Пролог

14 января

Уанчако, перуанское побережье

В среду свершилась судьба Хуана Наркисо Уканьяна, но мир не заметил этого.

В высшем смысле, конечно, заметил, но лишь недели спустя и без упоминания имени Уканьяна. Он просто был одним из многих. Если бы расспросить его самого, что произошло в то раннее утро, можно было бы провести параллели со сходными событиями по всей земле. И, может, рассказ рыбака, именно в силу его наивного восприятия, раскрыл бы сложные взаимосвязи, которые стали очевидными лишь спустя время. Но ни сам Хуан Наркисо Уканьян, ни Тихий океан у берегов Уанчако на перуанском севере никому не проговорились. Уканьян был нем как рыба, которую он ловил всю жизнь. Когда статистика хватилась его, события были уже в другой стадии и возможные показания об участи Уканьяно утратили интерес.

Тем более, что и до 14 января никто не питал интереса к его жизни.

Он сам это видел. Ему сулило мало радости превращение Уанчако в международный курорт. Чтобы чужаки пялились, как местные выходят в море на своих допотопных лодках? Хотя удивительным было скорее то, что они вообще выходят в море. Его земляки теперь нанимались на плавучие рыбзаводы или на фабрики рыбной муки и рыбьего жира, благодаря которым Перу, несмотря на сокращение лова, всё ещё держалось в числе рыбодобывающих стран — вместе с Чили, Россией, США и ведущими странами Азии.

Уанчако разрастался во все стороны, отели строились один за другим, погибали последние заповедники природы. Всякий думал лишь о своей выгоде. А какая выгода Уканьяну, если у него ничего не осталось, кроме его живописной лодочки — кабальито, «лошадки», как умильно окрестили их когда-то конкистадоры. Но и «лошадкам» оставалось недолго.

Новое тысячелетие решило, видно, отбраковать таких, как Уканьян.

Он уже мало чего понимал в происходящем. Со всех сторон ему было одно наказание. Его карал Эль-Ниньо, с незапамятных времён устрашавший Перу. Его корили экологи, разглагольствуя на своих конгрессах о варварском истреблении рыбных запасов и о сплошной вырубке лесов. Головы политиков грозно обращались в сторону владельцев рыболовных флотилий, и лишь потом до них доходило, что они смотрятся в зеркало. Тогда их укоризненные взоры устремлялись на Уканьяна: он был крайний — виновник экологической катастрофы. Как будто это он зазвал сюда плавучие фабрики и японские и корейские траулеры, которые на границе двухсотмильной зоны только и ждали, как бы им полакомиться здешней рыбкой. Вроде бы Уканьян ни при чём, но виноватым себя чувствовал. Как будто это он повытаскал из моря миллионы тонн тунца и скумбрии.

Ему было 28 лет, и он был из последних.

Пятеро его старших братьев уже давно работали в Лиме. Они считали его дурачком — за то, что исправно выходил в море на лодке — предшественнице сёрфинговой доски, чтобы в опустошённых прибрежных водах поджидать скумбрию и бонито, которые давно уже не появлялись. Братья внушали ему, что жизнь в мертвеца не вдохнёшь. Но то была жизнь его отца, который почти до семидесяти лет каждый день ходил в море. Недавно старый Уканьян перестал рыбачить. Лежал дома, заходясь в кашле, лицо покрывалось пятнами, и, кажется, терял рассудок. Хуан Наркисо вбил себе в голову, что пока он ловит рыбу, старик будет жив.

Предки Уканьяно — индейцы юнга и моче — тысячу лет ходили в море на тростниковых лодках, задолго до прихода испанцев. Они населяли побережье с севера до теперешнего города Писко и снабжали рыбой столицу Чан-Чан. Тогда в здешних местах было много болот с пресноводными родниками. Тростника росло видимо-невидимо, из него и по сей день рыбаки по старинке плели свои лодки. Вязание лодок требовало душевного покоя и сноровки. Конструкция была выверена веками. Трёх-четырёхметровой длины, с высоким острым носом, лёгкая как пёрышко плетёнка была практически непотопляемой. В прежние времена они тысячами бороздили здешние воды — и даже в худшие дни рыбаки не возвращались без богатого улова, о каком теперь можно было только мечтать.

Болота пересохли, тростник исчез.

Ну, хоть Эль-Ниньо был предсказуем. Раз в несколько лет под Рождество холодные воды течения Гумбольдта вдруг согревались оттого, что не дули пассаты, из воды исчезало пропитание для скумбрии, сардин и бонито, и рыба уходила. Предки Уканьяно из-за Рождества прозвали этот феномен Эль-Ниньо, что значит «Христос-младенец». Иной раз «Христос-младенец» ограничивался лёгким нарушением природного порядка, но раз в четыре-пять лет он насылал на головы людей кару небесную, словно желая стереть их с лица земли. Бури, ураганы, ливневые дожди и смертоносные селевые потоки уносили сотни жизней. Эль-Ниньо приходил и уходил, так было всегда. Подружиться с ним было нельзя, но договориться можно. Раньше. Однако с тех пор, как тихоокеанские богатства выгребли тралами, в ненасытные пасти которых вошло бы по дюжине реактивных самолётов, молитвы больше не помогали.

А может, думал Уканьян, мы не с тем святым связались. Не может он справиться ни с Эль-Ниньо, ни с рыболовецкими компаниями, ни с государственными лицензиями.

Раньше, думал он, у нас в Перу всем заправляли шаманы.

Уканьян слышал, что археологи раскопали в древнем доколумбийском храме близ города Трухильо, прямо за пирамидой Луны, девяносто скелетов — мужчин, женщин и детей. Все они были заколоты. Это жрецы принесли их в жертву, чтобы замолить безумное наводнение 560 года, — и Эль-Ниньо ушёл.

Кого принести в жертву теперь, чтобы остановить браконьерство?

Уканьян содрогнулся от собственных мыслей. Ведь он был христианин. Он поклонялся Христу, он поклонялся Сан Педро — святому Петру, покровителю рыбаков. Он не пропускал празднования дня Сан Педро, когда по деревням возили на лодке деревянного святого. Утром все шли в церковь, а вечером разводили языческие костры. Что делать, шаманизм был неискореним.

Уканьян глянул в небо и сощурился.

День ожидался погожий. На небе ни облачка. Любители сёрфинга ещё спали. А Уканьян и дюжина других рыбаков за добрых полчаса до восхода солнца уже гребли своими байдарочными вёслами в открытое море. И вот оно показалось из-за дымчатых гор, озарив море нежными красками. Бескрайняя серебристая даль посинела. На горизонте обозначились силуэты сухогрузов, идущих в Лиму.

Уканьян, равнодушный к рассветным красотам, ухватился за калькаль– красную сеть длиной в несколько метров, усеянную крючками разной величины. Придирчиво оглядел ячейки. В кабальито не было кабинки для рыбака, зато на корме был трюм для снастей. Отцовское весло он положил поперёк лодки — оно было сделано из половинки полого ствола гуайякиля. Уканьян специально брал его, чтобы вся сила, с какой он вонзал его в воду, передавалась потом отцу. С тех пор, как отец заболел, Хуан каждый вечер подкладывал ему весло, чтобы тот ощущал продолжение своего дела и смысл своей жизни.

Хуан надеялся, что отец узнаёт своё весло. Сына он больше не узнавал.

Невод он проверял и дома, но такой ценной вещи лишнее внимание не повредит. Потеря невода — это конец всему. Уканьян проиграл все оставшиеся ресурсы Тихого океана, но не собирался сдаваться, а тем более прикладываться к бутылке, как делают многие отчаявшиеся.

Он огляделся. Маленький лодочный флот растянулся в километре от берега. «Лошадки» не плясали на волнах, был штиль. Сейчас рыбаки на долгие часы замрут в терпеливом ожидании. Мимо них в открытое море проследовал траулер.

Уканьян видел, как другие рыбаки осторожно стравливают сети в море. Покачивались на волнах буйки. Уканьян понимал, что и ему пора бы ставить сеть, но вчера его уловом были несколько сардин. И всё.

Он глянул вслед удаляющемуся траулеру. В этом году тоже был Эль-Ниньо, правда, безобидный. Временами и он показывал своё второе лицо — улыбчивое и доброжелательное. Привлечённые теплом, в течение Гумбольдта забрели большие тунцы и молот-рыбы. Хороший был улов к рождественскому столу. И хотя множество мелкой рыбы вместо сетей угодило в желудки хищников, с этой потерей можно было смириться. Если в такой погожий день выйти в море подальше, можно вернуться с добычей.

Ах, досужие мысли. На плетёнке далеко не уйдёшь. Группой можно было бы уйти километров на десять от берега. «Лошадки» и волн не боятся, скачут поверх гребешков. Но там, в открытом море, есть другая угроза — течения. А если ещё и ветер с берега — замучаешься грести.

Иные не возвращались.

Уканьян неподвижно сидел на скамье. Началось ожидание косяка, которого опять не дождаться. Он поискал глазами траулер. Были времена, он мог бы устроиться на большой корабль или на фабрику рыбной муки, но они миновали. После нескольких опустошительных Эль-Ниньо девяностых годов даже фабричные рабочие лишились мест. Большие косяки сардин исчезли безвозвратно.

Что делать? Без улова ему нельзя.

Мог бы обучать сеньорит сёрфингу.

Это была альтернатива. Работать в одном из бесчисленных отелей, которые теснили старый Уанчако. Носить смешные кургузые пиджачки, размешивать коктейли. Или доводить до визга избалованных американок. На сёрфинге, на водных лыжах, а вечером в их номерах.

Но его отец умрёт в тот день, когда Хуан обрубит концы. Хоть старик и выжил из ума, но почувствует, что младший сын утратил веру.

Уканьян сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он взял в руки весло и принялся решительно грести вслед исчезнувшему траулеру. В глубоких водах есть и скумбрия, и бонито, и тунец — не одному же траулеру им доставаться.

Никто из рыбаков не последовал его примеру.

Раньше в Перу была одна пустыня, сказал как-то его отец. На материке. Теперь их стало две: вторая в море.

Уканьян грёб вперёд, и к нему возвращалась былая уверенность. Казалось, он скачет на своей «лошадке» по волнам — туда, где под водой посверкивают тысячи серебряных рыбьих спинок, вздымаются серые туши китов и выпрыгивают меч-рыбы. Руки двигались сами по себе, и когда он снова опустил весло и оглянулся, рыбацкой деревни уже не было видно, лишь кубики отелей белели на солнце — плесень новейшего времени.

Уканьяну стало страшновато. Так далеко он ещё не уходил. Одно дело — чувствовать под ногами доски, и совсем другое — тростниковую плетёнку. Прикинул, далеко ли до берега. Утренняя дымка могла вносить погрешность, но навскидку — он отплыл от Уанчако километров на двенадцать.

Он был совсем один.

Он замер на минутку, помолился Сан Педро, чтобы тот вернул его домой с добычей. Потом глотнул солёного воздуха, достал из трюма невод и стал неспешно спускать его в воду, пока на поверхности не осталось ничего, кроме красного буйка.

Уканьян точно знал, где находится. Неподалёку со дна поднимался вулканический массив — изрезанная гряда доставала вершинами почти до поверхности воды. На скалах прижились морские анемоны, ракушки и рачки. Стаи мелких рыбёшек сновали в трещинах. Но и крупные рыбы — тунец, бонито и меч-рыба — заплывали сюда поохотиться. Траулер мог пропороть тут днище об острые скалы, да и улов для него небольшой.

А для храброго всадника «лошадки» более чем достаточно.

Уканьян впервые улыбнулся, покачиваясь на волнах.

Не прошло и часа, как он поймал трёх бонито. Бока их лоснились в открытом трюме лодки. Неплохое начало дня. В принципе, пора было возвращаться, но раз уж он здесь, можно не спешить.

Лодка неспешно скользила вдоль утёсов, и он стравливал канат, следя за буйком. Важно было держаться подальше от рифов, чтобы не повредить невод. Его клонило в сон.

Вдруг он почувствовал, как канат натянулся.

В следующее мгновение буёк исчез в волнах. Потом вынырнул, подёргался туда-сюда и снова рванулся в глубину.

Уканьян схватился за верёвку. Она натянулась и сорвала с ладоней кожу. Он выругался. В следующий момент лодка накренилась. Уканьян отпустил канат, чтобы не потерять равновесие. Из глубины воды краснел буёк. Канат круто уходил вниз, натянувшись, как тетива, и тянул за собой корму.

Что-то попало в сеть, большое и тяжёлое. Рыба-меч, пожалуй. Но рыба-меч пошустрее, она бы уже понеслась прочь, увлекая за собой лодку. А то, что запуталось в ячейках, тянуло в глубину.

Уканьян снова попытался ухватиться за канат. Лодка дёрнулась от нового рывка. Уканьян упал в воду. Откашливаясь и отплевываясь, он вынырнул и увидел, что лодка наполовину затоплена, а её нос задран вверх. Из трюма смыло в море пойманных бонито, и они исчезли под водой. Это привело его в ярость. Вся добыча псу под хвост!

Он налёг на нос, чтобы выровнять лодку. И опять очутился под водой — вместе с лодкой, которую продолжало тянуть в глубину. Он спешно скользнул к корме, пошарил в трюме и нашёл что искал. Слава Сан Педро! Его нож не утонул, и маска была цела — самое дорогое после невода имущество.

Он единым махом перерезал канат.

Тотчас плетёнку вынесло вверх, а Уканьяна опрокинуло. Но в конце концов он снова оказался в лодке, ничего не понимая. Весло плавало неподалёку. Он подгрёб к нему руками, подтянул к себе, огляделся и разразился бранью. Конечно! Он слишком близко подошёл к подводным скалам, и невод запутался в них. Это всё его идиотская дрёма! А где сеть, там и буёк. Застрял в скалах, не может всплыть.

Да, наверное, так и есть. Скалы были единственным правдоподобным объяснением, но сомнения всё же оставались.

Уканьян быстро подгрёб к тому месту, где разыгралась драма. Заглянул в глубину, пытаясь что-нибудь рассмотреть в прозрачной воде, но не увидел ничего, кроме световых бликов. Ни следа буйка и сети.

Он должен её достать.

При мысли о погружении Уканьяну стало не по себе. Как и большинство рыбаков — даже будучи отличным пловцом, — он боялся воды. Да и какой рыбак любит море? Оно выматывает всю душу и оставляет в портовых кабаках угрюмые фигуры молчунов, уже не ждущих ничего.

Но было у Хуана его сокровище! Подарок одного туриста.

Он достал из трюма маску, поплевал в неё и тщательно растёр слюну, чтобы стёкла не запотевали под водой. Потом сполоснул, прижал к лицу и натянул крепление на затылок. Это была дорогая вещь, с мягким, облегающим латексом по краям. Ни дыхательного аппарата, ни трубки у него не было, но он и так обходился.

Уканьян прикинул, насколько велика угроза нападения акул. В этих широтах не водились экземпляры, опасные для человека. Лишь изредка встречались сельдовые акулы, молотоголовые и мако, которые опустошали рыбачьи сети, да и то далеко в море. Большие белые акулы тут почти не появлялись. Кроме того, одно дело нырять в открытом море и другое — вблизи скал и рифов, под их прикрытием. Уж его сеть точно не на совести акул. Виной всему его неосторожность.

Он накачал лёгкие доверху и нырнул головой вниз. Важно было как можно быстрее проникнуть на глубину, иначе зависнешь наверху с полными лёгкими, как воздушный шарик. Корпус строго вертикально, голова вперёд, — он быстро отдалялся от поверхности. Если с лодки вода казалась непроницаемой и тёмной, то здесь, внизу, его окружил светлый, приветливый мир с причудливыми вулканическими рифами, на скалах — солнечные блики. Взгляд его обшаривал скалы в поисках невода. Если он не обнаружит его сейчас, придётся выныривать и повторять попытку.

Да хоть десять попыток! Без сети он отсюда не уйдёт, нельзя ему без сети.

Потом он заметил буёк.

На глубине метров в десять-пятнадцать застрял за выступом. Тут же была и сеть. Кажется, зацепилась в нескольких местах. Крошечные рыбки сновали сквозь ячейки и брызнули врассыпную, когда Уканьян подплыл. Он нащупал опору под ногами и начал высвобождать сеть. Течение раздувало пузырём его расстёгнутую рубаху.

Тут он заметил, что сеть вся изорвана.

Одни скалы не могли такого натворить.

Охваченный тревогой, Уканьян продолжал возиться с сетью. Да, штопать ему — не перештопать. Воздух в лёгких кончался. В один приём не управиться, придётся подниматься и потом снова нырять.

Пока он думал об этом, вокруг него происходили какие-то изменения. Вначале он решил, что туча закрыла солнце. Пляшущие солнечные зайчики исчезли со скал, растения больше не отбрасывали тени…

Он насторожился.

Даже тучи не могли быть причиной такой разительной перемены. За несколько секунд померкло небо.

Уканьян выпустил сеть и глянул вверх.

Насколько хватало глаз, у поверхности воды сплотилась стая рыб размером с руку. От растерянности Уканьян выпустил из лёгких часть воздуха, и пузырьки понеслись вверх.

Он недоумевал, откуда вдруг взялась такая стая. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего подобного. Тела рыб неподвижно замерли, подрагивая только хвостовыми плавниками, лишь изредка одна-другая метнётся в сторону. Потом косяк внезапно изменил позицию на несколько градусов, все рыбы двигались слаженно и сомкнули тела ещё теснее.

Собственно, это типичное поведение стаи. Но что-то здесь было не так. Не столько даже в поведении рыб, сколько в самих рыбах.

Уж больно их было много. Конца-края не видно. Стало ещё темнее, а оставшийся в лёгких воздух начал жечься.

Золотая скумбрия, растерянно подумал он. На её возвращение никто уже и не надеялся. Ему бы радоваться. Золотая скумбрия ценилась на рынке, и невод такой рыбы мог долго кормить семью рыбака.

Но что-то Уканьян не радовался.

Наоборот, его обуял страх.

Косяк был неправдоподобный. Он простирался от горизонта до горизонта. Неужто скумбрия растерзала его сеть? Как это могло быть?

Прочь отсюда, сказал он себе и оттолкнулся от скалы. Стараясь сохранять спокойствие, он поднимался медленно, понемногу выпуская остатки воздуха. Всякое движение в стае между тем прекратилось — бескрайнее пучеглазое скопище равнодушия.

Они хотят меня задержать, пронеслось в его сознании. Они не пускают меня к лодке.

Внезапно его охватил леденящий ужас. Сердце бешено забилось. Он больше не думал ни о скорости подъёма, ни о порванной сети, ни о буйке — он думал лишь о том, как пробить устрашающую плотность над головой и снова оказаться на поверхности, в родной стихии, в безопасности.

Некоторые рыбы дёрнулись в сторону.

Что-то, извиваясь, метнулось к Уканьяну.

На небе по-прежнему не было ни облачка. Стоял чудесный день. Волны слегка усилились, но не настолько, чтобы человеку в маленькой лодке стало не по себе.

Только не было никакого человека. Лишь лодку-плетёнку тихонько уносило в открытый океан.

Часть первая

Аномалии

4 марта

Тронхейм, норвежское побережье

Вообще-то этот город был слишком уютным для институтов и исследовательских центров. Среди разноцветной идиллии из деревянных домов, парков и деревенского вида церквушек пропадало всякое чувство причастности к прогрессу, хотя НТНУ — Норвежский научно-технический университет — находился тут же, за углом.

Трудно найти другой город, так гениально сочетающий в себе прошлое и будущее, как Тронхейм. И Сигур Йохансон был счастлив жить в отставшем от времени районе Киркегата — на первом этаже домика с двускатной крышей, цвета охры, с белой террасой и таким дверным архитравом, что любой голливудский режиссёр рыдал бы от зависти. Он благодарил судьбу за свою профессию морского биолога, и хотя занимался самыми новейшими исследованиями, современность мало интересовала его. Йохансон был визионер, и вся его жизнь протекала в духе Жюля Верна. Никому не удавалось так объединить жаркое дыхание века машин, старомодное рыцарство и вечную жажду невозможного, как этому великому французу. А современность походила на улитку, волочившую на себе гору невежества. Она не находила достойного места в мире Сигура Йохансона. Он служил ей, пополнял её находки и презирал её за то, что она из всего этого делала.

В это позднее утро он ехал на своём джипе к исследовательскому корпусу НТНУ, а мысленно всё ещё был в прошлом. Он провёл выходные в лесу, у озера, в местах, которых не коснулось время. Летом он отправился бы туда на «ягуаре», уложив в багажник корзину для пикника со свежеиспечённым хлебом, паштетом из гусиной печёнки, купленным в магазине деликатесов, и бутылкой пряного траминера, предпочтительно урожая 1985 года. С тех пор, как Йохансон переехал сюда из Осло, он хорошо освоил здешние окрестности, не особенно востребованные тронхеймцами. Года два назад он случайно попал на берег уединённого озера и там к своему восхищению наткнулся на домик, давно уже требующий ремонта. Ему стоило больших усилий разыскать владельца — тот занимал один из руководящих постов в Норвежской государственной нефтедобывающей компании «Статойл» и жил в Ставангере. Зато это ускорило приобретение домика. Хозяин был рад, что нашёлся желающий, и продал дом за смешную цену. Йохансон нанял бригаду нелегальных русских иммигрантов, и те в несколько недель привели домик в соответствие с его представлением о том, как должно выглядеть пристанище бонвивана конца 19-го столетия, предназначенное для отдыха на природе.

Там он сидел долгими летними вечерами на веранде с видом на озеро и читал прорицателей-классиков — от Томаса Мора до Джонатана Свифта и Герберта Уэллса, — слушал Малера и Сибелиуса, наслаждался фортепьянной игрой Гленна Гулдса и симфониями Равеля в исполнении Селибидейса.

Йохансон вырулил на пологий подъём. Впереди показался главный корпус НТНУ — могучее, похожее на крепость строение начала XX века, припорошённое снегом. За ним тянулась территория университета с учебными корпусами и лабораториями. Весь этот ареал населяли десять тысяч студентов — настоящий студенческий городок. Жизнь тут била ключом, и Йохансон вздохнул. На озере было чудесно — уединённо и возвышенно. В минувшее лето он несколько раз брал с собой туда ассистентку директора департамента кардиологии, с которой познакомился в деловой поездке. Они быстро поняли друг друга, но к концу лета Йохансон объявил об окончании их отношений. Он не хотел связывать себя, к тому же трезво оценивал реальность. Ему было 56 лет, она на тридцать лет моложе. Для краткосрочной связи это прекрасно. Но не годится для жизни, за порог которой он мало кого пускал.

Он припарковался и направился к зданию факультета естественных наук. Он всё ещё мысленно был на озере и чуть не проглядел Тину Лунд, стоявшую у окна перед дверью в его кабинет.

— Опаздываешь, — сказала она, подтрунивая. — Кто-то не хотел тебя отпускать?

Йохансон улыбнулся. Лунд работала в «Статойле» и вращалась в основном в исследовательских кругах «Синтефа». Этот фонд принадлежал к числу самых крупных негосударственных научно-исследовательских структур Европы. Именно благодаря этому фонду норвежская прибрежная промышленность сделала большой рывок, а совместная работа «Синтефа» и НТНУ принесла Тронхейму славу центра технологических исследований. Учреждения «Синтефа» были рассредоточены по всей округе. Лунд, в стремительной карьере доросшая до должности замначальника отдела освоения новых месторождений нефти, недавно была откомандирована в институт морских технологий «Маринтек», который тоже был частью «Синтефа».

Йохансон, снимая пальто, оглядел её высокую стройную фигуру. Тина Лунд ему нравилась. У них в своё время чуть было не начался роман, но на полдороге они решили, что лучше им остаться друзьями. С тех пор они помогали друг другу в работе и иногда вместе обедали.

— Я старый человек, мне необходимо много спать, — ответил Йохансон. — Хочешь кофе?

— Если есть.

Он заглянул в секретариат и обнаружил полный кофейник. Его секретарши не было видно.

— Только с молоком, — крикнула из кабинета Лунд.

— Я знаю, — Йохансон налил кофе, в её чашку добавил молока и вернулся. — Я знаю про тебя всё. Ты что, забыла?

— Но так далеко ты никогда не заходил.

— И слава Богу. Садись. Что привело тебя ко мне?

Вместо ответа она поставила перед Йохансоном на письменный стол закрытый бокс из матовой стали.

— Загляни.

Йохансон откинул крышку. В боксе была вода, и в ней извивалось что-то волосатое. Йохансон пригляделся.

— Как ты думаешь, что это? — спросила Лунд. Он пожал плечами.

— Черви. Двое. Изрядные экземпляры.

— Вроде бы да. Но мы ломаем голову, какой это вид?

— Это полихеты. Щетинковые черви, если тебе это о чём-нибудь говорит.

— Я знаю, что такое полихеты. — Она помедлила. — А ты не мог бы их исследовать и классифицировать? Вывод нам нужен как можно скорей.

— Ну, — Йохансон склонился над боксом. — Как я уже сказал, это определённо щетинковые черви. Очень красивые, кстати. Яркие. Морское дно населено всякой живностью, иной раз даже не знаешь, какого они вида. А что вызвало у вас тревогу?

— Если бы мы знали.

— Вы даже этого не знаете?

— Эти черви — с континентальной окраины. С глубины 700 метров.

Йохансон поскрёб бороду. Черви в контейнере дрогнули и задвигались. Они хотят есть, подумал он, только нечего им дать. Его удивляло, как они вообще ещё живы. Большинство организмов плохо переносит, если их извлекают наверх с такой глубины.

— Я могу их посмотреть.

— Хорошо бы. — Она сделала паузу. — Тебе ведь что-то показалось странным, правда? По глазам видно.

— Может быть.

— Что именно?

— Не могу сказать ничего определённого. Я не специалист по этому виду, не таксоном. Бывают очень разные щетинковые черви — всех цветов и форм. Всех я не знаю, хотя знаю их очень много. Эти, мне кажется… ну да, этих я как раз не знаю.

— Жаль, — лицо Лунд омрачилось. Но она тут же улыбнулась: — А почему бы тебе не приступить к исследованию прямо сейчас, а свои соображения ты сообщишь мне за обедом?

— Так сразу? Ты думаешь, мне больше нечего делать?

— Судя по тому, когда ты являешься на работу, ты не очень загружен.

Глупо, но она была права.

— Ну хорошо, — вздохнул Йохансон. — Давай встретимся в кафетерии в час. Я могу из них вырезать кусочек-другой или они дороги тебе живыми и здоровыми?

— Делай что нужно. Пока, Сигур.

Она умчалась. Йохансон проводил её взглядом и подумал, что с ней, пожалуй, было бы ничего. Но слишком суетно для такого погружённого в себя типа, как он. К тому же он не любил догонять.

Он просмотрел свою почту, сделал несколько неотложных звонков и потом перенёс бокс с червями в лабораторию. Не было сомнений в том, что это полихеты. Они, как и пиявки, относились к типу аннелидов, кольчатых червей, и в принципе не представляли собой особо сложной формы жизни. Зоологов они привлекали по другой причине. Полихеты принадлежали к старейшим из всех известных живых существ. Археологические окаменелости подтверждали, что они существуют в почти неизменной форме с середины кембрийского периода, а ведь это уже 500 миллионов лет. Если в пресной воде или влажных почвах они встречаются редко, то морские глубины хорошо ими населены. Они разрыхляют осадочные пласты и служат пищей рыбам и ракам. Большинство людей питают к ним отвращение — скорее всего оттого, что в заспиртованном виде они теряют свою краску. Но перед Йохансоном были живые обитатели подводного мира, и он не мог налюбоваться их красотой.

Несколько минут он разглядывал их розовые тела со щупальцеобразными отростками и белыми кустиками щетины. Потом покапал на червей раствором хлорида магния, чтобы релаксировать их. Есть разные варианты умерщвления червя. Самый распространённый — поместить его в алкоголь, в водку или в прозрачный аквавит. По мнению людей, такая смерть наступает под наркозом, то есть убийство не столь жестоко. Черви же на этот счёт другого мнения, и смертельные судороги превращают их в напряжённые комки, если их предварительно не расслабить. Для этого и служит хлорид магния. Мускулы червя расслабляются, и после этого с ним можно делать что угодно.

На всякий случай он одного из червей заморозил. Всегда пригодится иметь один экземпляр в резерве, если позднее понадобится делать генетический анализ или исследовать устойчивые изотопы. Второго червя он зафиксировал в алкоголе, потом выложил на рабочую поверхность и измерил. Червь оказался длиной семнадцать сантиметров. Потом он разрезал его вдоль и тихонько присвистнул:

— Ах, какие у мальчика зубки.

Внутреннее строение червя тоже однозначно указывало на его принадлежность к кольчатым червям. Рыльце, которое полихеты молниеносно выбрасывают при поимке добычи, втянуто внутрь. Но оно оказалось усаженным хитиновыми челюстями и несколькими рядами крошечных зубов. Йохансону уже приходилось видеть такие создания, но размеры этих челюстей превосходили всё, что он знал прежде. Чем дольше он разглядывал червя, тем больше в него закрадывалось подозрение, что этот вид ещё не описан.

Как удачно, подумал он. Слава и почести! Кому в наши дни ещё удается открыть новый вид?

Но он не был вполне уверен, поэтому влез во внутреннюю университетскую компьютерную сеть и порылся в её джунглях. Получалось что-то странное. Вроде бы такой червь был, но вроде как и нет. Йохансону стало даже интересно. Он так увлёкся, что чуть не забыл, ради чего вообще исследует это животное. В результате он почти бежал к кафетерию по стеклянным коридорам университетских переходов, но всё равно опоздал на четверть часа. Лунд ждала его за угловым столиком под пальмой и помахала ему рукой.

— Извини, пожалуйста, — сказал он. — Давно меня ждёшь?

— Уже несколько часов. И умираю от голода.

— Я успел заглянуть в меню. Сегодня стоит заказать шницель из индейки, — предложил Йохансон.

Лунд кивнула. Зная Йохансона, можно было положиться на его вкус. Пить она заказала кока-колу, а он позволил себе бокал шардонэ. Пока он, сунув нос в бокал, вынюхивал следы пробки, она нетерпеливо ёрзала на стуле.

— Ну?

Йохансон отпил крошечный глоток и причмокнул губами:

— Вполне приличное. Свежее и выразительное.

Лунд смотрела на него непонимающе. Потом закатила глаза.

— Ну ладно, ладно, — он отставил свой бокал и закинул ногу на ногу. Ему доставляло удовольствие испытывать её терпение. Она заслуживает пытки, если в понедельник с утра поджидает тебя с работой. — Надеюсь, ты не ждёшь от меня исчерпывающего доклада, это потребовало бы недель или месяцев. Пока же я классифицировал бы оба твои экземпляра как мутантов или как новый вид. Либо то и другое, если быть точным.

— Ничего себе точность.

— Извини. Скажи, из какого именно места вы их достали?

Лунд описала ему это место. Оно находилось на изрядном отдалении от суши, там, где норвежский шельф обрывается в глубину. Йохансон задумчиво слушал.

— А можно узнать, что вы там делаете?

— Мы изучаем треску.

— О! Она ещё есть? Это радует.

— Оставь свои шуточки. Ты же знаешь, какие проблемы у тех, кто пытается подобраться к нефти. Мы не хотим нарваться на упрёки, что мы чего-то не предусмотрели.

— Вы строите платформу? А я думал, добыча идёт на убыль.

— Вот это в данный момент не моя проблема, — сказала Лунд слегка раздражённо. — Моё дело сказать, можно ли вообще строить платформу. Так далеко в море ещё никто не бурил. Мы должны проверить технические условия. Должны доказать, что работаем с учётом безопасности окружающей среды. И надо посмотреть, что там плавает и чего там с природой, чтобы невзначай не навредить.

Йохансон кивнул. Лунд натерпелась от результатов Североморской конференции, после которой норвежское министерство рыбного хозяйства замучило нефтяников своими придирками: те, видите ли, сбрасывают в море миллионы тонн отравленной производственной воды. Производственная вода выкачивается вместе с нефтью и обычно сливается назад, прямо в море. Десятилетиями никто не ставил под сомнение такую практику. До тех пор, пока правительство не поручило норвежскому институту моря провести исследование, выводы которого напугали в равной мере и экологов, и нефтедобытчиков. Оказалось, некоторые субстанции в производственной воде вредят размножению трески. Они действуют как женские гормоны. Самцы рыб становятся бесплодными или меняют пол. Другие виды рыб тоже оказываются под угрозой. Тут же последовало требование немедленной остановки нефтедобычи в отдаленных от суши районах, что вынудило нефтяников изучать альтернативы.

— Это очень хорошо, что они за вами следят, — сказал Йохансон.

— Да уж, от тебя дождёшься поддержки, — вздохнула Лунд. — Но как бы то ни было, на континентальном склоне мы доковырялись до больших глубин. Провели сейсмические замеры и запустили роботов на глубину 700 метров, чтобы сделать снимки.

— И нашли червей.

— Это было полной неожиданностью. Мы не думали, что они там окажутся.

— Вот те раз. Черви живут везде. А выше 700 метров? Там вы их тоже обнаружили?

— Нет. — Она снова нетерпеливо поёрзала на стуле. — И что теперь с этими проклятыми тварями? Я бы хотела поскорее с этим разобраться, а то другой работы полно.

Йохансон подпёр руками подбородок.

— Проблема с твоим червяком, — сказал он, — в том, что их, собственно, два.

Она взглянула на него непонимающе:

— Естественно. Червяка два.

— Я имею в виду род. Если не ошибаюсь, он принадлежит к недавно открытому виду, о котором пока ничего не известно. Его обнаружили в Мексиканском заливе, где он водится на дне и явно питается бактериями, которые в свою очередь в качестве источника энергии и роста используют метан.

— Метан, говоришь?

— Да. И тут начинается самое интересное. Твои червяки слишком велики для своего вида. Есть, конечно, щетинковые черви и двухметровой длины, и больше. Кстати, тоже очень старые. Но то другой калибр, и водятся они в другом месте. Если твои идентичны червям из Мексиканского залива, то они существенно подросли с момента их открытия. Те, в заливе, максимум пять сантиметров, а твои втрое длиннее. Кроме того, на норвежском континентальном склоне они пока ещё никем не были описаны.

— Интересно. Чем ты это объяснишь?

— Единственный ответ, который мне приходит в голову, — что я натолкнулся на новый вид. Внешне они похожи на мексиканского ледяного червя, зато по размерам и некоторым другим признакам — совсем на других червей. Вернее сказать, на предков червей, которых мы считали давно вымершими. На одно маленькое кембрийское чудовище. Меня только удивляет…

Он помедлил. Весь регион уже настолько взят под лупу нефтяными компаниями, что червяк таких размеров не должен был остаться незамеченным.

— Что? — подгоняла его Лунд.

— Ну, либо мы все были слепые, либо твои новые подопечные объявились там совсем недавно. Может быть, пришли с ещё большей глубины.

— Тогда спрашивается, как они могли подняться так высоко, — Лунд помолчала. — Когда ты управишься с результатами?

— Ты меня торопишь?

— Не месяц же мне ждать!

— Хорошо, — Йохансон успокаивающе поднял руки. — Я должен разослать твоих червей по всему свету в надежде на своих людей. Дай мне две недели. Быстрее никак не получится.

Лунд ничего не ответила. Пока она думала о своём, глядя в пустоту, принесли еду, но она к ней не притронулась.

— И они питаются метаном?

— Бактериями, питающимися метаном, — уточнил Йохансон. — Такая причудливая симбиотическая система, о которой лучше расскажут более сведущие люди. Но это касается того червя, про которого я думаю, что он родня твоему. Чему пока нет никаких доказательств.

— Если он больше того, который из Мексиканского залива, то у него и аппетит больше, — размышляла Лунд.

— Уж точно больше, чем у тебя, — сказал Йохансон, кивнув на её нетронутую еду. — Кстати, раздобудь ещё несколько экземпляров твоего монстра.

— Вот уж в чём нет недостатка.

— Они у вас ещё есть?

Лунд кивнула со странным выражением глаз. Потом начала есть.

— Ровно дюжина, — сказала она. — Но внизу гораздо больше.

— Много?

— Дай прикинуть… Думаю, несколько миллионов.

12 марта

Остров Ванкувер, Канада

Дни приходили и уходили, а дождь оставался.

Леон Эневек не помнил, чтобы за последние годы так долго шли сплошные дожди. Он смотрел в монотонную гладь океана, — горизонт казался ртутной линией между поверхностью воды и низкими тучами. В той стороне начал обозначаться просвет. Но это мог быть и просто наползающий туман. Тихий океан насылал что хотел без малейшего предупреждения.

Не сводя с горизонта глаз, Эневек ускорил свою «Голубую акулу» — большую надувную моторную лодку, заполненную двенадцатью туристами в непромокаемых куртках, вооружёнными биноклями и видеокамерами, но уже потерявшими к делу всякий интерес. Полтора часа они терпеливо ждали появления серых китов и горбачей, которые ещё в феврале покинули тёплые бухты Калифорнии и Гавайев, пустившись в миграцию на летние пастбища Арктики. Их путь в несколько тысяч километров пролегал от Тихого океана через Берингово море в Чукотское — до границы льдов, в их страну молочных рек и кисельных берегов, где они набивали себе утробу блошиными рачками и креветками. Когда дни снова становились короче, они пускались в обратный путь к Мексике. Там, защищёные от их злейших врагов — косаток, — они рождали своих детёнышей. Дважды в году стаи огромных морских млекопитающих проходили мимо Британской Колумбии и острова Ванкувер, — то были месяцы, когда все билеты в такие города, как Тофино, Уклюлет и Виктория, с их станциями наблюдения за китами, оказывались распроданы.

Но в этом году всё изменилось.

Уже давно китам полагалось позировать туристам-фотографам. Вероятность встретить китов в это время года была настолько велика, что «Китовая станция Дэви» гарантировала в противном случае бесплатную повторную поездку. Пустыми могли оказаться несколько часов, но чтобы целый день без китов — это был полный провал. А неделя без китов давала бы повод для тревоги, но такого ещё не случалось.

Но в нынешнем марте животные затерялись где-то между Калифорнией и Канадой. Вот и сегодня ожидаемое приключение не состоялось. Туристы упрятали камеры в футляры. Дома им не о чем будет рассказать, разве что о скалистых берегах, скрытых за пеленой дождя.

Эневек, привыкший во время наблюдений за китами давать пояснения и комментарии, чувствовал, что язык у него пересох. В течение полутора часов он отбубнил всю историю региона и перешёл к анекдотам, чтобы настроение пассажиров не упало совсем. Наконец запас отвлекающих манёвров был тоже исчерпан.

— Возвращаемся назад, — объявил он.

В ответ — разочарованное молчание. На возвращение через пролив Клэйоквот требовалось добрых три четверти часа. Он решил хотя бы завершить день в ускоренном темпе. И так все промокли до костей. На лодке было два мощных мотора, которые могли обеспечить скорость, вышибающую адреналин. Вот всё, что он мог предложить пассажирам.

Когда вдали показались свайные строения Тофино с причалом станции, дождь неожиданно прекратился. Обрисовались холмы и очертания гор. Эневек помог туристам выйти из лодки и закрепил её у пирса. На террасе станции уже собрались следующие искатели приключений, которых им не видать.

— Если и дальше так пойдёт, придётся нам переквалифицироваться, — сказала Сьюзен Стринджер. Она стояла за стойкой и раскладывала рекламные проспекты. — Наблюдать, например, лесных белочек, а?

«Китовая станция» представляла собой соединение офиса и магазина, где продавались поделки, сувенирный китч, одежда и книги. Сьюзен Стринджер работала тут офис-менеджером, используя эту работу, чтобы оплатить учёбу.

Как и Эневек когда-то. Он ещё четыре года назад защитил учёную степень, но так и остался работать тут шкипером. Летние месяцы прошлых лет он посвятил написанию книги о разуме и социальной структуре морских млекопитающих, чтобы сенсационными экспериментами завоевать уважение специалистов. Книга имела успех, автор считался восходящей звездой, и его забрасывали лестными предложениями, перед которыми безотрадная жизнь на острове Ванкувер теряла всякую привлекательность. Эневек знал, что рано или поздно уступит и переедет в один из больших городов, где его ждала хорошо оплачиваемая работа. Ему был 31 год. Он мог получить должность доцента в университете или исследователя в одном из научных институтов, писал бы статьи в специальные журналы, ездил по конгрессам и жил в престижном районе.

— Если бы можно было хоть что-то сделать, — угрюмо сказал он, расстёгивая дождевик.

— А ты не хочешь обсудить с Родом Пальмом телеметрические данные?

— Уже обсудили. В январе они запустили несколько афалин и морских львов с датчиками — и всё. Данные они получили, но все записи оборвались незадолго до начала миграции.

Стринджер пожала плечами.

— Не беспокойся. Они явятся. Несколько тысяч китов — не иголка в стоге сена, их не так просто потерять.

— Ты права.

Она улыбнулась:

— Наверное, застряли в пробках в Сиэтле. В Сиэтле всегда пробки.

— Очень смешно.

— Да расслабься ты! Они и раньше, бывало, опаздывали. Сегодня вечером увидимся в «Шхуне»?

— Нет, я не приду. Мне надо готовить эксперимент с белухой.

Она окинула его строгим взором.

— Если хочешь знать моё мнение, у тебя перебор с работой.

Эневек отрицательно покачал головой.

— Я должен это сделать, Сьюзен. Это для меня важно, к тому же я ничего не смыслю в биржевых курсах.

Это был камешек в огород Родди Уокера, друга Сьюзен. Он был брокером в Ванкувере и на несколько дней приехал в Тофино. По его представлениям, отпуск состоял в том, чтобы всех донимать своим мобильником и финансовыми сводками, и то и другое на повышенной громкости. Стринджер давно поняла, что дружбы не получится, особенно после того, как Уокер целый вечер терзал Эневека вопросами о его происхождении.

— Ты можешь мне не верить, — сказала она, — но Родди способен говорить и на другие темы.

— Ну хорошо, — сказал Эневек. — Я зайду позже.

Он знал, что не зайдёт, и Стринджер знала. И всё-таки она сказала:

— Встречаемся в восемь, если надумаешь. Может, всё же поднимешь свой обросший ракушками зад. Сестра Тома здесь, а она к тебе неравнодушна.

Сестра Тома была не самым худшим доводом. Но Том Шумейкер был их коммерческим директором, а Эневека не привлекала мысль слишком тесно привязываться к людям и месту, с которыми он собирался порвать все связи.

— Я подумаю.

Стринджер покачала головой и вышла. Эневек некоторое время обслуживал входящих клиентов, пока не появился Том и не сменил его до конца дня.

Он вышел на главную улицу Тофино. «Китовая станция» располагалась у самого въезда в городок. Здание было красивое — большой деревянный дом с красным фронтоном, крытой террасой и лужайкой перед входом, на которой опознавательным знаком возвышался семиметровый хвост кита, вырезанный из кедра. Рядом был хвойный лес. Всё выглядело именно так, как обычно представляют себе Канаду европейцы. Картину дополняли местные жители, рассказывающие байки о встречах с медведями в собственном палисаднике или о верховых прогулках на спине кита. Не всё, но кое-что всё же было правдой. Остров Ванкувер культивировал миф о себе как истинной Канаде. Западное его побережье с пологими пляжами, уединёнными бухтами, болотами и реками в окружении столетних елей и кедров каждый год привлекало толпы туристов. Иногда можно было прямо с берега увидеть серых китов, выдр и морских львов, которые грелись на солнце вблизи берегов. И даже когда море насылало дожди, остров всё ещё был похож, по мнению многих, на рай.

Эневек не замечал всего этого.

Он свернул к пирсу. Там стояла на якоре старая яхта, принадлежавшая Дэви. Владельца «Китовой станции» отпугивала сумма необходимых вложений, чтобы сделать яхту пригодной для плавания, и он сдавал её Эневеку за небольшие деньги; и тот жил здесь, а своё жильё — крошечную квартирку в Ванкувере — почти совсем забросил.

Он взял на яхте необходимые вещи и вернулся к станции. В Ванкувере у него была машина, ржавый «форд». Но на острове он обходился старым «лэнд крузером» Шумейкера. Он сел в него, завёл мотор и поехал к «Постоялому двору Виканинниш», отелю высшей местной категории, расположенному в нескольких километрах от станции на скалистом утёсе, откуда открывался фантастический вид на океан. Между тем, небо продолжало очищаться, и уже показались голубые прогалины. Дорога вела сквозь густой лес. Через десять минут он оставил машину на маленькой парковке и дальше отправился пешком. Тропа поднималась в горку. Пахло сырой землёй. Падали одинокие капли. С веток елей свисали папоротники и мох.

Когда его взгляду открылся «Виканинниш», краткий отдых от человеческого общества уже сделал своё дело. Теперь, когда немного прояснилось, он мог спокойно посидеть на берегу со своими записками. Может, подумал он, спускаясь по деревянным ступенькам к морю, после работы можно будет даже побаловать себя хорошим ужином тут, в отеле. Кухня у них отличная, а мысль очутиться в недосягаемости для Уокера и всей окружающей суеты, посидеть, наблюдая закат, сразу улучшила его настроение.

Он сел на поваленный ствол дерева, раскрыл ноутбук и тетрадь для черновых записей и принялся за работу. Минут десять спустя он заметил боковым зрением фигуру, спустившуюся по лестнице и пересекающую пляж. Она остановилась у края воды. Был отлив, и песок в закатных лучах солнца был усеян деревяшками плавника. Женщина, сделав крюк, направилась в сторону Эневека. Он насупил брови и придал себе неприступно-занятый вид.

— Хэлло, — послышался низкий голос. Эневек поднял глаза.

Перед ним стояла стройная, привлекательная женщина с сигаретой и улыбалась ему. На вид ей было хорошо за пятьдесят. Седые волосы коротко острижены, загорелое лицо испещрено морщинками. В туфлях на босу ногу, в джинсах и ветровке.

— Хэлло, — его ответ прозвучал вовсе не так резко, как он рассчитывал. Как только он поднял на неё глаза, он перестал ощущать её присутствие как помеху. В синих глазах женщины поблёскивало любопытство. Должно быть, в юности она была хороша собой. Она и сейчас ещё излучала что-то неуловимо эротичное.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

В других обстоятельствах он отделался бы уклончивым ответом и продолжил свои занятия. Есть достаточно способов дать людям понять, что они могут идти ко всем чертям.

Вместо этого он неожиданно для себя ответил:

— Я работаю над одной статьёй о белухах. А вы?

Женщина затянулась сигаретой. Потом села рядом с ним на ствол дерева, как будто он её пригласил. Он посмотрел на её профиль, тонкий нос и высокие скулы и вдруг подумал, что уже где-то видел её.

— Я тоже работаю над одной статьёй. Но боюсь, никто не захочет её читать, — она сделала паузу и взглянула на него. — Сегодня я была в вашей лодке.

Вот откуда он её знает. Женщина в тёмных очках с капюшоном на голове.

— А что с китами? — спросила она. — Мы так и не увидели ни одного.

— Ни одного и нет.

— А почему?

— Я только об этом и думаю.

— Вы не знаете?

— Нет.

Женщина кивнула, как будто ей был хорошо знаком этот феномен.

— Могу себе представить, что творится у вас в голове. Мои тоже не появляются, но в отличие от вас я знаю причину.

— А кто они такие, ваши?

— Может, вам уже не ждать, а поискать? — предложила она, пропустив его вопрос мимо ушей.

— Да мы ищем, — он отложил тетрадь, сам удивляясь своей откровенности. Казалось, он говорит со старой знакомой.

— И как вы это делаете?

— Через спутники. Теленаблюдением. Можно обнаружить движущиеся группы эхолотами. Есть и другие возможности.

— И что, они улизнули от вас?

— Никто не думал, что они исчезнут. В начале марта их видели на широте Лос-Анджелеса, всё было в порядке.

— И все исчезли?

— Нет, не все, — Эневек вздохнул. — Всё немного сложнее. Вам это интересно?

— Иначе бы я не спрашивала.

— Киты здесь есть. Местные. В здешних водах мы наблюдаем двадцать три вида китов. Некоторые из них появляются периодически — серые киты, горбачи, минки, — другие постоянно живут в этом регионе. У нас одних только косаток три вида.

— А, киты-убийцы!

— Такое название — чистое недоразумение, — сердито сказал Эневек. — Косатки приветливые существа, в природных условиях не бывает нападений на человека. Такое лживое название, как киты-убийцы, ввели истерики вроде Кусто, который не постеснялся объявить косаток врагом человека номер один. Или тот же Плиний в своей «Истории»! Знаете, что он пишет? «Чудовищная масса мяса, вооружённая варварскими зубами». Разве зубы могут быть варварскими?

— Варварскими могут быть разве что зубные врачи, — она затянулась сигаретой. — Хорошо, я всё поняла. А что значит слово «косатка»?

Эневек удивился. Об этом его никто никогда не спрашивал.

— Научное название Orcinus Orca. Тот, кто принадлежит царству мёртвых. Только не спрашивайте меня, кто додумался их так назвать.

Она улыбнулась своим мыслям:

— Вы сказали, есть три вида косаток.

Эневек кивнул в сторону океана.

— Прибрежные косатки, о которых мы мало знаем, они то появляются, то исчезают. Во-вторых, косатки-кочевники; они кочуют маленькими группами. Может быть, именно они ближе всего соответствуют вашим представлениям о китах-убийцах. Они поедают всё подряд: морских собак, морских львов, дельфинов, птиц, они нападают даже на голубых китов. Здесь, где берег скалистый, они остаются исключительно в воде, но в Южной Америке встречаются типы, которые охотятся на берегу. Выходят на сушу и нападают на тюленей и другую живность.

Он замолк в ожидании новых вопросов, но женщина молчала.

— Третий вид обитает в ближайших окрестностях острова, — продолжал Эневек. — Резиденты. Большие семьи. Вы знаете остров?

— Немного.

— На востоке, в сторону материка, есть пролив Джонстоуна. Там резиденты живут круглый год. Они питаются исключительно лососем. С начала семидесятых годов мы изучаем их социальную структуру. — Он сделал паузу и растерянно взглянул на неё: — О чём это я? Почему мы об этом заговорили?

Она засмеялась:

— Простите меня. Это я виновата. Выбила вас из колеи, но мне всегда всё хочется знать поточнее.

— Это у вас профессиональное?

— Врождённое. Впрочем, вы хотели мне рассказать, какие киты исчезли, а какие нет.

— Да, я хотел это сделать, но…

— Но у вас нет времени.

Эневек бросил взгляд на черновую тетрадь и ноутбук. За сегодняшний вечер он должен завершить статью. Но вечер ещё не кончился. А он к тому же почувствовал голод.

— Вы остановились в «Виканиннише»? — спросил он.

— Да.

— Что вы делаете сегодня вечером?

— О! — она подняла брови и улыбнулась ему. — В последний раз мне задавали этот вопрос лет десять назад. Как это волнующе.

Он ответил ей улыбкой:

— По правде говоря, меня подгоняет голод. Я подумал, не продолжить ли нам разговор за ужином.

— Хорошая идея, — она соскользнула со ствола, погасила сигарету, а окурок сунула в карман ветровки. — Но я должна вас предостеречь. Я разговариваю во время еды, причём безостановочно задаю всё новые вопросы, если меня не остановить интересным рассказом. Так что уж вы не подкачайте. Кстати, — она протянула ему руку, — Саманта Кроув. Зовите меня Сэм, как все.

Ресторан располагался на самом краю утёса, будто хотел прыгнуть в море, и оттуда открывался панорамный вид на залив. Место было идеальное для наблюдения за китами. Но в этом году даже здесь приходилось довольствоваться видом лишь тех обитателей моря, которых приносили с кухни.

— Проблема в том, что кочевники и прибрежные косатки больше не показываются, — объяснил Эневек. — Резидентов не меньше, чем обычно, но они не любят появляться на этой стороне, хотя пролив Джонстоуна становится для них всё неуютнее.

— Почему?

— А как бы вы чувствовали себя, если бы вам приходилось делить свой дом с паромами, баржами, пассажирскими судами и рыбаками? Кругом тарахтят моторки. Ванкувер промышляет древесиной. Сухогрузы вывозят в Азию все окрестные леса. Когда исчезают деревья, то реки мелеют, и лосось теряет свои нерестилища. А резиденты не едят ничего, кроме лосося.

— Понимаю. Но вы беспокоитесь не только из-за косаток, ведь так?

— Серые киты и горбачи — наша главная головная боль. То ли они нашли обходной путь, то ли им надоело быть зрелищем для туристов. — Он покачал головой. — Но всё не так просто. Когда в начале марта перед островом Ванкувер появляются стаи китов, у них в желудках уже несколько месяцев пусто. Всю зиму в Калифорнии они проедают накопленный жир. Но ведь когда-то он кончается. И здесь они впервые получают пропитание.

— Может, они проплыли дальше в открытом море.

— Там для них мало еды. Серым китам, например, бухта Виканинниш поставляет главную часть их пропитания, которой в открытом море не найдёшь, это Onuphis elegans.

— Elegans? Шикарно звучит.

Эневек улыбнулся:

— Это червь. Длинный и тонкий. Залив песчаный, их тут чудовищное количество, и серые киты их очень любят. Без этой промежуточной подкормки им не добраться до Арктики. — Он отхлебнул воды. — В середине восьмидесятых уже было так, что киты не появились. Но тогда причина была ясна. Серые киты тогда практически вымерли. Их выбили. С тех пор мы их кое-как восстановили. Я думаю, теперь их тысяч двадцать, и большая часть в здешних водах.

— И все они не появились?

— Среди серых китов тоже есть несколько резидентов. Они обитают здесь. Но очень немного.

— А горбачи?

— Та же самая история. Исчезли.

— Кажется, вы сказали, что пишете статью о белухах?

Эневек оглядел её:

— А что, если и вы мне что-нибудь расскажете о себе?

Кроув ответила весёлым взглядом:

— Ну, главное обо мне вы знаете: старая дама, которая задаёт вопросы.

Появился официант и сервировал для них жареные на гриле королевские креветки на шафрановом ризотто. Собственно, Эневек мечтал сегодня посидеть один, чтобы никто не трещал у него над ухом. Но Кроув ему нравилась.

— Но о чём вы спрашиваете, кого и для чего?

Кроув очистила от панциря креветку, пахнущую чесноком.

— Очень просто. Я спрашиваю: есть тут кто-нибудь?

— Есть тут кто-нибудь?

— Именно так.

— И каков ответ?

Мясо креветки исчезло между двумя ровными рядами белых зубов.

— Ответа я пока не получила.

— Может, надо спрашивать громче? — сказал Эневек, обыгрывая её комментарии на пляже.

— Я бы с удовольствием, — сказала Кроув, не переставая жевать. — Но средства и возможности пока ограничивают меня радиусом ровно в двести световых лет. Тем не менее, в середине девяностых мы провели шестьдесят триллионов измерений и отобрали из них только тридцать семь, про которые нельзя с уверенностью сказать, имеют ли они естественно-природное происхождение, или кто-то нам действительно сказал «Хэлло».

Эневек уставился на неё.

— SETI? — спросил он. — Вы работаете в SETI?

— Верно. Search for Extra Terrestrial Intelligence. Поиск внеземного разума. Проект «Феникс», точнее.

— Вы прослушиваете космос?

— Примерно тысячу звёзд, аналогичных Солнцу, которые старше трёх миллиардов лет. Да. Это лишь один проект из многих, но, может быть, важнейший, если вы позволите мне немного тщеславия.

— Надо же!

— Закройте рот, Леон, ничего особенного в этом проекте нет. Вы анализируете пение китов и пытаетесь разузнать, что интересного они могут вам поведать. Мы слушаем космос, потому что убеждены, что там кишмя кишат разумные цивилизации.

Эневек был очарован.

— И вы действительно приняли сигналы, которые позволяют предположить существование разумной жизни?

Она отрицательно помотала головой:

— Нет. Мы приняли сигналы, которые мы не знаем, как классифицировать. По правде говоря, мне от отчаяния надо бы кинуться с ближайшего моста, а я тут с аппетитом поглощаю еду, хотя я одержима своим делом так же, как вы вашими китами.

— Про которых я по крайней мере знаю, что они есть.

— Сейчас, скорее, нет, — улыбнулась Кроув. Эневек чувствовал, как тысяча вопросов выстраиваются в очередь, чтобы быть заданными. Проект поиска внеземного разума стартовал в НАСА в начале девяностых, специально в годовщину прибытия Колумба. В пуэрториканском Аресибо в самом большом на земле радиотелескопе была установлена новая программа. За минувшее время в SETI возникли и новые проекты благодаря щедрым спонсорам, а проект «Феникс» был из самых известных.

— Значит, вы та самая женщина, которую играет Джоди Фостер в «Контакте»?

— Я та женщина, которая охотно села бы в тот космический корабль, на котором Джоди Фостер летит к внеземлянам. Вы знаете, Леон, я ведь делаю для вас исключение. Обычно у меня начинаются судороги, когда меня расспрашивают о моей работе. Мне всякий раз приходится часами объяснять, что же я делаю.

— Мне тоже.

— Правильно. Вы мне кое-что рассказали, теперь я у вас в долгу. Что вас ещё интересует?

Эневек думал недолго:

— Почему вы до сих пор не добились результата?

Кроув повеселела. Она положила себе на тарелку новую порцию креветок и заставила его некоторое время ждать ответа.

— А кто сказал, что у нас нет результата? Кроме того, наш Млечный Путь насчитывает около сотни миллиардов звёзд. Обнаружить планеты, подобные Земле, довольно трудно, потому что их свет очень слаб. Но теоретически в таких планетах нет недостатка. Подумайте только: сто миллиардов звёзд!

— Правильно, — усмехнулся Эневек. — Двадцать тысяч горбачей всё-таки проще.

— Это как если бы нужно было доказать существование крошечной рыбки и для этого вам пришлось бы процеживать каждый литр океанской воды. Но рыбка подвижна. Вы можете повторять всю процедуру процеживания океана до Судного дня и можете даже прийти к мнению, что этой рыбки не существует. На самом деле её немерено, только плавает она всякий раз не в том литре, который вы в этот момент просматриваете. «Феникс» берёт под лупу сразу много литров, но зато мы ограничиваемся — скажем так, в ваших масштабах — проливом Джорджия. Понимаете? Там есть цивилизации. Я не могу это доказать, но я твёрдо убеждена в том, что число их бесконечно. Но вселенная в бесконечное число раз больше, вот что глупо.

Эневек размышлял.

— Разве НАСА не посылала сигнал в космос?

— Ах, вон что, — глаза её сверкнули. — Вы хотите сказать, что нечего рассиживаться и слушать, надо самим подать голос. Да, это было сделано. Еще в 1974 году мы отправили из Аресибо сигнал в М13. Это шаровидная туманность неподалёку от нашей галактики. Но нашей проблемы это не решает. Любое известие может затеряться в межзвёздном пространстве, исходит оно от нас или от других. Было бы невероятной случайностью, если бы кто-то получил наш сигнал. Кроме того, слушать дешевле, чем посылать сигналы.

— И всё-таки. Это повысило бы шансы.

— Может, мы этого не хотим.

— Почему же? — в недоумении спросил Эневек. — Я думал…

— То есть мы-то хотим. Но есть множество людей, которые смотрят на это скептически. Многие почитают за благо не привлекать к себе внимания.

— Какие глупости.

— Не знаю, глупости ли. Я лично тоже верю, что разум, который дорос до межзвёздных путешествий, должен уже преодолеть стадию дикости. С другой стороны, я думаю, от этого аргумента нельзя отмахнуться. Люди должны подумать, как сделать себя заметными. Иначе возникнет опасность быть неправильно понятыми.

Эневек молчал. Его мыслями снова завладели киты.

— Вы не приходите иногда в отчаяние? — спросил он.

— Как без этого? А сигареты и виски на что?

— А если вы вдруг достигнете цели?

— Хороший вопрос, Леон. — Кроув сделала паузу и задумчиво водила пальцами по скатерти. — В принципе я уже много лет спрашиваю, что, собственно, является нашей Целью. Думаю, если б я знала ответ, то прекратила бы заниматься исследованиями. Ответ — это всегда окончание поиска. Возможно, нас мучает одиночество нашего существования. Мысль, что мы лишь случайность, которая больше нигде не повторится. Но может быть, мы стремимся доказать как раз то, что кроме нас нет никого и мы занимаем в творении особое место, которого якобы достойны. Я не знаю. Почему вы изучаете китов и дельфинов?

— Я… мне просто интересно.

Нет, это не совсем так, подумал он в ту же минуту. Это не просто любопытство. Итак, чего же он ищет?

Кроув была права. В принципе они делали одно и то же. Каждый прослушивал свой космос и надеялся получить ответ. Каждый в глубине души тосковал по собратьям, по обществу разумных существ, которые не были бы людьми.

Кроув, кажется, прочитала его мысли.

— Дело не в другом разуме, — сказала она. — Нас занимает вопрос, что останется от нас, если другой разум существует. Кто мы тогда? И кем мы больше не являемся? — Она откинулась на спинку стула и улыбнулась тёплой, привлекательной улыбкой. — Знаете, Леон, я думаю, в конце стоит очень простой вопрос о смысле жизни.

После этого они говорили о разном, но уже не о китах и не о чужих цивилизациях. В половине одиннадцатого, после того как они ещё посидели у камина в салоне, заказав себе выпить: Кроув — бурбон, а Эневек, как обычно, минеральную воду, — они распрощались. Она проводила его наружу. Облака окончательно рассеялись. Над ними простиралось звёздное небо, которое, казалось, втягивало их в себя. Некоторое время они просто смотрели вверх.

— Вам иногда не надоедают ваши звёзды? — спросил Эневек.

— А вам ваши киты?

Он засмеялся:

— Нет. Не надоедают.

— Я очень надеюсь, что вы их отыщете.

— Я вам сообщу об этом, Сэм.

— Я и так узнаю. Это был очень приятный вечер, Леон. Если наши пути ещё раз пересекутся, я буду рада. Будьте внимательны к своим подопечным. Я думаю, эти животные имеют в вашем лице верного друга. Вы добрый человек.

— Откуда вам знать?

— В моём положении вера и знание поневоле находятся на одной длине волны. Берегите себя.

Они пожали друг другу руки.

— Может быть, мы встретимся, когда будем косатками, — в шутку сказал Эневек.

— Почему именно косатками?

— Индейцы квекиютл верят, что каждый, кто при жизни был хорошим человеком, в следующий раз рождается косаткой.

— Да? Мне это нравится! — Кроув улыбнулась до ушей, и Эневек понял, что большинство её морщин происходят от улыбок. — А вы верите в это?

— Разумеется, нет.

— Почему же? Разве вы не один из них?

— Из кого? — спросил он, хотя прекрасно понял, кого она имела в виду.

— Из индейцев.

Эневек почувствовал, как всё в нём окаменело. Он взглянул на себя её глазами. Приземистый мужчина с широкими скулами и медной кожей, слегка суженными глазами и густыми, падающими на лоб прямыми смоляными волосами.

— Что-то вроде того, — сказал он после слишком долгой паузы.

Саманта Кроув оглядела его. Потом достала пачку сигарет из своей ветровки, прикурила и сделала глубокую затяжку.

— М-да. К сожалению, я и этим одержима. Всего хорошего, Леон.

— Счастливо, Сэм.

13 марта

Норвежское море и побережье

Сигур Йохансон не видел Тину Лунд неделю. В это время ему пришлось заменять заболевшего профессора и прочесть на несколько лекций больше, чем было запланировано. Кроме того, он был занят статьёй для журнала и ещё пополнением своего винного погребка, ради чего ему пришлось оживить ослабевшую связь с одним эльзасским знакомым, представителем славной давильни Hugel&Fils, располагавшей известными раритетами. Некоторые из них Йохансон намеревался подарить себе ко дню рождения. А также он по случаю приобрёл виниловые пластинки с записями 1959 года «Кольца Нибелунгов» под управлением сэра Джорджа Солти и коротал с ними вечера. Червяки Лунд были оттеснены на второй план, тем более, что пока о них не было никаких новых известий.

На девятый день после их встречи Лунд наконец позвонила — в явно приподнятом настроении.

— Что-то больно ты весела, — отметил Йохансон. — Не повредит ли это твоей научной объективности?

— Вполне возможно, — радостно возвестила она.

— Объяснись.

— Потом, при случае. Слушай, завтра «Торвальдсон» будет на континентальной окраине и спустит на глубину робота. Хочешь при этом присутствовать?

Йохансон мысленно просмотрел своё расписание.

— В первой половине дня я занят, — сказал он. — Буду знакомить студентов с сексуальной жизнью серных бактерий.

— Это плохо. Корабль отплывает ранним утром.

— Откуда?

— Из Кристиансунна.

Кристиансунн находился в часе езды от Тронхейма на скалистом мысе, обдуваемом всеми ветрами. С расположенного неподалёку аэродрома регулярно летали вертолёты в сторону буровых островов, которые один за другим тянулись по всему североморскому шельфу вдоль норвежского фарватера. Семьсот платформ для добычи нефти и газа.

— Может, я приеду позже? — предложил Йохансон.

— Да, пожалуй, — сказала Лунд после короткого раздумья. — Неплохая идея. Собственно, мы оба могли бы приехать позже. Что ты делаешь послезавтра?

— Ничего, что нельзя было бы отменить.

— Тогда так и поступим. Приедем позже, переночуем на «Торвальдсоне» и вдоволь насмотримся на запуск этого робота.

— То есть ты поедешь со мной?

— Не совсем. Я полдня проведу на берегу, а ты примкнёшь ко мне после обеда. Вместе полетим в Гульфакс, а оттуда нас переправят на «Торвальдсон».

— Одно удовольствие слушать, как ты импровизируешь на ходу. А можно узнать, зачем такой сложный путь?

— Ну, чтобы тебе было проще.

— Мне-то да. Но ты могла бы спокойно отплыть завтра утром прямо на борту.

— Лучше я составлю компанию тебе.

— Врёшь, но очаровательно, — сказал Йохансон. — Где я тебя там найду?

— Приезжай в Свегесунне.

— О боже! В эту дыру?

— Это очень милая дыра, — настаивала Лунд. — Встретимся в «Фискехузе». Знаешь, где это?

— Я достаточно хорошо знаком с цивилизацией Свегесунне. Это ресторан на берегу рядом со старой деревянной церковью?

— Правильно.

— Часа в три?

— В три — прекрасно. Я договорюсь насчёт вертолёта. — Она сделала паузу. — У тебя уже есть какие-нибудь результаты?

— К сожалению, нет. Может, завтра будут.

— Хорошо бы.

Они закончили разговор. Йохансон наморщил лоб. Опять этот червяк. Пробился на передовую линию и снова завладел его вниманием.

Это всегда было неожиданно, когда в давно изученной экосистеме вдруг из ничего возникал новый вид. Сами по себе черви не вызывали никакой тревоги. Если они действительно родня ледового червя, то они косвенно питаются метаном. А метан есть всюду на континентальных склонах, в том числе и в Норвегии.

Тем не менее, что-то в них было странным.

Войдя на следующий день в свой кабинет, он обнаружил два письма с таксономическими заключениями. Он удовлетворённо пробежал глазами результаты и уже хотел отложить письма. Но потом перечёл их.

Удивительные существа. Действительно.

Он засунул все бумаги в папку и отправился на лекцию. Два часа спустя он ехал в своём джипе по холмистому ландшафту фьорда в направлении Кристиансунна. Уже таяло, и кое-где обнажилась земля. В такие дни трудно одеться по погоде. Половина университета была простужена. Йохансон предусмотрел все возможные варианты и собрал целый чемодан. Лунд, конечно, будет над ним потешаться — как всегда, когда он являлся с таким багажом. Ну и пусть. Если бы мог, Йохансон и сауну с собой прихватил. Кроме того, он запасся кое-чем, чтобы полакомиться вдвоём, когда придётся коротать ночь на корабле.

Йохансон ехал медленно. Он мог бы доехать до Кристиансунна и быстрее, чем за час, но не любил спешить. С половины пути дорога шла вдоль воды и вела через несколько мостов. Он наслаждался видами. В Хальсе он переправился через фьорд на автопароме и двинулся дальше на Кристиансунн. Снова пошли мосты через морские воды. Сам Кристиансунн располагался на нескольких островах. Он пересёк город и переправился на остров Аверой. Свегесунне — живописная рыбацкая деревня — располагалась на внешнем краю острова. В сезон здесь бывало полно туристов, но сейчас в местечке было тихо, все сонно выжидали прибыльного летнего времени.

Ресторан «Фискехузе» был закрыт. Лунд, несмотря на холод, сидела на открытой террасе за одним из деревянных столиков. С нею был молодой человек, незнакомый Йохансону. То, как они сидели рядышком на деревянной скамье, зародило в нём подозрение. Он подошёл поближе и откашлялся.

— Я слишком рано?

Она подняла голову. Её глаза сияли. Йохансон перевёл взгляд на мужчину — атлетически сложённого молодого человека, которому на вид не было и тридцати, с русыми волосами и хорошо очерченным лицом, — и подозрение стало уверенностью.

— Может, мне подойти попозже? — сказал он с колебанием.

— Каре Свердруп, — представила она. — Сигур Йохансон.

Блондин улыбнулся Йохансону и протянул ему руку:

— Тина мне о вас много рассказывала.

— Надеюсь, ничего такого, что вызвало бы у вас тревогу.

Свердруп засмеялся:

— Именно такое. Что вы чрезвычайно привлекательный представитель профессорско-преподавательского племени.

— Чрезвычайно привлекательный старый дурень, — поправила его Лунд.

— Да просто старый пень, — завершил Йохансон. Он сел на скамейку напротив, поднял воротник куртки и положил папку с заключениями на стол: — Таксономическая часть. Очень подробная. Могу кратко изложить. — Он взглянул на Свердрупа: — Не хотелось бы вгонять вас в скуку, Каре. Тина вам рассказывала, о чём идёт речь, или она издавала только влюблённые вздохи?

Лунд метнула в него сердитый взгляд.

— Всё ясно. — Он раскрыл папку и достал из неё конверт с заключениями. — Итак, одного из твоих червяков я послал во франкфуртский музей Зенкенберга, а другого в Америку, в Смитсониевский институт. Поскольку там сидят лучшие таксономы, каких я знаю. Оба специалисты по любым червям. Ещё один червяк отправился в Киль для исследования на растровом электронном микроскопе, но ответ пока не пришёл, как и анализ со спектрометра. Пока что я могу тебе лишь сказать, в чём эксперты сходятся.

— В чём же?

Йохансон откинулся на спинку и положил ногу на ногу.

— В том, что они не сходятся во мнении.

— Как содержательно.

— В основном они подтвердили моё первое впечатление. С вероятностью, близкой к уверенности, можно утверждать, что речь идёт о виде Hesiocaeca methanicola, известном также как ледяной червь.

— Пожиратель метана?

— Выражение неточное, радость моя, но это неважно. Такова часть первая. Часть вторая такова, что им загадали загадку необычайно выраженные челюсти и ряды зубов. Такие признаки указывают на хищных животных, или на роющих, или на жвачных. И это странно.

— Почему?

— Потому что ледяным червям такой большой жевательный аппарат не нужен. У них, правда, есть челюсти, но значительно меньшие.

Свердруп смущённо улыбнулся:

— Извините, доктор Йохансон, я ничего не понимаю в этих существах, но мне интересно. Почему им не нужны челюсти?

— Потому что они живут симбиотически, — объяснил Йохансон. — Они вбирают в себя бактерии, которые питаются гидратом метана…

— Гидратом?

Йохансон коротко взглянул на Лунд. Она пожала плечами:

— Объясни ему.

— Это очень просто, — сказал Йохансон. — Может быть, вы слышали, что в океанах очень много метана.

— Да. Об этом постоянно пишут.

— Метан — это газ. Он в больших количествах собирается на морском дне и на континентальных склонах. Часть его замерзает на поверхности дна. Вода и метан дают соединение в виде льда, который может сохраняться в таком состоянии только под высоким давлением и при низких температурах. Поэтому его находят лишь на известной глубине. Этот лёд называют гидратом метана. Всё пока понятно?

Свердруп кивнул.

— Хорошо. Повсюду в океане есть бактерии. Некоторые из них усваивают метан. Они пожирают его и выделяют сероводород. Бактерии хоть и микроскопически малы, но их так много, что они просто устилают дно. В таких случаях мы говорим о бактериевых лужайках. Они встречаются в первую очередь там, где залегает гидрат метана. Вопросы?

— Пока нет, — сказал Свердруп. — Как я догадываюсь, тут на сцену выходят ваши черви.

— Правильно. Есть черви, которые питаются выделениями бактерий. Между ними возникают симбиотические отношения. В некоторых случаях червь поедает бактерии и носит их в себе, в других случаях бактерии живут на его коже. Так или иначе, они снабжают его пропитанием. Поэтому червь ползёт на гидрат. Он уютно устраивается там, захватывает себе стадо бактерий и больше ничего не делает. Ему не надо никуда зарываться, ведь он ест не лёд, а бактерии на льду. Единственное, что происходит, — это то, что он своей вознёй вытаивает во льду углубление и остаётся там, премного довольный всем.

— Я понимаю, — медленно сказал Свердруп. — Зарываться глубже у червя нет повода. Но другие черви делают это?

— Есть разные виды. Некоторые едят осадочные породы или вещества, которые есть в осадочном иле, или перерабатывают детритус.

— Детритус?

— Всё, что тонет с поверхности моря. Трупы, мелкие частицы, останки разного рода. Целый ряд червей, которые не живут в симбиозе с бактериями, обладают сильными челюстями, чтобы хватать добычу или чтобы куда-нибудь зарываться.

— Но ледяному червю челюсти не нужны.

— Может, и нужны, чтобы перемалывать крохотные количества гидрата и отфильтровывать оттуда бактерии. Но не клыки же, как у Тининых зверей.

Свердрупа эта тема, казалось, забавляла всё больше.

— Если черви, которых открыла Тина, живут в симбиозе с бактериями, пожирающими метан…

— То мы должны спросить, для чего предназначен этот арсенал из челюстей и зубов, — кивнул Йохансон. — Сейчас станет ещё интереснее. Таксономы нашли второго червя, которому такая структура челюстного аппарата подходит. Его зовут nereis, хищник, который обитает на всех глубинах. Маленький Тинин любимец имеет челюсти и зубы nereis’а, правда, выраженные так, что приходится скорее думать о далёких предках nereis’а — так сказать, о tirannereis rex.

— Как страшно.

— Это бастард. Нам придётся подождать микроскопического и генетического анализа.

— На континентальных склонах бесконечное количество гидрата метана, — сказала Лунд. Она задумчиво пощипывала нижнюю губу.

— Подождём, — Йохансон откашлялся и оглядел Свердрупа. — А чем занимаетесь вы, Каре? Тоже нефтяными разработками?

— Нет, — радостно сказал тот. — Меня просто интересует всё, что можно есть. Я повар.

— Необыкновенно приятно! Вы даже не подозреваете, как это утомительно — изо дня в день иметь дело с учёным людом.

— Он готовит фантастически! — сказала Лунд. Наверное, не только готовит, подумал Йохансон. Но для него же лучше. Тина Лунд привлекала его, но как только она за порог, он всякий раз с облегчением благодарил судьбу. Для него это было бы слишком обременительно.

— И как вы познакомились? — спросил он, хотя это не так уж и интересовало его.

— В прошлом году я стал директором «Фискехузе», — сказал Свердруп. — Тина несколько раз бывала здесь, но мы только здоровались. — Он обнял её за плечи, и она приникла к нему. — Но неделю назад всё изменилось.

— Да, будто молния ударила, — сказала Лунд.

— Это заметно, — сказал Йохансон, глядя в небо. Издалека послышалось тарахтение мотора.

Полчаса спустя они летели в вертолёте вместе с дюжиной рабочих-нефтяников. При таком шуме не поговоришь, и Йохансон молча смотрел в иллюминатор. То и дело они пролетали над танкерами, сухогрузами и паромами. Потом показались платформы. С тех пор, как американцы в 1969 году обнаружили в Северном море нефть, оно превратилось в причудливый промышленный ландшафт, установленный на сваях и протянувшийся от Голландии до причалов Тронхейма. В ясные дни с любой лодки были видны разом десятки гигантских платформ. Хотя с вертолёта они казались игрушками великанов.

Их цель, Гульфакс, был группой платформ, которые принадлежали государственной нефтяной компании «Статойл». Гульфакс-С был одной из самых крупных платформ на верхнем краю Северного моря — 280 человек, целый посёлок. По правилам, Йохансон не имел права там высаживаться. Несколько лет назад он сдал экзамен на допуск к платформам, но с тех пор правила безопасности ужесточились, однако Лунд подключила свои связи. Ведь по сути они лишь делали там пересадку, чтобы тут же отправиться на борт «Торвальдсона», который стоял в добром часе езды от Гульфакса.

От сильной турбулентности вертолёт провалился в воздушную яму. Йохансон вцепился в подлокотники кресла. Больше никто не отреагировал. Пассажиры, главным образом мужчины, привыкли и не к таким штормам. Лунд повернула голову, ненадолго открыла глаза и подмигнула ему.

Повезло же Каре Свердрупу. Но сумеет ли этот счастливчик поспеть за темпом жизни Лунд, покажет время.

Вскоре вертолёт пошёл на снижение. Море метнулось навстречу. В какой-то момент весь Гульфакс-С стал виден в боковой иллюминатор. Колосс на четырёх железобетонных колоннах, весом в полтора миллиона тонн, общей высотой метров четыреста. Более половины этой высоты скрывалось под водой, где колонны поднимались сквозь лес цистерн. Белый дом — жилой корпус — был лишь маленькой частью гиганта. Основная часть представала перед глазами дилетанта в виде нагромождения палуб, набитых техникой и загадочными машинами, связанными толстыми пучками кабелей, по бокам стояли грузовые краны, а венчал всё это храм нефтяников — буровая вышка. На острие гигантского стального выноса, уходящего далеко в море, горел неугасимый факел — газ, отделённый от нефти.

Вертолёт опустился на посадочную площадку над жилым корпусом. Пилот посадил машину удивительно мягко. Лунд зевнула, потянулась, насколько позволяла теснота пространства, и ждала, когда винты остановятся.

— Полёт был очень приятный, — сказала она.

Кто-то засмеялся. Открыли выходной люк, и все выбрались наружу. Йохансон подошёл к краю вертолётной площадки и глянул вниз. В ста пятидесяти метрах под ним пенилось море. Резкий ветер стегал по его комбинезону.

— А может ли что-нибудь опрокинуть это сооружение?

— Нет ничего, что нельзя было бы опрокинуть. Идём, — Лунд схватила его за руку и потащила вслед за другими пассажирами.

У лестницы стоял невысокий плотный человек с бородой и махал им рукой.

— Тина, — позвал он, — что, соскучилась по нефти?

— Это Ларе Йоренсен, — сказала Лунд. — Он отвечает за вертолётное и судовое движение у Гульфакса-С. Он тебе понравится, он отличный шахматист.

Йоренсен шёл им навстречу. На нём была форменная куртка «Статойла», и Йохансону он показался похожим на заправщика.

— Я по тебе соскучилась, — засмеялась Лунд.

Йоренсен улыбнулся. Он прижал её к груди, и это привело к тому, что его светлая шевелюра оказалась под её подбородком. Потом он пожал руку Йохансону.

— Вы выбрали неудачный день, — сказал он. — В хорошую погоду видна вся гордость норвежской нефтяной индустрии. Остров за островом.

— Работы много? — спросил Йохансон, спускаясь вниз по винтовой лестнице.

Йоренсен отрицательно помотал головой:

— Не больше, чем обычно. Ты хоть раз бывал на платформах? — Как большинство скандинавов, Йоренсен быстро переходил на «ты».

— Давненько не был. Много нефти достаёте?

— Боюсь, всё меньше. На Гульфаксе с давнего времени стабильно, ровно двести тысяч баррелей из двадцати одной скважины. Собственно, неплохо. Но мы недовольны. Потому что виден конец. — Он показал в сторону моря. В нескольких сотнях метров Йохансон увидел танкер, стоящий на причале у буя. — Только что заправили его. Придёт ещё один — и это всё на сегодня. Запасы иссякают, ничего не поделаешь.

Места добычи находились не непосредственно под платформами, а в некотором отдалении. Подняв нефть, её очищали от воды и соли, отделяли от газа и размещали в цистерны вокруг подножия платформ. Оттуда нефть откачивали через нефтепровод в буи. Вокруг платформ на 500 метров была зона безопасности, которую не имело права пересечь ни одно судно, за исключением ремонтных катеров, обслуживающих платформу.

Йохансон заглянул за перила.

— Разве «Торвальдсон» не здесь? — спросил он.

— У другого буя. Отсюда не видно.

— Даже исследовательские суда не подпускаете?

— Нет, хватит с нас рыбаков, которых то и дело приходится отгонять.

— Что, много неприятностей от рыбаков?

— Да не так чтобы много. На прошлой неделе пришлось воспитывать одних, они загнали косяк рыбы аж под платформу. На Гульфаксе-А недавно было хуже. Маленький танкер с повреждением мотора. Продрейфовал. Мы послали туда пару наших людей, чтобы отогнать танкер, но потом они сами справились.

То, что рассказывал Йоренсен, в действительности описывало потенциальную катастрофу, которой боялись все. Если полный танкер оторвётся и его принесёт к платформе, её может расшатать, но куда больше при этом опасность взрыва. И хотя платформа оснащена противопожарной системой, которая при малейшем намёке на огонь выбрасывает тонны воды, взрыв танкера означает для неё конец. Такие несчастья случаются редко и скорее в Южной Америке, где требования безопасности выполняются из рук вон плохо. В Северном море придерживаются предписаний. Если, например, дует сильный ветер, то танкер просто не загружают.

— Что-то ты похудел, — сказала Лунд, когда Йоренсен открыл перед ней дверь. Они вошли внутрь жилого корпуса и шли по коридору с одинаковыми дверями, ведущими в одинаковые квартиры. — Что, вас плохо кормят?

— Даже слишком хорошо, — захихикал Йоренсен. — Повар у нас отменный. Тебе надо заглянуть в нашу столовую, — продолжал он, обращаясь к Йохансону. — Отель «Ритц» супротив неё — халабуда. Нет, просто директор нашей платформы ополчился против пузатых североморских животов и отдал распоряжение сбросить все лишние килограммы, иначе увольнение.

— Что, серьёзно?

— Директива «Статойла». Не знаю, доведут ли они свою угрозу до исполнения, но она подействовала. Никто не хочет терять работу.

Они дошли до лестничной клетки и спустились вниз. Навстречу им шли рабочие-нефтяники. Их шаги гулко отдавались в стальной шахте.

— Так, конечная станция. У вас есть выбор. Пойдёте налево — тогда поболтаем ещё полчаса и выпьем кофе. Направо — к шлюпке.

— Я бы выпил кофе… — начал Йохансон.

— Спасибо, — перебила его Лунд. — У нас нет времени.

— «Торвальдсон» без вас не уйдёт, — выразил недовольство Йоренсен. — Мы могли бы спокойно…

— Я не хочу запрыгивать на борт в последнюю минуту. В другой раз будет больше времени, обещаю. И снова привезу Сигура. Кто-то же должен обыграть тебя в шахматы.

Йоренсен засмеялся и, пожав плечами, вышел наружу. Лунд и Йохансон последовали за ним. В лицо ударил ветер. Они находились у нижнего края жилого блока. Пол перехода, по которому они двинулись дальше, был сварен из толстых стальных решёток. Сквозь ячейки виднелось волнующееся море. Здесь было куда больше грохота, чем на вертолётной площадке. Йоренсен подвёл их к оранжевой шлюпке, висевшей на кране.

— Что будете делать на «Торвальдсоне»? — спросил он между прочим. — Я слышал, «Статойл» хочет продолжать строительство?

— Может быть, — ответила Лунд.

— Платформу?

— Заранее нельзя сказать. Может, и СВОП.

СВОП — это было сокращение от Single Well Offshore Production System. При бурении на глубине от 350 метров устанавливали такие СВОПы — корабли, похожие на гигантские нефтяные танкеры, соединённые с головкой скважины посредством гибкой буровой нитки. Они откачивали с морского дна сырую нефть и одновременно служили для неё промежуточным складом.

Йоренсен потрепал её по щеке.

— Тогда смотри, малышка, чтобы тебя не укачало на борту.

Они поднялись в шлюпку. Кроме них, на борту был только рулевой. Кран спустил шлюпку на поверхность воды. В боковые иллюминаторы было видно, как они опускаются мимо пористых бетонных стен. Потом их закачало на волнах.

Йохансон встал позади рулевого. Ему стоило усилий удержаться на ногах. Вдали показался «Торвальдсон». Корма научного судна была снабжена характерными выносами, с которых в море спускали исследовательские приборы и батискафы. Подниматься на борт пришлось по отвесной лесенке, защищённой со всех сторон. Мучаясь со своим чемоданом, Йохансон подумал, что, наверное, это была не такая уж хорошая идея — прихватить с собой половину гардероба. Лунд, поднимавшаяся первой, обернулась к нему:

— У тебя такой чемодан, будто ты собрался в отпуск.

Йохансон покорно вздохнул:

— А я уже думал, что ты больше вообще ничего вокруг не замечаешь.

Любое побережье в мире окружено зоной сравнительно мелких вод — областью шельфа, с максимальной глубиной до двухсот метров. В принципе шельф — не что иное, как подводное продолжение континента. В некоторых частях мира шельф короткий, в других регионах он тянется на сотни километров, пока дно не обрывается в глубину — где внезапно и круто, а где террасами и постепенно. По ту сторону шельфа начинается неведомая вселенная, о которой наука знает ещё меньше, чем о космосе.

В отличие от глубоководья, шельф люди держат под контролем почти полностью. Хотя мелкое море занимает лишь восемь процентов всей водной площади, почти весь мировой улов рыбы происходит оттуда. Сухопутное животное человек во многом живёт за счёт моря, поскольку две трети его представителей селятся на узкой шестидесятикилометровой прибрежной полосе.

Перед Португалией и северной Испанией регион шельфа на океанографических картах выглядит узкой полоской. Британские острова и Скандинавия, напротив, окружены таким широким шельфом, что оба региона переходят один в другой, образуя Северное море, в среднем глубиной от двадцати до ста пятидесяти метров, то есть достаточно мелкое. На первый взгляд, нет ничего особенного в небольшом море, которое в теперешнем своём виде существует лишь десять тысяч лет. А ведь оно имеет центральное значение в мировом хозяйстве. Это одна из самых оживлённых транспортных зон Земли, с высокоразвитыми индустриальными государствами и самым крупным портом всех времён и народов — Роттердамом. Тридцатикилометровой ширины пролив Ла-Манш — одна из транспортных жил мира. Грузовые суда, танкеры и паромы маневрируют здесь в большой тесноте.

Триста миллионов лет назад огромные болота связывали континент с Англией. Океан то надвигался, то снова уходил. Могучие реки несли в северный бассейн ил, растения, останки животных, и всё это со временем образовало осадочные слои километровой толщины. Возникали угольные пласты, между тем как местность всё глубже погружалась в воду. Всё новые слои надвигались друг на друга и спрессовывали нижележащие пласты в песчаник и известняк. Вместе с тем глубины согревались. Органические остатки в камнях подвергались сложным химическим процессам и превращались под действием давления и температуры в нефть и газ. Частично просачиваясь сквозь пористый камень к морскому дну и пропадая в воде. А по большей части оставаясь в подземных залежах.

Миллионы лет шельф пребывал в покое.

Нефть совершила переворот. Норвегия, пребывая в упадке как рыбодобывающая нация, набросилась на вновь открытые месторождения полезных ископаемых и за тридцать лет превратилась во второго в мире по величине экспортёра нефти. Ровно половина всех европейских ресурсов размещалась под норвежским шельфом. Такими же богатыми оказались и запасы норвежского газа. Платформы строились одна за другой. Технические проблемы решались без оглядки на то, чего это стоило окружающей среде. Бурили всё глубже, простые конструкции первых буровых вышек уступили место сооружениям высотой с «Эмпайр Стейт Билдинг». Идеи о подводных, автоматически управляемых платформах постепенно становились действительностью. Оставалось только ликовать.

Но ликование кончилось быстрее, чем можно было ожидать. Улов рыбы шёл на убыль во всём мире; точно так же обстояло дело и с добычей нефти. То, что возникало в течение миллионов лет, иссякло за какие-нибудь сорок. Многие месторождения шельфа были уже исчерпаны. Забрезжил призрак колоссальной свалки ненужной техники — опустевших платформ, демонтировать которые миру было не по силам. Лишь один путь мог вывести нефтедобывающие нации из тупика. По другую сторону шельфа, на континентальных окраинах, на бескрайних глубоководных пространствах залегали нетронутые запасы. Обычные платформы здесь исключались. То, что планировала группа Лунд, чтобы использовать эти запасы, были сооружения другого рода. Склон далеко не везде был обрывистым. Были и террасы, они-то и представляли собой идеальные площадки для подводных фабрик. В связи с риском, связанным с глубоководными работами, число обслуживающего персонала должно было сводиться к минимуму. С уменьшением нефтедобычи закатывалась и звезда рабочих-нефтяников, которые в семидесятые и восьмидесятые годы привыкли очень хорошо зарабатывать. На Гульфаксе-С планировалось сократить персонал до нескольких десятков. Более новые платформы, как «Человек на Луне» — проект века на газовых месторождениях норвежского склона, — работали в почти автоматическом режиме.

Так или иначе, североморская нефтяная индустрия становилась убыточной. Правда, прекращение добычи представляло собой ещё большую проблему.

Когда Йохансон вышел из своей каюты, на борту «Торвальдсона» царило спокойствие. Он подошёл к поручням и глянул вокруг. За прошедшие два часа они оставили позади посёлок платформ, и теперь корабль находился за краем шельфа. Вдали ещё виднелись отдельные силуэты буровых вышек, но в остальном здесь всё уже походило на настоящее море, а не на затопленный индустриальный район. Под килем было около 700 метров глубины. Континентальный склон был промерен и картографирован, но о зоне вечной темноты сведений почти не было. Луч мощного прожектора вырывал из темноты то одну, то другую картинку, однако это давало так же мало представления о целом, как свет одного уличного фонаря обо всей Норвегии ночью. Йохансон вспомнил о бутылке бордо и о наборе французских и итальянских сыров в своём чемодане. Он отправился на поиски Лунд и застал её за проверкой робота. Это был прямоугольный ящик, сваренный из трубок, высотой метра три, начинённый техникой. На закрытой верхней стороне стояло имя робота — «Виктор». В передней части ящика Йохансон увидел камеры и манипулятор. Лунд просияла ему навстречу:

— Ну как?

Йохансон из уважения оглядел «Виктора» со всех сторон.

— Большой жёлтый пылесос, — сказал он.

— Пораженец ты.

— Ну ладно. На самом деле я впечатлён. Сколько эта штука весит?

— Четыре тонны. Эй, Жан!

Худощавый человек с рыжими волосами выглянул из-за кабельного барабана. Лунд подозвала его.

— Жан-Жак Альбан — старший офицер на этой ржавой посудине, — представила рыжего Лунд. — Слушай, Жан, мне ещё нужно кое-что утрясти. А Сигур ужасно любопытный, он хочет всё знать о «Викторе». Будь добр, позаботься о нём.

Она убежала. Альбан смотрел ей вслед с выражением весёлого бессилия.

— Как я понимаю, у вас есть дела поважнее, чем рассказывать мне о «Викторе», — предположил Йохансон.

— Ничего-ничего, — Альбан улыбнулся. — Тина в один прекрасный день перегонит сама себя. А вы из НТНУ, правильно? Вы исследуете червей.

— Я только высказал своё мнение на их счёт. А почему эти создания так вас беспокоят?

Альбан махнул рукой:

— Нас беспокоит скорее строение дна на склоне. А червей мы обнаружили случайно, они занимают главным образом фантазию Тины.

— А я думал, вы спускаете робота ради червей, — удивился Йохансон.

— Это Тина вам сказала? — Альбан взглянул на автомат и отрицательно покачал головой. — Нет, это лишь часть миссии. Разумеется, мы ничем не можем пренебречь, но главным образом мы готовимся к установке долговременной измерительной станции. Прямо над разведанными залежами нефти. Если мы придём к выводу, что место надёжное, то впоследствии здесь будет подводная станция добычи нефти.

— Тина мне что-то говорила о СВОПе.

Альбан глянул на него так, будто не знал, что на это ответить.

— Вообще-то, нет. Подводная фабрика уже считай готова. Если в планах что-то изменилось, то это прошло мимо меня.

Ага. Значит, плавучей платформы не будет. Может, было лучше не углубляться в эту тему. Йохансон стал расспрашивать Альбана о роботе.

— Это «Виктор-6000», — объяснил Альбан. — Он может погружаться на глубину шесть тысяч метров и работать там несколько дней. Мы управляем им отсюда, сверху, и получаем общие результаты в реальном масштабе времени, всё через кабель. На сей раз он останется под водой 48 часов. Попутно нагребёт и червей. «Статойл» хочет избежать обвинений в том, что нарушает биологическое равновесие экосистемы. А вы что думаете про этих червей?

— Ничего, — уклончиво ответил Йохансон. — Пока.

Прозвучал сигнал запуска. Йохансон увидел, как выносная стрела пришла в движение и подняла «Виктора» вверх.

— Идёмте, — сказал Альбан. Они двинулись к пяти контейнерам в человеческий рост, поставленным посреди палубы.

— А что в этих контейнерах?

— Гидравлика для лебёдки, агрегаты, весь этот хлам. А в переднем находится контрольный пульт. Не стукнитесь головой.

Они вошли через низкую дверь. В контейнере было тесно. Йохансон осмотрелся. Половину помещения занимал пульт с двумя рядами экранов. Некоторые мониторы были выключены, другие показывали навигационную информацию. Перед экранами сидели несколько человек. Лунд тоже была здесь.

— Вон тот человек посередине — пилот «Виктора», — тихо объяснял Альбан. — Справа рядом второй пилот, который обслуживает манипулятор. «Виктор» — машина чувствительная и точная, но требует и соответствующей сноровки в управлении. Следующее место принадлежит координатору. Он поддерживает связь с вахтенным офицером на мостике, чтобы корабль и робот действовали в оптимальном контакте. По другую сторону сидят учёные. Там и Тина. Она будет обслуживать камеры. Ну что, всё готово?

— Можете начинать спуск, — сказала Лунд. Один за другим включились оставшиеся мониторы.

— Теперь вы видите то, что видит «Виктор», — объявил Альбан. — У него восемь видеокамер. Одна основная с объективом Zoom, два пилотных объектива для навигации и пять дополнительных камер. Качество изображения очень хорошее, даже на глубине в несколько тысяч метров мы получаем резкое изображение в цвете.

Перспектива перед объективами изменилась. «Виктор» погружался. Мониторы показывали зелёно-голубой подводный мир, который постепенно мутнел.

— Включить прожекторы, — сказал координатор.

Разом пространство вокруг «Виктора» осветилось. Зелёная голубизна побледнела и уступила место освещённой черноте. В поле зрения попадали мелкие рыбы, потом всё заполнилось крохотными воздушными пузырьками. Йохансон знал, что в действительности это планктон, миллиарды крохотных живых существ. Красные медузы и прозрачные рифлёные медузы проплывали мимо.

— Что именно будет делать «Виктор», когда опустится вниз? — спросил Йохансон.

— Он возьмёт пробы воды и осадочного слоя, нагребёт всякой живности, — ответила Лунд, не оборачиваясь. — А главным образом добудет видеоматериал.

На экране возникло что-то вроде ущелья. «Виктор» спускался вдоль отвесной стены. Красные и оранжевые лангусты помахивали своими длинными усами. Там, внизу, было уже темно, но прожекторы и камеры передавали естественные цвета живых существ поразительно интенсивно. «Виктор» продвигался дальше мимо губок и голотурий, потом склон постепенно стал более пологим.

— Приехали, — сказала Лунд. — 680 метров.

— О’кей, — пилот подался вперёд. — Сделаем круг.

Отвесный склон исчез. Какое-то время они снова видели свободное пространство, потом в чёрно-синей глубине обрисовалось морское дно.

— «Виктор» может перемещаться с миллиметровой точностью, — сказал Альбан с видимой гордостью. — Вы можете поручить ему вдевать нитку в иголку.

— Спасибо, с этим справляется мой портной. А где именно робот сейчас находится?

— На одном из плато. Под ним залегает несметное количество нефти.

— И гидрат метана?

Альбан задумчиво взглянул на него:

— Да, конечно. Почему вы спрашиваете?

— Просто так. И здесь «Статойл» собирается поставить фабрику?

— Хотелось бы. Если не возникнет никаких препятствий.

— В виде червей.

Альбан пожал плечами. Йохансон заметил, что французу неприятна эта тема. Они смотрели, как робот облетает по кругу чужой мир, обгоняя нескладных пауков и рыб, которые рылись в осадке. Камера выхватывала колонии губок, светящихся медуз и мелких каракатиц. Море было населено здесь не особенно густо, зато было много придонных жителей. Через некоторое время ландшафт стал корявым. По дну протянулись полосы.

— Это осадочные оползни, — сказала Лунд. — На норвежских склонах уже кое-что ползёт.

— Что это за рифлёные структуры? — спросил Йохансон.

— Это из-за течений. Мы подруливаем к краю плато, — Лунд сделала паузу. — Недалеко отсюда мы и обнаружили червей.

Все уставились на экраны. В свете прожекторов появилось что-то новое. Светлые, обширные линялые пятна.

— Лужайки бактерий, — заметил Йохансон.

— Да. Признак гидрата метана.

На экране появились потрескавшиеся белые пятна. Замёрзший гидрат залегал прямо на дне. Внезапно Йохансон увидел что-то ещё. В пультовой воцарилась тишина.

Части гидрата скрылись под розовой копошащейся массой. Вначале ещё можно было различить отдельные существа. Затем огромное количество извивающихся червей стало необозримым. Розовые трубочки с белыми кустиками щетины ползали друг по другу в несколько слоёв.

Кто-то за пультом издал возглас омерзения. Люди так устроены, подумал Йохансон. Нам отвратительно всё, что ползает и копошится, а ведь это совершенно нормальная картина. Мы бы к самим себе испытывали омерзение, если бы могли видеть, какие орды клещей шевелятся в наших порах, поедая жир кожных выделений, как миллионы крошечных паучков распространяются в наших матрацах, а миллиарды бактерий — у нас в кишечнике.

Но ему и самому не нравилось то, что он видел. Полученная им в университете картинка из Мексиканского залива изображала популяции, похожие на эти, но те черви были меньше размером и вели себя довольно пассивно в своих ямках. А здешние беспокойно извивались и шевелились на льду — гигантская дрожащая масса, целиком покрывающая дно.

— Курс зигзагом, — попросила Лунд.

Робот двигался размашистым слаломом. Картина не изменилась. Черви, куда ни глянь.

Внезапно дно стало опускаться. Пилот направлял робота дальше к краю плато. Даже восемь мощных прожекторов пробивали темноту лишь на несколько метров. Но можно было заметить, что эти твари покрывали весь склон. Йохансону показалось, что они стали ещё больше, чем те экземпляры, которые Лунд принесла ему на исследование.

В следующий момент всё стало чёрным. «Виктор» оказался за пределами плато. Здесь был отвесный обрыв на сто метров в глубину. Робот на полной скорости продвигался дальше.

— Поверните, — попросила Лунд. — Посмотрим на отвесную стенку.

Пилот поманеврировал «Виктором». В лучах прожекторов парили мелкие частицы.

Что-то большое и белое изогнулось перед объективом, на секунду заполнило собой весь экран и молниеносно отпрянуло назад.

— Что это было? — воскликнула Лунд.

— Возвращаемся к прежней позиции.

Робот повернул в обратную сторону.

— Оно исчезло.

— По кругу!

«Виктор» начал вращаться вокруг своей оси. Но ничего, кроме непроницаемой темноты и освещённого планктона, не появилось.

— Но там что-то было, — подтвердил координатор. — Может, рыба.

— Если рыба, то чертовски крупная, — прорычал пилот. — Она заполнила весь экран.

Лунд обернулась к Йохансону. Он отрицательно покачал головой:

— Понятия не имею, что это было.

— О’кей. Осмотримся пониже.

Робот направился к обрыву. Через несколько секунд в поле зрения показалась отвесная стена. Обломки осадочных пород торчали наружу, всё остальное было покрыто розовыми червями.

— Они повсюду, — сказала Лунд. Йохансон подошёл к ней ближе.

— У вас есть представление о здешних залежах гидрата?

Лунд постучала по клавишам своего терминала. На мониторе возникла карта морского дна.

— Вот, белые пятна. Мы нанесли эти залежи на карту.

— Ты могла бы показать мне теперешнее местоположение «Виктора»?

— Примерно здесь, — она указала на область с обширными линялыми пятнами.

— Хорошо. Направьте его туда, наискосок.

Лунд дала указание пилоту. Прожекторы снова выхватили морское дно, свободное от червей. Через некоторое время склон пошёл вверх, и тут же из тьмы показалась крутая стена.

— Выше, — сказала Лунд. — Только помедленней. Через несколько метров перед ними открылась прежняя картина. Змеевидные розовые тела с белыми кустиками щетины.

— Всё правильно, — сказал Йохансон.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ваша карта верна, то именно здесь находятся большие площади гидрата. Иначе говоря, бактерии располагаются на льду, поглощают метан, а черви поедают бактерии.

— А то, что их сразу миллионы, тоже правильно?

Он отрицательно помотал головой. Лунд откинулась на спинку стула.

— Ну, хорошо, — сказала она человеку, который распоряжался манипулятором. — Сажайте «Виктора». Пусть нагребёт червей и ещё раз оглядит местность — тут уместно употребить такое слово.

Было уже 10 часов, когда в каюту Йохансона постучала Лунд.

— У меня уже глаза жжёт, — сказала она, опускаясь в кресло. — Альбан сменил меня на некоторое время.

Её взгляд упал на доску для сыра и на открытую бутылку бордо.

— О, я должна была это предвидеть, — она засмеялась. — Недаром ты сбежал.

Йохансон покинул пультовую полчаса назад, чтобы всё подготовить.

Он начал перечислять ей сыры, представленные на доске, закончив длинным багетом и маслом.

— Ты просто сумасшедший.

— Хочешь стаканчик?

— Разумеется, я хочу стаканчик.

— К сожалению, на «Торвальдсоне» плохо с хрусталём. Что ещё интересного вы там увидели?

Лунд взяла стакан и сразу отпила половину.

— Проклятые зверюги на гидрате повсюду.

Йохансон сел напротив неё и намазал маслом ломоть багета.

— Действительно странно.

Лунд принялась за сыр.

— Остальные тоже считают, что есть причины для беспокойства. Особенно Альбан.

— При вашем первом погружении их было не так много?

— Да. На мой вкус, правда, достаточно и того, что было, но мой вкус на них не влияет.

Йохансон улыбнулся ей.

— Ты же знаешь, люди со вкусом всегда в меньшинстве.

— Завтра утром «Виктор» поднимется и принесёт нам очередную порцию червей. Тогда ты сможешь поиграть с ними, если захочешь. — Жуя, она поднялась и выглянула в иллюминатор. Небо прояснилось. По воде тянулась лунная дорожка, волны дробили её на сверкающие кусочки. — Я уже раз сто просмотрела тот кусочек видео, со светлой штукой. Альбан тоже считает, что это была рыба, но тогда, значит, у неё гигантские размеры. И совсем неразличимая форма тела.

— Может, световой рефлекс, — предложил свой вариант Йохансон.

Она обернулась к нему.

— Нет. Это было на отдалении в несколько метров, как раз на границе света. Оно было большое и плоское и исчезло молниеносно, как будто не переносит света или боится быть обнаруженным.

— Это могло быть что угодно.

— Нет, не что угодно.

— Косяк рыбы тоже может отпрянуть. Если они плывут достаточно плотно, возникает впечатление единого целого…

— Это был не косяк рыб, Сигур! Это было что-то плоское. Что-то стекловидное. Как большая медуза.

— Большая медуза? Вот она и была.

— Нет. Нет! — Она сделала паузу и снова села. — Сам взгляни на неё. Это не медуза.

Они некоторое время молча ели.

— Ты обманула Йоренсена, — неожиданно сказал Йохансон. — Здесь не будет СВОПа. Не будет ничего, где нашлось бы место для рабочих-нефтяников.

Лунд подняла глаза. Отпила вина и задумчиво отставила стакан.

— Верно.

— Почему? Ты боялась разбить ему сердце?

— Может быть.

Йохансон покачал головой.

— Вы всё равно разобьёте ему сердце. Работы для нефтяников больше не будет, правильно?

— Послушай, Сигур, я не хотела его обманывать, но… Ты же знаешь, вся эта индустрия претерпевает сейчас большие изменения, и людская рабочая сила становится жертвой в борьбе за существование. Что же я могу сделать? Йоренсен и без меня знает, что это так. Он знает, что численность персонала на Гульфаксе-С сократится раз в десять. Дешевле переоборудовать всю платформу, чем занимать работой двести семьдесят человек. «Статойл» носится с идеей вообще убрать людей с Гульфакса-Б. Мы могли бы управлять им с другой платформы, и даже это делается скорее из сострадания.

— Ты хочешь мне внушить, что ваш бизнес больше не приносит выгоды?

— Прибрежная индустрия окупается только тогда, когда ОПЕК поднимает цены на нефть. Как в начале семидесятых. Но с середины восьмидесятых они снова падают. И соответственно приходится искать новые источники, бурить дальше в море, на глубинах, при помощи робота и АУВ.

АУВ было сокращение от Autonomous Underwater Vehicles, они действовали в принципе как «Виктор», только не были связаны с кораблём пуповиной проводов. Прибрежная индустрия с интересом наблюдала за развитием этих новых глубинных роботов, которые словно планетарные разведчики продвигались в неосвоенные районы. Очень подвижные и чувствительные, они в некоторых случаях способны были принимать самостоятельные решения. С помощью АУВ появлялась возможность внедрять и обслуживать нефтедобывающие станции даже на глубине пять-шесть тысяч метров.

— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — сказал Йохансон, подливая ей и себе вина. — Ты действительно бессильна против хода событий.

— Но мы все могли бы что-нибудь сделать, — угрюмо ответила Лунд. — Если бы человечество не транжирило горючее, проблемы бы не было.

— Была бы. Только чуть позже. Однако тревога об окружающем мире делает тебе честь.

— И что? — язвительно ответила она. От неё не ускользнул тон насмешки в его голосе. — Представь себе, нефтяные фирмы тоже разделяют эту тревогу.

— Да, но что они делают?

— В следующие десятилетия нам придётся заняться демонтажем шестисот платформ, поскольку они уже не оправдывают себя, а техника на них никуда не годится! Ты хоть знаешь, чего это стоит? Миллиарды! А к тому времени весь шельф будет выкачан полностью! Так что не надо выставлять нас какими-то негодяями.

— Ну хорошо, не буду.

— Разумеется, теперь всё будет зависеть от беспилотных подводных фабрик. Если мы этого не сделаем, завтра Европа целиком повиснет на нефтепроводах Ближнего Востока и Южной Америки, а нам останется кладбище в море.

— Мне нечего возразить. Я только спрашиваю себя, всегда ли вы точно знаете, что делаете.

— Что ты имеешь в виду?

— Вам придётся решить множество технических проблем, чтобы запустить автономные фабрики.

— Да. Конечно.

— Вы планируете введение техники под экстремальным давлением и с высококоррозийными примесями, к тому же ещё без обслуживающего персонала. — Йохансон помедлил. — Но вы даже не знаете, что там в действительности творится.

— Мы как раз пытаемся это узнать.

— Как сегодня? Тогда я очень сомневаюсь. Мне это напоминает туриста, который в отпуске делает моментальные снимки, а потом думает, что знает страну, в которой побывал. Вы пытаетесь найти место, застолбить участок и не сводить с него глаз, пока он не покажется вам многообещающим. Но вы так и не поняли, в какую систему вторгаетесь.

— Если, по-твоему, мы так торопимся, то почему я притащила тебе этих проклятых червей?

— Ты права. Ego te absolve. — Ты прощена.

Она кусала нижнюю губу. Йохансон решил сменить тему:

— Каре Свердруп, кстати, приятный парень.

Надо же было сказать хоть что-то позитивное за этот вечер.

Лунд наморщила лоб. Потом расслабилась и засмеялась:

— Ты находишь?

— Абсолютно. — Он распрямил ладони. — Вернее, напрасно он перед этим не спросил у меня разрешения, но я могу его понять.

Лунд покачала вино в своём стакане.

— Всё ещё очень свежо, — тихо сказала она. Они помолчали.

— Настоящая влюблённость? — нарушил Йохансон тишину.

— У него или у меня?

— У тебя.

— Хм. — Она улыбнулась. — Кажется, да.

— Тебе кажется?

— Я исследовательница. Вначале надо всё испытать.

Была полночь, когда она наконец ушла. В дверях она оглянулась на пустые стаканы и корочки от сыра.

— Пару недель назад ты бы меня этим взял, — сказала она. Это прозвучало почти с сожалением.

Йохансон мягко подтолкнул её в коридор.

— В моём возрасте бывают промашки, — сказал он. — Ну, а теперь всё! Иди исследуй.

Она вышла. Потом повернулась и поцеловала его в щёку:

— Спасибо за вино.

Жизнь состоит из компромиссов между упущенными возможностями, думал Йохансон, закрывая дверь. Потом он улыбнулся и прогнал эти мысли. Он использовал слишком много возможностей, чтобы жаловаться.

18 марта

Ванкувер и остров Ванкувер, Канада

Леон Эневек замер.

Давай же, мысленно подбодрил он. Порадуй нас.

Уже в шестой раз белуха подплывала к зеркалу. Небольшая группа журналистов и студентов, собравшихся в подводном зале ванкуверского аквариума, застыла в благоговейной тишине. Сквозь гигантские стёкла они могли видеть всё, что происходило в воде. Косые лучи солнца плясали на стенах и на полу. Зал наблюдений не освещался, и непрерывная игра света и теней на поверхности воды волшебно озаряла лица стоящих.

Эневек пометил белуху безвредными чернилами. Цветной круг украсил её нижнюю челюсть. Место было выбрано так, что кит мог увидеть этот круг только в зеркале. В стеклянные стенки бассейна были вмонтированы два зеркала, и к одному из них белуха целенаправленно устремилась. Белое тело слегка развернулось в движении, будто она хотела показать зрителям свой маркированный подбородок. Потом она остановилась перед стеклянной стеной и немного опустилась, пока не достигла уровня зеркала. Замерла, встала вертикально, двинула головой в одну, потом в другую сторону, явно пытаясь узнать, из какой позиции круг виден лучше всего.

В эти секунды белуха жутким образом напоминала человека. В отличие от дельфинов белухи способны менять выражение лица. Казалось, что кит улыбается своему отражению. Многое из того, что люди охотно приписывают дельфинам и белухам, является результатом этой якобы улыбки. Поднятые вверх уголки рта и в самом деле служат для коммуникации. Но с таким же успехом белухи могут и опустить уголки рта, не выражая при этом плохого настроения. Они способны даже вытягивать губы трубочкой, будто насвистывая.

В следующий момент белуха потеряла интерес к своему отражению. Она элегантно поднялась вверх и отдалилась от стенки аквариума.

— Вот, — тихо сказал Эневек.

— И что это значит? — разочарованно спросила одна журналистка.

— Она знает, кто она. Идёмте наверх.

Они поднялись из подводного зала на солнечный свет. Под рябью волн скользили тела обеих белух. Эневек сознательно не объяснял ход эксперимента заранее. Он дал участникам высказать свои впечатления, чтобы быть уверенным, что он ничего не приписал от себя в поведение кита.

Все его наблюдения подтвердились.

— Поздравляю, — сказал он наконец. — Вы только что стали очевидцами эксперимента, который в исследовании поведения известен как «самоузнавание в зеркале». Все ли доверяют увиденному?

Студенты доверяли, журналисты меньше.

— Ничего, — сказал Эневек. — Я дам вам короткий комментарий. «Самоузнавание в зеркале» датируется семидесятыми годами. Тесты десятилетиями проводились на приматах. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гордон Гэллап… — Около половины зрителей кивнули, остальные отрицательно помотали головой. — Ну, Гэллап — психолог из университета штата Нью-Йорк, Однажды он пришёл к одной безумной идее: он ставил различные виды обезьян перед зеркалом. Большинство игнорировали своё отражение, другие пытались схватить его, думая, что это чужак. Некоторые шимпанзе узнали себя в зеркале и стали разглядывать. Это было примечательно, потому что большинство животных не осознают самих себя. Они не могут воспринимать себя как самостоятельных индивидов, которые отличаются от своих сородичей.

Эневек рассказал, как Гэллап маркировал лоб обезьян краской и затем ставил животных перед зеркалом. Шимпанзе быстро понимали, кого они видят в зеркале. Они разглядывали маркировку, ощупывали место пальцами и затем нюхали их. Гэллап провёл эксперимент с другими обезьянами, попугаями и слонами. И выдержали тест только шимпанзе и орангутанги, из чего Гэллап вывел, что они обладают самовосприятием и некоторым самосознанием.

— Однако Гэллап пошёл ещё дальше, — продолжал Эневек. — Он долгое время придерживался мнения, что животные не в состоянии вообразить душу других видов. Но зеркальный тест изменил его взгляды. Сегодня он не только верит в то, что некоторые животные осознают себя, но и в то, что они способны войти в положение другого. Шимпанзе и орангутанги приписывают другим индивидам намерения и испытывают сострадание. Они могут по собственному психическому состоянию делать заключения о состоянии других. Таков тезис Гэллапа, и он находит много сторонников.

Он смолк. Ему было ясно, что журналистов придётся окорачивать. Чтобы не прочитать потом в газетах, будто белухи — лучшие психиатры, что у дельфинов есть свой клуб спасения утопающих, а шимпанзе основали своё шахматное объединение.

— Характерно, — продолжал он, — что до девяностых годов зеркальному тесту подвергали почти исключительно сухопутных животных. При этом уже вовсю говорили о разуме китов и дельфинов, однако доказательства не очень интересовали промысловиков. Обезьянье мясо употребляет лишь малая часть населения. А охоту на китов и дельфинов тяжело сочетать с разумом и самосознанием преследуемых. Поэтому многие были не особенно воодушевлены, когда мы несколько лет назад начали проводить зеркальный тест с афалинами. Мы обшивали бассейн частично отражающими стёклами, частично настоящими зеркалами. Затем маркировали афалин чёрным фломастером. Было удивительно, что наши испытуемые обыскивали стены до тех пор, пока не находили зеркало. Им было ясно, что маркировку можно видеть тем отчётливее, чем лучше отражающая поверхность. Но мы пошли ещё дальше, помечая животных поочерёдно то краской, то просто водой, поскольку могло быть, что афалины реагируют на тактильное раздражение. Но оказалось, что они дольше задерживались перед зеркалом, когда маркировка была видимой.

— Получали ли афалины поощрение? — спросил один из студентов.

— Нет, и мы не тренировали их для теста. Мы даже маркировали разные части тела, чтобы исключить эффект обучения или привыкания. А несколько недель назад мы провели тот же тест с белухой. Мы маркировали кита шесть раз, дважды фломастером-пласебо. Вы сами видели, что было. Всякий раз она подплывала к зеркалу и искала символ. Дважды она не находила его и преждевременно прерывала осмотр. По моему мнению, мы имеем доказательство, что белухи обладают такой же степенью самоузнавания, как и шимпанзе. Киты и люди в этом пункте сходны более, чем считалось до сих пор.

Одна студентка подняла руку:

— Вы хотите сказать… Результаты свидетельствуют, что дельфины и белухи обладают сознанием и духом, правильно?

— Это так.

— На чём это может быть основано?

Эневек растерялся:

— Разве вы не были только что внизу?

— Была. Я видела, что животное регистрировало зеркальное отражение. То есть, оно знает: это я. Но разве из этого неизбежно следует самосознание?

— Вы только что сами ответили на вопрос. Оно знает: это я. Оно обладает сознанием своего Я.

— Мне так не кажется, — она выступила на шаг ближе. Эневек оглядел её, нахмурив брови. У неё были рыжие волосы, острый носик и слегка расставленные передние зубы. — Ваш опыт подтверждает у них сознание телесной идентичности. Но это ещё не значит, что животное обладает сознанием перманентной идентичности и выводит из этого для себя правила обращения с другими живыми существами.

— Этого я и не говорил.

— Говорили. Вы привели тезис Гэллапа, что некоторые животные по самим себе могут судить о других.

— Обезьяны.

— Что, кстати сказать, оспаривается. По крайней мере, вы не сделали никаких ограничений, когда говорили затем об афалинах и белухах. Или я что-то не так поняла?

— В этом случае и не нужно ничего ограничивать, — досадливо ответил Эневек. — Что животные узнают себя, доказано.

— Некоторые испытания дают основания предполагать это, да.

— К чему вы клоните?

Она пожала плечами и глянула на него круглыми глазами.

— Ну, разве это не очевидно? Вы можете видеть, как ведёт себя белуха. Но откуда вам знать, что она думает? Я знакома с работой Гэллапа. Он думает, что доказал, будто животное способно войти в положение другого. Это предполагает, что животные думают и чувствуют, как мы. То, что вы нам сегодня продемонстрировали, есть попытка их очеловечивания.

Эневек лишился дара речи. Она хочет побить его, его же собственным аргументом.

— У вас действительно такое впечатление?

— Вы сказали, что киты, возможно, похожи на нас больше, чем мы думали раньше.

— Почему вы так невнимательно слушали, мисс…

— Делавэр. Алиса Делавэр.

— Мисс Делавэр, — Эневек подобрался. — Я сказал, что киты и люди больше похожи друг на друга, чем мы думали.

— В чём же различие?

— В точке зрения. Дело не в том, чтобы выставить человека образцом, а в принципиальном родстве…

— Но я не думаю, что самосознание животного сравнимо с человеческим. Начать с того, что человек имеет перманентное сознание Я, благодаря которому он…

— Неверно, — перебил её Эневек. — Люди тоже развивают постоянное сознание о себе самом только при определённых условиях. Это доказано. В возрасте от 18 до 24 месяцев маленькие дети начинают узнавать своё отражение в зеркале. До того они неспособны рефлектировать о своём Я-бытии. Они осознают состояние своего духа меньше, чем этот кит, которого мы только что видели. И перестаньте постоянно ссылаться на Гэллапа. Мы здесь стараемся понять животных. А вы что стараетесь?

— Я только хотела…

— Вы хотели? Знаете, как подействовало бы на белуху, если бы в зеркало смотрели вы? Например, вы краситесь — что бы это значило для кита? Он бы сделал вывод, что вы можете идентифицировать персону в зеркале. Всё остальное показалось бы ему идиотизмом. В зависимости от того, каков ваш вкус в одежде и косметике, он бы даже мог усомниться, что вы узнаёте своё отражение. Он бы поставил под вопрос ваше духовное состояние.

Алиса Делавэр покраснела. Она хотела ответить, но Эневек не дал ей заговорить.

— Разумеется, эти тесты лишь начало, — сказал он. — Те, кто серьёзно изучает китов и дельфинов, не собирается оживлять мифы об их дружеских пирушках с человеком. Вероятнее всего, ни киты, ни дельфины не питают особого интереса к человеку именно потому, что они существуют в другом жизненном пространстве, имеют другие потребности и прошли другой эволюционный путь, чем мы. Но если наша работа будет способствовать тому, что люди станут уважительнее относиться к этим животным, то это стоит любых усилий.

Он ответил ещё на несколько вопросов — как можно короче. Алиса Делавэр со смущённой миной держалась на заднем плане. Наконец Эневек попрощался с группой и подождал, пока все разойдутся. Потом обсудил со своей исследовательской командой ближайшие планы и направления работы. Оставшись наконец один, он подошёл к краю бассейна, глубоко вздохнул и расслабился.

Он скорее мирился с публичной работой, чем любил её. Но она была неизбежной. Его карьера продвигалась планомерно. Слава новатора исследований разума бежала впереди него. Так что придётся и впредь сталкиваться с такими, как Алиса Делавэр, начётчиками, за горой прочитанных книг не видевшими ни одного литра морской воды.

Он сел на корточки и опустил пальцы в воду. Было раннее утро. Тесты и научные эксперименты они проводили до открытия аквариума или после его закрытия.

Что сказала эта студентка? Будто он пытается очеловечивать животных?

Упрёк больно задел его. Эневек старался заниматься наукой трезво. Всё его жизнеотношение было предельно трезвым. Он не пил, не ходил на вечеринки и не лез на первый план, чтобы разбрасываться спекулятивными тезисами. Он не верил в Бога и не принимал никакой другой формы религиозно выраженного поведения. Эзотерика была чужда ему в любом виде. Он избегал переносить на животных человеческие оценочные представления. Дельфины в первую очередь становились жертвой романтических представлений, не менее опасных, чем ненависть и превосходство: якобы они оказываются лучше людей и людям следует брать с них пример. Тот же шовинизм, который выражался в беспримерной жестокости, приводил и к безудержному обожествлению дельфинов. То их забивали насмерть, то вусмерть залюбливали.

И как раз с позиций его собственной точки зрения эта мисс Делавэр с заячьими зубами его же и упрекнула.

К нему подплыла маркированная белуха. Это была самка четырёхметровой длины. Она высунула голову из воды и дала себя приласкать, тихо посвистывая. Эневек спросил себя, разделяет ли белуха какие-нибудь человеческие чувства и может ли их испытывать. Фактически этому не было никаких доказательств. Так что Алиса Делавэр была права.

Но так же мало было доказательств обратного.

Белуха пощебетала и скрылась под водой. На Эневека упала чья-то тень. Он повернул голову и увидел рядом с собой расшитые ковбойские сапоги.

О нет, подумал он. Только этого ему не хватало!

— Ну, Леон, — сказал мужчина, подошедший к краю бассейна, — кого мучаем на сей раз?

Эневек выпрямился и оглядел подошедшего. Джек Грейвольф имел такой вид, будто сошёл с экрана какого-нибудь вестерна. Его богатырская мускулистая фигура была упакована в лоснящийся кожаный костюм. Индейские украшения болтались на широкой, как шкаф, груди. Из-под шляпы с перьями на плечи и на спину падали чёрные шелковистые волосы. Это было единственное, за чем Джек Грейвольф ухаживал, всё остальное в его облике наводило на мысль, что он неделями скачет по прерии, не видя ни воды, ни мыла. Эневек взглянул в его усмехающееся загорелое лицо и сдержанно улыбнулся в ответ.

— Кто тебя впустил сюда, Джек? Не иначе Великий Маниту?

Грейвольф расплылся в улыбке.

— Спецразрешение, — сказал он.

— Да? И давно?

— С тех пор, как поступило папское распоряжение дать вам по рукам. Успокойся, Леон, я вошёл вместе со всеми, уже пять минут, как аквариум открыли.

Эневек растерянно глянул на часы. Грейвольф был прав. Он просто забыл со своими белухами про время.

— Надеюсь, это случайная встреча, — сказал он.

— Не совсем.

— Значит, ты пришёл ко мне? — Эневек медленно двинулся прочь, и Грейвольф последовал за ним. По аквариуму прогуливались первые посетители. — Чем могу служить?

— Ты сам знаешь, чем можешь служить.

— Старая песня?

— Присоединяйся к нам.

— Забудь об этом.

— Давай, Леон, ведь ты же наш. Тебе ли обслуживать кучу придурков, которые приезжают специально, чтобы пофотографировать китов.

— Не это главное.

— Люди тебя слушают. Если ты официально выступишь против наблюдения китов, дискуссия приобретёт совсем иной вес. Ты бы нам очень пригодился.

Эневек остановился и испытующе посмотрел в глаза Грейвольфа.

— Ещё бы. Я бы вам пригодился. Но я сам выбираю, с кем мне по пути.

— Вот с этими! — Грейвольф кивнул в сторону бассейна с белухами. — Да меня тошнит, когда я вижу тебя здесь, с пленными! Вы их поймали и мучаете, ведь это для них всё равно что убийство в рассрочку.

— Ты что, вегетарианец?

— Чего-чего? — Грейвольф растерянно моргал.

— И ещё ответь мне, с кого ты стянул шкуру для своей куртки?

Он зашагал дальше. Грейвольф какое-то время озадаченно стоял, потом догнал Эневека.

— Это же разные вещи. Индейцы всегда жили в согласии с природой. Из шкур животных они…

— Избавь меня от своих поучений.

— Но это так.

— Хочешь, я скажу, в чём твоя проблема, Джек? Точнее, две проблемы. Первая — ты рядишься в шкуру защитника природы, хотя на самом деле ведёшь войну за индейцев, которые давно уже устроили свои дела и без тебя. Вторая твоя проблема — ты не настоящий индеец.

Грейвольф побледнел. Эневек знал, что его собеседник уже несколько раз представал перед судом за членовредительство. Он спросил себя, много ли нужно, чтобы вывести этого громилу из себя. Одного шлепка Грейвольфа хватило бы, чтобы надолго закончить любую дискуссию.

— Что за чушь ты несёшь, Леон?

— Ты полукровка, — сказал Эневек. Он остановился у бассейна с морскими выдрами и смотрел, как их тёмные тела торпедами носятся в воде. — Даже и того нет. Ты такой же индеец, как сибирский медведь. Твоя проблема, что ты не знаешь, кто ты такой; ты не можешь найти себе место, тебе кажется, будто ты со своей природозащитной вознёй можешь кому-то помешать. Уволь меня от этого.

Грейвольф сощурился на солнце:

— Почему я не слышу слов? Слышу только грохот, как будто вывалили тачку щебёнки на железный лист.

— Ой, как страшно!

— К чёрту, нам ли с тобой враждовать! Так ли уж много я от тебя хочу? Всего лишь поддержки!

— Я не могу тебя поддержать.

— Смотри, я не враг тебе, я и пришёл-то лишь для того, чтобы предупредить тебя об одной нашей акции. Хотя я не должен был этого делать.

Эневек насторожился.

— Что вы там опять затеваете?

— Акция называется наблюдение туристов, — Грейвольф громко рассмеялся. Его белые зубы блеснули, как слоновая кость.

— И что это значит?

— Ну, мы выйдем в море и будем фотографировать твоих туристов. Мы будем показывать на них пальцем, ахать, подъезжать вплотную и пытаться их потрогать. Чтобы они получили представление о том, как чувствуют себя киты.

— Я могу это предотвратить.

— Не можешь, у нас свободная страна. Никто не может нам предписывать, куда нам плыть на наших лодках. Понятно? Акция уже подготовлена, дело решённое, но если ты пойдёшь нам навстречу, я подумаю о том, чтобы приостановить её.

Эневек посмотрел на него, потом отвернулся и пошёл дальше.

— Китов всё равно нет, — сказал он.

— Это вы их разогнали.

— Ничего подобного.

— Ах, конечно, человек ни в чём не виноват. Вся вина на глупых животных. Нечего плавать среди летающих гарпунов или позировать фотографам. Но я слышал, они снова появились. Вроде бы видели уже нескольких горбачей.

— Всего несколько.

— Скоро конец вашему бизнесу. Ты хочешь, чтобы мы ещё больше снизили ваши прибыли?

— Фиг тебе, Джек.

— Ну смотри, это мое последнее предложение.

— Это успокаивает.

— Чёрт возьми, Леон! Ну хоть где-нибудь замолви за нас словечко! Нам нужны деньги. Ведь мы живём на пожертвования. Леон! Остановись же. Ведь дело благое, неужто ты этого не понимаешь? Ведь мы оба хотим одного.

— Нет, мы хотим разного. Пока, Джек.

Эневек ускорил шаг. Он бы с удовольствием побежал, но не хотел оставить у Грейвольфа впечатление, что убегает от него.

— Ты подлец! — крикнул тот вдогонку.

Эневек не ответил. Миновав дельфинарий, он направился к выходу.

— Леон, а знаешь, в чём твоя проблема? Может, я и не настоящий индеец, но зато ты — индеец!

— Я не индеец, — пробормотал Эневек.

— Ах, извини! — крикнул Грейвольф, как будто услышал его. — Ты же у нас нечто особенное. Только почему же ты тогда не там, откуда ты и где ты нужнее всего?

— Гад, — прошипел Эневек. Он кипел от ярости. Сперва эта строптивая коза, потом Джек Грейвольф. А так хорошо начинался день — успешным тестом.

Не там, откуда ты…

Что позволяет себе эта безмозглая гора мускулов? Как он смеет попрекать его происхождением?

Где ты нужнее всего!

— Я там, где я нужнее всего, — рявкнул Эневек.

Женщина, проходившая мимо, испуганно взглянула на него. Эневек оглянулся. Он стоял на улице. Всё ещё дрожа от гнева, он шагнул к своей машине, поехал к пристани и на пароме переправился назад на остров Ванкувер.

На следующий день он проснулся рано. В шесть он уже не мог спать, несколько минут смотрел в низкий потолок над своей койкой и решил пойти на станцию.

Над горизонтом светились розовые облака. Светало. В зеркальной глади воды отражались окрестные горы, дома на сваях и лодки. Через несколько часов появятся первые туристы. Эневек прошёл в конец причала к своему катеру, облокотился о деревянные перила и некоторое время смотрел вдаль. Он любил эти мирные часы, когда природа просыпалась раньше человека. Никто не действовал на нервы. Такие люди, как невыносимая Стринджер, ещё валялись, посапывая, в постели. Наверное, и Алиса Делавэр ещё спала мирным сном невежды.

И Джек Грейвольф.

Его слова всё ещё стояли в ушах Эневека. Какой бы ни был Грейвольф законченный идиот, но ему удалось наступить Эневеку на больную мозоль.

Мимо проехали два маленьких катера. Эневек раздумывал, не позвонить ли Стринджер, не уговорить ли её выйти с ним в море. Действительно, первые горбачи уже появились. Притащились с большим опозданием, что, с одной стороны, было радостно, но, с другой стороны, не объясняло, где они пропадали всё это время. Может, удастся парочку опознать. У Стринджер острый глаз, а кроме того, ему нравилось её общество. Она относилась к числу тех немногих, кто не докучал Эневеку его происхождением: не индеец ли он. Или, может, азиат. Или ещё кто.

Саманта Кроув — и та спросила его об этом. Как ни странно, ей бы он мог рассказать о себе больше. Но исследовательница из SETI в это время уже, наверное, была на пути к дому.

Ты слишком много раздумываешь, Леон.

Эневек решил не будить Стринджер и выйти в море в одиночку. Он зашёл на станцию, взял ноутбук на батарейках, камеру, полевой бинокль, магнитофон, гидрофон и наушники, а также секундомер в герметичном корпусе. Прихватил плитку шоколада и две баночки холодного чая, погрузил всё это на «Голубую акулу». Он неторопливо выехал из лагуны и прибавил скорость, только когда дома на берегу остались позади. Нос катера задрался вверх. Ветер ударил ему в лицо и вымел из головы все лишние мысли.

Без пассажиров и промежуточных остановок он минут за двадцать выехал в серебристо-антрацитовое море. Вяло накатывали редкие волны. Он приглушил мотор и дальше двигался на малой скорости. Киты уже где-то здесь.

Потом заглушил мотор, и его тотчас окружила абсолютная тишина. Он открыл баночку чая, выпил её и перебрался с биноклем на нос.

Прошла почти вечность, прежде чем ему почудилась тёмная выпуклость, которая тут же исчезла.

— Ну, покажись, — шептал он. — Я знаю, ты здесь.

Он напряжённо вглядывался в океан. Минуты тянулись, ничего не происходило. Потом в некотором отдалении из воды один за другим поднялись два силуэта. Оттуда донеслись звуки, похожие на винтовочные выстрелы, и над горбами поднялись белые фонтанчики — как дымок над дулом после выстрела. Эневек смотрел во все глаза.

Горбачи.

Он засмеялся. Это был счастливый смех. Как все знатоки, он мог определить вид кита по его дыханию. У больших китов выдох составлял несколько кубометров. Содержимое лёгких было сжато и прямо-таки выстреливало из узких дыхательных отверстий. На просторе оно расширялось, охлаждаясь при этом, и конденсировалось в туман. Форма и высота выдоха различалась даже внутри вида в зависимости от времени погружения и размеров животного, играл свою роль и ветер. Но в данном случае это однозначно были характерные кустистые фонтанчики горбачей.

Эневек раскрыл ноутбук и запустил программу. То немногое, что киты показывали из воды, неопытному глазу давало мало указаний на вид животного, не говоря уже о признаках отдельных индивидов. К этому добавлялось то, что видимость часто была затруднена волнением моря, туманом, дождём или солнечными бликами. Тем не менее, у каждого животного были свои отличительные признаки. Легче всего опознать кита по хвостовому стеблю. Ныряя, они часто поднимали хвост из воды. Ни одна нижняя сторона не походила на другую. На каждой был свой характерный узор, своя форма и структура края. Многие хвостовые стебли Эневек помнил, но фотоархив ноутбука облегчал работу.

Он был почти уверен, что оба появившиеся кита были из числа его старых знакомых.

Через некоторое время чёрные спины вновь показались из воды. Вначале возникли маленькие возвышенности с дыхательными отверстиями. Снова послышалось резкое шипение, затем почти синхронно появились фонтанчики. На сей раз киты не сразу погрузились в воду, а высоко подняли свои спины. Показались спинные плавники, вяло склонились вперёд и снова скрылись под водой. Эневек отчётливо увидел заднюю часть тела с зубчиками хребта. Киты начали уходить вглубь, и теперь из воды показались их хвосты.

Он поднёс к глазам бинокль и попытался разглядеть нижнюю сторону, но ему это не удалось. Ну, ничего. Главное, что киты здесь. Первейшей добродетелью наблюдателя китов было терпение, а до прибытия туристов оставалось ещё достаточно времени. Он открыл вторую банку чая и надкусил плитку шоколада.

Вскоре его терпение было вознаграждено: неподалёку от лодки воду пропахали пять горбов. Сердце Эневека заколотилось. Теперь животные были очень близко. Он напряжённо ждал, не покажутся ли хвосты. Это зрелище так захватило его, что вначале он даже не заметил монументальный силуэт, выросший из воды рядом с лодкой. Он повернул голову — и вздрогнул.

Раскрыл рот и забыл про тех пятерых.

Голова кита поднялась из воды почти беззвучно. Почти касаясь борта катера. Сперва показалась закрытая морщинистая пасть, обросшая конходермами и узловатыми уплотнениями. Глаз величиной с кулак уставился на пассажира лодки — почти вровень с лицом Эневека. Над водой появилось начало мощных грудных плавников.

Голова торчала из воды неподвижно, как скала.

Это было самое впечатляющее приветствие, какое когда-либо приходилось пережить Эневеку. Он не раз видел животных в непосредственной близости. Он прикасался к ним, держался за них. Они тащили его за собой. Достаточно часто серые киты, горбачи или косатки высовывали головы из воды в непосредственной близости от лодки.

Но сейчас всё было иначе.

Эневеку показалось, что не он разглядывает кита, а кит его. Глаз великана, окаймлённый морщинистым, как у слона, веком, рассматривал исключительно человека в лодке. Несмотря на своё острое зрение в воде, кит из-за сильной выпуклости линзы был обречён на близорукость, как только покидал пределы родной стихии. Но на столь близком расстоянии он мог видеть Эневека так же отчётливо, как и тот его.

Медленно, чтобы не спугнуть животное, он протянул руку и погладил мокрую шкуру. Кит не сделал попытки уйти под воду. Его глаз слегка вращался туда и сюда и потом снова воззрился на Эневека. Это была сцена почти гротескной интимности. Как ни счастлив был Эневек в это мгновение, он спросил себя, с какой целью кит ведёт за ним такое продолжительное наблюдение. В целом это наблюдение длилось несколько секунд. Но так долго находиться в вертикальном положении стоило киту огромных усилий.

— Где ты пропадал так долго? — тихо спросил Эневек.

Послышался тихий плеск с другой стороны катера. Эневек обернулся — и как раз вовремя, чтобы увидеть другую голову, вырастающую из воды. Второй кит был немного меньше, но так же устремил на Эневека свой тёмный глаз.

Чего они хотят?

Ему стало не по себе. Это упорное разглядывание было совершенно непривычным, чтобы не сказать щекотливым. Никогда раньше такого не случалось. Но всё же он нагнулся к своей сумке, быстро достал цифровую камеру, поднял её и сказал:

— Внимание!

Наверное, он сделал ошибку. Если да, то впервые в истории изучения китов они проявили к камере такую антипатию. Как по команде, обе огромные головы ушли под воду. Сразу два острова затонули в море. Лёгкое бурление и плеск, несколько пузырей — и Эневек вновь остался один в мерцающей безбрежности.

Он огляделся.

Над близким побережьем всходило солнце. Лёгкая дымка висела между гор. Гладкое море посинело.

Никаких китов.

Эневек толчком выдохнул воздух. Только теперь он заметил, что сердце его бешено колотится. Он убрал камеру в сумку, снова взял в руки бинокль, но передумал. Его новые друзья не могли уйти далеко. Он достал магнитофон, надел наушники и медленно опустил в воду гидрофон. Подводные микрофоны были так чувствительны, что записывали звук ещё поднимающихся пузырьков воздуха. В наушниках что-то шумело, плюхало и гремело, но ничто не указывало на китов. Эневек замер в ожидании их характерных звуков, но всё было спокойно.

В конце концов он вынул гидрофон из воды.

Через некоторое время он увидел вдали несколько фонтанчиков. Этим всё и ограничилось. Пора было возвращаться.

На полпути в Тофино он представил себе, как бы отреагировали на такой спектакль туристы. О нём только и было бы разговоров. Дрессированные киты! От вопросов не было бы отбоя.

Фантастика!

Немного даже чересчур фантастично.

23 марта

Тронхейм, Норвегия

Звонок вырвал Сигура Йохансона из сна. Он попытался нащупать будильник, но тут ему стало ясно, что звонит телефон. Протирая глаза и бормоча проклятия, он сел в кровати. Координация была нарушена, голова закружилась, и он опять повалился в постель.

Что же с ним было вчера вечером? Кажется, они напились с коллегами. Были там и студенты. А началось всё с того, что они отправились поужинать в ресторан, перестроенный из склада неподалёку от старого городского моста. Там подавали деликатесные рыбные блюда и хорошие вина. Даже очень хорошие, насколько он мог припомнить. Они сидели у окна и любовались рекой. Кто-то рассказывал анекдоты. Потом Йохансон со своим патроном спустились в винный погреб, чтобы осмотреть тамошние сокровища…

Йохансон вздохнул.

Мне пятьдесят шесть, подумал он, выкарабкиваясь из постели и на сей раз закрепившись в вертикальном положении. Мне больше не следует так поступать. Нет, неправильно. Мне можно так поступать, но никто не должен мне после этого звонить в такую ранъ.

Телефон не умолкал. Какая настойчивость! Преувеличенно кряхтя и охая, хотя тут не было никого, кто мог бы его пожалеть, он встал на ноги и, пошатываясь, двинулся в гостиную. Нет ли у него сегодня лекций? Эта мысль ударила его словно обухом по голове. Ужас! Стоять перед аудиторией и выглядеть на все свои годы, не имея сил оторвать подбородок от груди. Разговаривать с воротничком своей рубашки, насколько ему вообще позволит неповоротливый язык. В настоящую минуту он у него порос во рту шерстью и отвергал всё, связанное с артикуляцией.

Когда он наконец снял трубку, ему вдруг пришло в голову, что сегодня суббота. Настроение разом улучшилось.

— Йохансон, — назвался он на удивление чётко.

— Боже мой, тебя не добудишься, — сказала Тина Лунд. Йохансон закатил глаза и опустился в кресло.

— Который час?

— Половина седьмого. А что?

— Но ведь суббота же.

— Я знаю. Ты что, занят? Какой-то у тебя нерадостный голос.

— А чему радоваться? Чего ты от меня хочешь в такую, кстати сказать, немыслимую рань?

Лунд захихикала.

— Хочу тебя уговорить приехать сейчас в Тыхольт.

— В институт? Зачем, ради всего святого?

— Я подумала, хорошо бы вместе позавтракать. Каре на несколько дней приехал в Тронхейм, он был бы рад тебя видеть. — Она сделала небольшую паузу. — Кроме того, я хочу услышать твоё мнение об одной вещи.

— О какой?

— Не по телефону. Приедешь?

— Дай мне час времени, — сказал Йохансон и зевнул так, что испугался за свою челюсть. — Нет, дай мне два. Мне ещё нужно заехать в университет. Вдруг пришло что-нибудь ещё про твоих червей.

— Это было бы кстати. Хорошо, сделай всё, что считаешь нужным, только поторопись.

— Договорились!

Он залез под душ, всё ещё мучимый приступами головокружения. После четверти часа основательного плескания и отфыркивания он постепенно начал чувствовать себя свежее. Настоящего похмелья вино не оставило. Скорее, оно добавило ему сенсорики: в зеркале он видел себя удвоенным. Оставалось под вопросом, сможет ли он в таком состоянии вести машину.

Сейчас он это выяснит.

Снаружи было тепло и солнечно. Тронхейм проводил генеральную репетицию весны. Остатки снега стаяли. Йохансон заметил, что этот день начинает нравиться ему всё больше. Ему вдруг понравилось даже то, что Лунд разбудила его. Он начал насвистывать Вивальди, и это ещё больше улучшило его настроение. В выходные НТНУ был официально закрыт, но этому мало кто придавал значение. Точнее, это было лучшее время просмотреть почту и спокойно поработать.

Йохансон подошёл к почтовым ячейкам и обнаружил в своём ящике толстый конверт. Письмо было из франкфуртского Зенкенбергского музея. Наверняка оно содержало лабораторно-техническое заключение, которого так страстно ждала Лунд. Он взял его, не вскрывая, вышел из здания и поехал в Тыхольт.

«Маринтек» — технический институт проблем моря — был тесно связан с НТНУ, «Синтефом» и исследовательским центром «Статойла». Наряду с различными моделирующими устройствами и волновым туннелем здесь был самый большой в мире бассейн с морской водой, предназначенный для исследовательских целей. Каждое плавающее сооружение Норвегии проходило в виде модели испытание в этом бассейне длиной восемьдесят и глубиной десять метров. Здесь имитировались ветер и течения любой силы, а две волноообразующие установки создавали мини-бури с высотой волн до одного метра. Йохансон решил, что Лунд испытывает здесь подводную фабрику, которая должна быть установлена на материковом склоне.

И он действительно нашёл её в зале бассейна, где она стояла с группой сотрудников, о чём-то споря. Странная картинка предстала его взору. В зелёной воде среди буровых платформ игрушечного формата плавали аквалангисты, мини-танкеры покачивались между персоналом в гребных лодках. Всё это представляло смесь из лаборатории, магазина игрушек и лодочной станции.

Лунд увидела его, прервала разговор и направилась к нему, обходя бассейн. Как обычно, она почти бежала.

— Что же ты не взяла лодку? — спросил Йохансон.

— Тут тебе не пруд, — ответила она. — Всё должно быть скоординировано. Если я тут проплыву, сотни рабочих-нефтяников лишатся жизни из-за цунами, и я буду виновата.

Она поцеловала его в щёку.

— Ты колючий.

— Все бородатые мужчины колючие. Скажи спасибо, что Каре бреется, иначе у тебя не было бы никаких оснований предпочесть его. Над чем вы тут работаете? Над вашей подводной фабрикой?

— Насколько позволяют условия. Тысячу метров морской глубины мы можем смоделировать в бассейне, а вот глубже уже начинаются погрешности.

— Но для вашего проекта достаточно.

— И всё же мы проводим на вычислительной машине независимое моделирование. Иногда результаты бассейна и машины не сходятся, тогда мы меняем параметры, пока не добьёмся выравнивания.

— «Шелл» установил фабрику на глубине две тысячи метров. Я читал вчера в газете. У вас появились конкуренты.

— Я знаю. «Шелл» заказывал испытательную проверку именно здесь, в «Маринтеке». Их орешек был ещё крепче нашего. Идём завтракать.

Когда они вышли в коридор, Йохансон сказал:

— Я всё ещё не понимаю, почему вы не хотите использовать СВОПы. Разве не легче было бы работать с плавучей конструкции через гибкие трубы?

Она помотала головой:

— Слишком рискованно. Плавучие конструкции надо ставить на якорь.

— Ну и что?

— Они могут оторваться.

— Но сколько станций на шельфе стоят на якоре!

— Да, на небольшой глубине. А далеко внизу совсем другие параметры волн и течений. Впрочем, дело не только в якоре. Чем длиннее поднимающий нефтепровод, тем он нестабильнее, а мы не хотим экологической катастрофы. Кроме того, ты не найдёшь людей, желающих работать на плавучей платформе так далеко в море. Даже самые прожжённые будут страдать там морской болезнью… Здесь наверх.

Они поднялись по лестнице.

— А я думал, мы идём завтракать, — удивился Йохансон.

— Непременно, но сперва я хочу тебе что-то показать.

Лунд толкнула дверь. Они оказались в кабинете над залом бассейна. Из широких окон открывался вид на ряды озарённых солнцем домиков с двускатными крышами, которые тянулись к фьорду.

— Какое божественное утро, — пропел Йохансон. Лунд подошла к рабочему столу, пододвинула два стула и раскрыла ноутбук. Пока компьютер загружался, она барабанила пальцами по столу. На экране возник снимок, который показался Йохансону знакомым. Светлая молочная поверхность, которая по краям терялась в черноте. Внезапно он узнал эту картинку.

— Снимки с «Виктора», — сказал он. — Та штука на материковом склоне.

— Та штука, которая не оставляет меня в покое, — кивнула Лунд.

— Вы узнали, что это было?

— Нет. Зато мы знаем, чем это не было. Это не медуза, не косяк рыбы. Мы пропустили снимок через тысячу фильтров. Это лучшее, чего нам удалось добиться. — Она увеличила снимок. — Когда это существо оказалось перед объективом, оно было сильно освещено прожектором. Мы увидели только часть его, но, разумеется, совсем не так, как восприняли бы его без искусственного освещения.

— Без освещения мы на такой глубине вообще бы ничего не увидели.

— Конечно!

— Разве что биолюминесценция… — Он запнулся.

Лунд была очень довольна. Её пальцы запрыгали по клавиатуре, и картинка вновь изменилась. На сей раз они видели участок верхнего правого края. Там, где освещенная поверхность переходила в темноту, что-то слабо прорисовывалось. Освещение другого рода, синего цвета, пронизанное более светлыми линиями.

— Если ты освещаешь люминесцирующий объект, ты не видишь его собственного свечения. Но там, где свет прожекторов «Виктора» теряет силу, кое-что видно. На мой взгляд, это доказательство, что мы имеем дело со светящимся объектом. И очень большим.

Способность светиться является свойством целого ряда глубоководных обитателей. Для этого они используют бактерии, которые живут в симбиозе с ними. Есть светящиеся организмы и на поверхности моря — водоросли или небольшие каракатицы. Но настоящее море света начинается там, где исчезают лучи солнца. На непроницаемых для света морских глубинах.

Йохансон уставился на экран. Синева скорее угадывалась, чем была видна. От ненамётанного глаза она ускользала. Но камера робота давала снимки с высоким разрешением. Возможно, Лунд была права.

Он поскрёб бороду.

— Как ты думаешь, насколько эта штука велика?

— Трудно сказать. Судя по тому, как быстро она исчезла, она плавала на краю светового горизонта. Это в нескольких метрах от робота. И несмотря на это, она занимает собой весь экран. Что из этого следует?

— Часть, которую мы видим, может быть величиной в десять-двенадцать квадратных метров.

— Которую мы видим! — Она сделала паузу. — Свет на краевых областях указывает на то, что как раз большую часть мы не видим.

Йохансону в голову пришла одна идея.

— Это мог быть планктон, — сказал он. — Микроорганизмы. Среди них есть светящиеся.

— Тогда чем ты объяснишь узор?

— Светлые линии? Случайность. Мы думаем, что это узор. Мы думали, что и марсианские каналы образуют узор.

— Я не считаю, что это планктон. — Так точно этого не увидишь.

— Нет, можно. Смотри-ка сюда.

Лунд вызвала на экран следующие картинки. На них объект всё дальше удалялся в темноту. Фактически на виду он был не дольше секунды. Второе и третье увеличение показывали всё ещё слабо люминесцирующую площадь с линиями, которые, казалось, изменяли свою позицию на протяжении отрезка. На четвёртом снимке всё исчезло.

— Оно погасило свет, — озадаченно сказал Йохансон.

Он размышлял. Некоторые виды осьминогов сообщаются посредством биолюминесценции. Не было ничего необычного в том, что существо перед лицом внезапной угрозы, так сказать, щёлкает выключателем и скрывается в темноте. Но это существо было очень уж большим. Больше, чем любой из известных видов спрутов.

Напрашивались выводы, которые ему не нравились. Существо не принадлежало норвежской континентальной окраине.

— Architheutis, — сказал он.

— Гигантский спрут, — кивнула Лунд. — Поневоле приходит на ум. Но такое появляется в наших водах впервые.

— Впервые появляется живьём.

Но это было не вполне верно. Долгое время истории про Architheutis пользовались дурной славой как россказни моряков. Но прибитые к берегу останки давали доказательство их существования — почти давали, потому что мясо спрутов было как резина. Чем больше его тянешь, тем длиннее оно становится, особенно в полуразложившемся состоянии. Несколько лет назад исследователям наконец попался в сети восточнее Новой Зеландии крошечный детёныш животного, генетический профиль которого не оставлял сомнений в том, что через восемнадцать месяцев он должен был превратиться в гигантского кальмара двадцатиметровой длины и двадцатицентнерового веса. Единственный недостаток состоял в том, что человек ещё никогда не видел такое животное живьём. Architheutis жил на больших глубинах, и светился ли он, было неизвестно.

Йохансон наморщил лоб. Потом помотал головой.

— Нет.

— Что нет?

— Слишком многое говорит против. Здесь просто не та местность, чтобы в ней водились гигантские кальмары.

— Да, но… — руки Линд рассекали воздух. — В действительности мы не знаем, где они водятся. Мы не знаем.

— Но не здесь.

— Этих червей тоже здесь быть не должно.

Молчание затянулось.

— И даже если так, — сказал наконец Йохансон, — то архитеутисы пугливы. Чего вам беспокоиться? До сегодняшнего дня гигантский спрут не напал ни на одного человека.

— Очевидцы говорят другое.

— Боже мой, Тина! Может, они и утянули за собой одну-другую лодку. Но мы не можем говорить всерьёз об опасности для нефтедобычи со стороны гигантских спрутов. Ты должна признать, что это смешно.

Лунд скептически рассматривала в компьютере увеличенные картинки. Потом выключила программу.

— О’кей. У тебя есть что-нибудь для меня? Какие-нибудь результаты?

Йохансон достал конверт и вскрыл его. В нём было несколько листков, сплошь покрытых текстом.

— О боже мой! — вырвалось у Лунд.

— Погоди. Где-то тут должны быть краткие выводы. А, вот они!

Лунд встала и пошла к окну. Потом принялась ходить по комнате.

— Говори же.

Йохансон сдвинул брови:

— Хм. Интересно. Они подтверждают, что это полихеты. Кроме того, они пишут, что червь имеет поразительное сходство c Hesiocaeca methanicola. В этих кратких выводах они удивляются аномально выраженным челюстям и пишут дальше… ну, тут всякие ненужные детали… а, вот здесь. Они исследовали челюсти. Они предназначены однозначно для прогрызания вглубь.

— Это мы и сами видим, — нетерпеливо воскликнула Лунд.

— Погоди. Они с этим червяком много чего учинили. Исследование стабильного изотопного состава, и тут же анализ из масс-спектрометра. Ого! Наш червь лёгкий — минус девяносто промилле.

— А ты можешь выражаться понятно?

— Он действительно метанотроф. Живёт в симбиозе с бактериями, которые разлагают метан. Минутку, как бы тебе объяснить? Итак, изотопы… ты знаешь, что такое изотопы?

— Атомы химического элемента с тем же зарядом ядра, но другим весом.

— Очень хорошо, садись. Углерод, например, бывает различной тяжести. Есть углерод 12 и углерод 13. Если ты ешь что-то, содержащее преимущественно лёгкий углерод, то становишься легче. Ясно?

— Если я что-то ем. Да. Логично.

— А в метане очень лёгкий углерод. Если червь живёт в симбиозе с бактериями, которые едят этот метан, то из-за этого бактерии становятся лёгкими, а если червь ест бактерии, он тоже лёгкий. А наш очень лёгкий.

— Вы, биологи, — смешные люди. И как вы дознались до такого?

— Мы делаем ужасные вещи. Мы сушим червяка, перемалываем его в червячный порошок, и он идёт в измерительную машину. Итак, смотрим дальше. Растровый электронный микроскоп… они подкрасили ДНК… очень основательный метод…

— Оторвись! — Лунд подошла к нему и схватилась за бумажки. — Я не хочу академического исследования, я хочу понять, можем ли мы бурить на дне.

— Вы можете… — Йохансон вытянул из её пальцев листки и прочитал последние строки. — Ну, прекрасно!

— Что?

Он поднял голову:

— Эти бестии набиты бактериями до краёв. Изнутри и снаружи. Эндосимбионты и экзосимбионты. Твои черви — просто омнибусы для бактерий.

— И что это значит?

— Это абсурдно. Твой червяк однозначно живёт в гидрате метана. Он просто лопается от бактерий. Он не ходит на добычу и не роет никаких дыр. Он лежит себе во льду, ленивый и жирный. И тем не менее, у него есть могучие челюсти для бурения, а те орды на склоне вовсе не показались мне ни ленивыми, ни жирными. Я нашёл их исключительно живыми.

Они снова помолчали. Наконец Лунд сказала:

— Что они делают там, внизу, Сигур? Что это за существа?

Йохансон пожал плечами:

— Я не знаю. Может, они действительно выползли к нам прямиком из кембрия. Понятия не имею, что они там делают. — Он помедлил. — Так же мало понятия я имею о том, играет ли это какую-нибудь роль. Что уж такого великого они должны делать? Они ползают по дну, но вряд ли станут разгрызать нефтепровод.

— Тогда что они разгрызают?

Йохансон уставился на свои бумаги.

— Есть ещё один адрес, где нам могут дать разъяснения, — сказал он. — Если уж и они ничего не добьются, то придётся подождать, пока мы сами до чего-нибудь додумаемся.

— Мне бы не хотелось ждать.

— Хорошо. Я пошлю туда пару экземпляров. — Йохансон потянулся и зевнул. — Может, повезёт, и они явятся с исследовательским судном, чтобы взглянуть собственными глазами. Так или иначе, тебе придётся всё же потерпеть. А пока мы можем ничего не делать. Поэтому, если ты позволишь, я бы сейчас позавтракал и послушал добрые советы Каре Свердрупа.

Лунд улыбнулась. Выглядела она не особенно довольной.

5 апреля

Остров Ванкувер и Ванкувер, Канада

Дела предприятия наладились.

В других обстоятельствах Эневек безоговорочно разделил бы радость Шумейкера. Киты вернулись. Директор только о них и говорил. Разумеется, Эневек тоже был счастлив. Но он хотел бы получить ответы на несколько вопросов — например, где они пропадали, почему их не могли нащупать ни спутники, ни измерительные зонды. К тому же у него из головы не шла его таинственная встреча, в которой он почувствовал себя подопытной крысой. Оба кита разглядывали его как под лупой, будто он лежал на столе препаратора.

Может, то были разведчики?

И что же они хотели разведать?

Немыслимо!

Он закрыл кассу и вышел наружу. Туристы столпились на пирсе. В одинаковых оранжевых брюках и куртках они были похожи на спецподразделение. Эневек вдохнул свежего утреннего воздуха и двинулся к ним.

Позади послышались торопливые шаги.

— Доктор Эневек!

Он обернулся. К нему подбежала Алиса Делавэр. Свои рыжие волосы она завязала в хвост и надела модные синие очки.

— Возьмите меня с собой!

Эневек глянул в сторону «Голубой акулы».

— У нас всё занято.

— Я всю дорогу бежала бегом.

— Мне очень жаль. Через полчаса отправится «Леди Уэксхем». Она, к тому же, комфортабельнее: отапливается, закусочный бар…

— Я не хочу. Наверняка у вас найдётся какое-нибудь местечко. Где-нибудь сзади.

— Нас и так в кабине двое — я и Сьюзен.

— Мне не нужно сидячее место. — Она улыбнулась и стала похожа на веснушчатого кролика. — Ну пожалуйста! Ведь вы же не сердитесь на меня? Я правда хотела поехать с вами. Честно говоря, только с вами.

Эневек наморщил лоб.

— Не смотрите на меня так! — Делавэр закатила глаза. — Я читала ваши книги, и я восхищена вашей работой, только и всего.

— Что-то я не заметил.

— Это вы про аквариум? — Она сделала отметающее движение рукой. — Забудьте об этом. Прошу вас, доктор Эневек, мне здесь остался всего один день. Доставьте мне такую радость.

— У нас свои правила и ограничения.

Это прозвучало мелочно.

— Послушайте же, вы, упрямец, — сказала она. — Я сейчас заплачу. Если вы не возьмёте меня, я на обратном пути в Чикаго в самолёте растворюсь в слезах. И за это ответите вы!

Она смотрела на него сияющими глазами. Эневек не выдержал и рассмеялся.

— Ну ладно. Идёмте, если хотите.

— Правда?

— Да. Но чур, не донимайте меня. Держите все свои теории при себе.

— Это не мои теории. Это…

— Лучше всего просто не раскрывайте рта.

Она хотела ответить, но передумала и кивнула.

— Подождите здесь, — сказал Эневек. — Я принесу вам костюм.

Алиса Делавэр держала слово минут десять. Но едва строения Тофино скрылись за ближайшим лесистым мысом, как она подошла к Леону и протянула ему руку:

— Называйте меня Лисия, — заявила она.

— Лисия?

— Ну, от Алисия, но Алисия звучит глуповато. Мне так кажется. Моим родителям, естественно, так не казалось, но ведь человека не спрашивают, какое имя ему дать, а потом мучайся всю жизнь. А вас зовут Леон, ведь так?

Он пожал протянутую руку.

— Очень приятно, Лисия.

— Хорошо. А теперь нам необходимо объясниться.

Эневек растерянно глянул на Стринджер, которая управляла катером, с мольбой о помощи. Та пожала плечами и продолжала рулить.

— Так в чём дело? — осторожно спросил он.

— Я вела себя в аквариуме глупо и самонадеянно, мне очень жаль.

— Я уже забыл.

— Но и вы должны попросить у меня прощения.

— Да? За что же?

Она опустила глаза.

— То, что вы при людях поставили меня на место по поводу моих научных воззрений, это нормально, но вы не должны были говорить о моей внешности.

— Я и не говорил.

— Вы сказали, что белуха усомнилась бы в моём рассудке, если бы увидела, как я крашусь.

— Это было всего лишь абстрактное сравнение.

— Это было дурацкое сравнение.

Эневек поскрёб свою чёрную шевелюру. Да, он тогда разозлился на Делавэр, на её предвзятые аргументы. Но, похоже, несправедливо обидел её в своём раздражении.

— Хорошо. Я прошу прощения.

— Принимаю.

— Вы тогда сослались на Повинелли… — начал он. Она улыбнулась. Этими словами он подал ей сигнал, что принимает её всерьёз. Дэниэл Повинелли был самый видный оппонент Гордона Гэллапа в вопросе о разуме приматов и других животных. Он соглашался с Гэллапом, что шимпанзе, узнающие себя в зеркале, имеют представление о самих себе. Но тем решительнее опровергал их способность осознать своё ментальное состояние и, тем самым, — состояние других живых существ. Повинелли не считал доказанным, что вообще какой бы то ни было вид животного проявляет психологическое понимание, свойственное человеку.

— Повинелли мужественный человек, — сказала Делавэр. — Его взгляды всегда оказываются вчерашними, но он мирится с этим. Гэллапу легче: куда приятнее выставлять шимпанзе и дельфинов равноправными партнёрами человека.

— Но они и есть равноправные партнёры, — сказал Эневек.

— В этическом смысле.

— Независимо от него. Этика — это изобретение человека.

— В этом никто не сомневается. И Повинелли тоже.

Эневек поглядел на бухту. В поле зрения были маленькие островки.

— Я знаю, к чему вы клоните, — сказал он после короткой паузы. — Вы считаете, что это ошибочный путь — приписывать животным как можно больше человеческого для того, чтобы обращаться с ними по-человечески.

— Это заносчиво, — подтвердила Делавэр.

— Я согласен. Это не решает проблемы. Но большинству людей необходима идея, что жизнь другого существа достойна защиты лишь в той степени, в какой это существо похоже на человека. Убить животное легче, чем человека. И будет гораздо труднее это сделать, если признать животное нашим близким родственником. Мало кого порадует мысль, что мы, возможно, не венец творения и на шкале ценности жизни находимся не над всеми, а среди всех.

— Эй! — она захлопала в ладоши. — Да у нас же одинаковый взгляд на вещи.

— Почти. Мне кажется, ты слегка… мессианствуешь. Сам я держусь того мнения, что душа шимпанзе или белухи имеет свои подобия с человеческой. — Он поднял руку, чтобы остановить возражения Делавэр. — Хорошо, скажем иначе: на шкале ценностей белухи мы окажемся тем выше, чем больше доверия она в нас встречает. — Он улыбнулся. — Возможно, некоторым белухам мы кажемся даже разумными существами. Ну что, так тебе нравится больше? — он решил попробовать перейти на «ты». Делавэр повертела носом.

— Не знаю, Леон. Мне кажется, что ты заманиваешь меня в ловушку, — в тон ему ответила девушка.

— Морские львы, — крикнула Стринджер. — Там, впереди.

Они приближались к небольшому острову. На утёсах нежилась на солнце группа звёздчатых морских львов. Некоторые лениво приподняли головы и посмотрели в сторону катера.

— Дело не в Гэллапе или Повинелли, правильно? — он поднёс к глазам камеру и сфотографировал животных. — Я предлагаю тебе другую дискуссию. Мы сходимся на том, что нет шкалы ценностей, но есть лишь представление человека о ней, и этот пункт мы больше не обсуждаем. Мы оба горячо возражаем против того, чтобы очеловечивать животных. Я придерживаюсь того мнения, что в известных границах всё же возможно понять внутренний мир животных. Так сказать, постичь умом. Кроме того, я верю, что с некоторыми животными у нас больше общего, чем с другими, и мы найдём пути общения с некоторыми из них. А ты веришь, что всё внечеловеческое навеки останется для нас чужим. Что у нас нет доступа к голове животного. Следовательно, и общения не будет, а будет лишь разобщение, и мы должны удовлетвориться тем, что оставим их в покое.

Делавэр некоторое время молчала. Катер, снизив скорость, миновал остров с морскими львами. Стринджер заученно приводила научные данные об этих животных, а пассажиры фотографировали.

— Я должна это обдумать, — сказала наконец Делавэр. И действительно сделала это. По крайней мере, за то время, пока они выходили в открытое море, она ничего не сказала. Эневек был доволен. Хорошо, что тур начался с морских львов. Популяция китов всё ещё не достигла своего обычного состава. Скалы же, полные морских львов, придавали экспедиции позитивное настроение и могли смягчить разочарование, если больше ничего не будет.

Но его страхи оказались напрасными.

Вскоре они встретили группу серых китов. Они были немного меньше горбачей, но достаточно крупных размеров.

Некоторые подплывали близко и ненадолго показывались из воды, к восторгу пассажиров. Киты были похожи на ожившие глыбы цвета шифера с их пятнистыми мощными челюстями. Большинство пассажиров как одержимые снимали китов на видео и фотографировали. Другие просто смотрели или пытались дотянуться рукой. Эневек видел, как при виде всплывающих китов у взрослых мужчин на глаза наворачивались слёзы умиления.

В некотором отдалении находились три другие моторные лодки и один довольно большой корабль. Все заглушили моторы. Стринджер по радио комментировала. Это была вполне невинная процедура наблюдения китов, но Джек Грейвольф воевал бы и против этого.

Джек Грейвольф был идиот.

К тому же опасный. Эневеку очень не нравилось то, что тот запланировал. Наблюдение туристов. Смешно! Но если будет поединок, пресса примет сторону Грейвольфа. Она настроит общество против их станции, и никто не посмотрит, что они ведут своё дело с научной и социальной ответственностью. Помехи со стороны экологов и прочих природозащитников, будь они даже такой сомнительной группой, как «морская гвардия» Грейвольфа, будут лить воду на мельницу расхожих предрассудков. Вряд ли кто по-настоящему задумается, что нужно различать дела серьёзной организации и лозунги фанатиков. Это придёт лишь много позже, когда пресса уже обыграет все факты и принесёт весь вред, какой только можно принести.

И Грейвольф был далеко не единственной заботой Эневека.

Он внимательно вглядывался в океан, держа камеру наготове. Он спрашивал себя, не страдает ли он паранойей, развязанной его встречей с двумя горбачами. Неужто он видел призраки? Или поведение животных действительно претерпело какие-то изменения?

— Справа! — крикнула Стринджер.

Все повернули головы туда, куда она указывала. К лодке приблизилось несколько серых китов, проводя показательные манёвры ныряния. Их хвосты, казалось, приветственно машут пассажирам. Эневек делал снимки для архива. Шумейкер в ладоши бы хлопал от радости. Киты будто решили возместить «Китовой станции» все убытки за долгое время ожидания.

— Эй, — взмахнула руками Лисия. — Что они делают?

Головы трёх горбачей синхронно вспарывали поверхность воды. Они широко раскрыли громадные пасти так, что было видно розовое нёбо. Мощные глоточные мешки словно надулись. Между китами взлетала бурлящая пена — и с ней что-то сверкающее, словно мишура. Крошечные вёрткие рыбёшки. Откуда-то налетели стаи чаек и гагар, совершая бреющие прыжки вниз, чтобы принять участие в кутеже.

— Они едят, — сказал Эневек, фотографируя китов.

— Нет! У них такой вид, будто они хотят сожрать нас.

— Лисия! Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть.

— Ты не понимаешь шуток, — сказала Делавэр скучающе. — Разумеется, я знаю, что они питаются крилём и всей такой мелочью. Но никогда не видела, как они это делают. Я всегда считала, что они просто плывут себе, раскрыв пасть.

— Гладкие киты так и делают, — сказала Стринджер через плечо. — А у горбачей свой метод. Они подплывают под стаю мелких рыб или усоногих рачков и окружают их кольцом из воздушных пузырьков. Мелкие рыбы избегают турбулентной воды, они стараются держаться подальше от пузырькового занавеса и сбиваются в кучу. Киты всплывают, расправив свои глоточные складки, и делают хлебок.

— Ничего ей не объясняй, — сказал Эневек. — Она всё равно всё знает лучше.

— Хлебок? — повторила Делавэр.

— Так это называется у китов. Способ хлебка. Они могут растягивать свои глоточные мешки, превращая их в гигантский резервуар для приема пищи. Криль и рыбы всасываются одним глотком и застревают в цедильных пластинах.

Эневек подсел к Стринджер и вполголоса спросил:

— Как они тебе кажутся?

— Киты? Странный вопрос. — Она немного поразмыслила. — Думаю, как всегда.

— Ты находишь их нормальными?

— Конечно. Они просто в ударе, у них всё прекрасно получается.

— И они… не изменились?

Она сощурила глаза. Солнце блестело на воде. Горбачи уже давно скрылись.

— Изменились? — сказала она задумчиво. — Что ты имеешь в виду?

— Я же тебе рассказывал о двух Megapterae, которые внезапно вынырнули рядом с моей лодкой. — Инстинктивно он употребил научный термин для обозначения горбачей. И без того достаточно странные идеи бродили у него в голове, а так это хотя бы звучало серьёзно и научно.

— Да. И что?

— Это было странно.

— Тебе можно позавидовать. Полный отпад, и опять меня не оказалось рядом.

— Не знаю, отпад ли. Мне скорее показалось, что они пытаются разведать обстановку… Как будто они что-то замышляют…

— Ты говоришь загадками.

— Это было не особенно приятно.

— Не особенно приятно? — Стринджер недоумённо покачала головой. — Ты не в своём уме? Как бы я хотела оказаться на твоём месте.

— Не обольщайся. Я спрашивал себя, кто тут за кем наблюдает и с какой целью…

— Леон. То были киты. Не тайные агенты.

Он потёр глаза и пожал плечами.

— О’кей, забудь об этом. Должно быть, мне примерещилось.

Портативная рация Стринджер щёлкнула. Послышался голос Тома Шумейкера.

— Сьюзен? Перейди-ка на 99.

Все китовые станции передавали и принимали на частоте 98. Это было практично, потому что таким образом все были в курсе вида на китов. Береговая охрана и аэропорт Тофино тоже использовали частоту 98, а ещё, к сожалению, разные рыбаки-спортсмены, чьё представление о наблюдении китов было существенно грубее. Для личных разговоров у каждой станции был собственный канал. Стринджер переключилась.

— Леон там далеко? — спросил Шумейкер.

— Рядом.

Она протянула Эневеку переговорное устройство. Он выслушал.

— Хорошо, я поеду к ним… Скажи им, я вылечу, как только мы вернёмся на берег.

— О чём это вы? — спросила Стринджер.

— Пароходство просит меня о какой-то консультации.

— Пароходство?

— Да. Позвонили из управления. Они не особенно грузили Тома подробностями. Только сказали, что им нужен мой совет. И срочно! Странно…

Пароходство выслало за ним вертолёт. Не прошло и двух часов после разговора по рации с Шумейкером, как Эневек уже разглядывал сверху причудливый ландшафт острова Ванкувер. Лесистые холмы сменялись суровыми скалами, между ними поблёскивали реки и зелёные озёра. Но красота острова не могла скрыть того факта, что деревообрабатывающая промышленность нанесла лесам большой урон. За прошедшие сто лет она превратилась в ведущую отрасль хозяйства региона, и сплошной вырубке подвергались большие площади.

Они оставили остров Ванкувер позади и перелетели оживлённый пролив Джорджия с его пассажирскими лайнерами, паромами, грузовыми судами и частными яхтами. Вдали тянулись величественные цепи Скалистых гор с убелёнными вершинами. Башни из голубого и розового стекла окаймляли просторную бухту, на которую приводнялись, словно птицы, гидропланы.

Вертолёт снизился, сделал круг и завис над устройствами дока. Они сели на свободную площадку среди штабелей древесины. Чуть дальше высились кучи угля и серы. Мощный сухогруз стоял на приколе у пирса. От группы людей отделился человек, направляясь к вертолёту. Волосы его трепал ветер от винта. Эневек отстегнул привязные ремни и приготовился к выходу. Человек открыл дверцу кабины. Рослый и статный, чуть за шестьдесят, с приветливым лицом и живыми глазами.

— Клайв Робертс, — протянул он руку. — Директор пароходства.

Группа, к которой они направились, по-видимому, была занята инспекцией сухогруза. Там были моряки и люди в гражданской одежде. Они поглядывали на правый борт судна, шагали вдоль него, останавливались и жестикулировали.

— Очень любезно с вашей стороны, что безотлагательно прибыли, — сказал Робертс. — Вы должны нас извинить за настойчивость.

— Ничего, — ответил Эневек. — Что у вас случилось?

— Авария. Возможно.

— С этим судном?

— Да, с «Королевой барьеров». Вернее, у нас была проблема с буксирами, которые должны были отбуксировать сухогруз сюда.

— Вы знаете, что я являюсь экспертом по китам? Исследую поведение китов и дельфинов.

— Именно поэтому мы вас и пригласили. Насчёт поведения.

Робертс представил ему остальных. Трое были из дирекции пароходства, остальные — технические партнёры. Поодаль два человека выгружали из машины снаряжение аквалангистов. Эневек видел их озабоченные лица.

— В настоящий момент мы, к сожалению, не можем говорить с командой, — сказал Робертс, отведя Эневека в сторонку. — Но я распоряжусь дать вам секретную копию показаний очевидцев, как только они поступят. Мы не хотели бы ненужной огласки происшедшего. Могу я на вас положиться?

— Естественно.

— Хорошо. Я коротко обрисую вам события. А после этого решайте, останетесь вы или полетите назад. В любом случае вам будут возмещены все потери вашего рабочего времени и все дополнительные неудобства, которые мы вам причинили.

— Не надо особенных церемоний.

Робертс взглянул на него с благодарностью.

— Начну с того, что «Королева барьеров» новое судно. Только что прошло все проверки и испытания, образцовое во всех отношениях, сертифицированное. Грузовое судно водоизмещением 60 000 тонн, на котором мы перевозили тяжёлые грузы, преимущественно в Японию и назад. Мы вложили большие деньги в безопасность — даже больше, чем полагается. «Королева» была на обратом пути, полностью гружёная.

Эневек молча кивал.

— Шесть дней назад судно достигло границы 200-мильной зоны перед Ванкувером. В три часа утра. Рулевой повернул штурвал на пять градусов влево, это рутинная корректировка курса. Он даже не счёл нужным глянуть на показания приборов. Впереди были видны огни другого корабля, по которым можно было ориентироваться и невооружённым глазом, и эти огни после корректировки должны были сместиться вправо. Но они не сместились. «Королева» продолжала идти прямо. Рулевой добавил поворота, но корабль не слушался руля, так что рулевой дошёл до упора, и тут вдруг корабль послушался — к сожалению, слишком хорошо.

— Он в кого-то врезался?

— Нет. Другой корабль впереди был на большом расстоянии. Но вроде бы заклинило руль. Сейчас он снова в заклиненном состоянии — уже повёрнутый до отказа. Назад его не повернуть. Руль на упоре при скорости в 20 узлов… Корабль такой массы и водоизмещения не так легко остановить! «Королева» на высокой скорости попала в резкую циркуляцию. Она легла на бок, вместе с грузом. 10 градусов крена, вы представляете, что это такое?

— Могу вообразить.

— При таком крене и открытых трюмах корабль может затопить в мгновение ока. Слава Богу, море оставалось спокойным, но положение всё-таки было критическое. Руль не поворачивался.

— И какова же причина?

Робертс ответил не сразу.

— Причину мы не знаем. Но беда миновала лишь сейчас. «Королева» остановила машины, передала по рации сигнал и стала ждать, оставаясь абсолютно неспособной к маневрированию. Другие корабли вокруг на всякий случай изменяли курс, а из Ванкувера вышли два буксира. Они прибыли через два дня, утром. 60-метровый океанский буксир и второй поменьше, 25-метровый. Обычно самое трудное — бросить канаты с буксира, чтобы они попали на борт. В шторм это вообще может длиться часами — сперва бросают тонкие верёвки-проводники, потом тяжёлые тросы. Но в этом случае… Вроде бы никаких препятствий, погода была хорошая, море спокойное. Но буксирам не удавалось подойти.

— Что же мешало?

— Ну… — Робертс скривил лицо, как будто ему было стыдно говорить об этом вслух. — Вроде бы… Вам когда-нибудь приходилось слышать о нападении китов?

Эневек насторожился.

— На корабли?

— Да. На большие корабли.

— Это большая редкость.

— Редкость? — Робертс навострил уши. — Но такое бывало?

— Есть один описанный случай. Это случилось в девятнадцатом веке. Мелвилл написал об этом роман.

— А, «Моби Дик»? Я думал, это просто книга.

Эневек отрицательно помотал головой.

— «Моби Дик» — это история китобоя «Эссекс». Его действительно потопил кит. Сорокадвухметровый корабль, но из дерева и уже обветшавший. Кит протаранил судно, и оно затонуло за несколько минут. Команду ещё недели носило по морю в спасательных шлюпках… Ах да, ещё было два случая в прошлом году у австралийского побережья: киты перевернули рыбацкие лодки.

— Как это произошло?

— Разнесли хвостами. В хвосте кита таится громадная сила. — Эневек подумал. — Один человек при этом лишился жизни. Но он умер, я думаю, от слабости сердца. Когда упал в воду.

— И что это были за киты?

— Никто не знает. Они исчезли очень быстро. Кроме того, когда происходят такие случаи, показания очевидцев сильно расходятся. — Эневек посмотрел на могучий сухогруз. «Королева барьеров» была вроде бы целой и невредимой. — Но нападения китов на такое судно я не представляю.

Робертс проследил направление его взгляда.

— Они напали на буксиры, — сказал он. — Не на сухогруз. Они таранили их сбоку. Наверняка старались перевернуть, но не удалось. Потом — чтобы не дать им забросить канаты, потом…

— Напали?

— Да.

— Забудьте об этом, — Эневек отмахнулся. — Кит может что-нибудь опрокинуть, но не тяжелее самого себя. На большее он не нападёт, если не будет принуждён.

— Команда клянётся и божится, что всё было именно так. Киты…

— Какие киты?

— Господи, ну откуда я знаю, какие? Каждый видит своё.

Эневек наморщил лоб.

— Хорошо, давайте прокрутим всю сцену. Представим себе максимум. Что на буксиры напали голубые киты. Balaenopteramusculus бывают до тридцати трёх метров длиной и весом сто двадцать тонн. Самое крупное животное на земле. Допустим, голубой кит попытается потопить корабль такой же длины, как он сам. Тогда он должен как минимум держать такую же скорость, а лучше большую. На коротком отрезке он может развить пятьдесят-шестъдесят километров в час. У него хорошее гидродинамическое строение, он почти не испытывает сопротивления воды. Но какой импульс он способен развить? И какой встречный импульс разовьёт корабль? Проще говоря, кто кого столкнёт, если люди на борту направят корабль против него?

— Сто двадцать тонн — большой вес.

Эневек кивнул в сторону автофургона.

— Смогли бы вы его поднять?

— Что? Машину? Конечно, нет.

— А ведь вы при этом могли бы опереться о землю. Плавающему телу не на что опереться. Вы не поднимете ничего, что тяжелее вас, будь вы хоть кит, хоть человек. Уравнения массы вам не обойти. Но прежде всего из веса кита надо вычесть вес вытесненной им воды. Остается немного. Только сила хвоста. В лучшем случае он сможет отклонить судно с прежнего курса. Но и сам оттолкнётся от судна на такой же угол удара. Это как в бильярде, понимаете?

Робертс потёр подбородок.

— Некоторые считают, что это были горбачи. Другие говорят о финвалах, а люди на борту «Королевы барьеров» считают, что видели кашалотов…

— Три вида, различие между которыми огромно.

Робертс помедлил.

— Мистер Эневек, я трезвомыслящий человек. Так и напрашивается идея, что буксиры просто попали в стадо китов. Может, не киты таранили судна, а наоборот. Может быть, команда повела себя неправильно. Однако ясно, что киты потопили один из двух буксиров.

Эневек непонимающе уставился на Робертса.

— Это произошло, когда был натянут трос, — продолжал Робертс. — Трос между носом «Королевы барьеров» и кормой меньшего буксира. Несколько китов разом выпрыгнули из воды и бросились на трос. В таком случае из их веса не приходится вычитать вес вытесненной воды, а моряки говорят, что экземпляры были особенно крупные. — Он сделал паузу. — Буксир рвануло и опрокинуло. Он перевернулся.

— О господи! А команда?

— Двое пропали без вести. Остальных смогли спасти. Вы можете себе представить, почему киты сделали это?

Хороший вопрос, подумал Эневек. Дельфины и белухи узнают себя в зеркале. Но способны ли они думать? Способны ли строить планы? Что ими движет? Знают ли киты «вчера» или «завтра»? Какой у них интерес топить буксирное судно?

Разве что буксиры им чем-то угрожали. Или их потомству.

Но как и чем?

— Всё это совсем непохоже на китов, — сказал он. Робертс казался беспомощным.

— Я тоже так думаю. Но команды кораблей думают иначе. Ведь большой буксир был атакован таким же способом. Правда, в конце концов им удалось закрепить тросы и обойтись без нападения.

Эневек задумчиво разглядывал носки своих ботинок.

— Случайность, — сказал он. — Ужасная случайность.

— Вы считаете?

— Может быть, нам поможет разгадка того, что случилось с рулём.

— Мы для этого и пригласили аквалангистов, — ответил Робертс. — Они отправятся под воду через несколько минут.

— Нет ли у них с собой запасного снаряжения?

— Думаю, есть.

— Хорошо. Я нырну с ними.

Вода в порту была кошмарная. Как в любом порту. Грязная жижа, в которой всякой дряни не меньше, чем молекул воды. Дно покрыто метровым слоем грязи, из которой постоянно взвихривается разная органическая гадость. Когда вода сомкнулась над Эневеком, он спросил себя, можно ли тут вообще хоть что-то разглядеть. Повернулся и заметил смутные очертания двух других аквалангистов, а потом тёмную поверхность — корму сухогруза.

Аквалангисты обернулись к нему и показали пальцами знак «о’кей». Эневек ответил тем же, выпустил немного воздуха из жилетки и поплыл вдоль кормы в глубину. Через несколько метров они включили лампы шлема. Свет сильно рассеивался, освещая главным образом плавающую вокруг взвесь. Из полутьмы выделился руль, весь в зазубринах и пятнах. Он стоял косо. Два других аквалангиста исчезли по другую сторону корпуса.

Эневек не сразу понял, что руль порос чудовищным количеством полосатых раковин. Он подплыл ближе. В щелях и зазорах, там, где плоскость руля поворачивалась в шахте, организмы моллюсков были перемолоты в компактную, полную мелких осколков массу. Неудивительно, что руль больше не мог двинуться. Его заело.

Он опустился глубже. Там тоже всё было в ракушках. Он осторожно дотронулся до них. Мелкие, максимум трёхсантиметровой длины моллюски плотно сидели друг на друге. Он с величайшей осторожностью, чтобы не пораниться об острые осколки, с усилием оторвал нескольких. Они были полураскрыты. Изнутри выступали свёрнутые клубочком нити, которыми моллюски могли зацепляться. Эневек погрузил их в контейнер на поясе и задумался.

Он не очень разбирался в моллюсках. Есть среди них виды, выделяющие сильный клейкий секрет и располагающие махровой присоской. Самой известной из них была «зебра», перенесённая в здешние воды из Среднего Востока. Она широко распространилась за последние годы в американской и европейской экосистемах и начала уничтожать местную фауну. Если руль сухогруза заблокировали «зебры», то неудивительно, что они осели таким толстым слоем. Там, где они появлялись, они распространялись невообразимыми массами.

Но «зебры» разрушали прежде всего пресноводные системы. Правда, они выживали и в солёной воде, но как они могли взять на абордаж корабль, плывущий в открытом море, где нет ничего, кроме многометровой толщи воды. Или они пристыковались к нему ещё в порту?

Корабль пришёл из Японии. Неужто в Японии проблема с «зебрами»?

Сбоку из водяной мути торчали лопасти винта. Эневек спустился глубже, и его охватило неуютное чувство. Винт в поперечнике был метра четыре с половиной. Это была отлитая из стали махина весом больше восьми тонн. Он представил себе винт, работающий на полных оборотах. Невообразимо, чтобы хоть что-то могло приблизиться к этому гигантскому пропеллеру. Всё тут же было бы размолото в порошок.

Но моллюски облепили и винт.

Отсюда напрашивались выводы, которые Эневеку совсем не нравились. Он медленно пробрался к середине винта. Его пальцы коснулись чего-то скользкого. Кусочки светлой субстанции отделились и поплыли ему навстречу. Он поймал один и поднёс к маске.

Желевидное. Резинообразное.

Эневек повертел растрёпанный клочок туда и сюда. Опустил его в контейнер на поясе и стал продвигаться дальше. Один из аквалангистов приблизился к нему с другой стороны. С лампой поверх маски он был похож на инопланетянина. Вместе они спустились к коленчатому валу, на который был насажен винт. Здесь было еще больше этой слизистой ткани. Она была намотана на вал. Аквалангисты попытались оторвать от неё клочки, но ткань была навёрнута слишком плотно.

Эневеку вспомнились слова Робертса. Киты пытались оттеснить буксиры от корабля. Абсурд.

Чего хотел кит, мешая стыковочным манёврам буксира? Чтобы «Королева барьеров» затонула? При сильном волнении моря это было бы возможно с сухогрузом, неспособным маневрировать. Если бы волны хорошенько разгулялись. Неужто животные хотели воспрепятствовать кораблю успеть найти убежище в спокойных водах?

Он бросил взгляд на финиметр.

Кислорода было ещё достаточно. Он большим пальцем показал обоим аквалангистам, что хочет проверить корпус. Они ответили знаком «о'кей». Все вместе они оставили винт и поплыли вдоль борта, Эневек ниже всех, там, где обводы корпуса переходят в киль. Свет его лампы скользил по стальной обшивке. Краска выглядела достаточно новой, лишь в нескольких местах виднелись царапины или изменения цвета. Эневек спускался всё ниже ко дну, становилось всё сумрачнее.

Тяжёлое чувство сдавило ему грудь. Он замолотил ногами и поплыл вдоль корпуса. В следующий момент свет его лампы померк. Но дело было не в лампе, а в том, что она освещала. Окраска корпуса отражала свет равномерно. А тут он вдруг стал поглощаться тёмной, выщербленной массой ракушек, под которой обшивка сухогруза вообще исчезала.

Откуда здесь взялись такие несметные орды моллюсков?

Эневек соображал, не примкнуть ли ему к остальным двум аквалангистам. Но потом передумал и стал погружаться ещё ниже. К килю наросты ракушек прибывали. Если дно «Королевы барьеров» обросло равномерно, то нарост составлял изрядный дополнительный вес. Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Такие массы способны существенно замедлить скорость судна в океане.

Он был уже достаточно далеко под килем, и ему пришлось перевернуться на спину. В нескольких метрах под ним уже начиналась грязная пустыня портового дна. Вода здесь была такая мутная, что он почти ничего не видел, только ракушечные наросты прямо над собой. Быстро отталкиваясь ластами, он плыл в сторону носа корабля, как вдруг нарост закончился так же внезапно, как и начался. Только теперь Эневек увидел, каким массивным этот нарост был на самом деле. Он свисал с днища корабля чуть ли не на два метра.

Что это было?

На краю нароста зияла щель.

Эневек нерешительно завис перед ней. Потом потянулся к голени, где в специальном держателе у него был нож, достал его и вонзил в ракушечную гору.

Корка лопнула.

Что-то трясущееся метнулось к нему, шмякнулось ему в лицо и чуть не сорвало дыхательный аппарат. Эневек отпрянул, ударившись головой о корпус корабля. Перед глазами вспыхнул яркий свет. Он хотел всплыть, но над ним был киль. Он заставил себя успокоиться и попытался в окружающей мути разглядеть, что это его атаковало.

Но оно исчезло. Ничего, кроме причудливо нагромождённой ракушечной корки, не было видно.

Только сейчас он заметил, что держит в руке нож. Он его не выпустил. Что-то болталось на лезвии, какой-то клочок прозрачной белёсой массы. Эневек сунул и его в свой контейнер. Потом осмотрелся, чтобы понять, как выбраться отсюда. Приключений на первый раз хватило. Контролируя движения, следя за сердцебиением, он стал подниматься, пока не различил вдали слабый свет ламп других аквалангистов. Даже на последних метрах вода всё ещё была мутной, потом Эневек сощурился на солнце. Стянул с лица маску и благодарно вдохнул свежий воздух. На пирсе стояли Робертc и остальные.

— Что там, внизу? — склонился к нему директор. — Нашли что-нибудь?

Эневек откашлялся и выплюнул портовую воду.

— Пожалуй, да.

Они все собрались у задней дверцы автофургона. По согласованию с аквалангистами Эневек взял роль докладчика на себя.

— Моллюски, заклинившие руль? — недоверчиво переспросил Робертc.

— Да. «Зебры».

— Как такое могло произойти?

— Хороший вопрос. — Эневек открыл контейнер с находками и осторожно поместил клочок желейной ткани в банку с морской водой. Состояние ткани вызвало его беспокойство. Вид у неё был такой, будто она уже начала разлагаться. — Я могу только предполагать, но, по-моему, всё случилось следующим образом: рулевой повернул штурвал на пять градусов влево. Но руль не сдвинулся с места. Он был блокирован раковинами, которые его плотно облепили. В принципе, это не так трудно — вывести из строя рулевую машину, это вы знаете даже лучше меня. Просто это очень редко случается. И рулевой даже не подумал о том, что руль может быть заблокирован. Он подумал, что недостаточно повернул штурвал, и вот он стал его доворачивать, а руль по-прежнему не слушается. На самом деле рулевая машина работала вовсю. И тут наконец перо руля высвобождается, начинает поворачиваться, моллюски перемалываются, но не отлепляются. Каша из моллюсков снова блокирует руль, это как песок в коробке передач. Перо руля заедает, и оно уже не может вернуться назад. — Он убрал со лба мокрые волосы и посмотрел на Робертса. — Но не это внушает мне основную тревогу.

— А что же?

— Кингстонные ящики свободны, а вот винт тоже облеплён. Он весь в ракушках. Я не знаю, как эти существа вообще могли попасть на корпус, но одно я могу сказать с уверенностью: о вращающийся винт даже самые прочные моллюски обломали бы себе зубы. Поэтому либо моллюски прицепились ещё в Японии, что бы удивило меня, потому что вплоть до двухсотмильной зоны перед Канадой руль работал безупречно, либо они явились непосредственно перед тем, как машины были остановлены.

— Вы хотите сказать, что они облепили корабль в открытом море?

— «Взяли на абордаж» было бы точнее. Я пытаюсь себе представить, что произошло. Гигантская стая моллюсков облепляет руль. Когда плоскость руля блокирована, корабль ложится в крен. Машины останавливаются. Винт стоит. Моллюски продолжают прибывать, облепляют руль дальше, чтобы, так сказать, зацементировать блокаду, попадают при этом на винт и на остальной корпус.

— Откуда же взялись тонны взрослых моллюсков? — спросил Робертс и беспомощно огляделся. — Посреди океана!

— А почему киты оттесняли буксиры и прыгали на тросы? Вы первым начали рассказывать эти странные истории, а не я.

— Да, верно, но… — Робертс кусал губу. — Всё это произошло одновременно. Я тоже не знаю, но звучит так, будто между этими явлениями была взаимосвязь. Однако такое предположение абсурдно. Моллюски и киты?

Эневек помедлил.

— Когда в последний раз осматривали дно «Королевы барьеров»?

— Его контролируют регулярно. И судно имеет специальную окраску-«необрастайку». Не беспокойтесь, она экологически безвредна. Но много моллюсков на неё не налипнет.

— Как видите, налипло, и много. — Эневек замолчал и уставился в пустоту. — Но вы правы! Этой штуки там не должно быть. Впечатление такое, будто корабль в течение недель подвергался нашествию личинок моллюсков, и кроме того… эта штука в ракушках…

— Какая штука?

Эневек рассказал о существе, которое выломилось из ракушечной горы. Рассказывая, он пережил всю сцену заново. И шок, и как он ударился головой о киль. Его череп и сейчас ещё гудел от этого удара. Из глаз искры посыпались…

Нет, то была вспышка света.

Внезапно ему в голову пришла мысль, что сверкнуло вовсе не в его голове, а в воде перед ним.

Сверкнула молнией эта штука.

На какое-то время он в буквальном смысле лишился дара речи. До него стало доходить, что это существо люминесцировало. Если так, то оно, возможно, происходит из глубоководных слоёв. Но тогда как оно добралось на корпусе корабля до порта? Должно быть, оно попало на обшивку корабля вместе с моллюсками, в открытом море. Возможно, его привлекли моллюски, поскольку служили ему пищей. Или защитой. И если это был спрут…

— Доктор Эневек?

Да, спрут. Скорее всего, он. Для медузы он был слишком быстр. И слишком силён. Он прямо-таки взорвал ракушки — как единый эластичный мускул. Потом Эневек вспомнил, что эта штука вырвалась, когда он ткнул ножом в щель. Должно быть, он задел его. Неужто он сделал ему больно? Или укол ножа вызвал у него рефлекс…

Только не надо преувеличивать, подумал он. Что уж ты мог там увидеть в этой мутной жиже? Просто напугался.

— Закажите обследование дна порта, — сказал он Робертсу. — А пока отправьте эти пробы, — он указал на закрытые ёмкости, — как можно скорее в исследовательский институт Нанаймо для анализа. Отправьте на вертолёте. Я полечу вместе с грузом, я знаю, в чьи руки это передать.

Робертс кивнул. Потом отвёл Эневека в сторонку.

— Проклятье, Леон! Что вы на самом деле думаете обо всём этом? — спросил он шёпотом. — Это же невозможно, чтобы метровые наросты возникли за такое короткое время. Ведь корабль не простаивал неделями без движения.

— Эти моллюски — чума, мистер Робертс…

— Клайв.

— Клайв, эти бестии не подкрались постепенно, а напали разом, по команде.

— Но не так же быстро.

— Каждый из этих проклятых моллюсков может за год принести до тысячи голов потомства. Личинки принесло течением, или под чешуёй рыбы, или в перьях морских птиц. В американских озёрах находили места, где их было по 900 000 на одном квадратном метре, и они там появились действительно чуть ли не за одну ночь. Они облепили все очистные сооружения питьевой воды, системы водоснабжения, забили и разрушили трубопроводы; и в солёной воде они чувствуют себя, по-видимому, так же вольготно, как в озёрах и реках.

— Ну хорошо, но вы говорите о личинках.

— Миллионах личинок.

— Да хоть о миллиардах, и пусть хоть в Японии, хоть в открытом океане. Это уже не играет роли. Но вы что, всерьёз хотите мне рассказать, что все они выросли за несколько дней, вместе с раковинами? Вернее, уверены ли вы, что мы вообще имеем дело с моллюсками-«зебрами»?

Эневек глянул в сторону автофургона аквалангистов. Они убирали в кузов оборудование. Ёмкости с пробами, запечатанные на скорую руку, стояли снаружи.

— Уравнение с множеством неизвестных, — сказал он. — Если киты действительно пытались оттеснить буксиры, то спрашивается, почему. Потому что с кораблём происходило нечто, что необходимо было довести до конца? Или потому, что он должен был затонуть, парализованный моллюсками? А ещё этот неведомый организм, который я задел. Как всё это звучит, по-вашему?

— Леон! Неужто вы правда считаете…

— Подождите. Возьмём то же самое уравнение. Стадо слегка нервозных серых китов и горбачей чувствует непонятную обиду на «Королеву барьеров». И тут ещё являются два буксира и оскорбительно толкают их. Киты их отпихивают. По чистой случайности корабль к тому же подвергся биологической заразе, притащив эту заразу из-за границы, как турист оспу, а в открытом океане кальмар запутался в горе ракушек.

Робертс уставился на него.

— Знаете, я не верю в научную фантастику, — продолжал Эневек. — Всё это — вопрос интерпретации. Пошлите туда, вниз, нескольких человек. Пусть соскоблят наросты, пусть последят, не затаился ли там ещё какой-нибудь внезапный гость, и поймают его.

— Как вы думаете, когда мы получим результаты из Нанаймо?

— Через несколько дней, наверное. Кстати, было бы невредно и мне послать сообщение.

— Только без разглашения, — подчеркнул Робертс.

— Само собой разумеется. На этих же условиях я хотел бы поговорить с командой.

Робертс кивнул:

— Решающее слово не за мной. Но я посмотрю, как это устроить.

Они вернулись назад, к автофургону, и Эневек влез наконец в свою куртку.

— А у вас что, обычная практика — привлекать в таких случаях учёных? — спросил он.

— Такие случаи — вообще не обычная практика. А я читал вашу книгу и знал, что вас можно найти на острове. Комиссия по расследованию была не в восторге от моего решения. Но я думаю, оно оказалось правильным. Мы не так много знаем о китах.

— Я сделаю всё, что смогу. Давайте погрузим пробы в вертолёт. Чем быстрее мы доставим их в Нанаймо, тем лучше. Мы передадим их Сью Оливейра. Она руководит лабораторией. Её специальность — молекулярная биология, она очень одарённая женщина.

Зазвонил мобильный телефон Эневека. Это была Стринджер.

— Приезжай, как только сможешь, — сказала она.

— Что случилось?

— Мы получили радиограмму с «Голубой акулы». Они в море, и у них неприятности.

Эневек предположил худшее:

— С китами?

— Ну что ты, нет, — Стринджер сказала это так, будто он был не в своём уме. — Какие могут быть с китами неприятности? Этот негодяй опять устраивает нам неприятности. Мерзавец.

— Какой мерзавец?

— Ну, какой же ещё! Джек Грейвольф.

6 апреля

Киль, Германия

Спустя две недели после того, как он передал Тине Лунд заключение анализа червей, Сигур Йохансон ехал на такси к институту «Геомар».

Всякий раз, когда возникает вопрос о строении, возникновении и истории морского дна, прибегают к консультациям учёных из Киля. Сам Джеймс Камерон тоже не раз бывал в этом институте, чтобы получить последнее благословение для съемок «Титаника». Зато общественное мнение мало интересовала работа института. Рыться в осадочных слоях и измерять содержание соли в воде — какое отношение это могло иметь к насущным проблемам человечества? Но что взять с общественного мнения, если даже многие учёные в начале девяностых годов не верили, что на дне морей, вдали от солнечного света и тепла, вовсе не простирается голая скалистая пустыня, а кипит бурная жизнь. Правда, уже давно было известно об экзотическом сообществе видов вдоль глубоководных вулканических жерл. Но когда в 1989 году в «Геомар» был приглашён из университета штата Орегон геохимик Эрвин Сьюсс, он рассказал о ещё более удивительных вещах: об оазисах жизни у холодных глубоководных источников, о таинственных химических энергиях, которые поднимаются из глубин Земли, и о массовых залежах субстанции, которая до этого едва привлекала к себе внимание, — гидрата метана.

С этого времени геоучёные вышли из тени, в которой они — как и большинство учёных — пребывали слишком долго. Они попытались кое о чём рассказать. Они питали надежду в будущем предвидеть природные катастрофы, климатические и природные изменения и даже воздействовать на них. К тому же метан мог дать ответ на энергетическую проблему завтрашнего дня. Пресса оживилась, а исследователи учились — поначалу робко, потом всё увереннее, на манер поп-звёзд, — использовать пробудившийся интерес с выгодой для себя.

Таксист, который вёз Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всём этом. Вот уже двадцать минут он выражал своё непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофёр не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.

— Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, — возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: — Вы из газеты?

— Нет. Я биолог.

Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.

— Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.

Машину вынесло на встречную полосу.

— Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, — заметил Йохансон.

— Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь — умрёшь от голода, ешь что-то — умрёшь от еды.

— Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.

Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.

— Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, — сказал напоследок таксист.

Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:

— Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.

Водитель беспомощно моргал, не понимая.

— Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, — неуверенно сказал он.

— Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.

Таксист наморщил лоб:

— Но ведь никто нам этого толком не объяснил.

— Это пишут во всех газетах.

— Но никто не потрудился объяснить это мне.

Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.

— Доктор Йохансон? — К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.

— Герхард Борман?

— Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.

— Вы ими занимались?

— Мы тут все ими занимались.

Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.

— Вообще-то лекции читаются в аудитории, — объяснил Салинг. — Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.

— О чём?

— О гидрате метана.

Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.

— Сюда свозят все пробы, — сказал Салинг. — Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.

Он помахал рукой, снизу на приветствие ответил рослый человек и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.

— …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, — говорил доктор Борман. — Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагрёб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.

— Это было в Тихом океане, — тихо пояснил Салинг. — В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.

— Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана очень неустойчивая и ненадёжная штука, — продолжал Борман. — Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом — сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лёд. В газетах вам могло встретиться понятие метановый лёд. Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.

Один из школьников робко поднял руку.

— Хочешь что-то спросить?

Мальчик помялся:

— Пятьсот метров — это ведь не так уж и глубоко?

Борман несколько секунд молча смотрел на него.

— Тебя мои жуткие истории не особенно впечатлили?

— Нет, почему же. Просто я думал… Вот, например, Жак Пикар опускался в батискафе в Марианскую впадину, а это ведь одиннадцать тысяч метров. Вот там действительно глубоко! Почему же этот лёд не возникает там?

— Шапки долой, ты изучил историю глубоководных погружений. Но что ты думаешь сам?

Мальчик задумался и втянул голову в плечи.

— Но это же ясно, — ответила за него одна девочка. — На большой глубине слишком мало живого. Глубже тысячи метров разлагается слишком мало органической материи, поэтому и метана возникает мало.

— Я всегда знал, — пробормотал на мостике Йохансон, — что женщины умнее.

Борман дружески улыбнулся девочке:

— Правильно. Конечно, всегда есть исключения. И фактически гидрат метана есть и на больших глубинах, даже на глубине три километра, если туда намыло осадочный слой с большим содержанием органического материала. Такое встречается в некоторых окраинных морях. Кстати, мы отмечаем на картах накопления гидрата и в очень мелких водах, где давления, собственно говоря, не хватает. Но пока температура достаточно низкая, это приводит к образованию гидрата, например, в полярном шельфе. — Он снова обращался ко всем: — И всё-таки, основные залежи находятся на материковых склонах на глубине между пятьюстами и тысячей метров. Сжатый метан. Неподалёку от североамериканского побережья мы недавно обследовали подводные горы высотой полкилометра и протяжённостью двадцать пять километров, и эти горы состоят главным образом из гидрата метана. Часть его залегает глубоко в камнях, а часть лежит на открытом дне. Океан полон его, но мы знаем ещё больше: подводные континентальные склоны держатся вообще только гидратом метана! Это вещество как цемент. Если представить, что весь гидрат удалили, то континентальные склоны станут пористыми, как швейцарский сыр. С той лишь разницей, что швейцарский сыр и с дырками сохраняет форму. А склоны рухнут, их сплющит! — Борман дал им время прочувствовать его слова. — Но это ещё не всё. Гидрат, как я уже сказал, устойчив только при высоком давлении в соединении с очень низкими температурами. Это значит, замерзает не весь газ метан, а только верхние слои. Потому что к глубине Земли температура снова поднимается, и глубоко в осадке находятся большие пузыри метана, который не заморожен. Он остаётся в газообразном виде. Но поскольку замёрзшие слои лежат сверху как крышка, метан не может улетучиться.

— Я об этом читала, — сказала девочка. — Японцы пытаются его разрабатывать, правильно?

Йохансона это позабавило. Он вспомнил свои школьные годы. В каждом классе есть такой ученик, подготовленный лучше других, он всегда уже знает половину из того, что ему задали выучить. Наверно, эту девочку в классе недолюбливают.

— Не только японцы, — ответил Борман. — Весь мир с удовольствием бы его разрабатывал. Но это трудно. Когда мы извлекали комья гидрата с глубины восемьсот метров, уже на половине высоты началось газоотделение. До палубы мы донесли только малую часть взятого на глубине. Я ведь говорил, гидрат быстро становится неустойчивым. Стоит температуре воды на глубине пятьсот метров повыситься на один градус, как весь тамошний гидрат может разом стать нестабильным. Мы это быстро сообразили и поместили комья гидрата в жидкий азот. Давайте подойдём сюда.

— Хорошо у него получается, — заметил Йохансон, пока Борман подводил группу школьников к стальным стеллажам, где стояли контейнеры разной величины. Борман вытащил один серебристый контейнер, натянул перчатки и открыл герметичную крышку. Послышалось шипение. Изнутри выполз белый дым. Некоторые подростки непроизвольно отступили на шаг.

— Это всего лишь жидкий азот. — Борман сунул руку внутрь и извлёк кусок грязного льда. Лёд начал тихо шипеть и потрескивать. Он подозвал к себе девочку, отломил кусочек и протянул ей.

— Не бойся, — сказал он. — Лёд холодный, но в руках держать можно.

— Он воняет, — сказала девочка. Некоторые школьники засмеялись.

— Правильно. Воняет тухлыми яйцами. Это газ. Он улетучивается. — Он раздробил кусок на более мелкие обломки и раздал их. — Видите, что происходит. Грязь во льду — это частицы осадка. Через несколько секунд от этого ничего не останется, кроме грязи и лужиц. Лёд тает, и молекулы метана вырываются из своих клеток и улетучиваются. Можно описать это так: то, что только что было стабильным куском морского дна, в короткое время превращается в ничто. Вот это я и хотел вам показать.

Он сделал паузу. Школьники отвлеклись на шипящие, тающие на глазах комочки льда. Там и сям раздавались двусмысленные комментарии по поводу вони. Борман подождал, пока комочки растают, и затем продолжил:

— Только что произошло ещё кое-что, чего вы не могли заметить. А это имеет определяющее значение для того заслуженного уважения, какое мы питаем к гидратам. Я уже говорил вам, что ледяные клетки способны сжимать метан. Из каждого кубического сантиметра гидрата, который вы держали в руках, высвободилось сто шестьдесят пять кубических сантиметров метана. Когда гидрат тает, его объём увеличивается в 165 раз. Причём разом. Всё, что остаётся, — это лужица в ваших руках. Попробуй языком, — предложил Борман девочке. — И скажи нам, каково это на вкус.

Школьница посмотрела на него недоверчиво.

— Попробовать эту вонючку?

— Ничего больше не воняет. Газ улетучился. Но если ты трусишь, давай лизну я.

Подростки захихикали. Девочка медленно нагнула голову и лизнула лужицу.

— Пресная вода, — ошеломлённо сказала она.

— Правильно. Когда вода замерзает, соль, так сказать, вытесняется. Поэтому вся Антарктида представляет собой самый большой в мире резервуар пресной воды. — Борман закрыл контейнер с жидким азотом и снова задвинул его на стеллаж. — То, что вы сейчас видели, и есть причина, по которой добыча гидрата метана — дело очень противоречивое. Если наше вмешательство приведёт к тому, что гидраты станут нестабильными, следствием может стать цепная реакция. Что может произойти, если сойдёт на нет цемент, скрепляющий континентальные склоны? Какое воздействие будет оказано на мировой климат, если глубоководный метан улетучится в атмосферу? Метан — парниковый газ, он может разогреть атмосферу, тогда опять согреются моря и так далее, и тому подобное. Над всеми этими вопросами мы здесь думаем.

— А зачем вообще пытаться его добывать? — спросил другой школьник. — Почему не оставить его там, где он есть?

— Потому что он мог бы решить энергетическую проблему, — горячо воскликнула девочка и шагнула вперёд. — Об этом писали в статье про Японию. У японцев нет собственного сырья, им всё приходится импортировать. Метан мог бы им помочь.

— Ерунда, — ответил мальчик. — Если проблем становится больше, чем при этом решается, то это никакое не решение проблемы.

Йохансону всё больше нравилось тут.

— Вы оба правы, — Борман поднял руки. — Это могло бы стать решением энергетической проблемы. Вот почему это тема уже не только науки. К исследованиям подключаются энергетическое концерны. По нашим оценкам, в морских гидратах связано столько метан-углерода, сколько его во всех известных залежах природного газа, нефти и угля вместе взятых. Только в гидратном хребте около Америки на площади в двадцать шесть тысяч квадратных километров залегает тридцать пять гигатонн метана. Это в тысячу раз больше того природного газа, который потребляют Соединённые Штаты за год!

— Звучит эффектно, — тихо сказал Йохансон Салингу. — А я и не знал, что его так много.

— Его ещё больше, — ответил биолог. — Я не запоминаю цифр, но он всё знает точно.

Борман, будто услышав эти слова, сказал:

— Может быть, в море залегает свыше десяти тысяч гигатонн замороженного метана. Сюда можно добавить резервуары метана на суше, глубоко в вечной мерзлоте Аляски и Сибири. Чтобы у вас было представление о количестве, скажу: все доступные сегодня залежи угля, нефти и природного газа составляют вместе пять тысяч гигатонн, то есть ровно половину. Неудивительно, что энергетики ломают голову над тем, как можно разрабатывать гидрат. Один его процент мог бы удвоить резервы горючего Соединённых Штатов, а ведь они расходуют значительно больше, чем любая другая страна мира. Но это как всегда и повсюду: индустрия видит колоссальный энергетический резерв, а наука видит бомбу замедленного действия. Но мы пытаемся по-партнёрски объединить усилия, разумеется, в интересах человечества. М-да. На этом мы закончим нашу экспедицию. Спасибо, что слушали.

— И кое-что намотали на ус, — пробормотал Йохансон.

— Будем надеяться, — довершил Салинг.

— А я представлял вас иначе, — сказал Йохансон спустя несколько минут, пожимая руку Бормана. — В интернете у вас усы.

— Сбрил сегодня утром. — Борман потрогал свою верхнюю губу. — И даже по вашей вине.

— Как это?

— Я размышлял над вашими червями, стоя перед зеркалом. Червь ползал перед моим мысленным взором и совершал такое вращательное движение, которое моя рука с бритвой почему-то непроизвольно повторяла. Я невзначай сбрил уголок и принёс в жертву науке и остальное.

— Значит, ваши усы на моей совести, — повинился Йохансон.

— Не беспокойтесь. В экспедиции вырастут. На море все обрастают. Не знаю, правда, почему. Может быть, нам нужно походить на искателей приключений, чтобы не страдать морской болезнью? Идёмте в лабораторию. Хотите перед этим чашку кофе? Мы могли бы заглянуть в нашу столовую.

— Нет, мне не терпится увидеть. Кофе подождёт. А что, вы снова собираетесь в экспедицию?

— Осенью, — кивнул Борман, шагая по стеклянным переходам и коридорам. — Мы хотим исследовать субдукционные зоны и холодные источники Алеутов. Вам повезло, что застали меня в Киле. Я всего две недели назад вернулся из Антарктиды после почти восьми месяцев, проведённых в море. И на следующий же день позвонили вы.

— Что вы делали в Антарктиде восемь месяцев, если это уместно спросить?

— Зимовщиков морозил. Учёных и техников. Они высверливают изо льда стержни, из глубины четыреста пятьдесят метров. Разве это не удивительно? Этот древний лёд содержит климатическую историю последних семи тысяч лет!

Йохансон вспомнил сегодняшнего таксиста.

— На большинство людей это не производит никакого впечатления, — сказал он. — Они не понимают, как история климата поможет победить голод или выиграть в очередном чемпионате мира по футболу.

— В этом есть и наша вина. Наука большую часть времени замкнута на себя.

— Ваша сегодняшняя лекция не имела ничего общего с замкнутостью.

— Но я не знаю, есть ли толк от всей этой публичности, — сказал Борман, шагая вниз по лестнице. — Среди всеобщего отсутствия интереса даже дни открытых дверей мало чего могут изменить. Недавно был один такой день. Народу было не протолкнуться, но если бы вы потом спросили кого-нибудь, выделять ли нам следующие десять миллионов на исследования…

Йохансон помолчал. Потом сказал:

— Я думаю, проблема скорее в барьерах, которые отделяют нас, учёных, друг от друга. Как вы считаете?

— Потому что мы мало общаемся друг с другом?

— Да. Или взять науку и промышленность. Или науку и оборону. Все мало сообщаются друг с другом.

— Или наука и нефтяные концерны? — Борман посмотрел на него долгим взглядом.

Йохансон улыбнулся:

— Я здесь потому, что кому-то нужен ответ, — сказал он. — Но не для того, чтобы выжимать его из вас.

— Промышленность и оборона зависят от науки, нравится им это или нет, — сказал Салинг. — Мы-то как раз общаемся друг с другом. На мой взгляд, проблема в том, что мы не можем одинаково взглянуть на вещи.

— И не хотим!

— Правильно. То, что люди делают во льдах, может помочь победить голод. Но с таким же успехом может привести и к созданию нового оружия. Мы смотрим на одно и то же, а видим разное.

— И опускаем всё остальное. — Борман кивнул. — Эти черви, которых вы нам прислали, доктор Йохансон, как раз хороший пример. Я не знаю, будут ли из-за них поставлены под сомнение планы дальнейшего освоения континентального склона. Но я бы из осторожности отсоветовал им. Может, в этом и состоит главное различие между наукой и промышленностью. Мы говорим: пока неизвестно, какую роль играет этот червь, мы не можем рекомендовать им бурение. Промышленность же исходит из тех же предпосылок, но приходит к другим выводам.

— Пока неизвестно, какую роль играет этот червь, или он не играет никакой роли. — Йохансон посмотрел на него. — А как считаете вы? Играет он роль?

— Я пока не могу сказать. То, что вы нам прислали… ну, мягко говоря, это очень необычно.

Они дошли до тяжёлой стальной двери. Борман нажал выключатель на стене, и дверь бесшумно отодвинулась. В центре зала за дверью находился гигантский резервуар высотой с двухэтажный дом. В его стенки были равномерно встроены иллюминаторы. Стальные лестницы вели к галереям, расположенным по периметру резервуара. Вокруг было множество аппаратуры, связанной с ним трубопроводами.

Йохансон подошёл ближе.

Он видел в интернете снимки этой штуки, но оказался не готов к её размерам. При мысли, какое чудовищное давление царит внутри наполненного водой цилиндра, ему стало не по себе. Человек не выжил бы в таком давлении и минуты. Собственно, из-за этого резервуара Йохансон и прислал в институт города Киля партию червей. Это был глубоководный симулятор, — в нём заключался искусственно созданный мир с морским дном, континентальным склоном и шельфом.

Борман закрыл за собой дверь.

— Есть люди, которые сомневаются в смысле и цели этого сооружения, — сказал он. — Симулятор может лишь приблизительно передать картину происходящего, но это всё же лучше, чем всякий раз выезжать на места. Проблема океаногеологического исследования как состояла, так и состоит в том, что мы можем видеть лишь крошечные участки действительности. Но здесь мы в состоянии выработать хотя бы общие тезисы. Например, исследовать динамику гидратов метана при различных условиях.

— У вас там есть и гидраты?

— Мы неохотно говорим об этом. Промышленность предпочла бы, чтобы мы поставили симулятор целиком ей на службу. И мы, признаться, с удовольствием получили бы от промышленности деньги. Но мы не хотим лишить себя возможности свободных исследований.

Йохансон задрал голову: на верхнем ярусе галереи собралась группа учёных. Сцена сильно смахивала на старый фильм про Джеймса Бонда.

— Давление и температура в этом резервуаре регулируется ступенчато, — продолжал Борман. — Сейчас они соответствуют морской глубине в восемьсот метров. На дне резервуара лежит слой стабильного гидрата толщиной два метра, что соответствует двадцати-тридцатикратной природной реальности. Под этим слоем мы симулируем теплоту, идущую из недр Земли, — и получаем свободный газ. Итак, мы имеем полноформатную модель морского дна.

— Замечательно, — сказал Йохансон. — Но что именно вы здесь делаете, помимо наблюдений?

— Мы пытаемся смоделировать тот период истории Земли, который она проходила 55 миллионов лет назад. Где-то на границе палеоцена и эоцена на Земле произошла, судя по всему, масштабная климатическая катастрофа. Семьдесят процентов живых существ морского дна погибли, преимущественно одноклеточные. Целые области глубоководья превратились в зоны, враждебные жизни. На континентах же, наоборот, началась биологическая революция. В Арктике появились крокодилы, из субтропиков в Северную Америку перекочевали приматы и современные млекопитающие. Получилось феноменальное столпотворение.

— Откуда вы всё это знаете?

— Из вертикальных стержней, извлечённых из осадка. Все сведения о климатической катастрофе получены благодаря стержневому бурению на глубине две тысячи метров.

— А стержни что-нибудь говорят о причинах?

— Метан, — сказал Борман. — Море к этому моменту настолько разогрелось, что большие количества гидрата метана стали нестабильны. Как следствие поползли континентальные склоны и высвободились дополнительные месторождения метана. За несколько тысячелетий, а то и столетий миллиарды тонн метана улетучились в океан и атмосферу. Замкнутый круг. Метан вызывает парниковый эффект, в тридцать раз больший, чем углекислый газ. Он разогревает атмосферу, от этого снова разогревается океан, распадается ещё больше гидрата, и всё это бесконечно. Земля превращается в духовку. — Борман взглянул на него. — Вода с температурой в пятьдесят градусов против сегодняшних наших двух-четырёх градусов — согласитесь, это нечто.

— Да, для кого-то катастрофа, а для кого-то… ну, в известной мере тепловой старт. Понимаю. В следующей главе нашей маленькой содержательной беседы мы, по-видимому, перейдём к гибели человечества, верно?

Салинг улыбнулся:

— Она состоится не так скоро. Но действительно есть некоторые признаки, что мы находимся в фазе чувствительных колебаний равновесия. Резервы гидрата в океане чрезвычайно лабильны. Это основание, почему мы уделяем вашим червям столько внимания.

— А что может червь изменить в картине стабильности?

— Да, собственно, ничего. Ледяной червь населяет поверхность ледяных слоёв, толщина которых — несколько сотен метров. А он растапливает всего несколько сантиметров и довольствуется бактериями.

— Но у этого червя есть челюсти.

— Этот червь — создание, которое не имеет смысла. Будет лучше всего, если вы взглянете сами.

Они подошли к полукруглому пульту управления в конце зала. Пульт напоминал командный центр «Виктора», только масштабнее. Большая часть мониторов была включена и показывала внутренность симулятора. Один из обслуживающих техников поприветствовал их.

— Мы наблюдаем происходящее двадцатью двумя камерами; кроме того, каждый кубический сантиметр подвергается постоянным замерам, — объяснил Борман. — Белые площадки на мониторах верхнего ряда — это гидраты. Видите? Здесь, слева, поле, на которое мы высадили двух полихет. Это было вчера утром.

Йохансон сощурил глаза.

— Я вижу только лёд.

— Присмотритесь внимательнее.

Йохансон изучил каждую подробность картинки. И заметил два тёмных пятнышка.

— Что это? Углубления?

Салинг обменялся с техником несколькими словами. Картинка изменилась. Стали видны оба червя.

— Пятна — это дырки, — сказал Салинг. — Мы прокрутим фильм с начала в ускоренном варианте.

Йохансон смотрел, как черви, трепеща, ползают по льду, словно пытаясь обнаружить источник запаха. В ускоренном темпе их движения казались противоестественными. Мохнатые кустики по бокам розовых тел дрожали, как наэлектризованные.

— А теперь следите!

Один из червей остановился. Пульсирующие волны пронизали его тело.

Потом он скрылся в глубине льда. Йохансон тихонько присвистнул.

— Вот это да! Он зарылся внутрь.

Второй червь всё ещё оставался на поверхности. Голова его двигалась будто в такт неслышной музыки. И вдруг хоботок с хитиновыми челюстями выдвинулся вперёд.

— Он вгрызается в лёд, — воскликнул Йохансон.

Он смотрел на видеокартинку как зачарованный. Что тебя так удивляет, подумал он в тот же момент. Они живут в симбиозе с бактериями, которые разлагают гидрат метана, и тем не менее у них есть челюсти для рытья.

Всё это вело лишь к одному концу. Черви стремились к бактериям, которые сидели в глубине льда. Он напряжённо смотрел, как щетинистые тела червей шевелились в гидрате. В ускоренном прогоне дрожали их хвостики. Потом и они скрылись из виду. Только дырки остались тёмными пятнышками на льду.

Нет никаких причин для тревоги, подумал он. Есть и другие роющие черви. Это они любят. Иные изгрызают в труху целые корабли.

Но для чего они вгрызаются в гидрат?

— И где эти животные теперь? — спросил он. Салинг глянул на монитор.

— Околели. Они задохнулись. Червям необходим кислород.

— Я знаю. В этом и смысл всего симбиоза. Бактерии питают червя, а червь снабжает их кислородом. Но что произошло в данном случае?

— Здесь произошло то, что черви зарылись в собственную погибель. Они прогрызали во льду дыры, как в сладкой каше, пока не добрались до газового пузыря, в котором задохнулись.

— Камикадзе, — пробормотал Йохансон.

— Выглядит действительно как самоубийство.

Йохансон поразмыслил.

— Или что-то ввело их в заблуждение.

— Возможно. Но что? Внутри льда нет ничего, что могло бы вызвать такое поведение.

— Может, свободный газ подо льдом?

Борман потёр подбородок.

— Об этом мы тоже думали. Но это всё равно не объясняет, почему они идут на самоубийство.

Йохансон вспомнил, как они кишмя кишели на морском дне. Его тревога росла. Если миллионы червей вроются в лёд, что будет?

Борман будто разгадал его мысли.

— Эти животные не могут дестабилизировать лёд, — сказал он. — В море гидратные поля несравнимо толще, чем здесь. Эти обезумевшие твари роются только поверху, проникая максимум на десятую часть толщины. Потом они неизбежно подыхают.

— И что теперь? Будете тестировать других червей?

— Да. У нас есть ещё несколько. Может, воспользуемся случаем посмотреть их на местности. Я думаю, «Статойл» будет только приветствовать это. На следующей неделе в Гренландию отправляется «Солнце». Мы могли бы передвинуть начало экспедиции и завернуть к тому месту, где вы нашли этих полихет. — Борман поднял руки: — Однако решение не за мной. Определять будут другие. Мы с Хейко пришли к этой идее спонтанно.

Йохансон глянул через плечо на гигантский резервуар. Он думал о мёртвых червях внутри.

— Идея хорошая, — сказал он.

Позднее Йохансон отправился в свой отель, чтобы переодеться. Попытался дозвониться до Лунд, но она не подходила к телефону. Он мысленно представил себе её в объятиях Каре Свердрупа и положил трубку.

Борман пригласил его поужинать в бистро, очень популярном в Киле. Йохансон отправился в ванную и осмотрел себя в зеркале. Бороду следовало немного постричь. Миллиметра на два. Всё остальное было в порядке. Всё ещё густая шевелюра, некогда тёмная, а теперь всё обильнее пронизанная проседью, зачёсана назад. Под густыми чёрными бровями сверкали живые глаза. Бывали ситуации, когда он сам ясно видел собственную привлекательность. Потом всё это опять куда-то исчезало, особенно в утренние часы. Пока достаточно было нескольких чашек чая и обычных гигиенических процедур, чтобы снова привести себя в порядок. Одна студентка недавно сравнила его с немецким актёром Максимилианом Шеллом, и Йохансон чувствовал себя польщённым, пока не сообразил, что Шеллу уже за семьдесят. После этого он перешёл на другой крем.

Он перерыл свой чемодан, выбрал футболку с открытым воротом, сверху надел пиджак, а вокруг шеи обернул шарф. В таком виде нельзя было назвать его хорошо одетым, но именно так он и любил: быть не очень хорошо одетым. То, что он носил, по-настоящему не подходило ни к какому стилю. Он культивировал изысканную небрежность в одежде и наслаждался своим пренебрежением модой. Лишь в моменты глубокого самоанализа он готов был признаться, что его небрежный облик — точно такая же приверженность моде, как у других — следование диктату «от кутюр», и на поддержание своей непричёсанности он тратит не меньше времени, чем другие — на тщательную причёску.

С удовлетворением осмотрев в зеркале своё отражение, он вышел из отеля и взял такси.

Борман уже ждал его. Какое-то время они болтали о разном, пили вино и ели морской язык. Потом беседа опять вернулась к проблемам глубоководных морей.

За десертом Борман спросил как бы между прочим:

— Как я понимаю, вы знакомы с планами «Статойла»?

— Лишь в общих чертах, — ответил Йохансон. — Я не особенно разбираюсь в нефтяных делах.

— Какие у них намерения? Строить платформы так далеко от берега вряд ли разумно.

— Нет. Не платформы.

Борман отхлебнул эспрессо.

— Извините, если спрашиваю лишнее. Я ведь не знаю, насколько это секретно…

— Ничего, не беспокойтесь. Я широко известен как болтун. Поэтому то, что мне доверяют, никак не может быть особо секретной информацией.

Борман засмеялся.

— Так что же, на ваш взгляд, они собираются строить вне шельфа?

— Они раздумывают над подводным решением. Полностью автоматизированная фабрика.

— Как «Субсис»?

— А что такое «Субсис»?

— «Subsea Separation and Injection System». Подводная фабрика. Она работает уже несколько лет на Тролльфельде.

— Никогда о ней не слышал.

— Спросите у своих заказчиков. Это добывающая станция. Она стоит на глубине 350 метров на морском дне и прямо там отделяет нефть и газ от воды. Такой же процесс идёт на платформах, но там эта вода сливается в море.

— Да-да! — Он вспомнил разговоры с Лунд. — Производственная вода. Есть такая проблема, рыба от неё становится бесплодной.

— Именно эту проблему и могут решить «Субсис». Грязная вода тут же принудительно закачивается в скважины, выдавливает нефть, её снова отделяют от нефти, снова закачивают вглубь и так далее. Нефть и газ по трубопроводу поступают прямо на берег — само по себе красота.

— Но?

— Даже не знаю, есть ли какие-нибудь «но». Кажется, «Субсис» работают без проблем и на полуторатысячной глубине. Производитель считает, что и на двух тысячах справится, а нефтяные концерны хотят пять тысяч.

— А это реально?

— По-моему, да. Я думаю, всё, что работает в маленьком масштабе, может работать и в большом, а преимущества очевидны. В скором времени автоматические фабрики оттеснят платформы. Меня тревожат не сами фабрики. А наивность подхода.

— Станция управляется на расстоянии?

— Полностью. С суши.

— Это значит, возможный ремонт и обслуживание ведут роботы?

Борман кивнул.

— Понимаю, — сказал Йохансон через некоторое время.

— Есть тут свои «за» и «против», — сказал Борман. — Если вы вторгаетесь в неведомую область, это всегда рискованно. А глубоководная зона — неведомая область, ничего не попишешь. И пока это так, мы правильно делаем, что пытаемся автоматизировать своё внедрение, не ставя под удар человеческие жизни. Правильно, что мы запускаем на глубину робота, чтобы вести наблюдение за процессом или взять пробы. Но фабрика — это другое. Как вы возьмёте под контроль аварию, если нефть под давлением вырвется из скважины на глубине пять тысяч метров? Ведь вы даже не знаете толком эту территорию. Всё, что у вас есть, — это измерения. В глубоководной зоне мы действуем вслепую. Мы можем составить морфологическую карту морского дна при помощи спутников, веерного сонара или сейсмических волн, и карта будет точной с погрешностью в полметра. Мы научились разведывать залежи нефти и газа так, что карта в точности указывает нам, где бурить, где нефть, где гидраты, а где нужен глаз да глаз… Но что там внизу на самом деле — этого мы не знаем.

— И я о том же говорю, — пробормотал Йохансон.

— Мы не видим результатов своей деятельности. Мы не сможем сунуть туда нос, если фабрика будет делать что-то не так. Не поймите меня неправильно, я совсем не против добычи сырья. Но я против того, чтобы повторять прежние ошибки. Когда разразился нефтяной бум, никто не задумывался о том, что потом делать со всем этим металлоломом, который мы так радостно понавтыкали по всему морю. Сбрасывали в озёра и реки химикалии в уверенности, что они всё стерпят, топили в океане радиоактивные отходы, истощали ресурсы и истребляли формы жизни, не задумываясь, насколько сложна взаимосвязь.

— Но автоматические фабрики ведь появятся?

— Без сомнения. Они рациональны, они дадут доступ к месторождениям, куда человеку и не подступиться. А на следующем этапе мы переключимся на метан. Потому что он сгорает чище, чем другие ископаемые горючие вещества. Это точно! И переход от нефти и угля к метану замедлит парниковый эффект. Тоже правильно. Всё верно, пока процесс развивается в идеальных условиях. Но промышленность охотно подменяет действительность идеальным случаем. Она из всех прогнозов выбирает самый оптимальный, чтобы можно было поскорее приступить к добыче, хотя нам ничего не известно о мирах, в которые мы вторгаемся.

— Но как быть? — спросил Йохансон. — Как добывать гидрат, если он разлагается ещё на пути к поверхности?

— Тут на помощь снова приходят автоматические фабрики. Гидрат растопят на большой глубине — например, разогревом, — изловят в воронку высвободившийся газ и направят его наверх. Звучит хорошо, но кто гарантирует, что эти акции разогрева не вызовут цепную реакцию и катастрофа палеоцена не повторится?

— Вы думаете, что это возможно?

Борман развёл руками:

— Любое необдуманное вторжение — самоубийство. Но оно уже ведётся. Индия, Япония и Китай очень активны. — Он безрадостно улыбнулся. — И они тоже не знают, что там, внизу.

— Червяки, — пробормотал Йохансон.

Он вспомнил о видеосъёмке той кишащей толкотни, которую сделал на морском дне «Виктор». И о том зловещем существе, которое так стремительно исчезло во тьме.

Черви. Монстр. Метан. Климатическая катастрофа.

Надо было срочно чего-нибудь выпить.

11 апреля

Остров Ванкувер и пролив Клэйоквот, Канада

То, что Эневек увидел, привело его в ярость.

Длина животного от головы до хвоста была больше десяти метров. Это был один из самых крупных кочевников-косаток, мощный самец. В полуоткрытой пасти поблёскивали ряды конусовидных зубов. Животное было уже старое, но ещё сильное. Лишь при ближайшем рассмотрении становились заметны места, где шкура больше не блестела, запаршивела. Один глаз был полуоткрыт.

Эневек сразу узнал это животное. В реестрах оно значилось под номером J-19, но из-за его изогнутого турецкой саблей спинного плавника он получил кличку Чингиз. В стороне под деревьями Эневек увидел Джона Форда, директора исследовательской программы морских млекопитающих из ванкуверского аквариума. Тот беседовал со Сью Оливейра, руководительницей лаборатории в Нанаймо, и каким-то незнакомым мужчиной. Форд помахал рукой, подзывая Эневека.

— Доктор Рэй Фенвик из Канадского института океанических наук и рыболовства, — представил он неизвестного.

Фенвик приехал, чтобы произвести вскрытие. Узнав о смерти Чингиза, Форд предложил провести вивисекцию прямо на пляже. Он хотел показать анатомию косатки большой группе студентов и журналистов.

— Кроме того, на пляже это будет выглядеть не так антисептически и дистанцированно, — сказал он. — Здесь её жизненное пространство, и это пробудит больше понимания и сочувствия. Это сознательный приём, и он действует.

В принятии этого решения участвовал ещё и Род Пальм из морской исследовательской станции на Стробери — крошечном островке в бухте Тофино. Люди из Стробери занимались экосистемой пролива Клэйоквот, сам Пальм считался знатоком популяции косаток. Они быстро пришли к согласию произвести вскрытие публично, чтобы привлечь к проблеме больше общественного внимания. Косаткам это внимание давно было необходимо.

— Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, — ответил Фенвик на вопрос Эневека. — Но я не хочу судить заранее.

— Вспомните 1999 год, — мрачно сказал Эневек. — Тогда семь косаток погибли от инфекции.

— The torture never stops. — И муки бесконечны, — пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: — Отойдём?

Эневек пошёл за ней к трупу кита. Неподалёку стояли наготове два больших металлических ящика и контейнер — инструменты для вскрытия. Вскрывать косатку — совсем не то, что человека. Это тяжёлая работа, огромное количество крови и жуткая вонь.

— Сейчас нагрянет пресса с целой кучей аспирантов и студентов, — сказала Оливейра, глянув на часы. — Раз уж судьба свела нас в этом скорбном месте, давай быстренько обсудим первые анализы твоих проб.

— Что, уже разобрались?

— Кое в чём.

— И поставили в известность пароходство?

— Нет. Я решила сперва обговорить это между нами.

— Звучит как преступный заговор.

— Скажем так: с одной стороны, мы поражены, с другой — растеряны, — ответила Оливейра. — Что касается моллюсков, то они пока нигде не описаны.

— А я готов был поклясться, что это «зебры».

— Вроде бы да. Но и нет.

— Объясни, пожалуйста.

— Есть два возможных подхода. Либо мы имеем дело с родственником «зебр», либо с мутацией. Выглядят эти штуки как «зебры», у них такая же структура слоёв, но есть что-то очень странное в их клеющем секрете. Нити, из которых образованы их присоски, очень толстые и длинные. Мы даже обозвали их в шутку реактивными моллюсками.

— Реактивными?

Оливейра скорчила гримасу.

— Ну, они не просто болтаются в воде, как обычные «зебры», а способны к навигации. Они всасывают воду и выталкивают её. Выброс воды продвигает их вперёд. К тому же они используют свои нити, чтобы задавать направление движению. Как маленький подвижный пропеллер. Тебе это ничего не напоминает?

Эневек подумал.

— Каракатицы тоже плавают с ракетным приводом.

— Некоторые. Но есть другая параллель. Правда, она приходит на ум только тёртым биологам, но таких у нас в лаборатории пруд пруди. Я имею в виду динофлагеллаты. Некоторые из этих одноклеточных имеют на конце тела два жгутика. Одним задают направление, другим вертят и двигаются вперёд.

— Не слишком ли эта аналогия притянута за уши?

— Скажем так, это конвергенция в широком толковании. Приходится цепляться за любую соломинку. По крайней мере, я не знаю другого моллюска, который передвигался бы подобным образом. Этот моллюск мобилен, как стая рыб, и к тому же, несмотря на раковины, что-то подгоняет их.

— Это хотя бы объясняет, каким образом они в открытом море попали на корпус сухогруза, — размышлял вслух Эневек. — Именно это вас и поразило?

— Да.

— А что же ввергло в растерянность?

Оливейра подошла к боку кита и погладила его чёрную шкуру.

— Клочки ткани, которые ты прихватил внизу. Мы не знаем, что с ними делать, и, честно говоря, не можем ничего сделать. Вещество уже сильно разложилось. Но то немногое, что мы подвергли анализу, позволяет заключить, что на корабельном винте и на острие твоего ножа — ткань одной природы. Но она не похожа ни на что, известное нам.

— Ты хочешь сказать, что я срезал с корпуса корабля какое-то инопланетное существо?

— Способность этой ткани к сокращению развита непропорционально. Она высокопрочная и вместе с тем аномально эластичная. Мы не знаем, что это такое.

Эневек наморщил лоб.

— А есть какие-то признаки биолюминесценции?

— Возможно. А почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, что эта штука на мгновение вспыхнула.

— Когда налетела на тебя в воде?

— Она выскочила, когда я ткнул ножом в моллюсковый нарост.

— Наверное, ты от неё немножко отрезал, а она не поняла шутки. Хотя я сомневаюсь, что у такой ткани может быть что-то похожее на нервную систему. Ну, чтобы чувствовать боль. Собственно говоря, это всего лишь… клеточная масса.

К ним приближались голоса. По пляжу подходила группа людей — кто с камерами, кто с блокнотами.

— Начинается, — сказал Эневек.

— Да. — У Оливейра был растерянный вид. — Так что же делать? Послать в пароходство все данные как есть? Но что им это даст, если мы сами ничего не поняли? Лучше бы получить новые пробы. Прежде всего этой субстанции.

— Я свяжусь с Робертсом.

— Хорошо. Ну, а теперь пора начинать резню.

Эневек посмотрел на бездвижного кита и опять почувствовал бессильную ярость. Животные, что все на счету, то задерживаются где-то на недели, то гибнут.

— Вот же чёрт!

К ним уже подходили Фенвик и Форд.

— Прибереги свои чувства для прессы, — сказала Оливейра.

Вскрытие длилось больше часа, в течение которого Фенвик с помощью Форда взрезал косатку, извлекал внутренности, сердце, печень и лёгкие и объяснял анатомическое строение. Они разложили содержимое желудка, там был полупереваренный тюлень. В отличие от резидентов, кочевники и прибрежные косатки поедали морских львов и дельфинов, а стадом могли напасть и на одиночного усатого кита.

Среди зрителей было немало журналистов, но специальными знаниями публика не отличалась. Поэтому Фенвик многое объяснял:

— У него форма рыбы, но лишь потому, что эти существа когда-то переселились с суши в воду. Такое случается. Мы называем это конвергенцией. Совершенно разные виды образуют конвергентные, то есть подобные, структуры, чтобы соответствовать требованиям окружающей среды.

Он удалил часть толстой шкуры и обнажил подкожный жир.

— Ещё одно различие: рыбы, амфибии и рептилии — теплообменные существа, то есть холоднокровные, температура их тела принимает температуру окружающей среды.

Например, скумбрия есть в Нордкапе и в Средиземном море, но в Нордкапе температура её тела четыре градуса Цельсия, а у средиземноморской скумбрии двадцать четыре градуса. На китов это не распространяется. Они теплокровные — как мы.

Эневек наблюдал за зрителями. Фенвик только что произнёс одну формулировку, которая всегда срабатывала, — «как мы». Она заставляла людей прислушаться внимательнее. Киты — как мы. Значит, они вплотную подходят к той границе, за которой люди начинают рассматривать жизнь как безусловную ценность.

Фенвик продолжал:

— Будь они в Арктике или у берегов Калифорнии, киты сохраняют температуру тела тридцать семь градусов. Для получения тепла они используют свой жир, который мы называем ворванью. Видите эту белую массу? Вода отнимает тепло, но этот слой препятствует охлаждению тела.

Он обвёл присутствующих взглядом. Его руки в перчатках были окровавлены и перепачканы слизью и жиром кита.

— Но вместе с тем ворвань означает для кита и смертный приговор. Проблема всех китов, выброшенных на берег, в их тяжести и в этом, самом по себе чудесном, жировом слое. Голубой кит длиной 33 метра и весом 130 тонн вчетверо крупнее самого большого динозавра, но и косатка весит девять тонн. Такие существа могут жить только в воде, где, согласно закону Архимеда, любое тело теряет в весе столько, сколько весит вытесненный им объём воды. Поэтому на суше китов расплющивает собственная тяжесть, а теплоизолирующее действие жира добивает их, поскольку они не могут отдавать наружу избыточное тепло. Многие киты, выброшенные на берег, погибают от шока перегрева.

— Этот кит тоже? — спросила одна журналистка.

— Нет. В последние годы становится всё больше животных, у которых сломлена иммунная система. Они погибают от инфекций. Этому киту было двадцать два года. Уже не юное животное, но в среднем здоровый кит доживает до тридцати лет. Итак, мы видим преждевременную смерть, но нигде на теле нет следов повреждения или борьбы. Я полагаю, это бактериологическая инфекция.

Эневек выступил на шаг вперёд.

— Если вы хотите знать, откуда она берётся, мы можем объяснить и это, — сказал он, стараясь сохранять деловой тон. — Проведён целый ряд токсикологических исследований, и они показывают, что косатки Британской Колумбии заражены РСВ и другими ядами. В этом году в жировой ткани косаток было обнаружено свыше 150 миллиграммов РСВ. Никакая человеческая иммунная система не может этого выдержать.

Он увидел по взволнованным лицам, что задел их за живое.

— Самое худшее в этих ядах то, что они жирорастворимые, — сказал он. — Это значит, что они передаются с молоком матери и детёнышам. Человеческие дети, только явившись на свет, уже награждены СПИДом. Мы сообщаем вам об этом с ужасом и хотим, чтобы этот ужас вы донесли до читателей и зрителей вместе со всем, что вы здесь увидели. Едва ли найдётся на земле ещё один вид, отравленный так, как косатки.

— Доктор Эневек, — откашлялся один журналист. — Что будет, если человек съест мясо такого кита?

— Он получит часть этого яда.

— Со смертельным исходом?

— В долгосрочной перспективе — возможно.

— Не значит ли это, что предприятия, которые сбрасывают в море ядовитые вещества, — например, деревообрабатывающие, — косвенно несут ответственность за болезни и смерти людей?

Форд метнул в сторону Эневека быстрый взгляд. Это был щекотливый пункт. Разумеется, спрашивающий был прав, но ванкуверский аквариум пытался избежать прямой конфронтации с местной промышленностью и вместо этого прибегал к средствам дипломатии. Выставлять хозяйственную и политическую элиту Британской Колумбии в виде потенциальной банды убийц означало бы ожесточение фронта, и Эневек не хотел подставлять Форда.

— В любом случае есть заражённое мясо вредно для здоровья человека, — уклончиво ответил он.

— Но оно осознанно заражено промышленностью.

— Мы ищем решения в этом направлении. Сообща с теми, кто отвечает за это.

— Понимаю. — Журналист что-то пометил себе. — Я имею в виду особенно людей с вашей родины, доктор…

— Моя родина здесь, — резко ответил Эневек.

Журналист глянул на него непонимающе:

— Я имел в виду, откуда вы происходите…

— В Британской Колумбии едят не очень много китового и тюленьего мяса, — перебил его Эневек. — А вот среди жителей Полярного круга наблюдаются сильные отравления. В Гренландии и Исландии, на Аляске и далее на Севере, в Сибири, на Камчатке и на Алеутах — повсюду, где морские млекопитающие ежедневно употребляются в пищу. Проблема не в том, где животные отравились, а в том, что они мигрируют.

— Как вы думаете, киты понимают, что они отравлены? — спросил один студент.

— Нет.

— Но вы в своих публикациях говорите об их разуме. Если бы животные понимали, что в их пище что-то не то…

— Люди курят, и у них ампутируют ноги, либо они умирают от рака лёгких. Они вполне осознают, что травят себя, и всё же делают это, а уж человек однозначно намного разумнее кита.

— Почему вы так уверены? Может, как раз наоборот.

Эневек вздохнул. Со всей возможной доброжелательностью он сказал:

— Мы должны рассматривать китов как китов. Косатка — это живая торпеда с идеальными гидродинамическими очертаниями, но зато у неё нет ног, хватательных рук, нет мимики и биполярного зрения. То же самое можно сказать о дельфинах, афалинах, о любом виде усатых или зубатых китов. Они вовсе не являются «почти людьми». Косатки, может, и умнее собак, белухи настолько разумны, что осознают свою индивидуальность, а дельфины, без сомнения, обладают единственным в своём роде мозгом. Но спросите, для чего этим животным разум. Рыбы населяют то же жизненное пространство, что киты и дельфины, их образ жизни во многом сходный, но они обходятся в своей жизни четвертинкой напёрстка нейронов.

Эневек был почти рад, когда звонок его мобильного телефона отвлёк его от этой дискуссии. Он подал Фенвику знак продолжать вскрытие, а сам отошёл в сторонку.

— Леон, — услышал он в трубке голос Шумейкера. — Ты можешь вырваться оттуда, где ты есть?

— Да, а что случилось?

— Он снова здесь.

Ярости Эневека не было границ.

Когда несколько дней назад он сломя голову примчался на остров Ванкувер, Джек Грейвольф и его «морская гвардия» уже скрылись, оставив две лодки разозлённых туристов, которые рассказывали, что их фотографировали и разглядывали, как скотину. Шумейкеру еле удалось их успокоить. А некоторых даже пришлось пригласить на дополнительный бесплатный выезд. После этого волнение улеглось, но Грейвольф добился того, чего хотел. Он внёс в ряды туристов тревогу.

На станции «Дэви» перебрали все возможные варианты ответа. То ли принять меры против «защитников окружающей среды», то ли проигнорировать их? Пойти официальным путём означало бы предоставить им трибуну. Для серьёзных организаций эти «защитники» были такой же костью в горле, как и для «Китовой станции», но если возбудить судебный процесс, то в глазах плохо информированного общественного мнения предстанет искажённая картина. В сомнениях многие склонятся на сторону Грейвольфа.

Если идти неофициальным путём, пришлось бы втянуться в крутые разборки. А куда заводят разборки с Грейвольфом, видно по многим его судимостям. Можно было их бояться, можно нет, но толку от этих разборок всё равно вышло бы мало. Дел и так хватало, и они понадеялись, что Грейвольф удовлетворится тем скандалом, который уже произвёл.

Поэтому они решили его игнорировать.

Наверное, думал Эневек, направляя свою моторную лодку вдоль побережья, то было ошибочное решение. Возможно, для болезненной потребности Грейвольфа в самоутверждении было бы достаточно, если бы они написали ему письмо, выражая своё недовольство. Хоть какой-то знак, что его приняли всерьёз.

Он внимательно осматривал поверхность воды, чтобы невзначай не спугнуть кита или, того хуже, не задеть его. Несколько раз он замечал вдали поднятые могучие хвосты или чёрный блестящий меч спинного плавника. Во время поездки он переговаривался по рации со Сьюзен Стринджер, которая была на «Голубой акуле».

— Что делают эти типы? — спросил он. — Руки распускают?

В рации щёлкнуло.

— Нет, — ответила Стринджер. — Они фотографируют, как в прошлый раз, и ругают нас.

— Сколько их там?

— Две лодки. В одной Грейвольф с кем-то, в другой ещё трое. О боже! Они начали петь!

Сквозь потрескивания рации пробивались ритмичные шумы.

— Они бьют в барабаны, — вскликнула Стринджер. — Грейвольф бьёт в барабаны, а остальные поют. Индейскую песню! С ума сойти.

— Держитесь спокойно, слышишь? Не поддавайтесь на провокации. Я буду через несколько минут.

Вдали он уже различил светлые пятна лодок.

— Леон? А какого, собственно, племени этот наш индеец? Не знаю, чего он затевает, но если вызывает дух предков, то хотя бы знать, кто тут сейчас появится.

— Джек аферист, — сказал Эневек. — Он вообще не индеец.

— Разве? А я думала…

— У него мать полуиндианка, только и всего. Знаешь, как его зовут на самом деле? О’Бэннон. Какой там Грейвольф! Тоже мне, Серый волк!

Возникла пауза, во время которой Эневек на большой скорости приближался к лодкам. До него уже доносились звуки барабана.

— Джек О’Бэннон, — сказала Стринджер, растягивая слова. — Ну и ну. Думаю, я ему сейчас это…

— Ничего не делай. Видишь, я подъезжаю?

— Вижу.

— Дождись меня.

Эневек убрал рацию и повернул от берега в сторону открытого моря. Теперь он отчётливо видел всю сцену. «Голубая акула» и «Леди Уэксхем» покачивались посреди растянутой группы горбачей. Тут и там из воды показывались то хвосты, то дыхательные фонтанчики. Белый корпус «Леди Уэксхем» длиной 22 метра сверкал на солнце. Две маленькие, ветхие рыбацкие лодки, обе ярко-красного цвета, подплыли к «Голубой акуле» с двух сторон, будто хотели взять катер на абордаж. Удары барабана становились громче, к ним примешивалось монотонное пение.

Если Грейвольф и заметил приближение Эневека, то ничем это не показал. Он стоял в своей лодке во весь рост, бил в индейский барабан и пел. Его люди в другой лодке — двое мужчин и женщина — подпевали ему, время от времени разражаясь проклятиями и руганью. При этом они фотографировали пассажиров «Голубой акулы» и забрасывали их чем-то блестящим. Эневек прищурился. Неужели рыбой?! Нет, рыбными отходами. Люди пригибались, некоторые в ответ бросались тем, что попало в них. Эневеку так и хотелось протаранить лодку Грейвольфа и посмотреть, как этот великан плюхнется за борт, но он взял себя в руки. Совсем негоже было устраивать побоище на глазах у туристов. Он подплыл вплотную и крикнул:

— Кончай, Джек! Давай поговорим.

Грейвольф даже не повернулся, продолжая барабанить. Эневек увидел нервные и расстроенные лица туристов. В рации послышался мужской голос:

— Привет Леон. Рад тебя видеть.

То был шкипер «Леди Уэксхем», которая была метрах в ста от них. Люди на верхней палубе облокотились о перила и смотрели на осаждённый катер. Некоторые из них фотографировали.

— У вас всё спокойно? — осведомился Эневек.

— Всё отлично. Что будем делать с этим дерьмом?

— Ещё не знаю, — ответил Эневек. — Попробую обойтись мирными средствами.

— Скажи, когда понадобится наехать.

Красные моторки «морской гвардии» начали толкать «Голубую акулу». Перья шляпы Грейвольфа трепетали на ветру. Позади его лодки поднялся хвост кита и снова скрылся, но на китов в этот момент никто не обращал внимания.

— Эй, Леон! — Эневек заметил, что кто-то из пассажиров «Голубой акулы» машет ему. Он узнал Алису Делавэр. На ней были синие очки, и она подпрыгивала на месте. — Что это за типы? Чего им здесь надо?

Он чуть не поперхнулся. Ведь она ему когда ещё уши прожужжала, что последний день на острове? Ну ладно, сейчас не это важно. Он обогнул лодку Грейвольфа и захлопал в ладоши:

— О’кей, Джек. Спасибо. Вы отличные музыканты. А теперь скажи наконец, чего ты хочешь.

Грейвольф запел ещё громче. Монотонные наплывы, архаичные звуки, жалобные и вместе с тем агрессивные.

— Джек, чёрт возьми!

Внезапно воцарилась тишина. Громила опустил барабан и повернулся к Эневеку.

— Ты что-то сказал?

— Скажи свои людям, чтобы прекращали. Потом поговорим, но скажи им, чтобы убирались.

Лицо Грейвольфа исказилось.

— Никто не двинется с места, — крикнул он.

— Что значит весь этот театр? Чего ты хочешь?

— Я хотел тебе всё это объяснить в аквариуме, но ты не удостоил меня вниманием.

— Я был занят.

— А теперь занят я.

Люди Грейвольфа засмеялись и заулюлюкали. Эневек попытался удержать себя в руках.

— Я делаю тебе предложение, Джек, — сказал он, с трудом овладев собой. — Ты сейчас уберёшься отсюда, а вечером мы встретимся у нас на станции, и ты скажешь мне всё, что мы, на твой взгляд, должны сделать.

— Вы должны исчезнуть. Вот что вы должны сделать.

— Но почему? В чём мы провинились?

Совсем рядом с лодкой из воды поднялись два тёмных острова, как обветренные каменные глыбы, в бороздах и наростах. Серые киты. Можно было сделать фантастические снимки, но Грейвольф загубил всю поездку.

— Убирайтесь отсюда, — крикнул Грейвольф. Он повернулся к пассажирам «Голубой акулы» и заклинающим жестом воздел руки. — Убирайтесь и больше не путайтесь в ногах у природы. Живите с ней в гармонии вместо того, чтобы пялиться на неё. Моторы отравляют воду и воздух. Вы раните винтами морских животных. Вы раздражаете их ради того, чтобы сделать снимок. Вы убиваете их шумом. Здесь мир китов. Убирайтесь. Человеку здесь не место.

Эневек сомневался, что сам Грейвольф верил в то, что говорил, но его люди восторженно захлопали.

— Джек! Можно, я напомню тебе, что всё это делается именно ради защиты китов? Мы проводим исследования! Наблюдения китов открывают людям новый угол зрения. Мешая нашей работе, ты тем самым саботируешь интересы животных.

— Ты будешь нам рассказывать, какие интересы у китов? — язвительно ответил Грейвольф. — Ты что, заглядывал им в душу, исследователь?

— Джек, оставь это своё индейство. Чего ты хочешь?

Грейвольф некоторое время помолчал. Его люди прекратили фотографировать пассажиров «Голубой акулы» и забрасывать их отбросами. Все смотрели на своего предводителя.

— Мы хотим публичности, — сказал он.

— Ну и где ты тут видишь публичность? — Эневек сделал широкий жест рукой. — Всего несколько человек в лодках. Прошу тебя, Джек, мы вполне могли бы подискутировать, но тогда давай уж действительно обратимся к общественному мнению. Давай обменяемся доводами, и кому не повезёт, тот потерпит поражение.

— Смешно, — сказал Грейвольф. — Так может говорить только белый человек.

— Ах, чёрт! — Эневек потерял терпение. — Да я меньше белый человек, чем ты, О’Бэннон, давай уже померяемся силой где положено.

Грейвольф уставился на него так, будто получил удар в лицо. Потом ощерился в широкой ухмылке и указал в сторону «Леди Уэксхем».

— Как ты думаешь, почему те люди на вашем корабле так старательно всё фотографируют и снимают на видео?

— Они снимают твой дурацкий спектакль.

— Хорошо, — засмеялся Грейвольф. — Очень хорошо.

Эневек разом всё понял. Среди туристов на «Леди Уэксхем» были и журналисты. Грейвольф пригласил их поприсутствовать на представлении.

Проклятая свинья.

У него на языке уже вертелся ответ, но его остановил поражённый вид Грейвольфа. Эневек проследил за его взглядом и замер.

Прямо перед кораблём из воды катапультировался горбач. Для прыжка такого массивного тела требовался толчок неимоверной силы. На какой-то миг животное словно бы встало на хвостовой плавник, оказавшись выше рубки «Леди Уэксхем». Непропорционально длинные боковые плавники топорщились в стороны, словно крылья, и казалось, что кит силится взлететь. С корабля донеслось многоголосое «Ах!»

Потом могучее тело медленно завалилось набок и рухнуло в закипевшие волны.

Люди на верхней палубе отпрянули. Часть «Леди Уэксхем» скрылась за пенной стеной. Из этой стены возникло что-то массивное, тёмное: выпрыгнул другой кит, окружённый сверкающим ореолом брызг, он оказался ещё ближе к кораблю, и Эневек ещё до криков ужаса знал, что этот прыжок кончится плохо.

Кит ударился в «Леди Уэксхем» так мощно, что пароход закачался. Послышался треск ломающегося борта. Люди на верхней палубе попадали на палубу. Вокруг корабля бурлила и пенилась вода, потом сбоку подплыли ещё несколько китов, и снова два тёмных тела рванулись вверх и всей своей тяжестью обрушились на корпус корабля.

— Это месть, — вскричал Грейвольф пресекающимся голосом. — Месть природы!

Длина «Леди Уэксхем» была 22 метра. Корабль был допущен к плаванию министерством транспорта и отвечал требованиям безопасности, включая штормовое море, валы метровой высоты, а также случайные столкновения с китом. Даже такие моменты были учтены в конструкции корабля.

Но только не нападение.

Эневек слышал, как на корабле заработали машины. Под тяжестью ударов корабль опасно накренился. На обеих палубах царила неописуемая паника. Все окна нижней палубы были разбиты. Люди бегали, натыкаясь друг на друга. «Леди Уэксхем» тронулась с места, но отошла недалеко. Снова из воды катапультировался кит и ударил о борт со стороны мостика. Этой атаки тоже оказалось недостаточно, чтобы перевернуть корабль, но он зашатался гораздо сильнее, и вниз посыпались обломки.

Мысли Эневека понеслись во весь опор. Видимо, корпус был уже во многих местах проломлен. Что-то надо делать. Может быть, как-то отвлечь китов.

Он потянулся рукой к рычагу газа.

В ту же секунду воздух разорвал многоголосый крик. Но исходил он не с белого парохода, а сзади, и Эневек резко обернулся.

То, что он увидел, было совершенно нереально. Прямо над лодкой защитников природы отвесно стояло тело огромного горбача. Он казался почти невесомым, существо монументальной красоты, изборождённая морда устремлена к облакам, и он всё ещё продолжал подъём, на десять, на двенадцать метров выше лодки. Какое-то время он просто висел в небе, медленно поворачиваясь, и его метровые плавники, казалось, махали людям.

Взгляд Эневека скользнул вдоль тела колосса. Ему не приходилось видеть ничего более устрашающего и в то же время великолепного, тем более в такой близи. Все — Джек Грейвольф, люди на катере, он сам — запрокинули головы и смотрели на то, что должно было обрушиться на них.

— О боже, — прошептал он.

Тело кита клонилось, словно в замедленном кадре. Его тень легла на красную лодку защитников природы, протянулась через нос «Голубой акулы», она росла в длину по мере того, как тело великана опрокидывалось…

Эневек выжал газ до упора. Его лодка рывком рванулась вперёд. Но и рулевой Грейвольфа произвёл блиц-старт. Ветхая рыбацкая лодка ринулась на Эневека. От удара его отбросило назад, он успел увидеть, как рулевой Грейвольфа падает за борт, а сам Грейвольф — на дно лодки. На его глазах девять тонн массы горбача погребли под собой вторую рыбацкую лодку, вдавили её вместе с экипажем под воду и обрушились на нос «Голубой акулы». Пена вздымалась гигантскими фонтанами. Корма катера задралась вверх, пассажиры в оранжевых одеяниях кувыркались в воздухе. «Голубая акула» немного побалансировала на носу, сделала пируэт и опрокинулась набок. Эневек сжался. Его лодка пронеслась под опрокидывающимся катером, ударилась обо что-то массивное под водой и перепрыгнула через препятствие. Он с трудом завладел рулём, круто развернулся и затормозил.

Неописуемое зрелище развернулось перед ним. От лодки защитников природы остались лишь обломки. «Голубая акула» плавала вверх дном. Пассажиры болтались в воде, крича и безумно молотя руками, иные из них были неподвижны. Их костюмы автоматически накачались воздухом, превратившись в спасательные жилеты, поэтому утонуть они не могли, но Эневек догадывался, что некоторые погибли от удара, нанесённого весом кита. Чуть дальше он увидел «Леди Уэксхем», которая с отчётливым креном набирала ход, а вокруг неё кишели спины и хвосты китов. Новый внезапный толчок потряс корабль, и он ещё сильнее залёг набок. Осторожно, чтобы никого не задеть, Эневек провёл свою лодку между плавающими телами, отправив по рации на частоте 98 короткое сообщение с координатами бедствия.

— Крушение, — выдохнул он. — Есть погибшие.

Все лодки в округе должны были услышать этот сигнал. У него не было времени объяснять, что произошло. Дюжина пассажиров была за бортом «Голубой акулы», с ними Стринджер и её ассистент. Плюс трое защитников окружающей среды. Всего семнадцать человек, но на поверхности воды их было явно меньше.

— Леон!

Это была Стринджер! Она плыла к нему. Эневек подхватил её и втащил на борт. Кашляя и стеная, она упала на дно. В некотором отдалении он увидел спинные мечи нескольких косаток. Животные на полном ходу мчались к месту действия, из воды поднимались их чёрные головы и спины.

Их целеустремлённость не понравилась Эневеку.

Там плавала Алиса Делавэр. Она поддерживала над водой голову молодого человека, костюм которого почему-то не надулся, как у остальных. Эневек направил лодку навстречу студентке. Рядом с ним приподнялась со дна Стринджер. Общими усилиями они сперва вытащили наверх юношу без сознания, а потом девушку. Делавэр пожала Эневеку обе руки, но тут же свесилась за борт, помогая Стринджер вытаскивать остальных. Другие подплывали сами, протягивали руки, и им помогали подняться на борт. Лодка была меньше «Голубой акулы» и уже переполнилась. Эневек продолжал обыскивать поверхность воды.

— Вон ещё один! — крикнула Стринджер.

Тело человека бездвижно болталось в воде лицом вниз, с виду это был мужчина, широкоплечий и без спецкостюма. Один из защитников природы.

— Скорее!

Эневек нагнулся через борт. Стринджер была рядом. Они подхватили мужчину под руки и потянули его вверх.

Он оказался лёгким.

Чересчур лёгким.

Голова мужчины запрокинулась назад, и они увидели мёртвые глаза. Эневек вдруг понял, почему тело двигалось так легко. Оно заканчивалось у пояса. Ноги и таз отсутствовали. Из оборванного торса болтались клочки мяса, обрывки кишок, с них стекала вода.

Стринджер вскрикнула и выпустила ношу. Мёртвый откинулся, выскользнул из рук Эневека и бултыхнулся назад в воду.

Справа и слева от них уже рассекали воду косатки. Их было как минимум десять, а то и больше. Удар потряс лодку. Эневек прыгнул к рулю, дал газ и помчался прочь. Перед ним из воды поднялись три могучие спины, и он обогнул их головокружительным виражом. Животные опять ушли под воду. С другой стороны показались еще два кита, они направлялись к лодке. Эневек снова сделал крутой вираж. Он слышал крики и плач. Он и сам испытывал чудовищный страх. Ужас пронизывал его, как электрический ток, вызывая дурноту, но другая его часть уверенно управляла лодкой, которая в безумном слаломе лавировала между чёрно-белыми телами, снова и снова пытавшимися отрезать им путь.

Справа послышался грохот. Эневек рефлекторно повернул голову и увидел, как «Леди Уэксхем» поднимается вверх в облаке пены и опрокидывается.

Позднее он вспоминал, что этот момент, отвлёкший его внимание, и определил их судьбу. Ему не надо было оборачиваться. Может, и удалось бы уйти. Тогда бы он заметил серую спину в наростах, заметил, как кит ныряет, как поднимается из воды его хвост — прямо на пути лодки.

А так он не успел.

Хвост нанёс им боковой удар. Вообще-то этого мало, чтобы выбить надувную лодку из колеи, но она плыла слишком быстро, в слишком крутом вираже, и все её пассажиры попадали в воду. Удар настиг лодку в тот момент, когда она оказалась в состоянии фатальной неустойчивости. Её подняло вверх, на мгновение она зависла в воздухе, потом рухнула набок и перевернулась.

Эневека вышвырнуло за борт.

Он летел по воздуху, потом сквозь пену и зелёную воду. Колючий холод пронизал его до костей, он потерял ориентацию, чувство верха и низа. Он захлебнулся ледяной водой, его охватила паника, он бил ногами, грёб руками, пробил головой поверхность воды и со стоном хватал воздух, кашляя и отплёвываясь. Ни лодки, ни пассажиров не было видно. В поле его зрения попал далёкий берег. Он танцевал, поднимаясь и опускаясь. Эневека подняла волна, и он наконец увидел остальных. Здесь были далеко не все, осталось, может, полдюжины. Он заметил Делавэр, немного подальше Стринджер. Между ними черные мечи косаток. Они носились среди группы плавающих, и вдруг один человек исчез под водой и больше не всплыл.

Пожилая женщина увидела, как мужчину утащило под воду, и подняла крик. Она колотила руками по воде, в глазах стоял дикий ужас.

— Где лодка? — кричала она.

Где же лодка? Вплавь им до берега не добраться. На лодке хотя бы можно было переждать. Даже если она опрокинута, на неё можно влезть и надеяться, что киты её больше не атакуют. Но лодки не было, а женщина кричала, отчаянно взывая о помощи.

Эневек поплыл к ней. Она заметила его приближение и протянула к нему руки.

— Пожалуйста, — молила она, — помогите мне. Я утону!

— Вы не утонете. — Эневек приближался к ней размашистыми сажёнками. — На вас спасательный жилет.

Но женщина, казалось, не слышала его.

— Да помогите же мне! Пожалуйста, о Боже, не дай мне умереть! Я не хочу умирать!

— Не бойтесь, я…

Внезапно её глаза расширились. Крик закончился бульканьем, — что-то утянуло её под воду.

Что-то проехало по ногам Эневека.

Его охватил слепой страх. Он выпрыгнул из воды, окинул взглядом волны и увидел катер. Он плавал вверх дном. Лишь несколько гребков отделяло группу терпящих бедствие от спасительного островка. Лишь несколько метров — и три чёрные живые торпеды, которые неслись к ним с той стороны.

Он следил за приближением косаток как парализованный. В нём всё протестовало: никогда косатки на воле не нападали на людей. По отношению к человеку они держались с любопытством, дружелюбно или равнодушно. Киты не нападали на корабли. Всё, что здесь произошло, было неправдоподобно. Эневек чувствовал себя настолько растерянным, что хоть и слышал шум, но не сразу взял в толк: к ним приближался грохот моторной лодки, потом на него нахлынула волна, и что-то красное отгородило его от китов. Его схватили и затащили на борт.

Грейвольф больше не обращал на него внимания. Он направил лодку к оставшимся пловцам, нагнулся и схватил протянутые руки Алисы Делавэр. Без труда вытащил её из воды и усадил на скамью. Эневек перегнулся через борт, схватил стонущего мужчину, затащил его в лодку. Потом стал осматривать поверхность воды, ища Стринджер.

— Вон она!

Она вынырнула между двух гребней волн, таща за собой полубессознательную женщину. Косатки приближались к ним с обеих сторон. Их чёрные лоснящиеся головы рассекали воду. В полуоткрытых пастях поблёскивали зубы. Ещё секунда — и они догонят Стринджер и ту, которую она спасала. Но Грейвольф уже направлял лодку им навстречу.

Эневек попытался дотянуться до Стринджер.

— Сначала женщину, — крикнула она.

Грейвольф пришёл ему на помощь. Вдвоём они заволокли женщину на борт. Стринджер между тем пыталась выбраться своими силами, но это ей не удавалось. За ней поднырнули киты.

— Леон?

Она протянула руки, во взгляде её был ужас.

Из глубины на невероятной скорости что-то неслось вверх. Раскрылись челюсти, мелькнули ряды зубов в розовой пасти и сомкнулись под самой поверхностью воды. Стринджер вскрикнула и начала колотить кулаком по морде косатки.

— Отстань! — кричала она. — Отцепись, тварь!

Эневек ухватился за её куртку. Стринджер подняла к нему глаза. В них стоял смертный ужас.

— Сьюзен! Дай руку!

Косатка перехватила Стринджер поперёк и тащила на себя с невероятной силой. Пронзительный вопль исторгся из горла Стринджер, она перестала бить косатку по морде и только кричала. Потом бешеным рывком её дёрнуло вниз. Голова девушки ушла под воду, он видел только её руки, её дрожащие пальцы, но не мог до них дотянуться. Косатка неумолимо утягивала её вниз. Ещё секунду под водой виднелась её куртка, оранжевое пятно, разбитое волнами на осколки, потом и пятно поблекло и исчезло.

Эневек непонимающе смотрел в воду. Из глубины поднималось что-то сверкающее. Облако воздушных пузырьков. Вода вокруг окрасилась красным.

— Нет, — прошептал он.

Грейвольф схватил его за плечо и оттащил от борта.

— Больше никого нет, — сказал он. — Сматываемся.

Эневек был как оглушённый. Лодка, гудя, набирала скорость. Он покачнулся и сел. Женщина, которую спасла Стринджер, лежала на боковой скамье и скулила. Делавэр дрожащим голосом успокаивала её. Мужчина, которого она вытащила из воды, смотрел перед собой невидящим взором. Издали доносился беспорядочный шум. Эневек оглянулся и увидел, что белый корабль окружён плавниками и спинами китов. Судя по всему, «Леди Уэксхем» потеряла ход и кренилась всё больше.

— Надо вернуться, — крикнул он. — Они не справятся.

Грейвольф на полных оборотах гнал лодку к берегу. Он сказал, не оборачиваясь:

— Забудь об этом.

Эневек выдернул рацию из держателя и вызвал «Леди Уэксхем». В приёмнике только трещало и шумело. Шкипер «Леди» не отзывался.

— Мы должны им помочь, Джек! Чёрт возьми, поворачивай назад…

— Я же сказал, забудь об этом! С моей лодкой там нечего делать. Самим бы выжить.

Самое страшное было то, что он говорил правду.

— Ушли в Викторию? — кричал в трубку Шумейкер. — Какого чёрта им надо в Виктории? Что значит на вызове? В Виктории своя береговая охрана. У нас здесь пассажиры в воде, тонет корабль, женщина-шкипер погибла, и мы должны потерпеть?

Он слушал ответ, широкими шагами меряя зал ожидания станции. Потом резко остановился.

— Что значит, как только смогут? Да мне плевать! Тогда пусть пошлют кого-нибудь другого. Что? Послушайте, вы…

Голос в трубке поднял такой крик, что стало слышно даже Эневеку, хотя Шумейкер стоял в нескольких метрах от него. На станции царил переполох. Прибыл лично сам Дэви, — станция принадлежала ему. Он и Шумейкер непрерывно говорили в какие-нибудь трубки и аппараты, раздавали указания или растерянно что-то выслушивали. Шумейкер опустил трубку и покачал головой.

За последние четверть часа — после того, как Грейвольф пригнал в Тофино свою древнюю лодку, — зал ожидания их станции непрерывно наполнялся людьми. Весть о нападении китов разнеслась по всем окрестностям. Один за другим прибывали шкиперы, работающие у Дэви. Радиочастоты были безнадёжно перегружены. Похвальба рыбаков, которые оказались поблизости и взяли курс к месту бедствия, — «Ха, мелюзга, не могли удрать от китов!» — постепенно стихала. Те, кто хотел помочь, сами тут же становились мишенью для атаки. Волна нападений, кажется, прокатилась по всему побережью. Повсюду разверзся ад, и никто не мог сказать, что на самом деле произошло.

— Береговой охране некого послать, — прохрипел Шумейкер. — Все уехали в Викторию и Уклюлет. Говорят, что много лодок терпят бедствие.

— Что? И там тоже?

— Кажется, много погибших.

— Вот, только что пришло сообщение из Уклюлета, — крикнул Дэви. Он стоял за стойкой и крутил настройку своего коротковолнового приёмника. — Траулер. Они получили ваш сигнал бедствия и хотели прийти на помощь, но на них тоже напали. Они удирают.

— Кто на них напал?

— Больше нет связи. Они исчезли.

— А что «Леди Уэксхем»?

— Ничего. «Тофино эйр» послали два гидроплана. Только что было сообщение.

— И что? — не дыша, крикнул Шумейкер. — Они видят «Леди»?

— Они только что поднялись в воздух, Том.

— А почему не взяли нас?

— Дурацкий вопрос…

— Чёрт возьми, но это же наши лодки! Почему мы не в этих поганых самолётах? — Шумейкер бегал туда и сюда, как раненый зверь. — Что с «Леди Уэксхем»?

— Надо подождать.

— Подождать? Мы не можем ждать! Я поеду туда.

— Что значит, ты поедешь?

— Ну, стоит же на причале «Чёрт-рыба»!

— Ты с ума сошёл? — воскликнул один из шкиперов. — Ты что, не слышал, что рассказывает Леон? Это дело береговой охраны.

— Да нет же больше никакой, на фиг, береговой охраны! — орал Шумейкер.

— Прекратить! — Дэви поднял руки, бросив в сторону Шумейкера предостерегающий взгляд. — Том, я не хочу подвергать опасности других людей.

— Ты не хочешь подвергать опасности свою лодку, — накинулся на него Шумейкер.

— Подождём, что скажут лётчики. Потом решим, как быть.

— Само это решение уже неверно!

Дэви ничего не ответил. Он вертел ручки настройки, пытаясь установить связь с пилотами гидропланов, а Эневек уговаривал людей освободить помещение и не создавать давку. Он чувствовал дрожь в коленях и головокружение. Наверное, последствия шока. Он бы сейчас многое отдал за возможность прилечь и закрыть глаза, но тогда бы он снова увидел, как косатка утаскивает Сьюзен на глубину.

Женщина, обязанная Стринджер своей жизнью, в полуобмороке лежала на скамье у входа. Эневек смотрел на неё с ненавистью и ничего не мог с собой поделать. Если бы не она, Стринджер была бы жива. Неподалёку сидел спасённый мужчина и тихо плакал. Кажется, он потерял свою дочь, которая была с ним на «Голубой акуле». Над ним хлопотала Алиса Делавэр. Сама едва избежавшая смерти, она держалась с удивительным самообладанием. Вроде бы где-то в пути был вертолёт, который должен переправить спасённых в ближайший госпиталь, но в такой ситуации ни на что и ни на кого не приходилось рассчитывать.

— Эй, Леон! — позвал Шумейкер. — Поедешь со мной? Ты лучше знаешь ситуацию.

— Том, ты не поедешь, — резко заявил Дэви.

— Ни один из вас, идиотов, никуда не поедет, — раздался низкий голос. — Поеду я.

Эневек обернулся. В помещение вошёл Грейвольф. Он протиснулся сквозь толпу и смахнул рукой волосы со лба. Высадив Эневека и остальных, он оставался в своей лодке, осматривая повреждения. В зале ожидания всё разом стихло. Все уставились на длинногривого великана в кожаной одежде.

— О чём ты говоришь? — спросил Эневек. — Куда это ты поедешь?

— К вашему кораблю. За вашими людьми. Мне киты ничего не сделают.

Эневек досадливо помотал головой.

— Благородно с твоей стороны, Джек, правда. Но лучше тебе держаться подальше отсюда.

— Леон, малыш, — Грейвольф осклабился. — Если бы я держался подальше, тебя бы уже не было в живых. Не забывай об этом. На самом деле это вам следовало держаться отсюда подальше. С самого начала.

— Подальше от чего? — прошипел Шумейкер. Грейвольф глянул на директора из-под полуопущенных век.

— От природы, Шумейкер. Это вы виноваты во всей этой катастрофе. Вы с вашими лодками и вашими проклятыми камерами. Вы виноваты в гибели моих и ваших людей и тех, у кого вы вытягивали деньги из кармана. Это был лишь вопрос времени, произошло неминуемое.

— Ты дурак! — крикнул Шумейкер.

Делавэр оторвалась от всхлипывающего мужчины и встала.

— Он не дурак, — решительно заявила она. — Без него бы мы погибли.

Шумейкер был готов вцепиться в горло Грейвольфу. Эневек понимал, что должен быть благодарен гиганту, но уж больно много неприятностей причинил им Грейвольф за всё прошедшее время. И он промолчал. Несколько секунд стояла гнетущая тишина. Наконец коммерческий директор развернулся на каблуках и нескладно зашагал к Дэви.

— Джек, — тихо сказал Эневек. — Если ты сейчас выйдешь в море, кому-то придётся выуживать из воды тебя самого. Твоя лодка годится уже только в музей. Она больше не выдержит ни одного выхода.

— Ты хочешь бросить людей на погибель?

— Я никого не хочу бросить на погибель, в том числе и тебя.

— О, ты так беспокоишься за моё ничтожество. Я тронут до тошноты. Но я имел в виду совсем не мою лодку. Она действительно больше ни на что не годится. Я возьму вашу.

— «Чёрт-рыбу»?

— Да.

Эневек закатил глаза.

— Я не могу так просто отдать нашу лодку. Тем более тебе.

— Тогда поедешь со мной.

— Джек, я…

— Шумейкер, крысёныш, кстати, тоже может поехать с нами. В виде приманки, чтобы косатки, наконец, принялись за своих настоящих врагов.

— У тебя и впрямь не все дома, Джек.

Грейвольф наклонился к нему.

— Пойми же, Леон! — прошипел он. — Там, в море, погибли и мои люди.

— Не надо было тащить их с собой.

— Сейчас бессмысленно обсуждать это. Сейчас речь идёт о ваших людях. А с твоей стороны, Леон, я рассчитывал на большую благодарность.

Эневек выругался. Обвёл взглядом всех присутствующих. Шумейкер говорил по телефону. Дэви переговаривался по рации. Шкиперы и офис-менеджер безуспешно уговаривали людей покинуть помещение.

Дэви поднял глаза и подозвал Эневека.

— Что ты думаешь насчёт предложения Тома? — тихо спросил он. — Мы действительно можем чем-то помочь, или это самоубийство?

Эневек кусал губу.

— Что говорят пилоты?

— «Леди» перевернулась. Лежит на боку и тонет… Вроде бы береговая охрана Виктории сейчас может выслать большой спасательный вертолёт. Но я сомневаюсь, что они успеют. Им и без нас хватает забот, и постоянно возникает что-то новое.

Эневек раздумывал. Мысль о возвращении в ад, из которого ему едва удалось вырваться, внушала ему ужас. Но он корил бы себя всю жизнь, что не сделал для спасения людей всё, что мог.

— Грейвольф хочет плыть со мной, — тихо сказал он.

— Джек и Том — в одной лодке? О, господи! Я думал, мы будем решать проблемы, а не создавать новые.

— Грейвольф может решать проблемы. Что уж там у него в голове, это другой вопрос, но он нам пригодится. Он сильный и бесстрашный.

Дэви мрачно кивнул.

— Сам будешь их разнимать, понял?

— Буду.

— И если увидите, что бессмысленно, возвращайтесь назад. Геройства не надо.

— Хорошо.

Эневек подошёл к Шумейкеру, подождал, пока тот закончит разговор, и сообщил ему решение Дэви.

— И мы возьмём с собой этого индейца-любителя? — негодующе воскликнул Шумейкер. — Ты с ума сошёл?

— Я думаю, это он возьмёт нас с собой.

— В нашей лодке!

— Вы с Дэви, конечно, начальники. Но мне лучше судить, куда мы идём. И я знаю, что Грейвольф будет нам очень кстати.

«Чёрт-рыба» была по размерам и мощности, как «Голубая акула», — такая же быстрая и манёвренная. Эневек надеялся, что на ней они сумеют переиграть китов. Причём надо поторапливаться. На стороне морских млекопитающих были такие преимущества, как момент неожиданности. Невозможно предсказать, где они появятся в следующий момент.

Пока их катер пересекал лагуну, мысли Эневека кружились вокруг вопроса «почему». Он всегда считал, что знает о животных много. Теперь же он был не в состоянии найти хоть какое-то объяснение. Одно ясно — тут отчётливо просматривались параллели с тем, что произошло с «Королевой барьеров». Там тоже киты целенаправленно пытались перевернуть корабли. Должно быть, они чем-то инфицированы, думал он. Своего рода бешенство. Но что сделало их такими?

И что это за бешенство, которое разом охватывает разные виды животных? В атаках участвовали горбачи и косатки, а также серые киты, как он успел заметить. Чем больше он размышлял над этим, тем увереннее был, что его лодку перевернул не горбач, а серый кит.

Может, животные озверели от какой-то химии? Неужто высокое содержание в воде РСВ и отравленная пища так спутали все их инстинкты? Но если косатки питаются лососем и другими живыми существами, то пища серых китов и горбачей — планктон. Их метаболизм работает иначе, чем у рыбоядных китов.

Нет, бешенство — не объяснение.

Он разглядывал сверкающую поверхность воды. Сколько раз он проплывал здесь в предвкушении встречи с гигантскими морскими млекопитающими. И всякий раз знал, какие потенциальные опасности могут его подстерегать, и не чувствовал страха. В открытом море может внезапно опуститься туман. Может разыграться ветер и нагнать коварные волны. И, разумеется, киты при всей их доброжелательности — непредсказуемые существа огромной силы. Но от агрессивного кита легко уклониться, просто не влезая в его жизненное пространство и питая естественное уважение к природе.

Но теперь его впервые охватил страх перед выходом в море.

Над «Чёрт-рыбой» пролетели гидропланы. Шумейкер никому не доверил управление, не поддавшись на уговоры Грейвольфа. Тот сидел на носу и разглядывал поверхность воды, чтобы не пропустить подозрительные знаки.

Катер бился днищем о волны. На горизонте собирались тучи, погода быстро портилась, что было привычно для этих мест. Эневек высматривал «Леди Уэксхем» и заметил в отдалении круизный теплоход.

— А этим-то что здесь надо? — крикнул Шумейкер.

— Возможно, они услышали сигналы бедствия. — Эневек поднёс к глазам бинокль. — «Арктика». Из Сиэтла. Я его знаю.

— Леон, смотри!

Вдали, едва заметные за накатывающими гребнями волн, из воды косо торчали палубные надстройки «Леди Уэксхем». Основная часть корабля была уже под водой. Люди собрались на мостике и на обзорной платформе кормы. Пенные брызги затуманивали видимость. Вокруг тонущего корабля плавало несколько косаток. Казалось, они ждали, когда он затонет, чтобы заняться пассажирами.

— О, боже! — в ужасе простонал Шумейкер. — Глазам не верю.

Грейвольф повернулся к ним и подал знак сбросить скорость. Шумейкер уменьшил обороты. Впереди из воды поднялась серая изборождённая спина, за ней две другие. Киты выдохнули по фонтанчику газа и ушли в глубину, не показав хвостов.

Эневек догадался, что они приближаются под водой. Он просто нюхом почуял опасность нападения.

— И — полный ход! — крикнул Грейвольф. Шумейкер дал газу. «Чёрт-рыба», задрав нос, рванулась вперёд. Позади них наверх вырвались тёмные массивные груды и опять ушли под воду. Катер на полном ходу мчался к тонущей «Леди Уэксхем». Теперь уже можно было разглядеть отдельные фигурки, машущие им руками. Эневек с облегчением увидел среди пассажиров и шкипера, живого и невредимого. Чёрные спины прекратили кружение и ушли под воду.

— Сейчас они примутся за нас, — сказал Эневек.

— Косатки? — Шумейкер посмотрел на него, вытаращив глаза. Только теперь он начал понимать, что здесь на самом деле происходило. — И чего же они хотят? Перевернуть наш катер?

— Они могут. Но главные повреждения учиняют большие киты. У них, кажется, разделение труда. Серые и горбачи топят лодки, а косатки разбираются с пассажирами.

Шумейкер побледнел.

Грейвольф показал в сторону круизного теплохода:

— Нам подкрепление.

И действительно, от «Арктики» отделились две маленькие моторные лодки.

— Скажи им, Леон, пусть дадут полный газ, не то им придётся худо, — крикнул Грейвольф. — На такой скорости они становятся лёгкой добычей.

Эневек взял в руки рацию:

— «Арктика», это «Чёрт-рыба». Вы должны быть готовы к нападению.

— Это «Арктика». Что может произойти, «Чёрт-рыба»?

— Следите за китами. Они попытаются потопить ваши лодки.

— Киты? О чём вы говорите?

— Лучше вам вернуться назад.

— Мы приняли сигнал бедствия, что тонет корабль.

Эневек пошатнулся от удара лодки о волну. Но удержался и крикнул в переговорное устройство:

— У нас нет времени на дискуссии. Но ваши лодки должны увеличить скорость.

— Эй, вы хотите нас разыграть? Мы идём к тонущему кораблю. Конец связи.

Косатки изменили направление. Теперь они взяли курс на «Арктику».

— Ах ты, чёрт возьми! — выругался Эневек. — «Арктика»! Верните своих людей назад. Немедленно! Мы тут всё уладим сами.

Шумейкер уменьшил обороты. «Чёрт-рыба» достигла «Леди Уэксхем» и была у самого мостика, косо торчащего из воды. На мостике сбились в кучку с десяток промокших мужчин и женщин. Каждый за что-нибудь держался, стараясь не соскользнуть вниз. Волны с шумом разбивались о рубку. Другая группа собралась на обзорной платформе на корме. Они висели, как обезьяны, на стояках перил, и их полоскали волны.

«Чёрт-рыба», тарахтя, болталась на волнах между мостиком и платформой. В воде под лодкой мерцала светло-зелёная средняя обзорная палуба. Шумейкер подвёл лодку к мостику, и надувной борт уткнулся в него. Мощная волна подхватила лодку и подняла её вверх. Они вознеслись над мостиком, как на лифте, Эневек чуть не задевал протянутые руки. Он видел на лицах страх, смешанный с надеждой; потом «Чёрт-рыбу» под стоны разочарования снова бросило вниз.

— Да, будет непросто, — сказал Шумейкер, стиснув зубы. Эневек нервно огляделся. Киты явно потеряли к «Леди Уэксхем» интерес. Они все собрались перед лодками «Арктики», которые проводили нерешительные уклоняющиеся манёвры.

Надо было спешить, пока животные отвлечены, тем более что «Леди Уэксхем» постепенно тонула. Грейвольф пригнулся, готовый к прыжку. Рваная волна подхватила «Чёрт-рыбу» и снова потащила её вверх. Грейвольф прыгнул и схватился за лестницу мостика. Вода омыла его до груди и схлынула, и он повис в воздухе живой связкой между лодкой и людьми на мостике. Он вытянул одну руку вверх.

— На мои плечи, — скомандовал он. — По одному. Держаться за меня, ждать, когда лодку подкинет вверх, и прыгать!

Люди колебались. Грейвольф повторил приказ. Наконец одна женщина вцепилась в его руку и неуверенно скользнула вниз. В следующее мгновение она повисла, вцепившись в его плечи. Когда лодку подняло, Эневек подхватил её и стянул в лодку.

— Следующий!

Наконец-то спасательная акция вошла в своё русло. Люди один за другим перемещались по широкой спине Грейвольфа на борт лодки. Эневек тревожился, надолго ли у того хватит сил. Он держал на одной руке собственный вес и ещё вес пассажира, к тому же его то и дело рвала и тащила за собой волна. Мостик скрипел и жалобно стонал. Из глубины доносился гул деформируемого корпуса. С треском лопались железные швы. На мостике оставался только шкипер, когда вдруг послышался ужасный скрежет. Мостик содрогнулся от сильного толчка. Торс Грейвольфа ударило о стенку. Шкипер потерял опору и рухнул мимо лодки. С другой стороны рубки из потоков поднялась голова серого кита. Грейвольф разжал руки и спрыгнул вниз вслед за шкипером. Шкипер вынырнул и, отплёвываясь, поплыл к лодке. К нему потянулись руки и подняли его. Грейвольф тоже доплыл до борта, но его подхватила и оттащила волна.

В нескольких метрах за ним из воды появился кривой меч.

— Джек! — Эневек бросился на корму. Его взгляд лихорадочно обыскивал волны. Из потока показалась голова Грейвольфа. Он выплюнул воду, нырнул и под водой поплыл к «Чёрт-рыбе». Меч косатки мгновенно метнулся ему вдогонку. Мускулистые руки Грейвольфа поднялись из воды и ударили по надувному борту. Косатка подняла из воды свой круглый, лоснящийся череп и догнала Грейвольфа. Эневек схватил его, другие помогли. Общими усилиями двухметрового великана втащили в лодку. Меч косатки описал полукруг и двинулся прочь. Грейвольф пожал помогавшие руки и откинул с лица мокрые пряди.

Почему косатка не напала на него? — думал Эневек.

«Киты мне ничего не сделают», — неужто за словами Грейвольфа что-то стояло?

Потом ему стало ясно, что косатка была не в состоянии напасть. Затопленная средняя палуба катера не давала ей достаточной глубины для манёвра. В отличие от своих южноамериканских родственников, она не могла охотиться в мелководье или на суше.

До окончательного затопления «Леди Уэксхем» оставалось совсем немного.

Вдруг все разом вскрикнули.

Громадный серый кит обрушился на приближающуюся лодку с «Арктики». В воздух взлетели обломки. Другая лодка круто развернулась и пустилась наутёк. Эневек с ужасом заметил, что несколько серых китов, покончив с лодкой, взяли курс на «Чёрт-рыбу».

Шумейкера будто парализовало. Его глаза вылезали из орбит.

— Том! — крикнул Эневек. — Надо скорее снимать людей с кормы.

— Шумейкер! — ощерился Грейвольф. — Что, душа в пятках?

Коммерческий директор, дрожа, вцепился в руль и направил катер к задней платформе. Волна подняла его, отбросила назад и потом швырнула прямо к платформе. Нос ударился о поручни, за которые цеплялись люди. Из глубины доносился скрежет обшивки материала. Эневек представил, как там разрывало стенку борта и как ломались надстройки. Шумейкер закричал. Ему не удалось причалить лодку так, чтобы люди могли спрыгнуть на борт.

Серые киты приближались. Снова последовал сильный удар по корпусу корабля. Одну женщину сорвало с поручней, и она с криком упала в воду.

— Шумейкер, недоумок чёртов! — крикнул Грейвольф. Люди подскочили к борту и вытащили женщину из воды.

Эневек прикидывал, долго ли сможет разбитый прогулочный корабль противостоять новой атаке. «Леди Уэксхем» тонула — и с каждой минутой всё быстрее.

Не успеем, с отчаянием подумал он.

В этот момент произошло нечто примечательное.

По обе стороны корабля из волн поднялись две могучие спины. Одну из них Эневек сразу узнал. На ней вдоль хребта тянулось несколько заросших крестообразных шрамов. За эти раны — видимо, происходившие из ранней юности, — кит получил прозвище Скарбэк, то есть Драный Бок. Это был очень старый серый кит, давно перешагнувший среднюю продолжительность жизни своего вида. На спине другого кита не было никаких отметин. Оба животных спокойно лежали в воде, поднимаясь и опускаясь вместе с волнами. Вначале хлопком разрядились лёгкие одного кита, потом другого. Протянулся дымок выдохов.

Но странным было не столько появление двух этих серых, сколько реакция остальных китов. Они тут же ушли в глубину. И снова появились на поверхности, лишь отплыв на изрядное расстояние. Зато корабль снова окружили косатки, но и они держались на дистанции.

Что-то подсказывало Эневеку, что новичков не надо бояться. Напротив. Они-то и прогнали нападавших. Как долго продлится мир, было неизвестно, но неожиданный поворот давал людям хотя бы паузу — дыхание перевести. Шумейкер тоже овладел собой. На сей раз он подвёл катер в точности под поручни. Эневек увидел подкатывающую волну и приготовился. Если пассажиры не прыгнут сейчас, то они пропали.

Катер подняло вверх.

— Прыгайте! — крикнул он. — Немедленно!

Волна прошла под «Чёрт-рыбой» и уже уходила прочь. Некоторые прыгнули с опозданием, падая в лодку как придётся. Слышались вскрики боли. Те, кто упал в воду, были тут же выловлены.

Пора было уходить.

Но нет, прыгнули не все. На поручнях висела одинокая фигурка маленького мальчика. Он плакал, вцепившись в стойку.

— Прыгай! — крикнул Эневек, расставив руки. — Не бойся!

Грейвольф встал рядом с ним:

— На следующей волне я его достану. Эневек оглянулся. Мощная волна уже набегала.

Из глубины снова донеслись звуки разрушения. Оба кита медленно погрузились в воду. Корабль тонул всё быстрее. Вода булькала и пенилась, мостик уже скрылся в водовороте, а корма поднялась. «Леди Уэксхем» уходила носом вниз.

— Подведи поближе! — крикнул Грейвольф. Шумейкеру как-то удалось выполнить его указание. Нос «Чёрт-рыбы» упёрся в тонущую палубу, на краю которой висел плачущий мальчик. Завеса пены заслонила поручни, лодку подняло, Грейвольф вытянулся и сумел схватить мальчика. Он потерял равновесие и упал между скамеек, но мальчика из рук не выпустил.

На том месте, где только что висел мальчик, вращалась воронка. «Леди Уэксхем» исчезла в глубине, а их лодка ринулась во впадину между двумя волнами.

Шумейкер дал полный газ. Тихий океан знаменит своими равномерными волнами, так что они не представляли опасности для лодки, даже перегруженной, если только шкипер не делает ошибок. На их счастье, Шумейкер, казалось, вспомнил свои лучшие дни, паника ушла из его глаз, и лодка стремительно взлетала на гребни, легко проносилась над ними, бесстрашно падала вниз и уверенно держала курс к берегу.

Эневек глянул в сторону «Арктики». Вторая лодка тоже исчезла. Между волнами он заметил хвост горбача, издевательски махнувший на прощанье.

В рации творилась неразбериха.

Несколько минут спустя они достигли линии островов, отделяющих открытое море от лагуны.

Единственное, что могло в этот день порадовать Дэви, — то, что он не лишился хотя бы «Чёрт-рыбы». Катер, переполненный, словно корабль с нелегальными беженцами, причалил к пирсу. Пересчитали погибших и записали их имена. Многих спасшихся увели в расположенную неподалёку амбулаторию. Те, кто получил более серьёзные травмы, перебрались на парковку ждать обещанного вертолёта из Виктории. В радиоприёмнике на станции то и дело слышались новые сообщения, одно ужаснее другого.

Пока они были в море, Дэви пришлось выслушать множество неприятных вопросов и обвинений, а то и угроз расправы в случае, если взятые на борт пассажиры не вернутся в целости и сохранности. Прибежал Родди Уокер, друг Стринджер, и кричал, что им придётся иметь дело с его адвокатами. Никого особенно не интересовало, кто виноват во всём происшедшем. Удивительным образом никто не принял простейшего объяснения — что это было немотивированное нападение китов. Киты ведь мирные животные. Куда удобнее было винить во всём сотрудников «Китовой станции», как будто те чуть ли не собственноручно угробили пассажиров «Голубой акулы» и «Леди Уэксхем»: мол, такие-сякие идиоты, подвергли людей риску, отправив их в море на утлых судёнышках. Действительно, «Леди Уэксхем» уже отплавала несколько лет, но это не нанесло ни малейшего урона её навигационным возможностям. Только об этом никто не хотел слышать.

Но большая часть команды и пассажиров всё же вернулась домой. Многие с чувством благодарили Шумейкера и Эневека за спасение, но истинным героем дня стал Грейвольф. Он появлялся одновременно всюду: говорил, слушал, организовывал, предлагал отвезти в амбулаторию. Эневеку тошно делалось: ни дать ни взять мать Тереза, преобразившаяся в двухметрового верзилу.

Разумеется, Грейвольф рисковал жизнью и заслуживал благодарности. Даже коленопреклонения. Но Эневеку не хотелось становиться на колени, а внезапный приступ альтруизма у его недруга казался ему чрезвычайно сомнительным. Этот день и так принёс Грейвольфу большие дивиденды. Ведь он предупреждал, что всё кончится плохо с этим китовым туризмом, только его никто не слушал, и вот вам пожалуйста! Сколько свидетелей теперь смогут подтвердить предвидение Грейвольфа! Лучшей рекламы себе он и придумать не мог.

Эневек чувствовал нарастающую злость. В самом дурном расположении духа он вернулся на опустевшую «Китовую станцию». Он должен разгадать мотивы необычного поведения животных! Его мысли вернулись к «Королеве барьеров». Робертс обещал прислать ему заключение. Сейчас это заключение было необходимо ему как никогда. Он подошёл к телефону, набрал справочный номер и попросил связать его с пароходством.

Ответила секретарша Робертса. У её шефа совещание, и прервать его нельзя. Эневек напомнил ей о своей роли при инспекции «Королевы барьеров» и сказал, что у него неотложное дело. Но секретарша настаивала на том, что совещание Робертса ещё важнее. Да, она слышала о катастрофах последних часов. Это ужасно. Она заботливо осведомилась о самочувствии Эневека, проявив материнскую тревогу, но к Робертсу его всё-таки не подпустила. Не может ли она сама что-нибудь сделать для него?

Эневек помедлил. Робертс обещал прислать ему секретное сообщение, и ему не хотелось подводить директора. Не лучше ли умолчать в разговоре с секретаршей об их договорённости? Но тут ему в голову пришла одна мысль.

— Речь идёт о моллюсках, которые наросли на корпусе «Королевы барьеров», — сказал он. — И ещё об одной органической субстанции. Мы послали пробы в институт Нанаймо. Они просят прислать им дополнительные пробы.

— Дополнительные пробы?

— Да. Им не хватило материала. Я думаю, «Королева барьеров» за это время уже обследована вдоль и поперёк.

— Да, конечно, — сказала она со странной интонацией.

— Где судно теперь?

— В доке. — Она сделала паузу. — Я передам мистеру Робертсу, что дело неотложное. Куда мы должны дослать пробы?

— В институт. На имя доктора Сью Оливейра. Спасибо. Вы очень любезны.

— Мистер Робертс позвонит вам, как только сможет.

Связь оборвалась. Совершенно ясно, она просто отделалась от него.

Что бы всё это значило?

Внезапно он почувствовал дрожь в коленях. Нечеловеческое напряжение последних часов уступило место крайнему утомлению. Он облокотился о стойку в зале ожидания и на мгновение закрыл глаза. Когда он их снова открыл, перед ним стояла Алиса Делавэр.

— А ты что здесь делаешь? — неприветливо спросил он. Она пожала плечами:

— Со мной всё в порядке. Помощь мне не требуется.

— Ошибаешься. Ты падала в воду, а вода холодная. Иди в амбулаторию, пока нас не сделали ответственными ещё и за твои застуженные придатки.

— Эй! — она сердито сверкнула глазами. — Что я тебе такого сделала?

Эневек оттолкнулся от стойки, повернулся к ней спиной и подошёл к окну. На причале как ни в чём не бывало покачивалась «Чёрт-рыба». Начал накрапывать дождик.

— А что ты там несла насчёт своего якобы последнего дня на острове Ванкувер? — напомнил он. — Я тогда не имел права брать тебя в лодку. Но сделал это, потому что ты так просилась…

— Я… — она запнулась. — Ну да, мне непременно нужно было поехать. Ты сердишься?

Эневек обернулся:

— Я терпеть не могу, когда мне врут.

— Извини.

— Нет, не извиню. Но дело даже не в этом. Почему сейчас ты не уходишь и не даёшь нам спокойно заниматься своим делом? Отправляйся к Грейвольфу. Уж он всех вас приберёт к рукам.

— Господи, Леон! — Она подошла ближе. — Просто мне непременно надо было выйти в море с тобой. Мне очень жаль, что пришлось ради этого соврать. Да, я пробуду здесь ещё пару недель, и приехала я не из Чикаго, а изучаю биологию в университете Британской Колумбии. Ну и что теперь? Я думала, что моё враньё тебя только позабавит…

— Позабавит? — вскричал Эневек. — У тебя что, не все дома? Что забавного в том, что меня обвели вокруг пальца?

Он чувствовал, что у него сдают нервы, но ничего не мог с собой поделать и кричал на неё, хотя она была права. Ничего такого она ему не сделала.

Делавэр отпрянула назад.

— Леон…

— Лисия, почему ты не оставишь меня в покое? Уходи отсюда.

Он ждал, что она повернётся и уйдёт, но не дождался. Перед глазами у него всё кружилось. Он даже боялся, что у него подломятся ноги, но тут Делавэр ему что-то протянула.

— Что это? — проворчал он.

— Видеокамера.

— Это я вижу.

— Возьми её.

Он оглядел камеру. Довольно дорогая «Sony Handycam» в герметичном корпусе. Такие используют богатые туристы и учёные.

— И что?

Делавэр развела руками:

— Я думала, вы хотите узнать, почему всё это случилось.

— Тебя-то это каким боком касается?

— Перестань наконец срывать на мне свою досаду! — прикрикнула она. — Я там чуть не погибла и сейчас могла бы сидеть в этой дурацкой амбулатории и хныкать, а я вместо этого пытаюсь тебе помочь. Так хотите вы это знать или нет?

Эневек глубоко вздохнул.

— Ну, хорошо. Продолжай.

— Ты видел, какие животные напали на «Леди Уэксхем»?

— Да. Серые киты и горбачи…

— Нет, — Делавэр нетерпеливо помотала головой. — Не какие виды, а какие индивидуумы! Ты мог бы их идентифицировать?

— Но всё это происходило слишком быстро.

Она улыбнулась. Не особо радостная улыбка, но всё же.

— Женщина, которую мы вытащили из воды, была со мной на «Голубой акуле». У неё сейчас шок. Вырублена полностью. Но если я чего хочу, я не отступлюсь…

— Я заметил.

— …и я увидела, что у неё на шее висит эта камера. Потому и не потерялась в воде. Снимала она непрерывно! Когда появился Грейвольф, он произвёл на неё очень сильное впечатление, и дальше она снимала уже только его. — Она прервалась. — Насколько я припоминаю, «Леди Уэксхем» находилась позади Грейвольфа, если смотреть от нас.

Эневек кивнул. Внезапно ему стало ясно, куда клонит Делавэр.

— Она сняла нападение, — сказал он.

— Она сняла китов, которые напали на корабль. Не знаю, насколько ты сможешь идентифицировать этих китов, но ведь ты знаешь их давно.

— И ты, конечно, предусмотрительно забыла спросить у дамы разрешения взять ее камеру? — догадался Эневек.

Она задрала подбородок и посмотрела на него с вызовом:

— Ну и что?

Он повертел камеру в руках.

— Ладно. Я посмотрю.

— Мы посмотрим, — поправила его Делавэр. — Я хочу проследить всю эту историю от начала до конца. И пожалуйста, не спрашивай меня, почему. Мне это просто причитается, вот и всё.

Эневек уставился на неё.

— Кроме того, — добавила она, — будь со мной поприветливее.

Он медленно выдохнул и стал разглядывать камеру. Надо было признать, что идея Делавэр была пока что лучшим из всего, чем они располагали.

— Я постараюсь, — пробормотал он.

12 апреля

Тронхейм, Норвегия

Приглашение застало Йохансона, когда он собирался ехать к себе на озеро.

После возвращения из Киля он рассказал Тине Лунд об эксперименте на глубоководном симуляторе. Разговор был недолгий. Лунд была по уши занята сразу несколькими проектами, а остальное время проводила с Каре Свердрупом. Йохансону даже показалось, что она не вполне вникает в тему. Но у него хватило такта ни о чём её не расспрашивать.

Несколько дней спустя позвонил Борман, чтобы поставить его в известность о последних результатах. Они продолжали эксперименты с червями. Йохансон, уже собрав вещи, был готов к выходу, но решил отложить отъезд ещё на один звонок, чтобы поделиться новостями с Лунд. Однако она не дала сказать ему ни слова. На сей раз она была в приподнятом настроении.

— Не можешь ли ты сейчас заглянуть к нам? — предложила она.

— Куда? В институт?

— Нет, в исследовательский центр «Статойла». К нам приехали руководители проекта. Из Ставангера.

— А для чего вам я? Рассказывать им страшилки?

— Это я уже сама сделала. Но они хотят подробностей.

— Почему именно от меня?

— А почему нет?

— У вас же есть отзывы, — сказал Йохансон. — Целые штабеля. А я могу только повторить то, что выяснили другие.

— Ты можешь больше, — сказала Лунд. — Ты можешь… выразительно передать свои чувства.

Йохансон на мгновение лишился дара речи.

— Они знают, что ты не эксперт в области нефтяного бурения и не специалист по червям, — горячо продолжала она. — Но ты пользуешься хорошей славой в НТНУ, ты нейтрален, на тебя не давят обязательства, как на нас. Мы судим совсем под другим углом зрения.

— Вы судите с точки зрения исполнимости того или иного проекта.

— Не только! Видишь ли, в «Статойле» целая куча людей, и каждый лучше всех знает что-то одно, а…

— Короче, зашоренные узкие специалисты.

— Совсем нет! — Она сердилась. — Зашоренным людям в нашей фирме нечего делать. Просто каждый слишком углублён в своё. Мы все, как бы это выразить, под водой. Нам необходим взгляд снаружи.

— Я в вашем деле мало что понимаю.

— Разумеется, тебя никто не принуждает. — Лунд постепенно начинала раздражаться.

Йохансон закатил глаза:

— Ну ладно-ладно. К тому же есть пара новостей из Киля…

— Я могу считать это согласием?

— Да. Когда состоится эта встреча?

— Собственно, мы тут постоянно в переговорах…

— Ну, хорошо. Сегодня пятница. На выходные я уезжаю, а в понедельник…

— Это… — Она запнулась. — Это было бы…

— Что? — протяжно спросил Йохансон, мучимый дурными предчувствиями.

Она молчала ещё несколько секунд.

— А куда ты уезжаешь на выходные? На своё озеро?

— Правильно, умница. Хочешь со мной?

Она засмеялась:

— Почему бы нет?

— Хо-хо! А что скажет Каре?

— Мне всё равно. А что он может сказать? — Она секунду помолчала. — Ах, чёрт!

— Была бы ты во всём так хороша, как в работе, — тихо сказал Йохансон, не стараясь, чтобы она его расслышала.

— Сигур, пожалуйста! А ты не мог бы отложить свой отъезд? Мы встречаемся через два часа, и… это ведь недалеко. И ненадолго. Ты сегодня же уедешь.

— Я…

— Нам надо скорее прийти к какому-нибудь решению, время не терпит, ты ведь знаешь, чего всё это стоит, а мы топчемся на месте…

— Хорошо, я приеду!

— Ты просто сокровище.

— Мне за тобой заехать?

— Нет, я буду уже там. О, как я рада. Спасибо! — она положила трубку.

Йохансон с тоской посмотрел на свой упакованный чемодан.

Когда он вошёл в конференц-зал исследовательского центра «Статойла», царившее там напряжение можно было потрогать руками. Лунд сидела в обществе троих мужчин за чёрным полированным столом. Послеполуденное солнце заглядывало в окна и придавало хоть немного теплоты сдержанному интерьеру из стекла и стали. Стены были увешаны диаграммами и чертежами.

— Вот он, — сказала дама из приёмной, передавая его присутствующим, словно рождественский подарок. Один из мужчин пошёл к нему навстречу с распростёртыми руками. Он был в модных очках и с коротко остриженными чёрными волосами.

— Тор Хвистендаль, заместитель директора исследовательского центра «Статойла», — представился он. — Извините, что мы так бесцеремонно завладели вашим временем, но госпожа Лунд заверила нас, что вам не пришлось ничем жертвовать.

Йохансон метнул в сторону Лунд выразительный взгляд и пожал протянутую руку.

— Я действительно ничем не пожертвовал, — сказал он.

Лунд ухмыльнулась. Она представила ему остальных мужчин. Как Йохансон и ожидал, один из них приехал из центрального офиса компании в Ставангере — плотный рыжий тип со светлыми, добродушными глазами. Он представлял правление.

— Финн Скауген, — пророкотал он, пожимая руку. Третий мужчина, серьёзный и лысый, со складками в углах рта, единственный из всех был в галстуке и оказался непосредственным начальником Лунд. Его звали Клиффорд Стоун, он был родом из Шотландии и руководил проектом нефтеразведки. Он холодно кивнул Йохансону и, казалось, был не в восторге от присутствия биолога. А может, выражение озабоченности составляло неотъемлемую часть его физиономии. Заподозрить, что он когда-нибудь улыбался, не было никакой возможности.

Йохансон выслушал несколько любезностей, отказался от кофе и сел. Хвистендаль подвинул к себе пакет документов.

— Давайте перейдём к делу. Ситуация вам известна. Мы не можем беспристрастно оценить, то ли навлекаем на себя беду, то ли попусту осторожничаем. Вы, наверно, знаете о законах и рекомендациях, с которыми нефтедобыче приходится считаться?

— Североморская конференция? — сказал Йохансон наугад.

Хвистендаль кивнул:

— Среди прочих. Мы подпадаем под множество ограничений: природоохранное законодательство, техническая исполнимость, ну и общественное мнение на всякий нерегламентируемый пункт. Короче говоря, мы принимаем во внимание всех и вся. «Гринпис» и другие подобные организации впиваются нам в загривок как клещи, и это правильно. Мы знаем риски бурения, мы примерно знаем, что нас ожидает в отношении добычи, и мы берём в расчёт время.

— То есть, прекрасно управляемся сами, — заключил Стоун.

— В целом, — довершил Хвистендаль. — Но не всякий замысел доходит до воплощения, и для этого есть причины. Структура осадочных пластов нестабильна, всегда есть опасность пробуриться в газовый пузырь, некоторые конструкции не приспособлены для работы на больших глубинах и при подводных течениях и так далее. Но в принципе очень быстро становится ясно, что получится, а что нет. Тина тестирует устройства в «Маринтеке», мы берём обычные пробы, смотрим, что там у нас внизу, проводим экспертизу и потом строим.

Йохансон откинулся назад и закинул ногу на ногу.

— И тут вдруг какой-то червь, — сказал он. Хвистендаль улыбнулся несколько принуждённо:

— Так сказать.

— Если это животное играет какую-нибудь роль, — сказал Стоун. — Но на мой взгляд, не играет никакой.

— Откуда вы это знаете?

— Этот червь не представляет собой ничего нового. Их везде полно.

— Но не таких.

— Отчего же? Потому что он прогрызает гидрат? — он агрессивно сверкнул на Йохансона глазами. — Да, но ваши коллеги из Киля сказали, что в этом нет никаких оснований для тревоги. Правильно?

— Они сказали не так.

— Они сказали, что черви не могут дестабилизировать лёд.

— Черви его пожирают.

— Но они не могут его дестабилизировать!

Скауген откашлялся. Это прозвучало как извержение вулкана.

— Я думаю, мы пригласили сюда доктора Йохансона для того, чтобы выслушать его оценку, — сказал он, бросив взгляд в сторону Стоуна. — А не для того, чтобы сообщить ему, что думаем сами.

Стоун закусил губу и уставился в столешницу.

— Если я правильно поняла Сигура, появились какие-то новые результаты, — сказала Лунд и ободряюще всем улыбнулась.

Йохансон кивнул:

— Я могу коротко обрисовать положение.

— Проклятые червяки, — проворчал Стоун.

— Вполне возможно. «Геомар» высадил на лёд ещё шестерых, и все они немедленно забурились внутрь. Ещё двух они посадили на ил, в котором не было гидрата, и они не проявили никакой активности. Пару высадили на ил, под которым был газовый пузырь. Они не забурились, но вели себя беспокойно.

— И что стало с теми, которые вгрызлись в лёд?

— Сдохли.

— И как глубоко они зарылись?

— Все, кроме одного, прорылись до газового пузыря. — Йохансон посмотрел на Стоуна, который слушал, нахмурив брови. — Но это лишь приблизительно даёт возможность проводить аналогии с их поведением на воле. На материковом склоне слой гидрата поверх газовых пузырей имеет толщину в сотни метров. А слой в симуляторе — всего два метра. Борман считает, что едва ли червь зароется на глубину больше трёх-четырёх метров, но в условиях симулятора этого не выяснить.

— А почему, собственно, черви подыхают? — спросил Хвистендаль.

— Им нужен кислород, а его в тесном отверстии мало.

— Но зарываются же другие черви в дно, — вставил Скауген. И добавил с улыбкой: — Видите, мы подготовились к разговору, чтобы не сидеть перед вами полными идиотами.

Йохансон ответно улыбнулся. Скауген становился ему всё симпатичнее.

— Осадочный слой рыхлый, — объяснил он. — В нём достаточно кислорода. Гидрат же — как бетон. Рано или поздно задохнёшься.

— Понятно. А известны ли вам какие-то другие животные, которые вели бы себя подобным образом?

— Кандидаты на самоубийство?

— А разве это самоубийство?

Йохансон пожал плечами:

— Самоубийство предполагает намерение. У червей намерения не предусмотрены. Их поведение обусловлено.

— А вообще есть животные, кончающие жизнь самоубийством?

— Конечно, есть, — сказал Стоун. — Те же лемминги бросаются в море.

— Не бросаются, — сказала Лунд.

— Ещё как бросаются!

Лунд тронула его за локоть.

— Ты путаешь, Клиффорд. Долгое время считалось, что лемминги совершают коллективное самоубийство, поскольку это эффектно звучало. Но потом присмотрелись и обнаружили, что они просто дуреют.

— Дуреют? — Стоун посмотрел на Йохансона. — Доктор Йохансон, как вам нравится это глубоконаучное объяснение, что животные дуреют?

— Они дуреют, — невозмутимо продолжала Лунд. — Как и люди, когда выступают большой группой. Передние лемминги видят, что перед ними обрыв, но сзади на них напирают, как на поп-концерте. И они сталкивают друг друга в море, пока не дойдёт до последнего.

Хвистендаль сказал:

— Всё же есть животные, которые приносят себя в жертву.

— Да, но это всегда имеет смысл, — ответил Йохансон. — Пчёлы после ужаливания гибнут, но само ужаливание служит защите роя и, в конечном счёте, — матки.

— А в поведении червей нет какого-либо внятного намерения?

— Нет.

— Урок биологии, — вздохнул Стоун. — Боже мой! Вы пытаетесь сделать из этих червей каких-то монстров, из-за которых нельзя устанавливать на морском дне фабрику. Это глупо!

— И ещё, — добавил Йохансон, не обращая внимания на руководителя проекта. — «Геомар» хотел бы провести собственные полевые исследования на эту тему. Разумеется, в контакте с вашей компанией.

— Интересно, — Скауген подался вперёд. — Они хотят кого-то послать туда?

— Научное судно «Солнце».

— Благородно с их стороны, но мы могли бы провести опыты с борта «Торвальдсона».

— Они всё равно планируют экспедицию. Кроме того, «Солнце» технически оснащено лучше «Торвальдсона». Их задача заключается только в том, чтобы перепроверить результаты, полученные на симуляторе.

— Что они хотят замерять?

— Повышенную концентрацию метана. Черви своим бурением высвобождают газ, он попадает в воду. Ещё они хотят взять со дна несколько центнеров гидрата. Вместе с червями. Хотят увидеть это в реальном масштабе.

Скауген кивнул и сцепил пальцы.

— До сих пор мы говорили только о червях, — сказал он. — А вы видели эту зловещую видеозапись?

— Эту штуку в море? Не знаю, надо ли связывать червей с этим… существом.

— Как вы думаете, что это было? Вы биолог. Есть ли какой-нибудь напрашивающийся ответ?

— Биолюминесценция. После того, как Тина обработала материал, можно сделать такое заключение. Но оно исключает любое из известных крупных живых существ.

— Госпожа Лунд говорила, что это может быть глубоководный кальмар.

— Да, мы обсуждали это, — сказал Йохансон. — Но маловероятно. Поверхность тела и структура не позволяют сделать такое заключение. Кроме того, регион — неподходящий для спрутов.

— Тогда что же это?

— Не знаю.

Все замолчали. Стоун нервно играл шариковой ручкой.

— А могу я спросить, — неторопливо возобновил беседу Йохансон, — какого типа фабрику вы планируете установить?

Скауген бросил взгляд в сторону Лунд. Она пожала плечами:

— Я рассказала Сигуру, что мы предполагаем подводное сооружение. Но пока точно не знаем, будет ли оно.

— А вы представляете себе, что это такое? — спросил Скауген, повернувшись к Йохансону.

— Я знаю кое-что про установки «Субсис», — сказал Йохансон.

Хвистендаль поднял брови.

— Это уже много. Вы становитесь специалистом, доктор Йохансон.

— «Субсис» — это вчерашний день, — тявкнул Стоун. — Мы продвинулись дальше. Мы пойдём глубже, и системы надёжности у нас, несомненно, выше.

— Новая система разработана фирмой «FMC» из Конгсберга, это следующий шаг в развитии глубоководных технологий, — объяснил Скауген. — То, что мы их установим, вопрос решённый. Но мы пока не знаем, куда вести нефтепровод — к имеющимся платформам или на сушу. В любом случае нам придётся преодолевать большие расстояния и разность высоты.

— А нет ли третьей возможности? — спросил Йохансон. — Например, корабль, плавающий прямо над фабрикой?

— Да, но добыча всё равно будет идти на дне, — сказал Хвистендаль.

— Как уже говорилось, мы можем оценивать риски, — продолжал Скауген, — пока они определимые. А в случае с червями или с той тварью, которая есть на видео, в игру вступают факторы, которых мы не знаем и не можем объяснить. Может, это и перестраховка, как считает Клиффорд, но мы хотим достичь определённости. Вы не обязаны брать на себя это решение, доктор Йохансон, но всё же: что бы сделали на нашем месте вы?

Йохансону стало не по себе. Стоун смотрел на него с неприкрытой враждебностью. Хвистендаль и Скауген казались заинтересованными, а выражение лица Лунд было совершенно безмятежным.

Надо было с ней заранее обо всём условиться, подумал он. Может, она хотела, чтобы он воспрепятствовал проекту? А может, и нет.

Йохансон положил ладони на стол.

— В принципе, я бы строил станцию, — сказал он. Скауген и Лунд озадаченно воззрились на него. Хвистендаль наморщил лоб, а Стоун откинулся с победной миной.

Йохансон выждал несколько секунд и добавил:

— Но я бы построил её только после того, как «Геомар» проведёт дальнейшие испытания и даст зелёный свет. Сведения о том лох-несском чудовище на видео мы вряд ли получим. И я не уверен, что оно должно нас особо занимать. Решающим является то, какое действие может оказать на стабильность материкового склона массовое нашествие червя неизвестного вида, пожирающего гидрат. Пока это не выяснено, я бы посоветовал отложить проект.

Стоун сжал губы. Лунд улыбнулась. Скауген переглянулся с Хвистендалем и сказал:

— Благодарю вас, доктор Йохансон, что вы не пожалели для нас времени.

Позднее, когда он уже погрузил свой чемодан в джип и обходил дом в последний раз, проверяя, не забыл ли чего, в дверь позвонили.

На пороге стояла Лунд. Начался дождь, и её волосы прилипли к голове.

— Всё было хорошо, — сказала она.

— Ой ли? — Йохансон отступил, впуская её внутрь. Она вошла, отвела с лица мокрые пряди и кивнула.

— В принципе, Скауген уже принял решение. Ему требовалось только твоё благословение.

— Кто я такой, чтобы благословлять проекты «Статойла»?

— Я уже говорила, ты пользуешься доброй славой. Но Скаугену важно другое. Он ответственное лицо, и каждый, кто работает на компанию или ещё как-то связан с нею, ангажирован. А ты у нас специалист по червям и совершенно не заинтересован в строительстве каких бы то ни было фабрик.

— Значит, Скауген отложил проект в долгий ящик?

— До тех пор, пока «Геомар» не прояснит ситуацию.

— Надо же!

— Ты ему, кстати, понравился.

— Он мне тоже.

— Да, компании повезло, что в руководстве есть такие люди. — Она стояла в прихожей, опустив руки. Для человека, постоянно пребывающего в целеустремлённом движении, она казалась странно нерешительной. — А где твой багаж?

— А что?

— Разве ты не хотел поехать на озеро?

— Багаж в машине. Тебе повезло, ты могла уже не застать меня. — Он осмотрел её с головы до ног. — Могу я ещё что-нибудь сделать для тебя, прежде чем предамся уединению? И уж на сей раз я поеду! Больше никаких отлагательств.

— Я не собиралась тебя задерживать. Я только приехала рассказать, что решил Скауген, и…

— Очень мило с твоей стороны.

— И спросить тебя, в силе ли ещё твоё предложение.

— Какое? — спросил он, хотя было ясно, какое.

— Ты предложил мне поехать с тобой.

Йохансон прислонился к стене у вешалки. Он вдруг увидел, какая надвигается на него гора проблем.

— Но я спросил, что скажет Каре.

Она сердито тряхнула головой.

— Я ни у кого не должна спрашивать разрешения.

— Я не хотел бы вносить ненужные недоразумения.

— Ты ни при чём, — упрямо сказала она. — Если я хочу на озеро, то это исключительно моё решение.

— Ты уклоняешься от ответа на мой вопрос.

Вода капала с её волос.

— Зачем ты тогда предложил? — спросила она. Действительно, зачем, подумал Йохансон.

Потому что мне бы хотелось этого. Но так, чтобы это ничему не навредило. Он не чувствовал никаких обязательств перед Каре Свердрупом. Но внезапная готовность Лунд ехать с ним смущала его. Спорадические совместные ужины — это было частью их иронично инсценированного затяжного флирта, который ни к чему не вёл. Сейчас это был уже не флирт.

— Если вы поссорились, — сказал он с внезапной догадкой, — то увольте меня от ваших разборок. Договорились? Ты можешь поехать со мной, но ты не должна использовать меня для того, чтобы оказывать на Каре давление.

— Тебе не надо вникать в подробности. Впрочем, ты прав. Ладно, забудем об этом.

— Да.

— Просто я должна немного подумать.

— Да уж, подумай.

Они продолжали нерешительно переминаться в прихожей.

— Ну ладно, — сказал Йохансон. Он наклонился, чмокнул её в щёку и мягко выставил за дверь. Потом закрыл её за собой. Уже темнело. Накрапывал дождь. Большую часть пути ему придётся проделать в темноте, но так было даже лучше. Он будет слушать Сибелиуса. Сибелиус и темнота. Хорошо!

— В понедельник вернёшься? — спросила Лунд.

— Думаю, даже в воскресенье вечером.

— Созвонимся?

— Конечно. Что ты собираешься делать?

Она пожала плечами:

— Дел всегда хватает.

Он не стал задавать лишних вопросов, но Лунд сама сказала:

— Каре уехал на выходные. К своим родителям.

Йохансон открыл дверцу и застыл.

— Тебе тоже не надо всё время работать, — сказал он. Она улыбнулась:

— Конечно.

— И, кроме того… ты же не можешь поехать со мной. У тебя ничего нет для выходных на озере.

— А что для этого нужно?

— Ну, удобную обувь, прежде всего. И что-нибудь тёплое.

Лунд глянула себе на ноги. На ней были шнурованные ботинки на толстой подошве.

— Что ещё?

— Ну, ещё свитер… — Йохансон почесал бороду. — Впрочем, у меня там есть.

— На всякий случай?

— Да, на всякий случай.

Он взглянул на неё. И засмеялся.

— О’кей, госпожа Сложность. Последний рейс.

— Это я-то Сложность? — Лунд открыла пассажирскую дверцу и улыбнулась. — Обсудим это по дороге.

Когда они добрались до просёлка, ведущего к озеру, было уже темно, и джип вразвалочку ковылял по корневищам деревьев. Озеро лежало перед ними, словно небо, опрокинутое в лес. В просветах облаков сияли звёзды.

Йохансон внёс чемодан в дом и встал рядом с Лунд на веранде. Половицы тихо скрипели. Его всякий раз заново очаровывала здешняя тишина, тем более явственная, что она была полна звуков: шорохов в подлеске, потрескиваний, цвирканья сверчка, далёкого крика птицы и чего-то ещё неопределимого. Крыльцо с веранды вело на поляну, спускавшуюся к воде. Там был покосившийся причал и лодка, на которой он иногда выезжал поудить рыбу.

— И всё это для тебя одного? — спросила Лунд.

— В основном.

— Должно быть, ты в ладу с собой.

Йохансон тихо засмеялся.

— Почему ты так считаешь?

— Когда больше никого нет, тебе должно нравиться собственное общество.

— О да. Тут я могу обращаться с собой как хочу. Любить себя, питать отвращение…

Она повернулась к нему:

— И так тоже бывает?

— Редко. И если бывает, то я питаю к себе за это отвращение. Заходи в дом. Сейчас я приготовлю нам ризотто.

Они вошли внутрь.

Йохансон нарезал лук, протомил его в оливковом масле, добавил riso di carnaroli — венецианский рис для ризотто. Перемешал деревянной ложкой, подлил кипящего куриного бульона и продолжал помешивать, чтобы масса не пригорела. Между делом нарезал белые грибы, разогрел их в сливочном масле и поставил жариться на медленном огне.

Лунд заворожённо наблюдала за его действиями. Йохансон знал, что она не умеет готовить. Ей для этого не хватало терпения. Он открыл бутылку красного вина и наполнил два бокала. Обычная процедура. Но срабатывает всегда. Есть, пить, говорить, придвинувшись близко друг к другу. А будет то, что бывает, когда стареющий богемный представитель научного мира и молодая женщина едут в уединённое романтическое место.

Проклятый автоматизм!

И чего ему вздумалось взять её с собой?

Лунд сидела на кухне в его свитере и казалась такой размякшей, какой он её давно не видел. Это сбивало Йохансона с толку. Раньше он часто пытался внушить себе, что она — не его тип: слишком быстрая, слишком беспокойная. Но теперь он должен был признаться самому себе, что всё не так.

Ты мог бы провести чудные, спокойные выходные, думал он. Но тебе, идиоту, зачем-то понадобилось всё усложнить.

Ужинали они на кухне. И с каждым бокалом Лунд становилась всё раскованнее. Они болтали о разном и открыли ещё одну бутылку вина.

В полночь Йохансон сказал:

— Снаружи не очень холодно. Хочешь прокатиться на лодке?

Она подперла подбородок и улыбнулась ему.

— А купаться будем?

— Я бы на твоём месте воздержался. Разве что месяца через два. Тогда будет теплее. Нет, мы просто выедем на середину озера, возьмём с собой бутылку и…

Он помедлил.

— И?

— Посмотрим на звёзды.

Они заглянули друг другу в глаза. Каждый по свою сторону кухонного стола, упершись локтями, они смотрели друг на друга, и Йохансон чувствовал, как его внутреннее сопротивление сдавалось. Он говорил такие вещи, которые не собирался говорить, он пустил в ход все средства и задействовал все рычаги, чтобы привести машину в движение. Он будил воспоминания, заставлял себя и Лунд делать то, ради чего уезжают вместе на заброшенное озеро; он хотел бы вернуть её назад в Тронхейм и вместе с тем хотел бы видеть её в своих объятиях, он придвигался к ней ближе, чтобы ощутить на своём лице её дыхание, проклинал ход судьбы и вместе с тем едва мог дождаться её исхода.

— Хорошо. Поехали.

Снаружи было тихо и безветренно. Они прошли по причалу и сели в лодку. Йохансон поддержал Лунд за руку и чуть не посмеялся вслух над самим собой. Как в кино, подумал он, как в этом дурацком — название он забыл — фильме с Мэг Райэн. Спотыкаясь, поневоле сближаешься. О, боже мой.

Это была маленькая деревянная лодка, которую он купил у прежнего владельца вместе с домом. Нос был крытый, прибитые планки образовывали небольшой трюм. Лунд уселась на носу в позе портного, а Йохансон завёл подвесной мотор. Шум мотора не нарушил окружающий покой, а гармонично вплёлся в дивно оживлённую лесную ночь. Такое тарахтение и низкий гул мог бы производить какой-нибудь гипертрофированный шмель.

В продолжение короткой поездки они не проронили ни слова. Потом Йохансон заглушил мотор. Они были довольно далеко от берега. На веранде остался свет, и он отражался в воде волнистыми полосами. То и дело слышался какой-нибудь тихий всплеск, когда рыба выскакивала из воды, чтобы схватить насекомое. Йохансон, балансируя, пробрался к Лунд, держа в руке початую бутылку. Лодка мягко покачивалась.

— Если ляжешь на спину, — сказал он, — то весь мир твой. Со всем, что в нём есть. Попробуй.

Её глаза светились в темноте.

— Ты уже наблюдал здесь звездопад?

— Да. И не раз.

— И что? Загадал желание?

— Для этого у меня маловато романтической субстанции. — Он опустился на планки рядом с ней. — Мне хватало того, что я им любовался.

Лунд захихикала.

— Ты ни во что такое не веришь?

— А ты?

— Я-то меньше всех.

— Я знаю. Тебя не обрадуешь ни цветами, ни звездопадом. Трудно приходится бедному Каре. Самое романтичное, что он мог бы тебе подарить, это анализ стабильности подводной конструкции.

Лунд не сводила с него глаз. Потом запрокинула голову и медленно легла на спину. Свитер задрался, обнажив пупок.

— Ты правда так считаешь?

Йохансон оперся на локоть и смотрел на неё сверху.

— Нет. Неправда.

— Ты думаешь, что во мне совсем нет романтики.

— Я думаю, ты просто не задумывалась над тем, как функционирует романтика.

Их взгляды снова встретились. Надолго.

Слишком надолго.

Его пальцы оказались в её волосах, медленно пробежали по прядям. Она смотрела на него снизу вверх.

— Может, ты мне покажешь это, — прошептала она.

Йохансон клонился над ней всё ниже, пока между их губами не завибрировала лишь тонкая прослойка горячего воздуха. Она обвила его шею. Глаза её были закрыты.

Поцеловать. Сейчас.

Тысячи шорохов и мыслей вспорхнули в голове Йохансона, уплотнились в вихрь и нарушили его концентрацию. Оба замерли в напряжённой позе, будто ждали знака, сигнала, разрешения: теперь можете поцеловать друг друга, теперь можете быть страстными.

Будьте же страстным, мужчина!

Что такое? — думал Йохансон. — Что здесь не так?

Он ощущал тепло тела Лунд, вдыхал её аромат, и это был чудесный, зовущий аромат.

Но ничто в нём не шелохнулось в ответ на этот зов.

— Не функционирует, — в ту же минуту сказала Лунд. На протяжении вздоха, на границе между капитуляцией и настойчивостью, Йохансон чувствовал себя так, будто упал в холодную воду. Потом короткая боль прошла. Что-то погасло. Остаток жара растворился в ясном воздухе над озером, уступив место громадному облегчению.

— Ты права, — сказал он.

Они оторвались друг от друга, медленно, с трудом, будто их тела ещё не взяли в толк то, что головам уже было ясно. Йохансон увидел в её глазах вопрос, который, возможно, читался и в его взгляде: что мы натворили? Сколько всего испортили?

— Всё в порядке? — спросил он.

Лунд не ответила. Он сел перед нею, спиной к борту. Потом заметил, что всё ещё держит в руке бутылку, и протянул ей.

— Совершенно очевидно, — сказал он, — что наша дружба слишком сильна для любви.

Он знал, что это звучит плоско и патетично, но это подействовало. Она начала хихикать, сперва нервно, потом с облегчением. Взяла бутылку, отпила глоток и громко рассмеялась. Провела ладонью по лицу, будто хотела стереть этот громкий, неуместный смех, но он пробивался сквозь её пальцы, и Йохансон в конце концов тоже рассмеялся вместе с ней.

— Ох, — вздохнула она. Они помолчали.

— Ты огорчился? — спросила она тихо.

— Нет. А ты?

— Я… нет, я не огорчилась. Нисколько. Просто это… — Она запнулась. — Это так запутано. На «Торвальдсоне» тогда, помнишь, вечер в твоей каюте. Ещё бы минута, и… всё могло бы произойти, но сегодня…

Он взял у неё из рук бутылку и выпил.

— Нет, — сказал он. — Давай будем честными, всё бы кончилось тем же.

— А в чём причина?

— Ты его любишь.

Лунд обняла руками колени.

— Каре?

— А кого же ещё?

Она уставилась прямо перед собой, а Йохансон снова приложился к горлышку, поскольку это было не его дело — копаться в чувствах Тины Лунд.

— Я думала, что могу уйти от него.

Пауза. Если она ждёт ответа, подумал он, то ей придётся ждать долго. Она сама должна это понять.

— Мы с тобой всегда были готовы к этому, — сказала она. — Никто из нас не хотел себя связывать, а ведь это идеальная предпосылка. Но мы так и не осуществили этой возможности. У меня никогда не было уверенности, что это должно произойти именно сейчас… Я никогда не была влюблена в тебя. Я не хотела быть влюблённой. Но представление, что это когда-нибудь произойдёт, волновало. Каждый живёт своей жизнью, никаких обязательств, никаких уз. Я даже была уверена, что это скоро случится, я считала, что давно пора! И вдруг появляется Каре, и я думаю: боже мой, это путы! Любовь обязывает, а это…

— Это любовь.

— Я думала, скорее, что это другое. Как грипп. Я больше не могла сосредоточиться на работе, я мысленно была где-то в другом месте, у меня почва уходила из-под ног, а это не для меня, это не я.

— И тут ты подумала, что надо наконец осуществить возможность, пока не окончательно потеряла над собой контроль.

— Нет, ты всё-таки обиделся!

— Я не обиделся. Я тебя понимаю. Я тоже никогда не был в тебя влюблён. — Он задумался. — Я тебя вожделел. Впрочем, лишь с тех пор, как ты вместе с Каре. Но я старый охотник, я думаю, меня просто злило, что добыча уходит из рук, это ранило моё тщеславие… — Он тихо рассмеялся. — Знаешь этот чудесный фильм с Шер и Николасом Кейджем? «Очарованные луной». Там кто-то спрашивает, почему мужчины хотят спать с женщинами? И ответ такой: потому что они боятся смерти. М-м. Почему я об этом вспомнил?

— Потому что страх присутствует во всём. Страх остаться одному, страх быть ненужным, но ещё хуже страх иметь выбор и ошибиться. У нас с тобой никогда не было ничего, кроме отношений, а с Каре… с Каре у меня никогда не будет ничего, кроме влечения. Я это быстро поняла. Ты хочешь кого-то, кого ты, собственно, совершенно не знаешь, ты хочешь его во что бы то ни стало. Но ты получаешь его только вместе с его жизнью впридачу. И тебе становится страшно.

— Что это окажется ошибкой?

Она кивнула.

— А ты была вообще с кем-нибудь вместе? — спросил он. — Ну, по-настоящему?

— Один раз, — ответила она. — Уже давно.

— Твой первый?

— М-м.

— И что случилось?

— То, что случилось, неоригинально. Правда. Он меня просто бросил, и мне это тяжело далось.

— А потом?

В лунном свете, подперев подбородок, с морщинкой между бровями, она была хороша. Но Йохансон не чувствовал ни следа сожаления. Ни о том, что они сделали попытку, ни о том, чем она быстро закончилась.

— Потом бросала всегда я.

— Ангел мщения.

— Ну что ты. Нет, временами парни просто действовали мне на нервы. Слишком медлительные, слишком несообразительные, слишком милые. Иногда я убегала просто, чтобы вовремя спастись, прежде чем… Ну, ты знаешь, я скора на руку.

— Ну да, не будем строить дом, а то налетит ураган и разрушит его.

Лунд скривила рот.

— Есть и другие возможности. Например, дом всё-таки строишь, но, прежде чем его кто-то разрушит, ты разрушаешь его сама.

— Каре — дом.

— Да. Каре — дом.

Где-то засвистел сверчок. Вдали отозвался другой.

— Тебе это чуть было не удалось, — сказал Йохансон. — Если бы мы сегодня переспали, у тебя было бы достаточно причин расстаться с Каре.

— Да, я бы твёрдо себе сказала, что это гораздо больше отвечает моему жизненному стилю — иметь отношения с тобой, чем отдаться влечению, которое надолго выбьет меня из колеи. Постель бы это как-то… подтвердила.

— Ты бы, так сказать, заспала себе путь к отступлению.

— Нет. — Она гневно сверкнула глазами. — Ты мне нравился, хочешь верь, хочешь нет.

— Ну ладно.

— Ты вовсе не вспомогательное средство для побега, если ты это имеешь в виду. Я тебя не просто так…

— Ну ладно, ладно! — Йохансон поднял руки. — Ты влюблена в меня.

— Да, — сказала она брюзгливо.

— Не с таким отвращением. Скажи ещё раз.

— Да. Да-а!

— Вот, уже лучше. — Он усмехнулся. — А теперь, после того, как мы тебя вывернули наизнанку и увидели, какая ты трусиха, мы, наверное, должны выпить остаток за Каре.

Она криво усмехнулась.

— Не знаю.

— Ты всё ещё не уверена?

— То да, то нет. Я… запуталась.

Йохансон перекидывал бутылку из руки в руку. Потом сказал:

— Я тоже однажды разрушил дом, Тина. Уже много лет назад. И жители были ещё внутри. Они еле выбрались оттуда. По крайней мере, один из двоих. Я и по сей день не знаю, правильно ли это было.

— И кто же был другой житель? — спросила Лунд.

— Моя жена.

Она подняла брови.

— Ты был женат?

— Да.

— Об этом ты не рассказывал.

— Мало ли чего я не рассказывал. Мне в кайф чего-нибудь не рассказать.

— А что случилось?

— Что всегда случается. — Он пожал плечами. — Развод.

— Почему?

— Да так. Без особенных причин. Никакой назревшей драмы, никаких летающих тарелок. Только чувство тесноты. И правда, страх, что это может… сделать меня зависимым. Уже надвигалось: семья, дети, пёс, роющийся в палисаднике, ответственность, а дети, собака и ответственность по частям уничтожают любовь… Тогда мне казалось очень разумным расстаться.

— А сейчас?

— Сейчас я иногда думаю, что это, может быть, была единственная ошибка в моей жизни. — Он задумчиво смотрел на воду. Потом снова поднял бутылку. — В этом смысле: «То, что хочешь сделать, делай скорее!»

— Я не знаю, что делать, — прошептала она.

— Не поддавайся страху. Ты правда скорая на руку. Так будь быстрее своего страха. — Он посмотрел на неё. — Я тогда не смог этого. Всё, что решаешь без страха, решаешь правильно.

Лунд улыбнулась. Потом наклонилась вперёд и взяла бутылку.

К удивлению Йохансона, они остались на озере до конца выходных. После их неудавшегося романа он думал, что на следующее же утро они вернутся в Тронхейм, но уезжать им не захотелось. Что-то в их отношениях просветлело. Не нужно стало поддерживать их вечный флирт. Они гуляли, болтали и смеялись, выкинув из головы весь мир со всеми его университетами, буровыми вышками и червями, и Йохансон готовил лучшие в своей жизни спагетти.

В воскресенье вечером они вернулись, и Йохансон высадил Лунд у её дома. Войдя наконец в свою квартиру в Киркегате, он впервые за много лет ощутил разницу между уединением и одиночеством. Но это чувство он оставил в прихожей. Дальше порога не допускались ни грусть, ни сомнения в себе.

Он внёс чемодан в спальню. Там тоже, как и в гостиной, был телевизор. Йохансон включил его и перещёлкивал каналы, пока не наткнулся на запись концерта из лондонского «Ройял Альберт Холла». Кири Те Канава пела арии из «Травиаты». Йохансон разбирал вещи, тихонько подпевая и раздумывая, чего бы выпить на ночь.

Через некоторое время музыка прекратилась.

Складывая непослушную рубашку, он не сразу отметил начало новостей.

— …как стало известно из Чили. Нет никаких подтверждений, что исчезновение норвежской семьи как-то связано с похожими событиями, произошедшими в это же время на побережье Перу и Аргентины. Там тоже несколько рыбацких лодок либо бесследно исчезли, либо были впоследствии обнаружены в море пустыми. Норвежская семья из пяти человек выехала на траулере в хорошую погоду и при спокойном море.

Сложить рукав вправо, подогнуть. Что это там сказали по телевизору?

— В Коста-Рике тем временем отмечено небывалое нашествие медуз. Тысячи так называемых «португальских галер» появились у самого побережья. Как стало известно, уже четырнадцать человек погибли от соприкосновения с этими чрезвычайно ядовитыми существами, множество людей получили ожоги, среди них двое англичан и один немец. Неизвестно число пропавших без вести. Министерство туризма Коста-Рики проводит кризисное совещание, но опровергает сведения, что пляжи закрыты для туристов. В настоящее время непосредственной опасности для купания нет, заявил представитель министерства.

Йохансон замер, держа в руках сложенную рубашку.

— Вот мерзавцы, — пробормотал он. — Четырнадцать погибших. Давно пора закрыть все пляжи.

— Вызывают беспокойство и большие стаи медуз у австралийского побережья. Особенную угрозу представляют «морские осы», также отличающиеся повышенной ядовитостью… Ряд несчастных случаев на море со смертельным исходом произошёл также на Западе Канады. Точные причины гибели туристических кораблей пока неизвестны. Возможно, суда столкнулись в результате отказа навигационного оборудования.

Йохансон повернулся. Дикторша как раз отложила свои листки и с пустой улыбкой смотрела в объектив камеры.

— А теперь в нашем обзоре — другие новости дня.

«Португальские галеры», подумал Йохансон.

Он вспомнил женщину в Бали — как она кричала на песке, корчась в судорогах. А ведь она даже не коснулась «галеры». Просто, прогуливаясь по пляжу, выудила её палкой из мелководья — полюбоваться необычайной красотой эфирного паруса. Женщина всего лишь перевернула медузу палкой, вываляв её в песке, как в панировке. А потом допустила ту роковую ошибку…

«Португальские галеры» относятся к виду, до сих пор представляющему для науки загадку. Строго говоря, «галера» не является классической медузой, это плавучая колония одноклеточных, сотен и тысяч полипов с разными функциями. Её голубой или пурпурный переливчатый парус, торчащий из воды оттого, что он наполнен газом, позволяет колонии двигаться по ветру подобно яхте. А что под парусом, того не видно.

Но очень ощутимо, если дотронуться. «Галеры» волочат за собой шлейф из щупальцев, достигающих в длину пятнадцати метров и усеянных сотнями тысяч крошечных обжигающих клеток. Строение и функция этих клеток представляют собой мастерское достижение эволюции — высокоэффективный арсенал оружия. Каждая клетка содержит внутри капсулу со свёрнутым шлангом, который завершается гарпунным остриём, втянутым до поры до времени внутрь. Легчайшее прикосновение приводит в действие процесс умопомрачительной точности. Шланг распрямляется и мощно выбрасывается наружу. Тысячи гарпунов пробивают кожу жертвы, словно шприцы, и впрыскивают такую смесь белков и протеинов, которая разом поражает нервные клетки и кровяные тельца. Следствие — немедленное сокращение мускулатуры. Боль — как от раскалённого металла, шок, остановка дыхания, паралич сердца. Если повезёт находиться в этот момент у берега, чтобы сразу вытащили, то останется надежда выжить. Пловцы и ныряльщики, попавшие в сеть такой медузы вдали от берега, шансов не имеют.

Та женщина в Бали всего лишь задела кончиком палки палец своей ноги. На палке оставался обжигающий яд. Даже такого количества было достаточно, чтобы она уже никогда не забыла об этой встрече.

И всё же «португальская галера» была безобидной тварью по сравнению с «кубической медузой» Chironex fleckerei — австралийской «морской осой».

В части ядовитых смесей природа достигла в своей эволюционной истории впечатляющих высот. В случае «морских ос» она создала настоящий шедевр. Яда одной особи хватило бы, чтобы убить двести пятьдесят человек. Мгновенный паралич нервов вызывает потерю сознания. Большинство жертв тут же захлёбываются в воде.

Всё это пронеслось в голове Йохансона, пока он смотрел на экран телевизора.

Людей просто дурачили. Четырнадцать смертельных случаев и множество обожжённых за такой короткий срок — разве это не чрезвычайная ситуация? А что значат все эти истории с исчезновением кораблей?

«Португальские галеры» у берегов Южной Америки. «Морские осы» у берегов Австралии.

Нашествие щетинковых червей у берегов Норвегии.

Нет, какая же тут связь, засомневался он. Медузы часто появляются стаями по всему миру. Ни одно лето не обходится без медузной напасти. А черви — это совсем другое.

Он разложил одежду по полкам, выключил телевизор и отправился в гостиную, чтобы поставить компакт-диск или почитать.

Но вместо этого стал ходить из угла в угол, потом подошёл к окну и выглянул на улицу, освещённую фонарём.

До чего же спокойно было на озере.

И здесь, в Киркегате, всё спокойно.

Это неспроста — значит, готовится что-то недоброе.

Что за чушь, подумал Йохансон. Киркегата-то при чём?

Он налил себе граппы, отпил глоток и вспомнил, кому можно позвонить.

Кнут Ольсен. Он работал, как и Йохансон, в НТНУ и был специалистом по медузам, кораллам и морским анемонам.

— Ты уже спал? — спросил Йохансон.

— Дети не дают уснуть, — сказал Ольсен. — У Марии день рождения, ей сегодня исполнилось пять лет. Ну, как ты отдохнул на озере?

Ольсен был примерным семьянином с постоянно ровным хорошим настроением и вёл упорядоченную бюргерскую жизнь, чуждую Йохансону. Они никогда не встречались вне работы, за исключением обеденных перерывов. Но Ольсен был славным парнем с чувством юмора. Да без юмора он бы и не выжил, по мнению Йохансона: с пятью-то детьми и кучей родственников.

— Поедем как-нибудь со мной, — предложил он.

— Непременно, — ответил Ольсен. — Как-нибудь обязательно съездим.

— Ты смотрел новости?

Возникла небольшая пауза.

— Ты имеешь в виду медузы?

— Именно! Я так и знал, что это тебя заинтересует. Что там случилось?

— Да что там может случиться? Такие нашествия — обычное дело. То саранча, то медузы…

— Я имею в виду «португальские галеры» и «морские осы».

— Вот это необычно.

— Ты уверен?

— Необычно то, что разом появились оба опаснейших вида медуз. Ну, в Австралии всегда были проблемы с саркодовыми, и именно с «морскими осами». Они нерестятся к северу от Рокгемптона в устьях рек. Три минуты — и человек готов.

— А время года соответствует?

— Для Австралии — да. С октября по май. В Европе эта дрянь донимает людей в жару. Мы в прошлом году были на Менорке, и детям даже покупаться вдоволь не удалось, потому что кругом тоннами валялись велеллы…

— Кто-кто валялся?

— Velella. Парусные медузы. Очень красивые, пока не начнут вонять на солнцепёке. Маленькие фиолетовые штучки. Весь пляж был лиловый, их сгребали лопатами и граблями и вывозили мешками, ты представить себе не можешь, а в море их всё прибывало и прибывало. Ты же знаешь, я обожатель медуз, но даже мне было многовато. И всё равно очень странно то, что происходит сейчас в Австралии.

— А что именно странно?

— «Морские осы» появляются на мелководье. А вдали от берега их не встретишь. Тем более, у островов Большого Барьерного рифа. А теперь, я слышал, они есть и там. С велеллами всё иначе. Они обычно болтаются в открытом море. Мы до сих пор не знаем, чего им надо на пляжах, мы вообще очень мало знаем о медузах.

— А разве пляжи не защищены сетями?

Ольсен расхохотался.

— Да, их ставят, но они ничего не дают. Медузы застревают в сетях, но щупальца отрываются и проникают сквозь ячейки. Тогда ты их вообще не заметишь. — Он сделал паузу. — А почему, собственно, ты так заинтересовался этим?

— Хочу знать, действительно ли мы имеем дело с настоящей аномалией.

— Можешь спокойно держать пари, — прорычал Ольсен. — Видишь ли, появление медуз всегда сопряжено с жарой и размножением планктона: медузы им питаются. Поэтому поздним летом набегают целые стада этих тварей, но через пару недель они снова исчезают. Таков ход вещей… Погоди-ка.

На заднем плане слышался громкий рёв. Йохансон спросил себя, когда же дети Ольсена ложатся спать и ложатся ли вообще. Всякий раз, когда ему приходилось говорить с Ольсеном по телефону, в доме орали дети.

К детским крикам добавились крики Ольсена, потом он снова подошёл к телефону.

— Извини. Передрались из-за подарков. Итак, если ты хочешь знать моё мнение, то такие нашествия медуз происходят из-за разжижения моря. А виноваты мы. Разжижение активизирует рост планктона. После этого стоит ветру подуть с запада или северо-запада — и они у нас под носом.

— Да, но это касается нормальных нашествий. А мы говорим о…

— Погоди. Ты хотел знать, имеем ли мы дело с аномалией. Ответ гласит: да! Правда, мы не можем признать её как аномалию. У тебя дома есть растения?

— Что? А, да.

— Наверняка это юкка-пальма?

— Да, целых две.

— А они — аномалия. Ты понимаешь? Юкка-пальму к нам завезли, и угадай кто?

Йохансон нетерпеливо закатил глаза.

— Надеюсь, ты не сведёшь наш разговор к нашествию юкка-пальм? Мои пальмы ведут себя вполне миролюбиво.

— Я не это имею в виду. Я просто хочу сказать, что мы уже не в состоянии судить, что естественно, а что нет. В 2000 году я вёл исследование медузных нашествий в Мексиканском заливе. Гигантские студенистые стаи угрожали местным рыбным запасам. Они обрушились на нерестилища Луизианы, Миссисипи и Алабамы и пожирали икру и рыбных мальков, но ещё до этого они оставили их без надежды на выживание, потому что сожрали у них весь планктон. Самый большой урон нанёс один вид, которому там вообще нечего было делать: австралийская медуза из Тихого океана. Её туда случайно притащили.

— Биология нашествий.

— Правильно. Они нарушили цепочку питания и привели к сокращению улова. А несколько лет назад экологическая катастрофа угрожала Чёрному морю, потому что в восьмидесятые годы какое-то торговое судно завезло в своих балластных водах рифлёных медуз. И Чёрное море просто зашилось. — Ольсен вошёл в раж. — Теперь перейдём к «португальским галерам». Они появились у берегов Аргентины, а это не их область. Центральная Америка — да. Может быть, ещё Перу и Чили, но чтобы ниже? Четырнадцать трупов за один раз! Это похоже на атаку. Как будто их там кто наколдовал.

— Меня озадачивает, что объединились два самых опасных вида.

— Только не поддавайся на теорию заговора, мы же не в Америке. Есть и другие объяснения. Некоторые считают, что виноват Эль-Ниньо, другие говорят, что виновато потепление. В Малибу нашествия медуз, каких не видели десятки лет, в Тель-Авиве появились какие-то просто гиганты. И потепление климата, и зараза из чужих мест — всё может служить объяснением.

Йохансон почти не слушал. Ольсен сказал нечто такое, что уже не шло из головы.

«Как будто их там кто наколдовал».

А черви?

«Как будто их там кто наколдовал».

— …спариваться идут на мелководье, — как раз говорил Ольсен. — И всё это вышло из-под контроля. Там погибло не четырнадцать человек, а гораздо больше, это я тебе гарантирую.

— М-м.

— Да ты меня вообще слушаешь?

— Ещё как. Я думаю, теперь ты впадаешь в теорию заговора.

Ольсон засмеялся.

— Ну что ты. Но это аномалия. На первый взгляд имеет вид циклически возникающего феномена, но я вижу за этим нечто другое.

— Нутром чуешь?

— Нутром я чую, что съел сегодня говяжий рулет. Больше моё нутро ни на что не годится. Нет, я чую это головой.

— Хорошо. Спасибо. Я хотел услышать твоё мнение.

Он раздумывал, не сказать ли Ольсену о червях. Но «Статойл», пожалуй, не особенно стремится к публичному обсуждению темы, а Ольсен немного болтлив.

— Увидимся завтра в обед? — спросил Ольсен.

— Да. С удовольствием.

— А я пока постараюсь разузнать для тебя побольше. Есть у меня кой-какие источники.

Йохансон положил трубку и спросил себя, насторожили бы его эти медузы, не знай он о червях?

По-видимому, нет. Его насторожили не медузы. Его насторожила взаимосвязь. Если она есть.

На следующее утро Ольсен с утра заглянул к нему в кабинет.

— Ну, как тебе это понравится? Одна печальная весть за другой. Слышал новости?

— Ты имеешь в виду пропавшие лодки? Я, кстати, хотел тебя о них спросить.

— Только если дашь кофе, — сказал он, с любопытством озираясь. Любопытство было одной из основных черт Ольсена — в равной степени полезной и докучливой.

— Кофе в соседней комнате, — сказал Йохансон. Ольсен выглянул в секретарскую и громко потребовал себе кофе. Потом сел и продолжал разглядывать кабинет. Вошла секретарша, со стуком поставила перед ним чашку кофе и окинула его уничтожительным взглядом.

— Чего это она? — с недоумением спросил Ольсен, когда она вышла.

— Я наливаю себе кофе сам, — посмеиваясь, сказал Йохансон. — Там всё наготове: кофейник, молоко, сахар, чашки.

— Ну, какая чувствительная дама! Сожалею. В другой раз принесу ей домашний кекс. Моя жена печёт замечательные кексы. — Ольсен шумно прихлебнул. — Ну, так ты слышал новости?

— Да, в машине.

— Десять минут назад было экстренное спецсообщение по CNN. У меня в кабинете есть маленький телевизор. — Ольсен подался вперёд. Верхний свет отразился в его намечающейся лысине. — У берегов Японии взорвался и затонул газовый танкер. В то же самое время в Малаккском проливе столкнулись два контейнеровоза и фрегат. Один из контейнеровозов тонет, другой на плаву, а фрегат горит.

— О, боже мой. — Йохансон грел руки о свою чашку. — Но что касается Малаккского пролива, то странно, что там этого раньше не случилось.

Три пролива конкурировали в борьбе за звание самого оживлённого морского коридора — Ла-Манш, Гибралтар и Малаккский, часть морского пути из Европы в Юго-Восточную Азию и Японию. Через один только Малаккский пролив за день проходило по 600 больших танкеров и грузовых судов. А в иные дни — до 2000 кораблей, хотя ширина его в самом узком месте не больше двадцати семи километров. Индия и Малайзия настаивали на том, чтобы танкеры проходили южнее по проливу Ломбок, но их никто не хотел слышать. Окольный путь снижал прибыль.

— Кто-нибудь знает, из-за чего они столкнулись?

— Нет. Прошло всего несколько минут.

— Ужасно. — Йохансон отпил глоток. — Так что там с исчезновением лодок?

Ольсен подался вперёд и понизил голос.

— Судя по всему, у Южной Америки уже давно исчезают пловцы и рыбацкие лодки. Со стороны Тихого океана. А началось, пожалуй, с Перу. Сперва исчез один рыбак, его лодку нашли спустя несколько дней. Она плавала в открытом море, плетёная тростниковая лодка. Думали, его смыло волной, но погода стояла совершенно тихая. Потом такие же случаи пошли один за другим. В конце концов, исчез небольшой траулер.

— Почему же про всё это ничего не было слышно?

Ольсен развёл руками.

— Об этом не любят трезвонить. Для них слишком важен туризм. И потом, ведь всё это происходит где-то в дальних краях, где живут темнокожие черноволосые люди, которые для нас все на одно лицо.

— Но о медузах-то они сообщают, а ведь это тоже в дальних краях.

— Ой, я тебя умоляю! Это же разные вещи. Тут же погибли американские туристы, немец и ещё несколько белых. А теперь у берегов Чили исчезла норвежская семья. Они вышли в море порыбачить. Раз — и нету! Норвежцы, боже правый, полноценные белые люди, об этом как же не сообщить?!

— Ну хорошо, я понял. — Йохансон откинулся на спинку стула. — И что, не было никаких радиограмм?

— Нет, дорогой Шерлок Холмс. Ведь у большинства исчезнувших лодок весь бортовой хай-тек исчерпывается подвесным мотором.

— И не было никакого шторма?

— Ничего, что могло бы опрокинуть лодку.

— А что происходит у берегов Западной Канады?

— Ты про корабли, которые якобы столкнулись? Понятия не имею. Вроде бы их с горя потопили киты. Мир причудлив и страшен, да и ты со своими расспросами представляешь для меня загадку. Дай мне ещё кофе… нет, стой, я сам налью.

Ольсен засел в кабинете Йохансона плотно, как домовый гриб. Когда он вдоволь напился кофе и наконец ушёл, до лекции Йохансона оставалось несколько минут.

Он позвонил Лунд.

— Скауген связался с другими компаниями, ведущими нефтеразведку, — сказала она. — По всему миру. Он хочет знать, не сталкивались ли они со сходным феноменом.

— С червями?

— Да. Он подозревает, что азиаты знают про эту живность не меньше нашего.

— Откуда?

— Сам же говорил, Азия пытается разрабатывать гидрат метана, тебе об этом в Киле сказали. Скауген решил закинуть пробный шар.

Сама по себе идея неплохая, подумал Йохансон. Если полихеты действительно так падки до гидрата, они должны появиться всюду, где человек со своей стороны рвётся к метану.

— Вряд ли азиаты станут распускать язык, — сказал он. — Они не глупее его.

Лунд примолкла.

— Ты хочешь сказать, Скауген бы тоже скрыл от них?

— Ну… — Йохансон подыскивал подходящее слово. — Я не хочу вас ни в чём обвинять, но допустим, что кому-то придёт в голову форсировать строительство подводной фабрики, хоть там и копошатся какие-то неведомые твари.

— Мы не сделаем этого.

— Я же сказал: допустим.

— Ты же слышал, Скауген последовал твоему совету.

— Это делает ему честь. Но ведь на кон поставлены огромные деньги, разве не так? И тогда рискнувшие будут отпираться до конца: какие такие черви? Ничего про них не знаем, ничего не видели.

— Чтобы, невзирая ни на что, строить?

— Да, а чего опасаться? Если что случится, можно будет прищучить кого-нибудь за технические недоработки, но никак не за животных, пожирающих метан. Кто сможет задним числом доказать, что на червей наткнулись ещё до начала работ?

— «Статойл» не пойдёт на то, чтобы скрыть это.

— Давай пока отвлечёмся от вашего «Статойла». Для японцев, например, экспорт метана был бы равносилен нефтяному буму. Более того! Они бы на нём озолотились. Ты думаешь, азиаты будут играть с открытыми картами?

Лунд помедлила.

— Надо узнать это от них раньше, чем они узнают от нас. Нам нужны независимые наблюдатели. Люди, которые не связаны со «Статойлом». Например… — Казалось, она раздумывает. — Не мог бы ты немного порасспрашивать?

— Что, я? У нефтяных компаний?

— Нет, у институтов, университетов, у людей вроде тех, что работают в Киле. Не ведутся ли по всему миру исследования в части гидрата метана?

— Да, но…

— И у биологов. У морских биологов! У любителей-аквалангистов! Знаешь что? — загорелась она. — А не взять ли тебе на себя всю эту часть работы? Да, это правильно, я позвоню Скаугену и попрошу для тебя ставку! Мы бы тогда смогли…

— Эй, полегче.

— Это будет хорошо оплачиваться, а работы не слишком много.

— Работы будет до чёрта. Но вы и сами могли бы справиться.

— Лучше, если возьмёшься ты. Ты нейтральный человек.

— Ах, Тина.

— За то время, что мы тут с тобой дискутируем, ты мог бы уже трижды позвонить в Смитсониевский институт. Ну, пожалуйста, Сигур, это ведь так просто… Пойми же, если мы как концерн выступаем в части наших жизненных интересов, на нас тут же обрушиваются тысячи природозащитных организаций. Они только того и ждут.

— Ага! Значит, вы хотите действовать втихаря?!

Лунд вздохнула.

— А что нам, по-твоему, делать? Да весь мир тут же обвинит нас в самом худшем. Я тебе клянусь, «Статойл» ничего не будет предпринимать до тех пор, пока мы не разберёмся с этими червями. Но если мы официально начнём стучаться во все двери, то и пальцем больше не сможем шевельнуть без пристального надзора.

Йохансон взглянул на часы. Стрелка уже минула десять. Его лекция.

— Тина, я вынужден прерваться. Я после перезвоню.

— Так я могу сказать Скаугену, что ты согласен сотрудничать?

— Нет.

Молчание.

— Хорошо, — кротко сказала она.

Прозвучало так, будто её на эшафот повели. Йохансон глубоко вздохнул:

— Могу я хотя бы подумать немного?

— Да. Конечно. Ты просто сокровище.

— Я знаю. Оттого и мучаюсь. Я тебе перезвоню.

Он схватил свои бумаги и побежал в аудиторию.

* * *

Роанн, Франция

В то самое время, когда Йохансон в Тронхейме начал свою лекцию, в двух тысячах километров от него Жан Жером осматривал бретонских омаров.

Жером был предельно критичен. Ресторан «Труагро» пользовался непоколебимой славой во всей Франции, и Жером не хотел войти в историю разрушителем этой славы. Он отвечал за всё, что поступало из моря. Он был, так сказать, рыбный владыка и потому с раннего утра на ногах.

День торговых посредников, у которых Жером покупал товар, начинался в три часа утра в Рунги, местечке в четырнадцати километрах от Парижа. Рунги снабжал продуктами и торговцев, и рестораторов. Там была представлена вся страна. Молоко, сливки, масло и сыры из Нормандии, отборные бретонские овощи, ароматные фрукты с юга. Поставщики устриц из Белона, из Марена и из бассейна Аркашона, тунцовые рыбаки из Сен-Жан-де-Лю и сотни других торговцев мчались по скоростным шоссе со своим нежным грузом именно сюда. Нигде в столице и вокруг неё нельзя было получить деликатесные продукты раньше, чем здесь.

Решающим фактором здесь было качество. И посредникам надо было постараться, чтобы удовлетворить такого покупателя, как Жан Жером из Роанна.

Он одного за другим брал омаров в руки и поворачивал, осматривая со всех сторон. Животные лежали в стиропоровых ящиках, устланных папоротником, по шесть штук. Они едва шевелились, но были, естественно, ещё живые, как им и полагалось. Клешни их были связаны.

— Хорошо, — одобрил Жером.

В его устах это была высшая похвала. На самом деле омары понравились ему как никогда. Они были скорее мелкие, но тяжёлые, с блестящим синим панцирем.

Все, кроме двух.

Торговец озадачился, взял в руки одного из омаров, одобренных Жеромом, и одного из забракованных и сравнил их на вес.

— Вы правы, месьё, — огорчённо сказал он. — Я весьма сожалею, — он развёл руками. — Но разница не так уж велика?

— Да, невелика, — сказал Жером, — для рыбной забегаловки. Но мы не забегаловка.

— Мне очень жаль. Я могу привезти вам других.

— Не беспокойтесь. Мы сами прикинем, у кого из посетителей желудок поменьше.

Вскоре Жером уже был на кухне своего «Труагро» и составлял меню на вечер. Омаров он пока что опустил в ванну со свежей водой, и они там апатично замерли.

Минул час, и у Жерома подошёл черёд омаров. Он велел поставить большой котёл воды. Живых омаров рекомендуется обрабатывать как можно скорее. В неволе животные склонны к самопоеданию. Бланшировать — это значит не варить, а лишь умертвить их в кипятке. До готовности их доведут позднее, непосредственно перед подачей на стол. Жером брал омаров из ванны, быстро опускал их в кипяток и вскоре вынимал. Из полостей панциря со свистом выходил воздух. Расстались с жизнью девятый, потом десятый омар. Жером взялся за одиннадцатого — ах, правильно, этот легче! — и опустил его в кипящую воду. Десяти секунд достаточно. Не глядя, он снова выудил животное большой шумовкой…

И у него вырвалось сдавленное ругательство.

Что же, чёрт возьми, произошло с животным? Весь панцирь разворотило, одна клешня полопалась. Жером запыхтел от негодования. Он выложил омара, вернее, его непригодные к употреблению останки на рабочий стол. Брюхо тоже было повреждено, а внутри — там, где должно было скрываться тугое мясо, — виднелся лишь грязный, белёсый налёт. Он в недоумении глянул в котёл. В кипящей воде плавали какие-то ошмётки, которые — даже если напрячь фантазию — не могли сойти за мясо омара.

Ну, хорошо. На самом деле ресторану достаточно и десяти омаров. Жером никогда не покупал продукты в обрез, он славился своим чувством меры. Только он один мог угадать, сколько на самом деле понадобится, и покупал так, чтобы соблюсти интересы рентабельности, но и иметь на всякий случай резерв.

Тем не менее, он разозлился.

Он подумал, не больное ли было животное, и глянул в ванну. Один омар ещё оставался там. Второй из тех, которыми он остался недоволен при покупке. Может, они уже начали поедать себя изнутри, а может, там какой-нибудь вирус или паразит. Жером взял из ванны двенадцатого омара и выложил на стол, чтобы получше рассмотреть.

Длинные, направленные назад усики-антенны дрожали. Связанные клешни слабо шевелились. Омары, как только их извлекали из естественной среды, становились вялыми. Жером слегка подтолкнул животное и склонился над ним. Омар подвигал лапками, будто хотел уползти, и снова замер. В том месте, где его сегментированный хвост переходил в панцирь, наружу вылезло что-то прозрачное.

Жером присел, чтобы разглядеть это поближе.

Омар слегка приподнял верхнюю часть корпуса. На секунду Жерому показалось, что животное смотрит на него своими чёрными глазками.

Потом омар лопнул.

Ученик, который чистил рыбу, находился в трёх метрах от него. Правда, полка с инструментами и приправами перегораживала ему вид. Поэтому сперва он услышал душераздирающий крик Жерома и от испуга выронил нож. Потом увидел, как Жером валится от плиты, закрыв лицо руками, и успел подскочить к нему. Вместе они рухнули на рабочий стол. Загремели кастрюли, что-то упало и разбилось.

— Что с вами? — в панике воскликнул ученик. — Что случилось?

К ним подбежали другие повара. Кухня представляла собой фабрику в лучшем смысле слова. Здесь каждый выполнял свою функцию. Один занимался дичью, другой соусами, третий фаршем, четвёртый салатом, пятый овощами и так далее. В мгновение ока у плиты возникла суматоха, никто не мог ничего понять, пока Жером не отнял ладони от лица и не показал, весь дрожа, на рабочий стол у плиты. С его волос капала какая-то прозрачная слизь. Она налипла на его лицо и, тая, стекала за воротник.

— Он… он взорвался, — простонал Жером.

Ученик подошёл к рабочему столу и с отвращением уставился на развороченного омара. Ему ещё не приходилось видеть ничего подобного. Клешни валялись на полу, хвост разорвало, будто от высокого давления, а спинной панцирь топорщился острыми обломками.

— Что это вы с ним сделали? — прошептал он.

— Я? Сделал? — вскричал Жером с гримасой омерзения. — Да он сам лопнул! Сам!

Ему принесли салфетки, чтобы вытереться, а ученик тем временем кончиками пальцев потрогал вещество, размётанное вокруг. Оно было вязкое, но быстро таяло и текло по рабочему столу. Следуя какому-то импульсу, ученик взял с полки стеклянную банку с герметичной крышкой, столовой ложкой сгрёб туда кусочки желе, собрал и жидкость и вылил её сверху. Потом плотно закрыл банку.

Успокоить Жерома было не так легко. В конце концов кто-то принёс ему бокал шампанского, и только после него мастер немного пришёл в себя.

— Уберите эту гадость, — приказал он придушенным голосом. — А я пойду умоюсь.

Кухонные помощники мигом привели рабочий стол Жерома в порядок, почистили плиту, помыли котёл и, разумеется, слили в канализацию и ту воду, в которой дюжина омаров провела последний час своей жизни. Вода побулькала в трубах и смешалась со всем тем, что город сливал, чтобы затем снова вобрать в себя после очистки.

Банку с желе ученик показал Жерому, когда тот снова появился на кухне, помыв голову и переодевшись.

— Наверное, хорошо, что ты сберёг эту гадость, — мрачно сказал Жером. — Чёрт его знает, что это такое. Пошлём на анализ. Только, пожалуйста, не распространяясь насчёт деталей, понял? Ничего подобного в «Труагро» никогда не случалось. И не должно случаться.

Эта история действительно не просочилась за пределы ресторанной кухни. Иначе бы это бросило тень на «Труагро». Хотя в происшедшем никто не был виноват, нашлись бы охотники поговорить о том, что в «Труагро» взлетают в воздух омары, разбрызгивая зловещую слизь. Ничто не могло бы сказаться на добром имени ресторана так дурно, как сомнение в гигиене.

Ученик внимательно рассмотрел содержимое банки. После того, как сгустки начали растворяться, он добавил внутрь воды, рассудив, что это не повредит. Вещество напоминало ему — если его вообще можно было с чем-нибудь сравнить — медузу, а медузы сохраняются только в воде, поскольку из неё в основном и состоят. Это была хорошая мысль. Менеджер «Труагро» сделал несколько телефонных звонков, и банку отправили в университет близлежащего Лиона для анализа.

Там она попала в руки профессора Бернара Роше, специалиста по молекулярной биологии. Между тем процесс разложения желе продолжался, несмотря на добавление воды, и в банке уже почти не было сгустков. То, что ещё оставалось, Роше немедленно подверг всевозможным тестам, но не успел провести их все, как последние остатки распались. Роше удалось выявить некоторые молекулярные соединения, которые его совершенно озадачили. Среди прочего он наткнулся на нейротоксин, но уже нельзя было определить, принадлежал ли он растворившемуся желе или содержался в воде.

Эта вода оказалась насыщенной органической материей и различными веществами. Поскольку у него пока не было времени их исследовать, Роше принял решение законсервировать содержимое банки, и вода перекочевала в холодильник.

В тот же вечер Жером заболел. Началось с того, что он почувствовал лёгкую дурноту. Ресторан был полон, поэтому он махнул на недомогание рукой и, как обычно, занимался своим делом. Десять нелопнувших омаров были безупречного качества, а других не понадобилось. Несмотря на неприятный утренний инцидент, всё шло как по маслу, что было естественно для такого знаменитого ресторана, как «Труагро».

Часов в десять дурнота усилилась, и к ней добавилась головная боль. Вскоре он заметил ослабление концентрации: он забыл вовремя поставить одно блюдо на огонь и дать кое-какие указания, вследствие чего элегантный, безукоризненный процесс на кухне затормозился.

Жан Жером был достаточно профессионален для того, чтобы тут же всё уравновесить, но чувствовал себя действительно плохо. Он передал бразды правления в руки своей заместительницы, перспективной и талантливой поварихи, которая училась в Париже у досточтимого Дюкаса, и вышел подышать в сад, примыкавший к кухне. В хорошую погоду туда приглашали погулять посетителей с аперитивом в руках и проводили их через кухню, что тоже представляло собой небольшую рекламную акцию. Теперь сад был пуст и мало освещён.

Жером прошёлся по нему, наблюдая через окна оживлённую суету на кухне, но заметил, что ему трудно фокусировать взгляд дольше нескольких секунд. Он тяжело дышал и чувствовал тяжесть в груди, несмотря на свежий воздух. Ноги казались ему резиновыми. Он присел на скамью и вспомнил утреннее происшествие. И то, что содержимое омара было разбрызгано по его лицу и волосам. Наверняка он чем-то надышался, а что-то могло попасть и в рот — например, когда он облизывал губы.

То ли от неприятного воспоминания, то ли уже вследствие болезни Жерома внезапно вырвало. Корчась над растениями и откашливаясь, он подумал, что теперь наверняка исторг из себя эту заразу. Сейчас просто выпьет воды — и ему станет лучше.

Он выпрямился, но всё вокруг завертелось. Голова раскалилась, поле зрения сузилось и пошло спиралью. Надо встать, подумал он, и посмотреть, как дела на кухне. Нельзя допустить, чтобы в «Труагро» что-то было не в порядке.

Он с усилием поднялся и побрёл, но совсем в другую сторону. Через два шага он уже ничего не помнил и ничего не видел.

Он рухнул под деревьями, окружавшими лужайку.

18 апреля

Остров Ванкувер, Канада

Этому не было конца.

Эневек чувствовал, как воспаляются его глаза, как набухают веки и образуются морщинки, для которых он был слишком молод. С тех пор, как вдоль западного побережья разразилось это безумие, он только и делал, что пялился на экраны, но просмотрел лишь малую долю телеметрических записей.

В конце семидесятых исследователи получили возможность наблюдать за поведением животных по-новому. До этого сведения о распространении и перемещении видов были лишь приблизительные. Как животное живёт, как охотится и как спаривается, какие у него индивидуальные потребности и возможности, — всё это оставалось в области домыслов. В неволе животное ведёт себя иначе, чем на воле. Так же мало жизнь заключённого похожа на его жизнь вне стен тюрьмы.

А в родном жизненном пространстве животные мгновенно скрываются от исследователя. Некоторые менее пугливые виды — например, шимпанзе или дельфины, — выстраивают своё поведение под наблюдателя, реагируют агрессивно или с любопытством, а то становятся кокетливы, принимают позы — короче, делают всё, чтобы помешать объективному познанию их природы. А натешившись вдоволь, исчезают в зарослях, взмывают в воздух или ныряют в воду, где наконец-то могут вести себя естественно, — но туда за ними не угнаться.

А именно эта мечта сопровождала биологов с дарвиновских времён: как очутиться вместе с рыбами и тюленями в холодных водах Антарктиды? Как заглянуть в биотоп, надёжно закованный ледяным покровом? Что происходит с пчелой перед вылетом из улья?

Уже в конце пятидесятых годов американские учёные разработали концепцию оснащения животных зондами. Чуть позже военно-морской флот США начал работать с дрессированными дельфинами, но первые из этих программ не имели успеха из-за размеров передатчика. Что толку от зонда, который нарушает естественное поведение животного? Из этого заколдованного круга долгое время не было выхода, пока не появилась микроэлектроника. Зонды размером с плитку шоколада и сверхлёгкие камеры стали давать все необходимые сведения прямо из дикой природы. Наконец-то медведи гризли, дикие собаки динго, рыбы и олени стали поставлять данные о своём образе жизни, охотничьих повадках и миграционных путях. Мини-передатчиками весом в тысячную долю грамма были снабжены и насекомые.

Большую часть измерений проводит спутниковая телеметрия. Сигналы передатчика от животного посылаются на орбиту и там принимаются спутниковой системой «Argos» французской космической организации CNES. Все данные попадают в центральный пункт в Тулузе и на наземную станцию в Фэрбенксе, США, откуда в течение полутора часов рассылаются в разные институты по всему миру.

Исследование китов, тюленей, пингвинов и морских черепах быстро развилось в отдельную область телеметрии. Теперь она даёт возможность заглянуть в самое неисследованное жизненное пространство Земли. Сверхлёгкие зонды сохраняют данные из недостижимых глубин, регистрируют температуру, глубину и длительность погружения, место, направление и скорость движения. Но что касается океана, спутники «Argos» обречены на слепоту: сигналы зондов не проницают воду. Морские исследователи остаются как отрезанные вне данных телеметрии, как только киты уходят на глубину.

В конце концов учёные Калифорнийского университета в Санта-Крусе нашли решение в форме подводной камеры весом в несколько граммов. Знание о морских млекопитающих невероятно расширилось за несколько недель. И всё бы хорошо, но китов и дельфинов не удавалось оснастить зондами надолго, как других животных. Поэтому о жизненном пространстве китов было не так много данных, как хотелось бы в эти часы Эневеку, но с другой стороны — более чем достаточно. Поскольку никто не мог сказать, что именно нужно отслеживать, каждая запись была важна — а это значило тысячи часов видео– и звукового материала, измерений, анализов и статистики.

Сизифов труд, как называл это Джон Форд.

Хорошо хоть, Эневек не мог пожаловаться на нехватку времени. Их «Китовая станция» была реабилитирована — и закрыта. В прибрежную зону канадского и американского Запада теперь выходили только большие суда. Такая же катастрофа, как у них на острове Ванкувер, разыгралась разом вдоль всего побережья Тихого океана от Сан-Франциско до Аляски. Множество мелких судов и лодок были либо потоплены, либо сильно повреждены. Больше никто не отваживался выйти в море, не чувствуя под собой киля парома или сухогруза. Начали работать всевозможные комиссии и разные кризисные штабы, повсеместно вдоль берега тарахтели вертолёты, из которых в море вглядывались военные вперемешку с учёными и политиками, соревнуясь в бессилии.

Ванкуверский аквариум, возглавляемый Фордом, был рекрутирован в качестве научного центра, куда стекались все данные. Были привлечены и другие научные учреждения, компетентные в вопросах моря. Для Форда это было тяжкое бремя. Работу приходилось вести, даже не зная, в чём она заключается. На любые чрезвычайные ситуации есть свои сценарии — начиная от землетрясений и кончая ядерными терактами, — но только не на это. Форд, со своей стороны, пригласил Эневека в качестве консультанта: кому, как не ему, знать, что творится в голове кита. Что у них — не все дома? И если да, то почему?

Но и Эневек ответа не знал. Он затребовал все телеметрические материалы, собранные по тихоокеанскому побережью с начала года. Вот уже сутки он и Алиса Делавэр просматривали видеозаписи, изучали данные о перемещениях, прослушивали записи гидрофонов, но так и не получили вразумительных результатов. Почти ни один из китов, начиная свой путь от Гавайских островов и Калифорнии вверх к Арктике, не имел на себе телеметрического зонда, за исключением двух горбачей, да и у тех самописцы отвалились вскоре после начала пути. На самом деле единственные достоверные сведения давала видеосъёмка той женщины с борта «Голубой акулы». Они многократно просмотрели её с другими шкиперами, поднаторевшими в опознании китов, и идентифицировали двух горбачей, одного серого кита и нескольких косаток.

Делавэр была права: это видео наводило на след.

Злость Эневека к студентке быстро прошла. Он разглядел её развитой аналитический ум. Кроме того, она располагала временем. Её родители жили в дорогом пригороде Ванкувера и с избытком снабжали её деньгами, а сами не показывались на глаза. Эневек считал, что они откупаются от неё, возмещая недостаток родительского внимания, но их дочь это не особенно беспокоило, ведь это давало ей возможность идти своей дорогой, не стесняя себя в средствах. В принципе, лучшего и выдумать было нельзя. Делавэр рассматривала неожиданно свалившуюся на неё работу как практическое продолжение учёбы, а Эневеку нужна была ассистентка — после того, как погибла Сьюзен Стринджер.

Стринджер…

Всякий раз, как он вспоминал о ней, его охватывало чувство вины. Неужто нельзя было её спасти? Убедить косатку отпустить свою жертву… Какие аргументы дошли бы до её разума, который функционирует иначе, чем человеческий?

Он снова говорил себе, что косатка — всего лишь животное. И для него добыча есть добыча.

С другой стороны, разве люди — добыча для косаток? Да пожирали ли косатки вообще оказавшихся за бортом пассажиров? Или просто умерщвляли их?

Убивали… Но можно ли приписывать косатке осознанное убийство?

Эневек топтался по кругу. Глаза его слезились от многочасовых просмотров. Он был уже не в силах сосредоточиться. Устало выключил монитор, глянул на часы и отправился к Делавэр. Она корпела над телеметрическими данными.

— По куску бы мяса, а? — вяло спросил он.

Она подняла голову и подмигнула. Синие очки она заменила на контактные линзы, которые, впрочем, тоже были подозрительно синими. Если не обращать внимания на её заячьи зубы, то она была очень даже ничего.

— С радостью. И где?

— Есть тут за углом одна изысканная забегаловка.

— Да ну, забегаловка! Нет уж, я тебя приглашаю.

— Вот уж не надо.

— В «Кардеро».

— О боже.

— Там хорошо!

— Да я знаю, что там хорошо. Но, во-первых, я плачу за себя сам, а во-вторых, «Кардеро» мне кажется… ну, как бы это сказать…

Это было модное место с отличной кухней и чудесным видом на гавань и яхты. Напитки в баре лились рекой в глотки хорошо одетых молодых людей. Эневек в своих потрёпанных джинсах и выцветшем свитере чувствовал бы себя там не в своей тарелке. Делавэр же сам Бог велел сидеть в «Кардеро».

А впрочем, «Кардеро» так «Кардеро».

Они поехали на его старом «форде» к гавани, и им повезло: нашёлся свободный столик в углу — как раз на вкус Эневека. Они заказали фирменное блюдо — лосося, зажаренного на кедровых углях, с соей, коричневым сахаром и лимоном.

— Ну, и как успехи? — спросил Эневек, когда официант удалился.

Делавэр пожала плечами:

— Для меня картина ничуть не прояснилась.

— А я к чему-то, кажется, пришёл. Видео этой женщины меня навело.

— Моё видео.

— Ну, ещё бы, — насмешливо сказал он. — Мы всем обязаны тебе.

— Мне вы обязаны, по крайней мере, идеей. И что же ты вынес оттуда?

— В нападении участвовали исключительно косатки-бродяги. Ни одного резидента. И в проливе Джонстоуна, где они живут, нападений не было.

— Итак, опасность исходит от мигрирующих животных.

— И, возможно, от прибрежных косаток. Опознанные горбачи и серый кит — тоже из мигрантов. Все трое провели зиму в Байя-Калифорнии, это даже задокументировано.

Делавэр взглянула на него в замешательстве.

— То, что серые киты и горбачи мигрируют, не новость.

— Мигрируют, но не все. Когда мы в тот день вторично выходили в море — с Грейвольфом и Шумейкером — произошло нечто странное. Я чуть про это не забыл. Нам надо было снять людей с «Леди Уэксхем». «Леди» тонула, а на нас напала группа серых китов. Я уверен, что у нас не было никаких шансов даже самим уйти оттуда живыми, не говоря уже о спасении других. Но тут откуда ни возьмись появляются два серых кита — выныривают и лежат в воде. И остальные отступили.

— И это были резиденты?

— Примерно дюжина серых китов круглый год живёт у западного побережья. Они слишком стары для дальних переходов. Когда с юга приходит стадо, оно принимает этих стариков — с ритуалом приветствия и всё такое. Одного из этих резидентов я узнал, и у него не было в отношении нас враждебных намерений. Наоборот. Я думаю, мы обязаны этим двум китам жизнью.

— У меня нет слов! Они вас прикрыли!

— Господи, Лисия! Что я слышу? Такое очеловечивание — и из твоих уст?

— После того, что случилось за последние три дня, я верю уже всему.

— «Прикрыли» — это всё-таки слишком. Хотя да, я думаю, что это они удержали остальных на отдалении. Им не нравились нападавшие. С некоторой осторожностью можно заключить, что заражены только мигранты. Резиденты вели себя мирно. Казалось, они понимали, что остальные не в своём уме.

Делавэр с задумчивым видом почесала нос.

— Это подходит. Я хочу сказать, много животных исчезло на пути из Калифорнии в открытом море.

— То, что их изменило, следует искать именно там. В глубоком синем море. Далеко-далеко от суши.

— Но что именно?

— Это мы узнаем, — сказал Джон Форд, внезапно появившись перед ними. Он придвинул стул и сел рядом. — И ещё до того, как эти типы из правительства доведут меня до безумия своими звонками.

— Я кое-что вспомнила, — сказала Делавэр за десертом. — Косатки участвовали в деле с удовольствием, а вот большие киты — наверняка нет.

— С чего ты взяла? — спросил Эневек.

— Ну, — сказала она, набив рот шоколадным муссом, — представь себе, что ты должен что-нибудь с разбега таранить и переворачивать. Или падать на что-нибудь угловатое. Ты же сам можешь пораниться!

— Она права, — сказал Форд. — Животное не станет рисковать, если этого не требует защита потомства. — Он снял свои очки и тщательно их протёр. — А что, если нам немного пофантазировать? Что, если всё это было акцией протеста?

— Против чего?

— Против китобойного промысла. Китобои и раньше время от времени подвергались нападению, — сказал Форд. — Когда охотились на детёнышей.

Эневек отрицательно покачал головой:

— Ты сам в это не веришь.

— Это была попытка.

— Неудачная. До сих пор неизвестно, понимают ли киты вообще, что такое китобойный промысел.

— Ты хочешь сказать, они не понимают, что на них охотятся? — спросила Делавэр. — Глупости.

Эневек закатил глаза.

— Они совсем не обязательно усматривают в этом систему. Гринды терпят бедствие всегда в одних и тех же бухтах. На Фарерских островах рыбаки сгоняют в кучу целые стада и без разбору забивают их железными ломами. Настоящая бойня. В Японии, в Футо, забивают афалин и морских свиней. Из поколения в поколение, и животные уже должны бы знать, что их ждёт. Но они всё равно возвращаются в те же места!

— Это не свидетельствует о наличии особого разума, — согласился Форд. — Но ведь и мы в полном сознании вырубаем леса и загрязняем атмосферу. Тоже не говорит о наличии у нас особого разума, а?

Делавэр соскребла с тарелки остатки шоколадного мусса.

— А ведь верно, — сказал через некоторое время Эневек.

— Что верно?

— То, что сказала Лисия: киты могли пораниться, прыгая на лодки.

— Говорю же вам, они обезумели.

— Неужто им промыли мозги?

— Да перестаньте вы фантазировать кто во что горазд.

— А если дело всё-таки в отравлении? — предположил Эневек. — РСВ, вся эта дрянь. Если эта зараза сводит животных с ума?

— Нет, они выражают протест, — продолжал подтрунивать Форд. — Исландия подала заявку на китобойную квоту, японцы их убивают, и даже мака снова хотят бить китов. Вот в чём дело! — Он ухмыльнулся. — Видимо, киты прознали об этом.

— Для руководителя научной комиссии ты что-то слишком ироничен, — сказал Эневек. — Хоть тебя и считают серьёзным учёным.

— Мака? — эхом повторила Делавэр.

— Племя нуу-ча-нальс, — пояснил Форд. — Индейцы на западе острова Ванкувер. Они уже несколько лет пробивают себе право на китобойный промысел.

— Они что, с луны свалились?

— Попридержи своё цивилизованное негодование, мака в последний раз били китов в 1928 году, — зевнул Эневек. У него слипались глаза. — И вовсе не они привели китов на грань вымирания. Для мака речь идёт об их традициях и сохранении их культуры. Ремесло китобоя для них традиционно, а из-за запрета уже ни один мака не владеет этим ремеслом.

— И что теперь? Хочешь есть — иди в супермаркет.

— Не перебивай благородную адвокатскую речь Леона, — сказал Форд и подлил себе вина.

Делавэр уставилась на Эневека. Что-то в её глазах изменилось.

Пожалуйста, только не это, подумал он.

То, что у него индейская внешность, — очевидно, но она не должна делать из этого неправильные выводы. Он прямо-таки услышал звук надвигающегося вопроса. Сейчас ему придётся объясняться. Как он ненавидел это! И дёрнул же чёрт Форда завести речь о мака.

Он быстро переглянулся с директором. Форд понял.

— Продолжим этот разговор в другой раз, — замял он. И, прежде чем Делавэр успела возразить, добавил: — Теорию отравления надо обсудить с Оливейра, Фенвиком или Родом Пальмом, но, честно говоря, я в неё не верю. Все беды происходят из-за нефти и истечения хлористого углеводорода. Ты знаешь не хуже меня, к чему это приводит. К ослаблению иммунной системы, к инфекциям и преждевременной смерти. Но не к безумию.

— Кто-то подсчитал, что через тридцать лет косатки на западном побережье полностью вымрут? — снова вступила в разговор Делавэр.

Эневек мрачно кивнул:

— И не только из-за отравления. Косатки теряют пропитание, лосося. Если они не погибнут от яда, то просто уйдут искать пропитание в других краях.

— Забудь про теорию отравления, — сказал Форд. — Об этом можно было бы говорить, если б в деле были замешаны одни косатки. Но чтобы косатки и горбачи выступали единым фронтом… Не знаю, Леон.

Эневек задумался.

— Вы знаете мою позицию, — тихо сказал он. — Я далёк от того, чтобы приписывать животным намерения или переоценивать их разум, но… неужто у вас нет чувства, что они хотят от нас избавиться?

Все посмотрели на него. Он ожидал возражений, но Делавэр кивнула:

— Да. Кроме резидентов.

— Кроме резидентов. Потому что они не были там, где были другие. Где с ними что-то произошло. Киты, которые потопили буксир… Говорю же вам! Ответ лежит в открытом океане.

— Боже мой, Леон. — Форд откинулся на спинку стула, и щедрый глоток вина забулькал в его горле. — Прямо как в кино! Кто-то им приказал: подите и расправьтесь с человечеством?

Эневек молчал.

Когда ночью он лежал без сна в своей ванкуверской квартирке, в нём созрела мысль внедрить зонд в одного из буйствовавших китов. Что бы ни управляло этими животными, это «что-то» по-прежнему властно над ними. Если снабдить одного из китов камерой и передатчиком, есть шанс добиться столь необходимого ответа.

Вопрос был только в том, каким образом закрепить аппаратуру на одичавшем горбаче, если его и мирного на месте не удержишь?

И эта проблема с их кожей…

Закрепить передатчик на морской собаке — совсем не то, что на ките. Морских собак и тюленей легко поймать на лежбищах. Клей, которым крепится передатчик, хорошо держится на шерсти.

Но у китов и дельфинов нет шерсти. И вряд ли есть в природе что-то более гладкое, чем кожа дельфина или косатки, она и на ощупь как свежеоблупленное варёное яйцо, к тому же покрыта тонкой плёнкой геля, чтобы исключить сопротивление воды и отторгать бактерии. Верхний слой кожи постоянно обновляется. Энзимы отделяют её, и во время прыжков она отпадает тонкими лоскутами — вместе со всеми нежелательными паразитами и передатчиками. И кожа серых китов и горбачей не лучше приспособлена для удержания на себе посторонних предметов.

Эневек встал, не включая света, и подошёл к окну. Он обдумывал один вариант за другим. Разумеется, есть приёмы. Американские учёные закрепляют передатчики присосками. Правда, присоски выдерживают напор воды лишь несколько часов. Другие закрепляют зонд на спинном плавнике. Но тут возникает вопрос, как в такие дни вообще выйти в море на лодке и догнать кита, и чтобы он эту лодку не потопил.

Можно оглушить животное…

Всё слишком сложно. Кроме того, зонда недостаточно. Нужны камеры. Спутниковая телеметрия и видеоряд.

И вдруг он додумался до одной мысли.

Но потребуется хороший снайпер.

Эневек разгорячился, бросился к письменному столу, вошёл в интернет и вызвал один за другим несколько адресов.

Вскоре он уже знал, как действовать.

Заснул он лишь под утро. Последняя мысль была о «Королеве барьеров» и о Робертсе. Вот тоже дело. Директор пароходства так и не перезвонил ему, несмотря на многие напоминания. Оставалось надеяться, что пароходство хотя бы отправило дополнительные пробы в Нанаймо.

20 апреля

Лион, Франция

Бернар Роше корил себя за то, что потерял слишком много времени с исследованием проб воды, но уже ничего нельзя было изменить. Разве мог он предположить, что омар способен убить человека? А то и не одного?

Жан Жером, старший повар ресторана «Труагро» в Роанне, так и не вышел из комы и умер через сутки после того, как перед ним разорвался заражённый омар. Что именно вызвало смерть, до сих пор было трудно сказать. Ясно лишь, что отказала иммунная система — как следствие тяжёлого токсического шока. Несколько человек из кухонного персонала тоже заболели, тяжелее всех — ученик, который дотрагивался до странного вещества и законсервировал его. У всех были головокружение, дурнота, головные боли и проблемы с концентрацией. Ресторан «Труагро» попал в затруднительное положение. Но гораздо больше Роше беспокоило число похожих жалоб, с которыми жители Роанна обращались к своим врачам после гибели Жерома. Их симптомы были выражены не так сильно. Тем не менее, Роше боялся худшего, узнав, что произошло с водой, в которой Жером держал омаров.

Дошли слухи и из других источников. В Париже умерли сразу несколько человек. Говорили, что от испорченного мяса омаров, но Роше догадывался, что это не вполне соответствует истине. Сообщения приходили и из Гавра, Шербурга и Бреста. Роше всё отложил и занялся анализом.

Он снова натолкнулся на необычные соединения, и ему понадобились дополнительные пробы. Он сделал запрос в упомянутые города, но, к несчастью, больше никому не пришло в голову сохранить хоть немного этого вещества. Омары больше нигде не взрывались, как в Роанне, но речь всё равно шла о невкусном мясе, которое выбросили, или о животных, которые не дошли до приготовления, потому что из них что-то выпирало. Роше надеялся, что найдётся хоть один толковый повар, как тот предусмотрительный ученик, но ни рыбаки, ни торговцы, ни кухонный персонал не проявили лаборантской хватки. Так что ему оставались только домыслы. Ему казалось, что в теле омара затаился не один организм, а сразу два. Во-первых, желе. Оно разложилось и полностью исчезло.

Другой организм, напротив, жил; он был представлен в изобилии и казался Роше зловеще знакомым.

Он всматривался в микроскоп.

Тысячи прозрачных шариков прыгали в кутерьме, как теннисные мячики. Если его предположения верны, внутри у этих шариков должен быть свёрнутый pedunculus, такой вид хоботка.

Неужто эти существа и убили Жана Жерома?

Роше взял стерильную стеклянную иглу и уколол себя в большой палец. Выступила капелька крови. Он осторожно ввёл её в пробу, нанесённую на стекло микроскопа, и стал смотреть, что будет. При 700-кратном увеличении красные кровяные тельца Роше походили на рубиновые лепестки цветов. Они покачивались в жидкости, каждое было наполнено гемоглобином. Тотчас прозрачные шарики активизировались. Они высунули свои хоботки и молниеносно набросились на человеческие клетки. Хоботки вонзились в них, как канюли. Зловещие микробы медленно окрашивались в красноватый цвет. Как только красное кровяное тельце было высосано, микроб переходил к следующему. При этом он разбухал именно таким образом, какого Роше и боялся. Каждый из организмов мог поглотить до десяти красных кровяных телец. Он смотрел не отрываясь и заметил, что процесс идёт даже быстрее, чем он думал.

Всё кончилось за четверть часа.

Роше неподвижно застыл у микроскопа. Потом записал: «Предположительно pfiesteria piscicida».

«Предположительно» он написал из-за остатка сомнений, хотя на самом деле был уверен, что точно классифицировал возбудителя, вызвавшего все случаи болезни и смерти. Единственное, что ему мешало, это впечатление, что он имеет дело с чудовищной модификацией pfiesteria piscicida. Это была превосходная степень превосходной степени, поскольку pfiesteria сама по себе уже была чудовищем. Монстр величиной в сотую долю миллиметра. Одно из мельчайших хищных животных в мире. И вместе с тем одно из опаснейших.

Pfiesteria piscicida была вампиром.

Он много о ней читал. Впервые наука столкнулась с ней в восьмидесятые годы — с гибелью пятидесяти лабораторных рыб в университете Северной Каролины. К качеству воды, в которой плавали рыбы, на первый взгляд претензий не было, разве что в аквариуме толклись тучи крошечных одноклеточных. Воду поменяли и выпустили туда новых рыб. Они не прожили и дня. Что-то убивало золотых рыбок, окуней, африканских тилапиасов, часто в течение нескольких часов, иногда за минуты. Всякий раз учёные наблюдали, как у жертв начинались конвульсии, всякий раз из ничего возникали загадочные микробы, которые потом так же быстро исчезали.

Одна ботаничка определила в роковых организмах жгутиковые существа доселе неизвестного вида. Водоросль, динофлагеллат. Вообще динофлагеллатов много. Большинство безобидных, но некоторые проявили себя настоящими метателями яда. Они отравляли целые фермы моллюсков. Или вызывали «красные приливы», которые окрашивали море в кровавый или коричневый цвет. Но по сравнению с вновь открытым организмом они казались безобидными существами.

Pfiesteria piscicida отличалась от своих родственников. В известном смысле её можно было уподобить клещам. Не по форме, а по терпеливости. Лежит себе на дне, с виду безжизненная, окружённая защитной капсулой наподобие кисты, — на годы может замереть без пищи. Пока не проплывёт мимо стая рыб, выделения которых упадут на дно и пробудят аппетит кажущегося мёртвым одноклеточного.

То, что происходило после, можно уподобить лишь молниеносной атаке. Миллиарды водорослей отделялись от своих капсул и поднимались вверх. Оба жгутика на конце тела служили приводом. Один жгутик вертелся как пропеллер, вторым организм рулил в нужном направлении. Достигнув тела рыбы, pfiesteria выделяла яд, парализующий нервы и разъедающий на коже рыбы дыру. После этого она вонзала в рану свой хоботок и высасывала соки умирающей добычи. Насытившись, она отрывалась от жертвы и снова залегала на дно, укутавшись в капсулу.

Сами по себе ядовитые водоросли — нормальное явление. Что-то вроде грибов в лесу. Яды некоторых водорослей известны с библейских времён. Во второй книге Моисеевой описан феномен, который так и наводит на мысль о «красных приливах»: «…и вся вода в реке превратилась в кровь. И рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской». Так что не было ничего особенного в том, что одноклеточные уничтожали рыб. Новым был лишь размах происходящего. Казалось, болезнь завладела всеми водами мира. Ядовитые атаки на морских животных, новые заболевания кораллов, заражённые морские луга — всё это отражало общее состояние Мирового океана: ослабление от вредных веществ, от опустошительного рыболовства, от безоглядной разработки шельфа и от последствий глобального потепления. Шли споры, представляет ли собой нашествие убийственных водорослей что-то новое, или это периодическое явление, но одно было ясно: они охватили весь земной шар, проявляя свою исключительно креативную природу в возникновении новых видов. Пока европейцы радовались, что pfiesteria не коснулась их широт, норвежцы гибли уже тысячами — от рыбы, а норвежские лососёвые хозяйства оказались близки к краху. На сей раз убийцу звали chrysochromulina polylepis, вид кровожадного меньшого брата pfiesteria, и никто не мог наперёд сказать, с чем придётся столкнуться ещё.

И вот теперь pfiesteria piscicida напала на бретонских омаров.

Но действительно ли это была pfiesteria piscicida?

Роше терзали сомнения. В первую очередь, его озадачивало, как омары могли вообще жить так долго? Неужто водоросли происходили изнутри них вместе с той неизвестной субстанцией? Той желеобразной массой, которая разлагалась на воздухе. Неужто и то и другое возникло внутри омара? Но что в таком случае происходило с его мясом?

Да омар ли то был вообще?

Роше совсем растерялся. С абсолютной уверенностью он знал только одно. Чем бы ни являлась эта субстанция, она сейчас попала в питьевую воду Роанна.

22 апреля

Норвежское море, материковая окраина

В открытом море от мира не оставалось ничего, кроме воды и более или менее ясно отграниченного неба. Взгляду и в хорошую погоду не на чем было задержаться, а в дождь порой было непонятно, то ли ты находишься ещё над поверхностью воды, то ли уже под нею.

Шельф давал глазу хотя бы зацепку в виде бесконечных буровых вышек. А в открытом море, над материковым склоном, где уже несколько дней кружило исследовательское судно «Солнце», вышки были не видны, тем более за моросящей пеленой дождя. Сырой леденящий холод проникал под непромокаемые куртки учёных и моряков. Уж лучше честный крупнокалиберный дождь, чем этот моросящий бульон. Вода, казалось, сочилась не только сверху, но и снизу. Это был один из самых мерзких дней, какие мог припомнить Йохансон. Он натянул капюшон на лоб и пошёл на корму, где технический персонал возился с подъёмом мультизонда. На полдороге к нему присоединился Борман.

— Эти черви вам ещё не снятся? — спросил Йохансон.

— Вроде нет, — ответил геолог. — А вам?

— Меня спасает представление, что я участвую в каком-то фильме.

— Хорошая мысль. И кто режиссёр?

— Пожалуй, Хичкок.

— «Птицы» в глубоководной версии? — Борман кисло улыбнулся. — А вот и зонд!

И убежал к поднятому из воды большому круглому устройству, усаженному пластмассовыми трубками. Они содержали пробы воды с различных глубин. На палубу вышли Стоун, Хвистендаль и Лунд.

— Что говорит Борман? — спросил Стоун.

— С Борманом одна проблема, — пожал плечами Йохансон. — Он почти ничего не говорит.

Стоун кивнул. Его агрессивность постепенно уступала место глубокой подавленности. В ходе замеров «Солнце» следовало вдоль материкового склона к юго-западу до Шотландии, и видеосани поставляли картинки из глубины. Видеосани представляли собой грузное сооружение, похожее на стальной стеллаж, набитый аппаратурой, с сильными прожекторами и электронным глазом, который снимал морское дно и передавал изображение по кабелю, волочась за судном.

На «Торвальдсоне» работал более модернизированный «Виктор». Норвежское исследовательское судно следовало вдоль материкового подножия в северо-восточном направлении и анализировало воду Норвежского моря до Тромсё. Оба судна начали свой путь от предполагаемого места установки подводной фабрики. Но теперь они уже двигались в обратном направлении навстречу друг другу. Их рандеву через два дня завершало полный обмер норвежского подножия и Северного моря. Борман и Скауген предложили провести измерения так, будто речь идёт о неисследованной местности. И с недавнего времени так оно и было. С тех пор, как Борман представил первые результаты измерений, оказалось, что все предыдущие сведения ненадёжны.

Это произошло накануне утром, ещё до появления первых картинок на мониторе. В сырых утренних сумерках они спустили мультизонд, и Йохансон почувствовал себя как в падающем лифте, когда «Солнце» внезапно просело в воде. Первые пробы были немедленно направлены в сейсмическую лабораторию и проанализированы там. Вскоре Борман собрал всю группу в конференц-зале.

Он терпеливо ждал, пока все соберутся, не сводя глаз с листа бумаги.

— Первый результат, — сказал он, — нельзя считать репрезентативным, это лишь моментальный снимок. — Он поднял взгляд: — Всем ли знакомо понятие «метановый шлейф»?

Кто-то неуверенно покачал головой.

— Метановый шлейф возникает там, где из морского дна выделяется газ, — объяснил Борман. — Он смешивается с водой и поднимается вверх. Обычно мы отмечаем появление шлейфа в тех местах, где происходит движение геологических пластов и давлением сминаются осадочные слои. Наружу просачиваются флюиды и газ. — Он откашлялся. — Но, в отличие от Тихого океана, в Атлантике и у берегов Норвегии таких зон нет. Континентальные окраины здесь пассивные. Тем не менее, сегодня утром мы зафиксировали здесь метановый шлейф высокой концентрации. В прежних замерах метан не присутствовал.

— Как высока концентрация на сей раз? — спросил Стоун.

— Она внушает тревогу. Похожие значения мы получали у Орегона. В области с очень сильными смещениями пластов.

— Прекрасно. — Стоун попытался разгладить собравшиеся на лбу морщины. — Насколько мне известно, метан у берегов Норвегии выделяется перманентно. Мы знаем это по предыдущим проектам. Газ всегда найдёт, где ему просочиться сквозь морское дно, и всякий раз этому можно найти объяснение, так что не стоит понапрасну бить тревогу.

— Суть дела в другом.

— Послушайте, — вздохнул Стоун. — Единственное, что меня интересует, действительно ли ваши измерения дают повод для беспокойства. До сих пор я этого повода не видел. Мы зря тратим время.

Борман любезно улыбнулся:

— Доктор Стоун, в этом районе целые этажи континентального склона буквально зацементированы гидратом метана. Это мощный панцирь изо льда толщиной от шестидесяти до ста метров. Но мы знаем также, что эти слои местами проламываются, и там годами выступает газ, который по нашим расчётам не должен выступать. Он должен замерзать ещё на дне, но не замерзает. С этим можно жить, можно даже игнорировать его. Но мы не можем пребывать в блаженном спокойствии, ограничившись парой диаграмм и кривых. Ещё раз повторяю, концентрация свободного метана в водяном столбе непомерно высока.

— А это действительно газовыделение со дна? — спросила Лунд. — То есть, метан поднимается из глубины или, может, он возникает из…

— Тающего гидрата? — Борман помедлил. — Это решающий вопрос. Если гидрат начал распадаться, значит, в локальных параметрах что-то изменилось.

— И вы считаете, это тот самый случай? — спросила Лунд.

— Собственно, параметра всего два. Давление и температура. Но мы не отметили ни повышения температуры воды, ни понижения уровня моря.

— Я же говорю, — воскликнул Стоун. — Мы ищем ответы на вопросы, которых никто не ставил. То есть, у нас есть всего одна проба. — Он оглянулся, требовательно ища поддержки. — Единственная проба газа!

Борман кивнул.

— Вы совершенно правы, доктор Стоун. Всё только домыслы. Но для того мы и здесь, чтобы выяснить истину.

— Стоун действует мне на нервы, — сказал Йохансон Лунд, когда они после совещания вышли в кают-компанию. — Чего он, собственно, хочет? Воспрепятствовать исследованиям? А ведь он руководитель проекта.

— Давай выбросим его за борт.

— Мы и так уже отравили море выбросами.

Они налили себе кофе и вышли с ним на палубу.

— И как ты оцениваешь этот результат? — спросила Лунд между двумя глотками.

— Это не результат. Это промежуточное значение.

— Ну, хорошо. Как ты оцениваешь это промежуточное значение?

— Не знаю. Эксперт у нас Борман.

— Ты правда думаешь, что это как-то связано с червями?

Йохансон вспомнил свой недавний разговор с Ольсеном.

— Я вообще ничего не думаю, — осторожно сказал он. — Думать преждевременно. — Он подул на свой кофе и запрокинул голову. Над ними нависало пасмурное небо. — Я знаю только одно: лучше бы я сейчас сидел дома.

Это было накануне.

Пока анализировались последние пробы воды, Йохансон засел в радиорубке. Через спутник он мог связаться со всем миром. В минувшие дни он начал собирать банк данных, рассылать е-мейлы институтам и отдельным учёным, маскируя всё под личный интерес. Первые ответы разочаровали его. Появление нового червя никто не зафиксировал. Несколько часов назад он, кроме того, вышел на контакт с экспедициями в море. Он разместил свой ноутбук между радиоприборами и открыл программу приёма электронной почты. Улов и на сей раз оказался скудным. Единственное интересное сообщение пришло от Ольсена, который писал, что нашествие медуз на Южную Америку и Австралию явно вышло из-под контроля.

«Не знаю, слушаете ли вы там новости, — писал Ольсен. — Но вчера ночью передали новое специальное сообщение. Колоссальные стаи медуз тянутся вдоль всего побережья. Диктор сказал, что впечатление такое, будто они целенаправленно метят в районы, населённые людьми. Разумеется, это полная чушь. Ах да, и снова крушения. Два контейнеровоза у берегов Японии. Кроме того, продолжают исчезать лодки, на сей раз зафиксированы сигналы бедствия. Странные истории из Британской Колумбии продолжают просачиваться в прессу, но никто не знает ничего конкретного. Если им верить, то в Канаде киты от скуки начали охоту на людей. Но, слава Богу, не во всё надо верить. Вот и вся моя маленькая развлекательная программа из Тронхейма. Смотри не утони».

— Спасибо, — мрачно буркнул Йохансон.

Они тут действительно редко слушали новости. Исследовательские суда были как дыры во времени и пространстве. Официально считалось, что они не слушают новости оттого, что некогда. На самом деле всем хотелось остаться в покое и в стороне от городов, политики и войн, как только под килем начинали биться волны. Пока через месяц-другой не возникала тоска по собственной значительности, по прочному месту в структуре, которое даёт человеку только цивилизация, по иерархии, по хай-теку, по кино, «Макдональдсу» и по твёрдому полу под ногами.

Перед внутренним взором Йохансона стояли черви.

Весь континентальный склон кишел ими. Площади замёрзшего метана скрылись под миллионами трепещущих розовых тел, которые старались ввинтиться в лёд. Это больше не было локальным явлением. Нашествие шло по всему фронту вдоль норвежского побережья.

«Как будто их кто наколдовал…»

Должен же был кто-нибудь ещё натолкнуться на похожий феномен.

Почему его не оставляло чувство, что между червями и медузами есть какая-то связь? А с другой стороны, какое разумное объяснение можно было всему этому подыскать?

Это была какая-то ахинея!

Но эта ахинея носит характер некоего начала, внезапно подумал он. Чего-то такого, на что мы пока лишь бегло взглянули.

Это было только начало.

Ещё большей ахинеи, обругал он сам себя.

Он подключился к CNN, чтобы перепроверить новости Ольсена, но тут вошла Лунд и поставила перед ним чашку чёрного чая. Йохансон поднял на неё глаза. Она заговорщицки ухмыльнулась. После их совместной поездки на озеро в их отношения добавилась конспиративная нота, приятельский заговор умолчания.

По радиорубке распространился аромат свежезаваренного «Эрл грея».

— У нас на борту есть и такое? — удивлённо спросил Йохансон.

— У нас на борту такого нет, — ответила она. — Такое привозят с собой, когда знают, что кому-то это очень нужно.

Йохансон поднял брови:

— Какая заботливая. Интересно, какое одолжение ты хочешь выжать из меня на сей раз?

— Меня устроило бы «спасибо».

— Спасибо.

Она бросила взгляд на ноутбук.

— Ну, дело продвигается?

— Всё не то. А что с анализами последней пробы воды?

— Понятия не имею. Я была занята более важными вещами.

— Вот как! Что же есть более важного?

— Держала за руку ассистента Хвистендаля.

— С какой стати?

— Он кормил рыб. Салага.

Йохансон невольно улыбнулся. Лунд старательно произнесла словечко, которое употребляли только моряки. На научных судах сталкивались два мира — экипаж и учёные. Они беззлобно вышучивали друг друга, насмешливо копировали выражения, образ жизни и гримасы друг друга, прислушивались, присматривались и принюхивались друг к другу, пока не возникало доверие.

— Ты в первый раз тоже блевала, — заметил Йохансон.

— А ты нет?

— Нет! — Йохансон клятвенно воздел ладонь. — Можешь навести справки. Я не страдаю морской болезнью.

— Отлично. — Лунд вытащила бумажку с нацарапанным интернетным адресом и положила перед Йохансоном. — Тогда ты можешь немедленно отправиться в Гренландское море. Там сейчас плавает один знакомый Бормана. Его зовут Бауэр.

— Лукас Бауэр?

— Ты его знаешь?

— Припоминаю один конгресс в Осло несколько лет назад. Он делал доклад. Кажется, он занимается морскими течениями.

— Он конструктор. Строит всё подряд — глубоководное снаряжение, батискафы. Борман сказал, что он участвовал в разработке глубоководного симулятора.

— И он, значит, сейчас в Гренландии?

— Уже несколько недель, — сказала Лунд. — Но ты прав насчёт его работы с морскими течениями. Он проводит измерения. Очередной кандидат в твоих поисках червей.

Действительно, в районе Гренландии залегали мощные месторождения метана.

— А как продвигается Скауген? — спросил он.

— Тяжело. — Лунд покачала головой. — Он сейчас не может действовать в открытую, на него надели намордник, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Кто? Его начальство?

— «Статойл» — государственная компания. Надо ли мне выражаться яснее?

— Значит, он ничего не узнает, — констатировал Йохансон.

Лунд вздохнула.

— Другие ведь не дураки. Они видят, когда кто-то хочет выкачать из них информацию, не делясь своей, и у них есть собственный кодекс молчания.

— Я тебе это предсказывал.

— Да, опять ты оказался прозорлив.

Снаружи послышались шаги. В дверь просунул голову один из людей Хвистендаля.

— В конференц-зал, — сказал он.

— Когда?

— Сейчас же. Появились новые данные.

Йохансон и Лунд переглянулись. В их глазах стояло пугливое ожидание того, что они в принципе уже знали. Йохансон захлопнул ноутбук, и они спустились на главную палубу. По стёклам иллюминаторов стекал дождь.

Борман упёрся в стол костяшками пальцев.

— До сих пор мы наблюдали одну и ту же ситуацию вдоль всего материкового склона, — сказал он. — Море насыщено метаном. Наши результаты полностью согласуются с результатами «Торвальдсона», колебания есть, но в целом та же картина. — Он сделал паузу. — Я не хочу долго распространяться об этом. А если совсем коротко, то скажу так: что-то начинает основательно дестабилизировать гидрат.

Никто не пошевелился, никто ничего не сказал. Все молча смотрели на него и ждали.

Потом наперебой заговорили статойловцы.

— Что это значит?

— Гидрат метана распадается? Но вы же говорили, что черви не могут дестабилизировать лёд!

— Отмечается ли нагрев воды? Без нагрева…

— Какие последствия?..

— Прошу вас! — Борман поднял руку. — Я по-прежнему убеждён, что эти черви не могут причинить серьёзного вреда. С другой стороны, мы вынуждены утверждать, что разложение льда началось только с их появлением.

— Очень содержательно, — пробормотал Стоун.

— Как долго продолжается этот процесс? — спросила Лунд.

— Мы посмотрели результаты предыдущего выхода «Торвальдсона» в море, это было несколько недель назад, — ответил Борман. Он старался выдерживать спокойный тон. — Тогда вы впервые наткнулись на червя. И замеры были ещё в норме. Расти они начали потом.

— Что же случилось? — спросил Стоун. — Разве внизу стало теплее?

— Нет. — Борман покачал головой. — Окно стабильности не изменилось. Если метан выступает, это может указывать только на глубинные процессы в осадочном слое. В любом случае глубже, чем эти черви могут пробуриться.

— Откуда вы это знаете?

— Мы убедились… — Борман осёкся. — С помощью доктора Йохансона мы убедились, что эти животные без кислорода погибают. Они успевают проникнуть лишь на несколько метров в глубину.

— Это результаты из симулятора, — пренебрежительно сказал Стоун. Кажется, он нашёл себе в лице Бормана нового излюбленного врага.

— Если вода не становится теплее, то, может, морское дно? — предположил Йохансон.

— Из-за вулканизма?

— Это всего лишь идея.

— Убедительная идея. Но не в этой местности.

— Но ведь то, что едят эти черви, может попасть в воду?

— Не в таких количествах. Для этого они должны добраться до свободного газа или быть в состоянии растопить имеющийся гидрат.

— Но они не могут добраться до свободного газа, — упрямо настаивал Стоун. — Я вижу это следующим образом. Червь выделяет энергию и теплоту. Каждое живое существо отдаёт тепло. От этого тает верхний слой, всего несколько сантиметров, но этого достаточно…

— Температура тела глубоководных существ равна температуре окружающей среды, — холодно заметил Борман.

— И всё-таки, если…

— Клиффорд! — Хвистендаль положил ладонь на руку руководителя проекта. Это казалось жестом дружелюбия, но Йохансон почувствовал, что Стоун получил отчётливое предостережение. — Почему бы нам не подождать следующих исследований?

Стоун уставился в пол. Снова воцарилось молчание.

— И какие могут быть последствия, если выделение метана не прекратится? — спросила Лунд.

— Есть несколько сценариев, — сказал Борман. — Наука описывает явления, в ходе которых все гидратные поля попросту исчезают. Они растворяются, примерно в течение года. Может быть, именно это и происходит, и возможно, процесс запустили черви. В этом случае в ближайшие месяцы в атмосферу Норвегии попадёт много метана.

— Метановый шок, как пятьдесят пять миллионов лет назад?

— Нет, для этого его маловато. Ещё раз, я не хочу предаваться домыслам. Но, с другой стороны, я не могу представить, чтобы этот процесс продолжался бесконечно без уменьшения давления или без роста температуры, а мы не отмечаем ни того, ни другого. В ближайшие часы мы отправим вниз видеогрейфер. Может, он что-нибудь прояснит. Я благодарю всех за участие.

С этими словами он вышел из конференц-зала.

Йохансон написал Лукасу Бауэру на его судно. Постепенно он начинал чувствовать себя следователем: видели ли вы этого червя? Могли бы вы описать его? Если бы вы встретили его вновь, смогли бы вы его опознать среди других червей на очной ставке? Действительно ли этот червь вырвал сумочку из рук старой дамы? Следующая инстанция заслушает ваши показания.

После некоторого колебания он приписал несколько любезных слов об их давней встрече в Осло и осведомился, не отметил ли Бауэр в последнее время у Гренландии необычайно высокой концентрации метана. До сих пор ему не приходилось спрашивать об этом в своих опросах.

Когда он чуть позже вышел на палубу, на лебёдке покачивался готовый к спуску грейфер. Поодаль группа матросов сидела на ящике возле мастерской. Этот ящик за долгие годы дослужился до ранга чего-то среднего между наблюдательным пунктом и гостиной. Он был покрыт рогожкой, и некоторые называли его попросту диванчиком. Отсюда удобно было посмеиваться над докторами и дипломантами. Но сегодня никто не шутил. Общее напряжение передалось и команде. Большинство хорошо понимало, что делают учёные. На континентальном склоне творилось неладное, и каждый поневоле задумывался об этом.

Грейфер выкусывал из дна кусок и поднимал наверх лёд, ил, камни и фауну. Некоторые матросы метко называли его тираннозавром.

Как все чудища, грейфер обладал удивительными способностями, но вместе с тем был и неуклюжим, и глупым. Внутрь него были вмонтированы видеокамера и мощный прожектор. Можно было видеть то, что грейфер видел на глубине, и в нужный момент спустить его с цепи. Но было одно «но»: этот тираннозавр не умел подкрадываться. С какой бы осторожностью его ни опускать, он распугивал обитателей дна одной только носовой волной. Один американский аквалангист выразил это горькой фразой: «Дно полно жизни. Но при нашем появлении она разбегается».

Грейфер спустили в воду. Йохансон вытер с лица дождь и пошёл к мониторам. Матрос управлял лебёдкой, действуя джойстиком. Он был предельно сконцентрирован. Ещё бы: одно неосторожное движение — и прибор стоимостью с «феррари» навсегда останется на дне.

В лаборатории царил полумрак. Лица стоящих и сидящих были освещены голубым свечением экранов. Весь мир отступил на задний план. Существовало только дно, поверхность которого учёные изучали как шифровку, в которой любая мелочь могла поведать о многом.

Кормовая стрела опускала грейфер вниз.

Вот стальная пасть грейфера прошла сквозь тучу планктона. Сначала всё было сине-зелёное, потом серое, потом чёрное. Светлые точки вспыхивали в черноте, как кометы: крохотные крабы, криль, что-то неопределимое. Погружение грейфера напоминало титровые кадры «Звёздных войн», недоставало только музыки. В лаборатории царила мёртвая тишина. Потом показалось дно, и лебёдка остановилась.

— Минус семьсот четырнадцать, — сказал матрос за джойстиком.

Борман подался вперёд:

— Пока нет.

Гидрата метана не было видно под слоем кишащих червей, но каждому в лаборатории было известно, что он там, прямо под ними. Отовсюду поднимались пузыри и всплывали мелкие мерцающие кусочки — обломки гидрата.

— Вот теперь, — сказал Борман.

Дно понеслось навстречу. На мгновение показалось, что черви встали на дыбы, принимая грейфер. Потом всё стало чёрным. Стальная пасть приникла к гидрату и медленно сомкнулась.

— Что за чёрт?.. — прошипел матрос.

По контрольному указателю лебёдки побежали цифры. Остановились, побежали дальше.

— Грейфер просел. Он провалился.

Хвистендаль протиснулся вперёд.

— Что там случилось?

— Не может быть. Там вообще нет дна.

— Наверх, — крикнул Борман. — Быстро.

Матрос потянул джойстик на себя. Указатель глубины погружения остановился, потом пошёл в обратную сторону. Грейфер поднимался, сомкнув пасть. Наружная камера показывала внезапно возникшую гигантскую дыру. Оттуда поднимались крупные пляшущие пузыри. Потом вспучилось огромное количество газа. Пузырь кинулся на грейфер, окутал его, и внезапно на экране всё потонуло в кипящем вихре.

* * *

Гренландское море

В нескольких сотнях километров к северу от «Солнца» Карен Уивер только что закончила счёт.

Пятьдесят кругов вокруг корабля. Теперь она просто бежала по палубе, стараясь не мешать работе учёных. Ей было необходимо движение, чтобы сработать избыток адреналина. Мимо ассистентов Бауэра, которые готовили пятый дрейфователь, мимо матросов, которые делали свою работу или смотрели ей вслед, — наверняка отпуская двусмысленные замечания.

Из её рта вырывались белые облачка пара.

Ей нужно было тренировать выносливость. Это было её слабое место. Зато Карен Уивер отличалась силой. В обнажённом виде она походила на бронзовую скульптуру — с лоснящейся кожей, под которой отчётливо проступали мускулы. Меж её лопаток простёр крылья искусно вытатуированный сокол, причудливое создание с раскрытым клювом и растопыренными когтями. Вместе с тем в Карен не было ничего от громоздких культуристок. Её тело представляло собой небольшой, хорошо сложённый мышечный панцирь, жадный до адреналина — и желательно на краю какой-нибудь пропасти.

В данном случае пропасть была глубиной в три с половиной километра. Судно «Джуно» кружило над Гренландской бездной — глубоководной равниной под проливом Фрам, откуда холодные арктические воды устремлялись на юг. В круге между Исландией, Гренландией, Северной Норвегией и Свальбардом (Шпицбергеном) располагалось одно из двух лёгких Мирового океана. Лукаса Бауэра интересовало всё, что здесь происходило. Это интересовало и Карен Уивер, то есть её читателей.

Бауэр помахал рукой, подзывая её к себе.

Совершенно лысый, с толстыми стёклами очков, с белой бородкой клинышком, он вполне соответствовал образу одухотворённого учёного. Ему было шестьдесят, он сутулился, но в худом, согбенном теле скрывалась неукротимая энергия. Уивер всегда восхищали такие люди, как Бауэр, особенно их сила воли.

— Идите сюда, Карен! — крикнул Бауэр. — Ну, разве это не удивительно? В этом месте вниз обрушиваются ровно семнадцать миллионов кубометров воды в секунду! — Он смотрел на неё лучистым взором. — Это в двадцать раз больше, чем несут все реки мира.

— Доктор. — Уивер взяла его под руку. — Вы мне это рассказывали уже трижды.

Бауэр заморгал.

— Да что вы говорите!

— Зато вы забыли объяснить мне, как действует ваш дрейфователь. Раз уж я ваш пресс-сотрудник, вам придётся мною заниматься.

— Ну, дрейфователь, автономный дрейфователь… я думал, это и так ясно, разве нет? Ведь вы здесь именно из-за него.

— Я здесь для того, чтобы провести компьютерное моделирование течений, чтобы люди могли видеть, куда направляется ваш дрейфователь. Разве вы забыли?

— Ах, да, вы же не… Но я, к сожалению, не успеваю со временем. Почему бы вам просто не посмотреть, как всё делается…

— Доктор! Опять вы за своё. Вы же хотели мне рассказать, как он действует.

— Да, конечно. В моих публикациях…

— Я читала ваши публикации, доктор, и даже половину в них поняла. И у меня есть кое-какая научная подготовка. Но научно-популярные статьи должны быть занимательными и написанными на языке, понятном любому.

Бауэр взглянул на неё обиженно.

— Я нахожу мои исследования вполне понятными.

— Да, вам. И двум дюжинам ваших коллег.

— Ну что вы. Если текст внимательно изучить…

— Нет, доктор. Объясните мне.

Бауэр наморщил лоб, потом снисходительно улыбнулся:

— Ни один из моих студентов не посмел бы меня так часто перебивать. Но что поделаешь, я не могу отказать вам ни в чём. Вы мне напоминаете… ну, неважно. Идёмте, посмотрим на дрейфователь.

— А потом немного поговорим о результатах вашей работы. Меня уже расспрашивают.

— Да? И кто же?

— Журналы, телевизионные редакции и институты.

— Интересно.

— Нет, всего лишь логично. Это последствия моей работы. Иногда я спрашиваю себя, понимаете ли вы вообще, что такое работа пресс-сотрудника.

Бауэр лукаво улыбнулся:

— Ну, так объясните мне.

— С удовольствием, хоть и в десятый раз. Но вначале вы мне кое-что расскажете.

— Но, детка, меня тоже расспрашивают. Я переписываюсь с учёными всего мира! Вы не поверите, о чём только меня не спрашивают. Один спрашивает о червях, вы только представьте себе! И не отметили ли мы высокую концентрацию метана. Разумеется, отметили, но откуда ему это знать? Поэтому мне придётся…

— Всю эту работу могу сделать я, только введите меня в курс.

Дрейфователь висел на стреле, готовый к спуску. Он был длиной несколько метров, половину конструкции занимала мерцающая трубка. В верхней части были две шарообразные стеклянные ёмкости.

Бауэр потирал руки. Куртка-пуховик была ему явно великовата, и он казался в ней странной арктической птицей.

— Итак, эту штуку мы сейчас опустим в течение, — сказал он. — Её подхватит, так сказать, как виртуальную частицу воды. Вначале вниз, поскольку здесь вода обрушивается вниз, как я уже говорил… ну, самого процесса обрушения не видно, вы понимаете, но вода обрушивается… ну, как бы это объяснить?

— Желательно без иностранных слов.

— Хорошо, следите! В принципе, всё очень просто. Надо знать, что вода имеет разный удельный вес. Самая лёгкая вода — пресная и тёплая. Солёная вода тяжелее. Ведь соль тоже что-то весит, так? Холодная вода тяжелее тёплой, она плотнее. Итак, по мере охлаждения вода тяжелеет…

— И холодная солёная вода тяжелее всего, — закончила Уивер.

— Правильно! — обрадовался Бауэр. — Поэтому морские течения не просто существуют, а существуют на разных этажах. Тёплые течения — на поверхности, холодные — на дне, а между ними — глубинные течения. Тёплые течения влекутся поверху иногда на тысячи километров, пока не попадут в зону холода, где вода, естественно, остывает, так? А когда вода остывает…

— Она тяжелеет.

— Браво. Она тяжелеет и опускается вниз. Из поверхностного течения получается глубинное течение, а то и вовсе донное течение, и вода пускается в обратный путь. Из холода в тепло. Таким образом, все морские течения находятся в постоянном движении, все связаны между собой.

Дрейфователь опустили к поверхности воды. Бауэр побежал к поручням и перегнулся вниз. Потом нетерпеливо помахал рукой, подзывая Уивер.

— Ну, идите же сюда. Здесь лучше видно. — Бауэр сияющими глазами смотрел на аппарат. — Я мечтаю о том, чтобы такие дрейфователи плавали во всех течениях. Мы бы тогда узнали невероятно много.

— А для чего эти два стеклянных шара?

— То есть как для чего? Ах, да. Для подъёмной силы. Чтобы дрейфователь вертикально парил в водяном столбе. Внизу у него груз, вверху пузыри, но главное — это штанга между ними. В ней вся начинка. Управляющая электроника, микроконтроллер, энергоснабжение. И гидрокомпенсатор. Разве это не замечательно? Гидрокомпенсатор!

— Было бы ещё замечательнее, если бы вы мне объяснили, что это такое.

— О, э-э… конечно. — Бауэр пощипал свою эспаньолку. — Мы много думали, как нам этот дрейфователь… Ну, дело вот в чём: жидкости практически несжимаемы, их не сдавить. Вода представляет собой исключение. Очень-то и её не спрессуешь, но как-то… эм-м… утрамбовать можно. И мы делаем это. Мы сжимаем её в штанге так, что там постоянный объём воды, но эта вода то лёгкая, то тяжёлая. Таким образом дрейфователь при том же объёме меняет свой вес.

— Гениально.

— Действительно! Мы можем программировать его так, что он всё делает сам: компрессию, декомпрессию, компрессию, декомпрессию, погружение, подъём, погружение — и всё совершенно без нашего участия… ну, разве не замечательно?

Уивер кивнула, глядя, как это продолговатое устройство погружается в серые волны.

— Дрейфователь может автономно плавать месяцы и годы, передавая акустические сигналы. Так мы можем определить его местонахождение и по нему реконструировать скорость и ход морских течений. А, он погружается. Ушёл.

Дрейфователь скрылся в море. Бауэр удовлетворённо кивнул.

— И куда он поплывёт теперь? — спросила Уивер.

— Боже мой, до чего вы настойчивы. Ну, хорошо, идёмте в лабораторию. Но я должен вас предостеречь. Результаты моей работы вызывают большую тревогу, мягко говоря…

— Мир любит, чтобы его тревожили, разве вы не слышали? Аномалии, нашествие медуз, кораблекрушения одно за другим, исчезновения людей. Так что вы окажетесь в хорошей компании.

— Да? — Бауэр покачал головой. — Вы правы. Я никогда толком не понимал, в чём состоит пресс-работа. Я всего лишь простой профессор. Для меня это слишком сложно.

* * *

Норвежское море, материковая окраина

— Чёрт! — простонал Стоун. — Это прорыв газа!

В контрольном помещении «Солнца» все взгляды были прикованы к монитору. Судя по всему, внизу разверзся ад. Борман сказал в микрофон:

— Немедленно уходим отсюда. В рубке, полный вперёд!

Лунд повернулась и выбежала из помещения. Йохансон поколебался, но последовал за ней. За ними другие. Началась суматоха. Йохансон выбежал на рабочую палубу, где матросы и техники под командованием Лунд подтаскивали холодильные ёмкости. Когда «Солнце» стало резко набирать ход, натянутый трос лебёдки задрожал.

Лунд увидела Йохансона и подбежала к нему.

— Что это было? — крикнул Йохансон.

— Мы наткнулись на газовый пузырь. Идём!

Она подвела его к ограждению борта. Хвистендаль, Стоун и Борман присоединились к ним. Два статойловских техника подошли к краю кормы, прямо под стрелу, и с любопытством заглядывали вниз. Борман заметил натянувшийся трос лебёдки.

— Что он там делает? — рявкнул он. — Почему этот идиот не остановит лебёдку?

Он оторвался от поручней и побежал назад, внутрь корабля.

В тот же момент море начало дико пениться. На поверхность вырывались крупные белые обломки. «Солнце» шло на полной скорости. Кто-то бежал по палубе к стреле, размахивая руками.

— Отойдите! — кричал он статойловцам. — Уйдите из-под стрелы!

Йохансон узнал его. Это был старший офицер, экипаж называл его Псом.

Потом всё произошло разом. Все оказались внутри кипящего и шипящего гейзера. Йохансон увидел очертания грейфера, показавшегося над поверхностью воды. Вокруг распространилась нестерпимая серная вонь. Корма «Солнца» просела, потом стальная пасть косо вырвалась из кипящего ада и гигантским маятником качнулась к корме. Один из двух статойловцев, увидев стремительно надвигающийся грейфер, бросился на пол, а второй, в ужасе раскрыв глаза, нерешительно отступил — и пошатнулся.

Пёс подскочил к нему и попытался притянуть его к полу, но не успел. Многотонная пасть грейфера с размаху ударила мужчину, и тот пролетел несколько метров по воздуху, потом рухнул на палубу, проехал по ней и остался лежать на спине.

— Проклятье! — воскликнула Лунд.

Они с Йохансоном одновременно бросились к бездвижному телу. Старший офицер и члены экипажа склонились над ним. Пёс поднял голову:

— Никому не трогать его. Позвать врача.

Лунд тревожно кусала ногти. Йохансон знал, чего ей стоило быть обречённой на бездействие. Она подошла к грейферу. С него стекала грязь, он медленно останавливался.

— Открывайте! — крикнула она. — Всё, что ещё осталось, — в холодильные камеры.

Из моря всё ещё поднимались шипящие вонючие пузыри. Постепенно их становилось меньше. «Солнце» быстро уходило от места газового прорыва. Последние куски всплывшего метанового льда плавали на поверхности и распадались.

Грейфер со скрежетом раскрыл пасть и вывалил на палубу несколько центнеров льда и грязи. Вокруг бегали люди Бормана и матросы, стараясь как можно больше гидрата упрятать в жидкий азот. Азот дымился, гидрат шипел. Палуба была усеяна щетинистыми телами червей. Некоторые дрожали, извивались и высовывали свои хоботки. Но большинство не выдержало быстрого подъёма. Резкая смена температуры и давления убила их.

Йохансон поднял кусок льда и рассмотрел его поближе. Он был пронизан каналами. В них застряли черви. Он вертел кусок, пока шорох и щелчки распадающейся массы не напомнили ему о том, что надо скорее спасать лёд в жидком азоте. Распад льда начинался прежде всего в каналах. Во льду зияли кратеры, покрытые слизистыми нитями.

Что с ним произошло?

Йохансон забыл про холодильные ёмкости. Он растёр слизь между пальцами. Вещество походило на остатки колонии бактерий. Что эти бактерии делали в глубине льда?

Он огляделся. Палубу покрывала грязная лужа. Человека, которого ударило грейфером, унесли. Йохансон увидел у ограждения Бормана и подошёл к нему.

— Что это было?

— Прорыв газа. Такое случается. Грейфер провалился на двадцать метров в глубину. Снизу поднялся свободный газ. Вы же видели на экране огромный пузырь.

— Да. А какой толщины лёд в этом месте?

— Был метров семьдесят-восемьдесят. Как минимум.

— Должно быть, от него остались одни обломки.

— Наверняка. Надо скорее выяснить, единичный ли это случай.

— Вы хотите взять ещё пробы?

— Естественно, — прорычал Борман. — Если бы не этот несчастный случай на борту… Матрос на лебёдке продолжал поднимать грейфер на полном ходу судна. Он должен был остановить лебёдку. — Он посмотрел на Йохансона. — А вы ничего не заметили, когда поднимался газ?

— Мне показалось, будто мы просели.

— Мне тоже показалось. Газ понижает плотность воды.

— Вы хотите сказать, мы могли бы затонуть?

— Трудно сказать. Вы же слышали про ведьмины дыры?

— Нет.

— Десять лет назад кто-то вышел в море и не вернулся. Последнее, что от него слышали по радио, было то, что он собирается сварить кофе. Вскоре научное судно обнаружило затонувшие останки. В пятидесяти милях от берега, в необычно глубокой впадине. Моряки называют это место ведьминой дырой. На затонувшей лодке не было никаких повреждений, и она лежала на дне, даже не перевернувшись. Будто камнем ушла на дно.

— Как в Бермудском треугольнике.

— Вы попали в точку. Гипотеза именно такая. Единственное, что выдерживает критику. Между Бермудами, Флоридой и Пуэрто-Рико тоже часто происходят прорывы газа. Если газ поднимется в атмосферу, он может даже воспламенить турбины самолёта. Прорыв метана, многократно превышающий тот, который мы только что пережили, — и вместо воды под вами оказывается газ. Вы камнем падаете на дно. — Борман указал на холодильные ёмкости. — Мы пошлём эти пробы в Киль и тогда определённо будем знать, что произошло внизу. Из-за этой дряни мы человека потеряли.

— Что, он…

— Убит на месте.

Йохансон промолчал.

— Следующие пробы заберём автоклавом, а не грейфером. Это в любом случае надёжнее. Нам нужна ясность. Нельзя бездумно ставить здесь на дно фабрику. — Борман фыркнул и оторвался от леера ограждения. — Хотя мы уже привыкли к бездумности. А почему? Да просто новые заказчики исследований — промышленные концерны. Индустрия оплачивает науку — после того, как государство больше не в состоянии это делать. От фундаментальных исследований ничего не осталось. Червь, которого мы здесь нашли, рассматривается не как объект изучения, а как препятствие, которое надлежит устранить. Спрос есть лишь на прикладные исследования — и, пожалуйста, проведите их так, чтобы потом у заказчиков была в кармане охранная грамота и полная свобода действий. А вдруг червь — не препятствие, а что-то другое. И, устраняя это препятствие, мы получим ещё большую проблему. Понимаете? Мне иногда просто тошно становится.

В нескольких морских милях севернее они, наконец, взяли из осадочного слоя десяток проб без дальнейших осложнений. Автоклав — трубка пятиметровой длины с изоляцией и прочими приспособлениями — забирала пробы из дна по принципу шприца, герметично перекрываясь вентилями. И внутри оказывался вырезанный кусочек универсума: осадок, лёд и грязь с неповреждённой поверхностью, морской водой и жителями, которые чувствовали себя хорошо, поскольку трубка сохраняла неизменными температуру и давление. Борман распорядился ставить эти трубки с пробами в холодильном помещении корабля вертикально, чтобы тщательно законсервированная подводная жизнь не перемешивалась. Исследовать содержимое этих трубок можно было только в глубоководном симуляторе, где моделировались естественные природные условия.

Погибший статойловец составлял компанию автоклавам в холодильнике. Встреча с «Торвальдсоном» над местом запланированной глубоководной фабрики была отменена, чтобы как можно скорее добраться до Кристиансунна, сдать труп и переправить пробы грунта в близлежащий аэропорт. Йохансон сидел в радиорубке или в своей каюте, изучая ответы на свои запросы. Червь нигде не был описан, никто его не видел. Некоторые из его коллег выражали мнение, что речь идёт о мексиканском ледовом черве, но этим они не добавляли в картину ничего нового.

Пришёл ответ и от Лукаса Бауэра. Это было первое положительное сообщение, если его содержание можно было назвать положительным.

Контакты с энергоконцернами были обязанностью Скаугена. От Йохансона ждали, что он расспросит институты и отдельных учёных, которые никак не связаны с нефтеразведкой. Но Борман после несчастного случая с грейфером сказал нечто такое, что представляло дело в ином свете.

Индустрия оплачивает науку — после того, как государство больше не в состоянии это делать.

Так какие же институты ещё могли заниматься независимыми исследованиями?

Если верно, что наука всё больше оказывается под капельницей индустрии, то все институты в той или иной степени работают на концерны. Они финансируются из закрытых источников. У них нет выбора, если они не хотят риска приостановки работ. Даже «Геомар» в Киле ждал финансовой подпитки от немецкого «Рургаза», который планировал создать в институте отдел газовых гидратов. Как ни соблазнительно это звучало — возможность вести исследования на деньги концернов, — в конце всё-таки стояли интересы спонсоров. Исследования должны были обернуться ощутимой прибылью.

Йохансон ещё раз прочитал ответ Бауэра.

Он приступил к делу не с того конца. Вместо того, чтобы трубить во все стороны света, ему следовало сперва изучить скрытые связи между индустрией и наукой. Пока Скауген прощупывал концерны, он мог бы попытаться связаться с отдельными учёными. Кто-нибудь рано или поздно проговорился бы.

Проблема была только в том, как выйти на след таких скрытых связей.

Нет, не проблема, а кропотливая работа.

Он встал и вышел из радиорубки, чтобы разыскать Лунд.

24 апреля

Остров Ванкувер и пролив Клэйоквот, Канада

С пятки на носок и обратно.

Эневек нетерпеливо покачивался на ступнях. Было раннее утро. Небо излучало пронзительную лазурь, денёк был словно с обложки туристического проспекта.

Он нервничал.

С пятки на носок, с пятки на носок.

В конце деревянного пирса ждал гидроплан. Его белый корпус отражался в синеве лагуны, разбитый мелкой рябью в мозаику. Гидроплан был легендарной марки «Beaver DHC-2», канадское предприятие De Havilland впервые стало строить такие лет пятьдесят назад, и с тех пор ничего лучшего на рынке так и не появилось. Это была прочная, надёжная и популярная машина.

Как раз подходящая для того, что задумал Эневек.

Аэропорт Тофино походил скорее на охотничью или рыбацкую базу. Несколько низеньких деревянных домиков, живописно разбросанных по берегу бухты. Эневек смотрел в сторону подъездной дороги. Они должны были появиться с минуты на минуту, а пока он слушал ответ по мобильному телефону.

— Но прошло уже две недели, — сказал он. — И всё это время мистер Робертс был недосягаем, хотя он сам просил меня держать его в курсе событий.

Секретарша дала понять, что Робертс очень занятой человек.

— Я тоже занятой человек, — раздражённо ответил Эневек и перестал покачиваться на ступнях. — Послушайте, у нас тут такая обстановка, что определение «эскалация» было бы для неё слишком мягким. Ясно видна взаимосвязь между проблемами пароходства и нашими. Мистеру Робертсу это тоже должно быть понятно.

Возникла короткая пауза.

— Какие вы видите параллели?

— Киты. Это же очевидно.

— У «Королевы барьеров» всего лишь повреждение пера руля.

— Да. Но зато буксиры подверглись нападению китов.

— Один буксир затонул, это верно, — сказала женщина. — О китах мне ничего не известно, но я передам мистеру Робертсу, что вы звонили.

— Скажите ему, что это в его же интересах.

— Он появится в середине будущей недели.

Эневек поперхнулся:

— Будущей недели?

— Мистер Робертс в отъезде.

Да что же это такое, подумал Эневек. С трудом овладев собой, он сказал:

— Кроме того, ваш босс обещал послать в институт Нанаймо дополнительные пробы нароста с «Королевы барьеров». Только не говорите, пожалуйста, что вам об этом ничего не известно. Я сам нырял с аквалангом и срезал с днища этих моллюсков и, возможно, ещё что-то другое.

— Мистер Робертс проинформировал бы меня об этом, если бы…

— Люди в Нанаймо ждут дополнительные пробы!

— Он позаботится об этом после своего возвращения.

— Но это будет поздно! Слышите? …Ах, что толку. Я перезвоню.

Он сердито сунул телефон в карман. На подъездной дороге показался «лэнд крузер» Шумейкера. Эневек пошёл им навстречу.

— Вы не образец пунктуальности, — мрачно сказал он.

— Да брось ты, Леон! Десять минут. — Шумейкер шёл к нему первым, а за ним Делавэр и молодой чернокожий крепыш в тёмных очках и с бритым черепом. — Не будь таким придирой. Нам пришлось ждать Дэнни.

Эневек пожал крепышу руку. Тот дружелюбно улыбнулся. Это был снайпер-арбалетчик из канадской армии, он был официально откомандирован в распоряжение Эневека. Его оружие — высокоточный арбалет, начинённый хай-теком, — было при нём.

— Хороший у вас тут островок, — сказал Дэнни, растягивая слова. Жевательная резинка ворочалась во рту, и звуки пробивались как сквозь болото. — И что я должен делать?

— А вам разве не сказали? — удивился Эеневек.

— Да сказали. Стрелять из арбалета в кита. Я, правда, удивился. Вроде бы это запрещено.

— Запрещено. Идёмте. Я всё объясню в самолёте.

— Погоди. — Шумейкер протянул ему развёрнутую газету. — Уже читал?

Эневек пробежал взглядом заголовки.

— «Герой Тофино»? — удивился он.

— Как Грейвольф умеет себя подать, а? Он ещё и скромничает, ты только почитай. Аж противно.

— «…я лишь выполнял свой долг как гражданин Канады, — читал, бормоча, Эневек. — Разумеется, мы были в смертельной опасности, но я хотел хоть что-то поправить во всём том, что безответственно учинила практика наблюдения китов. Наша группа уже несколько лет била тревогу, что киты подвергаются опасному стрессу, действие которого нельзя недооценивать». Он что, не в своём уме?

— Читай дальше.

— «Китовую станцию Дэви нельзя упрекнуть в том, что она вела себя неправильно. Тем не менее, она вела себя неправильно. Выгодный китовый туризм под прикрытием охраны природы ничем не лучше лживости японцев, флот которых в арктических водах преследует исчезающие виды китов. У нас здесь тоже официально говорится о научных целях, хотя за 2002 год в торговлю поступило в качестве деликатеса свыше четырёхсот тонн китового мяса, которое при должном расследовании наверняка оказалось бы так называемым объектом изучения».

Эневек опустил газету.

— Вот негодяй.

— А разве то, что он говорит, неправда? — спросила Делавэр. — Насколько я знаю, японцы нас действительно обдурили со своими якобы исследовательскими программами.

— Разумеется, правда, — фыркнул Эневек. — Это действительно подлость. Но Грейвольф приплёл сюда и нас.

— Я ей-богу не знаю, чего он хотел этим добиться, — сказал Шумейкер.

— Как чего? Придать себе важности.

— Да, но ведь он… — Делавэр пыталась что-то изобразить руками. — Как-никак, настоящий герой.

Это прозвучало так, будто её слова привстали на цыпочки. Эневек сверкнул на неё глазами:

— Да неужто?

— Да. Он спас несколько человеческих жизней. И хоть я считаю неприличным то, что он теперь на вас нападает, но держался он отважно и…

— Какая там отвага, — прорычал Шумейкер. — Всё, что ни делает эта крыса, делается с расчётом. Но на сей раз он просчитался. Мака ему этого не простят. Им не понравится, что даже их названый кровный брат так ожесточённо выступает против охоты на китов. Верно, Леон?

Эневек молчал.

Дэнни перекатывал свою жвачку слева направо.

— Когда начнём? — спросил он.

Тут же пилот что-то крикнул им из открытой дверцы и помахал рукой. Эневек знал, что это значит: позвонил Форд. Пора. Так и не ответив на последнюю реплику Шумейкера, он хлопнул своего коммерческого директора по плечу:

— Когда поедешь назад на станцию, можешь оказать мне одну услугу?

— Конечно. В силу известных обстоятельств времени у нас немерено.

— Разузнай, пожалуйста, что в последние недели писалось в газетах об аварии на «Королеве барьеров»? Или в интернете? И что было по телевизору?

— Сделаю, конечно. А для чего?

— Просто так.

— Просто так ничего не бывает.

— Потому что мне кажется, что никаких сообщений вообще не было.

— Хм.

— По крайней мере, я не могу припомнить. А ты?

Шумейкер запрокинул голову и сощурился на солнце.

— Только какие-то смутные известия о кораблекрушениях в Азии. Я перестал читать с тех пор, как мы тут всего этого нахлебались. Но ты прав. Если подумать, сообщений обо всех этих бедствиях было мало.

Эневек мрачно смотрел в сторону гидроплана.

— Ладно, — сказал он. — Идёмте.

Когда машина поднялась в воздух, Эневек сказал Дэнни:

— Ваша задача — воткнуть зонд в жировой слой кита. Этот жировой слой по-научному называется ворвань. Он нечувствителен к боли. Мы годами мучились, не зная, как закрепить на китах передатчик. Недавно один биолог из Киля придумал снабдить арбалет специальной стрелой, на древке которой закреплён передатчик и измеритель. Остриё вонзается в жир, и кит гуляет с прибором, даже не замечая его.

Дэнни взглянул на него.

— А у кита спросили, действительно ли ему не больно? Откуда вам знать, что остриё не пройдёт глубже жирового слоя?

— Мы опробовали оружие на свином сале. Пока не узнали в точности, насколько глубоко проникает стрела.

— Смотри-ка, — удивился Дэнни, подняв брови выше очков. — Биологи!

Гидроплан залёг на крыло. Внизу засверкала лагуна.

— Нам надо наблюдать за китом продолжительное время. Зонд записывает частоту сердцебиения, температуру тела и окружающей среды, глубину, скорость движения и ещё много чего. Самое трудное — оснастить кита камерой.

— А почему и камеру не выпулить из арбалета? — спросил Дэнни. — Запросто.

— Потому что никогда не знаешь, как она встанет. Кроме того, нам интересно видеть самого кита, а это возможно только со стороны.

— Поэтому сейчас мы запустим URA, — сказала Делавэр. — Это робот нового поколения из Японии.

Эневек весело усмехнулся. Делавэр высказалась таким тоном, будто лично изобрела этот робот. Дэнни огляделся.

— Я не вижу никакого робота.

— А его здесь и нет.

Гидроплан достиг открытого моря и летел низко над волнами. Обычно у острова Ванкувер было много мелких судов, катеров, больших надувных лодок с моторами, каяков, но сейчас даже самые отчаянные не отваживались выходить в море. Вдали проходили лишь крупные грузовые суда и паромы, которым киты ничего не могли сделать. И поверхность воды была пустынна, если не считать одного неуклюжего судна.

— Робот находится вон на том буксире, — сказал Эневек. — Это «Гудок». Если нам удастся найти кита, то для буксира настанет звёздный час.

Джон Форд стоял на корме «Гудка», приставив ладонь козырьком. Он видел, как приближается гидроплан.

Форд вызвал Эневека по рации на защищённой от прослушивания частоте — некоторые частоты были закодированы и использовались только в военных или в научных целях.

— Леон? Всё в порядке?

— Я слышу тебя, Джон. Где ты их видел в последний раз?

— К северо-западу. Метрах в двухстах от нас. Там их штук восемь-десять. Двух мы опознали. Один участвовал в нападении на «Леди Уэксхем», второй на прошлой неделе потопил рыболовный траулер в районе Уклюлета.

— Они не пытались на вас напасть?

— Нет, мы для них великоваты.

— А между собой? Как они ведут себя между собой?

— Мирно.

— Наверно, все из одной банды, но мы должны сосредоточиться на тех, что вы опознали.

«Гудок» — спасательный буксир из Ванкувера длиной 63 метра и шириной почти 15 — был одним из самых сильных буксиров с тягой 160 тонн. Прыжок горбача вызвал бы у такого судна разве что лёгкое покачивание. Тем не менее, Форд чувствовал себя неуютно. Поначалу киты набрасывались на всё, что плавает, но теперь они, кажется, уже научились оценивать свои силы. Буксир они не стали бы атаковать. Но именно это и внушало Форду наибольшую тревогу. Спонтанное бешенство не согласовывалось с этой растущей способностью соображать. Он предполагал, что за поведением млекопитающих стоит некий разум, и спрашивал себя, как этот разум будет реагировать на робота.

Форд связался по рации с рубкой.

— Начнём, — сказал он.

Над ними кружил гидроплан.

Успеют ли они выявить истину, с тревогой думал Форд. Он знал, что всё громче поднимают голос профсоюзы моряков, рыбаков и сами пароходства, которые не устраивал мягкий курс научных комиссий и советов. Они требовали применения военной силы — мол, несколько убитых китов сразу внушат остальным тварям, что нападать на людей — плохая идея. Это требование было столь же наивно, сколь и опасно, поскольку падало на удобренную почву. Морские млекопитающие всё больше утрачивали кредит, которого с таким трудом добивались защитники животных. Кризисный штаб пока ещё отбивался от этих требований возражением, что насилие ничего не даст и что надо сначала хотя бы выяснить причину изменения поведения животных, чтобы целиться не в симптомы болезни, а в её возбудителя. Форд не знал, к какому решению придёт правительство, но рыбаки и нелегальные китобои уже были на грани самоуправства. Тем более что в рядах спорящих не было единства. Идеальная питательная среда для самовольных действий.

Война на море.

Форд глянул на корму, где стоял робот.

Ему было интересно узнать, на что способен этот URA, который совсем недавно разработали японцы. Они утверждали, что прибор предназначен для изучения, а не для охоты на китов. Западные защитники природы принимали эти заверения с большим скепсисом. Цилиндрическое сооружение трёхметровой длины, густо утыканное измерительными инструментами и высокочувствительными камерами, казалось им адской машиной для разведки китов в предчувствии окончания международного моратория на добычу от 1986 года. После того, как URA успешно обнаружил горбачей вблизи японских островов Керама и довольно долго следовал за ними, этот робот имел успех и на международном симпозиуме по морским млекопитающим в Ванкувере. Но недоверие оставалось. Не было тайной, что Япония покупает поддержку бедных стран с целью прекратить мораторий. Японское правительство оправдывало конспиративный закулисный торг как «дипломатию» — и те же люди из правительства щедро субсидировали Токийский университет, разработавший этого робота.

— Может, хоть сегодня ты сделаешь что-то толковое, — тихо сказал Форд, глядя на робота. — Спасай своё доброе имя.

Прибор сверкал на солнце. Форд подошёл к поручням и глянул на море. С воздуха киты были видны лучше, но с корабля их легче идентифицировать. Вскоре один за другим вынырнули несколько китов и стали рассекать волны плавниками.

В рации послышался голос наблюдателя из рубки:

— Справа за нами Люси.

Форд обернулся, поднял бинокль и увидел, как под воду уходит каменно-серый, выщербленный хвост.

Люси!

Так звали одного из серых китов. Четырнадцать метров длины. Это Люси нападала на «Леди Уэксхем». Может быть, именно она проломила тонкостенный корпус корабля, который после этого затонул.

— Принято, — сказал Форд. — Леон?

На этой изолированной частоте все были связаны друг с другом. На борту гидроплана слышали всё, что говорилось на «Гудке».

— Принято, — сказал Эневек.

Форд сощурился на солнце и увидел, как гидроплан снижается там, где только что исчез хвост кита.

— Ну, — сказал он сам себе, — тогда с Богом.

Со стометровой высоты даже грузный буксир казался любовно построенной моделью. Зато киты выглядели великанами. Эневек увидел несколько серых китов, неторопливо и спокойно плывущих под самой поверхностью воды. Преломлённые лучи солнца плясали на их гигантских спинах.

— Ещё ниже, — сказал он.

Гидроплан снижался. Они пролетели над стадом и приблизились к тому месту, где нырнула Люси. Эневек надеялся, что кит ушёл не на кормёжку. Не то им пришлось бы ждать долго. Серые киты кормились своим способом. Они ныряли на дно и пропахивали ил, переворачиваясь с боку на бок и всасывая живность, населяющую дно: рачков, зоопланктон и их любимое лакомство — червей-нитчаток. Громадные борозды китовых оргий тянулись по всему дну в окрестностях острова Ванкувер.

— Сейчас будет небольшой сквозняк, — сказал пилот. — Дэнни?

Снайпер улыбнулся, открыл боковую дверь и откинул её. Внутрь ворвалась струя холодного воздуха и растрепала волосы пассажиров. Делавэр подала Дэнни оружие.

— У вас не так много времени, — крикнул Эневек сквозь грохот мотора и шум ветра. — Когда Люси вынырнет, у вас будет всего несколько секунд, чтобы выпулить зонд.

— Это не проблема, — ответил Дэнни. Держа арбалет в правой руке, он выдвинулся с сиденья и переместился на распорки под крылом. — Подлетайте поближе.

Делавэр выпучила глаза:

— Я даже видеть этого не могу.

— Чего? — спросил Эневек.

— Да он же свалится в воду.

— Не бойсь, — засмеялся пилот. — Эти парни и не то могут.

Гидроплан несся над самыми волнами, на уровне рубки «Гудка». Они уже миновали то место, где нырнула Люси, но ничего не увидели.

— Пошли кругами, — крикнул Эневек пилоту. — Над этим местом. Люси наверняка вынырнет там же.

Гидроплан заложил крутой поворот. Казалось, море опрокинулось на них. Дэнни висел на распорках, как обезьяна, вцепившись одной рукой в дверной проём, а второй держа арбалет. Под ним обрисовался силуэт выныривающего кита. Потом серый, лоснящийся горб рассёк поверхность воды.

— Ох-хо! — взревел Дэнни.

— Леон! — крикнул Форд по рации. — Это не тот кит. Люси у нас прямо по курсу.

— Проклятье! — выругался Эневек.

Он просчитался. Люси, видимо, решила не придерживаться правил.

— Дэнни! Не этот!

Гидроплан опустился ещё ниже. Теперь они заходили буксиру с кормы. Какой-то миг казалось, что они врежутся в надстройки «Гудка», но пилот подправил курс, и они пронеслись над судном. Чуть впереди Люси уже снова уходила под воду и показала свой хвостовой плавник. Теперь и Эневек узнал животное по характерным насечкам на хвостовом стебле.

— Медленней, — скомандовал он.

Пилот снизил скорость, но она всё ещё была высока. Надо было взять вертолёт, подумал Эневек. Они пронеслись над целью, и снова пришлось поворачивать в надежде, что кит не скроется из виду.

Но Люси не исчезла в глубине. Её могучее тело блестело на солнце.

— Обогнать, развернуться, снизиться!

Пилот кивнул.

— Только не блевать, — добавил он от себя.

Он опрокинул самолёт так, что казалось, будто он встал на кончик крыла. Через открытую дверь пугающе близко сверкала стена воды. Делавэр вскрикнула, а Дэнни со своим арбалетом взвыл от восторга.

С этим не могли сравниться никакие русские горки.

Эневек воспринимал всё происходящее, словно в замедленной съёмке. Он никогда не думал, что самолёт может вертеться, как циркуль, опершись на крыло. Машина описала ровный полукруг и вернулась в горизонтальное положение.

Гремя пропеллером, она надвигалась на кита и приближающийся «Гудок».

Форд, замерев, следил, как самолёт провёл разворот, от которого волосы вставали дыбом. Его лыжи едва не касались воды. Он припомнил, что в «Тофино Эйр» работает один бывший лётчик канадских военно-воздушных сил. Теперь он точно знал, кто это.

Цилиндрическое тело URA висело за кормовым ограждением. Они были готовы отцепить прибор сразу, как только снайпер вонзит в кита передатчик. Серая спина животного была отчётливо видна. Кит и самолёт стремительно сближались. Форд видел приткнувшегося под крылом Дэнни и горячо надеялся, что тот управится с одного выстрела.

Загорбок Люси выбивался из воды.

Дэнни поднял арбалет, сощурил глаз. Его палец медленно сгибался.

С полной концентрацией и застывшей миной Дэнни нажал на спуск. Лишь он один мог услышать тихое шипение, с которым стрела покинула оружие со скоростью 250 километров в час. Спустя долю секунды металлический гарпун вонзился в подкожное сало кита и проник вглубь его так, что Люси даже ничего не почувствовала. Животное согнуло спину, готовясь уйти под воду. Передатчик торчал в ней под острым углом.

— Попали! — крикнул Эневек в рацию.

Форд подал знак.

Кран выпустил робота из своих когтей. Тот плюхнулся в воду и исчез в волнах.

Соприкосновение с водой мгновенно вызвало импульс, который запустил электромоторы. Уходя в глубину, прибор вместе с тем двигался в направлении нырнувшего кита. Через несколько секунд после приводнения робота уже не было видно.

Форд победно сжал кулаки.

— Есть!

Гидроплан прогремел мимо «Гудка». На распорках крыла Дэнни с восторженным воплем взметнул вверх свой арбалет.

— Сделали!

— Класс!

— Один выстрел и… Нет, ты видел? Невероятно!

— Bay!

В самолёте все наперебой орали. Дэнни повернулся к ним и осклабился. Он начал снова пробираться внутрь. Эневек протянул ему руки для опоры и тут увидел, как что-то вырастает из воды.

Он в ужасе окаменел.

Серый кит вырвался вверх — могучее животное в прыжке. Его массивное тело стремительно приближалось.

Прямо на пути их полёта.

— Вверх! — заорал Эневек.

Моторы с болью взревели. Самолёт круто взмыл вверх, а Дэнни опрокинулся назад. Эневек только и успел увидеть, что колоссальную голову в рубцах, глаз, сомкнутые челюсти. Машина получила сокрушительный удар. Там, где было правое крыло и только что висел Дэнни, теперь изгибались лишь остатки распорок. Эневек пытался за что-нибудь ухватиться, но всё вертелось, Делавэр кричала, пилот кричал, сам он кричал, и море неслось на них.

Что-то ледяное ударило ему в лицо. Грохот в ушах. Скрежет ломающегося металла. Шипение бурлящей воды. Тёмная зелень.

Больше ничего.

На пятидесятиметровой глубине робот выровнялся и следовал за китом. В некотором отдалении, лишь смутно различимые в глубинных сумерках, виднелись другие животные. Электронный глаз робота всё регистрировал, хотя компьютер пока не придавал значения оптическим впечатлениям.

Его занимали другие функции.

Несмотря на превосходную оптическую сенсорику, основная сила URA заключалась в акустическом охвате. Тут создатель этого аппарата проявил настоящую изобретательность. Акустическая система позволяла роботу следовать за морскими млекопитающими в течение десяти-двенадцати часов, не теряя их из виду, куда бы они ни повернули.

Робот следовал за их пением.

Четыре гидрофона робота — высокочувствительные подводные микрофоны — схватывали в эти мгновения не только каждый звук, издаваемый животными, но и их взаимные координаты. Гидрофоны распределялись по всему телу робота и воспринимали звук не одновременно, а с некоторым сдвигом. Человеческое ухо не смогло бы уловить такие крошечные запаздывания звука, это было под силу лишь компьютеру. Звук — наиболее громкий — сперва достигал первого гидрофона, ближнего к источнику, и лишь затем, по очереди — ослабевая — доходил до остальных трёх.

В результате такой стереофонии компьютер воспроизводил виртуальное пространство и указывал координаты источника звука. Это пространство заполнялось данными о взаимном положении китов.

Люси, уходя на глубину, тоже издавала звуки. Компьютер хранил огромное количество данных, включая специфические звуки голосов отдельных животных. URA просмотрел свой электронный каталог, но Люси как индивидуума там не обнаружил. Автоматически была заведена новая папка на звуки, исходившие от координатной группы Люси, робот сравнил её с другими координатными группами, классифицировал их всех как серых китов и после этого ускорился на два узла, чтобы подойти к китам немного ближе.

Так же основательно, как он акустически запеленговал и упорядочил китов, робот перешёл к оптическим функциям. В его базе данных хранились хвостовые узоры, плавники и другие характерные признаки отдельных индивидов. На сей раз роботу повезло. Электронный глаз отсканировал удары хвоста идущего перед ним кита и быстро идентифицировал его как Люси. Незадолго перед этим в машину были введены все данные китов, участвовавших в нападениях, и теперь робот знал, какому из животных он должен уделять неусыпное внимание.

URA скорректировал свой курс на несколько градусов.

Пение китов разрешало звуковой контакт с машиной на дистанции более сотни морских миль. Звуковые волны перемещаются в воде в пять раз быстрее, чем в воздухе. Люси могла плыть куда угодно и с любой скоростью.

Робот уже не мог потерять её из виду.

26 апреля

Киль, Германия

Железная дверь скользнула в сторону. Взгляд Бормана окинул гигантскую конструкцию симулятора.

Глубоководный симулятор, казалось, подгонял природу под масштаб человека. Люди создали вторичный мир, одну из тех его идеализированных копий, с которыми человек был в более доверительных отношениях, чем с действительностью: кому захочется вживую столкнуться с истинной жизнью Средневековья, если Голливуд уже всем всё показал? Кому интересно знать, как издыхает рыба, как её вскрывают и потрошат, если можно купить её куски, лежащие во льду? Американские дети рисуют кур о шести ногах, потому что куриные окорочка продаются в фасовках по шесть штук. Молоко пьют из пакетов и воротят нос от содержимого коровьего вымени. Восприятие мира исказилось и порождало в человеке заносчивость.

Борман был в восторге от симулятора и его возможностей. И вместе с тем симулятор наглядно показывал, насколько слепым может стать изучение, если его объект моделируется, а не наблюдается в естественных условиях. Планету старались не столько понять, сколько подогнать под себя. В этом ярком диснейлэнде человеческое вмешательство в природу получало новое, ужасное оправдание.

Всякий раз, входя в этот зал, Борман думал: никогда нам не получить достоверные сведения о том, что мы делаем.

Через два дня после несчастного случая на «Солнце» он снова был в Киле. Пробы дна и холодильные ёмкости были срочным грузом отправлены под опеку Эрвина Сьюсса, который вместе с командой геохимиков и биологов немедленно приступил к исследованию добычи экспедиции. Когда Борман прибыл в институт, анализы шли полным ходом. Уже сутки команда неустанно пыталась выявить причины распада гидрата. Кажется, им удалось выйти на след. Симулятор мог идеализировать действительность, но в данном случае он, судя по всему, способен был пролить свет на правду об этих червях.

Сьюсс ждал его у пульта монитора. С ним были Хейко Салинг и Ивонна Мирбах, специалистка по глубоководным бактериям.

— Мы сделали для наглядности и компьютерное моделирование, — сказал Сьюсс.

— Значит, это проблема уже не только «Статойла», — сказал Борман.

— Не только.

Сьюсс кликнул мышкой у одного символа. Появилось графическое изображение: разрез гидратного покрова стометровой толщины и лежащий под ним газовый пузырь. Салинг указал на тонкий, тёмный слой на поверхности:

— Это черви.

— Давайте увеличим, — сказал Сьюсс.

На экране появился вырез поверхности льда. Были видны отдельные черви. Сьюсс продолжал увеличение, пока монитор не заполнил один-единственный экземпляр. Он был грубо стилизован, отдельные участки тела ярко окрашены.

— Красное — это серные бактерии, — пояснила Ивонна Мирбах. — Синее — это археи.

— Эндо– и экзосимбионты, — пробормотал Борман. — Червь забит бактериями, и они живут на нём.

— Верно. Это консорциум. Бактерии нескольких видов, работающие вместе. — Впрочем, это было ясно уже людям, которых привлёк Йохансон, — добавил Сьюсс. — Они понаписали целые тома отзывов о симбиотическом образе жизни червя. Но они не сделали должных выводов. Никто не задался вопросом, что, собственно, делают эти консорциумы. Мы всё время исходили из того, что лёд дестабилизируют черви, хотя нам было ясно, что они не могут этого сделать. Это делают не черви.

— Черви — только транспорт, — сказал Борман.

— Именно так. — Сьюсс кликнул на другом символе. — Вот здесь ответ на ваш газовый прорыв.

Стилизированный червь начал двигаться. Изображение было набросано за недостатком времени очень грубо. Это была скорее последовательность отдельных картинок, чем мультфильм. Раскрывались щипцеобразные челюсти, и червь начинал вгрызаться в лёд.

— Теперь следи.

Сьюсс опять увеличил изображение. Было видно несколько червей, вогнавших свои тела в гидрат. Потом вдруг…

— Боже мой, — сказал Борман. Воцарилась мёртвая тишина.

— Если это происходит по всему континентальному склону… — начал Салинг.

— Происходит, — сказал Борман без выражения. — Видимо, даже одновременно. Чёрт, мы должны были дойти до этого ещё на борту «Солнца». Куски гидрата были просто перемазаны бактериями.

Он ожидал увидеть приблизительно то, что увидел. Он этого боялся и очень надеялся, что ошибается. Но действительность превзошла худшие ожидания — если это была действительность.

— По отдельности всё, что здесь происходит, хорошо известно, — сказал Сьюсс. — Каждое из явлений само по себе не представляет из себя ничего нового. Новое возникает во взаимодействии. Как только все компоненты приходят в связь друг с другом, распад гидрата становится очевидным. — Он зевнул. Это было странно неуместным перед лицом этих жутких картинок, но никто из них за последние сутки не смыкал глаз. — Я только не нахожу объяснения, откуда взялись эти черви.

— Я тоже не нахожу, — сказал Борман. — Хотя думаю об этом дольше тебя.

— Ну, и кого будем теперь информировать? — спросил Салинг.

— Хм. — Сьюсс положил палец на верхнюю губу. — Дело секретное, верно? Поэтому в первую очередь мы должны поставить в известность Йохансона.

— А почему сразу не «Статойл»? — предложил Салинг.

— Нет. — Борман отрицательно покачал головой. — Ни в коем случае.

— Ты думаешь, они это замнут?

— Йохансон — это лучший вариант. Насколько я могу судить, он нейтральнее Швейцарии. Пусть он и решает, кому и когда…

— Нет времени делегировать решение кому бы то ни было, — перебил его Салинг. — Если симулятор хоть приблизительно передаёт то, что творится на континентальном склоне, то мы, строго говоря, должны информировать норвежское правительство.

— Тогда уж все североморские государства!

— Хорошая мысль. И Исландию тоже.

— Минуточку! — Сьюсс поднял руки. — Прямо крестовый поход какой-то. Ведь это пока всего лишь моделирование.

— Верно, — сказал Борман. — Не надо преждевременно пугать людей. Мы пока и сами не знаем всего с достоверностью. Да, мы знаем, как это происходит, но результат — это экстраполяция. В настоящий момент мы можем лишь утверждать, что в атмосферу попадёт большое количество метана.

— Ты бредишь? — воскликнул Салинг. — Мы прекрасно знаем, что произойдёт.

Борман непроизвольно ощупал то место, на котором подрастали его усы.

— Ну хорошо. Мы можем это опубликовать. Этого хватит на дюжину первых полос в газетах. Но каковы будут последствия?

— Какие последствия будут, — рассуждал Сьюсс, — если в газетах объявят, что Земля вот-вот столкнётся с метеоритом?

— Ты считаешь это сравнение подходящим?

— Да.

— Я считаю, мы не должны принимать решение сами, — сказала Мирбах. — Давайте действовать шаг за шагом. Сперва поговорим с Йохансоном. В конце концов, к нему идут все нити. Кроме того, если рассматривать это с чисто научной точки зрения, честь открытия принадлежит ему.

— Нет, червей обнаружил «Статойл». Но будь по-вашему. Пусть Йохансон. А что потом?

— Потом привлечём правительство.

— И опубликуем всё это дело?

— Почему же нет? Всё публикуется. Мы знаем про корейские и иранские ядерные программы и что какие-то идиоты распространяют возбудителя сибирской язвы. Мы знаем всё о BSE, о свиной чуме и об овощах с изменёнными генами. Во Франции люди десятками умирают от каких-то бактерий из заражённых моллюсков. Боже мой, и никто не бежит в панике в горы, чтобы спрятаться.

— Да, — сказал Борман, — но если мы гласно задумаемся об эффекте Стореджиа…

— Для этого наши данные слишком поверхностны, — заметил Сьюсс.

— Моделирование показывает, как быстро идёт разложение.

— Но оно не говорит определённо, что произойдёт потом.

Борман хотел ответить, но Сьюсс был прав. Они могли думать, что произойдёт, но они не могли это доказать. Если сейчас выйти с этим, не запасшись неуязвимой теорией, то нефтяное лобби всё заболтает. И аргументация рухнет, как карточный домик. Пока что было рано.

— Ну хорошо, — сказал он. — Сколько времени нам нужно, чтобы представить связные результаты?

Сьюсс наморщил лоб.

— Думаю, следующая неделя.

— Это чересчур долго, — сказал Салинг.

— Да вы что! — возмутилась Мирбах. — Это чересчур быстро. Закажи одну только таксономическую экспертизу нового червя — и будешь в ожидании месяцами грызть ногти.

— В данной ситуации это чересчур долго.

— И всё же, — решил Сьюсс. — Ложная тревога ничего не даст.

Борман кивнул. Он не мог отвести взгляд от монитора. Моделирование закончилось. И всё же оно продолжалось перед его внутренним взором, и от того, что он видел, волосы вставали дыбом.

29 апреля

Тронхейм, Норвегия

Сигур Йохансон вошёл в кабинет Ольсена, закрыл за собой дверь и уселся напротив биолога.

— Есть минутка? Ольсен ухмыльнулся:

— Ещё бы! Я же вывернулся ради тебя наизнанку.

— И что ты разузнал?

Ольсен заговорщицки понизил голос.

— С чего начать? С историй про монстров? Или с природных катастроф?

Становилось уже интересно.

— Начни с чего хочешь.

— Давай, для разнообразия начнёшь ты? — Ольсен весело взглянул на него. — Почему бы тебе не сказать мне, ради чего я сутками работаю на тебя Ватсоном, а, Холмс?

Йохансон задумался, сколько он может рассказать Ольсену. Ему было ясно, что тот просто лопается от любопытства. Он бы и сам на его месте лопался. Но тогда через несколько часов об этом будет знать весь НТНУ.

Внезапно ему в голову пришла одна мысль. Выглядела она достаточно безумной, чтобы сойти за правдоподобную. Пусть Ольсен считает его придурком, с этим жить можно. Он тоже понизил голос и сказал:

— Я подумываю о том, чтобы выступить с новой теорией.

— А именно?

— Всё это срежиссировано.

— Что?

— Ну, все эти аномалии. Медузы. Исчезновение лодок. Мёртвые и без вести пропавшие. Мне просто пришла в голову идея, что всё это взаимосвязано.

Ольсен непонимающе таращился на него.

— Назовём это верховным заговором. — Йохансон откинулся на спинку, чтобы посмотреть, как Ольсен будет заглатывать эту наживку.

— И чего ты собираешься этим добиться? Нобелевской премии или места в психбольнице?

— Ни того ни другого.

— Ты меня разыгрываешь.

— Нет.

— Разыгрываешь. Кого ты имеешь в виду? Чёрта? Тёмные силы? Зелёных человечков? Людей Икс?

— Это пока лишь идея. Должна же быть взаимосвязь, а? Все феномены пришлись на одно и то же время, неужто это случайное совпадение?

— Я не знаю.

— Вот видишь. Ты тоже не знаешь. И я не знаю.

— Какого рода связь ты за этим видишь? Йохансон развёл руками:

— Это зависит от того, что ты мне сейчас расскажешь.

— Ловко вывернулся, — Ольсен усмехнулся, выдвинул ящик стола и достал целую стопку бумаг. — Улов из интернета, — сказал он. — Если бы я не был таким отвратительным прагматиком, я бы мог поверить в ту чушь, которую ты сейчас нёс.

— Ну, и что там у нас?

— Все пляжи Южной и Центральной Америки закрыты. Люди больше не заходят в воду, а медузы забивают рыбачьи сети. Коста-Рика, Чили и Перу говорят об апокалиптическом нашествии. После «португальской галеры» появился ещё один вид — очень мелкие, с необычайно длинными и ядовитыми щупальцами. Вначале их приняли за «морских ос», но выглядят они иначе. Наверное, новый вид.

Опять новый вид, подумал Йохансон. Невиданные черви, невиданные медузы…

— А что с «морскими осами» у берегов Австралии?

— Всё то же. — Ольсен порылся в стопке бумаг. — Они всё прибывают. Катастрофа для рыбаков, а туризм уже давно на последнем издыхании.

— А что с рыбой? Медузы не причиняют ей какого-нибудь урона?

— А рыба ушла. Большие стаи просто исчезли у берегов, затронутых этой заразой. Экипажи траулеров утверждают, что рыба покинула свои естественные угодья и ушла в открытое море.

— Но ведь там для неё нет корма.

— Может, она села на диету. Почём мне знать?

— И ни у кого нет никаких объяснений?

— Всюду работают кризисные штабы, — сказал Ольсен. — Но ты ничего не узнаешь. Я пытался.

— Это значит, что на самом деле всё ещё хуже.

— Может быть. — Ольсен вытянул из стопки листок. — Если ты посмотришь на этот листок, то увидишь тревожное пресс-сообщение, которое потом больше нигде не упоминается. Медузы у западноафриканского побережья. Возможно, и у Японии, наверняка у Филиппин. Предположение о гибели людей, потом опровержение, потом молчание. Но смотри. Сейчас будет самое интересное. Есть одна такая водоросль, она уже несколько лет изредка мелькает в печати. Водоросль-убийца, pfiesteria piscicida. Если уж нападёт, то её не уймёшь. Делает больными людей и животных. До сих пор она бесчинствовала в основном по ту сторону Атлантики, но теперь, кажется, добралась до Франции. И как следует добралась.

— Есть мёртвые?

— Ещё как. Французы не больно словоохотливы на сей счёт, но эта гадость проникла в страну через омаров. Это везде написано, я проверил.

Он подвинул Йохансону часть бумаг.

— Потом исчезновения лодок. Были зафиксированы сигналы бедствия, но большинство из них не имело смысла. Они обрывались на полуслове. То, что случалось, происходило слишком стремительно. — Ольсен помахал в воздухе следующим листком. — Но кем бы я был, если бы не знал больше, чем всё остальное человечество? Три таких сигнала бедствия попали в сеть.

— И что?

— Что-то напало на лодки.

— Напало?

— Да. — Ольсен потёр себе нос. — Вода на мельницу твоей теории заговора. Море восстало против человека, кто бы мог ожидать этого от каких-то паршивых вод. Подумаешь, ну выкинули мы туда кое-какие отбросы, ну истребили рыбу и китов. Да, кстати, о китах — последнее, что я слышал: в восточной части Тихого океана они массовым порядком нападали на суда. Никто больше не смеет в море выходить.

— А известно…

— Не задавай глупых вопросов. Ничего не известно. Никому ничего. Боже мой, до чего же я дотошен! Ровным счётом никаких заключений о причинах этих коллизий и катастроф с танкерами. Тотальный запрет на информацию. В твоей теории, несомненно, что-то есть: всякий раз, как только появляется какое-нибудь сообщение, его тут же на полуслове обрывают — и всё, покров молчания. Может, всё-таки «люди Икс»? — Ольсен наморщил лоб. — В любом случае, чересчур много медуз, чересчур много рыбы, и всё в каком-то преувеличенном масштабе.

— И никто не высказывает никакого предположения, откуда это всё?

— Никто не посмел официально предположить, что всё это может быть связано одно с другим, в отличие от тебя. В конце концов, все эти кризисные штабы объявят виновником Эль-Ниньо или потепление Земли, а биология нашествий и эпидемий получит дополнительный толчок, они оживятся и начнут публиковать статьи со своими домыслами.

— С теми же подозреваемыми.

— Да. Но всё это не имеет смысла. Медузы, водоросли и подобная живность уже много лет путешествуют вокруг света в балластных водах кораблей. Мы знаем эти феномены.

— Конечно, — сказал Йохансон. — Как видишь, я хочу выйти за рамки обычного топтания по кругу. Если где-то появляются орды «морских ос», это одно дело. Но если по всему земному шару одновременно происходят невероятнейшие вещи, это нечто другое.

Ольсен сомкнул кончики пальцев и принял задумчивый вид.

— Итак, если тебе непременно нужно найти взаимосвязь, я бы не стал говорить о биологических нашествиях. Я бы скорее говорил о поведенческих аномалиях. Это примеры нападений. И таких, каких ещё не знала история.

— А о появлении каких-то новых видов ты больше ничего не разузнал?

— Боже правый. Неужто тебе ещё мало?

— Я только спросил.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ольсен, растягивая слова.

Если я сейчас спрошу его насчёт червей, подумал Йохансон, он сразу догадается. Он, правда, не знает, что ему делать со всей этой информацией, но ему мгновенно станет ясно, что где-то в мире происходит нашествие червей.

— Ничего конкретного, — сказал он.

Ольсен глянул на него исподлобья. Потом протянул остальные бумажки.

— Как-нибудь потом расскажешь мне то, что не хочешь говорить сейчас?

Йохансон взял распечатки и поднялся.

— Как-нибудь выпьем по этому случаю.

— Непременно. Когда будет время. Сам знаешь, семья…

— Спасибо, Кнут.

Ольсен пожал плечами:

— Не за что.

Йохансон вышел в коридор. Из аудитории высыпали студенты и устремились мимо него — одни смеясь и болтая, другие с сосредоточенными лицами.

Он остановился и посмотрел им вслед.

Внезапно идея, что всё организовано, перестала казаться ему такой уж немыслимой.

* * *

У Свальбарда, Шпицберген, Гренландское море

В небе полыхало северное сияние.

Вся команда собралась на палубе. Редко увидишь такое, но Лукас Бауэр все эти красоты ни во что не ставил. Он сидел в каюте над бумагами, пытаясь отыскать иголку в стоге сена, только стог в данном случае был величиной в два моря.

Карен Уивер сделала свою работу хорошо и действительно разгрузила его, однако два дня тому назад она сошла в шпицбергенском Лонгире, чтобы провести там кое-какие розыски. Она вела беспокойную жизнь, на взгляд Бауэра, хотя его собственная жизнь едва ли протекала спокойнее. Как журналистка, пишущая на научные темы, она сосредоточилась на проблемах моря. Бауэр подозревал, что свой профессиональный выбор Уивер сделала, чтобы бесплатно путешествовать по неосвоенным районам мира. Она была экстремалкой. И тем отличалась от него, который всей душой ненавидел экстремальность, но был настолько одержим исследовательским зудом, что утратил всякое понятие об уюте и удобствах. Так многие исследователи: они не были авантюрными личностями, но мирились с приключениями ради знания.

Бауэр тосковал по удобному креслу, по деревьям и птичкам и по свежему немецкому пиву. Но больше всего ему недоставало общества Уивер. Он сердечно привязался к этой норовистой девушке, а кроме того, он начал наконец понимать смысл и цель пресс-работы: если ты хочешь сделать свою деятельность интересной для широких масс, надо использовать, может быть, не самый точный, зато всем понятный язык. Уивер довела до его сведения, что многие люди даже не знают, откуда течёт Гольфстрим. Он не мог в это поверить. Он также не мог поверить, что никто не знает, что такое автономный дрейфователь. Ну ладно дрейфователь, это всё-таки нечто новое и слишком специальное. Но Гольфстрим! Чему же учат в школе?

Но Уивер права. В конце концов, он должен завоевать внимание общественности, чтобы воздействовать на тех, кто принимает ответственные решения.

А проблем много.

Тревогу Бауэра вызывал Мексиканский залив. Туда вдоль южноамериканского побережья и от юга Африки устремляются тёплые поверхностные течения. В Карибском море вода прогревается и течёт дальше на север. Вода — хоть и солёная — держится на поверхности за счёт того, что тёплая.

Эта вода и образует центральное отопление Европы, Гольфстрим. Воды Гольфстрима катятся до Ньюфаундленда, перенося миллиарды мегаватт теплоты, что соответствует тепловой мощности двухсот пятидесяти тысяч атомных электростанций. Там к этим водам сбоку примешивается холодное Лабрадорское течение, сильно разводя их. При этом отделяются так называемые «эдди», водовороты тёплых водных масс, которые перемещаются дальше на север, становясь там так называемым Североатлантическим дрейфовым течением. Западные ветры обеспечивают обильное испарение воды, снабжая Европу дождями и в то же время повышая содержание соли в море. Дрейфовое течение поднимается к норвежскому побережью, становясь там Норвежским течением и всё ещё привнося достаточно тепла в Северную Атлантику, так что корабли подходят к юго-западному Шпицбергену даже зимой. И только между Гренландией и северной Норвегией приток тепла иссякает. Здесь Норвежское течение, оно же Североатлантическое дрейфовое течение, оно же Гольфстрим, наталкивается на ледяные арктические воды, что при поддержке холодных ветров быстро остужает его. Оно становится таким тяжёлым, что его массы круто уходят в глубину. Это происходит не по всему фронту, а каналами, так называемыми шлотами, которые в зависимости от волнения меняют своё положение, отчего их бывает не так легко обнаружить. Диаметр таких жерл падения составляет от двадцати до пятидесяти метров. На каждом квадратном километре поверхности насчитывается до десяти шлотов, но где именно они окажутся, зависит от ветра и состояния моря. Решающим фактором является чудовищная тяга, которую создают отвесно падающие воды. Тут и кроется вся тайна Гольфстрима и его стоков. На самом деле он не течёт на север, а втягивается в глубину, всасывается могучим насосом, расположенным под Арктикой. На глубине от двух до трёх тысяч метров ледяная вода пускается в обратный путь, ведущий её вокруг всего земного шара.

Бауэр уже высадил в море целый ряд дрейфователей в надежде, что они последуют по ходу шлота. Но до сих пор он так и не нащупал ни одного шлота и был уже на грани отчаяния. Шлот мог оказаться где угодно. Но его не было нигде, как будто гигантский планетный насос перестал работать или переместился в неведомые края.

Бауэр не ждал, что всё сразу пойдёт как по маслу. Но и ничего не найти тоже не ожидал.

Это и было причиной его тревоги.

Всё это он поведал Уивер перед тем, как ей сойти на берег. С тех пор он регулярно слал ей е-мейлы, делясь своими тайными страхами. Ещё несколько дней назад его команда обнаружила, что в Северном море скачкообразно повысилась концентрация газа, и он ломал себе голову над вопросом, нет ли тут какой-нибудь связи с исчезновением шлотов.

Теперь, сидя в своей каюте, он уже почти не сомневался в этом.

Он работал без перерывов, сидел над стопкой расчётов, распечаток, диаграмм и карт. Между делом писал сообщения Карен Уивер, чтобы просто послать ей привет и довести до неё свои последние выводы.

Он был так погружён в работу, что долго не замечал, что вся каюта дрожит. Пока чашка его чая не доползла до края стола и не опрокинулась ему на брюки.

— Чёрт возьми! — Он вскочил. И замер, услышав, что творилось наверху.

Топот тяжёлых ботинок по палубе. Там что-то случилось. Тряска усилилась. Весь корабль вибрировал, и вдруг что-то швырнуло его о письменный стол. Пол ушёл из-под ног, будто корабль провалился в яму. Бауэра охватил страх. Он поднялся, цепляясь за что придётся, и выбрался в коридор. Всюду царила паника. Кто-то крикнул что-то по-исландски, и Бауэр, не понимая чужого языка, услышал ужас в голосе кричавшего и ещё больший ужас в голосе, ответившем на крик.

Морское землетрясение?

Он побежал по коридору, вскарабкался по трапу на палубу. Корабль трепало из стороны в сторону. Бауэр с трудом держался на ногах. В нос ему ударила жуткая вонь, и тут Лукас Бауэр сразу понял, что произошло.

Он добрался до поручней и выглянул за борт. Море кипело и бурлило. Как будто корабль попал в кастрюлю с кипятком.

Это были не волны. Никакого шторма не было. То были пузыри. Гигантские пузыри, поднимавшиеся из глубины вод.

Корабль снова просел. Бауэр упал, ударившись лицом о палубу. Когда он снова поднял голову, очки его были разбиты. Без очков он был как слепой, но всё же увидел, как море сомкнулось над кораблём.

Господи! — подумал он. — Господи, спаси!

30 апреля

Остров Ванкувер, Канада

Ночь лучилась тёмной зеленью.

Было ни тепло, ни холодно, господствовало скорее благодатное бестемпературье. Дыхание, казалось, перекочевало в папку эволюционных ошибок и было заменено на более удачную функцию, позволяющую свободно двигаться в любой стихии. После того, как Эневек довольно долго падал сквозь тёмно-зелёный универсум, его охватила настоящая эйфория, и он распростёр руки, словно Икар, сменивший небо на бездну, опьянённый ощущением невесомости, и погружался всё глубже и глубже. Со дна навстречу ему мерцало что-то — бескрайний ледяной ландшафт, и тёмный, зелёный океан превращался в ночное небо.

Он стоял на краю ледяного поля и глядел на чёрные, тихие воды, простёртые под звёздами.

Покой охватил его.

Как чудесно было просто стоять здесь. Край ледника отделился от суши и льдиной поплыл через северные моря — туда, где Эневека ждали не гнетущие вопросы, а дом. Его дом. Тоска сдавила грудь Эневека и выжала из него слёзы, сверкающие яркие слёзы, которые слепили его так, что он пытался их стряхнуть, — и они действительно брызнули в чёрное море и начали светиться. Что-то поднималось к нему из глубины. Вдали стояла фигурка, кристально застыв, улавливая в себя свет звёзд.

Я нашла их, сказала она. Голос показался Эневеку знакомым. В чёрной воде плавало что-то огромное, вселяющее страх.

Что ты нашла, спросил он, повернул голову и увидел изящную фигурку Саманты Кроув, исследовательницы из SETI.

Моих внеземных, помнишь? Мы наконец установили с ними контакт.

Эневек задрожал от страха.

И… кто же они? Что они такое?

Исследовательница из SETI указала на чёрную воду.

Они там, сказала она. Я думаю, они будут рады, они любят входить в контакт, но для этого тебе придётся отправиться к ним.

Я не могу, сказал Эневек, уставившись на тёмные, могучие спины, которые пропахали воду. Их были сотни. Ему стало ясно, что они здесь только ради него и что они питаются его страхом. Они пожирали страх.

Тебе надо только шагнуть, трусишка! — посмеивалась Кроув. Это ведь так легко.

Эневек подошёл вплотную к краю льдины.

Просто иди, сказала Кроув.

Ведь я летал, думал Эневек. Летал сквозь тёмно-зелёный океан, полный жизни, и нисколько не боялся. Что со мной может случиться? Сэм права. Бояться нечего.

Он наконец отважился сделать шаг вперёд и мгновенно погрузился в ледяной холод моря. Оно сомкнулось над его головой, вода неумолимо тянула вниз. Сердце бешено колотилось, в висках стучало, в голове стоял гром… Эневек вскочил и ударился головой о потолок.

— Проклятье, — простонал он и увидел Алису Делавэр. Ах да. Он медленно припоминал, где находится.

— Который час?

— Половина десятого.

— Вот чёрт!

— Тебе снился кошмар?

— Какая-то дрянь.

— Я могу сварить кофе.

— Кофе? Неплохо бы. — Его пальцы ощупали место ушиба. Шишка будет приличная. — А где этот чёртов будильник? Я точно помню, что ставил его на семь.

— Ты его не услышал. И неудивительно, после всего, что случилось. — Делавэр прошла к маленькой встроенной кухоньке и огляделась в поиске: — А где…

— В подвесном шкафу, слева. Кофе, фильтры, молоко и сахар.

— А есть хочешь? Я могу и завтрак…

— Нет.

Она налила воды в колбу кофейной машины.

— Отвернись. Мне надо одеться, — попросил Эневек.

— Не устраивай театр. От тебя не убудет, если и увижу.

Он скривился, ища джинсы. Они валялись на лавке у стола каюты. Одеться оказалось не так-то просто. Голова кружилась, нога не сгибалась в колене и болела.

— Джон не звонил? — спросил он.

— Звонил. Не так давно.

— Вот гадство.

— Что?

— Самый дряхлый старик влезет в штаны быстрее. На фиг, и как я не услышал будильник? Мне же непременно нужно было…

— Ты чокнутый, Леон. По-настоящему чокнутый! Два дня назад ты выпал из самолёта. У тебя опухло колено, а у меня немного сдвинулись мозги, ну и что? Нам нечеловечески повезло. Мы могли погибнуть, как Дэнни и пилот, а мы остались живы. И ты чертыхаешься из-за своего поганого будильника, что проспал зарядку!

Эневек сел на скамейку.

— Что сказал Джон?

— Он собрал все данные. И посмотрел видео.

— Здорово. И что?

— И ничего. Тебе придётся рассчитывать на собственное мнение.

— И это всё?

Делавэр наполнила фильтр молотым кофе, вставила его в колбу и включила. Через несколько секунд каюта наполнилась всхлипами машины.

— Я сказала ему, что ты ещё спишь. Он просил тебя не будить.

— Почему это?

— Он сказал, что тебе нужно выздороветь. И был прав.

— Я здоров, — строптиво заявил Эневек.

На самом деле он был в этом не вполне уверен. Когда гидроплан столкнулся с выпрыгнувшим серым китом, у машины оторвало крыло. Арбалетчик Дэнни, похоже, был убит на месте. «Гудок» не нашёл его труп, но сомнений в его гибели не было. Боковая дверь гидроплана при аварии была открыта, и Эневек остался жив только благодаря этому: его вышвырнуло наружу. В себя он пришёл уже только на борту «Гудка», очнувшись от боли в колене.

Делавэр повезло ещё больше: она спружинила на теле пилота. В полубессознательном состоянии ей удалось выбраться из тонущего самолёта. Экипаж «Гудка» сумел выловить Эневека и Делавэр, но несчастный пилот ушёл на дно вместе с самолётом.

При всём трагизме ситуации акция всё же прошла успешно. Дэнни всадил передатчик в кита. Робот URA сопровождал кита целые сутки и записал всё на видео, не привлекая к себе внимания животного. Эневек знал, что записи были посланы утром Джону Форду, и твёрдо намеревался с утра быть в аквариуме. Кроме того, в центре National d’Etudes Spatiales расшифровывались телеметрические данные, полученные от самописца, закреплённого на спине Люси. Если бы не крушение, у них были бы все основания хлопать друг друга по плечу.

Вместо этого всё становилось только хуже. Люди продолжали гибнуть. Сам Эневек уже дважды чудом избежал смерти. Может, оттого, что злость на Грейвольфа выжгла в нём все остальные чувства, он на удивление легко пережил смерть Стринджер. Теперь, через два дня после крушения, он чувствовал себя очень плохо. Будто прорвалась застарелая, годами подавляемая болезнь. Она проявилась в отчаянии, неуверенности и тревожном бессилии.

Нет, он не был здоров, и растяжение в колене являлось далеко не главной проблемой.

Эневек ощущал себя душевным инвалидом.

Накануне он долго спал. Дэви, Шумейкер и шкиперы заходили навестить его. Несколько раз звонил Форд справиться о его состоянии. Больше никто о нём особенно не пёкся. В то время как Алиса Делавэр подвергалась жестокому прессингу со стороны родителей и целой кучи знакомых, которые требовали её отъезда с острова Ванкувер, — неожиданно возник даже один старый друг, заявив свои права после двухлетних отношений, — круг людей, принимавших участие в судьбе Эневека, ограничивался лишь коллегами.

Он был болен и знал, что никакой врач не в силах ему помочь.

Делавэр поставила перед ним чашку свежего дымящегося кофе и глядела на него сквозь синие стёкла очков. Эневек хлебнул, обжёг язык и взял трубку радиотелефона.

— Можно задать тебе один вопрос личного характера? — спросила она.

Он замер, отрицательно покачал головой и сказал:

— Потом.

— Когда потом?

Эневек пожал плечами и набрал номер Форда.

— Мы ещё не управились с просмотром, — сказал директор аквариума. — Отдыхай пока.

— Ты же сказал Лисии, чтоб я высказал своё мнение.

— Да, но после того, как мы всё просмотрим. В основном это скучно. Уж досмотрим до конца, а ты потом посмотришь существенное. Может, и ехать будет незачем.

— Ну, хорошо. Когда вы управитесь?

— Понятия не имею. Мы тут сидим за плёнками вчетвером. Дай нам два часа. Нет, три. Лучше всего, я пришлю за тобой вертолёт после обеда. Круто, правда? Членство в кризисном штабе даёт кое-какие преимущества. Всегда наготове вертолёт. — Форд засмеялся. — Никак привыкнуть не можем. — Он сделал паузу. — Зато у меня есть для тебя кое-что другое. Только сейчас у меня нет времени рассказывать, ты лучше позвони Роду Пальму.

— Пальму? С какой стати?

— Он час назад вернулся из Нанаймо, из института океанических наук. Ты можешь поговорить и со Сью Оливейра, но я думаю, Пальм у тебя под рукой.

— Чёрт возьми, Джон! Почему мне никто не позвонит, если есть что рассказать?

— Я хотел подождать, пока ты отоспишься.

Эневек брюзгливо закончил разговор и позвонил Пальму. Руководитель исследовательской станции «Строберри» тут же взял трубку.

— А! — догадался он. — Форд тебе сказал, да?

— Да. На что вы там наткнулись? Почему ты мне не позвонил?

— Все знают, что ты нуждаешься в покое.

— Что за чепуха!

— Я хотел дождаться, когда ты выспишься.

— Это я слышу уже второй раз в течение одной минуты. Нет, в третий раз, если учесть ещё перманентную заботу Лисии. Я совершенно здоров, чёрт бы вас всех побрал.

— Ну так давай ко мне, — предложил Пальм.

— На лодке?

— А почему нет? Пара сотен метров. В бухте ничего с тобой не сделается.

— Хорошо, буду через десять минут.

Делавэр смотрела на него поверх своей чашки, подняв брови.

— Что-нибудь новенькое?

— Весь мир нянчится со мной, как с больным, — ругался Эневек.

— Я так не считаю.

Он встал, выдвинул из-под своей койки ящик и порылся в поисках свежей рубашки.

— Они там, в Нанаймо, явно что-то обнаружили, — буркнул он.

— Что именно?

— Не знаю. Поеду к Роду Пальму. — Он поколебался и сказал: — Можешь поехать со мной, если есть время и желание. О’кей?

— Ты хочешь взять меня с собой? Какая честь.

— Не будь дурой.

— Я не дура. — Она повертела носом. Краешки её резцов закусили нижнюю губу. Эневек снова подумал, что надо бы с этими зубами что-то срочно сделать. А то так и хочется поискать для неё морковку. — Ты уже два дня не в духе, с тобой даже не поговоришь.

— Ты бы тоже была не в духе… — Он осёкся. Делавэр смотрела на него.

— Я тоже была в гидроплане, — спокойно сказала она.

— Извини.

— Я чуть не умерла от страха. Любой другой сразу бы уехал домой к маме. Но ты лишился бы ассистентки, поэтому я осталась, тупой ты брюзга. Что ты мне хотел сказать, я тебя перебила?

Эневек снова ощупал свою шишку. И колено болело тоже.

— Ничего. Ты уже успокоилась?

Она подняла брови.

— А я и не волновалась.

— Хорошо. Тогда идём.

— И всё-таки мне хотелось бы спросить у тебя кое-что личное.

— Нет.

Ехать к маленькому острову на «Чёрт-рыбе» — в этом было что-то нереальное. Как будто не происходило никаких нападений последних недель. Остров Строберри можно было обойти пешком за пять минут. Гладь воды была зеркальной. Ни ветерка, ни облачка.

Катер причалил к островному пирсу. Станция Пальма размещалась в старой яхте, живописно расположившейся на берегу и окружённой ржавыми якорями. Яхта служила Пальму и офисом, и домом, в котором он жил с двумя своими детьми.

Эневек старался не хромать. Делавэр молчала. Она явно сердилась на него.

Чуть позже они сидели втроём перед яхтой за плетёным столиком. Делавэр прихлёбывала кока-колу, поглядывая на свайные домики посёлка. Тишина была полна природных звуков.

— Как твоё колено? — сочувственно спросил Пальм. Это был внимательный человек с пушистой бородой и лысым лбом, не разлучавшийся с трубкой.

— Нашёл о чём говорить. — Эневек махнул рукой, пытаясь пренебречь грохотом в своём черепе. — Лучше скажи, что вы там обнаружили.

— Леон не любит, когда его спрашивают о самочувствии, — язвительно заметила Делавэр.

Эневек прорычал что-то неразборчивое. Конечно же, она была права. Его настроение падало, как барометр в шторм. Пальм откашлялся.

— Мы много разговаривали с Рэем Фенвиком и Сью Оливейра, — сказал он. — После вскрытия J-19 мы постоянно поддерживаем контакт. Но не только поэтому. В день вашего крушения к берегу снова прибило мёртвого кита. Серый кит, я его не знал. Он нигде не зарегистрирован. Фенвику некогда было приехать, и я разделывал его сам с несколькими помощниками, чтобы послать в Нанаймо обычные пробы на анализ. Грязная работа, скажу я тебе. Я то и дело поскальзывался внутри его грудной клетки, кровь и слизь затекали мне в ботинки, сверху капало, мы походили на зомби во время трапезы. Это что касается романтической стороны мероприятия. Разумеется, мы взяли и части мозга.

Эневек ещё больше опечалился от известия о гибели ещё одного кита. Он не мог ненавидеть животных за их злодеяния. Они оставались для него тем, чем были всегда, — чудесными созданиями природы, которых надо охранять и защищать.

— Отчего он умер? — спросил он. Пальм развёл руками.

— Я бы сказал, от инфекции. То же самое Фенвик диагностировал у Чингиза. Странно только, что у обоих животных мы нашли нечто совершенно постороннее. — Он покрутил пальцем у виска. — Фенвик тоже обнаружил в мозгу Чингиза некий коагулят. Сгустки, распределённые между мозгом и черепной коробкой.

Эневек прислушался.

— Сгустки крови? У обоих животных?

— Это не кровь, хотя поначалу мы так и думали. Поскольку Фенвик и Оливейра приверженцы теории, согласно которой в аномалиях виноваты шумы. Они не хотят об этом говорить, пока нет дополнительных улик, но Фенвик временами просто зубами вцепляется в мысль, что это последствия тех сонарных испытаний…

— Surtass LFA?

— Да.

— Забудь об этом. Они совершенно ни при чём.

— А можно узнать, о чём вы говорите? — вклинилась Делавэр.

— Американское правительство несколько лет назад преподнесло своему военно-морскому флоту подарок, — объяснил Пальм. — Оно разрешило им использование низкочастотного сонара для определения местонахождения подводных лодок. Этот сонар называется Surtass LFA, и он был обстоятельно испытан.

— Да вы что? — ужаснулась Делавэр. — Я была уверена, что военно-морской флот связан соглашением о защите морских млекопитающих.

— Мало ли кто какими соглашениями связан, — сказал Эневек с усмешкой. — Мало ли существует лазеек и обходных путей. Соединённые Штаты не в силах противостоять соблазну контролировать 80 процентов Мирового океана, а сонар даёт им такую возможность. И американский президент мигом отвязал ВМФ от всякого соглашения, поскольку новая система уже влетела в триста миллионов долларов, а ответственные люди клялись, что она не причинит китам никакого вреда.

— Но сонар вреден для китов, это знает любой дурак.

— К сожалению, доказательств недостаточно, — сказал Пальм. — Прошлое показывает, что киты и дельфины чрезвычайно чувствительно реагируют на сонар, однако какое влияние он оказывает на добычу пропитания, на размножение и передвижение, однозначно сказать нельзя.

— Смешно, — фыркнул Эневек. — Начиная от ста восьмидесяти децибел у кита рвутся барабанные перепонки. А каждый отдельный подводный передатчик новой системы создаёт шум в двести пятнадцать децибел. Общая сила сигналов даже превышает этот уровень.

Делавэр переводила взгляд с одного на другого.

— И… что происходит с животными?

— То, что и навело Фенвика и Оливейра на теорию шума, — сказал Пальм. — Уже несколько лет испытания сонара в разных частях света заставляют китов и дельфинов выбрасываться на берег. Многие киты погибают. Все обнаруживали сильные кровоизлияния в мозгу и в косточках внутреннего уха — повреждения, типичные для воздействия сильных шумов. В каждом отдельном случае природозащитники готовы доказать, что в районе смертельных исходов состоялись учения НАТО, но попробуй затей ссору с ВМФ США.

— Они опровергают это?

— Да, и много лет подряд. Однако они вынуждены признать, что хотя бы в отдельных случаях ответственность несут они. Дело в том, что мы всё ещё слишком мало знаем. Мы видим только повреждения у мёртвых китов, и каждый выстраивает свои теории. Фенвик, например, верит, что подводные шумы могут привести к коллективному безумию.

— Глупости, — прорычал Эневек. — Шум лишает животных ориентации. Они выбрасываются на берег, но не нападают на корабли.

— А я нахожу теорию Фенвика заслуживающей рассмотрения, — сказала Делавэр.

— Да?

— Конечно! У животных помрачается сознание. Сперва у некоторых, потом по типу массового психоза — всё больше.

— Лисия, не говори ерунды! Мы знаем о клюворылых дельфинах, которые выбросились на Канарах после того, как НАТО провело там свои пиф-паф. Вряд ли отыщется другое животное, настолько же чувствительное к шумам, как клюворылые дельфины. Ясно, что они свихнулись. В панике они бегут от шума в чужеродную стихию.

— Или нападают на возмутителя, — упрямо добавила Делавэр.

— Какого возмутителя? На надувную лодку с подвесным мотором? Какой же от неё шум?

— Но есть ведь и другие шумы. Подводные взрывы.

— Но это не здесь. Кроме того, киты выбрасывались на берег и сотни лет назад. В том числе и в Британской Колумбии. Сохранились старинные предания. У индейцев что, тоже был сонар?

— Какое отношение всё это имеет к нашей теме?

— Большое. Любой бездумный человек запросто может приплести идеологию к выбросу китов на берег и…

— Это я-то бездумный человек? — Делавэр гневно сверкнула на него глазами.

— Единственное, что я хочу сказать, это то, что массовые выбрасывания китов не обязательно связаны с искусственно произведённым шумом. И наоборот, шум, может быть, приводит не только к выбрасываниям.

— Эй! — Пальм поднял руки. — Вы напрасно спорите. Сам Фенвик находит свою теорию шумов несколько дырковатой. О’кей, он сторонник коллективного безумия, но… Да вы меня слушаете?

Они посмотрели на него.

— Итак, — продолжал Пальм, убедившись в их безраздельном внимании. — Фенвик и Оливейра нашли этот коагулят и пришли к заключению о деформациях, вызванных внешним воздействием. С виду они похожи на кровоизлияния и поначалу принимались за кровоизлияния. Потом они изолировали эти сгустки и подвергли их обычной процедуре и тут обнаружили, что субстанция всего лишь пропитана кровью кита. Само же вещество представляет собой бесцветную массу, которая на воздухе быстро разлагается. Большая часть была уже непригодна для исследования. — Пальм нагнулся вперёд. — Но кое-что они всё же смогли проанализировать. И результаты оказались те же, что были получены несколько недель назад. Они там, в Нанаймо, уже видели вещество, которое было извлечено из головы китов.

Эневек секунду молчал.

— И что же это? — спросил он охрипшим голосом.

— То же самое, что ты нашёл среди моллюсков на корпусе «Королевы барьеров».

— Вещество из мозга китов и с корпуса сухогруза…

— Идентично. Одна и та же субстанция. Органическая материя.

— Чужеродный организм, — пробормотал Эневек.

— Что-то нездешнее, да.

Эневек чувствовал себя измотанным, хотя пробыл на ногах всего несколько часов. Они вернулись с Делавэр в Тофино, и он с трудом поднялся по деревянному трапу на пирс: болело колено. Оно мешало ему думать и действовать.

Он прихромал в опустевший зал ожидания «Китовой станции», взял из холодильника бутылку апельсинового сока и сел в кресло за стойкой. В голове его — безуспешно, как собака за хвостом, — бежали по кругу мысли.

Делавэр вошла вслед за ним и нерешительно огляделась.

— Возьми себе что-нибудь, — Эневек указал на холодильник.

— Тот кит, который сбил наш гидроплан… Он поранился, Леон. Может, даже погиб.

Эневек задумался:

— Да. Вероятно.

— Они делают это не добровольно, — сказала она.

Он включил портативный телевизор. Может, она сама уйдёт, не дожидаясь его просьбы. Он стыдился своего дурного расположения духа, но потребность побыть одному росла с каждой минутой.

— Можно задать тебе один личный вопрос?

Ну вот, опять! Эневек хотел было ответить резкостью, но сдержался:

— Задавай.

— Ты из племени мака?

Так вот о чём она хотела его спросить. Её занимает его внешность.

— Почему ты спрашиваешь?

— Перед взлётом гидроплана ты сказал Шумейкеру, что Грейвольф напортит своим отношениям с мака тем, что так ожесточённо выступает против охоты на китов.

— Нет. Я не мака. И слушай, Лисия, не обижайся на меня, но у меня сейчас нет настроения копаться в истории своих предков.

Она сжала губы в ниточку.

— Хорошо.

— Я позвоню тебе, как только Форд объявится. — Он криво улыбнулся: — Или ты мне позвонишь. Может, он снова будет звонить тебе, чтобы не разбудить меня.

Делавэр тряхнула своей рыжей шевелюрой и медленно направилась к двери. Там она остановилась.

— И ещё, — сказала она, не оборачиваясь. — Поблагодари Грейвольфа за то, что он спас тебе жизнь. Я-то была у него.

— Ты была у него? — воскликнул Эневек.

— Ты можешь питать к нему какие угодно чувства, но твоё спасибо он заслужил. Без него бы ты погиб.

С этими словами она вышла.

Эневек стукнул бутылкой о стол и тяжело вздохнул.

Поблагодарить. Грейвольфа.

Он так и сидел на станции, переключая каналы, пока не наткнулся на специальную передачу, посвящённую ситуации у берегов Британской Колумбии. В телестудии давала интервью женщина в военно-морской форме. Её чёрные, коротко остриженные волосы были гладко зачёсаны назад. Лицо строгой красоты носило азиатские черты. Возможно, китаянка. Нет, полукитаянка. Какая-то решающая мелочь не подходила ко всему остальному. Её глаза. Они были совсем не по-азиатски светлыми, голубыми.

Под картинкой возникла надпись: генерал Джудит Ли, ВМФ США.

— Видимо, мы должны распрощаться с водами у берегов Британской Колумбии? — как раз спрашивал ведущий. — Так сказать, вернуть их назад природе?

— Я не думаю, что нам нужно что-то возвращать природе, — ответила Джудит Ли. — Мы живём в согласии с природой, хоть кое-что и оставляет желать лучшего.

— В настоящее время вряд ли можно говорить о согласии.

— Мы находимся в постоянном контакте с виднейшими учёными и исследовательскими институтами по обе стороны границы. Когда у животных проявляются коллективные изменения в поведении, это внушает тревогу, но было бы неправильно излишне драматизировать ситуацию и впадать в панику.

— Вы не верите в массовый феномен?

— Рассуждать о феномене можно, когда он присутствует. А в настоящий момент я бы говорила лишь о кумуляции похожих событий.

— Но об этих событиях молчат, как будто их нет, — продолжал настаивать ведущий. — А почему?

— О них говорят. — Ли улыбнулась. — Например, мы с вами.

— Ваше согласие на интервью нас настолько же обрадовало, насколько и удивило. Информационная политика как вашей, так и нашей страны в последние дни была более чем сдержанной. Почти невозможно получить комментарий специалиста, поскольку ваши инстанции блокируют всякий контакт.

— Ну как же, — пробурчал Эневек вслух. — Грейвольф-то прорвался со своими соплями. Разве не читали?

Но хоть кто-нибудь попросил об интервью Форда? Или Рэя Фенвика? Род Пальм входит в число ведущих исследователей косаток, но хоть кто-нибудь из газет или с телевидения побеспокоил его в течение последней недели? Его самого, Леона Эневека, недавно уважительно упомянутого в журнале «Scientific American» за исследования разума у морских млекопитающих, — хоть кто-нибудь сунул ему под нос микрофон?

Только теперь ему стала очевидна вся абсурдность ситуации. При других обстоятельствах — будь то теракт, крушение самолёта или природная катастрофа, — все эксперты были бы уже нарасхват и стояли перед камерами. А тут они как в вакууме оказались. Да и Грейвольф со времени своего последнего газетного интервью больше нигде на виду не появлялся. Ещё несколько дней назад радикальные природозащитные организации не упустили бы случая помелькать в кадре, но что-то герой Тофино перестал быть темой публикаций.

— Вы смотрите на это несколько односторонне, — спокойно сказала Ли. — Ситуация, конечно, необычная. Практически мы не знаем других таких случаев. Разумеется, мы следим за тем, чтобы никто из так называемых экспертов не делал преждевременных выводов, хотя бы для того, чтобы потом нам не пришлось выступать с опровержениями. Не говоря уже о том, что пока я не вижу угрозы, с которой нельзя было бы справиться.

— Вы хотите сказать, что контролируете ситуацию?

— Мы работаем над этим.

— Некоторые считают, что вы не справляетесь.

— Я не знаю, чего люди ждут от нас. Вряд ли государство станет применять против китов военные корабли.

— Каждый день мы слышим о новых жертвах. Канадское правительство пока что ограничилось тем, что объявило воды Британской Колумбии кризисной зоной…

— Для мелких судов. Нормальное грузовое и паромное судоходство не затронуто.

— Разве в последнее время не исчезали корабли?

— Ещё раз: то были рыбацкие лодки, небольшие моторки, — объяснила Ли тоном бесконечного терпения. — Потеря таких судёнышек продолжается. Мы отслеживаем все подобные сообщения. Разумеется, все средства брошены на поиск уцелевших. Но я хотела бы всё-таки предостеречь от того, чтобы всякий несчастный случай в открытом море связывать с нападением животных.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве не было аварии большого ванкуверского сухогруза, в ходе которой затонул буксир?

Ли сомкнула пальцы.

— Вы имеете в виду «Королеву барьеров»?

Ведущий глянул в свои бумажки.

— Правильно. Об этом практически ничего не сообщалось.

— Разумеется, нет, — вырвалось у Эневека.

За событиями последних дней он забыл обсудить это с Шумейкером.

— «Королева барьеров», — сказала Ли, — получила повреждение пера руля. А буксир затонул из-за неправильно проведённого манёвра при швартовке.

— А не вследствие нападения? У меня тут записано…

— У вас записано неверно.

Эневек обмер. Что эта женщина говорит?

— А теперь, генерал, не могли бы вы нам хоть что-то сказать о крушении гидроплана «Тофино Эйр», которое случилось два дня назад?

— Гидроплан упал, да.

— Но он якобы столкнулся с китом.

— Мы расследуем и эту аварию. Извините меня, если я не вполне осведомлена о каждом отдельном событии, моя работа скорее более общего порядка…

— Естественно, — ведущий кивнул. — Итак, поговорим о вашей позиции. Что вы в силах сделать? Ведь пока что вы можете только реагировать на происходящее.

В лице Ли мелькнуло весёлое оживление.

— Кризисные штабы призваны не только реагировать. Мы устраняем кризисные положения. Но, как я уже сказала, сейчас нам приходится иметь дело с чем-то совершенно новым. Распознавание и предотвращение не могло вестись в полной мере, как это бывает при обычных сценариях. Всё остальное мы контролируем. В море не выходит ни один корабль, для которого киты представляли бы опасность. Транспортные задания судов, которым это могло бы угрожать, мы переложили на воздушные линии побережья. Более крупные суда сопровождает военный конвой, мы ведём непрерывный авиационный дозор и вкладываем большие средства в научные исследования.

— Но вы же исключили применение военной силы.

— Не исключили. Придали ему относительный характер.

— Природоохранные активисты считают, что поведенческие изменения вызваны воздействием цивилизации. Шум, ядохимикаты, транспортное движение по морю…

— В скором времени мы сможем дать на это ответ.

— И как скоро?

— Я повторяю: мы не будем пускаться в догадки и спекуляции, пока не получим конкретные результаты. И никому не позволим это делать. Точно так же мы не допустим никакого самоуправства со стороны разгорячённых рыбаков, предприятий, пароходств, станций наблюдения китов или сторонников охоты на китов, — это самоуправство может привести к эскалации несчастных случаев. Если животные нападают, это значит, что они либо больны, либо загнаны в угол. В обоих случаях нет смысла применять против них силу. Мы должны доискаться до причин, тогда исчезнут симптомы. А до тех пор нам придётся избегать моря.

— Спасибо, генерал.

Ведущий повернулся к камере.

— Это была генерал Военно-морского флота США Джудит Ли, которая несколько дней назад возглавила военное руководство объединённым кризисным штабом и комиссиями расследования США и Канады. А теперь — к другим новостям дня.

Эневек уменьшил звук и позвонил Джону Форду.

— Кто такая, к чёрту, эта Джудит Ли? — спросил он.

— С ней лично я ещё не знаком, — ответил Форд. — Но знаю, она тут постоянно летает взад-вперёд.

— А я и не знал, что США и Канада объединили свои штабы.

— Но ты и не должен всё знать. Ты как-никак биолог.

— А ты кому-нибудь давал интервью по поводу нападений китов?

— Вопросы мне задавали, но как-то всё ушло в песок. Они и тебя несколько раз хотели позвать на телевидение.

— Да неужели?

— Леон, — голос Форда казался ещё более усталым, чем утром. — Что я могу тебе сказать? Ли всё заблокировала. Может, оно и к лучшему. Как только тебя включают в какой-нибудь государственный или военный штаб, от тебя ждут, чтобы ты держал язык за зубами. Всё, что ты делаешь, становится засекреченным.

— Но мы же беспрепятственно обмениваемся информацией?

— Мы с тобой сидим в одной лодке.

— Но эта генеральша несёт околесицу! О «Королеве барьеров», например…

— Леон, — Форд зевнул. — Ты присутствовал, когда всё это произошло?

— Что это за подход?

— Я так же, как и ты, мало сомневаюсь в том, что всё происходило именно так, как говорит твой мистер Робертс из пароходства. И всё же, подумай: нашествие моллюсков. Странные существа, неизвестные науке. Какой-то зловещий студень. Кит прыгает на трос. Всё это вкупе и есть происшествие с «Королевой барьеров». Ах да, не забыть ещё, что в доке что-то шлёпнуло тебя по морде и улизнуло, а Фенвик и Оливейра нашли в мозге китов желе. И в каком виде ты хотел бы увидеть всё это в прессе?

Эневек молчал.

— Почему пароходство не отзывается на мои звонки? — спросил он наконец.

— Понятия не имею.

— Но что-то ты всё же знаешь. Ты научный руководитель канадского штаба.

— Ещё какой! И поэтому они штабелями выкладывают передо мной свои досье. Послушай, Леон, я ничего не знаю! Они нас не балуют.

— Пароходство и кризисный штаб сидят в одной лодке.

— Прекрасно. Мы с тобой можем часами препираться на сей счёт, но мне бы хотелось поскорее покончить с этим видео, а это затягивается больше, чем я думал. Один из наших сотрудников слёг с поносом, поэтому спать нам ночью не придётся.

— Вот чёрт, — выругался Эневек.

— Жди, я тебе позвоню. Или Лисии, если ты задремлешь…

— Я на связи.

— Она, кстати, молодец, ты не находишь?

Разумеется, она молодец. Она такая, что лучшей ассистентки и желать нельзя.

— Да, — буркнул Эневек. — Она ничего. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Разве что идеей. Пораскинь мозгами. Может, прогуляешься и навестишь пару вождей ноотка, — Форд хихикнул. — Индейцы наверняка что-нибудь знают. А вдруг они расскажут, что нечто подобное уже было тысячу лет назад.

Шутник нашёлся, подумал Эневек.

Он закончил разговор и принялся ходить по комнате. В колене пульсировала боль, но он продолжал ходить, будто желая наказать себя за то, что он не в форме.

Если так пойдёт и дальше, у него разовьётся паранойя. Он уже всех подозревает, что его хотят обойти: никто ему не звонит, обращаются с ним, как с инвалидом. А он всего лишь прихрамывает.

Но что ему делать?

Если ты топчешься по кругу, разорви его и выйди на прямой курс.

Как там сказал Форд? Индейцы наверняка что-нибудь знают.

Когда-то индейцы Канады передавали своё знание из поколения в поколение, пока цепь устных преданий не прервал «Индейский акт 1885 года». Их лишили идентичности, принуждая покидать свою родину и посылать детей в местные школы, чтобы они — как это называлось — интегрировались в сообщество белых. Тогда как индейцы и без того были интегрированы — в своё собственное сообщество. Кошмар «Индейского акта» длился до сих пор. В последние десятилетия индейцы всё активнее стали брать жизнь в свои руки. Нить предания начали связывать там, где она была разорвана сто лет назад, а канадское правительство стало прилагать силы к тому, чтобы исправить свои ошибки, хотя о возрождении былой культуры не могло быть и речи.

Всё меньше оставалось канадцев, знакомых со старым преданием.

Кого же он мог расспросить? Эневек почти не поддерживал контактов с племенем ноотка, или нуу-ча-нальс, как они сами называли себя: живущие вдоль гор.

А можно было расценить указание Форда как шутку. Ход для художественного фильма, в котором таинственное древнее предание привело бы к решению загадки.

Проблема состояла в том, что индейцев вообще не было. Чтобы узнать что-нибудь о Тихом океане и острове Ванкувер, имело смысл обратиться к ноотка, индейцам островного запада. Но можно и запутаться в мифах разных племён, из которых сложились ноотка. Каждое из этих племён населяло свою собственную территорию. У ноотка рассказывались космогонические истории, в которых главную роль играла фигура трансформера — оборотня. В племени дайдидас большое значение придавалось волку, но существовали и истории о косатках. Но если захочешь что-то узнать о косатках, не обращая внимания на истории о волках, это будет большая ошибка, поскольку в круге превращений человек и животные были духовно взаимосвязаны. Не только все создания обладали возможностью превращения в другие существа, но некоторые располагали ещё и двойной природой: стоило волку ступить в воду, как он тут же превращался в кита-убийцу, стоило киту выйти на сушу, как он становился волком. Косатки и волки являлись одним и тем же существом, и рассказывать истории о косатках, не подразумевая при этом волков, было в глазах индейца ноотка полной глупостью.

Поскольку ноотка по традиции были китобоями, у них был бесконечный запас историй про китов. Но даже одно и то же племя рассказывало мифы по-разному, смотря куда прийти. Мака тоже принадлежали к ноотка и наряду с эскимосами были единственным племенем Северной Америки, имевшим когда-то законное право охоты на китов, и как раз сейчас они поставляли много материала для дискуссий, потому что после почти векового китобойного воздержания снова хотели ввести его в обиход. Мака жили не на острове Ванкувер, а на противолежащем северо-западном конце штата Вашингтон. В их мифах были разные истории о китах, которые встречались и у ноотка на острове.

Ну что ж, привлечь индейцев для совета было достаточно необычным делом.

Эневек кисло усмехнулся. Как нарочно, именно он.

Для человека, уже двадцать лет живущего в Ванкувере, он знал о местных индейцах довольно мало, потому что в принципе ничего не хотел знать. Лишь время от времени его охватывала неопределённая тоска по их миру. И всякий раз он это чувство подавлял в корне. Делавэр принимала его за мака, а он был неспособен даже к погружению в местные мифы.

Но Грейвольф был способен к этому ещё меньше.

Жалкий тип, злобно думал Эневек. Какой индеец в наши дни станет носиться с таким дурацким прозвищем. Вождей племени нынче зовут Норман Джордж, Уолтер Майкл или Джордж Франк. Нет среди них никакого Джона Два Пера или Лоренса Плывущего Кита. Только безмозглый фигляр вроде Джека О’Бэннона может быть таким падким на романтику из детских книжек. Тоже мне, Серый Волк!

Грейвольф был невежда.

А сам Эневек?

Оба хороши! Один выглядит как индеец, но отторгает от себя всё индейское. Другой никакой не индеец, зато из кожи лезет, чтобы казаться им.

Мы оба невежды. Два комедианта. Два инвалида.

Это проклятое колено!

Кого бы ему расспросить? Джорджа Франка, вот кого!

Это был один из его знакомых вождей. Белые и индейцы не водили тесной дружбы вне работы, не распивали вместе пиво, но и не имели ничего друг против друга. Два невраждующих мира. Джордж Франк был не то чтобы другом, но хорошим знакомым: славный парень и, кроме того, вождь одного из племён ноотка, причём вождь особый, верховный. Институция верховных вождей была чем-то вроде английского королевского дома. Этот ранг наследовался. В повседневности большинством племён правили выборные вожди, но наследные вожди пользовались высшим почётом.

Джордж Франк жил неподалёку от «Постоялого двора Виканинниш». Эневек полистал телефонную книгу и позвонил Франку.

— Итак, ты приехал, чтобы узнать что-нибудь о китах, — сказал Франк, когда полчаса спустя они прогуливались вдоль реки. Вождь был невысокий человек с морщинистым лицом и приветливыми глазами. Под ветровкой — майка с надписью «Лосось идёт домой». — Надеюсь, ты не ждёшь от меня каких-нибудь индейских мудростей?

— Нет. — Эневека обрадовал такой ответ. — Но у Джона Форда есть одна идея.

— У какого Джона Форда? — улыбнулся Франк. — У режиссёра или директора ванкуверского аквариума?

— Режиссёр, боюсь, уже умер. Мы просто ищем ответ где только можно. А вдруг в какой-нибудь из ваших историй есть указание на похожие случаи.

Франк указал на реку. Она текла с гор, местами обмелела и несла с собой ветки и листья.

— Вот тебе ответ, — сказал он и улыбнулся: — Hishuk ish ts’awalk.

— О’кей. Значит, всё-таки индейские мудрости.

— Всего одна. Я думал, ты её знаешь.

— Я не знаю вашего языка. Так, нахватался каких-то крох.

Франк несколько секунд глядел на него.

— Ну, это корневая мысль почти всех индейских культур. Ноотка приписывают её себе, но я думаю, в других местах люди выражают то же самое другими словами: всё есть одно целое. Что происходит с рекой, то же и с человеком, и с морем, и с животными.

— Правильно. Другие называют это экологией.

Франк нагнулся и достал из воды ветку, запутавшуюся в прибрежных корнях.

— Что же тебе рассказать, Леон? Мы не знаем ничего такого, чего бы ты и сам не знал. Я могу ради тебя поспрашивать людей, позвонить кое-кому. Есть много легенд и песен. Но я не знаю ни одной, которая могла бы вам помочь. Вернее, в предании ты можешь найти всё, что ищешь, в этом-то и проблема.

— Я тебя не понимаю.

— Ну, мы воспринимаем животных немного иначе. Ноотка никогда не отнимали у кита жизнь просто так. Кит дарил свою жизнь, это был осознанный акт, понимаешь? Ноотка верили, что вся природа осознаёт себя, — такое большое, тесно переплетённое сознание. — Он шёл по сырой, зыбкой тропе. Эневек следовал за ним. Лес открылся перед ними голой вырубкой. — Взгляни на этот позор. Лес вырублен, дождь, солнце и ветер вызывают эрозию почвы, и реки превращаются в клоаки. Взгляни, если ты хочешь знать, что не даёт покоя китам. Всё едино.

— М-м. Рассказывал ли я тебе когда-нибудь, в чём состоит моя работа?

— Насколько я понимаю, ты ищешь сознание.

— Самосознание.

— Да, припоминаю. Однажды вечером ты мне рассказывал. В прошлом году. Мы сидели, я пил пиво, а ты воду. Ты ведь по-прежнему пьёшь только воду, а?

— Я не люблю алкоголь.

— И никогда не пил?

— Практически никогда.

Франк остановился.

— Да, алкоголь. Ты хороший индеец, Леон. Пьёшь только воду и приходишь ко мне за тайным знанием. — Он вздохнул. — Когда же люди, наконец, перестанут делать друг из друга клише. У индейцев была проблема с алкоголем, у некоторых она и до сих пор остаётся, но есть многие, кто просто с удовольствием иногда выпивают. Однако если белый и индеец вместе выпьют пива, тут же начнётся: ах, спаивают индейцев! Но мы не являемся ни бедными соблазнёнными, ни хранителями высшей мудрости. Кстати, Леон, ты у нас кто, христианин?

Эневек не особенно удивился. Их редкие встречи с Франком всегда проходили одинаково. Вождь вёл беседу, перескакивая, как белочка, с одной темы на другую.

— Я не принадлежу ни к какой церкви, — сказал Эневек.

— Знаешь, я некоторое время был увлечён Библией. Книга, полная высшей мудрости. Там Бог заявляет о себе огнём: вещает из горящего куста. Но как ты думаешь, смог бы христианин таким образом объяснить лесной пожар?

— Конечно, нет.

— Тем не менее, история о горящем кусте для него много значит, если он верующий. Так же и индейцы: верят в своё предание, но твёрдо знают, в какой степени эти истории применимы к действительности. В наших легендах ты можешь найти всё и ничего; ничего оттуда нельзя истолковать буквально, но всё имеет свой смысл.

— Я знаю, Джордж. Но мы в тупике. Ломаем голову над тем, что сделало китов безумными.

— И ты считаешь, что ваша наука бессильна?

— Получается, да.

Франк отрицательно покачал головой.

— Не может быть. Наука — великое дело. С её помощью человек способен на многое. Проблема только в точке зрения. На что ты смотришь, когда применяешь свои знания?

Ты смотришь на кита, который изменился. Ты больше не узнаёшь в нём своего друга. Почему? Он стал врагом. Что подвигло его к этому? Может, ты ему чем-то насолил? Или его среде? Ты ищешь вред, который нанесён непосредственно киту, и ты его находишь. Тут и бессмысленный забой, тут и отравление вод, тут и распоясавшийся китовый туризм, мы разрушаем основы пропитания животных и заполняем их среду шумом. Мы лишаем их мест, где они выращивают своих детёнышей, — разве в Калифорнийском заливе не собираются строить сооружения по добыче соли?

Эневек мрачно кивнул. В 1993 году ЮНЕСКО объявило лагуну Сан-Игнасио мировым заповедником. Она была последней нетронутой лагуной Тихого океана, где серые киты рождали своих детёнышей, и являлась к тому же убежищем для многих видов растений и животных, которым грозило вымирание. Но, невзирая на это, концерн «Мицубиси» строит там теперь соледобывающие сооружения, которые станут выкачивать из лагуны по двадцать тысяч литров солёной воды в секунду, заливая её в испарительные бассейны. Отработанная вода потечёт в лагуну. Никто не знает, какое действие это окажет на китов. Бесчисленные исследователи, активисты и консорциум нобелевских лауреатов тщетно протестовали против строительства.

— Вот видишь, — продолжал Франк, — а это среда китов, насколько тебе известно. Они в ней живут, но ведь среда есть нечто большее, чем просто цепочка условий, в которых киты чувствуют себя хорошо или плохо. Может, проблема вообще не в китах, Леон. Может, киты лишь часть проблемы, видимая нам.

* * *

Аквариум, Ванкувер

Пока Эневек слушал верховного вождя, у Джона Форда уже двоилось в глазах.

Он контролировал одновременно два монитора — один показывал запись камеры робота URA, другой — виртуальное пространство с висящими в нём зелёными точками; они изображали стадо китов и постоянно меняли своё положение.

По второму монитору прогонялись также данные зонда, который торчал в жировом слое Люси: частота ударов сердца, глубина погружения, позиция, температура, давление и свет. Зонд и робот вместе давали полную картину того, что происходило с Люси в течение суток.

Сутки следовать за обезумевшим китом!

Форд и двое его помощников сидели в сумерках, освещённые бледным светом экранов. Четвёртое место пустовало. Безобидный кишечный вирус сократил команду и обеспечил им лишнюю ночную смену.

Форд пошарил рядом с собой, не сводя глаз с монитора, нащупал картонную коробку, нагрёб пригоршню картошки фри и набил ею рот.

Собственно, Люси совсем не производила впечатления безумной.

Все прошедшие часы она делала то, что и должны делать пастбищные животные океана. Она паслась в компании полудюжины своих взрослых товарищей и двух детёнышей-подростков, пропахивая мягкий ил, вздымая тучи грязи и отфильтровывая червей и блошиных рачков. Вначале Форд следил за этим как заворожённый, хотя не впервые видел снимки пасущегося кита. Но робот давал запись нового качества, поскольку следовал за китом как часть стада. Следовать на пастбище за кашалотом значило бы очутиться в мрачной глубине. Но серые киты жили на мелководье. Поэтому Форд вот уже несколько часов наблюдал постоянную игру света и тени. На несколько минут Люси поднималась на поверхность, процеживала грязь сквозь свои пластины, набирала полные лёгкие воздуха и снова погружалась на дно.

Робот не старался следовать за животными, потому что они никуда и не плыли. Они постоянно меняли направление, двигаясь то туда, то сюда, то вверх, то вниз, и паслись.

В конце концов, надоедает смотреть.

Иногда вдали возникали чёрно-белые силуэты косаток, но быстро исчезали. В целом такие встречи протекали мирно, хотя косатки считаются одним из немногих серьёзных врагов крупных китов; они не останавливаются даже перед голубым китом.

Пастись, нырнуть, вынырнуть… Потом Люси заснула. Вместе с двумя ассистентами Форд наблюдал, как становилось темнее, потому что наступал вечер. Тело Люси, зависшее в воде, то медленно погружалось вниз, то поднималось вверх. Есть целый ряд морских млекопитающих, которые спят таким образом. Через каждые несколько минут они в полусонном состоянии поднимаются на поверхность, делают вдох, снова погружаются вниз и спят.

Наконец на мониторах стемнело. Лишь координатный куб показывал распределение стада. Настала ночь.

Но смотреть всё-таки приходилось, что было особенно тягостно. На тёмном экране то и дело что-то вспыхивало — какая-нибудь медуза или каракатица. В остальном царила тьма египетская, тогда как по второму монитору пробегали данные о пищеварении Люси и о физическом окружении. Зелёные точки вяло двигались в виртуальном пространстве, показывая взаимное положение китов. Спят киты не обязательно ночью и отдыхают в разное время. Какие-то из китов и сейчас продолжали нырять и пастись. Гидрофоны робота улавливали всевозможные подводные звуки, шорохи и бульканье, крики косаток и пение горбачей, трубный клич и рёв, далёкий грохот корабельного винта. Ни одного незнакомого звука.

Форд сидел перед чёрным монитором и зевал, пока не хрустнули челюсти.

Он сгрёб последнюю горсть картошки фри. И тут его скрюченные, промасленные пальцы замерли. Он выпустил картошку и сощурил глаза.

На экране что-то происходило.

До этого зонд всё время показывал глубину от нуля до тридцати метров. Теперь глубина была сорок, потом сразу пятьдесят. Люси меняла своё местоположение. Она уплывала в открытое море и уходила на глубину. Другие киты быстро следовали за ней. Больше никто не засыпал и не задерживался. Скорость была миграционная!

Куда же ты несёшься-то так, подумал Форд.

Сердцебиение Люси замедлилось. Она нырнула, и очень быстро, преодолев уже стометровую глубину.

Кит исключил из системы кровообращения те части организма, которые сейчас были второстепенными. Обменные процессы проходили без расхода кислорода. Взаимодействие ряда удивительных процессов в ходе миллионов лет привело к тому, что бывшее сухопутное животное могло без проблем перемещаться между дном и поверхностью воды на многие сотни метров, тогда как для большинства рыб изменение глубины на сто метров уже представляет угрозу жизни. Люси углублялась дальше — сто пятьдесят, двести метров — и постоянно удалялась от суши.

— Билл! Джекки! — окликнул Форд своих ассистентов, не оборачиваясь. — Идите-ка сюда, взгляните.

Ассистенты собрались у обоих мониторов.

— Она уходит вниз.

— Да, и быстро. Уже на три километра отплыла от суши. Всё стадо уходит в открытое море.

— Может, они просто продолжают миграцию.

— Но почему так глубоко?

— Потому что ночью планктон тонет, разве не так? И криль тоже. Все лакомства погружаются на глубину.

— Нет, — Форд помотал головой. — Это имело бы смысл для других китов, но не для тех, что пасутся на дне. У этих нет причин…

— Смотрите! Триста метров.

Форд откинулся на спинку стула. Серые киты не отличались быстротой. Они были способны на короткий спурт, но в основном передвигались со скоростью километров десять в час. Пока не возникало причин для бегства или пока они не пускались в дальний миграционный путь.

Что же подгоняло их теперь?

Форд был уверен, что наблюдает аномальное поведение. Серые киты кормятся почти исключительно придонными жителями. Во время миграции они держатся вдоль побережья, не удаляясь от него больше чем на два километра. Форд не знал, как им даётся глубина свыше трёхсот метров. Наверное, хорошо даётся. Было просто неожиданно, что серые полезут глубже ста двадцати метров.

Они смотрели на экраны.

Внезапно по нижнему краю виртуальной сетки что-то вспыхнуло. Зелёная молния, она вспыхнула и погасла.

Спектрограмма! Оптическое изображение звуковых волн.

Потом снова.

— Что это?

— Шумы! Довольно сильный сигнал.

Форд остановил запись и прокрутил её назад. Они просмотрели отрывок второй раз.

— Это даже неправдоподобно сильный сигнал, — сказал он. — Как от взрыва.

— Но здесь не может быть никаких взрывов, к тому же взрыв бы мы услышали. Это инфразвук.

— Я знаю. Я же сказал, как от взрыва…

— Вот! Опять!

Зелёные точки координатного пространства остановились. Сильное колебание повторилось в третий раз, потом исчезло.

— Они остановились.

— Какая глубина?

— Триста шестьдесят метров.

— Невероятно. Что же они там делают?

Взгляд Форда метнулся к левому монитору с видеозаписью робота. К чёрному монитору. Рот его раскрылся и больше не хотел закрываться.

— Смотрите-ка, — прошептал он. Монитор больше не был чёрным.

* * *

Остров Ванкувер

Общество Франка подействовало на Эневека умиротворяюще.

Они брели по пляжу в сторону «Постоялого двора Виканинниш», беседуя о природозащитном проекте, в котором участвовал Франк. Вообще-то верховный вождь, рождённый в рыбацкой семье, был владельцем ресторана. Однако его племя выступило с инициативой смягчить последствия сплошной вырубки лесов. Общество «Лосось идёт домой» пыталось снова привести в равновесие экосистему пролива Клэйоквот. Деревообрабатывающая промышленность уничтожила большую часть этой системы. Никто из индейцев не питал иллюзий насчёт того, чтобы снова вернулись девственные леса, но дел всё равно хватало. Из-за сплошной вырубки высыхали лесные почвы, а сильные дожди смывали плодородный слой в реки и озёра, запруживая их камнями и остатками древесных стволов, так что лососю больше негде было нереститься, и он постепенно исчезал, что в свою очередь влекло за собой лишение пропитания других животных. В кемпинге при ресторане «Лосось идёт домой» образовалась группа добровольцев, которые чистили русла рек и освобождали для лосося проход к нерестилищам. Вдоль рек сооружали защитные валы и обсаживали их быстрорастущим ольшаником. Активисты постепенно возвращали то, что некогда составляло равновесие между лесом, животными и человеком, не покладая рук и не полагаясь на скорый успех.

— Ты знаешь, что многие относятся к вам враждебно, потому что вы хотите вернуть себе право бить кита, — сказал Эневек.

— А ты? — спросил Франк. — Ты как считаешь?

— По-моему, это не очень мудро.

Франк задумчиво кивнул.

— Может, ты и прав. Киты под защитой, зачем же их убивать. Есть и среди нас многие, кто против возвращения забоя. Но кто уже помнит, как надо бить кита? Кто пойдёт и подвергнет себя ритуалу? С другой стороны, мы уже почти сто лет не брали кита, и если мы и заводим об этом речь, то она идёт не более чем о пяти-шести экземплярах. Это совсем небольшая квота. Нас немного. Наши предки жили промыслом кита. Китобои исполняли ритуал продолжительностью в месяцы, а то и в год. Они очищали дух, прежде чем выйти на кита, чтобы быть достойными дара его жизни. И они не загарпунивали первого попавшегося кита, а только того, который был предназначен им и которому были предназначены они посредством таинственной силы, посредством видения, в котором кит и китобои узнавали друг друга. Понимаешь? Это некий духовный акт, который мы хотели бы вернуть.

— А с другой стороны, кит приносит кучу денег, — сказал Эневек. — Один рыболовецкий начальник из мака оценил стоимость серого кита в полмиллиона долларов США. Он без обиняков заявил, что мясо и жир в заокеанских странах ценятся высоко, имея в виду, естественно, Азию. И тут же подчеркнул экономические трудности мака и высокую безработицу. Получилось не очень красиво. Даже неуклюже. Ни о какой духовности и речи не шло.

— Тоже верно, Леон. Думай что хочешь — то ли мака хотят брать кита из честной приверженности традициям, то ли из корысти. Ясно только, что они не пользуются никакими законными правами, а в это же самое время белые истребляют поголовье. И ведь тоже не по причинам духовности, а? Ведь именно белые первыми начали рассматривать жизнь в качестве товара. Мы так никогда не мыслили. И теперь, после того, как все поживились, стоило одному из наших завести речь о деньгах, как на него набросились так, будто природу истребили мы. Ты не обратил на это внимания? Наш народ живёт со своего промысла дозированно, а белые просто всё транжирят. А как только растранжирят, так протрут глаза и бросаются на защиту — от тех, от кого никогда не требовалось защищать. Целые нации — такие, как японцы и норвежцы, — виноваты в истреблении китов, но они и до сих пор беспрепятственно выходят в море и мечут гарпуны куда ни попадя. Вина за истребление вида лежит не на нас, а наказывают нас. И так всегда.

Эневек молчал.

— Мы беспомощный народ, — сказал Франк. — Многое улучшилось в последнее время, а всё же я часто думаю, что мы попали в конфликт, из которого нам своими силами не выбраться. Рассказывал ли я тебе, что после каждой путины, после каждого удавшегося предприятия, после каждого пира часть я отдаю воронам, потому что ворон всегда голоден?

— Нет, не рассказывал.

— А ты это знал?

— Нет.

— Ворон — не главная фигура наших островных мифов, он более популярен у хэйда и тлингит. У нас ты встретишь скорее истории о Канекалаке, оборотне. Но нам мил и ворон. Тлингит говорят, что он ходатайствует за бедных, как это делал Иисус Христос. Поэтому я всегда отделяю кусочек мяса или рыбы для ненасытного ворона, который когда-то был сыном человеко-зверя, и его отец Ашамед поместил его в шкуру ворона за то, что он объел всю деревню. В напутствие он получил камень, чтобы ему было где преклонить голову, и из этого камня он сделал землю, на которой мы живём. Он хитростью похитил солнечный свет и принёс его на землю. Я отдаю воронам вороново. С другой стороны, я знаю, что ворон есть результат эволюционного процесса, в начале которого стояли протеин, аминокислоты и одноклеточные организмы. Я люблю наши мифы творения, но я и читаю, и смотрю телевизор, и я знаю, что такое первотолчок. И христиане это знают и всё-таки рассказывают в своих церквах о семи днях творения и о десяти заповедях. Но они могли себе позволить роскошь долгих размышлений и за сотни лет нашли путь гармонического соединения мифологии и современной науки. У нас же на это было гораздо меньше времени. Нас бросили в мир, который не был нашим и никогда не мог им стать. И вот мы возвращаемся назад в свой мир и обнаруживаем, что он стал нам чужим. Это проклятие потери корней, Леон. Ты, в конце концов, больше нигде не свой — ни среди чужих, ни на родине. Индейцы лишились корней. Белые сейчас стараются всё поправить, но как они могут нам помочь, когда сами давно уже без корней. Они разрушают мир, который произвёл их на свет. Они тоже потеряли свою родину. Так или иначе, у нас одна участь.

Франк посмотрел на Эневека долгим взглядом. Потом снова улыбнулся своей морщинистой улыбкой.

— Ну что, дружище, как тебе понравилась моя индейская патетика? Идём, чего-нибудь выпьем. Ах, что это я, ведь ты не пьёшь.

1 мая

Тронхейм, Норвегия

Собственно, они собирались встретиться в кафетерии перед тем, как отправиться наверх для бесконечных переговоров, но Лунд так и не появилась. Йохансон в одиночестве выпил кофе и теперь следил, как ползут по циферблату стрелки часов. Так же неудержимо ползут сейчас и черви, всё глубже ввинчиваясь в лёд.

Йохансон содрогнулся.

Время не идёт, оно истекает, шептал ему внутренний голос.

Что-то начиналось.

План. Всё кем-то организовано…

Немыслимо. Кем? Много ли планирует саранча, пожирая весь летний урожай? Она просто является и хочет жрать. Что планируют черви, что планируют водоросли или медузы?

Что планирует «Статойл»?

Из Ставангера прилетел Скауген. Ему нужен был подробный доклад. Судя по всему, он немного всё же продвинулся, и теперь ему необходимо было сравнить результаты. Это была идея Лунд — переговорить с Йохансоном с глазу на глаз, чтобы потом выступить с единой позиции, но вот он сидит тут и пьёт кофе один.

Наверное, её что-то задержало. Может, Каре, подумал он. Больше они не возвращались к разговорам о личной жизни, — Йохансон ненавидел бестактность.

Зазвонил его мобильник. Это была Лунд.

— Где ты застряла, чёрт возьми? — воскликнул Йохансон. — Я пью уже твой кофе.

— Извини.

— Мне вредно столько кофе. Серьёзно, что случилось?

— Я уже наверху, в конференц-зале. Я всё время собиралась тебе позвонить, но не было возможности.

Голос её звучал как-то странно.

— Всё в порядке? — тревожно спросил Йохансон.

— Конечно. Можешь подняться сюда? Дорогу ты уже знаешь.

— Сейчас буду.

Итак, Лунд уже здесь, в здании центра. Наверное, они обсуждали нечто, не предназначенное для ушей Йохансона.

Ну и пусть. Это же их проклятый бурильный проект.

Когда он вошёл в конференц-зал, Лунд, Скауген и Стоун стояли перед большой картой, изображавшей район запланированного бурения. Руководитель проекта что-то вполголоса говорил Лунд. Она нервничала. Лицо Скаугена тоже нельзя было назвать счастливым. Он повернул голову, когда Йохансон вошёл, и неохотно отметился улыбкой. Хвистендаль стоял в стороне и говорил по телефону.

— Я слишком рано? — осторожно осведомился Йохансон.

— Нет, хорошо, что вы пришли. — Скауген указал на чёрный полированный стол. — Пора приступать.

Лунд подняла глаза. Казалось, она только сейчас заметила Йохансона. Она бросила Стоуна на полуслове, подошла и поцеловала Йохансона в щёку.

— Скауген хочет дать Стоуну отставку, — прошептала она. — Ты должен нам в этом помочь, слышишь?

Йохансон и бровью не повёл. Она хотела, чтобы он всех настроил против Стоуна? Она что, с ума сошла — впутывать его в их проблемы?

Они сели за стол, и он сказал:

— Ну, прежде всего, я провёл кое-какие розыски, как мы договаривались. Выбрал исследователей и институты, которые, в свою очередь, либо получают задания от предприятий энергетики, либо консультируются с ними.

— Это делалось осторожно? — с испугом спросил Хвистендаль. — Мы ведь хотели прочесать эту местность так, чтобы не бросалось в глаза… эм-м…

— Местность оказалась слишком обширной. Мне пришлось её ограничить.

— Надеюсь, вы никому не сказали, что мы…

— Не бойтесь. Я всего лишь интересовался. Любознательный биолог из НТНУ.

Скауген подобрал губы.

— Насколько я понимаю, вас не завалили информацией.

— Как сказать, — Йохансон кивнул на папку с распечатками. — Из учёных плохие обманщики, они терпеть не могут политику. Кое-где так и проглядывает замок, навешенный на язык. Я непоколебимо убеждён, что наш червь появился уже всюду.

— Вы убеждены? — спросил Стоун. — Но вы же не знаете этого точно.

— Напрямую никто не сознался. Но несколько человек сразу же сильно заинтересовались. — Йохансон посмотрел на Стоуна прямым взглядом. — Все они без исключения исследователи, чьи институты работают в тесном контакте с сырьевой промышленностью. Один из них даже толково разбирается в теме разработки метана.

— Кто? — резво спросил Скауген.

— Он из Токио. Рю Мацумото. Вернее, его институт. С ним самим я не разговаривал.

— Мацумото? Кто это? — спросил Хвистендаль.

— Ведущий исследователь гидрата в компании «Ниппон», — ответил Скауген. — Он ещё четыре года назад провёл пробные бурения в канадских залежах пермского периода, чтобы добраться до метана.

— Когда я послал его людям данные о черве, они сильно оживились, — продолжал Йохансон. — Начали задавать встречные вопросы. Хотели узнать, в состоянии ли черви дестабилизировать гидрат. И велико ли их количество.

— Это не обязательно должно означать, что Мацумото знает об этом черве, — сказал Стоун.

— Обязательно. Потому что он работает на Национальную нефтяную корпорацию Японии, — прорычал Скауген.

— И сильно они продвинулись с метаном?

— Ещё как. Мацумото ещё в 2000 году начал опробовать различные виды техники добычи в Нанькайской котловине. Результаты испытаний держатся в тайне, но он сам же всем растрепал, что уже через несколько лет начнётся коммерческая разработка метана. Он как никто другой поёт гимн эпохе метана.

— Ну хорошо, — сказал Стоун. — Но ведь он не утверждал, что обнаружил червя.

Йохансон помотал головой.

— Представьте себе нашу игру в сыщиков, только наоборот. Как будто расспрашивают нас. Особенно меня — как представителя так называемых независимых исследователей. Расспрашивает тоже независимый исследователь и одновременно консультант Национальной нефтяной корпорации Японии, он проявляет научную любознательность. Разумеется, я ему не стану выкладывать всё, что мы знаем про эту живность. Но это меня насторожит. Я захочу узнать, что же знает он. И я начну из него вытягивать, как люди Мацумото вытягивали из меня, и тем самым я сделаю ошибку. Я начну задавать слишком уж конкретные вопросы. Слишком нацеленные. Если мой собеседник не круглый дурак, он быстро поймёт, что попал в моём случае в яблочко.

— Если это так, — сказала Лунд, — то у берегов Японии та же проблема.

— Это ничем не доказано, — настаивал на своём Стоун. — Доктор Йохансон, ведь у вас нет ни одного доказательства, что на червя натолкнулся ещё кто-то, кроме нас. — Он подался вперёд. Края его очков блеснули. — Такого рода информация бесполезна. Нет, доктор Йохансон, истина в том, что ни один человек не мог предвидеть появление червя, потому что он больше нигде не появился. С чего вы взяли, что это не просто любопытство людей Мацумото?

— Нутром чую, — невозмутимо заявил Йохансон.

— Нутром?

— Да, нутром чую. И даже больше того. Червя обнаружили и южноамериканцы.

— Неужели?

— Да.

— Что, они тоже задавали вам подозрительные вопросы?

— Вот именно.

— Вы разочаровываете меня, доктор Йохансон. — Стоун скривил рот в насмешке. — Я думал, вы учёный. И давно вы довольствуетесь показаниями вашего нутра?

— Клифф, — сказала Лунд, не глядя на Стоуна. — Попридержал бы ты язык.

Стоун возмущённо выпучил на неё глаза.

— Я твой начальник, — гавкнул он. — Если кто и должен здесь придержать язык…

— Довольно! — Скауген поднял руки. — Я не хочу больше этого слышать.

Йохансон посмотрел на разгневанную Лунд и спросил себя, что такого сделал ей Стоун. Его закоренелая мизантропия не могла служить единственной причиной.

— Как всегда, я думаю, Япония и Южная Америка засекречивают информацию, — сказал он. — Как и мы. Сейчас намного проще получить надёжные данные об анализах морской воды, чем о глубоководных червях. Повсюду по каким-то причинам принялись анализировать воду. К этой теме я смог подключить и другие источники. И они это подтвердили.

— Что именно?

— Необычайно высокую концентрацию метана в водяном столбе. — Йохансон помедлил. — Что касается Японии, извините мои частые ссылки на нутро, доктор Стоун, но тут у меня возникло ещё одно чувство. Мне показалось, что людям Мацумото хотелось сказать мне всё как есть. Но у них подписка о неразглашении. Вообще-то ни один учёный, ни один институт не будет утаивать информацию, жизненно важную для многих людей. К умолчанию и засекречиванию прибегают лишь тогда, когда…

Он развёл руками и не закончил фразу. Скауген взглянул на него из-под нахмуренных бровей.

— Когда дело касается экономических интересов, — довершил он. — Ведь это вы хотели сказать?

— Да. Я хотел сказать именно это.

— Не хотите ли вы ещё что-нибудь добавить к своему сообщению?

Йохансон кивнул и вытянул из своей папки одну распечатку.

— Необычайно высокое выделение метана мы отмечаем лишь в трёх регионах мира. В Норвегии, Японии и на востоке Латинской Америки. И ещё есть Лукас Бауэр.

— Бауэр? Кто это? — спросил Скауген.

— Он исследует морские течения у берегов Гренландии. Он пускает по течению дрейфователь и записывает данные. Я послал ему на научное судно одно сообщение. Вот что он ответил. — Йохансон зачитал: «Дорогой коллега, ваш червь мне незнаком. Но мы действительно отметили у Гренландии необыкновенные выбросы метана в разных местах. Высокая концентрация попадает в море. Возможно, существует какая-то связь с прерыванием течения, которое мы здесь наблюдаем. Если вы правы, то дело худо. Простите, что я так краток, я чрезвычайно занят. Прилагаю файл с сообщением от Карен Уивер. Она журналистка и действует как в моих интересах, так и мне на нервы. Толковая девушка. Если у вас возникнут дополнительные вопросы, она вам поможет. Напишите ей по адресу [email protected]».

— О каком таком прерывании течения он говорит? — спросила Лунд.

— Понятия не имею. В своё время в Осло на конференции у меня сложилось впечатление, что Бауэр немного рассеян. Подвесить обещанный файл он забыл. Я снова написал ему, но так и не получил ответа.

— Может, разузнать, над чем он работает? — предложила Лунд. — Борман, наверное, это знает, а?

— Я думаю, журналистка тоже знает, — сказал Йохансон.

— Карен?..

— Карен Уивер. Имя мне знакомо, и приятно знакомо. Что-то из её публикаций я уже читал. Она изучает информатику, биологию и занимается спортом. Основной упор — темы моря, крупные взаимосвязи. Тектоника пластов, климатические изменения… Что же касается Бормана, то ему я так или иначе позвоню, если он сам не объявится до конца недели.

— И куда всё это ведёт? — спросил Хвистендаль всех присутствующих.

Скауген смотрел своими голубыми глазами на Йохансона.

— Вы же слышали, что сказал доктор Йохансон. Индустрию можно обвинить, что она подло утаивает информацию, от которой зависит благо либо несчастье человечества. С ним нельзя не согласиться. Вчера вечером у меня был обстоятельный разговор с нашим верховным военным командованием, и я высказал им чёткие рекомендации. «Статойл» тут же информировал об этом правительство Норвегии.

Стоун вскинул голову:

— О чём же? Ведь у нас нет никаких определённых результатов и никаких…

— О червях, Клиффорд. О разрушении залежей метана. Об опасности выделения газа. О возможности подводных оползней. Представь себе, даже встреча подводного робота с неопознанным живым существом оказалась заслуживающей упоминания. По-моему, этого достаточно. — Скауген мрачно оглядел присутствующих. — Доктору Йохансону будет приятно услышать, что его нутро оказалось надёжным индикатором. Сегодня утром я имел удовольствие целый час беседовать по телефону с техническим руководством Национальной нефтяной корпорации Японии — JNOC. Разумеется, они вне подозрений. Но предположим чисто гипотетически, что Япония сделает ставку на добычу метана и приложит силы к тому, чтобы опередить всех. Сделаем ещё одно далёкое от реальности допущение, что они ради этого пойдут на известные риски, а возражения спрячут под сукно. — На этих словах Скауген перевёл взгляд на Стоуна. — Рассмотрим к тому же неправдоподобный и прямо-таки абсурдный случай, что найдутся люди, которые из одного лишь честолюбия утаят отдельные отрицательные отзывы и проигнорируют предостережения. Как было бы ужасно, если бы всё это могло случиться! Тогда нам пришлось бы обвинить JNOC в том, что они скандальным образом умолчали о существовании червя, который разрушил бы их мечту стать метановой нацией номер один.

Никто ничего не сказал. Скауген оскалил зубы.

— Но мы не будем так строги. Это всего лишь инсинуации. Так вот, JNOC заверили меня, что похожие живые существа действительно были извлечены из моря у берегов Японии, но открыты и описаны они были лишь три дня тому назад. Не слабо?

— Вот сволочи, — тихо сказал Хвистендаль.

— И что теперь JNOC собирается предпринять? — спросила Лунд.

— О, я думаю, они поставят в известность своё правительство. Ведь они государственная компания, как и мы. После того, как они уже знают, что мы всё знаем, они вряд ли смогут позволить себе держать это в секрете. И я уверен: если сейчас заговорить об этом с южноамериканцами, то окажется, что им тоже буквально вчера попался этот червь. Уж они разыграют удивление! А чтобы никому не пришло в голову, что всем этим я хотел лишь запятнать других, докладываю: мы ничуть не лучше их.

— М-да, — сказал Хвистендаль.

— Ещё какие есть мнения?

— Насколько ситуация критическая, мы узнали только что. — Хвистендаль, казалось, был сердит. — Кроме того, я и сам советовал поставить правительство в известность.

— Тебя я ни в чём и не упрекаю, — медленно произнёс Скауген.

Йохансон начал чувствовать себя как в спектакле. Насколько он понимал, Скауген инсценировал казнь Стоуна. По лицу Лунд растекалось мрачное удовлетворение.

Но разве не Стоун обнаружил того червя?

— Клиффорд, — сказала Лунд во внезапно установившейся тишине. — Когда червь попался тебе впервые?

Лицо Стоуна немного побледнело.

— Ты же знаешь, — сказал он. — Ты сама была при этом.

— А до того — ни разу?

Стоун взглянул на неё:

— До того?

— За последний год. Когда ты по собственной инициативе устанавливал на дно опытный образец «Конгсберга». На глубине в тысячу метров.

— Что такое? — зашипел Стоун и посмотрел на Скаугена: — Это не было моим самоуправством. Я заручился поддержкой с тыла. Эй, Финн, чёрт побери, что мне тут пытаются вменить в вину?

— Разумеется, у тебя было прикрытие с тыла, — сказал Скауген. — Ты предложил испытать подводную фабрику нового типа, задуманную на максимальную глубину тысяча метров.

— Верно.

— Теоретически задуманную.

— Разумеется, теоретически. До первого испытания всегда всё лишь теория. Но вы дали мне зелёный свет. — Стоун посмотрел на Хвистендаля. — Ты тоже, Тор. Вы проверили эту штуку в бассейне и дали добро.

— Это так, — подтвердил Хвистендаль. — Добро дали.

— Ну вот.

— Мы поручили тебе, — продолжал Скауген, — обследовать местность и провести экспертизу, действительно ли стоит недостаточно проверенную систему…

— Но это свинство, — вскричал Стоун. — Вы разрешили установку!

— …запускать в пробное испытание. Да, мы несём ответственность за риск. При условии, что все отзывы однозначно положительны.

Стоун вскочил.

— Они и были положительны, — вскричал он, дрожа от возбуждения.

— Сядь, — холодно сказал Скауген. — Тебе будет интересно узнать, что со вчерашнего вечера с опытным образцом «Конгсберга» прервалась всякая связь.

— Это… — Стоун застыл на месте. — Я не отслеживаю его работу. Не я конструировал фабрику, я лишь запускал её. В чём, собственно, ты хочешь меня обвинить? В том, что я ещё не знаю об этом?

— Нет. Но под давлением событий мы вынуждены были в точности реконструировать тогдашнее введение опытного образца. И при этом наткнулись на два отзыва, которые ты в своё время… м-да, как бы это сказать? Которые ты в своё время запамятовал.

Пальцы Стоуна впились в край стола. Йохансону показалось, что человек сейчас рухнет без сознания. Но Стоун удержался и сел с ничего не выражающим лицом.

— Об этом я ничего не знаю.

— Одно заключение говорит, что распределение гидрата и газовых полей в этой местности трудно картографировать. В отзыве указывается, что риск наткнуться в процессе бурения на свободный газ хоть и мал, но не исключён на сто процентов.

— Это всё равно что исключён, — хрипло сказал Стоун. — И результат за год превзошёл все ожидания.

— «Всё равно что» — не значит стопроцентно.

— Но мы не пробурились в газ! Мы добываем нефть. Фабрика действует, проект «Конгсберг» абсолютно успешный. Настолько успешный, что вы же сами решили строить следующий образец, и на сей раз уже официально.

— Из второго заключения, — сказала Лунд, — следует, что вы наткнулись на неизвестного до тех пор червя, который живёт на гидрате.

— Да, чёрт возьми. Это был ледовый червь.

— Ты его исследовал?

— Почему я?

— Хорошо, вы его исследовали?

— Разумеется, мы его исследовали.

— В отзыве говорится, что червя нельзя однозначно идентифицировать как ледового. Что он встречается в больших количествах. Что его влияние на локальные факты нельзя выявить однозначно, что по крайней мере в непосредственном окружении обитания червей в воду выделяется метан.

Стоун побелел.

— Это не так… не совсем так. Эти черви обнаруживались в очень ограниченной области.

— Но там, где обнаруживались, их было обилие.

— Мы строили в стороне от них. Этому отзыву я… По-настоящему он не имел отношения к делу.

— Смогли ли вы классифицировать червя? — спокойно спросил Скауген.

— Мы были уверены, что это…

— Смогли ли вы его классифицировать!

Челюсть Стоуна задвигалась. Йохансону показалось, что тот готов был вцепиться Скаугену в горло.

— Нет, — выдавил он после долгой паузы.

— Хорошо, — сказал Скауген. — Клифф, пока что ты освобождаешься от работы. Твои функции возьмёт на себя Тина.

— Ты не можешь…

— Об этом мы поговорим позже.

Стоун оглянулся на Хвистендаля в поиске поддержки, но тот смотрел прямо перед собой.

— Тор, проклятье, но ведь фабрика действует.

— Ты идиот, — сказал Хвистендаль без выражения. Стоун был ошарашен. Его взгляд метался от одного к другому.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я не думал… Я действительно хотел, чтобы мы продвинулись с фабрикой.

Йохансона охватило мучительное чувство стыда и жалости. Так вот почему Стоун всё это время так старался преуменьшить роль червя. Он знал, что допустил тогда промах. Он слишком хотел быть первым. Подводная фабрика была его любимым детищем. Она давала ему шанс быстро сделать карьеру.

Какое-то время это работало. Успешный год неофициального испытания, потом официальное введение в действие, а в конце — серия фабрик и продвижение на всё большие глубины. Это могло бы стать личным триумфом Стоуна. Но тут во второй раз возникли черви. И теперь они уже не ограничивались несколькими квадратными метрами.

Йохансон испытывал чуть ли не сострадание.

Скауген протёр глаза.

— Мне неприятно нагружать вас всем этим, доктор Йохансон, — сказал он. — Но раз уж вы в нашей команде…

— Понимаю.

— Во всём мире многое выходит из-под контроля. Несчастные случаи, бедствия, аномалии… Люди взвинчены и слишком ранимы, а нефтяные концерны оказываются удобным козлом отпущения. Сейчас мы не имеем права допускать ошибки. Могли бы мы и впредь рассчитывать на вас?

Йохансон вздохнул. Потом кивнул.

— Это хорошо. Собственно, другого мы от вас и не ждали. Не поймите меня неправильно, решение только в ваших руках! Но, может быть, вы смогли бы уделить больше времени роли научного координатора? Мы позволили себе предварительно переговорить об этом с НТНУ.

Йохансон выпрямился.

— Позволили себе что?

— Откровенно говоря, мы просили университет временно освободить вас. И, кроме того, я рекомендовал вас в министерстве.

Йохансон уставился сперва на Скаугена, потом на Лунд.

— Минуточку, — сказал он.

— Это настоящее научное место, — торопливо вставила Лунд. — «Статойл» выделит бюджет, и ты получишь любую поддержку, какая понадобится.

— Я предпочёл бы…

— Вы рассердились, — сказал Скауген. — Я понимаю. Но вы же видели, насколько драматическая ситуация разворачивается на материковом склоне, и в настоящий момент вряд ли кто-нибудь осведомлён лучше вас и людей из «Геомара». Вы, конечно, можете отказаться, но тогда… Прошу вас, подумайте, ведь это — работа в общих интересах.

Йохансону стало прямо-таки дурно от негодования. Он почувствовал, как в нём поднимается резкое возражение, но подавил его.

— Понимаю, — сказал он.

— И каково ваше решение?

— От такой работы я, естественно, не могу отказаться. Он вперил в Лунд взгляд, который должен был, по его расчёту, хотя бы просверлить её насквозь, если не разнести на куски. Она некоторое время выдерживала его взгляд, а потом отвела глаза.

Скауген очень серьёзно кивнул.

— Поверьте, доктор Йохансон, «Статойл» вам чрезвычайно признателен. Всё, что вы уже сделали для нас, значит очень много. Но прежде всего вы должны знать: что касается меня лично, вы приобрели в моём лице друга. Что касается НТНУ, то мы на вас надавили, но я, в свою очередь, разрешаю вам давить на меня, если потребуется. Договорились?

Йохансон посмотрел на этого грузного человека, заглянул в его ясные голубые глаза.

— Договорились, — сказал он. — Ловлю вас на слове.

— Сигур! Да подожди же ты!

Лунд бежала за ним, но Йохансон шёл дальше по мощёной дорожке, ведущей к парковке. Исследовательский центр располагался в зелёной зоне, почти идиллически раскинувшись на холме, но Йохансону было не до красот. Он торопился в университет.

— Сигур!

Она догнала его. Он не остановился.

— Да что такое, упрямый ты баран! — крикнула она. — Что, мне так и бежать за тобой, как собачонке?

Йохансон резко остановился и повернулся к ней. Она чуть не налетела на него.

— Почему бы нет? Ведь ты у нас такая быстрая.

— Идиот.

— Вот видишь! За словом в карман не лезешь. Скора на расправу, и участь друзей решаешь, даже не спросив на то их согласия. Так что уж небольшой спринт тебе не повредит.

Лунд гневно сверкнула на него глазами:

— Жопа ты самонадеянная! Неужто ты и впрямь думаешь, что я могу что-то решать в твоей дурацкой жизни?

— Не можешь? Это меня успокаивает.

Он повернулся и пошёл дальше. Лунд секунду помедлила и опять догнала его.

— О’кей, я виновата, я должна была сказать тебе об этом заранее. Мне очень жаль, честное слово.

— Вы могли бы спросить меня!

— Мы хотели, чёрт возьми. Скаугену просто не терпелось, а ты всё понял неправильно.

— Я понял, что вы выторговали меня у университета, как будто я кляча какая-нибудь.

— Нет. — Она вцепилась в рукав его куртки и остановила его. — Мы просто осторожно прощупали, отпустят ли тебя на продолжительный срок, если ты согласишься.

Йохансон запыхтел.

— Но звучало это всё по-другому.

— Просто так неудачно всё сложилось на совещании. Клянусь тебе. Ну что мне сделать? Скажи, что я должна сделать?

Йохансон молчал. Взгляды его и Лунд одновременно устремились туда, где её пальцы всё ещё удерживали его рукав. Она отпустила ткань и подняла глаза.

— Никто не хочет на тебя давить. Если ты передумаешь, тоже ничего страшного. Но только не передумывай.

Где-то запела птица. Ветер со стороны фьорда донёс стрёкот моторной лодки.

— Если я передумаю, — сказал он наконец, — ты окажешься в неудобном положении, так?

— Ах, вот ты о чём. — Она погладила его рукав. — Обо мне не думай. Уж я как-нибудь справлюсь. Мне не следовало бы тебя рекомендовать, это было моё собственное решение, и… ну, ты меня знаешь. Я немного забежала со Скаугеном вперёд.

— Что ты ему сказала?

— Что ты это сделаешь. — Она улыбнулась. — Что это будет для тебя дело чести. Но повторяю, не делай из этого проблему, ты можешь и отказаться.

Йохансон чувствовал, как его гнев рассеивается. Он бы ещё немного подулся, просто из принципа, чтобы Лунд не так легко всё сходило с рук. Но злости как не бывало.

Как-то ей всегда это удавалось.

— Скауген мне доверяет, — сказала Лунд. — Я не успевала зайти к тебе в кафетерий. У нас был разговор с глазу на глаз, и он мне сказал, что в Ставангере разузнали про то, что Стоун скрыл два отзыва. Вот гад! Он во всём виноват.

Если бы он тогда играл в открытую, всё бы сейчас было по-другому.

— Нет, Тина. — Йохансон отрицательно покачал головой. — Он правда не подумал, что черви могут представлять опасность. — Стоун был ему несимпатичен, и он сам не ожидал от себя, что станет оправдывать руководителя проекта. — Он просто хотел вырваться вперёд.

— Если бы он считал их неопасными, зачем бы ему было утаивать отзывы?

— Это отодвинуло бы реализацию его проекта. Вы бы и сами не приняли червей всерьёз. Но, разумеется, ради полноты исполнения долга отложили бы проект.

— Но ты же видишь, мы приняли червей всерьёз.

— Да, теперь, когда их стало слишком много, вы испугались. Но Стоун в своё время увидел совсем небольшой участок в червях. Ограниченную область. Такое случается сплошь и рядом, появляются какие-нибудь мелкие твари, ну что уж такого может учинить червь? Поверь мне, вы бы тоже ничего не стали предпринимать. Когда в Мексиканском заливе обнаружили ледового червя, то тоже не сразу забили тревогу, хотя эта живность сидела на гидрате густо.

— Это вопрос принципа — открывать все карты. Он за всё отвечал.

— Конечно, — вздохнул Йохансон и посмотрел на фьорд. — А теперь я за всё отвечаю.

— Нам нужен научный руководитель, — сказала Лунд. — Я никому не доверяю так, как тебе.

— Ах ты, боже мой. Ты что, выпила?

— Я серьёзно.

— Придётся соглашаться.

— Ты только подумай, — просияла Лунд, — мы будем работать вместе!

— И даже не пытайся меня теперь отговорить. С чего начинать?

Она помедлила.

— Ну, ты же слышал. Скауген хочет поставить меня на место Стоуна. Он может распорядиться об этом временно, но для окончательного решения потребуется согласие из Ставангера.

— Скауген, — задумался Йохансон. — Почему он так жестоко обошёлся со Стоуном? И какова была моя роль? Я должен был поставлять ему боеприпасы?

Лунд пожала плечами.

— Скауген очень цельный человек. Некоторые считают, что он даже перегибает палку со своей цельностью. Он видит то, на что другие закрывают глаза.

— Это говорит в его пользу.

— В принципе, он мягкосердечный. Если бы я предложила ему дать Стоуну последний шанс, он бы, может быть, согласился.

— Понятно, — сказал Йохансон, растягивая слова. — И именно об этом ты и подумываешь.

Она не ответила.

— Браво. Ты просто воплощённое благородство.

— Скауген предоставил выбор мне, — сказала Лунд, пропустив мимо ушей его насмешку. — Подводная фабрика — Стоун знает о ней всё. Гораздо больше, чем я. Теперь Скауген хочет, чтобы туда отправился «Торвальдсон» посмотреть, чего там стряслось внизу и почему больше нет связи. Собственно, эту операцию должен был бы возглавить Стоун. Но если Скауген его отстранит, это становится моей работой.

— А какова альтернатива?

— Альтернатива — дать шанс Стоуну.

— Чтобы спасти фабрику?

— Если там ещё есть что спасать. Или чтобы снова запустить её. Но как бы то ни было, Скауген хочет на всякий случай задействовать меня. Но если он закроет глаза на происшедшее, Стоун останется в игре и отправится на «Торвальдсоне».

— А ты что собираешься делать?

— Поеду в Ставангер докладывать правлению. Что предоставит Скаугену случай поднять меня в глазах руководства.

— Поздравляю, — сказал Йохансон. — Ты делаешь карьеру.

Возникло короткое молчание.

— А нужно ли мне это?

— Ты у меня спрашиваешь?

— А мне-то почём знать, чёрт возьми!

Йохансон припомнил выходные на озере.

— Понятия не имею, — сказал он. — Можно и друга иметь, и карьеру делать, если тебя смущает именно это. Кстати, друг-то есть?

— Это тоже вопрос.

— Бедный Каре хотя бы знает, кто он для тебя?

— Мы не так часто видимся с тех пор, как… мы с тобой… — Она нехотя тряхнула головой. — К настоящей жизни это не имеет отношения — ну, погуляем по привычному Свегесунну, ну, выедем на острова… У меня от всего этого остаётся ощущение, что я — часть инсценировки.

— Но это хотя бы хорошая инсценировка?

— Как будто ты всё время стремишься в городок, где тебе было хорошо, — сказала Лунд. — Снова и снова тебя туда тянет. И уезжать оттуда не хочется. И вместе с тем спрашиваешь себя, действительно ли ты хочешь там жить, не найдётся ли местечко ещё лучше. Мы привыкли, что наша жизнь… ну, как это сказать? — расколдовывается! С каждым днём всё больше. И мы ищем то, чего, собственно, больше нет. Понимаешь? — Она робко улыбнулась. — Извини, это всё звучит ужасно пошло и бессвязно. Я не особенно сильна в таких вещах.

— Да уж, действительно.

Йохансон смотрел на неё. Он искал признаки растерянности. Но вместо этого увидел человека, который для себя уже всё решил. Только сама она этого пока не знала.

— Если ты не готова жить в том месте, значит, ты его не любишь, — сказал он. — Мы о том же самом говорили на озере, помнишь? Только тогда была другая аллегория — дом. Но в принципе то же самое. Может, тебе наконец поехать к Каре и сказать ему, что ты его любишь и хочешь быть с ним до старости и смерти. Ты окажешь мне тем самым огромную услугу, в противном случае мне через каждые несколько дней придётся снова и снова вязнуть с тобой в топких болотах напыщенных аллегорий.

— А если ничего не получится?

— Во всём остальном ты не такая трусиха.

— Трусиха, — тихо сказала она. — Ужасная трусиха.

— Ты боишься чувствовать себя счастливой. Со мной такое тоже было. Но это никуда не годится.

— И что? Теперь ты счастлив?

— Да.

— Без всяких скидок?

Йохансон беспомощно развёл руками:

— Кто же счастлив без всяких скидок, коза ты моя? Я не обманываю ни себя, ни других. Я хочу, чтоб у меня были мои флирты, моё вино, мои радости — и чтобы я сам определял, как далеко им зайти. Я склонен к уединённости, но не к компенсациям. Любой психиатр умер бы со мной от скуки, потому что на самом деле я хочу для себя только покоя. Тогда у меня всё великолепно. Но я — это я. Моё счастье строится иначе, чем твоё. Я доверяю моему счастью. А тебе ещё надо этому научиться. И поскорее. Каре — не городок и не дом. Он не будет ждать вечно.

Лунд кивнула. Подул ветер и заиграл её волосами. Йохансон обнаружил, что она ему очень нравится. Он был рад, что тогда, на озере, у них не дошло до одной из тех любовных связей, которые всегда имели срок действия…

— Если Стоун выедет на континентальный склон, — размышляла она, — то я поеду в Ставангер. Это хорошо. «Торвальдсон» стоит наготове. Стоун может выехать хоть завтра, хоть послезавтра. На Ставангер уйдёт больше времени. Ведь мне придётся писать подробный доклад. Так что у меня будет несколько дней съездить в Свегесунне и… поработать там.

— Поработай, — ухмыльнулся Йохансон. — Почему бы нет?

Она сжала губы.

— Я об этом подумаю и поговорю со Скаугеном.

— Поговори, — сказал Йохансон. — И думай быстрее.

Вернувшись за свой письменный стол, он проверил электронную почту. Существенного не было почти ничего. Лишь последнее сообщение вызвало его интерес при взгляде на адрес отправителя: [email protected]

Йохансон открыл его.

— Ты смотри-ка, — пробормотал Йохансон. — Как готовно пресса идёт навстречу.

Неужто Лукас Бауэр исчез?

Может, встретиться ещё раз со Скаугеном? Выставить себя в смешном виде, изложив ему свою теорию заговора? Но есть ли он? Собственно, и изложить-то нечего, кроме нехорошего чувства, что мир зашёл не туда и что виновато в этом море.

Если он всерьёз хочет развить эту мысль, пора завести досье.

Он раздумывал. Необходимо встретиться с Карен Уивер как можно скорее. И почему бы не на Шетландских островах? Было бы сложновато с перелётом, но если «Статойл» всё оплачивает, то какие проблемы?

Нет, вдруг подумал он, вообще не будет никаких сложностей.

Разве Скауген несколько часов н�