Глава 1

В целом мире не сыскать безумца, который решился бы оспорить тот факт, что богатый холостяк непременно должен находиться в постоянном поиске спутницы жизни.

Разумеется, бесспорно и то, что такой холостяк вполне может пребывать в полном неведении относительно своего счастливого положения; однако каждый раз, поселяясь в новом месте, он весьма скоро обнаруживает, что взгляды отцов соседствующих семейств преисполнены участливого понимания, а их жены – матери многочисленных дочерей на выданье – поглядывают на нового члена общества с плохо скрываемым чувством собственничества.

– Дорогой мистер Беннет, – прекрасным днем обращается приятная леди к своему супругу, – вы уже слышали о том, что Незерфилд-Парк наконец-то сдали?

Мистер Беннет отвечает односложно и отрицательно.

– Однако это так, – почти раздраженно парирует дама. – Миссис Лонг только что оттуда, и она обо всем мне рассказала.

Мистер Беннет не отвечает вовсе.

– Неужели вам не хочется знать, кто его снял? – нетерпеливо взвизгивает приятная леди.

– Это вам хочется об этом мне рассказать, тем более что я ничего не имею против.

Намек сходит за любезность.

– Право, голубчик, вам следует об этом знать, потому что миссис Лонг уверяет, будто в Незерфилде обосновался молодой человек с очень солидным капиталом откуда-то с севера Англии. Он приехал сюда в понедельник. Представляете, проезжая мимо наших мест в почтовой карете, он был настолько очарован усадьбой, что немедленно разыскал мистера Морриса, и они практически тут же ударили по рукам; так что он вступит во владение еще до Михайлова дня. А к концу следующей недели ожидается приезд его челяди.

– Как, вы говорите, его зовут?

– Бингли.

– Он холост или женат?

– О! Дорогой мой, он холостяк, это точно! Неженатый баснословно богатый мужчина. У него годовой доход – четыре или пять тысяч! Какая блестящая партия для наших девочек!

– Простите, но какое отношение он имеет к ним?

– Мой дорогой мистер Беннет, – капая ядом, вздыхает его жена, – как же вы бываете порой утомительны! Неужели для вас новость то, что я как раз подыскиваю подходящую партию для наших крошек?

– Это, его цель приезда в наши места?

– Цель! – фыркнула мадам. – Что за чепуху вы, право, городите! Просто никто не может поручиться за то, что он не влюбится в одну из наших малюток; а посему, как только мистер Бингли окончательно у нас обоснуется, вы должны будете нанести ему визит.

– Не вижу для этого повода. Девочки вместе с вами, конечно, могут поехать, а еще лучше, если они отправятся с визитом одни: по красоте, миледи, вы ничуть им не уступаете, и мистер Бингли, чего доброго, выберет себе не тот предмет обожания.

– Друг мой, да вы льстец! В прежние годы у меня, разумеется, было определенное очарование, однако нынче я не претендую на что-то из ряда вон выходящее. Женщина, имеющая пятерых взрослых дочерей, к несчастью, вынуждена забыть о красоте.

– В таких случаях, как ваш, редкая женщина имеет достаточно красоты, чтобы вообще о ней задумываться.

– Однако, мой дорогой, я настаиваю на том, чтобы вы навестили мистера Бингли сразу же, как только он приедет в поместье.

– Уверяю вас, это совершенно неудобно.

– Тогда вспомните о ваших дочерях. Только представьте, какое положение в обществе смогла бы обрести одна из них. Сэр Уильям и леди Лукас, кстати, твердо намерены проделать этот небольшой вояж, и смею вас заверить, что причина их радушия весьма схожа с нашей; как вы знаете, обычно они не посещают неизвестно кого. Вы действительно обязаны поехать, потому что раньше вас мы этого сделать не сможем.

– Мадам, мне кажется, вы чрезмерно щепетильны. Рискну предположить, что мистер Бингли будет очень рад с вами познакомиться. Кстати, вместе с вами я смогу передать ему записку – так, пустячок, пару строчек, в которых я напишу, что заранее искренне одобряю его предложение о браке с любой, которая ему приглянется. Хотя, пожалуй, мне следует отдельно замолвить словечко о крошке Лиззи.

– Я категорически против подобных выходок. Лиззи ничуть не лучше остальных. Более того, я просто уверена, что она вдвое уступает по красоте Джейн и по чувству юмора – Лидии. Странно, что при этом она неизменно пользуется у вас особым расположением.

– Уж если так, то ни одна из них не может похвастаться чем-нибудь мало-мальски выдающимся, – сухо отрезал уязвленный супруг. – Все они как на подбор глупы и невежественны; и если Лиззи что-то и выделяет из общего ряда, то это некоторая расторопность по сравнению с остальными сестрами.

– Мистер Беннет, да как вы можете оскорблять собственных детей столь бесцеремонным образом? Похоже, вам доставляет особое наслаждение понапрасну сердить меня! Вам совсем не жаль моих бедных нервов…

– Вы неправильно меня истолковали, сударыня. Поверьте, я глубоко уважаю и чту ваши бедные нервы. У меня с ними давняя дружба. По крайней мере, последние лет двадцать я только и делаю что проникаюсь к ним сочувствием вместе с вами.

– Ах, где вам понять, что творится у меня на душе!

– Надеюсь, вы все же справитесь с сердечной скорбью и переживете еще множество молодых людей с четырьмя тысячами в год, которые поселятся у нас по соседству.

– Боюсь, что нам от этого не будет никакого толку, поскольку вы упорно отказываетесь навещать ваших новых соседей.

– Поверьте мне на слово, дорогая, что, как только их действительно наберется так много, я почту за честь познакомиться со всеми до единого.

Следует заметить, что в мистере Беннете настолько невообразимым образом смешались и переплелись моментальные решения, едкий сарказм, чувство выдержки и слабость к капризам, что долгие двадцать три года под одной крышей были не в силах хоть сколько-нибудь приблизить его жену к пониманию странного характера супруга. Миссис Беннет мыслила гораздо проще: она была дамой неинформированной, с неопределенным типом темперамента и затруднённым пониманием окружающей действительности. Будучи не в духе, она воображала себя натурой нервной и ранимой. Делом ее жизни стало удачное замужество дочерей, а утехой – визиты и сплетни.

Глава 2

Таким образом, в длинном ряду тех, кто с нетерпением ожидал приезда мистера Бингли, мистер Беннет занял свое почетное место одним из первых. Втайне он ни секунды не колебался в своем желании нанести соседу визит. Несмотря на это, его супруге до самой последней минуты приходилось выслушивать заверения своей половины в полной невозможности встречи. Коварство благоверного открылось в манере весьма вольной. Наблюдая за тем, как вторая по счету дочь сосредоточенно сощипывает итальянскую соломку со шляпки, мистер Беннет совершенно неожиданно для семейства позволил себе следующее замечание:

– Надеюсь, Лиззи, мистеру Бингли это понравится.

– Мы вряд ли когда-либо узнаем, чт( нравится мистеру Бингли вообще, – обиженно буркнула миссис Беннет, – поскольку наш визит к нему так и не состоится.

– Неужели вы забыли, мама, – заметила Элизабет, оторвавшись, наконец, от шляпки, – что мы встретимся с ним в собрании? Его обещала представить миссис Лонг.

– Ничто на свете не заставит меня поверить в то, что миссис Лонг сделает что-нибудь подобное. У нее самой две племянницы на выданье. И вообще она лицемерная эгоистка. Лично я о ней весьма невысокого мнения.

– Полностью с вами согласен, мадам, – ухватился за мысль мистер Беннет. – Трудно описать мою радость оттого, что вы ни в коей мере не собираетесь злоупотреблять услугами миссис Лонг.

Колкость супруга ответа не удостоилась; тем не менее, чувства так и бушевали внутри миссис Беннет, и поэтому она с энтузиазмом принялась браниться, выбрав в качестве объекта одну из собственных дочерей.

– Ах, ради всего святого, Китти, прекрати же, наконец, так кашлять! Прояви хоть чуточку сострадания к моим несчастным нервам. Ты ведь рвешь их на части.

– В кашле Китти не было злого умысла, мадам, – вступился за девочку родитель. – Это всего лишь вопрос неудачного выбора времени.

– Я кашляю вовсе не оттого, что мне больше нечем заняться, – капризно хмыкнула девица.

– На какой день назначен следующий бал, Лиззи? – поинтересовался мистер Беннет.

– Ровно через две недели.

– Вот именно! – не преминула воскликнуть мать. – А миссис Лонг собиралась вернуться только накануне. Таким образом, она не сможет его нам представить, потому что не успеет быть представлена мистеру Бингли сама.

– Тогда, дорогая, вы можете поменяться с вашей приятельницей ролями и представить мистеру Бингли ее.

– Ах, мистер Беннет, это решительно невозможно, поскольку я с ним не знакома. Вы определенно наслаждаетесь тем, что вечно мне досаждаете.

– Сударыня, как я ценю вашу осмотрительность! Конечно же, для знакомства срок в две недели – сущий пустяк. Совершенно невозможно решить, что собой представляет человек, если знаешь его всего две недели. Но с другой стороны, если не рискнем мы, то это могут сделать другие. Мне кажется, миссис Лонг со своими племянницами своего шанса не упустит. Таким образом, ваша подруга сочтет ваш отказ от решительных действий жестом доброй воли; и мне не остается ничего иного, как взять инициативу в свои руки.

Девушки изумленно уставились на отца. Миссис Беннет, едва совладав с чувствами, сумела вымолвить лишь:

– Чепуха, какая чепуха!

– Мадам, что значит сие громкое восклицание? – воскликнул в свою очередь мистер Беннет. – Неужели вы всерьез хотите сказать, что считаете церемонию представления и соблюдение всех приличествующих в этом деле формальностей чепухой? Боюсь, в этом я с вами согласиться не могу. А что на это скажешь ты, Мэри? Ты ведь слывешь юной леди, известной своим благоразумием, насколько я слышал, да к тому же читаешь умные книги и делаешь из них выписки.

Мэри в эту минуту захотелось произнести фразу, исполненную самого похвального смысла, но она и понятия не имела, как это сделать.

– Пока Мэри собирается с мыслями, – продолжил родитель, – давайте вернемся к мистеру Бингли.

– Я до смерти устала от этого мистера Бингли, – фыркнула миссис Беннет.

– Мне очень жаль слышать об этом; но почему же вы молчали раньше? Если бы я узнал ваше отношение к нему нынче утром, то ни за что не стал бы его навещать. Это очень печально; но, поскольку я уже нанес ему визит, вам не удастся избежать знакомства.

Изумлению его спутниц, а особенно миссис Беннет, не было предела; и именно этого он и добивался. Когда улеглась первая волна радостной суматохи, мать семейства гордо заявила, что с первой же минуты знала обо всем.

– Как это мило с вашей стороны, любезный мой мистер Беннет! Я с самого начала знала, что вы внемлете моему голосу и голосу разума. Я была уверена, что ваша любовь к девочкам столь велика, что вы не в силах пренебречь подобным знакомством. Господи, как же я рада! И сколько юмора вы обнаружили сегодня утром! И сколько в вас самообладания – ни словом не обмолвиться до последнего!

– А теперь, Китти, ты можешь кашлять сколько угодно, – беззаботно заявил мистер Беннет и, утомленный бурным восторгом супруги, покинул комнату.

– Девочки, какой замечательный у вас отец, – вздохнула миссис Беннет, едва только закрылась за ним дверь. – Даже не представляю, как вы сможете отблагодарить его за доброту. И меня, кстати, тоже. В наши с ним годы, доложу я вам, не особенно-то приятно каждый день заводить новые знакомства; но ради вас мы готовы терпеть любые лишения. Лидия, золотко, хоть ты у нас и самая младшая, я уверена, мистер Бингли на следующем балу будет танцевать именно с тобой.

– О! – несколько агрессивно воскликнула малютка, – я этого нисколечко не боюсь. Пусть я и самая младшая, я все же самая высокая из сестер.

Конец вечера был насыщен догадками о дате ответного визита Бингли и планами относительно совместного ужина, а посему время пролетело почти незаметно.

Глава 3

Сколько ни билась миссис Беннет со своим несговорчивым супругом, сколько ни взывала она к помощи всех своих пятерых дочерей, ничего существенного о внешности мистера Бингли им узнать так и не довелось. Атаки на мистера Беннета проходили по всем законам военной науки. Дамы использовали полный арсенал, состоявший из прямых вопросов, искусных предположений и смутных догадок; однако во всем мире не нашлось бы такой хитрости, которая заставила бы пошатнуться нерушимые бастионы родителя. Так и не добившись победы, женщинам пришлось довольствоваться донесениями соседствующей агентуры в лице леди Лукас. Рапорт этой почтенной дамы, бесспорно, внушал оптимизм. Молодой человек понравился и сэру Уильяму. Очаровательный, юный, да к тому же беспредельно милый. Кроме того, он был намерен на предстоящем балу посетить собрание. Что может быть приятнее! Увлечение танцами, несомненно, является первым шагом на пути к страстной любви, поэтому намерения Бингли относительно вечеринки заставили встрепенуться не одно женское сердце.

– Если бы только я могла порадоваться за одну из наших девочек, которая счастливо обоснуется в Незерфилде, – вещала супругу миссис Беннет, – и удачно выдать замуж остальных крошек, тогда мне, пожалуй, и желать было бы больше нечего.

Через пару дней мистер Бингли случился с ответным визитом к мистеру Беннету. Целых десять минут мужчины просидели в библиотеке. Несмотря на высказанные молодым человеком надежды лицезреть юных леди, о красоте которых не смолкая судачила якобы вся округа, его взору приходилось довольствоваться лишь видом родителя знаменитых барышень. Кстати, самим красоткам повезло куда больше: воспользовавшись занятыми высотами в мезонине, они сумели детально рассмотреть синий плащ и черную кобылу посетителя.

В спешном порядке послали приглашение на ужин. Миссис Беннет спланировала порядок подачи блюд самым тщательным образом, дабы продемонстрировать собственный талант домохозяйки, достойной всяческих похвал, как вдруг прибыл ответ от виновника хлопот, на корню убивший радужные планы семейства. Дела заставили мистера Бингли рано утром отправиться в город на целый день; а посему он с сожалением был вынужден отклонить приглашение, сделавшее ему столько чести, и пр., пр., пр. Миссис Беннет впала в замешательство. Она ума не могла приложить, какие могут быть дела в городе у молодого человека, только что поселившегося в Хертфордшире. В сердце ее закралась тревога: уж не привык ли этот повеса порхать с места на место и не жить, как все добропорядочные джентльмены, оседло? Но вскоре леди Лукас удалось сбить пламя в душе миссис Беннет. Она высказала предположение, что мистер Бингли, наверняка, отправился в Лондон только для того, чтобы лично вручить приглашения на бал. Почти сразу вслед за этим, по тихому, в общем-то околотку, вихрем пронеслись сплетни, в которых мистер Бингли собирался привезти с собой из столицы целую дюжину дам и человек семь джентльменов. Количество спутниц мистера Бингли местных девушек смутило и заставило насупиться; однако канун бала принес с собой утешительные вести: вместо двенадцати леди с ним прибыло только шесть, да и те – пять его родных сестер и одна кузина. Когда же все общество заполнило зал, в компании молодого человека ревнивые глаза насчитали всего пятерых вместе с ним самим: мистер Бингли, две его сестры, муж самой старшей и неизвестный юноша.

Мистер Бингли был безупречен: цвет кожи поражал свежестью, а манеры – непринужденностью. Сестры его также оказались дамами достойными. Каждая обнаружила бездну вкуса и стиля. Его зять, мистер Херст, выглядел почти как джентльмен. Тем не менее, внимание всего собрания вскоре оказалось сосредоточено на приятеле мистера Бингли – восхитительном высоком красавце, несомненно, знатного происхождения по имени мистер Дарси. Уже через десять минут, после того как он вошел в зал, среди гостей пронеслось известие о том, что этот молодой бог имеет десять тысяч в год. Все джентльмены отметили стройность его фигуры, а дамы как одна сошлись во мнении, что он гораздо симпатичней самого мистера Бингли. Почти полвечера местные прелестницы посылали ему взгляды, полные обожания, пока манеры этого красавца не заставили общество замереть в ужасе и отвращении: он оказался гордецом, поставившим себя выше компании; и это тут же лишило его недавней оглушительной популярности. Теперь даже несметные его владения в Дербишире не могли разубедить гостей в том, что внешность у него почти отталкивающая и что он совсем не достоин своего друга.

Сам мистер Бингли времени не терял и вскоре познакомился со всеми, с кем стоило познакомиться. Он был весел и легок на подъем, не пропускал ни единого танца, досадовал на быстротечность бала и заверял соседей в том, что непременно устроит вечеринку в собственном доме, в Незерфилде. Такой очаровательный стиль поведения говорил сам за себя. Какой разительный контраст между ним и его другом! Мистер Дарси один только раз пригласил на котильон миссис Херст и один раз прошел круг с мисс Бингли. В манерах его явно сквозило желание укрыться от новых знакомств. Остаток вечера он провел, разгуливая по залу и изредка перебрасываясь парой слов с кем-нибудь из собственного окружения. Его репутация вылепилась и отвердела. Он стал самым несносным и нелюбезным мужчиной в мире; и всякий счел своим долгом высказать предположение, что больше ему никогда не доведется встретиться с этим Дарси снова. Среди тех, кто занял особенно жесткую позицию, оказалась миссис Беннет; тяжкое впечатление от заносчивости юноши безмерно обострилось и переросло в плохо скрываемое негодование по поводу того, что молодой нахал неучтиво обошелся с одной из мисс Беннет.

Ввиду недостатка мужчин Элизабет пришлось просидеть целых два танца; и времени этого вполне хватило на то, чтобы подслушать разговор между мистером Дарси, случившемся неподалеку, и душкой Бингли, на минутку сбежавшим из круга, чтобы нажать на приятеля и заставить того веселиться.

– Пойдем же, Дарси, я все равно заставлю тебя танцевать. Терпеть не могу, когда ты в одиночестве подпираешь колонны с совершенно идиотским видом. Ты гораздо привлекательней, когда танцуешь.

– Даже не уговаривай. Ты знаешь, насколько мне это неприятно, пока я как следует не познакомлюсь с партнершей. От этого собрания вообще ждать нечего. Твои сестры заняты, а кроме них в целом зале нет ни одной, с кем я мог бы пойти танцевать и при этом не чувствовать себя наказанным.

– Ради Бога, – воскликнул Бингли, – не стоит так привередничать! Клянусь честью, никогда раньше я не встречал столько хорошеньких девушек, как сегодняшним вечером. И среди этого очарования некоторые просто писаные красавицы.

– Ты уже ангажировал самую хорошенькую девушку, – уныло вздохнул Дарси, разглядывая при этом старшую мисс Беннет.

– О, она действительно самое красивое создание, к которому я прикасался! Но у нее есть сестра. Она сидит как раз за тобой. Тоже очень хороша и даже мила, я бы сказал. Позволь мне просить мою партнершу вас познакомить.

– Никак не возьму в толк, о которой ты говоришь, – нахмурился Дарси и оглянулся назад. Поймав взгляд Элизабет, он холодно отвернулся и заявил: – Ну что ж, она вполне сносна, но недостаточно красива, чтобы заинтересовать меня. А, кроме того, сегодня у меня совсем нет настроения, заниматься благотворительностью и развлекать тех, на кого остальные мужчины не обращают внимания. Так что лучше тебе вернуться к своей барышне и наслаждаться ее улыбкой; со мной ты только зря теряешь время.

Мистер Бингли последовал доброму совету. Дарси же удалился, оставив Элизабет наедине с далеко невеселыми мыслями. Девушка с энтузиазмом поведала грустную историю подругам, потому что была натурой живой и общительной и обожала все необычное.

В целом вся семья согласилась с тем, что вечер удался; и миссис Беннет безмерно радовалась за старшую дочь, весь вечер проведшую в компании с «будущей Незерфилдской партией». Мистер Бингли дважды пригласил ее на танец, и барышню к тому же любезно приняли его сестры. Джейн вполне разделяла восторги собственной матери, хотя справедливости ради стоит заметить, что делала она это не столь бурно. Элизабет также радовалась за Джейн. Мэри же лично слышала, как мисс Бингли отозвалась о той как о самой стильной девушке здешнего общества. Кэтрин и Лидии тоже повезло, и за весь вечер они ни разу не испытывали недостатка в кавалерах; а большего от балов они и не ждали. В самом приятном расположении духа семейство вернулось в родное поместье Лонгбурн, где застало мистера Беннета все еще на ногах. С книгой этот джентльмен утрачивал всякое чувство времени. Любопытство его оказалось достаточно сильным, чтобы живо поинтересоваться событиями нынешнего вечера, возбудившими столько волнений у его дам. Втайне он надеялся, что жена его будет разочарована новым знакомым, однако ее рассказ полностью разрушил все воздушные замки.

– О, мой дорогой мистер Беннет! – воскликнула она, с шумом врываясь в библиотеку. – Мы провели совершенно восхитительный вечер. Лучшего бала я, право, и не припомню. Как жаль, что вас там не было. Джейн покорила всех мужчин до единого. Вы даже представить не можете, какой это был успех! Все только и говорили о том, какая она хорошенькая. Мистер Бингли тоже расхваливал ее на все лады и даже дважды с ней танцевал. Вы только подумайте об этом: целых два раза. Больше он никого не приглашал дважды. Сначала он подошел к мисс Лукас. Я прямо вскипела, когда увидела их вместе, но потом вполне успокоилась: невооруженным глазом было видно, что она ему совсем не нравится. Да и немудрено: кому такая может прийтись по вкусу? А вот когда наша Джейн взяла его под руку и они пошли в круг, он прямо остолбенел. Вообще-то он заметил ее раньше, навел о девочке справки, их представили, и он сразу же ангажировал ее на два танца подряд. Потом танцевал с мисс Кинг, затем с Марией Лукас, а после нее он снова пригласил Джейн; потом два раза прошелся с Лиззи, после нее с Боулангер…

– Если бы он имел хоть чуточку сострадания ко мне, – нетерпеливо вставил супруг, – он не танцевал бы так много! Ради всего святого, больше ни единого слова о его партнершах. Господи, и почему он не вывихнул лодыжку на первом же котильоне!

– О, мой милый, – безмятежно продолжала миссис Беннет, – как же он мне понравился! Мистер Бингли столь невыразимо красив! И сестры у него просто очаровательны. Никогда в жизни я не видела таких элегантных туалетов. Я бы даже сказала, что кружева на платье миссис Херст…

К несчастью, миссис Беннет снова перебили, потому что супруг ее взмолился о пощаде и не на шутку стал протестовать против любых дальнейших описаний чьих бы то ни было нарядов. Милосердной леди пришлось быстро найти новую тему для рассказа, связанную с главными событиями; и поэтому она, вооружившись талантом живописца и подобрав самую темную и мрачную палитру, перешла к печальной повести о вопиющей грубости мистера Дарси.

– И заверяю вас, – уже почти задыхаясь от темпа рассказа и собственного возмущения, добавила миссис Беннет, – что Лиззи абсолютно ничего не потеряла, оказавшись не в его вкусе, потому что он самый неприятный, самый кошмарный юноша, которого и ублажать даже не стоит. Он настолько чванлив, что его невозможно вынести. Весь вечер слонялся то здесь, то там, и при этом нос его был задран к верху от собственной важности! Ишь ты, недостаточно хороша, чтобы танцевать с его особой! Очень жаль, любезный мой мистер Беннет, что вас там не было. Уж вы бы поубавили его спеси, как вы это умеете. Нет, этот нахал мне определенно противен!

Глава 4

Как только Джейн и Элизабет остались наедине, первая, будучи совершенно очарованной мистером Бингли, поспешила выразить сестре свое полное восхищение молодым человеком.

– Он настоящий эталон джентльмена, – заявила она. – Чувственный, живой, с тонким чувством юмора; и я никогда раньше не встречала такого изящества в манерах, такой легкости и такого воспитания!

– И он весьма красив, – добавила Элизабет, – именно настолько, насколько и подобает быть мужчине. Да, он весьма целостная натура.

– Мне было так приятно, когда он пригласил меня на танец во второй раз. Я и не ждала такой чести.

– Правда? Но я в этом нисколько не сомневалась. Собственно здесь-то и кроется вся разница между нами. Для тебя любые комплименты всегда становятся сюрпризом, а вот для меня никогда. Что могло бы быть естественней, чем снова пригласить именно тебя? Он просто не мог не заметить, что ты раз в пять красивее, чем любая девушка на балу. Так что вовсе не стоит проникаться к нему за это благодарностью. Конечно, он очень милый, и поэтому я с радостью его уступаю тебе. Прежние твои поклонники были такими дураками!

– Лиззи, дорогая!

– О, голубушка, согласись, в тебе есть эта черта: любить всех людей без разбору. Ты ни в ком не замечаешь недостатков. Весь свет в твоих глазах хорош и очарователен. Я никогда в жизни не слышала, чтобы ты дурно о ком-нибудь отозвалась.

– Я и правда, никогда не спешу судить людей. Однако я всегда говорю именно то, что думаю.

– Ты совершенно права, и именно это меня и удивляет. С твоим-то здравым рассудком быть настолько слепой, чтобы не замечать недостатков и глупостей других! Никто не станет спорить с тем, что искренность очаровательна, но такое встречается нынче повсюду. Однако быть искренней без хвастовства и притворства, вычленять из характера людей только хорошее, да еще и чуть приукрашивать эти качества умеешь только ты. Скажи-ка, тебе ведь понравились его сестры? У них манеры не настолько хороши, как у брата.

– Конечно, нет, но это только на первый взгляд. Стоит с ними поговорить, и ты сразу же замечаешь, какие они чудные. Мисс Бингли собирается поселиться вместе с братом и будет заниматься домашним хозяйством. Я ничуть не ошибусь, если предположу, что в ее лице мы найдем превосходную соседку.

Элизабет слушала молча, но доводы сестры ее не убедили. В целом поведение тех дам на балу ей не казалось приятным. Обладая большей живостью ума и меньшей мягкостью нрава, а также, не будучи избалованной чрезмерным вниманием поклонников во время бала, она, в отличие от сестры, вовсе не была склонна преувеличивать достоинства женской части семейства Бингли. Разумеется, трудно не согласиться с тем, что в целом они безупречны: у них нет недостатка в чувстве юмора, особенно когда они находятся в приятном расположении духа, и при желании они могут очаровать своими манерами любого; но в то же время от Элизабет не скрылись ни их гордость, ни плохо замаскированное высокомерие. Создатель наделил их приятными чертами, родители дали им образование в одном из первых частных пансионов города, капитал перевалил за двадцать тысяч, и потому они тратили даже больше, чем нужно. Эти леди были вхожи в свет, и следовательно не было в целом мире ничего такого, что заставило бы их усомниться в собственных достоинствах. Семейство Бингли весьма уважали на севере Англии, и это обстоятельство оставило в их душах след куда более глубокий, чем тот факт, что все их состояние возникло исключительно благодаря успешной торговле.

Мистер Бингли унаследовал почти сотню тысяч фунтов от отца, который намеревался вложить средства в недвижимость, но так и не дожил до осуществления своих планов. Молодой мистер Бингли ничуть против такого распоряжения деньгами не возражал и время от времени лично приобретал землю в родном графстве. Но, поскольку сейчас он имел солидный дом и обширное поместье, для всех, кто знал легкость его характера, было весьма сомнительно то, сумеет ли он сберечь накопленное для потомков и осесть, наконец, в Незерфилде.

Его сестрам не терпелось обзавестись собственной недвижимостью; но тот факт, что в настоящее время их брат выступал в роли лишь арендатора, нисколько не убавил желания повесить себе на пояс ключ от его кладовых ни у мисс Бингли, ни у миссис Херст, которая вышла замуж за человека больших амбиций и весьма скромного состояния. Оставалось еще целых два года до совершеннолетия мистера Бингли, когда тот краем уха услышал чьи-то похвалы в адрес поместья Незерфилд. Вскоре он посвятил полчаса осмотру усадьбы и дома, остался доволен здешним пейзажем и расположением комнат, во всем остальном поверил на слово владельцу и немедленно заключил сделку.

С Дарси его связывала на редкость стабильная дружба, несмотря на всю очевидную разницу характеров. Бингли полюбился Дарси за легкость нрава, откровенность, податливость, хотя совокупность всех этих черт представляла самый разительный контраст с его собственными. Впрочем, стоит при этом заметить, что собственная мрачность никогда не побуждала в нем терзаний и душевных мук. Благодаря сильном характеру Дарси, Бингли нашел в друге самую надежную опору. В тех делах, где требовался холодный разум, Дарси был незаменим. Не то чтобы Бингли можно было назвать слабоумным, но друг его был действительно умен. Вместе с этим несомненным достоинством Господь также щедро одарил молодого человека надменностью, сдержанностью и критическим складом ума; но, несмотря на изысканные манеры, эти качества делали его совершенно несносным. И если Бингли был уверен в собственном обаянии, то Дарси вечно балансировал на грани оскорбления окружающих.

Манера, в коей меж ними велось обсуждение недавнего бала, весьма показательна. Бингли никогда раньше не встречал столько приятных людей и самых красивых девушек. Все до единого казались ему предельно отзывчивыми и внимательными, и в целом в атмосфере не было ни формализма, ни скованности; поэтому, в первые же полчаса он перезнакомился со всеми гостями. Что касается мисс Беннет, то он не мог представить себе другого создания, которое обликом и нравом более живо напоминало бы ему светлого ангела. Дарси, напротив, на балу узрел скорее толпу вовсе некрасивой деревенщины, которая навевала тоску и скуку. Мисс Беннет была признана им хорошенькой, но при этом он заметил, что она слишком часто улыбается и оттого выглядит простовато.

Миссис Херст и ее сестра отдали справедливость такой критики, но девушку все же приветили и полюбили, а затем и вовсе провозгласили юную Беннет самой приятной особой в собрании, достойной более тесного знакомства. Неожиданно для самой себя став обладательницей столь громкого титула, Джейн теперь могла наслаждаться обществом мистера Бингли столь часто, сколь это могло прийти ей в голову.

Глава 5

Поместье Беннетов от соседей, с которыми семейство было особенно дружно, разделяло лишь расстояние, достаточное для небольшой приятной прогулки. Сэр Уильям Лукас в прежние годы торговал в Меритоне. Заработав весьма приличное состояние и, в свою бытность мэром, получив в награду за заслуги рыцарский орден от самого Короля, он вскоре от дел отошел. Его известность чересчур бросалась в глаза, что делало диссонанс между высоким положением и занятием торговлей в крошечном городке, пожалуй, слишком разительным. Собравшись с духом и разом покончив с коммерцией, он однажды вместе с семьей перебрался в поместье в миле от Меритона, отбросил громкий титул и с тех пор стал известен как сэр Уильям. Джентльмен полюбил часы раздумий в тишине и одиночестве. Несмотря на былую славу, он вовсе не впал в грех чванства, а, напротив, был предельно внимательным к окружению. Будучи необидчивым, дружелюбным и услужливым от природы, среди прихожан Сент-Джеймса он прослыл очень приятным человеком.

Леди Лукас обладала всеми достоинствами, которыми может обладать идеальная дама, и в силу некой скованности ума высоко ценила соседство с Беннетами. У Лукасов было много детей, и среди них старшая – смышленая и приятная женщина двадцати семи лет от роду – стала душевной подругой Элизабет.

Все юные Лукас и Беннет каждый раз, повстречавшись на балу, считали своим долгом поболтать по душам о том, о сем. Первые на следующее после вечера утро всегда спешили в Лонгбурн, чтобы послушать и быть услышанными.

– Ты отлично начала вечер, Шарлотта, – с видом опытной матроны обратилась миссис Беннет к мисс Лукас. – Тебя мистер Бингли выбрал для танца первой.

– Да, но, похоже, вторая партнерша приглянулась ему больше.

– О, ты имеешь в виду Джейн? Как же, ведь он танцевал с ней дважды! По правде говоря, мне тоже показалось, что она ему понравилась. Я даже в это поверила, тем более что кое-что слышала. Вот только я не могу сообразить, что к чему в этом рассказе. Что-то о мистере Робинсоне…

– Наверное, вы имеете в виду тот разговор, который я нечаянно подслушала. Разве я вам об этом не говорила? Мистер Робинсон спросил, как ему нравятся балы в Меритоне, не кажется ли ему, что здесь собралось очень много хорошеньких женщин, и какая из них самая красивая. А тот возьми да ответь: “О! Старшая мисс Беннет, конечно же. Двух мнений тут быть не может!”

– Боже всемогущий! Он так об этом и сказал? Тебе не кажется, будто… Впрочем, не станем делать из мухи слона.

– От того, что случайно услышала Элиза, куда больше толка, – заметила невзначай Шарлотта. – Мистера Дарси слушать вовсе не так интересно, как его друга, правда? Бедная Элиза! Быть всего лишь «вполне сносной».

– Надеюсь, ты не станешь докладывать об этом Лиззи и сердить меня. Девочка вобьет себе в голову бог знает что, а дружеское расположение такого неприятного мужчины мне кажется страшнее пожара. Миссис Лонг давеча мне посетовала, что этот Дарси битых полчаса просидел бок о бок с ней, так и не раскрыв рта.

– Вы уверены в этом, мэм? Нет ли здесь ошибки? – поинтересовалась Джейн. – Я точно помню, что видела, как мистер Дарси о чем-то с ней беседовал.

– А, это она наконец-то из приличия спросила его, как ему нравится Незерфилд; и тому ничего не оставалось делать, как ответить. Но она заверяет, что Дарси прямо рассвирепел оттого, что с ним кто-то заговорил.

– Мисс Бингли мне сказала, – заметила Джейн, – что он никогда не разговаривает с людьми, покуда не узнает их как можно ближе. Зато со своими друзьями он предельно любезен.

– Пусть меня сразит молния, если я поверю хоть из этого слову! Коль скоро он умеет быть таким разлюбезным, то непременно поддержал бы разговор с миссис Лонг. Все вокруг говорят, что он набит гордостью до пяток; а я лично ничуть не сомневаюсь, что до него дошли слухи о том, что у миссис Лонг нет средств на карету, и что на бал она приехала в наемном экипаже.

– Мне, признаться, совершенно безразлично, отчего Дарси не захотел говорить с миссис Лонг, – хмыкнула мисс Лукас, – но мне очень горько оттого, что он не захотел танцевать с нашей Элизой.

– На твоем месте, Лиззи, – гневно выпалила миссис Беннет, – я сама не согласилась бы танцевать с ним.

– Мне кажется, мама, я совершенно спокойно могу вам обещать, что никогда не стану с ним танцевать.

– Его гордыня, – уверила мисс Лукас, – не оскорбляет меня так сильно, как обычно всегда оскорбляет сей порок, потому что в этом случае я вижу смягчающие обстоятельства. Никто не станет удивляться тому, что такой видный молодой человек из уважаемой семьи и с солидным достатком придерживается столь высокого мнения о собственной персоне. Если можно так выразиться, у него есть право на гордость.

– Это весьма справедливо, – согласилась Элизабет, – и я с легкостью могла бы простить его гордость, если бы он не задел при этом мою.

– Гордость, – изрекла Мэри, уверенная в собственном таланте аналитика, – это грех, который, как мне кажется, мы встречаем в этой жизни довольно часто. Всё, когда-либо прочитанное мной, убеждает лишь в том, что такие примеры весьма многочисленны, что натура человека падка на соблазн и что немногие из нас лелеют в душе смирение. Увы, все люди склонны придавать слишком большое значение тем или иным добродетелям, будь они реальны или вымышлены. Тщеславие и гордыня – разные вещи, хотя их нередко используют как синонимы. Человек может быть горд без тщеславия. Гордость относится скорее к области нашей самооценки, а тщеславие – к тому, что следует думать о нас другим.

– Если бы я был таким же богатым, как мистер Дарси, – возбужденно воскликнул младший Лукас, присоединившийся к сестрам, – то не стал бы терзаться вопросом о собственной гордости. Вместо этого я держал бы свору борзых и впивал бы по бутылке вина каждый день.

– Тогда бы ты пил гораздо больше, чем следует, – заметила миссис Беннет, – и если бы я застала тебя за этим занятием, то сразу бы спрятала бутылку куда подальше.

Мальчик запротестовал, вспомнив о личной свободе; однако дама, не уставая, заверяла, что именно это она и сделала бы; и конец их спору положил лишь конец самого визита соседей.

Глава 6

Дамы в Лонгбурне пребывали в ожидании скорого визита новых приятельниц из Незерфилда. Ответное посещение прошло по всей форме этикета. Приятные манеры мисс Беннет за время разлуки лишь выросли в глазах миссис Херст и мисс Бингли; и хотя мать ее оказалась особой несносной, а сестры – недостойными внимания, желание поближе узнать девушек, было адресовано двум самым старшим. Джейн подобное внимание расценила как великую любезность. Элизабет же по-прежнему видела в тех лишь надменность, распространяющуюся на всех и в некоторой степени даже на старшую сестру, и от этого особой признательности к барышням не питала. Впрочем, их благосклонность по отношению к Джейн даже в таком виде имела определенную ценность, поскольку могла служить отражением восторгов брата; а это уже радовало. При каждой новой встрече признаки его восхищения множились, да и сама Джейн совершенно очевидно вошла во вкус подобных знаков внимания со стороны человека, с первой же встречи покорившего ее сердце. Лиззи понимала, что это любовь, и радовалась за сестру, которая обладала огромной выдержкой, твердостью характера и живостью манер, а потому не рисковала стать объектом светских сплетен. Этим соображением она поделилась со своей подругой, мисс Лукас.

– Кто знает, может и хорошо, – отвечала Шарлотта, – что она умеет так надежно укрыть свое сердце от людских глаз; но иногда слишком крепкие бастионы становятся сущим наказанием. Если женщина успешно скрывает свою привязанность от всего света, и в том числе от самого предмета обожания, она может просто потерять возможность привязать его к себе. Согласись, утешение оттого, что ты сумела одурачить весь мир, в этом случае весьма сомнительно. Мы все можем начинать свободно – легкий флирт выглядит вполне естественным; но среди нас найдутся немногие, кто имеет достаточно мужества, чтобы действительно полюбить без оглядки. В девяноста случаях из ста женщине следует показывать больше чувств, чем она действительно питает. Бингли, несомненно, нравится твоя сестра. Но его интерес вполне может так никогда и не стать любовью, по крайней мере, если она ему в этом не поможет.

– Но она ему и так помогает настолько, насколько ей это позволяет ее натура. Если даже я заметила ее интерес, то он был бы ходячей наивностью, если б не понял, что к чему.

– Помни, Элиза, что, в отличие от тебя он не знает степени расположенности Джейн.

– Но если женщина неравнодушна к мужчине и едва это скрывает, должен же он наконец это заметить!

– Может быть, должен, но только при условии, что они видятся достаточно часто. В нашем же случае, хотя Бингли и Джейн видят друг друга относительно часто, они никогда не проводят по много часов наедине, а, напротив, встречаются лишь на шумных вечеринках, на которых невозможно спокойно побеседовать. Поэтому Джейн следует выжимать все до последней капли из каждой четверти часа, на которые она может привлечь к себе его внимание. А вот когда она надежно привяжет к себе мистера Бингли, тогда уж пускай любит себе на здоровье.

– Твой план кажется логичным только в том случае, – парировала Элизабет, – когда перед дамой стоит лишь вопрос удачного замужества. Если бы, к примеру, я вознамерилась завести себе богатого или вообще любого мужа, то охотно бы его приняла. Однако на сердце у Джейн вовсе не это, и потому твой сценарий ей не подходит. Кроме того, она совсем не знает, насколько глубоки его чувства, ведь они знакомы всего две недели. Она четыре раза танцевала с ним в Меритоне, один раз видела его дома и четыре раза вместе с ним обедала. Этого отнюдь не достаточно, чтобы понять, что у него за характер.

– Все не так, как ты излагаешь. Обеды в его компании могут дать представление только о его аппетите. Подумай лучше о том, что целых четыре вечера они провели вместе, а четыре вечера – это уже кое-что.

– Конечно, ведь за это время они узнали, что им обоим больше нравится двадцать одно, чем бридж. Но что касается остального, то не думаю, что им удалось открыть друг в друге что-нибудь посущественней.

– Ну что ж, – вдохнула Шарлотта, – от всего сердца я желаю Джейн добра; и если бы она вышла за него замуж уже прямо завтра, я сказала бы, что ей повезло гораздо больше, чем если бы она долгий год скрупулезно изучала его характер. Счастье в браке целиком находится во власти случая. Даже если обе стороны знают друг друга до мелочей или их вкусы абсолютно во всем совпадают, это еще вовсе не является гарантией вечного блаженства в их союзе. Мы все постоянно меняемся, а в браке это вызывает неудовольствие партнера; поэтому мне кажется, что куда лучше как можно меньше знать о недостатках спутника, с которым ты соберешься жить под одной крышей всю жизнь.

– Шарлотта, не смеши меня. Все, что ты говоришь, – полная чепуха. Ты и сама это понимаешь и, наверняка, не поступишь так в собственном браке.

С головой уйдя в анализ отношений мистера Бингли и Джейн, Элизабет и не подозревала, что ее собственная персона с каждым днем все больше занимает воображение друга поклонника сестры. Поначалу мистер Дарси лишь нехотя допустил, что эта девушка мила. Он без малейшего замирания сердца разглядывал ее на балу, а когда они встретились снова, анализировал барышню в критическом свете. Но не успел он признаться самому себе и своим друзьям в том, что черты мисс Беннет все же не лишены определенной привлекательности, как с удивлением обнаружил, что смышленый взгляд ее темных красивых глаз завораживает и не отпускает ни на секунду. За этим открытием последовали другие, не менее поразительные. Несмотря на то, что холодный критический анализ выявил не одну погрешность в симметричности фигуры, Дарси вынужден был согласиться с тем, что в целом ее формы легки и на удивление изящны; и, несмотря на очевидное отставание ее манер от легкомысленной светской моды, он был пленен их изящной игривостью. Сама барышня пребывала в полном неведение относительно своей быстрой эволюции. Для нее он по-прежнему оставался человеком, который не умеет быть приятным в обществе и для которого она недостаточно хороша, чтобы быть приглашенной на танец.

Дарси окончательно смирился с мыслью о том, что желает познакомиться с мисс Беннет поближе, и, прежде чем заговорить с ней самой, начал прислушиваться к ее разговорам с другими. Его маневры привлекли к себе внимание Лиззи. Это случилось у сэра Лукаса во время большого бала, который давало это семейство.

– Чего добивается мистер Дарси, – поинтересовалась Элизабет у Шарлотты, – прислушиваясь к моей беседе с полковником Форстером?

– Боюсь, на этот вопрос может ответить только сам мистер Дарси.

– Если он намерен продолжать в том же духе, я непременно дам ему понять, что все вижу. У него очень саркастический взгляд; и если я не наговорю ему дерзостей, то совершенно точно начну его бояться.

Сказано – сделано; и вскоре после этого, заметив приближение мистера Дарси, мисс Лукас спровоцировала Элизабет на выходку, которая раскрыла все недавние поползновения нахала. Почти не прерывая речи, она резко обернулась к нему и спросила:

– Не кажется ли вам, мистер Дарси, что я очень удачно только что выразилась, подначивая полковника устроить бал в Меритоне?

– Вы сделали это весьма энергично. Вообще такие темы всегда насыщают женщин недюжинными силами.

– Как вы жестоки к нам!

– Скоро настанет и ее черед получать насмешки, – заявила мисс Лукас. – Элиза, я собираюсь подготовить инструмент; а что за этим последует, ты знаешь сама.

– Как подруга позволю себе заметить, что ты очень странное создание: все время желаешь петь и играть где угодно и перед кем угодно! Если бы мое тщеславие распространялось и на музыкальную сферу, ты была бы неоценима в своем порыве; но, поскольку дела обстоят несколько иначе, я не стану рисковать проникновением в ряды слушателей, избалованных лучшими исполнителями.

Уступив настойчивости мисс Лукас, она добавила:

– Отлично. Чему быть, того не миновать.

Бросив совершенно мрачный взгляд в сторону мистера Дарси, Элизабет ядовито заметила:

– Есть такая старинная поговорка, которую, разумеется, слышали все присутствующие: “Береги дыхание, чтобы остудить кашу”. Так вот, я сберегу свое, чтобы спеть песню.

Ее выступление оказалось приятным, хотя ни в коей мере его нельзя было назвать выдающимся. После того, как была спета пара песен, и перед тем, как прозвучали мольбы нескольких поклонников продолжить музицирование, за инструментом ее охотно сменила сестра Мэри, которая, будучи единственной простушкой в семействе, упорно корпела над науками и потому всегда была рада пожать плоды собственного радения.

Увы, Создатель не дал Мэри ни таланта, ни вкуса; и хотя тщеславие снабдило ее прилежанием, вместе с ним барышня обрела манеры довольного собой педанта и уверенность в достигнутом совершенстве. За роялем к вящему облегчению публики ее сменила Элизабет, непринужденная и естественная; хотя справедливости ради стоит заметить, что по техничности ее исполнение вдвое уступало предыдущему. К концу долгого концерта Мэри не сдержалась и бросилась на завоевание новой порции восторгов зрителей, вооружившись набором шотландских и ирландских песен, принятых на ура семейством Лукасов и парой-тройкой офицеров.

Мистер Дарси одиноко возвышался между группой меломанов и толпой весело отплясывавшей публики, являясь как бы немым укором столь никчемному способу времяпрепровождения; и в негодовании своем он настолько углубился в мрачные мысли, что не заметил, как по соседству с ним встал сэр Уильям, неожиданно произнесший:

– Сколько веселья для молодежи, мистер Дарси! Что, в конце концов, может быть лучше танцев! В них я усматриваю критерий изящества высшего общества.

– Вы, разумеется, правы, сэр. Именно танцы делают высший свет модным среди менее утонченных кругов; хотя даже дикари умеют танцевать!

Сэр Уильям только улыбнулся.

– Ваш друг очень мил, – продолжил он после небольшой паузы, во время которой Бингли проделал совершенно головокружительный пируэт. – Ничуть не сомневаюсь в том, что и вы знаток в этом деле, мистер Дарси.

– Вы, наверняка, могли видеть меня танцующим в Меритоне, сэр.

– Да, несомненно; и я получил ощутимое удовольствие. А при дворе вы часто танцуете?

– Никогда, сэр.

– Не кажется ли вам, что ваш приход стал бы комплиментом этому месту?

– По мере возможности я вообще стараюсь избегать раздачи подобных комплиментов.

– У вас свой дом в городе, я полагаю?

Мистер Дарси кивнул.

– Когда-то я подумывал над тем, чтобы тоже поселиться в городе. Я, знаете ли, очень люблю светское общество. Вот только я не был уверен, подойдет ли лондонский воздух миссис Лукас.

Он замолчал, надеясь услышать ответ, однако собеседник его отвечать не собирался. В это время к ним приближалась Элизабет, которая вскоре застыла как вкопанная, пораженная обращением хозяина бала, задумавшего галантный жест:

– Дорогая мисс Элиза, отчего же вы не танцуете? Мистер Дарси, вы должны позволить мне представить вам эту юную леди и рекомендовать ее как лучшую партнершу для танца. Уверен, что на этот раз, когда вам представляется счастливая возможность провести немного времени с такой красавицей, вы будете не в силах отказаться.

С этими словами он поднес ладонь Лиззи к руке остолбеневшего от неожиданности мистера Дарси, который, несмотря на некоторую растерянность, все же потянулся к девушке, тогда как та в замешательстве шагнула немного назад и пробормотала сэру Уильяму:

– Поверьте, сэр, у меня нет ни малейшего желания танцевать. Неужели вы подумали, заметив, что я иду к вам, будто мне нужен партнер?

Уязвленный молодой человек вспыхнул, попросил оказать ему честь, но, увы, все тщетно. Элизабет настроилась вполне решительно, и даже сэр Уильям был не в состоянии поколебать ее позиций.

– Мисс Элиза, вы столь искусны в танце, что с вашей стороны просто жестоко отказать мне в удовольствии полюбоваться вами; и хотя этот джентльмен в целом не одобряет подобных развлечений, я уверен, у него нет никаких возражений против того, чтобы на полчаса обязать нас своим вниманием.

– Мистер Дарси – сама любезность, – слегка улыбаясь, поклонилась девушка.

– Вы правы, но, принимая в расчет приз, стоит ли этому удивляться?

Глаза Элизабет лукаво сверкнули, и она отвернулась. Ее отказ вовсе не заставил молодого человека затаить на несостоявшуюся партнершу обиду. Он лишь благодушно усмехнулся и снова погрузился в раздумья, когда рядом раздался голос мисс Бингли:

– Спорим, я знаю, о чем вы так задумались!

– Боюсь, вы ошибаетесь.

– Вы думаете о том, какая это мука – бесцельно убить столько вечеров подобным образом и в таком обществе. Кстати, я вполне разделяю вашу грусть. Никогда еще я не чувствовала такой досады! Полная безжизненность, и в то же время столько шума! Никчемность и самомнение всех этих людишек! Чего бы, я не отдала, лишь бы услышать вашу критику в их адрес!

– Ваше предположение абсолютно неверно, уверяю вас. Моя голова сейчас занята более приятными мыслями. Я только что размышлял над тем, как сильно способна радовать пара прекрасных глаз на красивом женском лице.

Мисс Бингли немедленно впилась в глаза собеседника, желая угадать, какая из прелестниц сумела-таки настроить этого угрюмца на столь лирический лад. Мистер Дарси отважно принял вызов:

– Это мисс Элизабет Беннет.

– Мисс Элизабет Беннет! – изумленно повторила мисс Бингли. – Я просто поражена. И как давно она возбуждает в вас такие мысли? Умоляю, скажите, когда мне пожелать вам счастья?

– Именно этого вопроса я от вас и ждал. Воображение женщин подобно вихрю: оно перелетает от заинтересованности к любви, а от любви к алтарю, слепо сметая на пути все преграды. Я так и знал, что вы пожелаете мне счастья.

– Ну что ж, коль вы так серьезно говорите, я склонна рассматривать этот вопрос как уже абсолютно решенный. Кстати, вы обзаведетесь совершенно очаровательной тещей, которая, несомненно, всегда будет вас сопровождать в Пемберли.

Молодой человек выслушивал этот щебет с полным равнодушием, позволяя девушке развлекаться таким способом; однако его хладнокровие лишь подливало масла в огонь, и поток острот грозил своей неисчерпаемостью.

Глава 7

Собственность мистера Беннета состояла из недвижимого имущества, приносившего почти две тысячи фунтов годового дохода. К великому сожалению дочерей, все состояние было завещано в пользу наследников мужского пола, состоявших с главой семейства в дальнем родстве; состояние же их матери, хотя и вполне приличное при ее образе жизни, едва ли могло восполнить недостаток отцовского; а отец ее служил адвокатом в Меритоне и оставил дочери четыре тысячи сбережений.

Миссис Беннет имела сестру, вышедшую замуж за некого мистера Филипса, клерка из конторы ее отца, позже принятого в семейное дело, а также брата, учредившего в Лондоне очень солидный торговый дом.

Деревня Лонгбурн находилась всего в миле от Меритона – весьма удобное расстояние для юных леди, три или четыре раза в неделю чувствующих себя расположенными для визита к горячо любимой тетушке и осмотра новинок у местного шляпника. Две младшие сестры, Кэтрин и Лидия, проделывали этот неблизкий путь особенно часто. Их умы не были так заняты, как у остальных сестер; поэтому, привычно не имея более заманчивых предложений, они любили скрашивать утренние часы прогулкой в Меритон, а вечерние – воспоминаниями об оной. Сколь ни бывает скудна здешняя глушь новостями, удача им вечно сопутствовала, и они никогда не возвращались от тетки с пустыми руками, так как каждый раз ухитрялись вытянуть из нее очередную сенсацию. Вот и нынче они восторженно бурлили, будучи переполненными новостями и радостным возбуждением от недавнего прибытия полка конной армии, который на зиму расположился по соседству со штаб-квартирой в Меритоне.

Отныне их визиты к миссис Филипс обещали донесения одно интересней другого. Каждый новый день приносил с собой большую ясность относительно имен офицеров и их дружеских связей. Расположение квартир командования больше не являлось тайной, а вскоре девушки познакомились и с самими военными. Мистер Филипс весьма коротко сошелся почти со всеми офицерами и часто их навещал, что открыло его племянницам источник счастья и наслаждений, доселе еще не ведомый. Теперь они не говорили ни о чем, кроме военных. Упоминания о богатстве мистера Бингли, дававшие столько пищи для ума и фантазии их матери, пролетали мимо очаровательных ушей незамеченными; и все злато на свете меркло по сравнению с блеском начищенных кокард.

Выслушав одним прекрасным утром очередную порцию вдохновенных излияний, мистер Беннет холодно заметил:

– Анализируя все мной здесь услышанное, я могу сделать только одно заключение: вы обе глупейшие создания в здешней округе. Раньше я об этом лишь подозревал, но теперь у меня сложилось твердое в том убеждение.

Кэтрин смутилась и промолчала, зато Лидия, точно воплощение безразличия, продолжала расхваливать достоинства капитана Картера и выражать надежды непременно нынче с ним увидеться, потому, как завтра тот собирался отлучиться в Лондон.

– Я поражаюсь, мой дорогой, – насупилась миссис Беннет, – вашей готовности признать собственных детей глупыми. Если бы мне когда-нибудь пришла в голову фантазия пренебрежительно отозваться о чьих-нибудь детях, мои собственные девочки никогда бы не стали объектом критики.

– Сударыня, коль скоро мои собственные дети глупы, я хочу надеяться, что самому мне всегда достанет ума это понять.

– Да, но так уж случилось, что все ваши дети очень умны.

– Льщу себя надеждой, что наши с вами расхождения во взглядах ограничиваются только этим. Доселе, признаться, я был уверен в полном нашем согласии во всех вопросах, но нынче вынужден от вас отмежеваться и еще раз со всей ответственностью заявить, что обе наши младшие дочери непроходимо глупы.

– Дорогой мой мистер Беннет, не стоит требовать от этих девочек рассудительности их родителей. Когда они доживут до наших лет, уверена, они не станут думать об офицерах больше, чем это делаем мы. Я помню времена, когда тоже сходила с ума от красных мундиров, и даже сейчас мое сердце от них слегка замирает. А если какому-нибудь респектабельному полковнику с пятью-шестью тысячами в год придется по душе одна из наших крошек, я не буду иметь ничего против. Кстати, мне кажется, что давеча полковник Форстер на приеме у сэра Уильяма выглядел в своем мундире очень прилично.

– Мама, – надрывно воскликнула Лидия, – тетушка говорит, что полковник Форстер и капитан Картер нынче не так часто ходят к мисс Ватсон, как в прошлый свой приезд! Теперь их часто видят в библиотеке Кларка.

Миссис Беннет собралась, уже было ответить, как в комнату вошел лакей с запиской для старшей мисс Беннет: прибыл человек из Незерфилда, и ему было поручено дождаться ответа. Глаза миссис Беннет так и вспыхнули от удовольствия, и она с энтузиазмом принялась кликать остальных, в то время как ее дочь нетерпеливо развернула послание.

– Ну же, Джейн, от кого оно? О чем? Что же там, наконец? Джейн, не тяни! Ну, солнышко?

– Записка от мисс Бингли, – сообщила барышня и зачитала ее целиком:

«Дорогая моя Подруга,

если только ты не сжалишься над нами и не согласишься отобедать сегодня в компании со мной и Луизой, мы обе рискуем возненавидеть друг друга до конца наших дней, потому что беседа тет-а-тет между двумя женщинами длиной в целый день непременно должна закончиться страшной ссорой. Молю тебя, не медли и, как только получишь записку, приезжай. Мой брат и остальные мужчины сегодня отправились на весь вечер к офицерам. Твоя навеки,

Кэролайн Бингли».

– К офицерам! – заголосила Лидия. – Почему же тетушка нам об этом не сказала?

– Да, это весьма некстати.

– Можно мне взять экипаж? – поинтересовалась Джейн.

– Нет, дорогая моя, тебе лучше поехать верхом, потому что собирается дождь; и если разразится ненастье, то, боюсь, тебе придется остаться там на ночь.

– Это было бы здорово, – резонно вставила Элизабет, – если, конечно, Бингли не попытаются отправить ее обратно своими силами.

– Нет же! Джентльмены, наверняка, отправились в Меритон в пролетке мистера Бингли, а у Херстов своих лошадей нет.

– Я бы поехала все же в экипаже.

– Но, дорогая моя, я уверена, что твой отец не согласится одолжить нам лошадей. Они ведь нужны ему на ферме, не так ли, мистер Беннет?

– Они нужны на ферме гораздо чаще, чем я в состоянии их туда отправить.

– И если сегодня они здесь, то мы имеем ответ на мамин вопрос, – подытожила Лиззи.

В конце концов было решено, что лошади все же заняты, и поэтому Джейн не оставалось ничего, кроме как ехать верхом. Мать проводила ее до самых ворот, с лучезарной улыбкой выдавая самые мрачные прогнозы погоды. К чести миссис Беннет, все ее предсказания оказались совершенно справедливы; и едва только Джейн скрылась за поворотом дороги, как начался настоящий ливень. Сестры дружно пожалели бедняжку, зато мать сияла, как новый шиллинг. Дождь все лил, и под его монотонный грохот унылый день сменился безрадостным вечером; и не было никакой силы на свете, которая заставила бы Джейн вернуться домой по такой погоде.

– Как здорово я это придумала! – в который уже раз шумно восторгалась миссис Беннет, словно намекая на то, что ненастье – тоже ее рук дело.

Однако в полной мере оценить всю выгоду затеи она смогла лишь на следующее утро. Семейство уже почти закончило завтрак, когда из Незерфилда прибыл слуга, доставивший сообщение для мисс Элизабет:

«Милая моя Лиззи,

сегодня с утра я чувствую себя неважно; неверное, это оттого, что вчера я вымокла до нитки. Мои добрые подруги и слышать не желают о том, чтобы я возвратилась домой, пока мне не станет лучше. Они настаивают также на том, чтобы я встретилась с мистером Джонсом; поэтому не удивляйся, если услышишь, будто я с ним встречалась. Не считая першения в горле и мигрени со мной все в полном порядке.

Всегда твоя и пр».

– Ну, дорогая моя, – обращаясь к жене, произнес мистер Беннет, после того как Элиза зачитала письмо вслух, – если теперь ваша дочь больна, если дни ее сочтены, каким облегчением станет для нас мысль о том, что все это случилось во имя мистера Бингли и согласно вашим распоряжениям?

– О! Я совсем не боюсь, что она умрет. Как правило, люди не склонны умирать от пустяковой простуды. О ней должным образом позаботятся. Покуда Джейн пребывает в том доме, она будет в полном порядке. Если вы дадите мне экипаж, я поеду, чтобы навестить ее.

Элизабет, не на шутку взволнованная, в отличие от матери преисполнилась решимости отправиться к сестре, даже если повозки не будет; и, поскольку верховая езда никогда не числилась в ее активе, единственным выходом оставалась пешая прогулка. Об этом она высказалась вслух.

– Как можно быть такой глупой! – негодовала миссис Беннет. – Неужели ты не видишь, какая на улице грязь? Когда ты доберешься до Незерфилда, на тебя страшно будет взглянуть.

– Я пойду туда не на смотрины, а только чтобы проведать Джейн.

– Лиззи, не намекаешь ли ты на то, чтобы я послал за лошадьми?

– Нет, папа, что вы! Я не вижу никаких препятствий для небольшой прогулки. Что значат расстояния, когда перед тобой благая цель! В конце концов, речь идет всего о трех милях. Я вернусь уже к обеду.

– Твоя душевная щедрость меня восхищает, – заметила Мэри, – но каждый порыв чувств должно контролировать разумом. На мой взгляд, всякое усилие обязано быть пропорционально конечному результату.

– Мы пойдем с тобой до Меритона, – не сговариваясь, заявили Кэтрин и Лидия.

Элизабет охотно приняла их в компанию, и вскоре три барышни отправились в путь.

– Если мы поторопимся, – снова и снова повторяла Лидия, семеня по мокрой траве, – то, скорее всего, еще успеем застать капитана Картера.

В Меритоне они расстались. Младшие поспешили в резиденцию одной из офицерских супруг, а Элизабет направилась дальше, проходя поле за полем, пробираясь сквозь живые изгороди и нетерпеливо перепрыгивая через лужи. Когда из-за очередного холма показалась усадьба, она устало замерла. Лодыжки ее ныли, на чулки налипли комья грязи, а лицо горело от изрядного утомления.

Ее проводили в столовую, в которой собрались все, за исключением Джейн. Появление еще одной мисс Беннет было сюрпризом. Подумать только: целых три мили, с раннего утра, по такой непролазной грязи, да еще одна!.. И миссис Херст, и мисс Бингли сочли это совершенно неслыханным поступком. Втайне Элизабет нисколько не сомневалась, что дамы за это ее презирают. Тем не менее, прием она получила вполне любезный, а в манерах их брата из-под простой любезности пробивалось нечто большее: в его речи сквозили юмор и доброта. Мистер Дарси говорил мало, а мистер Херст и вовсе не произнес ни слова. Первый метался в раздумьях между тем, какой восхитительный румянец играет на щеках девушки от долгой прогулки, и тем, является ли недомогание сестры достаточно веской причиной для того, чтобы такая юная особа целые три мили преодолела одна, без всякого сопровождения. Последний не думал ни о чем, кроме завтрака.

На свои вопросы о состоянии сестры Лиззи получила ответы весьма тревожные. Мисс Беннет провела очень беспокойную ночь и, проснувшись, продолжает оставаться в постели по причине сильной лихорадки. Элизабет обрадовалась, когда ее без каких-либо задержек проводили в спальню сестры; и Джейн, которую пуще болезни мучил страх за то, что своим состоянием она причиняет массу неудобств хозяевам, и которая в своей записке меж строк молила родных о приезде, увидев на пороге сестру, вздохнула с облегчением. Девушка оказалась слишком слаба для оживленной беседы; и, когда мисс Бингли оставила сестер наедине, она смогла только выразить благодарность за безмерную доброту, с которой к ней отнеслись домашние. Элизабет молча погладила слабую руку.

По окончании завтрака обе мисс Беннет все же присоединились к остальным. Элизабет с удивлением для себя обнаружила, что начинает проникаться симпатией к хозяевам за заботу к бедной Джейн. Вскоре прибыл аптекарь, который, обследовав больную, предположил, что бедняга подхватила сильную простуду, но заверил, что опасаться нечего. Старик посоветовал барышне вернуться в постель и принять лекарства. Его совету с радостью последовали, поскольку симптомы лихорадки с каждой минутой становились все явственней, а голова жутко разболелась. Элизабет ни на секунду не отходила от кровати сестры. Остальные дамы также отлучались крайне редко – поскольку их мужчины уехали, ничего другого им и не оставалось.

Когда часы пробили три, Элизабет забеспокоилась и стала нехотя собираться домой. Мисс Бингли предложила ей свою повозку и уже придумала веские доводы в пользу этого небольшого одолжения, когда Джейн едва слышно заявила, что поедет тоже, так что барышне пришлось сменить предложение повозки на уговоры обеих сестер остаться в Незерфилде еще на какое-то время. Элизабет с самой искренней благодарностью приняла этот жест милосердия; и в который уже раз лакей отправился в Лонгбурн, чтобы сообщить семье о том, что обе сестры задерживаются, а также чтобы принести с собой несколько платьев им на смену.

Глава 8

В пять часов обе леди удалились, чтобы сменить туалеты, и в половине седьмого Элизабет пригласили к столу. На все вопросы, которые были ей заданы за обедом в немыслимом количестве и среди которых те, что задавал мистер Бингли, были скрашены не просто светской любезностью, но искренним интересом, Джейн, к сожалению, не могла дать удовлетворительного ответа. Лучше ей не становилось. Сестры Бингли, услышав такие новости, три или четыре раза повторили, как сильно они огорчены, как это неловко – так простудиться – и как сами они терпеть не могут болеть. Как только поток их болтовни иссяк, к этой теме больше не возвращались.

Их брат оказался единственным человеком, который вызывал симпатию у Элизабет. Его беспокойство о Джейн было совершенно очевидным, а внимание, которое он оказывал гостье, льстило. Все это вместе не позволяло Элизабет чувствовать себя незваным гостем, коим, по глубокому ее убеждению, ее склонны были считать все остальные домочадцы. Никто, кроме него, почти не обращал на девушку внимания. Мисс Бингли была увлечена беседой с мистером Дарси; ее сестра тоже казалась поглощенной их разговором; что касается мистера Херста, рядом с которым сидела Элиза, то он был настолько ленив, что, казалось, жил только для того, чтобы есть, пить да играть в карты. Обнаружив, что тарелка у соседки скорее пуста, чем наполнена рагу, он вообще не счел ее достойной внимания.

Как только обед закончился, Элизабет немедленно вернулась к Джейн, чем не преминула воспользоваться мисс Бингли, которая принялась упражняться в остротах, едва только за ней закрылась дверь. Все леди сошлись на том, что манеры их гостьи ужасны, что сама она – смесь дерзости и гордыни, не умеет поддерживать беседу, и у нее нет ни стиля, ни вкуса, ни красоты. Миссис Херст, согласная с каждым словом, сочла своим долгом добавить:

– Короче говоря, в ней нет ничего положительного, не считая, правда, задатков скорохода. Никогда в жизни я не забуду, в каком виде она заявилась к нам сегодня утром. Она действительно выглядела почти как дикарка.

– Ты совершенно права, Луиза. Я едва могла удержаться от смеха. Что вообще за блажь пришла ей в голову – явиться сюда! Подумать только: ее сестра простужена, и она считает это поводом, чтобы поупражняться в ходьбе. А голова! У нее были совершенно растрепанные волосы!

– А нижняя юбка! Надеюсь, ты видела ее нижнюю юбку? Добрых шесть дюймов ее стояли колом от грязи, я абсолютно в этом уверена. Она, конечно, попыталась прикрыть ее платьем, но ведь все равно все было видно!

– Должно быть, ты совершенно права в своем описании, Луиза, – заявил Бингли, – но я ничего подобного не заметил. Мне показалось, что мисс Элизабет Беннет, явившись сегодня поутру, выглядела исключительно мило. А ее грязной нижней юбки я и правда, не заметил.

– Но уж вы-то точно это заметили, мистер Дарси, – вставила мисс Бингли, – и я полагаю, что вам ни за что не хотелось бы видеть собственную сестру, проделывающую подобные променады.

– Разумеется, нет.

– Пройти три мили, или четыре, или пять миль, или сколько их там еще, по щиколотку в грязи, совершенно одна, совершенно одна! Что она хотела этим показать? Сдается мне, это был жест твердолобого самодовольства, чисто сельское пренебрежение к этикету.

– Это был жест любви к сестре, который делает ей честь, – не согласился Бингли.

– Боюсь, мистер Дарси, – игривым полушепотом обратилась к соседу мисс Бингли, – что данный конфуз несколько затмил блеск некогда прекрасных глаз этой выскочки.

– Нисколько, – отвечал молодой человек. – От прогулки они блестели только ярче.

Возникла неловкая пауза, которую поспешила нарушить миссис Херст:

– Я весьма расположена к мисс Джейн Беннет. Она действительно прекрасная девушка, и всем сердцем я желаю ей лучшей доли. Но с таким отцом и с такой матерью, с такими жуткими связями, боюсь, у нее нет шансов.

– Мне кажется, я слышал, ты говорила, будто ее дядя имеет адвокатскую практику в Меритоне?

– Совершенно верно, и у нее есть еще один. Кажется, он живет где-то у Чипсайда.

– Должно быть, у него огромное состояние, – добавила его сестра, и обе дружно прыснули в искреннем приступе веселья.

– Даже если бы у них было достаточно дядей, чтобы населить ими весь Чипсайд, – гневно воскликнул Бингли, – это ни на йоту не сделало бы их самих менее милыми!

– Зато существенно снизило бы их шансы выйти замуж даже за самого последнего члена светского общества, – парировал Дарси.

Бингли на это ничего не ответил; однако сестры его выразили полное согласие с этим утверждением, и еще долго питали свое веселье из нескончаемого источника вульгарных связей их милой подруги.

Наконец, проникнувшись подобающей нежностью, они все же прошествовали в покои больной, где пробыли вплоть до того времени, когда в столовой подали кофе. Бедняга Джейн все еще была очень плоха, и Элизабет не отходила от нее ни на шаг до самого позднего вечера, дожидаясь, пока та крепко уснет и пока не наступит тот момент, когда скорее чувство долга, чем желание общества, позовет ее вниз. В гостиной она обнаружила все семейство, увлеченно игравшее в карты. Девушку немедленно пригласили к столу; но та, заподозрив, что ставки весьма высоки, предложение вежливо отклонила и, сославшись на усталость, попросила разрешения просто посидеть немного с книгой в руках. Мистер Херст изумленно поднял на нее глаза, словно она была неведомым насекомым.

– Неужели вы всерьез предпочитаете чтение картам? Это так необычно…

– Мисс Элизабет Беннет, – ответила за нее мисс Бингли, – презирает карты. Она известна своим пристрастием к книгам и больше ни в чем не находит удовольствия.

– О, я не заслужила ни такой похвалы, ни такого порицания! – изумленно воскликнула Элизабет. – Я вовсе не такой уж великий читатель и нахожу удовольствие во многих вещах.

– Уверен, что одна из них – уход за больной сестрой, – вставил Бингли. – Надеюсь также, что вскоре ваше удовольствие станет еще больше, когда вы увидите вашу сестру здоровой.

Девушка от всего сердца поблагодарила молодого человека за теплые слова и прошла к столу, на котором лежало несколько книг. Хозяин немедленно предложил ей любую книгу, какая только найдется в его библиотеке.

– Мне хотелось бы иметь еще больше книг, чтобы у вас сложилось обо мне более приятное впечатление; но я ленив, и хотя собрание мое невелико, мне не хватит всей жизни, чтобы одолеть и десятую часть этих книг.

Элизабет уверила мистера Бингли, что вполне обойдется и тем, что есть.

– Я, право, удивляюсь, что наш отец оставил после себя такое незначительное количество книг, – заметила мисс Бингли. – Зато, какая у вас приятная библиотека в Пемберли, мистер Дарси!

– Иначе и быть не может, – довольно заметил молодой человек, – ведь над ее составлением трудилось не одно поколение.

– Значение вашего собственного вклада трудно переоценить – вы постоянно покупаете книги.

– В наши дни было бы преступлением пренебречь семейным делом.

– Пренебречь! Уверена, вы не пренебрежете даже пустяком, если только пустяк этот способен добавить очарования вашему славному дому. Чарльз, когда ты построишь собственный дом, будет превосходно, если по красоте он хотя бы наполовину сравняется с Пемберли.

– Да, было бы неплохо.

– Мой тебе добрый совет: купи какое-нибудь поместье неподалеку и возьми усадьбу Пемберли за образец. В целой Англии не сыскать графства прекрасней, чем Дербишир.

– Всем сердцем я согласен с этим. Я бы вообще охотно купил Пемберли, если б только Дарси выставил его на продажу.

– Это всего лишь предположение, Чарльз.

– Клянусь тебе, Кэролайн, мне кажется, гораздо реальнее приобрести Пемберли за деньги, чем попытаться его скопировать.

Разговор этот так увлек Элизабет, что она едва заглядывала в свою книгу. Вскоре и вовсе отложив ее в сторону, она придвинулась ближе к карточному столу и оказалась между мистером Бингли и его старшей сестрой.

– Мисс Дарси, наверное, заметно подросла с прошлой весны, – предположила мисс Бингли. – Как тебе кажется, догонит ли она меня в росте?

– Да, скорее всего. Уже сейчас она ростом с мисс Элизабет Беннет или даже чуть повыше.

– Как мне хочется повидать ее снова! Никогда в жизни не встречала более милого создания. Какое самообладание, какие манеры, какое совершенство, и это в ее-то возрасте! Ее игра на фортепиано безукоризненна, – изнывала в восторге мисс Бингли.

– Меня всегда поражало, откуда у совсем юных леди столько терпения, чтобы достичь подобного совершенства. А между тем почти каждая девочка в ее возрасте просто ангел! – воскликнул мистер Бингли.

– Ты считаешь, что все юные леди совершенны? Чарльз, голубчик, ты действительно имеешь это в виду?

– Да, именно так я и думаю. Все они умеют расписывать дощечки, вышивать каминные экраны и вязать кошельки. Среди моих знакомых нет ни одной, которая не обладала бы всеми этими талантами сразу. И еще я абсолютно уверен, что, о какой бы юной леди впервые ни зашла речь, вам непременно доложат, что она – само совершенство.

– Твой список распространенных признаков истинного совершенства, – произнес Дарси, – слишком уж справедлив. Поверь мне, многие женщины достойны подобной похвалы, даже если, кроме этого, Господь не наградил их больше никакими добродетелями. Но вот с твоей общей оценкой прекрасной половины я, увы, согласиться не могу. Среди моего весьма широкого круга знакомых едва ли наберется полдюжины, которых без всяких оговорок можно было бы назвать совершенством.

– Уверена, я насчитаю не больше, – согласилась мисс Бингли.

– Тогда вы, должно быть, слишком строго подходите к критериям женского совершенства, – вступила в беседу Элизабет.

– Да, я действительно много вкладываю в это понятие, – ответил Дарси.

– Разумеется! – с готовностью подхватила его преданная ассистентка. – Никак нельзя назвать человека совершенным, если только он заметно не возвышается над банальностью. Чтобы заслужить похвалу, женщина должна иметь глубокие познания в музыке, вокале, живописи, танце и современных языках; но, кроме всего этого, ей решительно необходимо иметь что-то в облике, манерах и походке, в тембре голоса и интонациях, а иначе получится половинчатое совершенство.

– Вы абсолютно правы: ей действительно необходимо обладать всем перечисленным, – согласился Дарси, – но к этому также необходимо добавить что-нибудь существенное, например, универсальные идеи, почерпнутые из самого интенсивного чтения.

– Вот как! – протянула Элизабет. – Теперь меня нисколько не удивляет, почему в вашем списке едва ли наберется больше шести таких женщин. Скорее меня удивляет, что вы вообще с таковыми знакомы.

– Неужели вы столь невысокого мнения о вашем поле, что вообще боитесь признать существование прецедентов?

– Лично я подобных никогда не встречала. Мне не знакомы такие способности, и вкус, и очарование, и элегантность все вместе, как вы это только что описали.

Миссис Херст и мисс Бингли дружно запротестовали против такого вопиюще несправедливого сомнения, и в репликах своих уверяли, что знавали массу леди, отвечающих всем этим требованиям; однако вскоре мистер Херст призвал обеих к порядку, потому как сестры совершенно позабыли об игре и не следили за ее ходом. Его упрек положил конец дискуссии, и спустя несколько минут Элизабет покинула гостиную.

– Элиза Беннет, – заявила мисс Бингли, когда за той закрылась дверь, – несомненно, принадлежит к числу тех юных особ, которые всеми силами стремятся зарекомендовать себя у мужчин, принижая собственные достоинства. Со многими джентльменами, доложу я вам, этот фокус проходит; но, на мой взгляд, так ведут себя лишь глупые гусыни, и подобное искусство чудовищно.

– Безусловно, – согласился мистер Дарси, к которому в основном данные слова и были обращены. – Нечто чудовищное я усматриваю вообще во всех искусствах, до которых снисходят дамы, чтобы пополнить свой арсенал очарования. Презренно все, что сродни коварству.

Такой ответ понравился мисс Бингли отнюдь не настолько, чтобы по-прежнему развивать эту тему.

Элизабет снова спустилась к хозяевам, но только для того, чтобы сообщить, что Джейн стало хуже и что оставить ее она не может. Бингли настоял на том, чтобы немедленно послали за мистером Джонсом, в то время как его сестры, убежденные в ущербности сельской медицины, уверяли брата в необходимости срочно выписать лучшего лекаря из Лондона. Однако этих уговоров Элизабет уже не слышала; но если бы ее и посвятили в суть разногласий, то вряд ли она стала бы возражать против предложения Бингли. Порешили на том, что, если к утру мисс Беннет не станет заметно лучше, за мистером Джонсом пошлют на заре. Мистер Бингли метался по гостиной и не находил себе места. Его сестры вслух заявили, что чувствуют себя совершенно разбитыми; однако свою скорбь они все же превозмогли вскоре после ужина, исполнив пару дуэтов. Мистер Бингли в свою очередь находил утешение в том, что ежечасно давал наставления мажордому оказывать всяческое внимание больной леди и ее сестре.

Глава 9

Элизабет почти всю ночь провела в комнате сестры и поутру была рада сообщить в ответ на расспросы экономки, которой обеспокоенный мистер Бингли поручил справиться о состоянии мисс Беннет, что той стало лучше, а еще чуть позже она передала то же сообщение двум элегантным горничным, которые прислуживали барышням. Однако, несмотря на очевидную поправку, Элизабет все же настояла на том, чтобы в Лонгбурн отправили записку, в которой она просила мать обязательно приехать и собственными глазами оценить состояние Джейн. Письмо это немедленно отправили; и не успели хозяева доесть завтрак, как в Незерфилде появилась сама миссис Беннет и двое ее младших дочерей.

Доведись нашей приятной леди застать свою Джейн хоть в сколь-нибудь опасном состоянии, ее сердце, безусловно, разбилось бы тут же; но поскольку кризис уже миновал и состояние дочери тревоги больше не внушало, миссис Беннет выразила уверенность в том, что скоро она совсем поправится, хотя полное выздоровление, разумеется, наступит не завтра и даже не на днях; а посему бедной девочке придется пожить в этом гостеприимном доме подольше. В соответствии с этим заявлением она и слышать не желала просьбу Элизабет отвезти их обеих домой. Аптекарь, прибывший в Незерфилд почти одновременно с тремя леди, также заверил всю компанию в том, что перемена места и дорога едва ли сослужат добрую службу ослабленному организму. Как только миссис Беннет присела рядом с Джейн, в дверях появилась мисс Бингли и пригласила гостей пройти в столовую. Там их встретил мистер Бингли, который высказал надежду на то, что состояние бедной барышни не слишком расстроило миледи.

– Ах, мистер Бингли, это ужасно! – всплеснула в ответ руками миссис Беннет. – Бедняжка так слаба, так больна, что и речи не может идти о том, чтобы трястись несколько миль в повозке по этим ужасным дорогам. Да и мистер Джонс уверяет, что ей необходим покой. Боюсь, мы будем вынуждены еще немного злоупотребить вашим гостеприимством.

– Трястись в повозке! Даже не думайте об этом! Уверен, что моя сестра будет категорически против таких перемещений.

– Поверьте, мадам, – с ледяной любезностью молвила мисс Бингли, – ваша дочь получит у нас самую теплую заботу, какая только возможна.

Миссис Беннет разразилась потоком благодарностей.

– Я уверена, – говорила она, – что, если бы не такие преданные друзья, с девочкой могло бы случиться непоправимое; ведь она так больна, так страдает, хотя воспринимает эту боль смиренно, точно ангел. Она всегда так. Поверьте, никогда в жизни я не видела людей столь кроткого нрава. Я постоянно говорю остальным дочерям, что они ей и в подметки не годятся. Здесь у нее такая милая спальня, мисс Бингли, а из окна столь восхитительный вид на садовую дорожку! В целой стране не найдется места прекрасней, чем Незерфилд. Надеюсь, вы не спешите расстаться с этой усадьбой, хоть срок вашей аренды весьма ограничен, – обратилась она на этот раз уже к ее брату.

– Что бы я ни делал, я всегда ужасно спешу, – отвечал тот, – и поэтому, если мы соберемся покинуть Незерфилд, то сделаем это буквально за пять минут. Однако в настоящее время я чувствую себя расположенным пожить здесь некоторое время.

– Именно так мне и показалось, – заметила Элизабет.

– О, так вы начинаете понимать мой характер! – воскликнул мистер Бингли, поворачиваясь к девушке.

– Да, мне кажется, я превосходно вас понимаю.

– Мне хотелось бы расценивать ваши слова как комплимент; однако не может не пугать тот факт, что кто-то видит тебя насквозь.

– Но это именно так. И вовсе не обязательно думать, что глубокий, сложный характер является более ценным, чем тот, которым обладаете вы.

– Лиззи! – негодующе воскликнула миссис Беннет, – Помни о том, где находишься. Дома, к несчастью, ты еще можешь позволить себе такие вольности, но здесь!..

– Вот уж не подозревал, – не обращая внимания на нее, продолжал мистер Бингли, – что вы разбираетесь в характерах. Должно быть, для вас я представляю в этом смысле определенный интерес.

– Конечно, но более всего мне интересны натуры сложные. По крайней мере в этом их преимущество.

– Провинция, – заметил Дарси, – в целом весьма скудна на объекты для подобного исследования. Пребывая в деревне, человек вынужден находиться в очень ограниченном кругу людей самого заурядного характера.

– Однако сами люди подвержены переменам настолько, что каждый день можно обнаружить в одном и том же человеке что-нибудь новое.

– Это точно, – радостно подхватила миссис Беннет, довольная выпавшей ей возможностью оправдать провинцию в глазах городских снобов. – Смею вас заверить, что этих перемен у нас ничуть не меньше, чем в городе.

На нее изумленно взглянули. Дарси, несколько мгновений не сводивший с миссис Беннет глаз, неожиданно молча отвернулся. Дама, уверовав в то, что наголову разбила неприятеля, продолжила упиваться собственным триумфом.

– Лично я вообще никак не возьму в толк, чем таким Лондон лучше нашей деревни, ну, конечно не считая магазинов и публичных мест. Сельская местность, как мне кажется, гораздо приятнее города, не правда ли, мистер Бингли?

– Когда я приезжаю в деревню, – отреагировал молодой человек, – мне совершенно не хочется ее покидать. Впрочем, когда я живу в городе, чувства мои весьма схожи. В каждом из упомянутых мест есть свои достоинства; и поэтому я могу одинаково наслаждаться жизнью повсюду, куда бы судьба меня ни забросила.

– Это оттого, что у вас такой легкий характер. Но вот этот джентльмен, – кивнула она в сторону Дарси, – похоже, полагает, что деревня вообще не достойна даже самого малого внимания.

– Нет же, мама, вы ошибаетесь, – вспыхнув от смущения, возразила Элизабет. – Вы неверно понимаете мистера Дарси. Он лишь имел в виду, что в деревне невозможно встретить столько самых разных людей, как в городе, с чем вы, конечно, спорить не станете.

– Разумеется, милочка, как же с этим не согласиться; но вот что касается ограниченного круга в нашей местности, то я хочу заметить, что в стране есть немного графств больше этого. Ты же знаешь, мы обедаем с двадцатью четырьмя семействами.

Бингли от сарказма сдерживала лишь мысль об Элизабет. Его же сестра отличалась меньшей деликатностью. Сардонически улыбнувшись, она стрельнула глазами в сторону Дарси. Элизабет, лихорадочно подыскивая новую тему для своей матери, поспешила спросить миссис Беннет, не приезжала ли в Лонгбурн во время ее отсутствия мисс Шарлотта Лукас.

– Да, как же, вчера она заглянула к нам вместе с сэром Уильямом. Что за очаровательный человек ее отец! Вы не находите, мистер Бингли? Как он следит за модой! А как он благороден! Как легок и приятен! У него всегда найдется, о чем поговорить с человеком. Именно таким я и представляю себе приличное воспитание. А вот те люди, которые слишком много о себя мнят и при этом все больше помалкивают, сильно ошибаются насчет собственной важности.

– А Шарлотта осталась с вами обедать?

– Нет, она отправилась домой. Мне кажется, ее ждали там, чтобы она помогла приготовить мясные пирожки. А вот что касается меня, мистер Бингли, то я держу только тех слуг, которые в состоянии справиться с работой без посторонней помощи. Да и дочерей я воспитала в том же духе. Однако мы не вправе судить других; и у Лукасов тоже прекрасные девочки, уверяю вас. Жаль только, что они такие дурнушки! Конечно, не то чтобы я считала Шарлотту совсем уж простенькой, ведь она наша давняя подруга.

– Мне она показалась весьма приятной девушкой, – возразил Бингли.

– О да, разумеется; однако вы не можете не согласиться, что в целом она совсем проста. Да и сама леди Лукас всегда в этом признается, не говоря уже о том, что при всяком удобном случае она завидует тому, насколько красива моя Джейн. Я, если честно, не люблю хвастаться своими девочками, однако трудно поспорить с тем, что Джейн – редкой красоты создание. Об этом все только и говорят. Еще когда ей было всего пятнадцать, в городе, где живет мой брат, в нее страстно влюбился один джентльмен; и чувства его были столь сильны, что моя невестка нисколько не сомневалась в том, что Джейн сделают предложение еще до отъезда. Правда, тогда у нас ничего не получилось. Возможно, он счел ее слишком молодой. Как бы там ни было, в ее честь он написал несколько стихов, весьма складных стихов, уж вы мне поверьте.

– На этом его страсть и закончилась, – нетерпеливо подытожила Элизабет. – Сдается мне, мы встречались со множеством таких, как он. Интересно, кто впервые обнаружил эффективность поэзии в деле уничтожения любви?

– Я привык рассматривать поэзию как пищу для любви, – изумленно заявил Дарси.

– Прекрасной, крепкой, здоровой любви – очень может быть. Питать можно лишь то, что само по себе уже сильно. Но если речь идет об эфемерном, призрачном и тощем намерении, то тогда, я убеждена, первый же сонет задушит всякое чувство.

Услышав это, Дарси только улыбнулся. При наступлении неловкой паузы Элизабет вся затрепетала от страха за то, что мать, воспользовавшись общим молчанием, продолжит развивать тему красоты в своей собственной интерпретации. Ей страстно хотелось опередить родительницу, но как назло в голове не было ни одной мысли. Нарушив молчание, миссис Беннет вновь принялась благодарить мистера Бингли за доброту к ее дочери, попутно извиняясь за дополнительные хлопоты, связанные с незапланированным пребыванием в этом доме еще и Лиззи. Сам молодой человек во время беседы был безупречно вежлив и произносил все те слова, которые принято говорить в подобных ситуациях. К этому же он принудил и младшую сестру. Мисс Бингли исполнила свою партию без должной грации, однако миссис Беннет осталась вполне довольна и ее речью; и вскоре с легким сердцем мадам приказала подавать экипаж. Заслышав этот сигнал, младшая из дочерей пришла в оживление и нервно засуетилась. Все это время девочки о чем-то шептали друг другу на ухо; и в результате, перемежая свои слова очаровательными ужимками, младшая Беннет напомнила Бингли о его обещании дать бал в Незерфилде.

Лидия была крепкой, заботливо взращенной девицей пятнадцати лет с очаровательным цветом лица и таким же чувством юмора – любимица своей матери, весьма рано вышедшая в свет. Девушка выросла и стала натурой совершенно естественной; и собственная ее простота и непоколебимость, а также весьма свободные манеры, особо примечаемые офицерами, которым ее добрый дядюшка любил давать обильные обеды, вскоре превратилась в самоуверенность. Именно вследствие этого, излишне не церемонясь, она и напомнила Бингли об обещании, добавив при этом, что имя его покроется вечным позором, если он не сдержит своего слова. Его ответ на эту неожиданную атаку бальзамом пролился на материнское сердце миссис Беннет.

– Уверяю вас, – говорил молодой человек, – что я полностью готов выполнить свое обещание. Как только поправится ваша сестра, я с удовольствием выслушаю ваши предложения относительно дня, в который вам будет угодно осчастливить мой бал своим присутствием. Ведь я уверен, что вам едва ли захочется танцевать, пока мисс Беннет больна.

Лидия поспешила выразить свое полное удовольствие:

– О да, гораздо лучше дождаться, пока Джейн поправится, так как к тому времени капитан Картер, скорее всего, уже успеет вернуться в Меритон. А после того, как вы дадите этот бал, я буду настаивать на том, чтобы они в свою очередь дали другой. Обязательно скажу полковнику Форстеру, что, если он не последует вашему примеру, это будет просто неприлично.

Вскоре после этого миссис Беннет вместе с дочерями покинула Незерфилд, а Элизабет уже привычно вернулась к Джейн, оставив остальных леди и мистера Дарси обсуждать свою родню. Последний, однако, был немногословен и отмалчивался даже тогда, когда мисс Бингли усердствовала в колкости в адрес “прекрасных глаз”.

Глава 10

Прошедший день в точности повторил предыдущий. Миссис Херст и мисс Бингли начали утро с того, что несколько часов провели у постели Джейн, которая, хотя и медленно, но все же верно шла на поправку. Когда настал вечер, Элизабет присоединилась к остальной компании в гостиной. Карточный стол сегодня, как ни странно, был пуст. Мистер Дарси что-то писал, а мисс Бингли, пристроившаяся рядом с ним, внимательно наблюдала за тем, как из-под пера быстро появляются слова, выстраиваясь в строки, и время от времени отвлекала его тем, что напоминала о своих приветах его сестре. Мистер Херст и мистер Бингли разложили пикет, и миссис Херст ничего не оставалось, кроме как скучать рядом с джентльменами.

Элизабет, севшая за вышивание, с удовольствием следила за тем, что происходило между Дарси и его компаньонкой. Полное его равнодушие к щедрому потоку похвал относительно изящества почерка, ровности строк и размеров письма воплотилось в весьма странном диалоге, который прозвучал в унисон с собственным впечатлением Джейн от этой пары.

– Как приятно будет мисс Дарси получить это письмо!

Дарси молчал.

– Вы пишете так быстро, как никто другой.

– Вы ошибаетесь. Я пишу весьма медленно.

– Подумать только, сколько у вас в течение года бывает поводов написать очередное письмо! И это не считая деловой переписки! Вся она, я полагаю, отвратительно скучна!

– К счастью, я в отличие от вас так не считаю.

– Умоляю, не забудьте написать вашей сестре, что мне не терпится с ней повидаться.

– Я уже сделал это по вашей просьбе.

– Мне кажется, у вас совсем неудобное перо. Позвольте мне его отточить. Свои я затачиваю очень искусно.

– Спасибо, но я всегда делаю это сам.

– И как только вы умудряетесь писать так ровно?

Молчание.

– Напишите вашей сестре, как я рада тому, что она все увереннее чувствует себя за арфой, и добавьте, что я в жутком восторге от ее очаровательного оформления стола и что он, несомненно, лучше, чем у мисс Грантли.

– Вы позволите мне упомянуть о ваших восторгах чуть позже? Сейчас для них в этой части письма места нет.

– О, это совсем неважно! Я ведь увижусь с ней в январе. А вы всегда пишите ей такие очаровательные и длинные письма, мистер Дарси?

– Да, почти все они длинные; но что касается их очарования, то не мне об этом судить.

– Я просто уверена в том, что человек, который с легкостью пишет такие большие письма, не может не иметь очаровательного стиля.

– Кэролайн, боюсь, для Дарси это не комплимент, – перебил ее Бингли, – потому что он пишет вовсе не легко. Он слишком образован, поэтому предпочитает слова как минимум из четырех слогов. Правда, Дарси?

– Не спорю, мой стиль заметно отличается от твоего.

– О! – воскликнула мисс Бингли. – Чарльз действительно пишет настолько небрежно, что трудно себе даже представить. Он забыл половину того, чему его в свое время учили, а остальное сокращает вдвое.

– Просто мысли мои несутся с такой скоростью, что я не успеваю изложить их на бумаге. Именно поэтому моим адресатам порой кажется, что в этих письмах вообще нет ни одной мысли.

– Ваша скромность, мистер Бингли, – вступила в беседу Элизабет, – способна обезоружить любого оппонента.

– Ничто так не вводит в заблуждение, – заметил Дарси, – как видимая скромность. А ведь зачастую это всего лишь вопрос несовершенного образа мыслей, а иногда и косвенного хвастовства.

– И к какому из этих грехов ты причисляешь мой нынешний маленький всплеск скромности?

– К последнему, потому что ты гордишься своими недостатками в эпистолярном жанре. Тебе кажется, что они происходят от стремительности мысли и небрежности изложения, кои, в твоем понимании, если и не представляют собой ценности, то уж наверняка интересны. Талантом скорого исполнения гордятся, как правило, те, кто нисколько не тревожится о совершенстве своего результата. Когда нынче утром ты сказал миссис Беннет о том, что если надумаешь покинуть Незерфилд, то соберешься за пять минут, ты, скорее всего, счел это высказывание панегириком в свой адрес, своего рода похвалой самому себе. И тем не менее я не вижу никакой добродетели в такой спешке, поскольку, наверняка, многие твои дела окажутся незавершенными, и от этого ни ты, ни кто-либо другой не будете счастливы.

– Нет! – воскликнул Бингли. – Это уже слишком – помнить вечером все те глупости, которые я говорил с утра. И все же, клянусь честью, я свято верил в тот момент, что слова мои правдивы. По крайней мере, меня нельзя упрекнуть в том, что я просто хотел покрасоваться перед дамами.

– Наверное, так оно и было. Но при этом я не сомневаюсь и в том, что ты едва ли покинешь это место в описанной тобой поспешности. Твое поведение в полной мере будет зависеть лишь от удачи, как это бывает со всеми остальными людьми; и, если бы ты, седлая коня, неожиданно встретил друга, который попросил бы тебя остаться до конца недели, ты определенно выполнил бы его просьбу и, чего доброго, задержался бы на целый месяц.

– Этим вы только доказываете, – заметила Элизабет, – что мистер Бингли несправедлив к собственному характеру. И сейчас вы заставили его красоваться в гораздо большей степени, чем нынче утром он сделал это сам.

– Я безмерно вам благодарен, – заявил Бингли, – за то, что вы исхитряетесь превратить упреки Дарси в комплимент моему характеру. Однако, боюсь, вы перевели разговор в то русло, которое вряд ли входило в планы этого джентльмена, потому что теперь он обязан думать обо мне лучше, так как я, согласно его собственным предположениям, не откажу тому другу и не унесусь прочь сломя голову.

– Может быть, мистер Дарси считает, что поспешность вашего начального намерения искупается лишь вашим упрямством?

– Господи, я уже совсем ничего не понимаю; и поэтому пускай Дарси сам скажет, что он об этом думает.

– Похоже, ты хочешь, чтобы я объяснился в том, что ты сам приписываешь мне, но что лично я ни в коей мере не имел в виду. Однако, если согласиться с тем, что я только что услышал, следует помнить, и особенно вам, мисс Беннет, что друг, который попросит Бингли вернуться домой, разрушит его планы просто из прихоти, без каких-либо доводов.

– Готовность поддаться на такие уговоры друга едва ли является добродетелью.

– А готовность уступить без убеждения – тем более.

– Мне кажется, мистер Дарси, что вы совершенно отказываете мистеру Бингли в банальном чувстве дружеской привязанности. Забота о друге часто заставляет нас охотно поддаваться на уговоры и при этом не ждать никаких аргументов. Сейчас я не говорю о той ситуации, которую вы обрисовали мистеру Бингли. Разумеется, мы можем подождать, пока не придут желаемые обстоятельства, чтобы более предметно обсудить происшедшее. Но в целом, в самой обычной ситуации, когда мы имеем двоих друзей, один из которых без особой причины желает, чтобы второй изменил свое решение, неужели поведение друга, согласившегося с близким ему человеком без излишних уговоров, покажется вам неприемлемым?

– Не будет ли с нашей стороны разумнее, прежде чем продолжить эту дискуссию, сразу же как можно точнее определить степень важности того решения, которое предположительно подлежит пересмотру, а также степень близости между обеими сторонами?

– Несомненно! – воскликнул Бингли. – Давайте выслушаем все подробности, не упуская при этом ни одной мелочи, даже роста и телосложения тех друзей, поскольку это придаст нашему спору не только предметность, но и определенную весомость. К примеру, если бы Дарси не был таким высоким и крупным молодым человеком, я не уделял бы ему и половины того внимания, которым он пользуется. Уверяю вас, никто не внушает мне такого благоговейного страха, как Дарси. Особенно это заметно в определенных местах и при определенных обстоятельствах – в его доме, например, а еще по воскресеньям вечером, когда ему нечем себя занять.

Мистер Дарси улыбнулся; но Элизабет почему-то была уверена, что, несмотря на эту улыбку, он задет; и поэтому собственную усмешку девушка сдержала. Мисс Бингли вяло запротестовала против такого пренебрежения, одновременно увещевая своего брата прекратить нести чушь.

– Я понимаю, чего ты добиваешься, Бингли, – сощурился его друг. – Тебе не нравится этот спор, и ты хочешь его замять.

– Может, и так. Все споры слишком похожи на конфликт. Если ты и мисс Беннет отложите обмен мнениями и подождете, пока я выйду из комнаты, я буду вам за это очень признателен. Тогда уже вы сможете судачить о чем угодно.

– Ваша просьба едва ли потребует от меня существенных жертв, а у мистера Дарси появится возможность закончить свое письмо.

Последовав ее совету, молодой человек вскоре поставил точку.

Покончив с делами, он обратился к мисс Бингли и Элизабет, умоляя об одолжении немного помузицировать. Мисс Бингли с готовностью двинулась к фортепиано; и после вежливых, но недолгих уговоров в адрес Элизабет сесть за инструмент первой, которые, к слову, не менее вежливо, но достаточно категорично гостьей были отклонены, барышня открыла партитуру.

Миссис Херст исполнила с сестрой дуэт; и, пока дамы были таким образом заняты, Элизабет, рассеянно листая сложенные на крышке тетради с нотами, невольно заметила, как часто к ней возвращается взгляд мистера Дарси. Она даже не смела предположить, что может стать объектом восхищения такого примечательного человека; однако мысль о том, что столь пристальное внимание его ласковых глаз может быть вызвано неприязнью, казалась еще более нелепой и странной. Мечущаяся ее душа подсказывала лишь, что этот молодой человек, наверняка, обнаружил в ней больше, с его точки зрения, неправильного, чем в остальном своем окружении. Эта мысль не причиняла ей никакой боли, ведь любила она его слишком мало, чтобы заботиться о его одобрении.

Исполнив несколько итальянских песен, мисс Бингли ради разнообразия перешла к очаровательно живым шотландским напевам. Вскоре после этого мистер Дарси, подойдя поближе к Элизабет, тихо прошептал:

– Мисс Беннет, у вас не возникает желания воспользоваться возможностью и прямо сейчас пуститься в рил^[1]?

Она улыбнулась, но промолчала. Он повторил вопрос и, снова получив в ответ лишь молчание, от удивления приподнял брови.

– О! – тихо воскликнула Лиззи. – Я прекрасно слышала ваш вопрос еще в первый раз, вот только растерялась и не могла ничего придумать в ответ. Я знаю, вы хотели, чтобы я ответила “да”; и у вас бы появилась возможность ядовито сожалеть по поводу полного отсутствия у меня вкуса. Но, признаюсь, мне доставляет огромное удовольствие разрушать подобные схемы и обманывать людей в их ожиданиях. Исходя из всего этого, еще до того, как вы повторили вопрос, я уже решила, что отвечу вам следующее: мне совершенно не хочется танцевать рил. А теперь попробуйте упрекнуть меня в отсутствии вкуса, если посмеете!

– Действительно не посмею.

Элизабет, уже приготовившаяся отразить его атаку, была несказанно удивлена галантным ответом. Однако в манерах ее было столько очарования и лукавства, что даже при желании ей едва ли удалось бы нажить себе неприятелей; и Дарси вдруг осознал, что ни одна еще женщина не захватывала его чувств и воображения так, как это удалось мисс Беннет. Он действительно полагал, что если бы не наличие компрометирующих связей барышни, нынешнее его положение можно было б назвать опасным.

Мисс Бингли видела достаточно и для подозрений и для ревности. В силу этого ее пожелание крепкого здоровья милой Джейн вспыхнуло с невиданной силой, ведь вместе с ней из дома бы убралась и ее несносная сестрица.

С завидным упорством мисс Бингли попыталась спровоцировать неприязнь Дарси к незваной гостье, с живостью, достойной похвал, обрисовывая детали его свадьбы и смакуя счастье, неизбежное при таком альянсе.

– Надеюсь, – заявила она, неспешно прогуливаясь с молодым человеком по тенистой аллее на следующий день, – когда наступит сей знаменательный час, вы не забудете намекнуть своей теще о том, что иногда весьма полезным бывает держать язык за зубами. И, если вам удастся установить контроль над будущими родственниками, пожалуйста, обратите особое внимание на младших мисс Беннет, ведь их беготня за офицерами переходит все рамки приличия. И, если вы позволите мне коснуться столь деликатного предмета, возьмите себе за труд проследить за тем, что находится на границе между самонадеянностью и неуместностью, коими Господь, помимо прекрасных глаз, разумеется, так щедро наградил Элизабет Беннет.

– Это все, что вы хотели мне предложить для построения домашней идиллии?

– Ах да, непременно распорядитесь, чтобы портреты ваших дяди и тети Филипс поместили в галерее в Пемберли. Я бы повесила их рядом с вашим знаменитым дядюшкой-судьей. Они ведь почти коллеги, ну разве что с небольшой разницей. А что касается портрета самой Элизабет, то я бы не спешила с поиском художника, поскольку едва ли первому встречному удастся передать все очарование ее глаз…

– Да, это будет нелегко, особенно если говорить об их выражении. Но что касается цвета и формы, а также совершенно изумительных ресниц, то все это вполне можно скопировать с оригинала.

В этот самый момент из-за угла на соседней дорожке показались миссис Херст и сам предмет обсуждения.

– Я и не знала, что вы собирались на прогулку, – смущенно поджав губы, заявила мисс Бингли.

– Вы обошлись с нами чудовищно несправедливо, убежав в сад и не сказав при этом ни единого слова.

Не медля ни секунды, она оккупировала незанятую руку мистера Дарси, предоставив Элизабет самой себе. Ширина дорожки позволяла чувствовать себя комфортно на ней только троим. Мистер Дарси, осознав всю неловкость положения, поспешил с более разумным предложением:

– Эта дорожка слишком узка для всех нас. Давайте выйдем на главную аллею.

Элизабет, которая меньше всего чувствовала себя расположенной оставаться в такой компании, весело отклонила эту затею.

– Нет, нет, право же, оставайтесь здесь. Вы вместе образуете совершенно восхитительную группу, и четвертый человек неминуемо разрушит всю гармонию. Счастливо оставаться!

Она поспешила прочь, несказанно довольная тем обстоятельством, что уже через день-другой окажется в родном доме. Джейн уже значительно поправилась, и дела ее шли настолько хорошо, что этим вечером она даже намеревалась на пару часов покинуть свою комнату.

Глава 11

Как только леди удалились после обеда, Элизабет побежала к сестре и, убедившись, что она надежно защищена от холода, помогла той спуститься в гостиную, где ее радушно встретили обе подруги. Элизабет никак не подозревала, что эти дамы окажутся такими милыми в течение того часа, что они провели вместе до прихода джентльменов. Их искусство вести разговор заслуживало самых высоких похвал. Предмет обсуждения они описывали с тщательностью, анекдоты рассказывали с юмором и смеялись с заразительным энтузиазмом.

Но, как только появились мужчины, Джейн оказалась тут же развенчанной. Глаза мисс Бингли не сходили с мистера Дарси, и у нее уже накопилась масса вещей, которые нужно было срочно обсудить. Однако молодой человек первым делом обратился к мисс Джейн, тепло и смущенно поздравив ее с окончанием болезни. Даже мистер Херст слегка кивнул ей и бросил сухое “весьма рад”; но все же основная часть смущения и душевного тепла пришлась на долю мистера Бингли. Его переполняли радость и заботливость. Первые полчаса ушли на то, чтобы растопить камин в гостиной, дабы, упаси Бог, мисс Беннет не пришлось страдать от перепада температуры. По его же настоянию Джейн была вынуждена пересесть в кресло с другой стороны от огня, потому как из двери ее могло просквозить. По окончании этих суетливых маневров мистер Бингли устроился около нее и после этого вообще перестал замечать окружающих. Элизабет, в противоположном углу занимавшаяся рукоделием, с удовольствием наблюдала за парой.

Когда был выпит весь чай, мистер Херст принялся намекать свояченице о картах, но все тщетно. Та, выяснив в приватной обстановке, что у мистера Дарси нет никакой расположенности к такого рода развлечениям, оставалась глуха не только к намекам, но и даже к открытому приглашению родственника. Презрительно поджав губы, девушка заверила зятя в том, что нынче вообще никто не собирается играть, подтверждением чему послужила молчаливая реакция компании на это заявление. Таким образом, мистеру Херсту ничего не оставалось делать, кроме как растянуться на ближайшей софе и немного вздремнуть. Дарси раскрыл книгу. Мисс Бингли незамедлительно последовала его примеру. Миссис Херст, в целом весьма занятая перебиранием собственных браслетов и перстней, вообще ни к кому не примкнула и лишь время от времени подключалась к беседе своего брата с мисс Беннет.

Внимание мисс Бингли было сосредоточено на наблюдении за продвижением мистера Дарси в чтении его книги ничуть не меньше, чем на чтении собственной. Девушка то и дело задавала вопросы или заглядывала в его страницу. Тем не менее отвлечь соседа настолько, чтобы тот оставил книгу и завел разговор, ей не удавалось. Молодой человек на ее вопросы отвечал лишь односложно и при этом не отрывался от книги ни на секунду. Промучившись, таким образом, достаточно долго, мисс Бингли устало отложила в сторону томик, бессильный разогнать тоску и выбранный лишь потому, что стоял рядом с тем, который так увлек Дарси, широко зевнула и немного фальшиво воскликнула:

– Как замечательно проводить вечера именно таким способом! Никто не убедит меня в том, что есть занятие более увлекательное, чем чтение! Как скоро устает человек от всего, но только не от книги! Когда у меня будет собственный дом, мое сердце окажется разбито, если я не заведу себе превосходную библиотеку.

Возразить на это было некому и нечего. Барышня снова зевнула, отложила книгу в сторону и оглядела комнату в поисках хоть какого-нибудь развлечения. Заслышав, что в эту минуту ее брат говорит мисс Беннет о бале, она резко обернулась к нему и вставила:

– Чарльз, неужели ты всерьез думаешь о том, чтобы устроить танцы в Незерфилде? Я бы тебе посоветовала, прежде чем ты окончательно примешь решение, спросить присутствующих, что об этом думают они. Если я не ошибаюсь, среди нас есть кое-кто, для кого бал станет скорее наказанием, чем удовольствием.

– Если ты имеешь в виду Дарси, – заметил молодой человек, – то он еще до начала может спокойно отправиться спать. А что касается самого бала, то этот вопрос уже вполне решен. Как только Николс закончит все приготовления, я разошлю пригласительные карточки.

– Мне гораздо больше нравились бы те балы, – отвечала ему кокетка, – которые были бы обустроены в другой манере. В их бесконечном однообразии есть что-то утомительное. Мне кажется, было бы гораздо разумнее гвоздем программы сделать не танцы, а беседы.

– Гораздо разумнее, милая моя Кэролайн, – согласился с сестрой Бингли. – Но ведь тогда это вообще не будет похоже на бал.

Мисс Бингли ничего не ответила; и вскоре после этого вообще встала и вышла из гостиной. Стройную ее фигурку воздушным манто окутывала элегантность, и грациозная походка заслуживала всяческого восхищения; но все это, предназначавшееся исключительно Дарси, было не в силах поколебать его прилежания. Уязвленная и не на шутку расстроенная, она решила отказаться от дальнейших попыток привлечь к себе внимание молодого человека, поэтому переключилась на Элизабет.

– Мисс Элиза Беннет, позвольте мне просить вас об одолжении последовать моему примеру и прогуляться по гостиной. Уверяю вас, это отлично бодрит после долгого сидения и напряжения.

Элизабет едва ли скрыла удивление, но на предложение согласилась. Тайный замысел мисс Бингли вкупе с ее любезностью достиг своей цели: мистер Дарси поднял голову. Его настолько озадачила перемена в мисс Бингли, насколько та удивила и саму Элизабет. Изумленный молодой человек неосознанно закрыл книгу. В его адрес также последовало приглашение присоединиться к компании, которое, впрочем, было отклонено в силу того, что он мог догадываться только о двух причинах этого променада вдоль гостиной и что, в обоих случаях его согласие стало бы прямым вмешательством в чужие планы.

– Что вы хотите этим сказать? – изнывая от нетерпения, поинтересовалась Кэролайн у Дарси и Элизабет одновременно.

– Скорее всего, ничего, – предположила мисс Беннет. – Просто мистеру Дарси хочется занять по отношению к нам жесткие позиции. Таким образом, единственным способом разрушить его планы будет вообще не спрашивать его ни о чем больше.

Однако вся натура мисс Бингли противилась нанесению какого-либо ущерба мистеру Дарси, поэтому она была не в силах не потребовать у молодого человека более пространных объяснений тех двух загадочных причин.

– Не вижу никаких препятствий, чтобы все вам растолковать, – начал Дарси, как только Кэролайн милостиво позволила ему говорить. – Вы избрали такой способ проведения вечера либо потому, что у вас, у барышень, есть какой-то общий секрет и вы намерены его обсудить, либо вы, уверенные в неотразимости ваших походок, желаете показать себя в наиболее выигрышном свете. Если верно первое предположение, я, несомненно, стану весьма неудобным препятствием; если второе, то мое место у камина является гораздо более удобным для наблюдения.

– О, это ужасно! – в притворном негодовании заломила руки мисс Бингли. – Никогда еще в жизни не слышала более отвратительной насмешки! Как мы накажем его за этот выпад, мисс Беннет?

– Нет ничего проще, если у вас действительно возникло такое желание, – заметила та. – Мы все с легкостью можем досаждать друг другу. Дразните его, смейтесь над ним. Учитывая ваши близкие отношения, вы, несомненно, знаете, как это лучше всего сделать.

– Клянусь всем святым, не знаю! Уверяю вас, близость наша пока еще не была достаточной для того, чтобы я узнала слабые места в обороне мистера Дарси. Дразнить воплощение покоя и холодного разума! Нет, нет, боюсь, такая тактика обречена на провал. А что касается насмешек, то, во-первых, мы будем выглядеть нелепо, если станем смеяться без причины, а во-вторых, у него совершенно стальные нервы.

– Мистер Дарси не заслуживает насмешек?! – воскликнула Элизабет. – Какое необычное свойство! Надеюсь, таким же необычным оно будет в и дальнейшем, потому что для меня иметь много знакомых со столь же странной чертой характера было бы сущим несчастьем – мне так нравится смеяться!

– Мисс Бингли, – вставил, наконец, сам предмет обсуждения, – мне явно льстит. Самые мудрые и лучшие из людей – даже нет – самые мудрые и лучшие из их поступков могут быть неверно истолкованы тем, у кого главной целью жизни является насмешка.

– Разумеется, – согласилась Элизабет, – такие люди есть, но, тем не менее, смею полагать, я не одна из них. Надеюсь, я никогда не выставлю на посмеяние то, что хорошо или мудро. Недомыслие и глупость, прихоть и несообразность, признаюсь, порой забавляют меня, и я смеюсь над ними при первой же возможности. Однако все эти качества, я уверена, ни в коей мере к вам не относятся.

– Должно быть, ни один из смертных не в силах обладать сразу всеми этими пороками. Однако целью своей жизни я сделал изучение путей, уводящих прочь от таких слабостей, которые неизбежно заставляют трезвый рассудок смеяться.

– Как гордыня и тщеславие.

– Вы правы, тщеславие – это воистину слабость. Но вот гордыня… Там, где находится действительно универсальная мудрость, гордость всегда будет на коротком поводке.

Элизабет смущенно отвернулась, чтобы скрыть непрошеную улыбку.

– Ваше изучение мистера Дарси закончилось, я полагаю, – подытожила мисс Бингли. – Так не томите же, расскажите о ваших выводах.

– Наша пикировка окончательно убедила меня в том, что у мистера Дарси недостатков нет. И этим он обязан, несомненно, лишь самому себе.

– Во мне нет подобных претензий, – возразил молодой человек. – У меня достаточно пороков, но я смею надеяться, что ни один из них не касается моего интеллекта. А вот за свой характер я, конечно, поручиться не могу. Он слишком уж неподатлив, по крайней мере, для того, чтобы мое окружение сочло его удобным. Я не могу забыть чужие глупости, оскорбления и пороки так быстро, как то должно с точки зрения света. Мало того, у меня нет, ни малейших терзаний на сей счет. Несомненно, мой характер можно назвать обидчивым: если кто-нибудь утратил в моих глазах свое доброе имя, то это уже навсегда.

– А вот это действительно недостаток! – откликнулась Лиззи. – Непримиримая обидчивость бросает тень на остальные достоинства нрава. Но вы верно обозначили собственную слабость, и поэтому я действительно не могу смеяться над ней. Считайте себя в безопасности.

– Мне кажется, что в каждой предрасположенности кроется стремление к определенному пороку. Склонность – явный признак естественной ущербности, который не в силах скрыть даже самое лучшее образование.

– А вашей ущербностью является расположенность к презиранию всех и вся.

– А вашей, – сладко улыбаясь, вторил джентльмен, – намеренное недопонимание чужих пороков.

– Давайте же немного поиграем, наконец! – воскликнула мисс Бингли, уставшая от разговора, в котором ей не было места. – Луиза, ты не будешь возражать, если я разбужу мистера Херста?

Сестра ее ничуть не возражала; инструмент был раскрыт; и Дарси после секундного колебания признался самому себе, что тоже не имеет возражений против музыки. Единственным, что сейчас его тревожило, было все более возрастающее, хотя и против его воли, собственное внимание к мисс Элизабет Беннет.

Глава 12

Вследствие соглашения между сестрами на следующее же утро Элизабет написала матери письмо, в котором просила ее выслать за ними в течение дня экипаж. Однако миссис Беннет, рассчитывая, что дочери ее пробудут в Незерфилде до следующего вторника, так чтобы получилась ровно неделя с тех пор, как там появилась Джейн, никак не могла заставить себя принять с радостью столь спешное возвращение девочек; а посему ответ ее не отличался особой благосклонностью, по крайней мере в адрес Элизабет, которой особенно не терпелось поскорее оказаться в родных стенах. В ответной записке добрая мать сухо известила дочерей о том, что повозка освободится не раньше вторника на следующей неделе, а в постскриптуме не сдержалась и добавила, что, если мистер Бингли и его сестры будут настаивать на их пребывание в поместье еще некоторое время, лично она не станет возражать против такой разлуки с горячо любимыми чадами. Что касается продления визита, то Элизабет, очевидно, не грозило выслушивать долгие уговоры хозяек дома. Впрочем, она этого и не ждала. Напротив, опасаясь, что их нежданно затянувшееся пребывание в Незерфилде может затянуться еще, она настояла на том, чтобы Джейн немедленно одолжила экипаж мистера Бингли и воплотила тем самым в жизнь их выработанный с утра план; и вскоре за этими доводами последовала столь желанная просьба мисс Беннет.

Обращение девушки к хозяину наделало большой переполох, попутно породив массу смутных беспокойств и тревог. Сказанных слов, главный смысл которых сводился к недопустимости такой спешки и уверенности в том, что, по крайней мере, до завтра никакой нужды ехать в такую даль нет, хватило бы на целый роман. Поддавшись уговорам, сестры согласились отсрочить свой отъезд до следующего утра. Такая уступчивость с их стороны явно не входила в планы мисс Бингли, которая, хоть и предложила подруге остаться, все же была снедаема ревностью и нелюбовью к младшей, по силе своей гораздо превосходившими привязанность к старшей.

Сам мистер Бингли безмерно огорчился, услышав о том, что гостьи покинут поместье так скоро, и то и дело принимался увещевать Джейн отложить возвращение домой ввиду общей ее слабости после болезни. Однако Джейн была тверда как скала, особенно в тех вопросах, где, как ей казалось, она занимает единственно приемлемую позицию.

Что касается мистера Дарси, то в его душе это известие едва ли вызвало бурю чувств. По справедливости говоря, Элизабет Беннет пробыла в Незерфилде и без того достаточно долго. Она влекла его к себе больше, чем ему того хотелось бы, а мисс Бингли, прекрасно замечая это, теряла всю свою любезность и становилась язвительней, чем обычно. Молодой человек весьма здраво рассудил, что именно сейчас он обязан сдерживать малейшие проявления собственной неожиданной привязанности и что именно нынче он не вправе давать Лиззи повода думать, что она способна хоть как-нибудь влиять на его счастье; ведь, если бы такая идея получила свое развитие, ему, совершенно очевидно, пришлось бы предпринять что-нибудь весьма существенное, чтобы либо ее подтвердить, либо безжалостно разрушить. Твердо придерживаясь намеченного плана, за целую субботу он едва ли обменялся с девушкой десятком слов и, несмотря на то, что однажды их оставили вдвоем на целых полчаса, с удвоенным рвением окунулся в чтение книги, так ни разу и не подняв глаз на свою соседку.

В воскресенье сразу же после утренней службы состоялось, наконец, расставание, столь милое и приятное почти что всем. В преддверии разлуки любезность мисс Бингли по отношению к Элизабет за считанные минуты достигла небывалых высот, равно как и ее любовь к Джейн; и, когда они расстались после обильных заверений мисс Бингли в том, что она будет несказанно рада видеть их обеих будь то в Незерфилде или Лонгбурне, а также после череды самых теплых объятий, распаливших девиц настолько, что даже на долю Элизабет выпало случайное рукопожатие, младшая из сестер, сев в повозку и облегченно вздохнув, покинула поместье в самом приятном расположении духа.

Сердечность приема, оказанного девушкам их матерью дома, не шла ни в какое сравнение с недавними проводами в Незерфилде. Миссис Беннет весьма удивил их приезд, и она не замедлила пожурить девочек за доставленные мистеру Бингли хлопоты, попутно заверив Джейн, что уж теперь-то ей точно не избежать рецидива болезни. Однако их отец, хоть и очень лаконично, искренне порадовался возвращению детей, потому как неожиданно долгая разлука с ними позволила ему прочувствовать всю их важность для семьи в целом: все разговоры в гостиной по вечерам совершенно очевидно теряли большую часть своей живости и вообще весь смысл именно из-за того, что не было Лиззи и Джейн.

Сестры застали Мэри в привычном для нее состоянии тщательного изучения басовых октав и человеческой натуры и вынуждены были одобрить несколько новых отрывков и выслушать пару угрожающих в своей непреклонности моралите. У Кэтрин и Лидии тоже накопились новости для сестер, правда, несколько иного свойства. С тех пор как они не виделись, точнее, с самой среды, в полку произошли весьма важные события: несколько офицеров отужинали вместе с дядюшкой, одного рядового высекли, и теперь ходят упорные слухи о том, что полковник Форстер собирается жениться.

Глава 13

– Надеюсь, моя дорогая, – заметил мистер Беннет жене за завтраком на следующее утро, – вы заказали стряпухе на сегодня хороший обед, поскольку у меня есть все основания предполагать, что нынче после полудня ряды нашего семейства пополнятся.

– Что вы хотите этим сказать, дорогой? Уверена, я понятия не имею, кого вы сегодня ожидаете. Разве что Шарлотта Лукас заглянет к нам по дороге; а уж для нее-то, я уверена, мои обеды вполне хороши. Скажу даже больше: сдается мне, что по сравнению с тем, что им подают дома, наша пища – райский нектар.

– Тот человек, о котором я говорю, – джентльмен и посторонний.

– Джентльмен и посторонний! – зачарованно повторила миссис Беннет, одновременно сверкая глазами. – Я просто уверена, что это мистер Бингли. Но, Джейн… Ах, отчего же ты не сказала мне ни словечка? Экая, право, скромница! Если б вы знали, как я буду рада повидаться с мистером Бингли! Но, Боже мой, как это все некстати! У нас в доме сегодня нет ни куска рыбы! Лидия, душечка, звони же скорее. Я должна дать указания Хилл немедленно!

– Но это не мистер Бингли! – стараясь перекрыть общий гвалт, воскликнул глава семейства. – Это совершенно посторонний человек, которого я никогда и в глаза не видел.

За этим заявлением последовало изумленное затишье; но уже через секунду мистер Беннет имел возможность насладиться шквалом внимания и вопросов, который выплеснули на него жена и пять дочерей одновременно. Немного потешив себя их любопытством, он, наконец, снизошел до объяснения:

– Около месяца назад я получил это письмо и уже через две недели на него ответил, так как мне показалось, что дело это весьма деликатного свойства, а потому требует незамедлительного ответа. Мне пишет племянник, мистер Коллинз, который после моей смерти, если вдруг ему взбредет такая блажь в голову, сможет запросто всех вас выкинуть из этого дома.

– Ах, дорогой, – капризно всхлипнула его супруга, – пощадите мои нервы и не напоминайте мне о нем. Не говорите больше ничего об этом ужасном человеке. То, что ваша собственность должна быть отобрана от родных дочерей в пользу какого-то Коллинза, я воспринимаю как самую жестокую несправедливость. Кстати, на вашем месте я бы уже давно об этом задумалась и что-нибудь непременно предприняла.

Джейн и Элизабет попытались растолковать, вконец расстроенной матери основные положения майората. Следует заметить, что это было далеко не первое и уж точно не последнее объяснение; но, как только речь заходила о сущности этого закона, разум миссис Беннет словно разбивал паралич. Миледи начинала горько причитать; и единственное, что она выносила из этих разговоров, – это жестокость закона, дающего право отнять дом у пяти дочерей в пользу какого-то там родственника, до которого никому в их семье с роду не было дела.

– Разумеется, это чудовищная несправедливость, – согласился с женой мистер Беннет, – и ничто не в силах оправдать мистера Коллинза за провинность наследования Лонгбурна. Но, если вы послушаете, что он пишет в письме и как он это излагает, возможно, ваша неприязнь к моему племяннику чуть поубавится.

– Нет, ничто меня не переубедит, я уверена. И мне кажется, что с его стороны не слишком-то любезно писать вам вообще. Какое лицемерие! Я презираю таких лживых “друзей”! И отчего это он не может постоянно с вами ссориться, как это делал его родитель?

– Не сомневаюсь, как только вы ознакомитесь с содержанием письма, вы поймете, что он снедаем сыновними терзаниями.

«Хансфорд близ Вестерема, Кент, 15-ое октября.

Уважаемый сэр,

разногласия, наблюдавшиеся между вами и моим достопочтенным и ныне покойным батюшкой, причиняли мне много неудобств; и с тех пор, как нас постигла эта тяжелая утрата, меня неотступно преследует желание залечить давнюю рану на теле дружеских отношений между нашими семьями. Не скрою, некоторое время благие мои порывы сдерживали мои же собственные сомнения относительно того, не станет ли примирение с вами кощунством по отношению к памяти покойного моего родителя и, не правильней ли будет поддерживать непримиримую конфронтацию с тем, с кем при жизни батюшка оставался врагом. Тем не менее, сейчас все мои колебания остались в прошлом, поскольку, будучи посвященным в духовный сан на Пасху, я неожиданно оказался несказанно осчастливлен особым расположением высокочтимой леди Кэтрин де Бург, вдовы сэра Льюиса де Бурга, чья щедрость и добродетель столь велики, что именно мне выпала честь поселиться в превосходнейшем доме для пастора здешнего прихода, чтобы отныне по первому зову достопочтенной миледи исполнять все обряды и ритуалы, предусмотренные институтом Священной Церкви. Более того, пройдя через рукоположение и став священником, я чувствую свой долг всемерно способствовать установлению благословенного мира во всех семьях, в коих слово мое имеет влияние. В этой связи я смею надеяться, что настоящая моя попытка сделать шаг к примирению достойна похвалы и что теперь вы соизволите пересмотреть мой статус единовластного наследника Лонгбурна. Да будет щедрой рука дающего! Меня не может не терзать роль мучителя ваших славных дочерей, невольно доставшаяся мне, и теперь я нижайше прошу вашего прощения, а также спешу заверить ваше уважаемое семейство в полной своей готовности всячески способствовать вашему счастью. Если вы не станете возражать против того, чтобы принять меня в Лонгбурне, я позволю себе нанести свой визит в понедельник, 18-го ноября, в четыре пополудни, а также хотел бы просить вас о гостеприимстве до субботы, что весьма удобно мне, поскольку леди Кэтрин не имеет ни малейших возражений против моего редкого отсутствия по воскресеньям, если, конечно, меня может заменить на утренней службе какой-нибудь другой пастор. Сэр, непременно передавайте мой нижайший поклон вашей супруге и дочерям. С уважением, ваш вечный доброжелатель и друг,

Уильям Коллинз».

– Таким образом, этого миротворца мы можем ожидать к четырем часам, – подвел итог мистер Беннет, вкладывая письмо в конверт. – Клянусь, похоже, он весьма справедливый и вежливый молодой человек; и поэтому знакомство с ним станет для нас действительно ценным приобретением. Дай Бог, чтобы леди Кэтрин позволила ему время от времени приезжать к нам.

– По крайней мере, то, что он пишет о наших девочках, не лишено здравого смысла. Если он действительно собирается сделать шаг к тому, чтобы они были счастливы, лично я ничего против иметь не буду.

– Хотя мне и весьма трудно предугадать, каким способом он собирается искупить свою вину, – вставила Джейн, – само его желание достаточно красноречиво и похвально.

В душе у Элизабет сейчас бушевала буря неожиданно вспыхнувшего уважения к леди Кэтрин, а также к самому мистеру Коллинзу, который по доброй воле намеревался посвятить свою жизнь крещению, бракосочетанию и отпеванию целого прихода.

– Должно быть, он большой чудак, – заметила она. – Я никак не могу понять, в чем тут дело. У него очень помпезный стиль. И что он имел в виду, говоря, что желает извиниться за то, что является полновластным наследником поместья? Ведь мы же понимаем, что даже при всем его желании он не в силах изменить положение вещей. Так неужели после этого мы вправе считать его разумным человеком, сэр?

– Нет, моя дорогая, думаю, что нет. У меня возникает сильное подозрение, что у этой медали есть и обратная сторона. Все письмо его пропитано смесью подобострастия и самоуверенности, что дает богатую пищу для подобных подозрений. Мне определенно не терпится поскорее увидеть его.

– С точки зрения композиции, – как всегда, анализировала Мэри, – в этом письме нет изъяна. Разумеется, мысль о щедрой руке дающего не нова, и все же здесь она весьма к месту.

Что касается Кэтрин и Лидии, то им ни само послание, ни его автор не показались хоть сколько-нибудь интересными. Шансы того, что их кузен прибудет в алом мундире, равнялись нулю; а девочки вот уже несколько недель как утратили всяческий интерес к мужчинам, которые не щеголяют пурпуром. А что до их матери, то письмо мистера Коллинза в значительной степени поубавило ее негодования, и теперь она готовилась к встрече с ним с хладнокровием, сразившим наповал не только ее мужа, но и дочерей.

Мистер Коллинз оказался человеком пунктуальным и встретил в Лонгбурне безупречно любезный прием со стороны всех членов семьи. Мистер Беннет говорил мало, однако дамы выказали изрядную словоохотливость, да и сам молодой человек был не из робкого десятка и не ждал долгих уговоров, чтобы лишний раз открыть рот. Это был высокий и грузный мужчина лет двадцати пяти. Его переполняли достоинство и важность, а в манерах сквозил формализм. Промежуток между тем, когда он занял место на софе и отвесил несчетное множество комплиментов миссис Беннет и ее дочерям, оказался ничтожно мал. Ах, сколь много он слышал о достоинствах каждой из мисс Беннет, и как бледнеют слухи по сравнению с тем, что он видит наяву! Все они просто настоящие невесты! К слову сказать, его галантность резала некоторые прекрасные ушки, но миссис Беннет, которая впадала в депрессию, если долго не слышала комплиментов, отвечала родственнику с большой готовностью.

– Как вы добры, сэр. Клянусь всем святым, вы совершенно правы, заметив расположенность крошек к браку. Единственным препятствием к их счастью я считаю лишь нашу некоторую затрудненность в средствах. Как все же странно устроен этот мир!..

– Очевидно, вы имеете в виду вопрос наследования этого поместья?

– Ах, сэр, вы совершенно правы. Вы, несомненно, согласитесь с тем, что это самый жестокий удар судьбы для моих девочек. Не поймите меня превратно: я вовсе не хочу сказать, что вижу в этом вашу вину. Вся наша жизнь строится по законам случая. Никто не может с уверенностью сказать, кому достанется поместье, когда встанет вопрос о его наследовании.

– Мадам, я полностью осознаю всю трудность положения, в котором оказались мои прекрасные кузины, и прямо сейчас мог бы изложить свое видение этой проблемы, но я не хотел бы спешить и забегать вперед. Сейчас я могу лишь заверить юных леди в том, что ехал сюда, уже будучи готовым восхититься увиденным. Больше я, пожалуй, пока ничего не скажу, но вот когда мы узнаем друг друга получше…

Его прервало приглашение к столу. Девочки переглянулись и расплылись в улыбках. Впрочем, мистер Коллинз восхищался не только ими. Объектом его восторгов стали также прихожая, столовая и все до единого буфеты, в ней стоявшие. Каждый предмет подвергся тщательному изучению и похвале. Несомненно, такие комплименты не смогли бы не затронуть сердце примерной хозяйки, если б только в душу миссис Беннет не закралось горькое подозрение о том, что молодой человек доволен предметами меблировки исключительно с позиций будущего ее владельца. Обед также восхитил мистера Коллинза, и ему не терпелось узнать, которой из мисс Беннет он обязан этим изобилием неземных лакомств. Матери его замечательных кузин пришлось вмешаться и расставить все по своим местам. С воодушевлением и выпадом она заявила, что средства вполне позволяют им держать в этом доме первоклассного повара и что юным леди вовсе не место у котлов. Мистер Коллинз поспешил принести свои извинения за доставленное неудовольствие. Сменив гнев на милость, хозяйка заверила того, что вовсе не чувствует себя обиженной; однако молодой человек в том уверен не был, и поэтому поток его оправданий не иссякал по крайней мере еще четверть часа.

Глава 14

За обедом мистер Беннет едва ли произнес и слово; но, как только прислуга удалилась, он счел, что настало время для разговора с гостем, и поэтому предложил тому тему, от которой, как он полагал, родственник просто обязан просиять, ведь речь зашла о его патронессе. Внимание леди Кэтрин к его пожеланиям, а также неусыпная опека приходского пастора оказались весьма выдающимися. С точки зрения мистера Беннета, большего и пожелать было трудно. Сам мистер Коллинз тоже не скупился на похвалу. Предмет обсуждения распалил его настолько, что былая важность достигла заоблачных высот; и он с величайшим воодушевлением засвидетельствовал, что никогда еще в жизни не встречал такого ангельского характера у человека столь высокого положения – настоящая бездна кротости и любезности. Леди Кэтрин уже соизволила милостиво одобрить целых две литургии, которые он имел честь отслужить в ее присутствии. Кроме того, она уже дважды приглашала его отобедать в Розингсе и не далее как в прошлую субботу вечером настояла на том, чтобы он присоединился к ней за картами. Многие из тех, кого он знает, считают ее ужасной гордячкой, но лично он никогда не замечал в ней чего-либо, кроме кротости. Леди Кэтрин всегда разговаривала с ним, как с любым другим джентльменом, и не имела ни малейших возражений против того, чтобы он тесно сошелся с ближайшими соседями, а также время от времени отлучался бы из прихода на недельку-другую, дабы навестить многочисленных своих родственников. Любезность ее была столь высока, что она даже настаивала на том, чтобы он женился как можно скорее, если, конечно, у него уже есть на примете достойная партия. Однажды она уже навестила его скромный холостяцкий дом, одобрила все изменения, которые он осмелился внести в интерьеры, и даже кое-что предложила сама: этакие очаровательные полочки в чулане под лестницей.

– Ничуть не сомневаюсь, все это весьма достойно и любезно, – согласилась миссис Беннет. – Я ничуть не сомневаюсь и в том, что она очень милая дама. Как жаль, что в большинстве своем женщины ее положения так не похожи на все, что вы описали. Она живет по соседству с вами, сэр?

– Сад, в котором расположено мое скромное жилище, отделен от Розингс-Парка – резиденции ее милости – всего лишь одной аллеей.

– Мне кажется, вы упоминали, что она вдова. Осталась ли у леди Кэтрин семья?

– У нее есть единственная дочь, наследница Розингса и весьма солидного состояния.

– Ах, – всплеснула руками миссис Беннет, – тогда она в гораздо более выгодном положении по сравнению с большинством девушек! Расскажите же нам о ней. Она хорошенькая?

– Она, несомненно, одна из самых очаровательных девушек. Леди Кэтрин сама любит повторять, что, с точки зрения действительной красоты, мисс де Бург существенно опережает самых прекрасных представительниц ее пола. Во всем ее облике безошибочно угадывается высокое происхождение. К несчастью, у нее слабое здоровье, кое не позволяет ей добиваться превосходства в некоторых из искусств. Я знаю это со слов ее гувернантки, которая до сих пор проживает вместе с ними в поместье. Но это никоим образом не сказывается на очаровании этой барышни. Я часто любуюсь ею, когда она проезжает в своем маленьком фаэтоне, запряженным парой пони, мимо моего дома.

– Она уже выезжает в свет? Я что-то не припомню ее среди леди, посещающих дворянское собрание в Лондоне.

– Хрупкое здоровье, к сожалению, препятствует ее выездам в город. Как я однажды сказал леди Кэтрин, это самое печальное обстоятельство для британского двора, поскольку он оказался лишенным одного из прекраснейших своих украшений. Ее милости совершенно очевидно понравилась моя мысль, поэтому вы понимаете, что я счастлив при каждом удобном случае подбрасывать ей такие маленькие деликатные комплименты, неизменно льстящие любой леди. Я уже не единожды указывал леди Кэтрин на то, что ее прелестнейшая дочь рождена, чтобы быть герцогиней, и что такой высокий титул вовсе не сделал бы ей честь, а, как раз напротив, это она сделала бы комплимент этому славному сословию. Такие пустяки очень приятны ее милости. Со своей стороны я считаю личным долгом радовать достойную вдову всеми возможными способами.

– Ваши рассуждения полны здравого смысла, – не сдержался от похвалы мистер Беннет. – Какое это счастье – суметь польстить с необходимой деликатностью. Могу ли я спросить вас, являются ли эти очаровательные комплименты продуктом спонтанного вдохновения или же результатом кропотливых размышлений?

– В большинстве своем они рождаются под влиянием момента; и, хотя время от времени я и коротаю часок подбором приятных слов на случай обычный и ординарный, все же я изо всех сил стараюсь, чтобы звучали они непринужденно и свежо, как экспромт.

Ожидания мистера Беннета были полностью оправданы. Племянник его, как он и подозревал, был непроходимо глуп; и поэтому дальнейшие его рассуждения он выслушивал с безграничным наслаждением и каменным лицом, не считая того раза, когда, будучи не в силах сдержаться от распиравшего его веселья, он для поддержки бросил быстрый взгляд на Элизабет.

Позабавившись вволю, после чая мистер Беннет решил положить этому конец и был рад проводить наследника в гостиную и пригласить его к чтению вслух для дам. Мистер Коллинз не заставил себя уговаривать и с готовностью раскрыл предложенную книгу. В то же мгновение довольное выражение с его лица исчезло; он растерянно отступил назад и смущенно запротестовал, объяснив это тем, что никогда не читал романов. Китти уставилась на него, как на заморскую диковину, а Лидия не сдержалась и со свойственной ей непосредственностью прыснула в кулак. На свет были извлечены другие тома, и после долгих колебаний выбор пал на “Наставления Фордайса”. Не успел мистер Коллинз раскрыть книгу, как Лидия широко зевнула и, едва вытерпев три страницы величавой и размеренной монотонности, с наслаждением прервала чтеца:

– Знаете, мама, дядюшка Филипс недавно намекнул, что возвращается Ричардс; и если это правда, то полковник Форстер с удовольствием примет его на службу. Об это я узнала в воскресенье от самой тетушки. Завтра собираюсь прогуляться в Меритон, чтобы разузнать об этом побольше, и заодно выяснить, когда из города вернется мистер Денни.

Старшие зашикали на сестру, но было уже поздно; и мистер Коллинз, едва скрывая смертельную обиду, не преминул высказаться:

– Очень часто я наблюдаю за тем, сколь мало заинтересованы юные леди в серьезных книгах, написанных исключительно для их же блага. Признаюсь, это забавляет меня, потому что трудно придумать что-либо более полезное для молодых созданий, чем доброе наставление. Засим не смею более докучать моей юной кузине.

Обернувшись к мистеру Беннету, Коллинз предложил себя в качестве противника в партии триктрака. Мистер Беннет принял его вызов и поступил весьма мудро, оставив девочек одних предаваться своим незатейливым радостям. Миссис Беннет с дочерями в самых любезных выражениях извинились за вмешательство Лидии и пообещали, что подобного более не повторится, если, конечно, мистер Коллинз когда-нибудь еще вернется к оставленному чтению. Родственник, заверив всех, что не считает, будто девочкой руководил злой умысел, и что обиды, следовательно, на нее не держит, оскорбленно поджал губы, прошел за соседний стол и сел напротив главы семейства.

Глава 15

Даже с натяжкой едва ли можно было признать мистера Коллинза разумным человеком, и недостатки характера гостя с трудом сглаживались образованием и принадлежностью к свету. Большая часть его жизни прошла под зорким оком невежественного и скупого отца. Будучи вхожим в университетские круги, тот с трудом сохранял нужные знакомства и уж тем более не заводил себе новых и более интересных. Стиль воспитания, в котором рос его сын, внушил последнему покорность, которая вкупе с общей недальновидностью и ранней перспективой неожиданного богатства с возрастом все более и более приближалась к чванству. С леди Кэтрин де Бург его свел воистину счастливый случай, когда в Хансфорде освободился приход. Уважение, которое он испытывал к знатному ее происхождению, и слишком уж очевидное его благоговение перед своей попечительницей при еще более очевидном самомнении, уверенности в профессионализме и правах, даваемых священным саном, явили свету смесь подобострастия и гордости, эгоизма и покорности.

Обзаведясь теперь хорошим домом и приличным доходом, мистер Коллинз начал задумываться о женитьбе, а потому примирение его с семейством из Лонгбурна имело далеко идущие цели; ведь, как он справедливо полагал, из целых пяти барышень вполне можно выбрать себе одну по вкусу, конечно, если они действительно недурны собой да к тому же хорошо воспитаны, как об этом трезвонила людская молва. Искупить собственную и родительскую вину за наследство Лонгбурна, облагодетельствовав одну из этих очаровательных кузин, – отличный план, превосходный план, удобный и беспроигрышный, исключительно щедрый и бескорыстный план.

Мистер Коллинз не изменил своих начальных намерений, повстречавшись с самими соискательницами счастья в его лице. Джейн оказалась мила собой и соответствовала его твердым убеждениям о том, какой следует быть матери семейства; и в самый первый вечер его выбор пал на нее. Тем не менее, уже следующее утро внесло свои поправки в сложившиеся намерения; так как в беседе с миссис Беннет, которая длилась около четверти часа, диалог, начавшийся с описания его пасторского дома, совершенно естественным образом перетек к оглашению его же надежд отыскать именно в Лонгбурне подходящую партию, на что миссис Беннет, обильно сдабривая обтекаемые фразы двусмысленными улыбками, разразилась пространной и не вполне ясной речью, смысл коей, впрочем, трудно было истолковать иначе: она явно отговаривала мистера Коллинза от той, на которой он остановил свой выбор, – от Джейн. Что касается второй дочери, то тут миссис Беннет ни за что поручиться не могла, так как ничего не знала о ее планах, а потому не стала брать на себя смелость отвечать за Элизабет; но вот старшая, судя по ее же намекам, вскорости собиралась объявить о своей помолвке.

Делать было нечего, и мистеру Коллинзу пришлось обратить свой взор на Элизабет, которая тоже была хороша, что почти исключало муки выбора и горечь сомнений. Фактически молодой человек примирился со своей судьбой даже на пару минут раньше, чем миссис Беннет удалось развести огонь в камине. Итак, Лиззи, стоявшая после Джейн по возрасту и красоте, совершенно натурально наследовала положение старшей.

Миссис Беннет высоко оценила намек и высказала предположение о том, что, вполне вероятно, скоро ей придется выдавать замуж сразу двух девочек; и отныне человек, одно упоминание о котором еще день назад наводило на нее ужас и тоску, теперь оказался явным фаворитом.

О намерении Лидии прогуляться в Меритон не забыли, и каждая из сестер, за исключением Мэри, согласилась составить ей компанию. По настоянию мистера Беннета, жаждавшего поскорее избавиться от неприятного гостя, всю эту маленькую процессию должен был сопровождать мистер Коллинз. Дело в том, что этим утром мистер Коллинз сразу же после завтрака счел своим долгом проследовать за хозяином в библиотеку и почти тотчас же достал с полки один из самых внушительных томов, который непонятно зачем ему был нужен, потому что большинство времени он досаждал мистеру Беннету, разглагольствуя о доме и саде в Хансфорде. Такое начало дня безмерно огорчило почтенного джентльмена. Свою библиотеку в душе он всегда считал храмом безделья и удовольствий; и, как однажды он сам признался Элизабет, хотя и был готов к встрече с чванством и невежеством в любой из комнат дома, свой угол он расценивал как заповедник. В силу этих причин настойчивость его соперничала с любезностью, когда он заверял мистера Коллинза в полной необходимости сопровождения девушек. Мистер Коллинз, гораздо более подходивший на роль пешехода, чем читателя, несказанно обрадовался возможности закрыть свою книгу и покинуть хозяина дома.

Время в пути от Лонгбурна до Меритона было отмечено пустой напыщенностью с его стороны и любезным согласием со стороны девушек. Как только вся компания прошла через городские ворота, внимание младших мистеру Коллинзу более не принадлежало. Их прекрасные глаза немедленно принялись осматривать улицы в поисках милых сердцу алых мундиров; и ничто на свете, за исключением, может быть, действительно потрясающей шляпки или совсем уж модного муслина в витрине галантерейной лавки, не могло помешать их сосредоточенным поискам.

Однако вскоре, вопреки всем законам природы, внимание не только младших, но и старших оказалось сосредоточенным на молодом человеке, которого раньше ни одна из них здесь не видела. Он степенно прогуливался с каким-то офицером по другой стороне улицы. Последний оказался тем самым мистером Денни, по вине которого Лидия так оплошала в глазах мистера Коллинза. Поравнявшись с девушками, молодой человек почтительно кивнул. Однако воображение каждой из девиц поразило совсем не это, а вид незнакомца; и Китти с Лидией, вознамерившись во что бы то ни стало раскрыть эту жгучую тайну, решительно пересекли улицу, сделав вид, будто рассмотрели что-то в магазине напротив, и так удачно совершили этот маневр, что ступили на тротуар именно в тот момент, когда оба джентльмена, чуть раньше развернувшиеся обратно, столкнулись с барышнями нос к носу. Мистер Денни обратился к знакомым без лишних церемоний и сразу же попросил разрешения представить своего приятеля, мистера Уикема, который накануне вернулся вместе с ним из города и, что самое главное, уже получил место в их части. Следует заметить, что именно этого последнего штриха в виде золоченой кокарды и не доставало в портрете незнакомца, чтобы его можно было назвать сногсшибательно прекрасным. Создатель наградил его редкой красотой, очаровательным цветом кожи, головокружительно стройной фигурой и самыми похвальными манерами. Молодой человек с готовностью поддержал разговор, последовавший за представлением; и так мило они беседовали до тех пор, пока до их слуха не донесся топот конских копыт и вскоре не показалась пролетка, в которой сидели Дарси и Бингли. Заприметив знакомых дам, молодые люди прямиком направились к ним и завели обычную речь с привычными любезностями. Бингли был главным оратором, а Джейн – основным адресатом его красноречия. Как следовало из его слов, сейчас они направлялись в Лонгбурн именно за ней. Мистер Дарси подтвердил это легким кивком и, вознамерился было сосредоточиться на чем-нибудь, помимо Элизабет, как вдруг неожиданно заметил незнакомца. Тот тоже ответил ему взглядом, и удивление сверкнуло в двух парах глаз, подобно вспышке молнии. У обоих изменился цвет лица: один побледнел, второй стал густо-красным. После секундного замешательства мистер Уикем дотронулся до шляпы в знак приветствия, и Дарси снизошел до того, чтобы ответить ему тем же. То, что все это могло значить, невозможно было понять, но и невозможно было не желать узнать.

Еще через минуту мистер Бингли, не заметивший, похоже, что случилось, распрощался и вместе с другом отбыл.

Мистер Денни и мистер Уикем проводили девушек до самой двери дома мистера Филипса, раскланялись и, несмотря на настоятельные уговоры младших Беннет зайти и даже несмотря на приглашения самого мистера Филипса, которые он громко выкрикнул им из распахнутого окна гостиной, удалились.

Миссис Филипс всегда была рада племянницам, и обе старшие ввиду долгого отсутствия стали особенно желанными гостьями. Добрая женщина охотно заявила им об этом, несказанно радуясь визиту и одновременно оправдывая собственную к нему неготовность тем, что не видела их экипажа. Кроме того, если бы не встреча с посыльным из аптеки мистера Джонса, она бы так и продолжала отправлять лекарства в Незерфилд. Джейн представила тетке мистера Коллинза. Дама приняла его со всею возможной любезностью и была вознаграждена им сторицей, попутно получив извинения за неожиданное вмешательство без предварительного знакомства, кое, возможно, имеет право быть прощенным в силу родства между ним и этими очаровательными юными созданиями. Миссис Филипс оказалась несколько напуганной явным избытком хорошего воспитания, но ее изучению одного незнакомца вскоре положили конец, засыпав расспросами о другом, о котором она могла сообщить племянницам лишь то, что знала: мистер Денни привез его с собой из Лондона, и он должен получить чин лейтенанта в одном из графств. По ее признанию, она наблюдала за ним весь последний час, когда тот прогуливался по их улице; и, если бы мистер Уикем продолжил свой променад, Китти и Лидия, несомненно, составили бы тетушке компанию; но, к несчастью, сейчас под окнами никого не было, не считая нескольких офицеров, которые в отличие от незнакомца стали вдруг “глупыми и неприятными мужланами”.

Некоторые из них, кстати, были приглашены к Филипсам на завтрашний обед; и по этому случаю тетка клятвенно заверила девушек в том, что непременно попросит супруга пригласить и мистера Уикема, если, конечно, родня из Лонгбурна тоже сможет посетить их вечером. На том и порешили; и миссис Филипс пообещала девочкам, что они очень мило проведут вечер, сыграв немного в милую шумную карточную лотерею, а потом слегка перекусят чем-нибудь горячим. Перспектива такого увеселения казалась очаровательной, и обе семьи расстались в превосходнейшем расположении духа. Никак не решаясь покинуть гостиную, мистер Коллинз снова и снова приносил свои извинения и еще добрых четверть часа выслушивал заверения в том, что они совершенно излишни.

По дороге домой Элизабет поделилась с Джейн своими наблюдениями за странным поведением молодых людей; и, хотя та была склонна защищать всех и вся, она не могла предложить более разумных объяснений их молчаливой стычке, чем ее сестра.

По возвращении в Лонгбурн мистер Коллинз поспешил пролить бальзам на сердце миссис Беннет, рассыпавшись в похвалах в адрес ее сестры. Он высказал предположение, что, кроме леди Кэтрин и ее милой дочери, никогда не встречал более элегантной женщины, чем миссис Филипс, поскольку она не только приняла его самым любезным образом, но и с радостью включила его, несмотря на то, что едва была с ним знакома, в список приглашенных на завтрашний вечер. Молодому человеку казалось, что в его отношения с родственниками можно было бы добавить кое-что еще, но справедливости ради надо признать, что и так никогда еще в жизни его не окружали такой заботой и теплотой.

Глава 16

Поскольку никаких препятствий на пути к соглашению между молодыми людьми и тетушкой Филипс не возникло и все многочисленные извинения мистера Коллинза перед четой Беннетов за единственный вечер, который он проведет вне их гостеприимного дома во время своего визита, были встречены ответными пожеланиями вволю повеселиться, экипаж доставил его и пять кузин в Меритон в назначенный час; и девушки, не успев ступить на порог гостиной, были неслыханно обрадованы, узнав, что мистер Уикем не только принял приглашение дядюшки, но и даже уже прибыл лично.

Как только новость прозвучала и все расселись по местам, мистер Коллинз, не зная, чем себя занять, огляделся вокруг и принялся привычно восхищаться, будучи столь пораженным размерами комнат и мебели. Прежде всего, он заявил, что чувствует себя словно в маленькой летней столовой в Розингсе. Этот комплимент оценили вовсе не сразу; но, как только миссис Филипс уяснила для себя, что же такое этот Розингс и кто его владелец, и прослушала подробное описание гостиной и даже каминной полочки, которая одна только стоит восемьсот фунтов, она окончательно прониклась грандиозностью похвалы, а потому была бы рада сравнению ее апартаментов даже с комнатой для прислуги леди Кэтрин.

Время радостно и незаметно шло в описании Коллинзом величия леди Кэтрин и ее дома с редкими отступлениями от темы, чтобы воздать должное и своему скромному жилищу, а также тем изменениям к лучшему, которые нынче в нем проводились, до тех пор, пока в гостиной, наконец, не появились остальные джентльмены. В миссис Филипс молодой человек нашел благодарного слушателя, у которого мнение о своем новом знакомом возрастало пропорционально каждой дюжине фраз, им произнесенных, и который уже занял исходную стойку, чтобы при первой же возможности броситься по друзьям и соседям и поведать тем об услышанном. Тем временем девушкам, в целом уже прекрасно знакомым с содержанием любого из комплиментов мистера Коллинза, ничего не оставалось делать, кроме как скучать и тихо мечтать об инструменте или в крайнем случае разглядывать имитации китайского фарфора, выставленные на каминной полочке. Тем не менее, ожидание не могло длиться бесконечно, и вскоре в анфиладе послышались голоса мужчин. Как только мистер Уикем показался в комнате, Элизабет, подняв на него взгляд, сама себе призналась в том, что с момента последней встречи не вспоминала о нем совершенно, а единственным ее грехом было не совсем рациональное восхищение его внешностью накануне. Остальные офицеры оказались мужчинами вполне приятными, с манерами, как у джентльменов; однако мистер Уикем стоял по сравнению с ними недосягаемо высоко и по красоте, и по походке, точно также, как и сами офицеры могли дать фору замыкавшему шествие широколицему коренастому мистеру Филипсу, пахнувшему портвейном.

Мистер Уикем был счастливым мужчиной, вслед которому оборачивались все встречные дамы, а Элизабет – счастливой девушкой, рядом с которой франт и уселся. Милые манеры, с которыми он немедля затеял с ней разговор, касавшийся, впрочем, всего лишь чрезмерно сырой ночи и приближения сезона дождей, заставили ее уверовать в то, что самые банальные, обычные и скучные темы в устах мастера становятся на удивление увлекательными.

На фоне таких соперников по замечанию прекрасного во всем окружающем, как мистер Уикем и офицеры, мистер Коллинз в роли собеседника окончательно утратил всякую значимость и привлекательность. Для юных леди он совершенно естественно перестал существовать, но при этом продолжал время от времени злоупотреблять вниманием миссис Филипс, которая умудрялась не только тешить его самолюбие, но и следить за тем, чтобы в чашке его не кончался кофе, а в тарелке дымилась горячая сдоба.

Когда вся компания переместилась за карточные столы, мистеру Коллинзу представился шанс отблагодарить хозяйку дома – сесть с ней за партию в вист.

– Я уже и позабыл, как играть в эту игру, – признался мистер Коллинз, – но с вашей помощью надеюсь исправиться, потому что в нынешнем моем положении…

Миссис Филипс была весьма ему признательна за уступку, но ждать объяснений по поводу его нынешнего положения у нее не было времени.

Мистер Уикем в вист не играл, и поэтому его с удовольствием приняли за соседним столом, усадив между Элизабет и Лидией. Поначалу возникли опасения, будто Лидия установит монополию на красавца, потому как в красноречии равных ей не было; однако страсть барышни к разговорам по силе своей вполне могла сравниться со страстью объекта ее красноречия к лотерее; и поэтому ей пришлось в спешном порядке увлечься игрой, и в этом она преуспела настолько, что энтузиазм ее в назначении призов и выкрикивании победителей не оставил без внимания ни одного из присутствовавших. По ходу игры мистер Уикем охотно болтал с Элизабет, и она внимательно его слушала, хотя то, о чем ей действительно хотелось узнать, а именно об истории его знакомства с мистером Дарси, имело самые ничтожные шансы быть озвученным в этом ни к чему не обязывавшем разговоре. Она не смела намекнуть ему о своем любопытстве, однако завеса над тайной совершенно неожиданно приоткрылась: мистер Уикем спросил, как далеко расположен Незерфилд от Меритона и как долго там гостит мистер Дарси.

– Уже около месяца, – ответила ему Элизабет и, не желая бросать на этом тему, добавила: – Он один из самых состоятельных людей в Дербишире, если я правильно понимаю.

– Да, это так, – согласился молодой человек. – У него очень обширное поместье и чистого дохода десять тысяч в год. Вам едва ли удалось бы сыскать человека более об этом информированного, чем я, потому что с самого детства я был очень близко связан с его семьей.

Элизабет не удалось скрыть своего изумления.

– Мне вполне понятно ваше удивление, мисс Беннет, особенно если вы, быть может, заметили, как холодна была наша вчерашняя встреча. А вы сами хорошо знаете мистера Дарси?

– Более чем достаточно! – насмешливо воскликнула Элизабет. – Я провела в одном с ним доме целых четыре дня, и после этого у меня не осталось и тени сомнения в том, что он очень неприятный человек.

– Боюсь, я не вправе оглашать вам свое мнение на сей счет, – тяжело вздохнул мистер Уикем. – Мои принципы не позволяют мне этого сделать. Я знаю его слишком давно и слишком хорошо, чтобы стать справедливым судьей. Я не могу не быть заинтересованным. Но, сдается мне, в целом ваша оценка не может не удивить; и, наверное, вы не осмелились бы так открыто заявить об этом где-либо еще, ведь здесь вы в кругу своей семьи.

– Клянусь вам, что не сказала ничего такого, что я не смогла бы повторить в любом другом доме по соседству, за исключением разве что Незерфилда. В Хертфордшире его никто не любит. Всем омерзительна его гордыня. Едва ли вы встретите кого-нибудь, кто отзовется о мистере Дарси более лестно, чем это только что сделала я.

– Не стану притворяться, будто мне тяжело слышать, – признался мистер Уикем, – когда ему или кому-либо другому воздают по заслугам; однако мне кажется, что с ним это случается непозволительно редко. Свет ослеплен его богатством и положением либо напуган импозантными манерами, поэтому видит его только таким, каким ему хочется себя показать.

– Даже при всей небольшой продолжительности нашего знакомства я с уверенностью могу утверждать, что характер у него самый неприятный.

Уикем только горько покачал головой.

– Интересно, – размышлял молодой человек вслух, – как долго он еще собирается пробыть в этих местах?

– Не имею ни малейшего представления; но когда я гостила в Незерфилде, то ничего не слышала о том, чтобы он собирался покинуть наше графство. Надеюсь, ваши планы относительно поступления на службу не будут нарушены его пребыванием по соседству.

– О нет! Никакой мистер Дарси не заставит меня уехать отсюда. Если он не желает встречаться со мной, то пусть убирается сам. Мы вовсе не дружны, и мне всегда больно его встречать; однако, избегая его, я все же не в силах укрыться от того, что стоит за ним и ему подобными по всему свету: от беззастенчивого эгоизма и злословия. Его отец, мисс Беннет, покойный мистер Дарси, был одним из приятнейших смертных и самым близким моим другом. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом мистере Дарси без того, чтобы не скорбеть о душе в тысячу раз более милой и дорогой. Отношения младшего ко мне порой носили откровенно скандальный характер; но я уверен, что могу простить ему любой грех, но только не разочарование его дорогого отца и попрание все его надежд.

Элизабет почувствовала, что ее интерес к этой теме растет как на дрожжах, и поэтому слушала собеседника, затаив дыхание; однако мистер Уикем, похоже, сказал все, что хотел, а собственная деликатность ей не позволила продолжить расспросы.

Сейчас мистер Уикем перешел к более общим темам: Меритон, соседние семьи, местное общество… Все это очень его порадовало, особенно последнее обстоятельство, о котором он распространялся с весьма тонкой галантностью.

– Я ожидал найти здесь общество стабильное и приятное, – доверительно делился он, – и поэтому с радостью принял назначение в эти места. Я знаю, что наш полк снискал себе славу как вполне респектабельный и популярный, и мой друг Денни все-таки соблазнил меня прекрасными меритонскими квартирами и отличными связями в здешних кругах. Мне кажется, я и дня не проживу без светского общества. В этой жизни меня постигло столько утрат и разочарований, что душа моя не вынесла бы одиночества. Я должен иметь чин и компанию. Я никогда не собирался становиться военным, но обстоятельства распорядились иначе. Моим призванием должна была стать Церковь – так меня воспитали; и к этому времени я мог бы уже вести жизнь размеренную, достойную, полную благого смысла, если бы не вмешательство того человека, о котором мы с вами только что говорили.

– Неужели?!

– Да. Покойный мистер Дарси завещал мне дар, нацеленный на жизнь лучшую, чем эта. Он был моим крестным, и всю свою жизнь я получал от него добрые наставления. Нет, право, оценить его доброту в полной мере решительно невозможно. Добрый джентльмен намеревался полностью обеспечить меня, чтобы я ни в чем не знал нужды; но увы, как только жизнь его оборвалась, обещанное попало в чужие руки.

– Боже праведный! – испуганно выдохнула Элизабет. – К кому же? Кто мог пренебречь его завещанием? И почему вы не требовали того, что принадлежит вам по закону?

– В формулировку завещания закралась случайная неточность, лишившая меня всякой надежды получить завещанное мне законным путем. Человек чести, разумеется, ни на секунду не усомнился бы в намерении покойного, но мистер Дарси воспользовался этим обстоятельством и заявил, что я выдвигаю претензии из экстравагантности, вздорности и стесненности в средствах. Капитал этот освободился ровно два года назад, как раз тогда, когда я вступил в возраст, позволявший мне распоряжаться наследством, но его отдали другому. Я буду с вами предельно откровенен: я не совершил ничего такого, чтобы заслужить подобную несправедливость. У меня приветливый и доверчивый нрав; и, быть может, единственным моим проступком можно считать то, что я слишком часто беседовал о нем и с ним. А больше за мной вины нет. Так уж сложилось, что мы с ним совершенно разные люди, и он меня ненавидит.

– Какой ужас! Он действительно заслуживает публичного порицания.

– Рано или поздно, но это случится. Нисколько не сомневаюсь. Вот только орудием возмездия буду не я. Во мне еще слишком жива память о его отце, чтобы я мог разоблачить мистера Дарси и бросить ему открытый вызов.

Элизабет благоговейно кивнула головой в знак полного согласия, а заодно подумала, что этот молодой человек действительно достоин всяческого восхищения. После небольшой паузы она продолжила свои расспросы:

– Но каковы, по-вашему, его мотивы? Что могло вынудить его поступить столь бесчестным образом?

– Безоговорочная ненависть ко мне, ненависть, происхождение которой до некоторой степени я могу объяснить лишь ревностью. Коль скоро покойный его батюшка любил бы меня не так беззаветно, сын не относился бы ко мне столь предвзято. Но мистер Дарси действительно души во мне не чаял, чем, как я теперь понимаю, вызывал раздражение в своем отпрыске с самых ранних лет. Не в его характере проигрывать в таких соревнованиях, а победа неизменно доставалась мне.

– Даже я не могла предположить такое коварство в мистере Дарси, хотя он мне и не понравился с самого начала. Мне казалось, что он просто презирает весь свет в целом, но я не подозревала, что он способен на такую жестокую месть, на такую несправедливость и бесчеловечность!

Рассеянно помолчав пару минут, она продолжила:

– Я прекрасно помню, как однажды в Незерфилде он хвастался своей неумолимостью в принятии решений и непримиримым характером. Какой все же ужасный у него нрав!

– Не мне об этом судить, – смиренно отозвался Уикем. – Едва ли я могу воздать ему по справедливости.

Элизабет снова глубоко задумалась и через некоторое время воскликнула:

– Это ж надо – так обойтись с крестником, другом и любимцем своего отца! Мало того, с человеком, которого знает с раннего детства и который, судя по вашим словам, всей душой был ему предан!

– Мы родились в одном и том же приходе. Дома наши разделял лишь парк, и вся наша юность прошла бок о бок. Фактически мы были обитателями одного и того же дома, делили общие развлечения, и батюшка его одинаково любил нас обоих. Мой родной отец начинал с той же профессии, что и ваш уважаемый дядюшка Филипс, но он бросил все, чтобы верой и правдой служить покойному мистеру Дарси и посвятил свою жизнь заботам о Пемберли. В благодарность за преданность мистер Дарси стал его самым близким и сердечным другом. Покойный часто говаривал, что не в силах оценить по достоинству все деяния моего родителя; и непосредственно на смертном одре он по доброй воле обещал моему батюшке позаботиться обо мне, потому что, я уверен, добрый джентльмен чувствовал себя обязанным моему отцу в ничуть не меньшей степени, чем мне.

– Как странно! И как омерзительно! Я поражаюсь, как та самая гордыня не подвигла мистера Дарси на справедливый шаг по отношению к вам! Пожалуй, в этом читается уже не гордыня, но бесчестье.

– Действительно странно, – согласился Уикем, – потому что за всеми его действиями угадывается влияние гордыни. Именно она всегда была его лучшим другом. Она, как никакое другое чувство, приблизила его к добродетели. Но человек по природе своей падок, и в его поведении по отношению ко мне обнаружились импульсы несравненно более сильные, чем гордость.

– То есть вы хотите сказать, что такая раздутая гордость когда-то могла сослужить ему добрую службу?

– Вот именно. Зачастую именно гордость вела его к свободе от предрассудков и душевной щедрости. Он с легкостью жертвовал деньги, был гостеприимен, помогал своим арендаторам и деревенской бедноте. В нем жила фамильная гордость, сыновняя гордость за добрые начинания своего родителя. Согласитесь, это сильный мотив: не обесчестить семью, не растратить любовь народа, не потерять влияния на жителей Пемберли. В нем, я верю, до сих пор жива и братская гордость, которая вместе со своего рода родственной привязанностью делает его крепкой опорой сестре. Не сомневаюсь, вы не раз еще услышите молву о том, что он самый лучший из всех братьев, каких только можно пожелать.

– А что представляет собой его сестра?

Уикем печально покачал головой.

– Как жаль, что я не могу назвать ее девушкой приятной. Мое сердце обливается кровью, когда я вынужден говорить неприятные вещи о любом из Дарси. Но она действительно слишком похожа на своего брата – та же самая безмерная гордыня. В детстве она была милым и приветливым ребенком, который безумно меня любил. Бывало, я развлекал ее долгие часы напролет. Но теперь это все в прошлом, и для меня она умерла. Сейчас это красивая барышня. Ей должно быть лет пятнадцать-шестнадцать, и она вполне изысканна. Со дня смерти отца мисс Дарси большую часть времени проводит в Лондоне вместе с гувернанткой.

После многих пауз и долгих расспросов Элизабет не могла не вернуться к начальному предмету обсуждения:

– Как я удивлена его близкой дружбе с мистером Бингли! Как может мистер Бингли с его ангельским характером и действительно приятными манерами быть в дружеских отношениях с таким чудовищем? Как находят они общий язык? Вы знакомы с мистером Бингли?

– Не имел чести.

– Он очень мил и кроток. Очаровательный молодой человек. Должно быть, он попросту еще не раскусил мистера Дарси.

– Скорее всего, так оно и есть. Мистер Дарси способен очаровать любого, кого ему вздумается. В этом ему ловкости не занимать. Он способен быть замечательным собеседником, если только сочтет, что это ему нужно. Однако, несмотря на то, что он дружески обходится с равными себе по положению, с людьми более бедными он ведет себя совершенно иначе. Гордыня его никогда не дремлет, но с богатыми он справедлив, честен, рационален, почтителен, и не исключено, что даже мил. Конечно, в зависимости от размеров состояния и положения собеседника.

Тем временем партия в вист завершилась, и игроки подтянулись к соседнему столу. Мистер Коллинз занял место между кузиной Элизабет и миссис Филипс. Последняя, как всегда, поинтересовалась, каковы у молодого человека достижения. Успехи его оказались неважными, и он проиграл все, что мог. Однако, как только миссис Филипс начала было причитать и охать, он с каменным лицом заверил ее, что это сущие пустяки и что деньги – тлен, а потому у хозяйки приема совершенно нет поводов для малейшего беспокойства.

– Мне доподлинно известно, мадам, что каждый, садясь за карточный стол, не может исключить вероятность проигрыша. По счастью, я нахожусь не в том положении, чтобы терзаться из-за каких-нибудь пяти шиллингов. Не сомневаюсь, в мире есть много людей, для которых такое поражение стало бы настоящим ударом; но благодаря леди Кэтрин де Бург сейчас я вознесся высоко над нуждой волноваться из-за подобных пустяков.

Слова эти привлекли к себе внимание мистера Уикема. После того, как он некоторое время внимательно разглядывал мистера Коллинза, молодой человек наклонился к Элизабет и шепотом спросил девушку о том, неужели ее родственник столь близко знаком с леди де Бург.

– Леди Кэтрин де Бург, – отозвалась та, – не так давно пожаловала ему приход. Я почти ничего не знаю о том, как впервые состоялась встреча мистера Коллинза с этой дамой, но он, несомненно, знаком с ней совсем недавно.

– Но вы, конечно же, знаете, что леди Кэтрин де Бург и леди Анна Дарси были родными сестрами и, таким образом, благодетельница вашего кузена является теткой мистера Дарси?

– Ах нет же, конечно, я этого не знала! Я вообще ничего не знаю о связях этой леди Кэтрин. До позавчерашнего дня я и не слышала о ее существовании.

– Ее дочь, мисс де Бург, унаследует огромное состояние, и молва сходится на том, что она объединит свои капиталы с владениями своего кузена.

Эта новость заставила Элизабет улыбнуться при мысли о бедной мисс Бингли. Все ее маневры были не чем иным, как тщетой, суетной тщетой, полностью бесполезной и безнадежной. Ее избранник посвятил себя другой!

– Мистер Коллинз, – заметила мисс Беннет, – очень лестно отзывается об обеих, мисс и миссис де Бург; но из некоторых деталей его рассказа я прихожу к выводу о том, что в благодарности своей к покровительнице он заблуждается: несмотря на всю ее нынешнюю щедрость, она показалась мне женщиной тщеславной и самонадеянной.

– Сдается мне, вы совершенно правы, – согласился Уикем. – Я не видел ее уже много лет, но отлично помню свою неприязнь к ней, потому что манеры ее всегда были властными и оскорбительными. Вокруг нее сложилась репутация дамы весьма разумной и дальновидной, но я уверен в том, что большей частью своих достоинств она все же обязана главному из них – несметному богатству, а также авторитарности характера и гордыни племянника, который выбирает себе только тех друзей, какие не сомневаются в достоинствах всего, что составляет его жизнь.

Такое объяснение Элизабет сочла весьма разумным; и в этой беседе они провели время до самого ужина, звонок к которому положил конец не только их разговору, но и игре в карты. Теперь наконец-то остальные леди также могли насладиться вниманием мистера Уикема. Продолжать диалог в невообразимом гвалте, который сопровождал ужин в доме миссис Филипс, было решительно невозможно; но очарование манер молодого человека оказалось столь велико, что оно безошибочно угадывалось даже в такой обстановке. Что бы ни слетало с его уст, каждое слово было преисполнено изяществом, и каждое движение дышало умопомрачительной грацией. Возвращаясь домой, Элизабет была не в силах выбросить его из головы. Ей не думалось ни о чем, кроме мистера Уикема и его повести; но ей так ни разу и не выпал шанс даже произнести его имя, потому что всю дорогу домой ни Лидия, ни Джейн ни на секунду не закрывали рта. Младшая непрестанно рассказывала о лотерее и о своих победах и поражениях. Мистер Коллинз, многократно выразив благодарность в адрес мистера и миссис Филипс, с завидным энтузиазмом извергал на головы родственниц бурные потоки своих наблюдений: полный список блюд в строгой последовательности их подачи к столу и собственный пустячный проигрыш в вист. Несомненно, речь его на том ни за что бы не иссякла, если б в это время карета не остановилась напротив дома в Лонгбурне.

Глава 17

Только на следующий день Элизабет удалось передать Джейн все, что сообщил ей мистер Уикем. Сестра выслушала ее рассказ с удивлением, а потом задумалась. Ей не верилось в то, что мистер Дарси столь недостоин мистера Бингли; и все же не в ее правилах было подвергать сомнению слова такого милого человека, как мистер Уикем. Сам тот факт, что этот юноша перенес подобные лишения, вполне был способен заронить жалость в ее отзывчивое сердце; и поэтому ей ничего не оставалось, кроме как проникнуться сочувствием к ним обоим, оправдать поведение каждого, а все, что не укладывалось в разумные объяснения, списать на досадную ошибку и случай.

– Их обоих, я уверена, – заявила девушка, – так или иначе жестоко обманули. Как это случилось, нам узнать, скорее всего, не дано. Не исключено, что третья заинтересованная сторона просто неверно интерпретировала факты. Короче говоря, у нас нет никакой возможности выяснить всех причин и обстоятельств, которые сделали их врагами, и поэтому обвинять, кого бы то ни было мы не вправе.

– Весьма справедливое суждение. Но, милая моя Джейн, что ты можешь сказать о той самой заинтересованной стороне, которая приложила к этому делу свою руку? Ты определенно должна оправдать и ее, ведь иначе наше мнение об этом неизвестном лице должно окончательно испортиться.

– Ты можешь смеяться сколько тебе угодно, но это ни капли не повлияет на мою позицию. Славная моя Лиззи, ты только подумай, в каком ужасном свете вся эта история выставляет бедного мистера Дарси. Обойтись, таким образом, с любимцем своего отца, о котором тот перед самой смертью поклялся позаботиться! Это решительно невозможно. Ни один смертный, ни один уважающий себя человек не способен на такое злодеяние. Так неужели подобное могло бы произойти из-за самого близкого друга? Нет, я в это ни за что не поверю.

– Я с гораздо большей легкостью могу поверить в то, что мистер Бингли введен в заблуждение, чем в то, что мистер Уикем придумал эту леденящую душу историю, просто чтобы позабавить меня вчера вечером. Имена, факты, события… Все это мистер Уикем перечислял совершенно без натяжки и свободно. Если что-нибудь не так, пусть сам мистер Уикем это опровергнет. Но даже в самом его взгляде читалась кристальная честность.

– Да, в этом деле столько всего непонятного и угнетающего! Ума не приложу, что и подумать.

– Прошу прощения, но мне кажется, что есть все же кто-то, кто знает, чт(обо всем этом следует думать.

При этом предположении Джейн на ум пришел только мистер Бингли, который, коль скоро он, конечно, был обманут, непременно пострадает, если этот скандал обретет публичный характер.

Барышни вынуждены были покинуть аллею, в которой состоялся весь этот разговор, когда заслышали о прибытии тех самых персон, кои ими только что обсуждались. Мистер Бингли с сестрами лично доставили приглашения на долгожданный бал в Незерфилде, который назначили, наконец, на следующий вторник. Обе гостьи несказанно обрадовались новой встрече с Джейн и тут же заявили, что прошла целая вечность со дня их последнего свидания; после чего принялись с похвальной частотой интересоваться, что такое она поделывала с тех пор, как они расстались. Остальных членов семьи они удостоили весьма незначительным вниманием. Миссис Беннет дамы сторонились всевозможными способами, в избегании Элизабет были уже не столь усердны, а младших сестер не замечали вовсе. Через какую-нибудь четверть часа барышни уже покидали их и усаживались в пролетку с прытью, немало удивившей мистера Бингли. Совершенно очевидно, сестры торопились сбежать от любезностей миссис Беннет.

Новость о бале в Незерфилде пришлась по душе всем дамам Лонгбурна без исключения. Миссис Беннет хотелось полагать, что прием состоится в честь ее старшей дочери. Ей безмерно льстило то, что приглашение передал лично мистер Бингли, вместо того чтобы всего лишь вручить карточку. Воображение Джейн живо нарисовало ей картину приятного вечера, который она проведет в компании двух своих подруг рядом с их очаровательным братом. Элизабет с огромным удовольствием предвкушала вечер, полный танцев с мистером Уикемом; а кроме того, она ждала и жаждала найти подтверждение ужасной правде в глазах и поведении мистера Дарси. Счастье, которое предчувствовали Лидия и Кэтрин, в гораздо меньшей степени основывалось на каком-то отдельном событии или конкретном человеке, хотя каждая из них и намеревалась, подобно Элизабет, минимум половину вечера протанцевать с мистером Уикемом; и все же девушек один лишь этот мужчина удовлетворить решительно не мог, и бал в любом случае был балом. Даже тихоня Мэри заверила семейство в том, что не имеет ничего против праздника.

– Покуда мне ни с кем не приходится делить свое утро, – заверила девица, – я вполне счастлива и довольна. Мне кажется, с моей стороны это не самая большая жертва – иногда выезжать в свет. Общество имеет равные притязания к нам всем. Лично я отношусь к той породе, которая знает разницу между делом и потехой, предпочитая первое последнему.

Элизабет пребывала в таком прекрасном расположении духа, что даже время от времени позволяла себе вольность без нужды обращаться к мистеру Коллинзу. Ей не терпелось узнать, принял ли он приглашение мистера Бингли и если да, то подобает ли ему с его нынешним саном такая непринужденность поведения; и девушка с изумлением обнаружила, что по этому поводу у ее кузена не возникает ни малейших сомнений и что за пару танцев грядущим вечером он отнюдь не боится порицания будь то со стороны архиепископа или леди де Бург.

– Уверяю вас, – говорил он, – что я нисколько не думаю, будто подобный бал, который дает человек уважаемый и достойный, а также вполне приличное окружение могут знаменовать собой какую-нибудь непристойность. Мало того, я настолько далек от мысли, будто мне не подобает танцевать, что льщу себя надеждой на то, что во время приема мне окажет честь каждая из моих очаровательных кузин; и, пользуясь случаем, мисс Элизабет, я спешу попросить вас о чести обещать мне первых два танца. Насколько я понимаю, старшая моя кузина Джейн уже знает, кому сделать такой подарок, и я надеюсь, впоследствии она об этом не станет сожалеть.

Элизабет оказалась весьма озадаченной. По правде говоря, именно эти два танца она собиралась провести в паре с мистером Уикемом. Какой поворот, какой удар судьбы: Коллинз вместо очаровательного молодого человека! От хорошего настроения не осталось и следа. На ум никак не шел способ отделаться от приглашения. Видимо, в силу жестоких обстоятельств счастье мистера Уикема, как и ее собственное, ненадолго откладывается. Предложение кузена она приняла так почтительно, как только могла. Однако за галантностью его явно чувствовалось что-то еще. Только сейчас, точно удар молнии, ее сразила мысль о том, что из всех сестер именно ее выбрали, как самую подходящую на роль миссис Хансфордский Приход и что именно ей уготовано танцевать кадриль в Розингсе за неимением более достойных визитеров. Догадка эта вскоре переросла в убеждение, и теперь она ревностно подмечала каждую новую любезность мистера Коллинза. Ей резал слух каждый комплимент, каждая похвала в адрес ее живости и сообразительности. Новость эта скорее удивила, чем обрадовала Элизабет. Более того, удивление ее только возросло, когда барышня получила от матери недвусмысленный намек на то, что перспектива этого замужества безмерно ее радует. Элизабет не решилась показать, будто поняла ее, поскольку, что бы она ни ответила, любое ее слово неминуемо повлекло бы за собой бурный диспут. Кто знает, может, мистер Коллинз так никогда и не решится сделать ей предложение; и поэтому раньше времени ломать из-за него копья казалось просто неразумным.

Если бы не бал в Незерфилде, который сейчас занимал умы и сердца всяк живущего, младшие мисс Беннет оказались бы в весьма непростом положении, потому что с того самого дня, когда были получены приглашения, и вплоть до самого бала лил нескончаемый дождь, так ни разу и не позволивший им прогуляться в Меритон. Ни тетушки, ни офицеров, ни новостей… Даже розочки для туфель к балу пришлось заказывать с нарочным. Непоколебимое спокойствие Элизабет подверглось серьезному испытанию в эти дни, потому как погода поставила под вопрос продолжение ее знакомства с мистером Уикемом. Для Китти и Лидии же во вторник ничто, кроме танцев, не делало столь желанными грядущую пятницу, субботу, воскресенье и понедельник.

Глава 18

До того самого момента, когда Элизабет вошла в гостиную мистера Бингли и пробежала разочарованным взглядом по сгустку пурпура мундиров в тщетной попытке разыскать среди них мистера Уикема, ей даже не приходило в голову, что на балу его может вовсе и не быть. Уверенность во встрече с ним была столь тверда, что ее не в силах были поколебать те небеспричинные подозрения, которые в любом другом случае ее несомненно бы посетили. В этот вечер она наряжалась с необычной тщательностью, в совершенно счастливом настроении готовилась к тому, чтобы заглянуть в собственное сердце, и предвкушала победу, завоевание которой было вопросом лишь одного вечера. Но теперь в ней зародилось кошмарное подозрение в том, что, раздавая приглашения офицерам, мистер Бингли намеренно обошел своим вниманием мистера Уикема, дабы угодить тем самым своему другу Дарси; и хотя на самом деле все обстояло несколько иначе, сам факт отсутствия молодого красавца был полностью подтвержден его приятелем, мистером Денни, к которому без всяких обиняков обратилась Лидия. Тот поведал ей, что мистер Уикем был вынужден накануне отправится по делам в город и до сих пор не вернулся. Эту новость офицер сопроводил многозначительной улыбкой.

– Не понимаю, что за дела заставили его поехать в город именно сейчас. Разве что он намеренно решил избежать встречи здесь с одним человеком…

Эту часть сведений Лидия уже не слышала, но ее перехватила Элизабет, у которой теперь не осталось и тени сомнений в том, что именно Дарси повинен в отсутствии славного мистера Уикема и что ранние ее подозрения полностью подтверждались. Немедленное ее разочарование вскоре переросло в обиду на друга Бингли, и чувство это было столь сильно, что она едва сдержала себя, когда сам мистер Дарси подошел к ней и принялся со всею мыслимой любезностью расспрашивать ее о делах. Элизабет казалось, что внимание и терпение, с которыми она стоически сносит само его присутствие рядом, равносильны оскорблению бедного Уикема. Девушка решительно настроилась сделать все от нее зависящее, чтобы у наглеца отпала всякая охота к подобным беседам, и даже в ее разговоре с ни в чем не повинным мистером Бингли, который, сам того не ведая, спровоцировал бурю гнева, звучали отголоски раздражения и досады, предназначавшихся виновнику ее несчастий.

Однако долго сердиться Элизабет не умела; и хотя все ее планы на этот вечер оказались безжалостно разрушенными, разочарование все же не могло длиться вечно. Поведав в подробностях о своей печали Шарлотте Лукас, с которой она не виделась целую неделю, барышня вскоре уже рассказывала подруге о всех странностях мистера Коллинза. Сообщила она и о своих подозрениях относительно намерений кузена. Разумеется, первые два танца вернули ее в мрачнейшее расположение духа, вызвав новый всплеск чувства горькой обиды. Мистер Коллинз был напыщен и неуклюж. Он то и дело извинялся, вместо того чтобы ухаживать. Кузен часто двигался невпопад и, сам того не понимая, причинял ей всю боль, какую только способен причинить нежеланный партнер за долгих два танца. Тот момент, когда они, наконец, раскланялись, вызвал в девушке чувство бурного облегчения.

Следующая четверть часа ознаменовалась танцем с одним из офицеров, который поведал ей о том, какой всеобщей любовью пользуется Уикем, и пролил тем самым на израненное сердце девушки изрядную долю бальзама. Как только закончились эти танцы, Элизабет вернулась к оставленной на время Шарлотте Лукас, чтобы продолжить прерванный разговор, как неожиданно к ней обратился незаметно подошедший мистер Дарси и пригласил ее на танец. Барышня в первое мгновение так растерялась, что невольно кивнула. Довольный, молодой человек немедленно удалился, оставив вконец обезумевшую девушку размышлять над тем, в своем ли уме она была еще мгновение назад. Шарлотта попыталась успокоить подругу:

– Смею полагать, ты сочтешь его очень милым.

– Боже упаси! Это было бы самым большим заблуждением! Считать милым того, кого я намерена ненавидеть! За что ты так терзаешь меня?

Когда объявили новую перемену, мистер Дарси подошел к своей избраннице. Шарлотта не сдержалась и шепотом предупредила подругу не быть грубиянкой и не позволять мыслям об Уикеме завладеть собою настолько, чтобы выглядеть неприятной особой в глазах человека в десять раз значительнее по положению, чем какой-то симпатичный страдалец. Элизабет лишь сжала губы и заняла свободное место в фигуре, мрачно смакуя честь, которую оказывало ей положение напротив столь важной персоны, как мистер Дарси, и читая те же самые чувства в глазах своих соседок. Некоторое время они простояли, не произнеся ни слова. Ей начинало казаться, что молчание их продлится целых два танца; и барышня вознамерилась не сделать и шага к тому, чтобы прервать эту гнетущую тишину, как вдруг ее озарило, что разговор для партнера станет еще большим наказанием, и поэтому она вскользь сделала незначительное замечание по поводу очередного па. Дарси ответил и снова замолчал. По прошествии пары минут Элизабет снова обратилась к молодому человеку:

– Теперь ваша очередь сказать что-нибудь, мистер Дарси. Я говорила о танце, и вы просто обязаны сделать замечание о размерах зала или количестве танцующих.

Он улыбнулся и заверил ее в том, что все, что она предлагает, действительно достойно озвучения.

– Замечательно. На первый раз ваш ответ принят. Возможно, постепенно я приду к тому, чтобы сообщить, что частные балы гораздо приятней публичных. Но сейчас нам вполне можно и помолчать.

– Так у вас есть свои правила ведения беседы во время танцев?

– В общем-то да. Мы знаем, что молчание – золото; но, если полчаса мы оба будем молчать, все приличия нарушатся; и поэтому гораздо разумнее все же говорить, но как можно меньше.

– А в данном случае вы сообщаете мне собственные мысли или просто пытаетесь угадать мои?

– И то, и другое, – лукаво ответила Элизабет. – У меня не единожды была возможность убедиться в том, что образ наших мыслей весьма схож. Мы оба не любим общество, мы одинаково чувствительны и не переносим праздной болтовни, если, конечно, слова наши не предназначены для увеселения целого зала и не имеют шанса дойти до потомков в виде пословицы.

– Уверен, это не совсем точный набросок с ваших мыслей, но, насколько он близок к моему характеру, комментировать не берусь. Впрочем, вам, должно быть, кажется, будто портрет безупречен.

– Не хочу судить о собственном таланте художника.

Он не ответил, и до конца танца они снова молчали. Как только музыка отзвучала, мистер Дарси поинтересовался у Элизабет, часто ли она с сестрами бывает в Меритоне. Девушка ответила утвердительно и, не вынеся искушения, добавила:

– Когда мы там встретились с вами намедни, я как раз начинала новое знакомство.

Эффект от ее слов превзошел все ожидания. По его лицу проскользнула черная тень надменности, но с плотно сжатых губ не слетело ни слова; и Элизабет, браня себя за слабость, не смела продолжить тему. Помолчав некоторое время, мистер Дарси наконец сдавленно произнес:

– Мистер Уикем благословлен такими блестящими манерами, что в его способности заводить себе друзей сомневаться не приходится. Вот только в силах ли он удержать их? Здесь моя уверенность уже не столь велика.

– Конечно, ведь он имел несчастье потерять вашу дружбу, – ехидно заметила Элизабет, – да еще при таких обстоятельствах, которые, наверняка, изменят всю его жизнь.

Дарси промолчал, и по виду его было понятно, что он жаждет сменить предмет разговора. В этот момент рядом с ними случился сэр Уильям Лукас, собиравшийся пройти через весь зал, чтобы оказаться в другом конце комнаты; однако, заметив мистера Дарси, он изменил свои планы и остановился в почтительном поклоне, пораженный самим фактом, что молодой человек танцует.

– Ах, какое это для меня удовольствие, сэр! Не часто увидишь такого мастерства в танце. Совершенно очевидно, у вас это получается профессионально. И позвольте мне заметить, очаровательная партнерша только подчеркивает ваши очевидные достоинства. Надеюсь, я часто буду иметь удовольствие лицезреть такое чудо, и особенно, любезная моя мисс Элиза, то, чего все ждут с таким нетерпением, – проговорил он, кивая в сторону Джейн и мистера Бингли. – Но не буду вам мешать, сэр. Едва ли вы станете благодарить меня за то, что я оторвал вас от волшебной беседы с этой юной леди, чей укор я уже отчетливо вижу в этих прекрасных глазах.

Последние его слова мистер Дарси едва ли уже слышал. Тем не менее упоминание имени его друга сильно озадачило молодого человека, и теперь он пристально и серьезно посмотрел на Бингли с Джейн, которые сейчас были в паре. Словно очнувшись, он быстро обернулся к своей партнерше и заявил:

– Речь сэра Уильяма сбила меня с мыслей, и теперь я не помню, о чем мы с вами беседовали.

– Мне кажется, мы не беседовали вовсе. Сэр Уильям, задайся он такой целью, вряд ли бы осмелился перебить нас, если бы мы о чем-нибудь говорили. Мы уже пробовали развить пару-тройку тем, но особого успеха не добились; и к чему мы перейдем теперь, я не имею ни малейшего представления.

– Тогда, что вы думаете о книгах? – с рассеянной улыбкой поинтересовался он.

– Книги? О, нет! Я просто уверена в том, что мы читаем совершенно разные сочинения; а если нам и доводилось прочесть одно и то же, едва ли наши впечатления совпадают.

– Мне жаль, что вы так думаете, но даже если вы и правы, то, обратившись к этой теме, мы едва ли будем испытывать недостаток в предметах для беседы. Мы вполне можем сравнить наши мнения о прочитанном.

– Ах, нет же, я не могу разговаривать о книгах в бальном зале. В такой обстановке моя голова полна совершенно иных мыслей.

– В такой обстановке вами целиком овладевает настоящее? – с сомнением предположил он.

– Совершенно верно, – согласилась Элизабет, впрочем, не совсем осознавая, что говорит, так как в этот момент мысли ее блуждали где-то очень далеко. Однако, через пару секунд опомнившись, она смущенно воскликнула: – Я помню, как вы однажды сказали, мистер Дарси, что с трудом прощаете людям их слабости и что, коль скоро вы на кого-нибудь обиделись, этот человек для вас больше не существует. Надеюсь, вы весьма осторожны с такими сильными чувствами!

– Вы правы, – уверенно подтвердил ее предположение молодой человек.

– И вы даже не допускаете, что можете быть ослеплены предрассудками?

– Надеюсь, что нет.

– Так случается особенно часто с теми, кто никогда не меняет собственного мнения, чтобы не подвергать сомнению справедливость первого своего суждения.

– Могу ли я узнать, к чему ведут ваши расспросы?

– Всего лишь к тому, чтобы проиллюстрировать ваш характер, – отвечала барышня, пытаясь стряхнуть с себя пелену раздражения. – Я тешу себя надеждой добиться полного сходства.

– И как вы расцениваете собственные успехи на этом поприще?

– Как очень слабые, – печально покачала головой она. – Мнения о вас столь противоречивы, что задача моя с каждым днем становится все непосильней.

– Охотно этому верю, – мрачно отозвался мистер Дарси. – Обо мне действительно ходят самые различные толки. Но мне хотелось бы, мисс Беннет, чтобы вы не торопились добиться полного сходства в спешке, потому что я опасаюсь, как бы ваш вердикт не высветил худшие стороны в нас обоих.

– Но если я не воспользуюсь моментом сейчас, кто знает, предоставится ли мне еще когда-нибудь такая возможность.

– Ну что ж, не смею препятствовать вашему удовольствию, – холодно заметил молодой человек.

Элизабет не нашла, чем ответить; и они молча закончили танец и так же молча расстались. Чувства каждого глодала неудовлетворенность, правда, в разной степени. В сердце Дарси полыхал пожар любви, которая немедленно простила мисс Беннет и направила весь гнев израненной души на другого.

Не прошло и минуты, как они разошлись, когда к Элизабет приблизилась мисс Бингли и с подчеркнуто любезной надменностью окликнула ее:

– Итак, мисс Элиза, я слышала, вы весьма довольны знакомством с Джорджем Уикемом! О нем со мной говорила ваша сестра. Она задала мне тысячу вопросов, и из них я поняла, что этот молодой человек в пылу беседы забыл рассказать вам о том, что он приходится сыном старому Уикему, который служил камергером у покойного мистера Дарси. Позвольте мне на правах вашей приятельницы дать вам один весьма дельный совет: не стоит верить на слово всем его утверждениям. А что касается того, будто мистер Дарси обошелся с ним бесчестно, то это вообще полная ложь, потому что он, напротив, всегда был неосмотрительно добр к нему, хотя Джордж Уикем и платил за это черной неблагодарностью. Я не знаю всех подробностей, но одно могу утверждать со всею определенностью: мистеру Дарси не в чем себя винить за то, что он не может слышать этого имени и что он безмерно обрадовался, не найдя его среди гостей, несмотря на то, что мой брат счел неприличным пригласить остальных офицеров и обойти своим вниманием этого. Сам его приезд в наши места – неслыханная дерзость, и мне не понятно, как он осмелился это сделать. Я скорблю о том, что вынуждена говорить о вашем фаворите все эти нелицеприятные вещи, мисс Элиза. Впрочем, принимая во внимание его происхождение, вряд ли есть смысл ждать от него чего-то большего.

– Степень его вины и низкое происхождение в ваших глазах одинаково ужасны, – огрызнулась Элизабет, – так как, судя по тому, что я только что услышала, основное его преступление состоит в том, что он сын камергера мистера Дарси; но об этом, уверяю вас, он лично рассказал мне при первой же нашей встрече.

– В таком случае, не смею более вас задерживать, – хмыкнула в ответ девица. – Простите мне мое вмешательство. Оно было вызвано благими побуждениями.

“Дерзкая девчонка! – негодовала про себя Элизабет. – Ты сильно ошибаешься, если думаешь, будто можешь повлиять на мое мнение такими жалкими выпадами. В этом я чувствую только твое сознательное невежество и злую волю мистера Дарси.”

Она отправилась на поиски старшей сестры, которая в этот момент подвергала мистера Бингли допросу с пристрастием. Джейн встретила ее с такой очаровательной улыбкой, с таким блаженством на лице, что и без слов было понятно, в каком восторге она от этого вечера. Элизабет всегда читала мысли сестры; и все ее негодование на злопыхателей и озабоченность судьбой мистера Уикема отошли на задний план при виде того, как близка Джейн к своему счастью.

– Расскажи мне, – попросила она с улыбкой, не менее лучезарной, чем у сестры, – что тебе удалось выяснить о мистере Уикеме. Впрочем, ты, наверняка, была слишком занята собственным удовольствием, чтобы думать о ком-либо еще. Если мое предположение верно, ты можешь смело рассчитывать на мои извинения.

– Нет! – воскликнула Джейн. – Я не забыла о нем; но, боюсь, ничего хорошего для тебя я сообщить не могу. Мистер Бингли не знаком со всеми подробностями этой истории и совершенно не знает обстоятельств, которые так оскорбили мистера Дарси, но он головой ручается за порядочность и достойное поведение своего друга и полностью убежден в том, что мистер Уикем не заслуживал такого внимания мистера Дарси, кое он получал в свое время. Мне тяжело об этом говорить, но, судя по словам мистера Бингли и его сестры, мистер Уикем ни в коей мере не может считаться порядочным молодым человеком. Боюсь, он действовал весьма неблагоразумно и вполне заслужил такое к себе отношение со стороны мистера Дарси.

– Мистер Бингли ведь не знаком лично с мистером Уикемом?

– Нет. Он никогда его не видел до той самой встречи в Меритоне.

– Значит, свое мнение он составил со слов мистера Дарси. Ну что ж, я полностью удовлетворена. Но что он говорил о завещании?

– Он не совсем четко помнит все обстоятельства, хотя мистер Дарси и рассказывал ему о них не единожды; но ему кажется, будто оно было составлено с отдельной оговоркой особых условий.

– Нисколько не сомневаюсь в честности мистера Бингли, – тепло заверила Элизабет, – но надеюсь, ты меня простишь за то, что я не поверю просто голословным утверждениям. Защита мистера Бингли, безусловно, была бы сильным аргументом; но, поскольку он незнаком с целым рядом обстоятельств этого дела и находится в курсе событий исключительно благодаря рассказам мистера Дарси, я не могу изменить своего мнения ни об одном из этих джентльменов.

Снова улыбнувшись, Элизабет сменила тему и поздравила обоих молодых людей с замечательным вечером, и при этом чувства ее к каждому из них были почти одинаковы. Она с удовольствием выслушала скромные, но полные надежд планы сестры, которая всеми силами старалась подчеркнуть, в сколь огромной степени их осуществление зависит от мистера Бингли. Когда к девушкам присоединился сам предмет разговора, Элизабет спешно отправилась на поиски Шарлотты Лукас, но, находясь все еще под впечатлением от счастья сестры, оказалась не в силах отвечать на расспросы подруги. Вскоре с барышнями столкнулся мистер Коллинз, который с ликованием сообщил кузине о своем открытии:

– Совершенно нечаянно я обнаружил, что в этом зале находится некто, кто является близким родственником моей покровительницы. Я случайно услышал, как он упомянул той леди, которая всех нас милостиво сюда пригласила, имя своей кузины мисс де Бург и ее матери леди Кэтрин! Как много в мире приятных сюрпризов! Кто бы мог подумать, что я встречу именно здесь, на этом балу, племянника самой леди Кэтрин! Я просто счастлив оттого, что открытие это случилось вовремя, и теперь я могу засвидетельствовать свое почтение этому джентльмену. Надеюсь, он простит меня за то, что я не сделал это в самом начале приема. Мое полное неведение данного обстоятельства должно оправдать эту задержку.

– Уж не собираетесь ли вы представиться мистеру Дарси?

– Именно так. Я буду молить его о прощении за то, что не подошел к нему раньше. Нет, он определенно племянник самой леди Кэтрин! Я заверю его в том, что семь дней назад ее милость чувствовала себя превосходно.

Элизабет постаралась отговорить кузена от этого поступка, заверяя его в том, что мистер Дарси – при том, что их еще не представили, – скорее сочтет его обращение непозволительной дерзостью, чем комплиментом тетке; что во всей этой идее нет ни капли здравого смысла и что если бы мистера Дарси заботило здоровье родственницы, то он бы сам завел с ним знакомство. Мистер Коллинз выслушал ее увещевания с самым решительным видом, но все равно вознамерился поступить по-своему и, дождавшись, когда поток ее аргументов иссякнет, наконец заявил:

– Моя дорогая мисс Элизабет, я весьма высоко ценю ваше мнение обо всем, о чем вам угодно его высказывать, по крайней мере в пределах тех вещей, кои вы способны понять. Но позвольте мне заметить, что есть огромная разница между принятыми формами любезности у мирян и у тех, кто посвятил свою жизнь благодати Господней. Простите мое несогласие с вами, но я твердо склонен расценивать как равные сообщество верховного духовенства и высший светский круг нашего королевства, разумеется, если только поведение последних определяется Божьими заповедями и отмечено праведностью. Поэтому я прошу позволить мне в данном случае следовать сообразно своим моральным принципам, которые теперь требуют от меня именно такого поступка. Прошу прощения и за то, что не воспользовался вашим советом, направленным, несомненно, на мое же благо. В любом другом случае я готов воспринимать ваше мнение как неукоснительное руководство к действию, но сейчас, сдается мне, в этом деле лучшими советчиками являются мое собственное образование и положение, чем мнение такой очаровательной девушки, как вы.

Засим, отвесив низкий поклон, он удалился донимать своими атаками мистера Дарси. Элизабет с нескрываемым интересом наблюдала за реакцией молодого человека, чье изумление от такого обращения было совершенно очевидным. Свою речь о здоровье благодетельницы кузен предвосхитил торжественным поклоном; и, хотя со своего места Элизабет и не могла услышать всего обращения, по движению его губ она поняла слова «извините», «Хансфорд» и «леди Кэтрин де Бург». Сама склоненная поза родственника безмерно ее забавляла. Мистер Дарси совершенно растерялся от такого напора; и когда мистер Коллинз, наконец, дал тому шанс заговорить, молодой человек отвечал со сдержанной любезностью. Однако это обстоятельство вовсе не обескуражило мистера Коллинза, но по мере продвижения второй его речи в глазах мистера Дарси все больше и больше зрело презрение. Как только пастор закончил свою проповедь, мистер Дарси холодно кивнул и, немедленно отвернувшись, зашагал в сторону. Мистер Коллинз степенно вернулся на то место, где он оставил Элизабет.

– Уверяю вас, – обратился он к кузине, – что у меня нет никаких причин, чтобы быть недовольным оказанным мне приемом. Мистер Дарси был весьма польщен таким вниманием. Он говорил со мной предельно вежливо и даже порадовал меня, сказав, что леди Кэтрин никогда не приблизила бы к своей милости человека недостойного. Очень разумная мысль, не правда ли? Таким образом, в целом я остался вполне доволен нашей беседой.

После этого заявления Элизабет окончательно утратила интерес к родственнику, поэтому поспешила переключить все свое внимание на мистера Бингли и собственную сестру. Радостные мысли, охватившие ее при виде этой прекрасной пары, сделали ее почти столь же счастливой, как и саму Джейн. Она представляла ее хозяйкой этого самого дома, довольную и спокойную, какой только может быть дама, нашедшая в супруге преданного и нежного друга. Предвкушая такую идиллию, Элизабет была даже готова полюбить обеих сестер мистера Бингли. От девушки не укрылось, что мать ее мыслит абсолютно в том же направлении, хотя и гораздо проще и предметней; и поэтому она решила пока не попадаться ей на глаза, чтобы избежать риска быть перегруженной чрезмерной информацией. Однако, судьба нанесла ей тяжелый удар, потому что, когда гости садились к столу, их места оказались рядом друг с другом; и, таким образом, Элизабет не могла не слышать, как ее матушка совершенно открыто и свободно беседует с леди Лукас о том, как она надеется на скорую свадьбу Джейн и мистера Бингли. Тема эта весьма оживила миссис Беннет, и она неутомимо перечисляла бесчисленные преимущества этого альянса. Он такой очаровательный, и такой богатый, и живет всего в трех милях от Лонгбурна! Было также замечено, что обе будущие невестки очень привязаны к Джейн, и поэтому желают этого брака столь же сильно, сколь и она. И нельзя забывать о том, какую пользу принесет замужество Джейн младшим. Став миссис Бингли, она введет сестер в круг богатых приятелей мужа; и шансы крошек найти себе достойных кавалеров существенно повысятся. Это особенно важно для нее, потому что старшая сестра, имеющая возможность принять на себя заботы о счастье младших, – сущее облегчение для старой и немощной матери, которая отныне сможет выезжать в свет тогда, когда ей того захочется самой. Во всем следует находить удовольствие, особенно если этого требует этикет, но в целом мире трудно было отыскать человека, менее всего расположенного к роли домашней затворницы, чем миссис Беннет. В завершении своей речи мадам пожелала леди Лукас того же счастья, хотя по ее ликующему тону триумфатора было совершенно ясно, что шансов у той на такую удачу нет никаких.

Тщетно старалась Элизабет хоть как-то усмирить словоохотливость матери или хотя бы заставить ту оглашать свои радужные проспекты не таким громким шепотом. И надо же было такому случиться, что весь этот разговор состоялся в непосредственной близости от мистера Дарси, сидевшего напротив дам. В ответ на увещевания миссис Беннет лишь попросила Элизабет не молоть чепухи.

– Умоляю тебя, голубушка. Ну, кто такой мне этот мистер Дарси и отчего это мне следует его опасаться? Уверена, мы ничем ему не обязаны, чтобы следить за своими словами и, упаси Бог, не сболтнуть чего-то такого, о чем ему неприятно слышать.

– Ради всего святого, мама, говорите потише. Чего вы, в конце концов, добьетесь, обидев мистера Дарси? Этим вы едва ли заслужите расположения его друга.

Ничто из сказанного, тем не менее, не возымело должного действия. Мать продолжала рассуждать о счастье все так же громогласно, а дочери оставалось лишь краснеть от стыда и возмущения. Она ничего не могла с собой поделать и часто бросала в сторону мистера Дарси виноватые взгляды; и с каждым новым разом уверенность ее в том, что самые страшные предположения верны, возрастала. Несмотря на то, что молодой человек почти ни разу не обернулся в сторону миссис Беннет, не оставалось сомнений в том, что все его внимание приковано именно к ней. Выражение его лица менялось постепенно, переходя от равнодушия и сдержанного раздражения к грозовой мрачности.

Однако через какое-то время поток речей миссис Беннет все-таки должен был иссякнуть, и так оно и случилось; и леди Лукас, доселе зевавшая, будучи не в силах разделить всех восторгов приятельницы в полной мере, с облегчением переключила свое внимание на холодную ветчину и цыпленка. Элизабет начала приходить в себя. И все же спокойствие ее оказалось недолговечным, потому что, как только гости завершили трапезу, над толпой принялся витать гомон, среди которого отчетливо слышалось слово «музыка»; и уже через пару минут девушка с замиранием сердца заметила, как после недолгих уговоров ее сестра Мэри прошествовала к инструменту, приготовившись ублажить честную компанию. Помешать столь явной услужливости ни многозначительные ее взгляды, ни грозно сдвинутые брови были не в силах. Мэри не поняла ни одного знака. Такая возможность выделиться ласкала и лелеяла барышню, поэтому, немедленно усевшись за фортепьяно, она принялась самозабвенно петь. Сердце Элизабет холодело с каждой минутой, и она, не отрываясь, смотрела на сестру, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, закончатся эти бесконечные стансы. В какое мгновение она даже с облегчением вздохнула, но не тут-то было: когда Мэри уселась к столу, получив множество благодарностей, ее чуткое ухо среди прочего шума уловило намек на то, что такое удовольствие достойно продолжения; и поэтому, выдержав паузу в полминуты, она снова заспешила к инструменту. Нужно заметить, что силы Мэри вовсе не были рассчитаны на такое нелегкое упражнение: голос был слаб и звучал далеко не очаровательно, а манеры казались натянутыми и скованными. Элизабет билась в бессильной агонии. Она безутешно посмотрела на Джейн, но та была увлечена беседой с мистером Бингли. Тогда ее взгляд переместился на обеих сестер молодого человека, в этот самый момент строивших друг другу уморительные гримасы, и на мистера Дарси, остававшегося все столь же непроницаемо мрачным. В отчаянии она обратила свой взор к отцу – ведь не могла же, в конце концов, Мэри пропеть весь вечер! Родитель понял намек; и, как только закончилась вторая песнь, он, не теряя ни секунды, громко объявил:

– Деточка, ты замечательно выступила. Мы все очень довольны, но позволь же и другим юным леди показать свое мастерство.

Мэри, притворившись, будто не расслышала объявления, все же смутилась и замешкалась. Элизабет, чувствуя вину и за сестру, и за речь отца, поняла, что переполох, который она устроила, не принес ничего хорошего, потому что теперь алчные взоры собрания блуждали по толпе в поисках новых жертв.

– Если бы я только обладал даром певца, – заявил мистер Коллинз, – я бы с превеликим удовольствием исполнил какую-нибудь прелестную вещицу для столь утонченной аудитории, потому что я склонен рассматривать музыку как невинное развлечение, совершенно уместное в профессии духовного наставника. Разумеется, я вовсе не хочу сказать, что достойны оправдания те, кто уделяет праздному слишком много времени, – ведь суетность противна благодати. Вот, например, у нас, приходских пастырей, весьма много дел. На первом месте, разумеется, стоит вопрос обложения церковной десятиной; и здесь важно правильно установить ее размер, чтобы и самому поиметь выгоду, и при этом не обидеть покровителя. Много времени уходит на написание проповедей, а то, что остается, надо посвятить приходским делам и собственным нуждам, ибо желание комфортной жизни не противоречит Божьим заповедям. Немаловажен и тот факт, что священник должен уделять достаточно времени на услужение ближним, особенно тем, кому он обязан своим продвижением. Такое внимание является его долгом; и меня переполняет возмущение при виде иного человека, который не утруждает себя тем, чтобы засвидетельствовать свое почтение любому, так или иначе связанному с родным семейством.

Нравоучение сие было произнесено таким громким голосом, что его, несомненно, услышали даже на противоположном конце зала. Завершил достойный монолог весьма церемонный поклон в сторону мистера Дарси. Гости с удивлением уставились на молодого человека. Многие заулыбались, но никто не выглядел таким рассмешенным, как мистер Беннет. Впрочем, его жена с совершенно серьезным видом похвалила мистера Коллинза за такую разумную речь и полушепотом сообщила леди Лукас о том, как умен и добр этот человек.

Элизабет начинало казаться, будто вся ее семья решила в этот вечер показать себя во всей красе и что едва ли кто-либо сыграет эту роль более вдохновенно, целеустремленно и успешно, чем ее родные. Радовало только то, что некоторые из пассажей прошли не замеченными ни мистером Бингли, ни в особенности его сестрами и что уделять слишком уж много внимания людской глупости и самонадеянности было не в характере хозяина приема. Тем не менее, перспектива того, что уж кто-кто, а мистер Дарси и сестры Бингли не упустят возможность перемыть кости ее родственникам, удручала; и Элизабет так и не смогла определить, что же ей более всего неприятно – мрачное затишье мистера Дарси или полные победного злорадства улыбки мисс Бингли и миссис Херст.

До самого конца приема ничто более не было способно хоть как-то порадовать бедную Элизабет. Ее по-прежнему донимал мистер Коллинз, все время преследовавший барышню по пятам. Хотя тому и не удавалось никакими посулами завлечь кузину на новый танец, он считал себя не вправе приглашать кого-либо еще, и поэтому девушка была обречена терпеть его общество. Тщетны были все ее уговоры обратиться к очаровательным девушкам, в изобилии наполнявшим зал и только и ждавшим, чтобы к ним подошел кавалер. Мистер Коллинз поспешил заверить избранницу в том, что он абсолютно равнодушен к танцам, что в самом начале бала танцевал с Джейн только для того, чтобы зарекомендовать себя в ее глазах, и что теперь он намерен провести весь вечер рядом с ней. Спорить против такого плана у Элизабет не оставалось ни сил, ни желания, и ей приходилось лишь благодарить мисс Лукас за то, что та частенько к ним присоединялась, принимая весь огонь красноречия мистера Коллинза на себя.

Из тех немногих радостей, что остались на этот вечер, было то, что она так ни разу больше и не столкнулась с мистером Дарси, хотя время от времени они все же подходили друг к другу достаточно близко. Молодой человек выглядел настолько расстроенным из-за того, что так и не решился приблизиться на достаточное расстояние для разговора. Элизабет решила, что такое его настроение вполне может быть следствием ее намеков на мистера Уикема, и поэтому злорадно усмехнулась.

Компания из Лонгбурна покидала бал одной из последних и, благодаря маневрам миссис Беннет, была вынуждена, ждать экипаж целую четверть часа, чтобы в полной мере насладиться обильными и сердечными пожеланиями отправляться с миром и с Богом со стороны хозяев. Миссис Херст и мисс Бингли едва раскрыли рты, да и то лишь затем, чтобы посетовать на усталость. Впрочем, за всем их томным видом легко угадывалось куда более энергичное нетерпение поскорее избавиться от засидевшихся гостей. Они с упоением отклоняли всякие попытки миссис Беннет завязать диалог и настолько в том преуспели, что ввергли во вселенскую тоску все семейство Беннетов, которое оставалось безутешным даже после красноречивых и витиеватых благодарностей мистера Коллинза в адрес мистера Бингли и его сестер за элегантность убранства дома, гостеприимство и вежливость, коей было особо отмечено их общение с приглашенными. Дарси не произнес ни слова. Мистер Беннет смаковал сцену прощания не менее молчаливо. Мистер Бингли и Джейн стояли немного в стороне, не обращая на остальных никакого внимания. Даже неутомимая Лидия впала в тоску, в сотый раз услышав: «Господи, как же я устала!» – и лицезрев плохо скрываемый зевок.

Когда, наконец, гости шагнули к двери, миссис Беннет снова нажала на собственную вежливость и выразила твердую уверенность в том, что вся семья хозяев приема вскоре посетит их в Лонгбурне. Обратившись непосредственно к мистеру Бингли, она воззвала к великодушию молодого человека и расписала несчастному, как мило они проведут вечер, поедая все вместе ужин без всяких там церемоний и официальных приглашений. Бингли каждой порой источал благодарность за приглашение и с готовностью подтвердил свое желание навестить ее в самое ближайшее время по приезде из Лондона, куда он был вынужден отлучиться по делам на следующий же день.

Миссис Беннет осталась крайне довольной услышанным и покинула Бингли в светлых предвкушениях того, что милая ее Джейн уже через три или четыре месяца обоснуется в Незерфилде в роли хозяйки дома; и счастье ее отравляла лишь мысль о том, сколько хлопот по поводу новых экипажей и подвенечного платья свалится вскорости на ее хрупкие плечи. Перспектива брака между второй ее дочерью и мистером Коллинзом у миссис Беннет также не вызывала никаких сомнений, и думала она о ней с существенным, хотя и не равным по степени удовольствием. Элизабет в списке любимых детей стояла у матери последней; и хотя партия ее была безоговорочна хороша, мистер Бингли со своим Незерфилдом безусловно затмевал эту радость.

Глава 19

Следующий день в Лонгбурне начался с незабываемой сцены. Мистер Коллинз по всей форме сделал долгожданное заявление. Будучи вынужденным действовать без промедлений, поскольку отпуск его из прихода заканчивался уже в следующую субботу, а также не ведая робости даже в такую волнующую минуту, он приступил к делу обстоятельно и спокойно, со свойственной ему важностью, не забывая при этом даже мельчайших требований этикета. Обнаружив вскоре после завтрака миссис Беннет, Элизабет и кого-то из младших вместе, мистер Коллинз обратился непосредственно к матери с такими словами:

– Могу ли я рассчитывать, мадам, на ваше понимание моей просьбы оказать мне честь и позволить уединиться на это утро с вашей очаровательной дочерью?

Элизабет едва успела вспыхнуть от смущения и неожиданности, как миссис Беннет радостно воскликнула:

– Ах, дорогой мой, конечно же! Я уверена, Лиззи будет просто счастлива! Не сомневаюсь, у нее нет никаких возражений! Китти, я желаю видеть тебя наверху.

Суетливо собирая иглы и роняя катушки, дамы уже заспешили прочь, как их настиг оклик Элизабет:

– Мама, дорогая, не уходите, умоляю вас. Мистер Коллинз, вы должны меня извинить. Я уверена, он не собирается говорить ничего такого, что не предназначалось бы и для вас. Подождите, я тоже иду с вами!

– Что это еще за вздор, Лиззи? Я приказываю тебе оставаться там, где ты стоишь!

Заметив сердитый и одновременно затравленный взгляд Элизабет, которая, похоже, вовсе не шутила, собираясь ускользнуть от кузена, ее мать добавила:

– Лиззи, я настаиваю на том, чтобы ты осталась и выслушала все, что тебе скажет мистер Коллинз.

Элизабет не посмела ослушаться родительского приказа. С секунду подумав о том, что чем быстрее закончится этот кошмар, тем раньше наступит облегчение, она пришла в себя, снова села и попыталась скрыть собственное волнение. Миссис Беннет и Китти удалились; и, как только дверь за ними тихо захлопнулась, мистер Коллинз приступил к объяснениям:

– Поверьте мне, дорогая моя мисс Элизабет, ваша скромность не только не способна сослужить вам недобрую службу, но, напротив, лишь добавляет очарования и делает вашу натуру совершенной. Вы казались бы мне не столь милой, не будь я свидетелем этого маленького всплеска сопротивления. И позвольте мне напомнить вам, что для нашего разговора я испросил разрешения у вашей уважаемой матушки. Надеюсь, от вас не укрылись мои намерения. Правда, я опасаюсь, как бы ваша природная деликатность не привела вас к лицемерию, ведь внимание, которое я вам уделял все эти дни, не могло оставить двух мнений на сей счет. Почти сразу, как только нога моя ступила на порог этого дома, я выделил именно вас среди остальных сестер в качестве подруги на долгие годы жизни. Однако перед тем, как я приступлю к изложению своих чувств, мне следует, должно быть, огласить причины, по которым я высказал намерение жениться, и уж конечно мне необходимо рассказать вам об этом еще до того, как я отбуду в Кент для подготовки нашей свадьбы.

Мысль о том, что мистер Коллинз собирается “излагать свои чувства”, настолько приблизила Элизабет к тому, чтобы в голос расхохотаться, что бедняжке пришлось себя сдерживать из последних сил; и поэтому она, естественно, не могла воспользоваться короткой паузой, которую мистер Коллинз великодушно оставил барышне для едва ли возникших возражений. Итак, джентльмен продолжил:

– Причины моего стремления к браку следующие: во-первых, мне кажется, это долг каждого священника, и особенно вполне обеспеченного, – дать своему приходу наглядный пример благочинного и богоугодного союза; во-вторых, я совершенно убежден в том, что брак добавит мне личного счастья; и в третьих, хотя, быть может, мне стоило бы упомянуть об этом раньше, именно этот шаг мне советовала и настоятельно рекомендовала ее милость, которую я, недостойный, имею честь называть своей покровительницей. Дважды она снисходила до того, чтобы просветить меня по поводу своих соображениях на сей счет, хотя я ее об этом даже не просил. Когда в субботу на прошлой неделе я готовился к отъезду из Хансфорда, аккурат между партией в бильярд и кадрилью, когда еще миссис Дженкинсон устанавливала скамеечку для ног мисс де Бург, леди Кэтрин, точно ангел, подошла ко мне и сказала: «Мистер Коллинз, вам необходимо жениться. Такой священник, как вы, просто обязан иметь супругу. Будьте осмотрительны в выборе и найдите себе настоящую леди ради меня; ради себя найдите девушку, которая будет активной и полезной для дома, не слишком образованную, но чтобы она все же умела с пользой употребить скромный доход. Таков вам мой совет. Найдите себе спутницу как можно скорее, привезите ее в Хансфорд, и я с ней познакомлюсь». Между прочим, позвольте мне заметить, дорогая мисс Элизабет, что я вспоминаю доброту и внимание леди Кэтрин де Бург как далеко не последнее из того, что я могу предложить своей избраннице и будущей супруге. Вы найдете ее манеры неописуемо прекрасными, а ваши ум и смекалка, вполне возможно, покорят ее, особенно если вы сопроводите их смиренным почтением – ведь речь идет об особе такого ранга! На этом пока закончу перечисление своих соображений в пользу брака. Теперь мне остается сказать, почему я обратил свои мысли к Лонгбурну вместо своего окружения, в котором, уверяю вас, встречается немало хорошеньких юных леди. Дело заключается в том, что я, будучи единственным наследником вашего уважаемого отца (да будут долгими его годы), не мог поступить иначе; ибо, таким образом, после того, как батюшка ваш отойдет в мир иной (хоть я и говорил уже, что это печальное событие – дело нескольких, многих лет), потеря для его дочерей станет минимальной. Милая моя кузина, это и является моим основным мотивом, и я тешу себя надеждой, что такое соображение неминуемо возвысит меня в ваших глазах. Ну и наконец, мне остается только призвать на помощь все свое красноречие, чтобы рассказать вам о всей глубине чувств, которые я к вам питаю. К богатствам я совершенно равнодушен, и поэтому ничего подобного требовать от вашего отца не собираюсь, поскольку вполне понимаю, что даже при всем его желании он едва ли сумел бы выполнить мои требования. Та тысяча фунтов с четырьмя процентами годовых, что вы получите после кончины миссис Беннет, – пустяк, кроме которого вам в этой жизни более ничего не унаследовать. В свете этих причин о деньгах я вопрос поднимать не стану. Со своей стороны вы можете быть уверены в том, что после нашей свадьбы с губ моих никогда не слетит ни слова упрека.

Именно сейчас Элизабет не могла его не перебить:

– Вы слишком торопитесь, сэр! Вы забываете о том, что я еще не ответила на ваше предложение. Позвольте же мне это сделать, не теряя ни минуты. Прежде всего, примите мою благодарность за все ваши добрые слова и за ту честь, которую вы мне оказали. Мне глубоко льстит ваше предложение, но со своей стороны я не вижу другой возможности, кроме как отклонить его.

– Не стоит напоминать мне о том, – отвечал мистер Коллинз, легкомысленно помахивая рукой, – что каждая молодая леди, имея в виду совершенно обратное, обязана отклонить предложение поклонника, по крайней мере, в первый раз. Мне также известно, что джентльмен может встретить отказ и во второй и даже в третий раз. По этой причине я ничуть не разочарован тем, что вы только что изволили мне сообщить, и не скрываю собственной уверенности относительно того, что вскорости, вы измените свое решение.

– Клянусь вам честью, сэр, – уязвленно парировала Элизабет, – что после моего заявления ваши слова кажутся мне не вполне разумными. Я уверяю вас, что не принадлежу к числу тех юных леди (если таковые вообще существуют), которые бросают вызов собственному счастью и заставляют его стучаться к ним в дверь во второй раз. Сообщая вам свой отказ, я была совершенно серьезна и имела в виду именно то, что сказала. Вы не способны сделать меня счастливой, и, более того, я глубоко убеждена в том, что моя кандидатура тоже является последней в длинном списке женщин, способных составить ваше собственное счастье. И я свято верю в то, что, если бы ее милость леди Кэтрин была знакома со мной, она бы, несомненно, признала меня весьма неудачной, вздорной и легкомысленной кандидатурой.

– Я не стал бы с такой поспешностью утверждать, что леди де Бург расценит вас именно так. Лично я даже представить себе не могу, что ее милость не рассмотрит в вас хотя бы пары положительных черт, – мрачно возразил мистер Коллинз. – Я готов даже обещать вам, что, когда ее милость соблаговолит назначить мне аудиенцию, я опишу ей вас в самых светлых красках и особенно подчеркну вашу скромность, экономность и прочие полезные и милые качества.

– Ах, мистер Коллинз, я, право, недостойна вашей похвалы. Если вам действительно хочется сделать комплимент, то вы должны позволить мне свободно судить о собственной персоне и не отказывать мне в здравом смысле, подвергая сомнению мои слова, а поверить в то, что вы слышали. Мне очень хочется, чтобы вы были счастливы и богаты, и, отвергая вашу руку, я стараюсь изо всех сил, чтобы так оно и было. Делая мне предложение, вы на самом деле желали лишь усмирить свою совесть по отношению к нашей семье. Вы вольны вступать во владение Лонгбурном, как только он перейдет в ваши руки, и при этом не терзать свою душу угрызениями. Таким образом, мы оба можем считать этот вопрос закрытым.

Подведя итог романтическому свиданию, Элизабет поднялась и вышла бы из комнаты, если бы мистер Коллинз не окликнул ее:

– Когда в следующий раз я окажу себе честь и снова заведу с вами речь об этом предмете, я надеюсь получить более благосклонный ответ, чем тот, который вы мне только что дали. Я далек от желания обвинять вас в жестокости, потому что вполне чту традиции вашего пола и понимаю, что у дам принято отклонять первое предложение. Более того, вы даже подхлестнули мое сватовство, поскольку теперь только я вижу, как много в вас женской деликатности.

– Мистер Коллинз, – растерянно, но все же тепло воскликнула Элизабет, – вы положительно говорите загадками! Если то, что вы только что от меня услышали, расценивается вами как некоторого рода стимул, я не знаю, какие слова призвать мне на помощь для того, чтобы вы поняли, что под отказом я имею в виду именно отказ и ничего более.

– Не отнимайте у меня надежду, милая мисс Элиза, на то, что согласие ваше – всего лишь вопрос времени. Причины, по которым я надеюсь на это, коротко таковы: мне не кажется, будто рука моя недостойна вашей или что материальные условия, которые я предлагаю, оставляют желать лучшего. Мое положение в обществе, моя связь с семьей де Бург, мое родство с вами, в конце концов, – все это говорит только в пользу данного альянса. Кроме того, вам следует принять во внимание и тот факт, что, несмотря на ваши многочисленные достоинства, вы не можете быть уверены в том, что вам поступят предложения о замужестве от кого-либо еще. Приданное за вами, к сожалению, столь ничтожно, что оно в огромной степени умаляет все те милые черты, коими вас наградила природа и воспитатели. Следовательно, все изложенные мной причины дают мне основание полагать, что отказ ваш не был серьезен и вызван исключительно желанием усилить мою к вам привязанность вследствие этой неопределенности – в точности, как это принято у всех без исключения элегантных дам.

– Я еще раз заверяю вас, сэр, что во мне нет никакой претензии на ту часть элегантности, которая побуждает леди к мучению уважаемого поклонника. Вы могли бы польстить мне тем, что поверили бы в искренность моих слов. Я снова и снова благодарю вас за честь, которую вы мне оказали своим предложением, однако принять его свыше моих сил. Сердце запрещает мне сделать это. Позвольте, я объяснюсь с вами более простым языком: не смотрите на меня как на элегантную даму, желающую водить вас за нос; взгляните на меня как на вполне разумного человека, который говорит только то, что думает и чувствует.

– Вы так безупречно очаровательны! – галантно воскликнул он и неуклюже взмахнул руками. – Я уверен, что, как только испрошу благословения у обоих ваших уважаемых родителей, мое предложение тут же окажется принятым.

Элизабет не нашла, что ответить на такой добровольный и искренний самообман, а потому во время возникшей паузы молча удалилась, будучи настроенной на то, что, если мистер Коллинз станет упорствовать в нежелании принять отказ и продолжит тешить себя бесплодными надеждами, она обратится к отцу, который в решительном тоне, не позволяющем спутать его с кокетством элегантной девицы, сообщит жениху об отказе.

Глава 20

Мистер Коллинз недолго оставался наедине со своими собственными мыслями. Миссис Беннет, в безделье и томительном ожидании конца свидания слонявшаяся по холлу, едва успела заметить дочь, которая, точно испуганная лань выскочила на лестницу и промчалась наверх, как тут же бросилась в столовую, где в самых теплых словах поздравила мистера Коллинза и самое себя со скорой свадьбой. Родственник принял и вернул пожелания счастья с той же степенью приветливости, а затем приступил к подробному изложению содержания их беседы, результатом которой, по его утверждению, он остался весьма доволен, поскольку отказ кузины не мог быть вызван ни чем иным, кроме как ее истинной скромностью и редкой деликатностью натуры.

Тем не менее, эта новость несколько озадачила миссис Беннет. Ей и хотелось бы поверить в то, что отказом своим Лиззи намеревается лишь приободрить жениха, однако разум подсказывал, что это не так; и она не смогла сдержаться, чтобы не высказать свои опасения вслух.

– Но не сомневайтесь, сэр, – добавила миссис Беннет, – я заставлю Лиззи одуматься. Я поговорю с ней о вашей беседе сама. Она очень упрямый и взбалмошный ребенок и сама не знает собственного счастья. Но уж я-то наставлю ее на путь истинный.

– Извините меня, мадам, за то, что вас перебиваю, – насторожился мистер Коллинз, – но, если она действительно упряма и взбалмошна, я не уверен в том, что мисс Элиза является желанной и подходящей партией для человека моего положения, который, вполне естественно, в браке в первую очередь ищет счастья и согласия. Сдается мне, что если она будет упорствовать в своем отказе, вам лучше ни на чем не настаивать. Будучи подверженной упомянутым вами порокам, она едва ли будет в состоянии сделать меня счастливым.

– Сэр, вы меня совсем не так поняли, – обеспокоенно заголосила миссис Беннет. – Лиззи упряма только в том, что касается ухаживаний. Во всем остальном она самая покладистая девочка в целом свете. Я прямо сейчас пойду к мистеру Беннету, и мы вместе с ней поговорим. Все будет хорошо, поверьте мне.

Не дав ему времени на ответ, она поспешила на поиски мужа и, распахнув дверь в библиотеку, стремительно направилась к креслу супруга.

– О, мистер Беннет! Мне немедленно нужна ваша помощь. Я вся в смятении. Мы все в смятении. Вы должны пойти и заставить Лиззи выйти замуж за мистера Коллинза, потому что она клянется, что не выйдет за него ни за что на свете. Если вы не поторопитесь, он передумает и уедет.

Мистер Беннет оторвался от книги и окинул супругу взглядом, полным спокойного равнодушия, кое не в силах были возмутить даже громогласные вопли миссис Беннет.

– Не имею удовольствия вас понять, – заметил он, как только жена закончила. – О чем вы говорите?

– О мистере Коллинзе и Лиззи. Лиззи заявила, что не выйдет за мистера Коллинза, и тот начинает сомневаться, нужна ли ему вообще такая жена.

– И что вы хотите от меня в этой связи? Дело выглядит вполне безнадежным.

– Поговорите об этом с дочерью сами. Скажите ей, что вы настаиваете на этом браке.

– Позовите ее ко мне. Пусть она услышит мое мнение.

Миссис Беннет принялась неистово сотрясать колокольчик, и вскоре на пороге с весьма испуганным видом появилась Элизабет.

– Подойди ко мне, детка, – позвал отец, заметив ее присутствие. – Я послал за тобой по одному очень важному делу. Как я понимаю, мистер Коллинз сделал тебе предложение. Это так?

Элизабет кивнула головой.

– Ну что ж, замечательно. И ты отклонила его предложение?

– Верно, сэр.

– Отлично. А теперь перейдем к главному. Твоя мать настаивает на том, чтобы ты дала свое согласие. Не правда ли, миссис Беннет?

– Конечно, правда. Если этого не случится, я перестану ее замечать.

– Итак, Элизабет, перед тобой открывается горькая альтернатива: для одного из родителей с этого самого дня ты должна умереть. Твоя мать перестанет тебя замечать, если ты не станешь женой мистера Коллинза, а я откажусь от тебя, если станешь.

Элизабет не могла не улыбнуться такому финалу, начавшемуся со столь обещающей трагичностью; но миссис Беннет, уверовавшая в то, что муж ее все понимает как надо, оказалась чудовищно разочарованной.

– Что вы хотите этим сказать, мистер Беннет? Вы же обещали мне заставить ее выйти замуж!

– Дорогая моя, у меня есть две маленькие просьбы к вам. Первая: позвольте мне иметь собственное суждение о данном предмете; вторая – оставьте мою комнату. Мне хотелось бы иметь библиотеку в собственном распоряжении, и чем раньше, тем лучше.

Однако, несмотря на собственное жестокое разочарование, миссис Беннет надежды не оставляла. Она преследовала Элизабет по пятам, уговаривала и угрожала – в зависимости от того, что сама чувствовала в тот момент: злобу или реальную угрозу. Она пыталась найти поддержку и у Джейн, но та со свойственной ей мягкостью отказалась занять чью-либо сторону. Элизабет отражала атаки то со всею серьезностью, то с игривым лукавством. Несмотря на изменчивость манер, в решении своем она оставалась непреклонна.

Тем временем мистер Коллинз в одиночестве размышлял о случившемся. Мнение его о собственной персоне было столь высоко, что ему и в голову не приходило, отчего кузине взбрела блажь ответить категорическим отказом. Гордость его оказалась уязвленной, но сказать, чтобы молодой человек страдал, было бы слишком. Воображение помогало ему справиться с невзгодами; а уверенность в том, что мисс Элиза не посмеет ослушаться мать, не пускало в душу и тени тревоги.

Пока все семейство переживало нежданно грянувший конфуз, мисс Шарлотта Лукас зашла к ним в гости, намереваясь остаться у Беннетов на весь день. В прихожей она столкнулась с Лидией, которая с горящими глазами вцепилась в жертву и жарким полушепотом сообщила:

– Как здорово, что ты пришла! Здесь такое веселье! Угадай, что случилось сегодня утром? Мистер Коллинз сделал Элизабет предложение, а она ему отказала!

Не успела Шарлотта и рта раскрыть, как к девушкам подскочила Китти, принесшая с собой все ту же новость; и, как только пестрая стайка барышень раскрыла двери в столовую, где в горьких думах притаилась миссис Беннет, на Шарлотту в третий раз выплеснули то, что перестало уже быть новостью с прихода Китти. Убитая горем мать взывала к состраданию мисс Лукас и умоляла ту убедить вздорную девчонку последовать совету всей семьи.

– Заклинаю тебя, – меланхолично повторяла она. – Все против меня, все словно сговорились! Никто меня не жалеет. Все только и мечтают, как бы побольнее ударить по моим бедным нервам.

Сочувствие Шарлотты совпало с появлением Лиззи и Джейн.

– А, вот и она, – голосом утомленной фурии заметила миссис Беннет. – Только полюбуйтесь: невинна и беспечна, словно ангел. Она обращает на нас не больше внимания, чем если бы мы все сейчас были в Йорке. Но послушайте, что я вам скажу, мисс Элизабет Беннет: если вы намерены подобным образом отвергать всякую протянутую вам руку, вы никогда не выйдете замуж. Ума не приложу, кто станет о вас заботиться, когда мистер Беннет умрет. Элизабет, я буду не в состоянии обеспечивать тебя, предупреждаю заранее. Ты для меня вообще отныне не существуешь. Я еще в библиотеке сказала, что перестану с тобой разговаривать, а моему-то слову можно верить! Мне не доставляет никакого удовольствия вести беседы с детьми, которые ни во что не ставят собственную мать. Я не знаю ни одного человека, как я, который снедаем нервным недугом и в то же время склонен к пустой болтовне. Я не жалуюсь, нет! Мир несправедлив, и тот, кто страдает молча, никогда не удостаивается сочувствия.

Ее дочери угрюмо выслушивали эти бурные излияния, понимая, что любая попытка воззвать мать к разуму вызовет новый шквал раздражения. Пользуясь тем, что никто ее не перебивает, она говорила и говорила до тех пор, пока на пороге не появился мистер Коллинз с видом более решительным, чем прежде; и, заметив которого, мать сообщила девочкам:

– Я желаю, чтобы вы все сейчас же прикусили свои языки и позволили мне переговорить с нашим гостем.

Элизабет тихо вышла из комнаты. За ней последовали Джейн и Китти, но Лидия уперлась всеми ногами, вознамерившись услышать каждое сказанное слово. Шарлотта, чувствуя себя обязанной мистеру Коллинзу за то внимание, которое он недавно проявил лично к ней и всему ее семейству, а также снедаемая любопытством, предприняла более хитрый маневр, пройдя к окну и притворившись, будто совершенно ничего не слышит, а если что-то и слышит, то ей это абсолютно не интересно.

Итак, скорбным тоном миссис Беннет начала свою речь:

– Ах, мистер Коллинз!..

– Любезная мадам, – прервал ее пастор, – давайте забудем о случившемся и впредь не станем возвращаться к этой теме. Более она мне ничуть не интересна, – бесцветным и одновременно едким голосом сообщил ей родственник. – Я не намерен вновь искать разумных толкований поведения вашей дочери. Оградить себя от зла – долг всякого христианина, и в особенности такого человека, как я. Я уступаю и отказываюсь от всяких надежд, и я вполне доволен. Не думаю, что я оставался бы в столь же счастливом расположении духа, согласись моя очаровательная кузина принять предложенную ей руку. В некоторых случаях своевременный отказ становится благом по сравнению с непреклонным упорством, особенно если результат многих трудов весьма сомнителен. Надеюсь, слова мои не будут восприняты вами как знак неуважения к вашему славному семейству, мадам. Дабы не возникло превратного толкования, я еще раз повторяю: я полностью и окончательно отказываюсь от всяких претензий на руку вашей дочери, мисс Элизы, а посему прошу вас и почтенного мистера Беннета не злоупотреблять своей родительской властью в угоду мне. Надеюсь, мотивы моего поведения вполне ясны: мне достаточно отказа, полученного от вашей дочери, и поэтому я не желаю услышать его повторно уже из ваших уст. Все мы грешны. Предлагая свою руку мисс Элизе, я руководствовался исключительно благими побуждениями. Целью моего поступка было найти себе достойную спутницу к собственному и вашему удовольствию; и, если по недомыслию поступок мой стал предосудительным, прошу вашего прощения и спешу удалиться.

Глава 21

Разговор с мистером Коллинзом почти подошел к концу, и Элизабет страдала лишь от неудобства да сварливого тона матери. Что касается самого джентльмена, то его чувства были полностью оглашены; и теперь он, хотя и с видимым спокойствием, все же избегал встречаться взглядом с Лиззи и уж тем более с ней разговаривать. Теперь со свойственным ему усердием он полностью переключил свое внимание на мисс Лукас, которая вежливо выслушивала обильные его речи, став невольным спасителем для всех Беннетов, и особенно для своей подруги.

Следующее утро не внесло изменений ни в пошатнувшееся здоровье, ни в печальное настроение миссис Беннет. Мистер Коллинз тоже не изменился и по-прежнему при виде Элизабет надувал щеки с видом мрачным и гордым. Девушка почти было поверила в то, что упорством своим добьется скорого отъезда кузена, но недавние события оказались не в силах нарушить ранее утвержденных планов. Он принял решение покинуть Лонгбурн в субботу и именно до субботы и намеревался оставаться.

После завтрака девушки отправились в Меритон, чтобы навести справки о мистере Уикеме, возвращение которого ожидалось еще накануне. Кроме того, каждой не терпелось вслух оплакать его отсутствие на балу в Незерфилде. С молодым человеком барышни столкнулись у самого подхода к городу, и тот с радостью проводил их до дома тетки, успев по дороге выразить свое сожаление, волнение и озабоченность. Специально для Элизабет он заметил, что отсутствие его на балу было совершенно необходимым.

– Чем более приближался бал, тем чаще я думал о том, что моя встреча с мистером Дарси крайне нежелательна. Находиться в одном зале на одном с ним балу несколько часов кряду могло оказаться невыносимым. Кроме того, мне не хотелось становиться невольным мучителем и других, особенно тех, кто мне сострадает.

Элизабет полностью одобрила его решение; и за ее похвалой последовало множество любезностей как с одной, так и с другой стороны. Повстречав по дороге знакомого офицера, мистер Уикем пригласил того проводить барышень обратно в Лонгбурн, на что тот с радостью согласился. Всю обратную дорогу Лиззи болтала с мистером Уикемом, чем последний, судя по всему, остался весьма доволен. Сама Элизабет также не скрывала превосходного настроения, потому что, во-первых, ей льстило внимание красавца-военного, и во-вторых, это была прекрасная возможность представить мистера Уикема родителям.

Вскоре после их возвращения в поместье принесли письмо для Джейн. Оно пришло из Незерфилда, а потому было вскрыто немедленно. В конверте оказался маленький изящный листок, покрытый элегантным легким почерком леди. Элизабет принялась наблюдать за тем, как сестра ее вчитывается в строки, возвращаясь к некоторым еще раз, и как при этом меняется выражение ее лица. Дойдя до конца, Джейн тряхнула головой и отложила послание в сторону, изо всех сил стараясь вернуть свой обычный беззаботный и приветливый вид; однако Элизабет не могла не чувствовать ее волнения, тут же перешедшего и к ней; причем оно оказалось столь велико, что даже отвлекло ее внимание от мистера Уикема. Тем не менее барышням пришлось подождать, пока джентльмены попрощаются; и только после того, как те удалились, Элизабет взглядом пригласила сестру отправиться с ней наверх. Закрыв за собой дверь спальни, Джейн достала письмо.

– Это от Кэролайн Бингли. Не скрою, содержание его удивило меня до крайности. Все обитатели Незерфилда к этому часу уже покинули дом и находятся по пути в город. При этом они не собираются возвращаться. Впрочем, вот, послушай сама.

Первое предложение она прочла вслух; и из него Элизабет узнала о решении сестер Бингли немедленно присоединиться к брату и отправиться в город и о том, что они собираются отужинать сегодня в доме на Гровенор-стрит, где живет мистер Херст. Следующая строка гласила: «Не стану притворяться, будто мне жаль того, что я оставляю Незерфилд, хотя, бесспорно, мне будет очень скучно без твоего общества, милая моя подруга. Но не станем терять надежды. В будущем мы не раз еще познаем те минуты счастья, которые делили с тобой в этом доме. А пока, дабы смягчить боль разлуки, будем переписываться свободно и часто, по первому зову сердца. Надеюсь вскоре услышать о тебе». Всю эту возвышенную чушь Элизабет слушала, все более теряя доверие к лицемерным речам; и, хотя внезапность отъезда семейства и удивила ее, сожалеть барышне, в общем-то, было не о чем. В том, что мистеру Бингли ничто не помешает время от времени наведываться в поместье, Элизабет не сомневалась; а что касается утраты общества его сестер, то тут она не скорбела и тем более была даже уверена в том, что Джейн очень скоро оправится от потрясения.

– Конечно, печально, – после минутного молчания заключила Лиззи, – что ты не повидалась с подругами перед их отъездом. Но как знать, быть может, будущее счастье, о котором пишет мисс Бингли, настанет гораздо раньше, чем ей кажется, и те радостные минуты, что вы делили как друзья, повторятся вновь, только вы уже будете в роли сестер. Не думаю, что они станут держать мистера Бингли в Лондоне под стражей.

– Но Кэролайн вполне определенно говорит о том, что нынешней зимой никто из них не намерен возвращаться в Хертфордшир. Я прочту тебе эту часть.

– “Когда брат покидал нас вчера, ему казалось, что дело, по которому он едет в столицу, решится за три-четыре дня; но, поскольку мы уверены в том, что это совершенно невозможно, и одновременно убеждены, что, когда Чарльз приедет в город, едва ли ему захочется торопиться с возвращением, мы решили поспешить за ним, чтобы бедняге не пришлось проводить свободные часы в полном одиночестве в убогой атмосфере постоялого двора. Многие из наших знакомых уже перебрались в столицу, чтобы провести там зиму. Как жаль, голубушка, что ты едва ли присоединишься к ним. Я искренне желаю, чтобы Рождество в Хертфордшире порадовало тебя теми развлечениями, что приносит нам этот сезон, и чтобы за это время в активе твоем появилось достаточно поклонников, которые могли бы скрасить твою скорбь о разлуке с тремя, чьего общества ты столь несчастливо лишилась.” Из письма явствует, что этой зимой он больше не вернется.

– Отсюда следует только одно: это мисс Беннет не хочет, чтобы он возвращался.

– Отчего ты так думаешь? Это, должно быть, его собственное решение. Он сам себе хозяин. Но позволь мне прочесть то место, которое особенно меня ранило. От тебя мне не нечего скрывать.

– «Мистеру Дарси не терпится увидеть сестру, и, по правде говоря, мы желаем этого ничуть не меньше. Мне кажется, в мисс Джорджиане Дарси в равной степени соединились красота, элегантность и воспитание; и та привязанность, которую испытываем к ней мы с Луизой, лишь увеличивается тем фактом, что мы надеемся вскоре назвать ее своей сестрой. Не помню, делилась ли я с тобой раньше своими соображениями на этот счет, но сейчас я не могу покинуть эти места прежде, чем поведаю о наших чувствах. При этом я верю, что ты не сочтешь мои мысли вздором и безделицей. Мой брат ее обожает и отныне сможет часто встречаться с ней в обстановке самой интимной и деликатной, потому что все ее близкие мечтают о будущем их браке в ничуть не меньшей степени, чем сам Чарльз. Кроме того, будучи его сестрой, я не могу ошибиться насчет его намерений; да и сам он, несомненно, способен покорить любое женское сердце. Теперь, зная обо всем, ты, милая Джейн, сможешь ответить на мой вопрос: неужели я неправа, делая все, чтобы приблизить его счастье?» Что ты думаешь об этой части, Лиззи? – поинтересовалась Джейн, закончив чтение. – Неужели тебе не все еще ясно? Неужели отсюда не следует, что Кэролайн не желает и не надеется назвать своею сестрой меня, что она убеждена в полном безразличии мистера Бингли ко мне и что если она подозревает о моих чувствах к нему, то хочет (как это любезно с ее стороны!) предупредить меня? Может ли здесь вообще существовать другое мнение?

– Да, может. Мое, например, полностью отличается от твоего. Хочешь узнать, о чем я думаю?

– С удовольствием послушаю.

– Я не собираюсь говорить долго. Мисс Бингли заметила, что ее брат влюблен в тебя, и поэтому хочет поскорее женить его на мисс Дарси. Она помчалась за ним в город в надежде удержать его там и заодно пытается убедить тебя в том, что он к тебе совершенно равнодушен.

Джейн покачала головой.

– Это правда, Джейн, и ты должна мне поверить. Никто из тех, кто видел вас хотя бы раз вместе, не станет сомневаться в его чувствах к тебе. И уж точно здесь не возникает ни малейших сомнений у самой мисс Бингли. В чем-чем, а в смекалке ей не откажешь. Если б только она заметила хотя бы половину такого чувства в мистере Дарси, она бы уже бежала заказывать себе подвенечный наряд. Дело тут вот в чем: мы небогаты, а следовательно ничего не можем им предложить за собой. Мисс Бингли желает поскорее заполучить мисс Дарси для брата также и с той целью, чтобы это послужило примером для еще одного «дружественного» брака, с которым, кстати, тоже не все так просто, пока на дороге у нее стоит мисс де Бург. Но не можешь же ты всерьез полагать, славная моя Джейн, что власть мисс Бингли над братом столь велика, что она в состоянии убедить его, будто любит он вовсе не тебя, а сестру своего друга?

– Если бы мы одинаково относились к мисс Бингли, твоя интерпретация этих событий многое бы прояснила, и мне стало бы легче. Но, боюсь, твои слова лишены справедливости. Кэролайн просто не способна на сознательный обман кого бы то ни было; и единственное, на что мне остается теперь уповать, так это на то, что она сама невольно заблуждается.

– Разумеется. Коль скоро в моем заключении ты не нашла утешения, тебе просто необходимо придумать нечто, способное всех сделать добрыми и счастливыми. Теперь ты станешь упрямо верить тому, что мисс Бингли обманута. Ты только что выполнила свой долг по отношению к подруге, и больше тебе волноваться не о чем.

– Но, милая моя сестрица, как могу я стать счастливой, если, пусть даже предполагая самый удачный исход всех моих мучений, я и выйду замуж за человека, чьи сестры и друзья готовы принять в дом кого угодно, но только не меня?

– Здесь я тебе уже не помощница. Если ты, принимая решение о замужестве, сочтешь неудовольствие двух сестер более важным аргументом, чем счастье быть его женой, я искренне советую тебе отказать мистеру Бингли при первой же возможности.

– Как ты можешь об этом говорить? – печально улыбаясь, воскликнула Джейн. – Ты ведь прекрасно знаешь, что, несмотря на то, что сердце мое будет обливаться кровью из-за их несогласия, я ни на секунду не усомнюсь в своем решении.

– Я и сама в этом не сомневаюсь. Если такой день все же настанет, мне не в чем будет тебе посочувствовать.

– Но если он так и не вернется сюда этой зимой, вряд ли от меня вообще потребуется такая жертва. За долгих шесть месяцев может произойти Бог знает что!

К тому, что влюбленным не суждено больше увидеться, Элизабет отнеслась с насмешливым недоверием. В самой этой мысли ей слышались лишь алчные и лживые нотки голоса Кэролайн; и, несмотря на то, как уверенно и искусно источала мисс Бингли свою ложь, Элизабет не верилось, что уговоры сестры хоть как-то способны повлиять на влюбленного джентльмена, ни в чем не зависящего от собственного женского окружения.

Элизабет поспешила сообщить своей сестре об этих соображениях в манере предельно решительной и твердой и вскоре довольно заметила, что слова ее наконец-то возымели должный эффект. Джейн снова воспрянула духом, и теперь в глазах ее засветился пусть еще и слабый, но все же огонек надежды на то, что Бингли непременно навестит ее этой зимой.

Сестры порешили на том, что миссис Беннет следует знать только об отъезде соседей и оставаться в счастливом неведении относительно прочих обстоятельств. Но даже то немногое, что узнала их мать, заставило ее сердце на мгновение замереть. Впрочем, о чем бы она ни подумала, дети ее услышали лишь сожаления по поводу отъезда мисс Бингли и миссис Херст, с которыми Джейн успела крепко сдружиться. Поскорбев об этом приличествующий отрезок времени, миссис Беннет утешилась мыслью о том, что мистер Бингли непременно вскоре объявится и уж тогда ему не отвертеться от ужина в Лонгбурне. В завершение легкого переполоха миледи обреченно вздохнула и с плохо скрываемым удовольствием заявила, что, хотя это и будет обычная семейная трапеза, она все же распорядиться на кухне о том, чтобы к приезду гостя приготовили две полных перемены блюд.

Глава 22

Беннетов пригласили на обед Лукасы, и снова мисс Шарлотта была столь любезна, что терпеливо выслушивала долгие речи мистера Коллинза. Элизабет не могла не поблагодарить за это приятельницу.

– Ты помогаешь ему оставаться в хорошем настроении, и поэтому нет таких слов, которые могли бы выразить всю мою признательность тебе за это.

Шарлотта заверила подругу в том, что всегда рада помочь и что такая небольшая жертва личным временем с лихвой окупается ее искренней благодарностью. Это было действительно мило, однако в доброте своей мисс Лукас шагнула куда дальше, чем это могла представить себе Элизабет. Барышня решилась ни больше, ни меньше как на то, чтобы все ухаживания, имевшиеся в арсенале мистера Коллинза, отныне были обращены не к кому-то, а именно к ней. Сказано – сделано; и мисс Лукас так преуспела в задуманном, что, когда гости начали собираться домой, пребывала в полной уверенности успеха относительно своего предприятия, если бы только мистеру Коллинзу не нужно было уже на этой неделе покинуть Хертфордшир. Но в опасениях своих она не приняла в расчет ни горячность характера молодого человека, ни полную его независимость. На следующее же утро мистер Коллинз потихоньку покинул Лонгбурн и с завидной прытью добрался до поместья Лукасов, где, не теряя ни минуты, припал к ногам мисс Шарлотты. Молодого священника подгоняло опасение в том, что бегство его будет раскрыто кузинами, которые только и мечтают о том, как бы расстроить его планы. По этой причине ему не хотелось возбуждать ненужные подозрения до тех пор, пока его инициатива не завершится полным успехом, в чем он не сомневался, равно как не вызывали в нем сомнения и чувства со стороны мисс Лукас; и только воспоминания о собственном фиаско в нынешнюю среду заставляли его действовать относительно осторожно. Прием, который встретил его у Лукасов, оказался весьма многообещающим. Шарлотта заприметила раннего гостя из окна своей спальни и тут же, наскоро одевшись, сбежала вниз, дабы перехватить его еще в аллее; но барышня и представить себе не могла, свидетелями какой страстной любви и ораторского искусства суждено было стать тамошним пожухлым живым изгородям.

Как только отзвучали длинные речи мистера Коллинза, между молодыми людьми к обоюдному удовольствию не осталось никаких недомолвок; и, в спешном порядке проследовав в дом избранницы, пастор потребовал барышню назвать тот день, который сделает его счастливейшим из всех смертных. Несмотря на то, что леди была не в силах выполнить эту его просьбу, по всему было ясно, что испытывать судьбу она не собирается, а потому тянуть время не станет. Глупость, коей природа самым щедрым образом наградила молодого человека, предполагала полное отсутствие всякого шарма в его ухаживаниях, по крайней мере в тех, что женщина желает испытывать бесконечно; и мисс Лукас, которая приняла его исключительно из прозаичного и даже практичного желания покоя и определенности, не имела намерений оттягивать день свадьбы.

Не откладывая дела в долгий ящик, молодые немедленно послали за сэром Уильямом и леди Лукас, от которых требовалось немедленное благословение, кое и было получено ими незамедлительно в самой приятной обстановке. Положение мистера Коллинза делало его весьма заманчивой партией для Шарлотты, которой они были не в состоянии предоставить сколь-нибудь существенных средств к жизни. У этого же молодого человека уже недалекое будущее обещало вполне весомый капитал. Леди Лукас, едва поздравив дочь, с энтузиазмом стала прикидывать, сколько еще лет протянет достойный мистер Беннет, а сэр Уильям порадовался за то, что отныне его дочь и мистер Коллинз перейдут в приход церкви Св. Джеймса. Новость порадовала и младших членов семьи: у сестер Шарлотты появилась реальная возможность определиться в этой жизни на пару лет раньше, чем планировалось, а мальчики с облегчением вздохнули оттого, что теперь их сестра избавилась от опасности умереть старой девой. Сама Шарлотта была спокойна и довольна. Она добилась того, чего хотела, и теперь имела возможность поразмыслить обо всех обстоятельствах, вытекающих из этого шага, без спешки и суеты. Выводы, к которым пришла девушка, в целом оказались вполне приятными. Мистера Коллинза, разумеется, нельзя было назвать ни умным, ни приятным; его общество утомляло, и чувства его к ней, скорее всего, имели весьма эфемерный характер. Но, тем не менее, он все же станет ее мужем. В голове ее немыслимым образом уживались пренебрежительное отношение к мужчинам и желание брака как главной цели жизни. Впрочем, с другой стороны, данное стремление не было лишено мудрости, так как единственным средством к достойному существованию хорошенькой и образованной леди с небольшим состоянием оставалось удачное замужество и неважно, сколько счастья оно способно привнести в ее жизнь. Итак, в возрасте двадцати семи лет, будучи отнюдь не красавицей и имея за собой более чем скромное приданое, она буквально поймала за хвост собственную удачу. Единственным неприятным обстоятельством в столь стремительно достигнутом счастье оставалось изумление, которое, несомненно, вызовет такая новость у Элизабет Беннет, чью дружбу Шарлотта искренне ценила и которой дорожила, как ни чьей другой. Не было исключено даже, что Элизабет обвинит ее в лицемерии; и хотя решение ее останется неизменным несмотря ни на что, она определенно будет страдать. Шарлотта решила сама сообщить новость подруге, а потому взяла с мистера Коллинза слово, что, когда тот вернется в Лонгбурн, он даже не намекнет ни одному из Беннетов о том, что случилось нынешним утром. Суженый охотно дал обещание, хотя с его выполнением дело обстояло вовсе не просто, потому что любопытство, вызванное у родственников его внезапным исчезновением, вылилось в такой поток прямых и конкретных вопросов, что от молодого человека потребовалась изрядная изворотливость и немалая доля самопожертвования, так как, по правде говоря, этому пылкому влюбленному не терпелось растрезвонить о своей вспыхнувшей страсти всему свету.

Поскольку отъезд его намечался на следующий день слишком рано, чтобы застать кого-нибудь из членов гостеприимного семейства на ногах, церемония прощания состоялась накануне, перед тем как леди отправились спать. Миссис Беннет со всею сердечностью и любезностью заверила мистера Коллинза в том, как рады будут девочки его повторному приезду в Лонгбурн и чем раньше он состоится, тем лучше.

– Миледи, – заявил мистер Коллинз в свою очередь, – ваше приглашение делает мне огромную честь, на которую я, кстати, рассчитывал. Можете не сомневаться в том, что для этого я воспользуюсь первым же подходящим случаем.

Такое заявление изумило всех; и мистер Беннет, который никак не ожидал возможного поспешного возвращения гостя в его дом, не удержался от вопроса:

– Но не возникнут ли у вас осложнения с леди Кэтрин, сэр? Ей-богу, вам лучше забыть о родственниках при малейшей угрозе вызвать неудовольствие такой щедрой покровительницы.

– Уважаемый сэр, – заверил его мистер Коллинз, – я не в силах выразить вам свою признательность за это дружеское предостережение. Обещаю вам, что не предприму столь решительного шага, не получив предварительно согласия ее милости.

– Вы совершенно правы. В таком деле лучше лишний раз подстраховаться. Рискуйте чем угодно, но только не ее немилостью. И если сердце вам подскажет, что миссис де Бург недовольна вашим намерением навестить нас снова, что само по себе я расцениваю как вполне вероятное событие, с миром оставайтесь дома и знайте, что мы за это на вас ничуть не в обиде.

– Поверьте мне, сэр, я крайне вам признателен за доброе напутствие. Сразу же по приезде я непременно напишу вам письмо, в котором поблагодарю вас всех за радушный и теплый прием, оказанный мне здесь, в Хертфордшире. Что касается моих очаровательных кузин, то, хотя отсутствие мое и не обещает быть слишком долгим, позвольте мне все же пожелать им здоровья и счастья всем без исключения, и даже мисс Элизабет.

Соблюдя все приличия, дамы удалились; и при этом каждая задала себе вопрос, отчего это мистер Коллинз так уверен в собственном скором возвращении. Миссис Беннет усмотрел в его намерении желание обратить внимание на одну из младших дочерей, скорее всего, на Мэри. Эта девочка оценила достоинства родственника так высоко, как никакая другая. В ее собственных высказываниях звучала совсем уже взрослая рассудительность, немало удивлявшая гостя; и, хотя кузену по уму до нее самой было еще далеко, барышня чувствовала в себе достаточно сил для преобразования этого тюфяка в настоящего джентльмена и приятного компаньона. Тем не менее, следующее утро самым жестоким образом нарушило эти надежды. Вскоре после завтрака к ним заглянула мисс Лукас и в беседе наедине с Элизабет в подробностях рассказала о том, что случилось в ее доме накануне.

Подозрение по поводу того, что мистер Коллинз мог решить, будто влюблен в ее подругу, пару дней назад уже посетило Элизабет; но то, что Шарлотта могла благосклонно отнестись к такому кавалеру, звучало так же абсурдно, как если бы кто-то сказал, будто Элизабет только спит и видит, как стать миссис Коллинз самой. Изумление ее оказалось столь велико, что она, ухватившись за мысль о недоразумении, еще раз переспросила:

– Обручена с мистером Коллинзом, правильно я понимаю? Но, Шарлотта, милая, это же совершенно невозможно!

Спокойное выражение лица, которое мисс Лукас старательно удерживала на протяжении всего своего рассказа, неожиданно ее покинуло, и за ним проглянуло ужасное смущение, вызванное невольным упреком близкой подруги. Впрочем, примерно такой реакции она и ждала, и поэтому снова быстро взяла себя в руки, мягко заметив:

– Отчего это так тебя удивило, милая Элиза? Не хочешь же ты сказать, что мистер Коллинз не может составить чьего-либо счастья только оттого, что был отвергнут тобой?

Теперь настал черед Элизабет брать себя в руки и уверенно поздравлять подругу, желая той всяких мыслимых и немыслимых благ.

– Но я же вижу, что у тебя сейчас на душе, – возражала Шарлотта. – Ты удивлена, определенно удивлена, и очень сильно. Ведь совсем еще недавно мистер Коллинз просил руки у тебя. Но если подумать об этом хорошенько, то можно понять и простить то, что я сделала. Тебе известно, что по натуре я совсем не романтик и никогда им не была. Все, что мне надо, – это уютный дом. Принимая во внимание характер мистера Коллинза, а также его связи и положение, мои шансы на счастье реальны в той же степени, как и у любого другого человека, собирающегося вступить в брак.

– Несомненно, – тихо согласилась Элизабет.

После неловкой паузы, возникшей вслед за ее словами, они вернулись к остальным домочадцам. Шарлотта не была расположена к долгому визиту и вскоре покинула Лонгбурн, а Элизабет осталась обдумывать то, что так ее поразило. Долго еще она не могла смириться с мыслью о таком мезальянсе. Странность поведения мистера Коллинза, в течение трех дней умудрившегося сделать два предложения, оказалась ничем по сравнению с тем, что одно из них было принято. Лиззи всегда подозревала, что ее отношение к браку существенно отличается от мыслей Шарлотты на сей счет; но ей и в голову не приходило, что, когда дело зайдет столь далеко, подруга ее решится пожертвовать всеми надеждами и будущим ради вполне материального благополучия. Шарлотта – жена мистера Коллинза! Ну что за унизительная картина! Горечь от неожиданной алчности подруги еще более усиливалось твердым убеждением в том, что Шарлотта едва ли обретет желанное счастье, выбрав себе такую долю.

Глава 23

Элизабет сидела вместе с матерью и сестрами, обдумывая услышанное и сомневаясь, имеет ли она право на то, чтобы поделиться этой новостью с родными, когда в доме появился сам сэр Уильям Лукас, посланный дочерью сразу же по возвращении домой, чтобы объявить соседям о состоявшейся помолвке. Сопровождая свою пространную речь многочисленными комплиментами, а также выражая полное свое удовольствие тем, что отныне связь между их домами только окрепнет, перейдя в разряд родственной, он наконец объяснился, вызвав тем самым не столько изумление, сколько недоверие публики. Миссис Беннет более с упорством, нежели чем с любезностью, протестовала и давала всячески понять, что сосед их явно ошибается по причине легкого душевного расстройства, а Лидия, вечно несдержанная и далеко не всегда деликатная, шумно прорычала:

– Боже праведный! Сэр Уильям, как вы можете рассказывать такие небылицы? Разве вам неизвестно, что мистер Коллинз собирается жениться на нашей Лиззи?

Едва ли такое замечание могло вызвать ответную любезность даже у прописного придворного льстеца; но блестящее воспитание сэра Уильяма придавало ему сил; и, хотя он и попросил весьма резко и твердо не сомневаться в правдивости его слов, бурный шквал самых различных мнений и высказываний на сей счет он снес весьма терпеливо и обходительно.

Элизабет, чувствуя себя обязанной избавить этого джентльмена от его нелегкого долга, решительно подтвердила все им сказанное, заверив семейство в том, что узнала об этой новости из уст самой Шарлотты. Барышня заодно попыталась остановить бурю комментариев матери и сестер и искренне поздравила мистера Лукаса. Слова ее тут же подхватила Джейн, попутно отметив выгоду этой партии, превосходный характер мистера Коллинза и близость Хансфорда от столицы.

Что касается миссис Беннет, то в присутствии соседа она лишь медленно, но уверенно закипала; и, в конце концов, чувства настолько переполнили ее, что сразу же после ухода сэра Уильяма им нашелся выход. Прежде всего, она сочла своим долгом усомниться в правдивости его сведений, затем выразила собственное убеждение в том, что мистера Коллинза ввели в какое-то чудовищное заблуждение, после этого пророческим тоном заверила семейство в том, что этой паре счастья не видать во веки вечные и, наконец, настоятельно посоветовала Господу поскорее расстроить эту гадкую помолвку. Из бурной речи миссис Беннет Элизабет сделала для себя два главных вывода, а именно, что только она повинна во всех несчастьях и страданиях матери и что все вокруг использовали несчастную женщину в собственных целях совершенно варварским способом. Развитию двух этих соображений ее мать посвятила весь остаток дня. Ничто в целом мире не могло принести утешения израненному ее сердцу, и целый долгий день был не в силах хоть как-то смягчить бушующее ее негодование. На то, чтобы при встрече с Элизабет она более не шипела, яростно вращая глазами, потребовалась ровно неделя, и еще целый месяц миссис Беннет отказывалась встречаться с сэром Уильямом и леди Лукас; а если судьба и сводила их вместе, то соседка язвила и не сдерживала грубости. Само же прощение дочери терялось во мраке времен…

Сдержанность мистера Беннета не позволяла с уверенностью заявить, какие эмоции посетили в тот роковой момент его душу. Впрочем, если верить ему на слово, все они были весьма приятного свойства. Он не преминул заметить, что ему доставило несказанное наслаждение обнаружить в Шарлотте Лукас, которую ранее он считал относительно разумной барышней, глупость, равную той, что Господь наградил его супругу, и во много раз превосходящую ту, что имеют несчастье культивировать в себе его младшие дочери.

Джейн призналась, что немного удивлена такому повороту событий, но при этом она мало смаковала собственное удивление и все больше от чистого сердца желала влюбленным счастья, презрев всякие доводы Лиззи о том, будто сие решительно невозможно. Китти и Лидия не зашли так далеко, чтобы завидовать Шарлотте Лукас, потому как избранник ее был всего лишь священником; и в целом новость завладела их умами не более, чем любая другая сплетня, частенько гулявшая по Меритону.

Леди Лукас не могла отказать себе в удовольствии триумфатора и потому спешила добить неприятеля, то бишь добрую свою соседку, ее же оружием, повсеместно спеша успокоить убитую горем миссис Беннет своей уверенностью в скором счастье, которое непременно найдут себе юные Беннет. Более того, эта дама зачастила в Лонгбурн против обычного, если, конечно, не считать достаточным предлогом ее желание лишний раз сообщить соседям о собственном чудесном настроении, лицезреть кислую мину миссис Беннет и пропустить мимо ушей язвительное ее ворчание.

В общении Элизабет и Шарлотты появилась неловкость, и теперь обе барышни старательно избегали обсуждения столь неоднозначно ими трактуемого события; и Элизабет не покидала горькая уверенность в том, что прежнее дружеское доверие между ними осталось безнадежно далеко в прошлом. Разочарование в Шарлотте заставило Лиззи обратить свой взор на старшую сестру, в чьей прямоте и деликатности она была неизменно уверена; и день ото дня привязанность их росла, тем более что со дня отъезда Бингли минула уже неделя, и о возвращении друга не было слышно ровным счетом ничего.

Джейн не медлила с ответом на письмо Кэролайн и считала дни, когда по всяким разумным предположениям должен прийти ответ. Обещанное мистером Коллинзом письмо с благодарностями прибыло в Четверг. На конверте значилось имя отца, а само послание содержало столько “спасибо”, скольких едва ли удостоились бы иные хозяева, пригласив к себе в дом льстеца на целых двенадцать месяцев. Изложив все свои многие мысли по поводу гостеприимства и прочего, мистер Коллинз перешел к описанию собственного счастья, коим его одарила их прелестная соседка мисс Лукас, чем и объяснялась собственно его уверенность в скором повторном визите в Лонгбурн, предположительно недели через две. Леди Кэтрин, добавлял он в конце, так сердечно одобрила его выбор, что пожелала, чтобы свадьба состоялась незамедлительно; и теперь его славной Шарлотте остается только назвать тот самый день, в который он станет счастливейшим из мужчин.

Весть о возвращении мистера Коллинза в Хертфордшир более ничуть не радовала миссис Беннет. Напротив, нынче в нежелании видеть родственника она почти сравнялась со своим мужем.

– Очень странно, что он решил остановиться в Лонгбурне вместо Лукас-Лоджа. Странно, неудобно и обременительно. Как неприятны всякие гости в те дни, когда здоровье изрядно расшатано. Сколь суетливы и гадки эти влюбленные!

Примерно так то и дело бормотала миссис Беннет, терзая свою старшую дочь, не вполне еще отошедшую от разлуки с мистером Бингли.

Впрочем, по этому поводу и Джейн, и Элизабет чувствовали почти одинаковую обеспокоенность. День проходил за днем, а о нем не было других вестей, кроме того слушка, что появился в Меритоне, и судя по которому он действительно не планировал нынешней зимой наведываться в Незерфилд. Миссис Беннет, то и дело подливая масла в огонь, делилась с дочерью соображениями о скандальной и лживой природе этой новости.

В безрадостные непогожие дни тревога особенно легко закрадывается в душу, и теперь даже Элизабет начинала опасаться – нет – не того, что мистер Бингли охладел в своих чувствах к Джейн, но того, что она недооценила степени влияния его сестер. Не признаваясь самой себе в мысли, столь губительной для счастья сестры и столь бесчестной для ее возлюбленного, она все же то и дело возвращалась к ней, и настроение ее безнадежно портилось. Объединенные усилия двух его жестоких сестер вкупе с беспредельной властью циничного друга, очарованием мисс Дарси и множеством соблазнов для джентльмена в Лондоне в дни сезона были слишком большим препятствием на пути такого нежного чувства, как любовь.

Беспокойство Джейн по тому же поводу, разумеется, причиняло ей несравненно больше страданий, чем Элизабет; но по велению чувства долга и милосердия она старательно скрывала свою боль и по негласному соглашению с сестрой никогда не заговаривала о мистере Бингли вслух. Впрочем, не все в семье были отмечены подобной деликатностью; и редкий час проходил без того, чтобы миссис Беннет не упомянула бы имя Бингли, не воскликнула бы о желании видеть того немедленно и даже не взяла бы с Джейн обещание считать себя смертельно обиженной, если молодой человек так и не вернется в Незерфилд. Джейн требовалось все ее тихое мужество, чтобы молча сносить эти жестокие и бесхитростные атаки.

Мистер Коллинз лишний раз подтвердил свою педантичность и вернулся, как и обещал, ровно через две недели; но прием, который он встретил в Лонгбурне, разительно отличался по теплоте и любезности от первого. Однако родственник казался слишком счастливым, чтобы требовать к себе хоть сколько-нибудь внимания. К счастью для Беннетов, любовь поглотила его настолько, что домочадцы были почти свободны от необходимости терпеть его компанию. Он целыми днями пропадал в Лукас-Лодже и возвращался вечерами в Лонгбурн только для того, чтобы извиниться за долгое отсутствие и поскорее лечь спать.

Состояние миссис Беннет нынче действительно не могло не внушать сочувствия. Любое упоминание о близкой свадьбе низвергало ее в пучину желчности. Сам вид мисс Лукас отныне вызывал в ней агонию. Ненависть и ревность миледи были столь велики и бездонны, что их хватало не только на саму Шарлотту, но и на младшую ее сестру, все чаще навещавшую Лиззи в Лонгбурне. А уж если мисс Лукас случалось посетить Беннетов вместе с мистером Коллинзом, то тут двух мнений даже не возникало: соседка-нахалка являлась исключительно с целью осмотреть свои будущие владения, и шепталась она с мистером Коллинзом только о том дне, когда скончается несчастный мистер Беннет и дочерей его незамедлительно вышвырнут на улицу. Всей этой горечью и болью мадам охотно делилась с мужем.

– Ах, мистер Беннет, как тяжело мне думать о том, что Шарлотта Лукас станет хозяйкой в этом доме и что мне придется уступить ей место и доживать свои дни в таком неслыханном позоре!

– Дорогая моя, постарайтесь не забивать свою голову такими мрачными мыслями. Давайте надеяться на лучшее. Давайте станем верить в то, что я вас переживу.

Мысль эта не смогла утешить миссис Беннет, и поэтому вместо вразумительного ответа она лишь продолжала:

– Меня бросает в дрожь от одной только мысли, что им достанется это поместье. Если бы такое случилось от беззакония, мне, ей-богу, было бы легче, и я бы уже ни о чем не думала.

– О чем не думала?

– Ни о чем.

– Вам остается только благодарить Господа за то, что пока к такому состоянию ума у вас предрасположенности нет.

– Я не могу чувствовать благодарности ни к кому, когда речь заходит о наследстве. Как можно спокойно ждать дня, когда родные дочери окажутся на улице? Я этого решительно не понимаю. И из-за кого – какого-то мистера Коллинза! И почему все достанется ему, а не какому-нибудь другому родственнику?

– Поиски ответа я оставляю вам, – ретируясь, бросил мистер Беннет.

Глава 24

Второе послание мисс Бингли положило конец всяким сомнениям. В первом же предложении она сообщила о том, что вся семья уже совершенно точно проведет эту зиму в Лондоне и что брат ее очень сожалеет о том, что в спешке не успел на прощание засвидетельствовать свое почтение друзьям в Хертфордшире.

Надежды умерли, и умерли окончательно. Когда Джейн собралась с силами и прочла письмо до конца, единственным для нее утешением, остававшимся в последней части, было заверение подруги в вечной любви. Впрочем, основную часть сообщения она посвятила неоспоримым достоинствам мисс Дарси. Барышня снова и снова описывала неисчислимые ее положительные черты, попутно заявляя о том, что с каждым днем дружба ее с этим ангелом становится все более доверительной, и надеясь также на скорое осуществление тех ее желаний, что были подробно описаны в прошлый раз. Кэролайн написала также о том, что брат ее нынче поселился в доме у мистера Дарси, и в неописуемом восторге добавила, что тот уже строит планы относительно покупки какой-то новой мебели.

Элизабет, с которой Джейн очень скоро поделилась о прочитанном, выслушала эти новости с молчаливым негодованием. Сердце ее рвалось на части от беспокойства за сестру и от возмущения по поводу прочих. В заверениях Кэролайн относительно нежной привязанности мистера Бингли к мисс Дарси она позволила себе усомниться. Тот факт, что молодой человек влюблен в Джейн, нынче вызывал в ней сомнений ничуть не больше, чем раньше; но, несмотря на то, что Элизабет всегда была склонна испытывать дружескую симпатию к мистеру Бингли, сейчас она не могла думать без гнева или в крайнем случае возмущения о легкомысленности его характера, которая сделала того игрушкой в руках коварных и лживых друзей, потребовавших от него пожертвовать собственным счастьем ради каприза младшей сестры. Однако, если бы речь шла о пожертвовании только лишь его счастья, ему было бы вполне позволительно распоряжаться им как заблагорассудится; но в деле была замешана сестра, и поэтому Элизабет не могла теперь думать ни о чем более, кроме как о том, действительно ли чувства мистера Бингли нынче мертвы или же здесь не обошлось без вмешательства его друга и знал ли Чарльз о любви Джейн или привязанность ее осталась незамеченной. Как бы там ни было, несмотря на всю разницу их оценок самого виновника страданий мисс Беннет, положение ее оставалось неизменным, а сердце – жестоко раненным.

Прошел день или даже два, прежде чем Джейн осмелилась поведать о своих чувствах Элизабет. Когда миссис Беннет оставила наконец-то девочек наедине, насладившись предварительно особенно долгим и желчным приступом раздражительности по поводу Незерфилда и его хозяина, Джейн при всей ее кротости и доброте все же не удержалась и заметила:

– Ох, если бы только мама чуть лучше владела своими чувствами! Знает ли, понимает ли она, сколько боли она мне причиняет, постоянно вспоминая о нем? Но я не ропщу. Это не может продолжаться бесконечно. Он будет забыт, и мы станем жить, как прежде.

Элизабет с материнской заботливостью взглянула на Джейн, но сказать ничего не решилась.

– Ты сомневаешься в моих словах! – воскликнула старшая, заливаясь густым румянцем. – Но для этого у тебя нет никаких оснований. Он действительно может жить в моей памяти вечно, но только как самый милый мужчина, которого я когда-либо встречала, и не более. Во мне не осталось ни страхов, ни надежд, и мне не в чем его упрекнуть. Господи, слава Тебе за это! У меня не так болит сердце. Надо еще немного подождать… Разумеется, все еще будет хорошо.

Немного помолчав, она постаралась придать своему голосу больше бодрости и произнесла:

– Уже сейчас я могу утешиться тем, что с моей стороны не произошло ничего более серьезного, чем просто невинная ошибка, допущенная из-за разыгравшегося воображения, и что она не успела причинить боль кому бы то ни было.

– Милая моя Джейн! – всплеснув руками, воскликнула Элизабет. – Ты слишком добра. В своей кротости и покорности ты похожа скорее на ангела. Я даже не знаю, что тебе сказать. Мне кажется, я никогда еще не оценивала тебя по справедливости и уж тем более не любила тебя так, как ты того заслуживаешь.

В ответ мисс Беннет поспешила упомянуть все мыслимые и немыслимые достоинства, снабдив ими, разумеется, Элизабет.

– Нет, это уже несправедливо, – возразила сестра. – Ты желаешь видеть этот мир совершенным, и тебя больно ранит, когда я упрекаю близких нам людей. Мне же кажется, что в этом мире есть только одно воплощение совершенства и это – ты. Но ты одинокий воин, и против тебя стоят все людские грехи. Не думай, будто я впадаю в крайности или покушаюсь на твою идею универсального добра. Есть немного людей, кого я действительно люблю, но все же тех, о ком я думаю исключительно хорошо, еще меньше. Чем больше я живу в этом мире, тем меньше я им довольна, и каждый новый день лишь подтверждает слабость человеческой природы. Все более я убеждаюсь в том, что не стоит полагаться на присутствие в людях добродетели или хотя бы здравого смысла. Буквально в последние дни передо мной прошли два наглядных тому примера: первый я упоминать не стану, а второй – это замужество Шарлотты. Это действительно просто не укладывается в моей голове! Никак не укладывается!

– Дорогая моя Лиззи, не позволяй таким чувствам завладевать твоею душой. Они разрушат твое же счастье. Ты совершенно не делаешь скидок на конкретную ситуацию и на всю разность ваших характеров. Подумай о том, какой мистер Коллинз уважаемый человек, а также о благоразумном, расчетливом характере Шарлотты. Вспомни о том, что она лишь первая из многих детей в своей семье, и поэтому с материальной точки зрения это очень желательная партия. И, ради всех остальных, не исключай возможности того, что она действительно может чувствовать что-то вроде уважения или почтения к нашему кузену.

– Только ради того, чтобы доставить тебе удовольствие, я готова поверить во что угодно, но разве от этого станет кому-нибудь легче? Если бы я знала, что Шарлотта испытывает хоть каплю уважения к мистеру Коллинзу, я стала бы думать о ее мозгах еще хуже, чем о ее сердце. Дорогая моя Джейн, этот мистер Коллинз – самонадеянный, напыщенный, твердолобый, глупый человечишко, и тебе это известно ничуть не хуже, чем мне; поэтому ты должна чувствовать то же, что и я: женщина, которая выходит за него замуж, не может считаться здравомыслящей особой. Не думаю, что тебе есть что возразить, даже когда речь идет о Шарлотте Лукас. Ведь ты не можешь ради одного частного случая попрать свою честность и принципы или же попытаться убедить себя или меня в том, что эгоизм равноценен благоразумию, а желание не замечать опасность гарантирует тихое семейное счастье.

– Мне кажется, ты слишком уж строга, говоря об обоих, – смутилась Джейн. – И я свято верю, что ты еще убедишься в том, как была неправа, лично увидев, сколь счастливы они будут вместе. Но довольно об этом. Ты упоминала еще кое-что. Ты говорила о двух примерах. Боюсь, я прекрасно поняла твой намек, Лиззи, но умоляю тебя, не причиняй мне боль, считая, будто во всем виноват именно тот человек, и плохо о нем думая. Мы не можем вот так с готовностью воображать, что нас намеренно ранили. Мы не имеем права подозревать такого славного молодого джентльмена в том, что он во всем хладнокровен, расчетлив и предусмотрителен. Зачастую ничто не в силах так ввести нас в заблуждение, как наше собственное тщеславие. Да и женщины считают, что симпатия значит гораздо больше, чем это полагают сами мужчины.

– И те же мужчины прилагают все усилия к тому, чтобы положение вещей оставалось неизменным.

– Если они делают это намеренно, им не может быть оправдания; но я не верю, чтобы в мире существовало столько коварных замыслов, как это хотят представить некоторые.

– Я очень далека от того, чтобы приписывать действия мистера Бингли к какому-нибудь коварному плану, – возразила Элизабет. – Но и в неосознанном злодеянии, в невольном причинении обиды, зла не меньше, чем в самом коварном замысле. Легкомысленность, жажда проникнуть в чужое сердце и добиться его восхищения, недостаточная твердость характера сами сделают свое черное дело.

– И ты хочешь возложить ответственность за это на кого-то из них?

– Несомненно. Но если я продолжу, боюсь, что совсем тебя огорчу, ведь критика моя нацелена на тех, о ком ты очень хорошего мнения. Так что останови меня, пока еще не поздно.

– Значит, ты настаиваешь на том, что сестры мистера Бингли намеренно влияют на его поступки?

– Вот именно, да еще и в компании с его другом.

– Я не могу в это поверить. Зачем им это надо? Все, что они должны ему желать, – это счастье; и если уж я стала ему дорог(, то никакая женщина в мире не в силах встать у него на пути.

– Твое первое утверждение полностью ошибочно. Вполне возможно, что они желают от него еще что-нибудь помимо счастья. Они могут хотеть, чтобы богатство его приумножилось, а положение выросло; они могут желать, чтобы тот женился на девушке, которая даст ему все: состояние, связи, гордость, наконец.

– Вне всяких сомнений, они хотят, чтобы он остановил свой выбор на мисс Дарси, но настойчивость их может быть вызвана более благородными побуждениями, чем это кажется тебе. Они знакомы с ней гораздо дольше, чем со мной, и, разумеется, знают ее куда как лучше. Не удивительно, что и любят они ее сильнее, чем меня. Но все же, что бы они там ни желали, не думаю, что они осмелятся противопоставить свои планы чувствам брата. Какая сестра способна допустить подобную вольность? Если они считают, что он любит меня, они, разумеется, не станут пытаться нас разлучить. А если так считает он сам, то никто не в силах ему помешать быть рядом со мной. Высказывая свои ужасные подозрения, ты выставляешь людей в дурном, неестественном свете, а меня делаешь совершенно несчастной. Не жаль мое сердце такими мыслями. Я не стыжусь того, что допустила ошибку; а если и стыжусь, то совсем немного, и это ничто по сравнению с тем, какие чувства мне пришлось бы испытывать, согласись я с твоей точкой зрения о нем и его сестрах. Так что позволь мне остаться при своем мнении, позволь мне думать обо всех только хорошо.

Элизабет не нашла, что можно возразить против такого желания, и с этого момента в своих разговорах сестры едва упоминали имя мистера Бингли.

Миссис Беннет по-прежнему роптала и негодовала оттого, что сосед их больше уже не вернется; и, хотя редкий день проходил без того, чтобы Элизабет не пыталась урезонить мать, шансов на то, что та действительно свыкнется с мыслью, не было никаких. Дочь старалась убедить мать в том, во что сама она не верила. Она говорила, что все внимание его к Джейн было вызвано исключительно обычной дружеской привязанностью, которая закончилась, как только они расстались; но, хотя сначала этой версии и не отказали в правдоподобии, та же самая песня затягивалась каждый новый день. Отныне миссис Беннет утешала себя тем, что уж летом-то мистер Бингли непременно вернется.

Подход мистера Беннета к этой проблеме оказался совершенно иным.

– Итак, Лиззи, – сказал он ей однажды, – твоя сестра нынче переживает несчастную любовь, как я понимаю. Поздравляю ее. Всякой девушке несчастная любовь нравится ну разве что чуточку меньше, чем замужество. Она дает ей пищу для ума и несколько выделяет среди подруг. А когда наступит твой черед? Ты едва ли сможешь долго терпеть превосходство Джейн. Тебе пора действовать. Нынче в Меритоне достаточно офицеров для того, чтобы сделать несчастными всех юных леди в округе. Возьми-ка в оборот мистера Уикема. Он настоящий симпатяга, и поэтому боль твоя будет еще больше.

– Благодарю вас, сэр, но мне вполне хватит и менее симпатичного человека. Не можем же мы надеяться, что всем так повезет, как повезло Джейн.

– Твоя правда, – кивнул мистер Беннет, а потом добавил: – Подумай только, какое это утешение знать, что, если с тобой произойдет что-нибудь в этом роде, к тебе тут же подоспеет любящая мать, которая выжмет из всей истории все, что только можно.

Общество мистера Уикема вполне ощутимо разгоняло мрак, опустившийся на многих в Лонгбурне в свете последних печальных событий. Он часто к ним заходил, и теперь ко всем прочим его достоинствам добавилось еще одно вполне универсального свойства: те жалобы на мистера Дарси, что сама Элизабет уже слышала не единожды, отныне стали предметом всеобщей огласки, и всякий в этом доме спешил порадоваться тому, что с самого начала невзлюбил мистера Дарси, не зная еще всех подробностей этой жуткой истории.

Джейн Беннет оставалась единственным существом, полагавшим, что в этом деле все же могут скрываться какие-то оправдания джентльмену, не оглашенные еще в Хертфордшире. Ее мягкая и настойчивая искренность взывала к терпимости и праву на ошибки, но, кроме нее, так никто больше не думал; и посему мистера Дарси публично заклеймили презрением и титулом самого недостойного джентльмена.

Глава 25

После целой недели, проведенной в заявлениях о собственной любви и предвкушении счастья, с приходом субботы мистер Коллинз вынужден был расстаться с ненаглядной своей Шарлоттой. Тем не менее, боль разлуки с любимой значительно смягчилась подготовкой к приему невесты, потому как у него были все причины полагать, что вскоре после очередного его возвращения в Хертфордшир наконец-то назовут тот день, который сделает его счастливейшим из людей. Расставание пастора с родственниками в Лонгбурне прошло столь же тепло, как и в прошлый раз. Он без конца желал своим славным кузинам счастья и здравия, а отцу их пообещал прислать новое письмо с благодарностями.

В следующий же понедельник миссис Беннет имела удовольствие принимать у себя брата с супругой, которые, как обычно, Рождество встречали в Лонгбурне. Мистер Гардинер был мужчиной тонким и рассудительным, во много превосходившим сестру как по достоинствам характера, так и по образованию. Дамы из Незерфилда, разумеется, усомнились бы в том, что человек, живущий с доходов от торговли в доме рядом с собственным складом, может быть таким милым и приятным. Миссис Гардинер, будучи весьма моложе миссис Беннет и миссис Филипс, признавалась всеми как прекрасная, умная и элегантная дама, пользующаяся огромным успехом у всех своих племянниц из Лонгбурна. Между двумя старшими и нею установилась особенно тесная дружба. Когда барышни приезжали в город, они частенько останавливались у своей славной тетки.

Сразу же по приезде миссис Гардинер первым делом приступила к раздаче подарков и описанию самых последних городских мод. Как только с этим было покончено, ее деятельная натура была вынуждена смириться с ролью более пассивной, заключавшейся в выслушивании печальной повести миссис Беннет, у которой было что рассказать и на что посетовать. С тех пор, как они виделись в последний раз, всех их использовали самым жестоким образом. Две ее девочки были накануне замужества, когда все планы о счастье рухнули в одночасье и безвозвратно.

– Я не виню в этом Джейн, – вдохновенно продолжала мадам, – потому как она, будь на то ее воля, не упустила бы мистера Бингли. Но Лиззи! Ох, сестрица, как тяжело мне думать о том, что к этому времени она могла бы уже называться миссис Коллинз, если б только не ее совершенно дикое упрямство. Он сделал ей предложение вот в этой самой гостиной, а она ему отказала. В результате леди Лукас теперь выдаст замуж свою дочь раньше меня, и судьба Лонгбурна останется неизменной. Дорогая моя, какие ужасные люди эти Лукасы. Они хватают буквально все, что видят. Мне тяжело так о них говорить, но от правды не скроешься. Мои нервы буквально на пределе. Я чувствую себя такой несчастной, когда начинаю думать, что в моей родной семье со мной обошлись так жестоко и что соседи мои такие черствые, бездушные люди. Впрочем, твой приезд именно сейчас пришелся как нельзя кстати. Для меня огромное утешение – послушать о том, что ты говоришь о длинных рукавах в этом сезоне.

Миссис Гардинер, прекрасно уже знакомая со всеми здешними новостями из оживленной переписки с племянницами, тряхнула головой и из сострадания к Джейн и Элизабет с радостью сменила тему.

Однако позже, оказавшись наедине с Элизабет, она не могла не вернуться к оставленному на время предмету.

– Похоже, это партия была бы просто находкой для Джейн, – делилась своими соображениями родственница. – Мне действительно жаль, что у нее все так сорвалось. Но подобное часто случается! Молодой человек, каким ты мне описывала мистера Бингли, легко влюбляется в хорошенькую девушку, и чувства его пылают целых несколько недель, но потом случай вынуждает их расстаться, и он легко ее забывает. Непостоянство в чувствах вовсе не такая уж редкость.

– Замечательное утешение в своем роде, – заметила Элизабет. – Вот только нам оно не подходит. Они расстались вовсе не по вине случая. Согласитесь, что не часто случается, чтобы вмешательство друзей убедило полностью независимого молодого человека забыть о девушке, к которой он пылал страстью еще пару дней назад.

– Но это выражение – “пылать страстью” – настолько банально, настолько сомнительно и неопределенно, что не дает мне полного представления о его любви. Такие же слова часто услышишь и о знакомстве, которому всего-то полчаса, и о настоящей, сильной привязанности. Умоляю, поясни мне, насколько сильна была его страсть.

– Никогда раньше я еще не встречала более обещающего романа. Мистер Бингли совершенно не замечал окружающих, он смотрел лишь на Джейн. Каждый раз, когда они встречались, это становилось все более заметно. На том самом балу, который он давал в собственном доме, мистер Бингли обидел двух или трех девушек, не пригласив их на танец; и я лично дважды пыталась с ним заговорить, но так и не дождалась ответа. Можете ли вы назвать мне симптомы любви более очевидные, чем эти? Неужели полное равнодушие к остальным не является сущностью страсти?

– О да, по крайней мере, той, какую ты описала. Бедняжка Джейн! Мне так ее жаль. С таким характером она не скоро еще оправится от удара. Лучше бы это случилось с тобой, Лиззи. Ты бы просто посмеялась над невзгодами и скоро бы о них забыла. Но как ты думаешь, мне удастся уговорить Джейн вернуться в город с нами? Смена обстановки, наверняка, пойдет ей на пользу. И кроме того, мне кажется, ей будет полезно отдохнуть от этого дома.

Элизабет очень порадовалась этому предложению и почувствовала, что сестра с готовностью его примет.

– Надеюсь, – добавила миссис Гардинер, – на ее решение не повлияют мысли об этом молодом человеке. Мы живем в совершенно другой части города, у нас разные круги знакомых, и, как тебе известно, мы редко выходим в свет, так что вероятность того, что они встретятся, ничтожна, если только, конечно, он сам ее не разыщет.

– Боюсь, это также невозможно, потому что сейчас он живет под опекой своего друга, мистера Дарси, который уж точно не позволит ему навестить Джейн, да еще в такой части Лондона! Дорогая моя тетушка, и как такое вообще могло прийти вам в голову? Не исключено, что мистер Дарси и слышал о таком месте, как Грейсчерч-стрит, но едва ли ему хватит и месяца на омовения от тамошних нечистот, если вдруг в полном беспамятстве он все же попадет туда. А мистер Бингли без друга не сделает и шага.

– Ну что ж, тем лучше. Надеюсь, они не встретятся. Но разве Джейн не переписывается с его сестрой? Та, наверняка, не сможет не зайти в гости.

– Как только она услышит о ее приезде, я уверена, она впадет в панику и немедленно прекратит знакомство.

Но, несмотря на всю определенность, с которой Элизабет произносила эти слова, несмотря на всю несомненность того факта, что Бингли старательно удерживают и оберегают от встречи с Джейн, где-то в глубине ее сердца жила надежда на то, что в целом дело это вовсе не безнадежно. Иногда она нисколько не сомневалась в том, что доведись ему вырваться из плена своих доброжелателей, встреться они, и любовь разгорится с новой силой вопреки всем козням друзей.

Мисс Беннет приняла приглашение своей тетки с благодарностью. Что касается ее мыслей о Бингли, то она надеялась лишь на то, что, коль скоро Кэролайн живет нынче отдельно от брата, она сможет иногда навещать ее по утрам без риска встретить там Чарльза.

Гардинеры пробыли в Лонгбурне всю неделю, и все это время не было ни дня, чтобы они не встречались со всеми Филипсами, Лукасами и офицерами. Миссис Беннет столь рьяно заботилась об увеселении брата с невесткой, что те так ни разу и не отведали чисто семейного ужина. Когда в гости приходили к ним, ни один прием не обходился без пары-тройки офицеров, одним из которых неизменно был мистер Уикем. Прищурив глаза, миссис Гардинер внимательно следила за тем, как Элизабет радостно щебечет с молодым красавцем и как подозрительно красноречивой становится племянница, расписывая все его невообразимые достоинства. Не подозревая в молодых людях сколько-нибудь серьезной любви, она все же чувствовала себя неловко, замечая откровенные признаки их привязанности друг к другу. Накануне своего отъезда из Хертфордшира тетка решилась-таки поговорить с Элизабет, дабы указать той на легкомысленность поощрения такого рода ухаживаний.

Несмотря на все его достоинства, мистер Уикем лишь однажды сумел пробудить в миссис Гардинер что-то вроде теплых чувств, а точнее, воспоминаний. Около дюжины лет тому назад, будучи еще девицей, она проводила много времени именно в той части Дербишира, из которой происходил сам молодой человек. Таким образом, у них обнаружилась масса общих знакомых; и, хотя мистер Уикем редко посещал родные места после смерти старшего Дарси, он все же случился там лет пять назад, а потому имел возможность поведать даме устаревшие уже новости о некоторых ее приятелях, связь с которыми за давностью лет была уже утрачена.

Миссис Гардинер на поверку бывала и в самом Пемберли, а также неплохо знала покойного мистера Дарси. В этом обстоятельстве молодой человек обнаружил неисчерпаемый источник тем для бесед. В сравнении собственных воспоминаний об усадьбе с теми, что живо выдавал мистер Уикем, и в описании различных сторон характера прежнего ее владельца она находила удовольствие сама и доставляла его новому своему знакомому. Услышав во всех подробностях о том, как нынешний мистер Дарси обошелся с этим красавцем, она весьма смутно припомнила, что, будучи еще юношей, Фитцуильям Дарси тоже снискал себе репутацию самого гордого и злого мальчика в округе.

Глава 26

Предостережение миссис Гардинер было передано Элизабет в самой доброй и тактичной форме при первой же возможности, как только леди остались наедине. Высказав племяннице все, о чем она думала, тетка продолжала так:

– Лиззи, ты слишком умная девочка для того, чтобы влюбиться исключительно вопреки чьим-то предостережениям, и поэтому я не боюсь говорить с тобой откровенно. Серьезно, на твоем месте я бы поостереглась. Не ввергай себя и уж тем более не пытайся ввергнуть его в привязанность, которая с материальной точки зрения ни во что хорошее не выльется. У меня нет ничего против него лично. Он весьма интересный молодой человек. Но при том, как обстоят сейчас твои собственные дела, ты не должна впадать в легкомыслие. У тебя есть ум, и мы все ждем, что ты им воспользуешься. Уверена, твой отец всецело полагается на твой рассудок, и ты не вправе его разочаровывать.

– Тетушка, дорогая, сейчас вы говорите об очень серьезных вещах.

– Да, и я надеюсь, что они настроят тебя на соответствующий лад.

– Прекрасно, но тогда вам действительно нечего опасаться. Я позабочусь и о себе, и о мистере Уикеме. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не позволить ему в меня влюбиться.

– Элизабет, сейчас ты говоришь несерьезно.

– Прошу прощения. Я действительно постараюсь. В настоящее время я не влюблена в мистера Уикема, определенно не влюблена. Но он, несомненно, самый очаровательный мужчина из тех, кого я знаю, и он действительно все больше и больше ко мне привязывается. И мне кажется, было бы лучше, если б он этого не делал. В этом я вижу опрометчивость. Ох, если бы не этот отвратительный мистер Дарси! Мнение отца делает мне огромную честь, и я всячески постараюсь его оправдать. И, тем не менее, папа неравнодушен к мистеру Уикему. В общем, тетушка, мне бы действительно очень не хотелось причинить страдания кому-либо из вас; но, поскольку каждый день мы встречаем примеры тому, что, как только молодые люди влюбляются, они тут же забывают о достатке, как могу я твердо обещать, что буду мудрее всех остальных, доведись и мне повстречать искусителя, или как я вообще узнаю, что с моей стороны мудро противиться искушению? Боюсь, все, что я могу теперь пообещать, – это не торопиться. Я не стану торопиться уверовать, будто одна занимаю его мысли и чувства. Находясь в компании с ним, я не буду проявлять инициативу. Короче, я постараюсь быть мудрой.

– Вполне вероятно, что первым шагом на этом пути могло бы стать твое намерение отвадить его от этого дома или хотя бы намек на то, что он бывает здесь недопустимо часто. И уж, конечно, не напоминай своей матери лишний раз о том, чтобы та его пригласила.

– Как я это и сделала третьего дня, – подхватила Элизабет, иронично улыбаясь. – И правда, едва ли с моей стороны было бы мудро все отрицать. Но не думайте, что мистер Уикем такой уж частый гость в нашем доме. На этой неделе его приглашали именно из-за вас. Вы же знаете, что моя мать всегда думает о непременном увеселении своих гостей. Поверьте мне, я и правда собираюсь поступать только так, как это будет благоразумно с моей точки зрения. Надеюсь, теперь вы мной довольны.

Миссис Гардинер подтвердила, что так оно и есть. Элизабет поблагодарила ее за доброту и участие, и на том леди расстались. Согласитесь, весьма редкий пример того, как дельный совет был дан в нужное время и при этом не был отвергнут.

Мистер Коллинз вернулся в Хертфордшир вскоре после того, как Гардинеры и Джейн покинули Лонгбурн; но, поскольку родственник нынче обосновался в пенатах у Лукасов, визит его уже не мог докучать миссис Беннет. Теперь день его свадьбы приближался, словно ураган; и миледи вовсе упала духом, возрождаясь к жизни разве что для того, чтобы заметить язвительным тоном неизменное: «Хотелось бы мне, чтобы они были счастливы». Венчание назначили на четверг; и в среду мисс Лукас появилась в Лонгбурне с прощальным визитом. Когда барышня собралась уже уходить, Элизабет, устыдившись материнской желчности и вынужденно произнесенных ею пожеланий счастья, не на шутку расстроилась сама, а потому поспешила проводить подругу из гостиной. Когда они спускались по лестнице, Шарлотта казалась печальной.

– Надеюсь слышать о тебе почаще, Элиза.

– Даже не сомневайся в этом.

– Мне хотелось бы попросить тебя о еще одном одолжении. Ты приедешь ко мне в гости?

– Думаю, мы будем часто видеться в Хертфордшире.

– Похоже, мне не удастся выбраться из Кента некоторое время. Поэтому обещай мне приехать как-нибудь в Хансфорд.

Отказать Элизабет не могла, хотя и предвкушала от этого визита мало удовольствия.

– Мой папа и Мария собираются ко мне в гости в марте, и мне очень хотелось бы, чтобы ты приехала вместе с ними. Поверь, Элиза, я буду рада видеть тебя ничуть не меньше, чем своих домашних.

Венчание состоялось, и молодые отправились в Кент прямо от дверей церкви, получив на прощание все причитающиеся в таких случаях пожелания и поздравления. Вскоре Элизабет получила от подруги письмо. Между ними завязалась вполне оживленная переписка; но сказать, чтобы она была в той же степени откровенной, было едва ли возможно. Элизабет не могла написать и строчки, чтобы горько не вздохнуть о былой доверительности и дружбе, и, будучи решительно настроенной на поддержание этой слабой связи, она писала скорее в память того, что было, чем ради того, что есть. Первое письмо от Шарлотты барышня получила с большим удовольствием, но в этом ею двигало лишь естественное любопытство по поводу того, как подруга отзовется о своем новом доме, как понравится ей леди Кэтрин и насколько счастливой она решится себя представить. Прочитав все послание, она почувствовала дежавю, поскольку примерно так все себе и представляла. Общий тон был легким и приветливым, она казалась окруженной всяческими удобствами и не упоминала ничего, так и не удостоившегося ее похвалы. Дом, мебель, соседи, дороги – все пришлось ей по вкусу, а леди Кэтрин оказалась дамой приветливой и любезной. Пейзаж Хансфорда и Розингса явно принадлежал кисти мистера Коллинза, и лишь буйство красок разумно смягчала деликатность его супруги. Элизабет решила, что полную картину она сумеет составить только после визита к подруге.

Джейн тоже прислала сестре пару строк о том, что в целости и сохранности добралась до Лондона. Из следующего ее письма Элизабет надеялась почерпнуть что-нибудь новое о Бингли.

Нетерпение девушки, относительно последних, было с лихвой вознаграждено. Целую неделю провела сестра в Лондоне, так и не повстречавшись с Кэролайн. В оправдание этому Джейн писала, что весточка ее, отправленная еще из Лонгбурна, должно быть, по какой-то причине была утеряна.

«Тетушка, – продолжала она, – собирается завтра в тот район Лондона, и, уж коль мне предоставляется такая возможность, я пойду вместе с ней и непременно загляну на Гровенор-стрит».

В следующем ее письме уже содержался отчет о визите и встрече с мисс Бингли.

«Кэролайн казалась не в духе, – писала она, – но, судя по всему, была все же рада меня видеть, побранившись только за то, что я не известила ее о своем приезде в Лондон. Ты видишь, я оказалась права, и мое последнее письмо она действительно не получила. Разумеется, я не могла не спросить ее о брате. Он здоров, но так много времени проводит рядом с мисс Дарси, что с сестрами почти не видится. В этот день мисс Дарси ждали к обеду. Как хотелось бы мне на нее взглянуть! Я недолго у них гостила, потому что Кэролайн и миссис Херст собирались куда-то по делам. Надеюсь, я вскоре приму их у нас».

Элизабет мрачно покачала головой. Теперь она твердо верила в то, что только случай сумеет известить мистера Бингли о том, что Джейн нынче в одном с ним городе.

Прошло четыре недели, но с молодым человеком сестра так и не повстречалась. Джейн пыталась убедить самое себя в том, что ей ничуть от этого не больно. Что касается происков мисс Бингли, то тут даже она не могла более оставаться слепой. Сидя каждое утро дома в течение целых двух недель и придумывая все новые оправдания для милой Кэролайн, она, наконец, дождалась ее в гости. Но краткость визита мисс Бингли и суетливость ее манер были не в силах обмануть мисс Беннет. Письмо, которое она по этому случаю немедленно написала Элизабет, каждой строчкой дышало обидой.

«Уверена, что славная моя Лиззи не станет ликовать оттого, что оказалась права в своих самых тяжелых подозрениях, после того как я признаюсь ей в том, что так долго заблуждалась относительно отношения мисс Бингли ко мне. Но, сестренка моя дорогая, хоть это происшествие и подтвердило твою правоту, не считай меня упрямой, когда я все же скажу, что, принимая во внимание все ее прежнее поведение, доверие мое к ней было столь же естественным, как и твои давние подозрения. Я совсем не понимаю причин, по которым она старалась добиться моей дружбы; и, если бы нечто подобное повторилось сейчас, я уверена, что оказалась бы обманутой снова. До вчерашнего дня Кэролайн не соизволяла прийти ко мне с ответным визитом, и при этом за все две недели я не получила от нее ни записки, ни единой строчки. Когда она наконец, пришла, то всем своим видом дала понять, что удовольствия в этом находит небольшое. Она лишь небрежно, формально извинилась, а напоследок даже не заикнулась о том, что желает встретиться со мной снова. Она торопилась так, будто речь шла о ее жизни и смерти; и, как только Кэролайн умчалась, я призналась сама себе в том, что не желаю далее продолжать наше с ней знакомство. Мне очень грустно, но не винить ее я не в силах. Она поступила со мной бесчестно и непорядочно, потому что самый первый шаг к нашей дружбе сделала именно она. Но мне жаль и ее, потому что Кэролайн, наверняка, терзается при мысли о собственной жестокости и несправедливости; и я верю, что гадкий ее поступок был вызван исключительно заботой о счастье брата. Не стану объясняться далее; хотя мы обе знаем, что тревоги ее напрасны, ей это неизвестно, и поэтому действия ее в какой-то степени заслуживают снисхождения и оправдания. Мистер Бингли так дорог своей сестре, что любые терзания с ее стороны кажутся естественными и милыми. Однако теперь я не могу не задаваться вопросом, чего же она опасается сейчас, ведь, если бы я была ему небезразлична, мы бы уже давно, очень давно непременно встретились. Ему известно, что я в городе. Я в этом уверена, потому что Кэролайн что-то такое упоминала. И все же в манере ее разговора чувствовалась натянутость, отчего складывалось впечатление, будто она старается убедить самое себя в полном его равнодушии к мисс Дарси. Я этого совсем не понимаю. Если бы я не опасалась выносить слишком суровых приговоров, для меня был бы великим соблазн предположить, что во всем этом деле кроется какая-то двойная игра. Впрочем, мне очень хочется гнать от себя всякие тяжелые мысли и думать только о том, что делает меня счастливой: о твой любви, о бесконечной доброте дядюшки и тети. Милая моя, не тяни с ответом. Мисс Бингли вскользь упомянула, будто брат ее вовсе не собирается возвращаться в Незерфилд и что аренду дома он прекращает, вот только сообщала она все это как-то без уверенности. Но довольно об этом. Я ужасно рада тому, что у наших друзей в Хансфорде все так хорошо складывается. Обязательно поезжай туда вместе с сэром Уильямом и Марией. Уверена, тебе там понравится.

Твоя Дж.»

Письмо это отозвалось в сердце Лиззи глухой болью, но самообладание вернулось к ней при мысли о том, что сестра ее больше не терпит обман, по крайней мере, со стороны мисс Бингли. Что до ее брата, то со всеми ожиданиями теперь было абсолютно покончено. Она больше не желает возобновления их дружбы. Досада Элизабет не знала границ. В наказание для него и ради блага Джейн она от всего сердца пожелала скорейшей его свадьбы с мисс Дарси, о которой, судя по отчетам мистера Уикема, он очень скоро пожалеет, осознав ценность того, чем так беспечно пренебрег.

Примерно в это же время миссис Гардинер напомнила Элизабет о ее обещании в отношении этого джентльмена и потребовала при этом отчета; и барышне пришлось написать вполне откровенное письмо, способное порадовать скорее заботливую тетку, чем ее саму. Его очевидный интерес как-то сам собой поутих, ухаживания прекратились, а внимание переключилось на другую. Элизабет хватило смекалки, чтобы распознать все эти печальные симптомы, но само их описание не могло не причинять барышне боль. Сердце ее оказалось задетым, а гордость утешалась лишь тем, что, сложись по иному обстоятельства, она, несомненно, стала бы для него единственной. Из всех достоинств той леди, вокруг которой теперь увивался легкомысленный повеса, самым существенным было десять тысяч фунтов приданого; но Элизабет, не обладая всей полнотой информации, как в случае с Шарлоттой, не осуждала его за желание независимости. Нет, напротив, она не могла вообразить ничего естественней; и, утешившись предположением, будто разрыв с ней стоил Уикему многих душевных мук, она с готовностью согласилась признать такой поворот событий самым справедливым и желанным, а потому с чистым сердцем пожелала обоим большого счастья.

Все это было передано миссис Гардинер. После описания событий Элизабет в письме продолжала: «Теперь я убеждена, дорогая моя тетушка, что так до сих пор и не знаю, что такое любовь; потому что, доведись мне испытать это чистое и возвышенное чувство, я нынче не могла бы переносить одного упоминания его имени, не говоря уже о том, что страстно желала бы тому всяческих бед и невзгод. Но мои мысли искренни не только к нему; я чувствую себя равнодушной даже к той мисс Кинг. Даже самой себе мне не трудно признаться в том, что я не испытываю к сопернице неприязни или что я считаю ее вздорной, испорченной девицей. Во мне нет, и не было любви, и этим все объясняется. Разумеется, если бы я пылала к нему страстью, то стала бы объектом для обожания многих моих знакомых, но, даже принимая во внимание это обстоятельство, мне нисколько не жаль того, что случилось. Иногда успех стоит слишком дорого. Ей-богу, Китти и Лидия принимают его бегство гораздо ближе к сердцу, чем я. Они еще слишком молоды и не ведают той убийственной истины, что даже самым красивым молодым людям надо на что-то жить».

Глава 27

Вот с такими событиями в семействе Беннетов, не считая, конечно, редких прогулок в Меритон, прошел холодный январь и по большей части грязный февраль. На март была намечена поездка Элизабет в Хансфорд. Поначалу она не задумывалась всерьез над тем, чтобы куда-то там ехать, но потом выяснилось, что Шарлотта на это очень надеется; и вскоре сама Элизабет начала подумывать о предстоящем визите со все большим удовольствием и определенностью. Разлука лишь подхлестнула ее желание вновь повстречаться с приятельницей, а заодно и смягчила пренебрежение к мистеру Коллинзу. Главным преимуществом в целом плане была новизна; а при такой матери и таких необщительных сестрах дом не может похвастаться безупречностью, и поэтому ради мира в семье всякие небольшие перемены вроде этой весьма приветствовались. Более того, поездка сулила возможность недолгого свидания с Джейн, а потому чем ближе подходил день отъезда, тем сильнее ждала его Лиззи. Расставание с родными прошло как по маслу, и очень скоро все случилось именно так, как то планировала Шарлотта в первом своем письме. Элизабет отправлялась на чужбину в сопровождении сэра Уильяма и средней его дочери. В маршрут внесли поправку на то, чтобы провести ночь в Лондоне, и весь план стал таким совершенным, каким только может быть план.

Единственным обстоятельством, печалившим Элизабет, была разлука с отцом, который непременно станет по ней скучать и который уже накануне расставания так неодобрительно высказался об этой затее, что Элизабет не могла не обещать родителю писать как можно чаще; а тот, растрогавшись, даже почти пообещал отвечать на ее послания.

Расставание с мистером Уикемом прошло безупречно по-дружески. Нынешние метания оказались не в силах заставить его позабыть о том, что именно Элизабет была первой, возбудившей и заслужившей его внимания. Она была первой, кто слушал и сочувствовал, первой, к кому он привязался; и в манере его прощания, высказывания добрых пожеланий, напоминания о том, чего следует ожидать от леди Кэтрин де Бург, в убеждении в том, что мысли их неизменно совпадают в любых вопросах, звучала искренность, забота, заставлявшая ее проникнуться самым искренним уважением. Они расстались, и Элизабет покинула красавца-офицера в твердом убеждении, что, будь тот женат или холост, она не сможет его воспринимать иначе, чем эталон приятного и милого молодого человека.

Утвердиться в этой мысли на следующий день ей невольно помогли ее попутчики. Сэр Уильям Лукас и его дочь Мария, добродушная и такая же пустоголовая девочка, как и ее отец, за целый день не произнесли ничего достойного внимания и получили его ровно столько, сколько барышня уделяла, скажем, треску спиц в колесах экипажа. Элизабет нравилась своеобразная эстетика глупости; беда только в том, что сэра Уильяма она знала уже слишком давно. Он не мог поведать чего-нибудь нового о рыцарстве и славном своем прошлом, а его комплименты казались такими же безнадежно устаревшими, как и новости.

Это был заезд всего-то на двадцать четыре мили, но отправились в дорогу они чуть раньше петухов, чтобы поспеть на Грейсчерч-стрит к полудню. Подъезжая к воротам дома мистера Гардинера, они заметили Джейн, которая высунулась из окна гостиной, весело махая гостям. Не успели те войти в холл, как мисс Беннет легко сбежала вниз и по очереди обнялась со всеми. Элизабет, вглядываясь в лицо ненаглядной своей сестры, с облегчение заметила, как оно просто светится от счастья и здоровья. На верхней площадке лестницы столпилась группа маленьких девочек и мальчиков, которым желание видеть кузину не позволило усидеть на месте в гостиной, а застенчивость, возникшая вследствие двенадцати месяцев, что они ее не встречали, не могла заставить их спуститься вниз. Малыши лепетали от восторга, весь дом радостно гудел. День прошел самым приятным образом: утренняя суматоха сменилась выходом по магазинам, а вечером состоялось посещение театра.

В начале спектакля Элизабет умудрилась устроиться рядом с теткой. Первым делом дамы обсудили состояние сестры, и девушка скорее загрустила, чем удивилась, узнав, что, хоть та и старается не терять самообладания, пару раз с ней уже случались приступы депрессии. Оставалось уповать лишь на то, что это явление редкое и вскоре оно пройдет само собой. Миссис Гардинер просветила также племянницу и о подробностях визита мисс Бингли на Грейсчерч-стрит, сопроводив свой рассказ цитатами из собственных бесед с Джейн, из которых следовало, что та окончательно разочаровалась в этом знакомстве.

После этого тетка приступила к расспросам о мистере Уикеме, искренне похвалив Элизабет за ее благоразумие и выдержку.

– Дорогая моя Элизабет, кто она такая, эта мисс Кинг? Мне бы очень не хотелось думать о том, что наш друг был движим исключительно корыстными соображениями.

– Но, милая моя тетушка, какую вы видите разницу, заводя речь о браке, между корыстью и благоразумием? Где кончается здоровая расчетливость и начинается алчность? Ведь только на Рождество вы боялись, что он предложит мне руку, считая такой альянс верхом неблагоразумия; а теперь, когда мистер Уикем ухаживает за девушкой только потому, что за той дают десять тысяч, вы почти что обвиняете его в корысти.

– Как только ты мне скажешь, что представляет собой мисс Кинг, я сама решу, что мне о нем думать.

– Она, скорее всего, хорошая девушка, по крайней мере, я о ней ничего плохого не слышала.

– Но ведь он даже не замечал эту мисс Кинг до самой смерти ее деда, сделавшей ее наследницей огромного состояния.

– Верно. А что в этом такого? Если он не мог позволить своим чувствам ко мне разгореться со всею силой и потому был вынужден меня оставить, какой же был бы смысл в том, чтобы начать ухаживать за такой же бесприданницей?

– Но разве ты не чувствуешь отсутствия деликатности в том, что он так скоро переметнулся от тебя к другой?

– У мужчины без средств нет времени на ту элегантную грусть, что, по мнению некоторых, обязана присутствовать в его положении. Коль скоро мисс Кинг сама не имеет никаких возражений, почему, ради всего святого, они должны возникать у нас?

– То, что не возражает она, ни в коей мере не оправдывает его. Это лишь доказывает недостаточность мисс Кинг либо в уме, либо в чувствах.

– Ну что ж, судите об этом сами. Пусть он будет расчетливым проходимцем, а она – дремучей идиоткой.

– Нет, Лиззи, ты ведь понимаешь, что такой выбор для меня неприемлем. Ты знаешь, мне было бы неприятно думать плохо о молодом человеке, долгое время прожившем в Дербишире.

– О, если это единственная причина, тогда я весьма невысокого мнения о всех молодых людях, проживающих в Дербишире. Кстати, их друзья из Хертфордшира ничуть не лучше. Как я устала от них всех! Слава Господу, завтра я приеду к человеку, не имеющему ни одного достоинства, у которого нет ни ума, ни воспитания, способных меня заинтересовать. В конце концов, я начинаю думать, что знаться следует исключительно с мужчинами-глупцами.

– Осторожней, Лиззи, такие речи сильно отдают разочарованием.

Еще до того, как упал занавес, Элизабет совершенно неожиданно получила приглашение от родственников присоединиться к ним во время летнего отдыха.

– Мы еще не совсем решили, как далеко желаем забраться, – предупредил мистер Гардинер, – но пока рассчитываем провести какое-то время на Озерах.

Трудно было придумать удовольствие большее, чем это, и согласие Элизабет прозвучало немедленно и охотно.

– Ах, моя дорогая, дорогая тетушка, – несдержанно воскликнула барышня, – как это здорово! Какое счастье! Вы заставляете меня любить этот мир. Прощайте, хандра и разочарование! Что есть мужчины по сравнению с горами и скалами! О, сколько замечательных часов мы проведем в дороге. Даже по приезде мы не будем походить на прочих путешественников, которые толком и не знают, что они видели. Мы узнаем те места, в которых побываем. Мы вспомним о том, что увидели. Озера, горы и реки не смешаются у нас в головах. Мы не станем ссориться, когда начнем вспоминать красоту тех пейзажей. Пусть даже первый наш вдохновенный поток будет не таким, как у прочих!

Глава 28

Каждая новая миля поездки на следующий день их путешествия радовала Элизабет необыкновенно. Душа ее радостно пела в диком первобытном восторге. Сестра была здорова и казалась спокойной, страхи исчезли, а путешествие на север стало просто неисчерпаемым кладезем радости.

Как только повозка свернула с большака на аллею, ведущую в Хансфорд, глаза Лиззи впились в ландшафт в ожидании, что вот-вот покажется дом священника, что из-за следующего поворота выглянет старинная обитель нынешнего пастора. Вдоль обочины шел частокол, отделявший владения Розингс-Парка. Элизабет невольно улыбнулась, вспомнив все, что она слышала о его обитателях.

Проехав еще немного, она, наконец, различила очертания дома. Сад, уступами спускавшийся к дорожке, дом, устроившийся на вершине холма, зеленый частокол и лавровая изгородь – все говорило о том, что они почти на месте. На пороге появились мистер Коллинз и Шарлотта. Карета остановилась у маленькой калитки, за которой начиналась усыпанная мелким гравием дорожка к дому и к многочисленным улыбкам и поклонам. Какое-то мгновение все они просто стояли друг против друга, не в силах налюбоваться милыми и родными лицами после этой первой долгой разлуки. Миссис Коллинз обняла подругу за плечи и пригласила в дом, и Элизабет в сотый раз поздравила себя с тем, что собралась приехать туда, где ее ждал такой радушный прием. Она жадно изучала все. От нее не укрылось, что женитьба нисколько не изменила манеры мистера Коллинза; и формальные любезности кузена почти слово в слово повторяли то, что она уже не раз от него слышала. Несколько минут она была вынуждена терпеливо отвечать на обстоятельные его расспросы относительно здравия родственников. Задержавшись еще на пару минут для того, чтобы оценить аккуратность резной двери, вся компания без промедлений прошла внутрь и, оказавшись в прихожей, во второй раз выслушала долгие и напыщенные слова, смысл которых сводился к “добро пожаловать в нашу скромную обитель”. Не блеща оригинальностью, мистер Коллинз счел своим долгом повторить приглашения жены освежиться с дороги.

Элизабет мысленно уже приготовилась к тому, чтобы познать глупость кузена во всем ее обильном великолепии, а тот не мог не указывать на точные пропорции комнат, на их освещение и мебель, чтобы невольно не обращаться именно к ней, словно давая понять, что она потеряла, отвергнув однажды его руку; но, несмотря на то, что обстановка действительно казалась аккуратной и вполне удобной, раскаяние так и не посетило душу мисс Беннет. Все, что сейчас действительно ее занимало, было искреннее изумление, как это подруга сохраняет столь бодрый вид в компании с таким индюком. Когда с языка мистера Коллинза срывалась новая глупость, естественным образом заставлявшая его кузину краснеть, она невольно обращала свой взор на Шарлотту. Раз или два Элизабет замечала даже легкий румянец, но в основном миссис Коллинз вполне разумно старалась по возможности больше пропускать мимо ушей. Просидев достаточно долго для того, чтобы восхититься каждым завитком на мебели, начиная от буфета и заканчивая каминной решеткой, отчитаться о каждой проделанной миле и обо всех событиях в Лондоне, гости получили приглашение от хозяина прогуляться немного по саду, к слову, весьма обширному и отлично разбитому. Уход за садом в представлении мистера Коллинза числился среди скромных и милых развлечений. Впрочем, Элизабет восхищалась скорее не цветниками, а железной выдержкой Шарлотты, заметившей огромную пользу таких упражнений для здоровья и признавшейся, что всячески сама поощряет эти труды супруга. Водя их по всем аллеям и петляя по каждой дорожке, мистер Коллинз в непрестанной своей болтовне делал промежутки едва достаточные для того, чтобы гости его успели восхищенно ахнуть от открывшегося вида и, практически не заметив красоты, рысью пронестись средь лужаек. Хозяин дома не ведал усталости, оседлав любимого конька; он помнил размеры каждого поля и знал наперечет, сколько деревьев посажено в той дальней роще. Но из всех видов в его собственном саду, в здешнем околотке и даже во всем королевстве ни один не мог сравниться с перспективой, открывшейся среди деревьев на усадьбу Розингс, которая представляла собой приятное современное строение, расположившееся на небольшом пригорке.

Из своего сада мистер Коллинз, наверняка, проводил бы гостей на собственных два луга, если б не сущая безделица: на траве лежал густой иней, а барышни носили совсем легкие туфельки. Пришлось сэру Уильяму сопровождать своего зятя, в то время как дамы повернули к дому, и Шарлотта, обняв сестру и подругу, впервые просияла от счастья, неожиданно получив возможность показать тем свое жилище без помощи мужа. Дом был небольшой, но добротно и удобно выстроенный, и каждая комната дышала чистотой и порядком, заставившим Элизабет с уважением взглянуть на подругу. Как только о мистере Коллинзе забыли, по дому разлился сладостный аромат покоя и уюта; и, судя по тому, как миссис Коллинз легко вышла из-под чар своего супруга, это упражнение было ей хорошо знакомо.

Элизабет уже узнала, что леди Кэтрин сейчас у себя дома. К этой теме вернулись снова за ужином, когда мистер Коллинз вслух и не к месту заметил:

– Да, мисс Элизабет, вы удостоены неслыханной чести познакомиться с леди Кэтрин де Бург в ближайшее воскресенье в церкви. Нет нужды говорить, что вы получите от знакомства с ее милостью огромное удовольствие. Она сама любезность и обходительность, и я не сомневаюсь в том, что вы проникнитесь к ней благодарностью за то внимание, которое она вам окажет после мессы. Я даже не сомневаюсь в том, что ее светлость непременно включит вас и мою свояченицу Марию в списки приглашенных на все званые вечера, что намечены здесь на время вашего пребывания в Хансфорде. Ее отношение к моей милой Шарлотте просто очаровательно. Мы по два раза каждую неделю обедаем в Розингсе, и после этого нам не позволяют возвращаться домой пешком. Леди Кэтрин часто сама присылает свой экипаж за нами. Вернее, один из своих экипажей, потому что у нее их несколько.

– Леди Кэтрин – очень уважаемая, действительно умная дама, – подтвердила Шарлотта, а потом добавила: – И очень внимательная соседка.

– Совершенно верно, моя дорогая, именно это я и имел в виду. Она из тех женщин, к которым невозможно относиться без должного уважения и даже восхищения.

Вечер прошел преимущественно в смаковании новостей из Хертфордшира, озвученных после того, как те уже были изложены в письмах. Когда вечер закончился, Элизабет в тишине собственной спальни принялась рассуждать над тем, насколько счастлива ее подруга. Она думала о том, каким образом Шарлотта умудряется держать в руках своего супруга, сколько сил ей требуется, чтобы выносить это глупое создание, и о том, как здорово ей все это удается. Предстояло еще предугадать, как пройдет ее визит, случится ли зажурчать нежному ручейку их доверительного разговора, как сильно будет досаждать ей кузен и насколько соответствуют действительно радужные его проспекты относительно предстоящих увеселений в Розингсе. Живое воображение Элизабет не знало усталости.

Около полудня на следующий день, когда она одевалась в своей комнате для прогулки, внимание ее привлек неожиданный и непонятно откуда исходивший шум. Казалось, все домочадцы вдруг разом беспокойно заговорили. Потом послышался частый топот на лестнице и раздался тревожный выкрик ее собственного имени. Открыв дверь, он увидела Марию, задыхавшуюся от спешки и от волнения.

– О, Элиза, дорогая! Умоляю, скорее в столовую, там действительно есть на что посмотреть! Ни за что не скажу, что там такое. Скорее, немедленно беги вниз.

Напрасно Элизабет засыпала вопросами глупую девчонку; Мария, не проронив более ни слова, схватила ее за руку и опрометью бросилась в столовую, окна которой выходили на широкую аллею, где и следовало искать само чудо. Там, рядом с садовой калиткой, у низкого фаэтона стояли две леди.

– И это все? – возмутилась Элизабет. – Я-то уж думала, что на сад напали полчища свиней, а это всего лишь леди Кэтрин с дочерью!

– Ах, дорогая, – шокировано захлопала ресницами Мария, встретившись с таким невежеством. – Это вовсе не леди Кэтрин. Та, что постарше, миссис Дженкинсон (она живет вместе с ними), а та, что моложе, мисс де Бург. Только посмотри на нее. Она такое маленькое создание! И кто бы мог подумать, что она будет такой тощей и крошечной!

– Это совершенно бесчеловечно – держать Шарлотту на улице на таком ветру. Отчего они не заходят в дом?

– О, Шарлотта говорит, что они почти никогда этого не делают. Если мисс де Бург заходит в дом, для них это несказанная честь.

– Мне нравится, как она выглядит, – рассеянно заметила Элизабет, поглощенная совсем другими мыслями. – Да, ему она определенно подходит. Как раз тот тип, который ему нужен…

Мистер Коллинз и Шарлотты стояли у калитки, беседуя с дамами. Сэр Уильям, к вящему веселью Элизабет, замер на пороге дома, подавленный настоящим величием, явившемся по соседству из ниоткуда; и стоило мисс де Бург случайно обернуться в его сторону, как он принимался истово кланяться, точно китайский болванчик.

Какое-то время барышни простояли у окна молча. Вскоре дамы уехали, и остальные вернулись в дом. Мистер Коллинз, вероятно, заметил девушек у окна не раньше, чем громогласно принялся их поздравлять с неописуемой удачей; и был он так многословен, что Шарлотте пришлось вкратце его пояснить: на следующий день вся компания приглашена отобедать в Розингс.

Глава 29

Триумф мистера Коллинза по поводу полученного приглашения не знал преград. Возможность представить этим темным, в сущности, визитерам все величие своей благодетельницы, показать ее любезность по отношению к нему и его жене он ждал с нетерпением; но то, что вожделенный шанс появится так скоро, оказалось примером воистину вселенской доброты, воплощенной в леди де Бург, которую не в силах отблагодарить ни один из смертных, сущих в этой грешной юдоли.

– Признаюсь, – заявил он, – что я совсем бы не удивился, если бы ее светлость пригласила всех нас в воскресенье на чай в Розингс. Зная безграничную ее доброту, я даже надеялся, что такое случится. Но кто был способен предвидеть такой знак внимания? Кто мог представить, что нас удостоят чести приглашением отобедать там, и тем более всей компанией, и уж тем более так скоро после вашего приезда!

– А я ни капли не удивлен тому, что случилось, – осмелился возразить зятю сэр Уильям. – Знакомство с действительно великими мира сего позволило мне пребывать в этой счастливой уверенности. При королевском дворе такие примеры галантного поведения не так уж и редки.

Никакая другая тема так не занимала умы домочадцев этим вечером и следующим утром, как предстоящий визит в Розингс. Мистер Коллинз неутомимо инструктировал всех, кто попадался на его пути, относительно того, что ждет их на приеме. Он искренне опасался, что роскошь обстановки, обилие слуг и великолепие обеда смутят деревенских родственников и за них придется краснеть.

Когда дамы расходились, чтобы заняться туалетами, мистер Коллинз нацелил свою заботу на кузину.

– Вы только не стесняйтесь, любезная мисс Элизабет, своего платья. Леди Кэтрин вполне далека от того, чтобы требовать от нас той же элегантности, коей отмечены она сама и ее дочь. Я бы просто советовал вам облачиться в ваше самое лучшее платье, потому что едва ли найдется более подходящий повод в нем покрасоваться. Леди Кэтрин не станет плохо о вас думать только оттого, что вы одеты просто. Ей нравится, когда люди ведут себя в соответствии с собственным положением. Всяк сверчок, как говорится…

Покуда дамы одевались, мистер Коллинз дважды или трижды смущал их тем, что подкрадывался к дверям, а потом громко советовал поспешить, так как леди Кэтрин не любит, когда гости опаздывают к столу. Такая строгость нравов ее светлости, а так же положение этой особы безмерно напугали Марию Лукас, не привыкшую еще к обществу. При этом она все же ждала и алкала той минуты, когда ее представят пред светлые очи, почти как ее собственный отец в незапамятные времена трепетал пред входом в Сент-Джеймс.

Погода стояла превосходная, и вся компания с удовольствием преодолела полмили до Розингса по парку. В каждом парке есть свое очарование и прекрасные виды; и Элизабет лицезрела достаточно, чтобы он ей понравился, хотя при этом и не задыхалась от восторга на каждом повороте, подобно мистеру Коллинзу. Вполне спокойно она отнеслась и к названному количеству окон на фасаде усадьбы, и к сумме за глазурь, которую выложил в свое время сэр Льюис де Бург.

Когда они поднимались по ступеням холла, ноги Марии от волнения начали подкашиваться, и даже сэр Уильям покрылся лихорадочным румянцем. Одна лишь Элизабет не разделяла общего возбуждения и оставалась вполне спокойной. Она не слышала о леди де Бург ничего такого, что говорило бы о выдающихся ее талантах или чудесных достоинствах, а созерцать величие, богатство и роскошь она вполне могла и без дрожи в коленях.

Из холла, достоинства коего в архитектурном решении и орнаменте мистер Коллинз не преминул отметить, они вслед за слугами прошествовали в переднюю, где, расположившись в креслах, их уже ожидали леди Кэтрин, миссис Дженкинсон и мисс де Бург. Ее светлость изящно поднялась навстречу гостям. Поскольку на семейном совете у Коллинзов было решено предоставить право представиться хозяйке приема, официальная часть знакомства прошла просто и без утомительных благодарностей и извинений, которые, несомненно, выплеснул бы на всю компанию мистер Коллинз.

Несмотря на то, что в жизни своей сэр Уильям бывал даже в Сент-Джеймсе, сейчас он так сильно смутился от роскоши, царившей вокруг, что смелости его хватило лишь на глубочайший поклон. Он уселся в предложенное кресло, не произнеся ни слова, а дочь его, ныне пребывавшая почти что на грани обморока, опустилась на самый край стула, вращая глазами с не вполне осмысленным взглядом. Элизабет смущения не испытывала, и поэтому рассмотрела всех трех дам хорошенько. Леди Кэтрин оказалась высокой, крупной женщиной с сильными и тяжелыми чертами, которые когда-то вполне могли пленять мужчин красотой. Весь ее вид был далек от того, чтобы быть названным располагающим. Манера встречать гостей также не способствовала тому, чтобы те почувствовали себя свободно и забыли табель о рангах. Своим молчанием она мало добавляла к внушительности, но если уж она говорила, то делала это с таким авторитетом, таким уверенным и безапелляционным тоном, что в ней немедленно угадывался напыщенный эгоист, а на ум шли слова мистера Уикема. Вспоминая вчерашний день, Элизабет теперь полностью убедилась в правоте его мнения относительно леди Кэтрин.

Рассмотрев хорошенько мать, в горделивой осанке и чертах лица которой она легко обнаружила сходство с мистером Дарси, Элизабет перевела взгляд на дочь и почти тут же прониклась удивлением Марии, потому как та действительно казалась неестественно хрупкой и мелкой. Ни в лице ее, ни в фигуре не было ничего такого, что даже отдаленно напоминало бы мать. Лицо мисс де Бург поражало чахоточной бледностью. Черты ее, хоть и были вполне благородными, производили все же впечатление какой-то неопределенности. Говорила она очень мало, да и то полушепотом и только с миссис Дженкинсон, во внешности которой не обнаруживалось ничего примечательного, и единственным занятием которой было слушать тихие речи подопечной.

Посидев еще немного на месте, гости вскоре отправились к одному из окон полюбоваться открывающейся панорамой. Их сопровождал мистер Коллинз, дабы указать наиболее выигрышное положение для обзора, а леди Кэтрин из кресла милостиво соизволила заметить, что пейзаж гораздо приятней смотрится летом.

Стол был действительно великолепно сервирован. Вокруг него в чинном порядке сновала прислуга, тарелки всех мыслимых и немыслимых размеров отражали пламя сотен свечей, и в целом предсказания мистера Коллинза относительно обеда оправдались. Опять-таки же в согласии с его словами, леди Кэтрин усадила соседа во главе стола, по правую от себя руку, и тот восседал там с таким видом, будто большего в этой жизни желать ничего и не мог. Он орудовал ножами, отправлял куски в рот и с рвением нахваливал блюда. Ему отдали право опробовать первым все кулинарные изыски, и сэр Уильям, оживший теперь достаточно для того, чтобы эхом вторить восторгам своего зятя, составил с ним дуэт, который Элизабет, будь она на месте леди де Бург, не снесла бы и пяти минут. Однако ее милости, судя по всему, поток похвал пришелся по душе, и потому она то и дело раздавала налево и направо снисходительные улыбки, особенно стараясь ослепить ими гостей в тех случаях, когда к столу подавалось блюдо, которое те никогда раньше не пробовали. Разговор в такой компании как-то не клеился. Элизабет была готова подхватить предложенную тему при первой же возможности, но она сидела между Шарлоттой и мисс де Бург, первая из которых увлеченно внимала словам леди Кэтрин, а вторая за весь обед ни разу не обернулась в сторону соседки. Миссис Дженкинсон терзали печали о том, как мало ест ее воспитанница. Она уговаривала барышню попробовать то тот, то этот кусочек и регулярно высказывала озабоченные опасения относительно здоровья девушки. Мария для себя решила, что станет лишь отвечать на вопросы, но джентльмены занимались только тем, что все время ели, а в перерывах между блюдами восторгались только что съеденным.

Когда дамы прошествовали в гостиную, программа разнообразилась речами леди Кэтрин, которые не стихали до самого кофе. Ей хватило времени на то, чтобы осветить всяк сущий предмет в манере такой решительной, что из тона ее следовало отсутствие привычки выслушивать любые возражения. Она осведомлялась у Шарлотты по поводу ее домашних забот и давала тысячи разных советов по их разрешению; сообщала соседке, какой уклад должен быть в маленьком их семействе и поучала, как следует заботиться о скоте и птице. В интервалах между беседами с миссис Коллинз она адресовала несколько вопросов Марии и Элизабет, интересуясь в основном последней, потому как практически ничего не знала о ее связях. Впоследствии миледи заметила соседке, что подруга ее – девушка вполне изысканная и приятная. Время от времени мадам интересовалась, сколько у мисс Беннет сестер, старше они или младше, хороши ли барышни собой, какое получили образование, какой экипаж у их отца и как в девичестве звали их матушку. Элизабет смущала дерзость этих расспросов, но отвечать приходилось чинно и благопристойно. Леди Кэтрин, наконец, стала приближаться к тому, чтобы составить о гостье заключение.

– Поместье вашего батюшки завещано мистеру Коллинзу, насколько я понимаю, – сказала она и, оборачиваясь к Шарлотте, продолжила: – За вас я очень рада; но, с другой стороны, я не вижу ничего разумного в том, чтобы наследование шло исключительно по мужской линии. Мисс Беннет, умеете ли вы петь и музицировать?

– Немного.

– О! Тогда, быть может, мы однажды будем иметь удовольствие вас послушать. У нас превосходный инструмент, гораздо лучше, чем тот, к которому… Впрочем, вы сами его увидите. А сестры ваши владеют этими искусствами?

– Одна из них.

– А почему не все? Родителям вашим следовало непременно научить всех. Вот мисс Вебб играют и поют все как одна, и при этом доход их отца ниже, чем у вашего батюшки. А рисовать вы умеете?

– К сожалению, нет.

– Что, и остальные тоже?

– Увы.

– Как это странно. Но, я полагаю, у вас просто не было возможности постичь основы живописи. Миссис Беннет следовало бы вывозить вас в город каждую весну, чтобы там вы осваивали различные искусства.

– Уверена, моя мама ничего не имела бы против, вот только папа ненавидит Лондон.

– А гувернантку вы уже рассчитали?

– У нас ее никогда не было.

– Не было гувернантки! Неужели такое возможно? Пять девочек росли в доме, в котором никогда не было гувернантки! Никогда еще о таком не слышала. Должно быть, вашей матери стоило многих трудов, чтобы дать образование всем дочерям.

Элизабет едва сдержала улыбку, заверив хозяйку в том, что это вовсе не так.

– Но кто же тогда давал вам образование? Кто вас воспитывал? Без гувернантки вы были бы совсем заброшенными.

– Конечно, по сравнению с другими семьями мы, возможно, и были заброшенными, но те из нас, кто желал обучения, никогда не испытывали недостатка в средствах. Нас всегда поощряли к чтению, и к нашим услугам были все специалисты, которых бы мы пожелали. Те из моих сестер, которые выбирали безделье, также имели полную свободу действий.

– Да, несомненно. Но именно с этим и обязана бороться гувернантка, и если бы я была знакома с вашей матерью, я крайне настоятельно рекомендовала бы ей немедленно найти дочерям подходящую даму. Я всегда говорю, что не бывает образования без твердых и регулярных наставлений, которые не может дать в нужном объеме никто, кроме гувернантки. Вы не поверите, скольким семьям я помогла в этом вопросе. Мне доставляет огромное удовольствие удачно пристроить ту или иную юную особу. Четыре племянницы миссис Дженкинсон нашли себе места не без моей помощи. Да вот даже буквально намедни, я рекомендовала одну юную особу, о которой мне просто вскользь упомянули, и теперь та семья, в которой она служит, не перестает меня благодарить. Миссис Коллинз, я вам уже рассказывала о том, что ко мне вчера заглянула леди Меткаф, чтобы поблагодарить за гувернантку? Она считает, что мисс Поуп просто сокровище. Она так и сказала: «Леди Кэтрин, вы прислали мне настоящее сокровище». Мисс Беннет, а ваши сестры уже выходят в свет?

– Да, мадам, все до одной.

– Все! Что, все пять одновременно? Как это необычно! А вы по счету вторая? Значит, младшие выходят в свет еще до того, как старшие вышли замуж! Последняя из вас, должно быть, совсем еще девочка.

– Да, ей нет еще и шестнадцати. Возможно, она действительно молода, чтобы много времени проводить в обществе. Но, мадам, мне действительно кажется, что для младших сестер ничего хорошего в отсутствии общества из-за старших не было бы; ведь их вины в том, что у старших для замужества нет ни желания, ни возможностей, нет. И самый младший, рожденный в семье, имеет столько же прав на развлечения, сколько и старший. А не выезжать в свет только по такой причине… Не думаю, что это хороший способ развивать родственную привязанность или тактичность.

– Боже правый, вы очень уверенно говорите о таких вещах в столь юном возрасте! Умоляю, скажите, а сколько вам лет?

– При том, что у меня достаточное взрослые младшие сестры, вы мне ни за что не поверите.

Леди Кэтрин выглядела несколько озадаченной, так и не получив прямого ответа; а в мысли к Элизабет закралось подозрение, что она первый собеседник этой милости, осмелившийся пренебречь вниманием такой особы.

– Уверена, вам нет еще двадцати, и поэтому вам необязательно скрывать ваш действительный возраст.

– Мне нет двадцати одного.

Когда джентльмены присоединились к дамам, а чай был уже весь выпит, компания переместилась за карточные столы. Леди Кэтрин, сэр Уильям и чета Коллинзов уселись за одним столом, а мисс де Бург, чувствовавшая себя расположенной к карточному казино, устроилась за другим, и остальные барышни были удостоены чести помогать миссис Дженкинсон составить партию. Над их столом витал вполне ощутимый дух глупости. С губ дам не слетело ни слова, не относящегося к игре, не считая причитаний гувернантки по поводу того, что для мисс де Бург здесь то слишком холодно, то слишком жарко или что освещение слишком яркое, а иногда слишком тусклое. События за другим столом развивались куда как интереснее. Говорила в основном леди Кэтрин. Она неизменно комментировала ошибки всех троих компаньонов или просвещала их относительно эпизодов собственной жизни. Мистер Коллинз подвизался на ниве соглашения со всем, что произносила благодетельница, благодарил ее за каждую выигранную фишку и извинялся, когда ему случалось отыграть слишком много. Сэр Уильям все больше молчал, будучи снедаем желанием припомнить хотя бы одну байку из жизни великих людей с его собственным участием.

Наигравшись вдоволь, леди Кэтрин объявила партию закрытой. Столы немедленно унесли, и она предложила экипаж миссис Коллинз. Та его с благодарностью приняла, и прислуга бросилась во двор. Тем временем вся компания дружно переместилась к камину, чтобы выслушать прогноз погоды от миссис де Бург на завтра. Вещания дамы прервал поданный экипаж, и после долгих благодарностей мистера Коллинза и нескончаемых поклонов сэра Уильяма гости и хозяева, наконец, расстались. Не успела повозка отъехать от крыльца, как Элизабет была окликнута кузеном, потребовавшим немедленных впечатлений о Розингсе, которые она ему выдала, изрядно приукрасив ради Шарлотты действительное свое мнение. Однако даже такие похвалы, изобретение которых стоило девушке немалых трудов, ни в коей мере не могли удовлетворить взыскательный вкус родственника, который, смекнув, что большего ему не добиться, произнесение оды и распев осанны вынужден был взять в собственные руки.

Глава 30

Сэр Уильям провел в Хансфорде лишь неделю; но визит его оказался вполне достаточным для того, чтобы любящий отец убедился, что жизнь дочери, вверенная заботам такого чудесного мужа и такой знатной соседки, приятна и вполне удобна. Покуда тесть оставался в доме, мистер Коллинз каждое утро начинал с того, что усаживал родителя в пролетку и отправлялся показывать тому окрестности; но, как только визит его подошел к концу, семейная жизнь вернулось в свое прежнее размеренное течение, чему Элизабет только радовалась, поскольку отныне кузен почти не досаждал им своей суетливой обходительностью, проводя все время между завтраком и ужином за работой в саду, чтением или составлением проповедей, а то и просто выглядывая в окно своей библиотеки, выходившее на дорогу. Окна гостиной, в которой коротали дни дамы, выходили на задний двор. Поначалу Элизабет удивлялась, отчего Шарлотта не сделает гостиную на месте столовой, которая была больше размером и выходила в сад; но очень скоро она осознала предусмотрительность подруги, потому что поняла, что мистер Коллинз едва ли проводил бы столько же времени в своих апартаментах, если бы вид из комнаты супруги открывался точно такой же, как и из его собственной.

Из дамской гостиной аллею скрывали ветви многочисленных деревьев, и потому мистер Коллинз совершенно не имел возможности различить подъезжающий экипаж или даже фаэтон мисс де Бург, в котором она ежедневно пролетала мимо их дома, вызывая у соседа неизменно желание тут же проинформировать об этом дам. Она редко останавливалась у калитки, чтобы переброситься парой слов с Шарлоттой, а в дом не заходила вовсе.

Редко случался день, когда бы мистер Коллинз ни захаживал в Розингс, и не менее редко супруга отказывалась сопровождать мужа в этих прогулках. Элизабет никак не могла взять в толк, ради чего та жертвует столькими часами, пока не припомнила, что в соседнем поместье, помимо напыщенных аристократок, есть и другие обитатели. Время от времени они удостаивались чести принимать ее милость у себя и выслушивать комментарии той относительно всего, способного задержать ее придирчивый взгляд. Мадам интересовалась буквально всем: чем они заняты вечерами, как изящны их вышивки (на вашем месте я бы сделала окантовку другого цвета!), как расставлена новая мебель и насколько ленива горничная. Если благодетельница и соглашалась подкрепиться в этом доме, то Элизабет не могла отделаться от впечатления, будто соседка разделяет с ними трапезу только ради того, чтобы указать миссис Коллинз на расточительность здешних обильных обедов. Элизабет также обнаружила, что, хотя леди Кэтрин и не являлась мировым судьей, она принимала самое активное участие в жизни прихода, будучи просвещенной мистером Коллинзом о самых пустяковых заботах его паствы; и, когда в каком-нибудь из домов околотка случались ссоры, недовольства или нужда, высокочтимая дама неизменно спешила в самую гущу событий, самозабвенно сглаживая конфликты, затыкая рты недовольным и порицанием восстанавливая гармонию и порядок в семьях.

Развлечение в виде обедов в Розингсе повторялось с частотой два раза в неделю, и, за исключением отсутствия сэра Уильяма и одного карточного стола, в целом все оставалось таким же, как и в самый первый раз. Прочие удовольствия были весьма малочисленны, потому как с образом жизни остального своего окружения мистер Коллинз ознакомиться не удосужился. Впрочем, это не слишком огорчало Элизабет, и не считая мелких, но неизбежных досад она проводила свое время вполне приятно. Она по полчаса болтала с Шарлоттой, а когда установилась прекрасная погода, стала находить удовольствия вне стен этого дома. Любимым ее местом, где бывала она очень часто, покуда другие наносили визиты леди Кэтрин, оказалась светлая молодая рощица, вплотную примыкавшая к лесу и соединенная с ним тенистой разбитой дорожкой, которую, судя по всему, никто, кроме нее, из здешних домочадцев не ценил и на которой она оказывалась вне досягаемости любопытства вездесущей соседки.

Вот так незатейливо и тихо прошли первые две недели пребывания мисс Беннет в Хансфорде. Приближалась Пасха, и Страстная неделя сулила пополнение в Розингсе – новость в здешнем замкнутом мирке весьма волнующая. Вскоре после своего приезда Элизабет обнаружила, что через пару недель соседи ожидают прибытия мистера Дарси; и, хотя среди множества своих знакомых она едва ли остановила бы свой выбор на этом молодом человеке, визит его все же оживлял размеренное нынешнее существование, и в чопорном Розингсе у нее теперь появлялся шанс в полной мере насладиться свидетельством тщетности всех усилий мисс Бингли по завоеванию внимания Дарси. Совершенно очевидно, что леди Кэтрин несколько иначе представляла себе жизнь этого джентльмена. Она говорила о его приезде с огромным и плохо скрываемым удовольствием, была о нем самого высокого мнения и даже не на шутку вспылила, узнав, что и мисс Лукас, и Элизабет давно уже с ним знакомы.

О прибытии долгожданного гостя у Коллинзов узнали первыми, так как хозяин дома счел своим долгом с самого утра побродить вдоль аллеи, ведущей через парк к соседям, и оттуда пристально вглядывался вдаль. Отвесив нижайший поклон вслед промчавшемуся мимо экипажу, священник зарысил домой, спеша сообщить горячую новость. На следующее утро неутомимый пастор уже бежал в Розингс, дабы засвидетельствовать свое почтение, коих потребовалось два, поскольку в гости к тетке явились оба ее племянника. Мистер Дарси приехал в компании с полковником Фитцуильямом, младшим отпрыском своего дяди-лорда. К величайшему изумлению домочадцев, мистер Коллинз вернулся в Хансфорд в сопровождении обоих джентльменов. Шарлотта заметила их из комнаты мужа и опрометью бросилась к остальным барышням, чтобы предупредить их о скором приходе гостей и заодно добавить специально для мисс Беннет:

– Это тебя, Элиза, я должна благодарить за такую любезность с его стороны. Мистер Дарси никогда бы не появился в этом доме только ради меня.

У Элизабет совершенно не оставалось времени, чтобы вернуть комплимент, потому что в ту же секунду о прибытии мужчин сообщил дверной колокольчик, и вскоре все трое уже входили в гостиную. Полковник Фитцуильям, возглавлявший шествие, оказался джентльменом лет тридцати, не красавцем, но со своеобразной внешностью и манерами аристократа. Мистер Дарси ничуть не изменился с тех пор, как Элизабет видела его в последний раз в Хертфордшире. Он почтительно кивнул миссис Коллинз и, что бы там он ни чувствовал по поводу ее подруги, встретил мисс Беннет очень даже галантно. Элизабет опустилась в реверансе, не произнеся ни слова.

Полковник немедленно завел разговор, выказав бездну вкуса и хорошего воспитания, но кузен его, немногословно похвалив мистера Коллинза за убранство дома и превосходный сад, некоторое время просидел совершенно молча. Когда молчание начало смущать даже самого мистера Дарси, он поинтересовался у Элизабет здоровьем ее домашних. Поблагодарив молодого человека за внимание, она неожиданно добавила:

– Моя старшая сестра вот уже три месяца как живет в городе. Не доводилось ли вам там с ней встречаться?

Вряд ли плутовка сомневалась относительно его ответа, и все же ей хотелось видеть, не выдаст ли тот себя раскаянием за то, как все они обошлись с Бингли и Джейн. Как ей показалось, Дарси на секунду смутился, а потом ответил, что не имел чести встречать мисс Беннет в Лондоне. Продолжать разговор не имело смысла, а вскоре джентльмены и вовсе раскланялись.

Глава 31

Манеры полковника Фитцуильяма вызвали всеобщее восхищение в доме пастора, и леди сошлись на том, что присутствие его в Розингсе заметно оживит установленный ритуал посещений. Однако прошло несколько дней, прежде чем они получили очередное приглашение, потому как, пока в доме были гости, в присутствии соседей не возникало необходимости. Лишь на саму Пасху, то есть через неделю после приезда джентльменов, они, выходя из церкви, удостоились чести в виде неформального приглашения заглянуть в Розингс вечером, потому что давно не виделись ни с ее светлостью, ни с ее дочерью. За все это время полковник не единожды побывал в Хансфорде. С мистером Дарси же компания встретилась только в церкви.

Приглашение было принято с безусловной благодарностью, и в назначенный час гости столпились на пороге гостиной леди Кэтрин. Ее милость приняла визитеров вполне благосклонно, но по всему было видно, что компания эта нынче не столь хороша, как в те дни, когда в целом доме больше не с кем было переброситься словечком. Фактически, в этот вечер ее занимали лишь племянники, и особенно мистер Дарси. Присутствия остальных она почти не замечала.

Встрече с соседями оказался рад, пожалуй, только полковник Фитцуильям. Любое новое лицо в стенах Розингса вызывало в нем оживление и невольный вздох облегчения; да к тому же этого джентльмена весьма заинтересовала подруга миссис Коллинз. Вот и сейчас он уселся рядом с ней и так живо заговорил о Кенте, Хертфордшире, дорогах и домах, книгах и музыке, что Элизабет, коли сложить все приятные минуты, испытанные ею в этой комнате, едва ли получала удовольствия больше, чем нынче. Разговор их журчал и искрился, вызывая недоумение у леди Кэтрин и какое-то тревожное внимание у мистера Дарси. Его взгляд столь часто возвращался в сторону этой пары, что ее милость, разделяя чувства племянника, но не имея такой же выдержки, вскоре открыто спросила:

– О чем это ты там говоришь, Фитцуильям? Что ты рассказываешь мисс Беннет? Я тоже хочу знать.

– Мы беседуем о музыке, мадам, – обреченно отчитался он.

– О музыке! Тогда, умоляю, говори погромче. Никакая другая тема не доставляет мне столько радости, как музыка. В целой Англии едва ли найдется человек, который относился бы к этому искусству столь же трепетно, как я. У меня, знаешь ли, природное чутье. Если бы меня обучили этому в свое время, я стала бы величайшим критиком. То же самое и Анна, если б не ее слабое здоровье. Я ни капли не сомневаюсь в том, что она играла бы прелестно!.. А как поживает Джорджиана, Дарси?

Джорджиана поживала превосходно.

– Как я рада об этом слышать! – ликовала леди Кэтрин. – Непременно передай ей от меня, что она не достигнет мастерства в музыке, если не будет упражняться каждый день.

– Уверяю вас, мадам, ей не нужен этот совет. Она играет постоянно.

– Тем лучше для нее. Ты ведь понимаешь, что в этом деле не бывает понятия «достаточно». В своем следующем письме я непременно ей скажу, что от занятий нельзя отлынивать ни под каким предлогом. Я часто говорю юным леди, что в музыке невозможно достичь совершенства без постоянной практики. Я уже несколько раз указывала мисс Беннет, что ее мастерство никогда не вырастет, если она не станет музицировать регулярно. Жаль, что у миссис Коллинз нет инструмента, но я всегда буду рада ей, и пусть она приходит в Розингс хоть каждый день и играет себе в комнате миссис Дженкинсон на здоровье. В той части дома она совершенно никому не помешает.

Мистер Дарси смутился дурным воспитанием тетки, но вслух ничего не сказал.

После того, как убрали кофейники, полковник напомнил Элизабет о ее обещании сыграть что-нибудь для него. Нисколько не смущаясь, девушка прошла к инструменту. Фитцуильям придвинул стул поближе. Леди Кэтрин, прослушав половину песни, обернулась к Дарси и привычно завела с ним беседу; однако тот вскоре отодвинулся в сторону, а потом и вовсе прошел ближе к фортепьяно, заняв то место, с которого ничто ему не мешало любоваться исполнителем во всей красе. Элизабет наблюдала за его маневрами и в первом же промежутке между номерами не преминула заметить с лукавой улыбкой:

– Неужели вы хотели меня напугать, мистер Дарси, вознамерившись неожиданно послушать меня? Не надейтесь на мое смущение. Хоть я и знаю, что ваша сестра играет превосходно, вряд ли это остановит меня. Мое собственное упрямство заставляет меня действовать наперекор мнению окружающих, а храбрость придает мне силы противиться попыткам меня смутить.

– Не стану заверять, будто вы ошибаетесь, потому что вы сами не верите в собственное предположение относительно моих коварных замыслов. Я имею удовольствие знать вас уже достаточно долго, чтобы понять, как забавляет вас иногда оглашение мнений, не принадлежащих вам лично.

Элизабет сердечно рассмеялась, услышав такие слова, и обернулась к полковнику Фитцуильяму.

– Ваш кузен сообщит вам интересные сведения о моем характере, и не исключено даже, что предупредит вас не верить ни единому слову, произнесенному мною. Видимо, в недобрый час познакомилась я с человеком, способным распознать мое истинное лицо, и под жестокой звездой свела нас судьба там, где я надеялась получить хоть каплю доверия, пользуясь расположением людей, со мной еще не знакомых. И правда, мистер Дарси, как невеликодушно с вашей стороны оглашать все мои недостатки, познанные вами еще в Хертфордшире. Более того, позвольте мне также заметить, что это просто легкомысленно с вашей стороны, ведь ваши упреки вынуждают меня отвечать вам тем же; а если я стану говорить, то, боюсь, ваши родственники будут шокированы, услышав, сколь много нелицеприятного о вас мне известно.

– Я вас тоже не боюсь, – парировал он с улыбкой.

– Умоляю, немедленно расскажите мне, что такого ужасного вы о нем знаете! – в нетерпении воскликнул полковник. – Мне страшно хочется знать, как ведет себя мой кузен среди посторонних.

– Ну что ж, тогда слушайте, но только знайте, я расскажу совершенно ужасные вещи. Первая наша встреча с ним состоялась в Хертфордшире, на балу, и об этом вы, скорее всего, знаете. И что, вы думаете, он там делал? Он танцевал только четыре раза! Мне не хотелось причинять вам боль, но, увы, это так. Он выходил лишь четыре раза, и это при том, что джентльменов явно не хватало. Мне доподлинно известно, что без партнера сидела не одна юная леди. Мистер Дарси, вы ведь не станете отрицать этот факт?

– В тот день я не знал ни одной леди за исключением тех, в компании которых пришел на этот злополучный бал.

– Вы правы. В бальном зале, разумеется, трудно быть представленным. Итак, полковник, что мне сыграть вам еще? Мои пальцы ждут вашего приказа.

– Возможно, – вставил мистер Дарси, – я повел бы себя лучше, если бы попытался сам искать новых знакомств; вот только у меня совершенно нет таланта в рекомендации самого себя незнакомцам.

– Станем ли мы спрашивать вашего кузена о причинах столь бедственного положения? – обратилась Элизабет к полковнику. – Спросим ли мы его, отчего человек такого ума и с таким образованием, давно уже узнавший свет, не умеет рекомендовать себя незнакомцам?

– Я и сам могу ответить на ваш вопрос, – отозвался мистер Фитцуильям. – Это происходит оттого, что он лишний раз не хочет себя утруждать.

– У меня на самом деле нет таланта, коим обладают многие другие. Я не могу свободно заговаривать с теми, кого вижу первый раз в жизни. Мне не удается поймать тон их разговора или предложить, безусловно, интересную тему.

– Мои пальцы, – подхватила Элизабет, – не порхают по клавишам так, как у многих других женщин. В них нет столько же силы или проворства. И игра моя далеко не безупречна. Но я всегда относила эти недостатки на собственный счет, потому что упражняться мне вечно недосуг. Но это вовсе не значит, будто я верю в то, что пальцы мои чем-то отличаются от тех, которые играют с более достойным прилежанием.

В ответ Дарси улыбнулся.

– Вы совершенно правы. Свое время вы используете гораздо лучше. Ни один из тех, кто имел честь услышать вас, не мог бы желать чего-то большего. Вот мы, например, никогда не играем при посторонних.

Мистера Дарси перебила леди Кэтрин, желавшая знать предмет их беседы немедленно. Элизабет, не заставляя себя уговаривать, быстро взяла новый аккорд. Леди Кэтрин, подойдя, наконец, к инструменту, облокотилась на крышку, выслушала несколько рулад, а потом отвернулась к Дарси.

– Мисс Беннет, безусловно, могла бы играть совсем недурно, если б только больше тренировалась и имела приличного учителя из Лондона. Она прелестно ставит руку, хотя вкусу ее еще далеко до того, что есть у Анны. Анна стала бы замечательной пианисткой, если бы здоровье позволило ей обучаться.

Элизабет подняла глаза на мистера Дарси, чтобы посмотреть, как тот воспримет похвалу кузине; но ни в этот момент, ни в какой-либо другой в глазах его не промелькнуло ничто даже отдаленно напоминавшее любовь. Вообще из всего его поведения по отношению к мисс де Бург Элизабет сделала весьма утешительный для мисс Бингли вывод: если б та была его родственницей, он с равным успехом предложил бы руку и сердце ей.

Леди Кэтрин продолжала извергать потоки критики по поводу игры мисс Беннет, изредка разбавляя их рекомендациями по упражнениям и развитию вкуса. Элизабет принимала наставления со всею воздержанностью, продиктованной ей хорошим воспитанием. По просьбе джентльменов она оставалась за инструментом до тех пор, пока к крыльцу не подали экипаж, доставивший гостей в дом пастора.

Глава 32

Следующее утро Элизабет встретила в одиночестве за письмом к Джейн, в то время как миссис Коллинз и Мария отправились по делам в соседнюю деревню. Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть – гостей вроде бы никто не ждал. Поскольку никакой экипаж не громыхал под окном, это не могла быть леди Кэтрин. Придя к такому заключению, Элизабет отложила в сторону наполовину законченное письмо, дабы избежать ненужных вопросов, подошла к двери и к крайнему своему удивлению обнаружила мистера Дарси, одного мистера Дарси, который, воспользовавшись немым ее замешательством, прошел прямиком в комнату.

Похоже, он тоже немало удивился, застав мисс Беннет одну, и поэтому извинился за вмешательство, добавив, что надеялся застать всех леди дома.

Они сели в кресла; и после того, как Элизабет задала все приличествующие вопросы о домочадцах в Розингсе, возникла неловкая пауза, грозившая перерасти в полное молчание. Следовало немедленно спасать ситуацию; и в этой панической спешке барышня не нашла ничего другого, кроме того, чтобы вспомнить, когда они встречались в Хертфордшире в последний раз, и удовлетворить собственное любопытство, выслушав его комментарии относительно бегства друга из Незерфилда.

– Как неожиданно все вы покинули в ноябре Незерфилд, мистер Дарси! То-то, должно быть, удивился мистер Бингли, увидев вас рядом на следующий же день; ведь, если я верно припоминаю, он отправился в Лондон накануне вашего отъезда. Надеюсь, вы покинули мистера Бингли и его сестер, когда те были в добром здравии?

– Совершенно верно, спасибо.

Элизабет смекнула, что другого ответа из собеседника не вытянешь, поэтому после коротко паузы пошла в обходной маневр.

– Если я правильно поняла, мистер Бингли не имеет более желания возвращаться в покинутый Незерфилд?

– Ни разу не слышал, чтобы он такое говорил; но, вполне вероятно, в будущем он едва ли сможет проводить там столько же времени, как и в прошлом году. У него много друзей; да и сам мистер Бингли вошел сейчас в тот возраст, когда количество знакомых и обязательств перед ними неуклонно растет.

– Если он намерен лишь изредка наведываться в Незерфилд, для соседей его было бы лучше, если б он полностью отказался от этой усадьбы; ведь тогда в этом месте могла бы поселиться какая-нибудь семья. Но, вероятно, мистер Бингли брал этот дом, меньше всего учитывая желания соседей, и поэтому с нашей стороны было бы неразумно надеяться, что принципы его вдруг нынче изменятся.

– Я нисколько не удивлюсь, – заметил мистер Дарси, – если Бингли откажется от этого дома, как только объявится подходящий покупатель.

Элизабет промолчала. Она опасалась продолжать разговор о его друге и, не найдя больше ни одной достойной темы, предоставила эти заботы своему собеседнику. Приняв намек, тот вскоре заговорил:

– Этот дом кажется вполне удобным. Сдается мне, леди Кэтрин изрядно над ним потрудилась, прежде чем мистер Коллинз впервые объявился в Хансфорде.

– Совершенно с вами согласна. Щедрость ее безгранична. Но трудно даже вообразить человека более благодарного, чем мистер Коллинз.

– Похоже, мистеру Коллинзу очень повезло с женой.

– Воистину. Друзья его вполне могут возрадоваться, что наперсник их повстречался с разумной девушкой (коих, кстати, не так уж и много), согласившейся выйти за него замуж и сделавшей его счастливым. Моя подруга обладает весьма тонким пониманием, хотя я вовсе и не уверена в том, что замужество ее стало одним из тех поступков, которые я считаю мудрыми. Однако Шарлотта кажется вполне довольной, да и в финансовом отношении она едва ли могла пожелать чего-то большего.

– Должно быть, она была очень рада поселиться в относительной близости от родных и друзей.

– Вы называете это относительной близостью? Да здесь же добрых пятьдесят миль!

– Но что такое пятьдесят миль по хорошей дороге? Чуть больше, чем полдня путешествия. Да, это действительно относительно близко.

– Никогда не стала бы причислять расстояния к списку положительных доводов для брака, – заметила Элизабет. – Мне очень трудно согласиться с вами в том, что миссис Коллинз живет рядом с родными.

– Это лишь доказывает вашу собственную привязанность к Хертфордширу. Все то, с чем не граничит поместье Лонгбурн, я полагаю, вы считаете дальними далями.

Произнося это, он едва уловимо улыбнулся, и Элизабет, приняв это как намек на Джейн и Незерфилд, вспыхнула, ответив молодому человеку следующее:

– Я вовсе не имею в виду, что женщине желательно обосновываться рядом с семьей. «Далеко» и «близко» – понятия весьма относительные, и зависят они от целого ряда обстоятельств. Там, где денег достаточно для того, чтобы не считаться с дорожными расходами, расстояния не имеют значения. Но в нашем случае мы имеем дело с совершено иным положением. У мистера и миссис Коллинз вполне приличный доход, но он все же не тот, чтобы можно было свободно отправляться в путешествия по первой же прихоти. Я убеждена в том, что моя подруга не стала бы считать дом расположенным близко к родительскому, даже если бы эти пятьдесят миль сократились на половину.

Мистер Дарси подался в своем кресле немного вперед.

– Но у вас нет права на такую уж сильную привязанность к определенному месту. Вы не можете вечно жить в Лонгбурне.

Элизабет выглядела озадаченной. Джентльмен почувствовал перемену в ее настроении, поэтому откинулся на спинку, взял со стола газету и, глянув поверх нее, ледяным тоном произнес:

– Вам нравится Кент?

Краткий вопрос встретил не менее краткий ответ, и таким образом они оба обсуждали здешние места до тех пор, пока на пороге не появились Шарлотта и Мария, только что вернувшиеся с прогулки. Разговор тет-а-тет, который они застали, немало их удивил. Мистер Дарси снова извинился за нежданное свое появление и, просидев еще несколько минут в почти полном молчании, встал, раскланялся и удалился.

– Что бы все это значило? – озадаченно пробормотала Шарлотта, как только за гостем закрылась дверь. – Дорогая моя Элиза, он, наверняка, влюблен в тебя, ведь иначе мистер Дарси ни за что не осмелился бы вот так запросто к нам заглянуть.

Но когда Элизабет поведала подруге о той гнетущей тишине, что по большей части царила между ними, тут даже Шарлотта вынужденно призналась, что на любовь это действительно не очень-то похоже. В результате многочисленных правдоподобных и не очень правдоподобных предположений девушки сошлись на том, что мистер Дарси просто не знал, чем себя занять, и причина эта для нынешнего времени года прозвучала вполне убедительно. Всякие забавы на воздухе давно уже были позабыты. В стенах поместья его ждала леди Кэтрин, книги и бильярдный стол; но ни один мужчина не может долго находиться в застенках; а в близости дома пастора, в очаровании здешнего парка и приветливости семейства Коллинзов оба кузена находили массу удовольствия, и поэтому стали наведываться в Хансфорд почти каждый день. Они появлялись здесь в разные утренние часы, иногда вместе, иногда врозь, а то и вовсе в сопровождении тетки. Никто не сомневался в том, что визиты полковника Фитцуильяма вызваны симпатией к здешней компании, что, разумеется, не могло не повысить его популярность; и Элизабет, находясь в приятном обществе и ловя его полные обожания взгляды, с удовольствием вспоминала прежнего своего фаворита Джорджа Уикема; и, хотя по сравнению с ним в манерах полковника было куда как меньше подкупающей мягкости, по уму он явно мог обставить соперника.

Причины, по которым в Хансфорд зачастил мистер Дарси, оказались не столь очевидными. Едва ли в основе его визитов лежала тяга к компании, потому что он вполне мог позволить себе просидеть в стороне ото всех минут десять, так и не раскрыв рта, а когда все же начинал говорить, то делал это скорее по принуждению, нежели чем по доброй воле, – дань приличиям, и никак не удовольствие. Он редко выглядел бодрым и оживленным. Миссис Коллинз так и не сумела составить четкое о нем представление. Полковник Фитцуильям, время от времени громогласно хохоча над несуразностью кузена, лишь подчеркивал и без того разительный контраст между ними. Шарлотте хотелось верить, будто хандра молодого человека является следствием несчастной любви, предмет которой – ее подруга Элиза, и поэтому она всерьез решила докопаться до истины. Она не сводила с него испытующего взгляда в каждый свой визит в Розингс и в каждый его приход в Хансфорд, но сие упражнение на внимательность ожидаемых плодов не явило. Разумеется, он подолгу рассматривал ее подругу, но значение его взглядов оставалось весьма спорным. Мистер Дарси смотрел открыто и пристально; и, хотя миссис Коллинз постоянно задавалась вопросом, была ли в этих взглядах любовь, чаще она приходила к заключению, что, кроме рассеянности, ничего за ними не стоит.

Раз или два она высказывала Элизабет собственные предположения относительно его чувств, но подруга лишь смеялась над нелепостью этих мыслей; и миссис Коллинз, считая преждевременным настаивать на своем мнении, дабы не возбудить надежды, имевшие вполне реальные шансы закончится совершенно ничем, молчала, но продолжала пребывать в уверенности, что рано или поздно неприязнь покинет сердце подруги, если только та, конечно, решит, что нет ничего невозможного.

В заботах о счастье Элизабет Шарлотта время от времени грезила ее свадьбой с полковником Фитцуильямом. Вне всяких сомнений, этот офицер был выше всех похвал, и, безусловно, он был неравнодушен к мисс Беннет, а его положение в обществе служило гарантом прочно стоящей на ногах семьи; но в то же время на другой чаше весов стоял мистер Дарси, покровительствовавший церкви, а кузен его ничем подобным не прославился.

Глава 33

Элизабет не раз встречала мистера Дарси в парке во время бесцельных своих прогулок и в том, что его занесло туда, где бывает только она, усматривала лишь злой рок. Дабы обмануть злодейку-судьбу, она пошла на хитрость и решила предупредить молодого человека о том, что именно эта дорожка является самой ее любимой среди великого множества троп, в изобилии проложенных в более ухоженной части парка. Кто бы мог подумать, что, несмотря на такие ухищрения, вскоре состоится вторая их встреча! Но так оно и случилось, и, более того, за ней последовала третья. Элизабет даже подумывала о каре Господней и злых проделках случая, расшалившегося, как капризное дитя, потому что ничто, кроме подобных причин, не могло принести в эти пустынные рощи мистера Дарси. Сказать друг другу им было нечего, за сухими приветствиями следовали неловкие паузы, и мисс Беннет, не в силах выдерживать молчание, наскоро прощалась и торопилась к дому. Вот лишь несчастье – мистер Дарси всегда считал своим долгом окликнуть знакомую и поспешить рядом с нею. Многословным он не был никогда, да и она не затрудняла себя ни разговорами, ни вниманием к его словам. Только в третью встречу ее поразила мысль о том, что мистер Дарси задает определенно странные, не связанные друг с другом вопросы о ее пребывании в Хансфорде, о любви к уединенным прогулкам и ее впечатлениях относительно семейной жизни четы Коллинзов. Обсуждая же Розингс и ее неприятие домашних устоев де Бург, он решительно заверял попутчицу в том, что, доведись ей снова приехать в Кент, она непременно остановится и там тоже. Мистер Дарси прямо-таки недвусмысленно намекал на этот странный визит, и барышня терялась в догадках. Имел ли он в виду полковника Фитцуильяма? Она полагала, что если спутник ее и имеет хоть что-нибудь в виду, то это что-нибудь, на которое он так настойчиво ссылается, непременно должно случиться еще в этом сезоне. Непонятные его намеки выбивали Элизабет из колеи, поэтому теперь, оказавшись у низкой калитки напротив дома священника, она радовалась как никогда.

Однажды, отчаянно шурша прошлогодними листьями и в третий раз перечитывая последнее письмо Джейн, особенно те его абзацы, из которых явствовало, что писались они в дурном настроении, Элизабет, вместо того чтобы по привычке неожиданно натолкнуться на мистера Дарси, в тихом своем перелеске встретила полковника Фитцуильяма, очевидно, поджидавшего ее. Немедленно спрятав письмо в рукав, и набросив на лицо улыбку, мисс Беннет изумленно воскликнула:

– Вот уж не знала я раньше, что вам нравится гулять по этой тропинке!

– Я просто бродил по парку, как делаю это каждый год, чтобы потом завершить свой обход у Коллинзов. А вы собираетесь идти еще дальше?

– Нет, собственно говоря. Обычно я поворачиваю уже через пару шагов.

Сказав это, она тут же свернула обратно, и к дому они побрели уже вместе.

– Вы точно покидаете Кент в субботу? – поинтересовалась Элизабет.

– Да, если Дарси снова не отложит отъезд. Хотя я всецело к его услугам. Он занимается делами только себе в удовольствие.

– И даже если дела его не радуют, он, по крайней мере, наслаждается возможностью выбора. Я не встречала еще человека, более самозабвенно любящего делать только то, что ему приятно, чем мистер Дарси.

– Он действительно любит поступать по-своему, – вторил ей полковник Фитцуильям. – Но разве все мы в этом не похожи на него? Здесь все дело просто в том, что у него для этого больше средств, чем у остальных, – он богат, а многие вокруг бедны. Я знаю, о чем говорю. Младший сын, видите ли, с детства приучается к покорности и самопожертвованию.

– Сдается мне, что младший сын графа едва ли знаком и с тем, и с другим лишением. А вообще, говоря более серьезно, что вы знаете о покорности и самопожертвовании? Когда у вас не было достаточно денег, чтобы поехать, куда вздумается, или купить себе то, что заблагорассудится?

– Все это мелкие невзгоды, хотя, наверное, мне и грех жаловаться на нехватку денег. Но что касается вещей более значимых, то здесь мне денег может и не хватить. Младшие сыновья не могут жениться по велению собственного сердца.

– Если только сердце не указывает им на женщину с состоянием, что случается не так уж и редко.

– Наша привычка к достатку делает нас слишком зависимыми, и среди моих собратьев по несчастью едва ли часто повстречаешься с тем, кто готов презреть деньги ради любви.

– Неужели вы все это говорите специально для меня? – словно сраженная ударом молнии, остановилась Элизабет и, покраснев от собственной догадки, поспешила добавить: – Умоляю, скажите же мне, сколько обычно ст(ит младший сын графа? Если только старший брат не болен, я думаю, вы не станете требовать больше пятидесяти тысяч фунтов.

Он ответил ей в том же игривом духе, и на этом предмет оставили в покое. Для того, чтобы прервать молчание, которое, как Элизабет опасалась, могло оскорбить его после всего, что было сказано, она вскоре заговорила снова.

– Как я понимаю, кузен взял вас с собой только для того, чтобы в его распоряжении постоянно кто-то был. Странно, отчего он не женится, чтобы обеспечить себе это преимущество навечно. Хотя, возможно, сейчас для этой роли вполне годится его сестра; и, коль она находится исключительно под его опекой, он может поступать с ней так, как ему только взбредет на ум.

– Нет, – возразил полковник, – это преимущество он вынужден делить со мной. Я вместе с ним числюсь в опекунах мисс Дарси.

– Неужели? Ах, не томите, расскажите мне поскорее, как вы справляетесь со своей ролью? Ваша подопечная доставляет вам много хлопот? С юными леди ее возраста порой бывает очень трудно сладить, а если в ней к тому же живет истинный дух Дарси, она, наверняка, поступает только по-своему.

Мисс Беннет задавала эти вопросы и в то же время ловила на себе пристальный взгляд сэра Фитцуильяма; и после того, как он немедленно поинтересовался, отчего ей кажется, будто с мисс Дарси не так-то легко ужиться, Элизабет поняла, что так или иначе подобралась слишком близко к истине, поэтому с ответом она не лукавила.

– Вам не следует меня бояться. О ней я никогда ничего плохого не слышала, и, более того, считаю ее одним из самых сговорчивых созданий в мире. Некоторые мои приятельницы, знакомые с мисс Дарси, а именно, мисс Бингли и миссис Херст, просто без ума от нее. Мне кажется, вы говорили, будто знакомы с ними.

– Да, совсем немного. Их брат весьма приятный джентльмен. Он в большой дружбе с Дарси.

– О да! – скривила губы Элизабет. – Мистер Дарси безгранично добр к мистеру Бингли и чудовищно много о нем заботится.

– Заботится! Я действительно согласен с вами в том, что он заботится, но только там, где заботы его жизненно необходимы. Когда мы ехали нынче в Розингс, из разговора с кузеном я понял, что этот Бингли многим ему обязан. Впрочем, я вынужден извиниться, ведь Дарси не упоминал имен, так что все это лишь мои собственные умозаключения.

– Что вы хотите этим сказать?

– Это такого рода обстоятельство, которое Дарси, я уверен, не хотел бы придавать широкой огласке, потому что, если бы слух дошел до ушей самой леди, положение создалось бы крайне неприятное.

– Вы можете на меня положиться – я буду молчать как рыба.

– Но помните же о том, что у меня нет веских причин полагать, будто речь шла именно о Бингли. А сказал мне Дарси буквально следующее: он спас недавно своего друга от очень невыгодного и нежелательного брака, хотя он и не упоминал, конечно, ни имен, ни подробностей. Поэтому, зная немного Бингли, я и предположил, что это вполне мог быть он, тем более что все лето, как я слышал, они провели вместе.

– А мистер Дарси ничего не упомянул о причинах, которые его вынудили вмешаться в это дело?

– Как я понял, он имел какие-то сильные аргументы против той девушки.

– К какому же искусству он прибег, чтобы разлучить двух влюбленных?

– Об этом он мне не рассказывал, – улыбнулся в ответ Фитцуильям. – Он сказал мне лишь то, что теперь знаете и вы.

Элизабет шла вперед молча, но сердце ее разрывалось от горечи. Понаблюдав за спутницей немного со стороны, Фитцуильям поинтересовался, о чем она так задумалась.

– Я размышляю над тем, что вы мне рассказали. Поведение вашего кузена не согласуется с моими представлениями о порядочности. Кто выбрал его на роль судьи?

– А вы, как я посмотрю, склонны считать его участие вмешательством?

– Я просто не понимаю, по какому праву мистер Дарси распорядился судьбой своего друга и почему по собственному только суждению он взял на себя смелость ли, дерзость ли – решайте сами – определить, где его друг найдет свое счастье, и даже наставить его на этот путь. Однако, – спохватившись, добавила она, – коль скоро мы не знаем подробностей, мы не вправе его обвинять. Нельзя же и правда, предположить, будто роль его в этом случае только ужасна.

– Вполне разумное предположение, но, даже если оно и верно, ставки Дарси все же резко падают.

Слова эти произносились в шутку, но Элизабет так живо представила перед собой портрет мистера Дарси, что ее потрясла справедливость и логичность всех самых ужасных подозрений на его счет; и поэтому, резко сменив тему, она заговорила о пустяках, и вскоре оба подошли к калитке дома. Там, закрывшись в своей спальне сразу после ухода гостя, мисс Беннет могла спокойно обдумать все то, что ей удалось сегодня узнать. Совершенно невозможно, чтобы Дарси имел в виду кого-то другого, а не близких и дорогих ей людей. Вряд ли можно было найти второго такого джентльмена, на которого бы он имел столь безграничное влияние. В том, что он спит и видит, как бы разлучить мистера Бингли и Джейн, Элизабет ни секунды не сомневалась; но все же основную долю коварства она все это время приписывала мисс Бингли. И если только Дарси не стал жертвой собственного тщеславия, то именно он был причиной, он, с его гордыней и капризами, был причиной всех тех страданий, через которые прошла Джейн и от которых, вероятно, она терзается и по сию пору. Он убил всякую надежду на счастье, что родилась в этом преданном, самом щедром сердце на свете; и теперь никто не мог с уверенностью сказать, как долго еще будут прорастать семена зла, брошенные безжалостной его рукой.

«Он имел какие-то сильные аргументы против той девушки», – сказал полковник. Главный из них, наверняка, тот, что один ее дядя служит адвокатом, а второй имеет свое дело в Лондоне. «Против самой Джейн он не мог иметь ничего! – в сердцах воскликнула Лиззи. – В ней нет ничего такого, что не может не вызывать восхищения. Она само очарование и доброта! У нее блестящий ум и пленительные манеры. Против папы, который, хотя и не без странностей, но во многом даст фору самому мистеру Дарси, ему тоже нечего возразить. Я уже не говорю о том уважении, которым он пользуется в округе и до которого так далеко этому нахалу!» При мысли о собственной матери, правда, пыл ее несколько поутих, но даже здесь Элизабет полагала, что у мистера Дарси едва ли могла возникнуть к ней неприязнь, потому что гордость его пострадала бы скорее от недостатка связей его друга, чем от его недостатка ума. В итоге она пришла к заключению, что черное свое дело он совершил частично от гордыни, а частично из желания удержать рядом мистера Бингли ради собственной сестры.

За волнением и слезами к Элизабет не замедлила явиться головная боль, которая к вечеру разрослась настолько, что, учитывая нежелание видеть мистера Дарси, она решила не ходить нынче в Розингс, куда Коллинзы были приглашены на чай. Миссис Коллинз, убедившись в том, что подруге ее действительно нехорошо, не стала ту уговаривать и, кроме того, всеми силами попыталась смягчить напор со стороны мужа, который, увы, все же был неизбежен. Однако к чести мистера Коллинза следует заметить, что на этот раз он ограничился лишь мрачным пророчеством того, как не понравится такая вольность леди Кэтрин.

Глава 34

Когда они ушли, Элизабет, словно из желания еще больше разжечь вражду с мистером Дарси, заняла себя ни чем иным, как перечитыванием всех писем от Джейн, полученных ею с тех пор, как она оставила Лонгбурн. В строках сестры не было ни жалоб, ни описаний страданий в прошлом, ни повести о печалях нынешних. Но в каждой ее весточке ощутимо больно не хватало той приветливости и легкости, что определяли стиль Джейн раньше, и Элизабет понимала, что былая ее безмятежность теперь скрыта от людей тяжелыми грозовыми тучами. Барышня вчитывалась в каждое слово, что исподволь сообщало ей о боли, с таким вниманием, которого эти письма едва ли удостаивались при первом прочтении. Постыдное смакование мистером Дарси несчастья, причиной которого стал он сам, сделало сострадание Элизабет тяжелой доле сестры еще острее. Большим утешением для нее была мысль о том, что визит его в Розингс должен закончиться уже послезавтра, и еще б(льшим то, что почти через две недели она снова увидит Джейн и всеми своими силами, что дает ей любовь к сестре, постарается излечить ее раненную душу.

Думать об отъезде мистера Дарси из Кента без того, чтобы не вспоминать, что вместе с ним Розингс покинет и его кузен, Элизабет не могла; однако полковник Фитцуильям, оставаясь милым, как всегда, вполне ясно дал ей понять, что планов своих о счастье с ней никак не связывает, а потому у самой Элизабет не было причин грустить о разлуке со своим новым знакомым.

Она сидела, глубоко задумавшись, когда неожиданно прозвенел дверной колокольчик; и сердце ее встрепенулось при мысли, что это может быть только полковник, который однажды уже заходил в Хансфорд поздно вечером и теперь вполне мог появиться здесь снова, чтобы справиться о здоровье мисс Беннет. Впрочем, догадка эта вскоре рухнула, а сердце ее больно заныло, когда к ее страшному удивлению на пороге гостиной показался сам мистер Дарси. Он казался чем-то смущенным, и потому как-то суетливо начал расспросы о ее недомогании, заодно оправдывая свое появление здесь тем, будто надеялся услышать, что барышне стало лучше. Элизабет отвечала гостю с холодной любезностью. Он присел на пару минут, а потом, встав со своего стула, начал нервно вышагивать по комнате. Девушку это удивило, но она все же не проронила ни слова. После молчания, длившегося несколько минут, он приблизился к ней и горячо, оживленно заговорил:

– Тщетно я боролся с собой. Теперь ничто уже не поможет. Мне более не сдержать своих чувств. Вы должны позволить мне рассказать, как пылко и страстно я в вас влюблен!

Трудно передать словами, какое изумление вызвало это заявление у Элизабет. Она вздрогнула, вспыхнула, смутилась, открыла рот, но промолчала. Реакцию ее мистер Дарси воспринял как одобрение, и потому немедленно вслед за этим последовала искренняя и страстная его исповедь о том, как долго и как сильно любит он эту девушку. Его речь лилась плавно и уверенно, но за повестью о сердечных его муках он вынужден был коснуться темы более приземленной, и здесь красноречием его завладела скорее гордость, чем любовь. В словах звучало осознание собственного превосходства и низкого ее положения. Мистер Дарси упомянул и о семейных препятствиях, неизбежно встающих на пути серьезных намерений, чем неосознанно обидел Элизабет еще сильнее.

Но, несмотря на всю свою глубокую неприязнь к молодому человеку, она не могла не проникнуться благодарностью к мужчине, в котором разбудила невиданную бурю страстей; и, хотя намерения ее эта исповедь ничуть не изменила, она даже немного пожалела мистера Дарси, потому что удар, который он должен был получить, несомненно, ранил бы его в самое сердце. Впрочем, обстоятельная его речь с каждой минутой подкрепляла ее решимость сопротивляться, а потому очень скоро всякая жалость к молодому человеку потонула в бездонном омуте ее гнева. Медленно, но верно закипая, Элизабет из последних сил старалась держать себя в руках. Мистер Дарси закончил свой монолог описанием страсти, которую, несмотря на отчаянные и многочисленные попытки, он так и не смог усмирить. В завершение он выразил горячую надежду на то, что страдания его увенчаются согласием мисс Беннет принять его руку и сердце. Когда он это произнес, Элизабет без труда заметила, что в нем нет и тени сомнения относительно ее ответа. Он лишь говорил о мрачных своих предчувствиях и волнении, но лицо его при этом продолжало светиться радостью триумфатора, предвкушающего близкую победу. Данное обстоятельство едва ли сыграло ему на руку; и, когда он замолчал, Элизабет, раскрасневшись, встала.

– В таких случаях, как этот, – заявила она, – принято, как я полагаю, выражать личную глубокую признательность за оглашенные страстные чувства, невзирая на то, что ответ другой стороны может быть так неравен по страсти. Вполне естественно, что кто-то должен испытывать благодарность; и если бы лично я могла похвастаться теперь этим чувством, то, наверняка, не стала бы томить вас ожиданием услышать «спасибо». Но я не могу. Я никогда не ставила себе цели добиться вашего расположения, да и вы сами прониклись ко мне привязанностью ценою многих и долгих мучений. Мне претит причинять кому-либо боль, однако я искренне надеюсь, что она не продлится долго. То чувство неприятия вас, что родилось во мне задолго до вашей сегодняшней исповеди, едва ли хоть сколь-нибудь существенно изменится после страстного вашего объяснения.

Мистер Дарси, который стоял, облокотившись на камин, и пожирал ее взглядом, ловил каждое слово с обидой, по силе ничуть не меньшей, чем собственное его удивление. Лицо его стало бледным от гнева, и каждой своей клеткой он отказывался поверить услышанному. Он видимо боролся с собственными чувствами и не открыл рта до тех пор, пока окончательно не убедился в том, что все это ему не почудилось. Затянувшаяся пауза леденила кровь Элизабет. Наконец зазвучал его глухой, подавленный от волнения голос, пытавшийся казаться спокойным.

– И это тот ответ, на который я так рассчитывал! Позвольте мне лишь узнать, отчего, отчего так мало вы прилагали усилий к тому, чтобы быть любезной, сообщая мне свой отказ? Впрочем, теперь это уже неважно.

– Я также могла бы спросить, почему вы так намеренно меня оскорбляли, говоря о том, что полюбили меня против воли, против разума и против принципов? Не является ли это достаточным оправданием нелюбезности, если таковую вы и усмотрели в моих словах? Впрочем, помимо этого пустяка, у меня есть и более серьезные нарекания в ваш адрес, и вам о них прекрасно известно. Будь сердце мое к вам холодно, будь безразлично или даже благосклонно, как смели вы надеяться на то, что есть на свете сила достаточная, чтобы заставить меня принять руку человека, разрушившего, возможно, навечно счастье самой любимой и любящей сестры в этом мире?

Когда Элизабет произнесла это, цвет лица мистера Дарси изменился, но смущение его быстро прошло, и он не сделал ни малейшей попытки к тому, чтобы прервать барышню, которая тем временем продолжала:

– У меня есть все мыслимые и немыслимые причины, чтобы думать о вас плохо. Нет и не может быть обстоятельств, сумеющих оправдать вашу несправедливость и бессердечность в том самом деле. Вы не смеете, вы не можете отрицать, что стали главным, если только не единственным орудием их разлуки. Вы, и только вы, одного выставили на публичное порицание за капризность и легкомыслие, а другую на осмеяние светом за так и не сбывшиеся надежды, ввергнув тем самым обоих в самую глубокую пучину боли.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут же заметила, что ни один мускул на его лице не дрогнул от раскаяния и, даже напротив, он смотрел на нее с выражением спокойным и недоверчивым.

– Неужели вы отрицаете свою роль в этом деле? – затаив дыхание, спросила Элизабет.

С невозмутимым видом мистер Дарси ответил:

– У меня нет, ни малейшего намерения отрицать, что я сделал все от меня зависевшее, чтобы разлучить своего друга с вашей сестрой, и то, что даже сейчас я несказанно рад своему успеху. По отношению к нему я поступил куда как добрее, чем по отношению к себе.

Мисс Беннет презрела это любезное замечание, но смысл его не мог ускользнуть от нее, равно как не мог ее успокоить.

– Но не только на этих событиях зиждется мое презрение к вам, – продолжала она. – Задолго до того, как разыгралась эта драма, я составила себе о вас вполне твердое мнение. Завеса с истинного вашего лица была сдернута, когда несколько месяцев назад я услышала страшную повесть мистера Уикема. Чем теперь вы сможете мне возразить? Какой немыслимой дружбой оправдаете вы свое злодеяние? Каким неверным толкованием объясните вы тот позор?

– Вы принимаете самое деятельное участие в судьбе этого джентльмена, – уже менее спокойно заметил мистер Дарси, все больше бледнея от гнева.

– Но кто из тех, что посвящены в его тяжкую участь, не может проникнуться состраданием?

– Тяжкую участь! – с презрением воскликнул молодой человек. – Вот уж воистину доля его тяжела!

– Теперь о вашей роли в этом деле. Вы ввергли его в нынешнюю бедность. Сравнительную бедность, конечно. Вы отняли те преимущества, что полагались ему по праву, и вы это прекрасно знаете. Вы украли лучшие годы его жизни, лишив независимости, полагавшейся ему по рождению и заслугам. Вы, и только вы сделали все это! И после этого вы смеете издеваться и насмехаться над его несчастьем!

– Так вот, значит, какое у вас обо мне представление! – гневно вспылил он, шагнув в ее сторону. – Вот что вы обо мне думаете! Благодарю вас, что изложили мне все столь полно. Мои грехи, судя по вашим словам, достойны самых страшных наказаний. Но, возможно, – вдруг добавил он, резко остановившись и повернувшись к ней, – их можно было бы пересмотреть, кабы не ваша гордость, уязвленная тем, что я упомянул о собственных сомнениях в принятии весьма серьезного решения. Горькие ваши обвинения могли бы быть забыты, слукавь я в своем признании, обмани я вас относительно присутствия в моем сердце слепой и безраздельной страсти, не позволявшей мне усомниться в выборе ни на секунду. За честность я получил отвращение. Но даже сейчас я не стыжусь своих прежних сомнений. Они были лишь естественны и справедливы. Неужто вы, и впрямь могли бы полагать, что простота ваших связей может служить мне стимулом? Мог ли я радоваться тому, что породнюсь с людьми, много ниже стоящими меня в обществе?

Гнев Элизабет нарастал, отзываясь в висках стуком копыт взбешенной пары лошадей. Призвав на помощь все свои силы, она постаралась говорить как можно спокойней.

– Вы ошибаетесь, мистер Дарси, если полагаете, будто форма вашего признания смертельно меня оскорбила, а не дала лишний повод к отказу просто вследствие того, что вы не старались вести себя так, как это подобает джентльмену.

Она видела, как при этих словах он вздрогнул; но, поскольку молодой человек так ничего и не возразил, мисс Беннет продолжала:

– Но какой бы способ оглашения своего предложения вы ни избрали, у вас не было ни единого шанса получить мое согласие.

И снова страшное его удивление, молчание, смертельно усталый взгляд.

– С первого же дня, с первого момента нашего знакомства манеры ваши, полные надменности, ваше презрение, черствость к другим были так велики, что составили львиную долю нынешнего моего мнения о вас; они стали фундаментом, на котором быстро выросло гранитное, железное и непоколебимое отвращение. Я не знала вас еще и месяца, когда была уже уверена в том, что вы последний в этом мире мужчина, за которого я соглашусь выйти замуж.

– Вы достаточно уже сказали, мадам. Я вполне понимаю ваши чувства, и теперь мне остается лишь устыдиться моих. Простите меня за то, что отнял у вас столько времени, и примите мои лучшие пожелания счастья и здравия.

С этими словами он быстро покинул комнату, и в следующее мгновение она уже слышала его беглые шаги на лестнице и хлопок входной двери.

Смятение ума заставило Элизабет тяжело упасть в кресло и горько проплакать в нем долгих полчаса. Изумление ее, когда она вспоминала о том, что только что случилось, усиливалось с каждой новой минутой. Время сделало невероятным то, что менее часа назад вызывало шквал страстей, гром и бешеные молнии. Она получила предложение от самого мистера Дарси! Он влюблен в нее вот уже несколько месяцев. Он так ее любит, что готов жениться, несмотря на все препятствия, заставившие его принять самое деятельной участие в разлуке мистера Бингли с ее же родной сестрой; препятствия, которые оставались неизменными, когда речь шла о членах одной и той же семьи! Все это казалось невероятным. Элизабет, разумеется, льстило, что именно она разбудила такую любовь; но гордыня мистера Дарси, всепоглощающая его гордыня, бесстыдное подтверждение собственных злодеяний, направленных против Джейн, непростительная манера упоминания страданий мистера Уикема, жестокость, которую он не пытался отрицать, – все это уже через несколько минут потопило тот робкий проблеск сочувствия к отвергнутому влюбленному, что вспыхнул на мгновение в ее сердце.

Элизабет долго сидела в кресле, погрузившись в невеселые свои думы, пока под окном не послышался шум экипажа леди Кэтрин. Заметив его приближение, она поспешила к себе в комнату.

Глава 35

На следующее утро Элизабет проснулась с теми же мыслями в голове, что не давали ей покоя, когда глаза ее закрывались накануне вечером. Она все еще не отошла от удивления по поводу тех странных событий, что взбудоражили ее прошлым днем, и не могла думать больше ни о чем. Все валилось у нее из рук, а потому вскоре после завтрака она решила, что в таком состоянии разумней всего будет прогуляться на свежем воздухе. Элизабет прямиком направилась к излюбленному своему уголку парка, как вдруг остановилась посреди дороги, неожиданно вспомнив о том, что мистер Дарси тоже иногда там бывает, и поэтому, вместо того чтобы углубиться в рощу, она свернула на аллею, уводившую прочь от главной дороги. Парковая ограда все еще шла по правую сторону, но вскоре закончилась небольшой калиткой. Два или три раза повторив свой путь, Элизабет, искушаемая прекрасным утром, все же остановилась перед воротами и заглянула в парк. За те пять недель, что она провела уже в Кенте, облик его неузнаваемо изменился, и с каждым новым днем зелени на нежных и тонких ветках все прибывало. Элизабет собралась было снова повернуть обратно, когда неожиданно в перелеске, граничившем с парком, заметила фигуру джентльмена, мелькнувшую сквозь буйство кустарников и деревцев. Мужчина решительно приближался; и, испугавшись, что это может быть только мистер Дарси, она немедленно отвернулась и торопливо зашагала прочь. Однако шаг незнакомца оказался гораздо шире ее собственного, и вскоре он заметил барышню, прибавил ходу и окликнул ее по имени. Элизабет, свернувшая уже в сторону, услышала этот голос, принадлежавший, несомненно, мистеру Дарси, и против собственного желания снова направилась к калитке. Тот ее уже поджидал и протянул ей письмо, которое она инстинктивно взяла, после чего он надменно произнес:

– Я уже давно гуляю по лесу в надежде встретиться с вами. Вы окажете мне честь, прочтя это письмо?

С легким поклоном он быстро отвернулся, зашагал в сторону рощи и скоро исчез из виду.

Не ожидая от чтения особого удовольствия, но все же снедаемая сильнейшим любопытством, Элизабет вскрыла письмо и, к огромному своему удивлению, достала из конверта два листа писчей бумаги, испещренные мелким убористым почерком. Продолжая свой путь вдоль аллеи, мисс Беннет начала читать. В самом верху листа стояло «Восемь часов этого утра, Розингс».

«Не смущайтесь, мадам, приступая к моему письму: в нем нет повтора тех чувств и предложений, что вызвали в вас так много отвращения накануне. Я пишу вам безо всякого желания продлить страдание и гнев и не обманываю себя, питая бесплодные надежды на наше с вами счастье рядом друг с другом. Сказанное обоими вчера забудется, боюсь, нескоро. Сама попытка сесть за это письмо, с точки зрения благоразумия, должна была быть отвергнута и оставлена, если бы не моя совесть, которая требует, чтобы строки, лежащие перед вами, были написаны и прочитаны. А посему простите мне вольность настаивать на вашем внимании. От вашего сердца я пощады не жду, но взываю к справедливости и доле сочувствия.

Два обвинения разного свойства и уж совершенно различной тяжести швырнули вы мне вчера в лицо. Первое относилось к моей роли в разлуке (давайте ненадолго оставим в стороне наши с вами чувства!) мистера Бингли с вашей сестрой; второе касалось того, что, вопреки справедливым требованиям, вопреки чести и человечности, я разорил мистера Уикема и разрушил все его ожидания и надежды, связанные с получением наследства, то есть намеренно и осознанно выкинул из сердца друга юности, любимца своего отца, которому, кроме как на наше покровительство, надеяться было не на что, который вырос в расчете на наше милосердие и жестокая судьба которого не идет по тяжести обвинения ни в какое сравнение с разлукой Бингли и мисс Беннет, последствия коей – вопрос лишь нескольких недель или месяцев. Однако отныне я надеюсь на то, что обвинения ваши по этому поводу, брошенные мне столь легко и жестоко, будут с меня сняты, когда вы узнаете истинные причины моего поступка. Если во время изложения я по необходимости допущу упоминание чувств, оскорбительных вашему сердцу, мне остается только заранее попросить у вас прощения. Я не в силах противиться необходимости, а затяжные извинения превратят мою исповедь в глупость.

Я недолго прожил в Хертфордшире, когда заметил вместе с остальным моим окружением, что Бингли при всем обилии хорошеньких юных леди в тех местах отдает явное свое предпочтение вашей сестре. Но до самого рокового вечера, когда он устроил бал в своем доме, я не придавал его вниманию к ней сколько-нибудь серьезного значения – мне и раньше доводилось становиться свидетелем многочисленных его влюбленностей. Но на том балу, когда я имел честь танцевать с вами, я впервые осознал из слов сэра Уильяма Лукаса, что повышенное внимание Бингли к вашей сестре породило всеобщее предположение о близости их помолвки. Он говорил об этом так решительно, что создавалось впечатление, будто осталось лишь узнать день, в который произойдет сие событие. С того самого момента я уже не спускал глаз со своего друга и вскоре заметил, что его привязанность к мисс Беннет значительно превосходит все, виденное мною раньше. Наблюдал я и за вашей сестрой. Ее взгляд и манеры казались открытыми и приветливыми и не отличались от тех, что я замечал в ней и раньше, но я не нашел в них даже тени той страсти, что в друге была мне столь очевидна. Домыслы сэра Уильяма я списал тогда на обычные бальные сплетни, утвердившись в мыслях о том, что, хотя сестра ваша и принимает любезности Бингли весьма благосклонно, она все же ни в коей мере не поощряет развитие более тесной связи и более страстных чувств. Если бы вы тогда не допустили ошибку, нынче заблуждался бы я; и, учитывая то, что свою сестру вы знаете так хорошо, как никто другой, такое предположение обретает вполне реальный шанс превратиться в уверенность; и тогда отказ ваш не был бы так проникнут жестокостью, потому что я, скорее всего, пребывал бы в полном неведении всей подоплеки того, что случилось бы, не распорядись судьба иначе. Но я не стану углубляться в мысли о том, что безмятежность и спокойствие вашей сестры были таковы, что даже самый придирчивый наблюдатель убедился бы в том, что, как ни очарователен ее характер, как она ни мила, сердце ее разбудить весьма нелегко. Признаюсь вам откровенно: сам я страстно желал поверить в ее равнодушие. Однако сразу же признаюсь и в том, что обычно на решения мои не в силах повлиять ни страхи, ни надежды, ни желания; и я не верил в ее равнодушие, потому что сам этого хотел, сам верил тому, чего не было, в необъяснимом и неразумном порыве. Возражения мои против их союза тогда уже не ограничивались теми, что вчера вечером прозвучали у вас в гостиной, когда я, оставив в стороне чувства, поведал вам о собственных моих сомнениях – нужда в связях стала бы одинаковым злом как для Бингли, так и для меня. Для того, чтобы назвать их брак мезальянсом, были и другие причины; причины, которые остаются актуальными и по сию пору и на которые я решился закрыть глаза, потому что в тот момент меня лично они не касались. Считаю необходимым хотя бы вкратце изложить вам все то, что смутило и огорчило меня тогда. Положение вашей семьи, – бесспорно, далеко не блестящее, – не шло ни в какое сравнение с общей жаждой наживы, постоянно вылезавшей на поверхность и выдававшей свое присутствие как в речах ваших младших сестер, так и в словах вашей матери и даже отца. Простите меня. Мне действительно больно говорить вам об этих вещах. Но оставим в стороне просчеты вашей родни и неудовольствие, вызванное моими словами о ней, и попробуем найти что-нибудь способное вас утешить. К глубочайшей моей радости, вы во всей этой неприглядной истории ни единым словом не вызвали моего негодования, в полной мере обрушившегося на голову вашей старшей сестры. Мне остается только уверить вас, что именно в тот вечер я окончательно утвердился в своих выводах о роли каждого в представшей предо мной комедии и именно тогда я окончательно счел своим долгом уберечь друга от связи, грозившей вылиться в крайне нежелательный брак.

Бингли оставил Незерфилд и отправился в Лондон, чтобы, как вам известно, вскоре вернуться. Теперь мне необходимо прояснить вам роль, которую я сыграл в развитии дальнейших событий. Обеспокоенность его сестры вполне совпала с моим тогдашним настроением, и вскоре схожесть наших тревог раскрылась. Одинаково уверенные в том, что отныне нельзя терять ни минуты, мы вместе пришли к решению немедленно последовать за Бингли в Лондон. Мы сделали так, как решили, и уже в городе я принял на себя нелегкую миссию раскрыть другу глаза на все печальные последствия необдуманной его страсти. Я рассказал ему о нежелательности и невозможности такого выбора совершенно искренне. Он выслушал мои доводы, но положение оказалось гораздо серьезней, чем мы с мисс Бингли полагали; и ни голос собственного разума, ни забота самых близких ему людей не в силах были разрушить до конца его решение жениться. И тогда мне нежданно помог второй случай, лишний раз убедивший меня и, к счастью, самого Бингли в полном равнодушии вашей сестры. Я благодарю Господа за его проведение. Дело в том, что по натуре мой друг весьма скромен и во многом зависит от моего решения, а потому, имея на руках бесспорные козыри, на этот раз я безо всяких трудов убедил его в том, во что сам свято верил, и вопрос о возвращении в Незерфилд был улажен буквально за считанные мгновения. Я не виню себя за то, что поступил так, и только один эпизод во всей этой истории не приносит мне удовлетворения – это то, что я предпринял все, что было в моих силах, чтобы скрыть от друга приезд вашей сестры в город. Сам я об этом узнал уже в тот день, когда мисс Беннет объявилась у мисс Бингли, но брат ее ничего не знает об этом по сию пору. Не исключено, что я напрасно опасался их встречи; но все же состояние друга тогда вызывало во мне опасения, и я счел за благо не искушать судьбу лишний раз. Возможно, эта ложь не достойна джентльмена, но то была ложь во спасение, и что сделано, то сделано. По этому поводу мне нечего больше сказать и не в чем больше извиниться. Если я ранил чувства вашей сестры, то сделал это непреднамеренно; и, хотя мотивы моих поступков могут показаться вам надуманными, сам я таковыми их признать не могу.

Что касается второго обвинения, тяжкого обвинения в предательстве мистера Уикема, я смогу опровергнуть его только тем, что изложу вам полностью всю картину его связей с моим семейством. В чем конкретно вы меня обвиняли, я так и не понял, но той правде, которую я сейчас намерен вам рассказать, есть немало свидетелей с самой безупречной и надежной репутацией. Итак, мистер Уикем является сыном одного весьма почтенного джентльмена, много лет управлявшего нашим поместьем Пемберли. Беззаветная его преданность вполне естественно подвигла моего родителя на ответную благодарность, которая оказалась так велика, что распространилась и на крестника, Джорджа Уикема, обласканного покойным мистером Дарси с самых ранних лет. Отец мой платил за его обучение в школе, а потом направил любимца в Кембридж. Согласитесь, забота весьма существенная, особенно если учесть то, что отец мистера Уикема, пребывавший в вечной нужде по вине разгульного образа жизни сына, был просто не в состоянии дать тому образование, подобающее настоящему джентльмену. Мистер Дарси находил истинное удовольствие в обществе своего раскрепощенного и очаровательного крестника. Он был весьма высокого мнения о его морали и даже надеялся на то, что тот посвятит себя Церкви. Что касается меня, то я уже много, очень много лет назад начал придерживаться совершенно иного мнения о своем наперснике. Порочные его наклонности, изменчивость принципов – все это ускользало от взора близкого его друга, но не моего, ведь я видел того в самые разные моменты, в том числе и тогда, когда маска спадала с его лица. Мистер Дарси, разумеется, не знал всего этого. Здесь я снова вынужден причинить вам боль; и в какой степени слова мои ранят вас, знать можете только вы сами. Но какие бы чувства мистер Уикем ни исхитрился вызвать в вас (об их природе мне остается только гадать), я не могу не раскрыть вам настоящего его лица. Мой милый и добрый отец скончался чуть больше пяти лет назад; и привязанность его к Уикему до последнего дня оставалась такой сильной, что в завещании своем он просил меня заботиться о крестнике и всячески способствовать его продвижению на богоугодном поприще. Родитель мой распорядился относительно прихода для своего крестника, который должен был перейти к нему, как только место станет вакантным. Денежное наследство Уикему составило тысячу фунтов. Старый мистер Уикем не намного пережил моего батюшку, и примерно через полгода после череды этих печальных событий я получил письмо от Джорджа, в котором тот сообщал, что окончательно отошел от идеи рукоположения, а также спрашивал, может ли он рассчитывать на денежную компенсацию вместо помощи в продвижении по службе, от которой в общем-то мало дохода. Там же он добавлял, что расположен изучать законы, а потому доход его в тысячу фунтов не в состоянии покрыть всех предстоящих расходов. Скорее я желал, чтобы это оказалось правдой, чем верил в его слова, но в любом случае с готовностью воспринял новую его затею. Мне ли было не знать, что на роль священника мистер Уикем годится менее всего. Итак, вскоре дело было улажено. Он отказался от всякой помощи в продвижении на церковном поприще и взамен получил три тысячи фунтов. После этого связь наша надолго прервалась. Я слишком на него сердился, чтобы позвать тогда в Пемберли или принять его общество в городе. Как я полагаю, большую часть своего времени в ту пору он проводил в Лондоне, и едва ли его слишком занимали законы. Он оказался свободен от всяких обязательств, жизнь его продвигалась по стезе разврата и безделья. Так прошло около трех лет. Деньги его неизбежно кончились, и он снова послал мне письмо, в котором заверял, будто обстоятельства его крайне стеснены, что, впрочем, вполне соответствовало истине. Законотворчество оказалось вовсе невыгодным ремеслом, и теперь он твердо определился в разумности принятия духовного сана на том условии, разумеется, что я предоставлю ему некогда обещанный приход, в чем, собственно говоря, он мало сомневался, поскольку считал, что едва ли у меня найдется о ком еще позаботиться. Кроме того, я не мог позабыть последние распоряжения покойного моего батюшки. Но едва ли вы обвините меня в том, что на этот раз я отказался внять его посулам, наученный уже горьким опытом. Его возмущение моим ответом было пропорционально велико краху его и без того неустойчивого финансового положения, и отныне он без сомнений и без пощады клеймил меня в глазах всего общества. После этого случая разрыв наш стал полным и окончательным. Как он жил потом, я не знаю. Но прошлым летом Джордж снова появился из небытия, причинив мне тем самым страшную боль. Сейчас мне остается только сообщить вам еще одно обстоятельство, которое сам я изо всех сил старался забыть и которое, кабы не тяжесть вашего обвинения, ни за что не слетело бы с моих губ. Ну вот, сделав такое вступление, я не оставил себе более мостов к отступлению и вверяю себя вашей порядочности. Моя сестра младше меня на десять лет. После смерти батюшки Джорджиана перешла под опекунство племянника нашей матери, полковника Фитцуильяма, и под мое, разумеется, тоже. Около года назад она покинула школу, и для нее построили дом в Лондоне. Прошлым летом вместе со своей воспитательницей она отправилась в Рамсгейт, где в то же самое время отнюдь не случайно оказался мистер Уикем. К этому заключению я пришел уже позже, когда выяснилось, что он давно знаком с той самой миссис Янг, на счет которой мы так сильно заблуждались. Своей рекомендацией и помощью она так возвысила проходимца в глазах Джорджианы, в чьем доверчивом сердце жила еще былая к нему привязанность со времен детства, что она уверила самое себя в полной любви к Уикему, замыслив с ним тайное бегство. В прошлом году ей едва исполнилось пятнадцать, и это должно служить смягчающим вину обстоятельством. Заявляя о полном бескорыстии ее намерений, я счастлив заметить, что знанием этим обязан только ей самой. Я неожиданно нагрянул в Рамсгейт и застал их вместе за день или два до запланированного побега; и Джорджиана, будучи не в силах принести бездну горя и страданий брату, которого она любит скорее как отца, поведала мне о тайном своем замысле. Вы можете себе представить, что я после этого чувствовал, и как слепа была моя ярость. Любовь к сестре не позволила мне раздуть публичный скандал, но я написал письмо мистеру Уикему, который, впрочем, не дожидаясь его, поспешил скрыться, а также уволил миссис Янг незамедлительно. Разумеется, главной целью Уикема было заполучить приданое моей сестры, которое составляет тридцать тысяч фунтов; но в то же время я нисколько не сомневаюсь и в том, что он был искушаем желанием отомстить мне, украв самое дорогое, что у меня осталось. Таковы, мадам, истинные события, в которых волей судьбы мы оба с вами оказались замешаны; и, если вы не отвергните их как полностью лживые, я надеюсь, вы снимите с меня свои обвинения в жестокости по отношению к мистеру Уикему. Я совершенно не знаю, в какой манере, в какой форме он отравил ваше сердце гнусной ложью, но успеху его я ничуть не удивляюсь. Пребывая в полном неведении, вы не могли составить правильное суждение об этих несчастных событиях, да и поводов заподозрить очаровательного знакомого во лжи тоже не имели. Наверное, сейчас вы удивитесь, отчего я не сказал все это вчера. Поймите, накануне я получил достаточно сильное потрясение, чтобы владеть своими чувствами или понять, что может и что должно прозвучать. Правдивость всего мною здесь изложенного может подтвердить полковник Фитцуильям, который в силу родства, тесной и долгой дружбы и опекунства осведомлен относительно всех подробностей. Если ваше отвращение ко мне вынудит вас признать все мои заверения несущественными, вы просто не имеете права не поверить тому же в изложении моего кузена. Предвидя возможность того, что на слово вы мне не поверите, я сегодня же утром попытаюсь передать вам это письмо как вещественное доказательство полной моей откровенности с вами. Итак, мне остается добавить только одно: храни вас Господь. Прощайте,

Дарси».

Глава 36

Принимая письмо от мистера Дарси, Элизабет рассчитывала разве что на повторение предложения, прозвучавшего накануне, и никак не ожидала такого его содержания. Однако, зная о том, что находилось в конверте, легко можно предположить, как жадно вчитывалась она в строки, и какие противоречивые чувства вызывало у нее прочитанное. Впрочем, сама она точно не могла определить, что испытывает. С изумлением для себя она выяснила, что он искренне верит в полную свою невиновность, но тут же убедилась и в том, что за всеми его объяснениями совершенно очевидно стоит справедливое чувство стыда. С твердым предубеждением против всего, что он может ей сказать, барышня приступила к описанию событий в Незерфилде. Она лихорадочно вчитывалась в слова, но не могла понять их смысл, а нетерпение узнать, что говорится в следующем предложении, подхлестывало ее и без того невнимательное чтение, оставляя суть того, что лежало у нее перед глазами, вне пределов понимания. Его тезис о полном равнодушии сестры она немедленно заклеймила жалкой ложью, а когда Дарси приступил к изложению действительных, самых неприятных обстоятельств, препятствовавших союзу Бингли и Джейн, она слишком рассердилась и разнервничалась, чтобы составить хоть сколько-нибудь справедливое и объективное суждение относительно его мотивов. Он не жалел о сделанном, и это заставило барышню лишь злорадно усмехнуться. Весь стиль его послания дышал не раскаянием, но надменностью, за каждым словом стояла гордыня и оскорбительное высокомерие.

Однако, когда вслед за этой частью Дарси перешел к отчету о мистере Уикеме, страсти ее уже немного улеглись, а взгляд прояснился. Если все написанное им правда, мнение о нем обязано быть пересмотренным самым радикальным образом. Вчитываясь в волнующе правдоподобную историю собственных его злоключений, Элизабет снова смутилась и растерялась, а сердце ее заныло. Изумление, дурные предчувствия и даже ужас сковали ее тело. Она страстно желала, чтобы все оказалось ложью от первого до последнего слова, и непрерывно восклицала: «Это должно быть неправдой! Не может быть! Это самая чудовищная ложь!» Прочтя письмо до конца, и едва ли поняв прочитанное, она нервно смяла бумагу, почти плача и уверяя себя в том, что ни на йоту не верит Дарси и никогда больше не раскроет это письмо.

В таком вот крайнем смущении, с мыслями, лихорадочно ускользавшими от нее, она шла, вернее, мчалась вперед. Бег ей не помогал, и уже через полминуты смятый конверт был снова извлечен из-за пояса. Постаравшись в меру возможностей успокоиться, она снова вернулась к убийственной части о мистере Уикеме, заставляя собственный мозг анализировать каждое прочитанное слово. Что касается круга его общения с господами из Пемберли, то мистер Дарси практически слово в слово повторил все то, что Элизабет уже слышала от Уикема; а доброта покойного джентльмена, хоть и несколько уточненная его сыном, в целом соответствовала отзывам обиженного крестника. Пока версия одного вполне подкреплялась изложением другого. Огромная разница началась с предложения, касавшегося завещания. То, что говорил мистер Уикем относительно прихода, было достаточно еще свежо в ее памяти; и, поскольку она могла наизусть повторить каждое его слово, избежать констатации чьей-то лжи не удавалось. Несколько упоительных мгновений мисс Беннет тешила себя надеждой на то, что подозрения ее относительно Дарси не грешат против истины; но, когда она снова и снова читала и перечитывала строки о том, что мистер Уикем сам отказался от прихода, попросив взамен столь крупную сумму и, более того, ее же и получив, ей пришлось крепко задуматься. Она опустила письмо и принялась взвешивать каждое обстоятельство с тем, что казалось ей непредвзятостью, основанной на вероятности любой версии, но это упражнение успеха не принесло. С любой из сторон утверждения оставались по-прежнему голословными. Она снова припала к письму и с каждой прочитанной строкой все более приближалась к мысли о том, что, если принять на веру, будто мистер Дарси и правда не поступил так бесчестно, как это представил Уикем, всякая вина с первого снимается полностью.

Экстравагантность и безумная расточительность, масштабы которых он уточнить посовестился, хотя все же грехи эти вменял в вину мистеру Уикему, буквально шокировали Элизабет. К этому смущению добавилось еще и то, что доказать необоснованность таких заверений ей оказалось нечем. Она никогда не слышала о мистере Уикеме до его поступления в Хертфордширский полк, в котором он оказался по рекомендации молодого человека, случайно встретившего его в городе и обрадованного возможности возобновить прежнее мимолетное знакомство. О прошлой его жизни в их околотке ничего не знали, кроме того, что он сам о себе рассказывал. А что до его истинного характера, то, говоря по правде, этот вопрос не особенно занимал ее в ту пору. Черты, голос, манеры – все это зарекомендовало молодого человека в образе воплощенной добродетели. Мисс Беннет попыталась вспомнить примеры его доброты, яркий след целостности натуры и щедрости души, которые смогли бы защитить того от нападок мистера Дарси; она искала превосходство достойных качеств, способных оправдать лень и пороки, которые, если верить письму, длились многие годы. Ничего подобного ей на ум не пришло. Она живо представляла себе образ мистера Уикема; очарование его черт и манер стояли у нее перед глазами; но она не могла припомнить ни одного из достоинств, не считая одобрения соседей и уважения за общим столом, получаемого им по праву положения в обществе. Сделав на этом небольшой перерыв, она постаралась отвлечься, а потом снова приступила к чтению. Увы! история о его видах на мисс Дарси находила косвенное подтверждение в беседе с полковником Фитцуильямом, состоявшейся не далее позавчерашнего утра. Кроме того, сам Дарси направлял ее к кузену за подтверждением справедливости каждого написанного им слова, а сомневаться в порядочности Фитцуильяма у Элизабет поводов не было. В отчаянии она даже почти было решилась воспользоваться этим советом, но тут же смутилась, представив собственную неловкость при объяснении причин расспросов, и вскоре от затеи отказалась, заверив себя в том, что мистер Дарси не стал бы подвергать такой опасности собственную репутацию, не будь он уверен в полном подтверждении своего рассказа.

Мисс Беннет доподлинно помнила все, что прошло в разговоре между ней и мистером Уикемом во время самой первой встречи у мистера Филипса. Многие его выражения до сих пор отчетливо звучали у нее в ушах. Но только сейчас ее поразила та готовность, с которой он спешил раскрыть свое сердце совершенно посторонней барышне. Элизабет удивилась, отчего эта мысль не приходила ей в голову раньше. Только теперь она замечала нетактичность, с которой тот распространялся о своих несчастьях, несоответствие между его чувствами и поступками. Она вспомнила, как Уикем похвалялся, будто нисколько не боится встречи с мистерам Дарси, говорил, что тот может уехать из Хертфордшира, тогда как сам он останется там, где ему удобно, но на следующей же неделе сбежал от бала в Незерфилде. Вспомнила она и то, что до самого отъезда Бингли и его близких о бедах своих Уикем поведал только ей, но сразу же после того, как Дарси не стало, коварство последнего немедленно сделалось злобой дня; и то, как, несмотря на недавние свои заверения, будто память о покойном благодетеле не позволит ему поносить его сына, в последующих своих рассуждениях о мистере Дарси Уикем в выражениях не стеснялся.

Как иначе стало выглядеть все, в чем он оказался замешан! Только сейчас его увивания вокруг мисс Кинг оказались омерзительно корыстными, а за показным равнодушием его к богатству, точно по волшебству, выросло чудовищное, животное стремление ухватиться за первый же лакомый кусок. Отношение Уикема к самой Элизабет отныне также не имело никаких оправданий: либо он просто заблуждался относительно размеров ее приданого, либо его самолюбию льстила привязанность, которую он возбуждал в любой избранной жертве. Каждая ее новая попытка найти хоть какое-нибудь оправдание красавцу-лжецу становилась все слабее и слабее. В продолжение искупления вины перед мистером Дарси она даже припомнила, как уже очень давно сам мистер Бингли уверил Джейн в том, что совесть его друга по отношению к этому проходимцу чиста. Определенно гордыми и отталкивающими были его манеры, и на протяжении всего их знакомства – знакомства, закончившегося полным их сближением и доверительностью, мисс Беннет так и не видела ничего, что могло бы опровергнуть обвинение в беспринципности и несправедливости, в неверии и аморальности. То, что друзья его ценили и уважали, даже сам Джордж приписывал слепоте армейского братства, а то, как часто и вдохновенно он говорил о ее сестре, подтверждало лишь одно: Уикем вполне мог быть к ней неравнодушен. Окажись правдой все утверждения Уикема, такую правду едва ли удалось бы сокрыть от света, а дружба между человеком, способным на подлое предательство, и таким славным созданием, как мистер Бингли, вряд ли была бы возможна.

От стыда у Элизабет подкашивались ноги. Отныне она не могла думать ни о Дарси, ни об Уикеме без горького осознания собственной слепоты, пристрастности, предубежденности и глупости.

«Господи, как отвратительно я поступила! Я, которая гордилась своей дальновидностью! Я, которая думала, будто имею ум, которая насмехалась над щедрой прямотой своей сестры и лелеяла собственное тщеславие в беспочвенном и преступном недоверии. Как унизительно это открытие! Боже, как унизительно! Будь я влюблена, и даже тогда я едва ли могла бы так ослепнуть. Но грех мой не любовь, а тщеславие. Довольная вниманием одного и оскорбленная пренебрежением другого с самого начала нашего знакомства, я стала воплощением предвзятости и невежества, я лишилась разума во всем, в чем оказывался замешан один или другой. До самого этого дня я не знала, что я такое есть».

От себя к Джейн, от Джейн к Бингли метались ее мысли, покуда она не вспомнила, что сочла объяснения Дарси надуманными, и потому тут же вернулась к чтению. Эффект от повторного чтения разительно отличался от прежнего. Как теперь могла она усомниться в его утверждениях после ужасных своих открытий, как могла поверить одному его слову и отвергнуть другое, назвав его ложью? Он заявляет, что совершенно не подозревал о любви Джейн. Как назло, Элизабет никак не могла вспомнить, что думала по этому поводу Шарлотта. Однако сомневаться в справедливости портрета сестры, набросанного его рукой, не приходилось. Она понимала и видела теперь, что чувства Джейн, хотя сильные и постоянные, редко прорывались наружу, что манеры ее оставались ровными и одинаково приветливыми ко всем, а все это не очень-то согласуется с представлениями о настоящей любви.

Дойдя до той части письма, в которой упоминается ее семейство в терминах самых обидных, усмиренное ее негодование сменилось отчаянным стыдом. Справедливость его обвинений вдруг так сильно ее поразила, что на поиск оправданий не осталось никаких сил; и те речи во время бала в Незерфилде, на которые он ссылался, и то, что видел мистер Дарси в первый день их знакомства, не могло оставить в его сознании отпечаток более сильный, чем тот шрам, что теперь пересек ее душу.

Комплимент в свой адрес, а также в адрес сестры она, разумеется, тоже не могла не почувствовать. Он утешал, но не в силах был смыть тот стыд, который навлекло на себя их семейство. Только поняв, что страдания Джейн стали делом рук самых близких ее родных и что репутации их обеих был нанесен почти непоправимый урон, Элизабет почувствовала смертельную тоску и желание провалиться сквозь землю.

Побродив по аллее еще часа два, передумав все, что можно было передумать, вспомнив обо всем, о чем стоило помнить и следовало забыть, утешая себя, пытаясь смириться с этим трагическим, роковым поворотом, совершенно иначе осветившим все ее былое и нынешнее существование, и вспомнив, наконец, о том, что дома ее, должно быть, давно уже потеряли, Элизабет направилась в Хансфорд. Входя в дверь, она дала себе слово выглядеть спокойной и приветливой, будто ничего не случилось; но, видимо, оттого, что все силы ее ушли на то, чтобы обещание свое выполнить, разговор как-то не клеился.

Сразу же после прихода ей рассказали, что пока она была на прогулке, к Коллинзам по очереди заходили оба джентльмена из Розингса. Мистер Дарси пробыл всего пару минут, зато полковник Фитцуильям просидел с соседями, по крайней мере, час, все ждал ее возвращения и даже собирался уже пуститься на поиски. Элизабет могла лишь сделать вид, будто жалеет о том, что они не встретились, но в душе она была этому рада. Полковник Фитцуильям отныне не занимал ее мыслей. На уме у нее нынче было только роковое письмо.

Глава 37

Оба джентльмена покинули Розингс на следующее утро; и мистер Коллинз, спозаранку гулявший вдоль ограды, дабы поклониться господам на прощание, принес домой радостную весть о том, что те пребывали в добром здравии и вполне бодром настроении, особенно если принять во внимание ту печальную разлуку, что потрясла сегодня в Розингсе всех. Целый день мистер Коллинз то и дело забегал к соседям, чтобы утешить безутешных леди Кэтрин и мисс де Бург, переживших расставание с близкими; и в одно из своих возвращений он явился с посланием от благодетельницы, из коего следовало, что меланхолия ее столь сильна, что ее милость непременно желает видеть их всех к обеду.

Элизабет не могла смотреть на леди Кэтрин и не думать, что, будь на то ее воля, она могла бы сидеть теперь рядом с ней на правах ее будущей племянницы; и она невольно улыбалась, представляя себе растерянность и негодование ее светлости. «Что бы она сказала? Как бы себя повела?» – такими нехитрыми вопросами занимала себя мисс Беннет во время трапезы.

Первой темой обсуждения стало сокращение количества домочадцев в Розингсе.

– Уверяю вас, я так живо это ощущаю, – вздыхала леди Кэтрин. – Мне кажется, никто не переживает боль разлуки с друзьями так остро, как я. Дело в том, что я очень привязана к этим мальчикам, а они, я знаю, души не чают во мне. Как не хотелось им уезжать! Но с ними так всегда. Мой милый полковник держался очень браво до самого последнего момента; но вот Дарси переживал расставание даже острее, чем в прошлом году. Определенно за это время его привязанность к Розингсу только выросла.

Мистер Коллинз тяжело вздохнул, мать и дочь благосклонно улыбнулись.

После обеда леди Кэтрин заметила, что мисс Беннет, похоже, не в духе, и немедленно сама нашла тому объяснения, предположив, что та печалится из-за предстоящего вскоре собственного отъезда.

– В этом случае, милочка, я советовала бы вам написать письмо матери и попросить позволить погостить здесь подольше. Миссис Коллинз очень рада вашей компании, это по всему видно.

– Я очень обязана вашей милости за это доброе приглашение, – возразила Элизабет, – но не в моих силах его принять. Мне необходимо быть в городе в следующую же субботу.

– В таком случае вы пробудете здесь всего шесть недель. Я полагала, что вы останетесь у нас на два месяца. Я так и сказала миссис Коллинз еще до того, как вы приехали. У вас не может быть причин, чтобы уехать так скоро. Миссис Беннет, несомненно, могла бы уступить вам еще пару недель.

– Да, но не мог бы мой отец. В своем последнем письме он торопил меня с возвращением.

– О, но если над вами может сжалиться мать, то, что же мешает поступить так и отцу? Дочери, как правило, редко заботят отцов. И если вы захотите пробыть здесь еще целый месяц, то я смогу подвезти вас до Лондона. Я собираюсь туда на недельку в самом начале июня; и, поскольку Доусон ничего не имеет против ландо, для одной из вас в нем вполне хватит места; а если к тому же и погода будет прохладная, в ней смогут поместиться обе, потому что все вы достаточно стройные.

– Мадам, вы сама любезность. Боюсь, однако, мне лучше придерживаться изначального плана.

Странно, не леди Кэтрин не роптала.

– Миссис Коллинз, вы непременно должны отправить вместе с барышнями слугу. Вы знаете, я всегда говорю только то, что действительно думаю, и я терпеть не могу, когда юные особы путешествуют сами по себе, да еще и, не приведи Господь, в почтовом дилижансе. Вам следует об этом позаботиться. Такая самостоятельность мне вовсе не по душе. Юных леди необходимо постоянно оберегать, о них нужно заботиться, и все должно соответствовать их будущему положению в обществе. Когда моя племянница Джорджиана прошлым летом отправилась в Рамсгейт, я распорядилась насчет двух лакеев для нее. Мисс Дарси – дочь покойных мистера Дарси и леди Анны из Пемберли. А иначе и быть не могло, ведь у нее такое положение. Я чрезвычайно внимательна к этого рода вещам. Миссис Коллинз, вместе с девушками вам следует отправить Джона. Очень хорошо, что я о нем вспомнила. С вашей стороны было бы дурно отпустить их в одиночестве.

– Мой дядя должен прислать за нами слугу.

– О! Ваш дядя! Он держит мужчину-слугу? Я очень рада, что у вас есть кто-то, кто заботится о таких мелочах. А где вы смените лошадей? Ну конечно, в Бромли! Если в «Белл» вы сошлетесь на меня, вас там примут вполне прилично.

У леди Кэтрин возникала тысяча вопросов относительно предстоящего путешествия, и, поскольку на все она ответить не могла, от Элизабет требовалось внимание, что как нельзя более пришлось ей на руку, потому что иначе при всей той рассеянности, в которой она сейчас пребывала, окружающие легко могли бы заподозрить неладное. Мысли следовало оставить на более спокойные часы, приберечь их для одиночества. Как только мисс Беннет оказалась одна в своей комнате, она с облегчением вздохнула; и впоследствии барышня не проводила ни дня без тихой прогулки по парку, во время которой ей никто не мог помешать предаваться тяжелым своим думам и печальным воспоминаниям.

Очень скоро Элизабет уже знала письмо мистера Дарси наизусть. Она дотошно изучила каждое предложение, и чувства к человеку, их написавшему, менялись в ней день ото дня. Вспоминая о том, как он к ней обращался, она до сих пор вспыхивала от возмущения; но, когда она понимала, как сама была к нему несправедлива и жестока, гнев ее направлялся на нее же саму. Его разочарование заставляло ее сочувствовать. Его привязанность встречала благодарность и глубочайшее уважение; но оправдать Дарси Элизабет все же не могла, как не могла хотя бы на секунду взять свои слова обратно или пожелать увидеться с ним когда-нибудь снова. В прошлом своем поведении она то и дело обнаруживала источники досады и сожаления, а в ужасных недостатках домашних – еще б(льшую боль. Печальней всего было то, что лекарства для нее не было. Отец, целью своей жизни сделавший насмешки над дочерьми, ни за что на свете не стал бы стараться искоренить совершенно дикое легкомыслие младших; а мать, собственные манеры которой были так далеки от идеала, не замечала в ветрености девочек никакого зла. Элизабет вместе с Джейн часто старалась утвердить в Лидии и Кэтрин бескорыстие; но, пока тылы тех прочно удерживала сама миссис Беннет, имели ли они хоть малейший шанс на успех? Кэтрин, будучи барышней безвольной и раздражительной и находясь под бдительным оком Лидии, воспринимала наставления старших неизменно в штыки; а Лидия, взбалмошная и небрежная, и вовсе сестер не слушала. Они выросли невежественными, ленивыми и тщеславными. Покуда в Меритоне остается хоть один офицер, они до одури будут флиртовать с ним, и, пока Меритон стоит всего в миле от Лонгбурна, они будут ходить туда вечно.

Волнения из-за Джейн стали второй заботой Элизабет, а объяснения мистера Дарси относительно полной невиновности мистера Бингли только усиливали боль при осознании того, чего сестра ее лишилась безвозвратно. Истинность его любви не требовала более доказательств, и вины на нем, кроме разве что слишком уж безоговорочного доверия другу, не было. Как больно мисс Беннет было думать о том, какой выгодной в каждом значении этого слова, какой многообещающей любви лишилась Джейн по вине тщеславия и недальновидности своей же семьи!

Когда к печальным этим раздумьям добавлялись мысли о гнусном характере мистера Уикема, легко можно себе представить, что Элизабет, ранее редко пребывавшая в невеселом расположении духа, теперь, напротив, почти не казалась хоть сколько-нибудь приветливой.

Посещения Розингса в последнюю неделю ее пребывания у Шарлотты были столь же частыми, как и в самую первую. Вечер накануне отъезда соседи провели у леди Кэтрин; и снова мадам живо интересовалась подробностями предстоящего путешествия, бодро давала указания по упаковке багажа и столь твердо настаивала на том, чтобы пеньюары были уложены именно так, как то подобает, что Мария по возвращении в Хансфорд сочла за благо переделать полностью то, чем она занималась все утро.

На прощание леди Кэтрин с любезной снисходительностью пожелала барышням приятной дороги и пригласила их в Хансфорд на следующий год; и даже мисс де Бург, будучи тронутой расставанием, хотя и не произнесла, разумеется, ни слова, зато протянула обеим руки.

Глава 38

Придя субботним утром на завтрак за несколько минут до остальных, в столовой Элизабет застала мистера Коллинза, который воспользовался возможностью обстоятельно распрощаться с кузиной, считая это своим долгом.

– Я не знаю, мисс Элизабет, – вещал тот, – выразила ли уже миссис Коллинз свою благодарность за ваш приезд, но совершенно уверен в том, что вы не покинете этот дом, не услышав, прежде, слова признательности за сей визит. Уверяю вас, все мы получили огромное наслаждение от вашей компании. Мы знаем, сколь нелегко прельстить посетителей нашим скромным жилищем. Простой образ жизни, маленькие комнаты, немногочисленность семейства и редкие выезды в общество непременно должны сделать существование в наших чертогах нестерпимо скучным для такой юной леди, как вы. Но все же я искренне надеюсь, что вы простите нам простоту и оцените наши старания в том, чтобы время, которое вы здесь изволили провести, стало исключительно для вас приятным.

Элизабет охотно заверила хозяина в том, что визит свой считает верхом очарования, а также сердечно поблагодарила кузена за гостеприимство. Шесть недель, что прошли здесь, были наполнены тихой радостью, а удовольствие жить подле Шарлотты и ощущать на себе неизменную ее доброту и заботу весьма обязывает. Мистер Коллинз ответным словом остался доволен и, не скрывая скромной своей улыбки, добавил:

– Мне доставляет огромное удовольствие узнать, что время, которое вы провели вместе с нами, не показалось вам неприятным. Мы и правда, старались, как могли. К счастью, в наших силах оказалось ввести вас в самое изысканное общество. Благодаря связям с обитателями Розингса нам время от времени удавалось разнообразить унылую домашнюю обстановку, и поэтому я льщу себя надеждой, что ваш визит в Хансфорд не был только лишь утомительным. Наша дружба с семьей леди Кэтрин воистину стала благословением, ниспосланным нам, грешным, свыше, а такой удачей может похвастать далеко не каждый смертный, уверяю вас. Вы, надеюсь, заметили, как мы близки с соседями. От вас не ускользнуло, как желанны и часты наши визиты к ним. По правде говоря, я полагаю, что, доколе нам благоволит ее милость, проживающая, можно сказать, в двух шагах от нас, любые недостатки убогого нашего дома кажутся райскими кущами.

Произнеся этот пассаж, мистер Коллинз так разволновался, что красноречие его покинуло, да и он сам, очевидно, в нем более не нуждался, потому что слова были не в силах передать всех нахлынувших в эту минуту чувств. Он принялся нервно вышагивать по столовой, а Элизабет, воспользовавшись краткой передышкой, попыталась придумать еще пару фраз, в которых правда мирно бы уживалась с любезностью.

– Я смею надеяться, милая моя кузина, что вы увезете с собой в Хертфордшир весьма лицеприятный отчет о нашей здесь жизни, потому как для этого у вас есть все основания. Вы ежедневно становились свидетелем того огромного внимания леди Кэтрин, которым обласкана миссис Коллинз. Принимая во внимания многочисленные примеры скромного домашнего счастья, мисс Элиза, вы, наверняка, согласитесь с тем, что подруга ваша не могла бы себе пожелать доли лучшей, чем эта. Впрочем, об этом, возможно, особо распространяться и не стоит. Позвольте мне лишь от чистого сердца пожелать вам, в браке такого же счастья. У меня с моей дражайшей Шарлоттой совершенно одинаковый образ мыслей. Во всем я нахожу примеры сходства наших характеров и чувств. Похоже, мы были просто созданы друг для друга.

Элизабет не кривя душой могла бы порадоваться за столь очевидное совпадение и искренне заверить его в том, что компания здешняя пришлась ей вполне по нраву, однако все это осталось несказанным, – о чем, впрочем, она так и не пожалела, – потому что в этот момент в столовой появилась миссис Коллинз. Бедная Шарлотта! Сердце Элизабет рвалось на части оттого, что она вынуждена оставить свою подругу в таком обществе. Но та выбирала себе судьбу в здравом уме; и, хотя вполне было ясно, что разлука с друзьями тяготит ее безмерно, в ней не чувствовалось желания пожаловаться на свою долю. Домашнее хозяйство, приход, курятник и мелкие ежедневные хлопоты не утратили еще своего очарования в ее глазах.

Ближе к полудню подали экипаж, чемоданы связали ремнями, коробки уложили на козлах, и все было готово к отъезду. После теплых объятий мистер Коллинз взял Элизабет под руку и повел ее через сад к каретному двору, по ходу передавая свои приветы и наилучшие пожелания родным, коим был благодарен за дружеский прием этой зимой в Лонгбурне, а также мистеру и миссис Гардинер, которым он не имел еще чести быть представленным. Элизабет забралась в карету, за ней проследовала Мария и, почти уже было закрыла дверь, когда мистер Коллинз неожиданно вспомнил, весь в панике и смятении, что барышни не сказали ни слова на прощание в адрес обеих леди из Розингса.

– Вы ведь, разумеется, хотите засвидетельствовать им свое почтение и нижайше поблагодарить за доброту к вам во время пребывания в Хансфорде!

Элизабет против такой формулировки ничего не имела; дверь позволили закрыть, и карета покатила прочь.

– Святые угодники! – воскликнула вдруг Мария по прошествии нескольких минут молчания. – Мне кажется, прошел только день-другой с тех пор, как мы сюда приехали. Но все же, как много здесь произошло разных событий!

– Твоя правда, очень много, – тяжело вздохнула ее товарка.

– Мы целых девять раз обедали в Розингсе, не считая того, что дважды пили там чай. Теперь мне есть что рассказать!

Элизабет чуть слышно подхватила:

– А мне есть что скрыть…

Нельзя сказать, чтобы барышни в дороге много говорили или что-то их волновало, и уже через четыре часа после прощания в Хансфорде они подъезжали к дому мистера Гардинера, в котором намеревались провести несколько дней.

Джейн выглядела прелестно, а что творилось у нее на душе, Элизабет узнать не оставалось времени, так как любящая их тетка не давала скучать племянницам ни минуты. Однако в Лонгбурн обе сестры возвращались вместе, и Элизабет тяжело вздыхала, понимая, как много им предстоит обсудить и как много печалей ждет их в родных стенах.

Тем не менее, терпения ее едва хватило на то, чтобы не начать грустную свою повесть о предложении мистера Дарси уже до Лонгбурна. Осознание того, что новости ее безмерно поразят Джейн и в то же время польстят тщеславие, с которым отнюдь не без успеха она все же боролась, ввергли Элизабет в состояние нерешительности, вызванное полным нынче неведением относительно того, что достойно быть рассказанным, а о чем лучше умолчать; ведь, начав однажды говорить, очень трудно опустить все, что касается в этой истории мистера Бингли и что способно лишь возобновить острую боль милой Джейн.

Глава 39

Шла вторая неделя мая, когда три юные леди покинули Грейсчерч-стрит в направлении городка N, что в Хертфордшире; и когда они подъехали к постоялому двору, где по договоренности, достигнутой ранее, их должен был ждать экипаж мистера Беннета, то обнаружили, что непунктуальность родительского извозчика сыграла как Китти, так и Лидии только на руку – обе девушки, прибывшие встречать сестер за час до их приезда, развлекались тем, что посещали салон местной модистки, оценивающе разглядывали будочника и нарезали салат с огурцами.

Поприветствовав своих сестер, они с триумфом сорвали со стола салфетку, явив взорам старших холодное мясо – неизменное угощение любой придорожной харчевни, – после чего принялись наперебой восклицать:

– Ах, ну разве это не чудо! Ах, какой приятный сюрприз!

– Мы хотели бы угостить вас, – несколько помрачнев, добавила Лидия, – но только вам придется одолжить нам денег, потому что мы потратились вон в том магазине. – Барышня разложила на столе свидетельства своих расходов. – Вот, я купила себе эту шляпку. Она, конечно, не очень, но я подумала, что могу с тем же успехом ее купить, что и пройти мимо. Однако я знаю, что с ней сделаю: я распорю ее на кусочки, а потом посмотрю, удастся ли из них собрать что-нибудь поинтересней.

В ответ на замечание сестер о том, что шляпка просто отвратительна, Лидия надула щеки.

– Да, но там были шляпки еще уродливей! Ну да ничего, я куплю себе пестрого сатину и обвяжу им тулью. Получится вполне сносная штучка. А, кроме того, совершенно неважно, что носить этим летом, потому что полк из Меритона переводят уже через две недели.

– Вот как! – довольно воскликнула Элизабет.

– Их направляют куда-то под Брайтон, и я так хочу, чтобы папа отвез нас туда на лето! У меня есть превосходный план, и, если он сработает, вся поездка не будет нам стоить ни гроша. Мама непременно тоже захочет туда поехать! Вы только представьте, какое ужасное лето мы проведем, если не поедем в Брайтон!

– Да, твой план действительно хорош, и подходит нам, как ничто другое. Боже правый! Брайтон, наводненный солдатами, и там же мы, разбитые уже одним только полком и балами раз в месяц в Меритоне.

– А у меня для тебя есть одна новость, – заявила Лидия, усевшись за стол. – Угадай, какая? Замечательная новость, очень важная новость о ком-то, кто всем нам очень нравится.

Джейн и Элизабет переглянулись и отпустили официанта. Лидия расхохоталась.

– Господи, опять ваша напыщенность и благоразумие. Отправили прочь официанта, как будто ему есть до нас какое-то дело! Уверяю вас, он часто слышит вещи и похуже, чем я собираюсь сказать. Впрочем, он такой уродец! Хорошо, что он ушел. Никогда еще в жизни не видела таких длинных подбородков. Ну да ладно, теперь о новости. Она о душке Уикеме. Негоже официанту о нем слушать, правда? Опасность миновала, и Уикем не женится на Мэри Кинг. Это для тебя! Она навсегда уехала к дяде в Ливерпуль. Уикем в безопасности!

– Мэри Кинг в безопасности! – поправила сестру Элизабет. – Теперь она не потеряет своих денег.

– Она круглая дура, что уехала, если его любит.

– Мне кажется, ни с одной из сторон там не было настоящей любви, – заметила Джейн.

– С его, разумеется, нет. Уверяю, он заботился о ней не больше, чем о китайцах. Оно и немудрено – кому нужна такая вздорная рябая дурочка!

Элизабет шокировала мысль о том, что, несмотря на всю грубость таких выражений, чувства ее едва ли заметно отличались от столь вольных и дерзких слов.

Как только все поели, и старшие расплатились, барышни приказали подавать экипаж; и после немыслимой суматохи, бушевавшей минут пять, вся компания со своими коробками, корзинами для шитья, свертками и уже ненавистными покупками Китти и Лидии от модистки уселась по местам.

– Как славно мы тут все втиснулись! – воскликнула Лидия, разгребая гору коробок. – Все-таки здорово, что я купила эту шляпку! Ее стоило купить даже просто ради лишней картонки! Ну, давайте же устроимся поудобней, все здесь приберем и будем болтать и смеяться до самого дома! Давайте, прежде всего, послушаем, что с вами происходило, пока вас не было дома. Вы встречались с красивыми мужчинами? А вы флиртовали? Я так надеялась, что одна из вас найдет себе мужа еще до возвращения домой! Заявляю вам совершенно точно: Джейн определенно скоро превратится в старую деву! Ей уже почти двадцать три! Боже, как мне было бы стыдно, если б к двадцати трем годам у меня не было бы еще мужа! Моя тетушка Филипс так хочет подыскать вам кавалеров, вы и представить себе не можете. Она говорит, что напрасно Лиззи отказала мистеру Коллинзу, но я с ней не согласна – он такой скучный. Боже, как мне хотелось бы выйти замуж раньше вас всех. Тогда бы я сама стала вывозить вас на балы. Ах, намедни мы так славно повеселились у полковника Форстера. Мы вместе с Китти провели там целый день, и миссис Форстер обещала к вечеру устроить небольшие танцы. Между прочим, мы с ней стали такими подругами! На танцы она пригласила обеих Харрингтон, но Гэрриет была нездорова, и Пен пришлось прийти одной, и тогда… Угадайте, что мы тогда придумали. Мы одели Чемберлена в женское платье, чтобы он для всех сошел за даму. Только представьте, как это было весело! Об этом не знала ни одна живая душа, не считая, конечно, меня, Китти, полковника и миссис Форстер, да еще моей тетушки, потому что нам пришлось одолжить одно из ее платьев. Можете себе представить, как очаровательно он выглядел! Когда явились Денни, Уикем, Пратт и еще пара-тройка офицеров, они совершенно его не узнали. Боже! Как я смеялась! И миссис Форстер! Я думала, что умру! Только поэтому мужчины что-то и заподозрили, а потом уже все открылось.

Вот с такими шутками-прибаутками Лидия с помощью Китти развлекала старших сестер на всем пути до Лонгбурна. Элизабет, как только могла, старалась не прислушиваться к этому вздору, но имя Уикема все же слишком часто звучало в рассказах, чтобы не обращать на него внимания.

Дома девушек ожидал вполне радушный прием. Миссис Беннет очень обрадовалась встрече с Джейн, которая умудрилась ничуть не утратить своей красоты; и за обедом мистер Беннет достаточно часто склонялся к Элизабет и говорил:

– Я так рад, что ты вернулась, Лиззи.

Обед в Лонгбурне имел все основания называться званым приемом, потому что, помимо Беннетов, там собрались почти все Лукасы, примчавшиеся к соседям, чтобы встретить дочь и послушать свежих новостей. Множество тем всколыхнуло их умы с приездом Марии: леди Лукас, сидевшая через стол от дочери, расспрашивала ту о достатке Коллинзов и об их курятнике. Миссис Беннет разрывалась на части, с одной стороны выслушивая отчет Джейн, расположившейся через пару человек от матери, о самой последней городской моде, и с другой стороны передавая полученные сведения младшим мисс Лукас; а Лидия, которую Бог наградил весьма зычным голосом, сообщала список приятных событий этого утра всем, кто готов был ее слушать, и никому в частности.

– О, Мэри! – воскликнула она. – Как жаль, что ты не поехала с нами. Мы так славно повеселились! Когда мы ехали в карете, Китти подняла все шторы, и мы притворились, будто в ней никого нет. Я бы так всю дорогу проехала, только ей вдруг стало плохо; а когда мы прибыли на место, то встретили этих трех самым превосходным холодным завтраком в мире. Если бы ты поехала с нами, мы бы угостили и тебя тоже. Но самое главное веселье пошло, когда мы стали собираться обратно. Я думала, мы ни за что не влезем в карету! Я почти умерла со смеху. Мы до самого дома прохохотали! Болтали и смеялись так громко, что нас, наверняка, слышали миль на десять вокруг!

На это Мэри мрачно отозвалась:

– Дорогая моя, такого рода веселье мне совсем не по нутру. Разумеется, большинство женщин именно так и веселятся, но я, признаюсь, не нахожу в том ничего очаровательного. Определенно мне куда милее хорошая книга.

Впрочем, всего этого Лидия уже не слышала. Она вообще не имела привычки прислушиваться к словам собеседника дольше, чем в течение полминуты; а Мэри не входила в число даже тех счастливчиков, которых барышня награждала мимолетным своим вниманием.

Вечером Лидия настояла на том, чтобы вся компания отправилась в Меритон проведать знакомых; но Элизабет этим уговорам отчаянно сопротивлялась. Несомненно, едва ли младшие Беннет могли просидеть полдня дома, чтобы потом немедленно не броситься в погоню за офицерами; однако Элизабет отказывалась от прогулке по иным соображениям. Она впадала в панику при мысли о свидании с Уикемом, а потому решила избегать любой с ним встречи. Утешением ей служил скорый отъезд полка. Через две недели военных в Меритоне не останется, и, как надеялась Элизабет, ничто уже не сможет напомнить ей о постыдном ее увлечении.

Почти целый день провела она дома, прежде чем неожиданно поняла, что планы поехать в Брайтон, как и обещала Лидия, стали основной темой обсуждения у ее родителей. От барышни не укрылось, что отец ее не имел ни малейших намерений поддаваться на уговоры; но в то же время ответы его звучали так туманно и неоднозначно, что миссис Беннет, хотя и заламывала в отчаянии руки не раз и даже не два, все же не теряла еще надежд на успех своего прожекта.

Глава 40

Нетерпение Элизабет поскорее ознакомить Джейн со всем, что случилось в Кенте, стало, наконец, невыносимым. Решившись опускать все детали, в которых замешана ее сестра, и приготовившись к немалому изумлению последней, на следующее же утро она почти полностью раскрыла содержание беседы между ней и мистером Дарси в Хансфорде.

Удивление старшей мисс Беннет в значительной степени потускнело на фоне чувств, возникших у нее от свидетельства полной преданности Элизабет, а потом и вовсе растворилось в бурном потоке разного рода мыслей. Ей было очень жаль, что мистер Дарси поведал о собственных чувствах в манере, едва ли способной вызвать к себе расположение; но еще больше сожалела она о том, как опечалился, должно быть, мистер Дарси, получив абсолютно уверенный отказ.

– Напрасно он нисколько не сомневался в успехе собственного предприятия, – говорила она, – и не стоило ему это показывать. Только представь, как усилилось его разочарование!

– Совершенно верно, – соглашалась Элизабет. – Мне его искренне жаль. Но у него много и других забот, которые, наверняка, скоро излечат его сердце. Скажи, ведь ты не винишь меня за то, что я ему отказала?

– Виню тебя? Конечно нет!

– Но тогда ты должна обвинить меня в том, что я так тепло говорила об Уикеме.

– Нет, я не думала, что в том, как ты говорила об Уикеме, было что-нибудь дурное.

– Но тебе еще предстоит узнать, в чем тут дело, когда я тебе расскажу, что произошло на следующий день.

Элизабет рассказала о письме, зачитывая наизусть все те строки, в которых упоминался Джордж Уикем. Каков же был удар для бедной Джейн! Для нее, которая охотно прошла бы по жизни, так и пребывая в счастливом неведении о зле, что живо среди людей! И не в силах были доказательства Дарси, хотя и принятые ее сердцем с благодарностью, утешить ее в таком страшном открытии. Она совершенно искренне искала свидетельств какой-нибудь досадной ошибки, желая оправдать одного и не задеть при этом чести другого.

– Так не пойдет, – настаивала на своем Элизабет. – Ты никогда не сумеешь доказать себе, что оба они хороши. Конечно, решать только тебе, и твой выбор – это твой выбор, вот только выбирать-то тебе приходится кого-то одного. Их добрых качеств, наверное, хватило бы аккурат на одного идеального человека, но со своей стороны я расположена поверить во всем мистеру Дарси. Впрочем, поступай, как знаешь.

Прошло какое-то время, прежде чем на лице Джейн появилась улыбка.

– Я не знаю, была ли когда-нибудь раньше вот так же шокирована. Уикем действительно кажется воплощением всех людских пороков. Ей-богу, в это с трудом верится! А бедный мистер Дарси! Дорогая Лиззи, ты только представь себе его страдания. Как он был разочарован! И при этом он еще терзался и оттого, что узнал, какие ужасные злодеяния ты подозреваешь за ним! И легко ли ему было рассказывать такую стыдную правду о собственной сестре! Все это действительно просто ужасно. Уверена, что здесь ты со мной согласна.

– О нет! Все мои сожаления и страдания остались далеко в прошлом, как только я увидела, как ты переживаешь за обоих. Я знаю, ты хочешь каждому воздать по заслугам, и поэтому с каждой минутой я становлюсь все спокойней и безразличней. Твоя добродетель вселяет в меня уверенность, и если я стану грустить об ушедшем навсегда, то от тоски вскоре сделаюсь легкой, как перышко.

– Бедный Уикем. В лице его столько доброты! Такие открытые и утонченные манеры!

– Несомненно, в воспитании обоих джентльменов была допущена какая-то досадная недоработка. Одному досталась вся доброта, а другому – вся ее видимость.

– Я никогда не полагала, что мистер Дарси испытывает такую нехватку этой видимости, как оно следует из твоих слов.

– А я считала себя такой рассудительной и упорствовала в его восприятии с позиций отвращения безо всяких на то причин. Можно быть нестерпимо оскорбительной, отказывая кому-нибудь в справедливом суждении; но нельзя постоянно насмехаться над человеком, не натыкаясь то и дело на что-нибудь замысловатое.

– Лиззи, когда ты впервые прочла письмо, я уверена, ты ко всему отнеслась совсем иначе, чем сейчас.

– Конечно, да. Мне сделалось очень неловко. Я бы даже сказала, что почувствовала себя несчастной. И это при том, что рядом со мной не было никого, с кем бы я могла поделиться печалью; со мной не было моей Джейн, которая подтвердила бы мои мысли о том, что прежнее мое поведение диктовалось слабостью, глупостью и тщеславием. О, как мне тебя не хватало!

– Как жаль, что ты говорила столь ужасные вещи мистеру Дарси, когда речь зашла об Уикеме, ведь теперь твои обвинения оказались совершенно незаслуженными.

– Разумеется. Но речь моя, проникнутая горечью, является естественным следствием предубежденности. Есть у меня одна мысль, о которой я хотела бы с тобой посоветоваться. Мне надо узнать, следует ли рассказывать остальным нашим знакомым об истинном характере мистера Уикема.

Мисс Беннет немного помолчала, потом задумчиво проговорила:

– Боюсь, у нас нет причин поступить с ним так ужасно. А сама ты, что об этом думаешь?

– Мне кажется, не стоит пытаться этого делать. Мистер Дарси не дал мне полномочий придавать эту историю публичной огласке. Напротив, каждое слово, относящееся к его сестре, он просил меня хранить в молчании; а если я попытаюсь раскрыть людям глаза, не упоминая самого главного, кто поверит моим утверждениям? В обществе так сильно предубеждение против мистера Дарси, что половина языков в Меритоне скорее умрет, чем согласится признать достоинства этого джентльмена. В такой затее определенно нет ни капли разума. Уикем скоро уедет, и едва ли о нем станут долго вспоминать, а потому нет нужды ворошить прошлое, если сам исполнитель злодеяний для всей ветреной публики уже как бы мертв. Когда-нибудь весь этот ужас раскроется, и тогда мы сможем посмеяться над слепцами, не видевшими раньше очевидного. Но сейчас нам лучше об этом молчать.

– Ты совершенно права. Выставить его грехи на суд общества – значит разрушить всякие его надежды на будущее. Кто знает, быть может, сейчас он уже раскаялся и желает измениться. Нам нельзя ввергать его в отчаяние.

Страсти, бушевавшие в душе Элизабет, когда она завела разговор, теперь поутихли. Она избавилась от двух тайн, тяжким грузом давивших ее душу в течение двух долгих недель, а в лице Джейн она нашла благодарного исповедальника, готового вернуться к любому из этих волнений при первой же необходимости. Но оставалось еще кое-что, не дававшее ей покоя; однако раскрытию третей тайны препятствовали любовь, стыд и благоразумие. Она не посмела ни рассказать о второй половине письма, ни поведать сестре о том, как сильно и страстно была она еще совсем недавно любима. Судьба уготовила Лиззи жить с этим камнем на сердце; но она прекрасно понимала, что ничего, кроме предельной ясности между обоими влюбленными, не сможет снять с нее эту тяжесть. «В любом случае, – думала она про себя, – я просто рассказала бы ей то, что мог бы рассказать сам Бингли куда лучше меня. Но я вынуждена держать рот на замке, покуда страсти не улягутся за давностью времени».

Теперь, когда Элизабет вернулась домой, ей ничто не мешало на досуге понаблюдать за настроением Джейн: та была несчастлива и до сих пор в душе своей лелеяла любовь к Бингли. Не считая себя прежде влюбленной, она была предана тому всем своим нежным сердцем, да и ее возраст упреждал легкомыслие в чувствах; и она так ревностно хранила о нем память, так явно предпочитала его другим мужчинам, что все свои мысли, все свои чувства к друзьям Джейн сверяла с печалью непознанной любви, терзая сердце потерянным навсегда счастьем.

– Ну, Лиззи, – сказала однажды миссис Беннет, – каковы теперь твои мысли о печальном происшествии с Джейн? Со своей стороны я намерена никогда и ни с кем более это не обсуждать. Я так и сказала об этом сестре Филипс третьего дня. Кстати, мне все-таки не удалось выяснить у Джейн, виделась ли она с Бингли в Лондоне или нет. Ах, какой он недостойный, гадкий молодой человек! Мне кажется, теперь у Джейн не осталось ни малейшего шанса его добиться. В Меритоне ходят слухи, будто он не вернется в поместье даже летом. Я успела расспросить об этом всех, кто может быть в курсе событий.

– Я уверена, что он никогда более не поселится в Незерфилде.

– Отлично! Об этом пусть думает он сам. Никто из наших соседей и не желает его возвращения. Я не склонна менять свое мнение о том, что он совсем непорядочно обошелся с моей дочерью. На ее месте лично я не стала бы сидеть просто так, сложа руки. Единственное, что меня утешает, – это то, что Джейн непременно умрет от несчастной любви и тогда уже он пожалеет о своем злодеянии.

Элизабет не разделяла утешения матери, но сочла за благо промолчать.

– Ну, Лиззи, – продолжала та, не дожидаясь ответа, – значит, Коллинзы живут вполне прилично? Так, так, надеюсь, это у них надолго. И каков у них стол? Шарлотта, говорят, превосходная экономка. Если она даже вполовину столь сметлива, как ее мать, то должна изрядно экономить. Уверена, в их хозяйстве нет ничего необычного.

– Конечно, нет.

– Да уж, кто бы в том сомневался. Они-то из бюджета не выйдут. Они никогда не узнают, что такое нужда. Ну, да лишь бы им во благо! И, наверняка, как я полагаю, они частенько поговаривают о том, как бы половчее прибрать к рукам Лонгбурн после смерти твоего отца. Уверена, что они говорят об этом доме как о своем собственном.

– На эту тему при нас они не разговаривали.

– Конечно, нет! Было бы странно, если б они решили обсудить это при тебе. Но я ни секунды не сомневаюсь в том, что между собой они только об этом и говорят. Что ж, если им легче оттого, что они приберут к рукам то, что им не принадлежит по праву, тем лучше. Мне лично было бы стыдно владеть тем, что было просто кем-то завещано.

Глава 41

Уже прошла неделя, с тех пор как они вернулись, и началась другая, в конце которой полк должен был покинуть Меритон. К этому времени все молодые леди в округе казались уже совершенно убитыми горем. Вид каждой из них выражал вселенскую скорбь и призывал к состраданию. Пожалуй, только старшие мисс Беннет все еще сохранили способность есть, пить и спать, да и вообще продолжали заниматься своими обычными делами. Зато сколько раз им приходилось выслушивать упреки в бездушии со стороны Китти и Лидии, которые ни в чем не находили утешения и которые никак не могли взять в толк, откуда на этом свете берутся такие черствые, бессердечные люди.

– Боже милостивый! Что с нами станет? Что же теперь нам делать? – воздев руки к небесам, восклицали они в минуты крайнего отчаяния и тотчас же набрасывались на какую-нибудь из сестер: – Как ты вообще можешь улыбаться, Лиззи?

Впрочем, находились и те, кто действительно понимал, чем вызвана такая печаль, и сочувствовал им. Их любящая мать, например. Она с радостью готова была разделить горе своих дочерей, поскольку еще хорошо помнила, как сама терзалась в подобных случаях. Лет этак двадцать пять назад.

– Между прочим, – говорила она, – я тоже рыдала несколько дней, когда из наших мест уезжал отряд полковника Миллара. Я даже думала, что никогда не оправлюсь от такого удара.

– Ох, мама, мне тоже кажется, что мое сердце этого долго не выдержит, – жаловалась Лидия.

– Если бы только кто-нибудь смог поехать в Брайтон! – заметила вдруг миссис Беннет.

– Точно! Если бы только кто-нибудь смог поехать в Брайтон! Но папа на это ни за что не согласится…

– Купание в море очень хорошо восстанавливает силы.

– Да. Тетя Филипс утверждает, что мне это особенно пойдет на пользу, – добавила Китти, и вся семья вновь принялась оплакивать свою судьбу.

Жизнь в Лонгбурне на время приостановилась; и хотя Элизабет старалась не обращать внимания на страдания сестер, она все же понимала, что наслаждаться повседневными радостями в такой обстановке просто невозможно. Иногда, находясь в хорошем настроении, она даже начинала чувствовать угрызения совести, и потому лишний раз соглашалась с горькими упреками мистера Дарси. Собственно, именно сейчас она окончательно стала склоняться к тому, что должна простить ему столь беспардонное вмешательство в интересы своего друга.

Что же касается Лидии, то всем ее переживаниям вскоре, однако, настал конец: она неожиданно получила приглашение от жены полковника, миссис Форстер, сопровождать ее в Брайтон. Оценить такое приглашение сполна было трудно. Выручившая Лидию подруга представляла собой довольно молодую особу, не так давно вышедшую замуж. Схожее чувство юмора и одинаковый вкус помогли быстрее сойтись обеим леди; и по прошествии трех месяцев их знакомство переросло в весьма крепкую дружбу.

Нетрудно догадаться, в какой восторг пришла после этого предложения, отчаявшаяся было Лидия, какой любовью она воспылала к миссис Форстер, как была рада за дочь миссис Беннет и как заламывала руки несчастная Китти. Оставаясь совершенно безучастной к чувствам своей сестры, Лидия весь день без устали носилась по дому, требовала, чтобы все ее поздравляли, постоянно о чем-то щебетала и смеялась по поводу и без повода; в то время как обделенная удачей Китти по-прежнему сидела в гостиной и продолжала сетовать на свою долю, с досады еще пуще заливаясь горькими слезами.

– Не понимаю, почему миссис Форстер взбрело в голову позвать не меня, а Лидию, – сквозь всхлипывания говорила она. – Наверное, решила, что я не вполне подходящая для нее компания. Но на самом деле я ведь ничуть не хуже. Более того, я старше Лидии на два года.

Напрасно Элизабет и Джейн старались успокоить ее. Она упорно не желала мириться со своей участью. А Элизабет, к примеру, вообще не видела в том приглашении ничего привлекательного и даже считала, что, согласившись принять его, Лидия обнаружила в себе полное отсутствие здравого смысла. Она поражалась тому, что некоторые люди с такой возмутительной беспечностью готовы совершить любой необдуманный шаг, и потому не удержалась от того, чтобы втайне не посоветоваться с отцом и не убедить его в том, что Лидию отпускать нельзя. Она выложила перед ним все недостатки, наблюдавшиеся в поведении сестры, разъяснила ему, что именно может принести дружба с такой женщиной, как миссис Форстер, и высказала предположение, что в Брайтоне, где соблазнов, должно быть, намного больше, чем дома, Лидия обязательно станет вести себя еще более неблагоразумно. Тот внимательно ее выслушал и под конец произнес:

– Лидия не успокоится до тех пор, пока не покажет себя в обществе; и поскольку ей представилась такая возможность, то я отнюдь не против, если она ею воспользоваться, так как при данных обстоятельствах все расходы для нашей семьи будут весьма незначительными, чего трудно было бы ожидать в других случаях.

– Если бы вы знали, – не унималась Элизабет, – в каком положении окажемся все мы, когда люди обратят внимание на беспечное и легкомысленное поведение Лидии (если они уже этого не заметили), то, уверена, вы бы отнеслись к ее поступку иначе.

– Уже заметили! – повторил мистер Беннет. – Боже милостивый, неужели она распугала всех твоих поклонников? Бедняжка Лиззи! Ну не стоит так унывать. Как можно расстраиваться из-за каких-то капризных юнцов, которые даже боятся привнести в свою жизнь чуточку абсурдного?.. Позволь же мне взглянуть на список кавалеров, которых оттолкнули экстравагантные выходки Лидии.

– Вы ошибаетесь. Я пришла к вам вовсе не потому, что держу зло на Лидию из-за таких пустяков. Меня беспокоит другое. В первую очередь престиж нашей семьи, который может существенно пострадать из-за несдержанности, являющейся неотъемлемой чертой Лидии. Извините, что я вынуждена говорить так открыто; но если вы, мой дорогой отец, не собьете с нее спесь, и не доведете сейчас до ее сознания, что подобные стремления не должны становиться смыслом жизни, то вскоре она вообще перестанет кого-либо слушать. Ее характер окончательно сформируется, и в шестнадцать лет она превратится в неисправимую кокетку, чем выставит на посмешище как самое себя, так и свою семью. И разве она чего-нибудь добьется этим флиртом? Нет, к ней не станет проявлять интереса ни один уважающий себя человек; а за внешней красотой по-прежнему будут скрываться наивность и невежество, которые не позволят ей не только противостоять оскорблениям в ее адрес, но даже просто понять, что ее презирают. А какой пример, она подаст Китти, которой угрожает то же самое, так как она во всем старается походить на Лидию? Тщеславие, недальновидность, праздность и совершенное безрассудство! Ах, мой дорогой отец, неужели вы на самом деле полагаете, что им удастся избежать осуждения и неприязни со стороны тех, с кем они будут общаться, и что эта немилость не распространится на их сестер?

Мистер Беннет, похоже, наконец, понял, что эта тема действительно не дает его дочери покоя, и потому, нежно взяв ее за руку, ответил:

– Не нужно так переживать, радость моя. В тех кругах, в которых общаетесь вы с Джейн, вас всегда будут уважать и ценить; а тот факт, что у тебя есть еще две, – нет, пожалуй, – три глупых сестры, никоим образом не скажется на мнении окружающих вас людей. Но только представь, во что превратится наш дом, если Лидии все-таки не удастся попасть в Брайтон. Пусть она едет. Полковник Форстер – вполне здравомыслящий человек, и он не допустит, чтобы с ней случилось что-нибудь из ряда вон выходящее. Кроме того, она, к счастью, не так богата, чтобы становится объектом чьих-либо назойливых преследований. В Брайтоне Лидия не привлечет к себе большего внимания, чем здесь. Офицеры найдут себе женщин и поинтереснее. Другими словами, будем надеяться, что пребывание в тех местах, наконец, убедит Лидию в том, что она не является слишком важной персоной. В любом случае эта поездка не причинит ей большого вреда, а сама Лидия отныне не будет упрекать нас в том, что мы держим ее в заточении.

Вот таким ответом пришлось довольствоваться бедной Элизабет. Впрочем, она не скрывала, что ее собственное мнение по этому вопросу осталось прежним; и поэтому мистер Беннет, вернувшись к своим делам, чувствовал себя даже немного виноватым. Однако Элизабет не имела привычки усиливать свои переживания тем, чтобы постоянно думать о них. Она выполнила то, что считала своим долгом, и теперь могла забыть об этом и не терзать свою душу напрасной тревогой.

Но если бы только Лидия и мать узнали, о чем Элизабет беседовала с отцом, их негодованию не было бы предела. Для Лидии поездка в Брайтон являлась воплощением земного счастья. В ее воображении уже рисовались нарядные улочки этого красивого города, наводненного щеголеватыми офицерами. И вот появляется она и тотчас же становится объектом пристального внимания. В ее сторону обращены десятки пытливых взоров. Она даже попыталась представить себе, как выглядит их лагерь: упругие палатки, вытянувшиеся стройными рядами и битком набитые молодыми жизнерадостными людьми; а в одной из них сидит сама Лидия и заигрывает сразу с шестью ухаживающими за ней офицерами.

Если бы она только знала, что ее сестра уже приложила немало усилий, чтобы лишить ее такой перспективы, а вместе с тем и счастья, что бы она сейчас почувствовала по отношению к Элизабет? Ее ощущения могла бы разделить, пожалуй, одна только мать, которой, по ее же словам, однажды уже довелось испытать что-то подобное. Если Лидии удастся выбраться в Брайтон, то миссис Беннет получит невероятное утешение, потому что, несмотря на странную нелюбовь ее мужа к путешествиям, их дочь все-таки кое-где побывает.

Обе они и понятия не имели о том, что происходит за их спинами. Восторженное состояние не покидало их до того самого дня, когда Лидия уже готова была отправиться в дорогу.

Между тем Элизабет в последний раз предстояло увидеться с мистером Уикемом. Поскольку после ее возвращения он никогда не обделял ее своим обществом, все волнения, обычно сопутствующие любой встрече, уже улеглись. Мало того, теперь она даже научилась распознавать в чьем-либо добром расположении к себе притворство и истинные чувства. То, как он нынче обходился с ней, вызывало в Элизабет скорее скуку и легкое отвращение; и после того, что между ними произошло, она рассматривала его усиленные знаки внимания, которыми были отмечены самые первые дни их знакомства, как желание подразнить или даже рассердить ее. Как только Элизабет обнаружила, что является лишь объектом пустой и поверхностной заботы, она потеряла к нему всякий интерес; однако, стараясь подавить в себе постоянно возникающую неприязнь, она чувствовала, что поступает дурно, так как он, похоже, еще верил, что стоит ему возобновить свои ухаживания, как она тут же растает и вновь отдаст ему предпочтение.

В последний день пребывания полка в Меритоне вместе с другими офицерами мистер Уикем обедал у них дома. Элизабет почему-то вовсе не хотелось, чтобы они расстались с ним в хорошем настроении и с приятными воспоминаниями; поэтому, когда тот поинтересовался, как она провела время в Хансфорде, она поспешила упомянуть о том, что там же почти три недели гостили полковник Фитцуильям и мистер Дарси, а заодно спросила его, не знаком ли он случайно с последним.

Сначала на его лице отобразилось удивление, затем недовольство и, наконец, тревога. Тем не менее, задумчивый вид очень скоро сменился вернувшейся улыбкой, и Уикем как ни в чем не бывало заявил, что последнее время достаточно часто видится с этим человеком; после чего заметил, что тот обладает всеми достоинствами джентльмена, и поинтересовался у Элизабет, каким находит его она. Ее ответ, разумеется, был в пользу мистера Дарси. Напустив на себя равнодушный вид, молодой офицер спустя некоторое время потребовал незначительного уточнения:

– Как долго, вы сказали, он гостил в Розингсе?

– Почти три недели.

– И часто вам приходилось с ним встречаться?

– Должно быть, каждый день.

– Поведением он заметно отличается от своего кузена.

– Да, заметно. Но мне кажется, что благодаря новым знакомствам манеры мистера Дарси становятся лучше.

– Вот как! – воскликнул Уикем с гримасой, которая не ускользнула от глаз Элизабет. – И могу я спросить, – довольно строго начал он, но, взяв себя в руки, продолжил уже более спокойным, может быть, даже несколько игривым тоном, – не улучшаются ли его манеры именно в обхождении с дамами? Неужели он снизошел до того, что стал сдабривать свой обычный стиль поведения любезностями и вежливостями? Ибо, боюсь, мне трудно предположить, – чуть тише добавил он, – что мистер Дарси мог измениться в целом.

– Конечно, нет, – согласилась Элизабет. – В целом он остается таким же, каким был всегда.

Пока она говорила, Уикем выглядел так, будто не совсем понимал, относиться ли к ее словам со злорадством или с недоверием. В выражении ее лица было что-то, что заставляло его слушать с особым вниманием и настороженностью.

– Когда я утверждала, что новые знакомства идут ему на пользу, я вовсе не имела в виду, что улучшается само его поведение; я только хотела сказать, что чем ближе его узнаёшь, тем скорее понимаешь все его недостатки.

Беспокойство Уикема достигло, похоже, своего предела. Приняв невероятно взволнованный вид, он просидел несколько минут совершенно молча; после чего, наконец, стряхнув с себя смущение и замешательство, вновь повернулся к Элизабет и как можно мягче произнес:

– Поскольку вы хорошо знаете, как я отношусь к мистеру Дарси, вы обязательно поймете, что мне отрадно слышать о том, что он ведет себя подобающим образом хотя бы в присутствии дам. В таких случаях он, видимо, вынужден загонять свою гордость в угол и не давать ей волю, чего не часто увидишь при других обстоятельствах. Правда, я боюсь, что такая предусмотрительность с его стороны наблюдается только во время его визитов к тетушке, чьим расположением он очень дорожит и чья немилость обернулась бы для него катастрофой. Когда они вместе, он не осмеливается обнаруживать свое истинное лицо. Кроме того, его хорошие манеры в значительной степени объясняются стремлением составить партию мисс де Бург, к которой, я уверен, он питает самые нежные чувства.

При столь смелом заявлении Элизабет даже не смогла подавить улыбку и в ответ лишь слегка наклонила голову. Она понимала, что Уикем намеревается вернуться к старой теме обид и подозрений, однако не чувствовала себя расположенной выслушивать, как он будет смаковать свою ревность, и отнюдь не собиралась доставлять ему такое удовольствие. Вечер подходил к концу, и мистер Уикем в течение оставшегося времени казался весьма – если не сказать чересчур – бодрым, но уделял внимание Элизабет не больше, чем кому-либо из присутствовавших. Распрощались они, таким образом, со взаимными любезностями и, скорее всего, с обоюдным желанием никогда больше не встретить друг друга.

Когда все уже начали расходиться, на пороге неожиданно появились Лидия и миссис Форстер, которые вернулись в Меритон потому, что планировали отправиться в свое путешествие отсюда рано утром. Расставание с семьей можно было бы назвать скорее слишком шумным, чем трогательным. Единственной, у кого выкатилась слеза, была Китти; но и та плакала больше от досады и зависти. Миссис Беннет разразилась тирадой, смысл которой улавливался с большим трудом, но, по-видимому, заключался в пожеланиях своей дочери развлекаться как можно больше и, конечно же, проводить время с пользой, чтобы ни в коем случае не упустить своего счастья. Впрочем, никто и не думал усомниться в том, что Лидия непременно последует этому совету; и в то время, как она на радостях чуть ли не выкрикивала слова прощания, ее сестры едва ли вообще открыли рты, а потому их «адью» не были услышаны вовсе.

Глава 42

Если бы мировоззрение Элизабет ограничивалось только собственной семьей, в ее голове никогда бы не появились мысли о счастливом брачном союзе и уютном домашнем очаге. Ее отец, плененный в свое время красотой и молодостью, а также жизнелюбием, которое, как правило, всегда присутствует при наличии красоты и молодости, довольно поспешно женился на женщине, чьи скудные способности к умственной деятельности и узкий кругозор очень скоро положили конец всем его симпатиям. Уважение, почтение и доверие исчезли навсегда; и ему пришлось отказаться от своих прежних взглядов на полноценную супружескую жизнь. Однако мистер Беннет был не из той породы мужчин, которые, разочаровавшись в своей избраннице, не догадываются винить в опрометчивости самого себя и ищут утешения в тех радостях, какие неизбежно ведут к глупостям и порокам. Лично ему нравилась тихая сельская местность и книги; и именно в этом он и видел источник своих наслаждений. Чтение доставляло ему куда больше удовольствия, чем наблюдение за скудоумной женой, над нелепыми выходками которой он иногда, впрочем, тоже потешался. Конечно же, это не то счастье, о котором мечтает мужчина, связывая свою жизнь с женщиной; но, пока одни пребывают в постоянных поисках иных способов поразвлечься, настоящие философы пробуют извлечь пользу из того, что имеют.

Что касается Элизабет, то она всегда знала, что ее отец является далеко не идеальным мужем, и без боли на их отношения с матерью смотреть не могла. Тем не менее, поскольку она уважала его чисто человеческие качества и была благодарна ему за нежное обращение с дочерями, в частности, с ней самой, она старалась пореже задумываться над тем, как предпочитают жить ее родители, и гнала от себя мысли о том, что в ее семье то и дело нарушаются супружеские обязанности; хотя то, что в итоге мать всегда оказывалась выставленной перед детьми в самом невыгодном свете, она считала предосудительным. И именно сейчас Элизабет особенно сильно чувствовала, какой вред наносится тем, кому приходится расти в столь нескладной семье; именно сейчас она видела, какое большое зло может исходить от неравных способностей, которые при разумном использовании со стороны отца можно было бы направить на то, чтобы воспитывать светские приличия у дочерей, если уж интеллект матери действительно оставлял желать много лучшего.

Может быть, Элизабет и радовалась при расставании с Уикемом, однако в целом отбытие полка не принесло ей никакого удовлетворения и даже, наоборот, огорчало ее. Вечеринки вне Лонгбурна больше не отличались тем разнообразием, как прежде; а дома постоянно сидели мать и Китти, чье непрекращающееся нытье по поводу того, что всё, что их окружает, наводит на них тоску, действовало на нервы и делало жизнь в доме невыносимой. И если Китти иногда и забывала о своих печалях, поскольку те, кто лишил ее душевного спокойствия, были уже очень далеко и не напоминали о себе своим присутствием, то от другой сестры, чей нрав и так внушал гораздо больше опасений, теперь можно было ожидать чего угодно, ибо та, наверное, уже добралась до своего морского курорта и сейчас, должно быть, прохаживалась где-нибудь близ офицерского лагеря. Кроме того, Элизабет обнаружила, – что, впрочем, случилось с ней не в первый раз, – что событие, которого она так ждала, не доставило ей того удовольствия, на какое она рассчитывала. Таким образом, она была вынуждена отодвинуть начало своего счастья еще на какой-то срок и направить пока свои желания и надежды на что-нибудь другое, после чего могла бы вновь наслаждаться сладким чувством ожидания, предвкушать новые радости и, к сожалению, готовиться к очередному огорчению. Сейчас все ее мысли были обращены к поездке на Озера, и в этом она находила свое главное утешение, которое помогало ей выжить среди вечно жалующихся на что-нибудь матери и Китти; а если бы в свои планы она могла включить еще и Джейн, то путешествие стало бы поистине незабываемым.

«А вообще хорошо, – думала она, – что пока еще существует что-то, чего я могу желать. Если бы все складывалось только так, как бы того хотела я, меня бы неминуемо ждало разочарование. Но теперь, забирая с собой одну несбывшуюся мечту о том, чтобы провести время вместе с сестрой, я могу надеяться на то, что все остальные мои ожидания оправдаются. Замысел, каждая часть которого сулит радость, в итоге обязательно заканчивается неудачей; и настоящий успех может быть достигнут только в том случае, если вначале пройдешь через ряд мелких неприятностей».

Когда Лидия уезжала, она обещала матери и Китти писать чуть ли не каждый день и рассказывать обо всем как можно подробнее. Однако письма ее, которых все ждали с таким нетерпением, вмещали в себя, как правило, всего несколько строк. В тех, что были адресованы миссис Беннет, сообщалось только то, что Лидия побывала в библиотеке, где ее сопровождали такие-то и такие-то офицеры и где ей довелось увидеть на стенах настолько изящные украшения, что ей захотелось заиметь такие же; а также то, что она приобрела себе новое платье и новый зонтик от солнца, которые она могла бы описать более детально, если бы ужасно не спешила, поскольку миссис Форстер, кажется, уже зовет ее на прогулку по лагерю. Из переписки Лидии с сестрой вообще было трудно что-либо вынести; ее послания к Китти, хотя и были длиннее, содержали лишь парочку секретов, которые, судя по всему, не должны были становиться достоянием всего дома.

Спустя две или три недели с тех пор, как Лидия отправилась отдыхать в Брайтон, в Лонгбурн наконец вновь вернулось хорошее настроение. У каждого теперь был довольно веселый вид, и даже вещи, казалось, стали выглядеть намного привлекательней. Семьи, уезжавшие на зиму в город, возвращались обратно. Опять замелькали пышные наряды, и снова началась характерная для этой поры суета с рассылкой приглашений на лето. Миссис Беннет заметно посвежела, но, правда, изредка все еще ворчала на свою судьбу. Что касается Китти, то к середине июня она настолько оправилась от потрясения, что могла въезжать в Меритон уже без слез; и отныне у Элизабет появились все основания полагать, что к следующему Рождеству та окончательно поумнеет и не станет за разговорами упоминать имя того или иного офицера чаще одного раза в день, если, конечно, к тому времени по чьему-либо роковому приказу в Меритон не прибудет новый полк.

Между тем неумолимо приближалось число, на которое была намечена их поездка на север. До этого долгожданного дня оставалось всего две недели, как вдруг от миссис Гардинер пришло письмо, которое не только откладывало начало путешествия, но и укорачивало все его возможные сроки. Как выяснилось, мистер Гардинер сейчас был занят неотложными делами и обещал освободиться лишь дней через пятнадцать, но даже в этом случае ровно через месяц он должен будет вновь вернуться в Лондон. Таким образом, в их распоряжении останется не так много времени, чтобы совершать достаточно длительное путешествие и побывать везде, где они собирались, по крайней мере так, чтобы не спеша насладиться всеми красотами природы; а потому им придется отказаться от поездки на Озера и довольствоваться более сжатым маршрутом, согласно которому севернее Дербишира они не поедут. По словам миссис Гардинер, которая сама находила это графство весьма милым, там имеется много чего интересного, так что никто из них даже не заметит, как пролетят отведенные им три недели; а город, с которым был связан целый период ее жизни, и в котором им также предстояло остановиться на несколько дней, по ее убеждению, является необыкновенно любопытным местом и по своей красоте не уступает знаменитым Матлоку, Чатсворту или Давдейлу.

Огорчению Элизабет не было предела, ведь она так хотела увидеть эти Озера. Кроме того, она считала, что у них было бы все-таки достаточно времени. Однако она понимала, что не в силах что-либо изменить и все, что от нее требуется, – это быть благодарной за то, что о ней вообще не забыли; и в конце концов она заставила себя успокоиться.

Надо заметить, что упоминание графства Дербишир теперь вызывало в ее голове массу ассоциаций. Лишь стоило ей услышать одно это название, как она тут же начинала думать о Пемберли и о его хозяине. «А впрочем, – говорила она себе, – я не вижу причин, почему мне нельзя появиться в его графстве. Если не терять бдительности, то можно даже бродить по его полям и оставаться при этом не замеченной им».

Итак, время ожидания поездки увеличилось ровно вдвое, и до прибытия тетушки и дядюшки должно было пройти целых четыре недели. Разумеется, они прошли; и в назначенный срок в Лонгбурне действительно появились мистер и миссис Гардинер вместе со своими четырьмя детьми, двумя девочками шести и восьми лет и двумя еще совсем маленькими мальчиками. Всех их оставили на попечение кузины Джейн, которая являлась общей любимицей и вдобавок обладала необходимыми качествами, позволявшими ей не только присматривать за детьми, но и играть с ними и даже чему-нибудь их учить.

Гардинеры провели в Лонгбурне всего одну ночь и выехали рано утром, прихватив с собой, конечно же, Элизабет, которая уже давно предвкушала приятное времяпрепровождение. А приятным оно обещало быть хотя бы потому, что девушку вполне устраивали ее компаньоны, чье отменное здоровье и доброе расположение духа не давали им повода для жалоб на неудобства, которые то и дело возникают в дороге, и чье веселое общество лишь усиливало впечатления и заставляло обращать поменьше внимания на любые неприятности.

Целью нашей повести не является описание графства Дербишир, равно как и тех замечательных мест, через которые пролегал их путь; Оксфорд, Бленхейм, Уорвик, Кенилворт, Бирмингем и др. читателю и так хорошо знакомы. Мы подробнее остановимся лишь на небольшой части Дербишира, на маленьком городке под названием Ламтон. Это в нем когда-то проживала миссис Гардинер; и поскольку она недавно слышала, что здесь все еще оставались ее старые приятельницы, то вся команда, вдоволь налюбовавшись прилегающими к дороге пейзажами, направилась именно сюда. От тетушки Элизабет узнала, что Пемберли находится от Ламтона всего в пяти милях; но, так как он расположен несколько в стороне от главной дороги, они вынуждены будут сделать небольшой крюк; потому что, когда накануне вечером обсуждался маршрут их путешествия, миссис Гардинер выразила желание непременно побывать в этом поместье. Мистер Гардинер не возражал, и, следовательно, дать свое согласие оставалось лишь Элизабет.

– Радость моя, – говорила ей тетка, – неужели тебе не хочется увидеть место, о котором ты так много слышала и с которым связана жизнь стольких твоих знакомых? Уикем, между прочим, провел там лучшие свои годы.

Элизабет такая перспектива совершенно не нравилась. Она чувствовала, что в Пемберли никаких дел у нее нет, и в глубине души была против этого визита. Вслух же она заявила, что уже успела устать от всех этих крупных поместий и, посетив в последнее время немало роскошных домов, она больше не получает удовольствия от созерцания изящных ковров или атласных гобеленов.

Но миссис Гардинер явно злоупотребляла своей недогадливостью:

– Если бы речь шла только о том, каким образом обставлен этот особняк, я бы и сама не проявляла к нему никакого интереса. Однако окрестности там действительно заслуживают внимания. Пожалуй, больше нигде в стране нет таких великолепных лесов.

Элизабет ничего не ответила, хотя по-прежнему оставалась при своем мнении. Она понимала, что вероятность столкнуться с мистером Дарси, пока они будут бродить по полям и садам, теперь заметно возрастала; а без содрогания думать о встрече с ним она не могла. Какой ужас! Она краснела уже от одной только мысли, что им придется увидеться, и какое-то время ей даже казалось, что куда лучше открыться тетке и все объяснить, чем идти на такой риск. Однако и здесь были свои минусы; и в конце концов она решила, что оставит это только на тот случай, если на все свои расспросы относительно отсутствия хозяина поместья она получит нежеланные ответы.

Итак, когда Элизабет удалилась на ночь в свою комнату, она незамедлительно справилась у горничной насчет того, действительно ли Пемберли является таким красивым местом, как говорят, как зовут его владельца и, что особенно ее беспокоило, приехал ли он уже сюда на лето. На последний вопрос служанка, к счастью, ответила отрицательно. Поскольку для тревог у Элизабет оснований больше не было, она обнаружила, что теперь ей вдруг самой ужасно интересно посмотреть этот дом; а потому, когда на следующее утро тетка вновь заговорила о визите в Пемберли и с опаской покосилась в сторону племянницы, та с деланным безразличием заметила, что в принципе находит это предложение достаточно любопытным.

Таким образом, они взяли курс на Пемберли.

Глава 43

Во время пути взволнованная предстоящей прогулкой Элизабет то и дело всматривалась вдаль, чтобы разглядеть впереди первые признаки появления лесов Пемберли; а когда они, наконец, свернули у сторожки привратника, вся душа ее уже просто трепетала.

Угодья оказались огромными и включали в себя немыслимое множество разнообразных трав и деревьев. Карета въехала в лес со стороны низины и теперь не спеша двигалась по чудесной роще, простиравшейся на полмили вверх.

Элизабет была слишком поглощена изумительными видами, чтобы отвечать на вопросы тетушки. Она старалась ничего не пропустить и восхищалась порой даже самым обычным пнем. Со временем, преодолев подъем, они очутились на внушительных размеров возвышенности, где растительность заметно редела и все внимание теперь обращал на себя лишь дом Пемберли, расположенный на противоположном склоне долины и связанный с нею резко извивающейся дорогой. Это было красивое каменное здание, которое стояло настолько основательно, что, казалось, уходило своими корнями глубоко в землю. Сзади его прикрывал поросший вековыми деревьями холм, а спереди задорно журчал ручей, чуть ниже переходивший в небольшое озеро. Берега его поражали своей чересчур правильной формой, хотя и нельзя было с уверенностью сказать, что над ними потрудилась чья-либо рука. Как бы там ни было, но на Элизабет этот уютный уголок произвел огромное впечатление. Никогда еще в своей жизни она не видела места, чья природная красота находилась бы в такой гармонии с жилищем человека. В эту минуту она даже попыталась представить, какую неимоверную гордость должна была бы чувствовать хозяйка Пемберли.

Они спустились вниз, проехали через мост и подкатили к воротам. Когда Элизабет оказалась совсем рядом с домом, ее внезапно вновь охватил страх перед встречей с его владельцем. Она с ужасом подумала о том, что горничная, в конце концов, могла и ошибаться. Тем временем их проводили в холл; и пока они ждали экономку, Элизабет рассуждала про себя о том, насколько все же необычен тот факт, что она, несмотря ни на что, очутилась в этом доме.

Наконец пришла экономка, почтенного возраста женщина с немного суровым лицом, но вполне приветливая и достаточно общительная. Они проследовали за ней в столовую, представлявшую собой просторную и со вкусом обставленную комнату. Окинув ее беглым взглядом, Элизабет подошла к окну, чтобы полюбоваться открывающимся из него видом. В глаза прежде всего бросался завораживающий своей красотой лесистый холм, чьи склоны издали казались еще более крутыми и вместе с неугомонным ручьем, с редкими кустами, почти касающимися своими ветвями воды, и с утопающей в зелени долиной вызывали чувство умиления. Пока экономка водила их из комнаты в комнату, Элизабет неизменно подходила к окну и каждый раз видела все ту же картину – и каждый раз находила ее все такой же прелестной. Сами же покои впечатляли своей изысканностью, и мебель в них вполне соответствовала состоянию владельца; однако, отдавая должное вкусу мистера Дарси, Элизабет отметила, что в отличие от мебели в Розингсе здесь не было ничего лишнего или показного и во всем улавливался весьма изящный стиль.

«И именно я, – думала она, – могла бы быть тут хозяйкой! Я жила бы только здесь и чувствовала себя во всех этих комнатах как дома. Вместо того чтобы осматривать их на правах случайного посетителя, я любовалась бы ими каждый день и принимала бы в них гостей, например, тетушку и дядюшку. Но нет! Этому никогда не суждено случиться, ведь тогда тетя с дядей окажутся для меня потерянными; они отвернутся от меня, и я даже не смогу пригласить их к себе».

Это была существенная поправка, поскольку она вовремя избавила Элизабет от чувства сожаления.

Между тем ей не терпелось спросить у экономки, действительно ли хозяин сейчас отсутствует, но смелости на это у нее пока не хватало. Однако вскоре этот вопрос задал ее дядя. От неожиданности Элизабет поспешила отвернуться и лишь краем уха услышала, как миссис Рейнольдс сначала ответила, что того на самом деле нет, а потом с радостью в голосе заявила:

– Однако мы ожидаем его уже завтра. Он обещал приехать вместе со своими друзьями.

Элизабет облегченно вздохнула. Она была довольна, что накануне не нашлось таких обстоятельств, которые заставили бы их отложить свой визит в Пемберли хотя бы на один день.

Миссис Гардинер, уже перешедшая к осмотру камина, вдруг позвала ее взглянуть на какую-то изящную вещицу. Элизабет приблизилась и среди множества других миниатюр увидела некое подобие мистера Уикема. Улыбаясь во весь рот, тетушка тут же полюбопытствовала, каким она его находит. Однако в этот момент к ним подошла экономка и сообщила, что этот молодой джентльмен – сын управляющего и что расходы на его воспитание в свое время взял на себя ее покойный хозяин.

– Сейчас он служит в армии, – добавила она, – но мне кажется, что теперь он стал несколько несдержанным.

Миссис Гардинер с лукавством посмотрела на племянницу, однако взгляд Элизабет оставался холодным.

– А это, – продолжала миссис Рейнольдс, указывая рукой на еще одну миниатюру, – и есть мой хозяин. По-моему, сходство изумительное. Вообще-то она, знаете ли, была написана примерно в то же время, что и та, – около восьми лет назад.

– Я весьма много слышала о том, каким замечательным человеком является ваш хозяин, – заметила миссис Гардинер, внимательно рассматривая картинку. – Очень приятное лицо. Кстати, Лиззи, ты ведь тоже можешь сказать, похож ли он здесь на себя или нет.

Как только миссис Рейнольдс почуяла, что эта молодая особа, по-видимому, знакома с ее хозяином, ее интерес по отношению к Элизабет заметно усилился.

– А разве барышня знает мистера Дарси?

Элизабет покраснела и, смутившись, промямлила:

– Да… немного.

– Полагаю, мэм, вы тоже считаете его красивым?

– Конечно. Он очень мил.

– Что касается меня, то людей красивее его я пока еще не видела. Впрочем, вы сами сможете в этом убедиться. В галерее наверху есть более удачная работа художника, которая к тому же значительно крупнее. А миниатюры здесь находятся потому, что эта комната у моего покойного хозяина была самой любимой. Он сам развесил их над камином.

Элизабет по крайней мере теперь понимала, чт(среди них делало изображение мистера Уикема.

Затем миссис Рейнольдс обратила их внимание на портрет мисс Дарси, написанный, когда той было всего восемь лет.

– А мисс Дарси такая же красивая, как и ее брат? – поинтересовалась миссис Гардинер.

– О да! Самая прелестная молодая леди из всех, что я видела. Кроме того, она получила превосходнейшее образование, а потому отлично играет и поет. В соседней комнате, между прочим, стоит новый инструмент, который прибыл специально для нее. Это подарок от моего хозяина. Кстати, мисс Дарси завтра тоже приезжает.

Мистеру Гардинеру, чьи манеры всегда отличались непринужденностью и естественностью, при помощи ненавязчивых вопросов и кратких замечаний довольно легко удалось разговорить домоправительницу; но и сама миссис Рейнольдс, похоже, получала невероятное удовольствие, распространяясь о достоинствах своего хозяина и его юной сестры.

– Часто ли мистер Дарси бывает в Пемберли в течение года?

– Не так часто, как мне бы того хотелось, сэр. Я считаю, что он мог бы проводить здесь хотя бы половину своего времени. А вот мисс Дарси в летние месяцы отсюда почти не выбирается.

«За исключением тех случаев, – подумала Элизабет, – когда ей непременно надо ехать в Рамсгейт».

– Если бы ваш хозяин женился, то вы, наверное, видели бы его почаще.

– Конечно, сэр. Но я понятия не имею, когда это произойдет. Даже не знаю, есть ли вообще такая барышня, которая была бы для него достаточно хороша. Он чересчур разборчив, знаете ли.

Переглянувшись, мистер и миссис Гардинер заулыбались.

– Уверена, – не удержавшись, произнесла Элизабет, – что это делает ему честь, если вы на самом деле так думаете.

– Я всегда говорю только правду. Впрочем, вы можете спросить любого, кто более или менее знает его, – ответила экономка.

Элизабет решила, что больше не должна позволять себе подобных вольностей, и потому заставила себя помалкивать, хотя внутри она по-прежнему поражалась тому, о чем утверждала миссис Рейнольдс:

– За всю свою жизнь я ни разу от него не услышала ни одного резкого слова; а ведь я знаю его с тех пор, как ему исполнилось четыре года.

Такая похвала уже никак не вязалась с представлениями Элизабет. Сама она всегда была убеждена в обратном, и считала мистера Дарси далеко не уравновешенным человеком. Лестные отзывы экономки теперь окончательно разбудили в ней интерес; она жаждала услышать что-нибудь еще и была благодарна своему дядюшке, который с готовностью поддержал эту увлекательную беседу:

– Существует не так много людей, о которых можно сказать столько добрых слов. Вы, должно быть, очень счастливы, что у вас такой хозяин.

– Да, сэр. Мне, безусловно, повезло с ним. Думаю, что, если бы мне пришлось обойти весь мир, я все равно не нашла бы никого лучше его. Я, кстати, уже давно заметила, что дети с мягким характером, повзрослев, всегда сохраняют в себе это качество и, в конце концов, становятся очень приятными молодыми людьми; а он, знаете ли, был таким беззлобным, добродушным мальчиком…

«Неужели это тот самый мистер Дарси?» – уставившись на экономку, думала Элизабет.

– Его отец ведь тоже был весьма приятным в обхождении человеком, – вспомнила вдруг миссис Гардинер.

– Да, мэм. Я полностью с вами согласна. И сын действительно весь в него. Даже с бедными ведет себя так же любезно.

Элизабет слушала, то удивляясь, то сомневаясь, и с нетерпением ждала новых заявлений о том, какой замечательный и неповторимый мистер Дарси. Однако миссис Рейнольдс больше ничем ее не порадовала. Тщеславие заставило ее перевести разговор на богато инкрустированные рамы, на размеры покоев и на дороговизну мебели. Мистер Гардинер, которого весьма забавлял тот факт, что в этом доме с таким предубеждением относятся к тому, чтобы, безмерно расхваливая хозяина, выставить его в самом выгодном свете, попытался вновь вернутся к оставленной теме; и, пока все они поднимались по главной лестнице, экономка охотно поведала ему о не перечисленных ранее его достоинствах и положительных качествах.

– Он отличный помещик и вообще самый лучший собственник из всех, кто когда-либо жил на этом свете. Он совершенно не похож на тех необузданных молодых людей, которые думают только о своей персоне. Ни один из его арендаторов или слуг не отзовется о нем плохо. Некоторые, правда, считают его чересчур гордым, но лично я, уверяю вас, никогда за ним этого не замечала. По-моему, такое мнение сложилось у завистников только потому, что он не так болтлив, как многие его сверстники.

«Эта черта характера, безусловно, не делает его хуже», – рассуждала про себя Элизабет.

– Такие нежные слова в его адрес, – украдкой шепнула ей тетка, – никак не согласуются с тем, как он поступил по отношению к нашему несчастному другу.

– Может быть, нас нарочно вводят в заблуждение.

– Едва ли. Мы же не простые прохожие.

Когда они, наконец, достигли верхней ступеньки и оказались посреди широкого коридора, их проводили в довольно уютную гостиную, меблированную (судя по всему, не так давно) с еще б(льшим вкусом, чем помещения на нижнем этаже. Впрочем, экономка сама тут же сообщила им, что все работы по отделке комнаты только что завершены, так как ее хозяин распорядился управиться к приезду мисс Дарси, которая во время своего последнего пребывания в Пемберли особенно полюбила эту гостиную.

– Он, несомненно, очень чуткий брат, – проговорила Элизабет, подходя к одному из окон.

Миссис Рейнольдс, на мгновение задумавшись, уже, по-видимому, предвкушала радость мисс Дарси, которой вскоре предстояло переступить порог этой комнаты.

– А он всегда такой заботливый, – добавила она. – Готов пойти на что угодно, лишь бы сделать приятное своей сестре. Для него нет ничего невозможного.

Между тем во всем доме им оставалось осмотреть только две-три спальни и картинную галерею. Последняя включала в себя достаточно много прекрасных работ; но, поскольку Элизабет не слишком хорошо разбиралась в произведениях искусства, и ей уже вполне хватило того, что она видела внизу, она обращала свой взор лишь на изображения мисс Дарси, выполненные карандашом. Такую технику она считала более доступной для своего понимания, да и сама личность вызывала в ней относительный интерес.

Разумеется, в галерее были собраны, прежде всего, семейные портреты, но не многие из них могли бы привлечь внимание постороннего человека. Элизабет тоже проходила мимо большинства работ, однако взгляд ее находился в постоянных поисках лица, чьи черты были бы ей знакомы. И она нашла его; и, отметив поразительное сходство с самим мистером Дарси, увидела ту же широкую улыбку, которая временами появлялась на его губах, когда он смотрел на нее. В раздумьях она простояла перед портретом несколько минут и, прежде чем они вышли из галереи, вновь вернулась к нему. Миссис Рейнольдс же мимоходом сообщила, что картина была написана еще при жизни его покойного отца.

Наверное, именно в этот момент Элизабет почувствовала по отношению к мистеру Дарси тот мощный прилив нежности, какого она не знала ни разу в разгар их знакомства. Качества, которыми наделяла его миссис Рейнольдс, не казались ей больше простым вымыслом. Разве может быть вообще более ценная похвала, чем та, которая исходит от благоразумной прислуги? И как брат, и как помещик, и как хозяин… Сколько же людей находилось под его опекой и в его власти! Сколько боли и радости мог принести такой человек! Сколько добра и зла он мог творить! Все, что говорила о нем экономка, делало его почти идеальным; и пока Элизабет стояла перед полотном, с которого на нее в упор смотрели его красивые глаза, она думала о его ухаживаниях с тем чувством благодарности, которое прежде никогда не посещало ее душу, и вспоминала то тепло, которого когда-то старалась не замечать.

Как только все комнаты, открытые для всеобщего обозрения, были осмотрены и оценены, они спустились на первый этаж и, распрощавшись с экономкой, направились к садовнику, уже поджидавшему их в дверях холла.

Когда они шли вдоль лужайки к ручью, Элизабет обернулась, чтобы еще раз взглянуть на здание. Дядюшка и тетушка тоже остановились; и пока первый пробовал прикинуть в уме возраст дома, на тропинку, тянувшуюся со стороны конюшен, неожиданно вышел сам владелец.

Их разделяло всего двадцать ярдов; и настолько внезапным оказалось его появление, что теперь укрыться от него было уже просто невозможно. Взгляд Элизабет мгновенно встретился с его глазами, и щеки у обоих густо покраснели. Он, по-видимому, тоже растерялся и какое-то время от удивления не мог даже сдвинуться с места; затем, наконец, пришел в себя, шагнул к ним навстречу и заговорил с Элизабет если не с безупречным спокойствием, то, по крайней мере, вполне любезно.

Она инстинктивно отвернулась и, когда он приблизился, приняла его комплименты в ужасном замешательстве, какое не в силах была преодолеть. Что касается остальных двух, то если сходство с портретом, который они только что осматривали, и оказалось недостаточным, чтобы убедить их в том, что перед ними не кто иной, как сам мистер Дарси, то радостный возглас садовника, признавшего в молодом человеке своего хозяина, должен был окончательно развеять их сомнения. Пока он разговаривал с их племянницей, которая, опешив и смутившись, едва ли вообще осмеливалась поднять глаза и с трудом соображала, как именно нужно отвечать на его вежливые расспросы о ее семье, Гардинеры стояли немного в стороне. Элизабет удивляли перемены, которые произошли в его поведении с тех пор, как они виделись с ним в последний раз; и потому каждое произносимое им предложение лишь усиливало ее смущение; а тот факт, что ее застали именно в этом месте, превращал те несколько мгновений, что они провели вдвоем, в самые ужасные минуты в ее жизни. Однако нельзя сказать, что и он не чувствовал себя неловко. Его речь сейчас была лишена обычной пластичности, а свои вопросы относительно того, когда она уехала из Лонгбурна и как ей нравится Дербишир, мистер Дарси повторял так часто и столь сбивчиво, что любому было бы понятно, что его мысли находятся в полном смятении.

Когда, наконец, весь запас интересующих его подробностей был исчерпан, он смолк и после того, как простоял какое-то время, не проронив ни слова, попрощался и удалился.

К Элизабет тотчас же присоединились тетушка и дядюшка, начавшие уже восхищаться его внешностью; однако она их не слышала и, будучи полностью поглощенной собственными переживаниями, плелась за ними молча. Ее одолевали стыд и досада. Приход сюда она считала для себя самым неудачным, самым несвоевременным делом, на которое когда-либо соглашалась. Что теперь он станет думать о ней? Каким позором она покрывала себя?! Насколько тешила таким поступком его самолюбие?! Он, наверняка, решит, что она нарочно искала встречи с ним. О боже, зачем же она появилась здесь? И почему он сам приехал на день раньше? Если бы они поторопились с осмотром дома и сэкономили хотя бы десять минут, то оказались бы не замеченными им; так как в тот момент, когда они выходили из холла, он, должно быть, только спрыгивал с лошади или спускался с коляски. Каждый раз, мысленно возвращаясь к случившемуся, она заливалась краской. А его манеры, которые так сильно изменились! Что бы все это могло значить? Ведь странно уже и то, что он вообще заговорил с нею, и причем, настолько корректно, что не забыл даже справиться о ее семье. Никогда еще в своей жизни она не видела, чтобы в его поведении наблюдалось так мало высокомерия, никогда еще он не обходился с ней так мягко, как во время этой случайной встречи. Как же сильно это контрастировало с его ухаживаниями в парке Розингса, когда он просто вручил ей свое письмо. Теперь она даже не знала, что думать, и не могла пока найти ни одного подходящего объяснения.

Между тем они вышли на чудесную аллею, идущую вдоль ручья, и с каждым шагом теперь спускались все ниже и ниже, приближаясь, таким образом, к великолепным лесам; однако Элизабет по-прежнему была замкнута в себе; и, хотя она все же отвечала на восторженные возгласы своих родственников, постоянно призывавших ее обратить внимание на тот или иной предмет, сама она едва ли наслаждалась дивными видами. Все мысли ее продолжали вертеться вокруг того места в Пемберли, где сейчас находился мистер Дарси. Она многое бы отдала, чтобы узнать о том, что творится в этот момент в его голове, что он думает о ней и, несмотря ни на что, была ли она ему все еще дорога. Возможно, он обошелся с ней столь учтиво только потому, что сам чувствовал себя не совсем уютно; однако в его голосе, похоже, сквозило что-то, что не имело никакого отношения к конфузу. Что он испытывал при встрече с ней – радость или боль, Элизабет с точностью сказать не могла; но она была уверена в одном: он оставался к ней неравнодушным.

Вскоре замечания тетушки и дядюшки по поводу того, что у нее слишком рассеянный вид, заставили Элизабет опомниться; и она, взяв себя в руки, постаралась казаться более естественной.

Добравшись, наконец, до леса и окинув ручей прощальным взглядом, они предприняли новое восхождение. С тех полян, где деревья росли не так густо, их взорам открывался чарующий вид на долину, на возвышавшиеся с той стороны холмы и иногда, на притихшее внизу озеро. Мистер Гардинер выразил желание обойти все угодья, однако он боялся, что они простираются намного дальше, чем эта аллея. Садовник, изобразив на своем лице довольную улыбку, с гордостью сообщил, что в таком случае им придется преодолеть десять миль. Вопрос был решен, и путешественники продолжили свою прогулку по более короткой круговой дорожке, которая в конечном итоге вывела их вновь к ручью, к его самому узкому месту. Они перешли на другой берег по шаткому мостику, который никак не нарушал общей гармонии, хотя и был сколочен из обыкновенных досок, и очутились в долине. Здесь она заметно сужалась, так что едва хватало места для самого ручья и усаженной молодыми кустами тропинки. Элизабет была бы не прочь немного побродить по низине, однако, когда она заметила, насколько они удалились от дома, то миссис Гардинер, которая, откровенно говоря, не была приспособлена к столь длительным прогулкам, заявила, что сил у нее больше нет, и она думает только о том, как бы поскорее вернуться к экипажу. Ее племяннице, таким образом, пришлось уступить; и вся их компания, вновь перебравшись через ручей, устремились прямиком к дому. Тем не менее, шли они довольно медленно, ибо мистер Гардинер, питавший слабость к рыбной ловле, но не часто позволявший себе огорчать этим жену, сейчас, как назло, увлекся высматриванием мелькавшей на дне форели и расспросами какого-то одинокого рыбака насчет улова. Пока они продвигались с такой ничтожной скоростью, их, оказывается, уже поджидал новый сюрприз; и удивление Элизабет, заметившей вдали мистера Дарси, было ничуть не меньшим, чем в первый раз. Заранее увидеть его и, следовательно, избежать очередной неожиданной встречи им позволил тот факт, что аллею здесь не укрывали слишком густые заросли; и Элизабет теперь была более подготовлена к возможной беседе, чем тогда; по крайней мере, сейчас у нее было достаточно времени, чтобы сделать над собой усилие и постараться выглядеть непринужденнее. Но собирался ли он вообще к ним подходить? Какое-то мгновение ей даже казалось, что он намеревается свернуть на одну из примыкающих к главной аллее тропинок; и так она думала до тех пор, пока из-за поворота, ненадолго скрывшего его из вида, не появился он сам. Ей хватило одного мимолетного взгляда, чтобы понять, что вся его недавняя галантность все еще оставалась при нем; а потому, как только Дарси приблизился, она сама заговорила первой, начав восхищаться здешней красотой; однако стоило ей употребить слова «прелестно» и «очаровательно», как в голову тут же полезли неприятные воспоминания, заставившие ее решить, будто такая похвала с ее стороны в адрес Пемберли может быть истолкована неверно. Она изменилась в лице и замолчала.

Мистер Дарси, воспользовавшись ее заминкой, поинтересовался, не будет ли она так любезна и не представит ли его своим друзьям, которые сейчас стояли чуть позади нее. Почему-то именно к такому вежливому вопросу Элизабет и не была готова. Это предложение вызвало у нее даже легкую улыбку, поскольку она никак не ожидала, что молодой человек станет искать знакомства с одними из тех людей, против которых когда-то восставала его гордость. «Как же он, должно быть, удивится, – думала она, – когда узнает, кто они есть на самом деле! Ведь сейчас он, наверняка, считает, что это просто светские особы».

Тем не менее, Элизабет все же сделала так, как он просил, и, уточняя, кем каждый из них ей доводится, украдкой на него поглядывала, чтобы увидеть, каким образом он воспримет эту информацию. Она почти не сомневалась в том, что он предпочтет бежать от такого недостойного его персоны общества. То, что мистер Дарси действительно удивился, было очевидным; но она никак не ожидала, что он перенесет это с такой завидной стойкостью и, даже более того, вступит в разговор с мистером Гардинером. Впрочем, Элизабет это только радовало. Ее весьма тешила та мысль, что отныне мистер Дарси, наконец, будет знать, что у нее все-таки есть родственники, за которых она может не краснеть. Внимательно слушая все, о чем они говорили, она ликовала при каждом высказывании ее дядюшки, который, безусловно, обнаруживал в себе наличие интеллекта, вкуса и хороших манер.

Вскоре они затронули тему рыбной ловли; и Элизабет услышала, как мистер Дарси приглашает своего собеседника (разумеется, с подобающей учтивостью) приезжать сюда в любое время и удить рыбу здесь. Кроме того, он предложил снабдить дядюшку необходимыми снастями и пообещал показать ему те участки ручья, где клев особенно хорош. Миссис Гардинер, которая шла под руку с Элизабет, тут же наделила племянницу взглядом, выражающим крайнее изумление. Элизабет никак не отреагировала, хотя понимала, что этим они обязаны только ей, и в душе продолжала торжествовать. Тем не менее, она все еще пребывала в недоумении и постоянно повторяла про себя: «Отчего же он так изменился? Что могло этому предшествовать? Не может быть, чтобы его характер смягчился именно из-за меня! Мои упреки в Хансфорде не могли повлечь за собой такие последствия. Я ни за что не поверю, что он по-прежнему меня любит».

Не спеша – обе леди впереди, джентльмены чуть позади них, – они спустились к крутому берегу ручья, чтобы получше рассмотреть какие-то особенные, редкие в здешних местах водоросли; после чего в их строю произошли небольшие перемены. Все началось с миссис Гардинер, которая, утомившись после столь долгого хождения, обнаружила, что рука Элизабет более не сможет обеспечить ей нужную опору, и в результате предпочла опереться на своего мужа. Мистеру Дарси, таким образом, пришлось занять место возле ее племянницы. Какое-то время они шли молча, пока Элизабет, которой очень хотелось, чтобы он знал, что она согласилась на эту прогулку только после того, как ее убедили в его отсутствии, не заметила, что тот приехал весьма неожиданно.

– Ваша экономка, – продолжала барышня, – сообщила, что до завтрашнего дня вы здесь не появитесь; однако то, что вы по-прежнему в городе, нам было известно еще до того, как мы выехали из Бейквелла.

Мистер Дарси признал, что миссис Рейнольдс говорила чистую правду, и объяснил, что отправиться на несколько часов раньше своих друзей, с которыми он путешествовал все это время, его заставили кое-какие неприятности, связанные с управляющим.

– Остальные присоединятся ко мне завтра утром, – добавил он, – и среди них, между прочим, есть те, кто с вами уже знаком: мистер Бингли и его сестры.

В ответ Элизабет лишь слегка наклонила голову. Все ее мысли мгновенно переметнулись к тому эпизоду, когда имя мистера Бингли было упомянуто ими в последний раз; но, насколько она могла судить по выражению лица мистера Дарси, сейчас его этот случай не особенно беспокоил.

– Есть еще один человек в этой компании, – продолжил он после небольшого перерыва, – который очень сильно желает узнать вас поближе. Возможно, я прошу слишком многого, но, поскольку вы остановитесь в Ламтоне, я бы хотел – с вашего позволения, разумеется, – познакомить вас со своей сестрой.

Такая необычная просьба застала Элизабет врасплох. Удивление было настолько сильным, что она даже не знала, каким же именно образом ей лучше выразить свое согласие. В ту же минуту она поняла, что независимо от того, действительно ли мисс Дарси желала быть представленной ей или нет, это решение, скорее всего, исходило от ее брата. Впрочем, пока Элизабет не видела в этом ничего плохого, и ей было даже приятно сознавать, что обида мистера Дарси, в конечном счете, не вынудила его составить о ней по-настоящему дурного мнения.

Теперь они шли молча, так как каждый из них был погружен в собственные раздумья; и хотя Элизабет чувствовала себя неловко (а иначе и быть не могло), в душе она все же радовалась. Ей, безусловно, льстило стремление мистера Дарси познакомить ее со своей сестрой. Вскоре они немного оторвались от тетушки и дядюшки и когда дошли до экипажа, то обнаружили, что мистер и миссис Гардинер отстали от них чуть ли не на четверть мили.

Мистер Дарси предложил зайти в дом, однако Элизабет поспешила убедить его в том, что не устала; и они принялись дожидаться остальных на лужайке. Времени для разговоров было достаточно, но они продолжали молчать и тем самым еще больше вгоняли себя в краску. В принципе сама Элизабет все-таки хотела бы начать беседу, однако ей казалось, будто на все темы наложен запрет. Наконец она вспомнила, что не так давно проезжала мимо замечательных мест, и они с особым рвением стали обсуждать, насколько действительно хороши Матлок и Давдейл. Однако время, равно как и тетушка, еле ползло, и у Элизабет весь запас впечатлений вскоре иссяк. Когда мистер и миссис Гардинер, в конце концов, появились, мистер Дарси попробовал настоять на том, чтобы все они зашли в дом и перед дорогой немного подкрепились, но получил отказ. Таким образом, все, что ему оставалось, – это распрощаться с гостями как можно любезнее. Он помог обеим леди сесть в экипаж; и, когда тот тронулся, Элизабет увидела, как молодой хозяин уже не спеша направляется к парадному входу.

Сразу же в пути она услышала по его поводу замечания родственников. Как первый, так и вторая в один голос заявили, что он превзошел все их ожидания.

– Столь хорошо воспитан, так вежлив и скромен, – хвалил его мистер Гардинер.

– Конечно же, он не без чувства достоинства, – проговорила тетушка, – но его характер от этого нисколько не страдает. Теперь я вполне могу согласиться с экономкой; если кто-то и считает его чересчур гордым, то я, например, тоже ничего подобного не заметила.

– А меня особенно поразило его поведение по отношению к нам. Не просто учтивое, но и заботливое, хотя в таком внимании, по-моему, необходимости не было, ведь его знакомство с Элизабет иначе как шапочным не назовешь.

– Разумеется, Лиззи, – заметила ее тетка, – он не так красив, как Уикем, или, вернее сказать, у него просто несколько другой тип внешности, ибо черты его я все-таки нахожу достаточно правильными. Не понимаю, почему ты говорила, что он якобы хмурый и неприветливый.

Элизабет бросилась оправдываться, начав утверждать, что при встрече с ним в Кенте он произвел на нее более приятное впечатление, чем когда-либо раньше; а таким обходительным, как сегодня, она вообще его никогда не видела.

– Может быть, он просто человек со странностями, – предположил ее дядя. – Такое часто случается с состоятельными людьми; и потому мне, наверное, лучше пока оставить без внимания его приглашение порыбачить в здешнем ручье, а то боюсь, как бы он не передумал уже через пару дней, да и не прогнал бы меня из своего поместья.

Элизабет отлично видела, что они заблуждаются, однако ничего не сказала.

– После всех его любезностей, – продолжала миссис Гардинер, – мне бы никогда не пришло в голову, что он может поступить с кем-либо так же жестоко, как с бедным Уикемом. Во всяком случае, вид у него вовсе не злобный. Как раз наоборот: когда он начинает говорить, в нем появляется что-то притягательное; а своим полным достоинства взглядом он не только не отталкивает, но, напротив, располагает к себе. Та милая женщина, которая показывала нам дом, дала ему, несомненно, справедливую характеристику; хотя мне порой, откровенно говоря, хотелось рассмеяться. Но полагаю, он действительно великодушный хозяин; а это, как вы понимаете, в глазах прислуги перекрывает собой любые недостатки.

Элизабет почувствовала, что обязательно должна что-нибудь сказать в защиту его поведения по отношению к Уикему, и, таким образом, в самых сдержанных тонах дала им понять, что, если верить родственникам мистера Дарси в Кенте, его действия могут быть истолкованы совсем иначе. Она также заметила, что в целом он не такой уж плохой, как думают в Хертфордшире, а Уикем, к слову сказать, не такой уж хороший. В подтверждение этому она поведала им подробности всех денежных афер, в которых были замешаны оба джентльмена; и хотя источник Элизабет назвать отказалась, она заявила, что сведения ее вполне надежны.

Миссис Гардинер это весьма удивило и заинтересовало; но, поскольку сейчас они проезжали мимо тех живописных полян, которыми восхищались чуть раньше, все посторонние мысли в ее голове уступили место выражениям восторга; и она, то и дело одергивая своего мужа, настолько увлеклась любованием окружавших их лесных пейзажей, что думать о чем-либо другом просто не могла. Однако по приезде, какой бы уставшей тетушка ни была, они сели обедать не раньше, чем она отыскала своих давних приятельниц; и вечер, таким образом, прошел в милой дружеской беседе, возобновленной после многолетнего перерыва.

Что касается Элизабет, то происшедшее за день настолько взволновало ее душу, что она не обращала никакого внимания на щебетание тетушкиных подруг и, не переставая удивляться, продолжала думать лишь об изменившемся поведении мистера Дарси и – прежде всего – о его желании свести ее со своей сестрой.

Глава 44

Элизабет полагала, что мистер Дарси привезет к ней свою сестру лишь через день после ее прибытия в Пемберли; и в соответствии с этим она решила, что в то утро не должна будет особенно удаляться от постоялого двора, в котором они остановятся. Однако ее предположения оказались ошибочными, ибо визитеры пожаловали на следующий же день, когда они и сами едва только добрались до Ламтона. Пройдясь немного вместе с тетушкиными подругами по окрестностям, они лишь успели подняться в свои комнаты, где собирались отдохнуть и переодеться к обеду, как услышали шум подъезжающей коляски. Кинувшись к окну, они увидели на улице двухколесный экипаж, в котором сидели мужчина и молодая леди. По строгим нарядам Элизабет сразу же догадалась, что их представят друг другу по всем правилам, однако постаралась никоим образом не показать своим родственникам, что она удивлена. Тетушка и дядюшка поначалу недоумевали; но, заметив, что их племянница не находит себе места, и вспомнив странные обстоятельства предыдущего дня, они смекнули, что за этим визитом, видимо, стоит что-то другое и что такое внимание со стороны молодого человека может объясняться лишь его интересом к Элизабет. В то время как их посещали подобные идеи, бедняжка пребывала в таком смятении, что даже сама не могла понять, почему ей не удается сохранить спокойствие. Возможно, она переживала из-за того, что мистер Дарси мог наговорить в ее пользу много излишне нежных слов; возможно, опасалась, что, в конце концов, не сможет понравиться его сестре, ибо чувствовала, что умение располагать к себе покидает ее.

Боясь быть замеченной, она отбежала от окна и принялась расхаживать по комнате взад и вперед, пытаясь подавить в себе волнение и стараясь не обращать внимания на пытливые взгляды тетушки и дядюшки, которые заставляли ее нервничать еще больше.

Наконец в дверях показались мистер Дарси и его сестра; и для Элизабет начались, пожалуй, самые тяжелые минуты в ее жизни. Вскоре, правда, она обнаружила, что ее новая знакомая находится в таком же замешательстве, как и она сама; и это немного успокаивало ее. Кстати, когда Элизабет осваивалась в Ламтоне, она слышала, как подруги тетушки говорили, будто мисс Дарси является крайне гордой особой; однако сейчас всего несколько минут наблюдений убедили ее в том, что та скорее невероятно застенчива; и вытянуть из нее слово, состоящее более, чем из одного слога, оказалось делом весьма непростым.

Мисс Дарси была барышней достаточно высокой и более крупной, чем Элизабет; и, хотя ей едва исполнилось шестнадцать лет, фигура ее уже вполне сформировалась и отличалась особой женственностью и грацией. Она не была так же красива, как брат, однако лицо ее светилось интеллектом, а манеры говорили о превосходном воспитании. Элизабет, рассчитывавшая увидеть такую же невозмутимую личность, какой всегда казался мистер Дарси, испытала огромное облегчение, когда поняла, что на сей раз ее ожидания не оправдались.

Спустя четверть часа Дарси вдруг сообщил, что скоро должен подоспеть и мистер Бингли, который тоже желает встретиться с Элизабет; и пока та подбирала нужные слова, чтобы выразить свою радость, со стороны лестницы послышались громкие шаги, и через мгновение на пороге стоял уже сам Бингли. Весь ее гнев по отношению к нему давно прошел; но даже если бы что-то и осталось, то неподдельное радушие, с которым он сейчас поприветствовал ее, заставило бы Элизабет окончательно забыть о своих обидах. Он вежливо справился о здоровье членов ее семьи, и все остальное время вел себя так же непринужденно, как всегда.

Мистер и миссис Гардинер уже давно хотели увидеть его, и для них он сейчас представлял не меньший интерес, чем для самой Элизабет. Вообще же абсолютно все собравшиеся здесь были им весьма любопытны; а подозрения, вызванные странными взаимоотношениями между мистером Дарси и Элизабет, побудили их задать несколько осторожных вопросов, из ответов на которые они поняли, что, по крайней мере, один из них уже знает, что такое любовь. В чувствах племянницы они, правда, все еще немного сомневались; но то, что молодой человек был преисполнен обожанием и восхищением, казалось уже совершенно очевидным.

Элизабет же сейчас беспокоило другое. Прежде всего, она хотела убедиться, что производит на своих гостей приятное впечатление. Впрочем, ее опасения по поводу того, что она может кому-то не понравиться, были напрасны, ибо здесь ее ждал несомненный успех; и те, ради кого она старалась, – и Бингли, и Джорджиана, и Дарси – были ею вполне довольны.

Встретившись с Бингли, она, разумеется, не могла не вспомнить о своей сестре; и теперь ее мучил один вопрос: думал ли он о ней тоже. Иногда Элизабет казалось, будто сегодня он не так многословен, как прежде, и пару раз она даже замечала, как, наблюдая за ней, он словно пытается отыскать в ее лице схожие черты. Возможно, все это было лишь ее фантазией; но в беспристрастности его обхождения с мисс Дарси, которая якобы представляла собой соперницу Джейн, Элизабет ошибаться не могла. Ни с одной стороны не было брошено взгляда, который говорил бы о каких-либо симпатиях; и между ними не произошло ничего, что могло бы подтвердить предположения его сестры. Элизабет, таким образом, успокоилась; но, когда Бингли подошел к ней в очередной раз, она все же не смогла удержаться, чтобы не напомнить ему о Джейн; и стоило ей лишь произнести это имя, как тот, заметив, что остальные увлечены беседой, голосом, полным искреннего сожаления, проговорил, что действительно прошло ужасно много времени с тех пор, как он имел удовольствие видеть ее в последний раз, и, прежде чем Элизабет смогла что-либо сказать, добавил:

– Уже больше восьми месяцев… Мы не встречались с 26-го ноября, с того самого дня, когда танцевали вместе в Незерфилде.

Элизабет было приятно обнаружить, что у него такая хорошая память, но сейчас она все-таки рассчитывала услышать другое. Он же, воспользовавшись тем, что теперь им никто не мешал, просто поинтересовался, все ли ее сестры в данный момент находятся в Лонгбурне. Этот вопрос, возможно, и не содержал в себе ничего существенного, равно как и предыдущее замечание; однако то, каким был при этом у мистера Бингли вид, наделяло его слова более глубоким смыслом.

Что до мистера Дарси, то Элизабет старалась пореже смотреть в его сторону; но, когда ее взгляд все же ненадолго останавливался на нем, она каждый раз замечала на его лице выражение крайней почтительности; а в том, что он говорил, барышня больше не видела былой надменности или пренебрежения к собеседникам. Все это убедило ее в том, что хороших манер, которые поразили ее накануне, хватило, по крайней мере, еще на один день. Когда она увидела, как охотно он идет на новые знакомства, и какое благоприятное мнение составляет о тех людях, любое общение с которыми всего несколько месяцев назад он считал бы ниже своего достоинства; когда увидела, насколько он любезен не только с ней, но и с ее родней, которую прежде открыто презирал, и вспомнила все, что произошло в Хансфорде, разница оказалась настолько большой, что с трудом укладывалась в ее голове; и Элизабет теперь приходилось прилагать немало усилий, чтобы скрыть свое удивление. Никогда еще, даже в компании своих близких друзей в Незерфилде или столь высокомерных родственников в Розингсе, он не стремился к тому, чтобы понравиться; а сейчас такое поведение выглядело особенно странным, потому что обещало насмешки и упреки со стороны барышень как из Незерфилда, так и из Розингса.

Гости пробыли около получаса; и когда настала пора расставаться, мистер Дарси подозвал к себе сестру, чтобы вместе с ней выразить желание в один из ближайших дней непременно увидеть за обедом в Пемберли мистера и миссис Гардинер, а также мисс Беннет. Джорджиана, покраснев и смутившись, все это время лишь согласно кивала головой, что, безусловно, свидетельствовало о том, что она не слишком-то привыкла раздавать приглашения. Миссис Гардинер взглянула на племянницу и попыталась понять, что она думает по поводу ответного визита, ибо считала, что приглашение адресовано прежде всего ей; однако Элизабет поспешила отвернуться. Тогда тетушка, предположив, что такое молчание говорит скорее о минутном замешательстве, чем об отказе, и заметив, что ее мужа, никогда не избегавшего общества, это предложение очень заинтересовало, рискнула объявить о том, что они обязательно будут; и прием, таким образом, был назначен на послезавтра.

Бингли весьма обрадовался, когда узнал, что сможет вновь встретиться с Элизабет, так как, по его словам, он хотел бы еще о многом поговорить с ней и подробнее расспросить ее об их общих друзьях, которых они знают по Хертфордширу. Элизабет, узревшая в этом главным образом его надежду выведать что-нибудь о ее сестре, тоже была очень рада; и потому, когда гости покинули их, она пришла к выводу, что может быть вполне довольной прошедшими тридцатью минутами, хотя, пока они тянулись, ей, откровенно говоря, было не по себе. Желая побыстрее оказаться одной и боясь намеков со стороны тетушки и дядюшки, она задержалась ровно настолько, чтобы услышать их теплые слова в адрес мистера Бингли, после чего заторопилась к себе, чтобы якобы переодеться.

Однако причин опасаться любопытства мистера и миссис Гардинер не было, поскольку они и не собирались вытягивать из Элизабет какую-либо информацию. Им и так было ясно, что она знакома с мистером Дарси намного ближе, чем они предполагали раньше, и что тот очень сильно в нее влюблен. В этих отношениях они видели много интересного, но ничего такого, что могло бы подвигнуть их на излишние и докучливые расспросы.

О мистере Дарси они старались думать теперь только хорошее; да и пока к нему действительно нельзя было придраться. Их весьма тронула его услужливость; и если бы они могли судить о его характере только по собственным ощущениям да по отзыву экономки и не принимали бы в расчет прочие мнения, то в получившемся образе определенный круг людей из Хертфордшира ни за что бы не признал мистера Дарси. Тем не менее, Гардинеры сейчас были склонны доверять именно миссис Рейнольдс, ибо понимали, что они не вправе отвергать авторитет женщины, которая знает своего хозяина с тех пор, как тому исполнилось четыре года, и которая своим поведением сама вызывает у посетителей лишь уважение. Что касается друзей из Ламтона, то те за последнее время не сообщили ничего, что могло бы в корне изменить сложившееся у Гардинеров впечатление. Нынче они обвинили бы его, пожалуй, лишь в гордости; но возможно, он и не был горд; а значит, это качество ему приписывали просто обиженные жители небольшого городка, который члены его семьи еще ни разу не почтили своим присутствием. Зато мистер и миссис Гардинер единодушно сошлись на том, что Дарси, бесспорно, является щедрым человеком и проявляет заботу о бедных.

Питая симпатии к Уикему, они, однако, были вынуждены признать, что его имя здесь не в почете; и хотя Гардинеры не совсем понимали, в какие дела он вовлек сына своего покровителя, их весьма расстроило известие о том, что Уикем, покинув Дербишир, оставил за собой кучу долгов, которые впоследствии пришлось погашать мистеру Дарси.

Элизабет сегодня тоже весь вечер думала о Пемберли; но за все это время, каким бы долгим оно ей ни казалось, она так и не сумела определиться в своих чувствах по отношению к одному из обитателей этого великолепного особняка. Пытаясь разобраться в себе, она пролежала без сна лишних два часа и успела понять только то, что ненавидеть мистера Дарси она не могла. Нет, ненависть, конечно, уже давно прошла; и теперь Элизабет даже стыдилась того, что когда-то вообще питала к нему своего рода неприязнь. Чувство же уважения, появившееся после того, как она услышала, что он обладает таким набором ценных качеств, больше не вступало в противоречия с ее натурой и, даже более того, переросло в дружеское расположение. Но, помимо всего прочего, помимо уважения и почтения, она испытывала еще и благодарность – и не только за то, что он когда-то любил ее, но и за то, что, несмотря на резкость и грубость, с которыми она его отвергла, он не отказался от своей любви. И кто бы мог подумать, что мистер Дарси, который, как была убеждена Элизабет, станет избегать ее как своего злейшего врага, при первой же случайной встрече постарается сделать все возможное, чтобы сохранить их знакомство; кто бы мог предположить, что он будет вести себя учтиво, что произведет на ее родственников приятное впечатление и даже настоит на том, чтобы представить Элизабет своей сестре? Такие перемены в мужчине, не страдающем от недостатка гордости, могут быть вызваны лишь любовью, и любовью страстной! Потому Элизабет и была благодарна ему. Потому и проявляла живой интерес к его благополучию. Вопрос теперь заключался только в том, насколько она хотела позволить этому благополучию зависеть от нее самой и насколько она осчастливит их обоих, если воспользуется своим положением и согласится вновь принимать его ухаживания.

Вечером того же дня миссис Гардинер и ее племянница пришли к выводу, что мисс Дарси, посетившая их сразу же после своего приезда в Пемберли, где появилась примерно к завтраку, действовала настолько самоотверженно, что они теперь просто обязаны ответить тем же; и, таким образом, было решено, что они поступят правильно, если нанесут визит в Пемберли следующим же утром. Элизабет была довольна, хотя назвать точную причину своей радости она вряд ли бы смогла.

Мистер Гардинер покинул их вскоре после завтрака, так как накануне он вновь говорил о рыбной ловле и получил приглашение ближе к полудню приехать в Пемберли, где его должны были встретить кое-какие джентльмены.

Глава 45

Поскольку Элизабет была убеждена, что нелюбовь к ней мисс Бингли продиктована прежде всего ревностью, она не могла отделаться от ощущения, что ее появление в Пемберли окажется для той весьма нежелательным, и сильно сомневалась, что эта особа, встретившись с ней, согласится быть по-прежнему любезной.

Когда они добрались, наконец, до дома, их проводили через холл в уютную комнату, выходившую на север и потому в летнюю жару способствовавшую приятному времяпрепровождению. Из окон открывался чудесный вид на высокие лесистые холмы и на лужайку, охраняемую величественными дубами и каштанами.

Именно в этой комнате их и приняла мисс Дарси. Она уже сидела здесь вместе с миссис Херст, мисс Бингли и еще с одной леди, с которой проживала в Лондоне. Джорджиана поприветствовала своих гостей со всей подобающей предупредительностью, хотя и с некоторым смущением, которое, несмотря на то, что на самом деле исходило из застенчивости и из страха сделать что-нибудь не так, могло бы с легкостью убедить тех, кто стоял ниже по положению, в ее излишней гордости и замкнутости. Однако миссис Гардинер с племянницей прекрасно понимали ее состояние и относились к этому снисходительно.

Миссис Херст и мисс Бингли отметили их прибытие лишь легким реверансом; и, когда все уселись, на пару минут воцарилось молчание, настолько труднопреодолимое, насколько это вообще возможно в подобных ситуациях. Первой тишину нарушила миссис Аннсли, элегантная женщина приятной наружности, чьи попытки предложить для обсуждения ту или иную тему свидетельствовали о том, что она является более благовоспитанной леди, чем любая из двух остальных. Между ней и миссис Гардинер сразу же завязался разговор, в котором время от времени принимала участие и Элизабет. Мисс Дарси, похоже, тоже хотела бы присоединиться к ним, но ее вид говорил о том, что она никак не может набраться мужества. Тем не менее, иногда она все же отваживалась произнести какое-нибудь короткое предложение, особенно тогда, когда у нее было больше всего шансов остаться неуслышанной.

Элизабет вскоре заметила, что ее пристально разглядывает мисс Бингли, чье внимание привлекала любая сказанная ею фраза, тем более, когда она была адресована мисс Дарси. Это наблюдение, однако, не помешало бы ей беседовать с последней столько, сколько бы она хотела, но они сидели слишком далеко друг от друга. Впрочем, Элизабет не сожалела о том, что избавлена от необходимости говорить много и часто. Она была погружена в собственные мысли и, кроме того, ожидала, что в любой момент в комнату может войти какой-нибудь мужчина. Она и хотела, и боялась, как бы этим мужчиной ни оказался хозяин дома; но сказать точно, боялась ли она или все-таки хотела, Элизабет пока затруднялась. Просидев в таких раздумьях с четверть часа, и совершенно не воспринимая слов мисс Бингли, она вдруг вздрогнула, когда услышала, как та ледяным голосом интересуется самочувствием ее домашних. Элизабет ответила таким же холодным и суровым тоном, после чего больше ни одного вопроса от мисс Бингли не последовало.

Немного разнообразия в их визит внесло появление прислуги с холодными закусками, пирогом и всевозможными фруктами. Тем не менее, застолье не начиналось до тех пор, пока мисс Дарси не обратила внимание на многозначительные взгляды и улыбки со стороны миссис Аннсли и не вспомнила о своих обязанностях. Таким образом, нашлось занятие абсолютно для каждой из них; ибо если некоторые и стеснялись говорить, то есть не стеснялся никто; и сочные пирамиды из персиков, абрикосов и винограда вскоре собрали всех вокруг стола.

Элизабет, увлеченной поглощением плодов, представилась прекрасная возможность, наконец, решить, хотела ли она или боялась появления мистера Дарси, так как именно сейчас он и вошел; и хотя всего минуту назад она уже склонялась к тому, что в ее чувствах преобладает скорее желание, чем страх, она очень расстроилась из-за того, что ее вновь застали врасплох в этом доме.

Утром какое-то время Дарси провел с мистером Гардинером, который вместе с двумя или, может быть, тремя другими джентльменами, удил в ручье рыбу, и покинул его только после того, как узнал, что обе леди вроде бы собирались навестить Джорджиану. Стоило ему появиться в комнате, как Элизабет сразу же попробовала заставить себя успокоиться и забыть о каком бы то ни было смущении. Такое решение, конечно же, было мудрым, но непростым; и Элизабет не только сознавала, что сейчас в душу каждой из присутствовавших закрадываются подозрения, но и видела, как пристально они следят за мистером Дарси. Однако ни на одном лице не было такого любопытства, как у мисс Бингли, и это при том, что улыбка не слетала с ее губ даже тогда, когда она говорила. Видимо, ревность пока еще не вынудила ее расстаться с надеждой, и интерес к мистеру Дарси у нее не прошел. Что касается мисс Дарси, то она, заметив брата, постаралась казаться более многословной. Тем не менее, тот отлично понимал, как трудно ей сблизиться с Элизабет, и потому со своей стороны делал все возможное, чтобы поддерживать их беседу. Эта забота не ускользнула от внимания мисс Бингли, и в минуту негодования она-таки не сдержалась и съязвила:

– Кстати, мисс Элиза, это правда, что …ширский полк покинул Меритон? Для вашей семьи это, должно быть, такая потеря!

В присутствии Дарси она не осмеливалась упоминать Уикема; однако Элизабет не сомневалась, что сейчас та имела в виду именно его; и связанные с этой личностью воспоминания на долю секунды вывели ее из равновесия. Тем не менее, она достойно сдержала удар и отразила нападение тем, что ответила на вопрос самым безразличным тоном. Невольно взглянув на Дарси, она заметила, что тот, изменившись в лице, внимательно ее рассматривает, в то время как его сестра от смущения потупила голову и теперь боялась даже поднять глаза. Если бы только мисс Бингли знала, какую боль она причиняет своему другу, то, несомненно, отказалась бы от этого намека; но она никогда не заглядывала так далеко, и сейчас, заговорив о человеке, к которому, как она считала, Элизабет была неравнодушна, она намеревалась расстроить лишь ее, и хотела, чтобы та обнаружила в себе нежные чувства, которыми бы ранила мистера Дарси и, возможно, напомнила бы ему о том, каким безрассудством были отмечены связи отдельных ее сестер с офицерами. Сама она ни разу не слышала о том, что мисс Дарси когда-то тоже помышляла о бегстве со своим возлюбленным. Это не было известно никому, кроме Элизабет; и мисс Бингли даже не догадывалась, что больше всего сохранить эту тайну желал бы не кто иной, как ее брат.

Невозмутимый вид Элизабет вскоре помог мистеру Дарси прийти в себя; а поскольку мисс Бингли, злая и раздраженная, больше не решалась делать упор на Уикеме, Джорджиана со временем тоже оправилась от потрясения, хотя и недостаточно для того, чтобы что-нибудь говорить. Ее брат, с которым она так боялась встретиться взглядом, едва ли вообще вспомнил о ее участии в этом деле; и, таким образом, вопрос, который был задуман с тем, чтобы отвлечь его мысли от Элизабет, наоборот, приковал к ней все его внимание.

Вскоре после этого время пребывания миссис Гардинер и ее племянницы в гостях подошло к концу; и, пока мистер Дарси провожал их к экипажу, мисс Бингли не преминула воспользоваться случаем, чтобы излить свой гнев на Элизабет, и принялась критиковать ее внешность, манеры и даже платье. Однако Джорджиана к ней не прислушивалась. Рекомендации брата были достаточными для того, чтобы убедить ее во всех достоинствах Элизабет. Она знала, что он не может ошибаться в своих суждениях, и потому тоже находила эту барышню очень милой и добродушной. Когда Дарси вернулся в комнату, мисс Бингли повторила ему некоторые отрывки из того, что уже сказала его сестре.

– Как, однако, неважно этим утром выглядела Элиза Беннет, – заявила она. – Никогда еще в своей жизни я не видела, чтобы кто-нибудь так изменился после зимы. Ее лицо стала таким черным и грубым! Мы с Луизой правильно сделали, что решили с ней больше не знаться.

Как бы сильно не понравилось это замечание мистеру Дарси, он воздержался от резкостей в адрес мисс Бингли и ответил лишь, что не находит никаких изменений, кроме того, что Элизабет загорела, в чем лично он не видел ничего удивительно, поскольку летом во время путешествий это случается довольно часто.

– Должна признаться, – не унималась та, – что я никогда не считала ее красавицей. Лицо слишком худое; кожа лишена нежности; носу не хватает выразительности; зубы, конечно, сносные, но зато самые заурядные; и в целом в ее чертах нет никакой изысканности. Что же касается глаз, которые кто-то, помнится, назвал прекрасными, то я опять-таки ничего необычного в них не нахожу. Ее острый и пронзительный взгляд мне, например, совсем не нравится. Вообще весь ее вид говорит о такой самонадеянности, что мне становится даже немного не по себе.

Поскольку мисс Бингли знала, что Дарси восхищен внешностью Элизабет, она могла бы догадаться, что это не самый лучший способ делиться своими соображениями; но рассерженные люди не всегда бывают мудрыми. Взглянув на Дарси, она заметила, что все же задела его за живое, и поспешила обрадоваться тому, что, наконец, достигла намеченной цели; а он действительно предпочитал пока молчать, давая ей тем самым возможность высказаться.

– По-моему, – продолжала мисс Бингли, – когда мы впервые увидели ее в Хертфордшире, то очень удивились, что кому-то вообще могло прийти в голову заявить, что она красива. Но особенно хорошо я помню, как однажды вечером, когда они ужинали в Незерфилде, вы воскликнули: «Она – красавица?! Да я бы скорее назвал ее мать умной». Но потом вы, кажется, немного изменили свое мнение и, полагаю, какое-то время, даже считали ее очень милой.

– Все верно, – ответил Дарси, который больше не мог сносить подобных колкостей, – однако это я говорил тогда, когда только узнал ее. С тех пор прошло уже много месяцев, и теперь я действительно думаю, что она самая прекрасная женщина из всех, кто меня окружает.

После этого он вышел из комнаты и оставил мисс Бингли довольствоваться тем, что ответ, к которому она подтолкнула его, никому не причинил столько страданий, сколько ей самой.

Вернувшись к себе, миссис Гардинер и Элизабет переговорили обо всем, что произошло во время их визита, за исключением лишь того, что по-настоящему интересовало их обеих, и обсудили внешность и манеры каждого из присутствовавших, кроме одного, который особенно завладел их вниманием. Они говорили о его сестре, о его друзьях, о доме, о фруктах, обо всем, но только не о нем. И все же Элизабет ужасно хотелось узнать, какое у миссис Гардинер сложилось мнение; а миссис Гардинер в свою очередь была благодарна племяннице за то, что та сама предложила эту тему.

Глава 46

Когда Элизабет впервые появилась в Ламтоне, то очень расстроилась, не обнаружив там ни одного письма от Джейн; и с каждым последующим утром ее огорчения лишь усиливались. Однако на третий день она простила свою сестру, получив от нее сразу два письма, на первом из которых стояла пометка о том, что оно было направлено в совсем другое графство. Элизабет этому не удивилась, поскольку Джейн, указывая адрес, похоже, была невнимательна и допустила ряд погрешностей.

Письма пришли как раз перед тем, как все трое собирались выйти, чтобы совершить утренний моцион; и тетушка с дядюшкой отправились без Элизабет, предоставив ей возможность насладиться чтением в спокойной обстановке. Первым было вскрыто письмо, которое задержалось в пути на пять дней. Вначале в нем перечислялись самые обычные провинциальные вечеринки и приемы; однако вторая часть, датированная днем позже и написанная в явном волнении, сообщала новости куда более важные:

«Дорогая Лиззи, с тех пор, как я закончила первую половину, произошло нечто из ряда вон выходящее; но сразу же поспешу успокоить тебя: ничего худого с нами не случилось. То, о чем я хочу тебе рассказать, касается Лидии. Вчера ближе к полуночи, когда все мы уже легли спать, пришло срочное сообщение от полковника Форстера, который извещал нас о том, что Лидия бежала в Шотландию с одним из его офицеров. Не стану томить тебя и скажу всю правду: это Уикем! Теперь попробуй представить, насколько все мы были удивлены. Для Китти, однако, эта новость, похоже, не стала неожиданностью. Но лично мне очень жаль, что у них хватило ума сделать такой опрометчивый шаг. Остается надеяться только на то, что Уикем все-таки не так плох, как мы думали раньше. Я вполне могу согласиться с тем, что он легкомысленный и неосторожный, но этот поступок ясно говорит о его истинных чувствах по отношению к Лидии. Сделав такой выбор, он не может быть заинтересован, так как знает, что нашему отцу за ней дать нечего. Мать очень переживает. Папа пока держится. Я же довольна хотя бы тем, что мы можем простить себя за то, что в свое время так и не рассказали им, какие неприятные слова были однажды сказаны в адрес Уикема. Они уехали в субботу, предположительно в полночь, однако их исчезновение обнаружилось только вчера утром в восемь часов. Нам сразу же отправили сообщение. Моя дорогая Лиззи, ведь они проезжали всего в десяти милях от нашего дома! Кстати, вскоре у нас будет сам полковник Форстер. Лидия оставила несколько строк его жене, в которых поведала о своем намерении. Но боюсь, что мне уже пора заканчивать, так как я стараюсь не отлучаться надолго от матери. Не знаю, насколько доступно мне удалось рассказать тебе о случившемся, ведь я и сама едва ли понимала, чт(пишу».

Не оставляя себе времени на размышления и не замечая собственного волнения, Элизабет, прочитав первое письмо, тотчас же схватила второе и, с нетерпением разорвав конверт, узнала о том, что написано оно было всего на один день позже.

«К этому времени, дорогая Лиззи, ты, должно быть, уже получила мое первое письмо, которое, к сожалению, было составлено в ужасной спешке. Хотелось бы надеяться, что на этот раз я смогу быть более последовательной; однако и сейчас, несмотря на то, что времени у меня предостаточно, в голове такая путаница, что я даже не знаю, с чего начать. Дорогая сестра, мне очень грустно говорить об этом, но у меня для тебя не самые радостные новости. Каким бы безрассудным мы ни считали брак между Уикемом и Лидией, у нас есть все основания полагать, что они его все-таки заключили; поскольку мы сомневаемся в том, будто они действительно уехали в Шотландию. Вчера к нам прибыл полковник Форстер. Он покинул Брайтон через несколько часов после того, как отправил нам срочное сообщение. Хотя в коротком послании Лидии, адресованном миссис Ф., говорилось, что они собираются в местечко Гретна-Грин, Денни как-то заикнулся о том, что якобы никогда не слышал ни о желании Уикема посетить такую даль, ни о его стремлении когда-либо жениться на Лидии. Эти слова встревожили полковника Ф., который тут же выехал из Б., чтобы выследить их, пока они еще не ушли слишком далеко. Вначале ему это удавалось, однако в Клапеме он все же потерял их след, так как они расплатились с извозчиком, который доставил их из Эпсома, и пересели в другой экипаж. Кроме этого, известно только то, что их видели на дороге в Лондон. Я теперь даже не знаю, что и думать. Исследуя это направление, полковник Ф. спрашивал о них во всех постоялых дворах и таким образом добрался до самого Хертфордшира; однако везде ему отвечали, что описываемые им люди у них не останавливались. После безуспешных поисков, проявив внимание к нашей семье, он заехал в Лонгбурн и очень осторожно, чтобы избежать ненужной паники, высказал свои опасения. Мне очень жаль, что в этом деле оказались замешанными как он, так и миссис Ф., но никто из нас и не собирается перекладывать вину на них. Лиззи, моя дорогая, ты не представляешь, какой это удар для всех нас. Мама с папой считают, что произошло самое худшее, но я все же не склонна думать об Уикеме так плохо. Существует много причин, по которым они с Лидией хотели бы обвенчаться где-нибудь в городе. Тем не менее, меня очень расстроило заявление полковника Ф., который категорически отказывается верить в возможность такого брака. Когда я поделилась с ним своими надеждами, он покачал головой и сказал, что Уикем – не тот человек, на которого можно положиться. Бедная мама с горя слегла и совсем не выходит из своей комнаты; но ее слезы, к сожалению, мало чем смогут помочь тому положению, в которое попала наша семья. Что касается папы, то я еще ни разу не видела, чтобы он был таким опечаленным. Китти злится на себя за то, что держала эту связь втайне; но что поделать, если речь шла о доверии. Я рада только тому, что ты, дорогая Лиззи, оказалась избавленной от всего этого кошмара. Но теперь, когда мы немного оправились от потрясения, я ловлю себя на том, что жду твоего возвращения. Я не настолько эгоистична, чтобы настаивать на этом, но мне без тебя действительно очень одиноко. Прости, и желаю удачи. Я вновь беру в руки перо, но к этому меня вынуждают крайние обстоятельства, ибо я должна уговорить вас всех как можно скорее приехать в Лонгбурн. Я хорошо знаю тетушку и дядюшку и поэтому не боюсь обращаться к ним с такой просьбой. Все дело в том, что отец вместе с полковником Форстером через несколько минут отправляется в Лондон, чтобы разыскать Лидию. Я не знаю, что он собирается делать, но его состояние тревожит меня, и я опасаюсь, как бы он не натворил там чего худого; а полковник Форстер обязан быть в Брайтоне уже завтра вечером. Я в отчаянии и думаю, что в этой ситуации нам никак не обойтись без помощи и совета дядюшки. Уверена, что он поймет меня, и рассчитываю на его великодушие».

– Где, где дядюшка? – выкрикнула Элизабет, которая, закончив читать, бросилась со своего места, чтобы, не теряя понапрасну драгоценного времени, догнать Гардинеров; однако в дверях она столкнулась со слугой, который как раз собирался объявить, что пришел мистер Дарси, стоявший сейчас немного позади. Ее побледневшее лицо и довольно необычное поведение встревожили его; но, прежде чем он пришел в себя настолько, чтобы произнести хотя бы слово, Элизабет, чьи мысли были заняты лишь бедственным положением Лидии, опередила его:

– Прошу прощения, но я должна бежать. Мне нужно найти мистера Гардинера. У меня к нему дело, которое не терпит промедления. Я не могу терять ни минуты.

– Боже милостивый! Какое дело? – воскликнул тот, может быть, от неожиданности не совсем сдержанно; но затем, овладев собой, продолжил более спокойным тоном:

– Я не стану задерживать вас, но позвольте разыскать мистера и миссис Гардинер либо мне, либо слуге. Вы только посмотрите на себя; да вам ни в коем случае нельзя выходить отсюда.

Элизабет замерла в нерешительности. Колени ее действительно дрожали, и она начала, наконец, сознавать, что немногого бы добилась, пустившись в таком состоянии на поиски своих родственников. Таким образом, она позвала слугу и, с трудом выговаривая слова, велела ему немедленно привести сюда мистера и миссис Гардинер.

Когда тот ушел, Элизабет почувствовала, что ноги больше не держат ее, и тяжело опустилась на кушетку. У бедняжки был настолько разбитый вид, что мистер Дарси, разумеется, не мог оставить ее одну. Голосом, полным нежности и сострадания, он проговорил:

– Позвольте мне вызвать горничную. Может быть, чтобы успокоиться, вам следует что-нибудь принять? Вина, например? Хотите, чтобы я принес? Боюсь, вам на самом деле нездоровится.

– Нет, спасибо, – ответила она, пытаясь собраться с силами. – Со мной все в порядке. Все хорошо. Меня просто огорчило письмо из Лонгбурна, которое я только что получила.

И Элизабет, дав волю слезам, в ближайшие несколько минут не могла сказать больше ни слова. Дарси, который сейчас чувствовал себя совершенно беспомощным, что-то невнятно пробормотал о своем участии, после чего принялся лишь молча на нее смотреть. Наконец она взяла себя в руки и произнесла:

– Пришло письмо от Джейн, которая сообщает невероятно ужасные новости. Но я ни от кого не собираюсь их скрывать. Моя самая младшая сестра бросила всех своих друзей и сбежала… с мистером Уикемом. Они уехали вместе из Брайтона. Мне не нужно вам объяснять, чем это может закончиться, ибо вы и так достаточно хорошо его знаете. А у нее нет ни денег, ни связей, ничего, что могло бы помешать ему. Она пропала.

Дарси застыл в изумлении.

– Самое досадное, – добавила Элизабет еще более взволнованным голосом, – это то, что именно я могла бы это предотвратить, ведь мне было известно, какой он. Если б я рассказала своей семье хотя бы половину из того, что знала, этого бы не произошло. Они просто не допустили бы подобного. Но уже слишком поздно.

– Это невообразимо, – проговорил Дарси, – это возмутительно. Но вы уверены?

– Конечно! Они вдвоем покинули Брайтон еще в ночь на воскресенье. Но ни в какую Шотландию они не поехали. Их следы ведут в Лондон и там теряются.

– И что было предпринято, чтобы разыскать ее?

– В Лондон отправился мой отец, а Джейн в своем письме также просит о помощи дядюшку; и я надеюсь, что через полчаса мы все-таки уедем. Но уже ничего нельзя сделать. Я чувствую, что любые наши попытки теперь окажутся бесполезными. Как можно повлиять на такого человека? Как их вообще можно найти? Я не имею ни малейшего представления. Это так ужасно!

Дарси молча покачал головой.

– И ведь мне было открыто его настоящее лицо! – продолжала Элизабет. – Я прекрасно знала его сущность! Ох, если бы я только вовремя поняла, чт(обязана была сделать! Но нет – я боялась зайти слишком далеко. Какая грубая, непоправимая ошибка!

Дарси по-прежнему не отвечал. Он едва ли вообще ее слышал и, погрузившись в раздумья, с хмурым и угрюмым видом ходил по комнате из угла в угол. Как только Элизабет это заметила, то тоже замолчала. Силы покидали ее, но в том не было ничего удивительного; любой бы пал духом после того, как узнал бы, что его семья покрыла себя позором. А что Дарси – разве мог он сейчас принести ей какое-нибудь облегчение? Разве мог хоть чем-нибудь помочь ей? Может быть, и нет; однако его участие оказалось достаточным, по крайней мере, для того, чтобы заставить ее почувствовать, что она никогда не любила его так, как сейчас.

Впрочем, вскоре эти мысли опять затмило то несчастье, которое столь внезапно обрушилось на их семью из-за Лидии; и, спрятав лицо в платок, Элизабет сполна отдалась своему горю. Спустя несколько минут до нее донесся приглушенный голос Дарси, который с некоторым смущением проговорил:

– Вы, должно быть, уже давно ждете, когда я уйду… Мне невероятно жаль, что я ничего не могу сделать, чтобы утешить вас; а строить пустые предложения только для того, чтобы услышать в ответ слова благодарности, я не хочу. Боюсь, что это происшествие не позволит теперь моей сестре вновь иметь удовольствие встретиться с вами в Пемберли…

– Ах да. Будьте так любезны – принесите ей мои извинения. Скажите, что нас вызывают домой срочные дела, и постарайтесь как можно дольше не посвящать ее во все подробности, хотя я понимаю, что прошу вас о невозможном.

Он с готовностью уверил ее в том, что сохранит это в тайне, еще раз выразил свои соболезнования и высказал надежду, что все закончится хорошо; после чего, оставив наилучшие пожелания ее родственникам и бросив последний сочувствующий взгляд, ушел.

Когда он выходил из комнаты, Элизабет поняла, что при встрече они больше никогда не будут так учтивы друг с другом, как сейчас, в Дербишире. Обернувшись в прошлое, и по-новому посмотрев на их знакомство, полное противоречий и непостоянства, она тяжело вздохнула, удивившись тому, насколько назойливы те чувства, которые требуют сейчас его продолжения, тогда как раньше стремились только к тому, чтобы оно поскорее закончилось.

Если благодарность и уважение являются достаточным основанием для привязанности, то нынешние ощущения Элизабет могут быть вполне оправданы. Но если бы все было наоборот, если уважение и благодарность были бы незаслуженно вызваны лишь слепой любовью, особенно описываемой в романах любовью с первого взгляда, когда стороны не успевают обменяться даже парой слов, мы ничего не смогли бы сказать в защиту Элизабет. Однако благодаря пристрастию к Уикему она в свое время уже убедилась, что этот метод на деле оказывается менее надежным; и, возможно, именно неудача подтолкнула ее к тому, чтобы в дальнейшем отдавать предпочтение другому, пусть и не очень романтичному способу проявлять к кому-либо интерес. Как бы там ни было, но сейчас она все-таки сожалела о том, что Дарси ушел, поскольку ее боль вместе со страданиями, причиненными постыдным поступком Лидии, становилась все более невыносимой. С тех пор, как Элизабет прочла второе письмо Джейн, она навсегда оставила надежду на то, что Уикем действительно предложит ее младшей сестре руку и сердце. Только наивная Джейн могла по-прежнему тешить себя такой мыслью. Элизабет же недоумевала с самого начала. Еще читая первое письмо, она не переставала удивляться тому, что Уикем намерен жениться на девушке, у которой за душой нет ни гроша; и ей было совершенно непонятно, чем же Лидия привлекала его к себе. Но теперь все становилось на свои места; и для той привязанности, которая была нужна ему, у Лидии шарма, конечно же, хватало. Хотя Элизабет не считала, что сестра затеяла бегство без намерения заключить брак, она с трудом верила, что ее целомудрие и здравый смысл не позволят ей стать легкой жертвой.

Пока полк находился в Хертфордшире, Элизабет не замечала, чтобы Лидия была неравнодушна к Уикему; но она знала, что та всегда лезла из кожи вон, чтобы привлечь к себе чье-либо внимание. Ее любимчиком становился то один офицер, то другой, что, впрочем, зависело лишь от интенсивности их ухаживания. Симпатии ее отличались неустойчивостью и изменчивостью, однако всегда были обращены на какого-нибудь мужчину. Но вся беда в том, что семья не придавала этому никакого значения и, даже наоборот, потворствовала ей. Ох, как же поздно Элизабет это поняла!

Она буквально рвалась в Лонгбурн и хотела поскорее оказаться там, в своем доме, где сейчас все было поставлено с ног на голову: матери требовался постоянный уход, отца не было вообще, а на хрупкие плечи Джейн свалилась масса забот; и, пусть Элизабет почти не надеялась на то, что еще чем-нибудь можно помочь Лидии, выход она видела прежде всего во вмешательстве дядюшки; и, пока он не появился в комнате, ее отчаяние было беспредельно. Мистер и миссис Гардинер бежали что было мочи, так как невразумительный рассказ слуги встревожил их и заставил предположить, что племянница внезапно заболела. Однако, заверив их в том, что с нею все в порядке, Элизабет тут же объяснила им истинную причину такой безотлагательности и зачитала вслух оба письма, подробно остановившись на последний строках, которые заключали в себе просьбу Джейн. Несмотря на то, что к Лидии мистер и миссис Гардинер относились довольно прохладно, это известие их растрогало, ведь последствия могли быть печальными не только для нее, но и для всей семьи; и после первых же восклицаний, выражавших удивление и ужас, мистер Гардинер с готовностью пообещал оказать любую помощь, какая только была в его силах. Элизабет, которая, впрочем, ничего другого и не ожидала, прослезившись, поблагодарила его; и все трое, понимая, что должны вернуться как можно быстрее, принялись собираться к дороге.

– А что насчет Пемберли? – вспомнила вдруг миссис Гардинер. – Джон сказал, что, когда ты посылала за нами, здесь был мистер Дарси. Это так?

– Да; и я предупредила его, что мы не сможем нанести ответный визит. Не беспокойтесь – все улажено.

– Все улажено, – повторила та и кинулась к себе в комнату, чтобы приготовить чемоданы. – Надеюсь, они все-таки не раскроют всю правду. Хотелось бы верить, что нет.

Какими бы напрасными ни были эти пожелания, Элизабет понимала, что они, по крайней мере, не будут огорчать тетушку раньше времени и позволят ей правильно составить записки, в которых предстояло всем ее подругам из Ламтона объяснить под благовидным предлогом, чем вызван их столь поспешный отъезд. Через час эти дела были закончены; и, поскольку мистер Гардинер тем временем успел оплатить счет за их проживание на постоялом дворе, им ничего не оставалось, как ехать; и Элизабет, несмотря на то, что чувствовала себя ужасно разбитой, через несколько минут уже забралась в экипаж, который вскоре покатил в сторону Лонгбурна.

Глава 47

– Знаешь, Элизабет, я снова и снова возвращаюсь к этому делу, – проговорил дядюшка, когда они уже отъехали на приличное расстояние от города, – и, принимая во внимание все детали, начинаю приходить к такому же выводу, что и твоя старшая сестра. Мне кажется маловероятным, чтобы какой-либо молодой человек мог строить подобные планы по отношению к девушке, за которую есть кому постоять и которая к тому же гостила в семье его полковника. Я полагаю, у нас есть все основания надеяться на лучшее. Неужели он может рассчитывать на то, что друзья не станут на ее защиту? Неужели он думает, что его снова примут в полку, после того как он нанесет такое оскорбление самому Форстеру? Нет, каким бы сильным ни было его искушение, оно не оправдывает подобного риска.

– Вы действительно так считаете? – обрадовалась Элизабет, чье лицо на мгновение прояснилось.

– Между прочим, – вмешалась в разговор миссис Гардинер, – я тоже придерживаюсь этого мнения. Я не верю, что он способен забыть о нравственности и покуситься на честь и интересы другого человека. Я просто не могу так плохо думать об Уикеме. Ты посуди сама, Лиззи, зачем ему нарушать устоявшиеся нормы и брать на себя такую ответственность?

– Боюсь, что об ответственности он сейчас думает меньше всего. Уикем всегда отличался безрассудством, и от него можно ожидать чего угодно. Но как бы я хотела, чтобы вы оказались правы! Тем не менее… Почему же они все-таки не поехали в Шотландию, если таковым действительно было их намерение?

– Начнем с того, – ответил мистер Гардинер, – что у нас пока нет достаточных доказательств, чтобы утверждать, что они сейчас не в Шотландии.

– А разве тот факт, что они отпустили извозчика и наняли другой экипаж, не говорит в пользу этого предположения? Кроме того, на дороге в Барнет их ведь так никто и не видел.

– Ну, хорошо, допустим, что их следы ведут в Лондон; но ведь они могут быть там не только потому, что хотят затеряться в крупном городе, но и по ряду других причин. Скажем, материальных. Не думаю, чтобы у кого-нибудь из них было при себе достаточно много денег; так что, обнаружив это, они, наверняка, предпочли жениться в Лондоне, а не в Шотландии, где то же удовольствие обошлось бы им в кругленькую сумму, хотя и с наименьшей потерей времени.

– Но к чему вся эта скрытность? К чему такой страх перед тем, что их найдут? Зачем венчаться втайне? Нет, я этого не понимаю. К тому же из письма мы знаем, что его самый близкий друг как-то проговорился о том, что Уикем вообще никогда не собирался брать ее в жены. Да и чем Лидия могла привлечь его, если не считать ее молодости и здоровья? Какими достоинствами она обладает, чтобы заставить его навсегда отказаться от возможных более выгодных партий? Я понятия не имею, какие меры последуют в связи с этим бесчестным поступком со стороны командования полка, так как никогда не сталкивалась с подобным; но что касается остальных ваших доводов, то не думаю, что они имеют над ним какую-либо силу. У Лидии нет братьев, которые могли бы стать на ее защиту; и Уикем – по поведению моего отца, по его безразличию и по тому ничтожному вниманию, которое он уделяет всему, что происходит в нашей семье, – может вообразить, что его действия окажутся если не замеченными, то, по крайней мере, безнаказанными.

– А тебе никогда не приходило в голову, что Лидия может любить Уикема настолько, что готова с ним жить при любых условиях, в том числе и, не заключая брака?

– Вполне возможно; и это меня пугает больше всего, – ответила Элизабет, у которой на глаза вновь навернулись слезы, – потому как, если девушка соглашается на подобный шаг, мы вправе усомниться в ее порядочности. Кто знает, может быть, я слишком несправедлива к ней, но ведь она еще так молода, так неопытна. Ее воспитанием никто серьезно не занимался; и последние шесть месяцев, точнее, весь последний год она предавалась либо безделью, либо развлечениям. Ей было позволено распоряжаться своим временем по собственному усмотрению, и она провела его в праздности и суете. С тех пор, как …ширский полк расквартировали в Меритоне, Лидия забивала себе голову лишь любовью, флиртом и офицерами. Она думала и говорила только об этом и делала все, чтобы таким образом еще сильнее разжечь в себе страсть. А что до Уикема, то мы прекрасно знаем, что ему не занимать обаяния и такта, которыми он так легко пленит любую женщину.

– Но ведь Джейн, если ты заметила, – продолжала тетушка, – не думает о нем так плохо и не считает, что он способен на подобный поступок.

– А о ком Джейн вообще когда-либо думала плохо? И разве есть такой человек, о котором, даже несмотря на его дурную репутацию, она скажет что-либо худое, пока сама не получит все необходимые доказательства? Тем не менее, как и мне, ей хорошо известно, кем на самом деле является Уикем. Мы обе знаем, что человек он распутный; что для него не существует понятия чести; что он втирается в доверие, а потом предательски обманывает.

– Неужели ты действительно вправе делать такие заявления? – воскликнула миссис Гардинер, чье любопытство, вызванное осведомленностью племянницы, достигло апогея.

– Боюсь, что да, – слегка покраснев, ответила Элизабет. – На днях я уже рассказывала вам, насколько скверно он поступил по отношению к мистеру Дарси; да вы и сами, находясь в последний раз в Лонгбурне, должно быть, слышали, в каких выражениях он говорил о человеке, который столько времени был к нему снисходителен и терпим. Существует еще множество других примеров, о которых я даже не хочу сейчас вспоминать; но самое ужасное – это его стремление представить в ложном свете всех обитателей Пемберли. После того, как он описал мне мисс Дарси, я подготовила себя к встрече с гордой, скрытной и неприятной особой. Но он ведь понимал, что говорит все с точностью до наоборот. Он отлично знал, что она милая и скромная девушка – такая, какой мы ее и увидели.

– Но неужели Лидии ничего из этого неизвестно? Неужели она даже не догадывается о том, что вы с Джейн считаете очевидным?

– Нет; и это самое печальное. Пока я не побывала в Кенте, где довольно много общалась с мистером Дарси и его родственником полковником Фитцуильямом, я и сама не знала всей правды; а когда вернулась домой, то оказалось, что …ширский полк должен покинуть Меритон уже через неделю или две. Поэтому мы с Джейн, которой я все рассказала, решили пока никого в это не посвящать; ибо необходимость менять хорошее мнение, которое сложилось о нем в нашей округе, отпала. Когда же выяснилось, что Лидия едет вместе с миссис Форстер, я не подумала о том, чтобы открыть ей глаза на сущность Уикема. Мне и в голову не могло прийти, что именно она окажется в опасности. В то время такие последствия, как вы понимаете, нельзя было предвидеть.

– Выходит, когда все отправлялись в Брайтон, у тебя не было достаточных оснований полагать, что они увлечены друг другом?

– Нет, ни малейших; и я не могу припомнить, чтобы один из них проявлял хоть какой-нибудь интерес к другому; но даже если что-либо подобное и наблюдалось бы, то никто не придал бы этому никакого значения, поскольку наша семья не из тех, на которые можно тратить время впустую. Когда Уикема только зачислили в войска, Лидия, разумеется, не могла им не восхищаться; но то же самое относилось и к остальным. Все девушки в Меритоне первые два месяца были от него просто без ума; однако Лидии какого-либо особенного внимания он не уделял; и поэтому со временем ее интерес к нему пропал, и любимчиками ее вновь стали те офицеры, которые всегда были к ней неравнодушны.

Какими бы прежними, несмотря на многократное обсуждение этой темы, ни оставались их опасения, надежды и предположения, ни о чем другом в течение всей поездки они говорить не могли. Случившееся ни на минуту не выходило из головы Элизабет. Изводя себя упреками в собственный адрес, она навсегда забыла, что такое покой и прощение.

Они ехали так быстро, как только могли, и, проведя одну ночь в дороге, прибыли в Лонгбурн на следующий день к обеду. Элизабет была довольна тем, что ей удалось избавить Джейн от долгого и томительного ожидания.

Дети Гардинеров, завидевшие вдали коляску, тотчас же выбежали на крыльцо; и, когда экипаж подкатил к дверям, их лица засияли от счастья, и все они принялись на радостях прыгать и резвиться.

Элизабет соскочила с подножки и, одарив каждого из них спешным поцелуем, бросилась в холл, где из комнаты матери навстречу ней по лестнице уже сбегала Джейн.

У обеих на глаза навернулись слезы; и Элизабет, нежно обняв сестру, первым же делом спросила ее о том, не слышали ли они чего о беглецах.

– Пока нет, – ответила Джейн. – Но теперь, когда здесь мой дорогой дядюшка, я смею надеяться, что все будет хорошо.

– Отец по-прежнему в городе?

– Да, он уехал во вторник, как я тебе и писала.

– И он часто дает о себе знать?

– За все время мы получили от него только одну весточку. Это было еще в среду. Он черкнул лишь несколько строк, в которых сообщал, что добрался благополучно, и давал мне ряд новых указаний. Кроме того, в конце он добавил, что больше не станет писать до тех пор, пока у него не появятся по-настоящему важные новости.

– А мать – как она? Как все вы?

– Мама чувствует себя вполне сносно, хотя нервы у нее расшатаны до предела. Она сейчас наверху, так как из своей комнаты почти не выходит. Думаю, она будет очень рада увидеть тебя. А что касается Мэри и Китти, то они, слава Богу, здоровы.

– Ну, а ты – ты сама-то как? – воскликнула Элизабет. – У тебя такой бледный вид. Могу представить, сколько тебе пришлось перенести.

Сестра, однако, тут же уверила ее в том, что находится в полном порядке; и их разговор, длившийся то время, пока мистер и миссис Гардинер были заняты своими детьми, прервался сразу же, как только те всей семьей подошли к ним. Джейн поспешила к тетушке и дядюшке, после чего, одновременно и, улыбаясь, и обливаясь слезами, начала благодарить обоих за то, что они откликнулись на их беду.

Когда все они переместились в гостиную, Гардинеры, разумеется, повторили те же самые вопросы, которые уже задавала Элизабет, и вскоре тоже обнаружили, что Джейн знает немного. Впрочем, оптимизм и благожелательность, исходившие из глубины ее сердца, все еще не покидали ее; и она по-прежнему надеялась, что все закончится хорошо и что в любое утро если не от отца, то от Лидии может прийти письмо, в котором та не только объяснит свои действия, но и, возможно, объявит о свадьбе.

Через несколько минут они дружно направились в покои миссис Беннет, которая приняла их именно так, как того и можно было ожидать: со слезами и причитаниями, с выпадами в адрес Уикема, совершившего такой отвратительный поступок, и с жалобами по поводу собственной нелегкой доли. Она винила всех, кроме лишь той, чье потворство и потакание как раз и явились причиной того, что ее дочь допустила такую грубую ошибку.

– Если бы я только смогла, – говорила она, – добиться того, чтобы вся наша семья отправилась тогда в Брайтон, этого бы не случилось; но бедная Лидия поехала одна, и там о ней совершенно некому было позаботиться. Но почему Форстеры не усмотрели за ней, если обязаны были не спускать с нее глаз ни на минуту? Уверена, что все это произошло именно из-за их халатности, ибо Лидия никогда бы не сделала такого неверного шага. Я всегда знала, что они не самые подходящие люди, чтобы им можно было доверить дочь; но высказать свое мнение мне, как обычно, помешали. Бедное мое дитя! А еще и мистер Беннет уехал. Не сомневаюсь, что когда он отыщет Уикема, то попытается проучить его, а в итоге погибнет сам. И что тогда со всеми нами станет? Коллинзы отвернутся от нас еще до того, как мой муж окажется в могиле; и если ты, брат, не сжалишься над нами, то я не даже представляю, что мы будет делать.

Этот жуткий по�