, стажирующемуся на водителя, топтаться в смене абсолютно незачем – его дело постигать азы оперативного вождения, да матчасть в гараже изучать. Однако народу в отделе катастрофически не хватало и поэтому Козыреву пришлось собственным телом прикрыть вакантную брешь, образовавшуюся в сменном наряде Нестерова. А именно: пропустив теорию, благо водительский опыт у Паши к тому времени уже имелся (два года за баранкой погранцового УАЗика – это вам не кот начихал), сразу же перескочить к практике. О чем, кстати, Козырев впоследствии ни разу не пожалел. Работать в экипаже с Нестеровым и Гурьевым было безумно интересно. Вот, например, за неполный месяц работы он узнал о наружке столько, сколько не знает среднестатистический опер-двухлеток, аттестованный на должность старшего грузчика. Правда, Гурьев, поставивший перед собой задачу сделать из Паши первоклассного оперативного водителя, шпынял его все это время нещадно. Доставалось Козыреву и от Нестерова, причем много чаще, чем тому же Лямке, хотя у Вани проколы случались едва ли не каждый день. Но Ваня Лямин был из той породы людей, на которых невозможно долго сердиться или обижаться. Потому как все равно не в коня корм. Он постигал этот мир исключительно методом проб и ошибок. Причем, обязательно собственных.

Паша Козырев и Ваня Лямин стали полноправными сотрудниками наружки совсем недавно. Они были почти ровесники (каких-то полтора года разницы в пользу Козырева), но на этом их сходство заканчивалось, а дальше начинались различия. И различия принципиальные. К примеру там, где Лямин постоянно радовался и улыбался, Козырев лишь иронично всматривался. Где Лямин шагал бодро, там Козырев ступал внимательно и осторожно.

Козыреву для того, чтобы получить звание лейтенанта милиции, пришлось после армии два года отсидеть в Стрелке.^[10] Ване же Лямину для младшего лейтёхи хватило лишь пятимесячных курсов, на которые он поступил после окончания геодезического техникума. Приехавший в Питер из Костромы Лямин жил с бабушкой в хорошей двухкомнатной квартире в Озерках и ежемесячно получал от родителей энную сумму, падавшую на карточку VISA. А коренной питерец Козырев снимал комнату в коммунальной квартире, на Лиговском проспекте, на что уходила почти вся зарплата и устройство банкомата представлял лишь в общих чертах. Словом, как говорили идеологи застойных лет: два мира – два детства!

Помимо Козырева, в огромной квартире проживало еще тринадцать человек. Впрочем, возможно даже и больше – несмотря на то, что Паша теперь считался разведчиком, он все никак не мог запомнить в лицо каждого из соседей. Тем более, что и встречался он с ними не часто. Козырев не был ни ярко выраженной совой, ни жаворонком, а вел иной, «смешанный», а потому не совпадающий с другими образ жизни. Во всей стодвадцатипятиметровой квартире был всего лишь один человек, к которому Паша относился с благоговейным уважением и с каким-то особым, можно даже сказать сыновним, чувством. В отличие от временщика Козырева, Людмила Васильевна Михалева была местным аборигеном и всю свою сознательную жизнь прожила здесь, в небольшой комнатушке с окнами, выходящими в окна напротив (вторая дверь слева по коридору, дальняя правая комфорка на плите, что у окна, звонить три раза). Несмотря на разницу в возрасте почти в сорок лет, Паша Козырев и кандидат исторических наук, директор музея политического сыска, что на улице Гороховой, Михалева очень быстро нашли общий язык и сумели подружиться, что для нашего времени, возможно, кому-то и покажется дико странным.

Михалева была до фанатизма предана своему делу и потрясающе умела рассказывать. Героями Михалевой были жандармы, сотрудники охранки, чекисты и следователи НКВД. Превозносить их она позволяла многим, но ругать – только себе. У Людмилы Васильевны была масса энергии и она просто-таки расточительно распыляла эту энергию вокруг себя. Козырев обожал ее слушать, а Михалева, в свою очередь, периодически стыдила его за серость: «Паша, а Дубельт^[11] был красавец, а?!» – и тыкала в лицо какой-то портрет.

– А Дубельт, это кто?

– Бог мой, это нечто! – возмущалась Людмила Васильевна.

– Паша, что по такому-то поводу писал Бурцев?^[12]

– А кто это?

– Господи, укрепи!..

В нарушение всех ведомственных приказов и инструкций Людмила Васильевна была прекрасно осведомлена о настоящем месте работы Козырева. Причем осведомлена не просто в общих чертах, а с пристрастием, то бишь с посвящением во многие тонкости и нюансы. Не секрет, что в жизни практически каждого сотрудника наружки есть как минимум один человек, который знает много больше о его подлинной деятельности, невзирая на существующие на сей счет строжайшие запреты. Люди, придумавшие правила игры в наружку, сделали все абсолютно верно и логично, однако они не учли одного обстоятельства – редкий человек способен долгое время прожить в атмосфере внутренней изоляции от близких ему людей, постоянно изобретая отличную от подлинной мотивацию своих поступков, мыслей, срывов, отлучек и просто дурного настроения. Другое дело, что подобными носителями «тайного знания», в основном, становятся (да и то далеко не сразу) жены, родители, любовницы или самые близкие друзья, как это произошло в случае с Гурьевым и Ладониным. Козырев же сдал себя с потрохами доселе незнакомой ему Людмиле Васильевне буквально на вторую неделю после своего вселения в «лиговскую слободку».

В тот день смена пасла заезжего хохла, подозревавшегося в торговле эфедрином. Хохол, то ли в силу стесненных средств, то ли из чувства патриотизма, сразу с Витебского вокзала ломанулся в гостиницу «Киевская», взял одноместный номер, заперся в нем и затих: может, уснул, измотанный плацкартным комфортом, может, ширнулся. Шел уже пятый час бездумного стояния в скверике на Днепропетровской улице, а объект все не появлялся. Обстановка в экипаже накалялась и постепенно становилась близка к классическо-критической – это когда денег нет, а жрать почему-то хочется. Вот тут-то живший рядом Козырев и вызвался по-быстрому смотаться до дому, где в общаковом коммунальном холодильнике у него чудом завалялись триста пятьдесят граммов молочных сосисок (если, конечно, бомжеватого вида сосед Петрович их еще не экспроприировал). Большинством голосов (Гурьев и Лямин – за, Нестеров – воздержался) Пашина инициатива была одобрена, и он мелкой рысью помчался к себе на Лиговку.

Михалева, которая на буднях обычно целыми днями пропадала у себя в музее, в этот раз почему-то оказалась дома. Паша застал ее на кухне, жарящей блины из кабачков. Они перебросились парочкой необязательных фраз, затем Козырев убедился, что сосиски на месте, и спешно начал нарезать хлеб тупым, как его владелец сосед Григорович, ножом. В этот самый момент из недр его джинсовой рубахи раздался спокойный, чуть металлический голос Гурьева: «Грузчик, кончаем перекур, у нас 115, груз на пирате^[13] по Днепропетровской, давай руки в ноги, на Лиговке подберем…».

В условиях стопроцентной коммунальной акустики голос прозвучал непривычно отчетливо. От неожиданности Паша вздрогнул, замешкался и едва не оттяпал себе полпальца. Нет, все-таки при определенных условиях и тупой нож может быть весьма грозным оружием. Примерно также среагировала на сей «внутренний голос» и Людмила Васильевна, однако она, в отличие от Козырева, пришла в себя гораздо быстрее. Михалева взяла со стола пачку сигарет, смачно затянулась и, зафиксировав растерянный Пашин взгляд, строго спросила: «Пал Андреич, вы шпион?»^[14] Потом Козырев так и не вспомнил, что же такое он тогда пролепетал ей в ответ. Вроде бы извинился (интересно, за что?), пообещал все объяснить вечером и, схватив пакет с сосисками, вылетел из квартиры, багровый как полковое знамя. «Все, расшифровался,^[15] что теперь делать-то?» – эта мысль колотилась в его мозгу, когда он сначала летел вниз по парадной лестнице, перескакивая через три-четыре ступеньки, а затем мчался по Лиговке и буквально на ходу впрыгивал в невесть откуда подрулившую машину Гурьева. Естественно, о своем проколе он никому не рассказал, а всю оставшуюся смену мучительно перебирал варианты достойной отмазки и разумного объяснения наличия у него радиостанции. Однако в этот вечер после работы неожиданно образовался стихийный сабантуйчик по поводу получения Сережей Давыдовым из второго отделения очередного специального звания. Алкогольный опыт у Козырева хотя и имелся, но не столь внушительный, как у старших товарищей по оружию, а потому Паша не то чтобы сильно напился, а так, знаете ли… Просто прилично накушался.

О дневном происшествии с Михалевой он вспомнил лишь тогда, когда ближе к полуночи вернулся домой и застал ее все на той же кухне, все с той же сигаретой в руках. Складывалось впечатление, что Людмила Васильевна так и простояла здесь весь день в одной и той же позе в ожидании Пашиных объяснений. Врать убедительно в силу слабости организма Козырев был не в состоянии, а неубедительно не было смысла, поскольку Михалева все равно бы не поверила. Поэтому Паша лишь вздохнул (по причине того, что человек он отныне – конченый) и рассказал соседке всё. Вот уж воистину: водка и женщины во все времена губят разведчика! Впрочем, в данном случае слово «губит», пожалуй, не совсем уместно, так как именно с этого дня двадцатидвухлетний Паша Козырев и пятидесятидевятилетняя Людмила Васильевна Михалева стали друзьями.

Утром после смены Михалева, как обычно, застала Пашу на кухне и, хитро прищурившись, потащила к себе в комнату. В «бумажную конуру», как про себя называл ее Козырев, поскольку процентов на девяносто жилище одинокого кандидата исторических наук состояло из книг, газет, скоросшивателей, бумаг и прочей, в его понимании, макулатуры.

– Паша, у меня такое есть! Зырь! – и Людмила Васильевна пододвинула к нему папку с бумагами.

Козырев осторожно ее раскрыл. (Однажды, примерно в такой же ситуации, он отнесся к бумагам Михалевой в высшей степени непочтительно, что-то рассыпал и получил за это тяжеловесный подзатыльник. Так что теперь был умнее.) Это были пожелтевшие, погнутые со всех сторон листы с отпечатанным на машинке синими чернилами текстом, изобилующим дореволюционными «ятями». Документ назывался так: «ДНЕВНИК пребывания в Ташкенте сотрудника японской газеты „Осака-Майници“ – японца Кагеаки Оба». Вверху на первом листе черными чернилами от руки стояла резолюция: «К докладу от 17 сентября 1910 г. Развед. Отд.»

– Паша, что ты держишь в своих непутевых руках?

– Разведка какая-то…

– Мама, роди меня обратно! Паша, это же сводки наблюдения Разведывательного отделения при Охранном ташкентском отделении! Понял?!

– Ну…

– Паша, это сводки наружного наблюдения, составленные в 1910 году! Теперь ты понимаешь, почему вас называют разведкой?… Нет, Паша, умоляю – молчи! Потому что раньше – до революции аналогичные ОПУ назывались Разведывательным отделением.

Перед Людмилой Васильевной Козырев всегда пасовал. Удивительное дело, но она куда лучше него знала, как структурно устроены и МВД, и ФСБ. А какими фамилиями при этом сыпала!.. Нередко домой к Михалевой приходили то работники каких-то неведомых архивов, то недобитые сотрудники НКВД, то офицеры СВР^[16] (непонятно, действующие или нет). На фоне всего этого «великолепия», Козырев, конечно же, был пацаном. Даже со своим «НН».

– Читай! – приказала директор музея, а сама начала готовить ему нехитрый завтрак.

– Блеск?! – прервала Михалева его, поставив на угол стола яичницу и сгребая в сторону газеты и записи.

– Как в кино. Они, наверно, в котелках были, – с искренним интересом предположил Козырев.

– Сам ты котелок! Читай! – и Людмила Васильевна слегка нажала ему ладонью на затылок, пригнув голову к документу.

– Класс?! – обратилась вновь Людмила Михайловна к Козыреву.

– Класс! – не соврал Паша.

Павел вдруг представил себе, как штабс-капитан Козырев подслушивает в коридоре гостиницы. Представил очень ясно и четко, как будто это был он сам. Но еще больше его поразил стиль изложения сводки – абсолютно человеческий, не канцелярский. Он тут же вспомнил ругань Гурьева по поводу того, что его, Козырева, сводки читать не интересно. Есть почему-то резко расхотелось, и Паша продолжил читать. И то сказать, настоящий аппетит к жизни приходит без еды.

Паша заржал. Потом успокоился. Потом снова заржал, понимая, как штабс-капитан Козырев столетие назад давил в себе такие же чувства.

– Наконец дошло! – улыбнулась Людмила Васильевна.

– Менты все-таки тупорылые! – вновь засмеялся Паша.

– Сам-то! – потрепала его по волосам Людмила Васильевна.

– Офигеть! Они указывают в сводке даже «по-видимому»! – ахнул из-за этой уточняющей информации Павел.

– Учись, брат, у своего предка! – довольно цокнула языком Людмила Васильевна.

– Вопросов нет! – оторвался от чтения Паша.

– Лейтенант Козырев, тень прошлого штабс-капитана Козырева легла на вас! Это обязывает знать историю своей службы. Я доступно изъясняюсь? – улыбалась историк.

– Людмила Васильевна, вопросов нет! – Козырев настолько почувствовал текст, что ему показалось, что он ощущает даже запах в коридоре, в котором разыгрались эти шпионские и слегка водевильные страсти.

– Поручик, чайку? – спросила Людмила Васильевна.

– Не откажусь.

– Сейчас налью. Вот только сначала послушай. Дай-ка я тебе еще немного почитаю, с правильными комментариями.

Михалева начала читать:

– «Мероприятия Разведывательного отделения»… Так… Ага, вот! «Внутри гостиницы в номере № 10 находились два, переодетых в штатские костюмы, офицера Разведывательного отделения с соответствующими паспортами на нужных лиц». Скажу я тебе, Пашутка, как старый контрразведчик контрразведчику – паспорта на нужных лиц – это по вашему документы прикрытия, а возможность находиться в номере № 10 – это оперативные расходы. Подслушивали они, очевидно, через открытые окна и через кружку, приложив ее к стенке. Кстати, этот метод исчез совсем недавно. Так, теперь: «К японцу вошла Мешова с очевидной целью условиться об оплате. Благодаря своей привлекательной наружности она произвела на японца соответствующее впечатление. Если заподозрить ее в сообщничестве с японцем, то в номер к нему она, очевидно, пришла для переговоров». Чуешь, как работали? «Если заподозрить!» – версию не отметали, даже в отношении девки! Теперь внимание!: «Разговор японца с коридорным о японках дал повод заподозрить, что в Ташкенте может быть проживают японки. По наведении точных справок в полицейских участках оказалось, что в районе 2-го участка проживает японская женщина, попавшая в Ташкент после русско-японской войны в качестве сожительницы запасного солдата. Наблюдение негласное за ними установлено незамедлительно». Вот так-то! Аж дрожь берет! В Ташкенте в 1910 году коридорный полслова сказал – наблюдение незамедлительно!

– «Как просрали державу?» – спрашивают меня на экскурсиях. Отвечаю: штабс-капитан Козырев к этому не имеет отношения. Я уверена, что подобные дневники и в отношении Ульянова и Арманд существуют. Просрали наверху! – Михалева разнервничалась, закурила своего любимого «Петра», резко встала и со всей серьезностью произнесла в адрес Козырева-настоящего:

– Учись работать! У русского офицера нет иного выхода, как быть русским офицером!

Затем она, наконец, дала возможность Паше перекусить и спросила:

– Сегодня опять объект таскали?

– Да, он спал всю ночь, – отрапортовал лейтенант.

– Храпел?

– Что?

– Когда спал – храпел или нет?

– А как я мог слышать?!

– А твой однофамилец услышал бы! Ладно, все – на боковую! – дала указание Людмила Васильевна, и Павел с удовольствием подчинился.

…Ему снился Ташкент начала прошлого века. Козырев стоял на привокзальной площади и смотрел, как к зданию вокзала подъезжает пролетка. Из пролетки вышел японец, немного поторговался с извозчиком, после чего подхватил саквояж и направился к перрону. В этот момент дорогу ему перегородил непонятно откуда взявшийся экипаж, из которого выскочили несколько человек в черных котелках, с увесистыми тросточками наперевес. «Стоять, руки в гору – работает туркестанский СОБР!» – крикнул один из них. Японец довольно метко швырнул в него саквояжем, из которого посыпались открытки и журналы, и бросился бежать. Люди в черном кинулись в погоню. За этой сценой, помимо Козырева, наблюдали еще двое – высокий статный офицер, обликом чем-то неуловимо напоминающий Гурьева, и его дама, лицо которой было скрыто вуалью. «Да это же штабс-капитан Козырев, – догадался Паша. – Подвели-таки японца под задержание». В этот момент спутница штабс-капитана неожиданно оставила своего кавалера и не спеша подошла к нему. «Молодой человек, позвольте прикурить», – томным голосом сказала дама, приподняла вуаль, и Паша узнал в ней девчонку из установки,^[17] которую несколько дней назад он случайно встретил в отделе кадров. Девчонка была очень симпатичной (потому и запомнилась), правда немного постарше и в профессиональных делах явно опытней его. Удивиться тому обстоятельству, что установщица тоже находится в Ташкенте, Паша не успел, потому что со стороны перрона раздались жуткие крики. Козырев обернулся. Котелки настигли японца, повалили на землю и теперь нещадно избивали его своими тросточками. Японец уже не сопротивлялся – лишь закрывал лицо руками и жалобно вскрикивал. «Хрен вам, а не южные Курилы!», «Это тебе за „Варяг“, это тебе за Цусиму, а это – за Васю Рябова^[18]», – долетали до Козырева яростные крики «котелков». Потрясенный Паша автоматически порылся в карманах, достал зажигалку. «Благодарю вас», – произнесла барышня из установки, затягиваясь, и, глядя на сцену жуткого избиения, не то с удовольствием, не то с сожалением констатировала: «Эх, хороший был человек, а попался». После чего исполнила легкий реверанс в Пашину сторону и, покачивая бедрами, как портовая шалава, пошла прочь. Глядя ей вслед, Козыреву почему-то вспомнились слова Михалевой по поводу Павла Судоплатова:^[19] «Да, это была штучка!»

Через два дня после отсыпного и выходного Козырев приехал в контору примерно за час до выезда на линию. Ему нужно было обязательно переговорить с начальником отдела Нечаевым по одному весьма деликатному делу. Хозяин комнаты, подлюка Григорович, неожиданно затребовал с Козырева предоплату за два месяца вперед – то ли усомнился в платежеспособности нового жильца, то ли опять вчистую проигрался в автоматы (водился за ним такой грешок). Занять денег было не у кого, но тут ребята надоумили-подсказали, мол, чего ты паришься – накатай рапорт на матпомощь. Какие-никакие, а деньги. Только рапорт обязательно неси визировать самому Нечаеву, потому что замполич обязательно это дело замылит – найдет кучу отговорок и будешь потом за ним таскаться, как в кино «Приходите завтра».

Паша деликатно постучался, выждал паузу и, так и не услышав приглашения войти, решительно толкнул дверь. Нечаев в кабинете был не один. Над его столом под углом в сорок пять градусов, но и не опираясь на полировку, склонился человек в хорошем костюме, при галстуке, и показывал, где Нечаеву следует поставить свою подпись. Начальник морщился из-под очков и что-то бухтел себе под нос. Было видно, что его явно что-то не устраивает – и в самом документе, и в поведении порученца. Однако бумагу все-таки подписал. Порученец с гаденькой улыбочкой принялся смахивать со стола просыпавшийся пепел и тут Нечаев не выдержал:

– Ты эти замашки свои холуйские брось! Привыкли, понимаешь, в генералитете!

Порученца как ветром сдуло. Впрочем, по выражению его лица было видно, что он добился, чего хотел.

Нечаев заметил, что Козырев наблюдал за происходящим, и прокомментировал:

– Нули, стоящие после единицы, увеличивают мощь. Как сказал, а?! – от удовольствия он даже погладил себя по груди и покровительственным жестом пригласил: – Чего в дверях-то жмешься? Проходи. Докладай.

– Да я вот тут, Василий Петрович, рапорт принес.

– Надеюсь, не на увольнение?

– Не, на матпомощь.

– Ого! – неодобрительно крякнул начальник. – Молодой, да ранний. Сколько ты у нас работаешь?

– Почти два месяца, – с тоской в голосе ответил Козырев, чувствуя, что ему в этом кабинете сегодня вряд ли что-то обломится.

– Вроде как рановато еще для материалки-то. Ладно, давай свою рапортину, почитаем.

Козырев протянул начальнику рапорт. Нечаев протер носовым платком очки, взял бумагу, пробежал по диагонали и поморщился.

– Ты всегда такой искренний и честный? Или только при общении с начальством?

– Всегда, – ответил Козырев, не совсем врубаясь в суть вопроса. – А что?

– Да так, собственно, просто хотел уточнить, – сказал Нечаев и начал читать Пашино сочинение вслух: «Начальнику Седьмого отдела ОПУ полковнику милиции Нечаеву В. П. от оперуполномоченного Седьмого отдела Козырева П. А. Рапорт. Прошу Вас рассмотреть вопрос об оказании мне материальной помощи в связи с тяжелым финансовым положением, в котором я оказался по вине хозяина снимаемой мною вподнаем комнаты, внезапно потребовавшего внести оплату за несколько месяцев вперед». М-да… Приятно осознавать, что хоть кто-то в нашей конторе знает подлинного виновника своего тяжелого финансового положения. Я вот, например, до сих пор не знаю, а знал бы – своими руками придушил. Но ведь не на Чубайса же валить, в самом деле?… Да, кстати, ты ведь у нас, кажется, парень местный, питерский?

– Местный, – обреченно вздохнул Козырев, понимая, куда клонит начальник.

– Прописочка, значит, есть. И папа-мама имеются?

– Есть, имеются.

– Ну и на хрена тебе эти, с позволения сказать, понты? Чего тебе дома-то не живется? Или ты, когда в кадрах контракт подписывал, думал, что там сумма твоего жалованья в у.е., а не в рублях обозначена? Тоже мне, гусар-схимник выискался.

Паша Козырев молчал. Да и в самом деле, не станешь же объяснять начальству, что жил он отдельно от родителей, потому что метров у них в квартире на бульваре Новаторов было маловато, а тут еще и старшая сестра вышла замуж. Сестру Паша любил, ее мужа – нет, а тот жил у них. Такой вот, не любовный, но житейский треугольник. Обычная незатейливая схема. «Все, не даст денег», – подумал Паша и ошибся. Василий Петрович Нечаев был мужик вспыльчивый, резкий, порою даже грубый, но зато отходчивый. А еще он был просто хорошим мужиком и всегда горой стоял за своих людей, за что разведчики его любили и уважали безмерно. Причем все. Или, скажем так, почти все. Тот же замполич, к примеру, постоянно строчил на Нечаева кляузы и доносы. Хотя, с другой стороны, что оно такое – замполич? Да, собственно, и не человек даже. Так, недоразумение ходячее.

– Ладно, проехали, – вдруг неожиданно произнес Нечаев. – Материалку для тебя я постараюсь выбить, вот только эту цыдулину свою ты, брат, все-таки перепиши.

– А как переписать? – не понял Паша.

– Блин, Козырев, не зли меня, слышишь?… Как-как? Напиши, что деньги на лекарства нужны, мол, дядя в Тамбове помирает – ухи просит… У ребят поспрошай – они тебя научат, как правильно слезу из бухгалтерии выжимать. А то… Он честно, видишь ли, написал. Вы бы лучше сводку честно отписывали, а то такой пурги понагонят. Как со Стручком на прошлой неделе…

– А что со Стручком? – осторожно спросил Козырев. Дело в том, что Стручка, который проходил свидетелем по делу банды Андрея Тертого, в одну из смен на прошлой неделе таскал и он.

– А то ты не знаешь? Кто отписал, что объект целый день из дома не выходил? А объект в это время с пламенной речью в городском суде три часа без передышки языком молотил, а потом до вечера хрен знает где по городу шарился. А?

– Так это же не в нашу смену было, – начал было оправдываться Козырев.

– Знаю, что не в вашу! Если бы в вашу – я бы тебе твое тяжелое финансовое положение так бы утяжелил, что… Ладно, проехали. Скажи-ка мне лучше, как там Гурьев? Соки из вас с Ляминым выжимает?

– Нам на пользу! – козырнул Павел.

– Ну-ну! Приятно слышать. Значится так, Павел… э…

– …Александрович.

– Значится так, Павел Александрович. С сегодняшнего дня твое место в машине исключительно на переднем сиденье справа. Ногами не ходить – пусть Лямин бегает, да и Нестерову, черту лысому, не худо старые косточки поразмять. Твоя задача фиксировать все, что делает Гурьев. Фиксировать и запоминать. Задача ясна?

– Не совсем, – вынужден был признаться Козырев.

Нечаев пошуршал бумагами и выудил одну из них.

– Неприятный разговор у меня был с ним вчера. Хотя, признаться, я этого разговора уже давно ждал. В общем, так – Гурьев рапорт написал, – Нечаев раздраженно отпихнул этот самый рапорт, достал сигарету, затянулся. – А я гурьевский характер знаю. Раз пошел на это, значит всё, спекся человек. Теперь его, согласно инструкциям, надо было в гараж перевести, на две недели хозработ. Но я с нашим руководством договорился, да и сам Антоха не против… В общем, оставшиеся десять дней он на линии отработает, чтобы тебя еще малехо поднатаскать. Потому и говорю – с сегодняшнего дня внимай Гурьеву аки пророку Исайе. Две недели пройдет, придется самому за баранку садиться, хватит уже порожняка гонять. Тему усек?

– Усек, – ответил Козырев, в душе которого в данную минуту смешались два противоположных чувства. С одной стороны радость, что наконец-то пришло время серьезной самостоятельной работы, с другой – горечь, что так мало успел поработать и совсем не успел сдружиться с Антоном. – А в смену четвертым кто пойдет?

– Баба пойдет, – буркнул Нечаев.

– Какая баба?

– Баба как баба. Обыкновенная. Блондинка, рост метр семьдесят, бюст номер… не помню какой… второй, наверное. А может и третий, – мечтательно задумался было Нечаев, но тут же осекся, заметив заинтересованный взгляд Козырева. – Еще вопросы будут?

– Нет.

– Ну тогда все. Свободен… Хотя нет, подожди. Я Нестерову уже говорил и тебе сейчас повторю. Сегодня работаете серьезно, груз непростой, в движении и не совсем по нашей линии. К чему я это? А чтоб проникся. Короче: груз с утра приняли на границе, под Выборгом. По информации, объект встречается со связями, едет с ними в Питер, общается, расстается. Возможно, затем едет обратно, но обратно нас не колышет. Главное: фиксируем – встречается, расстается. После этого заказчик будет крепить.^[20]

– Ты, Паша, запомни, и Лямину вашему, кстати, тоже мои слова донеси: дело очень серьезное. Поверь мне, я не преувеличиваю. И на руководство наше вчера выходили, да и я этого парня знаю – сам по молодости за ним дважды ходил. И дважды терял! Он нам все рамсы попутать может, – закончил Нечаев, пародируя блатных.

– А он кто?

– Ну, если одним словом, то – сука. А еще Ташкентом его кличут. Говорят, он сейчас заматерел, в Финляндии живет – оттуда и на побывку едет. Но он и без прозвища петлять будет – это у него в крови. Понял?

– Понял, – серьезно согласился Козырев.

– Да, и вот что еще! – добавил Нечаев. – Я знаю, вы молодые, охочие до погонь, так вот: Ташкент в Швеции мог десять лет получить за убийство Пухлого… Но не получил… Я это к тому, что крепить будут опера, ваш номер шестой… Ясно?

– А сколько отсидел?

– Я же сказал – мог, но не получил. Ты чем слушаешь?… Так тебе ясно?

– Ясно. Но ведь мы и так по приказу задерживать права не имеем…

– По приказу… На сарае что написано? Во-во! А там дрова лежат!.. Все, иди, жертва рыночного капитализма.

Козырев ушел, а Василий Петрович достал из сейфа бланк-задание на Ташкента и в очередной раз внимательно перечитал прилагающуюся к нему справку-меморандум.^[21] Не будучи сыщиком, Нечаев имел лишь несколько косвенных и личных воспоминаний о Ташкенте, тем не менее в своей характеристике, данной ему, он был абсолютно точен. Хотя надо признать, что имеющийся объем информации о Ташкенте, конечно же, ничтожен по сравнению с тем, что было о нем неизвестно. С 1989 года в отношении Ана Альберта Максимовича, 1970 года рождения, уроженца Джамбула, разными подразделениями заводились три дела. Правда, не уголовных, а оперативных: в 1989 году 6-м отделом УУР по окраске «разбой»; в 1993 году ОРБ с окраской «вымогательство»; и, наконец, в 1995 году РУБОП – и снова вымогательство. Каждый раз оперативники проигрывали. Причины были разные, в том числе и нерадивость некоторых сотрудников, но базисная все-таки заключалась в следующем – Ташкент был жестким, дерзким и очень быстрым. Это внутренне, а с виду… с виду он был похож на… Гурьева. Разве что одевался дорого.

Для оперов старой закваски Ташкент был фигурой культовой, былинной. Внимательный человек обратил бы внимание на одну такую «не ерунду» – говорили о Ташкенте много, вспоминали еще больше, но никогда никто не рассказал что-либо, от чего можно было засмеяться. К тому же вся информация вокруг него была уважительно неконкретная.

И еще. У Ана было красивое, умное лицо с чуть азиатскими скулами и глазами. К чему это? А к тому, что никогда не верьте худым умным азиатским лицам. В начале 90-х один катала^[22] сказал своему напарнику про Ташкента так: «Я с ним шпилить^[23] не буду. Выигрывать не хочу, проигрывать тоже не желаю. И в доле с ним быть не хочу. И более его не приводи». На недоуменный вопрос он ответил: «Потому что с таким профилем ткнет в спину без размаха и, не оборачиваясь, дальше пройдет». Старый карточный шулер говорил верно. Он знал, что когда не удается карточный фокус, то можно оказаться смешным. А когда не удается обман в игре на серьезные деньги, то можно оказаться утопленным в ближайшем арыке с перерезанным горлом.

В этот день инструктаж получился недолгим. Так бывает всегда, когда наружке ставится задача подвести объект под задержание. Особо рассусоливать в таких случаях нечего. Ежу понятно, что главное здесь – не потерять. Все остальное (фотосъемка, фиксация связей, установка их адресов и прочее) желательно, но в принципе не обязательно. Смене раздали, как всегда, хреновые фотографии Ташкента, задиктовали его контейнера^[24] и телефоны заказчика, еще раз предупредили – объект вертлявый, так что работать его нужно предельно аккуратно. «И не таких крепили», – заворчал было Гурьев, однако Нестеров, который также как и Нечаев был в курсе послужного списка Ташкента, его одернул: «Вы эти свои понты, господин дембель, бросайте», а про себя добавил: «На самом деле ТАКИХ, может быть, мы еще и не крепили».

Как и предсказывал заказчик, в Выборге Ташкент сделал остановку у гостиницы «Дружба». Здесь к нему в машину подсел человек, после чего они вдвоем на весьма приличной скорости двинулись в сторону Питера. По Выборгской трассе в две машины их тянули смены багалура и выпивохи Кости Климушкина и бессменного старшего опера Николая Григорьевича Пасечника. Где-то в северной части города экипаж Нестерова должен был присоединиться к этому почетному кортежу и сменить ребят Климушкина – те колесили за Ташкентом аж с половины седьмого утра.

В полной боевой амуниции (радиостанции, сумки с фототехникой, предметами маскировки и дежурными бутербродами) Лямин и Козырев вышли из конторы и направились к стоянке оперативного транспорта. Нестеров и Гурьев задержались в дежурке – получали стволы. К стволам по инструкции выдавались кобуры. Их получали, расписывались, а потом складывали в багажник – Нестеров пользовался собственной, старой, подмышечной, которая была много удобнее поясной, Гурьев же, в нарушение всех приказов, кобурой не пользовался вовсе, предпочитая хранить табельное оружие в машине, в бардачке.

Вооружившись, Нестеров и Гурьев неторопливо покинули контору и двинулись вслед за ребятами к машине. Согласно последней настроечке^[25] дежурного Ташкент еще только проезжал Зеленогорск, так что торопиться особого смысла не было. Все равно дальше Питера те никуда не денутся, а Питер – город маленький, так что успеется. По дороге закурили и некоторое время шли молча. Первым не выдержал Нестеров:

– Ну и скотина же ты, Гурьев. Это ж надо! Мало того, что подлянку устроил, так еще и время самое то подгадал…

– Сергеич, прошу тебя, вот только не начинай. И так на душе погано…

– Ах, какие мы сегодня утонченно-нежные! На душе у нас погано, а тут еще и я со своим говнищем, как же… В белое, значит, решил переодеться? С «девятки» на «шестисотый» перескочить? Ай, молодца! Ну давай, действуй! А горшки за молодняком нехай Нестеров один выносит. А что? Ему же все равно, он же у нас принюхамшись…

– Блин, Сергеич, ну какого ты… Ты же все понимаешь. К тому же я и раньше говорил, что подумываю уходить…

– Подумывал он! Штирлиц подумал, и ему понравилось, так что ли?… Когда ты мне это говорил? Где говорил? В Аптеке^[26] после смены? На проводах Полянского? Так у нас каждый второй, когда «со стаканом во лбу», уходить собирается – кулаками в грудь колотит, д'Артаньяна из себя корчит. И что из того? Если хочешь знать, я сам раз эдак сто собирался, два раза даже рапорта на стол Нечаеву подкладывал. А все оттого, что тоже, как ты вот, «подумывал»… А ты поменьше думать не пробовал? Говорят, очен-но помогает…

– Сергеич, не заводись. Тебе хорошо говорить, когда всего семь месяцев до двадцати пяти календарей осталось. А мне-то что здесь еще ловить?

– А ты меня моими календарями не попрекай. Мне, знаешь ли, как-то монопенисуально, сколько их там – двадцать пять или тридцать пять. У меня из конторы только два пути: или ногами вперед, или под зад коленом. Третьего – не дано. И не потому, что я весь такой по жизни правильный. Просто я ничего другого больше не умею – сорок два года прожил, да так и не научился… Такой вот малость на голову долбанутый. Зато звучит гордо – разведчик!

– Только что и звучит, – усмехнулся Гурьев. – Знаешь, мне один знакомый в Главке когда-то сказал, что наша служба – это ментовский пролетариат, которому нечего терять, кроме своих упырей. Так вот я за свою службу маханул^[27] не так уж много объектов, зато вот себя за эти шесть лет, кажется, где-то по дороге потерял.

– Красиво излагаешь, Антоха – прямо как в кино. Извини, не могу тебе так же красиво ответить – все больше неприличные слова на ум лезут… Значит, говоришь, себя искать отправляешься? – неожиданно спокойно закончил свою тираду Нестеров. Выпустив пар, он как-то сразу сник. – Ладно, тогда флаг тебе в руки. Тем более, что может быть ты и прав, Антоха. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди… Это на меня жара, наверное, так действует, вот я и расскипидарился – чисто наш замполич на квартальном совещании… Все, проехали, держи пять, – он протянул Антону руку. – Считай, что я тебе ничего не говорил. Просто, расстроил ты меня, понимаешь, хуже некуда, вот я и сорвался, нарушив тем самым старую оперскую заповедь № 4, которая, если ты еще помнишь, гласит…

– «Не знаешь – молчи! Знаешь – помалкивай!» – отчеканил Гурьев.

– Моя школа! – искренне восхитился Нестеров. – Ладно, давай, двинули. А то, я смотрю, там наши юнкера совсем заскучали, ажио копытами землю бьют. Кстати, Антоха, действительно давай-ка сегодня по возможности красиво все сделаем – пацаны под задержание еще никогда не работали. Так что если что – поможешь?

– О чем речь, Сергеич, все сделаем в лучшем виде. Никуда это эСэНГэ от нас не денется, – успокоил старшего Гурьев.

Темно-синяя «девятка» с позывными «735», пробиваясь сквозь уличные заторы, катила в направлении северных районов города. Как и было приказано, на переднем сиденье рядом с Антоном сидел Паша Козырев. Нечаев поставил ему задачу фиксировать все действия оперативного водителя, но поскольку смена пока двигалась без объекта, Паша развлекался тем, что фиксировал количество нарушений ПДД, которые Гурьев совершал в пути следования. За неполные двадцать минут таковых набралось уже двенадцать, притом, что мелкие фолы Козырев даже не засчитывал.

Сзади сидели погруженный в свои, никому неведомые, думы мрачный Нестеров и Ваня Лямин, который беспокойно ерзал, явно порываясь задать некий мучивший его вопрос. Наконец решился:

– Антон, а вот когда рапорт на увольнение написан, то ведь все равно еще есть возможность передумать и его забрать?

Продолжая совершать чудеса на виражах, Гурьев, не оборачиваясь, хмыкнул:

– Есть такая возможность, Лямка. Только это, скорее, к Сергеичу вопрос – он у нас в таких делах большой специалист.

Нестеров поморщился, однако ничего говорить не стал, а посему Лямин продолжил терзать Гурьева:

– Может, еще передумаешь, а, Антон? Я только-только привык к вам всем, и вот на тебе… Ты ведь это, наверное, из-за денег, да? А я как раз вчера в газете прочитал, вот, даже с собой захватил, – Ваня порылся в сумке и достал изрядно помятые «Известия», – нам с января прибавить обещают. Точно. И пишут, что намного…

В любой другой ситуации Гурьев в ответ на такие речи расхохотался бы до колик – сколько на своем веку он этих обещалок пережил, пальцев на двух руках не хватит. Но из Ваниных уст это прозвучало столь искренне и трогательно-наивно, что Антон даже смутился немного. Однако вида не показал, а наоборот, довольно грубо попросил:

– Может, закончим этот базар?

Но потом все-таки не выдержал и добавил:

– Не, Лямка, я не из-за денег ухожу. Просто, понимаешь… И здоровье уже не то, и вообще… Друг меня просил, понимаешь, помочь ему надо… – Антон окончательно смутился и попытался перевести разговор в шутливую плоскость:

– Да ты не дрейфь, лучше представь, какие перед тобой теперь открываются карьерные вершины. Пашка садится за руль, а ты автоматом становишься не просто разведчиком, а заместителем старшего смены, легендарного подполковника Нестерова. И это за какие-то неполные два месяца, а?

Шутка получилась неудачной – по крайней мере, никто из экипажа даже не улыбнулся. Повисла долгая пауза, за время которой на свет появились, как минимум, еще три милиционера, после чего с переднего сиденья подал голос Козырев:

– Александр Сергеевич, а правда, что нам в смену теперь грузчицу дадут? Мне Нечаев сказал, а я так и не понял – он это серьезно или пошутил?

– Правда, – вздохнул Нестеров. И было отчего вздыхать: поменять первоклассного водителя на зеленого пацана, и, вдобавок, получить в смену молодую бабу без опыта работы в наружке – это вам не волны в тазике пускать.

– Оп-па, – заинтересованно отреагировал Гурьев. – И кто сия особа? Очередная выпускница института благородных девиц? Что, молода? Хороша собой? Ей-богу, а может Лямка и прав – при таком раскладе не грех и рапортину отозвать.

– Ишь, встрепенулся, – неодобрительно покачал головой старший. – Ты лучше за дорогой смотри, вон чуть «Форда» не подрезал – начистят нам когда-нибудь морды за твою езду. И между прочим, будут абсолютно правы.

– Да ладно, Сергеич, не ворчи. Какие морды, господь с тобой – мы же при исполнении. Нам сейчас по инструкции можно даже парочку человек задавить и не заметить.

– Правда, что ли? – купился доверчивый Лямин.

– Ага, но только парочку, потому что трое – это уже все, состав. А двоих можно запросто списать, ребята из отдела по без вести пропавшим такие штуки легко делают… Сергеич, ты от ответа-то не уходи. Что за баба-то? Я ее знаю?

– Может, и знаешь. Ольховская Полина из установки, беленькая такая, высокая. О ней, кстати, Адамов неплохо отзывается. Вроде бы не дура, пашет наравне с мужиками, без всяких там бабских закидонов. Он ее хотел было на начальника отделения попробовать, а та уперлась – ни в какую. Написала рапорт, мол, прошу перевести меня в наружку. И чего, спрашивается, ей в установке не сиделось? Ладно бы совсем соплюха была, до романтики падкая, так нет же, уже четыре года у нас работает. В общем, хрен поймешь, чего у них, у баб, на уме, а?

– Это точно, – чуть помедлив, согласился Гурьев, хотя ответ на вполне риторический вопрос Нестерова у него, похоже, имелся.

Давно это было, в самом конце года девяносто девятого. Случился тогда у Антона с Полиной ослепительно-красивый, но слишком скоротечный роман. Виноват в их разрыве был, безусловно, Гурьев, однако сам себе он признался в этом много позднее. Глупо, конечно, все получилось. Тем более, что Полина была, пожалуй, единственной женщиной в его жизни, которую он действительно мог представить в роли своей жены. Не говоря уже о том, что по сравнению с той же Тамарой она была просто само совершенство.

Сколько же они не виделись? Наверное, года полтора, да и то если считать за встречу случайное пересечение в коридорах центральной конторы. Они даже не поговорили толком, но Гурьев до сих пор помнил, как потеплело тогда у него на душе… Полина… Ни до, ни после ни с какой другой (а было этих самых «других» – ой, как много!) ничего подобного он и близко не испытывал. Антон подумал, что если допустить, просто теоретически допустить возможность того, что Полина умудрилась сохранить к нему хоть какое-то подобие прежнего чувства, то сейчас он обязательно постарался бы вернуть ее. Тем более теперь, когда он, наконец, принял свое решение… Впрочем, наверняка у Полины уже давно есть кто-то другой. Просто потому что не может не быть «кого-то» у такой красивой, нежной и умной бабы. Хотя… Даже язык не поворачивается назвать ее бабой. Вот Тамару – да. Она действительно пустая и вздорная баба из той породы, про которых Нестеров обычно говорит: «Если она поедет за мной в Сибирь, то испортит мне там всю каторгу». А вот Полина… Да, но ведь зачем-то ей нужен этот самый перевод в наружку? Причем именно в их отдел?… Может быть, все-таки и можно каким-то образом войти в одну и ту же реку дважды?… «Ничего, – подумал Антон, – разберемся. Теперь нам уже спешить некуда. Разберемся»…

– Антон, ты чего, уснул там, что ли? – Голос Нестерова заставил Гурьева отвлечься от воспоминаний. – Запроси-ка еще раз точную настройку Климушкина, где они сейчас обретаются.

Гурьев нажал тангенту^[28] радиостанции:

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Дайте вашу точную настроечку.

Через пару секунд Антону ответили:

– Семь-три-пятому. Мы с грузом и экспедиторами по Энгельса вверх. Здесь пробочки. Стоим плотно. Ориентир – Светлановская.

– Понял вас, ориентир – Светлановская, – Гурьев отключился, взглянул вполоборота на Нестерова и, продолжая одним глазом следить за дорогой, спросил:

– Чё делать будем, Сергеич? В пробку соваться – последнее дело, так зависнуть можно, что мама не горюй. Может, попробуем по набережной продублировать, там всяко попросторней? Если Ташкент в центр подался, то у него все равно только две дороги – либо через Петроградку, либо через Финбан. И в том, и в другом случае мы его с воды быстрее примем.

– Согласен, давай на Ушаковскую. Только минут через пять снова с ребятами свяжись, а то мне потом Климушкин всю плешь проест – мы их еще полчаса назад поменять должны были. А Костя таких зависов не одобряет, сам знаешь.

Смена подлетела к Ушаковской, движение здесь, и правда, было поспокойней. За пару минут они докатили до Кантемировского моста, после чего Гурьев притормозил и снова запросил семь-три-седьмого. В ответ раздалось невразумительное похрюкивание, а затем в эфире наступила полная тишина.

– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому… Тьфу, бля, так бы беременность прерывалась, как связь! – выругался Гурьев и откинулся на спинку сиденья. – Ни хрена не слышно!

– Это, наверное, телевышка помехи создает, – решил блеснуть эрудицией Ваня Лямин. – Мы сейчас в зоне неустойчивого приема.

Гурьев скосил глаза на противоположную сторону Большой Невки. Там его внимание привлекла отнюдь не трехсотметровая созидательница помех в радиоэфире, а торчащая на Аптекарской набережной красно-белая заправка ПТК.

– Слышь, Сергеич, – немного смущаясь, начал Антон. – Мы их по-любому с запасом опередили. Разреши через речку сгонять? У меня еще талоны пэтэкашные остались, хорошо бы отовариться напоследок от щедрот государственных.

Нестеров был в курсе, что многие водители управления периодически затевали какие-то невинные, с их точки зрения, аферы с талонами на топливо и догадывался, что Гурьев по этой части не являлся эдаким кристально чистым исключением. Конечно, по инструкции он не имел права позволять своему водителю такой борзоты – как-никак, мелкое хищение госимущества, причем в служебное время, да еще и в присутствии молодых, но с другой стороны – «а кто не льет? Назови!»^[29]

– Ладно, только давай по-быстрому. Еще не хватало, чтобы нас ответственный по управе нахлопнул. Да и настроечку почаще запрашивай – чего-то не нравятся мне эти три минуты тишины.

– Есть, командир, – откликнулся довольный Гурьев и втопил по газам. – Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому…

Климушкин на связь категорически не выходил. Впрочем, пока большой беды в этом не было – в конце концов, с экипажем можно связаться и через дежурного. Гурьев остановился на заправке, резво выскочил, достал из багажника две канистры (Нестеров аж присвистнул – «м-да, широко живет партизан Боснюк!») и поскакал к заветному окошечку. Паша Козырев продолжал терзать станцию, а Лямин, воспользовавшись остановкой, вылез из машины – подышать и размяться, слишком уж душно было в салоне.

Солнце палило нещадно. Легкий невский бриз хотя и приятно холодил лицо, но от жары не спасал. Сколько таких денечков выпадает в Питере за год? – раз-два, и обчелся. И почему-то вечно они случаются на буднях, а как выходные – так обязательно либо дождь зарядит, либо похолодает. «Дурацкий здесь все-таки климат. То ли дело у нас в Костроме: если зима – так уж зима, если лето – то лето настоящее. Хоть целый день из Волги не вылезай», – Лямин лениво наблюдал за потоком машин, сворачивающих с Кантемировского моста на набережную. Одну из них, красную «ауди», он цепанул взглядом, инстинктивно отметив, что именно такая вроде как должна быть у Ташкента. Когда машина проезжала мимо него, Ваня заметил, что в салоне сидят два мужика. Заинтересовавшись таким совпадением, он глянул на контейнера и ахнул: все совпадало. Он завороженно проводил глазами удаляющуюся «ауди» и только потом метнулся к Нестерову.

– Александр Сергеевич, там… там Ташкент проехал! Вон та красная машина, видите?

Нестеров вгляделся. Действительно, красная «ауди», – правда, ни номеров, ни пассажиров уже не разглядеть.

– Ты контейнера посмотрел? Точно они?

– Вроде, да.

– Так «вроде» или все-таки точно?

– Точно. Они.

– По коням, – Нестеров обернулся и свистнул Гурьеву. – Антоха, твою мать, давай бегом! Работаем!

К этому времени Гурьев успел наполнить только одну канистру. Долю секунды он обреченно смотрел на вторую, потом сплюнул, выматерился и, подхватив пустую и полную, кинулся к машине. На бегу швырнул канистры в багажник, плюхнулся на сиденье, рванул с низкого старта и только после всех этих телодвижений, натужно дыша, спросил:

– Чего стряслось-то?

– Давай вперед, на Аптекарский. Лямка вроде как Ташкента засек.

– Так «вроде» или все-таки точно? – продублировал Антон вопрос Нестерова.

– Вроде они, – ответил Ваня Лямин, который в данную минуту и сам засомневался, а не напекло ли ему часом солнышко голову. Вдруг это и правда был не Ташкент, а просто такой вот мираж.

– Ну смотри, Лямка, – сердито сказал Гурьев. – Если это не они, я тебе голову откручу. Это ж надо – талон на двадцать литров коту под хвост.

– Не трынди, Антоха, давай-ка лучше притопи. Не ровен час уйдут, а мы и знать не будем, за кем подорвались.

– Не боись, Сергеич, там впереди сейчас подряд два светофора будут – на одном точно нагоним.

Так оно и случилось. На светофоре и правда нагнали и убедились (случится же такое!) – действительно Ташкент.

– Ну Лямин, ну орел! Молодца! Не глаз – алмаз, – крякнул Нестеров, и Ваня расплылся в довольной улыбке. В этот момент он был по-настоящему счастлив. – Ну что ж, теперь суду все ясно, – продолжил Нестеров. – Знаем мы, что это за неустойчивый прием: просрали объекта и ушли из эфира. Ладно бы Климушкин, но ведь и смены Пасечника на хвосте не видать. Интересно, это Ташкент по привычке пятками вперед пошел,^[30] или наши его по дурости маханули? – Нестеров достал из нагрудного кармана мобильник и набрал номер Климушкина. Железное правило – о подобных деликатных вещах по станции лучше не говорить, а то дежурный завсегда шибко расстраивается (может и инфаркт от огорчения схватить).

– Господин Климушкин? Это товарищ Нестеров беспокоит. Меня терзают смутные сомнения: ваши грузчики часом ничего на дороге не обронили?… А то мы тут подобрали, едем и гадаем – ваше или нет?… Ой, да что вы говорите?… Согласен, это он… Да-да, самый натуральный белый песец… Да вы что? Не может быть… Прямо по трамвайным путям? – каков наглец! А вам, значится, такой маневр не по силам?… Ах, трамвай помешал?… Ну, тогда это меняет дело… Мы вот тут с товарищем Гурьевым посовещались и решили, что десяти бутылок «Невского классического» будет достаточно, дабы навсегда забыть о данном прискорбном инциденте… Вот и славно… Желаю приятно отдохнуть после трудов своих праведных. Только объекта вы нам все-таки официально передайте, а то как-то неудобно получается. Да, и Пасечнику настроечку скиньте – мы сейчас с Аптекарского на Попова уходим… Все, понято. Давай, Костя, счастливо.

Нестеров отключил трубу и сунул ее в карман.

– В общем, как я и предполагал – отстегнулся Ташкент. Наши из эфира ушли и по окрестным переулкам мотались, сами найти пытались.

– Он что, сразу две машины срубил? – спросил Антон, не отводя взгляда от маячившего метрах в пятидесяти красного зада «ауди».

– Не думаю. Похоже, у них там все гораздо проще получилось. Надоело ему в пробке торчать, вот он и дернулся на пути, аккурат перед самым трамваем. А тот еще и на остановке встал. Пока наши оттуда выбирались, Ташкент направо по Кантемировской и ушел. Так что кабы не Лямка…

– Позвольте, – возмутился Антон. – По-моему, точнее будет сказать так: если бы не капитан Гурьев, грамотно просчитавший оперативную обстановку и принявший единственно мудрое в данной ситуации решение – заскочить на заправку. Кстати, если этого урода сегодня все-таки закрепят, я из его «ауди» весь бензин солью. В счет компенсации.

– А что, так можно делать? – восхитился Ваня Лямин. – Так, может, мы у Ташкента тогда еще и стереосистему заберем? Вон у него какие классные динамики сзади стоят. А что? Музыку будем слушать.

– Ты мне молодежь-то не порть, экспроприатор хренов! А то, вишь, один меломан уже губешку-то раскатал, – проворчал в адрес Антона Нестеров, после чего повернулся к Лямке: – А ты бы лучше не музыку, а собственную станцию слушал. Вечно до тебя не докричаться.

– Не, Ваня, – хохотнул Гурьев. – Со стереосистемой, боюсь, не получится. Потому как оэрбэшники и сами не дураки музыку послушать.

– Кстати, по поводу компенсации, – продолжил бригадир. – Это уже касается всех. За недостойное офицера наружки поведение на дорогах, выразившееся в попрании тезиса «Не трамвай – объедем», господин Климушкин обещал нам выкатить по приезде в контору десять бутылок холодного пива. Мне кажется, будет справедливым, если такое же количество мы стребуем и с господина Пасечника, невзирая на его былые заслуги перед Отечеством.

– Абсолютно с вами согласен, господин подполковник, – весело поддакнул Гурьев. В этот самый момент в эфир вышел «семь-три-седьмой» и «официально» передал груз экипажу Нестерова. О чем дежурный по отделу, слушавший все разговоры в эфире, сделал обязательную в таких случаях пометку.

Первый из последних десяти рабочих дней в конторе начинался на удивление хорошо – и объекта не потеряли, и пиво халявное заработали. «Что-то даже слишком хорошо», – вдруг ни с того ни с сего подумалось Антону, и он украдкой, чтобы не видели ребята, трижды сплюнул в открытую форточку. Вот только по дереву постучать забыл.

Экипаж Нестерова таскал Ташкента уже четвертый час. Правда, почти два из них пришлось откровенно поскучать – объект и связи вкушали трапезу. С Петроградки машина Ташкента двинула прямиком на Невский и остановилась у культового для тусовочной братвы заведения под названием «Магриб». Там Ташкента и его связь за накрытым столиком уже поджидал некто третий. Этот самый третий заказал для всей честной компании какое-то умопомрачительно дорогое экзотическое горячее, в ожидании которого троица оттягивалась аперитивами и вела тихие задушевные беседы.

Все эти подробности поведал гонец от «провинившегося» экипажа Пасечника, люди которого вели наблюдение за входом и внутри кабака. Смена Нестерова провела эти два часа в гораздо более комфортных условиях. Дабы не маячить по жаре в сутолоке Невского, Гурьев свернул на Литейный и поставил машину на прикол в тенёчке садика Мариинской больницы. Въезд туда простым смертным категорически заказан, однако магия милицейской ксивы и не такие чудеса творить может. Лямина отправили в магазин, и уже через десять минут вся великолепная четверка с удовольствием утоляла жажду прохладительными напитками. Согласно своему должностному положению, Нестеров пил холодное «Петровское», Гурьев – безалкогольную «Балтику», а Лямин с Козыревым вынуждены были довольствоваться газированной «Аква минерале». За все это время смену побеспокоили лишь дважды: сначала Нестерову позвонил заказчик и попросил уточнить приметы связей, а затем подошел бдительный больничный охранник и поинтересовался: «а какого, собственно, они тут распивают?». Охраннику доступно объяснили, что он не прав, и после этого ребят уже больше никто не тревожил.

А затем из заведения вышел Ташкент. Вышел один, сел в свою «ауди» и двинул в сторону Васьки. На этот раз экипаж Нестерова подорвался за ним в гордом одиночестве (Пасечник со своими грузчиками остался держать в поле зрения связи, к тому же его вот-вот должны были сменить). И вот с этого момента смене скучать уже не пришлось.

Может быть, с утра в пробке на Энгельса маневр Ташкента и носил случайный характер, однако теперь, после сорока минут кружения по городу, и Гурьеву, и Нестерову однозначно стало ясно – объект проверяется. Почти час Ташкент находился в непрерывном движении и за это время как минимум трижды его лишь чудом не маханули. В двух случаях – по причине непредсказуемых финтов объекта, а в третьем – по собственной нерасторопности. Впрочем, нерасторопности объективной. По пути пришлось-таки сделать незапланированную остановку, дабы поменять номера и хоть как-то изменить маскировку. Изменение заключалось в том, что Козырев и Лямин поменялись местами, а Гурьев напялил на себя бейсболку и снял темные очки. На большее времени не было – и с таким-то пит-стопом еле нагнали ушедшую далеко вперед «ауди». А все потому, что одной машиной водить такого объекта – это полный пиздец, о чем, кстати, Нестеров и сообщил начальнику отделения. Тот пообещал снять с линии «три-семь-второго» и перебросить его на подмогу, однако когда тот сумеет добраться до них с Ульянки – это большой вопрос. Тем более, что, петляя, Ташкент постепенно уводил экипаж Нестерова обратно на север.

Пересевший вперед Лямин, недавно удостоившийся от старшего гордого звания «орла», азартно всматривался вдаль, прожигая взглядом машину Ташкента. Козырева, напротив, больше занимали действия Гурьева. А посмотреть было на что – сейчас Антон более всего напоминал гончую, преследующую добычу и не замечающую ничего, кроме этого самого следа и запаха жертвы. На какое-то мгновение Паше показалось, что он летит проходными дворами в стареньком «фердинанде», преследуя рвущегося в Марьину Рощу Фокса, и Нестеров вот-вот попросит его подержать за ноги и откроет стрельбу: «Как держать? – Нежно!!».

А старого волка Нестерова в этой ситуации беспокоило совершенно другое – он никак не мог понять логику действий заказчика. Бригадир периодически звонил на мобилу специально приданному для связи ОРБэшнику, передавал текущую настроечку и интересовался одним – когда те будут крепить Ташкента? ОРБэшник настроечку помечал, но каждый раз в ответ бормотал что-то невразумительное: мол, вопрос решается, а пока – тащите. Нестеров нутром чуял: что-то здесь не так, похоже, не срастается у заказчика. Тем более, что уже дважды была реальная возможность произвести задержание. Сначала Ташкент миновал стационарный пост ГАИ – никакой реакции, а затем его остановили придорожные дэпээсники. «Ну, слава тебе, Господи, – подумал тогда Нестеров, – наконец-то, сподобились, вот сейчас-то ОРБ и подскочит». Ан нет, Ташкент даже из машины не вылез – сунул документы со вложенной купюрой и через минуту спокойно тронулся дальше. Более того, эти же самые дэпээсники попытались тормознуть и Гурьева. Но Антоха – молодец, даже не притормозил, показал апельсин^[31] и промчался мимо. Судя по выражению лиц, стражи дорог ни фига не поняли, однако преследовать смену не стали. Наверное, сообразили, что, скорее всего, для подобной наглости основания у людей имеются.

В конце концов Нестеров не выдержал – позвонил Нечаеву, но оказалось, что и тот пребывает в схожей прострации:

– Блин, Сергеич, да я сам ни хера не понимаю, что происходит! Я уже все телефоны оборвал, никто ничего толком сказать не может: будут крепить – не будут крепить? А их начальник, Еремин (ну ты его знаешь, мудак редкостный), прикинь, вообще на меня же и наехал. За то, что мы, видите ли, их барабана таскали. Оказывается, тот третий в кабаке – это был их человек. А мы, бля, дураки, почему-то типа не дотумкали. Конспираторы, едри их!.. Как тебе такой расклад, а?

– Хреновый расклад, Василий Петрович. Только нам-то что делать? Мы Ташкента уже скоро до Озерков дотащим. А вдруг он обратно в Финляндию собрался? Что ж нам теперь его до самой границы тащить, а там таможенникам на руки сдавать?

Нечаев ненадолго задумался, а потом решительно ответил:

– Значит, делаете так, Сергеич. Ведете его до первой серьезной остановочки и сразу же даете подробную настройку. Если в течение десяти, максимум пятнадцати минут, объект будет без движения, а заказчики так и не появятся – то всё. Бросайте его к чертовой матери! Тоже мне, нашли мальчиков на побегушках! Пусть сами в своем хозяйстве разбираются! Ты все понял, Сергеич?

– Понял, Василий Петрович. Еще один вопрос – нам полчаса назад в помощь вроде бы как «семь-три-второго» обещали…

– Да только что с ними связывались – передали, что едут. Но там у них на руле сегодня Клязьмин, ты же сам знаешь, что это такое.

– А, наш «Небесный тихоход»? – улыбнулся Нестеров. – Ну, тогда все понятно. Ладно, не переживайте, Василий Петрович, все сделаем… До связи.

Бригадир отключился и кратко пересказал смене новые вводные начальства.

– Как же так? – возмутился Лямин. – Мы его столько времени гоняли, а получается, что все зря?

Гурьев устало усмехнулся:

– Да, уж ты-то, Лямка, точно – нагонялся. Небось, совсем перетрудился, а?

– Но это же я так, вообще… ну, в фигуральном смысле, – стушевался Ваня.

– Вот тебе заказчики фигу-то и показали… Меня больше другое занимает. Слышь, Сергеич? А что если он и правда останавливаться не будет? Нам бы заправиться не мешало, а то на обратной дороге и встать можем. Я уж молчу о том, что поссать тоже было бы неплохо.

– Меньше надо было пива пить, если мочевой пузырь слабый, – раздраженно ответил Нестеров. Ему тоже не слишком нравился предложенный Нечаевым сценарий, жаль было отпускать Ташкента. – А если на обратной дороге, как ты говоришь, встанем, так у тебя в багажнике целая канистра лежит. Вот и зальешь.

– Ну уж, дудки, товарищ бригадир, не надо смешивать личное с общественным, – заявил Антон. – И вообще, давайте лучше подумаем о хорошем. О том, что Ташкент, к примеру, сейчас возьмет, да и попадет в аварию. Или снимет на дороге проститутку. Ну, на худой конец, тоже захочет отлить… Ну, что же ты, Зорька, ну… стоять… слышишь?…

Мольбы Гурьева были услышаны. Через пятнадцать минут на проспекте Луначарского «Зорька» действительно встала – Ташкент припарковался на стояночке аккурат за супермаркетом «24 часа». Он вышел из машины, внимательно осмотрелся и направился к магазину. Экипаж «семь-три-пятого» облегченно вздохнул, а бригадир автоматически бросил взгляд на часы и стал набирать номер заказчика. Время пошло.

В магазин Ташкента потащил Козырев. Он побежал за ним, сопровождаемый насмешками – мол, чтоб в этот раз улов получился не хуже, чем в случае с Пингвином. Нестеров, Гурьев и Лямин – остались в машине – они наблюдали за стоянкой, а также секли проезжую часть на случай, если придется оперативно сориентировать группу задержания. С этой точки выход из супермаркета им не был виден, зато «ауди» Ташкента просматривалась прекрасно.

Прошло двенадцать минут – заказчики не появлялись. За это время Козырев выходил на связь только один раз. Доложил: объект выбирает продукты. Нестеров снова взглянул на часы:

– Ну что ж, похоже, на этом наша миссия подходит к концу.

– Сергеич, – попросил Гурьев. – Набери еще раз заказчика, вдруг они уже где-то на подходе?

– Да. я минут пять как набираю – бесполезняк, занято постоянно. Вот уж воистину секс по телефону – затрахали они меня за день, дальше некуда.

– Обидно будет все-таки, если они прискачут, а Ташкент только-только уедет… Слышь, Сергеич, может мы его еще немного потаскаем, так, для очистки совести, а? Помнишь, как у нас с «комаровскими» получилось? Собровцы тогда всего на одну минуту опоздали, а тех уже и след простыл…

– Антон, давай не будем заниматься самодеятельностью. Нам начальство приказало – мы исполняем… Все, время вышло: оэрбэшников нет, значит Ташкента отпускаем. И не смотри ты на меня, как на врага народа. Думаешь, мне это все нравится? Но нельзя нам уже его больше водить. Расшибет он нас. Если уже не расшиб.

Внезапно Гурьева осенило.

– Ванька, у тебя нож есть?

– У меня нет, а у Пашки в бардачке, кажется был. Правда, маленький, – недоуменно ответил Лямин. Он порылся в карманах и извлек складной китайский ширпотреб. – А зачем?

– Хиловат, конечно, – задумчиво произнес Гурьев, рассматривая лезвие. – Ну да ничего, может, и такой сойдет.

Он повернулся к Нестерову и улыбнувшись спросил:

– Ну что, бригадир, если коней в шампанском купать не будем, то давай хоть кота пивом обольем, а?

– А стоит ли? – засомневался Нестеров.

– О чем разговор, Сергеич? Конечно, стоит. Во-первых, еще как минимум полчаса выиграем. Может за это время наши любезные заказчики все-таки промычат и отелятся. А во-вторых, я сегодня по его вине так замудохался, что ни рук, ни ног уже не чую. Так пускай теперь и он, зараза, помудохается, а я тут в стороночке полюбуюсь.

– Вы что, хотите ему шину проколоть? – догадался наконец Лямин.

– Вы чрезвычайно сообразительны, юноша. Именно шину. А если успеется, то можно и две. Ну что, Сергеич, делаем? Давай решай быстрее, пока не вернулся еще.

– Черт с тобой, делаем, – сдался Нестеров.

– Класс! – восхитился Иван, выхватил у Гурьева ножик и открыл дверцу машины. – Я мигом. Можно ведь любое колесо протыкать? – и, не дослушав ответа, метнулся было к «ауди».

– А ну, быстро назад! – крикнул ему Гурьев и стал вылезать из машины сам.

– Ты чего, Антоха? – не понял Нестеров.

– Не знаю, Сергеич, – чуть помедлив, ответил Антон. Он и правда не знал, почему затормозил Лямку. Что-то неясное, тревожное кольнуло вдруг в груди и тут же улетучилось, оставив едва ощутимый след. – Не знаю, Сергеич, но… лучше я сам.

Гурьев и сам не понял, что это было. И не найдя ему объяснения, он тут же придумал для себя другое: «Негоже туда Лямина, самого хилого и неопытного, посылать. Вдруг не срастется? Ну а по харе получить он всегда успеет – какие его годы?» Антон вышел из машины, ничего не объясняя, отобрал у Лямина нож и неторопливо пошел на стоянку, до которой было метров семьдесят. Иван и Нестеров молча наблюдали за ним: вот Антон подошел к «ауди», вот он нагнулся, заглянул в салон, выпрямился, подошел к багажнику, подергал – нет, не открывается. В эту самую секунду раздался пронзительный двойной тональный сигнал – это Козырев сигнализировал о том, что объект выходит. Сигнал прозвучал так внезапно и громко, что от него невольно вздрогнули и Нестеров, и Лямин. Один лишь Антон остался спокойным. Нет, он вовсе не обладал железными нервами. Просто Гурьев был оперативным водителем, а водители, в отличие от остальных грузчиков, никогда не пользуются носимыми станциями – на работе им достаточно той, что установлена в машине.

Антон увидел Ташкента слишком поздно. Конечно, после этого он молниеносно сжался и присел на корточки, благо в этот момент находился за машиной объекта. Однако Гурьев понимал, что в такой ситуации шансы остаться незамеченным не слишком велики. «Ой, бля, как по-дурацки все получилось», – подумал Антон и чуть ослабил брючный ремень. Он уже принял решение: в случае если Ташкент все-таки заметил и подойдет, он попробует закосить под прохожего придурка, которого на улице застиг приступ внезапной диареи. Отмазка, конечно, дебильная, но ничего умнее в голову почему-то не приходило.

Ташкент Гурьева, конечно же, заметил. Заметил и сделал надлежащие выводы: в очередной раз предчувствия, как поется в известном мультфильме, его не обманули. Сначала Ташкента насторожило поведение собеседника в «Магрибе». Тот вел себя излишне суетливо и неоправданно нервно, хотя при намечавшемся раскладе, скорее это ему, Ташкенту, пристало бы дергаться и торопить события. Разговора не получилось. Вернее, не получилось делового разговора. Ташкент оставил братков доедать баранью ногу, а сам вышел и решил просто покататься по городу, дабы спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию – ему всегда лучше думалось за рулем. Однако именно во время этой бесцельной поездки по городу Ташкент вдруг испытал тревожное чувство близкой опасности. Он попытался это чувство развеять, совершил несколько своих коронных проверок, никакого хвоста при этом не заметил, но странное дело – тревожное чувство его все равно не покидало. Ташкент не верил в мистику. Он уже давно убедился – чудес на свете не бывает, а потому в жизни всегда опирался исключительно на здравый смысл и холодный анализ.

Ташкент вовсе не собирался сегодня возвращаться в Финляндию. У него было где остановиться в Питере (уютная комнатка с окнами на тихий, хорошо просматриваемый дворик в самом центре, неподалеку от Невского), и в северную часть города он подался, в общем-то, случайно, просто влекомый попутным потоком. А на проспекте Луначарского притормозил по двум причинам: во-первых, нужно было дать немного отдыха затекшей спине (слишком долго находиться в машине Ташкент не мог – начинали сказываться последствия одной веселой вечеринки, с которой он удалился, унося в собственном позвоночнике воровскую заточку), а во-вторых, он хотел окончательно убедиться в отсутствии хвоста. С этой целью он и отправился побродить по супермаркету, где наметанным глазом срубил Козырева – слишком уж назойливо тот пожирал его глазами. Естественно, Ташкент не испугался, а, скорее наоборот, обрадовался тому обстоятельству, что причиной его тревоги была не какая-нибудь дурацкая фобия или паранойя, а природный инстинкт. Звериный инстинкт. Он вышел из магазина, так ничего и не купив, и направился к стоянке. В этот момент ему было дико интересно, проявится ли пацан снова или теперь на арене объявится кто-то другой. Ташкент еще не понимал, кто ведет за ним слежку – может быть, старые враги, может быть, братва, жулики или просто шпана из числа охотников на красные «ауди». Но срисовав на стоянке Гурьева, весьма нелепо выглядевшего в своей попытке зашхериться за его машиной, Ташкент почему-то сразу понял – это менты.

На самом деле в данной ситуации для Ташкента это был, пожалуй, самый лучший вариант – ничего не могли вменить ему менты. Элементарно придраться, наехать по принципу «авось прокатит» и то не к чему – чист был сегодня Ташкент перед российским законом. Ну а грешки перед чухонцами – это, ребята, извиняйте, не по вашему ведомству. Однако уж столько к тому моменту накопилось у Ташкента злости и к своим, и к заморским мусорам, уж так велика была его ненависть ко всем тем, кто вставал на его пути, что в последние дни он с превеликим трудом сдерживал в себе желание дать волю самым жестоким своим эмоциям. И вот, случайно срубленный и абсолютно не опасный сегодня милицейский хвост стал для Ташкента той самой последней каплей.

Он неторопливо подошел к машине, остановился и намеренно выждал паузу, дабы окончательно развеять все сомнения – если менты все-таки намереваются его задерживать, то именно сейчас, по идее, и должны были появиться размахивающие стволами оперативники, либо омоновцы. В таком случае лучше подчиниться сразу – отпустить-то потом отпустят, однако прическу попортить могут основательно. Но никто к Ташкенту не подскочил, не заорал благим матом и не стал заламывать ему рук. Не дернулся и тот, кто сидел сейчас, согнувшись в три погибели, за его машиной – видно, очень уж не хотелось ему светить себя перед Ташкентом.

А тот, между тем, с трудом сдержал себя, чтобы не расхохотаться в полный голос. Ему вдруг вспомнилась старая зековская насмешка: «Какая статья? – Шоферская. – Это как? – Да неправильно задом сдал». Ташкент завел машину, включил заднюю скорость, отпустил сцепление и резко тронулся назад, втопив по газам. Глухой удар в стену, самортизированный о невидимую мягкую преграду да негромкий вскрик, сопровождаемый хрустом, свидетельствовали о том, что жертва не успела вынырнуть из опасной зоны. Ташкент выжал сцепление, включил передачу и рванул с места вперед, бросив взгляд в зеркало заднего вида на распластанное вдоль стены тело человека, заходящегося в последней агонии. В своей жизни Ташкент видел немало смертей, а потому лишь одного беглого взгляда ему было достаточно, чтобы понять – мужик больше не жилец. Он вылетел со стоянки, более чем удачно проскочил под желтый свет и смешавшись с потоком машин понесся прочь. Секундою раньше, капля за каплей вытекла и закончилась жизнь капитана Гурьева.

И был шок. И была масса каких-то бесполезных, маловразумительных действий. Наконец-то добрался до места «семь-три-второй» экипаж, практически вслед за ним примчались Нечаев с гласниками и дежурным по управе. Затем появились гаишники и уже совсем необязательная «скорая помощь». Была типичная для таких нетипичных ситуаций суета, неразбериха, истерика и брань. Кто-то давал отмашку для введения плана «Перехват», кто-то матерился по телефону, кто-то нервно курил, стараясь не смотреть в ту сторону, где в луже крови лежал человек, который еще несколько минут назад был молодым, красивым, а главное, полным жизни. Чуть поодаль, выворачивало наизнанку захлебывающегося слезами и рвотой Лямина. Был звонок на мобилу Нестерова от заказчика, который только теперь окончательно разобрался в своих многоходовках и сообщил, что сегодня крепить объекта представляется нецелесообразным…

После того, как тело Гурьева погрузили в «скорую» и повезли на Екатерининский, 10, бригадир подошел к отрешенно сидящему на земле Козыреву и, положив ему руку на плечо, негромко спросил:

– Машину вести сможешь?

Паша молча кивнул.

– Тогда давай бери Лямку и поехали. Хватит. Не нужно здесь больше. Слышишь меня?

Козырев снова кивнул, медленно поднялся и побрел за Ляминым…

…Темно-синяя «девятка» медленно катила по Петровской набережной. Смена возвращалась на базу в полном молчании. Лямину хотелось плакать, но он был убежден, что делать этого было нельзя. Иван еще не знал, что в жизни каждого мужчины встречаются моменты, когда плакать незазорно. Нестеров достал беломорину, нервно помял ее пальцами, отчего она раскрошилась и порвалась. Он полез в карман за другой и в этот момент, в который уже раз за сегодня, у него зазвонил мобильник:

– Сергеич! Вы че там, на сверхурочные остались, что ли? На часы-то смотрите или как? Учти, еще полчаса вас жду, а потом домой поеду… Пиво, между прочим, уже совсем теплое – у нас в дежурке холодильник накрылся.

– Мы едем, Костя, уже едем – бесцветным, абсолютно лишенным каких-либо эмоций, голосом ответил Нестеров.

– Слышь, Сергеич, – продолжал Пасечник, судя по его жизнерадостному тону, как минимум парочку пива к этому времени он уже успел оприходовать. – Попроси Гурьева, чтобы на Садовой тормознулся. Там есть подвальчик, Антоха знает, где торгуют офигительным вяленым толстолобиком. Пусть подорвется, возьмет пяток, хорошо?…

Ответа Пасечник не услышал. Последующие попытки набрать номер Нестерова ни к чему не привели – тот по непонятной причине отключился. «Вот ведь жмотье», – обиделся Пасечник и открыл очередную бутылку. В самом деле – если человек случайно по службе запорол небольшого косяка, то это еще не означает, что теперь соседний экипаж может из него веревки вить.

Глава вторая

Полина

По мнению окружающих, потенциальный кандидат в экипаж Нестерова Полина Ольховская была девушкой со странностями… Эти странности заключались в следующем.

Во-первых, будучи дочерью весьма почтенных и состоятельных родителей, она, мало того что бросила филфак Университета и поступила в школу милиции, так еще и умудрилась, закончив последнюю, действительно пойти работать в ментовку. Это безумие можно было бы назвать девичьей блажью, однако Полина, к удивлению родных, не перебесилась и вот уже пятый год продолжала служить в ОПУ.

Во-вторых, к своим двадцати пяти годам Ольховская еще ни разу не сбегала замуж, что (при ее-то внешности!) выглядело, по меньшей мере подозрительно. И бог-то бы с ним, с замужеством, однако вела она себя при этом, с точки зрения коллег, абсолютно по-свински: подбивавших клинья мужиков из отдела держала на почтительном расстоянии, а про мужиков на стороне, ежели таковые вообще имелись, распространяться категорически не желала. Вполне естественно, что это серьезно било по самолюбию остальных установочных дам, которые на протяжении нескольких лет предпринимали безуспешные попытки втянуть Полину в свой бабий мирок. Словом, «нормальные» люди себя так не ведут.

Следует признать, что в чем-то окружающие были правы – Полина действительно была девушкой взбалмошной, но в то же время еще и очень замкнутой. Окончив школу с золотой медалью, она без проблем поступила в Универ, за первый курс неплохо овладела финским языком, после чего твердо решила – ей этого достаточно. Двух семестров в коллективе, где на десять тупых, сексуально озабоченных блатных девиц приходилось по три таких же мальчика-мажора и по одному ботанику-неврастенику, хватило, чтобы учеба ей вконец опротивела. Так что в один прекрасный день, никому ничего не сказав, она просто пошла и забрала документы. Преподаватели недоумевали, мама пила валерьянку, а Ольховская тем временем поступила на банальные курсы компьютерных пользователей. И неизвестно чем бы все это закончилось, если бы не родной дядя, бывший полковник милиции, не уболтал ее поступить хотя бы в Стрелку – какое-никакое, а все ж таки юридическое образование. Странное дело – почему-то Полина дядю послушалась, но кто ж знал, что в конечном итоге все сложится еще хуже? И что спокойной работе в какой-нибудь нотариальной конторе она предпочтет службу, даже название которой вслух произносить строжайше запрещено? И даже страшно подумать, чем они там занимаются!!!

А там Полина и ее сослуживцы занимались проведением автономных разведывательно-поисковых мероприятий, официально именуемых «оперативной установкой» (на сленге силовиков – «ульяна»). Если наружка – это глаза и ноги милицейской разведки, то установка – ее язык и уши. Сотрудники отдела установки, которых по штатке на порядок меньше, нежели тех же «грузчиков», считают себя элитой и белой костью разведки. И, надо сказать, не без основания. Как правило, в эту службу принимают людей интеллектуально развитых (желательно, с высшим образованием), психологически устойчивых (что в наши дни большая редкость) и со специфическим (назовем это так) образом мышления. Ну, и чем не элита? Однако же и пашет это элитарное подразделение как трактор, причем большую часть своего рабочего времени «ульянщики» действительно проводят «в поле»: по заданиям заказчиков мотаются по местам жительства или работы лиц, представляющих оперативный интерес, и через соседей, сослуживцев и иных источников собирают информацию об объектах милицейских разработок, используя при этом легенды зашифровки и документы прикрытия. Работа эта тяжелая, выматывающая, а порой и опасная – получить в башню как нечего делать! Впрочем, такие штуки, к счастью, случаются довольно редко.

Вот такой, неблагодарной и не шибко престижной в понимании простых обывателей, службой и занималась капитан милиции Полина Ольховская – непутевая дочь вполне путевых родителей.

В этот день Полина пришла в свою контору пораньше. В самое ближайшее время должен был состояться перевод на линию, а потому в любой момент начальство могло ее дернуть для передачи дел. А за ней, между тем, числился маленький должок в виде нескольких исполненных, но еще неотписанных установок.

Три маленьких^[32] Полина оформила менее чем за час, а вот с четвертой пришлось повозиться. Четвертая установка относилась к разряду так называемых камеральных – это когда разведчик не выезжает за информацией по месту жительства объекта, а отписывает тему прямо на рабочем месте. Ясное дело, что подобные вещи, мягко говоря, не поощряются ни руководством, ни заказчиком, но и «ульянщик» – воробей стреляный, он на этих установках собаку съел. Поди докажи, что он, и правда, в адрес не ходил, соседок не очаровывал и сигаретами местных хануриков не угощал. Ну а бумага, она, как известно, и все стерпит, и не проболтается. Камеральные установки сочиняются, к примеру, тогда, когда объект, с точки зрения ментов, не представляет из себя ничего выдающегося и установка на него выписывается исключительно по формальным признакам – чтоб было. Опять же есть круг лиц, на которых установки делаются с определенной периодичностью из года в год, а посему они, как правило, похожи друг на друга как близнецы-братья (живет, блюдет, жену не бьет, сосед – наркот, сам пьет/не пьет). Наконец, случается так, что «ульянщик» просто физически не может выехать в адрес – либо по работе полный завал, а сроки поджимают, либо накануне перебрал лишку и сама мысль о поездке куда-либо общественным транспортом вызывает в организме тревожные позывы.

В данном конкретном случае у Полины имела место «камеральность» первого типа. Задание на установку в отношении Камышина Евгения Алексеевича, 1973 года рождения, было выписано по причине того, что тот просто оказался в ненужное время в ненужном месте. В УУРе прошла информация, что в одном из кабачков города должны собраться местные авторитеты для встречи с неким положенцем из Иркутска Гудыной, который обещался устроить разбор полетов в сучьих зонах Северо-Запада. Высокое начальство, не мудрствуя лукаво, распорядилось организовать банальное «маски-шоу», в ходе которого была проведена внеплановая перепись ночных завсегдатаев заведения. С посетителями провели профилактическую беседу, после чего распустили по домам, а по итогам беседы составили «черный список», в который попал и Камышин. Включен он был в этот список по абсолютно формальному признаку – наличию судимости. Как результат – задание на оперативную установку. Стандартный, но надо признать довольно бестолковый ход.

Из груды ежедневно приходящих в отдел заданий Полина умудрилась выцепить установку на Камышина и зарегистрировать ее на себя. Исполнить ее для Ольховской было одновременно и легко, и сложно. Все дело в том, что Евгений Камышин (известный в своих кругах как Камыш) уже больше года был любовником Полины. Сиречь тем самым «мужиком на стороне», о котором ничего не знали ни родители, ни коллеги из отдела, ни даже сотрудники службы собственной безопасности Управления. Хотя, последним знать о таких контактах, как говорится, сам БГ^[33] велел.

Знакомство Полины и Камыша состоялось в самый разгар петербургского 300-летия. Стоял на удивление жаркий майский вечер. Все прогрессивные горожане торопились занять достойные места на набережных Невы, где ночью должно было состояться лазерное шоу господина Хиро Ямагато и только Полину сейчас занимал куда более земной вопрос: а как, собственно, добраться до дома? Полчаса назад в сумрачных коридорах конторы, которая располагалась в недрах бывшей коммунальной квартиры, она умудрилась сломать каблук. Самое паршивое, что туфли были совсем новые, причём купленные не где-нибудь на Апрашке, а в весьма приличном, казалось бы, магазине. Время было позднее, дамская половина отдела уже разбежалась, а дежуривший в этот день Геша Добряков в качестве альтернативы смог предложить ей лишь тапки-шлепанцы напарника, да невесть кем забытые в конторе неопрятного вида кроссовки (к тому же еще и сорок второго размера). Ни то, ни другое Полину не устроило, и она приняла решение пойти босиком, а на улице попробовать поймать машину. В таком легкомысленном виде Ольховская и вышла на Московский проспект.

Нагретый за день асфальт приятно щекотал пятки. Прохожие, что вполне естественно, недоуменно пялились на босоногую девушку, кто-то даже покрутил пальцем у виска, однако Полину волновало не это, а совсем другое: хватит ли оставшегося у нее полтинника на то, чтобы доехать до Петроградки? С деньгами вообще была напряженка: до получки оставалось еще три дня, а в холодильнике, между тем, шаром покати. Можно было, конечно, попросить денег у отца – он бы не отказал. Но Полина принципиально не брала денег у родителей. Достаточно было того, что отец за год вперед заплатил за однокомнатную квартиру на Съезжинской, в которую она вселилась в начале февраля. Кстати, родители и этому ее решению не противились. Видимо, совсем уже махнули рукой на непутевую старшую дочь, переключив все свое внимание и заботу на младшую Ксюшу. Та была девочкой более правильной – летом собиралась поступать в Финэк, и сейчас родители усиленно тратились на репетиторов, параллельно окучивая старичка-профессора из приемной комиссии.

Полина выхватила взглядом движущуюся за черным «БМВ» бежевую «копейку», однако та проскочила мимо, а вот «БМВ», напротив, притормозил. Из машины вылез невысокий, коренастый, коротко стриженный парень лет тридцати – эдакий типичный представитель семейства качковых, в спортивных шароварах и найковской футболке. Не дожидаясь, пока Полина подойдет к нему, он сам двинулся ей навстречу и, улыбаясь, спросил:

– А что, пляжный сезон уже открыли?

– Нет, это просто я каблук сломала, – ответила Полина и в качестве доказательства помахала туфлями, которые несла в руке.

– Понятно. И далеко ехать?

– На Петроградскую. Только я сразу предупреждаю, у меня всего пятьдесят рублей.

– Ого! – присвистнул парень. – Тогда я тоже сразу предупреждаю – сдачи у меня нет. Такой вариант устраивает?

– Устраивает, – рассмеялась Полина.

– Тогда – прошу, – и он распахнул перед ней дверцу, однако дожидаться пока Полина усядется не стал и вернулся на водительское сиденье.

Ехать в жаркий день в машине, оборудованной кондиционером, было весьма недурственно. Полина утонула в мягком кожаном кресле, прислушалась к доносящейся из динамиков музыке. Песня была очень знакомой, но она никак не могла вспомнить, кто это поет. Немного посомневавшись, она все-таки поинтересовалась.

– А, это… Это «Калинов мост», Дима Ревякин, – ответил парень.

«Надо же», – подумала про себя Полина. Словно прочитав ее мысли, парень хохотнул и, обернувшись к ней, весело сказал:

– Так не все же время про Владимирский централ гонять, а?

Несмотря на свою внешность, Евгений (именно так он представился Полине), оказался весьма интересным и остроумным собеседником. За разговорами она и не заметила, как за каких-то двадцать минут они долетели до Съезжинской. Глядя на то, как Евгений лихо лавирует на дороге, Полина невольно подумала о том, что нашим пришлось бы весьма непросто, доведись им вести за этим парнем наблюдение в движении.

Евгений довез ее до самого подъезда. Полина порылась в сумочке и протянула ему полтинник, внутренне готовясь к банальному развитию дальнейших событий: от денег сейчас откажется, но зато напросится подняться к ней на чашку кофе. Однако к ее удивлению, деньги Евгений взял.

– Доля есть доля, – усмехнулся он и аккуратно убрал полтинник в довольно увесистый лопатник. Затем Евгений вышел из машины и снова распахнул перед ней дверцу:

– Прошу! И ради бога – берегите ноги…

Полина даже обиделась немного. «Ну, надо же, даже телефончик не попросил. Неужели я так страшно выгляжу?» – подумала она. Вслух она этого, конечно, не произнесла, учтиво поблагодарила и направилась к подъезду. У самых дверей она задержалась, секунду-другую поразмышляла и решительно бросила туфли в урну – при нынешних ценниках замена супинатора обошлась бы немногим дешевле, чем покупка новой пары.

На следующий день Полина возвращалась домой примерно в то же самое время. На этот раз, понятное дело, своим ходом. Войдя во двор, она увидела знакомый «БМВ», из которого уже выбирался довольный Евгений. Строгий черный костюм-двойка и белоснежная рубашка преобразили его до полной неузнаваемости. В руках он держал небольшой полиэтиленовый пакет.

– Привет! – он по-свойски, как старой знакомой, протянул Полине руку, и той ничего не оставалось, кроме как ответить на рукопожатие:

– Привет! Вас и не узнать сегодня.

– Правда? Стараюсь ослепить.

– Вот с этого все и начинается.

– Так ведь с чего-то надо же начинать? Знаете, Полина, я вообще-то не страдаю бессонницей, но сегодня ночью просто не мог уснуть…

– Понимаю, – сочувственно и несколько лукаво кивнула Полина. – Жара, комары…

– Да нет, дело не в этом. Просто меня мучила совесть оттого, что я слишком много содрал с вас за проезд. Там красная цена была рублей десять, ну, от силы, двенадцать.

– Знаете, Евгений, если вы будете бомбить на своей машине по тарифу маршрутки, то, боюсь, вы очень скоро прогорите.

– Может быть, но у меня, к счастью, есть и другие источники доходов. Короче, я привез вам сдачу, – и с этими словами он протянул Полине пакет. Она заглянула – в пакете лежала белая коробка с надписью Ва1сНш.

– Надеюсь, это не бомба?

– Нет, это всего лишь туфли. Почти полная копия тех самых, вчерашних.

– У вас такая хорошая зрительная память?

– Нет, просто когда вы ушли, я немного порылся в урне… Да вы откройте, посмотрите. Если не понравятся, то можно заехать поменять.

Полина открыла и посмотрела. Туфли были потрясающе хороши – легкие, почти невесомые, оригинального дизайна, они явно стоили не одну сотню баксов. «Обалдеть», – только и смогла прошептать она. «Ага, мне тоже название понравилось», – не совсем правильно понял ее Евгений. Полина вздохнула и аккуратно закрыла коробку:

– Очень красивые. Спасибо вам, Женя, за заботу. Вот только я не могу их взять.

– Почему?

– Потому что теперь сдачи нет у меня. Это же безумно дорого!

– Что-то подобное я и предполагал. Знаете, у меня к вам деловое предложение. Давайте сегодня поужинаем где-нибудь вместе и после этого будем считать, что мы с вами в полном расчете.

– Поужинаем – и всё? – вопросительно посмотрела на него Полина. – Или все-таки… потом что-то еще?

– Только поужинаем, – клятвенно заверил ее Евгений. Если в данную минуту он и врал, то, надо признать, делал это мастерски.

Полина задумалась. С одной стороны, поговорку «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует» она, безусловно, слышала. Но с другой… Во-первых, действительно очень хотелось есть. Во-вторых, Евгений все больше и больше начинал ей нравиться. И, наконец, в-третьих, ей уже слишком давно не делали дорогих подарков просто так – не на день рождения, не на Новый год, а просто так. За то, что она такая вот вся симпатичная, умная и хорошая… Короче, она согласилась. Попросила немного подождать, быстренько сбегала домой, переоделась, подмазалась, да и, кстати, надела новые туфли. Потом они поехали в «Аустерию» и в высшей степени чудесно провели последующие три часа, за которые успели наесться, напиться, наговориться и перейти на «ты». Затем Женя отвез ее домой и действительно не предпринял никаких попыток к «чему-то еще». Это самое «что-то еще» случилось лишь месяц спустя, причем инициатором выступила, как ни странно, сама Полина.

К тому времени она уже знала, что Евгений по молодости имел какое-то отношение к криминалу и даже был судим, что знакомые и друзья зовут его Камышом, что родом он из Воркуты… Словом, Полина знала о нем гораздо больше, нежели он о ней. А все потому, что уже на третий день их знакомства она, пользуясь служебным положением, пробила по «гаишному» компьютеру^[34] машину Жени, узнав таким образом полные установочные данные и адрес ее владельца. А затем Полина кинула его данные по ИЦ^[35] и получила справку о том, что, будучи двадцати трех лет от роду, Камышин Евгений Алексеевич в ноябре 1996 года был осужден Кировским народным судом Санкт-Петербурга к двум с половиной годам лишения свободы по статье 149-й УК РСФСР «Умышленное уничтожение или повреждение имущества».

Полученная негативная, на первый взгляд, информация Полину отнюдь не напугала, а скорее, наоборот – заинтриговала. Проработав пять лет в системе, она уже давно перестала делить людей на своих и чужих, на плохих и хороших. На личном опыте Полина смогла убедиться, что нет в этой жизни ни однозначно черного, ни однозначно белого – даже в черно-белом телевизоре и то краски серые. И если в первые месяцы службы любого объекта разработки Полина изначально воспринимала как врага (а уж если инициатор задания давал ему окраску типа «тамбовский», «казанский», «авторитет», «член ОПГ», то все – пиши пропало, ущучить его, вражину!), то сейчас в своих оценках она была уже не столь категорична. А главное, она научилась подвергать сомнению даже те вещи, которые, по мнению многих окружающих, являлись бесспорными и не подлежащими иной трактовке. Самое печальное, что в число этих самых окружающих нередко входили ее коллеги и непосредственное начальство. Кстати, отчасти поэтому Полина столь тщательно скрывала роман с Камышом от своих. Сплетни в конторе распространялись, конечно, медленнее скорости света, но зато куда как более эффективно – по крайней мере, только на ее памяти уже с десяток раз случалось так, что бабские пересуды в конечном итоге материализовывались в служебные рапорта на имя начальника СБ, который всегда был дико охоч до таких материалов. И если уж свои, проверенные-перепроверенные бывшие, подавшись на гражданку в мир бизнеса, автоматически становились «предателями», то что уж тогда говорить о капитане милиции Ольховской, регулярно делящей постель с ранее судимым гражданином Камышиным, в свое время отрабатывавшимся на причастность к так называемой «воркутинской» ОПГ. Это уже чуть ли не государственной изменой пахнет! Исходя из этого Полина продолжала жить в соответствии с формулировкой, изобретенной легендарной «грузчицей» Еленой Борисовной Нестеровой (мамой не менее легендарного ныне бригадира наружки). А та в представлении на звание про одного из своих подчиненных однажды написала так: «…в порочащих его связях был, однако, не замечен».

Сам Камыш о подобного рода проблемах, естественно, ничего не знал. Для него Полина, в соответствии с легендой зашифровки, была вольнонаемным оператором ЭВМ в одной из воинских частей города. Когда они познакомились поближе, Евгений обратил внимание, что о своей работе Полина рассказывает неохотно. («Да что там рассказывать? – скучно. Сижу целый день за компьютером: цифры в базу вгоняю, отчеты сочиняю да приказы печатаю», – отмахивалась она, когда речь заходила о службе). Но в итоге Камыш решил для себя, что причин для таких недомолвок у Полины может быть только две: либо она стесняется своего непрестижного места и маленькой зарплаты, либо в ее жизни имел место неудавшийся служебный роман с каким-то офицериком (а что еще может заставить красивую незамужнюю бабу податься служить в армию? Тем более – при наличии почтенных предков?). Однако унижаться до того, чтобы проверять версию «а был ли мальчик-то?» Камыш не стал. Для подобных фишек он слишком уважал себя и слишком любил ее.

А что же Полина? В последнее время она догадывалась, что для Камыша их связь это нечто более серьезное, чем простое увлечение. Но, к сожалению, сказать то же самое о себе она не могла. В свое время Ольховская очень удивилась, когда Евгений не стал скрывать от нее своего прошлого и откровенно рассказал и о былых неладах с законом, и об отсидке за поджог автомашины, да и о нынешнем, порой балансирующем на грани дозволенного, бизнесе. Она знала, что в схожей ситуации такого рода информацию о себе она бы наверняка скрывала и стыдилась бы ее. Полина ценила Женю за искренность, деликатность, за мужскую силу. Словом, за все то, что позволяло ей чувствовать себя с ним удивительно легко и комфортно. Да и в интимном плане Камыш оправдал самые смелые ее ожидания, оказавшись чувственным и страстным любовником. Так что Полина в течение первых нескольких месяцев буквально отрывалась по полной, занимаясь сексом. Причем нередко они делали это не только у нее или у него на квартире, но и в самых неожиданных, даже, скажем так, экстремальных местах. А ведь предложи кто проделать ей такое годом раньше, она бы либо раскраснелась, как девочка, либо по щекам «пошляка» отхлестала… Ну и, конечно, в средствах Камыш ее также не ограничивал, и это позволило Полине снова начать следить за собой, лучше одеваться и порой приобретать такие изящные безделушки, которые и на работе-то показать нельзя. Иначе та же Марина Станиславовна Семченко, считавшая себя единоличной законодательницей мод среди женщин установки, просто сдохла бы от зависти, либо накатала инициативное сообщение: дескать, пора проверить Ольховскую на предмет нетрудовых доходов.

В общем, несбыточные для подавляющего большинства потенциальных российских Золушек мечты встретить сказочного принца в случае с Полиной воплощались в жизнь в полной мере. Другие бы просто купались в свалившемся на них счастье, а она, напротив, все больше и больше грустила, понимая, что рано или поздно наступит для нее тот самый час X, когда сверкающая карета обратится в тыкву. И вовсе не из-за того, что принц охладеет к ней и выберет себе на роль Золушки другую, а потому, что она, всего-навсего, не любит принца. И чем раньше Полина ему в этом признается, тем легче будет уходить и ей, и ему. Больше всего на свете Ольховская ненавидела вранье, включая вранье самой себе. Она чувствовала, что не сможет полюбить Камыша, а представить себе жизнь с человеком, построенную лишь на чувстве благодарности, внешнем благополучии и комфорте, Полина не могла…

«Чушь какая-то! – сказала бы обо всем этом Марина Станиславовна Семченко. – Ты, мать, давно на ПФИ-то^[36] ходила? А то пошла бы, проверилась… Подумаешь, тургеневская девушка! Любит-не любит – это, знаешь, из женских романов, которые новые по сорок рублей за штучку, а на развалах по десяточке… А в жизни оно все гораздо проще. Поймала мужика – держи. Иначе проспишь свое счастье и потом всю жизнь с несчастьем трахаться будешь»…

Так сказала бы майор милиции Марина Станиславовна Семченко, проработавшая в установке без малого пятнадцать годков и успевшая за это время трижды благополучно сходить замуж. И некий здравый смысл в этих словах, безусловно, имелся. Однако не зря уже было подмечено, что Полина, во-первых, была девушкой не без странностей. А, во-вторых, последние несколько лет еще жила в ней, еще теплилась непонятная надежда на маленькое чудо. И имя этой надежде было…

– Антоха Гурьев!.. Слышь, Полин!.. Гурьев из наружки! – в отдел влетела Семченко и плюхнулась в пустующее напротив кресло, не в силах отдышаться по причине своей не в меру грузной конституции. В отделе установки Марина Станиславовна на общественных началах исполняла функции сороки – все внутриконторские новости она всегда узнавала первая. Объяснялось это очень просто: не было дня, чтобы Семченко не захаживала в канцелярию, где любила пропустить рюмочку-другую коньяку со своей подругой – секретаршей шефа, пережившей на своем веку не одного начальника управления.

Внутри у Ольховской все так и оборвалось:

– Что Гурьев? – прошептала она.

– Погиб Гурьев! Вчера вечером. Объект машиной задавил. Насмерть. Говорят, на место даже Пиотровский^[37] выезжал… Представляешь, что сейчас у шефа в кабинете творится?… Эй, ты чего, мать?…

В глазах у Полины потемнело, голова закружилась. Она попыталась встать, но пол вдруг резко ушел из-под ног и, теряя сознание, она начала падать. Хорошо еще, что Семченко обладала завидной реакцией, да и вообще, была во всех отношениях бабой крепкой – успела-таки подхватить ее на руки. «Ни хрена себе, – подумала Марина Станиславовна, оттаскивая Полину к дивану. – Чего это она? Беременная, что ли?»

Сведения Марины Станиславовны несколько устарели – в кабинете шефа уже ничего не творилось, а самого начальника ОПУ, полковника милиции Сергея Андреевича Конкина, в данный момент служебная машина везла в направлении Суворовского проспекта. Там ему была назначена аудиенция у господина Ваничкина,^[38] и встреча эта, понятное дело, ничего хорошего не сулила. В соответствии с законом сохранения энергии и принципами демократического централизма Сергей Андреевич должен был огрести сейчас от начальника Главка по полной программе и в не меньшем, чем его подчиненный Нестеров, объеме. А того, родимого, час назад под председательствованием заместителя по оперативной работе Фадеева и при созерцательном участии Конкина отымели в начальственном кабинете с особым цинизмом, по самые, как говорится, помидоры. Помимо их троих, в этой экзекуции также приняли участие начальник отдела Нечаев и начальник службы собственной безопасности Бураков.

Фадеев исчерпал свой запас ненормативной лексики и идиоматических выражений за двадцать минут, Бураков – за двенадцать. Оттачивать искусство разговорного жанра можно было бы и дольше, однако это потеряло всякий смысл, так как разговор шел исключительно в одну калитку. Нестеров отрешенно молчал, не огрызался, в полемику с начальством не вступал и всем своим видом давал понять: «Да, я виноват, признаю, так что давайте, ешьте меня с говном, только отстаньте, разве не видите, как мне сейчас херово». Конкин все это время оставался над схваткой. Он был поинтеллигентнее (матерился редко, да и то при этом краснел и смущался), а кроме того, мысли его вертелись в несколько иной плоскости. Сергей Андреевич уже прокручивал в голове возможные сценарии будущих диалогов с руководством Главка и комиссией из ОПУ МВД, которая завтра должна была нагрянуть с проверкой. И сценарии эти были, мягко говоря, не лишены драматизма. А тут как раз позвонили из Главка и, даже не поинтересовавшись самочувствием, передали приказание прибыть сами знаете куда с подробным рапортом. После этого звонка Конкин решительно прекратил словесный понос своих подчиненных и перевел тему в более конструктивное русло. Участникам большой пятерки предстояло выработать единую, более-менее правдоподобную, версию вчерашних событий.

Камнем преткновения, естественно, был лишь один момент – какого, собственно, хрена водитель оперативной машины Гурьев оказался стоящим так близко к машине объекта наблюдения? Писать в официальном рапорте о том, что в работе наружки практикуется такой оперативно-тактический прием, как прокол колеса объекта, разумеется, было нельзя. Но и отмазка типа «Гурьев отошел за машину объекта, чтобы, к примеру, справить малую нужду», также не катила – во всем Питере другого места отлить не нашлось, так, что ли? В конечном итоге, после получаса мозгового штурма, совместными усилиями была составлена и запротоколирована более-менее удобоваримая в сложившейся ситуации (но по сути, абсолютно идиотская) версия. Звучала она так:

Нестерову было абсолютно все равно, в каком свете он предстанет по итогам служебной проверки и какая неминуемая кара после этого его настигнет. Единственное, с чем он был категорически не согласен, так это с тем, что гибель Антохи произошла в результате несчастного случая. Бригадир был убежден – Ташкент задавил Гурьева намеренно, он просто-напросто сел в машину, хладнокровно убил Антона и так же хладнокровно уехал. Нестеров попытался было сформулировать эту мысль, однако сбился, закашлялся, и этим немедленно воспользовался Бураков, который по-своему истолковал слова Нестерова. Поморщившись, он с нездоровой усмешкой посмотрел на бригадира и назидательно произнес:

– Александр Сергеевич! Не следует усматривать злого умысла в том, что может быть объяснено элементарной глупостью. – После этого он обратился к Нечаеву: – Василий Петрович, я вас просил вызвать для беседы Лямина с Козыревым. Они здесь?

– Должны быть здесь. По крайней мере, я видел их в дежурке.

– Замечательно. Тогда, если я больше не нужен, то, пожалуй, я пойду заберу их к себе. На предмет беседы.

– А может, не стоит сегодня с ними говорить? – вмешался Нестеров. – Ребята еще от вчерашнего не отошли. Вы на Лямина посмотрите – парень же до сих пор из шока не вышел, глаза совсем безумные. Для них же это такой стресс, что и хотел бы хуже – да не придумаешь. Им бы неплохо сейчас недельку дома посидеть, все равно какие из них пока работники? – произнося эту тираду, Нестеров понимал, что его сейчас обязательно одернут, так как это был уже явный перебор. Так оно и случилось.

– Вас послушать, Александр Сергеевич, так у нас не оперативное подразделение, а богадельня какая-то, – сердито сказал Бураков. – У них, видите ли, стресс! И что? Может, им теперь за это путевки на Кипр выписать? В конце концов, они офицеры или бабы малахольные?

– Да, они офицеры. Офицеры, которые уже на второй месяц службы увидели своими глазами смерть своего боевого товарища, – завелся Нестеров. – А в этом случае, согласно столь чтимым вами инструкциям, им требуется помощь квалифицированного психолога. А наш штатный психолог, насколько я знаю, квалифицированно умеет только одно – красивым почерком подписывать открытки на день рождения…

– Все, хватит, брэк! – рубанул воздух Фадеев. – Вы еще подеритесь, горячие опушные парни. Прекращайте базар. Давай, Дмитрий Рубенович, – обратился он к Буракову, – забирай молодых, все, что надо опросить-оформить-записать за сегодня, сделай, а с завтрашнего дня (я думаю Василий Петрович не будет возражать?) давайте, действительно, пацанам три-четыре дня отдыха дадим… Но только учти, Сергеич, на тебя это дело не распространяется. Завтра москвичи приезжают, так что огребать и отдуваться будем все вместе и, кстати, ты, как доброволец, пойдешь у нас паровозом. Возражения есть?

Возражений не было. Бураков пошел в дежурку за Ваней и Пашей, Конкин с тяжелым сердцем засобирался в Главк, а Нечаев и Нестеров переместились в маленький кабинет Фадеева, хозяин которого, впустив гостей, первым делом закрыл дверь на ключ, после чего достал из маленького холодильничка початую бутылку «Синопской». Фадеев выудил из недр заваленного бумагами стола три пластиковых стаканчика, аккуратно плеснул в каждый: «Ну давайте, мужики, не чокаясь, за Антоху Гурьева. И пусть земля ему будет пухом». Выпили.

Помолчали. Фадеев потянулся за сигаретами. Его примеру последовали и двое остальных.

В свое время Нестеров и Фадеев служили в одном отделе. Более того, пару месяцев Нестеров даже ходил в наставниках Фадеева – именно с его подачи за будущим заместителем начальника ОПУ по оперативной работе закрепилась кличка «Фадейка», данная ему наставником в далеких восьмидесятых. Но время расставило все по местам – в отличие от Фадеева, Нестеров так и остался там, где ему, видимо, и положено было находиться – в бригадирах. Нет, конечно, случались в жизни Александра Сергеевича и головокружительные карьерные взлеты, однако они же, так уж случалось, впоследствии оборачивались не менее головокружительными падениями. Причины этих падений были банальны до чрезвычайности. Если не брать в расчет неуживчивость характера, то все беды Нестерова можно было объяснить одним словом – запойность. Неслучайно в первой аттестации Александра Сергеевича на должность старшего грузчика ныне покойный Валерий Иванович Костомаров, начинавший работать в наружке еще в шестидесятые годы, написал: «Склонен к употреблению спиртных напитков». И неуставно добавил после этого: «…к сожалению». Впрочем, это уже совсем другая история. А что же касается Фадеева, то его, к счастью, медные трубы если и изменили, то лишь слегка, в соответствии, так сказать, с правилами общей субординации. Но, в целом, он так и остался тем самым Фадейкой, который, несмотря на легкомысленное прозвище, мог при случае хоть кому заехать в бубен, невзирая на чины и звания. Много, конечно, имелось у Фадеева недостатков, но вот службистом он никогда не был, это факт.

– Я сегодня с утра с заказчиками встречался, – первым нарушил молчание Фадеев.

– И чего они могут сказать в свое оправдание? Помню – не помню, крепим – не крепим?

– Да там такая фигня приключилась… Короче, этот мужик, который связью проходил в «Магрибе», он, оказывается, их барабаном был. Оэрбэшники взялись подловить Ташкента на фальшивых евро – это сейчас самая та тема, оказывается, спрос на левые еврики и у нас, и у них все еще превышает предложение. Типа, не дотумкали пока, что евры подделывать легче. Так вот: в ОРБ пришла информация, что Ташкент с чухонцами наладил сбыт евро по курсу один к трем – вот они и решили его на этом подловить. Но ты же сам понимаешь, у нас ведь как обычно: гладко было на бумаге, да забыли про овраги! Поначалу вроде все тип-топ складывалось, вроде клюнул Ташкент, бабки везет, все дела, так что берем его тепленьким. Но когда этот оэрбэшный зайчонок в «Магрибе» его разводить начал, Ташкент сразу в отказку пошел: мол, вы чё, ребята, с дубу рухнули? Кто ж такие бабки через границу так вот, запросто, внагляк возит? И вообще, это дело еще обмозговать надо… Ну и все такое прочее. В общем, расстались они, Ташкент обещал перезвонить, уехал, а заказчики стали репу чесать – то ли он им черемуху толкает,^[39] то ли и правда деньги позже с курьером придут.

– Так, блин, закрепили бы и проверили! – ругнулся Нестеров.

– Да, видать, не было у них на него ничего более, – вмешался в разговор Нечаев, – так, одни только фантазии да былые обиды. Я тебе точно говорю, Сергеич, расклад тут самый простой – захотели ребятишки палку по-легкому срубить: контрольная закупка, гражданин, пройдемте для выяснения наличности… А потом оп-паа – и застремались: а вдруг и правда товар не при нем. И чего тогда? Извиняйте, гражданин Ташкент, мы вас за баклана приняли?

– А нам они что, толком сказать не могли? А?! Или наш номер, как всегда, шестой?

– Успокойся, Сергеич. Давай-ка плесни лучше еще по пятьдесят капель, – устало сказал Фадеев. – Наш номер не шестой – наш номер седьмой. А оэрбэшники… Они, видать, все не могли решить, что ж им делать. А брать на себя ответственность, естественно, никто не хотел… Кстати, Еремин сегодня уже погнал на нас: мол, операция была продумана до мелочей, а Ташкент замандражировал, потому что наружку за собой срубил…

Нестеров матюгнулся, однако Нечаев прореагировал на это сообщение на удивление спокойно:

– Ерема всегда таким был. Сколько его помню, вечно старался успеть первым жопу прикрыть. Ну да и в Главке, надеюсь, не одни только идиоты остались. Если бы Ташкент хвост учуял – хрен бы он вообще в «Магрибе» появился. Так что тут, господа хорошие, извиняйте – лучше надо свою агентуру готовить… Ладно, мужики, давайте, что ли, еще по одной.

Они снова, не чокаясь, выпили, и Нечаев продолжил:

– Оэрбэшников тоже можно понять – им этот геморрой на хрен не сдался. Так что, я думаю, они постараются поскорее забыть это дело, как страшный сон. Тем более, что после вчерашних событий Ташкент вряд ли выйдет на связь, независимо от того, срубил он хвоста или нет. Разве что он полный идиот…

– Насколько мне известно, Ташкент – не идиот, – сказал Фадеев. – А насчет Еремы ты прав, Петрович. Он, конечно, это дело замнет, но оэрбэшники обещали, что постараются что-нибудь сделать по своей линии. В инициативном, так сказать, порядке. Но тут главное, чтобы Ташкент не слишком надолго на дно залег. Иначе – труба, на чем его ловить – непонятно.

– Что значит «непонятно»? – возмутился Нестеров. – А Гурьев? Прокуратура что, дело возбуждать не собирается?… Ладно – Бураков, но вы-то, мужики, что? Тоже не верите, что это было самое натуральное убийство?

– Материал будет передан в отдел дознания Выборгского ГИБДД, – чуть помедлив, сказал Фадеев, прогнозируя реакцию Нестерова на это сообщение. И он оказался прав – Нестеров подскочил на месте и с хрустом сломал в руке пластиковый стаканчик:

– Бога вашу душу мать! Антоху! Гурьева! Убили!!! А дело об убийстве на три буквы^[40] посылают! – он с остервенением схватил со стола бутылку «Синопской» и, приняв стойку горниста, сделал из нее внушительный глоток. Выдохнул, вопросительно посмотрел на Фадеева:

– Так это что ж теперь, Ташкента со временем даже и в федеральный розыск не поставят?

– Формальных оснований на это у них пока нет, – устало ответил тот.

– Все, Сергеич, хорош пить, – перехватил инициативу Нечаев, поспешно завинтил пробку и передал бутылку Фадееву (слишком хорошо он знал, что такое есть Нестеров во хмелю). – Нам с тобой сегодня еще бумагу для ОПУ МВД сочинять, к тому же, неизвестно, с какими новостями Конкин из Главка вернется.

Нестеров хотел было сказать начальнику о том, что он думает по поводу московских комиссий, МВД в целом и его отдельных представителей в частности, однако в последний момент сдержался. Бригадир лишь беззвучно ругнулся и полез в карман за спасительной сигаретой. На душе у него было мерзко и противно.

Приблизительно в это же самое время Полину доставили домой на дежурной машине. Это подсуетилась Марина Станиславовна, которая из минутной слабости Полины раздула целую «военно-морскую историю». В своих заботах о потерявшей сознание коллеге она за каких-то десять минут пробежалась по всей властной вертикали отдела, дойдя, в конечном итоге, до самого Адамова, у которого потребовала машину для Полины. Тот, ясное дело, поначалу выразил свое неудовольствие, поинтересовавшись: а чем, собственно, вызван весь этот сыр-бор? Однако услышав версию Семченко, которая убедительно доказала ему, что в обморок женщины падают исключительно по одной лишь причине, машину, конечно же, дал. «Ну и дела, – удивился тогда Адамов, в задумчивости потирая лоб. – И это наша недотрога Ольховская! Кто бы мог подумать?» Он хотел было даже позвонить Нечаеву, чтобы по-товарищески предупредить о психофизическом состоянии будущего сотрудника его отдела, однако местные корпоративные интересы взяли верх. А ну как Нечаев успеет отыграть назад и останется Полина в установке? А у него, у Адамова, и так уже три декретных отпуска на балансе. Нет, все-таки правильно говорят: курица – не птица, а баба – не офицер.

Полине столь пристальное внимание к ее скромной персоне было абсолютно не нужно. Тем паче со стороны Семченко, которую она всегда недолюбливала за патологическое пристрастие к разного рода интриганству. Но лишь очутившись дома, куда ее на белом «форде» домчал встревоженный личный водитель Адамова Шурик, она подумала, что очень благодарна Марине Станиславовне. Полина просто не представляла, как бы она сегодня весь день смогла находиться в конторе – работать, общаться, реагировать на чьи-то шутки… Просто быть там. Она доплелась до своей тахты, скинула туфли, не раздеваясь легла, уткнулась лицом в подушку и только тогда дала волю эмоциям – заревела, а правильнее будет сказать, завыла белугой.

Полина и Гурьев познакомились десятого ноября 1999 года. В этот день в ДК милиции, что на Полтавской улице, давали традиционный праздничный концерт, на который Полина угодила совершенно случайно. К тому времени она служила в установке лишь третий месяц, ни с кем толком сойтись-подружиться не успела, а посему чуть более старшая и чуть более опытная Инга Сафонова решила взять над ней шефство. В смысле, познакомить с мужиками. А зачем еще ходить на подобные мероприятия? Уж, по крайней мере, не для того, чтобы в очередной раз просмотреть стандартную культурную программу с неизменными Людмилой Сенчиной, Анне Вески, киношными ментами и Мамочкой^[41] с гитарой.

Полина идти на вечер не хотела. Какое-то время она вяло сопротивлялась, но Инге, которой не терпелось показаться на публике в новом для нее имидже платиновой блондинки, все-таки удалось ее уломать. Какое-то время, минут двадцать, не больше, они отсидели на концерте, поскольку, как сказала Сафонова, «надо сначала себя показать, а потом уже идти на людей смотреть». Полине было все равно, хотя она не очень хорошо представляла, что можно увидеть в довольно темном зале. Впрочем, две сидящие рядом юные эффектные блондинки (одна крашеная, другая натуральная), несомненно, внимание к себе привлекали. Наконец Инга дала команду: «пора», и они пошли «на людей смотреть». А где в Доме культуры можно увидеть людей? Правильно. На дискотеке или в буфете. Девушки решили начать со второго.

В буфете было не протолкнуться – правильные менты традиционно предпочли советской эстраде советские напитки. Удивительно, но факт – единственная во всем буфете компания «своих» умудрилась занять самый большой стол в самом дальнем углу. Она же была и самой шумной. Инга потянула Ольховскую за руку:

– Пошли к нашим. Посидим немножко с «грузчиками», а потом танцевать пойдем.

– С кем посидим? – переспросила Полина, которая еще плохо ориентировалась в управленческом сленге.

– С ребятами из наружки. С ними всегда весело, не то что с нашими установочными занудами.

– Но я же там никого не знаю.

– Вот и познакомишься. Вон тот, черненький, это Костя Климушкин, бригадир. Пьяница, конечно, зато смешить умеет классно. Рядом с ним Лёва Трушин… второго не знаю… тот, что к нам спиной сидит – Женя Стуков. Ну пошли, не бойся – не съедят.

– А в черном свитере это кто?

– Это Антоха Гурьев, водитель… Что? Понравился? Хочешь, познакомлю? Только он странный немного.

– Почему?

– Знаешь, сколько наших девчонок его захомутать пытались – но все без толку. Мне Костя Климушкин рассказывал, что это у него принцип такой. Типа роман на работе мешает работе. Дурак, правда? Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Пошли…

Ребята действительно оказались веселыми, и через некоторое время все, и правда, перезнакомились и уже общались так, как будто знали друг друга не первый год. Вот только Ингина «придумка» Ольховской, мягко говоря, не понравилась. Даже не спросясь Полины, она с ходу выложила ребятам, что та приходится ей младшей сестрой-студенткой, которую сегодня «просто не с кем было оставить дома». «Грузчики» дружно поддержали, мол, действительно, такую студенточку одну дома лучше не оставлять и с этого момента иначе как «сестренки» к ним не обращались. «Что будем пить, сестренки? – перешел к делу Климушкин. – Водку? Шампанское? Или может быть „Белую медведицу“?» «Мне „Медведицу“», – скромно попросила Полина, причем эта ее просьба почему-то вызвала бурю веселья и аплодисментов. Ольховская плохо разбиралась в алкогольных напитках, а посему решила, что «Белая медведица» это какой-то неизвестный ей джин-тоник. «Джин-тоник» оказался редкостной гадостью. Полина морщилась, но, подбадриваемая «грузчиками», мол, за знакомство (равно как за праздник, наружку, установку и прочее) положено до дна, мужественно пила. В какой-то момент к ней подсел Гурьев и шепнул:

– Вы бы, Полина, поаккуратнее с этим напитком. Уж больно зело он в голову ударяет.

– Этот джин-тоник что? Очень крепкий, да?

– Полинушка, «Белая медведица» это не джин-тоник. Это, с позволения сказать, коктейль: половина водки – половина шампанского.

– Да вы что? – поперхнулась Ольховская и испуганно отставила стаканчик. Какое-то время они молчали, после чего Гурьев снова шепнул ей:

– Можно пригласить вас на танец?

– Да, конечно. Я и сама хотела вас попросить об этом – здесь так накурено, – Полина встала из-за стола и поймала на себе горделивый взгляд Сафоновой, в котором читалось: «Ну, что я тебе говорила? Теперь видишь, как я классно все придумала?»

Полина и Антон пошли танцевать, и в этот вечер они уже больше не расставались. Самое удивительное для нее, что не расстались они и ночью. Ольховская сама себя не узнавала: ужель это она, та самая Полина, которая всегда была девушкой самых строгих правил и до этого вечера целовалась-то раз пять, не больше? Всего за каких-то пару часов общения она была настолько покорена Гурьевым, так влюбилась в него, что прикажи он ей сейчас пойти и спрыгнуть с Дворцового моста в Неву, молча пошла бы и спрыгнула. Так что, когда Антон сказал ей «пойдем ко мне», она молча взяла и пошла. Тем более, что зимой с моста прыгать холодно, страшно и больно, а с Антоном в ту ночь ей было удивительно тепло и надежно. И, как выяснилось, совсем не больно.

В ту ночь Полина так и не решилась рассказать Гурьеву об их с Ингой маленьком заговоре. Вернее, у нее просто не было времени на то, чтобы решиться, а позднее Гурьев как-то сам случайно высказал свое отношение к «служебным романам» и бракам между коллегами по работе, и тогда Полина поняла, что для него это действительно принципиально. Это была дурь, это была блажь, но дурь и блажь принципиальные. Полине стало страшно. Страшно оттого, что из-за такой мелочи, из-за такой ерунды она может потерять этого человека, роднее которого с недавних пор у нее никого не было. Она была не виновата в том, что встретила Гурьева лишь когда пришла работать в ОПУ, но уже всерьез начала подумывать о том, чтобы из-за него уйти из системы. А пока они продолжали встречаться. Полине приходилось врать, вспоминать какие-то истории из своей недолгой студенческой жизни. Все это время она невольно ощущала себя принцессой из «Обыкновенного чуда», которая боялась признаться Медведю в том, что она принцесса, которых тот терпеть не мог. Правда, по куда более весомым причинам.

Но конец у этой сказки оказался плохим. Через полтора месяца «Медведь» все узнал. Самое ужасное, что узнал не от Полины, а сам, случайно встретив ее в Центральной конторе, где он и она и появлялись-то от силы раз в месяц. Тогда, в первый и в последний раз, Полина видела Гурьева злым. Нет, он даже был не зол – он был ужасен. Тогда он ее оскорбил. Это было грубо, это было дико, но самое главное – это было незаслуженно, потому что Полина любила его. И он ее любил, она знала, она видела это. Любил, но вот простить не смог. Будьте вы прокляты – те, кто в этой жизни выдумал дурацкие принципы и заразил ими остальных людей!!.

Полина так тяжело переживала разрыв с Гурьевым, что несколько лет вообще не могла нормально общаться с мужиками, за что в своем отделе, в кругу местных «пылких доброжелателей», получила звание «синего чулка». А потом она успокоилась. А еще через какое-то время в ее жизни появился Камыш, но это вовсе не означало, что из нее ушел Антон. Она продолжала любить его, причем чем больше она узнавала других людей, тем больше привязывалась к Гурьеву, вернее, к тому образу Гурьева, который у нее сохранился после недолгого счастья длиною в пятьдесят два дня. И вот теперь, попав в абсолютно схожую ситуацию с Камышом, она понимала, что ей нужно как можно скорее разрубить этот случайно завязавшийся узел, дабы не повторилась печальная история четырехлетней давности.

Но уйти в никуда она уже не могла. Потому-то и затеяла всю эту эпопею с наружкой, надеясь, что, оказавшись рядом с Антоном, сумеет его убедить, что по-прежнему любит его. И что она готова на все, а уж тем более на такой пустяк, как уход из конторы, дабы быть с ним рядом не пятьдесят два дня, а хотя бы… пятьдесят два года. А там он может завести себе другую…

Но Гурьева у нее отняли. И теперь даже страшно было подумать, что она будет делать с тем жутким одиночеством, которое навалится на нее после того, как она бросит и наружку, и Камыша.

Два следующих дня Нестеров только и делал, что мотался по разным инстанциям, где, то вместе со своим начальством, то без него, «огребал и отдувался». За это время бригадир написал такое количество всевозможных рапортов, объяснений и докладных записок, что уже смутно помнил: что, где, кому, а главное, в каких выражениях, он докладывал. Когда Нечаев в очередной раз заставил его писать докладную записку (на этот раз для инспекции по личному составу), Нестеров просто взвыл:

– Василь Петрович, ну сколько ж можно? Давай, что ли, я на компьютере одним пальцем раз и навсегда текст наколочу, а наша Лариска потом тебе распечатает хоть сто штук экземпляров, а? Ну не могу я больше! Кончится тем, что я точно кому-нибудь в рыло заеду. Сегодня сидят, понимаешь, такие зайчата в красивых костюмах и ласково так на мозги капают: а правда ли, что у вас, Александр Сергеевич, с «этим делом» проблемы были?… А в день гибели Гурьева вы, часом, не злоупотребляли?… Понимаешь, куда клонят, суки?… Я за эти два дня уже так задолбался, что иногда думаю – лучше бы это меня вместо Антохи Ташкент по стенке размазал. И мне было бы легче, и он бы еще по белу свету походить успел.

– Никогда не говори так, Сергеич. Плохая эта примета – на себя показывать. Что же до всего остального, ты этот базар, знаешь, кончай: сам кашу заварил – сам и расхлебывай, нечего теперь здесь сопли жевать, – в свою очередь завелся Нечаев. – Ведь ничего ж выдающегося от вас не требовали – надо было просто исполнить приказание и оставить объекта. Ну уж куда проще, скажи ты мне? Так нет, у них, видите ли, свои амбиции, все в шпионов наиграться не могут… И что? Сейчас как? Наигрались? А теперь он мне заявляет, что замучился бумаги писать… Да ты, Саша, и одной трети не написал от того количества, которое мне за эти два дня сочинить пришлось. Ты едва ли не двадцать лет в разведке и до сих пор не знаешь, что именно в бумаге вся наша сила? На том стояли и на том стоять будем!.. А ты как хотел?… Как без бумажек-то? Даже чтобы пойти посрать, и то бумажка нужна…

Нечаев говорил жестко, даже жестоко, но бригадир ему больше не перечил. Понимал, что все сказанное начальником – абсолютно по делу. Прав был старший, во всем прав. Обязательно должен был Нестеров пресечь ребячество Гурьева, а он, наоборот, сам повелся как пацан, подыграл – злость на объекте сорвать хотел. Вот и сорвали… Еще непонятно, останутся ли после всего этого в отделе Лямин и Козырев. Паша-то парень покрепче будет, главное, чтобы он поскорее выбросил из головы мысль, что Гурьев из-за него погиб, что это он, Козырев, должен был к машине Ташкента метнуться. «Нет, Паша, это не из-за тебя Антоха погиб, – сказал сам себе Нестеров. – Это только я, старый мудак, виноват». В этот вечер Нестеров отправился в какой-то невообразимый по степени загаженности шалман, заказал пузырь водки и без всяких закусочных прелюдий напился в хлам за упокой души грузчика Гурьева.

А на следующий день Антона хоронили. День был рабочим, поэтому у свежевырытой могилы на окраинном и очень непрестижном участке Южного кладбища народу собралось не слишком много. Из родных Гурьева приехала только мать. Тетка, которой было уже за семьдесят, узнав о смерти племянника, слегла с больным сердцем и врачи категорически запретили ей ехать в Питер, тем более по такому поводу. Серьезная девушка Тамара на похоронах также не появилась: мать Антона звонила ей накануне (у той в квартире оставались какие-то личные вещи Гурьева) и выяснила, что именно сегодня состоится последнее летнее заседание в городском парламенте и отпроситься с него у Тамары нет никакой возможности. У них там, оказывается, все очень строго.

Обряда отпевания, равно как почетного караула и прощального салюта из карабинов, не было. Дорогое это удовольствие, да и не дослужился покойный капитан милиции Гурьев до подобного шика. Размышляя об этом, Нестеров автоматически отметил, что когда настанет его черед, то бухгалтерия, руководствуясь специальными на сей счет инструкциями, должна будет раскошелиться на несколько большую сумму. Все ж таки подполковник, а значит, красную бархатную подушечку под голову государство должно ему обеспечить. Нестерову вдруг припомнился разговор двух теток, который он пару лет назад невольно подслушал в вагоне метро. Тогда одна, с лицом светящимся от счастья, говорила другой: «Дослужился мой-то, Николаша, до майора – вчера приказ подписали!» И, заметив, что вторая тетка как-то не слишком адекватно реагирует на это судьбоносное в жизни ее подруги событие, гордо добавила: «Теперь, случись что, и хоронить будут с почестями!».

Кроме своих из наружки, на похороны Антона приехали «механики» из гаража, несколько женщин из бухгалтерии и ребята из отдела установки. В том числе, Полина Ольховская. Впрочем, формально она уже считалась своей, поскольку вчера официально состоялся ее перевод в отдел Нечаева. Руководство Управления было представлено Конкиным, Фадеевым и верховным кадровиком с абсолютно опушной фамилией Хвостов. Правда, на этом связь Хвостова с разведкой исчерпывалась: выходец из пожарной службы, Пал Палыч Хвостов был образчиком некомпетентности в плане оперативной работы и образцом профессионализма в работе организационно-массовой. К сожалению, в случае с Пал Палычем правило «минус на минус дает плюс» не срабатывало. Вместе с Хвостовым приехал и его заместитель Шлемин. Этот был из той породы людей, о которых британец Тейлор^[42] когда-то написал: «Начитанный дурак – самая докучливая разновидность дурака». Именно Шлемин, выступая на гражданской панихиде, умудрился ввернуть в свою скорбную, в соответствии с моментом, речь назидательный пассаж о том, что смерть Гурьева, де, должна послужить хорошим уроком молодым сотрудникам, которые обязаны сделать соответствующие выводы о необходимости оттачивания профессионального мастерства. Дабы этот печальный опыт стал в нашем управлении первым и последним. Слушая этого молодого напыщенного павлина, Нестеров дал себе зарок при первом удобном случае начистить ему физиономию. Словом, отдел кадров на последних проводах Гурьева был представлен во всей красе.

Помимо морды в будущем, Нестеров решил ответить немедленно и не только Шлемину, а всем шлеминым разом. Впрочем, у него хватило сил сдержаться и не перейти на личности.

– Я вот что скажу… – начал Нестеров, – скажу, как чувствую… Есть офицеры, которые хорошо служат – об иных что вспоминать! Есть те, кто служит отлично. Но часто они тянут лямку. – Здесь Нестеров внутренне осекся, так как увидел глаза Лямина и подумал, что Ваня услышит в этом некий завуалированный укор. – Так вот, Антон не тянул лямку, а сражался. Сражаться в наше время – это не значит вставать во весь рост из окопа. Ну не было возможности у Антона быть в окопе среди солдат. Но большинство здесь, за исключением посторонних… – слово «посторонние» он произнес так, что все поняли, что этот пассаж в первую очередь адресован Шлемину, – … знают, что Антон знал, что такое окоп. Извините, я говорю сбивчиво, но свои меня понимают… Так вот жить настоящей жизнью и сражаться – это одно и тоже. Я это знал всегда и говорю это не для похорон. Антон жил, а не существовал… Почему его нет? Потому что жизнь закончилась. И погиб он, не изменяя себе… И лучше прожить такую вот неполную жизнь, чем до заслуженных пенсий некоторых. Я его помнить буду всегда. А когда вспоминать – улыбаться со слезой. И я не одинок. Дай бог многим такие чувства о них после смерти. Вот такие, братцы, будут мои слова.

Когда Нестеров говорил, стояла полная, полнейшая тишина. Тишина уважения к правильности и искренности слов бригадира.

Все это время рядом с матерью Гурьева неотступно находился Игорь Ладонин. И хотя Нестеров раньше никогда его не видел, одного лишь беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – это он, единственный настоящий Антохин друг, о котором Гурьев рассказывал редко, но всегда с неподдельной теплотой в голосе. Эта, завязавшаяся еще с детсадовских времен, дружба, всегда служила источником повышенного раздражения у руководства службы собственной безопасности ОПУ. И даже не потому, что Игорь Михайлович Ладонин был удачливым бизнесменом, вице-президентом одной из крупнейших питерских корпораций, а потому что приходился он младшим братом знаменитому Ладоге, который перестал доставлять головную боль местным правоохранителям лишь в 1999 году, когда стал жертвой так и не установленного киллера.

А вот как раз таки за Ладогой Нестерову однажды походить довелось. Случилось это году в 89-м, когда и Ладонину-младшему, и, соответственно, Антохе Гурьеву было всего-то по пятнадцать годков. Уделал его тогда Ладога, надо признать, легко и со вкусом. В первый же день, срубив хвост, он элементарно «растащил» смены. То есть, сначала подошел на улице к одному незнакомому мужику, поздоровался с ним за руку, спросил, во сколько вчера разошлись последние гости. Извинился, что обознался, пошел дальше. По схожей схеме сработал еще минут через двадцать. Наружка отфиксировала эти контакты и, понятное дело, решили проследить за мужиками – заказчика очень интересовали связи Ладоги. За вторым мужиком как раз и отправился Нестеров, а тот, как назло, потащился на Финляндский вокзал и сел в электричку. Короче, укатил тогда Нестеров ажно в Сестрорецк, адрес срубил без проблем, списав это на свой недюжинный профессионализм и лишь через несколько дней узнал, что Ладога таким вот нехитрым способом их кинул: распылил силы двух сменных экипажей, а затем ушел от оставшихся грузчиков проходными дворами.

Речи были сказаны, положенные в таких случаях сто грамм выпиты, а на том месте, где еще час назад была яма, образовался невысокий земляной холм с воткнутой в него временной деревянной табличкой с надписью «Антон Николаевич Гурьев, 1974–2004 гг. Трагически погиб». Небесная канцелярия завизировала рапорт оперативного водителя наружки капитана милиции Гурьева и отправила его на вечный дембель. Не оставил он после себя ни безутешной вдовы, ни ревущих сопливых ребятишек – не успел, не отпущено ему было. А за грехи ли это, либо за заслуги особые, нашему пониманию неведомые – кто ж это знает? Как в народе говорят, «не бывал я там и не знаю, как там дверь отворяется».

Разведчики молча потянулись на выход, к автобусу. Нестеров еще немного постоял в одиночестве, после чего двинулся вслед за остальными. В этот момент, кроме него, у могилы оставались лишь двое – мать Гурьева и Ладонин. Впрочем, нет, только сейчас наметанным глазом Нестеров успел срисовать еще двух крепких парней, которые неторопливо прохаживались в отдалении и внимательно следили за происходящим. «Охранники ладонинские. Да, видать серьезный товарищ», – догадался бригадир. Он подошел к Татьяне Ивановне, молча обнял ее, пробормотал какую-то чушь типа «крепитесь, мы с вами». Потом добавил что-то еще, кажется, про помощь, которая, если таковая понадобится, обязательно от них придет, повернулся, чтобы уйти, но Татьяна Ивановна придержала его за рукав и тихо спросила:

– Скажите, ведь вы были в тот день вместе с Антошей?

Нестеров кивнул, и тогда она тихо продолжила:

– Мне сказали, что это был несчастный случай. Скажите, это правда?

Нестеров снова кивнул и, чуть помедлив, ответил:

– Да, Татьяна Ивановна, это был несчастный случай. Дикий, нелепый…

Она перебила его;

– Неужели совсем ничего нельзя было сделать?

– Нет… Простите нас, Татьяна Ивановна. Простите, если сможете, – с этими словами он мягко высвободил руку и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстрым шагом направился к автобусу. Смотреть в глаза этой несчастной, в одночасье высохшей от горя, седой женщине он был не в состоянии.

Через минуту его нагнал Ладонин:

– Александр Сергеевич?

– Слушаю тебя, Игорь.

– Разве мы знакомы?

– Нет, но Антон мне в свое время про тебя рассказывал, – ответил Нестеров.

– Мне про тебя он тоже говорил, хотя, я знаю, у вас это не поощряется… Ну, да сейчас не об этом. Александр Сергеевич… Кстати, ничего что я на ты?

– Да за ради бога…

– Ты действительно уверен в том, что гибель Антона это несчастный случай?

– Нет. Это было убийство.

– Есть доказательства или это исключительно интуитивные соображения?

– Скорее второе, – усмехнулся Нестеров. – Но, к сожалению, в нашей системе в расчет они не принимаются.

– А ты не мог бы поделиться со мной этими своими соображениями? Пойми меня правильно, я вовсе не прошу сливать какую-то конфиденциальную служебную информацию…

– Да перестань ты, – перебил его Нестеров. – Какое тут к черту «сливать»?… Я готов поговорить, вот только где? Сейчас меня уже ждут. Вон там, видишь, наш автобус. Мы собираемся поехать помянуть Антона, так что если есть желание, можем поехать вместе.

– Не уверен, что это будет лучший вариант, – ответил Ладонин. – К тому же я должен отвезти Татьяну Ивановну обратно в Лугу. У нее там осталась больная сестра и в нынешнем состоянии ей бы не хотелось надолго оставлять ее одну… Поэтому давай лучше сделаем так. Вот моя визитка, здесь адрес и телефон центрального офиса, если будет такая возможность, то подъезжай завтра, часиков, скажем, в одиннадцать… Да, если тебе по служебным причинам нецелесообразно посещать мой офис, то мы можем встретиться где-нибудь на нейтральной территории, например, в кафе…

– Я, Игорь, слава богу, нахожусь в том возрасте, когда могу самостоятельно оценивать целесообразность собственных поступков… И, кстати, не надо преувеличивать возможности нашей конторы.

– Мой брат меня учил, что всегда лучше переоценить возможности противника, чем недооценить их.

– Насколько я знаю, в подлиннике эта фраза звучит как: «Лучше перебздеть, чем недобздеть». Однако в данном случае есть одно маленькое «но» – я тебе не противник… Хорошо, на том и порешим – у тебя, завтра в одиннадцать.

Ладонин кивнул, они пожали друг другу руки и разошлись. Первый шаг к заключению тайного союза был сделан.

Для поминок Антона сняли небольшой зальчик в относительно недорогом заведении на Загородном с символическим опушным названием «От заката до рассвета». Как всегда в таких случаях, было очень мало закуски, но очень много водки. Времена изменились. Это раньше родина заботилась о своих офицерах и платила им достаточно много для того, чтобы они не умерли с голоду, и достаточно мало, чтобы они не спились. Теперь же офицерской зарплаты хватало исключительно на выпивку, а денег на жратву, как правило, уже не оставалось.

Раньше всех остальных напился Ваня Лямин. Он вообще был малосведущ в питейных делах, а тут еще сыграла роль и сама обстановка – давящая и мрачная. За каких-то полчаса Ваня выпил грамм сто пятьдесят и вкупе с ранее употребленным на кладбище дошел до состояния невменяемости. После чего он быстренько уснул, положив голову на стол. (Благо, салатов заказано не было, а то получилось бы исключительно классически.)

А Паше Козыреву, наоборот, очень хотелось, но никак не удавалось захмелеть. Водка шла как вода и желаемого эффекта «погружения в забытье» не достигалось. За длинным общим столом напротив него, в окружении теток из установки, сидела Полина. Павел смотрел на нее и размышлял о том, что мистическое начало в нашей жизни, наверное, все-таки присутствует. Ведь в том самом своем недавнем сне он видел именно ее, хотя тогда и предположить не мог, что Полина будет работать в их экипаже. Все в этом сне сложилось одно к одному: офицер, похожий на Гурьева, Козырев, Полина, Ташкент… Воспоминание о последнем заставило Козырева вздрогнуть. Он взял в руку столовый нож и подумал о том, что, доведись ему когда-нибудь встретить Ташкента, он не стал бы медлить, а просто ударил бы его этим самым ножом. «Нож, ну на фига я тогда взял с собой нож? – с тоской прошептал Козырев. – Не скажи Лямин Антону, что у меня есть нож, он сегодня был бы жив». Вот вам и еще одно мистическое совпадение – Паша в последнее время никогда не носил с собой ножа. Пару лет назад к нему на улице прицепились менты и при личном досмотре нашли у него выкидуху, которую армейский товарищ подарил ему на день пограничника. Тогда, чтобы отмазаться, Козыреву пришлось отдать пэпээсникам всю свою наличность – около трехсот рублей. С тех пор он зарекся носить при себе что-либо острее ключей, однако именно в тот роковой день нож с собою взял – надоело питаться во время службы одними бутербродами, поэтому Паша с утра швырнул в сумку банку шпрот и ножик, которым эту банку можно было открыть. «Это из-за меня, из-за меня Антон погиб», – в который уже по счету раз занялся самоедством Павел и решительно налил себе еще один стакан. Рядом с ним мирно сопел Ваня Лямин. Пожалуй, среди всех присутствующих ему одному сейчас было относительно хорошо.

Через пару минут Полина, которая все это время сидела с отрешенным лицом и фактически не принимала участие в разговорах, порылась в своей сумочке, выудила из нее сигареты и направились в курилку. Козырев собрался было последовать за ней, но его опередили. Из-за стола поднялся кадровик Шлемин и, немного пошатываясь, потащился туда же, на ходу вынимая из кармана изрядно помятую пачку «Парламента». Такие сигареты во всем управлении могли позволить себе только кадровики. Почему? А бог их знает, почему. Тоже, наверное, что-то связанное с мистикой. Как бы там ни было, огорченный такой прытью, Козырев остался сидеть на месте.

Ольховская не собиралась ехать на поминки, да девки уговорили. И теперь она ругала себя за то, что послушалась – никто не нужен был Полине сейчас, да и здесь, среди малознакомых ей мужиков из наружки, она чувствовала себя чужой. Правда, на кладбище пытался с ней заговорить новый старший – Нестеров, спрашивал ее о чем-то, в том числе, и про Гурьева (неужели что-то знает про них?). Однако там, на кладбище, Полина снова была близка к полуобморочному состоянию, а потому отвечала Нестерову односложно, а несколько раз, как ей потом вспоминалось, кажется, еще и дерзко. «Все, надо ехать домой, – подумала она, щелкая зажигалкой. – Вот сейчас покурю, успокоюсь немного и поеду». Но успокоиться ей не дали. В курилку вкатился пьяненький Шлемин, смачно икнул, попросил «пардона» и плюхнулся рядом с ней.

– Вы позволите, Полиночка, присесть рядом с вами?

– А зачем вы спрашиваете, Олег Петрович, если вы уже и так присели? – неприветливым тоном сказала Полина, надеясь, что Шлемин поймет ее состояние и отвалит. Однако тот не отвалил:

– Ну зачем вы так, Полиночка? Какой же я вам «Петрович»? Если мне не изменяет память, у нас с вами разница в возрасте всего два года, так что для вас я – Олег.

– Ваша осведомленность, Олег Петрович, заслуживает самого искреннего восхищения…

– Ну вот, опять – «Петрович», – Шлемин сделал вид, что обиделся. – А что касается моей осведомленности, то это вполне естественно – работа у меня такая.

– Да? И о чем же вы еще, позвольте узнать, осведомлены?

– О многом, Полиночка, о многом. Например, я знаю, где вы родились, где учились, кто ваши родители – это из общей части вашего личного дела. А есть еще часть особая, секретная, так что если хотите, могу как-нибудь на досуге с вами посекретничать… Единственное, о чем я не осведомлен, так это о том, что вы, Полиночка, делаете в этой дыре с громким, но не более того, названием «оперативно-поисковое управление»?

– А вы сами в ней что делаете?

– Вообще-то, если между нами, конечно, – доверительно подмигнул ей Шлемин, – я здесь долго не задержусь. А во-вторых, я-то, по крайней мере, служу не где-нибудь, а в кадрах. А кадры, как вам известно, Полиночка, решают все.

– И что же они, к примеру, могут решить?

– Я ж вам и толкую, Полиночка, все: кого казнить – кого помиловать, кого повысить – кого понизить. Кому Гималаи, а кому – геморрои.

– Да вы просто страшный человек, Олег Петрович! Прямо вершитель судеб людских, – насмешливо сказала Полина.

– Вот вы иронизируете, Полиночка, – вздохнул Шлемин и, словно забывшись, опустил руку на ее колено – а я, между прочим, действительно мог бы поспособствовать вашему переводу в более приличное место. Например в штаб, или к нам, в кадры. У нас сейчас как раз вакантное местечко наклевывается… Вот объясните мне, пожалуйста, на кой ляд вам эти заморочки с наружкой? Бессонные ночи, вечно на ногах, холод, жара. А контингент какой? Алкоголики, матершинники, люди без высшего образования. Плюс сопляки, навроде того, что сейчас в зале за столом уснул. Тот даже водку пить не умеет. А этот, бригадир ваш новый, Нестеров…

– А что Нестеров?

– Почти двадцать лет в наружке, подполковника умудрился получить. Да он бы уже давно мог на месте того же Фадеева быть, а сам, стыдно кому сказать, до сих пор в старших смены ходит. Вот потому я вам и советую, Полиночка, бегите оттуда. Это же болото, оно и вас затянет, если вы сейчас не одумаетесь… К тому же, теперь, как я понимаю, вам все равно уже нет резона в наружке служить.

– Что вы имеете в виду? – вызывающе спросила Полина, начиная догадываться, что имел в виду Шлемин, говоря об особой части ее личного дела.

– Да что имею, то и введу, – скабрезно хохотнул Шлемин, заговорщицки подмигнул ей и, наклонившись к ее уху, прошептал: – Гурьева-то нет больше, значит, в Сибирь вроде как и ехать не за кем, а, декабристка вы наша?

– А не пошли бы вы, Олег Петрович, на хуй! – тщательно подбирая слова, вполголоса произнесла Ольховская и залепила ему увесистую пощечину. «Ах, ты…», – подскочил как ошпаренный Шлемин, однако закончить фразу не успел – в курилку вошел-таки терзаемый сомнениями Паша Козырев. Полина тут же обернулась к нему: «Паша, ты не мог бы меня проводить до метро? А то я этот район плохо знаю». (Ольховская, конечно же, лукавила. За пять лет службы в разведке она превосходно изучила город, а уж этот район особенно, поскольку он входил в зону ее ответственности. Но женское чутье ей подсказало, что Козырев на такое ее предложение обязательно согласится.) И она не ошиблась.

– Я только сумку свою заберу и пойдем, хорошо? – обрадовался Паша и метнулся в зал.

– Хорошо, я тебя на улице подожду, – ответила Полина и повернулась к Шлемину: – До свидания, Олег Петрович, спасибо вам за содержательную беседу.

– До свидания, – злобно буркнул кадровик и, потирая покрасневшую щеку, ретировался за стол.

Окрыленный оказанным ему доверием, Паша вернулся в зал, нашел там Нестерова и сообщил, что уезжает.

– Это правильно. Давай, Пашка, действительно поздно уже. Завтра работаем с двух часов, так что смотри, чтоб в форме был, – попрощался старший и, спохватившись, добавил: – Да, и вот что еще. Ты давай-ка Лямина с собой забирай, нечего ему тут разлеживаться – народ смешить. А то он завтра и к обеду не оклемается.

Козырев попытался было возразить, мол, нам же с ним в разные стороны ехать, но Нестеров недовольно его оборвал:

– И что ты предлагаешь? Мне его на себе потом переть? Или дежурную развозку для него организовать? Иди, попроси Нечаева, раз ты такой умный, может, он тебе и не откажет.

Паша обреченно вздохнул, подошел к Лямину, встряхнул его пару раз (эффект нулевой) и чуть ли не волоком потащил к выходу. Тот, скорее на автопилоте, нежели осознанно, засеменил ногами, еще более осложняя Козыреву процесс транспортировки.

Завидев эту сладкую парочку, Полина не могла удержаться от смеха.

– Да, хороши. Похоже, это мне вас надо провожать до метро. Впрочем, в таком состоянии в метро вас не пустят, это точно.

Паша виновато улыбнулся, хотя на душе в этот момент скребли здоровенные кошки: «Надо же, такой случай, а этот гаденыш Лямка взял и нажрался. И ведь не оставишь его здесь – и правда, менты заберут».

– Ладно, делать нечего, придется машину ловить, – сказала Полина.

«Вот черт, у меня и денег до Светлановского не хватит, а потом еще надо как-то до дома добраться», – подумал Паша, однако эта проблема решилась сама собой. Остановленный Полиной частник категорически отказывался вести Лямина на север, не без оснований опасаясь за чистоту своего салона.

– Ну хотя бы до Лиговки добросьте, здесь езды-то всего пять минут, – попросил Козырев, приняв решение везти Ваню к себе. Совместными усилиями водилу удалось уговорить, и они действительно за пять минут долетели до Обводного канала. Здесь пути Ольховской и Козырева окончательно разошлись: Полину частник повез домой на Петроградку, а Паша, взгромоздив на себя близкое к бездыханному тело Лямина, поперся к себе в коммуналку.

Он еле успел. Едва Козырев закрыл входную дверь, как Ваня ощутил жуткую потребность посетить уборную. В течение десяти минут его выворачивало наизнанку, а поскольку снайперскими качествами Лямин никогда не блистал, то после его визита уборная в соответствии со своим названием потребовала уборки. Паша уложил Лямку на диван и кинулся замывать следы преступления, благо время было уже позднее и соседи в эту пору означенным заведением пользовались редко. За этим делом его и застала Михалева, которая, как обычно, полуночничала.

– Ого, господа офицеры изволили хорошо погулять? – поинтересовалась она, проходя на кухню с чайником в руках. – Помощь не требуется?

– Нет, Людмила Васильевна, спасибо.

– Ну, когда закончишь – заходи ко мне, я тебя чаем угощу с бергамотом. При этих делах, говорят, здорово помогает.

Через двадцать минут Козырев уже сидел в комнате Михалевой. Людмила Васильевна была в курсе несчастья, которое произошло с его коллегой, а потому, видя состояние Павла, не докучала ему разговорами, как это обычно у них происходило. Первым молчание нарушил сам Козырев:

– Я, Людмила Васильевна, наверное, уйду из наружки.

– Позволь поинтересоваться, куда?

– Переведусь в уголовный розыск. Или в РУБОП. Понимаете, я хочу найти этого гада, ну, который Антона задавил.

– А зачем же тебе нужен перевод в другую службу?

– Как вы не понимаете? Там я смогу заниматься настоящей оперативной работой, а не как сейчас – сходил, посмотрел, отписал и все. Что будет дальше, как это будет использовано, пригодится это или нет – мы же никогда ничего не знаем. Вроде бы и менты, а вроде как и нет. Работаем, действительно, как грузчики – подай-принеси, а иногда еще и «кушать подано»: оттаскали, дотащили – пожалуйте, крепите. И на этом все. Опять нас нет. Получается, что мы – никто. А как «никто» может заниматься розыском?

– Ты не никто. Во-первых, ты – офицер, а это, согласись, уже немало и ко многому обязывает. Во-вторых, ты, мон шер, филер. А слово «филер», если ты не знал, происходит от французского Fileur, что переводится как «сыщик». А чем по-твоему должен заниматься сыщик, как не поиском, а?

– Да, но ведь это когда было…

– Не перебивай старших, – назидательно сказала Михалева. – Ты уже всю свою дурь высказал, теперь позволь сказать мне. Ты никогда не задумывался о том, почему ваша служба, зародившаяся много веков назад, наряду с агентурной работой, до сих пор остается востребованной? И не только у нас, но и во всем мире. Да потому, что человечество всегда будет подсматривать и подслушивать, так как это самый надежный и самый простой способ получать информацию. И эта работа не менее важна, чем оперативная, как ты ее называешь. Или ты думаешь, что ваша деятельность менее полезна, чем обирание пьяных в метро и на улицах, или охота на водителей с последующей торговлей штрафными квитанциями? Запомни одно – наружка стара, как мир. И если она до сих сохранилась, значит этот мир без нее обойтись пока не может. Тем более, что в этом мире мало что кардинально изменилось.

– Ну, так уж и мало, – буркнул Козырев, несколько озадаченный столь неожиданным поворотом темы. В «планетарном масштабе» о наружке он еще никогда не думал.

– Хорошо. Приведу такой пример: помнишь, как на кухне у тебя заголосила радиостанция и твои напарники обратились к тебе как к «грузчику»? («Еще бы не помнить», – подумал Паша, вспоминая сколько тревожных минут ему тогда довелось пережить.) Так вот, я заинтересовалась происхождением этого термина, порылась в наших архивах и обнаружила, что еще в начале прошлого века на сленге Охранного отделения начальники розыскных ведомств именовались «хозяевами», филеры – «приказчиками», а лица, за которыми велось наблюдение – «товаром». Так что нынешнее твое руководство, Паша, далеко не изобретательно. Все это, как говорится, мы уже проходили.

– Что, правда что ли? – не поверил Козырев.

– Вот смотри. – Михалева сунула ему под нос ксерокопию телеграммы, датируемой октябрем 1914 года. Текст был следующим: «Благоволите принять товар Гламурный тчк выехали москвы петроград курьерским № 3 тчк». А вот и ответ, читай: «Товар Гламурный сдан петроградским покупателям тчк товар смирный упакован хорошо тчк».

– Так это они его в Питере, в смысле задержали, что ли?

– Получается, что так. Некто, проходяший под кличкой Гламурный, был арестован, то бишь, по-вашему, упакован… Эх, а какие красивые клички раньше давали!.. Гламурный… Это тебе не какой-нибудь там Жора-Хмырь.

– И это действительно подлинные телеграммы? – восхитился Козырев.

– Историческими мистификациями не занимаюсь, – гордо произнесла Михалева и, потрепав Пашу по волосам, заговорщицки спросила: – Ну что, Павел Александрович, посеяла я в вашу душу зерна сомнений?

– Посеяли, – признался Козырев.

– Вот и хорошо. А теперь идите-ка спать, господин офицер, а заодно проверьте, как там ваш боевой товарищ. Вдруг ему необходимо очередное внехирургическое вмешательство?

Ладонин приехал в офис в половине одиннадцатого. Он поднялся в свой кабинет, первым делом сменил легкомысленную футболку с Масяней на накрахмаленную рубашку, повертел в руке галстук и после некоторых колебаний решил, что по случаю жары сегодня сойдет и так. После всех этих нехитрых манипуляций он опустился в большое кожаное кресло и вызвал к себе секретаршу.

– Доброе утро, Игорь Михайлович.

– Здравствуй, Лена. Запиши: к одиннадцати часам должен подойти человек по фамилии Нестеров. Предупреди охрану, что документы у него проверять не надо, пусть сразу ведут ко мне. После того, как он придет, меня нет. Ни для кого! Это понятно?

– Понятно. А если… Если позвонит Анатолий Борисович? Сегодня ведь крайний срок…

Ладонин в задумчивости постучал пальцами по столу и решительно сказал: «Пусть ждет». И, заметив, как удивленно вскинула брови Леночка, добавил: «Ничего страшного. Пусть ждет – я больше ждал».

– И еще, Леночка. Принеси, пожалуйста, бутылку водки, минералку и сделай каких-нибудь бутербродов.

– Сколько стаканов?

На этот раз пришла очередь удивляться Ладонину:

– Ну, конечно же два. Лена, ты меня удивляешь. Неужели ты готова поверить в то, что ваш начальник способен в половине одиннадцатого утра, по такой жаре, в одиночку, глушить водку?…

Через несколько минут распоряжение Ладонина было исполнено. Оставшись в кабинете один, Игорь Михайлович профессиональным движением скрутил пробку «Гжелки», плеснул себе грамм сто пятьдесят и выпил, не закусывая. Затем он подошел к окну, раздвинул бархатные шторы, всмотрелся в перспективу, где за окном несла свои воды Нева. Впрочем, не такие уж и свои – Ладожские воды…

Ладога… Когда незадолго до гибели брат рассказал Игорю о том, как он ловко упрятал их с Гурьевым на Север, Ладонин-младший очень сильно обиделся. Несколько недель со старшим не разговаривал и даже подумывал уйти от него и начать собственный бизнес. Много позднее, когда Ладоги уже не стало, Игорь наконец понял, что брат тогда спас его и Антона Гурьева и от вероятной тюрьмы, и от возможной смерти. От такой смерти, какую Ладога нашел сам, заплатив своей яркой, хотя и непутевой жизнью за нынешнее благополучие, в котором жили теперь его мать и младший брат.

В 1992 году Ладонин и Гурьев окончили школу, и многие учителя тогда, помнится, перекрестились. Антон и Игорь не были дураками, просто они категорически не желали учиться. Перед выпускным экзаменом по физике они подошли к преподавателю и доброжелательно заявили, что если им поставят по тройке, то они немедленно и навсегда исчезнут. А если нет, то на экзамене они будут вынуждены отвечать, а в этом случае даже и «кол» станет преувеличенной оценкой их знаний – а кому это надо?! Физичка настолько оторопела от подобной наглости, что уступила. Впоследствии такая же штука была проделана с химичкой и англичанкой.

Вот так со здорова «ты бык – а я корова» они получили аттестат и (кто бы мог подумать?) выяснили, что никто не собирается платить за них взятки ни в какие вузы. А без этого нема дураков их туда принимать. А на глупых от природы найдутся специально обученные в военкомате, которые с удовольствием примут их в иной университет жизни. С этим опасением, имеющим под собой реальную основу, они побежали к Ладоге. А он уже ждал этого, а до того, как ждать, крепко подумал. Ладога не походил на бандитов эпохи новой экономической революции. Он не был спортсменом, не был стремящимся к воровским традициям. Он был собой и более всего походил на гангстера. Но тем не менее занимался тем же, чем и все – обкладывал данью, брал под защиту, решал вопросы. К нему прибились дзюдоисты из клуба, что на проспекте Кима, под ним стал ходить Кузя со своей коммерческой хваткой. С ним рядом было и несколько засиженных, которые могли при необходимости на стрелках нажать на «блатную педаль». Так что Ладога не бедствовал и хотя давно состоял уже на иных учетах, еще ни разу не был задержан.

Между тем времена начинали пахнуть бертолетом: от рукопашных единоборств братва переходила к отстрелам, и Ладога почувствовал, что очень скоро начнется серьезная пальба. Он-то свой путь выбрал давно, так что теперь «на войне как на войне», но вот братишка… А тот всегда был на подхвате, а с ним еще и неразлучный Антоха Гурьев. В принципе, ничего особенного они не делали – где шашлыки посторожат, где помогут Кузе «кур мороженых разгрузить», где дверь кому-нибудь сожгут. Однако уже после экзаменов Ладога вдруг случайно услышал от Игоря: «… Прикинь, подходит пеликаньей походкой – целится мне в харю своим туканьим клювом и всей своей хавеллой изображает душевное волнение…» Неважно почему и в отношении кого это было сказано. И дело не в том, что с явным перебором в метафорах. А просто Ладога вдруг понял: еще немного, и брат тоже будет руководствоваться в жизни принципом – «на войне как на войне». И еще представил Ладога: один в могиле, а второй в тюряге. Представил мать, которую он обожал и… аж комок к горлу подступил! И тогда Ладога решил: «Вот уж хрен! Бери все на себя – за группу больше дают!»

А тут, для полноты впечатлений, прибавилось еще одно: Гурьев где-то надыбал гранату РГД и принес Ладоге.

– Зачем? – равнодушно спросил Ладога, хотя знал зачем, и что не помешает.

– Пусть будет, – объяснил десятиклассник Антон Гурьев.

«И этого туда же, – подумал тогда Ладога. – Как в „Джентльменах удачи“: чем больше сдадим – тем меньше дадут!». С этого момента он говорил двум друзьям-закадыкам, что решает проблему, и постоянно нагонял «цену»: мол, по жизни мне будете должны! А сам нашел язык с помощником военкома, да еще и отблагодарил. Офицер очен-но удивлялся – ведь обычно наоборот бывает! И он так живо стал отрабатывать свои деньги, что в самом скором времени оба приятеля в одно утро были сняты с адресов и под конвоем препровождены в Северный флот на три года. Эта мысль пришла в голову Ладоге уже напоследок: служить – так на всю катушку. Ребятам же Ладога объяснил сей «конфуз» так: «Пацаны, мусора мстят! Ничего – вернетесь – все будет правильно! Держитесь друг дружки – это на всю жизнь память!»

Черные ленты – на них якоря!.. В отстойнике на призывном пункте Антон и Игорь с горя достали шесть бутылок дешевого вермута, что в просторечие звался «Верою Михайловной» и упились так, что через много лет от одного запаха дорогого «Мартини» обоих воротило. На следующее утро товарищ, отвечающий за призыв, встретил их следующими словами: «Какого цвета наш флаг, призывники?! Красного! А что такое красный цвет?! А это кровь, которую вы еще не пролили!» Впрочем, в учебке двум молодым матросам-карасям мичман сказал уже совсем иное: «Что, касатики, кручинитесь? Вы на Северном флоте, а у него одна дорога – славная!» И добавил: «Веселитесь! Не горюй, Антоха – заживем неплохо! Игореша, жуй опилки – ты директор лесопилки!»

И действительно, служить с мичманом было весело. Многое там было, многое запомнилось на всю жизнь. Одно слово – флот. Попали они в страну летающих собак, то есть в поселок Гремиха, что на острове. Ветры там были уж точно не сухопутные. Поначалу несли «собачьи» – ночные вахты, где ночью не поспишь и днем не выспишься. Впоследствии на гражданке оба частенько приговаривали: спать хочется, а Родину жалко. А первая речь начальника БЧ, помнится, тогда была следующей: «Поднимите руки, кто имеет спортивные разряды, умеет петь, рисовать, чертить. А теперь запомните: если заместитель (замполит) узнает об этом – я вам эти руки оборву»…

Погруженный в свои воспоминания Ладонин, не заметил, как в кабинет вошла секретарша:

– Игорь Михайлович, Нестеров здесь.

– Да-да, пусть заходит, – он задернул штору и быстрым шагом прошел к своему креслу.

После вчерашнего Нестеров выглядел довольно помято, поэтому к предложению Ладонина «перекусить» отнесся благосклонно. Они еще раз помянули Антона, съели по бутерброду с икрой, после чего приступили к делу. Времени было не так много – через пару часов смена Нестерова должна была заступать на работу. Александр Сергеевич подробно рассказал Ладонину о последнем дне Гурьева, умолчав лишь о некоторых специфических приемах работы наружки, а также о том, что связь из «Магриба» была человеком заказчика. Игорь Михайлович слушал внимательно, не перебивая, некоторое оживление на его лице произошло лишь тогда, когда Нестеров упомянул кличку Ташкент. В этом месте он прервал бригадира, уточнил полное имя объекта и пометил его себе в записной книжке. После того, как Нестеров закончил свой рассказ, Ладонин плеснул в стаканы еще по чуть-чуть. Выпили не чокаясь, помолчали.

– У меня к тебе, Александр Сергеевич, есть деловое предложение. Короче, я хочу, чтобы вы попытались найти Ташкента.

– Что-то подобное я от тебя и ожидал услышать, – признался Нестеров. – Однако, Игорь Михайлович, ты, похоже, не учел, что наши возможности, мягко говоря, ограничены. Для тебя правильнее было бы подрядить на это дело каких-нибудь детективов частных. Или гласные службы материально заинтересовать, то же ОРБ или УУР. Опять-таки, насколько я понимаю, у вас есть собственные возможности выйти и на представителей, скажем так… – Нестеров немного замялся.

– Ну, что же ты? Начал – так договаривай. Ты хотел сказать «на представителей криминала», да? Понимаешь, Сергеич, я действительно имею такую возможность, но, как говорится, не имею такого желания. Во-первых, ваши же коллеги, да и мои недоброжелатели, только и ждут, чтобы меня подловить на чем-то подобном. Мол, яблоко от яблони недалеко падает. А во-вторых, не люблю я, Александр Сергеевич, быть обязанным. Если бы все только на деньгах держалось, тогда, конечно – базара нет. Но когда услуга за услугу, то выходит немного стремно. Услуги, они ведь разные бывают. Особенно там, где рупь за вход, а выход – два… Что же касается детективов… Есть у меня и детективы собственные, и в Главке люди специально прикормленные – каждый месяц вторую зарплату в конвертике исправно получают. Вот только не верю я им. Деньги возьмут, отчеты бумажные регулярно поставлять будут: мол, проверили то, исполнили это, потратили столько, а требуется – еще больше… Но мне не отчеты, мне результат нужен.

– А мне, получается, ты веришь больше?

– Тебе – да. Знаешь почему? Мне понравилось как ты говорил об Антоне вчера на кладбище. Но и это не главное. Просто я вижу, что и у тебя есть личная заинтересованность в этом деле. Тебе ведь тоже хочется найти Ташкента? Найти и отомстить?

– Не отомстить. Наказать.

– Может быть, вы и хотите наказать. А мне-то ответить надо! Я не смог отомстить за брата, время было такое, сам чудом в живых остался. Но сейчас, чувствую, что такая возможность есть. Тем более, что после брата у меня никого ближе Антона не было. Понимаешь?

Нестеров молча кивнул.

– Ну так что, возьметесь?

– Попробовать можно, – выдержав долгую паузу, ответил Нестеров. – Вот только с информацией у нас не густо. Зацепок-то почти никаких нет.

– Почему никаких? А машина?

– Слишком много времени прошло. Машина уже наверняка либо на разборе, либо в другой регион отогнана. А если и здесь, то скорее всего стоит в каком-нибудь гараже и хрен ты ее сыщешь.

– Ч-черт, согласен, ваша правда. А связи? Тот, который подсел к нему в Выборге – есть что-то по нему?

– Олег Моромов? Он был посредником. Его задача заключалась в том, чтобы свести Ташкента с покупателем, получить свои комиссионные и отвалить. Сделка не состоялась и едва ли он знает, где сейчас прячется Ташкент. Можно, конечно, поставить его телефон на прослушку, но я сомневаюсь, что это что-нибудь даст.

– Ну, если хотя бы минимальный шанс есть, то поставим. Это я беру на себя, – решительно взялся за дело Ладонин. – Что еще?

– Для начала было бы неплохо ознакомиться со всеми делами оперативного учета, которые когда-либо заводились на Ташкента. Я знаю, что таковых было три, но совершенно не представляю, как до них можно добраться.

– Понял. Не обещаю, что за день, но за два дня сделаю.

– Это может оказаться труднее, чем ты думаешь…

– Сомневаюсь, тем более что в таких делах я всегда пользуюсь одним проверенным методом. Кстати, буквально неделю назад он в очередной раз оправдал себя в полной мере.

– А что случилось неделю назад? – заинтересовался Нестеров. – Если это не коммерческая тайна, конечно?

– Да какая там тайна, – махнул рукой Ладонин. – На той неделе нам понадобилась некоторая сумма в долларах. Можно было, конечно, задействовать оффшорные схемы, но деньги нужны были срочно, а главное налом. Так вот мой финансовый директор сумел провезти через Себежскую таможню восемьсот тысяч гринов наличными.

– Это как?

– Все очень просто… Изначально он вез восемьсот тридцать.

Ладонин и Нестеров дружно расхохотались. Отсмеявшись, Ладонин продолжил:

– Значит я записал – «дела оперативного учета». Что еще?

– Впоследствии мне, возможно, понадобятся три носимые радиостанции, какая-нибудь не самая плохенькая машина и некоторая сумма денег на оперрасходы.

– Принято. Но почему три станции? Будешь привлекать к этому делу кого-то еще?

– Обязательно. Двух парней из моего экипажа. Если понадобится вести наблюдение, один я просто не справлюсь. Да и водитель из меня, прямо скажем, херовый… Не переживай, у этих парней тоже есть свои резоны против Ташкента. Но если они не согласятся, боюсь, что у нас из этой затеи ничего не выйдет.

– Ну что ж, надеюсь, ты знаешь, что делаешь и сможешь их убедить. С моей стороны, передай им, что в финансовом плане проблем у них не возникнет.

– Не надо их слишком баловать, молодые еще… Кстати, можно я воспользуюсь твоим телефоном?

– Да, пожалуйста.

Нестеров набрал домашний телефон Лямина, однако трубку у того никто не поднимал. Обеспокоенный бригадир дозвонился до Козырева и с облегчением вздохнул, когда узнал что эту ночь Лямка провел у Павла. «Ну, слава богу, – сказал Нестеров, – а я уж испугался, что он этой ночью упал где-нибудь под кустом, либо в ментовку попал. Как он там, оклемался?… Давай, Паша, приводи его в чувство… И чтоб без опозданий сегодня. Хватит уже, и так три дня балду пинали».

Нестеров закончил разговор, отставил телефон и поймал на себе удивленный взгляд Ладонина.

– Слушай, у вас в конторе и правда все так плохо?

– В каком смысле? – не врубился бригадир.

– Что значит – «в ментовку попал»? У вас там что – и своих забирают?

– Наших – забирают. И даже бабки снимают, как с рядовых граждан.

– ???

– Помнишь такой старый анекдот с бородой про стройбат? Про то, что они такие звери, что им даже автомат не дают? Так вот, у нас в конторе еще покруче зверье собралось – нам не то что автомат, ксиву милицейскую на руки не выдают…

Уже в движении на точку в район Сытного рынка Нестеров провел для своего экипажа краткий ликбез на тему: «Как рождаются идиотские задания на наружку». Оказалось, что в последние два месяца в УУРе, в «карманном» отделе, по не вполне ясным причинам резко снизились отчетные показатели. Для летнего периода, когда в Питере наблюдается самый наплыв туристов, это, что и говорить, событие неординарное. Да, но причем здесь наружка? А вот причем: некая, особо умная голова, проведя инспекторскую ревизию «карманников», убедительно доказала, что в наблюдаемом отделе чрезмерно хромает то, что на армейском языке именуется «штабной культурой». В отчетном проверочном документе, помимо прочего, было отмечено, что с начала года в «карманном» отделе, являющемся подразделением службы криминальной милиции, ни разу не было выписано задание на проведение оперативных мероприятий силами ОПУ. (Жуткое дело, не правда ли? Удивительно еще, что после таких выводов никто не застрелился!) Понятное дело, что возражения типа «а оно нам надо?» в данном случае в расчет не принимались.

Недостатки для того и выявляются, чтобы их показательно исправлять. Потому начальник «карманного» в спешном порядке выписал пару-тройку заданий на «НН». Руководствовался он при этом отнюдь не профессиональными соображениями, а исключительно шкурным интересом – мол, по просьбам трудящихся оперативно реагируем и рапортуем… На самом деле «карманным» операм эта самая наружка была и на фиг не нужна, поскольку работа их, так уж повелось, всегда строилась как сугубо интимная – то есть тонкая, ювелирная, которой грубые вмешательства извне только вредят. В свою очередь, и наружке эти фишки тоже ни на что не сдались – и так в загашнике лежала нехилая стопка заданий, часть из которых уже с месяц ждала своего исполнения. (Причем темы были, ей-ей, посерьезнее, нежели подрезанные кошелечки граждан.) В итоге заинтересованное в оперативном сворачивании «жеста доброй воли» начальство обеих сторон кулуарно договорилось о следующем:

1. Разведка не вмешивается в служебные дела «карманных» оперов и тем самым дает им возможность беспрепятственно исполнять свои функциональные обязанности.

2. В случае, если по каким-либо причинам тем не удается свинтить своих «клиентов» с поличным, разведка подключается и тащит «клиентов», по возможности фиксируя их адреса и связи.

3. Обе стороны обязуются при первой реальной возможности расторгнуть договор о совместной деятельности и забыть о былом сотрудничестве, как о страшном сне.

Работать было скучно. «Грузчики» по очереди хвостиками таскались за операми, готовые взять след при первой же команде «Фас», однако команда от них все не поступала. То ли будний день, то ли жара так действовала на потенциальных «карманников», все едино – нет клева, не шел «клиент». Через пару часов бесцельного шатания по рынку и его окрестностям Лямин начал потихонечку сачковать, а Полина откровенно томилась в ожидании конца смены. Чтобы как-то ее подбодрить, бригадир стянул для нее персик у зазевавшегося грузина. Это заметил один из оперов и шутливо погрозил Нестерову кулаком. Других серьезных происшествий на рынке зафиксировано не было.

Козырев, который с утра припарковался на Сытнинской площади, ближе к полудню решил поменять стояночку – отсвечивать здесь и дальше было бы уже просто неприлично. Но оказалось, что сделать это не так-то просто. Покрутившись по округе, Паша с трудом нашел подходящий карман только на Малой Посадской. Впрочем, стратегически место было удачным – в десяти метрах уже Каменноостровский. Ну, а самое главное – тенёчек. Первым свои законные полчаса отдыха в машине провел Лямин, затем он отправился обратно на рынок, а его сменили Нестеров с Полиной. Все бутерброды были съедены, все анекдоты рассказаны, все бранные эпитеты в сторону начальства переадресованы. И хотя дело было не вечером, делать было абсолютно нечего.

Случайно Козырев обратил внимание на непонятный маневр проехавшей мимо них черной «Вольво». Водитель подъехал к перекрестку, включил поворотник и вроде бы как сделал попытку повернуть направо, однако почему-то остановился, серьезно затруднив тем самым выезд с Посадской другим. Впрочем, других желающих повернуть пока не наблюдалось.

– Чего это он, заглох, что ли? – заинтересовался Нестеров.

– Да нет, похоже, ждет кого-то, – отозвался Паша и оказался прав. Через несколько секунд со стороны Троицкого моста по проспекту подскочил темно-синий «Фольксваген Мультивен» и, поравнявшись с «Вольво», остановился. Окошко у «Фольксвагена» опустилось и из него высунулась рука, держащая небольшой, ярко-желтого, «кодаковского» цвета сверток. Ей навстречу, соответственно, вытянулась рука из «Вольво». После того, как сверток поменял хозяина, «Фольксваген» рванул вперед по Каменноостровскому, а «Вольво», нарушая правила, ушла под знак в противоположную сторону к мосту.

– Александр Сергеевич! Вы видели? – Полина возбужденно дернула Нестерова за рукав.

– Да видел, движуха какая-то происходит… Слушай, Паш, давай-ка прыгнем этой «Вольве» на хвост, поглядим, что там за народец сидит.

– Боюсь, что, как они, налево, уже не получится. Вон какой поток пошел.

– Давай тогда по-быстрому разворачивайся и в обход, через Мичуринскую. Попробуем их у моста догнать. Кстати, контейнера у «Фолькса» догадались срисовать?…

Пока разворачивались, пока проскочили Мичуринскую и Куйбышева, минуты четыре потеряли. Наконец вырулили на проспект, встали в створ моста, всмотрелись – ничего похожего на горизонте не наблюдалось.

– Черт, похоже, опоздали, – сказал Нестеров. По его лицу было видно, что представившаяся возможность поохотиться была ему явно по душе. Всяко лучше, чем по рынку слоняться.

– Вон они! – крикнула Полина, которая, в отличие от мужиков, не пыталась различить машину впереди, а крутила головой по сторонам. – Вон, справа, видите? На заправку заезжают!

Действительно, искомая «Вольво» неторопливо заруливала на АЗС рядом с Петропавловкой. Машина остановилась у колонки, и из нее вышли двое – водитель и пассажир. Первый направился к будке с явным намерением заплатить за бензин, а второй, попрощавшись с водилой, направился в сторону Александровского парка.

– Полина, выходим, – азартно скомандовал Нестеров. – Ты тащишь пассажира. Настроечку давай как можно чаще. А я прогуляюсь на заправку, выпишу пару квитанций^[43] и тебя догоню.

– А «Вольво» дальше будем вести? – спросил Козырев.

– На хрена? Видишь, пассажир с портфелем вышел. Наверняка, и коробочка желтая, которую ему передали, там… Все, метнулись.

Пассажир явно очень спешил. Пока бригадир фотографировал водителя, Полина успела дотянуть его до метро «Горьковская». Нестеров чуть ли не бегом двинулся туда – девчонка первый день в наружке, мало ли что по ходу может случиться. Когда изрядно запыхавшись («надо, блин, курить поменьше, что ли?») он добрался до метро, выяснилось, что объект под землю лезть не стал, а двигается по аллее в сторону Мюзик-холла. Только здесь, пару минут спустя, Нестеров и нагнал Полину. Та стояла в глубокой задумчивости, явно силясь что-то вспомнить.

– Где он? – отрывисто спросил бригадир.

– Вон, уезжает, – грустно ответила Полина и показала глазами в сторону выруливающего на Кронверкский черного «ниссана».

– Что, посадка была? Так чего ж ты не сообщила?

– А я свод условных выражений забыла. Груз сел в пятый транспорт, так надо? Или его погрузили в пятый?

– Еб…, да хрен-то бы с ним, со сводом. Не помнишь – говори как есть, лишь бы толк был. Контейнера, в смысле, номера-то хоть запомнила?

– Да, два нуля два, потом латинское «д», еще два нуля и четыре.

– Дипломатические, что ли? – не поверил Нестеров.

– Ну да, красный номер.

– Оппаньки! Это что ж получается, мы с тобой шпиона таскали, что ли?

Через минуту к ним подлетела родная «девятка». Из окошка высунулся Паша и неоригинально спросил:

– Где он?

– Уехал, – столь же неоригинально ответил Нестеров.

– Александр Сергеевич, я виновата, да? Извините.

– Да нет, Полина, ты не виновата. Ничего страшного не случилось. Тем более, что за дип-номерами мы бы все равно работать не стали. Нам лишних приключений на свою ж… задницу не надо. Другое обидно.

– Что?

– Не засняли мы этого «дипломата».

– Почему не засняли? Я же выписала эти… квитанции? – Полина вопросительно посмотрела на Нестерова.

– Да ты что? Молодчина! И когда ты успела?

– Один раз в парке, а второй раз, когда он в машину садился.

– Охренеть! Паша, ты слышал? Человек первый день в «грузчиках» ходит и уже два снимка – опознавательный и уликовый.

– Это потому, что я дура, – выдвинула предположение Полина. – А дуракам всегда везет…

– Грузчики, дайте вашу настроечку, – раздался из трех станций долби-стерео зов Лямина. – Я вас не вижу. Где вы?

– Зато мы тебя видим, – передал по станции Нестеров, наблюдая, как Ваня мечется вдоль проезжей части и вертит башкой во все стороны, кроме той, где стоят они. – Дуй к Мюзик-холлу.

После этого Нестеров повернулся к Полине и учтиво произнес:

– Мадам, позвольте от лица всей смены выразить восхищение вашими способностями и наградить вас ценным подарком на палочке.

– Разрешаю, – серьезно ответила Полина, и Нестеров отправился за мороженым.

Пока Ваня Лямин отписывал сводку наблюдения (а по основной работе писать сегодня было особо-то и нечего), Полина, по просьбе бригадира, настрочила инициативное сообщение об инциденте на Каменноостровском. Нестеров прочитал его, удовлетворенно цокнул языком и довольно произнес:

– Ну-у, Лямка, кажись, закатилась твоя звезда писарчука. Полинка тебя подсидела. Нет, ну надо же – какой слог, какой почерк, ни единой орфографической ошибки! Вот что значит школа установки! – он заглянул в Ванин бланк, хмыкнул и продолжил свое разглагольствование: – Даже в слове «Каменноостровский» два «н», а не одна, как у тебя, Лямка, кстати… Так что, Полина, гордись – отныне все сводки твои.

– Вот и хорошо, – буркнул слегка обиженный Ваня. Правописание у него, и правда, малость хромало, а с этим чертовым Каменноостровским он прокалывался уже не в первый раз. Однако Ольховскую подобная перспектива абсолютно не устраивала.

– Вот уж нет, – заявила она. – Я к вам не машинисткой-стенографисткой работать пришла. И давайте сразу условимся: если работаем на линии, то все на равных – без скидок, поблажек и этих ваших намеков. Но тогда и отписываться после смены будем хотя бы по очереди – сегодня, к примеру, я, завтра – Иван, а послезавтра, извините, конечно – вы, Александр Сергеевич.

– Да ты что, Полин? – оторопел от такой прыти Нестеров. – Я ж того… Не, я не могу писать, у меня почерк знаешь какой?

– Какой?

– Да хуже чем кура лапой… Что там кура, хуже, чем у Вовки Исакова из восьмого отдела. Знаешь, как про его почерк у нас говорят? – «Поет как пишет, пишет как Вова, а Вова пишет фигово».

– Мне все равно, что говорят про Исакова… Кстати, он сейчас перешел в аналитику, так что пишет не от руки, а на компьютере… И дело даже не в том, кто будет писать сводки, просто не надо меня здесь держать за девочку, которая…

– А за кого ж нам тебя держать? – подловил ее Нестеров, придав своему вопросу невинно-удивленный оттенок. Сидящий за столом Лямин прыснул и сделал в сводке очередную ошибку. Полина же от возмущения вся пошла алыми пятнами. Бригадир понял, что перебарщивает, и примирительно сказал:

– Ладно, не сердись. Это я так пошутил, юмор у нас здесь своеобразный такой, можно даже сказать, казарменный.

– Ага, и плоский, – все еще злилась Ольховская.

– Ну да, и плоский тоже, – согласился Нестеров, – но ничего, покатаешься месяцок-другой и привыкнешь. В том числе, и к тому, что начальник тоже человек, и тоже хочет ничего не делать. Так, Лямка, что у тебя – закончил? – Он взял сводку, пробежал ее глазами. – Ладно, сойдет для сельской местности. Все, Полина, ты на сегодня свободна. Стоило бы, конечно, раскрутить тебя на проставу в честь первого рабочего дня, проведенного в нашем доблестном коллективе, но время уже позднее, а мне еще с этими двумя оболтусами ИВР позаниматься нужно. Так что проставишься как-нибудь в другой раз.

Ольховская собрала свои вещи, попрощалась и направилась к выходу. На пороге бригадир окликнул ее:

– Полина! – та обернулась. – А вообще ты сегодня молодцом, я думаю, мы сработаемся.

– Поживем – увидим, – улыбнувшись едва ли не в первый раз за день, ответила она и скрылась за дверью.

– Я не понял, чем мы сейчас займемся? – подал голос Лямин.

– ИВР, то бишь индивидуально-воспитательной работой.

– А это как?

– А вот так. Сейчас находишь Козырева, вы с ним идете к метро, там берете четыре «Петровских» – два мне, вам по одному, вот деньги. Затем дуете в садик и ждете меня. Я сводку подошью, поинтересуюсь нарядом на завтра и туда подтянусь. Вопросы есть? Вопросов нет.

Изобилующая скамеечками и пенечками территория скверика возле детского сада была любимым местом неформальных послерабочих посиделок сотрудников наружки. Распивать в кафешках и кабачках разведчикам было не по карману, отсвечивать близ ларечков у метро – «некомильфо» (зачем лишний раз дразнить гусей, в смысле «настоящих» ментов), а вот в садике самое то – и дешево и сердито. Опять же свежий воздух и курить можно.

Когда Нестеров подошел к знакомой скамейке, затарившиеся пивом Павел и Ваня уже поджидали его. Ребята были заинтригованы – воспитательной работой бригадир еще ни разу с ними не занимался. Впрочем, они знали, что у Сергеича есть специальная тетрадка, куда они, поступив на работу в отдел, вписали свои краткие биографические сведения, адреса, телефоны и любимые увлечения. Тетрадка эта как раз и носила громкое название «Журнал индивидуально-воспитательной работы».

Нестеров, сковырнув со своей бутылки крышечку, безо всяких прелюдий и не вдаваясь в излишние подробности, рассказал своим напарникам о предложении Ладонина. Закончив пересказ, он сделал большой глоток, откинулся на спинку скамейки, сложил руки на груди и выжидательно замолчал.

Реакцию Лямина он угадал на все сто:

– Здорово! Теперь мы этого Ташкента из-под земли достанем. А машина какая у нас будет?

– Та-ак, понятно – протянул Нестеров, понимая, что хлебнет он горя с этим Аникой-воином. – Относительно вас, молодой человек, суду все ясно. А ты что скажешь, Паша? Я без тебя, даже при наличии такого мощного напарника, как Лямка, все равно не справлюсь. Ни у меня, ни у него водительских прав нет.

Козырев, который только вчера всерьез подумывал о своем переводе в гласники, дабы самостоятельно заняться розыском Ташкента, конечно, и представить себе не мог, что его давешняя мечта может стать реальностью. Однако заметив реакцию бригадира на детский восторг Лямина, он сделал вид, что обдумывает предложение, взял долгую паузу и лишь после этого ответил:

– Я согласен. Давайте найдем этого гада.

Нестеров был почти уверен в ребятах, но все равно почувствовал облегчение, услышав согласие непосредственно от них самих. Но в то же время шевельнулась змеей в груди тревога, что ноша, которую он сейчас своими руками взваливает на этих ребят, может оказаться непосильной. Не говоря уже о том, какой опасности он их подвергает, если в результате поисков они действительно выйдут на след Ташкента. Бригадир собрался с мыслями и прервал оживленно обсуждавших предстоящую операцию ребят:

– А теперь слушаем меня внимательно. Слушаем и запоминаем. Правило первое: все, что касается нашей будущей работы по Ташкенту – полная, строжайшая, абсолютная тайна. Никому, ни при каких обстоятельствах ни намека, ни полслова. Приказ два нуля седьмой^[44] читали? Так вот, считайте, что это для вас мой приказ номер «три нуля семь»! Да, и аккуратнее с разговорами на службе – Полина девка ушлая, смекалистая, так что при ней бла-бла не разводить. Правило второе: получим технику – не светить, машину – тем паче. Машина только для работы, а уж никак не для того, чтобы перед девочками красоваться и на пляж их катать. Правило третье: самодеятельностью не заниматься, на рожон не лезть, я приказал – вы исполнили, шаг влево, шаг вправо – все, сворачиваем это дело к чертовой матери. Не знаю, как вам, а мне и одного Гурьева достаточно. Надеюсь, все ясно?…

Нестеров обвел взглядом притихших ребят и продолжил:

– К чему я все это вам говорю? Вы уже взрослые люди, и хотя звездочки на погонах не носите, они у вас есть. Дело не в том, что я старый и занудный пень и повторяю вам прописные истины. Запомните одно – если эта тема протечет, если в чем-то, где-то мы проколемся, то самое малое, что нам грозит – увольнение из органов. Причем без выходного пособия. Но это в лучшем случае. А в худшем, наша невинная затея может обернуться уголовным делом со всеми вытекающими отсюда последствиями. И в свете нынешней пропагандистской кампании по борьбе с оборотнями в погонах, этими самыми оборотнями могут выставить нас с вами… Я доступно объяснил? Ваня?

– Чего сразу Ваня-то? – обиделся Лямин. – Я никому ничего – как могила.

– Не лучший пример,^[45] – усмехнулся Нестеров. – Ну да ладно. Паша?

– Все сделаем как надо, не беспокойтесь, Александр Сергеевич. Главное, его найти, а там уж… Теперь не упустим.

– Я лично сильно сомневаюсь по поводу «найти», а уж насчет «не упустим»… Но не стоит о грустном. Все. Будем считать, что индивидуально-воспитательную работу сегодня я с вами провел. Так что допиваем пиво и разбегаемся. Я перед уходом посмотрел наряд – завтра работаем с утра, так что надо бы успеть хоть немного отоспаться. Причем дома, – Нестеров прищурившись посмотрел на Лямина, – а не у товарища на диванчике… Ну все, давайте, мужики, чокнемся за успех нашего безнадежного дела… Хоть и говорят, что пивом чокаются только дураки.

Полина вернулась домой и первым делом полезла под душ. За сегодняшний день, видимо, с непривычки, она дико устала. К тому же Полина вообще очень плохо переносила жару, а уж провести целый день в машине под непонятно откуда забредшим на питерский горизонт палящим солнцем было для нее настоящей пыткой. После душа ей немного полегчало. Она прошла в комнату, включила любимую Патрисию Каас и, забравшись, с ногами в кресло, принялась анализировать свой первый день работы в наружке. Разложив весь день по эпизодам (эту привычку она практиковала с первого года работы в установке), Ольховская в конечном итоге пришла к выводу, что если не брать в расчет жару и усталость, то, в принципе, работать в экипаже Нестерова ей сегодня было интересно. Досадно, конечно, что поначалу к ней отнеслись, как к безрукому и неумелому балласту. Тем более обидно, что того же зеленого Лямина самого еще учить и учить. Но, видимо, так в наружке относятся к любым новичкам, особенно в случаях, когда новичок женского пола. Хотя… Как показалось Полине, водитель Паша Козырев всю смену смотрел на нее далеко не равнодушно.

Нехорошо, конечно, что вечером она так дерзко разговаривала с Нестеровым. И дело не в том, что он начальник, а в том, что бригадир много старше и опытнее нее. И к тому же мужик, похоже, неплохой, веет от него настоящей такой, крепкой надежностью. Но тут уж ничего не попишешь, виной всему ее паршивое настроение, тон которому еще вчера задал этот придурок Шлемин. И не потому, что он сунул свой длинный нос в ее личную жизнь, представленную в материалах, нарытых нашими же эсбэшниками (Вот ведь у кого сволочная служба! Копать на своих – врагу не пожелаешь.) Шлемин угадал нынешнее состояние Полины – со смертью Гурьева перевод в наружку, действительно, потерял для нее всякий смысл. Она так мечтала начать новую жизнь, она так мечтала, что для них с Антоном все еще может вернуться и что это, в свою очередь, даст ей силы для главного объяснения с Женей… Но, в итоге, осталась у разбитого корыта. Поменяла шило на мыло…

В этот самый момент как раз позвонил Камыш. Он был очень обеспокоен тем, что весь вечер не мог разыскать ее – мобильник был отключен, а к домашнему телефону она не подходила. Полина не зря считалась опытной «ульянщицей» – за какие-то пару секунд она изобрела достойную отмазку. Ее объяснение Камыша вроде бы удовлетворило, и он напомнил, что завтра вечером они идут в «Олимпию», слушать любимого им Билли Новика. Тут Полина в ужасе вспомнила, что до сих пор не позвонила в дежурку узнать, с какого часа завтра заступает их смена. Сославшись на параллельный звонок по мобильному, она быстренько отзвонилась в контору и выяснила, что завтра они, слава богу, работают с утра. Они договорились, что Камыш заедет за ней в семь, Полина положила трубку и с грустью подумала, что новый график работы и без того осложнит их нынешние отношения с Евгением. Ведь врать ежедневно это совсем не то, что врать периодически, от случая к случаю. «Ладно, – подумала Полина, – поработаю с месяц, а там видно будет. В конце концов – где наша не пропадала?»

И действительно: и там пропадала, и сям пропадала. Наша пропадала везде.

Глава третья

Нестеров

Двумя «Петровскими» это вечер для Нестерова не ограничился. Возвращаясь домой к себе на юго-запад, он вышел в Автово, дошел до трамвайной остановки и немного поразмыслив, направил свои стопы в близлежащий шалман. Там он заказал пару кружечек, засел в самом дальнем и самом прокуренном углу и, потягивая пиво, погрузился в свои мрачные думы.

Только сейчас, по окончании этого суматошного дня, он осознал, что вел себя в разговоре с Ладониным не совсем правильно – слишком уж легко и необдуманно он согласился на предложение гурьевского приятеля. Нестеров понимал, что в тот момент руководствовался эмоциями, а не здравым смыслом. И вот теперь этот самый здравый смысл укоризненно спрашивал его: «Ты хоть сам-то понял, бригадир, во что вписался?» Действительно, если даже сам Ладонин, со всей своей армией и своими связями недвусмысленно дал понять, что для него раскрутить тему с Ташкентом, скажем так, затруднительно, то что же тогда говорить о нем, о Нестерове? То, что предложил Ладонин, было абсолютно правильно, благородно и в высшей степени справедливо. Это-то и подкупило Нестерова, и он, поддавшись эмоциям, утратил чувство реальности и вызвался пойти в воду, не зная при этом, где находится брод. И мало того, что бросился сам, так еще и потянул за собой двух зеленых пацанов, которые, скорее всего, восприняли тему как захватывающее приключение, игру в войнушку.

…Предположим, им все-таки удастся найти Ташкента (в чем сам Нестеров сильно сомневался). Ну а дальше – что?… Сдать его гаишникам?… Но тот наверняка уже придумал для себя достойный страховочный вариант и запросто соскочит, с его-то опытом. Оэрбэшникам, как выяснилось, Ташкенту тоже вменить нечего, и в данной ситуации они от него открестятся. И чего потом? Спровоцировать? Нет уж, хватит, это мы уже проходили. Нарыть компру самостоятельно? Допустим, Ладонин сдержит слово и добудет интересующие Нестерова дела оперучета. Более чем допустимо, что оэрбэшники не удосужились поднять архивные дела сами – нынешнее оперское поколение, в основном, не отличается любознательностью. И получит он в таком случае некий дополнительный козырь в виде старых связей Ташкента, его адресов, запуток и грешков. Дальше, если по уму, их надо отрабатывать, проверять. И сколько времени на это может уйти, даже трудно себе представить… А если, в случае обнаружения, сесть Ташкенту на хвост? Во-первых, с одной машиной очень рискованно, во-вторых, полноценного наблюдения все равно не получится – максимум, три-четыре часа в день. Да и сколько можно будет продержаться в таком режиме? Неделю, две? Дальше уже просто физически у них не хватит сил, чтобы ежедневно пахать на два фронта… Не говоря уже о том, как отреагирует Ирина, когда Нестеров начнет ежедневно зависать где-то после работы… Словом, все это смахивает на очень и очень большую авантюру…

Здравый смысл закончил свою пламенную речь и теперь торжествующе потирал ручонки, готовясь отразить любые возможные контраргументы. Бригадир залпом допил вторую кружку, вытер рукавом влажные губы и выругался вполголоса. Здравый смысл насторожился. «Ладно, чегой-то я в самом деле разбавился? Глаза боятся, а ноги делают, – сам себе сказал Нестеров. – Антохе все это уже не нужно, но зато это нужно мне. И пацанам моим, надеюсь, тоже. Хотя бы потому, что им уже пора становиться мужиками… И вообще, как говаривал наш друг Портос – я дерусь, потому что дерусь». С этим настроением Нестеров решительно поднялся и зашагал на трамвайную остановку. На сей раз его здравый смысл промолчал: последний довод крыть было нечем.

Когда Нестеров подходил к своему дому, стрелки на часах показывали начало первого. Он жил на шестом этаже в девятиэтажной кирпичной «точке» на улице Маршала Казакова, в доме, который на сленге местных обывателей именовали «ментовским». Дело в том, что на момент сдачи дома, а было это в 93-м году, примерно три десятка квартир в нем достались Главку. Это был, пожалуй, последний случай в новейшей отечественной истории, когда город сделал своему милицейскому ведомству столь щедрый подарок. Одну из этих квартир, незадолго до выхода на пенсию, бесплатно (как бы это ни дико сейчас звучало!) получила мама Нестерова – Елена Борисовна Нестерова, знаменитая «грузчица», а впоследствии не менее знаменитая «ульянщица», которую в последние годы ее службы в Управлении называли не иначе, как «бабушка русской разведки». В свою очередь Елена Борисовна отдала эту квартиру сыну, который хотя и имел к тому времени девять лет чистой выслуги и беременную жену на руках, но на такие презенты, рассчитывать, увы, не мог. Сама же Елена Борисовна осталась в старой квартире за Нарвской заставой, на улице Трефолева, где прошли детство и отрочество Нестерова. Впрочем, выйдя на пенсию, большую часть времени она предпочитала проводить в загородном доме в Рощине, который отстроил ее отец, бывший, между прочим, комиссаром НКВД, которого вычистили во времена хрущевской оттепели. Такая вот дурная была у бригадира наследственность.

Проходя под аркой, Нестеров на секунду задержался, задрал голову и посмотрел на потускневшее со временем, а некогда ярко-красное, внушительное пятно на стене, располагавшееся примерно на четырехметровой высоте. Наблюдательный прохожий при желании мог бы догадаться, что этим пятном когда-то была замазана некая надпись. Содержание этой надписи Нестеров знал, поскольку в свое время он сам принял деятельное участие в ее создании. А точнее будет сказать, в ее дополнении.

Примерно через неделю после того, как семья Нестеровых вселилась в новый дом, ночью на той самой стене под аркой появилась крупная лаконичная надпись, сделанная черной краской. Надпись была такая: «Козлы». Понятно, что вычислить любителя наскальной живописи не удалось, но поскольку надпись не имела четко выраженного адресата, с ней смирились, предпочитая думать, что речь в данном случае идет о ком-то абстрактном. Однако прошло еще несколько недель, и как-то утром спешащие на работу жильцы увидели, что уже знакомая фраза получила несколько иное наполнение, поскольку за ночь к ней прибавилось еще одно слово, правда, написанное уже другой краской. Теперь фраза звучала так: «менты – козлы». Похоже, кто-то из местных аборигенов пронюхал о социальном статусе отдельных поселившихся здесь квартиросъемщиков и таким вот образом выразил свое отношение к ним.

Неизвестно, как остальные, но Нестеров посчитал себя оскорбленным. Два дня он терзался сомнениями, и вот в ночь на третий, вооружившись стремянкой (благо в квартире все еще шел ремонт), он крадучись спустился во двор, зашел в злочастную арку и, с трудом дотянувшись до строчки, еще более крупными буквами ответил неведомому оппоненту. Отныне надпись, внешне уже более похожая на лозунг, гласила: «ВСЕ ПРЕСТУПНЫЕ ЭЛЕменты – козлы!». Уже на следующую ночь полемика продолжилась. Видимо, кто-то счел высказывание Нестерова чересчур категоричным, а потому подрисовал к строчке скромненький предлог «не», из чего следовало, что «НЕ ВСЕ ПРЕСТУПНЫЕ ЭЛЕменты – козлы!» Подобная беззубость защитника преступных элементов Нестерова лишь раззадорила. Понимая, что начинает впадать в ребячество, он тем не менее не смог удержаться и еще через пару дней новоселы смогли узнать, что «НЕ ВСЕ ПРЕСТУПНЫЕ ЭЛЕменты – козлы! ЕСТЬ ЕЩЕ И ПИДОРЫ». Нестеров понял, что малость переборщил, когда, однажды возвращаясь домой, увидел, как маляр из жилконторы замазывает красной краской раздавшуюся метра на два в длину надпись. Похоже, жилищное товарищество решило, что слово «пидор» звучит более грубо, нежели безобидные «менты – козлы». С тех пор попыток возобновить переписку ни с той, ни с другой стороны не предпринималось, но все равно Нестеров был горд тем, что в данной дискуссии последнее слово осталось за ним.

Жена Ирина, конечно же, спала. Это очень давно, в самые первые годы их семейной жизни, она всегда дожидалась его с вечерней смены, несмотря на то, что он мог вернуться и в час, и в три ночи. Нестеров прошел на кухню и включил свет. На столе его ждали аккуратно прикрытые тарелкой блины. Они были тонкие и холодные. Нестеров наспех съел их, думая о том, что раньше они были прикрыты не тарелкой – любовью… Зато теперь жена окончательно перестала допекать его. Может быть, оттого, что в последнее время она наконец-то снова занималась любимой работой, а потому времени и сил на брюзжание и перепалки с мужем у нее почти не оставалось. Ирина работала гримером и костюмером на «Ленфильме». За последние десять лет студия захирела, и работа у жены появлялась лишь от случая к случаю. Порой она месяцами сидела дома и, будучи по натуре человеком деятельным и творческим, свое вынужденное домоседство переживала крайне раздраженно. А если добавить к этому абсолютно ненормальную работу мужа, его периодические запои, вечное отсутствие денег и проблемы с Оленькиной школой, то ее реакция на обретенную четырнадцать лет назад свою вторую половину была вполне предсказуемой.

Два года назад Ирине повезло. Известный режиссер Владимир Бортко взялся за экранизацию «Идиота» Достоевского, большая часть съемок которого проходила в Питере. Режиссеру порекомендовали Ирину как первоклассного гримера, и она столь блестяще справилась со своей работой, что ровно через год он снова пригласил ее принять участие в не менее грандиозном проекте – сериале по булгаковскому «Мастеру и Маргарите». Ирина действительно была профессионалом, и Нестеров в свое время частенько пользовался ее услугами. Вообще-то, глубоко заблуждается тот, кто полагает, что сотрудники наружки в своей деятельности постоянно пользуются париками, клеют себе накладные усы, бороды и используют всяческий грим. На самом деле такие фокусы требуют, как минимум, часа кропотливой работы мастера-гримера, иначе весь этот маскарад в самый неподходящий момент потечет, сползет, либо отклеится (как злосчастный ус у знаменитого Лелика в «Бриллиантовой руке»). Это только в старых фильмах про подпольщиков шпики и филеры страсть как любили изменять свою внешность. Но поскольку Ирина имела самое прямое отношение к кино, то к просьбам мужа сотворить с ним что-нибудь эдакое (в зависимости от характера и серьезности задания) она подходила с пониманием и всегда творчески. Лучше всего ей удавалось создавать мужу образы ханыг и бомжеватого вида личностей. В одном из таких образов Нестерова однажды не узнала даже родная мать (уж на что у нее был профессионально наметанный глаз разведчика). Но вершиной перевоплощения Александра Сергеевича стал типаж престарелого торгового агента, сиречь коробейника, коих во второй половине 90-х расплодилось по всему Питеру как тараканов. Впрочем, этот случай к работе не имел ни малейшего отношения – просто Нестеров и его коллеги решили устроить небольшой розыгрыш в честь дня рождения начальника отдела Нечаева. Весело тогда было всем, кроме дежурившего в тот день Сереги Васильева, – Нечаев, сначала разозлившийся, но затем от души посмеявшийся вместе с остальными, влепил-таки ему полновесный выговор – за ротозейство.

В тот день Нестеров, загримированный под старичка-боровичка лет семидесяти, подошел к конторе, волоча за собой «усладу пенсионера» – тележку на колесиках. Он благополучно миновал три двери с кодовыми замками и попал в небольшой коридорчик, в конце которого помещалась дежурка. Предупрежденные ребята отвлекли разговорами дежурного Серегу Васильева, максимально перекрыв ему при этом сектор обзора. Так что Нестеров со своей тележкой без проблем проскочил на лестницу, поднялся на второй этаж и направился прямиком к кабинету начальника. Без предварительного стука и без разрешения войти он вкатился в кабинет Нечаева, направился прямиком к его столу и на глазах у обалдевшего Василия Петровича начал выкладывать прямо на служебные бумаги свой нехитрый скарб, как то: бактерицидный лейкопластырь, карты игральные атласные (с девочками и без), батарейки пальчиковые, перчатки резиновые и прочие полезные вещицы. Процесс выуживания образцов товаров сопровождался незамысловатыми прибаутками типа: «Вот карты игральные – есть озорные, есть нормальные», «Пластырь ктэрицидный – наклеил и не видно», «Батарейки-пальчики – налетайте мальчики, красные прищепочки – налетайте девочки». В довершение ко всему «старичок» достал из тележки несколько красочных номеров «Спид-инфо» и доверительно поведал Нечаеву, что, поскольку номера старые, то «товарищ начальник» может купить их всего по пятерочке за штуку.

Несчастный Василий Петрович с трудом пришел в себя и, схватившись одной рукой за сердце, а другой за телефон, замогильным голосом вызвал дежурного. Картина, открывшаяся глазам вошедшего в кабинет Сереги Васильева, ввела его в состояние ступора. Дежурный стоял столбом примерно с минуту и лишь после того, как Нечаев набрав побольше воздуха в легкие, проорал: «Вон отсюда, оба!», очнулся и схватил «старичка» за шиворот. Тут-то Нестеров и пустил в ход козырную фишку – надкусил заранее спрятанную за щекой капсулу, которую ему на «Ленфильме» добыла Ирина. Содержимое капсулы позволяло достигнуть зрительного эффекта, именуемого как «пошла пена изо рта», киношники пользовались ею в тех случаях, когда на съемках требовалось сымитировать эпилептический припадок. Нестеров рухнул на пол и затрясся, исходя пенною слюной. Лишь боевая закалка и стальные нервы разведчиков не позволили Васильеву и Нечаеву, испытавшим от увиденного сильнейший шок, рухнуть рядом с ним. Бригадир приоткрыл один глаз и, увидев выражения их лиц, больше не смог сдерживаться и зашелся в очередном приступе – на этот раз душившего его смеха…

Но все это было раньше. Со временем Ирину совершенно перестала интересовать работа мужа, равно как его служебные успехи и неудачи. Пару лет назад, когда Нестеров сунулся было к ней с просьбой наложить ему грим, она лишь недовольно поморщилась и раздраженно сказала: «Нестеров, ты когда в последний раз в зеркало смотрелся? Тебя уже и гримировать не нужно. И так типичное лицо типичного алкоголика»…

Александр Сергеевич запил свои воспоминания холодным чаем и отправился спать. Будить жену он не стал и неплохо устроился на диванчике в Ольгиной комнате, которая сейчас пустовала – дочка проводила лето у бабушки в Рощино.

Когда он проснулся, Ирина уже ушла на работу. Нестеров поднялся и пошел на кухню ставить чайник. На столе лежала оставленная женой записка:

Бригадир вздохнул – намек он понял. Ирина была права. Впрочем, как всегда.

Уже собираясь на выход, Нестеров увидел, что на мобиле высветился непринятый входящий звонок. Александр Сергеевич перезвонил – этому человеку он был рад всегда.

– Привет доблестному уголовному розыску!

– Привет, Сергеич! Крепко спишь, однако…

– Есть такой грешок. Я, кстати, сам вчера собирался тебе позвонить. Что хотел-то?

– Слушай, Сергеич. Тут на прошлой неделе ваши объекта в центре упустили, а потом весь вечер его у банка «Санкт-Петербург» дожидались.

– Очень может быть, – ответил бригадир, внутренне подтрунивая над тем, что уголовный розыск разговаривает на языке обывателей. В мире Нестерова было принято говорить не «упустили», а «маханули».

– Ты не мог бы там разузнать, кого они водили? У меня тут одна запуточка произошла, хотелось бы разобраться…

– Без вопросов, Леша. Постараюсь узнать… А у меня к тебе встречная тема есть. На днях у нас «грузчик» погиб.

– Что-то такое слышал.

– Из моей смены человек. Мировой был мужик.

– Сочувствую. И чем могу?

– Пробей по вашим учетам одного человечка. Роберт Ан, его Ташкентом кличут. Меня в первую очередь интересует, с кем он сейчас работает, а главное – где спать ложится.

– Постараюсь, Сергеич. Он что, имеет к этому какое-то отношение?

– Самое прямое, Леш. Потому и прошу.

– Хорошо, чем могу – помогу.

– Тогда созвонимся…

– Счастливо.

Старшего оперуполномоченного девятого, «розыскного», отдела УУР Леху Серпухова Нестеров знал по оперативной службе уже лет восемь, а с девяносто восьмого знакомство переросло в настоящую дружбу, и случилось это при весьма пикантных обстоятельствах. Тогда, шесть лет назад, механик^[46] из отдела Нестерова по прозвищу Нехай подъехал во время работы (вот ведь выбрал время) на улицу Комиссара Смирнова, к магазину «Масла-Смазки», что само по себе событием не являлось. Событие произошло пятью минутами позже, когда Нехай пошел в магазин за маслом. Этим он нарушил ведомственную инструкцию, согласно которой покидать руль и оставлять машину без присмотра механику строго непозволительно. Когда Нехай вернулся с «Лукойлом» наперевес, то, вы будете смеяться, но машины на стоянке не обнаружил. Ее угнали.

Естественно, что, помимо самой машины, угнали и всю нашинкованную в ней аппаратуру. А это уже не ЧП – это гораздо хуже, после таких «казусов» о случившемся немедленно докладывают в Москву, а затем перепрограммируют все радиочастоты на оперативных машинах чуть ли не по всему региону. А на столь масштабную акцию нужны не просто деньги – нужны финансы. А когда государство тратит такие суммы, то оно и спрашивает: начиная с увольнений и заканчивая неполным служебным положением. Тут уж выговором с занесением не ограничится.

Пока шли крики-вопли-мат с обязательной фразой «всё, Нехай, отработались», Серпухову позвонил его агент. Позвонил и в шутку, зная, что Лехе это будет не интересно, рассказал о том, что в его гараже с пару часов стоит «девятина», «на которой за шпионами следили!»

– А причем здесь шпионы? – не понял Серпухов.

– Да она вся в динамиках, радиостанциях… все шипит и булькает в ней… – пояснил осведомитель.

Леха на всякий случай перезвонил Нестерову, который в этот момент находился у начальника отдела Нечаева – они вдвоем, заливаясь горючими слезами, придумывали официальную версию для ментов и неофициальную для УСБ.

По реакции Нестерова Серпухов понял, что сия информация очень важна. На встречу с агентом подорвались сам Леха, Нестеров и Василий Петрович Нечаев собственной персоной. Последние двое умоляли опера не говорить ничего своему руководству и за это обещали все: например, отрабатывать ему любые задания вне очереди, любые, любые…

Леха убедил агента, что им необходимо под залегендированным предлогом нагрянуть в гаражи и накрыть там машину. Агент сопротивлялся, так как хотел поиметь долю с перепродажи, потом начал поддаваться… В конце концов фраза Нестерова («Тебя разведка просит!») его сломала. Агент загордился, что вносит посильный вклад в дело борьбы с невидимым врагом. К тому же с «разведкой» ссориться стремно, это тебе не уголовку посылать…

Машину выцепили из гаража к вечеру, а агента пришлось продержать до утра в кабинете у Серпухова, который ему еще и разукрасил для конспирации всю рожу. «Дурень, если ты вышел, а угонщиков не дергали, значит никого не сдал!.. В уважухе будешь!» – пояснил Леха и врезал ему еще раз точно по губе.

Ситуацию замяли. Причем получилось так, что замяли благодаря связям Нестерова, потому следующие полгода (до очередного залета) Нечаев на него просто молился. А Александр Сергеевич с тех пор на просьбы Серпухова реагировал мгновенно. Однажды, когда мир стал особенно тесен, экипаж Александра Сергеевича встал за этим самым агентом по заданию угонного отдела, и бригадир визуально узнал его. Нестеров ничего не сказал об этом «грузчикам», однако позвонил и предупредил Леху. Леха, в свою очередь, предупредил своего агента, а тот сказал «большой рахмат» и в течение пяти дней, пока за ним велась слежка, откровенно валял дурака. Так рождались… нет, не легенды, а настоящие уважительные мужские отношения.

Экипаж Нестерова второй день охотился на карманников. Вернее будет сказать, создавал видимость такой охоты. Утренняя смена – мертвый час для «карманных» оперов, поскольку их клиенты рано на работу не выходят. Сегодня объектом наблюдения была воспетая в книгах и в народном мифотворчестве знаменитая Апрашка. Если бы дед Гиляй^[47] был не москвичом, а петербуржцем, то, будьте уверены, он написал бы немало очерков и репортажей, посвященных Апраксину рынку, этому маленькому государству в государстве, во все времена жившему по своим неписаным законам и правилам.

В половине десятого смена припарковалась в Апраксином переулке. Машин пока было не много, так что удобную парковочку нашли без труда. После этого экипаж, за исключением оставшегося Козырева, направился на территорию рынка, где в кафешке со странным названием «Мани-Хани» грузчики должны были встретиться с операми. Там их уже ждали двое: первый представился Сергеем, второй – Вадимом. Короче, познакомились. Апрашка только-только начинала оживать. Торговцы открывали свои палатки и магазины, грузчики-таджики развозили по точкам телеги с барахлом, лениво переругивались торговцы-азербайджанцы, а сбившиеся в стайки лохотронщики проводили свой утренний инструктаж.

Основной покупатель должен был повалить где-то через час, поэтому Вадим предложил ребятам совершить пока небольшую обзорную экскурсию по рынку и показать малоизвестные проходняки, схроны и другие местные достопримечательности. Лямин и Полина с удовольствием пошли прогуляться с Вадиком, а Сергей и Нестеров поленились и остались. Первому за годы службы Апрашка уже давно и окончательно осточертела, второй же столько раз таскал здесь объектов, что знал местную топографию не хуже местных же аборигенов. Они заказали кофе и завели неторопливый разговор за жизнь. Причем, какую бы тему они не затрагивали, почему-то каждый раз приходили к одному и тому же выводу: все начальники – идиоты и с этим ничего поделать нельзя. Кстати, в свое время к схожему выводу пришел Костя Климушкин и сформулировал его в поэтической форме на сливном бачке в мужском туалете. Вывод звучал так: «Во лбу хотя б семь пядей будь, но все равно тебя ебуть».

– Ты пойми, Александр Сергеич, – горячился Серега, вычерчивая рукой в воздухе замысловатые фигуры. – Лично я против вашей службы ничего не имею. Но, сам подумай – на кой ляд нам это наблюдение?! Что мы должны в нем узреть?!. С поличным самому брать надо. А связи, хрен знает какие и зачем, отрабатывать должны в ФСБ. Там у них всего много – понта, времени… А мы – уголовка. Мы – элита облеванных проходных дворов! Туточки одного не догнал – не анализируй! Хер-то с ним! Кусай следующего!

Серега заводился все больше и больше, а Нестеров молча слушал и даже не пытался возражать. Что толку-то?…

Минут через сорок троица вернулась. Сергей глянул на часы и, как старший, решил: пора бы немного и поработать. Условились действовать по следующей схеме: Полина и Нестеров изображают супружескую пару, приехавшую на рынок за покупками. Они будут ходить по маршруту Сергея. В случае, если тот засечет кого-то из «клиентов», то даст знак – тогда бригадир и Полина должны будут зафиксировать контакты «клиента» и при возможности заснять их. «С первого раза взять щипача с поличным у вас все равно не получится, так хотя бы поможете пополнить наш фотоархив», – улыбнулся Вадим. Соответственно, с ним в паре пошел Лямин, задача которого была аналогичной. «Да, кстати, если вы, ребята, сами что-то увидите, – напомнил напоследок Сергей, – то обязательно говорите. А то все равно нам вдвоем за всем не уследить».

На том и порешили, и две команды отправились в свободный поиск.

За полтора часа бесцельного шатания по Апрашке первая команда засекла карманников лишь однажды. Сергей остановился и взглядом показал в сторону двух осетинов, которые терлись в небольшой толкучке у палатки, торгующей джинсами. Нестеров и Полина чуть сократили дистанцию, но в этот момент осетины заметили Сергея и быстрым шагом направились в сторону улицы Ломоносова. Впрочем, через несколько минут один из них вернулся и отозвал Сергея в сторону. Беседа была непродолжительной – стороны явно о чем-то не договорились. Кавказец ушел, а Сергей, выждав паузу, подошел к «грузчикам».

– Ведем? – быстро спросил его Нестеров.

– Да нет, не стоит напрягаться. Я их знаю. Местные завсегдатаи – Заур и Мамед. Гонщики.

– Кто? – не поняла Полина.

– «Гонщики». Воры, которые режут сумки и карманы. Специализация у них такая.

– А о чем он с тобой говорил?

– Да отлистать^[48] хотел, – улыбнулся Сергей. – Обычное дело. Ладно, бог с ними. Взять не взяли, но и украсть не дали. Пошли дальше.

А потом одновременно у Нестерова и Полины завибрировал выводной пульт радиостанции. Условный сигнал означал «чрезвычайную ситуацию». Встревоженный Нестеров запросил по связи Лямина, однако тот не отвечал. Тогда бригадир нагнал Сергея и попросил его срочно связаться с Вадимом. Опер вышел на своего напарника, перебросился с ним парой фраз, отключился и с улыбкой сказал: «Возвращаемся в „Мани-Хани“, они оба сейчас туда подтянутся». «Да что случилось-то?», – спросил Нестеров. «Да ничего особенного, – ответил Сергей. – Повязали вашего грузчика».

Вышло так, что в одном из торговых рядов Лямин зазевался и в толпе потерял Вадима. Частоты, на которых работали опера и «грузчики», были разными, так что сориентироваться по станции возможности у них не было. Можно было, конечно, запросить бригадира и попросить настроечку через него, однако Ваня решил с этим делом повременить. «Опять Нестеров ругаться будет», – с тоской подумал Лямин и решил дожидаться Вадика в том месте, где его потерял. Ведь во всех книжках по туризму пишут, что если вы заблудились в лесу, ждать, когда вас найдут, следует обязательно на том самом месте, где вы поняли, что заблудились.

Кричать «ау» Ваня не стал, встал рядом с ближайшим лотком, с которого торговали кроссовками, и в ожидании Вадима принялся их рассматривать.

Поведение Лямина насторожило хохлушку-продавщицу. Пару дней назад такой же вот парень стащил у нее с прилавка пару навороченных кроссовок, за что хозяин – азер Вагиф (шоб он сдох, собака!) оштрафовал ее на полторы тысячи рублей. Хохлушка внимательно наблюдала за Ляминым – тот не уходил. Тогда она попросила соседку приглядеть за товаром, а сама побежала за охранником. Через пару минут Ваню обступили два крепких мужика в черной униформе с нашивками «Конфиденс». Вежливо, но настойчиво они попросили его предъявить документы. Таких прав у них, естественно, не было, но Ваня об этом не знал, а из документов в данный момент у него имелась только милицейская ксива, надежно спрятанная в потайном кармане. Ксиву светить было нельзя, Лямин помнил это твердо, а потому нащупал в кармане тангенту радиостанции и подал сигнал тревоги. Поняв, что документы парень показывать не собирается, охранники приступили к более решительным действиям – крепко взяли Ивана под локотки и, придав легким пинком ускорение, повели в сторону своего офиса. В этот момент их и засек Вадим, который уже минут пять как занимался тем, что искал не своих «клиентов», а своего (будь он неладен) коллегу. Охранники Вадика знали и в считанные минуты конфликт был улажен. Ну а потом на связь вышел Сергей…

Когда первая команда вернулась в кафе, Вадим и Лямин уже были там. Нестеров посмотрел на Ваню таким взглядом, что тот вздрогнул, быстро опустил глаза и, как замерзший воробушек, съежился в своем пластиковом кресле. Это не ускользнуло от внимания Вадима, и чтобы немного разрядить обстановку, он примирительно сказал: «Да не переживайте вы так, Александр Сергеевич, с кем не бывает. У нас тоже сплошь и рядом косяки случаются, особенно когда такие вот особо бдительные граждане попадаются. Наших тоже сколько раз пэпээсники тормозили. Правда, Серега?». Сергей кивнул, однако Нестерова этот пример не удовлетворил. «Значит так, – обратился он к Лямину. – Сейчас идешь к центральному входу, там бабка торгует пирожками. Возьмешь парочку сосисок в тесте – отнесешь Козыреву. Он там, наверное, с голодухи уже рвет и мечет. Останешься в машине. Пусть Пашка немного прогуляется, разомнется, в сортир сходит. Ясно?» «А нам с Вадимом сейчас чай должны принести, – промямлил Ваня. – С лимоном…». «Вот и хорошо. Давненько я не пил чая с лимоном. Все. Иди с глаз моих…» Лямину ничего не оставалось, как с обиженным видом уйти.

Опера и грузчики расселись за столиком.

– Ну, чего у вас, Серега? – спросил Вадим.

– Да полный голяк. Заур и Мамед, а больше ничего примечательного.

– Я их тоже видел, – кивнул Вадик. – А еще Фарида.

– Он тоже «гонщик»? – спросила Полина.

– Не, он «форточник».

– Это как?

– Щипачи форточкой задний карман брюк называют. А Фарид, в основном работает за теми, кто в этом кармане бумажники хранит. Как ваш старший, кстати, – Вадим кивнул головой в сторону Нестерова. Тот смутился, невольно пощупал задний карман – портмоне вроде было на месте. Все дружно рассмеялись.

– Но это все фигня, – продолжил Вадим. – Я у дальних рядов, кажется, Яшу видел.

– Ты уверен? – насторожился Сергей.

– Да, похоже, что он, собственной персоной.

– А это что за фрукт? – спросил Нестеров.

– О, Яша – это легенда. Профессионал, специалист высшей квалификации. Если Заур, Мамед, Фарид работают строго по специализации, то Яша может все. И в метро, и на рынке, и на улице. Словом, человек разносторонних интересов. Я Яшу в городе уже сто лет не видел, грешным делом думал, может нашлись люди поудачливей, посадили-таки. Или пришил кто-нибудь. И надо же – объявился, гаденыш!

– А что, его никак нельзя поймать? – удивилась Полина.

– По крайней мере, мне это ни разу не удавалось, – ответил Сергей. – А я в «карманном» уже восьмой год работаю. Так что… Кстати, ребята, это, конечно, «здорово, что все мы здесь сегодня собрались», но если вы сможете сделать адрес, в котором он сейчас обитает, то можете считать, что вы свою миссию выполнили на все сто.

– Так чего ж мы тогда здесь рассиживаем? Пошли гонять Яшу, – задорно сказала Полина, встала из-за стола и направилась к выходу. Мужики переглянулись: во дает – бой-баба! И подорвались за ней.

Минут через двадцать опера действительно засекли Яшу в районе Торгового переулка. «Повезло нам, – сказал Сергей, не сводя глаз с невзрачного мужичонки лет пятидесяти, не по погоде одетого в шерстяной темно-зеленый пиджак. – Яша, собственной персоной. И, похоже, как раз собрался отчаливать. Ну что, разведка, дерзайте, теперь ваша очередь. Срубите адрес – с нас с Вадимом персонально пузырь».

– Все, ребята, объект приняли. Вам счастливо, – Нестеров торопливо сунул руку Сергею, а затем Вадиму. Бригадир был искренне рад, что наконец-то на горизонте замаячила нормальная тема. Их тема. Да и быть откровенной обузой операм, за сегодняшний день, признаться, уже порядком надоело. – Значит так, Полина, давай, веди его. А я к машине: нашим расклад поясню и сразу тебя поменяю. Все. Разбежались.

Опера проводили глазами метнувшегося к стоянке Нестерова, чуть подольше задержали взгляд на удаляющейся фигуре Полины (вид сзади, кстати, ничуть не уступал виду спереди), закурили и медленно побрели в эпицентр рыночных страстей. Обратно к своим баранам.

Поменять Полину «сразу» Нестерову не удалось. Минут десять Паша Козырев как угорелый носился по Апраксину переулку в поисках водителя «Газели», перекрывшей выезд оперативной «девятке». Когда смена все-таки смогла вырулить с парковки, Полина успела дотянуть Яшу до набережной Фонтанки. Они двигались в противоположном потоку машин направлении, а с этой стороны Фонтанки движение, как известно, было односторонним. Чертыхнувшись, Нестеров скомандовал Павлу выруливать на Садовую. Так они потеряли еще пару минут, не говоря уже о том, что грубо нарушили правила движения (правого поворота с переулка на Садовую не было). Пока экипаж пересекал Сенную площадь, бригадир снова запросил настройку Полины. Выяснилось, что в данный момент они с Яшей уже ушли с набережной и теперь направлялись в сторону площади по улице Ефимова. Смена только-только начала заруливать к названной улице, как Полина передала очередную настроечку – Ефимова двенадцать, с грузом, стояночка «Огонек». Эту забегаловку Нестеров знал – шалман тот еще, эдакий чудом уцелевший с советских времен типичный образчик типичной рюмочной самого паршивого розлива. Бригадир приказал Козыреву остановиться, схватил фотомодель и быстрым шагом направился к «Огоньку».

Последний раз Нестеров был здесь полгода назад. Войдя внутрь, он автоматически отметил, что с тех пор ничего не изменилось, разве что обстановка стала еще гаже. Яшу он срисовал сразу – тот сидел в компании двух доходяг у самого окна за ближним к двери столиком. Бригадир беглым взглядом просканировал маленький темный зальчик: за соседним с Яшей столиком раскатывали графинчик два неопрятного вида мужика. Чуть ближе к стойке скорбел над кружкой пива одинокий и помятый дядька с лицом спившегося интеллигента. Наконец, чуть поодаль от него за столиком, густо покрытым рыбьей чешуей, стояла Полина и пила кофе из пластмассового стаканчика, всем своим видом давая понять окружающим, что это именно тот самый вкус, в поисках которого она, собственно, и заглянула на «Огонек».

Нестеров не торопясь подошел к стойке, взял себе кружку пива и подошел к столику Полины, встав спиной к Яшиной компании. «Не помешаю, мадам?» – нарочито громко сказал он, а затем вполголоса добавил:

– Ты молодчина, все сделала правильно, кроме одного: это не то заведение, в которое такие девушки заскакивают выпить чашечку кофе… Сейчас я начну к тебе приставать, ты оскорбишься и уйдешь. Машина стоит в начале Ефимова. Когда Яша будет уходить – я дам сигнал. Связи нас не интересуют, но, уходя, постарайся проходом выписать квитанцию. На улице Яшу пусть подбирает Лямка. Ты все поняла?

В ответ Полина беззвучно шевельнула губами: мол, все ясно, поняла. Нестеров сделал большой глоток, громко, на все заведение рыгнул и наглым, чуть заплетающимся голосом протяжно сказал:

– Мадам, вы прекрасны. Нет, вы не прекрасны – вы ослепительны. И за это нужно выпить… Мадам, не откажите разделить бокал шампанского со скромным почитателем вашей красоты.

С этими словами он бесцеремонно схватил ее за рукав и слегка притянул к себе. Полина резко вырвалась, подхватила свою сумочку и, стуча каблучками, побежала к выходу. Лишь натренированное ухо разведчика услышало в тишине легкий, тоньше комара, «щелк», а за ним еще один «щелк» затвора – умница Полина умудрилась сделать не один, а даже два снимка стоящей на ее пути компании.

Яша покинул своих собеседников минут через сорок. За это время Нестеров один раз подошел к стойке и купил себе фисташки. Это позволило ему, возвращаясь на место, немного поменять дислокацию – теперь он стоял вполоборота к Яшиной компании, а следовательно, уже мог контролировать выход и более тщательно изучить приметы связей. На улице, как и было условлено, Яшу потащил Лямка. Объект неторопливо добрел до Сенной, какое-то время потолкался у ларечков, после чего подошел к проезжей части с явным намерением поймать тачку. Нескольких притормозивших частников он почему-то проигнорировал, предпочтя им более дорогое ныне такси. Проводив машину, Козырев лихо подскочил к Ивану, забрал грузчика, и смена, теперь уже в полном отныне составе, бросилась догонять Яшу. Впрочем, сделать это было нетрудно – днем Садовая всегда была труднопроходимым местом. Такси вели без особых проблем – машина не крутилась, сидящий на переднем сиденье Яша не оборачивался, словом, проверочных действий объект не совершал. За полчаса они добрались на Петроградку, до столь нелюбимого Ваней Каменноостровского проспекта, что, с учетом пробок, было вполне приличным результатом.

Между тем, такси, промахнув станцию метро, доехало до Большой Монетной, повернуло направо, и через полминуты Яша въехал под арку старинного шестиэтажного дома. Павел притормозил, и Лямин, как самый незасвеченный, ломанулся вперед и, уже подбегая к арке, услышал стук хлопнувшей двери. Ваня перешел на шаг, выдохнул и решительно свернул. Перед его глазами открылся маленький дворик, закрытый, непроходной, с четырьмя выходящими во двор парадными. Три из них были оборудованы дверьми с кодовыми замками. А навстречу Лямину уже выезжало такси – пассажира в салоне не было, что, в свою очередь, отметили и грузчики, наблюдавшие за аркой из своей «девятки». Для начала Ваня решил самую простую задачу – проверил парадную, дверь в которую не запиралась. Он вошел, прислушался – нет, по лестнице никто не поднимался. С соседней дверью пришлось повозиться – слишком долго не подбирался код, но в конце концов Лямин его победил. Он вошел, послушал – тишина. Оставшиеся две парадных он «делал» уже вместе с подошедшим Нестеровым. И снова никакого результата – тихо, пусто. Бригадир лично во всех четырех парадных спустился с шестого на первый этаж, прислушиваясь к звукам, которые могли доноситься из квартир – нет, ничего, полный голяк. Проведя, таким образом, рекогносцировку местности и убедившись, что другого выхода из парадных, кроме как на улицу, нет, оба грузчика вернулись к своей машине. Они прождали ровно два часа. Яша из дома не выходил. Нестеров дал команду: «Ша, братва! Хватит, сворачиваемся».

Полине, которая жила здесь неподалеку, очень не хотелось возвращаться в контору. В семь часов за ней должен был заехать Камыш, и времени на то, чтобы привести себя в порядок, оставалось не так уж много. Немного смущаясь, она обратилась к Нестерову сдаться сегодня за нее. Бригадир, на удивление легко, согласился: «О чем речь, Полинушка, все сделаем. Отдыхай, ты сегодня неплохо отработала. А если еще и снимки получатся – тогда вообще слов нет. Тем более что у нас в последнее время с показателями полный пиздец». Полина попросила ребят отвернуться, расстегнула блузку («Пашка, сейчас в лоб дам», – пригрозила она Козыреву, заметив, что тот косится на нее в зеркало), сняла пояс с радиостанцией и, вместе с ксивой и фотомоделью, передала его Нестерову. Затем она быстренько привела себя в порядок, попрощалась с ребятами и упорхнула в самом прекрасном расположении духа.

– Ну вот, – проворчал Лямин. – Значит, сводку сегодня снова мне отписывать. А я между прочим, тоже снимок сделал. Когда Яша такси на Сенной ловил.

– Понимаешь, друг мой Лямка, – начал Нестеров, – снимок снимку рознь. Одно дело заснять объекта в окружении связей и совсем другое дело – объекта, слоняющегося по улице. Безусловно, этот снимок пойдет нам в зачет как срубленная палка, однако, согласись, на кой хрен заказчику опознавательный фотопортрет Яши, если внешне они его и так знают как облупленного, а?… Да ладно, не обижайся. Выписал квитанцию – молодец. Набивай руку, это всегда пригодится… Все, давайте, мужики, в контору. Мне сегодня утром Ладонин звонил. Как отпишемся – поедем к нему технику получать.

– Что, уже и машину тоже? – с плохо скрываемой надеждой в голосе спросил Паша.

– А какую машину вы хотите, Адам Казимирович? Студебеккер? Линкольн? Ройс? Испано-сюизу? – процитировал Нестеров своего любимого литературного героя.

– Изота-фраскини, – не мешкая, ответил Паша.^[49]

Оба рассмеялись, при этом бригадир не без удовольствия отметил, что молодое поколение все-таки еще почитывает классику. И это приятно.

Из сводки «НН»:

В начале восьмого они были у Ладонина. Познакомились, перебросились парочкой необязательных фраз, выпили по чашке кофе. После этого Игорь взял со стола папку, протянул ее Нестерову:

– Здесь документы на машину. «Мицубиси-Галант», девяносто седьмого года, универсал, темно-зеленый металлик, пробег сто двадцать тысяч. Ну там, климат, аудио, полный электропакет, диски, сигнализация – это все есть. Машина зарегистрирована на ООО «Эллипс», это наша дочерняя фирма. Доверенность оформлять на Павла?

Нестеров кивнул и Ладонин вызвал секретаршу:

– Лена, Леонид Васильевич еще не ушел?

– Нет, как вы и приказали, ждет у себя.

– Отлично. Тогда проводи к нему вот этого парня, пусть сделает доверенность на «Мицубиси», которую сегодня утром поставили во дворе. Когда закончат, проводи, покажи машину.

– Я с Пашкой пойду. Можно? – спросил Лямин, которому не терпелось посмотреть на их новую тачку.

– Да, конечно, – усмехнулся Ладонин, уловив его настроение. – Кстати, в багажнике лежат три портативных «Моторолы СР-320» и ноутбук.

– Ух ты! А ноутбук какой модели? – снова встрял Лямин.

– Честно говоря, понятия не имею.

– А8118, тысяча семисотый «Пентиум-М». Пятнадцатидюймовый дисплей, память пятьсот двенадцать, жесткий диск шестьдесят гигабайт, ОУБ-К\У, – отчеканила Леночка. Она была из той редкой породы секретарш, которые в любое время дня и ночи способны молниеносно дать ответ на любой вопрос. Впрочем, по ночам Ладонин вопросы задавал ей не часто, да и были они по большей части однотипные. Навроде, «тебе сегодня можно?».

Ребята ушли вместе с Леной, Нестеров закурил и заметив задумчивость в лице своего собеседника, спросил:

– Похоже, тебя терзают некоторые сомнения относительно компетентности моей команды?

– Угадал, есть немного. Дело даже не в их относительной молодости… Лично я в их годы уже такими делами ворочал, что сейчас рассказать кому – страшно будет. Нет, первый, который Козырев, по-моему парень серьезный, с характером. А вот Лямин…

– Что Лямин?

– Какой-то он, как мне показалось, слишком уж маленький – Ваня.

– Есть немного, – улыбнулся Нестеров. – Но тут уж ничего не поделаешь: тапер играет как умеет – просьба не стрелять.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Ладонин. – Вот деньги, здесь тысяча долларов. На первое время вам должно хватить, но если понадобится кого-то подкупить, дать взятку или еще что-то подобное, не стесняйтесь, сразу же обращайтесь ко мне. И вот, лично тебе, – он протянул Нестерову небольшой револьвер. – «Кинг кобра», к сожалению, пока только газовый. Мой человек из лицензионно-разрешительной в настоящее время в отпуске и быстро сделать разрешение на огнестрельное пока не получается. Можно, конечно, и этот переделать под боевой…

– Нет, Игорь, это уже лишнее. Не возьму. Попробуем обойтись без пальбы.

– Хозяин-барин, – Ладонин убрал револьвер в ящик стола. – Теперь, что касается этих ваших дел оперативного учета. Завтра до восемнадцати часов в ГУВД тебя будет ждать майор Касторский. Вот, держи телефон. Он проведет и все что нужно покажет.

– С тобой приятно иметь дело, Игорь Михайлович, – искренне восхитился Нестеров. – Эх, тебя бы, да с твоими возможностями, да в нашу контору… Мы б тогда точно к ноябрьским с преступностью управились…

– Нет уж, – усмехнулся Ладонин. – Как говорится, уж лучше вы к нам… Кстати, я это на полном серьезе говорю – решишь сменить профессию, местечко найду.

– Спасибо, буду иметь в виду.

– Ну что ж, тогда на сегодня все. Пошли, провожу к машине.

– Пошли. Хотя… Игорь, сначала маленький вопрос: каковы будут наши действия в случае, если мы найдем Ташкента, но к тому времени против него у нас ничего не будет?

– А что ему светит за Антона?

– Статья двести шестьдесят пятая, «оставление места дорожно-транспортного происшествия». Максимум – три года, но я очень сомневаюсь, что и до этого дойдет.

– Понятно, – Ладонин задумался и бригадир заметил, как в его глазах зажегся очень нехороший огонек. – В таком случае ваша задача будет заключаться в одном – найти Ташкента и сообщить мне его координаты. Дальнейшие заботы о нем я беру на себя.

Ладонин произнес эту фразу таким тоном, что Нестеров сразу решил для себя – в случае чего Ташкента придется сдавать своим. Бригадиру совсем не улыбалось принимать, пусть даже косвенное, но все-таки участие в подготовке убийства. Вслух он этого произносить не стал, зато задал Ладонину еще один вопрос:

– А ты сам в былое время никак не пересекался с Ташкентом? Я почему спрашиваю – в нашу первую встречу мне показалось, что ты уже что-то знал о нем раньше?

– Нет, Сергеевич, тебе показалось, – чуть помедлив, ответил Ладонин и бригадиру снова показалось на этот раз, что Ладонин ему врет. – Ну что, пошли смотреть машину?

Показалось Нестерову правильно. О Ташкенте Игорю незадолго до своей гибели рассказывал Ладога. Это случилось весной 1994 года, когда Ладога впервые загремел в «Кресты». Загремел с шумом, а с ним еще шесть человек из его команды. Предъявленное им обвинение включало в себя едва ли не все статьи УК, за исключением разве что надругательства над могилами и незаконного поднятия государственного флага на торговом судне.

Время шло. Статей обвинения становилось все меньше и меньше, а часть подельников уже была выпущена на подписку. Самой главной проблемой оставался эпизод с директором крупного универсама. Этот, абсолютно пустяковый, с точки зрения братвы, эпизод тем не менее почему-то именовался «вымогательством в составе организованной преступной группы». Ладога подбивал клинья под потерпевшего – давай, мол, разойдемся без ментов: я был не совсем прав, ты погорячился… Однако диалог через посредников не получался, и это было странно, поскольку с другой фирмы, принадлежавшей потерпевшему, получал Ташкент, который обещал поспособствовать и надавить.

Он и надавил. Правда, в обратную сторону. В действительности Ташкент сделал все, чтобы потерпевший продолжал настаивать на своих первоначальных показаниях. Оказалось, что в то время Ташкент прицелился на группу водителей, которые гоняли тачки из Польши. Водители были завязаны на Ладогу. Не крепко, но долю малую отстегивали. Ташкент был уверен – если Ладога сядет, то эту тему он без труда подомнет под себя. Так оно и вышло: Ладоге отвесили пять и, как особо известного, увезли под Архангельск, а иномарки подобрал Ташкент. Правда, особых доходов он с них так и не поимел – очень скоро тема сама собой захирела и потом тихо умерла.

Ладога отсидел три и вышел на УДО^[50] летом 97-го. После освобождения он случайно встретил одного из водил, разговорился и узнал от того весь расклад. Сопоставил, запомнил, но разбираться не стал – доказательств ноль и, хоть и не в прокуратуре служим, предъяву делать не стал, а только подумал: «Ну Ташкент, ну с-сука, ладно… Земля имеет форму чемодана – свидимся как-нибудь зимой в тайге!». На всю жизнь затаил тогда Ладога чувство обиды на Ташкента, правда, самой жизни этой ему оставалось всего два годика с прицепом.

Когда Гурьев и Ладонин-младший демобилизовались и вернулись в Питер, Ладога еще сидел. Игорю сразу же пришлось с головой погрузиться в хозяйство брата, которым на момент его отсутствия заправлял их давний предприимчивый знакомец Кузя. В отличие от большинства «реальных» парней, Ладога довольно рано сообразил, что на крышевании ларечников, паленой водке и торговле проститутками далеко не уедешь. Тем более, что по сравнению с серьезным бизнесом все это так… копейки… Детишкам на молочишко. И пока эти самые «детишки» тратили свои «копейки» на кабаки, тачки, баб и кокаин, Ладога стал понемногу подстраховываться, вкладывая деньги во что-то реально работающее. Тогда самой сытой темой был бензин, однако у Ладонина хватило ума не лезть туда, где уже вцепились друг дружке в глотку «тамбовские» и «казанские». Основную ставку он сделал на менее популярный в ту пору лес, и время показало, что он не прогадал. Ладога мало что смыслил в экономике, зато в своих делах он всегда руководствовался здравым смыслом. И тот его никогда не подводил. В криминальном мире Петербурга образца начала девяностых Ладонин-старший, пожалуй, был одним из первых, кто, накопив стартовый капитал, предпринял реальную попытку уйти в сторону легального бизнеса, который, естественно, также был небезупречен (да и что такое этот «чистый бизнес»? Кто его видел и с чем его едят?). Но легализоваться ему не дали – вымощенная светлыми намерениями дорога известно куда ведет. Ладогу приземлили, однако к этому времени маховик его бизнеса был раскручен достаточно сильно для того, чтобы продолжать вращаться и без своего хозяина. А тут еще и Игореха подоспел: а кому, как не младшему брату, продолжать начатое старшим дело?

Естественно, на первых порах Игорь попытался привлечь к делу и Антона – работы было выше крыши, а людей, на которых он мог положиться, по пальцам пересчитать. Скорее из чувства дружеской солидарности Гурьев какое-то время покрутился во всем этом и понял – это не его. Он насмотрелся на уверенных, «крутых» парней, которые через час после разговора «за жисть» уже начинали размазывать сопли по столу. Насмотрелся на то, как большие бабки даже чисто внешне (не говоря уже о внутреннем) изменили многих людей Ладоги, с большинством из которых он был знаком еще до флота, превратив их в напыщенных пингвинов… На многое насмотрелся тогда Антон, а насмотревшись – брезгливо поморщился. Конечно, будь в это время Ладога в городе, тот, наверное, сумел бы перетянуть безмерно его уважавшего Гурьева на свою сторону. Однако Ладога был далеко, а Ладонин-младший не сумел найти правильных слов, чтобы повлиять на друга. Игорю надо было двигаться вперед, а Антон потихонечку притормозил и отошел в сторону. За три года службы все в этой жизни изменилось до неузнаваемости, и Гурьеву просто требовалось какое-то время, чтобы понять: а чего он, собственно, хочет в ней добиться? Поучаствовав в одной из ладонинских тем, Антон заработал себе две штуки баксов комиссионных. Этого хватило на месяц умеренного сибаритствования, после чего он купил себе на Энергетиков подержанную «шестерку» и занялся банальным частным извозом.

«Бомбилой» Гурьев проездил чуть больше года. А потом произошла случайная ночная встреча, которая капитальным образом повлияла на всю его оставшуюся жизнь. Повлияла, развернув на сто восемьдесят градусов. Подобные, судьбоносные для людей встречи, как правило, происходят с представителями противоположного пола, однако Антону в ту ночь повстречался именно мужик. Не подумайте ничего дурного – мужиком этим был заслуженный ветеран разведки Валерий Иванович Костомаров (тот самый, который в свое время заполнял первую аттестацию на Нестерова), а в холодную мартовскую ночь Валерий Иванович направился на встречу с Гурьевым исключительно по зову Родины, которая всегда звала его к подвигу устами лучших своих представителей.

Девятого марта 1997 года Костомарова всей конторой провожали на пенсию. Как седьмого числа в отделе в честь женского праздника столы сдвинули, так до девятого они и простояли. И затем понеслось: речи, цветы, подарки, Почетная грамота от начальника ГУВД. Это, так сказать, часть официальная, а далее пошла программа культурная: речи, водка, вино, шампанское, танцы. Посидели душевно, даже лучше, чем седьмого числа. Оно и понятно – седьмого народ, в основном, задерганный, озабоченный предстоящим празднеством, и ему особо не до веселья. Принял после работы свои законные сто пятьдесят – и побежал по магазинам. Другое дело – число девятое: торопиться домой к жене не нужно, поскольку праздник позади, опять же трубы после вчерашнего горят. Словом, есть все условия, чтобы задержаться подольше и посидеть обстоятельно. К тому же не стоит забывать, что провожали не абы кого, а самого Иваныча, про которого среди молодых «грузчиков» упорно ходили слухи, что он успел чуть ли не в конармии Буденного послужить и лично два десятка беляков шашкой пополам разрубил.

Ближе к ночи банкет продолжился уже на квартире Валерия Ивановича. Естественно, всех желающих двухкомнатная берлога, в которой Костомаров жил вместе с женой Ольгой Аркадьевной, вместить не смогла. Так что поехали лишь самые близкие друзья, да VIP-персоны местного пошиба. С этого момента в культурную программу вечера были внесены некоторые изменения: шампанского и вина уже не наблюдалось, а танцы сменило пение под гитару. Постепенно начали сдавать даже самые стойкие – дежурный водитель, матеря судьбу и своего напарника, из-за которого вынужден был выйти на работу не по графику, задолбался развозить начальственные тела в разные концы города. Наконец, около двух часов ночи все успокоилось. Виновник торжества, провожая последнего гостя, уснул в прихожей, и Ольге Аркадьевне стоило большого труда переместить мужа в комнату на диван.

А в двадцать минут пятого в квартире Костомаровых зазвонил телефон. Несчастная Ольга Аркадьевна, у которой от пережитых событий разболелась голова, усилием воли заставила себя подняться с кровати и снять трубку.

– Будьте добры, Валерия Ивановича, – по вежливо-уверенному тону звонившего Ольга Аркадьевна поняла – звонят с работы. Она посмотрела на разметавшегося по дивану и задающего артиллерийского храпака мужа и с ходу сочинила профессиональную отмазку:

– Валерий Иванович принимает ванну. Что ему передать?

– Передайте, пожалуйста, что у нас тревога. Общий сбор. Время пошло с четырех двадцати пяти.

Это был знаменитый общий сбор всего личного состава ГУВД, организованный по прихоти генерала Пониделко, печально известного своими «бежевыми» реформами,^[51] борьбой с коррумпированными сотрудниками и организацией крестового похода на «тамбовских» (впрочем, последние о существовании такового узнавали преимущественно со страниц газет и журналов). Кстати, на памяти видавших виды ментов, такого количества подлянок, которые за два года стояния на капитанском мостике питерской милиции устроил генерал Пониделко, не позволял себе ни один начальник милиции. Ни до, ни после него.

Ольга Аркадьевна почти сорок лет была женой разведчика, и в этой жизни удивить ее чем-либо было трудно. Поэтому она не стала задаваться вопросом «а с какого, собственно, ее теперь уже пенсионера вызывают по тревоге?» и, руководствуясь принципом «надо – значит надо», решительно принялась за нелегкое дело мужней побудки. Не будем здесь описывать, чего ей это стоило, однако мужественная женщина справилась – через двадцать минут ошизевший и мало что соображающий Валерий Иванович был вытолкан за дверь вместе с дежурным чемоданчиком, в котором лежал стандартный набор стандартного милиционера, вызванного на любимую начальственную забаву, именуемую «учебной тревогой».

Костомаровы жили «у черта на рогах», то бишь на Суздальском проспекте. Вполне естественно, что в такую пору ни один уважающий себя общественный транспорт работать не будет, поэтому Валерий Иванович, включив автопилот, медленно побрел по мартовскому морозцу строго на юг в надежде зацепить такси или частника. И он его таки зацепил. Частником оказался Гурьев, который любил бомбить именно по ночам, поскольку в это время клиент, как правило, более сговорчив и меньше торгуется (холодно и спать хочется). Валерий Иванович уселся на переднее сиденье, кинул под ноги чемоданчик и на вопрос Антона маршальским жестом указал вперед. Затем отрывисто уточнил: «На юг… Центр… Промежуточный финиш – угол Энгельса и Просвещения». Гурьев усмехнулся, дал по газам и в три минуты домчал Костомарова до «промежуточного финиша». Здесь седовласый ветеран вылез, дошел до круглосуточно торгующих ларечков (оставив Антону в залог чемоданчик) и пару минут спустя вышел из ларька с двумя бутылками пива «Охота крепкое».

Гурьев с интересом наблюдал за тем, как старичок залихватски, не отходя от ларечка, залпом опустошил первую бутылку. Вторую он потягивал уже в машине. Поправив здоровье столь бесхитростным способом, старичок оживился: глаза потеплели, лицо приобрело более осмысленное выражение. Он как-то сразу сделался весьма словоохотлив, и всю оставшуюся дорогу они провели в разговорах «о том о сем». Гурьев и сам не понял, каким образом старичку удалось вот так вот, с ходу, непринужденно, что называется, втереться в доверие. В результате, по большей части говорил Антон, а старичок внимательно слушал и лишь изредка подбрасывал в их беседу «дровишки». За те двадцать минут, что они добирались до места, Антон успел поведать старичку едва ли не про всю свою молодую жизнь, упомянув, в том числе, что занимается поиском работы. (К тому времени Антону действительно уже надоела вся эта дерготня и он подумывал прибиться к чему-то более-менее постоянному. Так как иного, кроме школьного, образования у него не было, Гурьев решил податься в водители и уже несколько недель регулярно покупал газеты с соответствующими объявлениями). Старичок выслушал Антона, поинтересовался, служил ли тот в армии, и, получив утвердительный ответ, кивнул удовлетворительно и предложил Гурьеву пойти работать «к ним», не уточнив, правда, кто такие «они». Щедро расплатившись с Антоном, старичок продиктовал ему номер своего телефона и попросил обязательно позвонить. На том и расстались.

Валерий Иванович входил в число лиц, которых о тревоге предупреждал непосредственно дежурный по Управлению. Понятно, что схему персональных оповещений в связи с уходом Костомарова на заслуженный отдых переделать еще не успели. Так что в эту ночь дежурный отзвонился Валерию Ивановичу на автомате и тот, будучи разведчиком старой закалки, примчался в контору, уложившись, в отличие от многих молодых, в отведенный для сбора полуторачасовой срок. Когда дежурный по отделу увидел на мониторе камеры слежения входящего в здание Костомарова, он, мягко говоря, прибалдел, вышел навстречу ветерану и, удивленно моргая, произнес:

– Ты чо, Иваныч, восстановиться решил, что ли?

Костомаров недоуменно вскинул брови, явно не понимая вопроса.

– Дык мы ж тебя, блин, только вчера вроде как на пенсию проводили, а? – уже менее уверенно спросил дежурный, подумав, что, может быть, это у него самого начались проблемы с головой. И тут-то Валерий Иванович, наконец, вспомнил все… Когда в кабинете начальника собрали шестерых, не уложившихся в норматив молодых, и еще двоих, у которых в «тревожном чемоданчике» недоставало каких-то мелочей, начальник отдела торжественно вывел на середину комнаты Костомарова и назидательно сказал:

– Вот, учитесь, салаги, как надо работать!..

Гурьев собирался было позвонить веселому старичку, однако где-то посеял пачку от сигарет, на которой записал номер Костомарова. Каково же было его удивление, когда Валерий Иванович, спустя пару дней, сам позвонил ему домой. Они условились встретиться на углу Литейного и Чайковского, и лишь после того, как Костомаров решительно толкнул дверь «Большого дома», Антон, наконец, врубился, что за работу ему предлагают и кто такие «они». Сразу сбежать было вроде как неудобно. Поэтому они поднялись в отдел кадров, где их уже встречал какой-то мужик в штатском, с полчасика посидели, потрепались и… Короче, Антон неожиданно для самого себя согласился. Решающим аргументом, пожалуй, стало то, что на предлагаемой службе не нужно было ходить в форме. В тот раз Антон постеснялся спросить у Валерия Ивановича, каким образом тот смог узнать его телефон. Впоследствии он догадался об этом сам – Костомаров, как настоящий профи, даже пребывая в постпохмельном состоянии, успел срисовать и запомнить номер машины Гурьева. Ну а дальше, как говорится, дело техники.

…Когда Ладога узнал о том, куда вписался Антон, то помрачнел, вызвал брата и слегка отчитал его: «Ну что? Такого правильного пацана – и в мусарню упустили. Твоя вина, Игореха, не доглядел. Знал же, что твой лучший кореш год без работы блыкает. А ты в это время о чем думал? Проспал беспробудно, как совесть прокурорская». Но попыток отговорить Антона предпринимать не стал. Ладога всегда считал, что каждый человек свою дорогу должен выбирать самостоятельно.

Темно-зеленая «Мицубиси-галант», которую бригадир сразу же окрестил «лягушкой», колесила по центру города в поисках достойной парковки. Нестеров поставил Паше условие, чтобы стояночка находилась в тихом, малолюдном месте и располагалась не ближе, чем в трех кварталах от здания конторы. Минут через сорок таковая обнаружилась. Козырев поднялся в будку охранника, заполнил необходимые бумаги, заплатил за месяц вперед и не без сожаления закатил машину на отведенный ему пятачок. Была б его воля, он вообще не вылезал бы из «Мицубиси». Ему так понравилась машина, что он готов был жить в ней, экономя тем самым на охране (ценник на парковку в центральной части города был задран запредельно). После этого распрощались и разошлись, каждый в свою сторону. И никто из разведчиков, даже многоопытный Нестеров, не заметил, что не далее как двадцать минут назад их уже срисовали. Какое там срисовали – расшибли.^[52] Просто никому и в голову не могло прийти, что такое может случится в первую же поездку их «засекреченного» автомобиля.

А срисовала экипаж Ольховская. Они с Камышом не спеша ехали по запруженному Литейному, болтали про всякие разности, как вдруг прямиком в их «БМВ» резко перестроилась зеленая «Мицубиси» (это дорвавшийря до «классной тачки» Паша слегка потерял голову, забыв, что в свободное от службы время непроверяйка ему не полагается). Камыш чудом успел увернуться, возмущенно посигналил и выругался. Будь он в данный момент один, то обязательно бы ломанулся за «этими уродами», однако присутствие Полины обязывало его быть сдержанным. Впрочем, на ближайшем светофоре они их и так почти догнали. Полина с интересом всмотрелась в сидевшую в салоне троицу, ожидая увидеть нечто быкообразное, однако вместо этого обнаружила в тачке свой родной экипаж с Козыревым на руле. Сказать, что Полина удивилась – ничего не сказать. Загорелся зеленый свет, и, взвизгнув, «Мицубиси» быстро ушла направо по Жуковского. Камыш снова тихонько ругнулся и поехал прямо. Полина же интуитивно потянулась за мобильником и, сделав вид, что ей понадобилось срочно отправить SMS, забила в память телефона номер машины. Логическому объяснению случайно увиденная ею картина пока не поддавалась.

На следующий день «карманная» тема для экипажа закончилась – смену Нестерова поставили на работу по линии НОН. День прошел в высшей степени халявно. Объект, совсем зеленый семнадцатилетний пацан, кличка которому была дана Доходяга, выполз из дома лишь в начале двенадцатого и, судя по своему неадекватному поведению, предварительно успел ширнуться. Работать за объектом, пребывающим в таком состоянии – одно удовольствие. Можно с ним хоть под ручку ходить, ему все будет по барабану, а после расставания, уже минут через пять, он никогда больше не вспомнит лица своего провожатого. Кстати, практика показывает, что обычный человек лишь в течение суток способен опознать «грузчика», которого видел мельком. Максимум, в течение двух. Если же «грузчик» в своей деятельности умудрился чем-то привлечь к себе внимание объекта, тогда срок «злопамятности» может увеличиться до недели-двух. Впрочем, все это вещи сугубо индивидуальные – скажем, у того же Нестерова была исключительная зрительная память на лица. Правда, этот его природный феномен нивелировался абсолютной неспособностью запоминать цифры общим числом более пяти. По этой причине Александр Сергеевич постоянно таскал с собой записную книжку – он вечно забывал номера телефонов, включая и свой собственный.

Словом, наразвлекались по полной. И снимков наделали, и пару адресов срубили, а уж на метро покатались – впечатлений хватит на неделю вперед. А в верхнем вестибюле «Маяковской» бригадир даже спас Доходягу от неминуемого обезьянника: Нестеров принимал парня на выходе с экскалатора и боковым зрением увидел, как к тому лениво направляется метрополитеновский сержант. Пришлось незаметно для объекта перехватить сержанта на полпути и замолвить словечко, дабы в этот раз дядя в погонах не трогал убогого. В принципе, ничего страшного не случилось, если бы Доходягу задержали – все должно идти естественным путем, и моделировать искусственные преграды на пути объекта в большинстве случаев нецелесообразно. Однако до конца смены оставалось каких-то полтора часа, и бригадир рассудил, что в случае, если парня повяжут, то вполне может статься, что экипаж перекинут на другой участок. А сегодня Нестерову задерживаться на работе было нельзя – предстояла встреча с майором Касторским.

Все получилось на редкость удачно: пока Полина с Иваном отписывали сводку, Нестеров пошел покурить и в коридоре нос к носу столкнулся с Нечаевым. «На ловца и зверь бежит», – подумал бригадир, которому вчера так и не удалось застать Василия Петровича на месте. «Я после совещания показывал вашу инициативку Конкину, – сказал Нечаев. – Так вот, Андреич просил передать, что вы молодцы. Я, кстати, присоединяюсь». Василий Петрович обычно был скуп на похвалы, из чего Нестеров заключил, что с эпизодом на Каменноостровском они, похоже, действительно попали в масть. «Но скорее всего, эта тема не наша, а старших братьев, – продолжил Нечаев. – Кстати, ты предупреди своих, чтоб пока помалкивали. Вдруг там, и правда, какие-то шпионские страсти-мордасти. Чем черт не шутит?…»

На волне столь благодушного настроения начальства Нестеров выклянчил для смены на завтра выходной, чтобы наконец смотаться к дочке в Рощино, а узнав, что Нечаев едет в Главк, напросился с ним – мол, опаздываю, до Кирочной подбросьте, если место есть. Место нашлось. Нестеров заскочил к своим, не читая, поставил закорючку под еще незавершенной сводкой и попрощался с Полиной. Затем он отвел в сторонку Лямина, предупредил, чтобы вечером они с Павлом взяли со стоянки «лягушку» и были на связи, после чего побежал догонять Нечаева.

Домчались быстро. Бригадир высадился на углу Кирочной и Суворовского и, пройдя чуть вперед, конспиративно пронаблюдал за тем, как Василий Петрович доехал до главного входа и прошел в здание ГУВД. Выждав пару минут, он двинулся туда же. В отличие от большинства коллег, свою подполковничью ксиву Нестеров имел на руках, так что Главк мог посещать беспрепятственно. Нынешние же столь тщательные приготовления к заурядному, в общем-то, визиту объяснялись просто – Александр Сергеевич не хотел светить перед начальником свои контакты с гласником. К тому же нельзя было исключить, что Нечаев лично знает этого самого Касторского (еще станет потом расспрашивать, за каким таким лешим тот приходил), так что лишний раз перестраховаться не мешало.

Майор Касторский оказался невысокого роста мужичком (примерно метр с половиной в прыжке), с крепким, «мэтр на мэтр» телосложением и хронически красным лицом, глядя на которое невольно думалось «да, видать широко пожил человек». Свою нелегкую службу он нес при Информационном центре Главка, а, следовательно, по иерархии Нестерова был заурядной штабной крысой. Впрочем, штаб, как известно, это голова. И когда она начинает болеть, все остальное тело заходится в мучительных судорогах. Судя по лицу майора, голова у штаба болела частенько.

Касторский молча завел Нестерова в маленький кабинет с решеткой на единственном, выходящем на Суворовский окне, достал из сейфа три увесистых тома, кинул их на стол и также молча направился к выходу. Нестеров окликнул его, мол, где тебя искать, когда закончу, на что майор беспечно ответил: «А че меня искать? Будешь уходить – дверь захлопни, и все. Только дела с собой не уноси и листы из них не выдирай – мне их завтра сдавать. Если чего нужно будет, можешь снять копии, вон у окна ксерокс стоит». Касторский ушел, оставив слегка прибалдевшего от местных порядков Нестерова одного. «Ни хрена себе! Приятно, конечно, когда люди тебе доверяют, но не до такой же степени… Оп-па! Мать моя, женщина! Он еще и сейф забыл закрыть. Эх, Нечаева бы на него натравить – погонял бы он этого майора как вошь по бане».

Василий Петрович Нечаев славился своим «жегловским» отношением ко всякого рода служебной документации. Заприметив у кого-нибудь на столе оставленную без присмотра секретную бумажку, он закатывал такие скандалы, что на шум народ сбегался ажио из дежурки – мол, нельзя ли потише, из-за ваших воплей мы настроечку «грузчиков» услышать не можем. Все мог простить своим подчиненным Нечаев: утерю объекта, пьянство на работе, слабые показатели, но только не нарушение приказа два нуля седьмого, приказа в части работы с секретными документами. На уличенного в этом женевская «Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных, или унижающих достоинство видов обращения и наказания» не распространялась. Впрочем, однажды Нестерову удалось подловить на этом деле самого Нечаева. Как-то раз они вдвоем сидели у того в кабинете и гоняли чаи. В этот момент заглянул дежурный и сообщил, что комендант прислал сантехника и тот просит Нечаева зайти в туалет.

– Куда зайти? – ошалело переспросил тогда Василий Петрович.

– В туалет, – подтвердил дежурный. – Комендант говорит, что по всей лестнице полетела фановая система и что засорилось, скорее всего, у нас.

– Ну? И дальше?

– Вот он и просит, чтобы начальник пришел и посмотрел.

– На что посмотрел?

– Не знаю… На этот… На засор, наверное, – выдвинул предположение дежурный.

– Он что, полагает, что я в своей жизни не насмотрелся всякого говна?… Нет, ты прикинь, Александр Сергеич, до чего мы дожили: средь бела дня является сантехник и требует чтобы я бросил все дела и пошел разделить с ним эстетическое наслаждение – посмотреть на засор. Это не контора, а какой-то публичный дом. И я в нем дежурный священник… Ладно, я ему сейчас устрою такой засор!..

Нечаев и дежурный вышли. Нестеров усмехнулся, представив что сейчас шеф сотворит и с сантехником, и с комендантом, повернул голову и увидел, что свой сейф Василий Петрович оставил открытым. Тогда бригадир схватил со стола листок бумаги, быстро написал на нем четыре строчки, скотчем прикрепил листок к внутренней стороне дверцы сейфа и аккуратно прикрыл ее.

Вечером, собираясь домой, Нечаев подошел к сейфу, потянул за ручку и его взору открылась цитата из известного советского поэта-сатирика, которая гласила:

Нестеров подумал было оставить такой же стишок и на память майору Касторскому, но затем рассудил, что это будет не совсем вежливо. В конце концов, человек его приютил, оказал услугу (хотя и наверняка небесплатную), обеспечил оргтехникой. Бог-то с ним: штабной человек, что с него возьмешь? Как говорится, не нами уставлено, не нами и переставится. Интересно другое: под каким таким соусом штабист затребовал себе архивные дела? Нестеров немного поразмышлял над возможными вариантами, но, так и не придумав убедительной версии, махнул рукой, уселся за стол и погрузился в чтение.

На работу с делами, в общей сложности, ушло около часа. Нестеров бегло пролистал их, пометил для себя наиболее интересные страницы и, воспользовавшись советом майора, отксерокопировал. Стопка бумаг получилась достаточно увесистой. Зажав ее под мышкой, он вышел из кабинета, захлопнул дверь и, убедившись, что та закрылась, по длинному коридору направился к лестнице. В этот момент в противоположном конце коридора показалась фигура… Нечаева. Сердце Александра Сергеевича затрепетало, как у юного прогульщика, который, прогуливаясь по школе во время урока, случайно натолкнулся на строгого завуча. Благо совсем рядом находился мужской туалет – туда-то Нестеров и ломанулся. Прислушался (а вдруг начальник идет именно сюда?), и тут его неожиданно окликнули по имени. Это был вчерашний «карманный» опер Вадим, который курил, сидя на подоконнике у раскрытого по случаю жары окна.

– Привет, какими судьбами?

– Да так, приехал кой-какие бумаги забрать, – уклончиво ответил Нестеров, подсаживаясь. – Ну, как вы вчера? Удалось кого-нибудь зацепить?

– Да как вы уехали, как раз такой клев пошел, только подсекай. Прикинь, взяли с кроссовками пацана, который за два дня до этого у той же самой тетки опять-таки пару кроссовок увел. Она его опознала. Я пацана спрашиваю: а те, позапозавчерашние, уже сносились, что ли? А он мне на полном серьезе: размер не подошел. Что ж ты, говорю я ему, враг рода человеческого, одну и ту же женщину огорчаешь? Мало ли мест на Апрашке, где кроссовками торгуют? А он: я, мол, специально все обошел и посмотрел – такой модели больше ни у кого нет. В общем, как моя бабушка говорит, голова с пивной котел, а ума ни ложки.

– Мы вчера снимок Яши со связями сделали. Пригодилось вам?

– Да, за снимок спасибо. Засветился там один очень интересный человечек, похоже, это через него Яша барахлишко сбывает.

– Вы, кстати, пузырь за адрес обещали поставить, – напомнил Нестеров.

– Ах да, про адрес… Очень я сегодня смеялся, когда про Яшу и такси читал, – хохотнул Вадим.

– В смысле? – насторожился бригадир.

– Да это старый Яшин приемчик. Он только у нас таким макаром человек пять кинул. Въезжает во двор. Хлопает дверью. Дверь хлопала?

– Вроде хлопала.

– Ну вот. Хлопает дверью, а сам обратно бегом в машину и ложится на заднее сиденье. Такси разворачивается, уезжает. Полная видимость, что клиент доставлен по назначению. Вернее, полная иллюзия видимости. Так что, в принципе, у квартир с первой по пятьдесят вторую вы могли ждать Яшу до скончания века. Или пока он в этот двор очередного мента не затянет.

Довольный произведенным на Нестерова эффектом, Вадим рассмеялся, а затем, желая немного успокоить расстроенного «грузчика», примирительно сказал:

– Да ладно, Александр Сергеич, не переживай… Зато вы в кабаке классно все сделали. А пузырь мы с тобой и так можем раскатать. У нас, если хочешь знать, на прошлой неделе у одного паренька еще почище прокол случился. Подумаешь – Яшу маханули, а тут человек реально на такие бабки влетел. Короче: поручил ему отец продать свою 99-ю. Тот дал объявление в газете, телефон оставил. Через пару дней звонит ему мужик, так, мол, и так, хочу купить вашу машину, и цена, и все остальное устраивают, как бы мне завтра на нее посмотреть? Ну наш и говорит: приезжай да смотри сколько душе угодно. А мужик ему: ох, вы меня извините, я работаю дознавателем, завтра весь день на дежурстве, не могли бы сами подъехать к зданию Кировского РУВД, часикам к двум, у меня как раз обед будет. Наш довольный, что своему собрату-менту машина достанется, взял отгул, приехал, ждет. В два часа с главного входа действительно выходит старлей, в форме, все дела, и начинает смотреть машину. Попросил документы, наш ему их из бардачка достал, старлей внимательно поизучал, вернул, и тот их обратно в бардачок сунул. Потом этот упырь говорит, можно я кружок вокруг памятника Кирова сделаю, послушаю, как она идет? Наш уши развесил, а чего, говорит, давай, сделай кружок. Старлей в машину сел, на площадь вышел и оттуда по газам и на Стачек. А наш все еще не врубается – стоит, ждет. Пять минут стоит, десять стоит. Потом подходит к старшине, который неподалеку в своем «козле» сидит, скучает, и спрашивает: а это старлей из какого собственно отдела? А старшина ему: дык, не нашенский это! Я, говорит, нашенских всех знаю, а «этого кота первый раз вижу». Наш тут ксиву вытаскивает, в морду ему тычет, давай, браток, выручай, ломанемся, может, догоним еще. А тот ему спокойненько так: не, говорит, не догоним. Почему? Дык, бензин у меня кончился, не видишь, что ли – потому и загораю. Подожди, через час напарник подъедет, тогда и погоняем… Вот такая история, Сергеич, а ты там за какого-то Яшу переживаешь.

– И что, так и не нашли тачку?

– Да ну, какое там. Его отец, кстати, до сих пор не в курсе. Парень сказать боится, опасается, как бы инфаркт не приключился… Ну так чего, насчет пузыря, сбегать?

– Нет, Вадик, спасибо. Давай как-нибудь в другой раз. Мне уже бежать пора.

– Ну тогда счастливо.

Нестеров вышел на улицу, позвонил Лямке, и уже через пятнадцать минут зеленая «лягушка» подобрала бригадира возле музея Суворова.

Ближе всех жил Козырев, поэтому поехали к нему на Лиговку. Паша провел мужиков в свою комнату и первым делом бросился убирать основательно захламленный стол. Нестеров, который был в гостях у Павла впервые, по-хозяйски осмотрелся и пришел к выводу, что комната очень даже ничего – жить можно. Бригадир уселся на диван, машинально взял в руки лежавшую на нем книжку, прочитал название: С. Сватиков «Русский политический сыск за границей». Присвистнул, наугад открыл, зачитал вслух:

«Толково», – одобрил бригадир и, обращаясь к Козыреву, спросил:

– Это кто ж тебя такими книжками снабжает?

– А, это?… Да так, соседка дала почитать, – уклончиво ответил Паша, который не афишировал свои доверительные отношения с Михалевой.

– Интересная у тебя соседка. Познакомишь?

– Да она сейчас, наверное, еще на работе, – вконец смутился Козырев и постарался перевести разговор в другую плоскость. – Может, вы есть хотите? У меня еще пельмени остались.

– Конечно хотим, – живо откликнулся Нестеров, вспомнив, что ничего не жрал с самого утра. – Вот только от пельменей меня увольте, хотелось бы чего-то более существенного… Так, Лямка, ты у нас что заканчивал?

– Техникум. Топографический.

– Отлично, значит должен уметь чертить… Паша, выдели нам с товарищем чертежником бумагу, рисовалки, а сам давай-ка дуй в магазин. Купи мяса, овощей каких-нибудь. Вот деньги.

– Да у меня есть еще.

– Ты мне это гусарство бросай. Есть у него… Господин Ладонин выделил нам на усиленное питание, так что давай, бери и вперед. И ни в чем себе не отказывай…

Когда через полчаса Козырев вернулся из ближайшего универсама, загруженный продуктами в красивых упаковках, то застал следующую сцену: Лямин сидел за столом и старательно заполнял рукописную схему, испещренную кружочками и стрелочками, тянувшимися к центру, где красовалась крупная надпись «Ташкент». Нестеров возлежал, забросив ноги на диванный валик, и диктовал: «Ближний круг, 1994 год, Аркадий, подельник, улица Марата, 16, бежевая „Волга“, госномер…».

Увидев Козырева, Нестеров вскочил и, потирая руки, довольный сказал Лямину: «Все, Шарапов, давай передохнем немного, а то от этих рож меня уже мутит».^[54]

Бумаги спешно сдвинули на край стола, и Павел стал выкладывать продукты под одобрительные комментарии бригадира. Напоследок, немного помявшись, Козырев выудил на свет бутылку красного сухого. «В магазине сказали, что оно к мясу очень хорошо подходит», – оправдываясь, промямлил он. Нестеров повертел в руках бутылку: «Вообще-то, мужики, с этим делом надо бы пока завязать. Тем более, что один из нас, не будем показывать пальцами, вроде как за рулем… Но если, как уверяют в магазине, есть мясо без этого нельзя, то думаю, что стаканчик-другой сухого повредить не должен».

Ужин прошел в дружеской домашней обстановке, за которой Нестеров поведал «грузчикам» про завтрашний выходной, чем здорово обрадовал Лямина.

– Класс! Наконец-то съезжу на залив. Накупаюсь.

– Съезди, конечно. Только сперва смотаешься на «Юнону», купишь базы данных – адресную, фирмы, сотовые телефоны. Если будет еще что-то интересное – бери все до кучи, не экономь.

– Ну вот, – огорчился Лямка. – В кои-то веки собрался искупаться… Я ж пока до этого юго-запада от себя доберусь, уже полдня пройдет. О! Пашка, а давай вместе с тобой на нашей «лягушке» завтра с утра до рынка прокатимся, а потом на пляж.

– На Павла у меня другие виды, – обломал его Нестеров. – Слушай, Паш! У тебя в связи с завтрашним выходным никаких планов не намечается?

– Да вроде нет.

– Тогда я тебя попрошу – не отвезешь меня завтра в Рощино? Дочку надо повидать, уже две недели никак не могу вырваться.

– О чем разговор! Конечно, отвезу.

– А говорили, что машиной пользоваться только для работы, – съязвил было Лямин, но тут же осекся, поймав на себе тяжелый взгляд бригадира.

– Знаешь, друг мой Лямка, был у меня в РУБОПе один знакомый опер. Работал он в отделе, который разрабатывал организованные преступные группировки, и в начале 90-х недели не проходило, чтобы он не выезжал на задержания на омоновских сноповязалках. Так вот, была у него странная привычка: своих, местных, бандосов при задержании он, конечно, бил, но не сильно, так, в профилактических целях. Зато вот азеров, чеченов и прочих гостей нашего города метелил беспощадно. И когда его спрашивали, откуда у него повелось подобное пристрастие, мол, не националист ли он, часом, он неизменно отвечал: нет, я не националист, просто то, что положено Питеру, не положено Баку. Понимаешь, о чем бишь я?… Вот и славно. Все, мужики, доедаем – и за работу. Надо бы за сегодня тему с делами оперучета добить…

Через два часа результатом «мозгового штурма» стал список, в котором значились двенадцать близких связей Ташкента, а также семь адресов, к которым он когда-либо имел притяжение. Отдельным списком были представлены иногородние связи Ташкента, но их пока решили отложить – до лучших времен. Смотаться хотя бы в ближайшую по географии Москву у смены пока не было никакой возможности.

На следующий день Нестеров и Козырев добрались до Рощино часам к одиннадцати. Обрадованная Оленька расцеловала отца и тут же с деловым видом принялась рыться в пакетах, собранных Ириной. Перебрав фрукты-сладости и не найдя искомого, она демонстративно надула губки и обиженно заявила:

– Так я и знала. Никогда ничего ответственного вам с мамой поручить нельзя. Я же просила привезти мне июльский номер журнала Уез с «Фабрикой звезд». Неужели так трудно запомнить, а, папочка? В этой деревне у всех знакомых уже давно есть, а у меня – как обычно.

Оленька, как и все нынешние девочки ее возраста, была помешана на «Фабрике» и прекрасно ориентировалась во всех хитросплетениях, происходящих с участниками этого проекта, который лично у Нестерова вызывал чувство, близкое к отвращению. За что Оленька на него часто сердилась и называла, ни много ни мало, ретроградом. Пришлось Паше везти их за журналом в Зеленогорск. Получив желаемое, Оленька подобрела и великодушно разрешила себя развлечь. Так что они и в парк на карусели сходили, и на пляж заехали, и в кафе-мороженое посидели. Словом, оттянулись в полный рост и вернулись обратно в Рощино лишь в шестом часу, получив нагоняй от Елены Борисовны, которая в ожидании их уже дважды разогревала борщ.

Обедать сели на просторной открытой веранде. Оленька от обеда отказалась, сославшись на отсутствие аппетита, который она перебила из-за того, что папа перекормил ее мороженым и ушла гулять с подружками. А вот Нестеров и Павел с удовольствием отведали домашнего борща и жареной картошки с грибами – готовила Елена Борисовна отменно. Выпили мама с сыном и водочки – сначала помянули Антона, которого Елена Борисовна немного знала, а затем опрокинули традиционную «за дружбу и седьмую службу». Нестеров перехватил взгляд Павла, с интересом разглядывавшего висевшую на стене гитару:

– Играешь? Ну так давай, нажми на клавиши – продай талант.

Козырев снял гитару со стены, взял пару аккордов, прислушался, несколько позерски подкрутил колки и без всякого вступления запел:

В этот момент на веранду забежала Оленька. Остановилась, послушала. Когда Паша закончил, она зааплодировала и с видом знатока сказала:

– Хорошая песня, но лично я предпочитаю Гарика Сукачева.

– А меня, наоборот, Высоцкий сильнее цепляет. Гарик уж слишком попсовый какой-то, – вступил Козырев в полемику с одиннадцатилетней меломаншей.

Нестеров слушал их диалог и только диву давался, восхищаясь разносторонностью интересов дочери. Затем он не выдержал и вклинился в разговор с предложением:

– Пашка, а ты это… «Мурку» можешь? Ну, нашу… про парня из седьмого отдела?

– Начинается, – преувеличенно громко вздохнула Оленька. – Вот всегда у них с бабушкой так: как немного водки выпьют, так давай эту свою дурацкую песню петь. Как дети, честное слово.

– Ольга, смотри у меня, – пригрозила Елена Борисовна. – Чего-то ты сегодня разговорилась не в меру. Я понимаю, что молодой человек тебе приглянулся, но твое кокетство еще не повод, чтобы грубить близким.

– Вот еще, глупости какие. Он же старый уже, – возмутилась Оленька, демонстративно развернулась и ушла.

Выяснилось, что песню про «парня из седьмого отдела» Козырев не знает. Нестеров, пробурчав что-то про молодежь, которая не интересуется своими корнями, отобрал у Паши гитару, подмигнул Елене Борисовне и под аккомпанемент трех блатных аккордов они слаженно запели дуэтом:

В неожиданно образовавшийся выходной Полина решила навестить свою старую контору. Ей нужно было забрать из отдела кой-какие оставшиеся личные вещи, а главное, немного поработать с гаишным компьютером, поскольку в наружке такого не было. К крайнему неудовольствию Ольховской, в ее бывшем кабинете находилась одна Марина Станиславовна – все остальные ушли в поле. Но делать нечего, пришлось и почаевничать, и поддержать подобие светской беседы. Поначалу Семченко несколько назойливо интересовалась здоровьем Полины, но потом, видимо, решив, что та намеренно делает вид, что не понимает ее намеков (хотя Ольховская, и правда, не была осведомлена о своей «беременности»), она перескочила на Гурьева и долго рассказывала о том, как собиралась поехать на похороны, но Адамов (гад такой!) в последний момент ей запретил и заставил вместо этого сшивать дела.

– Ох, и жалко же парня, – в очередной раз запричитала Марина Станиславовна, – только-только собрался зажить по-человечески. И работу достойную нашел, и денег там ему, говорят, чуть ли не тысячу в месяц обещали – и вот, на тебе. Я еще удивляюсь, как это Нестерова после всего этого на пенсию не отправили. Ведь загубил же парня! Видать, правду говорят, что они с Фадеевым давно уже и спелись, и спились…

В отличие от всезнающей Семченко, Полина была не в курсе, куда собирался уходить Антон.

Марина Станиславовна охотно пояснила, что у Гурьева был друг, еще со школы, который сейчас один из хозяев «Золотого слитка» («ты что, ни разу их рекламу по телеку не видела?»), а этот друг, в свою очередь, является братом знаменитого бандита Ладоги, убитого лет пять назад. «Так что, сама понимаешь, денег у этого друга куры не клюют. А то, что криминальные они – так других сейчас и не бывает», – заключила Семченко. Ольховской надоело слушать сплетни, поэтому она быстренько допила свой чай и попросила разрешения сесть за компьютер и пробить одну машинку. «Да хоть десять, – щедро разрешила Марина Станиславовна. – Если выходного на это тратить не жалко, я тебе могу еще и свои подкинуть».

Через пять минут Полина выяснила, что темно-зеленая «Мицубиси», в которой ехали ее «грузчики», числится за неким ООО «Эллипс». Административная практика по данной машине отсуствовала. Подождав, когда Марина Станиславовна отправится мыть чашки, она подошла к ее компьютеру, открыла базу предприятий налоговой инспекции и на запрос «Эллипс» получила выборку из пятнадцати коммерческих структур с идентичным названием. Просмотрев все пятнадцать, Полина обнаружила, что стопроцентным учредителем интересующей ее фирмы значилась корпорация «Золотой слиток». Вернулась Семченко, и Полина, попрощавшись, покинула отдел установки, поймав себя при этом на мысли, что уже не думает о нем, как о своем, хотя с момента перехода в наружку и прошла-то всего неделя.

Вечером она, как обычно, медитировала в своем любимом кресле и подводила «итоги дня»: машина, рассказ Семченко, фирма «Эллипс», стойкое нежелание ребят говорить с ней об Антоне, их почти ежедневные совместные отлучки после смены – все это укладывалось лишь в одну, более-менее логичную, версию. Но для ее подтверждения не хватало еще хотя бы одного маленького кирпичика, случая, примера… Полина решила не торопиться с выводами, и правильно сделала, потому что очень скоро этот кирпичик неожиданно нашелся сам.

Через два дня после незапланированного выходного смена закончила работу в четвертом часу (гоняли объекта ажио с семи утра!) К половине пятого техника и отснятые пленки были сданы дежурному, сводка отписана, полеты разобраны. Лямин домой не спешил, явно чего-то (или кого-то) ожидая. И точно – минут через десять в кабинет заглянул Паша, зачем-то вернувшийся из гаража, и заговорщицки подмигнул Ивану. Тот засуетился, скоренько собрался и, попрощавшись с Полиной, убежал. Сегодня вечером ребята собирались поехать на свою первую оперативную установку в один из оставшихся девяти адресов, в которых теоретически мог появляться Ташкент. Остальные связи и адреса из более полного начального списка были отсеяны, как неперспективные – два вечера Лямин и Козырев дозванивались до ЦАБ и ИЦ ГУВД, выясняя, кто из интересующих их фигурантов до сих пор живет и здравствует, а кто уже далече (умер, сидит, переехал в другой город и прочее). Конечно, аналитик отдела, благодаря прямому доступу к этим базам, сделал бы такую работу за каких-то полчаса, но Нестеров рассудил, что своего интереса к окружению Ташкента лишний раз лучше не светить, так что ребятам пришлось потратить уйму времени, чтобы втупую дозваниваться до вечно занятых номеров справочных служб Главка.

Ольховская тоже засобиралась, но вдруг заметила, что Лямин, убегая, оставил на столе свой оперативный блокнот – маленькую тетрадочку, которая имеется у каждого «грузчика» (в нее, как правило, записываются приметы объекта, номера машин, номера ориентировок и прочие полезные вещи). Это, конечно, не вполне секретная вещь, но и за подобную оплошность Нечаев обязательно устроил бы Лямину достойную взбучку. Полина схватила блокнот, бросилась было догонять Ивана, но тут из блокнота выпал сложенный вчетверо листок. Она подняла его, развернула – на листке была изображена схема, на которой многочисленные стрелы с именами и адресами тянулись в центр, к не допускающему иных трактовок слову «Ташкент».

Тем временем Паша вывел «лягушку» со стоянки и припарковался неподалеку. Подошел Иван, забрался в салон и, поджидая Нестерова, они начали кайфовать под «Короля и Шута» – стереосистема в «Мицубиси» была выше всяких похвал. Жаль только, что сейчас придет злой бригадир и заставит выключить – эту музыку он на дух не переносил. Впрочем, кайф был грубо обломан несколько раньше – к машине неожиданно подошла Полина и постучав ноготками по стеклу, весело сказала:

– Привет, мальчики! До метро не подбросите?

Дальше все произошло в соответствии с ранее описанной Гоголем сценой:

В таком положении их, собственно, и застал появившийся минутой позже Нестеров. Не нужно было быть Штирлицем, чтобы понять – это провал! Все еще продолжая надеяться, что ситуацию удастся как-то разрулить, бригадир подошел к машине и как можно беззаботнее спросил:

– Что случилось, Полинушка?

– Да ничего особенного, Александр Сергеевич, – ответила Ольховская и не терпящим возражений тоном продолжила: – Просто с сегодняшнего дня искать Ташкента мы будем вместе!

Нестеров отвел Полину в сторону, и оставшиеся в машине «грузчики» в течение десяти минут наблюдали за их оживленным спором. Поскольку те отошли достаточно далеко, о том, что говорил Нестеров и как на это реагировала Полина, ребята могли судить лишь по их жестам и мимике. Наконец, они вернулись. Нестеров открыл дверцу, пропустил Полину вперед и залез в салон вслед за ней:

– Поехали, – устало сказал бригадир, обращаясь к Козыреву. – Какой там у нас первый адрес?

– Марата, 16. Аркадий.

– Аркадий, случайно, не Полухин? – спросила Полина.

– Точно. Полухин, – ответил Паша, сверившись с бумажкой.

– Тогда ехать не стоит. Это была моя земля и именно этот адрес я делала в прошлом году. Полухин пару лет назад подсел на иглу. Законченный наркоман, в квартире притон. Едва ли Ташкент будет так рисковать, чтобы появляться в квартире, о которой известно всем ментам в округе.

– Ты уверена, что это именно тот адрес? – уточнил Нестеров.

– Да, но если вы мне не доверяете, можем поехать и проверить.

– Ладно, не заводись. Работаем все вместе, одной командой, так что давай, пожалуйста, без этих твоих шорохов. Какой следующий адрес?

– Заставская улица.

– А это далеко отсюда? – спросил Лямка.

– Одна остановка… Правда, на такси, – хохотнул Паша, завел «лягушку», и экипаж двинулся на оперативное мероприятие. На этот раз в полном составе.

Разве что собаки не хватало.

Глава четвертая

Камыш

Камышу было плохо. За неполные тридцать два года жизни такое с ним происходило нечасто. Нет, конечно, были в ней и такие печальные моменты, как сломанная со смещением челюсть, и пять с половиной месяцев, проведенных в СИ-45/1^[55] с последующими двумя годами пребывания в УС-20/5.^[56] Но тут вроде как все ясно – есть от чего впасть в отчаяние. А вот так, чтобы как сейчас – из-за бабы! Такого в жизни Камыша еще не было.

Причиной была Полина, отношения с которой в последние несколько месяцев если и развивались, то исключительно в режиме антифаз: Камыш все больше и больше привязывался к ней, а она, напротив, все дальше и дальше от него удалялась. Сначала он просто почувствовал это, затем получил возможность убедиться в обоснованности своих подозрений. Ольховская стала чаще задерживаться на работе, не всегда отвечала на его телефонные звонки, порой пропадала неизвестно где до самой глубокой ночи. Если же им все-таки удавалось встретиться, то Полина вела себя неадекватно: была то рассеянной, то раздражительной, а на вопросы Евгения о том, что с ней происходит, отвечала уклончиво. Либо не отвечала вообще. Даже в постели она теперь вела себя совсем не так, как раньше. Словно бы поначалу утолила свой сексуальный голод на несколько лет вперед, а теперь просто отбывала неприятную повинность – полная отрешенность и абсолютно никаких эмоций. Особых проблем с тем, чтобы для внебрачных отношений найти себе с десяток смазливых блондиночек, конечно, не было, однако Камышу сейчас была нужна только Полина. Но та в последнее время почему-то старалась его избегать. Камыш не понимал в чем причина, злился то на нее, то на себя. И психовал.

Закончив десятилетку, юный Женя Камышин подался из родного поселка Промышленный, что в Воркутинской области, на Большую землю – в город, которому суждено было называться Ленинградом лишь последний год. Камышин поступил в Горный институт и получил вожделенное койко-место в общежитии на Наличной улице. Не то чтобы Женя был шибко грамотным и подающим надежды абитуриентом – просто в те годы молодым людям из шахтерской Воркуты было довольно просто получить целевое направление именно в это учебное заведение. Родись Камышин лет на десять пораньше, возможно, из него и получился бы геолог или маркшейдер. Однако папа с мамой не торопились, а потому судьба распорядилась с Камышиным иначе, и в Ленинграде он стал лишь недипломированным правильным пацаном.

Шел 1991 год, и над страной занималась алая заря эпохи криминального лихолетья. Вслед за Москвой в городе на Неве начала разворачиваться всеобщая бандитская мобилизация, причем процент уклонистов в ходе этой кампании был на порядок меньше, нежели в тех же райвоенкоматах. Потому что служить шли не за совесть, а за страх. Ну и за большие деньги, конечно, хотя дождались их далеко не все. В принципе, не дождался их и Камыш, хотя уже к третьему году учебы в Горном, в отличие от многих сокурсников, он мог позволить себе кусок хлеба не только с маслом, но и с икрой. Третий курс стал для Жени последним – «работа» и учеба оказались вещами несовместимыми. А работы было много – приближалось эпохальное для Петербурга событие: Игры доброй воли, которые в народе за мощнейший удар по городскому бюджету печально окрестили Играми доброго Толи.

К тому времени созданная на принципах землячества группировка «воркутинских» поменяла свою политическую окраску и сменила «малышевский» стяг на «тамбовский». У «воркутинских» в силу их немногочисленности не было узкоспециализированной «кормушки» – пацаны просто хватали все, что плохо лежит, носились по стрелкам, коих в ту пору на дню доходило до десятка. Словом, крутились как могли. Вскоре шустрого Камышина приметили верховные жрецы «тамбовских» и подкинули ему тему – для проверки. Камыш справился блестяще и монаршею милостью был возвышен и откомандирован на авторынок на Фучика в помощь к Валере-Сухарю, державшему станцию техобслуживания вошедших в моду «БМВ». Между тем времена подошли тяжелые: по всем фронтам наступали «казанские». Братва стреляла, взрывала, резала и хотя в негласной иерархической лестнице Камыш уже перерос уровень рядового стрелка, долгое время оставаться над схваткой ему не удалось.

Весной 96-го года, в один из холодных мартовских вечеров, на трубку Камышину позвонил охранник с Фучика и попросил срочно приехать на станцию. Валера-Сухарь уже третью неделю пребывал в запое, поэтому самым главным лицом на объекте автоматически являлся Камыш. Чертыхаясь, он добрался до Купчино и здесь работяги поведали ему душещипательную историю о том, как их только что опустили на полторы тонны бакинских. Выяснилось, что три дня назад клиент загнал на станцию своего черного «бумера», помятого так, словно по нему намедни проехался многотонный каток. Заказ сулил стать денежным, потому машиной занялись в первую очередь и за три дня сделали практически невозможное: тачку восстановили словно птицу Феникс – пусть не из пепла, но из хлама, это уж точно. Позвонили клиенту, и он, довольный, примчался, правда, на этот раз не один, а сотоварищи, которые оказались «альметьевскими» братками. Они-то машину и забрали, причем забрали бесплатно. А в ответ на вполне оправданное возмущение охранника, обнажившего было телескопическую дубинку, братки продемонстрировали волыну и заявили, что в случае-де претензий хозяин может позвонить по оставленному номеру телефона и ему в доступной форме все объяснят, что называется «без гнева и пристрастий».

Камыш позвонил. Голос его приветливым не был, однако положенная в таких случаях сдержанность присутствовала.

– Это Камыш. У которого вы колеса увели и должны остались.

На другом конце провода твердость в голосе почувствовали, а потому ответили также спокойно и уважительно:

– Геша. Работаю с татарами. А что, серьезный вопрос, братан?

– Вы, как я понимаю, люди солидные и для вас сотни зеленых – пыль. А я с Воркуты. У нас там, как за угол, так за пятачок по гриве.

– Не кипятись, братан. Хочешь, давай встретимся – перетрем?

– Хорошо – поговорим, – ответил Камыш, решив лично взглянуть на махновцев.

На встречу Женя подъехал с двумя мелкими воркутятами, однако к казанским подошел один. В ту пору те ездили грядками человек по восемь, всегда с железом, а потому были немного шокированы таким поворотом темы.

– А где твои пацаны?

– Дел много. Стаями галдеть – времени нет. Говорите.

Его обступили и начали наперебой дешево путать.

– Слышь, ты чо, за барыгу вступаешься? Ну откусили кусочек, с кем не бывает… Давай его лучше разведем – скажем, что-нибудь отвалилось… У нас ведь как? Надо тебе – к нам приезжай, бери – не жалко. Общее дело-то!

Камыш глянул на облака бешеными от злобы глазами и грубо прервал:

– К вам приезжать – куда?

– В Альметьевск! – сыронизировал Геша.

– Не, не могу! Расходы большие. Я лучше в ваше кафе заеду.

– Зачем? – не к месту задал вопрос один из Гешиных подручных.

– А скоро праздник религиозный – день святого Себастьяна. Гулять будем. Не боись, нас не много – человек тридцать. Только вы официантов предупредите, чтоб в этот день летали и о счете не думали. Ведь одно дело делаем.

– Не понял?!

– Вы во мне кого увидели?!! Вы что, в зоопарке были – верблюда встретили?! Чо ты гонишь тут?! Чо ты жалом целишься?! Хочешь конфликта – получишь!

Часть татар отошла, почувствовав, что Камыш их не опасается, а у того в этот самый момент некстати заныло поврежденное в спарринге на тренировке ребро. Камыш засунул правую руку за пазуху и потер грудь слева. Геша это расценил по-иному:

– Да ладно-ладно! Договоримся!

– Так что ты завтра денег завези на базу. И завези лично! А то хлопотно будет, – подвел итог базару Камыш.

– Хлопотно – это как?! – поднял тон Геша.

– А хлопотно по-разному бывает: бывает сяк, бывает наперекосяк. Я ж говорю – по-разному. И еще – у меня братьев нет. Один я у мамки. Она меня, когда на Большую землю с мешочком вареных яиц и кусочком докторской колбасы провожала – все приговаривала: «Женечка, в большом городе злых людей много! – не давай себя в обиду!» Так что с тех пор я жадный и недоверчивый!

На этом он развернулся и, задев плечом Гешу, удалился, а его малые без шума и пыли довели Гешину машину до съемной квартиры.

А татары денег не довезли. Решили – авось и так прокатит.

Но не прокатило. Видать, русский авось для татарского менталитета неподходящий. Через неделю Камыш и двое его товарищей подкараулили Гешу возле срисованной парадной. Они быстро свалили его ударом в затылок толстой ножкой от стола, а Гешиного кореша запинали ногами. Камыш подошел, два раза врезал носком ботинка по ребрам Геше и сломал пару, поучая при этом: «Бывает ТАК хлопотно». Затем, ударив несколько раз в голову его коллегу по бизнесу, он столь же философски заметил: «Бывает и СЯК хлопотно!» Тем временем один из подручных Камыша поднял за один край скамейку и уронил на лежащих: «А бывает – жопой об косяк!» После этого «воркутинские» выбили стекло машины и влили туда заблаговременно приготовленную трехлитровую банку с бензином. Машина занялась быстро – теперь ее было уже не потушить. А впрочем, никто и не собирался.

При выезде со двора дорогу перегородила машина ОВО. Разумеется, ее никто не вызывал. Просто те вдруг решили для порядка проехаться по дворам новостроек и практически сразу засекли огонек в ночи. Здесь Камыш немного опередил события. Он скомандовал парням: «В рассыпную!» и оба из задних дверей устремились в разные стороны. А самого Камыша ОВОшники таки повязали. В оперчасти он уверял, что подвозил ребят – халтурил, а что они-де натворили, не ведает. Однако Жене не поверили. Более того, опер уговорил сержантов дать показания, что те видели, как именно он и поджигал. А терпилой тогда вышел юридический хозяин автомашины – замдиректора гидролизного завода. К чести татар, из травмпункта они тогда испарились, в противном случае одним поджогом для Камыша дело бы не ограничилось.

Друзья подсуетились, заслали сколько надо и куда требуется, и Женя уехал на зону не поближе к исторической родине, а в поселок Металлострой, откуда электричкой до города всего-то минут двадцать езды. Он отсидел оставшиеся два года полностью – от звонка до звонка. Можно было, конечно, этот срок скостить, но в активисты ему идти было не то чтобы западло, а просто лень, не захотелось. Впрочем, выйдя в сентябре 1998 года на волю, Женя лишний раз убедился, что поступил в высшей степени мудро. По большому счету эта недолгая отсидка, возможно, спасла ему жизнь, так как к тому времени из трех десятков «воркутинских», начинавших свою трудовую деятельность в далеком девяностом, в живых осталось человек двенадцать, не больше.

Естественно, не все они ушли из этого мира насильственным путем. Тот же Валера-Сухарь, к примеру, полгода назад скончался от цирроза – не помогли ни гипноз, ни кодирование, ни лечение у престижных шарлатанов. Светка Сухарева отчаянно пыталась раскрутить пришедший в упадок бизнес мужа, однако августовский дефолт подкосил его окончательно. Отчаявшись, она сама разыскала Камыша и попросила его взять «техничку» в свои руки. Женя подумал немного и согласился, поскольку все равно нужно было с чего-то начинать, а снова идти в рядовые стрелки было вроде как «некомильфо». Ему удалось по старым связям наскрести немного денег и вложить их в переоборудование станции. Затем Женя подобрал новую команду механиков из числа чуть менее пьющих, завел опытного прохиндея-бухгалтера и уже к двухтысячному году выправил ситуацию настолько, что смог прикупить к своему хозяйству еще и соседние автомойку и шиномонтаж. Светка с детьми уехала жить в Германию, и Камыш регулярно переводил туда ее долю. Хотя официально Сухарева в состав учредителей не входила, обмануть жену умершего друга для Камыша было делом невозможным. Несмотря на то, что в те годы такое благородство уже казалось старомодным.

Полностью от прежних контактов и знакомств Камыш не открестился, но держался несколько в стороне, шарахаясь, как черт от ладана, от явного криминала. Несмотря на это, в определенных кругах он продолжал считаться «правильным пацаном», с хорошей репутацией, небеспредельщиком и человеком, способным решать вопросы. К тридцати годам Камыш уже крепко стоял на ногах, многого добился и теперь был всерьез озабочен проблемой благоустройства личной жизни: пресытившись любовницами и девочками по вызову, он мечтал теперь о семейном очаге и сыне. И вот когда ему стало казаться, что судьба в очередной раз отнеслась к нему благосклонно и подарила ему встречу с Полиной, с той вдруг стали происходить пугающие его перемены. Многие женщины, с которыми Камыш имел какие-либо отношения, чаще всего относились к нему настороженно, а порою даже и злобно, осознавая, что целиком он все равно никогда им не принадлежал, а он с ними, в свою очередь, мог поступать, как считал нужным. И вот теперь, впервые в жизни, Камыш сам попал в точно такую же зависимость.

По результатам первой исполненной экипажем оперативной установки в адресе на Заставской выяснилось, что если Ташкент и бывал здесь, то, как минимум, лет пять назад. С тех пор в квартире дважды сменились хозяева и веских причин подозревать нынешних жильцов в их связи с объектом не нашлось. В тот же вечер Полина обвинила Нестерова в дилетантизме, заявив что на одних импровизациях в таком серьезном деле, как установка, далеко не уедешь. Бригадир, немного ошалевший от такого напора, тем не менее был вынужден согласиться с ее аргументами и за подготовку остальных установок Ольховская взялась сама. В качестве легенды Полина решила использовать дико популярную в прошлом году, но почти утихшую в нынешнем общественную организацию «Народный контроль». Заказав в типографии соответствующие красные корочки инспекторов, они отпечатали на компьютере две сотни листовок с популистскими лозунгами, из которых следовало, что «Народный контроль» призывает население выступить на борьбу с уплотнительной застройкой. Паша с Иваном развезли эти листовки по предполагаемым адресам посещения, часть наклеили на парадные и стены домов, а оставшиеся разбросали по почтовым ящикам. После этого была взята трехдневная пауза – дабы общественное мнение успело морально созреть к визиту «инспекторов» и лишь после этого в дело вступила сама Полина – обаятельная серьезная девушка, радеющая за сохранение зеленых насаждений и спортивных площадок и собирающая подписи против зарвавшихся домостроителей. Понятно, что при таком раскладе практически все интересующие экипаж двери перед Ольховской открывались, даром что никакой видимой активности строителей в вышеуказанных адресах пока не наблюдалось. А интересовали Полину в первую очередь двери соседей, проживавших в непосредственной близости с адресом «X». Потому как сказано в священном писании установщика: «Возлюбите соседей как самое себя. Ибо соседи – источник ваших знаний!».

В течение недели список пробиваемых адресов похудел ровно наполовину, но пока ничего интересного экипажу зацепить не удалось. Нет, конечно, попутно им удалось узнать много любопытного: и о соседях сверху в адресе на Полюстровском, и о жильцах снизу на улице Пионерстроя. Однако два нелегала-таджика, притон для занятия проституцией и уклоняющийся от алиментов Серега Мухин даже в совокупности не тянули на искомый результат и равноценной заменой сгинувшему Ташкенту не являлись. Но окончательно всех добила пенсионерка с улицы Краснопутиловской, которая доверительно сообщила, что готова сотрудничать с «Народным контролем» на безвозмездной основе, о чем и дала соответствующую расписку, несмотря на уверения Полины, что та вполне верит ей и на слово. Текст в расписке был следующий:

Нестеров, ознакомившись с содержанием данного документа, хохотал минут пять, а затем, наконец успокоившись, рассудительно произнес:

– Н-да, оказывается, дураков, каких мало, не так уж и мало.

После этого своей властью он взял для экипажа недельную паузу по установкам, дабы народ раньше времени не надорвался. И правда, подуставшие за последнюю неделю Козырев и Лямин отреагировали на приказ в высшей степени положительно, а вот Полина, напротив, осталась недовольна решением бригадира. Мотаясь по установкам, она чувствовала себя, как рыба в воде, к тому же внезапно нарисовавшаяся работа по Ташкенту спасительно отвлекала ее от мрачных мыслей по поводу собственного будущего. А оно, будущее, все еще рисовалось ей в исключительно мрачных тонах… Вчера вечером ей снова звонил Женя, однако она вновь не нашла в себе достаточно сил, чтобы встретиться и наконец объясниться. И, похоже, в этот раз он обиделся на нее всерьез. «Господи, ну почему я такая дура? Почему мне так не везет, Господи?» – в очередной раз вопрошала Полина и в очередной раз ответа на свои риторические вопросы не получала. Великий покровитель филеров всех времен и народов двуликий Янус снизойти до общения с «грузчицей» Ольховской категорически не желал.

Сам же Нестеров этим вечером поехал к Ладонину. Похвастаться было нечем, однако они с самого начала условились, что будут регулярно встречаться и обмениваться полученной информацией, либо констатацией факта отсутствия таковой. Игорь Михайлович принял бригадира в знакомом кабинете. Время было рабочее, а посему краткий доклад Нестерова едва ли не ежеминутно прерывался телефонными звонками, входящими на три стационарных и два мобильных ладонинских телефона.

– Да, – раздраженно ответил Ладонин, в очередной раз сделав свободной от трубки ладонью извинительный жест в сторону Нестерова. – Какой Владимир?… Ну, допустим… И что?… Что продать?… Мне поинтересоваться?… Записываю… – Ладонин сделал какие-то пометки в своем органайзере, – …Нет, на следующей неделе меня не будет… Возможно… Через моего секретаря…

Ладонин отключил трубку и в некоторой задумчивости потер виски.

– Странно… Что за Владимир? От какого Ахтырцева?… Кстати, Александр Сергеевич, у вас нет покупателей на бивень мамонта?

– На что?

– На бивень мамонта. Звонил некто Володя (понятия не имею, как он узнал номер моего мобильника), сослался на некоего Ахтырцева (которого я тоже не знаю) и попросил пристроить бивень мамонта. За десять процентов комиссионных.

– А зачем он нужен?

– Понятия не имею… Бред какой-то… Ну да хрен с ним… На чем бишь мы остановились?

– …Таким образом, на сегодняшний день проверено пять из девяти более-менее подходящих адресов. По исполненным адресам с почти стопроцентной вероятностью можно сказать, что в ближайшие месяцы Ташкент в них не появлялся и едва ли появится в обозримом будущем. Если интересно, аргументы могу изложить…

– Не стоит, вы в этих делах профессионалы и если пришли к такому выводу, значит у вас были на то основания. А что с ГАИ?

– Машина в розыске, но результата нет. Отсмотрены стационарные камеры слежения на двух постах ГИБДД на основных трассах, выходящих из города: вечером после гибели Антона и в последующие три дня машина Ташкента не зафиксирована. Впрочем, в данном случае определенная доля погрешности, безусловно, имеется. И, наконец, буквально вчера мне позвонил один мой хороший знакомый из УУР и сообщил, что по словам его барабана, Ташкента якобы недавно видели в городе. Барабану дано задание срочно перепроверить эту информацию, однако должно пройти какое-то время…

– Вот это уже интересно, – оживился Ладонин. – Мне почему-то тоже кажется, что Ташкент не уезжал из Питера. Тем более, что на днях я встречался с вашим знакомым, господином майором Касторским и тот рассказал, что три дня назад в Питере в одном из обменников были обнаружены несколько сотен фальшивых евро очень высокого качества.

– Странно, я каждый день просматриваю сводки и ничего подобного не видел, – удивился Нестеров.

– Значит, ваши коллеги пока не торопятся придать сей факт огласке. Но в любом случае, согласись, для нас этот момент представляется весьма любопытным. По крайней мере, появляется версия, что Ташкент все-таки мог перевезти фальшивки сюда и возможно уже реализовал какую-то часть… Да, связь из «Магриба», о которой ты рассказывал, мои люди слушают, но пока ни единого намека на Ташкента нет. Я на всякий случай распорядился продлить хотя бы еще на недельку… У него, кстати, ежедневно телефон по шесть-восемь часов занят – в Интернете пасется, видать продвинутый товарищ. Хотя, мои вон тоже вроде по пятьсот-семьсот баксов в месяц в Сети сжигают, а как проверил – чуть ли не поголовно порнуху на работе листают. Но это так, к слову… Ну что ж, Сергеич, худо-бедно, но дело движется. Я доволен. Кстати, а почему ты не говоришь мне, что в вашем экипаже появилась некая прелестная барышня?… Ну, не хмурься – естественно, о недоверии либо о контрнаблюдении за вами и речи не идет. Просто ваша машина оборудована системой спутниковой навигации и однажды мне стало исключительно по-обывательски любопытно понаблюдать за вами. Посмотреть на то, как работает милицейская разведка.

– Понятно, – буркнул Нестеров, в глубине души не поверив Ладонину. Бригадир был прав, Игорь Михайлович действительно дал задание проследить за экипажем, дабы убедиться, что «грузчики» занимаются делом, а не просто прожигают ладонинские деньги и, сами знаете что, пинают. – И где же вы нас срисовали?

– На Краснопутиловской, – улыбнулся Ладонин и бригадир вспомнил, что в тот день Полина заикнулась было о какой-то подозрительной бежевой «шестерке», однако Нестеров опасности не заметил и списал наблюдения Ольховской на излишнюю подозрительность, свойственную начинающему «грузчику». И вот теперь выяснилось, что Полина-то была права, а он, старый дурак, сел в лужу.

– Поздравляю, у вас сильная команда, – сухо похвалил Нестеров. – Может быть вам тогда все же стоило обойтись исключительно своими силами?

– Да, перестань ты, Александр Сергеевич, ну что ты, в самом деле?… Я уже и сам жалею, что рассказал. А следили за вами, если это так интересно, действующие сотрудники ФСБ. Но, к сожалению, я не могу пользоваться их услугами слишком часто. Слишком уж много дерут, собаки.

– А сколько, если не секрет?

– Извини, секрет. И все-таки – что это за барышня работает с вами?

– Это наша новая сотрудница и у нее есть свои резоны для того, чтобы вместе с нами искать Ташкента.

– Какие же? Или это уже ваш секрет?

– Она любила Антона, – чуть помедлив, ответил Нестеров. – И он ее, насколько мне известно, тоже…

– Что ж, значит у нее действительно есть резон, – посерьезнел Ладонин. – Надеюсь, вы меня с ней как-нибудь познакомите?… И, кстати, еще раз прошу простить меня за такое вот ребячество – больше никаких слежек не будет, обещаю…

И Игорь клятвенно сложил ладони на груди.

На следующий день смена Нестерова вышла в ночное. Объект – сколотивший состояние на паленой водке господин Андросян Рубик Суренович, славился своим нуворишеством и любовью к ночным загулам. Полторы недели назад он обратился в Красносельское РУВД с заявлением о том, что его горячо любимая жена уехала из дома за покупками в магазин «О'кей» и с тех пор от нее ни слуху ни духу. Поскольку в течение трех дней супруга дома так и не объявилась, а горе безутешного мужа не поддавалось описанию, гласникам ничего не оставалось, как завести розыскное дело. А два дня спустя оперативник Красносельского РУВД, в кабинете которого сердобольные милиционеры отпаивали Рубика Суреновича валерьянкой, проезжая через площадь Конституции, обратил внимание на то, как из ночного заведения «Де Илона», славящегося своей эротической шоу-программой, на полусогнутых ногах выкатился гражданин Андросян собственной персоной, поддерживаемый девицей явно не слишком тяжелого поведения. В сложившейся ситуации подобный способ релаксации показался оперативнику не слишком уместным, и он решил «выписать ноги»,^[57] дабы составить собственное представление о богатом духовном мире потерпевшего.

Согласно настроечке, объект проводил этот вечер дома. Экипаж машины боевой с позывными «735» выдвинулся на юго-запад и в начале первого ночи припарковался на перекрестке Доблести и Рихарда Зорге. Паша запросил смену Климушкина и через пару минут из ближайшей к ним арки длиннющего дома-корабля вышел мрачный Костя. Причины его дурного настроения объяснялись просто – сегодня Климушкину-младшему исполнилось пять лет, а составлявший накануне наряд дежурный, забыв о настоятельной просьбе родителя, как нарочно запихнул счастливого отца в вечернюю смену.

Несколько лет назад с легкой руки Нестерова за Костей Климушкиным, славившимся неумеренным пристрастием к крепким алкогольным напиткам, закрепилось прозвище Шнапс-капитан. Нестеров до поры до времени очень гордился изобретенным им термином, пока однажды жена вдруг не затащила его в театр сатиры на Васильевском. Давали что-то из Чехова, и в какой-то момент Александр Сергеевич с удивлением услышал со сцены сие меткое определение, выяснив таким образом, что оно было выдумано великим русским писателем еще сто лет назад. Настроение, конечно же, было испорчено, хотя данное обстоятельство всего лишь свидетельствовало о том, что подлинная классика актуальна во все времена.

– Чего так поздно? – пробурчал Костя, протягивая руку выходящему ему навстречу Нестерову.

Судя по легкому перегару, день рождения сына, пусть и в полевых условиях, но тот все-таки отметил.

– Вам же все равно еще до часу стоять.

– Так ведь скучно же. Всю смену так под окнами и проторчали.

– Что, совсем никуда не выходил?

– Один раз. Где-то в восьмом часу до универсама смотался. Взял два шампанских, виноград, конфеты и пачку презервативов. Думали, ну, сейчас подорвется в гости – ни фига.

– А может, ждет кого-то?

– Может, и ждет. Хотя время-то уже позднее для визитов.

– Ну для «визитов»^[58] как раз самое то, – рассмеялся Нестеров.

– Вообще-то, да. Ладно, давайте, заруливайте во двор. Мы там за кустами встали. Обзор, в принципе, неплохой, до подъезда метров сто, а ему из окон не видно. Я проверял.

Нестеров дал отмашку, и Паша закатил «девятку» во двор, остановившись рядом с синей «шестеркой» смены Климушкина. Козырев и Лямин пошли брататься с «грузчиками», а Полина осталась сидеть в машине.

Два бригадира неторопливо побрели следом за ними.

– Ты чего такой грустный? – спросил Нестеров.

– Я не грустный, я трезвый, – пожаловался Костя. – У меня сегодня сыну пять лет. Я ему обещал сегодня пораньше придти, а этот придурок Васильев меня в вечер поставил.

– Васильев может. Ему надо по сто раз на дню напоминать, у него ж в башке подолгу ничего не задерживается. Знаешь, как про него Нечаев говорит? Обличий бычий, а ум телячий. Кстати, поздравляю с рождением сына!

– Может, по пять капель, Сергеич? У меня тут немного коньячку во фляжке осталось.

– Ну раз такое дело – давай. Опять же, что-то холодать стало, а нам тут, похоже, всю ночь торчать… Только давай сначала прогуляемся, покажешь мне, что тут и как.

– Да чего тут смотреть? Короче: вон, третий подъезд справа, четвертый этаж, три окна во двор. Все три светятся, видишь? Лифт один, кодовый замок наши подобрали – 146. Ни консьержа, ни видеокамер в подъезде нет. Тачка, белый «Форд-Мондео», на стоянке, это за домом у парка. Вот, собственно, и все.

– Он на собственное фото похож?

– Да, в принципе, вполне опознаваем. К тому же, пока мы здесь торчали, других армян в этот подъезд вроде как не заходило.

– Ну ладно, – сдался Нестеров. – Пошли тогда, что ли, на лавочку сядем…

Они успели опрокинуть по два коньячных наперстка и едва только закурили, как во двор въехал черный «Порше Бакстер». Климушкин мечтательно проводил глазами неторопливо скользившую мимо них тачку и закатил глаза: «Мать моя, женщина! Бакстер! Вертикальный руль, коробка-автомат „Типтроник“, двести пятьдесят километров, откидной верх… Сергеич, знаешь, сколько такая музыка стоит? Семьдесят тысяч баксов!!!.. Эх, недаром люди говорят: кто как живет, тот так и ездит».

Но это был еще не финал. Тачка остановилась прямо у подъезда объекта, и из нее вышла ослепительная брюнетка в темно-синем, плотно облегающем тело платье с потрясающим по глубине и содержанию декольте. В осадок выпали все – и бригадиры, и их «грузчики». Девица закрыла машину и, застучав каблучками, направилась к подъезду. Завороженные ее походкой «грузчики» пораскрывали рты и, разом позабыв о своих служебных обязанностях, застыли на месте, пожирая глазами удаляющуюся фигурку.

Нет, все-таки это очень правильно, когда хотя бы в одном из двух сменных нарядов присутствует женщина. Поняв, что в данной ситуации от мужиков ничего путного не дождешься, Полина решительно взяла инициативу на себя, кинулась к подъезду и вошла в него буквально на плечах девицы. Через пару минут Ольховская вернулась к машине и рассказала, что девушка вошла именно в квартиру объекта, причем гражданин Андросян встретил ее радостными восклицаниями. Содержание восклицаний осталось для Полины загадкой, поскольку объект голосил на родном ленинаканском наречии…

Через двадцать минут экипаж Климушкина уехал на базу, и «нестеровцы» остались один на один с холодной ночью, любвеобильным объектом и его ослепительной красоткой. Бригадир связался с дежурным, доложил про зафиксированную связь и попросил уточнить: следует ли брать девушку под «НН», если она выйдет из дома объекта одна. Дежурный пообещал уточнить и через некоторое время передал экипажу новые вводные: связь интересует особо, а посему в случае чего бросать наблюдение за адресом объекта и вести девицу. На том и порешили. В этот момент в квартире объекта погасло сначала одно, а затем второе окно. Свет в третьем горел вплоть до начала четвертого, но затем не стало и его. Последние полуношники дома номер три по улице Рихарда Зорге наконец уснули спокойным сном. Спокойным, потому что все это время их покой продолжал охранять сменный наряд наружки во главе с подполковником Нестеровым.

Светало. Часы показывали начало восьмого. Во двор потянулись первые собачники и недавно закемаривший Нестеров проснулся, разбуженный собачьим лаем. Он обернулся – сидевшая на заднем сиденье троица, включая Полину, удобно пристроившую голову на козыревском плече, самым бессовестным образом продолжала сопеть. Бригадир нервно выскочил из машины, выглянул из-за кустов – слава богу, черный «Порше» стоял на месте. Нестеров разбудил горе-караул и вставил им хороший пистон. Виноватый народ выполз из машины и стал потягиваться, разминая затекшие конечности.

– А во сколько нас сменят-то? – преодолевая зевоту, вопросил Лямин.

– Должны в восемь, но это вряд ли. Хотя бы к половине девятого добрались, и то было бы хорошо, – прокомментировал Козырев, уже неплохо изучивший утренние привычки оперативных водителей.

– Скорее бы приезжали. Чтобы нам не пришлось этот «Порше» гонять.

– Это вряд ли, – вклинился в разговор старший. – Учитывая, во сколько эта парочка нынче угомонилась, раньше полудня они из дома не выберутся. К бабке не ходи.

К бабке ходить, возможно, было и не обязательно, но вот в начале девятого, несмотря на все заверения бригадира, девица, кличка которой была дана Куколка, из подъезда вышла. Вышла одна.

– Вот черт, накаркал, – расстроился Нестеров и живо распорядился: – Лямка, давай дуй к проезжей части. Посмотришь направление движения, мы тебя там потом подберем. Остальные быстро в машину.

Ваня легкой рысцой потрусил на улицу и скрылся под аркой. Через пару минут вслед за ним выехал «Порше».

– По Доблести к повороту на Петергофское, – прокомментировал Лямин.

– Понято, грузчик. Сейчас заберем…

В этот час машин на дороге было уже довольно много – жители из спальных районов потихонечку направлялись на работу. С Петергофского экипаж ушел на Маршала Жукова, здесь они в считанные минуты долетели до виадука через железнодорожные пути, лишь однажды притормозив на светофоре. На мосту Козырев принял решение сблизиться с «Порше», поскольку в данный момент с машиной Куколки их разделяли еще пять авто и следить за манипуляциями девицы за рулем было неудобно. Встречная была пустой, а посему Паша включил сигнал и, наращивая скорость, стал уходить влево. В тот же момент «Порше» неожиданно выскочил из левого ряда и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел навстречу Козыреву. Чем в эту секунду руководствовалась девица: то ли вспомнила, что оставила в квартире Андросяна включенный утюг, то ли забыла подарить ему традиционный утренний «чмок» в щечку – знала только она сама. В любом случае лобового столкновения было уже не избежать. Все, что смог сделать в этой ситуации Козырев, это лишь максимально погасить скорость. Ну не с моста же теперь сигать, в самом деле?

Резкий удар, скрежет металла, звон вылетающих стекол, вскрик Полины, мат Нестерова и зажмурившийся от ужаса Лямин – с мерзким визгом «Порше» протащило левым боком по ограждающему решетку моста парапету, и машина остановилась, развернувшись наискосок к трассе. Всё. Приехали. Разрушения есть, но, слава богу, кажется, обошлось без жертв. Очумевшая Куколка выскочила из машины, по-поросячьи взвизгнула, глядя на то, что еще пару секунд назад именовалось капотом «Порше Бакстер», и начала судорожно давить кнопки висевшего на шее сотового телефона.

– Реакция правильная, рефлексы осмысленные – значит, жить будет, – автоматически отметил Нестеров и обернулся к сжавшимся на заднем сиденье Ивану и Ольховской: – Все живы?

Оба молча кивнули.

– Травмы?

Оба отрицательно помотали головой.

– Ну, значит теперь самое главное – не обделаться от счастья. Паша, запрашивай дежурку, сейчас здесь начнется шоу телепузиков.

И бригадир дрожащей рукой потянулся за сигаретой. День обещал быть…

Через некоторое время к мосту начали съезжаться связи, подтверждая тем самым тезис о том, что наш мир устроен не по законам формальной логики, а сенсорно. Вот кто-то кому-то звонит. Зачем? – Непонятно. Скорее всего, мир сотовой связи подчеркивает иррациональность человеческого сознания. Как результат: Кукла позвонила «своему», так как куклы приучены только ездить в кабриолетах и надувать миленькие щечки из-за невкусного мороженого. «Свой» в этот момент ехал с товарищами. Товарищи зачем-то позвонили другим «своим»… И понеслось. И хотя времена конфликтов на дорогах со стрельбой и поножовщиной ушли в прошлое, а большинство их участников пересело с тонированных «Жигулей» на серьезные машины, замашки, по большей части, остались прежними.

Итак: первой подкатила «Вольво». Из нее выскочил любовник красотки, подошел к ней, немного картинно обнял. Красотка уткнулась своим сопливым от слез носом ему в плечо и разрыдалась в полный голос.

– Такое впечатление, что он ее из чеченского плена изволяет, – съязвил уже отошедший от начального шока Козырев, наблюдая за этой сценой. – Интересно, он бы ее также обнимал, если б знал, где она ночевала сегодня ночью?

Между тем остальные двое подошли к «девятке», в которой сидели Паша и Нестеров. К тому времени Лямина и Полину, действительно не получивших ни малейших повреждений, бригадир насильно выгнал на воздух. Здесь им окончательно полегчало, и уже через пару минут они рассредоточились на мосту, смешавшись с толпой зевак, преимущественно составленной из возмущенных водил. Предстояло заняться рутинной работой – фиксацией связей и выпиской квитанций.

– Ну что, долетались – летчики! – похлопал по капоту «девятки» человек с лицом спившегося культуриста.

– Ага, и Терешкова с нами тоже! – намекая на Куколку, ответил Козырев.

«Спившийся» качок нахмурился. Второй, наоборот, заржал, так как знал, что фамилия девушки была Терехова.

– Как разбираться-то будем? – чуть запинаясь, спросил качок, несколько сбитый с уверенной и привычной ему интонации ржанием своего знакомого.

– По правилам дорожного движения, – спокойно объяснил Козырев. В данную минуту уверенность ему придавали ксива, лежащий в бардачке «ПМ», а главное, сидящий рядом, убежденный в том, что их дело – правое, бригадир. В этот момент пылкий любовник наконец оторвался от своей подруги и подошел к двум «своим».

– Ты чо?! Жопу не поднять?! Из машины-то выйди!

– Так бить будете! – отрезал Козырев и демонстративно закрыл окошечко.

Минут через десять приехали гаишники и ответственный дежурный по Управлению. Вслед за ними важно подтянулись целых два джипа с тревожным народом. Народ оставлял машины на спуске с виадука, подходил к месту происшествия, что-то спрашивал, создавал толпу и отходил. Из-за ДТП на мосту уже образовалась полукилометровая пробка: водители сигналили, сквернословили – словом, типичное броуновское движение.

Ухажер «любимой крошки» был человеком не только состоятельным, но и с комплексами – долго не мог уняться:

– Как отвечать-то будем? Или вас по парадным отлавливать?!

– Слушай, ты, баклажан! По парадным и не по парадным я тебя скорее найду. Ты что-то хочешь?! Так давай сейчас! – не стерпел Нестеров и вылез из машины. Дабы не допустить кровопролития, между ними предусмотрительно влезли гаишники, а затем Нестерова оттянул в сторонку ответственный по управе. Разборки продолжились на официальном уровне.

А некоторое время спустя на мосту нарисовался… Камыш, которого по пути сюда завез знакомец. Последнему, в свою очередь, также позвонил потерпевший. Камыш в душе вовсю иронизировал, изо всех сил следя за выражением своего лица, чтобы еще больше не разозлить пострадавших. Приятель Камышина, поняв, что много шума случилось из-за ничего, разозлился:

– Вот ведь, блин: сгрудились по четыре жопы в ряд из-за соски!

– Да, делюга серьезная! – не выдержал Камыш. Он отошел к ограде моста, отвернулся и стал наблюдать за проходящими внизу поездами.

Полина, заметив Камыша, растерялась и поспешно отошла за одну из стоящих машин, чтобы максимально выйти из поля его зрения – чего-чего, но самое последнее, что ей сейчас нужно было в жизни, так это встреча с Камышом. Между тем неподалеку от Жени крутился Лямин. Он-то и услышал, как в телефоне Камыша запищал звонок и мелодия сыграла «На поле танки грохотали…». Лямин искренне удивился, что подобный контингент, помимо «Мурки» и «Бумера», любит и «нормальные» мелодии, а потому решил подойти поближе: послушать разговор, да и фото заодно сделать.

«Здорова – моркова!.. Ничего живем – гудрон жуем… На мосту… Ладно… что хотел?… А я при чем? И кто такой?» Затем наступила некоторая пауза, и Камыш продолжил: «…Я не притих – я замолчал… С Ташкентом я дел иметь не желаю… Выгодно тебе – банкуй. Я пас… Слышь! Меня от этого города лет десять уже тошнит!.. Хошь передавай – хошь до могилы, как тайну, храни. Лично я твое предложение уже забыл… А по другому – звони: чем богаты, тем подсобим».

Камыш засунул мобильник в карман, снова глянул на железнодорожные пути, тягуче сплюнул. Лямин, толком ничего не поняв из подслушанного разговора, все-таки сумел уловить антипатию этого парня к Ташкенту. А главное – услышал желанное прозвище! В это время Камыш резко развернулся, махнул своему товарищу и быстро зашагал к машине. Стоявшая к нему спиной Полина не успела увернуться, и он буквально налетел на нее. Тут у Ольховской в очередной раз зашипела станция: «Грузчики 735, к вам бухгалтер с центральной добрался?». Сначала до Камыша не дошло. Но тут Полина обернулась и поняла, что Евгений услышал вызов дежурного. Не смогла – своим лицом выдала все.

– А я не знал, что вольнонаемные по городу с рациями гуляют… Наверное, чтобы всегда на связи быть? – грустно сказал Камыш и добавил: – С Центром.

– Женя, я прошу тебя, давай сейчас тихо разойдемся, а вечерком поговорим, хорошо? – попросила Полина и, не дожидаясь ответа, направилась к своим.

– Чую, щас – не щас, а разойтись придется, – бросил ей вдогонку Камыш.

Полина этого уже не слышала, но почему-то вспомнила слова Жени, сказанные во время их последней встречи. В тот вечер при разговоре о работе она в очередной раз вынуждена была фантазировать, видоизменяя ситуации, происходящие в отделе, и грамотно перенося их в выдуманный мир. «Канителью маетесь», – подвел тогда итог Камыш, снова почувствовав смутное недоверие к ее странным недомолвкам. Полине подобные словечки Камыша частенько резали слух, но ей было легче освоить чужую лексику, чем бороться с ее проявлениями. Получается, что Женя оказался прав – канитель, в конце концов, и случилась.

Злой Камыш подгреб к уже остывавшей перед кривым железом на мосту беседе.

– Опять не повезло! – крякнул он и добавил вполголоса: – …а могла бы и насмерть.

Эти слова услышал его товарищ и незаметно покрутил пальцем у виска.

Нет, все-таки чудеса еще случаются. Мало того, что в результате тарана с обеих сторон обошлось не только без жертв, но и вообще без каких-либо серьезных увечий, так еще и «девятка», пусть и с изрядно помятой мордой, осталась на ходу. Буксировка не понадобилась – многострадальный экипаж, конвоируемый машиной ответственного по Управлению, добирался до базы своим ходом. Впрочем, списывать сей факт только лишь на чудеса было бы неверно – все-таки оперативная «девятка» не такая уж простая машина. По сути, от конвейерного ширпотреба в ней наличествует лишь стандартный корпус, который, кстати, нередко специально рихтуют, чтобы машина выглядела старой. В начинке же присутствуют такие нелишние для погони вещи, как роторный двигатель, усиленная подвеска и двойной бензобак. Плюс к этому, специально для экстремальных случаев, усиленный каркас безопасности. А в том, что такие случаи имеют место быть, Нестеров сегодня в очередной раз убедился.

Козырев вел машину не быстрее сорока и угрюмо молчал. За неполные два часа состояние первичного шока у него сменилось повышенным нервным возбуждением, затем агрессивностью, сменившейся безразличием и вот теперь, наконец, он впал в глубокий транс. Без году неделя за рулем, и уже – ДТП. Не самое лучшее начало водительской карьеры. Не лучше себя чувствовал и Нестеров. Конечно, смерть Антохи не шла ни в какое сравнение с сегодняшним приключением, однако, как ни крути, два ЧП в смене за неполный месяц – это уже полновесное третье ЧП. Однако бригадир вида не показывал, напускал на себя беззаботный вид и всю дорогу пытался развлекать ребят байками, типа «аналогичный случай был в Тамбове». Рассказал он им, в частности, и про то, как в начале девяностых лихой оперативный водитель Леха Стрельников на набережной у Летнего сада расколошматил сразу семь машин. Тогда, догоняя «копейку» объекта, он не заметил, что сразу за горбатым мостиком образовался небольшой заторчик. Леха влетел на мостик и на излете пнул «копейку» в зад. Та по инерции пошла под горку и получилось то, что ученые мужи называют «эффектом домино». Пока из семи разнополых машин вылезали готовые растерзать Леху столь же разнополые водилы, он преспокойненько развернулся и ушел по набережной в обратную сторону. Понятно, что многочисленные свидетельские показания никакого результата не дали – в официальной гаишной базе белая «шестерка» с такими государственными номерами почему-то не значилась. Кстати, уже через пару минут к месту этой аварии прибыл сам Александр Глебович со своими «Шестистами секундами», однако Стрельникова он уже не застал.

Эта и другие истории смену не развеселили. Козырев все также хмурился и молчал, а на душе у Полины вообще творилось черт знает что. Другое дело – Лямин. Ему не терпелось рассказать своим о проведенной им потрясающей оперативной разработке. Поэтому, когда Нестеров завел новую историю, Ваня все-таки не сдержался и перебил бригадира. Понимая, что сейчас наступит его звездный час, Лямин с плохо скрываемым довольством самим собой важно сказал:

– Я знаю, как мы можем выйти на Ташкента!

Из сбивчивого рассказа Лямки Нестеров все-таки сумел понять, что эта случайная зацепка, похоже, действительно может иметь весьма и весьма интересную перспективу. Главное, чтобы не вышло так, что к Питеру имеют притяжение не один, а сразу несколько человек с погонялом Ташкент.

– Значит, говоришь, он приехал на мост вместе с другом на светлом «Ниссане»? А цвет, контейнера тачки запомнил?

Лямин замялся, записать номера машины, на которой уехал человек, знающий про Ташкента, он попросту не догадался. Его выручил Паша:

– Я видел эту тачку. Серебристый «Ниссан-Премьера», номера у меня в блокноте записаны.

– Это хорошо, – похвалил Нестеров. – Вот только может статься, что это как раз таки машина друга, а не интересующего нас «мужика в джинсовой куртке, коренастого, метр семьдесят…» Ч-черт, как же я-то его проглядел?… Тогда остается надеяться только на снимок. Может, кто-то из наших или гласников его и опознает. Значит так, Лямка, сейчас приезжаем в контору, пленку бегом на проявку, попросишь дежурного, чтобы сделали вне очереди, мол, для разбора ДТП нужно. Когда получишь снимки, аккуратненько смотайся к аналитикам, у них там сканер есть, и сделай пару копий. Спросят зачем, опять же отвечай, что для проверки по ДТП. Но лучше, чтобы вообще никто не видел, ясно?…

Полина прислушивалась к их разговору и в ее голове в эту минуту стучало: «…Не надо, ну, пожалуйста, не делайте этого… Не надо никаких опознаний, не надо никаких пробивок… Это Женя, это Камыш, и я сама, сама поговорю с ним… Поймите, он здесь ни при чем… Он не такой, я знаю, поверьте мне… А если вы начнете работать за ним, вы просто все испортите… Потому что уже и так все, что можно, сегодня было испорчено…» Естественно, ничего из этого вслух она не произнесла. А когда Полина подумала о предстоящей вечерней встрече с Камышом, ее охватила такая тоска, чувство такой безысходности, что слезы непроизвольно хлынули из глаз.

– Что с тобой, Полинушка? – обернулся к ней Нестеров.

И столько неподдельной тревоги было в его голосе, что она разрыдалась пуще прежнего.

– Голова, у меня очень сильно болит голова, – всхлипывая, ответила Ольховская (она, и правда, чувствовала себя нехорошо).

– Полин, ты при ударе головой не стукнулась? Вдруг у тебя сотрясение? – это уже подключился встревоженный Козырев.

«Я уже давно головой стукнулась, как только родилась – так сразу же и стукнулась», – подумала Полина, продолжая реветь.

– Короче, Паша, слушай сюда, – распорядился Нестеров. – Сейчас приезжаем в контору, ты загоняешь машину во двор, берешь Полину и на нашей «лягушке» отвозишь ее домой. Мы с Иваном за вас сдадимся. Потом поезжай к себе, немного отдохни и к пяти возвращайся в контору – будем сочинять объяснительную. На это время я тебя у Нечаева отмажу… Вопросы?… Вопросов нет.

Козырев вез Полину на Петроградку. Теперь, после утренней аварии, он вел «лягушку» в высшей степени осторожно, без свойственного ему лихачества и предельно концентрируя внимание на дороге – мало ли какая еще «куколка» вдруг захочет заложить крутой вираж. Однако на светофорах и в локальных пробочках он все же искоса поглядывал на сидящую рядом Ольховскую и с каждым таким взглядом все больше и больше убеждался в том, что… влюбился. Это случилось еще тогда, при первой их встрече на похоронах Гурьева. Павел увидел Полину, вспомнил девушку из своего недавнего сна и понял, что это не простое мистическое совпадение, кои порой встречаются в нашей жизни – это знак. Безусловно, она была старше и опытнее его во всех отношениях, однако эта разница между ними казалась ему абсолютно несущественной. Каждый раз Полина изумляла и удивляла его своей естественностью, эмоциональностью и непохожестью на других. Как ни странно, но ее единственным недостатком Павел считал эффектную внешность – здесь сказывался комплекс собственной неполноценности, который настойчиво свербил в мозгу: «Ты что, Козырев? С дуба рухнул? Посмотри на нее, посмотри на себя. Эта женщина создана не для таких, как ты». И вот сейчас, в съежившейся на заднем сиденье Полине, потерянной, с красными от слез глазами, он впервые увидел беззащитную, слабенькую, хрупкую девочку и поймал себя на мысли, что такой она нравится ему еще больше. Именно сейчас он впервые почувствовал себя не безнадежно влюбленным мальчиком, а мужчиной, который может и должен попытаться завоевать сердце возлюбленной. Хотя и понимал, что, скорее всего, из этой попытки едва ли выйдет что-либо путное.

– Кажется, нам сюда? – спросил Козырев, притормаживая на Съезжинской.

– Да, Паша, здесь… Нет, во двор не заезжай, я так добегу. А то у нас там днем, как обычно, все заставлено машинами – во двор попадешь, а обратно до вечера не выберешься. – Полина наклонилась, по-дружески чмокнула Козырева в затылок и вышла из машины.

– Полин! Ты как себя чувствуешь? – крикнул ей вдогонку Паша и, чуть помедлив, нерешительно предложил: – Может… Может, с тобой побыть немного?

Она улыбнулась:

– Нет, спасибо. Я сейчас доберусь по постели и завалюсь спать… Сегодня был такой трудный день… – после чего прошла под колоннами и скрылась в арке дома.

Машин во дворе, и правда, было целое стойбище, однако черный «БМВ» Полина увидела сразу. Камышу не хватило сил спокойно дожить до вечера, и он предпочел тупо дожидаться ее возвращения, дабы выяснить отношения как можно быстрее. Тем самым Женя застал ее врасплох – Ольховская надеялась, что у нее будет хотя бы пара часов для того, чтобы внутренне настроиться на этот разговор. Она уже хотела развернуться и убежать, как маленькая нашкодившая девчонка, но Камыш заметил ее и двинулся навстречу. «Ну вот и все, – подумала Полина. – Пришло время собирать камни». Из припаркованной неподалеку машины гремело «Наше радио». Ольховская прислушалась и невольно вздрогнула – со школьных лет горячо любимый ею Виктор Цой пророчески свидетельствовал:

Камыш подошел к ней, взял за руку и, ничего не говоря, повел домой. «Господи, как хорошо, что я догадалась попросить Козырева не заежать во двор!» – поднимаясь по лестнице, подумала вдруг Полина и запоздало ужаснулась, представив себе возможную реакцию Паши на появление Камыша.

Полина и Женя сидели за маленьким кухонным столом друг напротив друга и молчали. Согласно психологии этикета именно такая позиция сидящих неприемлема для людей, желающих о чем-то договориться или имеющих некие разногласия. Она называется «позицией противостояния» и хороша лишь для единомышленников и для влюбленных, однако ни Полина, ни Камыш себя таковыми в данную минуту не ощущали.

Полина молчала, потому что не знала, с чего, а главное, как ей следует начать. Самое ужасное, что дело-то было вовсе не в том, кто и где работает, а в том, что Полина завралась, и завралась «по-киношному»: пока они были плохо знакомы, она намеренно молчала о том, из «чьих будет», а когда уже можно было и сказать, когда она стала доверять Камышу (пусть и не полностью, но очень во многих вещах), то к тому времени наврала уже столько, что самой неприятно и неудобно было до чертиков. Чуть запинаясь, она, наконец, стала сбивчиво рассказывать ему о своей службе, о том, что имела право говорить о ней лишь самым близким людям… Тут Камыш нервно перебил ее:

– А меня, значит, к таковым ты не относила? А я-то, дурак, считал, что ближе тебя у меня никого нет, и надеялся, что ты испытываешь ко мне схожие чувства… К тому же полгода, даже больше, у нас вообще все было прекрасно. Или мне это только казалось?

– Да, мне было очень хорошо с тобой.

– Хорошо – и только?

– А разве этого мало?… Я понимаю, ты хочешь спросить – любила ли я тебя?… Поначалу мне казалось, что – да. Вернее, мне очень хотелось, чтобы это было так. Но любовь это такая штука, которая как приходит каким-то самым невероятным, необъяснимым способом, так и уходит. Не спрашивая при этом ничьих мнений и желаний.

– Надеюсь, что после того, как она ушла, ты продолжала быть со мной не из-за… – он сделал рукой неопределенный, указующий вокруг жест.

– А я надеюсь, ты задал этот вопрос не для того, чтобы оскорбить меня? – ответила вопросом на вопрос Полина, догадавшись, что в данном случае его жест означает материальное благополучие, представленное музыкальным центром, холодильником, телевизором и прочими, менее громоздкими, безделушками.

– Да, извини, действительно идиотский вопрос. Просто мне сейчас очень неприятно, Полина.

– Я знаю, Женя… Вряд ли тебе станет легче, если я скажу, что мне все-таки гораздо хуже, поверь.

– Так, может быть, нам есть смысл попытаться снова сойтись? Хотя бы на почве общего горя? – усмехнулся Камыш.

– Мне кажется, не стоит. По законам физики два отрицательных заряда всегда будут только отталкиваться. К тому же я больше не хочу обманывать тебя… Ни разу больше… Никогда.

– Понял… Ладно, как говорили у нас на зоне: с пятерик почахну, а потом привыкну. Пойду я тогда, пожалуй. Чего уж теперь…

Он сделал попытку подняться из-за стола, однако Полина придержала его за руку, и он остался на месте.

– Женя, я… Я редко тебя о чем-либо просила, а вот сейчас хочу попросить. В последний раз. Можно?

– Ну, попробуй, – Камыш достал пачку «Ротманса», чиркая, сломал одну, затем вторую спичку… Наконец закурил.

Полина тем временем собралась с мыслями, понимая, что ее просьба, скорее всего, будет воспринята им, мягко говоря, неадекватно:

– Понимаешь, мы сейчас занимаемся поисками одного человека. Очень плохого человека. И вот, совершенно случайно, честное слово, я… то есть мы узнали, что ты можешь быть в курсе того, где он сейчас находится… Его зовут Ташкент.

– Так, приехали… И есть что сказать, да язык не поворачивается… Это тебя, что ж, старшие товарищи вербовать меня подослали? Своих ломовых^[59] уже не хватает?

– Женя, перестань. Ну зачем ты так?… Никто меня не подсылал. Во-первых, никто не знает, что мы с тобой знакомы, а во-вторых, я бы сама на такое никогда не пошла… Это моя личная просьба к тебе, понимаешь? Это лично я прошу тебя помочь мне…

– Так «мне» или все-таки «нам»? – зло спросил Камыш.

– Да какая разница? Хорошо, пусть будет «мне», если тебе так больше нравится.

– А мне и так, и эдак – все едино не нравится.

– Ну тогда извини, что я вообще затеяла весь этот разговор… Попробую обойтись и без твоей помощи.

– Сама на Ташкента с бреднем пойдешь?

– Надо будет – и пойду, – сверкнув глазами, с вызовом сказала Полина. Со стороны это смотрелось немного комично, однако Камышу сейчас было не до смеха.

– Вопрос славы? Или что-то еще?

– Не твое дело!

– Нет – мое! – рявкнул Камыш и стукнул кулаком по столу. Полина посмотрела на него так, что он тут же стушевался, нервно загасил сигарету и уже абсолютно спокойным голосом сказал:

– Пять минут назад ты призналась, что больше не хочешь и не станешь врать мне. Так вот, скажи мне тогда честно и откровенно – это действительно нужно лично тебе?

– Да.

– А теперь также честно и откровенно ответь – почему?

Полина молчала. Молчание было очень долгим, а затем она тихо ответила:

– Понимаешь, Женя. В моей жизни был только один человек, которого я действительно по-настоящему любила. Какое-то время он любил меня тоже, а потом… Потом не знаю. Не думай, это было давно, до тебя… Хотя я все равно продолжала его любить… Недавно этого человека убили. Убил Ташкент. И теперь я хочу, чтобы его нашли… Чтобы его наказали за убийство человека, которого я любила… Вот и все. Честно и откровенно… Ты поможешь нам?

Теперь уже с ответом не спешил Камыш. Он налил себе немного виски, выпил и внимательно посмотрел на Полину. В этот момент он вдруг поймал себя на мысли, что, несмотря на ее жестокие признания, несмотря на ее обман, несмотря на все остальное… он все равно не стал относиться к ней хуже. Даже наоборот, почему-то еще больше зауважал. И от этого осознания ему стало особенно горько, потому что именно теперь их дороги должны были разойтись.

– Я подумаю над этим и если посчитаю нужным, позвоню… Только у меня будет к тебе встречная просьба.

– Какая?

– Я прошу, чтобы до моего звонка ни ты, ни твои коллеги не предпринимали никаких ходов в отношении Ташкента. Поняла?

– Я постараюсь.

– Кстати, позволь спросить, каким это образом вы узнали, что я могу быть в курсе, где сейчас Ташкент?

– Извини, Женя, я не могу ответить на этот вопрос.

– Понятно, сорока на хвосте принесла, а разведка подхватила и доложила точно. Все, пошел я… Не затрудняйся, провожать не надо… Да, ты не будешь против, если я что-нибудь возьму себе на память, буквально одну-две вещи, а?

– Конечно, – дрожащим голосом сказала Полина. Сейчас она ждала лишь одного – скорее бы ушел Камыш. Ей очень не хотелось, чтобы он видел, как она разревется.

Женя хозяйским глазом окинул кухню, подошел к стене и снял с нее рамку с ее любимой фотографией. Потом подхватил со стола недопитую бутылку и молча ушел. Сначала громко хлопнула дверь в прихожей, затем более глухо – в парадной, и наступила полная тишина. Только вода из крана, капелька за капелькой: хлюп-хлюп-хлюп. И в унисон с ними слезы из глаз: кап-кап-кап…

Полина поторопилась возблагодарить судьбу за то, что час назад Камыш и Козырев чудом разминулись и не встретились друг с другом. Она не знала, что Паша, жутко расстроенный тем, что так и не сумел найти убедительной причины напроситься в гости, вернулся к машине и обнаружил в салоне забытую ею сумочку. Лучшего предлога зайти трудно было придумать: Козырев кинулся догонять Полину, вбежал во двор и увидел, как Ольховская заходит в свой подъезд вместе с каким-то мужиком. Сердце у Паши сжалось – парочка шла «в руке рука» и это не оставляло никаких сомнений в том, что идут хорошо знакомые люди.

В данной ситуации правильнее всего было просто уехать, однако Паша предпочел другой вариант развития событий. Конечно, со стороны Козырева наивно было полагать, что у незамужней двадцатипятилетней женщины нет никакой личной жизни. Тем не менее, едва влюбившись, он уже воспылал праведным гневом. Паша решительно направился к ближайшей скамейке, занял наблюдательную позицию и принялся ревниво следить за окнами Полины. При этом он совершенно не отдавал себе отчета в том, что, в конечном итоге, хочет там увидеть.

В таком положении Павел тупо провел почти час. Наконец из подъезда вышел тот самый мужик и направился к припаркованной неподалеку «БМВ». «В джинсовой куртке, рост где-то метр семьдесят, короткая стрижка», – автоматически зафиксировал Козырев и, вспомнив описание, данное Ляминым, подумал, что людей, подпадающих под такое описание, наверное, слишком много. А затем он совершил еще один нелогичный поступок: вернулся к «лягушке» и, выждав паузу, двинулся вслед за отъезжающей «БМВ». С какой целью он решил проследить за другом Полины, Козырев и сам не знал. Скорее всего, в погоню его погнала злость на более удачливого соперника, ну а то, что никаких прав на Ольховскую у Павла, в общем-то, и не было, в данном случае в расчет не принималось.

Козырев пер, как танк, и, вопреки всем правилам конспирации, плотно сидел на хвосте «БМВ», не делая попыток перестроиться или оторваться. В любой другой ситуации Камыш обязательно срубил бы его, однако сейчас ему было ни до чего. Как говорится, в жизни всегда есть место по фигу, и это был именно тот случай. Когда у тебя на душе по-настоящему хреново, вертеть башкой по сторонам почему-то не тянет.

Паша дотащил «БМВ» до улицы Рубинштейна. В районе Графского переулка Камыш свернул во двор, и Козыреву пришлось-таки остановиться – не зная систему местных дворов, продолжать вести наблюдение на «лягушке» было бы уже верхом цинизма. Он закрыл машину, бросился догонять объекта и, миновав два проходняка, очутился в маленьком закрытом внутреннем дворике. «БМВ» была припаркована у единственного подъезда в этом дворе-колодце. Хозяина видно не было – видимо, он уже успел пройти в адрес. Козырев обреченно потоптался у металлической двери, оборудованной домофоном, убедился, что на шару в подъезд не попадешь, и поплелся назад, на Рубинштейна. Азарт погони как-то разом иссяк, и теперь ему хотелось лишь одного – поскорее добраться до дома и заснуть. Однако времени на сон уже не оставалось – меньше, чем через два часа Козыреву следовало появиться в конторе.

В отделе Павла встретил Нестеров, выглядевший очень уставшим и печальным. Первое было следствием проведенных на ногах бессонных суток, наполненных неординарным экстримом, второе – результатом начальственной нахлобучки, в ходе которой бригадиру недвусмысленно дали понять, что отныне и вплоть до торжественных проводов на пенсию его, Нестерова, место будет исключительно возле параши. А случись еще один подобный косяк, то и проводов не будет – обойдутся простой справкой об освобождении из органов. Словом, поводов для оптимизма было немного. Хорошо еще, гаишники пообещали сделать все в самом лучшем виде, тем более, что вины Козырева в утреннем ДТП не было. Так что за ремонт оперативной «девятки», скорее всего, будет расплачиваться владелица «Порша». Ничего, должна сдюжить, в крайнем случае господин Андросян поможет. Другое дело, что, будь на то воля Нестерова, он бы эту «девятку» восстанавливать не стал, а подвел бы под «смольнинское списание».^[61] Несчастливая какая-то машина, видать, планида у нее хреновая. Но времена нынче на дворе стояли не те, с машинами в конторе был дикий напряг и едва бригадир при Фадееве заикнулся о возможном списании «девятки», тот обложил его таким благим матом, что присутствующие при этом видавшие виды мужики, и те немного покраснели. Один только Нестеров оставался спокойным и невозмутимым – Фадеев вопил, а он спокойненько молчал, размышляя над некстати пришедшим в голову вопросом: а чем, собственно, благой мат качественно отличается от обычного? Через пять минут он пришел к выводу, что благим матом, наверное, всегда орут, а посредством обычного просто общаются. Делиться с начальством своими умозаключениями по этому вопросу Александр Сергеевич предусмотрительно не стал…

Нестеров кратко обрисовал Паше сложившуюся ситуацию, затем поинтересовался состоянием Полины. Козырев успокоил, мол, все нормально, жить будет, но о преследовании соперника, понятное дело, решил умолчать, тем более, что сейчас ему было даже немного стыдно за свое в высшей степени идиотское поведение.

– Ладно, Паш, давай тогда, ступай к Нечаеву. Он давно ждет. Отпишешь все, как было и, главное, не ссы – серьезных проблем у тебя быть не должно. С нами Бог и ГИБДД… А я уж тебя, извини, дожидаться не стану – устал, как скотина. Выдоили меня так, что еле ноги переставляю. Так что завтра вечерком пообщаемся, поговорим о делах наших скорбных.

– Вы уже наряд видели? Нам что, завтра в вечер?

– Ах, черт, забыл тебе сказать, – помрачнел Нестеров. – С завтрашнего дня ты временно откомандирован в гараж. Займешься там нашей колымагой, ну и вообще, малость по хозяйству там покрутишься.

– Почему?

– Потому что так положено. Пока официального заключения по аварии не будет, за руль тебя допускать нельзя. Это раз. А кроме того, других машин в отделе все равно нет.

– И надолго меня это… ссылают?

– Да ладно, блин, ссылают его… Отдохнешь там, в гараже, балду попинаешь. Знаешь такую зэковскую поговорку – «час кантовки – год здоровья»?… Я думаю, за неделю все утрясется. В гараже как раз Галактионов из отпуска вышел – он у нас по кузовным работам главный спец, так что с его помощью дело быстрее пойдет.

– А вы с кем все это время кататься будете?

– Да с Клязьминым, будь он не ладен, с «тихоходом» нашим… Чую, лихая будет у нас команда – бригада-ух: залетчики едут и залетчиком погоняют!.. Наверняка Фадеева придумка.

Нестеров ругнулся. Дело в том, что неделю назад Вася Клязьмин, прозванный за свою манеру езды и слабую ориентировку на местности «Небесным тихоходом», профукал сменный номер. Его смена весь день таскала объекта в движении, что для Васи было сущей пыткой, и в какой-то момент притормозила поменять контейнера. В спешке Клязьмин, видимо, плохо навесил новый задний номер, и где-то по дороге тот отвалился. Так остаток дня они и промотались за объектом, пока, наконец, не попался особо бдительный гаишник. Тормознул он недовольного Васю и говорит: мол, все понимаю, ребята, люди вы лихие, государевы, опять же дела у вас, вижу, спешные, однако негоже это по городу с разными номерами разъезжать, потому как неправильно это. Клязьмина в срочном порядке отрядили в обратном направлении – подотчетный секретный контейнер искать, да разве его найдешь. Наверняка, кто-то подобрал и на память себе оставил. Васе, понятное дело, строгий выговор, остальной смене – обыкновенный, для порядка и профилактики… Такой вот достался экипажу подарочек.

Словом, было с чего Нестерову закручиниться, посему поехал он домой, накатил одну рюмашку с горя, вторую с радости (за то, что живы остались), а третью и четвертую… уже и не помнил за что. А когда проснулся, то, собираясь с больной головой на службу, лишний раз убедился в том, что утро, оно не всегда мудренее бывает.

Следующим вечером вся боевая четвертка собралась в кафешке на Литейном. Немного запоздал Козырев, которому пришлось добираться до места из гаража. Паша привез последние новости о состоянии здоровья «девятки» – «кузовщик» Галактионов обещал поставить рабочую лошадку, инвентарный номер 735 на ноги дней через пять. «Скорее бы», – вздохнул Лямин, которому очень не понравилось сегодня работать вместе с Клязьминым. Василий был человеком небольшого ума, начисто лишенным чувства юмора, а главное, обладающим дико повышенной потливостью, отчего по августовской жаре находиться вместе с ним в одном салоне было настоящей пыткой для окружающих. Клязьмин распространял вокруг себя жуткое амбре, при этом дезодарантами-антиперспирантами не пользовался принципиально.

Полина по большей части молчала и в эмоциональном обсуждении двух прошедших дней участия не принимала. Она все еще пребывала под тягостным впечатлением вчерашнего объяснения с Камышом и со страхом ждала, что еще немного – и разговор ребят перекинется на Евгения. Так оно и случилось. Первым тему завел бригадир:

– Ша, народ, вернемся к нашим баранам. Значит, так: серебристого «Ниссана» мне пробили. Машина зарегистрирована на некоего Купина Руслана Владимировича, 1979 года рождения. По нарушениям проходит он же. Судя по возрасту и снимкам, на интересующего нас «неизвестного в джинсовой куртке» он не тянет и, скорее всего, является тем самым знакомым, который привез нашего клиента к мосту.

– Но ведь мы все равно можем попробовать выйти на него через этого самого Купина? – спросил Козырев.

– Можем, и если ничего другого не останется, то попробуем. Однако далеко не факт, что они являются близкими связями… Шапочное знакомство, случайно подбросил до места – мало ли что бывает? Пока вся надежда на снимок. Кстати, Лямка, ты молодец, мужик получился вполне опознаваемым. Завтра я подвезу эту фотку Лехе Серпухову в УУР, может, у них там по картотекам что-то похожее и обнаружится. Раз он на разборку примчался, значит какое-то касательство ко всей этой мелкоуголовной братии имеет.

– Можно посмотреть? – попросил Козырев, взял из рук бригадира снимок и обалдело уставился на него.

На фотке, прислонившись к решетке моста, стоял и курил тот самый мужик, которого вчера Павел проследил от дома Полины до подъезда в Графском переулке. Это был он! Дабы развеять последние сомнения, Козырев протянул снимок Ольховской и впился в нее взглядом, ожидая последующей реакции. Полина внутренне была готова увидеть Камыша. Она молча взяла снимок, посмотрела на столь знакомые ей черты и силуэт и вернула фотографию бригадиру. Держалась Ольховская при этом великолепно. Лишь побледневшее лицо, да слегка дрожащие пальцы выдали ее, окончательно убедив Пашу – да, человек, который знает Ташкента, вчера был в гостях у Полины. И это была если не катастрофа, то уж точно нечто близкое к ней. Между тем Нестеров убрал снимок и, обращаясь к Ольховской, спросил:

– Полин, сколько у нас еще осталось не сделанных адресов?

– Четыре: Староневский, Подвойского, Энгельса и, кажется, Костромская.

– Надо бы нам их поскорее добить, чтоб хотя бы эту тему считать закрытой. Как у тебя сегодня со временем? Нет желания в адресок-другой прошвырнуться?

– Конечно, Александр Сергеевич, – поспешно сказала Полина. – Я и сама хотела вам предложить.

– Я не смогу сегодня, – подал голос Паша. – У меня сегодня… мне сейчас… – он замялся, не зная, что придумать. – В общем, мне обязательно к матери заскочить надо. Я обещал.

По сбивчивому тону Козырева бригадир догадался, что его «грузчик» явно крутит вола, однако акцентировать внимание на этом не стал. В конце концов, мало ли какие у человека могут возникнуть личные дела? Может, свидание с барышней назначено?

– Ладно, тогда ступай себе с богом. А мы с Полиной до Староневского и пешочком прогуляемся, тем более, что погода нынче шепчет… Иван, ты как? С нами?

– Ванька, может, ты лучше со мной прокатишься, а? – не дал ответить Лямину Паша. – Мне там надо у матери диван передвинуть, одному никак.

Добродушному Лямину не оставалось ничего, кроме как согласиться, хотя тащиться на ночь глядя черт знает куда, конечно же, не хотелось. За сим и расстались. Бригадир с Полиной отправились в сторону Восстания, а молодые «грузчики» побрели к метро.

– Чего за диван-то? – спросил Иван. – Не очень тяжелый? А то мне недавно аппендицит вырезали, тяжелые вещи поднимать пока нельзя.

– Да какой там на фиг диван! – отмахнулся Паша. – Это я нарочно придумал, чтобы тебя вытащить. Короче, слушай…

И он поведал Лямину о своем вчерашнем расследовательском открытии.

– А чего ж ты Нестерову ничего не сказал? – поразился Иван, выслушав рассказ Козырева. – А вдруг Полина у нас вообще…тово… засланная, от бандитов?

– Сам ты засланный!.. От планеты ШеЛеЗяКа…

– Это че за планета?

– Ну ты и серость, Лямка. Ладно – книжки не читаешь, так еще и мультфильмы, оказывается, не смотришь… А вообще, рано еще говорить Нестерову. Надо сначала самим разобраться.

– Так чего тут разбираться – взять и спросить у нее в лоб при бригадире: а кто это у тебя был вчера с двенадцати до часу?

– Угу, а она скажет: никого не было, вы че – офонарели? И что дальше?

– Ну, не знаю… Нестеров-то тебе должен поверить.

– Чтобы Нестеров мне поверил, мы с тобой сначала должны установить этого мужика. Смотри: номер тачки у меня есть, примерный адрес тоже (квартиру только поточнее установить надо). По ГАИ, по ЦАБ пробьем, вычислим его, а потом уж и спросим. И если она в этом случае соврет, скажет про кого-нибудь другого, тут мы все факты и выложим, ясно?

– Ясно. Слушай, Паш, а ты сам-то как думаешь? Откуда Полина этого мужика знать может?

– Я, Лямка, пока никак не думаю. Может, она в установке с ним по работе когда-то пересекалась или еще где.

– Когда по работе, то за ручку не ходят и домой не приглашают, – сделал парадоксальный вывод Лямин, наступив тем самым Павлу на больную мозоль.

– Уж ты-то, конечно, разбираешься. То же мне, специалист по пингвинам, – буркнул Козырев. – Все, хорош трепаться, поехали к тебе.

– Зачем?

– До ГАИ дозваниваться будем. А потом по базам его покидаем. Или тебе ноутбук выдали только для того, чтобы по ночам в третьего квейка^[62] резаться?…

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Юные инвестигейторы^[63] приехали к Лямину на Светлановский, азартно включились в работу по пробивке клиента, но уже после первого дозвона до справочной службы ГАИ были вынуждены признать свое поражение. «БМВ», на которой ездил знакомец Полины, была зарегистрирована на некую Светлану Сухареву, 1968 года рождения. Последняя административная практика по этой тачке датировалась началом 1998 года. Причем, по данным адресного бюро, нарушитель – некто Валерий Сухарев, ровесник Светланы, в том же 98-м убыл из адреса прописки по причине смерти. Других нарушений не было, и это означало, что интересующий их незнакомец либо отличается высокой дисциплинированностью на дорогах, либо располагает достаточными средствами, дабы решать проблемы с гаишниками, не отходя от кассы. В любом случае, сходу установить мужика «грузчикам» не удалось. Расстроенный тем, что его план не сработал, Павел тут же предложил новый, который в первом и окончательном чтении получил одобрение Лямина. На том и порешили, и Козырев остался ночевать у Ивана – с утра добираться до гаража от него было гораздо ближе.

В тот вечер в очередной раз пустым оказался и разведопрос в исполнении Нестерова и Полины. Хотя в какой-то момент им почудилось, что они схватили наконец удачу за хвост. Хозяев интересующей их квартиры дома не оказалось, и тогда они позвонились в дверь напротив. Бдительная бабулька дотошно изучала в глазок подполковничью ксиву Нестерова, затем столь же тщательно разглядывала Полину, но в конечном итоге любопытство перевесило бдительность, и незваные гости были впущены. Семидесятидвухлетняя Анна Бернгардовна Фердман оказалась настоящим кладезем информации. Именно такие любознательные и еще не впавшие в маразм старушки – мечта любого оперативника. За двадцать минут Фердман исчерпывающе доложила о состоянии текущей оперативной обстановки на вверенном ей объекте, включая прилегающие к подъезду придворовые территории. Беседу выстраивала более опытная в таких делах Полина, Нестеров же, по большей части, вел себя, как Киса Воробьянинов – надувал щеки и по ходу разговора периодически вставлял (впрочем, абсолютно уместное в этой ситуации) «да уж». Когда речь зашла об интересующем их адресе, бригадир насторожился. Анна Бернгардовна рассказала, что квартира долгое время пустовала, а пару месяцев назад в ней поселились два мужчины. «Не русские, но и не черные… в смысле, не кавказцы» – так охарактеризовала их старушка.

– Азиаты? Может быть, таджики? казахи? или узбеки? – заинтересовался Нестеров.

– А бог их знает, может, и узбеки, разве их различишь? – посетовала Фердман. – Знаю, что из города Джамбула… Я почему название запомнила – у меня сестра на углу Загородного и Джамбула живет.

Полина и Нестеров переглянулись – Ташкент был уроженцем Джамбула. Ольховская нахмурилась и недоверчиво спросила:

– А как вы узнали, откуда они приехали?

Анна Бернгардовна снисходительно посмотрела на Полину, мол, элементарно, Ватсон, и великодушно объяснила:

– На прошлой неделе у нас какие-то мазурики лифт подожгли… Хотя, почему какие-то – Петька Подрядов из четырнадцатой квартиры со своими дружками наверняка и поджог. Я уже давно говорила участковому: от Петьки все беды, посади ты его за ради бога. А он мне – разберемся, проверим… Вот и допроверялся… Хорошо еще на втором живу, а вот Лизавете Петровне на шестой этаж как, я вас спрашиваю, теперь подниматься?…

– Вы что-то говорили про Джамбул, – перебил ее Нестеров.

– Ну я и говорю… Как лифт сожгли, приходит участковый. Ко мне даже не заглянул, подлец, а вот к соседям этим, новым которым, позвонился… Ну я-то к двери подошла, наблюдаю, значит, в глазок, мало ли что… Открыл вроде бы один, может, второй ушел куда-то, не знаю. Ну, наш ему – здравия желаю, документики, чего-то про регистрацию спросил. А потом и говорит: а за какой такой надобностью вы к нам, гражданин хороший, из Джамбула прибыли? А тот ему и отвечает: прибыл, мол, в командировку, через месяц обратно поеду… Вот этот самый Джамбул, прости господи, я и запомнила. А участковый потом ко мне так и не зашел. Я уж и жаловаться хотела пойти.

– На что жаловаться? – не понял Нестеров.

– Как на что? – удивилась бдительная старушка. – На то, что нельзя к своим обязанностям халатно относиться. А вдруг я ценный свидетель, а меня не допросили?… Нет, про лифт, конечно, точно не скажу, не видала, но все равно – Петькина это работа, больше некому.

– Жильцы эти, новые, они как себя ведут? Гости к ним ходят? – спросила Полина.

– Вот этого не скажу, не видала… А вообще, ничего плохого про них сказать не могу – люди тихие, цельный день где-то пропадают, вечером заявятся: шмыг к себе в квартиру и больше не выходят… В общем, скучно живут, – неожиданно заключила Анна Бернгардовна.

Между тем ее рассказ все больше и больше заинтересовывал Нестерова:

– Скажите, а вот в тот вечер, когда участковый приходил, вы фамилию жильца случайно не расслышали?

– Да в том-то и дело, что слышала. Но вот забыла… Простенькая такая фамилия, чудная, всего две буквы, а вот какие…

– Случайно, не Ан?

– Точно, Ан и есть. Я еще удивилась, наградил же бог кого-то такой фамилией…

Больше ничего путного от старушки добиться не удалось, но и этой информации уже было, что называется, выше крыши. Нестеров и Полина спешно распрощались со словоохотливой хозяйкой и вышли на улицу.

– Что теперь? – спросила Ольховская.

– Как «что»? К участковому! – азартно ответил Нестеров, окрыленный внезапно обнаружившимся реальным следом.

Участкового на месте, естественно, не оказалось – к числу милицейских подвижников, засиживающихся на работе после восьми вечера, он явно не относился. Но Нестерова этим досадным обстоятельством было уже не остановить. Они дошли до Центрального РУВД, благо идти было недалеко, через дежурного узнали домашний телефон участкового и высвистали его в родной опорный пункт. Через полчаса злой как черт участковый явился – от него вкусно пахло домашним борщом и водочкой. Он открыл замок и провел Нестерова с Полиной в свои закрома. Здесь пахло уже менее вкусно – плесневелыми стенами, вековечной пылью и все той же водочкой. Участковый порылся в своих талмудах, нашел искомое и протянул Нестерову слегка помятую бумагу. Эта была ксерокопия справки о временной регистрации в Санкт-Петербурге граждан Казахстана Рымбаева Олжаса Куанышевича и ТЯНА Марата Омаровича. Действительно, уроженцев Джамбула, правда, не города-центра Джамбульской области Казахстана, а одноименного поселка городского типа в Карагандинской области. Словом, почувствуйте разницу!

На Нестерова было жалко смотреть. Впрочем, он нашел в себе силы вежливо поблагодарить участкового (все ж таки из-за стола выдернули человека) и, обратившись к Ольховской, мрачно изрек:

– Что ж, Полина Валерьевна, как мы смогли убедиться, работа по учету иностранцев на данном участке построена на должном уровне. Будем отмечать в приказе!

Участковый, молоденький лейтеха лет двадцати двух, высказался в том духе, что типа не за награды служим, исключительно ради спокойствия граждан, однако по его светящемуся лицу было видно, что похвала от «начальства» ему приятна. Нестеров между тем подумал, что если участковый в том же темпе продолжит свое тесное сотрудничество с алкогольными напитками, то он вполне может оказаться в приказе. Правда, в несколько ином.

Когда они покинули негостеприимный околоток (предложить «проверяющим» хотя бы чаю лейтенант, видимо, постеснялся), Полина, видя, как расстроен Нестеров, попыталась его утешить:

– Не переживайте, Александр Сергеевич. Не повезло сейчас, повезет потом. Знаете, я где-то читала такую фразу… дословно не помню, но суть ее сводится к следующему: не следует что-либо делать правильно с первого раза – иначе никто не оценит, как это было тяжело.

– Спасибо, Полинушка. Я, кстати, тоже знаю одну неплохую фразу, ее когда-то произнес один мой знакомый опер из УССМ, а тому, в свою очередь, ее поведал известный рецидивист Сенька-Босяк. А фраза такая: «День прошел – и черт с ним!» Все, давай-ка машину ловить. Спать хочется – мочи нет…

Вымотанные событиями последних дней, участники экипажа Нестерова спали без задних ног и без сновидений. А в это время в своей квартире в Графском переулке мучился бессоницей Камыш, который в перерывах между глотками горячительного «Джонни Уокер Блэк» с пьяных глаз размышлял о том, что в классической литературе именуют «превратностями судьбы» и «причудливым тусованием колоды». Разрыв с Полиной был болезненен, но все же не смертелен. Что уж тут поделаешь, коль сука-жизнь как сабля – широка, остра, бля. В конечном итоге, можно простить предательство любимого человека, но вот что делать, когда совершить предательство предлагают тебе. Это все слова, конечно, пафосные и малость отдают нафталином, но как еще расценить предложение помочь ментам свинтить Ташкента. Однако было во всей этой истории одно, очень даже немаленькое, «но», которое еще тогда, на мосту, случайно подметил Ваня Лямин. К Ташкенту Женя действительно испытывал давнюю антипатию. Конечно, не такую, что «даже кушать не могу», и все же…

Было это очень давно, году эдак в 92-м. Братва тогда забила стрелу в Пушкине, около Царскосельского лицея. Почему там? Этого никто из ныне оставшихся в живых не знает. Да и в то время мало кто понимал и еще меньше этим интересовался: а, действительно, почему именно там?

Это была не стрелка, а самая настоящая стрела: с каждой стороны ехало человек по тридцать. На фига так много с функциональной точки зрения? Но ведь и феодалы когда-то по Европе тоже ездили в окружении целых армий. Вот и в данном случае имело место нечто подобное, соответствующее, так сказать, духу времени.

«Тамбовские» съезжались с «малышевскими». В свою очередь каждый «пригласил» союзников, а союзники в ту пору были не чета нынешним – на подъем легки. Подавляющее большинство парней толком не знали, куда едут.

Некоторые не знали – зачем. Но день был радостный, весенний, и вереницы тонированных «восьмерок» и «девяток» без задних, в соответствии с тогдашней модой, номеров летели к Лицею. С каким бы неподдельным интересом Александр Сергеевич посмотрел на этих плотных безволосых парней в турецких тренировочных шароварах! Скорее всего, их облик поразил бы гения гораздо больше, нежели вид самодвижущихся повозок.

Итак, съезжались. Ташкент и Камыш тогда еще были с одной стороны. Ташкента пригласил Ноиль-одноглазый, а Камыша – боксеры из клуба «Ринг». А вообще, кто кого знал – тот того и подтягивал. С собой везли всякое – бейсбольные биты, ножки от столов, кастеты, ножи. «Якое» ехало в машине, которая шла подалее и незаметно от основной кавалькады. В душе «железо» не собирался применять никто, однако на словах, как водится, было иное.

Камыш подсел в машину к проезжавшему мимо Ташкенту около «Пулковской».

– Переполох-то с какого перепугу? – скалился по дороге Камыш, улыбаясь солнцу и жизни.

– А «тамбовским» зубы жмут, – игриво зыркнул своими раскосыми глазами Ташкент.

В салоне все захохотали.

Странное дело: невзирая на то, что о съезде братских народов знало, в общей сложности, всего лишь человек триста, сотрудники ОРБ все-таки умудрились получить о нем информацию. И когда машин пятнадцать под настороженные взгляды туристов подтянулось к дворцу – накрыли всех, для чего заблаговременно было припасено несколько грузовиков с ОМОНом.

– Вдруг патруль-облава! – присвистнул Камыш, увидев бегущих автоматчиков.

– Был я намедни в Париже: думал, будут кормить с ложки – оказались вилы! – недовольно пробурчал Ташкент и, закрыв затылок ладонями, выпал на асфальт.

Народ немного потоптали – однако без визгов со стороны лежащих и без унижений со стороны нападавших, после чего поволокли в РУВД города имени Пушкина. Дежурная часть всех принять не могла, да и не собиралась, посему открыли самую просторную залу – ленинскую комнату. Набилось с полроты, причем все на одно лицо, как на подбор. Разногласий меж народом не наблюдалось – в плену быстро начали знакомиться, находить знакомцев. Нашлись и шутники. Более всех смехом пузырил Утюг, что из «малышевских»: «Пацаны, формируем отдельный ленинградский ударный батальон и просим всех направить в один лагерь. Ударным трудом на батарее бетономешалок докажем, что умеем нести высоко звание питерской братвы. Сначала о нас пропечатают в местном листке „На вышке“ с лозунгом „За пределы НТК не выносить!“, а потом и в региональной прессе… Вскоре заговорит Москва. И вот мы уже стахановцы-гагановцы…». Утюг произносил свою речь с трибуны. Говорил он складно и громко, но докончить ему не дал вошедший в зал усталый опер ОРБ: «Эй, гагановец! Давай на выход первым!» «Братья, верьте – наши жертвы не напрасны! Падет скоро это полицейское ярмо! Придет время, и мы станем истинными хозяевами страны! – пророчески не унимался Утюг, которого оперативник вытаскивал за футболку. – Парни, передайте на волю – я умираю пацаном!» Это было последнее, что ему удалось схохмить – далее последовал поджопник, и Утюг улетел в коридор.

– Товарищи, у кого есть листовки?! – в продолжение темы заржал Камыш.

– Слышь, браток, – одернул его Ташкент. – Тут такое дело керосиновое – в розыске я.

– Да, попал ты в вагон для некурящих, – помрачнел Камыш. – Валить надо.

– На прорыв?! – зло усмехнулся Ташкент.

А вокруг продолжался галдеж. Кто-то, давясь от смеха, пересказывал душещипательную историю: «Прикинь, а он на стрелке всем заявляет, что наша проститутка заразила его трипером. Он заразил жену. А посему мы должны ему за моральный ущерб!» Все вокруг: га-га-га! Одним словом, не оперативно-профилактическое мероприятие, а съемки римейка «Ленин в восемнадцатом году». Сцена под названием «Матросы сошли с линкора».

Тем временем Ташкент придумал следующее: Камыш идет на фотографирование и промывание мозгов первым и выдает ментам себя за Ташкента. Самого Ташкента пацаны заворачивают в длинный коврик и кладут за трибуну: к вечеру весь кипеж утихнет, и он по-тихому смоется. А ночью, когда лже-Ташкента отвезут к инициатору розыска, там и выяснится, кто есть ху. В принципе, гениально! И хотя Камыш понимал, что за такие фортеля по печени он заработает однозначно, ему было лестно оказать услугу в святом деле. А потом – не убьют ведь, в конце концов!

Так и сделали. Под шепоток двое заворачивали Ташкента в ковровую дорожку, десять стояли на стреме, а еще сорок глазели, как Ташкент «исчез». Через некоторое время Камыша вывели, откатали пальцы, сфоткали, с его слов проверили данные и!.. «Долетался, голуба!» – сформулировал свою радость оперативник. Дальше писано: в браслеты, в обезьянник, в газик и в следственное управление. Вытащили из дома следователя.

– Будем допрашиваться – нет? – заявил он сонно и недовольно.

– Простите за бестактность – в качестве кого? – поинтересовался Камыш.

– Вы, Ан, не юродствуйте! У вас мера пресечения – арест! – взорвался следак.

– Ан – это междометие такое? – начал Камыш.

– Так! – привстал контролирующий беседу опер и постарался шарахнуть Камыша рукой под ребро. Однако он не учел, что Камыш сидел на стуле с подлокотниками, поэтому всего лишь попал кулаком в дерево.

– Блядь! – зашипел сотрудник.

– Вот этого при мне не надо! – хлопнул по столу следователь.

– Не надо избивать невиновного или не надо членовредительством заниматься? – поинтересовался обрадованный произошедшим Камыш.

– Все! – заорал опер и врезал сильнейший подзатыльник Камышу.

– Да угомонись ты! – заорал на него следователь.

– Ребята, вы когда Ана поймаете, может, тогда и поорете друг на друга? – вставил Камыш. – А то ты сейчас вторую лапу отобьешь – чем тогда допрашивать будешь? – это он уже посоветовал оперативнику.

Воцарилась тишина… А через пару часов Камыша выгнали. Чем только не грозили: мать честная! Как только не называли! Ну и отметелили, конечно, это уж сам бог велел.

Через пару дней Ташкент нашел Камыша.

– Рахмат, Камыш, – поблагодарил он и протянул Жене одеколон в красивой дорогой упаковке. Камыш ожидал чего угодно, но только не этого. Ему казалось, что в такой ситуации Ташкент, как минимум, должен был сказать ему: «… всегда обращайся… ты для меня теперь всегда прав… в любую минуту…». От неожиданности Камыш молча взял презент и покрутил его в руках.

– Мы в расчете? – подытожил Ташкент. Камышу стало так стыдно за Ташкента, что он покраснел сам.

– Обижаешь, – невнятно пробурчал Камыш и, оставив парфюм на стойке бара, широкими шагами вышел на улицу. Дойдя до угла Невского и Садовой, он остановился и сплюнул: «Вот ведь сука! Сдать бы тебя, да мусора знакомого нет!». Сплюнул на всю жизнь…

С тех пор прошло уже больше десяти лет, однако обида не прошла. А теперь к былой обиде добавился еще и «знакомый мусор». Может, и правда, подобное к подобному тянется?…

Камыш бесцельно протянул руку к книжной полке, выудил одну наугад и на первой попавшейся на глаза странице прочел:

Женя мгновенно перефразировал:

Собственный вариант ему понравился больше. Камыш невольно улыбнулся, и его настроение немного улучшилось.

Глава первая

Лямин

С тех пор, как процесс искусства фотосъемки немыслимо упростился и фактически свелся лишь к нажиманию на соответствующую кнопочку, человечество обожает шататься по планете и запечатлевать на «Кодаки» и «Коники» окружающий мир. При этом из всего столь многогранного окружающего мира его в первую очередь интересуют образы себе подобных, а в наипервейшую – себя подобного и любимого.

Человечество обожает собственные фотокопии анфас и в профиль, в окружении друзей, знакомых, малознакомых и совсем незнакомых лиц, а также на фоне красочных пейзажей и праздничных столов, уставленных яствами и бутылками. Человечество любит позировать, успевая в неуловимый промежуток времени между нажатием кнопочки и морганием вспышки собраться и принять правильный, подобающий ситуации вид, отпечаток которого в дальнейшем не стыдно будет оставить потомству. Одним словом, любит приобщиться к фотоискусству, искренне считая себя объектом, достойным запечатления и увековечивания.

Единственно, чего не любит человечество, это когда его снимают внезапно. Еще сильнее его раздражает съемка скрытой камерой. И уж совсем полное отвращение вызывает такая же фотосъемка, инициированная представителями всяческих силовых структур. Впрочем, подобного рода структуры, дабы не влиять на психику и без того издерганного бытом человечества, стараются не афишировать своего увлечения этим видом творчества и не выставляют на всеобщее обозрение свои любительские фотоработы. Тем более что последние, в большинстве своем, никакой художественной ценности не представляют. Поэтому человечество продолжает жить спокойной жизнью, будучи уверенным в своей полной фотогеничной безопасности, и, случайно услышав из ближайших кустов либо стоящего автотранспорта всхлипы щелкающего затвора, не принимает их на свой счет…

Так размышлял Нестеров, наматывая круги вокруг Спасо-Преображенского собора и выписывая направо и налево квитанции граждан, пришедших проводить в последний путь безвременно почившего от неумеренного пристрастия к кокаину Витьку Стоху (в миру – Стольников Виктор Илларионович). Тем же самым в данную минуту занималась и Полина Ольховская – единственное отличие заключалось в том, что она обходила собор не по, а против часовой стрелки. Кроме того, на голове у Полины был подобающий случаю черный платочек. Валера Тихоход и Лямин коротали время в машине, зачаленной на Короленко. Первый сторожил оперативное авто, а второй не был допущен к деликатной работе по весьма банальной причине – рылом не вышел. Действительно, глядя на долговязого, щупленького, белобрысого паренька, едва ли можно было поверить, что он имеет какое-либо отношение к братве либо является давним почитателем таланта покойного. На сына Витьки Стохи, пускай даже и от морганатического брака, он также не тянул. Так что нишкни, пацан, – здесь серьезные люди тоскуют..

Нестеров не любил работу на подобных массовых мероприятиях. И не потому, что при столь плотном контакте с потенциальными клиентами риск расшибона несколько возрастал (при том, что сами братки уже давно смирились с тем, что их скорбные физиономии на похоронах запечатлевают все кому ни лень – от эфэсбэшников до журналистов), просто по-человечески неприятно было смотреть на всю эту клоунаду: большинство присутствующих покойному при жизни готовы были глотку перегрызть, но как только человек помер, всё – слезы, сопли, спи спокойно, дорогой товарищ. Бригадир вспомнил, как в прошлом году присутствовал на похоронах Кости-Могилы. Отпевание тогда происходило в лавре, и хотя хор певчих был потрясающе красив, настроиться на возвышенный лад мешали периодически раздававшиеся трели мобильников. Даже здесь дело было превыше всего; Нестеров невольно усмехнулся, вспомнив группу неумело и невпопад, однако зело старательно крестившихся молодых «качков». Тогда старший из них, заметив, что многие из присутствующих стоят с зажженными свечами, протиснулся к выходу, купил у испуганной бабульки охапку свечей оптом и важно раздал своим. Свечи зажигали, естественно, от «Зиппо». И то ладно – хоть не от хабариков…

Бригадир в очередной раз поравнялся с Ольховской, скосил глаза на часы, а затем мечтательно запрокинул голову, что в переводе на общепонятный означало «Сейчас на кладбище поедут, там пусть Пасечник со своим экипажем пасется – а у нас все, шабаш, время вышло». Полина поняла Нестерова правильно, чуть заметно улыбнулась, а бригадир не без удовольствия отметил, что с ролью «грузчицы» она уже вполне освоилась и для новичка держится весьма и весьма уверенно.

Смена освободилась непривычно рано – к началу четвертого уже и сдались, и отписались. Нестеров решил воспользоваться этим обстоятельством и за остаток дня сделать установки по оставшимся трем адресам и тем самым завершить эту порядком поднадоевшую тему. После вчерашнего фиаско бригадир окончательно перестал верить в положительный результат этих мероприятий – слишком уж устаревшей и неконкретной была исходная информация. К тому же, немного представляя себе характер и методы работы Ташкента, можно было не сомневаться в том, что в своей жизни тот старается придерживаться озвученного известным поэтом тезиса: «Никогда не возвращайтесь в прежние места». Однако Нестеров привык доводить начатое дело до конца, и в этом с ним была солидарна и Полина. Впрочем, у нее были на то свои резоны – она надеялась, что работа по установкам на какое-то время переключит внимание смены от Камыша, а там, глядишь, он немного успокоится и, может быть, все-таки переборет себя и поможет.

Ситуация немного осложнялась тем, что Козырев подвизался в управленческом гараже строго с девяти до шести, так что катать их на «лягушке» сейчас было некому. Но ради такого дела Нестеров решил воспользоваться ладонинской «девяткой»^[65] и раскошелиться на такси. В самом деле – не на общественном же транспорте колесить? Тем более что адреса были раскиданы в самых разных концах города. В настоящий момент бригадира в большей степени беспокоило другое: вчера Паша отказался поехать с ними в адрес, сославшись на явно выдуманную отмазку, а сегодня уже Лямка промямлил что-то невразумительное про якобы внезапно заболевшую бабушку и тоже попросил увольнительную на вечер. Пацаны чего-то крутят. И дай-то бог, чтобы это было нечто лично-срочное, хуже если они решили (а с них станется!) заняться параллельным личным сыском. Ивана Нестеров, конечно, отпустил, но принял при этом твердое решение: сегодня оставшиеся адреса добить, а завтра устроить производственное совещание с обязательной явкой всех участников их тайного «Союза меча и орала». В последние дни дисциплина во вверенном ему подразделении стала хромать – похоже, и правда пришла пора заняться серьезной индивидуально-воспитательной работой.

Нестеров и представить себе не мог, насколько в своих подозрениях он оказался прав. Лямин действительно отправился на выполнение самостоятельной «разведывательной миссии», план которой они накануне вечером разработали вместе с Пашей. План был до безобразия прост и столь же безобразно авантюрен: юные «грузчики» решили устроить пункт наблюдения на детской площадке, расположенной в соседнем дворе, дождаться вечернего возвращения объекта, после чего под благовидным предлогом войти в парадную на плечах и срисовать домашний адрес. Ну а дальше рутина: адресная база, установление личности и дальнейшая пробивка. Возможно, этот план и проканал бы, имей они дело с рядовым обывателем, не озабоченным ежедневными проблемами собственной безопасности, но Камыш к таковым не относился. Опять же известно, что большинство жильцов квартир, оборудованных домофонами, очень не любят, когда вместе с ними в подъезд заходят посторонние… Нет, в принципе, любой авантюрный план может быть реализован, но для этого необходимо хотя бы одно из двух условий: либо реализацией плана занимаются профессионалы, которыми ни Козырев, ни Лямин пока не являлись, либо если в дело вмешивается счастливая случайность. Однако в этот раз она предпочла явиться к кому-то другому…

С самого начала все пошло наперекосяк. Ваня и Павел должны были встретиться на Рубинштейна в половине седьмого, однако смена освободилась раньше, поэтому Лямин был на месте уже в начале шестого. Назначая время встречи, они исходили из того, что нормальный человек (а уж тем более человек с замашками крутого) все равно раньше семи-восьми часов дома не появляется. Однако после того, как скучающий Лямин прогулялся до двора объекта, он увидел, что БМВ уже припаркована у подъезда. «Грузчики» рассуждали вполне логично, однако они не могли знать того, что запивший накануне Камыш в этот день просто решил устроить себе выходной – благо он был сам себе хозяин и ежедневное личное присутствие на точках абсолютно не требовалось. Бизнес крутился, деньги капали… Как говаривал Абдулла, «что еще нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость?».

Иван попытался позвонить Козыреву, чтобы доложить ему о возникших затруднениях, однако Паша в этот момент по каким-то причинам находился «вне зоны действия сети». Тогда Лямин дошел до Рубинштейна, купил себе баночку джин-тоника, вернулся обратно на детскую площадку и в ожидании Козырева комфортно устроился на скамеечке…

…По неофициальной статистике, примерно половина штатных сотрудников наружки попадает на службу в Управление не в результате собственного осознанного выбора, а волею случая. Как уже говорилось, даже в самом Главке далеко не все сотрудники в курсе, что собой представляет ОПУ и с чем его едят. Потому неудивительно, что молодые парни и девушки, обращенные в милицейскую веру, совсем ничего не знают об этой службе до тех пор, пока им в силу самых разных причин не делается соответствующее предложение. Но и после того, как это предложение принимается, проходит еще немало времени до того момента, как новоявленный сотрудник наконец в полной мере осознает, в какой блудняк он попал. Точно так произошло и с Ваней Ляминым – в его случае имело место классическое грибоедовское «шел в комнату – попал в другую».

Летом 2001 года семнадцатилетний Лямка приехал в Питер из Костромы с намерением поступить в Гидрометеорологический институт. Намерение это было выпестовано исключительно Лямиными-старшими, которые, отправляя свое единственное чадо в далекий Петербург, исходили из двух соображений: во-первых, здесь в отдельной двухкомнатной квартире жила бабушка Ивана, а следовательно, вопросы относительно скитания ребенка по общагам и питания всухомятку отпадали сами собой, а, во-вторых, мама Лямина в свое время заканчивала метеорологический факультет и до настоящего времени сохранила самые романтические воспоминания об этом периоде своей юности. Вчерашний костромской школьник, а ныне абитуриент Ваня Лямин подал документы, в назначенный день явился на первый экзамен и сразу же срезался на сочинении, хотя оно и оценивалось-то не по твердой оценке, а лишь как зачет-незачет (вот они, истоки Ваниных страданий над сочинением оперативных сводок). Заразившемуся извечным питерским вольнодумством Лямину очень не хотелось возвращаться обратно в Кострому, под папино-мамино крыло. Тем более – возвращаться на щите. Мгновенно сориентировавшись, он теперь уже без проблем поступил в топографический техникум, успокоив родных, что уж со среднеспециальным профильным образованием Гидромет от него никуда не денется. Возможно, так бы и случилось. Однако за то время, что Иван постигал азы геодезических наук, костромской райвоенкомат не сидел сложа руки – и за два года пребывания Лямина на берегах Невы не менее пяти раз доводил его маму до состояния гипертонического криза своими повестками и ночными визитами с участковым. В июле 2003 года Иван закончил техникум, а уже на следующей неделе родители прилетели в Питер, дабы на месте провести оперативное рабочее совещание на тему «Как нам закосить от армии». Вариант с попыткой очередного поступления в Гидромет отвергли как ненадежный – конкурс неожиданно взлетел и в этом году составлял уже почти пять человек на место. Ошибиться было нельзя. В конечном итоге семейный совет, действуя по принципу «из двух зол выбирают наиболее симпатичное», пришел к несколько парадоксальному решению – надо идти служить в ментовку, оттуда не забирают. К тому же не все ведь там поголовно с пистолетами и дубинками по улицам гоняются, небось и программисты, и прочие интеллектуалы требуются. Кого ж тогда, если не Ваню, и брать – ребенок с семи лет с компьютером, как с мишкой плюшевым, засыпал, а в четырнадцать сделал свою первую компьютерную программу. Правда, с остальными школьными предметами у Лямина были некоторые сложности – к примеру, грамотно писать он так и не научился, а город Екатеринбург на географической карте всегда безуспешно искал в районе Мурманска. Не случайно бабушка пыталась ворчать, что лучше бы ребенок книжки читал да сочинения писал – тогда бы уже давно без проблем в институте учился. Но бабушку подвергли обструкции и обозвали ретроградкой, ничего не смыслящей в техническом прогрессе. Та демонстративно обиделась и больше в спор отцов и детей не вмешивалась. Не откладывая в долгий яшик, на следующий день Ваня с отцом отправились в ближайшее территориальное РУВД – Выборгское. В отделе кадров отца с сыном попросили подождать, они вышли в коридор, присели на стульчики рядом с кабинетом и тут же попали в цепкие руки замполита отдела установки Димы Карташова, заскочившего в РУВД по своим служебным делам. Взглядом опытного установщика Дима мгновенно прочитал ситуацию, понял, что эти двое являются не просителями, а потенциальными соискателями, и в течение каких-то пяти минут в высшей степени убедительно перевербовал Ивана. В обязанности Карташова входило, в том числе, латание дыр в штопаной-перештопаной штатной сетке Управления. Находить кандидатов на службу с каждым годом становилось все проблематичнее, а начальство между тем на каждом совещании вставляло Карташову пистон за некомплект, грозя при этом самыми невообразимыми карами. «Ботаник»-программист Дмитрию не требовался, однако в аналитическом отделе уже давно томился хороший знакомый Карташова, которого начальник отдела соглашался отпустить в установку лишь в обмен на компьютерщика. Последние, будучи весьма востребованными и хорошо оплачиваемыми ныне господами, попасть в ментовку на первоначальный оклад в сто пятьдесят баксов желанием, понятное дело, не горели. А тут программист сам в руки идет! Не отдавать же его выборгским территориалам – загубят карьеру пацану, да еще и нехорошим вещам научат. Так Иван попал в расположение ОПУ. Попасть-то он попал, но потребовалось целых девять месяцев подготовки (пять – юридической и четыре – специальной) в учебном центре, чтобы документы на будущего младшего лейтенанта Лямина ушли наконец в Москву, а он сам впервые переступил порог своей новой конторы. Переступил – и оказалось, что его здесь не ждали. Выяснилось, что пару месяцев назад одному высокопоставленному милицейскому начальнику срочно понадобилось пристроить своего великовозрастного сына-балбеса на тихую и спокойную офицерскую должность в каком-нибудь непыльном месте. Таковым оказался аналитический отдел Управления, причем ченч, о котором так мечтал Карташов, тогда провернули буквально за пару недель. И вот теперь, когда выученный и горящий желанием немедленно начать борьбу с преступностью посредством нажимания на клавиши Лямин появился в отделе, выяснилось, что вакансии уже нет. Правда, их полным-полно оставалось в наружке. Аргументы типа «имею возможность, но не имею желания» в данном случае в расчет не принимались, и в самом начале лета Иван приступил к несению службы в должности «грузчика». Естественно, компьютера здесь ему никто не предложил…

…Солнце светило, птички щебетали, а девушки дразнили взор голыми коленками и прозрачными блузками. Терпения Ивана хватило ровно на одну выпитую банку джина, после чего душа его потребовала действия. И не просто действия – подвига. Ваня решил в одиночку, еще до приезда Козырева, лично срубить этот заколдованный адрес. Новый план был до гениальности прост (и как это Паша сам до него не додумался?). Итак, дано: в доме шесть этажей, соответственно, в подъезде двенадцать квартир – справа и слева от наружного лифта. Требуется установить: в какой квартире живет нужный человек. Решение: по лестничной площадке подъезда установлены большие, под три метра высотой окна. Через них, если задрать голову повыше и повнимательнее всмотреться, можно увидеть практически все двери квартир со второго по шестой этаж, расположенные справа от лифта. Если человек будет выходить из квартиры с этой стороны, засечь его – как не фиг делать. Задача усложняется тем, что несколько часов кряду стоять под окнами, возведя очи к небу, не слишком комфортно. Следовательно, человека надо спровоцировать на то, чтобы он обязательно вышел в нужный момент. Как это сделать? Нет ничего проще. Нужно сделать так, чтобы внезапно сработала сигнализация на его машине. Если он выйдет из квартиры справа – его будет видно с улицы, если нет – то по движению лифта будет понятно, что человек живет в квартире слева. Резюме: молодец, Лямин! Садись, «пять»!

Для собственной подстраховочки Ваня придумал себе еще один, по его мнению, не менее гениальный, ход. Он достал из кармана помятую десятку и, присев на корточки, засунул ее под капот БМВ. Теперь можно даже и не спасаться бегством, а спокойненько дождаться объекта, убедиться, что это он самый и есть, а затем: «Ой, дяденька, извините, у меня под вашу машину денежка улетела». Лишний раз убедившись в том, что все гениальное – просто, Лямин решительно качнул черный «бумер», о котором в последнее время уже и кино снимают, и попсовые песни поют. Усиленная акустикой двора сигнализация сработала так, что всем чертям в округе стало тошно. Ваня вперился глазами в окна – двери по правой стороне не открывались, а лифт стоял без движения…

А он и не должен был двигаться, поскольку Камыш жил на втором этаже (как назло, слева от лифта!) и предпочитал подниматься и спускаться пешком. Более того, в течение последних пяти минут он внимательно наблюдал из окон своей квартиры за манипуляциями Лямина и мучительно пытался вспомнить, где он видел этого пацана раньше. После того, как Иван засунул что-то под его машину, Камыш резко рванул к входной двери, намереваясь на месте выяснить, что это за хрень там происходит. Как был – в тренировочных штанах и тапках-шлепанцах на босу ногу, Женя выскочил во двор. Не ожидавший от него такой прыти Лямин побледнел и невольно сделал пару шагов назад, готовясь предпринять попытку скрыться бегством. Камыш мгновенно просчитал этот вариант, а потому с доверительной улыбкой и как можно беззаботнее спросил:

– Тебе чего, пацан? Ищешь кого?

Слегка успокоенный доверительным тоном объекта Лямин скороговоркой выпалил заранее сочиненную легенду.

В этот момент Камыш наконец вспомнил, что этого парня он видел два дня назад на мосту при известных обстоятельствах. И поскольку среди «своих» такого чудилы не было и быть не могло, вывод напрашивался один – пацан тогда играл на стороне Полины. С учетом того, что ныне в ментовку повально берут всех без разбора, ничего удивительного в этом не было. Камыш чуток сблизился с юным ментенком и утвердительно кивнул:

– Да, бабки серьезные, бросать жалко… Ну, подбирай тогда, коль и правда твои.

Лямин недоверчиво покосился в сторону Камыша, взглядом оценил расстояние между ним и машиной, прикинул, что в случае чего отскочить успеет, и доверчиво нагнулся – не потому, что и правда денег жалко было, а для того, чтобы довести легенду до убедительного конца…

Конец и правда был более чем убедительный. Камыш в три тихих шага очутился рядом с Ляминым и несильно (все ж таки какой-никакой, а мент, представитель власти!), но в то же время вполне ощутимо рубанул Ваню боковым под левое ухо. Ваня обмяк и, выражаясь литературным языком, «опал как озимые». Камыш подхватил его под мышки, осмотрелся по сторонам и потащил в свою квартиру. Здесь Женя самым бесцеремонным образом обшмонал бесчувственное тело – ксивы и других атрибутов, указывающих на принадлежность пацана к силовым структурам, не нашел, зато выудил из внутреннего кармана паспорт на имя Лямина Ивана Михайловича, 1983 года рождения, уроженца Костромы, проживающего на Светлановском проспекте, и недешевую портативную «Моторолу». Радиостанция была выключена, поскольку Лямин прихватил ее с собой исключительно из понтовых соображений – с ней он в большей степени ощущал себя разведчиком, хоть практика и доказывала, что обычная мобила в бою понадежней будет.

Женя уложил Лямина на диван, подошел к окну, закурил. Никакой суеты во дворе не наблюдалось, похоже, отряд не заметил пропажи бойца. Это было немного странно, но при опять-таки нынешнем ментовском раздолбайстве вполне допустимо. Сейчас больше всего Камыша занимал вопрос: имеет ли к этому инциденту какое-либо отношение Полина? Если она в курсе происходящего, тогда грош цена всем ее клятвам и уверениям. И пошла она в таком разе далеко и надолго. И Ташкента пускай за собой прихватит, там ему самое место. «Сейчас разберемся», – подумал Камыш, загасил сигарету и набрал мегафоновский номер Полины:

– Здравствуй, милая моя, я тебя заждался…

– Женя, привет. Извини, я не могу сейчас долго разговаривать… У тебя что-то случилось?

– У меня – ничего. А вот у Лямина Ивана Михайловича небольшие проблемы.

– Женя… Откуда ты знаешь?… Где он?… Что ты с ним сделал?…

– Значит, память меня не подвела и вы таки знакомы… Коллеги, значит?… Соратники, блядь…

– Пожалуйста, перестань материться и объясни толком, что случилось? Где ты встретил Ивана?

– Извини, начальник, с культурным человеком – я культурен, но с хамами – я хам! Так меня в советской школе учили. Ясно? А «встретил» я его в своем дворе у своей же машины… Адресочек, часом, не ты нашептала?… Хорошо, допустим, верю… Однако товарищ Лямин при нашей встрече не только не представился и не предъявил удостоверение личности, но еще и пытался закосить под Ваню-дурачка… Странный у тебя приятель, такой, знаешь, «в поле ветер, в жопе дым»…^[66]

– Где он?

– Да здесь у меня на диванчике лежит, отдыхает. Бескультурный товарищ – даже ботинки не снял…

– Женя! Что ты наделал?… Ты что, избил его?

– Бить не бил – сама понимаешь, на детей рука не поднимается. Так, для профилактики разок в ухо дал, чтобы впредь на скользкую дорожку не становился. Я, конечно, понимаю, что ментам нынче мало платят, но это еще не повод, чтобы у законопослушных граждан машины воровать.

– Какие машины? Что ты плетешь?

– Дык тачку мою угнать хотел. Хорошо еще, я недавно сигнализацию новую поставил… Весь двор переполошил, паршивец, так что, если потребуется, свидетелей предостаточно найдется…

– Женя! Я прошу тебя… Не трогай его, пожалуйста. Я… Я сейчас приеду к тебе, слышишь?

– Да уж, сделай одолжение. У меня тут все-таки не частная гостиница… Приезжай, милая, пока я окончательно… не растерялся…

Звонок Камыша застал Полину в машине. К тому времени они с Нестеровым уже сделали адрес на Энгельса (снова – пусто) и теперь, поймав частника, двигались в направлении Костромской. По телефонному разговору Полины бригадир понял – произошло очередное ЧП. Он попытался выяснить у нее, что случилось, однако Ольховская, кивнув в сторону водителя, мол, не будем при постороннем, лишь назвала новый адрес – «едем на Графский, быстро едем». Водитель лишь пожал плечами – довольно странная парочка платила хорошо, и ему было все равно, куда рулить.

Долетели до Графского. Нестеров задержался, расплачиваясь с водилой, после чего бросился догонять Полину. Та на ходу начала сбивчиво рассказывать бригадиру про Камыша. Из ее бессвязного монолога Нестеров мало что понимал, а потому просто слушал, впитывая информацию. На детской площадке они наткнулись на бесцельно слоняющегося Козырева. «Так – и этот здесь», – обреченно подумал Нестеров, лишь сейчас окончательно оценив масштабность предполагаемых разрушений. Он притормозил Полину и не терпящим возражений голосом прервал ее:

– Значит, так, други мои. Притормозили – отдышались. Сначала говорит Козырев, остальные слушают. Потом говорит Полина – остальные внимают. Кратко, по существу, без лишних эмоций. Эмоции я вам обещаю устроить потом. Паша?

Будь на голове бригадира чуть более пышная растительность, то от историй, поведанных его «грузчиками», волосы на ней безусловно встали бы дыбом. А так, с трудом подавив в себе желание витиевато выматериться в адрес Ольховской, а затем заехать в глаз Козыреву, он лишь сглотнул подступивший к горлу ком и прохрипел:

– Полина – веди. А ты… Натти Бампо^[67] херов, жди здесь.

Они направились в адрес Камыша, а взъерошенный и подавленный Паша остался ждать их на той самой скамеечке, где еще час назад, беззаботно попивая джин, Ваня Лямин изобретал свой «гениальный» план.

В скором времени Полина вернулась вместе с Ляминым. Тот волочился за ней с потерянно-страдальческим видом, держась левой рукой за пострадавшее ухо. Ольховская усадила Ивана на скамейку и отправила Козырева за водой. Растерянный Паша, ошалело глядя на раненого товарища, зачем-то переспросил: «С газом брать или без?» – за что был послан Полиной на три известных буквы, и газообразно растворился в ближайшем продовольственном магазине. Через пару минут он вернулся с бутылкой минералки, и Ольховская наложила холодный компресс на многострадальную и пустую ляминскую голову.

Нестерова ждали почти час. Лямин, которому водные процедуры явно пошли на пользу, выдвинул было предложение всем вместе пойти на выручку: «Вдруг у них там драка завязалась?» – однако Полина посмотрела на него таким взглядом, что он сразу заткнулся и вплоть до возвращения бригадира больше не проронил ни слова… Наконец появился Нестеров. Александр Сергеевич подошел к своим, допил из бутылки остатки минералки и, обернувшись к Лямину, тихо приказал:

– Станцию!..

Иван достал из кармана «Моторолу» и протянул ее бригадиру. Нестеров убрал ее в дипломат, при этом не удержался и ругнулся в сердцах:

– Дай дураку хрен стеклянный, так он мало того, что разобьет, так еще и порежется. – Затем, обращаясь уже ко всей смене, устало сказал: – Самое правильное сейчас было бы сообщить вам, что наша поисковая группа на этом свою работу прекращает… Потому что вам, с вашими талантами, самое место в борделе выступать, а не в разведке служить. И если я сейчас не цитирую царя Соломона, который говорил «ребята, идите вы все в одно место – то бишь в жопу»,^[68] то только лишь потому, что мама меня учила никогда не поступать по первому зову сердца, поскольку оно всегда благородно. Короче, пошли вон отсюда – завтра будем разговаривать.

Лямин хотел что-то возразить, однако Паша сердито дернул его за руку и чуть ли не силой утащил его от тучеподобного Нестерова. А бригадир, увидев попытку Полины двинуться в направлении подъезда Камыша, в свою очередь попридержал ее за руку:

– Не надо туда идти. Евгений просил передать тебе, что, если ты захочешь подняться, он все равно не впустит.

– Александр Сергеевич, он… Он очень зол на меня?

– Очень. Мне кажется, в душе он уже простил тебя и именно поэтому очень зол…

– Женя поможет нам найти Ташкента?

– А разве я сказал, что мы будем продолжать искать Ташкента?

– Простите меня, Александр Сергеевич, это я во всем виновата…

– Полина, прошу тебя, поезжай домой. Ну не доводи до греха.

– Хорошо, я поеду. Только скажите – он поможет?

– Не знаю. Наверное – да… Кстати, он у тебя оказался очень неплохим мужиком. Даром что… Хотя какой там к черту браток – нормальный парень, по крайней мере с мозгами.

– Я знаю. Вот только он не «у меня». Спасибо вам, Александр Сергеевич. И, пожалуйста, сильно ребят не ругайте…

– Хорошо, сильно не буду: я им просто башки поотрываю и дам в руки поиграться…

Привести свои угрозы в исполнение Нестеров не смог по той причине, что со следующего дня смену перевели на вечерний график работы. Посему провести полноценное толковище с раздачей слонов всем участникам «графской разборки» не удавалось – каждый раз не хватало третьего, то бишь зависающего в гараже Козырева. Такая возможность представилась лишь на четвертые сутки, когда по отделу объявили «день здоровья». Личный состав уже неделю жил в предвкушении массового выезда на природу, однако накануне был жутко обломан новыми вводными, присланными из отдела кадров. Вместо желанного выезда на Кавголовское озеро, где футбол, волейбол и прочее, народу предлагалось к девяти утра явиться на стадион «Динамо» и принять участие в пятикилометровом кроссе и зачетных стрельбах. Мало того, после сдачи нормативов всем оставшимся в живых следовало вернуться в родную контору – здесь спортсменов ожидала культурная программа под названием «Суд офицерской чести». Сдавать бег в двадцатиградусную жару, да по питерской влажности – это надо было еще додуматься. Узнав о предстоящем спортивном «празднике», Полина невольно подумала, что, возможно, это лично ей (а в ее лице и всему отделу) таким вот образом Шлемин решил отомстить за давешнюю пощечину на поминках Антона. Мол, чтоб не забывала, чьи в лесу шишки. Нестеров посочувствовал смене, высказавшись о кадровиках словами классика, дескать, «были времена и хуже, но не было времен подлей». Впрочем, самому бригадиру завтрашнее самоистязание не грозило – не в том он был возрасте, чтобы пятками на стадионе сверкать. Уж насколько кадровики были безбашенными, но все ж таки уважение к сединам и они имели.

Что же касается предстоящей «культурной программы», то действо под названием «Суд офицерской чести» в этот раз обещало быть в высшей степени занимательным. История, в которую пару недель назад угодил «грузчик» из смены Климушкина Лева Трушин, была ослепительной и поучительной одновременно. Другое дело, не совсем понятно, за каким таким, извините, хреном… руководству Управления понадобилось организовывать подобное шоу для среднего начальствующего состава, если с подразумевающимся итоговым резюме – «пить на службе плохо» – и так было ознакомлено подавляющее большинство сотрудников отдела. У тех же немногих, кому сей постулат был неведом, на этот счет имелась вполне достойная отмазка – они по разным причинам алкоголь не употребляли. В любом случае, сама тема была столь деликатна, что ее неправильное освещение грозило обернуться фарсом (забегая вперед, скажем, что именно это и случилось). А дело было так.

Смена Климушкина за не вполне ясные грехи работала в выходные. Не просто работала – обеспечивала мир и порядок на очередном городском пивном фестивале. Задача смены, как обычно, была предельно проста: слоняться в штатском среди предающихся возлияниям граждан и выявлять потенциальных террористов и прочих склонных к насилию индивидов: выявлять, фиксировать, после чего сдавать их на руки представителям гласных служб.

Лето, жара, музыка, пиво… Как говорят митьки: одним судьба – карамелька, другим – сплошные муки. Изнывая от палящего солнца, духовною (и не только) жаждою томимый Костя Климушкин в толпе праздношатающихся и потягивающих пиво горожан неожиданно наткнулся на Игоря Всеволодовича Гринько. Четыре года назад Игорь Всеволодович, матерый опер и просто классный мужик, был вынужден уйти из наружки по семейным, выражаясь казенным языком, обстоятельствам. Гринько повезло – ему удалось устроиться на довольно козырное (по мнению его бывших коллег) место – в службу безопасности одной из ведущих пивоваренных компаний города. С тех пор он катался, ну уж если не как сыр в масле, то как муха в дерьме, точно… Встретившись в парке, бывшие соратники по борьбе с гидрой преступности шумно облобызались, после чего Всеволодович, на правах именинника, потащил Климушкина в свою штаб-квартиру – тыловую часть сине-белой палатки, вход в которую осуществлялся исключительно по приглашениям. Пей они лишь продукцию компании, которую на сем мероприятии представлял Гринько, ничего катастрофического не случилось бы. Однако Климушкин и Всеволодович так давно не виделись, что, само собой, без водки (исключительно на запивку) не обошлось. Через полчасика захмелевший Костя вспомнил про свою, все это время трезво скитающуюся меж высоких трав, смену, и хлебосольный Гринько широким жестом пригласил к столу и служивую молодежь. Молодежь была не чета старикам – держать стакан не умела абсолютно.

В какой-то момент Лева Трушин ощутил потребность справить нужду (малую ли, большую ли – история об этом умалчивает). В общем, «вы дальше слушайте Алсу, ну а я пойду – поссу». До ближайшего кемпинга биотуалетов было метров сто, которые он уверенно преодолел, после чего встал в хвост небольшой очереди, состоящей из парочки таких же, как он, страждущих. Очередь двигалась медленно, и все это время Лева усиленно ломал голову над мучившей его дилеммой: платить ли за посещение требуемую десятку или же, засветив ксиву, пройти на халяву? Жадность фраера сгубила – Трушин прорвался за так, хотя без минутного препирательства со злобной теткой, конечно же, не обошлось. «Грузчик» заперся в кабинке и первым делом попытался убрать обратно в потайной карман свою драгоценную ксиву. Но то ли координация его движений была слегка расшатана вследствие употребления полутора литров пива, то ли просто гороскоп в этот день был крайне неблагоприятен для Водолеев… Короче, ксива угодила прямехонько туда, куда обычно попадают самые разные предметы во второсортных плоских комедиях. Впоследствии на суде чести Шлемин скажет, что вслед за ксивой в эту секунду туда же упала и офицерская честь старшего лейтенанта Трушина…

С самыми дурными предчувствиями Лева опустился на колени, пристально всмотрелся в бездну и… облегченно вздохнул – удостоверение не утонуло. Это был классический пример того, когда умеренная доза разгильдяйства, вопреки всем законам логики, идет не во вред, а на пользу. Дело в том, что в свое время по Главку был издан приказ, согласно которому служебные удостоверения сотрудники должны носить исключительно на металлической цепочке, дабы не допустить утерю. (Кстати, говорят, подобное ноу-хау имело место лишь в Северной столице, и приезжающие в Питер менты всегда очень удивлялись, глядя на своих закованных в цепи коллег.) Постепенно приказ подзабылся, цепочки вышли из милицейской моды, и лишь в ОПУ, которое всегда славилось принципиальным почитанием любых ведомственных инструкций и распоряжений, «грузчиков» продолжали заставлять носить ксивы с отягощением. Естественно, у Левы Трушина, известного в узких кругах раздолбая, таковые не задерживались – либо рвались, либо терялись. И вот повезло – в противном случае утянула бы цепь удостоверение на дно, а так – вот оно, новенькое, ламинированное, плавает себе, правда, глубоко, рукой не достанешь.

Убедившись в тщетности своих выуживающих попыток, Лева запросил по станции на подмогу второго «грузчика» – Женю Стукова. Он передал ему свои координаты и попросил немедля лететь сюда, предварительно захватив по дороге лопату, багор либо, на худой конец, просто длинную палку. Женя, ясен пень, из сбивчивого рассказа товарища мало что понял. Оставив в палатке ничего не подозревающих Климушкина и Гринько, он отправился на поиски лопаты, естественно, таковой не нашел, плюнул и двинулся в сторону, откуда Лева отчаянно посылал ежеминутные сигналы SOS. У кабинки столпилась уже порядочная очередь, и злобная тетка колотила в дверь, призывая Трушина немедленно покинугь помещение. Стуков протиснулся сквозь толпу, крикнул: «Левка, открой, это я!» – после чего дверь приоткрылась, и Лева быстро втащил его внутрь. Толпа, дирижируемая теткой, злобно загудела. Назревал штурм. Женя, поняв, наконец, в чем дело, начал ржать, как очумелый. Озверевший Лева, убедившись, что в ближайшее время конструктивной помощи от напарника не дождаться, приказал Стукову никого и ни при каких обстоятельствах не впускать, выскочил из кабинки и, спасаясь от праведного народного гнева, бросился на поиски инструмента.

В свою очередь тетка, которая за последние двадцать минут вынужденного простоя туалета потеряла рублей двести чистой прибыли, заручившись поддержкой сгорающей от нетерпения общественности, пригласила на подмогу барражирующий неподалеку наряд ППС. Менты к предложению тетки разобраться с тем, кто сидит в кабинке, поначалу отнеслись прохладно, однако разгоряченный народ потребовал немедленного вмешательства силовиков, и те сдались. На настоятельные просьбы выйти и предъявить документы Женя не реагировал – его продолжал душить смех. В этот момент появился Трушин с выломанной откуда-то рогатиной… Через пару минут, когда, наконец, выяснилось, что произошло, ржали уже все – и Женя, и менты, и народ, и даже злобная тетка. Один лишь Лева со своей рогатиной был занят делом, пытаясь подцепить многострадальную ксиву. На беду мимо проходил начальник отдела кадров Пал Палыч Хвостов, который в этот день был ответственным дежурным по Управлению. Пал Палыч решил проверить смену Климушкина, нашел на стоянке их оперативную машину, однако на просьбы водителя дать свою настроечку «грузчики» не отзывались – Стукову и Трушину было не до того, а Климушкин отчаянных призывов просто не слышал – слишком уж громко играла музыка в палатке. Возмущенный Хвостов отправился в парк на поиски пропавшей смены. Здесь его внимание привлекло всенародное ржание, причем в этом процессе участвовали как рядовые подпитые граждане, так и сотрудники милиции в форме. Заинтересовавшись, чем, собственно, может быть вызвано подобное единение милиции и народа, Пал Палыч подошел поближе и увидел в толпе Стукова. Тот был весел и пьян. Ну а дальше… Мгновение, сколь печально и паршиво ты, прошу тебя – уйди, не продлевайся, слышишь?… Ксиву в конечном итоге спасли. Правда, потом ее пришлось списать по причине слабого соответствия установленному образцу. Упившегося в хлам Климушкина увезли на дежурной машине. В благодарность за доставленные минуты удовольствия пэпээсники ходатайствовали перед Хвостовым строго ребят не наказывать, однако их показания к материалам дела, к сожалению, подшиты не были…

Нестеров невольно усмехнулся, вспомнив эту историю. Молодежь было жалко, особенно Леву, с которым он какое-то время успел поработать в одном экипаже. Он бы с удовольствием поучаствовал в нынешнем «судебном разбирательстве» в качестве общественного защитника, однако начальство, зная характер Нестерова и его умение превращать «высокое» в смешное, уже давно не допускало бригадира к участию в подобных мероприятиях.

На следующий день с самого утра ребята поехали на динамовские олимпийские игры, а отоспавшийся и потому пребывающий в хорошем настроении Нестеров направился в контору. За последние пару недель у него накопилось немереное количество бумаг, требующее надлежащего оформления с последующей отправкой заказчику либо сдачей в архив. Да и кривую неуклонно растущих служебных показателей смены уже давно следовало проинтерполировать вверх с учетом последних уликовых снимков^[69] и установленных адресов. Однако заняться канцелярской работой ему не дали. Позвонил дежурный и объявил, что Нечаев немедленно требует бригадира к себе. Александр Сергеевич недовольно поморщился, убрал макулатуру в сейф и отправился на ковер.

Помимо Нечаева, в кабинете находился человек, в свое время идентифицированный Козыревым как «порученец». На самом же деле это был небезызвестный в силовых кругах официальный куратор милицейской наружки от «братьев наших больших» Кирилл Андреевич Евницкий. В этот раз «порученец» вел себя отнюдь не угодливо – напротив, по его позе (а Евницкий сидел, развалившись в кресле, небрежно закинув ногу на ногу) было понятно, что в данный момент именно он является хозяином положения и что сейчас скорее Нечаеву что-то было нужно от него, а не наоборот. Нестеров чуть брезгливо посмотрел в сторону Кирилла Андреевича – он давно недолюбливал этого эфэсбэшника. К тому же его печальный опыт показывал, что от представителей этой курирующей братии ничего хорошего ждать не приходится. По крайней мере на памяти Александра Сергеевича его личные немногочисленные пересечения, случавшиеся по службе с этими товарищами, неизменно заканчивались либо серьезными задрочками, либо наложенными взысканиями.

Евницкий отставил допитую чашку кофе, кивнул Нечаеву, мол, «вы уж тут сами теперь без меня разбирайтесь, а я свое слово сказал», и направился к выходу. Подойдя к двери, он укоризненно посмотрел на Нестерова взглядом, который покойный Антоха Гурьев называл «ну-что-же-ты-Иглесиас?», после чего удалился. Александр Сергеевич окончательно убедился, что сейчас его будут прорабатывать. И не ошибся.

Нечаев мрачно глянул на бригадира поверх очков, затем уткнулся в бумаги и, не отрывая от них глаз, пробурчал:

– Где твои? На «Динамо»?

– Так точно. Держат курс от значка ГТО к олимпийским медалям. В Афины опоздали, теперь пробуем успеть к Пекинской.

– Тогда передашь им, когда увидишь, что Фадеев поручил наказать весь ваш экипаж.

– Можно поинтересоваться, за что?

– За грубое нарушение служебной дисциплины, выразившееся в самовольном оставлении поста наблюдения за объектом «Андреевский рынок» и проведении мероприятия «НН» без соответствующего предписания. Приказание спущено по линии «братьев», обсуждению и обжалованию не подлежит.

– Н-не понял? – искренне удивился Нестеров. – Вы же мне сами говорили, что материал достойный и что Конкин вроде как хвалил, благодарил…

– У начальства, сам знаешь, семь пятниц на неделе. Сегодня любит – завтра бьет…

– А вы, Василий Петрович, значится, к таковому себя не относите. Вот, блин, а мужики-то не знали…

Нечаев сердито глянул на бригадира:

– Сергеич, ты что, пытаешься меня оскорбить? Уверяю тебя, это не так просто. В этой жизни меня оскорбляли высококвалифицированные специалисты, не чета тебе. Тем более что в чем-то Фадеев прав – а если бы вас этот хренов «дипломат» срубил, тогда что? Питерское ОПУ в центре международного скандала? Распиздяйство бригадира Нестерова спровоцировало обострение российско-германских отношений?

– Виноват… Был неправ… Вспылил… Я что? Я ничего. Наоборот, чувствую, что за этот месяц благодаря неустанным заботам нашего руководства крепчаю гораздо быстрее, чем его маразм. Но ребят-то за что наказывать? Классно же было сработано!.. Ну признайся, Василь Петрович, без протокола, просто чтоб мне, старому мудаку, чуток спокойнее было, а?

– Нормально сработали. Хотя на то свинье и рыло – чтобы она рыла. Ладно, не хмурься. Ничего особенного, но сработали нормально. Как и положено. Может, потому и взъебали… И все, хватит об этом, не нашего ума это дело, пущай чекисты сами разбираются… У тебя Козырев когда в отпуск идет?

– В сентябре.

– А Лямин?

– Вслед за ним, в октябре.

– Значит, так: Козырев пойдет в январе, а Лямин, который вслед за ним, – в феврале. Ольховской – выговор. А ты, кстати, в этом году когда гуляешь?

– Отгулял уже, Василь Петрович, в мае отгулял.

– Ну, тогда… тогда… – Нечаев задумался.

– У меня еще строгого с предупреждением не было, – передразнивая знаменитого Афоню, услужливо напомнил Нестеров.

– А тебя мы лишаем тринадцатой, ясно?

– А у меня, с моим неполным служебным, ее и так не предвиделось.

– Значит, ты и не шибко расстроишься. Все, Александр Сергеевич, свободен. Приказ будет к вечеру, скажешь своим, пусть зайдут – распишутся. Да, еще: скажешь Козыреву, что с завтрашнего дня он снова в отделе. Хватит ему балду пинать. А то мне Валера Тихоход уже всю плешь проел, каждый день заявляется. Я ж его из отпуска дернул, а у него вроде как билеты на юг взяты… Короче, с утра начальник гаража звонил – восстановили «девятку» вашу. Похоже, побегает ишо.

– А с гаишниками вопросы утрясли?

– Утрясли. Долг по ремонту полностью на эту девицу повесили. Наши умельцы расстарались, насчитали столько, что хватит еще пару машин починить.

– Ничего, – усмехнулся Козырев. – Я думаю, что для Рубика Суреновича это не вопрос.

– Ну это, может, и не вопрос… Тем более что теперь у гражданина Андросяна начнутся совсем другие проблемы… Задержали вчера вашего фигуранта. По подозрению в убийстве собственной супруги.

– Даже так?… А что, тело нашли? Где?

– Нашли. Недалеко от дома. Закопанная была в Южно-Приморском парке. Два ножевых. Такие вот дела. Что меня поражает: человек сотнями тысяч ворочает, а лопатку, которой труп убиенной жены закапывали, выбросить пожалел. В гараже зашхерил. Хозяйственный, блядь, сукин кот… В общем, правильно ребята в УУРе говорят: в каждом человеке можно найти что-то хорошее. Главное, обыскать как следует…

– А девица на «Порше»? Она кто такая?

– Да вроде как жениться он на ней хотел, а супруга развод не давала. Вот он ее и того… В общем, Шекспир отдыхает.

– Да уж… Ладно, бог-то с ним, с этим Андросяном… Ты, Василь Петрович, может, все-таки объяснишь мне – нас-то за что поимели?

– Ну не знаю я! – раздраженно прорычал Нечаев. – Правда не знаю! Сутками сижу здесь, в кабинете этом чертовом… как этот, блин… как его… как президент Сукарно, и ни хрена не понимаю: что и зачем происходит?

– А почему как президент Сукарно? – спросил Нестеров.

– Да был в нашей молодости такой президент в Индонезии, если помнишь. Так вот он однажды признался: «Если кто-то понимает, что происходит в Индонезии, значит, он плохо информирован».

Нечаев не кривил душой, он действительно не знал, откуда у всей этой истории ноги растут. Тем более что в данном случае Василий Петрович в полной мере разделял позицию Нестерова – ребята сработали грамотно, профессионально, а их внеплановый срыв с точки в свете нынешней оперативной обстановки в городе был абсолютно уместен. Но все, что мог в этой ситуации сделать Нечаев, так это не придавать делу широкой огласки и своею властью наказать ребят по возможности не больно.

А ноги росли из Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. А точнее – из службы контрразведывательных операций этого самого Управления. Именно туда была спущена проделавшая долгий согласовательный путь инициативная бумага «грузчиков». В службе бумагу отписали в так называемое «немецкое отделение». Здесь с ней поработали: проверили факты, изучили снимки, оперативно провели положенные в таких случаях мероприятия. Провели и… ошизели от того, насколько случайная ментовская бумага попала в цвет. Выяснилось, что водитель «Фольксвагена», из которого, по словам «грузчиков», состоялась передача пакета лицам, имеющим отношение к генеральному консульству Федеративной Республики Германии, приходится шурином одному из ведущих инженеров ФГУП «Дальняя связь». Между тем месяц назад в питерскую контрразведку из Москвы поступила шифротелеграмма о том, что представители германской BND^[70] активизировали свои разведустремления и проявляют повышенный интерес к разработкам ФГУПа, связанным с модернизацией систем космической связи в российском аппаратном комплексе средств спутниковой разведки. Все это время питерские чекисты ломали голову, не зная, как лучше подступиться к этой теме, и вот на тебе – такая удача. Начальник отделения Сергей Тимофеевич X., изучив доклад своих подчиненных, возбужденно схватил бумагу со стола и без предварительного доклада помчался на пятый этаж, в кабинет начальника службы КРО, полковника Игоря Алексеевича Y.

В отличие от многих своих подчиненных, полковник Y. был человеком ярким и эмоциональным. Это отнюдь не означало, что иные были эдакими серыми мышами. Просто сама служба формировала здесь лица, с которыми только играть в японских театрах – и на похоронах, и на свадьбах одни и те же выражения.

Кабинет Игоря Алексеевича не был размером с футбольное поле, как это частенько показывают в фильмах про войну и шпионов, однако несколько телефонов – без дисков, с гербом СССР, а также с надписями «Ведение секретных переговоров запрещено» – уровню, безусловно, соответствовали. На столе ровненьким рядком лежали бумаги. Сверху чуть потрепанная папка, на которой стертым золотом отсвечивало: «Управление КГБ СССР. Секретно». Ведомство СКРО, пожалуй, самое консервативное во всех странах мира. Отсюда и традиционный Дзержинский на стене. И дело вовсе не в том, что хозяин кабинета был за старую власть – просто ему было комфортно находиться под этим портретом. В тяжелом медном стакане торчали хорошо оточенные карандаши, включая, само собой, красный. Никуда не попрешь – школа!

– Есть над чем работать, Игорь Алексеевич, – без предварительных прелюдий начал Сергей Тимофеевич. – Сегодня же заводимся по «Дальней связи». Оказывается, хороший мент бывает и живым ментом.^[71] Ведь могут же работать, когда захотят.

Полковник Y. внимательно ознакомился с содержанием докладной записки. Еще раз вгляделся в уже знакомые фотографии.

– Ну что ж, похоже, действительно в масть. Поздравляю вас, Сергей Тимофеевич. Только теперь давайте-ка без ненужной спешки – спокойно, четко, без этих ваших эмоций. Спешка, как вам известно, хороша лишь в двух случаях…

– Про блох знаю, а второй случай?

– При ловле звезд, – продолжил полковник, наступив тем самым на больную мозоль «немца», потолок которого в настоящей должности не позволял ему рассчитывать на третью звездочку.

– Неплохо бы перед Ваничкиным за опушников словечко замолвить, – продолжил X. – Если бы не они… Словом, я считаю, что такие вещи поощрять надо.

– Вы правы, Сергей Тимофеевич. Подобные инициативы со стороны правоохранительных органов, безусловно, поощрять надо. Однако я думаю, что в данном конкретном случае опушников следует хорошенько наказать.

– Как же так, Игорь Алексеевич? Люди сработали в высшей степени профессионально, а мы их за это…

– Я понял, что вы хотите сказать, – перебил полковник. – Хорошо, представьте себе, что этих оперативников действительно поощрили. Скажем, выдали им премии – по триста рублей каждому. Как вы считаете, после этого они пойдут обмывать свой успех?

– Наверное, пойдут, – пробормотал Игорь Алексеевич, не понимая, куда клонит начальник.

– И я так считаю – обязательно пойдут. Причем еще и прихватят с собой товарищей. А затем, раскатав бутылку-другую, начнут рассказывать коллегам о том, как лихо они таскали по городу «шпионов». На следующий день коллеги сболтнут другим коллегам, и все. Пошла молоть языками губерния. Лично вам это нужно?

– Нет, не нужно. И все-таки… Я считаю, такой подход не совсем верным. В следующий раз в схожей ситуации эти люди не захотят заморачиваться и проедут мимо…

– Уважаемый, Сергей Тимофеевич, такая, как вы называете, «схожая» ситуация случается один раз в пятьдесят лет. Это случайность, понимаете? Полшанса из ста. А через пятьдесят лет, как бы нам с вами того ни хотелось, нас не будет не только в этом Управлении, но и в этой жизни. Так что перестаньте терзать себя душевными сомнениями и приступайте-ка лучше к работе. Вы со мной не согласны?

– В принципе согласен…

– По глазам вижу, что не согласны. Хорошо, давайте вспомним про вещи, о которых вообще не принято говорить. К примеру: идет-бредет группа глубинной разведки в тылу противника и собирается эта группа что-нибудь где-нибудь жахнуть. И вдруг на своем пути она натыкается на пастушка – пацана лет одиннадцати. Тот разведчиков, ясное дело, увидел. И что теперь прикажете с ним делать?… Тащить с собой? Но это лишняя обуза, да и марш он, скорее всего, не выдержит. Поговорить по душам: ты, мол, никому ничего? Слабо… Ликвидировать? Так это будет, извините, преступление… Да-да, и на войне – преступление! Ну, так каков будет ваш положительный ответ?

– Так то ж на войне… – засомневался было подчиненный.

– Я же предупредил, что и на войне это преступление, – понял интонацию полковник.

– Что ж… Убьют пацана, конечно, – с недовольством, однако правдиво ответил подполковник.

– Согласен. Но правильно они сделают или нет?

– Правильно.

– Вот и правильно, что правильно! Они убьют не только чтобы спасти себя, так как скорее всего пастушок скажет бате, тот всей деревне, а в деревне немцы… Убьют – чтобы выполнить задание. Это справедливо, хотя с точки зрения гражданского населения – ни хера не справедливо!.. Так вот именно поэтому о таких вещах помалкивают, даже среди своих. Ну, теперь вы согласны?

– С чем? – Понимая в чем дело, Сергей Тимофеевич, тем не менее, попытался изобразить из себя недогадливого.

– А с тем, что пастушок не должен увидеть разведчиков! – Шеф нервно схватил карандаш и начал что-то чертить на газете, в конце концов прорвав ее.

– Так что ж мне теперь, угробить их, что ли!!! – взорвался подполковник. Весь этот разговор был ему неприятен, несмотря на отличное знание им всех правил игры.

– Офонарел?! Не в сорок первом под Вязьмой! Им надо дать взбучку. Хорошую взбучку. Опушники считают, что заметили шпионскую харю? Правильно!.. Если мы промолчим, они подумают «да, тихарятся чекисты, видать, след почуяли». Если поощрим, то будут рассказывать эту байку направо и налево… А если накажем, то просто обматерят нас и забудут.

– Так за что наказывать-то?!

– Да хотя бы за то, что за красными номерами топтать без разрешения – это создавать конфликты в Министерстве иностранных дел. Заметит один такой субчик ноги, а его, между прочим, учили этому делу не в горах Афганистана, а в шикарно оборудованных разведшколах, и понеслась… А расхлебывать потом нам. Хоть это-то верно?

– Верно.

– А раз верно, то пусть на них нашумят, а они потом за рюмкой скажут: «Да чтобы мы еще раз этим козлам помогли? Да ни в жисть!» Тогда получится, что пастушок заметил, но не понял, чего он заметил. Справедливо?

– С нашей точки зрения…

– Так с какой же мне еще точки зрения смотреть? С точки зрения оперуполномоченного уголовного розыска? Это у них – украл-выпил-в-тюрьму, а у нас – нюхаем-подглядываем. Раз в пять лет измена родине. Но Родине!.. Про ущерб митинговать, надеюсь, не будем?

– Никак нет! – несколько искусственно ответил Сергей Тимофеевич.

– Тогда продумайте, как организовать наказание, и доложите.

– Разрешите идти? – сыграл подполковник.

– Разрешаю, – подчеркнул полковник и уже у самых дверей окликнул своего подчиненного: – Да перестаньте вы, Сергей Тимофеевич, терзаться, в самом деле. В данном случае для ментов цена вопроса – бутылка водки. Ну две… Так какая, собственно, вам разница, выпьют они с радости – оттого, что их наградили за инициативу, или с горя – оттого что их наказали за самодеятельность?…

Подполковник X. шел по коридору, напевая: «А по осанке не видно, кто с Лубянки…» Зайдя в кабинет к своим подчиненным, он немедленно учуял запах мартини. В данном случае дело было не в том, что на рабочем месте – нельзя. Просто брак Сергея Тимофеевича был крайне неудачным, что само по себе большая редкость в этой среде, а начинался его роман с будущей супругой именно с мартини. С тех пор подполковник даже на рекламу этого напитка по телику смотреть не мог.

– Мартини, бля!!! – накинулся он на своих.

– Тимофеич, ты чего? – моргнул глазами старший опер.

– Мне уже сорок пять, а я, бля, все Тимофеич!.. А?!

Народ быстренько подтянулся.

– Короче, подготовьте мне комбинацию, чтобы этих козлов наказать!

– Каких козлов?!

– Наружку эту ментовскую чертову!

– За что?!

– А за то! Чтобы нос свой дальше квартирных краж не совали! Навели, понимаешь, шухеру!

– Так ведь правильный шухер-то!

– Если завтра все ГУВД будет о новом шпионе говорить, вот тогда настоящий шухер и начнется! Ясно?

– Так точно, – вяло отреагировали подчиненные и уже через пару часов на приватную беседу был приглашен уполномоченный по связям с опушной общественностью майор Евницкий…

Как известно, лучше других в этом мире умеют портить настроение две категории людей: жены и непосредственные начальники. За каких-то полтора утренних часа изначально жизнерадостно-оптимистичный настрой Нестерова полярно поменял свой вектор на депрессивно-безнадежный. Работать не хотелось. Да и хрен-то с ней, с работой, – служить не хотелось… «Шесть с половиной месяцев до двадцати пяти календарей продержаться, а там… На волю, в пампасы, к Ладонину, к любому другому черту с рогами или без», – утешал себя Нестеров, бесцельно слоняясь по коридорам конторы. Работать не хотелось – хотелось выпить. Однако выпить было не с кем. Народа нет, кабинеты по большей части закрыты. Словом, все ушли на спорт.

Тут бригадир вспомнил, что вчера он должен был позвонить старинному приятелю матери Валерию Семеновичу Егорову. Елена Борисовна была знакома с Егоровым больше двадцати лет. Все эти годы Егоров служил в КГБ-ФСБ и, в отличие от евницких и им подобных, был классным спецом и отличным мужиком. Неделю назад Нестеров позвонил Егорову и попросил не в службу, а в дружбу поводить жалом в соответствующих подразделениях Большого дома на предмет какой-либо информации о Ташкенте. Поскольку тот в последние годы периодически проживал в Финляндии, Нестеров резонно полагал, что какой-никакой материалец на Ташкента у старших братьев обязательно должен иметься.

Александр Сергеевич дозвонился до Егорова, и тот (о чудо!) предложил ему через час встретиться у него дома, на Кирочной. В данном случае понятие «чудо» включало в себя целых три составляющих: во-первых, и Семеныч, и Нестеров в редкий для их службы момент оказались более-менее свободны; во-вторых, Егоров дал понять, что чего-то там ему удалось разузнать; и, наконец, в-третьих, бригадир нашел-таки человека, с которым было приятственно пропустить столь необходимую ему сейчас рюмочку-другую.

Нестеров заявился к Егорову с жирным лещом, замотанным в толстую старорежимную бумагу. Эфэсбэшник так обрадовался этому обстоятельству, что немедля принялся учащенно хлопотать на небольшой кухоньке.

– Ты чего это так разошелся, Семеныч? – удивился Нестеров.

– Так это ж – ЛЕЩ!

– Вижу, что не кит, – подтрунил Нестеров.

– Я тебе про такого леща расскажу такую историю, – облизывая пальцы, пообещал Валера.

– Валяй, – безразлично согласился Нестеров.

– Как-то отстаивались мы около генконсульства США на Чайковского. Сам знаешь: выводят объекта с базы, а нам надо только грамотно принять… Словом, работенка – не бей лежачего. Они, естественно, знают, что мы пасемся все двадцать четыре часа… да что там они – все знают… Короче, стоим, пьем пиво, как раз напротив, на скамейке, которая на аллее. Подходит наш – в ментовской форме (типа милиционера, который в будке изображает) и просит: «Вы бы, мужики, отошли в сторону – не отсвечивали здесь». Ладно, говорим, сейчас отходим. Тем временем Сапаев покупает леща. Вот такого же сытого и в такой же грубой бумаге. Побрели менять место. Естественно, были немного того… конечно… подшофе. Проходим мимо самого входа в ГК, и тут лещ жирненько так вылезает из пакета и – плюх, чуть ли не на ступеньки консульства. Ну что делать?! Поднимать?… Да ну, к черту!.. Примерно так мы хором и сказали и побрели дальше. А минут через двадцать нас по связи зовут в контору. Нет проблем, приезжаем – благо рядом. А там мат-перемат: сволота, облились?! Мы, ясен пень, в отказ. Начальство кричит: дыхните! Мы: ф-у-у. Они: пи-и-во! Мы: да это лещ так воняет. Они вопят: гады! Да ваш лещ был принят за условный сигнал! Знаете, какой кипеж поднялся?! Во контрразведка дает! Своих проверяет на предмет меточных мероприятий возле логова основного противника! Леща этого под микроскопом изучали – очевидно, нанесенную информацию на чешуе искали.

– Смешно!

– Ага, обхохочешься! С тех пор у меня на лещей слюна течет – недоел.

Тем временем на столе был красиво раскрыт лещ, нарезан хлеб, стояли два фужера под пиво и две рюмочки. Ну, а пол-литра у Валеры в морозильнике было всегда.

– Ты мне за другую рыбину расскажешь? – занюхивая хлебцем первую рюмку, начал Нестеров.

– И не за простую, а крученую! – вытирая руки о мокрую тряпку в раковине, пообещал Валера. – Тут у меня папочка секретная, а в ней копии с информации, которой поделилось наше ведомство. Интересный фрукт! Кстати, поделилось не со мной, а с моим корешом в СЭБе. А он, в свою очередь, ввел его через липовое агентурное сообщение в какое-то ОД. Так что – смотри, разведка: будут пытать – молчи.

– Ты мне, Семеныч, сначала на словах скажи, а то измажем бумаги: здесь читаем – здесь не читаем, – отстранил папку Нестеров, и без объяснений Егорова понимая, что за любую значимую информацию в конторе приходится тень на плетень наводить.

– А ты что – подшивать бумагу собрался?

– Да нет, просто штабная культура.

– Ладно, бюрократ ментовский. Итак: Ташкент твой, который на исторической родине числился в жуликах, слинял из города Джамбула девятнадцати лет от роду, забрав с собой деньги за двухкомнатную квартиру и новые «Жигули». В свое время местные пробовали его искать, но у них во всесоюзном масштабе руки коротки… Так уж сложилось, что прижился он в Питере. Прозвище свое получил за цвет кожи: с одной стороны, у него чисто славянские черты лица, с другой – он вечно загорелый. Само лицо такое… угловато-степное, что ли? Короче, сам глянешь – фото присутствует, и не одно: несколько неказистых оперативных съемок, плюс пара фоток черт знает кем сделанных, изъятых с обысков. Вот на этих его дух хорошо виден. Я смотрел внимательно, и вот тебе мой вывод – он не бандит…

У нас в Питере его довольно быстро все узнали. Формально он числился то в одной бригаде, то в другой. Однако по моим ощущениям, он никогда ни с кем не был… То, что за одними столами с лидерами и авторитетами сиживал – на это не гляди. С головой, с языком у него все тики-так, так что хлопнет дело с кем-нибудь – и все…

Я тебе все подряд отксерил, поэтому здесь много неточностей, белиберды всякой. Главное, запомни – он дерзкий… Вот смотри: есть одна информация. Посадили как-то гуся одного по прозвищу Борман, дело нашумевшее было… Так вот, его братва долго думала, как убрать пару-тройку эпизодов. Ташкент вызвался решить вопрос, и не за долю малую, а за собственность на землю, на которой и было-то – пруд гнилой да бурьян степной. Ударили тогда по рукам. Но ему не поверили. Дальше – больше: у следователя, который знакомил Бормана на 201-й и вышел из следственного изолятора, кто-то вырвал портфель с делом. Шум-гам! Разумеется, Бормана не выпустили. А когда дело звероподобно начали восстанавливать, то показания некоторые дали совсем иные. Смекаешь? Ты будешь смеяться, но Борман ограничился отсиженным, а Ташкент получил кусок помойки. Через некоторое время выяснилось, что это место гениально подходит под гипермаркет. Все просто.

– Ты хочешь сказать, Семеныч, что он знает, что во дворец легче пройти с черного хода под видом посудомойки? – вспомнил Нестеров разговор с Козыревым, который, начитавшись исторических книг, поставляемых ему соседкой, взахлеб рассказывал о взрыве Зимнего дворца Халтуриным. Паша умилялся, что, когда после теракта охранное отделение начало тотальную проверку, выяснилось, что с парадного входа – с Иорданской лестницы – даже генерал зайти без семи разрешений не мог, зато с черного входа уличных шмар водили к полотерам. А еще на чердаке была обнаружена живая корова, которую тайно ночью провели по дворцу в опорках.

– Это ты к чему?

– К тому, что это самое легкое и правильное.

– Ну, может, ему кто-то посоветовал.

– Нет, скорее всего он просто наблюдателен и не имеет воображения. Отсутствие воображения – это серьезное оружие. Это спокойствие во время опасности…

– Ну ты даешь!. Как заговорил. Ладно, далее… – Валерий разлил по третьей. Пивом они запивали. – Ташкент работал редко, но по-крупному и при этом всегда считал, что где-то рядом обязательно может быть агент. Даже когда его не было, он все равно вел себя так, как будто кто-то уже вломил. Поэтому частенько гнал дезу по телефону. Например, незадолго перед делом ему звонят и спрашивают: как дела? Спрашивают просто так. А он может сказать, что дела, как зола, – мол, отравился грибами и так далее. Или в Токсово сгорела дача друга – в городе буду поздно вечером. То есть всегда экспромт. У него так голова устроена.

– Молодец!

– Не то слово. С головой все нормально. Да и товарищ он продвинутый, в отличие от многих себе подобных. Вот ты, Саша, если бы была такая необходимость и возможность, носил бы с собой мини-компьютер, связывался бы по мобильнику через Интернет, посылал бы электронную почту?

– Да мне как-то сподручней на спичечном коробке записывать.

– То-то и оно! А этот шарит будьте нате! Например: случилось убийство, на одном сайте в Интернете разместили информацию. Ташкент заходит на форум сайта из Интернет-кафе и пишет там от имени анонима все как было, с телефонами, приметами и кто что делил. Журналисты начинают проверять, милиция узнает у журналистов. Дальше: трали-вали-винегрет – скандал, как минимум. Зачем? Это другой вопрос. Но большинство ему подобных никогда бы до такого не додумалось.

– Ну здесь, в принципе, ничего злодейского нет…

– В вилке тоже ничего злодейского, – поковырял Валера леща вилкой. – …а четыре дырки оставить можно… Еще одна интересная деталь: зачем она нужна, я не знаю, как на нее обратили внимание, тоже не знаю, но Ташкент никогда не спрашивает «Почему?». Всегда – «Отчего?». Вот такое слово-паразит у этого паразита…

Они посидели еще немного… А потом еще немного… И окончательно измусолили-таки копии бумаг, лапая их пятернями и близко поднося к глазам. «Ну, про то, что тут всякие рубопы-губопы на него заводились и все без толку, это ты уже знаешь…» – сильно захмелев, бормотал Семеныч. «Ессессвенно», – гордо отвечал ему Нестеров. Еще через полчаса они уже пели: «Прогудело три гудочка и затихло вдали! А чекисты этой ночкой на облаву пошли!» – и тут из гостей вернулась жена.

– Хороши! – философски заметила она.

– Не мешай – видишь, анализируем информацию! – сфокусировал зрение Валера.

– Да упаси господи мешать осуществлению безопасности Федерации! – возмутилась таким непониманием супруга и, бочком зайдя на кухню, немного привела в порядок стол. – Связь Ташкента с НВФ^[72] нужна? – брезгливо поднимая за краешек, жена указала на отцепившийся листок.

– Это служебная тайна! – хрюкнул Валера, аккуратно засовывая листок за пазуху.

Нестеров глупо улыбался.

– Мне немедленно шарахнуться о косяк лбом не надо?

– Зачем? – удивленно спросил Валера, пытаясь очистить пальцы от чешуи.

– Чтобы секрет забыть! – жена жахнула сковороду в раковину и вышла.

– Ну, я пошел, – начал вставать Нестеров.

– Да погоди ты, Саша, все нормально!

– Вот пока нормально – я и пошел. К тому же у меня сейчас конспиративное свидание.

– С бабой?

– Нет. С передовой советской молодежью…

После беседы с Егоровым Александр Сергеевич принял решение в контору не возвращаться. День был теплый, спокойно-красивый и в большей степени располагающий к неспешным прогулкам, нежели к подшиванию дел в опостылевшем кабинете. До заранее оговоренной встречи со сменой оставалось часа полтора (в этот самый момент ребята как раз должны были сидеть на «судебном процессе»), и Нестеров, трезвея по пути, пешочком отправился через центр к скверику, который по причине хорошей погоды невольно стал временной штаб-квартирой их подпольной организации. По дороге он отзвонился в контору и поинтересовался у дежурного насчет текущей обстановки. Серега Васильев ответил, что все спокойно, вот только Нечаев несколько раз заглядывал в дежурку и справлялся, где Нестеров. Александр Сергеевич не стал выдумывать достойных отмазок, попросил по возможности передать шефу, что сегодня он в конторе не объявится, и отключился. Ничего страшного – потерпит до завтра. В конце концов, после утреннего разноса «не по делу» любой нормальный человек имеет право взбунтоваться. «Да-да, Василий Петрович, я взбунтовался. И никакой вы не великий, а выдающийся, и только».

Ребят в условленном месте не оказалось – похоже, вынесение приговора по делу Льва Трушина затягивалось. Нестеров сидел на скамеечке, потягивал свое любимое «Петровское» и переваривал информацию, полученную от Егорова. Данная Семенычем характеристика Ташкента была в высшей степени интересной, однако все, что в этом мире связано с компьютерами, являлось для бригадира темным лесом, а некоторые узкоспециализированные термины из этой области Нестеров до недавнего времени вообще воспринимал как сленговые бранные слова. (В частности, когда однажды в отдел заехал пацан из компьютерной службы Управления и начал сыпать словами, типа «вам варёз новый ставить надо, опять же кулер, а вообще писюха древняя, даже разъема usb не предусмотрено»,^[73] бригадир не выдержал и рявкнул на него: «Юэсби твою мать! Я тебе сейчас такую писюху устрою!.. Говори толком и по-русски, чего делать-то, чтоб принтер нормально печатал?»

«Надо будет Лямку на это дело подрядить. Паша говорил, что он вроде как в этих самых компьютерах-Интернетах разбирается», – подумал Нестеров и поймал себя на мысли, что былой запал прошел и у него уже нет острого желания отдрючить свою команду за инцидент с Камышом. Тем более сегодня, когда смену в очередной раз смешали с говном и незаслуженно наказали. «Ладно, – решил Нестеров, – проехали и забыли. Работаем в прежнем темпе, как и раньше. До нового прокола. Но уж тогда он будет точно последним…»

Наконец появились ребята. Поначалу все трое в общении с бригадиром держались настороженно, с трепетом ожидая обещанного разбора полетов. Однако поняв, что такового сегодня не ожидается, молодежь заметно повеселела и оживилась. Особенно после того, как Нестеров поинтересовался их впечатлениями от состоявшегося суда чести. Полина и Лямин наперебой принялись цитировать самые яркие и ослепительные гэги и хохмы обвинителей и подсудимых, и Александр Сергеевич понял, что, как он и прогнозировал, сие действо обернулось глупейшим фарсом. По словам Полины, тон всеобщему веселью, сам того не ведая, задал Шлемин, который в свое обличительное выступление умудрился втиснуть более чем двусмысленную фразу, а именно: желая привести собравшейся аудитории наиболее достойный с его точки зрения пример безупречного служения родине, замначальника вспомнил про дедушку Самохина, некогда легендарного «грузчика» образца 60-х годов. Владимир Иванович Самохин вышел на пенсию аж в 84-м году, но с тех пор его регулярно выдергивали на все проходившие в Управлении культурно-массовые мероприятия с участием ветеранов службы, и именно на этом поприще он проявил себя с самой лучшей стороны. Самохин жил на Большом проспекте Васильевского острова, а потому кусок своей речи о нем Шлемин начал так: «…Когда я хожу по Большому, то всегда вспоминаю нашего легендарного Владимира Ивановича Самохина, и мне сразу становится легче, поскольку…» Дальше уже можно было не продолжать – присутствующие в зале просто сползли со стульев от смеха и попадали в проходы. После этого каждое последующее выступление обязательно интерпретировалось сидящими в зале острословами в свете туалетно-пивной темы Трушина и физиологических особенностей несчастного Шлемина. В конечном итоге Жене Стукову влепили выговор, Леве Трушину – строгий. И на кой черт ради этого руководству понадобилось устраивать такое шоу, было непонятно. Разве что в качестве компенсации за подло замотанный массовый выезд на природу?

Ольховская, Нестеров и Лямин хохотали до слез, а сидевший чуть в сторонке Паша Козырев хмурился и украдкой пожирал глазами Полину. После того, как он узнал, что у нее был роман с Камышом (узнал, естественно, в общих чертах, без шокирующих для влюбленного молодого человека подробностей), Паша в сердцах принял решение плюнуть на все и как можно быстрее забыть. «Да будет так: пусть любовь ушла, но она (любовь? Полина?) когда-нибудь еще об этом пожалеет». Однако, когда сегодня утром перед кроссом он увидел ее, выходящую из раздевалки в потрясающем топике и плотно обтягивающих бедра коротких спортивных шортах, козыревское сердце не выдержало, ухнуло и провалилось в тартарары вслед за всеми его клятвами и зареканиями про «ни за что и никогда».

После кросса была стрельба. И если в беге на пять километров Ваня Лямин еще как-то продержался, то здесь он поплыл по полной программе. Стрелок из Лямки был, прямо скажем, хреновый. После первых трех тренировочных выстрелов бессменный руководитель стрельбами седовласый Петр Геннадьевич Ершов критически осмотрел девственно чистую Ванину мишень и задумчиво произнес: «Да, хорошо бьет ружье: с полки упало – семь горшков разбило». Но, в конечном итоге, с грехом пополам зачет сдали все. Кто не смог – тому натянули. Кадровикам, им ведь тоже хорошие показатели требуются. После этого Ершов объявил, что осталось еще немного патронов и если у кого имеется такое желание, то пожалуйте к барьеру: популяйте, отведите душу.

Козырев, у которого сегодня был лучший в отделе результат (сказывалась суровая пограничная школа), предложил «грузчикам» пострелять на пиво. Правила были известны и стары как мир – разница в результатах равняется количеству выставляемых проигравшим бутылок. Народ принимать вызов не торопился: получка еще не скоро – каждая копейка на счету. И тут, к удивлению всех, посоревноваться с Пашей вызвалась Полина, выдвинувшая свое условие-пари: поскольку пиво она не пьет, то согласна стрелять на желание. Козырев вызов, конечно же, принял, в душе уже тайно предвкушая, как затребует с Ольховской полноценный поцелуй – то бишь не просто чмок в щеку, а настоящий засос в губы. Однако выяснилось, что Павел поторопился. Итоговые результаты оказались удручающими: у Полины из пятидесяти – сорок три, у него – тридцать девять. (Что, впрочем, неудивительно: стрелять Ольховскую научил Камыш. В свое время они частенько выезжали в лес, где практиковались в стрельбе по бутылкам. Правда, на предложения Жени попрактиковаться в стрельбе по движущимся мишеням она всегда отвечала отказом – валить из ТТ несчастных ворон Полина категорически не соглашалась.) Угрюмый Козырев на глазах у потешающихся «грузчиков» подошел к Полине с немым вопросом: мол, чего изволите? Но Полина, кокетливо улыбнувшись, заявила, что пока ей почему-то ничего не хочется и поэтому она должна какое-то время подумать.

– Только недолго, – буркнул Паша и ушел, посрамленный женщиной. Любимой женщиной, а оттого еще более несчастный…

После того, как бригадир и «грузчики» вдоволь отсмеялись и напотешались (не забыв, кстати, и про конфуз Козырева), Нестеров перешел к более печальным известиям. Рассказывая о свежем, с пылу с жару начальственном порицании, Александр Сергеевич постарался максимально смягчить акценты, и в целом смена без лишней истерики отреагировала на очередное массовое взыскание. Один лишь Лямин остался дико недовольным, поскольку в октябре собирался поехать погостить к родителям. Утешения Козырева типа «в феврале, когда коньки и лыжи, отдыхать самое то», на него подействовали слабо. Кстати, сам Паша, которому, в отличие от Ивана, ехать было некуда, гораздо в большей степени радовался тому обстоятельству, что он снова возвращается в смену, а главное, что, невзирая на его идиотский прокол, они продолжают работать за Ташкентом.

Лямка все еще продолжал возмущаться, а Нестеров между тем уже перешел на только что состоявшийся разговор с Егоровым. Бегло пересказав полученную информацию, бригадир вопросительно посмотрел на ребят: мол, у кого какие будут соображения? Прошу, высказывайтесь. Первой взяла слово Полина:

– Александр Сергеевич, помните, вы говорили, что ладонинская прослушка телефона связи Ташкента ничего не дала?

– Помню, было такое дело. И что?

– А еще Ладонин тогда упомянул, что телефон постоянно занят – как будто человек регулярно в Интернете сидит.

– Полинушка, ради бога, – не говори загадками. Я ж в этих Интернетах ни фига не волоку…

– Мобильной связи у него нет. Счета за междугородные переговоры в последнее время к нему тоже не приходили. Но в день гибели Антона он встречал Ташкента в Выборге, значит, точно знал, когда и во сколько Ташкент пересечет границу. Так?

– Так – и что сие значит?

– А сие значит, что он мог связываться с ним по электронной почте. Через Интернет… Раз ваш знакомый утверждает, что Ташкент в этих вопросах человек продвинутый, то почему бы и нет?

– Я понял твою мысль, вот только не очень понимаю, что нам это дает и как этим можно воспользоваться… Кстати, – Нестеров обернулся к продолжавшему все это время дуться Лямину, – а что нам обо всем этом скажет наш эксперт по компьютерным тарелочкам?

Ваня, гордый тем, что он единственный в составе смены является специалистом в области высоких технологий, тут же успокоился, надул щеки и, обведя взглядом присутствующих «чайников», поучающе изрек:

– Если человек использует электронный почтовый ящик, предоставляемый оператором сотовой связи (что в нашем случае наиболее вероятно), то все входящие/исходящие сообщения в процессе передачи временно хранятся на почтовом сервере оператора. Также на этом сервере постоянно формируется отчет (лог) о проходящих почтовых сообщениях, информация в котором содержится за определенный период времени (допустим, десять дней) и постепенно обновляется…

– Ни хера не понял. Короче, Склифосовский…

– Если ваш знакомый утверждает, что Ташкент всегда питал страсть к навороченным мобильным телефонам, то, скорее всего, в повседневной практике он посылал электронную почту со своей трубки. Конечно, после убийства Антона он мог поменять сим-карту, однако адрес электронной почты для удобства мог оставить (и скорее всего оставил) прежним…

– Предположим, что мы через этого самого знакомого узнаем электронный адрес Ташкента. Что тогда?

– Тогда все очень просто. По требованию компетентных органов или за деньги Ладонина владелец сервера электронной почты может обеспечить сохранение всех проходящих через сервер писем интересующего пользователя. То есть теоретически мы сможем читать письма, которые Ташкент будет получать и отправлять. Ну и, само собой, узнать номер мобильного телефона Ташкента, на который, в принципе, также можно организовать мероприятие ПТП.^[74] Я закончил, господа. Аплодисменты не обязательны, но желательны…

Козырев и Полина восторженно зааплодировали, а Нестеров на какое-то время глубоко задумался, после чего отошел в сторонку и набрал номер телефона Ладонина. Минуты три они о чем-то оживленно переговаривались, после чего бригадир удовлетворенно убрал трубку в карман и вернулся к ребятам.

– Значит, так. Завтра с утра мы с Ляминым едем к Ладонину. Он обещал пригласить какого-то спеца из своей службы информационной безопасности, и ты, Иван, подробненько перескажешь ему все, о чем вещал нам пять минут назад. Сам я все это даже под пытками воспроизвести не смогу… Теперь по работе на завтра: мы заступаем вечером с четырех, поэтому сейчас все скоренько разбредаемся по домам и отдыхаем.

– Александр Сергеевич, вы помните, что у нас остались еще два неисполненных по установкам адреса?

– Помню, Полина. Костромская и Подвойского. Но давайте не будем сегодня гнать коней. Адреса обязательно доделаем, но пока, как мне кажется, версия Лямки представляется наиболее перспективной…

Иван просто светился от счастья. И то сказать: за слова благодарности от бригадира он был готов не то что в феврале, вообще в отпуск не ходить. Смена двинулась в сторону метро, при этом Полина чуть попридержала Нестерова, подождав пока Лямин с Пашей уйдут вперед.

– Александр Сергеевич, скажите, а Женя… Камыш вам не звонил? По поводу Ташкента?

– Нет, Полина, не звонил. Но он и не обещал, что сделает это в ближайшие дни. Мне кажется, ему сейчас нужно немного времени, чтобы прийти в себя и хорошенько подумать… Так что будем ждать. Тем более что ничего другого в данном случае не остается, верно?

– Верно, – вздохнула Полина.

– Кстати, я все хотел тебя спросить… Ты уж извини, если я, старый баран, лезу не в свое дело… Короче, тебе не кажется, что Пашка в тебя немного… как бы это сказать?

– Влюбился?

– Да.

– Кажется.

– А тебе самой, еще раз извини за нескромный вопрос, он как?… Я ведь к чему спрашиваю: влюбленный человек за рулем – опаснее пистолета…

– Он… Он хороший, – тихо ответила Полина и быстрым шагом пошла догонять ребят.

«Детский сад» – в который раз дал оценку своей команде Нестеров, закурил и отправился вслед за остальными.

…Третью ночь кряду Лямину спалось отвратительно. Пусть и в чуть разных вариациях, но все равно ему снился по сути один и тот же сон про то, как он, Ваня, ведет объекта – неизвестного человека в черном. На улице – ни души, вокруг только глубокая ночь да пронизывающий ветер. Человек заходит в неосвещенный подъезд, и Лямин слышит по станции приказ бригадира: «Грузчик, делаешь адрес!» Иван заходит в подъезд, а человек, оказывается, уже поджидает его там с тяжелой арматуриной в руках. Это не кто иной, как Шамовка – заводила ватажной молодежи из соседнего микрорайона. Он набрасывается на Ивана и начинает методично наносить удары: по рукам, по телу, наконец, по голове… Лямин падает на ступеньки, в страхе пытается прикрыть голову и… просыпается.

Впервые Шамовка объявился в снах Ивана ночью, которой предшествовала злополучная встреча с Камышом. И не страх перед объектом, не риск расшифровки с вытекающими отсюда последствиями, а именно сам удар, пусть и не сильный, но приведший к потере сознания, послужил катализатором появления этих ночных кошмаров. Нечто подобное в своей жизни Ваня однажды уже испытывал. Тогда ему тоже долгое время снились сны, в которых его преследовали неизвестные пацаны, а догнав – жестоко избивали. Это было давно, семь лет назад, в Костроме, после того, как похожим ударом Лямина вырубили в подростковой драке, в которую он и попал-то совершенно случайно.

В Костроме Лямин жил с родителями в отдельной трехкомнатной квартире в самом центре, рядом с площадью Сусанина (она же Сковородка). Но каким бы элитным и навороченным ни был дом, он все равно стоит среди прочих домов. А между домами пролегают улицы. А на этих улицах живут подростки, не каждому из которых родители могут ежедневно выдавать запрашиваемые их чадами суммы на завтраки и развлечения. Поэтому приходится добывать средства для существования самостоятельно. Экспроприировать их у своих земляков вроде как западло – приходится тащиться к соседям, на другую улицу. Так рождались местечковые подростковые войны: в Казани – пострашнее, в Костроме – потише. Но суть была одна: люди бились за металл. Ну и от скуки, конечно. Куда от нее, горемычной, денешься?

Лямин не был маменькиным сыночком, но и не ошивался на улицах, предпочитая большую часть свободного времени проводить дома, за компьютером. Благо его родители были достаточно обеспечены и могли удовлетворять любые запросы стремящегося не отстать от информационного прогресса Ивана. Однако местную шпану со Сковородки Лямин в лицо знал, порою даже покуривал с ней из подражания, но деньги с чужаков не тряс, в набегах и погромах не участвовал и вообще очень слабо разбирался в городских территориях, негласно поделенных по принципу «можно (или нельзя) захаживать одному». С такими известными местными пацанами, как Шило, Клава, Бей-беги, он по жизни не сталкивался, хотя слышал о них постоянно и за глаза обалдевал, слушая байки про их подвиги. Так, например, одноклассники шепотком передавали про то, как Шило поцапался с Шамовкой из-за того, кто лучше мечет нож. И тогда оба удумали на берегу Волги дуэль: встают спинами по очереди и метров с десяти кидают перочинный нож. Так накидали, что у обоих спины в синяках и царапинах. Смешно? А окружающим тогда было очень круто.

Как-то раз Шило созвал всех дворовых и объявил, что вечером готовится набег на соседей. Причина была серьезная: те продолжали отбирать рубли перед школой, которая находилась на территории Шила. Всем миром порешили – наказать. В момент принятия решения, обсуждение которого проходило в облезлой беседке с провалившимся полом и соответствующими надписями на досках, мимо проходил Лямин.

– О, Ляма, подь сюды! – позвал его паренек по прозвищу Айболит. Так его звали из-за отца, который работал врачом. Айболит периодически таскал из кабинета бати хлороформ для замораживания растяжений мышц, которым в этой же самой беседке и дышали. «Моментом» было и дешевле, и безопаснее, однако хлороформ считался круче.

Лямину объяснили суть дела. Он закивал, хотя смутно понимал зачем. Но как тут откажешься? Кем тогда прослывешь? И что тебе потом, как минимум, будут кричать в спину? Тем более что Ивана и так уже многие за глаза презрительно называли «ботаником»…

На акцию собралось немного – человек под двадцать. Набрали мелких кольев, велосипедных цепей, а кто-то даже раздобыл настоящую нагайку. Именно обернутые велосипедные цепи на руках, на которые были предварительно надеты строительные рукавицы, очень смутили Лямина.

Нахлестать по ушам, дословно приводя наказ Шила, он представлял себе немного иначе. Однако виду не показал… А кто бы в такой ситуации показал?

Шило, который был уже со стаканом портвейна внутри, осмотрел своих, остался доволен и решительно повел их в атаку. Всем было весело и интересно, хотя толком подготовились только битые – человека четыре, не больше. Вот они-то хорошо знали, что такое набег, а потому явились в ватниках без рукавов, а на ногах несли коротко обрезанные кирзачи.

До двора противника, посреди которого последние двадцать лет стоял засохший фонтан с гипсовым пионером, дошли минут за пятнадцать. При этом старались лезть через дворы вдоль улиц, чтобы вражеская разведка раньше времени не засекла… Айболит высунул ухо и глаз из-за угла дома и объявил ватаге:

– Сидят, красавцы!

– Айда! – шепнул громко Шило и первый выбежал за угол. Лямин нервничал и от этого выбежал вторым. Он услышал, как Шило приговаривает популярный тогда напев: «…Солнце мое, не обижай малютку, где тебя носит, солнце мое?» С этими словами он и шандарахнул сидевшему на скамейке парню коротким черенком от лопаты в горло.

Понеслось!

Через несколько секунд каким-то невероятным отстраненным зрением Лямин увидел себя со стороны: он стоял в куче-мале, чуть разводя руками, и лишь один из всех присутствующих наблюдал за происходящим с открытым ртом. Тем временем Шило уже закатился с кем-то под скамейку… Айболит присел на корточки от удара в пах. На парапете фонтана, густо намазанного белой известкой, лежала клякса густой черно-малиновой крови. Лямин тупо уставился в нее.

– Чё тормозим? – очнулся Лямин от пронзительного крика. Паренек сзади, у которого из уха текла кровь, обхватил кого-то руками и теперь пытался завалить. Но в тот самый момент, когда Лямин наконец опомнился, он учуял, что сзади в него что-то летит… И интуитивно пригнулся. Как оказалось, напрасно – если бы стоял в рост, то получил бы широченной доской по хребту. А так пришлось по затылку. Лямин нырнул носом в гравий и уплыл…

Первое, что увидел Иван, открыв глаза, была расцарапанная харя Шила.

– Пациент скорее жив, чем мертв! – улыбался он разбитыми губами. – Скажи «лям-лям»!

– Лям, – покорно произнес Лямин.

Все заржали. Лямин понял, что лежит на земле и что его обступили. Он поднялся, не почувствовав при этом ожидаемой дурноты.

– Давай-давай! – похлопывали его по плечам пацаны. – Вот-вот мусора нагрянут. А после них «лям» не скажешь…

Еще очень долгое время после этой битвы Лямин переживал, считая, что тогда, в той драке, он струсил. Иван корил себя зря: нет, тогда он не струсил – он растерялся. А вот струсил он уже потом, когда понял, что это такое – деревом об голову и какова при этом вероятность покалечить друг друга и на всю жизнь остаться инвалидом-идиотом. Или даже не струсил, а просто… испугался… задумался. Вот так случилась его первая драка, давшая неуверенность в себе. Впрочем, в скором времени это прошло. Но иногда Ивану становилось очень стыдно за то, что он не делает замечание хаму в магазине. В душе он считал, что в таких случаях надо бить. Бить, как Шило. Но он так не мог. И не потому, что боялся за себя, а потому, что опасался бить тяжелым и сразу в голову…

На следующее утро Иван и Нестеров поехали к Ладонину. Несмотря на то, что Игорь Михайлович был много моложе бригадира, в технике и компьютерах они оба соображали приблизительно на одном уровне – на уровне свиньи, пытающейся разобраться в апельсинах. Поняв это, Лямин откровенно поскучнел, однако вскоре Ладонин пригласил для разговора молодого парня из своей службы безопасности. Представившийся Николаем парень – типичный яппи-интеллектуал в модных и дорогих очках, буквально двумя-тремя профессиональными вопросами показал, что просек, в чем дело, и тогда Иван понял: тема может выгореть. Даже несмотря на то, что она (тема эта) была, мягко говоря, не совсем законна. Но это все фигня. Главное, что Николай увидел в Лямине родственную душу, говорил с ним доверительно-уважительно, и Ивану это было чертовски приятно. В общей сложности молодые «юзера» общались минут двадцать. Все это время «старики» сидели в другом конце кабинета, покуривали и приглушенно беседовали о чем-то своем.

– В общих чертах ситуация мне ясна, – громко вслух подвел черту Николай, обращаясь в первую очередь к Ладонину. – Я думаю, мы сможем это сделать, однако сама задача распадается на две части: первая – узнать адрес электронного почтового ящика фигуранта, вторая – вскрыть этот ящик в том случае, если, помимо номера мобильного телефона, нам нужно ознакомиться с содержимым самого ящика. Со вторым проблем быть не должно, а вот с первым… В идеале желателен доступ к персональной машине.

– В каком смысле? Нам что, у него компьютер спереть нужно? Так, что ли? – спросил Нестеров.

– Ну, вообще-то, это был бы идеальный вариант, – улыбнулся Николай, – Но в данном случае он вовсе не обязателен. У меня есть одна интересная программка, при удачной инсталляции которой мы будем получать всю информацию с этого компьютера в режиме удаленного доступа, через Интернет.

– Инсталляция – это что?

– Александр Сергеевич, – вмешатся в разговор Лямин, раздосадованный непроходимой дремучестью своего бригадира, – у Николая есть специальная программа, которую нужно установить на компьютер этого мужика. Весь процесс занимает не больше пяти секунд, и самое сложное здесь – добраться до компьютера и перекачать на него содержимое дискеты.

– Говно вопрос, – подал голос заинтересовавшийся Ладонин. – Проследим, когда он уйдет из дома, вскроем квартиру, включим компьютер, и вперед… Перекачивайте что хотите.

– Понимаете, Игорь Михайлович, – отозвался Николай, – мы не знаем, каков профессиональный уровень этого пользователя. Если он использует компьютер не только для гуляния по Интернету и игрушек, то не исключено, что он сможет обнаружить следы постороннего входа. К тому же процессор может быть запаролен – это не бог весть какая проблема, но также требует времени. Взломать, потом замести следы…

– Стоп, мужики, – прервал диспут Нестеров. – Я ни хрена не понял, кроме одного – у нас есть проблема. Проблема заключается в том, чтобы войти в адрес объекта, включить его компьютер (а желательно, чтобы он сам его включил) и скопировать на него какую-то фигню с дискеты. И якобы после этого будет всем нам хорошо. Так?

– Примерно так, – согласился Николай.

– Эта фигня у тебя при себе?

– Нет, но на подготовку дискеты уйдет минут пять. Не больше.

– Тогда вот что, Николай, давай-ка приготовь нам эту чертову дискету, а уж как ее скопировать на компьютер – мы сами обмеркуем. Есть у меня одна мыслишка… Но уж если выгорит, то вскрывать этот самый ящик будете вы, Игорь Михайлович… Обычный почтовый еще куда ни шло, я бы и сам поднапрягся и раздолбал, но электронный – увольте. Я как в детстве в розетку карандашик попытался запихать, так с тех пор электричества боюсь…

…Вечерело. Возможно, где-то над озером сейчас и летали утки, но вот объект третий час вертелся ужом на сковородке, не то бесцельно, не то со смыслом слоняясь по улицам и дворам района «трех дураков».^[75] Кстати, в том, что это действительно объект, у смены Нестерова имелись определенные сомнения. Работать за цыганами (равно как за неграми, китайцами, таджиками и прочими) всегда было довольно сложно. Особенно когда принимаешь человека под наблюдение, имея на руках лишь копию с несгибайки с фотографией десятилетней давности, либо когда выводишь его из подъезда, в котором на всех этажах – с первого по девятый – проживают его многочисленные соплеменники (все – на одно лицо).

– Грузчик, делаешь адрес! – уже не во сне, а на самом что ни на есть яву раздался голос Нестерова…

Услышав приказ бригадира, Лямин невольно вздрогнул, вспомнив свой сегодняшний ночной кошмар, и растерянно остановился. Между тем объект – подозревающийся в торговле героином гражданин Белявский (не то однофамилец, не то дальний родственник знаменитого цыганского барона из Всеволожска), уже подходил к одному из подъездов здоровенного дома-корабля на проспекте Ударников.

– Эй, на барже!.. Грузчик!.. Чего? Бензин кончился? Подтолкнуть? – сердито гаркнул по станции бригадир, и Ваня обреченно поплелся к подъезду. Время было еще не слишком позднее, по двору деловито шагали прохожие, на лавочке у гаражей шпана терзала расстроенную гитару и гнусавым голосом распевала что-то из «Сектора Газа» – словом, в Багдаде, на первый взгляд, вроде как все было спокойно. Однако Лямину все равно почему-то сделалось страшно. Он медленно подошел к подъезду, в глубине души надеясь наткнуться на домофон или хитрый кодовый замок, но таковых здесь не оказалось.

В темном подъезде гнусно пахло плесенью и мочой. Едва войдя в него, Иван услышал звук тронувшегося лифта.

Теперь по инструкции ему следовало ломануться вслед за ним и притормозить, не добегая одного лестничного пролета до этажа, на котором тот остановится. Но Лямин за лифтом не побежал, потому что в эту самую секунду ему вдруг припомнился недавний маневр Яши с Апраксина двора, и Иван отчетливо представил себе, как объект Белявский запускает лифт наверх, а сам крадучись поднимается этажом выше и прячется в сумраке, поджидая Ивана. То, что объект его срубил, сомнений почему-то не вызывало. Лямин притих и весь обратился в слух в надежде на то, что по звуку он сумеет определить хотя бы этаж, в случае если из остановившегося лифта действительно выйдет человек.

Где-то далеко наверху из лифта действительно кто-то вышел. Однако определить по звуку – был ли это седьмой или, скажем, девятый этаж, Иван не смог. Потом где-то в тех краях хлопнула дверь, глухо залаяла собака, а потом подъезд снова погрузился в тишину. В рейтинге личных страхов Лямина второе место (после коварных неожиданных ударов тяжелыми предметами по голове) занимали собаки всех мастей и размеров. Поэтому Иван так и не решился подняться и побродить по этажам, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за дверей. Он покинул негостеприимный подъезд и понуро направился к ожидавшей неподалеку «девятке».

– Ну, как успехи? Срубил? – встретил его Нестеров.

– Почти… Квартира где-то с седьмого по девятый этаж… Там еще собака в квартире… Или рядом с ней, – промямлил Лямин, а затем виновато уточнил зачем-то: – Большая, наверное, собака. Очень уж громко гавкала.

– Так, понятно, – помрачнел бригадир. – А поточнее нельзя было сделать?

– Не-а.

– Позволь полюбопытствовать почему?

– Стрёмно как-то, – честно признался Иван.

– А, вот так даже?… Что ж, помнится, аналогичный случай был в Тамбове.

– Какой случай?

– А такой, что приходил залетный кент – жалился Марусе: воровскую жизнь – люблю, а воровать – боюся…

– Это как? – не понял Лямин.

– Через чердак… – окончательно рассвирепел Нестеров, сраженный Ваниной тупостью. – Все, проехали… Полина! Ты как? Собак боишься?… Тех, которые громко гавкают?… Нет?… Ну слава богу, а то я уж подумал, что мне на старости лет снова придется за сопливую молодежь на девятый этаж пешком подниматься… Иди, послушай, чего там творится… И начинай хотя бы с пятого этажа… Вдруг у нашего «грузчика» слух музыкальный, но не абсолютный…

Минут через десять Полина вернулась и доложила, что гражданин Белявский, судя по всему, вошел в квартиру 112, что на восьмом этаже… Именно там из-за двери в настоящее время доносится весьма оживленный спор на цыганском наречии, а в соседней квартире действительно есть собака, которая облаяла Полину, учуяв ее присутствие на лестничной площадке.

– Кстати, – подал голос Козырев, – у нас же этот адрес уже имеется. На инструктаже зачитывали, вот: Ударников, восьмой этаж, квартира 112, проживает некто Марцинкевич – связь объекта… Так что, значит, мы все-таки своего таскали – это уже радует.

– Вот видите, – обиженно встрял Лямин, – Можно было и не ходить в этот подъезд вовсе, а вычислить квартиру аналитическим путем…

– А вам, товарищ аналитик, слова, кажется, никто не давал! – сказал, как отрезал, бригадир. – Впрочем, вы правы… если бы в данный момент Ольховскую изнасиловали в лифте или если бы ее покусала «громко гавкающая собака», то мы, несомненно, воспользовались бы вашими недюжинными аналитическими способностями и вычислили сей «стрёмный» адрес… Но пока мы будем действовать в работе исключительно дедовскими методами, дабы не растрачивать по пустякам ваши драгоценные силы и здоровье… Всё… Вы трое – в машине, а я пошел вон на ту лавочку – ворота стеречь…

– Александр Сергеевич, я же не нарочно, – начал было Лямин, но Нестеров прервал его:

– Ваня – суду все ясно. Сиди и помалкивай в тряпочку… Подумай о чем-нибудь хорошем – о компьютерах, например… А то ведь случись что с кем-то из нас – невелика потеря. А ты у нас – голова светлая. Тебя беречь надо – тебя и… как там это у вас называется? писюха? – во-во… и писюху твою…

Нестеров хлопнул дверцей и растворился в сумерках.

Оставшиеся в салоне «грузчики» молчали и, естественно, не знали, что в этот же самый момент от их машины отошел тот самый, невидимый обычным людям, черный человек. Потирая ручонки и гадливо смеясь, человек отправился докладывать своему начальству о проделанной работе. Будь Лямин повнимательнее, он наверняка бы узнал в нем Шамовку, однако Ивану было не до того – только теперь он понял, что бригадир открыто, при всех, обвинил его в трусости. Причем в трусости, граничащей с предательством. А это посерьезнее будет, чем доской да по глупой башке…

А ведь как все хорошо начиналось с утра! Иван, помнится, еще подумал тогда: да, это вам не по грязным подъездам шариться – тут головой думать надо. Зато вечером так оно, в сущности, и случилось: грязный подъезд, «подумал головой», затем – испуг, обвинение в трусости…

А и всех-то дел надо было – лишь вспомнить старую опушную мудрость, которая гласит: «Грузчик! Никогда не думай за объект!»

…Иначе он начнет думать за тебя.

Глава вторая

Козырев

На следующий день с самого утра снова потащились «вперед, за цыганской звездой кочевой». Гражданин Белявский ранней пташкой не был и вышел из пресловутой 112-й квартиры лишь в начале первого. А до этого экипаж, разделившись на парочки – Нестеров и Полина на скамеечке, а Козырев с Ляминым в машине, – тупо проторчал во дворе, причем все это время глаза «грузчиков» в буквальном смысле «с неприютной тоской» глядели «в багровеющие небеса».

В этот раз Белявский несколько расширил маршрут своих прогулок. В частности, он даже воспользовался общественным транспортом и доехал до станции метро «Ладожская» (билета при этом не купил), однако в метро, к вящей радости «грузчиков», не полез – ограничился шатанием по рынку и частым братанием со своими соплеменниками. Лямину бригадир доверил сопровождать объекта лишь в автобусе, далее же по рынку Белявского попеременно таскали Полина и Нестеров. Они же фиксировали связей, выписывали квитанции – словом, вели активный образ жизни. А Иван все это время сидел в машине и мучился от того, что бригадир, не простив ему вчерашнего, «затаил обиду» и демонстративно отстранил его от оперативной работы. В салоне «девятки» стояло тягостное молчание – Козыреву была не по душе столь жесткая позиция бригадира (в конце концов, каждый из нас имеет право на страх), однако Павел доверял опыту и житейской мудрости своего старшего, а потому ничью сторону принимать не хотел, предпочитая по возможности отмалчиваться. Конечно же, ни о какой обиде со стороны Нестерова речь не шла – Александр Сергеевич просто хотел немного повоспитывать Лямку, дабы тот переборол страх самостоятельно, поняв, что в душе человека живет чувство, которое гораздо сильнее и весомее страха, – это чувство стыда. Маявшемуся в машине Лямину сейчас действительно было очень стыдно, а значит, пока бригадир все делал правильно.

Здесь же на рынке экипаж сменили. Два часа спустя сдавшаяся и отписавшаяся смена уже сидела в салоне гораздо более комфортной машины – собственной «лягушки», и под тихое пение группы «Чиж и компания» двигалась в направлении Лермонтовского проспекта, где проживала Интернет-продвинутая связь Ташкента. По дороге Нестеров изложил «грузчикам» свой план по проникновению в жилище, а главное – в компьютер объекта. В принципе, план был прост, однако для его претворения в жизнь требовался один маленький пустячок, который имеется в наличии далеко не у каждого. «Пустячок» этот именуется ксивой, то бишь удостоверением сотрудника органов внутренних дел.

Все-таки удивительная вещь – ментовская ксива! Сколько дверей, сколько дорог распахиваются перед ней при одном лишь предъявлении. В этом смысле ксива чем-то сродни волшебной палочке: взмахнешь – и недавний, вконец оборзевший наглец начинает вести себя заискивающе; продемонстрируешь – и человек, который только что посылал тебя на три буквы, мгновенно расширяет свой словарный запас и уже способен говорить целыми предложениями; раскроешь – и ты уже не потенциальная дойная корова для сотрудника ГИБДД, а его коллега по несчастью, а следовательно, взять с тебя нечего. Правда, что там греха таить, нынешнее уважение к ксиве в обществе не чета прежнему. Вроде бы и заискивают, и поддакивают, и соглашаются, но делают это как-то без блеска в глазах, а скорей по инерции и порой даже несколько брезгливо. Впрочем, у Нестерова ксива всеж-таки была не чета другим – подполковничья. А подполковник – он и в Африке подполковник. Это вам не какой-нибудь отставной козы барабанщик! Услышав, что на готовящуюся акцию его берут только вторым номером, Ваня Лямин стал чернее тучи. Ивану было очень обидно еще и потому, что сегодняшняя тема была непосредственно связана с компьютерами, да и авторство самой идеи изначально принадлежало ему. Однако Нестеров был непреклонен – он заявил, что на дело вместе с ним пойдет Полина, обеспечивая тем самым психологически важный фактор обаятельности и привлекательности. К тому же, по словам бригадира, это был не тот случай, когда их концессии понадобятся «эксклюзивные компьютерные способности» (а переписать файл с дискеты на жесткий диск при необходимости Нестеров якобы даже и сам сможет). К чести Лямина следует признать, что он стоически снес и это унижение. Но когда Александр Сергеевич витиевато намекнул, что, ко всему прочему, нельзя исключать наличия в адресе объекта собаки, Ваня сделал такое лицо, что бригадир сразу понял, что в данном случае он уже перебарщивает, и спешно сменил пластинку, перескочив к функциональным обязанностям Лямина и Козырева. Собственно, обязанность им вменялась одна – сделать в час «X» один звонок на мобилу Полине. Все остальное время им следовало быть на стреме. И если после захода бригадира и Полины в адрес объекта оттуда со временем начнут раздаваться нехорошие, скажем так, нехарактерные для светской беседы звуки, лишь тогда им нужно будет незамедлительно вызвать подкрепление в виде четверки ладонинских архаровцев. Услугами последних (а при личном знакомстве архаровцы представились как Миша, Гриша, Дюша и Арнольд) Игорь Михайлович настоятельно просил пользоваться во всех случаях наступления форс-мажорных ситуаций.

Операция «Троянский конь» началась ровно в 19.30. Нестеров и Полина поднялись на четвертый этаж и огляделись: на лестничной площадке объекта располагались три квартиры. Они решили начать с самой дальней, дабы в случае, если объект имеет обыкновение торчать у дверного глазка, наблюдая за посетителями, он немного успокоился, увидев, что не только по его душу ментовка по подъезду шлындает. Более того, после пятнадцати минут пустых разговоров в дальней квартире и еще двадцати таких же в соседней Нестеров надавил кнопку звонка интересующей их двери, не дожидаясь, пока Полина окончательно распрощается с гостеприимной и не в меру болтливой теткой: пускай объект лишний раз убедится, что это всего лишь обычный поквартирный обход. А то кто знает – что у него на уме? Может, возьмет да шмальнет из-за двери, всякое бывает…

Чувствовалось, что за дверью идет тревожная, напряженная работа мысли. «Ч-черт! Если за ним сейчас что-то конкретное есть, то как бы в окно не рванул с перепугу-то», – успел подумать Нестеров, и тут дверь все-таки открылась. На пороге стоял знакомый по трагическому дню гибели Антона двадцатисемилетний мужик в тренировочных штанах, засаленном тельнике и тапочках на босу ногу.

– Добрый вечер! Просим прощения за беспокойство! Подполковник Нестеров, уголовный розыск и эксперт-криминалист… э… Кибрит. Разрешите войти? – Пока объект ошалело размышлял, разрешать или нет, Нестеров уже пролез в узкий коридорчик, втянув за собой Ольховскую:

– Да вы не волнуйтесь – мы ненадолго. Всего пара вопросов.

Мужику ничего не оставалось, как пригласить их в то место, которое в приличных домах Лондона именуется гостиной. Здесь у хозяина наличествовали три крупных предмета и несметное множество маленьких. К крупным относились: стоявший посредине комнаты обеденный стол, заваленный остатками былых фуршетов; тахта с подкосившимися ножками, покрытая пледом с тиграми, и стоявший в углу на тумбочке процессор, на котором громоздился засиженный мухами монитор. Мелкие предметы были представлены по большей части пустыми бутылками, дискетами и компакт-дисками, пачками из-под сигарет и презервативов, а также живописно разбросанными повсюду предметами мужского туалета. Судя по внушительной стопке видеокассет с обложками преимущественно эротического содержания, в спальне, видимо, имелся еще и видик. Словом, все, что в этой жизни нужно холостому мужчине, у объекта было.

– А чего случилось-то? – попытался перехватить инициативу хозяин.

– Поквартирный обход, – важно ответил Нестеров. – Опрашиваем всех жильцов этого дома, чьи окна выходят во двор… Два дня назад у вас под окнами было совершено преступление – вы что-нибудь слышали об этом?

– Какое преступление? Я ничего не знаю…

– В ночь со вторника на среду неизвестные нанесли тяжкие телесные повреждения вьетнамскому студенту Нгуэну Лао-Цзы.

– А я здесь причем? – Поведение и вопросы хозяина квартиры говорили о том, что в роли свидетеля ему выступать никогда не приходилось, а вот в роли подозреваемого или обвиняемого – пожалуй.

– Скажите, пожалуйста, в вашем либо в соседних домах проживают молодые люди, входящие в неонацистские движения? – Это в перекрестный допрос вступила Полина.

– Скины, что ли?

– Ну да, скинхеды, бритоголовые.

– А я откуда знаю? Парочка лысых вроде есть… А скины они или нет, я не в курсах. Мне это как-то фиолетово.

В этот момент у Полины в сумочке запищал мобильный. Ольховская достала трубку и стала нарочито громко говорить:

– Да, товарищ полковник. Я же отправила им все еще вчера… Как не получали? Вы уверены?… Товарищ полковник, может, они там, в своей провинции, с электронной почтой обращаться не умеют?… Ну так а я что сейчас могу? Времени девятый час, а нам с товарищем подполковником еще четыре дома обойти надо… Да-да, тяжкие телесные… нет, еще не раскрыли… Хорошо… перезвоню, доложу.

Полина отключилась, тяжело вздохнула и печально посмотрела на Нестерова.

– Ну, что там еще стряслось? Еще кого-то избили? – спросил Нестеров.

– Хуже. Я вчера по электронке отправила отчет для завтрашней коллегии в Новгороде, а они его, оказывается, не получили. Звонил начальник Новгородского УВД, просил срочно продублировать, а как это сделать – ума не приложу.

– Да, ситуация, – Нестеров, изображая высшую степень нервозности, побарабанил пальцами по столу, рассеянным взглядом обвел комнату глазами, и его взгляд «случайно» упал на стоящий в углу компьютер.

– Скажите, товарищ, а от вас случайно нельзя отправить небольшой файл по электронной почте? Мы были бы вам очень признательны.

– Рано еще – скорость очень низкая, да и модем у меня слабенький, – замялся было хозяин. И то сказать, помогать ментам, да еще и за свои кровные – последнее дело. «Вот ведь, принесла нелегкая свору мусорскую, – подумал он тоскливо. – Баба, правда, ничего, симпатичная – видать, оттрахает ее завтра начальство за этот файл».

Нестеров сумел правильно уловить настроение хозяина:

– Понимаете, у нашего эксперта будут большие неприятности по службе, если она не отправит эту почту. А нам с ней еще четыре дома за сегодня обойти надо. Потому и торопимся. Кстати – раз вы ничего не видели и не знаете, то и протокола составлять не будем. Формальности, конечно, надо было бы соблюсти, но сами понимаете… Инструкция – это одно, а жизнь – совершенно другое.

Фраза о том, что протокол составляться не будет, подействовала на объекта магически:

– Ну хорошо, давайте попробуем. Но связь у меня в это время суток, и правда, слабенькая. – Хозяин включил процессор, поставил модем на дозвон. – А файл-то у вас большой?

– Ой, я точно не помню, давайте посмотрим, – с готовностью отозвалась Полина и достала из сумочки дискету. Она подошла к объекту и ненароком коснулась его плеча своей упругой грудью. Этим в высшей степени невинным, но бесспорно приятным движением Ольховская без сопротивления оттеснила его чуть в сторону, получив тем самым доступ к клавиатуре.

– Скажите, товарищ, а вот эти окна напротив… – Бригадир взял хозяина за рукав и развернул в сторону окна. – Вы случайно не знаете, кто там живет? Не торопитесь с ответом, подумайте хорошенько…

Объект всмотрелся и сделал вид, что действительно задумался, – чего не сделаешь ради того, чтобы незваные гости поскорее убрались! В этот момент из вставленной в процессор дискеты выполз виртуальный троянский червяк и незаметно переместился в более просторное яблоко винчестера. Пять секунд и – все! Как говаривал Слепой Пью: дело сделано, Билли.

На подготовленной Николаем дискете находилась небольшая, но очень умная программка-шпион, настроенная на отсылку собираемой информации на определенный (в данном случае Колин) компьютер через сеть Интернет. При запуске с дискеты программа прописалась на жесткий диск, причем произошло это очень быстро и незаметно, так как рабочий модуль программы был очень маленького размера. После копирования программа-шпион автоматически запустилась. Теперь она будет поступать так при всех последующих включениях компьютера, а запускаясь, выполнять целый ряд очень интересных функций, как то: проверка всего содержимого диска; определение используемых почтовых программ; составление полного списка всех адресов электронной почты, на которые отправлялись либо с которых были получены письма (включая дату, время и путь отправки, а также пароли к почтовым ящикам). В процессе работы компьютера эта и прочая «полезная» информация будет храниться в скрытом виде, постепенно дополняясь. Каждый раз, когда в ходе работы пользователем будет установлено соединение с Интернетом, программа будет скидывать всю накопленную информацию на указанный в ее настройках Колин компьютер, а после отключения от Интернета будет снова переходить в режим накапливания информации. В общем, компьютер попал. Не на бабки, но на биты и байты – это уж точно.

– А скорость-то, и правда, – всего 16 Мбит/с… Нет, боюсь, что почти двухмегабайтовый файл мы будем целый час отправлять, – «ужаснулась» Полина, вынимая дискету. – Товарищ подполковник, давайте лучше мы с вами быстренько оставшиеся дома обойдем, а потом доедем до ближайшего Интернет-кафе и оттуда уже отправим почту.

– В самом деле – как это нам сразу в голову не пришло? – «удивился» Нестеров. – Что ж, спасибо вам, товарищ, еще раз извините за беспокойство. Жаль, конечно, что вы в ту ночь ничего не видели, – нам сейчас очень нужны запротоколированные показания свидетелей.

– К сожалению, ничем не могу помочь, – «печально» посетовал хозяин, мысленно показав подполковнику и эксперту большой-пребольшой «фак». Он проводил гостей до передней и, захлопнув за ними дверь, с облегчением выдохнул: «Н-да, попадалово полное! Вот уж действительно, как в песне поется: „Здравствуй, Вася-мусорок и собачка-Жучка“. Рассказать Ташкенту – так не поверит… Правда, где сейчас эту падлу носит – непонятно».

Уже спускаясь вниз по лестнице, где-то между вторым и первым этажом, Полина притормозила Нестерова и, улыбаясь, спросила:

– Александр Сергеевич, а что за фамилию вы мне придумали? Как там?… Кимберлит?

– Да просто первое, что в голову пришло… И кстати: не Кимберлит, а Кибрит. Ты что – «Знатоков» никогда не смотрела?

– Нет. «Что? Где? Когда?» смотрела, а фильм – нет.

– Ну и молодежь у нас растет, – вздохнул Нестеров. – Поколение пепси – никакого почтения к отечественным гробам. Впрочем, в данном случае, может, оно и к лучшему. По крайней мере, я очень надеюсь, что наш фигурант его тоже не смотрел…

– А вы заметили, Александр Сергеевич, у него под тахтой два шприца валялись? Может, он потому нас так испугался, что у него дома наркота имеется?

– Да и хрен-то с ней, с наркотой. Пусть лечится, а у нас к этому товарищу сугубо прагматические, но зато самые чистые намерения… Блин, а программка-то любопытная, надо было копию с нее снять.

– Зачем?

– Запустили бы на компьютер кадровиков, чтобы заранее знать, когда в очередной раз на нас с тобой приказ готовить будут…

Этим вечером Козырев исполнял функции водителя служебной развозки. Сначала они забросили домой живущего дальше всех Лямина, затем поехали отвозить Полину. В принципе, с Лермонтовского Нестеров мог добраться до дома и общественным транспортом, однако сегодня ему спешить было некуда – жена укатила вместе со съемочной бригадой в Москву, а Оленька продолжала гостить у бабушки в Рощино.

Настроение после удачно проведенной операции было хорошим, пиво холодным, а посему бригадир, развалившись на заднем сиденье «лягушки», откровенно блаженствовал, попутно развлекая Пашу с Полиной байками из опушной жизни.

Эту идиллию нарушил мобильный звонок, а подобного рода звонки в половине десятого вечера ничего хорошего, как правило, не сулят. Номер абонента не высветился. Нестеров нахмурился, поразмышлял немного, но все-таки ответил.

– Слушаю.

– Сергеич, это Серпухов. Узнал?

– Привет. Что стряслось?

– Помнишь, я тебе говорил, что мой барабан шепоток про Ташкента слышал?

– Помню, и что?

– Он мне час назад отзвонился, сказал, что в шалмане на улице Правды бухают двое конкретных пацанов. Один из них при разговоре выдал такую фразу: «А когда к Ташкенту поедем?» На что второй ему ответил: «На хрена нам первыми приезжать и потом торчать там, дожидаючись? Давай еше пузырек раскатаем и тогда уже двинем…» Я на всякий пожарный туда подорвался. Еле успел – эти двое как раз на выход поперли. Человек мне их засветил – рожи, и правда, неприятные… Короче, я сейчас за ними потихонечку в сторону ТЮЗа гуляю…

– Понял тебя, Леша. Мы как раз на моторе, постараемся вас перехватить. Ты, главное, почаще отзванивайся, привязку сообщай. Лады?

– Лады, Сергеич. До связи…

– Ни фига себе, – пробормотал Нестеров. – Сегодня просто какой-то вечер встреч наших выпускников.

– Что случилось, Александр Сергеевич? – спросила Полина.

– Да пока ничего особенного, кроме того, что, возможно, Леха Серпухов нас обскакал и первым вышел на реальный след Ташкента… Так, Паша, тормози… Полинушка, вот тебе деньги – возьмешь частника. Извини, но мы тебя сегодня проводить не сможем – нам с Пашкой надо срочно лететь в сторону Витебского вокзала… И давай без возражений – нас троих, считая Леху, за глаза и за уши хватит. Ни к чему лишний раз весь народ светить… Вот и умница, что поняла… Все, счастливо… Давай, Паша, гони на Загородный…

Когда Нестеров с Козыревым подлетали к ТЮЗу, Серпухов снова вышел на связь:

– Ты где, Сергеич?

– Да уже почти приехали. Что у вас?

– Берут пиво в ларьке у «Пушкинской». Похоже, сейчас будет посадка в метро.

– Понял тебя, Леша. Через три минуты я буду. Там и пообщаемся.

Бригадир застегнул куртку и наклонился к Паше:

– Высадишь меня аккуратненько у метро. «Мегафон» на станциях, в принципе, должен брать, так что попробую давать тебе настроечки из вагона. Но если по какой-то причине связь пропадет, особо не суетись – в случае чего мы с Лехой и вдвоем доведем. Ясно?

– Ясно, Александр Сергеевич. Но лучше вы мне, когда на землю выберетесь, все равно ориентир подкиньте. Время позднее. Если заедут куда-нибудь в глухомань, как потом выбираться будете?

– Ладно, Паша, договорились, – улыбнулся бригадир. – Если есть желание – давай погоняем. В конце концов, в отличие от меня, ты завтра хоть отоспаться сможешь.

– А у вас завтра разве не выходной?

– Выходной, но с обременением в виде совещания старших смен у Фадеева. Начало, естественно, в одиннадцать нуль-нуль. Не могли, блин, хотя бы днем провести, собаки… Ага, вот и Леха… Стоп, Паша. Приехали… Все, слушай трубу – я пошел…

Через семь минут Нестеров вышел на связь:

– Мы на платформе. Едем, как минимум, до «Техноложки».

Едва Паша долетел до Московского проспекта, бригадир отзвонился с уточнением:

– «Техноложку» проехали. Ветка на Ветеранов. Жми к Стачек.

Очередную привязку Козырев получил уже посредством sms: «Нарвск. дальше». Паша проскочил и «Нарвскую», и «Кировский завод», но, поскольку новых вводных больше не поступало, остановился в районе автобусной остановки у станции метро «Автово». Держа на изготовку мобилу, он вышел из машины и, чтобы хоть немного снять напряжение, закурил. Телефон признаков жизни не подавал.

– Пашка, ты? – откуда-то из темноты раздался до одурения знакомый голос.

Козырев обернулся. Это был Стас Филонов, армейский товарищ и некогда лучший Пашин кореш. Тот самый, что когда-то подарил Козыреву классную выкидуху на день погранца, впоследствии позаимствованную ментами. Почти три года Павел со Стасом были не разлей вода, и лишь с уходом Козырева в наружку былые и, как поначалу казалось, вечные дружеские узы стали трещать по швам и расползаться. Последний раз Козырев нормально общался со Стасом месяцев пять назад, если не больше.

– Привет! Ты как здесь? Откуда?

– Да я вот домой добираюсь. Никак уехать не могу – автобусы уже не ходят, а на маршрутку денег не осталось.

– Как домой? Ты же на Гражданке живешь?

– Да я уже с месяц как в Красном Селе обитаю. У жены…

– Ты что, женился?

– Блин, Козырев, ты как обычно – тупишь по ночам. Ясен перец, если у жены, то значит женился. Через четыре месяца киндера жду…

– А чего ж ты мне ничего не сказал, не позвонил?

– Ни хрена себе! Сам куда-то пропал, а я ж теперь и виноват. Я, кстати, звонил тебе перед свадьбой, хотел в свидетели пригласить. Трубку снял какой-то мужик, сказал, что ты там больше не живешь. Я его просил передать, чтоб ты со мной срочно связался… Он что, не передал?

– Нет, – грустно ответил Паша. Муж его сестры никогда не утруждал себя подобными тяготами, в этой жизни для него важным было лишь то, что касалось его собственного бизнеса. Хотя торговлю бэушными микросхемами на рынке «Юнона» едва ли можно называть столь громким словом.

– Вот ведь скотина какая. Он у вас там часом «непередаст»? – засмеялся Филонов. – Ты сам-то где сейчас обитаешь? Чем на хлеб зарабатываешь? Тачка твоя? Солидняк…

– Я на Лиговке комнату снимаю, а тачка… – Паша не успел ничего придумать, поскольку в этот момент мобильник наконец разродился суперпопулярной ныне мелодией из «Бумера».

– Паша, у нас выход. Метро «Автово».

– Вы чего так долго? Я здесь уже минут десять пасусь.

– Да тут наших клиентов менты на бабки разводили за нахождение в метрополитене в нетрезвом виде… Но вроде все обошлось. Ты где стоишь?

– На автобусной остановке в сторону юго-запада.

– Отлично, мы, похоже, как раз туда и направляемся. Ты давай там, особо не светись… Всё. Конец связи.

– Это шеф твой звонил? – по-своему интерпретировал Пашин разговор Стас и при этом оказался весьма недалек от истины.

– Типа того, – невнятно подтвердил Козырев, перемещаясь в тень и вглядываясь в редких бредущих прохожих.

– Значит, не твоя тачка. А жаль – красивая, падла. Слушай, а вы случайно не в Красное едете? Может, подбросите меня?

– Извини, Стас, я не знаю, куда мы поедем. Сейчас вот шеф придет – скажет.

Козыреву было жутко неудобно – он был искренне рад встрече со Стасом, но именно в эту минуту ему очень хотелось, чтобы тот поскорее ушел. Но как поделикатнее избавиться от Филонова, Паша не знал.

Зато это хорошо умел Нестеров. Он внезапно возник вместе с Серпуховым за спиной у Паши – совсем не с той стороны, откуда тот их ожидал.

– Это что за фрукт? – прошептал бригадир.

– Армейский товарищ, случайно встретились.

– Понятно: Репин, начало века, холст, масло, – напряженно отшутился Нестеров и махнул рукой Серпухову – Алексей, давай, забирайся на заднее сиденье. Павел, поехали.

Сам Александр Сергеевич решительно направился к передней дверце, где его перехватил Филонов:

– Извините, я Пашин приятель, мы очень давно не виделись… Понимаете, автобусы уже не ходят, денег нет, а мне нужно в Красное Село. Вы меня не подбросите в ту сторону? Сколько сможете?

– Извини, брат, в другой раз. Сейчас не можем, дела. Паша, ну что ты стоишь, как столб – поехали говорю.

– Пока, Стас, увидимся, – выдавил из себя Козырев и, сгорая от стыда, залез в салон, с остервенением хлопнув дверцей.

– Поаккуратнее, машина казенная, – осадил его Нестеров. – Ша, Паша, проехали. Я все понимаю, друзья – это святое. Но если мы работаем – то работаем. А сопли жевать потом будешь. Ясно?… Короче, вон видишь два типа на остановке голосуют? Это наши клиенты. Сейчас выдвигаемся, если руку поднимут – тормозим. Торговаться буду я… В идеале, нам бы к Ташкенту вместе с ними проехаться. Это было бы самое то. Кстати, познакомься – Алексей, розыскной отдел УУРа. Я тебе про него говорил.

Паша молча кивнул и тронулся с места.

Все сложилось в полном соответствии с пожеланиями Нестерова. Правда, в денежном эквиваленте радость поездки с приятными попутчиками составила весьма скромную сумму – сто рублей до поселка Скачки (да любой уважающий себя частник за такие деньги не то что не повезет, еще и в морду даст). Наблюдавший за тем, как Паша тормозит и подбирает двух голосующих у дороги подвыпивших братков, Стас презрительно сплюнул и подумал: «Да, похоже совсем скурвился Пашка. А ведь какой парень был!.. Да и про свадьбу, скорее всего, тоже наврал. Все он знал – просто идти не захотел. Как же, крутой, блин, стал – на „Мицубиси“ рассекает…»

А «прижимистые братки» тем временем удобно устроились на сиденье, бесцеремонно вдавив худосочного Серпухова в левую дверцу, и, ничуть не стремаясь окружающих, продолжили свой базар «за жисть». Базар был на тему «А вот у меня был такой случай». Рассказывал тот, что помельче и попьянее: «…Короче, телок сняли только в третьем часу. По дороге заехали в „24 часа“. Зяма остался в тачке баб развлекать, а мы со Шнобелем ломанулись затариваться. Взяли телкам шампанского, шоколадок, еще какой-то хрени. А магазин – полный отстой. Водяры нормальной нет – сплошное палево, явно в подвалах Рамсула разливали. Травиться, сам понимаешь, неохота. Ну, при таких раскладах берем две бутылки конины… Подкатили тележку на кассу… Баба начинает считать, пробивать, и тут Шнобель спохватился: лимонов, говорит, надо взять, на закусь… Приносит пару лимонов, бабе на кассу кладет: мол, вот это тоже посчитайте… Баба говорит: лимоны надо взвесить. Шнобель ей: ну так взвесь, хули ты мне мозги компостируешь? Она ему, прикинь: я на кассе работаю, а взвешивать надо в торговом зале. Шнобель потихонечку начинает заводиться: в каком, на хрен, зале? Там нету никого. А баба ему: значит, продавец отошла – подождите немного. А я взвесить не могу – я только на кассе, чеки пробиваю… Сань, я на них смотрю и просто кончаю от смеха. А Шнобель окончательно с катушек сорвался, шарахнул кулаком по кассе и как заорет: „Слушай, ты, коза, если ты мне сейчас эти два витамина за пять секунд не оприходуешь, я вас всех тут по очереди сначала взвешу за одно место, а потом попробиваю – только не чеки, а башки ваши пустые“. Блин, Санек, ты бы видел, как эта баба неслась с этими лимонами на весы и обратно, – Олимпийские игры отдыхают, мировой рекорд, бег с препятствиями… Короче, Шнобель за все заплатил, смотрит, баба сидит – глаза выпучены, рот открыт. Он ей вежливо так: вы бы, бабушка, сочку выпили, говорят, помогает от нервов. Взял у нее пустой пластиковый стаканчик, лимон в кулаке сжал – ну из него, понятное дело, закапало… Баба это увидела – и в обморок грохнулась… Прикинь, Сань, я никогда в жизни так не ржал, честное слово».

Вот так – с шуточками, с весельем – доехали до Скачек.

– Здесь где? – не поворачивая головы, спросил Паша.

– Пока прямо, братан, там скажем, – откликнулся тот, которого звали Саней. Метров через сто он по-хозяйски распорядился:

– Во-во, здесь, тормози, братан, приехали.

Вылезали долго и шумно. Расплатились. Саня внимательно осмотрел «лягушку» и схохмил:

– Хорошая у вас тачка, мужики. В другое время, честное слово, – взял бы и отобрал. Но вам повезло: мы сегодня гуляем, а потому добрые.

Его приятель шутку оценил, пьяно захохотал, после чего сладкая парочка двинулась в сторону придорожного заведения, освещенного бледно-голубым неоном.

– И вам спасибо, люди добрые, – зло проговорил Нестеров и, выждав минуту, потянулся из машины вслед за ними.

– Ты, Паш, пока здесь оставайся, а я пойду к Сергеичу, – не терпящим возражений тоном приказал Серпухов, вылезая.

Однако дойти до кабака он не успел – бригадир уже плелся обратно. И, судя по выражению его лица, без встречи с симпатичным пушистым зверьком под названием «большой белый песец» дело явно не обошлось.

– Ты чего, Сергеич? – удивленно спросил Серпухов. – Потерял их, что ли?

– Да ничего, Леша. Просто девяносто девять плачут, а один смеется.

– В каком смысле?

– Да в каком хошь. Знаешь, как называется сие достопочтенное заведение? «Ташкент». Лаконично, но в то же время емко и по делу, правда? Кстати, ты плова по-узбекски не хочешь? А то там подают… – И Нестеров разразился трехминутной матерно-вычурной тирадой, в которой досталось всем: и Ташкенту, и попутчикам-браткам, и Исламу Каримову, и ансамблю «Ялла», и певице Азизе (а зачем она Талькова убила?), и даже писателю Александру Неверову, чья вина заключалась лишь в том, что он когда-то сподобился назвать свою повесть «Ташкент – город хлебный»…

После того, как запас этнографических познаний иссяк, Нестеров немного успокоился. Бригадир закурил, весело посмотрел на Козырева и, передразнивая давешних попутчиков, сказал:

– Ну что, братан, запрягай, что ли! За стошку до города с ветерком довезешь?

– Довезу, – вздохнул Паша.

– Ты извини, Сергеич, что так получилось, – смущенно протянул Серпухов. – Я ж не знал…

– Да брось ты извиняться, Леха. Ты, наоборот, молодцом – все правильно сделал. Получил информацию – отреагировал, проверили… Ну а то, что пустышка оказалась, так кто сказал, что у нас в колоде одни тузы водятся? И вообще, не мне тебя учить. Ты же сам все прекрасно понимаешь. Давай садись, поехали, мы тебя прямо до дому доставим. В лучшем виде.

– Не, ребята, вы езжайте, а я пока здесь останусь.

– На кой?

– Да мне патрон свой надо обратно вернуть, – с явной неохотой ответил Леха.

– Какой еще патрон?

– Обыкновенный, от моего пээма. Когда мы сюда ехали, я этому урюку, который Саня, в карман патрон подложил. Думал, чем черт не шутит – может, и правда с Ташкентом встретятся. А на чем их крепить, если они вдруг чистыми окажутся?

– Ну ты даешь, Леха! У вас в уголовке все такие предусмотрительные или только ты один?… Да плюнь ты на этот патрон, поехали, а завтра, вернее, уже сегодня, я тебе патрон подгоню. Из личных запасов.

– Не, Сергеич, мне утром сдаваться нужно… Так что вы езжайте. А я сейчас своих подтяну: формальный повод есть, так что заодно и кабак обшмонаем – чтоб не получилось, что мы уж совсем зазря сюда притащились. Опять же с этими двумя упырями профилактическую беседу провести надо – не хрен по ночам мирных кассирш до инфаркта доводить.

– Ну, как знаешь. Все, Паш, давай в город… Меня прямо до дома можешь не довозить, где-нибудь на юго-западе выкинешь. Желательно, у палаточки круглосуточной… Пива хочу – аж скулы сводит…

Козырев вернулся домой уже во втором часу. Не хотелось ни есть, ни пить – только спать. Паша не раздеваясь плюхнулся на диван, завернулся в плед и вдруг вспомнил про Стаса. На него сразу же навалилась череда воспоминаний, по большей части добрых и приятных, и сон как ветром сдуло. Когда же приятные воспоминания закончились, Паша с тоской подумал о том, что сегодня ночью даже не спросил у Филонова новый домашний адрес, да и своих координат ему не оставил. «Обиделся Стас, наверняка обиделся и сам уже вряд ли теперь позвонит… Ничего, я его сам найду, найду и все объясню», – подумал Козырев, наконец засыпая. А ведь они могли работать в одном отделе – а почему бы и нет, собственно? Когда весной прошлого года Козырев и Филонов, демобилизовавшись, вернулись в Питер, то решили искать работу вместе. Они по очереди покупали газеты с вакансиями, таскались по биржам труда, теребили родных и знакомых. Но именно в тот день, когда в СКК проходила очередная ярмарка вакансий, у Стаса некстати разболелся зуб, и Павел поперся на встречу с потенциальными работодателями один. Там-то его и завербовали.

А завербовал Козырева сотрудник технического отдела ОПУ Дима Долгушин. История появления Долгушина в семерошной «техничке» покрыта мраком. По крайней мере, никто из старожилов не может вспомнить, кто конкретно двенадцать лет назад настоял на том, чтобы на должность специалиста по ремонту фотоаппаратуры взяли тогда еще двадцатидвухлетнего Долгушина с гуманитарным образованием, а главное – с печально известно откуда растущими руками. После того, как Долгушин за первые полгода доломал в отделе все, что можно было, в принципе, не только доломать, но и починить, руководство отдела задумчиво почесало репы и мудро решило использовать долгушинскую энергию в исключительно мирных целях. Основное и единственное, что подкупало в Диме, – это его неуемный оптимизм и безотказность во всем. Оказалось, что именно на этом поприще его и ждал успех. Дима выпускал стенгазеты, участвовал во всех без исключения спортивных соревнованиях и конкурсах профмастерства, выступал на судах чести, бегал в магазин за водкой и заклеивал окна на зиму (в последнем качестве его даже сдавали в аренду в другие подразделения – Долгушин и тут не роптал). Поэтому вполне естественно, что, когда в Управлении начался затяжной кадровый голод, именно Дима был брошен на передний край этой неблагодарной во всех смыслах работы, став за несколько лет профессиональным рекрутером.

О подобранных им кадрах в Управлении слагались байки и легенды. Самая известная появилась на свет два года назад, когда Дима был командирован на поиски оперативного водителя для наружки. Причем командирован с условием – обратно в контору можно было возвратиться лишь с реальным кандидатом. А еще лучше – с двумя. Долгушин нашел водителя буквально за три дня. Он явился на районную биржу труда, занял козырное место неподалеку от столика с табличкой «АТП № 7 приглашает на работу водителей…» и начал методично перехватывать всех лиц мужского пола, имевших неосторожность приблизиться к этому столику ближе чем на пять метров. Результат, надо признать, был неутешителен – лица мужского пола, заслышав, что им предлагают службу в милиции, шарахались от Димы, как черт от ладана. Хорошо еще, что по матушке не посылали. Через пару часов в зоне долгушинских геополитических интересов оказалась миловидная девушка в очках и с косой. Девушка робко приближалась к заветному столику, но была насильно отведена Димой в сторону на предмет беседы как гипотетически возможная жертва. А вдруг у нее тоже права имеются? Выяснилось, что права имеются не у девушки, а у ее молодого супруга. Причем в его правах были открыты все категории, с буквы «А» по букву «Е» включительно. Девушка же оказалась здесь совершенно случайно: в поисках работы супруги разделились – муж поехал за счастьем на одну биржу, а супруга – на другую. Самое удивительное, что уникальный супруг, как оказалось, в принципе был готов пойти работать оперативным водителем. «А возьмут ли? Он же только после института и в армии не служил», – засомневалась было девушка, но Долгушин заверил ее, что нынче не те времена, возьмут и без армии, главное – чтобы судимостей не имел. Девушка ответила: не то что судимостей, даже административных приводов у чудо-супруга никогда не было. Не веря своему счастью, Дима с замиранием сердца поинтересовался насчет особых примет – нет ли на теле татуировок, заметных шрамов, больших бородавок и других видимых дефектов лица. Девушка такому вопросу удивилась, однако подтвердила, что ничего выдающегося на теле ее супруга не имеется. И хотя рост будущего водителя был все же чуть выше среднего, в допустимые параметры он также укладывался.^[76] Дима заставил девушку записать номера телефонов отдела кадров. Потом передумал, выпросил у нее мобильный телефон и дозвонился в кадры лично, попросив записать будущего водителя на завтра на собеседование с указанием, что этот редкостный по нынешним временам кадр из-под земли добыл не кто-нибудь, а он – Дима Долгушин. Затем он на радостях купил в местном буфете девушке мороженое и с легким сердцем отправился назад, в родную контору, рисовать стенгазету ко Дню Победы.

На следующий день Долгушина разыскал дежурный по отделу и передал, что его просили срочно отзвониться в кадры. Дима не торопясь подошел к аппарату, набрал заветный четырехзначный номер и замер в ожидании если не премии, то хотя бы почетной грамоты. Однако он не получил ни того, ни другого, зато услышал нечто куда менее приятное:

– Долгушин, ты чего там, совсем от безделья охуел?

– То есть?

– То и есть. Ты кого нам, шакал паршивый, подогнал?

– Водителя. У него почти все категории открыты…

– Да наплевать, что у него открыто. Ты его сам-то видел?

– Нет. Я с его женой разговаривал.

– Ты, Дима, лучше бы женился и не с чужой, а со своей женой разговаривал… Ты про особые приметы у нее спрашивал?

– Конечно, спрашивал. Шрамы, наколки, рост, все как положено – все соответствует. А что, еще какая-то нашлась?

– Нашлась, бля, нашлась. Вот мы тут сейчас всем отделом, совместными, так сказать, усилиями, разглядели-таки…

– И чего за примета? Сильно в глаза бросается?

– Долгушин, ты и правда такой мудак или прикидываешься?

– Не знаю, а что?

– НЕГР он! Понимаешь? Негр африканский!

– Да? А чего тут такого? Это даже… конспиративно очень. Кто на негра подумает, что он мент? Мы ж не в Америке живем…

Короткие продолжительные гудки, перемежающиеся бурными и продолжительными аплодисментами. Занавес…

С тех пор при поиске кадров Дима Долгушин никогда не общался ни с матерями, ни с женами, ни с сестрами, а ходил смотреть на клиента лично, первым делом проверяя его на отсутствие внешних дефектов. Если таковых не обнаруживалось, Дима начинал плести кружева и выискивать дефекты внутренние (то бишь связанные со здоровьем и нездоровыми пятнами в биографии). Если и таких не было, то только в этом случае Долгушин брал человека за руку и самолично доставлял на Литейный: мол, претензии, жалобы есть? Нет? Тогда распишитесь – вот тут, где галочка, что товар сдал Долгушин. Именно по такому принципу и был отфильтрован с ярмарки вакансий Паша Козырев, ставший в силу своей молодости весьма легкой долгушинской добычей. Козырев и «мяу» сказать не успел, как его тут же подхватило течением и засосало в водоворот собеседований, профосмотров, проверок и прочая. Очнулся Паша уже на специальных курсах, где, кстати, уже второй месяц чалился и Лямка. Впрочем, тогда они не сошлись. Иван вообще ни с кем не сошелся – он единственный из потока шел не пушечным мясом в наружку и установку, а готовился стать «компьютерным разведчиком», а посему держался по отношению к другим весьма высокомерно (за что его даже едва не побили в туалете). Но время все расставило по своим местам: графа Монте-Кристо из Ивана не вышло, и пришлось ему переквалифицироваться в «грузчики». Обижаться было не на кого, тем более что обиженных в наружке обычно на приемку объекта у мусорных бачков ставят. Ну не воду же на них возить, в самом деле?

…Рабочее совещание бригадиров отделов «НН» подходило к концу. Последним с трибуны вещал Шлемин, пламенная речь которого была посвящена отсутствию должного профессионализма у молодых «грузчиков», причиной которого, по версии зама, является слабый контроль со стороны старших смен за организацией учебного процесса и мизерное количество часов, отводимых на самоподготовку. Нестеров, позевывая, пялился в окно, за которым, как назло, не происходило ничего интересного, а сидевший рядом с ним Костя Климушкин увлеченно рисовал в оперативном блокноте забавные рожицы.

– …Как результат, за истекший месяц во всех без исключения экипажах зафиксировано уменьшение количества уликовых снимков, причем в некоторых сменах их не было сделано ни одного. Я подчеркиваю – ни одного. Примерно такая же картина наблюдается и по установленным связям и адресам. Складывается впечатление, что старшие смен просто не могут или не хотят учить молодежь.

– Позвольте, Олег Петрович, – встрепенулся Нестеров, поднимаясь с места. – Я не знаю, как у других, но в моей смене за июль по уликовым идет плюс четыре, а по адресам плюс семь. Так что вы в данном случае несколько передергиваете…

– А вам, Александр Сергеевич, слова не давали, так что сядьте, пожалуйста. И не вам, кстати, говорить здесь о каких-то там плюсах. Вам, у которого ЧП на ЧП, залет на залете… Не экипаж, а дисбат какой-то… один другого краше…

– Это вы, собственно, что имеете в виду? – снова приподнимаясь, начал было заводиться Нестеров, однако Климушкин потянул его за рукав и усадил на место, успокаивая:

– Да брось ты, Сергеич, чего ты в самом деле? На мудаков не обижаются.

– Прибью заразу, – прошептал Нестеров, вспомнив, что еще на похоронах Антона собирался навалять этому хлыщу-кадровику.

– Да ты что, охренел? – услышал его шепот Климушкин. – На фига тебе это надо? Тем более с твоим послужным списком… Лучше мы с ним какую-нибудь шутку разыграем. Хочешь?

– Да нет, Костя, спасибо, я уж как-нибудь сам управлюсь, – улыбнулся Нестеров, прекрасно знавший о способностях Климушкина в плане изобретения всевозможных розыгрышей.

Кстати, последний такой Костя организовал буквально неделю назад, поставив перед собой цель наказать технический отдел Управления, в котором, в частности, служил упомянутый выше Дима Долгушин. Случилось так, что один из «грузчиков» Климушкина случайно разбил старенький объектив казенного фотоаппарата. По уму, объектив можно было списать без шума и пыли, однако «технари» зачем-то раздули из этого эпизода целую историю, и в результате на «грузчика» навесили две с половиной тысячи рублей выплаты за испорченное оборудование.

База «технички» располагалась в одном из старых домов на улице Красного Курсанта. Чтобы попасть туда, необходимо было пройти под арку во двор, минуя гастроном. Там-то, во дворе, находилась неприметная железная дверь с кодовым замком и звонком, за которой хранились образцы разведывательной милицейской техники, большинство из которых были разработаны еще в 50-60-е годы. Впрочем, это отнюдь не означало, что они были плохи, – ведь именно в те годы все, что создавалось нашей промышленностью (особенно для спецслужб), создавалось на века. Климушкин напечатал на компьютере три десятка объявлений и расклеил их по всему микрорайону. Текст объявлений гласил, что гастроном на улице Красного Курсанта возобновляет прием стеклопосуды, причем самой разной формы и цвета, включая бутылки иностранного производства. Прием осуществляется с 9 до 21 часа в подсобном помещении гастронома (во двор налево, железная дверь, звонить два раза). Надо ли объяснять, что в течение пяти дней (пока не удалось сорвать все до единого расклеенные объявления) «техники» задолбались выскакивать на непрекращающиеся звонки в дверь и объяснять местным алкоголикам и бомжам, что приема посуды здесь не ведется и не предвидится…

Хорошо, что все в этом мире когда-нибудь да заканчивается. И рабочие совещания в подразделениях ОПУ в данном случае не исключение. Нестеров и Климушкин вслед за остальным народом весело потянулись к выходу, однако на самом пороге их перехватил Нечаев и, ничего не объясняя, повел к себе в кабинет. Здесь Василий Петрович закрыл дверь на ключ и, обращаясь сразу к обоим бригадирам, сказал:

– Ну что, голуби мои залетные, как летается? Крылья за спиной не жмут? Количество алкоголя в крови не зашкаливает?

– Загадками говорите, Василий Петрович, – первым откликнулся Климушкин. – Какие крылья? Какой алкоголь? Мы с Сергеичем в нетрезвом виде не летаем…

– Это точно. А что, на нас с Костей опять донос какой нарисовался?… Вот ведь собаки. Как дед мой говорил: пьем, как люди, а за что Бог не милует – не знаем, – проворчал Нестеров.

– Я сейчас просто расплачусь от умиления, на ваши физиономии глядючи. Ладно, хватит дурочку валять. Слушайте сюда: завтра с утра ваши смены принимают учебного объекта из Москвы. Надеюсь, не нужно объяснять, что в этом случае потребуется максимальная концентрация усилий каждого «грузчика» из каждой смены? Опять же, надеюсь, понятно, почему именно ваши экипажи поставлены на контроль руководства?… Словом, чтоб завтра маскировочка, экипировочка – все на должном уровне. Никаких проколов: снимки, адреса, связи – по максимуму. И чтоб без утерь у меня – «по согласованию с заказчиком» в данном случае не канает… Костя, Сергеич! Я не имел права доводить до вас эту информацию, однако пошел на прямое нарушение, чтобы вы, два обормота, смогли за оставшееся время нормально подготовиться к работе. Своим «грузчикам» о том, что объект учебный, – не говорить (тут я целиком полагаюсь на вашу порядочность). Главное, о чем вас прошу, мужики, – сделайте хорошо. Честно скажу – это нужно мне. Но в первую очередь – это нужно вам. Потому что только в случае положительного заключения по завтрашней работе я смогу попытаться снять вас с крючков у руководства. А крючки эти, смею заверить, очень серьезные. Особенно твой, Сергеич.

– Ну конечно! Чуть что – сразу Косой, – Нестеров сделал вид, что обиделся, но тут же примирительно сказал: – А вообще – спасибо за доверие, Василь Петрович. Расстараемся, постараемся оправдать, соответствовать, ну и все в таком духе… Не будь на то Господня воля – не маханем Москвы!

– Во-во, – сокрушенно помотал головой Климушкин. – А у меня, кстати, по графику завтра выходной. Думал с сыном на природу смотаться… А теперь вместо заслуженного отдыха мне показывают болт на шестнадцать производства химкинского завода скобяных изделий с мелкой насечкой, да еще и с левой резьбой в виде министерского отморозка, который, чую, будет жопу рвать, дабы доказать несостоятельность питерского аппарата перед московским… Эх, хоть бы он пьющим оказался, что ли? Уж мы бы его тогда приветили, обогрели!..

– Не, на фиг надо! А то ты министерских не знаешь? – засомневался Нестеров. – У них же там один может столько выжрать, сколько у нас здесь пятеро не заработают. Так что уж лучше помучиться…

– Так, мужики, вы у меня сейчас договоритесь! – встрял Нечаев. – И вообще, давайте условимся, чтоб на ближайшие два дня каждый из вас забыл, что такое спиртное и чем его закусывают. Обещаю, если все пройдет нормально, я лично выставлю вам по пузырю, да и сам компанию составлю, потому как что-то мне в последнее время на душе оченно некомильфо. Завтра в половине седьмого инструктаж, объект приезжает «Красной стрелой» в 7.55.

– А фотку его можно посмотреть? – спросил Костя.

– А давай я тебе уж сразу до кучи все адреса-пароли-явки выложу, а? – завелся Нечаев. – Совсем уже охренели – им по доброте душевной палец в рот положишь, а они норовят до локтя откусить. Все, свободны. И если завтра кто-то из вас объекта потеряет, своими руками, лично приказ подготовлю: переведу даже не в рядовые «грузчики» – в хозблок пойдете! Плинтуса приколачивать и сортиры продувать. Ясно?!

Надо ли говорить, что после такого разговора с начальством Нестеров и Климушкин покинули контору в исключительно печально-одухотворенном состоянии. И надо ли говорить, что после этого ноги их сами собой занесли в «Аптеку», где каждому страждущему и взалкавшему предлагалось по кружке пива для утоления духовной жажды и по сто пятьдесят капель для поддержания должного уровня алкоголя в крови. О данном Нечаеву обещании бригадиры помнили, однако резонно решили, что поскольку начальник ввел табу на спиртное «на ближайшие два дня», то на сегодняшний вечер этот запрет всяко не распространяется.

Лещами в «Аптеке» не торговали, так что пришлось довольствоваться сушеными снетками, гадко скрипевшими на зубах причудливой смесью из морской соли и речного песка. О работе (да пошла она!..) говорить не хотелось, поэтому разговор завели сначала о снетках, а потом перекинулились на более крупную рыбу. В частности, Нестеров бегло пересказал Косте егоровскую историю про леща, упавшего на ступени консульства. Климушкин хохотал во всю глотку, впадая в ключевых местах в полнейший экстаз и молотя при этом кулаком по столу. Окружающий народ даже не косился в их сторону – здесь и не такое видали.

– Не знаю, как в Лондоне – я там не таскал, – отсмеявшись и отдышавшись, начал Климушкин, – а у наших чекистов еще покруче закидоны бывают! Мне как-то Коляныч, ну ты знаешь – дружище мой столичный, тоже рассказывал одну такую «военно-морскую» историю. Я ее с тех пор часто повторяю, когда хочу сравнить нашу работу с ихней. Во как она меня поразила! Сечешь? Так вот: выставились они тогда (а это еще при Ельцине было) за домом, где живут дипработники. Несложная задача – прямо скажу… Выбегают, значит, детишки ватагой. – человек пять. Их там уже давно всех в лицо знают – кто чьего советника сын. Пацаны носятся, первому снежку радуются. А один из них начинает из баллончика с краской брызгать на белоснежные газоны… Что, ты думаешь, далее было? Не гадай, все равно не дотумкаешь. Далее старший смены, который еще, наверное, Риббентропа водил под руководством Берии, сигнализирует об этом дежурному. Дежурный тут же оперативно высылает на помощь еще один пост – дело-то нешуточное!

– Недопонял! – искренне удивился Нестеров.

– А это потому, что голова занята не оборонной мощью империи, а налетчиками и наркошами! Тут масштабней мыслить надо!.. Короче, в два поста начинают удерживать тринадцатилетний объект, причем сигнализируют в контору о каждой загогулине из аэрозоля. А вдруг гад-шпиен под личиной дипломата науськал своего выкормыша (яблоко от яблони, сам знаешь…) сделать меточные мероприятия… Снова недопонял? Для салабонов объясняю: шпион может оставлять залегендированные знаки нашим изменникам родины. Поэтому наши чекисты фиксируют на фотомодель каждый пшик. Дежурный сообщил в контрразведку о непорядке. Та дала установку: обращайте внимание на любые, даже самые маленькие галочки и кляксы, которые оставляет этот церэушный сынок. Есть – обращать внимание! Потом поступает новая вводная – видать, выработанная на особом контрразведывательном мозговом штурме.

– То есть – сначала выбираем правильное направление, а затем меняем его на более верное?

– Ну, что-то типа этого… И вот этот фонтан проницательности рекомендует специальными веществами стирать некие метки, которые малыши нанесли.

– Чем стирать?

– Разумеется, специальными растворителями, выработанными в лабораториях Штази. Но откуда их взять-то?! Посему делаем так: отсасываем бензинчику и тряпочкой, тряпочкой…

– Как всегда, – вздохнул Нестеров.

– Что – как всегда?

– Отсасываем с тряпочкой.

– Но это еще не конец, Сергеич. Следующим утром в УКРО^[77] на стол ложатся сводки, поскольку ПТП, всякая разная техника в таких дипломах стоит вечно (хотя зачем – мне непонятно, так как все эти дипломаты об этом прекрасно знают). Так вот, сводки фиксируют, кроме прочей вчерашней чепухи, разговор малыша-плохиша со сверстником. Тот говорит: дескать, до чего институт дворников хорошо в Москве налажен. Только я запачкаю краской угол дома или забор, через несколько минут возвращаюсь обратно – глядь, а краску уже стерли! Даже у нас в Кельне, где хирургическая стерильность, такого не увидишь. Другой ахает, но отмечает при этом, что, мол, да, очень это даже странно, так как в иных местах в столице – сплошная помойка…

Бригадиры дружно рассмеялись. Нестеров полез в карман за бумажником, намереваясь угостить товарища за вкусную историю, однако вместо денег вытащил заливающийся трелью мобильник.

– Ну мы с тобой и ржать, Костя. У меня уже три звонка непринятых, – усмехнулся Нестеров и ответил назойливому абоненту, коим оказался Ладонин.

– Александр Сергеевич?

– Слушаю тебя, Игорь Михайлович.

– Поздравляю, машинка заработала. Все в лучшем виде. Николай только что принес мне первый отчет. Если есть желание – подъезжайте прямо сейчас. Поизучаем, покумекаем.

– Понял. Скоро буду.

Климушкин помрачнел, сообразив по разговору, что сейчас его оставят в гордом одиночестве.

– Чего, Сергеич, уже убегаешь?

– Надо, Костя, ничего не поделаешь – дела.

– Какие, в жопу, могут быть дела в законный выходной? Ладно бы к бабе торопился, а то какой-то Игорь Михайлович. Плюнь ты, обождет, никуда не денется.

– Не, Кость, не могу. Очень серьезный товарищ, ждать не любит.

– А что за гусь-то?

– Ну, типа будущий потенциальный работодатель… Надо же мне как-то задницу прикрыть, если нас с тобой завтра за утерю учебного объекта из конторы попрут…

– Типун тебе на язык. Сплюнь… Вот ведь не к столу помянул. Договорились же – за водкой о работе ни слова.

– Ладно, тогда с меня штрафная. Держи, выпьешь за мое здоровье, – Нестеров протянул Климушкину стольник.

– Да что вы… Мне, право, неловко…

– А как же вы будете снетков без пива есть? Абсолютно не понимаю.^[78]

– Ну тогда премного благодарны… Кучеряво живете, господин подполковник.

– Чего и вам желаю, господин майор.

– Может, на ход ноги?

– Нет, Костя, спасибо. Побегу я.

– Ну давай. Встретимся завтра.

– Ага. На вокзале под часами. Ты в чем будешь?

– Да как обычно – весь в белом…

Уже на улице Нестеров позвонил Лямину и приказал ему срочно брать ноги в руки и лететь к ладонинскому офису. Там у входа они и встретились. Оказывается, на то, чтобы днем добраться с севера в центр, требуется столько же времени, сколько уходит на поездку из центра в центр. Есть, блин, в этом что-то эйнштейновское, не правда ли?

В ладонинском кабинете хозяина не оказалось, «грузчиков» ждал один Николай. Он кивнул Ивану, а сам подошел к Нестерову, поздоровался с ним за руку и не без торжественности вручил увесистую папку. Бригадир прикинул – судя по весу, в папке было не меньше полутора сотен листов.

– Игорь Михайлович отъехал на встречу. Обещал скоро быть. А вы пока присядьте, ознакомьтесь.

– Что это?

– Это отчет, который прислала наша программка. Здесь вся переписка объекта с момента заведения им почтового ящика на mail.ru. То есть с 14 февраля 2003 года.

– Круто, – восхитился Лямка.

– Ага, только на хера нам столько? – спустил его с небес на землю бригадир.

По выражению лица Николая было видно, что он ожидал от Нестерова более восторженной реакции. Однако вслух он ничего не сказал, перейдя к уточнениям:

– В принципе, можно просмотреть выборку за любой интересующий вас период. Если таковой имеется, конечно.

– Имеется. Меня интересует десятое… Секунду, Иван, какого числа Антоха погиб?

– Десятого.

– Меня интересует информация за период, ну, скажем, с пятого по десятое июля.

– Без проблем, – ответил Николай. Он взял у Нестерова папку, бегло пролистал ее и открыл бригадиру нужную страницу.

– Растолкуй, мил-человек, что это за иероглифы?

– Значит, так. Объект использует почтовый ящик с ником «Моромой».

– Как?

– Моромой. Похоже, его фамилия начинается на Мором, О – это Олег, соответственно, отчество на «J», то бишь «И».

– Точно, – вот теперь Нестеров искренне удивился. – Действительно, Моромов Олег Игоревич. Так, чего дальше?

– За указанный вами период объект получил спам (кстати, на удивление мало), несколько рассылок с сайта «Погода.СПб.ру», а также вел переписку с некоей Еленой Метелкиной и неким человеком с довольно странным ником – tnekhsat. Этот человек пользуется почтовым ящиком, предоставленным оператором сотовой связи. В данном случае это «Мегафон». Вот, в принципе, и все.

Нестеров внимательно изучил распечатку, затем в задумчивости пошевелил губами, будто складывая в уме большие числа, и через какое-то время вынес свое краткое резюме:

– Это он, Лямка! Бля буду – он!

– Почему именно этот?… Почему не девица?… Он вполне может для конспирации зарегистрировать ящик на женское имя.

– Согласен, может. Но даже если допустить, что наш «Моромой» пишет ему послания под заголовком «Хочу тебя» (заметь, про гомосексуальные контакты Ташкента у нас нет никаких данных), все равно я считаю, что Лена – это Лена. А он – это tnekhsat.

– Да почему?

– Ты кино «Где находится нофелет» смотрел?

– Ну.

– Вот и пошевели мозгой… Не врубаешься? Tnekhsat – это Ташкент наоборот.

– Блин, точно…

– А номер его мобильного мы теперь сможем узнать?

– Естественно… Надо сказать, что в данном случае нам дико повезло, что этот человек (если это он, конечно), пользуется почтовым ящиком, предоставленным сотовым оператором. Это значительно облегчает процесс идентификации…

В этот момент в кабинет вошел Ладонин. По достоинству оценив полученную информацию, Игорь Михайлович нашептал что-то в трубку Леночке, и через пару минут та внесла на подносе бутылку коньяка Alfonce и четыре пузатых бокала. По предложению Нестерова они выпили за успех не столь уж, как оказалось, безнадежного дела и немедленно приступили к обсуждению деталей. Впрочем, долго обсуждать было нечего: раз почтовый ящик, похоже, найден, то теперь дело за малым – попытаться его открыть.

– Надо звонить Ильину, Игорь Михайлович, – сказал Николай. – Но звонить нужно лично вам, со мной он просто не станет разговаривать, – подчеркнул он.

– Знаю, – поморщился Ладонин, не любивший, когда подчиненные начинали давать ему советы. Однако телефон, тем не менее, пододвинул и, сверившись с электронной записной книжкой, набрал номер.

– Добрый день, Виталий Сергеевич! Ладонин из Питера беспокоит, не забыли еще?… Чем живет столица в целом и ваше доблестное Управление в частности?… Да уж наслышан… совсем у людей крыша поехала… Да бросьте вы, куда нам с суконным рылом-то… вот я и говорю: где «ЮКОС», а где мы… Согласен, в таких случаях лучше уж большая разница, чем маленькое совпадение… Абсолютно не в курсе… Последний анекдот слышали? Разговаривают два бизнесмена. Один другому говорит: слушай, они что там, наверху, совсем офонарели? Тот ему: а что такое? Да понимаешь, говорит, мне в последнее время стало так тяжело воровать деньги, что порой кажется, что я их зарабатываю… Ну да… Виталий Сергеевич, не хочу тебя от дел государственных отрывать, поэтому сразу… Ну не сто рублей, конечно… В ящичек бы один заглянуть, в электронный, ну и номерочек заодно установить… Естественно… Месячишко-другой… Без проблем, обязательно… Хорошо, записываю… Я все передам Николаю, вы его должны помнить. Да, он в курсе… Ну, спасибо, Виталий Сергеевич, родина вас не забудет… Что говорите?… Это точно, главное, чтобы мы с вами друг друга не забывали… Да… И вам всего доброго, привет семье…

Ладонин положил трубку и раздраженно сказал:

– Ненавижу государственных лицемеров. Казалось бы – чего проще? Три вопроса: что, когда и сколько? Так нет, все у них по-блядски: сначала разговоры, потом шампанское, цветы и только потом уж в койку. Вроде как и за деньги, но в то же время вроде как и по любви… Короче, Николай, через час позвонишь вот по этому номеру, тебе скажут, куда сбросить адрес электронной почты, назовут сумму и скажут, как ее перевести.

– А кто это был, если не секрет? – спросил Нестеров.

– Один мой знакомый человечек из вашего министерства. Управление «Р»^[79] – кажется, так у них называется?

– Есть такое дело. Контора солидная. И когда обещают сделать?

– Как только получат деньги. Значит, день-два, не позднее.

– Оперативно они там в Москве работают. Получить за день санкцию суда, причем по липовому основанию, это ж постараться надо.

– Да какое там решение суда, Александр Сергеевич, – встрял Николай. – Это раньше обязательно было, а теперь у них там, если сильно хочется, то можно и так. Святое дело – борьба с терроризмом… И фиг проконтролируешь: засекречено, не положено, дело государственной важности.

– Понятно… Похоже, это только я один такой идиот остался: всё по старинке поезда под откосы пускаю, а серьезные люди между тем уже давно звездными войнами занимаются…

– Ну не скромничайте, Александр Сергеевич, – усмехнулся Ладонин. – Без таких партизан, как вы, нам «звездные войны» нипочем не выиграть.

– Спасибо за комплимент. Но давайте все-таки договоримся о дальнейшей тактике наших действий.

– Я предлагаю следующий вариант: как только ящик будет открыт, Николай заберет из него все по максимуму и оформит в виде первичного отчета, с которым я вас тут же ознакомлю. А затем он будет ежедневно проводить то, что на казенном языке называется перлюстрацией почтовых отправлений, и также составлять отчеты.

– Принято. Только у меня к вам большая просьба. В случае, если Николай обнаружит письма, в которых будут содержаться любые имена, координаты, привязки и тому подобная конкретика, я прошу незамедлительно ставить меня об этом в известность.

– Можно было об этом и не просить, поскольку это и так само собой разумеется.

– Я уже говорил тебе, что с тобой приятно иметь дело?

– По-моему, да.

– Что ж, тогда мне ничего не остается, как подтвердить это.

Уже по дороге домой Иван задал Нестерову вопрос:

– Скажите, Александр Сергеевич, тот человек, которому звонил Ладонин, он из этих, которые «оборотни в погонах»?

– А кто такие «оборотни в погонах», по-твоему?

– Ну… коррумпированные менты.

– Знаешь, Лямка, есть такая народная поговорка: «Мельник не ворует, люди сами носят».

– И что?

– Да ничего… Ваня, не заморачивай ты себе голову всякой фигней. Крепче спать будешь.

– Но ведь получается, что мы способствуем милицейской коррупции и сами как бы участвуем в незаконных вещах? – Лямин произнес это таким серьезным тоном, что Нестеров так и не понял: то ли Ваня на самом деле в душе такой невинный зайчик, то ли просто решил поиздеваться над бригадиром?

– А мы с тобой и так уже давно участвуем в незаконных вещах. С тех пор, как приняли предложение Ладонина и поехали исполнять первую «левую» оперативную установку.

– Так ведь это же совсем другое дело.

– Ни хрена не другое. Одно и то же. Хорошо, тебе не нравится подобный способ выхода на Ташкента. Ты считаешь его грязным, аморальным… не знаю каким еще. Тогда предложи другой, альтернативный путь… Давай откажемся от этой темы (кстати, тобою же и придуманной) и начнем другую… Есть у тебя на этот счет какие-то соображения? Поделись.

– Нету.

– Ну а раз нету – значит, успокойся и не еби мне больше мозги. Договорились?

– Договорились, – тяжело вздохнув, согласился Иван.

– И вообще, Лямка: если ты хочешь поступать по совести, но не имеешь такой возможности, то перестань себя мучить этим дерьмом. В противном случае ты снова придешь к таким же выводам… Кто из великих сказал? Ладно, не мучайся, все равно не догадаешься – это я сказал.

Этим вечером не только Нестеров и Лямин вели меж собой философские беседы. Примерно тем же за рюмочкой чая занимались Людмила Васильевна Михалева и Паша Козырев, который по случаю вчерашней получки зашел в гости не просто по-соседски (то бишь на халяву), а с вафельным тортиком. Кремовые торты Михалева не употребляла принципиально – блюла фигуру.

Тортик – вещь, безусловно, хорошая, однако домашний борщ не идет с ним ни в какое сравнение. Именно к такому выводу пришел Козырев, увлеченно трудясь над солидной добавкой, которую он заполучил, предварительно немного поломавшись (исключительно ради приличия). Михалева сидела напротив со стаканом чая и неизменным сигаретным «Петром». С почти материнской нежностью она смотрела на изголодавшегося Пашу и вслух размышляла:

– Эх, Паша-Паша, жениться тебе надо.

– Вот еще, – буркнул Козырев. – И между прочим, Людмила Васильевна, вы же мне сами недавно говорили про «молодо-зелено, погулять велено».

– Говорила, но ты же все равно не гуляешь. Или работаешь, или спишь. Ни в театры, ни в кино не ходишь. Уж про музеи я промолчу.

– Вы имеете в виду музей политического сыска?

– А хотя бы! – с вызовом отозвалась Михалева. – Да ваш музей на Полтавской по сравнению с нашим – это, как говорил товарищ Бендер, детская невинная игра в крысу. Кстати, я уверена, что, существуй Остап Ибрагимович на самом деле, из него мог бы получиться не только блестящий жулик, но и столь же блестящий опер. И, кстати, заметь, в какой-то момент даже он попытался устроить свою личную жизнь с этой… как ее… с Зосей Синицкой.

– И ни фига у него не вышло.

– И не могло выйти. Потому что Зося была ему не пара. Бендеру нужна была женщина совсем иного склада. Такого же, как он.

– Наглая и хитрая, что ли?

– Нет. Ему нужна была оптимистка-авантюристка со здоровым чувством юмора. Между прочим, именно такая девушка нужна и тебе.

– Это еще почему?

– Потому что наличие этих качеств обязательно для жены разведчика. В противном случае дело кончится либо разводом, либо преждевременной кончиной одного из супругов. Причем, скорее всего, мужчины.

– Запилит насмерть? – улыбнулся Козырев.

– Где-то так и есть, – почему-то серьезно ответила Михалева. – Поэтому тебе, в идеале, нужно искать жену в своей системе. Конечно, при условии, что ты намереваешься продолжить свою карьеру офицера и заниматься сыском профессионально. Вспомни «Семнадцать мгновений весны»: Эрвин и Кэт – это же идеальная супружеская пара разведчиков. Или вот эти двое… Агент Джей и девочка, симпатичная такая, патологоанатомом еще работала. Из них тоже мог вполне профессиональный дуэт получиться.

– Кто-кто? – не въехал Козырев.

– Ну ты что? «Люди в черном» не смотрел, что ли?

– Вы ж не любите американские фильмы, – с трудом нашелся что ответить Паша, обалдев от масштабности кругозора своей соседки. Ему казалось, что Людмилу Васильевну, навроде Шерлока Холмса, в этом мире интересует только свой, узкий и сугубо определенный, пласт истории и культуры.

– Не люблю. Потому что в большинстве своем они плоские и тупые. Но зато их бывает просто интересно смотреть. Так что «пурква бы и не па»? Ну что, я вижу, все равно тебя не убедила…

– Не знаю… Антон Гурьев, например, всегда повторял, что брак на работе вредит работе.

– Вот и погиб бобылем. Даже на могилку некому прийти поплакаться… Кстати, что у вас там по этому подонку? Подвижки есть какие-нибудь? Или спецслужбы, как всегда, расписались в собственном бессилии, а точнее – некомпетентности?

– Немножко продвинулись. Буквально на днях очень интересную информацию от эфэсбэшников получили, сейчас начинаем отрабатывать.

– Ты хочешь сказать, что эфэсбэшники, находясь в здравом уме и трезвой памяти, вот так, за здорово живешь, поделились с вами интересной информацией?

– Ну… Это были знакомые эфэсбэшники. Вернее, один. Хороший знакомый.

– Так бы сразу и говорил, что знакомый. А то уж я начала думать, что, пока я тут, как Джон, играла в бридж, в этом мире действительно что-то произошло^[80]… Сколько себя помню, ваши службы жили друг с другом хуже кошки с собакой. Впрочем, следует признать, что так было и раньше.

– Вы хотите сказать, до перестройки?

– Я хочу сказать – до революции. Тогда, конечно, еще не было ни ОПУ, ни КГБ-ФСБ, зато были военная разведка, охранные отделения и жандармские корпуса. На высшем уровне, то есть на уровне министерств полицейского и военного ведомств, как водится, все было благополучно – «мир, дружба, жвачка» (примерно как и сейчас у нас). Зато на уровне исполнителей, то есть именно там, где требовались согласованность действия и оперативный обмен информацией, царили разобщенность, взаимная неприязнь и обоюдное доносительство. Словом, полный бардак (примерно как и сейчас у нас). В итоге эти ведомства не то что не помогали, а зачастую, наоборот, – мешали друг другу… Помнишь, я показывала тебе документ про наблюдение за японцем в Ташкенте?

– Конечно, помню.

– Так вот, этот пример, скорее, приятное исключение из правил. Тогда обе службы сработали на редкость дружно. Вообще же в ту пору наблюдение за иностранными подданными велось бездарнейшим образом, и все потому, что разные службы в своей деятельности руководствовались своими инструкциями и плевать хотели на других. Вот представь себе такую ситуацию: 1909 год, из Харбина в Петербург отправляется поезд. В этом поезде едет германский лейтенант, которого от самого Харбина негласно сопровождает наш офицер разведки, изображающий случайного попутчика. Дальняя дорога, естественно, располагала к общению, и за первые сутки пути «наш» успевает психологически грамотно обработать немца. Русская водка, русское гостеприимство – словом, клиент готов. И вот только-только немец начинает откровенничать, как поезд подъезжает к станции Чита. И здесь к ним в купе вваливается эдакая детинушка – вот с такенными кулачищами и с лицом держиморды. Короче, одного взгляда на этого парубка немцу было достаточно для того, чтобы заткнуться и вплоть до Иркутска, где детина сошел, провести в молчаливом разглядывании пейзажей за окном. Да и после Иркутска он почему-то из прострации не вышел и так, в молчаливой задумчивости, до самого Петербурга и доехал. Офицера по приезде, естественно, на цугундер – что ж ты, такой-сякой, неделю в поезде катался, казенные денюжки пропивал-проедал, а результат – пшик? Ну, тот и отписал в своем рапорте: так, мол, и так, всю работу коту под хвост спустил переодетый жандармский унтер, «чин и звание которого нетрудно было определить по его манерам и разговору, а также по предъявленному им кондуктору… бесплатному проездному документу».

– Так это он что, ксиву свою проводнику в присутствии объекта показал?

– То-то и оно. В целях экономии казенных средств к наблюдению на железной дороге привлекались сотрудники железнодорожных жандармских отделений, для которых проезд в поездах был бесплатным. Причем наблюдение эти горе-филеры вели лишь в зоне своей ответственности. То есть у этого участок от Читы до Иркутска, соответственно, у следующего – от Иркутска до Красноярска и так далее…

– В общем, у нашего государства денег на ментовку во все времена не хватало, – рассмеялся Паша.

– Вот именно. И это еще один аргумент в пользу поиска супруги среди «своих». У жены-офицера и запросы скромнее, и характер бойчее… Ты вот как-то говорил, что у вас там девушка какая-то появилась. Симпатичная?

– Далась вам моя женитьба! – разгорячился Козырев. – Ну нет у меня никого на примете. Ни в кого не влюблен и в обозримом будущем ни на офицере, ни на рядовой жениться не собираюсь.

– Ты чего разошелся-то? Не будешь и не надо. Живи один. Только насчет «ни в кого не влюблен» – не зарекайся. Была бы рожица, а любовь приложится… Ну что, наелся? Теперь по чаю?…

Людмила Васильевна не случайно затеяла этот разговор. В последнее время она заметила, что с Пашкой происходит нечто, очень сильно смахивающее на состояние влюбленности. И вот сегодня, по его болезненной реакции на эту тему, опытный «разведчик» Михалева поняла, что не ошиблась. А сам Козырев этой ночью долго не мог уснуть. Слова Людмилы Васильевны разбудили его воображение, и, лежа с закрытыми глазами, он долго мечтал, представляя, как они с Полиной живут вместе, утром вдвоем едут в контору, потом гоняют объектов, а вечером, опять-таки вместе, возвращаются домой. И это было круто.

Однако надо признать, что в данном случае Людмила Васильевна все ж таки немного переборщила – ни оперу, ни эфэсбэшнику, ни «грузчику» для создания счастливого семейного очага вовсе необязательно искать себе супругу с такой же холодной головой и таким же горячим сердцем. Достаточно того, чтобы она просто отдавала себе отчет в том, что для своего избранника она всегда будет стоять на третьем месте, поскольку на первом у него всегда будет работа и на втором, соответственно, тоже. Если признать эту парадоксальную аксиому за данность, тогда вместе, пусть не легко и не беззаботно, можно будет прожить пять, а то и десять лет. Дольше выдерживают лишь уникальные женщины, но такие оперативникам достаются крайне редко. Поэтому после десяти лет супружеской жизни все равно приходится совместными усилиями выстраивать то, что наш первый президент гордо называл «системой сдержек и противовесов». Дабы во внутренней системе координат семья переместилась пусть не на первую, но уж хотя бы на вторую позицию.

В свое время все это уже проходил Нестеров. В первые годы Ирина была идеальной милицейской женой и относилась к работе мужа с должным уважением и пониманием. Она не жаловалась, не возмущалась и не роптала. Более того, когда это было необходимо, по мере сил старалась помочь. Кстати, первое «боевое крещение» Ирины состоялось уже на пятый день их официально проштампованной совместной жизни.

После свадьбы Нестерову предоставили медовую неделю, четыре дня из которой они провели на даче в Рощино, не вылезая из постели. Насытившись жизнью интимной, Ирине захотелось жизни духовной, и на пятый день они потащились в город – на премьеру в Александринку. Времени было полно, и они решили прогуляться от Финбана до театра пешком. На Литейном, немного не доходя до Некрасова, юный супруг вдруг резко обернулся, заметив проскользнувшую мимо дамочку, и констатировал: «Это Вика!»

– Какая и где? – ревниво поинтересовалась Ирина.

– Вон, зашла в проходняк.

– И что?

– Она в розыске, паспорт на Евстигнееву Екатерину.

– Будем ловить?

– Нет! Пойдем по своим делам, а завтра оцепим весь микрорайон – вдруг она до сих пор во дворе нас дожидается!.. Стоп, Ириш, стой на месте.

Нестеров, делая вид, что он пьян и желает по нужде, завалился под арку доходного дома. Минут через пять вышел.

– Одиннадцатая квартира, коммуналка, второй этаж, окна во второй двор, дверь говно, в хате Льдина, ворованные шмотки на дореволюционном шкафу справа от комода, собираются пить портвейн «Иверия» за два сорок две, салат «Столичный» порезан по-хамски, время есть.

– Для того, чтобы меня проводить до театра?

– Для того, чтобы ты позвонила в дежурку.

– И?

– Вызовешь дежурного опера, дашь адрес, скажешь Нестеров ждет в парадной напротив.

– А если…

– Сошлешься на Романова, тот знает – я порожняки не гоняю. На вот – возьми две копейки.

– Так ведь «02» бесплатно.

– До «02» за мою жизнь еще никто никогда не дозванивался.

Ирина позвонила с ближайшего таксофона, передала текст, а затем вернулась и нашла Нестерова.

Двадцать минут томительного ожидания Ирина провела в пахнувшей мочой парадной. Она хотела спросить у Нестерова, что все это значит, но он шепнул ей: «Ириш, ты у меня жена в самый раз!.. Но давай попозже».

Романов прибыл трусцой. Он оказался молодым, с наглецой, крепышом-колобком. Он заметно суетился и постоянно вздергивал носом:

– Сашка, ну ты даешь!.. И Льдина с ней?! Все, добегался сучонок.

– Подождешь? – наивно попросил Нестеров Ирину.

– Конечно! А то на вас посмотришь, так ходить по улицам страшно!..

По женскому вою и звуку битого стекла Ирина поняла, что сыщики проникли к Вике и беседа начапась. Ирина зачем-то поперлась в квартиру номер одиннадцать. Двери были распахнуты и с лестничной площадки, и в комнату. Пожилой спившийся мужчина с интересом наблюдал из коридора, как Льдина, запутавшись в желтом от времени тюле, пытается обороняться огромной хрустатьной вазой. Получалось не очень. Ваза не умещалась в руке. После седьмого-восьмого удара ему в голову чугунной витой рамкой для фотографии он затих. Романов нагло зашмыгал носом. Нестеров чуть ослабил внимание, Вика вырвалась и разодрала Ирине не только кофточку, но и бюстгальтер. Увидев это, Нестеров за волосы отбросил Вику, она ударилась о стол спиной и заплакала. На столе перевернулась салатница с кислой капустой, рассол дотек до края и капал на лоб Вики.

Нехорошо, конечно, получилось. В смысле бюстгальтера. Романов ржач, но, перетряхнув ворованное, обнаружил-таки свитерок. Новенький, в упаковке, импортный и в самый раз. Делать было нечего – Ирина переоделась. Разумеется, попала в число понятых. Разумеется, потащились в РУВД.

Через час ее отпустили, и она направилась в кабинет, где Нестеров с Романовым допивали портвейн, забранный из квартиры, причем подливали и Льдине, прикованному наручниками к батарее. Голова Льдины была перевязана чалмой из разорванной занавески, а левая сторона лица Романова напоминала плакат «Осторожно, пчелы!».

– Муж, пошли домой, а? Все равно на спектакль уже опоздали…

Нестеров ответил с набитым «докторской» колбасой ртом:

– Пойдем… Да ты не переживай, Ириш. Когда ты еще в такой театр сходишь?

Романов захихикал, дожевывая булку с огромным кусищем масла, посыпанную сахаром, и сказал:

– Ирина Батьковна, не серчай. Хошь еще будильник подарим? Электронный.

И они поплелись домой. Дико уставшая и изрядно помятая, в чужой ворованной одежде, Ирина тогда впервые поняла, что столкнулась с чужой цивилизацией. Однако странное дело, она не злилась и не обижалась на мужа. В конце концов, мы ведь не обижаемся на трехлетнего ребенка или на снежных людей…

Это было давно, но это была… правда. Нынешняя же правда заключалась в том, что Ирине уже было давно наплевать на все, что связано с работой мужа. Впрочем, наплевать в данном случае не совсем правильное слово. Ирина была женщиной интеллигентной и плеваться себе никогда не позволяла. Так что, точнее будет сказать – ей все это просто стало безразлично. А порой она ловила себя на мысли, что ей давно уже безразлична не только работа мужа, но и сам муж… Не следует забывать, что Ирина была человеком творческой профессии. Очень это непростое дело – угождать женщине, которая каждый день «артистов видит, космонавтов видит, академиков видит, Иштояна видит^[81]». Да, собственно, и угождать-то Нестерову было некогда – он работал.

Ровно без пяти восемь у четвертой платформы Московского вокзала под торжественную музыку Глиэра плавно остановилась «Красная стрела». По причине беспрецедентной важности момента на приемку объекта вышли сами бригадиры, а их «грузчики» рассредоточились на ближних и дальних кордонах вокруг вокзальной территории, перекрывая все направления, а не только путь, ведущий от платформы к зданию вокзала. Теоретически объект мог ломануться и по железнодорожным путям и нырнуть через дыру в заборе, выскочив товарным двором на Лиговский. Случаи всякие бывают.

Климушкина после вчерашнего немного колбасило, и Нестеров на правах старшего даже сделал ему небольшое внушение: дескать, вы, майор, – большой пошляк, разве можно так напиваться на стольник? Климушкин лишь виновато улыбнулся и развел руками: мол, ну что поделаешь – ну не смогла я, не смогла.

Тем временем из шестого купейного вагона потянулся заспанный благочинный народец. Стоящие чуть поодаль бригадиры невольно напряглись, выискивая глазами тридцатишестилетнего брюнета, среднего телосложения, среднего роста, с залысиной и в очках. Наконец таковой нарисовался… в сопровождении спутника – неприметного мужичка лет шестидесяти, в слегка помятом сером костюме и с потертым дипломатом в руках. Они вышли вместе, и одного беглого взгляда было достаточно для того, чтобы понять – это не случайно познакомившиеся в поезде попутчики, а два хороших знакомых, вместе приехавших. И вот это, с точки зрения бригадиров, было в высшей степени подло, поскольку ни о какой связи в первоначальном сценарии речь не велась. Впрочем, такого рода штучки вполне в духе Москвы – импровизаторы хреновы! Но делать было нечего: связь следовало тащить, поскольку в противном случае проверяющий мог особо отразить в своем отчете момент пренебрежения питерской наружкой связи, которая в его интерпретации несомненно будет выведена как представляющая оперативный интерес. Уже в движении – а объект и связь направились в сторону вокзала – бригадиры бросили морского – объект достался смене Климушкина, а мужичонка – нестеровским «грузчикам».

Москвичи вышли на Лиговку, перешли на другую сторону и двинулись к метро. Климушкин тяжело вздохнул – в данном случае он предпочел бы гонять такси, а не таскаться по переполненнному в этот час метрополитену. Но человек предполагает, а Москва располагает. У входа в метро попутчики расстались: объект, смешавшись с толпой, сунулся в двери станции «Площадь Восстания», а его связь отправилась пешочком по Невскому. Нестеров и Климушкин торопливо сунули друг другу руки, пожелали взаимной удачи и разошлись, как в море корабли. Уходя, Нестеров боковым зрением увидел, как вслед за Костей в метро торопливо заскочил недавний залетчик Лева Трушин. Что ж, доброй охоты вам, мужики!

Следовало признать, что к экипажу Нестерова судьба отнеслась куда более благосклонно. Ходить за связью, кличку которой дали Потертый, было много спокойней. Мужичонка никуда не спешил, не проверялся и вообще вел себя в высшей степени беззаботно. Сначала он зашел в «Идеальную чашку» и степенно испил двойной эспрессо под свежий номер «Коммерсанта» (наблюдение, фото – Лямин). Затем прогулялся до Литейного и сел в троллейбус, идущий до Финляндского вокзала (наблюдение – Ольховская). На вокзале Потертый прошел к расписанию пригородных поездов, изучив которое, явно остался чем-то недоволен (наблюдение, фото – Нестеров). После этого он потолкался у здания вокзала и, выяснив что-то у прохожих, дошел до магазина на улице Лебедева, где купил бутылку шампанского и конфеты (наблюдение – Полина). Вернувшись обратно, Потертый купил у бабулек букет гладиолусов, встал в очередь на маршрутку до Зеленогорска, позвонил по мобильному и увлеченно проговорил с кем-то минуты четыре (наблюдение – Лямин; разговора не слышал – по возвращении в контору получит в глаз). За сорок пять минут наблюдаемый доехал до Зеленогорска, на привокзальной площади тормознул случайного частника на «шестерке» и выехал на трассу «Скандинавия». Впрочем, это путешествие было недолгим – «шестерка» докатила до Рощино и легла курсом на до боли знакомый Нестерову маршрут.

В самом скором времени странное предчувствие, ни с того ни с сего возникшее вдруг у бригадира, самым невероятным образом подтвердилось. Машина довезла Потертого до нестеровской дачи. Мужичонка вылез, расплатился и решительно зашагал к знакомой калитке. Козырев, который не так давно побывал здесь, удивленно-вопросительно посмотрел на старшего. «Глуши мотор, Паша, – сказал еще более удивившийся, однако не подавший виду Нестеров. – Все ждут в машине, а я сейчас приду». И теперь уже, ничуть не таясь, на правах полноправного хозяина дома, направился вслед за Потертым.

Бригадир отсутствовал минут десять. Затем он вернулся и бодрым голосом скомандовал:

– Рота, подъем. Милости прошу к нашему шалашу.

– А что случилось-то? – в один голос спросили слегка ошеломленные таким поворотом событий «грузчики», которых Козырев успел озадачить информацией о принадлежности дачи, в которую зашел фигурант.

– Да, собственно, ничего выдающегося – просто незапланированная встреча на Эльбе, – хмыкнул Нестеров и назидательно добавил: – И попрошу без лишних эмоций, ибо, как говаривал наш великий классик Салтыков-Щедрин, если на святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит…

Так они и познакомились – представители молодого поколения милицейской разведки и бывший легендарный «грузчик», некогда звезда ленинградского, а затем и московского наружного наблюдения Виктор Анатольевич Шатов, известный в своих кругах как Шатун. Это был тот самый Шатов, о котором Елена Борисовна Нестерова неизменно говорила с особой нежностью и теплотой, а однажды даже призналась сыну, что лишь по роковой случайности он, Александр Сергеевич, в свое время не стал Викторовичем. Дело в том, что в самом начале семидесятых у юной Леночки Катульской был ослепительный роман с ее напарником Витей Шатовым, однако глупая ссора неосторожно привела ее в какие-то необязательные гости, где молодую «грузчицу» в мгновение ока очаровал и окрутил молодой хирург Сережа Нестеров. Странное дело, но даже и после этого «рокового» замужества Леночка и Виктор остались хорошими друзьями и еще почти десять лет проработали рука об руку в одном отделе, пока Шатова по разнарядке не откомандировали в Москву – обслуживать Олимпиаду. В столице талант ленинградского «грузчика» оценили по заслугам и предложили работу в министерстве. Отказываться от таких предложений в те годы было не принято – так Шатов сделался москвичом. Виктор Анатольевич был человеком в высшей степени незаурядным. Он родился в 1945 году в поселке Полярный, среди зэков, был воспитан невинно отсидевшими и при таких исходных данных к сорока годам должен был иметь, как минимум, шестую «ходку» и быть лишенным прописки даже в городе Норильске. Однако вопреки судьбе, которую ему уготовило государство, Шатов оказался в Ленинграде, стал сотрудником «наружки», сделал головокружительную (по местным меркам) карьеру и в настоящее время жил в Москве в районе Старого Арбата в семье академика. Академик был геологом, что само по себе страшная редкость. Говорят, что дочь академика как влюбилась в Шатова, так и чокнулась, а сам академик, узнав об этом, сначала пил под старинной лампой дорогой коньяк – кручинился, но потом угомонился – попривык.

Шатов вел наблюдение самым непостижимым образом. Он впивался во что-то невидимое простым смертным «грузчикам» и находил первопричину поступков и мотиваций своих фигурантов. Ему не надо было думать за объект, поскольку во время слежки он просто сживался с ним и становился как бы частью его самого. Некоторые искренне верили, что в прошлой жизни он был собакой, поскольку Шатов никогда не следил за объектом – он его чуял.

Виктор Анатольевич уже давно мог выйти на пенсию, выслужив все, что только можно было выслужить. Однако Шатов не мыслил себя вне ОПУ. При этом руководить он патологически не любил и частенько, чтобы не ругать подчиненных, делал работу за других сам. Но если его доводили, то уж тогда строил личный состав отборнейшим матом. Причем порой дело доходило и до рукоприкладства. Рассказывают, что как-то попал под его тяжелую руку заносчивый оперативник Управления – получил телефоном по голове. На жалобы оперативника тогдашний начальник Управления Сан Саныч Овчинников лишь переспросил: «Простым телефоном?» – а затем «успокоил»: «Вот видишь. Не сталинским же, эбонитовым. А ты так переживаешь. Не, я сегодня ему звонить не стану. Потому что не хочу нарваться». Шатов писал справки и сводки со страшными грамматическими ошибками, но зато всегда и везде шел первым. И за это ему прощалось остальное.

В последние годы малость сдавший в плане здоровья Виктор Анатольевич работал в учебном центре – натаскивал молодежь. И вот, узнав, что его более молодой коллега отправляется потоптать учебным объектом в Питере, Шатов напросился с ним в эту поездку, дабы повидать город своей боевой юности и, уж само собой, навестить старую фронтовую подругу Леночку, с которой они не виделись лет эдак шесть.

Посидели в высшей степени душевно, но недолго. Нечаев, лично держащий на контроле работу по учебному объекту, зело обеспокоился тем, что смена Нестерова укатила так далеко, и распорядился выслать на подмогу дополнительный экипаж. А ведь не станешь в таком разе кричать по станции открытым текстом: мол, помощи не надо, справимся сами, и вообще – «эта нога у кого надо нога». Кстати, подкрепление было брошено и команде Климушкина – вот там оно действительно было необходимо: в метро объект, как заяц, сигал от платформы к платформе, менял направления движения, бегал по эскалатору – словом, вел себя, как последняя сука. Но пока «грузчики» все ж таки держались – висели на москвиче, как пиджак на плечиках.

Виктор Анатольевич, который, как выяснилось, бригадира еще «во-от таким вот маленьким на руках качал», выпил фирменной нестеровской наливочки, размяк, подобрел и с легким сердцем сдал явки и пароли на вечер и завтрашнее утро. Стоит ли говорить, что в самом скором времени они были слиты Косте Климушкину посредством беспроводной мобильной связи. Самой приятной новостью стало сообщение Шатова о том, что москвичи приехали в Питер всего на два дня – послезавтра объект, коим оказался замначальника аналитического отдела ГОПУ майор Зубаткин, должен был присутствовать на коллегии, посвященной борьбе с терроризмом. Поэтому завтра, не позднее полудня, наружку под каким-то предлогом должны были снять с наблюдения и перебросить на другие участки. То есть «грузчикам» оставалось всего-навсего день простоять да ночь продержаться. Правда, очень неудобно получилось с Оленькой – Нестеров так и не смог вразумительно объяснить, какого-такого он приехал к бабушке и ничего (ну совершенно ничего!) не привез любимой дочери. Вот дедуля незнакомый, и то сообразил, привез «киндер-сюрприз» – глупость, конечно, но хоть что-то! А отец родной, примчавшийся вслед за ним, явился с пустыми руками. Якобы случайно заскочил. Короче, Оленька обиделась, надула губки и ушла к подружкам. Больше в этот день Нестеров ее не видел и следующие несколько дней корил себя страшно. Хотя, если вдуматься, за что? Не объяснять же дочери, что работа у меня такая, мудацкая? И не я в этом виноват – предки…

Минут за десять до приезда второго экипажа Нестеров и его «грузчики» тепло распрощались с «дядей Витей» и договорились, что завтра с утра Шатов выйдет из гостиницы «Советская», где он собирался заночевать, не раньше одиннадцати. После этого смена рассредоточилась вокруг дачи, изо всех сил изображая напряженную работу. Затем прибыл экипаж Пасечника, и следующие два часа «грузчики» провели в беззаботном ожидании окончания рабочего дня. А перед тем, как возвращаться на базу, Нестеров отвел Пасечника в сторону и поведал ему о якобы подслушанном телефонном разговоре фигуранта, из которого следовало, что ночевать тот отправится в гостиницу «Советская». Естественно, эта информация с благодарностью была принята и в дальнейшем самым выигрышным образом реализована.

На следующее утро, в полном соответствии с договоренностью, Виктор Анатольевич выполз из гостиницы в двенадцатом часу под тихие всполохи фотоаппаратуры (приемка, фото – Лямин, Ольховская). Смена успела дотащить его лишь до Технологического института, после чего пришла ожидаемая команда дежурного – наблюдение за Потертым прекратить и выдвигаться на улицу Олеко Дундича в помощь своим, гонявшим в это время по купчинским проселкам двух юных скинхедов. Гораздо веселее получилось с майором Зубаткиным. Благодаря Шатову, «грузчики» получили информацию, что эту ночь москвич проведет в квартире своей родной сестры на улице Кубинской, где обязательно (Шатов обещал!) набухается со своим зятем. Надо ли говорить, что к тому моменту, когда Зубаткин подходил к заветному дому, его уже встречали с длиннофокусной оптикой. Проверочные действия майора, имевшие целью не дать «грузчикам» срубить адрес ночевки, были восприняты с легким смешком – понятное дело, никто не стал светиться и входить вслед за ним в подъезд, поскольку номер квартиры был известен заранее. Между тем Зубаткин пребывал в полной уверенности, что под вечер ему удалось-таки оторваться от весьма плотно все это время висевших на хвосте питерских «грузчиков». Чуть позже в магазин был командирован зять, которого классно срисовали в момент покупки пузыря «Синопской» и даже подобрали неосторожно оставленный им чек, приобщенный к делу. Все складывалось очень неплохо, однако тревожное чувство, что вмазавший москвич запросто может отправиться в ночное, дежурившую под окнами смену не покидало (кстати, «грузчики» были недалеки от истины – подобная мысля и впрямь посещала голову майора Зубаткина, которому очень уж хотелось поизмываться над питерскими). Поэтому в двенадцатом часу на лестничную площадку объекта бесшумно взошли две тени и щедро залили эпоксидкой замочную скважину двери, за которой происходило таинство встречи родственников. В итоге не то что ночью, но и с утра ни Зубаткин, ни его родня не смогли покинуть квартиру – дверь решительно не хотела открываться. Лишь к двенадцати часам в адрес подъехал племянник майора и с помощью слесарных инструментов освободил пленников. Однако к тому времени дежурившую смену официально уже сняли с точки, посему в сводке «НН» второму дню пребывания фигуранта в Северной столице были посвящены лишь две куцые фразы: «до 11.30 объект из адреса не выходил» и «в 11.30 наблюдение за объектом прекращено по согласованию с заказчиком».

Вечером того же дня смена Нестерова, изрядно уставшая, но довольная удачным завершением секретной операции «Москва но пасаран!», возвращалась в контору под веселое пение Козырева, на днях сочинившего собственный ремейк на тему известной песни Максима Леонидова:

Нестеров улыбался и требовал по приезде «списать слова». В не менее приподнятом настроении пребывала и Ольховская. И тогда доселе колебавшийся Паша решился. Когда они поднимались в контору, Козырев, улучив момент, смущенно предложил Полине вечером посидеть в какой-нибудь кафешке.

– Мне очень нужно с тобой поговорить, – пробормотал Паша и покраснел по самую макушку.

Догадываясь, о чем намеревается «поговорить» Козырев, Полина его предложение приняла, и они условились встретиться в восемь в «Республике кофе» на Невском.

Три часа спустя они сидели за столиком кафе и поглощали десерты. Паша несколько раз собирался с духом, но все никак не мог приступить к первому в своей жизни объяснению в любви. Полина, которая очень хорошо понимала состояние Козырева, деликатно молчала и не подгоняла его. К тому же сейчас Ольховскую в большей степени заботила проблема деликатного отказа, хотя, как это ни парадоксально, в последние дни где-то в глубине души у нее также неожиданно затеплилось нечто, очень похожее на чувство. Пусть даже и не любви, но уж глубокой симпатии к Павлу – это точно.

Как это всегда и бывает, в кульминационный момент, когда Паша открыл было рот, дабы начать объясняться, у него заверещал телефон. Звонил Нестеров.

– Паша? Ну слава богу, дозвонился, – возбужденно начал бригадир. – Давай бросай все и подъезжай к Лямину. Я у него. Кстати, ты не знаешь, где может быть Полина? Она тебе ничего не говорила?

– Полина здесь, со мной, – откликнулся Козырев и поспешил уточнить, чтобы Нестеров не подумал ничего «эдакого»: – Мы на Невском, кофе пьем.

– Кофе – это хорошо. Допивайте, а потом берите тачку и дуйте сюда.

– А что случилось-то? – спросил Козырев.

– Сегодня утром Николай открыл ящик, и сразу поперла масть.

– Это как?

– Бандиты назначили встречу, – по-жегловски ответил Нестеров.

Глава третья

Ташкент

Экстренное заседание Большого хурала открылось в одиннадцатом часу вечера, после того как несостоявшийся Ромео Козырев вместе со своей Джульеттой примчались на Светлановский. Бабушка Лямина проводила лето в местности, в которой, если верить рекламе, «хорошо иметь домик», поэтому в данный момент квартира Ивана под место вечерних заседаний подходила идеально. Войдя в комнату, Паша и Полина застали довольно редкое зрелище – бригадира, терзающего компьютер. Под чутким руководством Лямина Александр Сергеевич послушно и усердно давил на клавиши. Всем своим видом в этот момент он просился на агитационный плакат «Все на борьбу с компьютерной безграмотностью». Столь небывалый ажиотаж у Нестерова, испытывающего отвращение ко всякого рода высоким технологиям, вызвала приобретенная по случаю так называемая рубоповская база, утечка которой произошла в конце 90-х. Информация в базе была ощутимо устаревшей, но вместе с тем довольно интересной и познавательной. Хотя, безусловно, для бригадира было по меньшей мере дико осознавать, что данные из дел оперучетов и прочие, как минимум дээспэшные, сведения находятся в относительно свободной продаже и стоят каких-то пятьсот деревянных. И за что, спрашивается, его поколение кровь проливало? Обыдно, да?

Александр Сергеевич не без сожаления оторвался от мышки, вылез из-за стола, и его место тут же занял Лямка, продолживший поиск. А бригадир тем временем рассказал вновь прибывшим о том, что сегодня утром почтовый ящик Ташкента открыли и Николай уже успел порыться в нем. Первоначальное резюме таково: затеянное ими мероприятие принесло пока весьма скромные результаты. Во-первых, всю входящую почту пользователь по прочтении, похоже, удалял. По крайней мере, в папке «входящие» было сиротливо, как в тюремной камере. Во-вторых, количество исходящих писем также было крайне незначительным, а их содержимое, на первый взгляд, большой ценности не представляло. Впрочем, одно письмо Нестерова как раз таки очень заинтересовало и именно из-за него сегодня весь этот сыр-бор и разгорелся. Письмо было отправлено на адрес [email protected] восемь дней назад и содержало в себе следующий текст:

– Ну, и как вам сей ребус? – спросил Нестеров.

– Если допустить, что это действительно писал Ташкент, – начал Козырев, но бригадир его перебил:

– Допускать ничего не надо, лично я уверен – это Ташкент. Кстати, вы обратили внимание на слово-паразит «отчего»?

– Обратили, – сказала Полина. – Но мне кажется, нам от этого не легче. Кто такие Боцман, Жук? Где искать этот самый кабак? Кстати, а владельца почтового ящика, на который пришло это письмо, нельзя установить?

– Можно, но скорее всего, бесполезно, – подал голос Лямин, не отрывая глаз от экрана монитора. – При авторизации на «Яндексе» можно закачать какие угодно данные. По крайней мере, паспорт никто спрашивать не будет. А этих самых Боцманов и Жуков в рубоповской базе, как собак нерезаных. И это с учетом, что данные заканчиваются девяносто восьмым годом.

– Может быть, поднять сводки ГУВД? На предмет драки в кабаке?

– Вот тебе, Полинушка, мы это дело и поручим, – хмыкнул Нестеров, не переставая удивляться наивности предложений своих «грузчиков». – Полистаешь, хотя бы последние годков пять проверишь… Ладно, шучу. Кстати, перелом носа едва ли вообще отражен в сводке. Да и, в конце концов, это могла быть чисто внутренняя разборка, без ментов.

– Может быть, Серпухов что-то слышал об этом? – спросил Паша.

– Уже справлялся – глухо. Не столь значителен эпизод, чтобы он удержал его в своей оперативной памяти.

– Ого, – восхитился Лямин. – Александр Сергеевич, вы делаете успехи.

– В смысле?

– Вы уже знаете про оперативную память?

– Оперативная память – это память оперативного работника. И вообще, не морочь мне голову, лучше делом займись. Сколько у тебя там Боцманов набралось?

– Пока восемь.

– Пока! Не пока, а уже… Нет, это все фигня, так мы его не вычислим. Остается одна надежда – на господина Камышина.

– Вы звонили ему? – невольно вздрогнув, спросила Полина.

– Вообще-то, я рассчитывал на тебя. Но если ты все-таки выскажешь свое решительное «нет», то придется звонить мне.

– Хорошо, я позвоню, – ответила Ольховская, взяла распечатку с текстом и вышла из комнаты, явно не желая, чтобы ее непростой разговор слышали остальные.

– А двадцать первое у нас, между прочим, завтра, – сказал Паша, в душе которого острой иголочкой кольнуло упоминание о былой связи Полины и Камыша.

– Это единственное умозаключение, которое пришло тебе в голову? – недовольно проворчал бригадир. – А по-твоему, какого еще хрена мы здесь все зависаем? Между прочим, завтра мы заступаем с утра и при любых раскладах не сможем быть одновременно в двух местах. Если, конечно, наш объект не потащится именно в этот кабак.

– Вероятность – один шанс к десяти тысячам, – сказал из своего угла Лямин, продолжая щелкать мышкой.

– Вот еще один умник выискался. Ясен перец: языком молоть – это тебе не адреса срубать, – съехидничал Нестеров.

Иван обиделся и нарочито громко забарабанил по клавиатуре. В этот момент в комнату вернулась Полина.

– Ну что? – почти хором спросили «грузчики» и разом повернули к ней головы.

– Боцману сломали нос в кафе «Воды Лагидзе», когда он попытался увести девушку у некоего Маиса. Это было примерно в середине девяностых. Не знаю, насколько это интересно, но самого Боцмана несколько лет назад застрелили… Это все.

– Значит, все-таки Богачев, – задумчиво проговорил бригадир,

– Кто?

– Первый Боцман, который мне пришел на ум: Богачев Андрей Викторович, в свое время ходил под Колесом. Действительно, был убит в начале 2001 года недалеко от гостиницы «Карелия». Ну да черт с ним… А вот за «Воды» Камышу мое человеческое мерси. Как же, помню, мутный был кабак.

– А сейчас?

– Сейчас не знаю. К тому же, насколько я помню, теперь он называется как-то иначе, но находится там же, на Белинского. Все это очень здорово, братцы мои, но боюсь, что завтра повидать Ташкента нам не удастся. Обидно, конечно, такой шанс упускать, но хули, извиняюсь, тут поделаешь…

– А может, нам со сменщиками поменяться? – спросил Лямин.

– Ты, Ваня, в наружке служишь или сторожем на заводе резиновых изделий подрабатываешь? Как ты себе это представляешь?

– Ну… можно Нечаеву позвонить и попросить…

– Блин, Лямка, – первый час ночи! Наряды составлены, дежурному по Управлению доложены. Народ во главе с Нечаевым уже давно подушки плющит… И тут объявляемся мы с предложением «поменяться»… В лучшем случае меня попросят поменять себе голову, а потом пошлют сам знаешь куда… Нет, сначала пошлют, а потом попросят…

– А если кто-то из нас завтра, к примеру, заболеет? – предложил свой вариант Козырев.

– Идея неплохая, товарищ водитель. Но поскольку наш экипаж находится под колпаком у папаши Мюллера, закосить внаглую, без справки, нам не дозволят. А получить больняк у нашей мадам, да еще и в летний период, в разгар отпусков… Это нужно заболеть, по крайней мере, СПИДом… Хотя и со СПИДом может не прокатить… К тому же одному идти в кабак – это, как выражается наш друг Лямка, «стремно». Надо бы как минимум вдвоем…

– А Серпухов туда своих оэрбэшников подогнать не сможет?

– В принципе, сможет – но на фига? Брать Ташкента не на чем, разве что рожу ему хорошенько начистят.

– А если ладонинских?

– Кого?… Мишу-Гришу-Дюшу и этого… Как бишь его?

– Арнольда, – подсказал Лямин.

– Во-во, и Терминатора в придачу. Тогда точно одно из двух: или они весь кабак на уши поставят, или им всем кабаком уши поотрывают… И вообще, други мои, в своих поисках мы сейчас худо-бедно, но приближаемся к Ташкенту. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… Так вот: у господина Ладонина, как бы уважительно мы к нему ни относились, свои виды и планы относительно нашего фигуранта, и лично меня они не вполне устраивают. Поэтому предупреждаю всех – языками при нем не молоть. Нам дали определенную свободу действий, а потому мы вовсе не обязаны докладывать о каждом своем шаге и пуке. Ясно?… И вот вам мое последнее слово: если Ладонин будет интересоваться – кабак мы вычислить не смогли. Пусть теперь, согласно начальным вводным, засылает очередную порцию бабла в Управление «Р», чтобы мобильник Ташкента ставили на ПТП… А завтра я поговорю с Нечаевым и попрошу на ближайшие пару-тройку дней загнать нас на работу в вечер. И будем надеяться, что фраза Ташкента «начиная с двадцать первого» отнюдь не означает, что встреча состоится именно завтра, двадцать первого.

– А если все-таки именно «завтра, двадцать первого»? – спросила Полина.

– Значит, не судьба: не все коту, что есть во рту… Все, на этом прошу считать наше собрание закрытым… Кстати, Лямка, у тебя найдется свободное койко-место? Очень уж неохота пешкодралить на юго-запад. Тем более, что уже через пять с половиной часов подъем…

– Да полно места, можно и в бабушкиной комнате лечь.

– А для молодежи? – Нестеров не без озорства подмигнул в сторону Козырева и Полины.

– Нет, спасибо, я домой, – сразу же засобиралась Ольховская.

– Полин, я тебя провожу? – спросил Паша.

– Только до машины, а до дому я уж сама доберусь.

– Вот ведь хрень какая, – сказал Нестеров, доставая бумажник. – Имеем собственный «Кадиллак» и все равно на тачках разъезжаем.

– Вы же сами сказали, Александр Сергеевич, что надо быстрее, а то бы я, конечно, за «лягушкой» смотался.

– Да ладно, это я так, не в качестве наезда. Просто размышления вслух. Вот, держи, – бригадир протянул Павлу пару сотенных бумажек. – Номер тачки запиши на всякий случай.

– Боитесь, что украдут? – усмехнулась Ольховская.

– Боюсь, – честно признался Нестеров. – Эх, Полинушка, родилась бы ты годиков на двадцать пораньше…

– И было бы мне уже за сорок, – продолжила за него Полина.

– А вот это нечестно. Я же не виноват, что так рано родился.

– А я не виновата, что так поздно…

– Вот и поговорили. Ладно, ваше дело молодое – гуляйте. Лямка, показывай, куда мне кости кинуть, только я тебя очень прошу, давай попробуем обойтись без бабушкиной комнаты… А то меня и так Полина уже чуть ли не в дедушки записала…

…Бригадир уснул лишь под утро. Странное дело: на работе, на выездах и в командировках он умел мгновенно отключаться в самых неожиданных и неприспособленных для сна местах и позах, а вот на чужих, незнакомых квартирах у него так не получалось. К тому же мучила и не давала покоя мысль о завтрашней встрече Ташкента. Больше чем кому бы то ни было из присутствующих Нестерову хотелось пойти в этот чертов кабак, однако здравый смысл подсказывал, что без тщательной подготовки эта операция способна лишь испортить все дело. По уму, следовало бы заблаговременно запастись у Ладонина аппаратурой для прослушки, попробовать арендовать спецтехнику в родном Управлении. Без фиксации контактов и разговоров их поход в заведение превратился бы лишь в заурядные смотрины, тем паче что грамотно оттащить Ташкента силами одного экипажа они бы вряд ли смогли. Так что лишний раз светить свои рожи перед объектом действительно было вроде как и глупо. Другое дело, что Нестеров так и не позвонил Ладонину и не рассказал, что им удалось вычислить место завтрашней встречи, хотя действующий между ними негласный договор о совместной деятельности подразумевал, что такой информацией следует делиться в обязательном порядке. Бригадир не рискнул «сдать» Ташкента, обоснованно подозревая, что в противном случае ладонинские оперативно решат вопрос по существу и закроют тему, замочив врага в заведенческом сортире. Нестерова такой расклад не устраивал, и поэтому он сделал то, что в бизнесе принято называть кидком партнера. От осознания этого факта на душе у бригадира было гнусно и муторно, поэтому Александр Сергеевич принял решение в самом ближайшем времени встретиться с Ладониным и попытаться совместно с ним найти некий компромиссный вариант дальнейшей работы по Ташкенту. Однако, идя на эту встречу, хотелось бы иметь на руках хоть какие-то козыри, которых у Нестерова пока не было. Так что оставалось лишь полагаться на результаты будущих прослушек Ташкента, хотя сам бригадир и недолюбливал подобный способ ведения ОРМ. Он предпочитал старые, проверенные дедовские методы – «подсмотрели, проследили, доложили, закрепили»…

Ташкент, конечно же, никуда из города не уезжал. Но поскольку Дрон ему нужен был только через неделю, то он решил подстраховаться таким вот незатейливым образом. Так, на всякий случай. Причем сделал он это исключительно автоматически. Просто потому, что привык жить осторожно. Правда, сим-карту он действительно поменял, однако такую процедуру он и так проделывал ежемесячно. Опять-таки чтобы крепче спать…

Ташкент никогда не был ярко выраженным злодеем, еще в начальных классах Альберт резко выделялся среди своих сверстников. Выделялся не тем, что хорошо учился (учился он, кстати, неважно), а тем, что умел грамотно и спокойно формулировать свои мысли. А потому, невзирая на свои «неуды», оставался в сознании преподов и сверстников положительным.

Ташкент не мог, да и не желал избегать в школьные годы молодежных группировок, борющихся за мифические микрорайоны, однако он никогда не бежал с арматуриной во главе орды. Гораздо интереснее ему было просиживать часами на скамейке с ранее судимыми и слушать! Слушать, слушать…

– Глянь-ка на пацанов, – кивал ему стремящийся к воровской жизни кент по прозвищу Чич. – Им бы в морской пехоте цены не было бы. Эх, не то это «пальто»!

– А как надо? – впитывал будущий Ташкент.

– Как-как?… – плевал на выжженный солнцем песок Чич, отсидевший два года в колонии для малолеток. – Посидели в кругу, чайку зеленого хлебнули, обменялись уважением… А затем, через недельку, р-раз – сожгли их газетные киоски и чужих завиноватили.

Уже к восьмому классу Ташкент знал, как устроена настоящая дипломатия. Взять, к примеру, хотя бы один факт: он любил бродить по музеям и пристраиваться к экскурсиям. Однажды во Пскове, куда они с классом приехали на экскурсию, будущий Ташкент спросил: «А почему проходы в залах такие низкие?»

– Обычно я отвечаю, что монахи были очень маленького роста, – ответила экскурсовод.

– Но у вас умное лицо, – ответил ей на это тогдашний восьмиклассник. – Неужели вы не понимаете, что это сделано для того, чтобы, входя в каждое помещение, человек кланялся иконе, хочет он этого или нет.

Уже в то время Ташкент понял, что надо не заставлять, а создавать условия для непременного исполнения. Наверное, именно поэтому у него так лихо пошло шпилить в карты. Он не был сторонником вышибал за спиной: Ташкент заряжал десять колод лично и отдавал их за долю малую продавщицам в Гостиный Двор, Пассаж, ДЛТ. А затем предлагал новому центровому игроку купить колоду самому. Тот, подкупаемый такой благородностью партнера, и покупал их в одном из вышеназванных мест. А в случае, если под конец игры неудачник начинал что-то подозревать, Ташкент с неподдельным волнением в голосе возмущался: «Подожди, подожди… Давай начнём сначала – ты же сам колоды брал в ДЛТ…»

У Ташкента очень хорошо получалось общаться с госчиновничеством: в хороших очках, гладком джемпере, со стильными визитными карточками, дорогой ручкой… он всегда производил впечатление южного человека новой формации. При этом нередко подкупало то, что Ташкент никогда не сквернословил. Лишь однажды удивительно внимательный будущий кремлевский человек заметил на восторженные отзывы своих коллег относительно Ташкента: «Сложное впечатление. Господину Ану хорошо бы пошло возглавлять Великое посольство Чингиза… Но лично я не спешил бы ему доверять».

А вот в конфликтах Ташкент мог быть очень резким. Как-то во время довольно жесткого диалога ему ляпнули: «Тогда война!» В ответ на это Ташкент сделал вид, что опешил. Он потерянно начал рассчитываться за стол и затем, неожиданно хлестанув салфеткой по физиономии оппонента, мгновенно очутился у него за спиной и вертким захватом пережал сонную артерию. Когда последний очухался, то увидел ухмыляющегося напротив Ташкента все в той же позе, в которой тот к нему и подорвался: «Я подумал, что раз ты мне объявил войну, – спокойно пояснил Ташкент, – значит, в таком разе меня кто-то будет поджидать возле парадной, чтобы отправить в мир не этот. Поэтому я всего лишь показал тебе, что имею полное право и возможность этого не допустить. Так что? Договариваться станем или лаяться?…» Короче, Ташкент был личностью, и это признавали все. Его не любили, но врагом Ташкента никто быть не желал…

…На следующее утро Ольховская в конторе не появилась. Нестеров дергался, ежеминутно поглядывал на часы и тихо удивлялся спокойствию проводившего инструктаж зама, который не обращал никакого внимания на явный некомплект в экипаже. После того, как бригадир в очередной раз украдкой глянул на время, зам не удержался и спросил:

– Ты чего мечешься, Сергеич? Или спешишь куда?

– Полина что-то запаздывает. Вообще-то, на нее непохоже…

– Да звонила уже ваша Полина. Выпросила у меня отгул на сегодня. Ты разве не в курсе?

– Нет. А что стряслось?

– Говорит, приболела – еле ходит.

– В смысле?

– В смысле критические дни. Песню про «крылья сложили прокладки – какой там полет?» слышал…

– Ч-черт… Увижу – собственноручно выпорю.

– Да ты прям мазохист какой-то, Сергеич, – хохотнул зам. – Выпорю… Да ты радоваться должен – раз такое дело, значит, рожать пока не собирается. Вон, у соседей сверху за полгода уже третья баба в декрет ушла. Задница полная – приходится мужиков по очереди на набивку информации сажать…

Перед выездом на точку Нестеров несколько раз пытался связаться с Полиной – бесполезно: домашний телефон молчал, а мобильник был отключен. Уже в машине, подметив, что бригадир раздражен, терзаемый схожими сомнениями Козырев спросил:

– Александр Сергеевич, вы думаете, это она нарочно с отгулом подстроила? Чтобы в тот кабак пойти?

– А чего тут еще думать?… Мисс Марпл доморощенная… Видать, лавры Лямина покоя не дают – тоже хочет в одиночку Ташкента изловить.

Иван, который уже давно привык к тому, что его имя постоянно поминают всуе, на этот раз не выдержал и взбрыкнул:

– А я-то здесь при чем?… Чего сразу на меня все валить? Что бы ни случилось – Лямин виноват: объекта потеряли, адрес не сделали, глупость какую сотворили – все из-за меня, так, что ли? А когда я на набережной того же Ташкента заметил, никто даже спасибо не сказал…

– Алё, гараж! Ты сам-то понял, что сейчас сказал?… За то, что ты будешь даже не хорошо, а удовлетворительно выполнять свою работу (за которую тебе, кстати, деньги платят), я еще должен каждый раз тебе спасибо говорить? Да ты, брат, совсем охренел в атаке…

– Да уж такие деньги, что в кармане не помещаются, – съязвил Лямин.

– Какие бы ни были… Не умеешь шить золотом – ворочай молотом. Тоже мне, недооцененный специалист по тарелочкам… Ташкента он, видите ли, на набережной заметил. Да лучше бы ты его тогда просрал. По крайней мере, Антоха бы жив остался…

– Александр Сергеевич, вы сейчас неправы, – отозвался на последнюю фразу Козырев.

– Сам знаю, что неправ… Просто достали вы меня уже по самое не могу. Сколько раз можно повторять одно и то же? Сидят, кивают, поддакивают – а потом выходят и делают все по-своему. И благо бы делали хорошо, так ведь нет – все у них через жопу получается… Вот опять: вроде бы умная, взрослая баба, но обязательно ей надо стать еще и Зоей Космодемьянской… Слышал, как про нашу смену в Управлении говорят? Нет? А я слышал: «Коль закрыть глаза и уши, экипажа нету лучше». И это они еще не знают про наши игрушки с Ташкентом… И все, хватит об этом, отставить разговоры… Если кто-то из вас сегодня будет со мной спорить, предупреждаю – двину в торец…

Бригадир недовольно откинулся на спинку сиденья, достал телефон и в очередной раз набрал номер Полины. В очередной раз безрезультатно.

Прогнозируя предстоящую реакцию Нестерова, Ольховская специально отключила свои телефоны. Она понимала, что поступает неразумно, однако ничего не могла с собой поделать – ее подстегивала и гнала вперед жажда праведной мести. Полина, так же как и Нестеров, не слишком верила в успех «компьютерного розыска» и считала, что последние дни в поисках Ташкента они нисколько не продвинулись, а, напротив, топчутся на месте. Именно поэтому пренебречь информацией Камыша она не смогла. Вместе с тем Полина прекрасно понимала, что при удачном стечении обстоятельств сегодняшняя акция позволит ей всего лишь вживую взглянуть на врага – проследить за Ташкентом или за его связями в одиночку она, конечно же, не сможет. «Может быть, удастся хотя бы зафиксировать номера машин – и то хлеб будет», – утешала себя Ольховская, отчетливо представляя, какой разнос устроит ей вечером бригадир.

Полина подъехала к заведению на Белинского в половине двенадцатого. Она намеренно решила появиться здесь пораньше, чтобы хорошенько осмотреться, а главное, занять наиболее выигрышное для наблюдения место. Рядом с кафе уже были припаркованы две иномарки, однако Ольховская не обратила на них внимания, поскольку для Ташкента и его связей было вроде как рановато. Но она ошиблась – едва перешагнув порог, Полина наткнулась глазами на компанию из трех мужчин, сидящих за столиком в самом темном углу. Других посетителей, кроме медитирующего над бокалом пива небритого мачо-кавказца, не было – утро и пока еще не сезон. Ташкента Полина узнала сразу: дело было не только в сходстве с фотографией – просто именно таким она его почему-то себе и представляла. Особенно глаза – властные, жестокие и в то же время абсолютно безжизненные.

Не готовая к тому, что встреча произойдет вот так вот сразу, Ольховская слегка растерялась, но затем взяла себя в руки и решительно направилась к барной стойке. Подхватив кожаную папку меню, она прошла к свободному столику, присела на округлый диван и повела рукой сделавшему попытку начать движение официанту, мол – дай почитать-то. Проходя к месту, боковым зрением Полина заметила, что один из собеседников Ташкента проводил ее чуть удивленным взглядом – очевидно, одинокие молодые женщины в данном заведении появлялись не часто. Впрочем, через пару секунд мужчина потерял к ней всякий интерес и целиком погрузился в беседу. А вот чертов кавказец, напротив, заметно оживился и самым бесцеремонным образам стал пожирать Полину глазами, подолгу задерживая взгляд на ее груди и ногах. Ольховская сделала вид, что не замечает сладострастных взглядов джигита: она старательно изучала меню, максимально сосредоточившись при этом на интересующей ее троице. Разговоров Полина не слышала, а посему просто пыталась по возможности полно запомнить приметы связей Ташкента. Первому собеседнику (тому, который столь удивленно посмотрел на нее) она мысленно дала прозвище Громозека. А вот второй, судя по всему, и был тем самым пресловутым Жуком. По крайней мере, в процессе беседы он пил и закусывал исключительно одной рукой, а второй придерживал лежащий на коленях портфель, в котором, скорее всего, лежали деньги, о которых писал Ташкент. А у того вдруг зазвонил мобильный – полифония пропела первую симфонию Чайковского, и Полина, памятуя о возможностях службы Николая, автоматически глянула на часы, запоминая точное время звонка.

В динамиках, слава богу, играл джаз. Ольховской всегда было очень обидно, когда она заходила в уютные, со вкусом оформленные кафе, а там завывал дифирамбы себе любимому Киркоров. В таких случаях Полина, как правило, начинала ворчать: «Зачем приглашать оформителя со вкусом, чтобы затем дать магнитофон на откуп девушкам из Всеволожска…» Полина не была высокомерна или заносчива по отношению к провинции, скорее наоборот. Так, например, она с иронией относилась к потомственным петербуржцам, особенно к дворянским. Но вот в подобных случаях ее прорывало, и она становилась раздражительной и злой. Зато сейчас ее порадовал Джордж Бенсон.

Подошел официант, и она заказала «Махитос».^[82] Ей понравилось название, которое она давно знала по книгам, но вот в жизни до этого еще ни разу попробовать не доводилось. При фразе: «Махитос, пожалуйста» около официанта, не выдержав, нарисовался тот самый кавказец. Кстати, при ближайшем рассмотрении он произвел весьма приличное впечатление: эдакий накачанный тип благородно-южного оттенка, одетый во все белое и дорогое. На лице у кавказца были модные очки, и Полина поняла, что со зрением у него все в порядке. Так уж с недавних пор повелось у некоторых – стильные очки для изменения интеллекта.

– Что ж вы так долго не звонили? – начал он, видимо рассчитывая таким незатейливым способом сбить незнакомку с толку. Но Полина этот немудреный прием раскусила.

– Не хотела, – безразлично ответила она и закрылась меню.

Из зала послышался голос: «Рагимов!» – и Полина поняла, что это крикнул Ташкент.

– У? – откликнулся Рагимов.

– Гну! Зубы жмут?

– Я ж не знал! – извинился он и обернулся к Полине: – Я вам не нахамил?

– Вы старались, – похвалила Полина, так как Рагимов был действительно мил. Ее взгляд поймал Ташкент: «Все в порядке?» Скорее всего, он спросил это с целью знакомства, но в этот момент в заведение вошел Камыш. Первым, кого увидел Женя, был Ташкент. Он ожидал его увидеть, все равно слегка удивился и налетел на стойку с бесплатными рекламными открытками. Все рассыпалось.

– Шумел Камыш… – по-азиатски негромко засмеялся Ташкент.

– Привет-привет, – махнул ему пятерней Камыш и по-барски кинул бармену: – Извини, но не мне подбирать тут за вами! – Затем он наткнулся на Рагимова, и они нехотя, скорее для порядка, обнялись.

Полина ошалело смотрела на Камыша – она бы не удивилась, если б сейчас в кафе появился кто-то из ее «грузчиков», но уж никак не Женя.

– Еще парочка посетителей – и здесь будет чем поживиться ОМОНу, – сыронизировал Камыш, присаживаясь к Полине. Она автоматически подметила, что он уже больше не целует ее при встрече и виновато-заговорщически улыбнулась:

– Ты как здесь оказался?

– Мимо проходил.

– И все-таки?

– По тебе соскучился и по твоим корешам. Дай, думаю, загляну, проведаю… А где они, кстати? В подсобке сидят?

– Я здесь одна.

– Понятно. Хочешь песенку напою?

– Негромко?

– «Там сидела Мурка в кожаной тужурке, а из-под полы торчал наган», – напел Камыш. Негромко, как и договаривались. – А чем закончилась эта драма, знаешь?

– Мне тоже напеть?

– А Мурка тогда получила маслину. Для справки: маслины – это патроны. Но не всем сотрудникам МВД известно, что в патронах иногда бывают пули… И не надо на меня смотреть вызывающе! Потерпи и послушай. Если вы пару раз участвовали в погонях и один раз видели драку с карманными ворами, то не думайте, что имеете представление о жестокости. Ты не фыркай глазами, а слушай… Если я тебе говорю, значит, мне не безразлично… Так вот, если ты тут типа внедряешься, то напрасно хочешь насмешить Ташкента. Я вот сейчас спиной к нему сижу, но знаю каждую его мысль. По-твоему, он думает о том, что я помешал ему познакомиться с тобой? Бред. Он вспоминает, нет ли между нами чего и с какого, собственно, я здесь нарисовался… Видишь там Рагу в белой нейлоновой рубахе? В девяносто втором году Ташкент с разворота вынес ему три передних резца только за то, что в девяносто первом они нехорошо поговорили в городе Нарве. А перед тем, как нанести удар, Ташкент рассказал ему смачный и остроумный анекдот, после которого Рагу и высунул свои клыки… Так вот, ты, внедренная, и секунды легенду не удержишь. Ташкент, конечно, книг прочитал меньше, чем ты, но он прошел такой Крым и Рым, в которых ни одним вашим ведомственным санаторием и не пахнет. Я не очень усложняю семантику диалога? В конце концов, я старше тебя по званию, должности и возрасту в этом мире… Погоди-ка, что там за шебуршание происходит? Глазами не вижу, но спиной чую. Поясни.

А «шебуршание» происходило за столиком Ташкента. Полина увидела, как тот, рассматривая, тщательно покрутил в руках бутылку белого вина и с легким кивком передал ее официанту, который торжественно направился в их сторону.

– Извините, это вам просил передать ваш знакомый.

Камыш скорчил гримасу, которую не мог увидеть халдей, и, вновь настроив лицо, развернулся к Ташкенту.

– С уважением! – Ташкент эту фразу произнес вполголоса, но отчетливо подтвердил ее жестом, приложив руку к груди.

– Благодарю, – ответил Камыш, отвернулся и потыкал в этикетку пальцем:

– Очень недурное – под сотку баксов.

Он разлил вино в бокалы, и они выпили, причем Камыш выразил надежду, что Ташкент все-таки не успел подсыпать туда мышьяку.

– А что, мог бы? – спросила Полина.

– Мог, – ответил Камыш, и по его лицу было видно, что он не шутит. – Вот нам с тобой бутылочку принесли, и ты сразу подумала о знакомстве. А мне почему-то припоминается следующий эпизод: заехал как-то в киевский ДОПР^[83] финансовый мозг Ташкента – Берзин фамилия. Ташкент его вытаскивал всяко-разно, а на пути стоял один тамошний руководитель управленческой оперативной службы. Так вот, с ним Ташкент даже на охоту съездил. Ты думаешь, на охоте его кто-нибудь случайно подстрелил?… Хрен, это все для банальных сериалов. Но руководитель этот через неделю попал в больницу с желудком. Его там резали-перерезали… Я потом узнал через одного выгнанного студента Военно-медицинской академии (мир-то тесен), что Ташкент ему пол-лампочки скормил.

– Как это?

– Растолок в порошок и скормил. У него ж гены персидские! У того офицера до сих пор, наверное, проблемы со здоровьем. А может, его уже похоронили с салютом… Так что тебе еще рассказать за Ташкента?

Полина была ошеломлена. Она испуганно взглянула на достаточно далеко сидящего Ташкента. Ей казалось, что тот может услышать их разговор.

– Не нервничай, я же знаю, что говорить и когда, – заметив ее беспокойство, произнес Камыш. – Я хочу, чтобы ты поняла… Вот тебя научили неслышно ходить, но это твое умение, по большому счету, гроша ломаного не стоит. Потому что тут нужно нутро. Если бы ты следила за историей организованной преступности в США, то знала бы: сам Франко Моргано не смог раскусить китайцев, и они порезали его на много-много маленьких морганчиков. А ведь итальяшки видели людей насквозь!.. Вот этот самый Рагу – азербайджанец, он далеко не пацан. Известный борец в прошлом – налетчиков и карманников держал в девяностых. Ему Яша отстегивал. А Яша, уходя от мусоров около ресторана «Метрополь» в 1990 году от Рождества Христова, на капоте провез опера до ресторана «Баку»! Яше платил долю Два нагана, Рагу получал с Яши, а Ташкент вышибал гонор из Рагу. И все они живы и тратят в день столько, сколько вам платит государь в месяц!.. А ты – внедряться! На небеса захотела, дура?… Все они внешне занимаются бизнесом. Но это больше, чем бизнес… Они знают, как устроены люди.

– И как я устроена тоже? – выдохнула Полина.

– Да.

– И ты знаешь, как я устроена?

– Когда у нас были близкие отношения – я об этом не думал. А сейчас в секунду могу узнать, как устроена ты.

– А почему ты раньше мне этого не говорил?

– А потому что рожавшей женщине особенно не о чем говорить с девочкой, будь она хоть трижды бакалавр. И это не обидные слова. Это данность.

– Вы делаете по-своему правильное дело, но вы заигрываетесь.

– Ты можешь успокоиться?

– А мне что волноваться?! Только за тебя!

Камыш помолчал.

– Надеюсь, в твое задание не входит задержание всей этой честной компании?

– Нет, я просто пришла посмотреть на тех, с кем встречается Ташкент, и на каких машинах они отсюда уедут. А что?

– Устал я что-то, Полина, – выдохся. Давай мы сейчас быстренько выпьем еще по фужеру, а потом – валим отсюда. Будем считать, что на Ташкента ты уже насмотрелась, а на тачки мимоходом глянешь на улице.

– А мы сможем забрать оставшееся вино с собой? На бутылке могли сохраниться пальцы Ташкента…

– Слушай, тебе бы больше подошла фамилия не Ольховская, а Каменская. Пальцы – это, конечно, очень круто (кстати, тебя не смущает, что я тоже держался за эту бутылку?)… Но вообще-то в подобных заведениях не принято уносить с собой стеклотару и фуршетные остатки. Это могут не совсем правильно истолковать присутствующие. А впрочем, поступай как знаешь…

Через некоторое время они вышли на улицу и прошли на Моховую, где была припаркована до боли знакомая Полине БМВ. Правда, перед этим Ольховская старательно проговорила про себя номера стоящих у кафе иномарок. Увидев, как она хмурит брови и тихонько шевелит губами, повторяя буквенно-цифровые комбинации, Камыш невольно улыбнулся и сказал:

– Белую девяносто девятую можешь не запоминать – это машина официанта.

Полина, смутившись, что Камыш раскусил ее «шпионский» трюк, поспешила сменить тему:

– Женя, а все-таки – как ты тут очутился? Ты подумал, что я могу появиться здесь и на всякий случай приехал, чтобы защитить меня? Если бы здесь стало очень опасно? Да?

– Нет. Я надеялся застать здесь вашего ментенка, которому неосторожно заехал в башню, и сказать ему, что глубоко раскаиваюсь в совершенном мною хулиганском поступке.

Ольховская, конечно же, угадала. Камыш действительно беспокоился за Полину, а потому с утра позвонил знакомому бармену из «Метехи» и попросил дать знать в случае, если сегодня в районе двенадцати в кабаке нарисуется молодая, высокая, интересная блондинка. Бармен просьбу исполнил – перезвонил и сообщил, что похожая баба действительно нарисовалась. Тот факт, что «баба», по словам бармена, пришла в кафе одна, заставил Камыша спешно подорваться на Белинского – Женя очень боялся, как бы Полина не натворила каких-нибудь глупостей, а чем кончаются шутки с Ташкентом, он хорошо знал. Однако бармен приходился знакомым не только Камышу. После того, как Ольховская и Женя покинули кафе, Ташкент подошел к барной стойке и как бы ненароком поинтересовался шаловливой парочкой. Обстоятельства, предшествовавшие «случайному» появлению Камыша, Ташкента насторожили – слишком уж нестандартно было назначено это романтическое свидание. А все, что не поддавалось логическому объяснению, Ташкент в обязательном порядке архивировал в своей памяти и ставил на «особый контроль». Заодно он срисовал у бармена и телефончик Камыша – так, на всякий пожарный.

Женя довез Полину до самого подъезда, но на приглашение зайти, как она ни уговаривала, отказался. Вручил ей «бесценную» бутылку, развернулся и уехал. Ольховская вошла в квартиру, скоренько переоделась в домашнее и засела за телефон. Ей не терпелось поскорее пробить владельца «Мерседеса», который она срисовала у «Метехи» (какая все-таки жалость, что Камыш не знал никого из спутников Ташкента!). Установить «историю машины» следовало еще и для того, чтобы, когда ей придется оправдываться перед бригадиром, она смогла выложить перед ним максимально большее количество добытых трофеев. Впрочем, бутылка с пальцами Ташкента уже стоила мессы как минимум!

Дозвониться днем до справочной службы ГИБДД – дело не то чтобы гиблое, но уж безнадежное – это точно. После пятнадцати минут автодозвона Полина решила прерваться на чашку кофе. Едва она отпустила рычажок, телефон затрезвонил, как угорелый.

– Полина, ты? Ну слава богу! – раздался голос Нестерова.

– Со мной все в порядке. Вы меня извините, Александр Сергеевич, я хотела…

– Потом извинишься. Сначала я тебя выпорю, а потом извинишься… Что Ташкент? Был? Видела?

– Был. Видела.

– Ах, ч-черт. А я ведь почему-то был уверен, что сегодня он все-таки не объявится… И что он? Встретился?

– Да. С ним были двое. Я немного опоздала, пришла – а они уже сидят…

– Ладно, потом все расскажешь. Главное – ты там не накосячила? Они ничего не заподозрили?

– Да вроде бы нет. Точно – нет.

– Забыла что Джеймс Бонд говорил? «Никогда не говори никогда». Ладно, хорошо, что все обошлось. Отдыхай. Вечером я тебе перезвоню.

– Александр Сергеевич, у меня есть бутылка.

– Какая бутылка?

– С возможными отпечатками пальцев Ташкента.

Бригадир замолчал, переваривая эту информацию, после чего восторженно прокричал:

– Полинушка, ты – умница. Я всегда говорил, что любая женщина – это прирожденный «грузчик»…

– Да, только еще вы говорили, что женщины – это прекрасный пол, но линолеум смотрится гораздо симпатичнее.

– Я так говорил? Не может быть. Но все равно – ты молодчина. Это может стать таким козырем…

– Что Козырев?

– Да не Козырев (Пашка, Полина тебе привет передает, говорит, что скучает), а козырем… Ой-ё!.. Все, Полин, извини, у нас тут объект чегой-то дуркует. Пока…

О причинах столь бурной реакции Нестерова на сообщение Полины догадаться было нетрудно: Ташкент ни разу не привлекался к уголовной ответственности, поэтому его дактилоформулы в картотеке ГУВД не было. Однако это вовсе не означало, что его «безымянные» пальцы, с учетом активного характера их владельца, где-нибудь не наследили. Страна-то у нас большая. А безымянных героев и неизвестных братков в ней еще больше.

Вечером бригадир позвонил Полине, и она подробно рассказала ему о своих утренних приключениях. Выслушав ее, Нестеров лишний раз убедился, что не ошибся, когда при первой же встрече с Камышом дал ему характеристику «правильного мужика». Другое дело, что после рассказа Полины Александру Сергеевичу сделалось немного стыдно. Вот Камыш, тот поступил абсолютно по-мужски – зная, что ситуация может стать непредсказуемой, примчался и подстраховал свою женщину, можно сказать, прикрыл собой. А ведь Нестеров в какой-то момент тоже подумывал о том, чтобы ближе к полудню оставить с объектом Пашу с Иваном, а самому ломануться на Белинского. Однако объект оказался на удивление активным, утащил их ажио на Яхтенную, и вырваться оттуда в центр, а затем обратно (да так, чтобы его двух-трехчасовое отсутствие осталось незамеченным для руководства) было делом фактически нереальным. И тогда бригадир принял решение продолжать работу, хотя, конечно же, по-любому следовало бросать все и мчаться на подмогу Полине… Но что сделано, то сделано. И хорошо еще, что все закончилось именно так.

А с пальцами на бутылке получилось в высшей степени удачно. Не пришлось лишний раз напрягать того же Серпухова или других знакомых гласников на предмет составления официального запроса. Дома Полина вспомнила, что вместе с ней в Стрелке на одном курсе учился Темка Сорокин, отец которого ходил в замах в питерском ЭКУ. Самым трудным оказалось отыскать номер телефона Сорокина, но тут уж расстарался Лямин со своими базами – доказал, что не зря и он свой хлеб проедает. Ваня выудил из компьютера сразу два сорокинских телефона – домашний и мобильный. По последнему Ольховская и связалась с Артемом. После обязательных в таких случаях необязательных разговоров (все ж таки года три не виделись, не слышались) выяснилось, что Сорокин-старший за это время резко пошел в гору и в настоящее время занимает должность начальника окружного ЭКЦ. Словом, круть нечеловеческая! Деликатно не вникая в подробности (надо – значит надо), Артем в кратчайшие сроки пообещал проверить пальцы, в том числе по учету непойманных.^[84] Правда, при этом он оговорился, что с легализацией информации будут проблемы – для того, чтобы получить одну официальную бумажку, взамен надо предоставить не менее официальную другую. Однако в данном случае прокурорский надзор «грузчикам» не грозил, поэтому сошлись на том, что бумагу с положительным ответом, если таковой будет иметь место, они получат на обыкновенном, а не на государевом казенном бланке, с печатью и соответствующими подписями. Через два часа Полина и Артем пересеклись на Невском, и тщательно упакованная бутылка, на которую возлагалось столько надежд, перекочевала из «лягушки» в портфель следователя Кировского РУВД Артема Сорокина. А ведь с таким папой карьера могла быть и посолиднее. Но, увы, в школе по химии – матери всех криминалистических наук – у Артема всегда был твердый «трояк с минусом»…

На следующий день экипажи Нестерова и Пасечника вышли на линию отрабатывать последний (слава Аллаху!) день слежки за чиновником комитета по благоустройству и дорожному хозяйству господином Невструевым. У питерских убэповцев были основания подозревать, что этот серый мышонок как-то уж слишком прикипел душой к двум строительным организациям, буквально осыпав их заказами и подрядами на ремонт дорожных покрытий в исторической части города. Чашу терпения борцов с расхитителями рыночной собственности переполнил факт выдачи Невструевым карт-бланша на очередное раскурочивание площади Островского с ее последующим асфальтированием. Причем первая строительная организация провела точно такую же работу в прошлом году. И вот теперь настал черед второй – видимо, чтобы никому не было обидно. Наружке поставили задачу отфиксировать контакты Невструева во внеслужебное время и попутно оценить уровень его материального благосостояния. Грубо говоря, проследить за тем, какие суммы и на что ежедневно тратит рядовой чиновник городской администрации со скромным окладом в десять тысяч рублей.

Работа за Невструевым была невыносимо скучной и до отвращения однообразной. Каждое утро в половине девятого за ним приезжала служебная машина, и с этого момента слуга народа с головой окунался в бесконечную череду заседаний, инспекторских поездок, презентаций и посещений административных зданий, цель которых для «грузчиков», естественно, была окутана завесой таинственности. Словом, налицо полнейшее подвижничество и горение на работе. Домой Невструев возвращался лишь в девятом-десятом часу, все на той же служебной машине, после этого выходил во двор прогулять своего лабрадора – копию небезызвестной первой собачьей леди,^[85] и затем окончательно погружался в семью. Ни тебе поездок с супругой по магазинам, ни походов в кабаки – все размеренно, деловито и благочинно. За четыре дня наблюдения господин Невструев лишь однажды позволил себе отобедать в «Якитории», а все остальное время довольствовался скромной трапезой в смольнинской столовой. Кстати, японская кухня чиновнику, похоже, импонировала: по крайней мере, его обед, согласно расценкам заведения, потянул на полновесных тысячу двести пятьдесят рублей. Правда, этот счет любезно оплатил собеседник Невструева, и теперь убэповцам, получившим снимок объекта со связью, предстояло разобраться, кем является этот добрый самаритянин.

Но в последний день наблюдения, пришедшийся на пятницу, объект решился-таки немного расслабиться: он закончил свои государственные дела пораньше и вышел из здания комитета уже в начале седьмого. На этот раз служебная машина его не ждала: господин Невструев пешочком прогулялся один квартал и прошел на территорию охраняемой парковки. Здесь он погрузил свое тело в новенький «Рено Меган», обнаружив тем самым наличие у себя отменного вкуса, и покатил в сторону манящего рекламами и легкомысленными мини-юбками Невского проспекта. Двумя машинами вслед за ним потащились смены Нестерова и Пасечника, однако назвать мероприятие погоней было бы поэтическим преувеличением – в этот час центр города со всех сторон был плотно закупорен пробками. Так что если это и была погоня, то разве что двух раненых черепах за парализованной третьей.

С грехом пополам добрались до Невского. К его рекламам господин Невструев остался равнодушен, а вот у сиротливо вглядывающейся в даль на перекрестке с Михайловской мини-юбки «Рено» затормозил. Встреча была бурной и не оставляла сомнений в том, что юное создание лет восемнадцати и пятидесятитрехлетний состоявшийся мышонок встретились отнюдь не случайно. Усадив девушку в машину, Невструев метнулся в сторону киоска и уже через минуту возвратился с шикарным букетом желтых роз. После этого «Рено» самым нахальным образом развернулся на сто восемьдесят градусов и на крыльях любви понесся в сторону Невы. Козырев недовольно буркнул, однако маневр повторил, а вот машина Пасечника замешкалась и смогла догнать их лишь в районе Эрмитажа. Эта поездка оказалась недолгой и закончилась на Мытнинской набережной у сомнительного вида и ценности сооружения, именуемого плавучим фитнес-центром «Летучий голландец». Здесь Невструев припарковался, тщательно закрыл машину, несколько раз проверил сигнализацию и, подхватив свою барышню под локоток, повел ее на судно.

Нестеров вылез из «девятки», закурил и осмотрелся. Навстречу ему уже приближался слегка взъерошенный Пасечник.

– Чё делать-то будем, Сергеич?

– Так что делать? За ними переться надо.

– Ага… Как же… Видишь, там у них на входе рамка стоит. Это ж надо станцию с себя снимать. Да и аппаратуру, скорее всего, не пронесешь.

– Надо – так снимем. Сейчас самая работа и начинается – что заказали, сколько выпили…

– Да ты соображаешь, Сергеич? Я читал – в этом заведении клубная карта полторы тысячи баксов! Прикинь, сколько там жрачка стоить может?… Володе Шарапову даже на стакан минералки бы не хватило, не то что на кофе. К тому же там небось еще и фейс-контроль. Меня в моих говнодавах запросто могут и не пропустить.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Может, ну их в жопу? Напишем от балды, мол, закусили-выпили на сотку баксов. Нет, лучше на сто двенадцать, чтобы цифра неровная была.

– А ты уверен, что там расчет в у.е., а не в рублях?

– Да какая разница?

– Да такая, что бэхи, в отличие от нас с тобой, в этом заведении наверняка были. И не раз. А потому в местном ценнике ориентируются.

– Ну тогда не знаю, Сергеич. У меня в кармане только стольник. Что ж теперь, экипажами сбрасываться будем? Из-за этого чмыреныша последние отдавать? Хрен ведь потом вернут.

– Ладно, не скули. Мы с Полиной сходим… Хорошо хоть один симпатичный фейс в конторе нарисовался – не стыдно в приличный кабак сунуться…

Нестеров и Ольховская, предварительно разоружившись (то есть сняв с себя носимые станции), благополучно прошли на корабль и нашли господина Невструева с подругой, кличка которой была дана Цаца, на втором этаже, в ресторане «Терраса». Объект заливался соловьем и шаловливо поглаживал лапкой девичью коленку. Полина и бригадир присели за свободный столик и погрузились в изучение меню. Если Ольховская, несмотря на молодость, успела побывать в заведениях и покруче, то Нестеров изначально был шокирован, и даже не столько ценами, сколько названиями блюд. В частности, что могло скрываться под терминами «дорадо» или «паэлья классическая», он, сколько ни пытался, представить не мог. Ну а цены были из разряда тех, о которых достопамятный Ипполит Матвеич сказал свое не менее классическое «Хм… однако!». Впрочем, деньги у Нестерова были. Деньги ладонинские. И хотя они выделялись под вполне конкретные оперативные расходы, Александр Сергеевич благоразумно рассудил, что не будет никакого в том криминала, если они с Полиной разочек шиканут. Тем более, что сам Нестеров уже забыл, когда последний раз ходил в ресторан. На том и порешили и заказали более чем скромненько – баксов на восемьдесят, не больше, и все равно посидели на славу.

Наблюдая за Невструевым, «грузчики» заметили, что, невзирая на столь приятное общество, его явно что-то тяготит. Чиновник постоянно бросал взгляд на часы, обильно потел и заметно нервничал. Минут через сорок его барышня удалилась в дамскую комнату, и объект, в очередной раз обведя глазами зал, поднялся и решительно направился к столику, за которым сидели Нестеров и Полина. Учтиво извинившись перед Ольховской, он попросил бригадира отойти в сторонку – поговорить. Александр Сергеевич кивнул, поднялся и пошел вслед, гадая по дороге, что сие может означать – прокол или некое досадное недоразумение? Они вышли из зала, Нестеров остановился и нарочито грубо начал первым:

– Ну и?…

– Ради бога, вы уж меня извините. У меня к вам огромная просьба. Как у мужчины к мужчине… Вы меня понимаете?

– Нет.

– У вас есть мобильный телефон?

– Допустим.

– Вы не могли бы немного побыть Валерием Иосифовичем?

– Кем?…

– Валерий Иосифович – это мой начальник. Я служу… Впрочем, это неважно. Так вот, я позвоню по вашему телефону своей супруге, объясню, что вы меня задержали по работе, а вы это при необходимости подтвердите… Понимаете, сегодня у тещи день рождения, а у меня совсем вылетело из головы… Вы, надеюсь, меня понимаете?…

Вот теперь Нестеров действительно начал понимать: похоже, мышонок жутко боится своей благоверной, а из всей здешней тусовки выцепил именно Нестерова потому, что принял его за «своего» – то есть за такую же коалирующую личность, как и он сам. Александр Сергеевич с трудом подавил в себе смешок и благородным жестом протянул чиновнику мобилу. Тот горячо поблагодарил и суетливо набрал номер:

– Анжела?… Это я… Подожди… Я говорю по трубке Валерия Иосифовича, моя разрядилась, и он любезно предложил свою… Работаем, да-да, тот самый проект… Радость моя, ну конечно, помню, но ты же понимаешь… Да, сейчас передам…

Невструев передал трубку бригадиру и посмотрел на него преданными собачьими глазами. Александр Сергеевич усмехнулся и деловито включился в радиоигру:

– Добрый вечер, Анжела… э… Васильевна… И мне тоже очень приятно… Прошу прощения, виноват, не знал о вашем маленьком семейном торжестве. Передайте от меня глубочайшие поздравления вашей матушке… Всенепременно, при случае обязательно заеду… Нет-нет, что вы! Еще буквально часок-полтора… Обязательно… Целую ручки. Всего доброго.

Бригадир отключил телефон и вопросительно посмотрел на Невструева:

– Это все?

– Спасибо вам огромное. Вы поступили как настоящий мужчина.

– Не думаю, что тест на принадлежность к мужскому полу включает в себя именно эту составляющую.

– И все равно спасибо. Кстати, а что вы имели в виду, говоря «час-полтора»?

– Я сказал вашей супруге, что через час-полтора мы с вами закончим работу, и вы сразу же поедете домой.

– А вот это уже было лишнее. Надо было сначала посоветоваться со мной, – обиженно встрепенулся Невструев.

– Виноват, заигрался, – улыбнулся Нестеров.

– Вот то-то и оно, что заигрались, – чиновник посмотрел на часы и, мгновенно потеряв всякий интерес к бригадиру, поскакал обратно в зал.

Далее события развивались с калейдоскопической быстротой: Невструев расплатился с официантом, вытащил из-за стола раздосадованную скомканным вечером подругу, которой явно хотелось еще десерта и танцев, и потащил ее на выход. Нестеров отзвонился Пасечнику, дав ему отмашку на приемку двух влюбленных сердец, после чего они с Полиной неторопливо закончили трапезу и вернулись к своим на набережную. Из соображений деликатности о том, сколь калорийно и вкусно они провели этот час на корабле, бригадир и «грузчица» умолчали.

Ориентируясь по настройке Пасечника, экипаж проехал в адрес на Маршала Блюхера, куда Невструев столь стремительно увез свою подружку. Сексуальный контакт (ну не кроссворды же они там отгадывали?) оказался весьма скоротечен – уже через сорок минут чиновник выполз из адреса с глубоким чувством удовлетворения на лице. Он забрался в свой «Рено» и на этот раз выдвинулся в сторону родного очага, где в праздничном ожидании томились жена и теща. По дороге Невструев заскочил в универсам, накупил всякой разной снеди, вина и букет роз – полную копию того, что недавно был подарен Цаце. Похоже, чиновник был неравнодушен к желтому цвету. На это Полина язвительно заметила, что желтые розы, согласно старинным толкователям языка цветов, означают неверность. Что ж, похоже, старинные толкователи в данном случае не ошиблись…

Час спустя два экипажа «грузчиков» стояли в темном дворе на улице Хасанской и расслаблялись пивком в ожидании официального окончания смены. Было понятно, что теперь объект уже никуда не денется, а посему Пасечник и Нестеров снисходительно отнеслись к предложению молодежи слегка отметить благостный день пятницы. Самое удивительное, что даже в этот вечер господин Невструев не изменил своим привычкам и, едва вернувшись домой, снова вышел во двор прогулять лабрадора. Черт его знает, может быть, эта собака признавала только хозяина и без него просто не могла расслабиться?

И тут Нестеров пустился на маленькую хитрость. Он подошел к своим «грузчикам» и на полном серьезе заявил, что они забыли сделать снимок лабрадора, а поскольку такая собака может стоить несколько тысяч баксов, то ее, пожалуй, следует включить в реестр движимого имущества чиновника. А вдруг он берет взятки исключительно борзыми щенками? Так как Нестеров и Ольховская были уже максимально засвечены в кабаке, ничего не оставалось, как отправить на это гиблое дело Лямина.

Ваня мужественно исполнил свой долг – он вышел на футбольную площадку, встал под фонарем и в тот момент, когда собака, обрадованная появлением незнакомца, радостно скаля зубы, бросилась на него, он зажмурил глаза и несколько раз надавил на гашетку фотоаппарата. От неминуемой расправы Лямина спас Невструев, успевший за пару метров до прыжка перехватить за поводок клыкастую тварь.

– А из тебя еще не весь толк вышел, молодец, – похвалил вернувшегося с боевого задания Ивана Нестеров. – Штаны-то не обмочил?

Достойно ответить бригадиру Лямин не смог – в противном случае все бы услышали, как у него предательски громко стучат зубы.

– Вы прирожденный Песталоцци, – шепнула Нестерову Полина.

– Ага, а Лямка – прирожденный папарацци, – хохотнул бригадир.

Следующим вечером Полине позвонил Артем Сорокин, и по его иронично-загадочному тону Ольховская поняла – результат есть.

– Ну, мать, ты даешь. Интересную бутылочку ты мне подсунула.

– Темка, не томи, рассказывай.

– Кстати, Полин, а ведь мы с тобой так и не условились об оплате моего титанического труда. У меня в производстве двенадцать дел, а я, вместо того, чтобы бороться с гидрой преступности, ношусь по городу с твоими пальчиками, валяюсь в ногах отца, умоляя его пойти на должностное нарушение…

– Сорокин, кончай паясничать. Короче, с меня бутылка и дружеский поцелуй в щечку.

– Две бутылки и два поцелуя.

– Ладно, вымогатель, договорились. Ну, что там?

– Как установила экспертиза, в бутылке действительно находилось вино, соответствующее надписи на этикетке, а именно «Шатонеф-Дю-Пап» урожая девяносто восьмого года. Приблизительная стоимость восемьдесят пять долларов США за бутылку… Кстати, как на вкус?

– Сорокин, я тебя убью!.. Дальше…

– Экспертиза обнаружила на бутылке массу отпечатков пальцев, – не меняя пафосного тона, явно измываясь, продолжил Сорокин, – …и после тщательного анализа пришла к выводу, что в течение одного-двух дней эту бутылку держали в руках как минимум пять человек. Четырех из них удалось идентифицировать. Ими оказались: Жбанков Константин Робертович, 1977 года рождения, уроженец Ленинграда, в 1999 году осужден Красногвардейским народным судом Санкт-Петербурга к трем годам лишения свободы условно по ст. 171 ч. 2 УК РФ – незаконное предпринимательство («Это, наверное, официант», – подумала Полина); Камышин Евгений Алексеевич, 1973 года рождения, уроженец Воркутинской области, в 1996 году осужден Кировским народным судом Санкт-Петербурга к двум с половиной годам лишения свободы по ст. 149 УК РСФСР – умышленное уничтожение или повреждение имущества; а также Нестеров Александр Сергеевич и Ольховская Полина Владимировна – действующие сотрудники ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Дактилокарты последних направлены в ГИЦ весной 2001 года во исполнение приказа министра внутренних дел РФ… Забавная компания, ты не находишь?

– Нахожу, – нетерпеливо подтвердила Полина. – Но ты сказал, что отпечатков было пять…

– Так точно. Пятые пальцы внесены в специализированный учет неизвестных преступников, оставивших следы рук на местах нераскрытых преступлений.

– И где они были оставлены?

– Они были оставлены третьего июля 2001 года на двойном огнестрельном убое в славном городке, название которого сотрудникам правоохранительных органов лишний раз всуе произносить не следует.

– Темка, перестань говорить загадками. Что за городок?

– Нижний Тагил Свердловской области.

– А… тогда понятно. Но вот эти пальцы с убоя… это точно?

– Точно. По крайней мере, точнее дактилоскопии в этом мире до сих пор ничего не придумано.

– Спасибо тебе, Темка. Ты даже не представляешь, как ты мне помог.

– Да пожалуйста. Только про три бутылки и три поцелуя ты уж не забудь.

– Слушай, насколько я помню, пять минут назад речь шла о двух…

– Но ведь я тогда не знал, насколько это для тебя важно.

– Ладно, алкоголик, будут тебе три бутылки. Но за твою непомерную жадность я, пожалуй, не стану тебя целовать. Все. Счастливо. Созвонимся.

– Полин!

– Что?

– В следующий раз, если ты будешь искать себе компанию, чтобы распить «Шатонеф-дю-Пап», ты лучше зови меня, чем якшаться с такими упырями. Хорошо?

– А у тебя найдутся лишние восемьдесят пять долларов?

– Ради такого дела я могу и взятку попросить.

– А дадут?

– Обижаешь.

– А не боишься попасть в городок, название которого лучше всуе не произносить?

– Ты же знаешь, ради красивой женщины я готов на любое безумство.

– Спасибо, Тема. Я подумаю над твоим предложением…

Разузнать про нижнетагильский убой трехлетней давности бригадир попросил Серпухова – как-никак, он лицо должностное, да и возможностей в этом плане у него на порядок больше. Леха выслушал исходную информацию, немного почесал репу и принял решение идти путем прямым и незатейливым. Придя на службу утром в понедельник, он по «007» узнал телефон городской справки Нижнего Тагила, а когда через минуту его соединили, то взял телефоны отдела розыска местного УВД. Телефонов было несколько: начальник, замначальника и еще пара чьих-то. Именно по этой «паре» Серпухов и принялся дозваниваться, надеясь, что там сидят опера. Леха искренне и абсолютно правильно считал, что в жизни, как в армии, следует договариваться с прапорщиком, а не с комполка.

– Здравствуйте! Город-герой Ленинград вас беспокоит, розыскной УУР. Моя фамилия Серпухов. С кем я говорю?

– Вата, – пробурчал недовольный голос.

– Ты опер? – не расслышал Серпухов.

– Не совсем.

– Я что – к руководству попал?

– В общем – да.

– Слушай, у меня тут такое дело… У тебя, кстати, время есть? – Серпухову не понравился безразлично усталый тон абонента.

– Да сколько угодно.

– Так вот: от 3 июля 2001 года у вас возбуждено уголовное дело по сто пятой.

– Вам виднее.

– Это точно. У меня есть данные по экспертизе пальцев. Вернее, я давал пальцы на отработку, а они сошлись с вашими.

– И что?

– Для начала мне нужно выйти на опера, у которого в производстве ОПД по этому убою.

– Что он производит?

– Але?! Я с опером говорю?

– Не совсем.

– Но я хоть в оперчасть попал?

– Попал – это я. А ты – не знаю.

– Слушай, ты кто?

– Ватой погоняют.

– Хорошо! Давай начнем еще раз, – Серпухов начал выходить из себя. – Я из УУРа ГУВД СПб и ЛО. Понял?

– Как не понять.

– Я звоню в Тагил?

– В Нижний.

– Да, в Нижний Тагил. Это телефон УВД?

– Чего?

– Говорю – это милиция?!!

– Милиция.

– Уголовный розыск?

– Уголовный.

– Ты кто?!

– Задержанный.

– Твою мать! А где опера?

– Вышли.

– А ты что там делаешь?

– Сижу… К батарее прикованный.

– Славно!

– Кому как.

– Ну-ка крикни там оперов!!

В трубке раздался вопль:

– Кока-кола!!! Тебя тут из Москвы спрашивают!

Потом послышалось шуршание, мат и трубку взял другой парень.

– Да!

– Это вас из Санкт-Петербурга беспокоят… – начал, сдерживая себя, Серпухов.

– Мать твою! Москву от Питера отличить не можешь!.. Я сказал тебе – стряхивай в блюдце! – услышал Серпухов. Затем текст прервался очередным шебуршанием, потом вновь мат и различимая фраза: – Ты чё, сука, оборзел, о занавески вытирать!!!

Серпухов успокоился. Теперь он понимал, что точно попал в уголовный розыск – к своим, и вспомнил свое бывшее территориальное отделение милиции.

– Да!.. Понял – Санкт-Петербург! – донеслось до него.

– Серпуховым меня кличут.

– Меня – Николай. Говори.

– У вас все нормально? Есть время поговорить?

– А что? Что-нибудь не так?

– Нет, просто я вас с задержанным перепутал…

– Ну да, это я сказал Вате снимать трубку.

– Так он же задержанный!

– Слушай, Серпухов, ты не анализируй. Ты говори, что нужно.

– От 3 июля 2001 года у вас возбуждено уголовное дело по сто пятой.

– Возможно.

– Мне бы на опера выйти, у которого в производстве это ОПД.

– Как срочно?

– Коль, все срочно!

– Щас… Андреич, глянь разблюдовку за июль 2001-го! – услышал Серпухов. Далее до него доносились лишь отдельные фразы и реплики:

– Сам глянь!.. Да ты жопу-то подними!.. Люди просят!.. Какие люди?… Меньше вопросов задавай!.. Глаза разуй!.. Кто листы повыдирал?!. А на хрена сейф придвинули? Сам теперь и мудохайся!.. Ну ты у меня хрен новую покрышку заберешь – не ты ее отбирал!.. А ты тогда верни чайник!.. А вот это видал!..

Серпухов прилег на диван и закрыл глаза, удерживая трубку плечом возле уха. Минут через пять связь возобновилась:

– Во! Оно у меня оказывается!

– Коля, спасибо! – привстал с дивана Серпухов.

– Чего спасибо? Его теперь найти нужно!.. Вата, глянь на подоконнике… Что? Мне не подойти! Все передай!.. Поднимай теперь. Нет. Нет. Вот это, коричневое! Я говорю, коричневое! Щас в глаз получишь – дальтоник!.. Алле, Серпухов! От какого числа?

– От 3 июля, – обреченно ответил Леха.

– Нашел! – радостно доложил Коля. – Угу-угу… на Вагонке, 3 июля… так-так… два трупа с огнестрельными. Помню. Давно оно у меня на окне лежит, А что, кто-то раскололся?

– Нет, Коля. Я тут проверял пальцы, и мне ГИЦ дал набой на твои, изъятые с места происшествия, от 3 июля.

– Очень может быть! Тут много чего наизымали, – согласился Коля и добавил, очевидно, Вате: – Я табе отколупну, чертила лагерный! Так чего надо-то?! – вновь возник в эфире Николай.

– Да мне надо, чтобы кто-нибудь внимательно поднял дело и ответил на один вопрос: если я найду хозяина пальцев, то он у вас сядет?

– Он у нас сядет!

– Это я уже понял. По атмосфере.

Коля захохотал:

– Да, это вам не Ленинград! У меня из окна невооруженным взглядом видно тридцать четыре трубы. А если глаза вооружить!

Коля захохотал, и Серпухов понял: с ними не пропадешь, но горя хватишь.

– Так как мне быть?

– А так. Я возьму сегодня дело домой – полистаю, – ответил Николай и обратился к Вате: – Положи в сумку… А завтра поговорю со следаком, правда, он у нас молодой и вообще ничего не знает, он тогда не работал… Так что ты мне завтра позвони домой, а то у нас тут сумасшедший дом. Давай, пиши телефон, – Николай продиктовал пять цифр. – Если трубку снимет Вата, не удивляйся – это брательник моей жены, я его периодически воспитываю.

– Спасибо, Николай.

– Пока не за что!.. Все, счастливо! – И повесил трубку.

– Да… силен тагильский розыск! – произнес Серпухов. – Не хотел бы я к таким попасться!

На следующий вечер Серпухов не без труда, но дозвонился до Коли. Теперь фоновая атмосфера была несколько иная: фрагментарные крики ребенка, работающий телевизор, хохот Коли, который Леху сразу узнал и поведал ему следующее:

– Значит, так: если ты установишь лицо, то мы его примем. Нюансы нужны?

– Его арестуют?

– Обязательно. Не знаю, что там на суде вылезет, но до суда он сидеть будет! Нюансы нужны?

– Попозже, Коля. Ты мне вот что скажи: допустим, я его завтра установлю. Далее как мы действуем?

– Слушай: пару месяцев назад у меня на земле порубали двух охранников и забрали выручку. Человек известен, на него федеральный розыск. По нашим данным, сейчас он ошивается у вас в Питере. Кстати, найти его немудрено: он частенько звонит на телефон своей крали сюда, в Тагил. Так что берешь, через ваше ПТС устанавливаешь его адрес, с которого он нам названивает, а потом, тихонько так: хенде хох! И все. Он в цугундере! Звонишь мне и говоришь: мы Фонаря (его Фонарем кличут) взяли. Я приезжаю к вам за ним и забираю обоих! Но через гастроном… Слушай, извини, а как тебя зовут?

– Леха.

– Так вот, Леха, – через гастроном!

– А вы бы ПТП врубили на телефон сожительницы, – удивился Серпухов.

– Какое, на хер, ПТП?! Это вы в столицах там… – захохотал Коля.

– Нет, я, конечно, сделаю, но чего вы запрос раньше-то не послали?

– Чтобы потом нас, как этот самый запрос, послали?! Да по нашей империи как бумажку запустишь, так полгода входящие с исходящими сверять будешь!

– Твоя правда, Коля, – вздохнул Серпухов. – Давай его данные и телефон сожительницы.

– Телефон такой же, как у меня, только последняя цифра девять. Она в соседнем подъезде живет. А данные его я точно не помню… Фамилия Звонарев, зовут так же, как и меня, кличут Фонарем, год рождения семьдесят третий – тоже мой… Мы с ним в параллельных классах учились.

– Ладно, установлю, – вздохнул Серпухов.

– Ну, тогда чего еще тереть? Мое слово уралвагонзаводовское – верное. Ты мне Фонаря – а я тебе приземляю пальчики, – пообещал Николай.

Далее Серпухов услышал: «Расклад не тот – начальнички грустят!» Похоже, это был голос Ваты.

– Имейте каплю уважения к этой драме! – подхватил Николай, – Слушай, Леха, а ты приезжай к нам с задержанными – оторвемся!.. У нас тут знаешь как? Обхохочешься!

– Спасибо, Коль. Я на тебя очень надеюсь. Как установлю Фонаря – звоню!

– Нет вопросов: увидишь банду – бей в рельсу! Пока! – И Николай пропал.

Наверное, пошел дальше перевоспитывать Вату.

После столь эмоционального разговора с Нижним Тагилом Леха решил не откладывать дело в долгий ящик. Он заскочил, в ближайший магазин, купил коробку шоколадных конфет, поехал на Синопскую набережную и вошел в здание автоматической междугородной телефонной станции. Здесь работала оператором знакомая девушка Лена, которая обожала шоколад и задушевные беседы с представителями противоположного пола. Серпухов регулярно поставлял ей и то и другое, а взамен Лена оперативно, а главное, без лишней бумажной волокиты, выуживала необходимые сведения о переговорах интересующих абонентов. Вот и на этот раз за каких-то двадцать минут она добыла для Серпухова распечатку, из которой следовало, что на протяжении последних трех месяцев звонки в Нижний Тагил на продиктованный Колей номер телефона приходили из одной и той же частной квартиры, что на Гончарной улице. Судя по всему, Фонарь скучал по своей пассии – на историческую родину звонил часто, и разговоры эти были продолжительностью от десяти минут до получаса.

Серпухов допил чай, галантно поцеловал Лене ручку и потащился на Гончарную, благо идти было близко. Через квартал от Фонаря по соседству обитала еще одна Лёхина знакомая – Мадлен (в миру – Маша). К ней можно было заглянуть и без шоколада, однако следовало поспешить – ближе к вечеру Мадлен уходила на работу. Работала она тут же, рядышком – на пятачке перед станцией метро «Площадь Восстания», где вместе со своими подружками за относительно небольшие деньги несла себя в массы. Второй год Маша-Мадлен состояла на связи у Серпухова и считалась подающей большие надежды агентессой. Самым большим ее достижением в этом качестве стала наколка на местную шалаву Дуньку, которая прошлой зимой стянула у пьяного клиента удостоверение капитана ФСБ. Дунька была бабой некрасивой и оттого сильно пьющей, поэтому Серпухов произвел весьма удачный обмен – обменял ксиву на бутылку «Менделеева». Надо ли говорить, что на следующий день эти затраты окупились многократно – ксива в результате бартерного обмена вернулась к законному владельцу, который на радостях подогнал в отдел к розыскникам ящик кизлярского коньяка. Словом, в результате довольными остались все, кроме Азамата Гурджиева, хозяина магазинчика «24 часа», что на Шпалерной, у которого этот ящик самым циничным образом был экспроприирован в ходе очередной операции «Вихрь-Антитеррор». (Налетели, действительно, как вихрь, – тут уж ничего не скажешь!)

Мадлен оказалась дома – Серпухов застал ее за наведением последнего марафета. Нельзя сказать, что встреча была обоюдоприятной, но, как говорится, служение родине превыше всего. Мадлен немного напрягла свою, далеко не девичью, память и припомнила, что пару месяцев назад у тетки Клавы и правда снял комнату один сибирячок. Парень вроде ничего – на лицо ужасный, но добрый внутри (в том смысле, что с деньгами не динамит, платит шедро и вовремя). Кстати, несколько раз он пользовался и услугами девчонок с площади, однако кто конкретно ублажал сибирячка, Мадлен не знала. Серпухов дал ей задание уточнить этот момент, а заодно постараться при случае самой закадрить этого гостя Северной столицы, тем паче что деньги у того имеются. Затем Леха пожелал ей успехов в нелегком труде, попросил звонить, как только что-то будет известно, после чего они расстались, вполне довольные друг другом: Серпухов тем, что он столь легко и изящно нашел Фонаря, а Мадлен – тем, что чертов мент столь быстро и относительно легко убрался.

Таким образом, первая часть марлезонского балета была отыграна, и теперь наступал черед части второй, которая, по идее, должна была завершиться задержанием Ташкента. Дело оставалось за малым – найти его. Этой проблемой Леха намеревался вплотную заняться завтра, но тут неожиданно позвонил Нестеров и не терпящим возражений тоном попросил о немедленной встрече. Бригадир был сильно возбужден, из чего Леха заключил, что случилось нечто экстраординарное. «Нет, такой футбол нам не нужен», – с грустью подумал опер и поплелся к троллейбусной остановке.

Через полчаса они встретились у входа в Таврический сад. Погода стояла в высшей степени душевная, а посему товарищи по оружию решили прогуляться по парку, предварительно затарившись парочкой бутылочек пивка. По взаимному согласию свой краткий отчет сначала огласил Серпухов, а потом слово взял Нестеров:

– …Есть шанс, Леха. Точно говорю тебе, есть. По крайней мере последнюю неделю Ташкент плотно торчит в Питере и вроде бы до выходных уезжать не собирается.

– Откуда знаешь?

– На тебя барабашки работают, а на меня Чебурашки вот с та-акенными ушами, – усмехнулся Нестеров.

– Неужто ПТП пробил?… Блин, я по своим глухарям уже третий месяц в очереди стою – все никак получить не могу.

– А мне калиточку заветную подсказали, чтоб без очереди ходить.

– Завидую белой завистью. Может, подскажешь, где такая?

– Боюсь, ваш бюджет не сдюжит. Уж больно люто ключники дерут.

– Тогда вопросов больше не имею. И что ПТП?

– Судя по засечкам, Ташкент большую часть времени болтается в центре. Наибольшая плотность зафиксирована в районе улицы Марата. Возможно, где-то там он и залегает, но, сам понимаешь, плюс-минус сто метров, да доходные дома с коммуналками, да плюс искажения сигнала – короче, хрен найдешь.

– А звук?

– Звонит редко, в основном в Чухонию. С тамошними говорит, в основном о бизнесе, в суть которого вникаем с трудом. Да по большому счету это и не важно. Местных звонков на порядок меньше. Звонит, как правило, сам – входящих почти нет. Но при этом каждый раз изъясняется такими ребусами, что понять абсолютно невозможно. По крайней мере мне, с моим средним образованием…

– Поясни?

– Ну вот, например, на днях был такой базар: «Узнал?» – «Узнал…» – «Когда будет?» – «За день управлюсь…» – «Где оставишь?» – «Там, где в прошлый раз забирал…» – «Сколько с меня?» – «Столько же плюс десять сверху. Извини, инфляция…» – «А донесешь?…» – «Не беспокойся, если что – помогут…» – «Ну-ну. Главное – чтоб не надорвался…» – «И ты себя береги». Вот в таком вот духе. Абонента сейчас устанавливаем, но сам понимаешь…

– Да, понимаю, за каждым ноги не поставишь – затрахаешься ходить.

– За каждым не поставишь. А вот за одним зайцем хорошо бы. С твоей помошью, конечно, – сами себе мы пока задания выписывать не можем.

– А что за человек?

– Некто Дронов Владимир Савельевич, ранее судимый, кличка Дрон. Адрес, труба, тачка – все установлено. Связь Ташкента – это стопудово. На прошлой неделе он лично встречался с ним в кабаке на Белинского. Откуда знаю – не спрашивай. Просто – знаю, и все.

– Да я и не спрашиваю.

– А я и не говорю. Так вот. Сегодня утром Ташкент позвонил Дрону на трубу. Разговор был короткий, но очень емкий и характерный: «Здорово!» – «Здорово!..» – «Там, где ты сейчас находишься, есть телефон?» – «Есть…» – «Узнай, какой». – «На хрена?…» – «Узнай, я сказал…:» – Пауза, затем Дрон диктует номер… «Сейчас перезвоню». Всё.

– Телефон определили?

– Да, установлен в боулинг-клубе «Шаровня».

– Этот разговор поднять не пытались?

– Извини, но мои Чебурашки держат пеленг только в одном направлении.

– Понятно, «высчитать телефон звонившего не представилось возможным, так как соединение не удержалось на линии городской АТС».

– Примерно так. Короче, Леха, если еще не поздно – надо выписывать нас на этого Дронова. Чтоб все официально. Срочную, хотя бы маленькую, на пять дней.

– Ни хрена ты дал, Сергеич. Срочную! Это что, блин, завтра, что ли?

– Лучше бы сегодня, Леха. Наш Нечаев тебе по гроб жизни за тот случай должен, так что возьмет вне очереди – не пикнет.

– Он-то, может, и возьмет, да только на каком основании я-то это задание оформлять буду?

– Подмахни левое агентурное сообщение, в конце концов, Ташкент ведь и так формально в розыске числится.

– Ага, за гаишниками, и тут я, такой благодетель, выискался… Мне же мое начальство и скажет типа: ты чё, Серпухов, совсем охуел? Своих дел не хватает – так прибавим.

– Все понимаю, Леха, но и ты пойми – это реальный шанс. Такого, может, потом больше вообще не будет. А представь, если вы его возьмете и с Тагилом все удачно прокатит – такого глухаря срубите.

– Да на хера нам этот уральский глухарь? Все равно он нам в зачет не пойдет, а геморроев с ним не оберешься. Особенно при задержании – этот Ташкент тот еще хрюндель, с перепугу и палить начнет.

– Непременно начнет, – серьезно подтвердил Нестеров. – Как это я сразу не дотумкал. Действительно, дело опасное вырисовывается, а я-то, дурак, с ним в уголовный розыск суюсь. Извини, Леха, не по адресу обратился…

– Да ты не пургуй, Сергеич. Я ж не сказала «нет», милорд…

– Но вы и не сказали «да».

– Ладно, черт с тобой, считай, что сказал… Но если дело выгорит, за это лично ты мне…

– О чем ты гаварышь, дарагой! Все тибе будет: и шашлык, и вино, и девушка красивый – все будет, все сделаем…

– Шашлык, девочки – это само собой. А вот ПТП для меня по одному упырю ты через своих Чебурашек закажешь. По рукам?

– Договорились.

– Ну, тогда давай, что там у вас есть на этого чертова Дрона, и я побежал работать, – тяжело вздохнул Серпухов. – Блин, а ведь хотел пораньше дома появиться. Сегодня «Зенит» – нашим обязательно надо выиграть.

– Раз надо – значит, выиграют. Все равно ты им ничем не поможешь.

– Тоже верно…

Друзья пожали друг другу руки и растворились на аллейках сада. Исчезли, как тени в полдень.

На Володю Дронова «грузчики» вышли благодаря Полине. Сначала выяснилось, что именно на Дрона был зарегистрирован «Мерседес», который Ольховская срисовала у «Метехи». В 1996 году Дронов совершил вооруженный грабеж, за который впоследствии получил пять лет, и какое-то время находился в бегах. С тех пор в ИЦ сохранилась ориентировка на Дронова, прочитав которую Полина поняла, что именно он в тот день и был одним из спутников Ташкента. А главное открытие совершенно случайно сделал Лямка, обративший внимание на домашний адрес Дронова. Это была квартира на улице Подвойского – та самая, до которой в свое время не доехали Нестеров с Ольховской, когда делали свои последние установки. Выслушав сбивчивый рассказ «грузчиков» о результатах их аналитических умозаключений, Нестеров помрачнел и высказался в том духе, что это, мол, лишний раз свидетельствует о том, что любое, даже самое безнадежное, дело всегда следует доводить до логического конца. Впрочем, в душе Александр Сергеевич понимал, что, выйди они на Дронова парой недель раньше, вовсе не факт, что он привел бы их к Ташкенту более короткой дорожкой. В любом случае, теперь их никто не смог бы упрекнуть в том, что в этой жизни они искали исключительно легких путей. Хотя, положа руку на сердце, никто этого делать и не собирался.

Леха Серпухов свое слово сдержал. Уж как ему это удалось, сие есть тайна, покрытая мраком, но уже вечером следующего дня бланк задания, снабженный всеми необходимыми визами и резолюциями, лежал на столе Нечаева. Василий Петрович отнесся к этому заданию со всей серьезностью. И не только потому, что не забыл про ту роль, которую в свое время Леха сыграл в судьбе похищенной оперативной машины. Задание касалось близкой связи Ташкента, а у начальника отдела, безусловно, были свои резоны расстараться и помочь гласникам наконец-то закрепить этого ублюдка, из-за которого погиб его сотрудник. Так что на следующее утро на слежку за Дроновым одновременно выдвинулись даже не два, а три экипажа (третий – из личного гвардейского резерва начальника).

Смену Нестерова в наблюдение за Дроном Василий Петрович не поставил принципиально. Как и большинство «грузчиков», Нечаев был человеком суеверным, а потому считал, что экипаж, однажды крупно проколовшийся на каком-то объекте, второй раз ставить за ним нельзя – плохая примета. Александр Сергеевич возмущался, бранился, запальчиво стучал кулаком по столу, доказывая необходимость работы за Дроновым именно его экипажем – однако все было без толку. В результате Нестерову приходилось довольствоваться лишь ежедневным изучением сводок других сменных нарядов, однако они, эти самые сводки, мягко говоря, не радовали. Объект был пассивен, как опущенный арестант и за три дня слежки ни намеком, ни полунамеком не дал понять, что у него готовятся какие-то совместные дела с Ташкентом. Не меньше Нестерова психовал и мандражировал Леха Серпухов. При таком раскладе продлить срок наблюдения за Дроном еще на пять дней представлялось делом абсолютно дохлым. Однако под занавес третьего дня работы удача им если и не улыбнулась, то хотя бы забрезжил намек на нее. Николай, которому изначально была отведена роль посредника между ладонинской связью в Управлении «Р» и «грузчиками», отзвонился Нестерову и доложил, что десять минут назад был зафиксирован звонок с трубы Ташкента на мобилу Дронова. Разговор продолжался четыре секунды и уместился в три короткие фразы: «Завтра все остается в силе… Поспешай – оглядываючись… И проветри башку, чтобы потом не тормозить».

Это уже было кое-что. Серпухов, оценив информацию, на правах заказчика перезвонил Нечаеву и сообщил, что-де завтра, возможно, они будут крепить. После этого Леха помчался к начальству – требовать на субботу людей, а главное – оружие. В свою очередь, Василий Петрович вызвал к себе старших смен, поставленных в субботний наряд за Дроновым, и самолично прочел им небольшую лекцию о профессиональных качествах «грузчиков» (а проще говоря – настроил на завтрашнюю работу, слегка накрутив при этом хвосты). Словом, все были заняты делом, и только экипаж Нестерова остался за бортом входящих в финальную стадию событий: завтра их коллеги под руководством Лехи Серпухова и его бойцов должны были попытаться закрепить Ташкента, а нестеровцы, как последние лохи, в этот день даже не выходили на линию, а следовательно, ни при каких раскладах не могли хоть чем-то помочь своим товарищам. И это было очень обидно и в высшей степени несправедливо. Впрочем, так оно всегда в жизни и бывает: ты семь раз тщательно и грамотно отмеряешь, а потом бац – и за тебя отрезают другие.

А вечером Александр Сергеевич отправился на встречу с Ладониным. Эту встречу Нестеров инициировал сам, хотя и понимал, что разговор может оказаться непростым. Но оттягивать его и дальше не имело смысла – Ладонин был в курсе всех последних событий и знал, что завтра оперативники попытаются взять Ташкента. После того, как «заговорили» пальцы на бутылке, бригадира посетила шальная мысль, что теперь они, в принципе, могут обойтись и без Ладонина. Эта мысль, которая в течение нескольких дней не давала ему покоя, возникла из-за того, что Нестеров был более чем уверен: «второй фронт» имеет на концовку этой истории несколько иные виды. Но бригадир все-таки решил играть в открытую. И от этого решения на душе у него стало удивительно комфортно и приятно, потому что это было по нему. И вот сегодня Нестеров легко шел на встречу с Ладониным. Легко, так как он был уверен, что прав.

Ладонин ждал Нестерова в ресторане на Суворовском. Бригадир зашел в зал и мгновенно оценил стол: перед Игорем Михайловичем стояли две пустые суповые тарелки, а из третьей он ел томатный суп. Сперва Нестеров разозлился, подумав, что за столом сидят еще два едока, а значит, две пары посторонних ушей, но, увидев всего одну столовую ложку, и ту – в руке Ладонина, удивился.

– Ну люблю я томатный суп. Немного неприлично, что ли? – встретил Нестерова довольный Ладонин.

Нестеров пожал ему руку и присел. Ладонин жестом показал на меню.

– Я бы оформителю этого заведения глаз на жопу натянул за эдакое оформление – какая-то совершенно агрессивная посредственность, – пробурчал он, будто оправдываясь. – Но суп здесь классный.

– А масло тут классное? – спросил Нестеров.

– Масло и черного хлеба! – приказал официанту Ладонин.

– Экий вы, однако…

– Понимаешь, Сергеич, за тот короткий срок, что я прозябаю на этой планете, я чуть-чуть узнал людей. Вот, скажем, у тебя, к примеру, иногда случаются приступы жажды черного хлеба, густо намазанного маслом и обязательно посыпанного крупной солью. У меня, кстати, иногда случаются сосисочные приступы. Но приступы – это хорошо. Это значит, что человек помнит прошлое, и оно ему нравится… А вот у этой приступов быть не может, – Ладонин мотнул головой в сторону официантки, которая слегка подтанцовывала под куплет типа «он не дождался, а я загрустила». – У нее есть одна жажда – иметь такую же мобилу, как у меня, и позвонить с нее Ваве. Позвонить и обязательно произнести «Bay!».

– Ну, нашел объект для обличения, – даже не повернув головы в сторону девушки, удивился Нестеров.

– Не в обличении дело. Я про себя все знаю.

– Давай о Ташкенте, – предложил Нестеров.

– Знаешь, Александр Сергеич, мне иногда кажется, что Ташкент лучше, чем такие. – Ладонин снова покосился на официантку. – Ташкент, он яркий. А у них яркие только прокладки с крылышками.

– Давай о Ташкенте, – повторил Нестеров.

– Давай, давай, – согласился Ладонин. – Наяривай!

Ладонин отвалился на мягкую спинку диванчика и стал похожим на доброго дракошу, объевшегося шоколадом.

– Мы оба знаем, что завтра Ташкента могут принять.

– Тебя что-то смущает? – захотел было улыбнуться Ладонин, но сдержался.

– Смущало… Короче, я хочу откровенно и в лоб спросить – у тебя какие на него планы?

– А-а-а… – протянул Ладонин и уже не смог сдержать улыбку. – Опасаетесь, что я его того? Зарэжу?

– Были такие мысли, и я считаю, что это неверно. Неправильно нам с ксивами выводить на убой. Даже на убой Ташкента.

– Але-але! – замахал Ладонин руками. – Давай-ка без внутренних убеждений. Я сейчас все тебе расскажу… Кстати, кушать будешь? Последний раз спрашиваю…

– Нет. Я честно – не хочу.

– Так вот, дело не в том, что правильно или неправильно. Просто тебе страсть как некомфортно. И вот это правильно, потому что ты всегда ел бутерброд так, а тут оп-па – иная история. Но на самом деле иной тебе она только кажется… Ты ведь не стал тихарить от меня информацию – так? А я ведь тоже об этом думал.

– О том, чтобы тоже стихарить?

– И об этом. И о том, что ты можешь себя повести по-иному… Нет, ты мне все-таки скажи – ты есть будешь? – Ладонин засмеялся.

Нестерову полегчало, напряжение ушло, а Ладонин продолжил:

– Скажи, Сергеич, у нас есть отношения?

– Да, конечно.

– И я так считаю. Посему, если мы будем лукавить друг с другом, наши отношения не испортятся, а просто растворятся в «ты меня должен понять… я тебя, с одной стороны, понимаю…» и прочей пурге. Ни тебе, ни мне этого не нужно. Поэтому мы будем все делать вместе – как задумано и как пойдет. Сядет хорек этот норный – отлично! Кстати, я об этом уже размышлял и кое-что продумал. Ведь он будет сидеть за Тагилом, то есть в Тагилстрое-Тагиллаге? А там ему можно такие хлопоты бубновые организовать…

– Далековато будет.

– А у меня кореша в Уралмаше есть надежные, – намекнул Ладонин. – Но вперед фантазировать погодим. Давай на днях со статуей разберемся.

– Давай разберемся.

В этот момент в кармане Ладонина заголосила мобила. Игорь раздраженно посмотрел на высветившийся номер, однако ответил:

– Да… Я… Какой Владимир?… Когда звонили?… И что?… Да вы что, Владимир, совсем охуели?… Какого вы… Хотя, постойте, как вы говорите?… И сколько это может стоить?… А размер?… Ни фига себе!.. А если отдельными кусочками? Хорошо, я возьму один… Да-да, я беру, перезвоните в понедельник моей секретарше… И вам того же…

– Что сторговал? – поинтересовался Нестеров.

– Да так, одну безделушку, потом покажу. Так на чем мы остановились? Ах да, завтра вы захомутаете Ташкента, а мы с тобой продолжаем жить, ничего друг от друга не скрывая. Так?

– Так точно. Попробуем захомутать.

– А почему в голосе нет металлической твердости?

– Понимаешь, завтра вся надежда лишь на то, что Дронов выведет наших на Ташкента. Прикинь, как обидно будет, если они его потеряют. Или случится еще какое-нибудь ЧП?… Блин, знать бы наверняка место, где они встречаются, – мы бы заранее подготовились…

– Фотографию бабы в подсобке наклеили? – улыбнулся Ладонин.^[86]

– Типа того.

– А хочешь, я узнаю, где будет проходить встреча?

– Очень хочу. Подожди, но ведь мы, кажется, договаривались, что не будем скрывать друг от друга информацию.

– А у меня ее пока и нет. Но если получится, я для тебя ее достану… Не боись, подполковник, без твоего «утверждаю» я его трогать не стану. Веришь?

– Да.

– Тогда атакуем?

– Да.

– Ну, тогда: бойцы! Красные альбатросы революции! Еще теплится по закоулкам нашей многострадальной родины недобитая контра! – зычно прогремел Ладонин, и ошалевшая официантка перестала пританцовывать.

– А вот девушка, похоже, не поняла ни слова, – заметил Нестеров.

– Просто в ее матрице таких ассоциаций нет.

– До завтра, дружище, – Нестеров потрепал Ладонина по плечу и направился к выходу. У самых дверей «второй фронт» его окликнул:

– Нестеров, ты что? Бутерброд доедать не будешь?

– Нет, спасибо. Сыт.

– Ну, тогда я доем, – рассмеялся Ладонин.

И ведь действительно доел, тем самым окончательно приведя в замешательство официантку столь непристойными, на ее взгляд, манерами.

Глава четвертая

…И все-все-все

На следующее утро во все еще холостяцкой квартире Нестерова (жена должна была вернуться со съемочной группой из Москвы через пару дней) раздался телефонный звонок. Александру Сергеевичу вовсе не климатило в свой законный выходной выбираться в такую рань из-под одеяла, тем более что так долго и настойчиво ему могли звонить только из конторы. Но после того, как к этой трели подключился еще и мобильник, Нестеров понял, что разговора избежать не удастся. Из двух зол бригадир выбрал меньшее и потянулся за трубкой – благо она лежала рядом и подниматься с постели ради нее было не нужно.

– Доброе утро, последний герой, – приветствовал его Ладонин.

– Доброе утро тебе и таким как ты, – подхватил Нестеров, которому, как это ни странно, импонировало творчество Виктора Цоя.

– Разбудил?

– Есть такое дело.

– Ну извини. Опять же – кто рано встает, тому Бог подает. Слыхал?

– Ага… А кто встает позжее, тому жизня милее. Случилось что?

– Ты, помнится, давеча интересовался местом, где Ташкент стрелу сегодня забил.

– Ну?

– Будешь записывать или так запомнишь?

– Запомню.

– Местечко называется «Райский ад», это на углу Лиговского и Разъезжей. Что из себя представляет – не знаю, не бывал. Мне название не нравится. Не люблю эклектики.

– Откуда узнал, скажешь?

– Мир не без добрых людей. Попросил – шепнули.

– Просто попросил, и все?

– Ну, не совсем. Еще напомнил одну старую лагерную поговорку, которую мне брат рассказывал: «Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма». В тему пришлась, правда?

– Это точно. Спасибо, Игорь. Надеюсь, наш уговор относительно Ташкента остается в силе.

– Блин, какие же вы все-таки менты душные. Людям верить нужно (фильм такой смотрел?), а вам все бы бумажки, расписочки, протокольчики.

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

– Да я и не обиделся. Меня вообще, Сергеич, с некоторых пор обидеть очень трудно… Ну ладно. Желаю тебе сегодня счастья, здоровья и всяческих творческих узбеков. И держи меня в курсе.

– Договорились…

У Нестерова после этого разговора сон как рукой сняло. Он торопливо запрыгал на кухню, поставил чайничек и набрал номер Лехи Серпухова, который уже был на работе. Наметившийся поворот событий Леху обрадовал, тем более что он этот кабак как раз хорошо знал и заверил Нестерова, что для проведения задержания «Райский ад» – место более чем идеальное: всего один вход с улицы, а там спуск по лестнице вниз в полуподвальное помещение с довольно маленьким темным зальчиком. Серпухов даже высказался в том духе, что, может быть, теперь и нет смысла гонять наружку за Дроновым, но бригадир, знавший, что Ташкент способен на любой фортель, убедил его, что делать этого не след. Не то чтобы Нестеров не доверял источнику Ладонина, но просто хотел максимально обезопасить предстоящую операцию от всякого рода неприятных неожиданностей. Потом Александр Сергеевич позвонил Козыреву и попросил его предупредить всю команду, чтобы часам к шести все подтянулись на стоянку «лягушки». Затем бригадир смастерил себе незатейливый завтрак и, усевшись поглощать калории, принялся строить версии, каким образом Ладонин смог его обскакать и самостоятельно выяснить про место встречи Ташкента. Через какое-то время он был вынужден признать свое поражение, поскольку ничего вразумительного на этот счет предположить так и не смог.

А предполагать особо ничего и не требовалось – запущенная Полиной в компьютер Олега Моромова программка-шпион продолжала исправно поставлять сведения – по большей части, конечно же, ненужные и малоинтересные. Николай регулярно, но без энтузиазма отсматривал их, однако на доклад Ладонину не носил, потому как докладывать там было нечего. Однако во второй половине дня в пятницу Интернет-пользователь с ником tnekhsat закинул в почтовый ящик Олега новое лаконичное послание, текст которого гласил: «Завтра в девять встречаемся в кафе, где Бугульма обжег лицо». Ташкент проявился снова и снова изволил говорить загадками.

Николай немедтенно доложил об этом послании Ладонину, который, увязав его с информацией о готовящейся встрече Ташкента и Дрона, понял, что Олега подтягивают именно на эту стрелку. Игорь никогда не любил кроссвордов, ребусов и шарад, однако в данном случае он в буквальном смысле загорелся внутри. Внешне этого не было видно, но пульс его стал биться иначе. А когда Нестеров проговорился, что не знает, как получить информацию о месте предстоящей встречи, Ладонин решил, что узнает это самостоятельно, тем более, что в его понимании требовалось всего лишь сходить в адрес и спросить об этом у самого получателя письма. Если будет нужно – спросить с пристрастием.

Ладонин захотел зайти в адрес сам. Не потому, что считал, что без него там не справятся, и не потому, что это было связано с Антохой Гурьевым. Просто он захотел на время стать прошлым собой. Таким, каким он был в девяностые. Осознав это, Ладонин почувствовал, как во рту у него появился вкус пива и скумбрии, которую всегда подавали в виде наборов в пивбаре «Петрополь» на Среднем, где сейчас антикварный магазин. Этот вкус всегда приходил к нему тогда, когда он хотел стать собой. Игорь безумно любил то время, хотя, вспоминая его, порой ему становилось даже страшно. И все равно Ладонин до сих пор считал, что самая красивая машина – это тонированная черная «восьмерка», в которой рядом с сиденьем лежит ножка от стола.

Игорь засуетился и тем самым выдал себя: его мысли понял и прервал человек, который был много старше его и доставшийся ему «в наследство» от брата. В империи Ладонина человек занимался безопасностью (как бы это банально ни звучало). Впрочем, иногда он занимался и «опасностями». Звали его Саныч, он был профессиональным военным до мозга костей: начинал служить с суворовского училища. Потом была Киргизия. Потом русские военные стали лишние. Потом – нищие. А затем Саныч осерчал. Потом встретил Ладонина-старшего, и они поняли друг друга…

– …Меня твой брат просил присматривать за тобой, – прокашлялся в кулак Саныч. – Ты это… ты свое дело делай, а мои люди свое хорошо знают.

– Ты о чем, поясни?

– Да о том, что твоя фотография даже в Интернете имеется, и ты отвечаешь за фирму. Понял? – назидательно объяснил Саныч.

– Твоя правда, – вздохнул Ладонин и сдался. Саныч всегда говорил кратко и по делу. За ним всегда была правда, и порой эта правда была убийственной. Причем иногда и в прямом смысле.

Саныч сформулировал задачу двоим сотрудникам. Один из них был бывший серьезный биатлонист, в свое время по глупости потерявший в тайге глаз. Парнем он слыл безумно выносливым и спокойным. Второй занимался скалолазанием. Он был тощий, но имел чудовищную силу пальцев. Первого звали Егерь, потому что отец его был настоящим егерем, а второго – Мизинец. Саныч не любил качков и никогда не брал их на дело. Он всегда считал, что безопасность должна быть незаметна.

– Повторите боевую задачу, – приказал Саныч после разъяснений.

– Тихо узнать информацию с электронной почты, а именно: где Ташкент назначил встречу, передав следующий текст: «Завтра в девять встречаемся в кафе, где Бугульма обжег лицо».

– Задачу поняли правильно. По исполнении доложить…

– Саныч и думает, наверное, в форме рапорта, – ворчал Егерь, усаживаясь в машину.

Минут через двадцать оба уже стояли у двери Моромова. Егерь потянул воздух ноздрями:

– Пицца… Готовит в микроволновке, – прошептал он и прижался ухом. – НТВ-плюс зырит… тарелка у него.

– Все ясно, – отстранил его Мизинец и махнул рукой. Мизинец отошел за мусоропровод, чтобы его не было видно в глазок. Егерь снял куртку, рубашку и откинул их товарищу. Затем развязал ботинки так, чтобы болтались шнурки и позвонил. Не дожидаясь, когда хозяин подойдет к двери, он стукнул пару раз в дверь ладонью: «Ошалел, модный! Я тебя в твоей ванной утоплю!» Дверь зло распахнулась.

– Ку-ку, что ли?! – С этими словами Егерь оттолкнул хозяина и зашагал к туалету.

– Я не понял… – проговорил Олег, поспешая за голым по пояс незнакомцем, но секунду спустя его скрипучий голос упал до стона. Это зашедший Мизинец сзади, как клещами, сжал его плечо в одному ему ведомых точках.

– Он тебя обманул, – проговорил Мизинец Олегу, осевшему на колени. – Мы тебя не утопим – не бойся. Сейчас я отпущу. Согласен?

– Да, – коротко рявкнул Олег.

– Дуру включишь – выну кость из тела, – Мизинец отпустил.

Олег захотел подняться, но ощутил страшную боль в спине и, оставшись стоять на коленях, спросил: «Чем могу помочь?»

Мизинец помог ему подняться и препроводил на кухню, где заправлял подобранную с пола рубашку Егерь. Приведя себя в порядок, он хозяйским жестом поставил на огонь сковороду и присел на подоконник. Мизинец дотронулся до плеча Олега и прикоснулся указательным пальцем к своим губам. Олег стал нервничать еще больше. Когда сковородка накалилась под игривый фон НТВ-плюс, Егерь достал оливковое масло со стильной полочки и налил на поверхность. Масло зашипело и забрызгалось.

– Что?… Что вам надо?! – не выдержал Олег.

Егерь осторожно взял успокоившуюся сковороду и, помешивая в ней дном чашки, спокойно сказал: «Когда-нибудь кто-нибудь будет датировать этот день следующим: вот энто было до того, как Олег обжег лицо, а вот энто – уже опосля». Егерь поставил сковороду на место, а Мизинец подсел к Олегу поближе и, глядя в упор, спросил:

– Подсказать, что надо?

– Бугульма ошпарил лицо много лет назад на кухне забегаловки «Трюм», теперь она называется «Райский ад», – медленно, по слогам произнес Олег.

– Мы благодарны тебе, и для твоего же спокойствия до разговора с Ташкентом ты побудешь с нами. Оденься поприличнее – отправимся в приличную фирму.

Олега аккуратно забрали и довезли до офиса. Там ему включили плазменный телевизор и положили перед ним кипу глянцевых журналов.

– Принесите гостю зеленый чай и печенье. – распорядился Мизинец секретарше, отсоединяя ее телефонный аппарат. – Я в соседней комнате, Олег. Если что нужно будет, не стесняйся – спрашивай.

А поздно вечером Саныч отзвонился Ладонину:

– Ну, как дела?

– Дела как в Польше: тот прав, у кого хер больше.

Нестеров не хотел, чтобы Полина участвовала в операции – слишком уж очевидно она была засвечена перед Ташкентом. Однако, услышав про это, Ольховская подняла такой визг, что бригадир счел благоразумным изменить свое решение, взяв с нее слово, что в заведение она не пойдет, а останется сидеть в машине. «Наблюдать за оперативной обстановкой извне», – примерно так сформулировал ее боевую задачу Нестеров, понимая, что в противном случае Полину все равно будет не удержать, и она запросто сможет замутить на местности некий собственный сольный проект. Что в данной ситуации, понятное дело, нежелательно.

Хотя Ташкент назначил встречу на девять вечера, в начале восьмого нестеровцы уже были на точке, припарковавшись поблизости, на улице Константина Заслонова. Ровно в половину они подтянулись к метро, где встретились с командой Серпухова. Теперь вместе с Лехой, который появился в компании с двумя незнакомыми бригадиру оперативниками, они составляли довольно внушительную ударную группу.

Ствол, правда, был один на семерых, однако Серпухов резонно рассудил, что поскольку явного криминала за Ташкентом формально не числится, то при задержании едва ли он будет чрезмерно быковать – при таких раскладах это просто несподручно. Леха рассказал, что с утра он созвонился с дознавателем Выборгского ГИБДД, предупредив, чтобы тот, в случае задержания Ташкента, быстренько подтягивался оформлять эпизод по гибели Гурьева. Дознаватель малость поартачился (мол, суббота, выходной, все дела), но в конечном итоге обещал в случае чего быть. Кроме того, по официальному запросу Леха уже получил бумагу с дактилоформулой по нераскрытому убою в Нижнем Тагиле. Так что оставалось лишь откатать пальцы Ташкента, сравнить их с полученными и отзвониться уральскому оперу Коле – словом, пара часов работы, и все, суши весла. Как говорится, «партия, Валерий Михайлович».^[87]

Вкратце обговорив детали, народ потянулся занимать исходные позиции. Нестеров и Леха со своими операми завалились в кабак, заняли свободный столик и солидно заказали, давая понять окружающим, что намереваются посидеть плотно и качественно. Полина, получив ключи от «лягушки», устроилась в машине, а Лямка и Павел заняли позиции на Лиговском – Козырев в районе остановки маршруток, а Иван чуть подалее, у бывшего книжного магазина. Ровно в 20.15 миловидная официантка заставила закусками столик, за которым уютно расположились Нестеров, Серпухов и его коллеги, представившиеся как Дима и Стас, водрузив в центре запотевший графинчик. Через три минуты бригадир разлил водку по стаканчикам и произнес краткий тост: «За успех!» Мужики чокнулись, выпили – так началась операция под кодовым названием «Урюк».

Между тем у сидевшей в «лягушке» Полины дико разболелась голова, а в сумочке, как назло, не было даже банального цитрамона. Осознав, что без химического вмешательства она просто не выдержит, Полина вышла из машины, благо аптека находилась в каких-то двадцати метрах. Ольховская старательно закрыла двери, для надежности подергав за каждую ручку, и направилась к угловому дому, где ее и срисовал Ташкент, который за пять минут до этого приткнулся в свободный карман там же, на Заслонова. Он курил в салоне и вертел башкой на триста шестьдесят градусов, проводя своеобразную рекогносцировку местности, и Полину, естественно, узнал. Ее присутствие «на том же месте, в тот же час» его удивило и озадачило. Однако удивило несколько больше, и поэтому он решился на маленькую шалость, о которой, знай он весь ныне наличествующий расклад, безусловно, пожалел бы. Но что сделано, то сделано.

Последующие полчаса радиоэфир в районе Лиговского пятачка с радиусом не более пятидесяти метров был густо насыщен переговорами. Возмутителем спокойствия выступил Ташкент, который всего-навсего захотел слегонца подколоть Камыша.

20.28. Ташкент, Камыш.

– Привет! Это бармен звонит. Твоя блондинка ждет кого-то в красивой тачке у кабачка, что напротив метро «Лиговка».

– Рахмат, Ташкент. Спасибо, что подсуетился. Хотя я тебя об этом и не просил.

– Узнал?

– Тебя и Путина я узнаю всегда.

– Спасибо, дорогой, удачи тебе. И никогда не верь блондинкам – обманут.

– И тебе не болеть, Ташкент.

20.31. Камыш, Полина.

– Ты где?

– Женя? Это ты?

– Я задал тебе вопрос!

– А в чем дело? Что-то случилось?

– Ровным счетом ничего, кроме того, что сейчас мне позвонил Ташкент и сказал, где ты находишься. Я так понимаю, что, когда в «Метехи» я метал перед тобой икру и бисер, тебе это все было до одного интересного женского органа. А посему ты решила продолжить свои шпионские игры…

– Женя, послушай…

– Не буду. Я устал от тебя. Все. Увидишь Ташкента – передавай привет. Пока.

20.35. Николай, Нестеров.

– Добрый вечер, Александр Сергеевич. Семь минут назад Ташкент сделал звонок на мобильный телефон абоненту 909-43-… Зачитываю содержание разговора:

20.36. Полина, Нестеров.

– Александр Сергеевич…

– Полина, в общих чертах ситуация мне уже известна, но абсолютно непонятна. Подробности расскажешь потом. Ясно одно – он тебя видел, и он где-то рядом. От машины не отходи, а еще лучше – залезь в нее и закройся. Если увидишь его – немедленно дай знать. Все.

20.39. Нестеров, Козырев.

– Что у тебя?

– Да пока тихо все. Ничего похожего.

– Короче, Паш, у нас тут какие-то запутки нарисовываются. Есть информация, что Ташкент уже подтянулся и шарится где-то рядом. Лямин с тобой?

– Нет, на другой стороне, метрах в пятидесяти. Эскимо трескает.

– Предупреди его, и давайте… Словом, поводите там жалом, но только поосторожнее.

– Понял.

Паша убрал трубу, старательно «поводил жалом», однако ничего из ряда вон выходящего и подозрительного не заметил и направился к Ивану. Да и не мог Козырев ничего заметить, поскольку к тому времени Ташкент уже переместился из салона своей машины в помещение переговорного пункта, из окон которого вход в кабачок просматриватся отменно. Кстати, это была уже зона ответственности Лямина, однако, покупая себе мороженое, Лямин отвлекся и Ташкента не заметил. А у Ташкента ни с того ни с сего возникло смутное подозрение, что вокруг происходит что-то не то. Чувство опасности, аналогичное тому, что в свое время помогло ему вычислить милицейский хвост, возникло снова, хотя никаких оснований для беспокойства вроде бы не было. Разве что эта чертова баба Камыша, которая попалась ему на глаза уже второй раз за неделю. А два раза – это уже много. И если это действительно просто случайность, то в любом случае случайность из разряда тех, которые ему всегда были не по душе.

На переговорный пункт Ташкент зашел с целью максимально расширить сектор наблюдения. И именно с этой точки он засек Пашу, который привлек его внимание своей излишней нервозностью. «Грузчик» вертелся в районе остановки маршруток, но, в отличие от остальных, не всматривался вдаль, стараясь разглядеть приближающийся транспорт, а целиком сосредоточился на разглядывании прохожих. Можно было бы допустить, что здесь у него назначена некая встреча, однако вел он себя отнюдь не как человек, раздраженный опозданием девушки или делового партнера – было в его поведении, даже в самой фигуре, что-то возбужденно-нервозное: как будто бы человек силится что-то найти, зная, что оно находится где-то рядом, однако найти не может, а потому злится и на себя, и на это самое неуловимое «что-то».

Ташкент мусоров чуял всегда. Лет пять назад в Питере с ним приключился такой случай: как-то пытались его взять на передаче ствола – ствола заморского, дорогого и редкого. Обставлялись менты, как в хорошем боевике: и по набережной сотрудник в тренировочном костюме бегал, и собаку второй прогуливал, и на пристани матросик пирс подметал… Ташкент подъехал на встречу с неким Фреди. Фреди был агентом.

– Все тихо, – на ходу сквозь зубы сказал Фреди.

– Мусоров не видно, – оглянулся Ташкент.

– Это минус? – заржал нервно Фреди.

– Тут всегда гаишники пасутся… – Ташкент встал и внимательно посмотрел на собачника. – Что-то давление у меня.

– Какое давление? – насторожился Фреди.

– Внутреннее. А ты что такой нервный-то? – Ташкент уехал и больше с Фреди не контачил. Ствола ему он тогда так и не передал.

Между тем излишне суетливый парень перешел на другую сторону Разъезжей, перекинулся парой фраз с пацаном, поедающим мороженое, и вернулся обратно. Теперь Ташкенту все стало окончательно ясно, так как он вспомнил, что этого любителя эскимо он видел в тот самый день, когда задавил мента. Может, конечно, и не мента, но какая в данном случае разница?

20.44. Ташкент, Дронов.

– Дрон, ты где?

– Привет. Я на Староневском, малость опаздываю, но сейчас буду на месте.

– За тобой чисто?

– Да вроде… А чего, есть основания опасаться?

– Основания всегда есть. Ты вот что, прижмись-ка где-нибудь, малехо не доезжая до светофора.

– Я тебе клоун, что ли?

– Блядь, делай как тебе говорят.

– Ну прижался. Чего теперь?

– Поверни башку, глянь, за тобой там никто не остановился?

– Вроде припарковался один «жигуль», бежевый. А что?

– Машина с антенной, в салоне как минимум три человека, все мужики. Так?

– Ну допустим. Правда, не трое, а четверо. Ну и чего дальше?

– Давай-ка ты, Дрон, поезжай… в Гостиный Двор… Поиграй там в автоматы, а потом домой, и баиньки.

– Не понял. За мной хвост, что ли?

– Ты в следующий раз, когда свидимся, дай мне своего мозга взаймы, а то жопу помазать нечем…

– А ты, Ташкент, давай-ка не пургуй… А то как бы я тебе жопу чем-то другим не намазал. Например, бертолетом. Про хвост небось только сейчас придумал? Как баблом делиться – так жаба душить начала? Моромою небось тоже про ментов наплел?

– Дрон, ты наверняка слышал народную мудрость про то, что если человек идиот – то это надолго. Так вот, в случае с тобой, похоже, это уже клиника. Я сказал – ша, встречи сегодня не будет. Все. На днях позвоню.

20.53. Николай, Нестеров.

– Александр Сергеевич! Сейчас был звонок на трубку Дронову. Похоже, Ташкент срубил наблюдение. Разговор был такой… Кстати, судя по засечкам, он где-то в районе станции метро «Лиговский проспект».

– Понял тебя, Коля! Слушай эфир… Извини, нам тут подумать надо. До связи…

20.56. Серпухов, Арефьев (старший одной из смен «грузчиков», наблюдающих за Дроновым).

– Геннадий Петрович! Это заказчики, Серпухов беспокоит. Как там у вас дела?

– Да что-то странное творится. Вроде весь день спокойно таскали – ни суеты, ни проверочных действий, вообще – ничего, ноль эмоций. А минут десять назад сделали стояночку на Староневском, объект с кем-то по телефону побазарил и теперь как с цепи сорвался: резко развернулся и пошел в обратную сторону. Сейчас в районе площади Александра Невского.

– Так… Значит, не внял Дрон доводам Ташкента. Детство в одном месте заиграло.

– Не понял…

– Да это я так, о своем, о девичьем. Слушай, Геннадий Петрович, я вас попрошу в таком разе – давайте без особых подвигов. Если будет внагляк отрываться, то черт с ним, бросайте. Себе дороже.

– А вы что, крепить его сегодня уже не собираетесь?

– Не знаю… Похоже, обстоятельства немного изменились. Все, я вам позже перезвоню.

Никогда не пейте «за успех» паленую водку – успеха точно не будет. Нестеров и Серпухов судорожно перебирали в голове варианты выхода из образовавшегося тупика, но ничего достойного придумать не могли. Леха порывался идти на улицу и искать Ташкента, однако бригадир погасил его порыв, резонно рассудив, что толку от этого не будет. Раз уж ни Полина, ни ребята его не видят, а Ташкент, тем не менее, каким-то образом контролирует ситуацию, то еще одна мятущаяся перед кабаком фигура лишь усугубит его подозрения.

– И чего, теперь так и будем на жопе ровно сидеть? – нервно спросил Леха.

– А нам больше ничего не остается. Наебал нас Ташкент, уж не знаю, как это у него получилось, – но нам остается лишь признать сей факт.

– Тогда какого хрена нам вообще тут сидеть?

– Успокойся, Леш. Давай немного подождем – может, Ташкент хотя бы в эфире еще раз проявится…

– В таком разе плесни-ка, Сергеич, мне пять капель, иначе я сейчас с глубокой печали весь этот кабак разнесу к чертям собачьим.

А Ташкент выходить в эфир больше не собирался, но зато собирался поскорее валить отсюда. Сейчас его беспокоила не столько слежка за кабаком (он был уверен, что лично его менты пока не вычислили), сколько отсутствие Олега. Это был очень скверный симптом, так как, выражаясь дешевым киношным языком, с некоторых пор Моромов стал «слишком много знать». Кстати, Олег, как и те немногие, кому довелось работать с Ташкентом, знали его железное правило – если стрелка забивается на определенное время, то от него следует отнять полчаса и быть на месте строго на тридцать минут раньше. Именно поэтому Полина, ориентировавшаяся на озвученный в тексте письма полдень, появилась в «Метехи» позже, а не раньше Ташкента и его сотоварищей. Звонить Олегу Ташкент не собирался – он никогда полностью не доверял ему, считая слабаком и неудачником, однако сильных и преданных людей во все времена катастрофически не хватало, так что деваться было некуда – на безрыбье и раком встанешь. В качестве небольшой подстраховки Ташкент никогда не общался с Олегом по телефону, предпочитая обмениваться электронными сообщениями, благо тот, невзирая на свое пристрастие к героину, с головой пока худо-бедно дружил и в компьютерных делах, в отличие от того же Дрона, разбирался. Еще год назад Ташкент посоветовал Дрону подключить мобилу к Интернету – тот подключился, однако ни заходить на сайты, ни отправлять почту так и не научился. Входящие письма, правда, он с грехом пополам открывал (если не забывал проверить почту, конечно)…

Вот ведь не зря в народе говорят «помянешь черта – он и объявится»: в эту самую секунду на Лиговском, неподалеку от того места, где пасся мент, остановился знакомый черный «мерин», из которого не спеша вывалился… Дрон, собственной персоной. Леха Серпухов оказался прав – Дронов действительно не послушался Ташкента. Ему стало обидно, но не потому, что он не смог срубить ментовский хвост (в существовании которого Дрон сильно сомневался), а потому, что ему показалось, что Ташкент его элементарно парит. У Володи Дронова, который в бандитской иерархии этого города занимал отнюдь не самую нижнюю ступень, были все основания не доверять Ташкенту, за которым давно тянулась дурная слава «разводилы». Поэтому вместо того, чтобы «по совету друга» поехать «поиграть в автоматы», Дрон решил уйти в отрыв и разобраться во всем непосредственно на месте. Старший смены «грузчиков» Арефьев по достоинству оценил профессиональный финт Дронова на Староневском, когда тот, вроде бы уже намеревавшийся проскочить перекресток под желтый, лихо заложил вираж и успел выскочить во главу стартовавшего встречного пелетона. Провожая взглядом удаляющегося от них «мерина», Арефьев лишь присвистнул и с неподдельной тоской в голосе процитировал старика Даля: «Н-да… Была вся надежда на дурака, а дурак-то и поумнел».

«Грузчикам» ничего не оставалось, как уходить направо по Полтавской и, выскочив на Конную, пойти параллельным курсом, надеясь, что в районе Лавры объекта в любом случае примет подотставший экипаж Климушкина. Так оно и получилось, однако получилось не очень хорошо. На кольце развязки, что под мостом Александра Невского, шакалил гаишник со своим добытчиком-борзометром. Тормознуть «мерседес», на котором летел Дрон, служитель колеса почему-то постеснялся, а вот на идущую за ним белую «девятку» Климушкина хищно оскалился и начал делать энергичные пассы палочкой-выручалочкой. Водитель Кости мигнул в полном соответствии с правилами приветствия оперативников на дорогах, однако гаишник то ли оказался слаб зрением, то ли просто не был обучен семафорной азбуке и остался стоять на проезжей части, ожидая, когда потенциальная жертва смиренно к нему приблизится. Эта оплошность едва не стоила ему расплющенных пальцев ног – «девятка», которая и не думала тормозить, просвистела в каких-то миллиметрах от милицейских ботинок, обдав гаишника смрадным холодом реально светившей ему больничной палаты. Гаишник ошалело плюхнулся на пятую точку и весом своего служебного положения, удвоенным собственными килограммами, раздавил дорогостоящий аналитический прибор. Именно в такой позе минуту спустя его мельком разглядела промчавшаяся здесь же смена Арефьева.

Такие обиды, понятное дело, не прощаются, и по тревожному зову гаишника на дыбы и на уши были подняты все экипажи ДПС, барражировавшие в районе Синопской набережной. «Грузчики» Климушкина были обречены, и в районе Смольного под угрозой изрешечения казенного автомобиля автоматными очередями они вынуждены были остановиться. А что делать? Жизнь «грузчиков» – она, конечно, бесплатная, но Матроскин из оперативного гаража за машину голову оторвет. Экипаж Арефьева в эти «разборки в малом Токио», естественно, вмешиваться не собирался (лишний раз светиться перед гласниками было ни к чему), однако «задержание» происходило с особым шиком (суббота – скучно!), а посему сопровождалось временной блокировкой набережной в обоих направлениях. В любом другом случае Геннадий Петрович попытался бы предпринять обходной маневр, но раз уж заказчик самолично дал добро на утерю объекта, то особо напрягаться смысла не было. Так Дронову удалось уйти, хотя сам он об этом не знал – хвоста за собой он так и не обнаружил, а посему лишь уверился в своих подозрениях относительно Ташкента. С набережной он снова подался в центр, минут за десять доехал до Лиговки и, припарковавшись, решительно набрал номер Ташкента.

21.09. Дрон, Ташкент.

– Ну, здравствуй, что ли, еще раз.

– Ага, давненько не слышались. Ты где?

– А ты-то сам как думаешь?

– Я думаю, что ты сейчас сорвал джек-пот в Гостином Дворе и спешишь поделиться со мной этой радостью.

– А я думаю, что ты сейчас прекрасно видишь, где я, и мучительно придумываешь для себя новую отмазку. Надеюсь, она будет оригинальнее, чем предыдущая, поскольку ни СОБРа, ни хренобра я в округе что-то не наблюдаю. А они ребята пунктуальные.

– Я тебе уже сказал сегодня, что ты – идиот, но ты не захотел меня услышать. Здесь менты, за тобой хвост, но ты все равно прешься, как баран, потому что бабки затмили тебе остатки разума. Тебе – но не мне. Должен же ведь кто-то из нас двоих быть умнее.

– Перестань меня грузить, Ташкент. Если ты такой умный, то покажи мне здесь хотя бы одного мента. Хотя бы одного!

– В двадцати метрах от тебя возле киоска стоит парень в «найковской» куртке. Видишь?

– Ну?

– Посмотрел? Вот и славно. А теперь сваливай отсюда и не распугивай мирных граждан своей распальцовкой. Ты сейчас очень напоминаешь покойного Анджея^[88] – тот тоже любил быковать по поводу и без. Потому и кончил рано. А главное – плохо.

Издевательски-насмешливый тон Ташкента, а также сравнение с действительно безбашенным покойником Анджеем привели и так с трудом сдерживающего себя Дронова в состояние бешенства. Он отключил трубу и в открытую попер на Пашу Козырева, на ходу вытаскивая из лопатника свои водительские права.

– Давай-ка, брат, отойдем в сторонку, – начал Дрон безо всяких прелюдий.

– Зачем? – воззрился на него Паша, пришедший в легкое замешательство от внезапного появления человека, фотографию которого на днях ему показывал Нестеров.

– Поговорить надо, – ответил Дрон таким тоном, что Павлу ничего не оставалось, как подчиниться. Они отошли к витрине «Титаника», на которой пестрели обложками видеокассеты. С одной из них в упор на Козырева смотрел Джеймс Бонд, оптимистично призывающий: «Умри, но не сейчас».

– Меня зовут Дронов Владимир Витальевич. Вот мои права. Посмотри – все верно?

– Да, – Павел невольно скосил глаза на пластиковый прямоугольник с фотографией.

– А теперь представься ты. Представься и покажи свои документы. Что там у тебя есть? Студенческий билет? Паспорт? Инвалидная книжка? Может быть, ксива ментовская?…

– Не буду я вам ничего показывать. С какой стати?

– А с такой, что я тебе сейчас глаз на жопу натяну. Понял?… Ну, слышь, ты, комсомолец, соображай быстрее. – Дронов попытался резко схватить Павла за предплечье, однако Козырев оттолкнул его и сделал шаг назад, наткнувшись спиной на витрину. Дальше отступать было некуда. Козырев приготовился к худшему, но в этот момент к ним подскочил Лямка.

– Чего у вас тут?

– Пшел отсюда, – даже не оборачиваясь, через плечо бросил ему в ответ Дронов.

– Паша, что происходит?

– Кореш твой? Или коллега по работе? – неожиданно хохотнул Дрон, достал из поясной сумочки мобильник и снова набрал Ташкента.

21.13. Дрон, Ташкент.

– …Слушай, их тут уже двое. Видишь?… А второй что – тоже мент?

– Да, – почти заорал Ташкент.

– Значит, говоришь, тоже мент, – как ни в чем не бывало продолжал Дрон. – Этот, который белобрысенький, наверное, его начальник. Ишь как строго зыркает! А если я этому «начальнику» сейчас нос сломаю, первый чего доброго еще и огонь откроет? На поражение? Как считаешь? Но с другой стороны, ты же знаешь: мент – это клад, который следует держать в земле. Кажется, так говорят, а, Ташкент?

– Ты мне надоел, Дрон. Я сделал все, чтобы тебе помочь, но ты меня достал. Выпутывайся, как знаешь. И больше мне не звони – когда будет нужно, я сам тебя найду. Понял?

– Да пошел ты. Тоже мне – деляга с пердиловки.^[89]

Дронов раздраженно убрал телефон и обвел глазами «грузчиков».

– Значит, так, пацаны. Давайте-ка оба быстренько сдристнули с глаз моих, и чтоб я вас больше никогда не видел… Да, и передайте своим мамашам, что сегодня у вас был второй день рождения.

– Вы сейчас пойдете с нами, Дронов, – твердо сказал Паша. – И не вздумайте снова делать резких движений – микрорайон оцеплен, за нами наблюдают. В ваших же интересах вести себя спокойно.

– Да что ж за день сегодня такой, а? Все хотят меня развеселить, а мне почему-то ни хрена не смешно? Ты случайно не знаешь, почему так? – глумливо спросил Дрон и сделал маленький шажок вперед.

Это движение заметил Лямин и закричал:

– Стоять! Работает ОПУ!

– Это ж какая тут ЖОПУ работает? – Дрон чуть повернул корпус вправо, делая вид, что хочет обернуться к Лямке, и в ту же секунду резко, от бедра, выбросил кулак, угодив прямо в переносицу Козыреву, который от этого удара буквально влетел в витрину.

Недолгий Пашин полет, закончившийся приземлением на Джеймса Бонда, сопровождался грохотом разбитого стекла и падающих витринных стеллажиков с пластмассовыми (хоть в этом повезло!) полочками. Помимо людей, стоящих на остановке, и работников «Титаника» с застывшими лицами, этот грохот привлек внимание еще двух заинтересованных лиц – Ташкента, который продолжал следить за Дроновым из своего наблюдательного пункта, и Ольховской. Вопреки полученным инструкциям, Полина не закрылась в салоне «лягушки», а стояла рядом с ней, озираясь по сторонам и ежеминутно посматривая на часы: сути происходящего на протяжении последнего получаса она не понимала, но догадывалась, что с их операций происходит, мягко говоря, какая-то хрень.

Отсюда, со стороны Заслонова, заварушка «грузчиков» с Дроном ей была не видна, однако, услышав звон разбитого стекла, она интуитивно поняла, что это именно с ее ребятами что-то случилось.

Полина выбежала на Лиговку и увидела, как Паша Козырев из последних сил пытается подняться и выбраться из-под груды осколков стекла и коробочек с видеокассетами, чтобы прийти на помошь Лямке, который намертво вцепился в ноги Дронова. А тот все никак не мог оторвать от себя обезумевшего Ивана и с остервенелой методичностью раз за разом наносил ему удары по голове. Ольховская в ужасе рванулась в кабак и, найдя Нестерова, бросилась к нему со словами:

– Там… там ребят бьют.

Как по команде из-за стола одновременно подорвались все четверо, однако Серпухов уже на бегу коротко бросил своим:

– Сидеть… Ждать…

Леха выскочил на улицу первым, за ним Нестеров и Полина, которой бригадир приказал немедленно бежать к машине и больше не выходить из нее ни при каких обстоятельствах. А между тем мизансцена у магазина изменилась кардинальным образом – добавились новые участники, прибывшие к месту событий на уазике с бортовой надписью «11 отдел милиции Фрунзенского РУВД». Теперь, помимо Козырева и Лямина, почувствовать себя не в самой уютной шкуре избиваемого довелось и Дрону. Заметив приближение милицейской сирены, он попытался активизировать процесс избавления от балласта в виде прилипшего к нему Лямина, однако Ваня вознамерился стоять (вернее, лежать) до конца. Прибывшие менты мгновенно просчитали обстановку и, поняв, что от измочаленных «грузчиков» какой-то опасности ждать не приходится, сосредоточились на нейтрализации Дронова. А он был тот еще кабан, к тому же зело страшный во гневе! Поэтому менты поступили благоразумно и предварительно опрыскали его «черемухой», при этом, понятное дело, перепало и Лямке. Ну а затем на моментально расплакавшегося и расчихавшегося Дрона обрушились карающие мечи революции, в данном случае представленные джедайскими ПР-70.^[90]

Серпухов раскрыл удостоверение и двинулся к эпицентру событий со словами:

– Господа, спокойно… я капитан милиции, старший оперуполномоченный уголовного розыска… все на нервах, все устали… давайте возьмем паузу и спокойно поговорим… сержант, твою мать, кончай ты махать своим дрыном, ты же убьешь его… честное слово, как дети малые…

Нестеров остался стоять на месте: у него не было при себе волшебной подполковничьей ксивы, и Александр Сергеевич прекрасно осознавал, что без нее все равно его никто слушать не станет. Бригадир, безусловно, был прав – вмешайся он сейчас, и вполне мог бы сам попасть под замес, а ведь ему еще предстояло каким-то образом вытаскивать ребят из цепких милицейских лап. Так что он поступал совершенно логично, вот только сердце кровью обливалось, глядя на то, как крутят руки и без того едва стоящему на ногах Козыреву и как в буквальном смысле слова отдирают Лямку от скулящего от боли Дронова.

А метрах в сорока от бригадира за этой же картиной наблюдал Ташкент. Когда к месту потасовки подъехал милицейский уазик, он понял, что уходить следует незамедлительно. Ташкент вышел из помещения переговорного пункта, неторопливо пересек Разъезжую и все-таки не смог лишить себя удовольствия пару секунд понаблюдать за тем, как менты метелят пустоголового Дрона, а с ним заодно и двух своих же пацанов. Зрелище того стоило.

Насладившись и вполне удовлетворившись увиденным, Ташкент столь же неторопливо прошел на Заслонова и двинулся к своей машине. Его путь лежал мимо «лягушки», в которой, запершись, сидела напуганная Полина. Она, конечно же, увидела его, но появление Ташкента в эту минуту было для нее настолько неожиданным, что ей даже и в голову не пришло схватить мобильник и отзвониться бригадиру. Она завороженно наблюдала за Ташкентом, причем делала это именно так, как в такой ситуации не надо было делать. Полина перестала быть похожа на сотрудницу и стала женщиной. Не видя себя со стороны, Ольховская думала только о двух вещах: чтобы Ташкент ее не заметил и чтобы не нырнул куда.

Но Ташкент намеренно избрал именно такой маршрут и, конечно же, засек, как она на него пялится. «На дуру из провинциального театра похожа», – мелькнуло у него в голове, но именно это и спасло Ольховскую. Проходя мимо «лягушки», где на водительском сиденье, вжавшись в кресло, сидела Полина, он слегка наклонился и элегантно постучал в окошечко. «Грузчица» вздрогнула, подняла на него глаза, и Ташкент издевательски ткнул в них «козой-викторией». Затем мгновенно очутился у своей машины, открыл дверь и в этот момент зачем-то застыл, огладил волосы двумя руками, улыбнулся и глянул на небо.

Полина на мгновение замерла, поскольку все это произошло как-то сразу и вдруг, но потом резко очнулась и автоматически повернула ключ зажигания. Дорогой двигатель дрогнул, но заработал неслышно. Полина повернула еше раз, и в салоне что-то заскрежетало. В эту секунду Ольховская опомнилась и вспомнила, что не умеет водить машину. Тем не менее она нажала на педаль сцепления и тормоза до упора (именно так это делали Камыш и Паша Козырев) и включила передачу. Какую смогла. Машина странно дрогнула боком и, так и не двинувшись, встала. Полина повторила всю комбинацию заново, но при этом ее правая нога уже легла на газ. «Лягушка» прыгнула на метр и упала на землю.

Ташкент удивленно глянул на это зрелище, улыбнулся и облокотился двумя локтями на открытую дверцу. «Кобыла педальная», – прищурил он глаза. Полина этого, разумеется, не слышала, однако явственно прочитала в этих глазах нечто, отдаленно напоминающее извечное презрение степи ко всему остальному, «цивилизованному», миру. Более точно она сформулировать не могла, потому что в этот момент в ее собственных глазах стало мутно от слез. Полина руками разлепила веки, вымазав лицо, и испуганно посмотрела вперед: ей вдруг почудилось, что она видит лицо… Антона Гурьева. Ее охватил страх, она отвернулась и повторила комбинацию с нажатием на педали и коробкой скоростей. Тут Полина поняла, что не завела машину, повернула ключ и отпустила сцепление. «Лягушка» взревела, провернула четыре широкие покрышки на асфальте и всем своим трехлитровым мотором, оставляя жженую резину на асфальте, влетела в дверь с Ташкентом, раз и навсегда припечатав его к кузову.

В холодном поту, на дрожащих, подгибающихся ногах Полина вылезла из машины и, удивляясь тому, что еще может самостоятельно и осознанно передвигаться, пошатываясь, пошла по тротуару. Она не понимала, куда идет, но ноги сами несли ее прочь, подальше от этого места, где в кровавом месиве с переломанным позвоночником заходился в предсмертных судорогах еще пару секунд назад нагло ухмылявшийся Ташкент. Сейчас она не видела ничего, кроме… кроме таких знакомых, таких безумно красивых и родных глаз, которые смотрели на нее с легкой грустью и укоризной, как будто говорили: «Ну зачем это все, Полинушка? Ведь я его уже давно простил». Она шла на свет этих глаз, а они неумолимо росли и приближались, и вот настал момент, когда Полина сделала последний шаг и уткнулась лбом в холодную непреодолимую преграду. Она инстинктивно подалась назад и усилием воли сфокусировала зрение, пытаясь понять, что помешало ей полностью раствориться и исчезнуть в этих глазах, а увидев, невольно вскрикнула – оказалось, что она стоит перед щитовым пластиковым билбордом с большущей фотографией Антона Гурьева и незамысловатой подписью: «У тебя есть друг!». Силы оставили ее, и Полина уселась на тротуар, откинувшись спиной на билборд с Антоном, словно искала у него поддержки.

Когда Нестеров услышал, как где-то неподалеку раздались характерные для дорожной аварии скрежет и глухой удар, он невольно отошел на пару метров назад и бросил быстрый взгляд на место парковки их «лягушки». Машины не было. Предчувствуя, что могло произойти нечто еще более худшее, нежели избиение и задержание «грузчиков», бригадир кинулся на Заслонова, на ходу набирая номер мобильника Полины. Свернув, он сразу же увидел в створе улицы их машину, врезавшуюся в переднюю левую дверь другой иномарки. Нестеров охнул, его ноги на долю секунды сделались ватными, но в этот момент в трубке отозвалась Полина:

– Александр Сергеевич, я здесь…

Дальше – всхлипы, а затем – откровенное рыдание.

Бригадир всмотрелся и различил впереди одинокую фигуру, сидящую под тускло освещенным рекламным щитом.

Он бросился к ней, однако, пробегая мимо поцеловавшихся машин, притормозил и окончательно ошизел, лишь теперь разглядев между ними зажатое и расплющенное тело Ташкента. Ни времени, ни желания проверять, бьется ли еще у него нитевидный пульс, у Нестерова не было. Он наконец добежал до Ольховской, плюхнулся рядом с ней на асфальт и задал банальнейший в такой ситуации вопрос:

– Полина, ты охуела?

В принципе, на такой вопрос существует лишь три варианта ответа: «Да, нет, частично», но Ольховская предпочла ответить вопросом же на вопрос:

– Я убила его?

Выругаться Нестеров не успел – с Разъезжей к ним повернула черная БМВ, медленно проехала мимо места аварии и, чуть скрипнув тормозами, остановилась. Полина вздрогнула, а бригадир напрягся, внутренне подобрался и встал, прикрывая ее собой. Из БМВ вышел Камыш. Вместо приветствия он слегка кивнул Нестерову и отрывисто спросил:

– Кто его?

Александр Сергеевич промолчал. Камыш внутренним чутьем понял все и выдал абсолютно идентичную реакцию на происходящее:

– Полина, ты что – охуела?

Бригадир, чувствуя, что сейчас с ней может случиться самая настоящая бабья, а потому совершенно неуправляемая истерика, решительно взял быка за рога:

– Женя, я прошу тебя, отвези ее подальше от этого места… Есть тут какое-нибудь круглосуточное заведение с кофиём?… А потом возвращайся, здесь может понадобиться твое участие.

Камыш кивнул, подошел к Полине, поднял ее и за руку повел к машине. Когда они уехали, бригадир с облегчением вздохнул, подбежал к «лягушке» и первым делом забрал из салона все вещи, могущие идентифицировать ее последних хозяев. Таковых оказалось немного: сумочка Полины, козыревский мобильник и пара музыкальных компакт-дисков. Случайно оказавшийся поблизости зевака наверняка решил, что Нестеров занимается мародерством, однако, поймав на себе тяжелый взгляд бригадира, посчитал за благо скоренько ретироваться, резонно рассудив, что такой, чего доброго, еще и убьет – не задумается. Надо сказать, что настроение Нестерова он почти угадал. Александр Сергеевич нервно закурил и набрал номер Ладонина: если кто-то и мог реально помочь в столь щекотливой (назовем ее так) ситуации, то, безусловно, это были Игорь и его команда.

– Игорь, у нас проблема. Срочно нужна твоя помощь…

– Да в курсе я. Сам-то где ты есть?

– В смысле?

– В смысле, что проблему я вижу, а тебя – нет. Мы сейчас на Лиговке, здесь Ивана с Павлом прессуют.

– Знаю… Я рядом, на Заслонова. Давай сюда.

– То есть у нас еще и там проблемы?

– Да, и гораздо серьезнее.

– Понял, уже идем…

Ладонин в сопровождении двух телохранителей (кажется, это были Дюша и Арнольд) и незнакомого Нестерову мужика возникли буквально через минуту, однако факту их столь оперативного появления бригадир не удивился. События сегодняшнего вечера развивались с такой калейдоскопической быстротой и непредсказуемостью, что Александр Сергеевич вполне мог допустить, что сейчас здесь возьмет и нарисуется, к примеру, черт с рогами. Почему бы и нет? Кто еще, кроме него, мог закрутить подобную чертовщину?

Однако к случаю с Ладониным черт никакого отношения не имел. Игорь, которому не довелось поучаствовать во вчерашней обработке Олега Моромова, сегодня решил получить хотя бы эстетическое удовольствие от созерцания картины ареста Ташкента. С этой целью подручные Ладонина договорились с охранником офисных помещений, расположенных на втором этаже здания метрополитеновской станции «Лиговский проспект» о краткосрочной аренде небольшого «зрительного зала». В начале девятого Ладонин с двумя телохранителями приехали на место, и охранник проводил их в пустующий по причине субботы офис с большими окнами, выходящими прямиком на «Райский ад». С этой точки они и следили за происходящими событиями, а когда между «грузчиками» и Дроновым завязалась драка, Ладонин дал своим команду вмешаться и помочь. Дюша и Арнольд, предвкушая милую их сердцам забаву, бросились на выход, однако выскочить из офиса оказалось делом затруднительным: уходя, идиот-охранник неосторожно захлопнул за собой металлическую дверь, которая открывалась только снаружи. Попытки достучаться и вызвать его ни к чему не привели – вахта находилась на первом этаже. В конечном итоге телохранители проявили богатырскую удаль и вышибли массивную металлическую дверь, однако, когда они выскочили на свет божий, в драку уже вмешались менты. И это был как раз тот самый классический случай, когда «двое дерутся – третий не мешай».

Ладонин удивленно остановился у тела Ташкента, брезгливо ткнул его носком лакированного ботинка и с плохо скрываемой радостью прошептал: «Ну что, Ташкент? Вот и свиделись. Жаль, не я тебя угостил, сучонок ты азиатский», – после чего подошел к Нестерову. Дюша и Арнольд остались стоять чуть в отдалении от них со спокойными, ничего не выражающими лицами: подумаешь, мужика задавили – они в этой жизни и не такое видали.

– Это все, что ты можешь сказать по поводу увиденного? – нервно спросил Нестеров.

– А что тут еще скажешь? Высший класс… Могу еще спасибо тебе сказать.

– Спасибо потом скажешь, сейчас Полину надо отмазывать.

– Свидетели есть?

– Вроде нет. Разве что из окон могли видеть… Извини, Игорь, сейчас на звонок отвечу.

Звонил Серпухов.

– Сергеич, твою мать, ты куда делся? Твоих грузят и сейчас повезут в одиннадцатое… Отморозки полные… Прикинь, меня элементарно послали, причем вкупе с родным отделом и родным Управлением. И кто? Сопливый сержант! Куда этот мир катится…

– Леха! Я потом объясню тебе, куда катится мир, – а сейчас давай бегом на Заслонова. У нас тут полный пиздец.

– А разве полнее бывает?

– Бывает, уверяю тебя. Давай подруливай – сам посмотришь.

Серпухов появился на месте практически одновременно с Камышом.

Пока Леха приходил в себя от представшей его взору картины, Нестеров и Женя перекинулись парой фраз:

– Отвез?

– Да.

– Где?

– Круглосуточный бар «Балтика» на Московском вокзале.

– Как она?

– Нормально. По крайней мере, любая другая баба на ее месте вела бы себя гораздо хуже. По-моему, она уже решила для себя, что теперь у нее одна дорога – на зону.

– Ну это еще бабка надвое сказала… Лех, ну чего там? – обратился Нестеров к Серпухову, который, присев на корточки, разглядывал тело Ташкента.

– Все, спекся Ташкент. Слушай, Сергеич, прикури мне сигарету, а то я все руки в крови перемазал.

– На, держи.

– Гран мерси, – поблагодарил Серпухов, вставая, и с наслаждением затянулся. – Лихо она его, ничего не скажешь.

– Чего делать-то будем, а, розыск?

– Будем запускать дурочку. Подожди, сейчас я один звоночек организую, – с этими словами Серпухов отошел в сторонку и принялся кому-то звонить. Тем временем Камыш, ничего никому не объясняя, полез в салон «лягушки».

– Порядок, Сергеич, – довольно сообщил Леха, закончив разговор. – Сейчас дознаватель из Выборгского ГИБДД подъедет: он как узнал, что Ташкент кони двинул, ажио водкой подавился. Я его в глубине души понимаю – такой глухарек, и самоликвидировался. Не каждый день подобное счастье выпадает.

– Пока твой дознаватель подъедет, здесь уже будет до хренища других ментов. Типа тех, которые своих же дубинками гасят, – хмуро сказал Ладонин. – Хватит уже фигней страдать, дело надо делать.

– Ах да, извини, я вас не представил, – спохватился Нестеров. – Игорь, Алексей. А это… Женя, где ты есть?

– Здесь я, – отозвался Камыш, вылезая из машины с какой-то тряпкой в руках.

– Ты чего там делал?

– Пальцы вытирал. На руле, на коробке, на ручках…

– Ч-черт… Как же это я сам не допер? – опечалился Нестеров. – У меня ведь даже дочка этот анекдот знает…

– Какой? – спросил Леха.

– «Я тебя бью не за то, что ты варенье свистнул, а за то, что отпечатки пальцев на банке оставил».

– Нормально. Слушай, а законный хозяин у тачки есть?

– Естественно.

– Позвони ему.

– А чего звонить – это Игоря машина.

– Отлично. Слушай, Игорь, надо по-быстрому организовать заяву, что пару часов назад у тебя эту машину того… угнали. Наверняка это были обкуренные суки-наркоманы. Сделаешь?

– Сейчас будет, – кивнул Ладонин, и теперь настала его очередь уединиться с телефоном.

– Эх, теперь бы еще нормального, то бишь липового суфлера, и можно считать, что дело в шляпе, – вздохнул Леха.

– Это как? – спросил Нестеров.

– Нужен свидетель, который бы подтвердил, что за рулем в момент наезда был парень, а девка сидела рядом. Мол, наезд совершил мужик, после чего кинулся бежать. А затем уже испугалась и ушла девица. Это на случай, если все-таки кто-то из окна Полину срубил и затем решится исполнить свой гражданский долг. Конечно, такие люди в наше время большая редкость, но подстраховаться не помешает.

– Женя, ты как? – обратился Нестеров к Камышу.

– Не вопрос… Но лучше бы очевидцем.

Откуда-то издалека эхо донесло протяжный вой милицейской сирены.

– Так, мужики, репетировать, похоже, некогда, так что будем работать на экспромте, – засуетился Серпухов.

– Наработались уже. На экспромте, – буркнул Нестеров.

– Не ссы, Сергеич, все будет тип-топ. Кстати, я думаю, тебе лучше удалиться – помочь не поможешь, а лишний раз светиться ни к чему. Тема будет такая: я, прогуливаясь по Лиговскому проспекту, услышал характерный для дорожно-транспортного происшествия звук. Несмотря на то, что такого рода правонарушения не подпадают под юрисдикцию уголовного розыска, я, тем не менее, поспешил на этот звук. И в этом нет ничего удивительного – любой порядочный (подчеркиваю это слово – порядочный) милиционер на моем месте поступил бы точно так же. Прибыв на место происшествия, я обнаружил труп человека и брошенную «убийцами» автомашину. Все, что я смог сделать в сложившейся ситуации, это:

а – собственными силами организовать охрану места происшествия;

б – найти единственного свидетеля наезда и уговорить его дождаться наряда нашей доблестной дорожной милиции;

в – через справочное ГИБДД установить владельца машины и, узнав о случившемся с ним несчастье, попросил его прибыть сюда для опознания украденного у него автомобиля. Кстати, дабы в столь поздний час нам не гоняться за понятыми, не могли бы ваши молчаливые спутники исполнить эту почетную миссию?

– Они ее охотно исполнят, – усмехнулся Ладонин, которого развеселила тирада Серпухова.

– Теперь ты понял, Сергеич, что все у нас получится? Давай поезжай-ка ты лучше ребят из обезьянника вытаскивать.

Прикинув, что зерно истины в словах Серпухова, безусловно, имеется, Нестеров спешно попрощался с мужиками. Тем более что сирена уже заходилась где-то совсем близко.

Бригадир прошел метров тридцать, когда его нагнал Камыш.

– Полина… Вы не забыли? – напомнил он.

– Я помню, Женя: «Балтика», Московский вокзал. Сейчас со своими парнями определюсь, а потом уже ей позвоню. Кстати… Спасибо тебе.

Камыш хотел ему что-то сказать, однако в последний момент сдержался и просто крепко пожал протянутую Нестеровым руку. Камыш впервые в жизни пожимал руку менту. Нет, немного не так – он впервые пожимал руку правильному менту. А это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».

Вытащить парней из территориального отдела самостоятельно Нестерову было не по зубам. Даже в случае, если бы он сейчас смотался домой за ксивой – все равно бы не прокатило. В талмуде дежурной части уже наверняка было зарегистрировано КП по факту драки и разбитой витрины «Титаника», а подобного рода штуки, как известно, даже топором не вырубаются. Так что пришлось Нестерову звонить дежурному по родной управе. Тот, в свою очередь, поставил в известность ответственного от руководства, а им в эту ночь, как назло, оказался Шлемин, который, понятное дело, развил бурную, можно даже сказать, наибурнейшую активность. Взять хотя бы тот факт, что с его подачи в эту субботнюю ночь на ноги были подняты и Василий Петрович Нечаев, и зам. по опер. Андреев, и начальник СБ Бураков. Была бы воля кадровика, он подтянул бы и самого Сергея Андреевича Конкина, но тому повезло – законные выходные он проводил на даче, где у «Мегафона» был очень скверный прием (Конкин эту особенность знал, ценил и намеренно не переходил на «МТС» или какого-нибудь другого оператора).

Таким образом, Нестерову пришлось битых два часа проторчать под окнами 11-го отдела, что на Обводном, пока из Управления не пришла, наконец, дежурная машина с самим Шлеминым на переднем сиденье. Окинув бригадира полным презрения взглядом, тот приказал ему ждать в машине и важно прошел в отдел, где состоялось официальное опознание «грузчиков» с подтверждением их принадлежности к системе МВД, то бишь то, что на языке опушников называется «расшифровкой». После длительных торгов, препинаний, взаимных претензий и уступок, Шлемин получил на руки избитых, потерянных и дико уставших Лямина и Козырева и вместе с ними покинул гостеприимные стены. Бригадир искренне надеялся, что разбор полетов состоится хотя бы днем, однако зам объявил, что, невзирая на глубокую ночь, начальство мало того что в курсе происшедшего, так оно уже и в конторе и с нетерпением жаждет лицезреть своего горячо любимого бригадира. Зная о психофизическом состоянии подчиненных Нестерова (хотя чего там знать? – у них же все на мордах написано), Ивану и Павлу милостиво разрешили ехать домой и отлежаться до понедельника, однако «грузчики» наотрез отказались бросать своего командира. Словом, в контору ломанулись все вместе.

Перед тем, как идти к руководству, Нестеров заскочил в туалет, якобы привести себя в порядок, и оттуда сделал два звонка. Первый – Серпухову:

– Ну, как там у вас?

– Минут сорок как разбежались. Все получилось в лучшем виде, хоть ты и пытался накаркать мне под руку. Кстати, из этого твоего приятеля, из Жени, получился обалденный лжесвидетель. Ты мне как-нибудь его координаты переправь, ладно? Я бы с удовольствием привлекал его и в других аналогичных случаях. Он вообще кто?

– Он – преступный авторитет средней руки.

– Блин! Предупреждать же надо! А я ему: Жека – туда, Жека – сюда…

– Леха, хорош галдеть!.. С Полиной что-нибудь решилось?

– А чего там, собственно, решать? Заяву по угону тачки подвезли, свидетель протокол подписал. Имущественных претензий у хозяина машины нет, да и предъявлять их не к кому. Пальцев в салоне тоже нет. Да их никто особо и не искал, потому как картина ясная… Так что налицо моя любимая 195-я часть 3^[91]… Ты мне лучше скажи, что там с парнями?

– Да вот тоже только-только выпустили. По симптомам переломов вроде нет, у Козырева в основном порезы, а у Лямки главная потеря – передний зуб. Ну, синяки, шишки, ссадины – это все так, сопутствующие товары.

– И то хорошо. Ты-то сам как? Небось дома уже, в ванне отмокаешь?

– «Хрен тебе, Егорка – собирай бычки». Нас прямо с трапа самолета – и в родную контору. На экстренное ночное заседание суда Линча.

– У вас там что? Начальство малость на головку ебанутое?

– Сейчас пойду узнаю. Вдруг они нам, наоборот, ордена за доблестную службу вручат. Надо бы на всякий случай дырочку приготовить…

– Ты себе лучше другую дырочку приготовь, – хохотнул Леха. – Ладно, Сергеич, желаю вам в таком разе ночь простоять, а уж днем как-нибудь продержитесь.

– Леха, ты… Короче, я тебе за сегодняшний вечер по гроб жизни…

– Да пожалуйста, хотя я и не совсем вкурил, за что ты меня благодаришь. Ты ж знаешь, я против закона – ни-ни! Все в строгом соответствии с процессуальными нормами. Все, хорош, ты меня, между прочим, от шавермы оторвал.

– А чего ты всякую гадость в рот пихаешь? Или дома совсем пожрать нечего?

– Какое, на фиг, дома? Я ж сегодня на сутках. Мне сейчас надо скорее доёдывать, да в отдел бежать. А то, боюсь, меня там мои уже похоронили…

Затем Нестеров позвонил Полине, которая, строго выполняя приказ бригадира, все это время так и просидела в «Балтике», где выпила шесть чашек кофе, выкурила полторы пачки сигарет и отшила с десяток кобелирующих личностей, убедительно продемонстрировав им, что она девушка отнюдь не легкого, а самого что ни на есть тяжелого поведения.

– Что с мальчишками? – Это был ее первый вопрос.

– Все нормально. Скажем так: все закончилось гораздо лучше, чем все мы могли ожидать.

– Их отпустили?

– Я бы сказал, отдали на поруки.

– Это как?

– А вот сейчас и узнаем. Понимаешь, Полина, меня тут попросили организовать в конторе небольшую приватную пресс-конференцию для VIP-персон, поэтому времени у меня почти нет. Так что, если хочешь что-то спросить – быстро спрашивай.

– Александр Сергеевич, меня… Меня теперь посадят в тюрьму? – тихо спросила Полина.

– Нет.

– Но ведь Ташкент мертв?

– Да. Он мертв, а дело будет приостановлено, а впоследствии закрыто за неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого по этому уголовному делу.

– Но… почему?

– Полинушка, – мягко сказал бригадир, – прошу тебя, не задавай лишних вопросов. Я очень устал. Просто прими этот факт, как данность – и все. А приняв, постарайся как можно скорее его забыть. Договорились?

– И все-таки? – с твердой ноткой в голосе спросила Полина.

– Ты же знаешь, я по жизни атеист, а потому большой грешник… Я и хотел бы во что-то такое верить, но пока еше не могу. Не готов… Но в данном случае я почему-то более чем уверен, что Ташкента лишила жизни не ты. Его покарал Бог. Так ты что ж – хочешь привлечь к уголовной ответственности Бога?… И хватит об этом. Давай, поезжай-ка домой – тебе обязательно нужно отдохнуть…

За все годы службы Нестерова в наружке ему еще ни разу не доводилось быть жертвой экзекуции, хотя бы отдаленно напоминающей нынешнюю. Бригадира поодиночке и группой, извращенно и абсолютно без фантазии, с матом и с почти ласковыми уговорами отымели во все щелочки, приписав ему все сколь-нибудь известные грешки и провинности, включая даже такие, о которых жители печально известных Содома и Гоморры не то что понятия не имели, но даже и мечтать не могли. В общей сложности мероприятие продолжалось без малого три часа, с короткими перерывами на перекуры и оправку обмундирования. Примечательно, что за это же самое время Леха Серпухов успел не только вернуться в свой родной отдел, но и… нет, не соснуть часок-другой, а всего-навсего задержать особо опасного преступника. А получилось так.

Серпухов добрался до рабочего кабинета в начале третьего, включил чайник и плюхнулся на диван, с непонятным остервенением содрав с себя ботинки. «Уф! Все… – прошептал с закрытыми глазами опер. – Нет человека – нет проблемы. Вот уж точно». Надо заметить, что у Лехи не было ни сожаления, ни досады по поводу случившегося: он знал, что история закончилась так, как закончилась, и принимал этот факт, как данность. В самом деле, что теперь-то страдать? «Мать честная! – через некоторое время спохватился Серпухов. – А что ж теперь с Тагилом делать?… Там же договоренности. Что им-то врать?… Хотя… почему, собственно, врать?»

Он полежал еще в некотором беспокойстве, не реагируя на заходящийся паром чайник. «Нехорошо не звонить в Тагил. А то, как надо, так… – размышлял он. – Ладно, надо быть человеком мужественным».

Серпухов, всегда придерживавшийся правила, что дурные новости следует сообщать сразу, поднялся и набрал междугородный номер. В конце концов, это в Питере сейчас половина третьего ночи, а в Тагиле, наверняка, что-то около шести-семи утра. А может, даже и больше.

– База подводных катеров, – донесся из трубки знакомый голос.

– Это вас беспокоит командир питерского филиала конных водолазов, – поддержал его Серпухов.

Оба заржали.

– Ну чё, Питер? Мне приезжать в гости-то? – поинтересовался Тагил.

– Слушай, дружище, мы тут того… Ташкента при задержании задавили, – начал неуверенно Серпухов.

– Всмятку?

– Чего?

– Всмятку или вкрутую?

– И того, и другого, и можно без хлеба.

В ответ Серпухов услышал ржание:

– Ну вы, блин, даете!

– Я твоего перца-то установил, – аккуратно продолжил Серпухов.

– Так задержи!

– Хорошо, Мыкола, – уклончиво и с неохотой пообещал Серпухов, – как-нибудь на следующей недельке…

– Какие недельки! – не понял настроения Тагил. – Ты сейчас как? Сильно далече от его хаты?

– Почти рядом, – не смог соврать Серпухов.

– Так чего стоим? Чего ждем тогда?

– У него дверь металлическая, надо механиков выписывать…

– Все понял, – начал рулить Тагил. – Давай сделаем так: ты сейчас подходишь к его адресу и звонишь мне. Звонишь и называешь его телефон. Я ему тут же отзваниваюсь и говорю, что под дверью – я. Выйдет как миленький! Сейчас как раз самое время – с постели надо брать, пока он тепленький и бабой вкусно пахнет.

– Так как-то… – Серпухов не был привыкший к таким методам.

– Питер, ты не анализируй! Мы в тайгу по двое ходим – справляемся. А там удостоверения не кажут, там метров за триста из «Драгунова» шмаляют за сто грамм намытого золота… Ты за Фонаря не беспокойся – он правила игры знает и помнит, как я ему обойму в строительный вагончик разрядил пару лет назад.

– Ну хорошо, сибиряки. Как скажете, – Серпухов был сломлен.

– Сам ты сибиряк! Седой Урал кует победу! Тагил – жемчужина Урала! – вновь захохотала трубка. – Все, никуда не срываюсь – жду телефонограммы.

Со странным чувством, что этот безумный день не закончится никогда, Серпухов надел ботинки, подтянул носки, потрогал ПМ и, крикнув дежурному: «Если что, я на Гончарной, 11–67. Адресок проверю», – вышел из здания.

Все прошло в точности по уральским нотам.

После прозвонов жулик тихонько открыл дверь и, широко расставив руки, вышел на лестничную площадку с настороженным выражением лица.

– Поднимайтесь! Он вышел! – проорал Серпухов пустому пролету и надел на Фонаря наручники.

Когда он выводил его из парадной, парень поинтересовался:

– А где земеля-то?

– Где-где… в Караганде! – подтолкнул его в спину Серпухов.

– Повезло тебе, – злобно зыркнул задержанный, мгновенно оценив расклад и поняв, что попал под элементарную ментовскую разводку.

– Кому-то должно было повезти. Это же марксизм, – спокойно ответил опер, в глубине души уже предвкушая, какую проставу он затребует с уральских горцев. Одними пельменями уж точно не отделаются. Хотя, если честно, то от миски пельменей, да со сметаной, он бы сейчас не отказался. Это тебе не бесплатная шаверма в забегаловке напротив…

…Странная штука – три битых часа в кабинете Андреева на Нестерова орали, топали ногами, махали кулаками и кулачонками, уговаривали, угрожали, а приди кому в голову вести стенограмму с этих посиделок, то весь ее пересказ занял бы какую-то парочку вшивых абзацев. В частности, она (стенограмма) могла бы выглядеть примерно так:

Когда силы и с той и с другой стороны окончательно иссякли, было принято единственно приемлемое в данном случае решение – в понедельник начать служебную проверку в отношении старшего смены наружного наблюдения подполковника милиции Александра Сергеевича Нестерова. Последний поблагодарил собравшихся за радушный прием, а также особо отметил соломонову мудрость, коей блеснул представитель кадрового аппарата, после чего сделал книксен и ушел, хлопнув дверью так, что со стены в кабинете Андреева сорвался портрет президента.

Уже на лестнице бригадира нагнал Нечаев.

– Саша, подожди!

– Василь Петрович, я вас очень прошу – давайте прервемся на сегодня. Я устал, как скотина. Особенно в районе нёба и гортани.

– У меня к тебе только два вопроса. Первый: хотя бы мне ты можешь объяснить, как так вышло, что твои «грузчики», будучи выходными, затеяли драку с объектом, которого за полчаса до этого потеряли два штатных сменных наряда?

– Вам, Василь Петрович, объяснить могу – честное слово, случайно. Был бы крест на теле – перекрестился бы, не побоялся. А второй вопрос?

– Ты в курсе, что в это же самое время на соседней улице погиб Ташкент?

– Да вы что? Правда? А как он погиб?

– Представь себе – его задавили машиной.

– Надо же, – покачал головой Нестеров. – Бывают же в жизни такие роковые совпадения. Что ж… Не могу сказать, что я шибко расстроен этим известием… Теперь я могу идти? Меня в дежурке пацаны ждут.

– Иди. Кстати, я вечером составлял наряд – в понедельник ваша смена заступает с восьми утра.

– Здрасте-приехали. В понедельник с утра в отношении меня начинается служебная проверка, следовательно, с этого момента я должен быть отстранен от оперативной работы.

– Ага, размечтался. А работать за тебя… Как тебя сейчас Шлемин назвал? Мамонтом?… Пахать за тебя, за мамонта, кто будет?… Во-во… Так что иди отдыхай, и чтоб в понедельник твои без опозданий – в Гатчину поедете.

– Вас понял. Эх, Василь Петрович, лучше быть старым, выжившим из ума мамонтом, чем молодым и бодрым, но козлом. Так Шлемину и передайте… Хотя нет, не надо, я ему сам об этом при случае скажу.

Нестеров спустился в дежурку, с трудом растолкал уснувших здесь же, прямо на стульях, ребят и вышел с ними на улицу, где уже почти светало. Завидев их, со скамеечки во дворе поднялась Полина. Она подошла к своим и первым делом сказала:

– Мальчишки, вы только не смотрите на меня сейчас, ладно? Я, наверное, вся опухшая, красная, да и тушь, скорее всего, растеклась.

– Да у нас у самих рожи не лучше, – улыбнулся Нестеров. – Держи, наведешь марафет и станешь краше прежнего, – с этими словами он протянул Ольховской сумочку, которую та забыла в машине.

– Спасибо, Александр Сергеевич. Как у вас все прошло?… Увольняют?

– Ну это мы еще поглядим, кто кого уволит. Чего улыбаешься? Не веришь мне, своему боевому командиру не веришь?

– Верю, – ответила Полина и подошла к Козыреву – Паша! Как ты себя чувствуешь? Тебе очень больно?

– Да ничего, терпимо, – немного смущаясь таким проявлением заботы, ответствовал Козырев. – А что?

– Помнишь, как ты на стрельбах проиграл мне желание?

– Помню, – ответил Паша, не понимая, куда она клонит.

– Я пока сидела на этой скамейке и вас ждала, наконец-то придумала. Вот тебе мое желание – проводи меня, пожалуйста, до дому. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул Паша, после чего Ольховская взяла его под руку, и они вдвоем, не прощаясь и не оборачиваясь, медленно побрели в сторону Невы. Ваня Лямин с завистью и тоской смотрел им вслед, и бригадир, уловив его настроение, подбадривающе похлопал по плечу:

– Не грусти, друг мой Лямка. Будет и на нашей улице праздник.

– Скорей бы уж, – вздохнул Иван. – И все равно… К примеру, про мое здоровье она даже и не спросила…

Тут уже в который раз за эти сумасшедшие сутки у бригадира зазвонил мобильник.

– Привет! Ты как? Живой? – затараторил Ладонин.

– Игореха, я никак не могу понять, ты вообще когда-нибудь спишь?

– Бывает. Но нынче на дворе такое славное утро занимается.

– Согласен. Славное. Особенно в сравнении с минувшей ночью.

– Ты парней вытащил или надо посодействовать?

– Вытащил, Игорь, все нормально. А как ты? С ролью терпилы справился?

– Более-менее. Скажем так: терпимо.

– Тачку тебе отдали?

– А куда ж им деваться – отдали, конечно. Там на самом деле ремонта не много – баксов на шестьсот, не больше. Кстати, хочешь, я ее тебе подарю?

– Нет, спасибо, она у меня будет ассоциироваться с не самыми приятными воспоминаниями.

– Тоже верно. Черт с ней! Поставлю во дворе, потом подарю музею.

– Интересно узнать, какому?

– Ну откроют же когда-нибудь в нашем городе музей криминальной славы.

Оба рассмеялись.

– Слушай, Сергеич, я хотел тебе сказать, что эта ваша Полина… Ох! Ну и баба!.. Молоток!.. Ты, помнится, обещал меня с ней познакомить.

– Познакомлю. Если все обойдется.

– А куда оно денется? Конечно, обойдется. Если что, помогу. К тому же, насколько я сумел понять, этот твой знакомый Леха – человек порядочный. Хоть и мент.

– Есть такое дело… Скажи, Игорь, а вот эти билборды с Антохой – твоя работа?

– А то чья же? Завтра… вернее, уже сегодня, сорок дней стукнуло.

– Да ты что? А я и забыл совсем… Вот, блин, и отметили, и помянули.

– По мне, так очень достойно получилось. Причем, заметь, получилось-то в конечном итоге все равно по-моему, а? А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что Бог, похоже, действительно не фраер… Ладно, Сергеич, не буду тебя больше грузить. Давай, удачи тебе… Звони когда захочется – посидим, хлеба с маслом пожуем… Да, и не забывай о моем предложении – место для тебя у меня всегда найдется.

– Спасибо, Игорь.

– И про Полину не забудь!..

Нестеров отключился, со словами «все, выключаю его на хрен, а то он меня окончательно разорит» убрал мобильник в карман и, прищурившись, посмотрел на Лямина:

– А знаешь, Ваня, только что господин Ладонин подсказал мне одну замечательную идею. Известно ли тебе заведение под названием «Шинок», что на Пяти углах?

– Нет.

– Это очень печальная история. Но вполне поправимая. Если ты, конечно, составишь компанию своему непосредственному начальнику и пропустишь с ним рюмочку-другую горилочки да под украинский борщей с пампушками. Как вы на это смотрите, товарищ лейтенант?

– У меня с деньгами плохо.

– С деньгами, Лямка, как раз хорошо – без них плохо. Но ты не переживай, это мы последний год бедно живем, а вот на будущий год, как побираться пойдем… И отставить разговоры за деньги! Веди меня, таинственный незнакомец…

С этими словами старый да малый «грузчики» прошли в питейное заведение, а уж сколько они там просидели и сколько выпили – история об этом умалчивает.

Эпилог

День у экипажа бежевой «шестерки» ОВО с бортовым номером 12–13 выдался хлопотный. Заморочки начались с самого утра, когда при разводе Сергея Васильевича обвинили в том, что его экипаж отнимает герыч у наркоманов, а потом продает его таким же. Старшина, конечно, мог бы сказать, кто из экипажей на самом деле этим грешит, но Васильич был другим человеком.

– Ты мне приведи одного, чтобы он мне это лично в глаза сказал, тогда и поговорим, – зло ответил он разводящему дежурному офицеру.

– Другие могут привести, Васильич. А я за наркотами бегать не стану, ты знаешь, – поправил тот.

– Так вот ты бы лучше точно узнал, кто у нас херней мается.

Затем Саша начал распаковывать свой ежеутренний кефир и разлил его на заднем сиденье. Потом начались ложные вызовы по тревоге: то балкон не закрыли и сработал сигнал на внутренний объем, то еще что-нибудь… А к обеду они задержали хлопца, который в аптеке строил из себя незнамо что, всех строил и увольнял и при этом еще барахтался в машине так, что отломил ногой переключатель сигналов поворота на руле. Сергей Васильевич вытащил его из машины и жестко ударил в горло и в пах. ТАК старшина бил редко, только уж если его доводили, но зато после этого «мало» и на следующий день не казалось. Хлопец обмяк, застонал и захрипел одновременно.

– Не сопи – не убили, – проворчал Сергей Васильевич.

– Что, рекламка фералгана не понравилась? – поддерживал и одновременно контролировал его Саша. – Тогда попробуем клизму.

– Что ж вы так… – стонал пришедший в мыслительное равновесие аптекарный хам.

– Вас, мудаков, много, а переключатель один, – шикнул Ветоль.

А в довершение всех бед к вечеру Ветоль в прямом смысле чуть не провалился, выйдя из машины в люк, и при этом сильно разодрал ногу.

Понятно, что после всего этого настроение у экипажа было никакое. Все старались молчать или подавать исключительно корректные реплики и междометия, чтобы окончательно не разругаться. Сергей Васильевич раскрутил свой китайский термос и налил себе чая. Термос был времен ссоры Мао со Сталиным, тепло совершенно не держал, а потому на душе стало совсем скверно.

Через некоторое время они прокатились вокруг детского сада, куда регулярно раз в неделю залезали малолетки, и, выезжая на Средний, едва не задели на повороте «девятку»…

– 438! – воскликнул Ветоль, показывая рукой на номера…

– И? – недовольно спросил старшина.

– У меня квартира на Кима 438-я – я запомнил!.. Помните наружку?

– А-а… точно, – пригляделся Сергей Васильевич.

Ветоль притормозил, а Саша собрался выходить.

– Снова проверить решили? – съязвил старшина.

– А чего? Поздороваемся! – возразил Саша.

– А ты с ними водку пил? – ворчал старшина.

– Да просто поздороваемся, – заступился Ветоль.

Оба вылезли. Старшина увидел, как сидящие в салоне захлопнулись изнутри. Васильич был не духе и не захотел объяснять своей молодежи, что сегодня в этой машине могут сидеть совершенно другие сотрудники. «Гусь свинье не товарищ», – только и пробурчал он и демонстративно нажал на кнопку своей двери.

Саша подошел к водительской двери и аккуратно постучал: «Привет незримому фронту!» В этот момент он заметил, что за рулем другой водитель – не тот, который был в прошлый раз. А Ветоль прильнул к другому окну, и его лицо расплылось в довольной улыбке – он узнал Лямку. Тот в ответ помахал ему рукой.

– Детский сад! – произнес Нестеров в «девятке».

– Детский сад! – проворчал старшина в «шестерке».

– А где ваш водила?… Ну тот, который над нами подтрунивал? – спросил Саша у Козырева.

Экипаж промолчал. При этом явно образовалась какая-то некомфортная интонация.

– Он на набережной Макарова, возле мебельного магазина, – ответила за свой экипаж незнакомая молодым овошникам Полина.

– А-а… – протянул Саша.

– Бывайте! – Ветоль понял, что пора и честь знать.

Ребята вернулись к своей машине и под молчание старшины отъехали. Ветоль что-то затарахтел о набережной Макарова.

– Ерунду тебе сказали, а ты повторяешь, – перебил его старшина.

– Почему ерунду? – обиделся Ветоль.

– А с каких щей тебе опушники станут докладывать о своих точках!.. И вообще – что он там один делает? – оживился старшина.

– Так давай проверим, – встрял Саша.

– Да делайте что хотите, – вновь насупился старшина.

До набережной долетели мигом. Ветоль и Саша начали крутить головами, стараясь при этом на ходу заглядывать и в мелькающие за окном подворотни.

– Мама! – вдруг вскрикнул Ветоль и уставился в лобовое стекло.

Все глянули чуть вверх и увидели огромный билборд, с которого им улыбался Гурьев. Внизу еле различимо угадывался от руки написанный текст: «У тебя есть друзья!».

– Что это? – очнулся Ветоль…

Они медленно поехали по Малому.

– Его нет в живых, – произнес старшина.

– Почему? – в один голос спросили оба.

– Потому что сынки вы еще, – огрызнулся старшина. Через некоторое время Ветоль мигнул Саше, и тот вновь спросил: «Сергей Васильевич, а все-таки – почему?»

– Я не знаю этой истории. И кто ее, парни, теперь узнает? Но, видать, человеком был, – спокойно проговорил старшина.

…Через неделю в своем почтовом ящике Нестеров обнаружил извещение на получение ценной бандероли. Сказать, что Александр Сергеевич удивился, – это ничего не сказать: последний раз он получал посылки в далеком лохматом восемьдесят каком-то году. Адреса отправителя в бланке почему-то не было. Заинтересованный бригадир спешно подорвался на почту, едва успев до закрытия. Недовольная столь поздним визитом служительница подозрительно долго вертела в руках сначала извещение, а затем паспорт Нестерова, но в конце концов скрылась в кладовке и через пару минут вынесла плотно упакованный в бумагу, облепленный сургучами тяжелый продолговатый предмет.

Александр Сергеевич вернулся домой, прошел на кухню и немного опасливо развернул посылку. Это был кусок бивня мамонта. Причем очень даже неплохо сохранившийся. Нестеров усмехнулся, повертел кость в руках и на обратной стороне увидел маленький серебряный квадратик с гравировкой. Бригадир подслеповато прищурился, поднес бивень к люстре и прочитал:

«Мамонты не вымерли – они просто зашхерились до лучших времен».

Конец первой книги