ГЛАВА ПЕРВАЯ

Апрельской ночью 1931 года в ливерпульском районе под названием Бутль стояла мертвая тишина. Выстроившиеся в строгом порядке вдоль улицы дома ленточной застройки купались в ярком и каком-то противоестественно прозрачном свете луны. Тускло блестели оконные стекла, а входные двери были надежно заперты.

Вокруг не было ни души.

Булыжная мостовая, сверкавшая, подобно ленте расплавленного свинца, между рядами домов, выглядела девственно чистой, словно по ней никогда не ступала нога человека. Повсюду царили тишина и запустение — не было ни следа шумных человеческих созданий, обитавших в этих убогих домишках с двумя комнатами наверху и двумя внизу. Родители и дети, включая новорожденных, иногда теснились в одной маленькой спальне, а бабушка или дедушка делили комнату с подростками или неженатыми либо овдовевшими детьми да осиротевшими дальними родственниками. Зачастую места все равно не хватало, и тогда они перемещались вниз, в гостиную, чтобы улечься на раскладных кроватях или мягких диванах.

Никто из этих людей даже не подозревал о ярком и потустороннем лунном свете, в котором купались их дома и улицы, но, даже знай они об этом, ничего бы не изменилось. Им было не до того: они отсыпались после тяжелого дня или готовились ко дню грядущему.

Мужчины, те, у кого была работа, вкалывали по десять часов кряду в доках или на закопченных, дурно пахнущих фабриках, где от грохота работающего оборудования у них едва не лопались барабанные перепонки, от искр слезились глаза, а едкий дым забивал легкие. Некоторые женщины работали на тех же фабриках наравне с мужчинами, но, в отличие от них, зарабатывали намного меньше.

А ведь женщинам приходилось вставать раньше всех. С первыми проблесками рассвета они спускались в холодные кухни и подносили спички к скомканной бумаге и сухому спирту, сложенному на холодной вчерашней золе, а потом осторожно подкладывали брикеты угля, пока пламя не разгоралось настолько, чтобы на нем можно было вскипятить чайник для первой за день чашки чая или подогреть воду для умывания.

Прямо за домами текла река Мерси, воды которой отливали тусклым темным серебром, и над ее лентой зловеще нависали силуэты высоких портовых кранов, похожих на черных воронов, ожидавших какого-нибудь незадачливого бедолагу, вынырнувшего из аккуратного леса спящих домов, чтобы наброситься на него и урвать свою долю добычи.

Низкие и толстые, высокие и худые, стояли на страже трубы кораблей, чрева которых были наполовину пустыми (или наполовину полными). Корабли ожидали появления усталых мужчин, которые разгрузят или наполнят их трюмы. Но сейчас лишь набегающие волны медленно раскачивали их корпуса.

И вдруг сонную тишину Чосер-стрит нарушил душераздирающий крик.

В доме под номером два Китти О’Брайен рожала девятого ребенка. Трое ее малышей умерли, появившись на свет на поздней и опасной стадии беременности, — не потому, что ее некогда здоровому телу трудно было вынашивать детей, а потому, что ее муж Том избил ее так сильно, что у нее случились преждевременные роды. Китти исполнилось двадцать восемь лет.

Она пыталась сдержать крик, боясь разбудить и напугать спящих наверху детей. Китти с радостью отдала бы за них жизнь.

Но крик невозможно было сдержать. Он рвался из ее глотки наружу, подобно воде из прорванной дамбы.

«Боже милостивый, как же мне больно! Господи милосердный и всемогущий, сделай так, чтобы боль прошла. Пусть она уйдет!» — Но эти слова звучали эхом лишь в воображении Китти, а не наяву. С усилием повернув голову, она взглянула на распятие, висевшее над каминной полкой, и на статуэтку Девы Марии.

— Пресвятая Дева, Матерь Божья, сделай так, чтобы боль прошла! — выкрикнула Китти, когда очередной жестокий приступ скрутил ее тело.

— Все хорошо, милая. Все хорошо. Не сдерживайся. Ори во все горло.

Тереза Гарретт, кряжистая высокорослая особа, седые волосы которой были уложены под сеточкой жесткими волнами, внимательно рассматривала жуткое месиво, в которое превратились женские органы Китти О’Брайен. Миссис Гарретт не была профессиональной медсестрой. Она никогда не бывала в больнице (разве что кого-то навещала), но несмотря на это считалась лучшей повитухой района, который включал в себя и Чосер-стрит. Если дело обходилось без осложнений, миссис Гарретт могла принять роды у кого угодно, в любое время дня и ночи, ничуть не хуже любого доктора.

Вот только помочь Китти О’Брайен она не могла и прекрасно это осознавала. Всякий раз, когда на свет появлялся очередной ребенок Китти, он буквально выворачивал ее наизнанку, а разрывы так никто и не лечил. Миссис Гарретт не могла зашить их. Китти наотрез отказывалась лечь в больницу, потому что не хотела оставлять детей одних, а ее свинья-муж не желал расставаться ни с одним пенни, чтобы пригласить врача на дом.

Сейчас Том храпел наверху, отсыпаясь после посещения паба. И на Саутер-стрит, домой к миссис Гарретт, прибежал шестилетний Кевин, чтобы сообщить, что у мамы начались схватки.

Миссис Гарретт не брала плату за услуги, разве что потом, когда люди могли себе это позволить, они приносили ей какие-нибудь гостинцы — домашний кекс, десяток целых сигарет или корзинку с фруктами. Повитуха знала, что Китти О’Брайен никогда не сможет подарить ей ничего, что можно купить за деньги, но однажды непременно появится у нее на пороге с вязаным воротничком, перчатками или кружевной салфеточкой, сделанными ею из обрезков одежды и белья, которые жертвовали ей сестры монастыря Святой Анны. Сейчас, например, в кармане миссис Гарретт лежал один из платков, подаренных Китти, аккуратно подрубленный и с чудесной розочкой, вышитой в уголке. Материал для него, скорее всего, был взят из старого потрепанного чехла или наволочки, а шелковые нити для цветка Китти бережно вытащила откуда-нибудь еще. Это была благодарность за то, что миссис Гарретт помогла ей, когда на свет появился Рори. Это произошло пять лет назад. Повитуха дорожила этими маленькими знаками внимания больше, чем остальными подарками. Она представляла Китти в один из редких спокойных моментов, занятую вышиванием и напрягающую зрение в тусклом свете газового рожка.

Суровое лицо миссис Гарретт смягчилось, когда она опустилась на колени рядом со стонущей от боли маленькой женщиной. В доме не нашлось свободной кровати, на которой Китти могла бы родить. Она лежала на грубых одеялах, расстеленных на полу в кухне у гаснущего очага.

Опытным глазом миссис Гарретт определила, что женщине самое время поднатужиться в последний раз.

— Ну, давай, милочка. Напрягись немножко, и все будет позади.

В дверях кухни неловко переминалась с ноги на ногу соседка, Мэри Планкетт, не зная, куда деться. Кастрюли с горячей водой стояли на плите в полной готовности.

Появилась головка ребенка, на этот раз темноволосая, хотя до сих пор все дети Китти отличались соломенным цветом волос, как у их отца.

Китти вновь застонала.

— Господи Иисусе, помоги мне, — прошептала она.

Сверху донеслись встревоженные детские голоса: «Мам? Мам?», а годовалый Джимми заплакал.

Радуясь, что может оказаться хоть чем-то полезной, Мэри Планкетт поспешила на второй этаж, чтобы успокоить детей.

— Еще немножко, милочка, поднатужься в последний раз.

Миссис Гарретт уже видела личико ребенка. О да, на этот раз у малыша действительно смуглая кожа. И вдруг тельце легко выскользнуло наружу, изрядно удивив повитуху.

— Господи, да ты и впрямь спешишь, — с тревогой произнесла она и после короткой паузы добавила: — Это девочка, Китти, чудесная смугляночка.

Она крикнула:

— Мэри, скажи мальчикам, что у них теперь есть маленькая сестренка, а потом спускайся и помоги мне.

Еще через несколько минут миссис Планкетт обняла Китти за плечи, приподнимая ее и помогая улечься на вторую подушку, чтобы мать могла взглянуть на свою новорожденную дочурку.

Сквозь пелену боли, которая, благодарение Богу, уже уходила, Китти смотрела на длинное гладкое тельце дочери и ее блестящие волосики. Она услышала первый крик малышки, который почему-то всегда казался ей зловещим. Он служил предвестником грядущих страданий, а не благословенным знаком того, что муки только что завершились; он обещал бессонные ночи, боли от режущихся зубок и желудочные колики.

Китти увидела, как миссис Гарретт перерезает пуповину своими большими серебряными ножницами и передает ребенка Мэри, чтобы та обмыла его. Но того, чего ждала Китти, не случилось. Она думала, что после купания цвет кожи ее малышки изменится. Разве не от крови или после родовых усилий шелковистая кожа девочки выглядит такой смуглой? Но нет, светло-коричневый оттенок никуда не делся.

Сердце в груди у Китти забилось так сильно и громко, что казалось, вибрация передалась полу, и весь дом затрясся мелкой дрожью. Она вдруг почувствовала, что у нее кружится голова. В ушах у Китти зазвучали слова молитвы, еще более страстной, чем те невысказанные слова, что рвались с ее губ во время родов: «Господи милосердный, сделай, пожалуйста, так, чтобы я умерла! Святая Дева Мария, сделай, пожалуйста, так, чтобы я умерла сию же минуту!»

— Эй, что с ней такое? — Встревоженная Мэри Планкетт положила девочку в корзину для белья, которая служила колыбелькой для всех детишек О’Брайенов, и подошла к Китти, чтобы влажным полотенцем вытереть ей лоб. — Думаю, у нее жар. Она вся мокрая от пота.

Миссис Гарретт, осторожно вытиравшая Китти дезинфицирующим средством, пощупала пульс.

— Частит, — озабоченно заметила она.

— Может, вызовем врача?

— Нет, он потребует денег за визит.

— Тогда «скорую помощь»?

— Дай ей десять минут. Пожалуй, она не откажется от чашки чая.

Чашка чая! Эти слова донеслись до Китти словно из дальней дали. Чашка чая способна унять любую боль. Чашка чая сделает кожу девочки белой. Так или иначе, но ее смертный час, похоже, еще не настал. Ни Господь, ни Дева Мария не пожелали услышать ее молитвы. Про себя Китти удивилась тому, что ни одна из женщин не была шокирована цветом кожи ее дочери.

— Чудесная смуглая малышка, — спокойно и даже с некоторым восхищением заметила Тереза Гарретт.

Словно прочитав мысли Китти, Мэри Планкетт, разливавшая чай в три выщербленные чашки, бросила взгляд на ребенка и обронила:

— По-моему, цветом кожи она похожа на Мэриан, дочку Эйлин Донахью. Это ведь вы ее принимали, миссис Гарретт?

— Да, я, — отозвалась повитуха, осторожно вытирая Китти насухо полосками материи, оторванными от старой простыни, которую она принесла с собой. — Сейчас Мэриан, должно быть, уже лет двенадцать или чуть больше. А ты знаешь Молли Дойл с Байрон-стрит? У нее все малыши такие же темненькие. Кельтская кровь, скажу я тебе. Они там все прямо как маленькие индейцы. Целое племя.

— Что же, капелька разнообразия не повредит, — с улыбкой сказала Мэри. — Маленькая смугленькая сестричка у пяти здоровенных братьев-блондинов.

Китти расслабилась и едва не всхлипнула от облегчения. Значит, все в порядке. Значит, нет ничего необычного в том, что ирландская девочка родилась такой смуглой…

Женщины принесли старое кресло — кресло Тома, — приподняли и уложили в него Китти, а потом Мэри всунула ей в руки чашку чая. Невзирая на тянущую боль внизу живота и ощущение безмерной усталости, молодой матери было тепло и уютно. Она нежилась в лучах столь редкого внимания, дарованного ей одной.

Только после рождения очередного ребенка Китти могла пару дней отдохнуть от бесконечных домашних забот. Завтра Мэри Планкетт придет снова, чтобы помочь ей управиться с делами, а соседи позаботятся о том, чтобы старшие мальчики, Кевин и Рори, вовремя пошли в школу. Они же присмотрят за Тони, Крисом и крошкой Джимми — хотя теперь, после того как у нее родилась темненькая маленькая девочка, Джимми уже не считается самым младшим в семье.

Кроме того, соседи приготовят Тому чай и бутерброды на работу. Но у них есть свои семьи, о которых надо заботиться, так что через несколько дней Китти придется самой присматривать за своей все увеличивающейся семьей. Джимми она недавно отняла от груди. Но теперь кормить предстояло дочку.

Китти вновь посмотрела на новорожденную. Какая очаровательная малышка! Она мирно спала, черные длинные реснички покоились на оливковых щечках без единой морщинки. Кельтская кровь? О нет! Китти знала, хотя и никогда не смогла бы этого доказать (она ни за что на свете не стала бы это доказывать, это останется ее и только ее тайной во веки веков, аминь), что грязное животное, спящее сейчас наверху, не было отцом девочки. Том О’Брайен был тут совсем ни при чем — Том, храп которого доносился до ее слуха. Он лежал сейчас в мягкой постели, той самой, в которой насиловал и использовал ее каждую ночь.

Нет, отцом девочки был совсем другой человек.

Китти хорошо помнила ту ночь. Это случилось почти девять месяцев тому назад. Был четверг, и в доме не осталось денег, ни единого пенни, до следующего вечера, когда Том должен был принести зарплату. Он, по обыкновению, торчал в пабе — на пару кружек эля у него всегда находились деньги, а дома его дети сидели голодные, и кладовка была пуста, там не осталось даже заплесневелой корки хлеба.

— Я хочу есть, мам.

— Что у нас к чаю, мам?

Тоненькие отчаянные голоса. Это ведь ее дети, они просят свою маму накормить их, а несмышленый младенец напрасно сосет пустую впалую грудь. Молоко пропало, потому что в тот день Китти сама ничего не ела, только пила воду. На нее с укором смотрели маленькие личики. Плачущий несмышленыш жевал ее пустую грудь. Она была их матерью и не могла накормить их — сделать это до следующего вечера не было никакой надежды.

Все, что можно, уже давно было заложено: все подарки на свадьбу, часы от ее семьи, оставшейся в Ирландии, и чайный сервиз от семьи Тома. У Китти так и не нашлось денег, чтобы выкупить их. Потрепанное постельное белье не представляло никакой ценности, от мебели осталось одно название. Словом, у них не было ничего, что можно было бы продать или заложить.

Разумеется, Китти могла бы обратиться к соседям, воззвать к их милосердию. И они непременно пришли бы ей на помощь. Так было всегда. Кто-нибудь обошел бы все дома в округе и набрал бы достаточно еды, чтобы они смогли протянуть до следующего вечера. Как бы трудно ни приходилось им самим, они не дали бы ей умереть с голоду. Китти тоже отдавала еду, опустошая свою убогую кладовку, когда для другой семьи наступали тяжелые времена. Они делились друг с другом горестями и радостями, хотя последние случались редко. Зато когда Джой Махон выиграл в футбольную лотерею, он закатил вечеринку для всех соседских детей, и те объелись мармеладом, разноцветным сахарным горошком и настоящим сгущенным молоком.

Но Китти казалось — то есть она была в этом уверена, — что она прибегает к помощи соседей гораздо чаще остальных. Она не знала ни одной женщины, которую муж держал бы на таком голодном пайке, как ее Том. И почему, со стыдом думала она, чужие мужья должны работать, чтобы накормить ее детей? У них ведь и без того хватало забот.

Итак, в тот поздний душный вечер, когда ее дети хотели есть, а в доме не было денег, и не осталось ничего, что можно было бы продать или заложить, Китти О’Брайен, которой предстояло раздобыть где-то денег или еды, оставила свою семью со строжайшим наказом старшим вести себя хорошо и присматривать за младенцем, накинула на плечи черную шаль, с грохотом захлопнула за собой заднюю дверь и зашагала по Док-роуд, чтобы продать себя.

Потому что не было в мире ничего, что Китти О’Брайен не сделала бы ради своих детей.

В ту ночь, девять месяцев назад, Док-роуд окутывал липкий, наплывающий с моря туман, отчего небо потемнело раньше времени. Людей на улице было меньше обычного, хотя пабы были переполнены, и оттуда изредка доносились звон разбитого стекла, пьяные голоса, смех и ругань. «А ведь один из этих голосов принадлежит Тому», — с горечью подумала Китти. Пока он там пьет, его жена и дети умирают от голода.

В тумане тоскливо взвыла сирена, и Китти заспешила дальше по улице, туда, где собирались проститутки. Она знала это место, потому что давно, еще до замужества, когда она совсем недавно приехала из Ирландии и шла к трамваю, чтобы поехать в город, ее лучшая подруга Лили показала ей улицу, на которой собирались женщины в ожидании платежеспособных клиентов. И с тех пор, проходя мимо, девушки с чистыми свежими лицами и сверкающими яркими глазами смущенно хихикали, демонстрируя изумление.

Неужели это было всего десять лет назад? Китти казалось, что с тех пор прошло целое столетие. Она не бывала в городе с тех пор, как вышла замуж за Тома, и сомневалась, что когда-нибудь побывает там снова.

Когда Китти подошла к тому месту, где ей предстояло ждать, у нее защекотало в носу от одуряющего аромата специй, смешавшегося с туманом. Она понятия не имела, как называется эта улица, но узнала большую латунную вывеску с изображением корабля, висевшую над конторой на углу.

Здесь несколько женщин уже поджидали клиентов, прячась в глубоких нишах дверных проемов, и Китти испугалась, что они подойдут к ней, накричат и заставят уйти отсюда, ведь она была здесь чужой, отбивала у женщин их клиентов. Но в густом тумане все они, подобно ей самой, кутались в теплые шали и поэтому выглядели на одно лицо, и никто не обратил на нее внимания.

А вот мужчин пока не было видно. Китти охватила паника. Она не знала, сколько ей придется ждать, и беспокоилась о своей семье. Но вдруг из темноты выступила неясная фигура, приблизилась к одной из женщин, и они ушли вместе. Китти отчаянно напрягала слух, чтобы расслышать, о чем они говорят. Сколько нужно было просить за свои услуги — шесть пенсов или шиллинг? А может, даже целых полкроны? Лишь бы только хватило детям на еду, а на остальное ей наплевать. С другой стороны, глупо было бы просить меньше принятых расценок. Странно, но Китти не испытывала ни стыда, ни страха. Тем не менее это она, истая католичка, стояла здесь, намереваясь продать свое тело за деньги.

Китти не собиралась проявлять чрезмерную разборчивость. Сойдет и первый встречный — при условии, конечно, что его устроит бедная измученная домохозяйка. Ей нужно как можно быстрее вернуться домой. Ведь за новорожденным присматривает Кевин, которому едва исполнилось шесть лет…

Иностранец! Не темнокожий, конечно, но и не белый, со сверкающими глазами и черными, как ночь, волосами, такими блестящими, что на их густых прядях отражался желтый свет фонарей.

К этому времени еще две женщины ушли с клиентами, а этот мужчина, этот иностранец, в ожидании стоял перед ней. У Китти упало сердце. Впрочем, она тут же сообразила, что было бы глупо ожидать появления высокого светловолосого ирландца, такого же, каким Том был в молодости. Здесь вокруг были доки, так что большинство мужчин, которым понадобилась женщина, были иностранцами.

Готова ли она сделать это с мужчиной, который что-то быстро лепетал ей на чужом языке, быстро и страстно жестикулируя тонкими руками с длинными пальцами? Китти догадалась, что он спрашивает у нее, сколько она хочет.

— Пять шиллингов, — слабым голосом отозвалась она, думая, что, если цена окажется чересчур высокой, он повернется и уйдет.

Но иностранец не ушел. Вместо этого он сделал приглашающий жест, и у Китти душа окончательно ушла в пятки. Он дал ей понять, что они должны покинуть это место вдвоем. Вдвоем!

Китти проследовала за ним до конца улицы, а потом и за угол. Этот район пользовался дурной славой: здесь орудовали убийцы и насильники — так она, во всяком случае, слышала. Мужчина замедлил шаг, и Китти сообразила, что он ждет, когда она покажет ему дорогу и отведет его куда-нибудь. О Боже! Он что же, рассчитывает, что она пригласит его к себе домой? Китти поперхнулась истерическим смехом, представив себе, как подходит с этим иностранцем к дому номер два на Чосер-стрит, поднимается с ним наверх, и все это под пристальными взглядами детей…

— Сюда, — нервно прошептала она, поворачивая за угол.

Там, за вереницей магазинов, мимо которых они только что прошли, должен быть темный переулок.

Иностранец оказался на удивление нежным. До сих пор к Китти никто, кроме Тома, не прикасался. У нее все еще болело внизу живота после рождения Джимми, но этот темноволосый чужестранец вовсе не был груб, подобно ее мужу, и после того как он кончил — мягкое, деликатное извержение, — он на мгновение прижал ее к себе, словно они вместе только что пережили замечательные мгновения. Китти вдруг охватило доселе незнакомое ей чувство, и она поняла, что вся дрожит.

Она подняла на него глаза и впервые как следует рассмотрела своего партнера. У него оказались восхитительные золотисто-карие глаза; она еще никогда не видела столь необычного цвета. Из окна где-то над ними вырвался луч света и упал прямо на его лицо. Иностранец был моложе, чем она решила поначалу; скорее всего, ему совсем недавно исполнилось двадцать. Выражение его лица озадачило Китти, и она не сразу сообразила, что это жалость, всепоглощающая и искренняя жалость. Она вдруг с ужасом вспомнила, что только вчера вечером Том ударил ее в лицо и что щека у нее опухла и на ней красуется огромный черно-синий кровоподтек. А еще Китти подумала, что, наверное, выглядит просто отвратительно. Если бы она умела разговаривать на его языке, то наверняка сказала бы ему, что он не должен ей ничего, поскольку она ни на что не годится. Но потом Китти вспомнила о детях и о том, что они голодны…

— ’Спасибо вам, — прошептал молодой человек. — С’пасибо вам б’льшое. — Он сунул что-то ей в ладонь и растворился в темноте.

Китти натянула трусики, одернула юбку, поправила сбившуюся шаль и поднесла руку к свету, чтобы посмотреть, сколько он ей дал.

Это была банкнота в десять шиллингов!

— Как ты назовешь ребенка, милочка?

Китти улыбнулась, и ее некогда красивое, а теперь осунувшееся лицо преобразилось. Голубые водянистые глаза, словно разбавленные непролитыми слезами, заискрились и на мгновение стали яркими и здоровыми.

Имя для ребенка? До сих пор она придумывала лишь имена для мальчиков. Даже умершие дети сплошь были мальчишками, и Китти ожидала появления на свет очередного маленького мужчины.

— Элизабет, — ответила она.

В детстве она хотела, чтобы ее звали Элизабет, потому что из этого имени можно было извлечь множество ласковых сокращений.

Мэри Планкетт тут же сократила его до единственного уменьшительного имени, которое знала. Склонившись над все еще спящей девочкой, она вложила палец в ее крошечную ладошку, и коричневые пальчики малышки тут же крепко сомкнулись вокруг него.

— Боже, какая она сильная! — восторженно ахнула женщина. Пальцами другой руки она пощекотала девочку под подбородком. — А ведь ты станешь настоящей драчуньей, когда вырастешь, правда, Лиззи, девочка моя?

— Что ж, это как раз то, что нужно в нашей жизни, — сухо обронила Тереза Гарретт. — Не так ли, Китти, милочка?

Китти кивнула. Улыбка исчезла с ее губ. Драчунья. Да, она надеялась, что ее Элизабет, ее Лиззи, станет именно такой — в отличие от своей матери, которая превратилась в бессловесную жертву, давным-давно сломленную жизнью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Китти потеряла ребенка, зачатого вскоре после рождения Лиззи, а спустя несколько месяцев — еще одного.

Тереза Гарретт, которую позвали, чтобы принять эти болезненные преждевременные роды, потребовала от Тома О’Брайена вызвать врача, чтобы тот осмотрел его бедняжку жену. Том наотрез отказался, и тогда Тереза решила, что заплатит за вызов сама.

Она попросила врача прийти пораньше вечером, когда Том будет дома. К несчастью, это означало, что он, по своему обыкновению, будет пьян. Том неизменно заглядывал в паб после работы, чтобы опрокинуть несколько кружек, так что домой приходил уже навеселе. После чая он вновь уходил, и на этот раз возвращался мертвецки пьяным и в прескверном расположении духа.

На сей раз, когда Тереза явилась вместе с врачом, Том был лишь слегка под хмельком.

Доктор пошел наверх. Повитуха не поднялась следом за ними, а осталась в дверях, глядя на мужчину, развалившегося в кресле перед очагом в кухне. Детей не было ни слышно, ни видно. Лиззи, которой исполнилось уже восемь месяцев, скорее всего, спала где-то в укромном уголке, а остальные попросту попрятались кто куда, как бывало всегда, стоило их папаше появиться на пороге.

Том О’Брайен поселился на Чосер-стрит двенадцать лет назад, когда впервые прибыл сюда из Ирландии. Тереза вспомнила, каким жизнерадостным и симпатичным он был, какая надежда сквозила в его пружинистой походке, когда он шел по улице, и как в конце концов он появился под ручку со светловолосой голубоглазой Китти. На мгновение Тереза почувствовала жалость, глядя на черствого, грубого мужчину, обмякшего в кресле. Светлые волосы Тома, некогда соперничавшие блеском с солнечными лучами, поредели и обрели неопрятный грязно-серый оттенок. Уголки губ и подбородок безвольно опустились, и струйка слюны стекала на жилистую шею и кадык. Рабочая рубаха, вся в масляных пятнах, была расстегнута до пояса, обнажая огромное «пивное» брюхо, свешивающееся поверх веревки, которой были подпоясаны брюки.

Но приступ жалости длился недолго. Тысячи мужчин приезжали сюда из Ирландии, наивно полагая, что улицы английских городов вымощены золотом. И разве не так поступил ее собственный дорогой муж, для которого все закончилось тем, что он по двенадцать-четырнадцать часов в сутки швырял уголь в топку паровозов и умер от эмфиземы легких в возрасте всего сорока пяти лет? Но, в отличие от Тома О’Брайена, эти мужчины не вымещали свое разочарование от постигшей их неудачи на слабых и хрупких телах своих жен и детей.

Том был скотиной, грубой и жестокой, и эта истина не нуждалась в подтверждении.

Когда доктор Уолкер, хорошо одетый, но застенчивый молодой человек, жена которого постоянно донимала его требованиями оставить эту плохо оплачиваемую практику и переехать куда-нибудь в другое место, где пациенты в состоянии платить по счетам, сошел вниз после того, как осмотрел Китти, он без обиняков заявил Тому:

— Ваша жена крайне истощена бесконечным деторождением. Оставьте ее в покое, хотя бы на время. Дайте ее телу отдохнуть.

— Оставить жену в покое? — прорычал Том. Обычно к полицейским и докторам он относился с опасливым уважением, но сейчас был слишком пьян и зол, чтобы обращать внимание на такие вещи. — А для чего, как вы думаете, я женился на ней?

— Вы убьете ее, — предостерег его доктор. — Что будет с детьми, если она умрет?

Но Тому было в высшей степени наплевать на детей. Если Китти умрет, то монахини из монастыря смогут забрать малышей себе, всех до единого, а он вернется в Корк^[1], где с достоинством и в мире с собой будет умирать от голода.

— К черту детей! — заревел он. — Возьмите свой поганый совет и засуньте его себе в одно место. И ты тоже можешь убираться к черту, назойливая старая карга! — рявкнул Том, обращаясь к Терезе Гарретт, которая по-прежнему стояла в дверях.

Когда они ушли, глава семьи О’Брайен отвесил подзатыльник Кевину, который имел неосторожность войти в дом; после этого Том отправился в паб, дабы утопить свои горести в пиве, коего в тот вечер вылакал больше обыкновенного.

Вернувшись домой, Том поволок жену наверх и взял ее так грубо, что бедняжка завизжала от боли, отчего он расстроился еще сильнее и избил ее. После всего этого Том благополучно заснул, полураздетый, в грязных вонючих рабочих штанах, спущенных до лодыжек, так что, проснувшись на следующее утро, запутался в них и упал, разбудив своими воплями добрую половину улицы.

Всю долгую ночь Китти безуспешно пыталась отвернуть лицо от дурно пахнущей подмышки и горестно раздумывала о том, как, ради всего святого, она сможет встать всего через несколько часов и приняться за бесконечные домашние хлопоты. У нее сильно болела челюсть в том месте, куда ее ударил Том, а низ живота горел так, словно туда воткнули раскаленный нож. Китти отчаянно хотелось пошевелиться и принять более удобное положение, но она боялась разбудить мужа, который снова мог ее ударить, а одна только мысль об этом была невыносимой. Уж лучше она будет лежать неподвижно, чувствуя, как затекли у нее руки и ноги, чем рискнет подвергнуть себя опасности новых побоев. Китти вдруг почувствовала, что ей на глаза наворачиваются слезы. Она нечасто жалела себя, в основном потому, что у нее просто не хватало на это времени.

В односпальной кровати, втиснутой в самый угол, маленькая Лиззи испустила долгий, судорожный вздох, и Китти затаила дыхание, боясь, что малышка проснется и разбудит Джимми и Криса, которые спали у нее в ногах. Женщина с ужасом подумала о том, что ей придется вставать и успокаивать плачущего ребенка, не говоря уже о том, что от шума может проснуться и муж. Но Лиззи всегда была хорошей девочкой, она быстро заснула снова.

В возрасте пяти лет Лиззи пошла в католическую женскую школу при монастыре Святой Анны, где монахини встретили ее со смешанными чувствами.

Некоторые сестры баловали и всячески привечали детей миссис ОʼБрайен, потому что восторгались мужеством их матери. Хотя все отпрыски Китти отличались крайней худобой, от них не исходило зловоние, их одежда всегда оставалась чистой и тщательно заштопанной, а в волосах у них не было вшей. Сестры рассказали Китти о клинике, в которой она может привить своих детей от дифтерии и где им дадут бесплатный апельсиновый сок и рыбий жир. Она послушно отвела малышей туда. Отчасти благодаря этому у ее детей были ясные, живые глаза и чистая кожа, да и вообще они выглядели более ухоженными и здоровыми, чем многие дети из гораздо более состоятельных семей.

Впрочем, кое-кто из монахинь относился к Китти с опасливым презрением, полагая, что женщина, с которой мужчина так часто вступает в плотскую связь, просто обязана быть дурной, падшей особой. Однако же в целом О’Брайенов считали детьми, обладающими определенными достоинствами и недостатками. Но когда речь заходила о Лиззи, многие сестры не могли с уверенностью сказать, нравится ли им то, что они видят.

Эта маленькая девочка выглядела очень необычно; в ней явственно ощущалась чужеродность — в ее коже цвета кофе с молоком и каштановых волосах, аккуратно заплетенных в толстую косу, ниспадавшую почти до пояса. Столь же непривычными были и ее глаза — золотисто-карие с желтыми искорками, — мудрые, много повидавшие глаза. Такие глаза могли бы быть у человека намного старше, а не у пятилетней девочки.

Сестра Сесилия как-то вычитала в одной книге, что в незапамятные времена в Уэльсе высадилось целое племя из Индии и именно им местные жители, а также ирландцы и шотландцы обязаны смуглой кожей и экзотической внешностью. Но все-таки было в Лиззи О’Брайен нечто такое, что отличало ее от других темноволосых детишек. Хотя, конечно, к ребенку в таком возрасте это слово неприменимо, но в ней ощущалось некое распутство.

Одной из тех, кого подобные отличия тревожили больше остальных, была сестра Аугуста. Облизывая губы, она ощущала влагу на едва заметных усиках над верхней губой, когда склонялась над арифметическими задачками Лиззи — причем над ее задачками она склонялась намного чаще, чем над теми, которые решали другие дети. И еще сестра испытывала тайное удовольствие, гладя шелковистую ручку маленькой девочки, — удовольствие запретное и дурное, как прекрасно сознавала она в глубине души, и поэтому склонна была винить в этом Лиззи, а не саму себя, и перечеркивала задачи, даже если те были решены правильно, считая свои действия чем-то вроде епитимьи. Но почему и в чем должна раскаяться Лиззи и за что на нее следует наложить епитимью, сестра Аугуста затруднялась объяснить даже себе самой.

Больше никто из учителей не относился к девочке предвзято, когда следовало поставить оценку за ее работу, и все сходились на том, что Лиззи — исключительно одаренный ребенок. Все мальчишки О’Брайенов были умницами, но Лиззи превзошла их.

К этому времени Лиззи обзавелась двумя маленькими сестричками, Джоан и Нелли, причем последняя была такой же смуглой, как и Лиззи, и еще одним братиком, Пэдди, который родился следом за Джоан.

Миссис О’Брайен пришлось нанести еще несколько визитов на Док-роуд, и отцом рыжеволосой Джоан, хотя она так никогда и не узнала об этом, стал какой-то французский моряк. Китти даже не заметила, что он рыжий, пока тот не снял круглую шапочку, чтобы попрощаться, а когда через девять месяцев родилась девочка с огненными волосами и красноватой кожей, Китти было уже все равно. Она узнала, что Том две недели не платил за аренду и что домовладелец грозится выгнать их на улицу.

Чтобы погасить задолженность, Китти пришлось еще несколько раз наведаться по известному адресу, потому что те десять шиллингов, которые она заработала в первый раз, намного превышали стандартную плату за услуги. Помимо того, что эти походы оказались не столь выгодными, они стали в той же мере и неприятными — хотя Китти даже не позволяла себе мыслить подобными категориями — по сравнению с ее первым опытом, хотя они все равно не шли ни в какое сравнение с теми истязаниями, которым еженощно подвергал ее супруг.

Поначалу сам факт, что Том не заплатил арендную плату за дом, изрядно обеспокоил Китти, ведь то, что он сделал один раз, могло повториться. Между тем она никак не могла платить двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю мистеру Вудсу, владельцу, — все ее домашние расходы были гораздо меньше этой суммы. К счастью, Китти обнаружила, что мистер Вудс поджидает злостных неплательщиков у доков в тот день, когда они, торжествуя, вываливались оттуда с зарплатой в кармане. Китти попросила, чтобы он включил в их число и Тома, полагая, и не без оснований, что гордость не позволит ее мужу не заплатить в присутствии приятелей.

Китти вздохнула чуточку свободнее. Сама мысль о том, чтобы регулярно тащить свое бедное, усталое, измученное тело на Док-роуд, казалась ей невыносимой, хотя, разумеется, она пошла бы на это без колебаний — ради детей.

Вот так они и жили, миссис О’Брайен и ее дети, влача жалкое существование, подобно остальным обитателям Чосер-стрит, в районе Бутль в Ливерпуле… впрочем, как и все бедняки в стране — надеясь, мечтая и отчаянно желая изменений к лучшему в своей судьбе.

Но когда в сентябре 1939 года эти перемены и впрямь произошли — разразилась Вторая мировая война, — то мир и богатых, и бедных рухнул и разлетелся на куски.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Из-за того, что Бутль находился рядом с доками, он стал одной из первых жертв гитлеровских бомбардировщиков. Ночь за ночью они сваливали свой смертоносный груз на районы, расположенные вдоль реки Мерси, убивая жителей и разрушая их дома.

Как и ее братья и сестры, Лиззи не знала, что такое война, до тех пор, пока беда не постучалась к ним в дверь. Благодаря скудным познаниям, которыми их снабдили в школе, дети были убеждены, что война — это нечто такое, что происходило в далеком прошлом между мужчинами, одетыми в роскошную форму красного цвета с золотым шитьем, и обязательно в каких-нибудь дальних странах. В современном мире война попросту не могла разразиться, уж во всяком случае не в Англии.

Но еженощные визиты в бомбоубежища, где омерзительно пахло потом, мочой и экскрементами, где плакали маленькие дети, где кашляли старики, где люди совершали самые интимные вещи на глазах у остальных… Люди выходили оттуда и обнаруживали, что дом разрушен, улицы больше нет, а кто-то из членов их семьи погиб… Все это заставило детей осознать, что война — событие вполне реальное, которое может случиться с любым человеком, в любом месте и в любое время.

Молодые люди уходили сражаться, гордясь новенькой военной формой, а Китти О’Брайен горячо молилась по утрам, вечерам и в любую свободную минуту, чтобы война закончилась окончательно и бесповоротно не позже, чем через четыре года, прежде чем Кевину исполнится восемнадцать.

Война сделала Тома счастливее, но это никак не отразилось на его отношениях с семьей. Его сочли «особо ценным работником», отчего он преисполнился важности. Он стал больше зарабатывать и перешел в категорию «постоянных тружеников». Теперь ему больше не нужно было унижаться, стоя у портовых ворот в ожидании, пока какой-нибудь задавака-бригадир выберет его на временную работу. В борьбе против Гитлера Том был столь же необходим, как и любой солдат.

Как же они ненавидели Гитлера! Гитлера не волновало, кого он убивает своими бомбами. Его пилоты сбрасывали их беззаботно, или, скорее, вполне осознанно, куда придется, убивая женщин и детей, разрушая больницы, детские приюты и дома престарелых, тогда как все знали, что храбрые молодые люди из королевских военно-воздушных сил бомбят лишь военные объекты, такие как армейские заводы и казармы. Немецких граждан не убивали просто так, в отличие от британских.

Как-то ночью сирены воздушной тревоги завыли гораздо раньше, чем обычно. В животе у Китти О’Брайен похолодело от страха, когда она услышала этот пронзительный вой, от которого закладывало уши. Было всего шесть часов вечера. Она собирала детей, чтобы отвести их в убежище, когда вокруг начали падать бомбы. Обычно все ее дети были готовы к началу налета. Самых маленьких Китти затолкала в шкаф под лестницей. Совсем рядом прогремел взрыв, и дом содрогнулся.

Внезапно бомбежка прекратилась, и в это самое мгновение в переднюю дверь постучал Том.

Никто из членов семьи не пользовался этой дверью. В любое другое, более безопасное время Том тоже вошел бы через черный ход. Ключа от входной двери у него не было.

Секундой раньше или секундой позже они бы просто не расслышали его стука.

Тони открыл дверь, чтобы впустить отца, и Том тяжело протопал по коридору в кухню. Налет напугал его до полусмерти, и он, уже изрядно выпив, готов был наброситься на жену с кулаками, если она хотя бы косо посмотрит на него. Вдруг бомбы стали сыпаться вокруг, как конфетти. Одна из них упала совсем рядом с домом, и входную дверь сорвало взрывной волной с петель, после чего она пролетела через прихожую и рассыпалась на куски от удара о лестницу.

Дети смотрели на обломки двери и старались представить себе, что это — их отец. Он чудом избежал смерти.

Том хвастался случившимся еще много недель спустя:

— Вот как Господь хранит преданных рабов своих!

Он даже сходил на две мессы: в воскресенье утром и вечером, вознеся страстную хвалу Господу за свое спасение.

Его дети, вспомнив, как во время совместных ежевечерних молитв мать упрашивала Всевышнего наставить их отца на стезю добродетели, спрашивали себя, уж не внял ли Он их молитвам. В последующие годы они не раз пожалели о том, что молились столь усердно и Господь услышал их и что по коридору пролетела и разбилась на куски всего лишь входная дверь, а не их папаша.

Утром растерянные родители, за юбки и штаны которых цеплялись плачущие дети, сидели у дымящихся развалин своих домов. Многие пожилые люди наотрез отказывались уходить от кирпичей и каменной крошки, которая стала столь же неотъемлемой их частью, как плоть и кровь. Они рылись в ядовитом дыму, откапывая разбитые воспоминания о своей прежней жизни, свадебные подарки, сломанную мебель и обгоревшие фотографии.

На развалинах бесчинствовали мародеры, словно были уверены в том, что сумеют улизнуть с награбленным, хотя их преследовали, если замечали. В Биркенхеде^[2] разъяренные жители до смерти забили камнями молодую женщину, карманы которой были набиты шеффилдскими столовыми приборами — подарком на чью-то серебряную свадьбу.

Дети по-прежнему ходили на занятия, но школа О’Брайенов, вследствие опасной близости к докам, была закрыта, и их перевели в учебное заведение в другом районе, за несколько миль от старой школы. Теперь они учились всего лишь полдня. Дети смеялись и улюлюкали до самых ворот, а потом бездельничали в ожидании воздушной тревоги, потому что власти распорядились, чтобы при первых же звуках сирены они неслись со всех ног к ближайшему укрытию, будь то школа или дом. Где бы им ни случалось находиться в тот момент, они бежали домой, свистя и смеясь как можно громче.

Многих детей эвакуировали в такие безопасные районы, как Саутпорт^[3] или Рочдейл^[4], но Китти О’Брайен не верила, что кто-либо из тамошних жителей захочет приютить у себя девятерых, а в скором времени и десятерых детей — она снова была беременна, — и еще ей не хотелось разлучаться с ними. По ночам ей снились кошмары, в которых ее убивали, а ее осиротевшие дети рассеивались по всему Ланкаширу, чтобы более никогда не встретиться вновь.

— Если кто-нибудь из нас должен умереть, — сказала она себе, — то пусть мы погибнем все вместе.

А дети были счастливы. Не только ее малыши, а вообще все дети, посреди всеобщего горя и разрушений. Несмотря на войну и бомбежку, нищету и голод, измученных матерей и пьяных отцов, в них, казалось, била ключом неиссякаемая энергия, которая позволяла не замечать убогости их существования.

Дети пели по дороге в школу и обратно. На игровых площадках они хором горланили: «Апельсины и лимоны, выводят колокола Святого Климента»^[5]. Они носились как угорелые по улицам и затягивали «Плывет, плывет кораблик на запад, на восток», проскальзывая в темные и вонючие ходы, которые вели в серые и душные утробы бомбоубежищ.

Том О’Брайен нашел паб, владелец которого игнорировал распоряжения властей о необходимости закрываться при объявлении о начале налета и принимался выгонять посетителей только после сигнала об окончании воздушной тревоги, так что Том ни разу не побывал в бомбоубежище вместе с семьей.

Вот почему получилось так, что его жена и дети без него ранним утром в канун Рождества вернулись в дом номер два на Чосер-стрит и с радостью убедились в том, что дом их по-прежнему стоит на месте. Раздался громкий вздох облегчения, когда Китти отперла дверь и все семейство гуськом вошло в кухню, расположенную в задней части дома.

В эту ночь в бомбоубежище ввалилась пьяная компания, не дававшая никому заснуть своими хриплыми воплями и шумными песнями. Если бы дети спали, то Китти, пожалуй, предпочла бы остаться в убежище до утра, но, заслышав отбой воздушной тревоги, она решила оттуда уйти. В ту ночь об отдыхе можно было лишь мечтать, и не только из-за пьяниц, но и потому, что никогда еще город не обстреливали столь ожесточенно. Бомбы сыпались с небес градом, и несколько часов подряд убежище стонало и вздрагивало от взрывов.

— Тише, тише, все хорошо, — то и дело успокаивала Китти малышей, а старших детей гладила по голове, стараясь вселить в них уверенность в благополучном исходе.

Она боялась, что какая-нибудь бомба попадет прямехонько в убежище и кто-нибудь из ее детей погибнет, не успев ощутить перед смертью ласкового прикосновения материнских рук. И пусть руки эти были натруженными, с морщинистой кожей, тонкой и прозрачной, под которой синими яркими прожилками виднелись вены, они неустанно порхали над девятью славными головками, лаская, успокаивая и утешая их.

С прошлой недели Кевин начал работать помощником молочника. Том оставил себе пять шиллингов, которые старший сын должен был отдать матери, так что Китти не стало легче и жизнь их не улучшилась. Она хотела, чтобы сейчас Кевин поспал хотя бы немного, потому что ему предстояло вставать в половине пятого утра.

В нескольких ярдах от входа упала бомба, и убежище издало странный скрежещущий звук, словно собиралось сложиться, как карточный домик. С потолка посыпалась бетонная пыль, отчего у людей начали слезиться глаза.

Поэтому все, кто находился внутри, с еще большим, нежели обычно, облегчением выслушали сигнал отбоя воздушной тревоги, и Китти с превеликой радостью повела свое так и не сомкнувшее глаз семейство домой. По дороге к выходу им пришлось перешагнуть через пьяных гуляк, которые уже начали праздновать Рождество.

Когда О’Брайены вошли в кухню и Китти включила газовый рожок, все семейство замерло на месте, пораженное представшей их глазам ужасной картиной.

Все, абсолютно все стало черным. Тарелки, оставшиеся на столе, мебель, каждый дюйм линолеума были покрыты толстым бархатным черным слоем. Даже разноцветные бумажные гирлянды, которые дети смастерили в школе и протянули из угла в угол, потеряли первоначальные оттенки и поражали глаз чернотой.

— Господи Иисусе Христе и Святая Дева Мария! — прошептала пораженная Китти О’Брайен. — Да что такое стряслось с нашим домом? Такое впечатление, что здесь резвился сам дьявол.

Лиззи наклонилась и сунула палец в порошкообразную копоть, издававшую резкий неприятный запах.

— Из дымовой трубы вылетела вся сажа, — сообщила девочка. — Это бомбы во всем виноваты.

Так оно и было. От сотрясения, вызванного ударной волной, сажа отслоилась от стенок дымовых труб. Осмотр гостиной и спален показал, что и их постигла та же участь, хотя и не в такой сокрушительной степени, поскольку в этих комнатах огонь разводили очень редко.

К счастью, у всех детей, за исключением Кевина, уже начались школьные каникулы, посему они поспали несколько часов, и в канун Рождества в доме началась генеральная уборка. Китти радовалась уже тому, что светомаскировочные шторы, которыми снабдили их власти, не нуждались в стирке и их достаточно было хорошенько вытряхнуть, чтобы избавиться от сажи.

По какой-то необъяснимой причине Китти на всю жизнь запомнила этот день и, состарившись, всегда вспоминала именно этот сочельник, поскольку в нем, похоже, сосредоточились все невзгоды, все счастье и гордость, которые составляли ее жизнь.

Она не ждала ни от кого подарков на Рождество и, как обычно, ничего не могла подарить детям, тем не менее в доме царила восторженная, праздничная атмосфера.

В школе дети разучили рождественские гимны и, занимаясь генеральной уборкой засыпанных сажей и дурно пахнущих комнат, запели «Тихая ночь» и «Здравствуй, Санта-Клаус». Детишки постарше переделывали безобидные стишки, так что у них получилось нечто вроде «…когда пастухи стирают носки по ночам», и Китти неодобрительно зацокала языком, заявив, что это — святотатство, одновременно с трудом сдерживая улыбку.

И тут во входную дверь постучали. Сердце у Китти замерло, а потом гулко заухало в груди, потому что, как правило, это означало очередные неприятности. Она вдруг решила, что лошадка, которая тянула повозку с молочными бутылками, понесла и Кевин разбился насмерть. Но оказалось, что им нанесла визит леди из благотворительного общества. Ее направили к О’Брайенам сестры из монастыря. Леди принесла с собой подарки, рождественский пудинг, кекс с сахарной глазурью, немножко сухого печенья и банку тушенки.

— И сколько же у вас детей? — жизнерадостно осведомилась гостья, в своих очках с толстыми стеклами очень похожая на добродушную сову.

— Девять, — с гордостью ответила Китти. — Мой старший, Кевин, сейчас на работе. И еще один на подходе.

— Подумать только! Какая замечательная, большая и счастливая семья, — заявила «благотворительная» леди и принялась раздавать детям безделушки — целлулоидных кукол для Лиззи и Джоан, йо-йо и резиновые мячики — для мальчиков и погремушку для Нелли, которая, правда, была еще слишком маленькой, но тем не менее пришла в полный восторг.

Этот день можно было бы назвать счастливым, но только до тех пор, пока домой не вернулся Том. Взбесившись, он заявил, что не нуждается в подачках, и швырнул кукол в огонь, где они с шипением вспыхнули языками синего пламени и сгорели без остатка. Он, наверное, сжег бы и остальные игрушки, если бы мальчишки не улизнули с ними, но Том все-таки успел растоптать погремушку.

При виде столь бессмысленного уничтожения Джоан и Нелли подняли такой рев, что Том посчитал необходимым сорвать зло на том, кто первым подвернется ему под руку, и таким человеком, к несчастью, оказалась его жена. Он с такой силой ударил Китти по лицу раскрытой ладонью, что ее голова с глухим стуком врезалась в стену кухни. Том уже занес руку, чтобы нанести следующий удар, но вдруг замер в изумлении. Кто-то набросился на него сзади. Удары были слабыми, они не причиняли ему совершенно никакого вреда, но это неожиданное нападение спасло Китти от дальнейших побоев. Том развернулся, готовый нанести ответный удар и отправить ребенка, осмелившегося поднять на него руку, на тот свет.

— Оставь ее в покое! Не смей трогать нашу маму!

Перед ним, сжав крошечные кулачки, стояла Лиззи. Ее золотисто-карие глаза пылали гневом. Толстая коса свесилась на грудь и начала расплетаться, поэтому каштановые кудри торчали в разные стороны, как нитки из дикого шелкопряда.

Том взмахнул рукой, и девочка навзничь упала на пол. Разумеется, Лиззи не могла оказать ему сопротивление и походила на беззащитный цветок со сломанным стебельком. Впрочем, ее отец не столько разозлился, сколько опешил, потому что никто из мальчишек никогда не пытался защитить свою мать. Это не было проявлением трусости — просто они знали, что она расстроится еще сильнее, если он изобьет и их.

А вот Лиззи была вне себя от ярости — причем ярости неподдельной, какой никогда не испытывал Том…

— Я тебя ненавижу, — произнесла девочка спокойным, невыразительным голосом. Ее как громом пораженная семья никогда не слышала, чтобы она говорила таким тоном. — Я тебя ненавижу и жалею, что ты не сдох в тот вечер, когда бомбой выбило дверь. Я жалею, что тебя не было дома, когда из труб вылетела сажа, и ты не задохнулся. Я хочу, чтобы ты умер!

В кухне воцарилась мертвая тишина. Китти казалось, что еще немного, и она лишится чувств. Сейчас Том наверняка убьет их всех.

В мозгах Тома что-то щелкнуло. Он попытался сообразить, какое имя носит эта дикая кошка в обличии маленькой девочки. Потом он вспомнил. Ее зовут Лиззи, она — старшая из девочек. И самая смуглая. Ему всегда было трудно вспоминать имена своих детей, а иногда он даже не помнил, сколько их у него вообще. Но сейчас Том был уверен, что это именно Лиззи и что ей исполнилось восемь или девять лет.

Господи Иисусе! А ведь она красавица. И как он не замечал этого раньше? А какое самообладание! Она продолжала приближаться к нему, медленно и бесстрашно, грозя ему ножом.

Остальные члены семьи замерли, словно статуи в парке.

Неожиданно Том ощутил нарастающее возбуждение и шевеление в паху. Но на сей раз оно сопровождалось каким-то новым, ранее незнакомым ему чувством. Желание смешалось с восхищением. Пульсирующая потребность обрела чувственный, щекочущий оттенок.

Но это ведь его дочь!

К вящему изумлению всей семьи, не проронив ни слова, Том развернулся и вышел из дома, забыв даже с грохотом захлопнуть за собой дверь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К тому времени как Лиззи исполнилось двенадцать, выкидыши стали случаться у ее матери все чаще. Ребенок, который должен был появиться на свет в первое Рождество войны, родился мертвым, и до наступления 1942 года Китти потеряла еще двух малышей, после чего вдруг родила близнецов — Шона и Дугала. На следующий год ей пришлось даже лечь в больницу, чтобы врачи удалили из ее утробы мертвого младенца.

Во время операции хирург пришел в ужас от увиденного. Матка пациентки была растянута, как концертина. Бесчисленные повторные разрывы срослись болезненно и грубо, безо всякой медицинской помощи.

Когда Китти пришла в себя после наркоза, у ее постели уже стоял врач. Он строгим тоном потребовал сообщить ему в подробностях историю ее деторождения. Врач с ужасом узнал, что у Китти имеется одиннадцать выживших детей и что ровно столько же умерло во время родов или вследствие выкидышей.

— Вы больше не можете иметь детей, — жестко заявил ей доктор. Лежавшая перед ним на кровати женщина выглядела на все шестьдесят, хотя ей было сорок лет от роду. — Это слишком опасно и для вас, и для них.

— Но мой муж… — Китти, смущенная и растерянная, умолкла на полуслове.

— Ему придется предохраняться. Или, если хотите, я стерилизую вас.

Хирург пожалел о том, что не сделал этого во время операции. Тогда она бы просто ни о чем не узнала.

— Что это значит?

— Я удалю вам яичники, и вы больше не сможете зачать, — пояснил он, думая о том, до чего же все-таки невежественны эти бедняки.

Врач с нетерпением ожидал, когда закончится стажировка и он сможет вернуться в клинику, где будет лечить пациентов своего круга.

— Но это же страшный грех! — пробормотала Китти, потрясенная до глубины души. — Сам Папа Римский запретил контроль над рождаемостью, а монсеньер Келли выступил против этого с амвона.

— Ни Папа, ни монсеньор Келли не будут вынашивать ваших детей и воспитывать их. Они также не оказывают финансовой помощи нашей больнице, которой приходится бороться с последствиями столь безответственного поведения.

Китти еще больше ужаснулась, услышав критику в адрес Папы Римского и монсеньора Келли.

Хирург сказал, что пошлет за Томом. Поскольку в трезвом виде супруг Китти изрядно опасался врачей, медсестер, полицейских и священников, то, получив письмо с требованием немедленно прибыть в больницу, покорно повиновался.

— Ваша жена может запросто умереть, если вы сделаете ей еще одного ребенка, — без обиняков заявил врач небритому мужчине, который, сгорбившись, сидел напротив него по другую сторону стола. Том пришел на обед домой, чтобы не тратить лишние деньги, и потому не счел нужным переодеться. — А если она умрет, вас обвинят в убийстве. Вы понимаете, о чем я говорю?

Том смиренно кивнул в ответ.

— В убийстве! — с нажимом повторил хирург, наслаждаясь звучанием этого слова. — Из-за этого убийства вас не арестуют и не предадут суду, но тем не менее в вашей религии оно считается смертным грехом.

Не зная, что ответить, Том уставился на носки своих башмаков. Похоже, этот докторишка говорил правду, поскольку носил белый халат — явный признак обширных и глубоких познаний.

— Папа Римский сочтет это смертным грехом, равно как и ваш монсеньор Келли, — уверил Тома врач, втайне поражаясь тому, какую чушь несет, но сидящий перед ним дуболом, похоже, воспринял его слова со всей серьезностью.

— Если хотите, — покровительственным тоном продолжал хирург, — я могу дать вам одну штучку, которая не позволит вашей жене вновь забеременеть.

— О нет, я не смогу ею воспользоваться, доктор! — заскулил Том. — Это же грех, пожалуй, еще более тяжкий, чем убийство.

— Ваша жена говорила мне о том же, — сухо ответствовал хирург. — Какие странные представления у вас, католиков, о грехе.

Ему казалось, что он общается с представителем другой расы. Поведение многих пациентов этой больницы, и католиков в особенности, не укладывалось у него в голове.

Том понимал, что не сможет объяснить этому докторишке в накрахмаленном белом халате, этому богоподобному созданию, разговаривавшему с ним так, словно во рту у него полно горячей каши, и наверняка совавшему свой член в дырку, чтобы не видеть, как мочится, что секс, в результате которого женщина не принимает ваше семя и не превращает его в ребенка, не считается настоящим сексом. В этом были уверены все — и он сам, и его братья, оставшиеся в графстве Корк, и друзья-католики. Вот почему шлюхи не удовлетворяли их. Все знают, что они предохраняются.

Необходимость выйти из женщины в кульминационный момент, или надеть какую-либо штуку на свое мужское достоинство, или даже просто знать, что с вашей партнершей что-то сделали или она засунула в себя кое-что — все это убивало удовольствие от секса. По правде говоря, булочки следовало поставить в духовку^[6], даже если тебе не нужны были чертовы детки, которые появлялись после этого на свет. Большая семья считалась признаком половой силы и зрелости. И все в доках и на Чосер-стрит знали, что Том О’Брайен — настоящий мужчина, потому что он заделал много детей.

Но этот тип в белом халате выглядел так, словно знал, о чем говорил. По всему выходило, что он даже перекинулся словечком с монсеньором Келли, и если Том опять обрюхатит Китти и та умрет, то монсеньер наверняка сочтет его убийцей. Более того, об этом узнает сам Господь, и после смерти Том отправится прямиком в ад.

Неделей позже Китти вернулась домой из больницы и обнаружила, что в гостиной, которой они почти не пользовались, ее ждет отдельная кровать, пожертвованная ей монахинями.

— Самое время, — переглянулись сестры, с понимающим видом качая головами. — Пусть бедная женщина отдохнет, она это заслужила. — И они сопроводили свои слова крестным знамением, словно для того, чтобы придать своим словам больше значимости.

Вот так жизнь Китти О’Брайен неожиданно улучшилась.

Бомбежки Ливерпуля почти прекратились, и теперь главной целью люфтваффе^[7] стали жители Лондона.

Кевин, Рори и Тони уже работали и из-за нехватки рабочей силы получали больше, чем в мирное время. Сыновья купили Китти кое-какую мебель, разумеется, бывшую в употреблении, но выглядевшую намного лучше той рухляди, которой она пользовалась до сих пор.

Должно быть, Том опасался такого количества подростков в собственном доме, которые день ото дня становились выше ростом и шире в плечах, потому что почти перестал избивать жену.

И Лиззи оказалась такой хорошей девочкой! Она взяла на себя большую часть прежних обязанностей матери, которые выполняла после школы. Китти теперь спала в одной комнате с близнецами и впервые с тех пор, как вышла замуж, каждую ночь наслаждалась спокойным сном.

Но с течением времени оказалось, что невзгоды Китти легли на плечи, которые были моложе и уже ее собственных.

Том О’Брайен чувствовал, что теряет власть над своей семьей. Его авторитет и сила растаяли без следа.

Он пребывал в тягостном недоумении. Его жизнь, состоящая из тяжелой работы и обильной выпивки, требовала отдушины. Должен быть кто-то, на ком он мог сорвать раздражение и гнев из-за той нечестной сделки, которую предложила ему судьба. И теперь, когда прикасаться к Китти ему запретил сам Господь Бог, а мальчишки на глазах превращались в мужчин, Том чувствовал себя чужим в собственном доме. Раньше ему было плевать на семью, но теперь такие вещи вдруг приобрели для него значение. Он хотел, чтобы его уважали.

Вот, например, только вчера старшие дети, те, кто уже работал, обсуждали, а не купить ли им краски, чтобы обновить стены в гостиной. Вся семья включилась в дискуссию о том, какому цвету стоит отдать предпочтение, но никто даже не подумал поинтересоваться мнением Тома, их отца, которому должно принадлежать последнее слово в таких вопросах. А эта мебель, которая с некоторых пор стала регулярно появляться в доме? Его разрешения никто и не думал спрашивать. У него даже не просили денег — хоть он и не подумал бы расстаться с ними ради подобной глупости. Кевин то и дело привозил на своей рабочей тележке молочника то пару мягких кресел, то новый сервант. Тома пугала мысль о том, что семья сможет существовать и без его поддержки и что они больше в нем не нуждаются.

Но хуже всего было то, что ночь за ночью, месяц за месяцем он лежал один в мягкой скрипучей кровати, думая об одном и том же. О сексе. Ему недоставало этого. Том чувствовал себя одиноким, он стал никем. И пока чертов докторишка не влез не в свое дело, без секса не обходилась практически ни одна ночь с тех пор, как Том женился на Китти девятнадцать лет назад. Как можно требовать от мужчины, который раньше занимался сексом с супругой один, два, а то и три раза каждую ночь, чтобы он смирился с воздержанием? Поговорить об этом Тому было не с кем. Он стеснялся обсуждать подобные вещи со своими приятелями и страдал в одиночестве.

* * *

В пабах, которые посещал Том, бывали и распутные женщины. Как-то вечером перед самым закрытием, снедаемый одним-единственным желанием, он спросил шлюху, сколько она берет за свои услуги. Том хорошенько разглядел всю свору, и эта показалась ему самой приличной. Ее звали Фебой, и у нее была большая пухлая грудь, соблазнительно натягивавшая красный джемпер ручной вязки. Черные как смоль волосы Феба завивала в жесткие кольца, а накрашенные темно-красной помадой губы делали ее похожей на клоуна.

— Пять шиллингов, — ответила она плаксивым голосом.

Господи Иисусе! Том тут же представил себе, сколько всего можно накупить на пять шиллингов. Пять шиллингов за то, что он должен получать дома бесплатно каждую ночь.

— Ладно. — Все равно у него не было другого выхода. Иначе он сойдет с ума. — Куда пойдем?

Феба заметила, что Том помрачнел, и предложила:

— Я могу обслужить тебя за полкроны, если мы просто выйдем наружу.

— Договорились. Полкроны.

Том нарочно приотстал, чтобы она вышла из паба первой. Ему не хотелось, чтобы приятели видели, как он уходит со шлюхой.

Она ждала его на улице. Накрапывал мелкий дождь.

— Идем.

Феба явно торопилась побыстрее покончить со всем этим, чтобы успеть вернуться в паб до закрытия и, при некоторой удаче, подцепить еще одного клиента.

Том неуверенно тащился в нескольких шагах позади нее, изо всех сил делая вид, что они не вместе, хотя вокруг было очень мало прохожих.

— Сюда. Вот подходящее местечко. — Феба толкнула тяжелую деревянную калитку, которая со скрипом отворилась, и зашагала по короткой тропинке к темному большому крыльцу.

— Это же церковь! — Том был шокирован.

— Она не католическая.

— Какая разница?

— Да ладно тебе. Ты еще хочешь меня или уже нет? Деньги вперед.

Том порылся в кармане в поисках полукроны и протянул женщине монету:

— Держи.

В темноте он разглядел, как Феба задирает юбку, и тут же испытал возбуждение. Том с дрожью ждал момента, когда войдет в нее. Он начал возиться с пуговицами на брюках и вдруг заметил, что женщина протягивает ему что-то.

— Надень-ка сначала вот это.

— Э-э, о чем ты толкуешь? Что это такое?

— Презерватив. Не волнуйся, я взяла его у одного янки.

— Пошла к черту, я это не надену!

— Знаешь что, тогда сам проваливай к черту! Мне не нужны дети и венерические болячки.

Желание моментально пропало. Его член обмяк. Вот что бывает, когда связываешься со шлюхой: ничего, кроме денег, противозачаточных средств и болезней. Это все неестественно.

— Вот, можешь забрать свои деньги.

Полкроны перекочевали обратно в ладонь Тома. Женщина предпочла бы оставить их себе, но Том выглядел слишком здоровым и сильным, так что с ним этот фокус не прошел бы. Но и смысла оставаться с ним не было. Она уже попадала в подобные ситуации с ирландскими католиками и презирала их за это. Им требовался секс, они отчаянно нуждались в нем, потому что их жены либо умерли, либо были фригидными, либо были обременены детьми сверх всякой меры, но покажи им презерватив, и они бегут от тебя, как черт от ладана.

Том скорчился на супружеском ложе. Ему было плохо. Его терзали боль, гнев и раздражение. Эта женщина, эта проклятая Феба… Сначала возбудила его, и теперь ему стало еще хуже. Его так и подмывало спуститься к Китти и взять ее так, чтобы она запомнила это на всю жизнь. Том даже сел на кровати, но потом опомнился. Она может забеременеть. Она может даже умереть. И виноват в этом будет он, Том. Он превратится в убийцу. Не исключено, что монсеньор Келли проклянет его с амвона и после смерти его будут ждать вечные муки адского пламени.

Том уже собирался было лечь, как вдруг его взгляд остановился на узкой кровати, стоявшей рядом с его ложем. На ней спали Лиззи, Джоан и Нелли: младшие девочки с одной стороны, Лиззи — с другой.

Том облизнул губы. Хитрая маленькая сучка. С того самого вечера, когда Лиззи угрожала ему ножом, всякий раз, стоило ей попасться ему на глаза, как в нем вспыхивало желание обладать ею. Пропитый мозг и воспаленное воображение подсказывали Тому, что Лиззи сама виновата в этом. Он видел, как она выставляет себя напоказ, как вроде бы случайно прикасается к нему, ставя на стол перед ним чашку чая. А эти лукавые, кокетливые и призывные взгляды, которые она бросает на него, моргая длиннющими пушистыми ресницами и соблазнительно кривя губы?..

Да, она сама во всем виновата, а вовсе не он. Изобретательная, прелестная сучка. Это она хочет его.

Том больше не мог сдерживаться. Почти год у него не было женщины, и если в самое ближайшее время он не займется сексом, то сойдет с ума. Свесившись с кровати, он приподнял спящую девочку, обхватив ее одной рукой за шею, а другой взяв под колени. Под тоненькой ночной сорочкой ее кожа была шелковистой и гладкой на ощупь. Укладывая ее рядом с собой, Том почувствовал, как дыхание у него стало хриплым, и понял, что сгорает от желания.

Лиззи открыла глаза и уже собиралась закричать, но отец зажал ей рот огромной потной ладонью. Девочка знала, что он собирается сделать. Он хотел сделать с ней то же самое, что делал с матерью каждую ночь, сколько она себя помнила, пока Китти не выписали из больницы и она не стала спать внизу. Он намеревался всунуть в нее свою штуку, и Лиззи понимала, что это будет больно, поскольку мама всегда стонала, когда отец проделывал это с ней, а потом начинала плакать, когда все заканчивалось и Том засыпал.

А сейчас он прошипел ей на ухо:

— Не смей никому рассказывать об этом! Никому, или я убью сначала тебя, а потом и твою мать. Понятно?

Лиззи попыталась отвернуться, чтобы не чувствовать гнилостного запаха, доносящегося у него изо рта. Глаза девочки сверкали в темноте, как у кошки. Том уже вознамерился ударить ее за то, что она не отвечает, как вдруг сообразил, что по-прежнему зажимает ей рот рукой. Когда он убрал ладонь, Лиззи глубоко и судорожно вздохнула. Господи Иисусе! Да он чуть не задушил ее.

— Ты меня поняла? — прохрипел Том снова.

Лиззи кивнула. Он скорее почувствовал, нежели увидел это.

— Я убью тебя, если ты расскажешь кому-нибудь, — повторил он и, не в силах больше сдерживаться, навалился на непокорное тело старшей дочери. Поначалу Лиззи едва не закричала от боли, но, к счастью для нее, через несколько мгновений потеряла сознание.

Вернув себе власть над семьей, по крайней мере, в своем воображении, Том вновь почувствовал себя хозяином положения, когда домой пришло письмо в толстом белом конверте, на котором были — подумать только! — напечатаны его имя и адрес. В письме говорилось о том, что его дочь Элизабет окончила начальную школу, успешно сдала экзамены на стипендию и теперь может поступать в общеобразовательную школу для одаренных детей. Там она будет учиться до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать, после чего, по словам Китти, которая робко переминалась с ноги на ногу у него за спиной, сможет поступить в университет, как сын миссис Купер с Драйден-стрит. Том коротко и внушительно рявкнул:

— Нет!

Его умоляла Китти, умоляли старшие мальчики. Даже малыши, догадавшись, что их семье оказана большая честь, принялись упрашивать отца. Молчала лишь одна Лиззи, с презрением взиравшая на Тома.

— Нет, — повторил он. — Письмо адресовано мне. Они спрашивают моего согласия, а я говорю «нет». Это мне, а не вам, придется платить за дорогую гребаную школьную форму, книги и прочую ерунду.

— Мы заплатим, — в один голос заявили Кевин, Тони и Крис.

— Тебе ни за что не нужно платить, пап, — сказал Джимми, который провалил экзамены на стипендию, как и другие мальчики. — Стипендия как раз и означает, что все эти вещи Лиззи получит бесплатно.

— Все равно, это новомодное образование не для девочек. Лиззи — старшая дочь в семье, и она должна помогать матери.

— Я справлюсь, Том. Мне помогут Джоан и Нелли. Кроме того, это ведь не означает, что Лиззи уедет от нас, верно?

Китти была в отчаянии. Она хотела, чтобы муж дал согласие, главным образом ради блага самой Лиззи. К тому же мысль о том, что ребенок О’Брайенов будет уходить из дома в школу в велюровой шляпке с кокардой и сумочкой через плечо, наполняла ее сердце гордостью. Китти до сих пор не могла поверить в это. Только представьте, Лиззи оказалась намного умнее мальчишек, особенно если учесть, что ее отцом был…

Китти решительно отогнала от себя эту мысль.

— Ближайшая средняя школа для одаренных детей находится в Ватерлоо — в монастыре Сифилд. — Кевин взял письмо в руки. — Лиззи всего-то нужно будет сесть на автобус, который останавливается чуть дальше по нашей улице. Поездка займет максимум четверть часа.

Том выхватил у него письмо.

— Смотри, что здесь написано, — презрительно фыркнул он. — Список того, что она должна иметь для учебы в этом гребаном монастыре. Клюшка! Гребаная клюшка!

Лиззи потихоньку выскользнула в прихожую и уселась на ступеньки, прислушиваясь к разговору. На ее образование роковым образом повлияла война. Вот уже несколько лет они учились по полдня, а во время воздушных налетов уроки вообще отменяли. Она должна была перейти в старшие классы средней школы еще год назад. Сейчас Лиззи было двенадцать, и ей разрешили сдавать экзамены на стипендию в виде исключения. Она была слишком взрослой, чтобы сделать вторую попытку.

Так что вопрос стоял следующим образом — либо сейчас, либо никогда. Лиззи всем сердцем хотела попасть в школу для одаренных детей, где она будет изучать иностранные языки и естественные науки, которые не преподают в старших классах средней школы, куда она должна будет пойти вместе с Джимми.

Ей вовсе не хотелось во что бы то ни стало иметь хоккейную клюшку, поскольку командные виды спорта ее не привлекали, но девочка жарко молила Бога о том, чтобы отец сдался и позволил ей там учиться. Почему чиновники написали именно ему? Он никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к одному из своих детей. Следовало обратиться к маме. Ведь это она расспрашивала детей о том, что они делали в школе, и даже ходила в библиотеку, чтобы взять там книги о малопонятных для них явлениях, вроде гусениц, пуритан или деления в столбик. Но библиотекари прогоняли ее, потому что маленькие О’Брайены ужасно шумели, да и мать все равно не знала, в каком разделе искать эти книги.

Наверное, монастырь Сифилд очень похож на «Четвертый класс в Санта-Монике», книгу, которую Лиззи взяла в школьной библиотеке, или на школу в «Герлз кристал»^[8], журнале, который ее подруга Тесса давала почитать Лиззи каждую неделю.

Но больше всего Лиззи хотелось поступить в школу-интернат, где она избавилась бы от тех ужасных вещей, которые каждую ночь проделывал с ней отец. Наверное, все отцы поступают так со своими старшими дочерьми, когда их матери больны, хотя никто из ее школьных подружек ни разу не заикался об этом. Пожалуй, с них взяли обет молчания, как и с нее самой. Мать Флоры Стюарт умерла, когда та была еще маленькой, и ее воспитывал отец. Лиззи подумала, а не спросить ли подругу об этом. Она хотела знать, всегда ли бывает так больно, но боялась, что если признается кому-нибудь в случившемся, а отец узнает об этом, то он убьет ее и маму, как обещал.

Лиззи редко плакала: плакать означало выказывать слабость. Но сейчас она почувствовала, как глаза защипало от слез, потому что ей очень хотелось поступить в школу для одаренных детей и чтобы отец оставил ее в покое по ночам. Она очень устала.

Внезапно из кухни донесся какой-то грохот. Том толкнул стол, и стулья полетели на пол.

— Идите вы все к черту! — проревел он. — Лиззи не будет учиться в школе для одаренных детей. Я так решил.

С этими словами он выскочил из дома и направился в паб. И хотя Китти еще несколько раз поднимала эту тему, Том наотрез отказался обсуждать ее, а однажды, когда мальчишек не было дома, даже умудрился поставить жене синяк под глазом.

Письмо из отдела образования так и осталось без ответа, и вскоре Китти спрятала его в ящик комода. В последующие годы она частенько доставала и перечитывала его, хотя и помнила его содержание наизусть. Китти иногда спрашивала себя: если бы Лиззи действительно поступила в школу для одаренных детей, быть может, жизнь ее сложилась бы совсем по-другому?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Том очень боялся потерять Лиззи. Престижная школа — пусть даже она находится чуть дальше по улице, и дочка возвращалась бы каждый день домой — могла сделать Лиззи высокомерной, властной и недосягаемой для него.

Обладание Лиззи привнесло в жизнь Тома новый смысл, и в его брюхо вернулся прежний огонь. Он с нетерпением предвкушал, как вернется вечером домой, и даже стал пораньше уходить из паба, но при этом ему все равно приходилось ждать, пока все не заснут.

Итак, Лиззи пошла в самую обыкновенную среднюю школу, где стала учиться совсем не так, как от нее ожидали.

— Знаете, если это та самая девочка, которая должна была получить стипендию, — воскликнула одна учительница, — то здесь, очевидно, вмешался счастливый случай! Ее наверняка бы выгнали из школы для одаренных детей.

Лиззи вытянулась, и ее тело начало обретать округлые женственные формы, а кремовая кожа, подобно мягкому гладкому шелку, обтягивала по-восточному высокие скулы. Но золотисто-карие глаза, казалось, проваливались все глубже и глубже. Под ними залегли темные тени, такие резкие и пугающие, что казалось, будто они нарисованы карандашом для бровей. Лиззи все время чувствовала себя усталой и измученной, вялой и апатичной. Однажды учитель истории заметил, что она спит на уроке, и разбудил Лиззи хлесткой пощечиной, о чем тут же пожалел, увидев, с каким затравленным выражением лица та очнулась ото сна.

«Вероятно, у нее дома не все ладно», — подумал учитель, но тут же забыл об этом. В конце концов, его это не касалось.

* * *

А дома Китти сходила с ума от беспокойства.

— Когда закончится эта ужасная война? — причитала она.

Шел 1944 год. Кевин уже год служил в армии, а теперь и Рори получил повестку.

— Не волнуйся, мам, — смеялся Рори. — Скоро все будет позади. Кроме того, было бы славно побывать во Франции, в Бельгии и еще каких-нибудь странах.

— Надеюсь, война продлится еще долго и я тоже успею повоевать, — вырвалось у Тони.

— И я, — подхватил Крис, и при этих его словах с Китти едва не случилась истерика.

Единственным утешением для нее стало то, что Кевин попал в авиацию военно-морского флота. Он носил фуражку с козырьком и форму, больше похожую на костюм, чем на обмундирование, и выглядел как настоящий офицер.

Китти переполняла гордость. У нее не было любимчиков среди детей — она любила каждого из них так сильно, как только способно любить материнское сердце, — но в тот день, когда Кевин появился на пороге в новенькой военной форме, она преисполнилась любви к своему старшему сыну.

Если не считать счастливчиков, которые могли позволить себе покупать продукты на черном рынке, карточная система уравняла всех. Теперь и богатые, и бедные питались одинаково плохо, посему дети О’Брайенов более не поражали своей худобой. Старшие мальчики раздались в плечах, и Китти была уверена, что судит беспристрастно, когда считает своих сыновей привлекательными молодыми людьми.

Льняные волосы Кевина стали темно-русыми, а из-под козырька его фуражки восторженно блестели темно-синие глаза.

— Я останусь в Англии, мам, — сказал он. — По крайней мере, еще какое-то время.

Но вскоре после того, как он уехал, Китти получила от сына письмо. Он сообщал, что служит на авианосце, место нахождения которого не может указать по соображениям секретности.

А потом, не успела она опомниться, как из дома ушел и Рори. Его призвали на службу в королевские военно-воздушные силы.

— Ведь война скоро закончится, не пройдет и года, верно? — жалобно причитала его мать, обращаясь за утешением к старшей дочери, но, к удивлению Китти, Лиззи отвернулась и вскоре ушла из дома, не сказав ни слова.

«Наверное, у нее месячные», — подумала Китти, вспоминая о том, как несколько месяцев тому назад Лиззи пожаловалась на кровотечение между ног и она снабдила ее чистыми тряпками. И тут женщине пришло в голову, что уже какое-то время она не стирает эти тряпки для Лиззи, но она успокоила себя тем, что в тринадцать лет менструальный цикл у девочки протекает нерегулярно.

А Лиззи нездоровилось. Каждое утро ее рвало в уборной в дальнем углу двора, а менструации, начавшиеся четыре месяца назад, прекратились уже через два месяца. Лиззи разбиралась в симптомах беременности не хуже взрослой женщины, ведь она всю жизнь прожила в одной комнате с матерью и помогала принимать Дугала и Шона.

Лиззи ждала ребенка. А еще она была в отчаянии и не знала, к кому обратиться за помощью. Пару раз она проходила по Линакр-лейн мимо приемной доктора Уолкера, но так и не набралась мужества, чтобы зайти. Однажды дождливым ноябрьским вечером Лиззи слонялась поблизости, чувствуя, что тоненькое пальто и туфли уже промокли насквозь. Девушка дрожала всем телом, зная, что если будет тянуть и дальше, то так и не наберется смелости обратиться к нему.

Как бы то ни было, доктор Уолкер не лечил пациентов бесплатно. Лиззи не знала, сколько стоит прием, но даже шесть пенсов казались ей огромной суммой, поскольку у нее не было ни пенни.

Китти водила детей к врачу, только если у нее не оставалось иного выхода, а на дом доктора вызывала вообще один-единственный раз, когда Крис подхватил скарлатину. Том послал за каретой «скорой помощи», и мальчика вынесли из дома на пушистом красном одеяле. Вся округа сбежалась посмотреть, что у них происходит.

И сейчас Лиззи всем сердцем желала, чтобы кто-нибудь завернул ее в одеяло и увез туда, где будет тепло и спокойно.

— Привет, Лиззи, — окликнула ее школьная подруга Тесса.

Лиззи хотелось побыть одной. Именно поэтому она и ушла из дома.

— Я должна принести матери рецепт, — солгала девочка. — Она просила меня не задерживаться.

— Хочешь почитать «Герлз кристал»? — великодушно предложила Тесса. — Я только что закончила. Пойдем ко мне домой, и я дам его тебе.

В иных обстоятельствах Лиззи с превеликой радостью ухватилась бы за предложение Тессы и помчалась бы к ней домой. Она любила забиться куда-нибудь в укромный уголок и с головой погрузиться в мир загадочных происшествий и девичьих романов. Но сейчас Лиззи могла думать лишь о том ужасном положении, в котором оказалась.

— Завтра, — коротко бросила она Тессе. — Я зайду к тебе завтра. А сейчас мне надо бежать, меня ждет мать.

Она отвернулась и зашагала прочь, даже не попрощавшись, и Тесса почувствовала себя уязвленной и решила позвонить Сисси Смит, чтобы узнать, не хочет ли та почитать «Герлз кристал», а Лиззи О’Брайен, которая в последнее время стала настоящей задавакой, в дальнейшем придется обходиться без него.

Менструация задерживалась уже третий месяц.

Лиззи понимала, что чем дольше тянешь и позволяешь ребенку расти у себя в животе, тем труднее будет от него избавиться. Мама ни разу даже не заикнулась о чем-либо подобном, но Лиззи знала в школе нескольких девочек, чьи матери сделали аборт, хотя и были католичками. На Уордсворт-стрит жила женщина, которая занималась подобными вещами и за свои услуги брала целых пять фунтов.

Убить ребенка, даже еще не рожденного, — грех, смертный грех. Но еще больший грех, когда рожает женщина, не состоящая в браке.

Собственно говоря, это было самое ужасное, что могло произойти в этом мире. Если рассказать обо всем маме, о случившемся узнает вся улица. Это будет позором, бесчестьем. Ей, Лиззи, придется ходить в школу с огромным животом. Хотя, может, ее отправят куда-нибудь с глаз долой. Это было бы намного лучше, потому что ребенок может родиться прямо посреди урока или, хуже того, во время школьной молитвы, и все вокруг, включая мальчишек, будут смотреть на нее, разинув рты.

Холодным декабрьским утром Лиззи лежала в постели. Отец давно ушел на работу, а она осталась на маленькой кровати, ногами касаясь пяток спящих Джоан и Нелли. В тусклом свете огненно-рыжие кудри Джоан были едва различимы на подушке, которую она делила со своей сестрой.

Натянув ночную сорочку, Лиззи погладила свой обычно плоский живот. Не осталось никаких сомнений: он начал раздуваться.

— Господи Иисусе! Господи, милостивый и милосердный! — взмолилась Лиззи. — Пожалуйста, помоги мне.

Откровенно говоря, она не возлагала особых надежд на молитвы. Лиззи помнила, как горячо вся ее семья молила Господа о том, чтобы война закончилась к тому времени, как Кевину исполнится восемнадцать, но Он не услышал их, а теперь уже и Рори ушел воевать. Лиззи просила Господа, чтобы отец отпустил ее в школу для одаренных детей, но и на эту мольбу Он не откликнулся.

Так дальше не могло продолжаться. Кто-то должен узнать о безвыходном положении, в котором она очутилась. Однажды Лиззи краем уха услышала историю о девушке, которая жила в доме призрения при монастыре и забеременела, а монахини наивно полагали, что она всего лишь растолстела. А потом эта девушка родила ребенка в туалете и сунула его в мусорную корзину, где он и умер. Кто-то нашел его и вызвал полицию.

Лиззи не могла поступить так же, даже если бы захотела. Когда мать вынашивала ребенка, то раздувалась, как воздушный шарик, и с Лиззи, скорее всего, случится то же самое. Она никак не сможет сохранить свою беременность в тайне.

Ах, если бы она не считала себя пропащей, погрязшей в грехе! И признаться в случившемся она тоже не могла. Если она расскажет обо всем монсеньору Келли или любому другому священнику на исповеди в церкви Богоматери Лурдес, то они узнают ее по голосу и все расскажут матери. А отец Стил вообще задает странные вопросы вроде: «Ты не делала гадких вещей с мальчиками?» или: «Никто из мальчиков не трогал тебя между ног?», даже если Лиззи собиралась исповедаться в том, что солгала кому-то или сказала глупость в адрес учителя. Поэтому если она решит признаться в том, что беременна, отец Стил непременно станет расспрашивать ее о том, кто это совершил, а она ни за что не сможет поведать ему о тех отвратительных вещах, которые каждую ночь проделывал с ней отец.

Умирая от горя, Лиззи с трудом встала с постели, оделась и спустилась вниз, оставив сестер и дальше спать в завидной невинности.

— Ты сегодня рано, родная моя.

Мать сидела возле кухонной плиты и вязала. На ее лице плясали красные отблески пламени, и Лиззи уловила вкусный запах свежеиспеченного хлеба.

— Я рано проснулась и больше не смогла заснуть, — сказала она.

Может, рассказать обо всем Китти? Но, глядя в доверчивые водянисто-голубые глаза на преждевременно состарившемся лице, Лиззи поняла, что делать этого не стоит.

Теперь, когда Кевина и Рори призвали на военную службу, мать и так сходила с ума от беспокойства, так что с ее стороны было бы черной неблагодарностью добавить ей проблем. Кроме того, девочке казалось, что она предала мать, позволив отцу проделывать все это. Но, самое главное, мама ни за что не станет помогать ей избавиться от ребенка. Китти будет настаивать, чтобы она сохранила его, а потом, когда все случится, Лиззи станет изгоем, как Норма Тутти, которая жила чуть дальше по Чосер-стрит. У нее был маленький мальчик, которого все называли бастардом, и другие родители не позволяли своим детям играть с ним. Лиззи не хотелось, чтобы и ее ребенка обзывали таким прозвищем.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Лиззи, родная моя? — встревоженно спросила Китти, неприятно пораженная изможденным, почти отчаянным выражением ее лица.

— Да, мам. Я просто немного устала, вот и все.

— Ты слишком усердно занимаешься в школе, вот что я тебе скажу.

Но подумав, Китти не смогла припомнить, когда в последний раз видела, чтобы Лиззи выполняла домашнее задание.

— Нет, мам, что ты. Все нормально.

— Думаю, это у тебя возрастное, — самодовольно заметила Китти.

У нее были не мальчишки, а золото, но она знала нескольких матерей, чьим дочерям пришлось пережить период угрюмой раздражительности примерно в то же время, когда у них начались месячные.

— Будь добра, принеси воды, и я приготовлю тебе чашку чая. Малышам пора вставать. Крикни, чтобы они просыпались, хорошо?

Однако прежние тревоги вернулись к Китти, когда она заметила, с каким трудом Лиззи поднялась на ноги, чтобы принести воды с кухни. Ужасное подозрение, которое иногда появлялось у нее, вновь высунуло свою уродливую голову, но Китти тут же прогнала его прочь, не находя в себе сил думать о немыслимом.

Джимми и Лиззи ходили в школу вместе. В то ненастное и несчастливое утро Лиззи сказала брату, чтобы он шел один, а она догонит его позже.

— Ты ведь не собираешься снова прогулять, а?

Светлые волосы Джимми припорошил снег. Было холодно.

— Разумеется, нет, — сердито бросила Лиззи.

— Прекращай валять дурака, Лиз. В последнее время ты только и делаешь, что прогуливаешь уроки. Я знаю, о чем говорю, потому что только вчера миссис Робинсон спрашивала о тебе. Я сказал ей, что ты заболела.

— Спасибо, малыш. — Лиззи смягчилась. Она не могла долго сердиться на брата. Они с Джимми всегда были очень близки.

— Ты там поосторожнее, — предостерег он ее. — Мама с ума сойдет, если к нам домой придет учительница.

— Знаю, — ответила Лиззи. Это была бы самая маленькая из неприятностей. — Хочешь мой бутерброд с маслом, Джим? У меня сегодня что-то нет аппетита.

— Спасибо, Лиз, — откликнулся Джимми и заспешил прочь сквозь снегопад. Снежные хлопья, едва касаясь земли, превращались в слякоть.

А Лиззи двинулась в сторону Северного парка. В это время года сады и игровые площадки были совершенно пусты, и колючие, запорошенные снегом, полумертвые кусты уныло выстроились вдоль аллеи, по которой шла девушка.

Утомленная, Лиззи устало опустилась на скамейку, нимало не беспокоясь о том, что дерево, впитавшее в себя растаявший снег, промочит ее пальто и платье. В туфлях уже хлюпала вода, и девушка дрожала от холода. Вдобавок ко всему в голове поселилась пульсирующая боль. Лиззи пыталась найти выход из затруднительного положения. Она подумала, а что будет, если прямо сейчас она придет в ту самую больницу, куда «скорая помощь» отвезла Криса, когда у него была скарлатина, но ей мерещились лишь сердитые медсестры, потрясающие кулаками и обвиняющие ее в том, что она — грязная девчонка.

Лиззи хотелось заплакать, но даже в столь пустынном месте она боялась привлечь к себе внимание. Парковый сторож мог подойти к ней и поинтересоваться, почему это она не в школе. «Ах, если бы можно было рассказать кому-нибудь о своем горе», — думала Лиззи. Кому-нибудь, кто отнесся бы к ней с сочувствием. Как только ее мать обнаруживала, что снова «вступила в клуб», как она выражалась, то сразу же сообщала об этом всей улице, гордясь и стыдясь одновременно. Кроме того, Китти обязательно ставила в известность Терезу Гарретт, повитуху, чтобы удостовериться, что та будет свободна, когда придет время рожать.

Миссис Гарретт! Вспомнив, как предупредительно она обращалась с матерью во время родов и как умело ухаживала за новорожденными детьми, Лиззи воспрянула духом. Ну конечно! Она сию же минуту пойдет к миссис Гарретт. И та выслушает ее и поймет.

Миссис Гарретт жила на Саутер-стрит по соседству с мясником. Дома напротив были разрушены во время бомбежки, и теперь там высились едва расчищенные груды битого кирпича и мусора. В конце уцелевшего ряда домов взору представали засаленные и потертые обои, некогда украшавшие чьи-то гостиные и спальни, закопченные камины и даже перекошенная икона Богоматери. Джимми говорил, что этот квартал выглядит так, словно какой-то великан откусил кусок улицы, чтобы съесть его.

К тому времени, когда Лиззи подошла к дому повитухи, снег повалил еще гуще, покрывая тротуары и мостовую скользким ковром.

— Пожалуйста, миссис Гарретт, будьте дома! Пожалуйста!

Лиззи не замечала, что разговаривает сама с собой, пока владелец мясной лавки, убиравший снег со ступенек, не сказал:

— Тебе повезло, милочка. Миссис Гарретт у себя. Она только что угощала меня и моего напарника горячим чаем.

Лиззи выдавила слабую улыбку и поспешно постучала в дверь дома миссис Гарретт.

— Лиззи О’Брайен! — с удивлением воскликнула повитуха. — Это ведь не твоя мама тебя прислала, а? Я имею в виду, она еще не…

— Нет, миссис Гарретт, — взволнованно перебила ее Лиззи. — Это не мама. Можно мне поговорить с вами?

В доме у повитухи пахло мастикой для натирания полов и дезинфицирующим средством. Не будь Лиззи такой подавленной, она наверняка обратила бы внимание на яркие занавески на окнах в кухне, из-за которых выглядывали светомаскировочные шторы, чехлы на стульях в тон, тяжелую кружевную скатерть кремового цвета с кисточками на столе, растения в горшках и безделушки, разбросанные по всей комнате. Центральное место на каминной полке занимала фотография покойного мистера Гарретта.

— Что случилось, милочка?

Миссис Гарретт уже решила, что девушка пришла поговорить о своих месячных. Либо у нее началось кровотечение и Лиззи испугалась, не зная, что это такое, либо же, напротив, его не было и она хотела узнать почему. Женщины всех возрастов обращались к миссис Гарретт со своими интимными проблемами: выпадением матки, опухолями и кистами, отеками и фибромами, и всем она помогала в меру своих возможностей.

Но стоило Лиззи заговорить, как миссис Гарретт обнаружила, что не может поверить своим ушам. Беременна! Повитуха вдруг совершенно отчетливо вспомнила ту ночь, когда принимала роды у Китти, как легко и быстро эта девочка выскользнула наружу и как она ловко подхватила малышку на руки.

— Думаю, у меня в животе ребенок, — сообщила Лиззи.

Тринадцать лет от роду, а она уже путается с мальчишками! Разумеется, такие вещи случались время от времени. Миссис Гарретт была не настолько наивной и кое-что повидала в жизни, но это вовсе не означало, что она одобрительно относилась к такому поведению.

— Ты плохая, очень плохая девочка, раз сделала это с мальчиком, — суровым тоном заявила повитуха. — Тебе должно быть стыдно.

Действительно, Китти О’Брайен без остатка посвятила себя детям и до настоящего момента по праву гордилась ими.

— Это убьет твою маму, — продолжала миссис Гарретт, с укором покачивая серо-стальными туго завитыми кудряшками. — А твой отец, что скажет он… — Миссис Гарретт умолкла на полуслове. Хорошо зная Тома О’Брайена, она прекрасно представляла себе его реакцию.

При этих ее словах с Лиззи случилась истерика.

— Нет, ничего не рассказывайте отцу! — взвизгнула она и съежилась в кресле, глядя на миссис Гаррет широко открытыми испуганными глазами.

— Тише, девочка. Не смей так вести себя в моем доме.

Чем дольше Тереза Гарретт раздумывала о случившемся, тем в больший ужас и негодование приходила. Лиззи О’Брайен всегда была таким милым созданием, тихим и скромным, — разве не она сдала экзамены на стипендию? Том не разрешил ей учиться в школе для одаренных детей, но ей следовало проявить больше здравого смысла.

Вот они, современные детки! Они начисто лишены моральных устоев. Что ж, если Лиззи повела себя подобным образом, несмотря на то, что выросла в приличной семье, то пусть теперь и отвечает за свои поступки. И Тереза Гарретт прямо высказала девушке то, что было у нее на уме:

— Я ничем не могу тебе помочь. Ты сама впуталась в эту историю, так и выбирайся из нее самостоятельно!

Лиззи выскочила из дома повитухи как ошпаренная. На улице по-прежнему шел снег. Дружелюбный мясник скрылся в своей лавке. Девушка приостановилась, не зная, куда ей теперь податься.

До войны в мясной лавке на здоровенных крюках рядами висели окровавленные туши, но сейчас на белой мраморной полке витрины сиротливо лежали лишь несколько жалких кусков мяса, предназначенных для продажи людям по продуктовым карточкам. В каждый кусочек был всажен небольшой вертел. Поглощенная своим горем, Лиззи, почти ничего не видя перед собой, вдруг вспомнила, как братья однажды нашли похожий вертел, только ржавый. Они хранили его вместе со своими немногочисленными сокровищами и проделывали им дыры в каштанах, которые собирали в Северном парке.

Лиззи глубоко и отчаянно вздохнула. Мясник увидел, как она смотрит на витрину, улыбнулся ей и подмигнул. Но Лиззи не улыбнулась в ответ. Он не стал бы лучиться дружелюбием, если бы узнал о ней правду.

Ее разум словно оцепенел, и не только от холода и снега, но и от полного замешательства. Лиззи вдруг всем сердцем захотела остаться стоять здесь, у окна мясной лавки, с замерзшими ногами, которых она почти не чувствовала, в промокшей насквозь одежде. Она бы с радостью осталась стоять здесь, глядя на окровавленные куски мяса на витрине, пока не замерзла бы до смерти. Гибель тут, на этом самом месте, представлялась ей решением всех проблем.

Но этому не суждено было случиться.

Добродушный мясник подошел к дверям.

— С тобой все в порядке, дорогуша?

Лиззи уставилась на него с раскрытым ртом, и на мгновение мужчине показалось, что она сошла с ума, потому что, опомнившись, девушка метнула на него совершенно дикий взгляд. А потом, не говоря ни слова, Лиззи развернулась и бросилась прочь.

Прибежав домой, Лиззи с облегчением обнаружила, что мать ушла в магазин, взяв с собой Дугала и Шона.

В доме было пусто.

Наконец-то девочка дала волю слезам, которые душили ее и рвались из груди все утро. Она повалилась на ступеньки прямо в мокрой одежде, и ее тело затряслось от долго сдерживаемых горестных рыданий.

И тут она кое-что придумала. Она нашла решение!

Тереза Гарретт почувствовала раздражение, когда буквально через несколько минут после ухода Лиззи О’Брайен в дверь вновь постучали. Ну, если это опять та девчонка, сейчас она у нее получит!

Но это оказался всего лишь сосед, который вернул ей пустые чашки. Миссис Гарретт и владелец мясной лавки, мистер Шоу, заключили соглашение: он оставлял ей каждую неделю фунт лучших сосисок, а она взамен готовила крепкий чай с сахаром для него и его напарника по утрам и в полдень.

— Было очень вкусно, — поблагодарил ее мясник. — Чай получился просто замечательный.

Он всегда так говорил. Миссис Гарретт взяла чашки и только тогда заметила, что мистер Шоу забыл сказать своему помощнику, чтобы тот вымыл их, что было крайне необычно.

— Это к вам только что приходила девочка? — поинтересовался вдруг мясник. — Худенький, темноволосый подросток?

— Да, ко мне, — с негодованием откликнулась миссис Гарретт. — Но я уже выпроводила ее вон.

Разумеется, она не сказала почему. Она никогда не сможет обмануть чье-либо доверие, как бы ни сложились обстоятельства. Несмотря на свои угрозы, миссис Гарретт не собиралась рассказывать Китти и Тому О’Брайенам о визите Лиззи.

— Вот как! — Похоже, ее слова привели мистера Шоу в замешательство. — А мне она показалась славной девочкой, да и выглядела она… э-э… немного не в себе, если можно так сказать.

— В самом деле?

— Это ведь одна из дочерей О’Брайена? Точно! — Мясник с торжеством хлопнул себя по лбу. — А я все пытался вспомнить, кто же она такая. Когда я вижу этих детей, то всегда думаю, какими славными они выросли, учитывая, кто у них папаша. Неотесанная деревенщина — вот кто такой этот Том О’Брайен, по моему скромному разумению.

После того как мистер Шоу попрощался и повитуха закрыла за ним дверь, ужасное подозрение закралось в душу миссис Гарретт, и она вздрогнула всем телом.

— Господи милосердный, что же я наделала? — прошептала она, обращаясь к пустому дому. — Я поняла: это Том. Это он надругался над девочкой.

Китти О’Брайен не была беременной вот уже больше года. Она по-прежнему спала в гостиной. Значит, Том остался в спальне с тремя дочерьми, из которых Лиззи была старшей. И, очевидно, он нашел замену Китти.

Схватив пальто, Тереза Гарретт то бегом, то вновь переходя на шаг, устремилась на Чосер-стрит.

* * *

Китти только что вернулась домой и едва успела поставить чайник на огонь. Теперь, когда Тони и Крис работали, а Кевин и Рори регулярно присылали ей часть своего жалованья, отправляя его на адрес соседа — о чем Том и не подозревал, — у нее появилось столько денег, сколько никогда еще не было. Китти даже потихоньку начала покупать рождественские подарки для детей — ничего экстравагантного, чтобы Том ни о чем не заподозрил.

Она взяла в руки нож для резки хлеба, который только сегодня точила на задней ступеньке крыльца, и начала готовить бутерброды для малышей, размышляя о том, не купить ли ей новые пальто для девочек, поскольку старые были очень уж тонкими и не годились для такой погоды. И тут во двор вбежала Тереза Гарретт. Она влетела в кухню через заднюю дверь, не дав себе труда хотя бы постучать.

— Что вы себе позволяете, миссис Гарретт?! — с негодованием воскликнула Китти.

Какое бы уважение она ни питала к повитухе, той следовало постучать, прежде чем врываться в чужой дом.

— Где Лиззи? — не слушая ее, требовательно спросила пожилая женщина.

— Как где? В школе, разумеется.

— Нет, ее там нет. Она уже вернулась домой?

— Домой? Нет. То есть… я не знаю. А почему она должна уже вернуться? Я сама только что пришла, — пробормотала Китти, совершенно сбитая с толку.

Дугал и Шон сосредоточенно сосали леденцы, глядя на взволнованную гостью широко открытыми серьезными глазами.

— Я могу подняться наверх?

— Да. Да, конечно, но зачем?

Поведение повитухи напугало Китти. Что происходит, ради всего святого?

Миссис Гарретт поднялась по лестнице так быстро, как только позволяла ее тучная фигура. Она не знала, что заставляет ее спешить и почему ее одолевают дурные предчувствия.

Лиззи лежала на кровати. Глаза ее были закрыты и так глубоко ввалились в глазницы, что лицо девочки походило на обтянутый пергаментной кожей череп мумии. Она лежала неподвижно, и Тереза решила, что Лиззи уже умерла, и при мысли об этом у нее самой едва не остановилось сердце. Но стоило ей подойти поближе, как глаза девочки распахнулись.

Сверкающие бездонные озера темно-золотистого цвета взглянули на повитуху, и Лиззи прошептала:

— Простите меня. Я была очень гадкой девочкой. Я молю Господа, чтобы он простил меня. Как вы думаете, Он услышит мои молитвы?

Миссис Гарретт почувствовала, как слезы потекли у нее по щекам, и осторожно положила руку на живот Лиззи. К ее изумлению, та отчаянно закричала от боли.

Предчувствие того, что случилось нечто ужасное, нечто еще более страшное, чем зло, совершенное Томом О’Брайеном по отношению к своей старшей дочери, то самое предчувствие, что гнало ее по заснеженным улицам к этому дому, заставило миссис Гарретт отдернуть грубое одеяло, которым укрылась Лиззи. От увиденного желудок повитухи рванулся к горлу.

От пояса и ниже вся одежда девушки и постельное белье были насквозь пропитаны темно-красной кровью, и Китти О’Брайен, застывшая в растерянности в дверях, завизжала от ужаса.

Но со своего места Китти видела лишь залитую кровью постель. Она стояла недостаточно близко, чтобы увидеть то, что видела миссис Гарретт: круглую деревянную ручку ржавого вертела, который Лиззи воткнула в себя, чтобы избавиться от зачатого в грехе ребенка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В то утро, когда в больницу привезли Лиззи, в хирургическом отделении дежурил новый врач. Он отличался не только молодостью, но и наличием некоторых идеалов, среди которых не последнее место занимало желание помогать беднякам. Он не желал иметь ничего общего с богачами. В деревне графства Норфолк, где он родился и где его отец был лордом, его знали под именем сэра Родни Хьюитта-Грэндби, но для сотрудников больницы и пациентов Ливерпуля он был просто доктором Грэндби.

Увы, Лиззи не суждено было насладиться тем, как ее бережно заворачивают в пушистое красное одеяло. Потрясенные санитары с величайшим трудом уложили ее на носилки, а едва карета «скорой помощи» примчалась в больницу, как Лиззи повезли на экстренную операцию, где первым делом сделали ей анестезию.

Так что Лиззи даже не почувствовала, что ее ноги пристегнули холодными зажимами к операционному столу, после чего врачи извлекли из ее тела металлический вертел, за которым последовал мертвый плод, мальчик. Беременность, по мнению хирурга, продолжалась уже три месяца. Затем Лиззи продезинфицировали, зашили и напичкали лекарствами.

— Полагаю, вы ее мать?

Доктор Грэндби вышел в коридор, где с нетерпением ожидала известий Тереза Гарретт. Китти удалось убедить остаться дома с близнецами.

— Нет, доктор, у меня нет собственных детей. Я друг семьи. Она поправится?

— Видите ли, внутренние повреждения очень обширны, — мрачно ответил врач. Его потрясла рана, которую Лиззи нанесла себе сама. — При этом велика вероятность того, что она больше не сможет иметь детей.

— Боже мой! — Тереза Гарретт поняла, что угрызения совести будут мучить ее до конца жизни.

— Причем повреждения нанесены не только вертелом, но и… — Доктор замялся, не зная, стоит ли посвящать в нелицеприятные подробности постороннего человека.

— Я близкий друг, доктор, и я принимала ее и всех ее братьев и сестер.

— Что ж, сестра^[9], в таком случае вы должны знать, что долгое время эту девочку кто-то насиловал.

Миссис Гарретт не стала поправлять врача и заявлять, что он заблуждается, называя ее «сестрой». Она положила ему руку на локоть бессознательным жестом, желая уверить его в том, что все понимает.

— Я знаю, кто это сделал, доктор. Господь свидетель, я не подозревала о происходящем. Быть может, я была слишком слепа и доверчива, но, клянусь Богом, этого больше не повторится.

Еще никогда в жизни миссис Гарретт так искренне не верила в собственные слова. Если понадобится, она будет денно и нощно охранять Лиззи и ее сестер от этого чудовища Тома О’Брайена. Ему придется вышвырнуть ее из дома, в буквальном смысле взять на руки и выбросить за дверь, если он захочет, чтобы она ушла. Но если он это сделает, она расскажет правду всей Чосер-стрит.

На лице доктора Грэндби отразилось сомнение.

— Вообще-то этим делом должна заняться полиция.

Тереза Гарретт затрясла головой:

— Нет, доктор. Не стоит вмешивать полицию во внутренние дела семьи, во всяком случае, в этом районе. Хотите, я попрошу прийти в больницу монсеньора Келли?

Это было бы идеальное решение проблемы — пусть врач сам расскажет священнику о случившемся.

— Я подумаю, — без особой уверенности отозвался доктор Грэндби. — Все равно ей какое-то время придется побыть здесь, прежде чем она сможет вернуться домой, и для начала я хочу сам поговорить с девочкой и послушать, что она мне скажет.

Они стояли у двойных дверей, открывающихся в обе стороны, на пороге палаты, где находилась Лиззи. Сквозь стекло миссис Гарретт видела осунувшееся лицо с оливковой кожей и руки, безвольно лежащие поверх покрывала. Медицинская сестра убрала роскошные каштановые волосы девочки на одну сторону, и они свисали с кровати, подобно шелковому водопаду.

Доктор Грэндби проследил за ее взглядом и заметил:

— Очень необычная внешность, вы не находите? Кто-то из родственников наверняка иностранец?

— Что вы, доктор! Она — чистокровная ирландка. Это все кельтская кровь, которая проявляется время от времени и делает ирландских детишек такими смуглыми.

— Понятно, — уклончиво ответил врач.

Доктор Грэндби был помолвлен. Его невеста Сюзанна работала клерком в адмиралтействе^[10] в Лондоне.

На следующий день после того, как Лиззи привезли в больницу, доктор взял честно заработанный двухдневный отгул и покатил на юг в маленьком «форде», который приобрел в начале войны, поскольку на заправку его большого «ровера» уходило слишком много драгоценных талонов на бензин. Он с нетерпением предвкушал встречу с Сюзанной — они не виделись уже два месяца.

Это было в тот самый день, когда на Стэнли-роуд перевернулся трамвай и, хотя никто не погиб, несколько пассажиров и пешеходов получили ранения, и целая армия карет «скорой помощи» помчала их в больницу.

А там уже не хватало свободных коек. Целое крыло здания еще в прошлом году было уничтожено взрывом фугасной бомбы. Заведующий отделением обошел палаты, чтобы лично осмотреть больных и решить, кто из них может благополучно вернуться домой и освободить место для новых пациентов.

— Что с ней произошло? — осведомился он, остановившись у кровати Лиззи.

Сестра-хозяйка, почтительно сопровождавшая заведующего во время обхода, поспешно схватила медицинскую карту Лиззи, прикрепленную к спинке кровати.

— Аборт, доктор, — с неодобрением сказала она.

— Отправьте ее домой, — распорядился заведующий. — К нам привозят раненых, пострадавших не по своей вине, и эти кровати нужны им в первую очередь.

Вот так и вышло, что в тот же день после обеда карета «скорой помощи» отвезла Лиззи обратно на Чосер-стрит.

Китти разволновалась, когда к дому подъехал казенный автомобиль. Невзирая на холод, поглазеть на необычное событие сбежались несколько соседей. Китти помогла дочери войти в дом и обняла ее. Она до сих пор не знала толком, что с ней произошло. Миссис Гарретт обронила что-то невнятное насчет кровотечения и пообещала заглянуть к Китти «до того, как Лиззи вернется домой», рассчитывая, что девушка проведет в больнице как минимум неделю, как и должно было быть, потому что бедняжка едва стояла на ногах и явно страдала от сильной боли.

Ужасная мысль, которая время от времени пыталась пробиться в сознание Китти, вновь дала о себе знать, но женщина усилием воли отогнала ее прочь. Она не могла думать об этом. Просто не могла. Китти даже не могла заставить себя спросить у дочери, что случилось. Позже Тереза Гарретт расскажет ей обо всем.

А сейчас в первую очередь следовало подумать о том, как устроить Лиззи с наибольшим комфортом. Девочка была бледной и слабой, не могла даже сесть самостоятельно и сейчас держалась за перила, чтобы не упасть.

— Я не смогу подняться по ступенькам, мам. У меня колени подгибаются.

Лиззи смотрела в пол, избегая взгляда Китти.

— Ложись сегодня со мной, Лиззи, родная моя, пока тебе не станет лучше, да?

— Да, мам.

— Хочешь прилечь прямо сейчас, девочка моя?

— Хорошо, мам.

Господи милосердный! Лиззи едва передвигалась. Она доковыляла до гостиной, где Китти помогла ей сесть на кровать, а потом подняла и уложила ее ноги поверх покрывала, и все это время Лиззи морщилась от боли, хотя ни разу не вскрикнула и не заплакала.

Том О’Брайен ввалился в дом. После рабочего дня он весь взмок, и его одежда пропахла потом. Он принес с собой резкий запах оливкового масла, которое разгружал с обеда до самого вечера.

С годами брюхо Тома приобрело поистине устрашающие размеры. Сейчас оно выпирало настолько сильно, что совершенно похоронило под собой пояс брюк. Черты лица Тома огрубели до такой степени, что Китти иногда казалось, будто он утратил всякое сходство с симпатичным озорным фермером из графства Корк, который предложил ей руку и сердце двадцать лет назад — хотя сейчас ей казалось, что с тех пор прошло уже сто двадцать лет.

Стоило Тому переступить порог, как пелена мрака и уныния накрыла дом и всех его обитателей, и развеется она не раньше, чем он отправится в паб после чая. Никто из детей не заговорил с ним. Такого не случалось еще ни разу. Они словно растворились в воздухе. Кое-кто забился в угол, кто-то сбежал в гости к друзьям. Тони и Крис ушли в кино.

После того как Том съел матросское рагу^[11], Китти поставила перед ним кружку с чаем и сообщила:

— Лиззи вернулась домой.

Том вздрогнул.

— И где же она?

Ему ужасно недоставало Лиззи прошлой ночью, а от своей дуры-жены он так и не смог добиться ответа на вопрос, что же с ней случилось и почему ее увезли в больницу.

— Она в гостиной. Ее выписали раньше времени. На Стэнли-роуд произошла авария, там опрокинулся трамвай, и им понадобились свободные места.

Китти ни словом не обмолвилась о том, что к ней должна была зайти Тереза Гарретт, чтобы поговорить о Лиззи, потому что Том терпеть не мог повитуху и упоминание о ней привело бы его в ярость. Женщина решила, что нечего тревожиться заранее и что она скажет ему об этом, когда придет время.

Лиззи! Внизу! Весь долгий вечер эта мысль не давала Тому покоя, пока он сидел в пабе и поглощал кружку за кружкой пенного пива. И что же, она останется там навсегда, подобно Китти? Мальчишки-близнецы — Том не мог вспомнить, как их зовут, — переселились наверх, в спальню, с тех самых пор, как их старших братьев призвали на службу. Китти вот уже много месяцев спала одна, так что места для Лиззи было достаточно.

Мозг Тома, наполовину разложившийся от тысяч кружек пива, выпитых им за много лет, охватило смятение. Его маленькую Лиззи отняли у него, она стала недосягаемой — единственная из его детей, кого он любил. А потом случилось нечто невообразимое. Глаза Тома наполнились слезами, и он весь вечер хранил угрюмое молчание. Его приятели не на шутку забеспокоились: что же стряслось с Томом О’Брайеном? Обычно он был душой их компании, отпускал грязные шуточки, рассказывал сальные анекдоты и распевал патриотические ирландские песни.

После закрытия паба Том потащился домой. Тротуары покрывала слякоть, которая к ночи начала подмерзать, и, нетвердой походкой сворачивая за угол, Том поскользнулся и растянулся во весь рост. Он грязно выругался во весь голос. Но, несмотря на то, что его телу было холодно, а одежда промокла насквозь, в душе у него бушевала пламенная ярость.

Что за поганая жизнь: возвращаться домой после тяжелого рабочего дня и обильной выпивки! У всех мужчин есть жены, которых они трахают и которым ставят синяки. А он? Он мужчина, настоящий мужчина, полный сил, и ему нужна женщина. Все мужчины нуждаются в женщинах, а он — больше остальных. Это было его право.

Но теперь у него не было ни Китти, ни Лиззи.

Когда Том вошел в дом, там было очень тихо. Он не сделал попытки вести себя тихо, но семья уже привыкла к производимому им шуму и обычно даже не просыпалась.

Полураздетый, Том повалился на кровать. Его охватило прежнее болезненное желание, словно сам процесс укладывания в постель, упругий матрас под ним и скрип пружин означали, что рядом лежит женщина с раздвинутыми ногами, готовая удовлетворить его страсть.

Но рядом никого не было.

* * *

В ту ночь один из членов семьи О’Брайенов не спал и слышал, как явился домой Том. Лиззи лежала в гостиной, и внизу живота у нее поселилась такая острая и жгучая боль, что заснуть не было никакой возможности. После того как отец успокоится, она разбудит маму и попросит у нее аспирин, который немного уменьшал ее страдания.

Лиззи услышала, как Том рухнул на кровать, как под его тушей ржавым стоном отозвались пружины, как стукнуло о стену изголовье и скрипнули половицы. Сюда, вниз, в гостиную, расположенную прямо под спальней, звуки сверху доносились громко и отчетливо.

И тут в душу девушки закралось ужасное подозрение.

Еще несколько минут она лежала неподвижно, пытаясь отогнать от себя это предположение, которое постепенно перерастало в уверенность, но тут вдруг сверху донесся приглушенный крик, за которым последовал сдавленный, испуганный стон.

Лиззи так резко села на постели, что боль внизу живота огненной волной прокатилась по всему телу.

— Лиззи! Что случилось?

— Это Джоан, мам. Отец добрался до Джоан. И я слышу это, мам. Я отчетливо это слышу. Ты знала обо всем, все время знала. Ты должна была знать, что он со мной делает, потому что сейчас, когда я сплю здесь, я поняла, что отец добрался до Джоан.

Стиснув зубы, Лиззи с трудом поднялась на ноги, усилием воли преодолевая жгучую боль, и заковыляла к двери. Уже собираясь подняться по лестнице, она вдруг вспомнила о ноже для резки хлеба. Именно он остановил отца много лет назад, когда тот собирался избить мать.

Тускло посверкивая, нож лежал на столе, готовый нарезать утренние бутерброды.

В дверях гостиной появилась Китти. В рассеянном свете газового рожка, горевшего на верхней площадке лестницы, ее блеклые глаза сочились отчаянием на изможденном осунувшемся лице.

— Лиззи, девочка моя, я ничего не знала, — произнесла она. — Богом клянусь, совершенно ничего. Твой отец, он всегда так беспокойно спит и мечется по кровати, что пружины скрипят всю ночь.

— Ты должна была обо всем догадаться, мама, — холодно ответила Лиззи.

Подъем по лестнице отнял у нее все силы. Девушке казалось, что ее ноги превратились в ножницы и при каждом шаге кромсают ее внутренности.

В полумраке спальни она смутно разглядела огромную полуодетую фигуру отца, стоявшего на коленях над отчаянно сопротивлявшейся и плачущей Джоан. Одной рукой он зажимал ей рот, как когда-то поступил и с ней самой.

— Отвали от нее! — крикнула Лиззи. — Оставь ее в покое! — И девушка нацелила острый, как бритва, нож на пьяного мужчину.

— Ага, и ты пришла за своей порцией, верно? — злобно оскалился Том.

Он отымеет их двоих — сначала Лиззи, а потом эту рыжеволосую сучку. Том попытался перекатиться на другой край кровати, но ему помешал мягкий матрас и опьянение. Джоан громко ахнула, шумно хватая воздух широко открытым ртом, когда отец убрал руку, а потом принялась отталкивать его от себя, растерянная и ошеломленная, не понимая толком, что происходит.

Том встал на колени на краю кровати, но потом потерял равновесие и во весь рост рухнул на матрас, во время падения ударив Джоан ногой по лицу. Намереваясь добраться до Лиззи, он приподнялся и рванулся вперед, не замечая ножа, нацеленного прямо ему в грудь.

Том свалился с кровати и всем телом напоролся на острое лезвие.

Оно вошло ему в грудь, сквозь слой мышц и жира, и погрузилось по самую рукоятку, пронзив сердце. Том поперхнулся воздухом и испустил последний вздох у ног Лиззи.

Бедная Джоан, решив, что один ночной кошмар сменился другим, подползла к изножью кровати, чтобы взглянуть, что произошло. Проснулась Нелли, за ней — мальчики. Они вшестером вошли в спальню, протирая глаза. Джимми принес ночной светильник, который с ужасающей ясностью осветил мертвое, истекающее кровью тело их отца.

Но прежде чем кто-то успел что-либо сказать, в комнату проскользнула Китти и опустилась на колени рядом с трупом, взявшись за рукоятку ножа и пытаясь вытащить его.

Поэтому только одна Лиззи знала о том, что это она, а не мама, пронзила ножом ненавистное сердце отца.

Или так, во всяком случае, думали они с Китти. И только много-много лет спустя Лиззи обнаружила, что был еще один человек, собственными глазами видевший, что случилось на самом деле.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Придешь сегодня вечером на Сентрал-стэйшн, Лиззи? — крикнула Мэри Гордон от дверей киоска с газетами и журналами, в котором работала и мимо которого Лиззи проходила по дороге в школу.

— Можешь не сомневаться! — отозвалась Лиззи, и ее старательно копируемый американский акцент стал еще заметнее из-за того, что она яростно терзала зубами жевательную резинку. — У меня свидание с Хэнком в половине восьмого.

— Тогда увидимся. Я заскочу к тебе около шести, о’кей?

— О’кей, — согласилась Лиззи и, сунув руки в карманы и покачивая бедрами, двинулась дальше.

Через несколько недель ей должно было исполниться четырнадцать, но уже сейчас она была выше всех в классе, за исключением одного мальчика. Ее грудь, которая, как с сожалением подозревала Лиззи, уже не станет больше, была маленькой, но упругой, остренькой и задорно приподнятой, так что соски были видны даже через накрахмаленную сверкающую белую блузку школьной формы. Покачивающиеся бедра были по-мальчишески стройными, зато они сужались к талии объемом восемнадцать дюймов, из-за чего худенькая фигурка казалась необыкновенно пышной.

Лиззи задорно тряхнула роскошными волосами шоколадного цвета, ниспадавшими до пояса, — тем самым она выказывала пренебрежение мальчишкам, которые засвистели и заулюлюкали ей вслед, когда она вошла в ворота школы.

Девочки по большей части игнорировали ее. Тесса уже не значилась в числе ее подруг. Лиззи даже под страхом смерти не стала бы читать «Герлз кристал». Теперь ее любимыми иллюстрированными журналами стали «Сикретс», «Миракл» и «Ред стар»^[12].

В школе говорили, что Лиззи О’Брайен «ходит» с мальчиками и именно поэтому они свистели ей вслед, открыто преследовали и собирались вокруг нее на переменах, соперничая друг с другом за то, чтобы проводить ее домой. И дело было совсем не в том, что они считали ее привлекательной. Они бы уделяли ровно столько же внимания другим девчонкам, если бы те позволяли себе такие же вольности, как Лиззи О’Брайен.

Но доказательств ни у кого не было. Никто никогда не видел, чтобы Лиззи встречалась с каким-либо мальчиком из школы, но, разумеется, девчонки дружно убеждали друг друга в том, что причина ее популярности довольно проста: она не стесняется одаривать мальчишек своими милостями. «И ее экзотическая внешность тут ни при чем», — язвительно заявляли они.

Тем не менее казалось, что в этих искристых золотисто-карих глазах таится приглашение для всякого, кто хотел его там увидеть… И в школе, да вообще во всем Бутле, не сыскать было другой девчонки с такими высокими скулами и губами, которые, не зная помады, выглядели потрясающе спелыми. Собственно, цветом они напоминали созревший персик. После того как началась война, никто не видел персиков, но, думали мальчишки, если персики выглядят именно так, тогда им очень хотелось бы впиться в них губами.

Без сомнения, Лиззи была самой одаренной из всех О’Брайенов, шептались между собой учителя, но какая жалость, что она ждала вплоть до последнего полугодия, чтобы доказать это. Правда, им не представилось случая свести знакомство с Пэдди, который успешно сдал экзамены на получение стипендии и перешел учиться в школу для особо одаренных детей в Ватерлоо, как раз через дорогу от монастыря, в которой училась бы Лиззи, если бы ее отпустил отец.

Да, она поистине расцвела после ужасной трагедии, разыгравшейся в прошлом декабре у нее дома, когда мать зарезала отца ножом. Куда-то подевались ввалившиеся глаза с затравленным выражением, девушка перестала засыпать на уроках. Но даже учитывая то, что самые сложные задания она выполняла без особых усилий и обладала живым умом и сообразительностью, позволявшими ей в мгновение ока усваивать новый материал, преподаватели сходились во мнении, что Лиззи О’Брайен — дерзкая маленькая леди, отличающаяся вызывающей манерой поведения и оказывающая обескураживающее действие на мальчиков, не говоря уже о сотрудниках мужского пола. Словом, все они будут рады распрощаться с ней, когда она окончит школу.

В классе Лиззи зевала. Не от усталости, а от скуки. Вот уже неделю они учились извлекать квадратные корни, в которых она разобралась моментально, но нашлись идиоты, все время задававшие дополнительные вопросы, и все это тянулось бесконечно и было очень утомительно.

Она смотрела в окно и думала о предстоящем вечере.

Мэри Гордон, новая подруга Лиззи, была особой смелой и бесцеремонной. Она работала в газетном киоске на углу Чосер-стрит и Марш-лейн. Несколько месяцев назад, когда Лиззи заглянула к ней, чтобы купить свои любимые журналы, Мэри по секрету призналась ей, что тоже предпочитает именно их, и увидела в Лиззи родственную душу.

Вскоре после Рождества Мэри предложила Лиззи отправиться на Сентрал-стэйшн, куда каждый вечер приезжали янки целыми батальонами — или подразделениями, или как там они называются — в поисках девушек, которых можно осыпать подарками, сигаретами, конфетами и жевательной резинкой или, лучше всего, нейлоновыми чулками.

— Все, что от тебя требуется, — втолковывала ей Мэри, — это позволить назначить тебе свидание, сходить в киношку, паб или кафе, после чего дать им немного подержаться за тебя — ну, ты понимаешь! — И она со знанием дела подмигнула Лиззи.

— Понимаю, — покорно согласилась Лиззи, которая в тот момент ничего не понимала.

С тех пор они вдвоем бывали на Сентрал-стэйшн каждый вечер.

В жемчужных сережках из «Вулвортса»^[13], в нейлоновых чулках на резинках и туфлях на высоких каблуках, позаимствованных у матери Мэри, Лиззи выглядела на три-четыре года старше.

В пабах и барах танцевальных залов она потягивала джин, чай со льдом и ром с апельсиновым соком, или еще какие-нибудь чудные напитки с дольками лимона или вишенками на палочках. Вишни Лиззи приносила домой Шону и Дугалу. Один янки, капитан, привел ее в «Адельфи», самую шикарную гостиницу в Ливерпуле. В ту ночь Лиззи проболталась о том, что учится в школе, и ее спутник пожелал узнать, сколько же ей на самом деле лет. Когда она призналась, что всего тринадцать, капитан сурово отчитал ее и велел отправляться домой, а сам почти бегом выскочил из гостиницы. «Несовершеннолетняя подстава!» — выкрикнул он на прощание, и Лиззи не поняла, что это значит, но, дабы избежать подобных недоразумений, выдумала себе работу. С тех пор всем интересующимся она говорила, что работает в цветочном магазине.

Полученные от американцев сигареты она отдавала матери. После смерти Тома Китти обнаружила, что курение успокаивает. Остальное же семейство вовсю наслаждалось печеньем, конфетами и жевательной резинкой. А однажды Джоан даже отправили из школы домой за то, что она надела нейлоновые чулки.

— Откуда все это, родная? — с подозрением спросила Китти. После смерти мужа она превратилась в издерганную, нервную особу и теперь редко выходила из дома.

— Один приятель подарил, — небрежно отмахнулась Лиззи, не заботясь о том, что подумает мать или кто-либо еще. Отныне никто не мог запретить ей делать то, что нравится.

Бедная Китти. Соседи жалели ее еще больше. Что же касается ее скотины-мужа, то, как говорится, туда ему и дорога, но Том и здесь отличился: он покинул мир, оставив страдалицу-жену расхлебывать заваренную им кашу. Китти казалось, что она больше никогда не сможет взглянуть в лицо обитателям Чосер-стрит.

Ей почудилось, причем с самого начала, что это она проткнула Тома ножом. Вновь и вновь вспоминая события той ужасной ночи, Китти и впрямь ощущала твердость рукоятки ножа в своей ладони и противный хруст, с которым лезвие вошло в огромное «пивное» брюхо мужа.

Ох, что это была за ночь!

Китти велела мальчишкам вернуться в свои кровати, всем, кроме Тони, которого отправила за полисменом. Затем она помогла Лиззи, которая, казалось, впала в транс, спуститься в гостиную и попросила Джоан и Нелли побыть с сестрой.

Когда дети больше не путались под ногами, Китти попыталась перевернуть тело Тома на спину. Он лежал лицом вниз на полу в спальне. Она знала, что он мертв, но подсознательно ожидала, что его ручища вот-вот взлетит вверх и нанесет ей последний, исполненный ненависти удар.

Женщина встала на колени над трупом мужа и вновь попыталась вытащить нож за рукоятку, пока он с отвратительным, хлюпающим звуком не вышел из раны. Затем, стиснув зубы и бормоча про себя «Аве, Мария», Китти несколько раз полоснула себя ножом по рукам и груди. Вскоре ее тонкая ночная сорочка промокла от крови. Тогда Китти остановилась и вновь воткнула нож в рану.

А потом она заплакала. О Лиззи, о всех своих детях, о себе и даже о Томе.

Она продолжала плакать, когда прибыли полицейские.

Их было двое, один огромный и толстый, как Том, второй маленький и костлявый, с узким, исполненным подозрения лицом. Раньше, когда Кевин и Рори несколько раз приходили в полицейский участок и жаловались, что отец избивает их мать, все полисмены, включая эту парочку, лишь смеялись и говорили: «Что ж, удачи ему. Ступайте домой, ребята, это нас не касается». И теперь, когда жертва дала сдачи, они не выказали ни малейшего сочувствия ни ей самой, ни полученным ею ранам.

Совсем иначе повели себя медсестры в больнице, куда отвезли Китти, как, кстати, и инспектор уголовной полиции, который пришел побеседовать с ней утром следующего дня.

Медсестра прошептала:

— Хорошо, что все так закончилось, милочка. Держу пари, он заслужил такой конец.

И Китти нетвердым голосом отозвалась:

— Еще бы. Вы даже не представляете, насколько вы правы.

Это было самое меньшее, что она могла сделать для Лиззи, которой все это время пришлось возлежать с этим зверем с ее тайного благословения.

Разумеется, она все знала!

Она, Китти О’Брайен, которая считала себя прекрасной матерью, спала в гостиной, в комфорте и одиночестве, в то время как в глубине ее души зрело ужасное подозрение, нет, осознание того кошмара, что творился наверху. Она прятала голову под подушку, когда слышала, как знакомо скрипят наверху пружины кровати, говоря себе, что это слишком страшно, чтобы быть правдой, что у Тома бессонница из-за того, что он очень много выпил. Китти не могла признаться себе в том, что происходит немыслимое, потому что в таком случае она должна будет прекратить это, и поскольку Тому нужна женщина, значит, это ей, Китти, придется лежать в просторной мягкой кровати и утолять его животные желания.

А ведь Лиззи достаточно было всего раз, один-единственный раз услышать, как отец набросился на Джоан, и она понеслась наверх, словно ангел мщения, несмотря на боль от аборта, о котором впоследствии рассказала ей Тереза Гарретт.

Так что, когда в больницу пожаловал детектив-инспектор, Китти уже готова была признаться, убедительно и правдоподобно, в убийстве Тома.

— Он всегда был бешеным, — прошептала она, — еще в ту пору, когда мы поженились.

Инспектор кивнул. Его люди уже доложили ему о том, что мальчишки О’Брайены неоднократно приходили в участок с просьбой о помощи, и соседи подтвердили, что убитый наводил страх на семью в течение многих лет. Кроме того, доктор Уолкер рассказал инспектору о неоднократных выкидышах Китти, многие из которых были вызваны побоями.

— Но сегодня вечером, — сказала Китти, — то есть вчера вечером, он набросился на меня с ножом. Раньше такого с ним не случалось.

— Наверху? — полюбопытствовал полисмен. — Вы имеете в виду, он взял с собой нож в спальню?

— Д-д-да, — заикаясь, подтвердила несчастная женщина.

Раны, которые она нанесла себе сама, жгло и щипало от йода. Вдобавок Китти сходила с ума от беспокойства о Лиззи и, в меньшей степени, о Джоан. Похоже, она еще не осознала до конца тот непреложный факт, что стала вдовой.

— Он… он пришел домой пьяный, как всегда, — неуверенно продолжала Китти. — Я уже спала, но он разбудил меня, с грохотом захлопнув дверь. Поначалу он сходил в туалет, а потом поднялся наверх, громко бранясь. Я еще подумала: «Он сегодня в очень дурном расположении духа, хуже, чем обычно». А потом он вдруг ворвался в комнату и принялся кромсать меня ножом. Я упала с кровати. — Китти представляла эту сцену так живо и отчетливо, словно она происходила наяву. — А Том… он споткнулся о мои ноги и выронил нож, ну, я подняла его, вроде как для защиты, на тот случай, если он снова кинется на меня. — Она умолкла, едва сдерживая слезы.

— Продолжайте, — мягко обратился к ней инспектор, высокий нескладный мужчина. С тех пор как его перевели в Ливерпуль, ему приходилось допрашивать десятки таких, как Китти, — женщин, которые служили боксерскими грушами для своих злобных, жестоких мужей. Женщин, которые год за годом сносили побои и насилие, и все ради детей, ради сохранения брака и даже, да поможет им Господь, ради любви к мужчинам, превратившим их жизнь в ад. Но иногда колесо судьбы поворачивалось в другую сторону, и мужчины получали сдачу той же монетой. Только в этом случае в дело приходилось вмешиваться инспектору. «Какая горькая ирония, не так ли, — подумал он, — что женщину можно убивать всю жизнь, и никому нет до этого дела, а вот если она наносит ответный удар…»

Китти глубоко вздохнула, из последних сил сдерживая слезы.

— Я лежала и держала нож в руках, а Том взял да и навалился на меня сверху. Наверное, он просто не заметил, что нож нацелен на него, и упал прямо на лезвие.

— Понимаю, — ответил детектив-инспектор, искренне полагая, что это и в самом деле так.

— Я могу пойти домой, мистер? — взмолилась Китти. — Мои малыши остались одни, им нужна мама. Меня ведь не посадят в тюрьму, а?

Полисмен доброжелательно улыбнулся.

— Вы сможете отправиться домой, как только вам разрешит врач, — ответил он. Адвокат Китти уже организовал поручительство. — Что же касается тюрьмы, то этот вопрос не ко мне, но лично я думаю, что заключение вам не грозит.

В должное время состоялось судебное заседание, не получившее, впрочем, широкой огласки. Газета «Ливерпуль эхо» пестрела сводками о военных действиях, об открытии Второго фронта союзниками в Европе и о грядущей, пусть пока и отдаленной, победе.

Китти предъявили обвинение в убийстве по неосторожности.

Кевин и Рори, великолепно выглядевшие в новой форме и уже избавившиеся от ливерпульского акцента, засвидетельствовали факт постоянных побоев, которым подвергалась их мать. О Лиззи и Джоан никто даже не вспомнил. Присяжные вынесли приговор «не виновна», и в «Эхо» появилась небольшая заметка об этом деле. Ее обвели карандашом и прочитали все обитатели Чосер-стрит. Они единодушно сошлись во мнении, что Том получил по заслугам и что удивления достойно то, что Китти не избавилась от него много лет назад.

Это было самое малое, что Китти могла сделать для Лиззи, но при всем при том она чувствовала, что дочь так и не простила ее.

И с тех пор все, что оставалось Китти, — это позволить Лиззи идти своим путем. С той ужасной декабрьской ночи ее старшая дочь стала совсем другой. Почти каждый вечер она уходила из дому и возвращалась очень поздно. Китти ничего ей не говорила. Да и как она могла, когда во всем была виновата сама?

По субботам Лиззи нежилась в постели почти до полудня, в то время как младшие дети вставали в восемь или девять утра и помогали матери по хозяйству. Как и где она добывала эти чулки, сладости, сигареты и прочее? Китти не осмеливалась спрашивать об этом.

Две девушки ждали на Сентрал-стэйшн. Мэри надела темно-зеленое платье, которое купила в прошлую субботу на Пэддиз-маркет, где без талонов продавались бывшие в употреблении приличные вещи. Правда, оно было на два размера больше, плечи сползли чуть ли не до локтей, и Мэри ничего не могла с этим поделать. Зато она подшила подол и затянула пояс так туго, как только могла, и теперь едва переводила дыхание.

У янки, похоже, было столько денег, что они не знали, куда их девать, и иногда, в самом конце свидания, они дарили девушкам по пять фунтов, так что Лиззи тоже посетила Пэддиз-маркет и купила себе ношеное платье. Теперь у нее было целых три платья и пальто из верблюжьей шерсти. Последним по счету стало оранжевое шелковое платье с большим запахом, которое казалось безупречным вплоть до того момента, когда Лиззи решила его выгладить. Тогда-то и обнаружилось, что внутренние швы имеют ярко-красный цвет, показывая, что платье выцвело до неузнаваемости после многочисленных стирок. Но девушка ничуть не расстроилась. Платье было модельным и потому единственным в своем роде, и Лиззи иногда думала, что к ней когда-нибудь подойдет его прежняя владелица и скажет: «Эй, вы носите мое платье!» К нему прилагался широкий пояс, который можно было обернуть дважды вокруг ее талии, отчего Лиззи выглядела такой тоненькой и хрупкой, что Мэри, задыхающаяся в своем тугом поясе, зеленела от зависти.

Лиззи нравилось, как тонкая материя облегает ее бедра. Дома у них не было большого зеркала, так что ей пришлось рассматривать себя в дамской комнате на вокзале. Когда Лиззи впервые взглянула на свое отражение, то испытала шок. Разумеется, она и раньше видела себя во весь рост в витринах магазинов, но для нее стало откровением увидеть себя во всей красе.

Во-первых, у нее за спиной копошилось множество девушек, наносящих макияж, причесывающихся и вообще старающихся привести себя в порядок перед появлением янки, которые вот-вот должны были приехать из Бертонвуда, и Лиззи не могла не заметить, что у многих из них были грузные, некрасивые фигуры, жидкие немытые волосы или лица, испещренные угрями. Разумеется, среди них были и симпатичные особы, но Лиззи, стараясь не поддаваться самодовольству и зная, что тщеславие — грех, не могла найти другой пары ног, таких же стройных, как у нее, или глаз, столь же больших и лучистых. И, вне всякого сомнения — тщеславие здесь было уже ни при чем, — никто из девушек не мог похвастаться такой гривой шелковистых блестящих волос, как у нее, ниспадающих до самой талии, в буквальном смысле осиной.

В тот самый день, когда Лиззи впервые увидела себя во весь рост в настоящем зеркале, она заметила, как многие девушки поглядывают в ее сторону. Лишь некоторые из них смотрели на нее с восхищением. У большинства на лицах читалась неприкрытая ревность и зависть.

— Эй, подвинься! — Какая-то толстуха оттолкнула Лиззи в сторону. — Дай и другим полюбоваться на себя в зеркало, — грубо заявила она.

— Прошу прощения, — запинаясь, пробормотала Лиззи, которая только что осознала, что красива. Необычной, бросающейся в глаза красотой.

Спустя несколько недель после первого визита Лиззи на Сентрал-стэйшн к ней подошла высохшая пожилая женщина, которая была намного старше остальных.

— Твоя мама знает о том, что ты приходишь сюда, девочка? — проскрипела она.

— Разумеется, — солгала Лиззи.

Лицо старухи было очень бледным и так густо припудрено, что казалось, будто она сунула голову в мешок с мукой. Губы напоминали кроваво-красную узкую щель. У женщины недоставало нескольких зубов. Ее звали Джорджи, и она всегда последней уходила под ручку с каким-нибудь янки, — то есть если вообще уходила. Янки отчаянно нуждался в женщине, если обращал внимание на Джорджи.

— Тебе не следует здесь бывать, — заявила женщина. Одна нога у нее была короче другой, и обычно старуха передвигалась, кренясь набок, хотя это и получалось у нее быстро и ловко. — Твоей матери не стоило разрешать тебе сюда приходить.

— Она ничуть не возражает.

Лиззи тряхнула головой, желая, чтобы Джорджи поскорее убралась и оставила ее в покое. Во-первых, с минуты на минуту должен был подойти поезд, а во-вторых, девушке не хотелось, чтобы ее видели в обществе этого пугала.

Но оказалось, что от Джорджи не так-то легко отделаться.

— Послушай, милашка, — с заговорщическим видом произнесла она. — В таком случае тебе прямая дорога в «Адельфи». Девчонка с твоей внешностью запросто сможет сколотить там целое состояние.

— Вы так полагаете? — машинально откликнулась Лиззи, спрашивая себя, что старуха имела в виду.

Но в следующее мгновение Джорджи была забыта — локомотив, выпустив клубы пара, остановился, поезд замер у перрона, и к Лиззи устремился Хэнк, как всегда, первым проскочив турникет.

— Всем привет! — произнес он со своим очаровательным, тягуче-ленивым техасским акцентом, а потом подхватил Лиззи на руки и закружил ее, так что юбка-колокол взметнулась вокруг ее длинных ног, которыми она едва не сбила Джорджи наземь.

Еще несколько девушек, подобно Лиззи и Мэри, ждали своих постоянных кавалеров, тогда как остальные готовы были удовлетвориться любым янки, который пригласил бы их на свидание и дал возможность хорошо провести время.

У американцев были не только деньги и товары, достать которые в живущей на осадном положении Британии было практически невозможно. Они отличались потрясающей щедростью и неизменно веселым расположением духа. Большинство янки были молоды и привлекательны, но даже те, кто был постарше и не мог похвастаться красотой, выглядели очень эффектно в аккуратной, пошитой из дорогой ткани военной форме, а уж акцент кинозвезд придавал им обаяние, которым не отличались английские парни.

Хэнк, кавалер Лиззи, служил капралом в финансовом управлении. Он мог выбираться в Ливерпуль три-четыре раза в неделю, и тогда Лиззи становилась его «девчонкой», как он выражался. Его выбеленные солнцем волосы были почти белоснежными, а здоровый золотисто-коричневый загар после английской зимы уже начинал тускнеть. Они с Лиззи были почти одного роста, особенно когда та надевала туфли на высоких каблуках. Там, в Штатах, отец Хэнка был фермером, и с самого детства Хэнк привык скакать на лошади и перегонять отары овец, как настоящий ковбой. Однажды он показал Лиззи фотографию, на которой был снят в крапчатом шейном платке, настоящем «стетсоне»^[14], верхом на своей любимой кобыле, Цыганке. Он выглядел точь-в-точь как Рой Роджерс^[15], только моложе.

Лиззи, которая до сих пор видела только старых, изможденных кляч, запряженных в тележки угольщиков или старьевщиков, разъезжавших по Бутлю, была поражена — Цыганкой, Хэнком и американцами в целом.

Как-то вечером Хэнк предложил ей выйти за него замуж. Лиззи согласилась. Она сочла это грандиозным розыгрышем. Разумеется, сказал Хэнк, ему придется заручиться разрешением капитана. А тот, не исключено, пожелает побеседовать с Лиззи и ее родителями, учитывая то, что она такая молоденькая, раз ей еще нет семнадцати и все такое прочее.

Лиззи предложила немного подождать.

— Давай посмотрим, какие чувства мы будем испытывать друг к другу через шесть месяцев, — сказала она, гордясь таким взвешенным ответом. Во всяком случае, это было намного лучше, чем признаться в том, что ни о каком замужестве не может быть и речи, поскольку ей всего-то тринадцать лет!

Впрочем, предложения руки и сердца удостаивались многие девушки, а некоторые — даже по четыре-пять раз. По большей части они не получали никаких известий от своих будущих мужей, как только тех переводили на другое место службы или когда мужчины «добивались своего», как горько замечали девушки, прекрасно зная, что их прежние кавалеры отправлялись в Манчестер, чтобы кружить головы и предлагать руку и сердце другим невинным простушкам.

Лиззи не была настолько наивной, чтобы принять предложение Хэнка всерьез. Кроме того, она не собиралась хранить ему верность. В те вечера, когда он был занят, она по-прежнему приходила на Сентрал-стэйшн и крутила романы с другими солдатами. Лиззи пользовалась большой популярностью, и Мэри радовалась тому, что остается ее подругой, поскольку солдаты почти всегда приходили парами, а это означало, что ее с Лиззи неизменно выбирали первыми.

Иногда они отправлялись в дансинги — «Риалто» или «Рисиз», и Хэнк (или другой солдат или летчик, с которым Лиззи выпадало провести вечер) так тесно прижимался к ней, что между ними нельзя было бы просунуть и спичку.

«Как все это романтично», — думала Лиззи по утрам на уроках в школе, задумчиво глядя в окно и сводя учителей с ума, особенно когда те пытались поймать ее и внезапно спрашивали о чем-то. Но все заканчивалось одинаково: хоть Лиззи и выглядела так, словно унеслась мыслями куда-то далеко-далеко, и уж во всяком случае намного дальше школы, она все равно знала любой предмет гораздо лучше, чем большинство учеников.

Новое оранжевое платье явно пришлось Хэнку по вкусу. Он заявил, что Лиззи выглядит «просто клево», и они под ручку вышли с Сентрал-стэйшн, не обращая внимания на старую бедную Джорджи, которая неловко пристроилась у дверей мужского туалета, подмигивая каждому солдату, который входил в него.

Лиззи и Хэнк, Мэри и Клиффорд — у янки были такие смешные имена — направились в «Трокадеро», чтобы посмотреть «Унесенных ветром», кинокартину, которую они видели уже дважды. Она навевала на Хэнка тоску по дому, но Лиззи обожала каждую минуту этого фильма, особенно конец. Ей казалось невозможным, что плантаторский Юг и Чосер-стрит существуют на одной планете.

Лиззи установила строгое правило и неукоснительно придерживалась его: никаких объятий во время сеанса. Она не хотела пропустить ни одного эпизода, особенно когда речь шла об «Унесенных ветром».

Хэнк говорил о Гражданской войне так, словно она закончилась только вчера. Складывалось впечатление, что для него она была более реальной, чем та война, в которой он участвовал сам. Он сказал, что Лиззи — вылитая Вивьен Ли, разве что глаза другого цвета.

— Проклятые северяне! — ворчал Хэнк себе под нос. — Ниггеры — это отбросы общества. Можешь мне поверить, на ранчо моего отца с ними не обращаются, как с равными.

Лиззи уже заметила, что чернокожие янки предпочитали держаться вместе и никогда не смешивались со своими белыми «товарищами». О последних говорили, что они имеют привычку поколачивать черных парней, заприметив их в обществе белых женщин.

После кино они заглянули в кафе «У Лиона» на чашечку кофе. Несмотря на затемнение, центр Ливерпуля кишел людьми. В последнее время сирены воздушной тревоги звучали все реже.

Посетителями кафе были почти исключительно янки со своими подружками. Немногочисленные англичане поглядывали на них с завистью. Какой-то солдат в неряшливом полевом обмундировании, сидевший за соседним столиком, с восторгом ткнул пальцем, указывая на подогнанную по фигуре парадную форму Клиффорда.

— Ты, наверное, капитан, приятель? — полюбопытствовал он.

— Нет, дружище, я — такой же капрал, как и ты, — ответил ему Клиффорд.

Создавалось впечатление, что янки все до единого знакомы друг с другом. Нимало не смущаясь, они громко переговаривались через столики. Янки были самоуверенными, состоятельными и щедрыми.

Через полчаса Хэнк и Лиззи поднялись, чтобы уйти.

— Увидимся в половине двенадцатого на трамвайной остановке, — прошептала Мэри, когда они проходили мимо.

— Ладно, — отозвалась Лиззи.

Когда они зашагали вверх по Скелхорн-стрит, Хэнк обнял ее за плечи, и они свернули в какой-то темный, вымощенный брусчаткой переулок, где принялись искать пустое парадное. Те парадные, мимо которых они проходили, были уже заняты обнимающимися и вздыхающими парочками, слившимися в жарких поцелуях.

Наконец они подошли к черному ходу прачечной — пустому и приглашающе темному. Хэнк прижал Лиззи к двойным дверям и принялся целовать — долгими, мокрыми, детскими поцелуями. Иногда Лиззи казалось, что она — первая девушка, которой он назначил свидание.

Спустя некоторое время Хэнк тяжело задышал и начал жадно шарить руками по ее телу. Он мял ее груди большими пальцами, потом скользнул к талии, сжимая и тиская ее так, словно хотел разорвать надвое.

— Лиззи, о Лиззи! — хрипло прошептал Хэнк. — Я люблю тебя.

— Я тоже, — покорно ответила девушка.

Хэнк ей нравился, но она ни капельки его не любила. Перспектива заняться с ним любовью приводила Лиззи в смущение. А поцелуи для нее вообще ничего не значили, хотя она и отвечала на них. Иногда, когда Хэнк касался ее сосков, Лиззи испытывала легкое, приятное возбуждение. А когда он гладил ладонями ее бедра, лаская и вжимая костяшки пальцев в мягкую расщелину между ее ног, когда его пальцы все ближе и ближе подбирались к тому месту, где внутри нарастала и пульсировала сладкая влажность, девушка буквально жаждала, чтобы Хэнк пошел дальше и влага вырвалась бы наружу, высвобождаясь из плена. Откуда-то Лиззи знала, что испытает доселе неведомую радость. Но при этом ее не покидало отвращение, отвращение к себе, к своему телу и к Хэнку, которое она не могла объяснить. Впрочем, предостережение Мэри всегда вспоминалось вовремя: «Никогда не позволяй им забираться тебе под юбку. Тогда они перестают контролировать себя, и тебе придется драться».

Поэтому, испытывая некоторое сожаление и одновременно облегчение, Лиззи оттолкнула Хэнка и сказала:

— Я опоздаю на трамвай.

— Будь я проклят, милая, — простонал Хэнк, — с тобой я не смог добраться даже до первой базы^[16].

Лиззи не ответила. Она зашагала вниз по улице, и Хэнку ничего не оставалось, как устремиться за ней вдогонку. Он обнял ее, накрыл ее грудь ладонью и продолжал легонько сжимать всю дорогу до трамвайной остановки.

— Когда же я наконец трахну тебя, Лиззи, милая? Мы же с тобой практически помолвлены.

Лиззи хотелось сказать «никогда», но это могло оттолкнуть Хэнка, а ей очень нравилось иметь постоянного кавалера. Не могла же она заявить ему, что приличные девушки-католички не спят с парнями до замужества, даже если им хочется этого, а она даже не была уверена, действительно ли ей этого хочется.

— Ты ведь ни разу не доходила с Хэнком до конца, а, Лиз? — поинтересовалась Мэри на обратном пути, когда они ехали домой на трамвае.

— Что ты, конечно же нет! — откликнулась изумленная таким вопросом Лиззи. — Только не с ним. И вообще ни с кем.

— Я тоже, — сообщила Мэри. — Я все еще девственница. Правда, сегодня вечером Клиффорд вел себя так, что мне едва удалось от него отбиться. Так что мне придется либо сдаться, либо отказаться от Клиффорда.

— В таком случае бросай его, — посоветовала Лиззи.

* * *

То, что было у нее с отцом, не могло происходить на самом деле. Это был всего лишь страшный сон, ночной кошмар. То, что он проделывал с ней, то, что ей снилось, будто он с ней проделывает… Этого не могло быть, ведь внизу, в гостиной, спала мама. И тот день в Северном парке, когда она продрогла до костей, промокла насквозь и чувствовала себя такой несчастной… И миссис Гарретт вела себя просто ужасно… Кстати, теперь миссис Гарретт всячески носилась с Лиззи, специально приходила к ним домой, чтобы повидаться с ней, брала ее за руку и ласково спрашивала, как она поживает.

Нет, она все выдумала. Ничего этого не было. Лиззи не смогла бы жить с осознанием того, что все это случилось с ней на самом деле. Лежа на кровати и держа в руке старый ржавый вертел, она проткнула им себя… Боль, врач, больница…

Лиззи О’Брайен, едущая в трамвае, такая очаровательная, восхитительная в своем оранжевом платье и пальто из верблюжьей шерсти, никогда не смогла бы причинить себе страдания.

Джоан!.. Их отец и скрипящая кровать… Нож для резки хлеба, всегда острый, словно бритва. «Оставь ее в покое!» Пронзительный крик. И темнота.

На этом ночной кошмар обрывался.

«Ничего этого не было и быть не могло», — сказала себе Лиззи. Это всего лишь дурной сон, который возвращается к ней во мраке ночи, отчего она дрожит всем телом и стонет, даже когда просыпается.

Этого никогда не было!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В то время как за Лиззи ухаживал ее американский кавалер, еще один военнослужащий США уговаривал свой хромающий, спотыкающийся одноместный «мустанг» сесть на взлетную полосу военно-воздушной базы в Саффолке. Он долетел до самого Берлина, пытаясь разбомбить этих проклятых «дойчей», которые никак не желали сдаваться. Господи, им вроде бы уже давно пора было понять, что у них не осталось ни единого шанса, ведь на них со всех сторон наступали русские, американцы, англичане и французы, и кольцо окружения смыкалось все теснее.

Летчик сбросил свои бомбы на железнодорожный узел. Грузовики с боеприпасами взрывались, как гигантские шутихи на Рождество, но и в него попали с земли. Он спустился слишком низко, чтобы удостовериться в том, что бомбы попали точно в цель.

Эти досужие разговоры о возвращении на одном крыле и молитве! Мотор чихал и кашлял всю дорогу, но все-таки он долетел и теперь оказался прямо над базой. И надо же было этим проклятым шасси отказать в самый неподходящий момент! Выходит, они все-таки достали его. Но ничего, он посадит самолет на «живот». Для этого потребуется все его мастерство, но ведь он уже проделывал это раньше.

Летчик нежно повернул ручку от себя, пытаясь передать самолету весь свой ужас и желание жить. Не взорвись. Не разбейся. Потихоньку, полегоньку, и мы с тобой сделаем это.

Самолет коснулся земли с визгом, похожим на одновременный вопль тысячи сумасшедших.

Господи Иисусе! Машину бросало из стороны в сторону, и летчик отчаянно дергал ручку управления то вправо, то влево, пытаясь выровнять курс. Когда самолет уже приближался к концу взлетной полосы, одно крыло развалило деревянную постройку, в которой иногда собирались механики, чтобы выпить чаю и не тащиться для этого в столовую.

Однако именно столкновение, похоже, помогло самолету выровняться. Пилот вздохнул с облегчением и заметил, что к нему мчится карета «скорой помощи». Теперь доклад, чашка кофе, потом постель, и до завтрашнего вечера можно забыть о самолетах. Собственно говоря, когда он выпрыгивал из кокпита^[17], к нему уже вернулось прежнее оптимистическое настроение.

* * *

В трамвае Лиззи поинтересовалась у Мэри:

— Хочешь поехать в Саутпорт в понедельник светлой седмицы^[18], через неделю? Хэнк меня приглашает.

— Не хочу быть третьей лишней.

— Он берет с собой кучу приятелей, — сообщила подруге Лиззи. — Просто у меня день рождения, и мы собираемся его отпраздновать.

— Клянусь богом, Лиззи, я бы с удовольствием, но в понедельник киоск будет открыт, и мне придется выйти на работу.

— Да ладно, все нормально, — отозвалась Лиззи, которой было абсолютно все равно, поедет с ней Мэри или нет.

В Саффолке, где молодой пилот подбитого бомбардировщика наслаждался кофе и обменивался впечатлениями с коллегами, которым посчастливилось пережить ночной вылет, еще один молодой человек в комбинезоне выбирался из-под развалин будки, в которую врезался самолет.

Потом он изо всех сил побежал к командному пункту, но время от времени ноги у него заплетались и он падал, плача, как ребенок.

Вскоре он уже что-то неразборчиво лепетал, стоя навытяжку перед сержантом, который безуспешно пытался понять что-либо из его бессвязного доклада.

— А ну, возьми себя в руки, парень! — потеряв терпение, грубо гаркнул сержант. Он был шотландцем, кадровым военным и старым служакой, считавшим всех призывников военного времени жалкими трусами. Если бы они не были трусами, не было бы необходимости призывать их: они пошли бы служить добровольцами. — Говори яснее, Роджерс. О чем, черт тебя подери, ты толкуешь?

Роджерс вновь забормотал что-то непонятное, и сержанту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать ему в ухо. Но потом ему показалось, что он расслышал чье-то имя.

— О’Брайен, ты сказал? Так что там с О’Брайеном?

— Мы сидели в будке, сержант, пили чай, когда услыхали, как садится этот самолет. У него были проблемы, большие проблемы, мы сразу это поняли, и Рори, я имею в виду О’Брайена, встал и выглянул в окно. Ну, чтобы посмотреть, не можем ли мы чем-нибудь помочь. Крыло самолета врезалось прямо в нас и начисто снесло О’Брайену голову, сержант.

Что-то было не так.

Придя домой, Лиззи сразу же поняла — стряслось какое-то несчастье. Но дома все было по-прежнему. Ровным счетом ничего не изменилось. Повсюду царила тишина, но это была наэлектризованная, напряженная тишина, словно где-то вдалеке невнятно бубнили голоса, стремясь прорваться сюда с неприятным известием. Волосы на затылке у Лиззи встали дыбом, по коже побежали мурашки.

Она осторожно поднялась наверх. Ее мама, Джоан и Нелли уже давно спали, в соседней комнате мирно посапывали мальчишки. Лиззи пересчитала их. Тони, Крис, Джимми, Пэдди, Шон и Дугал. По трое на двуспальных кроватях. Все живые, целые и невредимые.

Тем не менее давящее ощущение несчастья не исчезало.

Вновь сойдя вниз, Лиззи поставила чайник на огонь, чтобы приготовить себе чашку чая. Теперь в кухне у матери появилась настоящая газовая плита.

Лиззи устало опустилась в одно из новых кресел. Огонь в очаге почти погас, хотя угли все еще давали достаточно тепла. Она частенько сиживала здесь в одиночестве, когда возвращалась из города домой и думала о Хэнке и о том, каково это будет — жить в Техасе. А потом Лиззи воображала, что у нее куча денег и она может покупать себе платья, туфли и сумочки в настоящих магазинах, а не на Пэддиз-маркет. Иногда она даже придумывала фасоны этих платьев, но сегодня никак не могла сосредоточиться. Плохое предчувствие не оставляло ее, как бы старательно Лиззи ни гнала его от себя, и девушка решила побыстрее выпить чаю и лечь спать, рассудив, что утро вечера мудренее.

Война должна была вот-вот закончиться — через неделю, месяц или два… У каждого на этот счет было свое мнение.

Каждый день Китти О’Брайен жадно слушала радио. Она тревожилась за Кевина, служившего на авианосце в каком-то далеком океане. С Рори все было в порядке, он оставался в Англии, в полной безопасности. После войны оба ее мальчика смогут найти себе хорошую работу. Теперь у них была настоящая профессия. Когда Рори был дома в последний раз, он сказал:

— Если хочешь, мы можем переехать из Бутля, мам. Купим домик где-нибудь в деревне — в Формби или Ормскирке, например.

Но Китти не была уверена в том, что захочет когда-либо покинуть Чосер-стрит.

После того как старшие дети ушли в школу и дома остались только Шон с Дугалом, что-то увлеченно рисовавшие, сидя за кухонным столом, она включила радио, чтобы послушать девятичасовой выпуск новостей. Ничего нового, Гитлер еще не сдался. Он по-прежнему скрывался в своем бункере где-то в Берлине, отказываясь признавать поражение, хотя оно и стало неизбежным.

Китти выключила радиоприемник и поднялась наверх, чтобы собрать белье для стирки и вытереть пыль. Она с нетерпением ждала того дня, когда можно будет снять эти ужасные светомаскировочные шторы. Тони обещал купить новые занавески в гостиную, и она уже принялась откладывать купоны на зеленую парчу, которую присмотрела в магазинчике на Стрэнд-роуд.

Женщина вздохнула. Странно, но когда у нее была целая куча малышей, она мечтала об отдыхе и покое, а теперь, когда ее желание исполнилось, ей, наоборот, захотелось иметь младенца, чтобы нянчить его, чтобы вновь почувствовать, как детская ручонка тянет ее за юбку. Шон и Дугал были самостоятельными, замкнутыми детьми; поглощенные друг другом, они тихонько играли целыми днями. Близнецы не доставляли никаких хлопот и не нуждались в матери.

Китти отнесла вниз белье, отобранное для стирки, и замочила его в ведре, а потом решила выпить чашечку чая перед тем, как приступать к выпечке. Наливая в чайник воду, женщина с неудовольствием вспомнила нелепый вопрос, который задала ей сегодня утром Лиззи, собираясь в школу:

— У нас вчера ничего не случилось, мам?

Она заверила дочку, что у них не произошло ничего из ряда вон выходящего, и потребовала, чтобы Лиззи объяснила, с чего это вдруг ей вздумалось спросить об этом, но та лишь пожала плечами и не добавила более ни слова.

Китти уже хотела предложить малышам выпить с ней чаю, когда в дверь постучали. Женщина вздрогнула. Почему-то она знала, что к ним пришли плохие, очень плохие новости.

— О нет! — запричитала она, чуть ли не бегом устремляясь по коридору к двери, чтобы открыть ее. — О нет, Господи, только не это!

Шон и Дугал подняли головы от стола, встревоженные ее криками, а потом тоже заплакали.

На улице стоял мальчишка-посыльный с телеграммой в руках. В ней сообщалось, что ее Рори погиб.

Кто-то говорил:

— У вас ведь есть еще десять очаровательных детей, Китти. Только представьте, что Рори был бы у вас единственным ребенком.

Но Китти все равно горевала о Рори ничуть не меньше матери, у которой был всего один сын. В конце концов, говорила она себе, если у вас отрежут палец, вы же не станете успокаивать себя, приговаривая: «Ничего страшного, у меня осталось еще девять».

В отличие от многих многодетных матерей, Китти никогда не путала своих детей, когда те вырастали и становились старше. Она помнила рождение Рори так отчетливо, словно это было вчера.

Он был одним из немногих, кто родился днем. Разумеется, при этом присутствовала Тереза Гарретт, и Рори появился на свет легко и быстро, поскольку был вторым ее ребенком. Да и пошел он раньше Кевина, хотя зубки у него прорезались позднее, что доставило Китти немало хлопот. Но, за исключением этих беспокойных месяцев, Рори всегда был солнечным ребенком, веселым и общительным.

Кстати, прорезывание зубов у него было не таким болезненным, как у Нелли. Та каждую ночь исходила криком, да таким громким, что однажды Том пригрозил выбросить ее в окошко. Рори же предпочитал терзать зубами кольцо своей соски-пустышки вместо материнской груди, и первым его словом стало «дум-дум», хотя он произнес его лишь в возрасте полутора лет.

Раньше всех начала разговаривать Лиззи, хотя Джимми не намного отстал от нее, и с тех пор как он заговорил, рот у него не закрывался. Пока что Пэдди оставался самым умным из мальчиков и теперь посещал школу для особо одаренных детей, каждое утро выходя из дома в белой рубашке, галстуке и ярком форменном пиджачке. Он выглядел просто очаровательно, хотя кепку прятал в кармане до тех пор, пока не садился в школьный автобус.

Какие у нее замечательные дети, все до единого.

«Ты рожаешь детей, — с горечью думала Китти, — проходишь через все круги ада, принося их в этот мир, оберегаешь их и заботишься о них. Ты защищаешь их от пьяного отца, принимая на себя предназначенные им удары. Ты согреваешь их зимой, вяжешь им варежки и шарфики, подкладываешь им в обувь стельки, вырезанные из линолеума, чтобы ногам было тепло и сухо, а потом идешь на улицу — подбирать обрезки и гнилые овощи после того, как закроется рынок, и выпрашиваешь у булочника черствый хлеб, чтобы накормить их.

Ты даже продаешь свое тело, чтобы утолить их голод.

Потом ты в первый раз ведешь их в школу, даже если для этого приходится тащить с собой трех или четырех малышей, промываешь их ссадины, бинтуешь порезы, вытираешь им носы и слезы.

О, как сильно ты любишь и лелеешь своих детей! Ты воспитываешь их, пока они не вырастают в прекрасных молодых людей, а потом дурацкий несчастный случай, минутная рассеянность или вторжение маньяка в Польшу или еще какую-нибудь страну, о которой ты даже никогда не слышала, отнимают у тебя твоего ненаглядного ребенка, твоего дорогого сыночка, несмотря на всю твою любовь и заботу».

Впервые в жизни Китти не нашла утешения в Церкви. Она хотела, чтобы ее Рори был с ней. Она хотела видеть его смеющимся, высоким и сильным. Она хотела прикасаться к нему и слышать его голос.

Монсеньор Келли заявил, что Китти должна радоваться, ведь Рори попал в рай, но она, вместо того чтобы обрадоваться, лишь рассердилась. Женщина никак не могла уразуметь, почему смерть ее сына была частью Божьего промысла.

Благодушие монсеньора Келли и его настойчивые уверения в том, что она должна радоваться, а не печалиться, настолько расстроили Китти, что она позволила себе проявить публичное неповиновение и заявила капитану военно-воздушных сил, который пришел повидать ее несколько дней спустя, что она хочет, чтобы ее сына похоронили в Саффолке, неподалеку от базы ВВС. Ей была невыносима мысль о том, что заупокойную мессу по Рори будет служить священник, не сострадающий ей, и что он будет читать молитвы, в которые не верит сам.

Без своих детей бедная Китти была ничем. Никто не знал об этом, но она частенько оплакивала своих так и не пришедших в этот мир малышей. Тех самых, которые родились мертвыми или которых убил в ее чреве Том. Всем им она давала имена и никогда не забывала о них. Питер и Брендан, которые уже могли бы стать подростками, Клэр и Кэтлин… Сердце Китти частенько обливалось кровью, когда она думала о своих нерожденных детях, как сейчас оно разрывалось от боли за ее высокого симпатичного Рори.

Единственным положительным моментом постигшего ее несчастья, хотя Китти, разумеется, и не отдавала себе в этом отчета, стало то, что после того, как у них дома побывало множество людей, выражавших свои соболезнования, проявлявших искреннее сочувствие, обещавших вспоминать Рори в своих молитвах или даже заказывавших по нему поминальные службы, она вновь начала выходить на улицу и общаться с соседями.

Смерть Рори оставила Лиззи равнодушной. Ее братья и сестры, ее мама и даже миссис Гарретт и Мэри Планкетт плакали, не скрывая слез. А Лиззи не уронила ни слезинки. Она не чувствовала печали и тоски, и это угнетало ее и беспокоило, когда она смотрела на свою плачущую семью, стоящую по вечерам на коленях перед фотографией Рори и читающую молитвы по четкам. Но сама Лиззи не испытывала ровным счетом ничего.

* * *

Люди из военно-воздушных сил прислали билеты на поезд, и Китти с Джимми поехали в Саффолк на похороны. Рори должен был упокоиться на крошечном церковном погосте очень далеко от базы.

— Боюсь, это ближайшая католическая церковь, — пояснил отец Уоттс, первый священник не ирландского происхождения, которого встретила Китти. — Видите ли, миссис О’Брайен, в этой местности католицизм не получил большого распространения, в отличие от Ливерпуля.

Китти попросила позволения взглянуть на тело сына, но капитан объяснил безутешной женщине, что уже слишком поздно. Гроб запаян. Они заранее побеспокоились об этом, учитывая, в каком состоянии находилась голова О’Брайена.

Китти с горечью думала о том, что ей вообще-то следовало взять с собой Лиззи. В данных обстоятельствах дочь должна быть рядом с матерью. Но Лиззи под надуманным предлогом — дескать, в школе много задали — отказалась. Как будто что-то могло быть важнее похорон ее собственного брата. И еще Лиззи не выглядела расстроенной, в отличие от других детей. Вероятно, она израсходовала все свои эмоции в тот день, когда произошла эта ужасная история — с Томом, больницей и ржавым вертелом.

Китти и Джимми провезли на автомобиле по живописным, сказочно прекрасным дорогам Саффолка, где деревья смыкались над головой, образуя тенистые лиственные туннели. Они проезжали мимо домиков под соломенными крышами, на лужайках перед которыми и вдоль извилистых дорожек, ведущих к величественным особнякам, цвели ярко-желтые нарциссы, мимо зеленых холмов, на которых паслись овцы и коровы…

Но ни Китти, ни Джимми не обращали внимания на великолепный ландшафт, раскинувшийся впереди. Они могли думать только о Рори.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В понедельник светлой седмицы 1945 года, когда Лиззи исполнилось четырнадцать, Китти предприняла жалкую попытку устроить домашний праздник. Она только что вернулась из Саффолка, и ей было очень трудно встряхнуться и взять себя в руки, но она все-таки купила подарок для Лиззи, чудесную кожаную сумочку, а Тони и Крис в складчину приобрели настоящий серебряный кулон на цепочке. Кевин прислал из-за границы маникюрный набор в чехле из крокодиловой кожи, очень красивый и изящный.

— Ой, спасибо, мам. — Лиззи небрежно приняла подарок из рук Китти. Она знала, что ее невнимательность больно ранит мать, и от этого ей было не по себе.

— Сегодня вечером мы устроим грандиозное чаепитие, родная. Джози О’Коннор сделает глазурь для праздничного торта. А вчера мне удалось купить в бакалее баночку сардин и немного помидоров, и еще я хочу попозже приготовить конфитюр.

— Не стоит беспокоиться, мам, — равнодушно обронила Лиззи. — Я иду гулять.

— Куда, родная? — У Китти вытянулось лицо.

— В Саутпорт с Мэри.

И она ушла в своем ярко-оранжевом платье и туфлях на высоких каблуках, чувствуя себя совсем взрослой. Ведь ей уже исполнилось четырнадцать, и скоро она начнет работать на красильной фабрике, крупнейшем предприятии в Бутле, хоть мать и не подозревала об этом; она думала, что Лиззи останется в школе до лета.

Остальные дети все-таки упросили Китти накрыть праздничный стол хотя бы потому, что сегодня был второй день Пасхи. Но она весь день чувствовала себя несчастной, думая о том, что совсем скоро она и Лиззи потеряет так же, как и Рори, хотя в случае с дочерью во всем была виновата она сама. А когда пришел Пэдди и сообщил, что видел Мэри Гордон в газетном киоске, Китти стало еще хуже.

Предвкушение праздничного дня, который можно будет провести в обществе щедрых американских парней, привело к тому, что в этот понедельник на Сентрал-стэйшн собралось гораздо больше женщин, чем обычно.

Среди них была и хромая, очень бледная Джорджи, хоть она и знала, что вряд ли ее пригласят так рано. Только много позже, и то не наверняка, у нее появится возможность подцепить себе мужчину.

Как всегда, Хэнк первым прошел сквозь турникет и со своим обычным энтузиазмом подхватил Лиззи на руки и закружил, пока у нее с ноги не свалилась туфелька.

Вокруг собралась целая толпа американских солдат. Один из них поднял туфельку и, опустившись на колено, рыцарским жестом вновь надел ее на ногу Лиззи.

— Подходит! Подходит! — закричал он. — Это — Золушка, и теперь она должна выйти замуж за принца!

— Милая, — произнес Хэнк, — это мой лучший друг, Текс, который, как ты, наверное, уже догадалась, тоже родом из Техаса, как и я. — Он обернулся к остальным. — А это мой лучший друг Джуниор Ти. И еще один лучший друг, Дюк.

Текс был высоким, поджарым и светловолосым. Он так сильно походил на Хэнка, что они могли бы сойти за братьев. Но оба выглядели сущими карликами рядом с Дюком, широкоплечим здоровяком с расплющенным носом, чемпионом подразделения по боксу, и Джуниором Ти, жилистой каланчой с необычными серебристыми волосами.

Одного за другим Лиззи представили лучших друзей Хэнка. Фред, опрятный и щеголеватый, настоящего имени которого никто не знал. Они называли его Фредом, потому что он все время танцевал, совсем как Фред Астер. Неро был смуглым и темноглазым, причем оказалось, что Неро — это фамилия, а не имя, поскольку он был итальянцем и оттого считался человеком второго сорта по сравнению с настоящими, чистокровными американцами, объяснил ей позже Хэнк. Но Неро был очень богат, а его дядя по отцу был «крестным отцом» нью-йоркской мафии, и потому его приняли в ряды лучших друзей. Следующим шел Баз, в очках в роговой оправе и со строгим выражением лица. На вид ему никак нельзя было дать больше шестнадцати.

— Когда-нибудь Баз станет великим писателем, — заметил Хэнк. — Он все время что-нибудь пишет. И, наконец, последний по счету, но не по значимости, мой лучший друг Бифи^[19]. Ты сама можешь догадаться, откуда у него это прозвище.

— Захлопни пасть, ты, недоносок-южанин, — отшутился Бифи, которого было легче перепрыгнуть, чем обойти. Он пожал Лиззи руку, как настоящий джентльмен. Впрочем, они все вели себя одинаково, и девушка чувствовала себя настоящей королевой в окружении придворных воздыхателей, когда они толпой обступили ее, с вожделением глядя на нее.

— Ты был прав, дружище Хэнк. Тебе досталась настоящая красавица, — растягивая слова, заявил Джуниор Ти и дохнул на стекла очков База, чтобы тот ничего не видел.

— Хэнк рассказывал, что ты — точная копия Скарлетт О’Хары, — прошептал на ухо Лиззи Дюк. — Но теперь я вижу, что он ошибся. Ты намного красивее ее.

Все они были цветущими, здоровыми парнями с хорошими манерами. Им только-только исполнилось по двадцать. С чистыми, сверкающими глазами, восторженные и взволнованные, они не делали попыток познакомиться с другими девушками, намереваясь провести весь день в обществе одной только Лиззи, чтобы отпраздновать ее день рождения.

Большинство девушек, которые все еще ждали своих кавалеров, бросали на Лиззи завистливые взгляды, когда она уходила в обществе сразу восьмерых парней, и лишь одна Джорджи крикнула ей вслед:

— Удачи, Лиззи, милочка!

Чтобы попасть в Саутпорт, нужно было пройти через центр Ливерпуля до Искчейндж-стэйшн. Поскольку сегодня был выходной, все магазины и конторы были закрыты. До полудня было еще далеко, и не до конца проснувшееся солнышко обещало ясный и погожий день.

Хэнк жестом собственника обнимал Лиззи за плечи, когда они шагали по пустынным улочкам, а остальные парни пританцовывали вокруг них, отпуская Лиззи экстравагантные комплименты. Они шли спиной вперед, глядя на нее и посылая ей воздушные поцелуи, отвешивали изящные поклоны, смеялись и шутили. Фред отбил чечетку на бордюре и даже изобрел новое па в ее честь.

— Отвалите, парни, она моя, — запротестовал Хэнк и поцеловал Лиззи в левое ушко.

— Нет, нет, она наша. Она принадлежит всем нам! — крикнул в ответ кто-то, и Лиззи захотелось заплакать от счастья.

В поезде было полно отдыхающих, вознамерившихся провести выходной в Саутпорте или на пляжах по дороге — в Формби, Эйнсдейле или Биркдейле. Несмотря на откровенную неприязнь, которую многие англичане питали к американцам, находящимся на их земле, невозмутимое веселье и щедрость восьмерых молодых парней вскоре очаровали весь вагон.

Бифи достал губную гармонику, и через несколько мгновений пятьдесят или шестьдесят человек уже во все горло распевали «Беги, кролик, беги», «Белые скалы Дувра» и «Янки дудль данди»^[20].

Когда они выходили в Саутпорте, весь вагон хором прокричал им «до свидания».

Лиззи еще никогда не уезжала так далеко от Бутля. Красота Лорд-стрит с островками зелени, изысканными дорогими магазинами и живописными пассажами и аркадами викторианской эпохи произвели на девушку неизгладимое впечатление. Она даже не подозревала, что недалеко от ее дома существует столь элегантный, чудесный город. Может быть, когда-нибудь и мама захочет приехать сюда.

— Черт, какое классное местечко! — с восхищением протянул Хэнк.

К этому моменту солнце поднялось уже высоко и для апреля пригревало очень жарко.

— Как насчет того, чтобы перекусить? — предложил Джуниор Ти.

Они зашли в первое же попавшееся кафе, даже не ознакомившись с ценами в меню, выставленном снаружи, как на их месте поступила бы Лиззи и ее знакомые англичане. Деньги для янки, похоже, ничего не значили.

Пожилая официантка с недовольным лицом сдвинула для них два столика, и Лиззи усадили во главе, а Хэнка — напротив. Она заказала фаршированную индейку, жареный картофель и горошек.

Индейка! Это блюдо никогда не появлялось на столе в доме под номером два на Чосер-стрит. Сейчас перед Лиззи на тарелке лежали два толстых белых ломтя, оказавшихся жесткими, как подошва, однако девушка убедила себя в том, что они восхитительны на вкус.

Вместо пудинга им подали фруктовый салат и мороженое, и в салате оказался виноград, самый настоящий виноград! Так вот, значит, как он выглядит. Фиолетово-красный, с толстой кожицей, которую трудно прокусить, такая она скользкая, а внутри — сочный и зеленый. Он был терпкий и сладкий на вкус, и еще в нем были мелкие косточки, которые Лиззи постеснялась выплюнуть под прицелом устремленных на нее восьми пар глаз и проглотила вместе с мякотью.

Даже пожилая официантка в своем порыжевшем от частых стирок черном платье, кружевном чепчике и фартуке не устояла перед обаянием молодых людей, особенно когда Неро признался ей, что она очень похожа на его мать. В конце концов официантка заулыбалась и закивала головой, и даже принесла им молоко и сахар для чая, прежде чем они успели попросить об этом. Парни провозгласили тост за здоровье именинницы и чокнулись чашками. Хэнк сообщил им, что они с Лиззи скоро поженятся. Лиззи не стала их разочаровывать. Если они узнают, что ей всего четырнадцать, то могут попросту сбежать, как тот капитан в «Адельфи».

— Эй, сколько у тебя братьев и сестер, Лиз? — полюбопытствовал Дюк. Он сидел слева от нее и прижимался к ней коленом.

— Восемь братьев и две сестры, — отозвалась она, совершенно позабыв о том, что Рори погиб, но когда вспомнила, не стала говорить об этом, боясь испортить праздничную атмосферу за столом. Кроме того, подумав о доме, она сразу же представила себе мать и продукты, которые та купила для праздничного ужина, и от этого ей стало по-настоящему скверно.

Но длилось это недолго. Неро, сидевший справа, наклонился к Лиззи — она ощутила у себя на щеке его теплое дыхание — и сказал:

— Знаешь, Лиззи, киска, у тебя самые сладкие губки, самый очаровательный носик и самые прелестные глазки, какие я когда-либо видел. А твои волосы…

— Эй, вы двое, а ну прекратите! — заорал Хэнк с дальнего конца стола. — Это мою девушку вы обхаживаете.

— Нет, не твою, — возразил Неро, а потом вместе с остальными принялся хором скандировать: — Она — наша!

Раскрасневшаяся, со сверкающими, как звезды, глазами, Лиззи нежилась в лучах всеобщего внимания и обожания.

Лиззи завизжала. Еще никогда ей не было так страшно. От ужаса у нее перехватило дыхание, и она была твердо уверена, что в следующее мгновение задохнется и умрет.

— Эй, милашка, — сказал Хэнк, на которого аттракцион «железная дорога» с трамплинами и горками не произвел видимого эффекта, — успокойся.

Но Лиззи не желала успокаиваться и не переставала визжать до тех пор, пока поезд не остановился. Она наотрез отказалась прокатиться еще разочек, к большому сожалению остальных парней, которые явно с нетерпением ждали своей очереди.

— Никогда в жизни я больше не сяду на эту штуку, — заявила Лиззи.

Впрочем, прокатиться на карусели она согласилась, и ей пришлось по вкусу неспешное и осторожное движение по кругу на спине игрушечной лошадки с плавным подъемом и спуском, особенно когда ее поддерживала пара сильных рук. Лиззи сбилась со счета, сколько кругов проехала, во всяком случае, по разу с каждым из ребят, а с некоторыми — и по два.

Баз, такой юный, но в своих очках в роговой оправе производящий впечатление умудренного опытом человека, оказался единственным, кто не заигрывал с ней и не пытался все время дотронуться до нее. Лиззи даже подумала, что не нравится ему, но вдруг обнаружила, что он пристально наблюдает за ней с серьезным выражением лица, и решила, что он просто стесняется.

День казался бесконечным, и Лиззи веселилась напропалую, приходя во все большее возбуждение. В ее жизни еще никогда не было такого замечательного дня, и, быть может, больше не будет. Несколько молодых людей ловили каждое ее слово и стремглав бросались исполнять ее желания.

— Лиззи, крошка, посмотри сюда!

— Ну, давай же, Лиззи, пойдем покатаемся на гоночных машинках!

Они так старались ей угодить. Если для этого нужно быть красивой, тогда она была рада, что Господь благословил ее этим даром. Вполне возможно, что вся ее дальнейшая жизнь будет именно такой; вокруг нее будут увиваться мужчины, желающие ухаживать за ней, спрашивающие ее мнение и нуждающиеся в ее одобрении во всем, что бы они ни делали.

— Это тебе, милашка. — Фред появился с пушистым кроликом в руках и отдал его Лиззи.

— Еще один приз! — с восторгом вскричала девушка. Она уже обзавелась плюшевым мишкой, черномазой куклой-уродцем с выпученными глазами и спутанными волосами, расческой в кожаном чехле, пупсом и стеклянной сахарницей с позолотой, которая наверняка понравится матери.

Джуниор Ти, Текс и Хэнк развлекались в тире, приводя в отчаяние его владельца. Они были прекрасными стрелками и всякий раз выигрывали. Хозяин тира уже подумывал о том, чтобы отказать им в очередной серии выстрелов, но вокруг собралась толпа, чтобы поглазеть на бесплатное представление и поаплодировать счастливчикам, и хозяин не рискнул ссориться с янки, особенно после того, как они стали раздавать призы.

Бифи пытался научить Лиззи стрелять из ружья, обхватив ее мускулистыми руками сзади и тесно прижавшись к ней. Она почувствовала, как его ладонь на мгновение случайно коснулась ее груди.

— Держи ружье вот так, крошка. Отлично. Ты все делаешь правильно.

Но Лиззи хихикала не переставая и промахивалась всякий раз, к огромному облегчению владельца тира.

Наконец ярмарочная площадь утратила для них привлекательность, и они потянулись к песчаным дюнам Саутпорта и далекой серебристой полоске моря.

Бифи затянул на своей гармонике какую-то жалобную мелодию, а Фред сплясал то, что он назвал «степом на песке».

— Не отставай, приятель, — крикнул Дюк Базу, который тащился сзади, с мрачным видом сунув руки в карманы брюк.

Ее мальчики! Лиззи буквально чувствовала себя их матерью. Хэнк и Текс взяли ее с обеих сторон под руки. Дюк, Неро и Джуниор Ти принялись играть в футбол старой жестянкой.

Вечернее солнце коснулось краешком моря, превратив узенькую полоску воды в мазок ярко-оранжевого цвета, и пески засияли золотом. Позади них тянулись дюны, до которых никогда не добиралось море, холмы светлого песка, утыканные зарослями почерневшего камыша, изломанного и поваленного ветром.

Несколько человек, попавшихся им на глаза, торопливо возвращались в город, потому что вдруг резко похолодало. Солнце уже почти спряталось за горизонтом, и стало темно.

Лиззи дрожала от холода в своем тоненьком платье. Спеша уйти сегодня утром из дома, она забыла прихватить с собой пальто. А чуть раньше она сняла туфли, поскольку высокие каблуки тонули в песке, и сейчас ее ноги промокли и замерзли. Девушка повернулась и зашагала к дюнам, где виднелся сухой песок.

— Пора возвращаться, — сказала она. При звуках ее голоса парни замерли на месте как вкопанные. — Я замерзла и умираю от голода.

— Мы согреем тебя, знойная ты наша милашка, — сказал Текс, и что-то в его тоне очень не понравилось Лиззи.

Она обвела лица парней взглядом, и от того, что увидела на них, ее сердце вдруг так громко и яростно застучало в груди, что Лиззи показалось, будто это слышат все вокруг.

Ее спутники изменились до неузнаваемости. Они стали совсем другими людьми, с жесткими лицами и прищуренными глазами. Куда-то подевались их улыбки, их веселость и добродушие. Внезапно Лиззи почуяла исходящую от них угрозу, и ей даже показалось, что она ничуть им не нравится.

Шестое чувство заставило Лиззи окинуть взглядом пляж в поисках признаков жизни, но те немногие люди, которых она увидела, превратились в крошечные отдаленные фигурки.

Хэнк стоял к ней ближе всех. Он был ее кавалером, и значит, он защитит ее. Лиззи подошла к нему и взяла за руку.

— Хэнк? — Она хотела, чтобы он объяснил ей, что происходит, и испытала прилив благодарности, когда он обнял ее.

— Ох, Хэнк! — Все снова было в порядке. Хэнк любит ее. Разве не говорил он ей этого сотни раз?

Но вскоре Лиззи поняла, что объятия Хэнка вовсе не сулят ей защиту. Его пальцы с такой силой впились ей в плечи, что она вскрикнула от боли.

— Идем, милая, — незнакомым, охрипшим голосом вдруг сказал он. — Ты весь день напрашиваешься на это.

На что она напрашивается? О чем он говорит?

Хэнк потащил ее к дюнам, которых не было видно с пляжа. Лиззи слышала, что остальные парни идут за ними. Песок заглушал их шаги. Лиззи споткнулась о высохший куст какого-то низкорослого растения и выронила туфли.

Она упала лицом вниз, вытянувшись во весь рост, и тут же почувствовала, как Хэнк уселся на нее сверху и принялся срывать с нее платье. Зарывшись лицом в мягкий, удушливый песок, она не могла закричать и с трудом переводила дыхание. Лиззи кашляла и задыхалась, когда Хэнк вдруг завопил:

— Вы только взгляните на эту задницу, парни! — И дружки ответили ему глумливым смехом.

— Переверни ее, — сказал один из них, и Хэнк повиновался.

Хватая воздух широко раскрытым ртом, Лиззи заметила, как он смотрит на нее. Его глаза сверкали, а на губах играла дикая, жестокая улыбка. Его брюки уже были расстегнуты, и он одной рукой держал свой розовый напряженный член, а другой пытался раздвинуть ей ноги. Видя, что ему это не удается, Джуниор Ти и Бифи пришли ему на помощь и развели ей ноги в стороны, и Хэнк вошел в нее. Затем он заорал, обращаясь к приятелям:

— Ей давно этого хотелось, точно вам говорю.

А потом, достигнув высшей точки наслаждения, он уступил место Джуниору Ти, после которого настала очередь Бифи, затем Неро…

Лиззи потеряла счет времени. Ее замечательные мальчишки, превратившие ее день рождения в самый незабываемый праздник в ее жизни, теперь глумились над ней и называли ее «маленькой шлюхой» и «траханой английской сучкой».

Дюк так глубоко засунул язык ей в горло, что ее едва не стошнило, и тогда он ударил ее.

— Тварь! — выдохнул он. — Не смей издавать такие звуки, когда я целую тебя. — Он уже занес руку для нового удара, но кто-то остановил его.

Когда они закончили и бросили голую, обессиленную, бесчувственную Лиззи на песке, она заплакала. С пляжа до нее доносились их голоса: они смеялись, как нашкодившие мальчишки на уроке, вновь став прежними, всем довольными ребятами. Они обсуждали, что с ней делать дальше.

— Оставьте ее, — с нескрываемым презрением сказал кто-то. Кажется, это был Неро. — Мы показали ей, что почем.

— Эй… — Теперь подал голос Хэнк. Он казался смущенным и растерянным. — Может, нам стоит отвести ее обратно? Я имею в виду, не можем же мы бросить ее здесь одну?

— Я был последним, — заявил Фред, — и мне показалось, что с ней все в порядке.

— Идемте, парни, — прозвучал чей-то голос издалека. Они уже уходили. — Разве английские бары еще не открыты?

— Дюк прав. Идемте. Не знаю, как ты, а я лично не отказался бы пропустить стаканчик.

И они ушли.

Небо потемнело и стало серым. Лиззи дрожала всем телом. Она подумала, а не остаться ли ей здесь, зарывшись в песок, пока кто-нибудь не найдет и не спасет ее? Но нет, она должна вернуться домой, обратно к маме, к своей семье на Чосер-стрит.

Но как? Денег у нее не было. То немногое, что Лиззи взяла с собой, она потратила на почтовые открытки и лавандовое саше для матери, на котором было вышито приветствие: «Добро пожаловать в Саутпорт!» Ее обратный билет остался у Хэнка.

И вдруг раздался чей-то неуверенный возглас:

— Лиззи!

Она готова была закричать от ужаса. Она-то думала, что они ушли. Нет, только не это! Господи милосердный, только не снова!

На вершине дюны на корточках сидел Баз, глядя на нее поверх очков, в стеклах которых отражался закат. Он выглядел так, словно недавно плакал.

— С тобой все в порядке, Лиззи?

Она тупо кивнула в ответ и попыталась встать. Баз вскочил на ноги, спустился вниз и помог ей подняться. Он принес ее одежду и отвернулся, пока она одевалась, а потом стал собирать разбросанные вещи. Почтовые открытки помялись, а лавандовое саше было зарыто в песок. Повсюду валялись мягкие игрушки. Баз затолкал их в пакет, который Неро так очаровательно выменял на сигареты всего какой-нибудь час тому назад. Неужели прошел всего час? Разве может мир измениться за столь короткое время?

— Думаю, тебе лучше не надевать туфли, — заметил Баз и понес их в руках вместе с остальными ее вещами.

Лиззи замерзла. У нее между ногами пульсировала жгучая боль. Должно быть, Баз заметил, что она вся дрожит, потому что снял свою куртку и накинул ей на плечи.

— Я никогда… ну, ты понимаешь, Лиззи, — пробормотал он.

Лиззи кивнула, хоть в тот момент ничего не понимала.

— Прости меня, Лиззи, — говорил Баз. — Я чувствовал, чем все это кончится.

А она не могла произнести ни слова. Ей хотелось спросить у него: «Почему же ты не предупредил меня?» — но она не смогла издать ни звука. Однако Баз все равно ответил, словно она задала свой вопрос вслух.

— Если бы я предупредил тебя, ты бы не послушалась моего совета. Ты бы мне просто не поверила.

Разумеется, он был прав. Она бы ни за что не поверила, что милый Текс и добряк Джуниор Ти, любезный и обходительный Неро, Дюк, Бифи и Фред так плохо относятся к ней, считая ее шлюхой и сучкой.

Другое дело — Хэнк. Он был ее парнем, поэтому следовало ожидать, что он захочет заняться с ней любовью. Но не так!

«Этого не должно было случиться», — думала Лиззи, глотая слезы.

Баз неловко кашлянул. Когда они вышли на твердую землю, он отдал ей туфли и проводил до вокзала, где купил ей билет.

В поезде они сидели друг напротив друга в полном молчании, пока не доехали до Марш-лейн и Лиззи не сошла, чувствуя себя такой несчастной и жалкой, что даже не нашла в себе сил попрощаться.

— Ты забыла вот это.

Она уже ступила на перрон. Баз остановился в дверях вагона, протягивая ей пакет с призами. Лиззи не хотела их брать, но Баз выглядел таким жалким и юным, и при этом помог ей, пытаясь исправить то, что натворили его дружки, и, несмотря на постигшую ее беду, она не смогла заставить себя отказаться.

Лиззи взяла пакет, который он ей протягивал, и прошептала:

— Спасибо. Прощай, Баз.

Его лицо просветлело, когда она с ним заговорила.

— До свидания, Лиззи, — ответил он, и двери закрылись перед самым его носом.

С поезда сошло много людей. Кое-где хныкали дети, уставшие после долгого дня на свежем воздухе, но в основном повсюду царило радостное возбуждение. Лиззи, не обращая внимания на толкотню, шла к выходу с платформы, унося в руках пакет с воспоминаниями о дне рождения, проведенном в Саутпорте.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Удачи, Лиза, — всхлипывала Джекки, которая, как всегда, выпила слишком много. Она подбросила остатки конфетти в воздух над ее головой. — Удачи тебе.

Лиза рассмеялась, зажмурилась и подула на разноцветные снежинки, которые опускались на вуаль ее шляпки. Все дружно зааплодировали, даже владелец паба, которому потом предстояло убирать это безобразие. Брайан непроизвольно стиснул локоть жены, словно говоря ей: «Не глупи, веди себя прилично». Одновременно он метнул взгляд на мать, чтобы убедиться, что она на них смотрит.

Она смотрела.

Миссис Смит была единственной из присутствующих, кто остался сидеть на месте. Она не пила спиртного, неодобрительно отнеслась к тому, что свадебный прием состоится в пабе, и попыталась настоять на венчании в церкви, но ее новая невестка предпочитала жить своим умом и потому отказалась. И сейчас свекровь со злобой разглядывала ее поверх стакана с лимонадом.

Разумеется, она всегда хотела, чтобы Брайан, ее единственный сын, женился на красивой девушке. В конце концов, он заслуживал этого. Такой симпатичный мальчик с бледной, почти прозрачной кожей, порозовевшей от радостного волнения сегодняшнего дня. Небесно-голубые глаза — такие же, как у младенца — и шелковистые желтовато-каштановые волосы, ниспадающие на высокий лоб. Мать умоляла его остричь их, но Брайан впервые отказался выполнить ее просьбу. Совершенно очевидно, Лизе нравится, когда он носит длинные волосы.

Лиза!

Спору нет, девчонка была очаровательна. Высокая и стройная, почти худая. Ее рост подчеркивали розовые лакированные туфельки на трехдюймовых каблуках. И костюм ее тоже был розовым — из шелковой ткани в рубчик, с облегающей юбкой до середины икры, выставляющей напоказ все изгибы ее тела, и коротким приталенным пиджаком, выгодно подчеркивающим маленькую грудь. Сегодня шоколадного цвета волосы Лизы были собраны в пышный узел на затылке, и строгость стиля пикантно контрастировала с маленькой плоской розовой шляпкой без полей и вуалью в тон, едва прикрывавшей глаза и стянутой большим бантом сзади. В меру накрашена, неохотно отдавала должное невестке миссис Смит, — легкие штрихи карандашом для глаз и розовато-желтая губная помада. Тем не менее она выглядела, как кинозвезда, необычная, экзотичная, вроде Хэди Ламарр^[21] или Джин Тирни^[22]. Словом, не совсем англичанка, с ее-то золотисто-карими глазами и высокими скулами.

Миссис Смит планировала сыграть свадьбу Брайана, когда ему исполнится двадцать шесть, — он женился бы на обычной привлекательной девушке, совсем необязательно столь же умной и интеллигентной, как и он сам. На девушке, из которой она смогла бы воспитать настоящую жену, научить ее штопать одежду и готовить, содержать дом в порядке и ухаживать за ее мальчиком Брайаном так, как он привык, но, самое главное, родить ей внука. Еще одного Брайана. Еще одного ребенка, которому она могла бы посвятить свою жизнь. Миссис Смит вздохнула и раздраженно принялась разгонять рукой сигаретный дым, когда он долетел в ее сторону.

Много лет назад она до мелочей продумала, что наденет на свадьбу сына и кого пригласит — всех своих старых дядей и теток, брата с женой и их детей, одну или двух подруг. Но мисс Лиза О’Брайен отказалась венчаться в церкви и не пожелала устраивать пышный свадебный прием, тем более в доме своей свекрови; меню у миссис Смит для такого случая тоже было заготовлено уже давно. И вот они оказались здесь, в этом низкопробном заведении, где в углу кто-то наигрывал на пианино и целые толпы совершенно незнакомых людей шумно приветствовали Лизу и Брайана кружками с темным «Гиннессом» и шанди^[23].

В конце концов единственными гостями с их стороны оказались ее брат Джордж и его жена Марджери. И вот, пожалуйста, — Джордж веселится от души и подпевает всем этим легкомысленным песенкам, не в силах оторвать взгляд от новобрачной. Впрочем, разве можно винить его за это? Лиза буквально искрилась весельем, притягивала взоры присутствующих и подставляла щеку для поцелуев.

Когда Брайан рассказал матери о Лизе, которая работала в книжном магазине на первом этаже его конторы, она тут же нарисовала себе портрет серьезной и старательной девушки и понадеялась, что та не окажется слишком робкой и невзрачной для ее сына. Но когда миссис Смит встретилась с ней, она была поражена — эта девица выглядела так, будто была не в состоянии прочесть комикс, не говоря уже о книге! Потом пошли разговоры о женитьбе, а ведь Брайану было всего двадцать два года. Миссис Смит пыталась воззвать к его благоразумию, но ее сын влюбился без памяти, поэтому миссис Смит лишь пожала плечами и сдалась, занявшись приготовлениями к свадьбе, и вскоре нашла подходящее подвенечное платье в магазине «Дикинс и Джонс». Но когда она сказала об этом Лизе, та лишь рассмеялась в ответ.

— Такая свадьба мне не нужна, — решительно заявила она.

Потом миссис Смит отправилась к викарию и имела с ним долгий разговор, в результате чего он, еще не видев девушки, согласился провести церемонию венчания в церкви. Она рассказала об этом Брайану, а через несколько дней тот сообщил ей, что Лиза пожелала заключить брак в регистрационном офисе.

В качестве свадебного подарка миссис Смит забронировала для молодоженов номер в гостинице в Гастингсе, где они с Брайаном проводили все отпуска и каникулы еще с тех пор, как он был маленьким. У нее осталась масса фотографий с тех времен. Ах, как очаровательно он выглядел, вышагивая по пляжу неуверенной, переваливающейся походкой, с лопаткой и ведерком в руке! Потом, став старше, Брайан играл на песке в крикет… Лиза пришла в негодование, узнав об этих планах. Она решила отправиться в Париж. Париж! Что ж, там она будет выглядеть гораздо естественнее, чем в Гастингсе, язвительно сказала себе миссис Смит.

Она отпила глоток лимонада и с удовлетворением подумала: «Как только они вернутся и станут жить в моем доме, я разберусь с мисс Лизой О’Брайен и наставлю ее на путь истинный. Или, точнее, с миссис Лизой Смит».

Глядя на подругу блестящими от слез глазами, Джекки сказала:

— Я буду ужасно по тебе скучать.

— Нет, не будешь, — рассмеялась в ответ Лиза. — Ведь я по-прежнему буду работать у милого мистера Гринбаума и смогу видеться с тобой каждый день, за исключением воскресений.

— А в воскресенье я буду скучать по тебе сильнее всего, — шмыгнула носом ее подруга, вновь собираясь расплакаться. — И с Гордоном я никогда не вижусь по воскресеньям.

Гордон обнял ее за плечи и неловко прижал к себе.

— Перестань, старушка. Хватит надувать губки, а?

Лизе вдруг нестерпимо захотелось выплеснуть бокал вина ему в физиономию. Она ненавидела Гордона и его дурацкие усики. Сорокалетний мужчина, имеющий жену и детей, он уже долгие годы водил Джекки за нос. Раньше Гордон был офицером военно-воздушных сил ее величества — по его собственным словам, во всяком случае. Было что-то фальшивое в его армейском сленге военных лет, столь же фальшивое, как и его любовь к Джекки. Лиззи думала так еще до того, как Гордон попытался овладеть ею в тот день, когда Джекки не было дома… Но Джекки была влюблена в Гордона по уши и верила всему, что он ей говорил: дескать, жена не понимает его, и он уже давно бросил бы ее, если бы не дети.

— Я не продам ни одной книги за две недели, пока Лиза не вернется из Парижа, — с преувеличенной скорбью на восьмидесятилетнем лице простонал мистер Гринбаум. — Ах, подумать только, сколько книжек я сбыл с рук за то время, что она у меня работает! Лиза продавала книги по математике людям, не умеющим считать, романы Пруста клиентам, приходившим за новеллами Этель М. Делл^[24], и, представляете, однажды она убедила приобрести целое собрание сочинений Диккенса мужчину, который заглянул в мой магазин только для того, чтобы спросить дорогу к ближайшей станции метро!

— Без тебя он будет безутешен, Лиза, дорогуша, — заметила Мириам, его супруга, выглядевшая потрясающе элегантной в своем лучшем шелковом платье сиреневого цвета и верблюжьем пальто.

— Как и все мы, — подхватил Ральф. — Субботние вечера больше никогда не будут такими, как прежде. Верно, Пирс?

Пирс покачал головой и лукаво улыбнулся.

Лиза почувствовала, как напрягся сидящий рядом с ней Брайан. Он всегда с крайним неодобрением относился к ее дружбе с этими двумя мужчинами.

— Лиза. — Она почувствовала прикосновение чьей-то руки к своему плечу и, обернувшись, увидела тетю Марджери. У девушки упало сердце. Возраст стоявшей рядом с ней женщины приближался к пятидесяти годам, и она была одета весьма аккуратно и даже изящно. На ничем не примечательном лице было написано дружелюбие.

— Дороти говорит, что вы собираетесь жить с ней в Чизуике.

— Только поначалу, — ответила Лиза. — Пока не заработаем достаточно, чтобы купить себе отдельное жилье.

— Что ж, желаю вам заработать на него как можно быстрее, дорогая. Я понимаю, что это неприлично и что я никогда не сказала бы тебе того, что скажу сейчас, если бы не три бокала джина с тоником, но я советую тебе как можно быстрее вырвать Брайана из когтей его матушки.

— А где его отец? — поинтересовалась Лиза. — Брайан отказывается говорить о нем, а спрашивать у миссис Смит мне не хочется.

— Сделал ноги, когда Брайану исполнился год. Ей, то есть Дороти, — Марджери с заговорщическим видом понизила голос и заговорила сценическим шепотом, — не нравилось это. Ну, ты меня понимаешь — секс. Брайан стал для нее единственным мужчиной, в котором она нуждалась, так что Питеру нужно было либо обходиться без секса, либо найти себе кого-нибудь другого. — Она пожала плечами. — А бедному Брайану она всю жизнь рисует отца в самых черных тонах.

— Понятно, — кивнула Лиза. — Что ж, спасибо за совет.

Тетя Марджери крепко пожала ей руку.

— Желаю тебе удачи, дорогая. Жаль, что мы живем так далеко, в Бристоле, в противном случае я была бы под рукой, когда тебе понадобится дружеское участие.

— Лиза! Поезд уходит через час! — заорал Брайан.

В другом углу комнаты недовольно поморщилась миссис Смит.

— Что ж, самое время выпить на посошок, — провозгласил мистер Гринбаум. — Шампанское, пожалуй, будет в самый раз.

Миссис Смит нехотя взяла бокал с шипучим напитком, а потом встала и все-таки подошла к маленькому кружку, когда присутствующие стали дружно поздравлять молодых.

— За Лизу и Брайана! — предложил мистер Гринбаум, высоко подняв свой фужер, и его морщинистое лицо расплылось в улыбке.

— За Лизу и Брайана! — хором подхватили гости.

Паром раскачивался, а потом вдруг лег на бок и, казалось, оставался в этом положении очень-очень долгое время, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, прежде чем он выпрямился. Затем судно накренилось на другой борт, словно взлетая на гигантских качелях.

Брайана, как и добрую половину остальных пассажиров, опять тошнило в салоне-вестибюле. А вот Лиза чувствовала бы себя прекрасно, если бы не лужи рвоты, при виде которых ее собственный желудок то и дело подкатывал к горлу. Качка на нее не действовала. Девушка решила подняться на палубу. Брайан не обращал на нее внимания, ему было слишком плохо, чтобы он заметил ее попытки утешить его и облегчить ему страдания.

На верхней палубе находилось несколько закаленных путешественников, крепко державшихся за поручни.

— Вам бы лучше не разгуливать по палубе на таких каблуках, мисс, — заметил пожилой мужчина в водонепроницаемой накидке и шляпе. — Внезапный резкий крен — и вы потеряете равновесие и полетите за борт. Чуть дальше, на носу, находится смотровой салон, там вы будете в полной безопасности.

В застекленном салоне было пусто. Лиза присела на переднее сиденье. Окна туманила водяная пыль, закрывая от глаз разъяренное, пенящееся белыми шапками море. Лиза сняла шляпку — ветер едва не сорвал ее, и шпильки причиняли нешуточную боль. Откинувшись на жесткую деревянную спинку, девушка погрузилась в воспоминания о долгом пути из Ливерпуля в Лондон, который она проделала.

Говорят — во всяком случае, так частенько повторяла Китти, — что время лечит, но Лиззи оно не излечило. Не имело значения, сколько месяцев минуло с того дня в Саутпорте, ужас по-прежнему оставался с ней, словно все это случилось только вчера.

Кошмарные воспоминания преследовали ее. Если ей не мерещился Хэнк со своими «лучшими друзьями», то в ее сны вторгался Том. Редкая ночь проходила без того, чтобы она не просыпалась вся в поту, судорожно разметавшись на постели и разбудив мать, которая делила с ней кровать.

Бедная мама! Лиззи знала, что из всех детей только она одна причиняет ей страдания и вызывает беспокойство. Старшие уже нашли себе хорошую работу. Кевин женился годом ранее, а Тони и Крис ухаживали за своими избранницами. О малышах же школьные учителя отзывались весьма одобрительно. И лишь одна Лиззи расхаживала по дому с мрачной, унылой физиономией. Даже не причесавшись и набросив на себя первое, что попадалось под руку, она отправлялась на красильную фабрику, которую ненавидела всей душой. Лиззи устроилась на работу вскоре после того, как ей исполнилось четырнадцать, но почти ни с кем там не общалась, и, соответственно, с ней тоже никто не заговаривал.

Однажды Лиззи искромсала свое оранжевое платье на куски и выбросила их в мусорную корзину.

Нелли и Джоан теперь тайком, как им казалось, величали сестру не иначе как «старая ворчунья», а Джимми то и дело повторял: «Ты превратилась в настоящую зануду, Лиз», — а потом обнимал ее, пытаясь утешить и развеселить, и обижался, когда Лиззи морщилась и отстранялась. Любые прикосновения, особенно мужские, были ей невыносимы, пусть даже это был ее любимый брат.

В доме царила атмосфера тепла, настоящей любви и искренней привязанности, но Лиззи отгородилась ото всех, получая, но ничего не давая взамен. Она чувствовала себя чужой на Чосер-стрит, среди ее счастливых и дружелюбных обитателей.

Стоило Лиззи войти в дом, как все умолкали, как бывало раньше, когда на пороге появлялся Том, боясь засмеяться или пошутить, чтобы не расстроить ее еще сильнее.

В свой шестнадцатый день рождения, через два года после того, как она, полная радостных ожиданий, отправилась в Саутпорт, Лиззи ушла из дома.

Она проснулась первой. Мама тихонько похрапывала рядом. Лиззи бросила взгляд на сестер, по-прежнему мирно спавших в одной кровати «валетом». На их лицах отражалось умиротворенное спокойствие. Тревоги и заботы большого мира еще не коснулись их. Лиззи вдруг позавидовала их невинности и незамысловатому образу жизни.

На вечер, после того как Лиззи вернется домой, мать запланировала небольшое торжество. Предполагалось, что это станет для нее приятным сюрпризом, но Лиззи заметила перед сном именинный пирог на полке в кладовой и конфитюр, оставленный застывать на ступеньках заднего крыльца. Сегодня вечером все станут целовать ее и поздравлять с днем рождения, ожидая, что она будет выглядеть довольной и радостной, а она не могла, просто не могла оправдать их надежды. В который раз Лиззи подвела своих родных, оставляя их в недоумении относительно того, что происходит с их дочерью и сестрой, которую они так сильно любили, но которая не могла ответить им такой же привязанностью. В сущности, ей стало невыносимо трудно улыбаться, в особенности когда от нее этого ожидали.

Лиззи стала проклятием семьи, как в свое время отец. Им будет лучше без нее.

Она потихоньку выбралась из постели, прихватила одежду и спустилась вниз. Там она уложила в сумочку свою сберегательную книжку и уже собиралась уходить, но вдруг вспомнила, что ей понадобятся карточки на продовольственные товары. Лиззи взяла свою книжку с каминной полки, где Китти хранила их аккуратной стопочкой. Осознание того, что она забирает свои карточки, тогда как остальные остаются на месте, пронзило девушку, словно нож, как будто этим простым поступком она навсегда отделила себя от семьи О’Брайенов. В то же время, несмотря на угрызения совести, Лиззи испытывала нечто вроде радостного предвкушения, закрывая за собой дверь дома под номером два на Чосер-стрит. Направляясь бегом к остановке трамвая, она вдруг поймала себя на том, что впервые за долгое время улыбается.

Куда вы направляетесь, когда убегаете из дома? Самым очевидным и, по сути, единственным подходящим местом представляется Лондон.

Чтобы снять с книжки деньги на дорогу, Лиззи пришлось ждать почти целый час, пока не откроется привокзальное почтовое отделение на Лайм-стрит. После произведенной операции на счету у нее осталось всего около пяти фунтов.

Покупка билета до Лондона стала для нее столь же тягостным испытанием, как и изъятие собственной продовольственной книжки, — присутствовала в этом действе некая гнетущая законченность. Лиззи села в поезд. Она не обращала внимания на меняющийся за окном пейзаж и станции, на которых останавливался поезд, чтобы подобрать все новых и новых пассажиров. Девушка не замечала ни теплого и погожего апрельского дня, ни того, что окружающие оделись уже по-весеннему. Все ее внимание поглотил ритмичный перестук колес, пролетавших милю за милей на пути в Лондон, и чудовищная тяжесть того, что она натворила. Она ушла из дома, отправившись в неизвестность. В одиночестве.

Значит, вот он какой, Лондон: большой и грязный вокзал, почти не отличающийся от своего собрата на Лайм-стрит. Лиззи понятия не имела, как он называется. Она стояла по другую сторону турникета, не зная, куда податься, и испытывая легкую панику. Множество людей шли по ступеням вниз, следуя указателю «Метрополитен», и Лиззи двинулась за ними, так что вскоре, к своему удивлению, вновь очутилась на станции. Под ногами она ощутила грохот поездов. Девушка купила самый дешевый билет, спустилась по эскалатору и села в первый же поезд, который с ревом вырвался из узкого туннеля. В вагоне она принялась изучать карту на стене напротив. Названия станций ни о чем ей не говорили. Где она села? Лиззи не знала никого, кому доводилось бывать в Лондоне, и почувствовала, как охватившая ее паника усиливается. Ради всего святого, что же она делает?

Вагон оказался наполовину пустым. Напротив нее сидел чернокожий парень и читал газету. Вокруг шеи у него был небрежно обмотан студенческий шарф. У парня было открытое, внушавшее симпатию дружелюбное лицо, и Лиззи, набравшись смелости, рискнула обратиться к нему за советом.

Поезд остановился на нескольких станциях. Лиззи все еще нервно поглядывала на парня. Вдруг он сложил газету, и у нее упало сердце. Он собирается выйти. Но нет, молодой человек всего лишь открыл ее на новой странице.

Лиззи глубоко вздохнула.

— Прошу прощения.

— Привет. — Он опустил газету и улыбнулся.

— Я ищу подходящее жилье.

— Ну, вы могли бы поселиться у меня, но, боюсь, моя жена будет возражать. — Его улыбка стала шире.

— Я хочу сказать, что раньше никогда не бывала в Лондоне. Откуда мне лучше всего начать поиски?

— Вам нужно общежитие или квартира? — Он явно обратил внимание на ее потрепанную одежду и взлохмаченные волосы.

Лиззи на мгновение задумалась. Общежитие не подходит. Ей хотелось побыть одной, а не в обществе других девушек. Наверняка у нее хватит денег, чтобы снять себе отдельное жилье.

— Квартира, — ответила она наконец.

— Попробуйте Эрлз-Корт^[25]. Все живут в Эрлз-Корте.

— Как мне туда попасть?

— Ну, сейчас вы едете по Кольцевой линии^[26]…

— В самом деле?

Парень изумился, а потом ткнул пальцем в карту у себя над головой.

— Видите желтую линию? Это и есть Кольцевая. Когда доедете до станции Глостер-роуд, сойдите, пересядьте на Дистрикт-лайн^[27] и сойдите на следующей остановке. Это и будет Эрлз-Корт.

— Благодарю вас.

— Всегда пожалуйста, — откликнулся парень, улыбаясь.

Лиззи помолчала некоторое время, а потом вновь сказала:

— Прошу прощения.

— Привет еще раз.

— Боюсь показаться очень глупой, но, когда я приеду в Эрлз-Корт, что мне делать дальше? Просто стучать в двери?

— Господи, да вы совсем новичок. Нет, там вы найдете десятки маленьких магазинчиков и лавчонок, в витринах которых выставлены объявления о сдаче жилья. Хотите, чтобы я поехал с вами? Разумеется, супруга может развестись со мной, если обо всем узнает, тем более что мы женаты всего месяц…

— Нет-нет, — поспешно ответила Лиззи. — Но все равно, спасибо за предложение.

— Всегда пожалуйста. — Молодой человек вернулся к своей газете, а через несколько остановок сошел. — Удачи, — сказал он на прощание.

После его ухода напротив Лиззи образовалось пустое место. Она взглянула на собственное отражение в темном стекле и ужаснулась. Пряди волос выбивались в разные стороны из узла, который она поспешно соорудила на затылке сегодня утром, а черное пальто, приобретенное ею на Пэддиз-маркет почти два года тому назад, было ей велико на два размера. Лиззи специально купила такое пальто, намереваясь скрыть свое тело от внешнего мира и сделать его как можно более непривлекательным, но теперь, окинув взглядом вагон, девушка заметила, что большинство женщин, особенно молодых, были одеты чрезвычайно опрятно. Лиззи почувствовала себя бродяжкой и принялась рыться в сумочке в поисках расчески, но ее там не оказалось, так что пришлось переделывать узел на затылке без нее.

Эрлз-Корт кишел людьми, главным образом молодежью, причем явно иностранного происхождения. Даже те, кто говорил по-английски, произносили слова со своеобразным акцентом. Здесь царила возбуждающая, космополитическая атмосфера. Полуденное солнце ласково улыбалось переполненным тротуарам.

Прямо напротив выхода из метро находилась лавка, в которой торговали сладостями и табачными изделиями. Ее витрина пестрела многочисленными карточками, извещавшими о сдаче квартир внаем. Лиззи воспрянула духом. Пожалуй, это проще, чем она думала, хотя цены и оказались выше, чем ожидалось. За некоторые квартиры хозяева просили до пяти фунтов в неделю, хотя было много и таких, что соглашались на десять шиллингов или даже на фунт дешевле. В одном из объявлений была указана цена всего в два фунта и десять шиллингов: «Требуется соседка в двухкомнатную квартиру», но Лиззи отвергла его, поскольку намеревалась жить одна. Она записала номера, а потом вошла в лавку и купила плитку шоколада, попросив сдачу медными монетами — они были необходимы ей для того, чтобы звонить по телефону.

До сих пор Лиззи не доводилось пользоваться телефонным аппаратом. Она нажала не на ту кнопку, и деньги высыпались обратно. Несколько комнат были уже сданы. Лиззи договорилась посмотреть еще две в течение часа и немедленно отправилась по указанным адресам.

Тротуары походили на узкие ущелья, с обеих сторон которых нависали четырехэтажные здания. Первую нужную ей улицу Лиззи отыскала почти сразу. На ее стук вышла женщина с угрюмым выражением лица, одетая в цветастый халат.

— Да?

— Я звонила насчет комнаты.

Женщина окинула Лиззи с головы до ног презрительным взглядом и сказала:

— Извините, комната уже сдана. — И с грохотом захлопнула дверь.

Остатки мужества, которые еще оставались у Лиззи, растаяли без следа. Битый час она бесцельно бродила по улицам, прежде чем решилась отправиться по второму адресу.

На этот раз дверь открыл мужчина. Над ремнем нависало огромное «пивное» брюхо, рукава рубашки были закатаны, обнажая волосатые предплечья, покрытые татуировками.

— Я пришла насчет комнаты.

— Входите. — Он сделал приглашающий жест, и пепел с его сигареты упал на застеленный линолеумом пол.

Комната располагалась на третьем этаже. Она была очень грязной, углы заросли плесенью. Разумеется, она, Лиззи, сумеет навести порядок. Выстирать постельное белье. Соскрести грязь со стен.

— Кухня и ванная общие. Они находятся вон там.

В ванной располагался и туалет, и комната насквозь провоняла мочой. На полу в кухне валялись крошки, а плита покрылась толстым слоем грязи.

И за это ей предлагали платить пять фунтов в неделю!

— Мне бы хотелось обдумать ваше предложение, — сказала Лиззи. — У меня есть на примете еще несколько комнат.

— Как вам будет угодно, — ответил мужчина, равнодушно пожав плечами.

Лиззи поспешно ретировалась.

За углом ее взору открылась небольшая площадь, в центре которой раскинулся крошечный оазис из деревьев, усеянных розовыми цветами, и аккуратных кустов, на которых только-только начали распускаться почки. Лиззи опустилась на деревянную скамью и задумалась о том, что же ей делать дальше.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На площади царило умиротворение. Солнечные лучи отражались от оконных стекол высоких изящных зданий. Лиззи подумала о том, сколько сейчас может быть времени. Должно быть, четыре или пять часов пополудни, а ей еще предстоит до вечера отыскать жилье или выбросить деньги на гостиницу. Но в гостинице полагается предъявить багаж — где-то она об этом читала, — а у нее с собой ничего не было, если не считать сумочки.

Лиззи вдруг почувствовала приступ голода и с удивлением сообразила, что ничего не ела со вчерашнего вечера. Но потом она вспомнила, что в кармане у нее лежит плитка шоколада, достала ее и сняла обертку. Перекусив, она вернется к лавке возле метро и запишет еще несколько телефонных номеров.

К скамейке, на которой сидела Лиззи, приблизились две женщины, одна из которых вела на поводке собачку необычного вида. Задняя часть тела животного была выбрита наголо, а передняя походила на пуховку для пудры. Когда дамы подошли, одна из них неприятным голосом осведомилась:

— Вы живете на этой площади?

— Нет, — ответила Лиззи.

— В таком случае знайте, что это — частная собственность. Вы нарушили право владения. Эта площадь предназначена исключительно для местных жителей. Только на время войны отсюда убрали металлические заграждения, иначе вход сюда был бы закрыт.

Лиззи во все глаза уставилась на нее, не веря своим ушам. Что она такого сделала? Вероятно, недоумение столь явственно отразилось на ее лице, что женщина, похоже, устыдилась собственной резкости.

— Доедайте свой шоколад. Вас никто не гонит взашей, — добавила она, но Лиззи уже вскочила на ноги. Когда она повернулась, чтобы уйти, женщина крикнула ей в спину: — Это — частная собственность!

Вернувшись к лавке, Лиззи вновь принялась изучать карточки. Многие объявления совершенно ей не подходили — например, те, в которых требовался жилец для «сугубо мужской компании», или «дама средних лет для исполнения обязанностей компаньонки», или же арендная плата была слишком высока для нее. Лиззи переписала телефонные номера оставшихся квартир и вновь обратила внимание на карточку, гласившую: «Требуется соседка для совместного проживания в двухкомнатной квартире». Карточка была розовой, с аккуратно отпечатанным на машинке текстом. И цена подходящая — всего два фунта и десять шиллингов! На этот раз Лиззи записала указанный номер в самом конце своего списка и во второй раз вошла в телефонную будку.

По первому номеру ответил какой-то иностранец с таким чудовищным акцентом, что Лиззи не поняла ни слова. Когда же она в третий раз попросила повторить адрес, на другом конце провода бросили трубку. Вторую комнату уже сдали. По третьему адресу клиента ждали завтра. Не может ли она перезвонить попозже и узнать, свободна ли еще комната? Лиззи пообещала так и сделать и набрала предпоследний номер из списка. Неприветливый голос с ледяной вежливостью осведомился, имеются ли у нее рекомендации.

— Рекомендации чего? — растерянно переспросила Лиззи.

— Вашего характера, от прежней домохозяйки или работодателя.

Лиззи призналась, что таковые у нее отсутствуют.

— Весьма сожалею, но я принимаю только жильцов с рекомендациями.

У нее оставался один-единственный номер с того самого объявления, в котором шла речь о «соседке в двухкомнатную квартиру». Разумеется, Лиззи могла поискать другой магазин с выставленными в витрине объявлениями, но на город уже опускались сумерки. Метро выплевывало наружу сотни людей, возвращавшихся домой после работы, магазины начали закрываться один за другим, и солнце краешком коснулось домов на другой стороне улицы. Если эта квартира еще свободна, она может остановиться там на пару недель, пока не освоится — то есть если незнакомка согласится разделить кров с девушкой, которая выглядит, как бродяжка…

Кто-то требовательно постучал в стекло телефонной будки. Лиззи целую вечность тупо смотрела на телефонный аппарат, пытаясь решить, что же ей делать дальше. Она глубоко вздохнула, сняла трубку и набрала номер. Прозвучал всего один гудок, и чей-то запыхавшийся, жизнерадостный голос сказал:

— Алло! — и пропел номер.

Лиззи проглотила комок в горле. Судя по голосу на другом конце провода, девица была весьма самоуверенной особой.

— Алло, — прошептала она. — Я по поводу квартиры. Вам нужна девушка для совместного проживания?

Разумеется, она опоздала. Арендная плата была на удивление невысокой.

— О-о, конечно нужна. Вы можете прийти прямо сейчас? Это было бы чрезвычайно удобно, поскольку обычно я весь день на работе. Собственно, вам очень повезло, что вы застали меня дома. Как правило, я возвращаюсь не раньше восьми.

Лиззи ответила, что согласна прийти немедленно.

— Вам знакома Куинз-Гейт? Это в Южном Кенсингтоне. Откуда вы звоните? Я разместила карточки в нескольких магазинах.

— Из Эрлз-Корта, — ответила Лиззи.

— Это не очень далеко, если идти пешком. Разумеется, вы можете подъехать на метро, но тогда вам придется сделать пересадку.

Лиззи заверила незримую собеседницу, что предпочитает прогуляться, и внимательно выслушала указания. Придя по указанному адресу, ей следовало сделать три долгих звонка в дверь и три коротких. У каждой квартиры имеется собственный код, пояснила девушка.

Дома на улице Куинз-Гейт выглядели по-настоящему шикарно, с высокими белыми колоннами и украшенными железными балюстрадами балконами. В одном из них французские окна^[28]были распахнуты настежь и на балконе стояли люди в вечерних костюмах. До Лиззи долетел смех и звон бокалов. Наверное, там шел прием с подачей коктейлей. «Совсем как в каком-нибудь романе», — потрясенно подумала Лиззи, на которую это зрелище произвело неизгладимое впечатление. Некоторые из зданий занимали посольства. Девушка не могла себе представить, что в своем нынешнем облике может приглянуться кому-нибудь из обитателей этой улицы в качестве соседки по квартире.

Она подошла к дому номер пять, который располагался на углу, и нажала кнопку звонка. Ответа пришлось ждать так долго, что Лиззи уже решила: девушка разглядела ее из окна и попросту решила не открывать.

Наконец высокая дверь с витражным стеклом открылась, и у Лиззи от неожиданности отвисла челюсть. Девушка, стоявшая перед ней, была одета в самую настоящую пижаму! Ее молочно-белые волосы мягкими прядями и завитками обрамляли симпатичное, правда, чересчур накрашенное личико. Она одарила Лиззи дружелюбной улыбкой, отчего в дымчато-серых глазах вспыхнули веселые искорки, а ямочки на пухлых кремовых щечках стали глубже. Ростом девушка не уступала Лиззи, но была на два-три стоуна^[29] тяжелее, и лишний вес соблазнительно расположился на пышных бедрах и столь же впечатляющей груди. Ладошки у нее оказались такими же пухлыми, как и личико, и как будто перевязанными ниточками.

— Боже милосердный, ну и видок у вас! Входите же. Боюсь, подниматься придется на самый верх. Я живу на четвертом этаже, так что крепитесь. А вы худышка, верно? Но не обижайтесь, я это не в укор. Я просто умираю от зависти.

Лиззи несколько опешила от столь пылкого приема. Хотя слова девушки можно было счесть оскорбительными, произнесены они были таким дружеским тоном, что Лиззи не обиделась. Вестибюль оказался чрезвычайно впечатляющим и просторным, с мозаичным полом и широкой мраморной лестницей. Девушка начала бегом подниматься по ступенькам, и ее пушистые розовые тапочки мягко зашлепали по каменным плитам.

— Арендная плата, кстати говоря, составляет два фунта десять шиллингов в неделю. Вас это устраивает?

— Вполне, — отозвалась Лиззи, с трудом переводя дыхание.

С каждым пройденным пролетом ступеньки становились все уже и круче. К четвертому этажу они стали бетонными и лишились ковровой дорожки. Девушка невозмутимо скакала впереди, и ее кудряшки задорно подпрыгивали. Лиззи начала задыхаться, и ее сердце гулко колотилось в груди.

— Разумеется, я могла бы позволить себе платить аренду целиком, но потом подумала — пятьдесят два раза по два фунта и десять шиллингов! На эти деньги можно накупить кучу шмоток! Вы не сочли меня жадиной?

— Нет, — отдуваясь, пролепетала Лиззи.

— Ох, бедняжка. Ничего, скоро вы привыкнете к такому подъему, и это упражнение начнет вам даже нравиться. — Они наконец добрались до верхней площадки. Девушка шагнула вглубь коридора и открыла дверь. — Ну вот, смотрите.

Комната с наклонным потолком была выкрашена в белый цвет, а ее стены были увешаны плакатами, расхваливающими отдых в зарубежных странах — Италии, Греции, Франции. Здесь же стояли два кресла и диван, на которых валялись яркие разноцветные подушечки; угол буфета, полку которого усеивали лепестки, опавшие с увядшего букета, небрежно воткнутого в хрустальную вазу, закрывала пестрая шелковая шаль. Рядом с цветами красовалась лампа под кремовым абажуром, придававшая комнате уютный вид. На низеньком столике виднелась еще одна лампа, поменьше, рядом с ней стоял граммофон. Под столиком небрежной грудой были свалены пластинки.

Словом, повсюду царил жуткий беспорядок. Ковер едва виднелся из-под слоя журналов, газет, книг, предметов одежды и даже грязных тарелок.

Заметив реакцию Лиззи, девушка вслед за ней окинула помещение взглядом.

— Кошмар! Комната в ужасном состоянии, вы не находите? А в спальне еще хуже. Завтра я приберусь… Хотя я обещаю себе это каждый день. Кстати, меня зовут Джекки, Джекки Роулинсон. А вас?

Лиззи уже открыла было рот, чтобы ответить: «Лиззи О’Брайен», но вовремя прикусила язык. Лиззи О’Брайен осталась в прошлом. Лиззи О’Брайен была не тем человеком, который мог бы поселиться в этой замечательной квартире с девушкой по имени Джекки, открывшей ей дверь в розовой атласной пижаме.

— Лиза, — сказала она. — Меня зовут Лиза О’Брайен. — Ей всегда хотелось быть Лизой, а не Лиззи. Это имя звучало более солидно.

— Какое славное имя. Словом, Лиза, я должна сказать тебе, что жить со мной — удовольствие ниже среднего. Соседки приходят и уходят одна за другой, так что я даже не запоминаю, как их зовут. Большинству девушек достаточно оглядеться по сторонам, и они находят какой-нибудь вежливый предлог и убегают куда глаза глядят. Вчера приходили сразу две, и обе поступили именно так. Тех, кто рискует остаться, я свожу с ума. Я никогда не убираю за собой. Мать называет меня свиньей, которой самое место в хлеву, а не в квартире. Что ты предпочитаешь — чай или кофе?

— Мне все равно.

— Там, дальше по коридору, находится кухня, но я хожу туда только за водой. Да, вот еще что — я не мою за собой тарелки. Не то чтобы я специально оставляю их на полу, но так получается как-то само собой. У меня есть электрический чайник. Я вскипятила воду несколько минут назад. Дома я обычно не ем — мой приятель после работы приглашает меня на ужин. Но сегодня он вынужден был задержаться, иначе меня не оказалось бы дома, когда ты позвонила.

Джекки присела на корточки, включила чайник и подняла с пола две кружки.

— Они почти чистые. Тебе с молоком и сахаром?

— Только с молоком, если не трудно.

После недолгих поисков Джекки обнаружила бутылку с молоком на каминной полке.

— Присаживайся, бедняжка. Ты просто валишься с ног. Где твои вещи?

— Вещи?

— Одежда, багаж.

— У меня с собой ничего нет, — призналась Лиза и быстро добавила, на тот случай, если отсутствие «вещей» не позволит Джекки взять ее к себе в качестве соседки: — Я убежала из дома. — С того момента как Лиза переступила порог этой квартиры, все ее сомнения насчет того, как она будет делить жилье с кем-нибудь еще, рассеялись, как дым. Она ни о чем так не мечтала, как поселиться здесь. Лиза взяла предложенный ей кофе, держа чашку в левой руке, чтобы не прикасаться губами к ярко-розовому мазку помады на ободке с другой стороны. И пусть молоко немного скисло, кофе имел замечательный вкус, и в данный момент девушку не смущала даже не особо чистая чашка.

— Что ты говоришь! Я всегда хотела убежать из дома, но родители были так рады распрощаться со мной, что необходимость в этом отпала.

Лиза откинулась на спинку кресла. На нее вдруг обрушилась невероятная усталость. День и впрямь выдался долгим и утомительным.

Джекки окинула ее озабоченным взглядом.

— Ты вообще ела сегодня что-нибудь, Лиза?

— Э-э, нет, если не считать плитки шоколада.

— Тогда пойдем поедим! — с энтузиазмом воскликнула Джекки. — Мне безумно скучно без Гордона — это мой парень. — При этих словах на ее оживленном личике промелькнула легкая тень. — Можем отправиться в новый ресторан на Глостер-роуд.

Лиза замялась.

— Я бы с удовольствием, но это, наверное, дорого? У меня осталось не очень много денег, а после того, как я заплачу тебе…

— A-а, забудь об этом. Заплатишь на следующей неделе. Что касается ужина, то я угощаю. — Джекки помолчала. — То есть если ты намерена остаться. Хочешь жить со свиньей, Лиза? Ты ведь еще не видела спальни.

— Я бы хотела остаться, — заявила Лиза, которой было в высшей степени наплевать, как выглядит спальня.

— Отлично. Я уверена, что мы поладим — ты кажешься мне кладезем добродетелей. Но в таком виде мы не сможем никуда выйти. Ты выглядишь так, словно ночевала в канаве. Это пальто — оно что, попало к тебе с армейских складов на распродаже излишков обмундирования? В ресторане тебя и на порог не пустят. Какой у тебя размер?

— Даже не знаю. Кажется, объем бедер у меня тридцать два дюйма.

— Нет, ты невозможная девчонка, у меня иногда талия бывает шире! Ты утонешь в моей одежде. Хотя подожди, где-то у меня завалялась широкая юбка в сборку с эластичным поясом и блузка в крестьянском стиле. Так, интересно, где же они?

Джекки скрылась в спальне и появилась оттуда спустя несколько минут, держа в руках цветастую юбку и белую блузку с вышитым воротником.

— Туфли! Эти твои башмаки со шнурками без каблуков выглядят просто ужасно. Полагаю, у тебя третий размер обуви?

— Нет, седьмой. — Туфли Лиззи были куплены на Пэддиз-маркет в тот же день, что и пальто.

— Неужели? Я ношу шестой. Пожалуй, я одолжу тебе свои сандалии с открытыми носками, если смогу их найти. А пока мне лучше переодеться. — Выходя из комнаты, Джекки принялась снимать через голову рубашку от пижамы, обнажив полную белую грудь. Она крикнула в открытую дверь спальни: — Полагаю, ты приехала, чтобы найти работу?

— Да. — Лиза сняла джемпер и примерила блузку. Воротник был в сборку, а рукава — с буфами.

На пороге спальни появилась Джекки, пристегивая чулки к черному кружевному поясу с подвязками. На ней были черные трусики и бюстгальтер.

— Ты умеешь стенографировать?

Лиза в недоумении опустила глаза на свои руки. Джекки от души расхохоталась.

— Чтоб мне провалиться, Лиза. Стенографировать. Ты умеешь быстро писать? Ну, ставить смешные закорючки вместо слов?

— Нет. — Лиза не слышала ни о какой стенографии.

— А печатать на машинке?

— Нет.

— А что ты умеешь делать?

— Ничего, — призналась Лиза.

— Тогда тебе стоит поискать работу в магазине.

— Я бы с удовольствием.

— Если бы ты работала в модном магазине, мы могли бы покупать дешевую одежду. Обожаю наряды! У меня есть две старые тетушки, которые присылают мне все свои купоны. Могу дать тебе несколько, если хочешь. Иногда я покупаю вещи, которые мне на самом деле не нужны, просто для того, чтобы истратить купоны. — И Джекки вновь скрылась в спальне.

— Спасибо! — крикнула Лиза, которая не могла представить себе, что у нее когда-нибудь будет столько денег, чтобы она могла истратить все свои купоны.

Джекки вышла из спальни, на ходу расчесывая волосы. На ней была белая льняная юбка с черными пуговицами спереди и черный свитер с короткими рукавами.

Пока ее не было, Лиза торопливо сбросила с себя юбку и запахнулась в широкую цветастую обновку, подаренную ей Джекки. Она не хотела предстать перед новой подругой в сером затрапезном нижнем белье, потерявшем первоначальный вид после многочисленных стирок.

— Знаешь, а эта юбка тебе очень идет. Хотя я, например, выглядела в ней ужасной толстухой. Теперь ты начинаешь походить на человека, но я готова держать пари, что косметики у тебя нет.

— Боюсь, что ты права. У меня есть только то, что на мне.

— Что ж, можешь воспользоваться моей. У меня где-то завалялась ужасная темно-бордовая помада, которой я никогда не пользовалась. Должно быть, я купила ее, когда была пьяна. Но тебе она подойдет. Пойдем, сядешь перед зеркалом.

Лиза последовала за Джекки в спальню.

Ее взору предстали двуспальные кровати с белыми махровыми покрывалами в голубую полоску, новые плакаты на стенах и чудесная лампа под розовым абажуром на столике между кроватями. Дверца гардероба была открыта, и оттуда вывалился ворох одежды. При этом ковер буквально усеивали грязные простыни, газеты и предметы туалета. На столике теснились флаконы, кремы, лосьоны, духи, две полупустые чашки с кофе и несколько немытых стаканов. Посреди всего этого хаоса высился запыленный черный телефонный аппарат.

У Лизы руки чесались немедленно приступить к уборке. Она уже предвкушала, как наведет порядок.

Джекки усадила ее на табуреточку перед зеркалом. Несмотря на царивший вокруг беспорядок, она точно знала, что где стоит, а посему незамедлительно вручила Лизе баночку с кремом-основой. Втирая его в кожу, Лиза впервые с ужасом заметила, как сильно похудела за последние два года. Дома она почти не смотрелась в зеркало. Неудивительно, что Китти так настойчиво старалась ее накормить. От этих фиолетовых кругов под глазами ее лицо выглядело осунувшимся и походило на обтянутый кожей череп. А вот волосы не утратили природного блеска. Когда Лиза развязала тугой узел на затылке, они шелковистым, сверкающим водопадом упали ей на спину, и Джекки завистливо ахнула.

— О, ты должна взять у меня мою бархатную ленту. Она сделана как раз для таких волос, как у тебя.

Лиза аккуратно подвела губы темно-бордовой помадой. Джекки оказалась права — она действительно начала походить на человека. Хлопчатобумажная блузка со сборчатым воротом очень шла Лизе, подчеркивая точеную шею и изящные смуглые руки, а просторная юбка-колокол расширялась от тонкой талии. Внезапно Лиза вновь почувствовала себя женщиной, и это ощущение ей очень понравилось.

Стоя за ее спиной, Джекки подкрашивала помадой губы, самозабвенно кривя их.

— Пожалуй, я не стану умываться, — заявила она. — Просто нанесу еще один слой косметики. — Она плюнула в тюбик с тушью и принялась подкрашивать ресницы. — Хочешь воспользоваться? — И она протянула тюбик Лизе.

— Нет, спасибо, — быстро отказалась та.

Немытые чашки она еще могла стерпеть, но только не тушь, смешанную со слюной Джекки.

— Господи! — с восторгом вздохнула ее новая подруга. — Я бы отдала правую руку за такие скулы. А у меня костей на лице нет вообще, один сплошной жир.

Лиза рассмеялась. Ощутив внезапный прилив уверенности в себе, она сказала:

— Ты очень, очень хорошенькая.

Джекки от удивления даже попятилась. Лиза в недоумении смотрела на нее в зеркало, не понимая, что сказала не так.

— Послушай, Лиза, когда ты засмеялась и твои глаза зажглись, ты стала… э-э… довольно красивой! Разве это не здорово? Я хорошенькая, ты — красивая. Думаю, мы прекрасно поладим. Знаешь, я так рада, что ты заметила мое объявление. Гордон будет от тебя без ума, да и ты наверняка полюбишь его, он такой милый. А теперь пойдем поедим, иначе все столики будут заняты. Уже почти половина восьмого.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Розовая ванна. Розовая! И стены в ванной комнате были до потолка выложены плиткой того же цвета.

Лиза лежала, погрузившись в пузырьки с запахом розовых лепестков. Она чувствовала себя голливудской кинозвездой. Лиза впервые принимала настоящую ванну. Дома они купались в железном корыте, стоявшем в кухне у очага, девочки — по вторникам, в одной и той же воде.

Ванная комната, как и кухня, была общей для всех жильцов верхнего этажа. Джекки рассказала Лизе о том, что смотритель, живущий внизу, в подвале, обслуживает все инженерные системы здания и производит мелкий ремонт, а его жена убирает в подъезде и в санузлах, так что повсюду царит безупречная, сверкающая чистота.

Девушки вернулись из ресторана около часа назад. Лиза съела блюдо под названием «спагетти по-болонски», которое оказалось восхитительно вкусным и сытным, а Джекки заказала целую бутылку красного вина, причем большую часть сама же и выпила. Лиза до сих пор ощущала приятное головокружение после двух бокалов.

Вернувшись в квартиру, Джекки заявила:

— Все, я должна принять ванну, — таким тоном, словно купалась каждый день, поэтому Лиза, чтобы не выглядеть полной невеждой, поинтересовалась:

— А я могу воспользоваться ею после тебя?

Итак, она нежилась в роскошной пене для ванны, принадлежащей Джекки, которая также предоставила в ее распоряжение шампунь, мыло и толстое и пушистое, но довольно жесткое полотенце и домашний халат из малинового шелка. Происходящее казалось Лизе нереальным, словно сон наяву. Не прошло и двадцати четырех часов, как она оставила одну жизнь и вступила в новую, настолько отличавшуюся от прежней, что грандиозные перемены пока еще не поддавались осмыслению.

Завтра они собирались в Найтсбридж^[30], где Джекки работала секретаршей в конторе прямо напротив «Хэрродса». Сообщив об этом, она сделала многозначительную паузу, словно ожидала от новой подруги восторженных комментариев.

— «Хэрродс»? — покорно поинтересовалась Лиза.

— Ты что же, не слышала о «Хэрродсе»? Господи, да ты — полная невежда. «Хэрродс» — самый знаменитый магазин в мире. Его посещают настоящие богачи. Из моего окна виден главный вход, и почти каждый день через него входят и выходят знаменитости. Представляешь, в пятницу я видела там самого Херберта Лома^[31], поджидавшего такси.

— Вот как! — пораженная до глубины души, воскликнула Лиза. О Херберте Ломе она слышала.

— На первом этаже здания, в котором я работаю, расположено агентство по трудоустройству. Тебе следует сходить туда и узнать насчет работы.

При мысли о том, что ей придется искать работу, Лиза занервничала. На собеседовании, которое состоялось на красильной фабрике, вместе с ней присутствовали еще несколько девушек из той же школы, в которой училась и она, и в нем не было ровным счетом ничего страшного. Тем не менее ей нужна работа, чтобы купить себе одежду, косметику, украшения и прочие личные вещи: собственное полотенце, мыло, зубную щетку и, разумеется, продукты. В отличие от Джекки она намеревалась готовить еду в кухне.

Лиза намылила тело, отметив, как выпирают сквозь кожу ребра и тазовые кости, которые покрывал лишь тоненький слой плоти. «Ничего, совсем скоро я поправлюсь», — с удовлетворением подумала она. Затем она вытерлась насухо и накинула халат Джекки. Материя на ощупь была прохладной и скользкой.

Джекки вновь надела пижаму и теперь кипятила воду, чтобы приготовить какао.

— Утром у меня будет раскалываться голова, — простонала она. — И зачем я столько выпила?

Одежда, в которой она была в ресторане, небрежно валялась на спинке кресла. Лиза подняла ее, расправила и аккуратно разложила на диване рядом со своими вещами, после чего вытянулась в кресле и устало прикрыла глаза. У нее моментально закружилась голова, и ее стало клонить в сон.

— Я так устала, что мне больше ничего не хочется.

Джекки, неуверенно стоя на ногах и пытаясь найти жестянку с какао, заявила:

— Тогда я дам тебе ночную сорочку. Где-то здесь должна быть чистая.

— Я могу лечь спать и в нижнем белье, — сказала Лиза.

— Даже не думай. Ты ляжешь спать, как цивилизованное существо, в симпатичной сорочке.

Джекки исчезла в спальне и через несколько минут вышла оттуда с красной хлопчатобумажной ночной сорочкой в викторианском стиле, расшитой белоснежными кружевами.

— Я солгала. Она не симпатичная, а ужасная, но зато, по крайней мере, чистая, потому что я ни разу ее не надевала. Мать подарила мне ее на Рождество.

— Сорочка очень миленькая, — сказала Лиза, которая настолько устала, что готова была завернуться в саван из мешковины.

Еще через несколько минут Лиза забралась в постель. Джекки сидела у туалетного столика, удаляя макияж с помощью крема. Сквозь сон Лиза пробормотала:

— Ты очень-очень добра ко мне. Не знаю почему.

— Потому что ты мне нравишься. Ты совсем не похожа на девчонок, с которыми я жила раньше. Кроме того…

Последних ее слов Лиза не расслышала. Она заснула как убитая.

Они шагали к Найтсбриджу под лучами неяркого солнца, висевшего в прозрачном утреннем небе. Крошечные обрывки облаков быстро уносились в неизвестном направлении. «Как будто находишься в чужой стране», — подивилась про себя Лиза. И не подумаешь, что совсем недавно закончилась война. Здесь не было ни воронок от бомб, ни разрушенных зданий с зияющими провалами окон, ни груд кирпича и щебня. Совсем не так, как в Ливерпуле, где следы войны виднелись на каждом шагу. И все женщины, мимо которых они проходили, даже пожилые, были одеты аккуратно и изысканно. Их макияж и тщательно уложенные волосы выглядели столь безупречно, что казалось, эти дамы только что вышли из салона красоты. Даже Джекки, оставившая дома невообразимый беспорядок, выглядела на удивление опрятно в кремовом полотняном костюме, белой блузке с рюшами и черных лакированных туфлях-лодочках, с сумочкой в тон, засунутой под локоть. На Лизе была все та же юбка и позаимствованный у подруги кардиган.

Еще никогда ей не доводилось видеть столь интенсивного движения: автомобили двигались сплошным потоком, сердито сигналя, а к тротуарам то и дело причаливали огромные красные автобусы, высаживая пассажиров. Из небольших ресторанчиков, уже открытых, долетал запах кофе, ароматного и, должно быть, крепкого. У одного из них люди сидели за столиками, расставленными прямо на тротуаре, пили кофе из толстых коричневых чашек и ели круассаны. Восхитительный запах свежеиспеченного хлеба выплывал из небольшого углового магазинчика с чудным названием «Patisserie»^[32], и выходящие оттуда женщины с длинными тонкими булками в руках выглядели совсем не так, как те, которых Лиза видела до сих пор. На них были набивные халаты, а одна даже замотала голову платком, наподобие тюрбана, как иногда делала Китти. Из какого-то роскошного и большого здания вышла женщина в велюровой шляпке и зеленом габардиновом пальто, очень похожем на школьную форму. Она осторожно спустила по широким ступеням детскую коляску. Когда девушки проходили мимо, Лиза заглянула внутрь и увидела крошечного малыша в кружевном берете, сладко посапывающего под шелковым стеганым одеялом.

— Идем же, Лиза, — поторопила ее Джекки. — Иначе я опоздаю, а я никогда еще не опаздывала.

Как ни трудно было в это поверить, но Джекки работала отнюдь не рядовой секретаршей. Она была личным помощником генерального директора туристической компании.

— Видишь ли, — объясняла она вчера вечером в ресторане Лизе, — я знаю, какая я рассеянная и несобранная, поэтому на работе мне приходится прикладывать титанические усилия. Я записываю все: когда отправляю письма, когда получаю их, кто звонил и так далее. Поручения я выполняю сразу, чтобы не забыть о них. Если меня просят заказать билеты на самолет, я принимаюсь за дело немедленно, потому что иначе оно просто вылетит у меня из головы. Ты не поверишь, но я придумала очень эффективную систему учета, Лиза. У меня никогда не пропадает ни клочка бумаги. Я — безупречный секретарь. Тебя это удивляет?

Лиза призналась, что да, удивляет, чем Джекки осталась чрезвычайно довольна, словно ей сделали изысканный комплимент.

— И поэтому меня продвигали по службе, — продолжала она, — пока я не стала личным помощником мистера Айртона. Теперь я зарабатываю двенадцать фунтов в неделю. Это гораздо больше, чем зарплата обычного секретаря.

Джекки оказалась намного старше, чем поначалу думала Лиза, — ей уже исполнилось двадцать три года.

— А вот и моя контора. — Она кивнула на другую сторону улицы.

Но Лиза слушала ее вполуха. Все внимание девушки было приковано к выставленным в витрине магазина меховым манто, на которых красовались ярлычки со стоимостью более тысячи фунтов каждое.

— А вон там агентство. Оно откроется через несколько минут. Удачи тебе. До вечера. Ключ не потеряла?

Лиза покачала головой, и Джекки устремилась на другую сторону улицы, ловко лавируя между замедлившими ход автомобилями.

У агентства по трудоустройству было огромное окно во весь этаж, как витрина в магазине. Пока Лиза рассматривала его, какая-то женщина отперла дверь и вошла внутрь. Ее черные волосы были тщательно завиты, одета она была в строгий твидовый костюм. Выглядела дама очень неприступно. А что, если и ей потребуются рекомендации, как той владелице квартиры? Последнее, что было нужно Лизе, — это запрос на красильную фабрику с просьбой выслать ее характеристику. Через час об этом будут знать все сотрудники, и кто-нибудь обязательно расскажет маме. Впрочем, женщина на другой стороне улицы не производила впечатления особы, привыкшей иметь дело с рабочими промышленных предприятий.

Лиза подумала, а нет ли в Найтсбридже биржи труда. Именно туда шли в Бутле те, кому была нужна работа. Или же она могла поискать вакансию в разделе «Работа» в газете. Может, если она немного прогуляется по кварталу, то наберется достаточно мужества, чтобы зайти в агентство, хотя Лиза и сомневалась в этом.

Если это здание, в котором работает Джекки, значит, магазин с меховыми манто по цене более тысячи фунтов — «Хэрродс», не иначе. Лиза медленно брела по тротуару, восхищаясь выставленными в витрине миниатюрами. Одна из них привлекла ее внимание: свадебная сценка с участием шести подружек невесты и двух мальчиков-пажей, наряженных в темно-синий бархат и атлас. Платье невесты было сшито из филигранной тафты кремового цвета в стиле эпохи Эдуарда VI, с турнюром, переходящим в веерообразный шлейф. Девушка-манекен, с обожанием взирающая на своего новоиспеченного супруга, держала в руках букет цветов, напоминающих орхидеи, лепестки которых опадали на пол. Лиза улыбнулась, представив себе Шона и Дугала в костюмах пажей.

Когда она проходила мимо главного входа, мужчина в униформе как раз открывал двери, в которые мимо него с царственным видом выплыла дама в меховом жакете, не удостоив его даже взгляда. Мужчина посмотрел на Лизу и подмигнул ей. Она улыбнулась.

Пройдя мимо «Хэрродса», она свернула на боковую улочку. К этому времени солнце пригревало уже вовсю, и девушка чувствовала на спине тепло его лучей. Здесь магазинчики были поменьше; в них продавали нижнее белье, обувь, кожаные чемоданы, сладости — до сих пор Лизе не приходилось видеть столь разнообразной коллекции кондитерских изделий — и нелепый набор трубок под стеклом магазина табачных изделий. На углу размещалась художественная галерея, и Лиза остановилась, разглядывая картины, развешанные по белым стенам. Спустя некоторое время она решила, что это, должно быть, какая-то шутка. Полотна представляли собой мазки краски и кляксы и казались бессмысленными. Нелли, у которой в школе всегда были отличные оценки по рисованию, справилась бы лучше.

Девушка подошла к ряду частных домиков и принялась украдкой заглядывать в окна. Какая мебель! Стулья и кресла с парчовой обивкой, высокие антикварного вида буфеты, почти упиравшиеся в украшенные орнаментом и лепниной потолки. Цветочные композиции, на создание которых наверняка ушло несколько часов. Кое-где в цокольных этажах женщины в белых халатах и фартуках готовили кушанья, резали овощи или замешивали тесто. В одном из подвалов четверо маленьких детей сидели за чисто выскобленным столом, а женщина в сером хлопчатобумажном платье суетилась вокруг них, разливая молоко в высокие стаканы. При виде коробки с кукурузными хлопьями Лиззи улыбнулась — совсем как на Чосер-стрит! Когда она проходила мимо другого дома, почтальон как раз постучал в высокую красную дверь, которую открыла служанка, самая настоящая служанка в черном платье, маленькой белой шапочке и переднике.

Лиза бросила взгляд на часы — в общем-то, это были часы Джекки. Сегодня утром, рассказывая об агентстве, Джекки настойчиво убеждала ее в необходимости приходить вовремя.

— Держу пари, часов у тебя нет, бедняжка ты моя нищая.

Лиза отрицательно покачала головой:

— У меня их никогда и не было.

— Что ж, зато я на свой двадцать первый день рождения получила сразу три пары. Я одолжу тебе одни. — И с этими словами новая подружка полезла в ящик комода и выудила оттуда дорогую позолоченную модель с регулируемым браслетом.

Было уже почти десять, и Лиза испытала угрызения совести. Она бесцельно бродит по округе, заглядывает в окна домов, держась от агентства на расстоянии пушечного выстрела и не зная даже, хватит ли у нее мужества перешагнуть порог.

Лиза свернула на соседнюю улицу. Здесь ее взору тоже предстали магазины и лавки, хотя и не такие шикарные, как те, мимо которых она только что прошла. Сначала она миновала бакалейную лавку, потом — цветочный магазин и наткнулась на книжный. Девушка попыталась заглянуть внутрь сквозь не слишком чистое окно. На стеллажах, тянувшихся вдоль стен от пола до самого потолка, теснились книги всех форм и размеров. Они выглядели потрепанными, многие были очень старыми, в кожаном переплете. Все свободное пространство посреди магазина занимали три высоких двусторонних стеллажа. За столом в уголке сидел и что-то читал пожилой мужчина, почти старик, в вышитой ермолке, с редкой длинной бородой.

Лиза стояла, как зачарованная, и не могла отвести глаз от сцены, которая, казалось, была позаимствована из девятнадцатого века. Она видела фильм «Дэвид Копперфильд» с Фредди Бартоломью в главной роли, читала «Записки Пиквикского клуба», и представшая ее взору картина вполне могла стать очередной декорацией для любого фильма по роману Диккенса. Лиза случайно наткнулась на благословенный оазис посреди самодовольного респектабельного Найтсбриджа.

Девушка вздохнула и уже собиралась двинуться дальше, как вдруг заметила в витрине пыльную карточку. Наклонным старомодным почерком на ней было написано: «Требуется помощник продавца». Лиза воспрянула духом, но только на мгновение. Здесь явно требовался кто-нибудь с образованием, кто разбирался в книгах и любил их. Что ж, она тоже любила читать, но все выставленные в витрине магазинчика книги, кроме «Записок Пиквикского клуба» и «Острова сокровищ», были ей незнакомы. Тем не менее, попытка — не пытка. Старичок мог сказать лишь «нет», а она ничего не потеряет, поскольку и терять-то ей было нечего.

Лиза глубоко вздохнула и открыла дверь.

Старик поднял голову. Девушке понравилась его дружелюбная улыбка, адресованная ей. «По крайней мере, можно не бояться нарваться на грубость», — подумала Лиза.

— Вы ищете что-либо определенное или просто хотите порыться на полках? — полюбопытствовал старик глубоким голосом с легким гортанным акцентом.

Лиза проглотила ком в горле.

— Я зашла, чтобы узнать насчет работы.

На лице мужчины отразилась растерянность.

— Работы? Господи боже мой, я совсем забыл о карточке. Она что же, до сих пор торчит в витрине?

— Да. — Скорее всего, это означало, что место давно занято.

— Вы первая, кто пришел по моему объявлению. Что ж, проходите и садитесь. Давайте поговорим.

В магазине чудесно пахло пылью и кожей. Лиза опустилась на стул по другую сторону стола.

— Что вы знаете о книгах? — Кожа на лице мужчины, с лучиками морщинок, мелкими и глубокими, как на древнем манускрипте, походила на пергамент. Его кустистые седые брови над карими глазами напоминали крылья серой бабочки. На мужчине была фланелевая рубашка и вязаный шерстяной джемпер, протершийся на локтях почти до дыр.

— О книгах я знаю лишь то, что мне нравится их читать, — сообщила Лиза.

— А что вы читали?

Внезапно она встала на ноги. Это была напрасная трата времени. У нее не было ответов, которых ждал от нее старик.

— Извините. Мне не следовало приходить. Просто я ищу работу. Вообще-то я собиралась зайти в агентство по трудоустройству, но почему-то пошла совсем в другую сторону. Сначала я увидела ваш магазин, а потом и объявление… Я читала только «Записки Пиквикского клуба» и «Остров сокровищ». Мне не следовало сюда приходить. Простите, — повторила Лиза и повернулась, чтобы уйти.

— И что вы о них думаете?

Лиза остановилась.

— Первая мне понравилась, а вторая — нет. По-моему, «Остров сокровищ» — это книга для детей.

— Если вам понравились «Записки Пиквикского клуба», значит, вы вполне годитесь для работы в книжном магазине. Садитесь. Садитесь же. Я не собираюсь устраивать вам допрос с пристрастием. Когда мне было столько же, сколько вам, — кстати, сколько именно? шестнадцать, семнадцать? — я не читал даже этих книг. Если вы хотите работать здесь, давайте поговорим. — Старик тоже встал, поклонился и жестом указал на стул, который Лиза только что освободила. — Как вас зовут?

— Лиза О’Брайен. Мне шестнадцать лет.

— Вы приехали из Ливерпуля?

— Да. — Лиза изо всех сил старалась подражать правильной речи Джекки. Но, очевидно, ее усилия были напрасными.

— Ливерпульский акцент — мой любимый. Одно время я подвизался пародистом в мюзик-холле. Впрочем, это было очень давно. Но я иногда практикуюсь в этих умениях. Я могу говорить, как Уинстон Черчилль. Вот послушайте: «Восстаньте, смерды, сбросьте цепи и воссядьте за столом своих господ».

Лиза звонко расхохоталась. Он в точности изобразил голос Черчилля, но говорил с ярко выраженным ливерпульским акцентом.

— А что, Черчилль и в самом деле произнес такое?

— Нет, но иногда я развлекаюсь, воображая, что он и впрямь сказал эти слова. — Старик драматическим жестом хлопнул себя по лбу. — Ах, я опять увлекся и устроил настоящее представление. Это одна из моих слабостей. Веди себя прилично, Гарри, — строго приказал он себе. — Дело серьезное. Вам нужна работа, мисс Лиза О’Брайен, и я готов вам ее предложить. Зарплата не такая уж и мизерная — восемь фунтов в неделю. Больше вам не предложат даже в «Хэрродсе», хотя некоторым тамошняя атмосфера может понравиться больше, чем та, что царит в моем магазинчике. Вы умеете считать?

— Да. По арифметике у меня всегда были одни «пятерки».

— Мои поздравления. Не могу сказать того же о себе. Мои книги пребывают в беспорядке. Ноги отказываются мне служить. Ревматизм превратился в моего злейшего врага, и, хотя я сражаюсь изо всех сил, кажется, враг побеждает. Сердце у меня уже не то, что прежде. Оно бьется слишком быстро — или, наоборот, слишком медленно? Я все время забываю как. В один прекрасный день оно остановится окончательно. Но до тех пор мне нужна помощь, чтобы управиться со своим магазином. Моя жена, Мириам, говорит, что я должен спрашивать рекомендации. Она полагает, что люди будут выстраиваться в очередь, чтобы получить эту работу. — Мужчина широким жестом развел руки ладонями вверх и пожал плечами. На мгновение сердце у Лизы упало. — Но у вас честное лицо. Я надеюсь, вас не разыскивает полиция и вы не сбежали с последнего места работы, прихватив оттуда немного наличных?

— Разумеется, нет! — с негодованием ответствовала девушка.

— Шучу, шучу. Еще одна моя слабость. Я все время шучу. Но скажите же мне, мисс Лиза О’Брайен, когда вы сможете приступить к работе?

— Завтра.

— Отлично, отлично. Кстати, меня зовут Гарри Гринбаум. Я — еврей. Ортодоксальный. Вам нравится моя шапочка?

— Она очень мила, — ответила Лиза, улыбаясь.

— Этот головной убор не позволяет моей старой голове развалиться на части. Иногда я настолько злюсь на мир, что боюсь, что она может взорваться. Хотите что-нибудь выпить? Кофе, например, или чай? Я спрашиваю так из эгоизма, потому что умираю, так хочу выпить чашечку сам, но по утрам ступеньки в кухню на заднем крыльце для меня — все равно что Эверест. Другими словами, мисс Лиза, не окажете ли вы своему новому работодателю услугу и не приготовите ли ему чашечку кофе? Очень черного и очень крепкого.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Восемь фунтов в неделю! Она будет получать целых восемь фунтов, работая на замечательного старичка, который все время шутит, в букинистическом магазине, похожем на декорации для съемок исторического фильма!

Обратно на Куинз-Гейт Лиза почти бежала, задержавшись только для того, чтобы купить кое-какие продукты.

Войдя в квартиру, девушка тут же направилась в кухню и приготовила себе бутерброд. Намазывая хлеб маслом, она чувствовала себя неловко. В доме на Чосер-стрит, даже когда их материальное положение улучшилось, они все равно ели по будням маргарин, а масло приберегали для воскресных дней. Лиза успокоила свою совесть, намазав масло не таким толстым слоем, как ей того хотелось.

Поев, она принялась наводить порядок в квартире.

Лиза нашла тридцать восемь старых женских журналов и воскресных газет, десять блузок, восемь юбок, три ночные сорочки, восемнадцать пар чулок и пять непарных изделий, три пары туфель и один голубой шлепанец. Считать нижнее белье она не стала, а просто запихнула его в пакет для Джекки, чтобы та отнесла его в местечко под названием «прачечная самообслуживания» — очевидно, одно такое заведение находилось прямо за углом. Под всем этим беспорядком Лиза обнаружила целый набор кружек. Некоторые из них были пусты и заросли зеленой плесенью, в других колыхалась отвратительная на вид и дурно пахнущая желеобразная масса, в которую превратился некогда находившийся в них чай или кофе. Еще Лиза отыскала три бутылки с остатками виски в разной пропорции. Она перелила содержимое двух бутылок в третью, самую полную. Затем Лиза сложила все бумаги и конверты стопкой на серванте, засунув поглубже на полку коллекцию разнокалиберных книжек, почти все из которых оказались любовными романами.

Пока Лиза наводила порядок, от колебаний воздуха лепестки и листья увядших цветов окончательно осыпались на ковер, который, как теперь обнаружилось, оказался зеленым, без узоров. Лиза осторожно взяла вазу, отнесла ее туда, где расстелила газеты, чтобы собрать мусор, и выбросила цветы.

Затем она развесила одежду в гардеробе Джекки, который оказался настолько переполненным, что Лиза невольно задумалась о том, куда же она будет вешать свои собственные вещи, когда купит их. Она отнесла в кухню грязные тарелки и вымыла их, после чего собрала оставшийся мусор и вынесла его вниз. Позади дома выстроились в ряд мусорные контейнеры, и Лиза с чувством удовлетворения свалила свою ношу в один из них.

Вернувшись наверх, девушка вытерла пыль и смахнула паутину в углах и с низкого наклонного потолка. Она заметила щетку для чистки ковров и подмела ею пол в обеих комнатах. Напоследок Лиза передвинула в угол маленький столик для чистых чашек и чайника, присовокупив к ним только что купленную бутылку молока и пачку чая.

Готово!

Стоя в дверях спальни, она с гордостью обозрела обе комнаты. Теперь, когда на полу не валялись разбросанные вещи, помещение выглядело значительно просторнее. Ковер в спальне был голубого цвета, в тон махровым хлопчатобумажным покрывалам. И тут Лиза встревожилась, что Джекки будет недовольна. Вдруг ей нравится беспорядок и она оскорбится, что Лиза навела порядок столь безжалостными методами…

После нескольких минут мучительных раздумий над тем, не разбросать ли тут и там парочку вещей, чтобы квартира не выглядела столь безукоризненно прибранной, Лиза решила, что поскольку она платит половину арендной платы, то имеет право жить в чистоте.

Лиза приготовила себе чашку чая и стала просматривать «Путеводитель по Лондону», одну из книг, найденных ею на полу. Если, выйдя из дома, повернуть направо, она окажется в районе под названием Фулхэм. Быть может, Фулхэм не столь шикарный район, как Южный Кенсингтон и Найтсбридж, и она сможет купить там кое-какие предметы первой необходимости. Несмотря на то что Джекки, похоже, готова была одолжить ей все, что нужно, Лиза не хотела злоупотреблять гостеприимством своей соседки.

Фулхэм оказался рабочим районом. Лиза ощутила острый приступ ностальгии, смешавшись с толпой озабоченных женщин, нагруженных пакетами. За юбки матерей цеплялись детишки в потрепанной одежде.

Лиза испытала облегчение, увидев несколько знакомых магазинов — большой универмаг «Вулвортс» прямо напротив аптеки «Бутс». На Хай-стрит располагался рынок, на котором товары продавались еще дешевле, чем в Бутле. Лиза купила черные туфли-лодочки, почти такие же, как те, что надела сегодня утром Джекки, за девятнадцать шиллингов и одиннадцать пенсов, и черную плиссированную юбку за такую же сумму. Белая блузка с круглым отложным воротником обошлась ей в семнадцать шиллингов и шесть пенсов. После покупки двух пар чулок и трусиков, куска мыла и недорогого полотенца для рук у девушки еще осталось немного денег. Было бы неплохо обзавестись жакетом или кардиганом, но ведь надо же на что-то жить следующую неделю.

Лиза прошла через весь рынок. На последнем лотке громоздились подержанные предметы одежды, и несколько женщин увлеченно перебирали их. Лиза присоединилась к ним. Здесь было множество мужских рубашек без воротников, брюк с обтрепанными штанинами, детских джемперов и шортов без пуговиц. Женщины рылись в одежде с каким-то исступлением, перебирая груды вещей, отбрасывая ненужные предметы в сторону, а то, что им нравилось, ненадолго подносили к свету, внимательно разглядывали и с презрением отшвыривали прочь.

— Эй, эй! — обиженным тоном окликнула их женщина за прилавком. — Поосторожнее с вещами! Они ведь еще не ваши.

Но женщина рядом с Лизой пропустила предупреждение мимо ушей и рывком перевернула гору одежды. Лиза ухватилась за уголок какой-то вещицы, которая привлекла ее внимание, и вытащила ее на свет божий. Это оказался жакет из небесно-голубого стеганого атласа с оранжевым воротником и вычурными плетеными застежками, помятый, но тем не менее выглядевший весьма недурно. Почти как новый, как любила говаривать в таких случаях Китти, найдя неплохо сохранившуюся подержанную вещь. Лиза сложила свои покупки на землю и примерила жакет.

— Тебе идет, милочка, — заметила женщина, та самая, что перевернула груду одежды и обнаружила жакет.

— Вы правда так думаете? — отозвалась Лиза, которой очень хотелось посмотреть в зеркало. Жакет доходил ей до бедер и сидел очень хорошо, если не считать того, что рукава оказались чуточку длинноватыми, хотя, пожалуй, она могла бы их подвернуть.

— Эй, Вера, смотри, какая славная вещица! — И женщина подтолкнула локтем свою товарку, перебиравшую одежду рядом с ней.

— Точно! Выглядит замечательно, — подтвердила Вера.

— Сколько он стоит? — обратилась Лиза к владелице лотка.

— Шиллинг и шесть пенсов.

— Да ладно тебе, Дорис, — фыркнула Вера. — Здесь тебе не «Хэрродс», а Хай-стрит. — Она повернулась к Лизе. — Предложи ей девять пенсов, милочка.

— Вы согласны на девять пенсов? — Лиза ни за что бы не осмелилась назвать такую низкую цену, если бы не поддержка женщин рядом с ней.

Дорис поджала губы, и на ее обветренном лице появилось упрямое выражение.

— Здесь у меня не благотворительная лавочка. Шиллинг — мое последнее слово.

Женщины принялись вновь ее урезонивать, но Лиза уже достала шиллинг из сумочки и протянула его лоточнице, боясь, что Дорис вообще передумает продавать желанный жакет, если на нее станут давить слишком сильно.

Когда Лиза ушла, женщины продолжали спорить с Дорис.

По дороге домой Лиза купила тушеного мяса и овощей, чтобы приготовить на ужин матросское рагу, а потом позвонила в «Вулвортс» и заказала иголки и нитки, чтобы подшить рукава жакета.

Наконец Лиза купила букетик цветов, чтобы сменить те, что она выбросила.

Вернувшись в квартиру, она приготовила рагу и оставила его в духовке. А потом принялась примерять обновки.

Из неряшливо одетой, угрюмой особы, которой Лиза была последние два года, она вновь превратилась в привлекательную молодую женщину. Чулки искрились, безупречную форму ног подчеркивали туфельки на высоких каблуках. Широкий пояс юбки плотно обхватывал стройную талию, плиссированные складки опускались чуть ниже колен. Белая блузка с круглым воротничком и длинными пышными рукавами придавала своей хозяйке скромный и даже чопорный вид.

Но больше всего Лизе понравился жакет. Он придавал эффектную изысканность ее обычному наряду. Разумеется, она никогда не осмелилась бы надеть его в Бутле, все бы покатывались со смеху, глядя на нее, но сегодня утром Лиза видела женщину в костюме русской казачки. Подумать только! И еще одну, в блузке с отложным воротничком и в мужском галстуке. Здесь можно было носить самые дерзкие наряды. Все будут думать, что она надела этот жакет потому, что он ей понравился, а вовсе не потому, что на рынке он стоил всего один шиллинг. По крайней мере, Лиза на это надеялась.

Она села перед заново отполированным туалетным столиком. Телефон на нем сверкал — подумать только, теперь, знакомясь с людьми, она сможет давать им свой номер! Завтра она сообщит его мистеру Гринбауму, на тот случай, если ему понадобится позвонить ей во внерабочее время. Лиза счастливо вздохнула и принялась причесывать волосы, экспериментируя с обширной коллекцией гребешков, расчесок и бантов. Слава богу, что она так и не остригла волосы, когда старалась стать как можно непривлекательнее для окружающего мира. Хотя несколько раз Лиза была готова к этому. И только мысль о том, что это расстроит маму, помешала ей это сделать…

Мама!

Лиза совсем забыла о Китти. Со вчерашнего дня, покинув дом под номером два на Чосер-стрит, Лиза ни разу не вспомнила о своей семье. Ведь с тех пор произошло столько всего волнующего и замечательного! Но мама сойдет с ума от горя, когда поймет, что ее Лиззи больше не вернется домой.

Сначала она, наверное, подумала, что ее старшая дочь с утра пораньше ушла на мессу, после чего отправилась прямиком на работу. Китти и не догадывалась о том, что Лиззи ушла навсегда, пока не наступил вечер. И вся семья наверняка отправилась на ее поиски.

Как жестоко и легкомысленно она поступила!

Лиза вскочила и принялась ходить по комнатам. Шум машин за окном не затихал ни на минуту, но здесь, на последнем этаже, он был приглушенным, и большой дом казался погруженным в тишину. Скорее всего, все его обитатели были на работе.

Нет, она никогда больше не сможет вернуться на Чосер-стрит. Там оставалось слишком много болезненных воспоминаний. Всякий раз, глядя на каминную полку, Лиза видела сахарницу, выигранную Хэнком для своей любимой девушки. Приехав в Лондон, она не вспоминала о Саутпорте, и теперь, когда ей больше не нужно было спать на огромной кровати, Лизу не преследовали воспоминания об отце.

В сущности, не прошло и двух дней, как она почувствовала себя совсем другим человеком, словно та ее часть, что оставалась мертвой на протяжении последних двух лет, вновь возродилась к жизни. И она действительно стала другой, потому что Лиззи О’Брайен более не существовало. Отныне она превратилась в Лизу, девушку, у которой была хорошая работа и красивая одежда, и мир вдруг показался ей замечательным.

Лиза набросила новый жакет и выскочила из дому, чтобы купить открытку для Китти. Она написала, что с ней все в порядке и что маме не стоит о ней беспокоиться, но не указала своего нового адреса, хотя и не понимала до конца, почему так поступила. Быть может, потому, что ей была невыносима мысль о тоскливых письмах матери, которая пожелала бы узнать, почему она бросила свою любящую, веселую семью, или потому, что Китти отправила бы кого-нибудь из мальчишек, чтобы убедить ее вернуться обратно…

Не прошло и пяти минут, как Лиза услышала шаги на лестнице. Хлопнула дверь, в кухне загремела посуда, и снизу донеслись звуки музыки. Люди возвращались с работы, и дом оживал.

Завтра утром мама получит открытку и узнает, что с ее дочерью все в порядке. «В любом случае, — успокаивая себя, думала Лиза, — им будет лучше без меня. Скорее всего, они будут даже рады, что я уехала».

Джекки должна была вернуться домой не раньше восьми. У нее был роман с женатым мужчиной, как по секрету призналась она Лизе в ресторане. Ему исполнилось тридцать пять лет, он служит офицером в королевских ВВС, и его жена не понимает его. Как только дети подрастут, он получит развод и женится на Джекки. Пока что они ужинали вместе каждый вечер после работы. А вот встречаться по выходным дням им не удавалось.

— Покажи мне занятого мужчину, и я тут же влюблюсь в него, — угрюмо заявила Джекки, и в ее круглых серых глазах появилась печаль. — Я хочу сказать, что получаю массу приглашений на свидания, но молодые люди кажутся такими пустыми и мелкими по сравнению с Гордоном. Честно, Лиза, когда ты увидишь его, ты поймешь, какой он душка.

Лиза читала, когда появилась Джекки. Она перебрала книги и отвергла большинство из них: ее отпугивало описание сюжета на внутренней стороне обложки. Девушки выходили замуж за мужчин, которые оказывались миллионерами; мужчины женились на девушках с тяжелым прошлым; двое мужчин любили одну девушку или две девушки влюблялись в одного и того же мужчину. Но потом Лиза обнаружила роман какой-то писательницы со странным именем Ричмал Кромптон о юноше по имени Уильям Браун. Повествование оказалось таким забавным, что иногда Лиза смеялась во весь голос. Она настолько увлеклась чтением, что потеряла счет времени и была страшно удивлена, когда в комнату вихрем ворвалась Джекки.

— Я привела с собой Гордона, чтобы ты с ним познакомилась!

Лиза отложила книгу в сторону и встала, чтобы встретить великолепного Гордона. Она не поверила своим глазам, когда тот вслед за Джекки вошел в комнату. Гордон выглядел старше своих тридцати пяти лет по крайней мере лет на десять. Росту в нем было пять футов и десять дюймов. Кавалер Джекки отличался довольно тучным телосложением. На нем был яркий спортивный пиджак в клетку, светло-коричневые брюки и армейский галстук. Лицо у Гордона было гладким, кожа на щеках — красной и испещренной прожилками, а губы выглядели мясистыми и полными — то есть там, где они были видны, потому что верхнюю губу почти полностью скрывали густые усы, разделенные пополам. Острые кончики были туго завиты кверху.

Ради всего святого, что Джекки нашла в этом нелепом мужчине? Пожалуй, Лизе следовало прочесть один их женских романов, а не книгу об Уильяме Брауне, и тогда она смогла бы понять, почему людей тянет друг к другу. Но потом она сказала себе, что критика сейчас неуместна. Не исключено, что у Гордона чудесный характер.

Однако вскоре Лиза убедилась в том, что это не так, потому что, когда ее представили и она пожала влажную вялую руку, Гордон окинул ее оценивающим взглядом с ног до головы, пока Джекки сновала по квартире из одной комнаты в другую, без устали восторгаясь происшедшими изменениями.

— Я же говорила тебе, что Лиза замечательный человек, не так ли, Гордон? — щебетала она. — Мне так повезло, что она стала моей соседкой. Я просто не заслуживаю этого.

Лизе стало неловко.

— Не хотите ли чаю? — пробормотала она.

Когда Лиза встала, чтобы налить чаю, она почувствовала, как Гордон смотрит на ее ноги, и пожалела о том, что не переоделась в старую одежду Джекки, но ей так хотелось показать подруге свой новый наряд.

Джекки уселась на диван рядом с Гордоном, улыбаясь и с обожанием глядя на него. Она поставила какую-то пластинку. Это был оркестр Гленна Миллера. Комнату наполнила легкая танцевальная музыка.

Лизе было неловко, и она спрашивала себя, сколько еще Гордон пробудет у них. Неудивительно, что жена его не понимает! Она не понимает, почему он не возвращается с работы вовремя.

Спустя некоторое время Гордон прошептал что-то на ушко Джекки и оба встали.

— Мы ненадолго зайдем в спальню, — со смущенной улыбкой пояснила Джекки Лизе.

Они исчезли за дверью, и Лизу охватило желание истерически рассмеяться. Сколько они там пробудут? Собрав кружки, она отнесла их в кухню и медленно вымыла. Она неспеша вытирала их, когда в кухню вошел молодой человек, держа в руках поднос с грязными тарелками.

— Хо-хо! — поприветствовал он ее. — Вы новая соседка Джекки?

— Да, — подтвердила Лиза.

— Уже подали заявление об увольнении? — с усмешкой поинтересовался он.

— Еще нет, — ответила она. — Мне, в общем-то, нравится здесь.

Черты лица молодого человека были почти безукоризненно правильными. Его лицо покрывал густой загар, чуть темнее его вьющихся волос.

— Полагаю, это вы воспользовались моей кастрюлей.

— В самом деле? Прошу прощения. Я думала, посуда тут общая, — виновато сказала Лиза.

— Нет, каждый покупает себе кухонную посуду сам, и, разумеется, Джекки никогда не готовит. Кстати, что это за отвратительная смесь у вас там, а?

Лиза приготовила порцию на два дня.

— Матросское рагу, — ответила она.

— Матросское рагу? Полагаю, это вы и есть, мисс Скоуз^[33]. А меня, кстати, зовут Пирс, Пирс де Виллье.

Пирс! Лиза еще никогда не встречала подобного имени. Да еще и «де Виллье»!

— Лиза О’Брайен.

Он поставил поднос, и они пожали друг другу руки.

— Рад знакомству с вами, Лиза. Ваше матросское рагу выглядит отвратительно, но пахнет великолепно. Вы должны показать мне как-нибудь, как его готовят.

— Собственно говоря, это всего лишь тушеное мясо. Обещаю, что больше не стану пользоваться вашей кастрюлей. Можно куда-нибудь переложить все это? В какую-нибудь миску? Как только я получу зарплату, я куплю себе собственную кастрюлю.

— Ну вот, а вы произвели на меня впечатление умной девочки. Не говорите глупостей. У меня целая куча кастрюль. Просто эта — одна из моих любимых. Вот, возьмите лучше эту. Я дарю ее вам. Теперь она ваша — ваша собственная кастрюлька для матросского рагу. — Пирс порылся в буфете и выудил оттуда посудину, которая была немного больше той, которой воспользовалась Лиза.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень добры.

— Всегда к вашим услугам, — жизнерадостно откликнулся Пирс. — Вы здесь недавно — я имею в виду в Лондоне?

— Второй день.

— Слушайте, Лиза, мой друг — актер. Если вам когда-либо понадобятся билеты в театр, он достанет их вам бесплатно.

— Замечательно! Я никогда не была в театре, но уверена, что мне там понравится.

Пирс начал складывать тарелки в раковину, поэтому Лиза распрощалась с ним и вернулась в квартиру, про себя радуясь тому, что задержалась, и надеясь, что Джекки и Гордон уже вышли из спальни.

Так оно и оказалось. Когда Лиза вошла в комнату, Джекки была в своей розовой пижаме, завязывала пояс халата, а Гордон с самодовольной ухмылкой на лице поправлял галстук. Он подмигнул ей.

— Я готов к взлету, — сообщил он.

Лиза надеялась, что они не станут обниматься у нее на глазах. К счастью, оба вышли из комнаты вместе, и спустя минуту Джекки вернулась.

— Гордон тебе понравился? — тут же спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Ты ничего не имеешь против? Я имею в виду, что мы отправились в спальню. Это еще одна из причин, по которой уходили мои соседки. Они считали мое поведение аморальным. Что ж, полагаю, они правы. А ты строгих правил, Лиза?

— Нет, не думаю.

— Слава богу!

— В кухне я встретила симпатичного молодого человека — Пирса. Он подарил мне кастрюлю и еще пообещал достать билеты в театр.

— О, Пирс! — Джекки сморщила нос.

— Он тебе не нравится? — удивилась Лиза. Она и представить себе не могла, что Джекки испытывает к кому-либо неприязнь.

— Он нормальный парень, а вот Гордон их ненавидит — Пирса и его друга Ральфа. Ему не нравится, если я общаюсь с ними. Они странные, видишь ли.

— Странные? — Пирс показался Лизе совершенно нормальным.

— Странные — значит гомосексуалисты. Пирс и Ральф любовники.

Лиза все еще пыталась переварить эти сведения, когда Джекки поинтересовалась у нее, нашла ли она работу. Лиза рассказала подруге о мистере Гринбауме и о его букинистическом магазинчике.

— Книжная лавка! Ох, Лиза, неужели ты не могла найти что-нибудь поинтереснее? Одежда, духи… Это все, что смогло предложить тебе агентство?

Не обращая внимания на упоминание об агентстве, Лиза с вызовом заявила:

— А мне кажется, книги — это очень интересно. Кроме того, я стану получать восемь фунтов в неделю. К тому же мистер Гринбаум очень забавный.

— О господи! Ну почему я все время вмешиваюсь? Прости меня, Лиза, ты уже добилась невероятных успехов. А квартира — то, что ты с ней сделала, — просто чудо! Ты даже купила кое-что из одежды. Этот пояс! Умираю, хочу такой же. Ты выглядишь потрясающе элегантно.

Лиза продемонстрировала свой стеганый жакет. Надев его, она покрутилась перед подругой.

— Что скажешь, Джекки?

— Да он же должен стоить целое состояние. А я думала, что у тебя совсем немного денег. Как, ради всего святого, ты ухитрилась купить все эти обновки?

Джекки не выглядела подозрительной, всего лишь озадаченной. Она была такой наивной и невинной. Лиза вдруг ощутила внезапный гнев на Гордона, который, вероятно, лгал Джекки напропалую, а она верила всему, что он ей говорил.

— Я побывала в районе под названием Фулхэм, и вещи там оказались удивительно дешевыми. На лотке подержанной одежды этот жакет стоил всего лишь шиллинг.

Было совершенно очевидно, что Джекки имела о Фулхэме самое отдаленное представление и даже не знала, что тот находится всего в десяти минутах ходьбы от ее дома. Покупки, сделанные Лизой, произвели на нее такое впечатление, что она решила отправиться туда в следующую же субботу.

Лиза ждала у магазина, когда на следующее утро к нему подошел мистер Гринбаум. Завидев ее, он заспешил, смешно шаркая ногами в длинном, чуть ли не до пяток, черном пальто.

— Я дам вам ключ, — отдуваясь, пообещал он, — чтобы в дальнейшем вы открывали магазин самостоятельно. Теперь я чувствую себя виноватым, потому что у меня есть настоящая работница.

Оказавшись внутри, мистер Гринбаум сел за свой стол.

— Ах, Лиза, — вздохнул он. — Почему мое тело стареет, а душа остается молодой? Скажите мне.

— Понятия не имею, — призналась она. — Быть может, у некоторых людей старые души и молодые тела.

— Вы говорите так, будто принадлежите к числу таких людей, — бросил он. — А теперь, когда я отдышался, я покажу вам, где что стоит.

Книги были расставлены по разделам в алфавитном порядке. «Антропология» и «Аэродинамика» ютились в дальнем углу у окна, за ними следовали «Биография» и «Биология», к противоположной стене прислонилась «Зоология».

— Художественная литература располагается вон там, сзади. — Старик дышал неровно, с хрипами. Коротенькая прогулка по магазину, очевидно, изрядно утомила его. — У меня есть несколько современных авторов, таких как Грэм Грин, Ивлин Во и Сомерсет Моэм. Но основную массу составляют старые, еще девятнадцатого века, писатели — Флобер, Пруст, Беннетт, Харди… Вы читали «Путем всея плоти»^[34], мисс Лиза О’Брайен?

— Нет, я читала только…

— Разумеется, «Записки Пиквикского клуба» и «Остров сокровищ». Я забыл. Сэмюэль Батлер — мой любимый писатель. Я одолжу вам «Путем всея плоти». И «Едгин»^[35]. Вы знаете, что это такое?

— Место?

— Да, это такое место — вымышленная страна. Ее не существует. «Едгин» — значит «нигде» задом наперед. Блестящая, просто блестящая книга.

Позади стола располагалась секция канцелярских товаров: бумага, ленты для пишущих машинок, тетради на пружинах и бутылочки с чернилами. Мистер Гринбаум пояснил, что неподалеку есть несколько контор, и когда у них заканчиваются канцтовары, они в небольших количествах закупают их у него.

В это мгновение вдруг загремел почтовый ящик и на коврик приземлилась кипа конвертов. Лиза подошла к двери и подняла их. Старик негромко рассмеялся.

— Вот вы уже и отработали сегодняшний заработок. В последнее время поднимать почту мне стало мучительно тяжело. Пожалуй, вы поможете мне вскрыть конверты, но сначала, мисс Лиза, я бы выпил чашечку кофе. Если вы предпочитаете кофе с молоком, то молочник находится как раз за углом. — Мистер Гринбаум снова рассмеялся, на этот раз в его смехе сквозила печаль. — О, какое это блаженство, когда тебя обслуживают! Мне стыдно, ведь я всегда искренне считал себя социалистом, а теперь сижу и позволяю другим горбатиться на меня.

— Что такое «социалист»? — полюбопытствовала Лиза.

У пожилого мужчины отвисла челюсть. Он уставился на нее изумленным взглядом покрасневших старческих глаз. У нее же возникло такое чувство, словно он может тут же уволить ее, что называется, не глядя.

— Прошу прощения, — пролепетала Лиза, — просто я никогда…

— Ох, мисс Лиза! Приготовьте мне кофе, и я объясню вам.

Пятью минутами позже, когда она вышла из кухоньки с чашками, мистер Гринбаум вскрывал почту, разрезая конверты серебряным ножичком для писем. Когда Лиза поставила перед ним кофе, он отложил нож в сторону.

— Кто у нас премьер-министр? — строго поинтересовался старик.

— Мистер Эттли, — с готовностью ответила она.

— Слава богу, хоть это вам известно.

— Разумеется, известно.

Лиза вспомнила, как сразу же после войны Китти отправилась голосовать, а когда вернулась, малыши с ужасом узнали, что она поставила крестик не напротив партии мистера Черчилля. Хотя, старшие мальчишки, похоже, вполне понимали, почему их мать отдала свой голос лейбористам.

— Вы знаете, о чем говорится в четвертой статье?

Лиза неловко заерзала на стуле.

— Я ушла из школы в четырнадцать лет. Мы никогда не изучали историю, по крайней мере, события, которые происходили после Карла Первого. То есть я хочу сказать, что помню, что его казнили за то, что он выступил против парламента…

— Забудьте о Карле Первом. Четвертая статья Устава Лейбористской партии гласит: «Необходимо обеспечить работникам физического и умственного труда полный продукт их труда»^[36]. Разве это не кажется вам справедливым?

Лиза ненадолго задумалась.

— Да, я согласна.

— Ну вот! Значит, и вы — социалистка.

— В самом деле?

— Разумеется. Очень скоро, Лиза О’Брайен, наш уважаемый мистер Аневрин Бивен предложит проект Национальной службы здравоохранения. Бесплатная медицинская помощь для всех — бесплатные очки, лекарства, слуховые аппараты. Люди больше не будут умирать из-за того, что не могут позволить себе вызвать врача. Британии станет завидовать весь мир. О, это хорошо — быть социалистом.

— Неужели? — Лиза вовсе не выглядела уверенной.

— Ну разумеется. Когда-нибудь вы и сами в этом убедитесь. Теперь, когда мы покончили с этим, давайте разбирать почту.

Писем оказалось штук двадцать, и в некоторых из них лежали чеки.

— Эти люди уже написали или позвонили мне, и я отложил книги, которые они заказали, — пояснил мистер Гринбаум. — Другие пишут, чтобы узнать, нет ли у меня какой-нибудь определенной книги, которая им нужна. — Он положил перед Лизой письмо. — Вот, например, этому господину требуются «Бабочки» Хэлси. Это очень редкая книга. Я позвоню кое-кому из своих друзей, книготорговцев, чтобы узнать, нет ли ее у них, но это очень маловероятно.

— Ого! А это — из самой Австралии! — ахнула Лиза, осторожно вскрывая письмо со штемпелем авиапочты. — Ему нужна «Дорога на Уиган-Пирс» Джорджа Оруэлла в издании Клуба Левой Книги. У нас есть такая?

— Почти наверняка есть. Письмо от Питера Принна?

Лиза взглянула на неразборчивую подпись.

— Да.

— В таком случае я отправлю эту книгу сегодня после обеда вместе со счетом. Он заплатит, я знаю.

В это время открылась дверь, и Лиза вскочила на ноги. В лавку вошла женщина средних лет. Вспомнив слова мистера Гринбаума, с которыми он обратился к ней, когда она сама вчера переступила порог его заведения, Лиза поинтересовалась:

— Вы ищете что-либо определенное или просто хотите посмотреть, что у нас есть?

Женщине требовался латинский словарь для ее сына.

— Вообще-то я могу купить новый, но сын говорит, что, если я это сделаю, все в школе будут знать, что он его потерял. Так что мне нужно что-нибудь потрепанное, будьте любезны.

Лиза уже собиралась отвести ее к разделу «Языки», как вдруг вспомнила, что во время своей короткой экскурсии по магазину заметила раздел под названием «Справочная литература». Разумеется, там оказались и словари, причем латинских было несколько. Темно-бордовый в кожаном переплете был сочтен самым потрепанным.

Стоимость была нацарапана карандашом на форзаце.

— Пять шиллингов, — слабым голосом произнесла Лиза, уверенная в том, что женщина извинится, уйдет и купит где-нибудь новое издание за половину этой цены. Вместо этого покупательница протянула ей две полукроны.

Лиза чувствовала, как мистер Гринбаум смотрит на нее, когда подошла к кассовому аппарату и нажала кнопки «Продано» и «Пять шиллингов». Выпрыгнул выдвижной ящичек, и девушка опустила монеты в соответствующие отделения, вынула средних размеров бумажный пакет из-под стола и протянула словарь женщине.

— Мой первый покупатель! — восторженно воскликнула Лиза после того, как дверь закрылась. — Я все сделала правильно?

— Превосходно. Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, то я стану чувствовать себя лишним.

— Нет, мне бы очень этого не хотелось, — с тревогой откликнулась девушка.

— Шучу, шучу. Не обращайте на меня внимания в девяноста процентах случаев. Я подам знак, когда буду говорить серьезно. Видите, сейчас я шевелю бровями. Это значит, что я серьезен.

Лиза рассмеялась.

— Вам бы лучше придумать что-нибудь другое. — Это было похоже на то, как если бы бабочка судорожно замахала крылышками над самыми его глазами.

— Тогда я стану говорить глубоким, торжественным голосом, как мистер Черчилль. Вы умеете печатать на машинке, мисс Лиза О’Брайен?

Она вновь рассмеялась. Его талант подражания был бесподобен.

— Извините, нет.

Мистер Гринбаум вздохнул.

— Не обращайте внимания. Я тоже не умею, но готов держать пари, что ваши молодые пальчики не умеют печатать лучше моих. Чуть позже, пока я буду заворачивать эти посылки, вы сможете ответить на письма.

Дверь лавки резко распахнулась и с грохотом захлопнулась. Пожилая женщина стремительно подбежала к столу. Лиза подошла к ней.

— Вам нужно что-либо…

— Не разговаривайте с ней, мисс Лиза. Не обращайте на нее внимания. А ты, ужасная женщина, уходи отсюда!

Лиза в тревоге сделала шаг назад.

— Видишь, ты напугала ее! Врываешься сюда, подобно Джоан Кроуфорд^[37], с таким видом, словно эта лавка принадлежит тебе. Возвращайся туда, откуда пришла.

Женщина когда-то была очень красива. Она и сейчас производила неотразимое впечатление. Снежно-белые волосы, густые и сверкающие, были собраны в аккуратный узел на затылке, хотя макияж, который она сделала, скорее подчеркивал ее возраст, нежели скрывал его. Ярко-синие тени привлекали внимание к набрякшим векам, а румяна в складках морщинок придавали щекам воспаленный вид. Аккуратно нанесенная ярко-красная помада не могла скрыть паутинку морщин в уголках рта, а когда женщина заговорила, на губах у нее появились трещинки.

— Заткнись, глупый старик.

Гарри Гринбаум тяжело вздохнул.

— Лиза, это моя жена, Мириам. Мириам, Лиза.

Лиза не могла прийти в себя от изумления. Она было подумала, что перед ней — злейшие враги, готовые вцепиться друг другу в глотки.

Мириам сняла кожаные перчатки и крепко пожала девушке руку.

— Он с вами хорошо обращается? О, он настоящий эксплуататор, этот мужчина. Я удивлена, что вы до сих пор здесь. — И она села по другую сторону стола.

— Она явилась только для того, чтобы посмотреть на тебя, Лиза. И прогнать. И показать, что я — в ее власти. Мириам полагает, что каждая женщина думает только о том, как бы соблазнить меня или похитить. О, если бы это было так! — Мистер Гринбаум воздел глаза к небу и с тоской покачал головой. — Если бы Минни Копек до сих пор была рядом, я бы сбежал с ней в сию же секунду. А ведь она умоляла меня. Как она меня умоляла!

Мириам ударила его по голове сложенными перчатками.

— Прекрати нести чушь о Минни Копек. — Она повернулась к Лизе. — Вот уже пятьдесят лет этот мужчина надоедает мне своими россказнями о Минни Копек. Я никогда с ней не встречалась. Иногда я спрашиваю себя, а существовала ли она вообще?

Гарри загадочно улыбнулся и не ответил.

— Послушай, Гринбаум, я направляюсь к дантисту, а его кабинет находится рядом с банком, вот я и подумала, что могу обналичить чеки, — сказала Мириам.

— Вот это правильно, женщина, забирать у меня деньги, едва я успеваю их заработать! Держи. Вот твои проклятые чеки. — Он соединил их скрепкой для бумаг и швырнул на стол перед миссис Гринбаум. Она потянулась за ними, и в это время пожилой мужчина накрыл ее руку своей. Поначалу Лиза подумала, что он собирается отнять чеки, но Мириам повернула свою руку ладонью вверх, и их пальцы сомкнулись. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и Лиза увидела в них отражение чистой, незамутненной любви. Эти двое обожали друг друга. Их перебранка была лишь игрой. Она вдруг ощутила комок в горле.

Лиза купила бутерброды на обед. Правда, все в Лондоне называли обед ленчем, а ужин — обедом. Мистер Гринбаум удалился в двенадцать часов, заявив голосом Черчилля, что полагает ее «совершенно способной» управиться с магазином без него.

Жуя бутерброды, Лиза продолжала печатать ответы на письма, которые пришли сегодня утром. В присутствии мистера Гринбаума заниматься этим было затруднительно, поскольку он все время болтал, заворачивая и надписывая посылки. Лиза справлялась со своей задачей несколько лучше него, судя по количеству испорченных копий, которые он вручил ей, чтобы показать, как это делается. В старых письмах было полно опечаток, и слова часто соединялись друг с другом. Лиза уже довольно ловко печатала двумя пальцами, хотя главной трудностью для нее оставалось не забывать переключать регистры, когда это требовалось по тексту.

Заглянул покупатель. Он побродил по магазину и в конце концов приобрел книгу о магии, написанную человеком по имени Алистер Кроули^[38]. Лиза сделала мысленную пометку: магия, Алистер Кроули. А потом в лавку вошла ее сверстница и поинтересовалась, нет ли у них сборника произведений Байрона.

Лиза прикусила губу. Она понятия не имела, где его искать. Кто он такой, это самый Байрон?

— Даже не знаю.

Девица оказалась настоящей болтушкой.

— Это все дурацкий экзамен по английской литературе. Я уже прошла Чосера, и, откровенно говоря, этот староанглийский язык — или как там он называется — представляется мне совершеннейшей тарабарщиной.

Чосер! Лиза ведь жила на Чосер-стрит, а кто-то в школе говорил ей, что Чосер был поэтом. Соседние улицы назывались Байрон-стрит и Вордсворт-стрит, Саути- и Драйден-стрит. Может, они все поэты?

Лиза отправилась к разделу «Поэты» и действительно обнаружила там Байрона! С явным облегчением, потому что ей совсем не хотелось выглядеть глупой, она предложила девушке несколько томиков.

Мистер Гринбаум вернулся вскоре после часа. На лице у него было написано скорбное выражение. С бороды стекали капельки янтарной жидкости.

— Один двойной бренди, Лиза. Всего один, и я уже чувствую себя так, словно выпил целую бутылку. Ах, вот они, злоключения старости.

— Но ведь это же неплохо, — заметила она. — Это означает, что теперь, чтобы напиться, вам нужно будет истратить меньше денег.

Его лицо просветлело.

— Это позитивный взгляд на вещи. Пожалуй, впредь я стану посвящать тебя в свои проблемы, и ты будешь разрешать их своими мудрыми речами.

— Вы что-нибудь ели? — строго спросила Лиза.

Мистер Гринбаум демонстративно зажал уши ладонями.

— Тихо! Ты уже разговариваешь совсем как Мириам. Нет, у меня был жидкий ленч. А теперь — убирайся из моего магазина. Ступай и поешь чего-нибудь сама. Поброди по «Хэрродсу». Если ты, рабочая девчонка из Ливерпуля, даже и не была социалисткой, когда войдешь туда, непременно станешь ею после выхода оттуда.

Как-то на первое же Рождество после войны Лиза повела Дугала и Шона на Стрэнд-роуд, в магазин, в котором был игрушечный грот. Войдя в него, они оказались в сказке, среди покрытых изморозью сверкающих стен, увешанных разноцветными фонариками. Грот казался нереальным, заимствованным из другого мира. Лизе стоило некоторых усилий увести братьев из этого волшебного местечка.

Так вот, «Хэрродс» напомнил ей такой же грот. Сверкающие канделябры струили слепящий свет на дорогие товары. Ювелирные изделия, каких Лиза никогда не видела, ожерелья, увешанные тяжелыми рубинами, изумрудами и сапфирами, весело перемигивались под стеклянными витринами, а рядом с ними лежали кольца с камнями, крупными, как шиллинговые монеты, и даже тиары.

Прилавок с шарфами напоминал сундук в пещере Аладдина или лоток на арабском базаре. С вешалок сверкающими водопадами обрушивались шелка и атлас. Парфюмерная же секция издавала божественные запахи. Перед витражом с дорогими духами стоял наполовину пустой флакон с надписью «образец». Лиза нанесла немного духов на кожу за ушами.

— Я могу вам помочь, мадам? — К ней приблизилась прилизанная продавщица.

— Сколько это стоит? — поинтересовалась Лиза.

— Пять фунтов, — ответила девушка.

— Я подумаю, — стараясь ничем не выдать своего изумления, небрежно произнесла Лиза.

Она поднялась наверх. При виде одежды у нее перехватило дыхание. Расшитые блестками вечерние туалеты, короткие нарядные платья с ручной вышивкой, тонкие и прозрачные, как паутинка, летние сарафаны, безукоризненно скроенные и пошитые льняные костюмы. Лиза искоса поглядывала на ценники. Стоимости одного вечернего платья вполне хватило бы всей семье О’Брайенов, чтобы безбедно прожить целый год!

Здесь было много клиентов, главным образом женщин, и многие из них щеголяли в нарядах, которые почти наверняка были куплены на этом этаже. Но Лизу поразило не это, а то, что очень немногие из них выглядели по-настоящему счастливыми. Ей-то представлялось, что возможность просто посмотреть на все эти чудесные платья с намерением купить одно или даже несколько из них — само по себе райское наслаждение. Тогда почему почти все эти женщины расхаживали с недовольными минами? Они перебирали развешанную на стойках дорогую одежду с гораздо меньшим рвением и энтузиазмом, чем женщина по имени Вера, встреченная ею на рынке в Фулхэме!

До слуха Лизы доносились фразы, которые раньше она лишь читала в модных журналах.

— Мне положительно необходимо купить что-нибудь для закрытого просмотра у Фредди в пятницу.

— Какая скука, дорогая. Что до меня, то мне решительно нечего надеть на «Аиду».

— В субботу мы летим в Париж, и если я сегодня ничего не выберу, то придется отправляться в обносках.

Все это произносилось громко, с раздражением, словно им было наплевать, что об этом думают остальные. И с продавщицами они разговаривали грубо, словно те были прислугой, не заслуживающей элементарной вежливости и благодарности. Лиза почувствовала, как в груди у нее поднимается гнев. Означает ли это, что она стала социалисткой?

Денек выдался таким теплым, что она оставила свой стеганый жакет в лавке. Очевидно, в своей белой блузке и юбке она походила на продавщицу, потому что к ней подошел какой-то мужчина — настоящий красавчик, с ног до головы одетый в жемчужно-серое: туфли, костюм, пальто. На его темно-сером в полоску галстуке поблескивала жемчужная булавка, мягкую фетровую шляпу сжимала белая рука с безукоризненно наманикюренными ногтями. Даже небольшой складной зонтик был подобран в тон его наряду. Это был высокий мужчина с властным лицом и тонкими усиками, и ноздри его орлиного носа гневно подрагивали, словно магазин, да и весь мир, издавал какой-то непотребный запах.

— Послушайте, — пролаял он Лизе, — немедленно принесите моей супруге голубое платье, то самое, от которого она отказалась! Она хочет примерить его еще раз.

Лиза в недоумении уставилась на него. Это был приказ, а не просьба.

— Пошевеливайтесь, девочка моя, да поживее! — В его глазах сверкнуло нетерпение.

— Я не ваша девочка, — ледяным тоном отрезала Лиза. — И с вами ничего не случится, если вы принесете платье сами.

Этот мужчина ничего не мог с ней сделать, ведь она здесь не работала. Подавив желание поскорее уйти, Лиза в упор уставилась на него, видя, как нетерпение у него на лице сменяется изумлением. А потом, к ее удивлению, он вдруг расхохотался — высоким, истерическим, неестественным смехом.

— Джинджер, — послышался голос из соседней кабинки. — Джинджер, где же эта девчонка с голубым платьем?

Смех прекратился столь же внезапно, как и начался.

Лиза высокомерно тряхнула головой и, не удостоив Джинджера, который явно пребывал в крайней растерянности, прощального взгляда, вышла из магазина.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

День прошел быстро. Покупателей было немного. Мистер Гринбаум сообщил Лизе, что продажа книг напрямую, «через прилавок», как он выразился, едва покрывает арендную плату за магазин. Большую часть своих сделок он осуществлял по почте.

— Но, — добавил старик, выразительно пожав плечами, — я же должен где-то хранить свои книги. Так почему бы не обзавестись для этого магазином?

— Действительно, почему? — согласилась Лиза.

Когда она вернулась вечером домой, то обнаружила подсунутый под дверь конверт. В нем лежали два билета на пьесу под названием «Веселый призрак»^[39], которую давали через неделю в субботу, и записка: «Почему бы вам не зайти к нам и не пропустить по стаканчику, когда вернетесь?» Внизу стояла подпись: «Пирс».

После того как Гордон ушел, Лиза показала записку Джекки.

— Ты пойдешь со мной в театр? — с нетерпением спросила она.

— Не думаю, что Гордону это понравится, — с сомнением протянула Джекки. — Взять билеты у Ральфа, да еще и выпить с ним после спектакля… — Она наморщила носик.

— Какое право имеет Гордон указывать тебе, что делать по выходным? — попыталась воззвать к ее разуму Лиза. — Если он не с тобой, то его это не касается.

Подруга выглядела смущенной, но потом ее лицо просветлело.

— Ничего страшного не случится, верно? Ты права — я хочу сказать, не может же Гордон ожидать, что я буду вести себя, как монахиня. Кроме того, я же не иду на свидание с другим мужчиной.

У них оказались хорошие места в последнем ряду. Многие из театралов пришли в вечерних платьях. Из своей зарплаты Лиза заплатила за аренду и купила себе простроченную золотой нитью ленту для волос и черную шелковую блузку. Так что в своем стеганом жакете и новой блузке она не чувствовала себя инородным телом среди празднично одетой публики.

Поначалу Джекки нервничала, боясь, что каким-то чудом здесь может появиться Гордон с женой и увидеть ее.

— Ну и что такого? — сказала Лиза, стараясь ничем не выдать своего раздражения. — Ты ведь не делаешь ничего плохого.

Это была первая пьеса, которую она видела в своей жизни. Лиза сидела как зачарованная и была безутешна, когда представление закончилось.

— Ой, какая жалость! Хочу еще, — простонала она, пока они ждали автобус возле Пикадилли-Серкус.

Джекки оживилась и, кажется, напрочь позабыла о своем драгоценном Гордоне.

— Это был незабываемый вечер! — с энтузиазмом восклицала она. — Надеюсь, Ральф достанет нам билеты на другие спектакли и мы станем бывать в театре чаще.

Гостиная в квартире Пирса и Ральфа была такой большой, что тянулась вдоль всего фасада.

Лиза замерла на пороге, пораженная необычной отделкой. Стены были выкрашены в густой винно-красный цвет, а потолок отливал угольной чернотой. Одну из стен почти целиком занимал высокий лакированный черный китайский шкаф, украшенный красными и золотыми цветами. У другой стены высился буфет и покрытый черным лаком книжный шкаф. Над мраморным камином висело огромное зеркало в толстой золоченой раме. Стулья были обиты темно-красным бархатом, а по начищенному паркетному полу тут и там были разбросаны белые меховые коврики. Источником света служили две лампы под красными абажурами.

— Вот это да! — только и смогла сказать Лиза.

Несмотря на гнетущую цветовую гамму, комната выглядела теплой и приветливой, хотя Лиза и не смогла представить, как бы она тут жила. Стиль был слишком необычным.

— Нравится? — поинтересовался Пирс.

На нем были черные вельветовые брюки и свободная белая шелковая рубашка. Удивление гостьи явно доставило ему удовольствие.

— Очень экзотический вид, — признала Лиза. — И чужеродный.

— Именно такого эффекта я и добивался — экзотического и чужеродного. Видишь ли, в этом и заключается моя работа. Я — художник по интерьеру. Приходя сюда, я забываю о том, что нахожусь в Лондоне, в Англии. Это как войти в комнату в какой-нибудь незнакомой стране с чужой культурой. Ох, совсем забыл познакомить тебя с Ральфом. Он, кстати, только что пришел.

До сих пор Лиза не замечала мужчину, читающего за черным столом в дальнем конце комнаты. Неподвижный, как статуя, и хранящий полное молчание, он даже не взглянул в их сторону, когда они вошли.

Ральф совсем не походил на актера. Лет тридцати, просто и безыскусно одетый в коричневые широкие брюки и бежевую рубашку, он выглядел скорее как семейный доктор или банковский служащий. При словах Пирса Ральф поднялся и подошел к ним, чтобы поздороваться. Он казался слишком заурядным — ни красивым, ни уродливым, среднего роста, с коротко стриженными мышиного цвета волосами. Ральф был вежлив, но Лиза сразу почувствовала, что их присутствие ему неприятно.

— С Джекки ты уже знаком, — сказал Пирс, и Ральф кивнул.

Они сели в кресла вокруг черного восьмиугольного кофейного столика. Пирс стал разливать вино.

— Тебе понравилась пьеса? — спросил он у Лизы.

— Я могла бы просидеть там всю ночь! — с энтузиазмом воскликнула она. — Жаль, что в ней не десять актов.

— Вы часто ходите в театр? — негромким, каким-то бесцветным голосом осведомился Ральф.

— Это первая пьеса, которую я видела в своей жизни, но теперь я хочу посмотреть их все до единой. Все, что идет в Лондоне. Пьеса мне не просто понравилась, я влюбилась в нее.

— А что вы скажете о Ноэле? — полюбопытствовал Пирс.

— Кто такой Ноэль? — невозмутимо переспросила Лиза.

— Боже милосердный, Лиза! — Пирс разразился смехом. — Я говорю о Ноэле Коварде. Он написал эту пьесу и сыграл в ней главную роль. Или ты этого не знала? Разве вы не покупали программку?

— Это те буклеты, которые продавали у входа? — Лиза повернулась к Джекки. — Почему ты ничего мне не сказала? Я не знала, что в театре нужно покупать программку.

Джекки уже опустошила свой бокал.

— Извини, я так беспокоилась насчет Гордона, что совсем забыла об этом.

Пирс вновь наполнил ее бокал.

— Еще вина, Лиза?

— Пока нет, спасибо.

Она испытывала неловкость из-за того, что столь явно продемонстрировала свое невежество. Но тут человек, от которого она меньше всего этого ожидала, вдруг пришел ей на помощь.

— Мне кажется, у Лизы имеются все задатки настоящего театрала, — негромко произнес Ральф.

Подлив Джекки вина, Пирс не вернулся на свое место. Вместо этого он опустился на пол, прислонившись спиной к креслу Ральфа. Лиза вдруг подумала: а не потому ли Ральф ведет себя столь недружелюбно, что ревнует Пирса из-за того, что тот пригласил ее и Джекки выпить с ним вина, и не означает ли этот жест со стороны его друга, что все страхи Ральфа оказались безосновательными и надуманными?

— Вы не могли бы достать билеты на пьесу, в которой играете? — спросила она. — Я бы очень хотела увидеть вас на сцене.

— В самом деле? — Ральф выглядел одновременно удивленным и польщенным.

— Ральф репетирует «Пигмалиона», — с гордостью сообщил Пирс. — Он получил главную роль — Альфреда Дулитла. Премьера состоится на следующей неделе.

— А кто написал «Пигмалиона»? — спросила Лиза.

— Джордж Бернард Шоу, — ответил Ральф и с улыбкой добавил: — Но он не занят в пьесе.

Джекки прикончила второй бокал вина. За то недолгое время, что они жили вместе, Лиза успела заметить, что ее подруга много пьет. Стоило Джекки вернуться домой с работы, как она наливала себе стакан виски, который регулярно наполнялся до тех пор, пока она не укладывалась спать. Лиза решила, что в этом виноват Гордон. Это он сделал Джекки несчастной: оставлял ее одну по выходным, кормил лживыми баснями насчет своей жены — по крайней мере Лиза была твердо уверена, что они лживые и что он вовсе не собирался разводиться. Гордон всего лишь развлекался с Джекки, и ему было наплевать на последствия. Вот и сейчас подруга Лизы чувствовала себя не в своей тарелке, и все потому, что ее дорогому Гордону не нравились гомосексуалисты. Только вчера он распространялся на этот счет, после того как столкнулся в дверях туалета с Ральфом.

— Едва унес ноги, — с ликованием сообщил Гордон, вернувшись обратно. — Я даже испугался, что этот урод начнет приставать ко мне прямо там. — Можно подумать, Ральф стал бы обращать внимание на некрасивого Гордона, когда у него был Пирс!

На полпути к третьему бокалу Джекки внезапно пробудилась к жизни. Подогретая винными парами, внезапно проявилась ее подлинная, солнечная натура. Джекки с воодушевлением заговорила о «Веселом призраке», о тех его частях, которые понравились ей больше всего.

Пирс откупорил вторую бутылку. У Лизы, еще не допившей второй бокал, уже слегка кружилась голова. Речь зашла о кино, а уж об этом она могла говорить, не опасаясь выставить себя на посмешище. Походы в кинотеатр в одиночестве стали ее единственным развлечением на протяжении последних двух лет, и она хорошо запомнила все, что видела.

Пирс прислонился затылком к колену Ральфа. Это выглядело трогательно и вполне естественно. Как-то Мэри Гордон рассказала Лизе о мужчинах, которым нравились другие мужчины, и что есть даже такие женщины, которые встречаются с женщинами. Поначалу Лиза не поверила, но Мэри сказала ей, что это правда, и тогда она подумала: «Любой, кто склонен к подобному поведению, должен быть настоящим чудовищем, и я сразу же распознаю его, если встречу». Но сейчас, глядя на Пирса и Ральфа, Лиза не находила в них ничего отвратительного. Это были просто двое влюбленных.

Они просидели в гостях до трех часов ночи и ушли только после того, как Джекки заснула прямо в кресле.

Когда Лиза проснулась, был уже полдень. Она лежала в постели, счастливая и отдохнувшая, пока вдруг с содроганием не сообразила, что сегодня — воскресенье и она опять пропустила мессу! В прошлое воскресенье она тоже вспомнила об этом, когда было уже слишком поздно.

Лиза вскочила с кровати и схватила свою одежду. Джекки продолжала спать как убитая. Быть может, удастся попасть на службу в час дня. Правда, Лиза не имела ни малейшего представления о том, где находится ближайшая католическая церковь. А потом вдруг она вспомнила о Вестминстерском соборе. Наверное, туда можно доехать на метро.

Лиза уже почти оделась, как вдруг замерла, не застегнув до конца пуговицы блузки. Посещение церкви было неотъемлемой частью ее прежней жизни, жизни, которую она оставила позади, и визит туда лишь вызовет у нее воспоминания, от которых она старалась избавиться. В один прекрасный день ей все-таки придется исповедаться и рассказать какому-нибудь незнакомому священнику о том, что она убежала из дома, — и что она ответит ему, если он спросит ее, почему она это сделала?

«Лучше не ходить совсем», — решила девушка и вместо этого поставила чайник на огонь.

Ее поразила легкость, с какой ей далось это решение. Приготовив себе чашку чая с гренками, Лиза уселась на диван с книгой в руках, и тот факт, что она опять пропустила мессу, забылся как-то очень быстро, как если бы она никогда не ходила туда вообще.

Книга, которую читала Лиза, называлась «Гордость и предубеждение». Автором ее была Джейн Остин. Когда Лиза закончила «Путь всея плоти», мистер Гринбаум живо поинтересовался ее впечатлениями. Лиза ответила, что сама удивилась тому, какое удовольствие доставило ей чтение. Так вот, «Гордость и предубеждение» оказалась еще лучше. Она была похожа на рассказы в «Ред стар» и «Миракл» — полная невысказанного сексуального очарования и отчаяния. Под благочинной поверхностью романа бурлили настоящие страсти. Мистер Гринбаум сказал Лизе, что Джейн Остин написала множество романов и что, если они ей понравятся, она должна прочесть и Шарлотту^[40], и Эмили Бронте.

— «Джейн Эйр», «Грозовой перевал»… Ах, мисс Лиза, вы придете от них в восторг. Очаровательные любовные истории. И давайте не будем забывать о «Мадам Бовари» и «Анне Карениной». Друг мой, вам предстоит многое прочесть.

А Лизе ничего другого и не требовалось. В сущности, в те дни она ждала от жизни только хорошего. Сидя на диване, Лиза подняла голову, когда услышала, как зашевелилась Джекки. Через минуту она приготовит подруге чашечку чая.

Лиза с нетерпением думала о том, как станет каждую неделю ходить в театр и увидит Ральфа в постановке «Пигмалион» по роману (как его? — она напрягла память) Джорджа Бернарда Шоу.

Лизе нравилась ее нынешняя работа. Еще когда она трудилась на красильной фабрике, воскресные дни были безнадежно испорчены мыслью о том, что на следующее утро ей предстоит утомительная, однообразная, дурно пахнущая работа, тогда как мысль о том, что утром ее ждет магазин мистера Гринбаума, приводила Лизу в восторг. А потом она с тихим удовлетворением предвкушала вечер: после ужина она будет читать до тех пор, пока домой не вернется Джекки. И только когда та приводила с собой Гордона, все шло совсем не так гладко.

Как славно, что они подружились с Пирсом и Ральфом! Собственно говоря, жизнь оказалась совсем не такой уж плохой. Еще никогда Лиза не чувствовала себя настолько счастливой.

Время, проведенное в Лондоне, когда она жила в одной квартире с Джекки и работала в магазине у мистера Гринбаума, было, пожалуй, самым беззаботным периодом в ее жизни. «Годы невинности», как всякий раз называла их сама Лиза, оглядываясь назад…

Актерская игра Ральфа стала для Лизы откровением. Поначалу она даже не узнала бы его, не расскажи ей Пирс заранее, что именно Ральф играет Альфреда Дулитла. А разве не Альфред Дулитл предстал сейчас перед ней собственной персоной? Значит, это должен быть Ральф. Этот грубый, громкоголосый, небритый мужчина в обвисших брюках на помочах, с закатанными рукавами рубашки, обнажающими мускулистые, волосатые ручищи — это действительно был тот немногословный утонченный господин, с которым она познакомилась на прошлой неделе. Голос, манеры, поведение — все это могло принадлежать только кокни^[41], рожденному в канаве. Такое впечатление, что в тело Ральфа вселился дух совершенно другого человека.

В первом акте, во время его уморительной и восхитительной речи, в которой он называл себя «беднейшим из бедных, не заслуживающих подобной участи», в зале едва не рухнула крыша. Некоторые зрители даже вскочили на ноги, чтобы бурными аплодисментами выразить свое восхищение.

Эта постановка понравилась Лизе намного больше «Веселого призрака» — по крайней мере, так она думала. Ей было трудно прийти к какому-либо определенному выводу.

В субботу вечером после спектакля теперь уже Ральф и Пирс должны были заглянуть в квартиру девушек, чтобы выпить и поболтать, так что Лиза купила свежие цветы и, учитывая то, что Джекки наверняка выпьет в два или три раза больше любого из них, целых три бутылки вина.

Когда друзья наконец появились, Лиза обнаружила, что не может отвести глаз от Ральфа. Она протянула ему бокал вина, и когда он поблагодарил ее, ей вдруг оказалось невероятно трудно поверить в то, что этот негромкий, хорошо поставленный голос совсем недавно заполнял зрительный зал своей грохочущей мощью.

Джекки рассталась со своими предрассудками и теперь оживленно болтала с Пирсом о ресторанах, в которых оба частенько бывали.

— А вы сегодня неразговорчивы, Лиза, — в конце концов заметил Ральф. — Разве вам не понравилась постановка? Или вас разочаровало мое исполнение?

— Что вы! — пылко воскликнула она. — У меня просто нет слов от восхищения. Вы были великолепны. Поначалу я даже не поверила, что это вы и есть.

— Это хорошая роль, — скромно заметил Ральф.

— Думаю, что я тоже хочу быть актрисой. Должно быть, это здорово — вот так перевоплощаться. Я хочу сказать, что вы были настоящим Альфредом Дулитлом.

— Вы можете брать уроки актерского мастерства, — предложил Ральф.

— Как это можно сделать? — тут же поинтересовалась Лиза.

— Ну, попасть на дневную форму обучения в КАТИ^[42] очень трудно, да и плата там запредельная — а ведь вам придется еще и зарабатывать на жизнь.

Лиза с сожалением покачала головой:

— Боюсь, об этом не может быть и речи.

— В таком случае вы можете поступить в вечернюю школу. Я знаю одного человека, он ведет актерские курсы в Хэкни^[43]. Он берет по полкроны за урок.

Лицо Лизы просветлело.

— Столько я могу себе позволить.

— Тогда я наведу для вас справки, — пообещал Ральф.

Жизнь Лизы потекла своим чередом: работа, поход в театр вечером в субботу, возвращение с Пирсом и Ральфом, а по средам — уроки актерского мастерства под руководством пожилого актера с безумным взором, Годфри Перрика, и его супруги Розы. Лиза чувствовала себя Элизой Дулитл. Ее ливерпульский акцент постепенно исчезал по мере того, как Роза учила ее говорить правильным литературным языком, модулируя интонации. Кроме этого Роза показывала Лизе, как нужно грациозно ходить и садиться.

Годфри же взял на себя обучение собственно актерскому мастерству. Они садились в кружок, репетируя какую-либо пьесу, и в его устах слова оживали. Он никогда никого не ругал и не хвалил, пока они декламировали свои строки, лишь терпеливо пояснял, как следует произносить ту или иную фразу, подчеркивая значение, которого они не заметили.

Наступило лето. Лиза шла к мистеру Гринбауму и обратно по раскаленным тротуарам, хотя в самом магазине было прохладно. По воскресеньям она вытаскивала сонную Джекки из постели, и они отправлялись в Кенсингтон-Гарденз^[44], расположенный в самом конце Куинз-Гейт, где пили кофе на открытой террасе ресторана, глядя на прогулочные лодки на озере и нянечек в униформе, толкающих перед собой гигантские коляски, и на маленьких детишек в накрахмаленных воскресных нарядах, неохотно плетущихся следом.

Осень. Листья в парке покрылись золотом и облетели с деревьев. Они шуршали под ногами, когда подруги прогуливались по узким бетонным дорожкам. Сидеть снаружи было слишком холодно, и Джекки предлагала зайти в какой-нибудь паб, чтобы выпить и согреться.

Лиза купила зимнее пальто — как у настоящей кинозвезды, из тяжелого твида и с широким поясом, который она затягивала вокруг своей тонкой талии. Мужчины провожали их восхищенными взглядами: пышнотелую Джекки со светлыми волосами и кремовой кожей и Лизу, не уступавшую подруге в росте, но стройную, как фотомодель, с темными волосами до плеч — ей пришлось крепко зажмуриться, пока Джекки отстригала целые пряди, — уложенными в ее любимом стиле, с челкой набок, как у Вероники Лейк^[45].

С тех пор как Лиза приехала в Лондон, ее часто приглашали на свидания. С подобными предложениями к ней обращались клиенты в магазине; двое парнишек из актерского класса умоляли ее уделить им внимание, а молодой человек из квартиры этажом ниже дважды приглашал ее на ужин.

Лиза отказывала всем. Она не желала ни с кем заводить романтических отношений, по крайней мере пока. Быть может, когда-нибудь ее посетят совсем иные чувства, но сейчас в ее жизни мужчин было вполне достаточно: Гарри Гринбаум, Пирс и Ральф. И других ей не требовалось.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На Рождество Джекки собиралась поехать домой в Борнмут и пригласила Лизу с собой.

Приглашение было тактично отклонено. Джекки все время жаловалась на своих родителей, в особенности на мать.

— Ты не поверишь, Лиза, — ворчала она. — Моя мать живет по принципу: есть место для всего, и все должно быть на своем месте. Дом выглядит нежилым, как музей. Ты не успеваешь раздеться, как твою одежду утаскивают и прячут в какой-нибудь шкаф, в котором ее ни за что не отыскать. Это доводит отца до белого каления. Он все время сидит у себя в кабинете, даже по ночам — кажется, я не говорила тебе, что он зубной врач? Только так он сохраняет остатки душевного спокойствия. И то, что я такая растрепа, — это, наверное, реакция на мое воспитание.

Так что провести целых два дня с родителями Джекки — пожилые тетушки, которые регулярно снабжали ее купонами, тоже там будут — показалось Лизе не лучшим способом встретить Рождество. Кроме того, мистер Гринбаум и Мириам пригласили ее на рождественский обед.

— Я думала, что ортодоксальные евреи не празднуют Рождество, — чопорно поджав губы, заметила Джекки.

Отчего-то она крайне неодобрительно относилась к Гринбаумам. Лиза подозревала, что Гордон был еще и антисемитом.

— Они и не празднуют, но ведь что-то есть им все равно надо, — ответила она. — Так что это будет самый обыкновенный еврейский обед. Кошерный, — закончила она со знанием дела.

Лиза получила огромное удовольствие, покупая подарки для своей семьи: деревянные игрушки для малышей, шарфы и перчатки для братьев, брошки для Нелли и Джоан и трехрядное жемчужное ожерелье и заколку для мамы. Каждый презент она завернула в бумагу с изображением святых, перевязала их атласными красными лентами и приложила к каждому свертку небольшое поздравление. Лиза представила себе, как праздничная посылка приходит на Чосер-стрит и малышня с восторгом пищит и прыгает вокруг стола, разрывает бумагу и раздает подарки адресатам. Хотя, может статься, посылка придет, когда мама будет одна, и тогда она успеет развесить подарки на елке.

Кроме того, Лиза послала родным поздравительную открытку со словами: «От вашей Лиззи, с любовью», но по-прежнему не указала своего обратного адреса.

От вечеринок у Лизы голова шла кругом. Класс драматического искусства устраивал специальное торжество по случаю окончания семестра, и кое-кто из студентов тоже организовал пирушку. Ральф и Пирс пригласили ее и Джекки немного посидеть и выпить в воскресенье накануне Рождества. Пирс тоже отправлялся домой на Рождество, и Лиза ощущала напряжение, возникающее между друзьями всякий раз при упоминании об этом.

В сочельник мистер Гринбаум не закрывал свой магазин до самого вечера. В тот день Лиза попрощалась с Джекки с утра, поскольку та заканчивала работу в обед и прямо из конторы отправлялась на вокзал. «Надеюсь, ты хорошо встретишь Рождество, — печально сказала Джекки, когда они расставались напротив “Хэрродса”. — А мне это не светит».

— Мисс Лиза О’Брайен, вы ведь не возражаете против того, чтобы немного поработать в такой особенный день? — осведомился мистер Гринбаум. — Видите ли, все магазины будут открыты, и я рассчитываю, что сегодня днем дела пойдут особенно удачно. Ну, знаете, многие спешат купить подарки в самую последнюю минуту.

— Я возражаю, и даже очень, — сурово ответила Лиза. — Но вы такой тиран, что, пожалуй, прикажете высечь меня плетью, если я откажусь.

— Вот это правильно. Смейтесь над стариком, смейтесь, ведь он не может дать вам сдачи.

— У вас хорошо подвешен язык, и вы всегда можете укусить в ответ, — парировала Лиза.

Она наслаждалась их ежедневными шутливыми перебранками. Если они не разговаривали о книгах, то обменивались добродушными подначками и оскорблениями.

Мистер Гринбаум вздохнул.

— Ах, Минни Копек! Почему я не послушал тебя? А ведь ты так меня умоляла! Если бы я поддался на твои уговоры, то сейчас жил бы с тобой в раю, а не выслушивал язвительные замечания и оскорбления от сварливой супруги и тощей девчонки, которая не питает ко мне ни малейшего уважения.

— Перестаньте кормить меня байками о Минни Копек. В конце концов, кто она такая?

— Одна полная леди. Она танцевала стриптиз — это было непристойное зрелище. Но я мог бы приклонить голову к ее пышной груди и обрести покой вместо всего этого… — Мистер Гринбаум развел руки в стороны, окинул взглядом свой магазин и пожал плечами.

Лиза звонко рассмеялась.

— Прекратите, Гринбаум. Вы любите свою жизнь, вы любите Мириам, и вы любите свои книги.

— Тебе не идет быть такой умной и проницательной. Время от времени еврей должен страдать, и ему это нравится. А ты портишь мне удовольствие.

Тут открылась дверь и в магазин вошел юноша.

— Брайан! Давненько тебя не было видно. Что у тебя закончилось на этот раз? Чернила или лента для пишущей машинки?

Мистер Гринбаум повернулся к полке с канцелярскими принадлежностями.

— Дайте мне пачку копировальной бумаги, пожалуйста.

Юноша подошел к прилавку, увидел Лизу и застыл на месте. Несколько секунд он смотрел на нее, затем, смутившись, опустил взор, и на его гладких, как у младенца, щеках расцвел жаркий румянец. Он был красив какой-то слащавой красотой. У него были светлые шелковистые волосы и небесно-голубые глаза в обрамлении коротких белесых ресниц, которые придавали ему испуганно-близорукий вид. Словом, он походил на херувима. Лиза изумилась, заметив, что он то и дело бросал взгляды украдкой в ее сторону.

Происходящее не ускользнуло и от внимания мистера Гринбаума. Он жизнерадостно прогудел:

— Брайан, ты ведь не знаком с Лизой? По-моему, ты еще не заходил ко мне с тех пор, как она здесь появилась. Брайан работает наверху, — пояснил он. — Как же называется твоя контора? Моя старая голова, я опять все позабыл…

— «Импорт и экспорт», — подсказал Брайан.

Несмотря на внешность херувима, у него оказался глубокий голос взрослого мужчины.

— Ты одержала победу, — рассмеялся мистер Гринбаум после того, как юноша ушел.

Лиза скривилась, и на ее лице появилось выражение, которое мистер Гринбаум именовал не иначе как «хэрродсовское», — смесь отвращения и презрения.

— Он совсем еще ребенок, — отмахнулась она.

— Брайан вовсе не ребенок, — серьезно возразил мистер Гринбаум. — Ему по меньшей мере двадцать — гораздо больше, чем тебе. Иногда за ним заходит мать и ждет его снаружи. Вот она — сущий дракон. Однажды она заглянула сюда и купила кулинарную книгу.

Тут в магазин вошел кто-то еще, и Лиза совершенно забыла о Брайане.

Вечером она возвращалась домой по Оулд-Бромптон-роуд. «Хэрродз» был уже закрыт, хотя внутри по-прежнему ярко горел свет и утомленные продавщицы подсчитывали выручку и приводили в порядок прилавки. Лиза, словно зачарованная, останавливалась у каждой витрины, впрочем, как всегда. После Рождества все эти стенды будут демонтированы и начнется распродажа.

В первой витрине красовался свадебный наряд из красно-белого бархата, вторую занимал огромный Санта-Клаус, у ног которого столпились эльфы и феи на ковре из настоящих листьев — золотых, красных, темно-коричневых. А вот и витрина с игрушками! Даже сейчас, в шестнадцать лет, Лиза обожала разглядывать изысканно наряженных кукол с неестественно живыми личиками. Она жалела о том, что не может купить близнецам игрушечный поезд, который с пыхтеньем бегал по рельсам, ныряя в зеленые туннельчики, замирая у крошечных перронов и вновь трогаясь с места по сигналу семафора.

Но при виде центральной экспозиции у Лизы перехватило дыхание. Это был трехэтажный кукольный домик в викторианском стиле, причем каждая комната была обставлена мебелью. Люстра и настенные светильники загорались по-настоящему! В кухне стояла крошечная женщина, над столом навеки застыли ее руки, месившие тесто размером не больше фартинга^[46]. У камина в гостиной замер мужчина в черном, попыхивая трубочкой, а его супруга сидела в кресле, обитом голубой парчой, и вязала. Ее рука замерла в воздухе. Лиза разглядела даже блеск миниатюрной спицы. В детской играли малыши, а в мансарде женщина в белом склонилась над колыбелькой, в которой лежал младенец.

Лиза вздохнула. Завтра утром, проснувшись, одни дети найдут такие вот игрушки, тогда как другие, пусть и не по своей вине, не получат ничего.

Вечер выдался тихим, ночное небо было затянуто облаками, из-за которых время от времени выглядывала луна, но только ради того, чтобы вновь затеряться среди них. На немногочисленных ясных участках весело перемигивались звезды. Словом, все было совсем не так, как в Ливерпуле, где сейчас с Ирландского моря наверняка налетал ледяной порывистый ветер, со свистом носясь по промерзшим улицам.

Магазины пустели, двери запирались, продавщицы гурьбой высыпали на улицы, восторженно щебеча и чувствуя, как усталость тяжелой рождественской недели отступает перед перспективой провести дома целых два праздничных дня. Последние покупатели, нагруженные коробками и пакетами, переминались с ноги на ногу на краю тротуаров в тщетной попытке поймать такси.

У Бромптонской часовни стояла группа славильщиков^[47], и их серебристые голоса едва доносились сквозь неумолчный шум уличного движения. Когда Лиза проходила мимо, до ее слуха долетели слова песенки «Святой и малыш».

В окнах домов, двери которых украшали венки из ветвей остролиста, виднелись празднично наряженные елки, а в комнатах мигали огоньки гирлянд.

Воздух был наполнен предвкушением праздника, и от него кружилась голова. Лиза почувствовала, как по телу пробежала радостная дрожь. Сегодня вечером ей предстояло посетить еще одну вечеринку. А завтра она отправится к Гринбаумам на ужин. Правда, второй день Рождества ей предстоит провести в одиночестве. Впрочем, нельзя сказать, что ее это огорчало. В сущности, Лиза с нетерпением ожидала возможности провести целый день за чтением.

Сегодняшняя вечеринка должна была состояться в Ламбете^[48], где жила Барбара, с которой они вместе посещали драматический кружок. Один из студентов должен был зайти за Лизой в восемь вечера. Она наденет платье из зеленой тафты с сердцевидным вырезом и рукавами «три четверти». У этого платья была роскошная юбка-колокол, и Лизе очень нравилось мягкое и щекочущее прикосновение ткани к ногам. Единственная проблема — это необходимость отбиваться от домогательств Джона и Барри, которые вот уже несколько месяцев назойливо приглашали Лизу на свидание. На каждой вечеринке кто-нибудь из них, а то и оба, безуспешно пытались, как они выражались, завлечь ее на «урок любви», во время которого парочки долгими часами сидели в темных комнатах, слившись в утомительных, удушающих объятиях.

— Ничего, — сердито сказала себе Лиза. — Я как-нибудь избавлюсь от них. Как всегда.

Гринбаумы жили в Челси на первом этаже довольно мрачного многоквартирного дома. Лиза уже несколько раз была у них в гостях. Внутреннее убранство квартиры вполне соответствовало фасаду здания. Жилище Гринбаумов было обставлено массивной темной мебелью, обильно украшенной резьбой и завитушками. На каждом свободном клочке поверхности Мириам расставила фарфоровые украшения и фотографии давно умерших родственников из Австрии.

Хозяйка изрядно потрудилась, чтобы приготовить праздничный обед.

На первое был подан ячменный суп, за которым последовала, к удивлению Лизы, курица с потрохами под винным соусом, жареный картофель и овощное ассорти.

— Обычно я не готовлю в вине, но по случаю Рождества… — И Мириам подмигнула.

Лиза сказала, что все очень вкусно, просто восхитительно, хотя и добавила, что ожидала чего-то совершенно иного.

— Я полагала, кошерная пища будет… э-э… словом, необычной. Чем-нибудь таким, чего я еще никогда прежде не ела.

Мириам с мужем обменялись веселыми взглядами.

— Кошерная еда ничем не отличается от вашей, просто готовится несколько иначе, вот и все. Животных умерщвляют…

— Не рассказывай об этом во время еды! — поперхнулся мистер Гринбаум. — Имей совесть, женщина. Свои манипуляции ты сможешь живописать Лизе как-нибудь в другой раз.

Вместо пудинга на стол был подан необычный яблочный пирог. Мириам сказала, что он называется «штрудель».

— Этот обед — самый вкусный из всех, что я когда-либо ела, — призналась Лиза, когда с едой было покончено.

Мириам выглядела польщенной.

— Как приятно, когда твою стряпню ценят, хотя бы для разнообразия, — саркастически заметила она. — Только взгляни на этого мужлана! Я ни разу не слышала от него ни слова благодарности, хотя и торчу у плиты, как рабыня, целыми днями, чтобы он мог набить свою утробу достойной пищей!

Мистер Гринбаум подмигнул Лизе.

Шутливая перебранка продолжалась до самого вечера. Выяснилось, что Мириам хочет, чтобы ее супруг отныне проводил в своем магазине лишь часть дня.

— Ты упрямый старый осел, Гринбаум, раз тащишься туда каждый день и проводишь там по восемь часов. Ради чего? Денег у нас довольно. Лиза и сама в состоянии присматривать за твоей лавкой. Тебе повезло, что она согласилась работать у тебя.

— Мой магазин — это моя жизнь, — просто ответил пожилой мужчина.

— Ты хочешь сказать, что для меня в ней места нет?

— Разумеется, нет! Ты как прыщ у меня на заднице. Или ты думаешь, что я соглашусь торчать целый день тут, с тобой, когда могу проводить время в обществе такой прекрасной молодой леди? — И он указал на Лизу.

— Было время, когда я могла составить Лизе конкуренцию, — заметила Мириам. — Когда-нибудь и она состарится.

— Когда Лиза постареет, я закрою магазин.

— Фу! А что ты на это скажешь, Лиза?

— Я ничего не скажу, — оживленно откликнулась Лиза.

Она сидела за столом, умиротворенно потягивая вино из черной смородины и отщипывая кусочки от глазированного печенья. Она думала, что мистер Гринбаум может работать столько, сколько ему заблагорассудится.

Перебранка продолжалась, и имя Минни Копек всплывало еще не раз.

На второй день Рождества Лиза намеревалась выспаться как следует, но проснулась уже в семь утра и обнаружила, что больше не может заснуть. В конце концов она встала с постели. Надев широкие брюки и белую блузку, она заварила чай и взялась за книгу, которую читала, — «Ярмарку тщеславия». Ей очень нравилась главная героиня Бекки Шарп — хитроумная и жестокосердная девчонка.

Чуть позже Лиза решила прогуляться по Кенсингтон-Гарденз, который, к ее удивлению, оказался переполнен. Несколько маленьких девочек толкали перед собой новенькие детские колясочки и выглядели при этом чрезвычайно серьезными. По аллее носился совсем еще маленький мальчишка, судорожно крутя педали красного велосипеда. У пруда взволнованно суетились отцы: одни подсказывали сыновьям, как лучше подтянуть оснастку новеньких игрушечных яхт, другие с отчаянием смотрели, как небольшие суденышки заваливаются набок, погружая паруса в воду.

Навстречу Лизе шла молодая пара. Мужчина был в военной форме. Он обнимал за талию девушку, которая была ненамного старше Лизы. Оба толкали перед собой старенькую коляску, и, проходя мимо, Лиза разглядела внутри девочку месяцев девяти от роду, играющую погремушкой.

Тоска по дому вдруг обрушилась на Лизу с невиданной силой. В прошлом январе Кевин с гордостью объявил, что его жена, Колетта, ждет ребенка. Китти пришла в восторг — у нее должен был появиться первый внук или внучка! Сейчас в Ливерпуле, должно быть, живут уже несколько племянников или племянниц, которых Лиза никогда не видела и вряд ли увидит.

Ее семья! Вспоминают ли они ее хотя бы иногда?

Наклонив голову и едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, Лиза поспешила домой.

Мертвая тишина царила за закрытыми дверьми квартир в доме номер пять на Куинз-Гейт, когда Лиза бежала вверх по лестнице. Уехали почти все. Остался только Ральф. Наверное, у него просто не было семьи. Позже Лиза услышала, как он гремит в кухне посудой, и подумала, а не отнести ли туда грязные тарелки, чтобы вымыть их и сделать вид, будто она столкнулась с ним случайно, но потом решила, что не стоит этого делать. Ральф вел себя по отношению к ней очень дружелюбно, но это была дружба на расстоянии — он словно делал одолжение Пирсу, а сам предпочел бы вообще не иметь ничего общего с ней или с Джекки.

Вновь взяться за чтение было решительно невозможно. Как Лиза ни старалась прогнать мысли о доме, они упорно лезли ей в голову. Девушка заштопала пару чулок и убрала в квартире. Вытирая пыль с туалетного столика, она обнаружила бутылку виски, недопитую Джекки, и задумчиво уставилась на нее. Похоже, спиртное помогало Джекки справляться с проблемами. Лиза принесла стакан и налила в него на палец янтарной жидкости, после чего осторожно отхлебнула. Почти мгновенно по телу растеклось блаженное тепло. Она сделала еще глоток, и у нее закружилась голова. Ощущение было приятным, а вместе с ним пришло осознание того, что все складывается не так уж и плохо. Лиза отпила еще немножко. Собственно говоря, жизнь — недурная штука. В голове у нее словно взошло солнце, все вокруг подернулось розовой дымкой, и девушка уселась на диван, довольная и сонная.

В дверь постучали. Наверное, это Ральф. Вставать было лень, поэтому Лиза крикнула:

— Войдите.

К ее невероятному изумлению, в комнату вошел Гордон. Должно быть, Джекки дала ему ключ от входной двери.

— Что вам здесь понадобилось? — Вопрос прозвучал грубо, но Лизе было все равно. — Джекки уехала. Разве она не говорила вам об этом?

— Я пришел не к Джекки, — с неприятной ухмылкой ответил Гордон.

— Ну, я вас видеть не желаю, — твердо произнесла Лиза.

С таким же успехом она могла вообще ничего не говорить. Гордон сел рядом с ней, и она обожгла его сердитым взглядом, жалея о том, что у нее кружится голова и она не может подняться на ноги, распахнуть дверь и приказать ему убираться. Что, ради всего святого, нужно этому мужчине? Его следующие слова повергли ее в шок.

— Хватит, Лиза, я же видел, как ты на меня смотришь. Ты ведь у нас горячая штучка, верно?

Она окинула его презрительным взглядом.

— Только не для вас!

Насмешка в ее голосе, кажется, подействовала на Гордона не лучшим образом. Он разозлился. Его покрытые сеточкой вен щеки раскраснелись, а маленькие глазки прищурились, став еще меньше. Кончики дурацких, слишком длинных усов в буквальном смысле задрожали от ярости.

— Ты сексуальная маленькая сучка! Не думай, что я не заметил, как ты выставляешься напоказ, когда я здесь.

— Когда вы здесь, меня тошнит. — Виски, похоже, сняло все ограничения. Лиза сказала первое, что пришло ей в голову. — При мысли о том, что вы с Джекки остаетесь наедине, меня выворачивает наизнанку. Она в миллион раз лучше вас.

— Джекки нравится, когда ее имеют, и я даю ей то, что нужно. Разве ты не хочешь, чтобы я трахнул и тебя, Лиза? Лиза сексуальная сучка.

— Если вы немедленно не уберетесь отсюда, я расскажу обо всем Джекки, — пригрозила Лиза.

— К черту Джекки. Я бы предпочел иметь дело с тобой.

Гордон грубо привлек ее к себе, и она почувствовала на щеке его зловонное дыхание. А потом он начал целовать ее и тискать руками ее грудь. Лиза попыталась оттолкнуть его и закричала:

— Убирайся отсюда, ублюдок!

— Перестань, Лиза. Ты сводишь меня с ума. Тебе же хочется этого, я знаю, что хочется…

Она вновь закричала, но руки у Гордона оказались слишком сильными, и хотя она сопротивлялась, высвободиться из его объятий не могла. Он разорвал на ней блузку и потянулся губами к ее шее.

Внезапно Лиза почувствовала, как какая-то сила отрывает от нее Гордона.

Ральф! Ральф схватил его за шиворот и отшвырнул в сторону. Гордон приземлился на четвереньки, как животное. Из уголков его губ текла слюна.

— Пошел вон отсюда, — негромко произнес Ральф. — Пошел вон, иначе я спущу тебя с лестницы, с четвертого этажа.

— Чертов педик! — прохрипел Гордон, отползая в сторону, чтобы оказаться вне пределов досягаемости.

Ральф шагнул к нему.

— Пошел вон, я сказал.

Гордон подполз к стулу и, цепляясь за него, с трудом поднялся на ноги. Один ус поник и болтался, словно растрепанная кисточка.

У дверей Гордон обернулся, и на лице у него появилось заискивающее выражение.

— Вы ведь не расскажете об этом Джекки? — блеющим голосом взмолился он.

Лиза не ответила.

— Вон отсюда! — повторил Ральф.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Лиза и Ральф прислушивались к удаляющимся шагам Гордона, пока они не затихли. Вскоре до них долетел негромкий глухой стук — это захлопнулась входная дверь. Лиза взглянула на Ральфа, и оба расхохотались.

— Что за гнусная личность! — сказал наконец Ральф. — Ради всего святого, что Джекки в нем нашла?

Лиза озадаченно покачала головой.

— Не знаю. Она влюблена, а любовь слепа, как говорят.

Она попыталась встать, но у нее закружилась голова, и Лиза повалилась обратно на диван.

— С тобой все в порядке? Тебе ничего не нужно?

— Я пьяна, Ральф. Я еще никогда не напивалась. Я выпила немного виски. Я чувствовала себя очень подавленной и несчастной. Думаю, мне нужно выпить чаю, чтобы протрезветь.

— Тебе следовало заглянуть ко мне — я тоже пребывал в депрессии. Собственно говоря, я весь день раздумывал о том, а не постучать ли к тебе, но потом решил, что ты хочешь побыть одна. — Ральф поднялся на ноги — сильный, крепкий, уверенный в себе мужчина. Его обычно сдержанное выражение лица изменилось после недавнего столкновения. — Я поставлю чайник.

— Там уже есть вода, — сказала Лиза, а потом быстро добавила: — Я забыла поблагодарить тебя. Ты спас мне жизнь. Оказывается, ты храбрец.

— Храбрец! — Он улыбнулся. — Сомневаюсь, что я спас твою жизнь. Скорее уж добродетель.

— О, чего нет, того нет, причем уже давно, — не задумываясь ответила Лиза и тут же готова была откусить себе язык, хотя Ральф, похоже, не обратил на ее слова никакого внимания.

— Почему ты несчастна, Лиза?

— Я просто скучаю по своей семье, вот и все. Я пошла прогуляться в Кенсингтон-Гарденз, а там был ребенок. Ну, я и вспомнила, что у меня есть племянник или племянница, а я его (или ее) никогда не видела. А ты?

Ральф эхом повторил ее слова:

— Просто скучаю по своей семье, вот и все.

— Разве ты не можешь поехать домой и навестить их?

— Свою жену и детей, ты хочешь сказать?

Лиза ахнула:

— Так ты женат?

— Жена разводится со мной — и я это заслужил. Родители отреклись от меня. Пирс тоже уехал, хоть и ненадолго. Я вдруг понял, что остался совсем один, и это действовало мне на нервы. К счастью для меня, ты закричала и рассеяла чары, злые чары.

Он налил чай в чашки и принес их к дивану.

— Сможешь удержать?

— Я не настолько пьяна. Вот только ноги и голова отказываются мне повиноваться, они такие непослушные. — Лиза начала жадно пить чай мелкими глотками. — Я больше никогда не буду пить так много и так быстро, — пообещала она.

— Мудрое решение. За это стоит выпить. — И Ральф отсалютовал ей своей чашкой.

— Я всего лишь хотела забыться, прогнать грустные мысли.

— Ах, если бы это было возможно! — печально откликнулся он. — Я весь день думал о своих детях. Представлял, как они встречают Рождество и как праздновали его мы те несколько лет, что были вместе.

— А что с тобой случилось? Не обижайся, я не хочу показаться навязчивой. Можешь не отвечать, если не хочешь, но зачем ты женился? — Лиза искоса взглянула на него и удивилась тому, что когда-то сочла Ральфа невзрачным. Сейчас в его глазах застыла печаль, а губы кривились в горькой ухмылке.

— Я женился, потому что должен был жениться. Ведь так поступают все мужчины — или, во всяком случае, большинство. Кроме того, я думал, что влюблен. Разумеется, этого быть не могло, но я считал по-другому. Откуда мне было знать, что такое любовь? Мой брак не был идеальным, секс не приносил мне удовлетворения, но я полагал, что мне просто не повезло.

Он вздохнул. Лиза смотрела на него и молчала.

— А потом меня призвали в армию, — продолжал Ральф. — Раньше я никогда не жил среди мужчин. И вдруг это показалось мне более естественным. Я почувствовал облегчение и стал самим собой. Потом я попал в плен, меня отправили в концентрационный лагерь и… словом, об остальном ты можешь догадаться. — Ральф передернул плечами. — Вернувшись домой, я написал письмо жене и рассказал ей обо всем. Я знал, что она будет шокирована, но какое письмо я получил в ответ! Оно состояло из одних оскорблений. Детям сказали, что я погиб.

— Это ужасно.

Лиза накрыла его руку своей. Ральф повернулся к ней и сделал жалкую попытку улыбнуться.

— Прости меня. Я взваливаю на тебя свои проблемы, а тебе от этого не станет легче. Знаешь, я ведь тоже выпил. Вино, сначала одну бутылку, потом вторую… Кажется. Не помню точно.

— Не извиняйся. Продолжай, — попросила Лиза. — Как говорят, разделенная беда — уже полбеды. — Это была одна из любимых поговорок Китти.

— В лагере я увлекся драматическим искусством. К своему изумлению, я обнаружил, что из меня получился недурной лицедей. Так что, вернувшись домой, я решил продолжить этим заниматься. Это казалось мне вполне логичным. — Он так крепко сжимал чашку обеими руками, что Лиза заметила, как побелели у него костяшки пальцев.

— Знаешь, чего я хочу больше всего на свете, Лиза?

— Чего? — тихонько спросила она.

— Стать звездой. Чтобы имя Ральфа Лейтона было известно всему миру, подобно имени Чарльза Лоутона^[49] или Лоуренса Оливье. И тогда в один прекрасный день моя жена, быть может, расскажет детям о том, что я не погиб на войне. Быть может, тогда что-нибудь изменится. Они перестанут стесняться того, что я — педик, гомик, или какие там еще оскорбительные названия придуманы для того, кем создал меня Господь. Как по-твоему, я могу стать звездой, Лиза?

— Я очень надеюсь на это, — прошептала она. — Надеюсь от всей души. Во всяком случае, завтра возвращается Пирс и…

Ральф резко перебил ее:

— Не завтра — на следующей неделе. Видишь ли, это не просто выходные в старом родовом особняке де Виллье. Пирс прекрасно проведет там время. Разумеется, он не мог взять меня с собой, потому что его родители ничего не знают о… Он непременно будет флиртовать с какой-нибудь девчонкой и уговорит ее остаться на ночь.

— Ты имеешь в виду, что Пирс…

— О да. Ему нравятся женщины, хоть и не так сильно, как мужчины. Вот почему, когда он в первый раз привел тебя сюда, я подумал, что… — Ральф оборвал себя на полуслове и покачал головой. — Довольно! — вскричал он громоподобным, сценическим голосом, от звука которого Лиза едва не свалилась с дивана. — Знаешь, а ведь мне и впрямь стало лучше. Теперь, после того как я обнажил перед тобой душу, пришла твоя очередь. Где это чертово виски?

Он наполнил стакан до половины и протянул его Лизе.

— Давай, выпей еще немножко. Это поможет тебе облегчить душу.

— Думаешь, я должна? Пить, я имею в виду.

— По здравом размышлении, нет, хотя со мной ты можешь чувствовать себя в полной безопасности.

— Я уже говорила тебе, в чем дело. Я скучаю по своей семье, только и всего.

— Нет, дело не только в этом. Тебя мучает что-то еще. Я понял это в самую первую нашу встречу. Для шестнадцатилетней девчонки у тебя очень таинственный вид. Судя по всему, ты прожила гораздо более полную жизнь по сравнению с Джекки. Я вижу это по твоим глазам.

Мысль довериться кому-то вдруг показалась Лизе очень соблазнительной, особенно такому отзывчивому и понимающему человеку, как Ральф, хотя совсем недавно она не могла бы даже подумать об этом. Ни одна живая душа не знала о том, что случилось с ней в Саутпорте.

И она рассказала ему. Обо всем, включая страшную смерть Тома.

День плавно перешел в вечер. Но оба не спешили зажигать свет, так что к тому времени, как Лиза закончила, комнату освещал лишь тусклый призрачный свет луны.

Ральф молчал долго, очень долго. В конце концов он вздохнул и негромко произнес:

— Моя дорогая девочка, я восхищаюсь тобой настолько, что это не выразить словами. Какие испытания выпали на твою долю! Будем надеяться, что ты всегда будешь выходить из них победительницей.

Лиза тихонько заплакала, и он бережно взял ее за руку. Они сидели рядом в дружелюбном молчании, пока она не заснула.

Проснувшись, Лиза обнаружила, что голова Ральфа покоится у нее на плече и он негромко посапывает во сне. Она тут же задремала снова, испытывая благодарность к нему за близость его теплого и такого уютного тела.

Был уже полдень, когда вернулась Джекки и застала их вместе.

— Извини, сегодня не могу. Вечером у меня занятия в классе драматического искусства.

— Ладно, а как насчет завтрашнего дня?

— По четвергам я мою голову.

Брайан растерянно заморгал, явно раздумывая, стоит ли просить о свидании в другой день.

Лиза про себя молилась, чтобы этого не произошло. Она не хотела встречаться с ним и надеялась, что он поймет это и оставит ее в покое. С того самого Рождества Брайан стал наведываться в магазин раз или два в неделю. Мистер Гринбаум потирал руки и заказал дополнительную партию канцтоваров, поскольку, как он заявил с довольной усмешкой, Брайан быстро опустошал его запасы.

— Интересно, он расходует это все у себя в конторе или относит домой? — как-то принялся рассуждать старик. — Пожалей юношу, Лиза, убеди его покупать книги вместо канцтоваров. По крайней мере, он сможет их читать. У него скопилось не меньше дюжины бутылочек с красными чернилами, а ведь существуют пределы того, что человек может сделать с таким количеством красных чернил, если только он не Дракула и не пьет их вместо крови!

Сегодня Брайан явился, чтобы купить коробку простых карандашей. Лиза положила их в бумажный пакет и с улыбкой протянула ему.

Юноша ушел из лавки безутешным, низко склонив голову.

Апрель почему-то оказался намного холоднее декабря. Дождь шел целыми днями. Джекки и Лизе пришлось ездить на работу на автобусе, а мистер Гринбаум приезжал и уезжал на такси. Вот и сейчас Лиза прошла в кухню, чтобы проверить, высох ли подол ее светло-коричневого плаща с погончиками и манжетами. Он успел промокнуть, пока она бежала от автобусной остановки до букинистической лавки. Подол высох, но измялся. Ей придется прогладить его утюгом, когда она вернется домой. Лиза очень гордилась своим плащом и носила его, подняв воротник и засунув руки в карманы, совсем как Барбара Стэнвик^[50]. Она складывала зонтик, который положила в раковину, чтобы с него стекла вода, когда дверь магазина отворилась.

Лиза обернулась. Человек средних лет переступил порог и теперь отряхивался на коврике. Она с изумлением рассматривала его наряд: черный костюм в мелкую белую полоску, лакированные кожаные туфли и тяжелое пальто-дубленка с меховым воротником. Мужчина снял мягкую замшевую шляпу с ярким пером на тулье и принялся сдувать капельки воды с манжет шикарного пальто. Лизе вдруг захотелось рассмеяться.

— Морри Сопель, — неодобрительно проворчал мистер Гринбаум. Этот посетитель, поняла девушка, не был здесь желанным гостем. — Что я могу для тебя сделать?

— Перекинуться со мной парой слов, Гарри, только и всего. Я был в этом районе по делам, заметил вывеску твоего магазина и подумал: «Я не видел Гарри Гринбаума давно, очень давно». — Мужчина стянул замшевые перчатки, обнажая смуглые волосатые руки.

— Не могу сказать, что проливал слезы по этому поводу, — ледяным тоном отозвался старик.

— Гарри, дружище, не обижай меня понапрасну.

Мужчина всплеснул руками. Его пальцы были усеяны перстнями, а на толстом запястье тускло сверкнул массивный золотой браслет. У Морри Сопеля были темные добрые глаза; судя по всему, в молодости он был очень красив, но сейчас подбородок у него обвис, а от крыльев носа к уголкам рта пролегли глубокие морщины.

Он поднял голову и заметил Лизу, стоящую на верхней площадке лестницы.

— Вот это да! — восхищенно присвистнул Сопель. — А я и не знал, Гарри, что у тебя появилась помощница. И какая помощница!

На Лизе был бледно-голубой трикотажный джемпер с высоким воротом, кремовая юбка и туфли-лодочки на высоких каблуках. Волосы она разделила на прямой пробор и заправила их за уши, в которые вдела жемчужные сережки. Она почти не пользовалась макияжем, лишь слегка подвела губы розовой перламутровой помадой да нанесла коричневые тени. Каждое утро Лиза втирала по капельке вазелина в свои длинные черные ресницы, чтобы они выглядели шелковистыми.

По какой-то ей самой не понятной причине Лиза не могла найти в себе силы, чтобы рассердиться на откровенное восхищение, которое выказал ей незнакомец. Чтобы сделать приятное мистеру Гринбауму, она не улыбнулась и, не произнеся ни слова, сошла по лестнице в магазин.

— Это мисс Лиза О’Брайен, — безо всякой охоты представил ее старик. — Морри Сопель — мой старый… э-э… знакомый.

— Здравствуйте, мисс Лиза О’Брайен.

Они пожали друг другу руки, и прикосновение его ладони оказалось теплым и дружелюбным. Мистер Гринбаум метал гневные взгляды в их сторону.

— Скажите мне вот что, — продолжал Морри. — Разве столь очаровательной молодой леди не пора пообедать? Если так, не окажете ли вы мне честь…

Мистер Гринбаум не дал ему договорить. В голосе старика клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Нет, не окажет.

— Разве Лиза не имеет права голоса? — полюбопытствовал посетитель, и в его глазах заплясали озорные искорки.

— Я отвечаю вместо нее. Лиза работает на меня. Я несу за нее ответственность, и, более того, она уже почти помолвлена и готовится выйти замуж.

Лиза, не веря своим ушам, уставилась на старика.

Но посетитель был настойчив.

— Разве может простой обед помешать ее планам?

— Ее жених работает наверху. Он рассердится, если увидит, как Лиза уходит с другим мужчиной. Разве не так, дорогая моя?

— В общем-то… э-э… д-да, — пробормотала девушка.

Морри Сопель с философским видом пожал плечами.

— Ничего страшного. Мне нечасто приходится иметь дело с такой красотой. Я просто хотел угостить Лизу роскошным обедом в «Хэрродсе».

Ей бы тоже этого хотелось. Откровенно говоря, ей нравился этот пестро одетый посетитель, и она даже почувствовала раздражение из-за собственнического поведения своего работодателя, хотя и предпочла промолчать.

Лиза не проронила ни слова после того, как мужчина ушел. Мистер Гринбаум то и дело поглядывал в ее сторону и наконец заметил:

— Ты сердишься на меня.

— Нет-нет, — запротестовала Лиза.

— Я же не слепой и все вижу. Лиза, он очень плохой человек, этот Морри Сопель. Очень, очень плохой.

— Мне он показался довольно симпатичным.

— О да, он обладает очарованием, этого у него не отнять. Женщины липнут к нему, как мухи к меду. Его бедная жена оставила его много лет назад. Он разбил ей сердце. Ей приходилось делить его со слишком многими женщинами.

— Но, как он сам сказал, кому стало бы хуже оттого, если бы я пообедала с ним? — защищаясь, пробормотала девушка.

— Ах, Лиза! Прости меня за то, что вмешиваюсь, но поверь мне, Морри Сопель — не тот мужчина, с которым следует обедать. Или делать что-либо еще. Он водится с дурными людьми.

Лиза улыбнулась, уверенная в том, что старик преувеличивает. Он заметил ее улыбку, и, когда заговорил снова, его голос дрожал и срывался от сдерживаемых эмоций.

— В этом случае никакие слова не будут преувеличением, дитя мое. Теперь, когда Морри увидел тебя, он может вернуться. Пообещай мне, что не будешь иметь дела с этим гангстером.

— Гангстером! — испуганно ахнула она.

— Да. Морри Сопель — самый настоящий гангстер. Его окружают воры и убийцы. Я не знаю, как ему удается избегать тюрьмы. Пообещай мне, Лиза.

— Обещаю, — ответила она и внутренне содрогнулась.

На следующей неделе Брайан принес ей цветы — темно-красные розы, завернутые в фольгу. Мистер Гринбаум как раз собирался идти на ленч, когда молодой человек вошел в магазин.

— К тебе посетитель, Лиза, — с озорной улыбкой сообщил старик.

Девушка смутилась и рассердилась. Почему, ради всего святого, этот мальчишка не оставит ее в покое? Это нечестно — вот так преследовать ее.

— Что вы делаете в субботу? — храбро спросил Брайан после того, как она поблагодарила его, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучало раздражение.

— Иду в театр, — ответила Лиза. — С другом.

— А в воскресенье?

— Мне очень жаль. — Она постаралась, чтобы ее слова прозвучали как окончательный отказ и Брайан не принялся вновь осаждать ее своими приглашениями.

Тут в магазин вошла посетительница, и Лиза оставила Брайана, чтобы заняться ею.

Она как раз заворачивала сделанную клиенткой покупку, когда порог переступил Морри Сопель. Он был одет так же безвкусно, как и вчера, хотя на сей раз его дорогое пальто было распахнуто, открывая взору бриллиантовую булавку на сине-зеленом галстуке. Морри Сопель жизнерадостно подмигнул Лизе, глядя на нее поверх головы посетительницы. Девушка в ответ окинула его холодным взглядом. Когда женщина ушла, он приблизился к ней.

— Мне пришлось подождать, пока старина Гарри не уйдет. Я подумал, что так будет легче пригласить вас на обед. Ваш наставник не позволяет вам даже рта раскрыть.

Лиза затрепетала. Этот человек был гангстером — настоящим, живым гангстером, вроде тех, которых играли Хэмфри Богарт^[51] или Эдвард Г. Робинсон^[52].

— Ответ тот же — нет, — коротко ответила она.

Морри Сопель ничуть не смутился.

— Тогда, может быть, поужинаем? В «Савое» или в «Кларидже»^[53]. Вы когда-нибудь там бывали?

— Нет, — ответила Лиза, — и не имею никакого желания.

— Перестаньте, — произнес Морри. — Любая девушка с радостью согласится поужинать в шикарном отеле. Пять перемен блюд, лучшее вино.

Лиза была с ним полностью согласна. Она бы с превеликой радостью отправилась на ужин в «Савой» или «Кларидж».

— А я не согласна, — сказала она. — Как бы там ни было, как вам уже говорил Гарри, у меня есть жених.

— Не верю ни единому его слову! — смеясь, заявил гангстер. — Он лгал, наш старина Гарри. Но он слишком честный человек, чтобы лгать умело. У него ничего не получилось.

— Он не лгал.

Брайан! Лиза совершенно забыла о его присутствии. Он вышел из-за стеллажей. От его неуверенности не осталось и следа.

— Я и есть жених Лизы, и как раз сегодня мы идем на ужин.

Морри явно был разочарован.

— Что ж, увы. Попытка — не пытка. До свидания, Лиза. И вам всего доброго, молодой человек. Вы счастливчик. Сообщите мне о дате свадьбы, и я пришлю вам подарок.

В воскресенье Брайан угостил Лизу чаем, а потом повел в кино.

Было невозможно отказаться от его приглашения после того, как он избавил ее от настойчивых ухаживаний Морри Сопеля. Кроме того, Брайан оказался на удивление приятным человеком и хорошим собеседником. Он был явно влюблен в Лизу по уши и оказывал ей всевозможные знаки внимания: распахивал перед ней двери, отодвигал стул в ресторане. Он заплатил за лучшие места в кинотеатре, когда они решили посмотреть «Поднять якоря!»^[54]. Фильм был поистине замечательный, а Джин Келли^[55]танцевал просто бесподобно.

Брайан говорил мало, зато оказался очень внимательным слушателем. Лиза рассказала ему о том, что каждую неделю ходит в театр и что билеты ей достает настоящий актер, который живет на одном этаже с ней и играет в спектакле «Пигмалион» в театре, расположенном неподалеку. Упомянула она и о своих уроках актерского мастерства, а также о Джекки и о ее ужасном приятеле.

— И еще есть Пирс. Он тоже живет на нашем этаже. Пирс дизайнер. Сейчас он выполняет заказ какой-то герцогини, забыла, как ее зовут.

— В самом деле?

Но когда они вышли из кино, Брайан все испортил, заявив:

— Было бы славно выпить кофе, но я обещал маме вернуться домой до десяти вечера.

И поэтому у дверей дома номер пять на улице Куинз-Гейт Лиза сказала:

— Я не стану приглашать тебя подняться, чтобы ты не опоздал на встречу со своей матерью.

Брайан уловил сарказм в ее голосе и пробормотал что-то о том, что его матери нужно помочь заполнить какую-то анкету.

— В таком случае поспеши, — ледяным тоном произнесла Лиза, произведя таким образом первый залп в военных действиях, которые вскоре развернулись между ней и миссис Дороти Смит.

Когда Лиза вошла в квартиру, Джекки уже приняла ванну и готовилась ко сну. На ней была шелковая пижама лимонного цвета и короткий халатик. Девушка развалилась на диване, потягивая виски.

— Ну и как он? — поинтересовалась Джекки заплетающимся языком, что недвусмысленно свидетельствовало о том, что этот стакан — далеко не первый.

Лиза наморщила нос и ответила:

— Забавный и впечатлительный.

Джекки хихикнула.

— Ты говоришь о нем так, словно он — маленький мальчик.

— В каком-то смысле так оно и есть. — Но потом Лиза вспомнила, как решительно Брайан выступил против Морри Сопеля. — Хотя иногда он ведет себя как взрослый мужчина. В целом я неплохо провела время.

— Полагаю, ты согласилась встретиться с ним снова? — спросила Джекки.

— В следующее воскресенье.

Брайан умолял ее назначить свидание раньше, но Лиза проявила твердость, поскольку не хотела, чтобы их отношения вылились во что-либо серьезное.

— Дорогая, мне так жаль, что в воскресенье у тебя свидание. Я уже привыкла, что в этот день ты дома, со мной.

— Я перенесу нашу встречу на другой день, — быстро сказала Лиза. — Брайан не станет возражать.

— Ни в коем случае! — возмущенно воскликнула Джекки. — Мне не следовало жаловаться. В конце концов, почти каждый вечер я оставляю тебя одну до восьми часов.

— Мы могли бы погулять вчетвером, — неуверенно предложила Лиза.

С влажными кудряшками, прилипшими к свежей персиковой коже, Джекки выглядела такой красивой, и Лизе представлялось верхом несправедливости то, что ее подруга вынуждена в одиночестве сидеть в четырех стенах, ожидая этого ужасного мужчину, которого она любила.

— Как насчет того парня в конторе, который все время приглашает тебя на свидание?

Джекки ответила вполне предсказуемо:

— О нет, я не могу себе этого позволить! Иначе получится, что я предаю Гордона.

— Но ведь он все выходные проводит со своей женой. Разве он тебя не предает?

— Нет, Лиза. Это разные вещи.

И хотя Лизе очень хотелось продолжить разговор на эту тему, она заставила себя замолчать. Она ничего не сказала Джекки о домогательствах Гордона на второй день Рождества, хотя и терзалась сомнениями, правильно ли поступила. Лиза боялась, что даже если ее подруга и узнает об этом, то не станет любить Гордона меньше, лишь будет еще несчастнее. Джекки непременно найдет ему оправдание — дескать, он слишком много выпил или ожидал, что она приедет раньше. Кроме того, она начнет терзаться чувством вины еще и перед Лизой.

Поэтому Лиза ничего не стала рассказывать, но заметила, что с того злополучного Рождества Гордон начал вести себя с Джекки еще более бесцеремонно, почти жестоко. Временами бедная девушка не находила себе места от горя.

Лиза вздохнула.

— Я приготовлю нам по чашечке чая, — сказала она.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В следующую субботу перед тем, как уйти на работу, Лиза разбудила Джекки.

— Сегодня у нас вечеринка, — сообщила она.

Джекки села на постели, растерянно моргая спросонья.

— Вечеринка? По какому поводу?

— Вчера у меня был день рождения — мне исполнилось семнадцать.

— Лиза! Почему ты ничего мне не сказала? Я даже не купила тебе подарок. А кто придет на вечеринку?

— Но ты ведь ничего не имеешь против, а? В конце концов, это твоя квартира.

— Разумеется, я ничего не имею против. Я люблю вечеринки.

Лиза намеренно ничего не стала говорить Джекки заранее, чтобы та не дай бог не пригласила Гордона. Хотя считалось, что по выходным он занят, иногда он все-таки появлялся в самое неподходящее время. А теперь было уже слишком поздно искать его, чтобы пригласить.

— Придет Пирс. И Ральф, разумеется, хоть и чуть позже. Еще я пригласила своих знакомых из драматического кружка, но придут, конечно, не все. А бедный мистер Гринбаум, боюсь, не сможет подняться по лестнице.

— Как насчет закусок?

— Бутерброды и печенье, и больше ничего. Ну и вино, разумеется. Я куплю его на обратном пути из книжного магазина.

По субботам рабочий день у Лизы заканчивался в час дня.

— Ох, Лиза! Я так рада, что ты вошла в мою жизнь. С тобой она стала гораздо интереснее — с нами все время что-нибудь происходит.

* * *

На день рождения мистер Гринбаум подарил Лизе собрание сочинений Джейн Остин в переплете из темно-зеленой кожи с золотым тиснением, причем каждый том был упакован отдельно.

Лиза пришла в такой восторг, что, неожиданно для самой себя, поцеловала старика в пожелтевшую дряблую щеку.

— Спасибо, большое вам спасибо! — выдохнула она. — Книги мне очень понравились. Я знаю, что мне захочется перечитывать их снова и снова.

— Там есть два романа, которых ты еще не читала, — отозвался мистер Гринбаум. — И я не стану рассказывать Мириам о поцелуе, иначе она примчится сюда и убьет тебя.

— Поцелуйте ее за меня.

— Что, поцеловать эту ужасную женщину? Никогда! — И вдруг его постаревшее лицо сморщилось и на нем появилось выражение, которое Лиза поначалу не смогла распознать. Неужели это был страх? Мистер Гринбаум оперся рукой о стол, чтобы не упасть, а потом повалился на стул.

— Что случилось? — встревоженно спросила Лиза.

— Ничего, ничего. Старческий маразм.

— Скажите мне, — настаивала девушка. — Вы выглядите так, словно увидели привидение.

— Я испугался. Мне вдруг пришла в голову мысль, что, когда ты решишь перечитать «Гордость и предубеждение», я буду уже мертв.

— Не говорите глупостей! Ничего с вами не случится.

— Лиза, Лиза, это ты говоришь глупости. От судьбы не уйдешь. Мне уже почти восемьдесят. В душе я чувствую себя восемнадцатилетним. Ах, как бы я хотел пойти к тебе на вечеринку вместе со своей любимой Мириам!

Лиза вдруг пожалела о том, что не додумалась устроить вечеринку где-нибудь в другом месте, куда мистер Гринбаум мог бы добраться безо всяких трудностей.

Старик заметил ее озабоченность и недовольно фыркнул.

— Ах! Я превратился в настоящего старого неврастеника, раз веду себя так в твой день рождения. Гарри Гринбаум, соберись. — Он начал негромко напевать «Во всем ищи светлую сторону»^[56], так забавно коверкая слова и гримасничая, что Лиза невольно рассмеялась.

— Ну вот, — сказал он, — дальше я слов не знаю. Но я развеселил тебя и развеселился сам.

— Вы уверены?

— Конечно уверен. Сегодня в восемь часов вечера, когда начнется вечеринка, мы с Мириам выпьем за твое здоровье. Надеюсь, ты проживешь такую же долгую и счастливую жизнь, как и я, Лиза.

— Я тоже на это надеюсь, — с жаром подхватила девушка.

Когда собравшиеся запели «С днем рождения!», Лиза вспомнила о Китти. Джекки выключила свет и вошла в комнату с большим тортом, который купила сегодня днем: на нем мерцали семнадцать свечей, каждая из которых была воткнута в белый бутон розы, а поверх белой глазури розовым кремом было выведено: «ЛИЗА». Когда виновница торжества, смеясь, стала задувать одну свечу за другой, гости запели, и она сразу же подумала о матери. Даже в детстве, когда у них не было денег на подарки или какое-то особое угощение, они все равно пели «С днем рождения!», когда садились за стол, чтобы съесть матросское рагу, хлеб с вареньем или что там еще удавалось раздобыть Китти.

Когда зажегся свет, Лиза плакала, но все решили, что это от радости. Все, за исключением Ральфа. Когда Джекки принялась разрезать торт, он подошел к Лизе и сел рядом.

— Грустно?

— Немножко.

— Я так и думал.

Он легонько пожал ей руку, и Пирс с любопытством посмотрел на них. После Рождества между Лизой и Ральфом установилась какая-то связь. Лиза тоже это заметила.

— Ты мой самый лучший друг, — прошептала она.

— Я польщен. — Ральф улыбнулся.

— Мы навсегда останемся друзьями, даже если будем редко видеться.

— Навсегда. Ты можешь рассчитывать на меня, если когда-нибудь попадешь в беду.

Пройдет много лет, прежде чем Ральфу придется сдержать свое слово.

Брайан обиделся, узнав, что Лиза не пригласила его на свою вечеринку.

— Она продолжалась до двух часов ночи, — лукаво пояснила Лиза. — Я подумала, что твоей маме не понравится, если ты задержишься так надолго. — Хотя, по правде говоря, ей даже не пришло в голову его пригласить. — Тебе нравятся мои часики? — Она оттянула рукав и продемонстрировала Брайану крошечный золотой хронометр на регулируемом браслете. — Это подарок Джекки.

Те часы, которые когда-то одолжила ей Джекки, уже давно были возвращены хозяйке, и Лиза купила себе недорогую хромированную модель, которая, по словам подруги, выглядела слишком просто, что вполне соответствовало истине.

— А еще мне подарили кучу парфюмерии и украшений. Мистер Гринбаум вручил мне собрание сочинений Джейн Остин, а Ральф — чудесную куклу.

— Куклу?

Тогда, на Рождество, она, похоже, рассказала Ральфу о том, что часто останавливается у витрины «Хэрродса» и рассматривает игрушки, поэтому он подарил ей куклу в викторианском наряде ростом в два фута, с настоящими волосами, завитыми в кудряшки. Только сегодня утром Лиза и Джекки сидели на полу, с умилением разглядывая куклу, усаженную в угол дивана. Она в ответ смотрела на них своими голубыми безжизненными глазами.

«Как ты назовешь ее?» — поинтересовалась Джекки. «Викторией. Или у меня плохо с воображением?» — «Нет, Виктория в самый раз. Ты только посмотри на эти пуговицы! Я имею в виду, они же настоящие, их даже можно расстегивать». — «Знаю, — восторженно ответила Лиза. — Сегодня утром я уже переодевала ее. Видела бы ты ее панталоны! Они обшиты кружевами. Как и нижние юбки». — «Правда? А можно мне поиграть с ней сегодня днем, пока ты будешь на работе?» — «Конечно, если только ты будешь осторожна».

И обе повалились на пол, безудержно хохоча.

— Да, куклу, — сказала Лиза Брайану. — Она очень миленькая, и я назвала ее Викторией.

Брайан выглядел совершенно сбитым с толку. Но потом в фойе кинотеатра он купил ей самую большую коробку шоколадных конфет.

— С днем рождения, — пробормотал юноша.

Лиза почувствовала себя виноватой. Брайан явно был уязвлен до глубины души, поэтому в тот вечер она была особенно мила с ним.

Они смотрели «Веревку»^[57] с Джеймсом Стюартом^[58] в главной роли. Брайан сказал, что в основу фильма положено реальное убийство, совершенное в Америке в середине тридцатых годов. Действие, разворачивающееся на экране, оказалось настолько захватывающим, что на целых два часа Лиза забыла обо всем.

— Это было потрясающе, — прошептала она, когда они поднялись со своих мест под звуки государственного гимна.

— У Альфреда Хичкока все фильмы такие.

— Альфред Хичкок? А кого он играл?

— Это режиссер. Мы с мамой видели все его фильмы.

Хотя Брайан несколько раз упомянул о матери, в тот вечер он, похоже, не торопился вернуться домой и после фильма предложил выпить кофе. Когда Лиза вместо этого пригласила его в гости на Куинз-Гейт, он с энтузиазмом ухватился за эту идею.

По квартире расхаживала Джекки в одной пижаме, с неизменным стаканом виски в руках. Брайан выглядел растерянным и ошарашенным, а Лиза только улыбалась. Временами он казался настоящим ребенком.

После того как он ушел, Джекки заявила:

— Он не мог отвести от тебя глаз. Положительно, он влюблен в тебя по уши.

— Неужели? Я не заметила, — небрежно отмахнулась Лиза.

— Кроме того, он очень симпатичный.

Лиза улыбнулась.

— И этого я тоже не заметила.

— Держу пари, в молодости Алан Лэдд^[59] наверняка был похож на Брайана.

Мнение Лизы о Брайане внезапно стремительно изменилось в лучшую сторону. Впервые она почувствовала себя польщенной из-за того, что он за ней ухаживает. В конце концов, не многие девушки могут похвастаться тем, что ходят на свидания с молодым Аланом Лэддом.

Лето в том году было не таким теплым, как прошлое. Погода стояла туманная и влажная с редкими периодами изнуряющей жары, а вот осень выдалась на редкость приятной.

— Это мое любимое время года, — призналась Лиза Джекки однажды свежим октябрьским утром, когда они брели по Кенсингтон-Гарденз. Впереди с одного из деревьев вдруг обрушился настоящий листопад, и Лиза устремилась туда, вытянув перед собой руки. — Иди сюда! — крикнула она. — Поймай лист и загадай желание, оно наверняка сбудется.

— Мои желания никогда не сбываются, — посетовала Джекки.

— Бедная моя! — Лиза вернулась к подруге и взяла ее за руку. — И что же нам с тобой делать?

Джекки вымученно улыбнулась.

— Заставить Гордона полюбить меня так, как Брайан любит тебя, — сказала она. — Поймай листок, Лиза, и загадай это желание для меня.

Лиза встречалась с Брайаном два раза в неделю, по воскресеньям и четвергам. Почти всегда они ходили в кино. Он просматривал репертуар кинотеатров в газетах, выбирая фильмы Хичкока, так что иногда им приходилось выезжать за город. Они посмотрели «Дурную славу» с Кэри Грантом и Ингрид Бергман, чье мастерство и красоту невозможно было описать словами и которая сыграла главную роль в очередном увиденном ими фильме, «Завороженном», вместе с Грегори Пеком. Лиза тут же влюбилась в него.

Когда они вышли из зрительного зала, она с жаром воскликнула:

— Будь я моложе, я бы написала ему с просьбой прислать свое фото с автографом!

Брайан хмуро взглянул на нее.

— Не думаю, что Грегори Пек настолько красив, — пренебрежительно откликнулся он.

— Ох, Брайан, он неотразим.

Пожалуй, его подтолкнула к этому еще и ревность, но в тот вечер он впервые сделал ей предложение. Польщенная, Лиза тем не менее постаралась как можно мягче отказать ему. Брайан был славным мальчиком, но слишком уж незрелым и неопытным. Большую часть времени она чувствовала себя намного старше его, хотя когда-нибудь из него, несомненно, выйдет настоящий мужчина.

Ничуть не обескураженный, Брайан пригласил Лизу на чай в следующее воскресенье, чтобы познакомить со своей мамой.

Лиза вспомнила характеристику, данную мистером Гринбаумом миссис Смит. Она сущий дракон, сказал тогда он. Лиза сообщила ему о том, что собирается к Брайану в гости, рассчитывая, что старик непременно расскажет ей какую-нибудь жуткую историю о матери Брайана. Мистер Гринбаум оправдал ее ожидания, вполне натурально содрогнувшись и воскликнув:

— Ох уж эти тещи и свекрови!

Лиза рассмеялась:

— А мать Мириам тоже была драконом?

— Хуже. Она была настоящим бронтозавром. Моя собственная мать была разумной женщиной и любящей матерью, но, став свекровью, изменилась до неузнаваемости. Она превратилась в настоящее чудовище. Матери становятся шизофреничками, когда их дети женятся или выходят замуж. И перед бедными зятьями или невестками они предстают в совершенно ином обличье. — Он задумчиво погрозил девушке пальцем. — В воскресенье надевай свои лучшие доспехи, Лиза. И будь готова к войне.

Лиза надела новый твидовый костюм — купить его ей посоветовала Джекки: «Это самый лучший вариант на тот случай, когда не знаешь, что надеть. Костюм всегда смотрится элегантно».

Юбка и жакет были сшиты из светло-коричневого твида, а воротник — из коричневого вельвета. К костюму Лиза надела отделанную рюшами кремовую блузку и коричневые туфли-лодочки.

Мать Брайана жила в Чизуике, на улице, застроенной совершенно одинаковыми домами на две семьи, с витражными стеклами во входных дверях.

«Мама любит свой дом. Это предмет ее радости и гордости», — обронил однажды Брайан.

Лиза так и не смогла понять почему. Переступив порог, она нашла внутреннее убранство ничем не примечательным. Безделушек было совсем немного, картин не было вовсе, ковры выцвели, а занавески не подходили к обоям ни по цвету, ни по рисунку. Дом был безупречно чистым, но и только. Здесь совершенно отсутствовали вкус и воображение. Хотя на следующей неделе было Рождество, в комнатах не было ни одного рождественского украшения.

Миссис Смит оказалась точной копией своего жилища. Высокая и грузная, она совершенно пренебрегала макияжем, и ее тусклые волосы мышиного цвета были коротко подстрижены и завиты в жесткий перманент. На ней было платье из бежевой вискозы с треугольным вырезом на груди и длинными рукавами, которое совершенно ей не шло. На том месте, где некогда располагалась талия, был пояс, застегнутый на последнюю дырочку. Заметив, что швы платья плохо разутюжены и собрались в складки, Лиза догадалась, что женщина сшила его сама. Единственным ювелирным украшением с некоторой натяжкой можно было счесть обручальное кольцо, врезавшееся в палец. Брайан как-то обмолвился, что мать родила его, когда ей был двадцать один год. Это означало, что сейчас ей всего сорок два. А выглядела она на все шестьдесят! Казалось, миссис Смит гордилась своей невзрачностью, не делая никаких попыток скрыть свой возраст и даже, напротив, выставляя его напоказ.

Мать Брайана, нисколько не смущаясь, оглядела Лизу с головы до ног, словно ее сын принес домой кусок мяса, который следовало внимательно рассмотреть, прежде чем оставить его себе или выбросить. Лизе казалось, что в любую минуту женщина может схватить ее за запястья, чтобы пощупать кости. Она почувствовала раздражение.

— Здравствуйте, — сказала Лиза и смело протянула руку.

Миссис Смит с явной неохотой пожала ее. От нее исходил одуряющий запах нафталиновых шариков.

— Присаживайтесь, — произнесла она с недовольным видом.

Лиза опустилась в кресло цвета ржавчины, помяв при этом обшитый кружевом чехол. Миссис Смит немедленно вскочила с места и поправила его. Воцарилось неловкое молчание. Лиза огляделась по сторонам в поисках фотографии мистера Смита. Ей было интересно, как он выглядел, ведь Брайан с его тонкими чертами лица и хрупким телосложением совсем не походил на мать. Но фотографии нигде не было.

Брайан, сидевший на самом краешке дивана, заерзал, нервно покашливая.

— Лиза работает в букинистическом магазине, мама. На первом этаже здания, в котором находится и наша компания.

— Ты уже говорил мне об этом, — отрезала миссис Смит. — Чем занимается ваш отец, Лиза?

Девушка растерялась. Это был последний вопрос, который она ожидала услышать.

— Он умер, — ответила она.

— Какая жалость. А отчего он умер?

Потому что я убила его. Лизу вдруг охватило непреодолимое, почти истерическое желание сказать этой женщине правду, просто чтобы посмотреть на ее реакцию.

— С ним случился несчастный случай на работе, — солгала она. — Понимаете, он работал в доках.

— Ваш отец был докером? — протянула миссис Смит, даже не пытаясь скрыть презрение.

Лиза вновь ощутила приступ раздражения и, к своему разочарованию, поняла, что эта женщина решительно ей не нравится. Несмотря на предостережение Гарри Гринбаума, она пришла сюда с открытым сердцем, надеясь подружиться с матерью Брайана.

— Мой отец был бригадиром. Однажды, когда он наблюдал за разгрузкой, на него обрушилась тонна риса.

— А, бригадир. — Миссис Смит покивала головой, и выражение ее лица чуточку смягчилось.

Лизе хотелось крикнуть: «Какое значение имеет то, кем работал мой отец? Это со мной встречается Брайан!»

— А ваша мать?

— Она тоже умерла. Я сирота. — У Лизы дрогнуло сердце, когда она изрекла эту ужасную ложь, но, похоже, другого способа прекратить допрос, который устроила ей миссис Смит, не было.

Последующие слова женщины буквально оглушили ее. Повернувшись к своему сыну, она произнесла:

— Ты не говорил мне, что она сирота, — так, словно Лизы не было в комнате.

— Я сам не знал об этом, — промямлил Брайан.

— Ты что же, предоставил обо мне полный отчет? — Лиза улыбнулась ему, бессознательно отделяя Брайана от его матери.

Юноша покраснел и понурил голову. Затем он поднял глаза и произнес извиняющимся тоном:

— Мы с Лизой говорили в основном о фильмах, мама, и об интересных людях, которые живут в ее доме.

— В самом деле? — Миссис Смит фыркнула и добавила обиженным тоном: — Мы с тобой вот уже несколько недель не были в кино.

Брайан окончательно смешался.

— Может, сходим вместе в понедельник вечером?

— О, не стоит так переживать из-за меня. — В воздухе явно запахло грозой.

Брайан вновь откашлялся.

— Чай готов?

— Он готов уже с двух часов, — неприятным тоном ответила его мать, словно они опоздали.

К чаю прилагались сэндвичи с листиками салата, бисквит и сухое печенье. Лиза, ожидавшая чего-то более существенного, например, сладких пирожков или песочных коржиков, преодолевая отвращение, заставила себя проглотить сэндвич, с тоской вспоминая чаепития, которые устраивала Китти, когда мальчишки приводили своих девушек на Чосер-стрит. Несмотря на карточную систему, она всегда подавала к столу что-нибудь вкусное — холодную ветчину с томатами, бисквит со сливками, пропитанный вином, и по крайней мере три разных сорта печенья.

— Мама сама все готовит, — с гордостью сообщил Брайан. — Это она испекла бисквит и печенье.

— Я не доверяю сладостям из магазина, — заявила миссис Смит с такой строгостью, словно заклеймила еретическое религиозное учение.

«Какая жалость», — подумала Лиза, потягивая бледный слабый чай. Бисквит оказался совершенно сухим, а печенье прилипало к зубам.

— А вы готовите? — Миссис Смит улыбнулась с таким видом, словно задала глупый риторический вопрос, ответом на который, разумеется, будет робкое «нет».

— О, конечно! — жизнерадостно воскликнула Лиза. — Я сама готовлю себе еду. И еще я часто пеку торты. — Еще одна ложь. Уйдя из дома, она не испекла ни одного торта, хотя, если она придет сюда еще раз, то непременно испечет бисквитные пирожные, хотя бы ради того, чтобы миссис Смит узнала, какими они должны быть.

После чая Лиза предложила помочь убрать со стола, но ее предложение было грубо отвергнуто. Девушка вздохнула и вернулась к Брайану, который не шевелясь сидел в гостиной.

— Ты ей понравилась, — шепнул он.

Лиза попыталась ничем не выказать своего изумления.

— Неужели? — небрежно обронила она, после чего, сделав над собой усилие, добавила: — Она мне тоже.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— Как ты поладила с драконом? — полюбопытствовал в понедельник мистер Гринбаум.

Лиза сморщила нос.

— Не слишком хорошо. Я получила «тройку» и выслушала лекцию о том, как следует вести домашнее хозяйство. Не могу представить, что мы подружимся, хотя мне бы этого очень хотелось.

Китти обращалась с Колеттой, женой Кевина, как еще с одной дочерью.

Старик нахмурился.

— Словом, начало не очень, верно?

— Да. Откровенно говоря, миссис Смит здорово разозлила меня, и теперь мне хочется выйти замуж за Брайана только ради того, чтобы досадить ей.

А Брайан делал ей предложение почти каждую неделю. Молодой человек потерял голову, так говорили Лизе Джекки и мистер Гринбаум.

— Он тебя боготворит, — с завистью сказала Джекки. — Должно быть, это здорово, когда мужчина так сильно тебя любит.

В последнее время она выглядела очень несчастной и, вернувшись домой после работы, пила почти беспрерывно, каждое утро просыпаясь с диким похмельем.

— Ты потеряешь работу, — увещевала подругу Лиза, когда они по утрам выходили из дома и Джекки с трудом ковыляла рядом, жалуясь на раскалывающуюся от боли голову.

— Как только я попадаю к себе в контору, я сразу же прихожу в себя.

А потом, на Пасху, случилось нечто такое, что заставило Лизу пересмотреть планы на жизнь и принять предложение Брайана.

К плите была прилеплена записка: «Надеюсь, бисквитный торт оказал надлежащий эффект. Пирс».

Лиза широко улыбнулась. В субботу она попросила у него два противня, чтобы испечь торт для миссис Смит. Торт вышел очень удачным, и корочка получилась золотистой и гладкой. Пирс посоветовал Лизе покрыть его глазурью.

— Мама, торт великолепен! — восхищался Брайан. — Ты должна узнать у Лизы, в чем заключается ее кулинарный секрет.

В то утро мистера Гринбаума едва не хватил удар от смеха, когда Лиза изобразила реакцию миссис Смит.

— Лиза, покажи мне еще раз, пожалуйста, — снова и снова умолял он ее, и она послушно поджимала губы, дергала носом, фыркала, делала три глубоких вздоха, метала гневные взгляды и вздергивала плечи почти до ушей.

— Самое смешное, — сказала девушка, — заключается в том, что Брайан убежден, будто его мать полюбила меня. Он все время повторяет: «Она без ума от тебя», хотя я уверена, что она меня ненавидит. Миссис Смит возненавидела бы любого, кто попытался бы отнять у нее Брайана.

Тем вечером Лиза дочитала «Мадам Бовари». Перевернув последнюю страницу, девушка едва сдерживала слезы. Бедная Эмма Бовари, какой печальной оказалась ее жизнь! Взглянув на часы, Лиза с изумлением убедилась, что уже половина девятого и что она читает вот уже три часа подряд. Джекки задерживалась. Это могло означать, что Гордона не будет с ней, когда она наконец появится.

Увы, надежды Лизы оказались тщетными. Вскоре дверь распахнулась и в комнату ворвалась сердитая раскрасневшаяся Джекки, за которой вошел не менее взбешенный Гордон.

— Мы были в кино, — неестественно громким голосом с порога объявила Джекки. — Там висело объявление о том, что начинается программа эмиграции в Австралию, и я решила подать заявление. А Гордон не может решить, ехать ему со мной или нет.

— Это неправда, — вспылил Гордон. — У меня нет ни малейшего намерения эмигрировать, во всяком случае, до тех пор, пока дети не подрастут.

— В таком случае тебе всего лишь придется подыскать себе новую любовницу, не так ли? — Джекки налила себе стакан виски и осушила его одним глотком.

— Пожалуй, именно так я и поступлю, — злобно ухмыльнулся Гордон.

Казалось, они совсем забыли о том, что в комнате находится Лиза. Она потихоньку выскользнула за дверь и отправилась в кухню.

Австралия! Лизу вдруг охватило незнакомое, пугающее чувство, что окружающий мир, который она так любила, начал разваливаться на части. Совсем скоро Ральф уедет на съемки в Рим. На прошлой неделе мистер Гринбаум, которому ноги отказывались служить настолько, что он почти не вставал со стула, объявил, что будет заглядывать в магазин всего пару раз в неделю, так что все остальное время ей придется управляться одной. Без него букинистическая лавка будет уже не такой, как прежде, да и в квартире станет одиноко, когда уедет Ральф. Больше не будет билетов в театр, и когда они появятся вновь, неизвестно. А теперь уезжает еще и Джекки, причем на край света. Наступали перемены. Перемены к худшему.

И что будет с ней, Лизой? Найдет ли она свое место в этом изменчивом мире?

«Ничто не длится вечно», — любила повторять ее мама.

Разумеется, было бы глупо ожидать, что такая чудесная жизнь будет продолжаться бесконечно. Люди уезжают, умирают, женятся. Итак, что же делать ей? Во-первых, Лиза сомневалась, что когда-нибудь станет актрисой. Какую бы пьесу ни ставила их труппа, ей всегда либо доставалась самая незначительная роль, либо она вообще оставалась без роли. Ее использовали в качестве суфлера или рабочего сцены. Годфри Перрик никогда не критиковал ее, но Лиза знала, нет, даже была уверена в том, что он считает ее бездарной, хоть Ральф и говорил, что она ни в коем случае не должна опускать руки.

Когда-нибудь мистер Гринбаум вообще перестанет приходить в букинистическую лавку. Потом он умрет и магазин продадут. Ей придется искать другую работу. В другом магазине? На Чосер-стрит она больше не вернется, после стольких лет это просто невозможно. Она больше никогда не вернется домой.

И тогда на Лизу словно снизошло озарение, и она поняла, где ее место, — рядом с Брайаном. Она станет женой — женой и матерью. Разве это не она нянчила своих младших братьев и сестер, баюкала их и любила так, словно они были ее собственными детьми? Они с Брайаном купят дом. У него уже отложена достаточная сумма — он сам говорил ей об этом, почти пять сотен фунтов стерлингов. У нее будет собственная кухня. Она выкрасит ее… в желтый цвет! Да, в желтый, чтобы комната всегда выглядела светлой, как будто на улице все время светит солнце. У Брайана тоже были планы на будущее. К тридцати годам, уверял он Лизу, он станет руководителем подразделения. Итак, решено — когда он в следующий раз сделает ей предложение, она примет его.

«Ты не любишь его», — прошептал у нее в голове тоненький тревожный голосок.

«Это не имеет значения, — возразила себе Лиза. — Я его уважаю, и он мне нравится. Мне приятно его общество. А Брайан меня любит. Со временем я сумею полюбить его, знаю, что сумею. Кроме того, в любви нет ничего особенного, и я не хочу быть похожей на Джекки». — Она вспомнила, как Китти рассказывала дочкам о том, как когда-то была влюблена в Тома. Посмотрите, нем все закончилось!

«А как насчет его матери?» — не унимался тревожный голосок. Лиза нахмурилась. Пришло время Брайану самоутвердиться и начать жить самостоятельно. Его мать — слишком властная и себялюбивая женщина. Пожалуй, ей придется смириться и изменить свои взгляды, когда они поженятся.

Из коридора донеслись крики и грохот захлопнувшейся двери. Лиза осторожно выглянула наружу. Взбешенный Гордон уходил, его широкоскулое лицо раскраснелось еще больше, а кончики дурацких усиков дрожали от ярости.

Джекки ничком лежала на диване и заливалась слезами. Лиза опустилась рядом с ней на колени и погладила подругу по мягким, шелковистым волосам.

— Все кончено? — мягко спросила она.

Джекки не ответила, лишь заплакала еще громче.

— Думаю, насчет Австралии ты это здорово придумала, — сказала Лиза.

Очевидно, Гордон отказался ехать с ней, и Джекки сможет начать все сначала без него.

— Ох, Лиза, я не собираюсь никуда уезжать! Я сказала это, поддавшись минутному порыву, просто чтобы заставить его ревновать. А вместо этого оказалось, что ему на меня наплевать. Именно тогда я разозлилась и потребовала, чтобы он либо поехал со мной, либо женился на мне. — Она шмыгнула носом, села на диване и изрекла нечто совершенно невероятное: — Бедняжка. Я никогда не злилась на него раньше. Держу пари, он очень расстроен.

Пришел черед Лизы промолчать. Она встала и включила чайник, чувствуя себя совершенно сбитой с толку.

Джекки вытерла слезы рукавом блузки. Внезапно она улыбнулась.

— Тебе не удастся избавиться от меня, Лиза. Похоже, я останусь здесь надолго.

— Можно подумать, я только и мечтаю о том, чтобы избавиться от тебя! — пылко вскричала Лиза. Она сделала паузу. Пожалуй, будет неправильно менять только что принятое решение. — Это ты избавишься от меня, хотя и не сразу. Я собираюсь выйти замуж за Брайана.

Паром резко накренился, и Лиза заскользила по деревянной скамье. Одной рукой она ухватилась за шляпку, а другой вцепилась в сумочку, чтобы та не свалилась на палубу. Лизе очень хотелось выпить чашку чаю, но она не рискнула отправиться на поиски ресторана, ведь ей, скорее всего, придется пройти через салон, в котором лежали Брайан и остальные пассажиры, страдающие от морской болезни. Лучше уж она останется здесь, в смотровой каюте на носу, пока паром не причалит в порт.

Ухватившись за спинку скамьи, чтобы не упасть, Лиза поднялась на ноги и стала вглядываться в залитое дождем окно. Слава богу, на горизонте показалась темная полоска земли. Лиза была рада, что путешествие подходило к концу, правда, и вполовину не так сильно, как Брайан.

Новобрачная! Лиза покрутила на пальце новенькое обручальное колечко, скрытое под розовой замшевой перчаткой. Узкий золотой ободок с гравировкой. Кольцо как раз такое, с грустью заметила Джекки, увидев его, какое она всегда мечтала заполучить сама. Рядом с ним было кольцо невесты^[60]. Лиза помнила тот день, когда они с Брайаном вместе выбрали это колечко с бриллиантом. Была суббота, и он встретил ее после работы. Всего несколько дней назад она дала согласие выйти за него замуж, а он, казалось, уже не мог дождаться, когда же сможет надеть ей кольцо на палец, объявив всему миру, что эта девушка принадлежит ему. Они должны были пожениться через год, когда Лизе исполнится девятнадцать. Брайан, конечно, был бы рад устроить свадьбу раньше, но Лиза настояла на том, чтобы подождать еще двенадцать месяцев.

Купив колечко, они сразу же отправились к миссис Смит домой, чтобы сообщить ей новость.

— Мы обручились! — воскликнул Брайан, едва переступив порог.

Мать окинула их суровым взглядом и холодно произнесла:

— Ты ничего не говорил мне об этом.

Брайан тут же сник и стал похож на шарик, из которого выпустили воздух.

— Мы решили это только вчера, мама.

— Ты мог бы сначала обсудить это со мной.

— Извини, пожалуйста, я просто не подумал об этом.

В конце концов миссис Смит смирилась с этой новостью, хотя и с большой неохотой, и принялась строить планы насчет грядущей свадьбы. Однажды она даже заглянула в книжный магазин. Мистер Гринбаум уткнулся носом в книгу и сделал вид, что его здесь нет.

— Я видела свадебное платье у «Дикинса и Джонса». Полагаю, оно твоего размера, лишь чуточку потеряло товарный вид и потому продается за полцены.

— Мне не нужна такая свадьба, — мягко ответила Лиза и попыталась улыбнуться, зная, что мать Брайана будет разочарована.

Белый цвет означал чистоту и невинность. А Лиза уже давно лишилась и того и другого, хотя и не собиралась рассказывать об этом будущей свекрови. Миссис Смит окинула ее недовольным взглядом и вышла, не сказав ни слова.

Как-то Брайан заговорил о венчании.

— Мама очень хорошо знакома с викарием нашей приходской церкви. Она обратилась к нему, и он с радостью согласился обвенчать нас.

— Нет уж, благодарю, — сказала Лиза. — Я католичка, хотя и не хожу на мессу.

— Католичка! — Голубые глаза Брайана округлились от удивления, и он с упреком добавил: — Ты могла бы сказать мне об этом раньше.

— Зачем? — поинтересовалась она. — Разве это имеет какое-то значение?

— В общем-то, нет. Но если ты не ходишь в церковь, почему для тебя так важно, где мы поженимся?

Лиза наморщила нос.

— Не знаю. Просто мне кажется неправильным, если нас будет венчать викарий в протестантской церкви. Ты же знаешь поговорку: тот, кто родился католиком, останется им навсегда. Прости меня, Брайан. Тебе придется удовлетвориться регистрационным офисом.

Разумеется, она не станет его женой в глазах Господа, но то же самое можно сказать и о свадьбе в протестантской церкви. Так что церемония в регистрационном офисе представлялась Лизе менее кощунственной.

Брайан уступил, как всегда. Он женился бы на ней посреди улицы, только чтобы доставить ей удовольствие.

— Не говори матери о том, что ты католичка, ладно? — пробормотал Брайан. — У нее пунктик насчет религии.

Однажды, когда они были в гостях у миссис Смит, та швырнула на стол конверт со словами:

— Вот вам мой свадебный подарок.

Брайан вскрыл его.

— Мама заказала нам двухнедельный отдых в Гастингсе, Лиза. Мы останавливаемся в этом отеле еще с тех пор, как я был совсем маленьким. Там очень чисто, а завтрак такой обильный, что есть не хочется до самого вечера.

— Поскольку это не очень далеко, я могла бы приехать к вам в субботу на автобусе и пробыть там несколько дней, — добавила его мать.

— Я думала, мы решили поехать в Париж, — сказала Лиза, пытаясь не выказать раздражения.

— Разве? — Брайан с тревогой посмотрел на мать.

— Да.

Это было преувеличением. Пока что они лишь обсуждали такую возможность. Ральф сказал, что Париж — идеальное место для того, чтобы провести там медовый месяц, и у Лизы в сумочке лежало несколько проспектов, которые она собиралась показать Брайану попозже, и две анкеты для получения паспортов.

— Я совсем забыл! — Брайан явно чувствовал себя неловко. — Прости меня, мама, но я совсем забыл о Париже. — Как бы ни хотелось ему сделать приятное матери, но угодить невесте ему хотелось гораздо больше. Если Лиза желала поехать в Париж, значит, они туда поедут.

— Ты сможешь вернуть это, мама? — виновато спросил он.

— Какое это имеет значение?

Лиза тихонько вздохнула. Она сомневалась, что когда-нибудь сумеет наладить дружеские отношения с этой женщиной. «Быть может, — с надеждой думала она, — когда у нас с Брайаном появятся дети, его мать изменится. Она ведь так часто заводит речь о том, как ей хочется иметь внука».

Лиза подпрыгнула на скамье, когда паром вздрогнул всем корпусом и издал странный скрежещущий звук, замедляя ход. Загремели цепи, и до ее слуха донеслись голоса, выкрикивающие что-то на чужом языке. Они прибыли во Францию! Лиза вскочила на ноги и отправилась на поиски Брайана.

Им предстояло жить вместе с миссис Смит до тех пор, пока они не накопят достаточно денег на покупку собственного дома. Брайан говорил, что есть такая штука как ипотечный кредит, но это означало заем крупной суммы денег, за которую придется выплачивать большие проценты.

— Нам не хватает всего около двухсот фунтов. Мама разрешит нам жить у нее бесплатно, так что мы быстро скопим нужную сумму, учитывая то, что мы оба работаем.

— А мне казалось, ты говорил мне, что у тебя достаточно денег на покупку маленького дома?

Он и впрямь говорил об этом. Брайан воспользовался этим как лишним доводом, чтобы убедить ее выйти за него замуж.

Он нахмурился.

— Я посоветовался с мамой, и она сказала, что у дешевого домика не будет ни садика, ни даже, скорее всего, ванной. Лучше начать с приличного дома, такого, как у мамы.

Лизе ненавистна была сама мысль о том, чтобы жить под одной крышей со свекровью, но не могла же она сказать об этом Брайану! Она обиженно заявила:

— Это со мной ты должен обсуждать такие вещи, а не со своей мамой.

Ее впервые посетили сомнения, но вскоре они развеялись. В конце концов, доводы Брайана звучали вполне логично. Аренда квартиры обойдется им в пять или шесть фунтов в неделю, и хотя Лиза не возражала бы против дешевого домика, пожалуй, что-нибудь большое и современное и впрямь будет лучше, особенно если вскоре у них появятся дети. С некоторой неохотой Лиза согласилась. Она не говорила об этом мужу, но у нее самой было уже более пятидесяти фунтов на счету в почтово-сберегательном банке. Она хранила их, чтобы, когда придет время, сделать ему сюрприз и купить мебель.

Из Парижа они вернулись поздно вечером в субботу. К счастью, погода на обратном пути выдалась отличная, и паром не раскачивало на волнах, как щепку. Морской болезнью не заболел никто.

— Хорошо отдохнули? — проворчала миссис Смит.

Она уже собиралась ложиться спать и встретила их в толстом клетчатом халате, надетом поверх застиранной ночной рубашки. Ее волосы были туго накручены на металлические бигуди.

— Прекрасно! — с энтузиазмом воскликнула Лиза. — Париж очарователен. Мне хочется побывать там снова. Мы купили вам подарок. Брайан, где подарок для мамы?

— Кажется, в этой сумке. — Он принялся рыться в кожаном портпледе из комплекта для путешествий, подаренного им на свадьбу Джекки. — Вот, возьми, мама.

Брайан протянул миссис Смит обитую бархатом коробочку, в которой лежал маленький золотой медальон.

— Это настоящее золото, — пояснила Лиза. — А маленький камешек внутри — это рубин.

Миссис Смит несколько секунд созерцала медальон. «О господи, — подумала Лиза, — сейчас она скажет какую-нибудь гадость, что-нибудь вроде “Я никогда не ношу ювелирных украшений”, и бедный Брайан будет раздавлен».

К ее облегчению, женщина вежливо ответила:

— Очень мило. Благодарю вас. — Сунув коробочку в карман своего халата, она добавила: — А теперь я иду спать.

После ее ухода Лиза предложила:

— Давай приготовим себе чаю. Я умираю от жажды. — Она подумала, что миссис Смит сама могла бы предложить им по чашечке чая.

— Ты имеешь в виду, приготовить чай самим на маминой кухне?

— А где же еще?

На лице Брайана отразилось беспокойство.

— Не думаю, что ей это понравится.

— Перестань, Брайан, мы же теперь здесь живем. Это и наша кухня тоже, пусть даже мы не платим ренту.

— Я в этом не уверен.

— Дорогой…

Лиза уселась ему на колени и поцеловала в щеку. К ее удивлению, Брайан оцепенел и быстро пробормотал:

— Не надо! Мама может сойти вниз и все увидит.

— Ну и что? Мы с тобой женаты, не так ли? Или женатым людям запрещено целоваться?

Он неловко заерзал под ее взглядом.

— Ладно, приготовь чай, но только потом поставь все, как было.

Они заняли спальню миссис Смит, а она перешла в комнату Брайана, в которой стояла односпальная кровать.

Комната миссис Смит оказалась большой и просторной, хотя и была обставлена тяжелой, неудобной мебелью. Здесь было два небольших гардероба, сверху на которых громоздились картонные коробки, два комода и туалетный столик в эркерном окне. Все поверхности были начищены до зеркального блеска, включая деревянное изголовье кровати. Тусклая лампочка в пергаментном абажуре низко свисала над кроватью, застеленной шоколадного цвета стеганым одеялом и покрывалом. Обои были цвета оконной замазки, с тиснеными светло-коричневыми листочками. Окна закрывали точно такие же занавески, как и в гостиной, — из темно-синего бархата, причем повешены они были так, чтобы прохожие и соседи могли любоваться их лицевой стороной.

— Когда у нас будет свой дом, я повешу портьеры наоборот, — заявила Лиза, — чтобы мы сами видели…

— Ш-ш, тише, — прошипел Брайан, — мама может услышать.

Он уже переоделся в пижаму, полосатая куртка была застегнута на все пуговицы до самого горла. Лиза выскользнула из своей одежды. Ей выделили один из гардеробов, но когда она открыла дверцу, чтобы повесить свой костюм, то едва не задохнулась от запаха нафталина. Шкаф оказался буквально битком набит шариками от моли. «Завтра я их выброшу, — решила Лиза, — и побрызгаю внутри какими-нибудь духами». А сегодня она ограничилась тем, что повесила костюм снаружи. Обнаженная, она скользнула в постель рядом с Брайаном.

Ей срочно необходимо было заняться любовью. Во время медового месяца они любили друг друга каждую ночь и каждое утро, а иногда и днем. Сперва Лиза почти боялась этой стороны супружества. Во время ухаживаний Брайан ограничивался тем, что целовал ее, иногда очень страстно, но она не решалась ответить на его поцелуи из страха, что это подтолкнет его к более решительным действиям, а она не была уверена в том, что ей этого хочется. Ведь ее сексуальный опыт был неприятным и даже болезненным. Но в Париже, после некоторой первоначальной нервозности и даже растерянности, причем с обеих сторон, Брайан вскоре подчинил себе ее тело, и Лиза, к своему огромному облегчению, обнаружила, что секс доставляет ей ни с чем не сравнимое наслаждение, о котором она даже и мечтать не могла. Брайан стал совсем другим человеком, настоящим мужчиной, оставаясь при этом чрезвычайно нежным, даже когда глубоко входил в нее, а потом стонал в восторженном экстазе, достигнув оргазма.

Но сегодня ночью он разочаровал ее.

— Лиза! — сказал ее муж, когда она прижалась к нему. — Надень ночную сорочку.

— Зачем? — удивленно спросила она. — Неужели у твоей мамы рентгеновские лучи вместо глаз? Она что, способна видеть сквозь стены или заглянуть под одеяло?

— Она может войти.

— Прямо сейчас? — захихикала Лиза.

— Разумеется, нет, но, может быть, утром.

Она провела рукой по его телу и развязала пояс на его пижамных брюках.

— Ох, Лиза, — слабым голосом прошептал Брайан. — Лиза. — Он повернулся к ней лицом, скользя руками по ее телу, и приподнялся, чтобы лечь на нее сверху.

Кровать скрипнула.

— Ш-ш, — прошипел он.

— Она не услышит.

Он осторожно перекатился на нее. Кровать снова заскрипела. Брайан остановился. Лиза притянула его к себе, но он был напряжен и слишком боялся пошевелиться, чтобы кровать вновь предательски не скрипнула.

Брайан лег рядом с женой.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Теперь у нас всегда будет так? — сердито прошептала Лиза. — В конце концов, твоя мама сама занималась этим, иначе ты никогда не появился бы на свет.

— Не говори так. Моя мама… — Брайан умолк.

— А что случилось с твоим отцом?

— Ничего.

Надув губы, Лиза встала с постели и натянула ночную сорочку. Они впервые уснули, повернувшись друг к другу спиной.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Когда Лиза проснулась, солнечные лучи просачивались сквозь темно-синие шторы, отчего в комнате царил призрачный, какой-то сверхъестественный полумрак. Она поднесла запястье к глазам, чтобы узнать, который час. Часы показывали всего семь утра. А она-то надеялась поспать подольше после долгого и утомительного путешествия. Рядом с ней мертвым сном спал Брайан. Снизу доносился звон посуды. Очевидно, свекровь уже встала. Лиза подумала, а не сойти ли вниз, но потом решила, что не стоит. Когда она оставалась со свекровью наедине, разговора у них не получалось. На мгновение Лизе вновь отчаянно захотелось оказаться в старой квартире, по которой она могла бы бродить в ночной сорочке, готовя себе бесчисленные чашки чая с молоком, а потом они с Джекки отправились бы в Кенсингтон-Гарденз, но она тут же строго-настрого запретила себе даже думать об этом. Она была замужней женщиной, и ей приятно было находиться рядом с Брайаном. Он станет хорошим мужем, а она будет ему хорошей женой, хотя его поведение прошлой ночью и внушало ей тревогу. Неужели это означает, что они не будут заниматься любовью целый год, до тех пор пока не съедут из дома его матери? Но в таком случае как же они сумеют обзавестись ребенком, о котором так мечтает миссис Смит?

Лиза улыбнулась, а потом вздохнула. Пожалуй, решение поселиться здесь было не самым удачным. Если через некоторое время положение дел не улучшится, она предложит Брайану купить собственное жилье. Какой угодно дом, даже самый маленький и лишенный всяких удобств, будет лучше этого.

От скуки она прикрыла глаза и принялась выдумывать фасоны платьев. Несколько месяцев назад Лиза начала сама шить себе одежду. Шерстяной костюм будет весьма кстати — купоны на ткань она возьмет у Джекки. Небесно-голубой, с длинным приталенным жакетом…

Внезапно раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошла миссис Смит.

Лиза почувствовала раздражение. Ну хорошо, это ее дом, но какое право она имеет вот так вламываться к ним в спальню? Лиза села на постели, надеясь, что ей предложат чашку чая. В этом случае она готова была простить бесцеремонное вторжение на свою территорию.

Но нет, миссис Смит остановилась в дверях, и на ее лице было написано кислое, неодобрительное выражение. Такое впечатление, что, увидев сына в постели с женой, она нос к носу столкнулась с нечестивыми обитателями Содома и Гоморры.

— Уже почти половина восьмого. Вы оба опоздаете в церковь.

Брайан застонал. Он сел на постели, сонно моргая и протирая глаза. Лиза заметила, как он покраснел от смущения.

— Прости меня, мама.

— Я не пойду в церковь, — заявила Лиза.

Ее волосы, прямые и густые, лишь слегка растрепались во сне. Она расчесывала их на прямой пробор, и сейчас они водопадом обрушились вниз, почти закрывая ее глаза с золотыми искорками. Бретелька черной ночной сорочки соскользнула с плеча. Брайан посмотрел на нее. Лиза заметила, что в его глазах вспыхнуло желание. Кажется, у нее появился шанс. Она сунула руку под одеяло, просунула ее в прорезь на его пижамных штанах и почувствовала, как он задрожал.

— Брайан? — спросила миссис Смит.

В ее голосе отчетливо прозвучал вызов. Она надела свое просторное бежевое платье из вискозы. Складки жира нависали над туго затянутым поясом. Толстые ноги были облачены в фильдеперсовые чулки телесного цвета, собравшиеся в складки на лодыжках. Брайан перевел взгляд с матери на свою молодую жену, которая с самым невинным видом сидела рядом с ним, при этом возбуждая до крайности определенную часть его тела.

Он проглотил комок в горле и произнес сдавленным голосом:

— Пожалуй, я тоже не пойду сегодня в церковь, мама.

Миссис Смит бросила на сына свирепый взгляд. Лиза почувствовала жалость к этой женщине, правда, это чувство было мимолетным.

После того как мать Брайана вышла из комнаты, молодожены лежали в молчании, осторожно прикасаясь друг к другу. Получасом позже грохнула закрывшаяся дверь, и тогда Брайан набросился на Лизу.

Увы, это был последний раз, когда им суждено было заняться любовью.

Мистер Гринбаум искренне обрадовался возвращению Лизы. В ее отсутствие управляться с магазином ему помогала Мириам, доводя его белого каления.

— Она постоянно переставляет книги. Каждый день она обнаруживает один, два или три тома, которые, по ее мнению, стоят не в том разделе, где следует. «Это биография», — заявляет она мне. Можно подумать, я не знаю! «И что она делает в разделе “Искусство”?» Я отвечаю ей, что она стоит в разделе «Искусство», потому что это биография Винсента Ван Гога, и что именно там ее и будут искать мои клиенты. — Он тяжело вздохнул. — Но все равно она хорошая женщина.

— И вы ее любите, — улыбнулась Лиза.

Но за ее улыбкой скрывалось настоящее беспокойство. Ее работодатель очень плохо выглядел. Он сутулился сильнее обыкновенного, щеки у него запали, и он, кажется, еще больше похудел. Лиза не видела мистера Гринбаума две недели и только теперь поняла, что он стремительно сдает. Когда настало время ленча, ей пришлось помочь ему подняться на ноги, и она почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

В час дня Лиза встречалась с Джекки. Они решили, что каждый день будут вместе обедать, что вызвало явное неудовольствие Брайана. Он полагал, что отныне Лиза должна обедать только с ним. Он заявил, что его мать будет готовить бутерброды и для нее, и они могли бы съедать их в парке. Лиза отказалась наотрез. «Джекки моя лучшая подруга, — сказала она. — И ленч — единственное время, когда мы с ней можем видеться».

— Как поживает леди-дракон? — поинтересовалась Джекки, после того как Лиза в ярких красках расписала ей Париж во всем его великолепии и вручила в подарок флакончик духов, которые в Лондоне стоили целое состояние.

Лиза рассмеялась.

— Была и остается драконом. Держу пари, даже святой Георгий потерпел бы поражение в борьбе с ней. А вчерашний день, хоть это и было воскресенье, выдался на редкость утомительным и скучным. Никогда бы не подумала, что время может тянуться так медленно. Мы просто сидели рядышком, Брайан и я, пока его мать слушала радио — бесконечные религиозные песнопения. Помочь со стряпней мне тоже не позволили, хоть я и предложила свою помощь.

Она припомнила воскресный обед: жилистая баранина, самая дешевая, с вареным картофелем, капустой и комковатой подливой. Десерта не было вообще.

— Это ужасно — не иметь возможности даже приготовить себе чашку чая, когда тебе этого хочется, — пожаловалась Лиза.

— Потерпи, — утешала подругу Джекки. — Это ненадолго.

— Постараюсь, — решительно заявила Лиза.

На ужин их ждало то же самое, разве что баранина была уже холодной. Комки белого застывшего жира смотрели на Лизу из тарелки, и вдруг она почувствовала, как ее желудок подкатил к горлу. Оставшиеся крошечные кусочки мяса оказались жесткими и не стали съедобнее даже после того, как она долго и нудно жевала их. Лиза с трудом заставила себя проглотить вязкое месиво. «Осталось всего триста шестьдесят три дня», — подумала она и коротко рассмеялась.

— Лиза! — укоризненно взглянул на нее Брайан.

— Прошу прощения, я не голодна. — Лиза вскочила на ноги. — Извините.

В спальне она обнаружила, что миссис Смит перестелила их постель. Хотя утром Лиза аккуратно заправила ее, отогнув простыни перед подушками, как всегда делала Китти, теперь одеяло и покрывало были расправлены до самого изголовья. Виктория, которую Лиза посадила на подушку, куда-то исчезла и обнаружилась лишь после долгих поисков: миссис Смит засунула куклу обратно в чемодан. Лиза вытащила ее оттуда и разгладила измятое платье.

— Я спрячу тебя в гардероб, — прошептала она, — чтобы всякий раз, открывая его, думать о Ральфе.

Утром Лиза переложила средство от моли во второй гардероб, в котором еще оставались кое-какие вещи миссис Смит. Когда Лиза распахнула дверцу, чтобы усадить внутрь Викторию, то обнаружила, что нафталиновые шарики вернулись на место. Разозлившись, она побросала их в бумажный пакет, чтобы потихоньку выкинуть. В дверце ее гардероба был замок, поэтому Лиза заперла ее, а крошечный ключик спрятала в сумочку.

— Как развиваются военные действия? — осведомился мистер Гринбаум.

Лиза и Брайан были женаты уже шесть недель.

— Как вам сказать… Положительные герои — то есть моя сторона, — ответила она, — находятся в более выигрышном положении. А отрицательным не удалось захватить плацдарм.

Но потом Лиза вспомнила, как по ночам Брайан неподвижно лежит рядом с ней, боясь пошевелиться, сколь бы усердно она ни старалась его соблазнить. Под крышей материнского дома его влечение к Лизе растаяло без следа. Но, разумеется, рассказать об этом мистеру Гринбауму она не могла. Говоря по правде, отрицательные персонажи под покровом темноты продвигались вперед медленно, но неуклонно.

— Брайан, мы с тобой были бы намного счастливее, если бы жили отдельно, — заявила как-то Лиза мужу, когда они возвращались домой после работы. Вагон метро был переполнен, и оба держались за петли, раскачиваясь взад и вперед в такт движению в окружении плотной массы тел. Место для беседы было выбрано не лучшим образом, но теперь они редко оставались наедине. Даже в постели Брайан крайне неохотно поддерживал разговор.

— Ох, Лиза, не начинай все сначала, — обиженно отмахнулся он.

Она удивленно уставилась на него — раньше он никогда не разговаривал с ней таким тоном.

— Я всего лишь раз заикнулась об этом, да и то это было давно.

Но он не выказал к ее словам ни малейшего интереса. Иногда Лизе казалось, что она теряет его; сейчас она была в этом уверена. Она должна вырвать его из-под влияния матери, иначе их брак развалится. Лиза сказала:

— Брайан, я не чувствую, что мы с тобой женаты. Я совсем не ощущаю себя твоей женой.

— Ш-ш, — прошипел он, оглядываясь по сторонам. — Тебя могут услышать.

— Но где же мы можем поговорить, чтобы нас никто не услышал? — требовательно спросила она. — В доме твоей матери мы не можем разговаривать даже в постели.

— Мы могли бы поговорить в обеденный перерыв, — язвительно заметил Брайан, — но ты ведь предпочитаешь ленч в обществе Джекки. Мама считает это предательством с твоей стороны.

В глазах Лизы вспыхнуло негодование.

— Обсуждать такие вопросы со своей матерью — еще большее предательство, — парировала она.

На его лице отразилась неуверенность.

— Послушай, Брайан, — торопливо продолжала она. — Твоя мать отказывается признавать, что у тебя есть жена. Она ведет себя так, словно я — посторонний, лишний человек в вашем доме. Я хочу сказать, что за три месяца я даже ни разу не приготовила ужин. Она по-прежнему штопает твои носки и чинит одежду.

— Большинство девушек были бы только рады этому, — презрительно фыркнул Брайан.

— Но я не девушка, я твоя жена, — упорствовала Лиза. — У нас с тобой нет личной жизни, нет своего угла. Мы не можем даже поговорить наедине. Как бы я ни старалась аккуратно заправить постель, твоя мама каждый раз перестилает ее по-своему. На туалетном столике после себя я оставляю полный порядок, но она и там все переставляет. Она забирает грязную одежду, чтобы выстирать на выходные, даже если я убираю ее в ящики комода. Она роется в наших вещах, Брайан!

— Но это ее дом и ее мебель, — запротестовал Брайан.

Рядом освободилось место, и Лиза опустилась на него. Она устала и исчерпала все доводы, и ей не хотелось продолжать этот бесполезный спор. Несколько недель назад она предложила сходить в кино, но когда Брайан упомянул об этом в разговоре с матерью, та заявила, что тоже с радостью пошла бы с ними, так что теперь они все вместе по средам посещали кинотеатр, и каким-то образом миссис Смит всегда ухитрялась сесть между сыном и невесткой. Вместо того чтобы получать удовольствие от фильма, Лиза кипела от негодования. В последний раз она попросту отказалась идти, сославшись на головную боль, так что Брайан отправился в кино вдвоем с матерью. «Совсем как в старые времена», — довольно закудахтала миссис Смит.

Лиза вспомнила, как один из ее братьев, Джимми, страстно мечтал о луке со стрелами. Много недель он экономил каждый пенни, пока не насобирал нужную сумму, а когда вернулся с покупкой из «Вулвортса», то буквально сиял от гордости. Но, поиграв с луком несколько часов, он бросил его на заднем дворе, где однажды нашла игрушку Китти, обнаружив, что с ней забавляются малыши, и спрятала ее. Джимми ничего не заметил. Именно так Лиза чувствовала себя с Брайаном — словно она была игрушкой, которую он увидел и возжелал на Рождество, которую домогался со всей страстью и отчаянием, но, заполучив ее, утратил к ней всякий интерес.

Пассажиров в вагоне стало меньше, и Брайан опустился на сиденье рядом с Лизой.

— Я понимаю, что тебе нелегко, — неуверенно заговорил он, с трудом подбирая слова. — Но я пообещал маме, что мы останемся у нее на год. Она обидится, если мы переедем раньше. Осталось всего девять месяцев, и тогда у нас будет достаточно денег, чтобы купить собственный дом.

Лиза ничего не ответила. Ее не покидало ощущение, что, где бы ни находился их новый дом, он окажется в пределах досягаемости свекрови. Перед тем как выйти из вагона, она предложила:

— Может, мы устроим себе маленький отпуск и съездим куда-нибудь на выходные?

Брайан нахмурился.

— Разве мы можем себе это позволить?

— Двое суток в гостинице с завтраком стоят не так уж дорого. Мы могли бы поехать в Брайтон, это ведь совсем недалеко.

Мистер Гринбаум говорил, что Брайтон — самый космополитичный город в Англии, с массой развлечений и увеселительных заведений. Много лет назад они с Мириам ездили туда каждое воскресенье, пока такие путешествия не стали для него слишком утомительными.

— А что, неплохая идея, — задумчиво протянул Брайан. — Небольшое разнообразие пойдет нам только на пользу.

Лиза пришла в такой восторг, что поцеловала его в щеку, а ее муж лишь растерянно заморгал в ответ. «Он не понимает, чего лишился, — весело подумала она. — Он совсем забыл, каким был наш медовый месяц». Она возьмет с собой черную кружевную ночную сорочку и купит новое белье, а потом покажет ему, что заниматься любовью — это лучшее, что может быть на свете. Вернувшись, Брайан перестанет обращать внимание на то, скрипит кровать или нет. В противном случае она будет настаивать, чтобы они немедленно переселились в свой дом.

Оказалось, что у мистера Гринбаума есть друг, который владеет небольшой гостиницей на эспланаде^[61] в Брайтоне.

— Позвони ему, — сказал он Лизе на следующее утро. — Скажи, что старый Гарри Гринбаум рекомендует тебя, и тогда он предоставит тебе скидку.

Лиза перезвонила немедленно и заказала двухместный номер на следующие выходные. Они поедут в Брайтон в субботу, сразу же после того, как она закончит работу, и вернутся в понедельник утром.

Она рассказала Брайану обо всем по дороге домой.

— У нашей комнаты есть маленький балкончик, который выходит прямо на пристань. Ох, Брайан, если бы ты знал, как я жду этой поездки!

Она должна была стать поворотным моментом их брака.

— А какую комнату ты забронировала для мамы? — спросил он. — Надеюсь, это не какая-нибудь кладовка.

Мистера Гринбаума не было в магазине, когда Лиза позвонила в гостиницу, чтобы аннулировать заказ. Когда он через несколько дней сам заговорил об этом, она ограничилась тем, что сказала:

— Просто мы решили, что не можем себе этого позволить, вот и все.

Старик внимательно посмотрел на нее, и на его умном лице появилось понимание, но он ничего не сказал.

Лиза не стала спорить с мужем, справедливо рассудив, что это будет напрасной тратой времени. Несколькими днями позже она обронила, что поездка в Брайтон и впрямь была неудачной идеей, а потом многозначительно добавила:

— Эти деньги пригодятся нам для покупки собственного дома.

Утром в ту субботу, когда Лиза должна была уехать в Брайтон, она была в магазине одна. Ее распирало от негодования, и она отчаянно старалась придумать, как бы спасти свой брак.

«Может быть, мне переехать одной? — размышляла Лиза. — Тогда Брайану придется последовать за мной».

Вот только согласится ли он? Ее не покидало тревожное ощущение, что он может и остаться, уж слишком цепко держала его в когтях мать.

Лиза даже обрадовалась, когда зазвонил телефон, прерывая череду безрадостных мыслей. Это была Джекки.

— Ты можешь прийти? — дрожащим голосом спросила она. — У меня ужасные неприятности, Лиза.

— Приду сразу же, как только закрою магазин, — пообещала Лиза.

Брайан по субботам не работал, а это означало, что она не могла предупредить его о том, что задержится, — телефона в доме миссис Смит не было. Впрочем, Лизу это не беспокоило. Подруга отчаянно нуждалась в ее помощи, и только это имело значение.

У нее все еще оставался ключ от дома номер пять на улице Куинз-Гейт, и, отдуваясь после подъема на самый верх, от которого она уже успела отвыкнуть, Лиза почти вбежала в квартиру и обнаружила Джекки лежащей ничком на кровати. Лизу сочли незаменимой, посему новая соседка, которая могла бы навести порядок, так и не появилась, и в обеих комнатах повсюду опять была разбросана одежда и прочие предметы домашнего обихода.

— Я беременна! — крикнула Джекки и залилась слезами.

Лицо у нее опухло, глаза покраснели от слез. С тех пор как Лиза вышла замуж за Брайана, Джекки изрядно прибавила в весе. Ямочки на ее щеках утонули в складках жира.

— Что-то в этом роде я и подозревала, — сказала Лиза. — А что говорит Гордон?

— Он бросил меня! Я думала, он любит детей, ведь именно поэтому он не может развестись с женой. Но они подрастают, а если у меня будет ребенок, его ребенок, то он оставит их и придет ко мне. Но когда я сказала ему об этом… Ох, Лиза! Гордон заявил, что я шлюха, и попытался повернуть все так, будто я спала с другими мужчинами. Разве я способна на это? Ведь я люблю его одного!

— Тише, тише, успокойся. — Лиза ласково погладила подругу по голове. — Тебе будет лучше без него.

— Нет, нет! Я не могу жить без Гордона.

Лизе представлялось, что у Джекки не осталось выбора, но она сочла момент неподходящим, чтобы сказать ей об этом.

— Как насчет ребенка? — спросила она. — Ты собираешься оставить его?

— Я совершила ужасную глупость. Я уже на четвертом месяце. У меня… словом, я подозревала, что если скажу обо всем Гордону сразу, он настоит на аборте, поэтому и тянула до последнего, пока не стало слишком поздно. Мне придется рожать, Лиза.

О господи! Какой кошмар. И Лиза поступила так, как всегда поступала в чрезвычайных ситуациях.

— Я приготовлю нам по чашке чая, — сказала она.

День клонился к вечеру, и Джекки все больше погружалась в пучину отчаяния. Вскоре ей придется уйти с работы — кое-кто из женщин в конторе уже заподозрил, что она беременна.

— Я не могу поехать домой! — стенала она. — Мать не пустит меня на порог. И как я буду жить с ребенком, которого не хочу? Я забеременела ради Гордона, только поэтому. Я никогда больше не смогу работать.

— Разве тебе не полагается вспомоществование от государства или что-нибудь в этом роде? — спросила Лиза. — Тебе не дадут умереть от голода.

— Не имею ни малейшего представления, — в отчаянии отвечала Джекки. — Мне не нужны деньги от государства. Я хочу работать, а не сидеть весь день в квартире, ухаживая за ребенком. И лестница, Лиза… Я же не смогу носить ребенка и коляску вверх-вниз по лестнице. Мне придется подыскать себе другое жилье.

Лиза содрогнулась, вспомнив первый день в Лондоне и поиски квартиры. А каково заниматься этим с ребенком на руках? Но вдруг ей в голову пришла столь дерзкая мысль, что у нее перехватило дыхание.

— Я возьму твоего ребенка к себе, — сказала она и тут же зажала рот ладонью. Неужели эти слова действительно сорвались с ее губ?

— Что ты имеешь в виду? — Джекки настолько опешила, что ее истерика моментально прошла.

Лиза набрала полную грудь воздуха.

— Я заберу твоего ребенка. Я притворюсь, будто беременна. Миссис Смит жаждет заполучить внука. Ты проведешь здесь еще пять месяцев, а когда ребенок родится, я скажу, что он мой.

— Это совершенно безумная идея, Лиза. — Но протесты Джекки прозвучали неискренне. — Неужели ты надеешься, что это сработает?

— Разумеется, сработает.

Они с Брайаном больше не занимались любовью. Теперь он даже не видел ее раздетой. Решение, над которым Лиза ломала голову все утро, было найдено. Как только они станут полноценной семьей, ее мужу придется купить дом, а едва они заживут отдельно, все придет в норму.

— Сроки совпадают с нашим медовым месяцем. Я скажу, что беременна три месяца, а не четыре, на тот случай, если твои роды начнутся позже. Мне всего-то придется подкладывать себе что-нибудь под одежду. Джекки, все будет хорошо. Это будет великолепный розыгрыш, и мы обманем всех.

Лиза захихикала, и вскоре подруга воспрянула духом и тоже засмеялась.

— Но как же Брайан? — вдруг спросила Джекки. — Ты же не можешь рассчитывать, что он ничего не заметит. Ведь он твой муж!

Лиза горько рассмеялась.

— Мой муж не заметит, — коротко ответила она, отчего Джекки с любопытством взглянула на нее.

Позже она спросила:

— Как быть с родами, Лиза? Ведь Брайан наверняка пожелает поехать с тобой в больницу.

— Всему свое время, — небрежно отмахнулась Лиза. — Мы что-нибудь придумаем. — Она вскочила на ноги и принялась кружиться по комнате. — Я беременна, я беременна, — напевала она.

— Я беременна, — сказала она.

Брайан подошел к двери, чтобы впустить ее, — ключ от дома ей так и не дали. Он выглядел скорее сердитым, чем обеспокоенным. За его спиной со злорадной улыбкой маячила миссис Смит. Мать и сын выглядели и вели себя как сообщники. Они были семьей, а она — посторонней.

— Ради всего святого, где ты была? — поинтересовался Брайан. — Уже почти полночь. Мы очень волновались.

— Мне было очень плохо. Если бы у тебя был телефон, я бы тебе позвонила. — Лиза решила, что лучшая оборона — это нападение. — В магазине я едва не лишилась чувств, поэтому отправилась к Джекки, и та вызвала врача. И только к вечеру я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой.

— Что с тобой случилось? — осведомилась свекровь.

И тогда Лиза сказала им, что беременна.

Брайан был вне себя от радости. Он устремился вперед, чтобы обнять жену, но она оттолкнула его.

— Я устала, — заявила Лиза. — И хочу побыстрее лечь.

Когда она поднималась по лестнице, миссис Смит спросила:

— Выпьешь чашку чаю?

В ее глазах светилась радость. До сих пор Лиза ни разу не видела свекровь такой счастливой.

— Нет, спасибо, — сухо ответила она.

Когда они лежали в кровати, Брайан сказал:

— Мама на седьмом небе от восторга. Ты же знаешь, она всегда мечтала о внуке.

— Ш-ш, — оборвала его Лиза. — Она может услышать.

Они не знали, чем и как ей угодить, Брайан и его мамаша. Весь следующий день они суетились вокруг Лизы, поднося ей бесчисленные чашки чая.

— Лиза любит чай, мама, — пошутил Брайан, и она подумала, почему он никогда не говорил этого раньше.

— Разумеется, тебе придется оставить работу, — сказала миссис Смит. — Ты же не можешь весь день стоять на ногах, в твоем-то положении.

Лиза вдруг поняла, что ей действительно придется уйти из магазина. Будь она на самом деле беременна, она пропустила бы этот совет мимо ушей и работала бы до последнего, но обманывать мистера Гринбаума она не сможет, тем более на протяжении целых шести месяцев. Он был слишком умен и мудр, чтобы поверить в ее выдумку, кроме того, Лиза слишком любила его, чтобы так беззастенчиво лгать. И ей не хотелось, чтобы мистер Гринбаум становился ее соучастником; это расстроило бы его сверх всякой меры.

А сие означало, что без ее заработка им с Брайаном придется еще дольше копить на собственный дом.

Голос мужа заставил ее очнуться.

— Что скажешь, Лиза?

— О чем?

— Кем будет наш ребенок, мальчиком или девочкой?

— Ради всего святого, откуда мне знать? — с раздражением ответила она.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Внезапно оказалось, что Лиза просто не может поступать неправильно. Наконец-то она стала членом их семьи, хотя и прекрасно понимала, что они беспокоятся вовсе не о ней, а о ребенке, которого, по их мнению, она носила, — сына Брайана и долгожданного внука миссис Смит.

Мистер Гринбаум был ошеломлен, когда Лиза подала заявление об уходе, и она обнаружила, что не может заставить себя взглянуть ему в глаза.

— Я жду ребенка, — сообщила она, на мгновение пожалев о том, что затеяла всю эту авантюру.

— Что ж, это прекрасные новости, — сказал мистер Гринбаум, оправившись от потрясения. — Прости меня, Лиза, я веду себя как старый эгоист. Моя первая мысль была о себе и о магазине. Должно быть, вы очень счастливы, ты и Брайан.

«Да уж, Брайан вполне счастлив, — подумала Лиза, — как и миссис Смит. А я рада уже хотя бы тому, что помогаю Джекки, да и атмосфера в доме улучшилась. Вот, собственно, и все».

Медленно тянулись месяцы. Миссис Смит ярдами покупала белый фланелет и шерсть на одежду будущему ребенку, громогласно заявляя, что намерена научить свою невестку шить и вязать, хотя в этом вопросе Лиза не нуждалась в наставлениях. Китти прекрасно управлялась с иголкой и ниткой и научила дочь всему, что умела сама. Так что ее несостоявшаяся наставница с немым изумлением смотрела, как Лиза аккуратными, ровными стежками сшивает детские распашонки и ловко вяжет крохотные кардиганы, по шесть размеров, чтобы малышу хватило на первый годик жизни. Не возникло у Лизы трудностей и с кружевными оборками и вязаной оторочкой, тогда как миссис Смит с трудом подсчитывала петли и разбирала узоры, явно уязвленная ловкостью и опытом невестки.

Два раза в неделю Лиза бывала в городе. Не моргнув глазом, она лгала мужу, что обедает с Джекки, а потом ходит по магазинам или консультируется с врачом. На самом же деле она весь день проводила в старой квартире.

— Тебе нужно больше отдыхать, — твердил Брайан. — И еще я хотел бы, чтобы ты встала на учет у нашего местного доктора. Тогда мама сможет ходить вместе с тобой.

Лиза даже не стала с ним спорить. Она поступала по-своему. Теоретически она пребывала уже на шестом месяце, так что ей приходилось подкладывать под одежду сложенное полотенце, создавая впечатление выпирающего живота. На платья для беременных, которые она шила сама, уходило на целый ярд материи больше, чем требовалось по выкройке.

А Джекки все больше впадала в депрессию. Она ушла с работы и теперь целыми днями валялась в постели, поглощая виски и заедая его шоколадом.

— Тебе нужно заниматься физическими упражнениями, — всякий раз говорила ей Лиза. — Ты можешь навредить ребенку, если и дальше будешь лежать без движения.

Она повторила все это, придя к подруге в конце сентября. Была осень, ее любимое время года. В воздухе витала легкая дымка, и влажные листья мягко шуршали под ногами.

— Кому какое дело до моего ребенка? — мрачно отозвалась Джекки. — Я все равно не одолею лестницу, в моем-то нынешнем состоянии.

Лиза внимательно посмотрела на нее. Сейчас Джекки было не узнать. Она весила никак не меньше тринадцати стоунов. Ее некогда свежая кожа посерела, а спутанные волосы свисали грязными прядями и были усеяны перхотью. И еще от нее воняло! Джекки, всегда такая жизнерадостная, тщательно следившая за своей внешностью, превратилась в развалину, и все по вине Гордона.

— Ты по-прежнему ешь что попало? — принялась сурово отчитывать ее Лиза. Единственными продуктами, которые она отыскала в квартире, оказались черствый хлеб и остатки сыра, принесенного ею во время последнего посещения. — Где твоя продовольственная книжка? Давай ее сюда, я куплю тебе каких-нибудь продуктов.

— Не знаю, — шмыгнула носом Джекки. — По-моему, она лежит там, где ты оставила ее во вторник.

— Пока я буду ходить по магазинам, ты можешь принять ванну. Сейчас я напущу воду. Ну-ка, вставай! — Лиза хлопнула в ладоши и, к своему облегчению, увидела, что подруга улыбается.

— Ты еще худший дракон, чем твоя свекровь, — пожаловалась Джекки.

Часом позже выкупанная и накормленная Джекки сидела на стуле, а Лиза пыталась расчесать ее спутанные волосы.

— Ой, больно!

— Если бы ты расчесывалась каждый день, то не довела бы свои волосы до такого состояния.

— Прошу прощения, мэм, — отсалютовала Лизе Джекки, и обе рассмеялись.

— Почему бы тебе раз в неделю не ходить в парикмахерскую? Или у тебя нет денег?

— Куча. Тетки время от времени присылают мне наличные, а босс выплатил содержание за три месяца вперед. Ему было жаль расставаться со мной. Он знал о Гордоне.

— В таком случае я запишу тебя на следующий вторник на мытье головы и укладку. А по лестнице ты спустишься, даже если мне придется нести тебя на руках. Не забудь, через неделю тебя ждут в женской консультации.

— Не знаю, почему ты со мной возишься.

— Потому что ты моя лучшая подруга, вот почему. Ну вот, готово. Мы расчесали и распутали твои волосы. — Лиза уселась напротив и спросила: — Что ты будешь делать после того, как ребенок родится?

— Один Бог знает. — Джекки пожала плечами. — Сначала я подумывала о том, чтобы эмигрировать в Австралию — и на этот раз совершенно серьезно. — Она расплакалась. — Ох, Лиза, жизнь похожа на сущий ад, верно? Я никак не могу забыть Гордона.

— Постарайся не плакать, — мягко ответила Лиза. — Он того не стоит.

— Я говорю себе то же самое. — Джекки вытерла нос рукавом халата. — А ты замечательно выглядишь, — вдруг сказала она.

На Лизе было платье для беременных из красно-белой полосатой ткани, с высоким воротом и рукавами в сборку. Вырез на груди обрамляла пена кружев. Подол тоже был украшен кружевами. Волосы были гладко зачесаны назад и перехвачены на затылке красной лентой.

— У меня такое ощущение, будто я ношу на себе палатку, — призналась Лиза. Взглянув на часы, она заметила, что ей пора уходить. — Не забудь выпить апельсиновый сок и принять витамины, — распорядилась она напоследок.

— Не забуду, Лиза.

— Я принесла тебе фрукты — съедай хотя бы по одному каждый день.

— Хорошо, Лиза.

Они улыбнулись друг другу.

— Увидимся во вторник, — попрощалась Лиза.

Перед уходом она просунула под дверь Ральфа записку, надеясь и молясь про себя, чтобы никто другой не вскрыл и не прочел ее. «Присмотри за Джекки ради меня», написала она. Последнее время Лиза намеренно старалась держаться подальше от Ральфа. Когда все закончится, она расскажет ему правду. Но не сейчас.

Брайан вернулся домой раньше ее. Лиза отперла входную дверь — беременность дала ей право получить ключ — и услышала, как он разговаривает наверху с матерью. Их голоса звучали оживленно и даже весело.

— Лиза, это ты?

«Кто еще это может быть, — устало подумала она. — За все время, что я здесь живу, в этом доме не было ни одного гостя». Она обнаружила мать и сына в маленькой свободной комнатке. Они стояли по обе стороны ободранной деревянной колыбельки.

— Смотри! Мама купила ее в комиссионном магазине.

— Она стоила всего пять шиллингов, — с гордостью сообщила миссис Смит.

— Я отчищу ее наждачной бумагой и заново покрашу, а мама сошьет новый наматрасник.

— Неужели нам действительно необходимо покупать бывшие в употреблении вещи для нашего ребенка?

Брайан с матерью переглянулись и на мгновение, похоже, устыдились.

— В общем-то, нет, но глупо же выбрасывать деньги на ветер. После ремонта колыбелька будет как новенькая. Лиза, — с энтузиазмом продолжал Брайан, — смотри, как чудесно вписывается кроватка в этот альков, а если мы уберем все остальное на чердак, то из этой комнаты выйдет чудесная детская.

— Детская! — сказала Лиза. — А я полагала, что мы собираемся переехать в собственный дом.

Мать Брайана и не подумала выйти из комнаты, чтобы дать им возможность обсудить этот вопрос наедине. Напротив, она пододвинулась ближе к сыну, словно выражая ему поддержку.

— Лиза, ты уже несколько месяцев не работаешь. У нас еще не хватает денег на приличный дом. — Брайан говорил медленно и терпеливо, словно обращаясь к несмышленому ребенку. — Ты ведь не хотела бы воспитывать нашего малыша в съемной квартире, а? Или в грязном маленьком домишке? Кроме того, если мы останемся здесь, мама будет помогать нам. А ты даже сможешь вернуться на работу, если захочешь.

Лиза с упреком уставилась на него, и в ее больших карих глазах отразилась печаль. В конце концов Брайан не выдержал и опустил голову, а она повернулась и молча вышла из комнаты. Он не стал ее догонять.

Время тянулось невыносимо медленно. Лиза просыпалась вместе с Брайаном и сидела рядом с ним, пока он завтракал вареным яйцом, помещенным в пашотницу «Шалтай-Болтай», макая в желток кусочки нарезанного столбиком хлеба. Миссис Смит уверяла невестку, что ей совершенно незачем вставать так рано, но, проснувшись, Лиза уже не могла оставаться в постели. Если у нее не была назначена встреча с Джекки, впереди ее ждал тоскливый, пустой день. Вся детская одежда уже давным-давно была приготовлена: дюжины распашонок, кардиганов, жилеток, беретов и пинеток. Лиза даже связала две шерстяные шали, и больше ей заняться было нечем. Что до миссис Смит, то она большую часть времени проводила в кухне, хотя что она там делала, оставалось для Лизы загадкой, поскольку приготовленные ею блюда были решительно несъедобными. Эта женщина считала себя прекрасной домохозяйкой, хотя, говоря откровенно, не умела ни готовить, ни шить.

«Будь у меня свой дом, — думала Лиза, — уж я бы нашла, чем заняться, вместо того чтобы сидеть, умирая от скуки. Я бы ходила по магазинам, убирала дом, шила занавески и наволочки для подушек, купила бы цветы и расставила свои книги». Однажды она оставила собрание сочинений Джейн Остин на комоде, но, вернувшись домой, обнаружила, что оно исчезло. Лиза искала книги везде, но, не найдя, вынуждена была обратиться с вопросом к свекрови.

— Под кроватью, — ответила та. — Чтобы не мешали.

«Здесь нет ничего моего, — с грустью размышляла Лиза, сидя в унылой, невзрачной комнате. — Даже бедная Виктория заперта в гардеробе. Меня не приняли в эту семью, и мне нет места в этом доме. На самом деле я не нужна Брайану и его матери. Не следовало соглашаться тут жить».

— Смотри не забудь, — строго наставляла Лиза подругу. — Как только ребенок родится, попроси кого-нибудь из больничного персонала отправить телеграмму на имя миссис Лизы Смит, иначе дракон вскроет ее и прочтет. Напиши что-нибудь вроде «Эврика!», и я пойму, что это значит. Я приеду к тебе через час. Договорились?

— Договорились, — ответила Джекки. Как ни странно, но когда подошло время рожать, ее моральное и физическое состояние значительно улучшилось. Она начала правильно питаться и стала меньше пить, и даже сбросила часть дряблого жира, словно уже готовилась встретиться лицом к лицу с окружающим миром после рождения ребенка.

— То обручальное кольцо, что я купила тебе в «Вулвортсе», у тебя с собой?

— Конечно. И я не забуду сказать, что в данный момент мой муж находится за границей.

— Хорошо. Как только у тебя начнутся схватки, вызывай «скорую помощь», и санитары помогут тебе сойти вниз.

— Перестань суетиться! Я, конечно, беременна, но при этом не идиотка.

— Еще какая! Но за это я тебя и люблю, — с обожанием сказала Лиза.

Ребенок должен был появиться на свет 14 декабря. Лиза молилась, чтобы это не случилось позже. Если он родится на Рождество, могут возникнуть осложнения. К этому моменту она уже и впрямь начала чувствовать себя беременной. В старой квартире Лиза позаимствовала подушку и привязала ее себе на талию, а дома разыгрывала настоящее представление, переваливаясь при ходьбе, как утка, и с большим трудом поднимаясь со стула. «Если бы меня сейчас видел Годфри Перрик, — думала она, — он уж никак не счел бы меня никудышной актрисой. Я безупречно играю свою роль!»

За два дня до ожидаемого срока сумрачным дождливым днем пришла телеграмма. Прозвенел звонок, и Лиза услышала тяжелую поступь свекрови, спешащей к двери.

— Ответ будет? — раздался мужской голос.

Лиза вскочила и пробежала через всю комнату, замедлив шаг перед тем, как выйти в коридор, и успела как раз вовремя — миссис Смит уже собиралась вскрыть конверт. Увидев Лизу, она покраснела.

— Это тебе, — сказала она.

В телеграмме было одно-единственное слово: «Эврика».

— Ответа не будет, — сказала Лиза посыльному.

После того как он ушел, она обратилась к свекрови:

— Мне придется поехать в Ливерпуль. Моя сестра очень больна.

Она не рассчитывала, что ее слова обрадуют миссис Смит, но все равно реакция свекрови стала для нее полной неожиданностью.

— Сестра! Ты никогда не упоминала о том, что у тебя есть сестра. Почему ее не было на свадьбе? Мне казалось, что ты сирота. — Миссис Смит говорила хриплым от сдерживаемого гнева голосом.

— У нее не было денег на билет, а у сирот иногда бывают братья и сестры. Я иду укладывать вещи.

Когда Лиза уже поднималась по лестнице, свекровь крикнула ей вслед:

— Ты не можешь ехать в Ливерпуль в твоем положении. И что я скажу Брайану?

— Правду. Моя сестра больна. А я чувствую себя прекрасно. И ребенок должен родиться не раньше чем через месяц.

Лиза быстро уложила свои вещи в небольшой саквояж — ей не терпелось вновь переодеться в старую, привычную одежду. Когда она спустилась, миссис Смит все еще стояла в коридоре.

— Не думаю, что могу позволить тебе уйти, — заявила она.

На лице Лизы отразилось изумление.

— Вы что же, намерены удерживать меня против моей воли?

Женщина отступила в сторону, и в глазах у нее вспыхнула ярость.

— Я вернусь так скоро, как только смогу, — пообещала Лиза.

Уже на ступеньках она обернулась, пытаясь придумать, что бы такого приятного сказать на прощание. Ей не хотелось уходить, оставив между ними столь явную вражду и непонимание. Но, прежде чем она успела открыть рот, дверь с грохотом захлопнулась у нее перед носом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Джекки сидела на постели, судорожно стискивая в руках ребенка, и выглядела при этом на удивление довольной. Ее положили в маленькой комнатке в конце коридора. Сестра, жизнерадостная женщина средних лет с розовыми обветренными щеками, какие редко встретишь в городе, сказала:

— Посещения разрешены с половины седьмого, но поскольку ее муж находится за границей, а вы — ее единственная родственница, я сделаю для вас исключение. Мы поместили ее в отдельную палату, чтобы она не слишком расстраивалась, когда к другим роженицам будут приходить мужья. Если вы услышите, что идет старшая медсестра, ныряйте под кровать, милочка, иначе мне здорово влетит.

— Как все прошло? — поинтересовалась Лиза, присаживаясь на стул возле кровати.

— Легче, чем я ожидала, — с ноткой самодовольства отозвалась Джекки. — Сестры говорят, что мне самой природой предназначено рожать детей. Ну, ты понимаешь, широкие бедра и все такое. У меня много молока, так что проблем при кормлении грудью не возникнет, в отличие от некоторых женщин.

— Это мальчик или девочка?

— Мальчик. Я назвала его Ноэль^[62], потому что скоро Рождество. Он такой красавец, что я просто не могу поверить. — И Джекки посмотрела на малыша широко открытыми от удивления и восторга глазами.

Лиза ощутила беспокойство. Последнее, чего она ожидала, — это что у Джекки проснется материнский инстинкт.

— Дай мне посмотреть на него.

— Ты можешь подержать его немножко. Ну скажи, разве он не прелесть? — И новоиспеченная мать протянула крошечный сверток Лизе.

Свекольно-красное личико малыша было сморщенным, как у древнего старика, на макушке лысой головки торчала прядка рыжеватых волос, похожая на петушиный гребень. Все остальное было плотно закутано в белое больничное одеяльце. Лиза в немом изумлении смотрела, как малыш открывает и беззвучно закрывает крошечный ротик.

— Он похож на золотую рыбку, — сказала она, и охватившие ее дурные предчувствия лишь усилились, когда она отметила, с какой собственнической гордостью смотрит на сына Джекки. — Я принесла детскую одежду.

— Ты ангел, — с благодарностью сказала Джекки. — Что бы я без тебя делала последние пять месяцев?

— Ты бы как-нибудь справилась.

— Нет, не справилась бы. Без тебя я бы развалилась на куски. — Она немного помолчала, а потом с легким смущением продолжала: — Лиза, за те несколько часов, что прошли после рождения Ноэля, я передумала больше, чем за несколько месяцев. Ты бы не сделала этого, если бы любила Брайана. Ты бы не стала обманывать того, кто тебе по-настоящему дорог, как бы сильно ты ни хотела мне помочь.

Лиза уже открыла рот, чтобы ответить, но Джекки быстро покачала головой.

— Нет, в кои-то веки командовать буду я. Помолчи минутку. Я вела себя, как последняя эгоистка, так что даже не подумала о тебе и о Брайане. Ты ведь не любишь его, Лиза, правда, так, как я любила Гордона?

Зарывшись лицом в детское одеяльце, Лиза вдруг почувствовала, как ей на глаза навернулись слезы.

— Нет, — прошептала она.

— Ты вообще любила его когда-нибудь?

— Не знаю. Он казался мне ребенком, но я думала, что, как только у него появится жена и семья, он повзрослеет. Время от времени я представляла, каким он станет через несколько лет и кем в душе стремится быть. Как во время нашего медового месяца, например. Я думала, что со временем сумею полюбить Брайана, но дома он находится под влиянием своей матери. — Лиза шмыгнула носом. — О господи, мы с тобой говорим совсем не о том. Ведь это мне полагается утешать тебя.

— Нет-нет, — воспротивилась Джекки. — Продолжай. — В ее голосе вдруг прозвучали суровые нотки, которых Лиза никогда раньше не слышала.

— Да, собственно, больше и нечего рассказывать, — с тоской заключила она. — Миссис Смит недолюбливает меня. Откровенно говоря, я думаю, что она меня ненавидит. — Лиза вспомнила, как вела себя ее свекровь меньше часа назад. — Брайан настолько привык угождать ей во всем, настолько привык, что их двое и что они все делают вместе… Он даже не осознает, что это мы с ним теперь супружеская пара. Ну, а я оказалась на обочине.

— А миссис Смит не возненавидит ребенка?

— О нет, что ты! — с жаром воскликнула Лиза. — Она ждет не дождется внука. Ей хочется называть его «маленький Брайан». Последние месяцы она только об этом и говорит. Брайан считает, что я смогу вернуться на работу, а его мать будет днем присматривать за ребенком. Они уже превратили свободную спальню в детскую. Только вчера миссис Смит рассуждала о том, что на первое время лучше перенести колыбельку к ней в спальню, чтобы она не оставляла ребенка одного по ночам. — Лиза мрачно улыбнулась. — Похоже, мне придется повоевать…

— Лиза, — Джекки не дала ей договорить, — там не место для ребенка, для Ноэля.

— Что? — От неожиданности у Лизы отвисла челюсть, и неясные подозрения, не дававшие ей покоя с того самого момента, как она вошла в палату, подтвердились.

Теперь уже Джекки готова была расплакаться.

— О боже! Это ужасно. Я не могу позволить тебе забрать Ноэля в дом, полный ненависти, — ты сама употребила это слово.

Лиза ничего не ответила. Ребенок почмокал губками и легонько завозился. Лиза почувствовала, как он упирается ручонками, словно стараясь освободиться от тугих пеленок, и в животе у нее вдруг возник предательский холодок, когда она осознала последствия того, о чем только что сообщила ей подруга.

— Когда я ждала Ноэля, — негромко произнесла Джекки, — мне и в голову не приходило, что я ношу в себе крохотное человеческое существо. Даже когда он начал толкаться, я все равно не воспринимала его как живого человечка. Но когда он родился и сестры передали его мне, это показалось мне настоящим чудом. — Она изумленно покачала головой и инстинктивно протянула руки. Лиза торопливо вложила в них малыша, и Джекки склонилась над ним и погладила его по щеке тыльной стороной ладони. — Я не могу описать это чувство. Оно было настолько неожиданным, что я начала думать: «Как, ради всего святого, я смогу отдать его, даже Лизе, которой я доверяю больше, чем кому-либо другому?» — Она улыбнулась подруге. — Поначалу я чувствовала себя просто ужасно. Мне отчаянно хотелось оставить малыша себе, но при этом я понимала, что не могу подвести тебя. Но потом я стала думать о тебе и о Брайане и поняла, что ты глубоко несчастна, — ведь я права, не так ли?

Лиза молча кивнула.

— Ты замечательная подруга, Лиза, но когда ты рассказала мне об этой миссис Смит!.. Было бы неправильно, если бы она заполучила в свои руки любого ребенка, не говоря уже о моем. Она бы задушила его, как задушила Брайана. Ты ведь понимаешь, что это правда, а?

— Да, — прошептала Лиза. — И только что я поняла еще кое-что. Если бы он действительно был моим ребенком, я бы испытывала те же чувства, что и ты.

— Вот! — Джекки откинулась на подушку, удовлетворенно улыбаясь. — Значит, ты не думаешь обо мне плохо?

Лиза не ответила. Она вдруг с ужасом осознала, какой плохой матерью стала бы для Ноэля. Будь она по-настоящему беременна, она бы непременно настояла на том, чтобы они с Брайаном переехали. Она бы почувствовала, что нездоровая атмосфера в доме миссис Смит совершенно не подходит для ребенка. А если бы Брайан отказался переезжать? Что ж, тогда она уехала бы одна.

Лиза вздохнула. Джекки с тревогой наблюдала за ней.

— Я навлекла на тебя большие неприятности, правда?

— По крайней мере мне не придется ехать в Ливерпуль, а это уже кое-что, — отрешенно заметила Лиза.

— Что ты имеешь в виду?

— Мой муж и его мать думают, будто я поехала именно туда, а поскольку по телеграмме можно узнать место, откуда она отправлена, через несколько дней я собиралась телеграфировать им из Ливерпуля о том, что ребенок родился раньше срока, — я могла бы съездить туда и вернуться обратно в тот же день. Потом я отправилась бы на нашу квартиру, а на следующей неделе просто появилась бы на пороге дома с Ноэлем — приехала бы на такси. — Она помолчала. — О боже мой!

— В чем дело? — с тревогой поинтересовалась Джекки.

— Оказывается, я даже не представляла себе, как мне не хочется возвращаться туда с ребенком. Я чувствую огромное облегчение, но, самое главное, я поняла, что мне совсем необязательно туда возвращаться! — Лиза уставилась на подругу, и ее глаза заблестели от возбуждения, а по телу пробежала приятная дрожь. Она была свободна!

— Но ведь это означает, что я разрушила твой брак, — с надрывом произнесла Джекки. — Это моя, и только моя вина.

Лиза яростно затрясла головой:

— Нет, во всем виноваты Брайан и его мамаша — и я тоже, раз не проявила должной твердости. Как бы там ни было, наш брак не был настоящим.

Когда Лиза открыла дверь их старой квартиры и включила лампу, на сердце у нее стало легко. Она вздохнула с облегчением. Здесь было так тепло и уютно по сравнению с тем ужасным местом, где она жила до сих пор. На комоде лежало адресованное ей письмо. Оно было от Ральфа.

«Надеюсь, ты прочтешь мое послание раньше, если я оставлю его здесь, а не отправлю по почте, — писал Ральф. — Я улетаю в Голливуд. Роль очень маленькая, кто-то из актеров выбыл, и меня срочно пригласили на замену. Самолет сегодня вечером. Пожелай мне удачи!»

— Удачи тебе, Ральф, — пробормотала Лиза.

«Джекки, по-моему, в последнее время чувствует себя намного лучше, — продолжал он. — Я забегаю к ней каждый день. Что вы двое задумали, хотелось бы мне знать? Ведь происходит что-то необычное, я же чувствую!

Надеюсь, ты счастлива, друг мой Лиза. Да хранит тебя Господь! Ральф».

Лиза сложила листок и спрятала его в сумочку. Она была рада за Ральфа, но жалела о том, что его не будет на Рождество. Это напомнило ей о том, что Виктория по-прежнему заперта в гардеробе у нее дома. Нет, это больше не ее дом — в доме миссис Смит в Чизуике. Надо придумать, каким образом забрать оттуда Викторию, собрание сочинений Джейн Остин и свою одежду. Через несколько дней она напишет Брайану и расскажет ему правду, всю правду — что это с самого начала был ребенок Джекки. Несмотря на то что Лиза презирала мужа — она поняла это лишь после разговора с подругой в больнице, — она не могла просто взять и исчезнуть, оставив Брайана до конца жизни терзаться мыслями о ребенке, которого он никогда не видел. «Будь он настоящим мужчиной, — думала Лиза, — мне бы ни за что не удалось дурачить его столько месяцев, заставляя думать, будто я беременна. За все это время Брайан ни разу не прикоснулся ко мне и не видел меня без одежды».

Распаковав свой саквояж, она вышла на улицу, чтобы сделать кое-какие покупки, потом приготовила еду и вернулась в больницу к Джекки, которая к этому времени была на седьмом небе от счастья.

— Я хочу иметь много детей, — заявила она, едва Лиза успела переступить порог. — Еще троих, по крайней мере. Еще одного мальчика и двух девочек.

Лиза рассмеялась.

— А кто будет отцом этого идеального семейства? — осведомилась она.

— Бог его знает… Я дам объявление в газеты! Во всяком случае не Гордон, в этом можешь быть уверена. С ним покончено.

— Слава богу, — с облегчением вздохнула Лиза.

— И еще я решила, что буду делать дальше. Мне придется съехать с квартиры — она слишком мала для ребенка, а лестница очень опасна. Я поеду к теткам. Они у меня совсем не ханжи и отнюдь не чопорные старомодные дамы. Обе в свое время были суфражистками^[63]. Они сочтут, что иметь внебрачного ребенка — это авангардизм, а не преступление. В конце концов смирится и моя мать.

— Я так счастлива оттого, что ты счастлива, — призналась Лиза.

В субботу утром Лиза отправилась повидать мистера Гринбаума. Она бы пошла туда раньше, но боялась встретить Брайана. Уволившись из магазина, Лиза каждую неделю писала своему бывшему работодателю, всякий раз изобретая новую причину, по которой не может навестить его, и старик непременно отвечал на все ее письма через несколько дней. Зачастую к его посланиям присоединялась и Мириам. Но на последние два письма мистер Гринбаум не ответил, и Лиза начала волноваться.

Она проделала знакомый путь по Оулд-Бромптон-роуд, мимо «Хэрродса», витрины которого уже сверкали рождественскими гирляндами, и ускорила шаг, когда до книжного магазина осталось совсем недалеко, сгорая от нетерпения поскорее увидеть своего старого хозяина.

Вот она, букинистическая лавка, окна которой покрывал толстый слой пыли. На двери висела табличка с надписью «Закрыто», сделанной старомодным почерком мистера Гринбаума, и Лиза с любовью подумала: «Опять он забыл перевернуть ее другой стороной. Он всегда забывает об этом».

К ее удивлению, дверь была заперта, но Лиза все равно попыталась заглянуть внутрь, ожидая увидеть сутулую фигуру, склонившуюся над стопкой книг, лежащих на столе. Однако магазин был пуст. После увольнения Лизы мистер Гринбаум приходил в свою лавку на полдня, но в утро субботы торговля всегда шла бойко. «Наверное, он заболел, — с тревогой подумала Лиза, — раз пропустил субботу, да еще перед самым Рождеством». Пожалуй, стоит отправиться к нему домой.

Она повернулась и нос к носу столкнулась с человеком, который показался ей смутно знакомым: мужчина средних лет в кричащем твидовом костюме и сером пальто с бархатным воротником. Его мягкая фетровая шляпа была лихо сдвинута набок.

— Я шел за вами следом, — заявил он. — Я вышел из «Хэрродса», а вы как раз проходили мимо. Вас зовут Лиза, не так ли?

— Правильно. А вы… О, вспомнила. Морри Сопель!

— Собственной персоной, — с улыбкой поклонился он.

Лиза также вспомнила о том, что он был гангстером, и попыталась напустить на себя независимый вид, но это оказалось нелегко под пристальным взглядом его ласковых карих глаз.

— Что вы здесь делаете? — полюбопытствовал Морри Сопель.

— Пришла повидать мистера Гринбаума, — ответила Лиза. — Я уволилась несколько месяцев назад, потому что… словом, я вышла замуж.

— За того маленького мальчика, с которым я имел честь познакомиться? — лукаво спросил Морри Сопель.

— Да, — сухо ответила она. — Но, как бы там ни было, магазин закрыт. Я как раз собиралась зайти к мистеру Гринбауму домой и узнать, все ли с ним в порядке. До свидания.

Она повернулась, чтобы уйти, но, к ее неудовольствию, Морри Сопель догнал ее и пошел рядом.

— Старина Гарри для вас много значил, верно?

— Разумеется.

— И вы тоже много значили для него. Это было видно по тому, как он вас опекал, подобно ангелу-хранителю, когда я пригласил вас на ленч.

— Я люблю его, — просто ответила Лиза. — Он мне как отец.

Внезапно Морри Сопель положил ей руку на плечо. Лиза хотела с негодованием отстраниться, но вдруг он негромко сказал:

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, девочка моя. Старина Гарри умер.

— Что?!

— Он давно болел, вы ведь наверняка знали об этом. Две недели назад с ним случился сердечный приступ, и через несколько дней он скончался.

— О нет! — Лиза почувствовала, как к ее горлу подкатил комок.

— Пойдемте, вам нужно что-нибудь выпить.

Она позволила увлечь себя в паб на углу улицы, тот самый, в котором мистер Гринбаум вкушал свой «жидкий ленч».

— А что с Мириам? — спросила Лиза, когда они сели за столик.

— Мириам пережила все очень тяжело. Ее поместили в дом престарелых.

Лиза тихонько заплакала.

— Гарри был уже стар, Лиза. Он прожил долгую жизнь и много повидал на своем веку.

— Но мне от этого не легче, — всхлипнула она.

В сочельник Лиза стояла у окна, глядя на автомобили, медленно ползущие по Бромптон-роуд. Машины двигались плотным потоком, бампер к бамперу, и водители раздраженно давили на клаксоны. Магазины только что закрылись, и люди пробирались домой по переполненным тротуарам.

А здесь было тихо, как в могиле. Два дня назад Джекки выписали из больницы вместе с Ноэлем. Они переночевали в квартире и на следующий день уехали в Борнмут. Джекки умоляла Лизу приехать к ним на Рождество.

— Ты же не можешь оставаться здесь одна! — восклицала она. — Ральф в Америке, а Пирс уехал домой. Теперь, когда Гринбаумов не стало…

— Со мной все будет в порядке, — упрямо заявила Лиза. — Мне нужно какое-то время пожить одной.

Джекки в отчаянии покачала головой.

— С тобой бесполезно спорить, Лиза. Я позвоню на Рождество. — Она пощекотала малыша под подбородком. Его широко открытые голубые глазенки с обожанием смотрели на мать. — Скажи тете Лизе «до свидания», хороший мой. — И Джекки исчезла в ворохе чемоданов и саквояжей, прижимая к груди Ноэля так, словно никогда не собиралась с ним расставаться.

Лиза стояла на тротуаре и махала им вслед, пока такси не скрылось из виду.

Она вздохнула. Сразу после Рождества она должна будет найти работу и решить, оставлять за собой квартиру или нет. Арендная плата в пять фунтов будет наверняка съедать больше половины ее ожидаемой зарплаты, но мысль о том, чтобы дать объявление и подыскать себе соседку, а потом делить жилье с кем-то совершенно незнакомым, казалась невыносимой.

Зазвонил телефон. Прежде чем поднять трубку, Лиза сделала глубокий вдох. Джекки должна была позвонить не раньше завтрашнего дня, значит, это мог быть только Брайан. Она написала ему неделю назад и со страхом ожидала, что он позвонит.

Но это оказался Морри Сопель.

— Что вы делаете сегодня вечером? — поинтересовался он.

— По радио будут передавать интересную пьесу, — ответила Лиза.

— Такие красивые девушки, как вы, не должны сидеть в сочельник дома и слушать радио, — с изумлением сказал он. — Как насчет ужина в «Савое»? Соглашайтесь, — принялся уговаривать Морри Сопель.

Несмотря на все, что Лиза знала о нем, ее так и подмывало ответить согласием, но потом она вспомнила старого Гарри Гринбаума. Он бы перевернулся в могиле, если бы узнал о ее предательстве.

— Извините, нет, — сказала Лиза, стараясь, чтобы он не расслышал сожаления в ее голосе.

Морри сердито попрощался и повесил трубку. Лиза надеялась, что больше никогда не услышит о нем.

Как и ожидалось, Джекки позвонила на Рождество. Ее тетки с обожанием приняли Ноэля, который уже научился улыбаться.

— Брайан не звонил? — наконец поинтересовалась она.

— Нет, — ответила Лиза.

— Должно быть, он сошел с ума, раз предпочел тебе свою мамочку.

К такому же заключению пришла и сама Лиза. Она представила себе, как они сидят вдвоем в холодной унылой комнате, и испытала огромное облегчение от того, что ее нет с ними.

— Как у тебя дела? Я все время думаю о том, как ты там одна.

— У меня все отлично, — жизнерадостно отозвалась Лиза. — Сегодня утром я ходила в Кенсингтон-Гарденз, а сейчас собиралась послушать твои пластинки.

Потом она повторила несколько раз про себя: «Со мной все в порядке, все в полном порядке. Вполне естественно, что я расстроена из-за смерти мистера Гринбаума и из-за того, что мой брак оказался неудачным. И как было бы славно, если бы здесь был Ральф, с которым можно было бы поговорить… Но, несмотря на все это, со мной все в порядке».

Спустя несколько дней ранним тусклым серым утром Лиза поехала на такси в Чизуик и попросила водителя остановиться на некотором расстоянии от дома миссис Смит.

Лиза сидела на заднем сиденье, болтая с таксистом, разговорчивым кокни, и ожидая, когда ее свекровь уйдет в церковь.

— Надеюсь, вы не собираетесь смыться с фамильным серебром, красавица, — пошутил водитель. — Не хочу возить краденое в своей машине.

— Нет, это всего лишь мои личные вещи.

И по какой-то непонятной причине Лиза выложила историю своего неудавшегося замужества этому совершенно чужому человеку.

Пока она говорила, входная дверь открылась и на пороге появилась миссис Смит в своем коричневом воскресном пальто. За ней шел Брайан. Он первым сбежал вниз и распахнул калитку, и они двинулись по улице в другую сторону, как и рассчитывала Лиза. Миссис Смит взяла сына под руку, и Лизе показалось, что есть в этой паре, скованной узами сухой, бесплодной привязанности, что-то жалкое. Оба вскоре растворились в полумраке.

— Это они. — Она распахнула дверцу машины, готовясь выбраться наружу.

Водитель, должно быть, подумал о том же, что и она.

— Бедняги, — пробормотал он себе под нос.

В доме пахло прокисшей капустой. Лиза поднялась наверх и отперла гардероб. Виктория по-прежнему уютно сидела на романах Джейн Остин, с болезненным удивлением глядя на Лизу.

— Бедная ты моя, тебе, наверное, было так одиноко!

Лиза на мгновение прижала куклу к груди, прежде чем положить ее на кровать, а потом вытащила из-под нее чемодан. Она быстро уложила свои вещи, оставив только пальто и жакет. Лиза уже собиралась снять обручальное кольцо и кольцо невесты и оставить их на туалетном столике, но внезапно передумала и, снеся поклажу вниз, вошла в кухню. В сушилке стояла кружка «Шалтай-Болтай» и пашотница из того же набора. Лиза опустила в нее кольца и положила на стол ключ от входной двери.

Когда она вышла из дома, такси подъехало к входу и водитель помог ей уложить вещи.

— Это все? — спросил он, когда ее багаж благополучно разместился в машине.

Лиза молча кивнула.

— Прощай, Брайан, — прошептала она, глотая непрошеные слезы, когда они отъезжали.

«Я была бы тебе хорошей женой, — с грустью подумала она, — если бы ты только мне позволил».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На Новый год Лиза поехала навестить Мириам. Дом престарелых находился в маленькой деревушке на опушке Эппинг-форест и оказался большим и симпатичным зданием, окруженным огромным, густо заросшим деревьями парком.

— По сравнению с тем, какой она к нам поступила, сейчас ей намного лучше, — пояснила Лизе старшая медсестра, — но время от времени она забывается и живет прошлым. — Медсестра проводила девушку наверх, в комнату Мириам. — Она не хочет сидеть в комнате отдыха вместе с другими пациентами, хотя не исключено, что со временем она изменит свое решение.

Без своего кричащего, пусть и безвкусного, макияжа Мириам выглядела просто ужасно. В конце концов она все-таки уступила старости, с которой так отчаянно боролась. Высохшая и скрюченная, она сидела в глубоком кресле, распустив серебряные волосы.

Мириам сразу же узнала посетительницу.

— Лиза! Ох, Лиза, что я буду делать без моего Гарри? — крикнула она и заплакала.

Лиза взяла женщину за руку, испещренную коричневыми старческими пятнами. Она не представляла, что можно сказать в утешение. Наконец она пробормотала:

— Не знаю, дорогая, но вам повезло, что у вас остались чудесные воспоминания. Не многие женщины могут этим похвастаться.

Похоже, Мириам очень интересовало, что говорил о ней муж в магазине.

— Он был несчастен, Лиза? Я ведь все время придиралась к нему. Гарри часто на меня жаловался?

— Никогда, — не моргнув глазом, солгала Лиза. — Мистер Гринбаум был одним из самых счастливых мужчин, каких я только знала.

— Правда? — Глаза Мириам увлажнились. — Я очень любила его, ты же знаешь.

— Он понимал это и обожал вас.

Мириам внезапно нахмурилась.

— А ты хорошо присматриваешь за магазином? — Кажется, она уже забыла о том, что у Лизы должен был родиться ребенок.

— Магазин закрыт, — мягко ответила Лиза. Скорее всего, теперь, после смерти Гарри, его продадут.

— Закрыт? — Глаза пожилой женщины вспыхнули, и на мгновение показалось, что она сбросила с себя груз десятилетий. — Магазин Гарри закрыт! Это очень бесцеремонно с твоей стороны, Лиза. Ты должна открыть его немедленно.

— Но…

— Никаких «но»! — сердито прервала ее Мириам. — Пока я жива, этот магазин никогда не будет закрыт. Гарри жил ради него. Откровенно говоря, — с горечью добавила женщина, — иногда мне кажется, что магазин интересовал его гораздо больше, чем я.

Лиза уже открыла рот, чтобы возразить, но огонь в глазах Мириам погас так же внезапно, как и вспыхнул. Она отвернулась и принялась раскачиваться взад и вперед, разговаривая сама с собой о далеком прошлом.

— Сара взяла мои голубые атласные туфельки, мама, — произнесла она голосом маленькой девочки. — И не спросила у меня разрешения. Иногда я ненавижу ее.

— Ох, Мириам! — Лиза наклонилась к ней, поцеловала в морщинистую щеку и выбежала вон.

У нее все еще оставался ключ от книжной лавки. На следующее утро Лиза вновь открыла ее для торговли. Внутри сильно пахло плесенью и повсюду лежала пыль. Лиза навела порядок на скорую руку и принялась разбирать груду писем, пришедших за последнее время. Заглянули несколько покупателей, и среди них — постоянные клиенты, которые обрадовались, вновь увидев ее за прилавком. Большинство из них знали о смерти Гарри и выразили свои соболезнования.

В отсутствие старого хозяина в лавке царила странная, какая-то жутковатая, сверхъестественная атмосфера. Хотя Лизе и раньше приходилось неоднократно управляться одной, теперь все было по-другому. Она знала, что мистер Гринбаум больше никогда не откроет дверь и не войдет, шаркая ногами и бормоча что-нибудь меланхоличное себе под нос. «По крайней мере, — печально подумала Лиза, — вопрос с работой разрешился сам собой».

Все утро, стоило кому-нибудь войти, Лиза быстро поднимала голову, ожидая и страшась, что это пришел Брайан за канцтоварами. Но, наверное, кто-то сказал ему о том, что она вернулась, потому что за те три года, что Лиза работала в магазине, они ни разу не столкнулись лицом к лицу. Время от времени она мельком видела своего бывшего мужа во время обеденного перерыва: сжимая в руке пакет с бутербродами, он шел по дороге в парк. Иногда Брайан попадался ей на глаза вечером — сгорбленная фигура молодого человека, бредущего домой к своей матери.

Иногда Лизе казалось, что вокруг ничего не изменилось. Но уже в следующее мгновение она думала о том, что в ее жизни произошли необратимые перемены. Она вновь вернулась к старому распорядку, уходя с Куинз-Гейт в половине девятого и шагая на работу той же дорогой, что и раньше. Но в магазине больше не было Гарри, и она возвращалась в пустую квартиру, которая без Джекки казалась ей такой же унылой и холодной, как и букинистическая лавка.

«Я живу лишь видимостью прежней жизни, — думала иногда Лиза, — причем лучшая ее половина ушла безвозвратно».

Проработав в магазине шесть недель, Лиза начала испытывать беспокойство. Зарплату ей никто не платил, а сбережения почти иссякли. Деньги из выручки ей брать не хотелось, да и, в любом случае, в большинстве случаев это были чеки. Как бы она ни любила Мириам, работать бесплатно Лиза не могла — ей надо было платить за квартиру и что-то есть. Однажды утром она в очередной раз ломала над этим голову, раздумывая, как бы поговорить с Мириам и решить вопрос со своей зарплатой, как вдруг отворилась дверь и в магазин вошел молодой человек. На нем была шляпа-котелок и строгий костюм, а в руках он держал портфель и сложенный зонтик.

— Вы ищете что-то конкретное или просто хотите посмотреть, что у нас есть?

— Полагаю, что имею честь разговаривать с миссис Лизой Смит? — Он снял свою шляпу.

Лиза не смогла сдержать улыбку — уж очень смешон был его высокопарный стиль.

— Именно так, — ответила она.

Молодой человек протянул ей белую карточку.

— Я представляю Гарвича Купера, поверенного в делах покойного мистера Гарольда Гринбаума. У меня есть для вас письмо, которое, по его поручению, я должен передать вам в собственные руки.

У Лизы сжалось сердце, когда она взяла твердый белый конверт, на котором знакомым почерком Гарри с завитушками было написано ее имя.

— Я должна открыть его прямо сейчас? — спросила она, предпочитая прочесть письмо после ухода посетителя.

— Вы можете прочесть его, когда вам заблагорассудится, — чопорно ответил молодой человек. Лиза невольно подумала о том, не в первый ли раз он выполняет такое поручение. — У меня есть для вас еще одно письмо, от моего патрона, в котором он объясняет подробности завещания своего клиента. — Он нервно откашлялся. — Насколько я понимаю, по словам миссис Гринбаум, жены покойного, вы взяли на себя обязательства по управлению магазином.

— Вы все правильно понимаете, — ответила Лиза, изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Я надеюсь, это означает, что вы пришли выплатить мне заработную плату.

— Вы будете получать чек ежемесячно, — подтвердил молодой человек.

— Слава богу, сегодня вечером я наконец поужинаю как следует.

— Я оставлю распоряжение в банке открыть счет на ваше имя, чтобы вы могли вносить на него поступления и инкассировать чеки. Полагаю, вы знаете, как пополнять запасы?

— Обычно Гарри пополнял их за счет людей, которые сами приносили ему книги, но иногда он отправлялся на распродажи, которые устраивают в отеле неподалеку от Виктория-стэйшн. Очевидно, мне придется поступать аналогичным образом. — Мысль о возложенной на нее ответственности привела Лизу в восторг.

— Очень хорошо. В таком случае это все. — Молодой человек явно испытал облегчение. — Было очень приятно познакомиться с вами, миссис Смит. — Он направился к двери. — Полагаю, вы не согласитесь выпить со мной?

Лиза во все глаза уставилась на него. Теперь, когда с делами было покончено, он выглядел вполне нормальным и жизнерадостным молодым человеком.

— Или пообедать? — с надеждой спросил он.

— Вряд ли, — с негодованием ответила она. — Вы забываете, что я — замужняя женщина.

«…Моя дорогая мисс Лиза,

я распорядился доставить это письмо тебе в собственные руки, чтобы дракон не открыл его. Я оставляю тебе кое-что в своем завещании. Этого должно хватить на покупку дома, дорогая Лиза. Ты обязательно должна сбежать от свекрови в самое ближайшее время, в противном случае ты навсегда останешься под властью дракона и в конце концов он испепелит тебя своим пламенем и ты превратишься в пепел, подобно Брайану. Ты можешь назвать дом в мою честь, что-нибудь вроде “Приюта Гарри” или “Причуд Гринбаума”. Рука моя дрожит, потому что я знаю — когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Что ж, будем надеяться, что смерть принесет мне некоторое утешение. Кто знает, может быть, пока ты читаешь мое письмо, я уже вовсю развлекаюсь с Минни Копек!

Твой старый и верный друг

Гарри».

— Ах ты, глупый чудесный старик, — прошептала Лиза, улыбаясь сквозь слезы. Даже после смерти он сумел рассмешить ее.

Письмо от поверенного уведомляло ее о том, что его клиент, мистер Гарольд Гринбаум, оставил ей по завещанию тысячу фунтов. Получив деньги, Лиза положила их на свой счет в почтово-сберегательном банке. Дом ей сейчас был не нужен, но когда-нибудь она истратит их на что-то такое, что одобрил бы старина Гарри.

* * *

Теперь Лиза редко виделась с Пирсом. У него появился новый приятель, угрюмый мужчина средних лет по имени Уильям. Он едва здоровался с Лизой, когда она сталкивалась с ним на лестнице. Ральф так и не вернулся из Голливуда, где он уже приобрел репутацию надежного, опытного актера второго плана. Впрочем, его роли с каждым разом становились все более и более значимыми. Он часто писал ей.

«…Ты ДОЛЖНА возобновить уроки актерского мастерства. Годфри Перрик — просто старый неудачник, который окончательно лишился рассудка. Если он не слишком высокого мнения о твоих актерских способностях, то, скорее всего, это означает, что ты играешь очень хорошо! Как бы там ни было, почти никто в Голливуде не умеет играть, так что на этот счет можешь не беспокоиться. В Англии тебя ничто не держит, так почему бы тебе не приехать в Америку и не поселиться здесь? Судя по всему, твоя жизнь очень скучна, ведь ты целыми днями стоишь за прилавком в магазине, а дома тебе даже не с кем поговорить. Лиза, тебе всего двадцать, и ты слишком молода и красива, чтобы жить, как затворница.

Кстати, как насчет кавалеров? Ты ни словом не обмолвилась ни об одном из них. У меня, например, появился новый “компаньон”. Его зовут Майкл…»

«…Я никогда не писала тебе о своих кавалерах, потому что их просто нет, — ответила Лиза. — Я до сих пор не оправилась после своего распавшегося брака, чтобы заводить новые отношения. За несколько дней моя жизнь переменилась самым радикальным образом: я оставила Брайана, старый Гарри умер, а Джекки уехала. Пока что меня вполне устраивает тихое, незаметное существование. Мне же нужно где-нибудь работать — и книжный магазин подходит для этого лучше, чем что бы то ни было. Кроме того, мне в полтора раза повысили зарплату, а это значит, что я могу и дальше жить в квартире одна. Работая в другом месте, я вряд ли могла бы себе это позволить.

Название твоего последнего фильма меня насмешило — не могу представить тебя в роли Иоанна Крестителя. Надеюсь, тебе не отрубили голову по-настоящему!

Джекки передает тебе привет. Ноэль растет не по дням, а по часам — я раз в месяц езжу к ним по воскресеньям.

Твой верный друг Лиза.

P.S. Я часто вспоминала Гарри, когда мистер Эттли лишился власти и премьер-министром вновь стал Черчилль — это убило бы его, если бы его старое сердце уже не отказало к этому времени».

Лиза работала в магазине уже больше года и как-то утром сражалась с пишущей машинкой, когда в лавку вошел невероятно красивый мужчина средних лет. Он был выше шести футов ростом, с гривой преждевременно поседевших волос и лицом греческого бога. Одет он был небрежно, хотя и очень дорого. Лизе показалось, что она уже где-то видела его, причем совсем недавно.

— Вы ищете что-то определенное или просто…

— Мой бог! Ради всего святого, что вы здесь делаете?

Его изумление выбило Лизу из колеи, и она пролепетала, запинаясь:

— Прошу прощения, должно быть, мы встречались раньше, но, боюсь, не могу припомнить…

Он вновь перебил ее:

— Когда я в последний раз заходил сюда, тут работал один старик.

— Это был Гарри Гринбаум, владелец магазина. К сожалению, в прошлом году он скончался.

— Но почему вы здесь? Вы последний человек, которого я ожидал встретить в этой лавке.

На Лизе было желтое трикотажное платье с высоким воротом и длинными присобранными рукавами. Светло-коричневый кожаный пояс, обтягивающий узкую талию, был того же цвета, что и сапожки на высоких каблуках. Лиза собрала волосы в конский хвост на затылке и перехватила их желтой лентой.

Она настолько растерялась, что не знала, что ответить. Кроме того, ее начал раздражать пристальный взгляд мужчины и выражение крайнего изумления, написанное у него на лице.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — пробормотала наконец Лиза.

— Вы должны выступать на подиуме, рекламируя модную одежду или позируя для фотографа из рекламного агентства. Вам следует быть светской львицей или актрисой.

Ее раздражение усилилось.

— Что ж, вы ошиблись, — парировала Лиза. — Я управляю книжным магазином. — Ей вдруг захотелось показать ему язык и добавить: «Вот тебе!»

Мужчина расхохотался.

— Прошу прощения, — смиренно сказал он. — Дело в том, что я писатель, поэтому всегда вижу драму в самых безобидных ситуациях. Вы выглядите совершенно неуместно в этой унылой книжной лавке. Поэтому я и спросил, что вы тут делаете. Полагаю, я ожидал встретить здесь кого-нибудь совершенно другого. Еще раз простите, — повторил мужчина.

— Вы прощены. Почти, — сказала Лиза. — Я нахожу эту работу интересной, а не скучной.

Теперь она поняла, где видела его раньше. Его фотография стояла в витрине книжного магазина на Оулд-Бромптон-роуд рядом с его последним романом. Лиза вспомнила, что еще подумала тогда: «Какой привлекательный мужчина». Его звали Клайв Рэндольф, и однажды Лиза даже попыталась прочесть его книгу, но вскоре отнесла ее назад в библиотеку. В ней было столько самодовольства и интеллектуального самолюбования, что для обычного человека с улицы она была совершенно неинтересной.

Из-за того что книга ей совершенно не понравилась, Лиза ощутила новый приступ раздражения.

— Чем я могу вам помочь? — холодно поинтересовалась она.

— Я ищу что-нибудь о каннибализме. Это нужно мне для моего нового романа.

Клайв Рэндольф проторчал в магазине больше часа и купил целых три книги. Пообещав принести ей экземпляр своего последнего опуса, он наконец ушел.

— Что вы о нем думаете, Гарри? — спросила вслух Лиза. — Симпатичный, но и вполовину не такой умный, каким кажется. Его надо спустить с небес на землю, как говаривала моя мама.

Она надеялась, что Клайв Рэндольф позабудет о своем обещании. Помимо того что ей вовсе не хотелось читать его книги, Лиза не была уверена, что хочет еще раз встретиться с самим автором, но не прошло и двух недель, как она уже спала с Клайвом.

Он позвонил в магазин на следующий же день.

— Вы не возражаете, если я подарю вам свою новую книгу за ужином?

Лиза коротко ответила:

— На этой неделе я занята.

— Тогда на следующей.

Она уже хотела поставить его на место, но вдруг заколебалась. В последнее время ей становилось тоскливо при одной мысли о том, что вновь придется возвращаться в пустую квартиру.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась Лиза. — Как насчет субботы?

В субботние вечера она чувствовала себя еще более одинокой, чем в остальные дни недели. В субботу Лиза особенно остро сознавала, что весь Лондон гуляет и веселится.

— Значит, встречаемся в субботу, — жизнерадостно заключил Клайв.

Большую часть вечера он читал ей лекцию о различных аспектах современной литературы, используя собственные творения в качестве примера того, как следует писать романы. Лизе Клайв показался довольно интересным собеседником, хотя ей то и дело хотелось возразить ему.

Выйдя из ресторана, он поймал такси.

— Сегодняшний вечер мне очень понравился, — сообщил он ей по пути домой. — Нам нужно почаще встречаться.

Когда они приехали на Куинз-Гейт, Клайв выскочил из такси вместе с ней.

— В этом нет необходимости, — запротестовала Лиза. — Садитесь обратно и поезжайте домой.

— Я живу недалеко отсюда, так что вполне могу дойти пешком, — заявил Клайв.

Она не имела ни малейшего намерения приглашать его к себе и пыталась придумать, как от него отделаться, когда вдруг появился Пирс. Он был мрачен и пьян.

— Этот несносный хам Уильям устроит мне взбучку, — простонал Пирс. — Я обещал вернуться еще несколько часов назад. Спрячь меня, Лиза, прошу тебя. Я не в настроении выслушивать нотации. Мне нужно выпить чего-нибудь покрепче, прежде чем я буду готов предстать перед ним.

— У меня только вино, — предупредила его Лиза.

— Сойдет. Какая жалость, что ты не Джекки, а то бы мы надрались вместе. — Пирс тяжело вздохнул. — Полагаю, мне придется избавиться от этого животного, но я не знаю, как сказать ему, что его присутствие в моей квартире более нежелательно.

Он отпер входную дверь, и как-то так вышло, что Клайв тоже поднялся наверх, в квартиру Лизы, где Пирс, заливаясь слезами, поведал им, каково это — жить с Уильямом. Часом позже, подкрепившись целой бутылкой вина, он ушел, чтобы встретиться лицом к лицу со своим грубияном.

После ухода Пирса Лиза печально улыбнулась.

— Он скучает по Ральфу, — сказала она. — Ральф — это…

Не говоря ни слова, Клайв Рэндольф набросился на нее, сжимая в объятиях и закрыв ей рот поцелуем. На мгновение Лиза опешила, потом пришла в бешенство, но, не успев поднять руки, чтобы оттолкнуть его, вдруг поняла, что ее тело отвечает на его ласки, и почувствовала, что тонет, тонет, тонет…

Спотыкаясь, чуть ли не волоком Клайв перенес ее в спальню и, едва оказавшись там, принялся срывать с себя одежду. С таким же энтузиазмом Лиза избавилась от своей, и они повалились на кровать, слившись в страстных объятиях.

Руки Клайва были везде, они скользили по ее телу, трогая и лаская, сводя ее с ума.

— Пожалуйста, пожалуйста, — шептала Лиза. — Я больше не могу ждать.

Занятия любовью с Брайаном были бледным подобием того, что случилось с ней потом. Она и мечтать не могла, что все может быть так восхитительно.

— Боже правый! — простонал Клайв, когда все закончилось и они лежали на кровати, не в силах разжать объятий. — Ты просто рождена для любви. Сколько ты возьмешь за то, чтобы лежать и ждать меня здесь весь остаток жизни?

Лиза провела пальцем по его груди, и он содрогнулся.

— Нисколько, — ответила она. — Собственно говоря, прямо сейчас я собираюсь встать и приготовить чашку чаю.

Несколько недель спустя Клайв сообщил ей, что женат, но не живет с женой. Развод казался неизбежным — хотя, быстро добавил он, ему не хотелось бы давать никаких обещаний.

— Ну, так не давай, — так же быстро откликнулась Лиза.

Клайв начинал ей нравиться, но она нуждалась в его присутствии лишь пару раз в неделю. Этот мужчина заставлял ее чувствовать себя школьницей. Он продолжал читать ей лекции о современной литературе и тому подобных предметах.

— Ты, похоже, считаешь меня полной невеждой, — пожаловалась Лиза как-то ночью, когда они лежали в постели.

— Меня интересуют не твои мозги, а твое тело. — Клайв начал ласкать ей грудь, и Лиза почувствовала, как внутри у нее разливается жидкий огонь. Тем не менее она стояла на своем.

— Разве тебе не хочется знать, что я думаю о Джейн Остин или о Джордж Элиот^[64]?

— Заткнись. — Клайв начал касаться ее сосков кончиком языка, заставив Лизу трепетать от острого удовольствия. Ей захотелось закричать, и она не стала дожидаться его ответа, а позволила себе взлететь на крыльях жаркой страсти.

Постепенно Клайв начал надоедать ей. Ему слишком нравился звук собственного голоса, и он никогда не спрашивал ее мнения. Тем не менее Лиза продолжала встречаться с ним.

«Меня интересуют не его мозги, а его тело, — с ухмылкой думала она. — У Клайва случится сердечный приступ, если он узнает об этом».

Перед самым Рождеством в Лондон приехала Джекки, чтобы сделать кое-какие покупки, и остановилась на ночь у Лизы. Ноэль, которому исполнилось два годика, был счастлив остаться со своими бабушкой и дедушкой, обожавшими его. Мать Джекки давным-давно смирилась с происходящим, как выразилась ее дочь.

— Совсем как в старые добрые времена, — заметила Джекки, — разве что теперь вместо виски я пью молоко.

Они сидели в квартире, и пол был уже завален бумажными пакетами и коробками.

«Не совсем», — с грустью подумала Лиза, и дело было не только в молоке. Она отчетливо помнила свежую жизнерадостную девушку в розовой атласной пижаме, которая впустила ее в эту самую квартиру шесть лет назад. Джекки сильно постарела после отъезда из Лондона и уже начала обретать вид, приличествующий почтенной матроне. На ней было платье спортивного покроя с длинными рукавами и узором «огурцы», наглухо застегнутое до самого горла, — то самое платье, которое раньше ее не заставили бы надеть даже под страхом смерти! Светлые волосы стали прямыми, а единственной данью макияжу была бледно-розовая помада, нанесенная весьма умеренно. Лиза почувствовала, как у нее комок подкатил к горлу, когда она вспомнила острые черные ресницы прежней Джекки.

Ноэль прислал портрет тети Лизы — зигзаги карандашных линий.

— Это гораздо лучше того, что выставлено в художественной галерее, — сказала Лиза. — Ребенок — несомненный гений. Теперь трудно представить, что он мог бы стать моим.

— Интересно, сошла бы нам эта выходка с рук или нет, — задумчиво протянула Джекки. — Сейчас эта идея представляется мне совершенно безумной.

Они немного помолчали, а потом Лиза тоскливо заметила:

— Мы своими руками превратили собственную жизнь неизвестно во что, правда, Джекки? Несколько лет назад я была замужем, ты была безумно влюблена, а теперь только посмотри на нас!

— Ох, даже не знаю, — каким-то странным голосом отозвалась Джекки, и Лиза метнула на нее быстрый взгляд.

Ее подруга покраснела.

— У тебя кто-то есть, — с торжеством заключила Лиза. — Расскажи мне о нем.

— Пообещай, что не будешь смеяться.

— Как можно!

— Это викарий. Его зовут Лоуренс Мюррей, он вдовец. Его жена не могла иметь детей, а он мечтает о семье. И он без ума от Ноэля.

— Ты любишь его? — осторожно спросила Лиза.

— Я не уверена до конца, но думаю, что да.

— Надеюсь, ты будешь счастлива. — Лиза обеими руками сжала пухленькую белую ладошку Джекки.

— Я верю в это, — тихо ответила подруга. — Я нашла свое призвание. Мне хочется быть матерью и иметь много детей.

В марте Лиза приехала в Борнмут на свадьбу Джекки.

Лоуренс оказался высоким худым мужчиной с мягкими чертами лица. Он не сводил глаз с новобрачной. Джекки, выглядевшая неожиданно строгой в синем твидовом костюме, буквально сияла от счастья.

— Несколько месяцев назад ты лишь думала, что любишь его, — с улыбкой сказала Лиза. — Теперь, похоже, ты совершенно уверена в этом.

— Так и есть, так оно и есть. — Джекки расцеловала ее в обе щеки. — И все гораздо лучше, чем с Гордоном. Откровенно говоря, я живу, как в сказке!

После церемонии венчания они направились в домик викария на скромное торжество, чтобы перекусить и выпить чего-нибудь освежающего. Как ни странно, Лиза чувствовала себя совершенно одинокой, несмотря на явное дружелюбие остальных гостей. «А у меня никого нет, — с горечью думала она. — Роман с Клайвом долго не продлится, я сама этого не хочу. Через несколько недель мне исполнится двадцать два. Господи, что же со мной будет дальше?»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Осенью 1954 года умерла Мириам. Старшая медсестра позвонила Лизе — она была единственной, кто навещал старушку.

— Все произошло очень тихо, — сказала медсестра. — Миссис Гринбаум была уже мертва, когда мы вошли к ней утром, чтобы разбудить.

Несмотря на скорбь, Лиза испытывала огромное облегчение. За последние двенадцать месяцев магазин стал для нее обузой. Она страстно желала уехать и начать все сначала, но знала, что дни Мириам сочтены, поэтому ждала. А теперь магазин будет закрыт и она сможет продолжить жить дальше.

Она не сомневалась в том, что будет делать.

Ральф прислал ей список лондонских театральных школ. Самые престижные Лиза вычеркнула — у нее не хватило бы мужества постучаться в двери таких заведений, как КАТИ, — а в остальные написала с просьбой выслать ей рекламные проспекты. В конце концов Лиза остановила выбор на актерской академии «Брин Эйрс», расположенной на Слоан-сквер, главным образом потому, что для поступления туда не нужно было проходить прослушивание. Плата была огромной и съела половину наследства, хотя оставшейся суммы вполне хватит, чтобы прожить на нее во время учебы.

Большинство студентов «Брин Эйрс» составляли выходцы из зажиточных семей. Сюда принимали всех без разбору, лишь бы они могли платить за обучение. Поступив в академию, Лиза не питала ни особых надежд, ни иллюзий, и потому не была разочарована.

Директором академии был американец, Харви Рутс, актер-неудачник. Лиза помнила его по крошечным эпизодическим ролям в старых голливудских фильмах. Он относился к себе с чрезвычайной серьезностью, постоянно разглагольствовал о своем вкладе в искусство и не столько учил студентов, сколько хвастался своими знакомствами.

— Как я говорил Кларку во время съемок «Однажды вечером», — тянул Харви с гнусавым акцентом, или: — Когда мы с Гретой снимались в «Ниночке»…

Иногда Лиза едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Тем не менее это все-таки была школа актерского мастерства, пусть и не самая лучшая, и она просто обязана была научиться здесь хотя бы чему-нибудь. И у нее было преимущество перед остальными. Каждое лето Харви Рутс устраивал своим студентам театральный сезон в пансионате-кемпинге в Уэльсе, совладельцем которого являлся.

«Тебе заплатят гроши, — написал Ральф, когда Лиза сообщила ему о том, куда поступила, — да и пьесы ставят отвратительные, обычно фарсы, хотя они и развлекают отдыхающих. Зато ты получишь членский билет “Эквити”^[65], а это означает, что ты станешь профессиональной актрисой!»

Решение Лизы стать актрисой произвело на Клайва Рэндольфа большое впечатление. Он уверовал в то, что именно его влияние подвигло ее избрать эту стезю. Лиза не сочла нужным разубеждать его. Однажды вечером, собираясь уходить, он небрежно обронил:

— Меня не будет неделю или около того. Я должен ненадолго уехать.

Через несколько дней Лиза увидела его фотографию в газетах. Клайв женился. Его избранницей оказалась еще одна писательница — сурового вида дама в очках с тяжелой роговой оправой. Лиза чувствовала себя уязвленной из-за того, что Клайв просто ушел из ее жизни, даже не посчитав нужным объясниться. В конце концов, их связывали какие-то чувства. К ее удивлению, через неделю Клайв ей позвонил.

— Встречаемся вечером в обычное время? — беззаботно предложил он.

— Но ты же только что женился! — возмутилась Лиза.

— Ага, значит, ты все-таки узнала. Я надеялся, что этого не случится. Но моя женитьба вовсе не означает, что мы должны расстаться, Лиза.

— Еще как означает! — с негодованием ответила она. — Я не собираюсь помогать тебе обманывать твою новую жену.

— Я женился на Патрисии из-за ее интеллектуальных качеств. Секс ее не особенно интересует.

— Другими словами, тебе нужна одна женщина для души, а другая — для постели, — резюмировала Лиза. — Нет уж, благодарю покорно, Клайв. Тебе не повезло. Найди себе кого-нибудь другого.

Она с грохотом опустила трубку на рычаг. Откровенно говоря, Лиза более не нуждалась в услугах Клайва. В «Брин Эйрс» ее внимания настойчиво добивались сразу несколько молодых людей.

В маленьком театре кемпинга Лиза стала головной болью и проклятием продюсера. Как и предсказывал Ральф, все постановки относились главным образом к жанру фарса и непритязательной комедии, и актерам требовалось умение скакать по сцене, во все горло выкрикивая свои реплики. А Лиза не умела ни прыгать, ни громко кричать. На сцене она держалась крайне скованно, будучи не в силах преодолеть внутреннее сопротивление, что никак не годилось для ролей, которые ей давали. Она уже готова была возненавидеть себя, когда однажды вечером после спектакля к ней подошел молодой рабочий сцены. Он не был студентом Харви Рутса, а набирался закулисного опыта и надеялся когда-нибудь стать продюсером.

— Вы никогда не пробовали учиться по системе Станиславского? — поинтересовался он.

— Нет, — удивленно ответила Лиза. — А почему вы спрашиваете?

— Я видел, как вы ведете себя на сцене, сдержанно и строго. Вам следует принимать участие в серьезных драматических постановках, а не в такой ерунде, как эта.

Его слова пролили бальзам на душу Лизы, и она, расчувствовавшись, даже поцеловала его.

— Спасибо, вы мне очень помогли, — сказала она.

Учитывая то, как орал на нее режиссер во время репетиций, она уже начала думать, что год учебы в «Брин Эйрс» прошел напрасно и заплаченные деньги пропали даром.

Вернувшись из Уэльса, Лиза обнаружила письмо из адвокатской конторы, в котором ее уведомляли, что их клиент, Брайан Смит, подал заявление на развод на том основании, что она бросила его. Лиза уже почти забыла о том, что они когда-то были женаты. Она написала поверенным, что не имеет возражений против развода. Получив через несколько месяцев окончательное судебное решение, Лиза почувствовала мимолетную грусть и спросила себя: а были бы они с Брайаном женаты до сих пор, если бы сразу после свадьбы переехали в собственный дом? К этому времени у них могло бы быть уже несколько детей, и они с Джекки наверняка обменивались бы впечатлениями по этому поводу. У подруги, кстати, родился еще один сын, Роберт, и она снова была беременна. Если на сей раз родится девочка, Джекки собиралась назвать ее Элизабет. «Конечно, мы будем звать ее Лизой, как тебя», — заверила Джекки, когда Лиза в последний раз гостила в шумном доме викария.

В течение следующего года Лиза, вооружившись членским билетом профсоюза актеров «Эквити», получила три эпизодические роли в кино и немую роль в спектакле, который шел в Уэст-Энде^[66] целых три месяца подряд. Она чувствовала, что ее профессиональная карьера началась вполне удачно; кроме того, приложив относительно небольшие усилия, она заработала кучу денег — в ее понимании, конечно.

Однако свою главную пока что роль она сыграла в Борнмуте, став крестной матерью Лизы, маленькой девочки с кремовой кожей, точной копии своей матери.

— Еще один ребенок — и все, можно ставить точку, — сказала Джекки, когда они прогуливались по тропинке, ведущей к церкви.

Ноэль с непривычно чистой физиономией послушно топал сзади, держа за руку Роберта.

Лиза опустила взгляд на девочку, которую держала на руках, поражаясь тому, как быстро цвет ее глаз сменился с голубого на дымчато-серый, как у Джекки.

— Ты должна родить еще одного ребенка для меня, — рассмеялась она. — В конце концов, ты до сих пор должна мне малыша.

Джекки сжала ее руку.

— Когда-нибудь у тебя будет свой, — сказала она. — Не забывай, мне было двадцать восемь, когда я зачала Ноэля.

— Надеюсь, что твои слова окажутся пророческими.

— Ты ведь счастлива, Лиза, правда? Я имею в виду, для нас обеих все устроилось как нельзя лучше, не так ли?

— Еще бы, — уверенно ответила Лиза. — Мне очень нравится быть актрисой. В конце концов, это именно то, чего я всегда хотела.

Но потом она задумалась, кого хотела убедить в этом больше — себя или Джекки, и не смогла ответить на этот вопрос.

Однажды вечером Лиза репетировала — утром ей предстояло пройти прослушивание, — когда дверной звонок издал три долгие трели и три короткие, а это означало, что к ней пришли гости. Бросив взгляд на часы, Лиза увидела, что уже половина одиннадцатого, и спросила себя, кто бы это мог быть. Она от души надеялась, что это не Клайв Рэндольф. Время от времени он приходил к ней или звонил, умоляя возобновить отношения. Лиза неизменно отвечала отказом.

Мужчина на ступеньках был ей незнаком — во всяком случае, так она решила поначалу.

— Привет, Лиза, — с улыбкой произнес он.

— Ральф! — Она бросилась ему на шею, а потом подвела к свету. — Ты выглядишь на десять лет моложе, и волосы у тебя другие! Я тебя даже не узнала.

— Меня заставили отрастить их для одной роли, — смущенно ответил он. — А потом выкрасили в соломенный цвет.

— И завили! — Лиза согнулась пополам от смеха. — Ты такой смешной!

— Довольно! — сухо ответил Ральф. — С режиссером случился бы удар, если бы он услышал твои слова. Он-то полагает, что так я выгляжу просто неотразимо.

Откровенно говоря, Ральф действительно стал очень привлекательным, хотя и ничуть не походил на того человека, которого знала Лиза. На нем был кожаный пиджак, надетый поверх черной рубашки, и обтягивающие джинсы.

— Ты выглядишь великолепно, — поспешила заверить его Лиза и взяла под руку, когда они вместе стали подниматься по лестнице. — Настолько великолепно, что я могу и не сдержаться, когда мы с тобой останемся вдвоем в квартире. Так что берегись!

* * *

Ральф Лейтон еще не стал таким же популярным, как Лоуренс Оливье или Чарльз Лоутон, как он некогда надеялся, но в своем последнем фильме, «Дикая ярость», сыграл главную роль.

— Студия настояла, чтобы я приехал на британскую премьеру, — сообщил Ральф Лизе после того, как она усадила его в кресло. — И я хочу, чтобы ты пошла со мной. Не возражаешь? Премьера состоится в следующий вторник.

— Возражаю ли я? Попробуй только не взять меня с собой! — глядя на Ральфа сияющими глазами, ответила Лиза.

— Тебе понадобится вечернее платье. Я куплю его тебе в подарок.

Она принялась услужливо суетиться вокруг него. Он же сослался на усталость после долгого перелета из Калифорнии.

— Хочешь перекусить? — спросила Лиза.

— Нет, но я с удовольствием выпью чашку чаю. — Ральф поудобнее устроился в кресле. — Знаешь, для красивой молодой женщины это странный комплимент, но ты делаешь лучший в мире чай, Лиза. Именно этого мне по-настоящему не хватало в Голливуде.

Днем во вторник Лиза впервые в жизни посетила салон красоты. Затем, прихватив с собой новое платье, туфельки на шпильках и взятый напрокат норковый палантин, она отправилась в номер к Ральфу. Он остановился в «Кларидже», и она собиралась переодеться у него. В половине восьмого за ними должен был заехать лимузин, чтобы отвезти их в кинотеатр на Лестер-сквер.

Когда Лиза, полностью готовая к выходу, вышла из ванной комнаты, Ральф изумленно ахнул:

— Мой бог, да ты настоящая красавица!

Лиза уже знала об этом. Сияющая женщина, которая смотрела на нее из зеркала в ванной Ральфа, приятно поразила ее. Она буквально светилась от счастья и даже показалась себе какой-то нереальной. Неужели это та самая Лиззи О’Брайен с Чосер-стрит? Ее глаза, умело подведенные черным карандашом, стали еще больше, а яркая помада оттеняла золотистые искорки в них. И что, ради всего святого, сделали в салоне красоты с ее волосами, отчего они струятся и переливаются, стоит ей хотя бы немного наклонить голову?

Платье из красного шифона без бретелек выставляло напоказ ее грудь, приводя Лизу в смущение, и плотно облегало бедра, расходясь ниже многослойным воланом искрящейся ткани. Она была уверена в том, что выглядит неприлично, но, к своему удивлению, вдруг поняла, что ее это нисколько не смущает. Откровенно говоря, это чувство даже пришлось ей по вкусу. «А ты эффектная штучка, Лиззи О’Брайен, — с довольной улыбкой сказала она себе. — Если бы мама видела тебя сейчас, с ней случился бы сердечный приступ!»

К ней подошел Ральф и коснулся ее руки.

— Ох, Лиза, когда я смотрю на тебя, то так жалею о том, что я… что я… — Он нахмурился и покачал головой.

Лиза погладила его по щеке.

— Я тоже жалею об этом, Ральф, очень жалею.

У входа в кинотеатр уже бурлила толпа, состоящая главным образом из женщин. Они истерически завизжали, когда из автомобиля показались Ральф с Лизой и ступили на тротуар, застеленный красной ковровой дорожкой. Перед тем как войти в фойе, Ральф обернулся и помахал рукой, и поклонницы вновь ответили ему истерическими воплями.

— Какой ужас, — сказала Лиза, когда они оказались внутри. — Они бы разорвали тебя на куски, если бы смогли дотянуться.

— Ничего, ты быстро привыкнешь к этому, — беззаботно отозвался Ральф.

Она игриво ткнула его локтем, вне себя от восторга.

— Ральф! Здесь Джилл Айрленд^[67] с Дэвидом Маккаллумом^[68], а вон там стоит Диана Дорз. Святая Дева Мария, Дирк Богард^[69] смотрит на меня!

Ральф обнял ее за плечи.

— На тебя смотрят все, — с гордостью сказал он. — Такое впечатление, что звезда у нас ты, а не я.

«Дикая ярость» оказался не слишком хорошим фильмом. Вспоминая выдающуюся игру Ральфа в «Пигмалионе», Лиза не могла отделаться от ощущения, что в этой роли он не раскрыл и десятой доли своего таланта. Хотя по окончании фильма она спросила себя, а не упустила ли она чего-нибудь важного, поскольку, когда в зале вспыхнул свет, на Ральфа обрушилась буря аплодисментов.

— Великолепно! — говорили зрители один за другим. — Высший класс, Ральф. Лучший триллер, который я когда-либо видел.

— Лжецы! — воспользовавшись минутным затишьем, сказал Ральф. — Они ненавидят этот фильм.

— Откуда ты знаешь? — изумленно поинтересовалась Лиза.

— Потому что я знаю, что картина дрянь, — с ухмылкой ответил он. — Единственное, что в ней хорошего, — это деньги, которые мне заплатили.

Было уже далеко за полночь, когда кинотеатр наконец опустел.

— Вся толпа идет праздновать к Доннелли, — сообщил Лизе Ральф. — Хочешь присоединиться?

— Конечно! Я хочу, чтобы эта ночь не кончалась никогда.

Доннелли Уэстовер написал роман, по мотивам которого и была снята «Дикая ярость». Это был худощавый невысокий жизнерадостный мужчина лет шестидесяти. Ральф и Лиза оказались в одном такси вместе с ним и его женой, когда направлялись в их квартиру в Западном Кенсингтоне. Она находилась на последнем этаже, под самой крышей, и, когда они приехали, в длинной комнате с низким потолком было уже полно народу.

— Вся эта банда не получила приглашения на премьеру, — пояснил Доннелли. — Так что они развлекаются здесь уже несколько часов.

Оказалось, что под развлечением он имел в виду выпивку. Двадцать или тридцать гостей пребывали в разной стадии веселья, а крики, которыми они приветствовали вошедших Ральфа и Доннелли, казалось, едва не сорвали крышу с выкрашенных в черное потолочных балок.

Лизу сразу же принялись осаждать вопросами о том, в каких фильмах она снималась, и ей пришлось признаться, что до сих пор она появлялась на экране лишь в эпизодах.

— Мои роли столь малы, что, моргнув в неподходящий момент, вы пропустите их, — сказала она. — Здесь я всего лишь как друг Ральфа.

Почти моментально ее разлучили с Ральфом. Друзья Доннелли, как мужчины, так и женщины, приняли Лизу без лишних вопросов. Один из них написал пьесу, и, по его словам, роль главной героини идеально ей подходила.

— Вы должны сказать мне, где живете, — произнес он, — и если я когда-нибудь соберусь поставить ее, то непременно свяжусь с вами.

Женщина рядом с ним рассмеялась.

— Не обращайте на него внимания, Лиза. Это все его грязные штучки. Так мой супруг пытается исподволь заполучить ваш адрес. — И они начали добродушно спорить о достоинствах пьесы.

Остальные же жарко дискутировали о Суэцком кризисе^[70].

— Черчилль никогда не позволил бы нам впутаться в это недоразумение, — провозгласил кто-то. — Энтони Иден^[71] заслуживает хорошего пинка под зад.

— Что? Да Черчилль просто сбросил бы на них атомную бомбу! — воскликнула какая-то молодая женщина. — Если бы у власти находилось правительство лейбористов, мы занимались бы собственными делами. В конце концов, Суэцкий канал нам не принадлежит.

Лиза поспешила отойти в сторонку, опасаясь, что кто-нибудь пожелает узнать ее мнение. О Суэцком кризисе она слышала лишь краем уха и даже не знала, закончился он или нет.

Она подошла к другой группе, где предметом обсуждения были космические полеты. Доннелли Уэстовер возбужденно размахивал руками.

— Ну, кто готов держать пари? Ставлю сотню фунтов на то, что русские еще до конца года запустят человека в космос.

— Я бы заплатил тысячу, — с горячностью заявил молодой человек рядом с Лизой, — чтобы присутствовать при запуске со своим фотоаппаратом.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него, в то самое мгновение, как он обратил на нее внимание. Он был хорошо сложен и высок, выше шести футов, с копной светлых волос, волной ниспадавших ему на шею. На молодом человеке были джинсы и свободный коричневый свитер, надетый поверх клетчатой рубашки «апаш». Он показался ей странно знакомым.

Молодой человек, нахмурившись, тоже внимательно смотрел на Лизу.

— Мы с вами не встречались раньше?

— Я задаю себе такой же вопрос, — ответила она, хотя и была уверена, что наверняка бы запомнила его, если бы это действительно было так.

— Нет, мы не могли встречаться, — серьезно ответил он, — иначе я бы запомнил вас.

— Я подумала о том же.

Они смотрели друг на друга со смешанным любопытством и удивлением. Кто-то протиснулся между ними, чтобы присоединиться к кругу спорщиков. Еще через мгновение Ральф коснулся ее руки.

— Здесь есть один человек, с которым я хочу тебя познакомить, — сказал он.

Постаравшись скрыть разочарование, Лиза последовала за ним в угол комнаты, где Ральф представил ее продюсеру, намеревавшемуся поставить в Нью-Йорке мюзикл по мотивам романа «Гордость и предубеждение».

— Я еще не начал кастинг. Позвоните мне в офис через пару месяцев, мы что-нибудь придумаем.

Он дал ей свою визитную карточку, и, сунув ее в сумочку, Лиза обвела взглядом комнату, высматривая молодого блондина. Их глаза встретились, и она подумала, а не наблюдал ли он за ней с того самого момента, как Ральф отвел ее в сторону. Молодой человек улыбнулся Лизе с другого конца комнаты, и она улыбнулась в ответ. У нее перехватило дыхание.

— Ты произвела впечатление на Эрика, — прошептал Ральф. — Думаю, он даст тебе шанс.

— На Эрика? — рассеянно переспросила Лиза.

— Это продюсер, который только что вручил тебе свою визитную карточку, — терпеливо пояснил Ральф. Он проследил за ее взглядом. Молодой человек по-прежнему не сводил с них глаз. — Ага, кажется, тебя сейчас занимают вещи поважнее. — Ральф легонько пожал ей руку. — Удачи.

Лиза одарила его ослепительной улыбкой.

— Ох, Ральф! Я чувствую себя очень странно. Я не знаю, как его зовут, мы обменялись лишь парой слов, но мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь.

— Это добрый знак.

— Правда? Неужели люди действительно влюбляются с первого взгляда?

— В книгах и песнях — да. Полагаю, такое случается и в реальной жизни. — Ральф ласково поцеловал ее в щеку. — Из вас получится прекрасная пара.

К ним подошла какая-то женщина и утащила Ральфа с собой, а Лиза, к своему удивлению, вдруг оказалась вовлеченной в обсуждение достоинств и недостатков иностранной кухни.

— Поверьте мне, когда-нибудь пицца завоюет весь мир. Что вы на это скажете? — потребовал от нее ответа какой-то мужчина.

Сознавая только, что к ней приближается молодой блондин, Лиза отшутилась:

— Знаете, я как-то не задумывалась над этим.

— Пицца, пицца, пицца. Куда ни пойди, везде тебе предлагают пиццу, — пожаловался мужчина.

— Что до меня, то я лично считаю равиоли настоящим проклятием. Вам подают их как закуску — и ни на что другое места не остается. Вы наелись еще до того, как…

— Привет. Меня зовут Патрик.

Лиза обернулась, и ее глаза засияли, как звезды. Он подошел к ней, и она знала, что так и будет. На его лице отражалась искренняя радость, к которой примешивалось что-то еще — такое впечатление, что он хотел и боялся поверить своему счастью. Хотя, быть может, ей так только показалось.

— А меня Лиза.

Он взял ее за руку. Жест получился совершенно естественным.

— Я знаю, это звучит глупо, и можете счесть меня идиотом, если хотите, но, думаю, я влюбился в вас, Лиза.

— В таком случае я тоже идиотка, — негромко ответила она.

Она почувствовала, как он вздрогнул.

— Это судьба, — сказал Патрик. — Вы верите в судьбу?

— Теперь верю.

Наверное, они были созданы друг для друга. Наверное, это был тот самый мужчина, которого она ждала всю жизнь, а он ждал ее. Вот почему он показался ей знакомым. Он всегда существовал где-то в самом сокровенном уголке ее души, а она — в его, так что, встретившись, они не могли не узнать друг друга.

— Давайте присядем где-нибудь. — Патрик обнял ее, и от прикосновения его мускулистой и теплой руки к ее обнаженным плечам по телу Лизы пробежала сладкая дрожь.

Сегодня ночью они займутся любовью. В этом Лиза была уверена. Они будут заниматься любовью каждую ночь до конца жизни. И в этом она тоже не сомневалась. Она встретила Патрика. Она вернулась домой.

Патрик жил в этом же доме, его квартира была расположена прямо под квартирой Доннелли Уэстовера.

— Хотя она раза в два меньше, — пояснил он. — В сущности, это собачья конура, если говорить правду. — Патрик работал фотографом и зарабатывал деньги только тогда, когда ему удавалось продать какой-нибудь из своих снимков. — Хотя совсем недавно я получил пару заказов. Кажется, я начинаю приобретать известность.

Лиза испытала прилив гордости. Его карьера уже много значила для нее.

— А как насчет вас? — поинтересовался Патрик. Они сумели отыскать свободное место на краешке дивана, куда и уселись рядышком. Лиза прижалась к нему всем телом, и край ее юбки накрыл его колено. — Чем вы занимаетесь?

— Я актриса, но, прошу вас, не спрашивайте, где я снималась, потому что ролей было немного, и они были маленькими — пока.

— Хорошо, не буду.

До самого конца вечеринки они больше не обменялись ни словом. Оба молча наслаждались осознанием того, что нашли друг друга.

Попрощавшись с Ральфом и забрав свой палантин, Лиза взяла Патрика за руку, и они спустились в его квартиру. Лиза предвкушала, что ее ожидает, и чувствовала, что такая же дрожь нетерпения пробегает по телу Патрика.

Все оказалось даже лучше, чем она могла представить себе в самых смелых мечтах. Патрик не стал включать свет. Сквозь раздвинутые занавески в комнату струился лунный свет, наполняя ее волшебным серебристым сиянием. Патрик снял с Лизы платье. Его руки скользнули по ее шелковистым гладким плечам, и у него перехватило дыхание, когда его взору открылись ее остренькие маленькие груди. Он со стоном зарылся в них лицом. А когда Патрик коснулся языком ее сосков, Лиза едва сдержалась, чтобы не закричать. По ее телу прокатилась неведомая прежде дрожь экстатического наслаждения. Она стянула платье до конца и отшвырнула его в сторону. Оно лежало на полу, напоминая лужу крови. Патрик разделся, и Лиза потянулась к нему, обеими руками трогая его тело. Ее пальцы скользнули по его животу, и Патрик снова застонал, а когда он прижал ее к себе, она ощутила его каменную твердость.

Настало время слиться воедино, и, когда он вошел в нее, Лизе показалось, что она покинула собственное тело и воспарила куда-то высоко-высоко, а все обычные чувства остались далеко внизу. Ее охватила радость, какой она еще никогда не испытывала.

Когда Лиза проснулась, в маленькое окошко только-только заглянули первые лучи рассвета. Голова Патрика покоилась у нее на животе. Лиза смотрела, как он спит. Он выглядел таким юным и беззащитным, что ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не разбудить его поцелуем. Ей о многом хотелось расспросить его. О семье, например, о том, откуда он приехал.

Лиза обвела взглядом комнату. Мебель была разнокалиберной и старой. Некогда кремовые стены были покрыты темными пятнами и нуждались в покраске. Патрик переедет к ней на Куинз-Гейт, решила Лиза, и они сдвинут вместе две односпальные кровати, чтобы получилась одна двуспальная. Они станут проводить много времени в постели. Лиза едва не задохнулась от счастья, представив себе, что отныне они будут вместе до конца жизни. Она взглянула на Патрика, надеясь и страшась, что разбудила его. В это мгновение узкий лимонно-бледный луч солнца осветил часть комнаты, окутав Патрика мягким сиянием. С замиранием сердца Лиза поразилась тому, как засияли золотом его светлые кудри и длинные густые ресницы. И вдруг у нее появилось ощущение, что все это уже было с ней когда-то. Казалось, что ей это знакомо — смотреть на спящего в кровати светловолосого мужчину.

Должно быть, ласковое теплое прикосновение солнечных лучей разбудило Патрика. Он сонно заморгал и взглянул на Лизу.

— Значит, это был не сон.

Она покачала головой и негромко ответила:

— Нет.

Он провел ладонью по ее телу, и она ощутила, как внутри у нее разгорается жидкий, текучий огонь.

— Господи, — хрипло прошептал Патрик. — Почему я не могу подождать хотя бы несколько минут, из чувства приличия или еще чего-нибудь в этом роде?

— Не надо ждать, не надо! — взмолилась Лиза. — Сейчас!

— Что ты собираешься делать сегодня? — спросил он много времени спустя.

Лиза лукаво взглянула на него.

— А чего бы ты хотел больше всего?

Патрик рассмеялся.

— Отлично. Значит, мы останемся в постели.

Она села на кровати и обвела взглядом залитую солнечным светом комнату.

— Я вижу чайник. Умираю, так хочу выпить чашку чая. — Лиза встала с кровати, ощутив босыми ногами ледяной линолеум, и торопливо сунула их в свои красные туфли на высоких каблуках.

— Боже, какая же ты красивая!

Патрик пожирал взглядом ее обнаженную фигурку, и на его лице было написано обожание. Лиза рассмеялась и на мгновение приняла соблазнительную позу, прежде чем накинуть на себя его клетчатую рубашку.

— Где вода?

— В кухне дальше по коридору, но тебе нельзя идти туда в таком виде, иначе мне придется подавлять восстание жильцов. Кроме того, у меня всего одна кружка.

— Я не слышу ни единой живой души, и чай мы будем пить вместе. Чур, я первая.

Когда чай был готов, Лиза села на кровать, потягивая обжигающую жидкость из большой треснутой кружки, и сказала:

— Не думай, что так будет всегда. Первую чашку чая мы будем готовить по очереди.

— Слушаюсь, мэм. Есть еще какие-нибудь правила, которые ты готова установить на ближайшие пятьдесят лет? — В его шутливых словах она расслышала глубокое чувство.

— Ох, Патрик! — Лиза коснулась его плеча. — Разве это не чудесно? — Он не ответил, но начал ласкать ее под простынями, так что в конце концов она вынуждена была сказать: — Пожалуйста, прекрати, иначе я пролью чай.

Не обратив на ее слова никакого внимания, Патрик прижался губами к впадинке у нее на животе и принялся целовать. Лиза застонала, поставила на пол кружку и скользнула в постель, к нему в объятия.

Лиза заснула. Проснувшись, она обнаружила, что Патрик уже полностью одет и что-то пишет, сидя за маленьким пластмассовым столом. Атмосфера в небольшой комнате искрилась таким напряжением, что Лизе вдруг показалось, будто они с Патриком остались вдвоем в целом мире. «Если я выгляну в окно, — подумала она, — то обнаружу там выжженную пустыню, где исчезло все. Остались только я и он». На Лизу нахлынула всепоглощающая волна такой чистой, незамутненной любви, что у нее перехватило дыхание, пока она смотрела, как Патрик быстро пишет, нахмурив лоб, неловко, по-детски, сжимая ручку.

— Сколько тебе лет?

Он вздрогнул от неожиданности.

— Ты проснулась! И подглядывала за мной. Я собирался разбудить тебя. Я приготовил чай — еще одну чашку я одолжил у Доннелли.

— Ты не ответил на мой вопрос. Обычно я не сплю с незнакомцами. Я ведь почти ничего о тебе не знаю.

— Мне двадцать два года.

— Всего-то? — Лиза ощутила легкое разочарование. — Я намного старше тебя, мне уже двадцать пять. С половиной, если быть точной.

— Мне нравятся пожилые женщины, — с довольным видом заявил Патрик.

— Что ты пишешь? Отчет обо мне? И сколько же я получила по десятибалльной шкале?

Он рассмеялся.

— Нет, я регулярно пишу своей матери. Она начинает волноваться, если не получает от меня известий. А если ставить оценки, то ты получила бы одиннадцать из десяти. — Патрик вырвал две странички из блокнота, сложил их пополам и сунул в конверт. — Позже мне надо будет выйти и отправить это письмо, — сказал он. — Так, а теперь чай…

— Ты единственный ребенок? — поинтересовалась Лиза, когда Патрик протянул ей чашку, на этот раз из тонкого китайского фарфора.

— Нет, у нас большая семья, и у меня много братьев и сестер. Но ты задаешь странные вопросы.

— Просто мне стало интересно, почему ты регулярно пишешь домой.

Она сразу же вспомнила миссис Смит и Брайана, хотя Патрик и не был похож на маменькиного сынка. Он положил левую руку Лизе на шею и провел большим пальцем по щеке. Лиза на мгновение прикрыла глаза и прижалась к его ладони, еще не зная, что его следующие слова станут для нее роковыми и ее жизнь перевернется.

— Потому что мать волнуется — кстати, мне непривычно называть ее матерью. Дома мы зовем ее мамой. — Патрик грустно улыбнулся. — Понимаешь, одна из моих сестер убежала из дому в шестнадцать лет — просто ушла, не сказав никому ни слова, и не вернулась. Она писала нам из Лондона, но своего адреса так и не сообщила. Это разбило маме — моей матери — сердце.

Лиза похолодела.

— Как звали твою сестру?

— Элизабет, но мы звали ее Лиззи. Эй, не вставай! Я собирался присоединиться к тебе через минуту.

— Я совершенно забыла — мне надо идти. — Лиза судорожно принялась натягивать платье.

«Не паникуй, — сказала она себе, — сохраняй спокойствие, иначе у него возникнут подозрения и он может догадаться, что произошло на самом деле». Она попыталась улыбнуться.

— Сегодня днем у меня прослушивание, Патрик. Я совсем забыла о нем.

— Я пойду с тобой.

— Нет! — Отказ прозвучал слишком резко.

Он посмотрел на нее, удивленный и обиженный. «Пэдди, мой маленький братик». Ах! Лиза почувствовала, как ее глаза наполнились слезами.

— В чем дело, любимая? — Он еще ни разу не называл ее так.

— Ни в чем, — беззаботно отмахнулась она. — Как глупо с моей стороны забыть об этом. Это ведь очень важно для меня.

— Ты вернешься?

— Да, обещаю. Часам к пяти.

Это было ужасно — давать такие обещания. Он будет ждать ее, но как иначе она могла выбраться отсюда?

Лизе никак не удавалось застегнуть молнию на платье. Патрик подошел, чтобы помочь, и уткнулся носом ей в плечо.

— Что-то случилось, — проговорил он приглушенным голосом.

Лиза повернулась к нему и обхватила его милое, дорогое лицо ладонями.

— Я люблю тебя, Патрик, — негромко сказала она и поцеловала его в губы. Затем, подхватив свой палантин, бросила короткий взгляд на письмо на столе, просто чтобы убедиться, чтобы быть совершенно уверенной.

«Миссис К. О’Брайен, Чосер-стрит, 2, Бутль, Ливерпуль».

Бедная Китти, каким проклятием стала для тебя твоя Лиззи!

Лиза повернулась и выбежала из комнаты.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Должно быть, она сумела каким-то образом поймать такси, хотя совершенно не помнила, как добралась домой. Только войдя в квартиру на Куинз-Гейт, Лиза сообразила, где находится, и поняла, что ее всю трясет. Она набрала ванну и целый час лежала в горячей, пахнущей ароматическими солями воде, пытаясь разобраться в том, что произошло.

Не было ничего удивительного в том, что Патрик показался ей знакомым. Как и в том, что у нее возникло такое чувство, будто она знала его всю жизнь… Лиза мысленно перенеслась на вечеринку, заново переживая события минувшей ночи и встречу с ним. Как он тогда сказал: «Мы с вами не встречались раньше?» — «Нет, — ответила она. — Иначе я бы запомнила». Она поддалась голосу сердца, а не разума. Ей следовало проявить больше настойчивости и любопытства. Вместо этого она решила, что так и должно быть, когда мужчина, которого вы ждете всю жизнь, кажется вам знакомым. Лиза представила, что было бы, если бы на его первый вопрос она ответила по-другому. «Не припоминаю, но давайте подумаем и постараемся понять, где мы с вами могли встречаться», и один за другим они бы вычеркнули «Брин Эйрс», съемочные площадки и театры, пока не подошли бы к вопросу «А откуда вы родом?» и неизбежному открытию, что они — родственники. Взаимное влечение наверняка бы погибло — а если даже и нет, оба сделали бы вид, что его просто не существовало, и тогда они бы ни за что и никогда… зная, что являются братом и сестрой! Лиза выругала себя за то, что позабыла об осторожности. Она даже не удосужилась поинтересоваться, какая у него фамилия!

А потом Лиза стала думать о нем, о Патрике. Он будет ждать, что она вернется к пяти часам, но его ожидания окажутся напрасными. О боже, ведь он может отправиться на ее поиски!

Собственно говоря, чем дольше Лиза раздумывала над этим, тем более вероятной представлялась ей такая возможность. При аналогичных обстоятельствах она сама стала бы искать его. Патрик спросит у Доннелли Уэстовера, где она живет. Лиза вспомнила, что, возвращаясь в такси из кинотеатра, сказала продюсеру, что снимает квартиру на углу Куинз-Гейт и Бромптон-роуд.

У нее не оставалось иного выхода — она должна уехать.

Вода в ванне начала остывать, и по телу Лизы побежали мурашки. Она вновь вздрогнула, когда к ней вернулись воспоминания о безумной ночи, проведенной в объятиях брата, и на один краткий, безумный миг Лиза представила, что будет, если она просто вернется к нему и ничего не станет говорить. Она могла бы выдумать себе новое прошлое, новое имя, соврать, что приехала откуда-то из другого места. И тогда Патрик смог бы переселиться сюда и жить с ней, как она и планировала. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Теперь все будет не так, как прежде, во всяком случае, для нее. Кроме того, он не сможет до бесконечности скрывать ее от семьи, и Китти сразу же узнает ее, даже на фотографии.

— О господи! — застонала Лиза.

Она на всю жизнь запомнят те часы, что они провели вместе. Другой такой ночи больше не будет, но она никогда не должна повториться. Лиза должна изгнать саму память о ней, забыть о том, что случилось. Если сможет.

— Мой брат, мой возлюбленный, но только на одну ночь, — еле слышно прошептала она.

Чуть позже, одевшись, Лиза приготовила себе чай и села в кресло, ломая голову над тем, что делать дальше. До пяти часов оставалось не так уж много времени. Несмотря на решимость, Лизу не покидало стойкое подозрение, что если сейчас распахнется дверь и в комнату войдет Патрик, она бросится к нему в объятия, и тогда…

Да, она должна уехать сегодня же.

Но куда?

«И снова это со мной происходит, — с грустью подумала Лиза. — Я очертя голову бросаюсь из одной жизни в другую, совершенно неизвестную». Сначала у нее была семья, а потом в одно мгновение она лишилась ее. Она приехала в Лондон, чувствуя себя совершенно одинокой в чужом мире. И вот теперь спасается бегством, и снова одна, оставляя после себя лишь неудавшееся замужество. Никаких связей или имущества, достойного упоминания. У нее не было никого, кто мог хотя бы сказать ей «до свидания» и пожелать счастливого пути.

У большинства людей жизнь текла ровно и гладко. Они не изменяли раз и навсегда выбранному пути, лишь иногда отклоняясь в сторону. «А моя жизнь похожа на переправу через бурную реку, и я перепрыгиваю с одного камня на другой, когда со мной случается что-то плохое…»

— Итак, куда мне уехать? — вновь спросила себя Лиза.

И вдруг она поняла, что ей следует делать. Она отправится в Калифорнию, в Голливуд. В конце концов, Ральф неоднократно предлагал ей это.

Но она не станет искать встречи с Ральфом. Лиза не хотела, чтобы он выпрашивал для нее роли. Она знала, какое презрение испытывают актеры к тем, кто получает роли не за свой талант и заслуги, а с помощью нужных связей. Она сама добьется успеха!

Лиза быстро собрала чемоданы, уложив в них свою любимую одежду, собрание сочинений Джейн Остин и Викторию, после чего написала коротенькую записку владельцу квартиры, приложив к ней плату за две недели и извинившись за то, что оставляет после себя так много вещей. «Быть может, вы отдадите их на благотворительные нужды?» — предложила она. Уходя, она просунет записку под дверь Пирса.

Закончив сборы, Лиза выпрямилась и в последний раз окинула взглядом две комнаты своей квартиры. Один раз она уже уходила отсюда, но тогда это решение не казалось окончательным, к тому же она собиралась выйти замуж.

А сейчас она покидала эту квартиру навсегда.

Как хорошо им здесь было вдвоем с Джекки. Тут звучал радостный смех, они делились радужными надеждами на будущее, хотя не обошлось и без грусти. Лиза вспомнила слезы Джекки, пролитые о Гордоне.

Вдалеке прогремел гром, и по стеклам забарабанили капли дождя, быстро перешедшего в настоящий ливень. Лиза выглянула в окно. Люди спешили укрыться от небесного потопа, а водители уже включили «дворники» в своих автомобилях.

— Куда они едут и о чем думают? — прошептала она. — Какая странная штука — жизнь. Никто не знает, что я стою у этого окна, собираясь принять самое главное решение в своей жизни. Интересно, что происходит за окнами напротив? Может быть, где-то в этих комнатах люди умирают, или погружаются в пучину отчаяния, или ссорятся. Хотя с таким же успехом они могут заниматься любовью или мирно читать книгу.

Неведомые ей чувства скрывались за окнами и запертыми дверьми. Через несколько минут она выйдет из дома, дойдет до аэровокзала на Глостер-роуд и попросит один билет до Калифорнии — и даже через миллион лет никто не узнает о том, что прошлой ночью она спала с родным братом, а теперь убегает на другой конец света.

Телефонный звонок напугал Лизу до полусмерти. Он звучал слишком громко, как бывает, когда в комнатах не остается мебели. Лиза подошла к двери в спальню и уставилась на аппарат, словно одного взгляда на него было достаточно, чтобы узнать, кто находится на другом конце линии.

Лиза не стала снимать трубку. Это мог быть последний человек в целом свете, с кем она пожелала бы разговаривать, — или единственный, с кем ей хотелось бы поговорить?

— Да поможет мне Бог, — произнесла она, взяла саквояж и вышла из квартиры.

Открывая высокую входную дверь, Лиза слышала, как четырьмя этажами выше надрывается телефон.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

День снова выдался солнечным. С тех самых пор, как семь месяцев назад Лиза прилетела в Калифорнию, погода не испортилась ни разу. День за днем, с раннего утра до самого заката мир был наполнен благословенным солнечным светом. Лиза села на постели, раздвинула белые занавески и посмотрела на широкую улицу, вдоль которой тянулась вереница оштукатуренных домов в испанском стиле, выкрашенных в мягкие, пастельные тона — перламутровые, кремовые, бледно-зеленые, лиловые…

Хотя, наверное, дождь тоже иногда шел. Иначе как могли просторные лужайки оставаться столь ослепительно-зелеными, а ароматные роскошные цветы, переполняющие каждый сад, расти и цвести? Лалли говорила Лизе, как они называются. Фиолетовые колокольчики — это жакаранда, или палисандр. Спустя две или три недели после того, как их бутоны нарочито и хвастливо раскрывались, лепестки уже осыпались, как конфетти. А еще здесь были бугенвиллеи, азалии, гардении с яркими, невероятными цветами, подобных которым Лиза еще никогда не видела.

В коридоре зазвонил телефон, и Рома крикнула:

— Я сниму трубку.

Лиза выскользнула из постели и подбежала к двери, чтобы послушать. Рома громко сообщила:

— Глория, это тебя. — И Лиза расслабилась.

Она не доверяла Роме после того случая, когда Дик Бродбент позвонил Лизе и сообщил, что «Парамаунт» набирает девушек на роли рабынь в фильме «Принцесса пустыни» и что она должна немедленно прибыть на студию. Лиза пришла в восторг и поделилась новостью со своими соседками, Глорией, Лалли и Ромой, а потом помчалась переодеваться. Однако когда она приехала на «Парамаунт», ей сказали:

— Извини, куколка, но мы уже взяли всех, кого хотели.

Через два дня Лиза узнала, что Рома приехала на студию на такси, опередив ее, и ее взяли в массовку.

Теперь, раз уж она встала с постели, ложиться снова не было смысла. Через час у нее урок вокала, а потом, в полдень, начиналась ее смена в кафе. Быстро приняв душ, Лиза натянула джинсы и желтую безрукавку. Девушка покрутилась перед зеркалом, пытаясь решить, что лучше — заправить ее в джинсы или оставить навыпуск. Пожалуй, стоит все-таки заправить. Лиза продела в петли на поясе светло-коричневый кожаный ремень и сунула ноги в желтые парусиновые туфли. Перебрав сережки, она остановилась на паре цыганских колец.

На работе следовало выглядеть безупречно. Никогда не знаешь, кто может заглянуть на чашечку кофе — продюсер, режиссер или кинозвезда, высматривающая партнершу для следующего фильма.

Дик, ее агент, посоветовал Лизе не злоупотреблять макияжем.

— Он тебе без надобности, — заявил он. — Твой свежий цвет лица бросается в глаза.

Дик также настоял на том, чтобы Лиза убавила себе несколько лет.

— Это мне известно, что ты только начинаешь, но остальные-то этого не знают. Поэтому, когда ты скажешь, что тебе двадцать пять, они подумают, что ты торчишь здесь уже бог знает сколько времени.

В апреле, на свой день рождения, Лиза сказала соседкам, что ей исполнилось двадцать два, и была поражена до глубины души, когда Глория заметила:

— Я и подумать не могла, что тебе уже столько лет.

Приехав в Голливуд, Лиза остановилась у Ролло, в дешевой гостинице на Франклин-авеню. Гостиницу порекомендовал ей водитель такси, который вез Лизу из аэропорта.

— Там нет удобств, — предупредил он, — но вы сами сказали, что вам нужно что-нибудь подешевле. А у Ролло действительно недорого, чисто и безопасно. Он не пускает к себе кого попало — ни наркоманов, ни проституток.

Ролло приходился двоюродным братом его жене.

В свой первый день в Лос-Анджелесе, после того как темноволосая немногословная женщина принесла ей завтрак, Лиза вышла побродить по округе. Впрочем, далеко отходить от гостиницы она не стала и вскоре вернулась в свою невзрачную, скудно обставленную комнатку, легла на кровать и задумалась о том, на какой отчаянный шаг решилась. Она была одна в чужой стране и даже не знала толком, куда идти и что делать.

На второе утро Лиза сидела в постели, прислушиваясь к звону посуды, возвещавшему о завтраке, и с нетерпением ожидала первой чашки кофе. К ее удивлению, в комнату вошла не темноволосая женщина, а кудрявый молодой человек с лукавой физиономией. В руках у него был поднос.

— У Адрианы сегодня выходной, — сообщил он, — поэтому я удостоился чести разносить завтраки. — Он поставил поднос на дешевый пластмассовый столик. — Я Брент Чарвуд, выдающийся сценарист, а вы — Лиза О’Брайен. Я посмотрел в регистрационном журнале, как вас зовут. Привет.

— Привет, — ответила Лиза. Его свободная и дружелюбная манера внушала симпатию. — А что делает в дешевой гостинице выдающийся сценарист? — полюбопытствовала она.

Молодой человек ухмыльнулся. На нем были потертые джинсы и футболка с изображением Микки Мауса на груди.

— Зарабатывает на корочку хлеба, — ответил он. — Нужно же что-то есть, и крыша над головой тоже необходима. К несчастью, сочинительством на это не заработаешь — у меня не получается, во всяком случае пока. Я подрабатываю ночным портье, что дает мне массу свободного времени для творчества. — Брент поглядел на Лизу, склонив голову к плечу. — Насколько я понимаю, вы англичанка. Держу пари, Голливуд кажется вам чертовски странным. Даже мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к нему, а ведь я — из соседнего штата!

— В общем-то, я пока не набралась храбрости, чтобы отойти далеко от гостиницы, — призналась Лиза. — Я пробыла здесь всего-то пару дней.

— Полагаю, вы прибыли в Голливуд, чтобы взять его штурмом? — весело поинтересовался Брент. — Вы, собственно, кто — актриса, танцовщица, певица?

— Актриса.

— Вот что я вам скажу, Лиза. Я заканчиваю через полчаса. Хотите прогуляться со мной? Я намерен обсудить со своим агентом одну идею.

— С удовольствием, — ответила Лиза.

— Брент! — донесся снизу чей-то голос. — Постояльцы ждут завтрак.

— Ни минуты покоя! Пашу, как раб на галерах. — Он выразительно закатил глаза. — Я позвоню, когда буду уходить.

Бульвар Сансет!

Она действительно шла по бульвару Сансет! Это было настолько невероятно, что Лизе хотелось завизжать от восторга, да так громко, чтобы ее услышали в доме под номером два на Чосер-стрит: «Смотри, мам, твоя Лиззи идет по бульвару Сансет!»

Здесь царила возбужденная, кипящая жизнью атмосфера, воздух был буквально пропитан ощущением оптимизма и стремлением добиться успеха. Прохожие выглядели крайне озабоченными, их лица светились надеждой, а в глазах читалась почти маниакальная вера, когда они проталкивались сквозь толпу, запрудившую переполненные тротуары.

— Чувствуете? — поинтересовался Брент.

Лиза совсем забыла о его присутствии.

— Чувствую что?

— Алчность, амбиции, стремление преуспеть. Послушайте, Лиза, эти люди готовы убить, чтобы прославиться. Актеры продадут родную мать за крошечную роль второго плана в любом малобюджетном фильме.

— А вы?

Он криво улыбнулся.

— Э-э, я, конечно, люблю свою маму, но серьезно задумался бы о том, чтобы продать свою бабушку, если бы мое имя появилось в титрах любого, пусть даже второсортного фильма.

Лиза рассмеялась.

— Я вам не верю.

Брент пожал плечами.

— Не будьте столь самонадеянны. — Он огляделся по сторонам. — Вам не кажется, что здесь правит бал кричащая безвкусица? Господи, как я жалею, что не попал в это место десять или двадцать лет назад, когда Голливуд переживал пору своего расцвета!

— А сейчас что, упадок?

— В общем, да — кино умирает. — Брент рассмеялся, увидев у нее на лице удрученное выражение. — Не беспокойтесь, милочка, на его место пришло телевидение. Это означает, что работы у нас прибавится. В конце концов, почему люди должны платить за возможность ходить в кинотеатр, когда у них будет собственный экран прямо в гостиной?

Лиза почувствовала облегчение.

— А я уже начала думать, что приехала сюда слишком поздно!

— Нет, на этот счет можете быть спокойны, — пренебрежительно обронил Брент. — Мой агент живет в следующем квартале. Хотите побродить по окрестностям или сумеете найти дорогу обратно?

— Пожалуй, я еще немножко прогуляюсь, и да, спасибо, я запомнила обратную дорогу.

— Раз уж вы тут, почему бы вам не подыскать себе агента? Полагаю, вы бы не отказались приступить к работе как можно скорее.

— Я могу нанять вашего?

— Что за глупости! У меня литературный агент, хотя, по-моему, в том же здании сидит агент, работающий с актерами. Посмотрите на указателе, он висит у входа.

Вскоре Брент распрощался с Лизой и нырнул в узкий дверной проем между крошечным кинотеатром и магазином готовой одежды.

После того как он ушел, Лиза принялась изучать список имен рядом с дверью. В здании, как оказалось, работало великое множество агентов — страховых, литературных, просто агентов по найму. На четвертом этаже она увидела то, что искала: «Дик Бродбент, агент по работе с актерами».

Лиза сделала глубокий вдох, расправила плечи и решительно двинулась вверх по лестнице.

— Дик Бродбент, я иду, — громко произнесла она.

Некоторое время спустя, когда Лалли узнала о том, что интересы Лизы представляет Дик Бродбент, она настоятельно посоветовала ей сменить агента.

— Да ему же лет восемьдесят, не меньше, и он может сыграть в ящик в любой момент.

— А мне он нравится, — упрямо ответила Лиза. — Он очень милый.

Собственно говоря, Дик был не так уж стар. Ему было около семидесяти. Он трудился один, не имея даже секретарши. Маленький сухонький старичок, ростом не выше четырех с половиной футов, он, к своему величайшему сожалению, не мог похвастаться тем, что работал с настоящими звездами. Когда к нему вошла Лиза, изрядно нервничающая и готовая к тому, что ей откажут, Дик принял ее с распростертыми объятиями.

— Звездный материал! — закудахтал старик. — Я вижу, у вас большое будущее.

Лалли предупредила Лизу, что так он отзывается обо всех своих клиентах.

— Этот мелкий мошенник приносит несчастье. Если ты подпишешь с ним контракт — все, можешь поставить на своей карьере крест.

Лиза в ответ заявила, что готова рискнуть, хотя бы для того, чтобы доказать, что Лалли ошибается.

Дик не только заставил ее уменьшить свой возраст, он еще и изменил ее фамилию.

— Вы уверены, что в вас нет латинской крови? — поинтересовался он при первой встрече, глядя на Лизу лукавыми глазами.

— Абсолютно, — твердо ответила она. — Я чистокровная ирландка, родилась в Ливерпуле. Смуглая кожа досталась мне в наследство от предков-кельтов. — Так говорила ей Китти.

— Ну, вы похожи на настоящую латинянку. А имя Лиза О’Брайен создает неверное впечатление. Вам нужен более романтичный псевдоним. Лизу можно оставить…

— Благодарю вас, — сухо отозвалась она.

Он пропустил мимо ушей ее саркастическую реплику.

— Как насчет Розы? Лиза Роза.

— Уже есть певица с почти таким же именем, Лита Роза. Она, кстати, тоже из Ливерпуля.

— Хм. — Дик склонил голову старенького гнома к плечу и пристально уставился на нее. — Лиза Гомес?

Лиза решительно покачала головой:

— Это имя мне совсем не нравится.

— Лиза Ла Планте?

— Нет. — Имя должно быть таким, чтобы, называя его, она чувствовала себя вполне комфортно. В конце концов, ей придется жить с ним очень долго, быть может, до конца жизни.

В пыльной, забитой мебелью комнате воцарилось долгое молчание. Оба погрузились в глубокие раздумья.

— Как насчет Áнжелис? — предложила Лиза. — Нет, Анжéлис, с ударением на втором слоге. Лиза Анжелис. — Она не могла вспомнить, где слышала его раньше, но сейчас это имя показалось ей красивым и звучным.

— Великолепно, — сказал Дик.

Через неделю Лиза получила в Голливуде свою первую роль.

Фильм был высокобюджетным триллером, и она провела весь день на съемочной площадке, изображавшей железнодорожный вокзал. Режиссер, истеричный и высокомерный тип, требовал снова и снова переснять сцену, в которой двое мужчин, знаменитые актеры, преследовали один другого, проталкиваясь сквозь толпу на перроне. День уже клонился к вечеру, когда режиссер наконец провозгласил, что удовлетворен, к вящему облегчению всех присутствующих, включая Лизу, у которой ужасно разболелась голова.

Столкновение нескольких тщеславных характеров действовало всем на нервы, и однажды на съемочной площадке едва не случилась самая настоящая драка. Ненависть двух знаменитых актеров друг к другу уступала только их взаимной ненависти к режиссеру — а он, казалось, ненавидел и презирал всех, включая статистов.

А брань! В этот день Лиза услышала больше нецензурных слов, чем за всю свою жизнь. По сравнению с Голливудом, съемки в Англии можно было назвать камерными. Поэтому Лиза с нетерпением предвкушала, как вернется к Ролло и отдохнет в тишине и покое.

Она уже собиралась покинуть съемочную площадку, когда к ней подошел молодой человек.

— Вы сможете вернуться сюда завтра, мисс… э-э…

— О’Бра… Анжелис, Лиза Анжелис. Да, я смогу прийти еще раз.

— Вот и прекрасно. Значит, увидимся в семь утра.

Головная боль прошла, словно по волшебству.

Половину следующего дня Лиза провела в обществе еще трех статистов, двух мужчин и одной женщины, своей ровесницы, в макете крошечной кабины лифта, вызывавшем клаустрофобию. Лиза была переодета монахиней и в плотном тяжелом облачении буквально задыхалась от жары. Статистам было велено демонстрировать полнейшее равнодушие и невозмутимость.

Съемки тридцать второго эпизода, в котором актриса, исполнявшая главную роль, входит в лифт, смотрится в маленькое зеркало и вновь выходит, заняли целое утро. По словам режиссера, она выглядела недостаточно естественной.

— Как, твою мать, я могу выглядеть естественно, если ты, твою мать, орешь на меня, как гребаный маньяк?! — в бешенстве воскликнула актриса.

Статистка, стоявшая рядом с Лизой, прошептала:

— Как прикажете нам сохранять невозмутимость, когда вокруг творится такое?

Лиза не ответила — ей казалось, что мускулы лица отказывались ей повиноваться и что если она пробудет в этом костюме еще немного, то просто расплавится.

В конце концов режиссер недовольно проворчал:

— Ладно, сойдет.

И кто-то закричал:

— Перерыв на ленч!

Лиза направилась в костюмерную, чтобы избавиться от монашеского одеяния. Помимо того что она буквально изнемогала от жары, тяжелый крест на шее вызывал у нее смутное беспокойство. Ей казалось, что она согрешила.

Выйдя из костюмерной, Лиза, к своему удивлению, обнаружила, что статистка ждет ее. Это была первая актриса, которую Лиза, с момента своего прибытия в Голливуд, не могла назвать красивой. Она и впрямь выглядела вполне заурядно, но было в ее круглом личике с широким подвижным ртом, курносым носом и сверкающими голубыми глазами нечто притягательное. Лиза с первого взгляда прониклась к ней искренней симпатией.

— Привет, я — Лалли Купер. А ты англичанка, верно?

— Верно. Меня зовут Лиза Анжелис.

— Мне нравится твой акцент.

— Все так говорят. Приятно слышать.

— Ты давно здесь?

Они зашагали в сторону столовой.

— Чуть больше недели, — отозвалась Лиза. — Это моя первая работа, хотя в Англии я выступала в театре и снималась в кино.

— Тебе повезло, что ты почти сразу получила такую большую роль, — с завистью сказала Лалли.

— В самом деле? — Лиза не была уверена, что правильно ее поняла.

— Ну да. Кажется, вчера ты снималась в большой сцене на вокзале.

— Так и есть. Режиссер попросил меня снова прийти.

— Это хороший знак. Значит, у тебя заметное лицо.

Лалли взяла Лизу под руку и увлекла за собой в столовую самообслуживания, светлую комнату с высоким потолком и кремовыми пластиковыми столами и стульями. Столовая была уже переполнена, и перед стойкой выстроилась длинная очередь людей, ожидающих, пока их обслужат.

Пока они стояли в очереди, Лалли забросала Лизу вопросами. Где она снималась? Где живет? Кто ее агент?

Лиза, в общем-то, ничего не имела против такого допроса с пристрастием. Ей было даже приятно, что кто-то проявил к ней столь живой интерес. Лалли, не выбирая выражений, сообщила, что думает о Дике Бродбенте:

— Если ты решишь бросить его, я порекомендую тебя Элмеру. Он, конечно, первостатейная свинья, зато действительно хороший агент.

Они отнесли подносы с едой на столик, где освободилось два места.

— Ты ведь не собираешься задерживаться в своей гостинице, а? — поинтересовалась Лалли.

— О нет, — откликнулась Лиза. — Я хочу снять квартиру. Хотя у Ролло и дешево, мне приходится где-то обедать и ужинать, потому что там подают только завтрак. Деньги тают прямо на глазах.

— Послушай, какое совпадение! У нас через неделю освободится комната. Почему бы тебе не переехать к нам, Лиза? Это будет славно — иметь в соседках настоящую англичанку. — Голубые глаза Лалли загорелись от восторга.

— У кого это «у нас»? — осведомилась Лиза.

— У Глории Гренвилль, Ромы Новатуры и у меня. Пам Редман, наша четвертая соседка, переселяется к какому-то парню. Приходи к нам сегодня вечером, посмотришь на комнату.

Квартира Лалли полностью занимала верхний этаж здания из розового камня. Дом находился в небольшом переулке неподалеку от авеню Ла Бреа, к югу от бульвара Сансет. Попасть туда можно было со двора, поднявшись по витой железной лестнице. Лалли встретила Лизу в узком коридоре, который вел в большую уютную комнату с белыми стенами, покрытыми декоративной штукатуркой и увешанными плакатами. На полу, выложенном черной плиткой, лежали яркие плетеные коврики. Здесь же стояли два диванчика и кресла, застеленные грубыми полотняными накидками красного цвета. У большого окна стоял деревянный столик, в центре которого красовалась ваза с желтыми цветами.

— У вас здесь красиво, — заметила Лиза.

Лалли улыбнулась.

— Я еще ни от кого не слышала таких слов. Ладно, идем, взглянешь на комнату, которая скоро освободится. Пам куда-то отлучилась.

Комната оказалась небольшой, около десяти квадратных футов. Одну стену целиком занимал встроенный платяной шкаф. Напротив стояла узкая кровать, а у еще одной стены приютился маленький туалетный столик с высоким зеркалом. Стены здесь были белыми, как и тонкие муслиновые занавески, а кровать была застелена жаккардовым покрывалом с разноцветными узорами.

Лиза заявила, что с радостью переселится к ним после того, как Пам уедет.

— Квартира стоит пятьсот долларов в месяц, — пояснила Лалли. — Мы платим каждая свою четверть плюс двадцатка на всякие расходы. Годится?

— Отлично, — согласилась Лиза.

— Хочешь кофе? — предложила Лалли. — Или вы, англичане, пьете только чай?

— С удовольствием выпью кофе.

Вернувшись в большую гостиную, Лиза опустилась в кресло, а Лалли скрылась в кухне.

— У тебя уже есть работа? — крикнула она оттуда.

Вопрос показался Лизе очень странным.

— Зачем мне работа, если я буду сниматься в кино, как и ты? — крикнула она в ответ.

В дверях появилась Лалли, держа в одной руке банку кофе, а в другой — чайник. На лице у нее было написано изумление.

— Малышка, тебе нужна постоянная работа, если ты хочешь платить за квартиру и еду. Сегодня была моя первая съемка за несколько недель. Я провела в Голливуде уже четыре года, и у меня не получается зарабатывать на жизнь, снимаясь в кино. Но когда-нибудь так и будет. Обязательно. — Лалли яростно тряхнула головой, словно стараясь убедить в этом в первую очередь себя, а уже потом Лизу. Лалли вновь скрылась в кухне и вышла оттуда с двумя чашками кофе. — Я работаю билетершей в «Плаза» — это кинотеатр, на тот случай, если ты не знаешь. Рома трудится в одной конторе, хотя ее в любую минуту могут выпереть оттуда, учитывая, что она то и дело смывается без предупреждения на прослушивание или вообще исчезает на целый день, если получает роль.

— А Глория, она чем занимается?

Голубые глаза Лалли лукаво сверкнули.

— Ты производишь впечатление святой невинности, Лиза, поэтому я не стану рассказывать тебе, чем зарабатывает на жизнь Глория. Скажу лишь, что ей приходится много лежать на спине.

Лиза испытала настоящий шок, когда поняла, что больше не выделяется своей броской красотой. И дело было вовсе не в том, что она подурнела, — просто в Голливуде было полным-полно женщин, ничуть не менее привлекательных, чем она сама. Выходя на улицу, Лиза всякий раз встречала десятки девушек, не уступавших ей, а то и превосходивших ее красотой. Высокие и низенькие, блондинки, брюнетки и рыжие, они грациозно, как модели, ступали по тротуарам, выставляя напоказ покрытые золотистым загаром части тела.

Она начала чувствовать себя ничем не примечательной мышкой и сполна оценила совет Дика не пользоваться макияжем. По крайней мере теперь она хоть чем-то выделялась среди остальных девушек, которые выглядели так, словно все свободное время проводили перед зеркалом.

Но только встретив Рому Новатуру, Лиза поняла, каково это — быть невзрачной простушкой.

В тот день, когда Лиза переехала в свою новую комнату, Лалли вручила ей ключ и умчалась на работу, и Лиза осталась одна. Едва закончив разбирать вещи, она вдруг услышала, как с грохотом захлопнулась дверь, и вышла из комнаты, чтобы поздороваться. Лиза еще не успела познакомиться ни с Глорией, ни с Ромой.

Высокая, превосходно сложенная девушка с безутешным видом стояла посреди гостиной. У Лизы перехватило дыхание. Она еще никогда не встречала такой потрясающей красавицы. Незнакомка была ростом никак не меньше шести футов и обладала великолепной фигурой: высокая полная грудь, соски которой проступали сквозь пушистый свитер из белой ангорской шерсти, и невероятно узкая талия. Гладкие крутые бедра едва прикрывала коротенькая красная плиссированная юбка, а длинные голые ноги лоснились матовым блеском, словно мрамор. Завидев незнакомку, девушка вздрогнула от неожиданности. Лиза поспешила к ней, с улыбкой протягивая руку.

— Привет. Меня зовут Лиза Анжелис. Рада познакомиться.

— Привет. Рома Новатура.

Рукопожатие оказалось на удивление вялым, и Рома не сочла нужным улыбнуться в ответ. Ее лицо было столь же безупречным, как и фигура, с широко расставленными большими бархатными фиолетовыми глазами, окруженными густыми ресницами, и маленьким прямым носом. Блестящие черные волосы были коротко подстрижены и лежали на длинной белой шее невесомыми прядками. Рядом с этой экстравагантной роскошной девушкой Лиза почувствовала себя маленькой и невзрачной. У нее вдруг резко испортилось настроение. Да разве может она надеяться получить приличную роль в кино, когда конкуренцию ей составляют такие девушки, как Рома Новатура?

— Ты уже устроилась? — У красавицы оказался на удивление тусклый, невыразительный голос.

— Я едва успела разобрать вещи. Хочешь кофе? Я только что поставила чайник.

— Нет, спасибо. Я предпочла бы что-нибудь покрепче. Меня только что вытурили с работы. — Рома достала из деревянного шкафчика бутылку виски и стакан и налила себе.

— Весьма сожалею.

— Ничего, бывает! — Рома пожала своими безупречными плечами. — Тем более что это уже не в первый раз. Завтра я подыщу себе что-нибудь еще.

— Надеюсь, тебе повезет, — с сочувствием проговорила Лиза.

Рома с размаху плюхнулась в кресло и уставилась куда-то вдаль. Это было достойно удивления — ее прекрасные фиолетовые глаза были лишены всякого выражения. Рома молчала, и спустя некоторое время Лиза поинтересовалась:

— А где ты собираешься искать другую работу? Мне тоже нужно куда-нибудь устроиться.

— Куда именно?

Теперь уже настал черед Лизы пожать плечами.

— Да куда угодно, — ответила она.

— Лучше всего официанткой, если тебе нужно свободное время. Всегда можно попросить кого-нибудь подменить тебя. Пожалуй, завтра я поищу себе что-нибудь в этом роде. Работа в конторе — тоска смертная, хотя и платят лучше. А отпроситься очень нелегко. — Рома опять уставилась куда-то прямо перед собой и просидела так добрых пять минут. Внезапно она взглянула на Лизу и сказала:

— У меня есть идея. Если мы найдем работу в одном месте, то сможем подменять друг друга.

— Это было бы здорово, — с энтузиазмом подхватила Лиза.

— Решено. Значит, завтра с утра мы первым делом отправимся на поиски работы.

Найти работу оказалось на удивление легко. Рома с безжалостной решительностью, которая приводила Лизу в изрядное смущение, смело зашла в полудюжину заведений, начиная от грязных забегаловок и заканчивая шикарными ресторанами. Она прямо спрашивала, не нужны ли им две официантки. Девушкам повезло в шестом по счету месте — большой, тускло освещенной кофейне, располагавшейся в полуподвальном помещении на бульваре Голливуд и носившей название «Доминик», по имени владельца.

— На самом деле сразу две официантки мне не нужны, — заявил Доминик, — но в последнее время у меня черная полоса — девушки увольняются чуть ли не каждую неделю. Если я возьму вас обеих, то одна официантка будет лишней, но учитывая то, как мне везет, в самом скором времени кто-нибудь упорхнет из кофейни, и тогда все будет в порядке.

Невысокий плотный мужчина со смуглой кожей и черными усиками не мог отвести взгляд от Ромы. Перед тем как девушки ушли, он познакомил их со своей матерью, которая работала в кухне.

— Это моя Мамочка, — с гордостью сообщил Доминик. — Она готовит самые лучшие пирожные во всем Голливуде.

Руки женщины были по локоть испачканы мукой — она замешивала тесто в огромном тазике. Она подняла голову и одарила девушек широкой улыбкой.

— Мамочка плохо говорит по-английски, — продолжал Доминик. — Вот, угощайтесь — это шоколадные эклеры. Но будьте осторожны, чтобы не подсесть на них.

— Райское наслаждение, — с набитым ртом промычала Лиза.

Воздушное пирожное с кремом буквально таяло на языке. Рома довольно невежливо отказалась, пробормотав что-то насчет того, что боится растолстеть.

Мамочка поняла слово «райское» и просияла, глядя на Лизу.

— Я был бы вам благодарен, если бы одна из вас приступила к работе прямо сегодня вечером, — сказал Доминик. — Мне все равно, кто это будет.

— Меня бы устроила вечерняя смена, — быстро сказала Рома.

— А мне все равно, когда работать, — беззаботно ответила Лиза.

Вскоре она пожалела о своем легкомыслии. Хотя Рома частенько просила Лизу подменить ее по вечерам, сама она вечно была занята, чтобы прикрыть Лизу днем. Дважды Лиза пропустила приглашение на массовку, потому что была занята у «Доминика», а Рома не могла отработать вместо нее. Однажды Лалли спросила у нее:

— Почему тебя сегодня не было на съемках?

— Где? — поинтересовалась Лиза.

— В «Уорнер бразерс». Мне показалось, что Дик Бродбент звонил тебе сегодня утром. Они набирали статистов для восьмичасового телефильма о «Титанике». Я получила работу на несколько дней, и Рома тоже.

— Я была занята у «Доминика», — с горечью призналась Лиза.

— Ты что?

— Я была занята у «Доминика», — повторила Лиза. — У меня смена с двенадцати до восьми.

Лалли сделала глубокий вдох и жестким голосом проговорила:

— Послушай, малышка, больше никогда не пропускай работу в кино.

— Но я же не могла подвести Доминика. У него не хватило бы официанток, если бы я не пришла, — запротестовала Лиза.

— Слушай, малышка. — Лалли разозлилась. — Рома давно должна была сказать тебе об этом, да и Дик тоже. Если тебе что-нибудь подвернется, ты просто идешь туда. Не обращай внимания на то, кого ты при этом подводишь. Если это означает увольнение, что ж, пусть тебя уволят, — ты найдешь себе другую работу. Проклятье, Лиза, слишком уж ты мягкосердечная. В этом городе следует стремиться стать numero ипо. Первым номером. Ты должна быть жесткой, даже жестокой — понятно?

— Понятно, — неохотно ответила Лиза.

Худощавый, броско одетый мужчина с тонкими чертами лица вот уже час не сводил с Лизы глаз, с того самого момента, как она подала ему чашечку кофе. Уголком глаза она видела, как он поворачивает голову всякий раз, как она проходит мимо. Было три часа дня, и посетителей в кофейне было немного.

Проблема заключалась в том, что в Голливуде вы не могли оскорбиться, если кто-то пристально вас разглядывал. Это мог быть знаменитый продюсер, подыскивающий кандидатов для своего следующего фильма.

Когда мужчина жестом показал, что ему нужен счет, Лиза отнесла требуемое на его столик.

— Держу пари, вы актриса, — сказал мужчина, роясь в кармане в поисках мелочи.

— Здесь любая женщина актриса, — приветливо откликнулась Лиза. — Если не считать Мамочки на кухне.

— Это точно, но вы особенная. У вас есть задатки звезды, уж я-то знаю. Вы хорошо двигаетесь, и в вас чувствуется шик. — Мужчина оглядел ее с ног до головы. — И фигура у вас замечательная.

Лиза нервно улыбнулась, не зная, чувствовать ли себя польщенной или сказать ему, чтобы он убирался к дьяволу.

— Меня зовут Чарли Грубер. У меня собственная продюсерская компания. Я снимаю некоммерческие фильмы. Не хотите попробовать себя в моем следующем проекте? Это будет нечто выдающееся. Вот, возьмите мою карточку. Видите — «Грубер продакшнз».

Рассматривая визитку, Лиза почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь возбуждения. Наконец-то ее заметили!

— Сможете прийти завтра на кинопробы? Посмотрим, как вы выглядите на экране, — сказал мужчина. — Как вас зовут, кстати?

— Лиза Анжелис. — Лиза приказала себе успокоиться. Не исключено, что он пригласил на пробы еще с дюжину девушек. — Я могу прийти завтра утром.

— Отлично. Значит, жду вас в десять часов. Адрес есть на визитке. Это недалеко от «Парамаунт». Знаете, где это?

— Конечно.

— В таком случае до завтра, Лиза. Жду вас в десять часов.

Закончив работу, Лиза медленно пошла по бульвару Голливуд по направлению к Китайскому театру Граумана^[73], вычурному зданию в виде пагоды, во дворе которого кинозвезды оставляли в бетоне отпечатки своих рук и ног. На залитых ярким светом улицах царило настоящее столпотворение, словно сейчас был полдень. Рестораны и бары были переполнены, работали и несколько магазинов, в которых толпились многочисленные покупатели. Лиза посмотрела на вдавленные в бетон отпечатки. Завтра она пойдет на первую настоящую кинопробу! Быть может, когда-нибудь ее имя станет таким же знаменитым, как и имена тех, кто обессмертил себя здесь…

— Я обязательно стану звездой, — поклялась себе Лиза. — Я уже шагнула на первую ступеньку лестницы.

К ее удивлению, «Грубер продакшнз» оказалась небольшим, дряхлым деревянным строением, стоявшим на богом забытой улочке на окраине Голливуда, и уж никак не рядом со студией «Парамаунт». Охватившее Лизу возбуждение медленно угасало, пока она рассматривала замазанные черной краской окна и дверь с клочьями облезлой краски. Должно быть, Чарли Грубер поджидал ее, потому что дверь распахнулась, и он радостно приветствовал Лизу. На нем был вчерашний костюм. При ярком дневном свете он выглядел потертым, и воротничок рубашки изрядно пожелтел и обтрепался.

— Входите же, Лиза. Мы уже готовы.

Она так и не узнала, кто такие «мы», потому что Чарли, похоже, был в здании один.

Он провел ее в большую комнату, где в углу стояла кинокамера, нацеленная на накрытый потертым покрывалом диван эпохи Регентства, стоявший у стены напротив. С потрескавшегося потолка свисала пыльная лампочка без абажура. Чарли сказал:

— Вон там вешалка с одеждой. Когда вы переоденетесь, мы можем начинать.

На деревянных колышках висели тонкие прозрачные наряды, главным образом черные и красные, с торчащими обрывками ниток и спустившимися петлями. Лиза не знала, плакать ей или смеяться. Она остановилась в дверях, не делая попытки приблизиться к одежде.

— Как будет называться ваш фильм? — спросила она у Чарли.

Чарли Грубер возился с камерой. Он поднял голову и с самым невинным видом ответил:

— Я еще не решил.

— Можно посмотреть сценарий?

— Я пока что работаю над ним.

— А где мой текст?

— Я же не провожу пробы на звук.

Несколько секунд они смотрели друг на друга и молчали. Наконец Чарли спросил:

— Так вы будете переодеваться или нет?

— Нет.

— Я дам вам сто баксов. Это займет у вас пятнадцать минут.

— Засуньте их себе в одно место.

Лиза прошла по пыльному коридору и закрыла за собой дверь. Она даже не потрудилась сказать «до свидания».

— И есть девушки, которые соглашаются на это? — шепотом поинтересовалась Лиза у Лалли.

Они устроились на маленьких откидных сиденьях в задней части кинотеатра, в котором работала Лалли. Зал только что заполнился зрителями, которые пришли на восьмичасовой сеанс. Лалли приходилось время от времени вставать и провожать на места тех, кто опоздал к началу фильма. Лиза пришла к ней прямо из «Доминика». Ей не терпелось обсудить свои «кинопробы».

— Да, — ответила Лалли. — Некоторые соглашаются — примерно одна из десяти. Жаль, что я ничего не знала, Лиза, иначе я бы сразу сказала тебе, что ходить туда не стоит. Чарли Грубер — известный мошенник.

Лалли еще спала сегодня утром, когда Лиза уходила из дома, так что возможности поговорить у них не было.

— Что ж, — вздохнула Лиза. — А я-то и вправду подумала, что он настоящий продюсер. Но на ошибках учатся, как говорила моя мама.

— Моя мама говорила точно так же, — ухмыльнулась Лалли.

Лиза в последний раз посмотрела на себя в зеркало. Затянув ремень еще на одну дырочку, она почувствовала, как у нее радостно забилось сердце, как всегда бывало по утрам. В конце концов, должен же наступить день, когда судьба ей улыбнется. Лиза подхватила на руки Викторию и поцеловала ее, а потом бережно посадила обратно на подушку.

— Я здесь уже семь месяцев, — сказала она кукле. — И чем дольше я тут живу, тем ближе становится этот день.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Рома с безутешным видом распростерла в кресле свое роскошное тело. Время от времени она издавала долгий судорожный вздох. Остальные старательно делали вид, что не замечают этого.

На полу лежала Глория. Она нанесла на лицо грязевую косметическую маску. Голова у нее была обмотана полотенцем наподобие тюрбана, а ноги покоились на сиденье стула.

— Кровь приливает к голове, — объяснила она. — Это хорошо для мозга.

— Какого мозга? — поинтересовалась Лалли, отрываясь от изучения воскресной газеты. Она наблюдала за тем, как Глория осторожно кладет на веки кружочки свежего огурца. — Господи, если бы твои клиенты видели тебя сейчас, они бы приплатили тебе за то, чтобы ты поскорее убралась.

— Заткнись, Купер, — добродушно отозвалась Глория. Несмотря на то что они жили в одной квартире, Лиза редко видела Глорию. Это была женщина лет тридцати, невысокая и хрупкая, красота которой казалась какой-то призрачной, эфемерной. Ее огромные небесно-голубые глаза и чистая перламутровая кожа составляли разительный контраст с обрезанными чуть ниже ушей огненно-рыжими волосами, которые Глория укладывала в пышный начес. Однако же в тоненькой, стройной фигурке скрывался настоящий бойцовский дух и веселая, жизнерадостная натура, что изрядно удивляло людей при первой встрече.

Глория не делала тайны из того, что была девушкой по вызову.

— За сутки я зарабатываю больше, чем вы втроем за неделю, — похвасталась она Лизе в один из тех редких дней, когда они остались в квартире вдвоем.

— Да, но… — Лиза не решилась продолжать, боясь обидеть соседку.

— «Да, но» что? — Глория расхохоталась. — Ты продаешь свой труд, я продаю свое тело, и в этом чокнутом мире мое тело стоит дороже.

— Да, но… — снова начала Лиза.

— Разве это не одна знаменитая англичанка сказала что-то вроде: «Я просто ложусь на спину и думаю об Англии»? Что ж, я делаю то же самое, только думаю при этом о деньгах. А если ты еще раз скажешь: «Да, но», я закричу.

— Да, но… — сказала Лиза.

Глория завизжала.

— Извини меня, Глория. Просто… в общем, я не знаю. Наверное, мне это кажется…

— Распутством? — подсказала Глория.

Лиза рассмеялась.

— Все, сдаюсь. Как бы то ни было, это не мое дело.

— Знаешь, Лиза, я прожила в Голливуде уже десять лет. Я приехала сюда с широко открытыми глазами, полная надежд, распушив хвост — и первые пару лет у меня неплохо получалось. — Глория печально улыбнулась. — Мюзиклы. Я начинала танцовщицей и получила кучу ролей, каждая из которых была все больше и лучше. Я зарабатывала очень приличные деньги, и вдруг — бац! — мюзиклы больше никому не нужны. И я тоже никому не нужна, вместе с Говардом Килом^[74], Кэтрин Грейсон^[75], Бетти Грейбл^[76] и остальными. — Она умолкла и прикурила очередную сигарету от окурка предыдущей.

Лиза пробормотала:

— Боже, мне очень жаль.

Глория сердито взмахнула сигаретой.

— Не стоит. Терпеть не могу, когда меня жалеют. В конце концов, я очутилась в хорошей компании. Я задумалась о том, чтобы вернуться домой, обратно в Питтсбург, но ровно на одну минуту. Я сказала себе: «Проклятье, нет. Я приехала сюда, чтобы сколотить состояние, и, Господь свидетель, я своего добьюсь». К тому времени я уже успела привыкнуть к деньгам, и мысль о том, чтобы работать официанткой или продавщицей в каком-нибудь занюханном магазине, где владелец будет дышать мне в затылок, меня не прельщала. У меня была подруга, замужняя, которая и рассказала мне об этом агентстве — первоклассном эскортном агентстве. Она сама работала там всего один день в неделю — по средам, — чтобы покрыть расходы на содержание дома. А ее муженек, похоже, так и не заметил, что они вдруг стали есть самые лучшие бифштексы. — Глория иронически улыбнулась. — А может и заметил, но предпочел промолчать. Не зря же говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Когда подруга рассказала мне об этом, я тоже, как ты, соглашалась, но все время повторяла: «Да, но…»

— Но потом ты сдалась, — подсказала Лиза.

— Скорее во мне победил здравый смысл. Все оказалось легче, чем я думала. Агентство отправляет нас, девушек, только к тем клиентам, которые останавливаются в первоклассных отелях, и никогда по частным адресам, как делают некоторые. — Глория взглянула на Лизу с лукавой улыбкой. — Если интересно, я могу дать тебе рекомендацию.

Лиза содрогнулась.

— Нет уж, спасибо, — быстро ответила она. — Я, пожалуй, лучше буду работать официанткой.

Впоследствии ей было стыдно за свое поведение. Она никогда никому не призналась бы в этом, но временами, думая о том, чем занимается Глория, Лиза вдруг замечала, что воображение уносит ее в такие дали, которые никак не назовешь неприятными.

Лалли поинтересовалась:

— Ты съешь этот огурец, когда закончишь?

— Съем, — отозвалась Глория. — Это полезно для желудка.

— Ох, да заткнитесь вы обе! — с раздражением воскликнула Рома.

— С какой стати? — спросила Лалли. — Не хочешь — не слушай.

— Я не могу не слушать.

— И о чем же ты хочешь поговорить? — осведомилась Лалли.

Рома пожала плечами.

— Ни о чем.

— И ты думаешь, что мы будем сидеть и молчать — да еще в воскресенье утром?

Рома бросила на Лалли недовольный взгляд, но ничего не сказала. Уголки ее полных губ обиженно поникли. Какой бы механизм в мозгу ни заставлял людей улыбаться или смеяться, у Ромы он отсутствовал начисто. Ее потрясающая внешность не приносила ей счастья. Она все время была хмурой и недовольной, как будто в теле ангела жила древняя старуха.

— Завтра ни у кого из вас нет съемок? — вдруг спросила она.

— Нет, — хором ответили все трое.

Лиза не призналась бы ей, даже если бы это было не так, особенно после истории с «Парамаунтом». Очевидно, Лалли и Глория думали так же. Рома не испытывала угрызений совести, когда нужно было пойти по головам, чтобы получить работу.

— Я не снималась уже несколько недель, — пожаловалась она. — А два последних раза я изображала труп.

— У тебя, наверное, это здорово получается, — съязвила Лалли. — Из тебя выйдет бесподобный труп.

Рома уставилась на нее и слегка нахмурилась. Начисто лишенная чувства юмора, она иногда не могла понять, шутят люди или говорят серьезно. Внезапно она вскочила с кресла и вышла из комнаты.

— Она ушла? — Глория приподняла дольку огурца с правого века.

— Лалли оскорбила ее в лучших чувствах, — сказала Лиза.

— У Ромы нет никаких чувств, за исключением самых неприятных, — с негодованием парировала Лалли. — А мне нравится задевать дурные чувства. Если бы она была способна испытывать нормальные чувства, мне бы и в голову не пришло их задевать. Роме нужно вставить в задницу петарду, тогда она, быть может, поймет, что способна на настоящее чувство.

— Да, но, боюсь, оно окажется еще более неприятным, — заметила Глория. — Эй, кто-нибудь, прикурите мне сигарету по-быстрому. Я задыхаюсь.

— Лалли! — упрекнула подругу Лиза. — Ты говоришь ужасные вещи.

— Ужасные, зато правдивые, — отозвалась Лалли.

Она всунула в рот Глории сигарету и дала ей прикурить.

— Если ты уронишь на меня спичку, я подам на тебя в суд, — предупредила ее Глория. — Эта маска огнеопасна.

— Откровенно говоря, мне даже немного жаль Рому, — сказала Лалли. — Я имею в виду, у нее фантастические лицо и фигура, но она никогда ничего не добьется в кино.

— Почему? — с любопытством спросила Лиза.

— У нее начисто отсутствует харизма, вот почему, — сердито ответила Лалли, как будто бедная Рома сделала нечто ужасное. Она продолжала: — Посмотри на Джуди Гарленд, например, или на Шелли Уинтерс, или на Мерилин Монро. Черт, да этот список можно продолжать до бесконечности. У всех у них есть некая магия. Они сияют, излучают чувства. Хотя Рома и красивее их, у нее внутри ничего нет, ей нечего отдавать. Я не шутила, когда сказала, что из нее выйдет бесподобный труп, потому что на экране она выглядит мертвой.

— Дело дошло до того, — добавила с пола Глория, — что ей становится все труднее находить даже работу статистки. В толпе она сразу же бросается в глаза из-за своего мрачного вида.

— Господи, какой ужас, — сказала Лиза.

— Я имею в виду, нельзя же бесконечно играть труп, — с лукавой улыбкой заметила Лалли. — Зрители начнут смеяться в самый неподходящий момент, если женщина, которую убивают, всякий раз будет оказываться Ромой.

Глория захихикала.

— Не смеши меня. Маска может треснуть.

— Чего это ты там разлеглась? — требовательно спросила Лалли. — Тебе приходится столько лежать на работе, что я думала, ты предпочитаешь принимать сидячее положение, когда у тебя есть такая возможность.

За исключением Глории, остальные девушки вели поразительно целомудренный образ жизни, особенно если учитывать то, что жили они, пожалуй, в самом чувственном городе на свете. У Лалли дома, в Нью-Джерси, остался жених, который раз в месяц прилетал к ней на выходные, а иногда и она сама ездила к нему и к своим родителям.

— Фрэнк боится, что я ему изменяю, — как-то призналась она Лизе. — Он думает, что Голливуд — это гнездо порока. Я успокаиваю его, как могу. Объясняю, что на романы на стороне у меня просто не остается сил. В «Плазе» ко мне подкатывают многие парни, но к двум часам ночи мне хочется лишь поскорее лечь в по�